Герои ленинградского неба (epub) - Герои ленинградского неба 2897K (скачать epub) - Николай Фёдорович Минеев

ЛЕНИЗДАТ • 1984

Составители

|Н. Ф. Минеев|, Г. М. Шарпило, М. И. Ялыгин

Авторами включенных в сборник очерков являются ветераны Великой Отечестзенной войны — авиационные командиры, политработники, летчики, военные журналисты, а также журналисты нового поколения, которые посвятили свою деятельность военно-патриотической теме.

Ветераны военной авиации и журналисты рассказывают о летчиках — Героях Советского Союза, защищавших ленинградское небо. В книге повествуется, например, о Леониде Михайлове повторившем на Ленинградском фронте подвиг Николая Гастелло. Алексее Хлобыстове. совершившем в воздушных боях три тарана, и о других.

Лениздат, 1984

ПРЕДИСЛОВИЕ

Около сорока лет прошло с тех пор, как над рейхстагом поверженной гитлеровской Германии взвилось наше Красное знамя как символ победы сил мира и прогресса над темными силами фашизма.

Эта великая Победа —всемирно-исторический подвиг советского народа, его Вооруженных Сил. Пройдут годы, десятилетия, но значение этого подвига не сотрет время. На века сохранятся в народной памяти яркие события грозных военных дней, имена сотен тысяч героев, отстоявших свободу и независимость своей Родины, освободивших от фашистской тирании народы Европы.

Выдающееся событие Великой Отечественной войны — невиданное в истории мужество, несгибаемая воля, стойкость и массовый героизм защитников Ленинграда, проявленные ими в период 900-дневной блокады города и разгрома у его стен фашистских войск в январе 1944 года.

Для нашей молодежи Великая Отечественная война — это уже история. Она знает о ней лишь по рассказам представителей старших поколений, участников войны, да по книгам и кинофильмам.

К сожалению, далеко не все подвиги героических защитников Родины известны широкому кругу советских людей. Это относится и к подвигам участников ленинградской битвы.

О беспримерном мужестве и героизме защитников города на Неве написаны книги, поэмы, стихотворения и песни, созданы кинофильмы. Но разве можно тем, что уже сделано, исчерпать совершенное советскими людьми в битве за Ленинград, колыбель Великого Октября! Писатели, композиторы, кинематографисты, а также мы, ветераны войны, все еще в большом долгу и перед ленинградцами —защитниками города Ленина, и перед нашей замечательной молодежью, которая на примере отцов и матерей учится жить и выполнять свой долг перед Родиной.

«Герои ленинградского неба» — четвертая книга очерков о жизни и боевой деятельности наиболее известных летчиков — Героев Советского Союза, принимавших участие в битве за Ленинград в грозные годы Великой Отечественной войны.

Мне, бывшему начальнику штаба Военно-Воздушных Сил Ленинградского фронта, а затем командующему 13-й воздушной армией этого фронта, хочется отметить ту огромную роль, которую сыграли военные летчики в битве за Ленинград.

С первых и до последних дней битвы за город на Неве они проявляли беспримерное мужество в борьбе с врагом. Степан Здоровцев, Петр Харитонов и Михаил Жуков стали на нашем фронте пионерами воздушного тарана и первыми Героями Советского Союза периода Великой Отечественной войны. Около пяти десятков летчиков Ленинградского, Волховского и Карельского фронтов, сражавшихся за город Ленина, повторили их подвиги, таранив воздушного врага. Около тридцати летчиков в боях на дальних и ближних подступах к Ленинграду, не желая покидать подбитый самолет, стремясь до последней минуты нанести урон врагу, совершили огненный таран.

Истребители, штурмовики, бомбардировщики мужественно защищали наш замечательный город и корабли Балтийского флота от бомбардировок с воздуха, помогли советским войскам серией контрударов сорвать замысел гитлеровского командования взять Ленинград штурмом. Неоценимы заслуги ленинградских летчиков в борьбе против фашистских войск, блокировавших Ленинград, в противобатарейной борьбе, в защите ледовой Дороги жизни через Ладожское озеро, в прорыве блокады и окончательном разгроме немецких войск под Ленинградом.

Об объеме боевой работы, выполненной нашей авиацией в битве за Ленинград, говорят следующие данные. Летчики только 13-й воздушной армии, непосредственно защищавшей Ленинград, за время войны совершили 432 тысячи боевых вылетов, сбросили на войска и объекты противника 16,5 тысячи тонн авиабомб, уничтожили 3890 самолетов, 2023 танка и самоходных орудия, 4077 артиллерийских орудий и минометов, 79 железнодорожных эшелонов, 2610 вагонов, 23 боевых и транспортных судна.

В памяти ленинградцев навсегда останутся героические подвиги бесстрашных воздушных бойцов 77. А. Покрышева, А. А. Карпова, А. Т. Севастьянова, 77. А. Пилютова, 77. И. Свитенко, С. И. Здоровцева, М. 77. Жукова, А. Д. Булаева, Д. Е. Оскаленко, Г. Г. Петрова, И. 77. Неуструева, Ф. 11. Паршина, 77. Я. Лихолетова, В. Г. Серова и многих, многих других витязей ленинградского неба.

Очень многих из тех, кому посвящена эта книга, я знал по встречам на аэродромах и в нашей обыденной боевой жизни. Должен отметить, что в очерках удачно и правдиво раскрыты наиболее характерные черты и достоинства героев, а также особенности их боевого мастерства.

Преобладающему большинству этих и других прославленных асов ленинградского неба, как, впрочем, и вообще большинству летчиков — участников Великой Отечественной войны, было не более двадцати — двадцати пяти лет. Но молодость не помешала им не только проявлять мужество, отвагу и героизм, но и воспитывать эти качества у подчиненных им воинов, поскольку многие командовали звеньями, эскадрильями и даже полками. Это были настоящие воздушные бойцы, настоящие коммунисты, верные патриоты своей Родины. Они с честью выполняли свой воинский и партийный долг и в борьбе с ненавистным врагом не щадили жизни.

Сравнительно небольшой объем сборников не позволил составителям включить в них очерки обо всех или хотя бы о большинстве летчиков — Героев Советского Союза, принимавших участие в битве за Ленинград. Но и то, что в них вошло, прочитано мной с большим вниманием и волнением. «Герои ленинградского неба» многое мне напомнили, возродили образы замечательных людей, чьи имена теперь принадлежат нашей славной боевой истории.

Надеюсь, что эту книгу с большим интересом прочтут не только те, кто участвовал в ленинградской битве или жил в Ленинграде в трудные годы войны, но и каждый, кому она попадет в руки.

Особенно хотелось бы порекомендовать ее нашим молодым читателям. Она введет их в круг замечательных людей — патриотов нашей Родины, таких же молодых и пылких, восторженных, смелых и самоотверженных, как они. И я не ошибусь, если скажу, что любого из героев помещенных в книге очерков можно взять как пример для подражания.

У них есть чему поучиться. На примерах их жизни и подвигов воспитывается наша молодежь. Идеологам буржуазного мира очень хочется, чтобы в войне, которую усиленно стремятся развязать империалистические государства против нашей страны, у нас не было бы новых Матросовых и Космодемьянских, Маресьевых и Кузнецовых, Покрышкиных и Кожедубов. Но им никогда этого не добиться. Советская молодежь предана своей Родине, Коммунистической партии, верна идеалам коммунизма. Она готова так же мужественно и самоотверженно защищать великие завоевания социализма, как это делали их отцы и деды.

С. Д. Рыбальченко, генерал-полковник авиации в отставке

Битва в небе Ленинграда, как отмечал Главный маршал авиации А. А. Новиков, была на редкость длительной, упорной и ожесточенной. Особенно тяжкими для защитников города Ленина оказались первые полтора месяца. Собственно, в этот период и решался вопрос: быть нам в воздухе со щитом или на щите.

Защищая город Ленина, советские летчики, не задумываясь, шли на самопожертвование. Убедительное тому подтверждение — число воздушных таранов. Только за три первых месяца войны воздушные часовые Ленинграда нанесли по врагу 30 таранных ударов. А всего за войну ленинградские летчики более 50 раз применяли этот опасный для собственной жизни прием.

Е. БАУЛИН

В ТЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ

Встретиться с Александром Петровичем Силантьевым долгое время не удавалось. Маршал был очень занят и не мог выделить для беседы даже часа в своем уплотненном до предела распорядке дня. Несколько раз улетал из Москвы. А при возвращении неотложные дела снова ожидали заместителя главнокомандующего ВВС.

Но однажды, набрав номер знакомого телефона и представившись, я услышал в ответ:

— Сегодня мы сможем побеседовать, приезжайте к десяти ноль-ноль.

...Маршал поднимается из-за стола, тепло здоровается. В его размеренных движениях чувствуется выправка кадрового военного. Он только что вернулся из очередной командировки. По хорошему настроению нетрудно догадаться, что поездка прошла успешно.

Просмотрев листки календаря с записями, маршал удобно устраивается в кресле: в нашем распоряжении два часа.

Продолжительное время я собирал материалы о маршале авиации А. П. Силантьеве — одном из первых Героев Советского Союза Ленинградского фронта в период Отечественной войны. Архивные документы скупы на детали. А в газетах военных лет не всегда можно найти корреспонденцию о том или ином герое или подробное описание боев, которые тебя интересуют. Ведь героев было много, а проведенных ими боев в несколько раз больше. Вот почему я с нетерпением ожидал встречи с А. П. Силантьевым, когда можно будет расспросить его о тех памятных событиях да и лично познакомиться с боевым военным летчиком.

Осенью 1941 года упорные и кровопролитные бои переместились к юго-западным окраинам Ленинграда. И без того напряженная обстановка усложнялась с каждым днем. Оставлены Луга и Чудово. Перерезана железная дорога Москва — Ленинград. Юго-восточнее города немецко-фашистские войска вышли к реке Неве и вели наступление на восток.

Враг господствовал и в воздухе. Под Ленинград был переброшен 8-й авиакорпус ближнего боя — одно из самых боеспособных соединений немецких люфтваффе.

В конце августа на помощь Ленинграду, в числе других частей, прибыл 160-й истребительный авиаполк. Его местом базирования стал аэродром на востоке области.

— Этот участок фронта приятно поразил нас порядком,— вспоминает маршал, который тогда молоденьким младшим лейтенантом прилетел защищать ленинградское небо.— Как потом выяснилось, за сравнительно короткий срок здесь, в лесных малонаселенных местах, были подготовлены довольно крупные авиационные базы. На аэродромах сделаны укрытия, произведена маскировка, надежно решены вопросы заправки и боевого снаряжения самолетов.

— А войну вы встретили под Минском?

— Да, там. Ранним утром двадцать второго июня наш полк принял боевое крещение, и я тоже. На второй день войны при отражении налета вражеской авиации на Минск мне удалось сбить «юнкере». Но и моя «чайка» — самолет И-153 — была подбита. За полтора месяца я совершил около пятидесяти боевых вылетов. Сражался с «мессершмиттами» и «юнкерсами», штурмовал вражеские танки и пехоту. После переформирования и получения новых истребителей ЛаГГ-3 полк вернулся на фронт, но уже под Ленинград. Только прилетели — и сразу в бой. Летали с рассвета до темноты. Прикрывали штурмовики, наносившие удары по гитлеровцам вдоль Невы, ходили с бомбардировщиками, которые бомбили места сосредоточения вражеских войск, их коммуникации, аэродромы.

Я прошу Александра Петровича рассказать о наиболее примечательных боевых вылетах и воздушных боях.

— Много их было, простых и сложных, затяжных и скоротечных, радостных и печальных,— в раздумье говорит маршал.— Но легких не было. Вот один из них. В первой половине сентября сорок первого года эскадрилью на рассвете подняли по тревоге и приказали перелететь на соседний аэродром. С нами отправились командир и штурман полка. Через полчаса после приземления неподалеку от нас сел «Дуглас». Из него вышла группа военных, в основном генералы. Один из них, невысокий, плотный, в коричневом кожаном пальто, показался мне знакомым. Внимательно вглядевшись, я узнал в генерале Георгия Константиновича Жукова, которого как-то видел на фотографии. К нам подошел командир авиагруппы в сопровождении командира полка и предельно четко сформулировал задачу: «Этот "Дуглас" поведете в Ленинград. Потеряете его — обратно не возвращайтесь». Сказано было жестко, но мы и без того хорошо поняли всю ответственность задания.

Вылетели двумя группами. Первая, в которой находился и я, состояла из двух звеньев — впереди и сверху «Дугласа». Возглавлял ее опытный боевой летчик штурман полка капитан Панюков. Вторая в количестве одного звена под руководством комиссара эскадрильи Николая Киянченко непосредственно прикрывала сопровождаемый самолет. На всем пути к Ладожскому озеру было пасмурно, накрапывал дождик. Но над озером погода оказалась безоблачной. «Дуглас» перешел на бреющий полет, чтобы не привлечь к себе внимание постоянно шнырявших в этом районе вражеских истребителей. Минут через пять полета над Ладогой с северо-запада на встречно-пересекающихся курсах появилась четверка «мессершмиттов», а за нею — другая. Наша группа с ходу их атаковала, стремясь оттянуть как можно дальше от «Дугласа». Замысел удался. Постепенно бой переместился к Карельскому перешейку. В районе мыса Кюля мне удалось сбить один «мессершмитт». А всего противник потерял в этом бою два истребителя. Вторая группа, отбивая непрерывные атаки «мессершмиттов», довела транспортный самолет до Комендантского аэродрома, расположенного в черте Ленинграда.

Выполнив задание, мы вернулись на свой аэродром. И только тогда командир полка сообщил нам, что Георгий Константинович летел принимать командование Ленинградским фронтом.

Запомнился еще один воздушный бой,— продолжает маршал.— Примерно во второй половине октября в ленинградскую зону, где шли ожесточенные бои, зачастили многоцелевые самолеты-истребители «Мессершмитты-110», наши старые знакомые по Западному фронту. Они доставляли немало хлопот. «Стодесятые», как их называли, казалось, успевали везде — и колонны штурмовать, и совершать налеты на аэродромы, и вести воздушные бои. По всему было видно, что на этих двухместных истребителях сидят опытные пилоты. Действовали они тактически грамотно и активно. Я бы даже сказал, нахально, что было характерно для фашистских летчиков в начальный период войны. Сравнительно легкие победы над нашими летчиками, имевшими на вооружении в то время в основном самолеты устаревших конструкций (И-15, И-16, СБ), питали их тщеславную самоуверенность.

Мы искали удобного случая рассчитаться со «сто-десятыми», хотя в общем-то сделать это было совсем не легко, даже на новых самолетах ЛаГГ-3. И вот однажды получаем приказ: прикрыть с воздуха участок дороги в районе Мга — Синявино. Видимо, там к фронту подходила какая-то наша часть. Прилетели в район, выдвинулись за линию фронта на пятнадцать — двадцать километров. Патрулируем. Погода не очень благоприятная. На высоте тысяча метров сплошная облачность, но слой ее небольшой, порядка ста метров. Наш командир Новиков разделил эскадрилью на две группы: одну направил за облака, а сам со второй группой остался ниже. Я находился в первой группе.

Только мы пробили верхний слой облачности, как буквально под носом увидели идущих плотным строем девять «стодесятых». «Атака!» — прозвучала в наушниках шлемофона команда старшего группы лейтенанта Данилы Захарченко. Мы практически без подготовки, используя не столько выгодную позицию, сколько внезапность, открыли огонь. Представляете, каким мощным он был, если каждый из самолетов одновременно стрелял из всех видов находящегося на нем оружия? Это был шквал огня! Застигнутый врасплох противник был деморализован. Один из «стодесятых» загорелся. «Мессеры» бросились в разные стороны, на ходу освобождаясь от бомбового груза. Некоторые из них поспешили вниз, в облака, но, выскочив из тонкой серой пелены, оказались под огнем группы Новикова.

Маршал улыбнулся, видимо вспоминая подробности того далекого боя.

— И погоняли же мы тогда «стодесятых»! Вывести из строя пять машин из девяти,— не так уж часты такие победы. До этого случая мы при встречах со «стодесятыми» осторожничали, а теперь убедились, что «чернопузых» (так называли Ме-110 за выкрашенный в черный цвет низ плоскостей и фюзеляжа.— Авт.) можно бить, и довольно успешно. Короче говоря, спесь с «мессершмиттов» соскочила, и теперь они стали побаиваться нас.

К сожалению, мне не довелось побывать в Ленинграде до войны. Первая встреча с ним произошла в сентябре сорок первого года. В затяжном воздушном бою в районе Ленинграда мой самолет подбили. Садился на знакомом аэродроме, горючее было на исходе. Пришлось посадку производить против старта. В это время садился еще один истребитель, и получилось так, что мы двигались навстречу друг другу. Я после приземления на пробеге резко отвернул вправо. Одна из основных стоек шасси сложилась, самолет лег на крыло, отчего погнулись лопасти винта.

Мой беспомощный ЛаГГ распластался почти в центре летного поля, став хорошей мишенью для врага. Вылез я на плоскость, снимаю парашют, а сам думаю: что же делать? Смотрю, подходит техник-лейтенант. Как выяснилось, «безлошадный». Так называли летчиков, не имевших своих самолетов. Он помог отбуксировать ЛаГГ под прикрытие деревьев и взял на себя заботы по его ремонту. Вскоре машина была почти готова, но вот нового винта не нашлось, а исправить погнутые лопасти на старом своими силами невозможно. Посоветовали мне поехать в авиаремонтную мастерскую.

Ехать пришлось через весь город. Вот тогда я и увидел вблизи Ленинград. Суровый, сражающийся фронтовой город.

Новых винтов и в мастерских не оказалось, и рабочие взялись за приведение в порядок моего, погнутого. Сделали они это по-питерски мастерски, аккуратно.

...Не сумев захватить Ленинград с ходу, гитлеровское командование группы армий «Север» предприняло попытку охватить город двойным кольцом, чтобы лишить его последней транспортной коммуникации через Ладожское озеро. С этой целью была проведена перегруппировка войск и начато наступление на Тихвин. Три полностью укомплектованных и хорошо вооруженных армейских корпуса были брошены на выполнение этой задачи.

Нашим войскам приходилось нелегко, и летчики старались прикрывать их с воздуха. Многие боевые дела старшего лейтенанта А. П. Силантьева (в конце октября 1941 года ему присвоили это звание, минуя очередное — лейтенант) зафиксированы в оперативных документах. В одном из них говорилось, что в последние дни октября в районе Ситомля — Тихвин он сбил два бомбардировщика «Юнкерс-88». В другом отмечалось: «Звено во главе с Силантьевым в течение недели уничтожило 8 зенитных установок и 18 автомашин».

Местность в районе боев была труднопроходимая — кругом сплошные леса и болота, не замерзающие даже в сильные морозы. Шоссе Будогощь — Тихвин для врага оставалось единственной транспортной артерией. Он использовал ее днем и ночью. Это шоссе и стало постоянной целью для Силантьева и его однополчан. Немцы, спасаясь от штурмовок краснозвездных истребителей, бросались на снег при морозе 30—35 градусов и вынуждены были делать это довольно часто. Солдатам в летнем обмундировании (а гитлеровцы рассчитывали завершить «молниеносную войну» до наступления зимы) такие «снежные процедуры» обходились дорого: госпитали были переполнены обмороженными фашистами.

Боевые вылеты приносили не только радость побед, но и горечь потерь. В ноябре погиб комэск капитан Новиков. Командир полка вызвал Силантьева и приказал принять эскадрилью.

Фронтовая обстановка в те дни еще более осложнилась: противник овладел Тихвином и подошел к городу Волхову, перерезав единственную железную дорогу, по которой к перевалочной базе на Ладожском озере подвозилось продовольствие для осажденного города. Фашистская пропаганда кричала о неизбежности падения Ленинграда. Но враг рано торжествовал победу: уже 11 ноября по наступавшим вражеским войскам был нанесен первый мощный удар. Каждый воин, участвовавший в контрнаступлении, понимал, что для спасения Ленинграда нужно любой ценой отбить у врага Тихвин. Развернувшиеся бои отличались исключительным упорством и ожесточением. Как ни цеплялись гитлеровцы за город, но удержать его не смогли — он был освобожден советскими войсками.

— Хорошо помню дни конца ноября — начала декабря сорок первого года,— говорит маршал.— Прежде, особенно в первые месяцы войны, меня постоянно преследовали неудачи. А вот в боях за Ленинград мне все чаще стал сопутствовать успех. Конечно, сыграло свою роль время: поднакопился опыт. Да и новые машины ЛаГГ-3, поступившие в полк на вооружение, были лучше истребителя И-153, на котором я начинал войну в Белоруссии.

В сражении за Тихвин особенно ожесточенные бои развернулись за железнодорожный вокзал. Это был очень важный объект, поскольку сюда из Будогощи вели железная и шоссейная дороги, по которым снабжалась немецкая группировка. Нашим атакующим частям до вокзала было уже рукой подать, но всякий раз, как только пехота поднималась в атаку, ее прижимал к голому снежному полю сильный вражеский огонь.

Мы тогда стояли на аэродроме рядом с линией фронта. Помню, приехал к нам командир авиагруппы полковник Холзаков. Приказал построить полк. Построили. Он подходит к моей эскадрилье и спрашивает: «Лететь можно?» А облака тогда опустились почти до самой земли. Я молчу. Молчит и командир полка. Холзаков — летчик и прекрасно понимает, как и кому можно летать в такую погоду. Ясно, что вопрос он задал чисто риторический.

Сделав паузу, командир авиагруппы обрисовал обстановку у вокзала, сказал, что без помощи авиация взять вокзал трудно, и вновь повторил вопрос. Тогда я ответил, что лететь можно, но не всем. «Почему?» — поинтересовался Холзаков. «Не каждый летчик к этому подготовлен».— «А вы сможете?» — «Да».— «Кто еще может?» Отозвался комиссар эскадрильи Киянченко. «Вот и вылетайте вдвоем»,— приказал Холзаков.

Почти в сплошном тумане трудно найти и поразить цель, но ослабить огонь противника, отвлечь его на себя можно. Около часа мы находились над целью, совершили по шесть заходов: штурмовали, стреляли, гудели... Воздействие, наверное, производили скорее психологическое. Гитлеровцы прятались, огонь ослабевал. А это и нужно было нашей пехоте. Потом нам сказали, что именно в один из таких моментов бойцы поднялись в атаку и овладели вокзалом. Мы в какой-то мере способствовали успеху. Все это произошло на глазах у генерала Мерецкова, командовавшего нашими войсками в боях за Тихвин, и он высоко оценил действия летчиков.

Утром 8 декабря я вылетел в паре со своим заместителем лейтенантом Михаилом Удаевым на разведку. Когда появились над дорогой Тихвин — Будогощь, то увидели картину, которая поразила нас. На Будогощь

сплошным потоком в два ряда двигались танки, артиллерия, автомашины, пехота. Представляете наше состояние — видеть, как немцы отступают! Это ведь сорок первый год! Помню, когда мы вернулись и доложили начальнику штаба полка о результатах разведки, то он не сразу поверил...

Вместе с А. П. Силантьевым мы просматриваем документы тех лет. Вот Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым ему присвоено звание Героя Советского Союза. Интересно, когда и где узнал об этом Александр Петрович?

— Тогда нас, группу летчиков полка, после освобождения Тихвина отправили за самолетами в тыл. На станции Череповец мы делали пересадку. Вот там из газет я и узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Друзья бросились поздравлять меня, а я их. В списке награжденных значились фамилии семнадцати однополчан. Откровенно говоря, такая высокая награда оказалась для меня неожиданной.

В середине января 1942 года войска Волховского фронта предприняли новое наступление с целью прорвать блокаду Ленинграда. Спасская Полисть, Мясной Бор, Любань... Эти названия часто упоминались в оперативных документах как места ожесточенных и продолжительных боев. В газетах публиковались корреспонденции военных журналистов с мест событий, очерки и зарисовки об отличившихся воинах. В «Комсомольской правде» от 15 апреля 1942 года на первой странице был помещен портрет Александра Силантьева и рассказ об очередном подвиге отважного летчика. Это был третий случай, когда сбили его самолет.

— В тот день эскадрилья отправилась в последний за сутки вылет на прикрытие штурмовиков,— вспоминает Александр Петрович.— Они наносили удар в глубине обороны противника. Вылетали уже перед заходом солнца. В пути встретили небольшую группу «мессершмиттов». И хотя те не смогли воспрепятствовать полету «илов», но наш курс засекли и вызвали по радио подмогу. Так что когда мы подошли к цели, там «мессершмиттов» было уже в два раза больше, чем наших истребителей.

Действовать пришлось с полным напряжением. Удалось отбить все атаки «мессершмиттов», пытавшихся прорваться к «илам». Штурмовики выполнили задачу, и мы стали организованно отходить. «Мессеры» непрерывно атаковали. Их огонь был сосредоточен в основном на истребителях, прикрывавших группу. У моей машины были пробиты масляный и водяной радиаторы. Продолжать полет трудно. Но товарищи, прежде всего комиссар эскадрильи Киянченко, меня поддерживали, прикрывали от наседавших истребителей противника.

Иду осторожно, маневрировать нельзя, иначе потеряешь высоту. Приборы зашкалило, вода кипит, мотор дает перебои... С трудом перетягиваем линию фронта — а тут другая группа «мессеров». Атакуют парами с разных сторон. Видя мою беспомощность, действуют нагло, стреляют в упор, выходят из атаки под самым носом. В один такой момент ведомый второй пары «мессеров» замешкался, и я выпустил по нему два последних реактивных снаряда. Но и мне досталось. От прямых попаданий вражеских снарядов и пуль разбиты бронеспинка, приборная доска. Сам я ранен в ноги. Из пробитого маслобака хлещет горячее масло. Оно попадает на грудь, руки, в лицо... Где уж тут продолжать полет! Открываю фонарь чтобы оглядеться. Успеваю только выключить двигатель и направить самолет вниз. Кидаю быстрый взгляд по сторонам в надежде заметить хотя бы пятачок, куда приземлить машину. Но какой там пятачок среди сплошных лесов и болот! Самолет упал на лес. При ударе о деревья отлетели хвост, мотор, плоскости. Кабина перевернулась несколько раз, но, к счастью, встала «торчком». От сильных ударов и ушибов меня спасли привязные ремни. Быстро отстегнулся и, еще не чувствуя боли в раненых ногах, отбежал от пропаханной в снегу самолетом борозды. «Мессеры», пикируя, продолжали добивать беззащитный ЛаГГ. Но как ни старались, а поджечь его не смогли. Вскоре они ушли. Видимо, на исходе было горючее.

Я добрался до самолета. Разрезал парашют, перевязал раны на ногах. Потом стал готовиться в путь. С капота мотора отвинтил две стальные пластины и смастерил себе лыжи. Из парашютных строп сделал «уздечки», привязал их к носкам лыж. Двигаться решил в сторону известного мне аэродрома ночных бомбардировщиков. По моим расчетам, до него было километров пятнадцать. Ориентировался по карте и компасу, по гулу моторов По-2, летевших на задание... Передвигался с большим трудом. Снег — по грудь, мороз — градусов в тридцать. Да еще быстро темнело. Очень боялся сесть, хотя от усталости и боли буквально валился с ног. Когда уже не мог сделать и шага, то пристегивался широким ремнем к дереву и, обняв его, в таком положении дремал несколько минут... До аэродрома добрался через тридцать шесть часов.

Опубликованная в «Комсомольской правде» корреспонденция называлась «Воспитанник уральского комсомола». Напоминаю о ней маршалу.

— Да, я родом с Урала, из Свердловска. Там начал трудовой путь. Там же, в Свердловске, начался и мой путь в авиацию.

Маршал задумывается, как бы возвращаясь к далеким годам юности, и продолжает:

— Авиация была модой тридцатых годов, а летчики для нас, мальчишек,— кумирами. Я тоже благоговел перед людьми такой романтической профессии, но даже и в мыслях не допускал, что когда-нибудь сам буду летать. Все решил случай. В конце лета тридцать четвертого года в нашем сборочном цехе появился летчик с тремя рубиновыми квадратиками в петлицах. Это был представитель аэроклуба, и пришел он агитировать ребят записываться в планерную школу. Желающих оказалось немало. Записался и я, но скорее не из-за большого желания стать профессиональным авиатором, а потому, что все записывались. Потом многие отсеялись, а я остался. Без отрыва от производства закончил школу, стал инструктором-планеристом. Профессия авиатора увлекла меня. Одновременно осваивал самолет. Но теперь меня стала привлекать военная авиация, где, как мы тогда говорили, можно полетать на настоящих самолетах. В тридцать восьмом году поступил в школу пилотов, а потом был переведен в летное училище и, закончив его в сороковом году, направлен для прохождения службы в Западный особый военный округ. Там и застала меня война.

Беседа возвращается к событиям 1942 года, о которых рассказывалось в «Комсомольской правде». Интересуюсь, долго ли пришлось находиться в госпитале.

— Нет. Мы, фронтовики, считали, что раны лучше долечивать в родном полку, в среде своих боевых друзей. А тогда, в течение всего лета сорок второго года, войска Ленинградского и Волховского фронтов вели непрерывные и тяжелые бои на земле и в воздухе. Их ожесточенность диктовалась задачей сковать побольше сил противника, не позволить ему перебросить из-под Ленинграда ни одного солдата на южное направление, где развертывалось решающее сражение. Наш полк практически не выходил из боев. Летчики совершали по четыре-пять вылетов в сутки, были вконец измотаны. Что ни день, то воздушные бои. И редко который из них обходился без потерь. Пополнение поступало в основном за счет летчиков, приходивших из госпиталей. Поэтому моему возвращению друзья были рады.

В тех тяжелейших условиях особо важное значение приобретала морально-боевая закалка летчиков. В нашем полку она была высокая. Несмотря на большое напряжение, никто не жаловался на усталость, никто не выражал и тени сомнения в нашей конечной победе. Люди уверенно шли в бой. Тогда существовало жесткое правило — за ошибки наказывать отстранением от очередного боевого вылета. И не было для летчика наказания более тяжелого. Допустил в бою оплошность, вел себя безынициативно, подвел товарища своими неумелыми действиями — расплачивайся. Беспримерное мужество и стойкость являлись нормой каждого летчика полка.

Полной боевого напряжения стала и осень сорок второго года. Из-за погодных условий вышли из строя многие грунтовые аэродромы. Самолеты противника скопились на базах, имевших взлетно-посадочные полосы с твердым покрытием или на специально подготовленных полевых площадках. Мы тогда интенсивно штурмовали эти аэродромы. Налеты заранее тщательно прорабатывались. На задание вылетали одновременно истребители, штурмовики и бомбардировщики. Истребители расчищали воздушное пространство от «мессершмиттов», штурмовики подавляли противовоздушные средства, а бомбардировщики поражали цель.

Маршал выбрал из общей пачки один из фотоснимков, положил его перед собой.

— С благодарностью вспоминаю однополчан, с кем сражался бок о бок. Ведь наши победы достигались не летчиками-одиночками, хотя и классными мастерами, а усилиями коллектива. В основе их действий были согласованность, взаимопомощь и взаимовыручка, порою самопожертвование ради спасения товарища, оказавшегося в трудном положении. Вот некоторые из моих боевых друзей. Комиссар полка Петр Федорович Шейченко. Позднее стал заместителем командира авиадивизии по политчасти. Комиссар эскадрильи Николай Степанович Киянченко — человек с большим военным и жизненным опытом. Танкистом участвовал в боях у озера Хасан, был награжден орденом Красного Знамени. Потом переучился на летчика. В конце воины стал Героем Советского Союза. Сейчас работает диспетчером службы движения в киевском аэропорту Борисполь. Мы переписываемся. Вот заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Николай Богатырь. Трижды его сбивали. Службу закончил подполковником. Живет в Торжке. А это командир звена Илья Брейтман. Трудные испытания выпали на его долю. В каких только переделках он не бывал! Его самолет и подбивали, и сбивали, а сам он был ранен. Но Илья всегда с честью выходил из трудных испытаний. Умер после войны. Во втором ряду летчики Аркадий Брагин, Анатолий Белановский, Александр Чекулаев, Петр Шариков, Николай Новожилов, Григорий Демченко. Каждый из них храбро сражался с врагом. Вот, к примеру, командир звена лейтенант Аркадий Брагин. Однажды, прикрывая суда, доставлявшие по Ладожскому озеру продовольствие и другие грузы в осажденный Ленинград, он в воздушном бою сбил «Юнкере-88 >, пикировавший на наши корабли. Но и его машина была подбита. Летчик выбросился с парашютом из неуправляемого самолета. К счастью, ветер отнес Брагина на сушу, где его подобрали наши бойцы и доставили на аэродром. К вечеру того же дня Аркадий снова вылетел на задание.

Боевые были ребята. К сожалению, все они, за исключением Николая Новожилова, погибли.

А дожившие до наших дней однополчане встречаются. По традиции эти встречи проводятся в День Победы, в тех местах, где воевал наш 160-й (впоследствии 137-й гвардейский) истребительный авиаполк. В один из праздников Победы однополчане съехались в Тихвин. С большим душевным волнением посетили места былых боев под Ленинградом, вместе ходили на тихие, теперь уже заросшие поля, бывшие когда-то фронтовыми аэродромами. Поклонились могилам товарищей.

— Тихвинцы, конечно, были рады встрече с вами. Вы же стали их земляком?

Маршал улыбается, видимо вспоминая эти встречи. Уже в послевоенное время ему в числе восьми воинов, отличившихся в боях за освобождение Тихвина, было присвоено звание почетного гражданина города.

— Встреч с жителями Тихвина было немало, а приглашений во много раз больше,— говорит Александр Петрович.— Не так уж часто мне удается бывать в Тихвине. Но каждый приезд в этот город оставляет по себе добрую память.

— Вам приходится постоянно встречаться с воинами. В беседах с ними, видимо, заходит речь и о боевых традициях, и о поучительном опыте, который летчики накопили в годы Отечественной войны?

— Конечно,— подтверждает маршал.— Благородная цель — отстоять свободу и независимость Родины порождала у наших воинов неудержимый порыв в бою, укрепляла нерушимое войсковое товарищество и боевую дружбу. Взаимная выручка, готовность пойти на подвиг и любые жертвы, чтобы помочь товарищу, стали нормой поведения летчика, законом фронтовой жизни. Вот на этих примерах, лучших традициях советской авиации мы и воспитываем молодежь. Но хотел бы заметить, что традиции — это не только память о героическом прошлом, но и выражение связи с нынешним поколением, осознание ответственности за будущее. Известно немало случаев, когда и в наши дни летчики проявляют героизм и отвагу в сложных ситуациях при выполнении полетных заданий. Это свидетельство их высокой идейной зрелости, мужества и самообладания.

Н. МИНЕЕВ

ОДИН ИЗ ТРЕХ

Было это спустя несколько лет после окончания Великой Отечественной войны. Я тогда учился в Академии Генерального штаба. Хорошо помню вводную лекцию генерал-лейтенанта авиации Н. А. Сбытова о боевых действиях Военно-Воздушных Сил в начальный период войны.

Коль скоро речь шла о первых боях, генерал не мог, естественно, не упомянуть имена трех авиаторов, первыми в годы войны получивших высокое звание Героя Советского Союза,— Степана Здоровцева, Петра Харитонова и Михаила Жукова.

В перерыве начались и оживленные воспоминания о том, как наши истребительные полки отражали налеты фашистской авиации. Кто-то из слушателей попросил дважды Героя Советского Союза Петра Афанасьевича Покрышева рассказать о подвиге первых трех Героев. Ведь он служил в одном полку с ними — в 158-м истребительном.

— Хорошо помню те дни,— рассказывал Покрышев.— Наш полк тогда базировался недалеко от Пскова. Трудное было время. Едва улетала одна группа фашистских самолетов, как появлялась другая. Можете себе представить напряженность обстановки, если, например, двадцать восьмого июня летчики нашего полка участвовали в двадцати групповых воздушных боях. Так что в эти дни можно было увидеть всякие приемы. И не предусмотренные уставами — тоже. Как таран, например.

— А правда ли, что Жуков не совершил таран? — задал Петру Афанасьевичу вопрос один из офицеров.

—  Правда.

— А как же...

— Дело в том, что Михаил Жуков действовал с такой же смелостью и решительностью, как и его товарищи Степан Здоровцев и Петр Харитонов. Так же, как и они, когда вышли боеприпасы, бросился на врага, чтобы таранить его самолет, и поэтому его действия заслужили столь высокую оценку. Это равноценно броску на амбразуру дота. Бывало, что герои оставались живы, но от этого их подвиг не становился менее значительным.

Тем из нас, кто воевал на Ленинградском фронте и в деталях знал о подвиге первых Героев, было ясно, о чем говорил Покрышев. Я не служил в 158-м. Я служил в соседнем, 154-м истребительном полку той же авиационной дивизии. До войны нам часто приходилось встречаться друг с другом на различных мероприятиях, проводившихся в масштабе дивизии. Когда начались бои, возможностей для такого тесного общения уже не было. Но в воздух наши полки нередко поднимались вместе, чтобы отразить массированный налет фашистской авиации. Мы всегда знали, чья эскадрилья дралась рядом с нашей, кто из летчиков в критическую минуту пришел на помощь боевому товарищу из другого полка, на чьем счету сбитый самолет.

Мы, работники штаба, почти все знали о наших летчиках: как летал, как дрался, как атаковал или как был атакован. И, к сожалению, почти ничего не знали о том, что было раньше, до службы в армии.

Раньше это казалось не столь существенным. Во время боев было не до того. А потом... Потом мы недосчитались многих из боевых друзей.

Уже значительно позже, работая в совете ветеранов авиации Ленинградского военного округа, я стал собирать материалы о героях-летчиках. И вот теперь хочу рассказать об одном из тех первых троих — Герое Советского Союза Михаиле Петровиче Жукове.

В июле 1941 года был опубликован первый с начала Великой Отечественной войны Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. В нем значились фамилии трех летчиков 158-го истребительного авиационного полка — командира звена младшего лейтенанта Степана Ивановича Здоровцева, летчиков младших лейтенантов Петра Тимофеевича Харитонова и Михаила Петровича Жукова.

После опубликования Указа в часть стали поступать телеграммы и письма с поздравлениями Героям. Писали родные и близкие, знакомые и незнакомые. Газеты и журналы публиковали очерки о героях-летчиках.

Пришла в те дни в полк и никому ранее не известная газета «Резиногигант». Ее сотрудники прислали несколько экземпляров своей многотиражки. И, пожалуй, не было в соединении человека, который не подержал бы ее в руках.

Орган дирекции, парткома и завкома Ярославского шинного завода газета «Резиногигант» посвятила целую страницу бывшему «шинниковцу» Михаилу Жукову. Было очень интересно читать бесхитростные рассказы тех, кто работал вместе с Михаилом на одном из крупнейших предприятий страны, родившемся в годы первой пятилетки. В этих рассказах уместилась почти вся жизнь Михаила Жукова.

У Петра Ермолаевича и Анны Матвеевны Жуковых, крестьян деревни Ружбово Череповецкого района Вологодской области, было семь сыновей и дочь. Когда в начале тридцатых годов в селе организовывали сельскохозяйственную артель, Жуковы вступили в нее всей семьей — сразу десять человек стали колхозниками.

А в это время в стране возводились первенцы индустриализации, которые тоже требовали все больше и больше рабочих рук. Один из таких гигантов первых пятилеток — Ярославский шинный завод находился не так уж далеко от Череповецкого района. Сначала поступил на этот завод старший из братьев — Семен. Через некоторое время отправился туда Михаил и уже перед самой войной самая младшая — Евдокия.

Здесь, при Ярославском резиногиганте, Михаил учился в ФЗУ. Во время учебы он обратил на себя внимание преподавателей и сверстников хорошими способностями, а главное — настойчивостью, аккуратностью, дисциплинированностью. Став рабочим электро-ремонтной мастерской, Михаил довольно быстро сдал на четвертый разряд электромонтера.

Миша был отличный работник,— делился в газете воспоминаниями бригадир электроцеха Г. Рогозин.— Сетовать на негр никогда не приходилось. Бывало, брат его, Семен, спросит, как работает Михаил, хорошо ли ведет себя. Мне нечего было ответить ему, как только одно: парнишкой не налюбуешься.

Хотел Миша Жуков стать летчиком. За чем дело стало? — говорил я ему. Все от тебя зависит. Раз хочешь — добьешься. И он своего добился. Днем работал на заводе, вечером посещал аэроклуб, где учился так же упорно и настойчиво, как и работал на предприятии.

При аэроклубе Ярославского шинного завода Михаил Жуков без отрыва от производства получил право на самостоятельные полеты. А тут как раз подошло время в армию идти. Как ему пригодились занятия в аэроклубе! В армии он стал настоящим, боевым летчиком.

В ноябре 1940 года младший лейтенант Жуков приехал в Ярославль на побывку. Радостной была его встреча с братом, сестрой, с товарищами по цеху. В форме военного летчика, стройный, подтянутый, он производил впечатление мужественного и храброго воина.

Таким он и был на самом деле.

Как уже говорилось, 158-й истребительный авиационный полк базировался в районе Пскова. С первых же дней войны его летчики вступили в схватку с воздушным противником, пытавшимся прорваться к Пскову и Ленинграду.

Младший лейтенант Петр Харитонов 28 июня 1941 года, израсходовав все боеприпасы, таранил вражеский бомбардировщик. Лишившийся хвостового оперения «юнкере» упал в пятнадцати километрах северо-западнее города Острова.

В тот же день, отражая налет немецких самолетов, в таком же положении оказался командир звена того же полка младший лейтенант Степан Здоровцев. Ему пришлось дважды таранить фашистский самолет, и тот, потеряв управление, врезался в землю.

Естественно, что в тот день в полку, да и в дивизии все говорили об этих таранах. Летчики восхищались смелыми действиями своих боевых товарищей. И каждый мысленно спрашивал себя: а смогу ли я поступить так же, хватит ли у меня для этого мужества? Такие же вопросы задавал себе и Михаил Жуков, не предполагая, что отвечать на них ему придется буквально на следующий день.

Рано утром 29 июня передовые посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) обнаружили появление на горизонте фашистских самолетов. Вражеские бомбардировщики «Юнкерс-88» шли курсом на аэродром. В 5 часов 40 минут дежурная группа истребителей, в состав которой входил и младший лейтенант Михаил Жуков, была поднята для перехвата воздушного противника.

Сблизившись с немецкими машинами, советские летчики стремительно атаковали их. Боевой порядок группы вражеских самолетов нарушился. Сбросив бомбы куда попало, гитлеровцы стали разворачиваться и со снижением уходить от преследования в свою сторону. Но один из них, снижаясь, все же пытался незаметно прорваться к аэродрому. Видимо, рассчитывал, что советские истребители, увлеченные преследованием, не обратят на него внимания и что он сможет безнаказанно совершить бомбометание на советские самолеты, выстроившиеся на взлетной полосе.

Михаил Жуков заметил маневр вражеского летчика.

— Ишь, ловкач! — воскликнул он.

И пока товарищи расправлялись с рассыпавшимися в разные стороны «юнкерсами», Михаил направил самолет к «ловкачу», стал преследовать его. Фашистский стрелок открыл по советскому «ястребку» огонь. Несколькими короткими очередями Михаил заставил его замолчать. Затем перенес огонь на кабину.

«Юнкерс» начал резко снижаться.

Михаил знал, что вражеские летчики иногда имитируют падение. Это казалось правдоподобным и теперь, особенно потому, что под ними было Псковское озеро. Тут вынужденной посадки не совершишь и с парашютом не выбросишься. Поэтому, продолжая преследование, советский летчик вел прицельный огонь по наиболее уязвимым местам вражеского бомбардировщика.

Фашист пытался отвернуть в сторону, но свинцовые трассы вынуждали его еще больше увеличивать угол пикирования. Неожиданно стрельба прекратилась. Михаил понял: кончились боеприпасы. И он решил таранить врага.

Заметив, что до воды остались считанные метры, Михаил резко потянул ручку управления на себя. И в этот миг перед его глазами поднялся столб воды — «юнкерс» врезался в озеро.

Не долетев до воды метра два, самолет Жукова стал набирать высоту. «В рубашке родился!» — говорили потом однополчане.

В самом деле: не задев фюзеляжем воду, Михаил счастливо избежал удара самолетом об озеро.

Набрав высоту, младший лейтенант Жуков сделал вираж, убедился, что враг пошел ко дну, и взял курс на свой аэродром.

Товарищи видели поединок Михаила с фашистским летчиком. Командир эскадрильи собрал летчиков и предложил Михаилу рассказать, как он действовал, преследуя врага.

— Как действовал? — переспросил Жуков.— Боеприпасы кончились. Вижу: фашист может уйти. Ну, думаю, сейчас я тебе врежу! Да вот... Не успел. Только приловчился, а он сам врезался.

Летчики горячо обсуждали события последних двух дней.

Подытоживая разговор, комэск лейтенант Иозица подчеркнул, какое большое значение имеет в бою мастерство летчика, техника пилотирования.

— Это верно! — согласился Михаил. И, подумав, добавил: — Но на войне и врукопашную надо уметь схватиться. Таран — это вроде рукопашной. Только в воздухе.

Действия Михаила в бою 29 июня однополчане назвали подвигом. Коммунисты единогласно приняли своего боевого товарища в партию.

Известный советский поэт Александр Прокофьев посвятил герою и его подвигу стихи:

Где б враг ни встретился в пути

И что б ни делал он.

Не дать уйти, не дать уйти —

Вот воинский закон.

Второй закон дала страна.

Как первый, он хорош:

— Воздай за все врагу сполна.

Разбей и уничтожь!

И Жуков в воинском пути

Законы эти звал.

Настиг врага, не дал уйти —

И в озеро вогнал!

День ото дня росло боевое мастерство Героя Советского Союза Михаила Петровича Жукова. Показателен в этом отношении бой 3 декабря 1941 года, когда советские летчики сорвали замысел гитлеровцев «покончить с ледовой трассой русских».

С тех пор как 8 сентября фашисты замкнули кольцо вокруг Ленинграда, снабжение города осуществлялось по воздуху и через Ладожское озеро. Мыс Осиновец стал тем пунктом, на который через Ладогу прибывали вначале суда, а позже, когда озеро покрылось льдом,— автомобили.

На ладожскую трассу 3 декабря фашисты бросили армаду бомбардировщиков, прикрываемых истребителями. Весь день в районе мыса Осиновец шли ожесточенные воздушные бои. Летчики 158-го полка в тот день уничтожили восемь вражеских самолетов. Два из них сбил Михаил Жуков.

Задача истребительных частей авиации не только в том, чтобы воспрепятствовать действиям вражеских летчиков, но и в том, чтобы поддержать действия своих бомбардировщиков, штурмовиков. А в небе блокированного Ленинграда сложилась довольно своеобразная обстановка, когда истребители должны были сопровождать полеты транспортной авиации, доставлявшей в город боеприпасы, продовольствие, почту, вывозившей в глубь страны квалифицированных специалистов, стариков, детей.

Такая задача выпала и на долю нашего соединения. Задача сложная. Потому что было большое несоответствие между скоростью транспортных самолетов и истребителей. И это в какой-то мере затрудняло действия истребителей, их маневр. Выполняя задачи по сопровождению бомбардировщиков и транспортной авиации, вступая в жаркие схватки с воздушным противником, Михаил Жуков совершил более двухсот восьмидесяти боевых вылетов, участвовал в шестидесяти шести воздушных боях, в которых сбил девять вражеских самолетов лично и пять — вместе с товарищами.

Помнится день 22 октября 1942 года.

В восьмом часу утра пост наблюдения аэродрома доложил на командный пункт, что со стороны Ладожского озера слышна сильная артиллерийская стрельба.

Как выяснилось, около тридцати вражеских судов с пехотным десантом вышли на Ладогу, чтобы внезапным ударом захватить остров Сухо, расположенный в юго-восточной части озера и удерживаемый небольшим гарнизоном советских воинов. Захватом острова противник намеревался перерезать ладожскую коммуникацию и тем самым нарушить связь Ленинграда с восточными районами страны. Гарнизон острова, возглавляемый старшим лейтенантом К. Гусевым, смело вступил в неравный поединок с врагом.

Получив по радио сообщение о вражеском десанте, командование Ленинградского фронта подняло в воздух несколько эскадрилий штурмовиков. Действия штурмовиков прикрывали истребители нашего соединения. Поэтому я хорошо знаю, как прошла эта операция по уничтожению вражеского десанта.

В течение получаса штурмовики, что называется, утюжили фашистскую пехоту, бомбили вражеские суда. Наши истребители связали боем вражеские самолеты сопровождения.

Несмотря на сильный заградительный огонь, советские штурмовики и истребители успешно атаковали врага. Семнадцать самоходных судов и барж были охвачены огнем. Проносясь на бреющем полете, истребители расстреливали фашистский десант.

Жестокая борьба за остров закончилась победой советских воинов. В воздушном бою было сбито более двадцати самолетов противника.

Прикрывая наших «ильюшиных», Михаил Жуков сбил в этом бою вражеский истребитель. Второй был им уничтожен совместной атакой с товарищами по полку. На своем истребителе Михаил четыре раза заходил на штурмовку вражеских судов и пехоты. И все это под плотным зенитным огнем.

Конечно, смертельной опасности подвергались все летчики, громившие врага. И никто не дрогнул. Никто не оплошал.

«За время войны у нас с Мишей было две встречи,— писала мне его сестра Евдокия.— В мае сорок второго года он приезжал в Ярославль с товарищами по полку Литавриным и Шестаковым. Я стала расспрашивать его о боевых делах. А он сказал: «Что, сестренка, рассказывать. Газеты читаешь? В них все написано».

Второй раз прилетел в августе сорок второго. Побыл немного у меня дома. Уходя, сказал: «Посмотри, как мое звено будет улетать».

Когда улетали, один самолет сделал круг над нашим домом, покачал крыльями. Я поняла — это Миша. Словно прощался. Больше не довелось его увидеть...»

В январский день 1943 года в районе Мга — Шлиссельбург командир звена Михаил Жуков вступил в неравную схватку с группой истребителей противника.

О чем он думал, бросившись в атаку против обложивших его со всех сторон вражеских самолетов? Может быть, вспомнилось ему партийное собрание, на котором он сказал: «Буду драться с врагом, пока рука держит штурвал, пока бьется сердце!» А может, письмо матери, присланное ему вскоре после того, как она узнала о присвоении самому младшему из ее сыновей, сражавшихся на фронте, высокого звания Героя Советского Союза. «Мой материнский наказ тебе, Миша: продолжай и дальше бесстрашно и мужественно громить фашистских псов. Дорогие мои дети! Горячо любите свою Родину! Отстаивайте каждую ее пядь до последней капли крови!»

Как и в том памятном июньском бою 1941 года, расстреляв все боеприпасы, Михаил Жуков ринулся на врага, чтобы таранным ударом уничтожить еще хотя бы один фашистский самолет...

А. ВОЛКОВ

НЕБО НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Выбранная под полевой аэродром густо заросшая ровная площадка была совсем небольшой. И все же она вполне годилась для посадки реактивных самолетов. У генерала Бабаева на этот счет не было ни малейшего сомнения: накануне он сам здесь побывал, досконально вник во все, ознакомился с пробами грунта. А сегодня первым держит сюда путь воздухом. Бабаев уже успел выполнить тактическое упражнение с бомбометанием и стрельбой на полигоне. Теперь в баках самолета оставалось совсем мало топлива. При посадке на грунт чем легче машина, тем лучше, но мешкать не следует: чуть промедлишь — и в баках будет пусто.

Кажется, все складывалось хорошо. Вот если бы только не опустившееся на горизонт солнце, которое било прямо в глаза, да еще не эта злополучная ошибка с выбором места для приводной станции. Кому пришло в голову разместить ее прямо на летном поле?

Перекладывая машину из крена в крен, генерал Бабаев внимательно осматривался. Земля мелькала ярким ковром разнотравья. И никаких заметных ориентиров. Ну просто глазу не за что зацепиться.

— Буду садиться,— передал Бабаев по радио.— Внимательно наблюдайте за мной, корректируйте по направлению.

Истребитель-бомбардировщик лег в крутой разворот. Стремглав метнулось из кабины раскаленное добела солнце и скрылось внизу за фюзеляжем. Всего несколько минут отдыхали глаза от его слепящего света. После очередного разворота самолет уже снова мчался прямо на сверкающий солнечный диск. Короткая команда с земли чуть довернуть влево. Еще одна команда. Стрелки пилотажных приборов замерли на положенных делениях. Но где же граница «летного поля»? Нет, определить ее с воздуха фактически было невозможно. А на земле — только этот неудачно размещенный привод и одна связная радиостанция. Разумеется, сюда можно было бы доставить другие средства наземного обеспечения, самые что ни на есть современные. Но замысел полета — все делать по-фронтовому.

— Мое удаление? — запросил летчик.

Удаление передали. Но лишь приблизительно, потому что оно определялось на глаз. Полет продолжался в горизонте, а надо было уже снижаться. Бабаев понял это, когда, казалось, ничего поправить было уже невозможно.

Он не потерял ни одного из немногих оставшихся шансов на успех. Сразу же без малейшего промедления убрал газ и четкими энергичными движениями рулей управления перевел самолет на снижение. Угрожающе резко рванулась навстречу земля. Она была совсем рядом, когда вовремя данные обороты двигателю упредили грубое столкновение с ней тяжелой машины.

Трудная, далеко не стандартная посадка была произведена там, где и следовало. Короткого отрезка до противоположной границы площадки как раз хватило для погашения скорости на пробеге.

Генерал Бабаев открыл фонарь кабины, освободился от привязных ремней и лямок парашюта. Спустившись на землю, он неторопливо осмотрел самолет. С особым вниманием проверил шасси. Повышенную нагрузку при посадке на грунт колеса и стойки выдержали отлично. Машина была в полной исправности.

Только теперь Александр Иванович Бабаев почувствовал обычное послеполетное расслабление.

Легкий ветерок опахнул его сладковатым запахом свежепримятой травы, в наступившей тишине вдруг встрепенулась переливчатая скороговорка жаворонка. Бабаев запрокинул голову, отыскал звонкоголосую птичку. Вот она сложила крылья и отвесно пошла вниз. Красиво и просто. А на самолете такой маневр потруднее.

Да, сегодняшний полет выдался не из легких. И что греха таить, получился весьма рискованным. Но могло ли быть иначе? Пожалуй, нет. Иначе могло быть лишь в случае, если бы не было идеи использовать для маневра сверхзвуковых реактивных самолетов грунтовые аэродромы. Поскольку же такая идея появилась, ее нужно было проверить. Для пользы дела. Ведь это же здорово, ну прямо как в годы войны: выбрал подходящую площадку и, пожалуйста, без особой ее подготовки приземляйся, а потом взлетай на новое задание. Что это значит для фронтовой авиации? И увеличение радиуса действия, и скрытность маневра, и быстрая переброска техники на новое место в случае ожидаемого удара со стороны противника. Как же ради этого было не рисковать?

Этот теперь уже давний эпизод авиаторам хорошо запомнился. Разумеется, для выполнения такого задания нашлось бы немало других опытных летчиков. Но у Бабаева командирский принцип — первый шаг в неизведанное и трудное делать всегда самому. Чтобы затем четко представлять, что можно требовать от подчиненных и как их учить. Учить тому, что необходимо на войне. А что необходимо на войне, ему хорошо известно.

Пилотаж — оружие летчика. Именно с такой вот совсем маленькой полянки, которая громко именовалась полевым аэродромом, начинал Бабаев свой боевой путь в годы Великой Отечественной войны. Было это под Волховом. Он прибыл сюда зимой 1942-го. Истребительный авиационный полк вел тяжелые бои, защищая Дорогу жизни, прикрывал транспортные самолеты, идущие в осажденный Ленинград и обратно, отстаивал подступы к Волхову от вражеских бомбардировщиков.

По пять-шесть вылетов делали летчики, изматывались в неравных воздушных схватках. Новичков с собой не брали, давали им возможность вжиться во фронтовую обстановку, обстоятельно ознакомиться с районом действий, как следует изучить противника. Важно было вооружить их боевым опытом, сделать все, чтобы первый бой для каждого из них не оказался последним.

Командиру эскадрильи капитану Горбатову Бабаев сразу пришелся по душе. Рослый, крепкого сложения, с энергичным волевым лицом, летчик выглядел гораздо солиднее своих неполных девятнадцати лет. Он окончил училище по ускоренному курсу в звании сержанта. Торопила война. Но и за короткое время Бабаев сумел отлично справиться с программой, о чем свидетельствовала выпускная летная характеристика. Потом был запасной полк, освоение новой техники. И снова проявил себя с лучшей стороны. «Отличный может получиться летчик, есть все данные,— пришел к выводу Горбатов.— Только надо сразу показать ему, к чему он должен стремиться».

О пилотажном мастерстве Горбатова в полку хорошо знали. Каждый раз, уходя на боевое задание, он неизменно после взлета выполнял двойную полупетлю. Это был высший класс. Это был настрой на самую трудную схватку с врагом. Даже видавшие виды летчики диву давались его филигранной технике пилотирования, а молодежь просто замирала от восторга.

И вот однажды, когда выдался приличный солнечный день, Горбатов пригласил Бабаева в кабину учебного самолета.

— Давай-ка сходим в зону. Хочу посмотреть, как ты машиной управляешь.

— Разрешите уточнить задание? — как можно спокойнее спросил Бабаев, скрывая охватившее его волнение. Он давно уж с нетерпением ждал этого часа.

Комэск перечислил комплекс фигур.

— Жми на всю катушку, на меня не оглядывайся,— подбодрил он летчика.

Покачиваясь на кочковатом грунте, учебно-боевой самолет взял короткий разбег и легко взмыл в небо.

Истина известная: летчику, чтобы хорошо чувствовать свой самолет, нужны регулярные тренировки. Но бывает так: непредвиденный долгий перерыв вдруг настолько обострит жажду полета, что будто и не было никакого перерыва, и машина настолько послушна тебе, что впору запевать песню. Так приходит истинное вдохновение, и нечто подобное испытал Бабаев.

На едином дыхании, чувствуя огромное наслаждение, выполнил он пилотаж, отменно чисто вывел в голубой выси каждую фигуру. Сам диву дался — ни одного просчета.

Бабаев настолько был увлечен, что даже забыл о комэске. Он услышал его, когда пилотаж уже остался позади. Горбатов беспечно тянул какой-то веселый мотив из оперетки. И тогда Бабаев вспомнил, что комэск пел в течение всего полета, не переставая. Он, кажется, не умолкал даже на перегрузках мертвой петли, и это летчику показалось теперь странным. Как же такое возможно?

Машина круто пошла на снижение.

— Не спеши, голубчик, домой,— услышал Бабаев глуховатый, врастяжку голос Горбатова.— Давай-ка теперь поменяемся ролями...

После посадки Бабаев долго не мог прийти в себя. То, что он увидел и испытал, не укладывалось в сознании. Самолет то стремглав падал к земле, готовый, казалось, протаранить ее насквозь, то свечой взвивался ввысь, ломая траекторию полета самым неожиданным образом. Он выделывал такие фигуры, которым и названия-то невозможно было найти. Вместе с тем в действиях комэска нельзя было не видеть точнейшего расчета, разумного построения каждого маневра, великолепной ориентировки в воздухе.

— Надеюсь, все понял? — сказал комэск, когда Бабаев обратился к нему, чтобы получить замечания.— Вот так надо действовать в бою. Только так, хорошенько это запомни.

Бабаев старался, характера ему было не занимать.

Вскоре он был определен ведомым к широко известному в то время летчику Андрею Чиркову. Десятки боевых вылетов провели они вместе. Сопровождали транспортные самолеты, прикрывали наземные войска, вели жаркие схватки с вражескими бомбардировщиками и истребителями. И всегда под стать ведущему смело и решительно действовал в воздухе ведомый. Отлично владея самолетом, Бабаев обеспечивал надежное прикрытие своему командиру и всегда вовремя успевал появиться там, откуда ведущему могла угрожать опасность.

А потом настал черед ему самому водить группы на боевые задания. Он стал командиром звена.

В январе 1943 года перед прорывом блокады Ленинграда Бабаев получил приказ сопровождать парой два экипажа Ил-2 в тыл противника на разведку. Задание было ответственным и крайне рискованным. Однако до цели в район Луги группа прошла без каких-либо осложнений.

Бабаев внимательно осматривался. Погода стояла пасмурная, но видимость была вполне приличной. Ничего подозрительного в воздухе не наблюдалось. Ведомый капитан Подовский находился на своем месте и тоже ни о чем опасном не предупреждал. Между тем «илы» вышли уже на объект разведки — штаб корпуса противника, сделали один заход, развернулись на второй. И в этот момент справа под облаками слабо проклюнулись четыре черные точки. Потом еще четыре, еще...

Предупрежденные Бабаевым «илы» с боевого курса сразу же нырнули к земле, где они были менее уязвимы. Бабаев развернул пару следом за ними. А сбоку сзади страшной лавиной круто заходили в атаку шестнадцать «Фокке-Вульф-190».

— Ножницы в горизонте! На пределе ножницы! — успел передать Бабаев.

«Илы» и прикрывавшие их истребители мгновенно опрокинулись в сходящиеся полувиражи. Первая вражеская четверка проскочила мимо, никого не зацепив. А наши пары уже стремительно скрестили «ножницы», потом тем лее маневром с предельной перегрузкой ловко увернулись от удара очередной группы противника.

Внезапной атаки у немцев не получилось. Да они и не рассчитывали на внезапность. К тому же, как выяснилось позднее, «фокке-вульфами» управляли отборные фашистские асы, которые, недавно прибыв под Ленинград, выполняли ознакомительный полет. Случайно подвернувшаяся наша четверка была для них забавой, не больше. Они полагали с ней разделаться походя.

Советские летчики противопоставили врагу хладнокровие, выдержку, умение быстро оценить обстановку, тактическую сметку и летное мастерство. Они знали, что вертикаль, где особенно сильны «фокке-вульфы», нашим не страшна: идти на вертикаль мешали облака. От них до земли было всего лишь 600 метров. Стало быть, выход у противника остался один — нападать в горизонтальной плоскости. А здесь преимущество оставалось за советскими, более маневренными самолетами.

Но что значило это преимущество против четырехкратного численного превосходства врага? Само по себе — ничего. Спасти положение можно было только неожиданными тактическими приемами, умением пилотировать машины на максимально возможных перегрузках. Малейшее расслабление открывало брешь противнику для нанесения прицельного удара.

Задача была сложнейшей. Бабаев отлично это понимал. Но только так, и никак иначе, следовало действовать, только при этом можно было еще на что-то надеяться, как-то обороняться, а по возможности и контратаковать. О себе Бабаев не беспокоился, силу свою в пилотаже он знал. Вопрос был в том, как поведут себя штурмовики.

Между тем фашисты, озлобленные первой неудачей, снова всей группой устремились в атаку. Сломать ненавистные «ножницы» и поодиночке расстрелять краснозвездные машины — вот к чему они стремились. Но их подводили самонадеянность, торопливость, неорганизованность в действиях. Яростно атакуя, рассчитывая на легкую добычу, они мешали друг другу, упускали выгодные моменты для точного огня.

Однако главное было все-таки не в этом. Главное было в том, что ни один из наших летчиков не дрогнул, ни один из них ни разу не оплошал, не отступил от четкой установки ведения боя. Самое удивительнее было то, что штурмовики, эти тяжелые бронированные машины, закручивали «ножницы» под стать истребителям. управлявшие ими летчики покалывали высший класс пилотажного мастерства.

Тридцать минут отважно сражалась наша четверка с «фокке-вульфами». Долгие полчаса на страшных перегрузках она попарно отсекала оголтелые наскоки врага, уводя его к линии фронта и по возможности нанося ответные удары. И она выстояла. Она победила! Фашисты над передним краем повернули домой, не досчитавшись двух самолетов, а наши не потеряли ни одного. Но важнее всего было то, что разведчики успешно справились с поставленной задачей, доставили командованию фотоснимки вражеского объекта.

На аэродроме пару сопровождения встречал командир полка, опытный летчик, участник боев в Испании подполковник Артемьев. Когда Бабаев, тяжело выбравшись из кабины, направился к нему для доклада, он вдруг почувствовал, что его шатает, а земля уплывает из-под ног.

— Все знаю,— тепло сказал командир.— Вы даже не представляете, какие вы молодцы. Давай-ка сегодня на отдых, а завтра выступишь перед летчиками, всем будет полезно тебя послушать.

Перед сном Бабаев вспомнил о предстоящем выступлении и попытался собраться с мыслями. Разговор надо будет начать с пилотажа, с урока Горбатова, подумал он. Надо убедительно показать, какое это сильнейшее оружие истребителя и сколь большие возможности кроются тут для боя. Тот, кто в совершенстве владеет пилотажем, всегда будет хозяином в воздухе. И еще: важно знать противника, его технику, тактику. Не изучи мы досконально «фокке-вульфы», еще не известно, как бы все обернулось.

Бабаев считал, что с учителями в летном деле ему постоянно везло. Вот, к примеру, первые его наставники в летном училище — Фатеев и Родионов. Сами одержимые небом, отличные пилотажники, они и курсантам умели привить вкус к авиации, любовь к ней, преданность и верность избранному пути на всю жизнь. Человек рожден, чтобы ходить по земле. Но если он обрел крылья для полета, эти крылья должны быть сильными. Отлично владеть летной профессией, найти в ней истинное свое призвание, полностью раскрыть свои способности — вот что значило по-настоящему любить авиацию, как это понимали Фатеев и Родионов. А для этого требовалось трудиться в поте лица, учиться и учиться.

Такими же были командир эскадрильи Антипов и командир звена Перов в запасном полку, Горбатов, Артемьев и Чирков на фронте. Все хорошее у Бабаева — от них, мужественных и смелых воздушных бойцов, по-отцовски заботливых, строгих воспитателей. Они сами достойны подражания во всем и знают, как готовить подчиненных к суровым испытаниям небом и войной. Вон какая слава гремит о Чиркове, сколько уже блестящих побед на его счету. Это он, Андрей Чирков, первым сбил в воздушном бою фашистский самолет в ленинградском небе. Очень много делалось в полку, где служил Бабаев, чтобы каждый летчик воевал надежно и умело. Между боями иной раз перевести дыхание было некогда, однако малейшая возможность использовалась для занятий, для совершенствования методики и тактики действий. Но иначе и быть не могло. Враг был жестоким и сильным.

Зимой 1943 года полк получил новые боевые машины. Переучивание на них прошло четко и организованно. Прошло совсем немного времени, и вот уже майор Чирков повел большую группу в составе 12 экипажей на первое боевое задание. В этой группе находился и Бабаев.

Обстановка на Ленинградском фронте по-прежнему оставалась сложной. Немецкие войска всеми силами пытались задушить Ленинград жестокой блокадой, ни в коем случае не упустить инициативу из своих рук. Высокую активность проявляла вражеская авиация, которая располагала солидным самолетным парком. Поэтому борьба с ней была важной и ответственной задачей. Наши летчики это хорошо понимали и старались сделать все от них зависящее, применяли разнообразные формы и способы действий в схватках с воздушным противником.

В этот раз группа майора Чиркова получила установку точно в заданное время блокировать вражеский аэродром, с которого, по данным разведки, готовился боевой вылет нескольких десятков самолетов.

Ставка была сделана на внезапность. Важно было скрытно миновать линию фронта и постараться до появления над целью ничем не обнаружить себя.

Группа четко осуществила замысел. Стремительным броском она вышла в заданный район, затем резко изменила направление полета и без каких-либо осложнений вскоре замкнула круг над аэродромом. Сверху было отчетливо видно, как засуетились возле самолетов немцы. Летчики внимательно следили за их действиями. Решительными атаками они незамедлительно пресекали попытки противника подняться в воздух.

Сорок минут мертвой хваткой держала наша группа противника на земле. Ровно столько, сколько требовалось для срыва его вылета. А главным оружием у летчиков снова был пилотаж. Бабаев диву давался, что творил на новом самолете Чирков. Будет над чем поразмыслить, чтобы встать вровень с учителем...

Тяжелые изнурительные бои сменялись один другим. Враг был сломлен и отброшен от стен Ленинграда. Но бои продолжались. Предстояло выдержать еще немало испытаний, чтобы изгнать захватчиков с советской земли и полностью не разгромить.

Летом 1944 года в 196-й авиационный полк, которым тогда командовал майор Чирков, прибыли на пополнение молодые летчики.

— Поговори с ребятами,— сказал Чирков лейтенанту Бабаеву, к тому времени уже исполнявшему обязанности командира эскадрильи.— Введи в курс дела, ознакомь с нашими задачами, с положением на фронте, расскажи о традициях. Приглянется кто, забирай к себе, возражать не буду.— Чирков знал: на Бабаева можно положиться.

Спустя некоторое время в перерыве между боями командир полка поинтересовался, как идут дела у новичков.

— Сегодня планируем посмотреть, как они пилотируют,— ответил Бабаев.

— Вот и отлично, я тоже непременно буду на полетах,— оживился командир полка.

Первым на задание уходил лейтенант Алексей Байгузин, спокойный, небольшого роста, худощавый парень.

— Весь пилотаж — над аэродромом, высота три тысячи метров,— наставлял его перед взлетом Бабаев.— Действуй, как учили.

Байгузин выполнил весь пилотаж отменно чисто, ровно, лишнего ничего не допустил. И все же он поразил всех наблюдавших за ним. Даже Чирков от удовольствия потирал руки. А дело было в том, что пилотировал Байгузин на такой высоте, что дух захватывало. С тысячи метров, не больше, начал он каскад вертикальных фигур. У него не было никакого запаса на исправление любой маломальской ошибки. Но летчику ни разу не изменили выдержка и самообладание.

— Вот это новичок! — сказал Чирков, обращаясь к Бабаеву.

— Да,— согласился комэск, а про себя подумал: «Восторгаться тут нечем — на самолете прибор высоты с нестандартными обозначениями, вот Байгузин, наверное, и запутался».

Так оно и оказалось: лейтенант действительно просчитался и был уверен, что пилотирует на заданной высоте. Что ж, всякое случается. А изюминка у Байгузина, однако, была. И он доказал это.

В тот же день Чирков решил испытать новичка в учебном поединке.

Они ушли в воздух в паре. Набрали положенную высоту, энергично отвернули в разные стороны. Потом стремительно стали сближаться. Схлестнулись в лобовой атаке, разминулись впритык. На глубоком вираже снова сошлись в лобовой. Искушенный в схватке с врагом, богатырски сложенный, Чирков полагал, что будет очень просто на предельной перегрузке быстро зайти в хвост самолета, пилотируемого еще не успевшим понюхать пороха и хрупким на вид лейтенантом. Но не тут-то было. Байгузин дважды кряду ловко вышел из-под удара. Поединок перекинулся на вертикаль. Чирков закрутил такой каскад фигур, в котором, как ему казалось, будет легко обеспечить преимущества над новичком. Но удивительное дело — Байгузин не дал командиру ни малейшего шанса для выполнения прицельной атаки. Схватка, как и прежде, шла на равных. Неожиданно стала портиться погода, с запада надвинулись низкие облака. Но бой не прекратился: летчики устремились на малую высоту. Ревя моторами, истребители стали теперь закручивать тугие узлы чуть ли не над головами наблюдавших. Даже видавшие виды авиаторы, следя за тем, что творилось в небе, начали побаиваться — как бы не случилось беды.

Тяжелый поединок продолжался до тех пор, пока в баках не иссякло горючее. Бой так и не выявил ни победителя, ни побежденного. После посадки командир полка крепко обнял Байгузина, расцеловал его и, обернувшись к Бабаеву, с чувством сказал:

— Вот тебе ведомый, бери, не просчитаешься.

— Так и сделаю,— ответил Бабаев.

На следующий день возглавляемая Бабаевым группы истребителей сопровождала бомбардировщик Пе-2 на разведку в тыл противника. Полет был не из простых. Тут и сильный зенитный огонь над линией фронта, и чужая территория со всеми неожиданностями, которые подстерегают на каждом шагу, и возможная встреча с самолетами противника.

Однако Байгузин не показывал никаких признаков беспокойства, вел себя так, как наставлял командир: точно выдерживал место в строю, незамедлительно следовал любому маневру ведущего, не шарахался, когда рядом рвались снаряды. «А паренек, видать, действительно крепкий, хорошо держится»,— с удовлетворением отметил Бабаев.

Разведчик успешно решил свою задачу. Оставалось обеспечить ему безопасное возвращение домой. На обратном пути в прифронтовой полосе Бабаев приметил вражеский аэродром, над которым роились «мессершмитты». И тут едва не произошло непоправимое. Экипаж нашего бомбардировщика принял этот аэродром за свой и начал разворачиваться на посадку. Бабаев сразу же разобрался в заблуждении разведчика.

— Отставить снижение, ошибка, следовать курсом,— передал он по радио.

Затем ведущий приказал паре истребителей, идущей рядом с бомбардировщиком, продолжать его сопровождение, а остальных повернул в сторону противника.

В короткой схватке они сбили три фашистских самолета и, вызвав панику среди тех, кто находился в воздухе и на земле, быстро исчезли. А тем временем бомбардировщик благополучно возвратился домой.

Вот таким получилось боевое крещение у Алексея Байгузина. Бабаев остался доволен новичком. Он показал высокую надежность в бою — важнейшее качество, которым непременно должен обладать ведомый.

На очередное задание они снова пошли вместе. С ними был еще один молодой летчик — Паисий Мантуров. Группа стартовала ровно в полдень и после взлета развернулась к переднему краю. Июль — разгар лета, но погода держалась не жаркая, мягкая, небо было плотно закрыто слоисто-кучевыми облаками. На одном из участков фронта наши наземные войска готовились к решительному наступлению. Прикрыть их с воздуха от возможного появления бомбардировщиков противника — такая задача стояла перед летчиками.

Ведущему группы не по душе были низкие облака. ; «На барражировании обзор будет маловат, противника 1 далеко не обнаружишь. Да и без преимущества в высоте плоховато, лишнее время потребуется на сближение, а где его взять?» — так размышлял Бабаев, оценивая ту обстановку, которая вероятнее всего могла сложиться. Упорно нащупывая приемлемый вариант действий, он то снижался к земле, то выполнял подскок к облакам. Стрелка высотомера показывала 1500 метров, а дальше машину поглощала дымка.

И вот они в заданном районе Ведущий внимательно ориентируется по земле, определяет рубеж постановки воздушного заслона. Потом взглядом снова скользит по облакам, и — глазам своим не верит. Над всей намеченной зоной барражирования в облаках образовался громадный купол.

Решение пришло мгновенно: барражировать именно в этой полости, лучший вариант для засады трудно и придумать.

Группа рассредоточилась, построилась так, чтобы в любой момент один из экипажей находился на самом выгодном направлении, готовый немедленно атаковать противника. И ловушка сработала безотказно: три фашистских бомбардировщика и один истребитель сбили они в этом полете, а сами вернулись домой невредимыми.

Потом лейтенант Байгузин стал ведомым у майора Чиркова. Пришлось Бабаеву расстаться и с Мантуровым. А вместе их всех снова свела судьба уже в мирном небе. В авиационных частях они обучали высшему пилотажу молодых летчиков-истребителей, готовили падежную смену. Десятки раз вместе в одной пятерке, возглавляемой Бабаевым, участвовали в воздушных парадах. И нельзя было не поражаться их отточенным мастерством, великолепной слетанностью, мужеством и самообладанием.

Да, Бабаев сполна познал, что такое война. Разве может он забыть тот памятный боевой вылет в район Нарвы на прикрытие наших войск? Возглавляемая им группа справилась со своей задачей и должна была возвращаться домой. Горючего в баках оставалось совсем мало. Но поступил приказ продержаться еще чуть-чуть до подхода другой группы истребителей.

Чуть-чуть они продержались. А когда уже получили разрешение следовать на свой аэродром, Бабаев вдруг увидел внизу под собой ползущие немецкие бомбардировщики. Раздумывать было некогда. Резко сломав полет, истребитель опрокинулся в атаку. Ударить наверняка, нарушить строй бомбардировщиков, разметав их до подхода новой нашей группы,— вот что было важнее всего. Бабаез знал: повторного захода не будет, не позволит голодный паек топлива.

В крутом пике, на предельной скорости он сумел взять в прицел головной самолет. Мгновение — и тот резко свалился на плоскость. И тут же Бабаев ощутил сильнейший удар по своей машине. Над головой мелькали обломки срезанного крыла, проскользнул крестатый фюзеляж «мессершмитта»...

А истребитель уже шел к земле спиралью, то опуская, то задирая нос. Рулей он не слушался — слишком тяжелыми были повреждения. Надежда оставалась только на парашют. Бабаев уточнил высоту — прыгать было вполне можно. Но покинуть самолет ему не удалось: ударом отбитой плоскости наглухо заклинило фонарь. Все попытки открыть его оказались тщетными.

Он очнулся спустя некоторое время после падения. Огляделся — кругом лес. Потом перевел взгляд на самолет.

Что от него осталось!

Ни двигателя, ни плоскостей. Все посрывало и разметало при столкновении с деревьями. Одна кабина только и уцелела. А злополучный фонарь сбросило.

Бабаев пошевелил руками, ногами — вроде слушаются. Но выбраться из кабины он не мог. Слишком сильный, видимо, был удар, помяло его основательно.

К счастью, поблизости оказались наши пехотинцы. Они принесли летчика в расположение части, сообщили в авиационный полк. И вскоре Бабаев был среди своих товарищей.

Он пытался крепиться, говорил, что чувствует себя вполне нормально. Но врач настоял на госпитализации.

Летчик пробыл в госпитале всего две недели, а потом без разрешения сбежал в свой родной полк. Командир уладил вопрос с врачами. И снова было небо. И бои, бои...

Отгремела война, героическая борьба советского народа завершилась великой Победой. С тех пор минуло почти 40 лет. И все эти годы коммунист Александр Иванович Бабаев отдает себя без остатка верному служению Родине в Военно-Воздушных Силах. Он постоянно летает сам, чтобы всегда быть в хорошей форме, совершенствует методику и тактику применения техники в современном бою и учит других, готовит умелых воздушных бойцов, надежных защитников завоеваний Октября.

В 27 лет он уже командовал авиационным полком, проявил на этом посту высокие организаторские способности, умение сплотить личный состав, повести его за собой, мобилизовать на успешное решение стоящих задач. Бабаеву присущи смелость в командирских решениях, новаторство, творческое отношение к летному делу. В основе этого лежат большой личный опыт, профессиональное мастерство, глубокие знания. Он не терпит осторожничания, послаблений в полетах, потому что знает: в упрощенных условиях летчик не приобретет того, что ему необходимо в настоящем бою, не подготовит себя к трудным испытаниям и, следовательно, не сумеет их выдержать, не сможет победить А это самый большой брак, прежде всего в работе командира, и за это он в ответе перед партией и государством. Перед своими подчиненными.

Потом была учеба в Военной академии Генштаба. Менялись должности, масштабнее становились решаемые вопросы. Но на каком бы посту не был Бабаев, он не расставался с небом, находил время для полетов, для совершенствования профессионального мастерства. Чтобы учить других, умело выполнять организаторские функции, грамотно направлять учебный процесс на местах, он, как и прежде, считал своим долгом лично самому быть в летном деле на уровне требований дня.

Как и в годы войны, личный пример командира, принцип в обучении «делай, как я» он считает важным и нержавеющим оружием.

Однажды, получив назначение на новую должность, генерал Бабаев прибыл в один из авиационных полков, чтобы ознакомиться с ходом летной подготовки. В полку была первоклассная боевая техника, но летчики относились к новому самолету с предубеждением, считали его тяжеловатым в управлении. Требовалось безотлагательно сломать возникший психологический барьер.

На таких самолетах Бабаев еще не летал, но хорошо изучить их успел. Требовалось безотлагательно посмотреть истребитель-бомбардировщик в небе самому.

В тот день погода выдалась хорошей, безоблачной, поистине пилотажной. Бабаев не торопясь запустил двигатель, погонял его на различных режимах, внимательно осмотрел приборы в кабине.

Волновался ли он? Немного, когда шел к самолету. И не то чтобы волновался, просто ощущал чуть большую приподнятость. Когда же опустился в кресло, устроился поудобнее в нем, пришло обычное рабочее состояние.

Он поднял в небо самолет легко и красиво. Потом в наборе высоты попробовал маневрировать.

Управление действительно казалось чуть тяжеловатым, но машина слушалась рулей отлично. Просто требовалось прилагать чуть побольше усилий. Приноровиться к этой особенности ничего не стоило. Но была ли она недостатком? Опытный летчик, за долгие годы летавший на десятках типов различных самолетов, пришел к обратному выводу. А потом подтвердил это великолепным пилотажем над аэродромом. Высшим пилотажем.

Истребителю-бомбардировщику оказались доступны все сложнейшие фигуры.

Собравшиеся у стартового командного пункта летчики, наблюдая за полетом генерала, воочию убедились, на что способен их самолет и какие великолепные возможности в нем заложены.

Потом Бабаев сходил еще на полигон, уверенно отстрелялся по наземным целям, выполнил полет по маршруту. И, удивительное дело, потребовалось совсем немного времени, чтобы летчики преодолели психологический барьер и уверенно овладели всеми теми элементами, которые демонстрировал генерал.

Вот такой он в учебных буднях — Герой Советского Союза, генерал-полковник авиации, заслуженный военный летчик СССР Александр Иванович Бабаев. Такой же, как и на фронте.

Он и теперь в боевом строю и как в годы войны стоит на страже ленинградского неба.

Т. ЗАЛЕСОВ

С ПЕРВОГО ДНЯ

После боевого вылета летчики» собрались в тени камуфляжной сетки у приземистого домика КП. Разбор провел командир полка майор Александр Иванович Кобец. Закончил он так: «С боевым крещением, товарищи! Налет был удачный. Такое придется повторять и повторять. Борьба предстоит беспощадная!» В чистой ученической тетради, прошитой суровой ниткой, скрепленной гербовой сургучной печатью полка и озаглавленной «Учет боевой деятельности лейтенанта Позднякова А. П.», появилась запись: «22 июня 1941 года — бомбежка аэродрома у озера Сарви, высота 900 метров, продолжительность полета 3 часа 46 минут».

...Еще вчера было мирное время, и дела тоже были мирными. Оставаться на субботний вечер и выходной в деревне, близ которой на освоенном недавно аэродроме базировался полк бомбардировщиков СБ, холостяку Алеше Позднякову не хотелось. Он попросил разрешения съездить в город на танцы. По такому случаю положено быть при параде. Алеша начистил в глянец сапоги, выгладил белую рубашку.

Но на танцы попасть не удалось. Объявили тревогу. Алеша надеялся на быстрый отбой, но вскоре ему стало ясно — это надолго. Видно, маневры...

Воскресным утром майор Кобец дал экипажам задание. Маршрут, ориентиры, силы сопровождения — все как при обычной учебно-боевой задаче. Только объект бомбежки — за кордоном. Майор помолчал и, чтобы не осталось сомнения, добавил:

— Война, товарищи. С фашистами война.

Запущены моторы. Командирский самолет, совершив разбег, оторвался от земли. За ним одна за другой с полной бомбовой нагрузкой взлетели остальные машины полка.

В воздухе эскадрильи привычно построились и дальше полетели строем «клин» из трех девяток. Недалеко от Минска произошла встреча с полком наших истребителей, которые летели на встречно-пересекающемся курсе.

Бомбардировщики стремительно приближались к государственной границе. Внимание штурмана Позднякова привлек быстро расползавшийся во все стороны странный дымок. Вот он ближе, ближе, можно рассмотреть клубы дыма, пламя — большой пожар. Горел подожженный фашистами приграничный город Гродно...

Остались позади, растаяли на горизонте дымы гродненского пожара. Самолеты летели на запад, к Пруссии. Когда вдали сверкнула Бодная гладь озера Сарви, перед боевым строем вскинулась стена темно-серых клочковатых облачков, закрывших и головную девятку, и блики озера, и даже небесную голубизну июньского утра. Машина врезалась в клочковатые разводы; штурман почувствовал острый запах пороха, кашлянул.

«Лупят из зениток,— сообразил Поздняков.— Как говорится, понюхал пороху...»

Внизу показался аккуратный зеленый прямоугольник аэродрома. Вражеские самолеты, длинным пунктиром покрывшие край летного поля, заполыхали после захода нашей девятки. Неподалеку занялся склад с горючим. Пожар быстро ширился. Когда разворачивались в обратный путь, увидели, что почти все окрест было охвачено огнем.

По возвращении с разбора командир экипажа Есиков и Поздняков вместе с механиком самолета осмотрели машину. Насчитали больше ста пробоин.

— Дырка на дырке. Машину будем списывать,— покачал головой механик.

— Война только началась. Кто тебе спишет? Дай аппарату ремонт. Он живучий, послужит,— подбодрил себя и экипаж Есиков.

Они еще учились воевать, и их рассуждения не выходили из русла устоявшихся понятий мирного времени, когда жесточайшая требовательность к технической исправности самолета считалась нормой. Разве могли они предположить, какая тяжкая доля их ждет? Разве можно было вообразить, что в тот же день при налете вражеской авиации Есиков будет ранен и отправлен в госпиталь, а командир полка майор Кобец скончается от ран на руках Позднякова и что впереди будет отступление через Прибалтику, Псков и Остров?

В последних числах июня — начале июля наши бомбардировщики приняли на себя роль воздушного арьергарда, с неба прикрывали отступление. Они разрушали переправы противника, рассеивали скопления его войск, бесстрашными ударами несколько раз задерживали движение фашистских танковых колонн.

За первые десять дней войны у Позднякова было восемь боевых вылетов — больше, чем у кого-либо в полку.

Тяжело доставались эти вылеты в начале войны: противник часто сбивал самолеты, расстреливал в воздухе спускавшихся на парашютах летчиков. За короткое время Алексей сменил несколько самолетов. И вот в строю полка осталась одна машина. Ее пилотировал Владимир Константинович Солдатов, а штурманом летал Поздняков. И эту машину «мессеры» подожгли буквально на последнем развороте перед приземлением.

Много лет спустя Алексей Петрович выяснил, сколько в среднем продолжалась боевая жизнь экипажа и самолета летом — осенью 1941 года. По полку цифры достаточно красноречивы: продолжительность пребывания бомбардировщика в строю — 9 вылетов, боевая жизнь летчика — 10 вылетов...

Полк был отправлен на переформирование. В далеком тылу Позднякова ознакомили с новым двухмоторным бомбардировщиком Пе-2. Накопленный военный опыт помог авиатору без особых затруднений освоить эту машину.

Затем с группой летчиков и штурманов он был послан под Москву. На аэродроме вместе со своими товарищами по полку он принимал новенькие, только с завода самолеты. Погода стояла отличная, и это помогало облету машин. Вооружаемый полк направлялся в осажденный Ленинград.

Город на Неве, в котором Поздняков всегда мечтал побывать, открылся ему с высоты. Вылеты следовали один за другим. Двадцатый, сороковой... Поздняков дважды, а позже трижды и четырежды пережил средние цифры жизни экипажа.

Наступил день, когда в строю опять остался единственный самолет. Его по очереди пилотировали «безлошадные» летчики полка. Штурманом брали опытного Позднякова.

Однажды в свободную минуту командир эскадрильи Солдатов разговорился с Поздняковым. В общем похвалил «пешку» (куда лучше СБ), хотя и пожаловался:

— Трудно против »хейнкелей», у них скорость... Нам бы хоть чуток километров прибавить, сразу стало бы легче маневрировать в бою.

Поздняков обдумал слова командира, посоветовался с инженером полка. Для облегчения машины, когда бомбили ближние дели, предложил летать с недобором горючего. Если не предвиделось бомбежек с пикирования, по его совету стали снимать тормозные решетки (потом снятие тормозных решеток, коли они не требовались, стало обыденным приемом, а тогда на такое надо было решиться). Скорость облегченного бомбардировщика несколько возрастала, а это оборачивалось бесценной прибавкой в борьбе с «хейнкелями».

...День 16 декабря 1941 года надолго запомнился Позднякову. После того как противник был остановлен на Пулковских высотах и у больницы Фореля неподалеку от Кировского завода, под стенами города завязались многодневные изнурительные бои. Чтобы ослабить нажим противника, командование поставило задачу разбомбить скопление войск в его ближнем тылу — в районе железнодорожной станции Тосно. С утра командир 125-го ближнебомбардировочного полка подполковник Владимир Александрович Сандалов1 дал это задание первой эскадрилье. Вскоре комэск Анатолий Резвых поднял свою девятку в воздух.

Через какие-то четверть часа эскадрилья без потерь возвратилась. Почему так быстро, что произошло? Как доложил комэск-1, железнодорожную станцию Тосно наглухо прикрыли истребители противника, прорваться к объекту не было никакой возможности. Сам опытнейший пилот, Сандалов понимал: люди сделали все, на что были способны. Вроде бы следовало переждать. Но суровая военная необходимость требовала выполнить задачу безотлагательно любой ценой. Тогда подполковник послал на задание эскадрилью комэска-3 Солдатова.

— Попробуем подойти к цели как бы из их глубинки,— предложил своему командиру штурман эскадрильи Поздняков.— Немного потеряем во времени, зато выиграем внезапностью (с начала войны он крепко усвоил, как дорого стоит внезапность).

— В футбол играешь? Так вот, трудный этот финт, твой глубинный заход,— предостерег комэск.

— Ты не хуже меня знаешь любимую присказку нашего бати Сандалова: хорошего летчика готовят десять лет, а губит его один неудачный маневр. Будем настойчивы и будем осторожны 1.

Будто назло выдался ясный день. Напрасно штурман и летчик вглядывались вдаль, пытаясь высмотреть так нужную сейчас облачность. Была, как любят говорить в авиации, видимость «миллион на миллион». Это означало, что нечего надеяться на скрытность подхода к цели.

Через несколько минут после взлета эскадрилью Солдатова догнали истребители прикрытия. Над Финским заливом наших бомбардировщиков атаковали «мессеры». Истребители прикрытия завязали встречный бой с «мессерами» и сумели отвести их в сторону от бомбардировщиков. Эскадрилья Солдатова взяла курс на Тосно.

Четко выполненный маневр с заходом на Тосно со стороны вражеского тыла предопределил успех эскадрильи. Ну а прицельная бомбежка с высоты 4900 метров была чистой заслугой штурмана эскадрильи.

Киногруппой, обслуживавшей авиацию Ленинградского фронта, руководил молодой инициативный кинооператор Ефим Учитель. Ему хотелось подняться на боевом самолете и с высоты полета заснять действия наших войск (великолепная панорама!), а также, само собой, и летчиков в деле. Но в этом авиационное командование отказало ему наотрез.

Е. Учитель нашел остроумный выход в организации автоматической съемки: в бомбовых люках Пе-2 или в крыле штурмовика устанавливали киноаппарат. На Пе-2 кинокамера включалась одновременно с раскрытием бомбовых люков, а на штурмовике — когда летчик нажимал гашетку пулеметов. Но автоматика автоматикой, а оператору по-прежнему хотелось, чтобы камерой управлял человек. Такого человека следовало найти среди летного состава.

Еще до войны Поздняков приобрел аппарат «Фотокор» со штативом. Фотографировал много, безалаберно, как это делают начинающие, и слыл в части заядлым фотолюбителем. Когда руководитель киногруппы Е. Учитель попросил командира 125-го полка порекомендовать ему летчика, который стал бы в воздухе его коллегой, выбор Сандалова, естественно, пал на штурмана Позднякова. Алексей отнесся к предложению командира полка «поснимать» с энтузиазмом.

Фотография и кино близки, словно братья, хотя, пожалуй, двоюродные. Первичная подготовка у Позднякова была, поэтому с помощью кинодокументалиста он быстро одолел азы операторского мастерства. Затем Е. Учитель вручил Позднякову камеру «Аймо». Во время своих боевых вылетов штурман снимал разрывы зенитных снарядов у крыла самолета, эпизоды воздушного боя, результаты бомбежек.

Как-то группа бомбардировщиков летела бомбить железнодорожный узел Мгу. Головной самолет вел командир полка Сандалов. За ним пилотировал машину комэск Солдатов. Фашистская зенитная артиллерия неистовствовала, и каждая секунда пребывания в зоне досягаемости ее снарядов была словно бы пролетом в огневом коридоре. Отбомбившись, пока остальные самолеты громили сосредоточенные на станции вражеские эшелоны, Солдатов с разрешения командира полка специально для кино сделал повторный заход. Камерой, пристроенной в бомболюке, Позднякову удалось заснять сползающие под откос платформы с военной техникой, искореженные классные вагоны, спасающихся в панике уцелевших гитлеровцев.

Была снята лента длиной 60 метров, что составляет две минуты экранного времени. Кинодокумент неожиданно стал полезным разведотделу 13-й воздушной армии: служивший в армейском штабе С. П. Иванов (изобретатель линзовой системы стереокино) представил некоторые кадры в объемном виде, и это помогло разведслужбе получить дополнительные сведения о фашистской военной технике. А сама лента сохранилась как уникальная съемка с борта летящего бомбардировщика.

— Трудно передать, сколь велико эмоциональное воздействие этого двухминутного сюжета, показывающего разгром вражеского эшелона.

Так отозвался о маленьком шедевре Позднякова руководитель армейской киногруппы.

Миновали годы, однако и ныне известный советский кинодокументалист лауреат Государственных премий народный артист СССР Ефим Юльевич Учитель использует в своих фильмах кинокадры, снятые с борта пикирующего бомбардировщика штурманом Алексеем Петровичем Поздняковым.

Пришла зима 1941/42 года. Рано завьюжило. Наступили нелетные дни, для авиаторов — редкий случай передохнуть, отоспаться. Нежданный вызов на КП озадачил Позднякова. «Зачем понадобился?» — подумал штурман, торопливо шагая к землянке КП. При входе к командиру полка он невольно подтянулся. Подполковник окинул его взглядом. «Выправка у парня что надо. Военная косточка»,— мелькнуло у Сандалова.

— Для дальнейшего прохождения службы вы направляетесь на учебу в Военную академию.

Поздняков на мгновение растерялся, но, собравшись, спросил:

— За какую провинность в академию?

«Принял за обиду».— Подполковник сел на скамью, указал на нее Позднякову:

— Что тебе сказать на прощанье, Алеша? Дед твой был каменщиком, отец — слесарем, а ты будешь инженером и штурманом высшего класса.

— Зачем же так, товарищ подполковник? Ленинград голодает, кровь льется, а меня посылают сидеть за партой!

— Ты веришь в нашу победу?

— Конечно, верю!

— Тогда загляни-ка, Алеша, гораздо дальше: тебе и твоим будущим однокашникам по академии предстоит готовить послевоенные летные кадры.

Поздняков вскочил со скамьи:

— Оставьте меня в строю. Из полка у меня больше всех боевых вылетов. Вы сами говорили, что я теперь надежный штурман!

— Отменный, Алеша!

«Молодец, парень. Ничего, притрется, в академии объяснят что к чему».— Подполковник Сандалов встал:

— Вы свободны, лейтенант.

А высшей награды за подвиги в начальный период войны Поздняков был удостоен два года спустя, когда уже учился в академии.

За исключительное мужество, проявленное при выполнении боевых заданий, высокое воинское мастерство, успешное выполнение 75 подтвержденных 2 боевых вылетов, совершенных в первые месяцы Великой Отечественной войны, Алексею Петровичу Позднякову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Оставшиеся годы войны Поздняков был слушателем академии. Лишь когда Родине приходилось очень тяжело, бывали... стажировки. Например, на Курской дуге.

Выпускник академии офицер Поздняков долго служил в строевых частях, занимал большие командные должности. В его летной биографии произошел крутой поворот. Когда возникла служебная необходимость, он стал летчиком-истребителем и летал на различных скоростных машинах.

Полковник Поздняков уволен в запас в 1961 году.

...Легкий ветерок сносит облака, и сквозь открытые окна кабинет прожигает щедрое краснодарское солнце. Директор курсов повышения квалификации руководящих и инженерно-технических кадров Министерства пищевой промышленности РСФСР Алексей Петрович Поздняков щурится, выходит из-за стола, задергивает темные шторы,— комнату заливает мягкий свет, достаточный, чтобы обойтись без настольной лампы.

Алексей Петрович читает почту, расписывает документы по службам. Ошибаться нельзя: что решено, потом перерешить трудно. Понемногу стопка отработанных бумаг растет. Привычным движением Поздняков берет очередную. Это заявление слушателя: «Прошу отчислить с курсов, так как...»

«Ну и ну, а еще руководящий товарищ»,— думает Поздняков.

Вскоре вызванный автор заявления, кряжистый мужчина лет сорока, переступает порог кабинета.

— Товарищ директор, посудите сами,— начинает он объясняться.— Работаю начальником цеха, диплом у меня есть. Людей своих знаю. План цех выполняет. Зачем, спрашивается, мне в аудиториях номер отбывать?

— По-вашему, на курсах повышения квалификации отбывают номера? Лихо у вас получается. Вы когда закончили?

— В семидесятом.

— Так, так. Скажите, вы занимались математическим моделированием деятельности своего цеха? У вас есть представление о социальном планировании, скажем. в масштабе предприятия?

— Я ж говорю, план регулярно...

— Сегодня — да, а завтра, а в перспективе? В ногу с жизнью надо шагать, иначе худшая из бед — застой.

Кстати, вот проспекты новых машин. Что скажете о них?

— Красивые проспекты. Как я по ним оценю машины?

— Справедливо. Практически у нас ознакомитесь. Для того и курсы. Ну а план — это хорошее мерило, однако вам, командиру производства, положено расширять кругозор, заглядывать в будущее, когда стократно усложнится техника и с нею обязательно вырастут люди. Пожалуйста, возьмите свое заявление. На завтра знаете расписание занятий? Смотрите, не опаздывать!

Позже в кабинете Алексея Петровича идет совещание заведующих учебными кабинетами и методистов. Секретарь по переговорному просит ответить городу. Директор берет трубку. На другом конце провода говорят громко, почти декламируя, всем отчетливо слышно каждое слово:

— Можно к телефону Героя Советского Союза Алексея Петровича Позднякова?

— Я слушаю.

— Пионерская дружина имени Малой земли приглашает вас на торжественный сбор. Просим прибыть к семнадцати часам. Очень просим по всей форме, с наградами...

— Есть прибыть в форме,— улыбается Поздняков.

1

Был генерал-майором, Героем Советского Союза, ушел из жизни в 1980 году.

2

Вылет засчитывался как боевой, если результаты бомбежек подтверждались аэрофотосъемками, донесениями партизан или уточнением на месте.

В. ПУЗЕЙКИН

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

В те дни, когда в Испании начался фашистский мятеж, Сергей Николаевич Поляков служил в одной из авиационных частей Белорусского военного округа. Его, как и других летчиков, тревожила судьба Испанской республики. Почти все авиаторы подали рапорты с просьбой направить их туда, где разгорался огонь первых боев с фашизмом.

Советское правительство разрешило выезд добровольцев в Испанию. И настал день, когда летчика Полякова вызвали в штаб истребительной авиационной бригады. Там ему сказали, что на его рапорт получен положительный ответ и что ему необходимо сегодня же выехать в Москву...

Эскадрилья, в которой Сергею Полякову предстояло сражаться за Испанскую республику, состояла в основном из ленинградцев. Командовал ею опытный авиатор капитан Григорий Петрович Плещенко.

Май 1937 года выдался на редкость жарким. Крылья и фюзеляж порой так накалялись, что нельзя было до них дотронуться — обожжешься. Самолетов в республиканской авиации было маловато, и этот недостаток приходилось компенсировать за счет увеличения числа боевых вылетов. Летчики поднимались в воздух по пять — семь раз на день. Как правило, каждый вылет заканчивался боем. А тут еще такой зной!

В один из таких жарких майских дней я и познакомился с Сергеем Поляковым.

В нашем истребительном авиационном подразделении, которое базировалось на аэродроме Алькала-де-Энарес, тоже было несколько летчиков из Ленинграда. Нам очень хотелось встретиться с земляками из соседней эскадрильи, которая, как мы знали, располагалась невдалеке от испанской столицы. А жили Григорий Плещенко и его боевые товарищи в самом городе в подвальном помещении отеля «Палас». Линия фронта проходила почти по окраине Мадрида, в парке Каса-дель-Кампо. Однако в городе было сравнительно спокойно. Спокойнее, например, чем на аэродроме Алькала де Энарес, который часто бомбили фашистские авиаторы.

И вот однажды, когда солнце закатилось за горную гряду Центральных Кордильер и боевые действия авиации на этот день закончились, мы сели в автомашину и на большой скорости помчались в Мадрид.

Встреча с земляками была радостной. Мы познакомились с рассудительным и мужественным командиром эскадрильи Григорием Плещенко, с другими летчиками, в том числе и с Сергеем Поляковым.

Теперь мы встречались с боевыми товарищами не только над Мадридом во время выполнения боевых задач, но и в самом Мадриде, в отеле «Палас», когда полеты заканчивались.

В начале июля обстановка под Мадридом значительно усложнилась. Целыми днями шли воздушные бои. Наш командный пункт на шестнадцатом этаже здания фирмы «Телефоника-Иентраль» беспрерывно вызывал истребителей для отражения вражеских налетов на наземные войска республиканцев.

Сергей Поляков, как и другие наши летчика, с каждым днем становился все более опытным воздушным бойцом. Ему довелось участвовать в операция» республиканцев под Уэской, Бельчите и Сарагосой, а также в большом налете республиканских истребителей на фашистский аэродром Гарапинильос, расположенный в пятидесяти километрах северо-западнее Сарагосы.

К концу сентября на счету Сергея числилось пять сбитых им самолетов. В октябре его наградили орденом Красного Знамени. А вскоре он был удостоен еще одного такого же ордена.

Возвратился капитан Поляков на Родину в начале марта 1938 года. После небольшого отдыха он получил назначение в Ленинградский военный округ командиром эскадрильи в 7-м Краснознаменном истребительном полку.

В 1941 году на вооружение советских Военно-Воздушных Сил стали поступать новые самолеты, в том числе и штурмовики. В новые части требовались опытные кадры, и туда стали направлять летчиков-истребителей.

Сергей Николаевич не сразу принял предложение перейти в штурмовой полк. Ему предоставили возможность хорошенько подумать и решить.

Вспомнились воздушные бои под Мадридом, Врунете, Уэской, штурмовые атаки истребителей на фашистские аэродромы. А если штурмовать на специальных машинах... Таких, например, как Ил-2. Вот было бы здорово!

Он решился. И получил назначение на должность заместителя командира 174-го штурмового авиационного полка.

Пришлось, естественно, переучиваться. Учиться самому и учить молодых летчиков. Большой опыт полетов на скоростных истребителях позволил быстро овладеть штурмовиком.

На рассвете 22 нюня 1941 года полк перебазировался на тыловой аэродром, где должен был завершить переучивание.

Поляков сумел на несколько минут заскочить до мой, чтобы попрощаться с женой и детьми.

— Когда родится сын,— говорил он Анне Константиновне, уверенный почему-то в том, что третьим ребенком у них должен быть мальчишка,— назови его Виктором. В честь нашей победы!

— Обязательно будет мальчишка. И как отец — летчик! — пыталась шутить Анна Константиновна. И не в силах скрыть тревоги, добавила: — Удачи тебе, капитан Поляков!

Зажатый в тисках блокады Ленинградский фронт остро ощущал недостаток в самолетах. И поэтому переучивание и сколачивание 174-го штурмового авиаполка форсировалось.

Наконец настал день отлета. Первую эскадрилью вел командир полка майор Богачев. Замыкающую — его заместитель капитан Поляков. В сентябре 1941 года 174-й штурмовой авиационный полк прибыл на Ленинградский фронт.

Командующий ВВС фронта генерал А. А. Новиков принял решение дать «илам» аэродром на Карельском перешейке, находившийся в зоне ПВО Ленинграда. Здесь было относительно спокойно — финская авиация большой активностью не отличалась.

Вот как рассказал о прибытии полка Главный маршал авиации А. А. Новиков в книге «В небе Ленинграда»:

«Встречать полк я поехал сам.

И когда ко мне быстрым шагом подошел майор Богачев и четко отрапортовал, что вверенный ему 174-й штурмовой авиаполк прибыл в распоряжение командования ВВС Ленинградского фронта, что все машины в полной исправности, а летчики хоть сейчас могут идти в бой, и я, и сопровождавшие меня командиры не могли сдержать чувства охватившей нас радости.

Богачев представил мне весь командный состав полка. Знакомясь, я вглядывался в спокойные и мужественные лица летчиков, знавших, куда и зачем они прибыли. Особенно мне понравился капитан Сергей Поляков. Ладно скроенный, подтянутый, весь какой-то аккуратный, даже несмотря на помятый от долгого сидения в тесной кабине самолета реглан, он как-то весело щелкнул каблуками блестевших сапог, четко отдал мне честь и встал по стойке «смирно».

— Вольно, капитан,— сказал я, невольно любуясь летчиком.— На фронт, как на праздничный вечер.— Я кивнул на блестевшие сапоги Полякова.

— Так ведь мы не пехота, товарищ командующий,— ответил капитан.— Все больше в воздухе, а там не пыльно. К тому же, в Ленинград прилетели.

— Он у нас бывший истребитель, товарищ генерал,— заметил Богачев.— А истребители цену себе знают.

Сказано это было без иронии, как должное, и я понял, что майор не только уважает своего заместителя, но и дружески расположен к нему.

— Что же, истребитель — это хорошо,— ответил я.— С реакцией истребителя легче будет в воздухе, успешнее будете драться. Желаю вам успехов столь же блестящих.

Я снова кивнул на сапоги летчика. Поляков улыбнулся.

— Постараюсь, товарищ командующий!»

В сводках Советского Информбюро ежедневно сообщалось о напряженной обстановке под Ленинградом. Упорные бои шли за Пулково и Пушкин, у Лигова и Стрельны. В середине сентября фашистским войскам удалось выйти к Финскому заливу.

В воздухе, как и на земле, завязывались жестокие схватки. В упорных боях с превосходящими силами противника наша авиация понесла немалые потери. Поэтому пополнение ее бомбардировщиками и штурмовиками было очень своевременно.

Боевые действия 174-й штурмовой авиационный полк начал 21 сентября 1941 года. В этот день четверка во главе с капитаном В. Е. Шалимовым штурмовала вражеские войска в районе Ям-Ижоры и Красного Бора, сконцентрированные для нового натиска на Ленинград. Вслед за шалимовской четверкой по тому же месту нанесло удар звено старшего лейтенанта Ф. А. Смышляева.

Фашисты оправились от внезапного удара советских штурмовиков. Поэтому, когда в третьем вылете группу из восьми «илов» повел сам командир полка майор Н. Г. Богачев, ее встретил мощный огонь зенитной артиллерии. Несмотря на стену заградительного огня, штурмовики нанесли врагу большой урон. Но с боевого задания наша «восьмерка» возвратилась без командира: майор Богачев был убит прямым попаданием снаряда в самолет.

В командование полком вступил капитан Поляков. Его заместителем назначили капитана Шалимова.

Мстя за своего командира, летчики полка на следующий день шесть раз вылетали на штурмовку неприятельских позиций. Капитаны Поляков и Шалимов попеременно возглавляли группы самолетов, штурмовавшие фашистские войска.

Во время вылетов на боевые задания Сергею Полякову не раз приходилось наносить удары по фашистским войскам в Павловске, Гатчине, Стрельне, Петродворце, Пушкине, под Колпином.

Сколько раз он летал над этими городами в мирное время! Под Ленинградом он жил и работал. Сюда он приехал с женой и маленькой Светланкой. Здесь Анна Константиновна родила их первого мальчишку. Здесь они ожидали рождения еще одного ребенка. И вот война. И ему приходится подвергать штурмовке эти замечательные ленинградские пригороды, в которых сейчас хозяйничали фашисты.

Он всегда с болью в душе направлял свой самолет на эти населенные пункты. К счастью, в подавляющем большинстве случаев штурмовать приходилось цели, находившиеся вне дворцов и других архитектурных памятников. Это были скопления живой силы и техники, артиллерийские батареи, аэродромы с вражескими самолетами.

Летчики 174-го штурмового авиаполка, как и все советские люди, свято верили в то, что враг находится на нашей территории временно, что его очень скоро отсюда вышвырнут, и все снова смогут любоваться красотой парков, памятников архитектуры.

Сергей Поляков хорошо понимал, что теперь, когда он стал командиром, от его инициативы, распорядительности, его умения и мужества во многом зависит успешное выполнение полком боевых заданий. Своей требовательностью, и в первую очередь к себе, смелостью, исполнительностью он заслужил уважение и большой авторитет у всех летчиков и технического состава. Многие стремились быть похожими на него.

Однажды самый молодой летчик в полку восемнадцатилетний Толя Панфилов так и сказал, когда Поляков не разрешил ему, только что вернувшемуся с боевого задания, взлететь снова:

— Сами-то вы все время летаете. Хочу быть похожим на вас!

Несмотря на настойчивые атаки, врагу не удалось сломить сопротивление защитников города на Неве. К концу сентября 1941 года фронт под Ленинградом стабилизировался. Но бои не утихали. Войска Ленинградского фронта сильными контратаками изматывали противника, перешедшего к обороне. Активное участие в этих боях принимала наша авиация. Ее успеху способствовало подчинение в оперативном отношении всех частей и соединений командующему военно-воздушными силами Ленинградского фронта. Для более тесного взаимодействия авиации с наземными войсками были созданы три оперативные авиагруппы. Две из них по 12 самолетов каждая командующий подчинял командирам наступавших советских дивизий. Третья группа из 15 самолетов под командованием капитана Полякова использовалась только по заданию штаба ВВС фронта.

С 1 по 10 октября летчики этих групп, поддерживая наземные войска, совершили около двухсот боевых вылетов.

В оперативных сводках и ленинградских газетах часто упоминалось о боевых делах летчиков 174-го штурмового авиаполка и их командира, о смелости и мужестве, с которыми они подвергали штурмовке вражескую технику и живую силу.

В конце октября наша воздушная разведка обнаружила на одном из аэродромов около сорока немецких пикирующих бомбардировщиков Ю-88 и более тридцати истребителей Ме-109. Такое скопление самолетов вблизи Ленинграда не было случайным. Противник готовился к решительному штурму города, планируя завершить его захват к 7 ноября.

Естественно, наше командование не стало ждать, когда фашистские машины поднимутся в воздух. Было принято решение внезапным налетом авиации уничтожить вражескую технику. Утром 6 ноября группа советских пикирующих бомбардировщиков майора Владимира Сандалова нанесла по фашистскому аэродрому неожиданный удар.

Командир 125-го бомбардировочного полка майор Сандалов был опытным воздушным бойцом. Он вывел свою группу со стороны Финского залива, то есть со стороны вражеского тыла. Фашистские зенитчики, видимо, приняли советские самолеты за свой, огонь не открывали, и наши бомбардировщики нанесли по аэродрому сокрушительный удар.

Затем к цели подошла группа штурмовиков 174-го полка, которую возглавляли капитаны Сергей Поляков и Владимир Шалимов.

Гитлеровские зенитчики опомнились. В сторону советских штурмовиков понеслись смертоносные очереди.

Пренебрегая опасностью, самолеты перешли в пике. Капитан Поляков и его боевые товарищи открыли огонь из скорострельных пушек и пулеметов. Из-под крыльев «илов» сорвались реактивные снаряды. На аэродроме вспыхнуло пламя. Взрывались бензохранилища. Рвались боеприпасы. Горели самолеты.

Другие группы советской авиации довершили то, что было начато летчиками полков Сандалова и Полякова.

Сокрушительный удар нанесли штурмовики 17-1го авиаполка 16 ноября 1941 года по железнодорожной станции Мга. Они уничтожили два железнодорожных эшелона, в которых находилось немало боевой техники и несколько десятков фашистских солдат и офицеров.

Таким же уничтожающим был удар советских штурмовиков, ведомых командиром полка Сергеем Поляковым, 6 декабря по фашистской механизированной колонне.

Свой последний бой командир 174-го штурмового авиационного полка майор Сергей Николаевич Поляков провел 23 декабря 1941 года. И провел он его не на боевой машине, а на самолете связи У-2, на котором перелетал с одного аэродрома на другой.

В воздухе «уточку» атаковали вражеские истребители. Майор Поляков принял бой. Ему нечем было вести огонь. По свидетельству тех, кто видел с земли его поединок, он выделывал на тихоходном У-2 такие немыслимые фигуры, что фашистские «мессершмитты», гоняясь за ним, рисковали врезаться в землю.

Похоронили майора Полякова у деревни Агалатово. За могилой героя постоянно ухаживают пионеры и воины Ленинградского военного округа. У памятника всегда можно увидеть живые цветы и венки.

Когда мне приходится проезжать по Приозерскому шоссе, я всегда останавливаюсь у могилы боевого товарища. Он остался в моей памяти таким, каким я видел его в далекой от нас Испании,— молодым, жизнерадостным, мужественным, смелым.

Воины 174-го штурмового авиационного полка сбито хранили и приумножали боевые традиции рождавшиеся в первые дни войны. Полк стал гвардейским.

Двадцати его летчикам, в том числе и Сергею Полякову, Президиум Верховного Совета СССР присвоил высокое звание Героя Советского Союза. Четверо из них — Владимир Алексенко, Евгений Кунгурцев, Григорий Мыльников и Алексей Прохоров — были удостоены этого звания дважды.

Сына Сергея Николаевича Полякова, родившегося 10 ноября 1941 года, Анна Константиновна Полякова назвала Виктором в честь нашей Победы, до которой было еще так далеко, но в которую беспредельно верил скромный и храбрый труженик войны Сергей Поляков и за которую он сражался до последнего вздоха.

Е. ПЕРОВСКИЙ

«ИДУ ЗА ГАСТЕЛЛО!»

Они жили в опрятных, окруженных зеленью трехэтажных домах. Вернее, там жили их семьи, а сам командир эскадрильи Леонид Михайлов и его друзья — заместитель по летной части Михаил Живолуп и штурман эскадрильи Григорий Левенец большую часть времени проводили на аэродроме, где базировался их 10-й скоростной бомбардировочный авиаполк.

С тех пор как полк получил самолеты СБ, «эмка» все реже и реже привозила капитана Михайлова и его товарищей к семьям: нужно было как можно быстрее освоить новые машины. Но не только техника занимала служебное время пилотов. Комэск взял за правило: нет полетов — командирская учеба. Изучались тактика боя, инструкции, уставы. Особенно внимательно он относился к занятиям молодых пилотов, недавно окончивших училище, а те в свою очередь старались перенять у «стариков» их опыт.

«Стариков» отличали от молодежи не только высокое летное мастерство, но и слава боевых командиров, добытая в сражениях с врагами Советской Родины. Их мужество, храбрость и воинское умение принесли эскадрилье капитана Михайлова славу лучшей в полку. На гимнастерках комэска и его друзей были ордена. У таких пилотов стыдно было плохо учиться, тем более что «старики» сами стремились передать молодежи опыт и знания, готовы были для этого по нескольку суток оставаться на аэродроме.

...В 1935 году выпускник авиашколы Михайлов получил назначение в 10-й авиаполк и несказанно обрадовался, узнав, что служить ему придется под Ленинградом. Леонид Васильевич был доволен, что сможет часто бывать в родном городе, где ему все было знакомо с детства. Теперь он будет наверстывать упущение — посещать театры, музеи, любоваться городом. Но часто бывать в Ленинграде Михайлову не довелось. Любовался он городом больше сверху, видел, как его панораму широкой лентой рассекала Нева, как приветливо сверкали позолотой купол Исаакиевского собора, шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости.

В 1937 году коммунист Михайлов был назначен командиром эскадрильи. И если она за короткое время стала передовой в полку, то в этом была немалая заслуга командира, сумевшего вдохновить подчиненных на самоотверженное воинское служение Родине.

Именно такой была служба в боевую морозную зиму 1939/40 года. Морозы досаждали тогда всем: пехотинцам, артиллеристам, танкистам, саперам. Но летчикам казалось, что хуже всех приходится им. Ведь если на земле температура воздуха падала до минус сорока, то на высоте в три-четыре тысячи метров она была еще ниже. И ни унты, ни свитеры, ни шарфы, ни меховые комбинезоны не помогали. В таких условиях совершать полет можно было, лишь обладая величайшей самоотверженностью.

Однажды полк получил приказ — разбомбить скопление вражеских войск на железнодорожной станции. Задание было дано полку, хотя в обычных условиях для его выполнения достаточно было эскадрильи. Командование понимало, что такая задача под силу далеко не каждому пилоту. Ведь лететь предстояло в мороз, при котором не заводились даже автомашины.

Сумела подняться в воздух только эскадрилья капитана Михайлова. В такую погоду враг никак не ждал появления советских бомбардировщиков. Михайлов повел свою «девятку» на небольшой высоте. Бомбы точно легли в цель. Железнодорожные эшелоны и станционные сооружения — все было охвачено вихрем огненных взрывов. Ошеломленный противник даже не смог открыть зенитный огонь. На обратном курсе Михайлова тревожило главным образом одно: не замерзла ли во время полета смазка шасси у машин. Удастся ли их выпустить при заходе на посадку? Но все обошлось благополучно.

Следующей, уже мирной зимой 1940/41 года, когда в эскадрилью к Леониду Васильевичу прибыли для прохождения службы новички из осеннего выпустив летных училищ, он заставил и их проводить тренируя ночные полеты в лютый мороз. Комэск готовил пилотов к войне в самых трудных условиях и ставил перед ними наиболее сложные задачи. Нелегко было ему короткий срок, в зимних условиях обучить молодежь технике пилотирования и помочь освоить новые машины, поступившие в полк, который получил теперь название 10-го скоростного бомбардировочного авиационного полка. К маю 1941 года молодежь эскадрильи успела получить необходимые навыки. Леонид Васильевич хорошо знал каждого пилота, в каждом был уверен, как в самом себе, и радовался, что молодежь становится все более под стать «старикам».

Это был один из тех редких и замечательных вечеров, которые проводились в семье. Вернувшись с аэродрома, Леонид Васильевич сидел перед настежь открытым окном, слушал, как в соседнем доме на патефоне крутили пластинку, и сожалел о том, что мало бывает дома. Было уже далеко за полночь, когда в квартире раздался настойчивый телефонный звонок. А час спустя «эмка» уже мчала комэска в сторону аэродрома. Авиадивизия, в которую входил полк, получила приказ немедленно привести свои части в полную боевую готовность, с рассветом рассредоточиться на полевых аэродромах и подготовить боекомплекта для действий по живой силе и аэродромам противника. Было ясно — война.

В тот день, 22 июня 1941 года, эскадрилья капитана Михайлова перебазировалась на другой аэродром, расположенный неподалеку от Луги. Отсюда начались боевые вылеты в Прибалтику, где 8, 11 и 27-я армия Северо-Западного фронта вели ожесточенные бои с напавшими на нашу страну фашистскими полчищами. Подвергшиеся мощным ударам крупных танковых к моторизованных соединений группы армий «Север», наши войска вынуждены были отступать, неся большие потери в живой силе и технике.

Эскадрилья краснозвездных бомбардировщиков наносила врагу удар за ударом. А делать это было нелегко: плотный зенитный огонь противника, низкая облачность и, главное, полет без прикрытия истребителей. Надо было иметь большую выдержку и самообладание, чтобы, преодолевая огневой заслон зениток, выходить на цель. Со времени советско-финляндской войны комэск слыл в полку одним из лучших ведущих, а от ведущего в большой степени зависит успех всей боевой операции. Уверенность капитана передавалась командирам звеньев, каждому пилоту «девятки». Эскадрилья капитана Михайлова уничтожала вражеские переправы, колонны фашистских частей на марше, скопления гитлеровских эшелонов на узловых станциях. И каждый раз в шлемофонах пилотов звучал уверенный голос командира: «Не растягиваться», «Следить за дистанцией» и наконец: «Внимание! Выходим на цель!»

В результате упорного сопротивления частей Красной Армии и бомбовых ударов советской авиации противник, потеряв множество боевой техники, вынужден был приостановить продвижение своих бронетанковых частей. Лишь 4 июля, произведя перегруппировку, эти части вновь перешли в наступление. В тот день эскадрилья Михайлова получила боевой приказ: разбомбить колонну вражеских танков, двигавшихся в направлении Резекне — Лудза — Пыталово.

В 10 часов утра комэск поставил перед летчиками боевую задачу и предупредил:

— Истребителей нам не дадут. Но опыт полетов без прикрытия у нас есть. Если каждый в случае встречи с истребителями врага будет строго сохранять свое место в строю и следить за соседом — «мессершмитты» отвернут не солоно хлебавши. Итак, соблюдение плотного группового строя и согласованность маневра обеспечат успех. У меня все. Моим заместителям быть готовыми принять командование в воздухе.

Такое напоминание заместителям всегда делалось перед полетом, так как всем было известно, что огонь противника направлен в первую очередь на самолет ведущего, а заменить его нужно в любой момент.

По сигналу ракеты бомбардировщики один за другим поднялись в воздух и, пробив облака, собрались в «девятку». Во главе ее, как обычно, шел СВ Михайлова. На борту флагманской машины кроме командира находились штурман капитан Левенеп и стрелок-радист старшина Шереметьев. Справа шел бомбардировщик капитана Живолупа.

Эскадрилья миловала не одну сотню километров прежде чем летчики обнаружили цель. В пяти-шести километрах от Резекне гигантской черно-зеленой змеей ползла по большаку колонна фашистских танков и каких-то машин. Ветер относил на поле поднятый гусеницам» густой шлейф пыли. Вся эта бронированная армад шла на Ленинград.

— Приготовиться к бомбометанию! — отдал команду Михайлов.

Эскадрилья легла на боевой курс. И вдруг, откуда ни возьмись,— шестерка вражеских истребителей. Зенитный огонь сменился огнем авиационных пушек и пулеметов. Девятка плотным строем продолжала приближаться к цели. Стрелки эскадрильи меткими очередями отбили атаку, сбив при этом две фашистские машины. Но теперь в небе снова появились дымки от разрывов зенитных снарядов. Зенитчики сосредоточили огонь на самолете ведущего. Флагманскую машину подбросило вверх. Показалось багровое пламя, к полоса черного дыма потянулась за бомбардировщиком. Однако он по-прежнему оставался в строю, вел эскадрилью на цель. Михайлов отдал команду, и бомбы устремились точно в центр колонны танков. Седом за ведущим отбомбились и остальные. На дороге столбом поднялся дым, мелькали сполохи огня, лежали груды исковерканного металла, преграждая путь уцелевшим фашистским машинам, которые словно жуки начали расползаться от большака в поле.

Самолет ведущего продолжал гореть. Пламя подбиралось к кабине и бензобакам. Однако моторы работали, и поврежденный бомбардировщик подчинялся пилоту. «Надолго ли?» — с тревогой подумал Живолуп, машина которого летела рядом с флагманской. Он внимательно огляделся. Внизу, насколько хватало глаз, тянулся забитый фашистами большак. Можно, правда, было спланировать и посадить машину на поле, можно воспользоваться парашютом, но в обоих случаях впереди плен. Несмотря на пламя, флагманский СБ шел прежним курсом. Там, видимо, не думали о посадке, о парашютах. «Они еще могут спастись»,— пронеслось в голове Живолупа.

Он посмотрел вниз, а гам сквозь дым, расплывшийся над большаком, виднелись остатки разгромленной армады. Уцелевшие танки по полю обходили воронки, груды поверженных машин и снова старались построиться в колонну. И вдруг заместитель командира эскадрильи увидел, как флагман круто изменил курс и понесся туда, где скопились фашистские танки. В то же мгновение он услышал по радио приказ:

— Живолуп! Принимай командование,— передал открытым текстом комэск.— Я иду за Гастелло!

У Михаила Живолупа от волнения пересохло во рту, он понял, что наступил тот самый случай, о котором летчикам рассказывал комиссар полка Манухин. Речь шла о подвиге Гастелло. О нем говорилось в оперативной военной сводке. Капитан Гастелло повел подбитый врагом бомбардировщик на скопление фашистских танков и врезался в них. Этот подвиг взволнованно обсуждался в эскадрилье. Разговор о нем был и вчера. Начал его парторг эскадрильи Григорий Левенец.

— Экипаж Гастелло пошел на верную смерть, чтобы победить врага. Запомните этого человека.

Штурман был самым «старым» из «стариков» в эскадрилье. Он участвовал в войне с фашистами в Испании, защищал независимость народной Монголии в боях на Халхин-Голе, за что был награжден двумя орденами Красного Знамени.

— В Испании у нас бывали ситуации, когда плен казался неизбежным, но никто из ребят к фашистам не попадал,— взволнованно говорил Левенец.— Они берегли последний патрон.

— Если нас подобьют, мы ведь тоже так,— горячо заявил старшина Иван Шереметьев,— мы тоже в плен не сдадимся!

Ему ответил командир.

— Про патрон не знаю, а вот если с жизнью расставаться придется, Ваня, то и запросить за нее надо втридорога!

«Все это говорилось только вчера»,— подумал Живолуп. Перед ним мысленно возникли все трое из экипажа флагмана. Он понял, что они делают то, о чем говорили вчера,— все трое! Он хорошо их знал. Ему вдруг отчетливо представилось, как там, в пылающей машине, звучали в наушниках штурмана и стрелка слова Михайлова, предлагавшего им покинуть самолет, как, услышав ответ обоих, комэск принял решение, бывшее их общим решением. Бомб больше нет, горящий самолет оказался последним средством, чтобы преградить путь врагу. Таран! Живолуп увидел, как огромной огненной стрелой СБ вонзился в скопление танков. Яркое пламя высоко взметнулось, опередив на какое-то мгновение грохот содрогнувшего воздух взрыва.

Восьмерка самолетов сделала прощальный круг над местом гибели героического экипажа. Летчики в скорбном молчании смотрели, как вился над полем черный дым от пылавшего там огня. Капитан Живолуп повернул эскадрилью на обратный курс. Задание было выполнено.

22 июля 1941 года капитану Михайлову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. ,

Шкут звал Кудряшову, а сам, не отрываясь, смотрел в одну из ям, которых за последние два дня его отряд «Поиск» — ребята из Даугавпилсского мебельного комбината — понарыл немало.

— Ольга Осиповна! Идите сюда!

Заведующая военно-патриотическим отделом редакции даугавпилсской газеты «Красное знамя», председатель секции «Поиск» Ольга Осиповна Кудряшов» давно занималась розыском места героической гибели капитана Михайлова и его экипажа. Сведения собирали терпеливо, по крупицам.

Было известно, что фашистские танки шли в направлении Резекне — Остров, поэтому таран мог быть совершен и на территории Латвии и в Островском районе Псковщины. На запрос Ольги Осиповны военный комиссар Латвийской ССР сообщил, что по имеющимся в республиканском военкомате данным самолет капитана Михайлова был подбит у Острова. В выписке Архива Министерства обороны СССР указывалось более определенно — в 15—20 километрах юго-западнее города.

В этом направлении от Острова и начал свои розыски отряд «Поиск», которым командовал Я. И. Шкут. Под руководством Кудряшовой следопыты из Даугавпилса стали расспрашивать жителей сел и деревень. В деревне Рубеняты к ним пришла долгожданная удача. Жительница деревни Анна Ивановна Караманзина рассказала, что однажды, в начале войны, над их деревней произошел воздушный бой.

— Остров был уже оставлен Красной Армией и горел,— вспоминала она.— Самолеты летели большой группой, машин двенадцать или около того, а по дороге гитлеровские танки. Один из самолетов загорелся и врезался в самую их гущу.

Рассказ Караманзиной подтвердили и другие ее односельчане. Оказалось, что жители нашли среди обгоревших обломков самолета останки летчиков. Их перевезли на ближайшее кладбище в деревню Федосино и захоронили в братской могиле.

Теперь поисковый отряд мог начать выборочные раскопки в точно указанном месте.

9 июля 1975 года ребята приступили к делу. Волновались при этом все — и сами следопыты, и их руководители, и прибывшие на место раскопок председатель сельсовета и подполковник — представитель райвоенкомата. Вот почему когда Шкут громко позвал Ольгу Осиповну, к нему поспешили и остальные. В это время в яме ребята ловко освободили от земли кусок обшивки фюзеляжа. По нему можно было бесспорно определить, что это советский самолет времен Великой Отечественной войны. Следом были обнаружены осколок плексигласа от фонаря, кусок целлулоида от планшета и обломок радиаторной трубки. Последняя находка помогла специалистам точно определить марку самолета. Именно с такими радиаторами были бомбардировщики 10-го авиаполка. Сомнений быть не могло — это был самолет капитана Михайлова.

В акте специально созданной комиссии говорилось:

«Комиссия считает доказанным, что наземный таран по фашистской мехколонне действительно был совершен у переправы через приток р. Великой — Березку, в 8 км южнее Острова, в районе Шлыковой горы, и что останки экипажа захоронены в годы войны на Федосинском братском кладбище.

Имена погибших должны быть обозначены на могиле с воздаянием воинских почестей».

На месте свершения подвига Псковский обком КПСС принял решение поставить памятник. Теперь здесь установлен мраморный обелиск.

Есть героям и другой памятник. Он не менее прочен, чем мрамор, камень или сталь. Недавно Герой Советского Союза генерал-майор авиации Михаил Андреевич Живолуп побывал в части, где навечно зачислен в списки личного состава его бывший командир и боевой друг. В этой части, сформированной на базе 10-го авиаполка, ежедневная перекличка начинается так:

— Капитан Михайлов Леонид Васильевич!

— Герой Советского Союза капитан Михайлов пал смертью храбрых в боях за Советскую Родину! — следует четкий ответ правофлангового.

Михаил Андреевич с волнением рассказал летчикам о подвиге своего командира, сказал и о последних его словах, запомнившихся на всю жизнь: «Иду за Гастелло». Генерал подчеркнул, что и после гибели командира эскадрилья оставалась одной из лучших в дивизии и до конца войны успешно выполняла самые ответственные боевые задания. Летчики этой эскадрильи Николаев и Люлин при освобождении Риги в 1944 году повторили подвиг Михайлова, совершив огненный таран по скоплению вражеских войск. К тому, времени Николаев был командиром полка, а Люлин его штурманом.

— Ваша часть прославилась в боях за честь, свободу и независимость нашей Родины, на ее стяге — государственные награды. Я рад видеть,— заключил свой рассказ генерал-майор,— что традиции героев живут среди вас.

— Служим Советскому Союзу! — раздалось в ответ.

Михаил Андреевич вынул из кармана аккуратно сложенный листок и показал его. Это было письмо из ленинградской школы-интерната № 62. Ребята писали генералу о том, что у них в пионерской комнате есть стенд, посвященный подвигу капитана Михайлова и его экипажа.

— Традиции бессмертны,— сказал Михаил Андреевич,— если они подхватываются новыми поколениями. Ребята, написавшие это письмо, и юные следопыты из Даугавпилса, и вы, летчики, служащие в авиачасти,— продолжатели этих традиций.

А. ЯРОШЕНКО

ВЗРОСЛЕЛИ В БОЯХ

Летчик младший лейтенант Владимир Плавский возвратился из госпиталя в полк и сразу же отправился на аэродром, к товарищам. Самолеты один за другим шли на посадку. Плавский вскоре увидел своего командира звена младшего лейтенанта Ивана Грачева. Обрадовался, заторопился к нему.

— Командир, а я как будто повзрослел за эту неделю,— сказал Плавский после приветствий.— Ей-ей, повзрослел.

Грачев и подошедший Николай Кузнецов переглянулись и рассмеялись. Они вспомнили недавнюю историю и поняли слова товарища. А случилось это в первых боях с фашистами.

Три наших истребителя завязали бой с «мессершмиттами». На каждого приходилось по три вражеских самолета. Плавский атаковал одного из них и как будто подбил его. Фашист пошел в облака, Плавский устремился за ним — очень хотелось добить. А там, наверху, кружились еще шесть « мессеров». Они с разных сторон набросились на советского летчика. Кто знает, как бы закончился этот бой, не подоспей на помощь молодому летчику Грачев и Кузнецов.

На разборе Грачев сделал Плавскому серьезное замечание за отрыв от группы. А на следующий день бой сложился примерно так же, и снова Плавский увлекся, оторвался от товарищей. Он был ранен, приземлился не на своем аэродроме, откуда его отправили в госпиталь. В полк возвратился через неделю. На раздумья о первых боях имелось достаточно времени. Там он и понял свою ошибку: повзрослел, как сказал теперь командиру звена.

Младший лейтенант Иван Грачев по возрасту был не намного старше своих подчиненных, ему шел двадцать шестой год, но он уже обладал большим опытом летной работы.

В авиацию он пришел по комсомольской путевке. Его детство прошло в деревне Фролово, Кораблинского района Рязанской области. Большая семья Грачевых жила дружно. У Петра Степановича росли пять сыновей и две дочери. Все работали в колхозе.

В 1931 году Иван уехал из деревни и поступил в ФЗУ. После окончания училища работал на заводе слесарем. Работа ему нравилась и трудился он с увлечением. Но молодому слесарю хотелось учиться, и в 1935 году он поступил в Московский политехникум. Вскоре появилось новое увлечение — авиация. Молодежь тогда грезила авиацией, как сейчас космосом. В августе 1936 года Иван Грачев поступил в Качинскую школу летчиков.

Три года учебы пролетели быстро,— незаметно летит время, когда человек увлечен любимым делом. А будущие летчики, все без исключения, были влюблены в свое дело, учились с энтузиазмом, с жадностью. Грачев был среди лучших. С отличной аттестацией молодой пилот прибыл в 26-й истребительный авиационный полк, базировавшийся недалеко от Ленинграда.

Полковые будни проходили напряженно. Полеты днем, полеты ночью. Грачев летал все увереннее, а» полеты и стрельбу получал только пятерки. А вскоре учебную практику проверили настоящие бои — начался военный конфликт с Финляндией. О молодом летчике стали говорить как об опытном воздушном бойце, способном выполнять сложные боевые задачи.

После боев — осмысливание фронтового опыта, снова учеба, а значит, и снова полеты.

— Я сразу заприметил Ивана Грачева, когда пребыл во вторую эскадрилью военкомом,— вспоминал Герой Советского Союза полковник в отставке В. А. Мациевич.— Ростом не могучий, а какая внутренняя села таилась в нем! Конечно, мы тогда не могли предположить, что рядом с нами — будущий Герой Советского Союза. Но своей работоспособностью, настойчивостью, целеустремленностью он выделялся.

В апреле 1941 года Грачева назначили командир» звена в 191-й истребительный авиационный полк, тоже базировавшийся недалеко от Ленинграда. Там его и застало нападение фашистской Германии на нашу страну.

Защитникам ленинградского неба сразу же пришлось столкнуться с врагом. Фронт от Ленинград» проходил еще далеко, а воздушные бои закипали ожесточенные — фашисты стремились «прощупать» противовоздушную оборону, нанести удары по городу. Однако ни в первые дни, ни даже в первые недели вражеские самолеты не смогли прорваться к городу на Неве.

В августе фашисты усилили натиск: 22-го они захватили Лугу, 25-го — Любань, через два дня — Тосно. Враг вышел на ближние подступы к Ленинграду и стремился захватить его с ходу. В один из августовских дней на Ленинград шло одновременно, волна за волной, более трехсот самолетов. Наши летчики-истребители вели очень трудные бои. Один против десяти, пятнадцати шли они навстречу врагу, атаковали, отгоняли.

Как тут пригодился Ивану Грачеву его опыт! Молодые летчики учились у него, взрослели рядом с ним.

Свой боевой счет Иван Грачев открыл 27 августа 1941 года. Группа в составе семи самолетов под командованием младшего лейтенанта Егора Новикова вылетела на прикрытие станции Мга. На высоте две тысячи метров шли двадцать пять бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием двенадцати «мессершмиттов». Грачев повел свое звено навстречу истребителям, чтобы сковать их боем, а Новиков с остальными атаковал «юнкерсы». Семь против тридцати семи! Особенно трудно пришлось звену Грачева, ведь на каждый И-16 — по четыре «мессершмитта». Грачев атаковал, атаковал, навязывал противнику свою волю, не давая ему возможности применить маневр. Зайдя одному «мессеру» в хвост, он дал длинную очередь и поджег его.

Звено сумело боем сковать вражеские истребители. «Юнкерсы» остались без прикрытия, и с ними расправлялась группа Егора Новикова. Фашистам стало не до бомбежки станции.

Эскадрилья капитана Георгия Жуйкова каждый день находилась в боях. Летчики еще больше сблизились, сдружились. «Неразлучными» называли Егора Новикова, Ивана Грачева, Николая Кузнецова, Владимира Плавского, Василия Добровольского. Именно дружба, взаимовыручка помогали бить численно превосходящего противника. Звенья Егора Новикова (товарищи звали его Георгием, Жорой) и Ивана Грачева часто приходили на помощь друг другу.

Налеты авиации противника были так часты, что летчикам-истребителям приходилось вылетать по семь-восемь раз в день. Нагрузка чрезвычайно большая, а Грачев все рвался в воздух. Иногда летчики так выматывались, что без помощи техников не могли выбраться из кабины.

Бой, проведенный 29 августа 1941 года группой, которую возглавлял младший лейтенант Иван Грачев, вызвал восхищение у всех летчиков полка. Бой проходил в том же районе — над станцией Мга. Пятерка Грачева прикрывала наши войска и станцию. Появились двадцать пять «юнкерсов». Соотношение — один к пяти, но все же надо было отогнать фашистов. Грачевская группа ринулась в атаку. Фашисты встретили ее плотным огнем, но Грачев прорвался к бомбардировщикам и одного из них сбил.

Атака за атакой, и фашистские летчики не выдержали, их боевой строй нарушился. Они куда попало сбрасывали бомбы и поворачивали обратно.

Не успел Грачев собрать свою группу, как увидел, что с юга снова идут бомбардировщики противника. Решение последовало мгновенно — побыстрее набрать высоту и обрушиться на фашистские самолеты. Наши истребители зашли со стороны солнца и сверху пошли в атаку. Маневр оказался удачным: фашисты их не видели, и удар для них оказался ошеломляющих. Все эти «юнкерсы» были разогнаны.

Уже на исходе было горючее, когда показала третья фашистская группа. И снова нашим истребителям пришлось принимать бой с превосходящим по численности врагом. Когда на аэродроме товарищи начали расспрашивать их о подробностях боя, никто не мог их припомнить: таким он был напряженным и сложным. Летчики буквально валились с ног от перенапряжения и усталости. В тот день Грачев сбил два бомбардировщика, а всего его группа сожгла семь вражеских самолетов.

У Грачева стало правилом: бить врага в упор, открывать огонь не с дальних дистанций, а с 70—50 метров. Причем атаковал он в первую очередь ведущего, чтобы вызвать растерянность у противника.

Бои на перехват самолетов сменялись вылетами на штурмовку наземных войск гитлеровцев. За август и сентябрь 1941 года он совершил 24 таких вылета. Десятки сожженных автомашин, танков, сотни уничтоженных фашистов. И переполнялось гордостью сердце комсомольца Ивана Грачева: значит, можно заставить фашистов ползать по земле, дрожать от страха.

В сентябре 1941 года бои под Ленинградом достигли высшего напряжения. Фашисты прилагали все силы чтобы захватить город. За месяц они совершили на Ленинград 23 массированных налета, в которых участвовало в общей сложности 2717 самолетов. На ближние подступы к городу выходили колонны танков.

Грачев и его товарищи в эти дни все время находились в боях. В полковом журнале, где регистрировались вылеты, фамилия Грачева упоминается по нескольку раз на каждой странице.

День 8 сентября для ленинградцев стал самым тяжелым: фашисты вышли к Неве, захватили Шлиссельбург (ныне Петрокрепость) и блокировали Ленинград. Фашистское командование бросило на Ленинград большую группу самолетов. Часть из них прорвалась к городу, от бомбежки возникло 180 пожаров.

Иван Грачев и его товарищи в тот день прикрывал Красносельское направление. По пять-шесть боевых вылетов совершили они и почти в каждом из них вея тяжелейшие воздушные бои. К вечеру летчики еле держались на ногах. Солнце уже склонилось к закату, я все думали, что полетов больше не будет. Но в 19 часов их вызвал командир полка майор А. Ф. Радченко.

— На полевом аэродроме около Любани фашисты сосредоточили большое количество самолетов для удара по Ленинграду,— сказал он летчикам.— Нам приказано вместе со сто пятьдесят восьмым полком сегодня вечером нанести удар по этому аэродрому. Задача очень важная. Для ее выполнения предложено выделить по двенадцать самолетов.

Летчики стояли с картами в руках, но они на них могли и не смотреть — не раз летали в том районе.

— Наша группа в составе двадцати четырех самолетов И-16 в назначенное время пошла к цели,— вспоминает Герой Советского Союза Александр Савченко.— Шли звеньями. Ведущими звеньев у нас были Жуйков, Грачев, Новиков, Кузнецов. Я был в паре с Николаем Савченковым. Летели на высоте четыреста — шестьсот метров, дымка от пожаров на линии фронта скрывала самолеты. К аэродрому противника подошли на бреющем и внезапно нанесли удар. Стали в круг и несколько раз повторили атаки. На аэродроме бушевал пожар — горели машины с горючим, самолеты. Когда уходили, еще долго видели зарево пожара. Сожгли и повредили тогда до тридцати самолетов. На следующий день этот аэродром уже не действовал.

Так же без отдыха с утра и до темноты летал Грачев 11 сентября. Пять летчиков — Новиков, Грачев, Кузнецов, Плавский и Добровольский в районе Красного Села встретили около двадцати «юнкерсов». Грачев пошел в атаку на ведущего. Позиция была выгодная — сверху, со стороны солнца. Фашистский пулеметчик успел открыть огонь, но Грачев не отвернул, первой же очередью поджег бомбардировщик. Фашистский самолет врезался в землю и взорвался. Вслед за ним по одному «юнкерсу» сбили Новиков и Кузнецов.

Подошли еще два эшелона бомбардировщиков. Их стало около сорока. Наши истребители завязали с ними бой. Один «юнкере» все же прорвался через заслон наших истребителей и направился к городу. Грачев устремился за ним, догнал и ударил по кабине. Бомбардировщик перевернулся и, распуская шлейф дыма, пошел к земле. В этом бою по два самолета сбили Новиков, Грачев, Кузнецов, Плавский и один — Добровольский. Ни один вражеский самолет из этой группы к Ленинграду не прорвался. Этот бой наблюдал Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов и объявил всем летчикам благодарность.

Убедившись, что противовоздушная оборона города сильная, фашистское командование решило ее подавить. На аэродромы, позиции зенитных батарей в те дни налетало по 20—30 вражеских самолетов.

На аэродром 191-го истребительного авиационного полка фашистские самолеты совершили налет ранним утром 17 сентября. Наши летчики находились уже на стоянке машин. Как только услышали гул самолетов, дежурное звено взлетело и устремилось навстречу врагу. Взлетел и командир эскадрильи Георгий Жуйкоа. Он с первой атаки сбил «мессершмитт».

«В схватку вступили Иван Грачев и Василий Добровольский, успевшие набрать скорость и высоту, необходимые для маневра,— вспоминает в своей книге «Фронт над землей» Герой Советского Союза Н. Ф. Кузнецов.— Бешено завертелся клубок самолетов — одиннадцать вражеских и пять наших. Вспыхнула машина Георгия Новикова, бесстрашного вожака истребителей, боевого стража штурмовиков».

Новиков и на горящей машине ринулся в атаку, но вражеская пуля оборвала жизнь героя. Его машина неуправляемой пошла вниз.

Этот бой видели все, кто находился на аэродроме. Наши летчики все же отогнали фашистские самолеты и не позволили им бомбить аэродром.

После боя летчики собрались вместе, говорили о Жоре Новикове. Иван Грачев сказал товарищам:

— У нашего Георгия была книжечка, куда он записывал сбитые самолеты врага. Давайте продолжим записи.

Летчики поддержали его предложение. Так появился счет имени Георгия Новикова. Иван Грачев, ставший к тому времени заместителем командира эскадрильи, немало делал для того, чтобы этот счет постоянно увеличивался. Обязанностей у него прибавилось: требовалось учить молодых летчиков, вводить их в боевой строй, заботиться о ремонте боевой техники. Ежедневно самолеты получали повреждения, и в течение ночи надо было их восстанавливать. Грачев сам часто помогал техникам.

Бои становились все более ожесточенными. Фашисты бешено рвались к Ленинграду. Бомбардировщики шли волна за волной днем и ночью. Советские летчики-истребители во взаимодействии с зенитчиками самоотверженно отражали натиск врага. Не было дня, чтобы Грачев не вылетал на боевое задание.

Шестерка истребителей под командованием Грачева 23 сентября прикрывала наземные войска. На высоте трех тысяч метров появились двенадцать «мессершмиттов». Грачев вывел группу на выгодную позицию для атаки — сверху, сзади, со стороны солнца. Атаковали противника с двух сторон. Грачев подошел к «мессеру» на 50 метров и первой же очередью поджег его. Два самолета сбили его ведомые. Фашисты не выдержали боя и повернули назад, нанести удар по нашим войскам они не смогли.

Боевой счет Ивана Грачева увеличивался быстро. С 27 августа по 23 сентября 1941 года, по существу за месяц, он сбил девять фашистских самолетов лично и еще четыре — в групповых боях. И это при условии постоянного подавляющего численного превосходства противника. На его груди засверкала первая награда — орден Красной Звезды.

О боевом мастерстве Грачева стали говорить не только в полку, о нем писали в газетах. Поэт Виссарион Саянов посвятил ему стихотворение. В нем были такие строки:

Лишь появятся вдруг самолеты врага

Ястребок их встречает сурово,—

Николаевна, Лигово, станция Мга 

Ловят тень самолета Грачева.

Вскоре доблесть отважного воздушного бойца была отмечена высшей наградой Родины: Указом Президиума Верховного Совета СССР в январе 1942 года Ивану Петровичу Грачеву присвоено звание Героя Советского Союза. Тем же Указом присвоено звание Героя и его товарищу — Егору Павловичу Новикову.

Вся первая военная зима для Грачева, как и для его товарищей, прошла в боях. Невероятные трудности блокады, тяжелые бои над Дорогой жизни, на подступах к городу. И еще — тревога за близких. Старшие братья Михаил и Александр на фронте. Жена Анна Васильевна с сынишкой Сашей, которому и двух лет не исполнилось, эвакуировалась из Ленинграда в Рязанскую область. Где они, как они? Тревога и за семью и за всю страну, над которой нависла смертельная опасность. И коммунист Грачев всю свою волю, все силы направлял на то, чтобы бить врага каждый день.

В апреле 1942 года Иван Грачев оказался в госпитале. Потом снова бои, только уже на Северо-Западной фронте в составе 28-го гвардейского истребительного авиационного полка. Здесь его назначили командире» эскадрильи. Он горячо включился в работу. Командир полка гвардии подполковник О. Родионов отмечал в характеристике его высокую боевую подготовку, большие организаторские способности, умение воспитывать молодых летчиков. Многие из них повторяли, может быть в несколько иной форме, те слова, которые сказал после первых боев младший лейтенант Владишр Ллавский: «Спасибо, командир, я повзрослел».

В начале 1943 года на фронте появились новейшие фашистские самолеты-истребители «Фокке-Вульф-190», Они имели большую скорость, чем другие, и более мощное вооружение, поэтому сражаться с ними было нелегко. Грачев быстро нашел у них уязвимые места и начал их сбивать. 5 марта 1943 года он возглавил» группу: пять истребителей прикрывали бомбардировщики Пе-2. Появились шесть «фокке-вульфов» и попытались атаковать бомбардировщики. Грачев разгадал их замысел и тактику. С двумя товарищами он пошел навстречу им, два самолета оставив для непосредственного прикрытия бомбардировщиков. Бой завязался горячий. Грачев один за другим сбил два «фокке-вульфа». Его группа разогнала фашистские истребители и не допустила их к бомбардировщикам.

На счету Ивана Грачева стало 13 лично сбитых самолетов и 8 — в групповом бою.

Увеличивался боевой счет и у его подчиненных. Грачев с восхищением говорил об их боевых делах. В воздухе они понимали друг друга без слов, приходил» на выручку в минуты опасности.

— В том бою, как почти и всегда, силы были неравными: нас четверо, фашистских истребителей восемь,— рассказывал Грачев об одном из боев — Я атаковал «мессера», а в этот момент на меня набросились сразу четыре фашиста. Я же увлекся атакой и не заметил опасности. Но мой ведомый Михаил Родин, как всегда, был начеку. Он сделал боевой разворот вправо и заградительным огнем отсек «мессершмитты». Один фашистский самолет он подбил, а остальные отвернули. Тем временем я завершил атаку и «свалил» фашиста. В паре с Михаилом Родиным мы провели пятнадцать воздушных боев. Обеспечив мне победу над четырьмя вражескими самолетами, он сам уничтожил три. Он всегда был верен девизу: «Атакуй, ведущий! Я охраняю тебя надежно!»

Весной следующего, 1944 года Грачев распрощался с товарищами по эскадрилье. Его перевели в 68-й гвардейский истребительный авиационный полк, сражавшийся на 1-м Прибалтийском фронте. Он принял эскадрилью и быстро вошел в полковой коллектив.

В то время советские войска вели напряженные бои по освобождению Прибалтики. Враг оказывал яростное сопротивление на земле и в воздухе. Летчики полка, в котором служил Грачев, в июле сбили 22, а в августе 28 фашистских самолетов. За эти два месяца на четыре самолета увеличил свой счет и Грачев, ставший гвардии майором.

В сентябре 1944 года наши войска развернули стратегическую операцию по освобождению Советской Прибалтики. Уже завязались бои за Ригу. 1-й Прибалтийский фронт отрезал противнику пути отхода в сторону Восточной Пруссии. Здесь враг сопротивлялся особенно яростно. Шли непрерывные бои и в воздухе. У Грачева — ежедневно по нескольку вылетов. После одной из схваток в его самолете насчитали пять пушечных пробоин.

Воздушная разведка показала, что на аэродроме под Ригой противник сосредоточил много самолетов. Советское командование решило нанести по ним мощный удар. К этому аэродрому 14 сентября направились двадцать три пикирующих бомбардировщика Пе-2. Прикрывал их тридцатью шестью самолетами-истребителями 68-й гвардейский авиационный полк. Вел группу истребителей командир полка гвардии подполковник Н. И. Магерин.

Разъясняя летчикам задачу, командир предупредил, что бой будет трудным, так как противник может быстро поднять в воздух свои истребители.

Полк был разделен на две группы. Одной ставилась задача атаковать вражеские истребители, сковать их боем, чтобы они не смогли подойти к бомбардировщикам. Другая непосредственно прикрывала бомбардировщики.

Через полчаса после взлета впереди по маршруту увидели шестнадцать «Фокке-Вульф-190» и одновременно справа и слева две группы по двенадцать — шестнадцать истребителей. Вскоре насчитали уже более пятидесяти «фокке-вульфов». Одни из них пытались атаковать советские бомбардировщики. Летчик во главе с подполковником Н. И. Магериным и гвардии старшим лейтенантом П. А. Смирновым устремила навстречу вражеским истребителям, сковали две группы, завязали с ними бой на виражах.

Другие фашистские истребители продолжали атаковать бомбардировщики. Их отражала группа непосредственного прикрытия, возглавляемая Героем Советского Союза гвардии майором И. П. Грачевым. Противник численно превосходил ее, поэтому бой завязался трудный, Грачев вскоре поджег вражеский самолет, другую машину сбил капитан М. Я. Заболотнов.

Бомбардировщики были уже у границ аэродрома развертывались для нанесения удара. А в воздухе творилось что-то невообразимое: били вражеские зенитки, кружились десятки самолетов. Вой моторов, гром стрельбы...

Бомбы легли точно в цель, аэродром пылал, клубы дыма и огня взметнулись высоко в небо. А истребители противника продолжали наседать. Машина Грачева загорелась...

В полковом журнале боевых действий появилась запись: «Герой Советского Союза гвардии майор И. П. Грачев не возвратился на свой аэродром».

В этом бою было сбито пятнадцать фашистских самолетов, разгромлен вражеский аэродром.

Проходят годы, десятилетия, все дальше отходи события Великой Отечественной войны. Но советски люди помнят и всегда будут помнить героев, отстоявших независимость социалистической Родины. И среди них — Героя Советского Союза гвардии майора Ивана Петровича Грачева.

В один из ленинградских музеев входит группа солдат. В первом зале — портреты летчиков Героев Советского Союза. Здесь и портреты Ивана Грачева и Егора Новикова.

Ветераны войны рассказывают молодым воинам об их подвигах.

— Какие они были молодые,— говорит один из солдат, рассматривая портреты.

Герои, отдавшие жизнь за Родину, навсегда остались молодыми...

А. МИХАЙЛОВ

ФОТОГРАФИИ ИЗ АРХИВА

Фотографии ветеранов... Пожелтевшие, чуть потрескавшиеся по краям — и тут же четкие, чистенькие, снятые современным объективом. Рядом с изображением молодцеватого летчика военных лет снимки пожилых людей, мало чем напоминающих героев войны.

Это фотографии из семейного архива Алексея Родионовича Зинченко. Последней из них нет еще и десяти лет. На ней запечатлена встреча с бывшим фронтовым другом Иваном Алексеевичем Васильевым.

Впрочем, почему — бывшим? Они всегда оставались друзьями, хотя и не виделись много лет. Этой встречи они ждали давно. Может быть, еще с тех грозных военных лет, когда летали в одном самолете и в короткие перерывы между боями мечтали о прогулке по набережной Невы. И хотя смерть ходила где-то рядом, они не сомневались в такой встрече, в такой прогулке. Ведь они были молодыми парнями, веселыми, мечтательными.

Фронтовая жизнь их была нелегкой, связанной с тяжелыми боями, с потерей друзей. Об одном из таких эпизодов, полном драматизма, уже после войны рассказала газета «Труд»:

«На рассвете шестерка самолетов Ил-2 под командованием лейтенанта Зинченко поднялась в воздух. Вот и цель: отчетливо видна петляющая по лесу дорога и движущиеся по ней автомашины, повозки и колонна пехоты.

Зинченко дал сигнал: «Приготовиться к атаке!»

Самолеты образовали круг. Было видно, как заметались вражеские солдаты, скрываясь в лесу. Но поздно! «Илы» один за другим заходили в атаку, сбрасывали бомбы, поливали врага пулеметно-пушечным огнем. Несколько бомб разорвалось на дороге. Ее запрудили подбитые, горящие автомашины, повозки.

Но противник уже оправился от первого удара. В воздухе повисли шапки разрывов. В это время на цель заходил лейтенант Александр Гарбуз. Неожиданно самолет резко подбросило. Александр все больше отжимал штурвал, ловя цель в перекрестие прицела, дал полный газ. Вдруг запах гари заставил летчика оглянуться: за самолетом потянулся след дыма. Пламя начало проникать в кабину. И Гарбуз, стиснув челюсти и до боли в пальцах нажав на гашетку, направил свой смертельно раненный самолет на врага...

На аэродроме лейтенант Зинченко доложил командованию полка о выполнении боевого задания и о гибели лейтенанта А. И. Гарбуза, повторившего бессмертный подвиг Николая Гастелло...»

Менее полутора месяцев отделяло этот вылет Зинченко от первой записи в его летной книжке. От первого вылета, состоявшегося в 1942 году.

Принято говорить: человек словно рожден для своего дела. Так и Алексей Зинченко. Он был прирожденным авиатором. Отвагой молодого командира звена, а затем и штурмана эскадрильи в 448-м полку восхищались многие.

Вот что рассказывает о своем однополчанине Алексей Николаевич Баженов.

Впрочем, прежде чем привести его слова,— несколько слов о самом Баженове. Они взяты из журнала безвозвратных потерь за 1941—1944 годы. «Воздушный стрелок старший сержант А. Н. Баженов. В РККА призван Красносельским РВК г. Ленинграда. 15 февраля 1943 года не возвратился с боевого задания». Это был его двадцать первый вылет. Много позже, когда война осталась позади, Алексей Зинченко узнал, что Алексей Баженов не погиб, а в тяжелом состоянии был доставлен в полевой госпиталь, где его сумели снова поставить на ноги...

— Алексей Родионович Зинченко никогда не возвращался, не выполнив задания или выполнив его не до конца. Бывало, летим — сплошная стена заградительного огня. А Зинченко, если у него не получается с первого захода, идет во вторую атаку — опять в этот ад! Во второй ли, в третий ли раз — но обязательно добьется успеха.

К концу 1943 года на счету Зинченко было свыше восьми десятков боевых вылетов. Результаты их были столь эффективны, что командиру эскадрильи 448-го штурмового авиационного полка А. Р. Зинченко было присвоено звание Героя Советского Союза.

...Война застала гражданского летчика, уроженца Ставропольского края Алексея Зинченко на Севере.

Он водил свой самолет по трассе Пермь — Кудымкар и далее до самой Гайны. Доставлял мешки с почтой и грузы, необходимые жителям отдаленных поселков. Условия работы заставляли его принимать быстрые решения, летать в сложной метеорологической обстановке. Для взлета и посадки иной раз приходилось пользоваться едва подготовленной, ограниченной в размерах площадкой. А мечталось ему о полетах на Северный полюс, о рейсах над белым безмолвием Арктики...

Но с первых же дней Великой Отечественной войны Алексей уже не думал ни о чем ином, кроме фронта. Попасть туда было не просто: на маршрутах, где он летал, тоже были нужны пилоты. И ему долго отказывали. Наконец, на очередной рапорт пришел положительный ответ.

Сначала его, естественно, направили учиться, а уже потом он получил назначение на Волховский фронт, где дислоцировался 448-й штурмовой авиационный полк.

Штурманом эскадрильи, в которую назначили лейтенанта Зинченко, был тогда Павел Данилович Ковалев. Профессиональный военный, он раньше летал на средних бомбардировщиках. С первых же боевых вылетов бомбардировщики стали наносить врагу значительный урон. Но и полк поредел. Как и другие летчики, Ковалев на себе испытал всю горечь первоначального превосходства противника в воздухе.

В июле 1941 года подбитый самолет Ковалева врезался в болотце около белорусской деревушки в тылу врага. Приземлившегося на парашюте раненого советского летчика долго прятали местные жители. После выздоровления — партизанский отряд, потом переход через линию фронта, назначение в 448-й штурмовой авиационный полк.

Вот он-то, Павел Данилович Ковалев, и получил задание «обкатать» новенького лейтенанта Алексея Зинченко.

Потерявший за последнее время не одного боевого товарища, штурман мысленно пожелал новичку солдатского счастья. Вслух же ничего не сказал. Лишь взмахом руки подал знак садиться в машину.

Раздалась команда:

— От винта!

Молодой летчик легко поднял машину в воздух, позже спикировал, ввел штурмовик в кабрирование.

И вот самолет на земле. Заглушив мотор, Алексей подошел к Ковалеву и с тревогой стал ждать разбора своих действий. Но никакого разбора не было. Ковалев снял шлемофон. Зинченко машинально сделал то же самое. Некоторое время они молча стояли, словно прислушиваясь к тишине леса, готовой в любую минуту взорваться, как это часто бывает на войне, ревом самолетов, свистом и грохотом бомб.

Вскоре Ковалев был назначен командиром эскадрильи, а Алексей Зинченко, успевший уже побывать на заданиях, хорошо показать себя в воздушных передрягах, стал его заместителем по штурманскому делу.

— Вместе с ним мы обучали летчиков слепым полетам,— вспоминал потом Ковалев.— Конечно, первым долгом освоил их сам Зинченко. Меня порой удивляла его настойчивость. Бывало, не успокоится до тех пор, пока не усвоит как следует поставленные всем нам задачи. Так было и с полетами под колпаком. Это когда фонарь кабины затягивали плотной тканью, имитируя ночь...

Умение летать в условиях ограниченной видимости очень помогало советским штурмовикам в их нелегкой боевой работе. Характерен такой пример.

Войсковая разведка сообщила, что у населенного пункта Сольцы находится фашистский аэродром. Надо было его разгромить. Но сколько ни пытались обнаружить аэродром с воздуха, ничего не получалось. И тем не менее было известно, что в указанном в разведдонесении квадрате то и дело появлялись и как-то незаметно исчезали вражеские самолеты.

Было принято решение попытаться обнаружить аэродром в сумерках, когда чувство опасности несколько притупляется и вероятность демаскировки боевой деятельности войск увеличивается.

После захода солнца эскадрилья штурмовиков в полном составе вылетела на задание. Едва вышли в указанный квадрат, заметили двух вражеских бомбардировщиков, нырнувших вниз, в черноту леса.

Ведомые Ковалевым штурмовики ринулись вслед за ними. Проложенные в лесу взлетные полосы хорошо маскировались и с воздуха напоминали лесные просеки. Но теперь-то летчики ясно видели, что перед ними аэродром. Пронесясь над землей, советские штурмовики подожгли несколько фашистских самолетов, про-бомбили взлетные полосы.

Уходили в полной темноте. А тут еще туман над Ильмень-озером. Превратившись в плотную беловатую массу, он так окутал самолеты, что, казалось, протяни руку — и наткнешься на что-то твердое.

Вот когда пригодились тренировки под колпаком! Ведь радиосвязью пользоваться почти нельзя. О бортовых огнях над территорией, занятой противником, и речи не могло быть. В таких условиях важно не сбиться с курса, не поддаться ложному чувству неуверенности в показаниях приборов. Порой кажется — явный крен вправо, надо выправлять машину. А приборы говорят совсем другое. Оглянуться бы, сравнить положение своего самолета с другими. Но куда там! Лишь на мгновение по команде комэска, словно подбадривая, вспыхивают бортовые огни.

И снова темнота.

Этот полет в ночных условиях, при плохой видимости стал для Алексея Зинченко, как и для всех молодых летчиков, настоящим экзаменом на боевую зрелость.

И еще такой вылет, когда остаешься как бы наедине с собою, запомнился Алексею Зинченко.

...Едва штурмовики появились над расположением противника, как перед ними встала стена заградительного огня. Но летчики не обращали внимания на жестокий обстрел, на вздувшиеся отверстия на плоскостях и уверенно вели машины к цели.

И вдруг; жаркое пламя лизнуло самолет Алексея, перекинулось на фюзеляж. Охваченная огнем машина потеряла управление и, готовая опрокинуться через хвост, взмыла вверх.

— Держись! — крикнул Ковалев по радио.

Навалившись на штурвал, словно желая перейти в пике, Алексей постепенно выровнял машину.

«Только бы удержать...— мелькнула мысль.— Только бы удержать, дотянуть до своих...»

Самолет еще немного пошвыряло, но все же он повиновался пилоту.

Бойцы нашей передовой оборонительной линии с удивлением увидели советский штурмовик, который, словно прихрамывая, тяжело снижался прямо на окопы.

Немного не дотянув до своих, машина рухнула на нейтральной полосе.

Вытащили обоих — летчика Алексея Зинченко и стрелка-радиста Ивана Васильева — в полубессознательном состоянии...

Фотографии из личного архива ветерана... А еще письма.

«Здравствуйте, дорогой Алексей Родионович! Мы, пионеры 5-го «В» класса средней школы № 2 города Георгиевска Ставропольского края, боремся за право, чтобы наш отряд носил Ваше имя. Просим: отзовитесь на наше письмо...»

Здесь же рукой Зинченко пометка: «Ответил 17 февраля. Выслал два фото».

Еще одно письмо:

«Дорогой Алексей Родионович! Примите наш скромный подарок — альбом с видами Москвы и настольные часы. Мы купили его на свои, заработанные деньги. Алексей Родионович! Как мы и обещали Вам, учебную четверть мы закончили со стопроцентной успеваемостью. Ваши фотографии мы поместили на большом стенде. Рядом — рассказ об одном из Ваших подвигов во время Великой Отечественной войны. Ребята нашего класса организовали в школе выставку из фотокопий, присланных Вами. Она получилась очень интересной.

Большое Вам спасибо за все. Мы очень гордимся Вами. Желаем Вам хорошего здоровья и успехов. До свидания. С искренним уважением — ученики 7-го «Д» класса Икшанской трудовой школы несовершеннолетних».

Это письмо требует комментария. Несколько лет назад «Комсомольская правда» опубликовала подборку писем читателей, которые просили через редакцию выразить благодарность ветеранам войны и труда. Под рубрикой «Поблагодари, "Комсомолка"» было помещено и письмо директора школы С. Туманяна. «В трудовой школе для несовершеннолетних,— писал он,— мы работаем с подростками, совершившими правонарушения. Слова не всегда доходят до них. Иное дело — личный пример. Мы благодарны многим ветеранам гражданской и Отечественной войн, пришедшим к нам на помощь. Защитник Брестской крепости А. Романов, Герои Советского Союза Н. Федутенко и А. Зинченко, участница прорыва блокады Ленинграда Ф. Лаврова и многие другие часто навещают ребят, рассказывают им о героизме советских людей в годы войны, о настоящем и будущем нашей Родины».

Последняя запись в летной книжке полковника Л. Р. Зинченко: «За период Великой Отечественной войны произвел боевых вылетов на самолете Ил-2 сто восемнадцать... Из них ночью — одиннадцать».

118 боевых вылетов! Каждый из них связан со смертельной опасностью. Каждый из них требовал беспредельного мужества, подлинного героизма.

В. ЗЕНКИН

ПОЛТОРАСТА БОМБОВЫХ УДАРОВ

Сильный, порывистый ветер не утихал уже несколько дней. Гонимые им темно-серые облака проносились так низко, что казалось, вот-вот заденут за крыши строений.

Что и говорить, погода явно нелетная. И все же жизнь на аэродроме не замирает ни на минуту.

После того как начавшиеся в январе 1944 года бои по снятию блокады Ленинграда завершились полным разгромом фашистов и наши войска вышли за Чудское озеро, Ленинградский фронт с первого марта перешел к обороне. Но если для наземных войск установилось относительное затишье, то авиация продолжала боевую работу. Наши летчики вели непрерывную разведку, наносили бомбовые удары по вражеским траншеям, огневым точкам, боевой технике и живой силе врага.

И так — ежедневно.

Вот и сегодня летчики второй эскадрильи 34-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка собрались на аэродроме в полном составе. Впрочем, объяснить этот сбор боевой работой — значит допустить некоторую неточность. Несмотря на нелетную погоду, боевую задачу получили два экипажа во главе с командиром эскадрильи гвардии майором Иваном Лаврентьевичем Сиренко. Остальные летчики собрались у машины комэска, чтобы поздравить его с днем рождения.

Об этом знали все. И заранее готовились отметить его как следует в столовой или в штабе. Но война есть война. Поэтому и собрались сейчас здесь, у самолета, чтобы поздравить командира, пожелать ему и его товарищам успеха в нелегком ратном труде.

Командир полка гвардии подполковник Колокольцев вызвал именинника еще до рассвета и поставил ему задачу: вылететь парой машин в район Чудского озера и там, в прибрежной части переднего края обороны противника отыскать и разбомбить наблюдательный пункт.

На карте, которая лежала перед командиром, вражеская цель выглядела едва приметной, но вполне конкретной точкой. Когда комэск перенес эту точку на свою карту, гвардии подполковник поздравил его с днем рождения и пожелал удачного выполнения боевого задания.

— В этом году твой день рождения, Иван Лаврентьевич, начинается с утра,— улыбнулся Михаил Николаевич.— Желаю, чтобы он хорошо завершился!

Для человека со стороны такая фраза Колокольцева могла показаться несколько странной. Что значит «с утра»? День рождения есть день рождения независимо от времени суток. Но Иван Лаврентьевич знал, о чем говорит командир.

Капитан Сиренко прибыл на должность командира звена в 34-й гвардейский полк год тому назад, как раз накануне своего дня рождения.

Каждому, конечно, было интересно познакомиться с новым сослуживцем, увидеть его, как говорится, в деле. Ведь он прибыл в часть, богатую боевыми традициями. В полку законно гордились тем, что еще до Великой Отечественной войны военком эскадрильи И. И. Кожемякин и командир звена М. Т. Трусов были удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

С первых дней фашистского нападения полк защищал Ленинград, принимал участие в Тихвинской операции, а недавно стал гвардейским, был награжден орденом Красного Знамени.

В те дни, когда Иван Сиренко прибыл в полк, обстановка на Ленинградском фронте была нелегкой. После прорыва советскими войсками блокады Ленинграда гитлеровцы прилагали отчаянные усилия, чтобы срезать горловину, через которую город на Неве получил выход из кольца вражеского окружения на Большую землю. Летчикам бомбардировочной авиации приходилось по нескольку раз в день наносить удары по немецким войскам, атаковавшим наши позиция.

25 марта 1943 года, в день своего рождения, гвардии капитан Сиренко поднимался в воздух пять раз, действиями звена руководил умело, что позволило ему и его подчиненным успешно выполнить боевые задания.

Уже поздно вечером, когда стало ясно, что больше вылетать не придется, когда технический состав доложил о готовности техники к новому боевому дню, капитан как-то невзначай обронил:

— Что и говорить, удачно отметил свой денек...

— День рождения, что ли? — спросил кто-то из стоявших рядом летчиков.

— Ага...

— Так вы, товарищ капитан, настоящий именинник! Слетали мы хорошо. Фашистам дали прикурить здорово! Вот и подарок ко дню рождения.

Откуда стало известно об этом разговоре, Иван Лаврентьевич не знал. Только вызвали его чуть не за полночь в штаб, и тут поздравили его командир полка, заместители командира, начальник штаба и все, кто здесь находился.

Вот об этом случае и напомнил майору подполковник Колокольцев.

С тех пор миновал ровно год. И конечно, как и всегда на войне, произошло за такой длительный срок многое.

Если год назад летчики настороженно присматривались к новому товарищу, изучали, на что он способен, то сейчас он считался одним из лучших бомбардировщиков полка. Его полеты на разведку войск противника, бомбовые удары по вражеским дальнобойным батареям, обстреливавшим Ленинград, успешное выполнение многих других боевых заданий показали, что Иван Сиренко — мастер своего дела. И потому назначение гвардии капитана командиром эскадрильи и присвоение ему очередного воинского звания было воспринято в полку как должное, вполне заслуженное боевым офицером.

Теперь у Ивана Лаврентьевича работы прибавилось. Он не только водил эскадрилью на выполнение боевых заданий, но и обучал всему тому, что знал, молодых летчиков. Главное, чему уделял внимание комэск,— бомбометание с пикирования. Вначале — парой самолетов. Потом — звеном. А затем и всей эскадрильей.

Такой прием повышал точность попадания, увеличивал бомбовый залп, а значит, и ударную силу бомбардировщиков. Атакуя цель эскадрильей, экипажи получали возможность использовать такой порядок боевого построения, который обеспечивал наилучшую оборону от истребителей противника.

Именно так и действовала эскадрилья 15 сентября 1943 года.

Тогда она получила задание вывести из строя железнодорожную станцию Мга. Иван Сиренко искусным маневром провел машины сквозь шквальный зенитный огонь, ввел их в крутое, почти отвесное пикирование, чем уменьшалась вероятность артиллерийских попаданий по самолетам. И эскадрилья разбомбила станцию вместе с вражеским эшелоном, груженным боевой техникой.

Когда в полк стала поступать радиосвязь, первым внедрил ее в своей эскадрилье гвардии майор Сиренко. Теперь летчики могли из кабины самолета связываться с наземными командными пунктами и друг с другом. Это намного повысило эффективность действий бомбардировщиков.

Новый комэск пришелся по душе авиаторам. Его любили и уважали за знания, боевой опыт, выдержку, ровный характер. Даже за строгость, в которой всегда были видны не только командирская воля и требовательность, но и забота о подчиненных.

Родился Иван Сиренко в 1910 году в башкирской деревне Порофеевка. Окончил военно-техническую авиационную школу, а затем Качинскую школу военных летчиков. Отличное знание авиационной техники и тактики воздушного боя позволили ему стать настоящим военным летчиком. Командование по достоинству оценило его отношение к службе, его знания, и вскоре молодого авиатора коммуниста направили на курсы армейских политработников. Этим, собственно, и объясняется тот факт, что, когда началась Великая Отечественная война, Иван Лаврентьевич занимал должность комиссара эскадрильи.

В первом же воздушном бою военком Сиренко сбил «мессершмитта». В другом — уже пару вражеских машин.

Во время обороны Москвы бомбардировочная эскадрилья, в которой Сиренко был комиссаром, нанесла немалый урон наземным войскам противника. В одном из боев, например, ведомая комиссаром Сиренко семерка разгромила танковую колонну.

И в 34-м гвардейском бомбардировочном полку считалось в порядке вещей, когда эскадрилье гвардии майора Сиренко поручалось выполнение наиболее сложных задач. Как правило, выполнялись они мастерски, тактически грамотно, смело.

Одно из таких ответственных заданий получил гвардии майор и в тот свой день рождения — 25 марта 1944 года.

Глядя на низко висевшие облака, Иван Лаврентьевич подумал о том, что они не только затрудняют полет и обнаружение цели, но и могут помочь скрытно приблизиться к ней. Надо только суметь разглядеть ее в этой белесой пелене.

Вспомнился вылет в район Вырицы в октябре прошлого года. Предстояло установить место нахождения вражеской танковой колонны. Небо тогда тоже было затянуто облаками. Но задание получено. И Сиренко вылетел.

Вскоре на кромках крыльев появился белый налет: началось обледенение. Самолет затрясся, и Сиренко пошел на снижение.

Стрелка высотомера показала двести, затем сто метров. А земли все еще не видно. Того и гляди — врежешься в высокое дерево или какую-нибудь остроконечную постройку. Очень хотелось взять штурвал на себя, но летчик продолжал снижение.

Наконец самолет оказался под кромкой облаков. Сиренко внимательно вгляделся в проносившуюся под ним землю. Через несколько минут он увидел в стороне от шоссейной дороги танки. Они хорошо просматривались на фоне снег;а, немного припорошившего землю.

— Пять... десять... двенадцать,— считал танки стрелок-радист Лагунов.

Сиренко снова вошел в облака. После доклада командиру полка сюда прилетела группа бомбардировщиков, чтобы меткими бомбовыми ударами уничтожить фашистские бронированные машины.

И на этот раз комэск-2 решил для выполнения задания использовать облачность.

Около одиннадцати часов пара бомбардировщиков, поднимая клубы снежной пыли, взлетела и вскоре скрылась в облаках.

Между тем облачность из сплошной под напором ветра становилась все более редкой. Когда самолеты подходили к намеченному району, она и вовсе исчезла. На плоскостях самолета заиграли солнечные лучи. Внизу стала отчетливо просматриваться прибрежная полоса. И тем не менее пришлось несколько раз «прогуляться» вдоль берега в обоих направлениях, пока обнаружили вражеский наблюдательный пункт. Бомбометанием с пикирования уничтожили его и легли на обратный курс.

Неожиданно со стороны солнца нашу пару «Пешковых» атаковали шесть «фокке-вульфов».

— От них не уйти,— сказал Сиренко.— Придется отбиваться!

Сиренко дал до отказа газ — и бомбардировщик устремился навстречу фашистским истребителям. Второй экипаж последовал его примеру.

В прицеле комэска оказался ведущий. Последовала длинная очередь. Вражеский истребитель вспыхнул и, охваченный пламенем, рухнул вниз.

Но силы были неравны. Вслед за фашистским истребителем упал на лед советский бомбардировщик.

Гвардии майор Сиренко продолжал вести бой в одиночку. Он не только виртуозно уклонялся от атак, но и сам атаковал врага.

— Сзади сверху двое! — послышался голос стрелка-радиста.

Майор убрал газ и резко потянул штурвал на себя. Самолет взмыл вверх. Один из «фокке-вульфов», увлекшись атакой, проскочил мимо советского бомбардировщика и попал под огонь крупнокалиберного пулемета Федора Лагунова. Фашист задымил, свалился на крыло и врезался в лед.

Сколько ни отстреливались стрелок-радист и штурман от наседавшего противника, как ни уклонялся пилот от вражеских атак, численное превосходство гитлеровцев — четыре против одного — сделало свое дело: одна из фашистских очередей прошила бомбардировщик. Он стал почти неуправляем. Языки пламени заплясали по фюзеляжу. Кабину затянуло дымом. Стало трудно дышать.

Сиренко сорвал колпак.

— Прыгать! — приказал он.

Перевалившись через борт, Лагунов пошел вниз. За ним выпрыгнул Скиба. Сиренко покинул самолет последним.

Войдя в пике, фашистские истребители принялись расстреливать опускавшихся на парашютах советских воинов.

Чтобы затруднить врагу прицеливание, Сиренко подобрал боковые фалы и начал скользить. То асе сделали и остальные члены его экипажа.

Выпущенные из истребителей очереди не задели парашютистов, и «фоккеры» начали новую атаку.

Так продолжалось не один раз.

Коснувшись льда, Сиренко быстро отстегнул парашют и побежал, чтобы помочь товарищам. Но тут же упал, настигнутый пулеметной очередью.

Не повезло и Лагунову. При падении он сломал ногу. Напрягая силы, Федор пополз к командиру.

Сиренко лежал без сознания. От возгласа Лагунова он очнулся и попытался встать, но тут же снова рухнул в снег.

Разрезав парашют, Федор туго перевязал командира, раненного в обе ноги и левую руку. Осмотревшись, они увидели неподалеку от обломков самолета неподвижно лежавшего штурмана старшего лейтенанта Скибу.

Превозмогая боль, майор пополз к лежавшему. Приблизившись к неподвижному телу, он осторожно смахнул с его лица снежинки, долго смотрел в него, словно ожидая, что боевой товарищ очнется и скажет, как не раз это делал в воздухе, встречаясь с вопросительным взглядом командира:

— Все нормально, товарищ майор? Идем точно по курсу?

Нет, не проложит больше курса командирскому кораблю штурман Скиба, человек, с которым Сиренко поднимался в воздух вот уже целый год — от одного своего дня рождения до другого.

Майор увидел выжидающий взгляд Лагунова:

— Здесь лед, и мы ничего не сможем сделать. Доберемся до своих, объясним, где лежит наш товарищ. Запомним это место...

— Запомню, товарищ майор!

— Ну что, Федя, надо бороться.

— Поборемся, Иван Лаврентьевич!

— Тогда пошли...

Легко сказать: пошли? Оберегая раненые ноги, помогая друг другу, они медленно ползли к восточному берегу озера.

Мороз крепчал. Ярко-красный диск солнца заходил за горизонт, когда силы совсем покинули их.

Время от времени они поднимали руки, размахивали шлемофонами, зная, что свои где-то недалеко. Их заметили располагавшиеся на восточном берегу автоматчики, пришли на помощь.

В санчасти Иван Сиренко и Федор Лагунов встретили стрелка-радиста второго из бомбардировщиков Александра Кузина. Саша рассказал, что в их машине разорвался снаряд. Командир и бортмеханик были убиты, а он сумел выбраться из охваченного огнем самолета и, отделавшись небольшими ожогами, благополучно опустился на парашюте.

Вот так закончился второй в этом полку день рождения Ивана Лаврентьевича Сиренко.

Впрочем, что там день рождения! Сиренко забыл о нем. Война есть война, и все памятные в жизни человека даты на войне проходят в нелегкой боевой работе, в ежедневных схватках с врагом.

Задание они выполнили. Но какой ценой! Гибель боевых товарищей вызывала у Ивана Лаврентьевича боль куда большую, чем раны.

Комэска-2 и его стрелка-радиста отправили в один из ленинградских госпиталей. Здесь они пробыли около месяца.

Когда выписывали Федора, Сиренко упросил врачей, чтобы выписали и его. Правда, раны еще как следует не зарубцевались. Потом они не раз напоминали о себе в кабине самолета. Но летчик, превозмогая боль, поднимал бомбардировщик в воздух и вел эскадрилью на вражеские доты и траншеи, скопления бронетехники и живой силы противника.

17 сентября 1944 года войска Ленинградского фронта начали Таллинскую наступательную операцию. В 7 часов 30 минут артиллерия произвела огневой налет по обороне гитлеровцев. В 8 часов последовал второй, еще более мощный налет по врагу из всех артиллерийских и минометных стволов.

Артиллерийская подготовка сопровождалась боевыми действиями авиации. В обработке переднего края противника участвовали все полки 276-й Гатчинской дважды Краснознаменной ордена Суворова авиационной дивизии.

Входивший в состав дивизии 34-й гвардейский Тихвинский Краснознаменный бомбардировочный авиационный полк вылетел на бомбежку полным составом во главе с командиром гвардии подполковником Колокольцевым. Вторая эскадрилья шла замыкающей. Несмотря на сильный зенитный огонь, бомбардировщики обрушили на врага весь свой боезапас, подавляя и уничтожая огневые точки и живую силу гитлеровских войск.

Когда отходили от цели, машину Сиренко изрядно тряхнуло. Осколки разорвавшегося рядом с самолетом зенитного снаряда угодили в правый мотор. Из него повалил дым, показалось пламя.

Подобное с Иваном Лаврентьевичем уже случалось. Год назад при налете на станцию Мга был подбит левый мотор, пробит масляный бак. За самолетом потянулся шлейф черного дыма. В сложной обстановке командир эскадрильи проявил настоящую выдержку и хладнокровие. Он выключил зажигание, перекрыл подачу бензина. На одном моторе летчик дотянул до своего аэродрома и благополучно посадил самолет.

Не потерял Сиренко самообладания и на этот раз. Он и теперь отключил зажигание и прекратил подачу горючего в поврежденный мотор. Но мотор продолжал гореть. Резким скольжением Сиренко сбил пламя. К тому времени машина находилась на такой малой высоте, что с парашютом, если бы пришлось, не прыгнешь.

Впрочем, летчик сейчас думал не о том, чтобы прыгать, а о том, как спасти машину и экипаж.

— Будем тянуть! — крикнул Сиренко.

— Давай, командир! — услышал он в ответ.

Вести самолет на одном моторе нелегко. Все еще давало себя знать ранение руки. Превозмогая боль, летчик медленно, но все более уверенный в счастливом исходе, двигался к линии фронта.

Невдалеке от переднего края наших войск была посадочная площадка, которой пользовались самолеты разведки и связи. Ее малые размеры не были рассчитаны на приземление тяжелых самолетов. И все же майор Сиренко сумел посадить здесь свой израненный бомбардировщик.

Когда все члены экипажа оказались на земле, командир облегченно вздохнул и спросил:

— Как самочувствие, Федя?

— Теперь — хорошее. Признаться, не думал, что уцелеем. После войны буду рассказывать — не поверят.

— Я и сам не поверил бы, что на такую площадку можно посадить бомбардировщик с одним мотором, если бы это случилось не с нами. Но вот видишь: оказывается, бывает!..

В ноябре 1944 года гвардии майора Сиренко назначили заместителем командира полка. К этому времена 34-й гвардейский бомбардировочный авиационный полк был переброшен на 3-й Белорусский фронт, где вошел в состав 1-й Воздушной армии.

13 января 1945 года войска фронта нанесли сильный удар по глубоко эшелонированной обороне гитлеровцев в Восточной Пруссии. Действия наземных войск поддерживала советская авиация.

Бои не утихали ни днем, ни ночью. К концу марта фашистские войска оказались прижатыми к заливу Фринес-Хафф. Попавшая в окружение группировка дралась с особым ожесточением. Поэтому перед авиаторами была поставлена задача усилить удары с воздуха, уничтожать боевую технику и живую силу врага в прибрежном районе, не дать ему возможность вырваться из кольца окружения ни по суше, ни по воде.

27 марта 34-й гвардейский полк совершил валет и прибрежный город Бальго, в порту которого скопилось много немецких частей, приготовившихся к погрузке на суда. Самолеты вели гвардии майор Иван Сирени с полковым штурманом гвардия майором Александром Труновеким. При подходе к городу бомбардировщики были атакованы «фокке-вульфами». Наши истребители сопровождения завязали с ними бой. Им помогали экипажи бомбардировщиков, открыв по противнику массированный огонь из крупнокалиберных пулеметов.

В этой сложной обстановке хорошо себя проявил ведущие звеньев молодые пилоты Виктор Самофалов Константин Тюряев, Иван Захаров, Анатолий Ефремов и другие.

Иван Лаврентьевич и не сомневался в них, в их выучке. В период подготовки к наступлению она не раз вылетали с майором на выполнение различных боевых заданий. И конечно, опыт заместителя командира полка многое дал им, еще только начинавший свою военную и летную биографию.

И вот теперь в схватке над городом Бальго ни один из экипажей не спасовал, не дрогнул.

Истребители и бомбардировщики отбили несколько атак «фокке-вульфов», прежде чем удалось выйти в район порта. Теперь все внимание на цель. Прорвавшись сквозь заградительный огонь, полк сумел нанести массированный удар по немецким транспортам, скоплениям боевой техники, по ожидавшим погрузки и расположившимся на отдых фашистам. Бомбы ложились кучно, точно в цель.

При подходе к аэродрому базирования гвардии майор Сиренко в наушниках шлемофона услышал голос командующего Воздушной армией генерал-полковника Т. Т. Хрюкина:

— Молодцы! Задачу выполнили отлично!

Что и говорить, поработали неплохо. Возвращались в полном составе, нанеся врагу ощутимые потери, не дав ему возможности выскользнуть из кольца.

6 апреля войска 3-го Белорусского фронта начали Кенигсбергскую наступательную операцию. На следующий день Ивану Сиренко довелось вести девятку самолетов для бомбежки южной части Кенигсберга, превращенного гитлеровцами, как они считали, в неприступную крепость.

Немецкие зенитчики встретили советские самолеты огнем. И все же Сиренко сумел вывести свои пикирующие бомбардировщики на цель. Один за другим самолеты ринулись вниз, нанесли бомбовый удар. Столб огня и черного дыма взметнулся на высоту нескольких сотен метров.

Еще до того, как вражеский объект был подвергнут бомбежке, летчики сделали его фотоснимки. Съемку повторили после того, как столб дыма и огня рассеялся. Проявленная после возвращения девятки на аэродром фотопленка показала, что от крупного склада боеприпасов ничего не осталось. Мощным взрывом он был уничтожен до основания.

На следующий день — новая задача: на аэродроме Девав, расположенном в северо-западной части Кенигсберга, уничтожить боевые и транспортные самолеты и штабные машины.

И в этот раз гвардии майор Сиренко выполнял задачу со второй эскадрильей. Он сроднился с ней, с ее людьми. Командуя ими, он понимал, что от их умения, их боевой выучки будет зависеть не только успешное выполнение боевых заданий, но и жизнь каждого из членов экипажей. Поэтому добивался, чтобы эта выучка была отличной, чтобы каждый действовал смело и наверняка.

Получив повышение по должности, Иван Лаврентьевич по-прежнему опекал свою эскадрилью, свою «двойку», заботливо помогал молодому комэску в работе по совершенствованию летного мастерства, военных и технических знаний подчиненных. В авиации то, чему учат на земле, проверяется в воздухе.

В тот день погода была неважной. Моросил дождь и, естественно, ограничивал видимость. Вторая эскадрилья прижалась к земле. То и дело мелькали хутора. Во все стороны расползались дороги. Кое-где над землей стлался дым от пожарищ.

Но вот показалась река Прегель. Шедшие плотным строем самолеты взяли курс на цель. И тотчас навстречу им понеслись огненные трассы — фашисты открыли стрельбу изо всех видов оружия.

Умело маневрируя среди огненных трасс, Сиренко приближался к точке нанесения удара. За ним неотступно следовали остальные экипажи. Низкие облака и неожиданно хлынувший ливень начисто скрыли цель. О бомбежке нечего было и думать. Но и вернуться, не выполнив задания, летчики не могли.

Гвардии майор Сиренко принял решение: коль скоро цель скрыта облаками и дождем, пройти дальше, развернуться и на обратном пути поразить намеченный объект. Вряд ли ливень будет продолжительным. Возможно, к моменту возвращения видимость улучшится.

Отвернув влево, пикировщики вышли из зоны огня. Взяв курс на северо-запад, они шли над городом, в котором полыхали сотни пожаров. Дым доходил до самолетов, шедших по-прежнему на малой высоте, забирался в кабины, застилал глаза.

Эскадрилья легла на обратный курс. На большой скорости она устремилась к аэродрому. На этот раз он был виден хорошо. Можно было без особого труда разглядеть не только самолеты, автомашины, но и разбегавшихся фашистов. |

Хлестанули огнем зенитные орудия и пулеметы. Вокруг рвались снаряды. Но машины уже легли на боевой курс. По сигналу штурмана Ролина девяносто стокилограммовых фугасных бомб обрушились на фашистский аэродром. В то время как штурманы сбрасывали этот боевой груз, стрелки-радисты обстреливали цели из пулеметов.

Снова задание было выполнено отлично. И что самое отрадное — снова без потерь.

Вечером в полк пришла телеграмма от комдива. За успешное выполнение задания генерал объявил благодарность всем участникам налета на вражеский аэродром. Особо он отметил умелые действия ведущего девятки гвардии майора Сиренко и штурмана гвардии капитана Ролина.

До конца войны оставалось совсем немного. И чем ближе была развязка, тем злобнее огрызался враг. Трудными и опасными были задачи, которые выполняли пикировщики под командованием Ивана Лаврентьевича Сиренко.

Свой последний, сто пятьдесят пятый боевой вылет он совершил 8 мая 1945 года. И не знал гвардии майор, что в этот день началось, как говорят в армейской среде, движение по команде, снизу вверх, представление на присвоение ему звания Героя Советского Союза.

Перечисляя заслуги гвардии майора Сиренко, командиры и начальники отмечали отвагу и мужество офицера, его высокое боевое мастерство, командирскую зрелость. Назывались фронты, на которых воевал Иван Лаврентьевич. И среди них — Ленинградский. Здесь, на этом фронте, у стен города на Неве, было совершено большинство из ста пятидесяти пяти боевых вылетов гвардии майора Сиренко.

Н. МОХОВ, В. КУПЕРМАН

ОРЛИНЫЕ КРЫЛЬЯ ГЕРОЯ

Стрекот мотора ворвался в класс — и тишина, которую так тщательно поддерживал председатель собрания, сразу же нарушилась. Головы присутствовавших непроизвольно повернулись к окнам, а кое-кто даже вскочил с места, чтобы получше разглядеть пролетавший неподалеку от школы самолет.

— Что за неорганизованность! — покачал головой секретарь комсомольского комитета.— Прошу с мест не вскакивать! Некоторым, заболевшим авиацией, сегодня особенно необходимо проявлять серьезность.

Почувствовав упрек, Николай смутился и заторопился к своему месту.

Дождавшись тишины, секретарь взял со стола лист бумаги.

«В комсомольскую организацию мелитопольской слесарно-механической школы фабрично-заводского ученичества имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. От учащегося Лисконоженко Николая Гавриловича. Заявление. Прошу принять меня в члены Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины. Обязуюсь быть честным, преданным делу партии комсомольцем, не отступать ни перед какими трудностями, строго выполнять устав Ленинского комсомола...»

Закончив чтение, секретарь положил заявление на стол.

— Вопросы к Николаю Лисконоженко будут?

— Какие там вопросы!

— Все о нем известно...

— Пусть расскажет свою биографию.

— Значит, так... Родился шестого мал девятнадцатого года в Новоданиловке Акимовского района. Родители — селяне, бедняки. Отца не помню. Мать рассказывала — в четырнадцатом году взяли его на войну. Пришел весь израненный, отравленный газами. Умер перед моим рождением. Осталась мама с нами шестерыми. Ну я, как вы знаете, самый младший. В двадцать втором году переехали в коммуну «Заря». Это здесь неподалеку. Там жили до тридцать второго. Окончил пять классов. Потом приехал в Мелитополь, к старшей сестре Катерине. У нее и живу. Закончил семь классов. Потом поступил в наше фабрично-заводское училище...

Николай наморщил лоб, силясь вспомнить, что же еще значительное произошло в его жизни, и, не найдя ничего, по его мнению, заслуживающего внимания, молча махнул рукой: дескать, все!

— Знаем! Хороший товарищ! Принять!

Председательствующий предложил голосовать.

Присутствовавшие на собрании дружно подняли руки.

Они любили этого невысокого голубоглазого парня, хотя характер у него был отнюдь не компанейский. Молчаливый, серьезный не по годам, немного даже замкнутый, он не участвовал в шалостях, которые нередко затевали его одноклассники. Но товарищем был надежным. Друзья знали: Николай никогда не подведет. Если что пообещал — сделает. Если нужно помочь — поможет.

Учеба давалась Николаю нелегко. Но относился он к ней, как и ко всему в жизни, основательно, серьезно.

Настойчиво старался во всем разобраться, любое дело довести до конца.

В августе 1936 года всех ребят из группы, в которой учился Николай Лисконоженко, по окончании ФЗУ направили на работу в паровозное депо станции Мелитополь слесарями по ремонту паровозов.

То было трудное, но героическое время. По всей стране разворачивалось социалистическое соревнование за высокие показатели в труде. Захватило оно и тружеников станции Мелитополь.

Здесь, в депо, Николай Лисконоженко очень скоро обратил на себя внимание вдумчивым отношением к делу. Старые кадровые рабочие не раз останавливались возле новичка. Наблюдая за тем, как он трудится, они удовлетворенно кивали головой, давали дельные советы.

— Хорошим будет слесарем,— говорили они.

Прошло не так много времени, и фамилия Николая появилась на доске ударников депо. Юноша не только хорошо трудился, но и принимал активное участие в общественной работе. Стал рабочим корреспондентом областной газеты. Нередко писал о своих товарищах, лучших производственниках депо, и в газету «Гудок».

Но больше всего влекло его к себе небо. Он жадно прочитывал в газетах, журналах все, что писалось тогда об авиации. Дома в ящике стола хранились вырезки из газет с портретами первых Героев Советского Союза, принимавших участие в спасении челюскинцев, с рассказами о беспосадочном перелете экипажа Валерия Чкалова из Москвы на Дальний Восток. На карте из школьного атласа Николай долго отыскивал крошечный островок Удд, на котором приземлился чкаловский экипаж. На той же карте прокладывал он маршруты полетов, которые собирался совершить в будущем.

Как-то осенним днем 1936 года в обеденный перерыв к Николаю подошел один из товарищей по работе.

— Пошли, Микола, в красный уголок. Там летчик пришел, что-то рассказывает.

Узелок с едой свалился с колен. Обгоняя товарища, Николай помчался в красный уголок. С трудом протолкавшись сквозь толпу молодых парней, он увидел за столом невысокого, ладно сбитого командира Красной Армии со «шпалой» в голубых петлицах.

— Сейчас у нас три самолета У-2, что значит «учебный», второго, более совершенного выпуска,— продолжал командир рассказ, начатый еще до прихода Николая.— Потом их будет больше. Все зависит от того, сколько наберется желающих заниматься в нашем аэроклубе. Учиться будем по вечерам, после работы. Заниматься придется много. Познакомимся с историей развития авиации. Изучим устройство самолета. А весной начнем летать. Вы же знаете, что девятый съезд комсомола в тридцать первом году принял решение взять шефство над нашим Воздушным Флотом. Вот и здесь, в вашем красном уголке, я вижу плакате призывом: «Сто пятьдесят тысяч комсомольцев на самолет!» Видимо, среди вас найдется немало желающих войти в число этих ста пятидесяти тысяч. Может быть, среди вас есть и будущие Герои Советского Союза.

Заметив, что эта фраза вызвала некоторое оживление, летчик поднял руку.

— Должен вас предупредить, что авиации нужны люди дисциплинированные, прилежные и, конечно, физически крепкие. Если такие есть, приходите к нам. Будем рады встрече.

Отвечая на вопросы молодых рабочих, командир сказал, что он назначен начальником летной части недавно созданного в их городе аэроклуба, рассказал об условиях приема.

Поступать или не поступать в аэроклуб — для Николая такого вопроса не было. Его беспокоило другое: примут ли. Юноше казалось, что научиться летать можно, лишь обладая какими-то особыми физическими и моральными качествами.

Тем не менее он быстро собрал необходимые документы. Администрация и комсомольская организация депо дали ему, как он того и заслужил, хорошую характеристику с рекомендацией на учебу в аэроклубе. Немало поволновался Николай перед медицинской комиссией, но прошел ее легко. И не было предела его радости, когда узнал, что зачислен.

Начались занятия. Закончив смену в депо, Николай бежал на другой конец Мелитополя,— ведь городского транспорта здесь тогда еще не было, — чтобы не опоздать на занятия.

Как и предупреждал курсантов авиационный командир во время встречи в депо, заниматься приходилось много. Изучали историю авиации, аэродинамику, метеорологию, устройство самолета, мотора, парашют, средства аэродромного обслуживания.

Ребята в аэроклубе подобрались хорошие — рабочие различных мелитопольских заводов.

Николай Лисконоженко подружился со Славой Лещенко, Петром Середой и Леней Кальяном. В характере всех четверых было много схожего — любознательность, настойчивость и, главное, влечение к авиации.

Конечно, никто из них тогда еще не знал, что им готовит судьба, никто и не предполагал, что все четверо станут военными летчиками-истребителями, что всем им за мужество и храбрость, проявленные при защите Советской Родины, присвоят высокие звания Героев Советского Союза.

Все это еще будет впереди. Но все уже чувствовали, что на горизонте собираются военные тучи. В перерыве между занятиями они оживленно обсуждали сообщения из газет о мятеже испанских фашистов, об агрессивных выступлениях заправил гитлеровской Германии и фашистской Италии. Шепотом передавали друг другу неизвестно откуда появлявшиеся слухи о помощи наших летчиков-добровольцев Испанской республике. Мечтали сами там побывать, хотя, конечно, понимали, что для такого дела нужны настоящие бойцы и что им до этого ох как далеко.

Быстро пролетела короткая украинская зима. Закончились теоретические занятия. И вот однажды апрельским днем, когда подсохла земля, их повезли на аэродром.

Начинались полеты — провозные, с инструктором. На вопросы 4когда полетим самостоятельно?» летчик Андреев, в группе которого занимались «четыре мушкетера», как прозвали товарищи по учебе Николая и его друзей, неизменно отвечал:

— Когда освоите технику пилотирования!

Всем казалось, что они уже все хорошо знают. Но этого мнения не разделял инструктор. Он еще и еще раз давал курсантам провозные полеты. А между ними само по себе началось негласное соревнование за право первым самостоятельно взлететь.

В июле все еще продолжались полеты с инструктором.

И вот однажды, когда Николай доложил Андрееву: «Курсант Лисконоженко к выполнению задания готов» и с разрешения летчика занял свое место во второй кабине в ожидании, что место в первой займет

инструктор, как занимал его восемнадцать раз до этого, Андреев вместе с техником втащил туда тяжелый мешок с песком. |

— Полетишь сегодня с моим заместителем Иваном Песковым,— пошутил инструктор.

Первый самостоятельный полет. Хотя и на учебном самолете, но какая это все-таки радость! Один в небе... Пьянящее чувство воздуха...

Многие курсанты удивились решению инструктора выпустить первым в самостоятельный полет Николая Лисконоженко. Хотя он и старался в учебе, но была успевавшие лучше его. А вот — на тебе!

Но инструктор сердцем почувствовал в юноше прирожденного летчика. И не ошибся.

— Ну как? Что почувствовал? Страшно было? — забросали товарищи Николая вопросами, когда он посадил машину и доложил инструктору о выполнении задания.

Николай пожал плечами.

— Ничего не помню. Одно скажу: страха нет, петь хочется.

Приступив к новому этапу учебы — самостоятельным полетам, курсанты настойчиво осваивали технику пилотирования, начали выполнять простейшие фигуры.

По вечерам, возвратившись с занятий, Николай рассказывал сестре и ее мужу, токарю станкостроительного завода, о своих полетах. Об авиации говорил с восторгом.

Тот год ознаменовался выдающимися перелетами советских авиаторов. В мае Герой Советского Союза Водопьянов, а затем летчики Молоков, Алексеев и Мазурук посадили тяжелые самолеты на Северном полюсе и высадили на нем четверку отважных папанинцев.

Вслед за ними в июне 1937 года снова совершила выдающийся перелет чкаловская тройка — через Северный полюс в США. Через три недели из Москвы в Америку смелый бросок совершил Михаил Громов,

Ничего не было удивительного в том, что Николаю и его товарищам после сообщений об этих перелетах хотелось обучаться летному делу особенно усердно.

Накануне двадцатилетия Великого Октября в Мелитопольском аэроклубе состоялся первый выпуск. Проходил он очень торжественно. За несколько дней до выпуска приехавшие из Москвы члены комиссии принимали зачеты по материальной части самолета и технике пилотирования, подолгу беседовали с каждым выпускником.

На вечере начальник аэроклуба по одному вызывал их на сцену и под дружные аплодисменты всех присутствующих вручал удостоверения пилота. Музыканты духового оркестра каждому выпускнику играли туш.

Потом были танцы. Танцевали модные в то время польку, вальс, краковяк. У трех девчонок, которые тоже занимались в аэроклубе и тоже получили теперь свидетельства о его окончании, не было отбоя от кавалеров.

Николай не танцевал. Выйдя в коридор, поймал разгоряченного Петра Дахова, комсорга курсантской группы.

— Что будешь делать дальше? — спросил Николай.

— Собираемся с ребятами в Качу,— ответил Петр.— А ты?

— И я с вами. Хочу стать военным летчиком. Истребитель — это не «уточка»,— с жаром говорил Николай.— Пойдем в военкомат, подадим заявления.

В Качинскую военную школу пилотов Николай Лисконоженко с товарищами по Мелитопольскому аэроклубу выехали в конце года. В вагоне поезда оживленно говорили о том, что их ждет впереди, о своей мечте стать летчиками-истребителями, о том, что после окончания учебы все вместе подадут заявления и поедут добровольцами в Испанию бить фашистов.

Однако все их мечты чуть не рассыпались в прах, когда командир с ромбом в петлице, начальник школы, сказал, что прибыли они поздно, что все группы уже укомплектованы, давно занимаются, и предложил приезжать в будущем году.

На все просьбы следовал категорический отказ. Правда, начальник вызвал дежурного по школе и приказал ему ребят накормить и устроить на ночлег. И тут же дал понять, что на большее рассчитывать не следует.

Поужинав, отправились в отведенное им место, не раздеваясь, улеглись на солдатских кроватях и так лежали, каждый по-своему переживая неудачу.

Наутро, позавтракав, отправились в штаб. И. снова отказ. Выйдя из кабинета начальника, попали на глаза дежурному

— Кто такие? Что здесь делаете?

Перебивая друг друга, загалдели, как бывало в школе:

— Поступать приехали!

— Хотим стать летчиками!

— Начальник сказал, чтобы пришли завтра...

— А сейчас, говорит, идите в казарму...

— Раз сказал, значит идите. Нечего здесь толкаться!

Весь день старались не попадаться на глаза командирам. Наутро снова были у начальника.

— Я вам уже сказал, что вы прибыли поздно, что занятия давно начались, что все группы укомплектованы.

С интересом разглядывая ребят, начальник после небольшой паузы сказал:

— Нечего по школе разгуливать! Идите к дежурному и скажите, что я приказал, чтобы кто-нибудь проводил вас в класс материальной части. Посмотрите там, какие самолеты изучают наши курсанты.

Начальник школы отказывал им в приеме на учебу так, словно, как и они, чего-то ждал.

Через день все разъяснилось: в школе получили приказ народного комиссара обороны, которым разрешалось укомплектовать еще две группы с сокращенным сроком обучения.

И вот они курсанты. 1 января 1939 года начались занятия в их группах. Сокращенный срок обучения-это та же программа, те же занятия, только более плотные, более насыщенные. Учиться приходилось много, свободного времени не оставалось ни минуты.

Тут-то и сказалась усидчивость Николая. Допоздна сидел он над учебниками, конспектами, с удивлявшей всех дотошностью разбирал чертежи, схемы, копался в деталях и узлах самолета, выставленных на стендах и в учебных классах.

Как и в аэроклубе, Лисконоженко одним из первых был допущен к самостоятельным полетам на самолете-истребителе И-16, созданном тем же конструктором, что и У-2,— Н. Н. Поликарповым. У-2 курсанты любовно называли «уточкой». И-16 тоже «повезло» — с чьей-то легкой руки он получил прозвище «ишачок».

«Ишачок» был машиной строгой. Малейшая неточность — и он сваливался в штопор. Но Николай Лисконоженко на удивление быстро освоился с ней.

За полгода он налетал свыше тридцати часов. Обучавший его полетам инструктор лейтенант Мурзин так характеризовал курсанта в летно-строевой аттестации, написанной на него перед окончанием учебы: «Физически хорошо развит. Воля сильная. Смел и решителен. К учебе относится с интересом. Летает хорошо. Морально устойчив. В преданности Родине и делу партии сомнений не вызывает. К использованию в истребительной авиации годен».

А в комсомольской характеристике отмечалось, что он проявил себя дисциплинированным комсомольцем, что к комсомольским поручениям относится исключительно добросовестно.

Через восемь месяцев состоялся выпуск групп с сокращенным сроком обучения-. Приказом народного комиссара обороны СССР Николаю Лисконоженко, как и другим выпускавшимся летчикам, прибывшим с ним мелитопольцам, было присвоено звание «младший лейтенант», и он был направлен для прохождения военной службы в истребительный полк Ленинградского военного округа.

Как это нередко бывает, старожилы полка встретили новичка несколько настороженно. Но вскоре от этой настороженности не осталось и следа. Николай летал хорошо. Фигуры высшего пилотажа выполнял не хуже тех, кто летал уже несколько лет. По конусу и по наземным целям стрелял отлично.

Однажды во время занятий Николаю Лисконоженко пришлось вести учебный воздушный бой с одним из опытных летчиков. Тот перед вылетом даже подтрунивал над молодым пилотом. А когда после выполнения задания посадил самолет и вылез из кабины, вытер ладонью мокрый от пота лоб, подошел к Николаю, как-то удивленно, будто впервые видит, посмотрел на него и молча крепко пожал ему руку. Позже, отвечая на вопросы товарищей, обронил: «Крепкий орешек. Драться будет по-настоящему».

А война все ближе подступала к границам нашей Родины. Это явственно ощущалось по обстановке, сложившейся в Западной Европе. И потому учеба в частях Красной Армии велась с максимальным приближением к боевым условиям, которые могли встретиться советским воинам в случае нападения на нашу страну.

Вскоре в полк поступила новая техника — истребители ЛаГГ-3 конструкции С. А Лавочкина, В. П. Горбунова и М. И. Гудкова. Эти самолеты были более быстроходны и маневренны, чем «ишачок», имели более мощное вооружение.

Началось их освоение.

Помня об одном конфузном случае, происшедшем с ним в Качинской школе, Николай относился к учебе особенно старательно.

А случилось тогда вот что.

В плановую таблицу полетов были включены стрельбы по наземным целям. К тому времени Николай в полном объеме прошел предварительную подготовку. По данным, полученным от инструктора, он начертил схему огня, определил величину поправок на снос от ветра, запомнил высоты, на которых нужно начинать и прекращать огонь.

И вот самолет в воздухе. На расчетной дальности он начал пикирование, парировал снос, учел поправку на ветер и с заданной высоты открыл огонь.

«Отлично!» — такой была оценка стрельбы.

Через час неожиданно для Николая командир приказал повторить полет. Задача оставалась та же: по разить наземную цель.

Николай старательно скопировал свои действия и.» все пули легли в стороне от мишени.

«Как же так?» — недоумевал курсант.

— Вы и не заметили, товарищ Лисконоженко, что ветер изменил направление и скорость,— объяснял руководитель занятий.— Перед повторным вылетом надо было снова запросить метеоданные. Вы же этого не сделали.

Да, это был урок!

Николай мучительно переживал неудачу и сделал из нее выводы. С тех пор он никогда не действовал по шаблону, всегда анализировал воздушную обстановку, обдумывал свои действия.

В полку, как и до этого в школе и в Каче, Николай, насколько позволяла обстановка, много читал, отдавая этому делу все свободное время.

Прочтя книгу об одном из первых русских летчиков Петре Николаевиче Нестерове, он с восторгом рассказывал товарищам об этом необыкновенном человеке, первым в мире осуществившем на самолете «Нью-пор-4» «мертвую петлю», названную впоследствии «петлей Нестерова».

Это случилось 27 августа 1913 года. А 26 августа 1914 года на самолете «Моран» летчик нагнал в районе города Жолква двухместный австрийский самолет «Альбатрос» и после безуспешной попытки маневром посадить его пошел на таран.

Это был первый в мире воздушный бой. Как и петля Нестерова, так и его беспримерный подвиг навечно вошли в историю не только русской, но и мировой авиации.

— А ты, Николай, смог бы пойти на таран? — спросил его летчик Миша Зуев.

— Не знаю... Конечно, если обстановка сложится так, что надо таранить,— значит, смогу! — ответил Лисконоженко, не подозревая, что очень скоро воздушная обстановка заставит его поступить именно так.

К ноябрю 1941 года обстановка на фронте сложилась для наших войск весьма неблагоприятно.

Враг рвался к Москве, окружил кольцом Ленинград. Шли кровопролитные бои. А тем временем советское командование готовило мощный контрудар. Подходили резервы, шла перегруппировка частей и соединений. Их нужно было во что бы то ни стало защитить от ударов с воздуха, хотя на каждый наш истребитель приходилось по три-четыре немецких.

Перейдя в контрнаступление, 52-я армия генерала Н. К. Клыкова и 4-я армия генерала К. А. Мерецкова своими ударами сорвали замысел фашистского командования создать второе кольцо окружения Ленинграда.

2 ноября 1941 года командиру звена 513-го истребительного авиационного полка, который входил в состав 62-й армии, лейтенанту Лисконоженко была поставлена задача: вылетев звеном, прикрыть пехоту и артиллеристов, занимавших исходные позиции.

— На них не должно упасть ни одной бомбы! — сказал командир эскадрильи Николаю.

За несколько минут лейтенант Лисконоженко разъяснил задачу своим друзьям по звену летчикам Зуеву и Клочко. Вместе обсудили возможные варианты действий при встрече с воздушным противником.

И вот сигнал ракетой. Взревели моторы. Истребители промчались по полю, поднялись в воздух и взяли курс на запад.

Пока летели к линии фронта, все было спокойно. Когда долетели до переднего края и сделали разворот, увидели на горизонте черные точки.

Фашисты быстро приближались. Вот уже хорошо видны среди туч шесть «юнкерсов». Над ними столько же «мессершмиттов».

Как было условлено еще на земле, Клочко стал набирать высоту, чтобы связать боем вражеские истребители. Лисконоженкс и Зуев, прибавив моторам оборотов, устремились к бомбардировщикам.

Но молниеносная атака не удалась. Слишком неравными были силы. Да и фашисты, видимо, попались опытные. Клочко оттянул на себя три «мессера». Остальные набросились на Зуева и Лисконоженко. Завязался бой на горизонталях. Истребители усиленно старались зайти один другому в хвост. Потом бой перешел на вертикали. Фашистам удалось разбить нашу пару, оттянуть ее от бомбардировщиков. Бомбардировщики беспрепятственно приближались к нашим войскам. Казалось, вот-вот полетят вниз бомбы.

Но что это? Один из «лаггов», начав камнем падать на «мессера», вдруг сломал линию, круто отвернул и оказался позади «юнкерса».

Командующий 52-й армией генерал-лейтенант Н. К. Клыков внимательно наблюдал со своего командного пункта, расположенного в землянке у села Каменка, за воздушным боем.

— Смотрите, какой молодец! — воскликнул генерал.— Сейчас он ему даст!

Но выстрелов не было слышно. Командующий и находившиеся рядом с ним работники штаба армия поняли, что у нашего летчика кончился боезапас я что теперь ему нечем помешать врагу сбросить бомбы.

И вдруг советский истребитель, вплотную приблизившись к бомбардировщику, ударил его винтом по стабилизатору. «Юнкере» беспорядочно закружил в воздухе и рухнул с бомбами на землю.

ЛаГГ-3 продолжал лететь. Он выдержал таран. Но теперь его атаковали три «мессера». Меткие очереди прошили кабину. И тогда случилось такое, чего не ожидали ни фашистские летчики, ни те, кто наблюдал за боем с земли: советский летчик пошел на второй таран. Своим самолетом он ударил ближайшего из атаковавших его «мессершмиттов». Фашистский истребитель вошел в пике, закончившееся ударом о землю.

— Смотрите: летит! Он летит! — возбужденно воскликнул командарм.

Действительно, советский истребитель продолжал лететь, странно пошатываясь.

А фашисты, потеряв два самолета, несмотря на численное преимущество, позорно покинули поле боя.

ЛаГГ приземлился невдалеке от командного пункта. Генералу доложили:

— Приземлился, товарищ командующий, командир звена лейтенант Лисконоженко. Тяжелое ранение в голову и плечо. Отцравлен в госпиталь.

— Проверьте, чтобы немедленно была оказана помощь. Подготовьте ходатайство о присвоении звания Героя Советского Союза! — приказал командарм.

На воинском кладбище в городе Малая Вишера Новгородской области стоит высокий мраморный обелиск. На нем золотыми буквами высечено: «Герою Советского Союза лейтенанту Николаю Гавриловичу Лисконоженко, совершившему два тарана в одном воздушном бою».

Летом у подножия обелиска всегда лежат букеты живых цветов. В праздничные дни к могиле героя идут благодарные горожане. Идут по улице, которая носит его имя.

В такие же дни и тоже по улице, которая носит имя героя-земляка, идут в праздничных колоннах мелитопольцы. Идут дети и внуки тех, с которыми начинал свою трудовую деятельность, с которыми, расправив орлиные крылья, поднялся в небо молодой производственник депо станции Мелитополь. Идет во главе колонны локомотивного депо передовая бригада слесарей-ремонтников, в списки которой занесен навечно Герой Советского Союза Николай Лисконоженко. Бегает по стальным магистралям Приднепровской ордена Ленина железной дороги тепловоз, носящий имя героя. Работать на нем доверено лучшей комсомольско-молодежной бригаде. В Малой Вишере и в Мелитополе имя Николая Лисконоженко носят пионерские дружины.

А когда в первой эскадрилье воинской части, продолжающей славные традиции 513-го истребительного авиационного полка, старшина, начиная на вечерней поверке перекличку, первым называет имя Николая, правофланговый отвечает:

— Герой Советского Союза лейтенант Лисконоженко пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Герои не умирают.

В. ПУЗЕЙКИН

НЕ ЧИСЛОМ, А УМЕНИЕМ

Александром Петровичем Савченко я познакомился в начале войны. Тогда наш полк перевели под Ленинград для прикрытия «воздушного моста», связывавшего блокированный фашистами город с Большой землей.

Помню, прибыло пополнение — несколько летчиков-истребителей из другой части. Среди них и Саша Савченко. Молоденький, худенький парнишка производил впечатление школьника, надевшего военную форму. На самом же деле это был бесстрашный воздушный боец. В этом мы сумели убедиться с первых , же дней его пребывания в полку.

На похвалу за умелое и смелое выполнение боевого задания он отделался шуткой:

— Мечта летать родилась вместе со мной!

В этой шутке крылся глубокий смысл — в Александре Савченко чувствовался прирожденный летчик.

Родина Саши — станция Алмазная Ворошилов градской области. После восьми классов он поступил в Кадиевское горнопромышленное училище, одновременно занимался в аэроклубе. Успешно окончив то и другое, начал работать на шахте. В 1939 году по комсомольской путевке был направлен в школу летчиков.

Время тогда было тревожное. Уже полыхал огонь второй мировой войны. Срок учебы сокращался. За несколько месяцев курсанты овладели теорией и практикой пилотирования современного по тому времени военного самолета. И вот они уже стоят в строю выпускников. В новой форме — «кубики» и крылышки в петлицах.

Начальник школы полковник Ухов зачитал приказ народного комиссара обороны о присвоении выпускникам школы военных летчиков звания младших лейтенантов и назначении их на должности. Особо были отмечены те, кто окончил школу на «отлично». Среди них — Саша Савченко. Им было предоставлено право выбора места службы.

Младший лейтенант Савченко выбрал Ленинградский военный округ.

Позади остались отпуск в Москве, встречи и расставание с родными и близкими. Впереди — служба в истребительном авиационном полку. И всего несколько дней до начала Великой Отечественной...

С первых же дней войны полк включился в боевую работу.

Александру хорошо помнится день, когда ему довелось участвовать в налете тремя истребительными полками на аэродром противника. Там находилось несколько десятков фашистских самолетов различных типов. Аэродром располагался километрах в тридцати за линией фронта, который проходил по реке Луге.

Два полка, один на самолетах И-153, другой на самолетах И-16, составляли ударную группу. Их действия прикрывали «ЛаГГи» третьего полка.

В четыре часа утра три советских истребительных авиационных полка перелетели линию фронта. Несмотря на жестокий обстрел зенитной артиллерией, летели как на параде — в колонне девяток. И лишь перед атакой перестроились в пеленг.

Александр впервые участвовал в таком полете. Он не думал об опасности, да и не представлял себе ясно, чему подвергается в воздушном бою каждый из летчиков. Все его внимание было направлено на выполнение боевой задачи. Савченко четко держался в строю, внимательно следил за действиями командира.

Вот и аэродром.

По сигналу командира Александр, как и все летчики, открыл огонь по вражеским самолетам. Он видел огненные трассы наших истребителей, видел и разрывы зенитных снарядов. Но главное — как горят фашистские машины. И ему хотелось бить по ним снова и снова.

При выходе из пикирования после третьего захода он почувствовал резкий толчок и услышал какой-то треск. Поняв, что самолет подбит, Александр прекратил атаку и взял курс на свою территорию.

Мотор работал с перебоями.

— Тяни, дорогой! Тяни!

Хорошо, что рядом нет самолетов противника. Впрочем, если с того аэродрома, на который был совершен налет, то их и не должно быть — аэродром был буквально разгромлен.

Мотор по-прежнему работал с перебоями, а до земли оставалось всего несколько десятков метров. Если мотор сдаст, придется садиться на территории, занятой врагом.

Но вот показалась светлая лента: река Луга — линия фронта. Александр облегченно вздохнул. Теперь не страшно и падать. Ведь внизу свои. Если что — помогут.

Александр пристально всматривался вниз, зная, что где-то поблизости находится аэродром авиаторов-балтийцев. Он увидел его невдалеке от Финского залива и с ходу пошел на посадку. У самой земли мотор заглох Но теперь это было не страшно: ведь внизу свои!

Самолет благополучно приземлился, и Саша попал в объятия морских летчиков и их боевых друзей-авиационных техников. Осматривая самолет, они удивленно пожимали плечами: как он только долетел до аэродрома? Хвостовое оперение побито, повреждены мотор и бензопровод, перебит трос правой «ноги».

Александр не представлял, какой он нанес противнику урон, но ему было очень жаль своего «ишачка».

Позже стало известно, что при налете на вражеский аэродром советские летчики полностью уничтожили тридцать немецких самолетов. Наши полки потерь не имели. Неплохая плата за поврежденного «ишачка»!

В тот жаркий июльский день 1941 года в летной книжке Александра Савченко появилась первая запись о боевом вылете.

Случилось так, что Александра вскоре перевели в другой истребительный авиационный полк, базировавшийся северо-западнее Ленинграда, в звено лейтенанта Николая Кузнецова. В этом звене служил лейтенант Николай Савченков. Местные острословы называли Николая «Савченко большой», а Александра — «Савченко маленький».

Саша не обижался. Ничего не поделаешь, он действительно был меньше Николая — по росту, по весу — и скорее походил на полкового воспитанника, нежели на боевого летчика.

Впрочем, эти несколько «заниженные» данные нисколько не мешали ему воевать наравне со всеми летчиками полка — умело, храбро, мужественно. Как и другим пилотам, в августе — сентябре 1941-го, когда враг бросал на Ленинград все новые и новые силы, ему приходилось вылетать по четыре-пять раз в день для отражения налетов фашистской авиации. А каждый вылет — это жестокий воздушный бой.

Такой бой, например, произошел 2 сентября.

Утром по сигналу ракеты с командного пункта авиаполка в воздух поднялись два звена истребителей. Одно из них возглавлял старший лейтенант Жуйков, другое — лейтенант Кузнецов. Александр Савченко был ведомым у Николая Савченкова.

В районе станции Мга наши истребители вступили в бой с фашистскими бомбардировщиками Ю-87 и «Дорнье», бомбившими советские войска.

Звено Жуйкова атаковало «юнкерсы», звено Кузнецова — «Дорнье». Александр догнал один из бомбардировщиков и с двухсот — трехсот метров открыл огонь из двух пушек. На выходе из второй атаки он увидел, как «Дорнье» резко накренился, перевернулся и понесся к земле. Вслед за ним были сбиты три «юнкерса».

В тот день адъютант эскадрильи внес в летную книжку «Савченко маленького» запись не только о боевом вылете, но и о его первой победе в воздухе. А через несколько дней в ней появилась такая же вторая запись.

Чтобы сломить волю защитников Ленинграда, враг подвергал их позиции жестоким артиллерийским обстрелам. В небе то и дело появлялись большие группы бомбардировщиков.

Советские авиаторы боролись с ними в воздухе, совершали налеты на места их базирования.

8 сентября 191-й истребительный авиационный полк получил задачу уничтожить самолеты противника на вражеском аэродроме. Александр Савченко снова летел ведомым у «Савченко большого». Полет проходил на небольшой высоте. Линию фронта преодолели на бреющем.

К аэродрому зашли на небольшой высоте с востока. Фашистские зенитчики открыли огонь. Но было поздно. Прямо на них пикировали специально выделенные для этого истребители, расстреливали их пулеметно-пушечным огнем. Другие истребители занялись Уничтожением вражеских машин. Взлететь фашистские самолеты не смогли, так как ввиду позднего часа гитлеровские летчики давно завершили свой «рабочий день». к тому же появление советской авиации было столь неожиданным что никто не успел объявить тревогу.

По примеру ведущего Александр начал переводит свой самолет в пикирование для атаки наземной цели, но в этот момент заметил приблизившийся к аэродрому самолет «Хеншель-126».

Видя неблагополучно сложившуюся на аэродром обстановку, фашистский летчик решил за лучшее убраться с этого места. Но тут его заметил Александр Савченко и бросился за ним вдогонку.

Николай Савченков уже вывел свой самолет из пикирования и стал прикрывать товарища.

Советскому летчику трудно было атаковать летящий на малой высоте фашистский самолет. Поэтому он посылал из пушек своего «ишачка» одну очередь за другой. Какая-то из них достигла цели — подбитый фашистский самолет рухнул на лес.

Так в летной книжке младшего лейтенанта Александра Савченко появилась запись о втором сбитом нм самолете. А через три дня — еще об одном.

Впрочем, об этом, третьем самолете можно прочесть не только в летной книжке А. П. Савченко.

В тот день, 10 сентября, противник сосредоточил на Красносельском направлении на фронте в пятнадцать километров около двухсот танков и более трехсот самолетов. Используя сильные истребительные заслоны, «юнкерсы» и «хейнкели» совершали массированные налеты, яростно бомбили боевые порядки наших войск и дороги, ведущие к линии фронта.

Авиация, защищавшая небо Ленинграда, работала с огромным напряжением. Наши летчики поднимались в воздух почти без передышки. Инженерно-технический состав трудился днем и ночью, восстанавливая боевую технику. Об обстановке, сложившейся в тот день под Ленинградом, пишет в книге «В небе Ленинграда» Главный маршал авиации А. А. Новиков.

«В этот день в районе Коломенского и Ропши произошли два воздушных боя, которые навсегда останутся одной из ярчайших героических страниц в истории ленинградской авиации.

Под Коломенском пятерка истребителей из 195-го нап вступила в схватку с 50 немецкими бомбардировщиками, шедшими под сильным прикрытием «мессеров». Наши летчики уничтожили пять вражеских самолетов и не допустили организованной бомбежки наших войск.

Сходная ситуация сложилась под Ропшей. Здесь дорогу к фронту 60 вражеским бомбардировщикам преградила четверка истребителей из 191-го иап. В жестокой схватке советские летчики сбили шесть самолетов. Героями ее были старший лейтенант Г. С. Жуйков, младшие лейтенанты В. А. Плавский, А. П. Савченко и Г. А. Мамыкин».

Среди шести сбитых фашистских самолетов, упоминаемых в этих записках, один приходится на долю Александра Савченко. Это была его третья победа.

Такие победы давались нелегко. Враг превосходил нас числом, у него было больше опыта. Каждый наш боевой день был настолько насыщен схватками в воздухе, что после возвращения на аэродром хотелось броситься под крыло самолета и забыться на час-другой.

Но и на земле у летчиков шла напряженная работа. Разбирались перипетии боя, тщательно анализировались действия истребителей. А тут еще фронтовые корреспонденты, фотографы, заставлявшие отвечать на многочисленные вопросы, рассказывать о схватках в воздухе. Конечно, они делали свое, тоже очень нужное на войне дело — рассказывали об опыте лучших, учили тому, что нужно для победы над жестоким и коварным врагом.

Помнится, тогда в авиационных полках часто можно было увидеть художника А. Н. Яр-Кравченко. В любое время дня Анатолий Никифорович мог появиться на стоянке самолетов, на командном пункте, в общежитии или в столовой. Художник делал наброски и зарисовки лучших представителей летного и технического состава. Собранные воедино, они были изданы в виде альбома газетой «Атака». В нем можно было увидеть портреты героев-летчиков, защищавших Ленинград,— Петра Харитонова, Николая Кузнецова, Владимира Плавского, Вячеслава Жигулина, Германа Мамыкина и многих других. Были здесь и Николай Савченков и Александр Савченко.

Об этих и подобных им героических защитниках города Ленина Главный маршал авиации А. А. Новиков писал:

«Я сравнивал немецких летчиков с нашими, советскими, и думал о том, что если бы такое же испытание при аналогичной ситуации обрушилось на гитлеровцев, то они не продержались бы и месяца. У наших же летчиков, чем труднее им становилось, тем тверже Делалаеь их воля и тем злее они воевали. Три месяца — срок невеликий даже на войне. Но в этот период среди воздушных защитников города Ленина выросла и сформировалась целая когорта блестящих бойцов, мастеров своего дела, которых смело можно назвать героями среди героев».

В начале сентября 1941 года гитлеровцы замкнули кольцо окружения вокруг Ленинграда. Положение войск, защищавших город на Неве, и мирного населения значительно ухудшилось. Советское правительство, командование Ленинградского фронта принимали меры для организации снабжения Ленинграда. Летали транспортные самолеты. По Ладожскому озеру шли к городу суда и баржи.

Эти жизненно важные для города на Неве артерии подвергались нападению авиационного противника. С ним вели непрерывные схватки наши истребители. Не раз в схватках с фашистскими летчиками участвовало и звено истребителей в составе Николая Кузнецова, Николая Савченкова и Александра Савченко.

Как-то, сопровождая транспортные самолеты, наши летчики увидели: над Ладожским озером две пары «мессершмиттов» расстреливали наши суда с войсками, шедшими в Ленинград. Командир звена старший лейтенант Николай Кузнецов решил атаковать противника. Но вражеские летчики уже заметили советские самолеты и упредили их в атаке.

— Коля Савченков,— рассказывал потом Александр,— открыл огонь по ведущему. Фашист прекратил атаку и стал выводить самолет из пикирования с набором высоты. Тут я его и прихватил! Дал две длинные очереди — и фашист пошел в воду. Остальные, видя такое дело, драпанули.

Может показаться, что победы над воздушным противником давались нам легко. Конечно, мы их сбивали. Но и сами нередко попадали в довольно сложное положение.

Однажды они прихватили Александра Савченко над Пулковскими высотами и долго гонялись за ним, не давая возможности оторваться. Савченко проявил настоящее мастерство, стараясь вырваться из огненного кольца. Спасла его отличная техника пилотирования. Он закладывал такие виражи, что самолет, казалось, не выдержит. Александр оторвался, но остался без горючего. Дотянуть до своего аэродрома он уже не смог и буквально упал на пашню, посадив «ишачка» на фюзеляж.

В другой раз вылетели, снова звеном, на разведку противника вдоль дороги Кингисепп — Гатчина. Маршрут был рассчитан на предельный запас горючего с посадкой на любом ближайшем к линии фронта аэродроме.

Полет до Кингисеппа прошел нормально. Но как только наши летчики, набрав высоту, легли на обратный курс, появились фашистские истребители. Недостаток горючего не позволял звену Кузнецова ввязаться в бой. И оторваться было сложно, так как противник имел преимущество в скорости и беспрерывно атаковал наши истребители. В этой сложной обстановке советские летчики проявили настоящее мужество и мастерство. Отстреливаясь от наседавшего противника, они настойчиво тянули к линии фронта, опасаясь совершить вынужденную посадку на территории, занятой врагом.

Наконец, линия фронта позади. Фашистские самолеты отстали. Без разрешения, с ходу, наши пошли на посадку на первый попавшийся аэродром. На приземлившиеся самолеты жалко было смотреть: на крыльях и хвостовом оперении болтались куски перкаля. Да и летчики выглядели немногим лучше своих самолетов...

Все эти подробности боевой деятельности Александра Петровича Савченко я узнал из его рассказов, когда он пришел в наш 127-й истребительный авиационный полк для дальнейшего, как в армии говорят, прохождения службы.

В его летной книжке было записано: «За время войны с германским фашизмом в период с 26 июля 1941 года по 30 сентября 1941 года произвел 65 боевых вылетов. Провел 34 воздушных боя. В воздушных боях на подступах к Бороду Ленина сбил индивидуально 7 фашистских самолетов, а также в группе с товарищами еще 9 самолетов противника».

Эта запись, как и орден Красного Знамени, которым Александр Савченко был награжден в октябре 1941 года, говорила о мужестве молодого летчика.

Александр, как и другие летчики, прибывшие в нашу часть вместе с ним, сразу же включился в боевую работу по сопровождению транспортных самолетов в Ленинград и из него.

20 марта 1942 года обеспечение боевого вылета было поручено пятерке летчиков-истребителей лейтенантам Ивану Белову, Константину Трещеву, Александру Савченко, Владимиру Плавскому и Петру Бондарцу. Вел группу лейтенант Белов.

При перелете через линию фронта на высоте четыре тысячи метров появились два «мессершмитта». Имея преимущество в высоте, они буквально свалились на наши машины. Едва завязался бой, появилась еще пара немецких истребителей, сопровождавших десятку бомбардировщиков.

Лейтенанты Белов и Плавский решительно атаковали группу фашистских бомбардировщиков. Остальные наши самолеты дрались с «мессершмиттами». Бой длился полчаса. Фашисты недосчитались пяти самолетов. Все наши летчики благополучно возвратились на аэродром.

На другой день, 21 марта, нам была поставлена задача прикрыть от вражеских атак с воздуха наши наземные войска в районе Шала, Зенино, Кондуя, Погостье. На этот раз было решено поднять в воздух семь истребителей И-16. В составе группы кроме пята участников боя 20 марта находились лейтенанты Иван Петренко и Борис Горшихин.

В этот день пришлось вступить в схватку с восемью вражескими бомбардировщиками «Юнкерс-88» и пятнадцатью истребителями «Мессершмитт-109». Бой был жестоким. Как и накануне, все советские летчики возвратились на свою базу. А враг недосчитался шести самолетов.

Все участники этих двух воздушных боев были награждены орденами. Им присвоили очередные воинские звания —«старший лейтенант».

Командующий 13-й воздушной армией, в которую входил наш полк, генерал С. Д. Рыбальченко издал приказ, в котором говорилось:

«Действия мужественной семерки, руководствовавшейся суворовским правилом воевать не числом, а умением, ставлю в пример всем летчикам Ленинградского фронта».

В этих двух воздушных боях на долю лейтенанта Савченко пришлось два сбитых им фашистских самолета. Свой второй орден Красного Знамени он получил в Кремле, когда полк получил передышку и ожидал пополнения новой боевой техникой.

После пополнения 127-й истребительный полк снова стал участвовать в боях. И после каждого увеличивался счет сбитых самолетов противника.

Рос счет и у Александра Савченко. Помнится воздушный бой 12 декабря 1942 года. Савченко в то время уже командовал эскадрильей.

Накануне, 11 декабря, летчики его эскадрильи сбили три «юнкерса». 12 декабря старший лейтенант Савченко получил задачу завязать эскадрильей бой с фашистскими «мессершмиттами», обстреливавшими наших пехотинцев.

Наземная радиостанция навела эскадрилью в составе девяти самолетов в нужный район. Фашистских машин было около двадцати. Считая себя в безопасности, они вели огонь по нашим позициям. Приблизившись к противнику, Савченко подал команду своему заместителю лейтенанту Тараскину шестеркой самолетов атаковать немецкие истребители-штурмовики Ме-110, а сам стал прикрывать их своим звеном от атак истребителей Ме-109.

Шестерка Тараскина дружно атаковала гитлеровцев. После первой атаки один Ме-110 врезался в снег в расположении наших войск. За ним, оставляя за собой шлейф черного дыма, последовал еще один «мессершмитт». Фашистские летчики прекратили обстрел наших стрелковых позиций и повернули к линии фронта.

Шестерка Тараскина повторила атаку — и еще один Ме-110, охваченный огнем, упал на землю.

О том, что произошло дальше, рассказал после возвращения из боя сам Савченко:

— Бой, собственно, уже окончился. Шестерка Тараскина приблизилась к нам, собираемся домой, и вдруг слышу по радио: «Командир, берегись! Фашист бьет по тебе!» Оглянулся. Вижу — со стороны солнца на большой высоте прямо в лоб несется «мессершмитт». Открыл по мне огонь из всех пулеметов. Расстояние быстро сокращается. Все решали доли секунды. Нажал две гашетки. Чувствую, оружие стреляет. Вот-вот должны столкнуться. Сам понимаешь, уходить вверх или вниз — верная смерть. Даю правую ногу вперед, скольжу вправо, огня не прекращаю. Немец проскакивает мимо меня буквально в пяти — десяти метрах, переворачивается и отвесно идет к земле. Видно, все-таки прошил я его!

Наверное, крепкий орешек достался Александру Савченко в тот раз. Обычно нервы у фашистских летчиков при лобовом сближении быстро сдавали. Они уворачивали в сторону, боясь нашего тарана, в этот раз изрядно досталось и нашему однополчанину: техник Васильев, осматривая самолет командира эскадрильи, то и дело восклицал:

— Ну и ну! Вот это — да! Все лопасти винта Побиты. Чудом вы, товарищ старший лейтенант, остались живы — пули прошли над вашей головой в двадцати — тридцати сантиметрах!

Да, это был тяжелый воздушный бой. И все же эскадрилья Савченко в тот день сбила шесть самолетов противника, не потеряв ни одного своего.

Через несколько дней после того памятного боя мы принимали комэска Савченко в партию. А еще через несколько дней пришло сообщение о награждении его третьим орденом Красного Знамени.

Росло боевое мастерство воинов нашего 127-го гвардейского истребительного авиационного полка. Росло боевое мастерство и Александра Савченко. Рос и счет сбитых им и его эскадрильей фашистских самолетов.

И все мы очень обрадовались, когда в начале 1944 года услышали по радио о том, что Александру Петровичу Савченко, нашему боевому товарищу, присвоено звание Героя Советского Союза.

А. СЕИН

АТАКУЕТ НИКОЛАЙ ПОЛАГУШИН

Николаем Ивановичем Полагушиным, полковником запаса, мы встретились на его московской квартире. Он невысок ростом, коренаст, круглолиц. В глазах то загораются огоньки, когда он говорит о воздушных боях, то гаснут, когда вспоминает о погибшем товарище. Разговаривая, как все летчики, жестикулирует. Прямой, откровенный, временами даже дерзкий в молодости, он и теперь остался таким же, правда, стал сдержаннее, менее эмоциональным.

В годы Великой Отечественной, войны Николаи Иванович совершил 259 успешных боевых вылетов. Три раза падал, тринадцать раз шел на вынужденную.

Был ранен. Но каждый раз командир эскадрильи гвардейского Краснознаменного Невского штурмового авиационного полка гвардии капитан Н. И. Полагушин возвращался в строй и снова бил врага. За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, награжден орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского, Отечественной войны второй степени, Красной Звезды, медалью «За отвагу». Ему присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Николаи Иванович, как истинные герои, оказался скромным человеком. Он больше и охотнее рассказывал о своих однополчанах, чем о себе.

— Лучше напишите о Григории Мыльникове, моем фронтовом учителе, или о Сергее Потапове, с которым приходилось часто летать. Отличные летчики. А я что? Воевал как все...

Как все... Это верно. Ему, как и многим другим, не исполнилось полных девятнадцати, когда он после окончания школы военных летчиков имени В. П. Чкалова прибыл на Ленинградский фронт. Крутой подбородок с ямкой, прямой взгляд свидетельствовали о твердом характере сержанта Николая Полагушина.

Он и был таким — решительным, волевым. Позже, характеризуя летчика, командир полка майор А. Фефелов так писал о нем в одном из документов: «Преодолевая плотный огонь зенитной артиллерии, в сложных метеорологических условиях всегда точно выходил на цель, и только уничтожив ее, возвращался на свой аэродром».

Первый боевой вылет оказался для Николая неудачным. В ходе боя он потерял ведущего и вернулся на аэродром с полным запасом неизрасходованных бомб и снарядов. На вопрос командира, что случилось, честно признался: цели не нашел, а кидать бомбы куда попало — не годится. Уже в этом факте просматривался его характер — делать все на совесть, если бить врага, то наверняка.

Опыт приходил от полета к полету. Николаи часто летал в паре с командиром эскадрильи майором Григорием Мыльниковым, учился у него мастерству, ни вместе бомбили вражеские эшелоны, дороги, мосты, аэродромы.

Имя майора Мыльникова было широко известно на Ленинградском фронте. Многие летчики, в том числе и будущие дважды Герои Советского Союза В. Алексенко, Е. Кунгурцев, А. Прохоров, были его учениками. Школу Мыльникова, этого непревзойденного  мастера штурмовых ударов, ставшего к концу войны тоже дважды Героем, прошел и Николай Полагушин.

Молодой пилот быстро приобрел репутацию отважного, умелого летчика-штурмовика. В сентябре 1943 года фронтовая газета «На страже Родины» писала о нем: «Он завоевал славу бесстрашного воздушного бойца. Его краснозвездную грозную машину видела пехотинцы в боях за освобождение городов и сел Ленинградской области».

А вот что говорилось в представлении к званию Героя Советского Союза:

«14 июня 1944 года при прорыве второй линии обороны противника на Карельском перешейке на участке Мустамяки — Кутерселькя сделал четыре захода на прикрытие наших наземных войск, сопровождение танков и пехоты в наступлении. В решающие часы штурма, между 16—18 часами, Полагушин возглавил шестерку «илов» для нанесения бомбо-пушечного удара по опорным пунктам врага Мустамяки и Кирьявола. Группа пробыла над целью 25 минут, сделала пять заходов по укреплениям и огневым средствам, подавила одну артбатарею, зажгла и взорвала шесть зданий, превращенных в огневые точки, один крупный складе боеприпасами, истребила значительное число пехоты в траншеях.

29 июня 1944 года восемнадцать Ил-2 под командованием Полагушина вылетели для массированного удара по узлу сопротивления противника в Портин-хайка. На подступах к цели Полагушин был предупрежден о наличии в воздухе большого числа истребителей противника. Несмотря на это, он вывел группу на цель и метко атаковал ее. На выходе из атаки штурмовиков атаковали восемнадцать ФВ-190. Полагушин организовал оборону группы и вступил в бой с истребителями противника, в котором лично сбил ФВ-190. Цель массированного удара была достигнута. Наши войска овладели опорным пунктом Портин-хайка».

Скупые строки документов сообщают лишь о конечных результатах боевой деятельности летчика. Но они ничего не говорят о том, как достигались эти успехи, за счет чего. Между тем Николай Полагушин отличался удивительной точностью штурмовых ударов, Каждая бомба, каждая пушечная очередь достигали цели.

Показателен в этом отношении полет, который состоялся 22 июля 1943 года. Будучи ведущим пары, он с двух заходов уничтожил вражеский железнодорожный эшелон. Сначала метким бомбовым ударом вывел из строя паровоз, затем штурмовики «прочесали» эшелон огнем из пушек и пулеметов. Состав из трех десятков вагонов запылал огромным костром.

Прочтя эти строки, возможно кто-нибудь скажет: ну и что? Все так действовали.

Верно. Все бомбили, все «прочесывали» эшелоны пулеметным огнем. Но не всем удавалось поражать цели с такой точностью, потому что не хватало в момент атаки достаточного хладнокровия. «Секрет» Полагушина как раз и заключался в том, что он обладал исключительной выдержкой. Атакуя цель, сосредоточивал свое внимание на том, чтобы точно выдержать угол пикирования, точно прицелиться, вовремя нажать кнопку бомбосбрасывателя. Не всякий мог действовать так спокойно, когда кругом мечется смерть в облике пулеметных очередей и разрывов зенитных снарядов. А Николай Полагушин действовал именно так: во время боя он видел только врага и все свое умение, все силы и волю отдавал тому, чтобы уничтожить его.

О результативности ударов Полагушина свидетельствуют такие цифры. Только с сентября 1942 года по октябрь 1944 года он уничтожил более 260 целей, в том числе шесть дальнобойных орудий. За каждой цифрой — встречи с истребителями противника, яростный зенитный огонь. Каждый полет требовал высочайшей собранности, умения, отваги, мужества.

О борьбе с дальнобойной артиллерией противника следует сказать особо. Система противовоздушной обороны Ленинграда надежно прикрывала небо над городом. Фашистская авиация при каждом налете несла ощутимые потери. В силу этого гитлеровцы предприняли обстрел города из дальнобойных орудий. Фашисты безжалостно уничтожали жилые дома, архитектурные памятники, музеи, театры, убивали мирных жителей героического Ленинграда. В 1943 году город подвергался обстрелу в течение 230 дней. По нему были выпущены десятки тысяч снарядов. Подавить огонь дальнобойных орудий — значит спасти жизнь сотням, тысячам ленинградцев, предотвратить разрушение города. Но сделать это было не просто — гитлеровцы прикрывали зенитным огнем каждую пушку. Поэтому вылет на подавление вражеских дальнобойных батарей считался заданием особой важности и опасности.

Полагушин неоднократно вылетал на выполнение подобных заданий. Один из таких полетов состоялся в канун полного разгрома фашистских войск под Ленинградом.

В тот день, 6 января 1944 года, стояла плохая повода: видимость 50—75 метров, высота облачности 100 метров, снегопад. В подобных метеоусловиях обычно не летали. И все же надо было помешать гитлеровским артиллеристам вести огонь с высоты 172,3 — так на топографических картах обозначалась Воронья гора у станции Можайская.

В полку служило много храбрых, отважных летчиков, мастеров своего дела. Каждого можно было послать на это задание. Но командир остановил свой выбор на Полагушине. Этот молодой лейтенант отличался умением безошибочно выходить на цель в любых условиях, бить без промаха. Именно такой летчик был и нужен.

Линию фронта штурмовики прошли без помех. Ни одного выстрела. В такую погоду трудно даже представить возможность налета авиации. Метель и холод загнали фашистов в землянки.

Полагушин еще раз взглянул на карту, потом на часы. По времени группа уже должна быть у цели. Но сквозь непрерывно падавший снег по-прежнему ничего не было видно. Лишь струятся, как живые, хвосты поземки.

Полагушин развернул самолет вправо, чтобы зайти на врага со стороны залива. Последний маневр. Теперь все внимание земле. Спустя минуту под крылом показались темные сосны. Это и есть высота 172,3. Вся покрытая лесом, с крутыми скатами, она господствует над окружающей местностью на десятки километров. В ясную погоду гитлеровцы хорошо видели с нее Ленинград.

Полагушин заложил крутой вираж. И тут он заметил что-то темное, похожее на поваленные стволы деревьев. Эти «стволы» показались ему подозрительными. Если это действительно деревья, то почему их не засыпало снегом? И потом — макушек не видно, одни стволы.

Снова разворот. Самолеты идут над самой землей. В последний момент перед очередным маневром летчик понял, что подозрительные «стволы» — это пороховая гарь, остающаяся после выстрелов тяжелых орудий, ее еще не запорошило снегом.

— Так вот вы где, голубушки. Ну, держитесь! За мной!

Вел ли Полагушин пару «илов», как в этом полете, или эскадрилью, он всегда подавал такую команду: «За мной!» Он любил свои «ильюшины». По этой команде они как вихрь обрушивались на врага, уничтожали его. Не случайно наши воины прозвали их «летающими танками», потому что штурмовики ходили на бреющем, поддерживали своим мощным огнем наземные войска и в первую очередь, конечно, ее, матушку-пехоту.

Полагушин набрал высоту, развернулся и с пикирования сбросил реактивные снаряды, родные сестры прославленных «катюш». То же самое сделал ведомый. На огневой позиции фашистских артиллеристов взметнулись багрово-черные султаны разрывов. Молчавшая до сих пор Воронья гора ощетинилась огненными пулеметными трассами, разрывами зенитных снарядов. Но Николай Полагушин уже вцепился во врага и теперь не уйдет отсюда, пока не уничтожит его. Такой у него характер — бить фашистов насмерть.

Снова заход. Снова летят бомбы. В пламени пожара видно, как разбегаются гитлеровские артиллеристы, пытаясь укрыться от огня штурмовиков.

— А-а, побежали! Получайте!

На головы фашистов обрушился шквал пушечно-пулеметного огня. Еще атака — и снова глухо стучат авиационные пушки.

Штурмовики исчезли так же внезапно, как и появились. Вражеская артиллерийская батарея перестала существовать.

В Ленинграде живет бывший стрелок-радист Николая Ивановича Полагушина кавалер орденов Славы всех трех степеней Иван Егорович Хлынин. Когда я спросил его, чем Полагушин выделялся среди летчиков полка, он, не задумываясь, ответил:

— Бесстрашием. Я не хочу этим сказать, что остальные летчики полка не обладали мужеством, отвагой. Нет, это было бы неверно. Но я летал со многими и скажу: да, бесстрашием. Когда Полагушин вылетал на боевое задание, он думал только о том, как выполнить поставленную задачу. Об опасностях, подстерегавших нас в полете, забывал. Только потом, на аэродроме, разглядывая пробоины в машине, говорил: «А ведь нас, Ваня, могли сбить».

Когда Хлынин впервые отправился в полет с Полагушиным, летчик повел самолет к заливу. Затем резко снизился и пошел над самой водой, чуть ли не срезая гребешки волн плоскостью штурмовика.

— Командир, зачем ты это делаешь?

— Проверяю, не трусишь ли?

— Нашел кого проверять!

Иван Хлынин к тому времени совершил 29 боевых вылетов, на его счету имелись сбитые вражеские самолеты. Командир экипажа об этом знал и все же решил испытать своего нового стрелка. Будучи бесстрашным воздушным бойцом, он и летать предпочитал с такими же смелыми и отважными людьми.

Летал Николай Полагушин на предельно малой высоте. Это позволяло ему внезапно появляться над целью. Чтобы повторить атаку, закладывал такой крутой восходящий вираж с последующим пикированием, что со стороны казалось — в воздухе истребитель, а не тяжелый штурмовик. Того и гляди — бочки начнет крутить. Но это не было лихачеством. Так действовать вынуждала боевая обстановка.

— Иначе нельзя было,— поясняет Николай Иванович.— Дело в том, что немцы одно время приспособились к нашей тактике. При выходе «илов» из атаки гитлеровские артиллеристы ставили завесу зенитного огня по курсу самолета с некоторым смещением вправо и влево, в зависимости от боевого порядка самолетов — шли ли мы правым или левым пеленгом. Расчет тут простой. Штурмовики наткнутся на стену заградительного огня. Избежать гибели мог только тот, кто отлично владел техникой пилотирования. Нужно было суметь развернуться в узком коридоре, который оставался между стеной огня и самим самолетом. Если не сумеешь выполнить сложный маневр или запоздаешь с его началом — плохо придется. Вот и приходилось вертеться.

В памятный для Николая Ивановича день 18 февраля 1944 года ему было приказано во главе группы штурмовиков прикрыть наступление наших войск западнее реки Нарвы, в районе Аувере-Ласте-колония. Здесь шли ожесточенные бои. Фашисты отчаянно сопротивлялись. Они беспрерывно атаковали, пытались остановить наше продвижение, наступательный порыв советских воинов, воодушевленных победой под Ленинградом.

Самолеты прорвались сквозь зенитный огонь и ударили по вражеским позициям. По курсу — артиллерийская батарея. Ее огонь мешал продвижению советских пехотинцев. Ведущий спикировал и сбросил бомбы. Теперь ручку на себя. «Ильюшин» послушно задрал нос и с ревом вышел из атаки. Впереди слева, как раз там, где проходила кривая разворота, сплошная стена зенитного огня. Самолет шел прямо в огненную ловушку, устроенную гитлеровцами. Серые клубки разрывов рядом. Кажется, еще немного — и гибель неизбежна.

Резкое движение левой ногой. Разрывы снарядов исчезли из поля зрения. Они закрыты плоскостью самолета, которая встала чуть ли не торчком. Но летчик физически ощущал их присутствие там, за бортом, кажется, даже чувствовал, как осколки стучат по обшивке. Нога уперлась в педаль и не отпускала ее. Штурмовик выписал крутой вираж и благополучно миновал опасную зону.

И снова — пике. В прицеле танк. Он «пухнет» на глазах, и, когда полностью вписывается во внешнее кольцо прицела, реактивные снаряды устремляются к земле. И опять резкий маневр, при котором потемнело в глазах. Приборная доска куда-то уплыла. Руки и ноги, однако, опережая сознание, привычно выполнили необходимые движения.

В этот раз Полагушин сделал девять заходов, уничтожил артиллерийское орудие, зенитный пулемет, один танк и не менее двух десятков вражеских солдат.

Ничто не могло остановить коммуниста Николая Полагушина при выполнении боевого задания — ни сплошной зенитный огонь, ни вражеские истребители, ни дождь, ни пурга. Он все преодолевал на пути к цели и обязательно уничтожал ее, проявляя высокое чувство долга, умение, мужество и смелость.

Заметную роль в формировании характера Николая Полагушина сыграл его отец — участник гражданской войны, отдавший немало сил борьбе за установление Советской власти в Узбекистане. Николай любил отца, гордился им. Рассказы отца о походах и боях, о первых, трудных годах молодой Советской власти, о борьбе с басмачами воспитали в сыне глубокое уважение к самоотверженным борцам, для которых превыше всего были интересы Родины.

Николай рос честным, прямым в суждениях и поступках. Именно поэтому одноклассники избрали его своим комсомольским вожаком. Возглавляемая Николаем Полагушиным комсомольская организация была самой активной и боевой среди организаций ташкентских школ.

Когда же пришла пора решать, кем быть, чему посвятить свою жизнь, он выбрал авиацию.

Провожая сына в большую жизнь, Полагушин-старший сказал:

— Ты выбрал трудную дорогу. Постарайся честно, с полной отдачей сил выполнять свои обязанности. Без этого не останется в жизни следа.

И Николай постоянно помнил этот наказ.

А. ЯРОШЕНКО

СЕКУНДЫ И ЖИЗНЬ

Три «ястребка» вынырнули из-под облаков к аэродрому, пробежали один за другим по посадочной полосе, взвихрив снежную пыль, и замерли. Через минуту из кабины переднего показался летчик. Он спрыгнул на землю, потянулся, разминаясь. Это был командир эскадрильи 191-го истребительного авиационного полка старший лейтенант Михаил Федорович Шаронов. К нему подошел техник, спросил свое обычное: какие есть замечания по самолету.

— Замечаний нет, все в порядке,— тоже как обычно ответил летчик.— Готовьте машину.

Подошли летчики, возвратившиеся вместе с Шароновым. Шли они медленно, как ходят уставшие люди: полет оказался не из легких, а он был не первым в тот день.

— Ну, как там? — кивнув головой в сторону фронта, спросил техник.

— Трудно,— ответил лейтенант Иван Рязанов.— Третий день наши наступают, а продвинулись мало, всюду сильный огонь.

— Прямо огненная лавина,— подтвердил младший лейтенант Леонид Сазыкин.— И все лее в--такой кутерьме наши пехотинцы наступают.

128

— Погода подводит, мало мы помогаем ребятам,— сказал Шаронов.

Летчики никого из пехотинцев лично не знали, но каждый волновался за успех наступления: ведь оно должно было полностью снять блокаду Ленинграда, привести к разгрому всей фашистской группировки «Север». Началось наступление с Ораниенбаумского плацдарма 14 января 1944 года, а на следующий день пошли вперед гвардейские дивизии от Пулковских высот.

Фашисты за два с лишним года создали мощную оборону. В ней имелись целая система траншей и ходов сообщения полного профиля, минные поля, проволочные заграждения. Из бетонированных дотов и дзотов простреливался каждый клочок земли на подступах к переднему краю.

Наша артиллерия и авиация нанесли по вражеской обороне удары огромной силы. Сто минут орудия крушили фашистские укрепления. На позициях снег почернел, и они казались перепаханными. И все же не все огневые средства удалось подавить. На подступах к Красному Селу завязались особенно ожесточенные бои. Гвардейцы сражались героически. Весь фронт облетела весть о подвиге комсорга стрелковой роты Александра Типанова, грудью закрывшего амбразуру вражеского дзота.

В том районе наносила удары и эскадрилья Шаронова. Штурмовиков недоставало, поэтому истребители зачастую выполняли задачи и по штурмовке наземных войск противника. Летчики шароновской эскадрильи ежедневно по три-четыре раза вылетали на боевые задания. И это несмотря на плохую погоду и короткий зимний день.

А погода в те дни будто ополчилась против авиаторов: облака висели низко, почти над деревьями, не утихали метели. В таких условиях не каждый пилот мог вылетать на боевое задание. А вот летчики, возглавляемые старшим лейтенантом Шароновым, в тот день, 17 января 1944 года, готовились уже к третьему вылету.

Первый раз они вылетали на штурмовку артиллерийских батарей. Летчики знали, что у противника там много зенитных средств. Поэтому вышли к цели в облаках. Появление краснозвездных самолетов для фашистов оказалось неожиданным. Шаронов и его ведомые прошли над позициями батарей низко-низко, обрушив на них всю огневую мощь. Вражеские зенитчики даже не успели занять свои места у орудий. Во время второго захода зенитчики открыли бешеную стрельбу, но наши летчики не отвернули, пошли в атаку.

Потом Шаронов увидел на дороге большую колонну автомашин — цель очень важная, и он сразу же пошел в атаку. Летчики один за другим прошли над колонной. На дороге раздались взрывы, запылали машины.

Второй вылет, через час после первого,— снова на штурмовку подходивших резервов противника. Перед вылетом командир эскадрильи предупреждал ведомых : первым вылетом растревожили фашистов, теперь зенитчики будут начеку, не забывайте об осторожности, маневрировании. А потом Михаил Федорович улыбнулся и сказал:

— Конечно, в нашем деле не обойтись без риска и смелости. Мы участвуем в историческом сражении. Город Ленина скоро сбросит блокаду, вздохнет полной грудью. И наш долг — сделать все возможное, чтобы приблизить этот день, ускорить разгром врага.

Долг перед Родиной для Михаила Шаронова был превыше всего. Это подчеркивается во всех его характеристиках, начиная с юношеских лет.

В 1929 году он поступил в индустриальный техникум города Павлова Горьковской области, там вступил в комсомол. Четыре года спустя стал работать в артели «Красная заря», которая была создана в деревне Городище Горьковской области. Молодого техника избрали секретарем комсомольской организации, членом райкома ВЛКСМ. И всюду он успевал, еще находил время и для двух своих увлечений — чтения книг и спорта.

В то время над страной гремел лозунг: «Комсомолец — на самолет!» Молодежь рвалась в авиацию. А разве мог не думать о ней молодой техник, комсомольский активист Михаил Шаронов? Полеты его земляка Валерия Чкалова словно гипнотизировали, а рассказы отца — участника гражданской войны — вызывали в воображении юноши картины героических подвигов. И конечно же, он «примерял» себя к этим подвигам, видел себя в небе. Нет, Михаил никому не говорил о мечте стать летчиком — тогда она еще казалась несбыточной.

Мечта стала явью неожиданно, когда Михаила призвали в армию. В мае 1937 года он по комсомольской путевке поехал в военное авиационное училище.

С каким энтузиазмом он изучал самолет! Учеба давалась легко. Михаил, как и всегда, активно участвовал в комсомольской работе, в спортивных состязаниях.

И настал день, о котором мечтали курсанты,— день самостоятельного полета. Шаронов совершил его как нельзя лучше.

— Так и летайте, курсант Шаронов! — сказал ему инструктор.

Пошли полет за полетом, и каждый приносил какую-то крупицу опыта, помогал познать что-то новое. У молодого летчика крепла уверенность в своих силах, он все лучше и лучше чувствовал машину и в полете как бы сливался с нею.

«Дисциплина отличная. Смел. В работе инициативен. Трудолюбив. Требователен к себе. Летная подготовка отличная. Тактическая и огневая подготовка отличная. Физическая и строевая подготовка отличная». С такой аттестацией летчик коммунист Михаил Шаронов прибыл в январе 1940 года в 160-й резервный истребительный авиационный полк.

И снова полеты. Шаронова назначили летчиком-инструктором. Воспитателем он оказался внимательным и настойчивым. «С работой летчика-инструктора справляется отлично,— отмечал в аттестации командир звена Лунев.— Его группа не имеет никаких происшествий, ведущая в подразделении».

Шаронов уверенно летал на истребителях всех типов, в учебных воздушных боях действовал смело и дерзко, штурмовал теорию, шлифовал летное мастерство. «Надо по-чкаловски»,— вот такой была его мечта. И он думал об учебе в воздушной академии.

А выпала совсем другая «академия». На рассвете 22 июня 1941 года полк подняли по тревоге. Командир сообщил о нападении на нашу страну фашистской Германии.

Вскоре полк перебазировался в район Одессы. Там и открыл свой боевой счет Михаил Шаронов.

Шестерка наших истребителей вылетела навстречу десяти «мессершмиттам». Фашистов было больше, поэтому они вдвоем-втроем набрасывались на одного нашего, обрушивались ливнем огня. Два «мессера» атаковали Шаронова, но он сманеврировал и оказался в хвосте у одного из атаковавших его самолетов. Почти в упор дал длинную очередь. «Мессершмитт» загорелся и рухнул на землю. Бой закончился победой наших истребителей.

Бои, бои, ежедневно вылет за вылетом. И постоянно против численно превосходящего противника. В такой обстановке, как говорили тогда летчики, приходилось «вертеться». Вот тут и помогали Шаронову навыки, приобретенные в учебных полетах, умение быстро разгадывать замысел врага и бить его в упор.

В октябре 1941 года лейтенанта Шаронова направили в 796-й истребительный авиаполк на Волховский фронт, где сложилась тяжелая обстановка. Фашистские полчища в те дни рвались вперед, пытаясь окружить Ленинград вторым кольцом блокады. Наступление поддерживали крупные силы авиации, и советским летчикам-истребителям приходилось вести трудные бои. Звено Шаронова отражало налеты бомбардировщиков, вступало в схватки с истребителями, наносило штурмовые удары по наступавшим войскам противника.

Михаила Шаронова считали таким воздушным бойцом, который способен выполнить любое задание. И часто, когда задача требовала высокого умения и большой выдержки, командир поручал ее Шаронову.

Один бой в апреле 1942 года оказался особенно трудным. Звено вышло на перехват бомбардировщиков, но на не^о набросились «мессершмитты», которые прикрывали «юнкерсы». Машину Шаронова атаковали сразу несколько вражеских истребителей. Пулеметная очередь хлестнула по кабине, пуля пробила летчику руку. Потемнело в глазах, повреждены некоторые приборы... И все же коммунист Шаронов не растерялся, вышел из-под удара противника. Несмотря на ранение, он не оставил товарищей, снова ринулся в атаку и продолжал сражаться. Звено выполнило задание, отогнало вражеские самолеты и возвратилось без потерь.

Командир 796-го истребительного авиационного полка в те дни в характеристике писал, что лейтенант Шаронов «все боевые задания выполнял безупречно». Как лучшего летчика, Михаила Шаронова в апреле 1942 года направили на учебу в Военно-воздушную академию.

Учеба была наполнена напряженным трудом, Шаронов осваивал новые тактические приемы ведения воздушного боя, овладевал опытом лучших асов, совершенствовал командирское мастерство. Насколько расширился его кругозор, Шаронов почувствовал, когда в августе 1943 года его назначили командиром эскадрильи 191-го истребительного авиационного полка, сражавшегося на Ленинградском фронте.

В этой эскадрилье длительное время не было командира, а располагалась она на аэродроме отдельно от полка. Новому комэску приходилось все вопросы решать самостоятельно, и он сумел быстро завоевать уважение летчиков и авиаспециалистов.

— Мне довелось вместе с Шароновым участвовать во многих боях,— вспоминает Герой Советского Союза И. Т. Тушев.— Его бесстрашием и умением мы восхищались. Он был надежным товарищем. Вспоминается бой девятнадцатого августа сорок третьего года. Мы сопровождали полк штурмовиков Камбулатова. Моя шестерка истребителей составляла группу непосредственного прикрытия штурмовиков, а шестерка третьей эскадрильи Михаила Шаронова шла в ударной группе немного выше нас. В районе цели мы встретили сильнейший зенитный огонь, от разрывов снарядов рябило в глазах. Пройти такую завесу очень трудно. И вот я услышал по радио голос Шаронова: «Пока нет вражеских истребителей, пойду приглушу зенитки». Я согласился. И он со своими ведомыми ринулся в самое огненное пекло: спикировал на одну, потом на вторую батарею, расстреливал фашистских зенитчиков почти в упор. Смотрим: небо просветлело, разрывов снарядов поубавилось. Здорово сработали ребята! Такая атака — это дерзость, но она нам помогла. Штурмовики нанесли удар по позициям противника, и все возвратились на аэродром. Командир полка Камбулатов тогда горячо благодарил нас за надежное прикрытие.

В другой раз в этом же составе вылетели на штурмовку вражеского аэродрома. Сильный зенитный огонь на всем пути, а недалеко от аэродрома, который шли бомбить, встретили восемь истребителей противника. Шаронов своей шестеркой завязал с ними бой и так сковал их, что даже не допустил к группе прикрытия.

Эскадрилья в то время вела непрерывные бои. За два с половиной месяца она совершила 350 боевых вылетов по сопровождению штурмовиков и бомбардировщиков и произвела 200 штурмовок вражеских позиций, не потеряв ни одного самолета. В этом — заслуга командира эскадрильи. За эти два месяца он лично сбил еще два вражеских самолета. Боевые подвиги Михаила Шаронова были отмечены орденом Красного Знамени.

К решающему январскому наступлению 1944 года эскадрилья Шаронова была хорошо подготовлена. С первого же дня она в воздухе. И вот идет третий день боев. Два вылета проведены успешно. К вечеру погода еще больше испортилась — начиналась метель. Кое-кто уже подумывал, что больше вылетов не будет. Но Шаронова вызвал командир полка майор А. А. Гринченко.

— В районе Ново-Лисино и разъезда Стекольный обнаружены большие автоколонны,— сказал он.— Очевидно, противник подбрасывает резервы и боеприпасы. Ваша задача — штурмовым ударом разгромить эти колонны.

Задание знакомое и район — тоже. Шаронов поспешил в эскадрилью. Вылетел он опять с Иваном Рязановым и Леонидом Сазыкиным. На ходу сообщил им полученную задачу.

— К фронту допустить эти колонны нельзя,—сказал в заключение Шаронов.

— Дадим жару фашистам,— подтвердил Леонид Сазыкин.

«Ястребок» Михаила Шаронова легко, будто и не касаясь земли, пробежал по взлетной полосе и взмыл к облакам. Вслед за ним так же стремительно взлетели ведомые — лейтенант Иван Рязанов и младший лейтенант Леонид Сазыкин. Шли, как и в первые два вылета, в облаках.

Линия фронта в то время проходила недалеко от Ленинграда, и звено Шаронова вскоре летело уже над территорией, занятой противником.

Вот и заданный район. Самолеты вынырнули из облаков. Командир эскадрильи наметанным глазом окинул местность. По дороге к фронту двигалась большая колонна автомашин. «Та, о которой говорил командир полка»,— отметил Шаронов.

По его команде звено атаковало колонну. Три самолета один за другим с небольшой высоты «прочесали» ее пулеметным и пушечным огнем. На дороге запылали машины, загремели взрывы — рвались боеприпасы. Шаронов успел заметить, как фашисты в панике разбегались в стороны от дороги.

Он развернулся для повторной атаки, чтобы довершить разгром врага. За ним шли ведомые.

В том районе, да и в самой колонне имелось много зенитных орудий, и фашисты открыли по самолетам сильный огонь. Шаронов не отвернул, пошел в атаку. Он успел нажать на гашетки, и вдруг возле самолета разорвался зенитный снаряд. Осколки хлестнули по мотору и кабине. Из-под капота мотора вырвалось пламя, оно скользнуло к кабине, стало растекаться по плоскостям.

— «Фиалка», «Фиалка»! Передаю командование, поврежден мотор,— услышали по радио Рязанов и Сазыкин. Они с тревогой ждали голоса командира, смотрели на его пылающий самолет, но радио молчало.

О чем думал в эти секунды летчик? Он понимал, что самолет уже не спасти и до линии фронта не дотянуть — машина в огне, а высота всего 300 метров. Еще можно было спастись — выпрыгнуть с парашютом, но кругом враги...

Коммунист Михаил Шаронов до последней секунды был верен воинскому долгу. Его боевые друзья Рязанов и Сазыкин видели, как он развернул горящий истребитель и направил его в середину вражеской колонны. Краснозвездный самолет, словно пылающий метеор, врезался в колонну автомашин с боеприпасами. Раздался сильный взрыв, огромное огненное облако взметнулось ввысь.

Летчики Рязанов и Сазыкин ринулись в атаку и довершили разгром вражеской колонны. На дороге горели десятки машин, лежали трупы фашистов.

Вечером в полку состоялся митинг. Воздушные бойцы говорили о подвиге Михаила Шаронова, давали клятву сражаться так же самоотверженно, отомстить врагу за его гибель.

Вскоре в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза воинам, особенно отличившимся в боях при снятии блокады Ленинграда. Среди них — старшему лейтенанту Михаилу Федоровичу Шаронову.

Бессмертный подвиг летчика-коммуниста Шаронова навечно вошел в летопись героической борьбы за Ленинград.

Недалеко от места, где совершил свой подвиг М. Ф. Шаронов, в поселке Форносово возвышается монумент: над обломком крыла самолета высокий пьедестал с бронзовой фигурой летчика. Пилот поднял вверх, к небу, руку — он дарит людям это чистое небо...

Т. ЗАЛЕСОВ

ПАРЕНЕК С «АЗОВСТАЛИ»

После длинного заряда осенних дождей солнечное тихое октябрьское утро 1938 года предвещало безоблачный день, столь долго ожидавшийся в Мариупольском аэроклубе. После команды «Разойдись!» прямо на летном поле учлеты поставили стол, накрыли его полосой кумача, потом столпились неподалеку в ожидании. У стола прохаживался начальник аэроклуба, тоже ждал. Дальше, позади выстроенных в линию бипланов У-2, кружком стояли техники. Прижатый камнем листок со списком выпускавшихся учлетов белел на кумаче.

Немного спустя на полуторке прибыла комиссия из двух военных летчиков. Почти враз перепрыгнув через борт кузова автомобиля, они соскочили на траву. Отряхнули от пыли фуражки, подошли к столу и, козырнув, поздоровались с начальником аэроклуба. Потом на глазах учлетов опробовали бипланы. Хорош был взлет, а особенно хороша посадка — на три точки, без подпрыгивания козлом. Одним словом — здорово.

Начался экзамен. Дошла очередь до учлета Коли Ткачева, двадцатилетнего крепкого парня, после ФЗУ слесарившего на заводе «Азовсталь». Он первый раз близко видел военных летчиков. Загорелые, с поскрипывающими портупеями, с авиационными крылышками и кубиками в петлицах гимнастерок, они показались ему вроде бы из другого мира.

И всегда-то небольшой говорун, по теории самолетовождения Коля отвечал трудно, но нигде не ошибся, ответил. Вызванный перед ним учлет на вопрос, сколько выполнил прыжков с парашютом, выкрикнул радостно: «Пятьдесят шесть!». Внушительная цифра была лишь относительно правильной, ибо учлет сложил количество прыжков с вышки и с самолета. Ткачеву подумалось — зачем фигурять липовой арифметикой, и, когда спросили его, ответил: «Высота тысяча, аппарат У-2, семь прыжков».

— Совсем немало — семь,— произнес один из летчиков, видимо старший.— Спортом занимаешься?

— Участник областных соревнований по штанге и вольной борьбе.

— Годится,— улыбнулся другой    летчик.— Посмотрим, каков ты в воздухе...

После выпуска Ткачев в числе группы мариупольских учлетов был направлен в военную авиационную школу пилотов.

Прошло два курсантских года, плотно заполненных воинской службой. Солдатская служба — наука, она основа основ. Курсант Ткачев предметно понял это, когда стоял на посту у склада с горюче-смазочными материалами, чистил картошку в тесной кухонной подсобке, строем и с песней отшагивал километры к стрельбищу, измочаленный донельзя при полной пехотной выкладке участвовал в ночных марш-бросках. Но главным курсантским делом оставалась, конечно, учеба и за партой и за штурвалом самолета. По окончании школы Ткачев получил назначение в базировавшийся под Минском 313-й отдельный разведывательный авиационный полк. Он уже был подготовленным пилотом, летавшим на трех типах самолетов — У-2, Р-5 и бомбардировщике СБ.

К месту службы он поехал с женой и малышкой-дочерью. Кадровая служба и семейная жизнь для лейтенанта Ткачева, можно сказать, только начинались, и он, разумеется, не знал, что до Великой Отечественной войны было рукой подать — всего несколько месяцев — и что из воздушного разведчика на всю войну станет летчиком-штурмовиком.

Близилась зима 1942 года, еще очень тяжелая для блокированного Ленинграда. Чтобы нанести наибольший урон вражеской авиации, командование 14-й воздушной армии, действовавшей в составе Волховского фронта, наметило ряд последовательных бомбардировочно-штурмовых ударов по аэродромам противника.

Осуществить это было непросто. Днем вражеские истребители и сильный на ключевых направлениях зенитно-артиллерийский заслон намертво прикрывали аэродромы, ночью же, когда противник был уязвим, штурмовики Ил-2, главная ударная сила, не летали. Однако, чтобы бить наверняка, штурмовать вражеские аэродромы надо было именно ночами.

К организации ночных штурмовок командование 14-й воздушной армии отнеслось весьма осмотрительно. В трех авиаполках отобрали опытных летчиков. Из них сформировали специальную группу, подготовку которой возглавил начальник штаба армии полковник Марунов. От 703-£О штурмового авиаполка, где почти с начала войны служил командиром звена Ткачев, кроме него в спец-группу вошли заместитель командира авиаэскадрильи Камышин, командир звена Ермолаев и летчик Стариков.

Командир 703-го майор Георгий Дмитриевич Самойлов до войны пилотировал ночью бомбардировщик СБ, так что имел опыт. Теперь он поочередно вывез (то есть подучил в воздухе) своих летчиков — будущих ночников. После одиночных полетов они вскоре летали группой по три-четыре машины. Название «ночные полеты» было несколько условным — они совершались не в кромешной мгле, но с наступлением глубоких сумерек, когда на земле уже темнело, а на высоте пилот еще мог различить силуэты летящих неподалеку машин. Чтобы точнее держать дистанцию, летчик ориентировался по огненным выхлопам из патрубков двигателя машины соседа. Под руководством полковника Марунова по карте и фотопланшету летчики тщательно проработали предполагаемый район боевых вылетов. Затем в нашем ближнем тылу с участием истребителей, действовавших за противника, было организовано несколько ночных учебно-боевых штурмовок.

1 октября 1942 года в землянке КП ведущий группы Ткачев, его ведомый Ермолаев и еще четыре летчика получили от полковника Марунова задание на ночную штурмовку вражеского аэродрома.

— Как с ориентирами? — настороженно спросил Ткачев.

— Изучишь по фотопланшету... Бомбят Ленинград, товарищи. Ваша лучшая помощь городу на Неве— успешный налет на аэродром, уничтожение вражеских самолетов на земле. Для тебя, Ткачев, есть и особая цель: разрушить дом на берегу Череменецкого озера, где немецкие офицеры проводят междуполетное время. Ориентиры, говоришь, беспокоят? Как возьмут немецкие зенитки в клещи, вот тебе и ориентиры,— невесело пошутил начальник штаба воздушной армии.

С вечера по небу плыли низкие рваные тучи, то затихал, то усиливался дождь. Ближе к ночи небо очистилось, но ветер все так же посвистывал.

— С погодой по-настоящему повезло,— шагая к самолету, бросил Ткачев.

— Строго говоря, погода нелетная... Рисковый ты все-таки, Николай,— заметил Ермолаев.

— Рисковать обязан: ведь бомбят Ленинград.

По ракете один за другим на старт вырулили шесть «илов». В воздухе, как было ранее отработано, собрались группой и, набирая высоту, пошли к линии фронта. Лидировал Ткачев, за ним держался его ведомый Ермолаев, чуть позади следовали остальные машины. Линию фронта группа миновала спокойно. У немцев было тихо — не ждали там наших. Дальше Ткачев вел по расчету времени, понемногу продолжая набирать высоту.

Быстро темнело. На безоблачное небо вышла луна, залившая мерцающим светом угрюмую, точно необжитую землю. По каким же все-таки признакам обнаружить аэродром противника?

Ведущий правильно рассудил, что фашисты не могут и не будут работать впотьмах. Ночная жизнь военного аэродрома, где ведется технический осмотр самолетов и всяческая другая подготовка к дневным полетам, должна как-то проявиться, пусть отдельными точечными огоньками.

Действительно, скоро внизу обозначился аэродром противника. Там готовились к утренним полетам и не слишком стесняли себя светомаскировкой.

Внезапность — испытанное оружие авиаторов. Нацелив группу на аэродром, Ткачев заложил вираж и со своим ведомым устремился к Череменецкому озеру. При свете луны рельефно смотрелся контур берега. Ткачев отметил характерный изгиб, запомнившийся по фотопланшету: «Дом где-то здесь! Выясним своим способом». Летчик нажал на гашетку, полоснул очередью берег. Внизу появились ответные вспышки — противник выдал себя.

С пикирования отбомбились по вспышкам. Было прямое попадание — дом загорелся. Пора к группе.

А близ аэродрома быстро ширились два очага пожара — поработали товарищи. Отблески пламени высвечивали самолеты в земляных капонирах. Ткачев стиснул зубы: «Сейчас повоюем!» Сделав заход вместе с ведомым, он прицелился и нажал пусковое устройство реактивных снарядов, ударил из пушек и пулеметов. На сердце у него было радостно — с теми, что корежатся в пламени, покончено!

«Неплохая штурмовка»,— подумал Ткачев.

На следующий день от партизан было получено сообщение, что в результате ночного налета группы Ткачева уничтожено 16 самолетов, взорвано два склада с боеприпасами, разбит офицерский дом отдыха, выведено из строя до роты гитлеровцев.

Ткачеву было присвоено внеочередное звание капитана, его назначили командиром эскадрильи.

Полковник Марунов сердечно поздравил летчика и сказал:

— Ступай в политотдел.

В армейском политотделе находилась делегация трудящихся из города на Неве, прибывшая вручать подарки. Ткачев сражался за Ленинград на Волховском фронте, по ту сторону блокадного кольца. До него доходили рассказы о неимоверных страданиях ленинградцев, но то, что он увидел...

Пока готовилось маленькое торжество, возле домика политотдельцев летчик познакомился с мальчуганом из приехавших. Одетый слишком тепло для осеннего дня, подставив нежаркому солнцу стриженую голову, тот тихо сидел на пеньке. Ткачева поразило его бескровное, слегка отечное лицо с синеватыми жилками на висках.

— Тебя как зовут? — спросил летчик.

— Константин Петрович.

— Ты здесь с матерью?

— Мама умерла. Под Новый год ко дню рождения захотела меня помыть. Вскипятила чайник, сняла с печки, да не удержала и обварилась... Тетя Тоня, соседка, повела на завод, показала мамин станок... Я понятливый, быстро научился...

Ткачев судорожно сглотнул:

— Ты с кем приехал?

— А я от цеха. На мамином станке точу стаканы к взрывателям. По две нормы даю, вот меня и послали.

— Сколько же тебе лет... Константин Петрович?

— Так новогодний я. Под следующий Новый год будет четырнадцать.

Позже, вручая Ткачеву подарок, обычный тогда набор — вышитый кисет, шерстяные варежки и папиросы, мальчуган пожал ему руку, и летчик ощутил его шершавые с мозолями пальцы.

В полку, знали, что Ткачев женат. И все-таки, когда он вернулся из политотдела с подарком, его затормошила молодежь: небось, девушка подарила, познакомил бы..., Рассказать о придуманной ими самими девушке? Оживились бы парни. Насупясь, он долго молчал. Ответил невпопад:

— Ленинградский токарь Константин Петрович наказал бить фашистского гада без устали. Вот этот наказ и принимаем за основу жизни.

Ночные штурмовики наносили ощутимый урон противнику. Это была, как скромно оценил заместитель комэска лейтенант Иван Янюк, «хотя и маленькая, но все-таки подмога Ленинграду».

После прорыва блокады воздушная разведка особенно зорко следила за передвижениями в прифронтовом тылу противника: попытка вернуть «бутылочное горло» полностью не исключалась. 21 февраля 1943 года на КП 703-го полка поступило сообщение воздушной разведки: по шоссе Любань — Шапки движется фашистская автоколонна. Нельзя было медлить, и ударить требовалось наверняка. Выбор командира майора Самойлова пал на комэска капитана Ткачева.

Поднялась группа из четырех Ил-2. Ведущий Ткачев сориентировался в воздухе и повел к линии фронта. «Илы» появились над целью с той внезапностью, какая вообще присуща авиации и какая характерна для почерка опытного ведущего, умеющего подойти к цели с менее всего ожидаемого противником направления. В сомкнутой вражеской колонне, несмотря на зимнюю защитную окраску, автомашины линией теней отчетливо выделились на грязно-серой ленте шоссе. «Илы» сделали заход.

Заместитель комэска Иван Янюк, замыкавший четверку, увидев истребители противника, предупредил остальных. Шесть «мессершмиттов» против четырех «илов». Для мотопехоты и даже танков «илы» были грозой. Иная расстановка сил получилась против скоростных и маневренных фашистских истребителей, к тому же превосходивших наши самолеты числом. Принять этот неравный бой — значит бессмысленно погибнуть, уйти — скорости бы не хватило. Как быть? На раздумье были отпущены считанные секунды.

«Мессеры», избегая атаки в лоб, разделились, пошли выше и ниже «илов». «Строить оборонительный круг, и тогда четверка неуязвима»,— пронеслось в голове у Ткачева. Три товарища по полету Сергей Смирнов, Иван Янюк и Николай Ивжик приняли команду своего ведущего. Штурмовики вышли на круг, где каждый летчик выполнял двойную роль: прикрывая летящего впереди, был как бы его ведомым, а для следующего сзади — ведущим. Одновременно оборонительный круг нашей четверки продвигался к своей территории. «Мессеры» так и летели с охватом по высоте, подстерегая, когда кто-либо из наших сделает ошибку в управлении машиной и выпадет из оборонительного круга.

Минут через тридцать такого изматывающего пилотирования наши прошли над линией фронта. Недаром говорят, дома все знакомо. Ткачев, конечно, сообразил, куда тянуть «круг». Спустя еще десять минут немецкие истребители, преследуя «илы», угодили под огонь зенитной артиллерии. С первого же залпа один вражеский самолет задымил, остальные резко отвалили.

Так наша четверка подставила под огонь зенитных батарей шесть «мессершмиттов». У Ткачева был и другой, чисто технический расчет. Ведь «мессеры» вышли из боя потому, что за 40 минут преследования выработали много Горючего. Тогда как «илы» при емкости их бензобаков еще могли находиться в воздухе.

В одном из боевых вылетов зенитный снаряд немецкой скорострельной пушки «эрликон» прошил кабину самолета Ткачева. Раненный, он нашел в себе силы удачно посадить машину...

В начале 1944 года фашистов погнали из-под стен Ленинграда. Наступление по двум встречным направлениям от Ораниенбаума и от Пулкова было мощным и сокрушительным. Противник огрызался, замедлял продвижение, но под нараставшим давлением войск Ленинградского фронта пятился и пятился широкой полосой до Пскова и Нарвы.

«Илы» поддерживали рвавшуюся вперед пехоту, штурмовали скопление резервов в тылу противника.

После госпиталя и переподготовки Ткачев подоспел вовремя. Скупые строки наградного материала рассказывают, как он, барражируя в качестве свободного охотника, внезапно атаковал подразделение гитлеровцев на марше, зажег две цистерны с горючим, посеял панику среди вражеских солдат. В другой раз, несмотря на огонь зенитной артиллерии, спокойно обрабатывал цели, за три последовательных захода уничтожив танк, вездеход, до взвода солдат. И еще — будучи ведущим девятки «илов», обнаружил и атаковал отступавшую колонну противника.

Летом 1944 года войска Ленинградского фронта проламывали полосу оборонительных укреплений финнов на Карельском перешейке. Капитан Ткачев сделал четыре боевых вылета в течение светового дня. Валился с ног механик самолета Леонид Всехвольных, от страшного перенапряжения слезились глаза у воздушного стрелка Михаила Судовского,

Наутро в половине пятого, словно не чувствуя усталости, Ткачев, подтянутый и свежевыбритый, стоял перед строем эскадрильи. Ему хотелось сказать что-нибудь теплое о городе, за который сражались. Закончив по-военному суховатое уточнение боевого задания экипажам, он не удержался:

— В разгром остатков блокадного кольца каждый из вас должен вложить все, что может... Ленинград нам будет благодарен!

Однажды группа Ткачева нанесла точный бомбардировочно-штурмовой удар северо-западнее станции Белоостров по опорному узлу финнов. Был взорван крупный склад с боеприпасами. Летчиков эскадрильи отметил благодарностью Главнокомандующий ВВС Главный маршал авиации А. А. Новиков.

Командир полка вызвал Ткачева:

— Приказано представить к государственным наградам. Кого из твоих? Продумай. С лейтенантами Владимиром Базыковым и Федором Зыковым уже ясно: пойдут на повышение замкомэсками в другие эскадрильи. Чего хмуришься? Получишь пополнение — новых снайперов штурмовки воспитаешь. Опыт у тебя есть.

Решающим наступлением на Карельском перешейке в конце лета маннергеймовская Финляндия была выведена из войны, и полк перебросили под Нарву. Как записано в истории полка, «на Нарвском направлении в полосе 2-й ударной армии, имевшей оперативную цель очистить Советскую Эстонию от немецких захватчиков, 703-й штурмовой авиаполк в сложной метеорологической обстановке при сильном противодействии истребителей и зенитной артиллерии противника успешно поддерживал наступающие наземные войска».

Теперь, когда сражение переместилось в Прибалтику, заметно изменилось соотношение сил в воздухе —*. повеяло ветром победы.

Как-то в районе Нарвы капитан Ткачев вел на задание группу «илов». Чтобы избежать огня зенитной артиллерии, ведущий сделал большой круг и обрушился на цель с наименее прикрытой противником тыловой стороны. Огнем и реактивными снарядами штурмовики надежно обработали цель. Для наших небо на этот раз было чистым. Гитлеровцы, прижатые штурмовкой к земле, слабо огрызались — выпустили из автоматов несколько разрозненных очередей. К такому, с позволения сказать, заградительному огню противника летчики отнеслись равнодушно.

И надо же случиться — на вираже летчика Николая Трофимовича Храмова ранило: единственная попавшая в самолет пуля, пробив прозрачный фонарь, снизу навылет прострелила лицо. На плексиглас брызнула кровь, расплылась розовым пятном.

Ткачев сразу заметил, что Храмов стал как-то странно управлять машиной, запросил летчика о самочувствии. Ответом был стон. К радости командира, самолет раненого пилота все-таки продолжал держаться в строю.

— Слушай меня, тезка. Осталось пятнадцать минут лета. Держись! Если невмоготу, кричи, мычи, но штурвала не выпускай! Молодец, парень. Пилотируешь, как на инспекторской проверке. Собери волю в кулак, держись! Здорово мы всыпали фашистам, долго будут тебя помнить. Из медицины дежурит Оля беленькая. У нее легкая рука. Она тебя волшебно забинтует. Завтра будешь на ногах. Храмов, почему замолчал? Мычи во всю глотку. Как командир требую! Говори, легче станет. Коля, тезка дорогой, подай голос. Скоро начнем развороты. Скоро посадка, слышишь? Вот-вот, мычи, родной. Я тебе скажу, когда ногу дать, когда что.

Куда подевалась молчаливость Ткачева! Вечно хмуроватый, немногословный, он говорил, говорил, делая редкие паузы, чтобы сквозь свирепые трески помех услышать хриплый стон Храмова. Раненый летчик почти нормально посадил машину, выключил зажигание, откинул фонарь и... потерял сознание. Ткачев, совершивший посадку следом, подбежал к его машине, высвободил летчика от лямок парашюта, вытянул наверх и, держа на руках, зашагал по летному полю.

Навстречу командиру уже бежала Оля. Ткачев бережно положил Храмова на траву. Оля наложила круговую повязку на голову и лицо. Пока она бинтовала, подходили и подбегали летчики.

— Миленький мой, очнись. Да очнись, пожалуйста!

Храмов открыл глаза, поводил руками.

— Мальчики, он хочет написать,— догадалась Оля.

Кто-то протянул лист бумаги, планшет и карандаш. Оля положила лист на планшет, передала карандаш Храмову, и тот с трудом вывел: «Спасибо, командир». Эти слова дорого стоили...

В августе 1944 года Николаю Семеновичу Ткачеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Так было оценено его личное мужество и геройство, проявленное в боях с немецко-фашистскими захватчиками, умелое руководство эскадрильей штурмовиков Ил-2.

Николай Семенович прослужил в 703-м штурмовом полку до декабря 1945 года. Затем учился и снова летал на разных самолетах. Майор Ткачев успел достаточно полетать и на современных машинах, что было положено по его должности заместителя командира полка по летной подготовке.

В промышленном отделе городского комитета КПСС Города Жданова, куда офицер пришел после увольнения в запас, с ним сразу заговорили по-деловому.

— Где хотите работать? — спросил заведующий отделом, внимательно просмотрев документы летчика.

— Поближе к рабочему классу.

— Много лет прошло. Поди, забыли слесарное

дело?

— Хорошее никогда не забывается.

Горком КПСС направил Ткачева в железнодорожный цех строительной организации «Азовстальстрой». Николай Семенович работал там мастером, потом заводским диспетчером. А потом сдало здоровье, пришлось оставить производство. Дома он не засиделся — со всем пылом бывалого летчика включился в работу по патриотическому воспитанию молодежи.

Ему есть что вспомнить, о чем рассказать. И про свои 153 боевых вылета (из них 140 ведущим!), и о товарищах. Где бы сегодня ни были товарищи по оружию, они всегда с ним — Сергей Смирнов, Федор Шпаковский, Владимир Шибаев, Иван Молчанов,

Иван Янюк, Михаил Нехорошев, Николай Ивжик, Николай Храмов, Владимир Базыков, Михаил Судовский, Федор Зыков, Леонид Всехвольных.

По праздникам майор в отставке Николай Семенович Ткачев надевает парадную тужурку. Сверкает Золотая Звезда Героя, тихо позванивают пять орденов, десять медалей и четыре памятных знака. На улице уважительно оглядываются — идет ветеран Великой Отечественной.

А. ТКАЧЕНКО,

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

«ЗОРКИЙ»

Есть в Донбассе небольшой город — Харцизск. Одна из его лучших улиц носит имя Героя Советского Союза Владимира Федоровича Шалимова. На этой улице, называвшейся прежде Почтовым переулком, в рабочей семье инвалида русско-японской войны Федора Григорьевича и Веры Алексеевны Шалимовых родился и рос будущий герой. Здесь он вступил в комсомол и отсюда уехал учиться в военно-авиационное училище штурманов.

Имя Героя Советского Союза Владимира Федоровича Шалимова присвоено не только улице, но и пионерскому отряду 5-й средней школы (бывшей 34-й), в которой учился и которую окончил Шалимов. Он почетный гражданин города Харцизска.

В годы Великой Отечественной войны мне довелось вместе с Владимиром Шалимовым участвовать как в защите осажденного фашистами Ленинграда, так и в последующих операциях сначала по прорыву, а затем и полному снятию вражеской блокады героического города на Неве. Немало боевых вылетов в те дни произвели мы с Шалимовым в одном экипаже. Он был штурманом, я — командиром экипажа. И этот рассказ о нем — моем друге Владимире Шалимове.

Напористый июньский ветер подгонял плывущие в небе белые громады облаков, шелестел в молодой листве берез и осин.

Аэродром казался безлюдным. Только на маленьком «пятачке» командного пункта было оживленно.

Это техники улетевших на боевое задание экипажей время от времени приходили сюда, чтобы услышать по радио голос своего стрелка-радиста и узнать, как там идут дела. В шуме, раздававшемся из репродуктора, нелегко было разобраться. Разные полоса забивали друг друга: одни сообщали о воздушной обстановке, и просили подмогу, другие кого-то предупреждали об опасности, давали указание, как действовать, выражали то восторг и радость, то гнев и разочарование, третьи сообщали о результатах боевой работы. Но дежурный штурман и стоявшие у репродуктора техники хорошо понимали, что к чему, точно улавливая в этой сумятице знакомые голоса радистов своих экипажей.

— «Дуб», «Дуб!» Я — «Зоркий-двадцать»,— четко раздалось из репродуктора.— В районе Красногвардейски атакован истребителями...

Дежурный штурман словно срастается с приемником, бирашки ручек настройки чутко реагируют на почти неуловимые движения его пальцев и, словно отодвигая в стороны все другие шумы, прокладывают через эфир кратчайшую дорогу к «Зоркому-20». Услышав сообщение «Зоркого», к приемнику подошли командир и начальник штаба, склонились над ним, чутко прислушиваясь к каждому шороху.

Но сообщений от «Зоркого-20» больше не было.

Что там произошло? Тревога за боевых товарищей охватила всех, кто был на КП. Не прошло и нескольких минут, как все находившиеся на аэродроме знали, что экипаж Козлова атакован вражескими истребителями и связь с ним прекратилась.

Я хорошо знал всех членов экипажа старшего лейтенанта Вячеслава Козлова. Мы познакомились в марте 1942 года па одном из пригородных ленинградских аэродромов во время переучивания на самолет Пе-2. Уже в те дни я проникся большим уважением к этим прекрасным ребятам. Они успевали не только изучать новый самолет, но и регулярно вылетать на своем стареньком СБ на боевые задания, которые всегда успешно выполняли.

В тот тяжелый июньский день 1943 года, как и все в эскадрилье, я очень беспокоился о судьбе экипажа.

Июньские дни в районе Ленинграда длинные. Но тот тянулся особенно долго. Пока было светло, каждый из нас надеялся, что самолет Козлова вот-вот вернется; полагали, что он сел где-нибудь на вынужденную. С минуты на минуту ждали и каких-нибудь сообщений о невозвратившемся на базу экипаже. Однако до самого вечера никаких вестей не было. Лишь вечером на КП затрещал звонок телефона. С командного пункта командующего Воздушной армией сообщили, что горящий Пе-2 упал в Финский залив и что в районе форта Ольгино моряки подобрали штурмана Шалимова. О судьбе старшего лейтенанта Козлова и стрелка-радиста Самойлова никто ничего не знал.

О штурмане Владимире Шалимове я был и раньше наслышан немало, а в тот злополучный день, когда у нас только и разговоров было, что о Козлове, Шалимове и Самойлове, узнал о нем много неизвестных мне подробностей.

Владимиру Шалимову исполнилось девятнадцать лет, когда в ноябре 1940 года, успешно окончив военно-авиационное училище и получив воинское звание «младший лейтенант», прибыл он в 1130-й отдельный разведывательный авиационный полк ВВС Ленинградского военного округа. Разведполк принимал участие в боевых действиях во время советско-финляндской войны, и многие его летчики и штурманы были награждены орденами. Немало было здесь и молодежи, прибывшей из разных военно-авиационных училищ. Как и все молодые, Владимир Шалимов с восхищением смотрел на полковых орденоносцев. Ему очень хотелось побыстрее познакомиться с каждым из них, стать полноправным членом одного из боевых экипажей.

На вооружении полка состояли скоростные бомбардировщики СВ, заслужившие славу в испанском небе. По тому времени СБ был хорошим современным самолетом, и Владимир Шалимов стал с большой охотой и старанием готовиться к самостоятельным полетам на нем. Он усердно изучал район предстоящих полетов, материальною часть самолета, его вооружение, навигационные приборы и оборудование.

Молодых быстро вводили в строй. После нескольких контрольных полетов Шалимова зачислили в экипаж младшего лейтенанта Вячеслава Козлова. Летчик и штурман быстро подружились, хотя по характеру были людьми разными. Козлов — общительный, веселый и разговорчивый, Шалимов же, наоборот, замкнутый и «ершистый» в общении с товарищами. Их боевая дружба обоим пошла на пользу. В экипаже с первых дней установились полное согласие, взаимное уважение и доверие. К лучшему изменились и характеры друзей: более вдумчивым, рассудительным и спокойным стал Козлов, веселей, общительней и дружелюбней стал Шалимов.

Весной 1941 года в числе нескольких экипажей Козлов и Шалимов были переведены из полка в 117-ю отдельную разведывательную авиаэскадрилью, которая базировалась на Карельском перешейке. В этом летнем лагере их и застала война.

Первые разведывательные полеты к линии фронта экипаж Козлова произвел в самом начале войны. В июле 1941 года эти полеты стали регулярными, и экипаж всегда возвращался на свой аэродром с точными и подробными разведданными. В августе экипаж Козлова вместе с другими экипажами 117-й разведэскадрильи не только вел разведку, но и бомбил фашистские войска, рвавшиеся к Ленинграду. Уже тогда были отмечены точные и сокрушительные бомбовые удары по живой силе и боевой технике врага, а также снайперский огонь по вражеским истребителям штурмана Владимира Шалимова. Десятки тонн авиабомб сбросил он на головы врага. От его метких ударов горели фашистские танки, автомашины, рассыпались колонны вражеских войск, наступавших на Ленинград. А фашистские истребители, пытавшиеся атаковать самолет Козлова, не раз натыкались на огонь пулеметов штурмана Владимира Шалимова и, получив изрядную порцию свинца, покидали поле боя.

Трудные боевые задания достались в первые месяцы войны авиационным частям и соединениям Ленинградского фронта. Нелегко было и летчикам 117-й разведэскадрильи. Дневные полеты на самолетах СБ на воздушную разведку и бомбежку вражеских войск не всегда проходили благополучно, разведэскадрилья несла большие потери и летного состава и боевой техники.

«На Ленинградском фронте имеется всего 268 самолетов, из них боеготовых только 163,— докладывал 14 сентября 1941 года командующий Ленинградским фронтом.— Очень плохо с бомбардировщиками и штурмовиками: Пе-2—6 самолетов; АР-2—2 самолета; СБ — 11 самолетов и Ил-2—2 самолета».

В 117-й разведэскадрилье к тому времени осталось всего два самолета АР-2 и пять самолетов СБ, которые использовались в основном как бомбардировщики.

И все-таки, несмотря на то, что силы авиации на Ленинградском фронте в те дни были слишком малы и явно недостаточны для обеспечения крупных наступательных операций, командование фронта в ночь на 18 сентября 1941 года предприняло наступление с целью прорыва кольца вражеских войск, окруживших Ленинград. Форсировав Неву у Московской Дубровки, наши войска захватили небольшой плацдарм на ее левом берегу и закрепились на нем. Всего три километра по ширине и на 600—800 метров в глубину простирался этот плацдарм, названный Невским «пятачком».

Много месяцев ни днем, ни ночью не утихали ожесточенные и кровопролитные бои за Невский «пятачок». Вот тут-то и сыграла свою роль 177-я разведэскадрилья. Ее летчики, особенно экипажи Козлова, Младинского и Гончара, с 18 сентября 1941 года в течение двухсот сорока дней и ночей при любой погоде летали на огненный Невский «пятачок» и на парашютах сбрасывали его защитникам продукты питания, боеприпасы и другие важные грузы.

Это были трудные и опасные полеты. Фашисты стремились стеной сплошного, в том числе и зенитного огня отрезать Невский «пятачок» от основных войск фронта. Не так-то просто было прорваться на самолете через стену заградительного зенитного огня. Не проще было и сбрасывать груз в этом море огня. Площадь плацдарма была слишком мала, и, чтобы не сбросить груз на территорию, занятую противником, нужна была исключительная точность расчета. А в этом деле решающая роль принадлежала штурманам экипажей, их мастерству, мужеству, хладнокровию и выдержке. Именно эти замечательные качества, как никто другой, проявил во время полетов на огненный Невский «пятачок» Владимир Шалимов.

В тот июньский день, когда все мы с тревогой ждали вестей об экипаже Козлова, узнал я и еще несколько эпизодов из боевой биографии Владимира Шалимова.

Мне рассказали, как в начале зимы 1941 года он разыскал и помог уничтожить тщательно замаскированный вражеский бронепоезд, обстреливавший из своих орудий пригородные ленинградские аэродромы. Было это так. Поздней осенью 1941 года наша воздушная разведка установила, что финны проложили железную дорогу от Белоострова через глухие леса почти до самого переднего края обороны. Позже, в начале зимы, какая-то неизвестная «кочующая» батарея стала регулярно обстреливать пригородные ленинградские аэродромы, расположенные на Карельском перешейке. Нашей артиллерии никак не удавалось подавить эту батарею, так как она все время меняла позиции.

Не раз вылетали на поиски этой таинственной батареи экипажи 117-й разведэскадрильи, но обнаружить ее никак не могли.

Летал на эти задания и экипаж Козлова.

Долго не удавалось воздушным разведчикам обнаружить коварную батарею. Но вот в одном из таких разведывательных полетов Владимир Шалимов обратил внимание на не совсем обычный вид небольшого состава, стоявшего в лесном тупике железной дороги и не подававшего никаких признаков присутствия в нем людей.

— Уж очень какой-то подозрительный состав! — сказал Шалимов, внимательно поглядывая вниз.

— Да ну! Какие-то старые негодные вагоны,— попытался развеять его сомнения стрелок-радист Самойлов.

— Не похоже,— рассуждал Шалимов.— Что-то уж больно громоздкие вагоны.

— А может, маскировка? — спросил Самойлов.

— Пожалуй,— ответил Шалимов и посетовал: — Жаль, бомб не захватили. Придется наведаться сюда еще разок.

Полетали они, полетали, посмотрели на загадочный состав, немного постреляли по нему и, ничего не добившись, улетели.

На аэродроме Шалимов доложил о своих наблюдениях и предположениях командиру и попросил разрешения на повторный вылет, но с авиабомбами.

Когда они вновь оказались над загадочным составом, Владимир Шалимов сбросил на него бомбы. Догадка его подтвердилась. Взрывная волна разбросала всю маскировку, и глазам воздушных разведчиков предстал бронепоезд.

— Ну, наконец-то попалась ты нам, таинственная батарея! — обрадованно сказал Шалимов и стал по радио докладывать координаты.

Железная дорога была разбита бомбами, и уйти бронепоезд не мог. Не прошло и нескольких минут, как наша артиллерия открыла по нему уничтожающий огонь, а Шалимов корректировал этот огонь по радио.

Наступило утро 25 июня, и в эскадрилье стало известно, что Козлов и Самойлов погибли, моряки-кронштадтцы извлекли их тела из самолета, упавшего в Финский залив близ острова Котлин. А днем вернулся в часть Шалимов: командир эскадрильи капитан

Гладченко посылал за ним самолет По-2.

Радостно, дружескими объятиями и крепкими рукопожатиями встретили товарищи Владимира Шалимова. Никто не докучал ему расспросами: каждый понимал, как тяжело переживал Шалимов гибель боевых друзей. Лишь несколько дней спустя, немного успокоившись от пережитого, Шалимов сам со всеми подробностями рассказал о том боевом вылете и о своем спасении.

— Мы получили задание вылететь на Пе-2 на разведку фашистского аэродрома и железнодорожного узла,— рассказывал он.— Летели без истребителей прикрытия. Линию фронта прошли более или менее спокойно. Связь с командным пунктом поддерживал по радио стрелок-радист старший сержант Самойлов. Его позывной был «Зоркий-двадцать». Когда проходили над указанным пунктом, заметили, что станция забита железнодорожными составами, а летное поле аэродрома — самолетами. Едва успели все зафотографировать, как с аэродрома один за другим стали взлетать фашистские истребители. Пора было уходить, и мы поторопились развернуться на Ленинград. Но уйти от преследования не удалось. За нами увязалась четверка «мессершмиттов» и стала нагонять нашу «пешку». Первую атаку «мессеров» мы отбили. Удачно маневрируя, Козлов уверенно держал курс на свою базу. Но «мессеры» не отставали. Они стали атаковать нас парами, по очереди. Преследовали до самого Петергофа. При подходе к Петергофу один из атаковавших нас «мессеров» немного замешкался. Я успел дать по нему длинную очередь. Сильно дымя, «мессер» отвалил в сторону. Но следить за ним не было времени, так как в атаку пошла вторая пара. В этот раз другому «мессеру» досталось от Самойлова. Но оставшаяся пара стала атаковать нас с необычайной яростью. После одной из этих атак Самойлов вдруг замолчал. Я несколько раз позвал его, но он не отзывался. Фашисты начали новую атаку. На этот раз им удалось поджечь наш самолет. Козлов, выжимая из «пешки» все силы, стремился поскорее перетянуть через Финский залив, чтобы где-нибудь произвести посадку. Но над заливом нас догнала и вновь атаковала оставшаяся пара «мессеров». Их пулеметные очереди ударили по пилотской кабине, Козлов был убит. Потерявший управление самолет стал падать. Мне удалось открыть нижний люк и вывалиться из него...

Все, кто слушал Шалимова, молчали, напряженно обдумывая случившееся.

— Ну а ты-то как? — спросил его один из летчиков.— Хотя и с парашютом, но опускался-то в воду, а плавать, говорят, не умеешь?

— Теперь, наверняка, научится! — попытался пошутить кто-то.

— Точно. Плавать не умею,— смущенно ответил Шалимов.— Покупался, попил водички, но, как видите, жив. Повезло мне — неглубоко там оказалось, всего по шею. Но не сразу так было. Сначала, наверное, было глубже. Когда я упал в воду, то погрузился с головой и дна не достал. К счастью, при спуске я замешкался и не отстегнул ремни парашюта. И вот когда я погрузился в воду, наполненный воздухом купол парашюта порывом ветра взметнуло на гребень волны, и он выдернул меня из глубины и потащил в сторону берега. Потом, когда ветер ослаб, я снова стал погружаться, а тут новый порыв ветра, парашют еще немного протащил меня к берегу. Так было несколько раз, пока я ногами не почувствовал дно и не стал на него. А в это время ко мне уже спешила лодка с двумя моряками, которые меня и вытащили.

В домике, где жили летчики эскадрильи, наши койки стояли рядом. Нетрудно было заметить, как тяжело переживал Владимир потерю боевых друзей, как не спал ночами, то и дело ворочался с боку на бок, вздыхал, часто вставал с койки и осторожно, чтобы не разбудить товарищей, выходил на крыльцо, курил там папиросу за папиросой.

«Как ему помочь?»—думал я тогда, видя, каким одиноким чувствует себя штурман. Но я тоже был тогда молод, неопытен и не знал, как к нему подступиться. «Еще обидится,— рассуждал я.— Парень он не очень-то открытый и разговорчивый. Чего доброго, выругает». Поэтому я помалкивал, тоже ворочался и плохо спал.

Владимиру не легче было и днем. Оставшись без боевых друзей, без самолета, он никак не мог найти себе ни места, ни занятия. Но тем и отличается армейская жизнь, что тут человек все время на виду не только у товарищей, но и у командиров, начальников, политработников.

Вскоре Владимира пригласили в штаб эскадрильи и поручили проводить занятия со всем летным составом по воздушной разведке. Он с увлечением взялся за это, умело использовал накопленный опыт воздушного разведчика, делился своими раздумьями и наблюдениями. Отличительной особенностью этих занятий была их конкретность и наглядность. Шалимов демонстрировал и учил расшифровывать не только учебные фотопланшеты, но и многочисленные реальные разведывательные фотодокументы, в разное время доставленные воздушными разведчиками эскадрильи и накопившиеся в нашем фотоотделении.

Для молодых, недостаточно опытных воздушных разведчиков эти занятия были хорошей школой, и летчики были очень благодарны за них Шалимову.

Но все мы знали, что Владимир рвался в небо, на боевые разведывательные задания, а самолетов в эскадрилье не хватало.

Как-то вечером пригласил меня комиссар эскадрильи политрук Хватов и спрашивает:

— Вы Шалимова хорошо знаете?

— Летать мне с ним не приходилось,— сказал я,— но о боевых делах его я наслышан.

— Надо нам приобщать Шалимова к боевой работе,— сказал комиссар.— Мучается он, места себе не находит. А самолетов пока нет. Подумали мы с командиром и решили вам предложить хотя бы изредка брать его штурманом в свой экипаж. Поговорите-ка со своим штурманом об этом, только как-нибудь поделикатнее, чтобы не обидеть.

— Хорошо, поговорю,— не очень уверенно согласился я.

— Вот и ладно. Я очень доволен, что вы меня поняли,— сказал комиссар и тут же перевел разговор на другую тему.— Прошу иметь в виду, что завтра приедет начальник политотдела армии. Он будет вручать партбилеты. Вам. И Шалимову тоже.

Весь вечер обдумывал я предложение командира и комиссара, не решаясь заговорить об этом со своим штурманом Разннком Летать мне приходилось много, чаще всего с ним, иногда с Правосудовым. Теперь надо было приобщить к этим полетам и Шалимова. «Договоримся»,— решил я и отложил переговоры с Разником на утро.

Утром мы получили задание вылететь на дальнюю разведку. Слетали удачно. Когда вернулись, нас уже ждало распоряжение готовиться ко второму вылету — предстояло разведать позиции артиллерийских батарей противника, обстреливавших Ленинград.

«Вот на это задание и возьму Шалимова»,— решил я и тут же сказал об этом Разнику, попытавшись объяснить ему то, о чем говорил со мною комиссар.

— Не надо, командир,— сказал штурман.— Разве я не понимаю Шалимова? Пусть летает. Хватит и мне, и Правосудову, и ему. А об очередности договоримся.

После этого разговора меня пригласили в землянку, где заседала партийная комиссия и начальник политотдела армии вручал партийные билеты летчикам и техникам, принятым в партию.

Когда я подходил к землянке, из нее вышел Владимир Шалимов. В руке он держал новенький партийный билет.

— Поздравляю, Володя! — сказал я ему и крепко пожал руку.— Ну-ка, дай посмотреть.

— Иди, иди! Там уже ждут,— подтолкнул меня Шалимов к входу в землянку.

Через несколько минут партийный билет вручили и мне. Когда Шалимов поздравлял меня, я сказал*

— Номера наших партийных билетов рядом. Надо и нам быть поближе.

От землянки мы шли с Шалимовым вместе.

— С комиссаром разговор у тебя был? — спросил я Владимира.

— Был,— ответил он.

— Тогда готовься. Вылет часа через три. Пообедаем и полетим.

Через два часа Шалимов подошел ко мне с картой для фотографирования, которое мы должны были произвести в районе Красное Село — Дудергоф. Она была подготовлена безукоризненно.

И вот мы в воздухе. После встречи с истребителями сопровождения легли на курс, и в это время я услышал в шлемофоне приятный голос штурмана. Володя напевал какую-то малоизвестную песенку.

— Громче, громче, товарищ штурман! — попросил его стрелок-радист Юрий Смирнов.— Всем веселей будет.

Первый вылет и знакомство в воздухе с новым штурманом состоялись. С этого дня и на всю жизнь завязалась наша дружба.

Первые же вылеты с Шалимовым убедили меня, что штурман он, как говорится, от бога: дело свое любил и знал превосходно, выдержку имел железную,— в полете даже смертельная опасность не могла заставить его отвлечься от выполнения боевого задания. Ко всему этому бомбил и стрелял без промаха. Эти качества нового штурмана очень пригодились и во время наших последующих полетов на разведку позиций фашистской дальнобойной артиллерии, обстреливавшей Ленинград. А летом и осенью 1942 года такие полеты были важнейшей боевой задачей нашей эскадрильи, так как фашисты ежедневно обрушивали на город Ленина по нескольку сотен тяжелых артиллерийских снарядов.

Мы выявляли и фотографировали фашистские батареи в районах Урицка, Стрельны, Финского Койрова, Павловска, Пушкина и Ульянки и привозили точные и подробные фотоснимки расположения их огневых позиций. Эти разведданные помогли нашей артиллерии и авиации вести с ними успешную борьбу.

То были нелегкие полеты. Воздушным разведчикам приходилось преодолевать зоны губительного заградительного огня вражеских зениток, вести жестокие схватки с фашистскими истребителями.

Зато результаты этих полетов очень скоро сказались. Большинство дальнобойных артиллерийских батарей немцев было выявлено воздушными разведчиками, а затем подавлено нашей артиллерией и авиацией, и во второй половине 1942 года количество вражеских артиллерийских обстрелов Ленинграда сократилось.

Поздней осенью 1942 года Ленинградский и Волховский фронты начали подготовку наступательной операции «Искра», целью которой был прорыв кольца вражеской блокады Ленинграда.

В ходе подготовки этой операции командование Ленинградского фронта поставило перед воздушной разведкой 13-й воздушной армии задачу вскрыть оборону противника в полосе предстоящего наступления и прорыва.

В начале января 1943 года воздушные разведчики завершили фотосъемки всей системы обороны фашистов в районе Шлиссельбург — Московская Дубровка — Синявино — Мга. Командование фронта получило огромную и очень подробную фотосхему вражеской обороны в полосе предстоящего ее прорыва войсками 67-й армии.

Площадь, заснятая воздушными разведчиками, составляла 2015 квадратных километров. Расшифрованные фотоснимки наглядно показывали, что за шестнадцать блокадных месяцев фашисты создали мощную оборону: на отвесном левом берегу Невы — система различных инженерных сооружений, 318 тщательно замаскированных огневых точек, свыше 1000 огневых позиций артиллерийских и минометных батарей, около 1000 отдельных артиллерийских орудий, выдвинутых на передовые позиции на прямую наводку, 1250 артиллерийских и 1300 пулеметных дзотов, 800 зенитных огневых позиций, свыше 3000 блиндажей, свыше 100 наблюдательных и командных пунктов и 320 других военных объектов.

Фотодокументы полностью вскрывали всю систему фашистской обороны в намеченном районе наступления войск Ленинградского фронта.

Но воздушным разведчикам они достались дорогой ценой. Только наша эскадрилья за время полетов на фотографирование обороны фашистов в указанном районе потеряла четыре экипажа: в августе 1942 года были сбиты в воздушных боях с истребителями противника самолеты АР-2 старшего лейтенанта Синицына и старшего сержанта Нечаева, а в октябре и ноябре мы потеряли экипажи самолетов Пе-2 старшего лейтенанта Григорьева и младшего лейтенанта Харузина.

И надо отдать должное двум оставшимся у нас экипажам самолетов Пе-2 и особенно штурманам Владимиру Шалимову, Георгию Правосудову и Аркадию Разнику, летавшим в этих экипажах на фотографирование обороны противника в указанных районах. На их долю выпало наибольшее количество этих тяжелейших полетов. Особенно велики заслуги Владимира Шалимова, бывшего в то время начальником разведки и ведущим штурманом эскадрильи. Когда в 1942 году мы получили самолеты Пе-2, он стал одним из организаторов и вдохновителей огромной работы по улучшению их фотовооруженности. Усилиями Шалимова, старшего техника фотоотделения Василия Базу нова, инженера фотовооружения капитана Гаврилина и инженера фоторазведывательного отделения 13-й воздушной армии капитана Юцевича к декабрьским полетам 1942 года были разработаны, смонтированы, а затем и установлены на самолете Пе-2 качающаяся широкозахватная фотоустановка АКАФУ и командный прибор для автоматического управления ею при фотографировании. Так наш самолет-разведчик превратился в настоящую летающую фотолабораторию. На нем одновременно могли работать четыре фотоаппарата, управляемые штурманом. Два были установлены в бомболюках на АКАФУ и вели плановую съемку. Один размещался в носу самолета и производил перспективную съемку при подходе к району фотографирования. Еще один фотоаппарат стоял в фюзеляже сзади и вел перспективную съемку при отходе самолета от района фотографирования. Позже был установлен и пятый фотоаппарат — в кабине стрелка-радиста. Он производил перспективную боковую съемку объектов вражеской обороны при подходе самолета в стороне от них на удалении до 10 километров.

Как ведущий штурман эскадрильи, Владимир Шалимов многое сделал и по разработке новой тактики разведывательных фотосъемок с такого самолета-лаборатории.

Более совершенная фотовооруженность самолета-разведчика Пе-2 позволяла экипажу за время одного прохождения над позициями противника зафотографировать площадь, которую прежде можно было заснять лишь за четыре прохождения над ней. Следовательно, время нахождения самолета-разведчика над целью, а значит, и под огнем противника сокращалось в четыре раза.

Оценку работы ленинградских воздушных разведчиков в операции « Искра» дала на своих страницах центральная авиационная газета «Сталинский сокол». В одном из мартовских номеров 1943 года она писала:

«В Центральный музей поступила огромная, отлично дешифрованная фотосхема района Шлиссельбург — Московская Дубровка — Синявино — Мга, места прорыва кольца блокады Ленинграда в январе 1943 года и соединения войск Ленинградского и Волховского фронтов. Это плоды больших трудов ленинградских воздушных разведчиков. В ней отмечены десятки, сотни огневых точек, дзотов и всех укреплений на Невском направлении.

Карта и схема сыграли главную роль при прорыве блокады Ленинграда, но и не последнюю роль в разработке плана предстоящих сражений по разгрому немцев и полного снятия блокады Ленинграда».

За обеспечение операции «Искра» необходимыми разведывательными данными Владимир Шалимов был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Для Шалимова нашлось дело и во время самой операции «Искра».

С некоторых пор на фронтах Великой Отечественной войны стало правилом посылать в наступающие наземные войска представителей авиации с необходимыми средствами связи и управления. Эти авиационные офицеры корректировали действия своих частей и подразделений, а также обеспечивали необходимую координацию действий авиационных и наземных частей и соединений.

Командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров пошел в этом деле дальше. Он решил создать группу воздушных наблюдателей, которые должны были постоянно находиться над полем боя и не только корректировать действия авиационных частей и огонь артиллерии, но и докладывать общую обстановку на поле боя. ~ , ,

Для этого важного дела была подобрана и подготовлена небольшая группа наиболее опытных и грамотных офицеров, в основном штурманов, отлично знающих район боевых действий, задачи наших войск, особенно танков и артиллерии, организацию, боевые порядки и тактические приемы войск противника, а также умевших вести грамотный и четкий радиообмен.

Как один из лучших воздушных разведчиков фронта, в этой группе оказался и Владимир Шалимов. В его распоряжение был выделен двухместный истребитель Як-7 с необходимыми радиосредствами. Летая на этом самолете под прикрытием истребителей, Шалимов наблюдал за всем, что происходило на поле боя, и о своих наблюдениях открытым текстом докладывал по радио командующему 67-й армией и соответствующим командирам соединений — руководителям сражения. Такая оперативная и конкретная радиоинформация помогала руководить войсками и оказывать постоянное влияние на ход операции.

Командование 18-й армии фашистов неистовствовало по поводу такого нововведения русских. Оно отдало приказ своим истребителям во что бы то ни стало отыскать русского воздушного наблюдателя и сбить его. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы» в те дни то и дело рыскали вдоль Невы и у берегов Ладоги, над Синявином и Мгой. Но все их попытки отыскать советского воздушного разведчика довольно долго были безрезультатными. Везде они натыкались на группы советских истребителей известных им конструкций. Лишь несколько позже им удалось понять, что к чему, когда они приметили, что в одной группе наших истребителей — «яков» — один самолет двухместный. В воздушные бои этот самолет не ввязывается, и его усиленно прикрывают другие истребители группы.

Жизнь «Зоркого» (Шалимов и в этих полетах работал со своим постоянным позывным) стала беспокойной. Теперь фашистские истребители стали яростно набрасываться на их группу, пытаясь отрезать от нее самолет воздушного наблюдателя. Шли жестокие воздушные бои, во время которых Шалимову иногда приходилось прекращать наблюдение и отбиваться от наседавших фашистов.

Один из таких боев произошел 14 января 1943 года. Наш экипаж в тот день находился в воздухе, и я попросил стрелка-радиста Юрия Смирнова настроиться на волну радиоприемника Шалимова и послушать, как у него идут дела. Мы часто так делали и почти всегда слышали в эфире голос Шалимова.

— Товарищ командир! — доложил мне через несколько минут Смирнов.— Что-то Шалимова не слышно. Молчит «Зоркий».

Меня это сообщение насторожило.

— Послушай-ка еще разок... минут через пять,— сказал я Смирнову.

Но и на этот раз «Зоркий» молчал.

Ничего не смогли узнать мы о Шалимове и на своем аэродроме. Наше беспокойство о боевом товарище передалось командованию эскадрильи, и начальник штаба Антон Мартынович Марцинюк позвонил на командный пункт и в разведотдел 13-й воздушной армии. Вскоре оттуда сообщили:

— Успокойтесь, жив-здоров Шалимов. У истребителей он, в бане моется.

Позвонивший офицер разведотдела рассказал, что в районе Московской Дубровки на группу наших истребителей, в которой был и самолет Шалимова, насели «мессершмитты». Завязался жестокий бой. Пришлось отбиваться от фашистов и летчику, с которым летал Шалимов на двухместном Як-7. В этом воздушном бою их самолет был подбит — пулеметная очередь угодила в масляный бак «яка». Летчика и штурмана обдало горячим маслом, и они посадили поврежденный самолет в поле, к счастью, на своей территории. После такой масляной купели пришлось отмываться в бане.

После завершения операции «Искра» Владимир Шалимов вернулся в эскадрилью и снова стал летать в составе нашего экипажа.

Один из наших совместных полетов весной 1943 года мне особенно запомнился. Это было 5 мая. Мы вылетели тогда с заданием зафотографировать результаты бомбежки нашими самолетами железнодорожного моста у станции Толмачево, что под Лугой. Было у нас в том полете и еще одно задание — разведать немецкий аэродром, находившийся в том же районе.

После налета на мост наших бомбардировщиков мы почти без особых помех зафотографировали его результаты и сразу взяли курс на вражеский аэродром. Подходили к нему со стороны заболоченного лесного массива. Вышли точно. Наше появление над аэродромом оказалось для немцев внезапным: зенитки молчали. Шалимов включил фотоустановку. Едва прошли половину маршрута, стрелок-радист Николай Рязанов доложил:

— Слева и выше вижу четыре Ме-109.

— Вижу,— отвечаю Рязанову.— Они, кажется, нас еще не заметили.

— Фотоустановка работает,— напоминает Шалимов.— Держать курс.

—- «Мессершмитты» делают разворот в нашу сторону,— докладывает Рязанов.— Увидели!

Мы летим над аэродромом. Там зашевелились.

— Коля! — говорю стрелку.— Посмотри вниз: там, кажется, пара «фокке-вульфов». Они набирают высоту.

— Вижу,— отвечает стрелок.— Там еще четверка идет на взлет. Кажется, «мессеры». «Фокке-вульфы» ниже нас метров на тысячу.

— Фотосъемку закончил,— доложил Шалимов,— можно уходить.

Маневр с правым резким разворотом, и мы уходим курсом на восток. Верхняя группа «мессеров», видимо, потеряла нас, но «фоккеры» шли прямо в нашу сторону с набором высоты. Мы тоже продолжали набирать высоту. Смотрю на высотомер: 6000 метров. Но истребители настигли нас и здесь.

— Два «фоккера» сзади и выше. Заходят в атаку! — доложил Шалимов.

Слышу, как дробно застучал его пулемет. Следом за ним огонь по атакующим «фоккерам» открыл и Рязанов. Истребители отвернули.

Я осмотрелся. Под нами была Вырица. Самолет шел с небольшим снижением на полных оборотах моторов и на максимальной скорости. До линии фронта оставалось 60—70 километров. «Пока линию фронта не пересечем,— рассуждал я,—«фоккеры» не отстанут».— я выжимал из своего самолета все силы.

Как я и предполагал, «фокке-вульфы» уходить не собирались. Они снова нагнали и атаковали нас, обрушив на «пешку» шквал пушечного и пулеметного огня. Шалимов и Рязанов отбивались, но воздушный бой был слишком неравным. Еще несколько атак «фоккеров» — и наша «пешка» уже еле держалась в воздухе. А истребители не отставали. После одной из атак вдруг слышу толчок в правое плечо. Оглядываюсь и вижу правую руку Шалимова с ракетницей. Что к чему — понять трудно.

— Смотри! — кричит штурман и показывает мне на то место, где стоял его пулемет. Но теперь там ни пулемета, ни ящика с патронами. Все ото сбито снарядом «фоккера» и улетело куда-то вниз, в болото.

Вижу, как Владимир во время очередной атаки истребителей в сердцах сунул ракетницу в дыру стеклянного колпака и пальнул из нее в наседающий сверху «фоккер».

Без пулемета Шалимову делать нечего. Зато теперь он хорошо видит все, что происходит в воздухе, и подсказывает Рязанову и мне, что делать.

— Атака справа! — кричит он нам.— Сейчас откроют огонь.

Я мгновенно жму на правую педаль, и наш Пе-2 резко уходит вправо. И все-таки пули прошивают фюзеляж.

— Второй атакует снизу слева! Коля, Коля! Стреляй! — кричит Владимир стрелку.

Теперь Рязанов отбивается один, Шалимов командует, а я маневрирую. Все мы надеемся, что удастся уйти, оторваться от назойливых «фоккеров». Но истребители не отстают от нас. Их пули и снаряды рвут наш самолет на куски, и все-таки мы продолжаем лететь.

Но вот снова атака. Снарядами «фоккеров» отбиты левый элерон и левая мотогондола. Самолет круто переходит в левую спираль и стремительно идет к земле. Вывести его из этого положения не удается.

«Все, кажется, конец,— думаю я,— надо давать команду покидать самолет на парашютах», но в это время снова раздается голос Шалимова:

— Коля! Коля! Немец снизу!

Рязанов снова отбивается и в этот раз удачно: один «фоккер» загорелся и, вытягивая за собой шлейф черного дыма, устремился к земле. Но нам было не до радости: наш самолет тоже падал. Я с напряжением думал, что делать. Прыгать? Внизу фашисты. Плен... Нет! Надо, необходимо вывести самолет из этой смертельной спирали. Снова изо всех сил наваливаюсь ногой на правую педаль, а руками на штурвал. Самолет, хотя и с большими потугами, все же послушался и перешел в пикирование. А до земли уже рукой подать. Делаю последний и решительный рывок штурвала на себя и выравниваю израненную и сотрясающуюся машину. Мы летим над самыми макушками деревьев. «До линии фронта еще километров тридцать,— думаю я.— Надо тянуть. Теперь вся надежда на моторы. Вытянут ли?»

— Линию фронта пересечем западнее города Пушкина,— говорит Шалимов.— Дашь, Коля, огоньку по фашистам!

И вот наконец-то линия фронта. Мы летим над позициями фашистов. Наша истерзанная «пешка» прокладывает себе дорогу огнем. Минута, вторая, третья — и мы над своей территорией. Потом еще несколько минут, и мы дома, на своем аэродроме, хотя наша «пешка», скапотировав, стоит на носу. Друзья спешат помочь нам выбраться из самолета. То, что пробито, оторвано и искорежено на нем, будет заменено и восстановлено. Главное — мы вернулись и задание выполнили.

Вскоре после этого памятного полета наша разведэскадрилья была переформирована и переименована в 13-й отдельный разведывательный авиационный полк, а 4 июля 1943 года полку было вручено боевое знамя. На митинге, посвященном этому знаменательному событию, большой группе летчиков, инженеров, техников, воздушных стрелков и младших авиаспециалистов были вручены ордена и медали.

Капитан Владимир Шалимов был награжден ордерном Красного Знамени. Он был безмерно рад этой высокой награде Родины, как рад был и успехам Советской Армии на фронтах Великой Отечественной войны, особенно прорыву блокады Ленинграда, разгрому фашистов под Сталинградом и на Курской дуге, освобождению родного Донбасса. В один из осенних дней 1943 года он наконец-то получил весточку из Харцизска, но не обрадовала она его — умер отец Федор Григорьевич Шалимов. Годы фашистской неволи подорвали здоровье старого русского солдата, но не сломили его веру в победу. Умирая, он знал, что его сын геройски сражается с ненавистным врагом в небе Ленинграда и что советский народ доведет дело до полной победы над врагом.

Заканчивался 1943 год. Войска Ленинградского, Волховского и Карельского фронтов готовились к новой наступательной операции, целью которой был полный разгром фашистских войск под Ленинградом. Уже в ноябре нашему полку была поставлена задача обеспечить фотографирование всего южного побережья Финского залива, а также так называемого «Северного вала»—оборонительного рубежа фашистов, проходившего по возвышенностям Ропши, Красного Села, Дудергофа, Пушкина, Павловска до реки Невы.

Как начальник разведки и флагманский штурман полка, Владимир Шалимов в это время готовил экипажи самолетов Пе-2, летавшие на разведку в глубокий тыл противника, обучал воздушных наблюдателей для предстоящей работы над полем боя на истребителях И-16 и Як-7, проводил занятия с разведчиками ночных экипажей, летавших на самолетах СБ. Нередко вылетал он и на боевые задания, особенно на такие, когда требовался большой опыт воздушного разведчика. В полку было немало его учеников. Успешно справлялись с боевыми заданиями подготовленные им молодые штурманы лейтенанты Белоусов, Кантерман, Коготков, Шаганов и другие.

Полк успешно и вовремя справился с поставленной задачей, подготовив необходимую фотодокументацию для операции «Нева-2». Эта большая работа воздушных разведчиков явилась важным вкладом в разгром фашистских войск под Ленинградом и Новгородом и полное снятие блокады города Ленина. Заслуги Владимира Шалимова во всей этой работе трудно переоценить. Когда же началась операция «Нева-2», он был откомандирован в распоряжение командующего 42-й армией и в течение всей операции выполнял обязанности его воздушного наблюдателя над полем боя. И опять день за днем слышали мы по радио его позывной:

— Я — «Зоркий». Я — «Зоркий». Докладываю...

Во второй половине мая 1944 года войска Ленинградского и Карельского фронтов начали подготовку наступательной операции на Карельском перешейке и в Карелии. Нашему полку была поставлена задача сфотографировать всю оборону противника на Карельском перешейке вплоть до Выборга. Мы быстро и успешно выполнили это задание.

Мы считали, что в результате этой работы оборона противника была полностью вскрыта. Но за несколько дней до начала наступления командование фронта получило сведения, что в глубине обороны, примерно в 35—40 километрах от линии фронта финны и немцы построили новую линию железобетонных укреплений, которая значительно мощнее «линии Маннергейма», разгромленной Красной Армией в 1939—1940 годах. На наших же фотоснимках никаких особых укреплений в указанных районах не просматривалось.

Командующий фронтом Л. А. Говоров отдал приказ срочно на любом самолете с возможно малой высоты сфотографировать оборону противника на маршруте Метсякюля (Молодежный) — Тюрисевя (Ушново) — Райвола (Рощино) — Кутерселькя (Лебяжье) — Кивеннапа (Первомайское) — Вахмайнен. Общая протяженность маршрута составляла 40 километров.

Главная сложность этого задания состояла в том, что фотографирование надо было произвести с высоты не более 800—1000 метров. Такая высота позволяла получить фотоснимки, на которых можно было различить все детали.

Первые полеты на это задание совершили истребители и штурмовики, но им не удалось сделать полную съемку: большинство вылетавших самолетов было подбито.

Настал наш черед. 2 июня к нам на аэродром прибыли начальник отделения авиационной разведки фронта полковник В. П. Плющев и начальник разведки 13-й воздушной армии подполковник Я. Г. Аксенов. После краткого обсуждения задачи с командованием полка мы получили распоряжение готовить экипаж и самолет к этому ответственному полету.

Подготовка к боевому вылету много времени не заняла. Наш видавший виды ветеран Пе-2 с цифрой «10» на хвосте и надписями на фюзеляже «За Ленинград»— на одной стороне и «За Родину»—на другой выглядел бодро, поблескивая свежей краской, прикрывшей новые заплатки от пробоин, полученных в предыдущих схватках с фашистами. Он был готов к бою. Готов был и экипаж.

Мы знали, что шансов возвратиться из этого полета у нас очень мало. И все-таки надеялись выполнить задание и вернуться.

Шалимов был сосредоточен и деловит. Он быстро рассчитал время полета и пребывания над целью, подготовил карту и подошел ко мне.

— На фотографирование будем заходить со стороны Финского залива,—сказал Владимир и стал показывать на карте.— Вот отсюда, контрольный ориентир — характерная развилка грунтовых дорог.

По его расчетам, над целью мы должны будем находиться шесть минут. Шесть минут под ураганным огнем врага. И это на высоте не более 800 метров...

Выруливая на старт, мы увидели невдалеке от полкового командного пункта группу людей, среди которых были полковник Плющев и подполковник Аксенов.

Они провожали нас и с нетерпением ждали результатов нашей разведки.

Первый маневр нам удался — к месту фотографирования вышли точно и неожиданно для противника, так как прикрывались облаками. Но не прошло и минуты, как вся равнина под нами осветилась вспышками выстрелов, и небо перерезали трассы пулеметных очередей, а еще через минуту самолет окружили шапки разрывов зенитных снарядов. Делать нечего — мы врезаемся в эту огненную стену и упорно идем по назначенному маршруту. Снопы пулеметных трасс окутывают нас со всех сторон. Все точнее бьют зенитки, и стена разрывов вырастает на нашем пути. Но мы летим не сворачивая.

— Включаю фотоустановку,— докладывает Шалимов,— держать курс!

Теперь лететь можно только прямо. А кольцо огня все сужается. Зенитчики уже пристрелялись. Разрывы снарядов совсем рядом, и осколки то и дело барабанят по фюзеляжу и крыльям, а взрывные волны беспорядочно встряхивают самолет, как спичечную коробку. Но мы пока все живы и здоровы. И самолет — тоже...

«Продержаться хотя бы еще минуты три-четыре,— думаю я,— и мы бы закончили фотографирование. Черта с два продержишься,— в тот же миг говорю себе,— вон какую дыру выбило на правой плоскости».

Осколки стучат по самолету словно камни, падающие в тачку. На белом фоне облаков черная корона разрывов вырисовывается еще более четко. Очень хочется отвернуть от нее в сторону или нырнуть вниз, но штурман невозмутим, а его жесткая команда требовательна :

— Курс держать! Держать, Саша! Влево три градуса. Так. Теперь хорошо.

«Что-то очень долго он фотографирует»,— думаю я и спрашиваю Володю:

— У тебя часы не остановились?

— Курс держать! — вновь раздается его резкая команда.

В это время раздался оглушительный треск разрыва, и самолет осветила огненная вспышка. Первое впечатление, что самолет разбит. Прислушиваюсь. Моторы гудят ровно. Проверяю рули управления. Все в порядке. Осматриваюсь. Левой мотогондолы нет — отбило. По плоскости хлещет смесь воды, масла и бензина, но самолет пока не горит.

— Шалимов, Рязанов! Целы? — спрашиваю штурмана и стрелка.

— Все в порядке, командир,— отвечает стрелок.

— Аппаратуру выключил,— сообщает Шалимов.—-Теперь маневрируй.

Пока он заканчивал эту фразу, самолет с переворота уже камнем падал к земле: надо было поскорее оторваться от этого огненного ада.

Все мы были живы. Почти по самым макушкам деревьев, по лощинам и над болотами наша израненная «пешка» несла нас домой.

И вот мы садимся на своем аэродроме. Как садимся — другой вопрос. Колеса оказались пробитыми. Самолет сделал короткий пробег и с ходу стал на нос. К счастью, все закончилось благополучно, а главное — мы выполнили очень важное и ответственное боевое задание.

Результатов нашего полета с нетерпением ждал командующий фронтом.

Уже на земле при осмотре самолета в нем было обнаружено свыше 60 пробоин. Одну «пробоину» нашли в комбинезоне Шалимова — осколок вырвал большой кусок ткани. Мелкими осколками разбитого стекла кабины мне побило лицо. Рязанов был цел и невредим. Все эти царапины — ничто по сравнению с тем, что мы сделали.

Фотоснимки, которые мы привезли, подтвердила наличие новой линии железобетонных укреплений и помогли командованию фронта своевременно перестроить план наступательной операции на Карельском перешейке.

За выполнение этой важной боевой задачи и за другие успешные боевые вылеты мне и Владимиру Шалимову было присвоено звание Героя Советского Союза.

При общей оценке результатов боевой работы Шалимова оказалось, что он сфотографировал на Ленинградском фронте и в Прибалтике площадь, превышающую территорию таких европейских стран, как Австрия или Португалия. Им произведено 226 успешных боевых вылетов, во время которых он участвовал в 20 воздушных боях с истребителями противника, сбил два Ме-109 лично и четыре — вместе с истребителями прикрытия.

Так защищал город Ленина донецкий комсомолец и ленинградский коммунист Владимир Федорович Шалимов.

Отгремели военные бури, но не закончилась служба выдающегося воздушного разведчика. Окончив военно-воздушную академию, он свыше 15 лет руководил штабом одной из авиационных частей, передавая накопленный боевой опыт молодым летчикам и штурманам. В мирные годы Владимир Федорович Шалимов вел большую работу по подготовке молодых летчиков-штурманов. Ему было присвоено звание генерал-майор авиации.

Сейчас он живет в Москве и продолжает служить в Военно-Воздушных Силах страны, отдавая всего себя их постоянному укреплению.

А. ЖУРАВЛЕВ

ЛИДЕР НЕОТРАЗИМЫХ АТАК

Михаил Дмитриевич Никишин широкоплеч, приземист. Лицо выразительное: белесые брови вразлет, под ними серые глаза блестят добрым огоньком, плотно сжатые губы и широкий подбородок свидетельствуют о характере волевом, а посеребренные сединой волосы — о том, что в жизни ему досталось всего — и радостного и горького.

Вспоминая о пережитом, он хмурит брови:

— Судьба бросала меня от края и до края нашей

советской земли. Родился в деревне Воронино Шатурского района, что в Подмосковье. Когда закончил начальную школу, подрос и окреп, пошел в плотничью артель. Помахал, поиграл топориком! Сколько изб крестьянских срубил — не счесть! Потом захотел потрогать руками облака. Стал обучаться в аэроклубе, затем в школе военных летчиков. Думал: окончу летную школу, пойду в строевую часть летчиком. Но судьба распорядилась иначе. Назначили меня летчиком-инструктором. Выпустил несколько групп молодых пилотов, как говорится, дал им путевку в небо. Работа была интересная и почетная, а сердце звало в другие просторы, не ограниченные школьными зонами. Вскоре попал на строительство железнодорожной магистрали Котлас — Воркута, стал там линейным летчиком и был безмерно рад такой самостоятельной, творческой, интересной, хотя и очень трудной работе...

Михаил Дмитриевич задумывается, проводит ладонью по широкому, изборожденному морщинами лбу, потом продолжает:

— Когда началась война с фашистской Германией и бои загремели на фронте от Балтики до Черного моря, стал добиваться отправки на фронт. Не отпускали. В трескучие морозы, метели и сизые туманы продолжал летать по трассе Котлас — Воркута, развозил почту, пассажиров, строительные материалы, медикаменты. Так было надо... Но не смирился.

Михаил Дмитриевич улыбнулся, повеселел :

— Однажды вызывает меня начальник строительства магистрали. Пришел к нему. Вижу — хмурится: «Добился своего! А мы как, ты подумал? Кто тебя заменит? Скажи, могу я доверить молодому сосунку полеты на северной трассе, а?» Я слушал, молчал. Начальник строительства тоже замолчал, потом стукнул ладонью по столу и примирительно сказал: «Ну ладно, иди в бухгалтерию, рассчитывайся. И возвращайся после победы». Он подошел ко мне, дружелюбно обнял, похлопал по спине, спросил: «Договорились?» — «Возвращусь!»— ответил я. И знаете, после войны возвратился на Север. И еще около десяти лет летал по знакомой трассе Котлас — Воркута, осваивал новые трассы.

И вновь задумывается Михаил Дмитриевич:

— Только на фронте со мной сыграли злую шутку. Вместо боевого самолета вручили По-2! В штабе Ленинградского фронта сказали: «Вы опытный летчик транспортной авиации. Будете перевозить к линии фронта срочные и важные грузы, срочную почту, обеспечивать связь с боевыми соединениями и частями, доставлять им боеприпасы и запчасти. Дело очень ответственное». И я стал летать. Летал днем и ночью, в погоду и непогоду. И мечтал о боевом самолете, о схватках с фашистами, о штурмовых ударах по их позициям... Двести четырнадцать успешных вылетов совершил я на По-2, выполняя специальные задания командования. А потом добился-таки перевода в боевую авиацию и с радостью пересел за штурвал самолета-штурмовика Ил-2. Каждого боевого вылета ждал с нетерпением. Фашисты не зря прозвали наш штурмовик «черной смертью». В каждом вылете на боевое задание я старался оправдать это название нашего самолета чувствительными ударами по врагу, понимая, что каждый такой удар приближает час нашей победы. Летать нам приходилось много, часто по четыре-пять раз в день. Выматывались, конечно, до последней степени. Бывало, в конце такого летного дня даже не оставалось сил, чтобы выбраться из кабины...

Михаил Дмитриевич прерывает рассказ, открывает и пододвигает ко мне папку с документами.

— Здесь у меня сохранились некоторые бумаги «военных лет,— говорит он, смущаясь.— Годы идут, многое забылось. Приходится иногда обращаться к документам, чтобы восстановить в памяти некоторые события.

«Несмотря на свой возраст — 37 лет,— читаю в наградном листе Михаила Дмитриевича,— старший лейтенант Никишин на задания летает с большим желанием. В дни напряженной боевой работы по ликвидации блокады Ленинграда, по прорыву сильно укрепленной оборонительной полосы на Карельском перешейке и в боях по освобождению Эстонии производил по 4—5 вылетов в день в качестве ведущего.

Боевые задания выполняет хорошо и отлично в сложных метеорологических условиях. Над целью умело руководит подчиненной группой. В бою хладнокровен, настойчив, инициативен, проявляет при этом отвагу и геройство».

Продолжаю внимательно читать документы военных лет, каждая страница которых раскрывает новые черты летчика-героя...

Шел май 1943 рода. Повсюду буйствовала вешняя зелень, радовало разноцветье трав, в голубом небе звенели прилетевшие жаворонки и ласточки. Пригородный аэродром оживал, у остывших за ночь штурмовиков появились техники, загремели стремянками, инструментами. Тишина уступила место разговорам, крикам, стуку молотков, оглушительному треску включаемых моторов. Техники и механики готовили самолеты к вылету на боевое задание. Вскоре около командного пункта стали собираться летчики. Они шумно переговаривались, ожидая командира эскадрильи. Комэск майор Александр Пономарев пришел и — сразу за дело.

— Прошу внимания! — обратился он к летчикам.— Получено задание. Не скрою — сложное и опасное. Надо отыскать и уничтожить вражескую тяжелую артиллерийскую батарею. Для этого придется пройти над передним краем противника, проникнуть в его тыл. Батарея где-то здесь,— указал майор на карте предполагаемый район размещения батареи.— Нас будут сопровождать истребители. От группы не отрываться, на побочные цели не отвлекаться, пока не уничтожим батарею. Ясно?

Комэск обвел цепким взглядом летчиков и, убедившись, что задание уяснено, скомандовал:

— По самолетам!

Взревели моторы. Через несколько минут вся эскадрилья была в воздухе. Штурмовики построились, набрали заданную высоту и скрылись в серой пелене неба. На маршруте к ним присоединились истребители сопровождения...

Майор Пономарев строго держал курс к линии фронта. В небе было спокойно. Но это пока. Все летчики знали, что им придется преодолевать заградительный огонь зенитных батарей фашистов. Не исключалась и встреча с «мессершмиттами». Штурмовики не в первый раз летели за линию фронта и были готовы ко всему.

До линии фронта долетели спокойно. Полоса переднего края обозначилась вспышками выстрелов пушек и минометов, разрывами снарядов и мин, светящимися нитями трассирующих пулеметных очередей.

Вот и к «илам» потянулись эти нити. Они перекрещивались, рассыпались веером, сливались в пучки. Едва штурмовики успели удалиться от переднего края противника, по ним стали бить зенитные батареи. Особенно неистовствовали автоматические пушки. Разноцветные пунктиры их трассирующих снарядов вот-вот, казалось, вонзятся в самолеты. Розовые огоньки разрывов вспыхивали то чуть ниже самолетов, то чуть выше, то правее их, то левее, там и здесь оставляя барашки сизого дыма...

А группа продолжала поиск тяжелой артиллерии, ловко маневрируя в обстреливаемом пространстве. Через минуту-другую майор Пономарев передал по радио :

— Вижу вражескую батарею. Приготовиться к атаке... За мной!

Окинув быстрым взглядом местность, Никишин не сразу разглядел, что там внизу. Лишь присмотревшись повнимательнее, увидел расставленные ромбом большие пушки вражеской батареи. Следуя за ведущим, он ввел самолет в пологое пикирование.

— Теперь держись, вражина! — проговорил Михаил, нацеливаясь на одно из орудий. Он поймал его в прицел и нажал кнопку бомбосбрасывателя. Освободившись от четырех «соток», самолет взмыл вверх, словно вздохнул облегченно.

Выходя из атаки, Никишин осмотрелся. Вражескую батарею дружно атаковали и его товарищи. Внизу взрывались бомбы, взметывали вверх землю, обломки пушек, снарядных ящиков, клубы дыма и пыли.

— Молодцы! Ударили что надо! — раздались по радио восторженные голоса летчиков истребителей сопровождения, прикрывавших штурмовики.— Работайте спокойно. «Мессеров» не видно.

Фашистских истребителей действительно не было. Зато вражеские зенитчики, опомнившись, открыли ураганный огонь.

— Заходим на вторую атаку! — скомандовал комэск, не обращая внимания на огонь зениток.

И вновь шестерка «илов» пошла в пике. Теперь заговорили их пушки и пулеметы, сокрушая технику, уничтожая вражеских солдат и офицеров.

А зенитки продолжали неистовствовать. Огненные клубки и сизые шапки разрывов все плотнее окружали наши самолеты. Один снаряд разорвался в нескольких метрах от самолета Никишина. В следующую секунду Никишин почувствовал сильный удар снизу. Машину подбросило и затрясло, она накренилась и стала терять скорость. Михаил прибавил обороты. Мотор взревел, но тряска не прекращалась. Не увеличивалась и скорость.

— Спокойно! — проговорил Никишин.— Сейчас разберемся, что там произошло...

— Никишин! — услышал он голос комэска.— У тебя правая «нога» вывалилась из гнезда. Выходи из боя!

— Разрешите остаться,— попросил он.— Рулей самолет слушается. Буду продолжать выполнять задание...

— Хорошо, работайте,— ответил ведущий и подумал: «Молодец. Я бы на его месте поступил так же. Надежный летчик».

Пренебрегая смертельной опасностью, Михаил повел подбитую машину в очередную атаку на фашистскую батарею. Выпустив реактивные снаряды, он видел, как они попали в цель, взметнув вверх султаны огня и дыма.

Возвращаясь на базу, Михаил соображал, как лучше посадить тяжелый штурмовик на одну стойку шасси. Он был спокоен. Рядом шли его боевые товарищи, каждый из них был готов в любую минуту прийти на помощь. Они наперебой давали ему по радио различные советы. Из опыта летной работы Михаил знал, как нелегко и опасно производить такую посадку. Но он был уверен в себе. Ни секунды не сомневался и в надежности своего боевого друга — самолета.

Над аэродромом сделал несколько кругов, вырабатывая бензин из баков, чтобы облегчить машину и обезопасить ее от пожара. Получив разрешение на посадку, пошел на снижение, выключил мотор, перекрыл бензокраны. Потом, накренив машину на левое крыло, осторожно подвел ее к земле и аккуратно приземлился на одно колесо. Самолет пробежал несколько десятков метров, гася скорость, потом плавно опустился на правое крыло, чиркнул консолью по высокой траве, развернулся на девяносто градусов и застыл...

— Ловко он его посадил, мастерски! — восхищенно воскликнул Пономарев и направился к Никишину, чтобы поздравить его с успешным завершением такого трудного полета.

К вечеру была получена телеграмма от командования 2-й ударной армии. В ней говорилось: «Отмечаем отличную работу группы Ил-2 на участке Гонтовая Липка. Внезапным налетом был нанесен мощный удар по огневым точкам противника. Такой мастерский удар командование 2-й ударной армии наблюдало впервые. Восхищены и благодарим соколов!»

Майские дни были ясными, светлыми. Штурмовики много летали на боевые задания. В эти дни Никишин произвел несколько боевых вылетов на «свободную охоту». Он любил такие вылеты. Они давали простор инициативе, воспитывали у летчика упорство, целеустремленность, вырабатывали умение отыскивать и уничтожать тщательно замаскированные объекты противника.

И вот ему вновь дано задание вылететь на «свободную охоту» в паре с Николаем Коробейниковым.

Перед вылетом майор Пономарев напутствовал:

— Ваша главная задача —«пощипать» железнодорожные составы на перегоне Тосно — Чудово — Новгород. От боя с истребителями уклоняться! Понятно?

— Задание выполним. Будьте уверены,— заверил комэска Никишин.

Через несколько минут два «ила» взлетели и скрылись за косматыми макушками леса. День клонился к вечеру. Стояла хорошая летная погода. Воздух прозрачный, чистый. Видимость отличная. И маршрут приятный, не однообразный. По пути попадались небольшие заболоченные озера, заросшие ивняком речушки, лесные массивы, на фоне которых можно было скрыться в случае преследования истребителей.

Железнодорожный эшелон Никишин заметил издали. За кургузым паровозом стлался черно-рыжий, словно лисий хвост, на всю длину состава дымный шлейф.

— Приготовиться к атаке! — приказал Михаил ведомому лейтенанту Коробейникову.— Я ударю по паровозу, а ты — по вагонам!

— Добро, командир!

Самолеты пошли в пикирование. Никишин стеганул огненной очередью из пушек по паровозу. Окутавшись паром и дымом, замер весь состав. В это время Николай Коробейников ударил по вагонам. Вспыхнул пожар. Платформа, покрытая серым полотном, взорвалась.

— Сбросить бомбы!

— Высота мала. Опасно!..— взволнованно предупредил Коробейников.

— Молодец, Коля! Набираем высоту.

Самолеты стали набирать высоту, потом развернулись на сто восемьдесят градусов и вновь пошли в пике.

Словно большие черные капли, оторвались от самолетов бомбы и полетели вниз, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Потом разорвались, корежа вагоны, платформы, колею.

— Полыхает состав.

—- Вижу, командир! — радостно ответил Николай.

— Возвращаемся на базу.

...Проходили суровые фронтовые будни. Михаил Никишин успешно командовал звеном. Часто водил в бой группы самолетов и всегда возвращался с победой.

Вот перечень некоторых боевых вылетов Михаила Никишина, взятых из его наградных листов.

«22 июля 1943 года, командуя группой из шести Ил-2 без прикрытия истребителей, Никишин подавил огонь двух батарей полевой артиллерии южнее поселка Эстонский. Задание выполнено отлично. Взорван склад с боеприпасами».

«3 сентября 1943 года. В качестве ведущего четверки Ил-2 под общим командованием Героя Советского Союза капитана Зинченко уничтожал огневые средства, живую силу и разрушил оборонительные сооружения в опорном пункте противника Спасская Полнеть. Задание группа выполнила отлично. На цель было произведено шесть заходов, в результате штурмовых действий возник очаг пожара и произошел взрыв большой силы».

«1 февраля 1944 года. В составе четверки штурмовиков Никишин уничтожал автотранспорт и живую силу противника на дороге Сольцы — Угоща. Задание выполнено отлично. Сделано четыре захода на штурмовку, уничтожены бензозаправщик, четыре автомашины с боеприпасами и до двадцати пяти повозок с грузом».

«14 апреля 1944 года. Будучи ведущим пятерки Ил-2, Никишин громил огневые средства и живую силу противника юго-западнее города-крепости Нарва. Наземное командование сообщило, что в опорном пункте противника Варбаши вспыхнули три пожара и произошел сильный взрыв».

«12 июня 1944 года. Шестерка Ил-2 под командованием старшего лейтенанта Никишина уничтожила эшелоны отступающих войск противника. На станции Перкярви группа атаковала эшелон до 60 вагонов с двумя паровозами. Были разбиты восемь вагонов, уничтожено несколько автомашин и взорван склад с горючим. Пламя и дым наблюдались с расстояния пятидесяти километров...»

Но были у Михаила Никишина и его боевых товарищей не только победы. Летом 1944 года погиб под Ленинградом командир эскадрильи Александр Пономарев. Это была горькая утрата для полка, особенно для Михаила Никишина.

— Я очень любил Сашу,— вспоминает Михаил Дмитриевич.— Работая бок о бок с ним, всегда чувствовал его поддержку, внимание, сердечность. Советы и подсказки его были очень своевременны и ненавязчивы, доброжелательны. Храбрый и дерзкий в бою, на земле он был неторопливым, внимательным и вдумчивым. Настоящий воспитатель, наставник. Летная судьба у него была интересной, хотя и трудной. В начале войны он был сбит над вражеской территорией. Тяжело раненный, нашел силы и выбросился из пылающей машины, сумел раскрыть парашют и приземлиться. Но уже на земле потерял сознание. Очнулся, увидел вокруг себя смеющихся фашистов с прижатыми к животам автоматами. «Рус капут!»—ржали они, пиная его ботинками. Потом, на допросах, издевались, били, обливали холодной водой. Требовали сведений об авиации. Не сказал ни слова. Как камень был. Позже, вылечившись и окрепнув, бежал из фашистского ада. Еле добрался до своих, вернулся в полк и стал еще злее громить врага. И вот — погиб...

Михаил Дмитриевич встал, прошелся по комнате, успокоился, продолжил рассказ о своем комэске:

— Я многому научился у Саши Пономарева. Всегда брал пример с него. А когда меня назначили командиром эскадрильи вместо Пономарева, честно говоря, задумался, смогу ли быть таким руководителем эскадрильи, каким был Пономарев? Не растеряю ли добрую славу эскадрильи?

Нет, доброй славы эскадрильи Никишин не растерял. Наоборот, он приумножил ее своими боевыми делами, умением руководить подчиненными на земле и в суровом фронтовом небе, личным мужеством и храбростью.

Сам летал часто. Задания выполнял честно. Не боялся риска, но шел на него всегда осмысленно.

Однажды шестнадцать штурмовиков под общим командованием подполковника Баешко совершили массированный налет на аэродром противника. В этой полковой группе ведущим второй восьмерки штурмовиков был Михаил Никишин. В то раннее утро погода выдалась великолепная. На востоке занималась заря. В голубом небе плыли редкие облака, подсвечиваемые яркими лучами восходящего солнца.

Летчики знали, что аэродром охраняется истребителями, зенитной артиллерией, прожекторами и прорваться к нему будет нелегко. Летели на высоте тысяча двести метров. Когда подошли к переднему краю обороны противника, он встретил наши самолеты лавиной зенитного огня. Небо над позициями противника ощетинилось разрывами сотен снарядов, непреодолимой, казалось, стеной пулеметного и ружейного огня. Применив противозенитный маневр, группа вышла из зоны обстрела и, прикрываемая нашими истребителями, продолжала полет к цели. Прошло около десяти минут.

— Подходим к цели,— сообщил подполковник Баешко и скомандовал: — Приготовиться к атаке!

Через одну-две минуты штурмовики были над целью.

Вражеский аэродром Никишин увидел издалека. Ровная взлетно-посадочная полоса блестела накатанной и отшлифованной поверхностью. Серыми квадратами выделялись ангары и другие аэродромные сооружения. С двух сторон аэродрома черной стеной стоял лес, по краю которого были расположены стоянки самолетов.

— В атаку! — раздалась команда.

Две восьмерки штурмовиков пошли на цель. Блеснули огненными хвостами реактивные снаряды. Полетели вниз серии авиабомб —«соток».

Никишин видел, как рвались на взлетно-посадочной полосе бомбы, корежа бетонные плиты. Видел, как на южной окраине аэродрома, там, где стояло приземистое куполообразное здание, вспучился огненный шар и, расширяясь в окружности, устремился вверх. Это взорвался склад бензина.

— Заходим на вторую штурмовку! — услышал Никишин по радио команду ведущего.

Он развернул свою восьмерку и, прижимая самолет к верхушкам леса, понесся к цели. За ним последовали ведомые.    - .

— Пушки к бою! Огонь! — скомандовал он, нажав на гашетку.

Две пушки, установленные в крыльях штурмовика, исторгая огонь, посылали снаряд за снарядом во вражеские самолеты. Вот от прямого попадания вспыхнул «юнкере», затем взорвался «брустер»... На стоянке бушевал огонь, и все небо над аэродромом вскоре заволокло дымом.

— Пора уходить! — проговорил Никишин, осматриваясь.— Дело сделано. Вон какой пожар устроили — в полнеба! Хорошо горят крестатые!

В этот момент раздалась команда ведущего:

— Всем сбор! Уходим.

Группа «илов» уже отошла от фашистского аэродрома, когда Михаил услышал по самолетному переговорному устройству взволнованный голос своего воздушного стрелка Василия Батизады:

— Командир, «мессеры»! — И в ту же секунду застрочил его пулемет.

«Молодец стрелок! — подумал Никишин.— Хороший у меня щит».

— Командир! Попался один! Сел на мушку,—радостно доложил стрелок,— заковылял к земле!

— Так их, Вася, так! Держись, друг! — подбодрил Никишин стрелка.

В ту же секунду стрелок вновь застрочил из пулемета. И вдруг самолет содрогнулся от сильного удара.

«Кажется, из пушки врезал?! А куда?»—подумал Михаил и спросил стрелка:

— Куда попал? Что с машиной?

— Не знаю, командир. Вроде, цела,— ответил стрелок.— А «мессеры» отстали...

Никишин почувствовал запах горелой резины. В кабине появился дым.

— Горим, Вася! — крикнул он стрелку.

— Вижу, командир. Что будем делать?

— Тянуть к дому. Лишь бы пожар не усилился.

Самолет дымил, стал терять скорость и высоту, отставать от группы. Никишин заметил, как два «яка» из группы сопровождения пристроились к их подбитому «илу».

«Охраняют «ястребки», беспокоятся»,— потеплело на сердце у Михаила.

Никишин посмотрел на часы. «По времени вот-вот должна быть линия фронта. Как-то удастся ее проскочить?»— с тревогой подумал он. Мотор работал с перебоями и еле тянул. В кабине было не продохнуть от едкого дыма...

Но вот наконец-то показалась линия фронта. Они подходили к ней на небольшой высоте и над передовыми позициями противника появились неожиданно. Едва проскочили их, мотор, несколько раз чихнув, заглох. Тяжелая машина сразу осела и стала резко снижаться. К счастью, внизу было более или менее ровно— большая заросшая кустарником луговина.

— Держись, Вася, иду на посадку! — сообщил Никишин стрелку, изо всех сил удерживая самолет в горизонтальном полете.

Штурмовик, оставляя за собой хвост дыма, мчался над самой землей. Вот по крыльям и фюзеляжу стали хлестать ветки, потом самолет с грохотом и треском опустился на фюзеляж, прополз на «животе» десятка два метров, ломая и сминая кусты, на что-то натыкаясь и скрежеща в клубах дыма и пыли, и остановился.

— Жив, Василек? Вылезай быстрее, бежим...

Снимая на бегу парашюты, летчик и стрелок бросились прочь от вспыхнувшего ярким пламенем самолета. На пути попалась им большая воронка от взрыва авиабомбы. Они прыгнули в нее и легли на дно... Раздался взрыв.

— Ну, вот и все. Прощай, дружище! — проговорил Никишин, выбираясь из воронки.

— Да, жаль самолет! — в тон ему сказал стрелок.

— Где мы?

— Похоже, на нейтральной,— ответил летчик, достал из планшета карту и стал сличать ее с местностью. Его догадка подтвердилась. Раздалось несколько взрывов мин. Это фашисты стреляли из минометов по горящему «илу». Самолет действительно приземлился на нейтральной полосе. Обстрел его продолжался. Никишин и Батизада на всякий случай опять укрылись в воронке. Неожиданно они услышали голос:

— Летчики! Давайте сюда, к своим!..

— Нас спасли разведчики-пехотинцы,— пояснил Михаил Дмитриевич.— В полку посчитали, что мы погибли при взрыве самолета, а мы на пятые сутки возвратились. Это был радостный день и для нас и для всего полка. В тот же день нам стало известно, что при штурмовке аэродрома было уничтожено одиннадцать вражеских машин разного типа. Кроме того, четыре вражеских самолета наша группа сбила в воздушном бою. Это была большая победа. Через несколько дней после возвращения в полк мы получили новый самолет и на нем успешно продолжали свою тяжелую работу в огненном небе Ленинграда...

В наградном листе на М. Д. Никишина, подписанном командиром 448-го штурмового авиаполка подполковником Баешко в конце сентября 1944 года, говорится :

«4 августа 1944 года Никишин, командуя шестеркой Ил-2, уничтожал артиллерийские и минометные батареи и живую силу противника в районе населенного пункта Вивикона. Были уничтожены минометная батарея и несколько пушек полевой артиллерии».

«17 сентября 1944 года капитан Никишин в качестве ведущего группы в составе двенадцати Ил-2 участвовал в массированном налете на артиллерийские и минометные батареи и живую силу противника в районе Корвэкюла. Метким огнем было разбито и уничтожено несколько орудий и минометов, три автомашины, взорван склад с боеприпасами, зажжен административный дом, подавлен огонь восьми пулеметных точек, истреблено до шестидесяти солдат и офицеров противника».

Более трехсот раз поднимался во фронтовое небо Михаил Никишин, выполняя задания командования. Родина высоко оценила его боевые заслуги, присвоив прославленному летчику-штурмовику звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда», а также наградив его двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I и II степени, медалью «За оборону Ленин-Ерада», многими другими медалями.

В 1946 году майор Михаил Дмитриевич Никишин попрощался с военной авиацией и вновь вернулся к своей довоенной работе пилота Гражданского воздушного флота, как и обещал, уходя на фронт. Много лет водил он пассажирские самолеты на северных трассах нашей Родины, помогал осваивать эти нелегкие полеты молодым пилотам. Он щедро делился с молодыми авиаторами не только опытом летной работы, но и своей житейской мудростью ветерана войны, коммуниста. До самых последних дней жизни Михаил Дмитриевич Никишин был самым уважаемым человеком в своем коллективе и желанным гостем молодежи, пропагандистом боевых традиций советского народа.

Он умер в 1982 году в Москве.

П. ГУСЬКОВ

НЕ РАССТАЛСЯ С АВИАЦИЕЙ

Тревожно было на душе у Николая Федоровича Макаренко, когда он после длительного путешествия по эвакогоспиталям страны возвращался с далекого Урала на фронт, в свой родной полк. Более полу-года потребовалось врачам пяти госпиталей, чтобы снова вернуть его в строй после тяжелого ранения, полученного в последнем воздушном бою. «Только, видно, зря они старались,— думал он.— Все равно медицинская комиссия, как я ее ни умолял, осталась непреклонной и вынесла твердое решение: «Не годен к летной работе». Значит, прощай авиация...»

Кто из мальчишек его поколения не мечтал стать летчиком! Мечтал и он. Бывало, пролетит над его родным селом Сенное, на Харьковщине, редкий самолет, опрометью выбегал он из хаты и подолгу всматривался в голубое небо, пока не замолкал вдали гул мотора. Эта юношеская мечта и привела его в военную авиационную школу пилотов. В ежедневном разнообразии классных и строевых занятий, бесконечных тренировочных полетов на учебном аэродроме он и не заметил, как пролетели три года напряженной учебы.

После окончания школы лейтенанта Макаренко направили в 44-й истребительный авиационный полк, который базировался под Ленинградом. Здесь его первым наставником и воспитателем стал опытный летчик-политработник, комиссар полка батальонный комиссар Шалыганов, награжденный за участие в боях в Испании двумя орденами Красного Знамени. Он охотно делился с молодыми летчиками своим боевым опытом, учил их мужеству и умению побеждать врага.

Во время советско-финляндского военного конфликта комсомолец Макаренко вступил в партию, чтобы идти в бой коммунистом. Он совершил тогда пятьдесят три боевых вылета: сопровождал наши бомбардировщики в тыл врага, патрулировал над Ленинградом, оберегая его от возможных налетов вражеской авиации.

На пятый день Великой Отечественной войны Николая Макаренко с группой других летчиков перевели в 153-й истребительный авиационный полк, которым командовал Герой Советского Союза майор С. И. Миронов (впоследствии генерал-полковник авиации). Полк базировался в Ленинградской области. С этим полком и С. М. Мироновым, который стал его вторым наставником и воспитателем, Макаренко прошел весь свой дальнейший боевой путь.

— Вместе со своими товарищами Большаковым, Волковым, Кисляковым, Кривойкиным,— вспоминает Николай Федорович,— я вылетел на разведку войск противника в район Сортавалы. Выйдя к цели, обнаружили колонну боевой техники, которая двигалась по направлению к Ленинграду. По команде ведущего, заместителя командира эскадрильи лейтенанта Кривойкина быстро перестроились в боевой порядок и устремились в атаку. С первого же захода вспыхнуло несколько фашистских автомашин. Неожиданный удар был настолько сильным, что гитлеровцы в панике бросили технику и разбежались. Выполнив задание, мы взяли курс на свой аэродром. Я шел последним. Вижу — на опушке леса скапливается немецкая пехота. Снизился до двухсот метров и с бреющего полета расстрелял ее из пулемета. Набирая высоту, чтобы догнать группу, вдруг увидел идущих на меня четырех «мессершмиттов». Поначалу, признаться, немного струхнул — ведь их четверо, а я один. Но неравный бой принял. Используя маневренность «чайки», сумел избежать вражеских ударов, а выбрав удачный момент, развернул машину и сам пошел в лобовую атаку. Сблизившись до пятидесяти метров, нажал на гашетку... «Мессер» вспыхнул и, оставляя огненно-дымный хвост, рухнул на землю. Оставшись без ведущего, фашисты покинули поле боя и убрались восвояси.

Об этом поединке Николая Макаренко с четырьмя «мессершмиттами» ленинградцы узнали 24 августа 1941 года из заметки «80 вылетов», опубликованной в «Ленинградской правде».

Шел август 1941 года. Трудное это было время. Враг упорно рвался к Ленинграду. Тесня наши войска, фашисты с каждым днем все ближе и ближе подходили к городу. Особенно неистовствовала авиация противника. Налеты не прекращались ни днем, ни ночью. Одна волна бомбардировщиков сменялась другой. Но каждый раз им преграждали путь наши зенитчики и летчики. И хотя по численности наша авиация значительно уступала врагу, зато мужеству, отваге и дерзости советских пилотов не было предела.

В одни из таких дней группа летчиков-истребите-лей в составе Кривойкина, Любутина, Макаренко, Мухина и Ржавского была поднята по тревоге на перехват вражеских самолетов. В завязавшемся воздушном бою лейтенант Макаренко сбил «мессершмитт», но и его самолет получил серьезные повреждения. Уж слишком неравные были силы. Юркая, послушная каждому движению руки «чайка» вдруг перестала повиноваться и все больше валилась на нос. Он попробовал увеличить обороты двигателя — не получилось. Тогда решил посадить машину на озерный островок, но она начала резко терять высоту и упала в Ладожское озеро. Коснувшись поверхности воды, скапотировала, перевернулась кабиной вниз и пошла ко дну. Отстегнув привязные ремни, Макаренко выбрался из открытой кабины самолета и доплыл до островка. Подобрали его наши моряки, с волнением наблюдавшие за ходом воздушного боя.

На аэродром наши летчики возвращались вчетвером. Не сразу лейтенант Н. А. Кривойкин, водивший группу в бой, нашелся, что ответить на молчаливый вопрос техника-лейтенанта А. А. Егорова, обслуживавшего самолет Макаренко.

— Герой твой командир,— опустив глаза, произнес лейтенант.— Хороший был летчик...

К вечеру на столе начальника штаба полка майора Садовникова лежало боевое донесение командира эскадрильи лейтенанта Родионова о подвиге и гибели летчика Макаренко. Какова же была радость однополчан, когда перед отправкой донесения в штаб корпуса Николай Макаренко живым и невредимым прибыл на аэродром!

А на второй день он снова был в воздухе, выполняя очередное боевое задание. Таких заданий в горячие августовские и сентябрьские дни 1941 года было много. Вот что я узнал об одном из них.

— С вечера поступило приказание,— рассказывает Николай Федорович,— совершить налет на вражеский аэродром. По данным разведки, немцы сосредоточивали там самолеты для нанесения удара по Ленинграду. Была сформирована штурмовая группа во главе с опытным летчиком командиром эскадрильи старшим лейтенантом Родионовым. В нее вошли летчики Кисляков, Мухин, Авдеев, Костюк, Праводелов и я. Мне, как «старожилу» ленинградского неба, хорошо знающему заданный район, поручили вывести группу на цель. С полевого аэродрома вылетели рано утром. К цели подходили с востока, со стороны солнца, на бреющем полете, чтобы не попасть под зенитный огонь противника. На аэродроме стояли готовые к вылету бомбардировщики и истребители сопровождения, а взлететь успел только один «мессершмитт». Пришлось мне прошить его длинной очередью из всех четырех пулеметов. Он рухнул почти на краю аэродрома. Первый бомбовый удар нанесли по бомбардировщикам. Потом сделали еще четыре захода и, уничтожив более десятка вражеских самолетов, без потерь вернулись на свою базу.

Дерзко сражался в ленинградском небе Николай Макаренко. Отважный летчик уходил на боевые задания даже тогда, когда погода считалась нелетной. Не было противника в воздухе — искал его на земле. Товарищи удивлялись, откуда у него, щуплого с виду человека, берется столько сил, энергии и выносливости. Вот всего одна запись из журнала боевых действий полка: «23 ноября 1941 года старший лейтенант Макаренко дважды в исключительно тяжелых метеоусловиях при сильном снегопаде вылетал штурмовать позиции противника в районе Ивановское и Усть-Тосно. Уничтожил до полутора взводов пехоты. За эти вылеты командование ВВС Ленинградского фронта объявило старшему лейтенанту Макаренко благодарность».

К концу 1941 года на счету Николая Федоровича Макаренко было уже 262 боевых вылета. За мужество и героизм он был награжден орденом Ленина и представлен к званию Героя Советского Союза.

В июне 1942 года 153-й истребительный авиационный полк, после переучивания, на новых самолетах-«аэрокобрах» был переброшен на Воронежский фронт. Здесь он был включен в состав одной из трех созданных в ВВС ударных авиационных групп, подчинявшихся Ставке Верховного Главнокомандования. Ударные группы предназначались для завоевания господства в воздухе и нанесения массированных ударов на определенных участках фронта. Их основная отличительная черта — подвижность. Когда требовалось, они быстро перелетали на новые аэродромы и выполняли поставленные перед ними задачи. Во главе каждой группы стояли командующий и военный комиссар. Командующим 3-й ударной группой, в состав которой входили три бомбардировочных и два истребительных полка, был опытный военачальник и воспитатель генерал-майор авиации Л. А. Горбацевич, а военным комиссаром — не менее опытный политработник дивизионный комиссар А. Г. Рытов (впоследствии генерал-полковник авиации, начальник Политуправления ВВС). Для встречи 153-го полка на аэродром под Воронеж прилетел Л. А. Горбацевич. Обращаясь к летному составу, он сказал: «На нашем фронте еще мало истребителей и враг летает безнаказанно. Вам надо проучить его!» И они проучили...

Через день, только успев совершить облет района действия, полк во главе со своим командиром майором С. И. Мироновым уже вылетел на свободный поиск самолетов противника в воздухе. Ведущим был назначен командир эскадрильи капитан Макаренко. Он лучше других ориентировался в воздухе, хорошо изучил карту района боевых действий. Через пять минут полета в заданном направлении заметили идущих навстречу трех вражеских бомбардировщиков. Командир полка, летевший справа, быстро вырвался вперед и с малой дистанции в упор расстрелял ведущего. Ю-88 перевернулся и камнем пошел вниз. Остальных двух фашистов сбили капитан Макаренко и старший лейтенант Иванов. Только закончился этот бой, как встретилась пятерка «юнкерсов». Они были окружены нашими самолетами и уничтожены. Затем обнаружили еще семерку фашистских стервятников, которых постигла та же участь.

Каждый летчик полка сбил в этом полете по одному, а некоторые — даже по два самолета. Оказывается, фашистская авиация пыталась совершить в тот день звездный налет на Воронеж, в котором участвовало более ста ее самолетов, В отражении налета участвовали летчики и другого истребительного полка 3-й ударной группы. Наши наземные подразделения выловили потом выбросившихся с парашютами вражеских летчиков, штурманов и стрелков-радистов. Их оказалось более семидесяти. Налет на Воронеж дорого обошелся фашистам. Наши летчики вернулись без потерь. С тех пор фашисты стали летать большими группами, плотным строем и с истребителями прикрытия.

О подвиге летчиков-истребителей полка С. И. Миронова дивизионный комиссар А. Г. Рытов в тот же день сообщил политработникам частей 3-й группы и попросил их донести эту весть до всех авиаторов. Слава о мироновском полете гремела по всему фронту. Его летчики дрались под Воронежем три месяца, нанося по врагу один удар сокрушительнее другого.

К сожалению, для Николая Макаренко один из воздушных боев оказался роковым...

Раннее июльское утро 1942 года. Внезапный налет немецких бомбардировщиков на аэродром полка. Взлететь успел только капитан Макаренко. Одному ему и пришлось идти в атаку. Догнав девятку уходящих фашистских бомбардировщиков, он пристроился к ним в хвост и огнем из пушки и пулеметов сбил Ю-88. Сразу же после этого атаковал второй самолет и в пылу боя не заметил, как появились истребители противника и открыли по нему огонь. Машина неожиданно вздрогнула. Резкая боль обожгла левое плечо, сковала руку, по телу заструилась кровь. Превозмогая боль, он одной рукой посадил машину на запасной полевой аэродром, а выбраться из кабины ему помогли товарищи.

Это был 325-й боевой вылет Николая Макаренко за время Отечественной войны и десятый лично сбитый нм фашистский самолет. Так закончился его последний воздушный бой, спустя семь месяцев после которого он и возвращался из госпиталя в свой авиационный полк на Северо-Западный фронт, где вскоре был назначен помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе.

День возвращения в полк был ознаменован многими радостными событиями. Радио принесло весть, что двадцати пяти защитникам Ленинграда, в числе которых был и Николай Федорович Макаренко, присвоены высокие звания Героев Советского Союза. В тот же день он узнал, что за отвагу в последнем воздушном бою его наградили орденом Красного Знамени, а 153-й истребительный авиационный полк за успехи в боевых действиях преобразован в 28-й гвардейский истребительный авиационный полк. Позднее ему было присвоено наименование «Ленинградский».

Сослуживцы горячо поздравили Николая Федоровича с наградами, но многие из них считали, что его песенка в авиации спета. Однако Макаренко и не думал расставаться с авиацией. Правда, иногда его одолевали сомнения: что делать? Может быть, вернуться к своей доармейской профессии фельдшера и лечить людей в своем тихом районном городке Богодухове? Но вправе ли он считать, что это его профессия? Медицинский техникум в Изюме он действительно окончил, но фельдшером так и не стал, потому что сразу после получения диплома ушел в летную школу. Очевидно, придется начинать все сначала...

— Надо не начинать, а продолжать,— рассеял его сомнения при первой же встрече командир полка Сергей Иванович Миронов.— Человеку, хорошо знающему авиацию, после фронта прямой путь в академию.

Так гвардии майор Макаренко стал сначала слушателем подготовительного курса, а затем — инженерного факультета Военно-воздушной инженерной Краснознаменной академии имени Н. Е. Жуковского. В 1950 году он успешно окончил академию и возвратился в авиацию летчиком-инженером высшей квалификации. Умело сочетая летную и. инженерную подготовку с опытом боевых действий на фронте, он целиком посвятил себя воспитанию и обучению молодых летчиков-инженеров, которые до сих пор вспоминают его как хорошего наставника. К наградам за ратные подвиги прибавилась награда за трудовые успехи.

Вот уже десять лет как гвардии полковник-инженер Макаренко вышел в отставку, но он по-прежнему в боевом строю и не расстался с авиацией. Связь с небом продолжается* Все эти годы он работает инженером-конструктором и возглавляет совет ветеранов войны. Часто выступает на предприятиях, в клубах и школах с лекциями по военно-патриотическому воспитанию молодежи.

В торжественные дни, когда Николай Федорович надевает свой парадный костюм, на его груди рядом с Золотой Звездой Героя сияют двадцать боевых и трудовых наград Родины и среди них скромная, но дорогая сердцу медаль «За оборону Ленинграда», напоминающая о боевом крещении в неравных воздушных боях с фашистами в ленинградском небе.

А. СЕИН

ИЗ ПЛЕЯДЫ ОТВАЖНЫХ

Шел март 1944 года. За полтора месяца наступательных боев, войска Ленинградского фронта продвинулись на запад на 180 километров, до города Нарвы. Нужна была передышка, чтобы восполнить потери, подготовиться к новым сражениям. По указанию Ставки Верховного Главнокомандования фронт перешел с 1 марта к обороне и начал подготовку к последующим операциям. Для наземных войск наступила пора затишья, боев местного значения. Авиация тоже снизила активность. Но штурмовикам, хотя и реже, приходилось вылетать на боевые задания. Характер этих полетов оставался тот же — разведка, штурмовка вражеских позиций. Одним из таких заданий был удар по опорному пункту Сиргала.

В воздух взметнулась сигнальная ракета. Не успела она выписать в небе сизую дугу, как взревели моторы самолетов. Разбрызгивая весенние лужи на подтаявшей взлетно-посадочной полосе, штурмовики поспешно выруливали из капониров. Первым взлетел ведущий группы А. Манохин. За ним — С. Потапов и В. Аверьянов. Им и было приказано нанести массированный удар по опорному пункту обороны противника.

Идти пришлось на малой высоте. Сплошная облачность висела чуть ли не над самой головой. Впрочем, Александр Манохин даже радовался такой погоде — обеспечивалась внезапность появления. Лишь перед самой целью «илы» выполнили горку и обрушились на врага.

Фашисты встретили их сильным зенитным огнем. Светящиеся трассы пулеметных очередей, разрывы зенитных снарядов встали на пути штурмовиков. Впереди справа ведущий заметил «ворота» в стене зенитного огня — участок неба, свободный от разрывов.

Энергичный маневр — и вся группа прорвалась к цели.

— В атаку!

Самолет ведущего спикировал первым. За ним устремились остальные.

Валентин Аверьянов успел заметить, откуда бьет вражеский пулемет: его огненные трассы прошли впереди самолета ведущего.

Казалось, штурмовик наткнется на огненную трассу. И тогда...

Доворот вправо. Ручку управления еще больше от себя. Сброс! Бомбы накрыли пулемет.

— Хорошо работаешь, Валентин. Так держать! — послышался в наушниках одобряющий голос командира.

— Есть так держать!

Штурмовики буквально висели над противником. Бомбили. Реактивными снарядами, пушечными очередями уничтожали огневые точки врага, его пехоту, укрывшуюся в траншеях. Над опорным пунктом стояли клубы дыма, пламя поднималось к пасмурному мартовскому небу. Лишь когда был израсходован весь боекомплект, советские летчики покинули поле боя.

Докладывая командиру полка о выполнении боевого задания, капитан Манохин особо отметил уверенные действия Валентина Аверьянова. Это был один из первых боевых вылетов молодого летчика в составе 15-го гвардейского штурмового авиационного полка.

Поначалу к Валентину Аверьянову, как, впрочем, и к другим молодым летчикам, относились настороженно. Присматривались: как-то он поведет себя в бою? На что способен этот ничем внешне не примечательный, невысокого роста, но плотно скроенный, со спокойным, уравновешенным характером парень? Глядя на него, трудно было представить, что новичок способен на героические поступки.

Эта настороженность, однако, быстро прошла. После каждого вылета ведущие отмечали отвагу и мастерство молодого летчика. Ни яростный зенитный огонь, ни истребители противника не останавливали Аверьянова. Он спокойно и уверенно делал свое опасное дело — бомбил вражеские мосты, штурмовал аэродромы, железнодорожные эшелоны, утюжил вражескую пехоту, летал на разведку. Опытные, опаленные огнем войны летчики охотно летали с ним на любые задания, потому что он был надежным товарищем в бою.

— Вот тебе и тихий Валя! — шутили однополчане.— Дает немцам прикурить!

Недавно прибывший летчик быстро вошел в полковой строй, завоевал репутацию умелого, бесстрашного воздушного бойца. Спустя несколько месяцев он уже сам водил группы самолетов на задания.

Родился Валентин Аверьянов в 1922 году в Москве. Как и все, учился в школе. Потом работал на заводе. В 1940 году поступил в аэроклуб. Летом 1941-го, после окончания школы военных летчиков, был направлен на Дальний Восток. Конечно, как и все, стремился на фронт, но приказ есть приказ.

Опять начались учебные полеты: стрельба по конусу, высший пилотаж, воздушный бой. Валентин понимал, что все это необходимо. Понимал и то, что они очень здесь нужны: ведь Япония — союзник гитлеровской Германии, ее войска находились рядом, в Маньчжурии. В любой момент могут напасть на нашу страну. И все же тянуло на запад, туда, где сейчас решалась судьба нашей Родины.

— Разве это служба! — вздыхал Валентин в кругу таких же молодых и таких же нетерпеливых ребят.— Там наши люди жизни не жалеют, а мы сидим здесь и чего-то ждем.

В такие минуты завязывались взволнованные разговоры. Молодые летчики анализировали свои учебные бои и те бои, которые велись там, на фронте. Они с жадностью читали каждое сообщение о воздушных схватках и приходили к выводу, что одной смелости и отваги для победы все же мало. Необходимо еще и умение. И они снова и снова вели учебные бои, занимались высшим пилотажем, стрельбой по конусу.

Летом 1943 года Аверьянов и еще несколько летчиков их части после переучивания были направлены в состав 15-го гвардейского штурмового авиационного полка.

Майор А. Фефелов, опытный, проницательный командир, познакомившись с личным делом младшего лейтенанта Аверьянова и побывав с ним в воздухе, решил выпустить новичка в боевой вылет уже спустя несколько дней после его прибытия в полк. И пе ошибся.

18 апреля 1944 года четверка «илов» вылетела на штурмовку укрепленного рубежа противника в районе Атеки. Валентин летел замыкающим в паре с Сергеем Потаповым.

Самолеты прорвались сквозь заградительный огонь и стали наносить удар за ударом.

У кромки леса Аверьянов заметил какое-то сооружение. Доворот. Ручка от себя. «Ильюшин» послушно перешел в пологое пикирование.

Молчавший до тех пор объект вдруг ощетинился ураганным огнем. «Что-то важное, раз так беснуются»,— отметил Валентин и еще больше подал ручку управления вперед. Теперь штурмовик в крутом пикировании с ревом несся на цель. Пулеметные трассы проносились совсем рядом. Разрывы зенитных снарядов вспухали то слева, то справа. Но штурмовик стремительно приближался к земле.

В эти короткие минуты боя, полные физического и нервного напряжения, летчик как бы слился с самолетом: он ощущал вибрацию фюзеляжа, слышал рев двигателей, свист воздушного потока, обтекавшего кабину. Глаза неотрывно следили за прицелом.

Пока экран чист. Но вот цель появилась у обреза внешнего кольца, затем переместилась ближе к центру. Когда перекрестие прицела точно наложилось на цель, Валентин нажал кнопку электрического бомбосбрасывателя. Внизу рвануло так, что выходивший из пикирования самолет подбросило вверх. Подозрительным сооружением оказался крупный склад боеприпасов.

— Всем занять оборонительный круг! — послышалась команда ведущего.

Аверьянов осмотрелся. Впереди самолет Потапова. Он уже успел набрать высоту после очередной атаки. Остальные продолжали утюжить вражеские траншеи, поливать их пулеметным огнем.

Валентин повернул голову в сторону солнца и увидел темные точки. Одна, две, три... шесть. С каждой секундой они разрастались в размерах. Шесть «фокке-вульфов». Шесть против четырех. Многовато...

— Держаться плотнее! Крен максимальный!

Напоминание ведущего было не лишним. Дело в том, что в одном из предыдущих боев один из летчиков начал разворот вяло, словно ощупью. Крен самолета не достигал и 20 градусов, тогда как для правильного выполнения фигуры требовалось не менее 50. Поэтому вираж получился пологим, растянутым. Летчик никак не мог прикрыть хвост машины впереди-идущего, выпадал из общего строя. Вместо неприступного для вражеских истребителей круга обороны получилась разорванная цепь самолетов, лишенных огневого взаимодействия. Этой ошибкой летчика тотчас же воспользовались гитлеровцы. Заметив образовавшуюся в круге брешь, они стремительно атаковали нашу группу и сбили один самолет.

Валентин Аверьянов старался не повторить ошибку товарища. Его самолет лежал в крутом вираже, и, когда пара «фоккеров» попыталась атаковать Сергея Потапова, Аверьянов заградительным огнем отсек их.

Карусель воздушного боя медленно смещалась в сторону наших войск. В воздухе стоял рев авиационных двигателей, сухой треск пулеметных очередей, стучали пушки. Трассирующие пули и снаряды исчертили небосвод. Штурмовики дружно отбивались. Один из «фоккеров» вдруг задымил, перевернулся на крыло и пошел к земле. Это была «работа» ведущего.

— Так их! Бей их, ребята! — закричал в азарте Валентин и снова нажал на гашетку.

Подоспевшие истребители прикрытия заставили гитлеровцев отказаться от дальнейшего преследования штурмовиков. С пробитыми плоскостями, с подтеками масла на капотах, наши самолеты благополучно приземлились на своем аэродроме.

Из каждого полета Аверьянов выносил для себя что-то новое, поучительное. Он анализировал свои действия, прикидывал, как лучше маневрировать в зоне зенитного огня, обнаруживать цели, точно поражать их. Такой творческий подход к делу способствовал тому, что он быстро вырос в грамотного, умелого летчика. Не случайно, когда предстояло выполнить сложное задание, командир полка включал в состав группы младшего лейтенанта Аверьянова.

Так было, когда потребовалось нанести удар по вражескому аэродрому. В тот раз летчики сожгли 12 самолетов противника. Несмотря на чрезвычайно сильный зенитный огонь и завязавшийся над аэродромом воздушный бой, Валентин не только решительно атаковал цели, но и произвел фотографирование. Снимки подтвердили высокую эффективность действий всей группы.

Так было и тогда, когда понадобилось выполнить задание особой важности — сфотографировать оборонительные сооружения фашистов на участке дороги Нарва — Таллин, так называемый «Тихвинский обвод». Группу возглавил старший лейтенант Е. Кунгурцев, ныне генерал, дважды Герой Советского Союза. Ведомыми были Сергей Потапов и Валентин Аверьянов.

Когда Валентин Григорьевич рассказывал об этом полете, я представил себе всю сложность и опасность задания. Чтобы сфотографировать вражеский объект, надо было какое-то время вести самолет по прямой. Маневрирование исключалось: начнешь уклоняться от разрывов зенитных снарядов — смажешь снимки, не выполнишь задание. Какое же надо иметь мужество, чтобы, не дрогнув под прицельным огнем врага, пройти из конца в конец этим коридором смерти!

Чтобы выполнить задание и остаться в живых, необходимо было до минимума сократить время пребывания самолетов под обстрелом. Но как этого достичь? Только путем внезапного появления над целью. Погода этому благоприятствовала. Облачность 8—10 баллов. Именно этим обстоятельством и решили воспользоваться наши летчики: идти над облаками, в районе цели резко снизиться и на бреющем пройти над оборонительным рубежом противника. При этом выполнить маневр с таким расчетом, чтобы без дополнительных разворотов сразу же выскочить в точку начала фотографирования.

Так и поступили. Появление советских штурмовиков для врага оказалось неожиданностью. Когда фашисты открыли огонь, фотоаппаратура, установленная на самолетах Кунгурцева и Потапова, уже отсняла намеченные к съемке объекты.

Аверьянов шел замыкающим группы. Летчик и стрелок-радист Щукин били по зенитной батарее и пулеметам, которые сосредоточили огонь по ведущему советскому самолету. Но Аверьянов не был бы Аверьяновым, если бы ограничился выполнением лишь основной задачи — обеспечить ведущему наилучшие условия для фотографирования. Ведь и на его самолете была установлена фотоаппаратура, и он не замедлил ею воспользоваться.

Штурмовики исчезли из поля зрения противника так же стремительно, как и появились. Плотные облака скрыли их не только от зенитного огня, но и от вражеских истребителей, которые вот-вот должны были появиться.

Задание выполнили отлично. На фотопленке ведущего оказался заснятым весь оборонительный рубеж противника. Снимки Валентина Аверьянова дополнили фотопланшет командира. За выполнение этого важного и опасного задания отважной тройке советских летчиков объявил благодарность командующий Ленинградским фронтом.

В августе 1944 года бои шли уже под Выборгом. А здесь, под Нарвой, накапливались силы для нового мощного удара по фашистам.

В один из августовских дней группа из шести самолетов во главе с Николаем Полагушиным вылетела на «обработку» ближних тылов противника. Домой, однако, вернулись не все — самолет Валентина Аверьянова был сбит.

Потерю любого летчика в полку переживали тяжело. Тем тягостнее было сознавать, что не будет больше рядом Валентина Аверьянова. Однополчане любили его за добрый характер, за отвагу и мужество. И вот этого боевого товарища больше нет. И потеряли его по своей вине: поздно заметили вражеские истребители.

Какая же была радость, когда вечером Валентин появился в полку!

В тот раз его постоянный стрелок-радист сержант Щукин остался на земле. Накануне в полк прибыли стажеры — курсанты авиационной школы. Один из них и занял место Щукина в кабине стрелка.

Над линией фронта нашу группу атаковала шестерка «Фокке-Вульф-190». Оборонительный круг замкнуть не успели. Пара «фоккеров» с ходу ринулась на самолет Аверьянова, шедший замыкающим. И тут же штурмовик вздрогнул от прямого попадания.

— Костя, почему не стреляешь? — закричал Аверьянов по самолетному переговорному устройству.

Ответа не последовало.

— Что случилось? Костя, отвечай!

Но стрелок молчал. Слышалось лишь учащенное, прерывистое дыхание. Потом донесся его глухой голос:

— Командир... я ранен... Заходят...

Да, они снова заходили для атаки. Он и сам это видел. Уклоняясь от прямого удара, Аверьянов разворачивал самолет на восток. Но штурмовик плохо слушался рулей, и очередь полоснула по кабине. С треском полетели осколки приборной доски.

Аверьянов ничего не мог противопоставить врагу. Единственное, что у него осталось,— это маневр. Маневр и воля. И Аверьянов, насколько позволяло поврежденное управление, уклонялся от вражеских атак.

А гитлеровцы, поняв, что им ничто не угрожает, как коршуны, крутились возле беззащитного «ила», клевали его пулеметными очередями.

Но вот двигатель умолк. Самолет падал. В эти минуты он походил на подбитую птицу — большую, черную, которая, распластав широкие крылья, старалась удержаться в воздухе, но силы ее иссякали, и она все ниже и ниже опускалась к земле. Аверьянов выровнял все же машину и посадил ее на сухое болото. Он вынес раненого товарища к дороге, которая проходила в десятке километров от места вынужденной посадки, и отправил его с попутной машиной в ближайший полевой госпиталь.

В самом конце войны, когда Аверьянов в паре с Кунгурцевым летал на штурмовку скопления боевой техники и живой силы противника юго-западнее Кенигсберга, во время очередной атаки его самолет снова был подбит. С большим трудом удалось вывести штурмовик из пикирования и дотянуть до своего аэродрома.

Однополчане были поражены увиденным. Вместо привычного хвостового оперения болтались какие-то ошметки,— зенитным снарядом разнесло рули управления. Теоретически пилотировать такой самолет, посадить его — невозможно. Валентин Аверьянов сумел сделать то и другое.

Мне приходилось в войну встречать многих летчиков. Помнится, в ходе боев за Витебск один из летчиков штурмового полка, базировавшегося на аэродроме, который мы только что ввели в строй, в течение одного дня дважды возвращался из боя с огромными пробоинами в плоскостях. Во втором случае «Ильюшин» настолько был побит осколками снарядов и пулями, что обшивка левого крыла походила больше на изрезанный кусок брезента, нежели на самолет. Фонарь кабины забрызгало маслом из пробитого радиатора. Обзора почти нет. И все же летчик дотянул до своего аэродрома и посадил самолет.

Валентин Аверьянов принадлежал к таким замечательным, умелым летчикам. Говорили: везет же ему! Возможно. Но еще А. В. Суворов говорил, что кроме везения необходимо и умение. Каким бы ты ни был «везучим», но если плохо пилотируешь самолет, тактически безграмотен, не обладаешь находчивостью, силой воли, отвагой — успеха не жди. Ведь штурмовиков всегда встречала стена зенитного огня. Сквозь этот огневой заслон надо было суметь прорваться и потом под ожесточенным обстрелом работать по цели.

— Не один летчик был сбит потому, что действовал по шаблону,— с горечью замечает Валентин Григорьевич.— И мне доставалось на орехи. Иной раз самолет светился, как решето. Механик только головой качал, говорил: «Как это вас, товарищ командир, угораздило столько дырок нахватать!»

В бою побеждает сильный, смелый, искусный воин. На войне эту истину быстро постигали все. Учились воевать и солдаты, и генералы. Учились летчики. Перед каждой операцией войск Ленинградского фронта они усиленно тренировались. На специально оборудованных полигонах держали связь с танковыми экипажами, отрабатывали противозенитный маневр, старались как можно точнее поразить малоразмерные цели. В конце концов мы и одолели фашистов потому, что овладели наукой побеждать, потому что были сильнее духом, боролись за правое дело, верили в окончательную победу над фашизмом. И победа эта пришла в солнечный майский день 1945 года.

Каждый год в такой майский день ветераны 15-го гвардейского Краснознаменного Невского штурмового авиационного полка собираются в небольшом населенном пункте под Ленинградом. В годы Великой Отечественной войны они базировались рядом с этим селом. Двадцать из них стали Героями Советского Союза. Четверо удостоены этого звания дважды.

Валентин Григорьевич Аверьянов, ныне полковник запаса, из этой плеяды отважных. Свидетельство тому — семь боевых орденов, Золотая Звезда Героя.

На такие встречи приезжают со всех концов страны. Из Одессы и Минска, Запорожья и Ростова, Томска и Астрахани. Их всех влечет туда, где они сражались с фашизмом, защищали наш Ленинград, нашу Родину.

С каждым годом все меньше остается тех, кому мы обязаны своей жизнью, своим счастьем. И тем дороже им эти встречи, тем приятнее узнавать, что о них и их делах помнят. Здесь, в сельском клубе, создан музей боевой славы полка. С особым интересом слушают рассказы героев-летчиков молодые сельчане, будущие призывники. Ведь им скоро в армию. Родина вручает теперь им свой покой, свою безопасность. И они во всем хотят походить на фронтовиков.

Г. ШАРПИЛО

НА КРЫЛЬЯХ ПОБЕДЫ

Никто из молодых авиаторов не мог предположить, каким длинным окажется их путь к месту службы после выпуска из летной школы. А Все складывалось так хорошо! Начальник школы, представители партийных и советских организаций города поздравили их с окончанием учебы, получением военной специальности летчиков бомбардировочной авиации. Напомнив о том, что в мире очень неспокойно, что за пределами нашей Родины уже полыхает война, командир пожелал выпускникам успехов в дальнейшей службе в авиационных частях Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Даже когда ярко блестевшие на солнце медные трубы военного оркестра заиграли «Интернационал» и все стоявшие в строю учебных эскадрилий стали как будто строже, а командиры вскинули руки к головным уборам,— даже тогда у многих из вчерашних курсантов не сходила с лица радостная улыбка.

Отгремели последние звуки «Интернационала», в то время Государственного гимна Советского Союза, и послышалась команда к торжественному прохождению мимо трибуны.

Снова грянули трубы — теперь уже известный авиационный марш,— и весь строй пришел в движение. Эскадрильи маршем проходили мимо трибуны.

Владимир Семенов, твердо чеканя шаг в такт полюбившемуся маршу, про себя напевал его слова, которые курсанты не раз пели в строю:

Наш острый взгляд пронзает каждый атом.

Наш каждый нерв решимостью одет.

И верьте нам, на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ!

После торжественного обеда по случаю выпуска из школы молодые летчики впервые за многие месяцы учебы почувствовали себя свободными. Конечно, относительно — как может быть свободным от своих постоянных обязанностей человек, находящийся на воен-ной службе.

В конце дня их приглашали на прощальный вечер с концертом и танцами в Дом Красной Армии. А до вечера надо было собраться в дорогу — завтра утром молодые летчики специальным поездом уезжали на запад, почти к самой границе, где должна была начаться их боевая служба.

Володя Семенов и его друзья по учебе прошлись по военному городку, вышли на окраину — туда, где раскинулось летное поле, а на нем ровными рядами выстроились учебные самолеты У-2 и СБ — бомбардировщики.

Хозяевами таких скоростных машин молодым летчикам предстояло стать через несколько дней в боевых частях.

С летного поля они прошли в Ленинскую комнату учебного подразделения, постояли у карты, прикидывая примерный путь, который им предстояло совершить по железной дороге до Западной Белоруссии — места их будущей службы.

Через два дня, в пути, молодые летчики узнали, что началась война с фашистской Германией. Их поезд, как и многие другие, сутками стоял на запасных путях. Его обгоняли составы с боевой техникой и подразделениями Красной Армии, безостановочно мчавшимися туда, где полыхало пламя войны.

Третьего июля их состав на станции Тула загнали в тупик. Летчики побежали на вокзал, чтобы узнать, как обстоят дела на фронте. Еще издали они увидели многочисленную толпу, чутко прислушивавшуюся к каждому слову, доносившемуся из репродуктора.

Выступал Председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин. От имени Коммунистической партии и Советского правительства он обращался к советскому народу, воинам Красной Армии, разъяснял всю глубину опасности, нависшей над нашей страной, призывал не щадить сил для отпора врагу, для победы над ним.

— Вот такие дела, ребята,— сказал кто-то из летчиков.— А мы тут загораем. Пошли к коменданту!

Они дружно направились в вокзальное помещение. Войдя в комнату коменданта, увидели двух командиров — подполковника и капитана. Перебивая друг друга, стали рассказывать, кто они, требовать немедленной отправки на фронт.

— Ваш патриотический порыв понятен,— сказал подполковник.— Но вы, хотя и имеете специальность военных летчиков, еще по существу ими не стали, к боевым действиям не готовы. Ведь вы только научились летать, а в частях не служили.

На груди говорившего сверкала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Она вызывала у молодых летчиков большое уважение — ведь в то время не каждому доводилось встретить человека со столь высокой наградой.

— Слыхали сводку с фронта? Враг силен и жесток. Он рвется в глубь страны. У него превосходство в авиации и другой технике. Чтобы остановить его, надо действовать не только смело, но и умело, бить на земле и в воздухе. Поэтому в Наркомате обороны приняли решение: в учебном авиационном полку, которым я командую, продолжить ваше обучение.

В подтверждение своих слов подполковник показал телеграмму из Наркомата обороны, предписывавшую разыскать находившихся в пути выпускников авиашколы и зачислить их в учебный авиационный полк для продолжения их подготовки к боевым действиям.

Приказ есть приказ. И они снова стали курсантами, детально изучали устройство самолетов, их вооружение, принципы и тактику боевого применения.

Конечно, многие теоретические вопросы теперь отпали. Поэтому больше времени отводилось на практические действия, полетам — вначале с инструктором, а потом и самостоятельно.

Наступил день, когда командир полка велел построить всех курсантов.

— Ну вот вы и стали штурмовиками,— сказал подполковник, обращаясь к курсантам.— Поздравляю вас с этим важным событием в вашей военной жизни! Конечно, чтобы быть настоящими воздушными бойцами, того, чему мы вас обучали, недостаточно. Главное вы получите в бою. Там!..

После минутной паузы подполковник продолжал:

— Завтра летчики первой и второй эскадрилий отбывают на фронт.

Заметив движение в шеренгах третьей эскадрильи, командир полка строго взглянул на стоявших в строю и, несколько повысив голос, повторил:

— Первой и второй эскадрилий! Желаю вам, друзья, боевого счастья! Деритесь с фашистами умело и смело. Как и подобает защитникам социалистического Отечества.

Командиры увели эскадрильи, отправлявшиеся на фронт. А в третьей с нетерпением ждали, что же им скажет подполковник.

— Вы, конечно, понимаете, что летчиков готовит не только наш полк, не одна школа. Труженики тыла многое делают для того, чтобы ликвидировать превосходство врага в технике, создали новые ее образцы. В наш полк прибывают новые машины. Это двухместные штурмовики конструктора Ильюшина — Ил-2. Они уже прошли боевую проверку и показали себя с самой лучшей стороны. Ил-2 — бронированный штурмовик, с двумя пушками, двумя пулеметами, имеет реактивные установки, может брать бомбы весом до полутонны. У гитлеровцев такого самолета нет. Так что будем завтра встречать наши «илы».

Было интересно посмотреть на новые машины, как говорится, пощупать их своими руками. И в то же время...

Пять лет прошло с тех пор, как прозвучал для Владимира Семенова последний школьный звонок. Пять лет он стремится к тому, чтобы, став специалистом, приложить свои руки, знания с пользой для родной страны. И все пока безрезультатно.

Отец советовал Владимиру после окончания восьми классов поступить в железнодорожный техникум. Можно было учиться в Ашхабаде, где родился. Владимир решил по-иному: поступил в Ташкентский текстильный техникум, чтобы стать мастером текстильного производства.

Окончив первый курс, вместе с Николаем Литвиненко уехал на Волгу. В Вольске устроились электромонтерами в СМУ. Одновременно занимались в аэроклубе. Затем поступили в школу пилотов, стали военными летчиками... Теперь вот снова!

— Сколько же можно учиться! — сетовали они.-* Так и война закончится. И пороху не понюхаешь.

Сетуй — не сетуй, а Ил-2 пришлось осваивать.

Наконец подошла и их очередь.

Весной 1943 года их вызвали в штаб полка и вручили каждому предписание о назначении в действующую армию.

В кабинете командира полка находился незнакомый летчикам капитан. По внешнему виду, по наградам на груди было видно — фронтовик.

— По заданию командования, товарищ Семенов,— сказал Владимиру командир полка,— комплектуется отдельная корректировочно-разведывательная эскадрилья. Работать она будет на знакомых вам штурмовиках Ил-2. Вы назначены летчиком одного из таких экипажей.

— Товарищ подполковник! Как же так? Чуть не два года доучивали — и опять не в бой!

— Разрешите, товарищ подполковник, ответить молодому товарищу,— заговорил капитан и назвал свою фамилию: — командир вашей эскадрильи капитан Неменко. Так вот, товарищ Семенов. Вы военный человек и должны знать, какое огромное значение для успеха в бою имеет разведка. В том числе и воздушная. Чтобы успешно бить врага, надо знать, каков он, на какой местности укрепился, какой техникой, какими резервами располагает. Воздушный разведчик в отличие от сухопутного — всегда у противника на виду, всегда под огнем. Так что войну почувствуете даже тогда, когда на вашем участке затишье.

Участок фронта, на котором начал свою боевую деятельность летчик разведывательного штурмовика Ил-2 младший лейтенант Владимир Кузьмич Семенов, вошел в историю Великой Отечественной войны под названием Курская дуга.

Здесь, на Орловско-Курском выступе гитлеровцы хотели взять реванш за разгром своих войск под Сталинградом. Советское Верховное Главнокомандование сумело своевременно раскрыть замысел врага и активной обороной в течение нескольких месяцев стремилось измотать и обескровить его. И конечно, авиация сыграла важную роль не только в том, что наносила беспрерывные удары по вражеским позициям, но и в том, что умело вскрывала систему обороны противника, места сосредоточения его живой силы и техники.

Под прикрытием истребителей Владимиру Семенову приходилось на своем «ильюшине» вылетать далеко за передний край, подолгу кружить над расположением противника, создавая условия для того, чтобы штурман Николай Кубасов сфотографировал все, что могло представить интерес для нашего командования, для нашей артиллерии и авиации.

Фотографирование велось через бомболюки качающимися широкозахватными авиафотоустановками. Как понял Владимир, Николай Иванович Кубасов был мастером воздушной съемки. Результаты разведки зависели, конечно, не только от Кубасова, но и от летчика, от его умения, выдержки, смелости. А Владимиру Семенову, всей душой рвавшемуся на фронт и наконец оказавшемуся здесь, было еще ой как далеко до совершенства.

Когда обстрел фашистской зенитной артиллерии казался особенно плотным и хотелось круто отвернуть в сторону от протянувшихся с земли трасс, в наушниках раздавался твердый, уверенный голос штурмана, как бы угадывавшего, что должно твориться в душе молодого летчика.

— Спокойно... Так держать! Скорость не прибавлять... Снимаю!.. Хорошо... Еще заход!.. Так держать!.. Снимаю!

Спокойный голос штурмана придавал уверенности и летчику. Но, пожалуй, самое большое впечатление на Семенова произвели результаты разведки.

Как-то вечером после нескольких вылетов Владимира Семенова и Николая Кубасова вызвали в штаб.

— Глядите на свою работу! — сказал находившийся здесь командир эскадрильи капитан Неменко.

— Вот это да! — невольно вырвалось у Владимира.

То, во что у него не было возможности пристально вглядываться, пока они «утюжили» занятую противником территорию, отчетливо отпечаталось на снимках. Видны были и ломаные линии траншей, позиции артиллерийских и минометных батарей, пехотные колонны, и бензовозы, направлявшиеся к роще, где могли быть танки или склад с горючим. И многое другое.

— А вот здесь, Володя,— показал Кубасов на один из снимков,— ты вильнул. Видишь: снимок смазан. А здесь был крен — окопы задрались в небо.

— Так ведь «мессер» мчался навстречу!

— Истребители же перехватили его, не дали атаковать нас.

— Кто же знал, что все закончится хорошо. Да и вильнул я как-то невольно... Все-таки здорово у тебя получается!

— Не у меня, а у нас.

— Ну, у нас,— согласился Владимир.— Вот бы долбануть в эту рощицу из бомбардировщиков!

— Все это немедленно отправляем в штаб фронта,— сказал командир эскадрильи.— А вам, Кубасов и Семенов, завтра предстоит разведать вот этот участок.

Летчики отметили на картах район, интересовавший командование, и пошли готовиться к предстоящему боевому дню.

Теперь во время боевых вылетов Семенов пристальнее вглядывался в местность, многое замечал и даже иной раз подсказывал Кубасову, что, по его мнению, следовало бы «отщелкать» фотоустановкой. Преодолевая напряжение, связанное с сознанием опасности, он старался вести самолет спокойно, без рывков, виляний, помня, что их постоянно сопровождают и охраняют истребители, готовые в любую минуту броситься на «мессеров», прикрыть собой боевых товарищей.

За успешные разведывательные действия в период обороны и подготовки контрнаступления летчики разведывательной авиаэскадрильи капитана Неменко удостоились государственных наград. Высоко был оценен труд и молодого пилота, Владимира Семенова. Ему вручили ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени.

С каждым новым заданием Владимир действовал увереннее, смелее.

Как-то один из «мессершмиттов», прорвавшись сквозь огонь советских истребителей, стрелой понесся навстречу «ильюшину». На какой-то миг опередив его, Владимир прошил врага длинной пулеметной очередью. В другой раз Николай Кубасов сразил фашистского истребителя, пикировавшего на «ил» сверху.

В январе 1944 года шла интенсивная подготовка к полному снятию блокады Ленинграда.

К решительному наступлению готовились войска Ленинградского фронта, авиация и артиллерия Краснознаменного Балтийского флота, части и соединения Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов.

Как и всем частям, воздушным разведчикам приходилось решать большие и трудные задачи. За время блокады противник создал вокруг города на Неве мощную, глубокоэшелонированную в инженерном отношении оборону. В нее входили многочисленные узлы сопротивления и опорные пункты с круговой обороной, развитая система траншей и отсечных позиций. Помимо долговременной обороны непосредственно вокруг Ленинграда были созданы сильно укрепленные рубежи «Пантера» в районе Пскова и Острова и «Танненберг» между Финским заливом и Чудским озером. Гитлеровцы настолько были уверены в прочности своей обороны вокруг Ленинграда, что объявили ее «неприступным Северным валом».

Воздушной разведке было необходимо не только детально изучить объекты для нанесения по ним ударов авиации и артиллерии во время прорыва обороны противника, но и корректировать артиллерийский огонь во время продвижения наших частей вперед.

Авиационная эскадрилья, в которой служил Владимир Семенов, к тому времени уже действовала в составе отдельного корректировочно-разведывательного авиационного полка.

Лейтенант Семенов летал теперь с лейтенантом Владимиром Галичем. Штурман Галич окончил артиллерийское училище и в вопросах воздушной разведки и артиллерийской стрельбы разбирался очень хорошо.

Когда была полностью снята блокада города на Неве и Ленинградский фронт во взаимодействии с Прибалтийскими фронтами все дальше и дальше теснил противника на запад, работы у воздушных разведчиков прибавилось. Теперь Владимир Галич корректировал стрельбу наших артиллеристов, которые, передвигаясь вслед за «царицей полей», расчищали ей дорогу меткими огневыми налетами.

— Мы теперь с тобой воздушные артиллерийские наблюдатели,— говорил Галич товарищу.— Наш НП — там, в небе. Засекаем цель, передаем данные для стрельбы на батарею, ведем пристрелку, корректируем огонь артиллеристов, пока все не взлетит вверх тормашками.

Буквально через несколько дней они вместе с артиллеристами разгромили важную цель.

А было это так. Экипажу поставили задачу корректировать огонь артиллерии по крупному железнодорожному узлу. Воздушная разведка установила, что на станции скопилось несколько составов с боевой техникой, которую фашисты уже начали выгружать. Лесистая местность скрывала цель от артиллеристов, но находилась на расстоянии, доступном их дальнобойным пушкам.

Обстрел железнодорожного узла продолжался часа четыре. Зная по карте место нахождения батареи, Галич довольно точно определил направление и прицел для стрельбы по одному из эшелонов. Передав по радио данные на огневую позицию, он произвел пристрелку, затем перешел на поражение. Огневым налетом эшелон был разбит.

Владимир Семенов как можно медленнее и как можно ниже «проплывал» над железнодорожными путями. Совершив круг, он позволял Галичу начать пристрелку следующего эшелона, дать команду на огневой налет.

От нападения с воздуха нашего корректировщика защищали истребители. А с земли навстречу ему неслись огненные трассы. Машину буквально изрешетило осколками, но она вела себя безотказно. С помощью авиаторов артиллеристы разбили несколько составов. Во многих местах вспыхнул пожар. Станцию и прилегающие к ней пути затягивало густым, черным дымом.

Сквозь этот дым летчики заметили, что один из составов сдвинулся с места, сделал попытку уйти за пределы станции.

— Видишь? — крикнул Семенов.

— Вижу! Черт возьми, не успею пристрелять цель.

— А мы его сейчас по-другому!

«Ильюшин» описал круг, зашел к составу с хвоста, снизился до предела и полоснул эрэсами по паровозу.

Раздался сильнейший взрыв. Взметнувшееся над паровозом пламя, перекидываясь с вагона на вагон, вскоре охватило весь эшелон.

— Здорово ты его! — послышался в шлемофоне голос Галича.

Семенов, кивнув головой в сторону товарища, поднял большой палец левой руки вверх. Дескать, оба мы неплохо поработали. И тут же мелькнула мысль: «Что бы мы могли сделать, если бы не понимали друг друга с полуслова?»

Конечно, они были под стать друг другу — смелые воины, настоящие мастера своего дела. Это и позволило им успешно выполнить задачу по разгрому вражеского железнодорожного узла, за что оба были награждены орденами Красного Знамени.

О признании высокого боевого мастерства воздушных разведчиков-корректировщиков говорит и тот факт, что, когда не удавалось «разгрызть крепкий орешек» в обороне противника пристрелкой с наземного наблюдательного пункта, командующий артиллерией Ленинградского фронта генерал-лейтенант Г. Ф. Одинцов просил авиационное командование выделить для корректировки стрельбы артиллерии экипаж Семенова — Галича.

Он же, командующий артиллерией фронта, от имени Военного совета фронта вручил лейтенантам Семенову и Галичу ордена Красного Знамени.

А впереди был еще целый год напряженных боев. За это время Ленинградский фронт изгнал фашистов из Эстонии, во взаимодействии с моряками Краснознаменной Балтики освободил острова Моонзундского архипелага. Воины Карельского фронта во взаимодействии с Северным флотом очистили от врага советское Заполярье. И везде наземным войскам активно помогали авиаторы — штурманы, бомбардировщики, истребители, разведчики, корректировщики...

На заключительном этапе войны в состав Ленинградского фронта вошли войска двух Прибалтийских фронтов. Под руководством Маршала Советского Союза Л. А. Говорова планировался разгром курляндской группировки противника, цеплявшегося за каждый километр захваченной им советской земли.

После вылетов снова и снова приходилось «штопать» раны «ильюшину», нанесенные ему фашистскими зенитчиками или нападением с воздуха.

Однажды его подбили над территорией, занятой противником, далеко от линии фронта.

— Была повреждена плоскость. Машина теряла устойчивость, плохо слушалась рулей,— рассказывал Владимир Кузьмич.— А тут еще появилась пара «мессершмиттов», летчики которых, очевидно, решили, что смогут без труда разделаться с подбитым самолетом. «Тяни! — крикнул мне Галич.— А я буду отбиваться». Теперь вся тяжесть поединка легла на плечи моего товарища. Пока Галич отстреливался от «мессершмиттов», я старался удержать машину в горизонтальном положении, тянул к линии фронта. И, как видите, дотянул.

К вечеру мы добрались в часть, представили результаты разведки. И тут мне хочется сказать доброе слово о наших боевых друзьях — авиатехниках и механиках. Всем приходилось нелегко. А они — в зной и стужу, днем и ночью, сутками не отходя от наших израненных самолетов, восстанавливали их, чтобы мы снова могли подняться в воздух, снова могли бить врага.

Так и в тот раз. Через несколько дней мы с Галичем снова взлетели на своем «иле» и приступили к фотосъемкам, кружа над позициями противника, маневрируя между разрывами зенитных снарядов.

Каждая из вынужденных посадок памятна Владимиру Кузьмичу по-своему. Но особенно — последняя. Зенитным огнем у «ила» были выведены из строя все приборы.

Владимиру Семенову удалось дотянуть до ближайшего аэродрома, на котором базировался штурмовой авиаполк, и удачно посадить самолет.

Авиатехники, механики штурмового полка делали все возможное, чтобы восстановить самолет. К вечеру того же дня экипаж прилетел в свой полк. Трудно передать радость боевых друзей, узнавших, что их однополчане живы и невредимы.

— Данные фотосъемки сохранились? — спросил командир.— Очень хорошо.

Ночью летчики проснулись от выстрелов. Выхватив пистолеты, бросились к выходу.

— Победа! — кричали кругом.— Слышишь, старший лейтенант? Победа! — И огненные полосы снова устремлялись в небо.

31 мая командующий Ленинградским фронтом доложил Верховному Главнокомандующему, что курляндская группировка гитлеровцев перестала существовать.

В тот же день Военный совет фронта рассматривал реляции о награждении воинов, отличившихся при окончательном освобождении Ленинграда от блокады и в последующих боях при освобождении Прибалтики.

— Старший лейтенант Семенов Владимир Кузьмич, летчик корректировочно-разведывательного полка,— зачитывал секретарь Военного совета.— Представляется к награждению орденом Ленина.

— Семенов... Что-то знакомая фамилия.

— Помните, товарищ Маршал Советского Союза, я вам рассказывал об этом экипаже,— сказал командующий артиллерией фронта генерал Г. Ф. Одинцов.-— Боевые ребята. Это они помогли нам тогда разгромить железнодорожный узел. Да и десятки других объектов. Полностью произвели перспективное фотографирование обороны курляндской группировки. Одним словом, геройские ребята.

— Если геройские, значит, надо повысить награду. Представим к Золотой Звезде.

Члены Военного совета согласились с предложением. И там, где в наградном листе было написано «представляется», Маршал Советского Союза дописал: 

«...к присвоению звания Героя Советского Союза». И подписал: «Командующий Ленинградским фронтом

Л. А. Говоров».

Л. ТИМОФЕЕВ

УПОРСТВО

Николай Никитович Степанов участвовал в Великой Отечественной войне с памятного дня 22 июня 1941 года, но свой первый боевой вылет он совершил только 21 апреля 1944 года на штурмовике Ил-2. 15 июня того же года за отличное выполнение боевых заданий командования был представлен к первой награде — ордену Красной Звезды. 15 мая 1945 кода командир полка подполковник Домущей подписал последний наградной лист на присвоение капитану Н. Н. Степанову звания Героя Советского Союза.

Ровно одиннадцать месяцев разделяли эти два наградных листа, а между ними одиннадцать месяцев войны на Ленинградском и Карельском, 2-м и 3-м Белорусских фронтах...

Стать летчиком было мечтой Степанова с детских лет. Но жизнь распорядилась его судьбой иначе. Приехав в 1933 году четырнадцатилетним парнишкой в Ленинград из небольшой деревеньки на Псковщине, он два сода проработал слесарем, а потом еще четыре года проучился в кинотехникуме, после которого по специальному комсомольскому набору был призван в ряды Красной Армии. Казалось, наконец-то должна была сбыться его мечта, но вместо летного училища, куда он так стремился, его направили в авиационное техническое училище. Как отличнику предложили после окончания остаться в училище инструктором, но он не согласился и, используя право выбора, попросился в Особый Белорусский военный округ, где его и застала война.

Тревожно было на пограничных аэродромах Западной Белоруссии в июне 1941 года. Участились облеты границы немецкими самолетами. Все чаще они залетали в глубь советской территории. На рассвете 22 июня фашистская Германия нанесла мощный удар по нашим сухопутным силам, железнодорожным узлам и военно-морским базам, расположенным вблизи границ. Более тысячи самолетов обрушили свои бомбовые удары по приграничным советским аэродромам. Массированному налету вражеской авиации подвергся ранним утром 22 июня и аэродром под Минском, где служил Николай Степанов. Многие наши самолеты так и не успели подняться в воздух, чтобы остановить врага,— они были уничтожены противником. Вдоль взлетно-посадочной полосы дымились обгоревшие скелеты «ястребков», а те, что смогли взлететь, были в меньшинстве. И все лее советские летчики дрались мужественно, неистово, насмерть... Воздушные бои порой завязывались тут же над аэродромом. Не все летчики возвращались из этих жестоких и неравных схваток. Почерневшие от копоти и солнца лица пилотов, вернувшихся на аэродром, были суровы и усталы.

На аэродроме техники и механики работали сноровисто, готовя самолеты к новым вылетам. Летчики в эти короткие передышки между боями с нетерпением ожидали, когда будут наполнены горючим баки и перезаряжены пулеметы, чтобы снова можно было подняться в воздух навстречу врагу. Сквозь непрекращавшийся рев моторов слышались возбужденные голоса пилотов.

— Гады! На одного — десяток!

— И как только дотянул... Одни дыры, а где самолет — и не видно!

Каждый стремился выговориться за те несколько минут, пока готовились машины.

Техник звена Николай Степанов с нетерпением ожидал из боя самолет своего командира Николая Богатыря. Его машину он узнавал издалека. Не успевал летчик приземлиться, как Степанов оказывался у самолета, чтобы подготовить «ястребок» к новому вылету.

— Молодец, Коля! Спасибо... Достается сегодня! Смотри, как отделали за день!

Степанов с завистью следил, как командир ловко перемахнул с крыла в кабину. Взревел мотор, и Богатырь, махнув на прощание рукой, вырулил на старт.

Жарко на аэродроме. Жарко в воздухе. Жарко от боев: шел первый день войны.

...Шел первый день войны, и Степанов бесповоротно решил добиться направления в летное училище, чтобы самому сесть за штурвал самолета и самому драться с врагом. Но командир полка отказался принять рапорт и просто прогнал Степанова, резко ответив на его просьбу: «На войне нужны не только летчики, но и опытные техники!»

Через несколько дней после изнурительных боев, когда полк под натиском врага вынужден был перелетать на другие аэродромы, сильно потрепанный в боях, понесший большие потери в личном составе и технике, был получен приказ лететь в Подмосковье на формирование. И снова Степанов явился к командиру полка с рапортом. Его глаза с надеждой поглядывали на командира. От волнения пересохло во рту. Он боялся, что комполка, узнав суть рапорта, опять ответит отказом.

— Что у вас, Степанов?

— Товарищ командир, я не могу сидеть на аэродроме, когда мои товарищи дерутся в воздухе. Хочу стать летчиком, хочу воевать. Прошу направить меня в летное училище!

Вручив рапорт и высказав на одном дыхании свою просьбу, Степанов внимательно следил за выражением лица командира: разрешит или снова откажет? Неужели откажет?

— На фронте нужны не только летчики...

Далее Степанов уже не слышал. Отказ, снова отказ.

После переформирования полк осенью 1941 года был переброшен на Калининский фронт. Противник, захватив Калинин, стремился развить наступление на Торжок, но наши войска при поддержке бомбардировочной и истребительной авиации приостановили это наступление. Боевая деятельность полка была настолько интенсивной, что зачастую самолеты приходилось ремонтировать здесь же, в полевых условиях, и иногда надо было основательно поколдовать над растерзанной машиной, прежде чем она вновь могла подняться в воздух.

Из-под Старой Руссы, куда потом был переброшен полк, Николай Степанов был откомандирован в распоряжение Управления командующего ВВС Северо-Западного фронта. Он получил назначение в специальную группу, которую возглавил подполковник Константин Груздев.

Летчик-испытатель Груздев с начала войны ушел на фронт и за восемь месяцев сбил в воздушных боях 16 вражеских машин.

Группа была сформирована для выполнения специального задания командования по перехвату вражеских самолетов в районе Смоленска. Немцы имели под Смоленском базу, на которую они перебрасывали новые боевые машины из Восточной Пруссии и центра Германии. Отсюда затем их перегоняли в различные соединения, действовавшие на нашей территории. Группа Груздева получила приказ перехватывать эти самолеты на пути их полета к месту назначения.

Степанов после очередного боевого вылета своего командира дотошно проверял каждый узел и вооружение самолета, а в думах у него было одно: летать самому. За короткое время летчик и техник сдружились. Груздев всегда и во всем доверял своему технику, на знания и старания которого безоговорочно полагался. И когда его отозвали с фронта в тыл, он взял с собой и Степанова.

Прилетев в назначенный пункт, Степанов узнал, что там только что был сформирован 2-й учебный истребительный авиаполк. Он поспешил к Груздеву.

— Отпустите, товарищ подполковник. Я должен переучиться. Не век же гайки завинчивать.

Степанов и на фронте и в тылу упорно продолжал писать рапорты с просьбой направить его в летное училище. Помнилось ему, как в последний раз один штабист даже пригрозил неприятностями, объясняя настойчивость Степанова желанием сбежать в тыл.

— Жалко расставаться с тобой, Николай. Техник ты отличный, но я понимаю тебя.

По-мальчишески нахмурив брови, Степанов ждал решения своего командира.

— Ну что ж, попробуем,— улыбнулся Груздев.

Командиром учебного полка оказался старый друг. Гращенков, и Груздев надеялся на его помощь. Когда Гращенков пригласил Груздева к себе в гости, тот пошел вместе со Степановым.

— Если дело выгорит, то считай, что тебе повезло,— шепнул Груздев своему технику, пока хозяин дома хлопотал на кухне.— В Испании воевал.

Гращенков оказался очень душевным и внимательным хозяином. Потчуя гостей, он расспрашивал Груздева о фронтовых делах, отвечал на вопросы друга. А Степанов ждал. Чувствуя его беспокойство, Груздев решил поговорить с Гращенковым о своем товарище.

— Есть у меня к тебе одна просьба, Серкей. Возьми этого парня в свой полк,— кивнул он в сторону Степанова.— Сделай из него летчика-истребителя. Отличный парень. Любит авиацию и давно мечтает летать.

Вскоре Николай Степанов стал обучаться летному делу, к которому так долго и настойчиво стремился. Сбылась его мечта. Занятия в классах сменились учебными полетами, осваивалась техника пилотирования и ведения воздушного боя. Потом — запасной полк. И вот получено назначение на Ленинградский фронт, куда Степанов прибыл в начале 1944 года, но ему опять не пришлось воевать: снова переучивание, теперь уже на штурмовика. После снятия блокады Ленинграда для развертывания наступления войск фронта все больше требовалось летчиков-штурмовиков. Только в апреле Степанов пришел в боевой полк и получил грозный Ил-2.

В 566-м штурмовом авиационном полку, где начал свою службу Степанов, он оказался одним из самых старших и по возрасту, и по службе в армии, но молодые летчики успели сделать уже не один десяток вылетов, а он только начинал. Летал Степанов охотно, не зная усталости.

Севернее Ленинграда, на Карельском перешейке, противник за три года войны создал мощный укрепленный район с тремя оборонительными полосами железобетонных сооружений толщиной до 2,5 метра. Общая глубина обороны составляла более 100 километров. Для успешного развертывания наступления в этом направлении летчики штурмовых и бомбардировочных полков 13-й воздушной армии и КБФ получили приказ разрушить долговременные оборонительные сооружения противника.

В подготовительный период операции в полк прибыли командующий фронтом Л. А. Говоров, главнокомандующий ВВС А. А. Новиков и командующий 13-й воздушной армией С. Д. Рыбальченко. Командование уделяло особое внимание воздушной разведке и фотографированию оборонительных полос. Командир полка вызвал в штаб капитана Степанова. Перед ним была поставлена сложная и ответственная задача: облететь и сфотографировать линию фронта.

Вылеты на разведку занимали особое место в его летной биографии. Только наиболее опытных летчиков, отлично владевших самолетом, способных под носом у врага произвести фотосъемку, посылали в разведку. В одиночку, на небольшой высоте, разведчик выполнял задание. Чтобы засечь огневые точки, часто приходилось выжидать, когда зенитная артиллерия начнет обстрел самолета. Только тогда включались фотоаппараты. Степанов вскоре после начала своей летной биографии оказался в числе наиболее опытных, быстро освоивших высшее мастерство летчиков.

— Сколько вам потребуется самолетов прикрытия для выполнения задания? — обратился Говоров к Степанову.

— Ни одного, товарищ командующий. В данном случае они будут только мешать.

Успешно летал Степанов и на штурмовку железнодорожных станций и оборонительных укреплений.

10 июня 1944 года в период артподготовки за полчаса до начала наступления на Карельском перешейке 172 бомбардировщика и 168 штурмовиков нанесли массированный удар по опорным пунктам противника в районе Старого Белоострова, озера Светлого и станции Раяйоки. Степанов, летавший в тот день в район Старого Белоострова, отлично справился с фотографированием результатов бомбежки, за что получил благодарность от Военного совета Ленинградского фронта. Через день группа из восьми штурмовиков нанесла успешный удар по железнодорожной станции Перкярви, в результате которого было уничтожено десять вагонов, а после атаки Степанов сделал еще заход и для фотографирования результатов бомбометания.

Только с 15 по 26 июня, когда были успешно прорваны все три оборонительные линии врага, освобожден Выборг и многие другие населенные пункты и железнодорожные станции и узлы, Степанов 22 раза летал на выполнение боевых заданий и уничтожил 1 танк, 5 вагонов, 19 автомашин с грузами, 2 дзота, 7 точек зенитной артиллерии и 3 артбатареи, за что получил вторую свою награду — орден Красного Знамени.

26 июня разведка засекла передвижение войск противника. Враг перебрасывал на Карельский фронт резервы, пытаясь остановить наступление Советской Армии. Задание, поставленное перед штурмовиками, было предельно кратким: уничтожить резервные части. Двенадцать экипажей ушли на выполнение задания. Когда группа выстроилась в боевой порядок, к ней примкнула четверка истребителей прикрытия Владимира Серова. Сначала полет проходил спокойно, но вдруг Степанов, летевший в замыкающей четверке, заметил резкий маневр Серова, а спустя несколько секунд понял, чем он был вызван: из-за облаков выскочила четверка «мессершмиттов».

— Идем на цель! Идем на цель! — услышал Степанов через переговорное устройство голос ведущего.

Прорваться к цели, однако, удалось не сразу. Над шоссе, по которому двигались вражеские войска, крутилось еще около десятка фашистских истребителей. Завязался воздушный бой. Часть вражеских истребителей пыталась блокировать четверку Серова, остальные атаковали штурмовиков. Степанов, уводя машину от атак, пытался прорваться к шоссе.

Нелегко было и нашим истребителям. Серов был талантливым летчиком. Хотя он воевал всего второй год, на его счету было 40 сбитых вражеских самолетов. Слава о его мастерстве гремела по всему фронту. И в этом бою с превосходящими силами врага Серов упорно атаковал, пока не поджег «мессер».

«Молодец, Володя! Молодчина!»— радовался Степанов. Но радость оказалась недолгой. Двое «ястребков», увлекшись погоней, не заметили, как на них свалились из-за облаков четыре фашистских стервятника. В следующий миг наши самолеты были подбиты. Сложная задача встала перед Серовым и его ведомым Головачевым: одновременно прикрывать и штурмовики и два подбитых истребителя. Дерзкими и неожиданными для врага атаками Серов и его ведомый старались отвлечь противника на себя. Бой был неравным и тяжелым. Оставив на время наши штурмовики, фашистские летчики атаковали Серова и Головачева. Степанов видел, как вспыхнул самолет Головачева, видел гибель Серова...

Штурмовики остались без прикрытия. Прекрасно

вооруженные «илы» уступали истребителям в скорости и маневренности, но сосредоточенный огонь их стрелков мешал атакам врага. И все же один из штурмовиков был сбит. Несколько снарядов попало и в самолет Степанова. Воздух гудел от десятков авиационных моторов. Штурмовики упорно пробивались к цели. И пробились. Атакуемые Ме-109, штурмовики все же сбросили бомбы и пошли на разворот. Самолет Степанова поочередно обстреляли три «мессера». Фашисты, конечно, видели, что советский летчик с трудом ведет к линии фронта поврежденную машину, и спешили ее добить.

Хотелось спасти самолет, но более всего хотелось отплатить врагу за сбитых товарищей и погибшего Серова. Трудно соперничать с истребителем, но Степанов надеялся на свое оружие. Пулеметы и 37-миллиметровые пушки были большой силой. Степанов ждал малейшей оплошности врага и, когда один из вражеских самолетов неожиданно выскочил впереди штурмовика, снаряды его пушек распороли фюзеляж фашистской машины.

Мельком взглянув на горящий на земле самолет, Степанов снова стал следить за маневрами врага. Потеря одного самолета на время охладила пыл фашистских летчиков, но вскоре они снова перешли к атакам с хвоста и сбоку. Точной очередью стрелок сбил еще одного, но в это время трассирующие пули прошили кабину штурмовика. Машину потряхивало. Летчик уловил срывы в работе мотора.

До аэродрома было не дотянуть, и Степанов решил посадить самолет. Внизу раскинулось озеро. Берег бежал навстречу быстро снижавшейся машине. До боли в глазах летчик всматривался в него, отыскивая подходящую площадку. Увидев, как ему показалось, удобное место, Степанов решил совершить посадку, но, когда шасси почти коснулось земли, он заметил впереди овраг. Выжимая последние возможности из поврежденной машины, Степанов потянул ручку на себя и уже почти в зависшем положении с трудом проскочил овраг. Однако зацепил за крышу дома и врезался в кроны елового леса, раскинувшегося за деревней. Летчика выбросило из кабины, и он упал в родник, на миг потеряв сознание...

Так закончился этот боевой вылет, а с ним первые два месяца его боевой работы. Степанова отправили в госпиталь, и лишь через месяц он снова был в строю.

Неунывающий народ жил на аэродроме под Ленинградом. Серьезные и мужественные в боях, летчики в минуты отдыха превращались в веселых и задиристых юнцов. Они радовались охапке полевых цветов, поставленных заботливыми руками медсестер в их землянках, не прочь были затеять пляски или танцы под старенький патефон, который приносили в полковую столовую. Музыка вызывала воспоминания о мирном прошлом и родном доме, и это прошлое казалось таким далеким и неправдоподобным...

А ранним утром, когда первые лучи солнца полосовали верхушки деревьев, они снова и снова уходили на штурмовку врага.

Прошло только шесть месяцев, как Николай Степанов стал летчиком, а на его счету уже значились различные виды оружия и боевой техники противника, уничтоженные точными бомбовыми ударами и пулеметно-пушечным огнем. К этим вылетам на штурмовку войск и боевой техники врага следует добавить и охоту за вражескими катерами и транспортами на Балтике во время наступления в Восточной Пруссии. Для многих летчиков полка эти вылеты были в новинку. Полеты над морем имели свои особенности. Как правило. Балтийское море не радует погодой. Низкая и густая облачность, частые туманы, сливавшаяся с горизонтом серая поверхность воды и маленькие точки кораблей и катеров, которые надо было еще отыскать в этом необъятном просторе волн, где отсутствуют какие-либо ориентиры,— все это требовало от летчиков, летавших над морем, особого мастерства.

Степанов быстро освоил технику полетов над морем. Летал он на Даго, Муху и другие острова, обеспечивал высадку десанта, топил фашистские транспорты, идущие с техникой и вооружением в Хельсинки и другие порты на помощь отступавшим войскам противника.

Получив задание разыскать и уничтожить радиостанцию на одном из островов у эстонского побережья, Степанов поспешил в штаб, чтобы узнать метеосводку. «Облачность сто пятьдесят метров. Видимость— полтора-два километра»,— услышал он сообщение дежурного. Не очень радостное известие, но лететь надо, и Степанов отправился готовиться к полету. В этот раз он вылетал в паре с Николаем Кузнецовым.

Курс на Балтику. Свинцово-серая поверхность моря была пустынна. Плотные тяжелые облака прижимали к воде. Первый облет многочисленных небольших островов не дал никаких результатов. Кончилось горючее, и пришлось возвратиться на аэродром. Пока самолеты готовились к повторному вылету, продрогшие летчики за кружкой горячего чая обсуждали план дальнейшего поиска. Во втором заходе радиостанцию все же удалось обнаружить. Выход самолета на остров был настолько неожиданным, что фашистская батарея не успела даже открыть огонь. Штурмовка оказалась успешной: бомбы угодили в склад с боеприпасами, мощный взрыв разметал все постройки.

При возвращении Степанов заметил, как у побережья немцы перебрасывали на катерах и баржах войска с одного острова на другой. Решено было атаковать противника, и пара штурмовиков пошла на снижение. Степанов и Кузнецов видели, как вражеские солдаты при заходе штурмовиков бросались в воду, надеясь укрыться за бортами барж от снарядов и пуль.

Упорство, с которым Степанов накапливал боевое мастерство, тренировался на полигонах в промежутках между боями и воевал, выделяло его среди товарищей в полку. Он стремился быть похожим на однополчан В. Мыхлика, Л. Обелова, А. Артемьева — лучших летчиков полка, ставших впоследствии Героями Советского Союза. У них он учился бить врага, а став командиром эскадрильи, сам начал учить молодых летчиков, прибывших в полк. Когда же возникала необходимость выполнить ответственное боевое задание, командир полка с уверенностью поручал его Степанову : он знал, что этот летчик задачу выполнит.

В период наступательных боев в Восточной Пруссии командир эскадрильи Степанов не раз водил полк на штурмовку вражеских укреплений, а в знаменательный день начала штурма Кенигсберга 6 апреля 1945 года его самолет был включен в ведущую группу, составленную из лучших летчиков. Эта группа шла впереди штурмовой авиадивизии на город-крепость.

В полк в тот день самолет Степанова не возвратился. Служба ВНОС сообщила на аэродром, что летчик сбитого самолета в бессознательном состоянии отправлен в госпиталь, а стрелок-радист погиб под обломками самолета.

...Ныло все тело. Голова, казалось, была сдавлена тисками. С трудом разжав веки, Степанов медленно об-

вел глазами комнату. Провел рукой по лицу. Оно было закутано в толстый слой бинтов. Так ничего и не поняв, снова погрузился в забытье. Сознание возвращалось на какое-то мгновение. Во время одного из таких «пробуждений» он услышал откуда-то издалека: «Жив еще летчик-то, сестра?» «О ком это спрашивают? Не обо мне ли?» — силился определить он, но жгучая боль, сжимавшая голову, мешала сосредоточиться. Через несколько дней он стал ощущать себя. Медленно поднял, поочередно, к глазам руки. Они оказались в порядке. Пошевелил пальцами ног: действуют. «Летун-то наш зашевелился»,— донеслось до него.

— Что, браток, ожил? — приподнялся на локте сосед. Хотелось ответить, но не смог, что-то мешало говорить. Только теперь, отчетливо увидев вокруг себя на койках таких же перевязанных, как и он, Степанов понял, что находится в госпитале. Малейшее движение вызывало ноющую боль, расползавшуюся по всему телу. Боль мешала сосредоточиться и вспомнить, что же произошло. В памяти всплывали бессвязные отрывки из полета, и потребовалось много усилий, чтобы привязать их последовательно один к другому. Он напрягал память и постепенно восстанавливал события того дня — 6 апреля 1945 года.

Штурмовики должны были вместе с бомбардировщиками подавить артиллерию врага, прежде чем начнется наступление наших танков и пехоты. Группа, в которой он находился, должна была уничтожить батареи в районе зоопарка. Такого массированного налета он никогда не видел: по-эскадрильно в воздух поднялась вся дивизия. При первом заходе в его самолет попал зенитный снаряд. Он разворотил плоскость, но Степанов закончил штурмовку и решил, не выходя из общего строя, идти на второй заход. Над целью штурмовики снова попали в зону зенитного огня противника. Самолет сильно тряхнуло и запрокинуло. Степанов сразу и не сообразил, что же произошло. Удивила неожиданная тишина в кабине и чувство падения. Машину свалило на хвост, и она начала стремительно падать. Только тогда летчик понял, что снаряд оторвал мотор. Дальше произошло все очень быстро: самолет рухнул на деревья, а Степанова с силой выбросило из кабины.

— Доктор,— спросил Степанов во время обхода,— где меня нашли?

— Что, батенька, потянуло на воспоминания? — улыбнулся военврач.— Говорят, что вытащили вас из-под обломков. В стоячем положении. Только вниз головой... А теперь спать. Меньше тревожьте себя воспоминаниями. Надо выздоравливать.

Но воспоминания наплывали сами — хотел он того или нет. Около года длилась его летная биография. 123 боевых вылета. И вот, прикованный к койке, он перебирает их в памяти. Помогая пехоте, он участвовал с товарищами-однополчанами в освобождении Пскова и Нарвы, Выборга, потом — всей Эстонии. А сколько раз они выручали пехоту во время наступлений? Хотя бы, к примеру, в Восточной Пруссии, когда шестеркой самолетов вышли на вражеские танки, которые задерживали продвижение наших войск. Возвращаясь на аэродром после выполнения задания, сверху отчетливо видели горящие коробки с развороченными гусеницами и башнями. Путь пехоте был расчищен.

Особенно трудно пришлось в Восточной Пруссии, где у врага находились мощные оборонительные сооружения. 50 боевых вылетов он выполнил там за короткий промежуток времени. Последний закончился тяжелым ранением и госпиталем.

Одиннадцать месяцев участвовал он в боях. Летал на штурмовку укреплений, железнодорожных станций, танковых колонн, артиллерийских батарей... 123 раза поднимал Степанов свой самолет навстречу врагу. 123 раза он шел навстречу смерти и победил ее. Двое — летчик и стрелок. А на их счету за эти месяцы 24 уничтоженных танка, 53 автомашины с грузами и войсками противника, две бронеавтомашины, 34 железнодорожных вагона и платформы с грузами, самоходные орудия, тягачи, повозки, около тысячи вражеских солдат и офицеров, 43 раза подавлялся огонь артиллерийских и зенитных батарей, 12 раз приходилось вступать в воздушные бои с истребителями противника... Он был награжден орденом Красной Звезды, двумя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны I степени.

Но пришел долгожданный конец войне, а через месяц, все в том же госпитале, Степанов узнал о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Шли месяцы, а он все лежал. Раны зажили, но врачи обнаружили туберкулез легких. Госпитальная жизнь угнетала.

Дни, которым он вел счет, складывались в недели, недели — в месяцы.

После Ялты, куда его отправили на излечение, он явился на комиссию, но, как ни доказывал свою годность летать, его демобилизовали. «Кончилась для тебя, Степанов, летная жизнь»,— говорил он себе, а боль сжимала сердце. Он и сам понимал, что тяжелая контузия и туберкулез крепко подорвали его здоровье, но все же никак не мог привыкнуть к тому, что не придется больше летать. «Прошу взять этого парня в свой полк и сделать из него летчика-истребителя»,— часто вспоминал он просьбу Груздева, обращенную к Гращенкову. Он стал летчиком, но ненадолго.

«С авиацией придется распрощаться»,— твердо сказали ему на медкомиссии. Он этого не понимал. Просто не хотел понимать.

Работая в райкоме партии в Ленинграде, Степанов не мог смириться с тем, что в 30 лет, имея опыт, он не в авиации. Как и в трудном 1941-м, он по-прежнему был упорен в достижении своей цели. И своего добился.

В 1950 году Николай Никитович Степанов был вновь зачислен в ряды Советской Армии. Потом — учеба в военно-воздушной академии, а после ее окончания — служба в аппарате Министерства обороны СССР.

Неузнаваемой стала авиация. Новые боевые машины взяты на вооружение. Старые «чайки», «яки», «илы» стали легендой. Разве сравнить их с авиацией сегодняшнего дня! Но героизм летчиков, их подвиги, совершенные в самые трудные для Родины дни на этих машинах, вечно будут вызывать восхищение потомков.

После вступления Финляндии в войну обстановка на Северном фронте еще более усложнилась. Наступавшая с юго-запада группа армий «Север» направляла острие удара на Псков — Ленинград. С севера вступили в действие немецкая армия «Норвегия» и две финские армии. Силами 21 дивизии и 3 бригад при поддержке свыше 900 самолетов 5-го немецкого воздушного флота и финской авиации они должны были наступать на мурманском и Кандалакшском направлениях, а также восточнее и западнее Ладожского озера, чтобы соединиться с немецкими войсками на реке Свирь и в районе Ленинграда.

Так битва за Ленинград с первых дней войны развернулась не только на юго-западных, но и на дальних северных подступах к городу.

М. ЯЛЫГИН

ПОДВИГ КОМЭСКА

В ранний предутренний час 22 июня 1941 года в авиационном гарнизоне, расположенном неподалеку от Мурманска, была объявлена боевая тревога. Через час весь личный состав 145-го и 147-го истребительных авиаполков и обслуживавших подразделений был собран. На построениях было объявлено о внезапном нападении фашистской Германии на Советский Союз, приказано немедленно рассредоточить и тщательно замаскировать самолеты и другую боевую технику и подготовиться к военным действиям. В каждом авиаполку было выделено по одной дежурной эскадрилье, в которых была объявлена готовность к немедленному боевому вылету.

Прошел еще час. На аэродроме стало известно, что вражеские бомбардировщики только что бомбили поселки Ура-Губа и Кола. Советские летчики знали и до этого, что авиация 5-го немецкого воздушного флота, которым командовал генерал-полковник Штумпф, с 10 по 22 июня в основном перебазировалась из южных и западных районов Норвегии на передовые аэродромы Северной Норвегии и Финляндии: Киркенес, Ивало, Оулу, Кеми, Рованиеми, Кемиярви и другие. За это время многие десятки раз немецкие самолеты-разведчики нарушали государственную границу Советского Союза. Все понимали, что фашистская Германия готовится к нападению на нашу страну, но никто не думал, что все это произойдет так неожиданно.

Командиру эскадрильи 147-го истребительного авиаполка старшему лейтенанту Леониду Иванову было приказано немедленно перелететь всем составом эскадрильи на другой аэродром и быть готовыми прикрывать и его и город Кандалакшу от налетов вражеской авиации. На том аэродроме тогда базировался 137-й скоростной бомбардировочный авиаполк.

Два первых дня прошли спокойно, вражеская авиация в районе аэродрома и на подходах к нему не появлялась, и состояние обостренной настороженности и тревоги постепенно у всех поутихло.

24 июня день выдался пасмурный, небо было затянуто сплошными, низко нависшими над землей облаками. В такой день никто не ждал появления фашистских самолетов. А они прилетели. И не только появились в районе аэродрома, но и бомбили его.

Когда старший лейтенант Иванов прибежал к своему самолету, фашисты уже сбрасывали бомбы на аэродром. К счастью, делали это бомбардировщики из-за облаков и с большой высоты, и их налет оказался неэффективным.

Старший лейтенант Иванов первым успел взлететь и, не дожидаясь других летчиков своей эскадрильи, бросился в погоню за бомбардировщиками. Но нагнать группу «юнкерсов» и «хейнкелей», шедших обратным курсом после бомбометания на большой скорости и высоте, он не смог. Помешала этому и плотная многоярусная облачность.

На следующий день бомбардировщики повторили налет. На этот раз посты воздушного наблюдения и оповещения своевременно сообщили об их приближении. По сигналу «воздушная тревога» Иванов не только успел поднять всю свою эскадрилью в воздух, но сам вместе со своим ведомым лейтенантом Филимоновым успел перехватить фашистские самолеты на подходе к аэродрому. Большая группа «юнкерсов» и «хейнкелей» шла в сопровождении истребителей Ме-109 и Ме-110.

Невзирая на огромное численное превосходство врага, комэск, качнув крыльями своего истребителя и таким образом дав команду своему ведомому «Атакуем!», пошел навстречу вражеским бомбардировщикам. Охранявшие их «мессершмитты», видимо, не заметили приближавшиеся советские истребители. Когда же на них невесть откуда свалилась пара советских «ястребков», не успели ничего предпринять. Удар пришелся по центру строя. С первой же атаки один «юнкере» сильно задымил, потом с резким снижением пошел вниз. Фашисты засуетились, строй стал расползаться. Тем временем Иванов и Филимонов снова начали атаку. Теперь их главный удар был по флагману. Иванов метров с тридцати полоснул по нему из всех своих пулеметов. Он видел, что попал. Но флагман не горел и не падал, хотя и сделал глубокий крен на левое крыло.

В это время подоспели остальные летчики эскадрильи. Теперь их стало шесть. Но к тому времени пилоты «мессершмиттов», видимо, уже разобрались в воздушной обстановке и стали наседать на наших истребителей. Почти над самым аэродромом закрутилась огненная карусель воздушного боя, которая окончательно расстроила боевые порядки вражеских бомбардировщиков. Организованной бомбежки у фашистов не получилось. Некоторые из них, попав под удары советских «ястребков», вынуждены были сбросить бомбы куда попало и ретироваться с поля боя. Правда, прорвавшиеся к аэродрому «юнкерсы» бомбили его с пикирования и нанесли немалый урон ничем не защищенным бомбардировщикам 137-го истребительного скоростного бомбардировочного авиаполка. Сильно повреждено было и летное поле.

И все-таки массированный налет фашистов на аэродром и в этот раз был сорван советскими летчиками. Вот как вспоминает об этом боевом эпизоде бывший командир 2-й эскадрильи 137-го скоростного бомбардировочного полка, ныне подполковник в отставке Г. П. Стариков: «Наш аэродром прикрывала истребительная эскадрилья старшего лейтенанта Иванова на самолетах И-15. Летчики этой эскадрильи буквально не вылезали из самолетов, самоотверженно отражая налеты немцев. Командир эскадрильи Иванов, сам проявляя исключительный героизм в бою, своим примером увлекал подчиненных. В первые дни войны при очередном налете немцев на аэродром старший лейтенант Иванов в паре с Филимоновым сбил вражеский самолет Ю-88. Трудно было нашим летчикам-истребителям отражать налеты вражеских бомбардировщиков, так как их сопровождали истребители Ме-109 и Ме-110, превосходившие наши истребители как по скорости, так и по вооружению».

И действительно, летчики эскадрильи старшего лейтенанта Иванова, прикрывавшие аэродром и Кандалакшу в первые дни войны, летали днем и ночью (на Севере в это время года ночей как таковых не бывает: солнце круглые сутки не заходит за горизонт). По пять — семь боевых вылетов делали они ежедневно, каждый раз преграждая фашистским самолетам путь к городу и аэродрому. И, невзирая на численное превосходство фашистской авиации и на лучшие боевые качества их самолетов, советские летчики-истребители смело вступали с ними в бой.

Так, 26 июня 1941 года в светлую северную ночь фашисты вновь попытались произвести массированный налет на аэродром и Кандалакшу. «Юнкерсы» и «хейнкели» шли на город волнами с разных сторон.

Когда поступило сообщение о приближении к городу нескольких групп фашистских бомбардировщиков, сопровождаемых «мессершмиттами», на их перехват была поднята эскадрилья старшего лейтенанта Иванова.

Первым ринулся в атаку отважный комэск Леонид Иванов, увлекая за собою своего ведомого лейтенанта Филимонова. Иванов направил свой «ястребок» на ведущего фашистской группы. Примеру командира последовали и остальные летчики эскадрильи. Каждый из них атаковал вражеский бомбардировщик. Эта внезапная и дерзкая атака советских истребителей разрушила почти парадный строй «юнкерсов» и «хейнкелей». Сопровождавшие бомбардировщики «мессершмитты» крутились на высоте и по бокам группы на значительном от нее удалении. Они увидели «ястребки* лишь тогда, когда те выходили из атаки, а строй бомбардировщиков стал у них на виду расползаться. «Мессершмитты» тут же со всех сторон ринулись в атаку.

Все это успел увидеть Иванов. Он трижды покачал крыльями своего истребителя, что означало «Все ко мне!», и сразу же перевел свой «ястребок» в глубокое пике, уходя под сломавшийся строй бомбардировщиков. Фашистские летчики не сразу разгадали этот маневр. Они бросились было в погоню, но из-за большой скорости и меньшей маневренности своих истребителей внезапно врезались в строй бомбардировщиков и на какое-то мгновение потеряли из виду «ястребки». Те же в это время, проворно шныряя между бомбардировщиками и прикрываясь ими, обстреливали их с самых коротких дистанций. Вот уже несколько «хейнкелей» и «юнкерсов» задымили и, беспорядочно сбросив бомбы куда попало, стали разворачиваться и уходить.

После одной из атак на «хейнкель» старший лейтенант Иванов заметил впереди, несколько ниже своего самолета, Ме-110. Не раздумывая, он плавно двинул ручку управления от себя, прибавил обороты мотору, на пологом пикировании нагнал «мессера» и сразу же всадил в него сноп огня из всех своих пулеметов. «Мессер» стремительно взмыл вверх, потом перевернулся и винтом пошел к земле...

Эта жестокая воздушная схватка продолжалась всего несколько минут и закончилась победой советских истребителей. Им удалось разогнать группу фашистских бомбардировщиков и не пропустить ее к городу и аэродрому.

Но на этом воздушный бой шестерки старшего лейтенанта Иванова не закончился. Советским истребителям пришлось сразиться еще с двумя группами фашистских бомбардировщиков, пытавшихся подобраться к Кандалакше с других направлений. Смелыми и дерзкими атаками шестерке Иванова удалось сорвать массированные налеты на город и этих групп. Лишь отдельные бомбардировщики прорвались к Кандалакше, Кировской железной дороге и другим объектам.

Более двадцати минут продолжался этот неравный и тяжелый воздушный бой, в котором численное превосходство все время было на стороне авиации противника, а победа оказалась на стороне советских истребителей.

Леонид Иванов, убедившись, что все его ведомые благополучно произвели посадку, последним приземлился на своем аэродроме. Весь взмокший от пота, выбрался он из кабины «ястребка». Устало опустившись на землю, комэск спросил подошедшего техника:

— Как там наши соколы, все целы?

— Все целы, товарищ командир. Вот о самолетах этого не скажешь. Да и вашему досталось,— ответил техник и стал осматривать самолет комэска, на обшивке которого то там, то здесь виднелись пулевые пробоины.

Нельзя сказать, чтобы Иванов был очень доволен результатами воздушного боя: сбит один Ме-110, а вот несколько подбитых «хейнкелей» и «юнкерсов» сумели уйти домой. Но главная задача выполнена — массированный налет фашистской авиации на город сорван, все летчики эскадрильи вернулись на свой аэродром. « Вернуться-то вернулись, а смогут ли вылететь снова, если потребует обстановка?»—подумал Иванов, понимая, что не только в его самолете десятки пулевых пробоин и различных повреждений, есть они и на других машинах эскадрильи...

К счастью, больших повреждений на самолетах не оказалось, а вылетов в ту ночь больше вроде бы не предполагалось: пощипали фашистов, сбили с них спесь, теперь те не сразу опять сунутся.

После беседы с летчиками и осмотра машин комэск доложил командиру полка по телефону о результатах боевого вылета и вернулся к своему уже замаскированному «ястребку», около которого возились техник и механик.

— Ну, как там с дырками и повреждениями?

Сколько времени потребуется на ремонт? — спросил он их.

— Дырок хватает, товарищ командир, но серьезных повреждений нет. Через два часа машина будет готова к вылету.

— Спасибо, ребятки! — поблагодарил Иванов техника и механика.— А я пока посплю малость: время-то все-таки за полночь.

Он отошел и растянулся на прогретой солнцем земле. Через минуту-другую подошел механик, принес брезентовый чехол от мотора.

— Не заступились бы, товарищ командир. Ложитесь-ка вот сюда,— сказал он, расстилая брезент.

Комэск поблагодарил механика, лег на спину, закрыл глаза. Тело ныло от усталости, немного болели утомленные глаза. Он думал, что как только ляжет — сразу уснет как убитый. Но едва расслабился, ощутив блаженство наступившей безопасности, желание спать прошло. Он весь еще был в бою.

«Что же это я второго флагмана упустил,— с острым чувством сожаления подумал он о двух последних схватках в воздухе.— Вроде в упор его расстрелял, а он хоть бы что — летит. Ребята и то заметили, как я ему врезал... Да, упустил».

Но потом это чувство сожаления о неудаче вытеснило удовлетворение победой, одержанной над «мессершмиттом ».

Чтобы отвлечься от мыслей о минувшем воздушном бое, Леонид стал вспоминать свою довоенную жизнь. Сначала она показалась ему какой-то фантастически далекой и вроде бы совсем чужой. Вспомнилось родное Подмосковье, пристанционный поселок Кашира, где он родился. Отец и мать работали на железнодорожной станции. Леонид попытался представить свой родной Бородок на Оке. Вся Кашира раскинулась на высоком берегу. Зимой на его крутых и длинных спусках ребята катались на санках, коньках, лыжах и разных скользящих самоделках. И вообще все его детство было связано с Окой. Вспомнились ее песчаные пляжи, заречный зеленый остров, куда ходили купаться и загорать, рыбачить. У водокачки в ранние утренние зори хорошо ловились лещи. На песчаных отмелях ловили подустов, язей и голавлей. С берега — окуней, плотву и ершей. А какие леса вокруг! Сосновые боры и березовые рощи, в которых много грибов и ягод. Время было трудное, голодное. В стране кипели революционные бури, потом шла гражданская война. Река и лес частенько выручали: в каждой семье ребята то рыбы наловят, то грибов принесут.

Потом начались школьные годы, учеба в техникуме, работа на производстве. Большая часть этих лет прошла в Саратове... «Да, да! Именно там пришло решение посвятить свою жизнь военной службе. Не предполагал, что стану летчиком, но что обязательно буду военным, командиром Красной Армии,— в этом был уверен. К этому и стремился»,— подумал Леонид, вспомнив те годы. В 1931 году вступил в партию. Работая на производстве, усиленно занимался спортом. В 1932 коду призвали в армию. Там родилась мечта стать летчиком. Подавал рапорты с просьбой направить на учебу в авиационную школу. Но сразу не получилось. Отслужил срочную, уволился из армии и поступил в институт. Через два года ушел добровольцем в армию и вскоре поступил в военную школу летчиков. Это было в 1936 году. Леонид вспомнил своих однокашников, преподавателей, инструкторов. В школу летчиков он, в отличие от других ребят, пришел, не пройдя обучения в аэроклубе, и никакого представления не имел ни о парашютных прыжках, ни о планере, ни о самолете. Но все-таки не зря два года учился в техническом вузе. Премудрости аэродинамики и аэронавигации, астрономии и метеорологии, воздушной стрельбы и бомбометания одолевались сравнительно легко. Успешно пошли и полеты. После окончания учебы из школы не отпустили — оставили летчиком-инструктором. До войны успел сделать два выпуска молодых летчиков, не считая нескольких ускоренных курсов. Перед самой войной был награжден орденом «Знак Почета» за инструкторскую работу. Эта работа ему нравилась. Приятно было наблюдать, как с его помощью из курсантов вырастали летчики... И вот война! Она все переменила. Память возвратила Леонида в последние предвоенные дни.

Усталость взяла свое, и комэск незаметно уснул. Часа через полтора его разбудил техник. По времени уже близилось утро. Техник доложил о готовности машины и предложил пойти отдыхать домой. Леонид разоспался, вставать не хотелось, но он поднялся, привел себя в порядок и пошел к домику своей эскадрильи.

Поспать комэску в то утро не дали. Едва он снова задремал, раздалась команда:

— Эскадрилья! Срочно на вылет!

Иванов, как всегда, первым собрался и, скомандовав: «По самолетам!»—побежал на аэродром. Прибежал он туда первым. Дежурный сообщил ему, что несколько групп фашистских бомбардировщиков в сопровождении истребителей вновь летят на Кандалакшу волнами с разных направлений.

— Так, ясна цель фашистов. Надоели мы им, все планы срываем. Решили разделаться. Асов, наверное, послали,— сказал он дежурному и быстро побежал к самолету.

Иванов понимал, что медлить нельзя. «Если их не задержать,— подумал он,— могут на взлете всех моих ребят посшибать. Надо опередить, во что бы то ни стало опередить». С этими тревожными мыслями комэск пошел на взлет. Едва оторвавшись от земли, стал стремительно набирать высоту, все время думая об одном: «Лишь бы опередить фашистов, лишь бы успеть».

И он успел. Успел набрать высоту и подойти к «мессершмиттам», имея некоторое преимущество в высоте. Успел первым заметить и атаковать их.

И не мудрено, что фашистские летчики не увидели одинокий краснозвездный «ястребок». Как вихрь обрушился он на них из-за проплывавшего выше облака. От его внезапной и дерзкой атаки «мессершмитты* метнулись в разные стороны и стали суетливо носиться вокруг;. Фашистские летчики, увидевшие советский «ястребок», видимо, подумали, что их атаковала та самая неистовая шестерка советских истребителей, о которой им говорили перед вылетом. Лишь спустя какое-то время они поняли, что их атаковал всего один-единственный самолет, и всем скопом навалились на него, поливая огнем из пушек и пулеметов. Небо вокруг «ястребка» комэска во все стороны перечеркивали огненные трассы. Он крутился в них, выполняя головокружительные фигуры высшего пилотажа...

Фашисты приняли этот бой, навязанный им Леонидом Ивановым, и стали по очереди гоняться за «ястребком», пытаясь повторять его виртуозные воздушные пируэты. Но далеко не всегда они могли сделать то, что делал Иванов на И-15, который по маневренности превосходил «мессершмитты».

А Иванов, продолжая все больше и больше «раскручивать» неистовую карусель воздушного боя, все дальше уходил от своего аэродрома и уводил за собой семерку «мессершмиттов». Те один за другим по очереди атаковали его и «клевали» огнем своих пушек и пулеметов. Эта «охота» на одинокого советского истребителя, видимо, забавляла их и доставляла немалое удовольствие...

Всем своим существом ощущал Иванов каждое попадание в самолет, представляя, как пули и осколки снарядов рвут перкалевую обшивку крыльев, фюзеляжа, хвостового оперения, перебивают деревянные, дюралевые и стальные конструкции самолета, ударяются в бронеспинку его сиденья.

Воздушный бой бывает особенно скоротечным, когда силы противников в нем неравны. И все-таки эти мгновения всегда емки и значительны. Так было и в том воздушном бою. Каждая секунда и минута были очень дороги Иванову, хорошо понимавшему, что от них зависело успеют ли взлететь все летчики его эскадрильи, его боевые товарищи. О себе он не думал. Но товарищи не могли не думать о своем командире и поэтому, взлетев, бросились ему на помощь. Но не успели.

Когда они подходили к раскрученной комэском огненной карусели воздушного боя, увидели, что «ястребок» комэска на какое-то мгновение «повис» на хвосте у Ме-109, но почти сразу же и в хвост командирского .«ястребка» зашел «мессершмитт», а еще через мгновение полетел к земле объятый пламенем «мессер», кувыркаясь огненным клубком, а потом вспыхнул и стал падать «ястребок» комэска.

Оставшаяся шестерка «мессеров» сделала круг над местом падения своего и советского истребителей и, увидев приближавшиеся советские истребители, развернулась и на повышенной скорости покинула поле боя.

Боевые товарищи Леонида Иванова бросились было в погоню, но где там: на И-15 разве их догонишь!..

Так, 27 июня 1941 года, прикрывая аэродром и не успевших взлететь с него своих боевых товарищей, в неравном бою с семеркой «мессершмиттов» геройски погиб командир эскадрильи 147-го истребительного авиаполка старший лейтенант Леонид Илларионович Иванов — человек большой души и благородного сердца, воин беспредельной отваги и храбрости.

Родина высоко оценила славный подвиг отважного комэска — Леониду Илларионовичу Иванову было по« смертно присвоено звание Героя Советского Союза.

О жизни и подвиге Леонида Илларионовича Иванова известно очень немногое. Да это и неудивительно: его война длилась всего несколько дней. Но, как известно, значимость человеческой жизни оценивается не по количеству прожитых лет, а по его деяниям, по тому, что им сделано для людей, для Родины.

Воин-коммунист Герой Советского Союза Леонид Илларионович Иванов прожил недолгую, но яркую жизнь. Защищая Родину, он отдал ей самое дорогое — жизнь, а потому подвиг его незабываем, а имя — бессмертно.

М. КОТВИЦКИЙ

НАД РОДНЫМ ЗАОНЕЖЬЕМ

Боевое крещение старшего лейтенанта Репникова произошло в декабре 1939 года, в первые дни советско-финляндской войны. Тогда молодой летчик-истребитель разрушал укрепления, штурмовал обозы, поджигал базы горючего. Не раз, бывало, попадал под огонь вражеских зениток. Был случай, когда после приземления на его самолете насчитали тридцать две пробоины.

«Везучий же ты, Николай,— говорили ему боевые друзья.— Враг тебя боится, пуля тебя не берет». Под везучестью, разумеется, подразумевали не слепую удачу или волю случая, а незаурядное мастерство, помноженное на личную храбрость пилота. Он постоянно изучал район действий, быстро и точно ориентировался в обстановке, на местности, выжимал из своего «ястребка» все, что тот мог дать.

Именно тогда Репников связал свою судьбу с Коммунистической партией. В заявлении он написал, что хочет быть в рядах тех, кто первым идет на трудовой и воинский подвиг. В жестоких боях с врагом он доказал, что с честью носит звание члена партии.

Репников никогда не удовлетворялся достигнутым. Он упорно, шаг за шагом, шел от успеха к успеху, закреплял приобретенное, находился в том постоянном и неутомимом поиске, который позволяет глубже познавать свои возможности, совершенствовать свою профессию. Именно это помогло ему, молодому летчику, значительно опередить своих товарищей в боевом совершенствовании, стать ведущим пары, а потом возглавить звено. В этой должности он и встретил Великую Отечественную войну, первым в полку сбил вражеский самолет.

Произошло это так. Выполняя очередное боевое задание, звено, возглавляемое Репниковым, пересекло линию фронта и взяло курс к объекту неприятеля. Командир зорко следил за воздушной обстановкой, особенно внимательно просматривал облака, видневшиеся слева. Как и предполагал, оттуда выскочили два «фоккера». Репников решил их атаковать. Сблизившись на короткую дистанцию, он открыл огонь. Действовал уверенно, в расчетах не ошибся. Вражеский истребитель загорелся и пошел к земле. А второй скрылся в облаках.

Звено, выполнив задание, возвратилось на аэродром. «Едва советские самолеты успели приземлиться на родном аэродроме,— говорилось в заметке армейской газеты,— о воздушном поединке узнал командир полка. Когда Репников явился к нему с докладом, тот спросил:

— Ну, как дела?

— Все в порядке, товарищ майор,— доложил Репников.— Задание выполнено. Нанесли удар по вражескому объекту. По дороге штурмовали машины с боеприпасами. Словом, вылет был удачный...

— Что же вы о своем подвиге не рассказываете? — улыбнувшись, спросил майор.

— Ну, рассказывать тут нечего. Увидел фашиста, зашел ему в хвост и сбил...

Майор пожал руку храбрецу. В формуляре полка появилась запись о первом сбитом фашистском самолете».

Обстановка на фронте была сложной. Враг пытался захватить Беломорско-Балтийский канал. Бои на земле и в воздухе принимали все более ожесточенный характер. Авиация противника поддерживала и прикрывала свои войска, которые, потерпев неудачу при попытке захватить канал, перегруппировались с целью нанести главный удар по северо-восточному побережью Повенецкого залива Онежского озера с последующим развитием наступления на петрозаводском, олонецком и сортавальском направлениях.

Стремясь усилить поддержку наземных войск с воздуха, советское командование в конце октября 1941 года на базе частей ВВС 7-й отдельной армии и приданных авиационных полков из резерва сформировало 103-ю авиационную дивизию, призванную обеспечить южное крыло Карельского фронта. В эту дивизию вошел 152-й истребительный авиационный полк, в котором служил старший лейтенант Репников.

Погода стояла скверная, часто дул сырой, с дождем и снегом ветер. Несмотря на такое ненастье, летчики поднимали самолеты, летали на штурмовку и разведку, преграждали путь вражеским бомбардировщикам к нашим коммуникациям.

Так было и в тот день, когда Репников, пренебрегая опасностью, бросился наперерез «юнкерсам», пытавшимся нанести удар по оборонительному рубежу наших войск. Они шли армадой под охраной «мессеров». Слов нет, численное превосходство — большое преимущество в бою, но Репников придерживался другого правила: бить врага не числом, а умением.

Находившийся в стороне и на большей, чем «юнкерсы», высоте, он отдал подчиненным необходимые распоряжения, энергично развернулся и пошел почти в отвесное пикирование на ведущего вражеской группы. Он появился внезапно, атаковал с молниеносной быстротой, мастерски. «Юнкере», прошитый меткой очередью, свалился на левое крыло, задымил и стал падать.

Не успел Репников выйти из атаки, как на него набросились сразу три неприятельских истребителя. Слева и справа промелькнули дымные трассы. Николай резко взял ручку на себя. В глазах потемнело, но летчик справился с перегрузкой. Увязавшиеся за ним фашисты не смогли повторить такой маневр.

Заходя в очередную атаку, Николай Репников увидел «мессера» на хвосте своего ведомого. Вот-вот он откроет огонь. Не раздумывая, командир бросился ему наперерез. «Сам погибай, а товарища выручай» — это была его нерушимая заповедь. Вот и сейчас он стремительно несся на самолет с черными крестами, несмотря на то, что находился под перекрестным огнем противника. На какое-то мгновение «кресты» выскользнули из прицела, но он тут же поймал их в перекрестие и нажал гашетку. Попал. Но куда? Не понял, ибо в этот момент сам ощутил глухой удар. Самолет словно остановился, бессильно повалившись на левое крыло.

Летчик взглянул на плоскость — рядом с кабиной зияла огромная дыра.

Как теперь быть? Что предпринять? Пока мотор тянул, Репников решил набрать высоту, чтобы можно было спланировать, дотянуть до аэродрома. Под крылом проплыл лес, потом небольшая деревня. Слева показалась просека. Еще немного — и аэродром.

Николай перевел машину в пологое снижение и стал скользить, не давая самолету опрокинуться в штопор. Еще немного. Еще. Теперь ручку на себя. Самолет, чиркнув колесами по верхушкам деревьев, коснулся земли. Пробежал, подпрыгнул раз-другой и остановился у самой кромки взлетной полосы.

Аэродром, где базировался 152-й истребительный авиаполк, был расположен неподалеку от Онежского озера. На востоке, в районе старинного городка Пудожа, в это озеро впадает речка Водла. На ее крутом берегу стоял дом Репниковых. Там родился Николай, там прошло его детство. Отец Федор Иванович вырос в лесу и посвятил ему всю свою жизнь. Он втайне надеялся, что Николай, как и его старшие братья Анатолий и Евгений, пойдет по лесной части, но младший нарушил семейную традицию. Он поступил в ФЗУ, получил специальность слесаря-инструментальщика и стал работать на Онежском тракторном заводе. -

В принципе Николай был доволен: профессия выбрана по душе, дорога в самостоятельную жизнь определена. Он трудился добросовестно, увлекался общественной работой. Но вот страну облетела весть о легендарной челюскинской эпопее. Дерзкие перелеты советских летчиков вызывали всеобщее восхищение. Восторгаясь подвигами первых летчиков-героев, читая о них, Николай ловил себя на мысли, что они не какие-то особо одаренные, а обыкновенные и простые люди.

— Возьмите летчика Водопьянова,— говорил Николай в беседе с товарищами.— Родился в бедной крестьянской семье. После Октября добровольцем пошел в армию. Служил в дивизии воздушных кораблей, подвозил бензин к самолетам, помогал технику. Потом выдержал экзамены на бортмеханика, а спустя три года, окончив летную школу, стал пилотом.

— Не думаешь ли и ты в пилоты податься? — спросили у него.

— А почему бы и не податься? — ответил Николай.

Вскоре по заводу прошел слух, что открывается городской аэроклуб. Эта весть взволновала Николая. В числе других ударников он был туда зачислен и начал прилежно заниматься... А потом настало время, когда Николай Репников поднял боевой истребитель в воздух.

Едва забрезжил рассвет нового дня — 4 декабря 1941 года, летчики, уяснив задачу, направились к самолетам. Впереди Репников — командир. Степенный не по годам, молчаливый. Все, что он делал, делал по-хозяйски расчетливо и основательно. Получив задание, тщательно продумывал, как лучше его выполнить, стремился применить все то новое, что рождалось в тактике воздушного боя, сам проявлял и поощрял инициативу, творческий поиск. Он, в частности, активно выступал за то, чтобы предоставить ведомому большую свободу действий в бою. Обычно второй летчик считался щитом ведущего, охранял в основном его хвост. От этого, по мнению Репникова, огневая мощь пары значительно снижалась. Лично он, ведя бой, нередко обменивался ролями, командовал, скажем, тому же Басову:

— Выходи вперед! Теперь ты — командир, а я твой ведомый.

Получив такой приказ, летчик преображался, стремился оправдать доверие.

Непосредственно в бою обучал командир своих подчиненных — Басова и Иванова. Три летчика — звено, боевая единица. Многое их различало, но многое и объединяло. Прежде всего, каждый из них обладал замечательным достоинством — умел быть надежным другом.

...Утро было пасмурным. Постепенно в облаках образовались разрывы, и Репников отчетливо увидел узкую ленту дороги, прорезавшую большой лесной массив.

Край озер и болот. Тут наобум не пройдешь, а если рискнешь, то непременно попадешь в ловушку — застрянешь в валунах или в топи. Судя по всему, фашисты это уже испытали, а потому придерживались дорог, даже самых незначительных. Вот и сейчас неподалеку от Кяппесельи он заметил маленькие точки, которые довольно быстро стали вырастать в машины, крытые брезентом, вездеходы, тягачи с пушками, мотоциклы.

Приказав приготовиться к атаке, Репников вышел па цель и припал к прицелу. Делая один заход за другим, репниковская тройка обрушила на врага смерч огня.

Уверенно действовали Басов и Иванов. Несколько фашистских машин загорелось. Другие завалились в кюветы, образовав пробку. Истребители перестроились в круг и, снижаясь почти до земли, расстреливали врага из пулеметов.

Выполнив задачу, звено развернулось в сторону аэродрома. Настроение у летчиков было приподнятое. День начинался удачно. Вдруг из-за облаков вывалились «мессеры». И хотя у наших летчиков горючее было на исходе, они первыми завязали бой. Со словами «За мной, в атаку!» Репников пошел на сближение. Верный себе, он направил самолет на ведущего неприятельской группы. Он не думал о том, что боекомплект у всех троих на пределе. Не думал также о численном превосходстве противника. Он раз и навсегда усвоил закон боя: атакуй противника первым, атакуй и тогда, когда кончились боеприпасы, делай вид, что можешь сбить его.

Имея значительное преимущество в высоте, Репников быстро сблизился с ведущим вражеской группы. Именно его, ведущего, нужно было вывести из строя, чтобы расчленить всю группу. Так уже однажды было, когда Репников с Басовым столкнулись с пятью «мессерами». Выбрав для цели командирский самолет, Репников коршуном набросился на него и меткой очередью послал к земле. Басов тоже действовал мастерски, сбил один «мессер», а остальные поспешили уйти на запад.

И вот очередная схватка. Два самолета на бешеной скорости неслись навстречу один другому. Расстояние между ними сокращалось с молниеносной быстротой.

— Врешь, фашист, отвернешь,— со злостью проговорил Николай.

Тот, однако, продолжал идти взятым курсом, поливая И-16 пулеметным огнем. Поймав «мессера» в прицел, Репников тоже нажал на гашетку, но пулеметы, дав короткую очередь, умолкли.

Неужели гитлеровец решился на таран? Может, сообразил, что у русского иссякли боеприпасы и он сумеет сбить его, безоружного? А может, надеялся на то, что у русского сдадут нервы?

И все-таки фашист дрогнул. Прекратив стрельбу, он сделал рывок в сторону, но этот отчаянный маневр не спас его. Репников крылом своего самолета ударил по «мессеру». Тот кувыркнулся, вспыхнул и полетел вниз.

От сильного удара И-16 потерял управление. Вывести его в нормальный полет на такой высоте было невозможно...

В феврале 1943 года старшему лейтенанту Н. Ф. Репникову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Земляки свято чтут память героя. Его скульптура установлена у Дома культуры Онежского тракторного завода, где он работал слесарем, а на фасаде дома 21 по улице Свердлова прикреплена мемориальная доска с надписью:

«В этом доме жил Герой Советского Союза Николай Федорович Репников. 1914—1941».

Е. БАУЛИН

БОЙ БЫЛ ЕГО СТИХИЕЙ

Бочков заметил «мессершмитты» сразу же, как только его самолет вынырнул из-за сопок. Немецких истребителей было восемь. Разделившись на пары, они ходили около аэродрома и пытались зажать в «клещи» двух «ястребков».

День клонился к исходу. Летчики полка возвращались с заданий. Идущие на посадку истребители, да к тому же с израсходованным боезапасом, были хорошей мишенью для атаки. Вот этот момент и подкараулили «мессершмитты». Но внезапная атака им не удалась. Помешала дежурившая пара советских истребителей.

Развернувшийся над аэродромом бой достигал своей кульминации. Нашим двум летчикам с каждой минутой все труднее было сдерживать яростные атаки численно превосходящего противника.

Группа Ивана Бочкова тоже возвращалась с задания. Противник ей в воздухе не встретился. Прежде такой вылет расценили бы как неудачу... Но в этот раз... Нет худа без добра. Они имели полный боезапас, который сейчас им очень пригодился.

Бочков быстро бросил взгляд по сторонам: других «мессершмиттов», кроме этих восьми, поблизости не видно. Тогда в атаку!

Он увеличил скорость и стал набирать высоту. Заметил ли его шестерку противник? Если и заметил, то навряд ли в считанные секунды сможет занять выгодную позицию. Поэтому надо действовать стремительно.

Иван нацелил свою группу на ближайшую пару «мессершмиттов». Атака для врага оказалась внезапной. Один из немецких истребителей от меткого огня с близкой дистанции загорелся и, оставляя за собою дымный след, потянул со снижением к сопке. Затем упал объятый пламенем второй «мессер».

Теперь роли поменялись. «Мессершмитты», оказавшись в меньшинстве, превратились из атакующих в атакуемых. Они стремились побыстрее выйти из боя и оторваться от своих преследователей. Но сделать это было нелегко. Истребители группы Бочкова, разбившись на пары, энергично преследовали «мессеры», не давая им ни секунды передышки. От меткого огня четыре «мессершмитта» один за другим чадящими факелами упали на окружавшие аэродром сопки. Последний в этом бою, седьмой «мессершмитт», «свалили» Иван Бочков и Константин Фомченков. Они «достали» его, когда тот, казалось, вот-вот скроется за сопками.

Через несколько минут Бочков докладывал на командном пункте полка о полете на задание и воздушном бое. Дверь открылась, и на пороге появился старшина из команды аэродромного обслуживания.

— Поймали летчика со сбитого «мессершмитта»,— доложил он.

— Приведите! — приказал командир.— И пригласите переводчика.

Пленный мало чем походил на летчика. Одетый в жиденький комбинезон, с грязным шарфом, повязанным вокруг шеи, в солдатских ботинках, он дрожал то ли от холода, то ли от страха и повторял одну и ту же фразу: «Майн эрсте люфт кампф» («Мой первый воздушный бой»).

— Спросите у пленного,— обратился командир к переводчику,— будет ли он отвечать на вопросы?

Немец согласно закивал головой. Как попал на фронт? Он прошел кратковременную учебу в летной школе. Занимались по сокращенной программе. При отправке на фронт им обещали хорошую военную карьеру — быстрое продвижение по службе, высокие награды, большие деньги. Говорили, что доблестные немецкие люфтваффе господствуют в воздухе, русская авиация не представляет собою серьезной силы, а опытных русских летчиков осталось не так уж много. Но вот в первом же воздушном бою его сбили...

Немец замолчал. А потом вдруг заговорил быстро и сбивчиво. Его карьера рухнула, но он об этом сейчас не жалеет. Он просит об одном — сохранить жизнь.

Узнав, что его не собираются расстреливать, фашист успокоился и продолжал отвечать на вопросы. Как, по его мнению, сражались советские летчики? Чертовски здорово! Он до сих пор думал, что летчики люфтваффе благодаря богатому опыту и хорошей военной закалке не имеют равных соперников. Но сегодня он изменил свое мнение, потому что на себе убедился, как грамотно и смело сражались русские. Они атаковали дружно, держались постоянно вместе. И если кто-либо оказывался в беде, то спешили на помощь, порою рискуя жизнью. А вот он (немец тяжко вздохнул) в ходе боя по своей неопытности оторвался от группы и попал под атаку русских. Ему никто не пришел на помощь...

По рассказу выходило, что сбил его Бочков.

Командир посмотрел на Ивана и кивнул головой в сторону немца:

— Значит, твой?

— Наш!— уточнил Бочков.— Атаковали мы всей группой.

Допрос пленного навел Бочкова на размышления. Как не похож этот скороспелый, трусливый и неопрятный немецкий летчик образца 1943 года на хорошо вымуштрованного, самоуверенного и лощеного летчика фашистских люфтваффе 1941 года! Правда, тех летчиков основательно готовили к войне. Для них были созданы отличные летные школы, построены современные боевые самолеты, организованы полигоны, на которых они обретали боевой опыт. Но 1943 год — не 1941-й! За это время изменился качественный состав летных кадров. Многие из опытных фашистских летчиков нашли себе могилу на советской земле. А с тех, кто продолжал сражаться, основательно сбили спесь. Поступавшее же скороспелое пополнение люфтваффе являлось далеко не равнозначной и равноценной заменой.

Но эти победы давались нелегко. Приходилось учиться на ходу, накапливать опыт в трудных боях, когда ошибка порою могла привести к трагическому концу.

Вспомнился один из боевых вылетов в первые дни войны. Тогда, возвращаясь с задания, он «проморгал» появление «мессершмитта» и не заметил, как тот пристроился к хвосту его «ястребка». Такая оплошность могла привести к роковому исходу, не окажись рядом товарищи. Они стремительной атакой помешали «мессеру» открыть прицельный огонь.

Урок пошел впрок. После того печального случая Иван накрепко усвоил правило осмотрительности в полете. Сам твердо выполнял его и требовал того же от ведомых. Потом о нем говорили: он видит врага там, где другие его не видят, «мессеры» еще за спиной, а он уже считает, сколько их. Он успевал следить не только за «мессершмиттами», с которыми вел бой сам, но и за теми, с которыми сражались его товарищи, и нередко предупреждал ведомых о грозящей опасности.

Напряжение в те дни было огромное. В сутки совершали по четыре-пять боевых вылетов. Но летчики выдерживали такие большие нагрузки. Вместе с друзьями Бочков штурмовал автоколонны, артиллерийские батареи, аэродромы, топил вражеские катера в Баренцевом море. Но особое мастерство и бесстрашие он проявил в воздушных боях, которые были его стихией.

...Иван только что вернулся с очередного задания. Доложил о результатах вылета. Теперь можно и отдохнуть пару часов. Но спустя несколько минут прозвучал сигнал тревоги. К аэродрому приближались десять «юнкерсов» в сопровождении шести «мессершмиттов». Почти все летчики полка находились на задании — они штурмовали вражеские войска у реки Западная Лица, где не прекращались ожесточенные бои. Над аэродромом несло вахту лишь дежурное звено. Бочков быстро добежал до своего самолета и под огнем уже появившихся «мессершмиттов» взлетел поперек старта. На бреющем он проскочил за сопки и, набрав там высоту, через некоторое время вернулся к аэродрому.

Бой был уже в полном разгаре. Бочков без промедления пошел в атаку на «юнкерсы». Один, без ведомого. Риск большой, но он не думал о себе. Атаковать, атаковать, атаковать! Не дать «юнкерсам» прицельно сбросить бомбы на аэродром.

Рядом пронесся «мессер». Иван, прицелившись, открыл по нему огонь. Он не видел, попал или промахнулся, потому что тут же поспешил развернуться. Другие «мессеры» могли атаковать его сзади.

На развороте Бочков заметил, что к нему пристраивается «ястребок». По номеру он определил: это машина лейтенанта Василия Королева. Значит, ему тоже удалось взлететь. Молодец! Теперь можно драться без оглядки.

И Бочков пошел в атаку. Молнией пронеслась над группой «юнкерсов» пара краснозвездных истребителей. От их дружного огня строй бомбардировщиков стал расползаться. «Ястребки» после разворота поменялись ролями и повторили атаку. Королев стал ведущим, а Бочков его прикрывал.

К аэродрому уже спешили истребители соседнего полка. «Юнкерсы», сбросив где попало бомбы, развернулись и ушли на запад. А вслед за ними и «мессершмитты». Налет на аэродром был сорван.

Еще один урок извлек для себя Иван Бочков. В критических ситуациях действовать смело и стремительно. Успех боя решают секунды. Успел — выиграл, опоздал — проиграл.

В район аэродрома повадился ходить на охоту «мессершмитт» с красовавшимся на борту рисунком трефового туза. Тщеславные гитлеровские вояки любили превозносить свою силу, и подобную «рекламу» можно было часто видеть на борту фашистских самолетов. Но различные рисунки или знаки позволяли делать лишь тем летчикам, которые имели на счету по нескольку десятков побед. Трефовый туз свидетельствовал, что пилотировал машину матерый фашистский ас.

Фашист летал на новом истребителе Ме-110, вооруженном двумя носовыми пушками, четырьмя носовыми и одним бортовым пулеметами, появлялся он обычно под прикрытием нескольких истребителей. Ему нельзя было отказать в мастерстве, а плавное — в хитрости и осторожности. Он никогда не стремился вступать открыто в бой, а предпочитал действовать «из-за угла», подкарауливал самолеты на взлете и посадке. Нанесет неожиданный удар — и за сопки или в облака.

Ощущение того, что вражеский «охотник» где-то рядом и может неожиданно появиться в любую мину-ту, вызывало определенную нервозность у летчиков полка во время взлетов и посадок. «Трефовый туз» стал предметом постоянных разговоров. Не раз предпринимались попытки уничтожить фашистского аса, но все они оканчивались неудачно.

— Разрешите мне заняться «трефовым тузом»,— обратился Бочков к командиру.

Тот разрешил. Но, зная храбрость и дерзость Бочкова, предупредил:

— Только действуйте осторожно. Не окажитесь сами его добычей.

Прежде чем начать охоту за «трефовым тузом», Бочков решил изучить его повадки. В течение нескольких дней взлетал и дежурил в стороне от аэродрома. Ожидал аса. Тот появлялся несколько раз, но, встреченный дежурными истребителями, быстро скрывался за сопками. Внезапное нападение не удавалось. Ввязываться же в бой немец не хотел. А Иван примечал, в какое время появлялся фашист, с какой стороны, как себя вел, где располагались сопровождавшие его «мессеры».

После продолжительного наблюдения за поведением аса у Бочкова созрел план.

— Будем действовать так,— сказал он ведомому.— Мы взлетаем, когда наши группы возвращаются с задания, и идем в засаду за сопки. Там поджидаем появления «трефового гостя». Атакуем внезапно. Только не прозевайте момент!

В первые два дня охоты ас в районе аэродрома не появлялся. Бочков ходил хмурый.

Начался третий день. «Трефовый туз» все не появлялся. Иван терялся в догадках: куда он девался? А может быть, он почувствовал, что за ним охотятся, и прекратил свои вояжи к аэродрому? Или же его все-таки удалось сбить кому-то из наших летчиков?

Но в этот раз ас появился. В первое мгновение Иван даже растерялся от неожиданности, когда совсем рядом увидел вывалившийся из облаков знакомый истребитель. Но тут же взял себя в руки. Немедленно атаковать! Нельзя терять ни одной секунды. Ведь он так ждал этого момента. Только не упустить его, не дать противнику опомниться и сориентироваться в обстановке.

Бочков быстро развернул «ястребок». С небольшой горки он свалился на «мессершмитт» и длинной пушечно-пулеметной очередью прошил его. « Телохранители» фашистского аса не успели защитить своего хозяина от смертельного удара...

За первый год войны Иван Бочков провел десятки боев. Сражаться обычно приходилось в меньшинстве: враг тогда господствовал в воздухе. Победы нашим летчикам давались нелегко. Но счет их у Бочкова рос быстро.

Один из боев, когда руководимая Бочковым шестерка истребителей сражалась против тридцати фашистских самолетов и победила, вошел яркой страницей в летопись боевых подвигов защитников Заполярья в годы Великой Отечественной войны.

Произошло это 15 июня 1942 кода. В те дни фашистская авиация предпринимала интенсивные налеты на Мурманск. Он был опорным пунктом обороны Советского Заполярья, и его роль с каждым месяцем все возрастала. Потеряв надежду овладеть городом, гитлеровское командование решило уничтожить его с воздуха. Небо над Мурманском гудело от авиационных моторов, разрывов снарядов и треска пулеметных очередей. А земля содрогалась от грохота бомб. Стояли полярные дни. Солнце не садилось за горизонт. И воздушные бои на подступах к городу не прекращались даже ночью.

...В очередном налете на Мурманск участвовали восемнадцать «юнкерсов» под прикрытием двенадцати «мессершмиттов». Группа Бочкова, куда входили К. Ф. Фомченков, И. Д. Гайдаенко, Н. П. Губин, Е. А. Кривошеев и И. И. Ибрагимов, несла в это время вахту над городом. Несмотря на пятикратное численное превосходство противника, Бочков смело повел группу в бой. Для него не могло быть другого решения, кроме одного: атаковать, не дать «юнкерсам» сбросить бомбы на Мурманск.

В начале боя враг находился в более выгодном положении. Он имел численное превосходство. К тому же «мессершмитты» оказались выше нашей группы. Однако дерзкий маневр, предпринятый Бочковым, лишил их этого преимущества. Иван решил атаковать бомбардировщики на встречных курсах. На такой риск мог пойти лишь командир, который уверен в себе и в своих товарищах. Маневр требовал высокого мастерства и точного расчета. В случае неудачи группа Бочкова при выходе из атаки сама попадала под огонь «мессеров». Большой опыт, отточенное мастерство и исключительная интуиция и на этот раз сослужили Бочкову добрую службу.

— Внимание, атака! Иду на ведущего! — передал Бочков по радио своим ведомым.

Когда очертания «юнкерса» вписались в круг прицела, он открыл огонь. На правом крыле бомбардировщика заплясали языки пламени. Вслед за командиром по «юнкерсу» ударили ведомые. Били мощно и метко. Из машины флагмана повалили клубы черного дыма. Строй бомбардировщиков начал постепенно разваливаться.

После атаки Бочков круто развернулся, чтобы снова ударить по «юнкерсам». Мимо проносился «Мессершмитт-110». Меткая очередь — и вот уже «мессер» камнем полетел к земле.

Первая же атака принесла большой успех группе Бочкова.

«Мессершмитты» в начале боя ничем не могли помочь «юнкерсам». Наши истребители находились под бомбардировщиками, которые как бы прикрывали «ястребки» от ударов «мессершмиттов». А пока те перестраивались, вражеская группа недосчиталась еще нескольких самолетов. Бомбардировщики поспешили лечь на обратный курс.

Бой теперь завязывался между истребителями, которые, разделившись на пары, атаковали друг друга. Сражение постепенно перемещалось из района Ура-Губы в район Мурмаши, Юркино. Небо чертили трассы пушечно-пулеметных очередей. А на земле по всему пути, где велись ожесточенные схватки, догорали сбитые самолеты со свастикой и крестами.

Один из «мессершмиттов» спикировал на самолет Фомченкова.

— «Ястреб»! «Ястреб»! — предупредил Бочков товарища.— Сзади «мессер»!

Фомченков быстро развернулся, а Бочков устремился на «мессершмитт», который сам теперь оказался под атакой с двух сторон. Стремясь освободиться от этих клещей, он взмыл вверх, но на подъеме был настигнут меткими пушечно-пулеметными очередями.

Отважная шестерка сбила девять самолетов, не потеряв ни одного своего. Не часто наши летчики одерживали такие победы, да еще в численном меньшинстве. Бочков в этом бою уничтожил один Ме-110 лично и два самолета (Ме-110 и Ю-88) — в группе. Но, пожалуй, больше всего его обрадовали успехи друзей. Фомченков и Кривошеев сбили по два самолета, а Гайдаенко и Ибрагимов — по одному.

П. С. Кутахов (ныне Главный маршал авиации), в эскадрилье которого в годы войны сражался И. В. Бочков, вспоминая об этом бое, писал: «У каждого в жизни есть минута, когда он достигает своей вершины. Тогда мастер создает лучшую свою вещь, а воин добивается высшей победы. В жестоких сражениях наших воздушных бойцов вдохновляет и еще не раз вдохновит героический бой шести наших летчиков с тридцатью фашистами. Они сражались под командой гвардейца Бочкова, уничтожили девять фашистов и возвратились домой с победой. Схватка эта — незабываемый пример искусства побеждать не числом, а умением. Здесь замечательный русский летчик Иван Бочков поднялся во весь свой могучий рост».

Эта же шестерка одержала еще одну блестящую победу. Правда, тогда фашистских самолетов было несколько меньше — не тридцать, а девятнадцать.

Бочков, верный своему принципу не повторяться в атаках, на этот раз решил зайти со стороны солнца и на встречных курсах огнем с длинной дистанции сначала разбить строй, а затем, подойдя поближе, ударить по разрозненным бомбардировщикам. Своих ведомых он построил перед атакой таким образом, чтобы на один «юнкере» были нацелены два истребителя. Он решил: лучше ограничить цели, но зато атаковать наверняка.

Результат оказался поразительным. Группа Бочкова сбила десять фашистских самолетов, а потеряла один. Летчик выбросился с парашютом и через два часа добрался до аэродрома.

Иван Бочков был одним из тех, кто на основе накопленного боевого опыта и постоянного творческого поиска на практике показал, как следует в меньшинстве сражаться с численно превосходящим противником и побеждать его.

Он упорно изучал тактику противника, боевые возможности его самолетов. Наблюдал сам и расспрашивал товарищей о поведении врага, сопоставляя мнения, анализировал. Он постоянно совершенствовал свою тактику воздушного боя, чутко реагировал на каждое изменение в тактике врага и часто находил наиболее эффективные контрприемы. Бочков старался «выжать» из техники все, на что она способна.

В первые годы войны не хватало самолетов. Наша авиация несла потери, которые промышленность не могла восполнить быстро. Пополнение самолетов поступало скупо. В то трудное для нашей страны время в Заполярье наряду с отечественными поступали американские истребители «аэрокобра». Их наши союзники присылали в порядке оказания помощи. Эти машины имели неплохое вооружение, но уступали нашим и немецким самолетам в маневренности, а главное — очень капризно вели себя в условиях Заполярья. Поэтому летчики не доверяли американским машинам. Но воевать-то было надо. Хотя бы такая техника — лучше, чем никакой.

В полку организовали изучение американских истребителей. Бочков с головой окунулся в эту учебу: читал и перечитывал переведенную на русский язык документацию, консультировался у инженеров и техников. Он быстро изучил сильные и слабые стороны американского истребителя и в беседах с летчиками рассказывал о них. Он не восхвалял этот истребитель, но убежденно высказывался за то, что и на нем можно одерживать победы.

— Добьешься на нем победы! Пока ты по фашисту ударишь, он успеет тебя атаковать несколько раз.

— А ты не зевай! — возражал Бочков.— Строй маневр так, чтобы начать атаку с хорошей позиции и стрелять наверняка, сбивать врага с первого раза. Ведь вооружение позволяет это делать!

И Бочков доказал правоту своих слов. В первом же воздушном бою, проведенном на американском истребителе, он сбил «Мессершмитт-110».

Как-то в кругу друзей разгорелся спор о смелости и трусости в бою. Всегда ли можно назвать смелым летчика, который бросается в бой, не смущаясь численным превосходством противника, и будет ли трусом, если поведет себя осторожно, постарается выбрать удобный момент для атаки?

Спор был горячий, мнения высказывались разные, порою категоричные и противоположные. Слишком осторожных по характеру летчиков никто не брал под защиту. Воздушный бой требует активных действий. Летчик, боящийся пойти на риск, не может его вести.

Такой будет осторожничать, когда у противника многократное численное превосходство. Он посчитает, что шансов на успех немного, а порою и никаких. А когда в бою бывает определенная гарантия успеха? Лихие атаки летчиков, приводившиеся в качестве примера, вызвали кое у кого горячее одобрение.

— А мне,— заметил Бочков,— неоправданная удаль лихача одинаково неприятна, как и постоянная дрожь труса.

Все хорошо знали, что Бочков презирал даже малейшее проявление трусости в бою. Но вот то, что он поставил своеобразный знак равенства между трусливым и удалым летчиком,— такое суждение многих поразило. Ведь проявляя удаль, летчик стремится к победе. А трус есть трус. Может быть, это было сказано ради красного словца?

Заметив недоумение на лицах друзей. Бочков пояснил:

— Удаль — это безудержная, лихая смелость. Ее проявление связано с риском. Каждый летчик имеет право на риск, но он должен быть оправдан. Одно дело проявить удаль и рисковать даже ценою своей жизни ради выполнения задачи, и другое — поступать так лишь для демонстрации своего мастерства. Нельзя недооценивать противника. В бою против него надо использовать не только смелость и отвагу, но и военную хитрость, трезвый расчет. За неоправданную лихость многие заплатили своей жизнью. Помню одного летчика. Только прибыл из училища — и одержал первую победу. Она, видимо, вскружила ему голову. И в следующий полет при встрече с противником он сломя голову бросился в атаку. Ну и что? Его сейчас нет среди нас...

«Не было у нас в полку бойца отважнее и искуснее Ивана Бочкова,— вспоминал о нем П. С. Кутахов.— Мы любили Ивана Бочкова за отвагу, за то, что он никогда не бросал товарища в беде. Иван не только сам отлично дрался с врагом. Он хотел, чтобы и его товарищи, особенно молодое пополнение, успешно побеждали врага. Вот почему его всегда можно было видеть среди новичков, которых он учил, готовил к боям».

Для молодежи он не жалел времени, хотя во фронтовых условиях его и на отдых-то не хватало. На основе богатого боевого опыта старался бережно донести до молодых летчиков трудную науку побеждать. И стремился показать, как следует действовать в определенной конкретной ситуации. Полеты новичков на боевые задания с Бочковым стали для них хорошим наглядным уроком.

Однажды штурмовики наносили удар по вражескому аэродрому. Прикрывала их группа, которую вел Бочков. В паре с ним летел молодой летчик Н. Константинов. Штурмовики успешно обработали цель и легли на обратный курс. И тут за ними увязались семь «мессершмиттов». Чтобы надежнее прикрыть «илы», Бочков стал группой маневрировать змейкой поперек строя. «Мессершмиттам» никак не удавалось подойти близко к штурмовикам. Один из немецких летчиков пошел на хитрость. Он спустился до бреющего полета, намереваясь ударить по штурмовикам снизу. Этот маневр не ускользнул от внимания Бочкова. Как только фашист стал приближаться к штурмовику, он стремительно свалился на него сверху и выпустил одну за другой две пулеметные очереди. Они отрезвили гитлеровца, который не отважился продолжать атаку и пошел в сторону с набором высоты. Бочков за ним. На горке Иван настиг «мессершмитт» и с короткой дистанции вонзил в него пушечно-пулеметную очередь...

«Академия в хвосте», как называли учебу молодых летчиков в роли ведомых, да еще у такого первоклассного мастера, как Бочков, позволила Константинову быстро набраться боевого опыта. Вскоре он сам ходил на задание ведущим пары.

Бочков помог вырасти в хороших воздушных бойцов Виктору Сидоренко и Степану Лобковичу, обучив их точному расчету в бою и молниеносным ударам в атаках. Его питомцы на деле показали, насколько они успешно усвоили эти уроки.

Группа «мессершмиттов» совершила налет на один из наших объектов. В бой с нею вступили дежурные летчики соседнего полка. На помощь им взлетели Бочков, Сидоренко и Лобкович. Верный своему правилу — до воздушной схватки занимать выводную позицию, Бочков привел к объекту ведомых на большой высоте и оказался над вражеской группой. Гитлеровцы предприняли попытку вывернуться из невыгодного положения. Один из «мессершмиттов» сразу же потянулся вверх. Бочков нацелился на него.

— Иду в атаку, прикройте! — передал он команду своим ведомым.

И они прикрыли. Сидоренко слева, а Лобкович справа. «Мессершмитт», пытаясь уйти из-под удара, стал маневрировать и при выполнении левого разворота оказался рядом с Сидоренко.

— Ну, бей! — невольно вырвалось у Бочкова, когда он увидел такой благоприятный момент для удара.

И в тот же миг Сидоренко, как бы услышав команду командира, открыл огонь.

— Молодец! А теперь дожимай!

Сидоренко пошел в новую атаку, а Бочков пристроился к нему. Ведомый атаковал настойчиво, расчетливо, как обычно это делал его командир. И добил «мессершмитт».

— Действовали по-гвардейски! — похвалил его после боя Бочков.— Поздравляю с первой победой! Рисуйте на фюзеляже звездочку, и пусть она не будет последней!

Немало побед было потом и у Сидоренко, и у Лобковича. Как и у других летчиков — учеников Ивана Бочкова.

В феврале 1943 года на фюзеляже истребителя Бочкова была нарисована тридцать шестая звездочка — по числу уничтоженных вражеских самолетов. Газета воздушной армии «Боевая вахта» откликнулась на это событие, поместив в своем сатирическом отделе заметку «Затруднительное положение».

Вот ее полный текст:

«—Ты слышал, Карл, у русских есть такой летчик Иван Бочков?

— Слышал. Говорят, что для этого летчика нет никаких трудностей?

— Пустяки. Это только разговор. Мы сейчас поставили его в очень затруднительное положение. Ему уже на своем самолете звезды рисовать негде».

В те годы газета «Боевая вахта» часто писала о подвигах Ивана Бочкова, ставила его в пример другим летчикам. В номере за 9 апреля 1943 года она призывала: «Летчик! Будь стойким, умелым и храбрым в бою, как гвардии капитан Иван Бочков!» Здесь же были помещены портрет героя и статья, которая оканчивалась обращением-призывом к воинам: «Пусть подвиги и геройские дела этого прекрасного русского летчика поднимают тебя на врага и придают тебе железную уверенность в победе, как бы ни трудна была обстановка! »

Этот номер газеты вышел уже после того, как Иван Бочков провел свой последний, сорок пятый воздушный бой.

Произошло это 4 апреля 1943 года. Бочков, ставший к тому времени уже начальником воздушно-стрелковой службы 19-го гвардейского истребительного авиаполка, взлетел по тревоге. Взлетел и не вернулся. Бочков начал бой в свойственном ему стиле: энергично, расчетливо и мастерски. Действовал, как всегда, вдохновенно, увлекая за собою ведомых. И вот в один из моментов воздушной схватки Бочков увидел, что товарищ оказался в тяжелом положении. Пара «мессершмиттов» атаковала его из выгодной позиции. Бочков поспешил на выручку. Товарища спас, а сам попал под пушечно-пулеметные очереди вражеских истребителей...

1 мая 1943 года ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Благодарная народная память сохранила имя героя, отдавшего жизнь в боях за Родину. Помнят москвичи своего земляка.

Он родился в деревне Филипповка Барятинского района под Москвой. В начале тридцатых годов тысячи крестьян двинулись из деревень на городские стройки, чтобы своим активным трудом участвовать в индустриализации страны. Приехали на строительство московского завода «Калибр» и Бочковы. Первым пошел на стройку десятником брат Ивана — Георгий. За ним — Иван. Работал землекопом, потом стал шофером. Сюда же, на «Калибр», пришли мать Феодосия Никифоровна, сестра Анна, жена Георгия — Мария, племянница Александра. Крестьянская семья стала семьей рабочей.

Иван водил тяжелую автомашину на дальние расстояния. Доставлял для завода грузы. Как-то поочередно с напарником вел машину в Москву. Для экономии времени на одном из участков «срезали» маршрут. А на пути попался ветхий мост. Возвращаться обратно? «Может, проедем?»—предложил Иван. Он внимательно осмотрел опоры моста и заключил: если колесами проехать по балкам, то машина пройдет.

И, заметив недоуменный взгляд товарища, сказал: «Я поведу машину».

Когда она въехала на мост, тот под тяжелым грузом затрещал, но выдержал. Иван точно провел машину по балкам.

Эта граничащая с риском смелость и точный оправданный расчет потом не раз помогали Бочкову — военному летчику. А стать им он мечтал, как и сотни его сверстников. Записался в Центральный аэроклуб имени В. П. Чкалова, по два раза в неделю после работы ездил на занятия в Тушино. Через два сода стал летчиком-спортсменом и с комсомольской путевкой отправился продолжать учебу в авиашколу. А потом служба в Заполярье...

Герой погиб, но остался в строю. На инструментальном заводе «Калибр», где работал до призыва в армию Иван Бочков, бригада Александра Богачева из цеха контрольно-измерительных автоматов включила его в свой коллектив. Шестеро членов бригады обязались выполнять нормы за седьмого — Ивана Бочкова. На территории завода установлен бюст Героя Советского Союза И. В. Бочкова. Его имя носит заводская центральная измерительная лаборатория.

Москвичи увековечили память замечательного летчика. В дни празднования 20-летия Победы советского народа над фашистской Германией бывший Заморинский переулок в Москве переименован в улицу Бочкова.

Именем Бочкова названы улицы в Мурманске и Килп-Явре — месте его героической гибели.

М. КОТВИЦКИЙ

ТАРАН НАД ТУНДРОЙ

Поезд шел на край земли. Алексей Поздняков сидел у окна вагона, задумчиво глядел на мелькавшие низкорослые сосны, кривые кудрявые березки, разбросанные среди валунов, которые, казалось, усыпали всю землю, искорежили и погнули деревья. Перед глазами медленно проплывали серебристые озера, скалистые горы, окутанные голубым маревом, с белыми макушками на вершинах. Неожиданно совсем рядом, за окном, забурлила стремительная река Кола, давшая название заливу и полуострову...

Небольшой авиационный гарнизон приютился среди сопок. Поднимаясь отсюда в воздух для тренировочных полетов, Алексей с удовольствием парил над древней землей, восхищался ее неповторимыми красками, белыми ночами, причудливыми сполохами полярного сияния. И каждый раз открывал для себя что-то новое, необычное. Однажды, выполняя ночной полет, увидел огненно-красный шар, покоившийся над самым горизонтом. Не сразу понял — это солнце или луна. Бывалые летчики, разъясняя загадку, посоветовали понаблюдать за очередным самолетом, поднявшимся в воздух. Набрав высоту, истребитель вдруг озарился золотисто-красным светом. Чем выше он поднимался, тем ярче сверкали на нем лучи солнца.

Молодому летчику пришелся по нраву этот спокойный и угрюмый диковинный край. Сперва с трудом различал сопки и озера, зато реки служили хорошим ориентиром, ибо текли в основном поперек тундры — либо на север, в Баренцево море, либо на юг — в Белое. А так как по суше от одного моря до другого не более трехсот километров, то и реки здесь короткие, но зато необычные — хрустально чистые, порожистые, быстрые. Взяв разбег где-то на горной вершине, «они лихо несутся по гранитному ложу в разные стороны. Встретив преграду, валун или скалу, обойдут, найдут щель, а если не удастся — раскинутся небольшим озерцом.

Замечал Алексей и новые стройки, и новые заводские трубы, видел, как стремительно, на его глазах разрастались молодые города и поселки. Советские люди, его современники, самоотверженным трудом превращали край дикого безмолвия в край индустриальный. Алексей правильно поступил, попросившись сюда, на край земли. Человек, избравший военное дело своей профессией, должен начинать службу в сложных условиях, у границы. А он считал себя именно таким человеком. Эта убежденность утвердилась в нем еще в аэроклубе, где он с удовольствием занимался. Спокойный, сдержанный, он не разбрасывался, жадно впитывал то, что получал на занятиях. Энергичные черты открытого лица, острый взгляд глубоко посаженных глаз, квадратный подбородок выдавали в нем серьезного, волевого, решительного человека.

Поступив в летное училище, он легко осваивал его программу, но за этой легкостью был кропотливый труд. Он продумывал каждый шаг, учился анализировать свои действия, добивался в них точности, быстроты, четкости. В его выпускном аттестате значились высокие оценки по технике пилотирования, воздушной стрельбе и знанию материальной части. В характеристике были такие слова: «...обладает быстрой реакцией, в воздухе находчив, инициативен».

Прочитав характеристику, командир сказал:

— Эти качества крайне необходимы в бою.

Да, он учился всерьез, готовил себя к тому, чтобы по первому зову встать на защиту Родины. Обстановка в мире складывалась так, что команда «К бою!» могла прозвучать в любую минуту.

В декабре 1939 года по радио была передана первая сводка штаба Ленинградского военного округа, в которой сообщалось о боевых действиях, начавшихся на границе СССР и Финляндии. Лейтенант Поздняков принимал самое активное участие в этих действиях. За мужество и героизм, проявленные в боях, он получил первую высокую награду — орден Красного Знамени.

Здесь же, в заполярном небе, Поздняков встретил Великую Отечественную войну. Он был командиром звена 147-го истребительного авиационного полка. От аэродрома до границы — рукой подать. А фашисты, как известно, имели особые виды на Мурманск — важный и крупный морской порт. Парализовать его, уничтожить все наши аэродромы, обеспечить полное господство в воздухе — такую они ставили задачу перед авиацией. Для этого старались максимально использовать благоприятное для полетов время, когда солнце круглые сутки не опускалось за горизонт.

Враг совершал налеты часто, большими группами, с разных сторон. Летчики смело вступали в неравный бой.

Возглавляя группу перехвата, старший лейтенант Л. Иванов первым врезался в стаю «юнкерсов» и связал их боем. В неравной жестокой схватке — один против семи — Иванов поджег вражеский самолет, но и сам геройски погиб. 22 июля 1941 года ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Группа, возглавляемая лейтенантом П. Кайковым, выполнив задание, подходила к аэродрому, когда в воздухе появились «мессеры». Хотя боеприпасы у наших истребителей были почти израсходованы, они вступили в бой, не давая врагу возможности напасть на самолеты, выруливавшие к стоянкам. Лейтенант Кайков связал боем сразу два «мессера». Один из них, получив серьезное повреждение, отвалил в сторону, а второй продолжал атаковать, стремясь прорваться к нашему аэродрому. Когда у Кайкова кончились боеприпасы, он ударил винтом своей машины по хвостовому оперению «мессера», и тот врезался в сопку.

Так сражались однополчане. Об их подвигах писали в газетах, рассказывали молодым пилотам. Призывая равняться на героев, Поздняков сам подавал пример.

...Зеленый светлячок сигнальной ракеты прочертил небо над аэродромом.

— К запуску!

— Есть к запуску!

Взревели моторы. Ударило из патрубков упругое пламя. Истребители один за другим пошли на взлет.

Группу вел Поздняков. Редкая облачность настораживала: враг часто маскировался в облаках, чтобы нанести внезапный удар. И на этот раз, прикрываясь облаками, «мессеры» летели в направлении железнодорожной станции Кица. Наши истребители перехватили их и завязали бой. Выше общей группы Поздняков заметил еще два «мессера». Вероятно, на одной из машин их командир, который руководил боем. Его-то и нужно атаковать в первую очередь. Ведомый лейтенант И. Фатеев понял замысел своего командира и последовал за ним.

Поздняков, направив самолет в сторону солнца, стремительно набирал высоту. Он появился неожиданно и внезапно атаковал ведущего вражеской группы. Тот не успел выполнить оборонительный маневр. Алексей поймал «мессера» в прицел и дал длинную очередь. Она прошила кабину, и самолет, теряя управление, стал падать.

Тем временем лейтенант В. Королев, увлекая товарищей, ринулся на «мессеров», которые, лишившись управления, перестроились в замкнутый круг и отчаянно отбивались. Имея значительное преимущество в высоте, наши «ястребки» парами пикировали на врага. Пример инициативных и смелых действий показывал Королев, оборвавший жизнь гитлеровского пилота.

Боевые вылеты следовали один за другим. Достаточно сказать, что за две недели сентября летчики полка отразили двадцать два вражеских налета. Это был самый напряженный месяц войны. А слова «Западная Лица» не сходили с уст. Когда сейчас их произносишь, то невольно вспоминаешь серую ленту дороги, прорезавшую тундру. Вокруг молчаливые сопки, покрытые снегом. Редкие пожелтевшие кустарники, дрожащие на ветру. Слева от дороги на семьдесят первом километре высится скромный обелиск. На нем слова: «Товарищ, остановись! Склони голову в минутном молчании. Здесь в сентябре 1941 года сражалась, погибла, но победила Шестая героическая батарея».

Здесь, на стыке трех дорог — на Титовку, на Ура-Губу и на Мурманск — шестая батарея 143-го артиллерийского полка в течение восьми суток удерживала ключевую позицию. Мужественные артиллеристы, возглавляемые лейтенантом Григорием Лысенко, приняли на себя основной удар егерей горнострелкового корпуса «Норвегия». Егерей поддерживали артиллерия и авиация, обрушившие лавину огня на позиции горстки храбрецов. Немногие батарейцы остались в живых, но приказ — не допустить врага на дорогу, ведущую в Мурманск,— выполнили.

...Утро десятого сентября. Над сопками плывут дырявые тучи, накрапывает дождь. Техники готовят самолеты. Прибыв на стоянку, Поздняков осмотрел истребители, затем подошел к своему. Он был влюблен в него, знал до мельчайших винтиков, но каждый раз обследовал особенно тщательно.

Взлетев, командир повел звено через залив, вдоль дороги, к Западной Лице. «Будьте бдительны! — предупредил Поздняков подчиненных.— Скоро линия фронта!»

Внизу, на земле, словно кто-то прочертил огненную черту, в которую сливались вспышки орудий, разрывы снарядов и мин. Поздняков знал, что здесь, у реки, в небольшой лощине, окруженной сопками, уже несколько суток стоят насмерть артиллеристы. Их непрерывно атакуют и обстреливают с трех сторон, бомбят с воздуха, но храбрецы не сдаются. Стойкость братьев по оружию восхищала и звала к действию.

Два дня тому назад, возвращаясь вместе с Королевым из разведки, Поздняков заметил под облаками три «юнкерса». Решив атаковать, он пошел на сближение. Маневр был выполнен настолько удачно, что вражеские экипажи не обнаружили опасности. Поздняков подошел сбоку на близкое расстояние и ударил по стрелку. Когда тот умолк, «юнкере» стал для него легкой добычей. Королев атаковал другой, а третий повернул назад, так и не сбросив смертоносный груз на «батарейный орешек».

А теперь звено Позднякова должно нанести удар по егерям, облепившим сопки. Подойдя скрытно, на низкой высоте, командир, указав ведомым на цели, первым сбросил бомбы. Удар был внезапным и точным. Потом он повторился. Поздняковцы с бреющего расстреливали метавшихся в панике солдат. Артиллеристы, воспользовавшись поддержкой с воздуха, вырвались из окружения.

Именно десятого сентября, на четвертый, самый тяжелый для артиллеристов день боя, Поздняков, как говорится в наградном листе, три раза водил группы на штурмовку войск противника в район реки Западная Лица, сбил второй «юнкере», пытавшийся сбросить бомбы.

А вот еще несколько строк, которые писались по горячим следам событий:

«4.9.41. Лейтенант Поздняков вел звено на штурмовые действия в район о. Куккесяр. Невзирая на ответный огонь, звено сделало пять заходов по переднему краю противника. Возник пожар со взрывами, который продолжался до 6.00 следующего дня*.

«23.9.41. Лейтенант Поздняков вел группу в район Западной Лицы. Обнаружил две палатки, автобус, около десяти машин. Указав на цель, Поздняков первым сбросил бомбы. Звеном уничтожены три автомашины, зенитная установка, склад с боеприпасами».

Только с 20 августа по 20 сентября 1941 года Поздняков произвел 43 боевых вылета на штурмовые действия по войскам противника. «Все боевые задания выполнялись отлично,— говорится в наградном листе.— Результаты успешных штурмовых действий подтверждены командованием войск и авиадивизии».

В представлении к званию Героя Советского Союза командир и военком полка написали, что Поздняков за три месяца войны произвел 138 боевых вылетов, все задания выполняет отлично, в боях с противником проявляет инициативу, самообладание и отвагу.

Звено Позднякова считалось лучшим в полку. Он много работал над собой и с подчиненными, изучал врага, совершенствовал тактическую выучку. Разбирая очередной бой, он говорил:

— Ближе подходите. Бить по «юнкерсу» с пятисот метров — мартышкин труд. Броня у него, как и у «мессера», прочная. Двести метров — вот ударная дистанция.

Он вселял уверенность, призывал к взаимовыручке в бою.

— Враг силен, но вы еще сильнее,— говорил Поздняков подчиненным.— На дерзость отвечайте дерзостью, навязывайте свою волю, свой маневр. Не гоните горячку, действуйте хладнокровно, расчетливо, наверняка. Бой не прощает промаха. Будьте предельно осмотрительными, учитесь видеть все, что делается выше, ниже, справа, слева...

Такие советы, подкрепляемые личным примером, не проходили бесследно. Подчиненные Позднякова слыли искусными летчиками. Среди них — лейтенанты Королев, Фатеев, Хлобыстов.

Успех звена во многом объяснялся крепкой спайкой, высокой дисциплиной. Командир никому не давал поблажек. Когда однажды Хлобыстов, возвращаясь на аэродром, крутанул несколько сложных фигур, Поздняков зло заметил:

— Ты, надеюсь, в актеры не собираешься?

Хлобыстов погасил улыбку:

— Извини, командир. Настроение вдруг такое... появилось.

— Извиняю. А повторится подобное — спрошу с полной строгостью.

Лейтенант Хлобыстов прибыл в полк из-под Ленинграда, где в первые дни войны отличился, сбив «юнкере», и спустя месяц был награжден орденом Красного Знамени.

Они быстро нашли общий язык, подружились. «Алексей первый», «Алексей второй», как их в шутку называли. Оба были искренне преданы друг другу, а находясь в воздухе, отлично понимали друг друга.

— Тонкий ты педагог, командир,— сказал однажды Хлобыстов после очередного разбора, где Поздняков не только хвалил, но и деликатно отчитывал своих питомцев.

— Видимо, педагог во мне родился, да не состоялся,— сказал Поздняков, хотя все в полку знали, что нет более преданного авиации человека, чем он. Знали это и в ВВС армии, куда его приглашали для обмена опытом. Эта встреча и запечатлена на редком фотоснимке, опубликованном в сборнике «Героические подвиги советских воинов на Карельском фронте», выпущенном в пятидесятых годах Политическим управлением Северного военного округа. На фронтовом фотоснимке летчики Е. А. Кривошеев, А. С. Хлобыстов, М. П. Краснолуцкий, И. В. Бочков, А. П. Поздняков, П. С. Кутахов — прославленные асы фронта.

Земля тундры в те дни уже была покрыта снегом. Плотно укатанный, отдающий синевой, он лежал на летном поле. Погода с каждым днем ухудшалась, низко над аэродромом плыли густые тучи, начиненные дождем и снежными зарядами.

Потом, как гость, стало показываться солнце. Прокатывалось шаром по заливу и опять надолго пряталось. Освоившись с непогодой, враг то в одном, то в другом месте пытался прорваться к Мурманску, нанести удар по Туломской ГЭС, по железной дороге.

На этот раз Поздняков летел в район Луостари. Нужно было разведать новый аэродром. Фашисты, отчаявшись, перебрасывали на Север все новые части, поспешно строили аэродромы.

Он скрытно пробрался к цели. Шел на небольшой высоте, лавируя между сопками, взмывая вверх, обходил облака, а когда подошел к Мотовскому заливу, нырнул в облака, летел вслепую. По расчету времени пробил облачность и увидел аэродром. Дав максимальные обороты, летчик снизился и включил фотоаппарат. Вражеские зенитки «заговорили» в тот момент, когда Поздняков опять вошел в облака. Он, как всегда, был неуловим и неуязвим. Во многом это объяснялось тем, что летчик хорошо знал район действий, чувствовал себя хозяином в небе.

С наступлением весенних дней боевые вылеты участились. Порой не хватало времени для того, чтобы размяться, собраться с мыслями. Так было и в тот погожий день 8 апреля 1942 года, когда Поздняков, с утра слетав на разведку, а потом на штурмовку, решил немного пройтись.

Алексей любил пору весеннего пробуждения. На небольших проталинах, образовавшихся среди сверкающего снега, выглядывали зеленые листочки брусники. Развернув их, он сорвал темно-рубиновую ягоду. Она была совсем свежая и сочная, перезимовавшая под снегом. Отведал одну, сладкую и вкусную, и потянулся за другой. От кусточка к кусточку Алексей бродил по лесным проталинам. Встретил пуночку — маленькую, щупленькую — вестницу весны. Он подумал, что она голодная, да и холодно ей еще, но она бодро вспорхнула, как бы давая понять человеку, что в родном краю и снег не как везде — теплый.

Проводив птичку теплым взглядом, Поздняков посмотрел на часы. Надо было торопиться: Михалыч, его техник, наверное уже справился со своим делом, заправил и осмотрел самолет, поджидает его. Вот уже несколько лет они вместе, трудятся бок о бок. Служба шла как и положено, служба тяжкая, требовавшая напряжения всех сил.

Вскоре Позднякова вызвал командир. Посты ВНОС обнаружили большую группу «юнкерсов», летевших на Мурманск.

Взлетели шестеркой. Привычно построились в два клина. Низко над заливом висело яркое солнце. Небо чистое и свободное, только вдали, у туманной кромки горизонта, виднелись дымки разрывов. Бросив взгляд на землю, Поздняков отчетливо увидел железную дорогу, разлившуюся реку Колу, прилепившиеся на берегу деревянные домики.

Поздняков был уже капитаном, командиром эскадрильи. Не тая тревоги, он думал о молодых летчиках. Трое из них — лейтенанты Бычков, Семеньков, Юшинов — рядом, за его спиной. Все они горят желанием быстрее вступить в бой, но для победы над врагом одного желания мало. Накануне, разбирая очередной воздушный бой, командир полка говорил, что некоторые летчики, выйдя на курс атаки, нервничают, второпях безрезультатно расстреливают боезапас. Этот упрек в известной степени относился и к его подчиненным. Надо их учить, а при создавшейся обстановке заниматься этим можно только в бою. И этот бой вот-вот начнется.

— Командир, фашисты! — услышал комэск в рации хрипловатый голос Хлобыстова.

— Вижу,— хмуро ответил    Поздняков.— Будем атаковать!

Навстречу шестерке, казалось, плыло серое облако: пятнадцать «юнкерсов» под прикрытием пяти «мессеров». Верный своей тактике, Поздняков решил атаковать головной «мессер». Атаковать на встречном пути, в лоб. Увеличив скорость, капитан передал по радио Хлобыстову:

— Иду в атаку! Смотри за молодыми!

Летчик словно слился со своей машиной, чувствовал ее всем своим существом. Прикрываемый Фатеевым, комэск быстро сближался с самолетом противника. Вдруг справа, а потом и слева промелькнули огненные струи. Поздняков оглянулся, и на какое-то мгновение «мессер» выскочил из прицела, но только лишь на мгновение. Летчик тут же довернул самолет, «кресты» вновь попали в сетку. Теперь он не слышал выстрелов, не видел дымных трасс. Он знал, был уверен, что фашист не выдержит атаки, вот-вот провалится. Поздняков нажал на гашетки. Его огонь был снайперским — «мессер» задымил.

Выходя из атаки, Поздняков увидел, что самолет Фатеева под угрозой. Фашист вот-вот откроет по нему огонь. Командир устремился на помощь товарищу, но раньше подоспели Бычков и Семеньков. Спасаясь от их пулеметного огня, фашист отвалил в сторону и оказался совсем рядом с самолетом Хлобыстова. У того на прицеливание не было времени. И он ударил правой плоскостью по хвостовому оперению «мессера». Гитлеровский стервятник потерял управление и рухнул на землю.

— Молодец, Леша! — крикнул по радио Поздняков.— Так их...

Фашисты, тем не менее, упорно рвались к нашим объектам. Видя это, Поздняков приказал атаковать бомбардировщиков. Умело маневрируя, наши истребители подожгли один «юнкере», остальные в растерянности принялись было сбрасывать бомбы на сопки, стремясь выйти из боя. Но в этот момент из-за облаков на наших смельчаков свалилось еще восемь «мессеров».

Положение поздняковской шестерки стало критическим. На стороне врага внушительное превосходство. Что он предпримет? Постарается расчленить группу или, наоборот, возьмет ее в огненное кольцо?

Капитан приказал группе выстроиться в круг. Самолет Хлобыстова, «прихрамывая», тоже занял место в строю. Значит, все его подчиненные целы, все готовы к новой схватке. В создавшейся ситуации Поздняков видел один выход — лишить вражескую группу нового командира. Приняв решение, он развернулся и повел самолет в прямую атаку на головной «мессер».

Два самолета на бешеной скорости неслись навстречу один другому. Расстояние между ними сокращалось с молниеносной быстротой.

Кто кого? У кого крепче нервы, сильнее воля к победе? Под крылом опушка леса. Взять ручку на себя? Нет, он должен уничтожить врага. В этом сейчас он видел свой первейший долг. Выполняя его, знал, что идет на верную смерть. Идет сознательно, ради победы над врагом.

Когда машины были уже совсем рядом, фашист все-таки дрогнул, пытался отвернуть в сторону, но это ему не удалось сделать. Оба самолета врезались друг в друга и рухнули на землю.

Вражеские истребители бросились в разные стороны, но вскоре опомнились и, используя свое численное преимущество, вновь перешли в атаку. Воодушевленные подвигом своего командира, наши летчики дрались с еще большей настойчивостью и преградили врагу путь к объектам.

Через некоторое время в газете «Боевая вахта» была напечатана небольшая заметка. В ней говорилось:

«Капитан Поздняков был всеобщим любимцем. Летчики и техники, мотористы и оружейники любили его за веселый нрав, за безудержную храбрость, за удаль и отвагу. Это был воистину прирожденный универсальный воздушный боец, не знавший страха в борьбе с врагами Родины. Он хорошо знал театр военных действий, свободно ориентировался, часто летал в разведку один, не только днем, но и ночью. Как истинный следопыт, чутьем отыскивал цели, наносил их на карту, а наутро, отказавшись от отдыха, вел своих боевых товарищей на штурмовку вражеских позиций. Его «ястребок» на бреющем, едва не цепляясь за верхушки деревьев, проносился над траншеями и огненными позициями врага, наводя на него панический страх».

Через несколько недель за проявленное мужество и героизм А. П. Позднякову было присвоено звание Героя Советского Союза. В двадцать восемь лет оборвалась его жизнь, но память о нем нетленна — она в боевых делах сегодняшних авиаторов, в трудовых свершениях тружеников Заполярья.

А. ЖУРАВЛЕВ

СЛУЖИЛИ ДВА ДРУГА

Они родились и росли в разных местах. Петр Самохин — сын рабочего Апрелевского завода граммофонных пластинок, что под Москвой, а Владимир Саломатин — из крестьян Ухоловского района Рязанщины. Как и все мальчишки послереволюционных лет, они учились в школе, были свидетелями больших перемен, происходивших в стране, помогали, чем могли, в строительстве нашей жизни. Встретились они и познакомились в фабрично-заводском училище в Москве. После окончания училища оба слесарили на заводе, стали комсомольцами. Перед ними были открыты все дороги в жизнь, выбирай любую..

Они выбрали авиацию. На ней скрестились их мечты. Оба окончили аэроклуб, потом вместе учились в школе военных летчиков. В 1939 году после окончания летной школы были направлены под Ленинград, в 65-й штурмовой авиационный полк.

Молодые, энергичные и настойчивые летчики быстро входили в строй. А командир полка В. И. Белоусов день ото дня повышал требования к боевой подготовке летчиков.

— Каждый вылет должен быть лучше предыдущего,— говорил он.— Ни одной минуты в воздухе без отработки необходимых элементов полета и боевого применения. Последовательно и упорно продвигаться от простого к более сложному, от одного этапа освоения летного мастерства к другому. Шлифуйте до блеска свои индивидуальные качества штурмовика и истребителя. Дерзайте! Маневр, скорость, меткий огонь! Из этих компонентов складывается мастерство военного летчика, без которого нельзя победить врага в современной войне.

— И помните,— добавлял комиссар Кузьмин,— в воздухе пахнет пороховым дымом, и нам не миновать схватки с мировым империализмом, а его главная ударная сила — германский фашизм...

— Совместная работа, общие интересы, одна шеренга в строю — все это породнило нас, и стали мы как братья,— вспоминает Владимир Ильич Саломатин.— Жили, радовались каждому дню. Шло время — мужали, закалялись, росли как летчики. К полетам готовились вместе, дотошно проверяли друг друга. После полетов обсуждали свои успехи, промахи и ошибки. Спорили. Часами просиживали над картой района полетов, заучивали на память наиболее характерные ориентиры. «Гоняли» друг друга по мотору, вооружению, электро- и радиооборудованию самолета И-153 («чайка»), который был на вооружении нашего полка...

В 1941 роду Саломатин и Самохин стали командирами звеньев. Забот у них прибавилось. Они по-прежнему много летали на полигон, но теперь уже каждый со своим звеном. Настойчиво отрабатывали различные упражнения по бомбометанию и стрельбе по конусу, проводили учебные воздушные бои, осваивали тактику действий штурмовиков над полем боя, при отражении вражеских истребителей или попадании штурмовиков в зону заградительного зенитного огня противника. В боевой подготовке хорошим подспорьем был накопленный ими опыт военных действий во время советско-финляндской войны.

Наступило лето. Напряженная боевая учеба не прерывалась ни на один день. И вдруг в воскресенье, 22 июня, на рассвете неожиданно раздался сигнал боевой тревоги.

— Война! Войска фашистской Германии сегодня на рассвете атаковали нашу западную границу на всем ее протяжении,— сообщил на построении полка Владимир Игнатьевич Белоусов.— Фашистская авиация бомбит наши города, пытается прорваться к Ленинграду.

— Никогда не забыть этих слов командира полка,— вспоминает Саломатин.— Тогда, поднятые по тревоге, мы стояли в сомкнутом строю и каждый говорил себе: «Мы готовы в бой!»

И бои не заставили себя ждать. С первых дней летчики 65-го штурмового авиаполка по нескольку раз в сутки вылетали на боевые задания. Они штурмовали колонны автомашин и танков, артиллерийские батареи и живую силу противника, пытавшегося прорвать наши оборонительные позиции и развернуть наступление на Ленинград. Почти ежедневно во главе своих звеньев вылетали на боевые задания Саломатин и Самохин. Они похудели, почти валились с ног, но никакая усталость не останавливала их. Снова и снова поднимали они свои самолеты в небо, громили боевую технику врага, уничтожали его живую силу. В документах той поры о Петре Самохине говорилось:

«Отлично владеет летным делом. Смело и отважно проводит групповые и одиночные штурмовки позиций врага и бои в воздухе».

О Владимире Саломатине:

«Дисциплинирован, требователен к себе и подчиненным. В бою решителен, инициативен и настойчив».

Шел сентябрь 1941 года. Однажды вечером командир полка пригласил в штабную землянку Самохина и Саломатина, спросил:

—- К вылету готовы?

— Как всегда, товарищ майор,— ответили друзья.

— Отлично. Задание важное и сложное. В районе Лодейного Поля враг: навел понтонный мост. Его надо уничтожить. Разведка сообщает, что переправа хорошо прикрыта зенитной артиллерией — будьте внимательны. Вылет на рассвете.

Саломатин и Самохин весь вечер внимательно изучали карту района переправы с нанесенными на нее данными разведки, продумывали маршрут полета и подхода к переправе. В районе наведенного на реке Свири понтонного моста на карте были обозначены две зенитные артиллерийские батареи и несколько крупнокалиберных пулеметов. Из данных разведки было также известно, что в дневное время над переправой поочередно парами барражируют «мессершмитты».

— Крепкий орешек,— сказал Самохин.

— Что и говорить,— согласился Саломатин.

Маршрут полета выбрали над лесами и озерами, договорились о порядке действий над переправой.

Техники и механики тем временем подготовили самолеты. Они подвесили под крылья каждой «чайки» по две пятидесяти-килограммовые бомбы «ФАБ-50» и по четыре реактивных снаряда «РС-82». «Подарок Гитлеру!» —написали на них мелом оружейники.

Прочитав эти надписи, Владимир Саломатин, прищурив карие глаза, улыбнулся и сказал:

— Утречком пораньше постараемся преподнести эти подарочки непрошеным гостям...

Еще до восхода солнца, оставляя темные тропки на траве, побелевшей от выпавшей за ночь росы, одна за другой уходили в заревое небо тяжело нагруженные «чайки». Набрав необходимую высоту и построившись клином, два звена штурмовиков, ведомые Саломатиным, взяли курс на северо-запад и скрылись за горизонтом.

В целях маскировки группа летела на небольшой высоте. Под крыльями «чаек» мелькали островерхие макушки елей, стылая синь озер, просеки и охотничьи домишки. Впереди по курсу заблестела извилистая речушка Оять, а за ней вскоре показался и старинный поселок Лодейное Поле. А там, за железнодорожной станцией и шоссейной дорогой, где-то понтонный мост на реке Свири — конечный пункт их маршрута.

Группа летела спокойно. Вражеских истребителей не было: видно, спали еще немецкие летчики. Молчала и земля, не щетинилась зенитным огнем.

Самолеты на малой высоте неслись к цели, маневрируя по извилистому фарватеру реки.

—- Вижу цель,— первым заметил понтонный мост Самохин и доложил об этому ведущему.

Впереди, чуть левее курса, за изгибом реки Саломатин увидел понтонную переправу. Сплошной колонной двигались по ней танки, автомашины, солдаты.

— За мной, в атаку! — скомандовал по радио ведущий и стал быстро набирать высоту.

Самохин и все ведомые, не отрываясь, следовали за ведущим. Набрав необходимую для атаки высоту, штурмовики устремились к цели. Зенитки открыли яростный огонь по атакующим штурмовикам. Трассирующие снаряды и пули потянулись пунктирными строчками к «чайкам», но те упорно продолжали идти вперед. Владимир Саломатин ударил по первым понтонам реактивными снарядами, потом одну за другой сбросил бомбы...

Замыкающим в атакующей группе «чаек» шел Самохин. В его задачу входило зафиксировать результаты штурмового удара по мосту. Когда он проходил над переправой, было хорошо видно, как сброшенные ими бомбы и реактивные снаряды рвали на части мост, разносили в куски понтоны, сметая в воду танки, автомашины, повозки, вражеских солдат, заволакивая дымом прибрежные кусты и разбитую переправу.

— Переправе крышка! Раздолбали,— доложил Самохин ведущему по радио и дружески добавил: — Молодец, Володя! Здорово вывел на цель. Вовремя подоспели наши подарочки!

— Всем разворот на сто восемьдесят градусов! — скомандовал Самохин.— Атакуем зенитки.

«Чайки» вновь взмыли вверх, развернулись и сразу же пошли в атаку на зенитные батареи и пулеметные точки. Они пикировали на них, обрушивая шквал пулеметного огня почти трех десятков пулеметов, которых было на каждой «чайке» по четыре.

Зенитный огонь прекратился. Теперь можно было уходить домой.

Группа в полном составе вернулась на свой аэродром. Саломатин и Самохин осмотрели все самолеты. На каждом они увидели десятки пулевых и осколочных пробоин в плоскостях, фюзеляжах, хвостовых оперениях. На некоторых самолетах были повреждения.

— Пощипали-таки и они нас,— огорченно говорил Саломатин.

— Ничего! Залатаем... А «орешек»-то мы все-таки разгрызли,— довольно улыбаясь проговорил Самохин.

Сентябрь 1941 года стоял на редкость теплым и солнечным. На участке, где базировался 65-й штурмовой авиаполк, шли жестокие бои. Летчики полка летали на штурмовку техники и войск врага, нанося ему ощутимый урон. Иногда им приходилось совершать ежедневно по три-четыре вылета. Особенно отличились лейтенанты Петр Самохин и Владимир Саломатин.

Вот краткий дневник боевых действий, в которых участвовали Самохин и Саломатин:

«1 сентября 1941 года в составе шести самолетов их группа атаковала бомбами и пулеметным огнем до 60 грузовых и 10 легковых автомашин противника, следовавших к передовой. Несмотря на сильный огонь зенитной артиллерии, группа уничтожила 15 автомашин.

2 сентября вместе с другими летчиками полка Самохин и Саломатин штурмовали автомашины и прислугу зенитной артиллерии. Батарея и 4 машины выведены из строя.

8 сентября они атаковали и уничтожили 6 крытых автомашин. Петр Самохин прямым попаданием бомбы разбил танк.

10 сентября в стыке шоссейных дорог в районе Лодейного Поля ими уничтожены 4 автомашины с грузом.

15 сентября четверка «чаек», ведомая Самохиным, обнаружила и атаковала колонну вражеских танков в районе Пряжи. Метким попаданием бомб уничтожены два танка, поврежден один. Колонна была задержана на несколько часов.

19 сентября шестерка «чаек» под командованием Саломатина уничтожила войсковой штаб противника в районе севернее Киндасова, что было подтверждено сводкой штаба 7-й армии. В этот же день восьмерка «чаек», ведомая Петром Самохиным, успешно атаковала колонну автомашин, следовавшую от Меркальды на Петрозаводск, и уничтожила 8 автомашин, 3 из которых сгорели».

...Это было 26 сентября. Вечерело. Владимир Саломатин и Петр Самохин с наслаждением растянулись на траве и потихоньку напевали. В это время по стоянке разнесся голос дежурного:

— Саломатин и Самохин, к командиру эскадрильи. Срочно!

Летчики поднялись, быстро привели в порядок одежду и побежали на КП, приказав техникам готовить самолеты группы к боевому вылету.

— Получено срочное задание,— сказал комэск капитан Митрофан Петрович Краснолуцкий, разворачивая перед ними полетную карту.— Где-то здесь, вот на этой проселочной дороге воздушной разведкой замечена большая колонна автомашин. Она движется от станции Мегрега, что южнее Олонца, по направлению на Лодейное Поле — Заостровье. Ее надо проштурмовать и если и не остановить, то хотя бы задержать. Вылетайте немедленно. Я бывал в том районе. Зениток там понатыкано на каждом километре. Будьте внимательны и осторожны.

Пятерка «чаек» ушла в воздух без задержки и, набрав высоту, словно растаяла в лучах заходящего солнца.

«Что-то сулит им этот поздний вылет? Всем ли удастся вернуться домой?»—думали техники, проводив взглядами удалявшиеся «чайки».

Набрав высоту около ста метров, Саломатин уверенно вел товарищей по намеченному маршруту. Вдали показалась линия фронта, проходившая по берегам Свири, заблестела зеркальная гладь Ладожского озера, внизу проносились небольшие плешины полей, окруженные частоколом, березовые и осиновые рощицы, луговины между ними, редкие хутора.

Углубившись на территорию противника и отыскав указанную на карте проселочную дорогу, летчики стали искать автоколонну, прикинув по времени, где она должна примерно находиться спустя четверть часа — час с того времени, когда ее засекли воздушные разведчики.

Прошло несколько минут. Колонны не было. «Может быть, свернула где-нибудь в лесную чащу?»—думал Саломатин, пристально осматривая панораму раскинувшейся внизу местности, и вдруг увидел ее за крутым поворотом дороги, прикрытым высоткой. Колонна растянулась на несколько сот метров. В середине катил штабной автобус.

— Вижу за поворотом автоколонну,— сообщил Саломатин ведомым и скомандовал: — Атакуем на встречном курсе!

Обойдя колонну стороной, Саломатин вывел группу на встречный курс и пошел в атаку. Пикируя, он сначала обстрелял реактивными снарядами голову колонны, а потом хвост. Попадания были точными, и колонна застопорилась. В это время по ней ударили ведомые Саломатина. На дороге там и здесь запылали автомашины. Выйдя из атаки и развернувшись, штурмовики следом за ведущим повторили атаку. Во время третьего захода штурмовики ударили по сгрудившимся автомашинам из пулеметов. Петр Самохин видел, как автомашины шарахались в стороны, сталкивались, горели, падали под откос, поднимая столбы дыма и пыли...

А Владимир Саломатин после второй атаки искал автобус. Тот же словно сквозь землю провалился. «Куда он скрылся?— досадовал ведущий.— В лес, что ли, рванул?» Снова и снова зорким и цепким взглядом осматривал он укромные местечки близ дороги и наконец нашел: автобус искусно замаскировался за высокой разлапистой елью.

— Ага, вот ты где!— обрадовался Саломатин.-Теперь не уйдешь!

Он сделал крутой разворот и сразу пошел в атаку. Секунда, другая. Вот автобус четко вписался в прицел, и Владимир нажал на кнопку бомбосбрасывателя. Выйдя из атаки и развернувшись, Саломатин увидел вывернутую с корнем ель и дымящиеся воронки, а поодаль — догоравшую штабную машину.

— Командир, колонну мы раздолбали! Автобус горит в лесу,— доложил Петр Самохин.

— Всем сбор. Уходим домой,— скомандовал Саломатин и в ту же секунду услышал встревоженный голос Самохина:

— Володя, я ранен. Машина повреждена.

— Долететь сможешь? — спросил Владимир друга.

— Постараюсь...

— Держись, Петро! — подбодрил его Саломатин.

Петр Самохин, превозмогая боль и слабость от потери крови, довел поврежденный самолет до своего аэродрома и сумел посадить. Силы оставили его, когда самолет остановился. Подбежавшие к самолету товарищи увидели, что Самохин без сознания. Они поспешили открыть кабину и вытащить из нее раненого летчика.

— Мы были восхищены мужеством Петра Самохина,— вспоминает Саломатин.— В невероятно тяжелых условиях полета мой раненый друг сберег боевую машину. Командир полка майор Белоусов, отправив Самохина в санчасть, осмотрел самолет и сказал: «Хороший запас прочности!» — «Запас прочности и летчика и самолета»,— добавил комиссар полка Кузьмин. «Конечно, в первую очередь — летчика,— согласился Белоусов.— Был случай в первые дни войны. На наш/ аэродром однажды неожиданно сел немецкий самолет. Сначала мы думали, что вражеский летчик либо заблудился, либо решил добровольно перелететь к нам и сдаться в плен. Но случилось нечто совсем иное. Оказалось, что осколками нашего зенитного снаряда фашистский пилот был ранен в руку, а мотор его самолета поврежден. Гитлеровец испугался, что потеряет сознание и разобьется. Увидев наш аэродром, он, не задумываясь, произвел на него посадку и первое, что сделал, стал звать на помощь доктора. Словом, слабоват был запас прочности у фашиста». Я запомнил на всю жизнь эти слова и рассказанный командиром случай. У Петра Самохина действительно был хороший запас прочности. Всего месяц пролежал он в госпитале. Вернулся в полк и вновь сел в кабину «чайки».

Седьмого ноября 1941 года Саломатин и Самохин вылетели на «свободную охоту». Стояла пасмурная, унылая погода. Небо было почти сплошь затянуто низкими клочковатыми облаками. В районе населенного пункта Вача летчики обнаружили четыре автомашины, ехавшие по дороге. Произведя две атаки, Саломатин и Самохин уничтожили их. Потом полетали еще немного, но подходящей цели больше не встретили и решили возвратиться на свою базу.

— Когда мы пролетали над Кировской железной дорогой, в районе перегона Сегежа — Медвежьегорск нас внезапно атаковала пятерка «хаукеров»,— рассказывает Саломатин.— К счастью, от первой их атаки нам удалось увернуться. А через несколько секунд мы уже сами атаковали вражеские истребители. От мощных залпов наших реактивных снарядов одна пара «хаукеров» буквально шарахнулась в сторону и с резким набором высоты скрылась из глаз. «Видел, Петро? Не понравились им наши "гостинцы"»,— сказал я по радио Самохину. Он что-то мне ответил, но я уже его не слышал, потому что в это время увидел, как в хвост 4чайки» Самохина заходит «хаукер» из оставшейся поблизости тройки. «Петя, Петя! У тебя в хвосте «хаукер». Уходи!»—во весь голос закричал я ему и, развернувшись, пошел наперерез фашисту. Не успел он, не догнал «чайку»: попала его застекленная кабина в мой прицел, и врезал я по ней длинной очередью из всех пулеметов. «Хаукер» дернулся, рванул резко вверх, а потом рухнул вниз и через несколько секунд, пробив тонкий еще ледок Выгозера, скрылся в воде. После этого боевого вылета Петр крепко обнял меня и сказал: «Спасибо, друг. Спас ты меня». А я шутя ответил: «Стараюсь. Берегу тебя». Но вот не уберег я Петю Самохина. Не уберег...

Это было 17 декабря 1941 года. В землянку вошел командир эскадрильи капитан М. П. Краснолуцкий и сказал:

— Самохин, готовьтесь звеном к вылету. Погода улучшилась. Будете прикрывать «железку» от Сегежи до Пиндуши. Вылет по готовности.

— Семенихин, Борисов, Сердюченко! На вылет! — дал команду Самохин летчикам своего звена, взял шлемофон и направился к двери. Летчики поспешили за ним.

Через несколько минут четверка Самохина улетела и, прибыв в район указанных станций, стала барражировать там на высоте тысячи метров. Не прошло и десяти минут, как Самохин заметил метров на пятьсот выше большую группу финских истребителей — «брустеров». Он пересчитал их: одиннадцать. Подумал: «Многовато... А что делать? Не удирать же?!»

— Всем внимание! — обратился он по радио к своим ведомым.— Выше нас метров на пятьсот большая группа «брустеров». Приготовиться к бою!

Самохин был уверен в своих товарищах. Он знал, что никто бы из них не принял иного решения и что, если им придется схватиться с вражескими истребителями, они будут драться до последнего.

Тем временем «брустеры», разбившись на три группы, начали атаку. Пятерка атаковала Петра Самохина и Дмитрия Семенихина, а четверка — Павла Борисова и Николая Сердюченко. Пара «брустеров» осталась в резерве и маневрировала на высоте.

Огрызнувшись пулеметным огнем, «чайки» отразили первую атаку и по команде ведущего образовали в воздухе оборонительный круг. «Брустеры» заходили, заметались вокруг огненной карусели «чаек», не рискуя приблизиться к ней. Они пробовали разбить «круг», бросались на него с разных сторон группами и поодиночке. Но не тут-то было: «круг» не поддавался. В одно из мгновений Самохин увидел впереди себя распластавшиеся крылья «брустера», моментально чуть довернул свою «чайку» и тут же нажал на гашетки всех пулеметов. Пулеметный залп достал «брустер». Тот заложил глубокий вираж влево, стал уходить, покачиваясь с крыла на крыло.

— Дмитрий, добивай его! — скомандовал Самохин своему ведомому.

Семенихин не заставил себя ждать. Он догнал подбитый «брустер», дал по нему мощный залп из всех пулеметов и тут же возвратился в круг. «Брустер* задымил и стал резко снижаться. Через секунду-другую от него отделилась черная точка, потом раскрылся белый купол парашюта...

Воздушная карусель продолжалась. Один из «брустеров», видимо ведущий, атаковал самолет Самохина, но промазал, зато два реактивных снаряда, выпущенных Семенихиным по «брустеру», догнали фашиста.

— Готов! — обрадованно закричал Дмитрий, наблюдая, как падает, разваливаясь на части, охваченный пламенем «брустер». В то же мгновение Семенихин услышал голос Самохина:

— Дима, прикрой меня! Иду в лобовую!

Следуя как привязанный за Самохиным, Дмитрий видел, как, стремительно приближаясь, шли лоб в лоб «чайка* Самохина и «брустер».

— Бей, Петя! Бей! — не выдержав, заторопил ведущего Семенихин.

Самохин дал залп двумя реактивными снарядами и сбил «брустер». А в это время два истребителя насели на Николая Сердюченко. Отбиваясь от их яростных атак, Сердюченко подбил один «брустер», но и его машина оказалась поврежденной. У него внезапно зачихал и заглох мотор. Сердюченко вынужден был выйти из боя и произвести посадку.

В небе осталось три «чайки» — Самохина, Семенихина и Борисова. Они продолжали бой с семеркой вражеских истребителей, хотя под крыльями «чаек» уже не было реактивных снарядов, а в их патронных ящиках иссякали боеприпасы. На исходе было и горючее. Самохин доложил на командный пункт полка по радио о сложившейся обстановке, попросил выслать на помощь истребителей и заверил:

— Будем драться до последнего!

Решение драться до последнего летчики приняли совместно. В этом неравном бою они все время старались держаться вместе, поддерживая и выручая друг друга.

— Ребята! Не отрываться. Только все вместе! — несколько раз напоминал Самохин своим ведомым.

А летчики «брустеров» своими замысловатыми маневрами стремились растащить «чайки», чтобы расправиться с ними поодиночке. Но вот во время одного из таких маневров бок ближнего «брустера» всего на несколько секунд оказался в прицеле Павла Борисова. Тот разом всадил в него длинную пулеметную очередь. Подбитый «брустер», растягивая за собой хвост дыма, полетел к земле и через минуту уже догорал в лесу. Но за эту минуту и самолет Борисова попал под огонь двух атаковавших его «брустеров». Машину сильно затрясло, скорость резко упала, голубые струйки огня, облизывая капот мотора, поползли к кабине.

— Самолет горит! Выхожу из боя,— доложил он, имитируя падение.

Уйдя в сторону от карусели боя, Борисов стал бросать «чайку» из стороны в сторону, стараясь сбить пламя. Наконец, ему это удалось, но мотор еле-еле тянул, и через несколько секунд «чайка» Борисова, скользнув лыжами по снегу, приземлилась...

Теперь в небе остались только Самохин и Семенихин против шести вражеских истребителей. Обе «чайки» — с пустыми патронными ящиками и с последними граммами бензина. Производя каскады головокружительных фигур высшего пилотажа, советские летчики имитировали атаки. Но вражеские летчики очень скоро поняли, почему молчат пулеметы «чаек», и стали действовать смелее, нахальнее. А тут вдруг сдал мотор у Семенихина.

— Садись, Димка! Я прикрою,— приказал Самохин, направив свою «чайку» наперерез «брустерам», погнавшимся за снижающимся самолетом Семенихина. Посчитав его сбитым, «брустеры» отвернули, но прямо на них неслась одинокая «чайка* Самохина. Прикрывая товарища, Петр, видимо, решил такой неожиданной «психической атакой» нарушить строй «брустеров» и отсечь их от самолета Семенихина. Но они сами отвернули, и Самохин проскочил мимо. «Брустеры» стали гоняться за его одинокой «чайкой». Одна из их атак оказалась смертельной...

Так в неравном, тяжелом воздушном бою, выручая товарища, погиб лейтенант Петр Самохин. Его ведомые Дмитрий Семенихин, Николай Сердюченко и Павел Борисов через несколько дней вернулись в полк.

Вот что записал в те дни в своем фронтовом дневнике боевой друг Петра Самохина старший лейтенант Владимир Саломатин: «Петя, Петя, друг мой незабвенный! Вот и нет тебя в живых, боевого сокола. Вот и отплясали твои ноги русского казачка, осталась недопетой песня о любви, о невесте, о семье. На траурном митинге по случаю твоей гибели я видел, как в тяжком молчании стояли командир полка Герой Советского Союза Владимир Игнатьевич Белоусов, командир эскадрильи Митрофан Петрович Краснолуцкий, твои боевые друзья Дмитрий Семенихин, Николай Сердюченко, Павел Борисов, другие летчики. И я стоял. Смотрел на твой портрет в черной рамке и, отвернувшись от товарищей, скрипел зубами и плакал. Прости меня за слабость. Мы с тобой никогда не плакали, провожая друзей в последний путь. Мы клялись мстить врагу и бить его нещадно. Теперь будем мстить врагу и бить его и за тебя, наш отлетавшийся сокол».

— Петр Яковлевич Самохин за полгода войны совершил более ста двадцати боевых вылетов,— говорит Владимир Ильич Саломатин.— Он вылетал на штурмовку боевой техники и живой силы вражеских войск, на воздушную разведку войск противника, патрулирование наших важных объектов. За время боевых действий он сбил три вражеских самолета лично, уничтожил десятки автомашин и другой техники врага. Это был толковый воздушный боец, мужественный и храбрый воин. Он знал, во имя чего идет в бой, и ни разу не дрогнул. В схватках с врагом никогда не отступал перед опасностью, всегда приходил на выручку товарищам, попавшим в тяжелое положение. Всегда был готов за друга жизнь отдать. И отдал. Было тогда ему только двадцать лет. Но грудь его уже украшал орден Красного Знамени.

Летчики полка помнили своих погибших товарищей и всегда чувствовали их рядом и на земле и в воздухе. В боях с врагом каждый из них дрался не только за себя, но и за своего погибшего друга. Это была их святая месть врагу. Владимир Саломатин, уходя на боевое задание, тоже всегда чувствовал рядом с собою своего друга Петра Самохина. Он разил врага и за него. только за период с марта по июль 1942 года он совершил более пятидесяти боевых вылетов.

В начале марта 1942 года, участвуя в групповых налетах на аэродром противника в районе Тикшозера, Саломатин вместе с товарищами уничтожил девять самолетов врага. 6 апреля 1942 года он вновь летал на штурмовку аэродрома противника. Уничтожено пять самолетов типа «брустер». 3 августа 1942 года Саломатин летал ведущим группы на штурмовку вражеского аэродрома. Уничтожено шесть немецких истребителей типа Ме-109.

— Это была моя месть за гибель Петра Самохина,— рассказывает Владимир Ильич Саломатин.— В начале сорок второго года летчики нашего полка много и успешно летали на боевые задания. Вскоре наш полк стал гвардейским. Меня назначили командиром эскадрильи и наградили орденом Красного Знамени. И снова штурмовки, полеты на «свободную охоту», воздушные бои...

Однажды капитан Саломатин, командуя восьмеркой самолетов, встретил в воздухе десятку бомбардировщиков «Юнкерс-87» и четырнадцать сопровождавших их истребителей «Мессершмитт-109». Фашисты намеревались бомбить переднюю линию наших войск. Разбившись на боевые пары, наши летчики решили дать бой «юнкерсам». Первой очередью гвардеец Саломатин сбил ведущего «лапотника» (так прозвали наши летчики немецкий бомбардировщик Ю-87 за его не-убирающиеся шасси). Строй нарушился. Сбросив бомбы в лесную чащу, «юнкерсы» развернулись и убрались восвояси.

Тогда, в январе 1943 года, командир полка капитан Барковский писал: «Командир эскадрильи В. И. Саломатин показывает образцы боевой работы. Он лично сбил несколько самолетов врага. Проявляет отвагу и героизм. Летает отлично днем в сложных метеорологических условиях и ночью».

В начале 1943 года В. И. Саломатину и П. Я. Самохину (посмертно) было присвоено звание Героя Советского Союза.

Сейчас Владимир Ильич Саломатин проживает в родном Подмосковье — в поселке Дзержинский. Ветеран войны всегда в гуще жизни. И хотя неумолимое течение времени давно уже заставило его расстаться с авиацией, оно не погасило в его сердце вечную любовь к ней, вспыхнувшую в юные годы. Наверное, поэтому его особенно часто можно встретить среди молодежи,— он рассказывает ей о войне, о великом подвиге советского народа, о героизме, отваге и мужестве своих боевых товарищей. И обязательно — о своем друге Петре Самохине.

Г. МУРАШЕВ

НЕ ЗНАЯ СТРАХА

Алексей Хлобыстов сидел возле окна купе, подперев щеку рукой, и задумчиво смотрел на медленно проплывавшие за окном вагона леса, белые снежные наносы, громадные черные валуны. А вот невдалеке показалось озеро. В центре его — чистая ровная ледяная площадка, будто кто ее специально расчищал. Да только кто тут будет этим заниматься, если согласно статистическим данным плотность населения едва достигает трех человек на один квадратный километр... ,

Три человека! Эта цифра как-то сразу напомнила Ленинград, его шумные, многоголосые улицы. Как он любит Ленинград! Бывало, вырвется из гарнизона на часок-другой в будний день и то за праздник считает. Так бы и ходил по улицам, рассматривал лепку на домах, решетки садов, мосты...

— Да вы не печальтесь, товарищ командир,— вывел его из задумчивости неожиданно прозвучавший голос соседа.— Полюбится вам наш северный край, сердцем прикипите. Уезжать не захочется.

— А я... ничего... не печалюсь,— пытался было отказаться от разговора Алексей. Но сосед оказался настойчивым и мало-помалу втянул Алексея в беседу.

За разговором время побежало быстрее. Но память настойчиво возвращала туда, в Ленинград, где остались друзья по 153-му истребительному авиационному полку; напоминала до мелочей каждый полет, каждый воздушный бой. Ну и, конечно же, тот, за который получил орден Красного Знамени.

...Солнце еще только золотило верхушки сосен, а летчики и техники уже приехали на аэродром. Наземные специалисты сразу направились к укрытым ветками «чайкам», летчики пошли на берег озера. Алексеи Хлобыстов с разбегу сделал переворот через голову, поднял подвернувшийся под руку плоский камешек и пустил его над водой. Тот, подпрыгивая, летел по воде, оставляя за собой круги.

— Тишина-то какая! — тихо, ни к кому не обращаясь, произнес Алексей.— И чего ему надо от нас?! Ведь все равно разобьем. Сколько бы он сейчас на нас ни бросал танков и самолетов, всех уничтожим. Мыслимо ли нападать на Советский Союз? 

— Это ты верно сказал,— поддержал Алексея командир звена старший лейтенант Николай Макареко,— сокрушим Гитлера. 

— Послушай, а не искупаться ли нам?

На лице Алексея появилась озорная мальчишеская улыбка, серые с голубинкой глаза стрельнули молниями. Он быстро расстегнул портупею, разделся и бросился в воду. Вынырнул метрах в десяти от берега, шумно выдохнул воздух, а потом легко, ровно и красиво вытягивая руки, поплыл к середине озера.

Как он любил вот такие минуты! Они напоминали ему детство, Москву-реку.

Накупавшись, Алексей поплыл к берегу, согнал руками с мускулистого тела воду, зажав ухо, попрыгал на одной ноге, стал одеваться.

Над аэродромом взлетела зеленая ракета. Оба летчика сразу стали серьезными, бросились к самолетам. Механики мгновенно разбросали ветки, техники крутанули винты, и спустя несколько минут «чайки» уже летели над лесом в сторону границы.

«Юнкерсы» шли на Ленинград. Алексей их заметил первым и знаком показал ведущему. Тот кивнул головой и показал рукой на левого: мол, я беру его на себя. Алексей согласился и увеличил обороты. «Чайка» затряслась, но подчинилась воле летчика и быстро «полезла» вверх.

Наши летчики знали о преимуществах Ю-88 в скорости, знали о его мощном вооружении, и еще на земле договорились использовать великолепные маневренные качества 4чайки», выходить на ближний бой, чтобы бить наверняка. Макаренко решил напасть на «юнкерсы» сверху сзади, отрезав им обратный путь.

Вот они оказались сзади и выше «Юнкерсов». Какое-то время, словно примериваясь, шли тем же курсом. Потом разом ринулись на фашистов. Но вражеские стрелки не дремали. Как только советские истребители устремились в атаку, они дружно открыли огонь. Пули прошили плоскость и чудом не задели Алексея.

«Юнкерсы» начали маневрировать. «Чайки» не отставали. И вдруг на очередном вираже Алексей заметил, как вспухла плоскость самолета ведущего, пулеметная очередь, видимо, прошила машину Макаренко.

Алексей, не отрывая взгляда от своей цели, косил глазом на друга и успел заметить, как тот, словно сосредоточив в последнем рывке все силы машины, приблизился к «юнкерсу» и выпустил в мотор и тупорылую кабину заряд всех четырех пулеметов. Ю-88 вспыхнул. Фашистский летчик попробовал было скоростью сбить пламя, но огонь прочно окутал машину, и, не долетев до земли, она взорвалась.

Алексей, последовав примеру ведущего, так же энергично провел атаку и поджег второй самолет. Проследив, как тот, разматывая огненно-черный шлейф, упал в лес, бросился на поиски друга. «Чайка» Макаренко, медленно снижаясь, шла на болото. Это было правильное решение, потому что всюду под крылом были лес и камни. Убедившись, что Макаренко сел удачно, Алексей круто развернул самолет и, качнув крыльями, пошел за помощью. Авиаторы, выехавшие на поиски командира звена, довольно быстро нашли его и доставили на аэродром.

Это было в начале июля 1941 года, а в конце месяца комбриг, прославленный летчик. Герой Советского Союза А. С. Благовещенский вручил им ордена Красного Знамени. К тому времени Алексей имел уже четыре десятка боевых вылетов. Летал на разведку, штурмовку позиций, вступал в единоборство с численно превосходящим противником. Словом, показал себя бесстрашным бойцом, проявил исключительное самообладание, отвагу и мужество.

И вот однажды его и еще нескольких летчиков 153-го полка вызвали в штаб. Навстречу им . из-за стола поднялся начальник штаба бригады генерал-майор авиации Н. П. Абрамов. Пожав каждому руку, он приветливым взглядом окинул летчиков. Напомнил, что враг наступает. Что упорные бои ведутся на всем протяжении от Черного моря до Северного Ледовитого океана. Что Советское правительство принимает меры по организации отпора врагу. И как доказательство этого — новые самолеты, поступающие на вооружение.

— Хотите переучиваться на новый самолет?— спросил генерал, обращаясь сразу ко всем. Алексею же показалось, что вопрос относится прежде всего к нему. Словно боясь опоздать и будто читая мысли друзей, сказал:

— Конечно, товарищ генерал.

— Другого ответа от вас и не ждал. Вы лучшие летчики полка. Освоили полеты днем и ночью, летаете в самых сложных метеорологических условиях, отлично стреляете из бортового оружия, вам, как говорится, и карты в руки. Но есть одно условие.

Генерал помолчал. Медленным взглядом обвел всех присутствующих и продолжил:

— Осваивать новую технику придется в разных полках. А те, кто освоил полеты ночью, поедут на Север.

«Как? — хотелось спросить Алексею,— в такую трудную для Ленинграда минуту бросить его? Правильно ли это?!»

Генерал-майор Н. П. Абрамов, будто прочитав мысли Хлобыстова, тут же пояснил:

— Летать на Севере, товарищи, очень сложно. Скоро там начнется ночь. По данным разведки, враг сосредоточил на Мурманском направлении полки ночных бомбардировщиков. И воевать с ними, как вы сами понимаете, могут лишь те, кто освоил полеты ночью. Кроме того, сейчас любой участок фронта важен в не меньшей степени, чем здесь. Представьте себе, что будет,— генерал энергично подошел к карте, взял указку,— если враг перережет Кировскую железную дорогу. Нарушится связь с Севером, с нашими союзниками.

...И вот он на Севере. Мурманск встретил его без единого огонька. Попутчик, как выяснилось, потомственный рыбак, выйдя из вагона на перрон, глубоко вздохнул и, мягко улыбнувшись, сказал:

— Ну вот мы и дома.

Алексей не разделял восторга бородача. После памятной беседы с начальником штаба бригады генерал-майором Н. П. Абрамовым он стал внимательно изучать все, что касалось Севера. И однажды, развернув газету, обнаружил статью американского писателя Дейва Марлоу о Мурманске: «Суровый мир полумрака и жестокого холода, обжигающего лицо... Нужно быть упрямым, чтобы выносить это, даже в мирное время. А теперь, при недостатке пищи, тепла и нормального крова, когда линия фронта всего в сорока милях, при нескончаемых ночных налетах и постоянном риске оказаться убитым... Нужно быть русским, чтобы выдержать здесь».

Слова американского писателя не прибавили оптимизма, но зато четко обрисовали картину. Алексей уже знал, что на днях Красная Армия отбросила фашистские войска от Москвы, Волхова, Тихвина. Однако враг вводил в бой все новые и новые силы, рвался к Мурманску, пытался задушить Ленинград. И теперь, выйдя из вагона и окунувшись в тот самый « полумрак», окончательно убедился в правоте командиров: кому же, как не тем, кто освоил ночные полеты, защищать Север?

Он уже другими глазами посмотрел на перрон, на старые деревянные постройки, на редких прохожих, подхватил чемодан и направился к помощнику военного коменданта.

Ночь он провел в гостинице. А вечером следующего дня уже был в 147-м истребительном авиационном полку. Командир звена старший лейтенант Алексей Павлович Поздняков сразу пришелся Алексею по душе. Простой, доступный, такого же, как Хлобыстов, среднего роста крепыш, он, после того как были решены все организационные вопросы, ввел летчика в курс дела.

— Давит, понимаешь, фашист. Первая его задача — сжечь Мурманск. Вторая — перерезать Кировскую железную дорогу. Ну а третья вытекает сама по себе из первых двух: захватить Север.

— Большая тут у него сила? — спросил Алексей.

— Большая. Пятый воздушный флот, что-то около четырехсот самолетов, да финских пятьсот.

— А наших?

— Воюем. Держимся. Значит, и наших немало.

Командир звена не присутствовал на совещаниях высшего командования и потому не знал, что в Заполярье и Карелии мы в тот момент могли противопоставить врагу всего лишь 273 самолета. Что только за счет исключительного героизма, мастерства и находчивости летчики воздушной армии и Северного флота удерживали натиск численно превосходящего противника.

Алексей еще на подходе к штабу увидел издалека какой-то необычный трехлопастный истребитель.

— Это что за машина? — спросил он у Позднякова.

— «Киттихаук». Вообще-то это самолет американской фирмы «Кертисс». Но в сороковом году лицензию на его строительство купила Англия.

— Ну и как?

— В целом воевать можно. Машина маневренная, с шестью пулеметами калибра двенадцать и семь десятых миллиметра. Одно плохо — скоростёнка мала, да и описания все на английском языке. И собирать, и изучать пришлось, как говорится, вслепую.

Несколько дней Алексей Хлобыстов посвятил изучению техники. Любознательный от природы, он до всего старался дойти сам. Но даже при беглом знакомстве с техническим описанием требовалось знание языка, и он часто обращался к товарищам. Командир звена, вернувшись из очередного полета, поощрял:

— Чаще, чаще спрашивай, Алексей. Чем больше узнаешь на земле, тем меньше вопросов возникнет в воздухе.

А Алексей, сочувствуя уставшим от частых вылетов однополчанам, приходил в ярость и говорил:

— Выпускайте в воздух! Не могу я сидеть на земле, когда мои товарищи воюют.

— Э-э, нет, братишка. Ты нам нужен живой. А потерять голову много ума не надо. Ты погибнешь, другой погибнет, кто же тогда Мурманск защищать станет? — остужал боевой пыл подчиненного Алексей Поздняков.

Хлобыстов запускал пальцы в свою красивую шевелюру и продолжал изучать описание самолета. Вскоре Поздняков был повышен в должности, и в тот же день Алексею разрешили самостоятельный вылет на «киттихауке».

— Значит, так,— наставлял Поздняков,— ручку тянуть на себя не торопись. Это тебе не «чайка». Потяни малость, дай машине набрать скорость. Смотри, не увлекайся. Круг над аэродромом — и на посадку.

А если фашиста увижу?

— Ни в коем случае не связывайся! Тебе окрепнуть надо. Понял? Хватит и на твою долю этих мерзавцев.

Медленно увеличивая обороты мотора, Алексей осторожно вырулил на полосу. Дал полный газ, отпустил тормоза, пробежался по взлетной. Вернулся, все повторил сначала. И только в третий раз дал волю машине, пошел на взлет.

В тот день они вылетели в паре с Поздняковым на разведку. Облетев район аэродрома, Поздняков посмотрел на четко пилотировавшего ведомого, качнул крылом: «Следуй за мной!»

Хлобыстову только этого и надо было. В считанные минуты они долетели до Мурманска. С высоты птичьего полета осмотрели город, увидели следы пожаров, прошли к порту. Посмотрели на корабли конвоя. Потом набрали высоту, зашли на Туломскую ГЭС, направились вдоль железной дороги и уже в сумерках вернулись домой.

— Вот это и есть основной наш район,— сказал Поздняков.— Но в нашу задачу входит прикрытие и другого участка в направлении Алакуртти — Кандалакша. Там от границы до железной дороги рукой подать. К тому же финский аэродром в десяти минутах лета от нашей территории. Так что приходится быть постоянно настороже. А гитлеровцы, как ты уже заметил, ходят большими группами и под многочисленным прикрытием.

Разговор затянулся. О тактике и повадках врага Поздняков рассказывал Алексею и в столовой, и потом, после ужина.

— Теперь давай поспим малость. Ночью наверняка налет будет.

— Меня возьмешь?

— Нет. Сначала днем полетай.

— Но ты же видел, как я пилотирую?

— Видел. Можешь. И все-таки потерпи. Дойдет до тебя очередь.

Дошла... Буквально на следующий день. На Мурманск шла армада более чем из ста фашистских самолетов. В воздух были подняты все истребители.

По давней привычке, отработанной еще в 153-м полку в полетах с Макаренко, Хлобыстов, словно привязанный, летел за Поздняковым. На них несколько раз набрасывались «мессершмитты». Но Алексей мгновенно доворачивал самолет и пулеметными очередями отгонял стервятников. Во взаимодействии с истребителями других авиационных полков они разогнав ли врагов, заставили сбросить бомбы на сопки и не позволили прорваться к городу.

Вернувшись домой, Поздняков сказал:

— Молодец! Словом, за хвост я не опасаюсь. Но и ты будь осторожен. Лезешь на рожон, будто... заговоренный.

— А я и есть заговоренный,— поддержал ведомый.— Таких, как я, смерть не берет.

После ужина в ожидании команды на вылет друзья не раздеваясь прилегли на койки, которые Алексей Поздняков, с той поры как утвердили Хлобыстова его ведомым, поставил рядом. Ему все больше нравился этот парень. Чистый, бесхитростный, готовый последним поделиться с товарищем, Хлобыстов уже одним этим вызывал уважение и симпатию. К тому же вел себя всегда ровно, никогда не пытался выделиться, хотя орден Красного Знамени вроде и давал для этого основание. В полку немногие имели такое отличие.

Но окончательно покорил Позднякова ведомый в воздухе. Как-то раз, возвращаясь из разведки, Поздняков не заметил подкравшийся к нему «мессершмитт*. Хлобыстов уже готовился к посадке, как это принято, впереди ведущего, повернул голову и увидел «мессершмитт». Он тут же увеличил обороты, набрал высоту, и атаковал противника. На все это ушли считанные секунды. И если бы Алексей не обладал молниеносной реакцией, Поздняков был бы сбит.

К весне 1942 года фашисты активизировали боевые действия. Выполняя приказ Гитлера любой ценой захватить Мурманск и перерезать Кировскую железную дорогу, они все чаще и чаще стали совершать массированные налеты. Большими группами, численностью от 30 до 120 самолетов, пытались прорваться к порту, нанести удар по городу. Иногда их бомбы достигали цели, и тогда останавливалось движение поездов.

Советским авиаторам приходилось нелегко. Летчики делали по два-три вылета ночью, неоднократно поднимались на отражение налетов днем. Из жестоких схваток нередко прилетали на изрешеченных осколками и снарядами машинах. Техники, механики, мотористы сутками не отходили от поврежденных самолетов, ремонтировали их, восстанавливали. И спустя десять — двенадцать часов машины возвращались в строй. Летчики с громадным уважением относились к своим боевым помощникам.

Алексей Хлобыстов стал командиром звена, затем заместителем Позднякова, который принял эскадрилью. Все чаще стал он задумываться о своем месте в жизни, с любопытством присматривался к коммунистам. Старался понять, чем они отличаются от остальных. Вот Поздняков, например. Алексей тщательно анализировал его жизнь и приходил к выводу: да, комэск — настоящий коммунист. Первым начинает бой и ведет его до победного конца. А если потребуется, отдаст свою жизнь не колеблясь.

«А я? — думал Алексей.— Смогу ли я быть таким, как он?»

Возвращаясь с аэродрома, он подошел к Позднякову и, шагая плечо в плечо, спросил его, каким должен быть коммунист. Поздняков остановился. Внимательно и молча посмотрел на друга. Тот понял взгляд по-своему. Встревожился и спросил:

— Ты чего?

— Да вот смотрю и радуюсь. Растешь ты, Алексей. Хороший из тебя человек получается.

— Постой, ты ответь на вопрос.

— Вопрос твой, Алексей, насколько прост, настолько и сложен. Понимаешь, коммунист — это прежде всего предельно честный человек. В работе, в общении с людьми, в семье. Это качество особенно четко проявляется здесь, на фронте. И если ты в самую трудную для государства и своего народа минуту думаешь о партии, значит, ты и есть самый честный человек. Ну а все остальное — смелость, мужество, отвага — это приходит со временем, с опытом. Так что подавай заявление. Такие, как ты, партии нужны.

Вскоре Алексея Хлобыстова на партийном собрании эскадрильи приняли кандидатом в члены ВКП(б). По роковой случайности день 8 апреля 1942 года, когда в полк приехала партийная комиссия, чтобы утвердить решение партийного собрания и вручить ему кандидатскую карточку, стал для Алексея и самым счастливым и самым тяжелым.

С утра вдвоем с Поздняковым они летали на разведку. Затем сходили на штурмовку, после чего к Хлобыстову подошел парторг полка.

— Как полет, Алексей Степанович?

— Нормально. Дали фашистам жару,

— Партийная комиссия приехала. Приглашают тебя на заседание.

— Партийная комиссия? Сейчас приду,— сказал Алексей.

Он легко выбросил свое тело из кабины, отстегнул парашют, сменил шлемофон на предупредительно поданную механиком шапку-ушанку, надел телогрейку и, стараясь унять волнение, торопливо направился в штаб...

— Расскажите свою биографию,— попросили его.

Алексей набрал полную грудь воздуха, стал рассказывать:

— Родился в восемнадцатом году в селе Захарове Рязанской области. Отец погиб под Царицыном. Веко ре умерла мать. В колхозе окончил семь классов, потом уехал в Москву. Устроился учеником электромонтера на завод. Там же записался в Ухтомский аэроклуб. По окончании его поступил в Качинскую школу летчиков, которую закончил в сороковом году. По окончании получил назначение в Ленинград, а с января этого года нахожусь в сто сорок седьмом истребительном полку.

— Все?

— Все.

— Вот тебе на. Прожил человек чуть не четверть века, а вся биография уложилась в несколько фраз. Может быть, скромничаете? — спросил батальонный комиссар.— Тут вот сказали, что вы награждены орденом Красного Знамени. За что? Когда?

— «Юнкере» сбил. Под Ленинградом. В июле прошлого года.

— И что... Страшно было?

Алексей улыбнулся и сказал:

— Нет.

— Он у нас, товарищ батальонный комиссар,— вставил комиссар полка Громов,— заговоренный. Ничего не боится, в самое пекло лезет. Фашисты от него шарахаются, как от огня.

— Ну что ж, мы ознакомились с протоколом партийного собрания,— сказал председатель комиссии.— Ваши товарищи хорошо отзываются о вас.

И, обратившись к членам комиссии, спросил:

— Голосуем, товарищи?

Спустя некоторое время прямо к самолету пришел батальонный комиссар и, крепко пожимая руку, вручил Алексею кандидатскую карточку.

— Теперь, Алексей Степанович, еще крепче бейте врага. Пусть знают, что собой представляет коммунист, выступивший на защиту своей социалистической Родины.

И от того, что партийный документ ему вручили прямо возле боевой машины, Алексей разволновался.

— Спасибо, товарищ батальонный комиссар. Я постараюсь.

В эту минуту взлетела зеленая ракета. Летчики, механики, техники бросились к самолетам. Командир эскадрильи капитан А. Поздняков закричал:

— Семеньков, Фатеев, Бычков, Юшинов, по машинам! Хлобыстов, пойдешь замыкающим. Смотри за молодыми!

Взревели моторы. Истребители, вздымая снежные вихри, устремились на взлет. Алексей Хлобыстов внимательно следил за горизонтом и за молодыми летчиками. Он по себе знал, каково приходится при первых встречах с врагом.

В какое-то мгновение он посмотрел на землю. Кажется, сотни раз ее видел. И вдруг только сейчас понял, насколько она ему дорога — северная, скалистая, покрытая снегом. А главное, он знал, что это его земля. И ни клочка, ни камешка ее он не отдаст врагу, хотя бы за это пришлось заплатить жизнью.

Он первым заметил «юнкерсы». Вместе с истребителями прикрытия их было двадцать восемь.

«Двадцать восемь — это много,— подумал Алексей.— Если хоть один или два прорвутся к городу, много зла принесут. Пропускать нельзя. Любыми путями надо заставить сбросить бомбы на сопки».

Алексей нажал кнопку радио и доложил Позднякову.

— Вижу. За молодыми смотри. Иду в атаку,— ответил тот.

Самолет Позднякова прибавил скорость и пошел на сближение с противником. «Мессершмитт-110» довернул было на Позднякова с намерением открыть огонь, но было уже поздно: командир эскадрильи нажал на гашетки. Огненные струи впились в тело стервятника, и тот, кувыркаясь, пошел к земле. Поздняков потянул ручку управления на себя и влево, ушел на боевой разворот, готовясь к новой атаке.

Фашистские истребители почувствовали свое численное превосходство и стали атаковать беспрерывно. Хлобыстов с трудом успевал уворачиваться. Бросаясь то на одного, то на другого, то пикируя, то уходя свечой вверх, он дрался, забыв о себе.

И вот в какое-то мгновение снизу из-под него вынырнул двухместный «Мессершмитт-110». Алексей быстро оглянулся и обнаружил еще трех. Дело принимало плохой оборот. Он нажал гашетку пулеметов, но патроны кончились. Добавил газ, догнал самолет противника и правой плоскостью ударил его по хвостовому оперению. Фашист врезался в сопку. Те трое, что висели на хвосте у Хлобыстова, подумали, видимо, что он тоже упадет, и на две секунды раньше крутым виражом ушли в сторону.

Но Алексей не упал. Машина хоть и отяжелела, однако слушалась. С трудом он вытянул ее наверх. Наши самолеты стали в оборонительный круг. В этот момент Поздняков, выполнив крутой разворот, снова устремился в атаку. Все это произошло почти мгновенно. Фашист, видимо, не успел сообразить и отвернуть в сторону, как самолет Позднякова врезался в него. Обе машины рухнули на землю. В следующую секунду Хлобыстов увидел сразу два «мессершмитта», направившихся к нему. Поняв, что маневрировать ему не удастся, Алексей нажал кнопку радио:

— Принимаю команду. Атакую. Прикройте хвост.

И снова — таран. Алексея бросило на приборную доску. Если бы не привязные ремни, разбил бы голову. Машина вошла в штопор. По привычке летчик надавил левую педаль до отказа и понял, что самолет еще послушен, что он вытащит его из этой смертельной круговерти.

Фашисты, ошарашенные тремя таранами подряд, решили не испытывать дальше судьбу. Открыв бомболюки, они высыпали свой смертоносный груз на голые сопки, развернулись и ушли на запад. «Мессершмитты», разогнанные советскими летчиками, беспорядочно последовали за ними.

Потом, много лет спустя, прославленный летчик трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин скажет: «Где, в какой стране мог родиться такой прием атаки, как таран? Только у нас, в среде летчиков, безгранично преданных своей Родине. Таранные удары были гордостью советских летчиков, как нельзя лучше характеризовали их упорство и волю к победе».

Алексей вытащил-таки из штопора свою израненную машину, убедился, что враг не прошел, и только тогда развернулся домой. Семеньков не выдержал, спросил:

— Командир, как идешь?

— Ничего иду,— ответил Алексей.

Машина кренилась, падала. Ее надо было удержать в воздухе, и он держал сколько было сил. И су-мел-таки посадить на своем аэродроме.

К нему сразу сбежались люди: техники, механики, мотористы. Батальонный комиссар сжал его в своих железных объятиях. Но ему было не до них: он потерял друга.

Хоронили Алексея Павловича Позднякова утром следующего дня. Обложив еловыми лапами гроб, который стоял на вездеходе, товарищи провожали Позднякова в последнюю дорогу. Не в первый, да и не в последний раз авиаторы хоронили своих соратников. По к гибели друзей привыкнуть невозможно. Каждая смерть оставляла неизгладимый след, вызывала ожесточение, желание мстить. Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Алексей с трудом, боясь разрыдаться, выдавил из себя несколько слов о том, что погиб прекрасный человек и верный товарищ. Что память о нем навсегда сохранится в сердцах однополчан.

После гибели друга он стал молчалив, часто уединялся, часами, даже когда не дежурил, сидел в кабине самолета, ожидая команды на вылет. И как только в небо взлетала ракета, первым выруливал на старт. Первым бросался в бой.

Вместе с однополчанами он наносил удары по аэродромам противника, прикрывал союзнический конвой, защищал дорогу, город, Туломскую ГЭС.

Гитлеровцы снова активизировались. Особенно широко действовала вражеская авиация на участке Кировской железной дороги от станции Кандалакша до станции Лоухи. На западе в 75 километрах, то есть в десяти минутах полета от дороги, фашисты сосредоточили на аэродроме 25 бомбардировщиков Ю-87 и столько же истребителей прикрытия Ме-109. Кроме того, там постоянно находились разведчики Ю-88 и ФВ-189.

Маршрут полета фашистских самолетов пролегал над глухой лесисто-болотистой местностью, где почти не было наших постов ВНОС. Это позволяло противнику появляться в районе дороги внезапно, наносить ощутимые удары, иногда закупоривать движение.

И все-таки магистраль жила! Летчики-истребители 147-го полка бдительно охраняли дорогу.

Для завоевания господства в воздухе по личному распоряжению Гитлера на Север была направлена группа летчиков-асов. На шее у каждого из них висели своего рода амулеты в виде игрушечных ботиночек на красных шнурочках. Но и амулеты им не помогли.

В тот день, 14 мая 1942 года, солнце уже с раннего утра стояло в зените. Жаркие лучи его ослепляли. Алексей Хлобыстов сидел на крыле самолета, читал газету «В бой за Родину». Враг все дальше и дальше проникал в глубь страны. В материалах рассказывалось о зверствах фашистов, об издевательствах над мирным населением.

Алексей читал и думал о том, что вел себя до этой минуты неправильно. Его бесстрашие граничило с безрассудством. А это плохо. Надо как можно больше уничтожить врагов. Для этого следует быть более осмотрительным, хитрым, осторожным.

В полку уже знали, что на него послали представление на присвоение звания Героя Советского Союза. Знал об этом и Алексей. И это тоже, как и вступление в партию, обязывало быть собранным, смелым и решительным.

Над аэродромом взвилась зеленая ракета. Алексей быстро занял место в кабине. И уже две-три минуты спустя его «киттихаук», подпрыгивая на неровностях летного поля, мчался на взлет. Следом за ним — летчики эскадрильи, которой еще месяц назад командовал А. Поздняков.

По радио сообщили, что северо-западнее Мурманска появилась группа фашистских бомбардировщиков под прикрытием истребителей.

Прием обычный. Истребители прикрытия коршуном бросались на советские самолеты, а бомбардировщики в это время устремлялись вперед, к намеченной цели. И тогда в городе начинались пожары, в порту, где шла разгрузка судов союзнического каравана, рвались бомбы.

Обнаружив на горизонте черные точки, Алексей нажал кнопку передатчика:

— Атакую ведущего. Прикройте хвост.

Группы самолетов сближались. Истребители прикрытия вырвались вперед и завязали бой. «Мессершмитты» лобовую атаку не принимали. Они уходили от удара, нападали сами, все дальше и дальше уводя советских летчиков от бомбардировщиков.

«Не выйдет у вас этот номер!»— подумал Алексей. Он вырвался из круговерти боя и устремился за бомбардировщиками. Подчиненные поняли замысел своего командира и последовали его примеру. Воздушная карусель теперь переместилась вперед, ближе к городу и оказалась на пути бомбардировщиков. Те, пытаясь

прорваться, бросались то вверх, то вниз, то в сторону, но всюду натыкались на пулеметные очереди советских истребителей. Вот задымил один «юнкере», со снижением ушел к себе второй. И в этот момент на Алексея Хлобыстова свалилась пара «мессершмиттов». Одно мгновение его хвост остался незащищенным, и враг воспользовался этим.

Одна пуля угодила в руку, вторая — в грудь, самолет загорелся.

Превозмогая боль, Алексей выровнял истребитель и, заметив тенью промелькнувших перед его носом «мессеров», устремился за ними. «Только бы догнать! Только бы не упустить!» —теряя сознание, думал пилот. Его машина тряслась от напряжения. А он, стиснув зубы, давил на сектор газа.

Вот до хвоста стервятника осталось не более десяти метров, пяти... трех... Летчик самолетом обрушился на хвост «мессершмитта». Раздался короткий, сухой, как выстрел, хрустящий треск. Но и машина Хлобыстова перестала быть управляемой. Алексей с трудом перевалился через борт и дернул кольцо парашюта.

И на этот раз он остался в живых. Упав на скалистые сопки, Алексей вскоре был найден морскими пехотинцами и отправлен в военно-морской госпиталь.

Но пролежал он там недолго. Еще не затянулись раны, как Алексей стал проситься на фронт.

— В полку я быстрее вылечусь,— говорил он врачам.

Но те, понимая, что летчику, совершившему третий таран, нужен покой, хотя бы месячный отдых, изо всех сил старались удержать Хлобыстова в госпитале. Лечащий врач Сергей Иванович Дерналов пошел даже на хитрость: при очередном осмотре «обнаружил» у раненого аппендицит и настоял на немедленной операции.

— Нужна операция? — удивился Алексей.

— Да. И чем скорее, тем лучше.

— А надолго она меня здесь задержит?

— Суток на десять.

Ровно через десять суток Алексей Хлобыстов сбежал из госпиталя. И как раз вовремя: 21 июня 1942 года полку вручали гвардейское знамя. Член Военного совета Карельского фронта корпусной комиссар А. С. Желтов огласил приказ о переименовании 147-го авиационного истребительного полка в 20-й гвардейский и вручил командиру полка знамя. Тот, преклонив колено, поцеловал край бархатного полотнища с изображением В. И. Ленина и произнес первые слова. Полк гулко повторял священную клятву гвардейцев: «Слушайте нас, великий советский народ, чудесная наша Родина, героическая партия большевиков!

Мы, сыны твои, склоняем наши головы перед заслуженным в боях гвардейским знаменем и клянемся, что будем беспощадно драться с врагом, громить и истреблять фашистских зверей, не ведая устали, презирая смерть».

Алексей произносил эти суровые слова и думал, как точно они отображают его личные чувства.

«Если не хватает патронов в бою — таранить врага! — вот наш боевой девиз. Пусть содрогается фашистская гадина при встрече с летчиками-гвардейцами!»

Гвардейцы были в приподнятом настроении. Желание делом ответить на высокую оценку партии и Верховного Главнокомандования не покидало всех авиаторов. И они не щадили себя, защищая родное небо Заполярья.

Алексей Степанович Хлобыстов летал до середины декабря 1943 года. За это время он совершил 335 боевых вылетов, сбил 7 вражеских самолетов лично и 24 в групповых боях. Таков был счет мести летчика-гвардейца за нашу нарушенную мирную жизнь, за погибших друзей.

12 декабря 1943 года, когда Заполярье окуталось мглой. Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Хлобыстов, человек, не знавший страха и презиравший смерть, не вернулся с боевого задания.

В поселке Килп-Явр, неподалеку от Мурманска, есть средняя школа, которая носит имя Героя Советского Союза Алексея Степановича Хлобыстова. В этой школе действует музей боевой славы. Юные следопыты проводят большую работу по розыску героев, защищавших небо Заполярья. Они собрали уникальные сведения о многих летчиках, пропавших без вести.

Ведя поисковую работу, юные следопыты школы установили связь с опытным заводом ВНИИМетМаша, где А. С. Хлобыстов работал до поступления в Качинскую школу летчиков. Узнали, что Алексей Степанович, получив в 1942 году в Кремле Золотую Звезду Героя, посетил завод. Любительская студия завода создала о нем короткометражный фильм. Там же, на заводе, в тенистом уголке парка установлен памятник герою. Возле него постоянно живые цветы.

К порту Мурманск, за который сражался и погиб отважный летчик, приписана плавучая база с именем Алексея Хлобыстова на борту.

Никто не забыт и ничто не забыто. На примере героя-летчика юноши и девушки нового поколения учатся любить Родину, быть мужественными и смелыми, готовыми, если понадобится, отдать жизнь за счастье людей.

М. ЯЛЫГИН

СОКОЛ — ПТИЦА ГОРДАЯ

В далеком заполярном поселке Килп-Явр, в районе известного в годы войны аэродрома Шонгуй, на территории которого построен и ныне активно работает Мурманский аэропорт гражданской авиации, комсомольцы и пионеры — красные следопыты восьмилетней школы создали музей боевой славы. Они посвятили его героическим подвигам летчиков 19-го (бывшего 145-го) и 20-го (бывшего 147-го) гвардейских истребительных авиаполков, которые летали с этого аэродрома на боевые задания, геройски защищали небо Советского Заполярья, громили ненавистного врага на дальних северных подступах к городу Ленина.

В день открытия музея, 23 февраля 1966 года, комсомольцы и пионеры этой школы послали письма бывшим воинам 19-го и 20-го гвардейских истребительных авиаполков. Они писали:

«Четыре суровых года в жарких боях мужали и несли Родине славу воины-авиаторы.

Мы восхищаемся вашим мужеством, великим самопожертвованием, безграничной любовью к Родине.

Из ваших полков вышли замечательные герои: Фомченков, Кривошеев, Миронов, Гальченко, Кутахов, Дмитрюк, Бочков и другие.

Среди живых нет Константина Фомченкова, Романа Середы, Виктора Миронова, Евгения Данилевского, Петра Хижняка, Владимира Габринца и многих, многих других.

Они любили жизнь, но больше жизни любили Родину. За нее, за наше счастье они отдали горение своих молодых сердец.

О всех тех, кто в годы войны уходил на боевые задания с аэродрома Шонгуй (поселок Килп-Явр), кто готовил боевую технику, кто своим трудом приближал час победы, решили мы собрать документы, материалы, фотографии, создать музей боевой славы».

В музей боевой славы Килп-Явра пишут и приезжают многие ветераны-авиаторы. Они привозят сюда фотографии и различные документы военных лет, делятся воспоминаниями о жестоких воздушных схватках с врагом в суровом небе Заполярья, рассказывают о героических подвигах своих товарищей, о радости побед и горечи утрат.

Много интересных материалов о летчиках-героях Заполярья накоплено школьным музеем. Есть здесь и стенд, посвященный Герою Советского Союза Виктору Петровичу Миронову, имя которого в годы войны было широко известно не только в Заполярье, но и в Ленинграде.

Виктор Миронов был летчиком-истребителем. Его боевая жизнь оказалась короткой и яркой, как вспышка молнии. Она оставила глубокий след в памяти всех, кто вместе с ним сражался в небе Заполярья.

Он родился 29 сентября 1918 года в крестьянской семье села Тупичино на Смоленщине. Жизнь складывалась нелегко: в 1920 году умерла мать, потом ушел из дома отец, оставив маленького Витю на попечение бабушки — Татьяны Ивановны Бурцевой. До 1933 года бабушка воспитывала и растила внука, заменив ему и мать и отца, поэтому и не было у него человека ближе и дороже, чем она.

Мать и отца Витя не помнил. Впоследствии не раз силился вспомнить лицо матери, но оно расплывалось, ускользало из памяти. Лишь во сне иногда видел ее ласковые и очень знакомые глаза, чувствовал на своей голове прикосновение ее натруженной, но нежной руки.

В 1926 году Витя поступил в сельскую школу. Учился с удовольствием и хорошо, стал пионером. Рос, как и все сельские мальчишки: то на покосе, то в ночном с лошадьми, то с удочками на рыбалке. Любил природу, особенно родную реку Ворю, которая протекала близ села. Небольшая речка, но глубокая, чистая, рыбная. Частенько сиживал он на крутом ее берегу или, растянувшись на душистой луговой траве, глядел в небо, где вились и щебетали ласточки и заливались трелями жаворонки, мечтал. Однажды увидел в небе аэроплан. Об аэропланах рассказывал в школе учитель. Трудно было поверить, чтобы человек летал, как птица. И вот увидел. Летит большая-пребольшая птица, стрекочет в небе и не падает. Побежал было по берегу следом за аэропланом, но куда там: и след его простыл. Осталась в небе удаляющаяся точка да утихающий стрекот. «Вот бы мне так полететь»,— думал Витек.

И так ему тогда захотелось полететь, что прямо с бугра разбежался и, как был в посконной рубашке и штанах, прыгнул с обрыва в воду. Первый раз прыгнул. Раньше боялся, а тут откуда и смелость взялась. С тех пор пристрастился к этим прыжкам, восхищая сверстников.

Это были его первые полеты, если не считать падения с большого вяза. Полез он на него, чтобы посмотреть гнездо грачей, да не долез — сорвался. Падая, больно ушибся, поцарапался и раскровянил нос, но не заплакал. Поднялся с земли, посмотрел на разорванную рубашку, задрал голову вверх, чтобы кровь из носа не текла, и стал смотреть на верхушку дерева, где на ветру покачивались два гнезда, на круживших над деревом и встревоженных грачей. Смотрел и прикидывал — откуда падал и сколько пролетел.

— Высоко-о-о! — сказал дружкам и, шмыгнув носом, полез снова. На этот раз не спешил и до гнезда добрался, посмотрел на грачат, окинул взглядом с высоты свое село и стал осторожно спускаться вниз. И так ему захотелось спрыгнуть с высоты и, словно птица, взмыть в небо! Когда до земли осталось метра три, он все-таки спрыгнул...

С тех пор парнишку влекла к себе высота. Не было в селе и его окрестностях ни одного высокого дерева, на которое бы он не забрался. Любил вскарабкаться на крышу дома с запущенным змеем. Хорошо было сидеть возле трубы, чувствуя в руках туго натянутую и все время подрагивающую от ветра нить, смотреть в голубую бездонную даль неба, на плывущие в нем облака.

После того как в первый раз увидел аэроплан, Витя сильно изменился: стал много читать, особенно любил книжки об авиации, о летчиках, часто задумывался о чем-то, уходил в сарай, доставал старые отцовские инструменты и что-то мастерил. Очень хотелось ему сделать аэроплан, да такой, чтобы полетел. Но аэроплан не получался. Он часто снился ему, легкий, красивый и быстрый, и каждое утро Витек снова и снова брался за инструменты. Помог учитель — рассказал, как- делают модели самолетов, и вскоре первый Витин аэроплан полетел.

В 1933 году Витя окончил сельскую семилетку. Бабушке посоветовали отдать способного подростка в город на рабфак. Она написала письмо своей сестре в Москву, рассказала о Вите. Сестра согласилась взять паренька к себе. Правда, поступить на рабфак ему не удалось: жить было трудно—пришлось поступать на работу. Витя оформился лебедчиком в московский «Метрострой». Там ему дали место в общежитии, помогли определиться на учебу в вечернюю школу, привили вкус к активной производственной и общественной работе. Вскоре Виктор стал ударником производства, в 1934 году вступил в комсомол, проявил себя способным спортсменом. Спорт он любил с детства, а в Москве особенно увлекся стрельбой.

Пареньку очень хотелось поступить в летную школу, но годы его для этого еще не подошли. Чтобы не терять времени даром, он поступил на рабфак Московского медицинского института.

Казалось, жизнь Виктора Миронова была теперь заполнена до предела, каждый день рассчитан до минуты, но товарищи чувствовали, что ему чего-то недостает. Расспрашивали. Общительный, открытый и сердечный, Виктор не скрывал своей мечты об авиации. Товарищи помогли ему и в этом — отвели в Московский аэроклуб.

В 1935 году Виктора Миронова зачислили учлетом аэроклуба. Занимался он с огромной охотой и усердием.

Мечта юноши сбывалась: небо, с детства манившее его к себе, становилось все более близким и родным. Парашютные прыжки, полеты на планере, полеты с инструктором на самолете, а затем первый самостоятельный полет на спортивном самолете — то были незабываемые события его жизни.

И вот аэроклуб окончен. Шел 1937 год. Вопрос, куда идти дальше, перед Виктором не стоял: не колеблясь, он выбрал свой путь, единственный — авиацию. Все у него сложилось, как надо. Пошел в райком комсомола и вышел оттуда с заветной комсомольской путевкой в военно-авиационную школу. Сердце ликовало. Еще бы! Он будет летчиком-истребителем.

Полтора года учебы в военно-авиационной школе пролетели быстро, хотя и не были легкими. Он много читал, часто засиживался за книгами и конспектами за полночь, чтобы выполнить все учебные задания. Уже в первом полугодии Миронов выдвинулся в число лучших курсантов своего набора. Преподаватели хвалили его за упорство, высокую работоспособность и добросовестное отношение к учебе. Товарищи любили за жизнерадостность, общительность, доброту и отзывчивость, видели в нем верного товарища, готового всегда прийти на помощь.

Военная школа сильно изменила Виктора. Он стал серьезным, сдержанным, спокойным, хотя его улыбчивое лицо, веселые с озорными искорками глаза нет-нет да и выдавали в нем того вездесущего и бойкого сельского мальчишку, каким был он в свои детские годы. Это не совсем еще ушедшее от него детство особенно часто проявляло себя в часы курсантского досуга, в дни отдыха или во время коротких пауз между занятиями. То он расскажет какую-нибудь смешную байку и рассмешит всю группу, то затеет борьбу или какую-нибудь шумную игру вроде «чехарды».

В незабываемые дни первых самостоятельных полетов в жизнь Виктора вошла Аня — его будущая жена. Она жила недалеко от аэродрома.

Летом 1939 сода, окончив в звании младшего лейтенанта летное училище, Виктор Миронов получил направление в 145-й истребительный авиаполк. Вскоре Виктор и Аня поженились и переехали в один из пригородов Ленинграда, куда был перебазирован этот авиаполк. Там и началась самостоятельная летная работа молодого летчика-истребителя Виктора Миронова.

В ноябре 1939 года в связи с резко обострившейся обстановкой на советско-финской границе 145-й истребительный авиаполк был перебазирован в район Мурманска.

В сложных условиях полярной зимы летчики полка охраняли Мурманск, другие города и важные объекты от налетов вражеской авиации, летали на разведку и штурмовку войск противника, его автоколонн и обозов, артиллерийских батарей и других огневых точек, вели воздушные бои с финскими истребителями и бомбардировщиками, пытавшимися прорваться к Мурманску, Кандалакше и другим важным центрам Заполярья и Карелии.

За мужество и отвагу, проявленные во время боевых действий, Виктор Миронов был награжден медалью .«За отвару».

После советско-финляндского вооруженного конфликта 145-й истребительный авиаполк на прежнее место не вернулся. Постоянным местом базирования авиаполка стал полярный - аэродром Шонгуй, расположенный в нескольких километрах от Мурманска. Недалеко от аэродрома раскинулось большое озеро Килл-Явр, так же назывался и поселок, хотя назвать две-три бревенчатые избы поселком можно было только условно. Аэродром достаточно просторный, хотя с одной стороны был прижат к озеру, а с другой — к сосновому лесу, сплошь усеянному огромными валунами. За лесом протекала река Кола, а за ней высились Хибинские горы.

На аэродроме Шонгуй стоял и еще один истребительный авиаполк — 147-й. Оба полка вместе со 137-м скоростным бомбардировочным полком, размещенным на другом аэродроме, входили в 1-ю смешанную авиадивизию, которой командовал полковник И. Л. Туркель.

К лету 1941 года летный состав 145-го истребительного авиаполка почти наполовину состоял из молодых неопытных летчиков. Многие из них еще только отрабатывали технику пилотирования самолета-истребителя в простых метеоусловиях и полеты в составе звена. Поэтому в начавшуюся войну с фашистской Германией они вступили, не имея достаточной подготовки к боевым действиям в сложных условиях Заполярья. Доучиваться пришлось в боях.

Среди «стариков» было немало летчиков с боевым опытом, которые достаточно хорошо освоили самолеты-истребители И-15 бис, И-16 и И-153, которые были на вооружении полка. Летчики Леонид Гальченко, Виктор Миронов, Иван Бочков, Константин Фомченков и другие были отмечены наградами за мужество и отвагу. В процессе боевой подготовки «старики» особое внимание уделяли освоению накопленного опыта, особенно полетов в сложных метеоусловиях Заполярья, в сумерках и ночью.

Несмотря на более чем трехкратное численное превосходство немецко-фашистской и финской авиации, с первых же дней войны на Севере она получила достойный отпор от советских летчиков. Только за шесть дней войны, с 25 по 30 июня 1941 года, ударам советской авиации в общей сложности подверглись 39 аэродромов противника на территории Финляндии и Северной Норвегии. В воздушных боях и на аэродромах было выведено из строя более 130 вражеских самолетов.

Геройски и самоотверженно сражались с врагом и летчики 145-го истребительного авиаполка.

Днем 27 июня в районе Мурманска в тяжелом воздушном бою командир звена лейтенант Иван Мисяков, расстреляв все боеприпасы и заметив, что один из «мессершмиттов» заходит на цель для бомбежки, таранил его своим «ястребком». Двухмоторный Ме-110 рухнул на землю и взорвался. В этом смертельном поединке с врагом погиб и лейтенант Иван Мисяков.

10 июля во время штурмовки колонны автоцистерн противника на дороге в районе Западная Лица в самолет летчика лейтенанта А. З. Небольсина попал зенитный снаряд. Машина загорелась. Понимая, что спастись уже невозможно, комсомолец Небольсин направил свой пылающий «ястребок» в самый центр вражеской автоколонны и этим своим последним огненным ударом уничтожил более пяти автоцистерн противника.

19 июля, возвращаясь после разведки вражеского аэродрома, командир эскадрильи капитан Л. А. Гальченко в тяжелом воздушном бою с шестеркой «мессершмиттов» перехитрил фашистов, в результате чего один Ме-109, преследовавший Гальченко, на полной скорости врезался в сопку.

4 августа в районе Шонгуй в ожесточенном воздушном бою семерки советских истребителей с тринадцатью «мессершмиттами» командир эскадрильи капитан А. П. Зайцев сбил знаменитого фашистского аса, награжденного несколькими Железными крестами и названного геббельсовской пропагандой «непобедимым», а товарищи Зайцева уничтожили еще два «мессершмитта».

Вот с какими летчиками крылом к крылу сражался Виктор Миронов. С первых дней войны вместе с ними по нескольку раз в день вылетал он на боевые задания.

Миронов быстро постигал вершины искусства воз-душного боя и воздушной разведки, и не случайно командир эскадрильи капитан Л. А. Гальченко все чаще брал его своим ведомым. Гальченко был одним из самых лучших и опытных летчиков полка. За мужество и отвагу в боях в 1939—1940 годах он был награжден орденом Красного Знамени. Свои выдающиеся способности воздушного бойца и разведчика Гальченко проявил и с первых дней войны с фашистской Германией.

После того как в неравном воздушном бою 19 июля фашистам удалось сбить ведомого у капитана Гальченко, новым ведомым он определил к себе лейтенанта Виктора Миронова. И комэск не ошибся, ни разу не разочаровался в нем.

Уже после войны, 8 мая 1962 года, в письме сыну В. П. Миронова Леонид Акимович Гальченко писал: «С Виктором Петровичем мы встретились в Заполярье на аэродроме Шонгуй. В то время я командовал истребительной эскадрильей, а Виктор прибыл из школы летчиков и включился в нашу боевую семью. С первых дней боевой работы он показал себя способным летчиком и хорошим товарищем, и я его взял к себе «напарником»— ведомым. Много боевых вылетов в паре с ним мы совершили в глубокий тыл противника на фотографирование аэродромов и «свободную охоту», много воздушных боев провели с численно превосходящим противником.

С Виктором у меня связаны лучшие воспоминания в годы Великой Отечественной войны».

Особенно много совместных вылетов на боевые задания произвели Гальченко и Миронов во время возобновившегося в начале сентября 1941 года наступления немецко-фашистских и финских войск на мурманском и Кандалакшском направлениях. Это наступление гитлеровское командование считало решающим.

В те дни горнострелковый корпус «Норвегия» генерала горных войск Дитля снова рвался к Полярному и Мурманску. Его наступление поддерживали 280 самолетов.

К началу этого нового наступления войска нашей 14-й армии заняли и хорошо укрепили в инженерном отношении оборонительные позиции на рубеже реки Западная Лица.

Располагая данными о подготовке нового наступления фашистских войск, командование фронта предприняло самые энергичные меры по установлению с помощью всех видов разведки силы основных группировок вражеских войск и предполагаемых направлений их атак. Большую и очень важную работу выполнили в те дни воздушные разведчики.

Только Виктор Миронов в течение последней декады августа 1941 года произвел десять боевых вылетов на разведку глубокого тыла и аэродромов противника, каждый раз привозя командованию ценные данные. За это же время он 14 раз штурмовал войска и переправы противника. Особенно успешной была штурмовка фашистских войск в районе Титовки и Большой Западной Лицы 25 августа.

6 сентября Гальченко и Миронов получили задание вылететь парой на разведку в глубокий тыл противника.

— Гитлеровцы готовятся к новому наступлению,— сказал им перед вылетом командир полка.— Как следует посмотрите дороги к линии фронта — что там на них делается, «поползайте» над лесами и населенными пунктами, по берегам рек и озер, особенно на подходах к переправам, поищите новые сосредоточения войск и боевой техники, вновь появившиеся артиллерийские батареи и другие огневые точки.

Погода в тот день благоприятствовала воздушным разведчикам. Большие кучевые облака помогли им скрытно миновать линию фронта и углубиться на территорию противника. Они сразу заметили оживленное движение на дорогах. Сомнений не было — противник подтягивал к фронту свежие силы.

В некоторых местах Гальченко и Миронов снижались чуть ли не до бреющего полета, осматривая подозрительные лесные урочища, нижние склоны сопок, берега рек и озер, поросшие лесом и кустарником. Пролетая над населенными пунктами, внимательно осматривали каждую улицу, каждый двор. Они обнаружили много новых скоплений вражеских войск и боевой техники, вновь появившихся артиллерийских батарей и других огневых точек. В одном населенном пункте заметили особенно оживленное движение.

«Наверное, какой-то штаб. Надо бы проштурмовать это гнездо»,— подумал Виктор Миронов и как раз в это время увидел, что летящий впереди Гальченко покачал крыльями, что означало: «Атакуем!»

Через несколько секунд пара «ястребков» обрушила на обнаруженный штаб врага мощный и меткий огонь своих пулеметов.

Основательно проштурмовав фашистский штаб, Гальченко и Миронов повернули домой и, вновь прикрываясь облаками, без особых помех миновали линию фронта и вернулись на свой аэродром.

На следующий день лейтенант Миронов вновь вылетел на разведку в районы Салми-ярви, Луостари, портов Петсамо и Линахамари. Успешно преодолев главные узлы сопротивления противника, он вышел в заданный район, прошел Салми-ярви, внимательно осматривая и фиксируя на полетной карте скопления войск противника. По нему стреляли изо всех видов оружия, но он спокойно и уверенно делал свое дело. Прошел Луостари, повернул на север и пролетел над шоссейной дорогой до Петсамо. Здесь тоже отметил оживленное движение войск, особенно по дороге от Петсамо на Титовку. С трудом вырвавшись из огненного кольца разрывов зенитных снарядов и переплетения светящихся пулеметных трасс, взял курс дальше на север, в сторону порта Линахамари, временами ныряя в проплывавшие рядом большие облака. Зафиксировав в порту разгрузку транспорта, повернул к дому. Но когда снова пролетал над дорогой Петсамо — Титовка, увидел двигавшуюся по ней большую автоколонну с войсками и военными грузами.

Прямо из облака со стороны солнца он перевел свой истребитель в глубокое пике. Снизившись до пятидесяти метров, вихрем пронесся над автоколонной. От его меткого пушечно-пулеметного огня вспыхивали и взрывались автомашины с горючим, боеприпасами. На шоссе сразу же возникла пробка. Не успевшие притормозить грузовики врезались друг в друга, другие поспешно съезжали в стороны. Повсюду из автомашин выскакивали солдаты и в панике разбегались кто куда. Миронов развернулся и прошел еще раз, теперь уже над застопорившей автоколонной, прошивая ее огнем своих пушек и пулеметов...

Ценные разведданные, привезенные Мироновым в тот день, имели немаловажное значение в подготовке наших войск к отражению нового наступления горнострелкового корпуса фашистов, начавшегося на следующий день. Командование высоко оценило боевую работу лейтенанта В. Миронова. Он был награжден орденом Красного Знамени.

А сколько их было, таких полетов! О них не раз писала армейская газета «Часовой Севера». В одном из своих сентябрьских номеров 1941 года она привела хронику боевых вылетов капитана Гальченко, лейтенанта Миронова и некоторых других летчиков прославленной эскадрильи. 19 сентября 1941 года по просьбе редакции этой газеты под рубрикой «Истребители рассказывают...» с заметкой «Бой в облаках» выступил и сам лейтенант Виктор Миронов.

«О чем же вам рассказать? Сразу даже и не придумаешь. Особенного со мной ничего такого и не было. Летаю много, бьем мы фашистов крепко, житья им не даем ни на земле, ни в воздухе. Но выдающегося чего-нибудь не припомню.

Вот командир у нас товарищ Гальченко. Он действительно герой-летчик: дерется бесстрашно, а уж самолет водит — любо смотреть. Мастер своего дела. Я больше с ним летаю, вся его работа мне видна. Однажды на аэродром пришло сообщение, что фашистские самолеты летят к пункту М. Через несколько минут мы уже мчались им наперерез. Облачность была тогда густая, низкая. В такую погоду врага трудно заметить, а немцы этим и пользуются.

Ведет нас командир Гальченко на небольшой высоте, и мы за воздухом наблюдаем. Вдруг заметил я три черные точки под облаками. Дал знать командиру.

Свалились мы на фашистов, как снег на голову. Каждый себе по цели выбрал и атаковал. Немцы сразу врассыпную. Я одного Ю-88 догнал и всадил в него длинную очередь. Он закачался и... нырнул в облака. Кинулся за ним, да разве найдешь в таком тумане. Походил, походил в облаках — никого не видно. Спустился пониже и увидел второй Ю-88. Думаю: «Этому ни за что не дам уйти». Завязался бой. Я на немца пикировал, градом пуль его обдал. Фашистский стрелок по мне из пулемета бил, а летчик старался в облака удрать. Но не успел он. Задымился фашист и вниз рухнул. Один есть.

Я барражировать начал и вскоре увидел разрывы зениток. Бросился туда. Ю-88 летел выше меня. У самолета обычно скорость на подъеме падает. Пока я его догонял, фашист далеко успел уйти, ,но скрыться ему так и не удалось. Боеприпасов у меня мало осталось. Я в фашиста весь остаток и послал.

Бомбы мы немцам сбросить не дали. Их уцелевшие бомбардировщики убрались восвояси. Да немногие уцелели. После этого боя на земле нашли обломки нескольких машин. Может быть, здесь и моя работа сказалась. Разве точно установишь, кто сбил? И не так уж это важно. Сбит фашист — значит, все в порядке».

Воздушная схватка, о которой рассказал в своей заметке лейтенант Миронов, произошла 15 сентября. В тот день пятерка наших истребителей, возглавляемых капитаном Гальченко, атаковала большую группу фашистских бомбардировщиков, нацелившихся на Мурманск. Во время ожесточенного боя с ними советские летчики сбили четыре фашистских бомбардировщика Ю-88, а сами без потерь вернулись на свой аэродром.

Не менее результативными были вылеты В. Миронова в составе групп на штурмовку войск противника, вклинившихся в расположение наших частей. Эти вылеты были 22 и 29 сентября. А на следующий день он вместе с капитаном Гальченко вновь вылетел на воздушную разведку в глубокий тыл противника. Лететь пришлось бреющим. Приспосабливаясь к складкам местности, они тщательно осмотрели районы Большой Западной Лицы и Титовки, после чего взяли курс на крупный фашистский аэродром. Подойдя к нему, обнаружили на его поле два истребителя-бомбардировщика «Мессершмитт-110». Гальченко покачал крыльями, что означало «Атакуем!». Но именно в это время Миронов заметил, что выбегающие из землянок фашисты направляются к замаскированным орудиям.

Виктор решил обезвредить зенитную батарею. Он сделал небольшой вираж и, снизившись до бреющего, обрушил огонь всех своих пулеметов на зенитную батарею и подбегавших к ней зенитчиков.

А Гальченко тем временем штурмовал стоявшие на аэродроме « мессершмитты ».

Зенитная батарея, подавленная огнем Миронова, так и не успела открыть огонь по советским самолетам. Это позволило капитану Гальченко разделаться с застигнутыми на аэродроме «мессершмиттами».

27 сентября Миронов в паре с летчиком Ваулиным, производя разведку портов Петсамо и Линахамари, обнаружил у причалов транспорты, из которых выгружались войска, а на территории порта — их большие сосредоточения. Советские летчики атаковали порт, обрушив огонь своих пулеметов на разгружавшиеся транспорты. На кораблях и причалах началась паника. Уничтожив несколько десятков солдат и офицеров, советские истребители скрылись так же внезапно, как и появились.

Таких боевых вылетов у Виктора Петровича Миронова к концу сентября насчитывалось 117. За три месяца войны он провел двадцать пять воздушных боев, и на фюзеляже его самолета было нарисовано пять звездочек — счет сбитых фашистских самолетов. 30 сентября командование представило его к высшей награде — званию Героя Советского Союза. В тот же день к званию Героя Советского Союза был представлен и капитан Л. А. Гальченко.

После ожесточенных сентябрьских боев на фронте постепенно наступило затишье. В сентябрьской наступательной операции немецко-фашистским войскам так и не удалось решить свою основную задачу — овладеть Кольским полуостровом и Кировской железной дорогой. По-прежнему неприступными для них оказались Мурманск, Полярный и Кандалакша. За три месяца боев немецко-фашистские и финские войска потеряли около 40 тысяч убитыми и свыше 30 тысяч ранеными. Большие потери понесла и авиация противника— к концу 1941 года летчиками Северного фронта было сбито 124 вражеских самолета. За это же время на аэродромах противника ими было уничтожено еще 37 самолетов.

Заканчивался 1941 год. На Север надвигалась длинная полярная ночь.

За полгода войны Виктор Миронов прошел путь от лейтенанта и командира звена до капитана и командира эскадрильи, стал коммунистом.

Большие перемены произошли и в полку. За долго до войны в нем выросла большая плеяда замечательных летчиков-истребителей. Имена Л. Гальченко, В. Миронова, П. Кутахова, И. Бочкова, И. Гайдаенко, К. Фомченкова, Е. Кривошеева, И. Павлова и многих других были известны всему фронту. Их подвиги прославили 145-й истребительный авиаполк, который 4 апреля 1942 года был переименован в 19-й гвардейский истребительный авиаполк.

А вскоре у гвардейцев произошло еще одно знаменательное событие — митинг в честь присвоения звания Героя Советского Союза майору Л. А. Гальченко и капитану В. П. Миронову.

К концу 1942 года в летной книжке капитана В. П. Миронова было записано 356 боевых вылетов, а на фюзеляже его истребителя красовались 25 звездочек — по числу сбитых им самолетов противника. Из 25 Миронов десять сбил лично, а пятнадцать — в групповых боях. Сам же он за это время ни разу не был ни сбит, ни ранен.

В январе 1943 года капитана Миронова перевели в 609-й истребительный авиаполк на должность командира 2-й эскадрильи и вскоре командировали за получением нового отечественного истребителя Ла-5.

Ла-5 представлял собой модернизированный истребитель ЛаГГ-3, с которым Миронов был знаком давно. Поэтому ему было несложно после ознакомления с новым истребителем и нескольких тренировочных полетов на нем перегнать его на свой аэродром.

Но перегнать новый самолет еще не означало уметь летать, особенно воевать на нем. Этому надо было еще учиться.

В феврале 1943 года из-за плохой погоды и слишком короткого светлого времени и наша и немецкая авиация летали очень мало. Летчики 609-го истребительного полка использовали светлое время для тренировочных полетов на новом истребителе. Такие тренировочные полеты были намечены и на 16 февраля.

Виктор Миронов в тот день взлетел первым. Он должен был произвести разведку погоды в районе полетов, сообщить о ней на командный пункт, а затем, если погода позволит, идти в зону на пилотаж. От аэродрома уходил с набором высоты. Ровно гудел мотор. Самолет уверенно набирал высоту: тысяча метров, полторы, две с половиной, три...

«Пожалуй, достаточно»,— подумал Виктор и пошел на круг. Погода в районе полетов была хорошая — редкие кучевые облака, умеренный ветер, отличная видимость. Описав большой круг, доложил руководителю полетов о состоянии погоды и, получив разрешение, развернул самолет по направлению к зоне. Пройдя по намеченному маршруту несколько минут, вошел в длинный коридор между двумя большими облаками и обратился по радио к руководителю полетов:

— Подхожу к зоне. Разрешите выполнять пилотаж.

— Как машина? — спросил командир полка.

— Полный порядок! — ответил Миронов.

— Задание выполнять разрешаю. Только в пределах первого тренировочного варианта, не более,— твердо сказал командир.

— Есть! В пределах первого варианта,— повторил летчик.

После высшего пилотажа в зоне Миронов возвращался на аэродром и на подходе ввел машину в глубокое пике, чтобы побыстрее снизиться. Уже через две-три секунды он понял, что самолет перестал слушаться рулей. А еще через пару секунд он вошел в штопор...

На аэродроме сразу увидели, что с самолетом Миронова творится что-то неладное, и забеспокоились.

— Что случилось? — спросил летчика по радио командир.

— Штопорю... Что-то с управлением... Пытаюсь вывести,— с трудом ответил Виктор.

«Лавочкин» продолжал штопорить. В эти секунды борьбы с переставшим слушаться самолетом Виктор вдруг отчетливо осознал то, что смутно беспокоило его перед полетом. Педали! Он ясно вспомнил, что и в прошлом полете был такой момент, когда ему они чем-то не понравились. Он тогда после полета сказал технику, чтобы как следует проверил управление, но на педали его внимание не обратил. Управление техник проверял, приглашал инженера. Никаких неполадок они не обнаружили. И вот на тебе: заело!

— Миронов! Витя! Не рискуй. Приказываю покинуть самолет! — спокойно, но требовательно передал приказ командир полка.

— Витька, прыгай! — в несколько голосов кричали в микрофон товарищи.

— Нет! Сокол — птица гордая! Вытащу я его...

Это были последние слова Виктора Миронова. Он не покинул самолет. Почти до самой земли боролся за его спасение. И вырвал-таки из смертельного штопора. Но поздно. До земли оставались считанные метры. Их оказалось слишком мало...

Е. БАУЛИН

УШЕДШИЙ В БЕССМЕРТИЕ

Почти все летчики полка отправились на Большую землю за истребителями. Новые боевые машины по скорости, маневренности и вооружению намного превосходили те, на которых им приходилось воевать. За самолетами ехали, как на праздник.

Друзья уехали, а заместитель командира эскадрильи Константин Фомченков остался. Ему очень хотелось тоже отправиться вместе с ними. Прежде он всегда находился в числе первых кандидатов, кому доверяли получать новые машины, и за образцовую перегонку самолетов даже отмечался командованием. Но на этот раз его оставили в полку. Прибыла группа молодых летчиков, и надо было побыстрее вводить их в строй: ознакомить с районом боевых действий, обучить практике полетов в трудных условиях Заполярья, подготовить к боям. По традиции обучение новичков во фронтовых условиях поручали «старикам»— летчикам, прослужившим в Заполярье не один год, имевшим боевой опыт. Вот Фомченкову и приказали возглавить это дело.

Но недолго пришлось ему заниматься обучением молодежи. Поступил новый приказ: отправить шестерку истребителей на другой аэродром. Фомченкова назначили старшим группы.

— Задачу вам поставят на месте,— по тону командира полка Фомченков почувствовал, что работа предстоит горячая. Да и обстановка на фронтах напоминала об этом. Шел февраль 1944 года. Советская Армия проводила одну за другой крупные наступательные операции. Врага гнали с Украины. Вели наступление войска Ленинградского и Волховского фронтов. Видимо, дошла очередь и до Карельского фронта.

...Почти все стоянки аэродрома, куда прилетела группа Фомченкова, были заняты самолетами — штурмовиками Ил-2. Опытному летчику не представляло труда определить, что готовится крупная наступательная операция. Уж очень близко к фронту концентрировались значительные силы штурмовиков!

В прошлом году Фомченков познакомился с появившимися под Мурманском штурмовиками, не раз сопровождал их на боевые задания. Тогда и началась их фронтовая дружба. Прежде они летали небольшими группами по четыре-пять самолетов. А здесь, он прикинул, целая дивизия! Вот это мощь!

На КП Фомченков получил боевую задачу. Правда, о ней он сразу же догадался, когда прилетел на аэродром. На командном пункте ему только детализировали задание. Предстояло прикрывать штурмовики, которые должны были помогать наземным войскам «прогрызать» вражескую оборону.

— Слушайте боевую задачу,— сказал товарищам Фомченков, появившись в землянке, где их разместили. Вынул из планшета карту и развернул ее на грубовато сколоченном столе.— Завтра утром идем на сопровождение штурмовиков. Они наносят удар по ледовому аэродрому. Нашли? — Фомченков показал на карте.

Летчики внимательно слушали командира, делали пометки на своих картах.

— В полете идем впереди штурмовиков,— продолжал командир.— А когда достигнем цели, то блокируем аэродром. Наша задача — не дать взлететь истребителям. Боевой порядок: Сверкунов, Журавлев, Лелик и я составляем ударную группу, Фабристов с Рябовым — группу прикрытия. Все ясно? Если вопросов нет — всем спать. Завтра предстоит трудный день.

Вскоре в землянке стало тихо. Летчики быстро уснули. Только к Фомченкову сон не шел. Кажется, не первый его боевой вылет, их уже перевалило за три сотни. И опыт накоплен немалый. Предстоящий полет разложен по полочкам и для беспокойства вроде бы оснований нет. И все же его мысли снова и снова возвращались к завтрашнему дню. Трудно предугадать, как сложится полет. Но он твердо знает: друзья не подведут и задание выполнят,

Фомченков приподнялся на нарах, посмотрел на спящих товарищей. Вот Николай Сверкунов — командир звена, грамотный летчик. Смел, энергичен, напорист. И есть у него еще одно очень ценное качество — интуитивное чутье на изменение обстановки. Четко взаимодействует в бою.

Чуть подальше Сверкунова — Фома Журавлев. Человек интересный и видный в полку.

Фомченков вспомнил канун 1944 года. Тогда редакция газеты воздушной армии «Боевая вахта» проводила новогоднюю анкету. Журналисты вручили ее Фоме Журавлеву и ему. Три вопроса задала газета: какое самое важное событие было у вас в личной жизни, ваши замыслы, мечты на новый год?

Он, Фомченков, ответил, что самый памятный эпизод — бой четверки истребителей под командованием Ивана Бочкова с четырнадцатью «мессершмиттами», когда они сбили семь немецких самолетов. Самое важное событие — присвоение звания Героя Советского Союза. А мечта — больше уничтожить фашистских стервятников.

Фома написал, что для него самый памятный эпизод — воздушный бой, в котором он сбил первый немецкий истребитель и открыл счет мести за убитых фашистами мать и брата. Заветная мечта: стать таким же воздушным бойцом, как его учителя — Герои Советского Союза Павел Кутахов и Константин Фомченков. Самое важное событие — нашел друга Колю Сверкунова.

Да, Фома Журавлев и Николай Сверкунов неразлучные друзья, готовые отдать жизнь друг за друга. Однажды, когда они в составе восьмерки сражались с тринадцатью «мессершмиттами», пара немецких истребителей зашла в хвост самолета Сверкунова. Считанные секунды — и пушечно-пулеметные очереди прошили бы машину. Журавлев, увидев, в каком тяжелом положении находился его друг, бросился на выручку и оказался между самолетом Сверкунова и немецкими истребителями. Вся мощь огня «мессершмиттов», предназначенная истребителю Сверкунова, могла обрушиться на Журавлева. Но он в эти минуты не думал о себе. Только бы спасти Сверкунова! И атаковал с такой яростью, что гитлеровцы в первое мгновение растерялись. Сверкунов был спасен, а один из «мессершмиттов» рухнул на землю.

Виктор Лелик — тоже опытный воздушный боец. А ведь еще недавно ходил в новичках. На фронте люди растут быстро. Горяч. Но в бою надежен.

Остальные двое хотя и новички в полку, но по стажу летчики опытные. Николай Фабристов участвовал в советско-финляндской войне 1939—1940 гг. Имеет около трехсот боевых вылетов, два ордена. У Петра Рябова послужной список скромнее, но и в нем уже есть несколько побед. Все летчики боевые. А он, Фомченков, старший из них. Завтра ему исполняется двадцать шесть лет.

Константин улыбнулся. Возраст такой, что можно подводить определенные итоги: чего успел достичь.

В авиацию он пришел в 1937 году, когда ему было девятнадцать лет. Сначала авиашкола, потом служба в 145-м истребительном авиаполку, который базировался под Мурманском. Военная авиация в конце тридцатых родов еще только «обживалась» в Заполярье. Многого не хватало. А суровые северные условия создавали дополнительные трудности. Но они закаляли характер, воспитывали в летчике необходимые ему качества: выносливость, умение преодолевать трудности, смелость и инициативу в принятии решений.

В боях советско-финляндской войны в 1939—1940 гг. он участвовал уже как зрелый, хорошо подготовленный летчик и за образцовое выполнение заданий был награжден медалью «За отвагу».

И вот Великая Отечественная война. В первые ее месяцы защитникам Заполярья пришлось особенно трудно. Немецкие войска, опьяненные легкими победами в Европе, рвались к Мурманску. Ожесточенные кровопролитные бои не утихали ни днем ни ночью. Где только ему не приходилось тогда сражаться: над рекой Западной Лицей и городом Мурманском, над полуостровом Рыбачьим, над Туломской ГЭС и районом с причудливым названием Ура-Губа. Враг имел значительное численное превосходство в авиации. А им, летчикам-истребителям, помимо «своей работы*, приходилось бомбить вражеские позиции на суше и катера в море, уничтожать артиллерийские батареи и огневые точки, штурмовать войска на марше.

За первый год войны он совершил около сотни боевых вылетов, провел свыше десятка воздушных боев. Участвовал в знаменитом воздушном бою 15 июня 1942 года, когда шестерка истребителей под командованием Ивана Бочкова на подступах к Мурманску сражалась с тридцатью немецкими самолетами и уничтожила девять из них. Тогда он сбил два самолета и вскоре получил третью награду: к медали «За отвагу» и ордену Красной Звезды прибавился орден Красного Знамени.

Еще один памятный бой — 12 марта 1943 года. Тогда они сбили четыре «Мессершмитта-109», одного из которых сразил он. Правда, и его самолет был сбит. Летчик вражеского истребителя выбросился с парашютом и попал в плен. А он, Фомченков, был ранен и несколько месяцев провел в госпитале.

Позднее, не раз анализируя тот бой, он искал ответ на вопрос: как же его сбили? Конечно, в чем-то был допущен просчет. И старался сделать для себя выводы. Он любил анализировать проведенные бои. Рисовал схемы боев, описывал их в специально заведенной для этих целей тетради. За эту страсть друзья в шутку прозвали его «академиком».

Впрочем, таким «академиком» в полку он был не единственным. Эффективные приемы боя постоянно искали и другие летчики. Искали и в одиночку и сообща, вместе. Ведущие групп, как правило, сразу же после боя, по горячим его следам, разбирали действия каждого летчика и поведение противника. Проводились и летные конференции.

Однажды Фомченкову предложили поделиться с молодыми летчиками опытом, как эффективнее вести бой с «Мессершмиттами-110». Этот двухмоторный истребитель был многоцелевым самолетом (он мог выполнять роль штурмовика, истребителя и разведчика). «Ягуар», как называли его немцы, интенсивно использовался в Заполярье.

В боях с Ме-110 у Фомченкова уже накопился опыт. В беседе он подробно рассказал об уязвимых местах этой машины и дал немало конкретных советов.

— Стройте атаки так, чтобы прежде всего поразить стрелка, а затем перенести огонь на моторы и бензобаки, расположенные рядом в центроплане,— наставлял он молодежь.

Каждый фронтовой год был для Фомченкова примечательным. В апреле 1942 года стал гвардейским авиаполк, в котором он сражался. В 1943 году Фомченкова приняли в партию и присвоили звание Героя Советского Союза. К 24 августа, дню присвоения звания Героя, он сбил в тридцати семи воздушных боях тридцать четыре самолета (восемь лично и двадцать шесть в группе). Не только в полку, но и в дивизии, даже в воздушной армии тогда не так уж много было летчиков, имевших такой солидный боевой счет.

Звания коммуниста, Героя и гвардейца обязывали сражаться еще лучше. Об этом ему напомнил командующий воздушной армией генерал И. М. Соколов, когда вручал Золотую Звезду и орден Ленина:

— И впредь будьте примерным воздушным бойцом и воспитателем новых, таких же стойких воинов. Только помните, что в бою задор должен быть здравым, расчетливым. Бейте врага только наверняка. Бессмысленно не рискуйте ни собой, ни товарищами. Учитесь сами и учите молодежь расчету и хладнокровию в бою.

На первый взгляд, генерал, может быть, сказал обычные слова и напомнил известные истины. Но напомнил с умыслом и со значением.

...Проснулся Фомченков рано утром. Летчики еще спали. Только Фома Журавлев, имевший привычку подниматься раньше всех, уже бодрствовал, деловито разбирая что-то в своем походном чемоданчике.

— Доброе утро! — приветствовал его Фомченков, поеживаясь от холода. Потом сделал несколько приседаний.

— Как она?

— Погода, что ли? Как и вчера, пасмурная...

Фомченков недовольно поморщился. Не торопясь,

причесал свой каштановый чуб и вышел из землянки.

Небо было затянуто тучами. Шел густой снег. За ним, словно за стеной, скрылись окружающие аэродром деревья.

«Может быть, погода разгуляется? — подумал Фомченков.— Она здесь капризная. Сколько раз случалось, когда за какие-нибудь пару часов небо вдруг застилали невесть откуда появившиеся густые облака, или, наоборот, тучи, затянувшие все небо, неожиданно быстро растаскивал ветер и начинало проглядывать солнце. Неужели сегодня погода не изменится?»

Вернувшись в землянку, он вынул из походного чемоданчика бритву, мыло, помазок и принялся за бритье. Еще никто и никогда не видел его небритым. Пример командира стал законом и для подчиненных.

Проснулись и остальные летчики.

— Интересно, немцы еще снят или тоже поднялись? — обратился к Журавлеву Сверку нов.

— Ты меня спрашиваешь? — откликнулся тот.— Конечно, встали. Ждут не дождутся, когда к ним пожалует гвардии лейтенант Николай Сверкунов.

— Ты, Фома, все остришь. А я серьезно. Интересно, когда у них подъем, когда завтрак? Немцы — народ педантичный. У них все точно, минута в минуту. Вот хорошо было бы нагрянуть к ним во время завтрака.

— Поторапливайтесь, ребята! — Фомченков, закончив бритье, складывал бритвенные принадлежности в чемодан.— Полчаса на сборы — и в столовую! Как говорит Сверкунов, надо успеть к завтраку фашистов.

В столовой рассаживались шумно, с шутками и прибаутками. Официантка принесла котлеты с кашей и чай с бутербродами. Лелик тоном, каким обычно делали сообщение на летных разборах, сказал:

— Журавлев — Лелик идут на боевое задание. Встретился противник. Пара переходит к активным действиям...

Он пододвинул к себе тарелку, взял нож и вилку:

— Если котлету считать врагом, то мы берем его в клещи и обрушиваемся всей мощью своего огня,— с этими словами он вонзил в котлету нож и вилку.— Вот так!..

— За столом у вас получается очень здорово,— усмехнулся Сверкунов.— А если все произойдет наоборот. Не вы возьмете врага в клещи, а он вас? Что тогда?

— А тогда,— Лелик повернулся в его сторону,— нам на помощь придет гвардии лейтенант Сверкунов. Смелой атакой он нанесет разящий удар по врагу и выручит из беды своих товарищей.

— Вы с утра уже о боях,— заметил Журавлев.— А сегодня у нашего командира день рождения. Вот я и хотел бы от всех нас поздравить его с этим днем!

Журавлев встал, взял стакан с чаем и, посмотрев с улыбкой на него, сказал:

— По русскому обычаю другим напитком отметим эту дату вечером, после боевых вылетов. А сейчас — чаем. С днем рождения, командир! За твое здоровье и скорую победу!

— Спасибо, друзья, за поздравление,— поблагодарил Фомченков, приподняв свой стакан с чаем.

... В морозный воздух взлетела серия зеленых ракет. Аэродром наполнился гулом моторов. На старт выруливали самолеты и, разбегаясь по летному полю, поднимались в воздух. Первой взлетела группа истребителей прикрытия. За ней — штурмовики. Группа Фомченкова отправлялась на задание последней, но к аэродрому противника должна была прийти первой.

Снегопад прекратился, но облака по-прежнему низко висели над землей. Группа Фомченкова набрала высоту и по прямой взяла курс на цель. Летели в белом молоке облачности. На маршруте гряда облаков стала постепенно редеть.

— Кажется, проясняется,— обрадовался Фомченков.

Но радость оказалась преждевременной. Когда пролетали линию фронта, снова пошел снег. И опять все вокруг затянула пелена облаков, через которую еле-еле просматривалась земля.

— Сомкнуться! — передал команду ведомым Фомченков.— Не терять из виду друг друга!

Две-три минуты полета, и пелена облаков оборвалась так же внезапно, как и появилась. А вот и цель — вражеский аэродром. Под лучами солнца четко просматривались и летное поле, и различные аэродромные сооружения. Самолетов на аэродроме не было. Лишь в стороне от взлетной полосы стояло несколько машин: то ли не успевших взлететь, то ли неисправных. Враг, по всей вероятности, заранее был предупрежден о приближении такой большой группы советских самолетов и успел поднять в воздух истребители.

Оглянувшись, Фомченков увидел только трех ведомых. Последней пары рядом не было. Куда же девались Фабристов и Рябов? Неужели заблудились в облаках?

— Командир! — услышал он тут же в наушниках предостерегающий голос Сверку нова.— Впереди, выше—большая группа «фоккеров».

Шесть пар немецких истребителей, одна за другой, шли им навстречу.

— «Коршун-двадцать»!—предупредил Фомченков ведущего группы штурмовиков, которые находились на подходе к аэродрому.— Я «Ястреб-сто один»! Аэродром противника вижу, но самолетов на нем нет, видимо успели подняться в воздух. Работайте по цели номер два!

Штурмовать аэродром, где не было самолетов, не имело смысла. И Фомченков, как заранее условились, сообщил запасную цель. «Илы» перенацеливались на вражеские войска у линии фронта.

— «Волна»! «Волна»! — настроился Фомченков на позывной командира дивизии.— Я—«Ястреб-сто один»! Встретили шесть пар истребителей противника. Вступаем в бой!

И, сделав небольшую паузу, добавил:

— Высылайте подкрепление в квадрат двадцать шесть — восемнадцать!

На одной с ними высоте находились четыре пары «фокке-вульфов», а внизу ходили две пары «мессершмиттов».

«Пока штурмовики выполняют свою задачу, свяжем вражеские истребители»,— решил Фомченков.

И он передал команду ведомым:

— Атакуем «фоккеры» в лобовую, затем переносим атаку на «мессеры»!

Навстречу друг другу с огромной скоростью неслись истребители. Среди немецких летчиков было немало воздушных бойцов не робкого десятка. Но ни один из них не решался применить в бою таран. И как бы они ни имитировали атаку на таран, но в последние секунды отворачивали. Такой прием им был не по плечу. Они уже совсем близко, стремятся зайти в хвост нашим «ястребкам».

Наши летчики хорошо знали эту боязнь гитлеровцев и умело пользовались ею.

Так получилось и на этот раз. Когда расстояние между группами сократилось примерно до пятисот метров, «фоккеры» взмыли вверх. Нервы у гитлеровцев не выдержали, и они стали уходить, избегая лобовой атаки советских истребителей.

— Огонь! — скомандовал Фомчеыков ведомым. Он нацелился на ведущего «фоккера». Вот его силуэт уже в сетке прицела. От разящего удара «фоккер» судорожно дернулся, наклонился на левое крыло, затем, перевернувшись, полетел вниз. Сильный взрыв в сосновой роще, куда упал «фоккер», возвестил о заслуженном конце ведущего немецкой группы. Второй «фокке-вульф» загорелся от меткой пушечно-пулеметной очереди Фомы Журавлева. А третьего сразил Николай Сверкунов.

Стремительная атака, умелый маневр и меткий огонь, проведенные в считанные секунды, принесли успех. Теперь можно заняться и «мессершмиттами».

— Все в круг!

Пока вражеские истребители действовали разрозненно и была свобода маневра, Фомченков с ведомыми вел бой на вертикалях, пикировал до бреющего полета и снова устремлялся ввысь, атакуя то одну, то другую пару. Когда же гитлеровцы сумели организоваться и, используя численное превосходство, начали «зажимать» их, Фомченков перестроил группу. Теперь каждый летчик своим огнем мог защищать от атак противника впереди летящего товарища. Сверкунов прикрывал Фомченкова, Журавлев — Сверку нова, Лелик — Журавлева, Фомченков — Лелика.

Самолеты образовали два круга. Один, маленький, по окружности которого ходили четыре «ястребка», и большой, внешний, который очерчивали «фоккеры» и «мессеры». К ним вскоре подошла еще четверка «фоккеров». Фашистских истребителей стало тринадцать. А наших только четверо. «Надо продержаться до подхода помощи,— рассуждал Фомченков.— Оттянуть на себя «фоккеров» и «мессеров». Подкрепление должно вот-вот подойти. Оно где-то в пути».

Враг продолжал наседать. Замкнутая в круг четверка истребителей отражала его яростные атаки.

Секунды боя казались минутами. А напряжение схватки все возрастало.

В какой-то момент круг, по которому курсировали «ястребки», разорвался. Лелик выскочил из него и оказался без прикрытия. Сзади с разных сторон на него сразу же бросились три «фоккера».

— Сто третий! В хвосте—«фоккеры»!— крикнул Фомченков и сразу же направил свой истребитель на помощь товарищу.

— Сто первый! Прикройте, выхожу из боя! — раздался в наушниках голос Лелика.

— Выходи! Маневр! — Фомченков дал заградительную пулеметную очередь. Удачно: задымил один из «фоккеров». И тут же машина Фомченкова вздрогнула от сильных ударов. На фюзеляже появились языки пламени. Он попытался сбить огонь. Не удалось. Огонь жадно лизал плоскость, быстро подбирался к бензобакам. Когда доберется — взрыв. Счет на секунды. Машину уже не спасешь. Что делать? Прыгать? Внизу занятая врагом территория. Можно, конечно, попытаться после приземления скрыться в лесу, а потом добраться до своих. Это шанс, но насколько он реален?

Нет, не о своей жизни думал он, а о том, как нанести врагу наибольший ущерб.

Боевые друзья Фомченкова видели, как самолет командира покачал крыльями в знак прощания. И уже в следующее мгновенье горящим факелом устремился в сторону аэродрома. Затем истребитель перешел в отвесное пике и врезался в бензоцистерны, стоявшие на окраине летного поля. Мощный взрыв взметнул вверх огромный столб огня и дыма...

Фома Журавлев с трудом посадил сильно поврежденную в бою машину. Вылез из кабины. Тяжелое чувство давило сердце. Вылетали вшестером, а вернулся он один. В памяти вновь проплывали эпизоды только что проведенного боя. Его они начали вчетвером: Фабристов и Рябов так и не появились. Что стало с ними? Из четверки, вступившей в бой, первым погиб командир. Потом, когда подбили Сверкунова, он с Лели-ком прикрывал его посадку. Истребитель Николая приземлился на небольшой поляне. Остался ли Сверкунов жив? А Лелик погиб у него на глазах. Его истребитель, прошитый вражескими снарядами, с небольшой высоты камнем упал на землю.

Будто во сне Журавлев добрел до штабной землянки. Доложил о выполнении задания. Командир дивизии выслушал доклад и тяжело вздохнул:

— Хорошие были ребята! Орлы.

Еще бы! Он-то, Журавлев, хорошо знал, какие это были летчики.

— А о Фабристове и Рябове известно что-нибудь?

— Отстали от группы в облаках. А когда вышли, на них навалились вражеские истребители. Оба вернулись. Фабристов в бою сбил два самолета. Таким образом, на счету вашей группы шесть сбитых самолетов. Да разве они могут возместить наши потери?!

В список безвозвратных потерь записали фамилии Фомченкова и Лелика. Сверкунова записывать пока воздержались. Его ждали день, второй. Он не появлялся. Судьба Николая стала известна, когда наши войска перешли в наступление и заняли места, над которыми происходил воздушный бой. Неподалеку от аэродрома в сосновой роще нашли самолет Сверкунова, а вокруг — около десятка трупов немецких солдат.

Один из взятых в плен гитлеровцев оказался очевидцем последних минут жизни Сверкунова. На допросе он рассказал, что русский приземлился на поврежденной машине как раз в расположении его роты. Командир приказал взять летчика живым и выделил для этого взвод. Самолет окружили, но русский не хотел сдаваться и не подпускал к себе. Он ползал вокруг самолета и, стоило кому-нибудь приблизиться, открывал огонь. Стрелял метко, наповал уложил несколько солдат и ефрейтора. Когда у русского кончались патроны, одному из солдат удалось подползти и прыгнуть на плечи летчика. Тот в борьбе застрелил его. Но пока они боролись, подбежали другие солдаты. Русский отстреливался, а последний патрон пустил себе в грудь...

Гвардейский истребительный авиаполк, в котором сражались герои, и поныне несет вахту по защите границ нашей Родины. В нем служат уже дети и внуки тех, кто сражался в составе полка в годы Великой Отечественной войны. Молодые воины свято чтут память однополчан, погибших в боях за Родину. Для них герои, каким был Константин Федорович Фомченков, пример образцового выполнения служебного долга.

Герой ушел в бессмертие.

Г. МУРАШЕВ

МАСТЕР ШТУРМОВЫХ УДАРОВ

Детство у Митрофана Петровича Краснолуцкого, как и у большинства ребятишек, родившихся до революции, не было радостным. Семья большая, концы с концами сводить трудно. Когда он отходил четыре года в школу, отец погладил сына по голове, что делал в исключительных случаях, и тихо сказал:

— Грошей нема, Митроша. Пойдешь работать.

Летом Митрофан трудился на ремонте железной дороги, зимой возил на станцию и со станции грузы. Выкраивал время, пахал, сеял, косил для семьи.

Но вот грянула революция. Слобода Калач, так же как и неподалеку раскинувшаяся станица Вешенская, бурлила. Молодежь принимала активное участие в борьбе за Советскую власть. В огне классовых битв твердели характеры, крепла идейная закалка юношей и девушек. Вместе со сверстниками приобщался к строительству новой жизни и Митрофан Краснолуцкий. В 1929 году его избрали секретарем комсомольской ячейки.

Он не захотел дожидаться призыва в Красную Армию — пошел служить добровольно. Был пехотинцем, мотоциклистом, техником самолета, звена, а потом окончил училище летчиков.

В конце 1939 года началась советско-финляндская война. Жестокий мороз сковал все вокруг, но люди оказались сильнее. Суровой природе они противопоставили волю, мужество, героизм, находчивость. Авиаторы, помогая пехотинцам и артиллеристам, разрушали железобетонные сооружения, бревенчатые накаты блиндажей, коммуникации врага, железнодорожные узлы.

Как-то, возвращаясь из очередного боевого полета, Митрофан Петрович заметил впереди по курсу всплески огня. Он направил туда самолет, но... под крылом оказались лишь редкие кустики и белое безмолвие.

«Показалось или так ловко маскируются?»— подумал пилот. Вернувшись на свой аэродром, доложил обо всем командиру полка. А тот уже знал, что с финской стороны по нашей территории бьет дальнобойное орудие. Судя по тому, где падали снаряды, они были посланы из района, который засек Краснолуцкий.

На следующий день командир полка вызвал летчика, пододвинул ему карту.

— Покажите-ка, старший лейтенант, место, где вы увидели огненные всплески.

— Вот тут,— уверенно показал летчик.

— Не ошибаетесь?

— Нет.

— Хорошо,— сказал командир.— Отыщите это орудие и уничтожьте его.

Краснолудкий вышел в тыл противника и неожиданно появился над целью. Враг не успел закатить орудие и полностью выдал себя. Старший лейтенант сделал «горку» и с высоты обрушил бомбовый запас. Закамуфлированное орудие подпрыгнуло от взрыва и опрокинулось набок. В воздух поднялся огромный столб огня и дыма. Не было сомнений в том, что летчик прямым попаданием взорвал еще и склад с крупнокалиберными снарядами. За этот полет старший лейтенант Краснолудкий был награжден орденом Красного Знамени.

К лету 1941 года 65-й штурмовой авиационный полк, командиром первой эскадрильи в котором был капитан Краснолудкий, перебазировался в лагеря. Сам Митрофан Петрович получил приказ вылететь во главе группы летчиков и штурманов за новыми самолетами Ил-2.

Изучали самолет на заводе по ускоренной программе. Краснолудкий успел выполнить два полета. По договоренности с директором завода было решено 22 июня всем сделать по два вылета и после этого перегонять самолеты в полк.

Митрофан Петрович вошел в кабинет директора завода. Там уже был командир части, в которой группа летчиков состояла на довольствии. Оба были чем-то озабочены. Директор взглянул на часы, встал и включил радио.

— Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!

В Заявлении Советского правительства было сказано. что фашистская Германия, нарушив договор, без объявления войны напала на Советский Союз. Заявление заканчивалось словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

В тот же день капитан М. П. Краснолуцкий получил приказ шестеркой Ил-2 вылететь в свой полк.

Оказалось, что за это время первая и третья эскадрильи под командованием майора Белоусова перебазировались на Карельский перешеек. Вторая стала костяком еще одного полка, который возглавил подполковник Витрук, впоследствии Герой Советского Союза. Первая эскадрилья уже летала на боевые задания на полный радиус действия.

Краснолуцкий погнал штурмовики в полк Витрука. В течение месяца помогал бывшим однополчанам осваивать новый самолет. С сожалением передал свою шестерку Витруку, а сам на И-15-бис, старом, изношенном биплане, вернулся в район дислокации своей эскадрильи.

В конце июля эскадрилья Краснолуцкого в составе 65-го штурмового полка по приказу командующего перебазировалась на безымянный аэродром. Покидать хорошо налаженное хозяйство было жалко, но между Ладожским и Онежским озерами создалась напряженная обстановка. Фашистские войска наступали в направлении Лодейное Поле — Тихвин. Летчикам Краснолуцкого предстояло оказать помощь нашим наземным частям и подразделениям.

Ориентировка над лесистой местностью с массой озер была очень сложной. Приспособились по компасу и времени выходить на крупный ориентир (большое озеро), а дальше уже искать цель методом детальной ориентировки. Короткие белые ночи, частые полеты, большое напряжение предельно утомляли. Но летчики мужественно переносили трудности.

Однажды авиаторов подняли раньше обычного: стрелки часов показывали два часа ночи. Командир полка сообщил, что разведчики обнаружили склад с боеприпасами, с которого по мосту через реку Видлицу подвозят снаряды к вражеским артиллерийским батареям.

— Склад и мост надо уничтожить,— приказал он командиру эскадрильи.

Краснолуцкий ответил: «Есть!» — и быстро направился к самолетам. Летчики поджидали его. Приказав вынуть карты, Митрофан Петрович указал место дислокации объекта, объяснил особенности полетного задания.

Гитлеровцы не ожидали налета в половине третьего утра, а потому советские летчики прошли на цель беспрепятственно и с высоты 900 метров устремились в атаку. Второго захода делать не пришлось: склад взлетел на воздух. А еще через несколько минут так же удачно был уничтожен мост.

Работали в те дни много и эффективно. Вот выписка из истории полка: «8 июля эскадрилья, ведомая капитаном М. Краснолуцким, разрушила мост и взорвала склад с боеприпасами; во время второго вылета уничтожила вражескую батарею. 10 июля — роту солдат и несколько танков. 12 июля — автоколонну численностью до 20 машин. 19 июля — штаб бригады в районе Кирка — Руоколахти. 21 июля вывела из строя скопление пехоты численностью до роты и пять вражеских танков».

В районе реки Видлица шли ожесточенные бои. Рано утром 16 августа 1941 года третья штурмовая эскадрилья во главе со своим командиром старшим лейтенантом Караевым ушла на задание с целью нанести удар по автоколонне противника в районе Ведлозера. При подходе к цели попала под сильный заградительный огонь зенитной артиллерии. Несколько самолетов были подбиты. Из-за малой высоты летчики не успели воспользоваться парашютами и погибли. Погиб и старший лейтенант Караев.

Полк тяжело переживал случившееся. Митрофан Петрович, сдержанный и в обычных условиях, на этот раз был особенно молчалив. Он собрал эскадрилью и, почтив память погибших минутой молчания, сделал обстоятельный разбор неудавшегося полета. А в конце сказал, что погибли прекрасные летчики, что долг живых — отомстить врагу.

... К цели шли на бреющем. Это позволяло скрыться на зеленом фоне лесного массива от истребителей противника и избежать прицельного огня с земли.

Вышли на Ведлозеро. Впереди по курсу с небольшим превышением кружился «Мессершмитт-110». Командир эскадрильи решил, что один самолет им не помешает, и, резко набрав высоту, приступил к поиску цели. С высоты 1100 метров обнаружил ее. Качнул крылом, перевел самолет в пикирование, сбросил бомбы. Его маневр повторили подчиненные.

На повторном заходе он услышал треск вражеского пулемета. Оглянулся — точно: на хвосте «висел» «Мессершмитт-109Е».

В кабине что-то посыпалось. Запахло дымом. Уйти от скоростного истребителя непросто. Решил пикировать до самого леса. Расчет оказался точным. Враг, опасаясь врезаться в землю, отстал.

Митрофан Петрович тут же потянул ручку управления на себя, набрал высоту и прямо перед собой увидел еще один «мессершмитт». Фашист шел на него. Краснолуцкий дал очередь. Тот — ответную. Расстояние быстро сокращалось.

До сих пор Митрофану Петровичу не доводилось применять таран. Но он был уверен в себе и, если бы понадобилось, раздумывать не стал. И вот эта необходимость, кажется, пришла. Упустить врага и позволить ему и дальше бомбить, стрелять, наносить разящие удары по советским войскам он не мог. Мгновенно принял решение — таранить!

Другого решения и не могло быть. Как только самолеты пошли в лобовую атаку, командир эскадрильи уже знал, что будет таранить. В сознании всплыл образ матери Павлины Ивановны. «Дождется ли меня?..» — с сожалением подумал Митрофан Петрович, но понимание того, что если и погибнет, то не бесцельно, вселило силы, уверенность. Белесый круг пропеллера вражеского самолета быстро приближался.

Но что это? Перед взором Краснолуцкого возникло на долю секунды желтобрюхое тело чужого самолета. Огрусил фашист?!

Митрофан Петрович энергичным движением ручки управления подправил машину и нижней плоскостью и стойкой шасси ударил по хвостовому оперению самолета врага.

Потом, после боя, в котором его семерка тихоходных машин одержала победу над десятью скоростными «мессершмиттами», он будет анализировать свои действия и с удовлетворением придет к выводу: ошибок допущено не было. Все летчики действовали смело, решительно, технически грамотно. Лейтенант Горюн, у которого был сбит самолет, выпрыгнув с парашютом, раскрыл его не сразу, а лишь в нескольких десятках метров от земли и тем самым не дал расстрелять себя в воздухе. Через день он был уже на своем аэродроме и снова повел звено на штурмовку вражеских позиций. —

Краснолуцкий еще до этого боя был представлен к награждению орденом. Командование, отдавая должное мужеству летчика, вернуло представление к ордену и представило его к званию Героя Советского Союза. Слух о героическом поведении командира авиационной эскадрильи быстро облетел войска. Имя Митрофана Петровича Краенолуцкого стало широко известно на всех фронтах.

19 августа вражеские войска возобновили наступление на петрозаводском и олонецком направлениях, но встретили упорное сопротивление войск 7-й армии и были остановлены. 65-й штурмовой авиационный полк перебазировался под Петрозаводск. Митрофан Петрович стал заместителем командира полка.

В начале сентября противник вновь перешел в наступление. После тяжелых боев с превосходящими силами противника наши войска 2 октября оставили Петрозаводск.

Немецко-фашистское командование решило захватить Мурманск, перекрыть движение поездов по Кировской железной дороге и лишить таким образом нашу страну связи с незамерзающим портом, а через него — с союзниками. С этой целью оно сосредоточило в Заполярье отборные войска в составе гренадеров-эсэсовцев, горных егерей, тирольских стрелков, а также летчиков-асов 5-го воздушного флота.

65-й штурмовой полк был перебазирован на другой аэродром и уже в составе Карельского фронта, командующим ВВС которого был назначен Герой Советского Союза генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин, принял участие в боевых действиях.

Генерал Хрюкин с первых же дней стал принимать экстренные меры по увеличению численности самолетного парка, подбору кадров, обучению и воспитанию подчиненных. Поощрял умелых летчиков, подмечал все новое, внедрял в жизнь наиболее прогрессивные методы организации учебы и ведения воздушных боев.

Тимофей Тимофеевич Хрюкин, сам отменный летчик, внимательно выслушивал мнения воздушных бойцов. Как-то раз, в беседе с летчиками эскадрильи Краенолуцкого, он услышал:

— Товарищ командующий, а почему мы, штурмовики, летаем большими группами?

— То есть? — живо обернулся на голос генерал.

— Мы вот тут прикинули и пришли к выводу, что летать на штурмовку объектов надо звеньями, а еще лучше парами. Меньше потерь будет.

— Так, так, так... Это интересно. А что скажет заместитель командира полка? — обратился он к Митрофану Петровичу.

— Это мнение общее, товарищ командующий. Мы уже проверили на практике: эффект выше, потерь меньше.

— Ну а как вы фашистов в страхе целыми сутками держите? Расскажите.

— Да просто все, товарищ командующий,— все так же обстоятельно говорил Краснолуцкий.— Не спешим от боекомплекта освободиться. Придем на цель, сбросим бомбочку и уходим. Вернемся, сыпанем очередью из пулеметов и опять скрываемся. Бывает, что и ложные атаки делаем. Фашист по существу труслив. Вот он и сидит, как мышь в норе, боится голову поднять. А в это время наши подразделения перестраиваются, окапываются, подбираются на расстояние прямого выстрела.

— Молодцы! Действительно просто. Но, говорят, вы и ночью летаете, да еще без прожектора?

— Летаем, товарищ командующий. Прожектор у нас есть, но плохонький, отказывает часто. Вот и пользуемся осветительными ракетами.

Живая заинтересованность командующего авиацией фронта была приятна авиаторам. От его внимания не ускользали даже такие мелочи, как наличие водомаслогреек, добротных рукавиц для оружейных мастеров и механиков, шоколада в летных столовых. Самый молодой из генералов в Советских Вооруженных Силах, стройный, красивый, Тимофей Тимофеевич был обаятельным человеком. Обаяние его сказывалось во всем: в отношении к людям, в заботе о них, в умении разделить радость и горе, отметить заслуги...

— Митрофан Петрович,— обратился он при очередной встрече к майору Краснолуцкому,— мне доложили, что вас представляли к званию Героя Советского Союза. Это так?

— Было, товарищ командующий. Как раз перед созданием Карельского фронта.

— Та-а-к,— проговорил Хрюкин,— Ленинградский фронт представлял? Разберусь.

И не забыл, выполнил свое обещание. В январе 1942 года майору М. П. Краснолуцкому было присвоено звание Героя Советского Союза. .

День вручения почетной награды командующий ВВС фронта сделал для Краснолуцкого по-настоящему праздничным. Пригласил его в Беломорск, где дислоцировался командный пункт. Собрал командиров, политработников, наиболее отличившихся в боях авиаторов. Член Военного совета Карельского фронта генерал-майор А. С. Желтов под шумные аплодисменты прикрепил к гимнастерке М. П. Краснолуцкого Золотую Звезду Героя Советского Союза.

— Вот и у нас есть теперь свои Герои,— сказал командующий.— Поздравляю вас, товарищ майор, и желаю дожить до победы.

Вскоре после этого, в марте 1942 года, майор М. П. Краснолуцкий был снова приглашен к командующему. На беседе присутствовал командир дивизии полковник И. Д. Удонин. Заканчивая разговор, генерал Т. Т. Хрюкин зачитал приказ, которым «...Герой Советского Союза майор М. П. Краснолуцкий, как опытный методист и умелый организатор боевой учебы, назначается командиром 828-го штурмового авиационного полка». Комиссаром этого полка был назначен майор Полканов Дмитрий Александрович.

Началась новая страница в биографии М. П. Краснолуцкого. Полк формировался из летчиков, прибывших из аэроклубов с Дальнего Востока. В основном это были молодые, малоопытные летчики, да и их не хватало. Командир полка лично летал в Беломорск просить у генерала Хрюкина авиаторов для пополнения.

Тимофей Тимофеевич очень дорожил летным составом, проявлял поистине отцовскую заботу о каждом летчике. Получая документы на списание (а такое случалось), приглашал к себе проштрафившихся, беседовал с ними и, понимая, что в прежнем коллективе им будет не просто служить, оставлял в своем резерве. И когда кому-то требовались летчики, командующий предлагал своих «крестников».

«Крестники», получая возможность вернуться в строй, вели себя так, как того требовала боевая обстановка. Не было случая, чтобы кто-то из них не оправдал доверия, подвел командующего.

Выслушав командира полка, генерал Хрюкин хитро сощурился и предложил Митрофану Петровичу посетить комнату «резервистов». Тот пошел, и первый, с кем он встретился, оказался его старым знакомым, бывшим морским летчиком ВВС Балтийского флота Харитоновым.

— Хотите вернуться в строй? — спросил он бывшего летчика.

— Кто меня теперь возьмет? Отлетался сокол ясный,— горестно махнул рукой Харитонов.— Видно, до конца дней суждено топтать землю-матушку.

Краснолуцкий раскрыл планшет, достал бумагу, карандаш.

— Пишите рапорт с просьбой направить в боевой полк. Я передам его командующему.

Харитонов какое-то время оцепенело смотрел на Краснолуцкого. Затем схватил бумагу, карандаш, присел на корточки и тут же, используя штыковую лопату вместо стола, написал рапорт.

— Что ж, если не возражаете, я возьму вас в свой полк.

— Товарищ майор...— взволнованно произнес Харитонов. Но потом повернулся к молодому пареньку, стоявшему возле окна и напряженно смотревшему на Краснолуцкого, горячо сказал:

— Вот золотой парень, товарищ майор. Не знаю, какой он летчик, но человек чистый. Я бы с ним... крыло в крыло... в разведку... куда угодно.

«Золотым парнем» оказался Анатолий Нечаев. Ему было семнадцать с небольшим. Он рвался на фронт, прибавил себе два года...

В 828-м полку оба летчика — и Харитонов и Нечаев — быстро освоились в коллективе. Харитонов в считанные дни восстановил технику пилотирования. Нечаев несколько позже. И вскоре оба стали водить группы на задание. Отличались спокойным мужеством, умением ориентироваться в сложной обстановке.

Наконец, полк был в основном сформирован, и начались полеты. Молодые летчики на первых порах допускали ошибки, терялись, но желание как можно скорее встать в строй было настолько сильно, что уже через три недели интенсивной работы большинство из них освоили особенности пилотирования И-15-бис и И-153. Затем последовала еще неделя полетов на бомбометание и стрельбу, и первая группа молодых летчиков под командованием командира первой эскадрильи старшего лейтенанта А. Кукушкина ушла на задание.

Краснолуцкий не случайно назначил командиром первой группы Александра Кукушкина. Очень способный. грамотный летчик. Кукушкин пользовался большим авторитетом у молодежи.

Этот вылет состоялся майским солнечным утром 1942 года. Группа в составе шести самолетов И-153 нанесла неотразимый удар по скоплению техники на одном из аэродромов противника. Вернувшись с задания, молодые летчики, переполненные впечатлениями, долго не могли успокоиться. Своими рассказами, кое в чем чуточку приукрашенными, они зажигали остальных. В полку царила радостная атмосфера ожидания полкового вылета, который должен был подвести итоги учебы.

Митрофан Петрович специально выбрал такое задание, чтобы результаты налета были видны сразу. Как и в первый раз, он решил нанести удар по одному из самых крупных аэродромов врага в Заполярье.

Первым взлетел майор Краснолуцкий. За ним — комиссар полка майор Полканов. Затем на взлет пошли эскадрильи: первая, вторая, третья... Полет полком — захватывающее зрелище. Техники, механики, мотористы, мастера-оружейники, официантки, медсестры, писари — все с волнением провожали в полет летчиков.

На подлете к цели начальник воздушно-стрелковой подготовки старший лейтенант Котляревский сбил самолет противника. Откуда этот самолет взялся, молодые пилоты даже не заметили...

Аэродром противника был уже виден. Заметили наших летчиков и фашисты: два их самолета порулили на взлетную, еще на двух завращались винты. Но было поздно. Майор Краснолуцкий круто спикировал на взлетающую пару и двумя очередями из пулеметов уничтожил экипажи. Самолеты гитлеровцев клюнули носами в землю и взорвались. За командиром полка в атаку устремились майор Полканов, капитан Рубанов, старший лейтенант Котляревский. И наконец настала очередь молодежи. Харитонов, Нечаев, Шевердяев смело пикировали на аэродром. Поливая свинцом из пулеметов, бросая начиненные гранулированным фосфором бомбы, пуская ракеты, летчики нанесли сокрушительный удар по стратегически важному аэродрому противника, не дали взлететь ни одному экипажу, уничтожили почти все самолеты врага.

Это была победа, так необходимая молодежному, недавно сформированному полку. Победа не только над противником, но и над своими сомнениями. И в основе ее была заложена большая работа командира полка, мастера штурмовых ударов Героя Советского Союза майора М. П. Краснолуцкого.

М. ИВАГИН

ЗВЕЗДА КАЙКОЗА

В городе Калинине есть улица Кайкова. Она названа так в честь Героя Советского Союза Павла Александровича Кайкова. Имя летчика-героя носит городское профессионально-техническое училище металлистов № 6, расположенное на территории Калининского вагоностроительного завода. Его имя' присвоено и школе деревни Межева Конаковского района, в которой в детские годы учился П. Кайков.

Каким же он был, Павел Кайков? Какими подвигами обессмертил свое имя, заслужил такую честь у своих земляков, у советских людей?

О довоенной жизни Павла Кайкова мне стало известно из писем его матери Ксении Николаевны и сестры Анны Александровны. Она мало чем отличалась от жизни тысяч и тысяч его сверстников.

Родился Павел в январе 1917 года в деревне Межева Конаковского района Калининской области в семье рабочего. С ранних лет он был смышленым и любознательным, семи лет пошел в школу, к учебе относился с большим прилежанием и глубоким интересом. В школе ему нравилось все: любил читать, увлекался рисованием, физкультурой, участвовал в детской художественной самодеятельности, в оформлении стенной газеты. Как все ребятишки, любил подвижные игры, тихоней никогда не был — случалось, и озорничал, но всегда и во всем был смелым, правдивым и честным. К учителям и старшим относился уважительно, дома был хорошим помощником отцу и матери.

Ксения Николаевна в своем письме рассказывала, что тяга к авиации у него появилась уже в детские годы. Когда же подрос, увлекся авиамоделизмом, читал книги о летчиках. Уже тогда старался выработать характер — усиленно занимался гимнастикой, закалялся, зимой много бегал на лыжах, на коньках, прыгал с крыши дома в сугробы, а когда родители бранили его за это, решительно заявлял: «Хочу стать летчиком. Значит, надо быть сильным и смелым».

Семилетку Павел окончил в Калинине и после этого пошел учиться в ремесленное училище при Калининском вагоностроительном заводе. Там вступил в комсомол, получил специальность токаря и стал работать на заводе. Работа увлекла паренька, но от мечты стать летчиком он не отказался. В Калинине в то время был организован и начал работать аэроклуб. Кайков прибежал туда, наверное, одним из первых, чтобы все разузнать самому. Там ему сказали, чтобы приходил весной, когда объявят набор.

И вот наконец-то пришел этот весенний день 1936 года. Как на праздник собрался Павел в аэроклуб. Его радостное настроение усиливалось теплым солнечным утром, зазеленевшими лужайками, деревьями и кустами, разноголосым гомоном и стрекотом оживших птиц в садах и скверах...

Взглянув на вошедшего в кабинет парня, начальник аэроклуба сразу узнал старого знакомого.

— Ну, здравствуй,— дружелюбно ответил бывалый летчик на приветствие Павла.— Дождался-таки своего дня!

— Дождался! — широко улыбаясь, ответил Павел.

— Проходи, садись,— пригласил начальник и стал внимательно рассматривать несколько смутившегося новичка.

— Значит, твердо решил стать летчиком? — спросил начальник, просматривая заявление, медицинскую справку и другие документы Кайкова.

— Решил... Давно уже, еще в школе,— твердо и спокойно заявил Павел.

— Понятно... Нынче почти каждый мальчик мечтает стать Чкаловым. Только не все понимают, что и простым летчиком-то стать может далеко не каждый.

— Я смогу,— уверенно сказал Кайков.

«Крепкий парень!» — подумал начальник аэроклуба, еще раз окинув взглядом плотную мускулистую фигуру Кайкова, его чуть побледневшее от волнения лицо, твердо сжатые губы.

— Зачисляем тебя учлетом. Учись! — начальник встал из-за стола, пожал Павлу руку и пожелал успехов в освоении летного дела.

На завод Кайков летел как на крыльях. В цехе его обступили товарищи, стали расспрашивать, поздравлять...

Первые же занятия в аэроклубе подтвердили предупреждение летчика-инструктора о том, что совмещать учебу с работой будет нелегко. Но Павел очень быстро втянулся в новый режим жизни, с упорством и присущим ему усердием стал осваивать премудрости авиационного дела. Времени на занятия не жалел, учебных часов не пропускал, дома частенько засиживался за полночь, и учеба быстро продвигалась вперед...

В 1937 году Кайков успешно окончил аэроклуб, получив свидетельство пилота-спортсмена. Он был доволен, что мечта его осуществляется. Но ставить точку на этом не собирался. Еще задолго до окончания аэроклуба Павел решил, что следующим этапом будет военное авиационное училище, и своего добился. В 1938 году его призвали в Красную Армию и направили в Одесское военное авиационное училище.

В училище Кайков очень скоро понял, что в аэроклубе овладел лишь азами летного дела. Не раз как зачарованный смотрел он на полеты истребителей, на головокружительные виражи, бочки, петли и другие фигуры, которые выделывали на них бывалые летчики.

«Да, наверное, очень непросто всему этому научиться,— думал он и убеждал сам себя: — Но я обязательно научусь...»

В те дни он прислал домой взволнованное и в то же время очень сдержанное письмо, в котором писал: «Очень хочу быть летчиком-истребителем. А это совсем не то, что в аэроклубе. Надо иметь отличное, без каких-либо изъянов, здоровье. И конечно, очень много и упорно учиться. В настоящее время прохожу основательную медицинскую проверку. Очень переживаю, но не могу даже мысли допустить, что меня забракуют и не зачислят на истребителя».

А спустя неделю от него пришло еще одно письмо, такое же взволнованное, но переполненное радостью, восторгом, счастьем. «Меня приняли... Приняли! — сообщал он.— Не зря я старался, занимался физкультурой, закалял себя. Здоровье меня не подвело. Я очень счастлив и обязательно стану летчиком-истребителем».

Училище Павел Кайков окончил с отличием и за большие успехи был награжден наручными часами и денежной премией. При выпуске из училища ему было присвоено воинское звание младший лейтенант.

После окончания училища он приехал в отпуск в Калинин. Здесь было много встреч с друзьями. Побывал он и на вагоностроительном заводе, навестил ремесленное училище, аэроклуб. Младший лейтенант в новенькой темно-синей летной форме везде был окружен молодежью. Его расспрашивали об авиационном ; училище, о самолетах, о международном положении...

Отпуск прошел быстро. Родные и друзья проводили ? Павла на Дальний Восток, куда он получил направление в авиационную часть. Но послужить там ему почти не пришлось. Началась война с Финляндией, и Кайкова, как и многих других летчиков, направили на фронт. Прибыв во фронтовую авиационную часть, он написал домой: «За меня не волнуйтесь. Все будет хорошо. Мы скоро победим». Наверное, вспомнил, как говорила ему мать, когда он поступал в аэроклуб: «Специальность ты себе выбрал очень опасную. Я все время буду за тебя беспокоиться». А он успокаивал ее, убеждал: «Я люблю свою Родину, как и ты, как и каждый советский человек. А ее надо быть готовым защищать от врагов. Что же получится, если каждый будет уклоняться от военных специальностей, трусить?! Капиталисты нас быстро к ногтю прижмут... А моя специальность очень нужная для защиты Родины, и она такая, лучше которой для меня на свете нет.

И не волнуйся. Ничего со мной не случится». Мать плакала, но гордилась, что ее сын решил стать военным летчиком, защитником Родины.

В войне с Финляндией Кайков участвовал с первого до последнего дня. В ней он приобрел боевой опыт летчика-истребителя. Ему неоднократно приходилось сопровождать группы наших бомбардировщиков в тыл противника, участвовать в штурмовках вражеских войск и различных военных объектов, вести воздушную разведку, вылетать на связь с нашими частями. Этот боевой опыт универсального военного летчика впоследствии ему очень пригодился...

После окончания войны с Финляндией Кайкова направили в 147-й истребительный авиаполк, базировавшийся на аэродроме в районе Мурманска. Вместе с другими авиационными частями он прикрывал Мурманск, Кандалакшу, Кировскую железную дорогу, наши аэродромы и другие важные объекты Кольского полуострова и Северной Карелии.

В июне Кайков получил путевку в один из черноморских санаториев. По пути заехал домой, в Калинин. Во время этой краткой побывки дома был очень сосредоточен и чем-то озабочен. Обеспокоенная мать расспрашивала, не случилось ли чего. Павел либо отшучивался, либо успокаивал ее словами: «Да не беспокойся ты... Все у меня в порядке. А почему не веселюсь, пойми: время сейчас такое». Родные расспрашивали его о службе, о прошедшей войне, о положении на наших границах. Павел охотно рассказывал. На вопросы о растущей угрозе нашей стране со стороны фашистской Германии отвечал решительно: «Не посмеют... Ну а если нападут, мы готовы!»

В санатории Кайков пробыл недолго. Отпуск его внезапно кончился: 22 июня началась война с фашистской Германией, и он немедленно выехал в часть. Домой с дороги прислал большое письмо, в котором писал, что эта война принесет много горя нашему народу, в ней будет много жертв, но мы все равно победим. В конце написал, как поклялся: «Приложу все силы, а если потребуется, отдам и жизнь, но не дрогну перед врагом... Мы не дадим фашистам захватить нашу советскую землю...»

...С первых же дней войны вражеская авиация получила в Советском Заполярье решительный отпор. По всей стране прокатилась в те дни весть о героических подвигах летчика североморца Б. Ф. Сафонова, командира звена 145-го истребительного полка И. Т. Мисякова, таранным ударом уничтожившего вражеский двухмоторный истребитель Ме-110, однополчанина Кайкова — командира эскадрильи старшего лейтенанта Леонида Илларионовича Иванова, в одиночку смело вступившего в схватку с семеркой «мессершмиттов», героически погибшего в этом неравном бою, но не пропустившего вражеские самолеты к нашему аэродрому. За ними последовали героические подвиги десятков других летчиков Заполярья и среди них С. А. Мокшанова, А. А. Прокофьева, Н. В. Пискарева, А. 3. Небольсина, М. П. Краснолуцкого, Л. А. Гальченко, В. Г. Виноградова.

Многих из этих летчиков Кайков знал еще по войне с Финляндией, с некоторыми не раз вместе вылетал на боевые задания. Особенно хорошо он знал Л. И. Иванова, с которым в июньские дни сорок первого прикрывал один из наших аэродромов на Кандалакшском направлении.

В конце июня авиация Северного фронта. Северного и Краснознаменного Балтийского флотов почти неделю наносила удар за ударом по 39 вражеским аэродромам, Павел Кайков принимал участие в штурмовых ударах по некоторым из этих аэродромов в составе группы командира звена 147-го истребительного авиаполка лейтенанта В. И. Королева.

В. И. Королев проявил себя отважным асом северного неба. В те июльские напряженные дни командой ванне поручило ему временно руководить несколькими небольшими группами истребителей, прикрывавших наши оперативные аэродромы на Кандалакшском и Кестеньгском направлениях. В одну из этих групп входил и Павел Кайков. Нередко эти группы, объединенные Королевым, участвовали и в штурмовках войск противника.

Так, 30 августа 1941 года шестерка Королева, в составе которой был и Павел Кайков, на дороге от Кайралы до Алакуртти штурмовала большую автоколонну с солдатами и военными грузами. По команде Королева летчики сброшенными с малой высоты бомбами уничтожили несколько автомашин. Затем, перестроившись и снижаясь до 20—25 метров, стали обстреливать вражеские машины, разбегающихся солдат и офицеров из пулеметов.

1 и 2 сентября та же шестерка лейтенанта Королева, действуя на Кандалакшском направлении, отлично выполнила боевое задание командования по уничтожению живой силы, артиллерии и танков противника.

В том же месяце, действуя на Кестеньгском направлении, группа Королева в течение двух недель поддерживала боевые действия нашей 88-й стрелковой дивизии. Летчики штурмовали вражескую пехоту, бомбили, обстреливали реактивными снарядами и пулеметным огнем автомотоколонны и артиллерию противника, уничтожив шесть автомашин.

Ряд побед в этих боевых вылетах был записан и на счет Павла Кайкова.

Несмотря на то что в Заполярье в октябре и ноябре по-настоящему светлых дней почти не бывает, в воздухе продолжалась упорная борьба. Советские летчики вели бескомпромиссные воздушные бои, бомбили и штурмовали вражеские позиции, сосредоточения войск, автомотоколонны и обозы противника на дорогах, надежно прикрывали свои войска и важные тыловые объекты от налетов вражеской авиации.

Так было и 29 ноября. Был хмурый полярный день, скорее похожий на вечерние сумерки. На командном пункте 147-го истребительного полка зазвонил телефон. Из отдела разведки сообщили, что в районе Лохивоора замечено значительное скопление вражеских войск и техники. Последовал приказ силами одной эскадрильи полка нанести штурмовой удар по войскам противника в указанном районе.

Эскадрилья быстро собралась, и через четверть часа все ее «чайки» были уже в воздухе. Несмотря на плохую погоду и до предела ограниченную визуальную видимость, эскадрилья уверенно и точно вышла в указанный район штурмовки. Летчики сразу же увидели вражеские войска и технику, скопившиеся в нескольких местах в районе Лохивоора. Появление советских истребителей для противника оказалось совершенно неожиданным. Войска не успели ни рассредоточиться, ни подготовиться к отражению авиационного налета. Штурмовики сначала обрушили на врага бомбы, а потом несколько раз обстреляли войска и технику реактивными снарядами и огнем из пулеметов...

Боевое задание было выполнено, и летчики развернулись на свой аэродром. Кайкову еще перед вылетом на задание комэск приказал внимательно следить за воздушной обстановкой и прикрывать эскадрилью как во время штурмовки, так и при посадке после выполнения боевого задания.

— Патроны прибереги. Во время штурмовки свои пулеметы не трогай.— Кайков хорошо понимал, что такое задание и предупреждение о патронах далеко не лишняя мера предосторожности. Фашистские асы частенько практиковали засады близ наших аэродромов и не раз пытались атаковать наши самолеты при заходе их на посадку, когда у них, как обычно после выполнения боевого задания, патронные ящики пулеметов были пусты.

Подойдя к своему аэродрому, летчики эскадрильи начали по одному заходить на посадку. Кайков барражировал над аэродромом. В это время появились немецкие истребители. Они явно нацелились на приземлившиеся на аэродроме и приземлявшиеся наши самолеты. Кайков не раздумывая решительно бросился им наперерез и завязал воздушный бой. Несмотря на почти полный расход боеприпасов, вступили в бой и летчики, еще не успевшие произвести посадку. Павлу пришлось драться с парой «мессершмиттов». Одного фашистского пилота ему удалось заставить покинуть поле боя и обратиться в бегство. Но второй, видимо более опытный, продолжал воздушный бой. Кайков наседал, но чувствовал, что боеприпасы у него на исходе. Стрелял он очень экономно, короткими очередями, но все равно запас патронов скоро иссяк. Однако Павел не вышел из боя. Никто не знает, о чем думал он в эти секунды, какое принял решение, но все, кто с земли видел ту воздушную схватку, поняли, что Кайков не дрогнет и не отступит. И вот на высоте 150— 200 метров советский и фашистский истребители сошлись в лобовой атаке. Фашистские летчики хорошо знали эти лобовые атаки наших летчиков и боялись их, потому что они часто заканчивались таранами фашистских самолетов. В последний момент фашистский летчик не выдержал и попытался с разворотом и переходом на бреющий уйти от удара. Но это ему не удалось. Кайков нагнал его и над самыми верхушками деревьев ударил винтом своей «чайки» по хвостовому оперению «мессершмитта», и тот тут же врезался в землю... Кайков успел выровнять свою машину и даже попытался набрать высоту. Но самолет стал разрушаться. Павел попытался выбраться из него и спастись на парашюте, но не успел: расстояние до земли оказалось слишком малым.

Так, прикрывая и спасая своих боевых товарищей, погиб Павел Кайков. Героя хоронил весь полк. Летчики прощались со своим верным боевым другом и клялись еще крепче бить ненавистного врага.

За пять месяцев Великой Отечественной войны лейтенант Павел Александрович Кайков произвел 67 боевых вылетов. Он много раз успешно штурмовал войска, боевую технику и военные объекты врага, сопровождал группы наших бомбардировщиков, прикрывал аэродромы на Кольском полуострове и в Северной Карелии, отражал налеты на них фашистской авиации.

Кайков участвовал в пяти воздушных боях. Он 110 раз летал к линии фронта и в тыл противника для установления связи с нашими частями, партизанскими группами и отрядами, доставлял им оружие, боеприпасы, продовольствие. И в этих одиночных полетах на связь в 147-м истребительном полку, пожалуй, не было ему равных.

6 июня 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР лейтенанту Павлу Александровичу Кайкову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Составители

Николай Федорович Минеев, Георгий Маркович Шарпило,

Михаил Иванович Ялыгин

Заведующий редакцией 

Ю. К. Хрящев. Редактор Л. П: Бугрова. 

Младший редактор 

И. М. Вдовина. Художник В. А. Политое. 

Художественный редактор 

А. К. Тимошвеский. 

Технический редактор 

И. В. Буздалсва. 

Корректор

3. А. Ривкина

Маршал авиации, один из первых Героев Советского Союза Ленинградского фронта А. П. Силантьев  (снимок военных лет). Командир звена истребителей Герой Советского Союза М. П. Жуков погиб в воздушном бою над Синявинскими болотами в январе 1943 года. Расстреляв все боеприпасы, он таранным ударом уничтожил еще один вражеский самолет...

Генерал-полковник авиации Герой Советского Союза А. И. Бабаев.

За исключительное мужество проявленное при выполнении боевых заданий в первые месяцы Великой Отечественной воины, штурману эскадрильи бомбардировщиков А. П. Позднякову присвоено звание Героя Советского Союза 

(снимок послевоенных лет).

За исключительное мужество, проявленное при выполнении боевых заданий в первые месяцы Великой Отечественной войны, штурману А.П. Позднякову присвоено звание Героя Советского Союза

(снимок послевоенных лет)

Командир 174-го штурмового авиационного полка майор Герой Советского Союза С. Н. Поляков.

В июле 1941 года командир эскадрильи капитан Л. В. Михайлов направил свой горящий бомбардировщик в колонну фашистских танков, повторив подвиг Николая Гастелло.

Штурман экипажа самолета Л. Михайлова — капитан Григорий Левенец.

Стрелок-радист экипажа самолета Л. Михайлова — Старшина Иван Шереметьев.

Защитник ленинградского неба летчик-истребитель Герой Советского Союза И. П. Грачев.

118 боевых вылетов на Ил-2 совершил во время Великой Отечественной войны полковник Герой Советского Союза А. Р. Зинченко.

Гвардии майор Герой Советского Союза И. Л. Сиренко сражался на разных фронтах Великой Отечественной войны. Но большинство своих бомбовых ударов по врагу он нанес, защищая Ленинград.

Командир эскадрильи истребителей Герои Советского Союза А. П. Савченко.

Снайперской точностью штурмовых ударов прославился гвардии капитан (ныне полковник в отставке) Герой Советского Союза Н. И. Полагушин.

В один из январских дней 1944 года старший лейтенант М. Ф. Шаронов направил свой горящий истребитель в колонну вражеских автомашин с боеприпасами. Этот бессмертный подвиг вошел в летопись героической обороны Ленинграда.

Звание Героя Советского Союза Н. С. Ткачеву было присвоено за умелое руководство эскадрильей штурмовиков Ил-2 и за личное мужество, проявленное в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Генерал-майор авиации, бывший воздушный разведчик Герой Советского Союза В. Ф. Шалимов (снимок военных лет).

Командир эскадрильи капитан Герой Советского Союза Н. С. Ткачев среди своих товарищей. Слева направо: Ф. Шпаковский, В. Шибаев, И. Молчанов, И. Янюк, Н. Ткачев, Н. Ивжик, М. Судовский, инженер эскадрильи Афанасьев. Сверху на самолете Ил-2 механик Л. Всехвольных.

Более 300 раз поднимался во фронтовое небо летчик-штурмовик Герой Советского Союза М. Д. Никишин.

Гвардии полковник-инженер в отставке, бывший летчик-истребитель Герой Советского Союза Н. Ф. Макаренко 

(снимок военных лет).

Десятки уничтоженных танков, автомашин с грузами, железнодорожных вагонов с боеприпасами, другая вражеская техника на боевом счету у командира эскадрильи штурмовиков Героя Советского Союза Н. Н. Степанова.

Командир эскадрильи истребителей старший лейтенант Л. И. Иванов геройски погиб в неравном бою, прикрывая аэродром и не успевших взлететь с него своих боевых товарищей. Звание Героя Советского Союза присвоено ему посмертно.

Старший лейтенант летчик-истребитель Н. Ф. Репников погиб, таранив фашистский самолет.  Звание Героя Советского Союза присвоено ему посмертно.

Группа летчиков 15-го гвардейского Краснознаменного Невского штурмового авиационного полка. Слева направо: в первом ряду — Герой Советского Союза С. И. Потапов, командир эскадрильи Герой Советского Союза А. И. Манохин, командир звена дважды Герой Советского Союза Е. М. Кунгурцев; во втором ряду — Темчук, Герой Советского Союза В. Г. Аверьянов, Герой Советского Союза Н. И. Полагушин, заместитель командира эскадрильи Медведев, Шульженко.

Начальник воздушно-стрелковой службы 19-го гвардейского истребительного авиаполка Герой Советского Союза И. В. Бочков погиб в неравном бою, выручая товарища.

Лейтенант-штурмовик П. Я. Самохин погиб в неравном, тяжелом воздушном бою, выручая товарища. 

Звание Героя Советского Союза присвоено ему посмертно.

Командир эскадрильи истребителей капитан Герой Советского Союза А. П. Поздняков. Погиб в бою, таранив фашистский самолет.

Командир эскадрильи летчик-штурмовик Герой Советского Союза В. И. Саломатин.

Три раза сбивал таранными ударами фашистских стервятников Герой Советского Союза А. С. Хлобыстов.

Плавбаза «Алексей Хлобыстов» в Мурманском порту.

Командир эскадрильи капитан Герой Советского Союза В. П. Миронов.

Генерал-майор авиации запаса Герой Советского Союза М. П. Краснолуцкий 

(снимок военных лет).

Ко дню присвоения звания Героя Советского Союза летчику-истребителю К. Ф. Фомченкову в 1943 году на его счету было 34 сбитых фашистских самолета (8 лично и 26 в группе). Он погиб в 1944 году, совершив огненный таран. Командир эскадрильи 566-го штурмового авиаполка майор Новиков (стоит у карты) ставит задачу летчикам в наступательных операциях наших войск на Карельском перешейке летом 1944 года. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg