«Оружие Победы»

Оружие Победы (fb2) - Оружие Победы (Нижегородские были) 8325K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Вениаминович Федоров

Вячеслав Федоров ОРУЖИЕ ПОБЕДЫ

У стен Нижегородского кремля выставлена боевая техника, участвовавшая в боях Великой Отечественной войны.

Это лишь малая часть оружия, которое ковалось на нашей земле. Сегодня мы его называем Оружием Победы. Поклонимся ему. Славя его, мы славим всех тружеников войны.

«Оборонка» без камуфляжа

России пришлось воевать немало. Исключительно выгодное геополитическое положение и несметные природные богатства испокон веков притягивали алчные взгляды врага. История предопределила нам во многом трагическую судьбу обороняющегося государства, но, вместе с тем, и возложила ответственность за сохранение хрупкого мирового баланса. На протяжении столетий наша Родина выполняла роль своеобразного рубежа между различными цивилизациями, в древности защищая Запад от варварских притязаний Востока, а в новейшие времена оберегая Восток, от агрессивной экспансии сомнительных ценностей западного мира.

Вынужденная воевать страна не могла не создать мощной армии, вооруженной самыми передовыми достижениями оружейной промышленности. Так было всегда. Не исключением явилась и последняя мировая война, где технический и научный гений нашего народа во многом предопределил весь дальнейший ход мировой истории. Предлагаемая вашему вниманию книга «Оружие Победы» рассказывает именно об этой стороне истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.

Автор книги, нижегородский журналист Вячеслав Федоров хорошо знаком читателю многочисленными публикациями по истории нашего края, очерками о жизни замечательных земляков, несколькими блестящим монографиями по истории художественного ремесла Нижегородского края, среди которых особо следует выделить превосходные во всех отношениях «Нижегородскую домовую резьбу», «Павловские замки» и «Пурехские колокольчики». Все эти, и небольшие по объему очерки, и основательные ретроспективные исследования по тому или иному вопросу отечественной культуры отличаются богатейшим информативным материалом, малоизвестными или вовсе незнакомыми большинству из наших современников реалиями, изложенным хорошим литературным языком. Однако все же основным объектом в исключительно широком круге интересов В. Федорова, по его собственному признанию, является военная история и, в первую очередь, тема оружейного производства на Нижегородской земле, исследованию которой он посвятил более сорока лет. «Оружие Победы» — своего рода промежуточный итог систематизации творчески переработанного за эти годы колоссального объема фактического, исторического и статистического материала.

Первое издание книги вышло в 1985 году, но тогда она была «испорчена» цензурой: из книги были изъяты многие страницы. За 25 лет автор основательно переработал свой труд, включив в него все самое интересное, что на сегодняшний момент рассекречено и стало достоянием гласности по данной теме. Однако, следует сказать, что представленные факты малоизвестны вне узкого круга специалистов и исследователей военной техники.

В годы Великой Отечественной войны почти все заводы, находившиеся в городе Горьком и области, были перепрофилированы на выпуск военной продукции и оружия для фронта. В город были эвакуированы конструкторские бюро, которые разрабатывали новые виды оружия и модернизировали уже имеющиеся образцы. Автор рассказывает практически обо всех значимых видах оружия и войсковой амуниции, которые выпускались в городе и области.

Так, например, на автомобильном заводе производились легкие танки Т-40, Т-60, Т-70, Т-80. На машиностроительном заводе родились две знаменитые пушки конструктора В. Грабина — дивизионная калибра 57-мм и полковая 76-мм. Последнее орудие ЗИС-3 было самым массовым в годы войны, это именно про него не склонный к патетике Сталин скажет прославленному конструктору: «Ваша пушка спасла Россию». На авиационном заводе шло производство самолетов С. Лавочкина ЛаГГ-3, Ла-5 и Ла-7. На сормовских верфях строились подводные лодки, в числе которых С-13, которой командовал легендарный Александр Маринеско.

Нашему городу было исторически предопределено стать одной из крупнейших «кузниц Победы» Великой Отечественной войны. Еще с дореволюционных времен и кустарная, и профессиональная промышленность Нижегородчины была тесно связана с нуждами российской армии и флота. Технологически сложные заказы военного ведомства размещались на крупных предприятиях (Курбатовский завод, товарищество «Сормово»), ремесленные артели поставляли цепи и небольшие якоря для нужд флота (села Павлово, Безводное, Бор), мелкую фурнитуру для обмундирования (с. Лысково), упряжь для кавалерии и рукавицы (с. Богородское), валенную обувь (Семеновский уезд), ножи, шанцевый и медицинский инструмент (с. Павлово) и многое, многое другое. Об исключительном качестве продукции свидетельствуют многочисленные положительные отзывы и благодарности Военного и Морского министерств.

В первые годы советской власти именно на Сормовском заводе был изготовлен первый отечественный танк, строились бронепоезда, вызывавшие восторг иностранных военспецов, отказывавшихся верить, что голодная, лежащая в руинах гражданской войны «Совдепия» может производить вооружение не только не уступающее, но и во многом превосходящее западные аналоги.

Этот эпизод, нашедший отражение в книге В. Федорова, подводит читателя к опровержению удивительно стойкого мифа, «объясняющего» все неудачи в Первой мировой войне и тяжелые поражения Красной Армии первых месяцев Великой отечественной войны 1941–1945 гг. исключительно технической отсталостью и косностью чиновников и «ответственных товарищей». Со второй частью этого утверждения спорить не приходится, если вспомнить о мотивации отказа Николая II принять на вооружение русской армии первую в мире автоматическую винтовку системы полковника Федорова: «так как тогда не хватит патронов». Столь удивительная компетентность государственных мужей в деле обороны и вооружения приводила и — увы! — приводит до сих пор к катастрофическим последствиям, оплачиваемым тысячами и тысячами жизней наших солдат уже не одно столетие…

Что касается отсталости в техническом плане, то следует сказать, что к моменту нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Красная армия превосходила Вермахт по многим показателям вооружений, что убедительно доказывает и автор настоящей книги свидетельствами не только самих создателей оружия Победы, но и людей воевавших этим самым оружием. Нужно добавить к сказанному и то, что как союзники, так и сам противник признавали это превосходство и в артиллерии, лучшей в Европе еще с конца XVII века, и в авиации, и в танках. Кстати сказать, знаменитый Т-34, признанный лучшим средним танком Второй мировой войны, состоял на вооружении в нашей армии до середины 1950-х годов, принимал участия в боевых действиях на трех континентах, был основной боевой машиной в 40 странах мира, в некоторых из которых оставался в строю вплоть до середины 90-х годов прошлого века. Что может служить лучшим доказательством исключительной надежности и боеспособности этого одного из подлинных шедевров отечественной оборонной промышленности? Всего же с июня 1941 года до окончания войны в СССР было произведено 102 500 танков, среди которых львиная доля приходится на модели Т-34 и КВ, в Германии же было выпущено лишь 65 589 танков и легких бронемашин, где общее количество «Тигров» и «Пантер» занимало далеко не ведущее место.

Русская научная и техническая мысль всегда занимала передовые позиции. Войны, являющиеся далеко не лучшей областью применения наших достижений, опосредствованно вызывали бурный прогресс и в отраслях сопредельных с оборонными. Военные цеха и конструкторские бюро славны и сугубо мирными достижениями, как, например, строительством атомного ледокольного флота или спутниками связи, своего рода побочным продуктом ракетной гонки вооружений. Мало кто знает о том, что специальные противопожарные пропитки для деревянных конструкций были изобретены учеными блокадного Ленинграда как средство борьбы с немецкими зажигательными фугасами. Список этот можно продолжать очень долго, а если говорить о революционных идеях наших конструкторов и ученых, то многие из них оказали решающее влияние на развитие мировой науки и техники. Стоит лишь вспомнить о нашем гениальном земляке, конструкторе первых отечественных подводных лодок И. Бубнове. Его разработки опередили время настолько, что даже современные суда проектируются по принципам, выработанным еще в начале XX века, а «попутно» открытый им при решении конкретных задач по теории упру гости в далеком 1913 году «принцип Бубнова-Галёркина», широко применяемый в математическом анализе, получил теоретическое обоснование М. В. Келдыша лишь спустя тридцать лет.

«Оружие Победы» В. Федорова интересно и тем, что знакомит читателя с работой ученых, область научных интересов которых лежит вне военной темы. Очень интересен очерк о вкладе в общее ратное дело выдающегося ученого-генетика с мировой известностью профессора С.С. Четверикова, имя которого, к сожалению, сейчас мало что говорит нашим современникам.

Вообще оружие совершенно справедливо трактуется В. Федоровым не только как узко техническая составляющая наших военных успехов. За каждой пушкой, самолетом, танком или снарядом стоят миллионы судеб их создателей. Большинство читателей впервые откроет для себя имена конструкторов, принесших всемирную славу нашей науке и технике. Люди эти, судьба многих из которых трагична, были долгое время неизвестны благодаря режиму секретности, а порой вклад их в дело Победы попросту замалчивался, забывался в силу различных причин, а то и вовсе фамилии вымарывались отовсюду по политическим мотивам. Незримо присутствуют в каждой строчке книги и другие герои, самоотверженный труд которых на пределе человеческих возможностей и внес самую большую лепту в конечное торжество русского оружия. Дети, женщины и старики, работавшие по 15 часов в сутки, спавшие и умиравшие от истощения прямо около своих станков, зачастую запускавшихся раньше, чем возводились корпуса эвакуированных предприятий, люди, жертвовавшие буквально всем для защиты своей Родины, народ, не имеющий себе равных по силе духа и любви к Отечеству — вот главное оружие всех наших побед.

Книга не ограничивается рассказом лишь о военной продукции времен Великой Отечественной, читатель найдет здесь увлекательнейшие очерки об истории создания уникального оружия, которое выпускалось уже в послевоенное время на Нижегородской земле. Как говорит сам Вячеслав Федоров: «Это ведь тоже все оружие Победы. Не будь его, крепок ли был бы сегодняшний мир?»

Подобных изданий, популярно и одновременно полно представляющих картину оборонной промышленности и жизни тыла в годы Великой Отечественной войны не выходило довольно долго. А если говорить о литературе такого рода, посвященной нашему городу, то произведение В. Федорова вообще не имеет аналогов. И увлекательность повествования, и взгляд на такую знакомую всем и все же по-прежнему мало известную тему в неожиданном ракурсе, отсутствие наукообразия, оправданно умеренное использование статистических данных и сухого, «документального» языка, уникальный иллюстративный материал позволяют предположить, что издание ждет большой успех. Книга в первую очередь ориентирована на молодежь, и хочется надеяться, что этот замечательный труд станет для многих отправной точкой для более серьезного интереса к отечественной истории, науке и технике, а главное позволит в полной мере осознать себя причастным и ответственным за славное наследие наших предков, дедов и отцов, одержавших 65 лет назад великую Победу в самой кровавой войне за всю историю человечества.

Михаил Шкуркин

Первенец броневых армад

9 мая 1980 года на площади перед заводом «Красное Сормово» открыли необычный памятник. На высоком постаменте стояли два танка. И если один из них был хорошо известен — легендарная «тридцатьчетверка», то другой напоминал большую детскую игрушку.

Но с него началось советское танкостроение.

Слухи. Они будоражили фронты, разносились по траншеям., проникали в офицерские блиндажи. Они росли и ширились с тех самых пор, как ромбовидной формы железные чудовища медленно двинулись на позиции немцев. Случилось это на севере Франции на реке Сомме 15 сентября 1916 года.

В бой эти чудища бросил главнокомандующий английской армией Дуглас Хейг. Почти месяц англичане топтались перед позициями немцев, имея ничтожные результаты предпринятых наступлений и неся весьма ощутимые потери.

В распоряжении генерала было 49 «сухопутных крейсеров». Из них только 32 сумели выйти на исходные позиции и лишь 18 приняли участие в атаке. За несколько часов наступления англичанам удалось прорвать немецкую оборону и продвинуться вглубь неприятельских позиций сразу на пять километров.

Генерал был доволен прорывом и тут же отправил в Лондон требование на тысячу боевых машин.

С тех пор эти железные чудовища на фронте стали называть «дьяволами, изрыгающими огонь». Сохранилось свидетельство очевидца о том бое:

«…Стальные громады шли в тумане, покачиваясь и гремя гусеницами. В бреши, проделанные ими в колючей проволоке, устремились потоки английской пехоты. Отчаянно застрочили пулеметы. Но танки, окутанные дымом, ревя и вздымаясь на дыбы, обрушивали блиндажи, давили пулеметные гнезда.

Внезапное их появление внесло панику в ряды неприятеля. Люди бросились бежать, некоторые падали под огнем танков, другие прятались в воронки».

Слухи превращали стальных чудовищ в непобедимое оружие, они утолщали их броню, которую мог пробить осколок гранаты и тем более артиллерийский снаряд, они увеличивали огневую мощь, действительно превращая их в дьяволов.

В Сормове есть памятник, на котором соседствуют два танка: самый первый и легендарный.

Танки. Бронированные машины, появившиеся на полях сражений, не сразу стали танками. Русский изобретатель А.А. Пороховщиков предоставил Главному начальнику снабжения Северо-Западного фронта генералу Ю. Данилову чертежи и смету на гусеничную машину под названием «вездеход».

Теперь мы уже знаем, что англичане свои стальные машины называли «сухопутными крейсерами». Для немцев они стали «панцеркампфваген» — боевыми бронированными повозками. Французы были лаконичны, их «шар де комба» была просто боевой повозкой, а на жаргоне военных она была просто «шар». Итальянцы употребляли термин «карродармато» — вооруженная повозка, шведы — «стридсваген» — боевая повозка. Поляки стали оригинальнее всех, назвав стальную машину гусеницей — «чолг».

Но танк обязан своему названию все-таки англичанам. Понимая, что за боевыми машинами началась охота разведок, они прибегли к строжайшей конспирации во время их перевозок. Для этого была придумана специальная легенда. Машины укрывали брезентом, маскировали под цистерны — танки, подтверждали это и слухами: цистерны изготовлены по заказу России. Надпись на платформах: «Осторожно. Петроград» рассеивала последние сомнения.

Так танк стал танком.

Встреча. В конце ноября 1918 года войска Антанты начали оккупацию юга Украины. Они шли на смену хозяйничавшим здесь австро-германским захватчикам.

Морские транспорты доставили в Одессу французские, германские и польские легионы. Они прибывали с самым совершенным оружием: пулеметами, артиллерией, аэропланами и танками.

Вместе с танками в Одессу вползли и слухи. Говорили, что эти бронированные чудовища неуязвимы, а сами будто бы могут поражать любую цель и даже ослеплять противника с помощью каких-то «фиолетовых лучей».

О новом оружии надо было знать все. По заданию подпольного комитета большевистской партии член «Иностранной коллегии» (так называлась интернациональная группа, созданная для революционной работы среди оккупантов) Жак Елин пробрался на Пересыпь, где французы держали свои танки и, обманув охрану, тщательно их обследовал.

На другой день в Одессе вышла подпольная газета «Коммунист», в которой была опубликована статья отважного подпольщика. Он снимал завесу таинственности с танков, сообщая, что у них много уязвимых мест, а «ослепительная установка» не что иное, как фара.

И действительно, уязвимость танков показали первые же бои, в которых они были использованы.

Вот как об этом вспоминал начальник одного из артдивизионов, а впоследствии маршал Советского Союза Л.A. Говоров:

«…Помню, было раннее осеннее утро. Мои батареи стояли за хутором Терны, притаившись в садах. Я был на своем наблюдательном пункте — на высокой водокачке хутора.

И вот неожиданно в предрассветной мгле мы увидели ползущие танки, их была целая эскадра — семь чудовищ. Весь огонь пришлось перенести на них. На моем участке их было два. Пользуясь мглой, одному из них удалось прорвать проволоку и перелезть через окопы, но здесь он нарвался на батарею и, будучи поврежден ее огнем, повернул и начал уходить, но второй меткий снаряд повредил его. Видно было, как высыпала команда и принялась за исправление, но следующая очередь шрапнели расшвыряла их по сторонам.

Второй танк не успел дойти до окопов. Метким снарядом был взорван его бензиновый бак. Танк, объятый пламенем, остановился».

После нескольких подобных стычек слухи о непобедимости танков начали быстро таять. И все-таки за ними закрепилась репутация грозного оружия.

Германское командование, старавшееся долго не «замечать» танки как очевидную реальность, подхватило опасную эпидемию — танкобоязнь. Оно было вынуждено успокаивать свою пехоту пропагандистскими листовками: «Танки — это нелепая фантазия и шарлатанство. Вскоре здоровая душа доброго немца успокаивается и он легко борется с глупой машиной…».

Но лучшим аргументом был все же огонь артиллерии, а не слова листовки.

Захват. Танки не помогли Антанте сломить Красную Армию. Наши войска успешно противостояли им. А вскоре в районе станции Березовка, это в полусотне километров от Одессы, произошло важное событие.

Сохранилась фотография той поры. Она не раз публиковалась в книгах по истории. Сюжет ее прост: красноармейцы плотным кольцом обступили захваченный французский танк «Рено».

В одном из юных бойцов, стоявших чуть сбоку, узнал себя сормович Иван Сергеевич Карапетянц. Фотография была сделана в марте 1919 года, сразу же после митинга по случаю освобождения станции.

Иван Сергеевич отлично помнил эпизод захвата танков:

«Наши конники получили боевое задание — захватить хоть один танк целым и невредимым. Они устроили засаду под мостом, по которому должны были пройти танки, чтобы атаковать наши позиции на противоположном берегу реки.

Пять танков „Рено“ прогромыхало по бревнам моста. Тут выскочили конники, окружили шедшим последний танк, посовали шашки в смотровые щели и французы вынуждены были сдаться».

Митингующие на станции решили послать трофей в подарок Ленину.

Делегация от 2-го Украинского фронта повезла танк в Москву. В сопроводительном письме говорилось: «Даже танки, эти современные чудовища, порожденные последней войной, не устояли перед революционной силой войск, и сегодня 2-я Украинская Советская армия имеет счастье преподнести Вам, дорогой учитель, одно из этих страшных орудий, перед которыми дрогнули и побежали дисциплинированнейшие в мире германские дивизии.

Именно Вам мы отправляем один из этих танков, который будет лучшим доказательством мощи пролетарской революции».

Голосовал за это послание и юный одесский подпольщик Иван Карапетянц. Он попадет в Горький на завод «Красное Сормово» несколько позднее, в 1942 году, и будет строить здесь танки.

Иван Сергеевич узнал о судьбе той трофейной машины, которую отправили в Москву.

Долог и труден был ее путь. Железные дороги были забиты эшелонами. В первую очередь пропускали те, что везли важные военные грузы на фронт. Военные коменданты станций, читая мандат, выданный митингующими, не спорили — груз важен, но движется он все же в тыл.

Добрался-таки танк до Москвы. 1 мая 1919 года на военном параде по Красной площади провел его известный летчик Борис Иллиодорович Российский. Он хорошо знал французские моторы, освоил их, учась в летных школах Франции.

Прототип. Телеграфный аппарат в штабе 2-го Украинского фронта отстучал:

«Приношу свою самую глубокую благодарность и признательность по поводу присланного в подарок танка.

Этот подарок дорог нам всем, дорог рабочим и крестьянам России, как доказательство геройства украинских братьев, дорог также потому, что свидетельствует о полном крахе казавшейся столь сильной Антанты.

Председатель Совета Обороны В. Ульянов (Ленин)».

Еще год назад, выступая на совещании военспецов, Ленин говорил, что республике нужна регулярная армия, вооруженная не одними ружьями и гранатами, а оснащенная военной техникой. Необходимо было подумать о создании саперных и инженерных войск, надо будет растить летчиков, делать бронепоезда, броневики и танки.

Вскоре Совет Военной промышленности объявил открытый конкурс на создание боевых машин. Это было невероятно: во все времена и во всех странах секреты тщательно оберегались, а тут… Но такой шаг был необходим. Ведь не существовало специальных конструкторских бюро, не было специалистов, знатоков оружия.

Конкурс вызвал поток проектов и предложений.

Многие идеи получат реализацию в будущем, а пока решено было ограничиться копированием трофейного танка и по возможности улучшением его.

«Отцом» французского танка «Рено FT-17» считается полковник Ж. Этьен. Всю свою воинскую карьеру был он штабным работником. Идея создания танка родилась легко: он обратил внимание на высокую проходимость американских гусеничных тракторов. И он был не один, но в истории осталось только его имя. Полковник точно определил тот круг боевых задач, которые предстояло решать с помощью танков.

И еще ему удалось увлечь своей идеей известного конструктора и владельца автомобильной фирмы Луи Рено. Тот взялся за разработку «бронированного футляра мотора и двух человек».

В танке «Рено» воплотился легкий характер французов — так считали специалисты. В нем нет ничего устрашающего, громоздкого. Он подвижен, маневренен, быстр. Этьену и Рено удалось найти образ танка, который закрепится в танковой промышленности всех стран, производивших эти боевые машины.

Эти танки состояли на вооружении более 20 стран мира и вплоть до августа 1939 года принимали активное участие во многих военных конфликтах на разных континентах.

Но это мы уже забежали далеко вперед.

Пока же было отдано распоряжение отправить красноармейский подарок в Нижний Новгород на Сормовский завод. Совет Обороны принял решение о производстве 15 отечественных танков, взяв за прототип трофейный «Рено».

Создатели. Никто и никогда на Сормовском заводе танков не видел. Груда узлов и деталей, прибывшая на платформе, картины не прояснила. Но приказ был категоричен: выпустить танк за 10 месяцев. Броневые детали поручалось поставлять Ижорскому заводу, а броневые листы Кулебакскому горно-металлургическому, ответственным за двигатели был Московский завод АМО.

В архиве музея завода «Красное Сормово» хранятся воспоминания участников строительства первого танка. Перелистаем их.

Николай Иванович Хрулев, руководитель чертежно-конструкторской группы:

«…Меня вызвали к директору. Он сказал:

— Будешь строить танки!

Я опешил. Танков я никогда не видел. Бросались в глаза снимки в газетах, на которых можно было увидеть лишь большое черное пятно с подписью — „танки в бою“.

— Ничего, научитесь! — ответил директор.

Мне было предложено подобрать группу конструкторов, чертежников, копиистов и начать работу.

Чтобы окончить проектирование и изготовление всех рабочих чертежей, нужно было работать на заводе день и ночь. Но товарищи, которых я подобрал, заверили, что с охотой возьмутся за дело и не подведут.

Директор дал нам шестидневный срок для того, чтобы изготовить все рабочие чертежи и чертежи общих видов».

Андрей Васильевич Бояркин, конструктор:

«К нам на завод привезли не только „Рено“. На берегу Волги лежал еще один танк. Говорили, что он английский.

Это была огромная стальная коробка, оплетенная гусеницами. Меня послали посмотреть на него. Я разобрался в его конструкции. Так что приступая к новой работе, я кое-что уже знал.

Мы не копировали слепо „Рено“. У этого танка была литая башня, а мы сделали клепанную. Танк поступил к нам без вооружения. Мы решили поставить на него пушку и пулемет.

Многие части танка при транспортировке были утеряны, так что пришлось восстанавливать. Я работал над коробкой передач. Не сомневаюсь, что мы внесли изменения в конструкцию танка.

Еще задача — подобрать металл. В заводских лабораториях подвергли испытаниям каждую деталь, составляли характеристики и шли к металлургам. Те советовали, какой металл выбрать. Дело хоть и продвигалось медленно, но шло.

Рабочие чертежи были готовы в срок. Представитель Центроброни, руководивший работами, Иван Христианович Гаугель, распорядился премировать нас. Мы получили по семь метров мешковины. По тем временам премия завидная!»

Схема устройства танка «Русский Рено».

Иван Ильич Волков, мастер:

«С первых же дней работы над танком затруднений было множество. Никак не могли собрать из броневых листов кузов. На деревянной модели мы прикинули раскрой металла.

Все вроде бы сделали как полагалось, но листы не подгонялись, перекашивались.

Позвали котельщиков. Эти ребята имели дело с изделиями сложной формы. Опыт подгонки у них большой. Действительно, дело пошло.

Или еще: надо посадить шестерни на вал. Нехитрое вроде дело. Но тут заковыка — допуск какой? До всего доходили сами, все познавали на собственном опыте».

Иван Алексеевич Аверин. Испытатель первого отечественного танка.

Испытания. Центром строительства танка стал огромный пушечный цех. В нем создали специализированные участки: разметочный, слесарной обработки деталей, станочной обработки и сборки.

Многие детали «Рено» были сделаны из алюминиевых сплавов, а Сормовский завод с таким металлом не работал. Не делали здесь и подшипники.

Девять месяцев потребовалось сормовичам, чтобы пройти все трудности. К концу лета 1920 года танк собрали, отладили, обкатали на заводском дворе и начали испытание.

Гаугель усадил за рычаги танка слесаря Ивана Алексеевича Аверина: «Он поручил мне сесть за рычаги танка, а сам взобрался на башню. Из ворот завода выехала целая процессия: впереди танк, а сзади несколько подвод с инструментом и запасными частями.

Все шло хорошо, мы катили по бездорожью, но вдруг мотор заглох — отказал масляный насос. Такие поломки случались, и мы уже знали, что нам делать.

Танк оказался на редкость резвым. Он брал довольно крутые горки, шел через болота.

При испытании танка в районе станции Варя мы увидели полуразрушенный дом, брошенный хозяевами. Гаугель предложил: „Давай попробуем!“

Танк легко преодолел развалины».

Один из первых сормовских танков сегодня можно увидеть в танковом музее подмосковной Кубинки.

От французского «Рено» сормовичи оставили лишь форму — внешний вид и конструкцию ходовой части — надежнее было трудно придумать. Заводские умельцы внесли ряд усовершенствований, улучшив боевые возможности машины. В танке предусматривалась укладка снарядов.

Название нового танка родилось не сразу. Одни предлагали назвать его «Борец», другие «За свободу!», третьи «Товарищ Ленин». Наконец, все остановились на том, что он должен называться «Борец за свободу товарищ Ленин».

Красная Армия начинала вооружаться танками. 20-е годы XX века.

Второй вышедший из цеха танк имел аналогичное название, но товарищ был другой — Троцкий. Но о нем история умалчивает.

1 декабря 1920 года в Москву ушла телеграмма: «Секретное. Председателю Совета Народных Комиссаров товарищу Ленину.

Совет Военной промышленности направляет Вам к сведению краткую справку о постройке первого танка русского производства. Все работы произведены собственными средствами русскими рабочими и техниками. Три таких танка (2 с пулеметами, 1 с пушкой) составляют боевую единицу и к весне таких боевых единиц должно быть выпущено 5 (или 15 танков)».

В истории танкостроения первый танк известен под двумя индексами: М — малый и КС — «Красное Сормово».

После полевых испытаний танк помыли, почистили, подкрасили и 15 декабря сопроводили в Москву. Своим ходом он бы до столицы не дошел. Его прототип, танк «Рено», имел запас хода всего лишь в 35 километров. Поэтому к месту боя эти танки подвозили на машинах.

Сормовский танк имел больший запас хода, но в Москву его везли на железнодорожной платформе. Сопровождал его первый испытатель Иван Алексеевич Аверин. Он вел его своим ходом с Белорусского вокзала до Управления бронечастей Красной Армии на Смоленской площади. Весь путь его сопровождали московские мальчишки, бежавшие за «чудо-танком».

Сормовичи слово свое сдержали и на следующий год вооружили Красную Армию танками «Парижская коммуна», «Пролетарий», «Красный борец», «Буря», «Илья Муромец», «Победа»…

Некоторые из них вошли в состав 7-го автотанкового отряда, который показал свою мощь на Красной площади 23 февраля 1922 года.

Парадоксы. История без них обойтись не может. Французы, имевшие к концу Первой мировой войны лучший танк, вскоре полностью утратили лидирующие позиции.

Еще в 1920 году Ж. Этьену, ставшему к тому времени генералом, было категорически отказано объединять мелкие танковые группировки в самостоятельный род войск. Все танки подчинили пехоте, считая, что «танки представляют собой… в некотором роде, бронированную пехоту».

Генерал Этьен пытался писать статьи и докладные записки, доказывающие необходимость подготовки к маневренной войне. Военная верхушка не обращала на генерала никакого внимания. Она продолжала почивать на усыхающих лаврах, доставшихся от побед в Первой мировой войне. Так Франции не удалось стать танковой державой.

И этот маленький «Рено» был бы забыт, не послужи он прародителем советских танковых армад. Сормовичи удостоили его чести, поставив рядом с танком-легендой уже другой войны, к которому они тоже приложили руки. Но это уже другая история.

Огненные версты крепостей

Когда-то пели:

Под солнцем горячим, под ночью слепою Немало пришлось нам пройти. Мы мирные люди, но наш бронепоезд Стоит на запасном пути.

И стояли стальные бронированные громады, ощетинившиеся пушками и пулеметами на запасных путях, дожидаясь тревожного часа. Давно уже сняты они с вооружения. Запасные пути превратили в постаменты памятников. По большим праздникам сюда приходят люди и приносят цветы. Бронепоезда стали символом военной отваги и гражданского мужества.

Для нижегородцев такой символ — броненосец «Козьма Минин».

Он был построен в первую зиму Великой Отечественной войны и в марте 1942 года отправлен на фронт.

Дивизион бронепоездов, в котором воевал «Козьма Минин», получил наименование Отдельного Особого Горьковско-Варшавского и был награжден орденом Александра Невского. Позади дивизиона осталось около трех тысяч огненных верст…

Но это был не единственный бронепоезд, отправленный на фронт нижегородцами. Не будем забывать, что была еще одна война, которую историки назвали Гражданской. И там было броневое противостояние. И там была своя история бронепоездов.

Мы не вправе обойти ее и забыть о той войне. Там тоже решалась судьба страны и были свои огненные версты.

31 января 1918 года Народным комиссариатом по военным делам был утвержден проект Положения о центральном органе управления всеми бронечастями. В приказе за № 127, полученном в бронечастях, говорилось, что теперь они подчиняются Совету броневых частей — «Центробронь».

Бронепоезд «Козьма Минин».

С апреля «Центробронь» стал ведать и бронепоездами. Уже к лету было сформировано и передано Красной Армии 12 бронепоездов.

Одним из центров строительства крепостей на колесах стал Нижний Новгород. Город был удобен еще и тем, что здесь могли формировать и обучать команды.

На Сормовский завод со всех фронтов стягивались потрепанные в боях броневые крепости. Зачастую это громкое название вовсе не подходило к тем деревянным вагонам, защищенным лишь шпалами и мешками с песком.

Необходимость в бронепоездах была огромной. Подвижность фронтов Гражданской войны не давала возможности использовать тяжелую артиллерию, решавшую исход сражения. Мобильная конница и мобильные бронепоезда стали основной ударной силой.

Группа военных спецов и небольшой конструкторский отдел, созданный при Совете броневых частей, изучили боевое применение подвижных броневых составов и отправили на заводы комплекты чертежей их основных видов.

Реввоенсовет республики утвердил инструкцию по формированию бронепоездов.

Крепость на колесах должна была состоять из следующих частей:

«1-я боевая: поезд № 1 — две бронированные платформы с паровозом посредине. Вооружение: два трехдюймовых орудия или зенитные, 12 пулеметов и два миномета. Поезд № 2 — две платформы (желательно забронированные) с паровозом. Вооружение: 2 тяжелых орудия четырех- или шестидюймовых; 2-я часть — резерв: поезд № 3 — железнодорожный состав для перевозки экипажа и имущества».

На каждый завод Совет броневых частей послал своих комиссаров. К сормовичам прибыл бывший черноморский моряк Иван Христианович Гаугель. Он по-боевому организовал работу цехов, бронировавших паровозы и платформы.

Военные историки подсчитали, что за Гражданскую войну красными были оборудованы 102 бронеплощадки, из которых было сформировано 68 бронепоездов. Белым удалось превысить эту цифру на 32 единицы.

Исходя из опыта боевых операций, Реввоенсовет выпустил инструкцию, по которой бронепоезда по своему оперативно-тактическому назначению подразделялись на три типа:

Тип «А» — ударный, сильнобронированный, в составе бронепоезда 2 бронеплощадки с двумя трехдюймовыми орудиями, 8 пулеметами. Состав команды — 162 человека.

Тип «Б» — легкобронированный, в составе полубронированного паровоза, одной бронеплощадки с двумя 42-линейными орудиями и 4 пулеметами. Команда — 46 человек.

Тип «В» — легкобронированный, в составе полубронированного паровоза, одной бронеплощадки с шестидюймовым орудием и двумя пулеметами. Команда — 57 человек.

Бронепоезда смотрелись грозно. Военные хроникеры всячески подчеркивали это. Фото 20-х годов прошлого века.

Атмосферу формирования команд бронепоездов могут передать только воспоминания. Вот как описывает те дни бывший начальник артиллерии бронепоезда № 4 Т. Д. Смирнов:

«На бронепоезд я попал уже бывалым солдатом. Мне в ту пору было всего-навсего двадцать шесть лет от роду, но я уже испытал сполна почем фунт лиха…

В первых числах сентября 1918 года вызвали меня в Галич и направили в Москву, в „Центробронь“.

Стройный отутюженный военспец, бегло посмотрев мой послужной список, молвил сухо:

— Мы вас направляем в распоряжение „Центроброни“ для формирования команд бронепоездов…

— А где это? — робко поинтересовался я.

— Нижний Новгород.

О бронепоездах я имел тогда смутное представление. В старой армии с ними мне не приходилось сталкиваться.

И вот теперь это назначение. Было над чем призадуматься мне, полевому артиллеристу.

Жаркая, душная осень. Все железнодорожные тупички и запасные пути Нижнего Новгорода заняты разномастными вагонами. Семь бронепоездов базировалось в приволжском городе. Месяца два нас, новичков, мытарили в учебной команде. Добрая половина из нас — бывшие фронтовики, артиллерийские премудрости не в диковинку. Это определяло настроение. Мы рвались на фронт, а нас заставляли повторять артиллерийскую азбуку.

Очумелые от жары и скуки бродили по городу, и тут произошла встреча, которая определила нашу дальнейшую судьбу…

— Что это вы, ешкина мать, носы повесили? — обратился к нам вдруг ни с того ни с сего веселый упитанный человек в кожанке.

Толстяк располагал к откровенности. Рассказали ему о себе. Озорно подмигнув, толстяк сказал:

— Айда за мной, братки, помогу вашему горю…

Долго плутали мы, пока выбрались к какому-то захламленному железнодорожному тупичку. Среди стоявших в тупичке пассажирских и товарных вагонов выделялся один — голубой, сверкающий отделкой, вагон первого класса. Веселый человек в кожанке проворно вскочил на ступеньку вагона и крикнул:

— Яков Николаевич!

— Что такое, дядя Ваня? — отозвался спокойный, сильный голос.

— Артиллеристов привел, ешкина мать! — радостно объявил дядя Ваня.

— Давай их сюда!

Мы вошли. В купе пил чай красивый парень лет двадцати трех. На нем солдатская гимнастерка. Галифе, хромовые сапоги, все пригнано в аккурат по нем.

— Присаживайтесь, товарищи, чайком попотчую, — сказал он и потом добавил, улыбнувшись: — Чаек в такую жару не помеха…

Так впервые мы познакомились с командиром бронепоезда № 4 Яковом Николаевичем Федоренко, впоследствии маршалом бронетанковых войск Советского Союза.

Дядя Ваня оказался комендантом базы бронепоезда. Фамилия его была Балашов.

Бронепоезд терпел нужду в артиллеристах, нас сразу зачислили в команду. Меня на первых порах назначили наводчиком первого орудия легкой части.

Бронепоезд № 4 состоял из нескольких частей: легкой, налетной и тяжелой.

В легкую часть входили четыре бронеплощадки и паровоз. Каждая бронеплощадка представляла собой тесную стальную коробку с четырьмя пулеметами по углам и трехдюймовым орудием. Бронеплощадку обслуживали десять-одиннадцать человек.

Тяжелая часть бронепоезда под командованием комиссара Якова Васильевича Околотина состояла из трех дальнобойных орудий и шести пулеметов на открытой площадке.

Бронепоезду был придан десантный отряд в 500 штыков. Десантники и команда бронепоезда размещались в 35 вагонах.

На тендере паровоза было начертано: „Бронепоезд № 4 — 1-й тяжелый“, на башнях бронеплощадок алели звезды».

Одним из первых покинул Сормовский завод «Бронепоезд № 10 имени Розы Люксембург».

Паровоз бронепоезда № 49. Так выглядели бронированные крепости.

Историю его боевого пути восстановили молодые железнодорожники подмосковной станции Лыткарино. Теперь она хранится в музее. Командовал бронепоездом Василий Ефимович Токарев. Старшему поколению следопытов удалось встретиться с ним и записать самые яркие эпизоды боев бронепоезда.

А начинается летопись с 16 января 1919 года, когда газеты сообщили, что в далекой Германии от рук убийц пали вожди германской революции Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

Вечером того же дня команда строящегося на Сормовском заводе бронепоезда собралась в помещении железнодорожного клуба на станции Канавино. Был митинг. Собравшиеся клеймили убийц, призывали сплотить теснее ряды, напоминали о бдительности. В Совет броневых частей ушло письмо с просьбой о присвоении новому бронепоезду имени Розы Люксембург.

В конце января хорошо обученная команда получила новый бронепоезд и перед самой отправкой на фронт пришел приказ о присвоении ему имени немецкой революционерки.

Команда приняла крепость на колесах. Клепанные обтекаемые башни и броневые борта были внушительными. Рядом с официальным названием белела надпись покороче: «Даешь Колчака!» Бронепоезд отправлялся на Восточный фронт.

По тактическому назначению новый бронепоезд относился к типу «А».

«Бронепоезд № 10 имени Розы Люксембург».

Адмирал Колчак всеми силами рвался к Волге. Он намеревался совершить поход на Москву. Войска его были еще за Волгой, а головной разведывательный бронепоезд уже перешел ее по мосту и укрепился в районе береговой станции. Все в этом бронепоезде было кричащим и устрашающим.

Кому нужен Колчак? Вот он «Адмирал Колчак» — бронепоезд. Он не скрывает своей цели: «На Москву!».

Но Москва была еще далеко, а «Бронепоезд № 10 имени Розы Люксембург» — рядом. Его разведчики уже изучили повадки белогвардейского бронепоезда, знали, что он наскоком, неожиданно появляется в расположении войск красных, дает несколько залпов по заранее определенным целям, и скрывается. Решено было одну из таких атак сбить.

Как только «Адмирал Колчак» на полном ходу вылетел на открытый участок, так тут же получил полный залп всех орудий красного бронепоезда. Заскрипели тормоза, но бронированную махину сразу не остановишь. Еще залп! Черный дым окутал платформы «Адмирала». Превозмогая силу инерции, бронированная махина стал медленно набирать задний ход. О Москве предстояло забыть надолго.

Теперь уже разведка белых озаботилась о бронепоезде красных и начала его караулить, но она опоздала. Бронированная крепость все реже стала появляться на передовой. Ее снабдили аэростатом, с которого можно было корректировать огонь орудий. Сразу же значительно уменьшился расход снарядов, выстрелы достигали цели, поддержка пехоты стала успешнее.

«Бронепоезд № 10 имени Розы Люксембург» был награжден Почетным революционным Красным знаменем, на котором было вышито:

«Великий труд, твою творим мы волю, Твоих врагов сметаем мы с пути. Для нашей лучшей и счастливой доли, Мы красный стяг несем для всей земли. Стойким борцам „Бронепоезда № 10 имени Розы Люксембург“ от штаба Восточного фронта».

Боевая история сормовского бронепоезда на этом не закончилась. Он получил приказ следовать в распоряжение Туркестанского фронта.

Василий Ефимович Токарев вспоминает, с каким трудом добрались до Ташкента. По дороге кончилось топливо. Где его взять в голой, прокаленной солнцем степи? Помогли жители. Они набили несколько вагонов саксаулом, а комендант одной из станции выделил вагон копченой рыбы. Он пообещал, что рыба не подведет и гореть будет жарко.

Пока добирались до Ташкента, прояснили обстановку. Регулярных частей Красной Армии в Средней Азии было маловато, а вот разрозненных басмаческих банд хоть отбавляй. Одно успокаивало: действовали они разобщенно, хотя советники из-за рубежа старались помочь им объединиться.

Бронепоезд тут же взял под защиту отряды местных добровольцев и поддержал их операции против банд огнем. Басмачи тут же прозвали бронепоезд «шайтан-арбой» — «чертовой колесницей». Они пробовали бороться с ним: отвинчивали рельсы и растаскивали их верблюдами. В открытую стычку с «шайтан-арбой» басмачи предпочитали не вступать.

О той поре сохранилось не так-то много документального материала. Василий Ефимович Токарев, работая в архивах, кое-что нашел.

Команде бронепоезда приходилось не только вести боевые действия, но и участвовать в самой хитрой восточной дипломатии.

Стало известно, что эмир Бухарский намерен вступить в тайный сговор с англичанами. Те настойчиво вели его к войне с Советской республикой. Сил у эмира было много, да и англичане помогли ему хорошо вооружиться.

1 мая броненосец пребыл на станцию Каган. К тому времени он был снабжен клубным вагоном. На праздник пригласили эмира и его гостей. Сам он не приехал, но прислал своего брата с царскими офицерами и военными атташе Англии, Ирана и Афганистана. Гостям разрешили осмотреть бронепоезд.

Василий Ефимович разыскал в архиве протокол записи застольной беседы:

«Вопрос: Сколько заплатили Германии золотом за этот бронепоезд?

Ответ: Бронепоезд построен в Советской республике рабочими Сормовского завода.

Вопрос: На сколько километров бьют пулеметы?

Ответ: На 6 километров (то есть из них можно было обстрелять резиденцию эмира — Авт.).

Вопрос: На какое расстояние бьют пушки?

Ответ: На 12 километров (напоминалось, что до зимнего дворца эмира в Старой Бухаре 12 километров — Авт.)».

Время было выиграно. Эмир не пошел на сговор с англичанами.

Бронепоезду № 4, построенному и сформированному в Нижнем Новгороде, выпало защищать Петроград.

Антанта, учтя печальные уроки летнего наступления на город, решила предпринять широкую операцию, используя не только войска Юденича, но и вооруженные силы Латвии, Эстонии и Польши. Наступление намечалось на сентябрь 1919 года.

Белополяки начали бои за город Двинск. 30-й стрелковый полк, защищавший город, принял удар на себя. Ему грозило полное уничтожение.

В срочном порядке на опасный участок прорыва был отправлен бронепоезд № 4 под командованием Якова Федоренко.

Вот как описывает этот бой бывший командир артиллерии борта Т. Д. Смирнов:

«Мы подошли вовремя. Красноармейцы готовились уже перебираться через Западную Двину на наш берег, но к переправе подошли два танка и бронепоезд поляков. Полк был отрезан…

Мы стремительно пошли на сближение с врагом. Завязалась артиллерийская дуэль. Неповоротливые, громоздкие танки, издали они походили на гигантских навозных жуков, спешили уйти подальше от железнодорожного полотна. Наши снаряды накрыли оба танка почти одновременно. Та же участь постигла и бронепоезд. Прямые попадания в паровоз и бронеплощадки вывели его из строя. Команда в панике покинула бронепоезд.

Вслед за полком мы переправились через реку и взорвали за собой железнодорожный мост.

Оборона города была обеспечена, двинские форты не дались белополякам».

В приказе о награждении Якова Федоренко орденом Красного Знамени командарм В. Корк отмечал: «Все это было исполнено под метким ураганным огнем противника, которым были подбиты и сошли с рельсов две броне-башни, поднятые лишь благодаря исключительной энергии и храбрости тов. Федоренко».

Тяжелые орудия сормовичи устанавливали на усиленные бронеплатформы. Вот такими бронепоезда уходили на фронт.

В августе 1919 года на Сормовский завод был доставлен бронепоезд № 53 «Советская Латвия». Он был изрядно потрепан в боях. Наспех бронированный в Даугавпилсе, тут же был брошен под Ригу. Стальные листы, защищавшие обыкновенные деревянные платформы и мешки с песком по бортам, были слабой защитой. Стреляя, бронепоезд вынужден был постоянно маневрировать, что мешало прицельному огню артиллерии.

На заводе осмотрели останки крепости и решили, что он свое отслужил, восстанавливать его не имело смысла. Да и не под одну категорию бронепоездов она не подходил: «платформы сборные, вооружение слабое…»

В знак уважения к отважным латышским стрелкам рабочие Сормовского завода построили новую крепость, а название оставили старое — «Советская Латвия».

Командир старого бронепоезда Павел Свилле принял новый. Комиссаром был назначен бывший комиссар Нижегородского губчека Карл Лаовер, а командиром десантного отряда — Альфред Калинко.

В пополнении команды трудностей не было. В Нижнем Новгороде находились несколько крупных предприятий, эвакуированных из Латвии. На них и отправились красные бойцы бронепоезда. Желающих идти на фронт оказалось больше, чем было нужно. Полностью укомплектовались железнодорожные, разведывательные, десантные подразделения, орудийные и пулеметные расчеты. Сформировали даже небольшой кавалерийский отряд.

Уже в октябре 1919 года жители Нижнего Новгорода провожали бронепоезд. Ему предстоял путь под Вологду. Там создалось критическое положение: войска Антанты стремились перерезать железнодорожные магистрали Москва — Петроград и Архангельск — Вологда — Москва.

Новый бронепоезд выглядел внушительно. На двух бронированных платформах стояли орудия. 26 пулеметов выглядывали из бронированных башенок и бойниц. На специальной платформе установили шестидюймовое морское орудие. Бойцы присвоили ему имя Карла Маркса.

В феврале 1920 года пришел приказ выбить из Архангельска английских и американских интервентов. Броне-поезду предписывалось поддержать наступление на станцию Плесецкая.

Сражение было упорным. Бронированная крепость вела огонь из всех видов орудий. Снаряды метко накрывали цели, но и враг пристрелялся. Один снаряд попал в смотровое окно и разорвался в тендере. Машинист и кочегар были убиты. Бронепоезд стал неуправляем и продолжал катиться по рельсам. Пулеметчики Жан Гиммельрейх и Эльза Крузе не растерялись. Жан бросился останавливать бронепоезд, а Эльза побежала за подмогой.

Дать задний ход Жану не удалось, был поврежден реверсивный механизм. Теперь бронированная крепость превращалась в мишень. Ее бы легко расстреляли, не доберись Эльза Крузе до другого бронепоезда, который и поспешил на выручку…

После ремонта «Советская Латвия» вновь вышла на боевые позиции. Враг не отказался от попытки его уничтожить и ждал удобного момента. В одном из боев, когда «Советская Латвия» вела огонь, навстречу под уклон была пущена платформа со взрывчаткой. Машинист Трофим Пуриков и его помощник Бронислав Аукшполь увидели опасность и тут же дали задний ход.

Разведчики успели заложить под полотно взрывчатку и зажечь бикфордов шнур. Взрыв выбил рельс, и пущенная навстречу бронепоезду платформа перевернулась.

Тут же на путь вышла бригада ремонтников, и поврежденный участок был восстановлен.

Три тысячи огненных верст прошел сделанный руками сормовичей бронепоезд.

Последний бой он принял 17 июля 1920 года под Мелитополем, поддерживая пехотные части, штурмовавшие укрепрайон. Враг был выбит с позиций. Преследуя его, бронепоезд развил скорость, пытаясь прорваться к следующей станции и ударить противника во фланг. Но за крутым поворотом его ждала опасность — взорванные рельсы. Остановить бронированную крепость не удалось. С рельс сошли две платформы и площадка с тяжелым орудием. Противник сразу же обрушил сюда огонь своих батарей. Прямым попаданием был выведен из строя паровоз. Стало понятно, что это была заранее подготовленная ловушка.

Ничего не оставалось делать, как уничтожить крепость. Перед этим «Советская Латвия» дала залп по врагу, полностью израсходовав весь боекомплект.

В сохранившемся журнале боевых действий бронепоезда есть последняя запись:

«В 20 часов командир отдал приказание бойцам оставить вагоны, а сам с частью команды стал приводить в негодность орудия и подвижной состав. Пулеметы и замки орудий были сняты, платформы облиты горючей смесью. В паровоз было выпущено несколько снарядов…».

Вы познакомились с историей лишь трех сормовских бронепоездов. А их было десятки. Воевали они на всех фронтах тяжелой Гражданской войны.

Сегодня об этой войне существует много противоречивых мнений. Радикальные историки требуют сместить акценты, поубавить пафос. Пишутся книги о генералах, предводителях белого движения, издаются их мемуары. Это расширяет рамки познания, но не умаляет летописи войны. В ней было четкое деление на красных и белых. Было противостояние. Были победители. Мы — наследники красных. История их побед была основой нашей жизни. Она придавала силы и учила мужеству тех, кто сдюжил в Великой Отечественной…

Наши деды и отцы прибавили к этой истории новые страницы побед. В них есть строки о горьковском бронепоезде «Козьма Минин», который громил фашистов.

И в этой истории есть своя преемственность.

Алексей Семенович Потехин.

Вот как вспоминает о ней бывший заместитель командира дивизиона по политической части Алексей Семенович Потехин:

«На подходе к Москве мы узнали, что дивизион посетит начальник Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-полковник Федоренко.

…Теплые нотки в приветствии, нескрываемое дружелюбие в выражении лица и поведении выдавали в Якове Николаевиче человека неравнодушного к бронепоездам. Чувствовалось, что его сегодняшняя встреча с нами доставляла ему истинное удовольствие.

В дивизионе генерал провел несколько часов. Переодевшись в комбинезон, он внимательно и придирчиво осматривал материальную часть, знакомился с вооружением, с секундомером в руках дотошно проверял, как работают боевые расчеты, осмотрел полевую базу, побывал в пищеблоке, потом поднялся на паровоз и удивился: „Что у вас здесь, лаборатория какая, что ли?“

Действительно, в будке машиниста все блестело.

Со знанием дела оценивал опытный бронепоездник боевую технику, оружие.

…Из кожаной папки генерал достал сложенную вчетверо газету. Это была ежедневная „На разгром врага“ от 8 апреля 1942 года. В ней была опубликована статья Ильи Эренбурга, где красным карандашом были подчеркнуты такие строки: „Друг, боец, русские города перед тобой: Мценск и Карачев, Брянск и Трубчевск. Там плачут русские женщины — ждут тебя — освободителя…“

27 апреля 1942 года мы простились с Москвой и отправились на фронт, взяв курс на юг. Впереди были Тула, Горбачеве, Скуратово, Чернь, Мценск… Впрочем, Мценск был пока по ту сторону фронта».

Яков Николаевич Федоренко.

Все четыре колеса

Разве скажешь, что этот военный броневичок роднится с современными легковыми вездеходами. Тем не менее, это так. Он положил начало родословной отечественных внедорожников. Его испытания проходили на фронтовых дорогах.

На выставке оружия в Нижегородском кремле внимание мальчишек прежде всего привлекает небольшой бронеавтомобиль БА-64. Надо сказать, что это был самый скромный труженик войны. Он обойден вниманием в фильмах о войне, да и во фронтовой кинохронике мелькает редко.

Ему бы на пьедестале соседствовать со своей старшей «сестрой», автозаводской легковушкой ГАЗ-61, которую в довоенные годы звали «эмка-вездеход». Она тоже изрядно повоевала, но вид у нее далеко не воинственный, поэтому и не нашлось ей места в военном строю.

Зато рядом с броневичком соседствует его «брат» — армейский «джип» — ГАЗ-64.

Бронеавтомобиль БА-64.

Все эти машины уникальны не только потому, что сейчас они уже «ретро-автомобили». Это первые отечественные вездеходы.

В каком-то из автомобильных конструкторских бюро родилось выражение: «Человечество придумало автомобиль себе на хлопоты».

Тот, кто произнес его первым, был ясновидец. Автомобиль доставлял, доставляет и будет доставлять еще немало хлопот. Перво-наперво, ему очень не хотелось сходить с удобных, хоть и трясучих, булыжных мостовых. На проселке он вяз в грязи, задыхался на крутых подъемах, утопал в песках. Проблема всепроходимости автомобиля остро встала перед конструкторами.

Если выстроить всю вездеходную технику, созданную в разное время в разных странах, то получится парад диковинных машин. Что только не предлагалось. И только постепенно, скорее интуитивно, обозначалось главное условие вездеходности — привод на все четыре колеса. Так родилась знаменитейшая и простейшая из автомобильных формул — 4x4.

Первую повозку с приводом на все четыре колеса построили в 1826 году англичане Т. Бурсталл и Дис Холл. Это был громоздкий паровой дилижанс, совсем не предназначенный для поездки вне дорог.

Свел автомобиль с дороги наш соотечественник А. Врадий в 1863 году.

В 1907 году германская фирма «Даймлер» разработала две опытные машины со всеми ведущими колесами. Они выдержали пробег протяженностью в 1000 километров.

Дальше дело пошло быстрее. Через год фирма «Фор-Уилл-Драйв» создала вездеходный грузовик опять же с приводом на все четыре колеса. В это же время изобретатели предложили несколько вариантов трехосного грузового автомобиля. Две задние оси у них были ведущими.

Родоначальником вездеходов, появившихся на Горьковском автозаводе считают конструктора Виталия Андреевича Грачева.

Виталий Андреевич Грачев. Фото 1940 г.

Оспаривать это вряд ли кто будет.

Но прежде чем стать конструктором, Виталию Андреевичу пришлось поскитаться. Все дело в том, что он был сыном крупного томского рыбопромышленника — несмываемое пятно в биографии.

Прежде чем поступить в Томский политехнический институт, он успел поучиться во Владивостокской мореходке и послужить в авиации. А вот доучиться в институте он не смог. Его отчислили с четвертого курса за «непролетарское происхождение». Он вынужден был уехать в Ленинград и «затеряться» на вагоностроительном заводе.

Отсюда, как специалист высокого класса, был мобилизован на одну из первых социалистических строек — Нижегородский автозавод (НАЗ), вскоре переименованный в ГАЗ.

Не имея диплома о высшем образовании, Виталий Грачев получает должность инженера и становится руководителем конструкторской группы специальных машин.

Здесь он сразу проявил себя «бунтарем», отказавшись готовить к серийному выпуску автомобиль «ГАЗ-ТК» или как его называли — «трехоска Курчевского». Машина предназначалась для армии. На нее должны были устанавливать безоткатные пушки конструктора Курчевского. Но выбранное шасси основной модели завода «ГАЗ-А» было откровенно слабым. Вскоре выяснилось, что Грачев оказался прав. «Трехоску Курчевского» так и не довели до армейского варианта.

Зато появилась новая трехоска— «ГАЗ-АААА».

«ГАЗ-АААА».

В те годы стремились к рекордам. Быть первыми — стало гласным девизом работы заводов. Рекорды стали показателем новизны и движения вперед. Автозавод тоже не ушел от рекордов. И, благодаря им, о горьковских автомобилях заговорили.

Мне посчастливилось быть знакомым с удивительным человеком, простым заводским фотографом Николаем Николаевичем Добровольским. Он всю жизнь был связан с автозаводом, его наследие — 32 тысячи негативов.

В большой заводской фотолаборатории он занимал небольшую комнатку. Здесь остро пахло ацетатной пленкой, а сотни пакетов и ящичков хранили всю историю завода. В своем огромном хранилище Николай Николаевич не более минуты искал нужный конверт и на просмотровом столе оказывалась россыпь негативов.

Это только с виду Николай Николаевич казался спокойным и размеренным человеком, а на самом деле это был страстный фотограф, азартный человек. Он любил автомобили. Для него они были одушевленными существами. Он мог рассказать о каждом автомобиле и даже о рождении того или иного узла или механизма.

За 75 лет своей жизни он участвовал в десятках сложнейших испытаний. Он и заболел в дороге, отправившись в очередную (и последнюю) поездку на испытания нового автомобиля.

«Мы были молоды и бредили путешествиями, — начал свой рассказ Николай Николаевич Добровольский. — Однажды с ребятами сидим на водной станции, разговариваем, мечтаем: „вот бы побывать там-то или отправиться туда-то“. Неожиданно появляется Валерий Павлович Чкалов.

— Здорово, молодцы! О чем разговор?

Мы ему все и выложили. Послушал он нас и сказал:

— Не вижу пользы в созерцательном путешествии. Что толку глядеть по сторонам. У вас под боком автозавод. Попросите новые машины и испытайте их в пробеге. Вот это дело будет. Кстати и увидите многое.

— Валерий Павлович, поможете нам?

— Да хоть сейчас, — как-то хитро сказал он и отправился к ожидавшим его военным.

Когда я решил опубликовать разговор с Николаем Николаевичем Добровольским в газете, бдительная цензура вырезала имя одного человека, который оказал большую помощь в организации будущего автопробега. Сейчас есть возможность восстановить этот абзац.

— Когда мы оглянулись, то увидели среди стоящих офицеров и руководителя городского спортивного общества „Динамо“ Иннокентия Смолича. Мы его хорошо знали по спортивным соревнованиям и праздникам, которые в те годы часто устраивались в городе. Он и стал руководителем масштабного автопробега 1936 года по Кара-Куму и Памиру протяженностью 13,5 тысяч километров.

А утром на заводе нас встретил Чкалов.

— Все, отправляйтесь в дорогу! — объявил он.

Так совершенно неожиданно стал осуществляться сложнейший испытательный пробег».

К словам Николая Николаевича Добровольского стоит добавить, что автопробеги в те годы были не редкостью. Еще был памятен пробег 1933 года Москва — Каракумы — Москва. Тогда долгий путь прошли первые советские грузовики. Стартовало 16 автомобилей, шесть из них были Горьковского автозавода. В пробеге участвовали три импортных трехосных машины «Форд Тимкент» и два полуторных «Форда».

Итогом пробега был «Акт технической комиссии о состоянии „Каракумской колонны“». О горьковских автомобилях там была следующая запись:

«Стандартная машина производства Горьковского автозавода (ГАЗ-А и ГАЗ-АА) и Московского автозавода может работать повсеместно на территории СССР в любых условиях… Советские экспериментальные трехоски конструктивно и эксплуатационно оказались выше импортных. Они могут быть пущены в серийное производство. Итоги пробега показывают, что наши заводы освоили сложную технику автомобилестроения».

Николай Николаевич продолжает:

«В пробег, кроме шоферов-профессионалов, шли и конструкторы. Я попал в дублеры к Виталию Андреевичу Грачеву, который должен был испытать свою трехоску ГАЗ-АААА.

Выделили нам две новенькие „эмки“ с порядковыми номерами 86 и 96. Добавили к ним две машины ГАЗ-А, два „пикапа“ и экспериментальную грачевскую трехоску.

Виталий мечтал о своем вездеходе. Ему просто не терпелось сделать его. Заводские испытания его не удовлетворяли. Пока проверят механизм, пока напишут отчет, пока сделают выводы… Автопробег мог решить все.

Мы ехали с ним в кабине. Я вел машину на ровных и спокойных участках, но как только начиналось бездорожье, он выхватывал у меня руль. Не то, чтобы не доверял. Ему хотелось „почувствовать“ машину. А меня это устраивало. Я выскакивал на дорогу и снимал.

Пробег Грачеву давался тяжело. В пути мы пили воду из колодцев, а она была разной. У нас часто болели желудки. А Грачев просто страдал от жесткой воды. Но каждый день вечером или на коротких привалах он делал записи в дневнике. Наряду со словами, там было много чертежей, цифр и формул.

Когда вошли в пустыню, сказалась нехватка воды. Моторы перегревались, в радиаторы сливали весь запас. Помню, Грачев всю дорогу сосал пуговицу, а свою воду отдавал водителям. Это был по-настоящему одержимый техникой человек, сильный духом и крепкий волей.

Все машины мы привели на завод. Они были хоть и потрепанные, но целые. Их тщательно исследовали. Журналисты отметили тогда, что во многих колесах автомобилей сохранился воздух, закачанный еще в Горьком и сюда же привезенный через тысячи километров пробега».

И все-таки трехоски стали лишь ступенькой к развитию вездеходов. По «генеалогическому древу» горьковских легковых вездеходов значится, что ГАЗ-61 родилась от знаменитой в те годы «эмки» (ГАЗ-M1), поэтому ее и будут звать «эмка-вездеход».

ГАЗ-M1, легендарная «Эмка» на фронте. Машина, которую любили и генералы, и маршалы.

Старая добрая «эмка»… Ее сейчас можно увидеть разве что в довоенных фильмах. Это был роскошный и вместе с тем скромный, непритязательный автомобиль. «Эмка» верой и правдой служила с конца тридцатых и до пятидесятых годов прошлого века, включая войну, и еще стала родоначальницей доброго десятка других моделей.

19 августа 1939 года в газете «Правда» появилась небольшая заметка под заголовком «Автомобиль ГАЗ-61»:

«Горький. На Горьковском автозаводе сконструирован и изготовлен легковой автомобиль ГАЗ-61. Новая машина отличается высокой проходимостью и способностью легко преодолевать крутые подъемы. В настоящее время ГАЗ-61 находится на испытаниях».

Маленькое сообщение о большой победе.

Теперь самое время вернуться к негативам. Николай Николаевич Добровольский поясняет каждый темный кадрик. Вот начало испытаний первого отечественного вездехода ГАЗ-61. Вот он еще робко берет невысокий холмик, несмело еще движется по песчаному пляжу. Но вот уже прыгает с обрыва, не сбавляя скорости, мчится по воде. Ему уже не страшны завалы, канавы, кюветы.

А вот фотография примечательная: за рулем вездехода сидит конструктор Виталий Грачев, а рядом главный конструктор автозавода Андрей Александрович Липгарт. Этот снимок сделан в первый день испытаний. Так тихо и незаметно они начались. Конструкторы верили в свое детище, но еще не знали во всей полноте, на что оно будет способно. Вскоре им предстоит это увидеть. Строчки их рабочих дневников полны удивления:

А. Липгарт: «На берегу Оки стоял грузовик. Выезд на дорогу был крутой и песчаный. Грузовик не мог подняться вверх. Толпа прохожих подталкивала его в гору. Но ничего не помогало. Неподалеку стоял автомобиль ГАЗ-61. Наши испытатели решили помочь шоферу, который попал в беду. Легковая машина взяла грузовик на буксир и спокойно, без рывков, вытащила его наверх».

В 1940 году фотографии нового вездехода впервые появились на страницах технических журналов. Вспоминая этот факт, Николай Николаевич Добровольский весело смеется. Сколько же упреков он тогда заслужил: его обвиняли в ловком фотомонтаже. То, что там было, стояло за пределами здравого смысла. Вот, например, снимок: машина совершенно спокойно взбирается по… лестнице. Или вот еще: у вездехода, попавшего в колею, перекосило ось, одно колесо повисло в воздухе, а он, судя по выбросам грязи, продолжает двигаться. Такого прежде автомобили делать еще не могли.

В январском номере 1941 года журнал «Техника — молодежи», уступая просьбам читателей, решил познакомить с вездеходом ГАЗ-61. Были опубликованы отрывки из дневника Виталия Грачева.

«Расскажу только об одном эпизоде. Прошлой осенью, когда беспрерывный дождь, шедший три дня, привел все окрестные дороги в непроезжее состояние, автомобиль ГАЗ-61 отправился из города Горького в очередную поездку. Впереди расстилалась грунтовая дорога, изобилующая крутыми подъемами и спусками. Глина, смешанная с песком, составлявшая дорожное покрытие, размокла и была изрезана глубокими колеями, залитыми водой. Канавы по краям дороги представляли как бы своеобразные ловушки, попав в которые нормальный автомобиль не мог бы самостоятельно выбраться.

Очевидно, по этой причине дорога была совершенно пустынна.

Однако ГАЗ-61, работая всеми четырьмя колесами, спокойно шел по скользкому пути.

Неожиданно впереди показалась встречная машина. Это была грузовая трехоска с надетыми на колеса гусеницами, спускавшаяся очень осторожно с холма. Ее шофер собирался остановить машину, так как разъехаться в таком опасном месте, по его мнению, было невозможно. Но вдруг он увидел, что легковая машина поворачивает в канаву и легко перемахивает через это препятствие.

Развернувшись в поле, машина тем же маневром вышла на середину дороги, обойдя трехоску. Пораженный шофер встречной машины вылез из нее и долго смотрел вслед легковому автомобилю ГАЗ-61, с которым впервые познакомился при таких обстоятельствах.

Автомобиль ГАЗ-61 со всеми ведущими колесами, мощным двигателем, высоко расположенной рамой и покрышками специального профиля („граунд-грипп“) способен преодолевать такие препятствия, которые в автомобильной практике считались до сих пор непреодолимыми даже для полугусеничных вездеходов.

Рыхлые грунты (песок, заболоченные луга, пашня и т. д.) не являются тяжелым препятствием для автомобилей со всеми ведущими колесами. На песках ГАЗ-61 показал высокий класс проходимости. Ни одна полугусеничная или гусеничная машина не может с ним соперничать. Он идет по песку настолько свободно, что, даже остановившись на 15-градусном подъеме, может с легкой пробуксовкой возобновить устойчивое движение.

Весьма показательна способность автомобиля ГАЗ-61 подниматься по лестнице. Испытание опытного образца по преодолению этого вида препятствий проводилось на культбазе Горьковского автозавода. С песчаного речного пляжа вела в гору под углом 30 градусов лестница в четыре марша. Автомобиль поднимался по ней удивительно спокойно».

ГАЗ-61-40 легко преодолевал крутые подъемы.

Вскоре этот цирковой номер автомобиля увидят и москвичи. Вездеход поднимется по лестнице Химкинского вокзала и, развернувшись между колонн, спустится вниз. Добровольский показывает фотографию этого эпизода. Видно, как собравшиеся зрители аплодируют… Кому? Машине, умелому испытателю, конструктору?

Идея всепроходимости у горьковчан, похоже, успешно претворилась в жизнь. Но идея должна иметь под собой надежную техническую основу. Одним словом, новое создается на базе старого. Техническим родоначальником вездехода стала «эмка» (ГАЗ-M1). Мы не зря с вами подробно остановились на каракумском пробеге 1936 года. После него «эмка» была доведена до технического совершенства. Взяв ее за основу для вездехода, надо было создать заново лишь передний ведущий мост и раздаточную коробку.

Но был у вездехода и еще один прототип. Вернее, мог быть, но стал лишь ускорителем идеи. Вновь предоставим слово дневнику ведущего инженера В. Грачева:

«История конструирования и постройки вездехода ГАЗ-61 следующая.

В апреле 1938 года техническим отделом был получен импортный автомобиль с четырьмя ведущими колесами фирмы „Мармон-Херингтон“ модель Д-2. Экспериментальный цех немедленно приступил к обкатке и затем испытанию указанной машины на проходимость. Изучение этого автомобиля, обнаружение ряда достоинств в смысле проходимости, привело руководство технического отдела к мысли о необходимости срочного конструирования и постройки аналогичного автомобиля.

В конце июля конструкторское бюро отдела получило задание на проектирование нового шасси ГАЗ-61.

Большие конструкторские и эксплуатационные недостатки прототипа заставили конструкторское бюро отказаться от американской схемы „Мармон-Херингтон“.

В январе 1939 года конструкторское бюро изготовило все рабочие чертежи и передало экспериментальному цеху заказ на изготовление опытных образцов. Уже в июле первый легковой автомобиль повышенной проходимости вышел из завода на обкатку.

В нашей стране с ее колоссальными пространствами автомобиль ГАЗ-61 найдет широкое применение как в народном хозяйстве, так и в обороне страны».

Конструктор был прав, дыхание приближающейся войны уже ощущалось.

Сразу же после появления на свет божий вездеходы превращаются в оружие. К сожалению, так происходит — война тщательно следит за техническими новинками. В 1909 году немецкие фирмы «Даймлер» и «Круп» поставили на вездеходный грузовик зенитное орудие — сбивать дирижабли. К началу Первой мировой войны немецкая армия снабжалась несколькими типами вездеходов-грузовиков и тягачей с приводом на все колеса. На их базе строились штабные и разведывательные машины, бронеавтомобили.

Царская Россия не имела автомобильной промышленности. К 1917 году ее автопарк насчитывал около 10 тысяч автомобилей различных моделей. В годы Первой мировой войны в броневики превращались любые более или менее подходящие машины.

В 1918 году Ижорский завод выпускает первые 115 советских бронеавтомобилей, а в 1919 году Путиловский завод изготовил первую партию полугусеничных бронемашин. В 1927 году на базе первого грузового автомобиля АМО был создан бронеавтомобиль БА-27, который был принят на вооружение в декабре 1928 года. Работы над бронеавтомобилями продолжались. Военная обстановка тех дней требовала их много и различного назначения.

В последнее время стали популярны парады старых, восстановленных умельцами автомобилей. Один из таких парадов увидел я в Москве на дорожках ВДНХ. Чтобы не обижать машины, их выстроили по возрастному ранжиру. Блестели никелем «роллс-ройсы» и «форды», важничали «хорьхи», красовались «кадиллаки». И среди этого блеска и отделочной мишуры ничем особо не выделялась темно-зеленая машина знакомых очертаний. Она занимала место в тридцатых годах. Ее шофером оказался полковник запаса Николай Николаевич Пустовойченко.

— Не «эмка» у вас? — спросил я.

— Что, похожа? Это не совсем «эмка», это ГАЗ-61, легковой вездеход.

Парад шел своим чередом, но я уже не отходил от темно-зеленой машины. Николай Николаевич с охотой рассказывал обо всем. Он показал латки на корпусе, которые были тщательно закрашены и заполированы. Только владелец машины знал, где они. Маленькая латка — след от пули, латка побольше — осколок снаряда. Машина молчалива, но об ее ранах узнать можно. Откроем военные мемуары маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева «Записки командующего фронтом». В них он пишет:

«…У меня была „эмка“ Горьковского автозавода, которая постоянно выручала меня, но бывали и досадные случаи, об одном из которых хотелось бы рассказать. Он произошел, когда я ехал к переправам через Южный Буг.

Выехали с КП фронта, находившегося тогда в населенном пункте Поташ. Двигались по грязи медленно, на первой скорости, не более 3–4 километров в час. Когда мы подъезжали к переправе, наступила ночь. Темнота и непролазная грязь заставили пренебречь светомаскировкой и включить фары. В трех километрах от переправы мы подверглись налету вражеской авиации. Моя группа состояла из четырех машин. Впереди меня шел „виллис“ с адъютантом, далее моя машина. Я сидел на переднем сиденье рядом с водителем. В кузове — постель и подушка. За мной шла машина „додж“ с охраной, а далее — бронетранспортер. Все машины, преодолевая грязь и глубокие колеи, проделанные танкистами, шли на первой скорости.

Рев наших машин заглушал все, и мы не слышали шума самолетов. Неожиданно вокруг наших машин на площади примерно 50 на 100 метров все озарилось пламенем, раздались взрывы бомб и свист осколков. Я приказал шоферу выключить свет, но впереди идущий „виллис“ остановился и загородил дорогу. Моя машина наехала на него, от толчка опять включился свет и новая серия бомб рассыпалась возле наших машин. Наконец свет фар погас. Все четыре машины остановились. Самолетов в ночном небе уже не было слышно.

Осмотрев машины, мы увидели, что у моей „эмки“ пробиты мелкими осколками оба ветровых стекла. В крыше тоже несколько пробоин, одна значительных размеров. „На память“ в кузове машины оказался большой осколок бомбы, около 500 граммов, который ударился о подушку и одеяло и застрял. Подушка и одеяло спасли меня от осколка, который мог бы угодить в позвоночник. Все уцелели. Конечно, случайно…

Этот эпизод показывает, как бездорожье стесняло движение войск, штабов, командиров и командующих. А необходимость во что бы то ни стало быть в войсках и помочь выполнению поставленных задач, особенно на переправах, вынуждали меня и других военачальников не считаться ни с чем, в любое время дня и ночи и в любых условиях выезжать на место боев для управления войсками».

Но этот эпизод, рассказанный маршалом, показывает и широкие возможности автомобиля.

Вы уже успели, видимо, догадаться, что автомобиль — участник парада — и тот, о котором писал И. С. Конев, один и тот же.

Начав свой боевой путь на станции Касня под Вязьмой, легковой вездеходный автомобиль ГАЗ-61 прошел лютую зиму 1941-42 года на Калининском фронте, в нелегкое лето 1943 года возил Ивана Степановича по воронежским и белгородским степям, преодолевал украинскую распутицу в 1944-м и, наконец, прошуршал рифлеными шинами по усыпанным битым камнем берлинским мостовым в мае 1945 года.

Машину не щадили не только тяжелые фронтовые дороги, но и плохие бензин и масло, нерегулярное обслуживание и острая нехватка запчастей. Тысячи километров прошел вездеход по дорогам, а вернее, по бездорожью войны…

— Что же от нее осталось, Николай Николаевич?

— Все. Двигатель свой за № 620, кузов свой за № 1418. Менялись только поршневые кольца, вкладыши, шлифовался коленвал, ну и по мелочи текущий ремонт. Его даже не назовешь капитальным. Машина долго и после войны служила, находясь в гараже Генерального штаба. Когда списали, то отдали мне. Езжу на ней долгие годы. Она частенько свою молодость вспоминает — снимается в военных фильмах.

Позволю себе уточнить. Ранее этот автомобиль принадлежал маршалу С. К. Тимошенко. Он передал ее в июне 1941 года в районе Вязьмы И. С. Коневу, оставшемуся без машины.

Легковые вездеходы ГАЗ-61 приобрели в армии хорошую репутацию. За ними буквально охотились. В. А. Грачев вспоминал, как у него буквально отобрал машину генерал Вершинин. Когда конструктор приехал под Старую Руссу по вопросам эксплуатации танков Т-60, генерал посмотрел на новенький вездеход и сказал: «Вы себе еще сделаете, а мне без нее никак…»

Скоро «эмку-вездеход» прозвали генеральской машиной, но она была и маршальской. По фронтовым дорогам на ней колесили Г. К. Жуков, К. Е. Ворошилов, С. К. Тимошенко, К. К. Рокоссовский, С. М. Буденный.

Много благодарных слов написали о ней в своих воспоминаниях писатели Константин Симонов и Борис Полевой.

Итак, высший командный состав свой автомобиль получил. Но армии был нужен еще и армейский легковой вездеход, который могли бы назвать «солдатским». В армии США такой автомобиль уже появился. Нарком среднего машиностроения В. А. Малышев пригласил к себе Виталия Андреевича Грачева. Показав ему фото в американском журнале с поднимающейся по ступеням Белого дома армейской легковой машины с сидящими в ней военными, приказал сделать нечто подобное. Машина должна быть недорогой и выпускаться в значительных количествах. Был определен и гарантийный пробег — 5000 километров.

Наверное, никогда в мире так стремительно не делали автомобили.

3 февраля 1941 года конструкторы приступили к работе. За основу нового автомобиля была взята «эмка-вездеход». Она и стала старшей сестрой армейского вездехода ГАЗ-64.

9 февраля — закончили эскизную компоновку машины.

12 февраля — определена кинематика рулевого управления, в цехи сданы первые чертежи.

15 февраля — закончена проектировка рамы.

18 февраля — сданы в цех все чертежи трансмиссии.

26 февраля — закончена компоновка рулевого управления и педалей.

1 марта — сданы все чертежи по элементам управления.

3 марта — изготовлены многие детали заднего моста, кронштейны рулей.

6 марта — ведется сборка мостов.

8 марта — установлены двигатель, задний мост с рессорами.

9 марта — опробованы основные агрегаты.

14 марта — закончено изготовление кузова.

18 марта — окраска шасси.

21 марта — монтаж электрооборудования.

29 марта — первый выезд машины.

За рулем сидел ее создатель Виталий Андреевич Грачев. Термин «джип» укоренится за машиной позднее, а на заводе ее назовут «пигмеем».

Вездеход ГАЗ-64. В этом случае его приспособили к роли тягача легкой артиллерии. Лето 1943 г.

В ходе проектирования армейского вездехода родилась новая идея создания легкового пулеметного бронеавтомобиля. Она была как нельзя кстати. Началась война…

17 июля 1941 года конструкторы приступили к работе. Компоновку машины вел инженер Ф. А. Лепендин, ведущим конструктором назначили Г. М. Вассермана.

Казалось бы, время броневиков безвозвратно ушло. Основной ударной силой в бою он быть уже не мог. И все же в разведке, в борьбе с авиадиверсантами, при управлении боем, при сопровождении автоколонн и противовоздушной обороне танков на марше, он был незаменим.

Конструкторам Ю. Сорочкину, Б. Комаровскому, В. Самойлову и другим пришлось впервые проектировать бронекорпуса. Они тщательно изучили броневую защиту всех известных в мире бронеавтомобилей. И учтя опыт предшественников, успешно справились с задачей. Все броне листы располагались с наклоном, что существенно повышало стойкость сварного корпуса при попадании в него пуль и крупных осколков. Послевоенный анализ покажет, что горьковский бронеавтомобиль превзошел все ранее существовавшие отечественные и воевавшие немецкие броневики. Он был много легче и компактнее их.

Бронеавтомобили БА-64 на марше.

Работа над «заводским изделием 64-125» шла быстро, и уже в конце ноября закончился монтаж и сварка корпуса.

9 января 1942 года бронеавтомобиль, получивший марку БА-64, опробовали на ходу. Поворотную башню смонтировать не успели, поэтому пулемет разместили на открытой поворотной турели в верхнем люке. Машину показали маршалу К. Е. Ворошилову. Он высказал несколько мелких замечаний. 3 марта доработанный образец бронеавтомобиля испытали на войсковом полигоне и представили членам Политбюро. Бронеавтомобиль БА-64 был принят на вооружение и рекомендован к производству. На первых порах автозавод не справлялся с изготовлением бронекорпусов и тогда на помощь пришел один из выксунских заводов. Основная же сборка шла на автозаводе.

Самый необычный вариант бронеавтомобиля БА-643 («зимний»). Машина показала хорошую проходимость по заснеженной целине, но была крайне неэкономична в расходовании горючего и не пошла в серию. Февраль 1943 года.

К маю 1942 года первые три БА-64 вышли на государственные испытания, а уже летом серийные броневики приняли участие в боях на Брянском, Воронежском фронтах и позднее под Сталинградом.

Семейство горьковских бронеавтомобилей росло стремительно. Возникла необходимость поставить бронеавтомобиль на рельсы. Он должен был охранять бронепоезда и вести разведку на местности. Поставили! Потом было решено заменить имеющийся пулемет на более крупный, способный пробивать броню вражеских машин и поражать самолеты на средних высотах. Заменили! Потребовалась компактная техника десантникам. На бронеавтомобиль поставили маленькую пушку. Дальше построили специальный бронеавтомобиль для зимних боев, для чего снабдили его лыжно-гусеничным движителем. Еще один бронеавтомобиль получил жизнь — штабной.

Постановлением Совета народных комиссаров СССР от 10 апреля 1942 года за создание вездеходного легкового автомобиля ГАЗ-61 и бронеавтомобиля БА-64 конструктор Горьковского автозавода В. А. Грачев был удостоен Сталинской премии.

В марте 1944 года Виталий Андреевич Грачев вновь был «мобилизован». На этот раз его направили главным конструктором моторного завода, который восстанавливали в Днепропетровске. Здесь планировали развернуть выпуск грузовиков «ГАЗ-51». Затем базовую модель поменяли на «ЗИС-150».

И на этот раз не обошлось без «бунта». Оценив присланные чертежи, Грачев нашел в конструкции массу недостатков. В результате переработок родился новый автомобиль «ДАЗ-150». Грачеву удалось доказать свою правоту.

На этом его «открытая» биография заканчивается. Все последующие годы он работает в «закрытом» режиме, создавая армейские автомобили высокой проходимости. На его счету 90 разработок, больше, чем у любого конструктора в мире.

В Днепропетровске он задержался недолго. Разработанный и созданный плавающий автомобиль он по привычке испытывал сам. Причем не поэтапно, как это следовало делать. Он выждал, когда в Керченском проливе разразится шторм…

Получив вторую Сталинскую премии, он отбывает теперь уже на постоянное место работы в Москву.

В СКВ ЗИЛа его звали «дедом».

Доктор технических наук А. Нарбут вспоминает:

«Грачев обладал удивительной энергетикой. Он мог поехать к морякам или авиаторам и договориться с ними о проведении самых невероятных опытов. Мог разместить заказ на изготовление комплектующих для своих машин не на автомобильном, а на авиационном предприятии. Или попросить металлургов сделать особый сплав.

Всем была известна и грачевская манера мышления. Для него не было запретных тем и задач, которые было бы невозможно решить. Обычно, получив заказ, он собирал начальников бюро и раздавал задания, выполнение которых контролировал лично. Все знали, что втереть мозги „деду“ невозможно. Его квалификации хватало, чтобы самому все оценить и выбрать наиболее правильные варианты.

Коллеги Грачева вспоминают, что с удовольствием оставались на сверхурочные работы, когда это было необходимо.

Созданной машине было уготовано две судьбы: постановка на производство или… к забору на испытательном полигоне. Но такова участь первопроходцев. Для Грачева не было неудач. Они для него были лишь рубежами, которые надо было пройти».

Если к конструктору такого уровня применимо слово «романтик», то им он, безусловно, был. И была в его жизни «синяя птица»…

…В 1965 году экипаж космического корабля «Восход-2» в составе Павла Беляева и Алексея Леонова, совершившего первый выход в космос, вернулся на землю «нештатно». Отказала система автоматической посадки, и Беляев сажал корабль вручную.

Их ждали, как всегда, в казахстанской степи, а приземлились они в пермской тайге.

Эвакуировали экипаж двое суток. Кроме лыж и вертолета ничего не было. Причем вертолет забрал их с открытой поляны, до которой они добирались по глубокому снегу.

После этого случая Сергей Павлович Королев обратился к В. А. Грачеву с огромной просьбой сделать машину, которой было бы нипочем любое бездорожье.

Так появилась серия ПЭУ — поисково-эвакуационных установок. Шнекоходы, болотоходы, тундроходы, снегоходы… Машины уверенно перемещались даже там, где и танки безнадежно садились на брюхо.

В эти машины Виталий Андреевич Грачев вложил весь свой конструкторский арсенал. И опять же за рулем многих машин сидел сам.

Где же «синяя птица», спросите вы, не сбились ли мы с мысли?

А разве это не «синяя птица», которую удалось поймать.

Кстати, «синими птицами» все это семейство поисково-эвакуационных машин назвали сами космонавты. Просто машины окрашивались в синий цвет. Это для тех, кто не верит в романтику.

Так что теперь, рассматривая выставку оружия в Нижегородском кремле, вы будете вспоминать человека, который победил и военное бездорожье, и помог нашим космонавтам.

«Малютка», ставшая великаном

Недалеко от главной проходной автозавода, в сквере, где зажжен Вечный огонь, стоит на пьедестале небольшой и непривычный на первый взгляд танк. Даже не каждый знаток бронетехники скажет, что это за машина.

Танки военной поры оттиснулись в нашем сознании легендарными «тридцатьчетверками», других будто бы и не было вовсе. Даже в современных фильмах о войне грешат истиной, показывая средние танки там, где их не могло быть. Говорят, что нет «натуры» — легкие танки не сохранились. Есть единицы лишь в музеях, да вот здесь, на пьедестале у Горьковского автозавода.

Танки такого класса были героями довоенных фильмов. На экране они прыгали, форсировали реки, валили деревья и с огромной скоростью неслись на врага. В реальных боях, которые выпали на их долю, все было далеко не так.

Но слово свое в начальный период войны они сказали. Скажем и мы о них похвальное слово, тем более, что большинство этих танков ушло на фронт из нашего города.

Задержался вот один, ставший памятником.

Даже к середине 30-х годов командование Красной Армии не определилось в приоритетах развития броневой техники и особенно танков. Спор поделил военных начальников на два лагеря. В первом оказались маршалы К. Ворошилов, С. Буденный, А. Егоров, В. Блюхер. Они никак не могли отрешиться от реалий Гражданской войны. На всех высоких военных совещаниях Ворошилов проводил одну, главную для старой школы военачальников мысль: «Огромное значение по-прежнему имеет конь для армии».

Другой лагерь возглавлял молодой маршал М. Тухачевский. Его поддерживали И. Якир, И. Уборевич и Я. Гамарник. Они ратовали за быстрейшее внедрение и освоение новой техники и создание крупных моторизованных и воздушно-десантных частей.

Профессиональная дискуссия скоро достигла накала и стала переходить в политическую. Посыпались обвинения.

Ворошилов стоял на своем: «И сейчас, и в будущем нашей армии лошадь понадобится, причем лошадь хорошая, которая будет полностью соответствовать тому уровню развития наших вооруженных сил, на котором мы в настоящий момент находимся. Необходимо, прежде всего, раз и навсегда покончить с вредительскими „теориями“ о замене лошади машиной, об „отмирании“ лошади. Необходимо раз и навсегда покончить с обезличкой в использовании коня…».

В середине сентября 1935 года состоялись знаменитые маневры Киевского особого военного округа. Учениями руководил командующий округом И. Якир. На присутствующих там военных атташе сильнейшее впечатление произвели танковые бои. А надо сказать, что в маневрах участвовало свыше тысячи танков.

Через год подобные маневры повторили, но уже в Белорусском военном округе и командовал ими И. Уборевич.

Но «наглядная агитация» не помогла. Военачальников обвинили в заговоре, лишили воинских званий и уничтожили.

Так была подведена черта под давним спором о судьбе бронетанковых и механизированных войск.

Сменивший М. Тухачевского на посту заместителя наркома по вооружениям генерал Г. Кулик, побывав в Испании в качестве добровольца, перенял почему-то концепции французского генштаба. А там считали, что танки должны только сопровождать пехоту и ни в коем случае не выделяться в самостоятельный род войск.

К чему это привело, мы уже знаем из начальной главы этой книги. Франция перестала быть танковой державой, хотя имела основания остаться таковой.

Ошибка главного предвоенного вооруженца будет дорого стоить и Красной Армии. Кстати, именно Кулик был ярым противником танка Т-34 и всячески «тормозил» его запуск в серию. А за полгода до войны производство и приемку «тридцатьчетверки» прекратили вовсе.

И хоть сам Кулик был артиллерийским генералом, видимо, атаки конных лав он забыть так и не смог, но, повинуясь велению времени, пытался заменить резвых лошадок легкими танками.

Этих танков требовалось много. Заказчик предлагал использовать в качестве мотора автомобильные двигатели и другие узлы серийных машин. Ставилась еще одна задача: танки должны плавать. Танковую лаву ничто не должно остановить.

Теперь надо было найти конструктора, который бы взялся за реализацию этих идей. Такой конструктор имелся, и подобный танк уже существовал. В 1932 году его даже показывали Сталину, который в обязательном порядке знакомился с новинками военной техники. Тогда и прозвучало имя конструктора — Николай Александрович Астров. Свой плавающий танк — ПТ-1 он проектировал в условиях специального конструкторского бюро — КБ «Т». В 1930 году его смела волна первых репрессий, и он «искупал вину» вот таким образом.

Астров был конструктором уникальным. Он трудился на стыке автомобилестроения и танкостроения, хотя по образованию был конструктором электрических машин. На склоне лет он собирался написать воспоминания, но так этого и не сделал. Остались лишь разрозненные фрагменты. Среди них есть и описание действа показа Сталину плавающего танка, который в спешном порядке изготовили на московском заводе «Красный пролетарий».

«В тот хмурый осенний день плац покрывали льдистые корки еще неплотно легшего снега. А поскольку сам он был не очень ровным, в некоторых местах стояли довольно большие лужи. Грязища была, можно сказать, полноценной — как раз для испытаний танка.

Всевозможное начальство сбилось в довольно тесную группу рядом с большой лужей, видимо, надеясь, что автомобили начальства еще более высокого, прежде всего самого Сталина, остановятся перед ней. Возможно так и случилось бы, будь плац сухим и по-летнему пыльным. Однако машина Сталина остановилась непосредственно у объекта демонстрации.

…По соображению безопасности показ техники на ходу отменили.

Сталин — в меховой дохе чуть ниже колен, на голове глубоко нахлобученная меховая шапка с модными в те годы непомерно длинными, чуть не до пояса ушами. Цвет лица и кожи рук без перчаток был у него темно-коричневый, можно сказать с зеленоватым оттенком. Лицо имело множество следов перенесенной когда-то оспы. Глаза — насквозь черные. Детали внешности я разглядел позже, оказавшись рядом.

Чуть хрипловатым голосом, тихо, словно опасаясь простуды, он спросил, где докладчик. Начальство побоялось, что Сталин задаст вопросы, на которые ни один высокопоставленный военный не сможет ответить, и кто-то из группы, несомненно, знавший мою роль в создании ПТ-1, громко выкрикнул: „Астрова сюда, для доклада!“.

Душа моя дошла почти до пяток, да и промерз я основательно — состояние не из приятных. Все же бодрой рысью припустил к „хозяину“ страны. Следуя в полушаге сзади, я по возможности четко и, главное, громко (нас всех предупредили, что слух у него плохой) стал докладывать, а вернее, просто рассказывать об особенностях нового танка. Несмотря на грязь под ногами, Сталин обошел машину, внимательно слушая меня. Потом задал несколько вопросов, которые показывали, что он неплохо знает танки, и заметил, что в ПТ-1 много необычного.

Спросил, что за двигатель у танка и, услышав, что авиационный, бензиновый, пробормотал с тенью недовольства: „А ведь обещали машину на дизеле“.

Осмотр занял восемь минут. Слегка кивнув, то ли охраннику, то ли мне, Сталин тихо, как бы про себя, буркнул: „Продолжайте!“ и, не сделав никакого знака, даже не кивнув никому из начальников, уехал. Нас, „инженерию“, он тоже не удостоил ни прощальным кивком, ни жестом».

Судьба плавающего танка была никакой. После показа работа над его доводкой пошла вяло, а затем и совсем прекратилась. До серии он так и не дошел. Видимо, Сталин все-таки недоволен был двигателем, который стоял на легком танке и, учинив «разнос» кому следует, сделал соответствующие выводы. Или судьбу танка решили те, кто подвергся «разносу».

Автозаводским «малюткам» и реки были не страшны.

В неопределенности оказался и молодой конструктор. В его жизни встреча с вождем могла стать лишь памятным эпизодом. Но…

«Достаточно оказалось той встречи на плацу, чтобы при последующих он всегда узнавал меня и иногда называл даже по фамилии. Особенно поразило это при встрече, отстоявшей от показа танка примерно на три года. Когда Сталин окликнул меня по фамилии, я настолько опешил, что не сразу ответил на его вопрос».

Как оказалось, поводов у Николая Александровича Астрова для встреч с вождем будет много. Его плавающий танк ПТ-1 будет первенцем в семействе легких танков, которые он создаст.

Послужной список конструктора насчитывает 26 гусеничных и колесных боевых машин. На предвоенные годы приходятся: плавающие танкетки — Т-37А и Т-38. Сталин на традиционном показе вновь спросил о двигателе. Теперь уже можно было ответить, что использован серийный автомобильный мотор. Т-38 была принята к производству и в небольшом количестве выпущена московским заводом.

Много образцов военной техники выпускал Горьковский автозавод в годы войны. Руководили работами главный инженер автозавода А.А. Липгарт (справа) и конструктор Н. А. Астров.

Плавающий танк Т-40 был разработан перед самой войной. Оригинальная, не имевшая прототипов машина весила 5,5 тонны, была оснащена шестицилиндровым мотором ГАЗ-11.

Но в первые же недели войны стало ясно: танки с противопульной броней для нее непригодны.

Николай Александрович Астров вспоминает: «Я замыслил переделать Т-40 в сухопутный танк уменьшенного габарита, но с усиленной броней и пушечным вооружением. Почти тайком от дирекции, находившейся в состоянии шока от выдвинутой заводу задачи, мы за две с половиной недели начертили и выполнили в металле первый образец танка, названного Т-60. Он весил 6,4 тонны, имел удачный наклон лобовой брони и башню тоже из наклонных листов толщиной 35 мм. Вооружили его пока скорострельной 20-мм авиационной пушкой ШВАК».

В августе 1941 года ушло письмо Сталину с информацией о новом танке. Переданное вечером, оно было прочитано в ту же ночь, а днем машину осмотрел нарком танковой промышленности В. Малышев. Он доложил об увиденном Сталину, и через два дня танк был принят на вооружение. В постановлении предписывалось размещение производства танков на трех головных заводах: Харьковском тракторном, Московском танковом и Горьковском автомобильном.

Танки Т-40 отправляются на фронт.

«Надо ли говорить, сколь короткий срок определили нам на доработку, размножение и рассылку чертежей. КБ действовало круглые сутки, отдыхали, уткнувшись в чертежные столы. Не прерывались и при бомбежке, а когда бомбы падали близко, девочки-копировщицы плакали от страха. Слезы капали на сделанные тушью кальки, получались черные кляксы — приходилось копировать снова».

Николай Александрович Астров выбрал для себя Горьковский автозавод. Закончив работу по размножению чертежей, он, сев за рычаги эталонного танка, через 14 часов был уже в Горьком. Его тут же назначили заместителем главного конструктора по танкостроению, а, по сути, главным конструктором этой отрасли на ГАЗе.

Документальных свидетельств о действиях легких танков в боях не так и много. Объясняется это, наверное, тем, что к концу войны о них попросту забыли. Слава «тридцатьчетверок», тяжелых танков, самоходок затмила их.

Десант на броне танка Т-60.

Т-60 неплохо показали себя в обороне Москвы, при прорыве блокады Ленинграда, в Синявинских болотах и других боях.

Среди танкистов хорошо было известно имя командира роты легкой танковой бригады старшего лейтенанта Дмитрия Осатюка. О тактике его танкистов рассказывали листовки и брошюры, выпущенные в походных типографиях.

Действительно, в умелых руках «малютка», как называли легкие танки, превращался в грозного великана.

Вот лишь один эпизод.

Однажды рота Дмитрия Осатюка поддерживала атаку морских пехотинцев под Ленинградом. Отступая, гитлеровцы закрепились в глубокой балке с крутыми склонами. Ни тяжелым, ни средним танком здесь не пройти. Балка для них — ловушка. Бой принял затяжной характер.

Тогда старший лейтенант Осатюк приказал своему механику-водителю на большой скорости мчаться к балке. Т-60 устремился к обрывистому склону и… рухнул на головы врагов. Командир тут же открыл огонь из пулемета и пушки, а механик-водитель развернул танк и помчался по дну балки, круша все на своем пути.

Морские пехотинцы воспользовались этой ситуацией и поднялись в атаку. Враг не смог оказать им сопротивления.

Старший лейтенант Дмитрий Осатюк за бои на легком танке Т-60 был удостоен звания Героя Советского Союза. Такое же звание получила Ирица Левченко. Начав войну санитаркой, она настояла на своем — стала танкистом. Для начала ее назначили командиром легкого танка Т-60, который использовали как связной. Приходилось ей отправляться на нем и в разведку, и участвовать в боях.

Ирина Николаевна вспоминала: «Когда танковые части начали насыщать „тридцатьчетверками“ и списывать легкие танки, то командиры всполошились, стали легкие танки „скрывать“. Во многих ситуациях они были незаменимы. Подвижные, очень маневренные, они могли неожиданно появиться перед врагом, посеять панику, а средние танки уже довершали начатое. На Т-60 башня была смещена и на броне образовывалась небольшая площадка. Мы ее часто использовали, „подвозя“ десант. У артиллеристов со временем вырабатывается „чувство машины“. Они знают, с каким упреждением надо бить, скажем, по среднему танку. А вот легкие танки, появлявшиеся в боях редко, были для них сюрпризом. Стрелять с упреждением, скажем по Т-60, бесполезно, все равно артиллеристы промажут. Этим мы пользовались. Легкие танки всегда были в резерве командования. Они, конечно, не решали исход боя, идя в прорыв, но для определенной хитрости всегда годились».

В биографии танка Т-60 была особая страница — авиационная. Не пытайтесь фантазировать и представлять себе танки, спускающиеся с высоты под куполами парашютов.

Это сейчас их так доставляют на плацдармы в тылу «врага». А в годы войны существовали другие идеи, одну из которых и решил воплотить в реальность авиаконструктор Олег Константинович Антонов.

«В тылу врага разворачивалась партизанская война. Для того, чтобы она была более грозной и эффективной, партизанам нужно было мощное вооружение, вплоть до танков. Но как их доставить в леса? Мы постоянно думали об этом. На самолетах и планерах невозможно. Самолеты не смогли бы приземлиться на земляных аэродромах с такой тяжестью, а планеров, способных поместить танк внутри фюзеляжа, просто не было.

И тогда родился КТ — „крылатый танк“. Эта конструкция имела оригинальное и простое решение: к танку приделывались крылья, а летчик становился еще и танкистом, чтобы управлять эти гибридом и на земле и в воздухе с сиденья водителя броневой машины. Крылья и хвостовое оперение сбрасывалось сразу же после приземления одним движением рычага».

Так выглядел летающий танк «КТ».

Есть идея, надо ее воплощать.

В эту идею поверил не только авиаконструктор, иначе бы не видать главного объекта испытаний танка Т-60, который получил на Горьковском автозаводе сотрудник КБ Александр Эскин. Он провел его по улицам Горького и погрузил на железнодорожную платформу для отправки в Тюмень.

Там в это время располагалось КБ Антонова. В цехах пивоваренного завода построили диковинный аппарат и секретным грузом, вместе с танком, отправили в столицу на один из испытательных аэродромов.

Испытывать новинку было поручено летчику-испытателю Герою Советского Союза Сергею Анохину. Предвоенное поколение любителей авиации знали его как рекордсмена-планериста.

«На наш аэродром привезли какой-то летательный аппарат, тщательно закрытый брезентом. Когда брезент сняли, многие удивились. Представьте себе танк, к которому приделаны крылья и хвостовое оперение.

Сразу же разгорелись ожесточенные споры. Идея применения танка-планера многим казалась заманчивой. Но форма танка не аэродинамична. Если он даже оторвется от земли, то в воздухе не выполнит и простого разворота.

Я не был склонен согласиться с этими доводами, зная все расчеты конструктора. Ведь испытывать в воздухе „летающий танк“ предстояло мне.

На первый же вопрос — выдержат ли гусеницы пробежку со скоростью в 120 километров в час, вразумительного ответа дать никто не мог. Специалисты ЦАГИ лишь обнадеживали — должны выдержать.

Первая же пробежка показала — они правы.

Летчик самолета-буксировщика ТБ-3 Павел Еремеев, или, как его называли, „капитан улетающей черепахи“, шутил:

— Если в воздухе встретимся с фашистскими истребителями, то вся надежда на „черепаху“. С ее артиллерией и броней мы всю гитлеровскую авиацию разгромим.

И вот дано „добро“ на дальний вылет. „Летающий танк“ должен был подняться с аэродрома Летно-испытательного института…

Внимательно слежу за поведением „летающего танка“ в воздухе. Рулей он слушается хорошо, все идет нормально. Вдруг в наушниках раздается голос Петра Еремеева:

— Очень греются моторы. Тащу тебя к ближайшему аэродрому.

Крылатый танк оказался слишком тяжелым для самолета и, хорошо, что лететь нам пришлось недолго. Скоро подо мной стал виден небольшой аэродром.

— Отцепляй трос, — говорит летчик.

Я выполняю команду и иду на посадку. Мое появление на аэродроме было эффектно. Все находящиеся на старте сломя голову принялись бежать к укрытиям. Они приняли „летающую черепаху“ за фашистский самолет неизвестной конструкции».

«Крылья танка» могли подниматься в воздух, могли летать. И все же проект не получил практического применения. Самая главная причина — не хватало самолетов-бомбардировщиков, способных тянуть за собой столь тяжелый и необычный груз.

А между тем, земная жизнь легких танков продолжалась. Их не только строили, но и продолжали совершенствовать. Ни дня не проходило без испытаний или обкатки танков.

Мне давно хотелось познакомиться с испытателями танков военных лет, но завеса секретности над ними так и не развеялась. На заводе говорили, что этим делом занимались многие бывшие испытатели автомобилей. Выделить из них кого-либо было трудно. К тому времени большинство уже ушло из жизни и чаще всего назывались их имена. Но они уже ничего рассказать не могли.

И все-таки мне удалось познакомиться с одним из испытателей. А произошло это во время самой смиренной из охот — грибной.

Глеб Иванович Зяблов был грибником заядлым. Он многие годы записывал результаты своих охот: где, сколько и каких грибов взял. Разговор в электричке и завязался на этой почве. А когда Глеб Иванович пригласил к себе домой, то выяснилось, что в годы войны он был испытателем танков.

— Ну, наверное, сейчас уже можно об этом говорить? — опасливо спросил он.

На фронт его не отпустили. Но ни один фронтовик не упрекнет этих людей в том, что они отсиделись в тылу. Приезжавшие с фронта на автозавод танкисты, видя разрушенные бомбежками цеха, покореженные взрывами конструкции, сами пережившие бомбовые налеты, признавались: «У вас страшнее, чем на фронте».

Глеб Иванович в разговоре упомянул многих испытателей, но все время возвращался к Константину Итальянцеву. Они с ним дружили и намотали тысячи километров по бездорожью полигонов. Отчаянный был человек. Из танков он выжимал все, что можно. Испытатели, это те люди, которых благодарят за поломки. Константин Итальянцев «привозил» их с полигона полный набор.

А еще он был специалист по танковым полетам. Каждый испытатель мог прыгать на танках, но у Итальянцева это получалось так, как требовали испытания. Он просил только назначать прыжки утром, на голодный желудок, иначе была опасность, что желудок, наполненный пищей, может оторваться.

Если танкисты, прибывшие получать танки, задерживались на несколько дней, то их направляли к Итальянцеву на стажировку. Несколько «рейсов» по полигону и механики-водители «обнаруживали» в танках, на которых им предстояло воевать, скрытые возможности, о которых они и не знали. Собственно, все испытатели учили танкистов, но Итальянцев делал это как-то по-особому, заряжал их азартом и верой в боевую машину. Сам он был виртуозом вождения. Недостаток у него был один: он увлекался и не мог толком рассказать, что же происходит с машиной. Злился тогда, приговаривая: «Так смотрите сами, вы инженеры». Ему поручались самые сложные испытания «на излом».

Сам Глеб Иванович Зяблов по складу характера педант. Он любил порядок даже в малом, а потому ему отводилась заключительная часть испытаний, после которых обычно составлялись отчеты.

Танк Т-70 форсирует водную преграду.

Пока автозавод выпускал Т-60, Николай Александрович Астров выдвинул идею нового танка. В инициативном порядке, без всяких требований, были спарены два автомобильных мотора. 140 лошадиных сил вместо 85 — солидная прибавка не только в мощности. За счет утолщения брони повысился вес, но танк свободно с ним справлялся. Увеличили калибр пушки до 45 миллиметров.

Это была уже грозная и по сути своей новая боевая машина. Она получила индекс Т-70 и в октябре 1941 года была готова к испытаниям. Но обкатать машину на полигоне не успели. Москва срочно вызвала танки для показа.

Головной Т-70 вел Глеб Иванович Зяблов:

«Решено было гнать танки в Москву своим ходом — вот и испытания.

Мы прибыли в столицу на третий день. Нас сразу же отправили на полигон, где и состоялся показ боевых возможностей танка.

Вначале проверяли стрельбу. Я вел танк, а в башне сидел лейтенант, по всему видно знаток своего дела. Стрелял он быстро, расторопно и очень метко. Я видел, как мишени разлетелись в щепки.

Дальше — валка деревьев. Дело для меня знакомое. В армии мне пришлось быть механиком-водителем танка БТ. Начинаю валить сосны. Выбираю по нарастающей. Валил до тех пор, пока не уперся в толстое дерево, которое танк не взял. Всему есть свой предел.

Возможности танка высоко оценили, но нашлись скептики, которые сказали, что обычный войсковой экипаж с ним не справится.

Тогда на полигон привезли армейских танкистов, уже побывавших в боях. Мне пришло уступить свое место.

Сигнал — и механик-водитель мгновенно скрывается в люке. Он прыгнул туда „рыбкой“ и как-то ловко развернулся на сидении. По всему видно, это были опытные ребята. Они проделали все, что надо и высоко отозвались о возможностях танка.

Мне кажется, что их слова и решили его судьбу».

С полигона танк повезли в Кремль. Приехал директор завода Иван Кузьмич Лоскутов. К площадке, где стоял танк, подошло много военных и среди них танковый нарком В. Малышев и конструктор Н. Астров.

Главный конструктор автозавода Андрей Александрович Липгарт доклад начал необычно: он перечислил недостатки нового танка и тут же рассказал, как их можно устранить. Тем самым он упредил многие вопросы.

Пришлось отвечать и испытателю Глебу Ивановичу Зяблову.

«По докладу главного конструктора я понял, что и мне нечего утаивать. Откровенно спрашивали, я откровенно отвечал. И тут я обратил внимание на поднявшуюся суету. По направлению к площадке с боевой техникой шел Сталин…

Он внимательно осмотрел танк, подозвал к себе конструктора Астрова. Спросил у него какая броня у танка, сила огня, скорость. Чувствовалось по всему, что он не торопится и настроен ко всем хорошо. Похвалил конструкторов, сумевших объединить силу двух моторов.

Сталину танк понравился, и он рекомендовал поставить его как можно скорее на производство».

С весны 1942 года Т-70 уже участвует в боях. За период войны, вернее с осени 1941 года и до весны 1943 года было выпущено шесть тысяч танков Т-60 и свыше восьми тысяч Т-70.

Последним выпала Сталинградская битва, Курская дуга и прорыв блокады Ленинграда.

За разработку легких танков на базе автомобильных двигателей большая группа конструкторов Горьковского автозавода была удостоена Сталинских премий. Получил ее и конструктор Николай Александрович Астров.

Были не забыты и испытатели. Глеб Иванович Зяблов получил медаль «За трудовое отличие».

Наступательные операции 1943 года выдвинули новые требования к танкам. Теперь от танкистов требовался прицельный огонь по внезапно возникающим целям. Экипаж легкого танка, состоявший из двух человек, обеспечить скорострельный огонь не мог. Именно по этой причине танк Т-70 с производства сняли.

Не суждено было ему дойти до Берлина. И все же… он дошел.

Автозаводские конструкторы, которыми по-прежнему руководил Николай Александрович Астров, постарались. Понимая, что пехоте в наступательных боях необходима поддержка, они решили снабдить ее самоходными орудиями. И тогда вновь обратились к танку Т-70. Пригодилась его испытанная и проверенная ходовая часть. На нее установили пушку и получилось орудие, о котором маршал К. К. Рокоссовский напишет: «Эти легкие, подвижные машины поспевали всюду, чтобы выручить пехоту, а пехотинцы, в свою очередь, готовы были грудью заслонить их от огня вражеских бронебойщиков и фаустников».

Так что мы еще не покидаем военных цехов автозавода. Впереди у нас знакомство еще с одним видом оружия — «пушками с высшим образованием».

Щит и меч наступления

Чем же знаменита эта самоходка, если удостоилась чести стоять в одном ряду с оружием легендарным?

Начнем с того, что это первая серийная отечественная самоходная артиллерийская установка.

В начале войны в арсенале Красной Армии было всего лишь 28 экспериментальных самоходок, больше половины из которых были неисправны. В те годы необходимость иметь в армии этот вид оружия всерьез не рассматривался.

Война внесла свои коррективы. СУ-76 появилась на поле боя в январе 1943 года. Даже в самых серьезных публикациях военные историки называют эту самоходку «рабочей лошадкой войны». На ее долю выпали все наступательные бои, начиная от Сталинграда и Курской дуги.

Если пересмотреть фотографии военных лет, то можно заметить, что СУ-76 часто попадала в объектив хроникеров. Самые последние фотографии сделаны в Берлине. Самоходки готовятся к последнему штурму… Впереди Рейхстаг…

Зима 1943 года — первое появление самоходок СУ-76 на фронте.

История создания самоходного артиллерийского оружия не менее интересна, чем история появления танков или самолетов. Она только менее известна.

Из предыдущей главы вы знаете, что самоходки называли «пушками с высшим образованием». Не громко ли сказано?

Да, пожалуй, нет, если послушать рассказ ветерана. Автозаводцу, кавалеру трех степеней солдатского ордена Славы Сергею Ивановичу Константинову выпало воевать наводчиком на СУ-76.

«В каждом бою мы выполняли одну главную задачу — поддержать огнем наступающую пехоту. Как правило, мы катили сзади наступающих цепей и внимательно высматривали цели. Экипажи самоходок состояли из опытнейших артиллеристов. В бою приходилось мгновенно производить расчет выстрела.

Еще в „учебке“ на каждый вопрос от нас требовали быстрого и четкого ответа. Бывало мы возражали: дайте подумать, зачем такая спешка с ответом. „Зачем“ — мы узнали в первом бою, когда перед глазами замелькали цифры счислений, упреждений, углов, склонений. Теперь мы ясно поняли, что от нас требовалось и были благодарны своим учителям.

В бою, конечно, все страшно — все-таки по тебе стреляют, тебя ловят артиллерийскими прицелами и кожей чувствуешь, что уже вложен в ствол бронебойный снаряд, который сейчас ударит в твою самоходку. Страх вносит растерянность, а это значит, что ты не упредил врага своим выстрелом. Самоходчики должны иметь крепкие нервы. Трусость ослепляет, мужество придает артиллеристу твердость, вот тут и выбирай.

Нас иногда сравнивают с танкистами. Но похожее только одно — гусеницы, на которых мы передвигались. Танкист ведет бой „хаотично“, у него в арсенале и огонь, и маневр, и скорость. Он может наступать и тут же обороняться, делать резкие броски.

Мы же в атаке использовали только пушечный огонь. Подавим все огневые точки впереди себя — будем живы.

Скоро я уже знал, что надо бою и что не надо. Вот говорят о немецких „пантерах“, грозное, мол, было оружие. А для нас они были не страшны. „Пантеры“ стреляли рассеянно, разрывы метались по полю и если только случайно тебя зацепят.

А вот „фердинанду“ на глаза лучше не попадаться.

Позже уже, когда я освоился на войне, по разрывам снарядов мог определять, из чего бьют, и даже мог сказать — „мазила“ или снайпер наводчик. Важно ведь знать, против кого имеешь дело. Бой со стороны кажется хаосом, а когда сам в нем участвуешь, то замечаешь все. Чувствуешь, по твоей самоходке начинают пристреливаться. Разрыв, ближе, теперь сбоку, следующий снаряд наш… Стоп машина! Точно, впереди фонтан взрыва. Был наш, а теперь полный вперед.

В бою не надо забывать: боишься ты, но ведь боятся и тебя.

От боя к бою я учился думать и за себя, и за врага. В каждом бою, прежде чем сделать что-либо, прикидываешь, а какая будет ответная реакция. Идем в атаку — ищем слабое место врага, но ведь и он ищет.

Дело доходило до того, что уже знаешь „почерк“ вражеского артиллериста. Сегодня он обстреливал тебя, завтра… Чувствуешь, что он изучил наш „почерк“, надо его менять. Опять атака, нет того артиллериста — или мы его, или сняли с позиции. Перед нами новичок, значит жить будем. Так и воевали!

Бывало, пехотинцы говорили, что на нас в бою смотреть страшно. Движемся медленно, не торопимся… Мишени, словом. Наверное, со стороны оно и так, но ведь каждый наш выстрел — это точка в бою. А она должна быть поставлена там, где надо. Не торопясь, не поспешая поставлена».

Когда же и как началась служба самоходных артиллерийских установок в войсках?

С появлением на полях сражений танков изменился тактический рисунок боя. Атаки стали стремительны и скоротечны. Под прикрытием брони пехота в броске продвигалась на большие глубины в оборону противника. Остановить танки могла только артиллерия, но с закрытых позиций стрелять по движущимся целям довольно трудно. В дуэльной ситуации, когда пушки выносили на прямую наводку, нередко побеждали танки. Возникла идея создания такой пушки, которая могла бы в ходе боя менять позиции, идти, не отставая в рядах атакующих войск, бороться с танками на равных, не уступая им в маневренности, скорости и силе удара. Это и была основа идеи самоходных артиллерийских установок.

В перерывах между мировыми войнами в разных странах создаются образцы всевозможных самоходных орудий. Варианты конструкторских решений бесконечны: один пробует установить обычные полевые пушки в кузовах грузовиков, другие монтируют пушечные стволы на гусеничных вездеходах, создаются поезда на гусеничных платформах, на которые устанавливают орудия большого калибра. Но все эти варианты были ненадежны, и дальше опытных образов дело не пошло.

Военные конструкторы в нашей стране тоже работали над созданием артсамоходов. Только сейчас стало известно имя одного из конструкторов — Павла Николаевича Сячинтова. Как оказалось, еще в 1933 году была принята программа «Большой дуплекс», по которой предусматривалось переоборудовать танки Т-28 и Т-35 под экспериментальные самоходные установки. К 1938 году уже подошли к запуску САУ в серию. Но специальная комиссия разработала перечень образцов орудий для системы артвооружения РККА. Самоходок в этом перечне не было.

Советско-финская война показала, что была совершена очередная крупная ошибка. Сопровождающие пехоту легкие танки с их слабыми пушками были бессильны против линии обороны финнов.

Срочно вспомнили о самоходках П. Н. Сячинтова. Они имели калибр снаряда 150 мм и могли сокрушить любую броню.

Кстати, Павел Николаевич Сячинтов за их создание был награжден орденом Ленина. Но к тому времени, когда о нем вспомнили, в живых его уже не было. Он был расстрелян как «враг народа».

Сохранившиеся две самоходки, над которыми он работал, срочно отремонтировали и экранировали броневыми листами. Но к войне они уже опоздали. С огромными потерями «линия Маннергейма» была взята.

Историки, изучая вооружение немецкой армии, обнаружили поразительное сходство штурмового орудия StugIII с «артиллерийским танком» Сячинтова. А когда ее вооружили длинноствольной пушкой, она стала успешно бороться с нашими танками. Это была самая массовая машина «вермахта».

К началу Второй мировой войны ни одна воюющая армия не имела совершенных самоходных артиллерийских установок. Но первые же бои показали, что подвижные пушки очень нужны. Вскоре самоходки появились, но по одному только виду принятых на вооружение той или иной армией самоходок можно было судить о характере ведущих данной армией боевых действий.

Наши самоходки — оружие наступления. Это можно сказать однозначно, посмотрев фотографии всех воевавших САУ.

За тяжелые самоходки взялось конструкторское бюро, руководимое Федором Федоровичем Петровым.

2 декабря 1942 года Государственный комитет обороны потребовал от военной промышленности наладить массовое производство самоходных артиллерийских установок.

А через два месяца последует новое постановление ГКО «О сформировании танковых армий новой организации». Теперь танковые корпуса насыщались только что выпущенными САУ-122, разработанными в конструкторском бюро Ф. Ф. Петрова и СУ-76, которые возникли как бы ниоткуда. Причем вооружали ими не только танковые соединения, но и кавалерийские корпуса. Не могли конники идти в атаку без поддержки шустрых самоходок.

Так откуда же они взялись? В предыдущей главе вы познакомились с легкими танками, которые в годы войны выпускал автозавод. «Век» их был короток. Сделав свое дело, они должны были исчезнуть. Так и случилось. Выпуск их постепенно сворачивали. В начале 1943 года был снят с вооружения легкий танк Т-70.

Но сняли с вооружения только… половину танка. Ходовую часть отдали под новую самоходку, чертежи которой поступили на завод в декабре 1942 года.

Работу возглавил уже знакомый нам по предыдущей главе книги конструктор Николай Александрович Астров.

Первые СУ-76 автозаводцы отправили на фронт в январе 1943 года, а в апреле генерал-майор Ф. А. Самсонов направил в Государственный Комитет Обороны доклад, в котором говорилось: «Опыт показал, что самоходные орудия нужны, так как ни один другой вид артиллерии не дал такого эффекта в непрерывном сопровождении атак пехоты и танков и взаимодействия с ними в ближнем бою».

Новые самоходки учились воевать. Вначале их предполагалось использовать всего лишь как подвижные батареи пушек, выдвигаемые на острие оперативного направления. Они быстро появлялись, производили залп, создавали перевес сил и уходили туда, где были нужны в данный момент. В атаки самоходки пока не ходили.

Это произойдет позже, когда пехота уже не сможет воевать без поддержки оперативной артиллерии.

Пехотинцы подружатся с пушкарями. Они будут защищать их в бою от ударов немецких гранатометчиков, а самоходчики броней и огнем будут крушить препятствия, стоявшие перед пехотой.

Автозаводский фотограф Николай Николаевич Добровольский оставил нам яркую память о военных годах. Среди огромного количества фотографий военной техники есть и репортажные съемки из цехов. Один из таких снимков стал «классикой» и был опубликован в десятках книг о военной поре. Мы тоже его воспроизводим.

Вы видите огромный цех, под сводами которого кран переносит самоходку СУ-76. А на первом плане сварщик-парнишка. Его имя известно — Алексей Елов или просто Леша. Молодой ударник военной поры, самый молодой заводской бригадир.

Цех сборки самоходок СУ-76.

…Пятый цех. Здесь делали танки. Корпуса поступали с Выксунского металлургического завода. Броневые листы варили там.

Как только паровоз подкатывал платформы к цеху, открывали все ворота, и в огромный корпус врывалась вьюга. Все остатки тепла улетучивались. Загорались костерки из масляных тряпок, все пытались согреться. И даже когда корпуса танков сгружали и паровоз вытягивал платформы, все равно было холодно. Теперь холод шел от промерзших корпусов танков. А в них надо было спускаться и варить там.

И хоть в руках своя печка — электрическая дуга, но все равно промерзали так, что простуда косила всех. Не выходили на работу слесари, поурочные и только он, Лешка Елов, держался. Он давал план. 200, 350, 400 процентов…

Он был маленьким, шустрым и подвижным, оттого и лихо управлялся в тесном чреве танка.

Часто на участке появлялся мастер и говорил: «Сегодня надо до победного, парни!»

Знаменитая молодежная бригада Алексея Елова (в центре), работавшая на сборке Су-76.

И они оставались в ночь. Под «спальный корпус» приспособили кабинет начальника. На пол бросали брезент и спали вповалку всей бригадой.

Сон был врагом. Нужно было все время двигаться или что-то делать, тогда он не брал. Чуть расслабишься и… Лешке затянуло под наждак руку, содрало кожу. Полмесяца рана не заживала. Ходил только на перевязку, а так — работал.

Проценты, проценты — это всего лишь цифры. Они превращались в танки. Сегодня ушло на фронт два лишних танка, завтра уйдет три…

Был и такой случай. Однажды он пришел на смену, а бригады нет. Все слегли: желудок скрутило от недоедания, крупозное воспаление легких от холодной танковой брони, простуда, жар… Он работал один. Дал пять планов…

В старой потрепанной записной книжке военных лет гвардии младшего лейтенанта Владимира Константиновича Новокшанова остались памятки с курсантской поры.

Многие из них касаются ведения боя на СУ-76. Молодой артиллерист Сызранского танкового училища готовился воевать на самоходках.

К тому времени большое внимание в учебной программе отводилось обучению молодых командиров ведению боя в городах. Советские войска уже перешли границу и готовили решающий удар по гитлеровской Германии.

Европа была тесной для танковых боев. Мы освобождали город за городом. Узкие улицы гибельны для танков и самоходок. Из любого подвала можно кинуть под гусеницы гранату, а в открытую самоходку ее можно бросить еще и с любой крыши. Пехотинцам приходилось очищать дома, потом они сигналили самоходчикам, и они подтягивались на помощь.

СУ-76 была очень маневренной, ни один вражеский танк не шел в сравнение с ней.

В одном из боев по освобождению Венгрии произошел такой случай.

Маленькое село у озера Балатон атаковала группа СУ-76. Первой ворвалась в населенный пункт самоходка лейтенанта Чернова. Она оказалась одна, остальные машины были отсечены фашистскими танками. Навстречу ей выполз «тигр». Лейтенант видел, как он не торопясь водит стволом, видимо, выбирая, куда бы всадить заряд. Механик-водитель, не дожидаясь приказа, рывком увел самоходку за дом. «Тигр» начал преследование.

Самоходка кружила по улицам, прикрываясь стенами зданий, не выходя на прямой выстрел. Долго так продолжаться не могло: появится еще один «тигр» и все будет кончено.

Лейтенант принимает дерзкое решение. По его команде механик-водитель резко развернул машину, благо замощенная округлым булыжником площадь это позволяла и… выскочил навстречу «тигру». Тот не успел шевельнуть пушкой, как легкая самоходка проскочила между ним и каменной стеной, развернулась и огрызнулась двумя выстрелами. «Тигр», приняв удары снарядов слабой кормовой частью, окутался черным дымом. Так закончился смертельный поединок.

Автозаводские самоходки дошли до Берлина.

Нашему собеседнику Владимиру Константиновичу Новокшанову довелось участвовать и в боях за Берлин.

«Перед наступлением на бортах наших самоходок мы написали: „Вперед, на Берлин!“

Развернулось гигантское ожесточенное сражение. Наши самоходки штурмовали центр города.

У нас за плечами уже был богатый опыт ведения боев в городах, все-таки пол-Европы прошли. Но здесь, в Берлине, пехота с такой силой рвалась вперед… Она просачивалась сквозь дома, вела схватки на этажах и при этом „обтекала“ огневые точки врага. Они оставались целыми и невредимыми. Мы нарывались на „фаустников“, на пушки. Самоходки выходили из строя, не успев и выстрелить по врагу. Пехота была уже далеко в городе, а нам туда было невозможно пробиться.

Так продолжалось пару дней. Затем командование все взяло в свои руки. Порыв пехоты был остановлен и дальше мы пошли вместе. За нами уже было чисто. Все огневые точки и узлы сопротивления гитлеровцев уничтожались, мы теснили врага к центру города. Организованного сопротивления уже не было. Вражеская оборона разбилась на „островки“. Их мы и уничтожали.

Бои шли с утра и до самого вечера. С наступлением темноты глушили двигатели и спали тут же, в самоходках. Рано утром пополняли боезапас и снова в бой.

Однажды утром проснулись, а снаряды нам не подвезли. По рации передали: „Ждать!“ Ждем. И уже ближе к обеду пришел политрук и объявил об окончании войны.

Вы не поверите, я только тогда смог спокойно рассмотреть Берлин. До сих пор помню ту улицу, на которой мы стояли».

Последние залпы войны.

Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский скажет впоследствии о СУ-76: «Особенно полюбились солдатам самоходные артиллерийские установки СУ-76. Эти легкие, подвижные машины поспевали всюду, чтобы выручить пехотинцев, а пехотинцы, в свою очередь, готовы были грудью заслонить их от огня вражеских бронебойщиков и фаустников».

Было бы несправедливо, если бы мы еще раз не вернулись к личности конструктора Николая Александровича Астрова. Его легкие танки и созданную им самоходку заслонило оружие более значимое и весомое. Это справедливо! Но не будем забывать, что автозаводцы «выручили» наши войска в самый трудный период войны — зиму и все летнее противостояние 1942 года.

Николай Александрович Астров покинул Горьковский автозавод, когда необходимость в его легких танках отпала. Но его судьба, как конструктора бронетехники, продолжилась уже на одном из подмосковных заводов.

Лишь одна строчка его биографии: «Трижды удостоен Сталинской премии (1942, 1943, 1945 гг.), а также Государственной премии 1967 года».

Первые две премии военных лет он получил на Горьковском автозаводе. А дальше имя этого человека становится «секретным».

Его автозаводская самоходка СУ-76 станет десантной и получит новое имя АСУ-76. Но калибр пушки будет маловат для тех броневых машин, которые появились в стане «условного противника».

И тогда на свет появилась самоходка с пушкой 85 мм. Тогдашний заместитель председателя Совета министров СССР В. А. Малышев потребовал от Н. А. Астрова, чтобы, как в войну, использовать в самоходке автомобильные агрегаты.

СУ-85 была принята на вооружение. Вот откуда третья Сталинская премия.

За свою конструкторскую жизнь Николай Александрович Астров разработал множество единиц гусеничной бронетехники. 29 образцов было принято на вооружение.

По причине все той же секретности, вся эта техника до сих пор не имеет авторства, как не имеют его автозаводские танки Т-60, Т-70, Т-80 и самоходка СУ-76.

9 мая 1980 года автозаводцы зажигали Вечный огонь славы. Долго думали, кому же предоставить право зажечь его. Каждый ветеран войны и труда имел на это полное право. Каждый из них приближал святой день Победы.

Но ведь не только в честь погибших воинов зажигают на земле Вечный огонь. Он горит и в честь победного оружия, и кому, как не автозаводцам, помнить об этом.

Решили: пусть огонь зажжет самоходчик, чей боевой путь начался от стен завода! Факел вручили полному кавалеру орденов Славы Сергею Ивановичу Константинову.

Железная песня войны

В конце 2006 года американский телеканал Military Channel составил рейтинг лучшего оружия XX века. На основе опросов американских и английских военных экспертов лучшим в мире танком признан советский танк Т-34.

Над волжским откосом в Нижегородском кремле, у Вечного огня, стоит танк со знаком «Гвардия» на темно-зеленой броне. Это и есть знаменитая и легендарная «тридцатьчетверка».

7 мая 1970 года танк был доставлен к сооруженному пьедесталу. Осталось самое малое — поставить его на гранит. Дело, однако, тонкое.

За рычаги управления сел молодой, но уже опытный механик-водитель. Ему приходилось управлять многими современными танками, а вот «тридцатьчетверка» ему была неизвестна, видел ее только в кино, да на фотографиях.

Сантиметр за сантиметром вкатывал он боевую машину на пьедестал. Заход был точен, белая линия отметки делила траки ровно посредине.

«Стоп!» — крикнули ему, когда гусеницы коснулись флажка. Танкист заглушил танк, двигатель вынули из моторного отсека и увезли.

Танкист обошел пьедестал, посмотрев на свою работу, и уверенно сказал: «Порядок!»

Этому танку, что стал памятником, тоже выпали бои. Весной сорок пятого года он одним из первых ворвался в Вену. Уцелел в уличных боях, и на этом война для него закончилась. Он отправился на фронт в начале победного года: пока его везли в эшелоне, пока он находился на формировании, пока ждал приказа на наступление, боев уже осталось не так и много.

А вот после войны отслужил полный срок. За его рычагами молодые танкисты обучались водить боевые машины на полигоне. Потом он устарел, дал дорогу другим, более совершенным танкам, и был списан подчистую. Его могли бы сдать в металлолом, но у кого поднимется рука на боевую реликвию. Вот и стал он памятником.

Ветераны-танкисты с первого взгляда определяли принадлежность танков заводам, на которых они выпускались. Об этом, что стоит в кремле, говорили коротко: «Наш, сормовский!»

Если быть точным, то это танк серии Т-34-85. Такие танки, как этот, завод «Красное Сормово» начал выпускать в начале 1944 года. До этого «тридцатьчетверка». сменила несколько пушек. И вот на нее поставили 85-миллиметровое орудие, способное вспороть любую вражескую броню.

Ставшие в войну легендарными «тридцатьчетверки» на параде Победы в Москве. Июль 1945 года.

В нижегородском областном архиве хранится документ, который долгое время был помечен грифом секретности и тщательно оберегался в закрытом хранилище завода «Красное Сормово». С годами секретность с документа сняли и передали его в открытый архив, где он стал доступен историкам. Но их он поставил в тупик. Все, о чем говорилось в этом документе, истории советского оружия неизвестно. До сих пор ни одна строчка этого документа не нашла дальнейшего подтверждения.

А документ-то всего — телеграмма, посланная руководством Сормовского завода. Особое внимание обратим на дату — 25 декабря 1919 года.

«Срочно. Москва. ГОМЗа (Государственное объединение машиностроительных заводов. — Авт.) Технический. Общий вид среднего танка разработан механизмом движения согласно указаниям конструктора Дэма. Применены почти все существующие, отмены самой малой, скорости, что конструктор Дэм нашел возможным допустить. Окончание проекта задерживается неприсылкой конструктора бронирования, а также размеров двигателя и вооружения. Для дальнейшей разработки необходим приезд Розье».

О каком же танке идет речь в телеграмме? Работы по танку, копии «Рено», шли полным ходом, и телеграмма явно не об этом. Да крошку «Рено», даже при самой бурной фантазии, нельзя было назвать средним танком.

Тогда над какой же боевой машиной работали сормовские конструкторы?

Архивные документы не могут раскрыть полной картины работ, но кое-что они проясняют.

Датой рождения первого советского среднего танка считают обычно 1930 год, когда появились первые предшественники «тридцатьчетверки». А не началось ли это десятилетием раньше?

Работы по созданию указанного в телеграмме среднего танка вели два французских инженера, ранее служившие на одном из заводов «Рено», Эдмон Розье и Дэм. Это были опытные конструкторы. Их пригласил в Россию заведующий техническим отделом треста ГОМЗа А. С. Чернов, в прошлом политический эмигрант, проживший несколько лет во Франции. Он знал инженеров по совместной работе.

Эдмон Розье был коммунистом и сразу же принял предложение. Дэм тоже долго не колебался.

О том, что из себя представлял средний танк сормовского завода, можно судить по сохранившемуся протоколу совещания в Совете военной промышленности. Оно состоялось 7 сентября 1920 года. К этому времени было известно, что сормовичи справились с заданием по выпуску первого легкого танка. Испытания ходовой части и оружия прошли успешно. Первый советский танк существовал.

Это радовало, поэтому, видимо, замечания по среднему танку не были категоричными и скорее воспринимались как предложения или пожелания. Представители различных родов войск хотели видеть танк своим помощником в бою.

Кавалеристы советовали сделать его скоростным, артиллеристы — более мощным по вооружению, пехотинцы просили установить на нем как можно больше пулеметов. Еще советовали усилить броню и поставить более мощный двигатель.

Предложений было много. Ко всем надо было прислушаться, но выбрать основные, требовавшие небольших переделок и не тормозившие окончательной доделки танка.

Присутствующий на совещании Эдмон Розье записал в книжечку наиболее существенные пожелания и подвел черту: «Переделка займет две-четыре недели..»

Но не суждено было сормовичам выпустить свой танк.

18 ноября 1920 года на завод пришло распоряжение: «…Копию последнего варианта танка, разработанного тов. Розье, передать на рассмотрение Реввоенсовета… Дальнейшие работы на Сормовском заводе по этому вопросу прекратить».

Оружие получило отставку. От Сормовского завода ждали мирной продукции — паровозов и пароходов. Имена Розье и Дэма остались забытыми. Как сложилась их дальнейшая судьба — неизвестно. В истории советского танкостроения их имена не упоминаются.

23 февраля 1933 года. Нарком обороны К. Е. Ворошилов в докладе «15 лет Красной Армии» подвел итог пройденному пути:

«Красная Армия совершенно не имела танкового вооружения. Нельзя же было считать в самом деле танковым вооружением несколько десятков танков, причем различных марок и образцов, отбитых нами у Деникина, Врангеля, Юденича и на других фронтах у белогвардейцев и интервентов во время гражданской войны… Эти несколько десятков танков были теми единственными образцами, на которых „просвещалась“ и училась вся Красная Армия. Эти танки мы показывали на наших парадах… Все эти „Рено“, „Рикардо“ и другие системы, которыми мы счастливо обладали, были, конечно, не боевым оружием, а совершенно ненужным хламом».

Нарком имел право на эти слова. На вооружении Красной Армии к этому времени уже стояло 7500 боевых отечественных машин.

«…Мы можем считать задачи танкового вооружения Красной Армии разрешенными вполне удовлетворительно».

На смену иностранным конструкторам и заимствованию идей пришли свои специалисты, которые начали решать в конструировании танков оригинальные задачи. Их имен пока никто не знал. Они себя еще ничем не проявили, но они уже были, сидели за расчетами, вычерчивали контуры будущих боевых машин.

Один из них, Михаил Кошкин, позже напишет в своей биографии: «Оставшись без отца, одиннадцатилетним уехал на заработки в Москву, чтобы помочь матери-батрачке прокормить сестру и младшего брата.

Юношей взял винтовку, чтобы выбить врагов революции из Крыма. Воевал на Царицынском и Архангельском фронтах. Там принят в партию. Избирался секретарем партийной ячейки военной железнодорожной бригады».

В Нижний Новгород Михаил Кошкин попал после второго ранения. Комиссия вчистую списала больного юношу с военного учета.

«…После лечения в госпитале пошел работать на „Красное Сормово“, там с 1919 года готовились чертежи, технологии и шасси для первых советских танков. Повезло! Попал на сборку как раз в те дни, когда ижорцы прислали броневые листы, а с завода „АМО“ — двигатели и узлы трансмиссии… И при мне из ворот вышел первый наш танк „Борец за свободу тов. Ленин“. Если бы после той маленькой партии сормовичи продолжали бы собирать танки, я, возможно, остался бы у них надолго…»

Создатель танка Т-34 Михаил Кошкин.

Несколько раз судьба связывала Михаила Кошкина с Нижним Новгородом. Будучи студентом Ленинградского политехнического института, он проходил практику на только что пущенном автозаводе. Отмечалось, что все виды производственной практики — слесарную, кузнечную, литейную, станочную, сборку и монтаж — он выполнил отлично.

Директор завода поручил практиканту работать мастером дефектного отдела. Кошкин за короткий срок сумел так организовать работу, что почти тысяча дефектных грузовиков, скопившихся на складах, были исправлены и направлены в народное хозяйство.

За год до защиты диплома автозаводчане просили закрепить молодого специалиста за ними. Да и сам он был увлечен автомобилями. Сформировалась и тема его будущего диплома — шасси автомобиля.

Так все бы и произошло, не попади личное дело студента Михаила Кошкина вождю ленинградских партийцев Сергею Мироновичу Кирову. Он лично занимался отбором наиболее опытных и одаренных студентов в новую отрасль промышленности — танкостроение.

Сергей Миронович вызвал Кошкина. Разговор был долгим и интересным. Оказалось, студент хорошо знает танки и мог бы сформулировать свою программу создания отечественных боевых машин. Но этого от него пока не требовалось.

— Значит, осилим танки, товарищ Кошкин? — закончил разговор Киров и пожал руку понравившемуся ему студенту.

— Осилим, опыт есть, — твердо ответил Кошкин.

Он получил назначение в конструкторское бюро № 185 опытного машиностроения в Ленинграде. А через пять лет после того разговора Михаил Ильич Кошкин станет главным конструктором Харьковского паровозостроительного завода. Но к паровым машинам он никакого отношения иметь не будет.

В те годы среди военных шли споры о том, каким быть среднему танку. Опыт войны в Испании точки над «i» не расставил. Одни танкисты ратовали за танк с двойным ходом — на колесах и гусеницах, другие признавали только колесные танки, у которых был солидный запас хода.

Ничего не «подсказала» и Германия, которая определилась в танковой доктрине и строила танки для «блицкрига» — легкие, скоростные, маневренные. Немецкие конструкторы не брали в расчет даже плохие дороги. Их танки предназначались для «магистральной тактики». Проигрывая в количестве и качестве боевых машин, они переигрывали противника тактически.

Ничего нового у немцев не появилось и на испанском фронте. Те танки, которые участвовали в боях, имели слабую броню и вооружение.

Франция, в прошлом танковая держава, отдала предпочтение броневой защите и сделала свои танки тихоходными и неповоротливыми. В уставе французской армии отмечалось, что «пехота играет главную роль в бою», а все остальные рода войск используются в интересах пехоты.

А что в Англии? Она защищена морями. «От сухопутной армии может потребоваться в первую очередь обеспечение и защита баз для действий морского флота», — гласил устав ее армии. Наступательная доктрина в первую очередь предусматривала «воздушное устрашение».

Вот в таком «раздрае» и попробуй определись со своей доктриной.

Михаил Ильич Кошкин принимает решение проработать два варианта танка. Понятно, что не покажи оба варианта в действии, он не погасит споры. Полигонные испытания решат, какому танку следует отдать предпочтение.

В 1937 году на Куммерсдорфском полигоне под Берлином состоялся смотр боевой техники Германии. Присутствовал на нем и Гитлер. Десятки кинохроникеров из разных стран беспрепятственно снимали все действо — никаких запретов не было.

Гитлер был неравнодушен к танкам. К нему уже пришло сознание, что величие Рейха можно достичь только железом и кровью.

Генерал Хайнц Гудериан, приверженец брони, вторил ему: «Из всех наземных средств танк обладает наибольшей решающей силой». На то он и генерал, чтобы мыслить реалиями, а не предаваться политическим фантазиям. Гудериан стал главным идеологом танковой войны, а Гитлер лично занялся формированием танковых частей и их оснащением новыми бронированными машинами.

Думается, что советской разведке без особого труда удалось заполучить съемки, сделанные на полигоне. Они вошли в кинохроники многих стран, так что и по крупицам можно было воссоздать картину смотра боевой техники. Не все операторы разбирались в новинках, но, видимо, интуитивно поняли, что два танка представленные на смотре, заслуживают особого внимания.

Военные специалисты определили, что один танк можно отнести к разряду средних, а второй ближе к тяжелым. Чувствовалось, что и броня у танков солидная. Эти почем зря гонять по полям и дорогам не будут. Не их это дело. У них, по всей видимости, задачи посерьезнее. Им фронт прорывать, оборону крушить… Выходит немцы пересмотрели свои взгляды на танки? Что же они сейчас думают о их применении?

Пропагандистский фильм ответов на эти вопросы дать не мог. Было даже скрыто, как Гитлер написал в книге почетных гостей полигона: «Германия будет иметь лучшие в мире танки». Пока об этом знать было рано…

Видел ли этот фильм Сталин? Если и не видел, то о новых немецких танках ему доложили тут же. И доложили в подробностях, которые попыталась выяснить разведка. Сталин теперь знал, что у немцев есть средний танк T-III и тяжелый — T-IV. Были известны их технические и тактические данные.

4 мая 1938 года собрался Комитет обороны СССР, на котором «танковый вопрос» был главным. Окончательное решение: какие танки строить? — принял Сталин. Он поддержал сторону «гусеничников», но категоричным не был. Так что КБ Кошкина по-прежнему готовило к испытаниям два танка: колесо-гусеничный А-20 и гусеничный Т-32.

Вся весна и лето следующего года ушли на испытание машин. Председатель комиссии полковник В. Н. Черняев не решился отдать предпочтение одной машине. В отчете он написал, что оба танка успешно выдержали испытания. Что же было делать? Какой танк отобрать для серийного производства? Ослушаться Сталина?

23 сентября 1939 года состоялся показ танковой техники руководству Красной Армии и наркому обороны К. Е. Ворошилову. Большинство склонилось к гусеничному Т-32, памятуя о том, что сказал Сталин: «Будем делать гусеничный танк, он более удовлетворяет требованиям массового производства».

Один из директоров танкового завода отметил: «Запомните сегодняшний день — день рождения уникального танка».

Т-32 и стал прообразом «тридцатьчетверки».

Истинная же «тридцатьчетверка» появилась только в марте 1940 года. Два первых образца, прошедшие полигонные испытания, отправили своим ходом из Харькова в Москву. Причем из соображений секретности маршрут пробега был проложен в обход крупных населенных пунктов и основных дорог. Мостами через реки разрешалось пользоваться только в том случае, когда невозможно было перейти реку по льду, и только в ночное время.

Во время пробега Михаил Ильич Кошкин частенько сам садился за рычаги управления.

Первую машину вывел из строя представитель Главного автобронетанкового управления. Он заставлял машину разворачиваться в снегу на полной скорости. Несколько раз ему это удалось, а потом полетел главный фрикцион.

В Москву пришел только один танк. Его и показали Сталину.

Как мы уже знаем, самый первый прототип был назван А-20. «А» — шифр опытного образца. «20» — толщина брони в миллиметрах. «А» заменили на «Т» (танк), получилось «Т-32», новый корпус с противоснарядной броней решили не расшифровывать. Был еще один образец Т-33. Тот, что пришел в Москву, уже именовался Т-34. После кремлевского показа его направили в Кубинку, где обстреляли из 45-мм пушки. Броня выдержала.

31 марта 1940 года был подписан протокол Комитета Обороны о постановке танка Т-34 в серийное производство.

А Михаил Ильич Кошкин, простудившись во время пробега, попал в больницу с диагнозом воспаление легких. Болезнь его так и не оставила. Осенью конструктора не стало.

К началу войны армия успела получить 1225 новеньких «тридцатьчетверок».

На восьмой день войны в стране был создан Государственный Комитет Обороны под председательством И. В. Сталина. В постановлении говорилось, что в руках ГКО сосредотачивается вся полнота власти в государстве. Все гражданские, все партийные, советские и комсомольские органы обязаны беспрекословно выполнять решения и распоряжения Государственного Комитета Обороны.

Самое первое постановление касалось танкостроителей. Им предписывалось в кратчайшие сроки увеличить производство танков.

2 июля на завод «Красное Сормово» прибывает нарком среднего машиностроения Вячеслав Александрович Малышев. Ночью в кабинете главного инженера завода собрались руководители всех ведущих служб заводоуправления, начальники цехов, конструкторы.

Государственный Комитет Обороны приказывал сормовичам уже в сентябре дать фронту первые танки, собранные из узлов и деталей собственного производства, а с октября развернуть серийный выпуск боевых машин.

В годы войны завод «Красное Сормово» вынужден был освоить производство танков. Сборочный цех завода.

В помощь «Красному Сормову» придавалось одиннадцать предприятий страны; в том числе Горьковский автозавод, завод фрезерных станков, заводы «Красная Этна», «Двигатель революции», Выксунский и Кулебакский металлургические заводы.

К вечеру следующего дня на личном самолете наркома из Харькова были доставлены 4 тысячи чертежей и фотографии танка Т-34.

Но на заводе не было бронекорпусного цеха, где можно было собирать боевые машины, не было необходимых металлов, не было литейных форм, не было…

Сорок пять дней, меняя друг друга, работали судосборщики, литейщики, токари, инструментальщики на строительстве нового цеха. В конструкторском бюро разрабатывалась необходимая оснастка, инструмент, приспособления. Металлурги осваивали плавку новых сталей.

Заводу требовались рабочие. И они пришли. Первыми постучались в отдел кадров старейшие сормовичи Иван Андреевич Ляпин и Иван Матвеевич Олимпиев. Еще в 1905 году они сражались на баррикадах в Сормове. Старики отложили отдых.

Через день в газете «Красный сормович» появилось их письмо:

«Мы, старики, не должны сидеть дома, когда молодое поколение, доблестные бойцы и командиры Красной Армии бесстрашно борются за честь и свободу своего народа. Поднимемся все как один на защиту нашего государства, поможем социалистической Родине.

Старички! В грозный и ответственный момент у нас еще хватит сил по-боевому поработать, помочь нашим доблестным бойцам разгромить коварного врага».

Вместе с дедами в цеха пришли внуки-мальчишки, только что окончившие ремесленное училище при заводе. Их доучивали у станков.

Завод наращивал темпы, наращивал силы.

Производство танков задало новый рабочий ритм. До этого завод месяцами строил один-два волжских судна. Заканчивал их, закладывал другие. Теперь предстояло осваивать крупносерийное производство. Завод к такой работе не привык.

На помощь пришли заводские рационализаторы и изобретатели. Они досконально изучили технологию производства отдельных узлов и решили, что многие детали можно сделать гораздо быстрее. Каждый рационализатор обязался внести не менее двух предложений, направленных на совершенствование производства. После войны подсчитали, что сормовские умельцы внесли 20 000 предложений, в разработке которых участвовало 3400 рационализаторов и изобретателей. 11 260 предложений было внедрено. Но все это цифры, а что скрывалось за ними?

Вот история лишь одного рационализаторского предложения.

Всмотритесь в танк на пьедестале. На его гусеницах есть выступы, которые рабочие попросту звали «забияками». Для отливки их в большом количестве требовались стержни. Много раз программа выпуска танков была под угрозой срыва из-за этой, казалось бы, мелочи. Каждый стерженщик должен был за одиннадцатичасовую смену делать по 200 штук, но больше 100 никто не делал. Надо было преодолевать своего рода психологический барьер — оставить позади привычный ритм работы. Но как это сделать?

За дело взялся старый рабочий, стерженщик высокой квалификации Юрий Петрович Рожков. Его попросили устроить показ своих приемов работы и доказать, что за смену можно справиться с заданием.

Целую неделю рабочий готовился к демонстрации. Наконец решился.

Собрались стерженщики. Все с любопытством смотрели на Рожкова. Никаких специальных условий для установления рекорда ему не создавали.

Юрий Петрович снял пиджак, неторопливо надел фартук, достал инструмент, который сам изобрел и сделал. Все проверил. Попросил разрешения начать работу.

Он, казалось, работал не спеша, не суетился у стержневых ящиков. Все его повороты, шаги, движения были обдуманы и четки! Прошел час. Есть 40 стержней! Рабочих это не очень удивило. Час работы — мало. Отработай в таком темпе одиннадцать часов.

Незаметно прошел еще час. Еще 50 стержней оказались на сушильной плите. Ни тени усталости на лице старого рабочего. Точность движений завораживала.

Стерженщиков теперь интересует качество. Ходили, смотрели — придраться не к чему.

Прошло пять часов. На плите лежало 300 стержней! И ведь отработано только полсмены. Юрий Петрович отложил инструмент для короткого отдыха. Все молчали.

Спросил: «Нужно еще показывать?»

Мертвая тишина раскололась аплодисментами. Петрович невольно поклонился.

Психологический рубикон был преодолен. Инструмент старого рабочего размножили и выдали стерженщикам. Норма 250 стержней в смену стала обычной. Лучшие делали по 300, а иногда и больше.

Одна проблема была решена, но возникла другая, более сложная. Выходившие из сборочного цеха танки сразу же передавали боевым экипажам. Они обкатывали машины на полигоне, грузили их на платформы и отправлялись на фронт. К осени 1942 года завод стал давать сверхплановые танки. Как дороги они были для фронта.

Летом 1941 года танки производили пять заводов, но четыре вскоре оказались в пределах досягаемости вражеской авиации и под угрозой захвата наземными войсками. До войны говорили, что целесообразнее перебазировать танковые заводы на Урал и в Сибирь. Не успели. Это был большой просчет, приведший к тяжелым последствиям.

Сверхплановые танки выручали. Но скоро у проходной завода стали скапливаться почти готовые машины. На катках не было только гусениц.

Завод в те дни с трудом выполнял основную программу: не хватало траков, тех звеньев, из которых собирают гусеницы. Литейный цех не справлялся с повышенным заданием. Все резервы были исчерпаны. Цех работал на пределе.

Траки отливали из стали с большим содержанием марганца. Не хватало и стали.

В самом начале войны траки на сормовский завод шли со Сталинградского тракторного. Но бои на Волге прервали связь с заводом. Тракторный в Сталинграде непрерывно бомбили, и он стал выполнять только ремонтные работы.

Сормовичами был предложен смелый выход из положения: откомандировать рабочую бригаду в Сталинград на тракторный. Там могут быть запасы траков.

Фронт получает новые «тридцатьчетверки».

Когда был еще жив старый сормовский рабочий Николай Гаврилович Курицын, удалось записать его рассказ об одной из таких командировок.

«В Сталинград мы вылетели на специальном самолете. К тому времени фашистов отогнали уже далеко и в городе было тихо. Нас предупредили, чтобы мы не очень-то расхаживали по улицам и цехам заводов. Всюду лежали неразорвавшиеся снаряды, бомбы, мины.

Мы обомлели, когда увидели мертвый город. Какие улицы, их не было в помине. Кругом руины. Разве могли мы у себя в Сормове представить войну во всей ее разрушительной силе? Человеческого воображения на это не хватило бы.

Тракторный завод тоже лежал в руинах. Станки искорежены, кругом переплетенная арматура. Тут же на территории завода братские могилы павших воинов. Помнится, мы шли по бетонному полу, покрытому слоем стреляных гильз. Кругом работали саперы. Работал и завод. Правда, над головами рабочих не было крыш, и в сильный дождь все жались к стенам, а станки укрывали брезентом.

Мы поставили в районе завода пять палаток и приступили к выполнению задания. На тракторном большого количества траков взять не могли — здесь налаживали свое производство. Все же тракторозаводцы поделились с нами.

Все последующие дни провели на местах боев. Там оказалось великое множество разбитой техники. Мы снимали с танков не только гусеницы, но и все исправные детали, свозили к волжским причалам и грузили на баржи. Для одного танка требовалось 150 траков.

Нам помогали сталинградцы и солдаты формировавшихся здесь частей.

Рассчитывали всю работу закончить недели за две, а пробыли в Сталинграде два месяца. Нашего запаса продовольствия, при скудном пайке, хватило на три недели. Рабочие тракторного завода поставили нас на свое довольствие.

Всяческая связь с Сормовом была прервана. Мы не знали, что делается на заводе, не слышали городских новостей. Но мы видели работающий в руинах Сталинград и знали, что делается на фронтах. Враг сопротивлялся, но его били и били крепко. Тут уж мы не сомневались, что без наших „тридцатьчетверок“ не обошлось. Баржу за баржой с танковыми деталями мы отправляли в Горький.

Позже мы узнали, что на заводе наши траки тут же шли в дело».

И если в октябре 1941 года сормовские «тридцатьчетверки» шли на выручку Москве, то теперь спешили на Курскую дугу. На многих танках были сталинградские гусеницы.

В годы войны на «Красном Сормове» побывал писатель Алексей Николаевич Толстой. Он ходил по цехам, знакомился с рабочими, осматривал танки…

Особенно его интересовали молодые сормовичи, занявшие рабочие места отцов и братьев, ушедших на фронт. Одному из них он посвятил вот такие строки:

«…Горьковцы народ веселый, смышленый и злой о работе. Им только раз поглядеть — поймут. В мартеновском цехе старшему сталевару не дадите на вид и двадцати лет, ему — подумайте вы — самое место — быть форвардом, в футбольной команде: небольшого роста, рыжеватый, с отчаянно задорным лицом… Ошиблись. Товарищ Косухин льет в Сормове такую сталь и такие мячи, что в фашистских воротах и сейчас жарко, и будет еще жарче…».

И дальше:

«В старом, тесном, полутемном цехе чугунно-фасонного литья старший мастер, товарищ Блаженов, рассказывает о произведенном им чрезвычайно интересном опыте плавки чугуна.

Опыт дал вполне положительные результаты и сейчас переносится в производство. Весь коллектив его цеха не дает меньше 150 процентов нормы. Сам товарищ Блаженов — худенький старичок, работающий в Сормове, в этой литейке, уже 51 год, просил ему здесь же — в литейной — поставить койку, чтобы не тратить времени на путешествия домой…»

После войны немецкий «танковый бог» Хайнц Гудериан признался:

«…В ноябре 1941 года видные конструкторы, промышленники и офицеры управления вооружения приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходившим наши боевые машины. Непосредственно на месте они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного боевого опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими.

Предложение офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в наикратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретило у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно алюминиевого дизельного мотора. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских».

Гитлер, распорядившись показать новинки на Куммерсдорфском полигоне, втайне думал, что русские бросятся копировать T-III. Получилось наоборот.

В 1943 году на Абердинском полигоне (США) были проведены сравнительные испытания американских и многих зарубежных танков, в том числе Т-34. Американские испытатели, всегда скептически относившиеся к чужой технике, свое впечатление от «тридцатьчетверки» выразили в отчете фразой: «Конструктор этого танка заслуживает памятника при жизни!»

Голландский журналист, работавший в войну в Берлине, писал: «…Мы каждый день получали известия об успехах „простых“ русских танков типа Т-34, которые, хотя немцы старались не признавать, оказались лучшими по своей боевой мощи, чем утонченные, снабженные прекрасным оптическим и электронным оборудованием фашистские танки „Тигр“ и „Леопард“. Ходила такая шутка: „Правда в русских танках ранишь пальцы от нешлифованных сварных швов, но пушка на них такая хорошая, что с ней все немецкие танки расстреляешь…“ Пушки русских танков действительно были важнее неотшлифованных швов… Конструктивная простота, легкое обслуживание и надежность имеют преимущество над сложными конструкциями, модными прихотями и блестящей наружностью».

А вот суждения американского журналиста: «Если оценить, кто внес наибольший личный вклад в победу союзников во Второй мировой войне, то наряду с именами Рузвельта, Черчилля и Сталина следует назвать имя конструктора русского танка „Т-34“».

Вручение заводу «Красное Сормово» ордена Отечественной войны 1-й степени. У знамени завода — директор Ефим Эммануилович Рубинчик. 1945 год.

10 марта 1945 года танковый цех завода «Красное Сормово» выпустил десятитысячный танк. Производство танков продолжалось вплоть до победы над Японией. Завод был награжден орденом Отечественной войны I степени. На торжественном митинге была зачитана телеграмма Верховного Главнокомандующего И. Сталина.

Ни один советский военачальник не обошел в своих мемуарах этот танк. Похвальное слово о нем сказал маршал Советского Союза Иван Степанович Конев: «Говоря о нашей боевой технике, хочу еще раз помянуть добрым словом самый замечательный наш танк Т-34. Тридцатьчетверка прошла всю войну, от начала до конца, и не было лучшей боевой машины ни в одной армии. Ни один танк не мог идти с ним в сравнение — ни американский, ни английский, ни немецкий. Его отличали высокая маневренность, компактность конструкции, небольшие габариты, приземистость, которая повышала его неуязвимость и вместе с тем помогала вписываться в местность, маскироваться. К этому следует добавить высокую проходимость, хороший двигатель, неплохую броню. Правда, сначала у Т-34 была недостаточно сильна пушка. Когда же вместо нее поставили новое превосходное 85-миллиметровое орудие, то этот танк поражал все вражеские машины. До самого конца войны Т-34 оставался непревзойденным».

Враги называли «тридцатьчетверку» «стальным вихрем», «железной метелью», сормовичи «ласточкой», а о дин из советских поэтов назвал ее «железной песней войны».

Если вы думаете, что служба танка Т-34 давно завершилась и его можно увидеть только на пьедесталах, то сильно ошибаетесь.

Он успешно сражался на корейской земле, где продемонстрировал превосходство над американскими «Шерманами». Воевал он на Ближнем Востоке, в индо-пакистанских конфликтах, во Вьетнаме. Видели мы его и на кадрах недавней югославской военной хроники.

Этот танк продолжает служить и сегодня в армиях двадцати стран.

Гвардейский миномет женского рода

Запись в старом блокноте:

«9 мая. В кремле у выставки оружия собрались ветераны. Многолюдно у „Катюши“. Как ни странно, здесь много женщин. Слышатся голоса: „А ты помнишь?..“ „Девчонки, а вы помните?..“

Непохоже, чтобы эти женщины воевали, уж очень молодо они выглядели. Тогда о чем же они вспоминали, стоя у военной машины? И что могло их связывать с легендарной „Катюшей“?

Все объяснилось просто: действительно, этим женщинам воевать не довелось, учились они в то время в школе, а вот к оружию имеют самое прямое отношение.

Знакомимся: Зоя Васильевна Суворова, Ольга Ивановна Орнатская, Нина Ивановна Большакова — инспектор гороно, пенсионерка, инженер-химик.

А во время войны они были одноклассниками и учились в горьковской школе № 8. Как могли, помогали фронту: собирали лекарственные травы, вязали варежки и носки, а ребята пилили и кололи дрова, помогая семьям воевавших солдат. Зимой все вместе ходили в госпитали ухаживать за ранеными. Предел мечты: вырваться на фронт и ведь вырывались, но их вновь возвращали за парты.

И все-таки настоящее дело нашлось. Однажды учительница истории Зоя Аркадьевна Трапезникова свой урок начала необычно. Она спросила: могут ли они хранить военную тайну? Все недоуменно переглянулись и дали слово, что все, о чем услышат, — никому не расскажут. И тогда учительница сказала: „Руководство одного завода, где делается продукция для фронта, предложило вам поработать во время летних каникул на сборке оружия. Как, согласны?“

Только когда они выросли, поняли, что помогали рабочим собирать снаряды для „Катюш“. А тогда мало кто из них разбирался в оружии, да и само производство было секретным. От той поры запомнились детские шалости: щи в заводской столовой они прозвали „Волга-Волга“ и „буль-буль“. Запомнились награды за труд — отрезы белого парашютного шелка, в платьях из которого они щеголяли на выпускном вечере. Еще запомнилась важность дела — домашние так и не узнали, где же пропадали их дети: по привычке думали, что на лугах за сбором трав.

Веселой и озорной получилась встреча у „Катюши“. Но не будем забывать, что собранные школьниками снаряды заряжались в эту установку и летели на головы врагов.

Не обошелся без горьковчан и первый боевой залп „Катюш“.

Вот как об этом вспоминает уроженец Шахуньи Константин Георгиевич Гасников:

„Всю нашу группу, прибывшую из Горького, подполковник А. И. Кривошапов и капитан И. А. Флеров отправили в артиллерийское училище имени Л. Красина.

Там как раз и формировалась 1-я отдельная экспериментальная батарея резерва Верховного Главнокомандования. Командиром ее был назначен один из лучших слушателей Военно-артиллерийской академии имени Ф. Дзержинского капитан Иван Андреевич Флеров. В состав батареи вошли москвичи, горьковчане и призывники из Чувашии.

3 июля 1941 года мы оставили Москву и своим ходом отправились на Западный фронт. По пути остановились на Поклонной горе. Красноармейцы, находившиеся здесь, заинтересовались машинами, закрытыми брезентом.

Внешне они были похожи на понтоновозы, но опытный солдатский глаз все же улавливал разницу. Бойцы спрашивали нас, что это такое, а мы делали многозначительный вид: секрет, но скоро обо всем услышите. На самом деле мы не знали, что везем. Сами пытались спросить у капитана Флерова:

— Мы как будто сформировались в артиллерию, а нам дали одну гаубицу да понтоны какие-то…

Командир батареи с юмором ответил:

— Повоюем с одной гаубицей, а потребуется, так мосты наводить будем.

Подошла легковая машина. Из нее вышли двое: один в военной форме, а другой в штатском. Как потом оказалось, это были представители РНИИ — Реактивного научно-исследовательского института — подполковник Д. Шитов и инженер-конструктор А. Попов. Они тоже отправились с нами на фронт.

Проехали Можайск. На Бородинском поле дали клятву. Под Смоленском нашу колонну атаковали два вражеских самолета. Они сбросили бомбы впереди и сзади, пронеслись над колонной, поливая ее огнем из крупнокалиберных пулеметов.

Когда они улетели, то оказалось, что осколками убиты два наших товарища и несколько тяжело ранены. А до фронта было еще далеко…

Осмотрели машины. Больших повреждений не было.

В дальнейшем двигались только ночью, а днем, после короткого отдыха, изучали новое оружие.

Когда с первой машины сняли чехол, то мы увидели непонятное сооружение из металлических балок, которые держались на разного рода трубчатых кронштейнах. Военинженер Шитов познакомил с устройством реактивной установки, а Попов рассказал об устройстве снарядов.

Нашим делом было научиться быстро заряжать установку и вообще все делать споро и расторопно. После практических занятий мы освоили новое оружие“.

Батарейцы могли только вообразить насколько оно грозное. По расчетам лишь одна установка могла за 15–20 минут послать на врага 16 снарядов. Ни одна пушка не обладала такой скорострельностью.

Всего 1–2 минуты требовалось, чтобы привести установку в боевое положение, а на перезарядку после залпа уходило 3–5 минут. Так что за час боевая машина могла сделать 10 залпов 160 снарядами. Это целое море огня…».

…Весь день ушел на поиск обелиска. В последней маленькой деревеньке, куда привела нас проселочная дорога, нам указали на молодой березняк. Вот там все и произошло. Правда, этих маленьких березок тогда не было. Их посадили совсем недавно. Они и скрыли обелиск.

Наткнулись мы на него совсем неожиданно. Он стоял на небольшой полянке, к нему вела ухоженная тропинка и вокруг росли совсем не лесные цветы.

Вот с этого места и был дан первый залп из реактивных минометов БМ-13. Жалко, что сейчас нельзя увидеть отсюда Орши. Именно туда летели снаряды. Далеко ли она отсюда? По расчетам должно быть километров восемь. Бойцы-ракетчики могли видеть строения города, уже занятого врагом, и сполохи огня после залпа.

В высокой траве совсем неожиданно мы обнаружили странный обрубок трубы с многочисленными отверстиями. Похоже, это была часть реактивного снаряда. Возможно, что один из снарядов не сработал и его могли подорвать на месте. Нам хотелось, чтобы это было именно так.

Памятник «Катюше» под Оршей. Отсюда был произведен первый залп по врагу.

Очевидцы того залпа вспоминают:

Командир боевой установки Валентин Овсов: «14 июля 1941 года. 15 часов 15 минут. Переключил рубильник электропитания. Правой рукой дал оборот маховичка. Земля дрогнула и осветилась…».

Подполковник Кривошапов: «После залпа по фронту метров на двести — мы это видели и без биноклей — поднялось море огня».

Маршал Еременко: «Рев реактивных снарядов потряс воздух, частые и мощные разрывы поразили слух и зрение сплошным грохотом и ослепительным блеском. Солдаты противника в панике бросились бежать. Попятились назад и наши солдаты, находившиеся на переднем крае вблизи разрывов (в целях сохранения тайны никто не был предупрежден об испытаниях)».

Залп гвардейских минометов.

Донесение в немецкий Генеральный штаб: «Русские применили батарею с небывалым числом орудий. Снаряды фугасно-зажигательные, но необычного действия. Войска, обстрелянные русскими, свидетельствуют: огненный налет подобен урагану. Потери в людях значительные».

Решение о серийном производстве боевых машин реактивной артиллерии Совнарком СССР принял 21 июня 1941 года. Воронежскому заводу Коминтерн предписывалось изготовить 40 установок БМ-13, предназначавшихся для войсковых испытаний. Сделать этого не успели. Цех покинули лишь две машины. Еще пять полукустарным способом изготовили в мастерских научно-исследовательского института № 3 — разработчика нового вида оружия.

Эти семь машин и стали основой для формирования экспериментальной батареи реактивной артиллерии. Сформированная за четверо суток, она получила 44 грузовика, предназначенных для транспортировки 600 реактивных и 100 гаубичных снарядов, запасов горючего и продовольствия; легковой и санитарный автомобили.

Скрыть такое «хозяйство» в прифронтовой полосе было довольно трудно. За батареей началась охота…

С немецких самолетов разбрасывались листовки на немецком и русском языках. В них содержалось обещание награды и денежной премии тем, кто поможет захватить установку. Если это сделает немецкий военнослужащий, то его ждет высший орден и пожизненная демобилизация.

А в это время в одной из тайных школ абвера был сформирован и обучен специальный отряд из тридцати диверсантов, которые любой ценой должны были захватить установки и раскрыть секрет нового советского оружия.

Дальше всех пошла фашистская пропаганда. Она первой «захватила» минометные установки. В один из дней немецкие газеты опубликовали фотоснимки, снабдив их броскими заголовками: «Русские сверхсекретные орудия в наших руках!» «Германские доблестные войска захватили несколько пусковых установок сверхсекретного русского оружия с достаточно большим запасом ракет…»

Опубликованные снимки действительно показывали пусковые установки. Только направляющие на снимках были смонтированы не в два ряда, а в три.

Откуда же немцы могли узнать, как выглядят новые минометы и хотя бы приблизительно воспроизвести их в фотографиях?

Сейчас уже известно, что немцы были прекрасно осведомлены о положении с вооружением в СССР. Установлено даже, что они «получили» снаряд нового миномета еще в 1939 году.

Так что они были близки к созданию подобного оружия. А в дневнике начальника генштаба сухопутных сил вермахта генерал-полковника Ф. Гальдера можно прочесть: «Один дивизион реактивных минометов типа „Небельверфер“ будет готов к концу сентября».

Эта запись датирована 4 сентября 1939 года.

Батарею капитана Флерова немцы «подкараулили» у деревни Блатырь на Смоленщине. Они дали разведчикам батареи беспрепятственно разведать дорогу и только батарея тронулась в путь, как была тут же окружена танками, замаскированными в лесу.

В Центральном музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе сегодня можно увидеть ствол дерева, в которое вонзился кусок направляющей. Рядом выставлены другие покореженные взрывом детали БМ-13.

Место последнего боя реактивных минометов немцы оцепили и долго собирали на нем все, что можно было собрать. В основном — бесформенные куски металла. Сложили все в кучу. Спустя некоторое время приехали «специалисты». Они долго изучали каждую деталь, фотографировали, зарисовывали и забрали с собой наиболее крупные фрагменты взорванных установок.

В плен из батареи капитана Флерова никто не попал. Сам командир ценой своей жизни взорвал одну из боевых машин.

На месте гибели батареи сейчас стоит обелиск. Не велик был ее боевой путь, но это было только начало.

Массовое производство реактивного вооружения началось в Ленинграде, Горьком, Свердловске, Челябинске…

Только в 1941 году заводы Горького дали фронту 117 установок БМ-13, это 11,7 процента от всего поступления боевых машин на фронт. Вроде бы не так уж и много, но не будем забывать о «производительности» этих установок.

Новый реактивный миномет на фронте быстро прозвали «Катюшей». История не сохранила официальной версии о происхождении этого названия. Оно привилось, видимо, не сразу. После залпа минометов бойцы обычно говорили: «Катюша пропела», «дала прикурить фрицам Катюша-подружка». Называли реактивную установку и «Надюшами» и просто «пушками-подружками». Но больше всего, видимо, запомнился бойцам образ Катюши из популярной тогда песни «Катюша». Так и получили грозные гвардейские минометы ласковое девичье имя.

За реактивными установками закрепилась слава оружия прорыва. Там, где гремел их залп, там сразу же намечался успех.

Уже к концу 1941 года в реактивные минометные части стали поступать разработанные центральными органами управления инструкции по применению гвардейских минометов.

Они обобщали опыт, копившийся в войсках. Конкретные авторы, предлагавшие использовать «Катюши» в конкретном противоборстве, обычно по причине секретности или замалчивались, или помечались одной лишь буквой. Так вот в этих инструкциях часто встречалась буковка «М». Военные историки задались целью выяснить, кто же стоял за ней. И выяснили…

Это командир 14-го отдельного гвардейского минометного дивизиона капитан-лейтенант А. П. Москвин. Морской артиллерист, он был переброшен на сухопутный фронт под Вязьму. Там получил первое боевое крещение, а уже осенью принял дивизион «Катюш».

Он и учил их воевать.

Может ли, скажем, «Катюша» противоборствовать танкам? Угол наклона направляющих позволяет обрушивать град снарядов на танки, которые находятся на значительном удалении. Если же танки подойдут близко, то они попадают в «мертвую» зону, и снаряды «Катюш» будут их перелетать.

Москвин предложил… прикапывать «Катюши». Установки заезжали передними колесами в вырытые углубления, и снаряды уходили с направляющих параллельно земле. На полигоне, где отрабатывался такой прием боя, они в щепки разносили фанерные макеты. Но может ли снаряд «Катюши» поразить настоящий танк, если боевая часть снарядов была осколочно-фугасной, а не бронебойной.

Оказалось, что и этот снаряд справляется с танком. Осколки поражают бензобак, перебивают гусеницы, заклинивают башню, а удар снаряда в лобовую броню выводит из строя экипаж сильнейшей контузией.

Москвин сам показал, как это делается, уничтожив в одном бою 11 вражеских танков, по одному на установку.

Размещение БМ-13 для стрельбы прямой наводкой по танкам.

Инспектор гвардейских минометных частей генерал А. Нестеренко вспоминал.

«Однажды, подъезжая к огневой позиции 14-го дивизиона, увидел, что у правофланговой машины направляющие подняты до отказа, а на них, подложив чехол, сидит Москвин. Комиссар дивизии Юровский объяснил, что командир наблюдает за неприятелем и корректирует стрельбу».

И этот «прием» вошел в инструкции по применению…

Оставим на время военную пору и вновь перенесемся в самое начало появления этого нового вида оружия. Военный триумф «Катюши» заслонил довоенную драму, которая в ту пору была типичной.

О ней напомнил Указ президента СССР от 21 июня 1991 года. Помните, именно в этот день, но полвека назад «Катюша» была принята на вооружение.

Запоздалые звания Героя Социалистического Труда присваивались Клейменову Ивану Терентьевичу, Лангемаку Георгию Эриховичу, Лужину Василию Николаевичу, Петропавловскому Борису Сергеевичу, Слонимеру Борису Михайловичу, Тихомирову Николаю Ивановичу— создателям отечественного реактивного оружия.

Последние Герои уходившей эпохи. Все удостоены этого звания посмертно…

Но кто были эти люди? И почему их заслуги признавались через столько прожитых лет?

Объясняется все просто — перечисленные люди являлись истинными авторами «Катюши», правда готовой минометной установки БМ-13 они в глаза не видели.

Н. Тихомиров и Б. Петропавловский, руководившие в разное время Газодинамической лабораторией (ГДЛ), умерли в начале 30-х и вошли в историю советского ракетостроения.

И. Клейменов и Г. Лангемак, разрабатывавшие боевые реактивные снаряды, в конце 30-х были арестованы как немецкие шпионы и на закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР приговорены к расстрелу. В тот же день их не стало.

Бывшего начальника НИИ № 3, где строились экспериментальные минометные установки Б. Слонимера и ведущего специалиста I сектора ГДЛ, где испытывались снаряды.

В. Лужина известия о начале войны застало в лагерях, где они занимались далеким от основной специальности делами.

Указ президента СССР хоть и был открытым, но содержал в себе минимум информации. Он был полной неожиданностью для семьи Василия Николаевича Лужина и для всех, кто работал с ним на одном из заводов Выксы.

Георгий Эрихович Лангемак стал начальником I сектора Газодинамической лаборатории в 1931 году. Сектор вплотную занимался разработкой и испытанием пороховых ракет. Достаточно привести перечень работ сектора и, думается, все будет понятно.

Уже в 1931 году появились снаряды калибра 82 и 132 мм с дальностью действия до 6000 метров. Но испытания показали, что точность снарядов была недостаточна.

Годом позже создается вращающийся снаряд. Точность попадания увеличилась, но ракеты оказались сложными в изготовлении и в массовую серию не пошли.

Еще через год сектор представил девять типов ракет, которые были приняты на вооружение для использования с самолетов. Приняли на вооружение и доработанный 132 мм снаряд для наземных пусковых установок.

Но с ним еще придется повозиться. Он окажется чувствительным к метеоусловиям и с этим «капризом» предстоит долгая борьба. Пять лет потребуется на это. Но именно этот снаряд определит военный индекс установки БМ-13.

Одним из ведущих специалистов, доводивших снаряды до совершенства, и был Василий Николаевич Лужин. Сведений о его конкретной работе в секторе пороховых ракет до сих пор крайне мало. Разработки самого сектора засекречены и поныне. Возможно, те оригинальные идеи, которые там рождались, и сегодня представляют военную и государственную тайны.

Скудны сведения о Лужине и в специальной брошюрке, выпущенной к юбилею «Катюши».

«Когда после первых испытаний установки залпового огня встал вопрос о создании более мощного осколочно-фугасного снаряда, Василий Николаевич Лужин вместе с другими нашел немало оригинальных решений. Не зря гитлеровцы принимали снаряд за термитный, хотя зажигательные свойства ему придавали раскаленные осколки».

В самый разгар работы над реактивной установкой инженера Лужина арестовали и приговорили к 8 годам лагерей. Больше к реактивной артиллерии он не возвращался. Жил в Выксе, работал на заводе. Годы изгнания не прошли даром…

Василий Николаевич Лужин.

Приведенные выше строки о создании более мощного снаряда дают основание предполагать, что Василий Николаевич Лужин был причастен к появлению следующего реактивного снаряда уже калибром 300 мм. Этот снаряд предназначался для «взламывания» укрепленных рубежей. Он нес 72 килограмма взрывчатки на расстояние почти в три километра.

Обратите внимание вот на эту фотографию. Она сделана в 1942 году на одном из горьковских заводов. Не правда ли, странные шары лежат на стеллажах. Что бы это могло быть?

А это как раз и есть головная часть реактивного снаряда М-30. Они устанавливались на ракетной части с пороховым двигателем. Запускались такие снаряды со станков рамного типа, на каждом из которых укладывалось по 4 снаряда.

Новыми реактивными установками вооружались тяжелые гвардейские минометные части.

Так что «Катюша» на фронте не была одинокой. У нее появились женихи «Ванюша» и «Андрюша».

Боеголовки новых реактивных снарядов для миномета «Андрюша», которые поступили на вооружение в 1942 году. Снимок сделан в одном из цехов Горьковского автозавода.

Первый залп новых снарядов был впервые произведен 5 июля 1942 года по опорным пунктам противника в районе города Белева. Все укрепления врага были разрушены и почти без потерь взяты нашими войсками.

«Звездный час» М-30 пришелся на последние месяцы войны, когда они стали грозным оружием в городах. Минометчики к этому времени научились запускать реактивные снаряды без пусковых установок. Снаряды даже не вынимали из деревянных каркасов, в которых они находились.

Фронтовики с юмором рассказывали, как немцы кричали с сопредельной стороны: «Рус, опять сараями стреляешь!» Ну, а наши солдаты после залпа приговаривали: «Был домина — стал руина!»

Сегодня статистика войны хорошо известна. Подсчитано, что к маю 1945 года на вооружении гвардейских минометных частей Советской Армии находилось 3081 боевая машина. Можно с удивлением воскликнуть — всего-то! Особо заметим: на горьковских заводах за годы войны выпущено 1165 реактивных установок.

Конечно, если была бы необходимость, их сделали бы куда больше. Но количество пусковых установок определялось производством боеприпасов. Реактивный снаряд — изделие технологически сложное, а гвардейская минометная дивизия одним залпом забрасывала на позиции противника 330 тонн продукции тыловых заводов. Дивизий же было 7. А кроме них снарядов требовали 11 отдельных бригад, 114 отдельных полков и 38 отдельных дивизионов.

«Катюши» в Берлине, май 1945 года.

В боевую историю реактивной артиллерии золотыми буквами вписаны ее герои. А начинается этот славный список с Геннадия Губайдуловича Губайдулина.

В один из мартовских дней 1942 года по радио дважды зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза сержанту Геннадию Губайдулину. Радостная весть тут же разнеслась по автозаводу. Здесь хорошо помнили молодого, энергичного и серьезного моториста, увлекавшегося спортом. До войны он успел послужить в погранвойсках и в первый день ее начала, как и тысячи его сверстников, пришел в военкомат с просьбой направить на фронт. Но его время подошло только осенью.

На фронте его назначили помощником командира разведки 24-го отдельного гвардейского минометного дивизиона. От разведки всецело зависел успех залпа. Она заранее определяла цели и направление удара. Днем и ночью разведчики находились в непрерывном поиске.

Однажды дивизион попал в окружение в районе Ржева. Разведчикам предстояло выяснить возможность прорыва. А в это время все пусковые установки на всякий случай подготовили к уничтожению.

Разведчики отошли совсем немного, как наткнулись на разведку немцев. Те выследили местоположение дивизиона и спешили к своим. Дойти им не удалось. Короткие автоматные очереди решили их судьбы.

На опушке леса наткнулись на силы покрупнее. Отступать нельзя — приведешь к своим. Завязался бой. Разведка бережет патроны. Губайдулин перешел на прицельные одиночные выстрелы. В разгар боя пуля зацепила руку. Ватник стал набухать кровью.

Замолчал пулемет. Геннадий с трудом смог доползти до него, но патронов хватает лишь на мгновенье. Летит последняя «лимонка». Остается только пистолет…

С темнотой наступает тишина. Геннадий решил сделать себе перевязку, но только разорвал маскхалат, как услышал немецкую речь. Выстрелил на голос, но тут же потерял сознание от удара в лицо.

Очнулся от нестерпимой боли. Рот был полон запекшейся крови и крошева зубов…

Лишь следующим вечером новая группа разведчиков подобрала на месте боя шесть погибших гвардейцев, насчитала 39 трупов гитлеровцев, а метрах в трехстах обнаружила Губайдулина. С великим трудом распознали, что он жив.

Двенадцать дней дивизион выходил из окружения, и все эти дни отважного разведчика несли на носилках, а на привалах заботливо кормили с ложечки. Жизнь в нем едва теплилась.

Пробился дивизион к своим, спас технику, вынес раненых…

Долго лежал сержант Габайдулин в госпитале, а когда поправился — вновь ушел на фронт. Теперь уже Героем.

Вручали орден Ленина и «Золотую Звезду» в Кремле, попросили выступить от имени награжденных. Геннадий ответил: «Выступать я не специалист, тем более, что ранен в челюсть. Все, что надо, скажу на фронте, в боях».

Вот такой подвиг совершил наш земляк. Уже после войны два города — Горький и Клин — присвоили ему звание Почетного гражданина.

Сейчас можно найти много памятников «Катюше». Но, сколько ни вглядывайся, невозможно выделить из них горьковскую. Нет особых примет.

Ледовая дорога жизни

Под Волховом, там, где в годы войны проходила легендарная «Дорога жизни», питавшая блокадный Ленинград, стоит памятник: бетонная машина над краем прервавшейся дороги…

Мало кто теперь назовет марку машины, увековеченной в бетоне. Разве что ветераны-шоферы, приглядевшись, скажут: «Да это же „полуторка“, точно она!» И посветлеют их лица.

От нынешнего Санкт-Петербурга до Ладожского озера — рукой подать: сорок с небольшим километров по скоростному шоссе, мимо красивых пригородных поселков, спелых сосновых боров и редких в этих местах полей. На этой дороге грузовики-работяги сторонятся, пропуская огромные сверкающие автобусы. Успеваешь замечать только качающиеся вымпелочки с россыпью значков за широким передним водительским стеклом.

Туристы, экскурсанты, делегации… Сколько их промчится к Ладоге за день.

Мы не спешим. С остановками у каждого памятника добираемся до озера полный день.

На одном из километров — памятник погибшим летчикам, прикрывавшим дорогу. На другом — зенитчикам, охранявшим дорогу. Есть памятник саперам, отстоявшим Ладогу. А вот гранитный валун с надписью: «Неизвестному шоферу, отдавшему жизнь за Родину в Великой Отечественной войне». Это память о людях, работавших на дороге.

Шоссе неожиданно вырывается на ровный берег и упирается в разорванное бетонное полукольцо еще одного памятника. Дальше дороги нет, но рубчатый след автомобильного колеса продолжается по бетону и обрывается у самой воды.

Вечный след. Говорят, в шторма строптивая Ладога пытается его смыть. «Елочка» следа хранит остатки озерной воды от недавнего шторма — голубые ленты отраженного неба лежат на бетонном постаменте. Теплый ветер несет запах разогретой за день сосновой смолы. В прибрежной гальке шуршат волны.

Полуторки стали основным транспортным средством, доставлявшим грузы по «Дороге жизни» в осажденный Ленинград.

Во дворе музея «Дороги жизни» произошла радостная, но молчаливая встреча. Обрадовался только я. За тонкой цепочкой ограждения стоял «ГАЗик». Вид его был непривычен. Он казался миниатюрным, рослые школьники тайком пробирались за ограждение и украдкой фотографировались, опираясь локтями на кузов машины.

Но это была не модель, а самый настоящий «ГАЗик» и после рассказа экскурсовода уже никто не смеялся над маленьким грузовичком. Он встал на бетонную площадку после того, как был поднят со дна Ладоги, очищен от ила и ржавчины, подлатан и покрашен. Ему уже никогда больше не урчать своим мотором по дорогам. Он тоже памятник и, пожалуй, самый главный памятник Дороги.

Где сегодня увидишь самый первый грузовик нашего автозавода? Хотя ошибаюсь, сегодня именно его и увидишь. У проходных многих автопредприятий подняли их на пьедесталы. Стоит «ГАЗик» в Перми. Сорок лет без ремонта отработала машина, ставшая памятником в Сызрани. Приветствуют гудками современные автомобили своего собрата на шоссе Брянск — Орел.

Встал первый «ГАЗик» памятником и у проходной Горьковского автозавода.

Уже давно исчезли из нашего лексикона слова «полуторка», «трехтонка», «пятитонка». А лет сорок назад машины различали только так.

Заводская марка «полуторки» — НАЗ-АА, впоследствии ГАЗ-АА. Первая подобная машина сошла с автозаводского конвейера 29 января 1932 года.

Даже время известно — 19 часов 15 минут.

Грузовики марки НАЗ-АА Нижегородского автомобильного завода начали сходить с конвейера 29 января 1932 года.

Этих машин было выпущено десятки тысяч. Они отличались неприхотливостью к горючему, легко заводились в самый лютый мороз. На эти хрупкие машины пришлась основная тяжесть военных грузов.

Историки подсчитали, что за время войны армейские автомобили перевезли 145 миллионов тонн груза. Для убедительности они предложили представить себе стену высотой в 4 метра и шириной в метр, опоясавшую земной шар. Вот столько груза было перевезено.

Пробег же автомобилей за это время составляет 90 000 оборотов вокруг земного шара по экватору.

И среди всех этих тонн груза и километров есть особые, которые прошли по Ладоге к осажденному Ленинграду.

В ноябре 1941 года гитлеровцы предприняли еще одно наступление под Ленинградом, пытаясь замкнуть второе кольцо блокады. От города были отрезаны все шоссейные и железные дороги. В блокадном городе оставалось свыше двух миллионов людей. Страшнее бомбежек и артобстрелов стал голод. Строго учитывались каждый грамм хлеба, сахара, жиров.

20 ноября Военный совет фронта произвел очередное сокращение норм снабжения. Рабочие стали получать в день 250 граммов хлеба, служащие, иждивенцы и дети —125 граммов. Войска первой линии, личный состав боевых кораблей, летно-технический состав Военно-воздушных сил — 500 граммов, все остальные воинские части — по 300 граммов на человека.

Единственный путь снабжения города остался по Ладожскому озеру. Вода не давала замкнуть кольцо вокруг города. Но не давала она и питать город. Жестокие осенние штормы захлестывали баржи с продовольствием, сбивали с курса легкие катера. Вдоволь натешившись, Ладога в середине ноября начала замерзать. Такого раннего ледостава не видели на озере многие годы.

Пока нарастала корка льда, Ленинград переживал самые тяжелые голодные дни.

Трудные дороги войны.

Государственный Комитет Обороны уже давно принял решение проложить ледовую дорогу через Ладожское озеро. Был готов проект ВАД-101 (военно-автомобильная дорога). Формировались автобатальоны. На неокрепший лед озера вышли разведчики, дорожники, гидрологи. Внимательно выслушивались рассказы рыбаков и старожилов о норове Ладоги.

Дорога. Жизненно важная артерия, питающая город. Сама природа постаралась создать ее. Казалось бы так: съезжай на лед и спеши к противоположному берегу. Но если бы все было именно так, тогда не надо было держать при дороге восемь тысяч солдат.

Дорога — это не только лед. Сооружались подъездные пути, склады и перевалочные базы, различного рода постройки для отдыха и обогрева водителей, пункты питания, технической и медицинской помощи. Готовились щиты для снегозадержания, размечались дорожные знаки. Старожилы рассказали, что лед на Ладоге имеет свойство тороситься и к этому надо быть готовыми. К тому же враг, узнав о дороге, предпримет все меры, чтобы ее уничтожить. Десятки зенитных расчетов готовы были занять свои позиции.

По плану дорога должна была вступить в строй 26 ноября. Но уже 22-го разведчики установили, что лед сможет выдержать «полуторки» с грузом. Решили больше не выжидать. На ладожский лед вышли 60 машин. Они направились на восточный берег, на Большую землю, чтобы оттуда, из Кобоны, взять по шесть мешков муки на машину и вернуться назад.

До цели дошло 59 «полуторок». Одна автомашина провалилась под лед, но водитель успел покинуть ее.

Днем «Дорога жизни», проходившая по льду Ладожского озера, охранялась зенитчиками.

Теперь самое время обратиться к рассказам участников первых рейсов по Ладоге.

В. А. Порчунов, командир 389-го автобатальона:

«Отправиться в первый рейс по еще тонкому льду — именно такая задача была поставлена перед батальоном. Идти в рейс изъявили желание многие. Пришлось отбирать крепких и выносливых.

Работники дорожной службы по несколько раз в день измеряли толщину льда. Она не превышала 10 сантиметров.

Специалисты утверждали, что для безопасности перевозок грузов автотранспортом необходимо, чтобы лед был толщиной не менее 20 сантиметров. Но водители всеми силами старались доказать ошибочность такого мнения специалистов. Их было можно понять. Они спешили помочь ленинградцам.

Сопротивление специалистов было сломлено после того, как рассчитали, какой груз должна принять каждая машина. Шесть мешков муки — ерунда для полуторки. Но если считать, что этот рейс первый и пробный, то можно было согласиться и на эти условия».

Н. М. Коливердов, комиссар 389-го автобатальона:

«С контрольных пунктов трассы поступают команды: „Все в порядке. Машины идут к цели“. Одно сообщение следует за другим, значит машины катят с хорошей скоростью и ничто им не мешает. И вдруг наступает молчание…

Оно длится довольно долго. Что с колонной? Может быть машина провалилась под лед и колонна встала. Ждем. Молчание нарушает сообщение из штаба, от которого моментально бледнеет телефонист: „Колонна потерялась…“.

В землянке становится необычайно тихо. Комбриг испытующе смотрит на телефониста, словно ожидая, что тот откажется от своих слов, но чуда не происходит.

Мы срочно выехали на поиск колонны. Прошли всю трассу, не встретили ни одной даже поломавшейся машины.

Уже на восточном берегу я узнал, что колонна достигла берега, но в дороге прошла стороной от ожидавших ее связистов. Это обрадовало и огорчило. Как это могло произойти? Значит, есть недоработки. Блуждать машины не должны».

М. В. Ляпкало, шофер:

«В ночь с 23 на 24 ноября движемся в обратный путь. Теперь с Большой земли на Ленинград. Машины загружены мешками с мукой. Загружены, конечно, не полностью. Иначе лед не выдержит. Следуем строго за головной машиной. Соблюдается маскировка — фары выключены.

Кое-где мигает свет керосиновой „летучей мыши“. Встречаются регулировщики. Дистанцию держим от 100 до 150 метров.

Почти на середине озера провалилась и затонула „полуторка“ опытного водителя Филиппа Емельянова. Сам он с трудом выбрался из полыньи. Машины Андрейчука, Попова и Тихомирова застряли в торосах. Понадобилось немало труда, чтобы вытащить их.

Я сам несколько раз чуть не сбился с дороги. В темноте видны огни регулировщиков, их путаешь с огнями впереди идущей машины и тут же оказываешься на снежной целине.

После ряда злоключений, измученные и продрогшие, мы достигаем берега ленинградской земли.

Для нас ясно одно — надо учиться проходить ледовую трассу ночью».

На западный берег поступил первый груз ледовой дороги — 33 тонны хлеба. Их доставили «полуторки» — ГАЗ-АА.

Но не все шло гладко. Ладога не думала менять свой характер. Норов ее по-прежнему был крут. Это только казалось, что скованное льдом озеро смиренно.

О первых днях ледовой трассы вспомнил и комиссар военно-автомобильной дороги И. В. Шикин. Под Ленинград он попал из Горького, где работал секретарем одного из райкомов партии:

«День 22 ноября 1941 года стал днем рождения знаменитой Ладожской военно-автомобильной магистрали. С этого дня в течение пяти зимних месяцев, невзирая на жестокий огонь врага, ни днем, ни ночью, ни в пургу, ни в лютые морозы, ни на минуту не затихало движение на дороге — шел транспорт с бесценными грузами для Ленинграда.

Строительство и эксплуатация такой сложной магистрали буквально под носом у врага были сопряжены с большими трудностями. Суровая природа Ладоги постепенно нагромождала тяжелые преграды на ледовом пути.

На озере свирепствовали штормовые ветры, доходившие до 9—12 баллов.

Бушевали метели. Происходили частые передвижки ледяных полей, которые сильно торосились, так что на пути машин иногда возникали ледяные горы высотой 5—10 метров.

Стаи фашистских „юнкерсов“, „хейнкелей“, „мессершмиттов“ непрерывно курсировали и первое время господствовали в небе Ладоги. Они почти ежедневно бомбили движущиеся по ледовым трассам автоколонны, охотились за отдельными машинами, обстреливали их из пулеметов.

По озеру было проложено шесть ледовых трасс. Общая протяженность их составляла 1770 километров. Дороги надо было содержать в хорошем состоянии, ежедневно очищать от снега, периодически проверять толщину и крепость льда, ликвидировать то и дело возникавшие на трассе ледовые торосы, перекрывать трещины, своевременно переключать движение автомашин с одних трасс на другие, непрерывно строить объезды и прокладывать новые „пути“».

Машины достигли берега. Все-таки земля намного надежнее льда.

В эти дни у военных водителей появился лозунг: «Что возможно, то, считай, уже сделано, а что невозможно, то будет сделано».

Память шоферов хранит самые тяжелые рейсы. Их было много, и ни один легким не назовешь. Но все-таки среди них были самые-самые.

М. Твердохлебов:

«Не забыть мне рейс по ледовой трассе в канун нового 1942 года. Груз необычный — мандарины для ленинградских ребятишек.

Ночь никакой опасности не предвещала. Проехали мы почти половину пути. И в этот момент застучали наши зенитки. По всей трассе салют. Откуда ни возьмись — два гитлеровских самолета. Я на газ… Слышу: из пулемета строчат. Решил вильнуть и резко тормознуть.

Кто же знал, что летчик промажет по дороге и прошьет очередью мою „полуторку“. Лобовое стекло вдребезги, даже кусочек руля выбило. Я тормознул, думал и в меня попало. Сижу, жду боли, боюсь пошевелиться. Чувствую, что замерзаю. Тихо пошевелился — ничего. Значит не зацепило, жив значит, думаю.

Попробовал рулить, машина слушается. Тихонько двинулся. Только в тридцатиградусный мороз, да еще при встречном ветре плоховато без стекла ехать. С трудом, окоченевший, добрался до места. Мандарины ленинградским ребятишкам доставил. Кстати, их пулеметной очередью даже не повредило. Она вся на кабину пришлась».

В. И. Сердюк:

«Нам поручили эвакуировать на Большую землю учащихся одного ремесленного училища. Ребята до того ослабли, что мы всерьез беспокоились за их жизни — ведь на Ладоге стояла такая стужа, что и здоровому человеку было нелегко.

Во время рейса, как назло, мы попали под артиллерийский обстрел. Машина, шедшая впереди, угодила в полынью и все ее 16 пассажиров оказались в воде. С трудом выловили всех ослабевших ребят из студеной воды. Я взял их в свою машину и благополучно доставил на эвакопункт, откуда их повезли дальше — в тыл. В течение многих месяцев я получал от них письма».

А эти автобусы перевозили детей и раненых.

Ф. Г. Михайлов:

«Помню, был на больничном, простуда. Вдруг прибегает посыльный. Велено брать ремонтный фургон ГАЗ-АА и ехать по трассе. Где-то в пути потерялись автобусы с грузом.

Нас на „летучке“ пятеро и все опухшие от голода.

Дорога напоминала траншею. По бокам снег иногда выше кузова.

Как оказалось, автобусы пересекли Ладогу и потерялись уже на берегу. Мы скоро на них наткнулись. Машины в полной исправности. Просто голодные, обессиленные шоферы не смогли справиться с управлением тяжело нагруженных автобусов, а некоторые из них теряли сознание за рулем. По льду когда шли — крепились, а на берегу не выдержали…

Трех шоферов обнаружили мертвыми. Они погибли не от пуль и осколков бомб, а оттого, что перешли предел возможностей. Автобусы, которые они вели, были невредимы. Видимо, почувствовав себя плохо, они остановили машины. Выйти из обморока они уже не смогли.

Самая главная опасность на трассе — это когда глох мотор. Стартеры не брали — аккумуляторы плохие. А заводной ручкой завести моторы не было сил. И тут отличились наши рационализаторы. Они предложили удлинить заводную ручку и теперь за нее могли браться сразу пять человек. Эта ручка нас здорово выручала».

На одном из стендов музея «Дорога жизни» есть снимок, сделанный весной 1942 года. По льду, поднимая веер брызг, едет «полуторка». Если вглядеться в снимок внимательно, то можно заметить, что дверца в кабину со стороны шофера открыта. «Железный» приказ командования дороги предписывал ездить только так, чтобы шофер мог выскочить из провалившейся под лед машины. Дверка не закрывалась даже когда наступали холода или налетала метель.

С каждым днем завоз продовольствия все больше превышал расход. И хотя запас муки в Ленинграде был еще крайне мал, было решено с 25 декабря увеличить паек на 100 граммов.

Лишь одна цифра жестокой военной статистики: за первую зиму во льдах озера и на грунтовых участках дороги было потеряно 100 машин.

Этой же зимой многие тыловые города оказали серьезную помощь автотранспортом. С Горьковского автозавода ушло на лед Ладоги 80 «полуторок», которые вели шоферы-добровольцы.

«Полуторка», застывшая на вечной стоянке, из потерь той зимы. Никто из военных шоферов не признал ее своей. Быть может ее хозяина скрыла вода Ладоги. Эта «полуторка» и ему памятник.

«Хотел бы добрым словом помянуть наши замечательные машины ГАЗ-АА. Рассчитанные на полторы тонны груза, они брали по две с половиной, а то и больше. Простреленные, поизношенные, они продолжали работать. Когда я вижу наш любимый „газик“, готов стать перед ним на колени. Г. Соболь, военный шофер». Эта запись из Книги отзывов музея.

«Газик», «полуторка», а еще — «полундра». Прозвище это из самодеятельной военной песни, которую напевали шоферы.

Эй, полундра моя — По колеса в грязь увяз, И с товарищем вдвоем Мы в два голоса поем: «Эх раз, взяли! Еще раз, взяли!»

Военные шоферы говорят: «Если о войне вспоминать, так будто одни дожди шли. Песенка-то была кстати!».

Для шофера награда: боевой орден или боевая медаль — редкость. Их и в войну награждали медалями за трудовую доблесть.

На бывших фронтовых дорогах памятники летчикам, артиллеристам, танкистам… Замелькали и «полуторки» на пьедесталах. Не забыли родимую…

Но здесь у Ладоги она была первой. Никогда не забудем, что и эти четыре хрупких колеса вели к победе.

А тут как-то по осени прошел телевизионный сюжет. Группа энтузиастов-поисковиков пробороздила на катере курсы ледовых ладожских дорог. Эхолот показал несколько десятков донных затемнений. На телевизионном мониторе они обозначились плотным строем амплитуд. Это все машины ледовой дороги жизни. Они продолжают свой рейс…

Таран открывает тайны

Официально таран никогда не входил в боевой арсенал советских истребителей. Молодые учлеты знакомились с ним лишь по учебникам истории авиации.

И тем не менее десятки летчиков стали последователями нижегородца Петра Нестерова.

8 марта 1910 года в России произошло событие, которое особого ажиотажа не вызвало, но было отмечено всеми, без исключения, выходившими тогда газетами.

В Одессе на ипподроме Бегового общества состоялся единственный полет русского авиатора Михаила Ефимова. Сам полет диковинкой не был, и до него в небо поднималось много пилотов, но все это были зарубежные гастролеры. Михаил Ефимов стал первым русским авиатором. В апреле Россия уже имела трех дипломированных летчиков: Михаила Ефимова, Николая Попова и Сергея Уточкина. К концу года их станет вдесятеро больше.

Россия обретала своих смельчаков.

Но шествие авиации нельзя назвать триумфальным. В коммерческом мире смотрели на нее как на блажь и не жертвовали на воздушную промышленность ни копейки. Нелестно отозвался о ней и журнал «Автомобиль»:

«Авиация — модная забава, очень интересная, но занявшая положение далеко не по чину…

Тысячи нянек суетятся вокруг живого, по-видимому, недоношенного ребенка, авиации, вскармливают его, водят на помочах: готовы подобно пеликану растерзать себе грудь, чтобы кровью своего сердца накормить прожорливого уродца».

Авиаторы, видя в столице холодный прием, стремились в провинцию. Здесь купцы были щедры на подарки, устраивали летчикам пышные банкеты и все приговаривали: «Теперь подвиньтесь, господа французы!»

На демонстрационный полет Сергея Уточкина в Нижнем Новгороде газета «Волгарь» откликнулась поэтическим спичем:

«Вверху небо — внизу земля, а посредине, на ясном фоне близкого заката, огромными кругами реет огромная птица, и где-то в глубине ее ажурного сплетения виднеется маленький темный комочек.

Это — сердце птицы, вызывающее ее движение.

Это — мозг птицы, направляющий ее по своему желанию.

Это — человек.

Он потребовал у природы несколько кусков металла и дерева. Он приказал ей выделить нужную для него частицу тепловой энергии и поднялся высоко над землей.

Высоко над толпой поднялся гений человеческой мысли».

Будучи в отпуске, за полетами Уточкина наблюдал молодой артиллерийский поручик Петр Нестеров. Он сам имел опыт полетов, правда, пока на воздушных шарах, но стремился пересесть в самолет. Полеты Уточкина его разочаровали. Нестеров интуитивно понял, что Уточкин самолетом… не владеет. Он делает лишь то, чему его научили.

А «Нижегородский листок» позднее опубликует слова, которые будут созвучны мыслям Нестерова: «Авиация еще далеко не приспособлена для служения военным целям. Мы видим в ней лишь „безумство храбрых“ — если говорить об аэропланах, — чем холодную расчетливость».

О русском летуне Петре Нестерове мир узнал в конце августа 1913 года. Это без преувеличения…

Газеты сообщили сенсационные подробности его рискованного полета. В истории авиации осталась знаменательная дата — 27 августа (9 сентября по новому стилю) в небе над киевским ипподромом была впервые выполнена «мертвая петля».

Нестеров в тот день поднялся в небо на «Ньюпоре-IV» с 70-сильным мотором «Гном». Новенький самолет и новый мотор… Авиатор пикировал 300 метров, разгонял машину… Многим показалось, что с ним что-то случилось. Репортеры, видевшие все своими глазами, единодушно отметили, что это была самая «настоящая мертвая петля».

Газетные репортажи сообщали технические подробности. В те времена считалось, что обыватель должен воспринимать даже скучные цифровые данные о мощности моторов и скоростях самолетов.

Иначе, как покажешь силу, которую набирала авиация.

Дамы, конечно, такие подробности пропускали. Их больше интересовали летчики: кто они, откуда?..

Будь на нестеровском «Ньюпоре» мотор чуть послабее, он бы не справился с резким набором высоты. Пилот мог зависнуть в верхней точке вниз головой. Могла произойти трагедия, но этого не случилось. Расчеты Петра Нестерова оправдались.

Петр Нестеров.

Его основной соперник француз Шарль Пегу, опоздавший с петлей на девять дней, позднее скажет: «Это далеко не страница фокусов и развлечений. Я придаю петле огромное значение. Отныне ветер и шквал летчику не страшны. Покуда у него в порядке машина и мотор, петля поможет ему легко выровнять аппарат из любого положения. Очень важно поэтому, чтобы каждый пилот умел это делать».

Для Европы «мертвая петля» на несколько лет станет «смертельным кунштюком», трюком, которым будут удивлять зрителей и холодить их кровь. За чужой риск они будут охотно платить повышенные ставки.

В России же за самоуправство в воздухе Петра Нестерова накажут 20-суточным арестом, но, похоже, дело тут же замнут из-за невиданной популярности молодого авиатора.

Пресса разразится полемикой на тему «Акробатика или выдающийся успех?» Итог спора высшее воинское начальство не интересовал. О петле предпочли забыть.

Что же действительно подвигло Нестерова рискнуть не только своей жизнью, но и карьерой?

Но прежде чем подойти к ответу на этот вопрос, вспомним, как советская пропаганда трактовала образ своего, в сущности национального героя. У нее было вечное сомнение: чью бы сторону принял летчик, царский офицер, оставшись в живых, — белых или красных?

Теперь мы знаем, что многие его сверстники и сослуживцы покинули страну, оказавшись после революции за рубежами России. Кто-то из них стал открытым врагом новой власти, а кто-то просто тихо доживал жизнь, вспоминая былую удаль.

В родном городе Петру Нестерову долго не ставили памятник, понимая, что на пьедестале окажется… царский офицер. Понимал это и скульптор, поэтому и укрыл фигуру летчика с погонами, орденами и знаками различия, шинелькой. «Хитрость» прошла, хотя памятник смотрится неуклюже и тяжеловато.

Все та же пропаганда пыталась «загнать» Нестерова в рамки простого летчика, не пытаясь развивать мысль о его пристрастиях к научной деятельности. Служить он мог, но чтобы помогать царской власти…

Памятник русскому летчику Петру Нестерову в Киеве.

Среди «великих отступников» тщательно забывалось имя авиаконструктора Игоря Сикорского, ставшего родоначальником авиации Америки. Немного фантазии и в его лагерь можно перенести Петра Нестерова, который был с ним дружен. Почему бы и ему не оказаться в фирме, ставшей «меккой» для русских авиаинженеров и летчиков. Бурная фантазия может нарисовать любую картину, поэтому пусть Петр Нестеров останется лишь «бесшабашной головой», как его называли в газетах. Это для нас подходило.

Сейчас достоянием истории стали имена многих, забытых ранее людей, причастных к созданию и развитию российской авиации. Да и сама история приобретает черты объективности, поэтому стало возможным восстановить некоторые пробелы в биографии Петра Николаевича Нестерова.

Вернемся к «мертвой петле» — случайна ли она в его жизни?

Сейчас можно уверенно предположить, что стоя на нижегородском ярмарочном ипподроме и, наблюдая полеты Сергея Уточкина, Нестеров уже знал о «мертвой петле». Оттого пресные полеты ипподромного кумира и не показались ему чем-то из ряда вон…

Впервые известие о «мертвой петле» пришло из… Америки. Там очень часто неуклюжие аэропланы становились жертвами порывов ветра, налетавших с океана. Их просто переворачивало. Собственно этот кульбит и назывался «мертвой петлей». Положение «на спине» для летчика считалось смертельным.

«Мертвую петлю» надо было превращать в «живую», для чего и был объявлен приз в несколько десятков тысяч долларов за выполнение «головоломного полета».

Первой жертвой гонки за призом стал американский пилот Хоксей. Он попытался исполнить полет вниз головой, но рухнул с высоты двух сотен метров. Спохватившись, что гонка обещает быть кровавой, американский аэроклуб запретил розыгрыш приза, и о «мертвой петле» начали потихоньку забывать.

Но нельзя сказать, что ветер стал другом пилотов. Он по-прежнему валил и переворачивал их аппараты и авиация приносила стихии очередные жертвы.

Немецкий авиаконструктор Граде попытался сделать самолет «с двумя шасси сверху и снизу, приспособленным как для полетов, так и для спусков в перевернутом положении».

Изобретатели Франции, России и Германии получили более 120 патентов на различные приспособления для обеспечения автоматического равновесия самолетов.

Петр Нестеров демонстрировал полеты на планере своим землякам — нижегородцам.

Петр Нестеров, видя бесполезность их работы, скептически относился к успехам «изобретателей». Он считал, что выход в умении пилотов управлять самолетом в любых его положениях. И доказал это на глазах киевской публики.

Немного опоздав, Шарль Пегу пошел дальше. Он организовал школу «мертвых петель».

А в это время российский журнал «Аэро» умолял пилотов: «…Если даже авиатор сделал „мертвую петлю“, то ему не следует повторять ее. С него должно быть достаточно сознания, что он умеет делать петлю и не боится ветра. Повторять же ее постоянно, как это делают некоторые летчики, совершенно ненужное занятие…».

Судьбе суждено было свести Петра Нестерова и Шарля Пегу. Вот как описывает Петр Николаевич эту встречу в письме к жене:

«В Москве встретился с Пегу, с которым мы расцеловались. В Москве публика относится ко мне очень хорошо, особенно подчеркивают свое отношение, как к своему русскому. В „Яре“ (ресторан — Авт.) нас чествовали на балконе перед большим залом; сидели мы друг против друга у барьера, и нас очень часто и шумно „вызывали“ — аплодировала публика снизу, называя фамилию — „наш Нестеров“, „Нестеров первый“ и т. д.»

Письмо он итожит фразой: «Было презабавно».

И если имя Шарля Пегу так и будет неразрывно связано в истории авиации с «мертвой петлей», то для Петра Нестерова она останется лишь эпизодом его летной карьеры.

В одном из авиационных журналов молодой летчик Евграф Крутень напишет: «Истребитель — это не летчик, летающий на истребительной машине, а летчик, истребляющий самолеты в воздушном бою».

Все это так, но чем их истреблять?

След идеи нового оружия молодые пилоты отыскали в июльском номере журнала «Вестник воздухоплавания» за 1911 год. Статья «О бое в воздухе», подписанная лишь инициалами «Н. Я.», ходила по рукам в среде молодых пилотов.

Они читали:

«Схватка аэропланов друг с другом в воздухе явится естественным результатом практичного пользования ими в настоящей боевой обстановке ближайшей же войны.

Возможность активных выступлений летательных аппаратов против себе подобных и необходимость защищаться от таких нападений заставляет подумать о приспособлении их к новой роли, которая не предусматривалась их строителями.

Из мер борьбы, которые могут быть использованы впоследствии авиаторами, следует упомянуть о возможности вредить друг другу, стараясь, чтобы противник попал в вихрь, образованный в воздухе действиями винта.

Возможно, что в исключительных случаях летчики будут решать таранить своим аппаратом чужой».

За таинственными инициалами, стоявшими под статьей, укрылся постоянный автор журнала морской офицер Николай Александрович Яцук. Он был участником Русско-японской войны, пленен на миноносце «Бодрый», бежал и во Владивостоке устроился механиком в авиационный парк.

В 1912 году Яцук закончил авиашколу при Всероссийском аэроклубе и остался в ней инструктором.

Авиационный мир России тогда был еще тесен, и первым летчиком-инструктором Петра Нестерова станет Николай Яцук. Поручик и капитан 2-го ранга подружатся, но скоро дороги их разойдутся. Яцук не сможет оставить море и станет приверженцем морской авиации.

Первым теоретически обосновал таранный удар летчик морской авиации Николай Яцук.

А «ближайшая война», о которой он писал в своей статье, была не за горами и началась она для авиаторов, используя выражение Нестерова, «презабавно».

«Ближайшая война» разразилась летом 1914 года. Российская авиация вступила в бои, имея в своем составе 39 авиационных отрядов, на вооружении которых находилось 224 самолета.

Но что с ними было делать? Авиация, как боевое средство, еще не нашла себя. Военные теоретики советовали использовать аэропланы как воздушных разведчиков и для оперативной связи. Ни о каких воздушных боях и речи не шло.

Полеты в воздухе все еще считались делом смертельно опасным, и нападение одного самолета на другой рассматривалось как ненужный риск. К тому же среди авиаторов продолжали действовать неписаные законы авиации. Дело доходило до того, что, встречаясь в воздухе, противники в худшем случае молча разлетались по сторонам, а в лучшем — приветствовали друг друга и делали попытки «контактов жестами».

Никто не знал, что делать с летающим коллегой, никто не видел в нем врага. Да если и видел, чем можно было его сразить?

В архивах той поры сохранился документ, который восполнял пробел боевой подготовки летчиков: «На основании опытов… выяснилось, что для возможности вести борьбу на воздухе с неприятельскими самолетами наиболее желательным оружием для самого летчика является автоматический пистолет системы парабеллум, а для наблюдателя, имеющего обе руки свободными, трехлинейный карабин, как единственно возможное для пользования, действенное оружие среди лабиринта проволок на самолете».

На документе есть высочайшее заключение: «„Маузер“ не хуже».

Вот с таким оружием стали подниматься в воздух летчики и вскоре в небе стал слышаться треск ружейной стрельбы.

Теперь уже противоборствующие стороны опасались приближаться друг к другу, и постепенно в летчиках зрела воздушная ненависть.

История показала, что авиаторы во всех странах думали, как превратить самолет в более эффективное оружие.

Так для борьбы с дирижаблями предлагалось использовать подвешенную на тросике бомбу. Для самолетов предлагался грузик на тонкой медной проволоке, о который должен был разбиваться в щепки винт. В этом случае у летчика оставался шанс выжить — спланировать и посадить самолет.

А если к хвосту самолета приладить пилообразный нож или острый крюк, то можно будет вспарывать обшивку привязных аэростатов, да и самолетам это зримая угроза.

Задумывался о самолетном оружии и командир 11-го корпусного авиаотряда 9-й Сибирской стрелковой артбригады штабс-капитан Петр Нестеров.

Если сдуть с биографии летчика пыль газетных сенсаций, то можно увидеть, что таранный удар всерьез занимал Нестерова.

Еще на осенних маневрах 1913 года он опасно атакует самолет «неприятеля» — поручика Гартмана, — подрезая его. После четвертой атаки, едва не кончившейся столкновением, Гартман погрозил Нестерову кулаком и вышел из учебного боя.

Разбор полетов был горячим. Нестерова пытались убедить, что вряд ли такой маневр будет применим в бою, на что летчик твердо ответил: «При необходимости его можно ударить сверху колесами».

Сослуживцы Нестерова вспоминали, что о таране он говорил часто. Нестеров допускал два варианта уничтожения вражеских самолетов. В первом варианте надо было подняться выше аэроплана противника и, круто пикируя, ударить колесами по концу крыльев. Второй вариант предполагал удар винтом в хвост. В этом случае не исключалось благополучное планирование.

Вот такая была теория. Нестеров, как человек, склонный к научному анализу, всегда шел от теории и тщательно обдумывал все детали. Таран был им рассчитан, и в возможности его выполнения он уже не сомневался. Все сослуживцы были уверены, что свою мысль Нестеров доведет до практического завершения, он ждет лишь удобного случая.

И этот случай представился 26 августа (8 сентября по новому стилю) 1914 года.

А накануне произошли события, которые ускорили развязку.

Над городом Жовква, где размещался штаб 3-й русской армии, каждое утро появлялся австрийский самолет-разведчик. Он летал спокойно, нагло, высматривая диспозицию русских войск.

Австриец был осторожен, и только в воздухе появлялись русские летчики, как он тут же улетал.

Один из штабных генералов, приехавших в летный отряд, упрекнул авиаторов в их бессилии. Это было равно тому, если бы их обвинили в трусости.

Командир отряда принял упреки близко к сердцу и дал генералу слово офицера, что этот австриец перестанет летать.

Товарищи летчика поняли, что он решился на таранный удар. С трудом они уговорили командира лететь в паре с поручиком Александром Кованько и заставить австрийца сесть.

Но обстоятельства сложились иначе.

Сохранилось много документальных свидетельств очевидцев первого таранного удара. Но, пожалуй, самые точные написал товарищ Нестерова по службе летчик Виктор Георгиевич Соколов.

Он дожил до глубокой старости и, приехав на место гибели Петра Николаевича Нестерова в 1967 году, составил схему полета и падения обломков самолета, снабдив ее своими воспоминаниями.

«…На следующий день (26 августа — 8 сентября) австрийский аэроплан появился над Жовквой рано утром. Нестеров и Кованько поднялись за ним в погоню, но у Нестерова оборвался трос с грузом, которым он хотел попытаться разбить винт у австрийца, а затем в воздухе мотор стал давать перебои и Петр Николаевич сел. Вслед за ним опустился и Кованько. Нестеров приказал срочно отремонтировать мотор…

…Ближе к обеденному времени в воздухе вновь показался австрийский самолет. Аэроплан Кованько к полету не был готов, он хотел забраться в кабину наблюдателя, но Петр Николаевич сказал:

— Не надо, Саша, я полечу один.

— Но что ты будешь делать? Возьми по крайней мере хоть браунинг, — сказал Кованько.

— Ничего, я как-нибудь обойдусь, — ответил Нестеров и поднялся в воздух.

Было видно, как австриец, сделав круг, шел над городом прямо на запад, слегка набирая высоту. А Нестеров обходил город с южной стороны и, быстро поднимаясь, шел наперерез противнику, заметно догоняя его. Было ясно, что скорость „Морана“ Нестерова намного выше скорости „Альбатроса“.

Вот они уже на одной высоте. Вот Нестеров уже выше противника и делает над ним круг.

Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного „Морана“ нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага, и как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья „Морана“, и он врезался в австрийский аэроплан.

После удара „Моран“ на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.

— Планирует! — крикнул кто-то.

Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется и это падение смертельно.

Австриец же после удара какой-то момент еще держался в воздухе и летел прямо.

„Неужели напрасная жертва?“ — мелькнуло у меня в голове.

Но вот и громоздкий „Альбатрос“ медленно повалился на левый бок, потом повернулся носом вниз и стал стремительно падать…».

Так было положено начало воздушному бою. Но поняли это пока только летчики. Газеты по обыкновению подали факт с тараном как сенсацию. Товарищам Нестерова пришлось «охлаждать» возбужденную публику.

Летчик Евграф Крутень писал: «Все мы, военные летчики, уверены, что Нестеров не просто воткнулся, зажмурив глаза… он выполнил свою идею, которую высказал: „…Я не фокусник. Моя первая „мертвая петля“ — доказательство моей теории: в воздухе везде опора. Необходимо лишь самообладание. Теперь меня занимает мысль об уничтожении неприятельских аппаратов таранным способом, например, ударом на лету своими шасси сверху…“».

Авиатор Игорь Сикорский: «То, что другие люди способны делать при сильнейшем возбуждении, Нестеров делал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого».

Подвиг Нестерова вошел в книгу рекордов Гиннесса с необычной формулировкой. Скорее в книгу попал австрийский экипаж «Альбатроса»: летнаб лейтенант Фридрих Розенталь и летчик унтер-офицер Франц Малина. Их аэроплан стал первым самолетом, «уничтоженным тараном».

История авиации не меняла своих взглядов, их начали менять историки, взявшие под сомнение первенство Нестерова. Кому и зачем это понадобилось?

Геройский поступок Петра Нестерова долго оставался меченым роковой печатью. Полгода на самом активном Восточном фронте воздушные бои не велись. Самолеты противоборствующих сторон по-прежнему летали на разведку, и если происходили случайные встречи, то летчики ограничивались перестрелкой. Обострять ситуацию никто не хотел.

Но долго такое пассивное противостояние продолжаться не могло. Кто-то должен был идти на обострение…

Русские солдаты осматривают останки вражеского «Альбатроса», тараненного Нестеровым.

Летчик 4-го корпусного авиаотряда Александр Казаков тоже, как и Нестеров, давно размышлял о вооружении самолета. Он пополнял свой арсенал самодеятельными приспособлениями: брусками на проволочке, грузиками, гирьками, сетями… В конце концов остановился на «кошке с лапками». Ею он рассчитывал цеплять аэропланы неприятеля. От натяжения тросика на «кошке» срабатывал капсюль и детонировала пироксилиновая шашка.

С этим приспособлением он и вылетел 9 марта 1915 года на перехват германского двухместного биплана.

Вот как он сам вспоминал об этом вылете:

«Проклятая кошка (якорь) зацепилась и болталась под днищем самолета…

Что было делать: два фронта, сорок тысяч глаз русских и немецких смотрели на нас из окопов, уйти, не сделав ничего, находясь в нескольких метрах от противника, позор перед этими двадцатью тысячами русских глаз.

Тогда я решил ударить „Альбатрос“ колесами по его верхней поверхности. Недолго думая, дал руль вниз…

Что-то рвануло, толкнуло, засвистело, в локоть ударил кусок крыла моего „Морана“. „Альбатрос“ наклонился на один бок, потом сложил крылья и полетел камнем вниз…

Я выключил мотор — одной лопасти на моем винте не было. Я начал планировать, потеряв ориентировку, и только по разрывам шрапнели догадался, где русский фронт. Садился, парашютируя, но на земле перевернулся. Оказывается, удар был настолько силен, что шасси было вогнуто под крылья…»

Летчик остался жив — это вселяло надежду… Из оружия отчаяния таран превращался в рассчитываемый прием боя.

Вскоре примеру русских летчиков последовал англичанин лейтенант Лесли Форбс. Он ударом крыла своего истребителя нанес смертельный удар немецкому «Альбатросу». Уже в госпитале Форбс написал, что на таран пошел сознательно.

Роковая печать фатального исхода поединка с тарана была снята.

С весны 1915 года на аэропланах начали устанавливать пулеметы и необходимость в таранных ударах вроде бы исчезла. Кроме того, самолеты просто начали жалеть, война истощала их запасы.

Недавно исследователи авиационной истории «открыли» имя еще одного русского летуна, решившегося на отчаянный шаг. Пилот Широков (имя автору неизвестно) в августе 1919 года, разогнав свой «Фарман», врезался в колчаковский биплан, бомбивший боевые порядки Красной Армии.

Вот, пожалуй, и все имена самых первых последователей Петра Николаевича Нестерова. Казалось бы, на этом история тарана могла и прерваться. Самолеты начали вооружать пулеметами, пушками, маневром и скоростью. И действительно, необходимость в таранном ударе отпала. Но это продолжалось только семнадцать лет…

Воспользуемся передышкой и вернемся к «сенсационным» газетным спорам, которые перепутали жанр «расследования» с жанром «разоблачений». Один из нижегородских краеведов (даже не хочется называть его имя — Авт.) задумал оспорить первенство Нестерова в применении тарана и отдал его французу Гарро. Как доказательство он привел цитату из газеты «Волгарь» от 29 августа 1914 года.

В этот день газета опубликовала некролог по «геройски павшему летчику штабс-капитану Петру Николаевичу Нестерову».

«Петр Нестеров — человек беззаветно храбрый. Еще до открытия Россией военных действий, когда французский авиатор Гарро протаранил немецкий аэроплан и сам погиб, Петр Нестеров говорил своим близким:

— Я бы тоже так поступил!

Петр Нестеров остался верен своему слову. Он погиб так же геройски, как погиб и француз Гарро».

Вот вам и первенство. Краевед «справедливо» замечает: «Оказывается Петр Николаевич Нестеров вовсе не был пионером применения тарана как оружия воздушного боя, а всего лишь эпигоном, подражателем француза Гарро».

Честно говоря, язык не поворачивается назвать летчиков, заканчивавших воздушный бой тараном, эпигонами. Дальше краевед мыслит так: «…Ни у кого из тогдашних нижегородцев подобная „крамола“ не вызвала возмущения: ни у ближайших родственников летчика, ни у его бывших наставников из Аракчеевского кадетского корпуса, ибо это была правда».

Стоило автору этого утверждения полистать ту же газету дальше, как через несколько номеров он бы обнаружил обзорный материал «Война в воздухе», подписанный неким Пилотом. Там говорилось: «На долю Франции пришелся захват десяти германских дирижаблей — один около Шато-Салена, семь разбиты в Меце, один под Антверпеном расстрелян после попытки немцев уничтожить королевский дворец и, наконец, один погиб от геройского тарана Гарро».

Выходит в некролог вкралась ошибка. Летчик Гарро действительно совершил таран, но дирижабля. Не будем торопиться.

Нижегородские газеты в те годы тщательно следили за развитием боевых действий на фронтах Первой мировой войны. Для городских обывателей выпускались сборники «Европейская война 1914 года». В оглавлении третьего выпуска значилось, что здесь можно увидеть «рисунки воздухоплавательных аппаратов и портрет П. Н. Нестерова». Но не только это. Видимо, судьба летчика Гарро интересовала тогдашних любителей авиации, а может быть это была попытка восстановить справедливость, нижегородцы все-таки возмутились «крамолой».

В брошюрке сообщалось:

«В самом начале войны в газетах появилось известие о том, что французский летчик Гарро протаранил немецкий цеппелин и сам при этом погиб. Так как никаких подробностей и даже места, где это произошло, не было указано и официального французского известия не появлялось, а впоследствии „Веч. Время“ из достоверных источников сообщило, что Гарро жив, — то, очевидно, это сообщение относится к числу вымыслов».

Значит Гарро все-таки таранил не аэроплан, а дирижабль, да и таранил ли?

Кстати, непонятно о каком Гарро идет речь. Имя летчика не называется. Если это знаменитый французский пилот Роллан Гарро, то в историю авиации его имя вошло, как изобретателя пулеметной стрельбы через самолетный винт. О таранном ударе в его биографии ничего не говорится.

Да и, согласитесь, французские историки не смогли бы умолчать о подвиге своего соотечественника и давно бы уже оспаривали первенство таранного удара.

С Гарро казалось бы все ясно. Но в «разоблачительных» статьях о Нестерове часто высказывается предположение о случайном ударе, будто бы его самолет попал в воздушный поток от винта самолета неприятеля и был брошен на крыло.

Абсурдность этих предложений мы уже доказывали. Но вернемся к этому факту еще раз. А сделать это нас побудила заметка в газете «Русские ведомости», опубликованная в начале сентября 1914 года. Собственный корреспондент газеты на Восточном фронте попытался выяснить мельчайшие подробности тарана. Таких подробностей нет даже в биографических книгах о Петре Нестерове.

«Нестеров с большой высоты обрушился на аппарат неприятеля (значит, воздушный поток не при чем — Авт.), направив свой аэроплан вертикально носом вниз. Наблюдавшие с замиранием сердца ожидали результата столкновения.

Нестеров мастерски пронесся и при помощи шасси своего аппарата подсек австрийский. Последний опрокинулся и стремительно стал падать на землю. Аппарат Нестерова пронесся дальше. Затем спирально он стал опускаться к земле. Выдался вздох облегчения. Значит Нестеров жив. Но в тот момент аппарат Нестерова резко качнуло, и он стал стремительно падать вниз, обгоняя по быстроте падения неприятельский аэроплан. На лету из аппарата Нестерова выпала человеческая фигура. Все перемешалось, ударилось о землю…

…Выяснилось, что Нестеров блестяще выполнил намеченный план. Ударом шасси он на лету опрокинул неприятельский аппарат и сам благополучно пролетел мимо, но толчок от столкновения был столь силен, что Нестерова качнуло. Он страшно ударился спиной в сиденье своего аппарата и переломил позвоночник. Смерть наступила мгновенно. Аппарат же механически продолжал совершать данное ему направление спуска. При падении труп Нестерова получил лишь незначительное повреждение. Место падения болотистое — с зыбкой почвой».

Думаем, что приведенные нами факты убедительно доказывают, что Нестеров первым в мире совершил таранный удар и сделал он это вполне сознательно. Он хотел доказать, что таран может быть оружием и доказал.

Официально таран никогда не входил в боевой арсенал советских истребителей. Молодые учлеты знакомились с ним лишь по учебникам истории авиации.

Но сколько ни приходилось встречаться с летчиками военной поры, все они хорошо знали, как лучше таранить самолет противника. Для этого надо рубануть винтом по хвостовому оперению вражеской машины, находясь сверху правее или левее, чтобы обломки тараненного самолета не задели свой. Удар занимал от 0,15 до 1 секунды. При этом тараненный самолет получал около 75 ударов винтом.

Второй важный момент — надо непременно уравнять скорости самолетов, чтобы избежать катастрофического повреждения собственной машины.

Вместе с ненавистью к врагу тактика таранного удара быстро распространилась в авиационных частях. Военная статистика показала, что двум третям летчиков, применившим таран, удалось сохранить себе жизнь.

Советские летчики применяли таран на всех типах самолетов: истребителях, штурмовиках, бомбардировщиках, разведчиках. Тараны совершались в групповых и одиночных боях, днем и ночью, в чистом небе и в облаках, на малых и больших высотах, над своей территорией и за линией фронта.

После окончания Первой мировой и Гражданской войн серьезного применения боевой авиации не было и таран вновь забыли, теперь уже на пятнадцать лет. Но как только начались воздушные бои в Испании, о нем вновь заговорили, а счет таранным ударам открыл испанский летчик сержант Ф. Уртруби. Тараном он свалил истребитель итальянского фашиста, но получил смертельные ранения.

Четырнадцать таранов знало испанское небо, из них восемь пришлись на долю испанских летчиков, четыре совершили советские пилоты, а по одному на долю итальянцев и немцев.

Разгорелась война в Китае. Советские летчики столкнулись в небе с японскими асами. Бои шли ожесточенные. В одном из боевых вылетов отличился капитан Антон Губенко. Израсходовав боеприпас он рубанул винтом своего И-16 по элерону левого крыла японского истребителя. И Губенко, и тараненный японский пилот Касимура сумели посадить свои искалеченные машины. Губенко наградили Золотым орденом Китайской республики, а Касимуру объявили героем, сказав при этом, что его истребитель был сбит «падающим самолетом».

Между тем японцы во всех деталях изучили эту воздушную схватку. Через некоторое время у них появился свой «король таранов» — младший лейтенант Саито Сего. В каждом бою он стремился нанести советским истребителям таранный удар, но удалось это ему лишь однажды.

До воздушных боев с американцами японское командование относилось к тарану настороженно. Однако, когда в 1944 году в небе появились воздушные крепости В-29, самурайский принцип: «Одна смерть за десять вражеских» — возобладал. А с появлением камикадзе тактика таранных ударов — «тай-атари» — упростилась. О выживании летчики-смертники уже не думали.

Черед советских летчиков пришелся на рассвет 22 июня 1941 года. За час до начала войны таранил стремительно уходящий на запад самолет-разведчик младший лейтенант Дмитрий Кокорев.

В 4 часа 15 минут командир звена старший лейтенант Иван Иванов поднимает истребители навстречу армаде летящих бомбардировщиков. Командир бьется до последнего патрона, а потом идет на таран. Часы на руке погибшего летчика показали 4 часа 25 минут.

Через час таранит врага летчик Леонид Бутелин. Еще через пять минут Степан Гудимов.

Более двадцати таранов было совершено в первый день войны.

В конце 1941 года на стол командующего Люфтваффе Германа Геринга легла сводка, подводившая итог воздушным боям и потерям авиации.

Из нее стало известно, что за это время зафиксировано 192 случая тарана, которые внесли «нервозность» в ряды его доблестных асов.

В циркуляре, который ушел в авиационные части, говорилось, что русские летчики плохо обучены или их вовсе не хватает, поэтому в кабины самолетов сажают «фанатичных казаков», которые гибнут сами и разбивают машины. Германским летчикам предписывалось «уклоняться от таранного удара соблюдением дистанции не менее 100 метров от советского самолета».

Знало таранные удары и небо над нашим городом. Автор одного из них — Герой Советского Союза Петр Иванович Шавурин. В августе 1942 года городские мальчишки стремились попасть на площадь Минина и Пожарского, где у подножия памятника Чкалову лежали обломки фашистского стервятника, несшего на своем борту тонны взрывчатки.

Летчик-итребитель Петр Шавурин, таранивший в небе над Павловом фашистский бомбардировщик.

В газете «Горьковская коммуна» военных лет можно найти описание этого тарана.

«…Было сообщено, что к городу приближаются вражеские бомбардировщики. В погоню за врагом поднялись два летчика — Шавурин и Трубачев.

Лейтенант Петр Шавурин пробил большую облачность и на высоте 5000 метров обнаружил „Юнкерс-88“, который был выше советского ястребка на 3000 метров. Шавурин пошел на сближение с врагом. Фашистский бомбардировщик стал увеличивать скорость и пытался уйти. Шавурин использовал скорость своей машины и подошел к врагу на дистанцию 400 метров. Вот он, фашист, в перекрестье прицела. Пулеметные очереди ударили по вражескому бомбардировщику, Но „юнкерс“ стал подниматься все выше, пытаясь как-нибудь ускользнуть от преследования.

„Не упустить врага, сбить его“, — твердо решил отважный летчик. Лейтенант Шавурин проявил исключительное упорство в преследовании врага. Короткой очередью он уничтожил фашистского стрелка, вывел из строя один из моторов бомбардировщика. Но к этому времени у нашего летчика вышел весь боекомплект, и тогда он решил таранить. Винтом и левой плоскостью своего истребителя он ударил по хвосту и фюзеляжу „юнкерса“. Немецкий бомбардировщик развалился на части. Рухнул вниз.

От фашистского стервятника остались одни обломки. Весь экипаж, состоявший из четырех человек, уничтожен. Судя по документам, два немецких пилота летали не первый год и награждены железными крестами. Два других летчика только недавно закончили летные школы.

Экипажу немецкого бомбардировщика не по плечу оказался бой с молодым советским летчиком».

И это был не единственный таран Петра Шавурина. Второй он совершил под Сталинградом, не пропустив бомбардировщик к позициям наших войск.

Известны еще два тарана, совершенные на подступах к Горькому. Свидетельства о них хранит все та же газета «Горьковская коммуна» военных лет. 9 июня 1943 года в ней напечатана заметка «Таран летчика Табарчука».

«Ночь — светлая, июньская. Внизу был лес, болотца, вдали большой волжский город, на воздушных подступах к которому патрулировал летчик-истребитель старший лейтенант Борис Табарчук.

Герой Советского Союза Петр Шавурин, таранивший в прошлом году фашистский самолет, подарил Борису Табарчуку свою фотокарточку и немногословно, как все летчики, написал на обороте: „Таран — обязательно!“

Так он и сделал, когда у него кончился боезапас, он передал на командный пункт: „Иду на таран!“

Табарчук подобрался к хвосту „Хейнкеля-111“. На какое-то мгновение самолеты сцепились. Казалось, что маленький МиГ развалится на куски, но он был цел и летел дальше, а внизу к земле уходил объятый огнем фашистский самолет».

Борис Табарчук, таранивший вражеский бомбардировщик в небе над Горьким.

В ночь с 12 на 13 июня 1943 года над лесным массивом у села Красное Сосновского района разгорелся воздушный бой. Наш истребитель погнался за фашистским бомбардировщиком «Хейнкель-111», пытавшимся скрыться в наступающей темноте у самой земли.

Летчик-истребитель несколько раз стрелял по вражескому самолету, но, видимо, темнота мешала вести прицельный огонь. И тогда летчик догнал бомбардировщик и ударил его винтом. Истребителем был командир авиационного звена старший лейтенант Михаил Белоусов. Он погиб.

В предисловии к «Хронике воздушных таранов», опубликованной в майском номере «Военно-исторического журнала» за 1989 год, отмечалось: «Следует особо подчеркнуть тот факт, что в Люфтваффе не нашлось ни одного летчика, который в критическую минуту сознательно пошел бы на воздушный таран, даже в небе Берлина».

Это не так. К концу войны, когда американские воздушные крепости стали массированно бомбить города Германии, командование Люфтваффе вспомнило о русском таране и превратило его в оружие отчаяния.

По примеру японцев, командир одной из авиадивизий Ханс-Иоахим Херрман предложил сформировать несколько эскадрилий летчиков-смертников, которые должны были сбивать американские бомбардировщики тараном, целясь в место стыковки фюзеляжа с хвостовым оперением.

1500 добровольцев согласны были отдать жизнь за агонию Германии.

Первый боевой вылет оказался неудачным. Истребители, поднявшиеся с разных аэродромов, не смогли собраться в том количестве, которое планировалось, чтобы навести ужас на американских бомберов. У одних обнаружились неполадки в самолетах и они вернулись на аэродромы, а молодые летчики просто заблудились, потеряв ориентировку.

По данным американцев было таранено восемь машин.

Тем не менее рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс запишет в своем дневнике: «Первое использование наших истребителей-самоубийц не дало ожидаемого успеха… Но мы не должны терять мужества из-за этого. Это только первый опыт, который должен быть повторен в течение нескольких следующих дней с более обнадеживающими результатами».

Остатки смертников использовались в апрельских боях 1945 года. Они обрушились на переправы через Дунай и Одер. Но никаких данных о результативности их действий нет. Очевидцы с нашей стороны не могли понять, что в переправы врезаются пилоты-смертники, а немецкая сторона не успела оставить документальных свидетельств — война закончилась.

Эра таранов на реактивных самолетах началась еще в годы Второй мировой войны и начали ее… немцы. Зацепившись за таран, как за последнюю надежду, они предприняли попытку разработать специальный реактивный истребитель. Его автором стал Эрик Бахем, а проект был назван «Наттер», то есть — «Гадюка».

Самолет-таран должен был взлетать с направляющих, и летчик, уже после отделения стартовых ускорителей, вел его к цели. У пилота был шанс выжить — катапультироваться, но при этом он еще отстреливал двигатель, который спускался на парашюте.

Немцы успели испытать около тридцати «Гадюк» и только семь в пилотируемом режиме. Судьбу самолетов-таранов решили танки союзников, прорвавшиеся на позиции пусковых установок, так что укусы «Гадюки» не стали смертельными.

Примерно в то же время над самолетом-тараном работает американский авиаконструктор Джон Нортроп. Построенный по схеме «летающее крыло» истребитель был усилен стальными листами. Но первый и единственный полет закончился катастрофой, самолет сорвался в штопор. К этому времени Вторая мировая война завершилась и надобность в самолете такого назначения отпала.

Но таранный удар, как оружие, списывать было еще рано.

Военные летчики различают три вида тарана: прямой — когда самолет бьет всей массой, неполный — с подскоком или чирканьем (по примеру Нестерова) и безударный — касание винтом по жизненно важным частям самолета.

В июне 1951 года советский летчик Серафим Субботин дополнил этот список. В воздушном бою над Северной Кореей он подставил свой МиГ-15 под удар преследовавшего его американца, резко сбавив скорость. Для пилота «Сейбра» этот бой был последним.

Военные теоретики могут рассуждать, что самолеты лишь столкнулись в воздухе. Но столкновение — это случайность…

Точно так же в сообщении ТАСС от 18 июля 1981 года был квалифицирован таран летчика Валентина Куляпина, сбившего своим Су-15 транспортный самолет GL-44: «Самолет неизвестной принадлежности, нарушив государственную границу, столкнулся с советским самолетом».

А о таране Геннадия Елисеева в ноябре 1973 года на МиГ-21 сообщили, что атакованный им самолет электронной разведки «Геркулес» «ушел в сторону моря». Факт тарана был засекречен.

Таранный удар планировалось перенести и в космос. Одна из первых советских систем противоракетной обороны для перехвата баллистических ракет на заатмосферном участке траектории так и называлась — «Таран».

Вот такую эволюцию прошел за 90 лет существования таранный удар, автором которого стал наш земляк Петр Николаевич Нестеров.

Память об отважном пилоте живет на нижегородской земле. Долгое время жила она и на Украине, но пришли времена, когда «русский дух стал зловреден» и очередной безмолвной жертвой украинских националистов стал русский летчик Петр Нестеров.

Вот как описывает увиденное побывавший на месте нестеровского мемориала журналист газеты «Трибуна»:

«…Приехав в окрестности села Воля Высоцкая Жовковского района Львовской области на территорию огромного мемориального комплекса, известного сотням тысяч туристов из многих стран мира, я словно попал в район только что закончившихся боевых действий. Изуродованная 45-метровая гранитная стела, лишившись и плит из черного мрамора, и барельефа знаменитого авиатора, трагично чернела в чистом поле, будто высоченная печная труба на пепелище. Казалось, кто-то хищно обглодал и титановое покрытие с ажурной „Петли Нестерова“. От сверкавшей на ее выходе модели современного сверхзвукового самолета, символизировавшего прогресс авиации остались жалкие обломки. Варвары уничтожили, испоганили и широкую красавицу-аллею, которая вела от автострады Жовква— Рава-Русская к памятнику Нестерову: вырубили вечнозеленые ели, выдрали, покрошили бетонные плиты…

Оригинальное, радовавшее глаз 12-гранное здание музея со сферической крышей теперь разбомблено: стены покорежены, окна зияют пустотой, пол в помещении выломан. От парившего под куполом зала макета „Моран-Ж“, на котором летал Нестеров, не осталось и следа. Тщетно искать и гранитную плиту, встречавшую толпы посетителей надписью: „На этом месте 8 сентября (26 августа) 1914 года в воздушном бою, впервые в истории авиации применив таран, геройски погиб славный сын русского народа, выдающийся военный летчик, основоположник высшего пилотажа, первым в мире выполнивший „мертвую петлю“, Нестеров Петр Николаевич. Вечная память герою!“

…Позднее я заехал в районный центр, десятки лет носивший имя Нестерова, а затем срочно переименованный „новыми“ украинцами в Жовкву и оцепенел… Содрогнулся от глумления над памятью о легендарном воздушном асе: на привычном месте, где стоял памятник Петру Николаевичу Нестерову? на том же постаменте (сэкономили!) возвышалась фигура… основателя и первого руководителя Организации украинских националистов (ОУН) Евгения Коновальца.

Общеизвестно, что оуновцы всех мастей очень любили применять для умерщвления своих жертв удавки. Как выяснилось, не отказали они себе в этом удовольствии и при уничтожении памятника Нестерову: накинули на шею скульптуры канат и затянули его краном. Очевидцы вспоминают, как руководитель разрушительных работ командовал: „Сделайте ему мертвую петлю, хлопцы, и дерните!“

Что же, пусть каждый останется в истории со своим: Петр Николаевич освоил и применил знаменитый прием воздухоплавания, а нелюди с замашками палачей накинули петлю на героя».

«Машина — дело, летать научим!»

В городе Чкаловске, во вновь отстроенном к юбилею летчика, Героя Советского Союза Валерия Павловича Чкалова, музее-ангаре, под огромным крылом самолета АНТ-25, летавшем через Северный полюс в Америку, приютился маленький истребитель И-16.

Его испытывал легендарный летчик. Это был его вклад в войну, которую он не дождался.

Боевая слава этого самолета хорошо известна. Он воевал в небе над озером Хасан и рекой Халхин-Гол, над степями Монголии, над Испанией и Китаем, срывался с аэродромов под Москвой и Сталинградом навстречу фашистским стервятникам. Будучи основным истребителем противовоздушной обороны, защищал небо над нашим городом.

Перед войной мировую авиацию потрясет «демографический» взрыв. На свет появятся десятки истребителей, один другого совершеннее. И все же И-16 продолжительное время будет оставаться в ряду лучших мировых истребителей.

Путевку в небо этой машине дал летчик-испытатель Валерий Павлович Чкалов.

Есть в музейной экспозиции примечательный снимок: Чкалов с забинтованной головой. Он датирован 1935 годом. Летчика фотографировали в Горьком, он сам попросил об этом.

Валерий Павлович привез фотографию в Москву и повесил в своей спальне. Жена, Ольга Эразмовна, в это время гостила у своих родителей в Ленинграде. Когда она вернулась и взглянула на фотографию, то первый вопрос был:

— Что случилось?

У Валерия Павловича был заготовлен ответ:

— Ничего особенного, шел по лестнице и задел за угол…

Он редко рассказывал жене о неудачных полетах. Летчики вообще не любят вспоминать о неудачах и фотографироваться покалеченными. Чкалов лишь раз нарушил эту святую неписанную традицию.

Основной истребитель начального периода войны И-16 долгое время выпускался на Горьковском авиационном заводе № 21.

Летом 1935 года Валерий Павлович Чкалов был командирован на Горьковский авиационный завод № 21. Здесь проходила доводку новая модифицированная модель истребителя И-16. Главное управление авиационной промышленности придавало этому истребителю важное значение, поэтому заводские испытания поручались летчику-испытателю, который вел истребитель с момента создания.

Закончить испытания предполагалось прогоном самолета на километражной базе, чтобы определить максимальную скорость при полете у земли. Любимый чкаловский бреющий полет…

Вылет назначили на раннее утро, пока солнце не пригрело землю и восходящие потоки не могли помешать испытаниям.

Чкалов поднял машину в воздух точно в назначенное время. Сделав пробный круг над аэродромом, он повел И-16 к мерной базе. Там уже все было готово. Хронометрист дал сигнал: «Все в порядке, можно начинать заход».

Первый пролет закончился нормально. Чкалов развернул самолет и лег на обратный путь.

Вот как он сам рассказывал о том, что произошло дальше.

«Участок для испытания был выбран вдоль шоссе Горький — Москва. Дорога была хорошо видна — она у меня под левым крылом. А кругом лес — сплошной, тенистый. Погода теплая, ясная.

Снизился до высоты пятьдесят метров и начал разгонять самолет. Подо мной бешено проносятся кроны огромных деревьев — хвойных и лиственных.

Стрелка указателя скорости перешла уже за деление „четыреста“. На двигателе держу максимальные обороты.

Вдруг самолет неестественно завибрировал, и я увидел, как у моего звездообразного мотора начали отлетать в стороны цилиндры и детали.

Моментально убрал газ, выключил зажигание. Скорость резко упала. „Что делать?“ — вихрем пронеслось в голове.

Сажать самолет на лес — другого выхода нет.

Проходят считанные секунды. Вершины деревьев совсем близко под самолетом. Рулем высоты стараюсь уменьшить скольжение. Скорость доходит до посадочной.

Самолет, задев за верхушки деревьев, опрокидывается на спину, и я чувствую, что лечу вниз головой. Второй удар пришелся хвостом в очередную верхушку. Самолет снова перевернулся в нормальное положение. Но впереди — пустая крона следующая дерева. Что-либо сделать уже поздно. Удар! Последнее, что услышал — треск и грохот!..»

Валерий Чкалов после аварии. 1935 г.

Восьмой километр Московского шоссе… Согласно схеме, приложенной к расследованию причины аварии, здесь все и произошло. Следы этого летного происшествия сегодня искать бесполезно и не потому, что прошло много времени. Здесь не раз бушевали лесные пожары и земля перепахана гусеницами тракторов.

После аварии Чкалову помогли выбраться из кабины прибежавшие колхозники. Они отвезли его на подводе к дороге, а там уже летчика забрала подъехавшая санитарная машина.

Место аварии тут же оцепили. Прибыли заводские специалисты. Чкалов, немного отойдя от удара, продиктовал стенографистке отчет о случившемся. Авария, как и положено, была задокументирована и все свидетели предупреждены о неразглашении увиденного. Акты, протоколы, отчеты подшиты и помечены грифом секретности. Все материалы были переданы специальной комиссии, которая должна была детально разобраться в летном происшествии.

Единственная «утечка» информации — фотография Чкалова с забинтованной головой. Но о чем она говорила… Может быть человек действительно «задел за угол», спускаясь по лестнице.

Испытательный полет чуть не закончился катастрофой.

Шел второй год испытаний нового истребителя… А как все начиналось.

К 1931 году советская авиация не имела ни одного современного истребителя, хотя работа над ними шла постоянно. Видимо, в конце концов обратил на это внимание и Сталин. А что можно было ответить на этот вопрос? «Конструкторы сидят…».

Знал ли Сталин о заточении лучших своих авиаконструкторов и прежде всего Николая Николаевича Поликарпова, которого к тому времени уже называли «королем истребителей»?

Чтобы оценить состояние авиации, Сталин назначил на 12 июня 1931 года авиационный смотр.

К этому времени, приговоренный без суда к расстрелу, как «социально чуждый элемент», авиаконструктор Поликарпов был прощен и отбывал наказание в особом конструкторском бюро № 39 ОГПУ. Совместно с сидящим там же авиаконструктором Дмитрием Григоровичем он создал истребитель И-5. На смотре новинку должны были продемонстрировать летчики-испытатели НИИ ВВС Валерий Чкалов и Александр Анисимов.

Воздушная схватка, которую они разыграли, была из разряда тех, о которых летчики говорят: «Редкое небо видело такой пилотаж».

Сталин, естественно, обратил внимание на новые истребители и не мог не поинтересоваться, чьи они и где конструкторы?

Что могли ему ответить на этот вопрос: «Сидят…».

Аэродромные смотрины на этом не закончились. 6 июля Сталин едет в… Бутырскую тюрьму. Там он знакомится с Поликарповым.

Много позже в очерке, опубликованном газетой «Правда», будет описана эта встреча.

«Директор завода представил Сталину инж. Поликарпова Н. Н.

Поликарпов слушал молча, почти не перебивал, схватывал главное. Иногда он переспрашивал. Товарищ Сталин развивал свои мысли; они были настолько увлекательными и в то же время обладали такой исключительной конкретностью, что, взглянув прямо в лицо Сталина, Поликарпов с нежностью и гордостью подумал: „То, что Сталин предлагает, — предел желания для конструктора!“».

Идиллия, да и только. В очерке, правда, опущено, что директором завода был чекист Н. Пауфлер. А завод в целом был тюрьмой.

Почему-то во всех публикациях о Сталине случай с посещением Бутырской тюрьмы, где он встречался с цветом авиационных специалистов, опускается. Хотя он и выигрышен. Ведь можно представить, что вождь страны действительно не знал, что чекисты, которым он безмерно доверял, перестарались. Меры были приняты незамедлительно.

Через четыре дня «Правда» опубликовала Постановление Президиума ЦИК СССР. «О награждении авиазавода № 39 за исключительные достижения по самолетостроению гражданской авиации».

Завод был награжден орденом Ленина.

Но главные строки дальше:

«Амнистировать… конструкторов, бывших вредителей, приговоренных коллегией ОГПУ к различным мерам социальной защиты с одновременным их награждением».

Создатель истребителя И-16 авиаконструктор Н.Н. Поликарпов.

Они встретятся через два года — Поликарпов и Чкалов. К тому времени Валерий Павлович Чкалов будет уволен из НИИ ВВС, изгнан из армии и переведен в военный резерв. Причина — доносы, которые писали на него «доброхоты»-завистники.

Безработным летчик оставался недолго.

Вот как описывает доктор технических наук Ирина Викторовна Стражева встречу авиаконструктора и летчика:

«— Перед вами Чкалов, известный нарушитель полетов и довольно частый обитатель гауптвахты — есть в авиации такое заведение. Мечтаю стать испытателем ваших истребителей.

— Вашу биографию знаю достаточно полно, — улыбнулся Поликарпов. — Слышал и про Троицкий мост через Неву, под которым вы удачно пролетели. Знаю, что при лобовой атаке никогда первым не сворачиваете, а штопорить любите до самой земли.

— Вижу, ваш отдел кадров не дремлет, — чуть смутился Чкалов. — Вас мой послужной список не пугает? Доверите мне свои истребители?

— Конечно, Валерий Павлович. Именно о таком, как вы, испытателе я, честно говоря, давно мечтаю».

Интересно, знал ли тогда Николай Николаевич Поликарпов, что обязан Чкалову не только принятием на работу, но и своим освобождением из «шараги».

Поликарпов, взявшись за разработку истребителей, решил не рисковать. Его конструкторское бюро проектировало сразу два типа самолетов: биплан И-15 и моноплан И-16. На первый взгляд это было распыление сил, но конструктор понимал, что возможности биплана еще не исчерпаны, а возможности моноплана не изучены. Как поведет себя моноплан в воздухе? Получится ли из него истребитель?

Поликарпов даже придумал схему будущих воздушных боев. По его задумке монопланы должны были догонять противника и связывать его боем, а менее скоростные, но маневренные бипланы — подойдя к месту боя, — противника будут уничтожать.

Так что пока речь шла только о биплане И-15, летчиком-испытателем которого и был назначен Валерий Павлович Чкалов.

С вылетом нового истребителя не торопились. Чкалов хотел исключить даже малейший риск. И это не потому, что он боялся машины.

В последнее время конструкторское бюро Н. Н. Поликарпова преследовали неудачи. Разбился самый первый истребитель И-400. Летчик Константин Арцеулов чудом уцелел, но был доставлен в больницу с переломами руки и ноги. Из этого же истребителя, попавшего в штопор, был вынужден прыгать с парашютом летчик Михаил Громов. Сам Чкалов был очевидцем гибели двух летчиков-испытателей на двухместном истребителе 2И-Н1. Случаев более чем достаточно, чтобы делать выводы.

Чкалов совершает пробежки по аэродрому, пробует оторвать машину от земли и, наконец, зарулив к самой дальней границе аэродрома, начинает взлет. Машина спокойно отделилась от земли и послушно набрала высоту. Чкалов провел самолет по кругу и сел. К машине бежали инженеры, конструкторы, самолетостроители.

— Красота, — слышно было, как кричит Чкалов. — Молодцы!

Он зарулил самолет на стоянку и подозвал всех к себе. По давней, неизвестно откуда взявшейся традиции после удачного вылета угощать всех папиросами, он вытащил из кармана пачку «Герцеговины флор». Все, даже некурящие, задымили.

Небо начало покоряться новому истребителю И-15.

Истребитель-моноплан получил заводской индекс ЦКБ-12. Рождался он… нелегально. Поликарпов строил его по личной инициативе и по договоренности с начальником ВВС Яковом Ивановичем Алкснисом. Ни в одном перспективном плане развития Военно-воздушных сил страны новый самолет не числился.

Велик был соблазн включить его в этот план. Под «новую единицу» могли запланировать деньги. Но Алкснис пошел навстречу и не торопил конструктора.

К удивлению Поликарпова, работа над самолетом шла довольно быстро. В один из дней авиаконструктор пригласил к себе Чкалова. Побеседовав о ходе испытаний истребителя И-15, Поликарпов развернул перед летчиком чертежи нового самолета.

Чкалов долго и молча разглядывал листы ватмана и, серьезно посмотрев на Поликарпова, сказал:

— Великолепно задумано. За эту машину я готов драться и, прежде всего, с вами, если затянете ее выпуск.

Когда истребитель уже обретал реальные черты, летчик приходил в сборочный цех опытного завода при конструкторском бюро, и «обживал» кабину.

Первые пробежки по взлетной полосе показали, что самолет норовист, удерживать его на разгонной прямой трудно, движения летчика должны быть точными. К тому же машина боялась резких торможений, может клюнуть носом и перевернуться.

Замечания летчика-испытателя прибавили хлопот инженерам.

День первого вылета назначили на 30 декабря 1933 года, канун Нового года. Ничего удивительного в этом не было. Уже сложилась и укоренилась традиция последние дни года жить авралами. О рождении нового самолета пора было докладывать высокому начальству. К тому времени самолет поменял свой заводской индекс на серийный — И-16.

Полет прошел удачно, но все, кто был в тот день на аэродроме, понимали, что с самолетом предстоит повозиться. Чкалов был полон оптимизма и подбадривал разработчиков:

— Машина — дело, летать научим!

Он интуитивно понимал, что лучшего истребителя, чем тот, что строился в КБ Поликарпова, в мире еще нет. Драться за него — дело чести летчика-испытателя.

А то, что самолет «трудный»… Так ведь и технических задач в одной модели решалось много: самолет должен быть скоростным, хорошо вооруженным, с большим потолком полета, с предельной дальностью, удобным в пилотировании, переносящим большие нагрузки.

К тому же это был первый истребитель с убирающимися шасси.

«Ишачок» в полете.

Эти самые убирающиеся шасси принесли столько сюрпризов… В одном из полетов не вышла одна «нога». Покидать машину Чкалов не собирался. Он набрал высоту и бросил самолет к земле, надеясь, что за счет перегрузки стойка выскочит из ниши. Не вышла. Снова набрал высоту. К счастью «подвернулась» небольшая тучка. Чкалов мгновенно сообразил, что, ударившись о нее, он сможет достичь желаемого.

Очевидцы потом рассказывали, как из тучи посыпались какие-то детали, а потом вынырнул самолет. Шасси было полностью выпущено.

На земле Чкалов лишь утер текущую из носа кровь и попросил закурить. Таких перегрузок он еще не испытывал.

Слух о неполадках дошел до наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Он вызвал конструктора и летчика-испытателя в Кремль. Поликарпов был готов намертво закрепить шасси и таким образом решить проблему. Чкалов был против — это снижало скоростные данные самолета. Орджоникидзе подвел итог разговора: конструктору было дано время на коренную переделку механизма уборки шасси. Чкалов был полностью согласен с этим решением.

К этому времени уже было известно, что у И-16 появился соперник в Германии. Тактико-технические данные созданного там истребителя «Мессершмитт-109» тщательно скрывались, но кое-что стало известно нашей разведке. Скорости советского и немецкого истребителей были примерно равными, вооружение тоже, а вот в маневренности И-16 выигрывал. Это скажется потом, в боях. А тогда Чкалов настоял на выявлении возможностей нового самолета.

Когда подошло время сдавать И-16 в серийное производство, правительственная комиссия была «за», «против» было… Управление ВВС Красной Армии. Там считали, что на И-16 могут летать лишь опытные летчики, а таковых в стране было еще мало.

Чкалов было возразил, но его вмиг успокоили:

— Дорогой Валерий Павлович, вы и на палке сможете летать, а в армии служат простые летчики.

Кроме того, был еще один козырь, против которого возражения Чкалова были бессильны.

Существовало мнение, что И-16 плохо выходит из штопора. Даже расчеты ученых Военно-Воздушной академии подтвердили это. Главный конструктор дрогнул и готов был уступить и отказаться от своего детища.

Но ведь И-16 на штопор не испытывали, не рискнули. Но это был шанс…

Чкалов настоял на испытаниях. Ему с трудом разрешили, но взяли слово, что при первой же опасности он покинет машину. Слово Чкалов дал.

Штопорить он начал с двух тысяч метров. Витки вправо — выход, витки влево — выход…

Снизил высоту до тысячи метров. Машина слушалась летчика и легко выходила в горизонтальный полет.

1 и 2 марта 1934 года Чкалов 75 раз срывал самолет в штопор. Эти испытания окончательно решили судьбу новой машины.

После показа И-16 Сталину решено было построить пять специально облегченных самолетов для парадной пилотажной группы. Заказ на изготовление получил название «Сталинское задание». К марту 1935 года самолеты были готовы. Их покрасили в красный цвет, лишь капоты оставили черными.

Отобранная пятерка летчиков, в которую входил и Чкалов, осваивала пилотаж на И-16 в свободное от работы время. Утром летчики занимались своими испытательными заданиями, а во второй половине дня спешили к своим красным «ястребкам».

За тренировками следил сам командующий ВВС Яков Алкснис. Он и придумывал летчикам каскады пилотажных фигур, которые они должны были продемонстрировать зрителям.

30 апреля летчики собрались на последнюю тренировку. «Красную пятерку» — название пилотажной группы успело уже стать привычным — вел опытный летчик Владимир Коккинаки. Самолеты лишь прикид очно пролетели над Красной площадью, не став заранее показывать то, что зрители должны были увидеть на следующий день.

1 мая пилотажная группа снизилась ниже крыш зданий и с оглушительным ревом ворвалась на Красную площадь. От ее средины, где брусчатку расчертила белая широкая линия, пятерка И-16 «ввинтилась» в небо и уже там, на высоте продолжила изумлять москвичей и гостей города каскадами воздушных фигур.

Не успели летчики приземлиться, как ведущего группы тут же вызвали к телефону. На проводе был маршал Ворошилов: «Товарищ Сталин восхищен мастерством летчиков и просит еще разок пролететь над Москвой».

Пятерка вновь поднялась в воздух…

Вечером летчики были приглашены в Кремль. Осушить бокал вина за тост, произнесенный Сталиным в честь них, не удалось. На следующий день им предстояло продолжить демонстрационные полеты.

На следующее утро все газеты отметили полет новых истребителей и упомянули имена пилотов. Пилотаж «красной пятерки» потряс французского министра Лаваля, и он у себя дома организовал подобную демонстрационную группу.

А через три дня Чкалова и Поликарпова наградят орденами Ленина.

Тем временем на заводах № 39 в Москве и № 21 в Горьком разворачивалось серийное производство истребителей И-16. На горьковском авиационном заводе серийный конструкторский отдел (СКО) сразу же предложил ряд удачных доработок машины. Первым долгом был улучшен механизм уборки шасси. Проведенные испытания показали, что механизм работает вполне надежно, поэтому на всех последующих серийных машинах ставилась эта конструкция. Было улучшено и вооружение истребителя.

Поскольку это был четвертый тип самолета, строящийся на заводе № 21, то в документации он обозначался И-16 тип 4. В дальнейшем Горьковский авиационный завод станет головным в серийном производстве этих истребителей.

Летом 1935 года были назначены войсковые испытания истребителя. Летчикам уже успела понравиться эта «летающая пуля». Несмотря на то, что истребитель был маленьким, он был хорошо вооружен и мог нести две 100-килограммовые бомбы. И еще новшество: летчик в кабине был защищен бронеспинкой.

О таком истребителе давно мечтали.

Чкалов перегнал самолет на войсковой аэродром, провел несколько занятий с летчиками отряда, с механиками и мотористами, показал высший пилотаж.

Утвердили кандидатуру летчика для проведения войсковых испытаний. Им стал старший лейтенант Антон Губенко. По характеру он был схож с Чкаловым: любил авиацию, полеты, отличался нетерпением, упрямством, настойчивостью, стремился быть первым. После училища служил в строевой авиационной части на Дальнем Востоке. Там немного поостыл, стал более осмотрителен, но по-прежнему летал с большим желанием.

Позднее Чкалов и Губенко подружатся.

Антон Губенко, проводивший войсковые испытания И-16.

Программа войсковых испытаний предусматривала выполнение 600 фигур высшего пилотажа и 200 посадок и взлетов.

Губенко каждый день просыпался в четыре утра. Зарядка — и в штаб за документацией. Завтрак — и в небо. Заводская бригада, готовившая самолет, работала круглосуточно. Перерыв следовал лишь, когда Губенко заводил свой «воздушный конвейер».

Однажды на аэродром приехал Поликарпов. Он привез распоряжение о сокращении программы испытаний — самолет требовалось срочно запускать в производство.

Губенко не согласился с конструктором: «Этого делать нельзя. Чтобы к машине не предъявляли претензий, программу испытаний надо оставить прежней, а вот время на нее сократить».

И «воздушный конвейер» закрутился еще быстрее. Рассчитанная на два месяца, программа испытаний была выполнена за девять дней. В ходе испытаний Губенко внес несколько рационализаторских предложений по улучшению машины.

Сразу же после испытаний группа самолетов И-16 с демонстрационными полетами ушла по маршруту Москва — Ленинград — Москва. Группу вел Антон Губенко.

В дни войны летчики-истребители на И-16 защищали горьковское небо.

В это же время Валерий Павлович Чкалов демонстрирует полеты на новом истребителе в Качинской авиационной школе. Курсантская многотиражка так отозвалась о полетах аса:

«Курсанты, да и не только курсанты, но и искушенные в авиации конструкторы и техники затаив дыхание и не отрывая взглядов от вращающегося самолета, с нескрываемым волнением на лицах следили за полетом Чкалова.

Выполнив каскад петель, бочек, иммельманов, переворотов и боевых разворотов, Чкалов низко пронесся над стоянкой самолетов.

Пилотаж закончился. Развернувшись на 180 градусов, он стал пилотировать на посадку и приземлился у самого посадочного „Т“.

Выходя из пикирования, Чкалов пригибал траву воздушной струей, над стартовой дорожкой, пролетая вверх колесами, переворачивался, набирал высоту и снова шел навстречу земле. Казалось, летчик дразнил землю».

Самолет быстро прижился в войсках. Чкалов определил и характер будущих боев:

«Авиация обязана уметь летать скрытно, на бреющем полете, используя все маскирующие особенности местности.

Поскольку вражеская авиация станет действовать на малых высотах, наши истребители обязаны уметь вести воздушные бои как с бомбардировщиками противника, так и с прикрывающими их истребителями, применяя при этом маневры не только горизонтального характера, но главным образом в вертикальной плоскости, невзирая на опасную близость земли».

Чкаловская тактика боевого приложения И-16 тоже приживалась.

Летчик Антон Губенко, широко внедрявший ее в жизнь, в мае 1936 года был награжден орденом Ленина. Через год после своего учителя.

А скоро новому истребителю выпало воевать. В Испании наши летчики назовут его «ишачком», а «испанцы» «моско» — «мошка».

Чкалов сам хотел испытать И-16 в боях. Он писал рапорты с просьбой послать его в Испанию, но всякий раз ему отказывали…

Воевать выпало другим.

Он не раз встречался с «испанцами», многие из которых были его однокашниками по летным школам. Его интересовало одно — чем заканчивались стычки И-16 с первым германским истребителем «Мессершмиттом-109».

Мы можем судить о них по мемуарам, оставленным «испанцами». В своей книге «Испанский ветер» генерал Б. С. Смирнов так пишет о воздушных поединках наших и германских истребителей:

«Сто двадцать раз поднималась в воздух наша эскадрилья и уходила на фронт и сто двадцать раз мы возвращались с победой, не имея за это время ни одной потери. На каждого нашего летчика часто приходилось по три-четыре истребителя противника. А за штурвалами фашистских самолетов сидели отборнейшие немецкие и итальянские пилоты.

Фашистское командование возлагало большие надежды на прибывшую в Испанию партию новых тогда немецких истребителей Ме-109.

Но при первой же встрече с И-16 один из „мессершмиттов“ был сбит. На допросе выбросившийся на парашюте гитлеровец заявил:

— Здесь, в Испании, лучшие летчики Германии. Мой товарищ, которого вам удалось сбить в бою, как и меня, летал еще в Первую мировую войну.

— Чем же вы объясните свою неудачу? — спросили пленного.

— Мы были неправильно информированы о качестве ваших самолетов, а, главное — о подготовке русских летчиков, которые сражаются в рядах республиканской авиации, и поздно поняли это».

Героический «ястребок» И-16 изображали на военных плакатах.

После Испании «ишачкам» выпала еще война: японские захватчики решили испытать крепость наших границ у озера Хасан и реки Халхин-Гол.

Наш земляк, дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин получил боевое крещение на истребителе И-16 именно в этих боях.

Небольшой опыт летчика не раз компенсировался хорошими летными качествами истребителя.

Но вот как об этом рассказывал сам боевой летчик:

«По моему самолету, словно плеть, хлестнула пулеметная очередь, в глазах что-то блеснуло… Я отдал ручку управления до отказа на себя и мгновенно провалился вниз. Я так резко перевел машину в пикирование, что меня наполовину вытащило из машины, вырвало из рук управление. Оглушенный толчком, ослепленный встречным потоком воздуха, я ничего не видел. Страшный скоростной напор воздуха ревел в ушах, перехватывал горло, разрывал легкие.

В эту последнюю минуту, когда гибель казалась неизбежной, я нашел в себе остаток сил и потянул ручку управления на себя. Самолет вышел из пикирования у самой земли. Ни один существующий тогда самолет на это не был способен.

Когда я дотянул до аэродрома и сел, мой техник обратил внимание на пробоины в самолете. Их было двенадцать!

Я не удержался и вслух произнес: „Спасибо тебе, „ястребок““! Залатанный, он и потом меня не раз выручал.

Мы теперь чувствовали, что отныне в нашей власти мощные самолеты, хотя и невеликие с виду. Два пулемета, две пушки — невиданная в воздухе сила.

Японские истребители отличались хорошей маневренностью, но И-16 превосходил их по скорости и вооружению».

Чкалов стремился и на эту войну, но вновь получил отказ…

Зато он вновь услышал имя своего ученика — Антона Губенко. На своем «ишачке» он совершил таран — рубанув винтом своего истребителя по левому крылу японца.

Позднее, представляя Героя Советского Союза Антона Губенко деятелям искусства, Чкалов назовет его выдающимся летчиком и особо подчеркнет, что он последователь волжанина Петра Нестерова.

Летчики, воевавшие в годы Великой Отечественной войны отмечали, что им приходилось получать самолеты, в формулярах которых значилось: «Самолет испытан и годен к эксплуатации в строевых частях ВВС. В. Чкалов».

И-16 находился в серийном производстве семь лет и за это время было построено 9450 машин различных модификаций.

…Лишь в марте 1943 года последний самолет И-16 выйдет из войны.

Сломавший хребет Люфтваффе

Этот самолет можно увидеть на выставке оружия в Нижегородском кремле. Лa-5… С его помощью советские асы переломили хребет фашистским Люфтваффе. Этот истребитель стал одним из лучших самолетов Великой Отечественной войны.

Все началось с того, что трех молодых инженеров, работников авиационного наркомата Семена Лавочкина, Владимира Горбунова и Михаила Гудкова, стала тяготить бумажная работа. Каждый из них успел поработать в конструкторских бюро или на авиационных заводах, но судьба сложилась так, что их, как грамотных специалистов, выбросило на чиновничью отмель. Когда-то должен был наступить предел терпения, и он наступил.

Ближайший помощник Лавочкина Семен Михайлович Алексеев хорошо помнил этот момент:

«Однажды Лавочкина вызвал к себе начальник самолетного отдела Первого главного управления наркомата Владимир Петрович Горбунов:

— Слушай, Семен, осточертело, наверное, заниматься переписыванием писем в нашем ГУАПе (Главное управление авиационной промышленности — Авт.). Давай попробуем вместе выйти с предложением о постройке истребителя. Сейчас очень благоприятная для этого обстановка. В правительстве крайне недовольны результатами воздушных боев в Испании, у военных появились совершенно новые требования к современному истребителю.

Недели через две-три у Сталина опять состоится совещание по разбору испанских событий. Давай я тебе выделю отдельную комнату, прикреплю машинистку — садись и работай.

Прекрасно зная возможности нашей авиационной промышленности, они как-то единодушно сошлись на том, что предлагать надо цельнодеревянную машину, Горбунову же были известны пожелания военных: максимальная скорость — не менее 600 км в час, пушечное вооружение, летчик должен быть защищен броней, а баки с горючим протектированы».

Через две недели эскизный проект и предварительная весовая сводка были готовы, определились и габариты машины. С этими выкладками они и отправились к наркому авиапромышленности Михаилу Моисеевичу Кагановичу.

В его приемной повстречался им Михаил Гудков. Узнав, с чем они идут к наркому, он упросил их подключить его к проектированию самолета:

— Вы меня, ради бога, от себя не отпихивайте. Я, как могу, тоже буду принимать участие, мне тоже надоело с бумагами по кабинетам бегать.

Наркома, прежде всего, заинтересовала дельта-древесина, из которой молодые конструкторы задумали делать свой самолет. Лавочкину приходилось заниматься вопросами производства воздушных винтов. Их изготавливали из дерева и алюминиевых сплавов. Но к этому времени появились новые технологии. Винты прессовали из тонких листов шпона, пропитанных бакелитовым лаком. Подобный материал и назывался дельта-древесиной. Из него можно было делать весь фюзеляж самолета с крыльями впридачу. Уйти от дефицитных алюминиевых сплавов было важным делом.

Доклад Кагановича перед правительством, видимо, прошел удачно и им разрешили начать работу. Тут поспело и постановление Комитета обороны № 217 от 29 июля 1939 года «О проведении мероприятий по внедрению в серию новых и модернизированных истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков, разведчиков, учебных и тренировочных самолетов и по строительству новых опытных типов».

Осенью Лавочкин, Горбунов и Гудков снимаются с обжитых наркоматских мест и переходят в распоряжение дирекции авиационного завода.

Здесь конструкторский триумвират начал распадаться. Гудков занялся второстепенными организационными делами, у Горбунова случились какие-то семейные проблемы.

Всю работу по новой машине возглавил Лавочкин, так что в наркомате он был утвержден как ответственный конструктор.

Семен Алексеевич Лавочкин.

Бывший нарком авиационной промышленности вспоминал:

«Вначале я увидел в Лавочкине очень скромного человека. Даже о делах, о которых надо было кричать, он говорил всегда очень ровным тихим голосом. Это был очень культурный, очень воспитанный человек, всем своим видом заставляющий уважать себя. Когда я познакомился с ним поближе, я понял, что он во всех отношениях достоин огромного уважения.

Семен Алексеевич был очень работящим человеком, огромной эрудиции. Свои машины знал назубок. Мы скоро сделали вывод, что из этой тройки — Лавочкин, Горбунов, Гудков, конечно, Лавочкин является ведущим. Именно он — главный конструктор, хотя как главный конструктор он родился несколько неожиданно».

Самолет И-301, который они проектировали, был готов к весне 1940 года. Сразу же начались его испытания. Форсировать их помогло в какой-то степени «покаянное» письмо руководства ВВС, направленное в Комитет обороны при СНК. Авиационное руководство каялось в том, что «своевременно не заметило и не сигнализировало о быстром развитии авиации капиталистических стран (Германии, Англии)».

Что же не заметили высокие руководители от авиации?

«Основываясь на испанском опыте, неправильно взяли упор главным образом на воздушный мотор, в то время как на Западе с мотором жидкостного охлаждения истребительная авиация сделала большие успехи».

В постановочной части письма предлагалось запустить в серийное производство истребитель с мотором жидкостного охлаждения. Самым продвинутым к реальному выпуску оказался И-301.

В декабре 1940 года Семен Алексеевич Лавочкин с частью коллектива ОКБ прибывает в Горький на авиационный завод № 21.

Авиационное предприятие в Горьком было относительно молодым. Его история началась в 1929 году, когда вышло постановление Совета труда и обороны СССР о строительстве завода.

Стройку объявили ударной и на нее со всей страны съехались рабочие.

1 февраля 1932 года завод встал в строй действующих. За месяц до этого был запущен Нижегородский автомобильный завод, о котором не переставали говорить. Авиационный завод остался в тени и пребывал в ней долгое время, оставаясь секретным и закрытым.

Михаил Иванович Гудков.

Владимир Петрович Горбунов.

В августе 1932 года заводским летчиком-испытателем Т. Жуковым был облетан первый серийный истребитель авиаконструктора Н.

Поликарпова И-5. Вскоре на поток была поставлена новая машина И-16. Ее-то и предстояло менять истребителю Лавочкина И-301, к тому времени уже переименованному в ЛаГГ-1.

Правда, в это же время начинается внедрение нового самолета Поликарпова И-180.

Для этого есть соответствующее постановление:

«Обязать НКАП (Наркомат авиационной промышленности — Авт.) тов. Кагановича немедленно подготовить завод № 21 к производству и запуску серии самолетов И-180, а с 1 апреля 1940 года полностью перейти на выпуск только И-180…

Командировать главного конструктора т. Поликарпова на завод № 21 с необходимым составом конструкторов для организации КБ и изготовления рабочих чертежей самолета И-180…».

Это был тот самый самолет, на котором разбился бывший шеф-пилот авиазавода Герой Советского Союза Валерий Павлович Чкалов.

К апрелю 1940 года было сдано заказчику три истребителя, которые тут же были показаны на первомайском параде в Москве.

Окрыленный успехом Поликарпов направляет в наркомат докладную записку с программой выпуска новых истребителей. Конструктор обещает к январю 1941 года довести выпуск до 100 машин в месяц.

Но ряд происшедших в ходе заводских испытаний аварий подорвали доверие к самолету.

Никакие хлопоты не помогли.

Работы над И-180 прекратили. Не помогли и ходатайства летчиков-испытателей, которые считали необходимым запустить самолет в серию.

В итоге ВВС страны не получили к началу войны около 700 машин, способных противостоять основному истребителю германских ВВС Bf-109E (Ме-109Е).

5 мая 1941 года в Кремле был устроен прием для выпускников академий, где Главковерх Сталин произнес речь, которую тут же засекретили. Дипломаты и разведчики многих стран приложили немало усилий, чтобы узнать, о чем говорил военной элите вождь страны.

А он рисовал им модель будущей войны, подчеркивая роль в ней всех видов вооружений, в том числе и авиации.

Об авиации он говорил: «Раньше скорость авиации считалась идеальной 400–500 километров в час. Теперь это уже отстало. Мы имеем в достаточном количестве самолеты, летающие со скоростью 600–650 км/час. Это самолеты первой линии. В случае войны эти самолеты будут использованы в первую очередь. Они расчистят дорогу и для наших устаревших самолетов И-15, И-16, И-153 („Чайка“) и СБ. Если мы пустили в первую очередь эти машины, их бы били».

Говоря эти слова, Сталин соединил ложь с правдой. Ложь была в том, что скоростных истребителей не было, они только рождались. По указанию правительства в первомайском параде 1941 года должно было участвовать 50 ЛаГГов, поступивших с Горьковского авиационного завода. Однако к 22 апреля имелось в наличии лишь 20 самолетов Лавочкина, не лишенных дефектов, а в войсках было подготовлено 66 летчиков, способных летать на этой машине.

Через 47 дней после встречи Стешина с выпускниками академий начнется война, и им предстоит почувствовать на себе «слово и дело» вождя, которому они безоговорочно верили.

Самолет ЛаГГ-3, созданный «триумвиратом», в цехе завода № 21. Февраль 1941 года.

Летчики военной поры не особенно лестно отзывались о ЛаГГах. Во фронтовом фольклоре этот самолет проходил как «подручный смерти» или «лакированный авиационный гроб».

Для Горьковского авиазавода выпуск этих самолетов — была не самая привлекательная страница истории. Столько рекламаций, сколько было получено по ЛаГГ-1 и, даже по улучшенному варианту ЛаГГ-3, завод не получал за все время своего существования.

Мало того, что ни самолет, ни двигатель к нему не были доработаны, так еще грозными приказами заставляли «гнать» план. Военная приемка пропускала лишь одну машину из четырех. К тому же по ходу выпуска серийных машин шла постоянная переделка узлов и механизмов самолета.

Один из военных летчиков А. Шепелев позднее вспоминал:

«Первые истребители ЛаГГ-3 мы получили, буквально, через несколько дней после начала Великой Отечественной войны.

Однако, качество самолетов оставляло еще желать лучшего. Впрочем, такое явление было вполне объяснимо. Завод, поставлявший их, первоначально специализировался на выпуске простейшего учебно-тренировочного самолета По-2, и переход на неизмеримо более сложную технику являлся делом совершенно новым. Заводской коллектив только осваивал технологию ЛаГГ-3, а руководители Наркомата авиационной промышленности уже требовали пустить производство истребителей на поток. В тяжелых условиях начавшейся войны испытания самолета проходили по сокращенной программе и не выявляли всех конструктивных, технологических и других дефектов самолета. Но эти дефекты не укрылись от внимания опытных инженеров и техников, занятых приемкой истребителей. По каждому самолету были предъявлены конкретные и обоснованные рекламации. Первая партия боевых машин оказалась практически забракованной».

Автор воспоминаний не совсем прав, утверждая, что завод был не готов выпускать сложную технику. С завода никто не снимал выпуск истребителей И-16, которые выкатывались на летное поле испытательного аэродрома весь 1941 год.

До конца первого военного года завод № 21 построил 1445 ЛаГГ-3. Этот истребитель стал самым массовым на первом этапе войны. Тем не менее, над КБ Лавочкина нависла угроза вытеснения с завода. В серийное производство запускался истребитель А. Яковлева Як-7. Он уже составил конкуренцию ЛаГГу на Новосибирском авиационном заводе, где шел параллельный выпуск истребителей. Чтобы устранить своего соперника, конструктор Александр Яковлев предпринял беспроигрышный ход.

Вот как об этом вспоминает Семен Михайлович Алексеев:

«Рабочие, собиравшие „ЛаГГи“, были одеты кто во что: в телогрейках, ушанках, валенках, сапогах. Ночевали часто тут же — в цехах, на крыльях самолетов. Ситуация достаточно мрачная.

Яковлев одел своих рабочих в белые халаты, постелил вдоль линейки Як-7 ковровую дорожку и пригласил на завод кинооператора, снявшего весь процесс сборки „Яков“. Получившийся фильм конструктор отослал в Москву. Я не знаю, кто и когда смотрел эту ленту, но в первых числах января 1942 года последовало постановление ГКО, предписывающее снять ЛаГГ-3 с серии на заводе № 153 и запустить вместо него истребитель Як-7».

А месяцем раньше Сталин вызвал к себе наркома А. И. Шахурина и его заместителя П. В. Дементьева и попросил их завизировать постановление правительства о запуске в серию Як-7 не только в Новосибирске, но и в Горьком.

Нарком возразил и попросил Сталина отсрочить это решение до тех пор, пока Яковлев не наладит выпуск своих самолетов в Новосибирске. Сталин согласился с доводами.

Вот тут и свершилось чудо… Иначе случившееся и не назовешь. Выход из положения подсказал бывший участник конструкторского триумвирата Михаил Гудков.

Пытаясь создать свой истребитель, он попробовал поставить на серийный ЛаГГ двигатель воздушного охлаждения М-82, который готовило к выпуску в Перми КБ Швецова. Это был более мощный двигатель, чем до этого стоял на ЛаГГах, но он не вписывался в готовую конструкцию планера. Первоначально Лавочкин тоже не верил в эту переделку, но выхода уже не было. Вот как описывает ситуацию на заводе № 21 один из конструкторов:

«На заводе хозяйничал новый главный. Уже приступили к производству другого самолета, и нашу группу перевели в штат нового главного. Приходилось хитрить. Для вида мы раскладывали на стол чертежи чужой двигательной установки, а делали свой самолет».

В марте 1942 года летчик-испытатель Василий Мищенко поднял новую машину в воздух. Первые же полеты показали, что самолет заслуживает продолжения работ над ним.

Но какая тут может быть работа, если в первых числах апреля ОКБ Лавочкина предписано было покинуть Горький и отправляться на второстепенный завод в Тбилиси.

Попрощаться с конструктором приехал секретарь Горьковского обкома партии Михаил Иванович Родионов. Новый главный конструктор завода воспользовался случаем и показал гостю возможности своего самолета. В его кабине находился один из отчаянных заводских летчиков-испытателей Иван Федоров, имевший опыт войны в Испании. Летала и новая машина Лавочкина, но вяло, невыразительно.

— Видишь? Обижаться на правительственное решение не приходится, — сказал Родионов, обращаясь к Лавочкину.

Тем временем оба летчика приземлились и подошли к группе зрителей.

— Спасибо! — поблагодарил их Родионов и, не удержавшись, добавил, — А все-таки какие разные эти самолеты.

— Не такие уж они разные, — возразил Федоров. — Не верите, могу доказать.

Через несколько минут дозаправленный самолет Лавочкина повторил весь каскад фигур, что проделал до этого Як.

Этот показ и решил судьбу нового самолета. Родионов тут же доложил об увиденном наркому авиапрома. На завод была направлена комиссия, в которую входили летчики-испытатели. День длились полеты, на следующий день комиссия докладывала свои соображения в Москве, а еще через день пришел на завод ответ — недостатки устранить в десять дней…

19 мая 1942 года Государственный Комитет Обороны постановил: «В отмену ранее принятого решения ГОКО о постановке производства самолетов Як-7 на заводе № 21 — сохранить на заводе № 21 производство самолетов ЛаГГ…»

Вся программа государственных испытаний уложилась в 26 полетов. Летчики-испытатели успели даже проверить новую машину на штопор, едва не доведя Лавочкина до инфаркта — машина-то была в единственном экземпляре.

Из Грузии вновь возвращалось ОКБ на свое уже обжитое место в Горьком.

Новый истребитель Лавочкина лишь на короткое время стал называться ЛаГГ-5, а 8 сентября 1942 года, согласно приказа НКАП, он переименован в Ла-5.

Лa-5 в сборочном цехе завод № 21.

На конвейер самолет был поставлен летом, а в сентябре принял боевое крещение. Первый полк, вооруженный новыми истребителями, был полностью сформирован из заводских летчиков-испытателей. Они в совершенстве изучили летные качества самолета и должны были показать их в деле.

Фронтовые испытания нового истребителя закончились удачно.

На Лa-5 летчики одержали сотни воздушных побед над врагом, но есть среди этих побед просто уникальные…

Невдалеке от шумного и суетливого Симферопольского шоссе приютился небольшой хуторок Зоринские дворики. Жаркими июльскими днями 1943 года здесь шли бои, и хутор был рубежом, за который дрались солдаты двух противостоящих армий. Бои шли на земле и в небе. Застигнутые войной, на хуторе прятались его жители. Среди них и мальчик Сергей Сергеев. Ему было в ту пору девять лет, и мальчишеская цепкая память хорошо сохранила подробности одного воздушного боя.

Через многие годы старожил этих мест вспоминает: «В небе кружились, ревели самолеты. Иногда из воздушной карусели вываливался горящий самолет и врезался в землю. Но все падали фашистские самолеты с черными крестами. Мы радовались. Приглядевшись, заметили, что в стае вражеских бомбардировщиков крутится всего лишь один наш „ястребок“. Это он вел бой и валил на землю самолеты врага. Бой продолжался долго. „Ястребок“ вел его до последнего, пока не загорелся и не врезался в колхозную ферму. Начался пожар, и нас, детей, туда не пустили…».

Прошло много времени после войны. Сергей Сергеев отслужил в армии, вернулся на хутор и задумал обследовать место гибели самолета. Позвал с собой друга Александра Лобачева. А тогда был запрет — к подбитым танкам, остовы которых еще стояли в балках и к местам падения самолетов, не подходить, могли остаться боеприпасы, а саперы не успевали все обезвредить.

Пренебрегли друзья предупреждением. Пробовали копать на одном участке бывшей фермы, ничего не нашли. Перекопали весь участок, никаких следов. И лишь у овражка наткнулись на погнутые конструкции самолета. Показалась кабина и в ней останки летчика. На истлевшей гимнастерке орден Красного Знамени и гвардейский знак. В покоробившейся планшетке карта, бортжурнал, выцветшая фотография, сберегательная книжка, удостоверение личности, письмо. Многие записи уже невозможно было разобрать.

В нагрудном кармане — партийный билет. Хорошо сохранилась запись, сделанная черной тушью. Сергей и Александр прочитали: «Горовец Александр Константинович. Год рождения 1915. Партийный билет выдан в 1939 году Ворошиловским РКП(б) города Шахты Ровенской области».

Родившийся из «ЛаГГа» самолет Лa-5.

Оперативная сводка Совинформбюро от 13 июля 1943 года, отмечая о наступлении наших войск на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, сообщала:

«…Летчики Н-ской гвардейской части за три дня боев сбили 156 немецких самолетов. Герой Советского Союза лейтенант Новиков сбил 5 вражеских самолетов. Летчик гвардии лейтенант Александр Горовец встретился в воздухе с группой немецких самолетов. Вступив с ними в бой, тов. Горовец сбил 9 немецких самолетов».

Девять сбитых самолетов в одном бою! История воздушных сражений не знала такого.

…Незадолго до начала наступления под Курском и Орлом Александр Горовец вместе с боевыми товарищами вылетел получать новые истребители Лa-5.

На полевом аэродроме стояли новенькие самолеты. По фюзеляжу каждого шла надпись: «От колхозников и колхозниц Горьковской области». Пожилая колхозница, выступая перед летчиками, сказала:

— Хотели один самолет подарить, на него и деньги собрали. А почему один? — зашумели на собрании наши бабы. Фашисты ордой на нас пошли, а против орды один в поле не воин. Соберем деньги на дружину. Воюйте, гоните фашистов с нашей земли. Вот такой наказ передали наши колхозники!

Ответ держал командир 166-го истребительного полка майор Рымша:

— Передайте колхозникам и колхозницам Горьковской области большое спасибо за подаренные самолеты. Летчики будут драться до полной победы.

Потом командир полка рассказал, как воюют летчики, какие подвиги совершают.

Горовец вышел из строя, услышав, что командир назвал его фамилию в числе лучших летчиков. К нему торопливо шагнула та же пожилая колхозница, крепко обняла и три раза поцеловала.

— Тебе, сынок, надо многое пожелать на дорогу, да я не умею. А назвала тебя — сынок, потому что сын мой тоже воюет. Для женщины вы, защитники Родины, все сыновья. Деритесь без страха. Не давайте пощады врагам! Я не одна прошу тебя об этом, просят все матери.

— Будем стараться! — твердо ответил летчик.

В тот же день истребители вылетели на фронт.

…Шел второй день сражения на Орловско-Курском выступе. Летчики истребительного полка прилетали на аэродром лишь заправиться горючим и снова поднимались. Они прикрывали части 771-й гвардейской стрелковой дивизии, державшей оборону у деревни Прохоровки. На позиции пехотинцев шли танки, с воздуха обрушивались бомбардировщики.

Восьмерка истребителей, в которой находился и Александр Горовец, патрулировала над Владимировной, Кочетовкой, Зоринскими двориками, Ольховаткой. Работающие на прием рации позволяли летчикам слышать голоса товарищей, прикрывавших передний край. Там шел непрекращающийся бой. Сейчас его вела группа Владимира Левитана. У истребителей было на исходе горючее, и они выходили из боя. Свежая восьмерка с ходу вступила в него.

«„Лаптежники“ по курсу! Атакуем!» — крикнул ведущий.

Александр Горовец увидел черные пунктиры бомбардировщиков. Он уже давно не испытывал страха перед боем. Привык. Да и не до него в кутерьме: не пропустить бы истребители, а они где-то пасут свои бомбовозы. Ведущий Василий Машустин приказывает пропустить бомбардировщики. Восьмерка истребителей проходит стороной, и ведущий, убедившись, что истребителей врага поблизости нет, идет в атаку. Они напали на бомбардировщики сверху и тут же раскололи строй на две группы. Завязался бой. На истребители обрушился шквал пушечно-пулеметного огня. Строй бомбардировщиков в воздухе — большая сила. Это отбившийся бомбардировщик для истребителя хорошая мишень. Фашистские летчики, опомнившись от неожиданного удара, сомкнули строй.

Бомбардировщики начали сбрасывать свой груз на пустые, свободные от наших войск поля. Один «Юнкерс» с перебоями в поврежденном моторе начал терять высоту.

Горовец еще не знал, что на его истребителе вышла из строя рация. Она работала только на прием. Он понял это, когда старался предупредить своих товарищей о появлении еще одной группы бомберов.

Товарищи не слышали его. И тогда он принял решение атаковать в одиночку.

Высота позволяла тут же вступить в бой. Первое звено бомбардировщиков оказалось внизу, и он поймал в прицел камуфлированный фюзеляж самолета. Огненная трасса ткнулась в мотор. Он вывел истребитель из пикирования и на предельной перегрузке, набрав высоту, вновь бросился в атаку. Короткая прицельная очередь и опять вверх. Чудом увернулся от обломков второго развалившегося бомбардировщика.

Если бы он сейчас вышел из боя, то дотянуть до аэродрома все равно бы не смог — уже не хватало горючего. Но о возвращении он уже не думал.

Над строем бомбардировщиков скользнули «мессера», и он поспешил нанести очередной удар.

Бомбардировщики фанатически шли к цели.

Горовец стрелял из всех удобных положений, зная, что «мессеры» его все равно зажмут и не выпустят. Сейчас же стрелять им нельзя, неизбежно попадут в своих. Они ждали его ошибки. Но он был точен, и еще один «юнкерс» заскользил к земле. Уже четвертый…

На исходе у истребителя было все: и горючее, и снаряды, но Горовец продолжал атаковать. Один за другим еще пять вражеских самолетов ушло к земле. На десятой атаке пушки замолчали. Горовец бросил самолет к облакам, но там его уже ждала шестерка «мессеров». Он направил свой самолет прямо на них. От лобового удара они уклонились, и теперь Горовец уходил от огня, но пушечных трасс было слишком много…

Курская земля приняла героя…

Участник боев на Курской дуге дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин за войну сбил пятьдесят два самолета противника. Ему хорошо известна цена каждой победы в воздухе. Вспоминая о подвиге Героя Советского Союза Александра Горовца, он напишет в своей книге «Над Курской дугой»:

«Девять самолетов сбить в одном бою! Мы не знали такого. Даже теоретически это немыслимо. Ведь не учебный полигон — война.

Простой расчет показал, что для этого нужно было произвести не менее девяти длинных очередей и столько же раз исключительно точно прицелиться. А противник ведь не на привязи, маневрирует, защищается. Однако факт — упрямая вещь. Горовец сделал то, что теоретически считалось невыполнимым».

И возможно это стало на истребителе Ла-5 с его хорошими боевыми качествами. История этого поединка — одна из ярких страниц биографии боевой машины. Но продолжались воздушные бои, а значит продолжалось и единоборство конструкторов, проектировавших самолеты.

Облегчив истребитель на две сотни килограммов и поставив на него более мощный двигатель АШ-82ФН, удалось увеличить скорость на 40 километров. Теперь она составила 648 километров в час.

Семен Алексеевич Лавочкин совершенствовал свой самолет всю войну.

Превосходство над немецкими истребителями стало полным.

И все-таки это была еще не победа. Над тыловыми городами стали появляться немецкие самолеты, летавшие на огромной высоте. Это были предельно облегченные «Фоке-Вульфы-90». Зенитный огонь их не доставал. Но спокойно летать этим самолетам пришлось недолго. Уже проходил испытания самолет, превосходивший немецкие истребители скороподъемностью и, главное, с большей высотой полета. Так на свет появился новый истребитель Лa-7.

«С 1943 года, — писал впоследствии германский генерал К. Типпельскирх, — уже никакими способами невозможно было ликвидировать безраздельное господство авиации противника в воздушном пространстве над районами боевых действий».

Вскоре это превосходство стало заметно и на земле. Потеряв какие-либо перспективы добиться перелома в войне с помощью обычного вооружения, гитлеровцы форсировали работы над «чудо-оружием». Появились ракеты «Фаргельтундсваффе» («оружие возмездия»), известные как «Фау-1» и «Фау-2». Приготовил свое оружие и Вилли Мессершмитт. Шли испытания его самолета с реактивным двигателем Ме-262. Названием он был наделен романтическим — «Штурмфогель» («Альбатрос»).

После войны командующий гитлеровской истребительной авиацией генерал Галланд скажет: «Реактивный самолет Ме-262, самый быстрый в мире истребитель, был совершенно реальным фактом. И я летал на нем. И я знал, что обладаю превосходством над любым истребителем мира».

Он оценивал этот самолет как «единственный шанс организовать реальное сопротивление противнику».

Подобного самолета действительно не существовало во всем мире. Секрет видимого превосходства Германии в реактивной технике объясняется весьма просто. Если во всем мире развитие авиации шло поступательно и конструкции самолетов отживали, исчерпав себя, то Германия сделала скачок к реактивной технике. И помог ей в этом… Версальский мирный договор, запрещавший Германии иметь военную авиацию. В договоре ничего не говорилось о ракетах, и работа над ними началась еще в 1929 году. Скачок все же сказался своей негативной стороной. Были созданы двигатели, спроектированы самолеты, но в серию их запускать не решались. Причин было много, и одна из них — опьянение успехами на фронтах, казалось, ничто не могло противостоять господству немецкой авиации в военном небе.

Но, оказалось, возможно и это. Тогда, как за спасительную соломинку, немецкие конструкторы схватились за «оружие возмездия». Срочно начали создавать реактивный бомбардировщик, потом так же срочно его переделали под истребитель-перехватчик. И на свет появился «Штурмфогель».

Ла-5Ф эскадрилии «Валерий Чкалов». Кубань, 1943 год.

Шел февраль 1945 года…

Трижды Герою Советского Союза Ивану Никитовичу Кожедубу довелось летать и воевать на разных самолетах. Но почти все свои воздушные бои он провел на истребителях Лавочкина. Впервые он сел в кабину боевого Ла-5 зимой 1943 года. Вот как он описывает встречу с этим самолетом в своей книге «Верность отчизне»:

«Новенькие Ла-5 стояли стройным рядом, поблескивая на воздухе. Воздух наполнялся запахом свежей краски. Читаем на бортах самолетов: „Эскадрилья имени Валерия Чкалова“.

Нам даже не верилось, что это наши самолеты.

Немного погодя нас собрал командир.

— Эти самолеты построены на сбережения земляков Чкалова. Это дар трудового народа… Земляки великого летчика нашего времени Валерия Павловича Чкалова прислали нам наказ: быть такими же бесстрашными, каким был он. Вот какие самолеты нам доверены! И наш долг отлично воевать ими.

За каждым летчиком закреплена машина. Мне достался Лa-5 № 75».

Трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб в музее авиации в Монино у своего Ла-7, на котором он завершил войну.

Кожедуб вел воздушные поединки с асами из отборных авиационных гитлеровских эскадр «Мальдерс», «Ас-Пик», «Рилтгофен», «Удет». На фюзеляжах этих воздушных разбойников были намалеваны драконы, тузы, черные кошки… Фюзеляж кожедубовского истребителя покрывали победные звездочки.

В авиационном музее в Монино под Москвой хранится последний боевой самолет Ивана Никитовича Кожедуба. Это самолет Лa-7 за номером 27. На его фюзеляже 62 звездочки. Но есть среди этих побед особая. Она одержана над фашистским реактивным истребителем Ме-262.

Сравним два встретившихся в бою самолета. На «Лавочкине» стоял один четырехцилиндровый двигатель АШ-82. На Ме-262 стояли два реактивных, разница в скорости составляла до двухсот километров.

Тот бой можно назвать невероятным, он произошел именно на… догоне. Кожедуб так рассказывает об этом:

«…Тактика борьбы с реактивными самолетами еще не была выработана. Но нас предупредили: главное, своевременно заметить „Мессершмитт-262“, если представится удобный случай — атаковать до конца, используя боевые качества своих машин.

…19 февраля Дмитрию Титаренко и мне довелось встретиться с немецко-фашистским реактивным самолетом.

Дело было так. Мы вели воздушную охоту невдалеке от линии фронта. Внимательно слежу за воздухом. С юга, со стороны Франкфурта, на высоте 3500 метров внезапно появился самолет. Он летел вдоль Одера на скорости, предельной для наших „лавочкиных“. Да это же реактивный самолет! Быстро разворачиваюсь. Даю мотору полный газ, преследую врага. Летчик, очевидно, и не смотрел назад, полагаясь на большую скорость. Выжимаю из машины максимальную скорость, стараясь сократить дистанцию и подойти с небольшим снижением под „брюхо“ вражеского самолета. Хочется подробно рассмотреть его, если удастся — открыть огонь и сбить.

Титаренко не отстает. Зная, что он может поспешить, предупреждаю:

— Дима, не торопись!

Подхожу со стороны хвоста на расстоянии пятисот метров. Удачный маневр, быстрота действий, скорость, позволили мне приблизиться к реактивному самолету.

Но что это? В него летят трассы: ясно — мой напарник все-таки поторопился!.. Но его трассы нежданно-негаданно мне „помогли“: немецкий самолет стал разворачиваться влево, в мою сторону. Дистанция резко сократилась, и я сблизился с врагом. С невольным волнением открываю огонь. И реактивный самолет, разваливаясь на части, падает».

Этим боем была поставлена последняя точка поединка. Семен Алексеевич Лавочкин ждал этого боя. Он подтвердил, что его конструкторская тактика оказалась верна.

Но все это было уже в прошлом. На рабочих столах конструкторов рождались очертания самолета недалекого будущего. Каким он будет? Конечно, реактивным, скоростным, высотным…

Тайны гибели ПЕ

В середине января 1942 года все центральные газеты, а их выходило во время войны немного, сообщили, что в авиационной катастрофе погиб конструктор самолетов Владимир Михайлович Петляков. В черной траурной рамке был помещен портрет человека, которого вряд ли кто знал в лицо.

Имя авиаконструктора Владимира Михайловича Петлякова сегодня подзабыто. Разве что упоминание о легендарном фронтовом пикирующем бомбардировщике Пе-2 возвращает его из прошлого. До войны Петляков работал вместе с А. Н. Туполевым. В самые первые дни войны он сформировал свое конструкторское бюро, которое занималось строительством и модификацией «пешек».

Петляков сполна хлебнул сталинских «шараг», где его заставляли заниматься тем же, что он делал на свободе. Он прошел через унижения, но остался верен авиации.

12 января 1942 года Владимира Михайловича Петлякова не стало. Он погиб в авиакатастрофе. Самолет, на котором он летел в Москву, загорелся и упал неподалеку от Сергача. Свидетелями катастрофы стали жители деревни Мамешево. Они в подробностях помнят тот день. Но долгие годы о катастрофе у них никто не спрашивал.

Гибель Петлякова породила множество слухов и домыслов. Что же скрывали документы расследования катастрофы, которые с самого начала были помечены грифом «Секретно»? Что же произошло тем январским днем в небе над безбрежьем заснеженных полей? Была катастрофа лишь несчастным случаем или…

В некрологе, опубликованном центральными газетами, сообщалось, что авиаконструктор имел государственные награды — два ордена Ленина, орден Красной Звезды и Сталинскую премию. О катастрофе никаких подробностей. Некролог был сух и официален.

Авиаконструктор Владимир Михайлович Петляков.

Петляков был из тех людей, чье имя скрывала тень известного всему миру авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева. Он был птенец его гнезда. Из тени авторитета выходить сложно, хотя к концу 40-х годов Владимир Михайлович вполне мог бы возглавить и свое КБ. У него были идеи, требовавшие самостоятельных разработок.

К тому времени Петляков был ведущим и главным конструктором многих туполевских самолетов, одиннадцать лет он возглавлял бригаду, проектировавшую крылья. Но все самолеты, которые выходили из КБ Туполева, именовались АНТ — так было заведено.

Гигантское конструкторское бюро патриарха авиации казалось незыблемым, но только не для специалистов с Лубянки. Для них авторитетов не существовало. Подошла очередь признать врагом народа Туполева, и загремел он со всеми своими замами в специальную «шарагу», где им предписывалось… проектировать самолеты.

Упрятан был в ту же «шарагу» и Петляков, за ним Сухой — еще один единомышленник Туполева.

Для начала Петлякову на допросах выбили зубы. От него добивались признаний в шпионаже. Владимир Михайлович не оставил воспоминаний, поэтому мы никогда не узнаем, чего ему стоили годы, проведенные в «спецтехотделе».

Туполев успел сказать: «…Мы любили Родину не меньше, а больше тех, кто собрал нас, поэтому мы, стиснув зубы, должны были сделать первоклассные самолеты».

Репрессии разделили туполевское КБ на три самостоятельные проектирующие группы, которые впоследствии получили статус самостоятельных КБ и свою производственную базу. Имена Андрея Николаевича Туполева и Павла Осиповича Сухого до сих пор остались в марках самолетов. Имя же Петлякова принадлежит только истории авиации.

В «шараге» Петляков проектировал высотный истребитель с герметичной кабиной, который получил кодовое обозначение «100». Это, видимо, в память о «СпецТехОтделе». Самолет получился необычный даже по виду.

Война в Испании показала, что истребители, на которые делалась ставка, не главные в небе. Нужны были бомбардировщики с хорошими летными качествами. Постановлением правительства Петлякову предлагалось сделать из «сотки» пикирующий бомбардировщик. На все про все отводилось два месяца.

Петляков стал главным конструктором на авиационном заводе в Казани. Он был высочайше помилован, но не прощен. Казань стала местом прибежища И. Курчатова, А. Туполева, С. Королева и многих ученых, попавших в жернова репрессий. Город для них был местом ссылки, где им были созданы все условия, чтобы они занимались наукой. Из арестованного, лишенного всех прав человека выжимали все, на что он был способен.

В Казани война и застала Петлякова. Сюда из-под Москвы в срочном порядке был эвакуирован авиационный завод № 22. Его разместили на производственных площадях местного авиазавода № 124. С первых же дней ситуация возникла не из простых. Заводом управляли два директора, техническую политику диктовали два главных инженера. Дело доходило до драки, когда делили производственные помещения. О ситуации на заводе или заводах непрерывно доносили «стукачи», которых в большом количестве внедрили в рабочую и инженерную среду.

Московский завод переехал в Казань, имея на конвейере новые пикирующие бомбардировщики Пе-2, а казанский завод продолжал выпускать тоже петляковский тяжелый бомбардировщик ТБ-7 и транспортный самолет Ли-2.

В первые же дни войны ушли добровольцами и по призыву многоопытные специалисты. Их заменили выпускниками фабрично-заводских училищ и вернувшимися к станкам стариками.

Пе-2 в полете.

К осени на завод пригнали в качестве рабочей силы узбеков, которые впервые увидели такое количество железа.

Директор соседнего моторостроительного завода № 16 Герой Социалистического Труда М. Лукин произнес тогда фразу, которая стала непечатным девизом самолетостроителей: «По трупам пойду, а план товарища Сталина выполню!»

И шли по трупам. Из донесений «стукачей» можно было составить картину массового вредительства. Самолеты доходили до окончательной приемки с таким количеством дефектов, что казалось, будто на заводе действует огромный отряд диверсантов. Лишь секретные акты расследований катастроф содержат имена безвестных летчиков, которые бились на «пешках». Говорят, когда погибшему Петлякову был установлен памятник на Арском кладбище в Казани, имели место случаи расстрела его из табельного оружия подгулявшими и доведенными до отчаяния летчиками. Они, не скрывая, говорили, что путь от заводского аэродрома до фронта выслан разбившимися самолетами.

Но в чем была вина Петлякова? Его «пешка» требовала серьезных доводок, но «план товарища Сталина» был важнее. Каждая катастрофа или авария выявляла все новые дефекты, которые пытались наспех устранить. Так и шли по трупам. Считалось, что война все спишет.

Она списала и Петлякова…

Рассекреченное дело № 2195 о расследовании причин авиакатастрофы, случившейся 12 января 1942 года, довольно объемисто. Оно содержит протоколы допросов рабочих, инженеров, конструкторов и военных приемщиков. Документы свидетельствуют, что прорабатывалось несколько версий произошедшего: от технического состояния самолета до диверсий и вредительства. Даже затрагивалась версия о нападении вражеского самолета. И такое не исключалось. Дальние бомбардировщики гитлеровцев, поднявшись с подмосковных аэродромов, вполне могли дотянуть и до места, где произошла катастрофа.

Свидетельства заводских специалистов дополняют четко исполненные схемы места падения самолета и расположения обломков машины после удара о землю. Особое приложение — фотографии, сделанные на месте катастрофы, и акты судебных медиков, осматривавших тела летчиков и конструктора.

В мельчайших подробностях расследована не только сама катастрофа, но и предпосылки к ней. По сухим строкам допросов можно восстановить хронику последнего дня жизни Петлякова и воссоздать атмосферу, в которой ему приходилось работать.

В ходе расследования выяснилось, что самолет Пе-2 с заводским номером 14–11, на котором разбился Петляков, был собран в авральные дни конца декабря. Гнали план, торопились, поэтому в срочном порядке «пешку» направили на испытательный стенд, где проверялась бензосистема. Там тоже торопились, недоглядели и превысили норму давления. В самолете разорвало сразу пять бензобаков. Меняли их ночью, а уже в 3 часа 15 минут 31 декабря самолет был представлен военным приемщикам, которые обнаружили 13 дефектов по группе электрооборудования и аэронавигации. Их тут же бросились устранять. За несколько часов до Нового года была принята винтомоторная группа, и самолет попал в план 1941 года.

9 января за «пешками» прибыли два экипажа летчиков из 2-го дальнеразведочного полка. Машина № 14–11 досталась экипажу старшего лейтенанта Ф. Овечкина, опытного летчика, налетавшего только на «пешках» 500 часов. Принимать самолет ему помогали штурман младший лейтенант М. Гундоров, стрелок-радист В. Скребнев и воентехник 2-го ранга Н. Орехов.

Второй экипаж принимал самолет № 12–11.

Эти две «пешки» отличались от своих серийных собратьев. Они предназначались для дальней разведки, а потому имели увеличенный запас топлива и мощное фотооборудование.

О том, что на одном из самолетов полетит Петляков, и речи не было.

Необходимость вылета в Москву возникла поздно вечером, когда Петляков вел совещание с конструкторами, на котором обсуждались задачи по дальнейшему совершенствованию самолетов Пе-2. Ситуация с «пешкой» была не из простых: дошли слухи, что между Туполевым и Яковлевым разгоралась борьба за «проталкивание» своих машин. Яковлеву удалось «отвоевать» Омский авиационный завод, где с потока сняли бомбардировщик Ту-2 и наладили серийный выпуск истребителей Як-9. Петляков хорошо понимал, что если его «пешка» не будет доведена до тех параметров, которые в ней заложены, то завод он может потерять. Его могут передать Туполеву. Нужны были время и гарантия спокойной работы. Ее мог дать только нарком авиапрома Алексей Иванович Шахурин. Петляков настойчиво просил принять его, чтобы объяснить ситуацию, сложившуюся на заводе, и доложить о мерах, которые приняты по доработке Пе-2.

Во время совещания раздался звонок из Москвы. Шахурин готов был принять Петлякова.

Надо было срочно отправляться в столицу. Вопрос только — на чем? Если поездом, то застрянешь в пути. По приказу Сталина в первую очередь пропускались военные эшелоны, так что ожидать разрыва в движении лавины литерных составов, идущих к фронту, можно было бесконечно.

Остается один выход — самолет. Но в служебном заводском «Дугласе» Петлякову отказали. Самолет отправлялся маршрутом на Сталинград, и рейс на Москву возможен был только после возвращения.

Петляков вспылил и сказал, что полетит на боевом самолете. Главный инженер завода предложил лететь на Пе-2, принятом без единого замечания. Вмешался директор завода и отказал Петлякову, мотивируя тем, что самолет не прошел военной приемки.

Тогда Петляков решил лететь на первых попавшихся машинах, вылетающих в сторону Москвы. Ими и оказались две «пешки», предназначенные полку дальних разведчиков. Было решено, что на одном из самолетов полетит он, а на другом его зам — Александр Михайлович Изаксон.

Для вылета надо было соблюсти еще одну важную формальность: получить разрешение на отлучку из Казани, которое мог дать только начальник НКВД Татарии.

Хлопоты по отъезду растянулись на два дня. «Повезло», что у Пе-2 № 14–11 обнаружились скрытые дефекты и их устраняли прямо на аэродроме под присмотром летчиков.

В ночь с 11 на 12 января на самолете № 14–11 устанавливают усиленные лыжи. Сборщики забывают закрепить болты крепления. Их ошибку исправляют при приемке на летно-испытательной станции.

Петлякову докладывают, что вылет самолетов назначен на 11 часов утра 12 января.

В своих воспоминаниях Александр Михайлович Изаксон описывает последние минуты перед отлетом:

«Я подошел к Владимиру Михайловичу Петлякову:

— На котором из этих самолетов вы полетите?

— Да вот на эту машину я уже положил свой чемодан.

Я, естественно, положил свои вещи в другую машину.

— Владимир Михайлович, а парашюты есть?

— Да что вы, Александр Михайлович, какие парашюты! Смотрите, какая низкая облачность. Пойдем на высоте метров сто, если не ниже. Все равно парашюты не понадобятся, да и вылезать из второй кабины нам, людям неопытным, — дело безнадежное…».

День вылета также не складывался гладко. Прибывшие еще затемно на аэродром летчики не были допущены к самолетам. По какой-то причине на них не оформили пропуска. Пока выясняли да оформляли, прошло три часа. В это время они должны были уже подниматься в воздух…

Вот на таком «фоторазведчике» и разбился авиаконструктор.

Вылет откладывался. Пошла спешка. Контролер летноиспытательной станции думал, что самолет перегоняют на гражданский аэродром под Казанью, и практически его не осматривал. Торопил военпред: «Москва рвет и мечет!..»

По правилам разрешение на взлет командир экипажа получал после того, как в его руках оказывался бланк с прогнозом погоды. Экипажу забыли его выдать.

В 13.20 на летном поле появляется Петляков со своим замом. В очередной раз ему предлагают ехать поездом, но он отказывается и с трудом пробирается в заднюю кабину стрелка-радиста.

В 13.40 самолеты взлетают.

За 35 минут полета пара «пешек» достигла Сергача, обогнула его, прошла над поселком Красная Пустынь и вышла к железной дороге в районе моста через реку Пьяну.

Александр Михайлович Изаксон вспоминает: «Я обратил внимание, что стрелок все время переговаривается по внутреннему телефону и куда-то смотрит в сторону.

Когда мы сели, стрелок сказал: „Вторая машина сгорела. Сгорела в воздухе“.

Это произошло в районе Арзамаса, недалеко от Казани. Горящая машина упала в дебри леса, и потом ее отыскали с большим трудом. Все, кто летел на ней, погибли…».

В этих строчках много странного и непонятного. Неужели Александр Михайлович Изаксон не знал точного места падения самолета? Пространство от Арзамаса до Казани — несколько сотен километров. По авиационным меркам это может быть и мелочь, но попробуй найди на таком пространстве точку, где оборвалась жизнь авиаконструктора Петлякова.

Александра Михайловича должны были познакомить с делом о расследовании катастрофы. Там во всех подробностях расписано, как самолет упал в поле. К тому же Пе-2 № 12–11 сделал круг над местом падения.

Что-то тут не совсем все вяжется. Вполне возможно, что по причине секретности Изаксон «зашифровал» точное место катастрофы. Во всех публикациях о Петлякове фигурирует Арзамас, о Сергаче даже не упоминается. А между тем от Сергача до поля всего полтора десятка километров.

В тот день 12 января 1942 года авиакатастрофу видели многие жители деревни Мамешево, расположенной вблизи поля, где все и случилось. Первыми горящий самолет увидели мальчишки, работавшие на току.

Михаилу Федоровичу Клопову в тот год было тринадцать лет, и он отчетливо помнит, как все происходило:

«День был пасмурный. Дымка над полем висела. Над полем часто самолеты пролетали. Мы каждый раз провожали их взглядом. А тут, видим, один самолет, что шел впереди, горит. Дым за ним тянется. Они летели от моста. Самолет начал снижаться. Мы подумали, что он пошел на посадку, и бросились в поле. Когда бежали, то не видели его. И вдруг взрыв, столб пламени… Мы остановились, приближаться побоялись, думали, еще рванет. Постояли, пошли.

До сих пор помню обгорелые трупы летчиков. Они были в меховых комбинезонах, а рядом лежало кровавое месиво, из которого торчала нога в сапоге. Потом я уже узнал, что это и был авиаконструктор.

Пока мы стояли, рассматривали, прибежали от моста солдаты. Они оцепили все, а нас начали обыскивать: не утащили ли мы чего.

Помню: пришел домой и не мог есть суп с мясом. Насмотрелся».

Михаил Клопов и Иван Крылов в войну были мальчишками. Они последние свидетели трагедии у деревни Мамешево.

Останки самолета собирали на следующий день. Ту же деревенскую ребятню заставили отыскивать в снегу все мельчайшие детали. К полудню привезли четыре гроба, положили туда тела летчиков, авиаконструктора и увезли в Сергач.

Мальчишки добросовестно собрали большую кучу осколков, но кое-что и утаили. Им перепали пулеметные патроны и парашют. Патроны потом бросали в костер. Один деревенский парень даже был ранен пулей в ногу. А парашют «оприходовали» женщины и понашили из него кофточек.

Старики в Мамешеве до сих пор считают, что самолеты столкнулись в воздухе: «Одному ничего, а другой упал».

До сих пор в земле находят его останки.

То, что погиб авиаконструктор Петляков, никто в деревне и не знал. Да ведь разве сказали бы. Об этом в Мамешеве узнали, когда из Казани приезжали следопыты. Они и просветили.

Всю войну над Мамешевом летали самолеты. Один совершил вынужденную посадку: что-то в моторе неладно было. Так целую неделю его ремонтировали, а потом он прямо с поля взлетел.

Судя по всему, столкновения в воздухе не было — это всего лишь домысел. В документах расследования эта версия даже не рассматривалась. Особисты тщательно искали ниточку вредительства, но ничего не накопали. После катастрофы никаких репрессий на заводе не последовало. Лишь был вызван в Москву прежний начальник аэродромной группы военного представительства, а на его место прислали другого.

Репрессий избежали чудом. В деле есть один документ, который давал основание к приведению массовых чисток. Судебно-медицинская экспертиза при вскрытии тела летчика Ф. Овечкина обнаружила… пистолетную пулю. Резвые чекисты уже сделали стойку, но баллистики дали заключение, что «пуля не имеет следов нарезки от ствола и покинула гильзу в результате разрыва патрона из-за высокой температуры».

Памятник на могиле В.М. Петлякова в Казани.

Из дела № 2195 изъяты донесения заводских «стукачей», которые тоже основательно изучались. Так, в частности, агент «Шилов» постоянно сигнализировал о недостатках в сборе самолетов. Комиссия, расследовавшая катастрофу, пришла к выводу, что все эти недостатки можно отнести к низкой квалификации рабочих, а не к действиям злоумышленников.

Кстати, вскоре с фронта стали отзывать опытных специалистов. Гибель Петлякова ускорила процесс бронирования нужных заводу кадров.

Обстоятельства гибели генерального авиаконструктора В. Петлякова доложили Сталину и Маленкову. В акте комиссии было отмечено, что «очаг пожара на самолете Пе-2 № 14–11 находился на внутренней поверхности правого крыла и на правой части центроплана имеются следы пожара. Сильно обгорели обшивка правого элерона, поверхность водяного радиатора, шланги трубопроводов. Возможная причина — подтекание бензина в зоне правой мотогондолы».

Было также установлено, что летчик и штурман имели прижизненные ожоги.

А вот был ли самолет управляем? Шел ли он на посадку или просто упал на поле — останется загадкой навсегда.

Михаил Федорович Клопов вызвался показать нам место на поле, где взорвался Пе-2. Он хорошо знает это поле. Каждую весну он пахал его, пока не ушел на пенсию. И всегда лемех трактора цеплял дюралевую мелочь и выпахивал осколки оргстекла от пилотской кабины.

Мы идем березовой аллеей, шуршим опавшей листвой и собираем попутно подберезовики. Где-то здесь на одной из березок есть метка, которую оставили следопыты. Ага, вот она: жестяночка, на которой зубильцем, что дал ребятам Михаил Федорович, выбиты памятные слова. Под березой лежат осколки дюраля и оргстекла. Те самые осколки, которые по весне выпахивал колхозный тракторист.

Жестянка с выбитыми буквами долго была единственным документальным свидетельством катастрофы. В прежние времена, когда мы почитали героев и знаменитых людей, здесь мог быть установлен обелиск, но место держали в секрете. Когда его рассекретили, у колхоза на памятный знак не нашлось денег…

И только в 2006 году на месте гибели авиаконструктора появился обелиск. Попутно открыли памятник погибшему экипажу Пе-2 и в Сергаче.

Памятный знак на месте гибели авиаконструктора.

Теперь мы уже знаем, что тревога Петлякова о том, что завод у него могут забрать, оказалась напрасной. Производство Пе-2 сохранили. За годы войны «пешку» довели, ее полюбили летчики, и покрыла она себя славой и легендами. Всего за годы войны было выпущено 12,5 тысяч пикирующих бомбардировщиков. Для сравнения: немецких фронтовых бомбардировщиков Ю-87 было построено около пяти тысяч.

Летчики говорили о Пе-2: «наша „пешка“ выходит в ферзи». И вышла. Она стала основным советским фронтовым бомбардировщиком в годы войны.

Подледный капитан

На сегодня мировой факт первого подледного плавания в северных морях признан за подводной лодкой под командованием Виктора Котельникова. Нашего Первого в мире подледного капитана.

Советские подводные лодки обосновались в акватории северных морей в 1933 году. К этому времени военные морские специалисты еще вели споры о том, придутся ли они там к месту. Одни считали, что полярные льды скуют и ограничат их действие. Другие, а это в основном молодые командиры подводных лодок, были настроены решительно и горели желанием побороться со льдами. Точнее даже не побороться, а найти в них союзников.

Первое, что надо было освоить, плавание во льдах. Это было трудно, но с приобретением опыта достижимо.

А вот дальше…

Еще в 1926 году журнал «Морской сборник» писал: «Прогресс подводной техники может со временем создать такие подводные корабли, которые смогут ходить подо льдами, но пока можно ожидать встречи с подводными лодками только у кромки льда. Невозможность проводки во льдах миноносцев и подводных лодок лишает флот, действующий в направлении „изо льда к воде“, в зимнюю кампанию этих существенных участников войны».

Так был сформирован один из главных тактических маневров североморских подводных лодок — «изо льда к воде».

Но пройдет долгих 12 лет, прежде чем его удастся осуществить, появятся первые подводные лодки, способные противостоять льдам.

Тактический маневр — тоже оружие. Его освоение — путь к победе. История советского, а затем и российского подводного флота знает десятки походов субмарин под арктическими льдами к Северному полюсу. Подводники не ходят ради рекордов и мировых достижений. О многих подобных походах мы не знаем до сих пор, они засекречены.

Тактический маневр давно стал частью стратегии Северного флота России, в вооруженном противостоянии ядерных держав.

И поэтому есть смысл вспомнить о человеке, который стал первым в истории мирового флота подледным капитаном. О командире советской подводной лодки Д-3 «Красногвардеец» Викторе Николаевиче Котельникове.

Подледный капитан Виктор Котельников.

В начале февраля 1943 года две североморские подводные лодки «К-3» и «К-22» готовились к сложному боевому эксперименту. Необходимо было отработать методику совместных действий на боевой позиции.

Подводные лодки, как правило, действовали в одиночку, находясь в свободном поиске там, где проходили фашистские конвои. Если даже авиационная разведка обнаруживала идущие транспорты, то штаб базы не мог сообщить о них какой-то конкретной подводной лодке. Кодированная радиограмма посылалась «на авось» — кто примет. Лодки, находившиеся в подводном положении, принять радиосигнал не могли. Свободный поиск конвоев занимал основное время похода подводных лодок и зачастую, пробыв положенное время в море, лодка возвращалась ни с чем.

Зимой, при плохой видимости, одиночная лодка могла пропустить конвой, не увидев его в тумане или в снежной мгле.

Весной и летом, когда над северными морями стоит полярный день, лодки не рисковали подходить к вражеским берегам. Для зарядки аккумуляторных батарей необходимо было всплывать, а показаться на глаза наблюдателю береговых батарей — верная смерть.

Удар двумя лодками по конвою был бы весьма эффективен. Заняв точную позицию и договорившись между собой, можно было выбить все корабли конвоя, а не один-два, как успеется.

В штабе бригады эксперимент тщательно проработали, экипажи прошли тренировки. Выбор пал на две однотипные крейсерские лодки, быстроходные и маневренные, с хорошим артиллерийским вооружением.

На «К-22» отправлялся в поход командир первого дивизиона подводных лодок капитан 2-го ранга Виктор Николаевич Котельников. Только в октябре минувшего года он уступил командный пост этой лодки, а потому хорошо знал экипаж и возможности подводного корабля.

Приняв «К-22» перед самой войной на Балтике, Котельников перегнал ее в Заполярье. Почти два месяца скиталась лодка по морям, пока не прибыла в пункт назначения.

За год войны на севере «К-22» под командованием Котельникова семь раз выходила в боевые походы и одержала восемь побед. Лодка стала гвардейской, а ее командир был награжден орденом Ленина.

И вот 3 февраля две лодки покинули бухту своей стоянки. Дальше события развивались вот так:

6 февраля пришло первое донесение с «К-3». В шифровке сообщалось, что произошла первая встреча с вражеским конвоем и одержана первая победа.

7 февраля с «К-3» поступило тревожное сообщение: «…Контакт с „К-22“ потерян».

В заданный район, предусмотренный на случай потери контакта, «К-22» не пришла.

В боевом походе могло случиться всякое. Самым слабым звеном на подводных лодках была связь. На «К-22» могло что-то произойти со связью и она могла лишиться возможности об этом сообщить. Такая ситуация рассматривалась на тренировках. Тогда лодка могла идти в базу, минуя район встречи. Оставалось ждать дня прихода в базу или шифровок из штаба.

Находившийся на борту «К-3» командир бригады подводных лодок принимает решение действовать самостоятельно.

Подводная лодка под командованием Котельникова ведет бой.

13 февраля лодка «К-3» вернулась в Полярный. Дважды прогремело над ее палубой орудие. Так подводники сообщали о своих победах. Экипаж ждал жареный поросенок и теплый вечер с положенными «наркомовскими» в офицерском клубе. «К-22» из похода так и не вернулась. Огонек надежды не угасал долго…

После войны были тщательно проанализированы трофейные документы военно-морских сил Германии. Думали, что там найдется упоминание о гибели лодки, но они молчали. Вполне возможно, что лодка погибла из-за каких-то технических неполадок.

В «похоронках» на экипаж штабные канцеляристы отписали: «похоронен в море».

В автобиографии, сохранившейся в личном деле, Виктор Николаевич Котельников писал:

«Родился в 1908 году в гор. Богородске Нижегородской губернии (Горьковский край) в семье служащего. Отец до Октябрьской революции работал приказчиком в магазине Б. Люблинова, после революции — в разных государственных учреждениях того же города.

В 1906 году отец был сослан на два года царской охранкой в Вологодскую губернию как политический. Причина ссылки была в том, что отца выбрали секретарем одного собрания, где обсуждались нужды сельской общины. В 1916 году он был взят на войну. В 1928 году умер от туберкулеза. Мать из крестьян, домохозяйка».

Виктору Котельникову удалось окончить девять классов, поработать в райкоме комсомола и по комсомольской путевке поступить в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. В неполные двадцать он стал штурманом. В двадцать шесть он примет под командование лодку «Д-3» («Красногвардеец»). К этому времени Виктор Котельников уже имел большой опыт морских походов. Еще будучи курсантом, он проходил практику на учебных судах в Германии и Норвегии.

Среди моряков-подводников имя Виктора Котельникова хорошо известно. В городе Полярном, где он долгое время служил, есть улица его имени. Улица Котельникова есть и в Богородске. Ходит по северным морям плавучая база «Виктор Котельников». Ну и, конечно, есть об этом человеке материалы во многих морских музеях. А на стендах можно увидеть его фотографию. И везде он с трубкой. Без трубки его трудно представить. Заядлым курильщиком его не назовешь — в подводных лодках не курят, но прокопченную трубочку посасывать можно. Да и не только прокопченную… Перед каждым походом он покупал в военторге несколько трубок, зная, что не каждой суждено будет вернуться из похода. Сколько их упало за борт и лежит на морском дне.

Сослуживцы Виктора Николаевича говорили, что в экипаже матросы назначали одного из матросов смотрителем командирских трубок. Он должен был выносить на мостик новую, если предыдущая падала за борт.

Котельникова очень уважали и любили моряки. Он был настоящим морским романтиком и место службы — север, выбрал себе сам.

К началу войны это был один из опытнейших подводников. Он любил принимать неординарные решения и участвовать в экспериментах.

Герои подводники. Третий слева Виктор Котельников.

Упоминания о военных делах Виктора Николаевича Котельникова можно найти в мемуарах высоких морских начальников. А вот подробности морских походов остались в воспоминаниях сослуживцев. Есть в них и рассказ о походе, который и вошел в историю подводного флота.

Подходил к концу январь 1938 года. Все внимание страны было приковано к четверке зимовщиков, ставивших арктический эксперимент на дрейфующей станции «Северный полюс-1». Около восточного берега Гренландии, где находилась льдина с Иваном Папаниным, Петром Ширшовым, Евгением Федоровым и Эрнстом Кренкелем, началась подвижка ледовых полей. Огромная четырехкилометровая льдина, которая восемь месяцев служила пристанищем для смельчаков, начала ломаться.

4 февраля Э. Кренкель передал в Москву радиограмму: «…Находимся на обломке поля длиной 300 метров и шириной 200 метров. В случае обрыва связи просим не беспокоиться».

Правительство приняло оперативное решение всеми возможными способами снять зимовщиков с льдины.

Самое деятельное участие по спасению папанинцев приняли моряки Северного флота. За считанные часы были приведены в полную готовность и вышли в море гидрографические суда «Таймыр» и «Мурманск». К походу готовился эсминец «Карл Либкнехт», подводные лодки «Д-3», «Щ-402» и «Щ-404». Они должны были обеспечить связью дирижабль «В-6 СССР», который отправлялся на помощь зимовщикам.

5 февраля подводная лодка «Д-3» («Красногвардеец») под командованием старшего лейтенанта В. Н. Котельникова покинула базу и направилась в Кольский залив для определения девиации (отклонения магнитной стрелки) компаса, а утром следующего дня легла на курс выхода из залива в Баренцево море.

На борту лодки находился командир бригады капитан 1-го ранга К. Н. Грибоедов, флагманский штурман лейтенант Ф. В. Константинов и группа лучших радистов флота. Они и должны были поддерживать радиомост: станция «СП-1 — Москва».

6 февраля на лодку пришло скорбное сообщение. В районе Кандалакши потерпел катастрофу дирижабль. Он в темноте напоролся на сопку.

Теперь надежда была только на корабли.

В 1940 году вышел из печати первый том «Трудов дрейфующей станции „Северный полюс“», где Иван Дмитриевич Папанин отметил: «О походе к дрейфующим льдам подводной лодки у нас мало писали. Между тем, этот поход был проведен военными моряками с исключительной отвагой. С восхищением и гордостью можно говорить об этом».

Но этого не произошло. О походе подводной лодки на долгое время забыли. Может быть, и здесь сыграл фактор секретности. Надводные корабли — это другое дело, а подводная лодка, «разгуливающая» по чужим морям — это пока не вписывалось в рамки привычного.

Лодка шла в надводном положении. Море штормило. Ледяные валы перекатывались через мостик. Тем, кто находился здесь, приходилось привязываться, чтобы не смыло за борт.

Через много лет в Морском архиве были найдены несколько страничек из дневника Виктора Котельникова. Кроме записей в бортовой журнал лодки он пытался, как можно подробнее записать все, что испытывала лодка и экипаж в этом походе.

Путь «Д-3» в феврале 1938 года. Карта-схема составлена В. Г. Реданским по радиодонесениям в штаб Северного флота.

К счастью сохранилась запись, сделанная 13 февраля. Это очень важная запись.

«…При снежной пурге приказал произвести пробное погружение. Все механизмы работают исправно. Настроение команды превосходное. В 12.55 слева по борту открылся остров Ян-Майен. Несмотря на то, что погода не давала возможность определиться, штурманское счисление оказалось точным — вышли прямо на остров».

Дневниковая запись не содержит подробностей погружения лодки. Видимо командир считал, что эти строки дополнят записи вахтенного журнала. Но увы, вахтенный журнал подводной лодки «Д-3» за 1938 год до сих пор не найден. А ведь именно в нем весь поход был расписан по минутам, а пробное погружение 13 февраля содержало любопытные подробности.

14 февраля на лодку поступила радиограмма: «Благодарю за отлично выполненную задачу по обеспечению экспедиции бесперебойной связью. Возвращайтесь в базу. Желаю счастливого плавания. Командующий флотом Душенов».

Папанинцы были сняты с льдины подошедшими кораблями.

Лет тридцать назад я пытался найти хоть одного из участников арктического похода. Сама лодка «Д-3» погибла в июле 1942 года вместе с экипажем. Но ведь за четыре года мог с лодки кто-то уйти, скажем, на повышение и остаться в живых.

В музее Северного флота мне дали ленинградский адрес капитана 1-го ранга запаса Филиппа Васильевича Константинова. Того самого флаг-штурмана, который обеспечивал точность маршрута лодки. После войны Филипп Васильевич написал несколько книг о подводниках-североморцах. Ответ от него я получил весьма подробный и обстоятельный.

«…Когда „Д-3“ вошла в Датский залив, по курсу все чаще стал попадаться лед. Лодка уклонялась изменением курса. Котельников понимал, что бесконечно это продолжаться не может. Лодка „наматывала“ лишние мили и теряла время. Рано или поздно путь лодке мог преградить крупный лед и большие поля, которые мы не смогли бы обойти.

Наиболее выгодным вариантом в подобной обстановке было бы форсирование льда в подводном положении. Помнится, мы частенько говорили об этом. Сошлись на том, что погружение лодки на глубину 30–40 метров обеспечит ей безопасный проход под ледовой перемычкой.

Чувствовалось нетерпение Котельникова. Он хотел проверить идею на практике и ждал повод и удобный случай. Теперь он сам шел ему в руки.

А идея походов подо льдами носилась в воздухе. В офицерских кают-компаниях она неоднократно обсуждалась. Проблема состояла в том, как и где всплывать. Толстый лед мог повредить рубку лодки. Всплывать в полынье? А как ее найти? Разведать ее можно самолетом, но как сообщить это на лодку, идущую в подводном положении. Риск, конечно, был большой, но кому-то надо было начинать.

Котельников обратился за разрешением к командиру бригады, который находился на борту лодки. Перемычка битого льда была небольшой, шириной примерно в пять кабельтовых, а за ней уже виднелась полоса чистой воды. Комбриг дал „добро“, понимая, что опыт хождения подо льдами будет в походе необходим.

К сожалению, не могу сказать, в какой день это произошло. Я тогда никаких записей не вел — работы и без того хватало. Но, судя по записям Котельникова, погружение было

13 февраля 1938 года. Лодка пробыла подо льдами примерно 30 минут.

Вы знаете, тогда на этот факт никто особого внимания не обратил. Никто не думал, что „Д-3“ станет первой лодкой, нырнувшей под арктический лед».

30 минут плавания подо льдом. Крошечный отрезок времени. Но первый есть первый!

В 30-е годы идею подледного плавания пытался осуществить полярный исследователь Губерт Уилкинс. Для этих целей он построил специальную подводную лодку и назвал ее «Наутилус».

5 августа 1931 года он отправился в свое первое и последнее полярное плавание.

Когда «Наутилус» подошел ко льдам, под которые ему надо было погружаться, выяснилось, что сделать он этого не сможет. Лодка за время похода… потеряла горизонтальные рули глубины. Позднее, после разбирательств, выдвинули версию, что рули подпилил кто-то из членов экипажа лодки, испугавшись плавания подо льдами.

Уилкинс все же попытался протолкнуть нос лодки под лед. Это оказалось трудным делом. Стоило только подвести нос лодки под льдину, как та разламывалась. Лодка выталкивала лед, ей бы погрузиться, а она не может. С трудом Уилкинс все-таки «загнал» нос лодки под льдину. Этим он и ограничился.

После похода он написал книгу «Во льды на подводной лодке». В 1935 году книга была издана в СССР с предисловием автора, в котором он писал: «…Разве не может случиться, что следующая подводная лодка, которая сделает попытку нырнуть под полярные льды, будет принадлежать СССР». Через три года так и произошло.

В 1938 году по приглашению советского правительства Губерт Уилкинс приехал в нашу страну. Он выразил желание встретиться с полярными летчиками, В. П. Чкаловым и М. М. Громовым, совершившими авиабросок через полюс, папанинцами. Он хотел также «получить консультации советских подводников, имеющих опыт плавания подо льдами об условиях и методах плавания на подводной лодке во льдах и подо льдом и, в частности, об опасности обледенения лодки и об условиях видимости подо льдом».

Точно известно, что с командиром подводной лодки «Д-3» Виктором Котельниковым у него встречи не было.

Позволю себе процитировать письмо морского историка Владимира Георгиевича Реданского. Он многие годы занимается поиском фактов подледных плаваний наших подводников.

«…Вне всякого сомнения, лодка „Д-3“ под командованием Виктора Котельникова была первой, совершившей подледное плавание в северных морях. Погружение было несложным и, казалось бы, не принесло флоту большого опыта. Но разве не послужило оно толчком для более смелых подводных маневров?

Так, на Балтике подводная лодка „Щ-324“ под командованием Коняева более 13 часов форсировала подо льдом пролив Седра-Кваркен. Причем при всплытии лодка пробивала лед толщиной 25 сантиметров. Произошло это 19 февраля 1940 года. Сейчас трудно сказать, изучался ли опыт первого подледного погружения, но молва об этом разнеслась по всем флотам. Мне удалось установить многие факты довоенных подледных плаваний на всех флотах, кроме, разве Черноморского.

Что печалит. Изучая мемуарную и военно-историческую литературу, вышедшую на Западе, сталкиваешься с одним: в ней расписывается героические действия фашистских подводников в полярных морях. Действительно, известны случаи, когда немецкие подводные лодки действовали у кромки паковых льдов и уходили под них, когда возникала опасность. Бывало, что и всплывали они в разводах, чтобы зарядить аккумуляторные батареи. Но ведь эти тактические приемы еще в финскую войну отработали наши командиры подводных лодок Коняев и Вершинин».

К началу Великой Отечественной войны тактический прием «изо льда к воде» был освоен многими командирами подводных лодок. Он уже не являлся чем-то исключительным. Для его выполнения не требовалось разрешения высших должностных лиц. Командир подводной лодки сам мог принять решение ухода под льды.

Так и сделал Александр Иванович Маринеско, командир легендарной лодки «С-13», возвращаясь из победного похода.

На подходе к базе Турку его лодку должен был встретить надводный корабль. Но по какой-то причине он задержался. Прервалась и радиосвязь с базой. Выяснить причину непоявления корабля так и не удалось.

В зоне рандеву лодку окружили сверкающие на солнце поля льдов. Черное тело лодки на фоне сплошной белизны выглядело заманчивой мишенью для любого вражеского самолета.

Маринеско решил не ждать корабль и отдал команду на погружение. Два часа лодка шла подо льдами. Когда она всплыла, пробив рубкой лед, командиру удалось выйти на мостик не сразу. Осколок льда прижал рубочный люк. Чуть приподняв его, вогнали в просвет деревянный клин, а потом быстрым заполнением цистерн, то по правому, то по левому борту, лодку раскачали. Только так избавились от нежелательного груза.

Об арктических походах наших подводных лодок мы впервые узнали в 1962 году. Тогда лодка «Ленинский комсомол» всплыла в полынье у самого Северного полюса. «Рассекреченный» поход в подробностях описывали в газетах. Подробности, естественно, были дозированными, выверенными и строго отобранными.

На следующий год еще одна лодка штурмует льды Арктики. Она всплывает точно в месте пересечения меридианов.

Мы воспринимали это как рекорды. А на самом деле ставилась задача «совершенствовать способы поиска и уничтожения подводных лодок-ракетоносцев под арктическими льдами».

Примерно такие же задачи были и в 1996 году, когда две российские подводные лодки всплыли на Северном полюсе и установили на льду флаги России и Военно-морского флота — Андреевский флаг. В подшивках газет того года вы это сообщение вряд ли отыщите. Они пестрят совсем другими новостями.

Заканчивая свое письмо, морской историк Владимир Георгиевич Реданский подчеркнул: «…Понятно, что в истории хотят быть первыми все. Первые — это гордость нации, гордость флота. Можно подтасовать факты, можно поставить все с ног на голову, но на короткое время. История воздаст по справедливости.

На сегодня факт первого подледного плавания в северных морях признан за лодкой „Д-3“ под командованием Виктора Котельникова».

Нашего земляка… Первого в мире подледного капитана…

Лодки первого эшелона

К началу войны в боевом составе морских сил СССР числилось 32 подводные лодки, построенные на верфях завода «Красное Сормово». Еще 27 лодок было сдано за годы войны.

8 сормовских подводных лодок стало Краснознаменными и 4 получили звания Гвардейских. 10 командиров «сормовичек» удостоены звания Героя Советского Союза.

Комсомольская «Щука»

О том, что на заводе «Красное Сормово» делают подводные лодки, было известно большинству горожан. Но даже в тишине кухонь вслух об этом говорить было не принято. Если попытаться вспомнить, когда впервые дошел этот слух и от кого, то вряд ли это удастся. Видимо, это была специфика закрытого города — слухи будто возникали сами и «повязывали» горожан «страшной» военной тайной.

Даже в разговорах вне города мы были осторожны и бдительны. Вопросы о лодках считали провокационными, в ответ делали удивленные глаза и пожимали плечами — ничего не ведаем.

А между тем рождение слухов о сормовских подводных лодках имеет точную дату —14 июня 1929 года. В этот день на завод поступило задание Управления Военно-морских сил на постройку подводной лодки «Щука» III серии.

К этому времени закончился период возрождения флота. Были восстановлены все старые боеспособные корабли, доставшиеся в наследие от императорского флота, и промышленность приступила к реализации новых планов военного судостроения.

Но не все шло так гладко. В дело вмешалась… авиация. Многие ее сторонники утверждали, что флот больше не нужен, он будет лишь мишенью для воздушных бомбардировочных армад. Была проведена даже дискуссия на тему «Морской или воздушный флот?» Перевес сил в сторону морского флоты был не так уж и велик.

Чуть позже объявились сторонники «малых войн». Они разработали систему ведения войн в условиях неравенства сил. Для этого предполагалось построить большое количество малых надводных и подводных кораблей, способных массой противодействовать морским гигантам — крейсерам и линкорам. В этой нише к счастью нашлось место подводному флоту. В конструкторских бюро приступили к разработкам проектов новых лодок.

8 мая 1926 года Реввоенсовет СССР определил основные направления развития Военно-морского флота. А новая программа развития военного судостроения была принята 4 февраля 1929 года. Совет труда и обороны постановил — флоту быть!

Планами намечалось за пятилетку построить 369 подводных лодок. Среди заводов, которые предстояло задействовать, значился и Сормовский судостроительный. Завод начал готовиться к выпуску новой продукции.

Три подводные лодки заложили 5 февраля 1930 года в Ленинграде. Все они получили «рыбьи» названия: «Щука», «Окунь» и «Ерш».

Сормовской предстояло быть «Язем», но в заводских документах она носила более прозаическое название — «Баржа-550». И тут вмешался вездесущий и хлопотливый комсомол. «Выражая волю миллионов комсомольцев, молодых пролетариев и крестьян», он взял обязательство построить одну подводную лодку на собранные средства и назвать ее «Комсомолец».

На закладке лодки 23 февраля 1930 года присутствовали председатель Реввоенсовета СССР С.С. Каменев и секретарь ЦК ВЛКСМ С.А. Салтанов. Они объявили, что первый взнос комсомола на постройку лодки составил 2,5 миллиона рублей. «Язь» получил отставку.

На закладной доске значилось:

«Подлодка „Комсомолец“ заложена в период осуществления пролетарской страной грандиозного плана индустриализации и социалистической стройки, в период жестокой борьбы рабочего класса под руководством Коммунистической партии с капиталистическими элементами города и деревни за социалистическую перестройку деревни и обобществление сельского хозяйства.

Год закладки лодки был годом роста влияния СССР на мировой арене: на Западе Великобритания вынуждена была восстановить с нами дипломатические отношения, преступно разорванные в 1927 году, на Востоке была разбита китайская военщина, пытавшаяся выступить против нас с оружием в руках.

Настоящая лодка строится на средства шефа морских сил — ВЛКСМ. Задача ее — охранять подступы к городу Ленина».

Инициативу комсомола подогрел поэт-трибун Владимир Маяковский. В печати появилось его стихотворение «Подводный комсомолец»:

Пугая вражьи корабли, гудком разиньте глотку, на комсомольские рубли мы выстроим подлодку.

Комсомольских рублей, поступавших со всей страны, хватило на лодку.

Интересно проследить, как все эти годы охранялась военная тайна. Книга «Советское подводное кораблестроение», выпущенная Воениздатом, скрывает точное место рождения «Комсомольца» и в то же время сообщает: «2 мая 1931 года лодка была спущена на воду, а затем доставлена по Мариинской водной системе в плавучем доке в Ленинград».

Книга вышла хоть и в перестроечное время, но еще при наличии цензуры. Откуда же все-таки доставили лодку на Балтику? В книге ответа нет…

Те, кому было положено знать о наличии подводного кораблестроения в Горьком, давно о нем знали и регулярно фотографировали со своих спутников плавучие доки — эти гигантские коробы, которые частенько видели в предутренние часы волжские рыбаки. Тайну, как всегда, скрывали от своих.

Пожертвовали даже ярчайшей страницей, вырвав ее из истории сормовского комсомола.

Такой была комсомольская «Щука» — Щ-304.

Оказавшись на Балтике и, вступив в боевой строй кораблей флота, лодка была обезличена и получила лишь индекс — Щ-304. Под ним она и вошла во многие мемуары подводников, которые поведали нам о ее боях и походах.

Нелегко дался подводный первенец сормовичам. Не было опыта строительства таких кораблей, и в недрах руководства морскими силами РККА зародилось сомнение в правильности выбора завода. Уже готовился приказ о переводе строительства лодок на другую верфь.

Дело спас начальник только что созданного сектора подводного судостроения завода Петр Иванович Макаркин. Он обратился с письмом в Совет труда и обороны: «Как начальник специального судостроения на Сормовской верфи, отдавший этому делу лучшие годы своей жизни, я не могу не высказать Вам своего мнения… Есть необходимость иметь в глубине Союза безопасную базу для постройки подлодок… Спецверфь построила корпус первой лодки к лету 1931 года, затратив на постройку около 10 месяцев, то есть не уступая другим хорошо оборудованным верфям Союза, например, Балтийского и Невского заводов…».

П. И. Макаркин оказался еще и дальновидным стратегом. В войну был потерян Николаевский судостроительный завод, там взорвали все суда, которые находились в заделе, а потом оказался в блокаде Ленинград…

Война застала экипаж Щ-304 в ремонтной базе. Лодка проходила плановый ремонт после интенсивной эксплуатации. На первых подводных лодках Балтики оттачивали свое мастерство будущие командиры субмарин. В списках экипажей Щ-304 можно отыскать имена Магомета Гаджиева, Валентина Старикова, Евгения Осипова, ставших в годы войны Героями Советского Союза.

Гитлеровское командование изначально задумывало блокировать Балтийский флот. Начальник генерального штаба Ф. Гальдер запишет в своем дневнике: «Захват русских портов с суши потребует три-четыре недели. Лишь тогда подводные лодки противника будут окончательно парализованы».

Блицкрига на суше не получилось, тогда флот блокировали с моря, преградив ему выход на оперативный простор минными полями. Только Финский залив был перекрыт 21 тысячей мин. Моряки прозвали Балтику «морем с клецками». За первые полгода войны из походов не вернулось 19 подводных лодок.

Щ-304 покинула Ленинград 3 июня 1942 года и вошла в состав первого эшелона, который должен был пробиваться в Кронштадт и оттуда начинать вести боевые действия. Лодки шли по специально обозначенному фарватеру, глубина которого не превышала четырех метров, так что погружение исключалось.

На переходе Щ-304 была замечена береговой артиллерией противника. Чудом ей удалось избежать попадания снарядов, но взрывные волны повредили компасы и нарушили освещение.

К цели лодка все-таки пробилась. Пять дней отводилось на ремонт, и 9 июня в 22 часа Щ-304 отошла от причала. Вел субмарину в боевой поход капитан 3-го ранга Яков Павлович Афанасьев.

Свою военную службу он начинал курсантом пехотной школы, затем стал командиром пехотного взвода, пулеметной роты… Впереди была академия… Решением наркома обороны СССР часть армейских командиров, отлично сдавших вступительные экзамены, направлялась на флот. В послужной характеристике Якова Павловича отмечалось: «Отличник учебы, способный, разбирается, в море вынослив, подводное дело любит. Может быть назначен помощником командира подводной лодки».

После войны историки подсчитали, что каждая подводная лодка на Балтике за поход не менее четырех раз подвергалась преследованиям противолодочных сил врага и 48 раз пересекала линии заграждений. В среднем на каждую лодку было сброшено до 60 глубинных бомб.

Вся эта гибельная статистика коснулась и Щ-304.

13 июня залпом двух торпед лодка поразила вражеский транспорт с боевой техникой. Атака была удачной, на сторожевиках сопровождения сочли, что транспорт подорвался на мине. Лодку не заметили…

Что теперь таить, были в этом походе и ошибки еще неопытного командира. Когда на следующий день лодка вновь атаковала транспорт и две торпеды прошли мимо, командир приказал всплывать и готовить к бою орудия.

Командующий Балтийским флотом адмирал В.Ф. Трибуц; вспоминал: «После обстоятельного анализа всех перепитий мы тогда пришли к выводу: это решение было неправильным по многим причинам, не говоря уже о пренебрежении к скрытности пребывания лодки на позиции».

Но адмирал понимал командира: «Они, окрыленные первым успехом, теперь восторженно ждали новых побед и тоже хотели иметь их скорее и числом поболее».

Сторожевые катера противника мертвой хваткой вцепились в лодку. Корпус Щ-304 непрерывно вибрировал и вздрагивал от ударов глубинных бомб. Лодка не могла всплыть на поверхность для зарядки аккумуляторных батарей. Экипаж испытывал кислородное голодание. Есть приходилось сухой паек.

А тут еще напасть: на одном из поворотов лодка ударилась о каменистое дно. Через поврежденные швы и вылетевшие заклепки в носовую часть стала поступать вода. Помпы справлялись с ней, но их шум был подарком для вражеских гидроакустиков.

28 июня командир лодки получил приказ на возвращение. В условленном месте лодку ждали тральщики. Пока они вели ее, в тралах взорвалось шесть мин и тринадцать было подсечено.

Член экипажа лодки Щ-304 горьковчанин Аверьян Пятков. Он числится в без вести пропавших до сих пор.

Командир лодки подвел итог боевого похода. Из 664 часов, которые Щ-304 провела в заданном районе, 606 часов она находилась под водой. Противник сбросил на нее больше четырех десятков серий бомб, причем в каждой серии было их по три-четыре.

«Не верится, товарищи, что нам пришлось испытать воздействие почти всех видов оружия противника, — говорил на митинге боцман А.С. Румянцев. — Но это так. Минные заграждения мы форсировали. Артиллерия нас обстреливала с транспорта. Самолет атаковал. Катера сбрасывали много десятков бомб. Но и это оказалось не все. На переходе к базе нас пыталась торпедировать подводная лодка. Раны мы снесем, товарищи, мы их залечим. И воли у нас фашисты не убьют. Это теперь мы вправе говорить без хвастовства».

Экипаж лодки был награжден орденами и медалями. Командующий флотом назвал личный состав Щ-304 «экипажем героев».

Адмирал В.Ф. Трибуц оставил о лодке след в своих воспоминаниях:

«Компания 1942 года подходила к концу, обстановка в Финском заливе и на море по-прежнему была очень сложной. Нацисты усиливали противолодочные позиции все новыми и новыми минными заграждениями, намереваясь лишить нас возможности выходить в море. Подводники продолжали наращивать удары по врагу, но, конечно, и сами несли потери.

Щ-304 направилась в северную часть Балтийского моря. Сообщений от нее мы долго не получали. Беспокоились, конечно, но верили, что какие-то помехи не дают возможности связаться с землей, верили в успех. Думали также: возможно Афанасьев по примеру других командиров лодок сохранял радиомолчание и намеревался донести о боевых успехах лишь при возвращении в базу. Могло быть и так, что при выходе в море на лодке вышел из строя радиопередатчик, как это иногда случалось.

Позже стало известно, что Афанасьев действовал смело. До декабря ему удалось атаковать финский минный заградитель, уничтожить и повредить несколько транспортов. Лодка, однако, не вернулась на базу. Море хранит тайну ее гибели».

Анализируя трофейные архивы, историки не обнаружили свидетельств потопления Щ-304 ни кораблями, ни самолетами противника. Вероятнее всего, лодка погибла, напоровшись на мину. Предположительное место ее упокоения — морское дно к юго-западу от острова Бенатшер.

Но, не имея точных свидетельств гибели, лодка до сих пор числится пропавшей без вести.

Такая судьба выпала сормовскому первенцу.

Предполагаемое место гибели подлодки Щ-304.

Возвращение из «черного октября»

Летом 1998 года шведские газеты разразились сенсационными подробностями о находке советской подводной лодки времен Второй мировой войны… Пассажиры паромных линий, курсирующих между Хельсинки и Стокгольмом, не подозревали, что каждый раз проплывают над останками затонувшей подводной лодки.

А обнаружили лодку шведские аквалангисты, совмещавшие увлечение подводным плаваньем с поиском затонувших кораблей. Долгое время предметом их поиска был пароход «Никомедия», затонувший в 1916 году. Было известно, что на его борту находился груз, который и привлек внимание ныряльщиков. Нет, это было не золото, а всего лишь… пиво. Аквалангисты решили достать его и продать, так одним махом они рассчитывали покончить с финансовыми трудностями, которые постоянно испытывали.

Нырнув, чтобы обследовать показанное эхолотом очередное «донное затемнение», они и наткнулись на лодку.

Как только в шведской печати были сообщены координаты находки, российская сторона сообщила, что возможно это лодка «С-7», координаты гибели которой были известны:

Балтика, Аландское море, широта 59 градусов 50 секунд, долгота — 19 градусов 32 секунды, глубина — 40 метров.

Лодка С-7 возвращается из боевого похода.

В годы войны нейтральная Швеция поставляла немцам первоклассную железную руду. Советские подводники «пасли» рудные конвои, случалось, и топили корабли, перевозившие стратегическое сырье. Конвои шли под прикрытием сторожевых кораблей. И хоть шведы не нашли в военных архивах приказов, обязывавших военных моряков топить неизвестные субмарины, но кто же будет спокойно смотреть, как подводная лодка расправляется с транспортами.

Но в гибели «С-7» шведы не были виновны. Ее расстреляла финская подводная лодка «Весихииси» — «Морской черт». Торпеда ударила в правый бок «эски».

Это было хорошо известно из показаний… командира субмарины «С-7», которому удалось спастись.

Вы уже почувствовали, что история принимает детективный оборот?

Но детективной была не только военная история лодок серии «С». До недавнего времени оставалось неизвестно, кто был их создателем, и где они строились. Сейчас есть возможность рассказать и об этом.

В 1930 году на верфи испанского приморского городка Кадиса была построена средняя подводная лодка, получившая индекс «Е-1». Предназначалась она на экспорт и, видимо, поэтому ее широко разрекламировали. Привлекла она внимание и командования советских Военно-морских сил.

Посмотреть на новую лодку поспешили специалисты из многих стран, в том числе и из СССР.

В ходе деловых контактов выяснилось, что новая подводная лодка проектировалась голландской фирмой «JVS». При более подробном знакомстве с фирмой оказалось, что она дочернее предприятие знаменитой германской кораблестроительной фирмы «Дешимаг». Голландский филиал объединял уцелевших после Первой мировой войны германских конструкторов подводных лодок. Германии было запрещено строить боевые корабли, и она прорастила военный отросток своей кораблестроительной фирмы в Голландии. Причем сделала ее вполне открытой, принимающей заказы от всех государств, пожелавших иметь подводный флот.

«Е-1» представляла собой полуторакорпусную лодку, водоизмещением 755 тонн. Вооружена она была четырьмя носовыми и двумя кормовыми торпедными аппаратами, одним 100-мм орудием и одним 20-мм зенитным автоматом. Субмарина могла погружаться на глубину до 100 метров, имела приличную крейсерскую и подводную скорости, могла находиться в автономном плавании 30 суток. Команда лодки состояла из 32 человек.

Советскому морскому командованию «Е-1» понравилась и с фирмой «Дешимаг» был заключен контракт на оказание технической помощи в строительстве подводных лодок.

Советская сторона разработала технический заказ на проект лодки «Е-2». И хоть индекс лодки был порядковым, шедшим за «Е-1», это не была лишь копия уже построенной субмарины. Проектантам предлагалось увеличить водоизмещение лодки, установить более мощные дизели и гребные электродвигатели.

Фирма «Дешимаг» не смогла в установленный срок справиться с заданием и выполнить все требования, оговоренные советской стороной. В частности была существенно занижена дальность плавания в подводном положении. Чертежи были возвращены на доработку.

11 июля 1938 года постановление Совета труда и обороны № 58сс/о по выполнению программы военного судостроения, один из пунктов которого предписывал: «В целях максимального расширения судостроительной базы без сооружения новых предприятий поставить военное судостроение на заводе „Красное Сормово“ (специализироваться на постройке подводных лодок, мониторов и канлодок)».

В январе 1934 года технический проект подводной лодки «Е-2» был представлен Наркомату тяжелого машиностроения, командованию ВМС и одобрен ими.

Долгие годы наши военные историки безмолвствовали, боясь опровергать даже явную клевету зарубежных фальсификаторов. Они считали, что их провоцируют, а опровергать ложь — значит раскрывать военные и государственные тайны. Между тем в западной печати утверждали, что «в руки русских попали секретные чертежи германской подводной лодки, спроектированной в 1932 году. Использование этих проектов привело к созданию подводной лодки типа „S“».

Теперь уже видно, что все было не так.

Головная лодка IX серии «Н-1», она же «Е-2», была заложена на одном из ленинградских заводов.

Судя по литере «Н», который она имела, никто не думал скрывать ее принадлежность — «немецкая». Правда эта литера продержалась недолго. Через год лодку предполагалось назвать «Ворошиловец», следующую за ней «Молотовец», дальше — «Калининец». Но, видимо, посчитали, что в партийном руководстве не найдется столько достойных кандидатов, да и лодка, названная, скажем, в честь наркома Л.М. Кагановича, носила бы странное название. Всю серию обозначили литерой «С».

Считалось, что скрытно назвали лодку «Сталинец», но «С» обозначала всего лишь «средние».

8 июля 1938 года Главный Военный совет ВМФ принял решение «оставить названия линейным кораблям, крейсерам, лидерам и канонерским лодкам, а подводным лодкам и миноносцам впредь их не присваивать». Это решение продержалось до военной поры, а потом было нарушено.

Но «эски» носили еще одно неофициальное название, которое появилось перед самой войной. Их стали называть «сормовичками» и для этого были веские основания.

Уже в ходе строительства лодок IX серии в проект были внесены существенные изменения. Составляя технический заказ фирме «Дешимаг», советские конструкторы предполагали со временем отказаться от германских дизелей и перейти на отечественные, которые проходили доводку на одном из заводов в Коломне. Позже так и произошло. Лодки с новыми двигателями имели ту же литеру «С», но считались IX-бис серией.

Именно три таких лодки были заложены в январе 1936 года на заводе «Красное Сормово», который стал секретно именоваться как завод № 112. Через год они уже сошли со стапелей и после достроечных работ отправились на ходовые испытания.

Все лодки должны были пополнить подводный состав Балтийского флота. Одна из субмарин получила индекс «С-7».

Испытания «эсок» показали, что лодки могли ходить под дизелями в любую погоду, погружаться и всплывать на ходу при сильном ветре и волнении моря, использовать оружие при температуре наружного воздуха до минус 20 градусов.

На военных фотографиях «эски» легко отличить от остальных лодок по одному характерному признаку. На верхней палубе лодки, у самого носа, на специальных стойках закреплялось устройство, напоминающее пилу. Форштевень — нос лодки, тоже имел пилообразные зазубрины, но ретушеры частенько закрашивали их на фотографиях, думая, что это технические изъяны.

Между тем, это и есть пилы. По замыслу конструкторов они должны были помогать лодке преодолевать противолодочные сети, распарывая их. Но практика показала, что пилы оказались не очень-то эффективны, зато придали лодке отличительный признак.

Командование лодкой «С-7» принял старший лейтенант дон Серхио Леоне. Это, конечно, шутка. Под этим именем моряк-подводник Сергей Прокофьевич Лисин находился в воюющей Испании.

Правда, советские подводники не особо отличились в испанской войне. Им было строго-настрого запрещено не только атаковать, но даже и обозначать атаку на суда, идущие под английскими или французскими флагами. Итальянские и немецкие моряки, помогавшие франкистам, узнав об этом, легко меняли государственную принадлежность своих судов.

В конце концов республиканский флот был выведен из Испании во французскую военно-морскую базу и разоружен. Советские подводники оказались лишними и были отозваны на родину. И дон Серхио Леоне вновь стал старшим лейтенантом Сергеем Лисиным, который, испытав лодку «С-7», ввел ее в состав Балтийского флота в августе 1940 года.

Многие командиры подводных лодок, повоевав на «эсках», оставили о них слова благодарности в своих воспоминаниях.

«Шесть торпедных аппаратов и столько же запасных торпед на удобных для перезарядки стеллажах. Две пушки с большим боекомплектом снарядов. Пулеметы, подрывное имущество… Одним словом, драться есть чем. А двадцатиузловая надводная скорость! Она позволяет обогнать почти любой конвой и атаковать его повторно. Техника хорошая…», — так отзывался об «эсках» командир «С-56» Герой Советского Союза Г. И. Щедрин.

«„Эски“ замечательные подводные лодки, в скорости не имели себе равных», — свидетельствует еще один подводник, тоже Герой Советского Союза, Петр Денисович Грищенко.

Петр Денисович написал много книг о подводниках. В одной из них он описал последнее мирное утро. Лодка, которой он командовал, возвращалась в базу после отработки задач боевой подготовки.

«К утру море, шумевшее и бурлившее всю ночь, как будто застыло. Мы подходили к Либаве. Навстречу нам идет подводная лодка. Поравнявшись, приветствуем ее первыми: на флоте принято отдавать предпочтение кораблю, уходящему в море, а не возвращающемуся.

На рубке подводной лодки белой краской выведено — „С-7“. На мостике хорошо виден ее командир С. П. Лисин.

Я машу ему рукой — счастливого плавания. „С-7“ уходит в дозор не зная, что завтра она будет уже воевать».

Командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин.

Утром следующего дня на «С-7» поступила шифровка: «Началась война с Германией. Перейти на дозор военного времени».

Третья военная ночь могла стать для лодки последней. «С-7» всплыла, чтобы подзарядить аккумуляторные батареи. Тут же последовал доклад сигнальщиков. Они обнаружили сторожевые катера. Чьи они, разобрать было трудно, но на запрос ответили правильно. Контакт с катерами был вынужденным. На лодке находился больной краснофлотец, его решили передать надводникам, а самим продолжать патрулирование.

Если бы не дрогнули немецкие катерники… Они открыли по лодке пушечно-пулеметный огонь с почтительного расстояния, да поторопились выпустить две торпеды. Лодка успела уклониться от торпед и быстро пошла на погружение. Катерники пытались загладить свой промах интенсивной бомбардировкой квадрата, в котором находилась лодка. От взрывов на «С-7» вылетело несколько заклепок из прочного корпуса. Со свистом в лодку устремились струи воды, а на пусковой станции вспыхнуло масло. Пожар быстро потушили, с водой дело обстояло хуже. Она грозилась залить электромоторы.

Когда акустики, слушавшие море, доложили, что шума катеров не слышно, решено было всплывать. А нос лодки не отрывался от грунта. Помогло лишь продувание главного балласта командирским НЗ — воздухом из баллонов аварийной группы. Будь это система неисправной или поврежденной, лежать бы «С-7» на дне. Но военное счастье улыбнулось морякам, они вернулись в базу.

К осени лодку подлатали и она еще раз успела выйти в боевой поход. На этот раз подводники вели обстрелы вражеских береговых коммуникаций. Стреляли почти каждую ночь. Днем меняли позицию и через перископ лодки вели наблюдения. Артиллеристы набрасывали координаты для ночной стрельбы.

В боевом журнале отмечали, что на берегу наблюдались взрывы складов с горючим. Позднее подтверждала прицельную стрельбу и авиаразведка.

Сохранился журнал «Боевых действий подводной лодки „С-7“», который вел штурман М. Т. Хрусталев.

Записи 1942 года начинаются со 2 июля, когда она вышла в очередной боевой поход. Форсировав минные заграждения, «С-7» оказалась на пути движения судов.

«6 июля обнаружен транспорт водоизмещением примерно 7000 тонн. После сорокаминутной погони лодка вышла в точку торпедного залпа. Но атака сорвалась, торпеда из торпедного аппарата не вышла. Снова погоня и снова попытка залпа. На этот раз удачно. Транспорт разломился пополам и ушел в воду. Штурман записал: „Это наша месть за Ленинград“.

Через двое суток обнаружили большой конвой из 16 транспортов. Охраняли его несколько эсминцев и сторожевых кораблей. Самолеты-разведчики обнаружили лодку. Ближайший эсминец повернул в сторону „С-7“ и дал полный ход, стремясь таранить субмарину. Только реакция командира спасла подводный корабль. Эсминец пронесся над рубкой, едва не касаясь ее форштевнем.

Перед тем как уклониться от атаки эсминца, подводники успели выстрелить из двух торпедных аппаратов. Акустики доложили, что торпеды попали в цель. Но тут на лодку насел эсминец. С него было сброшено 23 глубинных бомбы. Они не достигли цели…

Когда все утихло, командиру захотелось взглянуть на результаты атаки, и лодка всплыла на перископную глубину. „На месте атаки эсминец и транспорт без хода, развернувшиеся на обратный курс. На воде плавали обломки затонувшего судна, стелется дым, ходят шлюпки, подбирая с воды матросов…“».

Поход продолжался 38 суток. На боевой счет «С-7» штаб флота записал 5 побед. Через две недели после возвращения весь экипаж был награжден орденами и медалями, а командир лодки С. П. Лисин представлен командованием соединения к званию Героя Советского Союза.

Когда к советскому морскому командованию попали карты вражеских минных полей и штурманы проложили на них маршруты уходивших в боевые походы субмарин, то оказалось, что лодка «С-7» двадцать два раза пересекала опаснейшие линии вражеских минных заграждений.

Морские историки назовут октябрь сорок второго года «черным» для балтийских подводников. Погибло сразу шесть лодок: подрыв на мине, атака сторожевиков противника, торпедная атака, вновь подрыв на мине…

Немцы надежно перекрыли выход из Финского залива двумя мощными противолодочными рубежами.

Не питавший никаких симпатий к балтийцам, западногерманский историк Ю. Ровер писал в своей работе «Советские подводные лодки на Балтике в 1939–1945 гг.»: «И если при этих обстоятельствах русским подводникам удалось совершить 22 прорыва в открытое Балтийское море, причем отдельные лодки насчитывали за собой до трех прорывов, то это является достойным внимания успехом, который свидетельствует о высоком уровне боевой подготовки и стойкости команд советских подводных лодок».

«Это был настоящий конвейер смерти. Лодки шли на прорыв и гибли, — вспоминал командир субмарины, капитан 1-го ранга Петр Денисович Грищенко. — Командиры подводных лодок на военном совете пытались высказать свое мнение о нецелесообразности таких боевых действий.

Однако понадобилась гибель еще четырех лодок, прежде чем командование решило поберечь свои корабли».

Отправившаяся в боевой поход «С-7» прошла все препятствия. Командир дал радио в штаб, что находится в Алфидеком море и сообщил свои координаты.

Как всегда ночью всплыли, чтобы подзарядить аккумуляторы. В это время их и засекла финская субмарина «Весихииси» — «Морской черт». В борт «С-7» врезалась торпеда… Лодку «С-7» потряс страшный взрыв. Всех, кто в это время находился на мостике, отбросило в море… Финские подводники проставили время своей победы 21 октября 1942 года в 20 часов 45 минут.

Тайна гибели «С-7» долгое время не разглашалась, хотя морское командование знало все в мельчайших подробностях. В 1957 году французский военный журнал «Ревю Маритми», ссылаясь на финские архивы, рассказал о судьбе «эски». Советская сторона на публикацию никак не отреагировала.

А именно в ней сообщалось о пяти уцелевших моряках.

Одним из них был Василий Субботин — комендор лодки. Его удалось разыскать в Выксе, откуда он был родом, и где живет по сей день. Долгое время ему приходилось ловить презрительные взгляды людей, знавших его. На нем лежала печать вражеского плена.

«Черный» день «черного октября» он помнил хорошо.

В роковую для «С-7» ночь они с рулевым Александром Олениным несли дежурство, находясь рядом с командиром лодки и штурманом. Командир разрешил курящим выходить наверх по одному. Первым поднялся матрос Валентин Куница… Дальше все произошло мгновенно.

«Я оказался в воде по правую сторону от лодки. Не сразу понял, что случилось. Видимо на какое-то время потерял сознание, пришел в себя только в воде. Слышу, рядом кто-то плещется. Окликнул. Оказался штурман Хрусталев. Кричу ему: „Держись Тимофеич, плыву к тебе!“ А он: „Потопаю!“ Так я до него и не доплыл.

Потом услышал свист. Тонула наша лодка. Под воду уходила кормой. Из нее вырывался воздух.

Когда все стихло, на зов отозвался командир Сергей Лисин и рулевой Саша Оленин. Я примотал Сашку к себе ремнем, он совсем из сил выбился. Так мы и держались на воде. Командир нас подбадривал.

Вскоре нас подобрал финский катер».

А потом был плен. На допросах их спрашивали о спасшемся офицере. Финны подозревали, что он и есть командир подводной лодки. Но они успели сговориться и утверждали, что это штурман.

Больше они командира не видели. Оставили ему за батареей в одной из камер записку: «Нас увозят. Мы остались верны Родине. Желаем бодрости».

Из плена моряки освободились только через два года. Потом был вновь лагерь, но уже свой.

И все-таки Василий Субботин успел еще раз побывать на войне. В чугунолитейном цехе, где он работал, отбывая «наказание», ему предложили написать заявление о добровольном желании попасть на фронт.

Флотского артиллериста определили в сухопутную часть. С ней он дошел до Берлина. Да так и остался в Германии до 1954 года. Чистил на катерах каналы и реки от военного хлама.

До 1991 года за Василием Сергеевичем Субботиным числилась судимость за плен. Очень-то она ему не мешала — дело давнее и почти забытое, но морально давила. Сестра говорила, что, мол, поминают его недобрым словом.

А тут как-то в газете «Красная Звезда» увидел снимок своего командира Сергея Прокофьевича Лисина. Постарел, но морскому братству остался верен, скликал своих сослуживцев. Василий Субботин взял газету и отправился в Ленинград на встречу с командиром…

Сейчас бывший комендор лодки «С-7» почетный гражданин своего города. Судимость с него сняли и полностью реабилитировали.

Вот такими были обстоятельства гибели еще одной из лодок, построенных на заводе «Красное Сормово».

На сегодняшний день на Балтике неизвестны места гибели 28 подводных лодок. Среди них есть и сормовские «эски» — это «С-9», «С-10», «С-12».

В составе их экипажей было немало наших земляков. В годы войны в их семьи пришли похоронки с отметкой «похоронен в море». Это в лучшем случае. Многие числятся «пропавшими без вести» до сих пор.

Строптивый командир

Что мешало этому человеку жить спокойно? Он мог бы дослужиться до адмирала, мог быть обласкан и наверняка бы получил высокое звание, которое ему полагалось по праву — Герой Советского Союза. Его ждала послевоенная слава. Все могло быть у этого человека.

Почему же он предпочел другую судьбу и другую жизнь? Говорят, что в последние годы жизни его видели в ленинградских пивнушках, куда он приходил с орденом Ленина на лацкане помятого пиджака. Его запросто звали Сашка-подводник. Иногда он встречал морских собратьев, и всей компанией они переходили на напитки покрепче.

Его не стало в 1963 году. Сломил рак…

Он любил свободу и был плохо управляем. Сказались русская кровь по матери и вольная, румынская, по отцу, да еще одесская юность.

И все-таки он стал военным. Естественно, моряком, если вырос у моря. Подводником, будто зная, что на глазах начальства долго ему не прослужить, а на лодке он сам себе командир. Первый после Бога… Как называли командиров подводных лодок.

Александр Иванович Маринеско… Сейчас принято считать, что имя одного из лучших подводников Балтики было незаслуженно забыто, якобы оттого, что он не вписывался в представление о носителе советского героизма. За ним числились две тюремные «ходки»: первая — явная подстава, когда его осудили за кражу брикетов торфа из школы, где он работал завхозом, а вторая — за подделку пенсионных документов.

Нынешние газетные репортеры, пытающиеся выжать из судьбы Маринеско максимум жалостливых сенсационных подробностей, с упорством повторяют миф о забытом герое.

Никто на флоте, а тем более на Балтике, о Маринеско никогда не забывал. Цензура в те времена была беспощадна и она диктовала, кого нужно забыть. Имя же Маринеско никогда и ниоткуда не вымарывалось.

Другое дело — биография, которую тщательно отредактировали работники флотских политорганов. Маринеско был безусловным книжным героем, что хорошо прослеживается в труде морского историка В. Дмитриева «Атакуют подводники». Биография и боевая судьба Александра Ивановича расписывается на нескольких страницах. Книга вышла в 1964 году, а четырьмя годами раньше министр обороны маршал Советского Союза Р. Малиновский своим приказом отменил и аннулировал все прежние наказания и восстановил подводника в звании. При жизни…

Александр Маринеско.

Упоминание имени Маринеско в докладе Алексея Косыгина на вручении Балтфлоту второго ордена Красного Знамени в 1965 году можно считать официальной реабилитацией. И это при том, что тогда были еще живы многие флотские начальники, которым «куражистый» Маринеско попортил немало крови.

Почему же было выгодно считать, что Маринеско забыли? Собственно, а кто так считал? Многие авторы газетных публикаций тиражировали одни и те же факты, а написанное о нем ранее не читали вовсе.

«Открывая» Маринеско, они смаковали скандальные подробности его жизни. И договорились до того, что он был всего-навсего командиром-«везунчиком», ему явно «фартило» в боевых походах, и он этим пользовался.

Интересно, а кто бы поступил по-другому?

Отечественную волну публикаций подхватили и на Западе, но там пошли другим путем: Маринеско был объявлен… военным преступником, загубившим жизни ни в чем не повинных людей. Подвергался сомнению и профессионализм подводника в сравнении с победами гитлеровских подводных асов.

Александр Иванович Маринеско в войну командовал двумя подводными лодками. Обе они были построены на заводе «Красное Сормово» в Горьком.

Одну из них — М-96 он принял еще до войны. На стапеле она была заложена в 1937 году, и через год ее спустили на воду. Группе приемщиков, прибывших в Горький, Маринеско писал, чтобы «самым тщательным образом выявить все дефекты и недоработки и своим непосредственным трудом помочь в их устранении».

Позднее, когда он примет лодку, на заводе получат его благодарственное письмо: «На этом корабле я готов выполнять любые боевые задания».

К началу финской войны лодка стала «отличной». Лишь один показатель: норматив срочного погружения с 35 секунд удалось снизить до 19,5 секунд. Маринеско не выпускал из рук секундомера, тренируя свой экипаж. За отличные результаты командование флотом поощрило моряков солидной денежной премией, а Маринеско получил именные золотые часы.

Войну М-96 встретила, находясь в дозоре в Финском заливе. Накануне Маринеско доложил в штаб, что наблюдается интенсивное движение германских транспортов из Финляндии.

А первую победу «малютке» удалось одержать в августе 1942 года, пустив на дно финский транспорт «Хелена». За эту атаку Маринеско был награжден орденом Ленина, а экипаж лодки орденами и медалями.

В ноябре того же года лодка выполнила секретное задание, доставив к вражескому берегу группу разведчиков, которая должна была добыть шифровальную машинку «Энигма». Разведчикам удалось напасть на немецкий штаб, но машинки там не оказалось.

В первых боевых походах формируется дерзкий почерк Маринеско. Когда в одном из выходов за М-96 увязался дозорный корабль фашистов, Маринеско направил лодку на минное поле. Он уже имел опыт прохождения подобных минных полей, а корабль преследования от него отстал…

Случались и курьезные ситуации, в которых, правда, было не до веселья. Однажды лодку обстреляли свои же катера сопровождения, которые ожидали ее всплытия в заданном районе. Маринеско скомандовал «срочное погружение» и всплыл уже между двумя катерами. Состоялся мужской разговор с командиром звена катеров. Но тот уверял, что на рубке лодки отчетливо просматривается свастика. Осмотрели рубку — точно, облупившаяся краска создавала похожий рисунок.

За эти боевые походы командиру лодки М-96 было присвоено звание капитана 3-го ранга и последовал перевод на лодку среднего класса.

Подводная лодка С-13.

19 августа 1943 года Александр Маринеско принял под командование лодку С-13, прибывшую на Балтику из Горького перед самой войной. Лодке, ее командиру и экипажу суждено будет войти в мировую историю морских сражений.

То, что совершили подводники, хорошо известно. 30 января 1945 года залпом трех торпед был потоплен немецкий лайнер «Вильгельм Густлоф». Через одиннадцать дней двухторпедным залпом С-13 пустила на дно крейсер «Генерал фон Штойбен».

При возвращении С-13 на базу, командование представило лодку к званию Гвардейской, а Маринеско — к званию Героя Советского Союза. Но лодка стала лишь Краснознаменной, орден Красного Знамени получил и ее командир. Эта несправедливость и стала причиной споров и обсуждений на долгие годы.

Командование флотом, «наказавшее» таким образом строптивого командира, сыграло на руку… западной пропаганде, которая объявила Маринеско в убийстве мирных граждан, находившихся на потопленном лайнере. Он стал для нее военным преступником.

Лайнер «Вильгельм Густлоф», который потопила лодка С-13 Александра Маринеско.

История принимала нежелательный для советской стороны оборот. Хоть Маринеско и был опальным капитаном, но в глазах моряков оставался героем.

Трудно сказать, знал ли Александр Иванович о дискуссии, которую еще в 1950 году затеял журнал «Шведский флот». Там подробно анализировалась атака подводной лодки С-13. Было признано, что это была действительно дерзкая вылазка, предпринятая командиром лодки от вражеского берега, откуда лодку меньше всего ожидали. В этом журнале, пожалуй, впервые прозвучал недоуменный вопрос: почему Маринеско не Герой Советского Союза?

В 1970 году такой же вопрос задала западногерманская газета «Маринерундшау» и ответила себе же: видимо советское командование не поверило в фантастические победные результаты Маринеско.

Через год шведы вновь затевают дискуссию в печати, недоумевая, почему Маринеско не Герой Советского Союза. К ним подключаются командиры финских кораблей, признавшиеся в том, что будучи командиром «малютки», Маринеско сильно тревожил их еще в начале войны.

Об этих журнальных и газетных дискуссиях мы узнаем только сейчас. Раньше информация о них было недоступна.

В противовес шведам западногерманские публицисты считали потопление лайнера «Вильгельм Густлоф» преступлением против мирного населения.

Видимо, в это время командование советских ВМФ понимает, что возникшую ситуацию следует «разрулить» и принимает решение сделать биографию Маринеско, со всеми скандальными тонкостями, достоянием гласности. С этой задачей справляется писатель и драматург Александр Крон, опубликовавший роман «Капитан дальнего плавания». Понятно, что без благословения военной цензуры он бы не вышел. Журнальным вариантом романа зачитывались и возмущались несправедливостью относительно Маринеско.

А в то время Институт морского права в Киле вынес заключение: «Лайнер „Вильгельм Густлоф“ является законной военной целью, на нем находились сотни специалистов-подводников, зенитные орудия… Имелись раненые, но отсутствовал статус плавучего лазарета. Правительство Германии 11.11.44 объявило Балтийское море районом военных операций и приказало уничтожать все, что плавает. Советские вооруженные силы имели право отвечать тем же».

Этим заключением Маринеско был реабилитирован перед всем миром.

5 мая 1990 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза, с припиской — посмертно.

Гусеница для десанта

На старом, тихом, плотно заросшем березами и липами кладбище, которое издавна зовется Бyгровским, его могила затерялась в переплетении узких аллей.

Собственно, и могила, и мраморное надгробие, и бронзовый барельеф на нем, появились лишь тогда, когда имя ученого было признано во всем мире.

До этого его могила десять лет находилась совсем в другом месте у кладбищенской стены, куда по обыкновению сносили опавшие листья, увядшие венки и битые бутылки. На круглой крышке от консервной банки, прибитой к деревянному столбику, было выбито: «Профессор С. С. Четвериков».

О новом захоронении позаботились молодые аспиранты с кафедры генетики Горьковского университета. Профессор Сергей Сергеевич Четвериков лекций им не читал. Они лишь слышали о нем, хотя его имя произносить не рекомендовалось. Еще помнились отголоски прошлых бурь.

Живых пророков, кроме разве вождей, в нашем отечестве никогда не было. Их признавали после жизни, да и то это признание приходило откуда-то со стороны.

Никаких запланированных мероприятий по случаю перенесения праха ученого с мировым именем не было. Гроб опустили в новую могилу, кто-то сбегал за «бормотухой», которой и помянули профессора.

С тех у памятника часто можно видеть живые цветы. Трудно сказать, кто их приносит: то ли очень дальние родственники (близких у него в Горьком не было), то ли благодарные ученики, которых осталось не так уж и много, а может быть, студенты-биологи, которые отличаются необыкновенной верностью своим учителям.

Трудная судьба выпала этому человеку, а вернее он сам выбрал себе такую судьбу. Генетика — одна из немногих наук, известная беспощадной несправедливостью в отношении к своим служителям. Им бы проклинать тот шаг, который они сделали от биологии к генетике…

Были и такие, кто проклинал, публично каялся, отрекался от сделанного, писал покаянные письма и предавал своих учителей. Но все-таки больше было тех, кто выбирал путь изгоев.

За 79 лет своей жизни Сергей Сергеевич Четвериков испытал взлеты признаний и низвержения в забытье, но генетики не оставил, объясняя это тем, что выбранное им направление в науке требует «постоянства и времени, которое надо особенно оберегать от внешних влияний».

Для генетика жизнь коротка, даже если он дожил до глубокой старости.

В научных библиотеках каталог его трудов насчитывает всего… 24 небольшие статьи. Не наберется даже на порядочный том. Ученики Четверикова утверждали, что написать он мог гораздо больше, но ученый старой формации, он закреплял на бумаге лишь то, в чем нисколько не сомневался. Он работал не торопясь, и это помогало избегать ошибок.

Барельеф С. С. Четверикова на здании биофака ННГУ.

Генетика — эта коварная наука о наследственности, требовала адского труда и терпения.

Возможно когда-нибудь воздвигнут памятник основному объекту изучения генетиков — мушке дрозофиле. Впрочем, если увеличить трехмиллиметровую мушку до обозримых размеров, то она превратится в монстра с тигриным полосатым брюшком. С 1909 года генетики всего мира влюблены в это крохотное летающее создание: быстро размножается, потомство большое, мутации ярко выражены.

Советским генетикам этих мушек привез американский коллега Герман Меллер — чудак, поверивший в социализм и приехавший работать в нашу страну.

Сергей Сергеевич Четвериков влюбился в них сразу и бесповоротно. Современники ученого вспоминали, что именно он организовал знаменитый «Дрозсоор» — нечто вроде семинара или кружка, где регулярно обсуждались работы с этой мушкой. Без остроумия не обошлось: «Дрозсоор» называли еще совместным оранием о дрозофиле. Но не только крепкие и звонкие молодые голоса были тому причиной. Вспомнили древнерусское: орание — это еще и пахота.

Когда-то Дарвина в его исканиях сбили белые вороны. Откуда они? Каприз природы? Простая случайность? А может быть, природные популяции не обходятся без внешнего давления? Что если мутации в них уже заложены и на каком-то этапе они проявятся.

В 1926 году Четвериков публикует теоретическую работу, которая тут же становится классической: «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения генетики». Через год на V Международном генетическом конгрессе в Берлине он делает доклад о природных популяциях дрозофил.

Генетики бросились проверять утверждение Четверикова, но кто решится самым внимательным образом рассмотреть двести тысяч крохотных мушек, как сделал это советский ученый. И ему поверили на слово. Пятьдесят страничек его труда перевели на многие языки.

Ученые молодой Страны Советов нашли понимание и признание в Германии, которая первой установит дипломатические отношения с советской страной.

Как покажет история — странная это была любовь. Первыми побратались со своим недавним противником военные. Они с готовностью предоставили Германии военные базы и боевую технику, которые она не могла иметь по мирным соглашениям после Первой мировой войны. В Липецке стали обучать летчиков, под Москвой построили авиазаводы Юнкерса, в Казани посадили в танки крепких немецких парней, а под Самарой развернули лагерь для военных химиков.

В свою очередь Германия была готова принять из СССР ученых всех направлений. Начинают издаваться совместные журналы, приглашаются на стажировку специалисты, проводятся встречи. Не обойдены вниманием и генетики…

Группа студентов и преподавателей Московского государственного университета. В центре — С. С. Четвериков.

Но рай для них закончился в 1929 году, когда началась первая волна репрессий. Она обрушилась и на лабораторию Сергея Сергеевича Четверикова. Что дали его работы стране? Где результаты, полезные Наркомзему? А что это еще за Дрозсоюз? Очень похоже на тайное сборище, для которого мушки лишь прикрытие.

Начались «проработки» в газетных фельетонах. Именно тогда генетику и окрестили «продажной девкой империализма». Незамедлительно последовала реакция — печатались покаянные письма авторитетных ученых.

По Четверикову вынесли постановление — сослать в Свердловск. Он был вынужден покинуть уютную звенигородскую станцию и отправиться в скитания.

В Свердловске для ученого нашли «достойную» должность — смотрителя зоопарка. Затем был Владимир — очередной пункт ссылки, но уже поближе к Москве, к ученому миру. Здесь Сергей Сергеевич учит детей математике и одновременно читает энтомологию и биометрию в учебном комбинате специалистов по борьбе с вредителями леса.

Несмотря на близость, в Москву не тянуло. Там во главе биологической науки оказался страшный для ученых человек — народный академик Т. Д. Лысенко. Газеты и научные журналы разносили всех, кто был против корифея. Брань господствовала на заседаниях ученых советов. Были пересмотрены учебники всех вузов. Лысенко быстро завоевывает ключевые посты в науке. Становится любимцем Сталина, обещая ему скорые невиданные урожаи.

Лысенко начисто отрицал реальность генов. Он считал, что только путем «воспитания» растений можно получить задуманный результат. Захотелось пшеницу превратить в рожь — пожалуйста. Можно путем скрещивания из ели получить сосну. Творит же чудеса Мичурин, этот удивительный старик-самоучка. Как только его не превозносят. А тот творит лишь то, что допускает природа, плохо понимает свою классовую позицию и уж никоим образом рождение нового сорта яблок не смешивает с идеологией. Но он — знамя. Его сделали таким.

В газетах тех лет можно проследить незаметную на первый взгляд, но характерную деталь. На последних страницах газет часто появлялись объявления о смертях ученых-биологов с обычной формулировкой — «скоропостижно скончался». И только сейчас это словосочетание можно заменить на «инсульт», «застрелился», «сердечная недостаточность».

В самый разгар травли Сергей Сергеевич Четвериков получает письмо из Горького от своей бывшей аспирантки Зои Софроньевны Никоро. Она приглашает его в Горьковский университет заведовать кафедрой генетики. Причем приглашает на место, которое занимает сама. Говорят, что Сергей Сергеевич до конца жизни не мог поверить в этот широкий жест и постоянно ожидал какого-то подвоха. Но может быть это только казалось, да и профессор мог шутить.

Сергей Сергеевич Четвериков принял кафедру сразу же после истечения ссылки во Владимире — в 1935 году, понимая, что в Москву ему дорога закрыта.

Его лекции в Горьковском университете посещают даже историки и филологи.

За время ссылки он не оставил только одного занятия — ловлю бабочек. Аспиранты и студенты, бывавшие у него дома, еще раз убеждались, что ученый принадлежит к племени чудаков, для которого наука стала всем.

Его квартира в самом центре города была лишена излишних удобств и вся завалена коробками с бабочками. Триста тысяч бабочек! Он рассмотрел каждую.

С помощью бухгалтерских счетов он попытался облечь дарвиновские законы развития в формулы. Он пытался смоделировать сокровенные тайны природы.

Ученый-генетик Сергей Сергеевич Четвериков.

Бури и страсти, казалось, не трогали Четверикова. Хотя… Как могут не тронуть вот такие слова, опубликованные в одной из центральных газет: «Многие из так называемого генетического лагеря обнаруживают такое зазнайство, такое нежелание подумать над тем, что действительно нужно стране, народу, практике, проявляют такую кастовую замкнутость, что против этого надо бороться самым решительным образом».

Относились ли эти слова к нему? Частично. Наукой он занимался дома. В университете читал лекции, учил студентов, руководил практикой, проверял дипломы, готовил аспирантов. Тут не придерешься.

Но это только казалось. Незаметно генетика стала политикой. В Германии она уже служит расистам. «Германия только для немцев». «Какое счастье родиться немцем».

Мировая генетика, нашедшая пристанище в Германии, все реже напоминает о себе. Все скуднее научная информация… Перестают поступать журналы… Все реже и реже приезжают ученые… Срываются научные конференции…

Германию покидают поляки, евреи, венгры… Чистота расы стала основным лозунгом пришедшего к власти фашизма. Немцы — превыше всего!

Тихо протестуя против расизма, советские спортсмены отказываются ехать в Берлин на всемирную Олимпиаду, хотя к приехавшим туда иностранцам — цветным и черным относятся подчеркнуто вежливо. И все же мир начинает смотреть на Германию с тревогой, пытаясь на всякий случай объединяться в блоки, оси, коалиции.

Зимой 1937 года Четверикова неожиданно навещает ученый секретарь Наркомзема. Ни слова о прошлом — только о будущем. Разговор был тверд, конкретен и краток: Красной Армии нужна чесуча — парашютный и аэростатный шелк.

До этого, согласно долговременному договору, сырье для производства шелка ввозили из Японии. Признав чесучу стратегическим сырьем, Япония под разными предлогами снизила поставки. Но все ухудшающиеся межгосударственные отношения грозили и вовсе их прекратить.

Южные районы страны, разводившие отечественную породу дубового шелкопряда, не могли обеспечить промышленность сырьем. Необходимо было приспособить дубовый шелкопряд к жизни в северных районах. Такие опыты уже шли на многих биостанциях страны, но южный червь, с аппетитом пожиравший дубовые листья в средней полосе, зимой почти полностью пропадал. И все приходилось начинать сначала.

Словом, представитель Наркомзема предлагал Четверикову заняться прикладной генетикой и довести опыты до конца. Но какого? Неудачный исключался. Сергей Сергеевич, понимая важность предложения, принял его.

Но с чего начать? Обреченность на неудачу полная. Где только не пытались приютить шелковистую гусеницу Сатурнию. Как следовало из отчетов, оставленных ученым секретарем Наркомзема, в Татарии — без особого успеха, но это уже можно считать северным районом. В Молдавии — провал. Сатурния оказалась куда капризнее, чем предполагалось.

Прощаясь с представителем Наркомзема, Четвериков предупредил, что опыты могут затянуться. Тот согласился, но предложил заняться Сатурнией в ближайшее же лето.

В Марьиной роще на Щелоковском хуторе сейчас редко увидишь дубы. Все больше липа, клен да осина. А до войны здесь стояли дубы в обхват, а то и больше. От тех пор и название сохранилось — роща. Ведь липовых, осиновых или кленовых рощ не бывает. Весь дуб в войну пошел на обогрев города. А те дубы, что стоят сейчас, были тогда тонкими, никому не нужными прутиками. Они и сохранились.

Дубовой рощей на Щелоковском хуторе когда-то владел университет. Здесь были учебно-опытные базы биологов, ботаников, зоологов и генетиков. В молодой дубраве организовал свою лабораторию и Сергей Сергеевич Четвериков.

Руководство университета, памятуя о шестилетней ссылке, директором лаборатории Четверикова не утвердило. Должность для него выбрали нейтральную: научный руководитель и консультант.

Так что же делали с Сатурнией раньше? Ее пытались приживить с помощью… закаливания. Вот она лысенковщина! Но гусеница гибла, не желая переносить холод. В лучшем случае Сатурния держалась сезон. Дальше надо было завозить с юга новых червей.

Закаливание — не выход. Если и будет успех, то временный и радоваться не придется. Вывод уже был готов заранее — гусеница дубового шелкопряда зимовать под Горьким не сможет. Четвериков мог даже не говорить об этом с представителем Наркомзема, тот отлично это понимал. Милости ждать от природы нечего — это уже Мичурин. Навязчивый лозунг пестрил всюду. Что же взять от природы?

Китайская порода шелкопряда, культивировавшаяся в Японии, была бивольтинной, дававшей два урожая гусениц в год. Причем второй урожай приходился на октябрь. В наших краях это неустойчивое время года. С дубов облетает листва и гусеницам просто нечем питаться. Они гибнут, не успев окрепнуть и набрать силы перед зимовкой. В Японии же октябрь сух и мягок. Для гусениц это «бархатный сезон». Но время года не изменишь. Значит надо что-то делать с гусеницей.

Четвериков сформулировал две задачи: первая — надо вывести скороспелую породу гусениц, чтобы оба поколения укладывались с вызреванием в короткое лето: вторая — надо поступить наоборот, то есть изменить цикл размножения и так растянуть его, чтобы до октября шелкопряд приносил только один урожай и в зиму уходил в стадии личинки или куколки.

Решено было работать над решением обеих задач. Первую Сергей Сергеевич поручил ученице, а за вторую взялся сам.

Интерес к работам и опытам Четверикова был большим. Излишки урожая шелковичных гусениц и опытные коконы тут же распространялись по южным шелковичным хозяйствам страны. Но это была еще далеко не северная порода. Все еще было впереди, зато улучшенная порода южного шелкопряда уже давала шелк.

Летчики и десантники начали использовать парашюты из отечественных материалов.

А опыты продолжались. Очередное прошедшее лето ставило перед учеными десятки проблем, над которыми работали зимой. С наступлением тепла закладывали новую серию опытов. Работа, как и следовало ожидать, затягивалась. Да и что такое пять лет для «конструирования» нового вида шелкопрядной гусеницы. Это даже не миг…

Но результат уже был. В 1942 году Сергей Сергеевич пишет брату: «Вчерне моновольтинная порода уже получена, и я могу телеграфировать правительству, что имею 5300 коконов. Это, конечно, пустяки, но, по дошедшим до меня сведениям, в нынешнем году вследствие холодного лета и ранней осени погибли все выкормки дубового шелкопряда. Моя порода осталась единственным племенным материалом в Союзе, и, возможно, на этой базе суждено возродиться нашему шелководству…».

В тех же письмах Сергей Сергеевич грустно шутит, что гусеницы «живут лучше многих».

Грядки на опытных участках давали немного капусты, моркови, гороха, огурцов. Кроме этого, жена Сергея Сергеевича умела готовить блюда из трав, а суп из лопухов был фирменным.

Ни зимой, ни летом гусеницы не оставались без внимания. Четвериков, к тому времени уже декан факультета, оставлял университетские заботы и ехал на опытный участок. А если выдавалось свободное время, то тут уже не могло быть никаких разговоров — он у Сатурнии. Зайдя в дубраву, он любил постоять, послушать. В одном из писем выразил свою радость: «Ах, как они едят! Войдешь в лабораторию, а там хруст, будто в стойлах лошади овес жуют!»

Настойчив был ученый, и шелкопряд сдавался, приспосабливался к среднерусской полосе.

В 1943 году он сообщает брату: «…Мои дела с шелкопрядом идут хорошо. В нынешнем году вся выкормка дала 95,8 процента моновольтинных коконов…».

Для испытания нового вида его расселили в различных концах страны. Сезон 1944 года показал, что выведенная порода шелкопряда хорошо приживается даже в суровых условиях Сибири. Новая порода получила название «Горьковская моновольтинная».

Мы сейчас можем предположить, что к концу войны наших десантников доставляли в тыл врага парашюты, основу которых составляли шелковые нити, выработанные гусеницами шелкопряда, выведенного в Марьиной роще.

Так горьковским ученым было выполнено очень важное правительственное задание.

За этот труд Сергея Сергеевича Четверикова наградили орденом «Знак Почета».

Но это был не итог. Ученый считал, что до окончания работ еще далеко. В 1944 году был уже ясен исход войны, но когда она закончится, об этом не мог сказать никто. А значит, шелковая ткань все еще была нужна фронту.

Благодаря С. Четверикову наши десантники были обеспечены прочными, надежными парашютами.

Четвериков торопится заложить новую серию опытов. Он задумал перевести шелкопряд с дуба на березу. В случае удачи резко расширяется география его расселения. Девять крепких генетически надежных семейств отобрал он для опыта. Что будет?

Нет, что-то не выносят гусеницы березы, гибнут. Восемь семейств погибло, а девятое выжило, завило коконы. Как всегда брат первым узнает об успехе: «…Да еще коконы-то оказались первоклассные, лучше дубовых… „Березова“ порода у меня в руках. Ты только подумай: шелкопряд можно будет выводить и под Ленинградом, и под Пермью, а если захочешь, хоть в твоем Миассе…».

Еще долго и после войны парашюты летчиков, десантников и спортсменов-парашютистов делались из натурального шелка, пока им не нашли искусственные заменители.

Вот такая, казалось бы, вовсе незаметная история произошла в годы войны в нашем городе. Стоило ли о ней рассказывать? Думается, что стоило. Ведь и ученым в тиши кабинетов и лабораторий выдалось приближать победу. А рассказанное — всего лишь маленький эпизод большой борьбы за оружие.

Завершилась война. Казалось, она должна была подвести черту под прошлой жизнью Сергея Сергеевича Четверикова, который наглядно доказал пользу генетики.

Но в 1948 году ректор Горьковского университета получил директиву из Москвы, предписывающую увольнение Четверикова. Сторонники Лысенко вновь пошли в атаку.

Конечно, в 68 лет можно и покинуть кафедру, но быть изгнанным… Правда, оставался шанс — публично отказаться от своего мировоззрения. Но он выбрал отставку.

Ученики рассказывают, что старость не шла к Сергею Сергеевичу Четверикову. Он всегда был подвижен, скор на подъем, светел умом и полнился идеями. А тут… Годы навалились разом. Еще удар — смерть жены. Один из любимых и способных учеников, боясь потерять партийный билет, обвиняет его во всех смертных грехах. Следует инфаркт, за ним другой…

И если бы не поддержка брата, ему вряд ли бы удалось оправиться от ударов. Он живет, но его все забыли. Лишь в 1954 году в газете «Правда» была опубликована статья профессора С. Станкова «По поводу одной порочной диссертации». После смерти Сталина пришла пора крушить его окружение. Лысенковцы получают первый удар. Начался новый взлет генетики.

В одном из писем Четвериков пишет: «Что-то начали в последнее время обо мне вспоминать, сначала за границей, потом у нас. Моя генетическая работа упоминается с очень лестными эпитетами — „замечательная“, „прекрасная“ и даже „сделавшая эпоху“…».

Однажды пришло письмо со странным адресом: «Gorki an der Wolga» и стояла его фамилия. Дошло. На толстом листе лакированной бумаги Президент Общегерманской Академии наук извещал отставного профессора, что в день столетия знаменитого дарвинского учения о происхождении видов старейшая в Европе Академия натуралистов намерена объявить о присуждении ему — Четверикову — почетной медали «Планшета Дарвина». Ею наградили всего 28 биологов со всего мира. В списке награжденных значились имена Сергея Сергеевича Четверикова и трех его учеников и последователей.

Он поблагодарил авторитетное ученое собрание, но от поездки в Германию отказался. Пришедшая в Горький награда в живых Сергея Сергеевича Четверикова не застала. Он умер 2 июня 1959 года, был наспех похоронен на старом городском кладбище и на десять лет забыт. Признание пришло от благодарных учеников…

Взрывы особой секретности

Сработал радиофугас… Сработала радиомина… К сожалению, эти слова мы слышим сегодня часто. Некогда секретное и тщательно охраняемое оружие стало доступным и расползлось по миру. И у этого оружия есть своя история, в которой прослеживается… нижегородский след.

Командир поисковой группы саперов майор Карл Гендель поспешил обрадовать начальника гарнизона Харькова генерала Георга фон Брауна, что приглянувшийся ему особняк полностью обследован и очищен от мин. Как и следовало ожидать, отступавшие советские части заминировали его, но сделали это наспех и небрежно. Мину нашли в куче угля у самой двери. Русские саперы даже не удосужились спрятать ее в глубине подвала. Паутина, свисающая с потолка, была не потревожена.

Георг фон Браун распорядился перенести в особняк свои вещи. Знал ли генерал, что до него жил здесь видный украинский партийный деятель Никита Сергеевич Хрущев. Хотя в то время это имя вряд ли было широко известно.

Но пожить генералу в уютном особнячке на тихой харьковской улочке пришлось недолго. 14 ноября в 4 часа 20 минут утра прогремел мощный взрыв, превративший особняк в пылевое облако.

Военный гарнизон остался без своего начальника, осиротела и 68-я пехотная дивизия, которой командовал генерал. В Берлине принимал соболезнования главный конструктор ракет барон Вернер фон Браун, которому погибший героической смертью генерал доводился кузеном.

В ту ночь в различных районах Харькова прогремело сразу несколько взрывов. Все это было похоже на ночную бомбардировку, но никто не слышал звуков самолетных моторов, да и молчали зенитки, охранявшие город.

Тогда откуда же в городе взялось такое количество фугасов? Партизанскому подполью, которое несомненно существовало, такую операцию провести невозможно.

А если фугасы оставили отступающие советские войска, то кто тогда их подорвал?

Месяцем раньше в Одессе прогремел загадочный взрыв, унесший жизни двух сотен офицеров вермахта, собравшихся на совещание в одном из особняков.

Позже к этим загадкам добавился взрыв моста через подмосковную речку Истру, по которому в то время шла танковая колонна. Мост имел круглосуточную охрану и был отсечен тремя рядами колючей проволоки. Подобраться к нему скрытно было просто невозможно.

Загадочные взрывы прогремели в Туапсе, Ростове-на-Дону, Ржеве, на дорогах под Ленинградом… И ни одного исполнителя не попало в руки карательных органов.

Харьков же для немцев стал настоящим адом. Разведка сбилась с ног, пытаясь выяснить природу внезапных взрывов. О том, что след, по которому она шла, был ложный, свидетельствуют хотя бы эти записки офицера, представителя ставки. Вот запись от 20 ноября 1941 года.

«Еще горят дома. Большой, опустевший город неспокоен. Мы едем на автомобиле. Внезапно слышим грохот сильного взрыва. К месту взрыва помчалась масса велосипедов и мы едем туда. Место взрыва оцеплено. Вновь взорвалась мина или адская машина, которая должна была взорваться через определенный промежуток времени.

Вечером взорвалась мина недалеко от нашего дома. После взрыва нескольких мин и потери офицеров и солдат было отдано распоряжение не расселяться по нежилым домам…

Мины взрывались повсюду. Но самое ужасное — минированные дороги и аэродромы. На аэродромах взрывалось до 3–5 мин, и никто не знал, где взорвутся следующие. Однажды взорвалась мина неслыханной мощности в ангаре, где велись монтажные работы, были убиты ценные специалисты. Этим ангаром уже нельзя пользоваться. Взорвались мины на краю аэродрома, были раненые среди летчиков и повреждены самолеты.

В городе и его окрестностях погибло много автомашин и несколько поездов, наскочивших на мины. Убиты сотни солдат. Но взрывы не прекращаются, обнаруживать мины с каждым днем труднее.

По показаниям пленных часовой механизм многих образцов мин рассчитан действовать четыре месяца.

Прошел только один месяц: в течение остающихся трех мы должны будем потерять еще много машин и поездов. Уже сейчас потери из-за мин превосходят все потери, непосредственно связанные с завоеванием города».

Заметим, в записках военного специалиста нет ни слова о радиоуправляемых фугасах, только о минах замедленного действия. Немецкая разведка непозволительно долго шла по ложному следу, и только в харьковских взрывах обозначилась «спланированная и хорошо исполняемая русскими» операция. А эффективность взрывов рассеивала сомнения в их случайности.

Лишь в декабре в штабах получат секретную директиву Гитлера: «…Русские войска, отступая, применяют против немецкой армии „адские машины“, принцип действия которых еще не определен. Наша разведка установила наличие в боевых частях Красной Армии саперов-радистов специальной подготовки. При выявлении таких саперов среди пленных доставлять их в Берлин самолетом и докладывать об этом лично мне».

Только через год в руки немцев попадет несколько радиофугасов. Они попытаются их скопировать, но наладить их серийный выпуск не успеют. Комендант Берлина, которому было поручено «подготовить» город к приходу советских войск, признается: «Что касается радиофугасов, то тут русские инженеры далеко опередили наших».

А опережение это началось еще в 20-х годах прошлого века. Где-то в глубинах архивов до сих пор лежат невостребованными документы Нижегородской радиолаборатории. Та часть документов, которая касалась гражданской тематики, вполне доступна. А вот военные исследования все еще стережет гриф секретности. Между тем они-то и скрывают тот самый след радиоуправляемых мин.

Поиск — дело азартное и всегда предполагает нестандартные ходы. Зная, что Нижегородская радиолаборатория была под пристальным вниманием В. И. Ленина, попробуем поискать зацепки в его собрании сочинений. Во многих библиотеках ленинские многотомники еще стоят на библиотечных полках, дожидаясь того дня, когда их спишут на макулатуру. С идеологией нашего бывшего вождя мы сегодня не согласны, но книги содержат и отзвуки конкретных событий, которые давно стали историей.

Ленинские письма, записки, телеграммы попадали на страницы собрания сочинений по мере того, как теряли составляющую государственной тайны. Только в последнем издании, успевшем выйти до перестроечных процессов, есть дополнительная порция документов, касающихся Нижегородской лаборатории. Они раскрывают имя ростовского (это который на Дону — Авт.) студента Степана Ботина и то, чем заинтересовался В. И. Ленин.

Бывший управляющий делами Совета народных комиссаров Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич писал в своих воспоминаниях:

«…Все знали, как трудно вести восстановительную работу в обстановке войны, голода, интервенции.

Производство упало, упала производительность труда… Но, несмотря на эти тяжелые условия жизни, среди рабочих и специалистов неугасимо горел и разгорался огонь изобретательства, направленный на снижение стоимости продукции, на уменьшение затрат средств и сырья, на ускорение самого процесса производства, на охрану самих производителей, на все новое и новое использование сил и богатств природы для блага человека и общества.

Совнарком еще в Петрограде, в первые месяцы революции, был завален предложениями различных новых проектов, новых изобретений и всяких приспособлений.

Докладывал обо всех этих заявках Владимиру Ильичу, я получал от него неизменные распоряжения относиться ко всем этим предложениям самым внимательным образом.

…Владимир Ильич считал необходимым обращать самое серьезное внимание на все молодые поросли изобретательства и давать возможность всем этим только что пробившимся ее росточкам укрепляться и развиваться».

Быть может, среди присланных в Совнарком проектов был и проект студента Ботина.

Ленин пишет записку наркому внешней торговли Леониду Борисовичу Красину: «Ботин? Слышали о нем? Изобрел-де взрывы на расстоянии?»

Красин отвечает: «Не слышал. Вероятно, ерунда».

Далее опять рука Ленина: «Он здесь. Скажите, чтобы ВСНХ направил его к Вам».

Почему же Ленин обращается к наркому внешней торговли, а не к какому-нибудь авторитетному «технарю»? Объясняется это просто: Красин был блестящий инженер-энергетик.

Красин разобрался в существе изобретения и понял, что оно ближе к радио, чем к электротехнике. К Ботину прикрепили консультантом председателя Радиосовета, старого партийца Акима Максимовича Николаева.

В чем же была суть изобретения Степана Ботина?

Известно, что В. И. Ленин обращался в Особый отдел Кавказского фронта, находившийся в Ростове-на-Дону, с просьбой достать номер газеты «Донские ведомости» от 11 декабря 1918 года. Особому отделу и без того было, чем заниматься, но он выполнил задание вождя, и нужный номер газеты был ему доставлен.

Что же привлекло в ней Ленина? Сохранилась ли эта газета до сегодняшних дней? Сможем ли мы в подробностях узнать, что она писала о Степане Ботине? Не особо надеясь на удачный исход, мы все-таки послали запрос в областной архив Ростова-на-Дону. И… получили фотокопию заметки. Она так и называлась — «Степан Ботин».

«…Донской уроженец, сын рабочего Сулиновского завода, Степан Иванович Ботин с детства почувствовал призвание к физике и химии. На 18-м году своей жизни Ботин напечатал статью в журнале „Электричество“, в которой доказал, что успешность радиотелеграфирования не зависит от высоты антенн, а только от частоты колебания волн. Эта статья вызвала полемику в русской и заграничной специальной печати.

…Ботин также изобрел аппараты для беспроволочного телеграфирования (до 5 верст) и передачу по проволоке электрохимическим путем рисунков, чертежей и т. д. Работая над усовершенствованием радиотелеграфии, он получил взрывы на расстоянии.

В присутствии специальной комиссии Ботин в мае 1916 года произвел в Тифлисе удачный опыт взрывания артиллерийского снаряда на расстоянии около 5 верст».

Белогвардейцы, гнездившиеся в Ростове-на-Дону, разыскали молодого изобретателя и пытались привлечь его на свою сторону, но, видимо, не смогли обеспечить ему условия для опытов.

Ленин проявил в этом деле большую настойчивость и 5 апреля 1920 года подписал мандат Ботину с заданием привезти в Москву из Ростова-на-Дону и других южных городов ряд приборов по электротехнике. В мандате содержалась просьба ко всем советским, железнодорожным и военным учреждениям оказывать Ботину содействие для быстрейшего выполнения данного ему задания.

Когда Ботин вернулся, то Ленин позаботился о его размещении. Он отправил сотруднику ВЧК А. Н. Прокофьеву письмо: «Тов. Прокофьев. Прошу устроить тов. Ст. Ив. Ботина с семьей на возможно более удобной квартире. Если нужна моя помощь, пришлите мне телефонограмму или зайдите ко мне. Дайте мне ваш телефон. С коммунистическим приветом В. Ульянов (Ленин)».

14 мая он беседует с Акимом Николаевым и Степаном Ботиным. Совместно они намечают план работ и примерные сроки их выполнения.

В те дни Ленину часто приходилось беседовать с молодыми изобретателями. Записки, посланные в соответствующие ведомства, говорят о том, что его интересовали и электрические лампочки, и тормоза паровозов, и получение сахара из опилок, и искусственные подметки, и сливки из подсолнухов, и радиоустановки.

Изобретение Ботина стояло в ряду важнейших. В те дни шли бои на юге, врангелевские войска упорно сопротивлялись, и как бы пригодилось в деле ликвидации группировки изобретение молодого электротехника.

Ленин пристально следит за ходом опытов. Вот хроника лишь одного дня — 4 июня 1920 года. Идет заседание Совета труда и обороны. Оно началось утром. Обсуждается много вопросов. Ленин пишет записку Ботину.

«…Вы сказали… что опыты могут быть в пятницу (т. е. сегодня). Случилось одно особое военно-политическое обстоятельство такого рода, что мы можем лишних много тысяч потерять красноармейцев на этих днях. Поэтому мой абсолютный долг просить Вас настойчиво ускорить опыт и произвести сегодня обязательно, если есть хоть малая возможность (всю черновую работу, вроде регулировки мотора, Вы должны сдать другим, не занимаясь сами пустяками).

Очень прошу ответить мне тотчас с посланием и как можно точнее, подробнее: я бы не стал Вас торопить, если бы не требовалось немедленное политико-стратегическое решение архиважное»…

То архиважное дело, о котором упоминает Ленин — бросок войск через Сиваш и внезапный удар с тыла.

В 18 часов вечера продолжилось заседание Совета труда и обороны. Ленину сообщили, что прибыл Ботин. Он тут же покидает президиум и идет встречаться с изобретателем. Двухминутной беседы было достаточно, чтобы понять: опыт не удался, и Ботин испытывает недоверие к прикрепленному «спецу».

В полночь Ленин пишет записку Ботину: «…Теперь я имею свободные четверть часа и потому могу (и должен сказать Вам подробнее и яснее, что были явно допущены ошибки и что надо прямо, честно, решительно от этих ошибок отказаться. Иначе серьезнейшее дело будет испорчено». Самой первой ошибкой Ленин признает недоверие к «спецу»…

Как мы уже знаем, «спецом» к Ботину был прикреплен Аким Максимович Николаев. В 1934 году были изданы его воспоминания о Ленине. Опыты по взрывам на расстоянии были государственной тайной и тщетно искать в воспоминаниях подробности интересующих нас событий. И все же…

Аким Максимович пробовал тактично выяснить уровень технической подготовки изобретателя. «Спец» так и не смог толком понять, как тот собирается взрывать на расстоянии.

«…Лаборатория вместе с охраной и я поселились на даче под Москвой, достали маленькую электрическую станцию, установили, провели провода, осветили электричеством дачу… и вдруг изобретатель передумал делать установку на даче, а попросил вагон из особого поезда с электрической станцией. Вагон дали, только без станции. Мы сами подвели ток и подготовили все для опыта.

В назначенный для опыта день оказывается, что изобретателю снова чего-то не хватает, опять отсрочка, опять нужна поездка на Северный Кавказ за какими-то недостающими деталями аппарата.

Я еду в Москву жаловаться Владимиру Ильичу. Владимир Ильич предлагает терпеливо ждать: „Пусть поедет, может быть, в самом деле у него припрятано настоящее оборудование там, на Кавказе“.

Изобретатель опять ездил на Кавказ, привез какой-то тяжелый ящик, закрыл его в секретную комнату, наложил печать, потом заявил, что вот, как только чертежник выполнит чертежи, через два дня начнем монтаж и опыты. Мои попытки узнать, что задерживает опыты, какие чертежи используются, для чего они нужны, что за схема установки — не привели ни к чему».

Между тем Ленин терпеливо учит Ботина работать со «спецом». Он говорит, что в изобретениях большого масштаба немыслим труд одиночек. Нужен «коллективный Эдисон».

«В этой связи, — пишет Николаев, — поражает терпение и настойчивость Владимира Ильича, его выдержка. Идея, выдвинутая изобретателем, была очень ценной и нельзя сказать, что она вообще неосуществима. Для нас в то время (1920 год) очень важно было иметь такое открытие, и Владимир Ильич вел дело так, чтобы исчерпать все возможности и прийти к любому концу: или изобретатель сам признается, что он не в состоянии произвести этого опыта, или хоть что-нибудь да удастся.

Ленин особо отмечал: „Надо сделать так, чтобы он (изобретатель) не обвинил нас в том, что мы ему помешали в чем-то“. Ленин невольно становится „соавтором“ опытов. Он внимательно читает все протоколы и подсказывает, как надо вести работу.

„Тов. Николаев! Надо окончательно воспользоваться этим протоколом и привлечением Вас (наконец-то и наш капризник начинает понимать, что без спеца нельзя!), чтобы решительно переделать организацию всего дела“.

„Т. Николаев! Получил Ваше письмо… Очень рад, что начали теперь правильно.

Советую (1) поофициальнее и настойчивее потребовать открытия Вам тотчас всех секретов.

(2) Установку делать, если можно, на особых деревянных подставках, чтобы можно было моментально снять с вагона (лучше, может быть, не вагон взять, а платформу) и поставить на грузовик, на землю и пр. (ибо изобретатель делал удачный, по его словам, опыт не в вагоне).

(3) Если найдете, что „овчинка стоит выделки“, то не жалейте денег и людей для ускорения работ.

Привет! Ленин“».

Вновь обратимся к воспоминаниям Акима Николаева:

«Все же с опытами шло туго. Я не верил в удачу, изобретатель так и не мог сказать толком о сути своего изобретения. Прошло еще некоторое время с такими же „успехами“. На одном заседании я стал просить Владимира Ильича освободить меня от наблюдения за опытом. Владимир Ильич погрозил мне пальцем и написал записку: „Отставки Вашей не принимаю — доведите дело до конца“ (передаю по памяти, — А. Н.). Через некоторое время, посоветовавшись с Владимиром Ильичем, мы решили изобретателя отправить в Нижний Новгород, в радиолабораторию, где ему была бы предложена свобода действий и все возможности для успешного производства опытов. Так же ему была обеспечена консультация лучших технических сил — работников радиолаборатории».

Ленин пишет в Нижний Новгород:

«…Предгубисполкому.

Копия радиолаборатория.

Немедленно по получении сего примите все зависящие меры для полного содействия Ботину, командированному в Нижний Новгород в целях выполнения военно-государственных работ, также и для квартирного и продовольственного снабжения команды военной радиостанции № 605, находящейся в распоряжении Ботина. Предоставить Ботину необходимые средства передвижения, красноармейский фронтовой паек и квартиру ему, жене и дочери.

Предсовобороны Ленин 24.VIII. 1920 год».

Степан Ботин переезжает в Нижний.

В Нижний Новгород в то время отовсюду стекались специалисты радиодела. Здесь начинает работать первая радиолаборатория, которой руководит М. А. Бонч-Бруевич. В ее стенах реализовывались самые смелые эксперименты и находили жизненную дорогу изобретения, казавшиеся фантастическими. И Степан Ботин со своими опытами вполне вписывался в ряды энтузиастов.

Вместо уехавшего в заграничную командировку Акима Максимовича Николаева к изобретателю прикрепили нового «спеца» инженера-электрика Глеба Максимилиановича Кржижановского.

К нему обращается Ленин:

«…Завтра должен приехать Ботин, и я его направляю к Вам.

Необходимо, ввиду сомнений и подозрений Николаева, поставить дело с Ботиным на точную и формальную почву: т. е. либо Вы говорите: „не стоит пробовать“. Тогда ликвидируем все. Либо говорите: „стоит еще попробовать“. Тогда Ботин делегируется к Вам и Вы даете ему точное задание, точные условия работы, точный контроль…»

Тут же письмо Ботину:

«…Прошу Вас вести протокольную запись всех опытов: 1) сила тока или электрической энергии, 2) где (на сколько сажен) и по плану расположены патроны, перед заграждением и позади него, 3) на земле, вверху, внизу, под землей (глубина), 4) когда и какие взорвались…

…На каждый опыт отдельную запись (день, час и т. д.)

Ваш Ленин».

Так в чем же все-таки была техническая суть изобретения Степана Ботина? Нет ли еще упоминаний об экспериментаторе в воспоминаниях инженеров и техников, работавших в Нижегородской радиолаборатории?

Оказалось, что есть. Ученый-радиотехник Петр Алексеевич Остряков в своих мемуарах о встречах с Лениным описывает следующий эпизод:

«…Беседа (с Лениным. — Авт.) заняла минут двадцать. Я поднялся и собрался было уходить, но Владимир Ильич остановил меня и спросил, знаю ли я изобретателя…

Я ответил, что знаю.

— Что вы думаете о его изобретении?

Я сказал, что по-моему все это дело похоже на авантюру. Владимир Ильич неодобрительно взглянул на меня, нахмурился и предложил подробно объяснить, почему я так думаю.

Дело было в следующем. Незадолго до описываемых мною событий в Нижегородскую радиолабораторию был прислан этот изобретатель. Он, по его словам, изобрел способ производить взрывы на расстоянии при помощи электромагнитных волн.

В стенах радиолаборатории его работы были засекречены, и мы к нему не входили. Однако по аппаратуре, которую он требовал со склада, было ясно, что порох ему не выдумать, а тем более не взорвать. Вот почему я и позволил себе так резко отозваться об этом изобретении.

Мне пришлось, однако, по требованию Владимира Ильича изложить более мотивированные объяснения. Я доложил Владимиру Ильичу, что, на мой взгляд, изобретая способ взрыва на расстоянии, можно идти двумя путями.

Первый путь — это направить пучок волн такой частоты, которая бы вызвала какие-то собственные колебания в молекулярной, а может быть и атомной структуре взрывчатки, например, пироксилина.

Здесь встает вопрос о микроволнах, микроколебаниях электронной структуры материи.

Второй способ — это направить на пироксилиновую шашку пучок лучей, может быть, просто тепловых, и без явления резонанса, чисто насильственным, вынужденным способом заставить его загореться, а потом и взорваться, что, впрочем, для пироксилина не обязательно.

Что касается изобретателя, то он не работает ни над той, ни над другой потенциальной возможностью. Это видно по аппаратуре, которой он пользуется».

В ноябре 1921 года специальная комиссия подробно познакомилась со всеми материалами опытов Ботина и пришла к решению прекратить «дальнейшее продолжение каких бы то ни было работ». Вот, казалось бы и наступила естественная развязка. Авантюрные работы, уносившие массу денег, прекратили и об авантюристе Степане Ботине стоит забыть.

Но нет, он сам напомнил о себе. В «Рабочей газете» за 31 января 1925 года были опубликованы его небольшие воспоминания о Ленине:

«…В апреля 1920 года по распоряжению тов. Ленина меня вызвали с Юго-Западного фронта, где я был инспектором инженерных войск.

Явившись к Ильичу, я получил должность лаборанта по работе в области радиотехники при Нижегородской радиолаборатории, где производились работы над токами высокой частоты и телемеханики (управление посредством радио на расстоянии) и т. д.»

В воспоминаниях ни слова не говорится о тех неудачах, которые он претерпел. И как оправдание самого себя он приводит ленинские слова, якобы ему сказанные: «…Не ошибается тот, кто ничего не делает, — была его (Ленина — Авт.) обычная фраза. — Не надо бояться ошибок. Надо исправлять ошибки и продолжать работать дальше».

Из подписи видно, что дальше Степан Ботин стал техническим директором акционерного общества «Радио-передача». Хорошая, солидная должность.

Полтора года морочил головы «спецам» изобретатель-неудачник. Почему же никто сразу не распознал в нем авантюриста? Может быть покровительство Ленина сыграло свою роль?

Скорее всего, дело было в другом. «Спецы» верили в техническую идею, которую Ботин старался превратить в реальность. Эта техническая идея давно витала в воздухе, и кто-то должен был ее реализовать. Пусть попробует Ботин.

Мир науки в те годы был тесен. «Спецам»-электротехникам хорошо были известны имена двух ученых — Филиппова и Пильчикова, загадочным образом ушедших из жизни. Их смерти вызвали бурную волну пересудов.

Михаила Михайловича Филиппова любопытствующая молодежь знала как редактора журнала «Научное обозрение». Любители чтения не могли пропустить его роман «Осажденный Севастополь», а знатоки философии не пропускали его статей в академических изданиях.

По версии, которая бытует и поныне, ученый отравился реактивами, которые применял в своих опытах.

В день своей смерти 11 июня 1903 года он отправил письмо в газету «Русские ведомости», где писал:

«В ранней юности я прочитал у Бокля, что изобретение пороха сделало войну менее кровопролитной. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, которое фактически упразднит войну.

Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстояние в тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно дешев и прост. Но при таком ведении войны на расстояниях, много указанных, война фактически становится безумством и должна быть упразднена.

Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук».

Только после публикации этого письма гибель ученого вызвала подозрение. Обнаружилось, что часть архива ученого… исчезла. Друзья Филиппова утверждали, что он провел 12 успешных опытов и считал задачу решенной. Описаний этих опытов не обнаружили.

Через пять лет уходит из жизни профессор Харьковского университета Николай Дмитриевич Пильчиков. Состоятельный и успешный ученый стреляет себе в сердце…

Правда медицинские эксперты с подозрением отмечают, что револьвер «Бульдог», из которого якобы застрелился ученый, лежал аккуратно на прикроватной тумбочке.

Сыщики обнаружили в бумагах профессора беспорядок и установили, что кто-то похитил записи и чертежи, касающиеся радиоуправления.

Свидетели в один голос заявляли, что в последнее время Николай Дмитриевич вел себя как-то странно. А началось все после того, как он прочитал в университете лекцию о подрыве мин, «не имея к ним никакого отношения». Точно спасаясь от преследователей, он попросил убежище в частной клинике, где его и настигла смерть. До сих пор нет ответа на вопрос было это самоубийством или его убили.

Работы Филиппова и Пильчикова и были теми летающими в воздухе идеями. Их подхватывали. Одна из таких попыток и принадлежала Степану Ботину. Четко прослеживается, что он хотел соединить фантастическую идею об «упразднении войны» Филиппова с реальным способом это сделать Пильчикова.

Не вышло. У Степана Ботина не вышло.

Хотя мне припоминается один разговор с ветераном Нижегородской радиолаборатории. Он рассказывал, что участвовал в опытах взрывов снарядов на расстоянии. Подрывали их на Телячьем острове, а сигнал посылали непосредственно из радио лаборатории. Тогда я ничего не знал о Степане Ботине и разговор этот пропустил. До сих пор каюсь. Теперь уже ничего не вернешь.

Если у горе-изобретателя ничего не получилось, тогда кто же взрывал снаряды на волжском острове. Выходит Степан Ботин был не один?

В полном собрании сочинений В. И. Ленина можно отыскать текст записки, адресованной Г. М. Кржижановскому:

«…Что сегодня в „Правде“ об открытии Чейко? Очередная утка? А если серьезно, то зачем печатать о взрывах на расстоянии? Черкните два слова: может быть надо запросить Харьков или вызвать Чейко, или поговорить какому-либо спецу по телефону с Харьковом».

Записка датирована 26 ноября 1921 года. Только что в Нижегородской радиолаборатории закрыли опыты Степана Ботина.

В газете «Правда» действительно была напечатана заметка о харьковском изобретателе инженере-электрике Чейко. Сообщалось, будто бы он открыл новые лучи, излучаемые магнитным полем, тепловой эффект которых позволяет взрывать на расстоянии без проводов мины. Эти лучи, по словам автора сообщения, могут быть использованы также в медицине, геодезии, астрономии и т. д.

Изобретателя вызвали из Харькова в Москву, но по болезни он не смог приехать сразу же. Только в начале следующего года Чейко появляется в Москве. И все, больше о нем ни слова… Можно предположить, что он был послан в Нижний Новгород и те взрывы на Телячьем острове — его работа. Или чья-то другая?

К этому времени В. И. Ленин знакомится еще с одним изобретателем — Владимиром Ивановичем Бекаури. Железнодорожный техник по специальности, он был знаком со взрывным делом. Еще в 1905 году он делал бомбы и даже смастерил пушку для грузинских революционеров.

Разговор с Лениным был конкретным и кратким. Бекаури говорил о танках и самолетах, управляемых по радио, а также о радиоминах. Наученный горьким опытом, Ленин попросил Бекаури принести чертежи и технические выкладки. Больше того, он присутствует на опытах звукового телеуправления. Бекаури показывает ему, как меняя силу голоса, можно зажигать красную или синюю лампочку.

Ленин дважды ставит вопрос о Бекаури на заседаниях Совета труда и обороны. В конце концов он подписывает мандат, которым Бекаури поручалось организовать техническое бюро для «осуществления в срочном порядке его, Бекаури, изобретения военно-секретного характера».

В Петрограде было сформировано особое техническое бюро по военным изобретениям специального назначения — Остехбюро. В качестве «спеца» в бюро вошел крупный ученый в области электро- и радиотехники профессор Петрозаводского политехнического института Владимир Федорович Миткевич. Привлечь его к работам посоветовал Ленин, знавший профессора как опытного специалиста по совместной работе над планом ГОЭЛРО.

Уже через три года были изготовлены и испытаны первые образцы приборов для управления взрывами на расстоянии.

Биографы отмечают, что размах работ, проводимых под руководством Владимира Ивановича Бекаури, был широк. Возникло много отделов, лабораторий и расширилась география испытательных полигонов. Был ли связан Бекаури с Нижегородской радиолабораторией? Прямых свидетельств нет.

Возможно со временем они отыщутся в архивных документах, которые пока закрыты для изучения. Но вполне допустимо, что какая-то часть работ — те же опыты — могла выполняться и в Нижнем. Тогда природа взрывов на Телячьем острове вполне объяснима.

Просуществовав в Нижнем Новгороде десять лет, радиолаборатория переезжает в Ленинград, где создается Центральная радиолаборатория. И вот теперь имена ученых, работавших в Нижнем, соседствуют с именем Владимира Ивановича Бекаури. Остехбюро становится одним из подразделений нового мощного технического центра. Соединение прошло вполне органично. Почему бы тогда не допустить, что Бекаури был тесно связан с Нижегородской радиолабораторией и никаких «конкурентов» в «пришлых» людях не видел.

Б июле 1925 года нарком по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе приказал подготовить показательные испытания.

Когда осенью 1941 года враг подходил к Москве, то в городе были заминированы все важные объекты. И вот с такой минной станции их готовились взрывать.

Пять фугасов с радиовзрывателями уложили в отдельном уголке ленинградского порта. В Финском заливе, в 25 километрах от этого места, находился тральщик «Микула». Его радиостанция должна была послать условные сигналы в определенное время, установленное комиссией.

На испытания приехал сам нарком и с ним представительная комиссия. Фрунзе определил время и последовательность взрывов. Когда стрелки часов подходили к контрольным отметкам, фугасы поднимали фонтаны морского песка. Успех был полным, но конструкторам поставили новую задачу — увеличить дальность действия передатчика.

3 марта 1927 года на одном из подмосковных полигонов радиовзрыватели «БЕМИ» (по первым буквам фамилий конструкторов: Бекаури — Миткевич) продемонстрировали руководителям партии и правительства. Сигнал на подрыв фугасов летел уже с расстояния в 600 километров.

В 1929 году взрыватели «БЕМИ» окончательно приняли на вооружение РККА, а весной следующего года началось их серийное производство.

Радиостанция, замаскированная в автомобиле.

История Великой Отечественной войны в полном объеме начинает раскрываться только сейчас, когда становятся достоянием гласности архивы. Раньше мы знали о войне только то, что донесли до нас в своих мемуарах военачальники, да историки, работавшие по заказу агитпрома.

Стоит ли пересматривать историю войны? А ее и не надо пересматривать. Во многом она была совершенно другой, нежели преподнесенной нам.

Разве мы знали о том, что создание радиофугасов породит тактику совсем другой войны. Наряду с оперативными планами, рождавшимися в генштабе РККА, были и другие планы, о которых знали единицы.

Летом 1930 года начальник вооружений РККА И. П. Уборевич докладывал наркому К. Е. Ворошилову, что приборы «БЕМИ» в будущей войне будут применяться по особому плану. В пограничных округах и укрепрайонах должны быть заранее заминированы мосты, железнодорожные тоннели, перевалы в горах.

«Малютка» — так называлась одна из конструкций дистанционного взрывателя радиофугасов.

Для того, чтобы обеспечить полную секретность, Уборевич предложил план использования нового оружия довести только для сведения командующих войсками пограничных округов и ограниченного круга лиц высшего комсостава в штабах армии военного времени.

Предложение нарком принял и утвердил.

В саперных частях начали формировать отдельные роты и взводы ТОС («техники особой секретности»). Туда стали отбирать самых надежных бойцов и командиров.

Даже через многие годы после войны никто из этих саперов специального назначения не проговорился и не выдал военной тайны. Так бы и остались они безвестными, но достоянием открытости стали записки советского диверсанта № 1 — Ильи Григорьевича Старинова. Конечно, и он получил для своих воспоминаний разрешение свыше.

Старинов был одним из разработчиков «минной войны» и помогал партизанам разрабатывать эффективные операции против оккупационных войск. Так вот, в своих воспоминаниях он пишет:

«Уже к началу 30-х годов в нашей стране была проделана огромная работа по подготовке к партизанской войне на случай вражеской агрессии. В этой работе мне довелось участвовать в 1929–1933 годах. К началу 1930 года в Ленинградском, Белорусском и Украинском военных округах было все подготовлено к тому, чтобы в случае нападения на нашу Родину начать по тщательно разработанному плану крупные операции партизанских сил с целью отрезать вражеские армии от источников их снабжения. Были хорошо подготовленные партизанские формирования. К западу от укрепленных районов созданы скрытые партизанские базы с большими запасами средств борьбы в тайниках.

Все это было почти полностью ликвидировано в 1937–1939 годах. Из тысяч хорошо подготовленных партизанских командиров и специалистов физически уцелели единицы».

План И. П. Уборевича был объявлен вредительским, а его автора обвинили в террористических намерениях и расстреляли. Жертвами репрессий стали Бекаури и еще сорок сотрудников Остехбюро.

Радиофугасы из пограничных округов убрали и вспомнили о них только после начала войны. Первым рубежом их массового применения и стал Харьков. Партизаны сообщали где и какой фугас надо взрывать. Сигналы к подрыву посылались из Воронежа.

В Одессе группа капитана госбезопасности Владимира Молодцова радировала о предстоящем важном совещании оккупационных властей. На этот раз фугас был подорван по сигналу из Крыма.

Опоры моста через Истру крошит серия радиоимпульсов, переданных с армейской радиостанции из Москвы заряду, содержащему более тонны гексогена.

Но это были лишь слабые отголоски той войны, которой мы могли бы встретить врага. Не случилось…

Мины, управляемые по радио, использовались до лета 1943 года. После разгрома немецко-фашистских войск на Курской дуге Красная Армия развернула наступления на всех фронтах. В этих условиях радиоуправляемые мины уже не применялись.

Вот так неудачно началась и удачно закончилась история изобретения и создания одного из видов грозного оружия минувшей войны.

Залпы «Максима Горького»

Новенький крейсер «Максим Горький» ленинградцы увидели в День Военно-морского флота — 27 июля 1940 года. Он стоял, расцвеченный флагами, в парадном строю кораблей, заполнивших невский фарватер. Крейсер еще не был принят на вооружение. Его биография укладывалась в несколько строк.

Крейсер был заложен 20 декабря 1936 года на судоремонтном заводе имени Орджоникидзе в Ленинграде под заводским номером 270, хотя у него уже было имя великого пролетарского писателя Максима Горького. 30 апреля 1938 года состоялся спуск корабля на воду. В состав ВМФ он войдет 25 октября 1940 года и пополнит боевую мощь Балтийского флота.

Как только горьковчане узнали о новом крейсере, они тут же приняли решение о взятии над ним шефства. Оперативная связь с крейсером была поручена комсомольцам.

Корабли не возникают вдруг. Кто-то отрабатывает конструкторскую идею, кто-то трудится над компоновочными чертежами, а кто-то претворяет замысел конструктора в реальность. Но есть человек, который объединяет все творческие коллективы, вдохновляет их замыслом и в серьезных спорах на самых высоких уровнях отстаивает концепцию новой серии кораблей. Как правило, этот человек — главный конструктор.

История военной техники скупа на факты. Строгой секретностью были покрыты имена ее создателей, но время все же приоткрывает завесу тайн.

«Отцом» крейсера «Максим Горький» был ленинградский конструктор Анатолий Иоасафович Маслов.

История кораблестроения советского периода — это прямое продолжение истории российского кораблестроения.

Жизнь свела Анатолия Иоасафовича с двумя лучшими представителями российской корабельной науки Алексеем Николаевичем Крыловым и Иваном Григорьевичем Бубновым. Оба ученых преподавали в Морской академии и Маслов учился у них основам военного судостроения.

Корифей русской корабельной науки Алексей Николаевич Крылов.

Есть в этом жизненном переплетении одна деталь, которая нам, нижегородцам, должна быть особенно примечательна. И Крылов, и Бубнов были уроженцами нашей земли. В истории мирового кораблестроения их имена стоят рядом. Авторитеты их признаны. Трудами по кораблестроению, которые они оставили после себя, пользуются и поныне.

Анатолий Иоасафович любил вспоминать один полуанекдотичный случай.

Перед самой войной в его конструкторское бюро какими-то путями пришло письмо из Америки от одного инженера-кораблестроителя. Тот писал, что «именно в расчете прочности судового корпуса русская наука достигла результатов, неизвестных здесь (в Америке — Авт.). Работы И.Г. Бубнова… дают возможность точно определить напряжение в корпусе и в его деталях. Публикация этого материала на английском языке помогла бы понять очень многое в деле репутации механической науки, которая начинает завоевывать уважение».

Кроме хвалы русского ученого, письмо содержало просьбу. Американский коллега хотел бы получить для публикации… расчеты линейных кораблей типа «Севастополь». Заботы его понять было можно. Американский флот того времени нуждался в крейсерах и линкорах.

Сразу же после Русско-японской войны корабелы поняли, что флотам нужны подвижные, маневренные и хорошо вооруженные корабли. На стапелях США, Франции, Японии, Германии, Англии, Италии были заложены линкоры. Объявили даже «всемирный» конкурс на корабли этого класса. Победу одержала российская школа корабелов. Конечно, никто никому готовые проекты продавать не думал. Но по тому, кто что начинал строить, было видно, каких результатов стоит ожидать.

В России проектирование линкоров было возложено на Балтийский завод, а руководить работами назначили профессора Ивана Григорьевича Бубнова.

Родоначальник строительства российских подводных лодок Иван Григорьевич Бубнов.

Тогда он и собрал вокруг себя молодых инженеров, среди которых был и помощник начальника технического бюро Адмиралтейского завода Анатолий Иоасафович Маслов.

Его конструкторское бюро занялось расчетами продольной качки корабля на волне при разной скорости. В практике мирового судостроения подобные расчеты выполнялись впервые, а руководил работой молодых исследователей академик Алексей Николаевич Крылов.

«Выдающееся по усердию исполнение капитаном Масловым обязанностей, отличное применение им своих обширных технических познаний при конструкторских работах по проектированию деталей корпусов судов и судовых устройств, а также специальных противоминных приспособлений, экстренно изготовленных по военным обстоятельствам, дают основание ходатайствовать о производстве обозначенного обер-офицера в чин подполковника».

Эти строки представления написаны в 1916 году. Чин подполковника Маслов получил.

Конструктор Анатолий Иоасафович Маслов.

Всю свою жизнь Анатолий Иоасафович считал себя «представителем школы Бубнова».

«Мастерами добрых пропорций» уважительно называли в России умелых корабелов.

А детища, сотворенные ими, испытал самый жестокий и беспощадный испытатель — война.

За несколько лет до войны отрабатывалась правительственная программа вооружения флота. Сталин питал слабость к кораблям с большим водоизмещением, которым предстояло олицетворять мощь государства. «По копеечке соберем, а построим», — не уставал повторять он, когда разговор заходил о крейсерах и линкорах. Молодой нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов пробовал возражать: зачем закрытому Черноморскому и мелководному Балтийскому флотам огромные и дорогостоящие линкоры. Остановились на легких крейсерах…

Нарком оказался провидцем. Линкоры, заложенные на стапелях в Николаеве, взорвали при отступлении, чтобы они не достались врагу. Громадные средства были пущены на ветер. Черноморский флот остался без линкоров. Балтийский флот успел обзавестись крейсерами — «Киров», «Максим Горький» и «Чапаев».

Вспоминая о работе над новыми боевыми кораблями, А.И. Маслов писал:

«Меня назначили на должность главного конструктора проекта речного крейсера, и я нес всю ответственность за дальнейшую разработку проекта. Эта должность была установлена в судостроении впервые. Поскольку официального положения о правах и обязанностях главного конструктора не существовало, то я был вынужден самостоятельно определить свои обязанности».

Таким увидели ленинградцы крейсер «Максим Горький» на параде, посвященном Дню Военно-морского флота в 1940 году.

Первой заботой конструктора была прочность корабля. Ее можно обеспечить, усилив все узлы, но тогда корабль будет тяжелым и потеряет скорость. Маслов нашел массу конструктивных решений, которые облегчили корабль, но сохранили его прочность.

Вторая забота — непотопляемость. Правила требовали: корабль должен оставаться на плаву при двух затопленных отсеках. «Максиму Горькому» не грозило затопление даже трех отсеков. Но это по расчетам… Не дай бог испытать это на практике, но война есть война, она диктует свои законы.

Для Балтийского флота война началась… в ночь на 19 июня. По секретному приказу наркома ВМФ флоты и флотилии были приведены в готовность № 2: за четыре часа должно быть сформировано боевое ядро флота, пополнен запас топлива и боеприпасов. На исходе дня 21 июня нарком отдал приказ перейти на готовность № 1 и к 00 часам 22 июня быть готовым к боевым действиям.

Балтийский рейд настороженно замер. Командир крейсера «Максим Горький» капитан I ранга Александр Николаевич Петров отбыл к командующему отряда летных сил контр-адмиралу В. Дрозду на крейсер «Киров». Возвратился он быстро. Началось авральное приготовление к походу. Утром все стало ясно — война.

К вечеру 22 июня «Максим Горький» снялся с якоря и в сопровождении эсминцев пошел в Ирбенский пролив для прикрытия кораблей, выполнявших минные постановки.

Прикрытие потребовалось из-за того, что наблюдатели поста военно-морской базы Ханко обнаружили вражеские корабли: крейсер, два эсминца, тральщик и сторожевики. Посчитали, что противник вышел для срыва минных постановок.

Штаб флота оставил без внимания сообщение, посланное с одного из дозорных тральщиков. Командир корабля докладывал, что на рассвете 22 июня было обнаружено неизвестное минное поле. Донесение проверять не стали, согласно указаниям «не поддаваться на провокации».

Именно к этим минам и двигались корабли, вышедшие перекрыть Ирбенский пролив.

Первым подорвался на магнитной мине эсминец «Гневный». Ему оторвало носовую оконечность корпуса. Вторым стал крейсер «Максим Горький».

Адмирал флота Г.М. Егоров, вспоминая те дни, писал:

«Около полуночи командир отделения радистов доложил на ходовой мостик:

— С крейсера „Максим Горький“ получен сигнал „Урал“!

Все, кто был на мостике, переглянулись с тревогой. Сигнал означал: „имею повреждения“.

Командир дивизиона приказал мне:

— Штурман, нанесите координаты крейсера на карту. Где он?

Я спустился в центральный пост и, вернувшись оттуда, доложил, что крейсер находится севернее острова Хиума (Даго). На лице командира нашей лодки капитан-лейтенанта Дмитрия Клементьвича Ярошевича отразилось недоумение: ведь совсем недавно мы проходили в этом районе, следуя из Рижского залива в Таллин… Вслед за сигналом „Урал“ с крейсера „Максим Горький“ поступили дополнительные сообщения о том, что он атакован подводными лодками. Поскольку наш курс пролегал недалеко от него, командир дивизиона приказал усилить наблюдение и быть готовым к срочному погружению.

Часов в шесть утра сигнальщик доложил:

— На горизонте корабль. Слева тридцать.

Все бинокли были тотчас же обращены в указанном направлении. Действительно, в серой предутренней дымке проглядывались очертания крупного корабля, а рядом еще несколько силуэтов мелких размеров.

— Те, что поменьше, эсминцы, — определил Ярошевич. — Похоже „семерки“ (эскадренные миноносцы седьмого проекта — прим. Г.М. Егорова).

Наш глазастый сигнальщик, старший матрос Бунин, уверенно подсказал:

— Это крейсер „Максим Горький“.

— У „Максима Горького“ другой силуэт, — продолжал сомневаться Ярошевич.

— А у него, товарищ командир, по самую башню нос оторван, — уточнил сигнальщик.

Да, это был крейсер „Максим Горький“».

Траверзная переборка крейсера выдержала нагрузку и сохранила водонепроницаемость. Он тихим ходом дошел до Моонзундского плеса, а затем последовал в Кронштадт.

Специалисты, осмотрев корабль, определили ему трехмесячный ремонт. Рабочие Крондштадского завода внесли поправку — месяц.

Крейсер «Максим Горький» подорвался на мине. Стыковка корпуса крейсера с носовой оконечностью. Июль 1941 года.

19 августа зенитные пушки «Максима Горького» уже вели огонь по самолетам противника.

А в сентябре началась артиллерийская дуэль крейсера с дальнобойными орудиями противника. Как только главный калибр накрыл скопление немецких танков в районе Красного Села, так тут же последовал ответный залп немцев. Один из снарядов попал в трубу, другой угодил в кубрик, а третий разворотил палубу над судовой мастерской. В это время мимо крейсера проходил буксир с баржой, груженой боеприпасами. Снарядом перебило трос и баржа при-дрейфовала к крейсеру. Помощник командира капитан-лейтенант Д. Кутай бросился на баржу и начал тушить загоревшийся брезент и ящики с боеприпасами.

Месяцем позже за этот поступок офицер получил орден Красной Звезды. Это был первый моряк на крейсере, получивший награду.

Через шесть дней обстрел повторился и стало ясно, что к крейсеру немецкая артиллерия хорошо пристрелялась. В корабль попало три тяжелых снаряда, осколками убило девять моряков и семерых ранило.

Командир корабля принял решение сменить позицию. Маневр, который совершил командир I ранга А.Н. Петров, был немыслим. Не разворачивая крейсера, он задним ходом провел его по Морскому каналу, против течения реки, вошел в Неву и стал на новую огневую позицию.

Кто же тогда знал, обороняя Ленинград, что сам Верховный Главнокомандующий потерял уверенность в том, что город удастся отстоять. На случай сдачи города готовились соответствующие документы. Коснулись они и флота. По сути это был приговор боевым кораблям Балтики.

Начальник Генштаба маршал Советского Союза Б.М. Шапошников подписал документ, помеченный двойным грифом секретности: «Совершенно секретно» и «Особой важности». Один из его разделов рассматривал «План мероприятий по случаю отхода из Ленинграда по кораблям и судам».

В нем говорилось: «Уничтожение и затопление производить по строго последовательному плану с момента дачи сигнала Главным Командованием». Крейсеру «Максим Горький» предписывалось встать в район Ленинградского торгового порта и ждать своей участи.

Как же предполагалось исполнять приговор?

«Уничтожение кораблей производить способами: открытия кингстонов, подрыва корпуса, порчи механизмов и котлов подрывом, поджог корабля и уничтожение ценной аппаратуры».

Общая операция начиналась при получении сигнала «Хризантема», а частный сигнал «Василек» касался «Максима Горького». К счастью, ни тот, ни другой сигнал не прозвучали.

Как только угроза захвата Ленинграда миновала, план затопления кораблей расценили как следствие «паникерских настроений». Тут же попытались найти виновных. Но нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов сохранил копию телеграммы за подписью Сталина. Поиски «пораженцев» прекратили, а документальные свидетельства и подробности плана широкомасштабной операции уничтожения кораблей остались за кулисами официальной истории.

«Озабочен» судьбой Ленинграда был и Гитлер. 5 апреля 1942 года он потребовал: «Ленинград должен пасть… Из-за голода население города сократилось до двух миллионов. Можно себе представить, что ожидает население Ленинграда в дальнейшем. Разрушение города саперами и артиллерийскими обстрелами только завершит процесс уничтожения… Только один владыка может быть на Балтике — внутреннем немецком море».

За несколько дней до этого Гитлер отдал распоряжение начать операцию «Айштосс» по уничтожению Балтийского флота. Немцы выждали, когда увеличится световой день, а погода будет постабильнее.

Стоявшие у причальных стенок и вмерзшие в лед корабли были хорошей мишенью, но их еще следовало… рассмотреть. Маскировка размыла очертания крейсеров и эсминцев. Для успешного проведения операции в город были заброшены разведчики, которые должны были корректировать бомбовые удары.

Операция началась 28 марта силами 1-го авиакорпуса 1-го воздушного флота и осадной артиллерии 18-й армии.

За месяц в шести массированных налетах приняло участие более трехсот самолетов. У них была одна цель — корабли.

Вот хроника лишь одного дня — 25 апреля, отраженная в боевом журнале крейсера «Максим Горький».

«…16 ч. 41 м. — противник начал обстрел района стоянки.

19 ч. 00 м. — левый борт 10 градусов, два Ме-109.

19 ч. 01 м. — пикирующий бомбардировщик противника идет на корабль.

19 ч. 09 м. — зенитки сбили Ю-87, упал за кормой корабля.

19 ч. 12 м. — разрыв снарядов в районе первой башни, разрыв снаряда по носу правого борта: три самолета Ме-109, на стрелке загорелся склад.

19 ч. 30 м. — правый борт, пять самолетов Ме-109.

19 ч. 42 м. — разрыв снаряда в воздухе с правого борта. На кормовом мостике ранены три краснофлотца».

Но это был не самый жаркий день. Накануне в районе стоянки крейсера разорвалось 150 бомб и 50 снарядов дальнобойной артиллерии. Прямых попаданий в корабль не было, но от осколков погибло три краснофлотца и пять ранено.

Прицельность вражеского огня была очевидной. Разрывы снарядов все ближе продвигались к кораблю. Радисты лихорадочно прощупывали эфир и наконец засекли сигналы вражеского корректировщика. А разведчики обнаружили его в районе стоянки корабля.

Командир крейсера А.Н. Петров, будучи уже вице-адмиралом в отставке, вспоминал о самых трудных днях, которые пережил корабль:

«Защита неподвижного корабля стоила большого труда. Беда была в том, что мы не могли маневрировать и уходить от обстрела. Надо было искать какие-то способы защиты. Но какие? Выручил опыт бывалых моряков.

В Ленинградском торговом порту было много кип не вывезенного хлопка. А кто-то вспомнил, что еще в Гражданскую войну подобные кипы использовались для прикрытия палуб кораблей от бомб и снарядов. Спрессованный хлопок при попадании бомб и снарядов хорошо пружинил и ослаблял удар. Закрыли им верхнюю палубу крейсера и прикрыли зенитчиков. Во время одного из налетов около корабля упало 14 бомб и разорвалось несколько снарядов. В кипах хлопка застряли тысячи осколков. А если бы не хлопок, то весь 2-й дивизион был бы выведен из строя.

За все время блокады врагу не удалось заставить замолчать орудия крейсера.

Условия блокады вынуждали решать и другие жизненно важные для города задачи. Так, например, экипаж крейсера восстановил водопровод и наладил водоснабжение в Октябрьском районе Ленинграда. Вместе с рабочими Адмиралтейского и Судостроительного заводов краснофлотцы построили более ста грузовых тендеров, которые сыграли большую роль в доставке осажденному городу продовольствия и боеприпасов через Ладожское озеро и в эвакуации детей и раненых воинов».

В архиве Нижегородского государственного историко-архитектурного музея-заповедника хранится письмо командира крейсера, адресованное трудящимся Горьковской области. Оно датировано 16 апреля 1943 года:

«…Проведенная областным комитетом ВЛКСМ комсомольская мобилизация для пополнения личного состава крейсера „Максим Горький“ из числа комсомольцев и молодежи Горьковской области имеет для крейсера большое значение. Присланные вами товарищи в количестве 137 человек во многом решили задачу доукомплектования крейсера личным составом.

Прошло более девяти месяцев службы ваших посланцев на корабле. Мы с гордостью сообщаем, что ваше доверие и надежды горьковчане оправдывают с честью. Мы не имеем ни одного случая, когда кто-либо из ваших товарищей за время выполнения боевых задач проявил неустойчивость и малодушие.

Отмечаем, что особую примерность в службе, в дисциплине при решении боевых задач проявили комсомольцы Михайлов, Киреев, Алексеев, Шилин, Малоземов, Шабашов, Кожин, Флеганов, Киселев, Мартюхин, Суриков, Азлин, Лебедев, Тажбулатов, Чистов и другие.

Просим вас передать комсомольским организациям, пославшим служить на подшефный корабль указанных товарищей, нашу благодарность».

Крейсер «Максим Горький» и эсминец «Сметливый» на защите Ленинграда. Рисунок военных лет.

Горьковская комсомолия пристально следила за судьбой крейсера. Осенью 1942 года на корабль отправилась делегация комсомольцев. В ее составе была Татьяна Андреевна Жданова. Она вспоминала:

«Мы не знали, что военное командование Ленинграда временно запретило въезд в город в связи с повышенной опасностью. 5 ноября из Горького отправился вагон подарков для подшефного крейсера. Нам предложили ехать этим же эшелоном, но в пути нас ждало пять пересадок.

Уладить дело взялся секретарь обкома партии Михаил Родионов. Он выхлопотал для нас самолет.

Полет проходил нормально, если не считать последнего часа, когда на подлете к Ленинграду наш „Дуглас“ снизился до самой земли. Внизу замелькали деревья, казалось, мы врежемся в них или упадем в воду Ладожского озера.

На аэродроме нас встречали моряки. В час ночи мы были уже на крейсере „Максим Горький“.

…Суровый, но по-прежнему приветливый военный Ленинград. В тишину ночи вплеталась глухая далекая канонада. Кругом ни огонька. Только патрули на секунду включали свои фонарики, проверяя документы.

Утром мы осмотрели крейсер, долго беседовали с краснофлотцами, рассказывали им о тыловом Горьком, о работе над военными заказами, фотографировались.

Мы должны были улететь 18 ноября, но положение под Ленинградом осложнилось. Самолеты не летали. В город перестали поступать газеты. Невольно мы ощутили на себе оторванность от мира и поняли, каково было ленинградцам переносить тяжелые дни, когда неизвестно, что происходило на фронтах.

На крейсере мы ощутили первую победную радость. По радио сообщили о боях под Сталинградом, в которых наши войска взяли верх над фашистами. Наш крейсер ликовал. Моряки еще крепились, а мы плакали от радости.

Ленинград нам удалось покинуть только 31 декабря».

В январе 1944 года, накануне операции по снятию блокады Ленинграда, крейсер «Максим Горький» был включен в состав 2-й группы морской артиллерии. Корабли должны были разрушать узлы сопротивления, командные пункты, склады противника.

15 января в семь часов утра по корабельному радио прозвучало: «Личному составу одеть парадное обмундирование, ордена, медали!»

На общем построении командир корабля объявил: «Получен приказ командования флота нанести удары по войскам противника. Наша задача мощными артиллерийскими налетами подавить опорные пункты и огневые средства врага, обеспечить продвижение пехоты. Стреляем по четырем укрепленным позициям немцев, выпустим 800 снарядов главного калибра».

В 9 часов 20 минут прозвучала команда: «За Ленинград! За Родину! Огонь!» В этот день крейсер обрушил на врага 27 тонн взрывчатки.

22 марта 1944 года на крейсере зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР. За образцовое выполнение боевых задач командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленное при этом личным составом доблесть и мужество крейсер «Максим Горький» был награжден орденом Красного Знамени.

И только летом замолчали пушки главного калибра. Отступающий враг был уже недосягаем…

За время войны в вахтенном журнале корабля 126 раз появлялась запись о боевых стрельбах. По врагу было выпущено 2300 снарядов только главного калибра. Прикрывая крейсер, зенитчикам удалось сбить пять самолетов противника.

Крейсеры Балтики так и не участвовали ни в одном боевом походе. Мелководное море стало западней для больших кораблей.

Нарком флота Н.Г. Кузнецов не дал пополнить счет фашистским подводникам, рыскавшим в поисках крейсеров. Эти корабли сберегли, усилив ими артиллерийскую группировку осажденного Ленинграда. Ну, а моряки свой долг выполнили…

Сталин не забыл недовольства молодого наркома ВМФ по поводу строительства на Балтике крупных военных кораблей. В декабре 1944 года на приеме в честь французской делегации он подошел к теперь уже главкому ВМФ и сказал: «Товарищ Кузнецов! Не всем достаточно известно, что делает наш флот. Терпение! Со временем мы будем господствовать на морях». Как было понимать эти слова: оправдание, предвидение или прежнее упорство — все, мол, было сделано правильно.

Только после войны «Максим Горький» вырвался на морские просторы. На крейсере расположился штаб эскадры.

Между тем, шефство горьковчан над боевым кораблем продолжалось. Многим посланцам горьковского комсомола предстояло пройти здесь школу морской службы.

Казалось бы, что на этом можно и завершить биографию крейсера, сказав, что он оставался в строю до 1959 года, когда его исключили из состава ВМФ и передали на слом.

Но не будем спешить. В послевоенной жизни корабля есть одна страничка, которую мы не можем перевернуть наспех. В истории морской авиации крейсер «Максим Горький» значится первым кораблем, на палубу которого садился вертолет.

И вот как это произошло.

В конструкторском бюро Н.И. Камова был создан летательный аппарат, способный садиться в кузов движущегося автомобиля. Этот трюк показали на авиационном параде в Тушино. Простенькая платформа с соосным винтом и сиденьем для летчика называлась по тем временам непривычно — вертолет. Зрители аплодисментами поблагодарили смельчака, сидевшего на летящей платформе и вряд ли запомнили конструктора нового летательного аппарата. Да и сам вертолет не производил впечатления. Он был скорее похож на самоделку.

Но этой «самоделкой» заинтересовались военные моряки. Они-то и разыскали конструкторское бюро Н.И. Камова и предложили ему поработать на морскую авиацию. Конструктор доработал тушинскую «самоделку» и назвал новую машину Ка-10 «Иркутянин» — в честь родного города.

С самого зарождения авиации моряки стремились иметь на борту тяжелых кораблей летательные аппараты, которые могли бы вести в первую очередь загоризонтную разведку. Действительно, видимость кораблей ограничивалась линией горизонта. А морякам важно было знать с какой стороны пожалует неприятель.

Экспериментировали с самолетами, но для них нужна была взлетная палуба. А где ее взять на крейсерах, линкорах, эсминцах…

Пришло время вертолетов. Для испытания Ка-10 выделили крейсер «Максим Горький», где на палубе юта разметили белой краской квадрат 7x7 метров. Сам вертолет со снятыми винтами установили на шкафуте у среза полубака. Площадка была удачной. Винтокрылая машина не мешала даже стрельбе из главного калибра. Никаких других доработок на крейсере не потребовалось.

Первая посадка вертолета на палубу прошла 7 декабря 1950 года. Эта дата и вошла в историю морской авиации. Вел вертолет летчик-испытатель Евгений Гридюшенко.

Взлет вертолета Ка-10 с палубы крейсера.

От простейших взлетов и посадок перешли к более сложным испытаниям. «Максим Горький» менял ход: то шел со скоростью пять узлов, то разгонялся до двадцати одного. Летали в слабый шторм. Летали, когда дули боковые ветра. Летали в качку.

Но порою главной помехой становились… птицы. Стаи чаек, летевшие за кормой корабля, мешали вертолету садиться. Однажды, когда у Евгения Гридюшенко кончалось топливо, он попросил командира корабля дать залп пушками главного калибра. Ничего не оставалось делать, как поступить именно так. Грянул залп, и чайки, переполошившись, исчезли.

На палубе «Максима Горького» и был написан акт госиспытаний вертолета:

«Вертолет Ка-10 „Иркутянин“ в пилотировании на всех режимах доступен для летчика средней квалификации и по своим тактико-техническим данным может быть принят на вооружение в авиацию ВМФ. Летчик-испытатель Е. Гридюшенко».

Комиссия подтвердила: «Может быть рекомендован».

Учитывалось и мнение командира крейсера, ведь он первым из моряков смог оценить новшество, которое приобретал флот.

А теперь самое время поставить точку в биографии крейсера, который навечно вошел в историю флота и как воин, и как корабль, ставший родоначальником нового вида морской авиации.

Верные спутники солдата

Его автомат на фронте называли «Алешей». Он был спутником партизан, десантников, удобен был танкистам и бойцам штурмовых групп. Простой, легкий, надежный… В биографии его создателя не раз упоминается город Горький.

В 1905 году пассажиры пригородного поезда, выходившие на станции Ораниенбаум под Петроградом, могли сразу же на перроне слышать непрерывное тарахтенье пулеметов и отрывочные хлесткие залпы винтовок. Это никого не удивляло. Все знали, что недалеко от станции располагается полигон для занятий офицеров. Стрельба здесь шла днем и ночью.

Но мало кто знал, или даже догадывался, что не только для учебных целей предназначался полигон. В оружейных мастерских офицерской школы работали создатели новых видов оружия. По большей части это были самоучки, пытавшиеся улучшить боевые качества винтовок и пулеметов, бывших на вооружении русской армии.

Во главе полигона стоял полковник Николай Михайлович Филатов. В военных кругах он был известен как крупный специалист по стрелковому оружию.

Высокий, грузный человек с большой окладистой бородой казался малоподвижным и было трудно определить его возраст. А полковник Филатов был еще молод. Ему едва перевалило за сорок.

Вся его жизнь прошла в армии. Военная служба научила его быть точным до педантизма, и, как истинный военный, склонный к научной деятельности, он научился смотреть далеко вперед, особенно в оружейном деле.

Николай Михайлович Филатов.

Николай Михайлович Филатов был выходцем из теплостанского дворянского гнезда. Теплый Стан — здесь были родовые поместья многих деятелей отечественной науки и культуры. Но сегодня это название села известно разве что краеведам, так как уже давно оно превратилось в село Сеченово и из Симбирской губернии перешло в Нижегородскую область.

Сеченовы, Крыловы, Ляпуновы, Филатовы, Стекловы — фамилии хорошо известные в истории отечественной науки. Врачи, педагоги, математики, корабел и вот Николай Михайлович Филатов — оружейник.

Службу он начал в Нижнем Новгороде, шестнадцатилетним юношей окончил военную гимназию. Дальше — Михайловское артиллерийское училище и Михайловская артиллерийская академия.

Свои родовые земли он никогда не забывал. По осени жаловал сюда на охоту — погонять зайчишек, одолжив свору борзых у знаменитого на всю Россию псового охотника Петра Михайловича Мачеварианова.

Служить строевым офицером Николаю Михайловичу не пришлось. После окончания академии он был направлен преподавателем стрелкового дела в Московское пехотное училище. Но, видя его тягу к научной и исследовательской работе, Опытная комиссия по испытанию стрелкового оружия включает Филатова в свои ряды. Он уезжает в Ораниенбаум, заканчивает там свой научный труд «Записки по теории стрельбы» и подает прошение на создание испытательного полигона. Скоро он становится первым его начальником.

Во всех трудах и статьях по стрелковому и оружейному делу Николай Михайлович Филатов пытается донести до офицеров мысль о том, что в военном деле нет, и не может быть ничего застывшего. Время меняет армию, ее вооружение, тактику и стратегию. И надо это время чувствовать.

К работам над новыми образцами оружия Николаю Михайловичу Филатову удалось привлечь постоянных членов оружейного отдела Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления генерал-майора Керна, руководившего внедрением в русской армии пулемета «Максим» и полковника Соколова, разработавшего станок к этому пулемету, который долго стоял на вооружении.

Именно в мастерской полигона произошла встреча привлеченного сюда для работы конструктора оружия Василия Григорьевича Федорова с вольнонаемным слесарем Василием Алексеевичем Дегтяревым, выделенным ему в помощь. Время этой встречи известно — весна 1906 года.

С нее, видимо, и надо вести отсчет даты рождения русско-советской школы конструирования автоматического оружия.

Для начала Василий Григорьевич Федоров задумал переделать массовую, хорошо зарекомендовавшую себя винтовку Мосина в автоматическую. В случае удачи это ускорило бы перевооружение русской армии. Но попытка не удалась.

Винтовка получилась ненадежной, и значительно увеличился ее вес. Стало ясно — надо создавать оригинальную винтовку.

Конструктор обнаружил жизнеспособную ветвь, которая могла дать ростки. Помогая ему форсировать работы, начальник полигона предложил переделать спусковые механизмы пистолетов Маузера и Берхарда Льюиса под автоматические.

Заметим для себя, что это тоже станет ростком на пути создания автомата. Побег еще долго будет слабеньким, немощным и долго не наберет силы. Переделанные пистолеты действовали безотказно, задержек при стрельбе не было, но прицельный огонь из легкого оружия оказалось вести невозможно. Опыты прекратили. Но Василий Григорьевич Федоров своего добился — автоматическую винтовку он все же сделал. Полигонные испытания она выдержала успешно, но на вооружение ее не приняли.

Проливают свет на это обстоятельство строки из дневника тогдашнего военного министра А.А. Поливанова. Запись датирована 21 февраля 1912 года: «Государь был на лекции полковника Федорова, изобретателя автоматической винтовки, и сказал ему, что он против введения ее в армии, так как тогда не хватит патронов».

Вот такой царственный аргумент!

Военной истории теперь известно, что испытания автоматических винтовок в Германии и во Франции начались лишь в 1913 году, а в Америке только в 1914 году.

Россия же вступит в Первую мировую войну без единой автоматической винтовки.

Вспоминая все перепитии конструирования автомата, В.Г. Федоров напишет:

«Непосредственным толчком к изобретению автомата было изучение боевого опыта Первой мировой войны. В той войне особое значение впервые получили ручные пулеметы. Благодаря своему легкому весу, а следовательно, и лучшей маневренности они могли быть использованы непосредственно в цепи атакующей пехоты и производить мощный непрерывный огонь. Вопрос о необходимости разработки ручного пулемета на основании опыта войны явился в высшей степени актуальным, имел непосредственное значение».

Такова была доктрина оружейника и он добился, чтобы его ружье-пулемет появилось в бою. Из подвалов вытащили спрятанные детали, собрали винтовки, пристреляли их и вскоре одна из рот 189-го Измайловского пехотного полка отбыла с ними на румынский фронт. Это было первое в мире воинское подразделение, снабженное легким автоматическим оружием.

Ружье-пулемет, автоматическая винтовка… уже происходит путаница в названиях. По предложению Н.М. Филатова этот вид оружия получил особое название — автомат.

Полноправным создателем первого автомата стал и Василий Алексеевич Дегтярев, руководивший его сборкой и отладкой. Очень скоро он примет эстафету своего учителя, ну, а пока крепнет его опыт.

Так каким же увидели первый автомат солдаты 1916 года?

Он был похож на привычную винтовку, только имел укороченный ствол, упрощенный прицел, переводчик для непрерывной стрельбы и приставной магазин на 25 патронов калибра 6,5 мм.

Десять лет — такой стаж службы этого автомата в армии. Он был снят с вооружения из-за трудностей в снабжении войск патронами, получаемыми ранее в большом количестве по иностранным заказам.

Попытки же создать автомат под отечественный винтовочный патрон калибра 7,62 мм приводила к появлению… ручных пулеметов.

Животворная ветвь принесла плоды, но не те, которые ожидали. Цепь неудач была настолько крепкой, что, казалось, не найдется силы разорвать ее. Но совсем неожиданно зазеленел новый росток надежды.

В дело включился оружейник Федор Васильевич Токарев. Он продолжил опыты Н.М. Филатова по переделке пистолетов. Теоретически все было просто: надо увеличить мощность пистолетного патрона, удлинить ствол, приладить к пистолету приклад, изменить спусковой механизм, чтобы можно было вести одиночную и автоматическую стрельбу. Новое оружие отличалось малым весом, портативностью и высокими огневыми качествами.

Для начала Токарев реконструирует легкий карабин под пистолетный патрон. Оружейник не делает секрета из своей работы, и скоро идею создания автомата под пистолетный патрон подхватывают многие конструкторы.

Отметим год рождения пистолета-пулемета — 1929-й.

Готов был к новой работе и Василий Алексеевич Дегтярев. К этому времени он уже стал известным конструктором-оружейником. Его ручные, авиационные и крупнокалиберные пулеметы поступают на вооружение Красной Армии. И вот он вновь возвращается к автомату для пехотинца. Когда-то он делал первые автоматы своими руками, теперь вместе с ним работает большой коллектив конструкторов.

Уже через год Дегтярев представил первый образец автомата под пистолетный патрон калибра 7,62 мм. Испытания показали, что значительно превышена масса оружия и темп стрельбы остается высоким.

Еще через год испытывался новый образец. Затем еще один. Но теперь в спор конструкторов включились оружейники Ф. Токарев, С. Коровин, С. Прилуцкий и И. Колесников.

Конструкторы-оружейники и работники Высшей стрелковой школы РККА после испытаний автоматических винтовок и автоматов. Третий слева в нижнем ряду начальник школы Н.М. Филатов.

Четырнадцать пистолетов-пулеметов проходили испытания, а лучшим был признан Василия Дегтярева. В 1935 году его приняли на вооружение и стали именовать «7.62 мм пистолет-пулемет системы Дегтярева, образца 1934 года».

Казалось бы все, автоматы получили признание и теперь уже ничто не может остановить конструкторскую мысль, совершенствующую это оружие. Но тормозящая сила нашлась.

Многие военные теоретики считали автомат оружием малоэффективным, пригодным лишь в оборонительных боях. Основной их довод: автоматическая стрельба предполагает большой расход боеприпасов, которые трудно пополнять в момент наступления.

В обороне же автомат признан оружием сильнейшим. Атака противника может быть отбита в 200–300 метрах от окопов, то есть там, где возможно поражение атакующих из автомата. Но у пехотинца не может быть два оружия — на оборону и наступление.

Недоверие к автомату коснулось и советской пехотной тактики. Новым стрелковым оружием решено было вооружить только начальствующий состав Красной Армии, для чего было заказано… 300 автоматов.

Доктор технических наук, профессор Василий Григорьевич Федоров писал в те годы: «Еще и до настоящего времени не везде усвоена мысль о той громадной будущности, какую со временем будет иметь это чрезвычайно мощное, сравнительно легкое и в то же время простое по своей конструкции оружие при условии некоторых его усовершенствований. В пистолетах-пулеметах блестяще решена задача — дать пулеметный огонь при боевых столкновениях на близких расстояниях, когда в более сильных винтовочных патронах нет никакой необходимости».

Василия Григорьевича несомненно бы поддержал Николай Михайлович Филатов. Но к этому времени его уже не было в живых. Как наследство он оставил книгу «Краткие сведения стрельбы из ружей и пулеметов», переиздававшуюся много раз. Он в ней ратует за вооружение пехоты автоматами.

На склоне лет Н.М. Филатову было присвоено звание Героя Труда, он был пожизненно оставлен в рядах Красной Армии и награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Советско-финская война подтвердила правоту ученых.

Пистолет-пулемет Дегтярева вновь оказывается в центре внимания. К этому времени конструктор представил его модернизированным. Его почти сразу же приняли на вооружение и стал он именоваться как ППД-40.

С этим оружием советские пехотинцы встретили вторгшиеся фашистские полчища.

Доктрина вооружения каждой армии базируется на данных военной разведки: а каким оружием располагает противник? С каким же оружием вступила на нашу землю армия Гитлера?

Версальский договор 1919 года запрещал Германии иметь пистолеты-пулеметы. Поэтому основным оружием пехотинцев вермахта были карабины, причем даже бельгийского и чешского производства.

Испытание ручных пулеметов на полигоне.

В 1936 году, когда начал создаваться вермахт, Управление вооружения Германии позаботилось вначале о танкистах, предложив снабдить их первыми пистолетами-пулеметами. Принятый на вооружение в 1938 году автомат MP-38 отличался небольшим размером, складывающимся прикладом и магазином, который одновременно служил ручкой. Этот автомат, виденный нами во многих военных фильмах, мы привыкли называть «шмайссером», хотя создателями его были конструкторы Г. Фольмер и Б. Гайпель, а отнюдь не X. Шмайссер.

Теперь обратимся к цифрам, они любопытны. С 1940 по 1945 год Германией было выпущено 1 миллион пистолетов-пулеметов. А карабинов и винтовок 10 327 800.

К средине войны немецкие солдаты вынуждены были «довооружаться» советскими автоматами.

Война всегда застает врасплох и сразу же требует гигантского количества оружия. Тылы начинают «ковать оружие победы» в сжатые сроки при дефиците материалов и рабочих рук.

Но увеличить производство автоматов ППД-40 уже не было возможности. Дегтяревский автомат был трудоемким и сложным в изготовлении.

Выход из положения нашелся. Остались считанные дни до запуска в серию новых автоматов конструктора Шпаги-на.

В оружейном деле сильна преемственность: Григорий Семенович Шпагин — ученик Дегтярева. Словно для него предназначены слова другого его учителя — Токарева.

«Думая о будущем, конструктор не может сидеть сложа руки и ждать указаний. Он должен действовать, творить, рисковать».

Истинно русскую смекалку проявил Шпагин, создавая свой автомат. В нем не было ни одного резьбового соединения. Он собирался и разбирался без отвертки. Кроме того, многие станочные операции конструктор заменил штамповкой. Чтобы решиться на такое, Шпагин приезжал в Горький на автозавод изучать кузнечно-прессовое производство. Часами стоял он у станков, наблюдая работу штампов. Его прежде всего интересовала штамповка мелких деталей. На участке изготовления гаечных ключей задержался надолго. Здесь он убедился, что штамповка может быть ювелирной. И только, когда понял это, рискнул.

Сразу же почти в два раза снизилось время на изготовление одного автомата. Упростив технологию, изобретатель рассчитал, что теперь автомат можно будет делать на любом заводе. Уже осенью 1941 года автоматы поступали на фронт как с крупных, так и с мелких предприятий управления местной промышленности.

Так бойцы получили автомат ППШ-41.

И вновь любопытные цифры. Если немцам требовалось для изготовления одного автомата MP-38 — 18 станко-часов, то на ППШ тратилось 7,3 часа.

«Я хотел, чтобы в армии полюбили мой ППШ, чтобы боец носил его на груди, как надежную, дорогую и приятную вещь, чтобы он полюбил мой пистолет-пулемет и уверовал в него. Это было моей мечтой, этого я и добивался…» — так писал в обращении к воинам конструктор Шпагин.

Если к концу 1941 года промышленность выпустила 92 776 автоматов ППШ, то на следующий год их количество составило 1 499 269. Теперь в каждой стрелковой роте автоматами был вооружен один взвод, а в каждом полку — одна рота.

Конструктора это радует, но он продолжает совершенствовать свое оружие.

«Я мысленно представляю себе линию фронта и слышу то здесь, то там длинные очереди, которые дают наши автоматчики. Кончились времена, когда наглый немец поливал огнем из своего автомата „от пуза“, строчил налево и направо, пытаясь нагнать страх на наших людей. Армия наша насыщена автоматами — ладным, простым, безотказным оружием».

Автомат Григория Семеновича Шпагина был массовым стрелковым оружием. Он действительно полюбился пехотинцам, а вот для танкистов, десантников, разведчиков, саперов был громоздким — все-таки длиной, без малого, метр.

В 1942 году армия получила новый «Боевой устав пехоты» (БУП-42), который вобрал опыт первых месяцев войны. Царице полей в нем предписывалось: «Огонь, маневр и рукопашная схватка — основные способы действия пехоты».

Как ни хорош ППШ, но в таком ближнем бою с ним не развернешься. К тому же устав снижал требования к дальности огня стрелков.

Будто подгадав к внедрению в войсках нового устава, на курсах «Выстрел» было подготовлено 1000 командиров батальонов в совершенстве изучивших тактику действия пехотинцев и овладевших всеми видами штатного оружия.

Они-то первыми и поняли, что настала пора облегчить автомат и сделать его короче, убрав приклад или примкнув его к оружию. С фронта стали поступать различные предложения от изобретателей-самоучек.

Вот тогда-то и был объявлен конкурс на разработку нового автомата: еще более простого, легкого, компактного, но такого же надежного, как ППШ.

Конкурс привлек внимание как известных оружейников: Дегтярева, Шпагина, Коровина, так и малоизвестных: Меньшикова-Шкворника, Зайцева, Пушкина, Волкова-Чухматова… Было представлено 30 образцов.

Рассмотрели и предложения, пришедшие с фронтов. Внимание специалистов привлек образец, поступивший от лейтенанта И.К. Безручко-Высоцкого. Он был наиболее близок к конкурсным требованиям, но нуждался в серьезной доработке и испытаниях.

Доработать автомат предложили военному инженеру III ранга Алексею Ивановичу Судаеву, служившему на Научно-исследовательском полигоне стрелкового вооружения.

На первый этап конкурсных испытаний автомат не попал. Но, как оказалось, испытания не выявили ни одного образца, который бы укладывался в рамки жестких требований.

Второй этап показал полное преимущество автомата, доработанного молодым конструктором Судаевым. Комиссия высказала ряд замечаний, которые были устранены к третьему этапу.

В заключении комиссии говорилось: «ППС конкурсные испытания выдержал, других равноценных конкурентов не имеет. По технологическим и боевым качествам значительно превосходит образец ППШ-41. Необходимо ППС срочно поставить на серийное производство для отработки технологического процесса».

28 июля 1942 года новый автомат был представлен на утверждение Государственного Комитета Обороны СССР.

Об Алексее Ивановиче Судаеве известно очень мало. По крупицам упоминаний о нем попытаемся представить, что это был за человек.

Родился он в городе Алатыре — ныне это Чувашия. После смерти отца пошел работать слесарем. Дальше судьба связывает его с Нижним Новгородом. Здесь он учится в железнодорожном техникуме. А вот в армии впервые проявляется его склонность к изобретательству. Он совершенствует автоматику пулемета, вносит несколько рационализаторских предложений, которые были приняты и внедрены.

Уволившись в запас, он поступает в Горьковский индустриальный институт. Сюда ему приходит приглашение из Артиллерийской академии имени Ф.Э. Дзержинского, которая собирала проявивших себя изобретателей учиться в только что созданной школе оружейников.

Молодой студент предложение принимает.

Дипломным проектом выпускника академии лейтенанта Судаева стал разработанный им ручной пулемет калибра 7,62 мм. Защита шла на… немецком языке. Итог учебы — отличная оценка за диплом.

Конструктор автомата ППС-43 Алексей Иванович Судаев.

Академию Алексей Иванович закончил перед самой войной и тут же получил первое практическое задание: разработать упрощенную конструкцию зенитной установки, производство которой можно было бы организовать на московских заводах из имеющихся материалов. Следующим заданием будет автомат.

Вне всякого сомнения, это был талантливый человек. Он хорошо усвоил заповеди старых оружейников и все работы по совершенствованию автомата выполнил своими руками. Он считал, что если сам сделает деталь, то ее уж обязательно сделает любой рабочий.

Дело его увлекло. Бывало и ночевать оставался в мастерских.

Вокруг конструктора уже успел сплотиться небольшой коллектив молодых оружейников. Они изучали и анализировали образцы трофейного стрелкового оружия, которое везли с фронтов, попутно испытывали его, проверяя качественную сторону.

Легкий ППС был незаменим в уличных боях, он был любимым оружием разведчиков и партизан.

Вот каким запомнился Судаев молодому оружейнику, конструктору будущих автоматов Михаилу Тимофеевичу Калашникову:

«…В мою комнату вошел незнакомый военный высокого роста, плечистый, немного сутуловатый. Здороваясь, он так сжал мою руку, что я испугался, смогу ли после этого держать карандаш. Так я впервые познакомился с конструктором Алексеем Ивановичем Судаевым.

Будучи от природы очень одаренным человеком и уже умудренный опытом конструирования, Судаев щедро делился со мною своими знаниями. Как сейчас помню его слова: „Делай все проще, не гонись за ненужной оригинальностью“.

Жаль, что нашей творческой дружбе вскоре пришел конец: тяжело заболевшего Судаева увезли в одну из московских больниц, где он через несколько месяцев скончался в расцвете творческих сил».

«Делай все проще»… Производство автоматов Судаева было налажено на заводах блокадного Ленинграда. В течение 1943 года по чертежам опытного образца было изготовлено 46 572 автомата. Алексей Иванович наблюдал за процессом изготовления и тут же на ходу еще и еще упрощал конструкцию.

Автомату ППС-43 не было равных. Он был чрезвычайно легок — весил всего три килограмма. А на его изготовление требовалось всего 2, 7 часа. Невысокий темп автоматической стрельбы давал экономию боеприпасов. Многие детали автомата штамповались и сваривались. Но, несмотря на простоту, ППС оставался надежным.

Войсковые испытания новый автомат проходил на Ленинградском фронте. Бойцы сразу окрестили его «Алешей».

24 мая 1944 года заместитель командующего 2-й Ударной армии полковник Карзаев докладывал заместителю командующего артиллерией Ленинградского фронта: «Командиры подразделений и бойцы 131-й, 48-й, 124-й и 191-й стрелковых дивизий, участвовавшие в операциях с автоматом ППС-43, заявляют, что данный автомат прост в устройстве, разборке, сборке и освоении, магазин легко снаряжаем, надежен и безотказен в работе, всегда готов к немедленному действию. Единственный недостаток — нет переключения на одиночную стрельбу, но данный недостаток устраним при хорошей натренированности. Коротким нажатием на спусковой крючок можно достичь одиночных выстрелов».

В отзывах об оружии, собранных среди бойцов и командиров 1-го Украинского фронта, говорилось: «Как личное оружие бойца и офицера в стрелковом подразделении автомат ППС оправдал себя в боевых условиях. Достаточная дальность, кучность стрельбы, удобство в эксплуатации, облегченный вес, по сравнению с существующими автоматами, дает право считать его хорошим автоматическим оружием».

Попал автомат А.И. Судаева и на военный плакат.

А о том, что такое ППС в бою, хорошо сказал Герой Советского Союза автоматчик Хаджимурза Мильдзихов:

«…Немцы наступали на меня с флангов. Если бы я зазевался хоть на секунду, был бы убит. Пули вражеского пулемета поднимали рядом пыль. Я быстро переползал на другое место и снова начинал стрелять. Патронов у меня было много. Автомат стал горячим, жег руки, но не отказывал в работе. Как я благодарил в ту минуту наших людей, которые делают это замечательное оружие.

Около сорока минут я вел непрерывный огонь по немцам. Нужно экономить патроны. В это время сзади раздалось русское ура! Пришла подмога.

Немцы, не выдержав атаки, начали беспорядочно отступать. Так кончился бой, в котором я уничтожил из автомата 108 фашистов».

Автомат ППС был достойно оценен военными и правительством. Алексей Иванович Судаев отмечен Сталинской премией II степени, а лейтенант И.К. Безручко-Высоцкий награжден орденом Красного Знамени.

История создания автоматического оружия совершила полный оборот. Когда-то, начавшись в Ораниенбауме с попыток создания первых образцов, она вернулась сюда, уже имея совершенное стрелковое оружие. А держали его в руках солдаты, та ударная сила, которая погнала врага с ленинградской земли.

Совершенно неожиданно история ППС получила продолжение в послевоенные годы: очень похожий автомат обнаружился у финнов. Они скопировали его, приспособив под 9 мм патрон. Появился он и у немцев. ФРГ заказала их в Испании и вооружила свою жандармерию и пограничную охрану.

Тут успокаивает одно — плохое не копируют.

Пушка, ходившая в атаки

Первый памятник этой пушке появился на заводе, где ее изготавливали. На пьедестал возвели 100-тысячное орудие. Солдаты высоко ценили эту пушку, хотя путь ее на фронт был труден.

Представим себе не совсем обычный смотр. В длинную линейку выстроились побывавшие на войне пушки. Причем только те, что звались ЗИС-3 или 76-мм дивизионными. Смотр, как водится, начнем с переклички.

— Пушка №…

Установлена у кремлевской стены в Нижнем Новгороде 3 мая 1975 года в благодарность заслуг тыла в годы войны.

Экскурсовод дополнит, что эта, самая массовая пушка войны, производилась в нашем тыловом городе. Только один завод дал фронту более ста тысяч таких орудий.

100-тысячная пушка ЗИС-3 стала памятником.

Продолжим перекличку.

— Пушка № 135.

Входила в состав 45-го отдельного гвардейского истребительного противотанкового Краснознаменного дивизиона 42-й гвардейской стрелковой Прилукской ордена Ленина, Краснознаменной, ордена Богдана Хмельницкого дивизии. Пушка состояла в огневом взводе, которым командовала женщина-артиллерист гвардии лейтенант Тамара Александровна Сычева.

Орудие прошло с боями от Днестра до Праги, участвовало в освобождении Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии и Чехословакии.

— Пушка № 4785.

Находится в экспозиции Центрального музея Вооруженных сил. На щите пушки значится: «Сделала 1-й выстрел по Берлину 21 апреля 45 года в 18.00». Эта пушка прошла, поддерживая наступающие войска 6204 км, произвела по врагу 3696 выстрелов. Расчетом бессменно командовал гвардии старший сержант И. М.

Родионов.

— Пушка № 4910.

Установлена на смотровой площадке боевой техники у Центрального музея Вооруженных сил в Москве. Входила в состав 783-го артиллерийского полка 260-й стрелковой дивизии. Расчетом командовал старший сержант Г. И. Гусев. Принимала участие в боях на Брянском фронте, форсировании реки Сож, освобождении города Ковеля. Лишь в одном бою под Варшавой расчет орудия уничтожил пять фашистских танков. День Победы пушка встретила в Берлине. Позади осталось 6940 километров фронтовых дорог.

— Пушка № 7458.

В бой вступила в июле 1942 года. Участвовала во многих сражениях. 5 августа 1943 года с передовыми частями ее расчет первым ворвался в Орел. Двадцать раз пушка вела огонь прямой наводкой по танкам противника. Весной 1944 года пушку решили сохранить для истории и передали в Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и связи в Ленинграде.

В этих местах сейчас мало что напоминает войну. Бывший гитлеровский полигон для испытания танковой техники под небольшим немецким городком Ютербогом давно распахан, а разросшийся городок отхватил у него порядочную долю на зеленую зону отдыха. По выходным дням в лесу, на озерах, лесных дорожках многолюдно. Забредающие в старую часть леса любопытные вдруг обнаруживают торчащие из земли, покореженные, изъеденные ржавчиной рельсы, переплетения толстых прутьев арматуры, да бетонные основания каких-то бывших сооружений. Недоуменно походив вокруг заросшего кустарником железа и камней, они идут своей дорогой, так и не разгадав тайны виденного.

Старые немецкие антифашисты рассказывали нам, солдатам, служившим в этих местах, как на полигоне проходили испытания теперь уже печально известные «тигры». Именно отсюда уползали они на Восточный фронт. Заключенные в лагерь антифашисты работали на полигоне и нередко гибли от разрывов случайных снарядов или попадали под гусеницы мчавшихся на полной скорости боевых машин.

Уже после войны, разбирая многие километры трофейной кинохроники, наши кинематографисты натолкнулись на пропагандистский фильм о «тиграх». Снят он был осенью 1942 года на этом самом Ютербогском полигоне.

Фильм был заказан Гитлером. Уже тогда, страдавший гигантоманией фюрер, увидев «тигры» на испытаниях, пришел в восторг. Ему сразу же понравился этот танк. Он внушал страх одним своим видом. Когда же 56-тонная махина шла, дрожала земля. Ствол, намертво вперившийся в цель, разносил ее вдребезги, а два пулемета устилали землю смертоносным огнем.

Свезенная на полигон артиллерия средних калибров обстреливала опытный экземпляр машины. Все было тщетно. Снаряды огненными фейерверками раскалывались о броню, оставляя на ней лишь вмятины. Для пущего эффекта режиссер фильма гнал танк прямо на стреляющие пушки и тот давил их гусеницами, корежил, вминал в песок полигона.

Через двадцать лет после войны английская телевизионная компания Эй-Ти-Ви попросила в советском киноархиве съемки фронтовых хроникеров. Наряду с кадрами наших кинооператоров ей был передан и этот фильм. Через некоторое время на телевизионные экраны Англии вышел фильм «„Тигры“ горят». Название было заимствовано из заголовка очерка военного корреспондента «Известий» Виктора Полторацкого, опубликованного в июле 1943 года. То есть как раз в то время, когда на огромном пространстве от Курска до Орла и дальше — до Белгорода разворачивалось одно из главных и решающих сражений войны.

Но почему вдруг телевидение Англии заинтересовалось горящими по всей территории полосы наступления «тиграми»?

Как оказалось, телевизионные режиссеры таким образом решили избавить от страха своего обывателя. Гитлер пригрозил Англии бронированным кулаком и «танкофобия» стала даже в послевоенные годы тяжелым психологическим грузом.

А избавил англичан от страха перед танками советский солдат.

В своих военных мемуарах бывший министр вооружения Третьего рейха Альберт Шпеер писал: «Как и всегда, при появлении нового оружия, Гитлер ждал от „тигров“ сенсации. Красочно расписывал он нам, как советские 76-миллиметровые пушки, насквозь прошивающие лобовую броню танков T-IV даже на большом расстоянии, напрасно будут посылать снаряд за снарядом и как, наконец, „тигры“ раздавят гнездо противотанковой обороны».

Германская пресса воздавала должное Фердинанду Порше — «панцерфатеру» (отцу танков). Он возводился в ранг национального героя. А тот, зная слабость своего фюрера к лязгу железа, всячески стимулировал работы по созданию новой бронированной техники. Зверинец фирмы «Порше и К°» множился: «пантеры», «фердинанды», «тигры»… Поверив однажды в победную доктрину танковой войны и заразившись фанатизмом у фюрера, Порше до конца дней будет служить нацизму.

Он даже принесет в жертву своего сына, направив его с новыми, уже «королевскими тиграми» в отдельный 501-й тяжелый танковый батальон, брошенный на отражение советских войск на Сандомирском плацдарме. Единомышленник и партнер отца по фирме, Ферри Порше пожелал посмотреть танки в бою. Вера в несокрушимость брони притупила в нем чувство опасности. Он сам вызвался вести головной танк. Это был его первый и последний бой.

Чуда не случилось. Горели и «королевские тигры». Это было летом 1944 года…

Теперь перенесемся с вами в холодный январь 1942 года на один из наших артиллерийских полигонов. Расчет капитана Толкачева получил приказ произвести огневой налет из нового орудия. Стоял жгучий мороз, но солдаты сбросили ватники. Они знали — сейчас будет жарковато. По сигналу заряжающий подал в камору первый снаряд. Тут же грянул выстрел и не успела выброшенная гильза коснуться земли, как в камору еще на накате полетел следующий снаряд… Выстрел… Откат… Выстрел… Двадцать пять раз прогрохотало орудие, прежде чем стрелка секундомера завершила бег по кругу.

Капитан Толкачев молодцевато доложил комиссии, что испытание 76-миллиметровой пушки на скорострельность завершено.

Комиссия, как ей это и положено, внимательнейшим образом осмотрела орудие. Покрашенное для вида, стояло оно сейчас черное от сгоревшей шелушащейся краски. Но это комиссию не смущало. Осмотрев орудие, она пришла к выводу, что ни одна деталь не разрушилась.

Артиллеристы ведут огонь по врагу из «дивизионки».

Войсковые испытания эта пушка проходила уже в жестоких боях. Скидок ей не делали. Она была в рядах наступающих и на самом острие наступления. Во многих мемуаpax можно найти описания тех боев. И всегда в них есть слово о новой дивизионной пушке.

Маршал артиллерии К. П. Казаков:

«В истории артиллерии она сыграла роль, сходную с ролью танка Т-34 в истории танковых войск. Такое же превосходное по всем характеристикам оружие: легкое, маневренное, мощное. Сконструировал ее Герой Социалистического Труда, доктор технических наук Василий Гаврилович Грабин».

Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев:

«Ей суждено было стать на весь период войны наиболее массовым орудием нашей артиллерии.

Эта пушка прекрасно показала себя в боях. И в первую очередь в борьбе с бронированными целями; высоко оценили ее боевые качества даже враги».

Герой Советского Союза генерал-майор К. А. Назаров, в 1942 году командир взвода:

«…Батарея старшего лейтенанта Александра Ивановича Бондаря вышла к переправе через Дон близ хутора Большенабатовский. Мост разбомбили наши летчики, и на берегу скопилось множество немецких конных обозов, автомашин, танков. За рекой виден был полевой аэродром — там стояли самолеты. Саперы противника копошились на мосту. Бондарь развернул батарею на крутом берегу. Одно орудие ударило по аэродрому, три остальных — по скоплению живой силы и техники. Внезапный огонь вызвал панику.

Вражеские солдаты бросились кто куда, многие на тонкий лед.

Самолеты, пытавшиеся подняться, были подбиты артиллерийским огнем и горели на аэродроме. Мы захватили все военное имущество и на этой стороне и там, за Доном, в том числе много исправных танков и автомашин, а также двадцать самолетов.

В этом бою четыре вражеских танка сжег наводчик орудия Иван Куст».

На 1 января 1943 года 60 процентов противотанкового резерва Верховного Главнокомандования составляли 76-мм дивизионные пушки. Но встреча их на поле боя с «тиграми» была еще впереди.

А что же в это время происходило с «тиграми»?

Как раз в тот день, когда накрепко замкнулось кольцо окружения под Сталинградом, в ставке фюрера царило возбуждение. Гитлер вызвал Шпеера и потребовал срочно представить расширенную программу выпуска танков. Он немедленно подписал ее. В ней к 12 мая 1943 года предполагалось выпустить 500 «тигров» и «пантер», 90 «слонов». Гитлер готовился к реваншу за Сталинград. Танковый бронированный реванш. Выползшие на поле боя бронированные крепости будут сюрпризом для советских войск.

Приходилось 76-мм дивизионной пушке ходить в атаки…

…и переправляться через реки.

Однако неожиданности не будет. Первые шесть «тигров» — опытные образцы — Гитлер распорядился бросить под Ленинград на сосредоточенный удар в районе Мги. Там они напоролись на 122-мм пушки и были разбиты. Это, видимо, не остановило Гитлера и следующие «тигры» тоже отправились под Ленинград.

В своих воспоминаниях маршал Советского Союза Г.К. Жуков приводит следующий эпизод:

«16 января (1943 г. — Авт.) мне доложили, что меж Рабочими поселками № 5 и № 6 наши артиллеристы подбили танк, который по своему виду резко отличался от известных нам типов боевых машин противника, причем гитлеровцы принимали всевозможные попытки для его эвакуации в свой тыл.

Я заинтересовался этим и приказал создать специальную группу в составе стрелкового взвода с четырьмя танками, которой была поставлена задача захватить подбитый вражеский танк, отбуксировать его в расположение наших войск, а затем тщательно обследовать.

В ночь на 17 января группа во главе со старшим лейтенантом Косаревым приступила к выполнению боевого задания. Этот участок местности противник держал под непрерывным обстрелом. Тем не менее, вражеская машина была доставлена в наше расположение.

В результате изучения танка и формуляра, подобранного на снегу, мы установили, что гитлеровское командование для испытания перебросило на Волховский фронт экспериментальный образец нового тяжелого танка „тигр“ под номером один. Танк был отправлен на исследовательский полигон, где опытным путем установили его уязвимые места.

Позднее, в Курской битве, немецко-фашистское командование применило „тигры“ в большом количестве. Однако наши воины смело вступили с ними в единоборство, зная их уязвимые места».

Но все это еще будет впереди. До Курской битвы оставалось больше года. И до самого ее начала Гитлер верил в свои «тигры», не случайно же он накануне решающих боев на «огненной дуге» скажет: «До сих пор достигнуть того или иного успеха русским помогали танки. Мои солдаты! Наконец-то вы имеете лучшие танки, чем они».

Конструктор артиллерийских систем Василий Гаврилович Грабин.

— Пушка № 11076. Находится в экспозиции Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге. Состояла на вооружении 5-й батареи 1217-го легкого артиллерийского полка 31-й легкой артиллерийской бригады. Участвуя в наступательных боях за Днепр, расчет этого орудия во главе с сержантом Котельниковым уничтожил 12 вражеских танков, 4 самоходных орудия, 4 пушки, большое количество солдат противника. В неравном бою под Кировоградом 27 декабря 1943 года вражеский снаряд попал в орудие, все воины расчета погибли, до конца выполнив свой воинский долг.

— Пушка № 11512.

В боях за освобождение Советской Латвии расчет этого орудия под командованием Героя Советского Союза старшего сержанта Н. В. Сазонова 19 августа 1944 года под городом Шауляем уничтожил 8 фашистских танков. Н. В. Сазонов прошел со своим орудием по дорогам Белоруссии и Прибалтики свыше 2200 километров. Уничтожено при этом 10 танков, 16 пулеметов, свыше 400 солдат и офицеров противника.

— Пушка № 71586.

Боевое крещение получила под Сталинградом в составе 1189-го истребительного противотанкового полка 3-й гвардейской бригады. Командовал расчетом гвардии сержант Петр Товаровский.

За четыре дня генерального наступления под Сталинградом пушка прошла с боями 170 километров до хутора Платонова. Здесь в бою расчет Товаровского подбил четыре танка и один бронетранспортер.

Огонь этого орудия гитлеровцы испытали на себе под Курском, Харьковом, Киевом…

57-мм противотанковая пушка ЗИС-2 на дорогах Европы.

В боях за Киев из артиллерийского расчета остались командир и наводчик. Они продолжали вести бой. Был убит наводчик, бой продолжал один Петр Товаровский.

Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии сержант Товаровский и гвардии рядовой Пономарев посмертно удостоены звания Героя Советского Союза.

После этого боя пушка побывала в ремонте. Потом ею командовал гвардии сержант Сидельников. Новый расчет продолжил боевые дела. Пушка участвовала в освобождении Польши, штурме Берлина, добивала фашистов в Праге.

После войны пушку доставили в Сталинград, чтобы увековечить память о ее первом расчете. Помещена в музей. На стволе семь звездочек. Столько танков уничтожил расчет гвардии сержанта Товаровского под Сталинградом.

Так что же такое дивизионная пушка? В каждой армии, где развито артиллерийское оружие, на эту пушку свой взгляд. Американцы, например, говорили, что пушка должна быть универсальной, способной поражать живую силу противника, укрепления, танки и даже самолеты.

Англичане склонялись к пушке полууниверсальной, способной выполнять наземные задачи и вести лишь заградительный огонь по самолетам.

Советские ведущие конструкторы артвооружения были за пушку, выполнявшую только наземные боевые задачи. И главное, чтобы она была грозой танков.

Еще 15 июля 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О состоянии обороны СССР», в котором предлагалось «усилить взятый темп работ по усовершенствованию техники Красной Армии», в том числе и артиллерийской. Для борьбы с танками планировалось создать две пушки — 37-мм и 45-мм.

С первой пушкой поступили просто: у немецкой фирмы «Рейнметалл» купили ее документацию и уже через год приняли на вооружение. У второй пушки разработали только ствол и приспособили его к лафету первой пушки.

Но сразу было очевидно, что срок жизни этих двух пушек будет короток. К началу войны 37-мм пушки уже не было на вооружении, а «сорокапятку» наши бойцы в первые же дни войны назовут «прощай, родина». Броню танков она уже не брала, приходилось стрелять по гусеницам и по менее защищенным бортам.

Хотя к этому времени уже было готово отличное противотанковое орудие калибра 57 мм, разработанное в конструкторском бюро Василия Гавриловича Грабина.

Свои воспоминания артиллерийский конструктор Василий Гаврилович Грабин посвятил ветеранам Приволжского завода. Не надо искать на карте город Приволжск. Его там просто нет. Приволжск — это город Горький.

Новая пушка называлась ЗИС-2. ЗИС — это завод имени Сталина.

Послевоенное поколение горожан знает его как машиностроительный завод № 92. О продукции, которую он выпускал, открыто говорить не рекомендовалось. «Режимность» была в нашем сознании, поскольку почти все заводы города были военными.

Все лучшие пушки войны вышли из цехов «девяносто второго». Теперь об этом уже можно сказать открыто.

Казалось бы, перед самой войной одна из проблем — борьба с танками, была решена. Армия получила хорошую пушку, ее приняли на вооружение. Она поступила в боевые части… А вот дальше произошло невероятное. В конце 1941 года ее с производства снимают, но оставляют на вооружении.

Почему? Свет на это проливает сохранившаяся запись разговора Грабина со Сталиным:

«Сталин: Товарищ Грабин, нельзя ли ствол 57-мм противотанковой пушки укоротить на метр-полтора?

Грабин: А чем это вызвано, товарищ Сталин?

Сталин: Это вызвано тем, что пушка очень мощна. Для нее нет целей — соответствующих танков. Все немецкие танки для этой пушки ничего не стоят. Она пробивает их насквозь, и снаряд уходит дальше… а меткость этой пушки очень высокая. Н. Н. Воронов рассказывал, что приходилось стрелять по отдельному солдату противника на расстоянии более тысячи метров и промаха не было. Пушка очень хорошая.

Грабин: А кто рекомендует укоротить ствол, товарищ Стешин?

Сталин: Говоров.

Грабин: Он ошибается, товарищ Сталин.

Сталин: Нет… он хороший артиллерист.

Грабин: Укорачивать ствол пушки нерационально, так как она потеряет свои высокие боевые качества как противотанковое орудие и в этом случае может быть легко заменена 76-мм дивизионной пушкой, а укороченная ЗИС-2 не заменит дивизионную, так как у нее очень слабый фугасный снаряд. Этим пушку мы только испортим. Товарищ Сталин, я убежден, что такая пушка армии еще понадобится. Укоротив пушку, мы подорвем веру в нее бойцов.

Сталин: Значит, вы не согласны укорачивать пушку?

Грабин: Товарищ Сталин, я считаю это нецелесообразным.

Сталин: Тогда мы снимем ее с производства.

Грабин: Я согласен, товарищ Сталин.

Сталин: Тогда мы ее снимаем».

Приказ по заводу предписывал:

«…Все незавершенные в производстве стволы собрать, законсервировать и убрать. Всю технологическую оснастку и техническую документацию сохранить, убрав в соответствующее место с тем, чтобы при возникшей необходимости немедленно развернуть производство 57-мм пушек ЗИС-2»…

Аналогичной была судьба и 76-мм «дивизионки» ЗИС-3. Первый ее образец был готов через месяц после начала войны. Тут же состоялся показ пушки, на котором присутствовали маршал Т.П. Кулик, председатель Госплана Н. А. Вознесенский, зампред Совнаркома В. А. Малышев и многие другие ответственные работники наркоматов вооружения и обороны.

Вот как вспоминает об этом дне В. Г. Грабин:

«Кулик приказал выкатить орудие на открытую позицию и начать условную „стрельбу по танкам“. В считанные минуты пушка была готова к бою. Кулик указывал появление танков с разных направлений. Звучали команды Горшкова (командир расчета — Авт.): „Танки слева… спереди“, „танки справа… сзади“. Орудийный расчет работал как хорошо отлаженный механизм.

Я подумал: „Труд Горшкова себя оправдал“.

Маршал похвалил расчет за четкость и быстроту. Горшков подал команду „отбой“, ЗИС-3 установили на исходную позицию. После этого многие генералы и офицеры подходили к орудию, брались за маховики механизмов неведения и работали, поворачивая ствол в разных направлениях по азимуту и в вертикальной плоскости…

После осмотра маршал предложил пройти к нему в кабинет.

В кабинете я гораздо полнее доложил о пушках, о производстве, о перевооружении. Закончив, ждал выступлений, критики со стороны присутствующих. Но зря я готовился записывать. Поднялся Кулик. Слегка улыбнулся, обвел взглядом присутствующих и остановился на мне. Это я оценил как положительный признак. Кулик немного помолчал, готовясь высказать свое решение, и высказал:

— Вы хотите заводу легкой жизни, в то время как на фронте льется кровь. Ваши пушки не нужны.

Он замолчал. Мне показалось, что я ослышался или он оговорился. Я сумел только произнести:

— Как?

— А вот так, не нужны! Поезжайте на завод и давайте больше пушек, которые на производстве.

Маршал продолжал стоять с тем же победоносным видом.

Я встал из-за стола и пошел к выходу. Меня никто не остановил, никто мне ничего не сказал».

Пушку ЗИС-3 запустили на 92-м заводе тайно. На риск пошел директор завода Амо Сергеевич Елян.

Амо Сергеевич Елян.

«Никто, кроме узкого круга посвященных, не догадывался, что пошла новая пушка. Единственную деталь, которая могла вызвать подозрение, — дульный тормоз — решили изготавливать в опытном цехе. Там можно было делать что угодно, не боясь разглашения. Служба информации, которой очень толково и четко руководил Андрей Петрович Худяков, ежедневно докладывала о выполнении заданий. Все шло по графику. В сборочном цехе собирали противотанковые ЗИС-2, только без труб ствола. Когда подошло время общей сборки, уже были готовы трубы и дульные тормоза для ЗИС-3. Поздним вечером то и другое подали в сборочный цех. За ночь несколько пушек были собраны и тщательно проверены, а утром их предъявили военной приемке…»

Военпреды, естественно, сказали новой пушке «нет». Они люди подневольные и без решения высшего начальства не имеют права на инициативу.

И вот тут произошло самое главное: в кабинете директора завода раздался звонок. В трубке послышался голос Сталина. Ничего конкретного он не сказал, просил только увеличить выпуск пушек. Разговор странным образом затягивался. Сталин его не прерывал, будто ждал чего-то. Очень возможно, что кто-то из присутствовавших на показе ЗИС-3 доложил ему о новой пушке, и он ждал разговора о ней. Директор завода и главный конструктор молчали.

Но в разговоре была одна фраза, которая решила все. Грабин пошел на хитрость: «В деликатной форме я попросил Сталина дать указание директору поддержать начинания Отдела главного конструктора, не объясняя детально, какие именно.

— Передайте, чтобы он выполнял все, что вы считаете нужным, — сказал Сталин».

О том, что Сталин знал о ЗИС-3, говорит и другой факт. Как только Грабин ему доложил о создании новой пушки, Сталин тут же распорядился доставить ее в Кремль.

«На смотр пришел весь состав ГКО в сопровождении маршалов, генералов и других ответственных работников НКО и НКВ. Все были одеты тепло, кроме В. Сталина. Он вышел налегке — в фуражке, шинели и ботинках. А день был на редкость морозным. Меня беспокоило то, что в трескучий мороз невозможно в таком легком одеянии тщательно ознакомиться с новой техникой».

Смотрины новой пушки продолжались столько, сколько было нужно. Сталинское резюме было таковым:

«— Эта пушка — шедевр в проектировании артиллерийских систем. Почему вы раньше не дали такую прекрасную пушку.

— Мы не настолько подготовлены, чтобы так решать конструктивные вопросы, — ответил Грабин.

— Да, это правильно, — сказал Сталин. — Вашу пушку мы примем, пусть военные ее испытают, — и тут же дал указание об испытании».

Многие из присутствующих хорошо знали, что на фронте находится уже свыше тысячи пушек ЗИС-3, но смолчали.

В воспоминаниях Василия Гавриловича Грабина есть строки, которые, казалось бы, не должны относиться к оружию. Но они очень важны для конструктора.

Фронт требовал снаряды, и к станкам становились подростки.

«Нужно отметить и еще одну характерную истину ЗИС-3, пушка была очень красива. В те годы у нас в КБ работал скульптор Кикин. Когда он впервые увидел ЗИС-3, то изумился гармоничности ее конструкции. При этом пушка не имела ни одной детали, ни одного закругления, добавленных специально „для красоты“.

Это подтверждено и выводами комиссии наркомата, проверявшей КБ и завод: „В конструкциях пушек завода гармонично сочетаются высокие служебно-эксплуатационные, производственно-экономические и эстетические качества. В чертежах нет ни одной линии, подчиняющейся художественным требованиям в ущерб служебно-эксплуатационным и производственно-технологическим качествам“»…

Но мало этого. За время войны пушку ЗИС-3 непрерывно модернизировали и в ходе этого она «потеряла» 704 детали.

Главным экзаменом «дивизионок» была битва на Курской дуге. Расчетам 76-мм пушек выпала огромная боевая нагрузка. Лишь за первые семь дней оборонительных боев дивизионные пушки Центрального и Воронежского фронтов выпустили более 450 тысяч снарядов — больше, чем орудия всех других калибров вместе взятые.

Итог битвы широко известен по военной истории. А что же радовало наших артиллеристов там, на поле боя, что придавало им смелости, разжигало боевой азарт?

«Тигры» горели! Горели, хваленые! Горел весь гитлеровский зверинец. И теперь уже снимали их горящими, чадящими черным смолистым дымом, беспомощными наши кинооператоры. Спустя много лет эти кадры и встретятся в английском фильме с кадрами, снятыми на Ютербогском полигоне.

Когда враг рвался к Москве, потребовались мобильные противотанковые системы. На заводе № 92 была создана специальная конструкторская группа. В качестве основной артсистемы была выбрана 57-мм противотанковая пушка. Ее и водрузили на артиллерийский тягач Т-20 «Комсомолец». Самоходная установка получила название ЗИС-30.

Всего было выпущено чуть больше ста таких установок.

— Пушка № 256563.

«Комсомольская правда» 16 июля 1944 года писала о ней так:

«Она прошла своим ходом по прямым и боковым дорогам войны, по шоссе и тропинкам, по полям и болотам, по снегу и траве 12 280 километров. На своем пути от Сталинграда до Тернополя она уничтожила 10 немецких танков, 5 бронетранспортеров, 5 самоходных орудий, 15 автомашин, 16 орудий, 4 противотанковых орудия, 7 минометов, 26 дзотов, уложила 5 батальонов гитлеровцев. Она произвела свыше 11 тысяч выстрелов (это выше нормы вдвойне)».

— Пушка № 268363.

Входила в состав 192-го гвардейского артиллерийского полка 87-й гвардейской стрелковой Прилукской дивизии.

Орудийный расчет прошел с боями от берегов Волги до Севастополя. При освобождении Крыма, в бою на речке Чатырлык, командир орудия Д. Ходжиев получил 3 пулевых ранения, но, истекая кровью, продолжал командовать орудием. В этом бою было уничтожено 2 пулемета, что и обеспечило пехоте форсирование реки. Следуя в боевых порядках пехоты, расчет орудия одним из первых ворвался в Севастополь, где уничтожал опорные пункты врага на улицах города.

Сейчас пушка находится в экспозиции Центрального музея Вооруженных Сил СССР.

Самоходка ЗИС-30 под Москвой.

Вот и подошло время писем, которые я давно храню в своем архиве. По моей просьбе их написал бывший военный артиллерист Виктор Михайлович Мальков. Он посылал их одно за другим, по мере того, как вспоминал тот или иной боевой эпизод.

В войну Виктор Михайлович командовал батареей 76-мм дивизионных пушек.

Наше обращение к письмам не случайно.

Когда Василия Гавриловича Грабина спросили, в чем «изюминка» конструкции его «дивизионки», почему она так любима артиллеристами, он ответил: «Все дело в легкости, надежности, удобстве боевой работы расчета, технологичности и дешевизне».

Мы уже знаем, как создавалась пушка, с какими трудностями она внедрялась в войска, а вот какой она была в бою, и расскажут письма фронтовика. Разрозненные, с согласия автора, я лишь соединил их в одно повествование. Послушаем старого артиллериста.

«Начну свой рассказ с 12 июля 1943 года. Седьмой день идет сражение под Курском. Даже не верилось, что эти поля, светлые березовые перелески когда-то были окутаны тишиной. Нет, не в мирном ее понимании, стрельба, конечно, не прекращалась, но для привыкшего фронтовика тишина без стрельбы — не тишина. Выстрелы будто снимали с сердца тревогу.

Наступления мы ждали, готовились к нему. Наши батареи заняли позицию в линию, орудия глубоко закопаны, стволы почти лежат на бруствере.

В моей батарее большинство солдат — выходцы из сельской местности, и надо было видеть, с какой крестьянской тоской они нарушали поле, окапываясь в спелых, сочащихся зерном, хлебах. И нам, городским парням, передавалась тоска.

Мы еще не знали, что через несколько часов огонь спалит колосья и мы будем задыхаться горьким, пахнущим пригорелым хлебом, дымом. И на этой гари будут стоять неподвижными остановленные артиллерийским огнем танки.

Я в тот день был старшим на батарее. Мне было приказано от пушек не отходить.

Немцы начали артподготовку. Снаряды перепахивали землю, но стало ясно, что огонь не прицельный, они нас не видят. И все же мы понесли потери — одно мое орудие было подбито, и в расчете погибло пять человек. Остался один наводчик Капшикбаев.

Подбегаю к орудию и вижу — щит наполовину снесен, отрубило напрочь панораму прицела и вырвало клок резины из левого колеса.

Когда я доложил в штаб о потере, оттуда пришел приказ заменить орудие исправным. Только мы начали откатывать пушку, как раздался крик: „Танки!“

Черные коробки, попыхивая сизым дымком, шли на нашу батарею, а мы с неисправным орудием, оказавшись за холмом, пропускали их мимо. Они подставляли нам свои слабые борта.

Упускать момент было нельзя. Я приказал Капшикбаеву принести пару снарядов. Он вначале не понял, что я задумал. Но, увидев, как я кручу маховик поворотов, бросился к машине. Я открыл затвор и по стволу навел пушку, поймав в круглое отверстие борт танка, довернул на упреждение. Капшикбаев оттолкнул меня и зарядил орудие. Я тут же нажал спуск.

Меня вдруг подбросило и перекинуло через станину. Пушку развернуло: мы же не вкопали сошники! Поднявшись с земли, увидели, что танк подбит.

За этот единственный в том бою выстрел мы с Капшикбаевым получили свои первые награды — медали „За боевые заслуги“. Но самой лучшей похвалой были слова командира полка: „Вот так надо стрелять! Наши пушки и больные кусаются!“

Самоходная артиллерийская система ЗИС-41. Испытания ее прошли удачно, но в серию она не пошла. Это единственный экземпляр.

Армейские уставы предписывают солдату беречь и любить свое оружие. Но, думаю, если бы этих строк в уставе не было, то к 76-мм дивизионной пушке артиллеристы все равно относились бы с особой любовью.

Это сейчас мы знаем, что она признана лучшим орудием среднего калибра минувшей войны, а тогда мы все это познавали в боях.

Помню, с какой теплотой нам передавали эти пушки в Горьком. Тех нескольких дней, проведенных в тыловом городе, не забыть. Пока мы ждали своей очереди на получение орудий, комсомольцы завода устроили нам даже выход в драмтеатр. Смотрели мирный спектакль „Машенька“, сидели (да простят нам артисты) в валенках и ватниках.

Передавая нам орудия, мастеровые ребята с завода, не считаясь со временем, показывали особенности узлов пушек. Приезжавшие с фронта артиллеристы рассказывали им, что чаще всего выходит из строя. Теперь они об этом рассказывали нам и советовали, как это надо устранять. Эти советы нам очень пригодились…

А пушка действительно была замечательной. Маневренная, легкая, она быстро перебрасывалась с места на место.

Даже мощность огня во время артподготовки мы обеспечивали. Пока тяжелые орудия выстрелят раз, мы успевали послать пяток снарядов.

Если надо „белке в глаз попасть“, опять же мы.

Бой шел за деревню Черный Бор на Северо-Западном фронте. На крутой горе стояла церковь с колокольней. Чувствовалось, что там сидит корректировщик.

Наша пехота не может головы поднять, не то что двинуться вперед. Разведчики к колокольне подобраться не могут, их отсекает огонь двух пулеметов.

Прибежал к нам на батарею офицер-пехотинец, просит помочь.

А стояли мы тогда на закрытых позициях, откуда и колокольни-то не видно, да и далековато. Надо подтолкнуть пушку ближе, а кругом непролазная грязь, орудия после выстрелов в трясину погружаются. Убирать же корректировщика с колокольни просто необходимо.

Пехотинцы помогали катить пушку, а где нельзя было — несли на руках. Командир орудия сержант Верховский сам стал за наводчика. Первым же снарядом он угодил в середину колокольни. И когда кирпичная пыль ослепила корректировщика, он успел сделать еще четыре выстрела. Все — точно в цель. Путь пехоте был открыт.

Не поверите, но нашим пушкам приходилось даже участвовать в спасении… национальных ценностей нашего народа.

В конце октября 1943 года наши войска готовились к решающему штурму Киева. Гитлеровцы, конечно, об этом знали и торопились вывезти из города все самое ценное. Готовые к движению, стояли на запасных путях эшелоны. Командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин приказал артиллеристам не дать возможности вывезти ценности.

Приказ получен, а как его выполнить? Схемы железнодорожных путей у нас не было. Дать беспорядочный залп по площади, но тогда мы попадем и в вагоны. Необходима была ювелирная стрельба. Но без пристрелки не обойдешься, а тогда противник догадается и срочно под огнем начнет вывозить вагоны.

Через киевских подпольщиков командование достало схему железнодорожных путей. Для корректировки огня в тыл врага заслали артиллерийскую разведку. Пристрелку решено было произвести „дивизионками“. Стреляли с перерывами, имитируя случайный огонь.

Разведка сообщила все, что нужно. Сделали перерасчет на крупный калибр и уж тогда дали залп из всех орудий.

После взятия Киева командование ездило смотреть на работу артиллеристов. Залп был точен, снаряды разбили все выходные стрелки.

Спасали наши пушки и человеческие жизни.

Однажды на глазах артиллеристов был сбит наш Як. Летчик покинул горящий самолет, но парашют стало относить в сторону моря. Приземлился пилот в порядочном отдалении от берега.

Я видел в бинокль, что летчик не ранен и пытается плыть. Но без помощи ему до берега не добраться. Тут подбежал ко мне наш разведчик Николай Наместников и попросил:

— Разрешите сплаваю!

Оказалось, что он уже присмотрел у берега пару связанных проволокой бревен. На них и поплыл, гребя попавшейся под руку доской.

А тем временем с мыса, на котором закрепился враг, отвалила моторная лодка и тоже двинулась к летчику. Нет, не доплыть Николаю, не успеть!

Ко мне подошел командир орудия, пожилой уже сержант-сибиряк Василий Петрович Королев:

— Однако, надо огоньком помочь!

Мы выкатили орудие на самый берег. Разрешаю дать два выстрела, не больше. Наводчик долго целился… Выстрел! Далековато, боялся попасть в плот. Второй разрыв встал точно по курсу лодки и она, развернувшись на крутой волне, повернула к мысу.

Наш разведчик доплыл до летчика и помог ему взобраться на плотик.

Много можно рассказывать о нашей „дивизионке“, но любое военное воспоминание радости не приносит. За каждым, даже удачным боем, стоят смерти товарищей.

Я не люблю смотреть фильмы о войне, всегда больно ноет сердце. Но когда показывают нашу пушку, смотрю. Если завертишься в домашних делах, внук кричит:

— Дедушка, твою пушку показывают!

И мы смотрим фильм вместе.

Не любовь к оружию ему прививаю, а любовь к труду тех, кто спас жизнь его деду, а значит, подарил жизнь и ему».

Производство 76-мм пушки ЗИС-3 в СССР было прекращено в 1945 году и более не возобновлялось. Но созданные в годы войны орудия долгое время состояли на вооружении Советской Армии и экспортировались в десятки стран мира.

ЗИС-3 успешно участвовала в большинстве локальных конфликтов второй половины XX века. Даже в начале 90-х годов пушки ЗИС-3 участвовали в боях в Боснии.

Боевые пасынки

До войны они были «героями» многих приключенческих фильмов. На фронте их называли «снежными тачанками». Их боевым временем года была зима.

Продолжали они свою службу и после войны.

Обиженными бывают не только люди. Сколько бы вы ни смотрели энциклопедий, рассказывающих о вооружении, вряд ли где обнаружите один из видов боевой техники — аэросани.

В семействе боевых машин они стали пасынками. Авиация их не признает, потому что от земли они не отрываются. Для автомобилистов винт, толкающий сани, чужд. К бронетехнике эти хрупкие создания тоже не отнесешь.

А поскольку четкой классификации они не поддаются, то о их существовании просто умалчивают, будто их и не было. Хотя к созданию аэросаней приложили руки и авиаторы, и конструкторы автомобилей.

Замалчивание привело к тому, что история развития аэросаней мало изучена. Ее приходится собирать буквально по крупицам. И все-таки она прослеживается. Попробуем восполнить пробел в летописи отечественного вооружения и вспомнить о достаточно хорошо забытых аэросанях.

В основе многих изобретений лежат драматические события. Аэросани тоже начинались с драмы.

«Яузской бумажной мельницы работник Ивашко Кулыгин выдумал сани с парусом, а у тех саней два крыла, и ездить они без лошади могут. Катались на них в пустырях ночью. А Варваринской церкви поп Михайло донес в приказ Тайных дел, что у Ивашки умысел. И, схватив Ивашку, пытали, и под пыткой покаялся, что хотел выдумать телегу с крыльями, да не успел. Сани же сожгли, а Ивашку батогами нещадно били…».

В этой истории остается загадка — ну, парус, понятно, а вот зачем Ивашка к саням два крыла приделал, неужто, взлететь хотел. А куда задумал он лететь, приказ Тайных дел из Ивашки, видимо, выбил, но история о том умалчивает.

Как бы там ни было, но именно этот полулегендарный герой, пострадавший за новое, может быть признан как родоначальник аэросаней.

Вряд ли именно Ивашка вдохновил инженера С. Неждановского на реальное воплощение идеи, но о санях «с воздушным винтом для передвижения по снегу» сообщил журнал «Воздухоплаватель» в 1905 году. Учитывая инерцию журнала, который отметил уже свершившийся факт и, прикинув, сколько эти сани могли строиться, то годом их рождения вполне можно считать 1904 год. Так что этому изобретению всего век от роду.

Для России с ее продолжительными зимами и безбрежными просторами это был очень подходящий транспорт. Теплой Европе аэросани были ни к чему.

Кстати, название нового вида транспорта — аэросани, имеет точную дату появления — 1908 год.

Серийный выпуск аэросаней для транспортных целей начался на Русско-Балтийском заводе в 1912 году, но не надо думать, что новинка сразу наводнила Россию. Нет, заказанная на завод партия аэросаней была маленькой, а заказчиком ее стало военное ведомство. В зимнюю пору Первой мировой войны всего лишь 25 аэросаней приняли боевое крещение на германском фронте.

Снегоходы обеспечивали оперативную связь, перевозили раненых, подвозили боеприпасы и продовольствие к линии фронта.

Как всегда водилось в России: все новое в ней приживалось с трудом и нужен был стимул, чтобы это новое признали. Строительство аэросаней стимулировал… германский генерал Гинденбург, с которым Россия воевала. Увидев и почувствовав все «прелести» русской зимы, он понял, что без аэросаней ему придется плохо, и отдал приказ «о придании германской армии аэросаней различного назначения».

России отставать было нельзя.

Аэросани очень хорошо показали себя в боевых действиях. В середине 1915 года Всероссийский земский союз, ведавший снабжением армии, развернул производство транспортных аэросаней для нужд фронта. К зиме сумели построить 24 снежных машины. Этого было, конечно, мало, аэросани растворились на огромном пространстве фронта и об их действиях ничего не известно.

К новым разработкам подключились авиаконструкторы. По предложению профессора Николая Евграфовича Жуковского создали Комиссию по постройке аэросаней — КОМПАС. И уже в 1919 году началась разработка десяти новых конструкций.

В начале 1920 года на фронтах гражданской войны появились аэросани конструкции «БЕКА», сделанные по проекту Бриллинга и Кузина. Вооруженные пулеметами, снежные машины находились в рядах атакующей пехоты и поддерживали ее огнем.

Следующий год стал кульминационным. К проектированию цельнометаллических конструкций аэросаней подключилось ЦАГИ, а за деревянные машины взялся НАМИ. Скоро наметилось первенство в конкурентной борьбе, его захватил авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев. Его аэросани ЦАГИ-IV, представленные на выставке в Брюсселе, получили признание.

Стимулировал новые разработки и Наркомат связи, применивший снегоходы для доставки почты. Он-то и поддержал конструкторов в безвоенный период.

Перед Второй мировой войной на экраны страны вышел целый ряд фильмов, где аэросани демонстрировали все свои возможности. «Снежный автомобиль» бегал по просторам Арктики в широко популярной тогда картине «Семеро смелых». И это были не надуманные кадры. Снегоход отдела строительства глиссеров и аэросаней ОСГА-2 — десятиместная машина — принимал участие в экспедиции ледокола «Красин».

Помнится, «героем» другого фильма стал глиссер, летавший по рекам. Собственно над его конструкцией и бились молодые инженеры, а попутно играли в футбол и объяснялись в любви. Как же без этого.

Совсем неожиданно центр строительства аэросаней переместился в Горький. Здесь работы по их производству стимулировали пожарные. Они почувствовали необходимость в мобильном транспорте.

В предвоенные годы Горьковский край занимал значительно большую площадь, чем нынешняя Нижегородская область. Он прихватывал районы Костромской и Кировской областей, вбирал в себя почти всю Чувашию. Зимой удаленные районы оказывались отрезаны и доступ к ним был затруднен.

А зима для пожарных — время проверок и профилактической работы. Горьковское управление пожарной охраны решило заказать пять аэросаней специальной конструкции.

Выполнить заказ взялись в учебно-производственных мастерских Горьковского гражданского авиационного техникума, руководил которыми талантливый инженер Михаил Викторович Веселовский.

Михаил Викторович Веселовский.

Об использовании мощных авиационных моторов нечего было и думать, их просто не было. Приспособили автомобильные двигатели. Получилось не хуже, зато дешевле. Самым слабым местом оказался деревянный винт. Любой удар, даже о маленький сучок, и винт разлетался в щепки, так что по лесным дорогам ездить было рискованно. И тогда деревянный винт заменили стальным. На испытаниях гоняли сани и по лесу и сквозь мелкий кустарник — ни зазубринки на винте.

Выполнение заказа подходило к концу. Пожарные оценили работу на отлично, и на этом история горьковских аэросаней могла прерваться.

Но молодого конструктора увлекло это дело и он так просто бросать его не захотел.

Основным конкурентом горьковчан оставался московский Отдел строительства глиссеров и аэросаней. И если для техникумовских мастерских это был первый и последний заказ, то ОСГА финансировало государство и заказы для них не имели большого значения.

Инспекторско-агитационный пробег опытных аэросаней ГГАТ и ГГАТ-2, которые разрабатывались на технической базе Горьковского гражданского авиатехникума.

М. В. Веселовскому удалось заинтересовать аэросанями Наркомсвязь и Городецкую трудовую колонию НКВД. Они заказали еще три машины.

А тут накануне 1935 года вышло постановление правительства об организации пробега в честь 7-го съезда Советов. В нем указывалось, что в пробеге должны участвовать обычные, серийные и мелкосерийные образцы вездеходных машин, аэросани и гусеничные автомобили.

13 января пробег стартовал. Газеты тех лет, опубликовавшие отчеты с маршрута, единодушно отмечали преимущество аэросаней ГГАТ. Это и были аэросани М. В. Веселовского, собранные в мастерских Горьковского гражданского авиационного техникума. А группа энтузиастов, объединенная начальником мастерских, стала именоваться КБ — конструкторским бюро.

После успешного пробега конструкторское бюро получило новую прописку на заводе «Красный металлист», цеха которого располагались на Стрелке. Самой перспективной машиной завода «Красный металлист» стали аэросани KM-IV. Они предназначались для перевозки 4 человек и 250 килограммов груза. Название их шло от названия завода, а цифра обозначала четвертую конструкцию М.В. Веселовского.

Конструкторы привели опытные сани своим ходом в Москву, где были проведены госиспытания, показавшие, что сани пригодны для эксплуатации как санитарные, пассажирские и аэродромные.

KM-IV были приняты к серийному производству. Общая программа выпуска по заказам «Наркомсвязи», НКВД, УВВС РККА составила 100 экземпляров. Производственные мощности завода позволяли выпускать по пять машин в месяц.

Осложнения возникли внезапно. Дело в том, что профильной продукцией завода были… полуприцепы для вывозки леса. Завод ведь подчинялся «Наркомлесу» и продукция его была соответствующая. Полуприцепы не требовали высокой культуры производства. Отразилось это и на качестве собранных аэросаней. Возникла угроза закрытия КБ и аннулирования заказа.

На этот раз Веселовского выручило стремление к повышению своего… политического уровня. Внимательно знакомясь с материалами очередного партсъезда, он обнаружил любопытные высказывания С. М. Буденного в защиту аэросаней и их скорейшего распространения в армии. Видимо, маршал-кавалерист видел в мчащих по белоснежному полю аэросанях конную лаву или пулеметные тачанки.

Веселовский решил добиться приема к Буденному и высказать маршалу все свои опасения.

Надо отдать должное: Семен Михайлович среагировал по-военному оперативно и направил председателю Госплана СССР следующее послание:

«В апреле месяце мною был в СНК СССР поставлен вопрос о широком развитии производства аэросаней с автомобильным мотором, при чем разработка этого вопроса Совнаркомом поручена Госплану.

В проекте постановления СНК СССР, разработанным Госпланом, предусмотрено, до разрешения вопроса в 1938 году о постройке специального завода аэросаней, производство аэросаней поручить Наркомлесу.

Считаю, что такое производство в системе Наркомлеса не может иметь нормальное развитие, так как оно ему несвойственно и должно быть развернуто в системе НКОП (г. Горький, завод № 21), так как аэросанное производство сходно с производством указанного завода и завод изъявляет желание иметь это производство на правах отдельного цеха».

Заметим, даже в служебном письме сохранялась строжайшая секретность. Никакого намека на авиацию, хотя и упоминался авиационный завод.

Первые серийные KM-IV на льду Оки у Канавинского моста. 1937 год.

Письмо маршала сыграло свою роль. Совет народных комиссаров своим решением увеличивал выпуск аэросаней в 1938 году. На свет должно было появиться 100 новеньких KM-IV.

Было назначено и время очередного испытательного пробега — февраль. Командором предписывалось быть М. Веселовскому. Маршрут пробега составлял 4800 километров. Стартовав в Горьком, пройдя Москву и Ярославль, аэросани уходили на север и по почтовым трактам «Наркомсвязи» достигали Архангельска, Нарьян-Мара, Сыктывкара, поворачивали на Котлас и оттуда возвращались в Горький, где пробег и заканчивался.

В пути не обошлось без выявления «врагов народа», иначе пробег был бы скучен, а представители соответствующих органов получили бы плохую оценку за свою малую активность.

На одних аэросанях во время движения заглох мотор. Разбор и ремонт выявили явно «диверсионный» акт. Кто-то «заботливо» подбросил в бензобак металлическую стружку. Особо разбираться не стали. Одним из главных «вредителей» оказался… директор завода, который и в пробеге-то не участвовал.

Аэросани KM-IV подвергли суровым зимним испытаниям.

Неопределенность с КБ длилась еще год. Письмо Буденного «сработало» лишь частично. Веселовского на авиационный завод № 21 не взяли, а Нарком лес дал соответствующее указание о закрытии производства аэросаней.

Но в это время началась война с Финляндией. С первых же дней наступления обнаружилось, что на передовую не на чем подвозить боеприпасы. Глубокие снега остановили всю технику.

Генеральный штаб срочно издал директиву о формировании аэросанных отрядов. Планировалось организовать четыре отряда по два десятка аэросаней в каждом. Нашлось только 78 аэросаней, причем в строй поставили даже «совершенно непригодные для эксплуатации, тем более на фронте» — опытные образцы, на которых проверяли ходовые качества.

Короткая зимняя война с белофиннами закончилась в марте 1940 года. В середине апреля в ЦК партии проходило совещание начальствующего состава армии, посвященное итогам войны с Финляндией.

Стенограмма совещания сейчас рассекречена и опубликована в книге «И. В. Сталин и Финская компания».

Надо сказать, что большинство выступлений носило критический характер — наболело. Говорили о том, что к войне не подготовились. Много нареканий вызвало тыловое обеспечение. Танки оставались без горючего, кухни без продовольствия, не на чем было вывозить раненых.

Серьезных проблем было настолько много, что частности остались неозвученными. Даже упоминаний об аэросанях в стенограмме найти невозможно.

Совещание закончилось, как и положено, здравицами в честь вождя.

За частности взялась военная пресса, правда, согласно времени, весьма своеобразно. Один из журналов писал:

«Лучшая оценка аэросаней выразилась в ВВС в заказе их на 1940 год в количестве 5 шт., а затем увеличен заказ до 20 шт. Производственная база в Горьком закрыта, добивались закрытия ее и в Москве. Но противники этого бездорожного транспорта (комбриги Константинов и Ермолин — в Генштабе) — просчитались. Патриотизм и энтузиазм всего личного состава аэросанных отрядов все козни врагов, сопротивлявшихся этому опыту, не имеющего прецедента в истории войн, были преодолены, хотя и с опозданием и не без жертв».

Комбриги, надо думать, стали «стрелочниками», пострадав за свою недальновидность. Она стоила им жизней. Но даже их «наказание» ситуацию не изменило.

5 июня 1941 года цех по производству аэросаней на заводе «Красный металлист» ликвидировали, а на его площадке разместили производство взрывателей.

О М. В. Веселовском вспомнили через месяц после начала войны. Нарком среднего машиностроения В. В. Малышев вызвал его в Москву. Предыдущее решение о закрытии производства аэросаней нарком признал ошибочным и дал указание в кратчайший срок разработать военные сани с автомобильным и мотоциклетным моторами. Конструкторское бюро восстановили, дав ему название Особого конструкторское бюро Наркомречфлота. А проще оно называлось «Горьковской группой». Производственная база отводилась на заводе «Имени 25-летия Октября» на Оке в Канавино. Позже само КБ переедет на территорию Горьковского института инженеров водного транспорта.

В строительстве первых боевых саней принимали участие специалисты автозавода, вот они и появились под индексом ГАЗ-98, но позже, чтобы не «обижать» речной флот к ним добавили еще две буквы РФ и порядковый номер 8. Taк стали они именоваться РФ-8-ГАЗ-98.

Боевые аэросани РФ-8-ГАЗ-98.

За разработку конструкции этих саней Михаил Викторович Веселовский будет награжден орденом Красной Звезды.

Строительство аэросаней возложили почти на все предприятия речного флота. Вот как об этом вспоминал директор судоремонтного завода «Памяти Парижской коммуны» Александр Николаевич Воробьев:

«Этот заказ нас удивил: строить боевые сани! Как это мы, судоремонтники, будем делать машины наземной авиации? — эта мысль никому из нас не давала покоя. Нелегкая была задача. Созвали совещание начальников цехов, отделов, мастеров. На совещании выяснилось, что некоторые видели аэросани только в кинокартине „Семеро смелых“. Однако единодушно постановили: не считаясь ни с какими трудностями, задание выполнить.

Мы были серьезно предупреждены, что эта продукция — сезонная и должна быть изготовлена строго в указанные сроки. Наступил ноябрь, но было ясно: с этим заданием мы не справляемся. Неполадок, неувязок оказалось гораздо больше, чем мы ожидали. Настроение подавленное. У меня состоялся весьма неприятный разговор с заместителем наркома.

С трудом, но первые аэросани собрали. Первое испытание снова принесло нам горечь. Дело было так. Аэросани подтащили на лед затона. Запустили мотор, и они заскользили по льду, запорошенному снегом. Присутствующие заулыбались, замахали шапками. Но аэросани пробежали несколько метров и встали, мотор „чихнул“ и заглох.

Мы поняли, что без специалистов здесь не обойтись. Скоро к нам прислали техника и дело с испытанием и отладкой моторов наладилось.

К концу ноября мы все-таки успели отправить на фронт более десятка машин, но серьезное предупреждение Горьковского комитета обороны я получить успел.

Работали люди в очень тяжелых условиях. В сборочном цехе температура была ниже нуля, а ведь все детали моторов можно было монтировать только голыми руками. В затоне стоял гул моторов. Вмерзшие в лед пароходы стояли безмолвно. Почти весь плавсостав был занят аэросанями».

6 января 1942 года горьковские аэросани появились на многих участках фронта под Москвой и в районе Старой Руссы. Они были вооружены пулеметом, который на турельном кольце мог иметь угол обстрела в 300 градусов. Под носовой обшивкой на специальной полке размещался боекомплект — 10 магазинов с патронами для пулемета и гранаты для ведения ближнего боя.

Справедливости ради эти сани можно было бы именовать автосанями, раз двигал их автомобильный мотор, но не будем делать для них исключение. Тем более, что автозаводцы вскоре создали опытную модель штабных саней ГАЗ-98К, где вынуждены были вернуться к авиационным моторам. Автомобильный был слаб для тяжелых саней.

Аэросани на фронте называли «снежными тачанками». Похожи?

На фронте аэросани называли «снежными тачанками». Своей стремительностью они на них и походили.

Тщетно искать в военных мемуарах даже упоминание об аэросанях. Их просто там нет. Единственный из военачальников, который замолвил о них доброе слово, был Константин Константинович Рокоссовский. В своей книге «Солдатский долг» он писал:

«По нашей просьбе В. Д. Соколовский прислал аэросанную роту. Располагалась она при штабе тыла армии. Каждые аэросани вооружены легким пулеметом.

Очень крепкая помощь, и не только для живой связи, как обнаружилось.

Во второй половине февраля немецкий лыжный отряд — до двухсот с лишним солдат — ночью проник к нам в тыл и пересек дорогу, питавшую правое крыло армии всем необходимым. Создалось на время критическое положение.

Рота моментально выдвинулась в район, занятый немецкими лыжниками, развернулась и с ходу атаковала, ведя огонь из четырнадцати своих пулеметов. Немцы были рассеяны, истреблены.

Взятые в этой стычке пленные в один голос говорили, что эта атака их ошеломила; они приняли аэросани за танки и были поражены, почему же машины как будто летели по глубокому снегу».

Есть еще одна книжка, которая не претендует на мемуары, но рассказывает о действии аэросанных рот и батальонов. Видели ее немногие. На ней гриф «ДСП („для служебного пользования“), и каждый ее экземпляр пронумерован. Секретность понятна — вышла она в 1944 году. Название ее скучное, но красноречивое: „Обзор военных действий аэросанных частей в Отечественной войне (1942–1943 гг.)“.

Военные специалисты подробно рассматривали каждую операцию, в которой участвовали аэросанные подразделения, обобщили и проанализировали опыт их применения.

К сожалению, маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский опустил в своих мемуарах название района, где проводилась операция по уничтожению лыжного отряда противника. Возможно, это было в районе села Чернышино, южнее Сухиничей, где во второй половине февраля 1942 года сложилась критическая ситуация. Плацдарм, занятый нашими войсками, вклинивался в оборону противника, и немцы всеми силами пытались выровнять фронт.

„Противник начал наступление на Чернышино, выбросив группу автоматчиков на лыжах.

После того как большая часть группы противника вышла из леса, рота боевых аэросаней по сигналу командира стрелкового полка в боевом порядке „углом вперед“ рванулась с исходной позиции и внезапно контратаковала противника во фланг. В результате боя противник, понеся большие потери, был отброшен в лес севернее и северо-западнее Чернышина.

Плацдарм был сохранен“.

В 1959 году в вертолетном конструкторском бюро Н.И. Камова был разработан автомобиль-аэросани с корпусом от „Победы“.

Еще один эпизод, который рассказывает о необычном применении „снежных тачанок“.

28 февраля 1943 года группа аэросаней 39ТАСБ, находившаяся в подчинении штаба Краснознаменного Балтийского флота, получила задачу прикрыть дымовой завесой боевые корабли в гаванях и военные объекты Кронштадта, которые подвергались артиллерийскому обстрелу со стороны противника. На постановку дымовой завесы вышло трое саней, оборудованных специальными аппаратами для дымопуска.

Первая дымовая завеса, поставленная аэросанной группой, закрыла разрывы вражеских снарядов, и для противника сразу усложнилась корректировка огня. Вскоре противник открыл массированный огонь по аэросаням, пытаясь вывести их из строя. Разрывы ложились в непосредственной близости от аэросаней, что значительно усложнило их действия. Несмотря на это, аэросани в течение шести часов прикрывали объекты. За это время противник выпустил более 1000 снарядов, однако не нанес серьезного ущерба ни прикрываемым объектам, ни аэросаням. После того как противник прекратил артиллерийский обстрел, аэросани вернулись на свою базу».

А вот как вспоминает о своей службе в аэросанном «летучем» отряде ветеран из Сыктывкара Андрей Иванович Уляшев. Он пишет в своем письме:

«…На снежных равнинах это был самый быстроходный транспорт. Аэросани развивали скорость до 100 километров в час. Легко и быстро проходили там, где не могла пройти тяжелая техника. Так что благодаря мобильности и внезапности нападения аэросанные части прозвали „летучими отрядами“.

У немцев аэросаней на вооружении не было, и первое время наши сани были для них сюрпризом.

Однажды наш отряд наткнулся на немецкие окопы. Мы увидели, что стволы орудий направлены вверх и солдаты смотрели туда же.

Как оказалось, звук моторов аэросаней они приняли за самолетный, поэтому и ждали налета. Эти секунды позволили нам открыть огонь и взять инициативу боя на себя. Мы захватили в плен 70 солдат и офицеров. Это была хорошая добыча.

Аэросани для нас были и транспортом, и оружием, и домом. Часто в них и ночевали.

Водители никогда не отходили от машин, всегда были готовы к выезду. От пуль спасала броня, а если уж гибли, то вместе с машинами. На моих глазах бомба угодила в машину нашего комбата. Погибли все, кто находился в ней.

Я думаю, что если бы аэросани использовались только как транспортное средство, то и тогда их военная заслуга была бы велика».

Слова ветерана легко подтверждаются цифрами из того же «Обзора». Вот только два военных дня февраля 1943 года. Три аэросанных батальона перевезли: 45-мм орудий — 22, стрелковых пулеметов — 10, минометов — 18, мин — 220 ящиков, гранат — 100 ящиков, патронов — 900 ящиков, снарядов — 5000, продовольствия — 5,4 т, людей — 535, эвакуировано — 840 раненых.

В «Обзоре боевых действий аэросанных частей» отмечено, что зима начала 1943 года была для аэросаней последней боевой зимой. Дальше наши войска вышли в малоснежные районы Украины и Белоруссии, где применять аэросани стало невозможно.

К какому же выводу пришли военспецы, изучив опыт действия боевых аэросаней?

В целом применение аэросаней признано успешным. Отмечено лишь три недостатка: 1) ограниченность радиуса действия с одной заправкой; 2) уязвимость пулеметно-минометным и артиллерийским огнем; 3) несовершенство конструкций аэросаней, что затрудняло эксплуатацию и ограничивало их боевое применение.

После войны значительная часть аэросаней была передана Министерству связи СССР, где они успешно применялись для регулярных почтовых перевозок. Надежными помощниками аэросани стали для пограничников. Но постепенно они были вытеснены вездеходными машинами. Армейская служба их закончилась. Теперь они остались лишь в истории вооружения, которая постаралась о них забыть. А мы вот напомнили. И пусть не будут в военной истории аэросани пасынками.

Биография корабля

Каждый, кто бывал в Волгограде, видел этот памятник. Недалеко от речного вокзала стоит старый пароход с названием «Гаситель».

В Волгограде множество военных памятников, и старый пароход лишь один из них. Но почему выбрали именно «Гаситель»? Почему его поставили на пьедестал на виду у всей Волги? Кто нес на нем вахту?

На обелиске, что стоит рядом, надписи.

С одной стороны: «Слава речникам и пожарным волжского бассейна, героям гражданской войны, защитникам Красного Царицына».

С другой стороны: «Никогда советский народ не забудет мужественных сынов Волги, прославивших себя в боях за Сталинград».

Корабли стареют раньше, чем люди. Изнашиваются в тяжелой работе их сердца-двигатели, не выдерживает напряжения металл корпусов. Кораблям ведь выпадают нелегкие испытания… Моряки это хорошо понимают, и все же трудно расставаться с кораблем, которому отдана частица жизни. Да какая частица — на кораблях прошла их молодость. Ветры и штормы проверяли их на крепость и верность, да еще война…

С трудом сдерживал Иван Яковлевич Елагин и другие члены экипажа слезы, видя вторую смерть своего корабля. Сняли они шапки, постояли и пошли, забыв даже попрощаться друг с другом. Горько было на душе. Да и как же иначе?

Первую смерть «Гасителя» лично Елагину видеть не пришлось. Затонул пароход в сентябре 1942 года, набрав воды многочисленными пробоинами. Но тогда ему не дали долго лежать под водой. Спасатели подвели под корпус понтоны и вырвали из песка погибший корабль. 3452 пробоины насчитали в корпусе и на каждой поставили латку. И стал «Гаситель» сам поднимать затонувшие суда. Три десятка волжских пароходов обязаны ему своим вторым рождением.

«Гаситель», в прошлом «Царев», стал военным памятником.

А не видел Иван Яковлевич первой смерти «Гасителя» оттого, что лежал в госпитале. В августе он был ранен. Памятен тот день. Утром зачитали приказ: Сталинград был объявлен на военном положении. Днем раньше, 24 августа, «Гаситель» тушил причалы порта. Фашистская авиация нанесла свой первый удар по городу. Горело все.

Чадил асфальт улиц и тротуаров. Из нефтехранилищ разлилась нефть и горящим потоком устремилась к Волге. Спичками вспыхивали телеграфные столбы. С воды стена огня казалась огненным адом.

Они тушили пожар всю ночь. Насосы без перерыва качали воду. Усталые пожарные с трудом удерживали в руках бьющиеся под напором брандспойты. Упругие струи воды сбивали пламя, дым и пар поднимались от причалов, расстилались по реке, плотно окутывая их суденышко. Нечем было дышать. Их «Гаситель» был маленькой щепочкой, за которую после гигантского кораблекрушения зацепились перемазанные копотью люди.

Елагин стоят у руля. Он лавировал «Гасителем», то подводя его вплотную к причалу, когда огонь стихал, то резко отводил, когда на берегу что-то взрывалось и клубы пламени стремились накрыть их боевой корабль.

Корабль… Не судно, не пароход, а именно корабль. «Гаситель» заслужил это звание. Не только они, служившие на нем, звали его так.

Но, к сожалению, незаметной щепочкой в море огня «Гаситель» не стал. Тройка фашистских истребителей заметила его работу. Они зашли от солнца, боясь напороться на очереди зенитных пулеметов, стремительно снизились и, прорвав пелену дыма, на бреющем полете обстреляли пожарный пароход и сбросили бомбы. Скрывшись в дыму, они больше не появлялись, видимо, уверенные, что больше пароходу не жить.

Атака самолетов была неожиданной. Казалось, что на «Гаситель» налетел смерч. Брызнула щепа от деревянных надстроек, зазвенела палуба, прошиваемая пулями. От неожиданности все остановились. Слабеющий рулевой успел скомандовать: «Полный назад!»

Первые потери «Гасителя». Убит механик Яков Данилович Ерохин, старый волгарь. Его похоронили дома, в саду, под вишнями… Убит кочегар Соколов. Его родных так и не смогли найти, похоронили на берегу реки. Решены помощник механика Агапов, матрос Харольский, Агарков и он, Иван Елагин, рулевой…

Когда их увезли в госпиталь, на «Гаситель» прислали смену и пароход вновь пошел в огонь. На этот раз спасали баржи с мазутом. Спасли. Мазута хватило до самого ледостава. Заправляли им суда, доставлявшие в Сталинград войска, боевую технику, снаряжение, боеприпасы.

Когда Иван Елагин выписался из госпиталя, «Гасителя» уже не было. Весь израненный, лежал он на дне Волги.

Но когда их боевой корабль подняли, то Иван Яковлевич вновь встал за штурвал.

Даже после войны «Гаситель» нес свою службу на Волге. Его списали вчистую в 1966 году, заменив более мощным и современным пожарным пароходом «Стерегущий».

Вахтенный журнал «Гасителя» сдали в архив, а его команда в полном составе ушла… на пенсию.

Второй раз «Гаситель» умирал по старости. Через вскрытую палубу вытащили паровые машины и отправили в Горький на один из хлебозаводов. Из рубки сделали гараж, трубу вогнали в землю и превратили в колодец, избитую пулями и осколками надстройку приспособили под строительную кладовку. Никто не провожал «Гаситель» в последний путь, собрался лишь экипаж, узнав об этом скорбном мероприятии.

Приказ по пароходству предписывал: «…использовать корпус судна в качестве волнолома». И тогда бывший рулевой написал заявление с просьбой перегнать безжизненный «Гаситель» к пристани Бобыли, что на другой стороне Волги и поставить его перед дебаркадером. Стальной корпус должен был защищать пристань от крутой волжской волны. Ветерану возражать не стали.

Как знал Иван Яковлевич, что придет время, и хватятся их корабля. Не может того быть, чтобы его забыли. Ведь он был любимцем сталинградцев. Бросятся его искать, а где он? Вот он, перед домом бывшего рулевого, всегда на виду.

Сколько же лет прошло? Всего-то восемь? Задумали волгоградцы поставить памятник волгарям, работавшим в годы войны на речных переправах. Родилась идея — выставить на пьедестал волжское судно. Но какое? Память хранила их имена: «Абхазец», «Надежный», «Ласточка», «Узбек», «Тринадцатый», «Гаситель»… Все пароходы давно списаны, надо искать по затонам. Сгорел, разрезан на металлолом, восстановлению не подлежит, затонул…

И тогда свое слово сказал Иван Яковлевич Елагин.

Биографии пароходов так же богаты, как и биографии людей. Только пароходы молчаливы и все, что происходит с ними, что они видели, скрыло время, затянуло илом забвения. Кто знает, где остались следы свидетельств прошлой жизни. Сколько бумаг надо перебрать в архивах, чтобы разыскать нужные, проливающие свет на судьбу корабля. Кропотливая работу, но очень необходимая. Памятник должен заговорить, рассказать о себе. Документ за документом разыскивались в архивах.

1901 год вошел в память старого Царицына огромнейшим пожаром, который охватил почти всю береговую часть города. На воде сгорело 20 барж-белян, несколько огромных плотов пригнанного леса и мелких судов. Огонь перекинулся и на железнодорожные пути, поглотил сотни вагонов и выжег шпалы.

Тысячи людей остались в Царицыне без крова. Погорельцам было выдано пособие — рубль на душу. Жители с большим трудом начали застраивать пожарище и родился поселок, который с тех пор зовется Даргорой.

Большую заботу правительство проявило к судовладельцам и лесозаводчикам. Сормовский завод принял специальный заказ Министерства путей сообщения на изготовление для Царицына пожарного парохода.

Заказ был исполнен быстро. Латунная доска, как метрика о рождении: «Акционерное общество. 25.3.1903 г. Сормово».

В паспорте, выданном на новое самоходное судно, значилось: «Пожарно-спасательный пароход. Однодечный. Двухвинтовой. Мощность: 4000 лошадиных сил. Скорость: 20 км/час. Запас топлива: 20 тонн на 3 суток. Материал корпуса: сталь. Корпус клепаный. Материал палубы: дерево и частично железо. Число водонепроницаемых переборок: 8. Род топлива: мазут».

Волжские дельцы ходатайствовали о присвоении судну имени «Царев».

Редкая летняя неделя обходилась без пожара, и «цареву подарку» приходилось шустрить на Волге с ее притоками.

Навигацию 1918 года «Гаситель» начал под красным флагом. Никто из команды не покинул его. И сразу же пожар… В Букатинском затоне спасены пароходы «Заря» и «Графиня», а заодно и 130 судов, заполнивших водную акваторию.

Все лето и осень «Гаситель» переправлял части Красной Армии. Сопровождал корабли и суда с боеприпасами.

Эвакуировали раненых через Волгу. Пароход вооружили пушкой и пулеметами, и он охранял порт от проникновения диверсантов.

Как только Нижней Волге перестала угрожать опасность, пароход снова стал пожарным.

В 1926 году команда сбила с борта парохода имя «Царев» и написала новое «Гаситель». А биография парохода продолжалась…

Сейчас уже мало кто в Волгограде помнит мягкий и густой гудок «Гасителя». Он будил людей по праздникам, звал на улицы и площади, приветствовал на водных парадах. И горожане любовались лихой командой в начищенных медных касках, состоящей из уже не молодых людей.

Пароход был любимцем города. И все, даже мальчишки, могли назвать имя его капитана Петра Васильевича Воробьева. Капитана знала вся Волга.

Маленький пароходик, всегда аккуратный, всегда чистенький окликали гудками встречные речные красавцы. В ответ тоже коротенький гудок, «мол, понял, спасибо, доброго вам пути на волжских плесах». На палубы высыпали отдыхающие. Сотни рук машут «Гасителю».

Петр Васильевич Воробьев принял «Гаситель» в 1927 году. А до этого ему немало пришлось поскитаться по свету, но от рек и морей не отрывался. Мальчишкой был сольщиком на рыбных промыслах. Потом стал рулевым на буксире, таскал баржи с рыбой. А еще подрос — призвали на флот. Служил на линкоре «Синоп». Тер медяшку, в боцманскую дудку дудел, «на пантомимах» с греками, французами да итальянцами объяснялся.

А потом опять Волга. Теперь он уже капитанствовал и говорили о нем, что такой он искусный — на мели развернуться может.

На «Гасителе» Воробьев задержался на 25 лет, 6 месяцев и 10 дней. Когда же ушел на пенсию, то все его разговоры были о «Гасителе». И все вдруг увидели, что у незаметного, казалось бы, парохода богатая и интересная судьба.

«В 1928 году на пароходе „Клара Цеткин“ в Сталинград прибыл Климент Ефремович Ворошилов. Гляжу, к пожарному дебаркадеру подходит группа людей, — вспоминал Петр Васильевич. — Среди них и Ворошилов. Поднялся он на „Гаситель“, поздоровался со всеми и говорит:

— Ну, а теперь покажите, как пожар тушите!

Мы по тревоге отвалили за двадцать секунд. Из всех стволов дали воду. Наши пожарные показали все, на что способны. Когда товарищ Ворошилов прощался с нами, то попросил дать ему судовой журнал, в котором оставил запись: „Присутствовал на „Гасителе“ во время пожарной тревоги. Команда и механизмы действовали прекрасно. 6.XI.1928 г.“

Посетил наш пароход и Алексей Максимович Горький. Я ведь его и раньше видел. В 1896 году он приезжал на астраханские рыбные промыслы, писал статьи. Мы позже их читали в газетах.

А еще я его видел в 1900 году. Когда служил на флоте, мы были тогда в Марселе, и он пожелал встретиться с русскими моряками. Говорили тогда долго.

Алексея Максимовича мы должны были на „Гасителе“ отвезти в лагерь беспризорных детей, который находился недалеко от Сталинграда. Прокатили мы вначале его по рейду, а потом направились к лагерю. Перед тем как сойти на берег Горький поинтересовался нашей работой и остался ею доволен, похвалил матросов и пожарных. А в журнале записал: „Совершенно изумлен молодецкой работой, отличной организацией команды. Сердечно жму руку. Горький. 29.VIII.1929 год“.

Любили мы свой пароход, служили на нем с большим желанием. Команда у нас была боевая».

В послевоенной характеристике на пароход «Гаситель» говорится: «…На Сталинградском рейде работает с начала эксплуатации. За все время перебоев в работе водоподающих механизмов не было. Команда всегда отличалась и отличается стойкостью, мужеством и организованностью».

Лаконичные слова характеристики дополнили воспоминаниями капитана: «Должно быть, за всю жизнь реки не было на ней таких пожаров. В конце июля 1942 года приказ: немедленно отправиться в районе Ерзовки, где горит нефтекараван… Навстречу нам по течению двигалась волна огня. Пылал керосин, вылившийся из барж. Маневрируем. Идем на пределе глубины. Пробились к барже „Обь“.

Ее палубу вырвало взрывом и над ней стоит 100-метровая стена огня. Тушить ее бесполезно. А вот две счаленные баржи спасти можно. Трое наших пожарных высадились на баржи. Мы их поливали водой. Баржи уже нагрелись и вот-вот могли взорваться. Пожарные сумели расчалить баржи и мы их оттащили подальше от огня».

Волжские переправы непрерывно находились под огнем противника.

Горела Волга. По немецким наступательным планам город должен был взят 25 июля 1942 года. Но сдаваться сталинградцы не думали. В руках советских солдат оставалась узкая полоска земли вдоль берега реки шириной от километра до нескольких сотен метров. Волга питала Сталинград боеприпасами, свежими силами, оружием. В отчаянии враг обрушил на реку бомбовые удары. Вот хроника лишь трех дней жизни реки:

26 июля. В результате налета немецкой авиации в районе Каменного Яра загорелась нефтеналивная баржа «Арагва». Вечером этого же дня три фашистских самолета напали на буксиры «Крестьянин» и «Беспощадный» с баржами «Кама», «Таловка» и «Веста», сбросили на них 12 бомб и обстреляли караван из пулемета. Несколько бомб попали в баржу «Кама», груженную 12 000 тоннами керосина, три бомбы — в баржу «Веста» и одна бомба — в баржу «Таловка», в результате чего «Кама» и «Таловка» загорелись, а «Веста» затонула.

В 23 часа 00 минут буксир «Пеликан», атакованный немецкими самолетами, выбросился на мель.

28 июля. В районе села Никольское самолет противника обстрелял пароход «Степан Разин», ранив на нем двух человек. У пристани Ерзовка на вражеской мине подорвалась самоходная баржа «Бурят», груженная мазутом.

31 июля. В районе Верхне-Лебяжье самолеты противника обстреляли пароход «Лермонтов» с баржой, ранив до 20 пассажиров. В 2 часа 45 минут на Александровском перекате неприятельский самолет поджег баржу «Лена» с мазутом.

Днем и ночью «Гаситель» в огне. Он спешит на помощь.

«Фашистские самолеты разбомбили железно дорожную станцию и депо, — вспоминает Петр Васильевич Воробьев. — Рушились и горели здания, начали рваться патроны в стоящих на путях воинских эшелонах.

Срочно прибыв на опасный участок, „Гаситель“ максимально приблизился к берегу, выбросили пожарные рукава. Обливая друг друга водой, люди бросились тушить пламя. А с воздуха продолжали сыпаться бомбы. В рубке „Гасителя“ сорвало часы, барометр. Были разбиты все стекла. Только за один этот рейс пароход получил 38 пробоин. Ремонтировались на ходу, вставать в затон не было времени.

Потом пошла другая работа: с правого берега на левый — эвакуация женщин, детей, раненых, а обратно — воинские грузы. Случалось, что брали на борт до 250 человек и шли притопленными по палубу».

В октябре 1942 года фронтовая газета «Сталинское знамя» писала:

«…Пароходом „Гаситель“ командует Воробьев. Пароход курсирует по реке днем и ночью.

Однажды во время бомбежки в кубрике возник пожар. Капитан бросился тушить огонь. Он и его героическая команда спасли ящики со снарядами. Капитану „Гасителя“ вручен орден Красного Знамени…».

Это было последнее военное известие о волжском пароходе.

Больше ему воевать не пришлось. Зимой город был очищен от врага. Мирный пароход ждала мирная работа…

Бывший рулевой с «Гасителя» Иван Яковлевич Елагин привел катер водолазов 7-го экспедиционного отряда подводно-технических работ к «своему» берегу. Еще год назад остов корабля торчал из воды, но осенние штормы вымыли из-под него песок, и он, осев, скрылся в воде.

Твердого решения о подъеме «Гасителя» еще не было, и водолазам поручались разведочные работы. Спустившись под воду, они не обнаружили корпуса, похоже, его никогда здесь и не было — дно ровное, песчаное. Как оказалось, корпус «Гасителя» полностью ушел в песок.

Вот когда наступила растерянность. Казалось бы, все так хорошо начиналось…

Инженеры-спасатели подсчитали, что из корпуса «Гасителя» предстоит вымыть гидромониторами 120 тонн песка. Экономисты предоставили свои выкладки: работы по подъему парохода, его ремонту и установке на пьедестал обойдутся в миллион рублей. По тем временам — огромные деньги.

Узнав об этом, спасатели и водолазы экспедиционного отряда сказали, что поднимут «Гаситель» бесплатно, в свободное от основных работ время и в свои личные отпуска. Их поддержали судоремонтники и обещали восстановить пароход на субботниках. Молодые речники Волги думали, чем бы помочь волгоградцам и решили по всей реке провести «Вахту памяти», а заработанные деньги перечислить на восстановление «Гасителя».

Пришлось открывать специальный счет.

В речном музее хранится сейчас альбом, в котором отмечался каждый день работы штаба. На титульном листе значится: «Вам, ветераны Волги, защитники Красного Царицына и герои Сталинграда — посвящается памятник и альбом к нему».

«Голосуем обеими руками за „Гаситель“ и готовы во время отпуска работать на ремонте судна. Анна Седова (Селиванова) и Сергей Седов, комсомольцы 20-х годов. Таллинн».

«Приму участие в субботнике. Васса Петровна Воробьева, дочь капитана „Гасителя“, пенсионерка. Горький».

«Если нужен наш студенческий строительный отряд, вызывайте. Студенты МГУ».

«Восстановить „Гаситель“ — это почетная задача комсомольцев. Да не померкнет слава кораблей, как и слава города-героя, твердыни на Волге. Петр Боканов, Заслуженный артист РСФСР. Комсомольск-на-Амуре».

9 мая 1977 года в биографию пожарного парохода «Гаситель» была записана последняя строка. Он встал на вечную стоянку.

Так он родился в третий раз: первый — в Нижнем Новгороде, второй — в Сталинграде, а теперь он — памятник волгарям, защитникам и труженикам Волги.

Рубеж обороны

Сейчас мы можем твердо сказать, что в годы войны Горький был тыловым городом. Мы почти ничего не знаем о той судьбе, которую ему определило командование вермахта, наступательный порыв которого закончился под Москвой. Можно лишь догадываться, что взятием Москвы враг бы не ограничился. Но как далеко продвинулся бы он и каковы были его планы? Об этом мы знаем крайне мало. И можно ли было считать, что Горький останется тыловым городом?

18 декабря 1940 года. Штаб-квартира Гитлера. Подписан план «Барбаросса». Изначально, правда, операция вторжения носила другое название — «Фриц». Гитлер посчитал его бесцветным и вспомнил о кайзере Священной Римской империи Фридрихе I, прозванным Барбароссой («Рыжей Бородой»). Он был одним из вождей Третьего крестового похода в Святую Землю. Правда, до цели он не дошел: упал с коня на одной из переправ и утонул. Легенда же оживила его и перенесла в горы Кюффхойзер, возвышающиеся в географическом центре Германии, где он пребывал в ожидании, когда страна позовет его.

Каждый школьник в Германии обязан был знать Барбароссу. В горах, в Пещере Барбароссы, куда школьники совершали паломничество, стояла его мраморная статуя.

И вот, время столь томительного ожидания кайзера закончилось через восемь веков после его гибели. Выбирая столь помпезное название, Гитлер уверил генерала Франца Гальдера: «Когда „Барбаросса“ начнется, мир в безмолвии затаит дыхание».

В вводной части плана говорилось:

«Германские вооруженные силы должны быть готовы сокрушить Советскую Россию… С этой целью армия должна использовать все доступные воинские части за исключением тех, которые остаются на оккупированной территории…

Приготовления должны быть завершены к 15 мая 1941 года. Величайшие усилия должны быть предприняты с целью маскировки намерения начать нападение.

Конечной целью операции является создание оборонительной линии против азиатской России по реке Волге до Архангельска. Затем последний оставшийся у России промышленный район на Урале может быть уничтожен силами люфтваффе».

Цель войны определена. Обречены на уничтожение многие города Советского Союза. А вот предусматривалось ли планом «Барбаросса» штурм и взятие Горького? Судя по предполагаемой границе капитуляции, предусматривалось.

В дневнике начальника Генштаба вермахта Франца Гальдера зафиксировано первое обсуждение замысла вторжения в июле 1940 года. Известно, что было предложено на рассмотрение шесть вариантов плана, в которых варьировалось направление главного удара.

Третий вариант, автором которого был генерал-майор Эрих Маркс, предполагал нанесение главного удара из Восточной Пруссии и Северной Польши на Москву с выходом к Горькому, вспомогательный — на Ленинград, второстепенный — на юге.

Гитлер предполагал исполнить план нападения на Советский Союз за пять месяцев. По третьему варианту Эрих Маркс предлагал покончить с советами за 9—17 недель.

Ирония истории — появился еще один Маркс. И если первый призывал к строительству мифического коммунизма, то второй имел захватнические виды на страну, в которой этот коммунизм пытались строить.

Историческим рангом генерал-майор Эрих Маркс, конечно же был пониже своего однофамильца и занимал должность начальника штаба 18-й армии. Концепцию своего удара он видел в «разгроме советских вооруженных сил с целью сделать невозможным возрождение России как врага Германии в обозримом будущем».

Индустриальную мощь Советского Союза генерал видел на Украине, в Донецком бассейне, Москве и Ленинграде, а индустриальная зона восточнее указанных районов «не имела значения».

Взгляды генерала во многом определили весь ход военных действий на Востоке.

Попутно с планом вторжения разрабатывался еще один план — «Ост». Первое отделение Главного имперского управления безопасности («гестапо») высказывало свои соображения в отношении советского народа. Подлинный текст плана так и не был найден, но сохранились предварительные проработки.

Для решения восточной проблемы предлагалось «полное уничтожение русского народа или онемечивание той его части, которая имеет явные признаки нордической расы».

Учитывались и пожелания Гитлера, не раз им высказываемые: «Если мы будем обучать русских, украинцев и киргизов читать и писать, то впоследствии это обернется против нас. Образование даст развитым из них возможность изучать историю, овладеть историческим опытом, а отсюда развивать политические идеи, которые не могут не быть губительны для наших интересов… Нельзя, чтобы они знали больше, чем значение дорожных знаков. Обучение в области географии может быть ограничено одной единственной фразой: „Столица рейха — Берлин“. Математика и все прочее подобное совершенно не нужны».

Готовясь к нападению на Советский Союз, гитлеровцы запаслись еще одним планом — «Ольденбург». Он предусматривал широкомасштабное экономическое ограбление нашей страны.

Через месяц после начала войны Гитлер озаботится: «…Теперь перед нами стоит задача разрезать территорию этого громадного пирога так, как это нам нужно, с тем, чтобы суметь: во-первых, господствовать над ней, во-вторых, управлять ею, в-третьих, эксплуатировать ее».

«Пирог» был поделен заранее на комиссариаты. Нам предстояло жить в комиссариате «Московия», куда входили Тула, Казань, Уфа, Свердловск, Киров и Горький. Это был один из семи генеральных комиссариатов. Гитлер не раз говорил о том, что слова «Россия», «русский», «русское» необходимо навсегда уничтожить и запретить их употребление, заменив терминами «Москва», «москвич», «московское». Предполагалось территорию «Московии» использовать как место скопления нежелательных для Германии элементов из различных областей, управляемых немцами, а все хозяйство этого района поставить на службу лишь интересам Германии.

«Ученые» нацисты подготовили и вручили Гитлеру «объемный труд», в котором утверждалось, что именно германцы задолго до нашей эры, путешествуя от Черного до Балтийского моря, принесли туда культуру и поддерживали порядок, Более того, что они, якобы, основали Новгород и Киев…

6 ноября 1941 года. Москва, станция метро «Маяковская». Почти одновременно с обеих сторон к платформе подходят поезда. Из одного выходят люди и рассаживаются по рядам стульев, установленных на перроне. В другом поезде прибыл Сталин с кремлевской свитой.

Председательствующий открыл торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Октябрьской революции и предоставил слово вождю.

9 часов вечера. Началась трансляция доклада по радио. Сталин говорил спокойно и сдержанно. Он обосновал несостоятельность плана «молниеносной войны» и выразил твердую уверенность в нашей окончательной победе над врагом. Он назвал германскую армию «людьми с моралью зверей».

И, подытожив свое выступление, сказал: «Если они хотят получить войну на уничтожение, они получат ее».

Были в выступлении Сталина слова, которые воспринимались как приказ:

«Существует только одно средство, необходимое для того, чтобы свести к нулю превосходство немцев в танках и тем самым коренным образом улучшить положение нашей армии. Оно, это средство, состоит не только в том, чтобы резко увеличить производство противотанковых самолетов, противотанковых ружей и орудий, противотанковых грешат и минометов, необходимо строить побольше противотанковых рвов и всякого рода других противотанковых препятствий.

В этом теперь задача.

Мы можем выполнить эту задачу, и мы можем ее выполнить во что бы то ни стало!»

Схема Горьковского оборонительного рубежа.

Противотанковые рвы, о которых говорил Сталин, были одним из внушительных препятствий на пути гитлеровских танковых армад. В первые дни войны тысячи километров оборонительных рубежей были возведены вдоль Днепра и Березины. Быстрый маневр немецких танков был приостановлен рвами на пути к Донецкому бассейну. Опоясали рвом Ленинград. Ускоренными темпами велись работы в районе Сталинграда.

В приказах Государственного Комитета Обороны значились города Ярославль, Иваново, Рыбинск, Горький, Саратов.

Но еще 16 октября Горьковский обком ВКП(б) принял постановление о строительстве оборонительных сооружений вокруг города. В обращении к жителям города и области говорилось:

«…Город Горький и область, являющиеся одним из крупных промышленных и культурных центров страны, находятся сейчас в ближнем тылу. Нам не грозит непосредственная опасность, но горьковчане должны быть в любую минуту готовы ко всяким неожиданностям и случайностям.

Строительство полевых укреплений, начатое вокруг города Горького, имеет огромное государственное значение. Оно является делом каждого трудящегося области.

Товарищи рабочие, служащие, колхозники, студенты и домохозяйки — участники строительства полевых укреплений!

Вы вносите ценнейший вклад в дело укрепления безопасности своего любимого города, богатого героическим прошлым и настоящим, названного славным именем бессмертного Горького.

Вкладывайте в стройку всю энергию и умение, берите пример с героических защитников Одессы, Ленинграда и Москвы!

Стройте укрепления по-фронтовому, так, чтобы город Горький стал неприступной для врага твердыней».

В один только день 11 022 сормовича получили мобилизационные повестки на строительство рубежа обороны.

Каждый мобилизованный должен был явиться в установленный срок на сборный пункт тепло одетым и иметь при себе запасную смену белья, полотенце, рукавицы, котелок или миску, кружку, ложку, матрасную наволочку, одеяло и продукты питания на три дня. Желательно было также иметь свое орудие труда на выбор: лопату, лом, пилу, топор.

Из сел и деревень потянулись обозы. Ехали «на окопы».

И все-таки реален ли был захват города Горького немецкими войсками? Не были ли работы, отвлекшие тысячи людей от более важных дел, перестраховкой?

В планах гитлеровского командования Горький мелькал не часто. В дневнике начальника Генштаба сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера упоминание о городе Горьком впервые появляется в записи от 19 ноября 1941 года.

«13.00. Доклад у фюрера (высказывание и пожелание Гитлера). Анализ обстановки на фронте…

…Задачи на будущий (1942) год. В первую очередь — Кавказ. Цель — выход к южной русской границе. Срок — март-апрель. На севере — в зависимости от итогов операции в этом году. Овладение Вологдой или Горьким. Срок — конец мая».

Строительство оборонительного рубежа началось в октябре 1941 года и закончилось в январе 1942 года.

Предполагался удар всеми видами войск. Авиация уже активно бомбит Горький и делает это весьма эффективно. Разрушено несколько важных цехов автозавода. Полностью, от прямого попадания бомбы, погибло руководство радиотелефонного завода. Бомбардировщики пока летают на пределе возможного — далеко. Возвращаясь, экипажи самолетов-разведчиков докладывают, что наблюдаются интенсивные земляные работы на большой территории, предположительно, идет сооружение противотанкового рва. Русские готовятся к встрече танков…

Поражает одно, почему противотанковый ров сооружался не со стороны Москвы, откуда возможен был прорыв на Горький, а с противоположной стороны, со стороны Арзамаса. Следы этого рва заметны и сегодня. Его можно обнаружить в Татинце на Волге, в Дальнеконстантиновском и Сосновском районах, у села Оранок Богородского района. К Оке он выходил у Горбатова, продолжался на той стороне реки и выходил вновь к Волге у Катунок. Кроме этого от Мурома он шел по всему берегу Оки. В итоге общая протяженность рва составила 1134 километра.

Инструкция требовала возведения вот таких противотанковых рубежей.

Кого же ждал этот ров, чьи танки?

Сейчас уже можно предположить, что советское командование знало о планах немецких войск. И даже не в общих чертах, а в тонкостях, когда в планах гитлеровского командования появилось упоминание об Арзамасе. Тогда же определилось направление одного из главных ударов даже при условии, что Москва не будет взята: Рязань — Муром — Горький.

Известен и человек, который должен был вести войска в этом направлении — «танковый король» Хайнц Гудериан. Своей 2-й ударной армией он прошил оборону советских войск от границы до Тулы и безуспешно штурмовал обороняющийся город.

Хайнц Гудериан в довоенное время бывал в нашей стране в качестве инспектора танковых войск. Он проверял боеготовность немецких танкистов в… Казани. Да, такое было.

В Казани обучались немецкие танкисты, когда после Первой мировой войны Германии было запрещено иметь вооруженные силы.

Гудериан отличался независимостью. Тем не менее, он был любим Гитлером. И направление удара и кандидатура командующего войсками были одобрены.

К середине октября 1941 года гитлеровскому командованию стало ясно, что намеченные планом «Барбаросса» цели не достигнуты. Танковая группировка генерал-полковника Эриха Гепнера, которой предписывалось обойти Москву и блокировать ее по линии Владимир — Суздаль, вынуждена была ввязаться в бои на калужском направлении.

Сорвались планы и у танковой группы Хайнца Гудериана. 10 октября его танки должны были катиться по улицам Арзамаса, а уже через пять дней входить в измолотый массированными ударами авиации Горький и, не раздумывая, мчаться на соединение с Гепнером. Так по плану замыкалось кольцо вокруг Москвы.

Между тем Гудериан еще стоял под Тулой. Его танковая армия таяла под ударами «выборочных набегов» советских войск. Победный пыл «танкового короля» заметно поубавился. Он понимал, что предстоящая зима для него может быть беспокойной: его могут погнать в наступление.

Своей жене он пишет: «Только тот, кто видел бесконечные пространства русских снегов этой зимой нашей беды и ощущал пронзительный ледяной ветер, хоронящий в снегу все на своем пути, кто час за часом вел машины по нейтральной полосе, чтобы прибыть к жалкому жилищу вместе с недостаточно одетыми полуголодными людьми, может справедливо судить о произошедших событиях».

И это он только о начале самой суровой из всех военных зим. Война по третьему варианту явно не заладилась.

Между тем, на этом «пространстве русских снегов» при пронзительном ледяном ветре 350 тысяч горьковчан копали ров, который должен был остановить танки Гудериана. В брошюре «Враг не пройдет», изданной по итогам строительства рубежа обороны, отмечалось, что объем земляных работ, выполненных на строительстве рубежа обороны, «составляет 60 процентов земляных работ Беломорско-Балтийского канала имени Сталина и 75 процентов объема работ Ферганского канала».

Долгие годы об этом строительстве почти ничего не было известно. Так, на уровне слухов. Все документы, касавшиеся этих работ до недавнего времени были помечены грифом: «Сов. секретно».

Пришло время рассказать, как строился рубеж обороны вокруг Горького, и пусть это сделают те, кому выпал этот тяжкий труд.

«На трудовой фронт, как тогда называли рытье противотанкового рва, я попал еще в сентябре 1941 года. Только началась учеба в школе, а через две недели весь наш девятый класс Наумовской средней школы Бутурлинского района был мобилизован.

Сбор был назначен в Бутурлине. Здесь сформировали бригады, назначили бригадиров. Обеспечение питанием и все обслуживание ложилось на местные колхозы.

И вот обоз, длиной около двух километров, направился на Княгинино, оттуда на Лысково, затем была переправа через Волгу и остановились мы в селе Валки. Там и началась наша работа.

Противотанковый ров копали перпендикулярно реке. Проработали до тех пор, пока Волга не встала.

За это время дважды прилетал немецкий самолет. Он не бомбил, не стрелял, видимо, только фотографировал то, что мы нарыли.

Затем нас перебросили в Большое Мурашкино, здесь у села Рождествено тоже шел противотанковый ров. Наступили холода, земля промерзла, кирки, ломы, лопаты ее не брали. Тогда стылую землю начали взрывать. Мне дали лошадь с санями, и я возил взрывчатку — аммонал, который был упакован в бумажные мешки по 40 килограммов.

Саперы взрывали утром. Нас заставляли прятаться в блиндажи, но как унять мальчишеское любопытство: мы ухитрялись смотреть на взрывы, рискуя попасть под град комьев мерзлой земли. Взрывы не облегчали нашу работу. Куски отвалившейся земли все равно приходилось долбить.

Когда наступили лютые холода, нам начали выдавать по 100 граммов водки — „наркомовские“.

Когда фашистов погнали от Москвы, дисциплина на участке начала слабеть.

Однажды женщины уговорили меня свозить их домой. Уехали ночью. Нас никто даже не хватился. Больше мы на окопы не вернулись. Да было уже и видно, что надобность в них отпала».

Александр Павлович Кочетов (с. Инкино, Бутурлинский район).

«В 1941 году я окончила 10 классов средней Богородской школы. 19 июня у нас был выпускной вечер, а через три дня началась война…

Повестки на строительство рубежа обороны или, как тогда говорили, „на окопы“ вручили нам в конце октября. Мне было всего 17 лет.

Из нашего села Алистеева было мобилизовано 70 человек. Всего снарядили 12 подвод и повезли нас с котомками в село Мигалиху Дальнеконстантиновского района. Ехали через Оранки, мимо Шонихи…

В Мигалихе расселили нас по домам. Я слышала, что живали и в шалашах, так что нас хорошо устроили. Проработали мы здесь около десяти дней, а потом вновь дорога. Ехали долго, всю ночь. Куда везут, никто не знал. К утру мы оказались в деревне Арапиха. И опять нас устроили на жилье в домах по 5–6 человек. А у хозяев самих семьи большие. Теснота, но хоть в тепле.

Зима была в тот год ранняя. Бесснежье, а уже грянули морозы. По утрам за тридцать холода.

Выдали нам лапти. Сказали, что это лучшая обувка. Действительно, ходить в них было легко да тепло.

Я же лаптей никогда не носила, правильно обуть, чтобы они не разбалтывались, не могла. С неделю меня обували женщины, но наматывать онучи и завязывать лапти я так и не научилась. Тогда мне выдали чесанки с галошами. Тут я сразу ощутила груз на ногах. К вечеру я растирала ноги в кровь.

До работы надо было идти три километра. Ровно в 7 часов утра начинали работать, а заканчивали, когда темнело. Возвращались чуть живыми. Спали на тюфяках, набитых соломой.

Копали мы противотанковый ров. Одна сторона рва, та, откуда ждали фашистские танки, была пологой, а противоположная — отвесной. Глубина рва была 4 метра. Танки спокойно могли в ров въехать, но тут же упирались в земляную стену. Вскарабкаться по стенке они уже не смогли бы.

По всей линии рва строились доты, дзоты, пулеметные гнезда, блиндажи и землянки. Дороги перегораживали бетонными надолбами и железными „ежами“.

Помнится, что кормили нас нормально. Голода не ощущали. Первые блюда были почти всегда мясные. Возили нам продукты из нашего колхоза, кое-что присылали из дома.

И все бы ничего, но нас одолели вши. Наши головы были похожи на муравьиные кучи, волосы шевелились. Домой, чтобы прожарить одежду в бане, нас не отпускали, а здесь для борьбы с этой заразой ничего не делалось. Говорили, что надо терпеть. Мы терпели…

Но однажды терпению этому пришел конец. Дело было уже в январе 1942 года. Вот сколько терпели. Мы решили самовольно покинуть место работы и сходить домой. Ночью снялись и пошли по огонькам от деревни к деревне. Нам посоветовали выйти на железную дорогу и идти по ней. Мы так и сделали. Днем были уже дома.

Опасаясь, что за нами приедут, дома быстро истопили баню, чтобы мы успели помыться. Но никто за нами не пришел и не потребовал возвращаться. Через несколько дней приехали остальные. Они сообщили, что пришел приказ о прекращении строительства рубежа обороны. Необходимость в нем отпала, врага повернули от Москвы.

В нашем селе осталось всего три свидетеля тех дней. Мальчишки, что были с нами, потом ушли на фронт и не вернулись. Кто был постарше, давно умерли. А мы были самыми младшими…

Вот и все, что сохранила память. Говорят, молодость не замечает трудностей. Наверное, и со мной так случилось. О самом трудном и горьком я, возможно, и забыла. Написала, что помню».

Мария Николаевна Топкова (село Лакша, Богородский район).

Три месяца продолжались земляные работы на рубеже обороны.

«На оборонительных сооружениях почти три месяца работала моя мама. Ее уже давно нет в живых. А мне было тогда 14 лет, я только что закончила семилетку, а старшая сестра — десятилетку.

Осенью все бездетные мужчины и женщины, не призванные в армию, получили повестки на строительство оборонительных рубежей. Повестку принесли и моей старшей сестре. Мама заплакала, а на следующий день пошла в правление колхоза и попросила послать работать ее.

У нас в семье еще была сестренка. Ей только исполнилось два годика. Маме тяжело было уходить из дома.

Как же долго длилась эта осень и зима! С ездовыми наши матери слали записки и просили отправить им новые лапти. Мы ходили в соседнее село, покупали там лапти и отсылали.

Помню, что работала мама у села Шониха.

В середине января ночью в окно постучали. Света у нас не было, я вышла на крыльцо и спросила: „Кто там?“ Это была наша мамочка. Мы ее не сразу и узнали… Лицо черное, обмороженное. Была она у нас высокая, полная, а тут худая, почти старуха.

Когда им объявили, что работы закончены, они тут же отправились домой, а это сотня километров по морозу.

Потом уже, в мирное время, я часто спрашивала маму о той работе, но она твердила только одно: „Дай, Господь, забыть мне об этих окопах“».

Лидия Григорьевна Мухина (Мышляева) (с. Костянка, Шатковский район).

Огонь по врагу должны были вести 1116 дотов и дзотов.

«Я никогда не забуду ночь с 4 на 5 ноября 1941 года. К нам на квартиру бригадиров прибежало сразу несколько человек: „Пойдемте, посмотрите, как Горький горит!“

Мы выбежали на улицу и увидели страшную картину. Небо в направлении Горького все было малиновым. Видны были лучи прожекторов, которые выхватывали из темноты летящие самолеты.

Кто-то сказал, что это бомбят автозавод. Мы долго стояли в оцепенении. Хоть мы и строили рубеж обороны, но, судя по карте, война от нас была далеко, и не верилось, что она придет к нам. Над ближними полями волна за волной шли к Горькому немецкие бомбардировщики. Наш учитель Петр Иванович Кайстинен был эвакуирован из Петрозаводска. Он говорил, что немецкие бомбардировщики ему уже приходилось видеть и слышать.

А утром 5 ноября произошло ЧП. Когда бригадиры и руководители стройки после короткого совещания вышли на работу, то на трассе оборонительного рубежа… никого не обнаружили. Земля, как будто снегом, была покрыта белыми листовками. Подняв несколько из них, мы прочитали: „Если вы завтра придете рыть окопы, мы вас разбомбим!“

Сказался еще ужас вечернего зрелища. Учителя испугались и, забрав учеников, разошлись по домам.

Что делать? Представитель райкома партии Константин Сергеевич Мишин спокойно сказал: „Паниковать не будем. О ЧП уже, наверное, известно в райкоме партии. А сейчас соберите листовки и сожгите их“. Так мы и сделали.

К вечеру из Большого Мурашкина прибыл начальник районного отдела НКВД. На ходу он отдал распоряжение явиться всем бригадирам в штаб. Заходить полагалось по одному.

В коридоре все мужчины-бригадиры стали тихо упрашивать меня идти к начальнику первой. Вы, мол, женщина, директор школы и вам ничего не будет, да и начальник станет помягче.

Что делать, может они и правы. Стараясь быть спокойной, вошла… Я до сих пор не могу забыть это.

— Зд-рав-ст-вуй! Зд-рав-ст-вуй! Где ученики?

Он слушал меня не перебивая, глядя в упор. Потом приказал: „Даю вам 48 часов, чтобы вернуть учеников. Не вернете, я вас расстреляю“. И он достал из ящика стола наган…

Я на ватных ногах пошла к двери, стараясь не упасть. Бригадиры обступили меня. Успела им сказать, чтобы они обещали людей на рубеж вернуть.

7 ноября работы возобновились».

Зоя Ивановна Петрова (Сабанова) (р.п. Большое Мурашкино).

Дороги перегораживались металлическими «ежами», которые для маскировки присыпались снегом.

«Шли молча. На душе у каждого было муторно. Мы знали, что положение на фронте скверное. Занимая и разоряя наши города и села, враг все ближе и ближе подбирался к Москве.

— Витюша, ты грамотный. Среднюю школу нынче закончил. Скажи, победят нас фашисты? — спросил меня, нарушив общее молчание, дядя Федор Сальников, пожилой мужчина, входивший в бригаду вместе со своими сыновьями Евстафием и Николаем.

— Ни за что и никогда, — горячо ответил я. — До русской земли много охотников было. И всех их победили. И немецких рыцарей, и шведов, и поляков, Наполеона непобедимого. И фашистов то же самое ждет. Будет на нашей улице праздник.

— Да-то Бог, — вздохнул дядя Федор.

В деревне, куда мы пришли, нас расквартировали. Хозяйка принесла нам со двора охапку соломы, расстелила ее на полу, накрыла какой-то дерюгой, произнесла с горечью:

— Больше ничего нет. Простите, что плохо принимаю.

— Ничего, не бары, — ответили ей. — Спасибо и на этом. Земельку покидаем, заснем и так. Лишь бы тепло было.

Утром чуть свет, наскоро перекусив, отправились на работу. Шагать пришлось километра три. Подойдя к месту, с крутого склона увидели: повсюду, насколько хватает глаз, работают землекопы. Наша бригада тут же включилась в работу. Земля промерзла на большую глубину. Мерзлый грунт даже пилой пилили.

Без праздников, без выходных, на жестоком морозе люди отдавали работе все силы. На квартиры возвращались еле волоча ноги. Горячее ели только утром и вечером. Обед заменял замерзший в кармане в ледышку кусок ржаного хлеба. Он не оттаивал даже у костра — верх подгорал, а внутри оставался лед.

Когда узнали о разгроме немцев под Москвой, общему ликованию не было предела.

— Ну вот, дядя Федор, — торжествующе сказал я, — начинается праздник на нашей улице.

Дядя Федор рукавицей вытер слезы.

Но до общей радости и праздника было еще далеко. В первых числах января на трассу пришли повестки. Впереди у меня еще была целая война…»

Виктор Николаевич Зимин (г. Кстово).

Следы рва можно видеть и сегодня.

14 января 1942 года специальная комиссия подписала акт о приемке оборонительных сооружений вокруг Горького, отметив высокое качество выполненных работ.

Возвращаясь с рубежа обороны, его строители приняли обращение ко всем трудящимся области:

«Наша стройка была школой труда и мужества. В наших рядах выросли подлинные герои трудового фронта.

Мы возвращаемся с рубежа к нашей обычной работе в дни, когда героическая Красная Армия наносит удар за ударом по ненавистному врагу, уничтожая его живую силу и технику, освобождая родную землю от грязных фашистских захватчиков. Но враг не уничтожен до конца.

…Мы должны… перенести свой боевой опыт, полученный на строительстве оборонительного рубежа, в цеха и колхозы, на предприятия и учреждения для того, чтобы с еще большей силой помогать фронту, помогать Красной Армии истреблять ненавистных гитлеровских захватчиков, освобождать наши города и села от коричневого зверья».

Летом 1942 года, когда гитлеровские войска предприняли наступление в излучине Дона, вновь возникла опасность стратегического прорыва на Пензу — Саранск — Арзамас. Земляные работы на рубеже обороны продолжились, но были уже менее значительны.

По следам городской легенды

Многовековая история Нижнего Новгорода накопила множество легенд, среди которых есть истории недавней поры. Наверное, и вам приходилось слышать рассказы о строительстве в годы войны подземного бункера, в котором, в случае занятия немцами Москвы, должен был работать И.В. Сталин. Правда это или выдумка?

15 октября 1941 года. Москва. Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации столицы СССР г. Москвы:

«Сов. секретно. Особой важности.

Ввиду неблагополучного положения Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия организует их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотова (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Нарконвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба в Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (включая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».

На заседании ГКО Лаврентий Берия настоятельным образом советовал Сталину покинуть столицу: «Москва — не Советский Союз. Оборонять Москву дело бесполезное. Оставаться в Москве опасно».

Но не только сдача Москвы входила в планы Верховного Главнокомандующего. Маршал Москаленко вспоминал: «Сталин, Берия и Молотов обсуждали вопрос о капитуляции. Они договорились между собой отдать немцам Прибалтику, Молдавию и часть других республик. Пытались связаться с Гитлером через болгарского посла… говорил Молотов, назвав предложение „возможным вторым брестским договором“. Болгарский посол посредником быть отказался…».

17 октября в Куйбышев — эту «запасную столицу» переезжает председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин. Эвакуируется часть аппарата ЦК ВКП(б), некоторые отделы Наркомата обороны, ЦК ВЛКСМ и Совнарком.

А вот выполнила ли приказ основная группа Генштаба, которой предписывалось прибыть в Арзамас?

Известно, что оперативная группа Генштаба осталась в Москве. Тогда кто же уехал в Арзамас?

Ни у Александра Михайловича Василевского, ни у Сергея Матвеевича Штеменко, возглавлявших Генштаб в разное время и написавших воспоминания, нет даже упоминаний об Арзамасе. Здесь допустимы два варианта: или Генштаб в Арзамас не переезжал, или все эти сведения до сих пор засекречены.

Рассекреченные ныне документы о строительстве подземного штаба вождя называют три адреса: Куйбышев, Саратов и Горький. В последних двух городах бункеры эти до сих пор ищут и спорят: а были ли они? В Куйбышеве, а ныне Самаре, такой бункер нашли… в 1990 году.

О бункере Сталина под Арзамасом нет никаких упоминаний. Но арзамасские краеведы готовы назвать одну важную примету: недалеко от города существовал секретный аэродром, оборудованный для прилета Сталина. Известно даже кодовое его название — «Объект 808».

Аэродром — примета распространенная. Во время войны по области было построено десятка два запасных аэродромов. В Арзамасе же постоянно формировались и отправлялись на фронт воинские соединения и эшелоны с грузами. Вот для их прикрытия и прилета высокого начальства этот аэродром и был создан. Убедительно?

В Интернете есть публикация «Правительственная ВЧ-связь в годы Великой Отечественной войны». Ее автор П.Н. Воронин, специалист по международной правительственной связи. В своих воспоминаниях он упоминает и об Арзамасе:

«Перемещение Ставки Верховного Главнокомандования предполагалось дважды — в 1941 и 1944 гг.

В 1941 году, когда немцы вплотную подошли к Москве, и до линии фронта оставалось 20–30 км, руководство Генерального штаба обратилось к Сталину с предложением о перемещении Ставки в глубь страны. Согласно положениям о ведении военных операций Верховное Главнокомандование должно находиться от линии фронта на расстоянии 200–300 км. Ситуация требовала определить пункт, куда может быть перемещена Ставка.

По словам маршала И. Т. Пересыпкина, Сталин подошел к карте и сказал: „Когда Иван Грозный брал Казань, у него ставка была в Арзамасе, остановимся и мы на этом городе“.

С группой специалистов я выехал в Арзамас для организации работы по монтажу ВЧ-станции. Для Сталина выбрали двухэтажный дом, первый этаж которого отдали для ВЧ-станции. При монтаже предусмотрели возможность выхода на фронт, минуя Москву.

Однако в Арзамас приехал только начальник Генштаба Б. М. Шапошников, но ненадолго. Вместо Арзамаса для размещения Ставки и правительства начали готовить помещение в Горьком. Но и ему дали отбой. Работы прекратили, и мы вернулись в Москву.

Второй раз решение о перемещении Ставки в Минск было принято в 1944 году».

Скорее всего, от Генштаба в Арзамасе находилась небольшая группа оперативных работников, «обслуживающих» какое-нибудь из направлений, скажем, южное, сталинградское. От Арзамаса туда поворачивала железнодорожная ветка, по которой шли военные грузы. Опять же по слухам, на станции Арзамас-1 долгое время стоял поезд особого назначения. Он усиленно охранялся и никто не мог к нему приблизиться. Выход из вагонов был на противоположную от станции сторону. Прямо к вагонам под маскировочные сети подходили и грузовики, и легковые машины. Даже вечером обитатели вагонов их не покидали, видимо, там и жили.

Возможно, это и был поезд, где располагались работники Генштаба.

Казалось бы, все ясно: никакого бункера Сталина в Арзамасе не было. Но в этот городок мы еще вернемся. Не все военные тайны там раскрыты.

Такой бункер Сталину построили в Куйбышеве.

В фондах Российского государственного архива социально-политической истории хранится постановление Государственного комитета обороны № 945 СС от 22 ноября 1941 года «О строительстве специальных убежищ в городах Саратове, Ярославле, Горьком, Казани, Ульяновске, Куйбышеве, Сталинграде».

Документ подписан И. Сталиным. «ГКО постановляет, — написано в нем, — построить в перечисленных городах командные пункты — бомбоубежища. Строительство, помимо Куйбышева (там строился особо мощный бункер лично для Сталина — Авт.) производить по типу, принятому для города Горького, с полезной площадью в Горьком — 300 квадратных метров, в Саратове, Ярославле, Казани, Ульяновске, Сталинграде — 200 квадратных метров. К работе приступить с 1 декабря 1941 года и закончить к 20 января 1942 года. Руководство строительством поручить НКВД СССР, а непосредственное выполнение работ возложить на Метрострой НКПС СССР… На члена ГКО товарища Берию возложить наблюдение за выполнением настоящего постановления».

Заметим, документ принят 22 ноября, а 5 ноября 1941 года на заседании городского комитета обороны города Горького было принято решение о передаче строительному управлению НКВД некоего особого «объекта № 74».

Документы о строительстве «объекта № 74» засекречены и вряд ли скоро они появятся на свет. Но похоже это и был «бункер Сталина», слухи о котором уже ходят долго.

Судя по датам строительства, бункер в Горьком начали сооружать досрочно. Больше никаких подробностей. НКВД за «пустышки» не хватался, объект действительно был важным и секретным.

В 1992 году в газете «Нижегородский рабочий» появилась публикация, автором которой был бывший инженер-строитель, воентехник 1-го ранга В. Князев, вот что он писал:

«10 декабря 1941 года мне вручили пакет, адресованный начальнику какого-то отдела НКВД, с приказом о передаче ему команды строителей, численностью 150 человек.

В хорошо обставленном кабинете у массивного письменного стола сидел неприятный темноволосый, темноглазый человек, явно кавказского облика, в форме, с четырьмя шпалами в петлицах. Он молча взял пакет, вскрыл его и прочел короткое письмо начальника штаба бригады, после чего сказал, с резко выраженным акцентом: „Хорошо! Эти люди нам очень нужны. Давай завтра с утра своих людей. Куда и кому тебе покажут“.

Стоявшая у подъезда „Эмка“, раскрашенная пятнами желтого, зеленого и коричневого цвета, через несколько минут доставила нас в район волжской набережной.

Провожатый остановил машину и велел шоферу ждать нас здесь. „Дальше немного пройдем пешком, — сказал он, — на машине туда не подъедешь“. Пройдя несколько шагов в сторону от дороги, с подъемом в гору, мы вышли на небольшую горизонтальную площадку, которая была спланирована из свеженасыпанного грунта и тянулась в длину вдоль всего откоса. Вокруг площадки и кое-где в пределах ее чернели мертвые старые липы бывшего Александровского сада, силуэты которых резко выделялись на фоне заснеженной поверхности. От площадки до набережной по вертикали, очевидно было не менее 60–70 метров.

Первое, на что я обратил внимание, было три штольни, расположенные в линию у основания откоса, метрах в 20 одна от другой. Две из них, находящиеся в работе, чернели входами и были связаны узкоколейкой. Из одной штольни периодически выкатывались вагонетки, груженые разрыхленным серовато-желтым мергелем, которые разворачивались на поворотном круге, продвигались вдоль площадки, разгружались и, развернувшись на втором поворотном круге снова скрывались во второй штольне.

Работы в третьей штольне, видимо, были закончены. Оттуда нужно было не просто нырять в отверстие, а входить в добротную массивную дверь с поковками.

Мой провожатый, не задерживаясь на площадке, с ходу протащил меня к законченной штольне, коротко сказав, что идем к начальнику объекта.

Прямо по направлению штольни располагался вход из тамбура со стальной защитно-герметической дверью, около которой стоял часовой с винтовкой. Вправо и влево было по одной двери того же типа, что и входная. В одну из них, в правой стороне, вошли мы с моим провожатым и оказались в миниатюрном, хорошо освещенном кабинетике.

Здесь было сухо, тепло, светло и, несмотря на малый объем, не душно. Никакой шум извне сюда не проникал, и был еле слышен спокойный ровный гул работающего где-то в глубине вентилятора. Что это вентилятор, подтверждалось еле заметным движением воздуха, обмен которого непрерывно шел через какие-то приточно-вытяжные щели в полу или облицовке стен и потолка.

Невольно промелькнула мысль, что, судя по этому „предбаннику“, где мы были сейчас, расположенному перед входом в основные помещения, в этих штольнях под шестидесятиметровой толщей, вероятно, достаточно уютно даже во время бомбежек.

Рано утром после завтрака, еще в сумерках, подготовленные наши люди были построены с вещмешками за спиной. Все они знали, что передаются в другую строительную организацию, и по внешним признакам эта передача не только никого не волновала, но даже приветствовалась, поскольку большинство считало, что одно дело армия, а другое — строительная организация. Чем дальше от армии, тем лучше.

В колонне было 150 разношерстно одетых, полуобмундированных людей — кто в шапке, кто в буденновке, кто в шинели, кто в ватнике, но все по форме обутые в ботинки с традиционными обмотками. Часа два добирались до места.

Колонна шла, не привлекая никакого внимания ни со стороны военных, ни со стороны населения. Все давно уже привыкли к постоянному перемещению по городу в строю всевозможных обмундированных и необмундированных мужиков с оружием и без него в сторону вокзалов и от них.

На объекте, куда мы привели команду уже около 11 часов, кроме самого начальника, в приемке участвовало несколько его сотрудников, по форме которых наши строители тотчас же смекнули, что это за строительная организация».

Эта публикация в «Нижегородском рабочем» получила свое продолжение. На нее откликнулся старший научный сотрудник Нижегородского архитектурно-строительного института, кандидат технических наук С. Краснов. Он писал:

«Руководство страны не исключало возможности взятия фашистами Москвы уже в конце лета 1941 года. Поэтому соответствующим ведомствам НКВД был отдан приказ о строительстве надежных укрытий — бункеров в ряде городов страны. В сооружении одного из них — в Арзамасе — некоторое участие принимал мой дед, в то время майор инженерных войск Красной Армии.

Подобное секретное задание получили и горьковчане. Целых три бункера было спешно и скрытно возведено под Верхневолжской набережной — для „хозяина“, для Берии и запасной. Основное убежище покоилось под роскошным зданием купца-пароходчика Рукавишникова (ныне Нижегородский историко-архитектурный музей-заповедник).

Очевидцы вспоминают, что это укрытие было шедевром не только в инженерном смысле, но и в плане маскировки. Чего стоили одни ситцевые занавесочки на сымитированных окнах — их так любили высочайшие чины! На много десятков метров (высота знаменитого нижегородского откоса 70—100 метров) работал подъемник-лифт, в котором вполне умещался автомобиль, в случае опасности обитатели бункера могли беспрепятственно спуститься к Волге и продолжить свой путь по воде (хотя есть вероятность, что их ждал и другой подземный ход, ведший в Заволжье).

… Вот что, кроме прочего, рассказал мне бывший доцент Нижегородского архитектурно-строительного института В. Кривоногое:

— В конце 40-х годов „компетентные органы“ пригласили студента строительного института, хорошего геодезиста-практика В. Мирмикова замерить осадку убежища. К нему в бригаду попал и я.

Не знаю, сколько бы мне пришлось лазать с мерной рейкой, но майор госбезопасности как-то надел на меня свою фуражку и, смеясь, произнес: „Кривоногов, ты наш!“ „Нашим“ становиться не хотелось и на следующий день я, под каким-то предлогом, на работу не вышел.

Вскоре катакомбы засыпали песком, и только вентиляционная шахта возле бывшего кафе „Чайка“ пугала своим видом прохожих до 60-х годов. Потом убрали и ее».

В этом рассказе ценна одна деталь — ситцевые занавесочки. Мы с ними еще встретимся в дальнейшем повествовании. Но вот эти занавесочки на окнах, которые на самом деле окнами и не были, деталь очень важная. В областном архиве отыскался документ, в котором значилось, что на «объект № 74» срочно вызывался драпировщик из театра оперы и балета. Видимо, он и создал соответствующий уют в бункере. Было это в конце ноября 1941 года. Здесь мы можем говорить об окончании лишь первого этапа работ.

Бомбоубежище в Самаре (Куйбышеве) сохранилось. Сейчас здесь расположен музей «Бункер Сталина».

На сегодня известно, что только в сентябре 1942 года на очередном заседании городского комитета обороны слушался вопрос о полной приемке строительного «объекта № 74».

Только в Куйбышеве удалось достроить бункер до конца, и теперь каждый желающий может совершить туда экскурсию. 192 ступени ведут на глубину 37 метров, в помещение, предназначенное лично для Сталина.

Вождь здесь никогда не был, хотя попытка уехать из Москвы в «запасную столицу» была предпринята 18 октября 1941 года. Сталин появился на перроне одного из вокзалов, где его ждал специальный поезд, но в последний момент раздумал покидать столицу.

Его дочь, Светлана Аллилуева, вспоминает:

«Нас собрали и отправили в Куйбышев: долго грузили вещи в специальный вагон. Поедет ли отец из Москвы— было неизвестно, на всякий случай грузили и его библиотеку.

… В Куйбышеве было подготовлено жилье и для отца. Ждали, что он сюда приедет. Отремонтировали несколько дач на берегу Волги, выстроили под землей колоссальное бомбоубежище. В городе для него отвели бывшее здание обкома, устроили там такие же пустынные комнаты со столами и диванами, какие были у него в Москве. Все это ожидало его напрасно целую зиму».

Бункер к этому времени еще не был готов.

В Центральном музее Вооруженных сил есть любопытная экспозиция — «Бункер Сталина». Но речь там не о «бомбоубежище 1-й категории» построенном в Куйбышеве. Вождь располагал убежищем в Москве. Под стадионом в Измайлово еще задолго до войны начали строить подземное сооружение с залом заседаний Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии, рабочим кабинетом И.В. Сталина и кабинетами генералитета. От убежища шла 17-километровая дорога до Кремля.

В бункере был зал для оперативных совещаний. Ситцевые занавесочки и фальшивые двери скрадывали ощущение подземелья.

Здесь Сталин работал в ноябре 1941 года. Здесь принимались решения: оставить Москву врагу или защищать ее.

Спускался Сталин под землю в кремлевское бомбоубежище, где тоже был оборудован кабинет.

Светлана Аллилуева пишет: «Отец был в убежище, в Кремле, и я спустилась туда. Такие же комнаты, отделанные деревянными панелями, тот же большой стол с приборами, как и у него в Кунцево, точно такая же мебель. Коменданты гордились тем, как они здорово копировали Ближнюю дачу, считая, что угождают этим отцу».

Примерно так же выглядит бункер в Куйбышеве, наверное, такой же интерьер был и в горьковском бункере.

Но имелись и особенности. В комнате отдыха шесть дверей. Одна в санузел, пять остальных — в никуда. В акте о приемке об этих дверях — ни слова. Экскурсоводы предполагают, что эти двери должны были создавать впечатление объемности, нивелировать давящее ощущение огромной глубины.

Строительство в Куйбышеве велось, естественно, тайно. Вынутый из котлована грунт увозили на пожарных машинах по трем маршрутам за город. Для этого понадобилось 7500 рейсов. С Урала доставляли чугунные тюбинги для облицовки тоннелей. Их тоже везли тайно, накрыв брезентом.

Точно так же скрытно производились работы по строительству бункеров в Саратове и Ярославле. Следы этих строек отыскали только недавно.

Уцелел ли «бункер Сталина» в Нижнем Новгороде и есть ли перспектива превратить его в музей? Вряд ли на этот вопрос можно ответить утвердительно.

За послевоенные годы грунт на Верхневолжской набережной много раз оседал. Случилось несколько серьезных оползней. Строительство бункера нарушило водосток, а вынутая из толщи горы и раскиданная у основания откоса земля и вовсе преградила путь воде.

Специалистами подчеркивалось «катастрофическое состояние откоса».

В 1945 году начались работы по засыпке бункера. Так что нам никогда не доведется увидеть секретную реликвию времен войны, но, видимо, она мало отличалась от той, что сохранилась в Самаре, поэтому мы так подробно ее и описали.

Но вернемся в Арзамас. Отсюда исходит еще один слух. Говорят, что в Черном лесу недалеко от города можно увидеть следы неизвестной стройки. Старожилы поясняют, что именно здесь в годы войны строили бункер Сталину.

Разъезд «408 километр». Он недалеко от Арзамаса. Здесь сходятся две железнодорожные ветки: одна из Нижнего Новгорода, другая из Москвы. Стратегический узел даже по мирным меркам. Наше появление с фотоаппаратами вызвало тревожное подозрение у местных жителей.

За железной дорогой лес. Он действительно черный от дубов и лип.

— Не подскажете, где здесь в годы войны шла стройка…

— Да, бункер Сталину строили. Вас проводить?

Знакомимся. Наш провожатый Валерий Конев — местные житель, заядлый грибник, оттого и знает все в лесу.

Сразу скажем: без провожатого найти здесь ямы — следы военной стройки — довольно трудно.

Во время войны в этих местах располагалась воинская часть. Вся местность была огорожена несколькими рядами колючей проволоки, а дороги перекрыты. Что делалось за колючей проволокой, никто не знал. Потом, когда воинская часть снялась и уехала, все увидели огромные котлованы. Никто их даже не пытался закапывать — не мешали. Со временем края поросли травой, вымахали деревья.

А по окрестностям прошел слух: строили бункер для Сталина. И, как мы теперь уже знаем, этот слух не был лишен реальности — Сталин планировал перенести Ставку в Арзамас.

— Вам какие котлованы показать, буквой «П» или «Ш»? — спрашивает Валерий.

— Начнем с «П».

И он ведет нас прямиком через кустарник к поросшей травой горе. С нее и открывается вид на котлован, действительно напоминающий букву «П». Точно такой же вид на котлован в виде буквы «Ш». Но если эти котлованы могли быть использованы под схроны военной техники — есть выходы, чтобы их покинуть, то следующий котлован под такого рода объяснение не подходит: две овальные ямы, между ними ход. А что могло быть это?

А что же тогда строили в «черном лесу» под Арзамасом? Судя по оставшимся следам — это могло быть грандиозное сооружение, похожее на крупный командный пункт.

Стоим с видами знатоков, рассуждаем. Здесь мог быть узел связи: два отсека, соединенные ходом — в одном отсеке штабисты, в другом аппаратура? А почему бы и нет?

Вдоль лесной дороги, по которой мы шли, через равные промежутки встречались небольшие ямы, почти круглые. Это могли быть следы от бетонных колпаков дотов охранения. Пытаемся вычертить схему расположения котлованов, но сбиваемся, теряя ориентировку.

А где-то ведь в недрах архива Министерства обороны есть документы по этому строительству. Глянуть бы на них и все бы прояснилось, но, думается, с них до сих пор не снят гриф секретности.

Беспокойное любопытство к стройке проявлял и враг: над Арзамасом не раз появлялись самолеты-разведчики. Нет сомнения, что у немцев были аэрофотоснимки производившихся работ, и они пытались угадать, что же это.

Пытались они выяснить подробности и с помощью разведчиков. Одну из выброшенных групп парашютистов блокировали и задержали у ближайшего села Хватовка.

Видимо уже зимой 1942 года надобность в секретной стройке отпала. Был произведен только цикл земляных работ, до бетонирования дело не дошло.

Так что же все-таки строили в черном лесу? Местные жители до сих пор говорят, что бункер Сталина. Будет ли раскрыта когда-нибудь эта военная тайна?

Поединок с абвером

Известно, что за время войны было обезврежено более тридцати тысяч немецких шпионов, свыше шести тысяч террористов и около четырех тысяч диверсантов. У невидимой войны невидимо и оружие. Таким оружием стали радиопоединки с разведкой врага. За время войны было проведено 183 радиоигры. Три из них проходили в Горьком.

Операция «Престол»

В разработанном гитлеровским командованием плане молниеносного вторжения в Россию большое внимание уделялось шпионажу и диверсиям, как в прифронтовой полосе, так и в глубоком тылу. Правда, не все здесь было прописано в подробностях. Этот раздел отдавался на откуп спецслужбам.

Открытое кодовое название плана блицкрига — «Барбаросса» появилось в приказе штаба оперативного руководства вермахта, содержавшем директивы о подрывной деятельности на советской территории сразу же после вторжения.

Основная забота по формированию «пятой колонны» в тыловых районах страны, которую предстояло покорять, легла на плечи полковника Эрвина Лахузена-Вивремонта, который руководил службой «Абвер II». Тут же был сформирован мозговой центр — группа «А», приступившая к разработке будущих операций.

«Абверу II» подчинили учебный полк «Бранденбург», где готовили диверсантов, специалистов по деморализации советского тыла и откровенных убийц.

На рассвете 22 июня 1941 года небо наполнилось не только бомбардировщиками, но и десантными самолетами с подразделениями «брандербуржцев». Переодевшиеся в форму красноармейцев диверсанты захватывали мосты, тоннели, цехи предприятий и удерживали их до подхода основных сил вермахта. Они расстреливали и вырезали небольшие группы солдат, оказавшихся в окружении или отставших от своих частей. Не гнушались они и полевыми госпиталями, нападали на штабы, обозы, минировали дороги, сеяли панику среди населения.

Изначально было ясно, что эти «мясники» не могут стать «пятой колонной». Их поле деятельности — неразбериха прифронтовой полосы. В тылу они тут же окажутся в руках НКВД. Там должна действовать тонкая, тщательно законспирированная агентурная сеть.

Кое-что уже было. Из послевоенной истории стало известно, что с декабря 1940 по март 1941 года органами госбезопасности СССР было обезврежено 67 баз абвера. За этот же период раскрыто 1596 германских агентов, из них 1338 в западных областях Украины и Белоруссии, в прибалтийских республиках.

В селах и провинциальных городках появились плакаты, призывающие к бдительности.

Но это только часть предвоенной «пятой колонны».

В марте 1941 года абвер формирует фронтовые разведывательные органы «Вилли» I, II, III. Создан специальный штаб в местечке Сулековке под Варшавой. Расписан штат разведшкол. По плану их должны наполнить русскими «добровольцами», изъявившими желание поработать на Германию. Они будут, в этом никто не сомневается.

1 июня. Начало операции «Эрна». Пошла заброска в СССР агентов из украинских националистов. Им предстоит встретить войска вермахта с поименными списками советских граждан, подлежащих уничтожению.

10 июня. Совместное заседание высших чинов абвера, СД и полиции. Утверждена система террористических мер на советской территории сразу же после оккупации.

18 июня. Дивизии первого эшелона вермахта заняли исходные позиции на границах СССР. В составе разведывательных подразделений находятся бойцы полка «Бранденбург».

19 июня. Приведен в боевую готовность штаб «Вилли».

22 июня…

Немецкая разведка не ошиблась, в России действительно были недовольные существовавшей властью. Ближе к осени ей стало известно, что в Москве имеется некая религиозно-монархическая организация «Престол», которая ждет не дождется восстановления русского самодержавия. Если немцы помогут в этом, они готовы помочь немцам.

Во главе «Престола» стоит князь Глебов в прошлом предводитель Нижегородского дворянского собрания. Он уже стар, ему за семьдесят, но деятелен и пользуется авторитетом в кругах остатков бывшей аристократии. Ему не надо доказывать преданность монархии. Достаточно взять подшивку журнала «Нива» за 1913 год и найти номер, посвященный приезду Николая II в Кострому по случаю 300-летия дома Романовых. На большой фотографии князь приветствует царя от имени костромских дворян. Жена князя — свой человек при дворе российской императрицы Александры Федоровны.

Второй человек в «Престоле» — Борис Александрович Садовской. Если у немцев найдется хоть один знаток русской поэзии, то он тут же воскликнет: «Как, разве он еще жив?». Жив! Последний поэт Серебряного века. Правда, для разведки понятие «поэт» — это нечто непостоянное, а значит и ненадежное.

Но он еще и дворянин.

Вот это уже кое-что. Его отец был инспектором Удельной конторы — смотритель казенных лесов Нижегородской губернии и угодий, принадлежавших Департаменту уделов.

Садовские имели свое поместье в Щербинках. Боря был любимым сыном и кумиром родителей.

Нижегородский поэт Борис Садовской.

Вот только если немецкая разведка задумает проверить родословную Бориса Александровича Садовского, то столкнется с определенной нестыковкой. Она не обнаружит в списке дворян Нижнего Новгорода фамилии Садовской, близкая по написанию есть — Садовский. Но это одно и то же лицо. Борис Александрович слыл еще незаурядным фантазером и мистификатором. Фамилию он свою изменил: так звучнее и непохоже на знаменитую русскую актерскую фамилию, за потомка которой его могли принимать. С его же подачи во всех литературных справочниках значится, что родился он в Нижнем Новгороде, но тогда что значит это:

Родился я в уездном городке. Колокола вечерние гудели, И ветер пел о бреде и тоске В последний день на Масляной неделе. Беспомощно и редко я кричал, Водою теплой на весу облитый, Потом затих: лишь самовар журчал У деревянного корыта.

Нижний Новгород даже при буйной поэтической фантазии не назовешь уездным городом, бери выше — губернский. А уездный городок — это оказывается Ардатов. Почему он отрекся от него, теперь уже навечно останется тайной.

Его вторая жена Надежда Ивановна Воскобойникова была под стать ему — тоже авантюрного склада. Она считалась фрейлиной императрицы Александры Федоровны и была с ней в момент ареста царской семьи.

Позже Надежна Ивановна станет членом законспирированного «Общества спасения царя», которому американцы ссудят 8 миллионов долларов на спасение царя и его близких.

И что удивительно, деньги эти пойдут в дело. Эмиссары «Общества» установят контакты с царем, они попытаются передать ему заграничные паспорта и деньги, но царь им не поверит. Он подумает, что это «происки» большевиков.

Вторую попытку должна была предпринять Надежда Ивановна, но было уже поздно — семью царя расстреляли.

Чета Садовских чудом уцелела в годы репрессий. Бориса Александровича спасли… грехи молодости. Двадцати трех лет он заразился сифилисом, долго лечился, но получил общее отравление организма. Постепенно его парализовало и передвигался он только на коляске. Тем не менее за ним числились грехи посерьезнее. В 30-х годах чекистами были ликвидированы три монархические группы молодежи, собиравшиеся вокруг Садовского. Все они были ориентированы пронемецки и всерьез рассчитывали на помощь германского фашизма.

«Чета Садовских связана с церковно-монархическими кругами старцев — бывших монахов и монахинь, которые, находясь в глубоком подполье, пытаются влиять на массы верующих в антисоветском духе.

Садовские и это окружение пораженчески настроены и с нетерпением ждут немцев».

Эти строки из «личного дела», которое хранилось на полках Лубянки. Возможно они стали бы обвинительными строками приговора, но поэту «повезло» — началась война.

Немецкая разведка даже не догадывается, что сведения о «пятой колонне» в Москве она получила из… 4-го управления НКВД, занимавшегося разведывательно-диверсионной деятельностью. Руководитель «Престола» — князь Глебов, числился здесь под псевдонимом «Предводитель», а главный идеолог Садовской так и остался «Поэтом».

Ни князь, ни поэт пока не догадывались, что они члены тайной организации, которая являлась лишь звеном задуманной чекистами операции «Монастырь». Кстати, название операции прямо указывало на место жительства «Поэта».

В «тайной» монархической организации было еще третье лицо, которое в отличии от руководителей, кое-что знало об игре. Это лицо носило агентурную кличку «Старик». В самый разгар войны его наградят орденом, а «Предводителю» и «Поэту» простят антисоветские грехи и дадут возможность дожить до естественной кончины. Но и это тогда было немалым…

Из агентурного донесения «Старика»: «Садовской — писатель, живет с женой в подвале Красной церкви Новодевичьего монастыря, в комнате, перегороженной занавеской, за которой находится его библиотека. Садовской при советской власти не публиковал ни одного своего произведения. Все их складывал за занавеску. Получал пенсию Союза писателей за прошлые заслуги в надежде, что он будет писать и при новой власти. Садовской раньше получал обеды из столовой Союза писателей, которыми делился с приживалками — монашками из секты „федоровок“. Когда Садовской перестал получать обеды, монашки ушли. Садовской парализован, глубокий инвалид, передвигается на коляске».

В разработке операции «Монастырь» предполагалось использовать имя Садовского и лиц из его ближайшего окружения для:

1. Создания канала, по которому можно забрасывать нашу специальную агентуру в Германию.

2. Дезинформации немцев о положении в СССР.

3. Выяснение круга вопросов, интересующих немцев в СССР.

В этой игре «Поэт» превосходно ведет свою партию.

Обращаясь к немцам, он пишет:

Христос Воскрес! Спешите, братья! Из мглы кровавой октября Мы простираем к вам объятья, Зовем свободу, ждем царя!

Агентурное донесение «Старика»: «Получив от Садовского предложения об установлении связи с немцами, я по вашему указанию дал на это согласие, после чего Садовской поручил мне подобрать группу лиц для использования их в целях установления связи с немцами и проведения антисоветской работы в Москве».

Итак, «пятая колонна» была готова к действию. Ждали реакции немцев.

«Учитывая желание Садовского связаться с немцами, намечаем переброску через линию фронта агента „Гейне“ в качестве курьера церковно-монархической группы, возглавляемой Садовским».

Переброска агента прошла удачно, после многочисленных проверок «Гейне» поверили. Немцам хотелось одного — расширения организации. После возвращения «Гейне» занялся этой работой. Скоро от имени «Престола» работало уже три радиостанции и появились ячейки в Свердловске, Челябинске, Новосибирске, Горьком.

В это же время в газете «Правда» публикуется сообщение о «варварском акте диверсии» в одном из сибирских городов, Взорвался цех, выпускавший самолеты. Взрыв в городе слышали, пожар видели…

«Гейне» получает шифровку с благодарностью за хорошую работу.

Еще одно известие — взорвана железная дорога под Горьким. Взрыв жители слышали и видели как войска НКВД оцепили место происшествия.

В очередной шифровке — «пожелания успеха» и «быть осторожнее».

Правда арестовано уже восемь агентов, засланные в Москву, но война без потерь не бывает. К тому же Москва, считай, прифронтовой город. Здесь обострено все: проверки, режим, бдительность граждан…

«Гейне» радирует, что «Престол» готов принимать «гостей» в Горьком.

Идет радиоигра с немецкой разведкой. Справа агент «Гейне» — Александр Павлович Демьянов.

Начальник Управления НКВД по городу Горькому докладывает: «В качестве явочного пункта в городе Горьком нами подготовлена квартира агента НКВД „Козловой“, оборудованная оперативной техникой и сигнализацией».

Наталья Сергеевна Козлова — дочь священника церкви Михаила Архангела Лукояновского уезда, врага народа. В городе она работала учителем пения в музыкальной школе. «Завербована на компрматериалах. С органами госбезопасности сотрудничает давно и успешно. Характеризуется исключительно положительно. Родственников на оккупированной врагом территории не имеет».

По задуманному плану ей отводилась роль всего лишь хозяйки квартиры. С «гостем» должен был «работать» чекист, выдававший себя за члена тайной организации «Престол». Подобрали типаж из старой чекистской гвардии. Решили, что монархически настроенным подобает быть интеллигенту. Скажем, пожилому университетскому профессору.

С ним-то на явочной квартире по улице Пушкина и встретился немецкий курьер. Три дня «профессор» сопровождал его в прогулках по городу. «Гостя» больше всего интересовала железная дорога и сосредоточения войск под Горьким. Освоившись, он самостоятельно побывал на железнодорожном вокзале и сделал кое-какие записи. Они и стали главной уликой…

А между тем «Гейне» сообщил в разведцентр неприятную новость: агент после приземления сломал ногу и находится в одной из больниц города. В ответ пришла шифровка с сочувствием и рекомендацией «убрать» агента. Что и было сделано…

Таким вот образом «на живца» было поймано больше половины засланных агентов Катынской разведшколы, которая базировалась под Смоленском и работала с «Престолом».

Тыловой Горький на протяжении всей войны продолжал интересовать немецкую разведку. Его «курировали» различные разведшколы, сбрасывая в предместьях города своих агентов. Архивы, хранящие протоколы допросов и приговоры военных трибуналов, подтверждают такой «интерес».

Январь 1944. Агент В. Сидоренко сброшен на парашюте в Гороховецком районе Ивановской области (тогда это было так — Авт.). Ему предписывалось собрать сведения об авиационном заводе. Заодно он должен был установить, какие заводы находятся на территории Горького и что они выпускают. Требовалось также выяснить, какие повреждения причинены Горьковской электростанции от бомбардировки немецкими самолетами. Достаточно ли снабжается электроэнергией население? Каково политико-моральное состояние жителей и имеется ли соглашение у Советского Союза с Америкой о выпуске американских конструкций самолетов.

Агент был снабжен радиостанцией, фиктивными документами, деньгами. С повинной в органы советской власти не явился. «На основании изложенного считать доказанным предъявленное обвинение в измене Родины». Итог — расстрел.

Экипировка немецко-фашистских диверсантов, пойманных органами государственной безопасности.

Январь. 1945 г. Группа агентов немецкой разведки в составе Литвиненко, Валько, Пюрко приземлилась в Воскресенском районе.

«Для практического выполнения задания немецкая разведка снабдила их фиктивными документами, чистыми бланками, мастичными печатями от имени различных воинских частей, советскими деньгами в сумме 400 тысяч рублей и личным оружием».

При аресте были изъяты антисоветские листовки «Он еще пригодится», обращения «Товарищ», «Манифест», «Русский народ должен знать правду», «Ленинские заветы». То ли идейная направленность имевшейся у них литературы сработала, то ли чувствовалось уже близкое окончание войны, но агентам повезло — 10 лет лишения свободы каждому.

Еще два агента С. и К. опустились на парашютах в Краснобаковском районе. Мы пометили их буквами по этическим причинам. Оба они были уроженцами тех мест и незачем напоминать живущим ныне родственникам не о самых приятных семейных страницах.

Из протокола допроса:

«Вопрос: С какой целью вы оказались на территории Краснобаковского района.

Ответ: На территории Краснобаковского района я оказался по заданию немецкой разведки как агент-диверсант для проведения диверсионных актов на Горьковской железной дороге и для создания антисоветских групп среди населения».

После приземления агент К. поспешил явиться с повинной, а С. прежде хотел встретиться с женой. Агенту К. была дарована жизнь, а С. ждал суровый приговор.

«В соответствии с директивой НКВД СССР от 23 мая 1942 года приведение приговора в исполнение будет производиться публично в пункте задержания указанного парашютиста. С этой целью арестованного С. этапировать усиленным конвоем в распоряжение начальника управления НКВД по Горьковской области».

И дальше:

«На основании распоряжения НКВД № 2363 от 6 июня 1942 года публично в присутствии 25 человек местных жителей привели в исполнение решение особого совещания над осужденным к расстрелу изменником Родины С. Выстрел произведен отделением бойцов войск НКВД залпом из шести винтовочных стволов под команду: „По изменнику Родины — огонь“ в одном километре от станции Ветлужская… 13 июня 1942 года в 10 часов горьковского времени».

Шпионов становилось все больше. Назрела необходимость сформировать особые части по их нейтрализации. В апреле 1943 года состоялось совещание руководителей разведки, на котором председательствовал И. В. Сталин. Он одобрил идею преобразования особых отделов НКВД в особые отделы с новым названием «СМЕРНЕШ». Такое сокращение знакомого лозунга «Смерть немецким шпионам!» показалось вождю не совсем удачным: «Почему, собственно говоря, мы должны иметь в виду только немецких шпионов? Разве разведывательные службы других стран не действуют против нашей страны? Давайте назовем „Смерть шпионам“… или кратко „СМЕРШ“».

Операция «Семен»

«СМЕРШ» стал действительно грозой шпионов. Но и до него особые органы НКВД в дремоте замечены не были. Работы им хватало. К концу 1942 года на германо-советском фронте действовало в общей сложности 130 немецких разведывательных органов и 60 специальных школ по подготовке разведчиков. Со шпионами не церемонились. Военные трибуналы особым разнообразием приговоров их не баловали. Только резвость, с которой засылаемые агенты являлись с повинной, спасала им жизни.

Вот почему группа немецких агентов в составе шести человек, сброшенных на парашютах в ночь с 15 на 16 сентября в районе Арзамаса, тут же, даже не собираясь вместе, поспешила в Арзамасский райотдел НКВД. Первым его достиг некто Семен Калабалин. Прямо с порога он объявил, что является немецким агентом, и выложил перед изумленными чекистами радиостанцию, оружие и кучу денег.

Из протокола допроса:

«Вопрос: С какими задачами вы были переброшены на территорию СССР?

Ответ: Задание перед нами поставлено: разведка движения войск по железной дороге, водным и шоссейным путям, где формируются воинские части, их возраста, командный состав, вооружение, работа промышленности, транспортировка грузов и вооружения, боеприпасов. Разведка военных складов, аэродромов. Помощь союзников и политико-моральное состояние частей Красной Армии».

Ничего оригинального в полученном агентом задании не было. Может, что скрывает?

«Вопрос: Имели ли вы задание проводить диверсионно-подрывную и разложенческую работу в СССР?

Ответ: Таких заданий я не получал. В школе нам разъяснили, чтобы мы этим не занимались. Нам рекомендовали держать себя скромно, чтобы не выделяться из общей массы населения».

Некто Калабалин, явившийся с повинной, был вовсе не «некто». Если бы он сообщил арзамасским чекистам подробности своей. довоенной биографии, то они бы, пожалуй, заслушались и отвлеклись от основной нити допроса.

Семен Афанасьевич Калабалин был… героем «Педагогической поэмы» Антона Семеновича Макаренко. Кто до войны не читал этой книги. Правда, Калабалин в книге носил фамилию Карабанов, но был Семеном. Бывший вор и грабитель… В книге умалчивается о его партизанском прошлом, когда он воевал в отряде брата против деникинцев. Был ранен, переболел тифом… Успел еще побывать в боях и опять был ранен. А в тюрьму попал уже из банды.

В колонии Макаренко он появился рослым семнадцатилетним пареньком и быстро «перековался», потому как понимал, что тюрьма до добра не доведет. По детдомовской путевке попал на рабфак, закончил инженерно-мелиоративный институт, но стал… педагогом. До самой войны учительствовал в колониях и детских домах. В июне 1941 года его детский дом для трудных детей уезжал в эвакуацию, а он — в другую сторону, на фронт, добровольцем.

Семен Калабалин.

По официальной версии отряд фронтовых разведчиков, в который входил и он, с задания не вернулся. Они попали в плен к бандеровцам… Связан ли был Семен Калабалин с другой разведкой, той, которую меньше всего интересовали отдельные мелкие части, непрерывно находившиеся в движении? Косвенные факты располагают к утвердительному ответу.

«Семена», а теперь это будет его рабочий псевдоним, ждали на своей территории. На допросах он расскажет все: и как был пленен, и как был определен в разведшколу… Вот этого, кажется, больше всего и добивались, посылая разведчика на маловажное задание.

«На седьмой день после приземления группы Калабалин в назначенное ему время вышел на связь с Варшавским разведцентром под нашу диктовку», — вспоминал один из участников операции, горьковский «куратор», полковник КГБ Константин Грязнов.

Ключ «Семена» отстукивал: «…Сообщаю вам, что согласно моим сведениям, полученным от местного населения, в районе города Лукоянова формируются и проходят обучение крупные воинские части для операции в зимних условиях». «25 и 26 сентября изучали движение перевозок. На запад прошло 47 поездов, из которых 28 войсками, 7 боеприпасами, остальные дрова, уголь, металл».

Сброс разведчиков под Арзамасом был не случаен. Эта станция числилась в разряде стратегических. Отсюда уходила ветка на юг. Авиаразведка этого направления была затруднена — далеко. Восполнить пробел должна агентура. Немцев интересовали эшелоны, идущие в сторону Сталинграда. Много ли их? Готовят ли русские там наступление?

«Семен» упорно радирует, что эшелоны идут в основном в западном направлении, предположительно на Москву. Это же подтверждают резиденты в Вологде, Ярославле, Рыбинске, Калинине. Уже сформировались контуры главного зимнего удара русских — на Волхов и Тихвин. Сталинград немецкая разведка проморгала.

С 1942 по 1943 год немецкая разведка получала ложную информацию одновременно из 83 контролируемых радиостанций. Можно себе представить работу координирующего центра советской контрразведки. Ведь разыгрывались, как принято говорить сейчас, виртуальные операции. За это время было сообщено о сосредоточении на различных направлениях советско-германского фронта 255 стрелковых дивизий, 3 танковых армий, 6 танковых корпусов, 55 танковых бригад, 80 артиллерийских полков, 6 кавалерийских дивизий и 3 армейских штабов.

В январе 1943 года немецкая разведка получила сообщение, что в Горьком формируется резервная армия. То, что немецкое командование пересмотрело план дислокации своих войск, это уже сейчас, когда изучены документы вермахта, очевидно. Но в этом надо было противника еще убедить.

«Легализация Калабалина была проведена в строгом соответствии с полученными от противника инструкциями. Он был прописан в Горьком по полученным от вражеской разведки фиктивным документам на имя Карева, состоял на учете в военкомате как освобожденный от воинской обязанности по болезни и работал в подсобном хозяйстве в поселке Мыза. Встречи работников советской контрразведки с радистом проходили только на конспиративной квартире», — вспоминает работавший с Калабалиным чекист Дмитрий Тарасов.

Семен Калабалин для немцев был «агентом 91». Весьма активным агентом.

«Конечно же, мы понимали, что немцы захотят проверить Семена и его информацию, — вспоминает полковник Грязнов. — Очень интересовалась, к примеру, немецкая разведка расположением горьковских аэродромов. В ответ на этот запрос Калабалин и контрразведчики сообщили им, что в 10 км к югу от Горького имеется аэродром гражданской авиации. На самом деле это был маленький аэродром в Щербинках, не представлявший значения».

Этот аэродромчик жив был еще в середине 60-х. Помнится, как мы, молодые парашютисты, в качестве подсобной силы разбирали деревянные каркасы пустовавших ангаров. В довоенные годы аэродром был хорошо известен. Здесь часто устраивали показательные полеты и прыжки парашютистов.

«Сдав» один аэродром, «Семен» тут же «обнаружил» аэродром более крупный на левом берегу Волги к северо-востоку от Горького. Прилетевшие на разведку немецкие самолеты вернулись со снимками и вряд ли дешифровщики могли заподозрить в аэродромных постройках макеты.

Каждая игра должна иметь кульминационные всплески, иначе пропадает азарт, игра становится пустой и начинает вызывать подозрение — почему все идет спокойно?

Из воспоминаний полковника Константина Грязнова:

«По рекомендации специалистов мы начали постепенно вводить в электрическую цепь рации дополнительное сопротивление (реостат). Сопротивление усиливали раз от раза, ухудшалась слышимость радиопередач. При этом Семен, который слышал немцев прекрасно, сообщил им, что тоже плохо слышит их. Наконец уже где-то в середине мая разведцентр сообщил Семену, что готовит самолет, на котором к нему будет направлен связник с питанием для рации и деньгами».

К встрече курьера, а их оказалось два, готовились. Чекисты сделали свое дело, военный трибунал — свое. Для немецкой разведки курьеры «погибли» в момент возвращения. Рация «Семена» получила новое питание и игра продолжилась. Она шла до конца 1944 года….

В начале 70-х годов одна пионерская дружина завоевала право называться именем Антона Семеновича Макаренко. В честь такого события пригласили гостей. Из Подмосковья приехала чета Калабалиных — оба «Заслуженные учителя РСФСР».

Когда Семена Афанасьевича спросили, бывал ли он раньше в Горьком, он не моргнув глазом ответил, что «нет». А вечером его можно было увидеть свободно разгуливающим не только по тем улицам, на которых невозможно заблудиться.

Операция «Друзья»

Весной 1944 года в гитлеровской разведке произошли коренные изменения. Адмирал Канарис, возглавлявший ее, был отстранен Гитлером и брошен на фронт экономической войны. Абвер был подчинен Главному управлению имперской безопасности. И здесь, видимо, закономерно, на первые роли вышел самый успешный разведчик вермахта Отто Скорцени.

Бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг, начальник зарубежной политической разведки и контрразведки, с помощью хитроумных комбинаций все-таки завладел шпионско-подрывным аппаратом абвера. Вызвав Скорцени к себе, он передал содержание разговора Гитлера с Гиммлером. Фюрер был недоволен результатами информационной деятельности секретных служб в отношении России. Абвер был не в состоянии активизировать разведку так, как того требовала обстановка на фронте.

Буквально через месяц Шелленберг и Скорцени приступили к осуществлению операции «Цеппелин», направленной против Советского Союза. Скорцени делает вывод: «Твердо установлено, что в первую очередь следует нанести удары по русским коммуникациям, то есть дорогам, мостам и шоссе…» Заметим, все это намечается сделать в глубоком тылу.

Трудно сказать, так совпало или советская разведка узнала об установках Гитлера, но она «помогла» Шелленбергу и Скорцени в полете их «Цеппелина». Стало известно, что в лесах Белоруссии сформировался большой отряд окруженных немцев, готовый к выполнению диверсионных заданий. Командовал группой подполковник Генрих Шернхорн. В советской контрразведке он числился под псевдонимом «Шубин».

Так началась еще одна игра нашей разведки, получившая кодовое название «Березина». Одним из связников игры стал известный нам по игре «Монастырь» агент «Гейне». К тому времени тайная организация «Престол» хоть и продолжала существовать, но в немцах разочаровалась. Поэтому Борису Садовскому оставалось лишь писать антисоветские стихи, в узком кругу вымирающих единомышленников прославлять царя и жаловаться на несбывшееся. И все это в том же полуподвале Новодевичьего монастыря.

Игры разведок вдохновляют литераторов и даже рождают их. Примечательно, что один из «авторов» тайной организации «Престол», радиоигры «Монастырь» и операции «Березина», начальник 3-го отдела 4-го управления НКВД СССР Михаил Борисович Маклярский стал впоследствии автором сценариев хорошо известных фильмов «Подвиг разведчика», «Выстрел в тумане», «Заговор послов», «Секретная миссия», «Ночной патруль».

Начальник 3-го отдела 4-го управления НКВД М. Б. Маклярский.

Отто Скорцени в своих воспоминаниях не скрывает радости, что после чувствительных поражений в июльской кампании 1944 года на центральном участке Восточного фронта дал о себе знать «резервный агент» с сообщением о группе Шернхорна. До конца дней своих дока разведки верил в подлинность операции, которой он дал свое название — «Браконьер». Правда, можно перевести и по другому — «Волшебный стрелок».

Операция шла строго по плану Скорцени, правда, с «осложнениями», которые были вызваны объективными причинами, все-таки тыл советских войск. Эти «объективные причины» вскоре превратили группу Шернхорна в окруженцев, пытающихся выбраться к своим. В строчках воспоминаний Скорцени подытожил:

«Операция „Браконьер“ окончилась неудачно».

Но это для кого как. Советская разведка в ходе нее обезвредила 25 агентов, получила 13 радиостанций, семь из которых тут же включились в радиоигру, приняла 644 места различных грузов, в том числе 4 тонны хлеба и 370 килограммов шоколада. Кроме этого, ей перепало 2 258 330 рублей.

Какое место отводилось в плане «Цеппелин» тыловому Горькому, неизвестно. Но, согласно указаниям Гитлера — обратить особое внимание на промышленные города, можно предположить, что в плане он обойден не был. Правда, Горький мог числиться у абвера в разряде «благополучных» городов. Здесь уже долго и успешно отстукивал свои шифровки «агент 91» или по классификации чекистов «Семен». Работала дублирующая радиоточка с позывным «Петр». Любое сообщение «91-го» или «Петра» можно было перепроверить.

«Семен» и не догадывался о существовании «коллег». Их решено было не знакомить, пусть работают обособленно. Все равно информация для передач исходила из одного источника.

Позывной «Петр» — это для немцев. В оперативных сводках горьковских чекистов радиоточка числилась под кодовым названием «Друзья». К истине это было поближе. На связь выходили два агента, сдавшихся СМЕРШу в ночь приземления. Кличку «Петр» носил Николай Палладий. А придумал ее немецкий капрал, учивший разведчиков радиоделу. Он уловил в усатом агенте сходство с Петром I. Второй агент, Иван Коцарев, отличался обилием псевдонимов — Дубинский, Лукьянов…

И Палладий, и Коцарев в прошлом были офицерами советской армии. Оба были ранены в бою и захвачены в плен. Потом, «поддавшись» на уговоры вербовщиков, оказались в разведшколе. О задумках друг друга они ничего не знали, но каждый хотел вернуться при первой же возможности к своим.

По легенде, разработанной в Борисовской разведшколе «Сатурн», Палладий получил звание старшего лейтенанта и орден Красного Знамени, а Коцарев стал лейтенантом с орденом Красной Звезды. На вопрос, где бы «Петр» хотел вести разведывательную работу, он тут же назвал Горький. В этом городе он, как командир взвода связи отдельного гвардейского минометного дивизиона, получал «Катюши». Несколько свободных дней, которые выдались, он посвятил прогулкам по городу, так что немного его знал.

Сговора о переходе к своим у агентов не было. Лишь перед самой погрузкой в самолет Палладий рискнул: «Прилетим, уйдем к своим!». Коцарев вздрогнул от неожиданности, но когда встретился взглядом с «Петром», кивнул.

Радиоигра «Друзья» началась в Лефортовской тюрьме, куда доставили агентов после приземления. Потом их перевезли по «месту работы» в Горький и тоже расположили в тюремной одиночке. Раз в неделю их вывозили в лес или на берег Волги. Отсюда летели шифрограммы в центр. Летом несколько раз позволили искупаться, но все это под бдительным оком «смершевцев».

Только осенью они обрели свободу и разместились в квартире по улице Фурманова в семье фронтовика. Здесь-то их и навестил первый курьер. Он доставил все, что было «заказано» и между прочим предложил хорошенько кутнуть. В ресторан не пошли, побоялись проверок и слежки. Продукты купили в комиссионном магазине и устроили вечеринку дома. Встреча сослуживцев, так сказать…

Утром курьер отъезжал в обратную дорогу. В «командировочном удостоверении» Палладий, как инструктировали, «влепил» несколько неточностей. Он не знал, что курьер их «родной» разведшколы также благополучно сдался СМЕРШу. Это была последняя проверка друзей.

Однажды ночью их привезли на улицу Воробьева к темной громаде Горьковского управления НКВД. «Эмка» въехала в ворота, и они вошли в здание с черного хода. Под два мягких удара напольных часов их ввели в просторный кабинет, где в круге света от лампы с абажуром сидел генерал, и оставили с ним наедине.

На первый взгляд разговор с генералом был сумбурный. Он перескакивал с темы на тему: спрашивал о настроении, о прохождении сигналов во время связи, о возможных проверках агентов и вновь о настроении… Кто был этот генерал, они тогда не знали. Второй раз они увидят его уже в Москве, когда он будет вручать им боевые ордена — сам шеф СМЕРШа Виктор Семенович Абакумов.

Позже, уже после войны и после смерти Сталина они в третий раз узнают об этом генерале. На этот раз газеты сообщат, что он обвинен в предательстве и по приговору суда расстрелян заодно с его непосредственным начальником Лаврентием Берия.

А в ту ночь генерал Абакумов изъявил желание сам познакомиться с исполнителями радиоигры «Друзья», которую он лично контролировал. Перед поездкой в Горький генерал просмотрел последние расшифрованные радиограммы и остановился на свежей, только что полученной: «Петр. Вы награждены за храбрость, поздравляем вас и желаем дальнейших успехов. Племянник».

Это послание вселяло уверенность в том, что он не ошибся в исполнителях нового сценария игры с абвером.

Горьковский дуэт — без сомнения удача СМЕРШа. Этим надо было активнее воспользоваться. Война — явление временное, тем более что на фронтах уже шли необратимые процессы — гитлеровские войска отступали. Абверу надо дать повод не сомневаться в преданности своих агентов. Они ведь могут пригодиться и в будущем. Надо видеть дальше войны…

В сентябре 1943 года на явочный адрес, сообщенный в шифрограмме, явились два агента-курьера. Они доставили батареи, бланки документов, деньги. Курьеров решено было тут же арестовать, а в разведцентр радировать: «Племяннику. Не дождавшись курьеров, послал к вам Лукьянова. Петр».

Коцарев-Лукьянов готов был к такому повороту событий. После встречи с генералом с ним вели работу опытные чекисты-разведчики. Ему пришлось изучить все радиограммы, посланные к разведцентр. Он готов был отвечать за каждую строчку — где, когда и при каких обстоятельствах добыта информация. Он познакомился с «информаторами», которых до этого в глаза не видел. Теперь он знал наиболее опасные, с точки зрения агента, места, где могут задержать и проверить документы. Пришлось перевернуть кипы газет, быть в курсе всего, что происходило.

Чтобы показать опасность их работы, придумали несколько случаев, когда им приходилось искать выход из затруднительного положения. Его провезли по всем объектам, упоминавшимся в шифровке, а это железнодорожные станции, речной вокзал, порт, госпитали, предприятия, места расположения зенитных батарей, подходы к площадкам с военной техникой, пункты наблюдения за железнодорожными составами. Учитывались все мелочи. Провал операции исключался. Сопровождавший Лукьянова к линии фронта майор СМЕРШа В. М. Климов в своем рапорте отразил:

«Сопровождая Лукьянова к линии фронта, я предложил ему действовать самостоятельно с тем, чтобы он по возвращении в разведорган противника мог доложить обстоятельно и уверенно все то, с чем пришлось ему столкнуться. Моя роль сводилась только к тому, чтобы в случае необходимости давать ему необходимые советы, переброска через линию фронта была осуществлена на одном из участков действия 16-й армии. Обстановка в месте перехода была спокойной, ничего тревожного замечено не было. Лукьянов чувствовал себя уверенно, был предельно сосредоточен и внимателен. Перед тем как расстаться, я попросил его еще раз тщательно проверить содержание карманов и вещей, чтобы исключить возможность какой-либо случайности. Когда все было готово, я сказал: „Ну, дорогой, ни пуха ни пера!“. Он улыбнулся и ответил: „К черту!“».

Через несколько дней «Племянник» сообщил: «Петру. Ваш напарник приехал. После отдыха направили его к вам с багажом».

Отдых был продолжительным. Лишь 1 мая 1944 года немецкий самолет доставил Лукьянова к «месту прописки» с прежним заданием — продолжать работу вместе с радистом. А в своем отчете он сообщил следующее:

«По прибытии мне было приказано составить подробный отчет о моем пребывании в советском тылу. После этого капитан Фурман сказал, что сегодня вечером прибудет шеф — подполковник Херлиц, который вручит мне награду за мою работу по выполнению задания германского командования. В назначенное время в „Штадтбюро-1“ прибыли подполковник Херлиц, штандартенфюрер СС Дорн и обер-лейтенант доктор Радель. Херлиц приказал унтер-офицеру Курту выстроить всех разведчиков. Перед строем он произнес речь о моей работе в советском тылу, произвел меня в лейтенанты Русской освободительной армии и вручил две медали „За храбрость“. После вручения наград была организована вечеринка, на которой присутствовали все разведчики и сотрудники во главе с Фурманом. По окончании вечеринки, прощаясь, Фурман вручил мне 500 немецких марок и сказал, что я буду получать двойной рацион питания.

Офицерское обмундирование для меня сшили в течение суток. Сделано это было по приказу подполковника Херлица. По его же приказу мне предоставили в общежитии разведчиков отдельную, заново отремонтированную комнату, обставленную хорошей мебелью».

Разведчик вернулся, казалось бы, задание выполнено, но не все совпало с разработанным сценарием. Там предусматривался вариант внедрения в разведцентр — агент опытный, могли бы оставить инструктором. Но абверу не прикажешь… Что же, важно и то, что германская разведка ничего не заподозрила. Радиоигру можно было продолжать, а там видно будет.

К концу 1944 года радиостанция разведцентра уже с трудом «доставала» до Горького, да и город немецкую разведку уже не интересовал. «Петру» радировали, чтобы агенты по возможности сменили место жительства и перебрались в Прибалтику.

Как горьковские чекисты прощались со своими подопечными, история умалчивает. А ведь где-то и сейчас в архивах спецслужб хранятся сотни радиограмм, отбитых «Друзьями», — вся та «лапша», которую они вешали на уши абверу. И это почти всю войну…

Выполнив приказ разведцентра, «Друзья» объявились в Каунасе. Они до последних дней войны «хранили верность» своим хозяевам. В начале мая 1945 года им пришла последняя шифровка, где определялась явка в Германии, пароль для связи и пожелание «не падать духом и ждать победы».

Они-то своей дождались. После войны Николай Лукич Палладий и Иван Никифорович Коцарев выбрали местом жительства Белоруссию, обзавелись семьями и теперь уже легально стали друзьями, без всяких кавычек. О своих военных делах, конечно, помалкивали. Но, как оказалось, для разведчиков войны не кончаются даже с победными залпами салюта. В 1952 году советской контрразведке вновь понадобилась их помощь — шла «холодная война». Они, не задумываясь, согласились и принялись вспоминать немецкий язык. Но вскоре необходимость привлечения их к работе отпала…

Операция «Цеппелин» — удар возмездия по тылам страны Советов — осталась лишь в секретных папках абвера, который в конце концов выдохся.

Из справки Генерального штаба Красной Армии: «…С сентября 1944 по май 1945 года немцами в советский тыл было совершено 39 самолето-вылетов и выброшено 22 германских разведчика, которые были арестованы 4-м управлением НКВД СССР, а также 13 радиостанций, 255 мест груза с оружием, боеприпасами, обмундированием, продовольствием, медикаментами и 1 700 000 рублей советских денег…».

А дальше арестованным и осужденным руководителям немецкой разведки, сидя в камерах, оставалось писать мемуары. Что они успешно и делали. Они расписывали свои «подвиги» в Италии, во Франции, в горах Югославии, раскрывали. тайны проникновения своих агентов в Англию, США, рассказывали о создании секретных баз в странах Ближнего Востока и Северной Америки. Они обошли вниманием только своего главного противника — Советский Союз. Их понять можно: в поражениях признаваться трудно.

МиГи на «неизвестной войне»

Победно завершилась Великая Отечественная война. Тогда думалось, что мир будет вечен. Но прошло всего лишь пять лет, и разразилась новая война. Правда, о ней мы мало что знали. Для нас она была «неизвестной войной». А о том, что в ней участвовали наши летчики и самолеты, стало известно совсем недавно.

МиГ-15… Этот самолет был окутан легендами. Первый советский серийный истребитель со стреловидным крылом долгое время выпускался на Горьковском авиационном заводе.

«МиГ-15 был лучшим истребителем в мире», — сказал о самолете авиаконструктор Андрей Туполев.

Курт Танк, главный конструктор фирмы «Фокке-Вульф», считал, что МиГ-15 — его идея. Угадывал в этой машине свой почерк и Вилли Мессершмитт. Модель МиГа стояла на рабочем столе Эрнста Хейнкеля.

МиГ — это имена двух выдающихся авиаконструкторов. Артема Ивановича Микояна и Михаила Иосифовича Гуревича.

…25 июня 1950 года началось вооруженное столкновение крупных группировок войск Северной и Южной Кореи.

До 1945 года Корея была единым государством и находилась под оккупацией Японии. После разгрома Японии во Второй мировой войне по соглашению между СССР и США страна была поделена на две части. Северная Корея попала под коммунистическое влияние СССР и Китая, а Южную Корею стали опекать США.

Весной 1950 года в Москву тайно приезжает руководитель ЦК Трудовой партии Ким Ир Сен и встречается со Сталиным. Он высказывает идею объединения страны. Советский лидер одобряет идею и обещает вооруженную поддержку. Победу планировалось добыть за 25–27 дней. Но война растянулась на долгих три года…

Западные историки написали о той войне множество книг. Наши — промолчали. Молчали и непосредственные участники войны в Корее. Лишь в последнее время появились кое-какие отрывочные воспоминания людей, принимавших участие в боевых действиях.

Начавшаяся нападением северян война почти мгновенно перестала быть гражданской. Совет Безопасности ООН вынес резолюцию о применении санкций против КНДР. 27 июня 1950 года американская авиация и флот начали обстрел и бомбардировки Северной Кореи.

«Сверхкрепости», как гордо называли американцы свои военные бомбардировщики В-29, утюжили страну. Их прикрывали реактивные истребители Р-80 («Shooting star») и Р-84 («Thunder Jet»). Американцы не жалели напалма.

Наше первое боевое противоборство с американцами началось в воздухе. Советские летчики приняли сторону северян. В ход пошло самое современное по тем временам оружие — реактивные самолеты. В ноябре 1950 года реактивные истребители провели первый воздушный бой в небе Кореи.

В 1946 году советским авиаконструкторам, специализирующимся на создании истребителей, было дано правительственное задание — разработать истребитель со стреловидным крылом. Он должен был быть пока околозвуковым и с продолжительностью полета до часа. Было уже известно, что в Германии давно велись опыты со стреловидным крылом. Результаты были отрицательными. При полетах на экспериментальных самолетах гибли летчики. Стреловидные крылья давали плохие летные качества, большую посадочную скорость и слабую поперечную устойчивость.

Первым советским самолетом со стреловидным крылом стал самолет Лa-160 «Стрелка» авиаконструктора С. Лавочкина. Летные испытания прошли в июне — сентябре 1947 года. Стреловидное крыло выдержало экзамен.

А на подходе был уже второй самолет со стреловидным крылом — И-310. Он и стал прототипом будущего знаменитого МиГ-15. Первый же вылет 30 декабря 1947 года показал, что летные и посадочные качества этого самолета вполне удовлетворительные.

Чтобы «оторваться» от своих конкурентов Лавочкина и Яковлева, чьи самолеты уже испытывались, Микоян перенес испытания на юг. Там погодные условия позволяли летать интенсивнее. Через год был представлен серийный образец МиГ-15, а еще спустя год сформированы первые строевые авиационные подразделения, летавшие на МиГах.

История авиации знает много совпадений. Бывало так, что в разных концах земного шара авиаконструкторы вдруг приходили к одному и тому же решению проблемы. Шпионажем тут и не пахло. Просто такова была логика развития техники.

Естественно, что все работы по созданию самолета МиГ-15 шли в абсолютной секретности. Но в это же время в США на фирме («North American») шли испытания реактивного самолета «Сейбр» («Sabre»). Первый полет его состоялся 1 октября 1947 года. Разница, как видите, в три месяца.

Эти самолеты и встретились в небе Кореи. «Едва началось сражение в небе, — пишет академик В. Струминский, — как выяснилось, что самолеты эти удивительно похожи, а их данные на редкость близки. У нашего истребителя было превосходство на вертикальном маневре, американские же летчики пытались навязать бой горизонтальный, где преимущество имели „Сейбры“. Но, поскольку вертикальный бой — наступательный, а горизонтальный — оборонительный, превосходство МиГов не оставляло сомнений».

Первой советской авиадивизией, пришедшей на помощь войскам КНДР, командовал ас Второй мировой войны, трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб. В составе дивизии было много летчиков, отличившихся в минувшей войне, но летавших на поршневых истребителях. Новая техника сводила их боевой опыт практически к нулю.

Вот как о первых днях на чужбине вспоминает участник корейской войны Герой Советского Союза Евгений Пепеляев: «Я понял, что мой полк не готов к боям. Перед нами был другой противник и другая техника — реактивная. К тому же начало пятидесятых в советских ВВС период полетов в сложных условиях. Часто летали ночью, при минимуме погоды, сажали самолеты по радиолокационным приборам… Но ведь летчик, кроме всего, должен уметь вести бой, уметь драться. Наше высокое начальство не заботилось об этом. Считалось: война позади, впереди ничего серьезного не предвидится. Корею, словом, никто не ждал. Пришлось все наверстывать уже на месте».

МиГ-15 — лучший советский истребитель начала 1950-х годов.

В напряженном ритме, в течение четырех месяцев, «дозревали» наши летчики до американской кондиции. Надо сказать, что у летчиков обеих сторон были самые скудные знания той авиационной техники, с которой предстояло столкнуться, поэтому первые встречи в воздухе были осторожными. В драку летчики не ввязывались, изучая друг друга.

Историк авиации Эдвард Смит в своей книге «Тактика и стратегия истребителей» пишет: «Первый воздушный бой между реактивными истребителями имел место в ноябре, когда американские Р-80 преследовали соединения МиГ-15, которые ушли в Маньчжурию, за реку Ялу. МиГи улетели, затем развернулись над маньчжурской территорией против солнца, снова пересекли реку на большой высоте и сбили Р-80. Американские летчики катапультировались. В результате этой операции стало ясно, что МиГи обладают большей скоростью, чем Р-80, и могут превосходить их маневренностью».

К весне 1951 года жесткие схватки в воздухе были не редкостью. Стали ясны и конструкторские промахи МиГов и «Сейбров». МиГ был подвержен «валежке» — при увеличении скорости нарушалось управление. Менее совершенен был прицел, чем прицел «Сейбров», но три пушки большой поражающей силы давали МиГам преимущество. Когда же «Сейбры» достигали потолка, МиГ-15 имел в запасе еще три тысячи метров высоты — обстоятельство, чрезвычайно существенное в воздушном бою.

Американцы изо всех сил пытались восполнить недостаток вооружения своих истребителей. Как подсчитал журнал «Фланг ревю», чтобы сбить один МиГ, шести пулеметам «Сейбра» калибра 12,7 мм надо было израсходовать 1024 патрона. Что касается пушек, то они появились на «Сейбрах» лишь к концу корейской войны и далеко не на всех модификациях. По свидетельству того же журнала, пушками удалось сбить всего лишь шесть МиГов.

Воздушный коридор, проходивший вдоль корейско-китайской границы, нарекли «аллеей истребителей».

«Атакующие самолеты устремлялись с громадных высот, где преимущество имели МиГи, вниз, на малые высоты, где господствовали „Сейбры“, — вспоминал один из американских летчиков. — На встречных курсах со скоростью более 1900 километров в час самолеты сближались так быстро, что человеческий глаз и человеческие реакции были на пределах своих возможностей».

Заокеанские специалисты насчитали свыше 30 примененных советскими летчиками тактических приемов. Причем успешно.

Справедливости ради стоит отметить, что в США по-разному оценивали уровень подготовки своего противника. Командир крыла истребителей Ф-86 «Сейбр» «реактивный ас» полковник Г. Тинг отмечал: «МиГ-15 страшен, если управляется хорошим, инициативным летчиком».

Но были и другие оценки. В частности, в книге «Воздушная мощь — решающая сила в Корее» отмечается: «Противник показал немного нового в тактике организованных действий, в равной степени и в его поведении в воздушных боях было также мало необычного. Помимо обычных попыток использовать свое преимущество в чрезвычайно большой скороподъемности и в численном превосходстве, северокорейские истребители (понимать надо, что русские и корейские — Авт.) часто предпринимали разведывательный маневр и уходили в Маньчжурию».

В этой книге говорится и о потерях, понесенных сторонами в ходе воздушных боев. За 32 месяца войны, с ноября 1950 года и по июль 1953-го (до перемирия. — Авт.), сбито 802 МИГа и 56 «Сейбров», то есть соотношение 14:1 в пользу американцев.

«Очень хитрую методику нужно применить, чтобы добиться таких результатов, — считает генерал Евгений Пепеляев. — За свой полк могу сказать точно: счет 4:1 в нашу пользу. Мы потеряли чуть больше 20 самолетов. Погибло четыре летчика».

Во время корейской войны военной разведке обеих воюющих сторон была поставлена задача во что бы то ни стало захватить самолет противника.

Нельзя сказать, что американцы проявили чересчур большую изобретательность в достижении цели. Журнал «Флаинг ревю» («Flying review») писал, что над северокорейскими аэродромами разбрасывались листовки, предлагавшие летчику-перебежчику, который угонит МиГ-15, 100 000 долларов.

«Добровольцев» среди советских летчиков не нашлось. Лишь в сентябре 1953 года среди корейских летчиков нашелся предатель, который перегнал МиГ-15бис на американскую базу Кимпо.

История первого захваченного «Сейбра» связана с уже знакомым нам асом Евгением Пепеляевым. В одном из вылетов его атаковала пара «Сейбров». Небольшой вираж — и ведущий противника открывает огонь. Пепеляев мельком осматривает кабину: герметизация не нарушена, давление нормальное. И он тут же решает наказать американского летчика: обозначает боевой разворот в левую сторону, а в ходе маневра перекладывает МИГ в противоположную. Пилот «Сейбра» «купился» и оказался перед советским истребителем. Правда, на короткое мгновение, когда самолеты шли в перевернутом положении. Этого было достаточно…

Пилоту «Сейбра» удалось посадить поврежденный самолет, и он практически целехонький достался советской стороне как трофей и вскоре отправился в Москву. Сбитым оказался один из американских асов: на фюзеляже в три ряда располагались 12 белых звезд.

За три года войны у американцев появилось несколько модификаций «Сейбров». Использовались машины с радиолокационными прицелами, потом пошли самолеты с радиолокаторами. Советские летчики охотились за каждой из новых машин.

Генерал-лейтенант авиации Николай Иванович Шкодин вспоминает: «Перед нами была поставлена задача добыть последнюю модификацию „Сейбра“. В одном из боев мы повстречались с ними, и я одну машину сбил. Упала она в расположение корейских войск на рисовом поле. Точнее сказать, не упала, а села на брюхо. Сразу к ней бросились трое корейцев, намеревавшихся пленить летчика. Однако американцы организовали прикрытие с воздуха, расстреляв эту группу. Тут же прилетел вертолет и забрал летчика. С воздуха американцы пытались расстрелять сбитый самолет, но у них закончился боекомплект. Пока они летали на базу, корейцы забросали самолет грязью и рисовой соломой. По приказу из Москвы мы снарядили экспедицию за трофеем, которая, однако, возвратилась с пустыми руками. Американцы размолотили бомбами все рисовое поле и уничтожили машину».

В корейской войне реактивная авиация открыла счет своим победам. Больше всех воздушных побед одержал Евгений Пепеляев — 23. 22 советских летчика были удостоены звания Героя Советского Союза.

Что мы знаем сегодня о самом первом отечественном реактивном истребителе МиГ-15? Помню, когда мы учились в Сормове, то каждый день видели эти маленькие машины, поднимавшиеся с аэродрома авиационного завода. Но мы знали, что и сам завод, и эти самолеты были большой тайной, и не дай бог проговориться кому-нибудь о том, что выпускал авиационный завод. Мы даже в небо смотрели украдкой, когда видели пролетающие истребители. Летают, и все — не наше дело, мы ничего не видели.

А над головой проносилась гордость и история нашей авиации. Сейчас уже не увидишь летающими МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19, да и МиГ-21 стал редкостью. Печально, но ведь история авиационного завода нам неведома. И, чтобы узнать о своей авиации, мы вынуждены обращаться к иностранным источникам. А там…

МиГ-17 строили на авиазаводе в Горьком. Самолет участвовал в «позиционной войне» войне между Египтом и Израилем на стороне египтян. Позже воевал в небе Вьетнама, Анголы, Мозамбика, Танзании, Судана и Афганистана.

В 1962 году швейцарский журнал «Интер-авиа» («Inter-avia») опубликовал статью некоего Ганса Куэнзера «Семейное сходство реактивных истребителей. Был ли МиГ-15 скопирован с Та-183?»

Спор о первенстве вернулся на круги своя. «Благодаря» корейской войне МиГ-15 перестал быть секретным, и его изучением занялись авиационные специалисты.

Куэнзер пишет, что Курт Танк, не успев доделать Та-183, приказал в связи с поражением гитлеровской Германии уничтожить его рабочие чертежи, и тут же признает, что чертежи, равно как и построенный, но не летавший опытный Та-183, не были доступны ни России, ни западным странам. Тогда о чем спор?

Куэнзер пишет: «Русский МиГ-15 не что иное, как наиболее современный проект, разработанный Куртом Танком, бывшим техническим директором и главным конструктором фирмы „Фокке-Вульф“, осуществленный позднее в России с помощью германских инженеров».

Лавина подобных статей принижала роль советских авиаконструкторов и переводила их в разряд копировщиков.

Одержав верх в корейской войне, МиГ-15 был «разбит» авиационными экспертами Запада.

Но в истории должна быть справедливость.

В 1935 году на международном конгрессе в Риме аэродинамики довольно равнодушно выслушали доклад немецкого исследователя Бугемана об эффекте стреловидности крыла при околозвуковой скорости самолета.

Через семь лет эта идея получила воплощение. В воздух поднялся перехватчик Ме-163 — «бесхвостка» — со стреловидной передней кромкой крыла и развил скорость порядка тысячи километров в час. Крыло обратной стреловидности имел реактивный бомбардировщик Ю-287. Этот самолет был захвачен на одном из аэродромов наступающими войсками Советской Армии.

Пять лет спустя советский авиаконструктор Артем Иванович Микоян спроектировал МиГ-15. Почти в то же время проектируется «Сейбр». Почему же создателей «Сейбра» не обвиняют в плагиате и копировании? А ведь именно в Америке оказались все ведущие авиаконструкторы гитлеровской Германии. Ладно, оставим все обвинения в адрес наших авиаконструкторов на совести «экспертов».

Конструкторы МиГов — Микоян (справа) и Гуревич.

Говоря о МиГ-15, мы забываем, что наша авиация быстро и последовательно шла по «реактивным ступеням». Плотность вылетов новых моделей самолетов была необычайной. Первым взлетел МиГ-9, в тот же день через несколько часов — ЯК-15, через несколько месяцев — Ла-150.

У Микояна и Гуревича позиция была выигрышной. Их КБ не было отягощено доводкой и модификациями серийных самолетов. Они поставили для себя главную цель — МиГ-9.

Лавочкин понимал, что он спроектировал отличный самолет, но… вчерашнего дня.

Однажды Лавочкина пригласил Сталин. Возник вопрос: какой самолет запускать в серию?

— Полагаю, что МиГ-9, — ответил, не задумываясь, Лавочкин.

— Нехорошо, что конструктор не заботится о своей машине! — недовольно сказал Сталин. — Ла-11 — это самолет, в котором устранены дефекты, есть летчик, который может его пилотировать, механик, который может за ним ухаживать. А что такое МиГ? Груда металла…

Подобные «груды металла» вскоре появились и у Лавочкина — Лa-150, Ла-152, Ла-154, Ла-156 и, наконец, Ла-160, принесший конструктору сладость успеха. На этих самолетах прошли проверку тонкие крылья, скоростные ламинарные профили, элероны с внутренней компенсацией и прочие технические новинки. И главное, конечно, — стреловидное крыло.

Лавочкин любил говорить: «Главный конструктор должен толкнуть первый камень. Тот, с которого начинается лавина». Он толкнул камень, и лавина пошла. Через считанные месяцы после завершения испытаний Ла-160 все три истребительных КБ выпустили самолеты со стреловидными крыльями. Не экспериментальные, а настоящие, боевые самолеты.

Но, несмотря на то что и Лавочкин, и Яковлев проявили подлинные конструкторские чудеса, конкурировать с мощным МиГом они не смогли. Микоян и Гуревич создали машину прочную, надежную и неприхотливую в своих требованиях к летчику. Не зря МиГ-15 прозвали самолетом-солдатом и без промедления поставили на конвейер.

«Ходил» МиГ-15 и за звуковой барьер, хотя он для этого не был предназначен. 24 сентября 1949 года летчик-испытатель А. Тютерев при помощи пикирования преодолел звуковой барьер. Через два года «прошли» за звук МиГ-17 и ЯК-50.

В работе над МиГ-15 Микоян и его помощники продемонстрировали особое свойство человеческого ума — выдавать в трудные минуты решения, которые в иной ситуации, наверное, и не удалось бы найти.

Долгое воздушное патрулирование требовало дополнительной заправки. МиГ-19 дозаправляется в полете от самолета-танкера.

Вот лишь один пример. В ходе испытаний было установлено, что от стрельбы центральной пушки глохнет двигатель. Микоян вызвал ведущих конструкторов. Думали долго. Место центральной пушке нашли, только уж очень неудобное — под пилотской кабиной. Разместить там пушку еще можно, но как ее обслуживать — неизвестно.

И вот здесь уже выход подсказал Михаил Иосифович Гуревич: пол пилотской кабины должен быть самостоятельным агрегатом, где бы монтировались все нужные узлы, а затем вставлялись в кабину. За считанные минуты ручная лебедка поднимала лафет с оружием, подготовленным к бою, и самолеты уходили в небо. Время подготовки к вылету заметно сокращалось.

«Этот самолет, — писал в журнале „Флаинг ревю“ авиационный обозреватель Рой Брейбрук о МиГ-15, — должен войти в историю авиации как удачная конструкция, влияние которой на современные истребители заметно и сейчас… Выдающиеся высотные характеристики самолета заставили конструкторов Запада пересмотреть тенденции к созданию все более тяжелых истребителей».

МиГ-21. Основным поставщиком этих самолетов был авиационный завод в Горьком. Здесь было выпущено 5532 самолета семейства МиГ-21. Из них 1812 — на экспорт. Свою боевую жизнь МиГ-21 начал с войны во Вьетнаме.

МиГ-15 вышел из корейской войны победителем в 1953 году, а через 12 лет — 2 апреля 1965 года на другой войне, вьетнамской, — в бой вступили микояновские самолеты МиГ-17. Им, дозвуковым, пришлось сразиться со сверхзвуковым Ф-4.

«Самолеты МиГ-17 даже при бережном использовании, — писал журнал „Труппенпраксис“, — имели такие успехи, которые заставили американцев проводить ответные мероприятия, прежде всего организовать прикрытие ударных групп истребителей-бомбардировщиков и разрабатывать другие способы боевых действий истребителей, соответствующих обстановке».

Надо сказать, что самоуверенность американских авиаконструкторов и летчиков дорого им обошлась. Они недооценили МиГ-17, как в свое время недооценили МиГ-15.

23 апреля 1966 года в небе Вьетнама провел свой первый бой истребитель МиГ-21 — самолет с треугольным крылом, начавший новое поколение советских боевых истребителей.

«Каким бы мне хотелось видеть истребитель для установления превосходства в воздухе. Достаточно быстрым и маневренным, чтобы побеждать последние МиГи. Все остальные возможности самолета должны иметь второстепенное значение», — заявил бригадный генерал ВВС США Робин Олдз.

«Мы должны знать, насколько лучше следует быть самолету, чтобы противостоять русскому или превзойти его», — сказал корреспонденту газеты «Нью-Йорк таймс» в июле 1969 года Майк Пелехон, главный конструктор и теоретик американской самолетостроительной фирмы «Группман».

Но это были еще не звездные часы конструкторского бюро Микояна. Впереди было появление истребителей, которые на многих мировых авиационных салонах будут признаны лучшими.

Лодки «холодной войны»

В 50-х — 70-х годах прошлого века трудно было найти командира подводной лодки, который бы не служил на подводных лодках 613 проекта. Эти лодки называли «партой для адмиралов». А еще это была самая большая серия подводных лодок, построенных в послевоенные годы. Они, как и лодки довоенной постройки, именовались «эсками». О судьбе трех лодок, построенных на заводе «Красное Сормово», мы вам и расскажем.

Подводный детектив

Было ли это совпадением или так задумывалось фашистским командованием, но в третью годовщину начала войны — 22 июня 1944 года — подводные операции на Балтике приняли жесткий и агрессивный характер. До этого дня выходы из Финского залива контролировали финские подводники. За три года войны они понесли значительные потери, и активность их субмарин существенно снизилась.

Командующий подводными силами вермахта Папаша Карл — гросс-адмирал Карл Дениц — принял решение перебросить в Таллин несколько боевых экипажей из Атлантики.

30 июля в 12.42 случился бой у острова Руонти. Командир подводной лодки U-250 капитан-лейтенант Вернер — Карл Шмидт — увидел в перископ одинокий катер, патрулировавший мелководье. Всего лишь одна точно пущенная торпеда решила судьбу советского «морского охотника».

Для U-250 это был второй боевой выход, и начался он удачно, с победы.

Но не знали подводники, что взрыв торпеды засекли на другом «морском охотнике», который тут же поспешил в район боя. Подобрав семь человек из экипажа погибшего катера, «морской охотник» бросился на поиски лодки.

Было странно, что экипаж катера не заметил следа приближающейся торпеды. Для крупных, неповоротливых кораблей этот след — приговор, а юркий катер мог бы уйти от поражения. Спасшиеся моряки в один голос утверждали, что торпеды не видели.

Убегающую лодку обнаружили только в 19.10. На цель было сброшено пять глубинных бомб. Столбы воды, поднимавшиеся за бортом, выбрасывали песок с мелководья. Судя по всему, бомбы не задели лодку. Она вполне могла бы уйти, но ее выдал след — дорожка воздушных пузырьков. Еще пять бомб полетели в воду. Одна из них достигла цели. Каким-то образом с лодки спаслось семь подводников во главе с командиром.

Командование флота этому обстоятельству обрадовалось гораздо больше, чем победе над вражеской субмариной. Тут же поступил приказ доставить пленников в штаб флота.

А дальше начались события, которые могли бы лечь в канву сценария фильма-боевика.

Советское командование знало, что на немецких подводных лодках появились новые электрические торпеды, которые не оставляют в воде следа из пузырьков воздуха. Именно такой торпедой и был подбит катер. Вот почему подводники не видели идущую на них опасность.

На первом же допросе командир U-250 подтвердил наличие на борту лодки секретного оружия. Добыча могла быть легкой — лодка лежала на глубине всего трех десятков метров. Советское командование решило ее поднять.

Но до сентября 1944 года приблизиться к району гибели субмарины было невозможно: немцы постоянно бомбили этот квадрат моря. Доставала его и финская береговая артиллерия.

И все же лодку подняли. Торпеды были извлечены и изучены. Нашли для них «противоядие» и оснастили специальными ловушками корабли союзных конвоев.

Лодку удалось отремонтировать и даже поставить в строй советских ВМФ под индексом ТС-14. С апреля по август 1945 года она несла службу, а когда надобность в ней отпала, ее тут же списали.

Но история U-250 на этом не закончилась.

Немецкие лодки XXI серии, к которым относилась и поднятая субмарина, имели очень удачную конструкцию. Они были скоростными и хорошо вооруженными. Но самое главное — лодки могли оставаться под водой в течение 40 суток, тогда как любая другая лодка ежесуточно всплывала для подзарядки аккумуляторов.

Все преимущества лодки заключались в особом устройстве — шнорхеле.

Адмирал Г. Егоров, в годы войны командовавший трофейной лодкой, напишет в своих мемуарах: «С 1943 года немцы стали оснащать лодки системой „шнорхель“, предназначенной для обеспечения более длительного пребывания под водой. С помощью „шнорхеля“ решалась задача движения в подводном положении под дизелем, что, по замыслу немецких конструкторов, уменьшало потери от противолодочных сил (особенно авиации), уже оснащенных к тому времени радиолокационными средствами».

Шнорхель — попросту говоря, воздухозаборная труба. Лодка подвсплывала, и через эту трубу воздух поступал в работающие дизели, и через нее же выводились выхлопные газы.

Рекорд автономного плавания в те годы поставил командир лодки U-977 Хайнц Шефер. Он 66 дней не давал команды на всплытие.

Наша история о многом «скромно» умалчивала. Лишь теперь стало известно, что нарком ВМФ адмирал Н. Кузнецов, изучив документацию по лодке U-250, дал команду приостановить все работы по разработкам средних лодок. В конце концов он утвердил тактико-техническое задание на проектирование дизельной подводной лодки проекта 613, которое во многом совпадало с характеристиками немецких лодок XXI серии. Конструкторы «намек» поняли.

О немецком «следе» в наших послевоенных субмаринах умалчивалось. Выходило, что флот побежденных стал флотом победителей. Но ведь речь идет не о скрытом заимствовании, а о трофеях. Американцы считают родоначальником своей космонавтики Вернера фон Брауна, а он для них был тоже трофеем.

Лодка, которая начинала послевоенную серию «эсок» — С-80. Необычный вид ей придают контейнеры для крылатых ракет. Но они монтировались на ней позже.

За счет шнорхеля немецкие лодки XXI серии переходили в другое поколение субмарин. Выходит, наши конструкторы преодолели планку более высокой технической ступени за счет идей врага? В этом было стыдно признаться?

Нет, стыдно было признаться в другом. Этот самый шнорхель изобрел… лейтенант российского флота С. Янович и установил его на подводной лодке «Кета» еще в 1904 году. Считается, что немцы шнорхель позаимствовали в Голландии, когда после оккупации им в руки попались все документы по подводным лодкам.

И не будем забывать, что немецкие конструкторы «стажировались» на ленинградских кораблестроительных заводах. А еще, до войны, мы растили немецких летчиков в Липецке, танкистов — в Казани, химиков — под Куйбышевым. После Первой мировой Германии было запрещено иметь свою армию. Мы же по-товарищески ей в этом помогали.

В 1946 году технический проект первой послевоенной лодки был утвержден.

Головную субмарину проекта 613 заложили 13 марта 1950 года на заводе «Красное Сормово». Шла она как заказ 801, но уже имела свой индекс С-80. НАТОвцы, любившие давать нашим лодкам цветистые имена, позже назвали всю серию «Виски». До сих пор нет ни объяснений этому, ни сведений, кому пришло в голову такое название, не с «легкого» ли похмелья оно родилось.

Лодки 613 проекта стали «подводными партами» для будущих адмиралов.

Субмарины проекта 613 почти два десятка лет составляли основу советского подводного флота. Строили их в Горьком, Николаеве, Ленинграде и Комсомольске-на-Амуре. За восемь лет, пока их строили, флот получил 215 лодок данного проекта.

Рекордсменом построек этих лодок стал судостроительный завод № 112 — «Красное Сормово».

Здесь освоили посекционную сборку и, как ни трудно поверить, каждые десять дней рождалась субмарина. Так что 113 «эсок», бороздивших моря и океаны, были сормовскими. Эти лодки приняли на себя всю тяжесть «холодной войны».

Было подсчитано, что на каждую «эску», выходившую на боевое дежурство в Средиземном море, приходилось по 23 надводных корабля и 180 самолетов противника, а всего по 265 солдат на каждого нашего подводника.

Две такие ракетные подводные лодки 665 проекта были построены на заводе «Красное Сормово».

«Гриб» над морем

Первые успешные испытания атомных бомб вдохновили советских физиков из закрытого города, скрывавшегося в глухих лесах на юге Горьковской области. Этот город был стерт с географических карт. Редкие паломники, помнившие о земле и чудесах Серафима Саровского, перехватывались на дальних подступах и тут же сопровождались в обратный путь.

О том, что в исчезнувшем городе, который к тому времени стали устно именовать Арзамасом-16, велись работы по созданию атомного оружия, знали, но вслух об этом говорить было не принято, да и небезопасно.

Вдохновленные физики сыпали на далекий казахстанский полигон все новые бомбы, но уже возникла проблема доставки их к месту расположения противника. Во время «холодной войны» никто не сомневался, что таким противником для нас являлась Америка.

Самолет Т-4, скопированный с американской летающей крепости В-29, был тихоходен и легко уязвим появившимися к тому времени реактивными истребителями. Да и долететь до берегов Америки этот самолет мог только с промежуточной посадкой. Экипажи, которые должны были доставить бомбы, прекрасно знали, что билет у них в один конец. Единственное, что они могли сделать для своего спасения, покинуть свои самолеты и приземлиться с парашютом, скажем, в Мексике.

А между тем десятки американских стратегических бомбардировщиков, базировавшихся в Турции, Японии, западной Европе и Пакистане, барражировали у границ СССР с ядерными бомбами на борту. «Холодная война» оборачивалась явно не в пользу Советского Союза, взятого в ядерные клещи.

Надо было разжимать эту смертельную хватку.

Тут как нельзя кстати и прозвучали предложения молодого ученого из Арзамаса-16 Андрея Дмитриевича Сахарова. Мы уже знаем из предыдущих публикаций, что он предложил сосредочить внимание не на бомбах, а на торпедах. Подводные лодки оставались неуязвимы и прорыв их к берегам Америки был реален. Взрыв торпеды в 100 Мт мог вызвать волну, которая смыла бы все с побережья, а на берег были бы выброшены подводные лодки, авианосцы, рушились бы порты, морские базы. Заодно с ними гибли бы и города…

Работы над созданием суперторпеды велись втайне от… командования флотом. Сталин боялся утечки информации и перекрыл все доступы морскому начальству к особо секретному проекту.

В июне 1954 года высшее командование флота увидело сработанную суперторпеду Т-15 калибра 1550 мм с термоядерным зарядом и пришло в ужас. Адмиралы в один голос сказали, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою.

Адмиралов поддержали топографы и географы. Они дали заключение, что рельеф дна у восточного побережья США существенно ослабит энергию волны.

Этот довод убедил тогдашнего главу государства Никиту Сергеевича Хрущева, и он с сожалением, но расстался с идеей суперторпеды, оставив флоту параллельно разрабатываемую Т-5 калибра 533 мм.

К этому времени американцы уже провели атомные эксперименты над своим флотом. Французский адмирал Пьер Баржо по этому поводу писал: «Выводы, сделанные на основании результатов испытаний атомных бомб в Бикини в 1946 году, скорее успокоили, чем встревожили американский флот… Сам корабль является укрытием, а море обеспечивает ему эффективную защиту… Море позволяет кораблю выжить».

Советский флот такого опыта не имел, поэтому работы над ядерной торпедой шли в авральном порядке.

Пока на Семипалатинском полигоне шли испытания ядерного заряда, готовился другой полигон — морской.

Первоначально планировалось испытать торпеду на морском полигоне Кольского полуострова, но с этим предложением не согласился главком ВМФ Н. Кузнецов. Он понимал, что одним испытанием дело не закончится. И тогда подыскали место для полигона на архипелаге Новая Земля, выселив оттуда ненцев и русских поморов.

Торпеда Т-5 с атомной боеголовкой — ныне экспонат музея в Сарове.

Между тем на Семипалатинском полигоне не все шло гладко. Самый первый опытный заряд не сработал. Взрыв обычной взрывчатки не вызвал цепной реакции.

Вот как продолжение этой ситуации описывает в своих воспоминаниях один из членов комиссии, академик Евгений Аркадьевич Негин:

«После поездки к месту несостоявшегося атомного взрыва Курчатова, Малышева, Зернова, Харитона и других участников мы собрались в каземате и стали спокойно разбираться в причинах отказа. Вдруг появляется некий полковник госбезопасности. В фуражке, начищенный, с иголочки. Козырнул и обращается к В.А. Малышеву, нашему министру:

— Товарищ министр! Если я правильно понимаю, произошел отказ?

— Правильно понимаете.

— Разрешите начать следствие…

Нам всем как-то нехорошо стало».

Кто знает, как бы после этой неудачи сложились судьбы ученых и что бы «накопал» щеголеватый полковник, будь жив куратор атомных проектов Лаврентий Берия. Но он был уже расстрелян как враг народа и это позволило руководителю комиссии Игорю Васильевичу Курчатову сказать, что «отрицательный результат вполне допустим при экспериментальной отработке заряда».

Погрузка торпеды на подводную лодку.

Параллельно с испытаниями заряда, шла доводка самой торпеды. И здесь не все складывалось благополучно. Первые 15 выстрелов произвели на озере Иссык-Куль. В четырех было зафиксировано преждевременное срабатывание гидроакустического замыкателя, а это — взрыв. У торпеды обнаружился важный недостаток — нестабильный ход по глубине. После доработок, испытания продолжили на Ладожском озере: из б выстрелов одна неудача.

21 сентября 1955 года в 8 часов утра на Новой Земле был произведен первый в Советском Союзе подводный ядерный взрыв. Но это была еще не торпеда. Атомщики пока не смогли втиснуть в нее ядерное устройство, поэтому заряд опустили под воду на тросе с буксирного судна.

«Гриб» над морем. Подводный атомный взрыв.

Один из очевидцев взрыва описывает его так: «Вначале мы увидели вспышку в воде и почувствовали легкое сотрясение почвы. Раздался негромкий хлопок, поверхность над местом взрыва закипела, вспучилась, и тут же стал подниматься водяной столб, внутри которого горящие газы образовали ярко светящийся стержень. Буквально через мгновение на его вершине образовалась шапка, а от ее подножия во все стороны пошли большие волны. Еще три-четыре секунды этот мощный водяной столб растет, а затем обрушивается, а образовавшееся из паров белое облако начинает двигаться по ветру. В месте выхода султана рождаются все новые высокие волны. Поднявшийся столб воды полностью закрыл от нас испытываемые корабли, и как ударная волна воздействовала на них, видно не было».

Буксир, с которого был спущен заряд, испарился. Эсминцы «Реут» и «Грозный», находившиеся в эпицентре взрыва, мгновенно затонули. Меньше всего досталось подводным лодкам. Их подняли и быстро привели в порядок.

Комиссия ожидала большего эффекта, а тут сделала вывод, что если бы субмарина атаковала конвой, то в лучшем случае потопила бы одно судно или один корабль. Однако работа над торпедой Т-5 шла полным ходом и ее уже нельзя было остановить.

Ко времени этого испытания в СССР было уже произведено двадцать взрывов ядерных устройств на Семипалатинском и один на Тоцком полигонах. В США к этому времени — сорок четыре взрыва в воздухе, восемнадцать на земле, два под водой и еще два под землей. Великобритания произвела один надводный взрыв. Таковым был ядерный марафон мировых сверхдержав, который в 1955 году только набирал свой темп.

Программа испытаний на Новой Земле в 1957 году предусматривала выстрел торпед с атомной боеголовкой. На всякий случай их отнесли на конец года. Определили подводную лодку, с которой будет произведен выстрел. Ею стала серийная лодка С-144 (613 проект), которая четыре года назад сошла со стапелей завода «Красное Сормово» и находилась в составе Северного флота. Командовал лодкой капитан I ранга Григорий Васильевич Лазарев. Состав экипажа пополнили опытными подводниками, и он приступил к тренировкам.

Государственная комиссия во главе с заместителем главкома ВМФ адмиралом Н.Е. Басистым определила порядок испытаний. Для начала с лодки должны были сделать три пристрелочных пуска торпед с обычной взрывчаткой, а затем уже шел пуск атомной торпеды. Лодка выходила в горловину залива, стреляла по цели, разворачивалась и полным ходом скрывалась за мысом. Этот маневр довели до автоматизма.

К сожалению, произошел сбой, который едва не стал причиной отмены испытаний. Один пристрелочный выстрел был неудачным. Первый заместитель главкома ВМФ адмирал А.Г. Головко настаивал на доработке торпеды. Однако большинство членов комиссии настояло на продолжение стрельб.

10 октября 1957 года в 10 часов утра подводная лодка С-144 подошла к горловине губы Черной. Выстрел атомной торпедой производился с перископной глубины. У торпедного аппарата стоял командир минно-торпедной боевой части капитан-лейтенант Всеволод Борисович Бессонов. Подводная лодка, как и планировалось, благополучно укрылась за скалистым мысом.

Огромного, вставшего из воды султана, как два года назад, не было. Глубина взрыва была почти в три раза больше. Над поверхностью акватории поднялась огромная светящаяся гора. Когда она осела, недосчитались двух эсминцев, трех подводных лодок и пары тральщиков, исполнявших роль «подопытных кроликов».

Государственная комиссия испытания одобрила и торпеда Т-5 была принята на вооружение.

За проведенную стрельбу атомной торпедой капитан I ранга Г. Лазарев был награжден орденом Ленина, а капитан-лейтенант В. Бессонов — орденом Красного Знамени.

Лодка С-144 продолжала служить на флоте, но след ее затерялся. Она была переоборудована в подводного радиоэлектронного разведчика и засекречена.

Перекованный меч флота

60-е годы прошлого века. Полигоны содрогаются от ядерных взрывов. Начинается ракетное противостояние. Мир висит на волоске. Враги реальные — США и СССР.

Кто-то должен уступить и сделать шаг назад. Шаг, который можно расценивать как поражение.

В немыслимой военной гонке уступает Советский Союз, предлагая перековать мечи на орала.

«Перековка» коснулась и подводного флота. В 1957 году Советское правительство принимает решение разоружить и переоборудовать одну из подводных лодок для научных исследований океана. Выбор пал на сормовскую «эску» — С-148 проекта 613 — к тому времени самой массовой серии советских субмарин. Лодка, сошедшая со стапелей завода «Красное Сормово» в 1953 году, находилась в боевом составе Северного флота.

Как известно, приказы командования не обсуждаются. Первый отсек лодки, который всегда был торпедным, определили под научный. Место торпедных аппаратов заняли иллюминаторы. В нишах, проделанных в легком корпусе, установили прожекторы ближнего и дальнего освещения. В нос лодки врезали передающую телевизионную камеру.

С левого борта в легком корпусе установили трубу, а в ней штангу для взятия проб грунта. Лодку оснастили эхолотами различных систем. Кроме 50 человек экипажа, на борту должна была находиться группа ученых в составе шести человек, щедро снабженных фото- и киноаппаратурой.

Идея использовать подводную лодку в научных целях была не нова. Батискафы, которыми обычно пользовались ученые, были неуклюжи и малоподвижны.

В 1931 году известный английский путешественник Герберт Уилкинс и норвежский ученый Харольд Свердруп пытались, пройдя подо льдами, достичь Северного полюса. Для этого они приспособили списанную американскую субмарину, назвав ее «Наутилус». Попытка не удалась. На лодке сломались рули глубины. Уилкинс в сердцах воскликнул: «Есть единственный способ заставить эту лодку погрузиться под воду. Надо набить ее динамитом и взорвать».

Примерно в это же время в Японии начались работы по созданию миниатюрной подводной лодки, предназначенной для разведки рыбных запасов. Перед войной она была построена, испытана, но вскоре стало не до научных исследований. Опытная лодка затонула во время бомбардировки Токио.

Советская субмарина в этом ряду стала третьей. Ее назвали «Северянкой». Как писали тогда газеты: «советские женщины достойны, чтобы в честь них получила такое ласковое название необычная подводная лодка».

Научным хозяином «Северянки» стал Всесоюзный научно-исследовательский институт морского рыбного хозяйства и океанографии.

Граждане страны могли в любой бакалейной лавке купить спичечный коробок с рассекреченным изображением лодки.

Одна из лодок 613 проекта С-148 стала кораблем науки — «Северянкой». Ее тут же рассекретили и все смогли увидеть мирную лодку… на спичечных этикетках.

14 декабря 1958 года на «Северянке» прозвучали команды:

— По местам стоять, к погружению!

— Принимать балласт! Боцман, ныряйте на глубину 40 метров. Дифферент 10 градусов на нос. Оба мотора — малый вперед!

Лодка отправилась в свой первый научный рейс.

Появление «Северянки» заметил французский журнал «Съянс э Авенир». Он писал:

«Океанографическая подводная лодка?.. Но она уже существует! Это советская „Северянка“, которая провела свои первые опыты в декабре 1958 года. Большая заслуга Советского Союза в том, что он первым вышел за пределы обычных океанографических исследований на поверхности воды.

„Северянка“ удивила океанографию, начав изучение моря в самом море, а не только на море. Она предприняла наблюдение рыбных косяков, спустившись к самим рыбам».

Мирная инициатива СССР была замечена и размножена прессой — что и требовалось доказать.

О «Северянке» начали распевать песню, руку к которой приложил поэт Сергей Михалков:

Минуя армады заснеженных глыб, В походе друзья молодые Изучат повадки загадочных рыб, Исследуют тайны морские.

В списках экипажа лодки среди «друзей молодых» примечательна одна фамилия — Владимир Ажажа.

Российским уфологам (это те, кто изучает НЛО — неопознанные летающие объекты), хорошо известен человек со сходной фамилией — Владимир Георгиевич Ажажа. Не одно ли это лицо?

Звонок в Москву:

— Владимир Георгиевич, не знакомо ли вам имя подводной лодки «Северянка»?

— А как же, знакомо. Лодка совершила десять научных походов, я был начальником девяти.

— Не повлияли эти походы на ваше дальнейшее занятие уфологией?

— Однозначно трудно сказать. Но в плаваниях мы наблюдали тоже много загадочного. Может быть, я тогда и понял, что тайн хватит и на меня.

Владимир Георгиевич зачитал строчки из дневника, который тогда вел:

«Около четырех часов утра мы увидели такое, что, наверное, долго не будет давать мне покоя… Опершись лбом о кожаную подушечку, укрепленную над стеклом иллюминатора, я вглядывался в освещенное пространство и считал сельдей.

В этот момент я увидел „лиру“. Иначе и нельзя было назвать медленно плывущее перед глазами незнакомое животное.

Представьте себе часто изображаемую лиру — символ поэзии, высотой сантиметров в тридцать, перевернутую основанием вверх. Собственно „лира“ — это два симметрично согнутые тонкие лапы-щупальца, отливающие изумрудом и покрытые поперечными полосами, наподобие железнодорожного шлагбаума. Лапы беспомощно свисали из небольшого, напоминающего цветок лилии прозрачного студенистого тела с оранжевыми и ярко синими точками. „Лира“ была наполнена каким-то пульсирующим светом. Этот свет, напоминающий горение газовой горелки пробегал от тела к щупальцам».

— И что же это было, Владимир Георгиевич?

— До сих пор неизвестно. Так что тайны еще остаются и на земле и в воде. Жаль, что нет нашей «Северянки».

А такой рисовали «Северянку» в научно-популярных журналах.

И хотя походы научной подводной лодки были сугубо мирными, тревога не раз звучала на ее борту.

Однажды вахтенный заметил в темноте атлантической ночи слабые огни. Сначала они не беспокоили его — в этом районе могли находиться рыболовные суда. Но огни начали быстро приближаться — быстрее, чем если бы они принадлежали рыболовному судну. Сомнений не оставалось, на лодку шел военный корабль. Ревун тревоги мгновенно расставил команду по своим местам. В считанные секунды лодка нырнула сразу на 100 метров.

Рассказывая «Северянке», журналисты деликатно обходили одну важную тему — было непонятно, из кого состоит экипаж подводной лодки. Фотографии, публиковавшиеся в газетах, показывали моряков в неопределенной рабочей робе. Цензоры бдительно следили, чтобы в печать не просочилась и доля реальной информации.

Только теперь «расшифровано», что лодка не выходила из состава Военно-морского флота и на ее борту был боевой экипаж. Никто не отменял морякам занятий и тренировок в преодолении экстремальных ситуаций.

Как-то лодка шла на глубине сто метров, когда снаружи в районе первого отсека раздался оглушительный взрыв, потрясший восьмидесятиметровое стальное тело подводного корабля. Набатом зазвенели сигнальные колокола, а из репродуктора корабельной трансляции прозвучало: «Аварийная тревога! Осмотреться в отсеках!»

Расшвыривая встречающиеся на пути предметы и позеленевших от страха «научников», матросы в одно мгновение вытащили из укрытий аварийный инструмент, приготовили легководолазные костюмы. В центральном посту заработали насосы.

Когда лодка всплыла, то обнаружили причину взрыва. Оказалось, что лопнула лампа одного из верхних светильников.

Хотя в песне о «Северянке» и пелось:

Подводная лодка сняла свой багаж, Торпеды сняла боевые. К вершинам науки морской экипаж Дорогу проложит впервые. —

но жизнь на лодке протекала по морскому уставу.

А мы продолжаем разговор с Владимиром Георгиевичем Ажажей:

— Вы не могли бы сказать об итогах походов «Северянки»?

— Такие итоги давно подведены. Лодка прошла 25 тысяч миль. С научной целью провела в море 9 месяцев. На борту побывало 45 научных сотрудников: ихтиологи, гидробиологи, океанографы, специалисты по рыболовству, гидрооптики, гидроакустики.

— Специалисты признают, что использование бывших боевых подводных лодок в исследовательских целях — тупиковое направление.

— Это не совсем так. Результаты походов «Северянки», безусловно, обогатили морскую науку. Ведь мы искали не только косяки сельди и помогали рыбакам. Были проведена большая работа по исследованию северных морей. Специалисты правы в том, что для этих целей надо использовать лодки поменьше и специально их оснащать научным оборудованием. Такие лодки уже есть и, насколько мне известно, их строил все тот же завод «Красное Сормово», который строил и «Северянку».

Отработавшую восемь лет в науке лодку С-148 вернули военному флоту, где ее приспособили под зарядную станцию. Она долго еще ходила в море, как вспомогательный корабль.

Море, вольный край, «Северянку» встречай! Ветер волне подпевай!

«Кузькина мать» для прозрения

Мы уже начинаем забывать о том времени, которое историки называют «холодной войной». Оно благополучно ушло в прошлое. Это было время противостояния держав, которые сломили фашизм. Сразу же после Второй мировой войны мир ощутил дыхание войны еще более грозной. И только создание в СССР мощного оружия не дало политикам переступить роковую грань.

Атомная атака

Историки дают точную отсечку начала «холодной войны» — 5 марта 1946 года. В этот день отставной политик Уинстон Черчилль, будучи с визитом в США, произнес речь в городе Фултоне. Совершенно неожиданно для собравшихся он заявил, что миру угрожает третья мировая война и назвал источник, откуда исходит ее угроза — Советский Союз. В целях противодействия он предложил создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке». А чтобы упредить удар, надо было, по его мнению, нанести его первым, пока Советский Союз не обладает атомной бомбой, которая уже есть у США.

Чуть меньше года прошло с окончания Второй мировой войны. Одним махом была забыта встреча на Эльбе союзных войск, северные конвои с грузом помощи, подписание капитуляции Германии…

Гитлер объединял своих по расовому признаку, Черчилль пошел дальше, взяв за основу язык. Принцип объединения назван, враг обозначен, так и хочется сказать: «За работу, товарищи!»

Мир мог понимать призыв к очередному крестовому походу против коммунизма как бред отставника, которого английские избиратели прокатили на выборах. Что с него взять? Тем не менее именно Черчилль стал рупором «холодной войны».

Знал ли он, озвучивая свои идеи, что американцы давно смекнули о своем превосходстве, а военные теоретики уже предрекли победу в будущей войне бомбардировочной авиации. По плану «Тоталити», разработанному за год до визита Черчилля, они рассматривали удар 20–30 атомными бомбами по основным промышленным центрам СССР. В этом плане нападения цель — город Горький — значилась под № 3.

За ним появился план «Пинчер» («Клещи»). Разжившись бомбами, США уже задействовало 50 ядерных бомб.

Блокирование Сталиным Западного Берлина породило появление планов «Бройлер» («Жареный день») и «Фролик» («Шалость»). В них предусматривались все те же массированные налеты на города и промышленные районы Советского Союза.

Дальше следовал стратегический план «Сиззл» («Испепеляющий жар»). Москва и Ленинград получали по восемь ядерных ударов, остальные 133 бомбы были расписаны на 70 городов СССР. Эта атомная атака должна была «обеспечить капитуляцию и уничтожение корней коммунизма или резко ослабить власть советского руководства».

Намечались и конкретные даты начала войны. По плану «Троян» мы могли не проснуться 1 января 1950 года.

По плану «Дропшот» («Моментальный удар») последним прожитым для нас годом мог быть 1956-й. 300 атомных бомб после новогодней ночи обрушивались на 100 наших городов. Горький по-прежнему входил в число главных целей.

Теоретические исследования последствий этой атаки показали, что в СССР погибнет 2,7 миллиона человек и четыре миллиона получат ранения. Этого следовало ожидать, а вот дальше шел совершенно неожиданный вывод: «разгром промышленности, железных дорог и жилищ не вызовет резкого ухудшения жизненного уровня находящихся в крайней степени нищеты советских людей».

Конец планам виртуальных атомных атак положил американский президент Дуайт Эйзенхауэр, сказав: «Мы не пойдем на такой вид войны. У нас недостаточно бульдозеров, чтобы очистить улицы от трупов».

Он понимал, что ответного удара не избежать…

В очередной раз мир оказался на грани реальной атомной войны в 1961 году, когда советское правительство задумало оказать помощь кубинской революции и разместило на Кубе свои ракеты. Американская сторона готова была блокировать остров тремя сотнями боевых кораблей, высадить 400-тысячный десант и задействовать в операции три тысячи самолетов. Мир повис на волоске. Президента США Джона Кеннеди настойчиво подталкивали к началу боевых действий. За свое непослушание он через несколько лет поплатится жизнью. А советский лидер Никита Сергеевич Хрущев выиграет войну, которая не начиналась.

Никита Сергеевич Хрущев всю «холодную войну» грозил недругам показать «кузькину мать».

Пример борьбы за Кубу утвердит веру советских людей в скорое пришествие всемирного коммунизма. А чуть было не перейденная грань войны — не есть ли это загадочная «мать Кузьмы» (так переводчики истолковали непереводимую «кузькину мать»), которую советский политик грозился показать всему миру? Историки определят эти дни, как пик атомного противостояния. Нераздавшийся сигнал к ядерной атаке оставил ружье заряженным, а оно, как известно, имеет свойство выстреливать…

Осеннее обострение

В октябре 1961 года проходил XXII съезд КПСС. Продолжилась борьба с развенчиванием культа личности Сталина. Выкорчевывались его корешки. Прищучили антипартийную группировку Молотова, Кагановича и Маленкова. Попробовали пристегнуть к ним и Ворошилова, но «красный конник» опередил подобное развитие событий и тут же «сдал» своих товарищей по партии. Он прилюдно раскаялся и сознался в допущенных ошибках, «когда поддерживал вредные выступления членов антипартийной группировки». Разоблаченных великодушно пощадили (все-таки не сталинские времена): тех, кто постарше, отправили на пенсию, а те, кто помоложе, отправились в дальние края на укрепление народного хозяйства.

Съезд проходил бурно. Докладчики не могли сосредоточиться на главном: надо было и обличать международный империализм, и говорить об успехах страны. Больше обличали… К тому способствовала напряженная обстановка: революция на Кубе, клокочет Африка, за одну ночь возводится берлинская стена…

31 августа 1961 года советское правительство публикует заявление, в котором отказывается от обязательств воздерживаться от испытаний ядерного оружия.

«Советское правительство не выполнило бы священного долга перед народами своей страны, перед народами социалистических стран, перед всеми народами, стремящимися к мирной жизни, если бы перед лицом угроз и военных приготовлений, охвативших США и некоторые другие страны НАТО, оно не использовало бы имеющихся у него возможностей для совершенствования наиболее эффективных видов оружия, способных охладить горячие головы в столицах некоторых держав НАТО».

Кульминация съезда: в один день было принято конечно же историческое решение о «признании нецелесообразным» дальнейшее содержание в Мавзолее саркофага с гробом Сталина и тут же на Новой Земле «жахнул» салют. Была взорвана самая крупная в мире 50-мегатонная термоядерная бомба. Ее взрыв вместил в себя мощность всей взрывчатки недавно прошедшей войны, прихватив и мощность двух атомных взрывов над Хиросимой и Нагасаки.

Даже экспозиционный муляж этой супербомбы, выставленный в музее Саровского ядерного центра, впечатляет: восемь метров в длину, два — в диаметре, 24 тонны весом… Взорвись она в центре миллионного города, и останется от него только кружок на карте. Полный вариант в 100 мегатонн мог выжечь огнем среднего размера область.

Взрыв «Кузькиной матери» на Новой Земле.

Этого взрыва ждали на съезде. Ждал весь мир. О нем заранее оповестили. День 31 октября 1961 года должен был войти в историю человечества как новый триумф Страны Советов. Соратники по коммунистической борьбе на всех континентах могли гордиться своим флагманом — компартией СССР.

Если перелистать наши газеты того времени, то именно так все и было. Но если заглянуть, скажем, в парижские, то можно встретить и вот такое сообщение.

«В Риме закончил работу очередной съезд Социалистического Интернационала, проходившего в исключительно дружественной обстановке. Эту дружественную обстановку сплоченности в значительной мере вызвал взрыв советской мощной ядерной бомбы. Все присутствующие на съезде осудили это чудовищное преступление против всего человечества».

Осуждай не осуждай, а мир вновь вспомнил о «кузькиной матери». Похоже, что на этот раз это была именно она…

Рай для теоретиков

Эту бомбу называли по-разному. В печати она поминалась как «царь-бомба» — крупнее ее не было. Политики назвали ее «бомбой влияния» — взрыв ее ускорил многие переговорные процессы.

А для разработчиков она была просто «Иваном», как была просто «Мария», испытанная на Семипалатинском полигоне, или просто «Татьяна», сброшенная на «опорный пункт пехотного батальона армии США», почему-то оказавшегося на Тоцком полигоне в оренбургских степях, дальше шла просто «Наташа»… Большинство этих бомб были миниатюрными, изящными, им шли женские имена. Для гигантской бомбы больше подходило мужское имя, поэтому и вспомнили о простом русском Иване. «Кузькиной матерью» она стала позднее…

50-мегатонная бомба получилась громоздкой и не пролезала в бомболюки.

Разработка атомного оружия стала уделом молодых физиков. Старшее поколение ученых, привыкшее думать, что наука должна приносить лишь блага человечеству, попыталось сразу же устраниться от реального воплощения «атомного проекта». Отказаться публично — значит подписать себе приговор. Это старики хорошо знали. Десятки их строптивых коллег бесследно исчезли еще в предвоенные годы. Даже спрашивать о их судьбах было опасно.

Тем не менее хорошо известный в мире физик Петр Леонидович Капица, рьяно взявшийся было за новое дело, вдруг поссорился со всемогущим Берией, и его отстранили от работы над бомбой. Осторожнее вел себя физик Л. Д. Ландау. Он делал то, что его заставляли, но особой инициативы не проявлял. В конце концов получилось так, что к расчетным работам стали все больше привлекать молодых ученых. Для них построили секретные города в Сибири, на Урале, под Москвой и целую научную базу разместили в некогда духовном центре России — Сарове. Город, куда тянулись тропы паломников, шедших поклониться почитаемому святому Серафиму Саровскому, вдруг исчез. Даже не разрешалось упоминать, что он вообще когда-то был.

Для секретных работ в секретных городах не хватало физиков и математиков. Это дело быстро поправили. В университетах страны открыли дополнительные физико-математические факультеты, и уже к 1950 году СССР занимал первое место в мире по числу математиков.

«Отец» американской водородной бомбы, физик-теоретик из венгерских эмигрантов Эдвард Теллер, работавший в Лос-Аламосской лаборатории, считал, что русским еще долго не удастся создать термоядерное оружие, тогда как он был на пути к нему. Теллер еще не знал, как он ошибался. То, что он создавал, было громоздким и неэффективным. Его бомбу даже нельзя было без опаски долго хранить.

Об этом авторитетному физику мог бы рассказать молодой ученый Андрей Сахаров, участвовавший в проверке американских расчетов, которые добыла советская разведка. Теллер шел по тупиковому пути. Рано или поздно он его обнаружит… Но лучше поздно. Значит, есть время. И советские ученые сполна им воспользовались.

К 1961 году все проблемы «атомного проекта» успешно решались. Полигоны в Семипалатинске и на Новой Земле работали на полную мощность.

Андрей Дмитриевич Сахаров, волею судьбы ставший «отцом» советской водородной бомбы, считал работы над атомным оружием «раем для теоретиков». Ведь большинство идей, которые закладывались в новый вид оружия, нельзя было проверить опытным путем, они существовали только в расчетах. Очередной полигонный взрыв подтверждал состоятельность теоретических замыслов.

«Отцы-создатели» водородного оружия Андрей Дмитриевич Сахаров и Игорь Васильевич Курчатов.

Много позднее Сахаров напишет в своих воспоминаниях: «Я не мог не сознавать, какими страшными нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война — тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне, но чувствовал себя солдатом этой, научно-технической».

Но, видимо, не только это чувство двигало ученым. Были остатки сталинского страха, липкого и живучего. Работа над супербомбой шла во времена «хрущевской оттепели», но даже тогда страх за свое будущее не испарился, не исчез. Соратники Сахарова вспоминали, как однажды во время работы, когда что-то не клеилось, он сказал: «Если мы не сделаем ЭТО — пойдем строить железные дороги…».

ЭТО они сделали.

Бомбу собирали в одном из цехов промзоны Арзамаса-16 прямо на железнодорожной платформе. Для этого ветку пути удлинили и вывели прямо в цех. К окончанию работы платформа имела вид обычного грузового вагона.

В двадцатых числах октября глубокой ночью состав с бомбой покинул город. Сопровождавшие его военные не имели в проездных документах отметки конечного пункта доставки груза. В пути несколько раз адрес менялся. Наконец литерный состав оказался в закрытой зоне на Кольском полуострове. Остановился он на станции Оленья, где его уже ждали.

«Рай для теоретиков» заканчивался. Скоро он должен был превратиться в атомный ад.

Остров «Д»

А в это время под Керчью на аэродроме Багерово в полку тяжелых бомбардировщиков, специально созданном для испытаний атомного оружия, шли тренировки экипажей. Летчики отрабатывали сброс гигантской бомбы. Они не знали, что это за бомба, их делом было точно и вовремя отделить «изделие 202» от самолета и рвануть на форсаже.

Для сброса супербомбы был выделен Ту-95, которым командовал майор Андрей Егорович Дурновцев.

Тренировки сброса макета прошли нормально, и экипаж перегнал тяжелый бомбардировщик на северный аэродром в поселок Олений. Здесь летчики и увидели реальное «изделие 202», которое обхаживали военные и ученые. В специальной палатке супербомбе были созданы тепличные условия. Ученые считали, что охлажденная бомба может недотянуть до проектной мощности взрыва.

«Изделие 202» требовало заботы ученых и тепличных условий.

Накануне подвески бомбы к самолету возникла проблема с секретностью. Дело в том, что бомба не входила в бомболюк самолета-носителя и ее надо было подвешивать на наружных держателях под брюхом самолета. А со станции Оленья военный аэродром хорошо просматривался. Любопытствующие могли видеть самолет и бомбу под ним. Быстренько послали солдат в ближайший лес нарубить елочек и соорудили забор.

Когда настал решающий день и самолету-носителю разрешили взлет, он вмиг разметал потоками воздуха, идущими от четырех винтов, весь камуфляж. «Секретчики» ахнули, но чем прикроешь бомбу на взлете?

На глазах у всех Ту-95 понес ее по направлению к острову «Д» — так называли полигон на одном из островов, входящим в архипелаг Новая Земля. Он уже существовал шесть лет, занимая площадь в 90 тысяч квадратных километров. Северный полигон был задуман для подготовки и проведения ядерных испытаний в интересах Военно-морского флота. Официально он назывался «Государственным центральным полигоном Министерства обороны № 6». Но кто тогда знал это секретное название. Каждый, кто попадал туда, имел свой, строго очерченный круг забот, излишнее любопытство не приветствовалось.

Чаще всего полигон на Новой Земле испытатели называли «Островом», тогда как семипалатинский полигон — «Берегом».

«Остров „Д“» появился в терминологии благодаря кинооператорам, прибывшим для съемок знаменательного события. Для себя буковкой «Э» они обозначили эпицентр будущего взрыва, литерой «А» — аэродром на материке, с которого предстояло взлетать. Курс простой: от «А» до «Э» на «Острове „Д“».

Кинокадры подготовки к взрыву и самого взрыва рассекречены лишь недавно. Снимали их операторы Владимир Афанасьев и Дмитрий Гасюк. Они должны были взлетать на самолете-носителе и сопровождающем самолете из пункта «А». На самом «Острове» находился еще один оператор Владимир Андреевич Суворов.

В 1989 году сразу же несколько газет опубликовали его записки, я написал ему письмо и Владимир Андреевич откликнулся. Он рассказал, что работает над книгой и торопится записать воспоминания товарищей. Сами они не мастаки были в писании и приходилось долго расшифровывать и обрабатывать то, что они наговорили. Тогда Виктор Андреевич любезно предоставил молодежной газете несколько главок своих записок, часть из которых была опубликована. Появилась ли его книга на свет, не знаю, но присланные машинописные страницы я бережно храню. Владимира Андреевича Суворова уже нет на свете. Контакты с атомной бомбой жизнь, увы, не продляют.

Владимир Андреевич старался как можно меньше писать от своего имени. В его книге должны были говорить друзья, товарищи, коллеги.

Вот воспоминания Дмитрия Гасюка:

«Она большая была — термоядерная бомба. Я отснял ее со всех сторон. Наступил момент монтажа, и заряд скрылся в корпусе бомбы. Монтажники под наблюдением ученых подсоединили контакты, закрыли бомбу и после проверок покатили ее к носителю. Погрузка в бомболюк происходила поздно вечером, когда уже нельзя было снимать с естественным светом, да и какой естественный свет, когда зима вот-вот наберет силу и смеркается рано. Это вызвало осложнения. Режим никак не хотел давать разрешение на включение прожекторов, а при свете спичек мы еще не научились снимать.

— Сияние ваших прожекторов ночью привлечет внимание и вызовет любопытство, если не случится чего-либо похуже. Такое освещение на аэродроме в новинку — пойдут толки, слухи…

Но сомнения сомнениями, разговоры разговорами, а разрешение было дано:

— Свет включить на двадцать минут, и ни минутой больше! — сказало начальство. — Управитесь не управитесь, а чтобы все было снято!

— А подвеску успеют сделать в эти минуты?

— Для вас успеют. Подкатят, застопорят, поднимут, а больше вам ничего и не нужно.

— Нужно! Бомболюк закрыть!

— Значит закроют».

Бомбу подвесили под днище самолета-носителя Ту-95…

Время «Ч»

Раз уж быть последовательным во всем, то рассекретим еще одно обозначение: время сброса бомбы значилось как время «Ч». Над пунктом «Э» — эпицентром, самолет должен был появиться в 11 часов 30 минут московского времени.

На самолете-носителе летел кинооператор Дмитрий Гасюк:

«Жутковато лететь, можно сказать, верхом на водородной бомбе! Вдруг сработает? Хотя и знаю — на предохранителях она, а все же… И молекулы не останется.

Когда взлетали, погода была отвратительная: пасмурно, сплошная облачность — несколько эшелонов ее. Летим-летим вверх, а все облака…

Мы на боевом курсе. Створки бомболюка открыты. За силуэтом бомбы — сплошная вата облаков. Это очень неприятно, если стоишь без парашюта у провала люка. Ощущением беззащитности это состояние назвать можно.

Сброс! Бомба пошла и утонула в серо-белом месиве. Тут же захлопнулись створки. Пилоты на форсаже уходят от места сброса.

Под самолетом снизу и где-то вдали облака озаряются мощнейшей вспышкой. Вот это иллюминация! Облачность настолько плотна, что свет не режет, и ни очки на глаза, ни плотный фильтр на оптику даже не понадобились. За люком просто разлился свет — море, океан света, и даже слои облаков высветились, проявились. В этот момент наш самолет оказался между двух слоев облачности, а там, в этом прогале, снизу, появляется громаднейший шар — пузырь светло-оранжевого цвета! Он, как Юпитер, громадный, мощный, уверенный, самодовольный!»

Бомба была сброшена с высоты 10 500 метров. Отделение от самолета прошло нормально, затем началось последовательное срабатывание каскада вытяжных парашютов: первый в половину квадратного метра, второй в пять с половиной, а затем одновременно три по 42 «квадрата», которые извлекли основной парашют площадью 1600 квадратных метров. До 4000 метров бомба летела под куполом парашюта. Спуск продолжался 188 секунд. Самолет за это время успел улететь на 45 километров и был уже вне опасности. Правда, при взрыве в закрытой светозащитными шторами кабине ощущалась повышенная температура и чувствовался запах гари. А потом корпус машины сотрясли ударные волны, следовавшие одна за другой.

…откуда она и стартовала к земле…

На земле вспышка взрыва наблюдалась больше минуты. Светящийся шар раскаленного воздуха был виден на материке за четыре сотни километров. На 30 минут в районе Новой Земли прекратилась радиосвязь.

Газообразное облако грибовидного взрыва достигло высоты 65 километров. Диаметр ножки «гриба» составил 28 километров. Взрывная волна трижды опоясала земной шар.

Вернувшийся на аэродром экипаж мог прокалывать дырки для орденов в парадных мундирах. Командир экипажа стал подполковником и Героем Советского Союза.

Говорят, что в год, когда проводились испытания, производство женских чулок в Советском Союзе снизилось на 25 процентов. Капрон пошел на парашюты к бомбе.

Но это не единственный «атомный» след в женском гардеробе. Когда французский модельер Луи Реар придумывал название для своего нового купальника, он остановился на «бикини». Тогда шел 1946 год. Через несколько лет атолл Бикини, увековеченный в моде, станет американским полигоном по испытанию атомного оружия. Но это уже к слову…

«Пацифист дал трещину»

Только по прошествии времени узнаешь, какой смертельной опасности подвергалось человечество в день испытания супербомбы. Оказывается, были ученые, которые предполагали, что во время взрыва может выгореть водород в атмосфере и планета Земля перестанет существовать. Кто-то предсказывал смещение Земли с орбиты, и это тоже была гибель. Взрывная мощь могла проломить оболочку земного шара. Самая безобидная из гипотез предрекала серию мощнейших землетрясений.

Но все обошлось. Высокую оценку бомбе дали… американцы. По словам известного ученого-атомщика Ральфа Лэппа, в США считали, что советский «взрыв на высоте 4000 метров вызовет весьма значительное выпадение осадков. Но русские удивили западных экспертов. Когда ученые Соединенных Штатов произвели анализ проб продуктов взрыва этой бомбы (отбор проб производился самолетом на большой высоте), они установили: 1) бомба была заключена в свинцовую оболочку и 2) менее двух процентов энергии взрыва приходилось на реакцию деления, а остальная энергия на реакцию синтеза. Следовательно, это была чрезвычайно „чистая“ бомба, взрыв которой вызвал относительно слабое выпадение радиоактивных осадков…»

Труд советских ученых-атомщиков был оценен щедро. Многие разработчики супербомбы получили Ленинскую и Государственную премии, ордена и медали. Андрею Дмитриевичу Сахарову вручили третью звезду Героя Социалистического Труда. Ленинскую премию получил даже разработчик парашюта, под которым супербомба опускалась на Новую Землю.

Удача вызвала прилив вдохновения. Не обошло оно и Сахарова. Супербомба реальна, но это еще не оружие. Для нее нет носителя. Самолет не подойдет, его могут сбить. Подходящих ракет еще не существовало.

С десяток лет назад в «Военно-историческом журнале» была опубликована статья вице-адмирала Е. Шиткова, в которой он вспоминал эйфорию, вызванную удачным взрывом супербомбы.

«Свойственная периоду Н.С. Хрущева гигантомания в ядерных вооружениях коснулась и морского оружия. Как ни странно, этому делу способствовал командир американской подводной лодки, находившейся в Баренцевом море, который наблюдал сверхмощный ядерный взрыв на Новой Земле. В одном из журналов у себя на родине он высказал мысль о возможности использования такого заряда в морских вооружениях.

Наши дипломаты прислали вырезку из журнала с переводом в Москву. Вскоре она оказалась у Н.С. Хрущева. Тот написал на ней резолюцию: „…Проработать этот вопрос“.

А вопрос был проработан и до этой резолюции…».

К тому времени один из авторов супербомбы придумал бомбу-торпеду, которую можно было доставлять к побережью противника подводной лодкой. Взорвав такую ядерную торпеду, можно было бы накрыть разрушительной волной все прибрежные стратегические объекты и в конце концов смыть американский империализм с лица земли.

Сахаров поделился этой идеей с начальником ракетно-артиллерийского управления ВМФ адмиралом Петром Фомичем Фоминым. Реакция адмирала было неожиданной.

Он сказал, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и для него отвратительна сама мысль о массовом убийстве людей, живущих вблизи портов, которые будут уничтожаться ядерными торпедами.

Этот разговор с адмиралом определил многое в дальнейшей судьбе ученого. Он был первотолчком.

«Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта. Я пишу сейчас обо всем этом без опасений, что кто-нибудь ухватится за эти идеи — они слишком фантастичны, явно требуют непомерных расходов и использования большого научно-технического потенциала для своей реализации и не соответствуют современным гибким военным доктринам, в общем мало интересны. В особенности важно, что при современном уровне техники такую торпеду легко обнаружить и уничтожить в пути (например, атомной миной). Разработка такой торпеды неизбежно была бы связана с радиоактивным заражением океана и поэтому, и по другим причинам не может быть проведена тайно».

Называя Сахарова «пацифистом от рождения», нынешние правозащитники пытаются представить его противником испытания детища, которое он сам и создавал. Они говорят, что по этому поводу он даже осмелился поспорить с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Все было не совсем так.

10 июля 1961 года у него действительно состоялся разговор с главой государства. Но он лишь говорил о том, что испытание бомбы будет нарушением действовавшего тогда добровольного обязательства воздерживаться от испытаний ядерного оружия.

Хрущеву напомнили об этом разговоре, когда он не обнаружил Сахарова среди награжденных. На что он сказал: «Хорошо, что они спорят, высказывая, обсуждая разные точки, подходы. В этом шанс совершить меньше ошибок».

Свидетелем спора Сахарова с главой государства были многие ученые. Они-то и назвали Сахарова «пацифистом», но пока это была только шутка, не более. Это было скорее прозвище, чем определение убеждений ученого.

Когда победные фанфары смолкнут и ученые-атомщики вернутся к реальности, они позволят себе задать вопрос: «Что делать дальше и зачем все это?»

Уже в наше «рассекреченное» время журналисты попросят руководителя ядерного центра в Арзамасе-16 академика Юлия Борисовича Харитона обосновать необходимость взрыва, который мог стать и концом света.

Юлий Борисович Харитон.

Академик ответит: «Конечно, всерьез это обосновать нельзя. Теоретики были очень увлечены работой и захотели показать, что у нас бомба может быть больше, чем у американцев, которые к тому времени навзрывали достаточно пятнадцатимегатонных бомб. Вообще, это была демонстрация того, что оружие у нас не хуже, а кое в чем и лучше, и мощнее».

Сахаров был одним из тех, кому «всерьез» так и не удалось обосновать, зачем способствовать приближению конца света. Первыми заметят это военные и со свойственной им прямотой объявят — «пацифист дал трещину».

Позже мы станем свидетелями, как будут топтать Сахарова за его окрепшие убеждения. Мы не слышали, о чем он говорил, не читали, о чем он писал, мы даже толком не знали, кто он такой, но должны были всенародно осуждать его независимые взгляды.

Свидетели говорят, что после взрыва на Новой Земле тысячи чаек лишились зрения. Они качались на волнах и умирали от голода…

Только ли чайки ослепли в тот день. Чуть было не случившийся апокалипсис мы приняли за благо. Прозрел один…

У нас не хватает мудрости понять этого человека и сейчас. Что ему было нужно в жизни? Что ему не хватало?

Просто в день испытания супербомбы он понял, что не может быть совершенства в работе над оружием. Лучше и больше убивать людей?.. В этом ли смысл жизни ученого?

Он был не просто исполнителем государственных заказов. Он был философ. А их мы не понимали никогда.

Он переступил через страх и готов был идти строить железные дороги…

Его публично разжаловали, лишили наград и обрекли на покой изолированного поселения в городе, в котором мы… жили. Человек, устрашивший мир, сам стал беззащитен.

Ему еще предстоит выслушать упреки западных коллег, многие из которых были против присуждения ему Нобелевской премии.

Писатель Курт Воннегут сказал, что премия вручается за «людоедскую бомбу».

Кто бы мог подумать тогда, в последний день октября 1961 года, что мы дойдем до понимания апокалипсиса. «Кузькина мать» нам его показала, но тогда мы думали, что это очередной подарок очередному съезду. И нам ответили на этот подарок. Если с послевоенных времен до 1961 года было проведено около 200 ядерных взрывов, то в последующем году только за год их было проведено столько же.

Что дальше? Зачем?

Эти вопросы из далекого уже 1961 года. И сегодня мы, кажется, знаем на них ответ. Спасибо тебе, «Кузькина мать», за науку. Жалко только, что для прозрения требуется очень большой срок.

Секретная премия

21 апреля 1963 года, накануне дня рождения Ленина, в центральных газетах было опубликовано постановление о присуждении Ленинских премий. В разделе, где значились награждения в области науки и техники, судостроители из города Навашино обнаружили имена своих инженеров.

Формулировка была краткой и расплывчатой — «за крупное изобретение в области машиностроения». Было изначально странно: завод выпускает суда, а премия присуждается совсем в другой области.

Табу молчания долгие годы скрывало их работу. Пришло время о ней рассказать.

Осень 1973 года. На Ближнем Востоке разгорается новая арабо-израильская война. Египет, потерпевший сокрушительное поражение в 1967 году, готовился взять реванш. Президент республики Анвар Садат метался в выборе военных советников. Америка, обещавшая помощь за удаление из страны советских военных спецов, подвела. Тогда Анвар Садат продлил «военно-политические льготы» Советского Союза на пять лет.

В Каир вернулись советские военные. В названии разработанной операции «Шарора» — «Искра», чувствовалось их влияние. Именно из этой искры должно полыхнуть пламя войны.

По сценарию планировалось форсирование Суэцкого канала. И это была уже отдельная операция — «Бадр», названная по местности между Меккой и Мединой, где в 624 году мусульмане победили язычников.

Восточный берег канала представлял укрепленную линию, которую ее создатель, израильский генерал Бар-Лев, считал неприступной. За высокими земляными валами скрывались позиции минометчиков и артиллеристов. В землю были вкопаны цистерны с нефтью. В решающий момент предполагаемого штурма, ее по специальным желобам должны были сбросить в канал и поджечь. Перед десантом первой волны должна встать стена огня.

Операция «Бадр» предусматривала штурм вала в лоб, с воды. Другого варианта не было. Для начала авиация и дальнобойная артиллерия давила огневые точки, затем шел десант на моторных лодках и за ними понтонеры наводили мосты для пропуска военной техники.

Арабским военным казалось, что понтонные мосты — это самое слабое звено операции. Мост в один час не наведешь, а там налетит авиация противника… Советские военспецы заверили, что все будет в порядке.

Штурм вала назначили на б октября. Для израильтян это был праздничный день «Иом Кипур» — «судный день», для арабов — «Рамадан». Праздники были священны, и вероятность начала войны именно в этот день казалась минимальной.

Но точно в 14.00, когда солнце начало слепить глаза защитников вала, египетские «МиГи» обрушили бомбовый и ракетный удар. Тут же от западного берега отчалил десант — сотни резиновых моторных лодок с солдатами. За ними к створам будущих мостов выкатили понтоны. Все расчеты состояли из советских офицеров, переброшенных из Одесского военного округа. Прибыв в Египет, они успели потренироваться на Ниле.

Паромами к валу перебросили пожарные машины, которым предстояло размыть проходы.

В это время вдоль западного берега росла лента моста. По сигналу катера развернули ее поперек реки и точно соединили берега. Через 35 минут после начала штурма понтонеры доложили: «Мосты наведены, проходы в насыпи готовы!»

Израильское командование было в шоке. Оно не понимало, как арабам удалось так оперативно навести переправы. Ни в одной стране инженерные войска не имели таких «быстрых» в наведении мостов. И только американские советники, находившиеся в израильской армии, знали: такие понтонные средства есть у русских.

Американцы их уже видели во Вьетнаме. Русские называли свои переправы ПМП — понтонно-мостовые парки. Именно с их помощью части вьетнамской национальной армии внезапно преодолевали реки и в конце концов лишили американские войска инициативы.

Понтонно-мостовой парк — ПМП, за который его создатели получили Ленинскую премию.

Ко времени арабо-израильской войны парк ПМП уже десяток лет состоял на вооружении инженерных войск Советской Армии. По отзывам военных экспертов, это был лучший в мире понтонный парк и аналогов ему не было.

Техническая судьба понтонного парка была трудной и даже временами критической. В 1947 году старший научный сотрудник 15-го Центрального научно-исследовательского инженерного института Министерства обороны СССР Юрий Глазунов получил задание на проектирование «механизированного мостового парка».

Понтонные переправы появились в русской армии в 1759 году и за три века они лишь улучшались, не меняя принципиальной конструкции. Это были все те же понтоны-опоры, на которые укладывались прогоны и щиты настила. Громоздкая и хлопотная в сборке конструкция.

Улучшение существующих парков Глазунова не устраивало. Он решил понтоны, прогоны и щиты настила соединить в одно звено, сложенное «гармошкой». Звено сбрасывалось в воду, раскрывалось и семиметровый пролет моста был готов к сборке.

В такое трудно было поверить. Аналогичные мосты собирались часами и не одним десятком человек. И Глазунову не поверили…

Производство понтонов в Навашино было одним из самых закрытых. Как свидетельствуют архивные документы, работы над понтонными парками начались здесь в 1933 году.

Холодным душем изобретателя остудили в Научно-техническом комитете инженерных войск МО СССР. Там ему посоветовали больше не увлекаться фантазиями и закрыли тему.

Глазунову помог знакомый офицер из военного отдела ЦК партии. Он предложил выйти на замминистра обороны маршала Жукова.

Достаточно было звонка, как руководство Научно-технического комитета было на ковре у высокого начальства.

— Мне звонили из ЦК, спрашивали, обоснованно ли закрыта тема по разработке понтонно-мостового парка.

— Действительно, мы закрыли эту тему, — ответил председатель НТК. — Она необоснованная и даже фантастическая…

— А вот авторы темы уверены, что можно достичь результата. — сказал Жуков.

— Авторы всегда так считают, товарищ маршал Советского Союза…

— Сколько они просят денег?

— 860 тысяч.

Жуков засмеялся:

— Всего-то? А вдруг получим действительно фантастический парк?..

Тему восстановили. Деньги выделили. Но потребовалось еще 12 лет, чтобы проект передали в промышленность.

Несмотря на успешные испытания опытного образца, в Военно-инженерной академии новинку восприняли тоже холодно. Понять ученых было можно: у них уже был готов свой проект.

При голосовании лишь три голоса перевесили в пользу ПМП, но это ничего не решало. Навашинскому судостроительному заводу, который уже три десятка лет строил понтоны, передали на дальнейшую разработку все-таки два проекта.

Дороги войны пролегали и через реки.

Вот как об этом вспоминает бывший в то время заместителем главного конструктора завода Михаил Иванович Щукин:

«Новый мост-ленту планировалось „приспособить“ под технологическое оборудование завода. Транспортным автомобилем выбрали КрАЗы.

Разрабатывалось два варианта понтонных парков. Конструкция первого была привычна. Понтоны на автомобиле располагались горизонтально и конструкторы прозвали его „бутербродом“. Этот вариант рассматривался как основной.

Во втором варианте понтоны расположили вертикально и сложили „гармошкой“. Изначально это вариант считался альтернативным.

Над „бутербродом“ трудились разработчики из академии и СКВ завода — 27 человек. Заводскими конструкторами руководил Иван Алексеевич Дычко. Мы же, работавшие над вторым вариантом, собрались в небольшой комнатке. Нас было всего-то шесть человек.

Наплавной мост для десанта — тоже разработка навашинских судостроителей.

Скоро стало очевидным, что вариант „бутерброда“ сложен и неперспективен.

На совместном техническом совещании, в кабинете директора завода, он был забракован и тут же был рассмотрен и принят за основу для дальнейшей разработки альтернативный вариант.

Ничего обидного в этом не было. Для конструкторов — это обычная работа. Мы должны исчерпывать возможности каждого варианта, каждой идеи, что мы и сделали.

Я вызвал к себе в кабинет И.А. Дычко и предложил ему принять к руководству для дальнейших работ второй вариант. В итоге он был назначен главным конструктором проекта ПМП».

Так навашинские конструкторы решили судьбу нового парка. Дальше она была уже счастливой.

Переправа танков по наплавному мосту парка ПМП-М на быстром течении.

С той поры осталась память в заводском музее: пачка из двух десятков авторских свидетельств на оригинальные технические решения, предложенные навашинскими конструкторами.

Заводские испытания новый понтонный парк проходил на горной Куре в районе Тбилиси. Там же стало ясно, что норматив времени наведения ПМП в сравнении с лучшим парком США М4Т6 лучше в 10 раз. В понтонно-мостовом деле была, по существу, произведена научно-техническая революция.

Вот как писала о парке ПМП газета «Красная звезда»:

«Именно в нашей стране в конце пятидесятых создан понтонно-мостовой парк (ПМП), позволивший превратить многочасовую тяжелую и рутинную работу понтонеров по наведению переправы в стремительную, эффективную операцию, за которой до сих пор с неиссякаемым интересом наблюдают участники почти всех крупных тактических учений…

За разработку понтонного парка ППС-84 группа навашинских конструкторов была награждена Государственной премией СССР.

В чем революционная новизна парка, повысившего производительность труда понтонеров в… 70 раз? До этого они монтировали мост из отдельных и многочисленных деталей. Теперь в их распоряжении окончательно собранные в заводском цеху крупноразмерные части моста или паромы: речные и береговые звенья. Каждое из звеньев представляет из себя четыре связанные воедино понтона, сложенных при транспортировке в пакет. При сбросе на воду звено автоматически раскрывается энергией бортового торсиона, и секция моста длиной 6,75 м с шириной проезжей части 6,5 м готова к стыковке с другими.

32 речных и 4 береговых звена, составляющих комплект парка ПМП, позволяют наводить наплавные мосты грузоподъемностью 20 и 60 тонн длиной соответственно 382 и 227 м. По этому мосту даже танки могут двигаться со скоростью 30 км в час.

Рожденный талантом наших военных инженеров понтонно-мостовой парк получил мировое признание».

В 1960 году парк ПМП был принят на вооружение инженерных войск Советской Армии.

А тут для него подвернулись испытания — на Украине, южнее Киева, шли учения, в которых участвовали войска стран Варшавского договора. Присутствовали на них и главы социалистических государств во главе с Никитой Сергеевичем Хрущевым.

Военное командование пригласило высоких гостей посмотреть, как войска будут переправляться через Днепр. Хрущев недовольно поморщился, видимо, вспомнив, как это происходило в минувшую войну, но остался.

Каково же было его удивление, когда лента моста стремительно соединила берега и по наведенной переправе, не сбавляя скорости, пошли танки. Всего 17 минут отняли военные понтонеры у высоких гостей. Опомнившись от увиденного, Хрущев тут же распорядился наградить создателей переправы.

Ленинские премии получил главный конструктор понтонного парка Юрий Николаевич Глазунов и навашинские конструкторы Андрей Александрович Фаддеев, Иван Алексеевич Дычко и Ананий Алексеевич Котов.

Юрий Николаевич Глазунов.

Андрей Александрович Фаддеев.

Ананий Алексеевич Котов.

Иван Алексеевич Дычко.

Лауреаты государственной премии СССР. Слева направо: В. Ф. Трефилов — главный конструктор проекта, В. И. Кутьин — бригадир комплексной бригады, Е. К. Сафонов — слесарь-сборщик, М. З. Злотник — ведущий конструктор, B. C. Розанов — начальник проектного отдела, А. С. Кисляков — директор Навашинского судостроительного завода, А. М. Лялин — зам. начальника цеха.

Инженерным войскам всегда была уготована роль второго плана. Они идут вслед за наступающими войсками и не всегда видна их работа. Операция «Бадр» в арабо-израильской войне заставила взглянуть на понтонеров по-другому. Пожалуй, впервые в военной практике заговорили не о новом виде оружия, появившемся на поле боя, а о понтонных переправах.

Неизвестно, предупредили ли американские военные советники своих израильских коллег о возможности египтян молниеносно форсировать Суэцкий канал. Если нет, то они их здорово подставили.

Американцы были хорошо осведомлены о новом понтонном парке русских. Больше того, они уже имели аналог ПМП, который назывался «Риббон бридж» — «мост-лента». Они его просто-напросто сдули…

Еще в 1972 году журнал «Интернэшнл дефенс ревью» сообщил о выпуске этого понтонного парка. И долгое время американские инженерные войска заблуждались о его происхождении и гордились своими конструкторами.

Много позже на одном из учений стран НАТО произошел курьезный случай. Во время наведения переправы главнокомандующий войсками НАТО в Европе похвалился перед российским начальником инженерных войск генерал-полковником Владимиром Кузнецовым «своим» понтонным парком. Однако наш генерал заметил, что парк-то российский и автор его полковник Юрий Глазунов.

Сконфузившись, американский генерал пообещал, что наведет справки, и на следующий день принес свои извинения.

Истинное авторство понтонного парка сразу же раскрыли педантичные немцы, купив в 1976 году лицензию у США на его изготовление для войск бундесвера. Они написали в журнале «Пионир»: «Нам пришлось взять на вооружение американский парк советской конструкции».

Как же американцам удалось заполучить чертежи новинки?

Тут фантазия может разыграться в духе нынешних боевиков: коммандос выкрадывает их в секретном НИИ. Можно в операции задействовать и Джеймса Бонда. Но все оказывается много прозаичнее.

Новый понтонный парк изначально не был секретным. Первые его образцы появились в 1960 году в Группе Советских войск в Германии. Без ПМП не обходились ни одни крупные учения.

И вот на одни из таких маневров пригласили американских дипломатов.

Лауреат Ленинской премии Юрий Николаевич Глазунов рассказывает: «Снять фильм о наведении переправы труда не составляло. Об этом мне рассказывал один американский дипломат. По кинокадрам, видимо, изготовили чертежи. Я просил председателя НТК генерала Виктора Харченко запатентовать мост. Однако он решил, что военной технике патент не нужен. Обидно, конечно, государство многое потеряло».

К сожалению, это не единственное, о чем приходится сейчас сожалеть.

«Каспийский монстр»

Два года назад в мировой печати промелькнуло сообщение: «Компания Boeing работает над проектом гигантского экраноплана…».

Это сообщение не привлекло бы особого внимания, но в этом деле есть одна тонкость, которая со временем подзабыта. А хотелось бы ее вспомнить…

Как сообщалось, проект «Пеликан» находится на начальной стадии разработки.

Кто же заказчик нового летательного аппарата? Или, может быть, фирма создает его на свой страх и риск?

А риск действительно большой. Еще в конце 70-х годов прошлого века в американской прессе появились статьи о полной бесперспективности экранопланов. Специалисты в один голос утверждали, что это тупиковая ветвь самолето- и судостроения.

Публикации эти появились как раз в то время, когда американские разведывательные спутники обнаружили на Каспийском море корабль неизвестной конструкции. Анализ фотоснимков показал, что он, подобно самолету, движется с большой скоростью, между тем полет его проходит над самой водой.

В Пентагоне и НАСА посчитали, что это техническая авантюра, русский блеф. Лишь немногие эксперты сказали, что Советы создали новый и очень эффективный вид вооружения — экранопланы.

Неизвестный летательный аппарат получил у американской стороны прозвище «Каспийский монстр». Странным образом это название совпало с буквенным обозначением нового летательного аппарата — «КМ» («корабль-макет»).

Экраноплан КМ — это и есть «Каспийский монстр».

Журнал «Техника — молодежи» писал о встрече на Каспии рыбаков, вышедших на промысел, с экранопланом:

«Наш баркас был недалеко от берега, когда со стороны моря стал нарастать рев моторов. Мы увидели, что к нам быстро приближается непонятное железное чудовище — то ли самолет, то ли корабль. Его размеры все более увеличивались, и мы поняли, что это все-таки огромный самолет, мчавшийся прямо на нас в нескольких метрах над водой. Мы растерялись и оцепенели. Когда до нас осталось метров сто, он, заложив вираж стал поворачивать в сторону острова. Казалось, концом крыла он вот-вот врежется в волны. Но нет — вода под крылом будто прогнулась, чудовище выровнялось и продолжило свой ход к суше. Мы видели, как оно приподнялось над холмиком, потом снизилось за ним, и, следуя рельефу острова, скрылось за горизонтом…».

Американская разведка быстро выяснила, что к экранопланам у советских военных отношение неоднозначное. Моряки не хотели признавать его своим, такого же взгляда придерживались летчики.

На Западе давно просекли, что манипулировать сознанием советского высшего военного командования можно с помощью массированных публикаций. Так и подлили масла в огонь тем, кто был противником экранопланов. Печальная судьба этих морских кораблей сегодня хорошо известна.

Тогда позвольте полюбопытствовать: почему вдруг солидная фирма Boeing решила взяться за экранопланы? Или ранние публикации в американской печати им неизвестны?

Теперь ясно, что это была массированная атака, цель которой сводилась к тому, чтобы сбить интерес к экранопланам. Те публикации были конъюнктурными или, как сейчас говорят, заказными.

Сегодня у военного ведомства США другие взгляды. Оказывается, экранопланы «являются весьма привлекательным решением для переброски войсковых группировок». Еще бы, ведь в «Пеликане» можно будет разместить сразу 17 танков и несколько сот морских пехотинцев! Утверждается, что благодаря четырем новым турбовинтовым двигателям аппарат сможет подниматься до высоты 6100 метров.

В одном из давних интервью главный конструктор ЦКБ по судам на подводных крыльях Владимир Кирилловых сказал: «В мире много различных амфибий, но все они непригодны для использования на море. Сегодня только Россия владеет технологией создания именно морских экранопланов». Как видим, уже не только Россия.

В Вашингтоне, в Галерее выдающихся личностей XX века, помещен портрет российского конструктора Ростислава Евгеньевича Алексеева. Именно ему, русскому инженеру, принадлежит пальма первенства в создании принципиально нового вида транспортного средства — с использованием эффекта экрана. Справедливости ради стоит сказать, что экранопланами занимались многие инженеры-энтузиасты. В Финляндии это был Тоомас Каарио, в Америке — Д. Уорнер, в фашистской Германии — Александр Липпиш, в Швеции — И. Троенг.

А сам эффект динамической воздушной подушки, образующейся между крылом и поверхностью, «открыл» русский авиаконструктор Игорь Сикорский. Его гигантский воздушный корабль «Илья Муромец» никак не хотел садиться на землю. Воздушная подушка удерживала самолет на небольшой высоте.

Так что физический эффект был замечен, и появилась идея его использовать. Брались многие, наиболее удачно вышло у Алексеева. Хотя не менее удачно получилось еще у одного советского авиаконструктора — Роберта Бартини.

Он создал гигантский летательный аппарат, который быстро прозвали «Змеем Горынычем» за рев его турбин. Но это не был экраноплан в чистом виде. Конструктор работал над самолетом безаэродромного базирования. Самолет взлетал, «опираясь на экран».

Кстати, в печати не раз пробовали оспаривать первенство Алексеева. Но мы забываем, что имеем дело не с теоретиком, а с «технарем». Иногда между появлением идеи и ее воплощением проходят столетия.

Ростислав Евгеньевич Алексеев прожил три конструкторские жизни. В первой он создал серию судов на подводных крыльях. Во второй — занимался судами на воздушной подушке. Третью жизнь он посвятил экранопланам.

Конструктор экранопланов Ростислав Евгеньевич Алексеев.

Все идеи, над которыми он работал, давно витали в воздухе. Воплотил он их в реальные конструкции, которые получили серийное продолжение — первым. Это бесспорно и давно признано.

После того как «Каспийского монстра» засек спутник-шпион, американский журнал «Джейна Интеллиджанс ревью» писал: «…На Каспийском море продолжаются испытания гигантского экраноплана, развивающего скорость 200 узлов. Считают, что этот аппарат построен на заводе „Красное Сормово“. Он, вероятно, имеет длину 400 футов и способен нести 800–900 полностью вооруженных солдат. Полагают, что крылья этого экспериментального аппарата создают подъемную силу, которой хватает на подъем до высоты крейсирования, равной приблизительно 30 футам. По-видимому, аппарат может работать в арктических условиях».

Это был разгар испытаний, а начались они несколькими годами раньше. Надо было проверить, как экраноплан держится на плаву, и немного «побегать» по Волге, прежде чем выходить в море. Так пожелал главный конструктор.

Как проводить эти испытания, уже решали «особисты», от которых требовалось пресечь утечку всяческой информации.

Местом испытаний выбрали остров Телячий, который хорошо просматривался с волжского откоса. Придумали легенду: потерпел аварию самолет, и его пытаются вытащить из воды. Когда испытания продолжили, то в ход пошла другая легенда: опробуют двигатели для новых судов.

Экраноплан «Лунь» — видом грозен.

В те годы имя Ростислава Евгеньевича Алексеева было хорошо известно. Его знали как конструктора судов на подводных крыльях. В его «Сормовиче» на воздушной подушке можно было совершить путешествие до Чебоксар. Конструктор был «обласкан» главой страны — Никитой Сергеевичем Хрущевым. Алексеев мог напрямую обращаться к нему, что, естественно, раздражало многих руководителей Министерства судостроительной промышленности — конструкторское бюро работало в его системе. Никакого ореола секретности над конструктором не витало. Он был публичен и доступен, портреты его печатались в популярных журналах. Так что испытания у Телячьего острова особого внимания не привлекли — мало ли над чем работает «открытый» конструктор. Как начались — так и закончились.

Дальше были Каспийское море и безлюдный остров Чечень, где расположилась испытательная база.

«Лунь» имел серьезное оружие — крылатые ракеты.

Адмирал С. Г. Горшков, командовавший советским ВМФ, в своей книге «Морская мощь государства», вышедшей в 1976 году (подчеркнем это — Авт.), отмечал: «Создание кораблей с динамическим принципом поддержания уже стало реальностью. Несомненно, что массовое появление таких кораблей в составе флотов увеличит их боевые способности, надводные силы смогут успешнее решать боевые задачи и приобретут совершенно новые качества».

Все те же строжайшие условия секретности не дали ему сказать, что советский флот уже обладает таким кораблем и совсем скоро «черные береты» смогут контролировать все побережье всего Мирового океана.

По некоторым данным, государственная программа предусматривала строительство 100 десантных экранопланов. Позже эта цифра была скорректирована и равнялась 24.

Страстным поклонником экранопланов был и министр обороны СССР Д. Ф. Устинов.

Пока были живы главком ВМФ Горшков и министр обороны СССР Устинов, конструктор Алексеев был неприступен. Его не касались споры, которые вокруг экранопланов не утихали.

Из-за сложности эксплуатации летчики и моряки не желали иметь их в своем арсенале. Свое слово в раскол внесли и авиаконструкторы, работавшие над летающими лодками: а чем они не десантный транспорт? Минусы в копилку экранопланов добавляли аварийные ситуации, которые время от времени случались.

В 1975 году в одном из полетов, когда на борту экраноплана находилась многочисленная комиссия во главе с министром судостроения, пилот допустил ошибку при посадке. Машина резко ударилась о волну. Лопнули переборки и корпус. Главный конструктор взял управление на себя и довел экраноплан до базы, хотя путь был не ближний — 40 километров.

Все, кто встречал на берегу экраноплан, ахнули: у него не хватало кормы и хвостового оперения.

Казалось бы, аварийный случай показал живучесть корабля. Но это принимать во внимание не стали. Оргвыводы были суровыми: Ростислав Алексеев был снят с должности главного конструктора и начальника ЦКБ, понижен до начальника отдела, а затем до начальника перспективного сектора. Здоровья это ему не прибавило, и через пять лет его не стало.

Проект по созданию экранопланов носил кодовое название «Дракон». Ростислав Алексеев так и не узнал о судьбе своих творений. Между тем, министр обороны СССР своим приказом № 00136 от 12 октября 1984 года распорядился принять экранопланы на вооружение. Предполагалось построить два десятка аппаратов типа «Орленок» и создать новое десантное соединение на Балтийском море.

А начало десантной службы экранопланов положил самый первый «Орленок», который был включен в состав Каспийской флотилии 3 ноября 1979 года. Через три года был поднят военно-морской флаг на втором «Орленке». Оба корабля приняли участие в учениях Закавказского военного округа. Каждый корабль мог брать на борт для высадки на берег до 200 морских пехотинцев или два плавающих танка.

Экраноплан «Орленок» мог перебрасывать на большие расстояния морскую пехоту и бронетехнику.

В 1983 году флот получил еще одного «Орленка». Теперь корабли можно было показать во всей красе и мощи. На очередных учениях они должны были перебросить десант из района Баку в район Красноводска. Для сравнения в учениях задействовали обычные корабли и корабли на воздушной подушке. Первые вышли в море за сутки до начала учений, вторые — за шесть часов. Экранопланы вышли ровно в час подачи сигнала к началу учений. По пути они обогнали десантные корабли и высадили на берег десант первыми.

Завершить программу вооружения флота экранопланами рассчитывали до середины 90-х годов. Из затеи ничего не получилось. Четыре готовых экраноплана так и остались на Каспии в составе 11-й отдельной авиагруппы. Один из них уже списан и доставлен в Москву, где стал музеем.

По стечению обстоятельств сообщение о начале работ над экранопланом на фирме Boeing совпало с информацией о начале сбора-похода на Каспийском море. Ожидалось участие тогдашнего министра обороны России Сергея Иванова. Но даже специально для главы Вооруженных сил продемонстрировать экраноплан в деле не смогли. Показали лишь действия «по-сухому» — погрузку и выгрузку десанта.

Еще на заре «дружеских» связей американский конструктор экранопланов Стивен Хукер, побывавший на наших когда-то особо режимных заводах и в КБ, признался: «Они опередили нас на 30 лет!»

Сегодня фирма Boeing заявляет, что первый из экранопланов, который она создает, полетит уже через пять лет.

Южная Корея объявила, что к 2012 году будет создан экраноплан, способный перевозить до 100 тонн груза со скоростью 250–300 километров в час.

Но, как и водится в последнее время, всех опережает Китай. Он обещает, что к 2017 году на регулярные транспортные перевозки выйдет более 200 экранопланов. Китайские технические журналы пестрят компьютерными проработками будущих экранопланов и, что бросается в глаза, многие из них очень напоминают своими контурами разработки Ростислава Евгеньевича Алексеева. Китайцы научились перенимать мировой опыт.

У нас же на стапеле завода «Красное Сормово» уже много лет стоит недостроенный экраноплан «Лунь», превращенный в «Спасатель». Сколько за эти годы комиссий кружило вокруг него. И решения их были однозначны: надо достраивать…

Но денег почему-то все нет и нет, и неизвестно когда они будут.

Проверено боем

Один из секретных заводов города Дзержинска — завод имени Свердлова. Здесь производятся взрывчатые вещества. Каждый третий снаряд и каждая вторая авиабомба Великой Отечественной войны были снаряжены взрывчаткой этого завода. После войны заступили на боевое дежурство ракеты, боеголовки которых начинялись здесь же.

Посетителям музея завода имени Я. Свердлова в городе Дзержинске показывают уникальный экспонат — боеголовку 5Б18 зенитной ракеты комплекса «Двина» (С-75).

Экскурсовод поясняет, что именно такой боеголовкой, был сбит 1 мая 1960 года самолет-шпион U-2, вторгшийся в воздушное пространство нашей страны. А начинена боевая часть ракеты была взрывчатым веществом, выработанном на этом заводе.

Полвека стоял зенитно-ракетный комплекс «Двина» с ракетами, в боеголовках которых была взрывчатка из Дзержинска, на охране неба страны. Но пришлось ему и повоевать…

1 мая 1960 года. Все, кто жил в это время, помнят, что день был наполнен не только праздничными демонстрациями и домашними застольями. Во второй половине дня по радио было объявлено, что под городом Свердловском советская зенитная ракета «пресекла полет самолета-шпиона, вторгшегося в воздушное пространство СССР». И больше никаких подробностей…

Оставалось ждать, что последует дальше. Мир погрузился в тишину. Через пять дней Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства США перешло к обороне и выдало миру хорошо продуманную и проработанную версию. Оно… обвинило советскую сторону в агрессии против мирного заблудившегося самолета, который выполнял лишь научные исследования.

«Приборы, установленные на самолете U-2 (который был сбит — Авт.) позволяют получить более точные сведения о турбулентности воздуха, конвективных облаках, вееровом сдвиге, серийных течениях… Национальное управление использует также этот самолет для получения сведений о космических лучах и концентрации некоторых элементов атмосферы, в том числе озоновых и водяных паров».

Американская сторона тогда не знала, что пилот с «заблудившегося метеоролога» жив и уже дал показания в своей шпионской деятельности. Мы хорошо запомнили и его имя — Френсис Пауэрс.

Годом раньше в Туркестанском корпусе ПВО летчик-истребитель пробовал атаковать высотную цель, нарушившую границу, на самолете МиГ-19. Тщетно. Самолет-нарушитель забрался еще выше.

Разбираться в ситуации приехал лично командующий истребительной авиации генерал-полковник Евгений Савицкий. Летчик нарисовал самолет, который видел — крестообразный, с большими крыльями.

Конец разбора случившегося был неожиданным. Савицкий заявил, что летчик все выдумал, дескать, захотел отличиться и заработать награду. Комиссия пришла к твердой уверенности, что таких самолетов, которые могли бы уходить на высоту 22 000 метров, в мире просто нет.

А такой самолет уже был. Будь неверие генерала основой стратегии развития истребительной авиации, оно могло бы дорого обойтись стране. К счастью, авиацию подстраховали конструкторы ракетных комплексов. Полет Френсиса Пауэрса был тринадцатым появлением U-2 в небе СССР. Роковым…

В тот день, когда сбили Пауэрса, вся страна поняла, что у нее есть надежный ракетный щит. Правда, к тому времени уже три года, как он существовал. Двумя кольцами — 56 зенитных ракетных комплексов — была опоясана Москва. Свою защиту имели крупные промышленные центры. А в секретных конструкторских бюро шло непрерывное совершенствование систем противовоздушной обороны.

В 1958 году на вооружение был принят первый отечественный подвижный зенитный ракетный комплекс «Система-75» (С-75), который позже стал называться по имени северной реки — «Двина».

Ракета зенитно-ракетного комплекса С-75 («Двина») пошла к цели.

Михаил Романович Воронов.

Самолет-шпион U-2 сбил зенитно-ракетный дивизион, которым командовал майор Михаил Романович Воронов. Его военная судьба связана с Горьким. Здесь он служил в Горьковском высшем военном зенитно-ракетном училище.

Применение «Двины» для уничтожения самолета-шпиона под Свердловском не было ее дебютом. Он состоялся на полгода раньше — 7 октября 1959 года. И произошло это в Китае, под Пекином.

Китайское правительство обратилось к руководству СССР с просьбой оказать помощь в организации прикрытия их столицы. Просьбу братского народа удовлетворили. Китаю было передано пять огневых комплексов «Двина», и в «нагрузку» — группа военспецов.

Переброска военной техники прошла незаметно.

Самолеты-разведчики продолжали взлетать с аэродрома на Тайване и на предельной высоте идти над территорией Китая. 7 октября терпение кончилось. Министр обороны Китая маршал Линь Бяо отдал приказ на уничтожение нарушителя, только с условием полной гарантии. Ракетчики доложили: «Уверенность есть».

Три выпущенные ракеты достали нарушителя на высоте 20 600 метров. Отметка цели исчезла с экранов радаров.

Советская и китайская сторона договорились не давать в печати открытого сообщения о сбитом самолете. На Тайване всполошились, но исчезновение самолета «списали» на аварию во время тренировочного полета.

Тут не выдержали китайцы. Они сообщили, что чанкайшистский самолет-разведчик американского производства РБ-57Д был сбит военно-воздушными силами Народной освободительной армии Китая. Но чем сбит — осталось тайной.

Похоже, этот инцидент не насторожил американцев. Выводы не были сделаны, иначе не пер бы Пауэрс на рожон. Или американцы решили на «живце» испытать возможности советских ракет.

По крайней мере возможности спастись летчику-шпиону не оставили вовсе. Под его креслом вместо катапультного заряда была заложена взрывчатка. Хорошо, он вовремя сообразил, что его послали на верную смерть.

Самолет-шпион U-2, вторгшийся в воздушное пространство СССР.

9 мая «Нью-Йорк тайме» оправдывалась перед американцами:

«Следует отметить, что первый за пять лет операций самолет U-2, потерянный в результате советского нападения, был сбит зенитной ракетой, запущенной с земли, а не пилотируемым перехватчиком. Подвиг, совершенный ракетой, несмотря на хвастливые советские заявления по этому поводу, не является особенно примечательным. По существу, Соединенные Штаты уже в течение долгого времени обладают такой способностью.

Американская зенитная ракета „Ника-Геркулес“, которая может нести либо ядерную, либо обычную боеголовку, сбивала мишени, двигавшиеся со скоростью в три раза превышающие скорость звука. И попадала в мишени на высотах от 1000 до 100 000 футов. Даже ракета „Ника-Аякс“, которая находится на вооружении уже в течении нескольких лет, может залетать на высоту в 60–70 тысяч футов.

Попадание в самолет U-2, пилотировавшийся Пауэрсом 1 мая, говорит не о превосходстве СССР в области зенитных ракет, предназначенных для обороны, а, наоборот, о советском отставании в этой области. Ходили слухи, что русские испытывают трудности со своими зенитными ракетами, и имеется мало доказательств того, что Советский Союз действительно обладает такой огромной оборонительной мощью, как это часто утверждают.

Из этого успешного запуска зенитной ракеты и попадания ее в самолет U-2 можно сделать два вывода:

Попадание, возможно, оказалось „случайным“, то есть летчик, видимо, по ошибке шел в радиусе действия ракетной батареи, тогда как нормально разведывательные самолеты пытались бы этого избежать.

С другой стороны, Советский Союз, возможно, наконец, исправил некоторые ошибки в своих зенитных ракетах и в настоящее время, очевидно, имеет на вооружении ракеты, не уступающие по своей эффективности более ранней американской ракете „Ника-Аякс“ или же обладающие примерно такой же эффективностью, как ракета „Ника-Геркулес“.

Оба эти вывода, возможно, являются правильными».

Цинизм этого газетного оправдания удивляет. Влиятельная газета даже не извиняется за действия своего правительства — разве хорошо летать над чужими территориями? — просто самолет-разведчик не так летел. А ошибки, о которых, так пеклась газета, учли и исправили.

За Френсисом Пауэрсом жертвой зенитной ракеты комплекса «Двина» стал майор ВВС США Рудольф Андерсон. Выжить ему не удалось. Его U-2 сбила над Кубой 27 октября 1962 года все та же ракета с боеголовкой, начиненной в Дзержинске.

Ракету, сбившую самолет U-2 можно было видеть на каждом военном параде, но никто не знал, что это именно та ракета.

Интерес к зенитному комплексу «Двина» подогрели военные издания. Аналитики пытались понять, как удалось русским сбить самолеты-разведчики на такой высоте. Высказывались мысли и о противоядии, но как его выработаешь, не имея в руках жала, источающего яд.

И началась охота за «Двиной». Благо, что эти зенитные комплексы были под боком, на Кубе.

Первыми проявили смекалку армейские «рационализаторы». На одной из авиабаз во Флориде отрабатывалась операция по захвату ракеты с помощью… вертолета. Винтокрылая машина имела щупальца, сделанные умельцами ремонтной базы. Подлетев к ракете, вертолетчики должны были захватить ее. Операция требовала мгновений. Точность и быстроту маневра и отрабатывал экипаж.

О том, как проникнуть на Кубу, пока не думали.

Тренировки на авиабазе не прошли незамеченными советской разведкой. Москва о них была осведомлена. Охрану зенитных комплексов усилили. Последовал дополнительный приказ: связать все хранящиеся ракеты. Связку ракет вертолет поднять уже не смог бы.

Дзержинский завод им. Я. Свердлова, где производилась взрывчатка для зенитных ракет.

Операция на Кубе у американцев сорвалась. Но скоро представилась еще одна возможность, уже во Вьетнаме.

В феврале 1965 года во время визита председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина в Ханой было подписано соглашение о военной помощи Вьетнаму в борьбе с американской агрессией. По сути, Советский Союз вступил в войну против США, которая продолжалась почти восемь лет.

Зенитные ракетные комплексы «Двина» были на самой передовой этой войны. Вьетнамская армия отмечает День зенитных войск 24 июля. В этот день, в 1965 году, расчеты зенитных комплексов четырьмя ракетами сбили три американских самолета. Чем не праздник.

Правда, к вьетнамской войне американцы сумели хорошо подготовиться. Нашли они и противоядие для советских зенитных комплексов. На их самолетах появились ракеты «Шрайк» с головкой самонаведения на сигналы радиолокаторов. Подлетая к позиции зенитчиков «Шрайк», начиненный десятками тысяч металлических кубиков, взрывался. Смертоносный вихрь прошивал все, что было на его пути.

Но «Шрайки» тут же слепли, когда выключался луч радара. Хорошо натренированным расчетам зенитчиков «Шрайки» были уже не страшны.

Останки сбитого самолета показали главе государства Никите Сергеевичу Хрущеву.

Через год после начала войны эффективность огня зенитно-ракетных комплексов снизилась. Американцы установили на самолетах аппаратуру мощных радиопомех.

Однажды на боевой позиции близ Ханоя 8 ракет упало после старта. Вьетнамцы обвинили советскую сторону в поставке некачественных ракет. Откуда-то им стало известно, что эти ракеты изымались из Польши, ГДР, Чехословакии, подновлялись и ввозились во Вьетнам. Долго пришлось доказывать «воюющим братьям», что причиной падения ракет стали мощные радиопомехи по каналам управления.

Дело доходило и до курьезов. На одном из совещаний начальник Генштаба вьетнамской армии заявил, что двадцатью ракетами было сбито два американских самолета, тогда как бойцами самообороны из карабинов — 10. Причем затратили они всего лишь двадцать патронов.

Кто-то из советников не выдержал: «Зачем же мы тогда посылаем вам эшелоны ракет? Давайте пригоним вагон патронов — его на всю американскую авиацию хватит».

Позже начальник Генштаба объяснил, что подобным примером он поднимал дух народа. Война-то во Вьетнаме шла народная.

Масштаб войны во Вьетнаме был велик, но и здесь американцам не удалось заполучить в руки зенитно-ракетный комплекс С-75.

В это же время разворачивалась арабо-израильская война на Ближнем Востоке. Арабы имели слабость покидать боевые позиции при малейшей опасности. Таким же образом бросили они без присмотра и комплекс С-75, чем сразу же воспользовались израильтяне. Они и подарили его американцам вместе с документацией под грифом «совершенно секретно».

Когда же к власти в Египте пришел Анвар Садат, то все оставленное там советское оружие стало тоже достоянием американцев. Садат поплатился за предательство жизнью.

Нанесло ли это предательство урон советской стороне? Минимальный. Американцы узнали лишь об оружии прошлого.

К этому времени зенитно-ракетный комплекс С-75 успел состариться…

Проросший «Росток»

Нам можно твердо сказать: именно с Нижегородской ярмарки пошла традиция показывать новейшие образцы оружия. Продолжалось это три года, но потом все было упущено, и весь оружейный смотр перекочевал на Урал и в Сибирь. Ярмарка, которая могла гордиться обилием шпионов на душу нижегородского населения, упустила возможность завлекать на торжище военных людей.

Передо мной журнал «М-хобби». Предназначенный всего лишь для моделистов, он не отстает по яркости заголовков от периодической печати, которая должна этими самыми заголовками шокировать читателей. Репортаж называется «Умри все живое».

«Мы приехали на нижегородскую выставку „Вооружение, военная техника, конверсия-94“ не к открытию, а на второй день и, бегло осмотрев экспонаты на открытой площадке, отправились в павильон, где размещались представительства различных фирм и заводов. Примерно в полдень пронесся слух:

— На площадке появился новый БТР!

— Это БТР-80А, что ли? Видели уже…

— Да нет, совсем новый!

Перед высыпавшей из павильона толпой участников выставки, журналистов, шпионов и просто любителей-милитаристов действительно красовалась совершенно новая машина, лишь напоминавшая БТР-80, но который как бы „вырос и возмужал“.

Походив некоторое время с отвисшими челюстями, народ начал приставать к окружавшим БТР представителям КБ Горьковского автозавода с разнообразными вопросами, на которые заводчане лишь „мудро, по-ленински“ улыбались и разводили руками. Кстати, делали это они довольно активно. Журналист, попытавшийся ознакомиться с интерьером через открытый десантный люк, едва не получил по физиономии. Постепенно, правда, бдительность сопровождавших уменьшилась до реалистического уровня, и удалось узнать следующие вещи: во-первых, название БТР-90 весьма условно, так как прототип существует в единственном экземпляре, на вооружение, естественно, пока не принят и имеет пока заводское обозначение ГАЗ-5923, а во-вторых, его „презентация“ приурочена к посещению выставки министром обороны П. С. Грачевым, каковое и состоялось парой часов позже».

Бронетранспортер БТР-90 привлек внимание не только российских военных.

Это был один из первых показов бронетранспортера БТР-90. С тех пор прошло немало времени, и о новинке нижегородских автомобилестроителей стало известно почти все. Рассекречено даже имя главного конструктора Александра Масягина.

Три года назад в журнале оборонщиков «Военный парад» он сказал, что «изменившаяся геополитическая обстановка, а также частые локальные военные конфликты при одновременном сокращении численности личного состава армии требуют создания высокомобильных, высокоманевренных, высокозащищенных машин с вооружением, способным высокоэффективно решать современные боевые задачи».

БТР-90 для этого и предназначен. Не поддавшись общей конверсионной эйфории, специалисты по бронированным машинам работали над новыми конструкциями и не ошиблись. У них всегда есть что показать на самых популярных и самых посещаемых выставках вооружения. Глаз на новый БТР уже положили военспецы многих стран и ждут, когда он поступит в продажу.

В Интернете десятки русских и англоязычных сайтов рассказывают о новой бронемашине, называя ее бронетранспортером XXI века. Сравнивая характеристики, убеждаемся, что БТР-90 превосходит все зарубежные бронемашины аналогичного класса. Автозаводчане считают, что иначе нечего было за него и браться.

Главный конструктор Александр Масягин со свойственной ему дальновидностью все в той же статье предупредил извечный вопрос журналистов: откуда взяли деньги на разработку? Из тумбочки — почти в прямом смысле. Их вложил завод в новую разработку, надеясь, что они вернутся сторицей.

БТР-90 на автозаводе только конструировали и создавали опытные образцы. Серийно он запущен на машиностроительном заводе в Арзамасе.

На сегодняшний день испытания новой машины заканчиваются. Новый БТР получил имя «Росток». Имя, согласитесь, символичное. В хаосе и промышленной заброшенности пророс действительно крепкий росток.

Поверим военным на слово: они говорят, что это достойная машина. Но слова словами, а хотелось бы и доказательств. То, что бронетранспортер быстроходен, не удивительно — собратья тоже тихоходностью не отличались. А вот как с живучестью? И вам ответят, что БТР-90 способен нормально двигаться, даже если в его колеса вонзится полсотни пуль, а в аварийном режиме возможно движение и на полностью спущенных колесах.

Автозаводцы позаботились не только о сухопутной матушке-пехоте, но и о морской. БТР-90 испытывали в море. Два водометных движителя обеспечивают ему скорость 10 километров в час. Шторм в три балла ему не преграда.

Учитывая опыт афганской войны, БТР-90 максимально приспособлен для действий в горах. Его снабдили ночным прицелом. Днище новой машины не плоское, как было на БТРах предыдущего поколения, а сварено под углом, для того чтобы ударная волна от взорвавшегося под колесами фугаса раскололась и потеряла свою силу. Это как раз то, что необходимо было в Чечне.

Машиностроители Арзамаса готовы одеть армию в броню.

Нижегородская «военная показуха» вселяла надежду в российскую армию, пышущий десантным здоровьем министр обороны — уверенность, а курчавый губернатор, сопровождавший его, добавлял оптимизма.

В это же самое время шеф германской разведки (БНД) докладывал своему правительству: «Русская армия не располагает современным оружием».

Скажи он это во всеуслышание, мы бы посчитали его слова провокационными, но какой смысл ему обманывать свое правительство. Так можно и погон лишиться.

Но как ни горьки слова разведчика, он прав. Современное оружие у нас можно увидеть только на выставках. И тот БТР-90, который вызвал восхищение военспецов, существовал в единственном экземпляре. Спустя пятнадцать лет картина лишь немного изменилась. Но это не вина автозаводцев. Они сделали все, что от них требовалось.

Исчезнувший из поля зрения Нижегородской ярмарки БТР-90 продолжал приковывать к себе пристальное внимание. В его биографии появился таинственный факт, который не ясен до сих пор, хотя прошло значительное время. Надежду на его раскрытие вселила книга генерала Геннадия Трошева «Моя война». По отзывам, это самая честная книга о чеченской войне.

Нас сейчас интересуют события марта — апреля 1996 года в районе Старого Ачхоя. Генерал пишет, что в ходе войсковой операции были «ликвидированы многие опорные пункты и базы боевиков». Подробностей нет. Не густо. Вспоминаются кадры телевизионной хроники. Федералы захватили много оружия, и вот камера панорамно скользит по автоматам, гранатометам, минам. Главный трофей не показан. Говорят, его тут же увезли на какую-то военную базу и держали там, никого к нему не подпуская. Молчит о нем и генерал в своей книге. Может быть, он ничего не знал? Да нет, знал. Может быть, он сознательно не упомянул о нем, посчитав за мелочь? Вряд ли. Генерал заслужил после войны спокойную жизнь, зачем ему задевать за провод, который ведет к фугасу. Зачем ворошить старое?

А произошло тогда следующее. Десантники, штурмовавшие село Старый Ачхой, захватили странную боевую машину. Она была похожа на старые БТРы, но отличалась от них вооружением и броней. На самоделку она не походила, на иностранную «гостью» тоже. Изрядно послужившие в армии офицеры также видели эту машину впервые. Лишь тонкие знатоки боевой техники определили, что это был БТР-90. Они-то, спохватившись, и упрятали новейшую разработку от глаз подальше.

Как же случилось, что «Росток» вдруг пророс в Чечне? Да и откуда он мог взяться, если существовало лишь несколько опытных машин, проходивших испытания на полигонах.

История так и была бы покрыта мраком, если бы не дотошные журналисты. При выяснении обстоятельств стало известно, что кроме экспериментальных машин было еще изготовлено пять (!) БТР-90 для… кремлевского полка президентской охраны, которую тогда курировал генерал Александр Коржаков. Вот только пять ли машин было сделано? Может быть, пять попало в полк, а остальные…

На полигоне идут испытания нового бронетранспортера.

Скандала с трофейным БТР-90 не получилось. Спецслужбы пресекли его на корню, скрыв захваченную боевую машину. Лучший друг генерала Коржакова президент России Борис Николаевич Ельцин мог только пожурить своего верного оруженосца за промашку и погрозить пальчиком: больше так не делай. Генерал, понимая, что возмездие может нагрянуть, прикрылся бронежилетом депутатской неприкосновенности и ждет давности лет.

А между тем военные теоретики с упорством гнут свое. Сравнивая вторую чеченскую войну с действиями американцев в «Буре в пустыни», приходят к огорчительному выводу. Наши военные не хуже западных владеют военным искусством, но вооружение, техника слабы и неэффективны. Поэтому армия и обречена на большие потери. Военные вынуждены признать, что слабость оружия компенсируется самоотверженностью и героизмом солдат.

Участники одной из научно-практических конференций, состоявшихся в Министерстве обороны, обобщая боевой опыт в Чечне, констатировали: «Танки Т-72, БТР, БМП непригодны к действиям в горах. Они не оснащены средствами предупреждения взрывов фугасов, приборами ночного видения, танкисты не вооружены даже автоматами».

Все те же американцы, прежде чем начинать «Бурю в пустыне», год натаскивали свои войска. Они отбирали оружие, которое будет эффективно в той местности, где им предстоит воевать. Наших солдат лишь поднимают по тревоге и — вперед, считая, что они готовы ко всему. А как же иначе, в уставе же написано.

Любимая войсками группа «Любэ» поет, что на войне солдатам «снится мамка во сне». Не только. Им снится тот чемоданчик спутниковой связи, который демонстрировал Салман Радуев в селе Первомайском, из которого он благополучно ушел. Офицерам снится тот узел правительственной связи, который был у Джохара Дудаева аж в трех экземплярах. Пехоте снятся «тандемные» боеприпасы к гранатометам, способные пробивать любую броню и рушить бетонные стены. Их у боевиков было в изобилии. Снились солдатам и новенькие БТР-90, которые надежно прикроют их своей броней. Но все это только снится.

Нам внушили, что мы бедные и денег на армию у нас нет. Чушь! Каждый год «оборонка» продает за рубеж военной техники на миллиарды долларов. Разве нельзя было на них поставить новое оружие хотя бы объединенной группировке в Чечне?

Создатели нового бронетранспортера пообещали, что они не будут делать секрета из запуска в серию нового БТРа и пригласят журналистов на эту торжественную церемонию. Слово свое они сдержали.

Полигон Арзамасского машиностроительного завода. Рыхлый весенний снег перемешан с грязью. Без сапог здесь нечего делать. Предусмотрительные и опытные фоторепортеры запаслись ими и пытаются в этом грязном месиве «добыть» эффектные кадры.

Кроме БТР-90 в гонках по полигону участвуют бронированные «Тигры» и «Медведи».

«Для кого же секрет, что „Тигр“ создан, чтобы потеснить американский „Хаммер“. На Западе даже сложили поговорку о нашей диковинной технике: „Чего только русские не придумают, лишь бы не строить нормальные дороги!“

Оправдываются, наверное. А может, и завидуют. Как-то в России попытались провести сравнительные испытания этих „брэндовых“ вездеходов. Их загнали на снежную целину. Тест-драйв не удался: едва „Хаммер“ двинулся с места, как у него забренчали рычаги. Сломался передний мост. „Тигр“ же промчался по снегу без пробуксовки…

Еще одна новинка — бронированный автомобиль „Тигр“.

Его уже показали на параде, посвященном Дню Победы в 2009 году.

Неисправную американскую машину передали в научный автотракторный институт, но и там ее не смогли вернуть к жизни. Чтобы повторить эксперимент, в заокеанское „чудо“ нужно вложить, этак пять или шесть тысяч долларов, не меньше. А если после ремонта полетит задний мост? Кто даст гарантию, что этого не произойдет? Так в условиях кризиса денег не напасешься… И все же главный конструктор Арзамасского машиностроительного завода Александр Масягин не отступает, стремится повторить подобные гонки. Знает он, что „Тигр“ не подкачает. Повадки „Хаммера“ нашему изобретателю довелось изучать не только в заснеженной России, но и в песках Эмиратов, в которых иностранный джип безнадежно зарывается… Не случайно заказ на создание многоцелевой армейской машины поступил именно от военного ведомства Объединенных Арабских Эмиратов. „Хаммеры“ то и дело ломались, и Минобороны этой страны, принимавшее их в свое время на вооружение, вынуждено было искать альтернативу. Как ни крути, а наши вездеходы за границей — вне конкуренции. В создании техники, преодолевающей бездорожье, мы обогнали все развитые и неразвитые страны».

Вот так отзывается о нижегородских разработках военная печать. Хорошо, с «Тигром» понятно, а «Медведь».

«Эта машина предназначена для проведения контртеррористических операций, — рассказывает Александр Масягин, — пресечения массовых беспорядков. Впрочем, этим сфера ее применения не ограничивается. С такой машиной можно решать задачи территориальной обороны, оказывать содействие пограничникам, включая транспортировку личного состава. Экипаж „Медведя“ будет защищен от огнестрельного оружия, поражающих факторов взрывных устройств, отравляющих и специальных веществ».

По его словам, корпус и бронестекла машины «удерживают» попадание 7,62-мм бронебойной пули, выпущенной с расстояния 100 метров. Подрыв взрывного устройства, эквивалентного шести килограммам тротила, ей тоже не страшен: все члены экипажа не получат серьезных травм или ранений. Однако столь высокая защита не отразилась на проходимости. В трансмиссии «Медведя» использованы серийные узлы и агрегаты автомобиля «Урал». Благодаря независимой торсионной подвеске, позаимствованной у БТР-90, машина быстро передвигается по бездорожью.

Хорошо, если «Тигры» и «Медведи» попадут в российскую армию, а вот БТР-90 изначально предназначен на экспорт. Последствия продажи бронемашин угадать нетрудно.

К сожалению, те, кто делает оружие, не распоряжается его судьбой. Здесь верховодят политики. Куда они направят его стволы?..

* * *

В оформлении книги использованы снимки нижегородских фотографов Николая Добровольского, Нисона Капелюша, Николая Мошкова, Николая Нестеренко, а также многих военных хроникеров, вошедшие в фотолетопись Великой Отечественной войны.

Автор благодарен всем музейным работникам, с которыми приходилось работать все эти годы, за помощь и предоставленные материалы.

Спасибо всем ветеранам войны, тыла и армии, поделившимися с автором книги своими воспоминаниями. Это наш общий труд, собранный по крупицам. Пусть эта книга останется памятью о нижегородских оружейниках.

Оглавление

«Оборонка» без камуфляжа

Первенец броневых армад

Огненные версты крепостей

Все четыре колеса

«Малютка», ставшая великаном

Щит и меч наступления

Железная песня войны

Гвардейский миномет женского рода

Ледовая дорога жизни

Таран открывает тайны

«Машина — дело, летать научим!»

Сломавший хребет Люфтваффе

Тайны гибели ПЕ

Подледный капитан

Лодки первого эшелона

Гусеница для десанта

Взрывы особой секретности

Залпы «Максима Горького»

Верные спутники солдата

Пушка, ходившая в атаки

Боевые пасынки

Биография корабля

Рубеж обороны

По следам городской легенды

Поединок с абвером

МиГи на «неизвестной войне»

Лодки «холодной войны»

«Кузькина мать» для прозрения

Секретная премия

«Каспийский монстр»

Проверено боем

Проросший «Росток» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg