«Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах»

Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах (fb2) - Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах (Первопроходцы - 1) 2978K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Николаевич Муравьев

Муравьев-Карсский, Николай Николаевич

Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах

Издание: Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, гвардейского Генерального Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. — М.: тип. Августа Семена, 1822.

Создатели электронной версии книги:

- OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)

- Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

- Создание fb2 книги с разметкой примечаний и добавлением изображений и раздела "Об авторе": Вадим Вадимов

{1} Так помечены ссылки на примечания.

Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, гвардейского Генерального Штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. — М.: типография Августа Семена, 1822.

О книге: Первый том сочинения Н. Н. Муравьева-Карсского представляет собой дневник путешествия в Туркмению и Хиву. Второй том — подробная аналитическая записка о состоянии Хивинского ханства и прилегающих к нему территорий в начале XIX века. — (Смолянин)

Содержание

Часть первая. Путешествие в Туркмению и Хиву

Предисловие

Глава I. Путешествие в прибережную Туркмению

Глава II. Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском

Глава III. Обратный путь

Часть вторая. Записки о Хиве

Глава I. Общее обозрение Хивы

Глава II. Междоусобная война в Хивинском ханстве, перемена прежнего правления, водворение самовластия, нрав властителя и нынешнее управление ханства

Глава III. Ходячие монеты, взымание податей, состояние финансов, общая промышленность и торговля хивинцев

Глава IV. Военное состояние Хивинского ханства

Глава V. Нравы, вероисповедание, обычаи и просвещение узбеков

Примечания

Печатать дозволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска в публику, представлены были в Ценсурный Комитет: один экземпляр сей книги для Ценсурного Комитета, другой для Департамента Министерства Духовных дел и Народного Просвещения, два экземпляра для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской Академии Наук Июня 27 дня, 1821 года.

Книгу сию рассматривал Адъюнкт Дмитрий Перевощиков.

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ МУРАВЬЕВУ.

ОСНОВАТЕЛЮ МОСКОВСКОГО УЧЕБНОГО ЗАВЕДЕНИЯ ДЛЯ РОССИЙСКОГО ЮНОШЕСТВА.

ГОСПОДИНУ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ И КАВАЛЕРУ.

*

Желание исполнить долг мой одушевляло меня в трудном моем путешествии; Рука Провидения подала силы ослабевшему. И привязанность к Отечеству, и Веру в Небесное Покровительство внушило мне попечение родительское. Да будет же и слабый труд сей озарен именем почитаемого Отца и Соревнователя Просвещения.

Всепокорнейший сын Николай Муравьев.

Часть первая

Предисловие

Господину Главнокомандующему в Грузии Генералу от Инфантерии и Кавалеру Алексею Петровичу Ермолову, угодно было послать экспедицию к Восточным берегам Каспийского моря, дабы склонить Туркменов по оным обитающих к приязненным сношениям с Россией. Намерение Господина Главнокомандующего было, устроить на тех берегах пристань, в которой купеческие суда наши могли, бы лежать спокойно на якоре и безопасно складывать товары свои; почему и предполагал устроить для сего не большую крепость.

Поручение сие клонилось к исполнению видов Императора Петра Великого, который желал установить чрез обширные степи, называемые нами Татариею, постоянною торговлю с Индиею. Исполинское намерение сие рушилось тогда с умерщвлением князя Бековича ходившего с отрядом в Хиву, и погибшего там с войском. Нарушив договоры и клятвы, по коим Князь явился в лагерь к Хивинцам, они схватили его, принудили под предлогом недостатка в продовольствии на столь значительное количество войска расположить отряд по селениям и пользуясь таковым раздроблением сил его, перерезали всех и самого его умертвили мученически. Прочие войска, высаженные еще кроме того в трех местах на берег Каспийского моря, именно: в Мангышлаке, Александр Бае и Красноводск принуждены были отплыть обратно в Астрахань, оставив начатые ими укрепления. Несчастная участь Бековича показала хищнические и коварные расположения Хивинцев, и с тех пор правительство наше не возобновляло сего предприятия.

Для совершения оного должно было сперва завести связи с Туркменами народом кочевым, разбойническим, без промышленности, почти без нравственности, и по различию вероисповеданий, издревле не примиримым во вражде с Персиянами.

В 1813 году бывший Главнокомандующий в Грузии Господин Генерал от Инфантерии Николай Федорович Ртищев, посылал в Туркмению Дербентского купца Армянина Ивана Мурашова, которой прежде занимаясь торговлею с Астрабадом, имел знакомство в тех странах. Мурашов, передал предложения Николая Федоровича Ртищева некоему Султан Хану, которой в то время

предводительствуя племенами Туркменскими и ополчив оные, наносил Персиянам значительной вред. Султан Хан в надежде соделаться со временем законным повелителем необузданных Туркменов, был чрезвычайно порадован обещанному покровительству от нашего Главнокомандующего и послал к нему своих послов из людей почетных и старшин; испрашивая на первый случай милостивого только воззрения правительства нашего, на положение Туркменов. (коих Персияне наказывали за их воровства и грабежи.)

К несчастью его, послы Туркменские в числе коих был Киат Ага, (о котором в продолжении путешествия моего будет часто упомянуто) застали Главнокомандующего в Гюлистанском лагере что в Карабаге в то самое время, когда он заключал мирные договоры С Абул Гуссейн Ханом, полномочным и доверенным чиновником от Персидского двора. Абул Гуссейн Хан знавши сколь Туркмены поддержанные Россиею могут быть опасны для его отечества, требовал чтобы правительство наше не входило с ними ни в какие сношения. Главнокомандующий на сие согласился, и прилично подарив послов, отправил их обратно. Народ Туркменской был очень огорчен сею неудачею и не будучи более в силах противиться Персиянам, покорился им, дав залоги верности; те же из Туркменов, которые не хотели принять ига соседей, удалились к Балканскому заливу в места неприступные для Персиян, или в Хиву, где их принял нынешний

Магмед Рагим Хан, жесточайший враг Каджаров ;{1} Султан Хан к нему же удалился и до сих пор в Хиве находится.

Исполнение намерения своего вступить в дружеские сношения с Туркменами, Господин Главнокомандующий возложил на Елисаветпольского окружного Начальника Господина Майора Пономарева, а мне как офицеру Генерального Штаба поручено было, обозрев с ним вместе Восточные берега Каспийского моря, следовать в Хиву для сношения с владетелем оной и описания того края.

По сему поводу я был на берегах Туркменских и в Хиве. Записки сии были ведены мною тайно и для себя, в сохранении видимого памятника благости спасшего меня провидения.

Возвратясь в отечество, многие любопытствовали получить некоторые сведения как о стране мною посещенной, так и о приключениях моего странствования; записки мои были не в порядке и сделаны только для прочтения родным и малому числу друзей; но желание многих видеть записки сии напечатанными, заставили меня решиться издать их в свет; я излагаю просто все что видел и мог узнать, заключенному мало средств познавать край особенно среди подозрительного народа; я сделал все что мог, желание мое было быть полезным, виденное мною и сделанное описываю как было не желая делать книги; соотечественникам судить о моих действиях а моя обязанность посвятить им свои труды. Примечание. В продолжении сих записок, я часто называю, лица которые кажутся незначительными; но я почел себя обязанным сие сделать, дабы вперед облегчить пути нашего правительства в случае какого нибудь предприятия в сем краю; особы которых я называл имеют связи в той стране и знавши имена их и нрав, посланной будет уже несколько знаком с тамошними чиновниками, ибо большая часть из них занимают довольно значительные должности.

Глава первая.

Путешествие в прибрежную Туркмению.

Июня 17. 1819 года Июня 17 числа господин Главнокомандующий Грузинским отдельным корпусом Алексей Петрович Ермолов, снабдив нас всеми нужными бумагами, отправился на Кавказскую линию, куда призывали его военные действия против Чеченцов. К нам назначен был переводчиком Армянин Мурашов, который ездил во время Николая Федоровича Ртищева в Туркмению.

Того же дня, готовясь к отправлению мы отслужили в Тифлисской соборной церкви Сиона обедню, прося Всевышнего, о счастливом совершении возложенного на нас поручения.

Майор Пономарев имел особенное предписание, он принял также подарки назначенные для Туркменов. В предписании своем ко мне Господин Главнокомандующий, давая наставления, которыми надлежало мне руководствоваться в сношениях с Туркменами и Хивою, объяснялся между прочим следующим образом: «от ловкости в обхождении вашем можно обещать немалые успехи, и знание ваше в Татарском языке много способствовать вам будет. Не смотрите как Европеец на средства лести; между народами Азиатскими употребление оной обыкновенно, и вы имеете выгоду не страшиться быть расточительным в оном. Ваше Высокоблагородие можете сделать другие полезные исследования, к которым может дать повод ваше между ими пребывание, более нежели что могу я предписать, а паче о народе почти совершенно нам неизвестном. Я от способностей ваших и усердия могу себе обещать, что не останутся бесплодными делаемые усилия войти с Туркменским народом в приязненные сношения, и что доставленными сведениями облегчите вы пути к будущим Правительства предприятиям.»

Июня 18. Отправился я из Тифлиса. — Штабс-Капитан Ренненкамф провожал меня до половины дороги к Соганлугскому посту, где мы съехались с Пономаревым, отправившимся в путь за полчаса до меня; я прибыл на станцию Салаглы, где в то время располагался ночлегом сводной отряд войскового старшины Табунщикова в числе 250 ти казаков, он шел в Дагестан{2} против Лезгин{3}.

Июня 19. Я прибыл ночевать на Таузской пост. Ужасный проливный дождь не переставал во весь день.

Июня 20. День был несносно жарок. Я прибыл к вечеру в Елисаветополь, прекраснейший город, засаженный садами, ограды коих образуют улицы и площади, из за них мелькают довольно хорошие каменные домы и развалины. — Я остановился в предместье называемом Калиса кунт на правом берегу реки Ганжинки.

В Елисаветополе{4} жили мы до 1 го числа Июля; Пономарев занимался сдачей должности своей тамошнему Коменданту. Пред въездом в город со стороны Тифлиса возвышается древняя крепость; при Князе Цицианове Джавот Хан владел оною; орудия его еще и до ныне на башнях находятся. — Крепость приходит в разрушение, но внутри ее видны еще остатки пышных каменных домов. Под крепостью есть потаенные ходы, которые однако же совсем уже завалились; жители уверяют, что в них хранятся сокровища, свезенные во время приступа; главные же богатства бывшего Хана сокрыты, по рассказам их, в саду вне крепости, куда будто бы сын убитого Джавот Хана приезжал недавно, отрыл их и увез; но сказание сие по-видимому ложно{5}.

Я видел еще внутри крепости дерево, достойное замечания по своей толщине; оно имеет в окружности 4 1/2 сажени. — Мне приятно упомянуть здесь о гостеприимстве, которым семейство Пономарева славилось и которым я часто пользовался.

Июля 1. В вечеру отправились мы из Елисаветополя в бричке, которая поминутно ломалась, так что в этот вечер мы не могли доехать до Кургу-Лугая, и ночевали в поле на половине дороги; с восхождением месяца отправились опять в путь и к ночи 2 го числа Июля прибыли на Турганской пост. Целый день жар был несносный. В Мингичауре переправились мы через Куру на пароме. — Страна представлявшая до сих пор одну голую степь, покрытую кое где солончаками, принимает отсюда совсем иной вид. — Самые берега Куры уже прекрасны; они обросли с обеих сторон рощами и садами, в коих поселены Армяне. — Переправясь — мы постепенно отдалялись от реки. — С левой стороны были обнаженные горы; от них отражающиеся солнечные лучи палили нас зноем; с правой стороны простиралась плодороднейшая, обширная, населенная и обработанная равнина, в коей видны развалины бывшего города, называвшегося Аревша{6}.

Июля 3. Выехав из Тургана весьма рано, мы прибыли на ночлег в новую Шамаху. — Новая Шамаха недавно была столицею Мустафы Хана Ширванского, которого предки издревле жили в старой Шамахе; большая же часть народа почти всегда занимала равнину около новой Шамахи, где земли весьма плодородны. Мустафа Хан, оставив свою прежнюю столицу, построил город на сей равнине среди подданных своих, дабы удобнее содержать их в повиновении; но народ опять переселился в горы в Фитагу, и Хан принужден был снова перенести туда свою столицу. — В новой Шамахе остался теперь только один казачий пост, — на котором мы и ночевали.

Июля 4. Проехав верст 7 равниной, мы стали подыматься на крутые горы, отделяющие новую Шамаху от старой; — переезд был не велик, но лошади так пристали, что едва к вечеру мы прибыли на станцию. — Обширная и богатая сия равнина простиралась у подошвы гор за нами; горизонт ее сливался с небом; горы, на которые подымались, множество Армянских селений, разбросанных по ущельям и вершинам, — народ везде на жатве и селении, со всех сторон обставленные скирдами хлеба — представляли прелестную и богатую картину. Это та самая обширная и плодоносная равнина, которая славится своим Шамаханским шелком, в столь великом количестве по всюду развозимым.

Старая Шамаха или Когнашар (т. е. Кегнешеер, что значит древний город) величественно открывается взору; не далеко от оного видны обширные и великолепные развалины; бани, мечети, палаты, крепость еще и до сих пор внушают уважение к строителю сей древней столицы. Дворец Ханской лежит на высоте и возносится над сими памятниками древности. — Почтовой двор расположен в прекрасно выстроенном Керван — Сарае. — Цитадель находится в некотором отдалении от крепости; в ней поделаны глубокие пещеры, в которых, по преданиям стариков, погребена с богатыми сокровищами какая то Царь Девица Лютра строительница сей Цитадели. Уверяют, что Мустафа посылал людей своих отрывать оные, но будто бы Девица не допустила до сего. — Мне нельзя было идти в сии пещеры по причине позднего времени, но по возвращении своем намеревался непременно их посетить.

Июля 5. Мы выехали из старой Шамахи, и проехали две станции до глубокой балки (так называется казачий пост, расположенный в безводной и бесплодной степи) где мы ночевали. — Страна здесь принимает совершенно другой вид: степь, горы, изредка кочевья, представляются взору среди остатков селений, зданий и городов.

На другой день прибыли мы на Арбатской пост, расположенный в весьма исправной и хорошо выстроенной крепостце. — Мы застали на оном фуру свою с подарками, отправленную вперед из Елисаветполя, и нагнали опять войскового старшину Табунщикова, которой, минуя Баку,{7} шел прямо на Кубу.

Июля 6. Сделавши 30 верст, мы приехали в Баку. — Поднявшись на высоту, не доезжая города, увидели мы крепость, море и суда. — Город Баку окружен двойной крепостной стеной с башнями, амбразурами и орудиями. Он имеет вид величественный и обширен; окрестности оного гористы и совершенно голы, крепость нуждается в воде и дровах; вообще положение ее совсем не выгодно. — Улицы в ней узки, строения высоки, но довольно опрятны; жителей много, базар порядочный, Керван Сараи хороши. — Баку ведет значительную торговлю с Астраханью. — В пристани обыватели строят суда, которые однако же ходят не далее берегов Гинлянских. В Баку на берегу моря построена высокая башня называющаяся Девичьей ; по рассказам жителей она получила сие название от следующего происшествия: в древние времена один из владетельных Ханов Бакинских влюбившись в свою дочь, хотел на ней женится. Долго она ему сопротивлялась — но наконец дала притворное согласие, с тем чтобы отец ей выстроил высокую башню на берегу моря, в которой хотела сокрыть позор свой; Хан выстроил башню в весьма короткое время; дочь повела его на самой верх, и указывая ему вышину оной, когда он наклонился, свергнула его в море и сама за ним кинулась.

Суда наши уже давно были готовы, мы запаслись всем нужным и взяли с собой из Бакинского гарнизона 30 человек с офицером. Пономарев взял к себе в письмоводители Титулярного Советника Полетаева.

Мы познакомились с комендантом Бакинским Лейб-Гвардии Кирасирского полка Полковником П. М. Меликовым и с морскими офицерами, назначенными следовать с нами в море. Для экспедиции нашей изготовлено было два судна, из коих первое корвет Казань 18-ти пушечной, в 1818 м году пришедший в Баку из Астрахани; на нем прибыл Лейтенант А. В. Коробка, но при отправлении нашем поступил на место его Лейтенант Г. Г. Бассаргин. — Другое судно было Шкоут — купеческой Св. Поликарпа; он не был вооружен и назначен только для перевоза нашей команды и всей излишней тягости. Им начальствовал Лейтенант А. Ф. Остолопов. Общество морских чиновников нашего корвета состояло из Лейтенанта Бассаргина, двух Мичманов Юрьева и Иванова, Священника, Лекаря Формицына, Артиллерийского Лейтенанта Линицкого, Штурмана и Шкипера; всей команды на нем было 160 человек.

Июля 8. В вечеру морские офицеры пригласили нас на корвет, откуда поехали к домику, на берегу лежащему, называющемуся Морскими Банями.

Мы плыли мимо развалин большого Керван-Сарая скрытого под водой в расстоянии полуверсты от берега; из воды показываются только одне башни. Неизвестно, когда и как сие здание погрузилось в море; надобно полагать, что сие произошло от землетрясения. — Глубины в сем месте — до трех сажен; здесь замечено что каждые тридцать лет море переменяет свои берега значительною прибылью или убылью;{8} весь край сей заслуживает особенное внимание по горючему и нефтяному свойству земли и по большим развалинам зданий, коих везде много, и которые могут служить для исторических исследований.

Июля 13. В вечеру Шкоут Св. Поликарпа отправился на остров Сару с выездной командой для заготовления дров и воды.

Июля 17. Мы перебрались совершенно на корвет — и 18-го в 6 часу вечера снялись с якоря, направив путь свой к острову Сара. Ветер был N. и довольно свежий; плавание наше началось очень успешно. Сколько я не перемогался, но не мог избегнуть общего недуга садящихся в первый раз на морские суда. — Ночью ветер утих; мы штилевали, а к рассвету поднялся S. O. по которому 19 го числа весь день лавировали и подвинулись вперед очень мало.

Июля 20. Ночью сделался штиль и мы стояли 2 1/2 часа на якоре; по утру открылся нам остров Сара, и в 12 м часу мы бросили якорь в рейде. — Сошедши на берег, обедали у командира Эскадры Капитан Лейтенанта С. А. Николаева. — Остров Сара имеет вид полу месяца и простирается почти на 8 верст в длину; грунт его ракуша, на которой Русские поселились, обстроились и насадили ивняку; большая же часть острова покрыта камышем. — Прежде не было даже на Саре пресной воды и во всех колодезях вода отзывалась солью; но поселенцы поделали в них срубы и, от частого вычерпывания, оная очистилась.

Шкоут Поликарпа прибыл в Сару за два дни до нас; в нем оказалась довольно сильная течь.

Июля 21. Шкоут Поликарпа отправился в Ленкоран (крепость сия отстоит от Сары в 15 верстах) для запасения себя дровами. — До 24 го мы простояли на якоре; во все продолжение сего времени дождь не переставал.

Июля 24. В 7 часов утра мы снялись с якоря при свежем N. О. Плавание наше продолжалось почти до полуночи; мы шли очень скоро, так что с сим ветром могли бы надеяться на другой день увидеть Туркменский берег; но ветер совершенно утих, и мы не больше 1 1/2 и 2 узлов в час уходили (от 2 до 3 верст). Два дни сряду продолжалась тишина, но проливной дождь не переставал, на третьи только сутки к вечеру погода прояснилась, ночь была прекрасная, — зыбь совсем унялась и сделался штиль; мы подвигалися по ? узла в час.

Намерение наше было приплыть к серебряному бугру, о котором прежде слыхали, но никому из морских наших берега сии не были известны.

Июля 28. Мы увидели Туркменской берег, на котором возвышался бугор; мы приняли его за так называемый Белой или Ах-Тепе; он имеет вид продолговатый и направление к N. О; оконечность его, прилежащая к берегу, менее высока; мы легли на якоре верстах в 7 ми от берега на глубине 4 1/2 сажень. Смотря с Марса в зрительные трубы, нам казалось, что виденное нами были прибрежные кибитки Туркменов, и по сему предположили на другой день высадить меня на берег для обозрения страны, а Армянина Петровича отправить для приведения к нам жителей.

Июля 29. Спустили с Корвета 12-ти весельный баркас, вооружили его 13 фунтовой коронадой, двумя фальконетами и 6 ружейными матросами; всего нас было на баркасе 24 человека, и как мы полагали в тот же вечер возвратиться, то и взяли с собой сухарей и воды только на один день. — Проплыв на веслах часа полтора, мы бросили дрек саженях в 30 от берега по причине малой глубины, и перенесли на оной ружья и платья, на берегу саженях в 10 от воды были ветром нанесенные песчаные бугры, покрытые кустарником; взойдя на один из них, я увидел в трубу, что мнимой белой бугор есть целая гора, которая должна зависеть от другой цепи гор; она лежала верстах в 10 от нас, и казалась отделенною морем; и так мы полагали себя на острову.{9}

Я предполагал сперва идти от сего места к Северу для отыскания залива или култука, в котором скрываются Туркменские киржимы {10}; но по словам артиллерийского унтер-офицера Добрычева, Петровича и одного матроса Агеева, которые прежде здесь бывали, решился я искать залива сего Южнее, подвигаясь к Астрабаду, полагая также найти реку в той стороне; почему и пошел вдоль берега с четырьмя матросами и Петровичем, а Лейтенант Юрьев равнялся с нами на Баркасе, в котором находились остальные люди. — Однако прежде похода, вырыли мы на сем месте колодезь, коего вода оказалась соленою. Прошедши по берегу верст 15 по следам верблюжьим, конным и босых ног, увидели за кустами шест, на коем навязан был флюгерок, по сему признаку предполагал я, что здесь должен быть Туркменской Киржим и стал продираться к нему чрез кусты, но вместо того увидел песчаной бугор, на котором собрано было множество сухих прутьев и посреди их стоял высокой шест с флюгером; неудача сия меня очень огорчила, я безуспешно мучился целой день в песке на солнце. В три часа по полудни решился уже возвратиться на корвет, оставя Петровича на берегу для отыскания кочевья Туркменского. — Мы собрались, но вдруг сильный ветр поднялся с моря; отплыв с полверсты от берега, мы не могли идти далее, волна заливала нас, Юрьев предлагал воротиться; я решился и мы опять привалили к берегу на ночлег. Сильной ветер сей, или бурун меня очень беспокоил тем более, что он мог продлится целую неделю, а мы были без хлеба и без воды; к тому ж мы опасались внезапного нападения от Туркменов; — для чего вытащив оба фальконета на берег, заняли два бугра, обвелись цепью, и таким образом расположились ночевать. Песок засыпал нам глаза и уши; ночью мы очередовались с Юрьевым, обхаживая часовых, и развели большой огонь, чтобы дать о себе известие на корвет. Я вырыл еще два колодца, но вода в них была так солона, что невозможно было ее пить. — В вечеру Петрович возвратился к нам, не нашедши ни одной живой души. — Таким образом мы провели всю ночь в песках, усталые и томимые сильной жаждой.

Июля 30. Положение наше час от часу становилось неприятнее; бурун не уменьшался, сухари приходили к концу, жажда усиливалась, люди стали даже употреблять морскую воду, обмакивая в нее остальные сухари свои. — Мы были в крайности; — я решился идти в степь к виденным В дали буграм, в надежде найти кочевье или пресную воду. — Приказав Юрьеву передвинуть лагерь ближе к берегу, собраться более в кучу и оставить только один передовой пикет, я пошел, как вдруг увидели мы, что баркас наш совсем затопило; все бросились в волны, — каронада оставалась на баркасе, ее выбросили за борд, и судно с трудом встащили на берег; оно было несколько повреждено. — После сего я вооружился, и пошел в степь с Артиллерийским Унтер-Офицером, Петровичем, 4-ю ружейными матросами и двумя лопатниками, решившись достигнуть дальных берегов. Мы шли версты четыре сыпучими песками и измучились, как вдруг стали вязнуть и очутились по колено в черной иловатой земле среди обширного высохшего соленого озера. Тут я уверился в оптическом обмане производимом сими озерами; сколько раз казалось мне видеть вдали воду и людей на берегу ее, но приближившись встречал кусты и вязнул во мнимых заливах. — Должно было возвратиться, — на обратном пути я еще вырыл три колодезя, но вода везде была соленая. — Тут я испытал средство, слыханное мною в Персии, для скорейшего скопления воды в колодезях стрелять в оные; средство сие хорошо удалось; но недоставало желаемой пресной воды. Возвратившись к берегу, и не находя никаких более способов добыть воды, я решился сидеть у моря, и ждать погоды.

Наконец море начало утихать, и мы предположили в вечеру, облегчив баркас, отправить его к корвету с унтер-офицером и 13-ю гребцами.

Июля 31. С восхождением луны баркас был отправлен; — я написал записку к Пономареву, прося его прислать нам средства к продовольствию, прибавив, что в случае какого либо несчастья, отправимся пешком в Астрабад. — До полдня баркас возвратился, — нам прислали продовольствия только на один завтрак, и Пономарев чрез письмо просил меня возвратиться. — Море к тому времени стало тише, мы нагрузили баркас и по двух или трех часовом плавании прибыли к корвету.

По сделанным наблюдениям высоты солнца оказалось, что мы стояли под 37°-24’-37’. Северной широты. — По карте Графа Войновича, приложенной в описании его путешествия к сим берегам, должно было полагать, что мы точно перед белым бугром, а по карте, которой следуют мореходцы, мы стояли гораздо Севернее, и потому заключали, что находимся у зеленого бугра. — Нас более в сем последнем мнении удостоверяло то, что Астрабадских гор не было видно, почему и решились спускаться к Югу для отыскания белого бугра, и в тот же вечер снялись с якоря. — Ветер был почти противный и потому очень медленно подвигались.

Августа 1. В Воскресенье поутру во время обедни сказали нам, что три киржима Туркменских показались около берегов; мы вышли на палубу и увидели их 10, они плыли на парусах к Северу. — Нам надобно было хотя один из них остановить, и потому сделали холостой выстрел из коронады: но они, не поняв нашего знака спешили уплыть; по ним пустили два ядра, которые не долетели, наконец спустили шестерку с вооруженными людьми, и Петровичем; шестерка едва успела отрезать дорогу последнему Киржиму, которой, видя себя захваченным, привалил к берегу. Народ находившийся на оном, в числе 5 мужчин и 3 женщин разбежался в кусты; наши выбрались на берег; Петрович остановил одного Туркменца, и уверил его в дружеских наших расположениях; народ возвратился из кустов и просил помилования; их уверили, что им нечего опасаться, и, отпустив прочих, взяли с собою одного только хозяина Киржима, он назывался Девлет Али; шестидесятилетний старик сей был из почетного сословия. Сколько мы ни старались обласкать и угостить его, но он не доверял нам, полагая себя в плену, был грустен и ожидал несчастной участи. По сделанным расспросам оказалось, что мы прибыли точно к белому бугру, и что серебряной бугор лежит несколько Южнее. —

Кочевье сих Туркменов находится между двумя вышеупомянутыми буграми на берегу моря; оно называется Гассан Кули {11}, и в оном живет сам старшина Киат Ага, бывший в 1813 году посланником у Генерала от Инфантерии Ртищева. Стада Туркменов пасутся около серебренного бугра; не взирая на отдаленность пастбищ, они избрали сие место для кочевья своего по удобству для Киржимов, на коих основана вся их промышленность; водой же довольствуются из реки Гюрген чай {12}, впадающей у серебряного бугра в море; она течет в расстоянии полсуток езды от их селения. От Гюрген чая до Астрабада один день езды; на сем расстоянии находится еще одна речка Кодже Нефес {13}. — Девлет Али говорил мне о многих развалинах больших городов, лежащих в Туркмении, между прочим об одном при серебряном бугре, коего построение Туркмены приписывают Искендеру или Александру Македонскому.{14} Султан Хан или Джадукяр{15}, о котором Петрович нам часто говорил, находился уже в Хиве, куда он бежал от Персиян по прекращении войны в 1813 году. По ответам Девлет Али мне казалось, что Туркмены не имеют общего верховного владетеля; но что они разделены на поколения, из коих каждое имеет своего старшину.

Девлет Али не мог назвать мне более 5 таковых старшин, а говорил, что их в Туркмении много. — Он уверял меня, что Хивинцы были всегда в большой дружбе и в частых сношениях с ними, — и что от них до Хивы конному человеку 15 дней езды. Более сведений мы не могли от него отобрать. — Он чрезвычайно беспокоился, видя себя среди чужих, и желал скорее выйти на берег, обещаясь прислать Киат Агу; сие понудило нас бросить якорь против того места, где по словам его, находилось кочевье. Малая глубина заставила нас остановиться так далеко от берега, что нельзя было видеть твердой земли.

В вечеру на общем совете Пономарев положил высадить на берег Девлет Али с Петровичем и ожидать против серебряного бугра прибытия их с Киатом. У сего бугра, мы надеялись запастись водою, ближе стать к берегу, и следственно иметь удобнейшие сношения с Туркменами, и отыскать место для построения предполагаемом пристани.

Мы простояли до вечера на якоре, ожидая тихой погоды для отправления Петровича с Девлет Алием; но перед вечером решились идти к серебренному бугру, откуда я намеревался уже отправиться в Хиву.

Ночью видели мы два зарева, которые по словам Девлет Али, происходили от горящей сухой травы. — Мы легли на якорь в ожидании утра.

Августа 3. Снявшись с якоря прибыли в 7 часов утра к серебряному бугру. — Шкоут, отправившийся прежде нас из Сары, находился там уже три дни. — Командир оного Лейтенант Остолопов, немедленно прибыл к нам, и привез с собою Назар Мергена, старшину кочевья, расположенного при сем бугре. Наружность его приятна, но, кажется, нрав его несоответствует оной. По сделанным нами расспросам, узнали, что в сем Ауле{16} заключается до 200 Туркменских кибиток, которые имеют здесь постоянное пребывание. Они занимаются земледелием, и, кажется, живут в довольстве. Мы угостили Назар Мергена, он взялся доставить Петровича к Киат Аге, находившемуся в то время на ярмарке, или на торгах с Персиянами. — Киат весьма значительная особа у Туркменов; ему повинуются несколько старшин; (когда им вздумается повиноваться ибо они говорят что Бог один их начальник, и питают непримиримую вражду к Персиянам).

Вскоре наехало к нам человек восемь гостей, — которых мы накормили пловом и старались угостить; но когда дело дошло до отправления Петровича к Киату, то Назар Мерген, согласившийся прежде проводить его за три червонца, стал отказываться, и просил пять а наконец и десять; Пономарев, выведенный из терпения; отослал всех С Корвета кроме Назар Мергена, который однако же не согласился сего исполнить, ссылаясь на Девлет Али. — Девлет же Али охотно взялся; ему сделали ничтожный подарок, возбудивший зависть в Назаре; — последнему после подарили 2 кремня и фунт пороху — и в тот же вечер Петрович отправился. Вообще простота нравов Туркменов не соответствует привязанности их к деньгам.

Серебряной бугор имеет вид небольшого возвышения, на котором, как говорят Туркмены, еще видны развалины бывшего города; они называют его Гюшим-Тепе. — По сделанному мною наблюдению я нашел широту сего бугра 37°-5’-22», 82.

Августа 4. Поутру я поехал на Шкоут; откуда отправился на бударке с Остолоповым для исследования и обозрения реки Гюрген чая, коей устье находится верстах в 3-х южнее серебряного бугра. Шкоутская лодка, вооруженная двумя фальконетами, пушкой и десятью солдатами, следовала за мной; не доходя версты или двух до берега, лодка принуждена была остановится за недостатком глубины, а бударку накренили и матросы притащили на себе почти до самого берега; тут мы пересели в обывательской кулас, (или выдолбленное дерево), которой также люди на себе привезли в устье реки и на нем поднялись около двух верст вверх по оной.

Речка Гюрген окружена болотами, дно ее вязко, ширина от трех до шести сажен, берега низки, топь продолжается далеко в обе стороны и заросла травою, имеющею аршина полтора вышины; вкус воды несколько солон, запах болотной, течение очень слабое, летом часто пересыхает, но никогда не бывает совершенно без воды. Поднявшись по ней около двух верст, я нашел Бакчу или поле Туркменов. В сем месте речка имеет более сажени глубины, берега ее по выше и сухи; но сухобрегий перешеек сей не имеет более ста или двух сот сажен, далее речка опять течет болотом. — В сем месте есть брод, чрез которой жители перегоняют стада свои на пастбище, и ездят в Астрабад. — Отсюда серебряный бугор был хорошо виден, он лежал на 33° N. W. в трех верстах от брода. — Продолжив свои исследования сообразно с целью поездки,… нашел я около сего места несколько Туркменов, с которыми около двух часов разговаривал; они звали меня в Аул, но я отложил посещение до другого дня. — Они изъявили мне общее желание соотечественников своих, чтобы Русские возобновили разоренную крепость на серебряном бугре, «и тогда» говорили они — «мы Персиянам отомстим за их грабежи; наши Туркменские головы глупы, мы хотели бы сами построить крепость, но не умеем; — по общему зову у нас войска собирается больше 10,000; тогда мы бьем Персиян; пять лет тому назад мы разбили их Сардарей {17} неподалеку, от сего месяца, и много набрали скота.» Не желаете ли вы иметь орудия от нас? спросил я, они очень обрадовались, и смотря друг на друга щелкали языком, изъявляя удовольствие. С Хивой они имеют частые сношения и уверяют что пять или шесть человек вместе безопасно могут туда ездить. — Хива, по словам их, обширный город, коего владетельный Хан имеет большия сокровища.

Туркмены в сем месте обрабатывают землю, которая очень хлебородна, скотоводство у них очень значительно. Они сами делают пороха и, кажется, нуждаются только в изделиях искусственных. — Лес лежит от речки верстах в пятнадцати, и далее простирается к Астрабаду. — По словам их он обширен и годен к строению.

Они сказали мне, что на кануне видели Петровича, отправившегося к Киату на Киржиме в сопровождении Девлет Али и двух жителей их Аула. — Проведши с ними около двух часов, я приказал втащить бударку в верх по речью и в вечеру на ней возвратился к корвету.

Августа 6. По утру была послана с Шкаута лодка за Назар Мергеном и главнейшими особами Аула. — К обеду на ней прибыли к Корвету один из старшин по имени Девлет Али Хан. — Назар Мерген старался отклонить нас, чтобы за ним не посылали во ожидании получить подарок назначенный для него. — Хан же сказал, что он для того прежде ни приехал, чтобы не нарушить обычая, запрещающего Ханам ездить в гости без зову; настоящая же причина та, что он не смел вступить в сношение с нами, опасаясь Персиян, от которых был жалован Ханом. — Девлет Али Хан умнее других Туркменов, он служил в войске Ага Магомед Хана, и был на разграблении Тифлиса.{18} Ныне он оставил Фат Али Шаха{19} и был принят в своей, родине Старшиною. — Впрочем мы от него не много более нежели от других узнали; он также не признает особой власти над Туркменами, и, кажется, более расположен к Персиянам нежели к Русским. — Он назвал еще несколько главных старшин, в числе коих поместил себя, Киат Агу из Аула Гассан Кули, Таган Кулидж Хана из селения Гирей, Тепе Мирза Хана из того же селения, Коджам Кулибая и Таган Кази из кочевья Атрека.

Река Атрек течет в двух милях Севернее, Аулы расположены по сим двум рекам; на Гюргене по всему течению видны развалины городов и крепостей. — Пономарев написал к помянутым особам пригласительные письма, и, подарив Хану кусок парчи, вручил их ему для доставления; Назар же Мерген остался залогом на Корвете. — Он между тем пересказал нам слова Девлет Али Хана, что Туркмены полагают, будто бы к нынешней осени прибудет сюда множество кораблей наших с войском и пушками, чего они очень боятся.

Того же числа прибыл к нам Петрович с Киат Агою. — Он умнее соотечественников своих и также не признает никакой верховной власти. Туркменами управлял некоторое время Султан Хан, бежавший после в Хиву, опасаясь Персиян; он впрочем не имел никаких особенных прав на управление, и начальствовал ими потому, что был умнее прочих. — Он, кажется, был родом с пределов Китая или Индии, и занимался Магиею, почему и называли его Джадукяром.

Киат Ага сначала не доверял нам, и когда Пономарев объяснил ему цель нашего Правительства, он долго противился, но наконец сказал: «Есть ли намерения ваши искренни, я опять готов служить вам; но вы гораздо более успеете в Челекенях {20}; там есть у меня родственники, и место на берегу удобнее для предполагаемого вами построения; оттуда до Хивы 15 дней езды; там и люди Султан Хана, с в которыми отправлю вашего Чиновника в Хиву; я сам готов с вами в Челекени ехать.» — Я поехал на берег к серебряному бугру, а оттуда пошел в Аул к Девлет Али Хану в гости, и увидел, что предполагаемой нами бугор есть ни что иное, как стена большого здания, с Восточной стороны от степи песком занесенная, от чего и кажется издали бугром.

На сем наносном песке у жителей разведена не большая бакча. От стены к морю видны, еще развалины многих строений. — От сего места до Аула более полуверсты: я оставил прикрытие свое из 12 человек состоящее за селением, а сам пошел к Хану, которой меня принял очень ласково. Множество народа собралось в его кибитку, жена его тут же присутствовала; он угощал меня кислым верблюжьим молоком и хлебом, просил ввести солдат в Аул, я удовлетворил его желание.

Мирза Хан, к которому Пономарев послал письмо, был уже в Ауле, он навестил меня у Девлет Али Хана, и хотел со мной ехать на Корвет; но после раздумал, говоря что дождется прибытия прочих трех званых особ. — Хан просил меня показать ему как наши солдаты ружьями играют. «Мы слыхали от стариков, говорил народ, что Русские так выучены, что когда один топнет ногой, то и 300 человек разом топнут, и желали бы сие видеть.» — Я сделал маленькое ученье с пальбою, которому они чрезвычайно удивлялись.

Кибитки Туркменов сделаны на подобие Татарских в Грузии, жерди или чубухи обводятся камышевым плетнем, и покрываются войлоками. — Женщины их не скрываются; черты лица их приятны и довольно нежны, одежда их состоит из цветных шаровар, длинной красной рубашки и головного убора, подобного Русским кокошникам, только вдвое или втрое выше. Кокошники убраны, по состоянию мужа, золотом или серебром, волоса на лбу видны, расчесаны очень опрятно на две стороны и заплетены сзади в длинную косу.

Августа 7. Поутру я отправился опять к серебряному бугру с заступами, ломами и рабочими людьми; мне хотелось найти в развалинах какую-нибудь монету, по которой бы мог заключить о древности бывшего Города. — Надобно было отвести внимание Туркменов; для чего я и высадил на берег не большую команду, с Офицером и барабанщиком, — которая пошла в Аул учиться, а сам я начал свои изыскания.

До сих пор еще не могу себе точно объяснить сих развалин; серебряной бугор; как выше сказано, есть наружная стена большого здания или крепости, занесенная песком с Восточной стороны; но в самой сей стене я нашел могилы и отрыл несколько остовов человеческих, похороненных по мусульманскому обряду; то есть: положенных боком, и головой к Северо-Востоку. Я полагаю, что тела сии позднейшего времени и похоронены Туркменами. — Стена, о которой я упоминал, имеет около 100 сажен в длину и 2 в вышину, она построена из хорошего жженого кирпича, в стене после каждых трех рядов кирпичей похожих на Грузинские{21}, находится ряд из кирпичей на подобие употребляемых в России; под стеной нашел я не большой свод, в котором рылся; но кроме разбитого посудного стекла и уголья ничего не отыскал.

От сей стены сажень на 70 в море вдается мыс, которой кажется мне, исскуственной; ибо в некоторых местах нашел я стены домов, круглых башен и площадки, выложенные весьма правильно из большого квадратного кирпича, имеющего в боке поларшина. Место сие завалено обломками кирпичей, которые простираются даже по дну моря на расстоянии 30 или 40 сажен; но меня удивило, что остатки сии не имеют вида развалин; стены ни мало не возвышаются над горизонтом, и одна другой не выше, но как будто бы ровно срезаны, и потому я заключил, что здания сии провалились от землетрясения, на подобие Керван Сарая, находящегося в Бакинском Рейде, и что я ходил не по низу их, а по крышке. — Жители находили тут много серебряных и золотых монет, и говорят что будто бы крепость сия построена Русскими{22}, которые прежде владычествовали на сем берегу. — Я разрывал внутренность одной из круглых, башен, но не нашел ничего, кроме множества битой стеклянной и каменной посуды; — форма одного штофа, коего нашли горлышко с плечами, совсем не похожа на форму Русских штофов. Я бы продолжал поиски свои, и дорылся бы до основания сей башни; если б сильной жар не утомил работников.

Читая путешествие Российской Эскадры под командою Графа Войновича в Астрабад и по Восточному берегу Каспийского моря в 1782 году, я нашел описание серебренного бугра, совершенно несогласным с тем — что сам видел; там сказано что серебряный бугор есть остров: — острова нет. — Не должно ли думать, что так как в сем море берега часто изменяются от прибавления или уменьшения воды, то и сия перемена от сего же случилась с 1782 года. Серебряный бугор, по словам Киата и других Туркменов, точно был остров, и не более пяти или шести лет соединился с твердой землей.

Августа 11. Я отправился рано поутру на берег с Киатом для произведения съемки на серебряном бугре, снял, сколько возможно, компасом от бугра до реки Гюргена; и, поднявшись несколько вверх по оной, нашел другую речку, текущую с Севера, и впадающую в первую; вторая речка обросла с берегов камышем, и, по словам Киата, течет по тому месту, где прежде был рукав морской, отделявший серебряный бугор от твердой земли. — Киат предупредил меня, чтобы люди наши отправляющиеся за водой, были осторожнее, и не расходились; потому что Персияне подкупили Туркменов других Аулов стрелять по нас из за камышей.

Жар был несносный и я, кончив съемку свою часу во втором после полдня, пошел отдыхать в Аул; Девлет Али Хан и потом Назар Мерген приняли меня очень ласково.

Киат сказывал мне, что белой бугор, хотя и называется на Турецком языке Ах-Тепе но настоящее название его Ах-Бартлаун, что значит белое топкое место; название сие происходит от имени болотной травы, называющейся и по Русски Бартлауном. — На горе сей, или белом бугре, есть колодезь т.е. природная яма, в которой вечно кипит с большим шумом соленая вода.

Собрались на Корвете Киат, Девлет Али Хан, и Коджам Кули-Бай главной старшина, а Мирза Хан и Таган Колидж Хан не прибыли, они присылали своих людей просить нас, чтобы их подождали, им хотелось избрать для сего удобнейшее время, дабы не навести подозрения Персиян, которые за ними наблюдали{23}.

Однако же Пономарев, не дождавшись их, приступил к делу: он предложил сим трем старшинам отправить Киата послом к Главнокомандующему, дав ему полную доверенность и снабдив его письмами{24}.

Они с радостью приняли наше предложение и хотели склонить к сему всех старшин и самого Кази или верховную духовную особу, которого, судя по словам их, они почитают за Царя всего Иомудского поколения.

Августа 17. Киат взялся согласить на наши предложения прочих старшин Туркменского народа поколения Иомуд, в чем он надеялся успеть в течении четырех дней.

И так мы решились, высадя его на берег, отплыть в Гассан Кули; дождавшись там его возвращения, идти в Красноводский залив, что в Балкане, пригласить тамошних старшин к подписке означенных бумаг и заняться моим отправлением в Хиву.

Власть Ханов у Туркменов не есть наследственная; — они жалованы Персиянами и народ иногда повинуется им из уважения к их уму или поведению. — Рабов — единоземцов они не имеют, а земли их обрабатываются невольниками, купленными, или захваченными в плен. — Власть Ах Сахкалов (белобрадых) или старшин, избранных народом, кажется, значительнее Ханской, и сохраняется в роде ежели родственники умершего старшины своим добрым поведением заслужили общую доверенность.

Августа 24. Я ездил на берег и распростившись с Девлет Али Ханом, которой уже в четвертой раз предлагал нам в подарок жеребца (в принятии которого отказались за невозможностью вести) возвратился опять на Корвет, привезши с собой Колидж Бека и еще одного родственника Киата. — Корвет между тем снялся с якоря. — Им сделали подарки. Родственник Киата сказал нам, что Туркмены, поселившиеся в соседстве Персиян повинуются им; — живущие же на Атреке и далее к Северу, не признают их власти: вообще нельзя разобрать, кто у них главным. Отправивши родственника Киата на берег, мы приказали ему ехать немедленно в Гассан Кули и известить Киата, о скором прибытии нашем.

Туркмены не имеют той строгости и правоты в праве, которыми столько отличаются Кавказские народы от прочих; — нищий сей народ не имеет понятия о гостеприимстве; он алчен к деньгам, и из безделицы готов сделать всякого рода низости. Повиновения они не знают; если же сыщется между ими кто по умнее и отважнее, (каков был Султан Хан) то они слушаются его, не заботясь о его праве. — И по сему всякой Русской может легко над ними одержать верх. — Можно даже безопасно быть одному среди их без оружия, кричать на них, бранить, я думаю, даже и бить за дело. Об общей пользе и стыде они понятия не имеют; — всякой, желая что нибудь получить, называет себя старшиной; сосед же его не признает сего звания, и в свою очередь называет себя Ахсахкалом.

Туркмены говорят Турецким языком, сходным в Казанским. — Грамотных у них кроме Муллов никого нет. — Закона они Магометанского исповедания Омара, соблюдают с точностью время молитв и все обряды; но о догматах закона своего не имеют ясного понятия.

Они роста высокого и широкоплечи, волосы на бороде короткие, оклад лица, большею частью калмыковатой, одежда Персидская. Женщины расчесывают свои волосы со тщанием, сплетая их косой со множеством серебряных гремушек. Когда я нечаянно входил в Аул{25}, то находил их одетых очень просто, при выходе же сидящих у своих кибиток в полном наряде.

Таковы Туркмены серебряного бугра; здесь они уже приняли некоторые обычаи Персиян; вероятно живущие Севернее с ними не сходствуют.

Августа 25. Мы лавировали к Северу и прошли очень мало; ветр был N. W. — Шкоут стоял на якоре. — К ночи ветр совсем утих, мы также стали на якорь на глубине пяти сажен.

Августа 26. Мы прибыли против Гассан Кули; но по недостатку глубины, принуждены были остановится так далеко, что берега простым глазом не видно было, в трубу же можно было видеть множество Киржимов. По сделанному мною наблюдению широта здешнего места 37°-27’-51» 06.

Пономарев поехал со мной на берег, взявши с собою довольное количество подарков, мы ехали более двух часов, и когда уже привалили; поднялся ветр с моря, продолжавшийся несколько дней; почему и не могли возвратиться прежде 31 числа. — По времени езды нашей я полагаю, что корвет наш стоял верстах в 12 верстах от берега. По причине отмелей мы не могли даже с лодкою подойти ближе 150 саженей к твердой земле. Киат встретил нас в сопровождении всех жителей Аула; для приема приготовлена была особая кибитка, убранная порядочными коврами.

В Гассан Кули считается до 150 кибиток, тут строятся Киржимы для которых лес привозится из-за серебряного бугра.

Мы видели здесь следы окопа, сделанного за несколько лет пред сим Киатом для обороны от нападения Кекленов{26} которых Иомуды по видимому очень опасаются.

Название Гассан Кули происходит от имени предка сих Туркменов издревле поселившегося на сем месте.

Место сие прежде было островом; но ныне, соединившись с Северной стороны с твердой землей, образует полуостров, отделенной от оной с Восточной стороны заливом, имеющим в ширину 6, а в длину до 12 верст, направление залива и полуострова с Севера на Юг. Последний имеет в ширину не более полуверсты а в длину версты три.

Против селения по направлению O. S. O., за заливом впадает в него речка Атрек на которой находится много кочевых селений Туркменских того же поколения Иомуд. — Из сей речки жители Гассан Кули довольствуются водою.

Киат старался занять нас играми Туркменов: — Стреляли в цель из пищалей и из луков, боролись, бегали в запуски; все сие делалось за деньги, которых Пономарев не щадил, и жители бросались с большим рвением. — Оружие их бедно и не исправно, порох слабый, стреляют не искусно; — многие из них одеваются однако же очень порядочно. — Жизнь ведут довольно праздную, — и потому полагать должно, что единственный их промысел, доставление нефти и соли в Персию, приносит им большия выгоды; — они ежегодно продают до 2000 пудов оной. — Соляная ломка и нефтяной промысл принадлежат однако же преимущественно Балканским жителям, которые добывают то и другое с нефтяного острова, а жители Гассан Кули покупая только от них сии запасы берут большой барыш за одно доставление их в Персию; для чего и имеют довольное количество Киржимов. — К промыслам жителей Гассан Кули можно присоединить еще делание довольно хороших ковров. — Они вообще искусны в разных работах, и имеют даже серебряных дел мастеров, которые чеканят разные монеты, служащие украшением для женщин. Музыка их состоит из двух струнной балалайки, сходной с нашей Русской, и настроивается в кварту. Они пашут земли и пасут стада свои вверх по реке Атреку и Гюргену, но своего хлеба им недостаточно и они прикупают еще в Персии. — Полуостров ничего не производит кроме Арбузов. — Рыбная ловля с некоторого времени в половину уменьшилась; зимой ловят они лебедей доставляющих им большое количество пуху. — На берегу бывает во всякое время множество куликов, которых называют Чилук и Кым-Кайдак. — Звери, водящиеся в степи и камышах Атрека суть: — волки, лисицы, Джейраны,{27} кабаны, шакалы и проч. Ветры здесь по большой части господствуют со стороны моря, и потому сообщение с берегом бывает затруднительно.

Желательно было бы исследовать и промерить залив при Гассан Кули; нельзя на верное полагать, чтобы оной удобен был для якорных стоянок больших судов; но для мелких он без сомнения хорош. — Снять план со всего мыса было бы полезно; место сие крепко положением своим, будучи окружено морем с трех сторон; но время мне сего не позволило — пресную же воду можно из Атрека добывать.

В числе старшин Гассан Кулинского Аула считаются Ил Магмед, Хан-Гельди и Девлет Али; старшины сии признаны Киатом; впрочем есть и другие, с коими Киат в ссоре; и потому в Ауле сем владычествуют две стороны, из коих Киатова сильнейшая.-

Августа 28. Ввечеру прибыл из Атрека Петрович, отправленный на кануне, и привез с собою Кази, и Коджам-Кули-Бая, которые у Туркменов в уважении. — Кази хотя и молод; но всеми чтим потому, что звание его наследственное и отец пользовался общею доверенностью.

Подарки ему сделанные весьма хорошо расположили его к нам. Хотя предложенные нами бумаги и были скреплены печатью главнейших особ; — но Пономарев хотел непременно получить общее согласие всех Туркменов для назначения Киата Послом к нашему Правительству; почему и собрал всех старшин в присутствии Кази и самого Киата, которые в собрании 29 числа Августа общим согласием утвердили сего последнего Послом. За сим начались подарки: — Киату неприятно было, что без совета его составлены были списки почетным людям Туркменским и что сделаны были подарки Мир-Сейду, Хаджи Магмеду и Тангри Кули (прозванным Сардарем по храбрости); он более оскорбился сим потому, что, повидимому, прежде нашего назначения многим обещал оные доставить; почему желая показать нам свое неудовольствие и власть над старшинами, уговорил преданных ему Иль Магмета и Хана Гельди ничего не принимать, даже и не ходить к нам; после, когда мы с ним объяснились и согласились одарить избранных им, один из них отказался от подарка, которой показался ему недостаточным, Пономарев переменил его; — сие подало другим повод требовать лучших, даже какой то оборванный Мулла осмелился нам с неудовольствием свой возвратить.

Вышедший из терпения, Пономарев вынужден был бранью укротить их ропот; они тотчас присмирели; все в Ауле утихло и порядок восстановился по прежнему.{28}

Августа 30. Ветр несколько утих, и мы достигли Корвета уже ввечеру после четырех часового плавания. — С нами приехал Киат, который никому не позволял разделять трудов своих, или лучше сказать, быть участником в награждениях и доверенности, которых ожидал от нашего Начальства.

Августа 31. Мы снялись с якоря и целый день лавировали. От Киата узнал я между прочим, что Туркменский народ обитающий от Балканского залива к Югу по берегу моря и внутри степи разделяется на три поколения: — Иомуд, Теке и Кеклен. Племена Кеклен хищнее прочих; часто нападают на Иомудов и грабят их. — Два поколения сии с давних времен находятся во вражде; они были в мире только во время Султан Хана. — Хищные Теке были усмирены 1813 году Хивинским Ханом, проходившим чрез их земли с 30,000 войска на войну против Персиян{29}.

Название поколения Иомуд происходит от имени одного предка, называвшегося Иомудом, у коего было три жены: от первой родились два сына.: Чуни и Шереб от второй Куджук а от третей Байрим-Ша ; от сих четырех сыновей Иомуда произошли четыре поколения Иомудского народа, носящие, названия своих родоначальников.

Сии четыре поколения живут в самом тесном союзе и защищают друг друга; но особенное согласие господствует между двумя первыми. В первом считается до 15,000 дымов, во втором столько же, в третьем 8,000 и в четвертом до 14,000.

Поколения сии все перемешаны; но с Хивой поколения Байрам Ша в больших сношениях. Всякое из них имеет главного старшину и Кази, у Шербов главный старшина Коджам Кули-Бай; а Кази — Магмед Таган: он в особенном уважении у всех Иомудов, как по древности рода, так и потому, что праотцы его всегда занимали сие место.

Иомуды переносят кочевье свое на лето к речкам Атреку и Гюргену; а на зиму собираются около белого бугра и далее внутрь степи.

Главный старшина у Чуни называется Надыр-Хан, он живет в Ата-Бае, где также имеет пребывание свое Кази их Девлет Мурат.

У Куджук, старшина Ана Верди Хан, бежал в Хиву. — Кази их умер, и с тех пор никому не поручали сей должности.

У Байрам Ши старшиной Менг-Али Сердар, бежал в Хиву с большею частью своих единоплеменников.

Поколение Иомуд может выставить в случае нужды до 30,000 человек в поле, но из сего числа не более 1,000 которые бы в состоянии были сражаться и иметь хорошее оружие.

Я также спрашивал у Киата о Карабогазком {30} заливе, который будто поглощает воду Каспийского моря. — Он говорил мне, что мнение, сие согласно с предположениями Туркменов.

Сентября 1. По утру мы принуждены были, за неимением ветра, бросить якорь против зеленого бугра; но вскоре опять пустились в путь. Зеленый бугор имеет вид Конуса, коего поперечник основания в три раза более высоты. На нем такая же, как и на белом бугре яма с кипящей морской водой, испускающая сильной запах. — Он называется Туркменами Бартлауком, или Гес Бартлаук, что значит голубой или небесного цвета.

Несколько по Севернее бугра на самом берегу моря находится древняя мечеть, которая называется Мама Кыз или девичьи сосцы. От серебряного бугра до Гассан Кули 5 ? Немецких миль, от Гассан Кули до Белого бугра 3 1/2, а от сего до зеленого 4 1/4.

Сентября 2. Около полдня мы увидели Нефтяной остров; Огурчинской оставался у нас в левой стороне, мы его не видали по причине низменности берегов и отдаления. — Вьехавши в залив, находящийся на Юго Восточной стороне Нефтяного, я сделал наблюдение высоты солнца и нашел широту 39°-10’-20”,82. Остров Нефтяной как и вышеупомянутые бугры, виденные на Востоке, представляются издали большими возвышениями желтого цвета.

В описании обратного пути Эскадры Графа Войновича, острова сии довольно подробно и верно описаны, также и на карте хорошо означены, бЫВШИЙ Тогда остров Дервиш, лежавший на Юго-Западной оконечности Нефтяного или Челекени, 15 лет тому назад соединился с сим последним от сильных землетрясений.

После полудня мы легли на якорь в расстоянии пяти верст от Аула, находящегося на Южной стороне Нефтяного острова. Я ездил с Пономаревым в Аул — в нем не более 15-ти кибиток, которые издавна тут поселились; промышляют нефтью и озерной солью, за которою приезжают к ним Туркмены от Гассан Кули и серебряного бугра. Ключи нефтяные лежат за горами, где находится еще несколько семейств; по словам жителей, на сем острове считается до ста дымов; они все поколения Шереба, воду пьют изрядную, но солоноватую из колодцев, коих не более четырех.

В средине острова есть несколько пастбищ, но рогатого скота на нем не держат, а пасут только верблюдов и овец; на острове сем произрастает мелкой лес, годной для дров. Зима по словам их бывает очень холодная. Пристанище для Киржимов перед Аулом очень удобно, оно прикрыто косою, идущей параллельно с берегом по Восточной стороне; но и самый рейд для больших судов также удобен, якорные стоянки везде хорошие. Желательно было бы исследовать подробнее сии острова; но краткость времени не позволила, мне сего сделать.

Некоторые из жителей острова помнят еще Графа Войновича, которого называют Граф Ханом. Один из них имеет даже от него бумагу (вероятно охранный лист, которым воспрещается прибывающим Астраханским промышленникам обижать жителей. Они обещались нам принести лист сей в Красноводск).

Сентября 3. Мы снялись на рассвете с якоря и направили путь свой на SS. W. к проливу между островами Дервишем и Огурчинским и Айдан; ветр был противной, и потому мы принуждены были лавировать; глубина часто изменялась по причине кос, идущих от Дервиша; мы даже раз ударились килем об одну из оных. Когда сделали мы четыре галса, ночь наступила и мы легли на якорь. — Огурчинской остров был у нас в виду, на нем приметен в Северной стороне памятник.

По словам Киата, памятник сей состоит из четырех простирающихся в вышину до трех саженей деревьев, связанных вместе. Он воздвигнут лет 10 тому назад в честь одного Дервиша, которой на сем месте имел в прежние годы свое жилище, и ушел в Мекку. — Теперь Туркмены завели тут свое кладбище — памятник служит им маяком. — Летом остров Огурчинской не обитаем; на нем пасутся только овцы без пастухов, на зиму же несколько жителей туда перекочевывают. Воды пресной на нем нет; Туркмены заменяют ее морским льдом; вода происходящая от сего льду теряет горечь и солоноватость. Дров для отапливания их и варения пищи достаточно на острову. Мне говорили Туркмены, что степные Джейраны или дикие козы живут летом по два и по три месяца без воды; не знаю, можно ли верить сему, известно впрочем, что в степях сих нет ни пресных, ни соленых вод. Не должно ли полагать, что животные сии утоляют жажду свою утренними росами, которые бывают иногда очень сильны. — Мы хотели пройти чрез пролив между Огурчинским и Дервишем, но не могли по причине малой глубины, и так решились обойти Огурчинской остров или Айдан с Южной стороны; но едва успели поравняться с оконечностью оного, как поднялся сильной Северной ветр, принудивший нас лечь на якорь и не утихавший во всю ночь.

Сентября 5. Ветр был противной, и потому принуждены были целый день простоять на якоре.

Сентября 6. Поутру мы снялись с якоря и плыли по направлению к Красноводскому заливу. — Обошедши Огурчинской остров, в полночь мы легли на якорь в расстоянии 1 1/2 Немецкой мили от Нефтяного острова на глубине 11-ти сажен.

Сентября 7. С рассветом увидели Красноводские горы и снялись с якоря; поднялся сильной Восточной ветр, которой продержал нас в дрейфе, изорвал марсели и отнес далеко в море. — Ветр сей продолжался до полудни; мы держались еще в море, и после двух часов уже начали опять подыматься к Красноводску.

Сентября 8. Целый день лавировали, дабы попасть в Красноводской пролив, и к вечеру легли на якорь близь Северной оконечности Нефтяного острова на глубине 11-ти сажен.

Вступивши в пролив между Красноводским мысом и Челекенью, мы увидели горы, называющиеся Балканскими, по имени главной горы, лежащей в верховье залива.

Сия цепь гор продолжается по обеим сторонам оного. Ветр не позволял нам идти вдоль берега к Западу, дабы прибыть к скалам, называющимся Оог откуда мне должно было отправится в Хиву по предложению Киата и потому лавировали весь день и к вечеру только легли на якорь неподалеку от назначенного места.

Здесь также путеописание Графа Войновича, которое во всем справедливо, по той же причине отступает от верности; он упоминает об одной отмели, которая по его словам в иных местах не более двух футов под водой: мы однако же до самого почти берега приближались на глубине 3-х сажен. Перемена сия вероятно произошла от землетрясений, соединивших острова Челекен с Дервишем.

Северная часть Балканского залива представляется высокими горами желтого цвета, из которых выдаются две каменные горы, кажущиеся черными.

Сентября 10. Перед полуднем мы прибыли в Красноводской залив и легли против гор называющихся Оог, версты в полуторы от берега на глубине трех слишком сажен. — Здесь, по всему берегу кочевья и колодцы с хорошей пресной водою, также как и на Красноводской косе. — Коса сия закрывала нас со стороны моря. Северный берег Балканского залива возвышен и частью состоит из каменных гор; на косе есть несколько кочевьев. — Залив сей безопасен для судов, и, нет сомнения, что предполагаемому построению предстоит здесь гораздо более удобств, нежели в прочих местах, нами виденных. Лес для дров можно добывать с Челекени и Даржи {31} жители уверяют, что на горах при вершине Балканского залива есть и строевой лес.

Но приезде нашем Киат был послан на берег для приведения к нам человека, нужного для отправления со мною в Хиву.

Сентября 11. Мы все ходили на берег; вода здесь в колодце, высеченном в камне, очень хороша{32}.

Сентября 12. С рассветом я опять отправился на берег, пошел с ружьем в горы за куропатками. Охота была довольно счастлива. Горы, прилежащие в сем месте к берегу, круты и состоят из каменных скал, обламывающихся под ногами и потому всход на них очень труден; взобравшись однако же на оные, я мог довольно хорошо обозреть все местоположение.

Мы лежали на якоре против мыса, который перерезан двумя небольшими цепями каменных гор; за оными идет долина, которая простирается к Юго-Востоку до моря а к Юго-Западу до Красноводской косы, и не имеет никаких возвышений; — за сею опять начинается каменный обрыв, составляющий берег пространной степи, ведущей к Хиве. — На Красноводской косе есть хорошая пресная вода, и кочует 50 семейств Туркменов. Коса сия имеет до 4 х верст в поперечнике, и до трех часов хода в длину, я узнал о сем по расспросам у жителей.

Сентября 14. Собрались на Корвет главные старшины Туркменов, живущих на берегах Балканского залива; они были: Мулла Кайб, Геким Али-Бай, Ниаз Булат-Бай, Магмед Ниаз Мерген, Мир Сейд, (прибывший из Гассан Кули.) Таган Ниас и Кюль Яршик, (хозяин колодца на берегу против нашей якорной стоянки): они пробыли на Корвете целый день и ввечеру уже довольно поздно возвратились.

Пономарев съехал со мной на берег, где было приготовлено угощение старшинам; после того начались игры; борьба и стрельба. — В сей день старшинам ничего не предлагали; Киат склонял их только к исполнению видов наших. — Предложенный им Червидар {33} отказался везти меня, и Киат послал отыскать другого; сей последний, по имени Сеид, прибыл 15 го числа.

Сентября 15. Киат опять привез всех прежних старшин на корвет; вместо подписи они обмакивая пальцы в чернила, прикладывали их к бумаге. Мулла Каиб засвидетельствовал их согласие; после сего сделаны были им подарки. — Между тем я сторговался с Сеидом, которой хотел отправится 21 го числа Сентября в Хиву или, по их счислению, 12 го числа месяца зылхидже. Он подрядился везти меня туда и обратно за 40 червонцев, из коих половину я отдал ему в задаток. — Шкоут Поликарп везущий нам провиант еще сюда не прибыл. Мы полагали, что он воротился в Сару по причине течи, открывшейся в нем, и что мы останемся без продовольствия. Почему и думали, что корвет должен будет воротится в Баку, а мне по прибытии из Хивы, зимовать на берегу.

Сентября 17. Я сошел на берег чтобы купить лошадь для поездки в Хиву. Мне привели дурную, старую, маленькую, которая более 30-ти рублей ассигнациями не стоила и не перенесла бы двух переходов. — {34} За нее просили 125 реалов т. е. 250 рублей ассигнациями. Я не купил ее и решился ехать на верблюдах; того же числа Алеке проводник наш из Нефтяного острова, поехал на киродже отыскивать Шкоут. Приехавшая из Астрабада обывательская лодка не видала его, что нас еще более удостоверило в прежнем предположении.

Глава II.

Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском.

Сентября 17. Я провел в приготовлениях к поездке в Хиву, и имел два письма к Хану, одно от Его Высокопревосходительства Алексея Петровича Ермолова, а другое от Майора Пономарева; здесь оные прилагаются.

I. Копия с письма Алексея Петровича Ермолова к Хивинскому Магмед Рагим Хану.

Высокославный, могущественный и пресчастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного моря до пределов Каспийского, дружелюбно приветствуя Высокостепенного и знаменитейшего обладателя Хивинские земли, желаю многолетнего здравия и всех радостей.

Честь имею притом объявить, что торговля привлекающая Хивинцев в Астрахань, давно уже познакомила меня с подвластным вам народом, известным храбростью своею, великодушием и добронравием; — восхищенный же сверх того славою, повсюду распространяющеюся, о высоких достоинствах ваших, мудрости и отличающих особу вашу добродетелях, я с удовольствием пожелал войти в ближайшее с Вашим Высокостепенством знакомство и восстановить дружественные сношения. Почему через сие письмо, в благополучное время к вам писанное, открывая между нами двери дружбы и доброго согласия, весьма приятно мне надеяться, что чрез оные при взаимном соответствии вашем и моим искренним расположением, проложится счастливый путь для ваших подвластных к ближайшему достижению преимущественных выгод по торговле с Россиею и по вящему утверждению взаимной приязни основанной на доброй вере. — Податель сего письма имеющий от меня словесные к вам поручения, будет иметь честь лично удостоверить Ваше Высокостепенство в желании моем, из цветов сада дружбы сплести приятный узел соединения нашего неразрывною приязнью.

Он же обязан будет, по возвращении своем донести мне о приеме, коим от вас удостоен будет, и взаимных расположениях Вашего Высокостепенства, дабы я и на будущий год мог иметь удовольствие отправить к вам своего посланного с дружественным приветствием и с засвидетельствованием моего особливейшего почтения.

Впрочем прося Бога, да украсит дни жизни вашей, блистательною славою и неизменяемым благополучием, честь имею пребывать истинно вам усердный и доброжелательный.

Подлинное подписал: Генерал от Инфантерии Ермолов.

2. Копия с письма Майора Пономарева.

Высокостепенному, Высокопочтенному и знаменитейшему обладателю Хивинские земли желаю много лет здравствовать.

Высокославной, могущественной и пресчастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного до пределов Каспийского моря Алексей Петрович Ермолов, желая с живущими при береге Каспийского моря Туркменами завести торговую связь послал меня к ним. — Связь сия тем более увеличится может, когда Ваше Высокостепенство соедините желание свое с намерением Главнокомандующего нашего, тогда совершенно осчастливите народ, заслуживающий толь высокого обоюдного покровительства; что всего легче учинить, когда чрез землю их позволите вашему народу провозить свои товары к Балканскому Заливу куда и Российские купцы приезжать будут. Чрез что караваны скорее доходить могут в Астрахань, но главное, избегнуть тех грабительств и притеснений какие претерпевали они, проходя Киргиз-Кайсацкие Орды. — Уже давно Российской народ знаком с вашим и всегда в связи дружеской находился, для того Главнокомандующий почел за нужное отправить к вам особого своего чиновника Николая Николаевича Муравьева засвидетельствовать толь знаменитому владетелю Хивинские земли свое искреннее уважение, а сверх того поручил ему и словесно от себя разные дела вам объявить. — Я радуясь сему случаю, поспешаю отправлением сего чиновника к вам; чрез которого свидетельствую Вашему Высокостепенству мое униженнейшее высокопочитание, желая искренно, дабы в благополучное время владения вашего, толико славное, взаимное дружеское сношение связалось цепью сплетенною из роз неувядаемых и восхвалено песнями громогласных соловьев из Царства всех утех и райских наслаждений. — Имею честь остаться вашим покорнейшим слугою.

Подлинное подписал: Майор Пономарев.

Сентября 18. Ввечеру когда уже все было готово к моему отъезде обрадованы мы были известием о Шкоуте Санкт Поликарпе, привезенным к нам через гребное судно с него прибывшее. — Шкоут оставался за противными ветрами близь островов Челекени и Огурчинского, и нуждался в пресной воде. Известие о Шкоуте переменило прежнее наше намерение и гребное судно было тотчас возвращено обратно, с двумя бочками воды и предписанием к Лейтенанту Остолопову не замедлить прибытием в Красноводск, — в тот же самый вечер я съехал на берег и ночевал в прибрежных двух кибитках у старика Кюл-Яршик Софи; — меня проводили на берег Священник наш, Лейтенант Линицкой и Мичман Юрьев.

Я имел весьма мало надежды возвратиться; но был довольно покоен, потому что уже сделал первой шаг к исполнению той трудной обязанности, которую на себя принимал и совершенно положился на благость Творца{35}.

Сентября 19. Я оставил берег. — Проводник мой Сеид жил в кочевье при колодцах Суджи Кабил; он прислал ко мне 4-х верблюдов с родственником своим Абул Гуссейном, — достали еще двух лошадей, и таким образом я отправился в степь. — При мне находились только переводчик Армянин Петрович, и денщик мой. Недостаток в людях заменил я добрым штуцером, пистолетом, большим кинжалом и шашкою, которые во всю дорогу с себя не снимал. Петрович был человек очень усердный, преданной мне и веселого нрава, — к сему имел довольно странную наружность и охоту забавлять других; шутливостью своею он не редко развеселял меня в самые грустные минуты.

Киат и Таган Ниас провожали меня до Сеидовой Обы. — Поднявшись на высокие скалы составляющие берег Балканского заливы, я увидел обширную степь, чрез которую лежал мой путь; она покрыта местами кустарником, местами же песчана; не в большом расстоянии от берега есть колодцы солоноватой воды, при которых находятся Туркменские кочевья. — Произрастений и трав совершенно никаких не видно; однако же по сим голым равнинам пасутся стада верблюдов и овец питающиеся сухими кустиками, растущими местами по степи. Беззаботливые и ленивые Туркмены кое как продовольствуют себя хлебом, покупаемым в Астрабаде или Хиве, и верблюжьим молоком. — Промысел их воровство; похищая людей из Астрабада, они продают их в Хиву и выручают за них большия деньги.

Поднявшись как выше сказано на скалу, я заехал к знакомому мне старшине Мулле Каибу, которой угостил меня верблюжьим молоком. — Отправившись от него, проехал мимо нескольких кочевьев, имея в стороне не большия возвышения, которые должны быть отрасли Балканской горы, и перед вечером прибыл в Обу Сеида, населенную Туркменским племенем Келте, поколения Джафар-Бай отрасли Шереб, происходящей от народа Иомудского составляющего одно из 11-ти главных Туркменских поколений{36}.

Сии Туркменские поколения рассыпаны по всей степи начиная от Каспийского моря почти до самых Китайских пределов. — Они разделяются на множество мелких отраслей, из коих в каждой есть избранный старшина, которому народ повинуется, или лучше сказать, которого народ уважает по старости лет, по разбойническим доблестям его, или по богатству.

В Обе Суджи Кабил в которую я прибыл считается до 50-ти дворов и три колодца с хорошей пресной водой. —

Море отстоит от оной к Западу на 3 агача. {37} Я остановился в кибитке Сеида., где был принят очень ласково; кочевье сие находится в 28 верстах на N. ten О. от Красноводской якорной стоянки нашей.

Сентября 20. Я дневал в Суджи Кабиле; по сказаниям Муллов Туркменских, мы должны были в путь отправиться 12 го числа лунного месяца Зилхидже, что соответствует 21 числу Сентября; — сей день у них считается счастливым для поездки, и проводники мои никак не хотели меня прежде сего времени везти.

В последствии узнал я, что старшина поколения Келте уговаривал Сеида не ехать со мной; причиною тому была дружба сего старшины с Геким-Али баем старшиной поколения Киринджик, коего брат сперва вызывался везти меня за 100 червонцев, по которому я отказал, и нанял Сеида за 40: несмотря на все его убеждения Сеид дав мне слово, не хотел изменить ему, и против желания всех единоплеменников принял меня к себе. — Редкой поступок сей несоответствующий бесчестным правилам коими руководствуются Туркмены, имел причиною внушения Киата, которой пользуясь доверенностью между Туркменами, и надеясь после счастливого возвращения моего успеть в видах своих относительно нашего правительства, уговорил Сеида ехать, и по прибытии моем в Суджи Кабил два раза ездил к вышеупомянутому старшине в кочевье. — Нрав Сеидов был может быть еще из лучших между Туркменами мне знакомыми; он был груб в обращении, не весьма дальновиден, но постоянен, решителен и отважен, притом же хороший наездник и славен разбоями производимыми им в Персии. — В течении сих записок видны будут некоторые прекрасные черты его нрава и между тем другие поступки столь противоречущие первым, что оных никак бы нельзя приписать тому же самому человеку. — О нем рассказывают следующее: Когда Сеиду было 16 лет, то поехал он однажды в поле с престарелым отцом за три дни езды от своей кибитки, и нечаянно встречен был толпою конницы поколения Теке им неприязненного. — Отец его ехал на добром коне, а Сеидова лошадь едва тащилась, — не имея надежды спастись старик слез, и отдавая лошадь свою сыну, говорил ему: Сеид я уже стар и довольно жил, ты молод, и можешь поддержать семейство наше, прощай спасайся, а я здесь останусь; Сеид отвечал старику обнажив саблю, что если он не хочет сам спасаться, то погубит их обеих и все семейство осиротеет, потому что он намерен в таком случае защищаться, и сам соскочил с лошади. — Краткость времени и приближающийся неприятель не позволили им более спорить, они решились спасаться всякой на своем коне; — наступившая ночь укрыла их от неприятеля и отец его сознавался в присутствии всех единоплеменников, что сын превзошел его в храбрости.

Я нашел однако же что нравы Туркменов в сей Обе гораздо лучше прибрежных; это полагаю происходит от того, что живущие далее в степи они не привыкли, столько к плутовству чрез обращение с промышленниками, приезжающими всякой год с разными товарами на Туркменской берег. — Киат однако же не оставил случая выпросить у меня подарков Геким-Али-баю и Ана-Дурде, старшинам которые вместе со мною ехали в Хиву по своим надобностям, — я также подарил некоторые безделицы жене Сеида и женам нанятых им для меня проводников.

Из Суджи Кабил я известил о себе письменно Майора Пономарева.

Сентября 21. С рассветом выехал я из Суджи Кабил на большом и толстом верблюде, на котором с трудом мог усидеть когда он подымался. — Мой керван состоял из 17-ти верблюдов принадлежащих 4 м хозяевам, бывшим у меня в проводниках и ехавшим в Хиву для покупки хлеба. — Из них старший был Сеид, второй родственник его Абул-Гуссейн, третий Кульчи и четвертый Ах-Нефес; — верблюды наши были все привязаны друг к другу и тянулись длинною цепью{38}.

Сентября 21. Проехав 20 верст мы остановились около полдня на час времени и соединились с другим керваном, коим предводительствовал Геким Али-бай. — По мере удаления нашего от берега керван наш все увеличивался из разбросанных по сторонам Туркменских кочевьев, так что на третий день, когда мы вступили уже совершенно в безлюдную степь, с нами было до 200 верблюдов и до 40 человек, которые все шли в Хиву для покупки хлеба.

Раздоры Геким Али-бая с моим Сеидом распространились и на меня; — мы шли особо, и на ночлегах останавливались порознь. — Керван мой был хорошо вооружен и если Геким-Али-бай, как я полагаю, имел намерение ограбить нас, то вероятно не решился на сие опасаясь оружия нашего. — Он никогда не кланялся мне и сидя у своего огня с своими товарищами всегда поносил нас; — мне удалось однако же посредством чая, до которого Туркмены большие охотники, переманить к себе несколько человек из его кервана. — Может быть Геким-Али-бай еще и для того убегал меня, что опасался за сие дурного приема от Хивинского Хана. — Как бы то ни было, я всегда брал предосторожности и во все 16 дней и ночей поездки нашей не снимал с себя оружия.

После полдня мы поднялись на небольшую высоту называющуюся Кизыл Айяг, {39} которая должна быть отрасль Балканских, гор. — Прошедши еще 20 верст перед вечером остановились на привал, оставя, позади в левой руке кочевье при колодцах Сюлмень{40}.

Во время переходов сих меня не столько мучили неприятное качание и непокойная езда на верблюде, как непреоборимая скука: — я был совершенно один, говорить было не с кем, счастлив еще тем, что жар хотя был довольно сильный, но сносный… — Степь представляла печальный вид, образ смерти, или следствие опустошения после какого нибудь сильного переворота в природе; — ни одного животного, ни одной птицы, никакой зелени ни травы не видно было, местами лишь встречались песчаные полосы, на которых росли маленькие кустики. — К тому еще мысль об удалении из отечества, для того может быть чтобы впасть в вечную неволю, меня очень тревожила. — Таковое мое положение продолжалось 16 суток.

Во все время поездки моей ходил я в Туркменском платье, и называл себя Турецким именем Мурад-бек; сие имело для меня значительную выгоду потому, что хотя меня и все в керване знали, но при встречах с чужими я часто слыл за Туркмена поколения Джафарбай, и тем избавлялся от вопросов любопытных.

В сей день направление наше было прямо на Восток.

Сию ночь было лунное затмение продолжавшееся более часа. — Туркменов оно очень беспокоило; они спрашивали у меня о причине сего явления, и между прочим утверждали, что луна померкает только при смерти какого нибудь великого Государя или Старшины их, что вероятно затмение сие предвещает дурной прием мой в Хиве. — Я должен был вывести их из заблужденья и вспомнил что какой то древний мудрец, решил в подобном случае вопрос накинув плащ свой на вопрошающего. — Я сделал сие с Сеидом и накинув на него Чуху {41}, спросил, видит ли он огонь которой перед ним горит? — Нет отвечал он. — Я приложил сие сравнение к движению тел небесных, заслоняющих друг друга в известные времена. — Туркмены не поняли меня, — думали, я говорил смело обо всех светилах, и наконец уверились они в моей мудрости. — Ты точно посланник, сказали они мне, ты человек избранный и знаешь не только что на земле делается, но даже что и на небесах происходит. — Я довершил удивление их, предсказав которой край луны начнет появляться.

Сентября 22. В час по полуночи мы поднялись, ночь была очень холодная, и роса, какой еще никогда не видал. — Пройдя 24 версты мы прибыли на рассвете к колодцам Сюйли, при которых было до 20 Туркменских кибиток. — Колодцы сии имеют 15 сажень глубины, вода в них не хороша однако пить можно, хотя и с отвращением. — При сем месте есть большее кладбище, — надгробные камни должны быть известковые; они довольно велики, хорошо обделаны и с некоторыми изваяниями, но работы не Туркменской; на многих видны следы раковин. — Жители говорят что кладбище сие очень древнее, и что камни такого свойства находятся на берегу моря. — От сюда я опять известил о себе Майора Пономарева через Туркмена Ашир-Магмед, провожавшего меня до сего места.

Напоив верблюдов мы прошли еще 4 версты и остановились на привале часа 11/2. — Потом прошли еще 8 верст и остановились перед вечером; направление наше было в целой день на Восток.

В правой стороне видны были Балканские горы, на покатостях коих по словам жителей есть хорошая пастбища и пресные воды; там пасутся конские табуны их.

Сентября 23. Около полуночи мы пустились в путь. За час до восхождения солнца отьехавши 18 верст, прибыли к колодцам Демурджем, которые{42} несколько в правой стороне от большой дороги; в сем месте кочует до 40 Туркменских семейств; — на дороге же против сего кочевья находятся колодцы Яссак-джем {43}, у которых керваны не останавливаются по причине солоноватости воды. — Колодцы Демурджем находятся на ровной низменности окруженной берегами, которая как кажется была дном бывшего в сем месте озера.

Не спавши почти двое суток я слез с верблюда, и пока их поили около часа уснул мертвым сном. — Мне представилось что я прощался навсегда со старшим братом своим и что ехал на верную погибель, в вечную неволю; — проснувшись увидел себя окруженным женщинами и детьми, которые обступили и внимательно рассматривали меня. Переход сей был столь быстр, что мне трудно было постигнуть его; но голос Сеида, которой уговаривал меня скорее вставать напомнил мне, что я уже в руках Туркменов, и может быть на кануне предвиденной неволи. — Я не верил снам, но этот занимал мысль мою несколько дней; для развлечения я решился сидя на верблюде читать; — сначала чтение было трудно, но после я привык. — Оно довольно развлекало меня чтобы неутомиться единообразием природы, в которой один только движущейся предмет мог меня занимать, днем восходящее и заходящее солнце а ночью прелестная луна. — Светила сии поручая меня обоюдно друг другу означали кервану время отдыха, а мне приближение той минуты, когда свершится долг мой.

Напоив верблюдов мы поехали далее, потому что на дне сего озера нет даже ни одного кустика, и сделали привал в 6-ти верстах от Демурджема. — Во всю дорогу травы не было; но верблюды также хорошо переносят недостаток в пище как и в воде, они едят прутья, и все что попадается в степи; в летнее же время могут, пробыть 20-ть дней без воды. — Так как мы отправлялись на несколько безводных переходов, то и налили Тулуки {44} свои водой из Демурджема. — Керван наш еще умножился.

Отдохнув часа два мы пустились в дорогу и прошли 30 верст до захождения солнца, направление наше было ONO ? О. — Из Демурджема я послал с одним Туркменом на корвет записку, прося Майора Пономарева иметь под надзором семейство Геким Али-Бая, которого подозревал в худых на мой счет намерениях.

Переход сей мы шли все по днам высохших озер; в 10-ти верстах от Демурджема, в правой руке видно было кочевье при колодце Геройдан, вода в нем не очень хороша. — Довольно странно что земля сия не везде имеет воду одного свойства, подле копани с соленой водой, показывается пресная. Иные колодцы имеют до 40 сажень глубины и обделаны срубами; жители не знают даже кем они были вырыты.

Перед полночью мы пустились в путь, прошли 28 верст по направлению О ten N. и сделали привал прежде восхождения солнца.

В левой стороне верстах в 5-ти от дороги видно было большее озеро, называемое Туркменами Кули Дерия (море слуги) или Аджи Куюси (горькой колодезь); оно имеет 10 миль с Севера на Юг и соединяется с Карабогазским заливом.

Кажется что сие обширное озеро неизвестно нашим Землеописателям, также и Карабогазской залив, в котором жители полагают водоворот не был еще осмотрен нашими мореплавателями. — Хотя Киржимы обывательские и ходят без всякой опасности по берегам части залива сего на ловлю тюленей, но никогда еще не дерзали пускаться в самую оконечность Кули-Дерьи — и рассказывают о нем с таинственным видом.

Какая нужда в сие озеро заезжать, говорили они, все животные убегают его, степные звери боятся пить из оного воду, она необыкновенна горька и смертельна, даже ни одной рыбы не водится в водах его. — Они полагают что упомянутое озеро поглощает воду Каспийского моря, поточу что течение из оного в пролив Карабогазской необыкновенно сильно. — Озеро же Кули-Дерия по видимому уменьшается, следы берегов его очень далеко еще видны в степи. Северный берег оного утесистой. — В народе носится молва, что даже птицы перелетающие через сей залив слепнут. Близь привала нашего отделялась на лево вдоль берега озера дорога, ведущая в Мангышлак; при соединении сих дорог находится большое кладбище, надгробные камни такого же рода как и в Сюйли. — По словам жителей памятники сии поставлены в честь Иомудов убиенных на сем месте во время нападений Киргиз Кайсаков или как они говорят (Кыргыз Казахов).

Сентября 24. С восхождением солнца мы поднялись и прошедши 30 верст остановились почти на вершине цепи гор Саре-Баба {45} направление оных от Севера на Юг.

В начале сего перехода мы переезжали глубокие рытвины или овраги составленные потоками бывших речек, впадающих в Кули-Дерия, место сие называется Белгерингри — дорога была очень дурна и слой земли известковой. — С половины перехода мы начали подниматься на горы Саре-Баба давно уже видные; подъем сей весьма полог, но очень продолжителен, — вечерней привал наш был очень беспокоен — сильный ветер заносил нас песком, и холод был довольно ощутителен, притом мы с трудом могли, по степи собрать несколько прутьев для разведения огня.

Того же числа перед полночью мы пошли далее, и скоро спустились с сих гор — спуск сей довольно крут хотя и не высок, но дорога так хороша, что можно почти принять ее за искусственную. — На самой вершине оных есть небольшой бугор называющийся Кыр {46} на котором непрестанно свирепствует сильной ветр. — На сем бугре поставлен памятник в честь родоначальника поколения Туркменского Ер Саре Баба {47}. Многочисленное поколение сие прежде обитавшее около Балканского залива, теперь перешло к Бухарии. — Ер Саре Баба по словам жителей жил в давние времена, и был уважаем по добродетелям своим и многочадству. — Он пожелал быть похороненным на вершине сей горы близь дороги, дабы всякий проезжий молился за него, — почему и горы сии названы его именем. — Надгробной памятник его состоит из шеста к коему привешено несколько разноцветных тряпок, обваленного каменьями, оленьими рогами и разбитыми черепками горшков. — Сии приношения делают ему проезжающие Туркмены хотя бы и другого поколения были — никто из них не смеет коснуться до сей могилы, близь которой видно еще древнее кладбище.

Спустившись с горы казалось, что мы перешли совсем в другой климат, наступила тихая и теплая погода, мы шли сыпучими песками, по коим росли однако же кусты, — наконец 25 числа к 3 часам утра сделавши 25 верст прибыли к колодцам Туер, — направление наше было O ten N. — Не далеко от оных вправо от дороги есть небольшее кочевье поколения Ата, оно прежде было у самых колодцев — народ сей не силен и часто обижаемой соседями; прибегает к покровительству Хивинского Хана. Ата редко дерзают разбойничать, потому что слишком рассеяны; но когда верный случай представляется, то хищнее еще других в грабежах. — Одежда их а особливо лица различествуют от прочих Туркменов, также и образ жизни их и нравы — всего числом их не более 1000 кибиток, должно полагать что народ сей получил начало свое не от тех поколений, которые населяют всю называемую нами Татариею.

В Туере находится 6 колодцев с хорошей водой, но земля в сем месте совершенно голая, зелени во всю дорогу не видно, а здесь и сухого прутика не было.

Неподалеку от сих колодцев находится каменной памятник довольно хорошо сложенной в честь Туркмена Джафар Бая, одного из родоначальников поколения Иомудов, он оставил название свое храбрейшему и многочисленнейшему из племен поколения Иомуда, их считается до 2000 кибиток, — они имеют некоторое первенство над прочими. Проводник мой Сеид был сего поколения и гордился им как и прочие единоплеменники его.

Из Туера идут две дороги в Хиву — настоящая ведет прямо, но представляет два неудобства, первое то, что по оной недостает колодезной воды, а второе что лежит недалеко от Туркменских кочевьев поколения Теке, самого хищного и находящегося в вечной ссоре с соседями; взаимной грабеж между ними никогда почти не прекращался, и нередко случается, что Теке разбивают керваны Иомудов. Первое неудобство отвращается для керванов идущих зимою потому, что тогда снег заменяет недостаток в воде — конные же и летом по ней ездят.

Вторая дорога идет влево отклоняясь к Северо-Востоку, она двумя сутками езды длиннее первой, но имеет более воды и безопаснее; однако Сеид зарядил в Туере ружье советуя мне приготовить и свое.

Напоив верблюдов мы пошли далее и после 20 верст сделали небольшой привал, а к вечеру, перешедши еще 20 верст остановились. — Направление наше было N ten О. — Степь на сем переходе имела в стороны некоторое возвышение.

Геким Али-Бай продолжал вести себя очень грубо против меня, — несмотря на опасность в сем месте он никогда не дожидался нас чтобы вместе ехать, я его также о сем не просил, и видя из поступков его, что в случае нападения; на него надежды мало, я стал сам далее от него останавливаться, и брал по ночам все нужные предосторожности; тюки свои всегда складывал в виде равелина, и имел оружие в готовности. — Один раз приходили из кервана его люди и советовали мне для безопасности соединиться, я отвечал, что могут сами присоединится ко мне если боятся, — и они не сказав ни слова ушли. — Однако же один из его сопутников, которому весьма хотелось чаю, перешел ко мне с 16-тью верблюдами и одним работником, и следовал со мною во всю дорогу в надежде получить богатые подарки; но он ошибся. — Мне удалось поссорить его также как и своих проводников с Геким Али-Баем; я сделал сие дабы иметь хороших лазутчиков в Хиве, узнавать замыслы его и доносы на меня Хивинскому Хану, которые мог бы он сделать дабы выслужиться у Хана и отмстить Сеиду. — Он приметил, что я вел записки дорогой, и первый распустил о сем в Хиве слух.

Сентября 25. Прежде полуночи поднялись мы опять в путь. — Местоположение было несколько гористо; после 23-х верст хода мы прибыли перед рассветом 26 го числа к колодцу Дирин {48}. Колодезь сей находился в глубокой балке, и обделан камнем, вода в нем вонючая и солоноватая; — однако мы принуждены были налить ею бурдюки свои, потому что отправлялись из сего места в совершенно безводную степь.

Дирин можно назвать границею приморских Туркменов: верстах в 11/2 от сего колодца влево находится последнее кочевье Иомудов поколения Бага, содержащее до 50-ти дымов. — От сего места должно тянуться совершенною пустынею 5 или 6 суток до колодцев Беш Дишик, которые можно принять за прежние границы Хивинского владения. Сей переезд самый трудный из всей дороги от Балкана до Хивы. — Балка Дирин имеет крутые берега и представляет русло прежней реки текшей от Севера на Юг в старинное логовище ныне сухой Амудерьи{49}, о которой будет ниже упомянуто. — Недостает воды и зелени, чтобы оживить место сие прекрасно расположенное; но здесь природа мертвая и кажется никогда жизнь не посетит сих мест населенных звероподобными людьми.

В сем месте Геким Али Бай столкнувшись с моим керваном, сделал ныне первое приветствие. — Искренность моя не на языке сказал он мне, так как у окружающих вас, но она в сердце моем. — Я отворотился и оставил его без ответа.

Здесь явилось ко мне много охотников ехать вперед к Хивинскому Хану вестниками о моем прибытии; но зная вероломство их, я отказал.

Сентября 26. В 10 часов утра мы пустились в дорогу, шли ровною степью и после 23 верст остановились. — Того же числа ввечеру опять тронулись и 27 с восхождением солнца остановились после 34 верстного перехода. В течении сих двух переходов мы шли по трем направлениям — сперва NO, после О, а наконец O ten N.

Дорогой мы встретились с небольшим керваном идущим из Хивы; я дал записку к Майору Пономареву Туркмену Магомед Ниасу ехавшему с оным, в которой извещая его о благополучной езде своей, просил захватить сына Геким Али-Бая если со мною что неприятное случится.

Сентября 27. В 8 часов утра пустились в путь, и проехав 31 версту ввечеру остановились. — В правой руке верстах в 10 был у нас колодезь Казагли коего вода очень солона, и негодна к употреблению.

С 27 числа вечера до вечера 28 мы прошли без остановки в целые сутки 67 верст — так как совершенно ничего мне не представлялось в течении всего перехода, то и не о чем более упомянуть как о смертельной скуке, которую ощущал. — Отдохнув часа два, опять пустились в путь и после 27 верст хода по направлению O ten N. остановились на рассвете; 29 числа холод был довольно сильной.

Сентября 29. Ввечеру пройдя еще 34 версты, наконец остановились мы ночевать при колодцах Беш-Дишик или пяти отверстий. — Направление наше было O ten N. В колодцах сих была хорошая пресная вода.

Я утешался тем, что почти две трети сего трудного пути были совершены и что я достиг уже земли Хивинской, но еще более радовался тому, что здесь назначен был ночлег, — десять дней в дороге я то качался на верблюде, то шел пешком, и в продолжении всего этого времени почти совсем не спал. — Туркмены находили средство растягиваться на верблюдах, но я сего делать никак не умел, изредка только дремал и несколько раз едва не падал с высокого верблюжьего горба. — Я здесь уснул как еще во всю дорогу не удавалось, — переменил платье, в которое набилось множество пыли и песку, умылся, напился чаю из пресной воды, и первой раз ел вареное кушанье, ибо вся пища моя дорогой состояла из черных сухарей и солоноватой воды, — словом я здесь отдохнул и ожил — и успел еще сделать некоторые замечания, которые ниже излагаю.

Последний переход сей, мы ехали почти все сыпучими песками — вдали перед нами виден был отвесной высокой утес с большими трещинами, которой по словам сопутников моих был прежний берег моря, о котором будет ниже упомянуто. — Не доезжая 10 верст до колодцев мы приехали к высохшему руслу большой реки, которая имеет до 100 сажень ширины, а глубины почти 15. — Берега оного очень круты, и обросли так как и дно кустами — направление его от Северо Востока к Юго Западу, — нам следовало переехать чрез оное, но сего нельзя было сделать за крутизною берегов и обвалами; почему и принуждены были поворотить на лево и следовать вдоль берега иссохшей сей реки, между песчаными буграми нанесенными ветром в виде морской зыби вышиной сажени в две; прошедши таким образом версты три остановился я на короткое время для написания записки Майору Пономареву, которую послал со встретившимся керваном на отдыхе, против колодца Саре Камыш {50}, находящийся на дне сего русла. — Мы продолжали свей путь вдоль берега еще 7 верст; и наконец спустились на дно реки, расположились ночевать у вышеупомянутых колодцев Беш Дишик близко от большого кервана. — Виденной мной называемой морской берег шел в параллель реки в 3 верстах расстояния от оной.

Так как вид сего высохшего потока среди ровной степи не изменился, а имел еще изгибы на подобие реки, — я заключил что оное есть древнее русло Аму-Дерьи, об отыскании которой Государь Петр Великий столь много старался. Проводники мои в том еще более удостоверили меня сказав, что сие есть сухое логовище реки, называющееся Усбой, в старину же по оному протекающая река называлась Амин Дерия, и впадала в Балканской залив, течение свое она переменила уже с давних времен и теперь из Хивинского Ханства идем в сторону Демур Казыка (железного кола) т. е. на Север по направлению полярной звезды{51}.

По возвращении моем из Хивы я узнал от Киата, что устье сей реки хотя и занесено песком но еще приметно, и что на берегу оного построена деревянная изба на подобие Русской, о построении коей даже и старики не имеют никакого предания; окрестные же жители по сию пору не смеют ломать оной, имея к ней таинственной страх и почтение. — Удивительно, что изба сия так долго держится. — Впрочем ежели она была построена Русскими, то конечно не могло сие быть прежде времен Петра Великого в Экспедицию Князя Бековича посланную для отыскания золотого песка. — До сих пор могла она простоять потому, что в тех странах дождей очень мало. — У нынешних же жителей Балкана никаких преданий о ней не сохранилось вероятно потому, что страна сия населена была иными Туркменскими поколениями.

Дно сухой Аму-Дерьи в местах не занесенным песком совершенно различной почвы с степью. — Ибо местами по оному видна зелень, растут деревья и есть колодцы с хорошей пресной водой. — В упомянутом колодце Саре Камыш вода даже выступивши из сруба течет ручьем по сухому дну реки, подле же сего колодца есть другой с солоноватой водой. — На месте ночлега нашего на сухом дне реки было 6 колодцев пресной воды. — От сего места почти до самых настоящих границ Хивинского Ханства находится по дороге довольное количество кустарника, нельзя сказать чтобы и до сих пор мы нуждались в оном, исключая 6 или 7 привалов.

Я очень удивился на сем ночлеге Геким-Али-бай, и брат его Таган-Али встретили меня, развьючили моих верблюдов и составили тюки. — Первой даже подошед просил извинения в том, что во всю дорогу от меня отстранялся, уверяя что желает загладить свой проступок, стараться будет мне сколько может служить, он даже просил меня считать на него как на самого верного из моих служителей, — я принял его снисходительно и напоил чаем, однакож не вверился ему, и в сию ночь был еще осторожнее. — Причиною столь внезапной перемены полагать можно, что если он имел в самом деле дурные замыслы, то будучи не в состоянии их исполнить и видя, что я беспрепятственно достиг почти до самого Ханства; может быть рассчитывал, что гораздо выгоднее быть покорным мне, полагая что Хан меня хорошо примет, и что в таком случае я могу доставить ему некоторые выгоды. — К тому же он узнал от встретившегося с нами кервана, что в Хиве носится слух о скором прибытии Российского посла, и что Владелец оного Магмед Рагим с большим нетерпением ожидает моего прибытия для получения четырех верблюжьих вьюков с червонцами, которые будто бы к нему везу от Ах Падишаха или белого Царя. — Слух о моем скором прибытии дошел до Хивы чрез Туркменов приехавших с Гюргена и Атрека, которые в бытность нашу на их берегах, слышали что я расспрашивал о дороге в Хиву, и догадывались о моем намерении, которого я и не скрывал. — От сего ночлега нам опять предстояло идти несколько дней без воды.

Сентября 30. Мы поднялись с рассветом и прошедши 25 верст остановились при закате солнца. — Переход этот был довольно занимателен. — Вышедши на другой берег сухой — Амин-Дерьи мы шли недалеко от оной, в левой стороне оставался высокой отвесной берег предполагаемого Туркменами моря, о котором выше упоминал, берег сей коего пределы теряются вдали, имеет везде одинаковой вид, и вышины до 20 сажень. — Находящаяся за оным возвышенная часть степи, также равна как и нижняя, по которой мы шли. — Мы следовали версты три вдоль сего берега и забавлялись гулом повторяющим очень чисто все слова. — Тут дорога уклоняется в право и видны в берегу очень правильно высеченные пять отверстий, имеющих вид дверей или входа в какое нибудь жилище, — к таким необыкновенностям непременно должна быть вымышлена и сказка. — Вот что мне проводники мои рассказали: сии пять входов называются Беш Дишик или пять отверстий, по ним названы и колодцы при которых мы ночевали, по всему нашему Туркменскому кочевью известно что отверстия сии ведут в огромнейшие чертоги, в которых с давних времен живет Царь с большим семейством, богатыми сокровищами и дочерьми красавицами; что некоторые любопытные дерзали в оные заходить, но в пещерах невидимой силой были связаны и там погибли. — Дабы оставить сказку сию в своей силе, я не спросил у Туркменов от кого они сие знают, если никто оттуда не возвращался. — После сего рассказа пошли разные суждения, это не может быть сказал один, — ты не веришь? отвечал другой, — а кто нас передразнивал, когда мы разговаривали и ехали подле горы. — Он сим так затруднил неверившего, что тот принужден был замолчать после столь ясного доказательства{52}.

Несмотря па несообразность повествования мне не хотелось проехать мимо сего очарованного места не посетив старого Царя и не посмотрев на его дочерей красавиц, или не увидеть места в котором может быть прежде скрывалась разбойничья шайка. — Я полез с одним из моих Туркменов, к сим бывшим жильям: они более нежели на полвысоте берега. — Под входами в оные выдается уступ составляющий род галереи длиною сажень до 100 — рыхлая земля осыпалась под нами, я лез между берегом и отвалившейся с верху скалы в тесной ущелине. — Над головой моей висел ужасной величины камень, которой угрожал падением, и надобно было еще проползти чрез тесное отверстие им составленное, дабы выйти на вышеупомянутый уступ, с которого казалось уже легко было пройти в необитаемые пещеры.

Туркмен мой шел впереди и пробрался чрез оное, но вошед на галерею не мог далее идти потому, что в сем месте она перерывается на расстоянии 2 сажень, если бы мы только сие пространство перешли, то непременно были бы в пещерах до коих оставалось несколько шагов. -Я превозмог бы сие затруднение с помощью веревок, но керван уже далеко ушел, и я поспешил его нагнать. — Мне казалось что и прежде настоящий ход в пещеры был с сего места, но что его нарочно завалили сказанным камнем.

Я не знаю что заключить о сей гряде утесов, мне кажется вероятным предположить их берегам бывшего моря, или большого озера, коего обширность с одной точки необозрима.

В некотором расстоянии от Беш-Дишика перешел на другой берег Амин-Дерьи, я переезжал чрез многие водопроводы, в коих хотя и не было уже воды, но следы оной еще ясно видны. — Направление наше было O ten N.

В ночи с 30 Сентября на 1 Октября мы прошли еще 33 версты по направлению SO. На сем переходе оставался в правой стороне противоположной берег предполагаемого моря. — На берегу оного видны развалины залива Утин Кала {53}. — Упомянутые водопроводы и развалины не суть ли ясные доказательства прежней населенности сего края и что ныне сухое русло Ус бой прежде вмещало в себе воды торговой реки Амин Дерьи, или Окса.

Октября 1. Мы прошли после привала до вечера 34 версты по направлению SO переезжая часто через сухие водопроводы между кустарником, и остановились на отдых.

В ночи с 1-го на 2-ое Октября мы прошли 31 версту, и остановились после рассвета; неподалеку от сего места есть кусты ядовитого свойства. — Проводники мои опасались оных для верблюдов.

Перед рассветом встретились мы с большим керваном Туркменов, поколения Чодвур племени Игдыр, — верблюдов было до 1000 а людей до 200. Они шли с большим шумом, пели, хохотали, кричали, — обрадовавшись что выехали из Хивинского Ханства, закупя благополучно хлеб; — они шли на Мангышлак. Геким Али-Бай с своим керваном был впереди и я оставался только с 6-ью Туркменами. Так как мы сошлись в тесном месте между кустами, то и принуждены были ждать пока весь тот большой керван пройдет. Игдыры расспрашивая наших Туркменов об их поколении, столпились около нас, и узнали по шапке Петровича что он не Туркмен.

Они смотрели на нас с любопытством и спрашивали у проводников, что мы за люди, — это пленные Русские отвечали наши; нынче пришли суда их к берегу, мы поймали трех и везем продавать. — Везите, везите их проклятых неверных отвечали Игдыры с злобной усмешкою, мы сами трех Русских теперь продали в Хиве, и за хорошие деньги.

Октября 2. Мы прошли 33 версты по направлению SO. — Встречались со многими керванами, идущими из Хивы с хлебом. — Они сказывали нам что ныне Хан наложил по полу тиллу (2 руб. сереб.) подати на Туркменов, с каждого приходящего верблюда; что так как Туркмены не хотели сей подати платить, а просили отменения оной, то Хан приказал удержать прибывшие керваны, обещаясь сам приехать в крепость Ах Сарай {54} для личного свидания с их старшинами, выслушания их просьб и принятия от них подарков. Что несмотря на то многие керваны бежали, что Хан уже вероятно выехал из Хивы, и что мы с ним непременно встретимся в Ах-Сарае. — Известия сии были довольно приятны для меня потому, что предвещали скорейший конец моему поручению. — Я изготовил даже речь для первого свидания с Ханом и давши ее перевести Петровичу, приказал ему выучить наизусть; но как сильно ошибся!

С вечернего привала нашего, расходились дороги во все стороны в разные кочевья и селения Хивинского Ханства; большой керван Геким-Али-Бая весь разошелся за покупкой хлеба, и мы остались одни. По сторонам были видны огни, выезжающих в степь на Арбах {55} за дровами и для заготовления уголья; тут бывают очень частые разбои, однако никто к нам не подходил. — Я обрадовался увидев следы колес, и утешался тем что достигнувши населенной страны опять соединюсь с людьми, и не полагал чтобы могли со мною так дурно поступить, как в последствии оказалось.

Октября 3. В ночи со 2-го на 3-ье мы прошли 29 верст по направлению OSO довольно частым кустарником, сбились было с дороги, но после двух или трех часов, опять попали на настоящую. — По утру сделали привал, после которого прошедши 10 верст OSO пришли к водопроводу, ни имев воды четверо суток.

Водопровод сей выведен из нынешней Амин-Дерьи, которая истекает из гор лежащих на Севере от Индии, протекает через Бухарию, по Восточную сторону города Хивы и впадает в Аральское море. — Множество таких водопроводов идут через все Ханство, которое в иных местах имеет до 150 верст в поперечнике.

На первом водопроводе у которого мы остановились для напоения верблюдов, жили в кибитках Туркмены многих различных поколений. — Они поселились в окрестностях городов Хивинских, и обрабатывают землю; по уборке же хлеба ездят на разбой в Персию и продают в Хиве привезенных ими невольников.

Селения в Хивинском Ханстве расположены по водопроводам, между которыми заключаются песчаные степи. — Земля при оных обрабатывается частью обывателями, частью же невольниками и представляет вид совершенного изобилия.

Плодородие удивительное. — Поля засеваются сарачинским пшеном, пшеницею, кунджутом из которого делают масло, и джеганом дающим круглое зерно поменьше горошины, белого цвета, и растущим толстыми колосьями на подобие кукурузы. — Джоган служит для прокормления лошадей, а иногда и самих жителей.

Октября 2. В стране Хивинской, есть также овощи и плоды многих родов, — из последних отличны дыни и арбузы. — Дыни сии бывают величиною в три четверти аршина и отменно сладкого вкуса.

Скотоводство у них очень значительно; домашние животные суть: верблюды, рогатой скот и овцы, из коих некоторые необыкновенной величины.

Лошади в Хиве отличной доброты, но лучшими однакож почитаются приводимые Туркменами с Гюргена и Атрека; — они выносят труды неимоверные. — Хивинцы и Туркмены отправляющиеся на разбой в Персию, обыкновенно ездят 8 дней сряду по 120 верст в сутки по безводным степям; лошади их бывают по 4 дни без воды, и другой пищи не имеют кроме 5-ти или 6-ти пригоршен джогану, которого запас на себе везут для всей дороги{56}.

Октября 3. Поднявшись по утру с привала, мы продолжали свой путь; — вдали был виден густой туман занимавший весь горизонт. — Я тщетно ожидал восхождения солнца; — когда же прибыл к вышеупомянутому водопроводу, то увидел что казавшийся мне туман происходит от песчаного вихря, которой продолжался без остановки целой день. — Я принужден был чрез оной ехать, и от водопровода до ночлега сделал еще 10 верст; — уши, глаза, нос, рот и волосы засыпало мне песком, лице же резало жесточее самой метели.

Верблюды наши отворачивались от ветра; — песчаной туман сей был столь густ, что в некотором расстоянии нельзя было различить предметов. — Часа за два до вечера, Сеид остановил керван, и пошел в сторону для отыскания пристанища в виденных им кибитках. Проходив с час, он с трудом нас отыскал и повел к кибиткам. Там жили Туркмены поколения Куджук Татар из Иомудов племени Кырык, коего старшина Атан-Ниас-Мерген тут же находился.

Из Туркменов которых я видел и знал, сей старшина мне более всех понравился. — Переселившись в Хивинские владения он вступил в службу Ханскую, и считался у него наездником; ходил всякую неделю на поклон к Хану и перед моим приездом только что возвратился из Хивы. — Кочевье его было расположено на водопроводе Даш-Гоус {57}. Он принял меня к себе со всем гостеприимством, показывающим человека бескорыстного и честного, что весьма редко между Туркменами, и прилагал всевозможное старание доставить мне покой; он заколол для меня лучшего барана, подал умыться, сварил пищу, И прогнал всех любопытных сбежавшихся смотреть меня.

Октября 3. Атан-Ниас-Мерген сказал мне, что до Хана уже дошли слухи о моем прибытии, и не советовал мне посылать в Хиву вестника, а ехать самому прямо в город, и по обыкновению их, подъехав к палатам Ханским объявить себя гостем и посланником; что поступив таким образом, без сомнения хорошо буду принят; я не совершенно верил, чтобы внезапное такое прибытие могло нравиться Хану, и потому поблагодарив хозяина своего за совет, которой от искреннего сердца мне дал, решился поступить иначе. — Он представил мне четырех сыновей своих, которые один другого были сановитее. — Они хвалились длинными пищалями подаренными им Ханом, и прекрасными жеребцами; второго сына своего Атан-Ниас-Мерген отправлял на днях на разбой в Астрабад с 30 человеками, собравшимися идти туда на обыкновенной свой промысел. 4. Мы выехали перед полднем после нужного отдохновения: почтенный хозяин мой провожал меня верст 12; настоящей дороги там не было и нам надобно было переехать степь, заключающуюся между водопроводами Даш-Гоусом и Ах-Сараем; пространство сие покрыто песчаными буграми; вихрь еще не переставал и нас заносило песком более прежнего; хозяин наш сам сбился с дороги. — Тут я в первой раз увидел как ветр сметает песчаные бугры с одного места на другое; — если находится в степи хотя маленькой кустик, то к нему наносится песок, и в короткое время образуется бугор. — Ветр стал утихать, и я приметил по сторонам несколько разрушенных крепостей и строений; — все же место по которому ехал, было покрыто обломками жженых кирпичей и кувшинов. Наконец проехавши 24 версты по направлению SO, нам открылся перед вечером водопровод Ах-Сарай, по коему расположено было множество кибиток и видны хорошо обработанные поля с несколькими деревьями. — Мы хотели в тот же день добраться по сему водопроводу до деревни, в которой жили родственники Сеида, но не могли и принуждены были остановиться в бедной Туркменской деревушке. — Тут уже начали появляться по местам и строения. — Туркмены живут в кибитках, а скотину держать в клевах загороженных прутьями и заваленных землею. — Жители сего места были отдаленного поколения с пределов Бухарии, и не знали поколений приморских Туркменов. — Они обступили меня и замучили вопросами; я не нашел иного средства отвязаться от них, как стращая их именем Магмед-Рагим-Хана, коего я назывался гостем. — Несмотря на то они отказали мне в ночлеге, говоря что не знают Магмед-Рагим-Хана; — я на них крикнул, они тотчас отошли и собравшись в кучу, в некотором расстоянии стали говорить между собою. — Когда я уже начинал располагаться ночлегом между их кибитками, один из них подошед ко мне, предложил свою, говоря что ее уже очистил; я воспользовался сим приглашением и зашедши в бедную кибитку, начал хозяйничать и выгнал множество любопытных, которые наглым образом садились подле меня и надоедали вопросами. Старой хозяин мой с Китайским лицем, сам не знал что у него за люди, и считал себя еще весьма счастливым, что его с дочерью я не выгнал и напоил чаем. — Так как меня обступало множество народа, то и приказал Туркменам своим ночью держать караул.

Октября 5. С рассветом, мы пустились в путь, и прошедши 10 верст по каналу направлением OSO, прибыли к издали нами виденным двум высоким деревьям, подле которых жил родственник Сеида.

Более и более вдаваясь по водопроводу внутрь края, я видел возрастающую обработанность земли. — Поля с богатейшими жатвами поражали меня противоположностью своею с теми, которые видел НА кануне.

В самой Германии не видал я такого ранения в обрабатывании полей, как в Хиве. — Все дома обведены канатами, по коим сделаны везде мостики. — Я ехал по прекрасным лужайкам между плодовыми деревьями, множество птиц увеселяло меня пением. Кибитки и строения из глины, рассыпанные по сим прекраснейшим местам, составляли весьма приятное зрелище. — Я обрадовался что прибыл в столь прелестной край и спросил с упреком у проводников своих, за чем они сами не обрабатывают таким образом земель, или если у них земли ничего не производят, то для чего не переселяются в Хиву? Посол отвечали, они мне, мы господа, а это наши работники; — они боятся своего владельца, мы кроме Бога никого не страшимся.

В Хивинском Ханстве по водопроводам в деревнях живут большею частью переселенные Туркмены. Жителей по сим местам очень много, они одеваются хорошо и в обращении гораздо ловчее прибрежных Туркменов. — Подъезжая к дому Сеидова родственника, я встретился со свадьбою; разряженная красавица ехала на большом верблюде, на коем было довольное богатое седло, обшитое все шелковыми материями.

Я был очень хорошо принят родственниками Сеида — для меня опорожнили маленькую комнату, впрочем довольно грязную и темную; — пока я переодевался, множество старшин собралось для поздравления меня с приездом, я впустил знатнейших к себе, и поговорив с ними несколько, вышел к прочим; всякой делал мне приветствие как умел. Хан еще не выезжал из Хивы, и я тотчас послал двух из собравшихся Туркменов одного в Хиву с извещением о моем прибытии, а другого в ближайшую Ханскую крепостцу называющуюся Ах-Сарай, для извещения тамошнего Ханского чиновника (родом Узбека {58}). Но я с прискорбием слушал речи Туркменов, разговаривающих обо мне; они хвалили Русского Посланника: и говорили что он не из простых людей должен быть: ибо знает грамоте, и у всех колодцев записывал глубину оных, и расстояние одного от другого — слухи сии дошли до Хана как мы после увидим, и были причиною смертного приговора произнесенного на до мною как над лазутчиком.

Прибывший в тот же день из Хивы Туркменской старшина Берди-Хан, явился ко мне. — В 1812 году он служил у Персиян, был ранен Русскими и взят в плен. — Служивши два года у Генерала Лисаневича и возвратившись на родину бежал в Хиву.

Получив от него несколько сведений о Хане, я хотел в тот же день ехать в Хиву, до которой оставалось еще 40 верст. — Но Сеид мой никак на сие не соглашался. — Я сердился, кричал на него, и он решился послать отыскать лошадей, между тем, однако же кажется тайно приказал посланному не приводить их. — Я думаю что ему хотелось продержать меня тут, дабы выхлопотать подарок родственникам своим. — Может быть также его просили о том старшины прибывших керванов, которые надеялись чрез мое ходатайство получить от Хана увольнение от наложенной на верблюдов подати. — Они намекали мне о том, но я делал будто бы их не понимал, и таким образом отделался.

За неимением лошадей я принужден был весь день тут остаться, ходил прогуливаться и всюду толпа вокруг меня собиралась. — Один Туркмен, прекрасно одетой, служащий в войске Ханском, довольно умно разговаривая со мной, стал рассматривать пуговицы на моем сюртуке, и без дальних околичностей для удостоверения серебряные ли они; вертел их на все стороны, — желая от него отвязаться, я спросил у него с насмешкой — Хивинское серебро одинакового ли цвета с нашим? -все засмеялись. — Любопытной отошел от меня и ударив рукою по эфесу своей сабли отвечал: Господин Посланник, мы Туркмены люди простые, нам такие вещи прощают, но уважают за храбрость нашу и за острее кривой сабли которая всегда предстоит к услугам Хана. — Она также будет предстоять и к услугам нашего Белого Царя, отвечал я, с того времени, как чрез мое посредничество установятся мир и доброе согласие между обеими державами. — Туркмен мой при сих словах успокоился.

Я лег довольно поздно, и начал уже засыпать, как вдруг известили меня о прибытии чиновника от Магмед Рагим Хана. — Входит молодой человек видный собою, с ним был другой пожилых лет. — Они сели подле моей постели, и молодой стал расспрашивать меня от имени Хана о причине моего приезда и о видах Правительства нашего; я ему отвечал что о сем сообщу Хану или тому человеку, которому он мне лично прикажет, что впрочем я имею К нему бумаги, коих содержание мне неизвестно. — Я показал Адбулле (так он называется) запечатанные письма — и приказал ему о сем Хану донести. — Удивленно продолжал он что от Белого Царя с двух сторон посланники приехали, — у нас в Хиве есть 4 посланца ваших, вить и вы тоже Белому Царю служите? Я старался его уверить что то не могли быть посланники, а какие нибудь беглые, которые назвались так; и что их надобно остановить, что если они самозванцы, то я их перевяжу и отправлю в Россию. — Абдулла уверял меня что они точно Русские послы. (После узнал я что это были какие то 4 Нагайца приехавшие с письмом к Хану). Пьете ли вы чай? спросил у меня Абдулла, если пьете то велите поставить для меня чайник. — Мы пьем чай днем, а не в полночь отвечал я, а так как я не совсем здоров и устал с дороги, то вы бы меня обязали если б оставили в покое, прощайте. — Он ушел. — Я после узнал что этот Абдулла сын какого то знатного Чиновника прежде при Хане служившего, и что никогда Хан его ко мне НЕ посылал и весь допрос его был сделан из одного любопытства.

В тот же день я узнал что двое Русских услышавши о прибытии корвета к берегам Туркменским, на кануне моего приезда в Ах-Сарай бежали к берегу, оставив жен своих и детей — их однако же после поймали. — Хивинцы имеют много Русских невольников, которых им продают Киргизы, хватая их на Оренбургской линии, также и Персидских и Курдинских доставляемых ими Туркменами в большом количества. — Обращение с сими невольниками самое жестокое; по малейшему подозрению, о побеге, они наказывают их жестоким образом, — если же сие во второй раз случится, то пригвозживают их за ухо к дверям и оставляют в таком положении трое суток; если они вынесут сие наказание, то продолжают по старому томиться в неволе{59}.

Октября 6. По утру привели мне нанятых лошадей; но прежде сего я был приглашен на завтрак к одному старшине, сие заставило меня часа два промедлить — если б сего не случилось, то обстоятельства мои приняли бы может быть совершенно другой ход, я бы в тот же день был в Хиве, и Хан удивленный внезапным моим прибытием может быть принял бы меня хорошо и скоро отпустил; — с другой стороны могло быть и то, что народ растерзал бы меня до въезда в город по повелению Хана, до которого бы вдруг дошли слухи, что Русские пришли в Хиву для отмщения за кровь Бековича. — Такого рода слухи в Хиве весьма легко распространяются, и владелец не видавший никогда ничего кроме своего малого Ханства и степей окружающих, мог бы легко сему поверить.

Я не отъехал еще 8 верст как нагнал меня конный человек скачущий во весь опор, он просил меня от имени Хана остановиться, и подождать двух чиновников посланных ко мне из Хивы еще прошедшую ночь. — Я подождал, и скоро они ко мне приехали в сопровождении четырех конных человек. — Старший из них был роста малого, лет 60, с длинной седой бородой, походил на обезьяну, несколько заикался, говорил скоро и из всякого слова видим был злой его нрав и алчность к деньгам: то был некто Ат-Чапар {60} Алла верди. — Ат Чапаром его звали потому, что Хан его всегда употреблял в разъезды с своими приказаниями. — Другой был высокого роста толст, с маленькой бородкой, но с благородной и скромной осанкой, речи его соответствовали наружности; а после и поступки его таковым же оказали; его называли Еш Незер ему было за 30 лет; звание его было Юз Баши, что по переводу значило сотник; но в Хиве название сие принадлежит не сотенным начальникам, которых нет, а военным чиновникам коим Хан поверяет отряды различных сил во время войны.

Ат Чапар, (как я после узнал) родом из Персиян Астрабадских, его увезли в малолетстве в плен, он принял закон Сунны женился, сын его Ходжаш Мегрем {61} оказал в сражении важную услугу Хану, сделался его любимцем, вскоре получил управление таможни; и приобретши совершенную доверенность Хана, вывел в люди отца своего и братьев. Хан подарил ему много земли и водопроводов, он еще более прикупил, и теперь считается третьим из самых значащих и богатых особ Ханства.

Так как он имел торговые сношения с Астраханью, то и просил Хана, чтобы я у него был гостем пока не решится моя участь. — Вероятно в надежде получить подарок, буде дела пойдут хорошо, или прислужиться Хану удушением меня, если б ему того угодно было.

По сему самому Ат Чапар Алла Верди объявил мне Ханское приказание ехать с ним в деревню его Иль Гельди{62}, где все приготовлено было для моего приема. Мы ехали верст 18 по направлению N ten О прекрасным и населенным краем; — в одном месте только переезжали песчаную степь между двумя водопроводами. — Погода была ясная. — Я увидел издали крепостцу, к одному концу которой примыкал садик, это была крепостца Иль Гельда, она построена квадратом по углам коего находились четыре башни; стены сделанные из глины смешанной с камнем, имели вышины 3 1/2 сажени, а длины 25 — (расположение внутренних покоев можно видеть ИЗ чертежа оной). — В крепостцу был только один въезд в большия ворота, которые запирались огромным висячим замком. — Она принадлежала Ходжаш Мегрему. — В Хиве у всех почти помещиков есть такого рода строения, без бойниц. — Внутри делается не большое водохранилище, несколько дворов, покои, кладовые, мельницы; и места для хранения скота. Обыкновение сие должно иметь начало в беспрерывных беспокойствах терзавших всегда народ сей при смерти владельцев, тогда обыкновенно возгорается междоусобная война, и даже в мирные времена не редко случается, что тамошние Туркмены грабят Хивинцев. Такого рода крепостца заключающая в себе запас и все хозяйство может всегда несколько дней держаться против небольшой толпы Туркменов. — В Иль Гельди было человек 50 или 60 жителей, которые частью занимали комнаты, а частью помещались в кибитках поставленных на дворе, тут были и жены их. — В противоположенной стене воротам была башня с маленькой калиткой, которая вела за крепостцу в садик, в коем небольшое грязное водохранилище, несколько деревьев и хороший виноградник. Сад сей был окружен стеной вышиною сажени в полторы — а к стене примыкал снаружи дом какого то Муллы и мечеть.

Приехавши в Иль-Гельди я был встречен братом Хаджаш Мегрема сыном Ат Чапара Сеид Незером, он служил в таможне помощником у брата своего, был хорош собой, лице его знаменовало ум, но был крутого и дерзкого нрава; Персидское поколение Ат Чапара отличалось длинными бородами, которые в Хиве очень редки, оно сверх того было примечательно своей особенной алчностью к деньгам; — в первой день мне делали еще всякие вежливости, — Сеид Незер сказавши мне поклон от Хана и старшего брата своего, привел с собою самовар, чаю и сахару — сварили для меня плов, принесли всяких плодов, и поместили в особую комнату, дни были теплые, и потому холодной и темной не выбеленной чулан сей казался мне сносным, я выходил на дворик, а иногда и в сад; хотя я все был под караулом, но сперва считал сие за почесть, а после увидел что нахожусь в плену. Четверо же Туркменов моих имели позволение всюду ходить к своим родственникам.

Меня уверяли что на другой день моего приезда Хан к себе позовет, но настало 7 число и никто меня не требовал. — Приехал из Хивы Якуб третий сын Ат Чапара, которой привез известие мне, что на следующей день меня уже непременно Хан потребует.

Октября 8. Приехал ко мне никто Якуб Бай, знавший несколько слов по Русски. — Он торговал в Астрахани, промотался, и возвратился в Хиву без всего, пристроился к таможне и стал поправляться. — Якуб Бай приехал от Хана, дабы узнать кто я таков, с каким намерением прибыл, какие мои поручения и требовал сверх того чтобы отдал ему бумаги для вручения их Хану. — Я с досадою и громким голосом отказал ему в том говоря, что послан к одному Хану, и если он сам не хочет меня видеть, то бы отпустил обратно, впрочем сказал я Якуб Баю, ты можешь сказать Хану, что я имею К нему два письма и подарки, первое письмо от Сардаря земель заключающихся между Каспийским и Черным морями, а другое от Майора Пономарева, управляющего одним ИЗ Ханств подвластных нашему Сардарю. — Якуб Бай встал сердитый и ушел.

С сим Якуб Баем, приехал еще один Якуб родом жид, но давно уже принявший Магометанскую веру. — Жид сей езжал на торги в Оренбург и Астрахань, и знал несколько по Русски. — Он хаживал ко мне и рассказывал о торговых дорогах из Хивы в Россию и в Кашемир, брат его несколько раз бывал в сем городе.

Один из Туркменов моих ходивший на ближайший Базар{63} называющийся Казават, слышал что Хан выехал из Хивы и будет меня принимать в особой крепостце находящейся не подалеку от Иль Гельди. Я сообщил сие известие приставам своим Ат Чапару и Юз Баше, но они меня уверяли что слух сей несправедлив; — я узнал в тот же вечер, что когда Якуб Бай ко мне приезжал, Хана уже не было в Хиве; и что он поехал на охоту в степь на 12 дней, — между тем обращение со мной становилось всякой день грубее, пищи умереннее, чай перестали давать, также и дрова для варения пищи; с начала даже не позволяли мне ничего себе покупать съестного; но под конец отменили запрещение сие потому, что Ат Чапар делавший закупки мои, наживался от моих денег; между тем присмотр, за мною сделался строже и мне не позволяли даже на минуту отлучаться из комнаты без двух сторожей, и поставили караульных к воротам, с запрещением ко мне кого либо впускать, и по ночам лежал у порога человек, таким образом что отпирая дверь всякой непременно должен был разбудить его.

Туркмены мои также слышали от выезжавших на базар, что по приезде моем Хан собирал совет, на которой приглашены были все почетные люди Ханства, Наместник его и начальствующий в городе Ургендже старший брат его Кутли Мурад Инах, и главная духовная особа Кази; — что долго разговаривали обо мне, и не известно НА что решились. — Однако же несколько дней после сего я узнал через Туркменов родственников моих проводников, из коих один был слугою у Хана, что Магмед Рагим услышавши что я дорогой вел записки называл меня лазутчиком, и говорил на совете: Туркмены привезшие его, не должны были допустить его до моих владений, а убить и представить ко мне подарки, которые вез. Но так как он уже приехал, то делать нечего, и я бы желал знать какой совет мне даст Кази. — «Он неверный отвечал Кази; его должно отвести в поле и зарыть живого.» — «Я почитал тебя умнее самого себя, сказал ему Хан, а вижу что в тебе совсем нет ума. Если его убью, то на будущий год, Государь его белый Царь повытаскивает жен моих из гарема; — я лучше приму его И отпущу, а между тем пускай посидит, надобно разведать от него за каким делом сюда приехал, а ты пошел вон.»

Одни полагали в совете, что я приехал для выручения Русских невольников, другие с требованием удовлетворения за сожжение двух судов наших в Балканском заливе (что сделано было лет 10 тому назад) Туркменами поколения Ата, (которые с тех пор как их Иомуды вытеснили С берегов, повинуются Магмед Рагиму); — иные же думали, что я приехал требовать воздаяния или мщения за убиение Князя Бековича в 1717 м году случившееся. — Говорили также что к берегам Туркменским пришел наш флот и что заложили большую крепость, коей половина уже сделана, а что я узнав дороги на будущий год приду с войском в Хиву. Многие думали что будучи в войне с Персиянами, Главнокомандующий наш хотел склонить Хивинского Хана к вспомоществованию нам; говорили что даже Русские войска уже заняли крепость Ах Кала {64} близ Астрабада, и все почти были того мнения чтобы меня казнить, или тайно убить или взять в невольники. — Сам Хан очень тревожился моим прибытием, но опасаясь нашего Правительства явно не решался меня казнить, хотя сие и было его желание; почему не знавши что предпринять, решился оставить меня в крепости впредь до получения дальнейших сведений и придумав лучший способ исполнить свое намерение. Ко мне были подосланы люди для разведывания цели нашего Правительства; но я им ничего не открыл.

Слухи о мнении совета и тайном намерении Хана не могли не тревожить меня; я не хотел сперва им верить, но после обстоятельства и другие вести меня в том убедили. — Я не знал на что решиться; мне предстояло неминуемо или томительная неволя, или позорная и мучительная казнь; — я помышлял о побеге, и лучше желал если бы меня нагнали в степи, умереть на свободе с оружием в руках, нежели подвергнуться казни. — С другой стороны мысль о неисполнении своей обязанности, когда еще могла на оное быть хотя весьма сомнительная и малая надежда, меня останавливала, и так я решился остаться, — привел в порядок оружие свое и изготовился к защите если бы на меня внезапно напали.

К счастью со мной была книга Попа перевод Иллиады, — я всякое утро выходил в сад и занимался чтением, которое меня несколько развлекало.

Октября 12. В вечеру принес ко мне один из Туркменов моих Кульчи, несколько яиц и сушеных плодов, сказав что ему поручено было вручить мне оное от одного Русского, пришедшего к крепостным воротам и просящего меня выйти с ним поговорить. — Я не мог сего сделать, и отпустил его.

Еще три дни прошло без всякого известия о моей участи; усиливающаяся строгость присмотра и грубость приставов меня более удостоверяли в намерении Хана. — Размышляя о своем бедственном положении я думал что если меня не лишат жизни, то конечно возьмут в невольники; — мысль о неволе была еще приятнейшею мечтою в сравнении жестокого заточения, в котором находился; я утешался тем, что будучи в неволе буду иметь хотя возможность видеться с соотечественниками своими, и имел в виду при первом удобном случае взбунтовавши всех невольников Русских и Персидских, избавить их по-крайней мере от тяжкого рабства. — В другое время занимали душу мою самые горестные мысли.

Я терял всякую надежду когда либо увидеть свою родину; мысленно прощался со всеми, глаза мои не смыкались даже и ночью; — я был грустен, и с неким удовольствием ожидал той минуты, когда несколько вооруженных людей ворвутся в мою комнату, и прекратят плачевную жизнь мою. К рассвету только засыпал, а поутру с прискорбием видел я быстро приближающуюся зиму; — лист уже опадал, утренники становились свежее, и я последнюю терял надежду даже и при счастливом окончании своих дел возвратиться когда либо на родину, полагая что лед понудит корвет воротиться и оставить меня одного на произвол судьбы среди звероподобных народов. Все постигаемыя рассудком человеческим, упования исчезли, исключая надежды на благость Всемогущего Творца, Которой один мог спасти меня от предстоящей гибели.

46 Дней продолжалось мое заключение; не буду упоминать о физических беспокойствах перенесенных мною, я почувствовал их тогда только когда нравственно успокоился. — Кроме всего огорчения от предстоявшей мне участи и вечной разлуки с отечеством, я терзался еще положением несчастных Русских в Хиве, видя себя не в силах им помочь.

Прерывая писать повествования о бедствиях моих, обращаюсь к другим происшествиям.

Октября 16. Прибыл в Иль Гельди десятилетний сын Ходжаш Мегрема которого Хан очень любил, и заставлял всегда у себя играть в шахматы, отец его велел мне сказать что сам скоро будет; но столько раз обманутый, я уже никому не верил; — братья Ходжаш Мегрема, и многие другие чиновники частым своим посещением мне надоедали; я не полагал однако же чтобы из окружающих меня нельзя было кого нибудь склонить к доставлению хотя изредка справедливых известий из Хивы, почему собрав к себе всех и подарив чем был в состоянии — старался изведать кого на сие мог бы после на един склонить, но никто не смел со мною говорить, опасаясь доноса свидетелей — тогда сыскался один бедный Бухарец, Бай Магмед, которой собираясь в Мекку, уже 17 лет как выехал из родины и остался в сей крепостце, где занимался деланием кушаков. — Я ему подарил ножницы; он ходил ко мне тайно и сообщал разные известия, хотя не мог он многого знать однако же оказал мне большую услугу разведав о ссоре Юз Баши с Ат Чапаром происшедшей за меня; настоящий пристав мой был Юз Баши, человек доброй и честной, но очень скромной. — Ему приказано было за мной иметь самой строгой надзор, — я приглашал его к себе одного, он боялся, и старался избегать тайных свиданий. — Ат Чапар же за ним непрестанно наблюдал и всегда вбегал ко мне в след с ним, опасаясь чтобы я не сделал Юз Баши особого подарка; — заметив такую жадность, я призвал его к себе и подарил кроме данного ему прежде сукна, еще штуку холста, сказав чтобы никому о сем не говорил, особливо Юз Баше, — старик схватил холст под полу, выбежал самым воровским образом, спрятал его и сел подле Юз Баши, как будто ничего не бывало.

Я не упустил случая сообщить сего Юз Баше, которой смеялся от чистого сердца; презирая Ат Чапара и все семейство его.

По приезде моем я подарил Юз Баше и Ат Чапару по куску сукна, которые хранились у приказчика Ат Чапара; нашлось что от сукна Юз Баши было отрезано пол аршина, и в воровстве обличился Ат Чапар. — Они поссорились, сверх того я жаловался Юз Баше, на недостаток и нужды претерпеваемые мною и на грубое со мною обращение; — его польстила доверенность сия. — Он явно поссорился с Ат Чапаром, так что уже последний не стал за ним бегать; всякой день я подсылал Петровича возобновлять их раздоры, дабы из разногласий их выведывать правду, Юз Башу выводил в сад и говорил на едине, — он утешал меня, что хотя день приема моего и не назначен, но ежечасно надеяться могу быть призванным; что вероятно Хан по возвращении своем не оставить меня без ответа, и не уедет опять на охоту, потому что пронесется молва в народе, что Хан убоясь Русского посланника и не умея ему отвечать, бежал в степь.

Часто между сими разговорами расспрашивал я его о Хивинском Хане, сношениях его с соседями и вообще о внутреннем устройстве Ханства, и многие получал от него о сем сведений. — Юз Баши чувствовал всю тягость Хивинского правления и кажется не любил Хана; но никогда не произнес хулы на его счет. Он мне говорил, что окружающие Хана так его боятся, что не посмеют никогда ему слова обо мне сказать; при всем том обнадеживал, что дела мои примут хорошей оборот. — Юз Баши был родственник второго Визиря Куш Беги {65} и несколько лет назад будучи гоним Ханом в избежание казни тайно удалялся в Бухарию, где пробывши два года, по убедительным его уверениям опять возвратился.

Я стал покойнее с тех пор как приобрел доверенность его, и когда сам не мог с ним видеться, то посылал Петровича, Юз Баши принимал во мне искреннее участие и всегда из лица его можно было видеть благоприятные ли получены из Хивы известия. — Находясь после В Тифлисе куда он был назначен послом от Хивинского Хана, он признался что слухи узнанные мной в Хиве о собранном на мой счет совете И приговоре к казни, были точно справедливы.

Туркмены мои видя худое положение дел моих оказывали меньшее уважение; они старались отделаться от меня опасаясь пострадать вместе. Когда ходили на базар народ толпился около их, и спрашивал когда назначен день для казни Посланника, иные спрашивали у них правда ли что Посланника в прошлую ночь задушили. По сему поводу старшины уговаривали их бежать, также и потому что Хан был очень раздражен на Иомудов, за то, что они еще до сих пор не заплатили наложенной на них подати с приходящих керванов. — Сеид становился дерзким, следующий случай покажет до какой степени дошла его необузданность.

Возив невольницу свою по базарам и деревням он долго не продавал ее не получив требуемой цены. Несчастная Фатьма жила в одной комнате с Туркменами, и когда они уходили, была очень обижаема Хивинцами, так что я не один раз посылал Петровича разгонять их, но однажды довели ее до того, что она принуждена была бежать, обещаясь убить себя если вскоре не продадут. Сеида не было дома, когда он возвратился, я ему сказал, что поведение его мне не нравится, что он должен переменить его, слушаться меня, не забываться и продать женщину, которой присутствие наносило нам стыд.

Выслушав меня, он встал сказав «прощай Мурад Бег, я тебе служил до сих пор; но если ты хочешь так со мной обращаться, то я тебя оставляю; Фатьма моя невольница, и я ее продам когда, и кому захочу. — Прощай сказал и вышел.»

Я его кликнул, он ожидал моего ИЗвинения; но я сказал ему «Сеид, поезжай назад, ты видишь мое бедственное положение и то что можешь вместе со мной пострадать, — поезжай домой и скажи Киат Аге, которой тебя отправлял, что ты меня здесь покинул, — знай однако же, что пока оружие мое при мне, я ни тебя, и никого не страшусь; без оружия же меня никто не увидит — прощай; и не приходи более.»

Ответ сей сразил его, он сел, задумался, залился слезами, просил прощения, клялся никогда не оставлять меня, и подвергнуться одинаковой со мной участи, я помирился с ним, он стал скромнее, и на другой день Фатьма была продана.

Сеиду надобно было довольно часто напоминать о сем обещании, он нередко изменял себе; но нельзя не сознаться что во нраве его были некоторые хорошие черты.

Меня почти совсем лишили пищи и ничего не позволяли покупать, тогда я принужден был прибегнуть к хитрости, давать деньги приказчику Ат Чапара с тем, чтобы он покупая хлеб и баранов — приносил мне их будто бы в подарок; Ат Чапар же сам человек очень богатый, и значащий, приходил тихонько в комнату где висела баранина и крал целые куски, я открыв сие посмеялся о том с Юз Башею, которой не переставал ободрять меня в терпении, подавая надежду к счастливому перевороту моих дел.

У Ат Чапара было 7 Русских невольников, из коих один жил В Иль Гельди, 3 в Хиве и 3 по другим местам. Живущий в Иль Гельди назывался Давыдом, его схватили еще 14 летним мальчиком около Троицкой крепости на Оренбургской линии, и продали в Хиву. — Он уже 16 лет в неволе. — Был продан и перепродан несколько раз и давно принял нравы и обычаи Хивинцев, но не переменял закона своего. Его скрывали от нас, но как то случилось Петровичу нечаянно с ним повстречаться. Давыд просил его доложить мне, чтобы я постарался вывезти его из Хивы. Я искал случая с ним видеться; но редко сие мне удавалось, несмотря на то приказал ему узнавать через приезжающих с арбами из Хивы Русских, что там делается, что говорят обо мне. — Давыд мог это знать, потому что ему хорошо были знакомы четверо женатых Русских, которых Хан очень любил, и держал всегда при себе. Он узнал тоже самое о собиравшемся на мой счет совете. — Персидские невольники коих человек 10 было в Иль Гельди, тоже подтвердили, и также старались оказывать мне всякого рода услуги.

Я желал сам поговорить с Давыдом и приказал ему придти к себе ночью. — Ему под опасением смерти запрещено было с нами видеться, однако же он пришел в полночь, и подтвердил те же самые вести на мой счет, которые уже знал от Туркменов. Он также дал мне многие сведения на счет положения Русских невольников в Хиве. — Я отпустил его наградив червонцом.

Их ловят большею частью Киргизцы на Оренбургской линии и продают в Хиву. Число Русских невольников в Бухарии находящихся, говорят столь же велико как и в Хиве. — Проводя целый день в трудной работе к коей ни Туркмены ни Хивинцы неспособны; они получают на содержание в месяц по два пуда муки и больше ничего, разве иногда бросят им изношенный кафтан. Они продают излишество получаемого хлеба и копят деньги присоединяя приобретаемые воровством. — Когда же соберут сумму превышающую за них заплаченную 20 или 30 тиллами (1 тилла равен 4 р. (серебр.) (что обыкновенно удается им после двадцати лет неволи), то откупаются у своих хозяев; однако же получивши свободу должны остаться навсегда в Хиве, — по второму подозрению о побеге лишают их жизни. За 25 летнего Русского платят по 60 и по 80 тилла, за Персиянина меньше. — Сих последних считается до 30,000 в Хиве, Русских же до 3000. — Персиян привозят очень часто по 5, по 10, а иногда и по 30 человек. Туркмены ловят их в Астрабаде и по дороге к Хиве бросают усталых, которые погибают в степи, привезши их в Хиву хозяин садится на площадь и окружает себя невольниками, покупщики являются и торгуют их как лошадей. Иногда сами же Туркмены крадут их обратно из Хивы и привозят в Персию получая от родителей за них плату. — В мою бытность в Хиве привозили несколько партий сих невольников, и продавали развозя их по деревням. Ат Чапара купил шестнадцати летнего мальчика сына богатого Астрабадского купца довольно дорого в надежде перепродать его с барышом обратно, сестру его 14 летнюю девицу возили несколько дней по всем базарам, прося за нее 80 тилла и хорошего сукна на кафтан. Персидских невольников заставляют переменять закон. Русских же не принуждают к сему. Меня Давыд уверял что они имеют даже особую комнату, куда ставят образа, и по ночам ходят молиться. Три праздника в году, хозяева им позволяют гулять, они тогда собираются и напиваются водкой, которую сами гонят из какой то ягоды. — Праздники сии обыкновенно кончаются каким нибудь убийством.

Хозяева имеют права убивать невольников своих, но редко сие делают, чтобы не лишаться работника; а выкалывают им один глаз, или отрезывают ухо, при мне Ат Чапар хотел отрезать Давыду ухо за то, что он ездивши в Хиву, поссорился с Персидским невольником, и ударил его ножом. Он бил его плетью сперва по лицу, потом выхватя нож, приказал его повалить дабы исполнить свое намерение; но его удержал от сего приказчик его Узбек Магмед Ага. Я не заступался за него опасаясь чтобы от моего содействия ему бы не было хуже, и ушел, — в туже ночь пришел ко мне Давыд и сказал, «видел ли ты Ваше Высокородие, как меня били, хотел собака ухо отрезать, да вчера еще сын его завалил мне плетей с 500 с ними собаками надобно всегда эдак поступать, по смелее, а то они и на шею сядут, вить даром что меня били, а они меня боятся, — посмотрел бы ты когда я напьюсь, так все бегут от меня.»

Октября 20. Приехал к нам Сеид Незер из Ургенджа, он часто меня навещал. Я не знаю подозревали ли меня в намерении бежать, только, когда я спросил у него скоро ли возворотится Хан, он отвечал с жаром, разве вы бежать хотите? Бегите, осмельтесь бежать увидите что с вами тогда будет. Я внутренно досадовал, но не смел сего показать опасаясь открыть свое намерение и отвечал ему кротко, что он ошибается, и что Посланники никогда не бегают потому что владелец отвечает всегда за их безопасность.

Однако случай сей заставил меня подозревать не узнали ли моего намерения, я пошел в сад осматривать стены; лестница приставленная к последней стене на которую я много надеялся, была снята. — Я жаловался Юз Баше на грубые слова Сеид Незера, говорил что начиная с Ат Чапара человека уже не молодого с большой седой бородой долженствующей внушать почтение, все семейство его кажется мне презрительным. — Правда отвечал мне Юз Баши, борода его ничего не доказывает, у козлов также большия бороды.

Октября 21. Посетил меня Геким Али Бай, он уверял меня в привязанности своей, и сказал что собирается с керваном бежать из Хивы. У Хана глаза теперь налились кровью сказал он, прежде всякой имел доступ к нему, теперь же никого не слушает, дерет с нас ужасные подати за приходящие керваны, и сим преграждает нам совсем путь в Хиву. Он вешает нас, сажает на кол и проч.

В самом деле Хан часто казнит Туркменов живущих в его Ханстве за воровство и другие непорядки. — Но сим только одним средством он мог восстановить тишину в своих владениях. В бытность мою он пятерых повесил.

Геким Али Бай просил у меня письма к Майору Пономареву, но я боясь вверить ему оное, отдал бывшую со мною древнюю монету Юлия Кесаря, для вручения оной на корвете Священнику отцу Тимофею, прося его от моего имени поставит свечку перед образом; у нас такой обычай сказал я Геким Али-Баю, и я тебя о сем не тайно прошу, ты может сказать о том кому хочешь{66}. — Забудь прошедшее сказал мне Геким Али-Бай вставая, и не сказывай по возвращении своем, что я сделал тебе Туркменскую невежливость, я нарочно приезжал тебе поклониться.

Как ни запрещали строго Туркменам входить ко мне, но они всегда находили средства со мною видеться; иные мне были нужны, от большей же части, покоя не было.

Октября 23. Наконец Хан возвратился с охоты и прибыл на водопровод Даш Гоуз, — меня все обнадеживали что скоро буду им призван.

Хотя уже пять дней прошло с приезда Хана в Хиву, но меня все еще держали под стражею; не видя никаких средств избавиться от жестокой неволи решился я прибегнуть к угрозам; почему и повторял несколько раз приставам своим прося их сказать Хану от моего имени, что наступает зимнее время, корвет подвергается опасности замерзнуть в Балканском заливе и погибнуть, ибо без меня он возвратиться не может; если же ото льда он потерпит, то Хан будет за него отвечать пред Российским Государем. — Но никто из приставов моих не смел ехать к нему с сим донесением.

Трое Туркменов моих видя что дела мои идут худо, начали самовольствовать, — один из них просил даже у меня увольнения, — я отпустил его, и также как и Сеида заставил после раскаиваться.

Октября 31. Я позвал к себе Ат Чапара и Юз Башу, чтобы узнать от них обстоятельно о намерениях Хана, прося их еще раз, донести ему о положении корвета и представить об ответственности которой за сие подвергается; но они убеждали меня подождать еще один день, до прибытия в Иль Гельди Ходжаш Мегрема, которого будто бы с часу на час ожидали. — Видевши их нерешимость, я хотел послать Петровича или Сеида в Хиву, но пристава сего не позволили.

Ноября 4. Я узнал через одного Туркмена что с Красноводского берега приехал в Хиву Иомуд Ниас Батыр{67}, имеющей два письма от Майора Пономарева, одно ко мне, а другое к Хану.

Ноября 6. С рассветом я отправил Кульчи тайным образом в Хиву для сыскания его и доставления мне письма.

Сам Ниас Батырь приехал и сказав мне поклон от Хана, вручил по приказанию его письмо от Пономарева.

По словам Ниас Батыра Хан был чрезвычайно им обрадован; Магмед Рагим, продолжал Ниас был обманут слухами доходившими до него от приезжающих Туркменов, что будто бы Русские строят крепость на берегу, но я его теперь разуверил, и в знак своего доброго расположения к вам, он приказал мне лично вам доставить сие письмо и просить вас взять несколько терпения и не скучать; он скоро намерен вас позвать, — на корвете же все благополучно. Веселятся, стреляют из орудий, и дожидают вас. — Я приехал избавителем вашим, без меня, вы бы весь свой век В крепости просидели, — Бог знает чего он мне не наговорил; хотя из слов его и видно было одно самохвальство и я мало ему доверял, однако же как приезжего от Хана угостил его чем мог; старый Ат Чапар мой расхлопотался и истратил в сей день более нежели чтобы в неделю на меня издержал.

Ноября 7. Письмо ко мне Майора Пономарева ничего важного не заключало; — он писал только что к 8 му числу Ноября ожидает моего возвращения; сделав Ниас Батыру значительной подарок, я сказал ему, что не желая ничего иметь скрытного от Хана, прошу доставить ему сие письмо для прочтения.

Ниас Батыр клялся что через два дни буду непременно Ханом призван; и обещаясь служить мне чем может и всякой день присылать вестника из Хивы, остался у меня ночевать.

Хотя рассудив обстоятельно, я почти совсем не верил Ниасу, однако же по свойственной слабости всякому, не имеющему почти никаких средств к спасению, сказанные им вести меня радовали, и 8 го числа в день Архистратига Михаила, я созвал всех родственников своих Туркменов, купил двух баранов, пшена, велел сварить несколько больших пловов, и угостил их как мог, также и жителей крепости; в мрачной сей обители в первой раз разлилась светлая радость; голодные невольники и Туркмены, вырывали друг у друга куски и ссорились; пиршество кончилось, и я отпустил Ниас Батыра, напомнив ему обещание его, не оставлять меня без известий.

Того же числа возвратился, посланной мною уже несколько дней тому назад Кульчи, для отыскания Ниас Батыра; — он видел повешенных Туркменов и был в большем страхе.

Ноября 9. Ввечеру Ниас опять ко мне приехал; он застал Хана в Май — Дженгиле, выехавшего из Хивы на охоту на два дня, и наговорил мне очень много на счет своего усердия; 10 го числа он опять поехал в Хиву.

Ноября 11, 12 и 13. Числы прошли без всякого приглашения от Хана. — Давыд сказывал мне, что Хан готовится к принятию меня, что он заказал даже для подарков платья; что в моей комнате будет одна дверь заперта на замок, за которой будет Русской меня подслушивать, и что я буду отпущен с честью. — Я не мог совершенно верить всему, и просил Юз Башу сказать мне, дабы я мог взять свои меры, останусь ли зимовать в Хиве, или отпустят меня. — «Не желая вас обманывать, отвечал он, признаюсь что сам ничего не знаю, мне кажется однако же, что всякой час вам должно ожидать желаемого приглашения.»

Я его упрашивал съездить к Хану и доложить ему об опасности в которой находится корвет. — Если завтра к полудню никто не приедет из Хивы, то я поеду сказал он; — три дни таким образом прошли и он не ехал.

Я ему представлял что бояться было нечего, потому что по словам Ниас Батыра, Хан ко мне хорошо расположен, впрочем что за сие не он а я один пострадаю.

Вы желали ошибиться отвечал мне Юз Баши, а я не хотел вас разуверить очернивая человека, которого вы почтили доверенностью. Теперь вам скажу что Ниас Батыр бессовестной обманщик, словом Туркмен, которому никогда ни в чем верить не должно, мы их довольно знаем, они у нас обыкновенно на виселице кончают жизнь свою.

Слова его были во многом справедливы; Ниас не присылал ни одного обещанного вестника, и старался лишь обманывать меня, принимая на себя мои покупки.

Ноября 14. Наконец, по каким то обстоятельствам Ат-Чапар очень рассердил Юз Башу, которой пришед ко мне сказал, что немедленно едет в Хиву представить Хану о худом моем содержании и о положении корвета; что невзирая ни на какие опасности он решился объявить ему от моего имени, что за потерю сего судна он будет отвечать перед Русским Государем, и что если он хочет меня задержать, то пускай по крайней мере корвет отправит. — Хану же оставалось только два дни до отъезда в степь на охоту, куда он сбирался на три месяца, и уже вьюки его и кибитки были вперед отправлены.

Если дела хорошо пойдут сказал Юз Баши, ожидайте меня завтра после полудня.

Он поехал 14-го числа; следующий день назначенной им для возвращения прошел в тщетном ожидании, и я полагая что уже он пострадал за объявление Хану мною сказанного или, что дела мои кончаются дурно, принужден был приняться за исполнение прежнего намерения своего — бежать. Я поверил тайну сего одному Петровичу, опасаясь открыться Сеиду; и для того призвав сего последнего довел его до того, что сам он предложил побег; я сначала несколько будто бы противился сему, но наконец согласился; и так оставалось только изыскать средства для исполнения оного.

Сеид должен был достать у родственников своих лошадей, и взять с собою двух Туркменов, Хан Магмеда и Джанака, разбойников, которые удалялись из Хивы избегая виселицы; — я обещал Сеиду заплатить за покидаемых верблюдов, и отдать ему и товарищам его подарки назначенные Хану.

Сеиду надлежало на другой день по утру 16 го числа отправится на базар, закупить нам тулупы и сапоги и возвратится к полдню, — потом ввечеру ехать опять в деревню и привести в полночь лошадей к крепостной стене; тогда должно было мне разбудить прочих товарищей и с заряженным оружием пробираться из крепости. Дабы не подвергнуть Сеида опасности мы положили ожидать Юз Башу до вечера 16 го числа, а если он приедет после второй поездки Сеида в деревню за лошадьми, хотя даже и с хорошим известием, то не отлагать своего решения, потому что тогда слух о намерении нашем без сомнения не мог бы оставаться в тайне, и мы бы подвергли Сеида и себя неизбежной казни.

Ноября 16. По утру Сеид отправился, а я пошел с Петровичем искать удобного места где бы прокрасться ночью из крепости; после многих нерешимостей и толков я ничего лучшего не придумал, как лезть по веревки через стену, вопреки мнению Сеида, которой прежде еще советовал бежать в ворота дабы увести лошадей у Ат-Чапара. Выехавши в поле, нам должно было скакать до границ Ханства, достигнув оных бросить усталых лошадей, а свежих украсть у Туркменских кибиток там находящихся.

Устроив все, как должно к побегу, ожидал я с нетерпением полдня, дабы узнать о своей участи. — Я мог если бы не проворством, то силой выбраться из Иль Гельди, потому что в крепостце сей было мало молодого и вооруженного народа — к тому же мог еще надеяться на помощь со стороны Персидских невольников и Давыда. — Если бы нагнали меня в поле я бы живой в руки не отдался, а может быть еще и ушел.

Полдни прошли, но ни Юз Баша, ни Сеид не являлись — боясь измены я очень беспокоился на счет второго, — солнце стало садиться и я погруженной в задумчивости уклонился в свой угол ожидая решения участи.

Наконец Сеид приехал и сел подле меня. — «Ты опоздал, сказал я ему, или может быть усердие твое и хлопоты были причиною промедления, все ли готово сего дня к полночи? — «Постой Мурад Бег отвечал он, не торопись, я вот что сделал; — размыслив что судьба управляет человеками, мне пришло в голову, что если мы бежим, судьба наша нас накажет за неповиновение ей. — Я вспыхнул при сих словах, — «За чем же ты мне вчера не объявил, что не умеешь слова держать — сказал я ему, судьба нам велит бежать, а ты мне изменил. Купил ли ты по крайней мере вещи, я знаю что мне делать и без тебя? — «Вещей я никаких не купил, сказал Сеид, вот ваши деньги. — Я ему дал 10 червонцев, а он разменял их на мелкие и принес серебра и обрезанных тиллов, на 8 червонцев, говоря что остальные взяли с него за промысел.

Видев что находился совершенно в руках у Сеида, которой ежечасно мог на меня донести, я пробыл несколько времени в задумчивости, не зная на что решится, бежать ли одному, или с терпением ожидать моего приговора; печаль моя тронула Сеида, и он опять стал просить прощения заливаясь слезами как ребенок, и обещая устроить побег наш к другому дню, — я представлял ему низость его поступка, как вдруг вбегает Кульчи с известием, что Юз Баши едет. — Юз Баши вошел и поздравил меня с радостью: «Хан вас требует сказал он, завтра по утру мы едем, — он было рассердился за то, что я оставил свое место, но после когда ему рассказал обо всем подробно, о положении вашего корвета и о неизбежной ответственности за удержание таким образом Посла, решился он наконец позвать вас, и принять как следует. — «Я поблагодарил вестника подарком, и весь тот вечер был веселей нежели во все 48 дней проведенных мною в Иль Гельди. — Туркмены мои снова сделались мне покорными, а Ат Чапар, прежде грубой и несносной, сделался необыкновенно ласковым и даже подлым прося никому не сказывать о скудости моего содержания.

Ноября 17. Я посылал ночью в соседственные деревни, для найма лошадей, — слух о благорасположении ко мне Хана быстро распространился по всем окрестностям, и по утру знакомые и чужие приезжали поздравлять меня, в надежде получить подарки или быть помещенными в посольство дабы проводив меня в Хиву, всякой день есть плов и пить чай.

Ат Чапар на кануне еще обещался достать лошадей; но Юз Баши советовал не верить Персиянину, которой хотя и принял веру Мусульманов; но не оставил своих отечественных привычек — обманывать.

Перед выездом своим из Иль Гильди я велел Петровичу роздать жителям несколько мелких денег и подарил всякими мелочами тех из слуг или невольников, которые во время, пребывания моего в Иль-Гельди старались оказывать мне свои услуги, — жители сего места уже привыкли ко мне, и все провожали меня за ворота, старики, девушки, женщины и дети, — оставалась только одна собака Койчи вечный сторож мой, и самой злой, к которому я прежде подойти не мог — но и та при прощании пришла и села смиренно предо мною среди окружавших меня людей, — я ее покормил в первой и последней раз, и расстался с нею приязненно.

Выехавши в поле я почти не верил, что освобожден от жестокого заточения в котором ежечасно ожидал мучительной смерти. — Я был покоен на счет своей безопасности не полагая чтобы Хану нужно было употребить коварство для убиения человека беззащитного, и верил словам Юз Баши.

Я ехал по направленно NO верст 35 до Хивы. — Переехал две песчаные степи перерезанные каналами, по коим были большия селения и много садов. — Хивинцы с большим искусством проводят воду, я видел даже в одном месте два канала, из коих один был проведен поперек другого по мосту, а над сим был еще мост по коему шла наша дорога.

Не доезжая 5 верст до города начинаются сады, в коих поделаны улицы и видно множество маленьких крепостей, в которых живут помещики. — Перед въездом В город вид становится очень приятен. Высокая каменная окружающая его стена, над коей возвышается огромный купол мечети берюзового цвета с золотым шаром, и множество садов не позволяющие даже видеть всей его обширности, представляют прекрасную картину, — не доезжая оного видно множество древних могил; — небольшой канал протекает поперек дороги; на ней выстроены прекрасные каменные мосты, — тут собрались многочисленные толпы любопытных провожая меня до назначенного мне дома, — когда я ехал в узкие улицы, то народ сей так стеснился, что даже проезда не было; люди друг друга давили, падали под ноги лошадей наших и Юз Баши принужден был силою разгонять окружающих. — Между прочими видел я несколько несчастных Русских, которые снимая шапки просили меня в полголоса об их спасении.

Проехавши с полверсты тесными переулками между плетневыми вымазанными глиною строениями, наконец остановился в глухом переулке у дома, коего наружность была изрядная. — Юз Баши привел меня на весьма хорошей чистый двор весь выложенный камнем, — с сего двора был вход в несколько комнат: одну большую отдали мне, а маленькую Туркменам. Комната моя была очень хорошо убрана в восточном вкусе, ковры были прекрасные, но холод непомерный. Любопытные толпы народа ворвались даже ко мне, Юз Баши их выгнал, и сам пошел к Хану доложить об моем приезде. Между тем столпилось ко мне опять столь много народа, что в дверях была драка, а на дворе и прохода не было, — приставленные служители, Фераш Баши {68} Ханской и другие не могли даже их разогнать, — но возвратившийся Юз Баши, силою скоро избавил меня от несносных посетителей. Двери и все выходы заперли на большие замки, и оставили при мне только приставов, которые не смели войти в мою комнату без приглашения и все сидели на дворе иные уходили домой но не иначе как с моего позволения. — Сам Ат Чапар просидел пять дней на моем дворе, и хвалился названием отца, которое ему я иногда в насмешку давал, даже и тогда когда бранил его.

Юз Баши поздравил меня от имени Хана с приездом и объявил, что я гость Мехтер {69} Аги Юсуфа первого Визиря Ханского — тотчас приставлен был ко мне повар, и кроме того что для меня дома варили, приносили еще от Визиря огромные блюда с разными кушаньями, сахаром, чаем и плодами. — Учтивость с каковою обращались со мною несвойственна даже сему народу, однако же при всем угощении продолжавшемся пять дней, меня держали под строжайшим караулом.

Ввечеру в день моего приезда приходил со мною познакомиться Ходжаш Мегрем, начальник таможни, — хитрый сей человек был очень ловок в обращении, я с ним провел час в разговоре основанном на взаимных учтивостях, — он между прочим просил меня позволить ему исходатайствовать у Хана милость вести все дела посольские, я ему отвечал что не мне предстоит назначать должности чиновникам Ханским; но он в тот же вечер все устроил, и пришел ко мне с объявлением, что Хан осчастливил его сим поручением, и просил от его имени писем и подарков, я долго на сие не соглашался; пока Юз Баши не удостоверил меня в истине сказанного.

Несмотря на сие я отдал Ходжаш Мегрему только письма, но в туже ночь и подарки вытребованы были. (Магмед Рагим, спит днем, а занимается делами ночью). Юз Баши советовал мне запечатать их, чтобы Ходжаш Мегрем, с таможенными сообщниками не воспользовался чем нибудь из них дорогой, — я достал подносы, положил на них сукна, парчи и другие вещи, и обвернув в холстину отдал Ходжашу, которой пришел с людьми, и самым тайным образом их понес, — с ним отправил я Петровича, — часа два он не возвращался, и я уже думал, что не случилось ли с ним чего либо неприятного. — Как вдруг он вошел с шумом, в Узбекском одеянии, бросил огромную шапку в один угол, кафтан в другой, уверяя, что более никогда не пойдет с таковыми поручениями, что его проморозили в коридоре, и наконец Ходжаш скинув с себя платье подарил его оным от имени Хана и отпустил, — на другой же день Ходжашев отец Ат Чапар, требовал у Петровича тот же самый кафтан назад.

Диван Беги {70} Мехтер Аги; приходил ко мне требовал обратно подносов, которые у него брал для посылки подарков к Хану, я просил Юз Башу оные достать, но он мне отвечал, что подносов сих хозяин никогда более не увидит, потому что Хан наш человек крепкой, и что к нему раз попадется никогда назад не воротится.

В числе подарков был один поднос с десятью фунтами свинца, такого же количества пороху и 10 кремнями. — Хан всю ночь рассматривал вещи, поднимал поднос и удивляясь тяжести его, спросил у Юз Баши не тут ли увязаны те червонцы которых ожидал, — после того он распечатал холстину в которую вещи были обвернуты, и крайне удивился не нашедши желаемого. — Подарок же они кажется растолковали следующим образом: две головы сахару, которые на том подносе увязаны были вместе с порохом и свинцом принял он за предложение мира и сладкой дружбы, на которую ежели не согласится то объявятся ему война.

Ноября 18. Хан не принимал меня, — мне хотелось послать несколько подарков, к старшему брату его Кутли Мурад Инаху, но мне сказали что сего нельзя сделать без позволения Хана, — я получил оное через Юз Башу, и послал к нему ночью с Петровичем сукна, парчи, сахару, и некоторые безделицы, Петрович не видал его, но был отдарен 5 золотыми тиллами.

Между посланными к нему подарками находился небольшой бритвенной ящик, в котором была жестяная мыльница с куском черного мыла. — Инах разбирая всякую вещь порознь, увидел его и впал в подозрение, не узнав что это мыло, он призвал своего лекаря, которой также не узнал мыла, послали ко мне о сем спросить — я забыл что в ящике было и просил о присылке оного ко мне на время, дабы рассказать какие в нем вещи, мне отказали, я просил одну мыльницу, и той не прислали, — я просил кусок черного мыла, не надейтесь увидеть оное сказал мне Юз Баши, наш Инах, такой же крепкой человек как и Хан, что к нему раз попалось, то никогда назад не возвращается, а это верно мыло должно быть и я его успокою.

В тот же вечер я вспомнил что в числе подарков были десять стеклянных стаканов, которые я забыл Хану послать; почему и просил Юз Башу их ему доставить и извинить меня в забвении оных. — Это ничего сказал Юз Баши, Хан наш все примет, от него лишь получать трудно, у нас же стекло редкость, ему это понравится, только не посылайте 10-ти, число сие у нас полагается не хорошим, а 9 счастливое.

Он понес 9 стаканов и возвратился после полночи. — Хан был очень доволен, всякой стакан пересматривал — и сказал жаль, что стекло сие не прислали ко мне в то время когда я пил водку (он прежде много употреблял оной; но теперь оставил, перестал даже и кальян курить, запретив куренье оного подданным своим, — он узаконил разрезывать рот по уши тому кто, его нарушить). — Не менее того запрещение сие не строго соблюдается.

Хан знает что некоторые из приближенных его курят, но делает как будто бы сего не замечает.

Многие из Хивинцев вместо табаку курят траву называющуюся Бенг. — Трава сия очень вредна и не привыкший оную курить впадает от нее в беспамятство.

В числе подарков посланных к Хану был стеклянной кальян, коему он очень удивлялся, и спрашивал у Юз Баши какая это вещь, но он не смея назвать ее, отвечал что это сосуд, для хранения уксуса, до которого Хан большей охотник.

Зажигательное мое стекло чрезвычайно удивляло Хивинцев; многие приходили нарочно смотреть его, и уверяли что такие чудесные свойства нельзя приписать стеклу, и что это непременно должен быть горной хрусталь.

Ноября 18 и 19. Чисел я все еще находился под крепкой стражей, и никто не смел ко мне приходить без позволения.

Я вспомнил что в бытность мою в Иль Гельди, Давыд говорил мне, что когда приеду в Хиву, то приставлен будет к одной из дверей моей комнаты Русской, для подслушивания моих речей, и осмотревшись я действительно нашел сию дверь, она была заперта, и слышан был даже за ней человек, — я нарочно садился подле двери, и разговаривал громко с переводчиком о военных достоинствах Магмед Рагим Хана, о силе его, и преимуществе Хивинского народа над Персиянами и проч. 3 дни меня выслушивали и доносили о сем владельцу.

В течении сего времени, невзирая на все вежливости мне оказываемые, я довольно скучал, потому что был в неволе и опасался чтобы Хан не отправился опять на 3 месяца на охоту, зная что у него уже все было готово к походу.

Первой Министр и пристава до такой степени были ласковы, что видя меня скучным, привели некоего Муллу Сеида, человека лет 40, очень умного, и имеющего всю веселость и ловкость Европейца, он шутил очень приятно, играл в шахматы, как я еще ни одного игрока не видал, (игра сия в большем обыкновении в Хиве).

Мулла Сеид жил подаяниями от первых чиновников Ханства, он с ними проводил вечера, играл в шахматы, сочинял стихи, читал книги, и рассказывал сказки, и проч. Он в самом деле знал хорошо по Арабски, по Персидски и по Турецки, говорил ясно, и очень приятно, знал древнюю Историю Востока, и рассказывал ее с жаром, мешая в рассказы свои приличные стихотворения из лучших сочинителей. — Он говорил мне шуткой что имея дом свой в предместии, уже 14 лет В нем не был, а все ночевал по гостям у знатных в Хиве; жаловался на нынешние времена, говоря, что Хан необычайно строг, и не позволяет ни водки пить, ни бенгу курить. Он занял меня до 2 часа утра.

Ноября 20. Перед вечером Ходжаш Мегрем прислал Сеид Незера звать меня к Хану. Я оделся в полной мундир не снимая Хивинской шапки, вместо настоящего воротника своего я пришил красной, опасаясь, чтобы кто нибудь из находящихся при Хане Русских не узнал рода службы моей по воротнику.

Юз Баши предупредил меня что по Хивинским обычаям нельзя в сабле к Хану представляться, а без оной я к нему идти не хотел; почему и просил его сказать о сем Хану, — вы этим все дело испортите отвечал Юз Баши, Хан теперь в хорошем расположении духа: я лучше доложу ему что у вас не сабля а длиной нож (у меня была не сабля, а Черкесская шашка), Юз Баши пошел, скоро воротился говоря, что Хан приказал меня просить придти к нему без оружия, единственно для того, чтобы не нарушить их обычая. -

Я согласился уважить сию просьбу, дабы успешнее исполнить вверенное мне поручение.

Юз Баши и пристава шли впереди, несколько Есаулов, с толстыми дубинами разгоняли толпящийся передо мною народ, все крыши были покрыты любопытными, — и сей раз также слышаны были жалобы некоторых соотечественников наших скрывающихся в толпе. Я шел таким образом с ? версты узким переулком, до ворот дворца Ханского, у коих меня остановили, между тем пошли к Хану с докладом и скоро воротились с приглашением идти во Дворец. Кирпичные ворота дворца сего были очень хорошо и со вкусом складены. Я вошел на первой двор, он не велик песчан и обнесен нечистыми глиняными стенами, около которых сидело 63 Киргизских Посла, приехавших на поклон к Магмед Рагему поесть, получить по кафтану из толстого сукна, и возвратиться.

Второй двор несколько по менее и заключает Арсенал Ханской; на оном находятся 7 орудий с лафетами, сделанные и окованные по нашему, и лежащие одно на другом с изломанными колесами; мне дали их заметить.

Я взошел на третий дворик где собирается их совет, в покое называемом Гернюш Хане,{71} с сего дворика привели меня в коридор, при входе которого стояли несколько Ханских слуг. Коридор был крыт камышем, стены земляные, пол грязной и неровной, — выходя из оного я спустился двумя ступенями на 4 двор, по более первых трех, но всех грязнее, кое где росли степные травы, а на средине двора стояла Ханская кибитка.

Спускаясь с ступеней подошел ко мне какой то человек, в засаленном тулупе, — по рванным ноздрям можно было видеть что он Русской, бежавший из Сибири — он схватил меня за шарф сзади и хотел вести.

В ту минуту подумал я, что меня обманули и привели сюда не для переговоров с Ханом, но для казни, для чего и не позволили под предлогом Хивинского обычая идти в оружии. Я оборотился, и с сердцем спросил у него за чем он меня ухватил за шарф и, между тем замахнулся рукой, он отскочил; и Юз Баши, подошед объявил мне, что по обычаю Хивинцев Посланников должно вести к Хану, Русской снова подошел, но не смел уже меня брать за шарф подняв руку держал ее только за мною.

Я остановился перед кибиткой, в коей сидел Хан в красном халате, сшитом из сукна мною ему привезенного. — Небольшая серебряная петлица застегивалась на груди; на голове была чалма с белой повязкой, он сидел неподвижно на корассанском ковре; у входа в кибитку стояли с одной стороны Ходжаш Мегрем, а с другой Юсуф Мехтер Ага, человек старой, я его тут в первой раз увидел.

Наружность Хана очень приятна, хотя и огромна, говорят что в нем 1 сажень роста, и что верховая лошадь его более двух часов везти не может, — у него короткая светлорусая борода, голос приятный, говорит ловко, величественно и чисто.

Ставши против него, я поклонился не снимая шапки, — и чтобы не отступить от их обычая дожидал пока сам начнет говорить. Пробывши таким образом несколько минут, один из приближенных его проговорил следующую молитву. Да сохранит Бог владение сие для пользы и славы владельца — после сего Хан погладив себя по бороде, также и двое присутствующих (пристав мой Юз Баши по одаль стоял) приветствовал меня следующими словами: Хошь Гелюбсен Хошь Гелюбсен: т.е. добро пожаловать (обыкновенное приветствие Азиатцов). После чего продолжал, — Посланник, за чем ты приехал, и какую имеешь просьбу до меня? Я отвечал ему следующею речью.

«Щастливой Российской Империи, Главнокомандующий над землями лежащими между Черным и Каспийским морями, имеющий в управлении своем Тифлис, Ганжу, Грузию, Карабаг, Шушу, Нуху, Шеки, Ширван, Баку, Кубу, Дагестан, Дербент, Астрахань, Кавказ, Ленкоран, Сальян, и все крепости и области отнятые силою оружия у Каджаров, послал меня к Вашему Высокостепенству, для изъявления почтения своего, и вручения вам письма в благополучное время писанного.

Хан.

Я читал письмо его.

Я.

Сверх того он поручил мне доставить Вашему Высокостепенству некоторые подарки, которые и имел я несколько дней вперед счастье, отправить к вам. — Я имею также приказание доложить вам о некоторых предметах изустно, я буду ожидать приказания вашего для докладу об них, — когда угодно будет вам выслушать меня, теперь или в другое время.

Хан.

Говори теперь.

Я.

Главнокомандующий наш желая вступить в тесную дружбу с Вашим Высокостепенством, хочет войти в частые сношения с вами. Для сего должно сперва, утвердить торговлю между нашим и вашим народами в пользу обеих держав. — Теперь керваны ваши ходящие через Мангышлак, должны идти 30 дней почти безводной степью, трудная дорога сия причиною что торговые сношения наши до сих пор еще очень малозначительны. Главнокомандующий желал бы, чтобы керваны сии ходили к Красноводской пристани что в Балканском заливе; по сей новой дороге только 17 дней езды и купцы ваши всегда найдут в предполагаемой новой пристани Красноводской несколько купеческих судов из Астрахани, с теми товарами и изделиями, за которыми они к нам ездят.

Хан.

Хотя справедливо, что Мангышлакская дорога гораздо долее Красноводской; но народ Мангышлакской мне предан и поддан; прибрежные же Иомуды живущие к Астрабаду по большой части служат Каджарам, и потому керваны мои подвергаться будут опасности быть ими разграбленными, — я не могу согласится на сию перемену.

Я.

Таксир{72} когда вы вступите в дружественные сношения с нами…….

…….. — тогда неприятели ваши будут нашими,…….

Долее говорил я.

Слава оружия Вашего Высокостепенства слишком мне известна, но что же прикажите отвечать Главнокомандующему нашему желающему, дружбы вашей; он приказал просить у вас доверенного человека, дабы угостив его, по возвращении, он мог известить вас о благорасположении Главнокомандующего. По прибытии же в отечество, я буду тотчас отправлен для донесения Государю Императору О приеме мне здесь оказанном и об ответе данном Вашим Высокостепенством.

Хан.

Я пошлю с тобой хороших людей, и дам им письмо к Главнокомандующему, — я сам желаю, чтобы между нами утвердилась настоящая и неразрывная дружба. — Хош Гелюбсен.

Последнее слово сие означало, что мне должно было раскланиваться. Я поклонился и пошел, меня повели в Гернюш Хане, за мною следовали Ходжаш Мегрем и Мехтер Ага, и вскоре принесли ко мне на нескольких подносах сахару и плодов; я побыл тут с полчаса, в течении сего времени Мехтер Ага расспрашивал меня о сношениях России С Персией, и о силах наших в Грузии, — я отвечал, что у нас там до 60,000 Русского регулярного войска; что сверх того можем столько же набрать иррегулярной обывательской конницы из славных наездников состоящей.

Вскоре вошел к нам Юз Баши, за ним человек нес халат из золотой парчи подаренный мне Ханом, которой надели на меня, перепоясав богатым кушаком, из Индейской золотой парчи, дали за пояс кинжал в серебряных ножнах, и сверх всего накинули на меня род ризы с короткими по локоть рукавами, сшитую из Русской парчи, переменили шапку на другую по хуже, которую мне Хан дарил, и повели опять к кибитке его. Начался тот же самой обряд, после чего помолчав несколько, Хан приказал мне повторить все сказанное снова, я ему опять все пересказал, и он мне тоже самое отвечал.

Хан продолжал я, скажите мне чем могу заслужить благорасположение, которое мне изъявляете, — я бы счастлив был если б на будущий год опять мог приехать к вам с препоручениями от нашего Главнокомандующего, дабы показать вам преданность свою.

Ты приедешь если тебя пошлют отвечал он — и моих Послов ты вручишь в полное распоряжение Главнокомандующему, — если он захочет то может даже послать их к Государю.

Я возвратился к большим воротам, где был для меня приготовлен прекрасный серый жеребец, Туркменской породы, меня посадили на него, Туркмены мои вели его под узцы с двух сторон, двое подле стремян шли; народу было множество так, что переводчик мой Петрович шедший пешком не мог за мною следовать.

Я говорил с Ханом как можно громче и стоял вольно, приближенным его привыкшим к рабству и подлости сие весьма странным казалось и они во все время моего с ним разговора с неудовольствием на меня глядели. Народ провожал меня до моей комнаты. — Вскоре пришел Ходжаш Мегрем, с суконными халатами для людей моих, — Сеиду очень не нравилось что ему дарили красной кафтан из толстого сукна на ровне с товарищами его, он хотел отказать подарок, но не посмел, Ходжаш сообщил мне некоторые препоручения данные ему ко мне Ханом. Он сказал мне также, что у Хана есть пушечной мастер из Царьграда, которому он на днях приказал отлить пушку коей бы ядро весило 2 пуда.

Мне тут же объявили что я теперь свободен и могу назад ехать, отобрали всех слуг, и оставили одного; любопытные толпы народа ко мне теснились, и если б не Юз-Баши, то бы с трудом от них отделался; мне также бы весьма трудно было без содействия его из Хивы выехать, потому что ни лошадей и ничего совершенно у меня не было.

За неимением первых я принужден был переночевать в Хиве, будучи очень счастлив благополучным окончанием данного мне поручения; возвратившись от Хана послал к нему просить позволения подарить трех первых особ в Ханстве, и послал им т. е. Мехтер-Аге, Куш Беги, которого в Хиве не было, и Ходжаш Мегрему еще по куску сукна, шелковой материи и по одним часам, сколько я ни старался но не мог видеться с Султан Ханом, известным соединением в 1813 году трех между собой враждебных поколений Туркменов, и действовавшим с ними против Персии.

При раздаче остальных подарков, я позвал Юз-Башу и просил разделить их по достоинствам лиц, — ему очень понравился стеклянной кальян, которой у меня еще оставался, он ни в чью долю не поместил его, и сказал мне, чтобы надевши шапку на глаза, я подумал кто больше всех заслуживает сего подарка, — я ему отдал его. Ат Чапар прежде мучил меня о подарке, я ему дал небольшой отрезок сукна, подарком сим он был недоволен, ушел сердитый и более не возвращался.

Я слышал что Ходжаш Мегрем представил Хану ужасные счета о содержании моем в Иль Гельди, по 2 тилла в сутки или 32 рубли на ассигнации; отец же его Ат Чапар, взял с него за меня по тиллу на день.

Глава III.

Обратный путь.

Ноября 21. Рано по утру хотел я отправиться из Хивы в крепостцу Иль Гельди, где мне должно было ожидать прибытия назначенных Ханом Посланников, того же самого Юз Баши, Еш Незера, и Якуб Бая родом Сарта, о котором было уже прежде упомянуто. — Он был человек грамотный, хитрый, и дурного нрава — Но меня еще задержали в Хиве до полудня означенные Послы, угостив по приказанию Хана, несносное угощение сие состояло из холодного плова.

В течении сего времени Юз Баши сам бегал по базару и сделал для меня некоторые покупки, наконец когда все уже было готово, и лошади оседланы я вспомнил что у двухствольного ружья моего замок был неисправен, и просил привести ружейного мастера, является молодой человек лет 20 прекрасный собою, белокурый и в чалме, по лицу его видно было что он Русской, я спросил его по Русски, знает ли он наш язык. Нет отвечал он по Турецки, взял замок, и начал говорить со мной очень хорошо то по Персидски, то по Турецки, в обхождении он был ловок и рассмотрев недостатки в замке, побежал домой, взяв с собой ружье для починки.

Я узнал от посторонних что отец его Русской, был захвачен в неволю и продан в Хиву, где приняв магометанскую веру, женился на Персиянке также невольнице, и прижил сего самого сына, которой так успешно учился, что удостоился быть Муллой, и содержит теперь своими трудами бедное семейство свое, которое даже выкупил из неволи.

Я собирался уже ехать, как упомянутой молодой человек вбежал запыхавшись и принес ружье починенное хотя и весьма дурно, несколько десятков яиц и белых хлебов, — я ему дал червонец, и не говорил с ним по Русски, чтобы не ввести его в затруднение; ружье же отдал Юз Баше, прося пересмотреть его, и если не хорошо исправлено, то велел переделать и привести мне в Иль-Гельди.

Какой то русской подводя мне лошадь шепотом ругал Хивинцев за неловкость их в приводе лошади. Ехавши через Хиву, я видел во многих местах несчастных соотечественников наших собравшихся в особенные толпы, они кланялись мне, и называли своим избавителем.

Один из них шел долго подле моей лошади, и когда я оборотился к нему, сказал мне: господин Посланник примите мое усерднейшее почтение, и не забудьте нас несчастных по возвращении вашем в отечество; по виду его мне казалось, что он не из простолюдинов.

При выезде моем народ было столпился во множестве, но я приказал переводчику бросить назад в толпу две горсти мелкого серебра, произвел драку, и тем освободил дорогу.

К большему огорчению не доезжая 10 верст Иль Гельди Петрович мой потерял кошелек с 300 моих червонцев, которые у него хранились, он плакал и был в таком отчаянии, что с трудом узнать от него мог причину сего; но к счастью нашему Сеид отыскал их, и Петрович, схватив кошелек, от радости плакал; я не менее его был обрадован отысканием сих денег, потому что без оных не мог бы возвратится к корвету и принужден был бы может быть и надолго оставаться в Хиве.

Сеид просил Юз Башу выходить у Хана приказание навьючить ему безденежно 17 верблюдов хлебом, сколько я его не отклонял от сего, но не могши убедить, принужден был сказать Юз Баше, чтобы не вмешивался в дела такого рода, однако же Сеиду и товарищам его Хан простил подать положенную на верблюдов а я подарил ему после денег для закупки хлеба.

Подъезжая к Иль Гельди около 11 часа вечера в жестокой мороз, я встречен был Давыдом, далеко в поле.

Бухарец Мулла Бай Магмед, и вообще се жители сей крепостцы очень обрадовались счастливому окончанию моих дел и приходили поздравлять меня с благополучным возвращением.

Ноября 22. Пошел я осматривать все места в крепостце напоминающие мне О проведенных мною 48 днях в жестоком заточении, и усердно благодарил спасшего меня от неизбежной погибели Творца, приставов при мне уже не было, я был свободен. Мне должно было в крепости сей прожить еще 6 дней, я опять взял Илиаду, и вспомнил что когда сидел под стражею, всякой вечер открывал на угад книгу сию и читал какой нибудь стих, задуманной мною прежде страницы и строки. Пустое занятие, коего источником была скука, не могло конечно руководствовать моими поступками, но меня однако же сильно поразил следующий открывшийся стих не задолго перед выездом моим из Иль Гельди в Хиву — «Странник не отчаивайся: будь тверд, ты сразишь неприятеля, и возвратишься к судам, благополучный ветер развеет паруса, и ты увидишь отечественный брег.» — Хороший прием Хана придал мне много весу во мнении всех, и любопытные толпившиеся в моей комнате повиновались уже словам моим когда я выгонял их. — Туркмены мои сделались также очень послушны, они уже получили некоторой род образования, и приезжающие навещать их, имели К ним уважение. — Я особенно был доволен Абул Гуссейном и Кульчой, которые мне служили с возможным усердием. И обещался всех их взять Посланниками от Туркменского народа к Главнокомандующему, что им чрезвычайно нравилось; привыкшим к праздности, им приятно было убивать время бездейственностью и получать пищу готовую.

Несносного Ат Чапара уже тут не было. Он украл лошадь у бедного Туркмена приехавшего к нему в крепость покупать табак. Бедняк жаловался, плакал, но его прогнали, он три дни держал ее у себя и наконец, на четвертой одумался и приказал пустить в степь. Он много делал подобных поступков.

Я начал запасаться разными припасами для своей дороги; приобретши опытность для странствия по сим степям, я мог уже оградить себя сколько возможно от претерпенных мною нужд в первом моем пути. — Морозы были чрезвычайно жестоки, я купил тулупы, обвертки на ноги, и большие Хивинские сапоги; для ночей пошил Киргизские шапки с большими ушами. В Хиву я ехал в Туркменском платье, а назад, днем в Хивинском, а ночью в Киргизском, я запасся бараниной и пшеном, купил маленьких Русских иноходцев, коих очень много в Хивинском Ханстве, исправил и вычистил оружие свое кроме двухствольного ружья, которое мне Русские в Хиве еще более испортили; но ружье сие оказало мне другого рода услугу, его привезли мне из Хивы на 3 или на 4 день пребывания моего в Иль Гельди. — Когда уже совсем сбирались в дорогу, я хотел его зарядить, но дух в левой ствол не пошел; я приказал его вычистить, и вытащили из него свернутую бумагу. Когда все разошлись, я развернул оную и нашел в ней следующее.

«Ваше Высокородие осмеливаемся вам донести, Российских людей найдется в сем Юрте тысячи три пленников и претерпев несносные труды глад и холод и разные нападки сжалтесь над нашим бедным состоянии донесите Его Императорскому Величеству, заставьте вечно молить Бога есмь пленник.»

Не льзя выразить моих чувств при прочтении сей записки, — еще более усугубилась во мне благодарность к щедротам Всевышнего спасшего меня; и между тем сердце раздиралось при мысли, что оставляю несчастных соотечественников своих томящихся в жестоком рабстве, не будучи в состоянии им помочь; но дал себе слово по возвращении своем употребить всевозможные старания для избавления их.

Я свой долг исполнил, Правительство наше уже о сем уведомлено и без сомнения возьмет по возможности все меры к освобождению несчастных.

К тому же почти времени Давыд привел ко мне бедного старика единоземца нашего, того самого, которой вскоре после первого прибытия моего в Иль Гельди желал со мною видеться, но которому по обстоятельствам тогда принужден был отказать.

Старик сей по имени Осип Мельников уже 30 лет был в неволе, он был солдатской сын, и только одна неделя прошла после его женитьбы, как его схватили Киргизы близь Пречистинской крепости и продали в Хиву; в течении слишком тридцатилетней жестокой неволи, трудясь по ночам, и продавая часть пойка ему положенного, он накопил то число золота, которое требовал от него хозяин для выкупу, но сей последний взял У него сии деньги, вместо обещанной свободы продал его другому. — «Родственники мои продолжал старик со слезами также собрали несколько денег для выкупа моего, и прислали сюда с возвращающимся керваном, но деньги обратили назад, а меня не выдали, меня мучат, бьют, от работы отдыха нет, и я не знаю когда избавлюсь от зверей сих.»

«Я молю всякую ночь Христа Спасителя нашего, мы все Русские, почитаем вас избавителем своим и молим за вас Бога. — Мы будем два года еще терпеть и усердно молиться, во ожидании вашего возвращения; если же вас не будет, то соберемся несколько человек и пустимся через Киргизскую степь. — умирать нам Богом суждено, так умрем; а живые в руки не отдадимся.»

«Мне бы хотелось продолжал он спросить у вас за чем вы сюда приехали; хотя и живу такое долгое время в бусурманской земле, но смысла еще не потерял, и знаю что вы не скажете сего, а мы знаем что думать, дай вам Бог только счастья благополучно возвратиться домой.»

Мельников говорил очень дурно по Русски, и половину слов мешал Турецких; голос и страдальческое лице сего старика, меня крайне тронули, я целый день был грустен при воспоминании вида и слов его.

Во время первого моего пребывания в Иль Гельди, я также видел несколько Русских из Музур{73} Астраханских вновь захваченных на промыслах при Мангышлаке и на Эмбе.

Ноября 26. Юз Баши приехал в Иль Гельди, Якуб Бая еще не было, он оставался в Ургендже для устроения домашних дел.

Ноября 27. Я выехал из Иль Гельди, жители крепости сей провожали меня; — старые и малые с чувством приходили со мною прощаться.

Первой ночлег мой был назначен в 11 верстах от крепостцы в Туркменском кочевье в кибитках некоего Амана, поколения Байрам-Ша. Аман был приятель Сеида, и имевши некоторые связи при дворе Ханском, хотя и доставлял мне тайным образом сведения о происходящем в Хиве, но при всем том был великой бездельник; сделавши ему доверие для покупок моих, я так им был обманут, что принужден был его прогнать; перед выездом однако же Сеид привел его ко мне и выпросил за него прощение. — Им хотелось чтобы я у них переночевал, в надежде получить от меня подарок, — у него же жил старый Туркмен лет 80 слишком, фамилии Он-Беги {74} которой известен был с молоду своими разбоями, а под старость мудрым советом в затруднительных случаях.

Он действительно показался мне весьма порядочным, Туркмены его уважали, и из речей его виден был рассудок, опытность и познание людей, а иногда даже острота.

Я был так ряд отъезду своему; что всю ночь не мог спать и просидел с сим стариком.

Выезжая из Иль Гельди Петрович встретился с вышеупомянутым Осипом Мельниковым, которой шел с Казаватского базара, он надавал ему насильно хлеба и сухих плодов, потом просил его слезть с лошади, Петрович сперва боялся сие сделать, но по убедительной просьбе Мельникова наконец слез, — Мельников бросился на колени, и умолял его не забыть несчастных невольников. — Бедный старик плакал и обнимал ноги его, Петрович возвратился ко мне чрезвычайно растроганным.

Мы пустились в путь не по старой своей дороге, но по той, которая пролегает как выше было сказано от колодцев Туерь прямо в Ханство, мимо владений Теке. Так, как со мной были Хивинские Чиновники, то и опасаться было нечего на счет разбоев; касательно же воды, мы узнали что по дороге нашей выпал снег, которой стаял, и близь разоренной крепости Шах Сенем составилась лужа, до прибытия же к колодцам Ах Набат{75} не имели кроме сей лужи, другой надежды на воду.

Ноября 28. По утру мы еще не выехали из кочевья Амана, потому, что дожидались Якуб Бая. — Я между тем заготовил письмо к Пономареву, которое намеревался отправить переехав последний канал Хивинского Ханства, с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком.

Керван наш состоял из 20 Туркменов, которые все дожидались благополучного окончания дел моих, и выезда, дабы назвавшись моими слугами, пить дорогой чай, есть на мой счет, и в надежде быть избавленными от подати наложенной на них Ханом, многие из них были конные. — Все сии приятели и родственники Сеида кажется и проехали не заплатив никаких пошлин. Они до такой степени наглы были, что приходили просить меня, чтобы купил им платья на дорогу, но я их прогнал.

В числе спутников моих был некто Назар Уста; он ехал с молодой прекрасной женой и двумя сыновьями лет 8 или 9. Лень Туркменов так велика, что он дорогой ни за что не принимался, — жена его и дети смотрели за верблюдами, и совершенно все делали, а он приходил только к моему огню греться и рассказывать сказки, — жена его также нередко навещала меня, принося всегда кусок хлеба, и получая на обмен кусок сахару.

Туркмены мои избалованные хорошей моей пищей каковой никогда еще не пользовались, обленились до крайности, один только Абул Гуссейн, старался мне служить, убирал лошадей, ходил за верблюдами, вьючил их, развьючивал, чинил по ночам оборванные ремни, раскладывал огонь, ходил со мной за дровами, варил пищу и проч. — Мы назад шли гораздо долее нежели в Хиву, потому, что верблюды были тяжело навьючены, и мы редко по ночам шли — поход сей был не менее первого труден, сильные стужи и часто недостаток в лесе, нас очень беспокоили; я сам принужден был не редко убирать свою лошадь, за дровами же всякой день сам ходил и тащил на плечах свою ношу, уходя в степь по версте и более за ними; снабжение всего кервана дровами поручил я Петровичу. Приежая на ночлег, он тотчас, сзывал охотников чай пить и отправлялся с ними за дровами рассказывая им сказки для развеселения, сам же не работал, а хвалил только усердных. Петрович, был так одет что не мог поворотиться, и потому он не таскал дров, а только ломал сухие кустарники, бросаясь на них задом, куст ломался он через переваливался, и без помощи других уже подниматься не мог; он был укутан в шести кафтанах, голова же увязана была в Киргизской шапке. — Армянин мой шутливостью своею очень ускорял всякое дело. Место ночлега моего было всегда окружено с одной стороны вьюками, а с другой дровами, среди редута сего в которой был один только вход, развожен был огонь, а снаружи второй бруствер составлялся из верблюдов, которые ложились друг к другу очень плотно.

К огню моему всегда собиралось множество лентяев. Даже самые Хивинские посланники по свойственной Азиатцам лени сидели всегда без дров не смея приказать людям своим идти за оными; они пользовались моими, также как и кушаньем моим, ленясь сами сварить остатки бедного своего запаса.

Лень, господствующий порок Хивинцев и Туркменов, доходит до невероятия. Они в состоянии по 2 суток быть голодными, не вставать с места, и ничего не делать, скупость их не уступает лени, будучи у них гостем, я всегда кормил их, и за сие соглашались они видеть во мне род своего Начальника.

Многих даже я отгонял, но на другой день опять являлись.

Теперь приступлю к описанию обратного путешествия моего по порядку чисел, дней и переходов.

Того же 28 числа выехавши перед полднем от Амана мы прибыли к вечеру за водопровод Буз {76} Гемен, последний в Ханстве, проехав около 20 верст. За Буз Геменом кроме ровной степи по которой изредка рассеяны кочевья не обрабатывающие земель, совершенно ничего нет достойного замечания.

Юз Баши с прибывшим Якуб Баем, поехали ночевать верст за 8 в Туркменская кибитки, а я остался с керваном в поле.

В тот же вечер я отправил письмо к Майору Пономареву с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком. — Мороз был чрезвычайно силен, так что я всю ночь принужден был ходить, и почти совсем не спать, при всем том ознобил себе обе ноги. К несчастью нашему дров совсем в степи не было, и сверх того в ту ночь ушли у меня в степь три лошади, которых с трудом нашли перед рассветом.

Водопровод Буз Гемен был покрыт льдом и мы взяли несколько кусков оного с собою.

Ноября 29. Поднялись мы довольно рано, и шли степью на которой видно было много развалин строений.

Ноября 30. Мы ехали также по ровной степи усеянной по местам кустарником, дорогой видны были развалины крепостцы Даудан Кала {77}.

Декабря 1. Мы прошли мимо развалин крепости Кезил Кала {78} и не останавливались ночевать потому что с утра 29 числа лошадей еще не поили и посему путь свой продолжали ночью с 1 на 2. — Лошади сии необыкновенного свойства, они могут быть по 4 суток совершенно без воды, я тому сам был очевидцем.

Декабря 2. К рассвету мы прибыли к разоренной крепости Шах Сенем, это были последние развалины по нашей дороге. — Мы долго искали и наконец нашли ту замерзшую лужу, о которой нам прежде сказывали. — Лужа не имела более ? аршина глубины, 4 аршина ширины и 5 сажен длины, — на нее все проходящие керваны полагали свою надежду. — Мы все принялись за работу, иные пошли за дровами, другие стали лед колоть кинжалами, которой и таяли для чаю в котлах; напоив таким, образом лошадей грязною водою, мы пошли далее.

Крепостца Шах Сенем лежала вправо от дороги, мы заезжали ее смотреть; она построена на насыпной горке, внутри видны еще остатки некоторых покоев. Место сие занимательно воспоминанием происшествия известного во всей Азии, которое даже поют в песнях, и рассказывают в повестях.

Шах Сенем была прелестная дочь одного богатого вельможи: Молодой Кариб (бесприютный странник) прославившийся песнопением и бандурою, любил красавицу. Желая испытать постоянство любви его она требовала, чтоб он семь лет провел в странствиях в разлуке с нею. Певец оставляет бандуру престарелой матери своей с запрещением кому-либо касаться струн ее, отправляется в далекий путь проходит многие земли, повергается различным опасностям, коих избавляется помощью судьбы и добрых людей и наконец по истечении семи скучных годов, возвращается с тою же любовию, с большею радостью на счастливую свою родину. Между тем слезы скорби ослепили мать его, Шах Сенем за 3 месяца до его прибытия обещана честолюбивым отцем богатому соседу: сопротивление отчаянной дочери было тщетно. Нещастный Кариб берет свою бандуру спешит в палаты своей возлюбленной, вступает на пиршество. Черты лица его изменились; ни кем не знаем, он ударяет струны, поет свою любовь, странствия, горесть и звуки волшебных струн; повесть его приключений, а более всего знакомый голос и пламень чувства его обнаруживают. Сладость свидания заменила тоску разлуки; невеста возвращена ему и отец соглашается на взаимное благополучие.

Я не могу оставить без замечания сего места покрытого развалинами, во многих местах даже видны еще следы водопроводов. — Не служат ли признаки сии новым доказательством течения Аму Дерьи, в Каспийское море? Мнение сие согласно с преданиями сохранившимися у Хивинцев; река сия по словам их уже 530 лет от землетрясения переменила свое течение на Север.

В ночи со 2 на 3 число мы не останавливались.

Декабря 3. Все конные уехали вперед от кервана дабы поспеть в тот же день к колодцу Ах Набат; но ночь застигла нас на дороге, и мы провели оную в поле, почти без корма для лошадей. Керван тянулся всю ночь, и нагнал нас уже к рассвету 4 числа; оставя позади себя большой керван Теке, которой несколько переходов с нами шел; но не смел на нас напасть, опасаясь Хивинских Посланников.

Декабря 4. До полудня мы прибыли к Ах Набату вся дорога, до самого Туера была устлана падшими верблюдами, и лошадьми, кои были брошены проходящими перед нами керванами сие от того, что Туркмены надеясь что Магмед Рагим Хан отменит наложенную на них с верблюдов подать, долго прожили в Ханстве, и наконец когда, уже настали морозы, они пустились в путь, иные, заплатя подать, иные же тайно убежав, хотя было и мало снегу, но он замерз, кроме гололедицы от которой верблюды портили себе ноги, были они еще и без корму. Нельзя было не содрогнуться видя в многих местах человеческие трупы между верблюдами. Узбеки и Туркмены, узнали по длинным бородам, что это должны быть Персияне, которых везли из Астрабада в неволю и бросили. — Это ничего сказали они этих Кизилбашей,{79} всегда половину раскидывают по дороге, и они издыхают от голода или холода.

Вода в колодцах Ах Набата горька, однако лошади, ее пили, мы также за не имением другой принуждены были ею пользоваться. — Колодцы сии окружены сыпучими песками и довольно большое расстояние, притом место сие имеет некоторые не большия возвышения. Не много не доезжая сих колодцев идет влево большая дорога во владение Туркменов Текенского поколения.

Отъехав верст 5 от колодцев, мы остановились ночевать.

Декабря 5. Поднявшись во 2 часу по полуночи мы шли до рассвета, я ехал впереди с переводчиком; перед рассветом начал склонять меня крепкой сон, я слез с лошади, и долго шел пешком за переводчиком своим которой по беспечности своей сбился с дороги в поле, между кустами; ночь была темная и холодная; я уже давно не слыхал голоса Кульчи, которой всегда с керваном ехал и пел; я остановился и не полагая чтобы мы сбились с дороги, думал что керван отстал и севши уснул на бугорке. Стало уже рассветать и я проснувшись увидел что оставлен один среди степи, даже никакого следа не было приметно; я стал кричать, никто не отвечает; мне весьма не хотелось испытать участи брошенных в степи Персиян, и поехал отыскивать дорогу руководствуясь движением светил; но вскоре встретил Кульчу, которой нас отыскивал и довел до привала керванного.

С 5-го на 6-е мы все продолжали путь свой и на рассвете 6-го числа пришли к урочищу, называемому Тюнюклю. Тут мы нашли на отдыхе несколько керванов поколения Ата и остановились подле крутого берега прежней Аму Дерьи. Именем Тюнюклю, называется большой провал, видный недалеко от вышеупомянутого берега; провал сей в ровной степи, имеет до 20 сажень глубины и до 150 в окружности; на самом дне оного, в Северной стороне видна пещера, из которой бежит родник с солено-горькой водой. Я видал на картах название Тюнюклю, приписанное большему озеру, но предположение сие ложно.

Декабря 6. Прошедши верст 6 по левому берегу Аму Дерьи вверх по прежнему течению оной, мы переправились через нее, и вышли в голую степь, на которой не было ни одного кусточка; русло сие называется в семь месте Энгюндж, и не так глубоко как при Беш-Дишике; дно его покрыто мелким лесом.

Ночь с 6 на 7 число мы отдыхали; — я думаю что мороз доходил до 12 или 15 градусов, холод усиливался ветром.

Декабря 7. Ввечеру мы остановились ночевать в голой степи, на ней не видно было даже ни одного кусточка.

Декабря 8. По утру мы опять пустились в путь и прибыли ввечеру к колодцу Дели {80}; — Место сие считается на половине дороги от Хивы до Красноводска. — Подле сего колодца видны развалины какого то здания. — Мы тут нашли двух Туркменов поколения Ата, пришедших с верблюдами на смену усталым идущим из Хивы; вышеупомянутые керваны пострадавшие много в дороге были их поколения, и кочевья их расположены около колодцев находящихся в степи на ровне с Дели, но ближе к морю.

Мы хотели напоить лошадей и верблюдов своих из сего колодца, но по несчастью в нем лежал утопший верблюд, вероятно в него поскользнувшийся, почему и нельзя было достать воды; с сего места не было уже совсем почти снегу и стало гораздо теплее.

Хотя с помощью Бога я и свершил уже самую трудную и опасную половину пути своего, и стал на сей счет покойнее, но другие мысли начали меня не без основания тревожить. Я полагал что последнее письмо мое не застало уже корвета, которой по расчету моему нуждаясь в продовольствии и опасаясь льда, должен был возвратится. Мысль что я останусь на берегу брошенный среди Туркменов, почти без денег, имея НА руках Хивинских Посланников тревожила меня. Без денег не хорошо жить между народом имеющим столь мало честности, бескорыстия и гостеприимства. Настало время сна, но я уснуть не мог, будущность меня тревожила и порождала разные мечты. Переехать море, мыслил я, на Туркменской лодке, в которой едва 12 человек уместится могут, во всякое время года а паче зимой было бы не отважное а безрассудное предприятие. Ехать сухим путем через Мангышлак между Киргизами, было бы сопряжено с большими опасностями, но главная невозможность сего пути состояла в денежном недостатке. — Пуститься сухим путем в Астрабад, а оттуда через Мазандеран и Ряшт в Ленкоран было бы возможно, если бы не было со мной Хивинских Посланников, и если б я сам не ездил в Хиву, край Персиянам неприязненной.

Оставаться же всю зиму между Туркменами без денег, невозможно; я потерял бы все уважение их, может быть даже и Хивинской Хан узнавши о том, послал бы меня вытребовать, и меня бы за деньги без сомнения ему выдали; я думал, и решился на следующее.

При выезде моем из Хивы, носились слухи что будто мы в войне с Персией, и что Каджары вывели всю конницу из Астрабада, приказав ей следовать в Тавриз. Слухи сии были привезены Туркменами возвратившимися с Чапаула или грабежа, с невольниками; они советовали единоземцам своим, отправляться на грабеж, потому что никто не защищал Астрабадской области.

Я бы не должен верить сим слухам, но не видевши никакого себе спасения, утешался тем, что они могут быть справедливы, и что в таком случае ежели не застану корвета, решусь собрать отряд Туркменов и напасть на Астрабад; последствия же сего меня мало беспокоили.

Я лежал у огня в грустных сих мечтах, как вдруг Якуб-Бай, закричал мне по Русски, что два человека едут к нам; так как я писал к Пономареву, чтобы он мне выслал кого нибудь на встречу как можно далее, то и полагал что люди сии конечно ко мне от него едут; они поспешно соскочили с лошадей, сели у огня, и начали расспрашивать меня за чем Я куда я еду. Обманутый в ожиданиях своих я погрузился опять в печаль и просил их оставить меня в покое; это были Гюргенские Туркмены, ехавшие в Хиву.

Нетерпение достигнуть скорее до берега и узнать свою участь, заставило меня решиться оставить керван и ехать верхом одному вперед; я посоветовался о сем с Юз-Башой, оставил его, переводчика и деньщика, с керваном дав им приличное наставление для пути, взял с собой Сеида, Кульчи и Туркмена Куввета ехавшего с керваном, отправился с ними, в ночи с 8 на 9 число.

Декабря 9. На рассвете мы отдохнули с час, и поехали далее, обгоняя множество керванов, поколения Ата, местоположение становилось несколько гористым.

От сего места до самого берега мы ехали почти без отдыха, и не более 2 1/2 или 5 часов в сутки останавливались, лошадиной корм состоял из нескольких пригоршен Джюгану, а мы — я и не знаю чем питались, взял несколько баранины и сухарей, которую проводники мои в первой день съели, не взявши ничего с собой, а остальные два дни я почти совсем не ел и не спал.

В ночи с 9 на 10 число мы проехали мимо колодца Тонгра, до которого не доезжая одним днем находится в левой стороне, в расстоянии одного часа от дороги колодезь и кочевье Ах Кун {81} в котором, живут Туркмены поколения Ата. Тонгра отстоит на три перехода или на 90 верст от Дели; тут нашли мы в колодце утопшего оленя. От Тонгра, остается только 30 верст до колодцев Туер, где сходятся две дороги из Хивы.

Декабря 10. Перед рассветом я прибыл в Туер, и застал керван Ата на водопое. Так как у нас не было ни кожанного мешка на веревки для черпания воды, то и принуждены были поить лошадей своих из ямы, в которую Ата налили воду для своих верблюдов; они хотели нам воспретить сие, но мы назвались поколения Джафар Бай и невзирая на их множество, силою приступили; поколение сие столько страшно по многочисленности своей, храбрости и родственным связям, что тотчас они отступили, достали нам деревянной ковш и сами черпали воду, извиняясь в грубости своей, тем что не знали племени нашего.

В колодцах Дели и Тонгране, нашли мы опять утопших верблюда и оленя, а в одном из колодцев Туера слышали блеяние барана плавающего еще по дну оного.

Ввечеру мы остановились на отдыхе в овраге не подалеку от дороги, — в овраге сем нашли мы шалаш сложенный из сухих прутьев, мы поспешили разобрать его для разведения огня и нашли под оным два верблюжьих вьюка. Туркмены мои обрадовались, развязали их, достали от туда изюму, табаку коего у нас не было и Джюгану, которым тотчас наполнили торбы, и хотели кормить лошадей, я им приказал оставить вьюки, и не касаться их. — Вот хорошо отвечал мне Сеид, вьюки эти принадлежат Ата, которых мы не иначе считаем, как скотами и невольниками своими, не думаете ли вы что они пощадили бы наши вьюки, если бы где нибудь нашли их? — Делай как хочешь отвечал я Сеиду, но лошадь моя не съест ни одного краденого зерна, — потому что оно ей во вред обратится, а я лишиться ее не хочу, мы с собой взяли мало корма на дорогу сказал Сеид; — это не дает нам права брать чужого отвечал я впрочем ежели ты так презираешь Ата, то за чем не отобрал у них из керванов то, что тебе нужно было. — Сеид остановился, а другие отнесли обратно корм и положили его опять во вьюки; правда что бесчестно чужое брать сказал мне Куввет, но Мурад Бек, ты может быть не знаешь что эти самые Ата прежде на Балкане жили откуда мы их вытеснили, что они сожгли 10 лет тому назад два судна купеческие пришедшие из Астрахани торговать в Красноводск, и увели всех людей в Хиву, где и продали их; от того купцы перестали ездить к нам, и мы принуждены, отправляться да хлебом и другими изделиями в Хиву и Астрабад; сам рассуди не заслуживают ли Ата нашего наказания?

Видя повиновение их, я положил два реала в найденной вьюк, и позволил им взять корму только на один привал; но они воспользовались сим, реалов не тронули, а взяли весь изюм и табак, которым меня и потчивали дорогой, говоря что это уже не краденое и потому не поганое, а чистое.

Декабря 11. На рассвете, мы пустились в дорогу и переехали цепь гор Саре Баба; я видел днем озеро Кули-Дерья, о коем выше упоминал. После привала мы ехали всю ночь с 10-го на 11-ое число, и 11 го к полдню напоили лошадей своих у колодцев Демур Джема, откуда прежде находящееся кочевье удалилось; я вспомнил сон виденный мною на сем месте, когда ехал еще в Хиву, и усердно благодарил Всемогущего, что оный не исполнился.

Не доезжая сих колодцев случилось со мной странное приключение. — Перед рассветом я ехал один, проводники мои все отстали, иной дремал сидя на коне, другой спал в степи у ног лошади своей, а я встретился с одним Туркменом ведущим двух верблюдов, подъехал к нему и спросил кто он, и откуда идет? — На сей вопрос он спрятался за верблюда и выбежав с обнаженной саблей, закричал мне замахнувшись ею, убирайся отсюда или изрублю, и так поспешно что я едва успел выхватить пистолет свой из за пояса, и остановить его уставив на него дулом. Кто ты таков сказал я ему, говори или убью; бедняк испугался, опустил саблю, хотел что то сказать, но задрожал, и не мог ни слова произнести; я его держал в сем положении наступая на него, а он отступая и отмахиваясь саблей, пока не наехал Сеид, которой все дело объяснил. — На мне была Киргизская шапка, и он меня принял было за Киргиза{82}. Когда Туркмен отдохнул и опамятовался от своего испуга, мы его расспрашивали не слыхал ли он чего о нашем корвете, и он утешил меня известием, что судно благополучно лежит на якоре и дожидается меня.

Мы ехали весь день 11 го числа, и остановились перед вечером на отдых в кустах, не подалеку от колодцев Сюйли.

Усталость одолевала нас, мы давно уже не спали, я кое как перемогался и мысль о скором возвращении, придавала мне новые силы; беспечные же проводники мои дремали на лошадях, и часто сонные падали с них; если кто нибудь из нас отставал, то уехавшие вперед, дабы не терять времени для сна, в ожидании отставшего слезали с лошадей, и засыпали у ног их; я кричал, будил их, упрашивал торопиться, но пока одного будил, другой опять засыпал; ночь с 11-го на 12-ое число была последняя нашего путешествия.

Я просил Сеида и товарищей его воздержаться еще от сна одну ночь, дабы скорее поспеть в его кочевье; все обещались, но никто не мог исполнить данного слова; в сию ночь мы проехали колодцы Сюйли, откуда находившееся прежде кочевье удалилось. Скоро Туркмены мои стали мало по малу отставать; Кульчи первой уснул на дороге; я ехал без них довольно долго и видя что не едут, лег на дорогу с Кувветом в ожидании их, и оба заснули; но проснувшись через несколько времени, и не видя остальных товарищей своих, полагали что лошади провезли их дремлющих мимо нас; почему и поехали далее. Прошло уже довольно времени, но ни они нас, ни мы их еще не нагнали; почему и думали уже что сбились с дороги, как вдруг увидели перед собой двух человек. — Один ехал на верблюде, а другой на лошади; приняв их по случившемуся со мной прежде сего происшествию за злоумышленных, я выхватил пистолет и наставя против конного, спросил, кто он таков; но он в ответ, скинул шапку и обняв меня приветствовал несколькими Русскими словами. — Я несказанно обрадован был узнав в нем молодого Якши-Магмеда, сына Киат-Аги, — живучи на корвете он выучил несколько Русских слов, и девять дней только как от туда отправился и имел письмо ко мне от Пономарева. Он жил все это время в кочевье Сеида, где влюбился в одну Туркменку на которой хотел жениться; отец же его с почетнейшими старшинами, был выслан ко мне на встречу, но поехал по другой дороге. — Товарищ Якши Магмеда был Туркмен Вель Уста, которой во время пути моего в Хиву, от Геким-Али-Бая перешел ко мне. — Куввет оставался назади; я пересадил Вель-Усту на лошадь, и послал его отыскивать Киата, а Якши Магмеда на верблюда, которого повел сам в поводу.

Скоро нас нагнал Куввет, и мы увидели в лево от дороги огонь, к которому поехали для прочтения письма; — там ночевало два семейства Туркменов переходящих к Северу. Огонь был далеко от дороги, мы сбились с оной, и едва к рассвету с помощью Куввета прибыли к колодцам Сюльмень, у которых нашли Сеида и Кульчи.

Декабря 12. Нам уже не далеко оставалось до кочевья Сеида, почему и послали 12 числа Кульчи вперед, чтобы, нам изготовить по есть, а сами поехали в след за ним; — перед вечером мы прибыли в Сеидово кочевье (которое перешло ближе к дороге). Жена и дети проводников моих обступили нас, собралось множество стариков в мою кибитку и накормили нас, после чего я написал несколько строк к Майору Пономареву и уснул мертвым сном.

Декабря 13. Мне надобно было посетить жен прочих проводников моих, после чего часу в 11 м до полдня, я отправился к берегу в сопровождении Сеида, сына его и человек трех посторонних. Нам оставалось верст 35 езды. — Верстах в 5 от берега я заехал в кочевье Муллы Каиба, у которого на пути в Хиву пил верблюжье молоко. — Я поехал далее; впереди видны были горы, с которых спустясь открывались море и корвет. — Я получил записку от Пономарева в ответ на письмо мое и успокоился; но еще более обрадовался когда спускаясь со скал, составляющих почти берег моря, открылся мне совершенно залив и трех мачтовой корвет наш; — я скинул шапку и надев ее на пику, махал ею, дабы дать знать о своем прибытии; — моего знаку никто не приметил; однако я вскоре увидел что с корвета плыло гребное судно ко мне, а в след за ним и другое; корвет стоял верстах в 3 от берега. Я пристал к кибиткам на берегу расположенным; не знаю билось ли мое сердце так сильно когда нибудь, как в ту минуту когда я стоял уже почти в воде морской.

Гребные суда наши причаливали всегда около колодца Балкуи, лежащего почти с версту по выше сего кочевья; — я туда поехал и был встречен матросами, приехавшими наливаться водой, которые узнав меня бежали ко мне по берегу. — Матрос Калюк, Татарин родом, прежде всех меня встретил.

Вскоре прибыло за мною первое гребное судно, а там и второе, на котором приехал ко мне на встречу Майор Пономарев, и тот же час меня с собой увез.

Легко можно представить с какою радостью я прибыл и принят был на корвете.

Я начал исполнением первого долга своего, принесением благодарственного молебствия Господу Богу; после того, окружили меня товарищи и заставили рассказывать свои происшествия.

Корвет также находился в бедственном положении. — Вскоре после отъезда моего в Хиву, забравши со шкоута Св. Поликарпа весь провиант, его отправили обратно, не полагая чтобы мое отсутствие так задлилось; недостаток в продовольствии заставил их целый месяц держать людей на половинной порции, и из 140 матросов, не более 20 оставалось совершенно здоровых; 5 умерло, 30 лежало без движения от цинготной болезни, а остальные перемогались кое как. — Лекарь был без аптеки, и не мог помогать больным. — Такое положение понудило Лейтенанта Бассаргина просить у Майора Пономарева предписания отплыть обратно; к сему, кроме сказанного, понуждал его еще показавшийся в заливе лед; первое сие требование Бассаргина было сделано в половине Ноября, Пономарев положил еще две недели срока, после которого отложили снятие с якоря еще на одну неделю, и наконец на один день; — на кануне назначенного утра для отплытия, во время вечерней зари, Туркменской Киржим причалил к корвету; — посланные мною Хан Магмед и Джанак, вошли по приказанию моему в Капитанскую каюту не объявляя ничего, и там отдали письмо мое Пономареву. Общая радость и веселие тотчас водворились между нуждающимися матросами, ропот прекратился, и решились еще меня дожидаться.

Геким Али-Бай, о котором я несколько раз письменно, просил Пономарева чтобы его захватили, не являлся на корвет, а прислал чрез другого данную мною ему монету; сколько его ни звали он не являлся отговариваясь болезнью; монету мою узнали, но полагали что Геким-Али-Бай убивши меня, нашел ее и послал на корвет для оправдания своего; болезнь же, которой отзывался, приписывали ране мною ему нанесенной во время защиты.

Все время моего пребывания в Хиве, Туркмены приезжавшие от туда с керванами, являлись на корвет и сказывали что я в след за ними иду, дабы за добрую весть получить Муштулуга, или награждение; ложные вестники сии, скоро наскучили Пономареву; он задержал одного из них, которой клялся что через четыре дни я непременно возвращусь, и обещался наградить его, если слова его окажутся справедливыми, если же ложными, то строго наказать, 5-й день настал и бедняк, пришел со слезами просить прощения за вымышленные им известия.

Киат скрывался, он сам беспокоился на мой счет, и перешептывался с приезжающими Туркменами; между тем недостаток в переводчике и иные еще причины, о которых не упоминаю, понудили его оставить корвет и все дела наши касающиеся до переговоров с Туркменами, так что наконец его уже с большим трудом могли упросить приехать.

Узнавши о скором прибытии моем, Киат поехал ко мне на встречу; но как я выше сказал, мы разъехались. Он хотел говорить со мною на един, но по возвращении узнав все обстоятельства, я избегал разговоров с ним, дабы не быть вынужденным разбирая причины признать его правоту.

Декабря 14. Ввечеру Киат известясь о моем прибытии, приехал на корвет: он простудил дорогою правый глаз, всю ночь кричал, и по утру показалось большое бельмо от которого и окривел.

Декабря 15. Назначено было празднествовать на берегу мое прибытие мы съехали на берег и собралось множество голодных Туркменов, видя дурное расположение духа Киата, я боялся, чтобы Туркменам не вздумалось чего нибудь против нас предпринять. Как бы больно было попасться опять к ним после столь чудесного возвращения. Я настоял чтобы на берегу поставлен был караул. Праздник начался, скачкой на лошадях, за нею последовала борьба, стреляние в цель и бег. Победители награждались деньгами. Сеид мой и Кульчи не были на сем торжестве, я их прежде сего послал на встречу к кервану. Тут явился ко мне слепой старик житель Челекенской, которой имел свидетельство от Графа Войновича, плававшего по сим водам, во время царствования Екатерины II ой, в свидетельстве сем упоминалось о заслугах оказанных им в то время Русским.

В короткое пребывание мое на корвете, я не успел съездить на Красноводскую косу, которую мне очень хотелось осмотреть.

Декабря 16. Приехал к нам Петрович с известием о прибытии кервана в Сеидово кочевье, я опять отправил его на встречу к нему.

Декабря 17. Увидели мы толпу конных спущающихся с прибрежных гор, и узнали Хивинских Посланников, проводники их Туркмены ехали впереди, наездничали и стреляли из ружей; я тотчас съехал на берег, и посадил их в особенную кибитку, приставя к оной караул, дабы Туркмены по обыкновению своему не врывались к ним и не мучили вопросами. До вечера я дожидался прибытия кервана, когда же оный прибыл, я посадил Хивинцев в лодку, множество Туркменов хотело ехать со мной на корвет, в надежде получить награждение за то, что их во всю дорогу кормил (что называется у них службой), но я никого не взял кроме своих четырех.

Когда уже мы со всем отчаливали от берегу, Сеид вбежал бледный в кибитку, схватил седло свое, саблю, и оседлал лошадь, я вышел к нему и спросил что сие значило; губы его тряслись, он сам весь дрожал, бледный как смерть, не мог мне ни слова сказать, и пролепетал только что ни за что не поедет на корвет, я выхватил у него пику, и снявши саблю, сказал, что мне очень больно видеть его в таком расположении, и что прошу его объясниться. Я сегодня сон видел сказал он мне, что едучи верхом по замерзшему берегу, моря, лошадь моя передними ногами оборвалась под лед, я чувствую что со мной что нибудь не хорошее последует на корвете, но скажи мне я ли тебе не служил? Сеид отвечал я ему если ты сам чувствуешь все вины свои, когда тебе никто не напоминает об них, за чем же ты стараешься еще оправдываться, повинись лучше. — Оставь меня сказал он, я доволен тобой, доставил тебя до берега благополучно, и достаточно награжден, пущай я возвращусь домой, — как хочешь отвечал я; ежели ты мне не веришь и посетить меня не хочешь, то можешь ехать, я тебя упрашивать не буду.

В бытность мою в Хиве, и во все время обратного моего пути, Сеид много причинял мне огорчения; но я молчал, и скрывал внутренно свое неудовольствие, обещаясь по возвращении его за сие наказать; — я хотел по приезде на берег в присутствии всех старшин, объявить его оскорбительные поступки и со стыдом прогнать; но когда увидел невольное его сознание, решился простить сделав только выговор на едине. Он хотел уехать, но Петрович его удержал: проси прощения у Емчибека{83}, говорил он ему, и я ручаюсь что будешь прощен; — пускай судьба управляет мной отвечал Сеид, я отдаюсь на его волю, что со мной бы ни случилось.

Я повез их всех на корвет, и представил Хивинских Посланников Пономареву. Якуб-Бай уже прежде езжал на купеческих судах наших из Мангышлака в Астрахань и корвет его не удивлял; но Юз Баши долго все рассматривал и с трудом привык мыслить что он на море. — Туркменов моих Пономарев наградил подарками; я доставил Сеиду пистолет в серебряной оправе, отвел его в сторону и рассказал ему все дурные его против меня поступки; он сознался, просил прощения и мы помирились. Весь народ сей остался ночевать на корвете.

Декабря 18. Ввечеру мы снялись с якоря и обратно поплыли в Баку. — На корвете нашем были два Посланника от Хивинского Хана и два от Туркменского народа.

Декабря 19. Ветер был нам очень способный, мы плыли Фордевиндом.

Декабря 20. Сделался штиль.

Декабря 21. Прибыли легким ветром к острову Жилому, лежащему не далеко от Опшеронского мыса; на острову сем живут промышленники и занимаются ловлею тюленей; — не доезжая сего острова мы миновали недавно открытые подводные камни, означенные на новых картах Каспийского моря. Противный ветер заставил нас бросит якорь против Жилого.

Декабря 22. Мы еще прошли одну милю и за противным ветром принуждены были опять лечь на якорь. Нам должно было обойти еще Шахову подводную Косу.

Декабря 23. По утру мы снялись с якоря с NW овым ветром а ввечеру остановились на якоре за горами, лежащими на твердой земле, на Юге от Баку.

Декабря 24. К рассвету мы прибыли в Бакинскую рейду, — перед полднем сошли на берег, и кое как разместили Посланников своих на одной квартире. Алексей Петрович Ермолов еще был в Дагестане, где продолжались военные действия.

Декабря 29. Получили мы известие о взятии Акуши Главнокомандующим.

Декабря 30. Я собрался было съездить на огни, коими покланяются Индейцы, но нашлось 12 товарищей, и мне не удалось рассмотреть обстоятельно капища сего, достойное большого внимания.

Огни сии называющиеся по Персидски Атешке, отстоят на 16 верст на Северо Восток от Баки.

Земля содержащая Нефть простирается на несколько верст в окружности сего места; — малейшая яма к которой поднесется огонь, вспыхивает и горит неугасаемо. Огонь сей служит Индейцам приходящим на поклонение, для варенья пищи и освещения; последнее они делают, поднося огонь ко вставленной в землю камышинке.

Тут у них выстроен довольно опрятный Караван Сарай; к стенам внутри оного приделаны комнаты, в одних сами живут, а в других хранят истуканы свои, (которых мне не удалось видеть), а третьи назначены для приезжих. На средине двора построен довольно обширный жертвенник, по четырем углам коего проведены, высокие трубы с разливающимся всегда пламенем.

В капище сем бывает до 15 и 20 человек. Индейцев, спасающихся разными истязаниями; в бытность мою оных было 6 или 7 человек. — Должность старосты исправлял у них Индеец, прежде торговавший в Астрахани; он знал кроме своего языка, по Русски, Армянски, Турецки и по Персидски. Индейцы которых я видел, почти со всем голы, живут и едят особенно, имеют каждой в своей комнате огонь, над которым просиживают по несколько часов без движения поднявши руки вверх, или иное приняв положение, несмотря на жар сильно их беспокоящий. — Изнурение лица самопроизвольных мучеников сих, явно доказывает их страдания.

Между прочими спасался в капище сем Индеец, которой прежде сего служил у Англичан солдатом в одном полку Сипаев.

Генваря 6. 1820 года получили мы бумаги от Господина Главнокомандующего, Генерала от Инфантерии Ермолова; Пономарев писал к нему по прибытии нашем в Баку, представляя рапорт мой, в котором я доносил вкратце о некоторых обстоятельствах моего путешествия в Хиву, и о приеме сделанном мне Ханом. — Пономарев также испрашивал разрешения куда нам следовать с посланниками.

Главнокомандующий предписал нам отправиться немедленно в Дербент, дабы его еще там застать. — Вместе с сим получил я от него следующий лестный отзыв{84}.

В следствие предписания от Главнокомандующего отправились мы из Баку и переночевали на Суганте.

Генваря 9. Проехали Кализинский пост, и прибыли на ночлег в Хадерзинды, тут дожидалась нас коляска Полковника Левенцова; командира бывшего Троицкого полка. Мы посадили Посланников своих в коляску и повезли в Девичи где ночевали.

Генваря 11. Приехали в Кубу, где Комендант Я. М. Старков человек почтенной по ревностному исполнению должности своей, по расторопности, ранам, гостеприимству и обращению, встретил нас и принял дружески.

Генваря 13. Мы выехали из Кубы.

Генваря 15. Приехали мы в Дербент, Генерал Майор Барон Вреде тамошний бригадный командир принял меня с той же лаской и дружбой, которыми я пользовался от него в бытность его в Тифлисе.

Генваря 17. Г. Главнокомандующий кончив военные действия прибыл из отряда в Дербент.

Генваря 21. Представлялись ему сперва Хивинские, а потом Туркменские Послы.

Генваря 22. Приняты им были подарки от Хивинского Хана, они состояли в двух хороших шалях, в 10 бухарских мерлушках, двух простых седлах, и в нескольких фунтах изюму{85}. Хивинцев отдарили двумя перстнями.

Вы дрожите от Персиян сказал однажды Главнокомандующий Туркмену Киату. — Теперь время зимнее отвечал Киат с улыбкой, все дрожат.

Генваря 30. Алексей Петрович уехал в Кизляр, приказав нам отвезти гостей в Тифлис и дожидаться там его дальнейших приказаний.

Февраля 1. Мы выехали из Дербент.

Февраля 3. Прибыли в Кубу и

Февраля 8. Наконец приехали в Баку.

Во время пребывания нашего в Дербенте была ужасная буря в Баку, сильной Нордовой ветр, часто свирепствующий в тамошней пристани, потащил все суда с рейда в ночи с 17 на 18 Генваря, и одно купеческое судно погибло, — ужасная метель и холод сопровождавшие бурю не позволяли военным судам подавать помощи купеческим. — Вообще зима по всему Западному берегу Каспийского моря была жестокая, погибло несколько людей, и множество скота и птиц.

Февраля 17. Мы приехали в Елисаветополь.

Февраля 20. Выехали из Елисаветополя. — Во время пребывания моего в сем городе, я был принят как нельзя лучше в семействе Пономарева: он славился своим гостеприимством.

Февраля 24. Мы прибыли в Тифлис. Ласковой прием сделанной мне всеми товарищами и знакомыми скоро заставил забыть все трудности моего пути, я был обласкан ими свыше всякой меры.

И. А. Вельяминов наместник Алексея Петровича Ермолова, Генерал Лейтенант и дивизионный командир дни через два по приезде нашем принял Посланников, и в Новруз{86} 12 Марта, подарил их сукнами и шелковыми материями на кафтаны.

В начале Марта получена была из Кизляра от Алексея Петровича бумага, в которой помещено было извещение Губернатора Астраханского о прибытии к нему Туркменских Посланников с просьбой от всего народа. Просьба, сия была одинакового содержания с бумагою нами привезенною, они также просили Правительство наше принять их в свое подданство с тем различием, что некто из них называется наследником престола Туркменского. Алексей Петрович прислал к нам копию с сего прошения, в оном помещены были имена всех старшин, называя их Ханами, имя Киата было также помещено; но он ничего о сем не знал; и уверяли что прошение сие ложно.

Алексей Петрович поручил мне разыскать сие дело, я узнал, что прибывший с прошением в Астрахань Посол, был родной брат Коджи которой был убит в 1812 году начальствовавши над Туркменским ополчением против Персиян. — Посол — пришелец сей, был родом от пределов Китая и приезжал к Туркменам, требовать лошадей, оружие, невольников, и дорогих камней убитого своего брата, но будучи ими с бесчестьем прогнал, домогался получить власть над ними через наше Правительство.

Марта 23. Ввечеру после зари приехал против всякого чаяния Алексей Петровича в Тифлис.

Апреля 4. Посланцы были представлены Главнокомандующему, которой их очень ласково принял; — в вечеру были они в Благородном Тифлисском собрании.

Апреля 22. Я принимал по утру Хивинских Посланцев готовившихся ехать обратно, и вручил им письмо к Магмед Рагим Хану следующего содержания: «Посланные Вашим Высокостепенством доверенные особы Юз Баши, Еш Незер, и Якуб Бай, были представлены мною Главнокомандующему Государя нашего пославшего меня в прошлом году к вам. — Люди ваши донесут Вашему Высокостепенству каким образом они были приняты у нас, и уверят вас в благорасположении Главнокомандующего. — Я препоручил им также изъявить совершенную мою благодарность Великому Владетелю стран Восточных, коего милости излитыя на меня, еще более ознаменовались доверенностью ко мне, Господина Главнокомандующего, которой согласно с словами сказанными вам мною лично посылает меня на днях к Государю Императору с донесением, о новой дружественной связи устроившейся между Востоком и Западом.

Одно солнце восходящее и заходящее да озарит связь сию во веки. — Свету светила сего да уподобится, сияние искренней связи сей, да рушится оная только с разрушением света.

Позвольте Ваше Высокостепенство мне, тому которой имел счастие предстать пред вами, надеяться что примите письмо сие с благорасположением равным уважению, которое к вам имею. — Я был бы слишком счастлив, если б мог надеяться, что, мысли ваши обратятся иногда на того, которой желает вам неугасаемой славы и продолжения всех благ, коими Всевышний одарил Ваше Высокостепенство.»

Таким образом помощью Всевышнего свершил я благополучно вверенное мне от начальства поручение, молю Творца, чтобы перенесенные мною труды и опасности обратились к пользе и славе любезного отечества. — Исполнение сих желаний будет лучшею для меня наградою.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Часть вторая.

Печатать дозволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска в публику, представлены были в Ценсурный Комитет: один экземпляр сей книги для Ценсурного Комитета, другой для Департамента Министерства Духовных дел и Народного Просвещения, два экземпляра для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской Академии Наук. Генваря 19 дня, 1822 года.

Книгу сию рассматривал Адъюнкт Дмитрий Перевощиков.

Глава I.

Общее обозрение хивы.

Пределы Хивинского Ханства.

Пределы Хивинского Ханства должны быть рассматриваемы в двояком виде: 1 е. собственное ядро Ханства т.е. край, постоянно обитаемой Хивинцами, по которому однако же расселены и иные еще подвластные им племена; 2 е. земли племен состоящих временно под их влиянием а). покоренные силою оружия b. ) по слабости прибегнувших под их покровительство и наконец с.) зависимые от Хивы по торговым сношениям.

Собственная земля Хивинцев, не имеет определенных границ, ибо окружена бесплодными степями, коих владение ни кем не оспоривается; и потому для определения оных должно лишь показать племена народов кочующих по смежным степям.

Ядро Хивинского Ханства{87} находится в колене составленном рекой Амудерьей и простирается по левому берегу оной к Северу по течению сей реки до впадения ее в Аральское море; и потому Ханство Хивинское граничит к Северу с Аральским морем и частью степей на Восток от сего моря лежащих по которым кочуют Киргизы.{88}

Северо-Восточная граница Ханства определяется течением Аму дерьи; но Каракалпаки{89} кочующие по правую сторону оной, повинуются также Хану Хивинскому; за речное владение сие, непостоянно, оно уничтожается с откочевыванием сих племен.

На Юго-Востоке от Хивы, находится степь отделяющая ее от Бухарского Государства.

На Юго-Западе, пески и степи, отделяют Хиву от владений Туркменского поколения Теке.

Владение сие окружено степями и песками, само же орошено дождевыми речками разливающими плодородие в оном.

На Западе от Хивинских владений находятся также бесплодные места простирающиеся до Каспийского моря, на расстояние близь 800 верст. — На берегу моря живут в сей стороне Туркмены поколения Иомуд и Ата.

Настоящее ядро Хивинского владения имеет в поперечнике с Севера на Юг около 180 верст, а с Запада на Восток до 150.

Земли и племена не входящие в состав Ханства, но зависящие от оного.

Хивинское Ханство гораздо обширнее сказанного ежели присоединить к нему те земли, которые приобретены силою оружия или состоят под политическим влиянием сего Ханства, или зависят от владельца оного по торговле, которая производится кочующими народами и которой Хива есть единственным средоточием в той стране.

Силою оружия покорена часть Туркменского племени Теке, которые повинуются Хивинцам, хотя войско их и не пребывает в сем завоеванном участке.

Под политическим влиянием Хивы состоит не большое Туркменское поколение Ата, кочующее близь Каспийского моря; — слабое поколение сие прибегло к покровительству Хана, с тех пор как оно было вытеснено Иомудами из окрестностей Балканских гор.

Туркменское племя Човдур Ессен Или в зависимости от Хивы по торгам, которые производят Хивинцы с Россией через Мангышлакской мыс, где сие племя имеет свое пребывание; часть оного даже переселилась в Ханство. — Отдаленная сия принадлежность очень непостоянна и племя сие зависит более одним мнением от Магмед Рагима.

Древнее положение Хоарезмии.

В древние времена, Хивинская земля, называвшаяся Хоарезмией, имела другое положение, она простиралась более к Западу и лежала по течению реки Аму-дерьи{90} которая в то время впадала в Каспийское море и именовалась Греками Оксом и Бактром, а Аравитянами Джейгуном. — По преданиям она составляла границу между двумя великими царствами Ираном и Тураном{91}. — Природа поколебала сей естественный рубеж, отделяющий земли людей совершенно разного происхождения, и кажется что с переселением и исходом Восточных народов наводнивших Запад ужасные перевороты постигли их отечественные страны. Сильными землетрясениями изменились течения рек, разрушились царства, образовались новые водохранилища, — и некогда обработанные земли обратились в бесплодные степи и мрачную пустыню.

Перемены сии требуют глубокого рассмотрения людей знающих, — описателю самовидцу предстоит только сообщить видимые им следы прежнего состояния сих земель известных по преданиям древних.

Озера.

В Хиве нет значительных озер кроме Аральского моря находящегося на пределах Ханства. — Озеро сие составлено из вод главных двух рек Аму-Дерии или как жители называют Амин-Дерии и Сир-Дерии, которые теряясь в песках образуют по низменности места сие скопище пресной воды, называемое по обширности морем. — По сказаниям жителей оно не глубоко и конной человек может переехать чрез множество рукавов сказанных рек по набросанному чрез них камышу.

Реки.

В Хивинском Ханстве протекает одна только значительная река Аму-Дерия; здесь не место описывать ее источников и течения чрез среднюю Азию, ибо помещаю только мною виденное или от достоверных людей слышанное; (описание сей реки можно найти в новом землеописании Malte brun). — Река сия очень глубока, ширина же ее по рассказам жителей такова, что с одного берега едва можно узнать человека сидящего на другом берегу, или что в ней два зова ширины т.е. что человек плывущий среди реки может передать весть на оба берега, и потому должно полагать что в Хиве она имеет около ста сажень ширины. — Река сия хотя и протекает только с Юга на Север чрез все Ханство, однако же посредством искусственных водопроводов разливает воды и в разные отдаленные места оного и тем водворяет плодородие в бесплодные степи.

Исследовав главнейшую реку орошающую Хивинское Ханство, по коей предполагать должно, что древние вели торговлю с Индией, должно упомянуть также о реке Сир-Дерье или древнем Яксарте; — река сия хотя и не течет чрез Ханство, но владелец оного имеет сильное влияние на Киргизов кочующих по оной. — Сир должен быть довольно широк, он течет с Востока на Запад и впадает в Аральское озеро.

Вероятно, что река сия соединялась в прежние времена с Аму-Дерьей, или изливала воды свои в другое место, и что землетрясения изменившие весь горизонт степей, переменили и течение Сира, которой ныне вместе с Аму образует Аральское море.

Древнее течение Окса.

Из древних писателей видно, что некогда торговля с Индией производилась чрез реку Окс впадающую в Каспийское море; мрак покрывающий Историю средней Азии особенно во времена разрушений двух великих Империй, сокрыл от нас важное событие в природе, совершенное преобразование части степей средней Азии, следы ужасного сего переворота еще и по сию пору видны: перемена течения Окса и старое его русло явно оное доказывают.

Предположение перемены течения Окса ныне впадающего в Аральское море, хотя и принято новейшими землеописателями и назначено почти на всех картах, но недовольно верно, на карте средней Азии изданной в С. Петербурге начало русла хотя и близко к верности назначено, но продолжение оного неправильно изображено, обозначение Окса на карте (Sir Arrow Smith) всего ближе к верности подходит.

Многие не хотели верить существованию сей реки, — неудачные предприятия Императора Петра Великого, для отыскания золотого песка, будто бы в оной находящегося, еще более утвердили их в сем мнении. — Князь Бекович посланной с отрядом в Хиву построил укрепление на Красноводской косе и поднялся по Северному берегу Балканского залива, на Восток на 100 верст, где по словам его нашел устье сей реки; он с отрядом своим шел вверх по сухому следу оной и прошедши пять верст потерял его. — Поручик Кожин находившийся с Князем обвинил его в измене, и донес что будто бы Бекович хотел передаться с отрядом Хивинскому владельцу, и что единственно для сего подтверждал о существовании сей реки.

На следующий год в 1717 Бекович снова отправился для отыскания плотины, которой предполагали, что река сия отведена к Северу Хивинцами, дабы защитить себя от грабежей казаков и Стеньки Разина,{92} которые на судах своих будто бы подымались вверх по оной и делали на них набеги; — в сей раз Бекович погиб, — и изыскания в сей стране пресеклись его смертью.

Если в то время Правительство мнило установить торговлю с Индией посредством сей реки, обратив ее опять в старое русло к Балканскому заливу; то должно предполагать, что величина Аму-Дерьи оному также известна была; — каким же образом можно было думать что необразованные Хивинцы могли быть в состоянии отвести плотиной такую реку, и изменить горизонт степей, дабы отклонить ее к Северу?

Сами Хивинцы удивляются таковому предположению. Они говорят, что имеют изустные предания, которые упоминают о сильных землетрясениях поколебавших материк 530 лет тому назад, и обративших Аму-Дерью к Северу, куда она образовала себе новое течение.

По сделанным мною исследованиям и расспросам сухое русло древнего Окса начинается с места назначенного на карте средней Азии и идет на Запад не на большое расстояние, скоро переменяет направление на Юго-Запад, и следует оному довольно великое пространство; потом поравнявшись с Балканскими горами, которые находятся при вершине залива того же имени, поворачивается на Запад и соединяется с Каспийским морем двумя рукавами, из коих один отделяет горы большой Балкан от малого Балкана, а другой Южнее впадает в море почти при Южной оконечности вышеупомянутого залива.

Следы реки сей я видел едучи от Красноводска в Хиву, — следовав по Северной дороге переехал я сухую Аму-Дерью при колодцах Беш Дишик ; русло ее называют ныне в сем месте Ус-Бой; оно имеет до 100 сажен ширины и до 15 глубины. — Глубокой след сей означается по ровной песчаной степи, крутыми и почти отвесными берегами; в иных же местах, берега сии обсыпались, и занесены песком так, что покатость на дно реки довольно отлога. Дно ее разительно отличается свойством земли от возвышенной степи тем, что на оном видна зелень и деревья, и копани по большой части с пресной водой; на дне растут также камыши и оно служит обыкновенным пристанищем керванам идущим в Хиву. — Туркмены промышляющие воровством, укрываются в оном и уводят добычу на Юг следуя по сему руслу.

Ехавши в Хиву от Красноводска по Южной дороге я переехал сие русло несколько ближе к морю; оно называется в сем месте Энгюндж; свойства берегов и дна одинаковые с Ус-Боем, и тем разительнее, что степь в сем месте ни одного куста не производит; здесь берега не столь высоки и круты. — Несколько Южнее сего, сухой Энгюндж поворачивается на Восток и ударившись о крутой левой берег свой опять принимает направление на Запад, — против сего крутого берега, правая сторона реки отлога и теряется пологостью в степи.

Для большого удостоверения в прежнем существовании сей реки, я присоединю здесь еще некоторые доводы. — Жители Ханства Хивинского и прибрежные Туркмены утвердительно говорят, что в давние времена протекала по сему руслу, величавая река и впадала в Каспийское море; что тогда не называлась она ни Ус-Бой ни Энгюндж а Амин-Дерья потому, что та же самая, которая ныне орошает часть средней Азии и впадает в Аральское море. — Они утверждают также, что селения их расположены были по течению сей реки, что доказывается теперь еще оставшимися и очень ясно видными следами водопроводов, коими орошалась пахотная земля, и развалинами разных зданий.

По изустным преданиям Туркменов, известно также, что устья сей реки отдавались на откуп владельцами и были очень обработаны; — русло древнего Окса при устье местами совсем занесено песком, однако же найденные на берегу шелковичные деревья, которые никогда не произрастали около Балкана, доказывают ее старое течение, ибо вероятно были занесены водою из Хивы или Бухарии.

Водопроводы.

Хива изрыта множеством искусственных водопроводов проводящих из Аму воду по всему ее пространству.

Главнейший из сих водопроводов называется Гюйк там-Он. — Он исходит из Аму по выше Г. Хивы, при селении того же имени и служит почти поперешником полукругу составленному рекой. От него идут на Северо-Запад в степь три большия водопровода, — из них самый Южный называется Буз-Гемен средний Ах-Сарай а самый Северный Даш-Гоус; еще Южнее Буз-Гемена есть водопровод называющейся Хизарист, и Севернее Даш-Гоуса, водопровод Арна. — Воды сии искусственно проведенные, разделяются на множество мельчайших каналов, которые орошая землю необыкновенно ее оживляют. — В иных местах они составляют в вырытых прудах не большия озера и хранятся для употребления жителей во время засухи.

Главный водопроводы имеют до 5 сажень ширины; они местами подняты искусственными плотинами над горизонтом и проведены даже по мостам один над другим{93}.

Колодези.

Колодезная вода в Ханстве нехороша, и мало употребляется.

Мнимой берег моря.

Здесь должно упомянуть об одном предмете дающем повод ко многим заключениям. Переехав две трети дороги от Красноводска в Хиву, в том месте где встречается путешественнику древняя Аму-Дерья, — виден в левой стороне, неподалеку от берега сухой реки, высокой отвесной обрыв, возвышающийся на 20 сажень от степи, вид сего обрыва везде одинаков, цвет его желтой, — каменья от оного отвалившиеся довольно рыхлы и имеют много слюды. — Жители говорят что это берег бывшего прежде моря; — судя по виду оного, можно поверить сему преданию, и если оное справедливо, то конечно это был залив Каспийского моря; но гораздо прежде того времени когда Аму-Дерья текла в Балканской залив. — Смотря в зрительную трубу с дороги, нельзя приметить чтобы крутизна сия умалилась вдали и сливалась со степью. — Она продолжается везде одинаково и отдаляясь от колодцев Беш-Дишик, лежащих на дне реки в том месте, где предполагаемый берег моря подходит к берегу реки, теряется в дали обоими своими концами.

Противоположенный берег сего моря виден отъехав два перехода от Беш-Дишика к Хиве; на правой стороне и на краю оного видны развалины крепости называвшейся Утин-Кала. И потому казалось бы, что пространство по которому ведет дорога, заключается в проливе предполагаемого моря. — Желательно было бы знать верх сего залива морского, и следовать по всем излучинам оного; — берег сей не переезжают следующие от Хивы к Красноводску по Южной дороге; но не доезжая одним или двумя переходами Энгюнджа, видно в правой стороне в расстоянии 10 или 15 верст такой же крутой отвесной берег идущий параллельно дороге, на оном вдали видна башня{94}.

Провал в степи.

Недоезжая 6-ти верст Энгюнджа виден в левой стороне в степи провал, которой имеет в окружности до 150 сажень и глубины 20, он называется Тюнюклю и близко дна оного на Северной стороне есть пещера, из которой бежит родник с солено — горькой водой{95}.

Колодцы Беш-Дишик о которых я выше упоминал, получили свое название, от пяти отверстий сделанных в береге предполагаемого моря. Беш дашик значит по Турецки, пять отверстий; отверстия сии ведут в глубокие пещеры.

Степи.

Степи окружающие Хивинские владения по большой части песчаны и бесплодны, — в иных только местах попадаются небольшия пространства с зеленью на подобие островов среди ужасного песчаного Океана; — на сем песке произрастает только кустарник подобной тому, которой находится на островах Балканского залива названной в путешествии Графа Войновича жидовиннником, он не имеет почти никакой зелени. — Кусты сии служат для жжения уголья; на сей предмет употребляют однако же преимущественно сухой валежник коего довольно находится между сими кустами; деревья валежника сего бывают иногда толщиной в три руки; местами видны следы целых рощ, гнилые остатки оных и пни свидетельствуют о преобразовании сего края и служат для разведения огня страннику и хищнику.

Пресной хорошей воды в сих степях не находится, большая часть копаней или колодезей порытых по дороге наполнены более или менее солоноватой и горькой водой, в одном русле древнего Окса находятся пресные источники.

Летнее странствование по сим пескам сопряжено с большими опасностями и трудностями, — не редко поднимаются песчаные метели или вихри, которые на подобие густой мглы или тумана сокрывают от странника свет и зрак солнца; единственной путеводитель в сем бурном Океане.

Между жидовинником, о котором я выше упоминал, растет местами небольшими кустиками трава, но не та луговая зелень, которая украшает равнины в нашем отечестве. — Она желтоватого мертвого цвета, и похожа на высохшую болотную траву возвышаясь иглообразно и кочками. — Всадники едущие по сим степям, с жадностью бросаются на оную, ибо она в редких местах находится и служит для прокормления их лошадей. — В тех местах где нет песков, земля суха, тверда и белодымчатого цвета. Не обширное, но обработанное владение Хивинское, можно почесть островом среди опустошенной безжизненной природы; — есть еще некоторые подобные сему места или острова в сих необозримых степях, — в числе оных должно поместить землю Туркменов поколения Теке; лежащую на Юг от Хивы (о ней будет ниже упомянуто).

По словам обывателей, земли по ту сторону Хивы лежащая не столь бесплодны, и чем более к Востоку приближаются тем более населены и лучше обработаны, там Керваны нигде не бывают более двух суток без воды.

Леса.

Хотя я и не видал в Хиве лесов, однако же полагать должно что оные есть на Север от Хивы, к стороне Киргизских степей; ибо у них ходят большие плоты по Аму-Дерье в Бухарию.

Горы.

Хивинское Ханство и окружающие его степи на Юго-запад от Аму-Дерии, совершенно ровны и низменны, — кроме небольшого хребта гор Сера-баба (о которых упомянуто в моем путешествии) и в сей книге означенных берегов предполагаемого моря.

На Восточной же стороне Аму дерьи и Ханства, возвышается хребет гор называемой Ших джери, он простирается на Север от Хивы вдоль Аральского моря. На Восточной стороне реки, к Северу, против хребта Ших джери возвышается по видимому отдельная гора Куба, которая однако же должна зависеть от Мангышлакской цепи гор.

Ископаемые.

Трудно получить иноземцу особенно Русскому надлежащее понятие о богатствах заключающихся в горах Хивинского владения. — Предание старожилов, напоминает Хивинцам о покушениях Петра Великого для отыскания золотого песка в их отечестве, а изменнической поступок их отцов с Князем Бековичем, (которого они называют Девлет Гереем) заставляет их страшиться как новых подобных покушений со стороны нашего Правительства, так и особенно мщения Белого Царя (так называют они Российского Государя).

Впрочем получив доверенность их, можно отвратить подозрение, мне сие удалось; но при всем том не мог получить настоящих о сем сведений, собственное невежество их тому причиною; однако же общая молва утверждает что в хребте Ших джери заключаются хорошие золотые и серебренные руды, не так изобильные медные, но в большом количестве свинец и множество серы. Они добывают из сих гор только свинец и медь и то с весьма малым искусством. Касательно же мнения о золотом песке, которой как полагают многие писатели, Аму дерья влечет изобильно в своем течении, можно достоверно отвергнуть, как по словам жителей, так и потому, что народ сей алчной к деньгам, своего золота не имеет, а добывает из России и других соседственных держав торговлею; есть ли же во владениях их находился золотой песок, то без сомнения его бы разрабатывали, ибо очищение оного не требует большого искусства. Некоторые однако же жители сказывали мне, что по слухам знают, что будто бы за Бухариею вблизи сей реки находится таковой песок; молва сия может быть и несправедлива.

Звери.

Звери водящееся в степях Хивинских суть: волки, лисицы, шакалы и крысы разных родов; — между сими замечателен род называющиеся Хивинцами Елин-гирдж; они величиною с большого котенка на коротких передних ногах, шкура пестрая желтого цвета с черными полосами, и живут в песках; шакалы не известны в России, но весьма обыкновенны в Азии. Стада шакал нередко окружают по ночам селения и воют разными голосами; странной вой сей поражает и страшит неопытного путешественника.

Медведей в степях Хивинских не водится,{96} Олени же и Джейрайны (род диких коз) довольно обыкновенны. Должны полагать что сильные росы заменяют им воду, впрочем обыватели говорят что сии животные могут по два месяца обходится без воды. — Известно что Туркменские бараны которых сгоняют на продажу в Хиву, бывают в степях по нескольку дней без оной.

Надобно думать что в реке Аму дерье находятся также выдры и бобры.

Птицы.

Из хищных птиц в Хиве водящихся, достойнейшие примечания большие орлы, и ястребы. До сих последних жители большие охотники, они прилагают особенное старание к их воскормлению и приучают к ловле других птиц и даже диких коз. Вороны также обыкновенны в сих странах; довольно странны путешествия сих птиц чрез степи с Керванами, — они следуют за ними по всем переходам привалам и ночлегам; при подъеме Кервана с привала, прилетают на оставленное им место, и дорогой опять обгоняют; во время же привалов отлетают по одаль и остаются для ночлега если керваны ночуют{97}.

На искусственных озерах Хивинцев водится множество куликов, называемых жителями Киш келдаками, они очень вкусны, и составляют главный предмет охоты и занятий Хана и первых чиновников его.

Рыбы.

В некоторых водопроводах Хивинского Ханства ловятся сазаны; должны быть и иные еще рыбы, которые заходят из Аму дерьи.

Дороги.

Дороги в сем возникающем Ханстве необделаны и означаются только следами; их часто заносит песком, и в сем случае, там где нет обиталищ светила служат путеводителями страннику; — привалы означаются колодцами, а где их нет, то зависят от захождения солнца.

Навык к степям, научил жителей не плутать там, где почти никаких предметов нет для путеозначения. Сей же самый навык принадлежит в особенности верблюдам; заблудившиеся животное сие идет верным и безостановочным шагом, без пищи несколько дней, и находит жилье своего хозяина, проходя по 400 и 500 верст степями, по прямому направлению.

Климат.

Климат во всем Хивинском Ханстве, по необширности оного совершенно одинаков. — Летом бывают несносные постоянно несколько месяцев продолжающиеся жары, но частые и сильные ветры дующие с разных сторон, по большой же части от Востока и Юго-Востока, несколько охлаждают пламенеющую над Хивою атмосферу.

Дожди бывают редко, даже и осенью; ветры же как в сие время года, так и зимою становятся часты или лучше сказать беспрерывны и жестоки; они влекут за собою из песчаных и необозримых степей окружающих Ханство, множество мелкого песку, распространяют оный в воздух и подобно густому туману иногда помрачают даже свет солнца. Ветры сии сносят и уничтожают множество песчаных бугров разбросанных по всему пространству степи, и в то же время образуют новые, по другим местам. — Самый не значительный и едва приметный куст или камень, служит уже основанием для образования таких курганов; — песок несомый ветром, при малейшем сопротивлении от какого-нибудь предмета вихрем кружится около него, и наконец чрез короткое время место до сего ровное, принимает вид морской зыби и образуется курган; — на песчаных наносных сих буграх песок ложится на подобие водяных струй или волн.

Зима в Хивинском Ханстве бывает не весьма продолжительна и стужа довольно умеренна; Термометр опускается однако же иногда до шестнадцати и восемнадцати градусов, ниже точки замерзания; но при всем том холод сей бывает очень чувствителен и несносен, особенно для путешественников, от резких и беспрерывно дующих ветров. Снегу во все продолжение зимы бывает весьма мало; — гололедицы случаются часто и останавливают хождение Керванов; если же такая погода застает их на пути, то наносит им ужаснейший вред. — Верблюды от твердого снегу и льду обивают себе копыта и не в силах бывают продолжать пути; тогда их бросают в степи, где несчастные животные сии после нескольких суток страданий издыхают.

Небо бывает почти всегда ясно в Хиве, вероятно от того, что в сих необозримых равнинах нет предметов, которые бы могли останавливать тучи; — ясность неба придает особенную и весьма разительную живость всем предметам, так что странник въезжая в сию землю увлекается восхищением, но скоро познает людей и райской призрак исчезает.

Чума{98} никогда не посещает сей страны. Вообще сказать можно утвердительно, что воздух в Хивинском Ханстве есть из числа здоровейших, как для природных жителей, так и для иноземцев; употребление плодов столь вредное во всех почти землях, признается в Хиве здоровым.

Народы населяющие Хиву.

Я не буду распространяться о древности народов обитавших в разные времена в земле Хивинцев, (предоставляю сии исследования времени и другой книге, когда кончу собрание нужных для сего материалов) здесь же опишу народы ныне населяющие Хиву и отличительные черты их нрава.

Хива населена четырьмя разноплеменными народами: Сартами, настоящими и первобытными владельцами сего края.

Каракалпаками, по соседству бывшими под влиянием сих последних.

Узбеками, иноземными завоевателями сего края.

И наконец Туркменами разных поколений, промышленностью и иными выгодами привлеченными в сию страну.

Четыре народа сии первоначально были между собой в отношениях хозяев, работников, завоевателей и гостей. — Со временем же племена сии смешались и составив одно целое, разделились на четыре сословия.

Купцов, земледельцев, господ и войска.

Сарты.

Сарты или (тата) первоначальные жители сего края многочисленны, живут в городах, занимаются преимущественно торгом и обманом. — Они хитры, пронырливы, низки в бедствии, подлы когда могут сим что приобрести, горды в счастье и богатстве, вообще живут в изобилии; богатство приобрели торгом, а более еще обманом; чужды воинственного духа, не знают обращения с оружием и лошадью; не верны в товариществе и слове, нраву злого, и равнодушны ко всем бедствиям не до них касающимся. — Ездя в чужие страны для торгу, научаются разврату, играют в карты, и иногда без меры пьянствуют. Узбеки их презирают, говоря что мы живем оружием и храбростью, а они аршином и обманом.{99} Их считается до 100 или более тысяч.

Каракалпаки.

Каракалпаки частью кочуют за Аму-Дерьей, частью же пашут земли на Юге от Аральского озера; народ сей под влиянием воинственных Узбеков, и хитрых Сартов, привязан к хлебопашеству, без промышленности и беден, — живет в угнетении. — Полагать должно что их тоже слишком сто тысяч.

Узбеки.

Узбеки, завоеватели земли Сартов, пришли из завладений Бухарских, где еще и ныне существует самая большая часть их племени. Уз значит по Турецки сам и свой; Бек значит Господин, и потому Узбек или сам себе господин; в самом деле название сие приличествовало им до нынешнего их владельца Магмед Рагима, которой умом, коварством и силою, приобрел самодержавную над ними власть, теперь они сами сознаются, что уже не Узбеки а Хедметкяры или слуги. — Их числом не более тридцати тысяч.

Они разделяются на четыре главные племени, (смотри таблицу поколений Узбеков), живут большею частью в городах и получают от Хана должности, или в малых крепостях рассеянных по Ханству, коих окрестности Туркмены и Сарты не имеющие земель, у них нанимают и обработывают.

Узбеки гордятся именем завоевателей, но уже несколько столетий отдыхают от своих мнимых подвигов. — Покорив Сартов они изнежились, и неспособны к важным и долговременным предприятиям; любят бездействие, и покой первое их благо; не менее того привязаны к хищничеству и разбоям, выехав раз на промысл неутомимы; грабеж не полагают предосудительным, а считают достойным подвигом, истребление иноверцев долгом веры и обязанностью; на дорогах грабят керваны, в дележе добычи не ссорятся; на ночлегах не платят, а берут все насильно; (ежели хозяин не догадается быть гостеприимным, предупредив их в желаниях); — чувство мести между ними сильно и наследственно, и обыкновенно обида кончается истреблением рода слабейшего; (ежели он не приступит к примирению); в мести не разбирают средств, и позволяют себе явные и тайные убийства.

Вообще дух их воинственной, но способны только к кратковременным предприятиям, любят рассказы о подвигах военных, уважают твердость и часто милуют даже мучимого невольника, которой твердо переносит страдания. Они благороднее и честнее прочих народов населяющих Ханство, правота есть отличительная черта их. Они не терпят лжи, подлости и вообще домогательства к получению богатств, — и почестей. — Мы люди простые говорят они, наше дело кривая сабля, с нами ужиться можно, мы уважаем людей одного с нами ремесла и честных. — Вообще они презирают все промыслы и занятия кроме военного, — и потому ненавидят Сартов и Каракалпаков.

Туркмены.

Народ Туркменской под различными наименованиями, занимает многие и обширные места средней Азии; поколения его обитают близь Северных границ Индии и Тибета, около Западных пределов Китайской Империи, в соседстве Бухарии и близь Каспийского моря. — Множество сих рассеянных племен по огромному пространству средней Азии, многочисленны и все одного происхождения; но песчаные степи отделяющие острова обработанных и плодоносных участков земель, ими населенных, Патриархальное управление каждого племени своим старшиной, и огромность расстояний, разрушили связь сего многочисленного народа, называемого Западными писателями неправильно Татарами. Вероятно название сие дано им по имени родоначальника одного племени, которое и по ныне кочует в отдаленности степей и называется сим именем. — Не стану опровергать всех ошибочных мнений, которые себе составляют Европейцы о средней Азии; сие требует особенного творения и отдалило бы меня от моей цели. — Скажу только, что сей рассеянной многочисленной народ, принял разные нравы и обычаи соседственных и могущественных держав, у которых многие племена сии в зависимости и только отдаленные от оных среди степей, пользуются совершенною свободой, и потому в теперешнем их описании буду упоминать только о Туркменах живущих в Хиве и зависящих от оной.

Туркмены разных поколений, привлеченные плодородием края, промыслом и продажею невольников которых от всюду захватывая доставляют в Хиву, поселились в сем краю. Они составляют особое сословие; сначала почитались гостями, но со временем сделались постоянными обитателями сего края, по сродному их хищничеству образуют ополчение или войско Хивинцев. — Из всех племен Туркменских живущих в Хиве, преимущественно поселились в оную близь Каракалпаков на водопроводе Арна выведенного из Аму-дерии ниже Г. Хивы, Туркмены прибрежного Каспийского моря племени, Иомуд, отросли Байрамша.

Туркмены видом более похожи на Узбеков чем на Сартов; в бою, в проворстве на коне, в военных хитростях никто не превосходит их; они алчны к деньгам, и жестоки; промысел их разбой и хищничество; бесчестье и обман отличительная черта нрава их. Они способнее Узбеков к военным предприятиям; не имея их добродетелей, сохранили их пороки и страсти, которые в них еще сильнее, ибо увеличиваются злобою.

Число Туркменов, составляющих сие сословие воинов и хищников, часто изменяется; они гости и не хотят считаться иначе; селятся в Ханстве, и опять уходят; многие из них поселились между обработанными полянами на песках, невзирая на неудобство и отдаленность от воды, единственно для того, чтобы не пахать; — таковых поселенных Туркменов полагать должно более пятидесяти тысяч. — Ныне же большая часть оных занимается земледелием и селится деревнями.

Невольники.

Кроме сказанных четырех сословий разные иноземные невольники коих число весьма значительно, должно включить в пятое сословие рабов; они вне всякого закона, жизнь их зависит от воли господина и ведут самую плачевную участь. Невольники сии бывают по большей части Русские, Персидские и Курдинские. — Русских считается в Хиве до трех тысяч, их доставляют Киргизы схватывая на Оренбургской линии; Персидских до тридцати тысяч и Курдинских довольно: оные доставляются Туркменами разных поколений. Персидские невольники получившие свободу иногда набогащаются и получают хорошие места в Ханстве; — тогда они называются Узбеками Кизил Джилов; по переводу златоуздечниками ; (об обращении с невольниками будет сказано в своем месте).

Жиды.

В Хиве есть издревле поселившиеся Жиды принявшие Магометанскую веру; других же иноземцев почти никогда не бывает в Ханстве, они не посещают оное, опасаясь разбоев, мятежей, и насилий терзавших всегда владение сие.

Со времен царствования нынешнего Владельца, между сказанными четырьмя народами исповедующими одну Магометанскую веру по обряду Суннитов, более равенства, и хотя каждой из них особенно занимается исключительно промыслом своего сословия, однако же не воспрещается оное переменить и заниматься другим; и потому увидишь иногда Сарта в Государственной должности, Туркмена хлебопашца, Каракалпака занимающегося хищничеством и воровством, Узбека торговлею и так взаимно. — Магмед Рагим ввел сие, дабы уровнять состояния и достоинства, и тем истребить распри происходившие от предпочтения коим некоторые пользовались.

Общее народонаселение.

И так сочтя все народонаселение земель непосредственно подвластных Хивинскому Магмед Рагим Хану казалось бы что оно превосходит три ста тысяч душ, однако же утвердительно счисление сие за достоверное принимать не должно, ибо оно основано на расспросах и предположениях, сам владетель оного обстоятельно не знает; народ же подозрителен и не охотно о сих предметах говорит с иностранцем особенно с Русскими, может быть население сие и более. — Статью сию лучше предоставить суждению читателям, которые сообразятся о народонаселении, сличив оное с военной силой Ханства.

Население сие однако же беспрерывно усиливается новыми завоеваниями Хана и кочевыми Туркменами приглашаемыми на поселение в Ханство; им доставляют разные выгоды, дают земли и места на водопроводах.

Города.

В Хивинском Ханстве считается пять главных городов, а именно:

Город Хива, местопребывание владельца; жители утверждают что в древности он назывался Хивак и что построен был на сем месте еще до перемены течения Аму-Дерии. — Он довольно обширен окружен стеною и построен на небольшом водопроводе, идущим из Аму-Дерьи. — Главныя здания в сем городе: большая мечеть, купол оной покрыт гангаром бирюзового цвета, (к которой Мусульмане имеют таинственное уважение) и Ханской дом который впрочем весьма незначителен; в оном есть еще несколько мечетей. Строения вообще земляные вымазанные глиною, улицы тесные; есть также небольшое число лавок и бывает два раза в неделю торг или базар. — В нем считается до трех тысяч домов и до десяти тысяч жителей. — Город сей как и все города Хивинского Ханства окружен садами на большое расстояние; в садах сих множество малых крепостей и домов.

Новой Ургендж, настоящая столица Ханства есть всегдашнее местопребывание, наместника Ханского, брата его Кутли-Мурад-Инаха. — Город сей гораздо обширнее Г. Хивы и служит средоточием всей Хивинской торговле; он населен по большой части Сартами. Во множестве лавок сего обширного и многолюдного города, можно видеть все роскошные драгоценные изделия Востока; в оном бывает несколько торгов в неделю и большое стечение народа; из оного отправляют товары в разные Государства и в частные базары учрежденные во многих местах Ханства. (Malte brun) полагает в оном тысячу пять сот домов и пять тысяч жителей, но их гораздо более, ибо город сей многолюднее Г. Хивы; он обнесен также стеной.

Города Шеват и Кят довольно не значительны. В первом полагают до двух тысяч жителей, а во втором до тысячи пяти сот. — В оных стекается торговля Киргизов. — Города сии также обнесены стенами.

Пятый город в Ханстве называется Гюрлян. В оном купечество довольно значительное.

Строения во всех сих городах весьма дурны, они сложены из глины; зданий хороших нет кроме некоторых мечетей; стены которыми обнесены города сделаны также из глины; но местами в оные вложены каменья. При всей непрочности такового строения, они долго держатся, потому что в той стране дожди очень редки.{100} — Города сии не имеют своих округов и Ханство не разделяется на области.

Кроме сих городов есть еще некоторые селения важные по торговле и неуступающие городам как то:

Хизарист по дороге в Бухарию, и разные загородные дома принадлежащие Хану, около которых построены значительные селения и находятся домы любимцев его; слободы сии также обнесены стенами, главные суть: Кипчак-Конрад, Ах-Сарай, Хан-Каласи, Май-Дженгил и прочие. При некоторых из них в установленные дни бывают торжища, на которые съезжаются купцы из настоящих пяти городов, и таким образом снабжают товарами все деревни и кочевья. — Кроме сказанных постоянных мест жилья, есть еще довольно много частным людям принадлежащих крепостей и около них большия селения.

Развалины.

Новой Ургендж, не на том месте где древней был город; величественные развалины его по словам жителей еще и по ныне видны; вообще вся степь лежащая на Запад от Хивы на большом пространстве покрыта развалинами строений и отломками жженых кирпичей и каменной посуды. — В сих местах часто еще отрывают золотые монеты; развалины сии ясно доказывают существование городов и жилья по прежнему течению Аму-Дерьи. В числе таковых развалин по ныне видны Дуадан-Каласи, Кызыл-Кала, Шах-Сенем, Утин-Кала, и многие другие.

Находящиеся развалины, следы жилья и водопровод в Западных степях Хивинских, доказывают неоспоримо древнее существование в оных Государства, довольно образованного; по видимому и по преданиям на сем месте процветало некогда древнее Хивинское царство или Хоарезмия. — Несколько столетий уже как смерть поразила сии места; но они вводят в новую страну орошенную величественной рекою — и большими водопроводами доказывающими промышленность нового народа. — Земля между сими водопроводами заключающаяся, дает понятие о трудах понесенных жителями для водворения плодородия; обработанные полосы сии назваться могут садами, сосредоточествующимися в городах, которые ныне томительно процветают под самовластным или тираническим правлением Магмед-Рагима; жилища и кочевья рассеянные по сим водопроводам по мере отдаления от городов становятся реже и хуже; народ же оные населяющий, грубее и необразованнее. Возвышающиеся же среди садов сих башни и стены напоминают о присутствии самовластного и беспокойного владельца.

Глава II.

Междоусобная война в Хивинском ханстве, перемена прежнего правления, водворение самовластия, нрав властителя и нынешнее управление ханства.

Так как Хива в весьма короткое время получила многие преобразования от разных ее владельцев, которые неутомимо всякими способами старались достигнуть самовластия; то и нахожу нужным до изложения теперешнего ее политического состояния следовать за всеми покушениями коварства и самовластья, а с другой стороны за слабостями народа привязанного более к личным нежели к общим выгодам и потому, ныне совершенно павшим под ударами жестокого тирана Магмед Рагима ; описание сего переворота, войны, предприятия и нрава властителя лучше покажет теперешнее состояние народа и Ханства. Узбеки переселившиеся из за пределов Бухарии в землю Сартов и по имени столичного их города назвавшиеся Хивинцами, разделяются как я выше сказал на четыре главные поколения а именно: Киат Конрад, Уйгур Найман, Канглы Кипчак, и Некюс Мангут.

Каждое из сих поколений имело своего правителя, старшину или родоначальника, коему давали титул Инаха; но старшина поколения Киат-Конрада всегда преимуществовал и имел некоторые права над прочими, по многочисленности и старшинству своего поколения. — Правление сие издревле существовало; Бухария сильная и образованная держава имела большое влияние на свободолюбивых воинов сих, а Киргизской Хан соседственной Орды пользуясь их слабостью и раздорами, посылал временем своих наместников в Хиву. — Разнородие племен живущих в землях Хивинских, было причиною беспрерывных мятежей, беспокойств и грабительств; правление было феодальное, — всякой дышал и гордился независимостью своей, будучи в душе и по делу деспот, а потому никто и не заботился об общем благе. Никогда поколения сии не помышляли ни о составлении законов, ни об образовании правления, ибо никто не желал и всякой боялся уступить несколько от своих беспредельных прав.

Беспрестанные были насилия, грабежи и убийства; честолюбцы собирали свои шайки, стараясь поработить прочих, призывали даже в помощь повелителей соседственных держав, которые пользуясь мятежами сажали своих наместников; но и те скоро бывали низвергнуты другими подобными же шайками; таким образом не раз были приняты и опять высланы наместники Киргизские. — Несколько столетий несчастная земля сия была раздираема кровавыми междоусобиями, уничтожившими промышленность и все труды Сартов к обрабатыванию оной. Бедствия междоусобий когда они происходят от распри честолюбивых Аристократов, почти всегда прекращаются большим еще злом, порабощением народа одним властителем, которой кровавыми следами достигает до верховного правления и трон свой основывает, на коварстве и всякого рода неистовствах; введенная таковым правлением тишина не означает довольствия народа, но утомление и род летаргии, из которой народы извлекаются сильной и энергической душею добродетельного и вместе отважного смертного; но таковых людей в Азии не было. Народы сии еще неспособны к столь высоким чувствам, они должны быть или в глубоком рабстве или сами жестокими властителями, средины нет и быть не может; в Азии раб и деспот составляют единого человека.

Во времена похода Князя Бековича в Хивинские земли в 1717 году, у них был Инахом Ишмед би, (поколения Киат-Конрада ) по смерти его получил сие достоинство сын его Магмед Емин Инах, потом сын его Евез Инах отец нынешнего владетеля Хивы Магмед Рагима.

Во времена Инахов Ишмед би, Магмед Емина, и Евеза ничего любопытного не происходило, кроме сказанных выше мятежей; после же смерти сего последнего, старший сын его Ельтезер имея дух воинственный и властолюбивый, не мог довольствоваться слабою в ограниченною властью предков своих. Он желал быть самовластным повелителем народа, употребил для достижения сего коварство, хитрость и всякого рода злодеяния, с шайкою своих приверженцев уничтожив прежний порядок, поработил своей власти все поколения и возложил тяжкие оковы на своих соотечественников, соделавшись единым самовластным и неограниченным повелителем или Ханом всего Хивинского народа.{101}

Ельтезер ознаменовал первые действия власти своей, презрением и нарушением священно сохраняемого Магометанами постановления, строго воспрещающего Мусульманам или правоверным не принадлежащим к роду Магомеда, вступать в супружество с дочерьми Сеидов, т.е. того поколения, которое ведет происхождение свое от самого пророка. — Ельтезер пренебрег закон сей и взял супругу из рода Сеидов. — Смирившиеся Узбеки тайно роптали и взирали с горестью, на поступок противный правилам веры их; явного же неудовольствия показать не смели, страшась ужасной власти Хана.

Ельтезер поставив себя поступком сим выше обрядов веры, свято чтимой и строго выполняемой Мусульманами, сбросил с себя последнюю бразду и видя молчание народа в столь важном случае, приобрел еще тем более власти и дерзости, и тягостнейшему, игу поработил его. — Вскоре после сего предпринял он освободиться, от зависимости в которой Узбеки издревле были у Бухарской державы. — Зависимость сия тем сильнее тяготила его, что была более нравственною и потому могла уменьшить его самовластье. Большая часть Узбеков обитают в Бухарии и повинуются ее Государю, Хивинские же Узбеки того же племени и потому с ними в сношениях; гонимые несправедливостью в новой своей родине часто укрывались в Бухарию и подавали повод Бухарским властителям вмешиваться в их раздоры; все сии обстоятельства породили мнение о первенстве Бухарии над Хивою, притом же часто наказанные грабежи, Хивинцов в пределах Бухарии, внушили к ним страх и высокое понятие о их силе. Для уничтожения сего нравственного первенства полагавшего еще некоторую препону его самовластью, нужно было одержать блистательную победу над Бухарцами, и для того Ельтезер собрав довольно сильное войско отправился для нечаянного вторжения в пределы сего Государства. Предприятие сие обратилось ему в гибель; во время переправы ополчения его через реку Аму-дерью, он утонул, столь необыкновенная и неожиданная кончина Хана, единогласно приписана была народом наказанию Божиему за все нарушения его как обрядов веры, так и обычаев народных. Самовластное управление Хана сего продолжалось не более года.

Смерть Ельтезера произвела всеобщее удовольствие, ибо Хивинцы надеялись что с его кончиною водворится прежнее управление Инахов и родоначальников поколений и что они получат древнюю независимость. Тихой и не властолюбивой нрав преемника старшего брата его Кутли Мурада, более удостоверял их в сей мечте.

Кутли Мурад Инах, действительно последовал в управлении правилам предков своих, но не от того, чтобы полагал сие полезным для народа, единственно же из робости опасаясь раздражить Узбеков. Он удовольствовался простым званием Инаха и Хивинцы обратились опять к прежним распрям и междоусобиям; — но не долго наслаждались они буйством своим, грозная туча носилась над ними и скоро грянула.

Два брата нового Инаха, старшие по нем, двоюродный Магмед Ниас Бек и родной ныне царствующий Магмед Рагим, оба коварные, властолюбивые, и равно жестокие возжгли междоусобную брань, желая каждой получить неограниченную власть, Кутли Мурад не мешался в распрю властолюбивых братьев, может быть для того, чтобы не увеличить числа невинных жертв, но вероятнее для сохранения собственной жизни. Долго продолжались ужасные кровопролития, сопровождаемся различными казнями и неимоверными жестокостями; но ни которая сторона не получили ощутительного преимущества. Тогда сделав мирные совещания и прекратив явную брань, братья прибегли к коварству и хитрости.

Магмед Рагим воспользовался временем, усилил шайку единомышленников своих, и придравшись к брату, которой вопреки договоров неосторожно искал получить над ним первенство, изменнически захватил, его, значительных приверженцев, родственников с женами и детьми их, и всех без разбора пола и возраста предал жестокой казни, брата же Магмед Ниас Бека; казнил в своем присутствии.

Таким образом Магмед Рагим, истребив опасного соперника, достиг неограниченной власти, и нарек себя Ханом Хивинским около 1802 года от Р. Х. Страхом и ужасом беспрерывных казней противившихся его власти, он смирил Узбеков и прочие племена населяющие Ханство; но дабы более еще их поработить и насытить зверство свое он ежедневно обагрял новое звание свое кровию множества невинных жертв{102}, между прочими казнил одиннадцать родных и двоюродных братьев и пощадил только двух, в том числе и Кутли Мурада, которой не принимал никакого участия в междоусобиях. Ему позволено было именоваться Инахом поколения Киат Конрад и поручено управление города Ургенджа ; в других трех поколениях назначены были Инахами те из родоначальников, которые не противились честолюбию Магмед Рагима и смиренно покорились безусловной власти его.

Мрачная тишина, следовала за кровавою бурею, но кровь подозрительных Хану людей не преставали утучнять ежедневно тот край, в котором недавно еще свобода и буйство управляли племенами Узбеков и где имя рабства налагалось только на одних пленников.

Магмед Рагим превзошел зверством и жестокостью умершего Хана Ельтезера и дабы показать что может нарушить и веление веры своей, он взял в супруги ту из жен Ельтезера, которая была из рода Сеидов и еще двух дев того же происхождения.

Во времена ужасов возвышения Магмед-Рагима до Ханской власти, два брата его Турри-Мурад и Хаджи-Мурад случайно спасшиеся от его преследований с небольшим числом недовольных, удалились в страну Каракалпаков, к берегам Аральского озера, где и основали крепость для собственной своей защиты. Соседственные пленена окружающих их народов, присоединились к ним и увеличили число врагов Хана. Магмед-Рагим пылая яростью и мщением собрал войско и пошел на истребление их; но ополчение его было разбито и он со стыдом поспешно возвратился в Хиву, дабы присутствием своим и казнями воздержать народ от возмущения.

Турри-Мурад и Хаджи-Мурад не воспользовались плодом победы; раздор всегда столь благоприятствующий жестокому врагу их, разделил братьев и Хаджи-Мурад послал просить прощения и милости у Магмед-Рагима; коварной Хан даровал ему оное и призвав к своему двору чрез месяц казнил его во время обеденного пира.

Подобная же участь ожидала и Турри-Мурада. Магмед-Рагим не в силах будучи смирить его оружием, подкупил одного из слуг его которой вскоре свершил желание Хана и на охоте убил своего господина. Со смертию Турри-Мурада рассеялись и приверженцы его; но Магмеду нужны были еще жертвы; он захватил приближенных, жен, детей и всех родственников несчастных двух братьев, и с неимоверною жестокостью и поруганием предал их казни, в присутствии его разрезали чрева беременных жен и младенцев рассекали на части.

Все сии ужасные и всякое вероятие превосходящие злодеяния, хотя и волновали народ, но в тайне и никто не дерзал поднять руки на изверга! Народ в страхе безмолствовал, считая бедствия ближнего чуждыми и радуясь временной мнимой своей безопасности, давал время и силу властителю и тем самым скоро подвергал себя той же участи; некоторые однако же менее терпеливые но столь же робкие бежали в Бухарию.

Наконец после долговременных ужасов, казни стали уже не столь часты, не потому чтобы зверская душа властителя Хивинского насытилась кровию, (она и по сию пору алчет оной) но недоставало более жертв, все могущие противиться власти его или умерщвлены были, или удалились в Бухарию; народ же покорился ему и стал пресмыкаться.

Видя себя таким образом, спокойным обладателем царства, он принялся за внутреннее устройство его и старался поставить себя на почтительную степень в отношении соседственных держав.

Он учредил верховной совет, прекратил самоуправство, воровство и хищничество, увеличил доходы устройством постоянного взимания податей, завел таможни, монетной двор, первой стал чеканить золотую и серебренную монету и учредил многие еще иные полезные заведения; словом из разнородных начал составляющих до него Ханство, для личной безопасности, богатства и славы, он основал на многих тысячах невинных жертвах и токах крови, можно сказать почти совершенно новое государство, которое теперь должно вступить в состав сильнейших Азийских царств. Ниже сего опишу подробнее, управление и внутреннее устройство оного, а теперь буду следовать за его военными подвигами, которыми приобрел политической вес у соседей.

В прежние времена Ханы Киргиз-Кайсаков пользуясь бессилием Хивинцов происходящим от всегдашних мятежей, имели на них большое влияние, так что введено было даже в обыкновение призывать из их орды человека, которого в знак покорности именовали своим Ханом, угощали и потом наделив богатыми дарами с почестью отпускали. Особа сия однако же по выезде из пределов Хивинских, теряла пышное свое название и опять обращалась в прежнее состояние в своем отечестве. Сие странное обыкновение явно доказывает бессилие Хивинцов и невольную древнюю зависимость народа сего от Киргиз-Кайсаков, которая однако же уменьшалась или усиливалась по временам. С воцарением же Магмед-Рагим Хана обыкновение сие не токмо уничтожилось, но он поставил даже Ханство свое страхом оружия на столь почтительную степень, что Киргиз-Кайсакские племена, управляемые Ширгази-Ханом ныне ежегодно платят ему подать, уделяя сотую часть овец от многочисленных стад своих. Подать сию доставляют в Хиву ежегодно сами Киргизцы и Магмед-Рагим более доволен унижением племен Киргиз-Кайсаков чем самой их данью, сверх коей часто еще от народа сего присылаются к нему послы с различными дарами а иногда даже привозит их и сам Хан Киргизской.{103} Он вступил в родственную с ним связь и строго наказывает его подданных за хищничества, которые иногда производят в его владениях за рекою Сир-Дерии, впадающей с Востока в Аральское Озеро.{104}

Древняя зависимость Хивы от Бухарии не могла нравиться честолюбивому Магмед-Рагиму, он хотел также силою освободиться от оной; но в сем случае счастье ему изменило и войско его было совершенно разбито Бухарцами; он потерял множество пленными, в том числе захвачен был брат его Кутли-Мурад для освобождения которого, согласился по прежнему признавать зависимость своего владения от Бухарии и исполнять в иных случаях веления Мир-Гайдара государя Бухарского. По возвращении же из плена Кутли-Мурада, условия сии никогда не были соблюдены в точности и если по ныне он признает еще слабую власть Бухарии над Ханством своим, то единственно из политических видов; он таит свои намерения и выжидает времени, а между тем дабы скрыть свое бессилие распустил молву в народ, что единоверие Государей и народов Хивинского и Бухарского воспрещает ему с ними воевать, и чтобы более еще удостоверить в сем народ свой, он поручил духовенству своему (которое впрочем ни во что не ставит) поддерживать сии мирные расположения обеих держав. Духовенство гордится сим поручением и мнит иметь некоторой вес у Магмед Рагима, он же с своей стороны не выводит его из заблуждений и в сих делах только слушается своего первосвященника или Кази и строго наказывает тех из подданных своих, которые учиняют грабежи в пределах Бухарских,{105} при всем том Магмед-Рагим не платит Бухарии той подати которую издревле она с Хивы получала и которая весьма отягощала сей народ, но до сего достиг он не оружием; причиною тому миролюбивой нрав Мир-Гайдара, нынешнего государя Бухарского, которой имея всю возможность смирить и привести в повиновение Хивинцов, предпочитает мир и тишину грому оружия и наказует только хищников вторгающихся иногда в его владения; он довольствуется нравственным влиянием и преимуществом своим над сим народом, которого по справедливости почитает шайкою разбойников и коего честолюбивого Атамана Магмед-Рагима, содержит в страхе и повиновении.

Мир-Гайдар может служить примером не только Восточным но и Западным государям, сей знаменитый муж, предпочел славу законодавца славе завоевателя, предался совершенно благу своего народа и рачительным попечением об устройстве своего отечества и исполнении правосудия, получил общее народное наименование Едил что значит справедливейший. Невзирая на неуспешное свое предприятие против Бухарии, Магмед-Рагим дабы не оставить праздным народа своего и в надежде приобрести богатую добычу, вновь ополчился с намерением вторгнуться в Персидскую область Корасан и взбунтовать воинственные народы ее населяющие, которые с ропотом переносят владычество Персии. Для сего с двенадцатью тысячми всадников{106} и со всею своею артиллериею, состоящею из семи орудий различного рода{107} отправился он в степи, для исполнения своего предприятия. Большая часть ополчения сего находилась при Керванах и обозах и в услужении у разных чиновников. По дороге по которой он следовал расположены были кочевьями, два довольно сильные поколения Туркменов Теке и Кеклен. Магмед-Рагим Хан склонял их к нападению с ним вместе на Персиян; но они отказались и удалились от дороги. — Он скрыл на время неудовольствие свое и злобу, готовясь к отмщению им в удобном случае. — Между тем отправил послов своих с тем же предложением к Туркменам поколения Иомуд, кочующему по Восточному берегу Каспийского моря, от Астрабадского залива до Балканского и внутрь степей по рекам Гюргену и Атреку на границах Астрабадского Ханства. Иомуды явно не отказались; но медлили, ибо были ослаблены и находились в некоторой зависимости от Персиян, после неудачной войны, которую с ними вели в 1812 году; (поход же Магмед Рагима был 1813 году.)

Властитель Хивинский не получив удовлетворительного ответа от Иомудов, прибыл с войском к урочищу Бюсрену {108} близ реки Гюргена отделяющей их от Персии. — Там встретил он Персидское войско равно сильное ему числом и предводимое шестью Ханами различных степеней.

Персияне расположены были на возвышенности; Магмед Рагим остановясь против оной открыл действие своей артиллерии, которое было безуспешно как по дурному ее устройству, так и по отдаленности обеих ополчений. Персидская Артиллерия хотя и гораздо в лучшем порядке, но также наносила Узбекам небольшой вред; наконец ополчения сии простояв четверо суток одно против другого не предпринимая ничего решительного, по временам высылая лишь одних наездников и стрелков и производя безуспешной огонь из своей артиллерии, ограничась приобретением малого числа пленных, возвратились каждое в свои пределы.{109}

В обратном следовании Магмед Рагим нечаянно напал на поколение Кеклен, в отмщение за данной отказ в просимое им помощи против Персиян, разбил и разграбил оное и захватил в плен много обоего пола Туркмен.

Возвращаясь в Хиву чрез обширные песчаные степи, конница его лишилась почти всех лошадей; но по прибытии в свою столицу он снова устроил оную и напал на поколение Теке, которое также отказало ему во вспомоществовании. Поход сей увенчан был желаемым успехом. Поколение Теке было совершенно разбито, все пахотные земли отняты и присоединены к Ханству, множество захвачено пленных и приобретена значительная добыча. Оставшиеся Туркмены сего поколения вместе с старшиною своим Мурад Сердарем, сокрылись в неприступные и бесплодные горы; голод заставил их покупать хлеб у победителей за дорогую цену, с заплатою сверх того еще тягостной пошлины Хивинскому Хану.

Сие самое понудило часть Теке переселяться в Хивинское Ханство; Магмед Рагим принимает их благосклонно, дает им места на водопроводах и вообще поощряет их к сему разными подарками.

Честолюбивый и вместе хитрый Магмед Рагим, умел также снискать дружбу и союз сильной державы. Афганистан бунтовал против своих Царей. — Законный Государь их Шах Магмуд принужден был бежать из своей столицы. — Оставя Кябул он укрылся в Бухарию; но узнав, что Мир Гайдар намеревается выдать его брату, похитившему престол Афганистана, Магмуд прибег к покровительств у Магмед Рагима, который принял его со всевозможным гостеприимством и уважением, в надежде иметь со временем в нем сильного союзника. Между тем обстоятельства в Кабуле переменились и народ снова пожелал иметь Магмуда Шахом; Магмед Рагим отпустил его и Магмуд воцарившись, по сию пору не забывает услуги Хивинского властителя. Они оба враждебствуют против Персии, и Каджары должны ежечасно страшиться нашествия Афганцев. Грозная война с Мир-Вейсом, истребление рода Софиев и опустошения Афганцами сделанные в Персии, не должны еще изгладиться из их памяти.

Теперь Хивинские купцы свободно ездят в Кябул и приняты с особенным гостеприимством владетелем сей земли.

Магмед Рагим Хан хотел также распространить власть свою и на Туркмен его окружающих. — Поколение Човдур Ессен Или, из восьми тысяч кибиток состоящее, кочующее на Мангышлакском мысе на Северо-восточной стороне Каспийского моря, особенное обратило его внимание, потому что на сем мысу ежегодно производится значительный торг у Астраханских Купцов с Сартами приезжающими из Хивы и продающими им разные Бухарские, Индейские и свои изделья. — Туркмены Човдуры владетели сего мыса часто препятствовали сему торгу; но ныне Магмед Рагим успел смирить их ласкою и всякими преимуществами; народ сей недостаточно имеет своего хлеба, чтобы оным прокормиться и обыкновенно недостающее количество покупает в Хиве; Магмед умел сим воспользоваться и доставив им в сем отношении разные выгоды так привязал к себе, что ныне Керваны его ходят туда безопасно и купцы пребывают на сем мысу по нескольку месяцев без всяких притеснений. — Многие семейства Човдуров переселились даже в Ханство и теперь народ сей в совершенном повиновении у Магмед Рагима, как потому что сим переселением родственники знатнейших особ в руках его и между тем частые сношения их с Хивою сделали ее для Човдуров необходимою.{110}

Вообще сказать должно что властитель Хивинской не пропускает удобного случая, как для усиления своего Царства народонаселением, так и для получения политического веса между прочими Государствами, почему и полагать должно, что со временем Хива будет равняться силою со многими первостатейными восточными державами.

Изложив таким образом все действия Магмед Рагим Хана как для достижения самовластия, так и для постановления нового своего царства на возможную высшую степень славы, прежде нежели приступить к подробному описанию всех внутренних учреждений им сделанных, читателю будет конечно приятно знать обстоятельства собственно до сего необыкновенного тирана касающиеся; ибо в самовластном правлении деспот есть душа всего правления и всякая его даже повидимому незначащая черта, имеет уже большое влияние как на народ, так и на его управление.

Магмед Рагим росту исполинского,{111} здоровья и сложения крепкого и имеет ныне около пятидесяти лет вид его довольно привлекателен и не имеет отпечатков зверских его поступков и нрава; черты лица довольно правильны, глаза небольшие но пламенные и взор проницательный, борода у него небольшая и притом русая. Довольно странно, что одними глазами походит он на своих соотчичей, впрочем оклад лица его более Русской нежели Хивинской; русая же борода еще более довершает его несходство, ибо у Узбеков без исключения бороды черные. Из описанных деяний его видно, что он одарен быстрым умом, честолюбив, жесток до зверства, подозрителен, властолюбив, привязан к корысти, предприимчив, отважен и необыкновенной твердости; прибавим к тому, что во время его домогательства для получения самовластия, он предавался любострастию и пьянству, пил без меры запоем и тогда вымышлял все зверские терзания невинным жертвам своего властолюбия. Но теперь однако же стал умереннее и тише, Гарем свой ограничил седьмою женами и пить совершенно перестал; вместо вина употребляет уксус и воспретил даже крепкие напитки и курение табаку подданным своим, предписав нарушающему сие, разрезывать рот по уши. Если бы сей необыкновенной человек имел некоторое образование, то конечно душевные его свойства приняли бы иное направление, некоторые бы совершенно искоренились, а другие одевшись благовидием, направлены бы были на пользу а не на вред людей, и чудовище сие заняло бы место между гениями и славнейшими мужами просвещенных народов. — В сравнении однако же с своими соотечественниками Магмед-Рагим довольно просвещен; он кроме своего природного языка говорит по Арабски и Персидски и даже читает и пишет на оных{112}; он имеет также некоторое понятие об Астрологии{113} и врачебном искусстве.

Магмед Рагим любит во всем умеренность и простоту; одеяние его состоит из нескольких халатов Бухарской шелковой материи сшитых на ватке, он носит чалму или белую повязку по шапке{114}. В яствах от также умерен, кушанье его состоит из двух или трех блюд приготовленных по обычаю Азиатцов, как то: плов, (каша из Сарочинского пшена), жирная похлебка с шафраном и жаркое без масла. Жизнь ведет он больше кочующую; живет во всякое время года в кибитке, хотя и имеет домы в которых помещает только своих жен. Большую часть времени проводит в степи на охоте, гоняясь с своими любимцами за дикими зверями, в поражении которых он мнит видит себя в походах и замечает наезднические доблести окружающей его толпы. Он также занимается ловлею ястребами, диких коз и Кыш Калдаков. Во время сих частых отлучек управление Ханства обыкновенно поручает он или брату своему Инаху, Кутли Мураду, или одному из первых любимцев. — Порядок и спокойствие всегда бывают строго соблюдаемы сими наместниками.

Вообще жизнь его совершенно отлична от жизни других владельцев Азии. Он спит очень мало и то днем, ночь же проводит во бдении, что должно приписать или опасению свойственному всем злодеям, или иным причинам скрывающимся в необычайном нраве его. Он любит игру в Шахматы, знает ее совершенно и с удовольствием смотрит на играющих, для чего не редко собирает к себе детей любимцев своих; сам же никогда не участвует в сей игре.

Пятницу или недельный праздник Магометан особенно уважает. В сей день родоначальники поколений, Духовные особы и все приближенные его собираются к нему на общее угощение и моление по закону своему.

Семейство Магмед-Рагима состоит ныне из двух братьев его Инаха Кутли Мурада и Магмед Назар Бека и из трех сыновей, из коих:

Первый называется Алла Кутур ему ныне 17 лет от рождения.

Второй называется Роман Кул, ему 15 лет. — Он отличается от прочих братьев, всеми телесными и умственными свойствами отца своего; проводя часть времени в забавах и играх с сыновьями любимцев Магмед Рагима, он поражает и бьет их нещадно. — Силы он неимоверной, и отец его радуется видя в нем себе достойного наследника.

Третий сын Хана очень молод, об нем еще ничего достоверного сказать нельзя.

Дети его с малых лет еще привыкли видеть неистовства; их не удивляет льющаяся кровь и они с любопытством и удовольствием взирают на мучения казнимых. Сей род воспитания почти общий во всей Азии детям царского происхождения; их заранее приучают к ужаснейшим зрелищам и готовят на гибель народов предназначенных судьбою их управлению.

Со временем может быть услышим мы имя Роман Кулла гремящее в средней Азии, он должен поддержать преобразования начатые отцем; ему не предстоят уже те ужасы, которые превозмог Магмед Рагим. Он может другими средствами водворить тишину и устройство, в сей благословенной природою земле, столь несчастно утучненной кровью своих обитателей; он может быть образователем своего отечества, союзником России и грозою Персии.

Титулы Хана суть: Таксир что значит вина; вероятно наименование сие дается ему в смысле Хана Карателя вины или потому, что дерзающий ему говорить почитает себя тем самым пред ним уже виновным; ему также говорят Хан Хезрет; Хезрет значит Господь; также называют его Хане Ходжа ; значение Ходжа уже выше было мною изъяснено.

Из всего вышеописанного ясно видно, что ныне в Хиве правление самовластное неограниченное ни законами ни общим мнением и потому зависит совершенно от воли самовластного владыки, которой взирает на Ханство как на свое поместье и управляет оным для личной своей выгоды и обогащения. Все сделанные им постановления клонятся к той же цели и Хивинцы суть его принадлежность и рабы. В Хиве где цель правительства не есть польза народа, а частное благо властителя и окружающих его любимцев, общая польза не занимает никого, богатство свое всякой сокрывает в тайне опасаясь насилия; веления же властителя исполняются с неудовольствием; ближайшие к нему опасаясь казни повинуются, а отдаленные по мере свойственной слабости такой власти и без внутреннего убеждения пользы, стараются избегать оных и повинуются тогда только, когда неминуемая подлежит опасность за ослушание. И так ужаснейший деспотизм с самом Г. Хиве умеряется по мере отдаленности от источника оного.

Хивинцы привыкли видеть в Хане, своего неприятеля и врага. — Любовь к отечеству в таковом правлении существовать не может. Всякой Хивинец видит отечество в своей кибитке и в кругу семейства своего; переходя с места на место или удаляясь в степи, он с собою переносит и родину свою; вся цель существования его, — не быть притесненным, не знать пределов своей свободе или буйству и стараться с своей стороны быть самовластным и жестоким, когда удобной представляется на то случай. Таковая противоположность в чувствах имеет причину в правлении, где ни чем не обуздана власть повелителя и где одни пороки и несовершенства его, управляют царством нарушая общую пользу для своей личной. — В таковом правлении никто не может достигнуть до истинного счастия, каждый гражданин есть раб, — счастье же его, — избегнуть гонения властителя и вместе с тем быть угнетателем других.

Дабы прикрыть власть свою личиною справедливости и тем более оную утвердить, Магмед Рагим учредил верховной совет, которому дал право или лучше сказать повелел, собираться для суждения различных народных тяжб и преступлений и даже налагать самые решения. По первому взгляду думать можно, что совет сей составлен для блага народа, дабы оградить его от произвола одного лица; но рассмотрев состав оного увидим, что сим учреждением Магмед Рагим отделив себя лишь по наружности от верховной власти тем самим более утвердил оную.

Совет сей наполняется по произволу Хана его любимцами и в решениях своих руководствуется его волею; в случае же противоречия члены оного со стыдом разгоняются; Магмед Рагим учреждением сим оградил себя от ропота, ибо в случае какого либо решения несправедливого или неприятного для народа, он слагает всю вину на советников.

Совет сей под председательством самого Хана; число членов оного неограничено и зависит от числа любимцев его. Ныне заседает в оном первый Везирь Ханской Юсуф Мехтер Ага; {115} он более всех, пользуется доверенностью и любовью Хана; человек сей родом Сарт, нрава сурового и недоверчивого, низок и покорен пред властителем своим. — Ему лет за пятьдесят от рождения. По знанию своему как первой Везирь, у него хранится казна Ханская и он ведет счет прихода и расхода оной. — От него также зависит прием и содержание иностранных послов. — Во время отлучек Хана из Хивы, ему поручает он управление Царства и даже в иных случаях доверяет свою власть. Избрав сего чиновника из Сартов Хан примирил народ сей с Узбеками, которыми и до сих пор Сарты некоторым образом угнетены. Он действительно не ошибся в выборе, ибо Сарт всегда униженной, с большим удовольствием нежели Узбек будет для своего возвышения переносить все прихоти властителя и ему повиноваться. Со времен возвышения Юсуф Мехтер Ага, Сарты или сословие купцов получили доступ к Хану; — хотя они и не имеют почти никаких прав так как и другие народы населяющие Ханство, но временная к ним милость владельца доставляет многие выгоды, от коих торговля улучшается.

Второй Везир Медра куш Беги {116} есть также член совета, он родом Узбек одного с Ханом поколения Киат Конрада; он есть представитель единоплеменников своих в тяжбах и просьбах, и уважаем всеми. Говорят что он очень умен, духу твердого, решительного, добросердечен и услужлив; и потому кажется не пользуется большею доверенностью от Магмед Рагима; он покорен Хану, но не терпит власти его и любит отечество свое, или лучше сказать единоплеменников; тирану противоречить не дерзает, ведет себя осторожно и повидимому выжидает удобного случая, для низвержения его и иноплеменных любимцев его. — Должность его во всех отношениях одинакова с должностью первого Везира и он в настоящем смысле есть младший товарищ его; однако же ему никогда не поручается управление Ханства в отсутствии Владельца.

Третий из главных чиновников, Хана именуется Ходжаш Мегрем. {117} Он очень им любим. — Отец его был простой пленный Персиянин невольник Хана, которой принял в Хиве веру Мусульманов и женился. — Ходжаш Мегрем служил в войске Ханском и в войну против Бухарии оказав Хану значительную услугу, получил в награду свободу и особенное милостивое его расположение; Магмед Рагим подарил ему много водопроводов и земель. — Вскоре после того Ходжаш был сделан начальником таможни, сильно нажился и окружил себя своими родными и приятелями, которые все из роду Кизил Джилов или Злотоуздечников, т. е. освобожденные Персидские невольники. Он выкупил отца своего Аллаверди, которого Хан принял к себе в службу и назвал Ат чапаром (что значит конный гонец) и употребляет по сей должности. Магмед Рагим избрав себе в любимцы Ходжаша из рода Персиян, хотел может быть показать народу, что он более взирает на заслуги людей чем на их происхождение. Ходжаш Магрема как всякого временщика многие хвалят и многие не терпят, в числе первых Сарты и невольники, в числе последних узбеки. Впрочем он нрава подлого, униженно ползает пред властителем своим и с благоговением принимает, его веления; гордый перед слабейшим, подл и низок перед сильнейшим; нраву вообще гибкого и искательного, во всем рачит лишь о своей пользе и вся цель жизни его, угождение низким страстям своего повелителя; — он сим приобрел полную доверенность Хана, старается всюду иметь доступ и дать себе значение. — Хотя он и не есть настоящий член совета, однако же искательством и пронырством мешается в дела оного и никто из членов не в силах его удалить.

Богатства его составленные частью милостями Хана, частью же приобретенные ужасным лихоимством при таможнях, дают ему возможность по нескольку раз в год подносить Магмед Рагиму дорогие подарки, до которых Хан большой охотник; (на подарках и грабежах основывает Хан большую часть своих доходов) сим средством Ходжаш Мегрем поддерживает милостивое к себе расположение Хана. Ему около сорока лет от роду, лице его выразительное и умное, черты оного красивы, цвету смуглого и обросшее длинной черной бородой; одевается он богаче и опрятнее прочих единоплеменников; в разговоре довольно ловок и даже, приятен. Три особы сии пользуются особенным расположением Хана, и занимают главные места в Ханстве; они имеют при себе по одному письмоводителю или Мирзе, и по нескольку чиновников называемых Диван Беги. Должность сих последних незначительна, их употребляют на различные посылки и на занятие мест приставов при чужеземных посланниках.

В совете Ханском заседает также старший брат его Кутли Мурад Инах, которого он любит и коего советов иногда даже слушается. Кази или первосвященник есть также член совета, но духовное звание сие не придает ему никакого весу, и Хан, его, также как и прочих членов ругает и изгоняет из совета когда не согласен с его мнениями; Магмед Рагим кажется предоставил Священнослужителю только полное и неограниченное право, молить Творца и Пророка о ниспослании благодати и милости на него и на всех правоверных.

В верховном совете сем заседают еще в роде низшего присутствия родоначальники четырех поколений Узбеков; древней обычай сей совещаться с родоначальниками обратился ныне в одну почесть, и соблюдается еще Ханом, дабы нарушением оного не восстановить против себя единоплеменников своих; родоначальники сии едва ли имеют какой голос, они сбираются к Хану и садятся по старшинству, наблюдая строго порядок сей; в делах же совершенно никакого участия не имеют и ничего не знают. Хан ниспровергнув древнее правление Инахов, старается отдалять от себя и от всякого управления тех, которые гордятся еще своим происхождением и желали бы восстановления прежнего порядка. — Во времени Инахства в каждом племени для разных расправ было тридцать два чина, оные были: сам Инах, Би, Султан, Юз-Баши, и пр. чины сии или звания имели особые права, преимущества и обязанности и были очень чтимы; Магмед-Рагим уничтожив расправы сии, сохранил только звания, дабы не восстановить против себя народа, и оставил при сих чинах родовые земли их и поместья. — Принадлежность сия переходит по наследству от отца к сыну или в другое семейство ежели род уничтожится, или Хан лишит его за какое либо неудовольствие права сего и передает его другому.

Совет сей собирается еженедельно по пятницам, в особом строении на одном из дворов Ханского дворца. — Мазанка сия грязна, без полу и окон, крыши также нет, потолок камышевой, в оном сделано отверстие для света, с которым вместе впадает в нее, дождь и снег и выходит чад от разложенных угодьев, около которых греются присутствующие; грязная комната сего собрания, называется пышным именем Гернюш Хана или место тайной беседы.

Хан обыкновенно сам присутствует при сих совещаниях; перед начатием прений, прислужники Ханские, подносят присутствующим большия блюда с пловом и когда все насытятся тогда уже приступают к суждению. Хан выслушивает со вниманием суждения каждого, но если по несчастью он противного с ним мнения, то ругает советника своего и иногда даже выгоняет из заседания. Члены присутствия сего как и все Ханские чиновники не получают никакого постоянного жалованья; они пользуются его временными милостями и дарами, которые обыкновенно состоят в позволении вырыть новой водопровод, или в отведении им необработанной земли.

Вышеописанной Верховной совет есть единственное гражданское и уголовное судилище в Хиве; из сказанного можно видеть меру справедливости оного, так как нет постоянных законов, то все дела решаются по пристрастию судей и в пользу Хана.

Во всяком городе однако же есть по одной духовной особе или Кази ; они все подчинены главному Первосвященнику и суть настоящие блюстители Гражданского и Духовного закона; они обязаны обо всяком преступлении и нарушении закона доносить Хану, сами же не имеют права вмешиваться ни в какие разбирательства разве когда сами жители отнесутся к ним и то в маловажных распрях; суд сей подобен нашему Совестному. Кази получают от сих расправ довольно значительный доход. Во времена Инахов главный Кази пользовался гораздо большим уважением и властью в народе; сверх хранения законов Веры он был и главнейшим судией, решал все распри и междоусобия семейств и налагал наказания; все определения его признаваемы были справедливыми и священными потому что почерпались из правил Курана.

Исполнительная власть заключается в самом Хане, совет оной не имеет; окружающие его любимцы суть исполнители его приговоров; искуснейший из палачей и потому называемой Насакчи Баши т.е. глава палачей; есть также один из его приближенных и числится в придворном штате; кроме описанных выше сего любимцев Хана находится при нем еще Султан Хан, бежавший из Туркмении в 1813 году.{118} Человек сей родом от пределов Китая, пользуется особенною милостию Хана а иногда даже и доверенностью его; он употребляет его в военных действиях поручая ему отряды конницы.

В числе исполнителей и любимцев Хана есть один Русской давно уже принявший веру Мусульманскую, он богато одарен Ханом, имеет слуг, невольников и иногда употребляется им по некоторым поручениям;- но он не имеет власти Ходжаш-Мегрема при владельце. — Его называют Тангри-Кули, что значит Божий слуга.

В число исполнителей должно также поместить Туркмен служащих при Хане в виде людей военных и наездников, он их посылает по разным поручениям.

Из сказанного видно, что Хан овладев престолом окружил себя преимущественно чиновниками из Сартов, Туркменов и даже иностранцами, отдаляя сколько возможно Узбеков от должностей; он только сим средством мог утвердить и усилить свою власть, ибо племена сии будучи всегда угнетены Узбеками, с удовольствием видят их унижение, рачительно поддерживают власть Хана и в точности исполняют его веления. Узбеки же его ненавидят и злобствуют на коварных иноплеменников, (так они называют Сартов и Туркмен) занявших все первые места управления.

Везири и прочие чиновники покорные рабы Хана, имущества и жизнь их принадлежат владыке, временная милость его не препятствует в другое время по пустому подозрению лишить их того и другого. Уважение и расположение Хана не всегда бывают одинаковы ко всем его любимцам; — бывают случаи в которых он отдает справедливость уму и достоинствам первого Везира своего которой по истине заслуживает такого отличия; не редко Хан и Министр сей проводят вместе целые ночи в различных разговорах и шутках, и сей последний пользуясь веселым расположением Хана, делает ему тогда разные предложения сходные с своими видами.

В городах Хивинских есть также полиция, которая состоит из нескольких человек вооруженных толстыми дубинами, окованными с обоих концов медными листами; чиновники сии называются Есаулами; должность их состоит в том, чтобы на празднествах и в больших собраниях орудиями сими разгонять толпящийся народ; они бьют без рассмотрения чиновника и бедняка.

Есаул бьет именем Хана, — гордый Узбек удаляется и с духом мщения и скорби скрывает досаду свою и горе, мысля о средствах к отмщению властелину и смиренно моля Бога об избавлении своем; иногда даже выведенный из терпения, он поражает ножом среди улицы исполнителя воли Ханской и спасается бегством в Бухарию, где его с удовольствием принимают единоплеменники. Сарт принимая сие за волю Хана, с удовольствием и неким благоговением подвергается ударам, полагая подлым терпением сим приблизиться к нему, и поставляя себе за честь удостоиться даже и побоев его. Туркмен же скорбит не о страме, но единственно о боли и старается отомстить побившему его; он не разбирает по чьей воле его бьют и не досадует на владельца, а желал бы только выхватить дубину у Есаула, чтобы получить корысть от продажи медных листов коими она окована; в случае удачи он благословлял бы даже виновника побоев.

Трудно определить права всех сословий составляющих Хивинской народ, так как нет настоящих законов, то во всем руководствуются произволом и некоторыми древними обыкновениями, которые временем утвердились. — Никто не имеет политических прав, Узбеки пользуются еще некоторым преимуществом как завоеватели и угнетают прочих своим буйством, Сарты как покоренные переносят все терпеливо и пресмыкаются; Туркмены также, но присоединяют к сему хищничество; Каракалпаки трудятся терпеливо в обрабатывании земель, а невольники томятся в жестоком рабстве. — Единственное только преимущество законами данное четырем сословиям составляющим Ханство, что они могут быть судимы Ханом и его советом и никем иным наказаны; невольники же а особливо Русские не пользуются никакими правами, они не смеют даже жаловаться на угнетателей своих и не пользуются, защитой тени законов существующих в Хиве; жизнь их в полном распоряжении хозяев.

В образованных государствах казни поражают преступников, в судах же соблюдается сколько возможно беспристрастие, в Хиве напротив того казни по большой части постигают людей подозрительных Хану для предварения вины их или за личные обиды, как скоро обиженный имеет доступ к приближенным Хана; род же казни определяется по мере благорасположения Хана или злобе к виновному.

Магмед-Рагим Хан наказует также и за настоящие вины без всякой пощады; он не разбирает меры оных, не отличает умышления от нечаянности, но смотрит на одно действие и не умолим в своих решениях; ни просьбы приближенных к нему людей, ни сострадание к семейству виновного не могут тронуть ни поколебать его твердого решения.

Измена против Хана, нарушение обрядов Веры, убийство, плутовство, грабительство и многие другие вины все без изъятия наказуются жестокой и мучительной смертью; — даже самое малое и незначительное воровство не изъемлется от столь жестокого наказания.

Смертные казни сии большей частью бывают двух следующих родов.

Первый род казни есть виселица. Приговоренной отводится ко двору Ханскому, где пред воротами оного или пред домом Совета исполняется приговор. — Казни сии делаются также иногда на площадях и рынках. — Тело казненного остается несколько дней на виселице для позорища народного, и потом уже по просьбе родственников отдается им для погребения. — Иногда случается также, что преступников вешают за ноги и в таком мучительном положении оставляют их до тех пор пока не умрут, от паралича{119}. Второй род казни сажание на кол, есть ужасное изобретение гнусного и зверского варварства; не стану его подробно описывать, к стыду Европейцев, оно им довольно известно, ибо недавно еще употреблялось в некоторых Южных государствах; присоединю только что в Хиве стараются оное сделать еще мучительнее. Кол употребляют деревянной худо завостренной, дабы не вдруг умирал казнимой; ему сначала крепко связывают руки и ноги на крест, как же скоро орудие смерти уже довольно проникло, в его внутренность, тогда его развязывают и он от ужасной боли бьется и сим самым движением усиливает, свои страдания; в таком положении он остается иногда до двух суток и тогда только умирает, когда острие кола выйдет наружу около плеч, затылка или в другой части спины{120}.

Все грабежи и разбои внутри Ханства, большею частью производятся невольникам и Туркменами, особенно в то время, когда они ездят для жжения уголья в степь. Угольной промысел доставляет значительную выгоду, и потому многие владельцы посылают на оной обыкновенно невольников своих; нередко случалось, что люди сии встречаясь, грабили друг друга и нападали даже на проходящие керваны и проезжих купцов. — Ныне же грабеж сей принадлежит исключительно Хану, которой почитает его делом государственным, или войной, или мщением, или наказанием, или налогом на купцов за вины которые сам изобретает. Когда же сие делается подданными его, то он называет оное преступлением и сажает их на кол.

Однако же иногда случается что Хан наказывает виновных одним только лишением всего имущества; в таком случае, имение достается Хану, а наказанный кормится мирским подаянием или ищет убежища и пропитания у которого нибудь из своих родственников, которые опасаясь подвергнуться той же участи часто отказывают в помощи{121}.

Есть еще два рода наказаний, которые Магмед-Рагим называет домашними, первое состоит в бесщадных побоях без разбора по всему телу виновного; а второе разрезывать рот по уши; к сему последнему наказанию осуждают тех, которые курят табак. Однако же Хан знает что многие курят и оставляет сие без внимания, а тогда только к сему придирается и сим способом наказывает, когда имеет на того человека личное неудовольствие и желает ему мстить не имея основательных причин.

Во время домогательства Магмед-Рагима до самовластия по бесчисленности жертв принесенных его властолюбию все умерщвляемы были отсечением головы саблею, ныне же оное не употребляется. В правлении Инахов всякого рода преступления наказывались одной денежной пенью; ныне же обычай сей совершенно уничтожен и заменен зверскими истязаниями. Для послов и для иноверцев изобретают в Хиве еще иные казни: их погребают живых в степи, говоря что кровью неверных не должно обагрять земли верной; в бытность мою в Хиве я был приговорен к сей казни. Князь Бекович погибший там в 1717 м году испытал мучения иного рода, с него с живого сняли кожу начав с колен и ею обтянули барабан.

В Хиве невольники кроме сказанных наказаний исключительно подвергаются многим еще особенным ибо зависят совершенно от своих хозяев, которые могут обдумывать и вымышлять разные средства для их мучения. Хозяева имеют полное право лишать их жизни, но не желая потерять работника, обыкновенно за малые вины отрезывают только ухо или глаз выкалывают ножом, которой за поясом всегда носят, или иногда дают ему несколько ран оным, так однако же чтобы раненый от сего не умер; после сего наказания невольников тот же час гонят опять на работу дав им едва время перевязать раны. Самая даже работа невольников, на которой они часто погибают, может назваться мучительною казней.

Сим домашним наказаниям подвергаются невольники также и за намерение бежать; — когда же во второй раз они в побеге подозреваемы, тогда несчастного прибивают гвоздями за ухо к столбу или к воротам замка, в котором хозяин его живет, и в таком положении он должен оставаться трое суток без всякой пищи на поругание проходящих, несчастной страдалец обыкновенно погибает в сем мучении от голода или нужды, будучи уже прежде сего изнурен неволею и работами. — Пожертвовав ухом он бы легко мог убежать, но куда? — Ханство ограждено обширными безводными степями, в которых он неминуемо должен погибнуть, и потому многие для избежания сего наказания умерщвляют себя сами.

Глава III.

Ходячие монеты, взымание податей, состояние финансов, общая промышленность и торговля хивинцов.

Со времен владычества Магмед Рагим Хана, в Хиве учрежден монетный двор, в котором выбивают монеты под собственным чеканом Владельца.

Тилла.

Знатнейшая из оных есть золотой Тилла, монета сия круглая хорошей доброты и довольно ясно отчеканена. — Ценою или достоинством она равняется четырем нашим серебренным рублям. На одной ее стороне изображено буквами на Турецком языке, имя Магмед Рагим Хана, а с другой Арабскими цифрами, год, место чекана и молитва на Арабском языке. — Сия подпись окружена точками составляющими род рамки и означающими цену ее в мельчайших серебренных монетах.

Абазы.

Тилла подразделяется на четырнадцать Абазов, и потому всякой из них соответствует почти нашим двадцати девяти копейкам на серебро, монета сия однако же в Хиве не существует, она есть мнимая или условная и употребляется только в счетах для выражения суммы двух Тенег.{122}

Теньга.

Две Теньги составляют полной Хивинской Абаз, следственно одна Теньга равняется почти пятнадцати серебренным копейкам нашим. — Монета сия серебренная, вычеканена довольно хорошо с изображением на одной стороне Турецкими словами имени Магмед Рагим Хана, на другой же также как и на Тиллах, выбито место чекана, год и молитва по Арабски окруженная точками, означающими цену ее. Серебро оной очень добротно; Теньга величиной почти с Российской гривенник, но несколько по толще.

Карапулы.

Теньга разделяется на сорок Карапул или черных денег, монета сия медная, в окружности менее нашей полушки, но за то втрое или в четверо толще. — Карапулы очень безобразны и чрезвычайно худо отчеканены; каждая из них стоит около полторы медных копеек наших.

Иностранные монеты.

Из иностранных денег преимущественно обращаются в Хиве: Бухарские золотые монеты именуемые Падишах Тилласи или Царские Тиллы; но они несколько по меньше и дешевле Хивинских. Голландские червонцы также с охотою принимаются Хивинцами; необрезанной червонец оценяют они в десять Абазов, когда же обрезан, то оценивается по мере утраченного золота, медною же монетою за него дают восемь сот карапул. Персидские серебренные деньги известные под названием Реалов, тоже обращаются в Хивинском ханстве; пять с половиною оных составляют один Голландской червонец; но все сии иностранные деньги весьма недолго остаются в своем виде, Хан тщательно старается сбирать и переделывать их на собственную монету.

Древние монеты.

В развалинах, древнего города Ургенджа, которые находятся близь старого течения реки Аму-Дерьи, часто отрывают мешки с золотыми и серебренными древними монетами, некоторые из них приписываются временам Хоарезмиана. Деньги сии не бывают в обращении, всякой обязан представлять их к Хану, (под опасением за нарушение сего строгого наказания) который немедленно сплавливает их и обращает в свою ходячую монету.

Хивинцы весьма расчетливы в денежных оборотах своих; от навыку, они научились безошибочно определять достоинство и цену каждой монеты. Всякой даже простолюдин, узнает обрезанный червонец и ценит его в настоящую цену. Они также с первого взгляду узнают подделанные Теньги коих очень много в Ханстве; иностранцы же не знавшие сего, часто бывают сим обмануты. — Хивинцы также выучились обрезывать свои Тиллы, так что вместо четырнадцати Абазов иные ходят в обращении по десяти и даже по осьми. — Они очень дурно или совсем не знают искусства примеси металлов, и потому государственные их деньги делаются почти из чистого золота или серебра худо от оного отделенного.

Устройство взимания податей.

В Хиве доходы и расходы государственные и самого владельца не разделяются и составляют один счет; а потому к числу доходов государственных должны мы присоединить и те, которые относятся собственно к лицу Хана. — Источники сих доходов суть: подать с котла, подарки подносимые Хану разными сословиями, продажа хлеба из поместьев Хана, откупа, таможенные сборы, дележ добычи, налог на приходящие керваны, и временные налоги в случае войны.

Узбеки не платят податей.

Не все однако же сословия и племена платят подати Хану. Природные Узбеки или Хивинцы освобождены от оных, ибо все вообще принадлежали к сословию людей служащих и военных, и во всякое время обязаны по повелению Хана вооружиться на свой счет и следовать куда повелено будет; по сей причине они избавлены от всякой другой повинности, а платят только подать с товаров когда занимаются торговлей.

Туркмены избавлены от податей.

Туркмены поселившиеся в Ханстве также составляют военное сословие и не платят никакой подати. Народ сей иноплеменный узбекам не смешивается с ними, и всегда выгоды его противны пользе Узбеков; они составляют род наемного войска, которое Хан содержит разными щедротами, как для внешних врагов так и для угнетения непокорных Узбеков. Он без них обойтиться не может и для того старается всеми способами к себе их привязать и увеличить число.

Подать с котла.

Главнейший и значительнейший источник дохода Ханского, есть известная подать с котла. Подать сия соответствует подушным или поголовным поборам в иных Государствах делаемым. Достойно замечания что в необразованном Ханстве какова Хива, подать сия разложена по состоянию каждого, таким образом что она не отягощает неимущих. В Хиве человек бесприютной находящийся в работе или в услужении не платит сей подати, если не довольно богат что бы иметь собственную кибитку и в своем котле варить пищу.

Так как народы населяющее Ханство делятся на множество поколений и отраслей, (имеющих различные наименования) из коих слабейшее не содержит более двух сот семейств и в каждом отделе такого рода есть старшина; — то всякое такое общество обкладывается податью соображая с богатством земли оным занимаемой, промышленностью и временем поселения; взимание же сей подати производится старшиною народом избранным, который уже раскладывает ее на семейства своего рода или племени, облегчая бедного и прибавляя на богатого. — Так как выбор сего старшины зависит совершенно от племени, которое имеет всегда право сменить его и обыкновенно избирает по общему согласию из почетнейших старцев заслуживших доверенность; то раскладка сей подати всегда почти делается с обдуманностью и справедливостью; все довольны остаются и никто не ропщет. — Самой большой годовой побор с одного котла считая на Персидские деньги, простирается до двадцати Реалов, что составляет около одиннадцати наших серебренных рублей; самой же меньшой побор равняется пяти Реалам, не много менее Голландского червонца.

Сею податью обложены Сарты, также и та часть Каракалпаков; которая расположена жительством около Аральского моря и принадлежит Хивинскому Хану.

Доход от продажи хлеба.

Второй также довольно значительный доход Хана, происходит от продажи хлеба и вообще произведений с собственных его земель. — Хотя и все Хивинское Ханство по неограниченной власти Хана в существе есть его собственность и принадлежность, однако же он имеет еще исключительно земли, которые издревле принадлежали званию Инахов предков его. Родовые поместья сии еще увеличились присоединением имуществ тех несчастных Узбеков, которые во времена честолюбивых происков Хана, были им умерщвлены до последнего в роде. — Земли сии составляющая отдельную собственность Хана, орошаются множеством водопроводов, и весьма рачительно обрабатываются невольниками и несколькими деревнями Сартов и Каракалпаков, нарочно поселенными для сего возделывания, и которых за сию повинность Хан освободил от подати с котла; — хотя сим освобождением от подати, он и уменьшил в одном смысле доход свой, но в другом отношении напротив того в несколько крат увеличил; ибо разного рода хлеб как то: Пшеница, Сарачинское пшено, Кунджут, Джюган, и пр: произрастающие в изобилии на его землях, продаются в Хиве Туркменам приезжающим за оным в Ханство с разных мест, весьма дорогою ценою. Чтобы возвысить цену на оные, Хан воспрещает всем Хивинцам под опасением смерти, когда приезжают покупщики продавать свой хлеб, пока не сбудет он все количество своего по назначенной им самим цене.

Откупа.

Откупа приносят также владетелю Хивинскому довольно значительной доход; откупов сих очень много разных родов; но главные относятся к водам; большой водопровод Гюйк Там, и многие другие принадлежат Хану, он отдает на откуп часть вод первого, или устья других водопроводов выведенных из него. Так как земли в Хивинском Ханстве более песчаны и неплодородны, то и требуют большого удобрения; но по свойству их, гноючия вещества, для сего употреблены быть не могут, а нужен ил, или осадка от воды, которую для сего стараются разливать по полям, от чего земля становится удивительно хлебородна, и потому все труды и занятия хлебопашцев обращены на искусственное проведение сих вод, и земли оценяются не по количеству десятин, а по числу водопроводов их орошающих. Отдавая таким образом воды сии на откуп, Хан получает значительной доход, ибо в них большая необходимость для хлебопашества. —

Доход с таможен.

Таможенные сборы составляют также значительную отрасль доходов. Для сего устроены во многих местах таможенные заставы, в которых взимается тридцатая часть со всех привозимых в Ханство товаров, такая же доля берется и от прогоняемого скота. Со всех лавок и торгашей какие только есть в областях Хивинского Ханства, Хан получает некоторую умеренную подать; места торжищ, или ярмарков отдаются также им на откуп в частные руки.

Доход от дележа добычи.

Владетель Хивинской не пропускает ни какой отрасли, которая бы могла принести ему хотя малейший доход и налагает на все пошлины, невзирая ни на справедливость оных, ни на последствия для торговли. Хищники живущие в Хиве, по обыкновению Туркмены отправляющиеся грабить в Персидские пределы, обязаны представлять Хану пятую долю всей приобретенной добычи, как то: рабов и наложниц, лошадей, верблюдов, скота, купеческих товаров и денег, если не успеют утаить оных.

Подать с верблюда на приходящие керваны.

В 1819 году, Магмед Рагим Хан наложил еще новую подать на все Туркменские керваны, приходящие в Хиву для покупки хлеба; всякой керван обязан заплатить с каждого верблюда, по половине Тилла, т.е. по два рубли серебра; сия новая подать может доставить ему ежегодно, от ста шестидесяти до двух сот тысяч рублей серебром.

Доход от подарков.

Кроме сказанных источников доходов Хана, он получает еще значительную прибыль от подарков, подносимых ему Сартами и Туркменами живущими в Ханстве.

Сарты как и все народы потерявшие политическое бытие свое, вместе с сим утратили и гордость народную и все благородные чувствования; их участь теперь пресмыкаться; они не вмешиваются ни во что и предались совершенно торгу или лучше сказать обману, ибо весь торг их основан на плутовстве; право сие и временную безопасность покупают они дорогою ценою; они подносят Хану обществом и от частных лиц драгоценные подарки, которые он по свойственной ему алчности принимает благосклонно и оставляет их на время в покое. Подарки сии составляют, ему значительной доход.

Туркмены наделяют его также разными подарками, особливо в то время, когда он отправляясь на охоту, останавливается в соседстве их жилищ; но сие делают они совсем по иным причинам, нежели Сарты; цель даров их не есть сохранение своих прав, но приобретение новых милостей, или в намерении, чтобы Хан отдарил их в несколько крат богатейшим подарком, что он обыкновенно и делает; потому что для поддержания своей власти, ему необходимо надобно привлекать и привязывать к себе сих людей, но совсем тем общая сложность Туркменами подносимых подарков превосходит всегда то, чем он их отдаривает и составляет часть доходов, хотя малую, но достаточную чтобы обратить его внимание.

Временные налоги.

Кроме всех вышесказанных податей, когда война угрожает Хивинскому Ханству или когда собственные честолюбивые виды или замыслы Магмед Рагима, понуждают его вести войну с соседственными народами, тогда на неразлучные издержки с оной, налагает он особенную подать на Сартов и Каракалпаков, сложность которой и употребляется единственно на сей предмет.

Сложность доходов Магмед Рагим Хана.

Трудно и почти невозможно вычислить сложность всех доходов получаемых Магмед Рагимом; примерно однако же думать должно, что он получает до 4,000,000 рублей на наши Ассигнации: ибо доход с котла полагая сто тысяч Сартов и семьдесят тысяч Каракалпаков{123} и в каждом семействе или котле две души, по среднему побору между 44 х и 11 ти рублей, составит около 27 рублей с котла, в итоге же 2,375,000 рублей. Подать с верблюдов приносит ему как выше сказано около 800,000 рублей, прочие же налоги конечно не менее 1,000,000 рублей что составит в сложности слишком 4,000,000 рублей на наши Ассигнации. Впрочем расчет сей не есть совершенно верен.

Расходы Хана.

Между простолюдимыми в Хиве и Туркмении носится слух, будто Магмед Рагим владеет несчетным сокровищем, серебра и золота; но сие сказание должно быть ложно, ибо человек сей не копит и не хранит денег. Правда что он живет умеренно; но малые доходы свои употребляет на содержание войска, на подарки служителям своим или чиновникам, на рытии водопроводов, на строение, на выписывание разных мастеров. Главное же его богатство состоит в различного рода оружия, в большом количестве прекрасных жеребцов и некоторого числа драгоценных камней. Военные доспехи занимают его более роскошных вещей. — Одно содержание Туркменского войска ему уже очень дорого обходится; всякий Туркмен едущий на войну получает от него, для приготовления себя к походу, от пяти до двадцати Тилла или от восьмидесяти до трех сот двадцати рублей ассигнациями. Подарки же чиновникам составляют также значительной расход. Во времена правления Инахов, правители сии и все их родственники, пользовались жалованьями, которое в виде подати собиралось со всего народа; ныне же сие совершенно уничтожено; Магмед Рагим любит награждать чиновников своих или окружающих по их заслугам и по своему собственному усмотрению.

Промышленность Хивинцев.

Народы населяющие Хивинское Ханство, преимущественно занимаются хлебопашеством и садоводством, сия отрасль занятий составляет главнейший их доход.

Сарты первобытные обитатели сего края, еще с давних времен, обратили свои труды к возделыванию земель и орошению оных водами, проведенными посредством множества водопроводов из Аму-дерьи. Они неимоверными трудами своими достигли наконец, обратить бесплодные степи в плодородный край, изобилующий ныне всякого рода хлебом. Обработанное ядро Ханства сего, представляет прекраснейшее зрелище; повсюду видны, тучные поля, обильные жатвы, виноградники и плодовитые сады разведенные по берегам многочисленных водопроводов.

Владетели сих земель живут в изобилии, и количество различного рода хлеба произрастающего в сем Ханстве, гораздо превосходит потребность народа, так что продажа избытка оного, составляет значительнейшую отрасль промышленности. Соседственные племена кочующих народов, жители Балкана, Мангышлака, часть Киргизов, и Туркмены поколений Ата и Теке, покупают у них оной в изобилии.

Хивинцы преимущественно сеют пшеницу которая чрезвычайно многоплодна в их стране, и поступает большою частью в продажу. Они сеют также сарачинское пшено, но не в таком большом количестве, как бы того желали; ибо хлеб сей произрастает почти в воде и потому требует частых наводнений, что весьма затруднительно в Хиве; но при всем том они занимаются разведением его, ибо сарачинское пшено есть самая лакомая их пища. Там где могут они содержать земли в беспрестанной мокроте оно родится хорошо; — но при всем том в продажу не поступает и едва его достает для их собственной потребности.

Кунджут в величайшем родится изобилии в сем Ханстве; из оного добывается масло, которое в большом количестве продается соседственным народам и составляет значительную отрасль промышленности; доход сей мог бы еще увеличиться если бы больше употребляли старания к разведению сего растения. — Масло Кунджутное в большом употреблении в Ханстве; оно служит даже бедным для освещения несчастных своих жилищ. — Ячмень и конопли довольно неудачно разводятся в Хиве; сеянием их мало и занимаются; вместо конопляного масла употребляют Кунджутное, которое несравненно превосходнее, а вместо пеньки вьют веревки из шерсти. — Для лошадей в пищу употребляют обыкновенное растение называемое Джюган, которое очень многоплодно; зерно оного очень твердо, похоже на гороховину и растет почти как Кукуруза. — Бедные люди употребляют его себе также в пищу; но для сего должно его долго разваривать; таким образом приготовленной Джюган называется Куджа.

Хива природой лишенная лесов, ныне трудами Сартов изобилует обширными садами, наполненными разного рода плодовитыми деревьями, приносящими вкусные и невредные здоровью плоды. В садах сих произрастает во множестве виноград разных родов. Жители сушат его, и продают в большом количестве, мы называем его Кишмишем ; под сим именем же разумеют Хивинцы, тот род винограда, который идет в сушение, он кругл, не крупен, прозрачен и не имеет зерен; вкуса же совершенно сладкого.

В садах сих произрастают также во множестве разного рода яблоки, бергамоты, миндали, дули, груши, черешня, вишня, шелковица или тут, частью гранаты, и многие еще другие плоды.{124}

Из овощей произрастают в Хиве в изобилии все те, которые у нас в России, исключая капусты, редьки, картофеля и репы; лук же бывает необычайной величины; иные луковицы толщиною с большое яблоко и не имеют горечи обыкновенного лука.

Хивинские дыни заслуживают внимания, как по необычайной величине своей, так и по вкусу; они имеют в длину до трех четвертей аршина и более шести вершков в толщину, чрезвычайно сладки и душисты, кора же их очень тонка. Плод сей требует песчаную землю, и потому вероятно столь хорош в Хиве. Арбузы также отличны, сии два плода принадлежат к числу обильнейших произведений Ханства сего.

Хивинцы с большим тщанием занимаются как хлебопашеством также и садоводством, которые приносят им значительной доход, ибо кочующие народы в большом количестве приезжают к ним за оными, и привозят в обмен разные свои изделия и невольников.

Скотоводство также в Хивинском Ханстве весьма значительно; там пасутся большия стада верблюдов, овец также и рогатого скота. Животные сии довольствуются весьма умеренной пищею. — Верблюды и овцы особливо пасутся в таких местах, где никогда бы и помыслить не мог Европеец, чтобы могло существовать какое либо животное.

Кроме сказанных предметов первой надобности изобилующих в Хиве, и от продажи которых они получают значительной доход, Хивинцы занимаются еще от части и разными рукоделиями, нужными для домашнего быту, но так как фабрик никаких не имеют, то и не могут снабжать оными иные царства, и едва удовлетворяют своим потребностям.

Кроме необходимых издельев для умеренного своего хозяйства, Хивинцы из собственного своего шелка также и из привозимого из Бухарии, ткут разные материи, которые хотя и не весьма красивы но отличаются своею прочностью; они занимаются также тканием и бумажных материй. — Туркмены живущие в Хиве работают кибитки, ткут армячину из верблюжей шерсти и хорошие прочные ковры. Хивинцы работают очень искусно разные шелковые кушаки, но вообще все сказанные изделия, не вывозятся в чужие страны и расходятся в Хиве; богатство Хивинцов состоит не в роскоши и деньгах а в нужном изобилии вещей первой потребности для удовлетворения необходимого и заплаты податей Хану.

Вообще Хивинцы очень нерукодельны, ремесла у них в самом младенчестве, они даже сами мало работают железных вещей и мастерство сие почти исключительно принадлежит Русским невольникам; медь же которую добывают из своих рудников, не умеют сами обрабатывать а получают готовую из России. — О составе стекла никакого не имеют понятия и даже многие оного никогда не видали, и потому оно там очень редко и дорого ценится.

При всем изобилии в хлебе, они не имеют ни водяных ни ветряных мельниц, а перемалывают хлеб, не большими ручными жерновами; иные для облегчения приделывают к верхнему жернову длинную рукоятку и впрягают верблюда.

Торговля Хивинцов.

Внешняя и внутренняя торговля Хивинцов находится в руках у Сартов, народ сей необыкновенную имеет склонность к торгам, но весь торг его основан на обмане; не имея образования, они не имеют понятия о барыше основанном на расчислении известного процента, вся цель их купить и с обманом перепродать.

Внутренняя торговля Ханства весьма не значительна, она состоит в продаже разного хлеба и молочных изделий, по разным торжищам устроенным в Ханстве, также и покупке невольников. В Хивинском Ханстве воспрещено производить ежедневные торги на одних и тех же местах; Хан назначил особенные дни для общей торговли, по разным местам своего владения, на которые деятельные обитатели Ургенджа и других городов вывозят для продажи часть товаров своих. — Сии торговые сборища во всем уподобляются не большим нашим сельским ярмаркам.

В пяти главных городах сего Ханства, бывают также еженедельные торги; в самом Г. Хиве, они бывают, по понедельникам и по пятницам. — Права на сии, торговые сходбища даются сверх того Ханом, в тех местах, или на тех водопроводах где большее население; — тут строятся на подобие шалашей лавки, за наем коих хозяин земли получает малую плату от купцов, с которой обязан он однако же платить известную подать Хану.

На сии торжища вывозят, обитатели Ханства избыток от своих домашних изделий. На оных покупают Туркмены пшеницу, и всякого рода хлеб, в обмен же привозят невольников, продажа которых составляет значительную отрасль промышленности несчастные сии употребляются в самые тяжкие работы, и одними ими по большой части обрабатываются земли. Если бы сей торг прекратился, то Хива лишилась бы единственного своего богатства, состоящего в хлебе и обратилась бы в бесплодную пустыню.

Хива собственными своими произведениями слишком бедна, чтобы вести значительной торг с иными царствами; но место ею занимаемое среди бесплодных степей на ближайших торговых дорогах в Россию, (на Север Каспийского моря), почти из всех частей средней Азии, делают ее складочным местом множества Восточных товаров доставляемых в Россию, и потому весьма важною для нашей торговли. Торг сей обратил внимание корыстолюбивых Сартов, которые ездят за разными товарами в Бухарию и иные царства и доставляют их в Оренбург и Астрахань. Торговля сия набогащающая Хивинцов и доставляющая также значительной доход Магмед-Рагиму могла бы ещё гораздо усилиться, если бы грозный владелец сего края, имел настоящее понятие о промышленности; но он взирает на купцов как на средство своего набогащения и обкладывает их налогами; неогражденная собственность, страшит всякого объявлять свои богатства и пускать их в торг; и потому внешняя торговля столь выгодная для Хивинцов и еще довольно обширная, невзирая на все притеснения, совершенно бы изменила свой ход, если б царство сие было под влиянием благоустроенной Державы; тогда бы без сомнения страна сия в полном блеске процветала и могла бы обратить всю Азиатскую и даже Индейскую торговлю к Северу Каспийского моря, и все богатства Азии доставлять на Запад чрез Россию. Мысль сия представляет обильное поле рассуждениям! Я о сем упомяну описав теперешнее состояние внешней торговли Хивы.

Торговля с Бухариею и Россиею.

Хивинские купцы ездят большей частью за товарами в Бухарию, из коей получают собственные ее и иностранные произведения; как то: различных родов выбойки, синюю безь, пряденую хлопчатую бумагу, шелки, многих родов шелковые и полушелковые материи, кашемировые шали. Китайской фарфор, чай, шелковые кушаки, шерстяные изделия, Бухарские черные мерлушки (которые признаются за лучшие на всем Востоке), табак и другие различные товары, из коих некоторая часть, остается в Хиве для собственного употребления жителей, остальное же количество вывозится в Россию чрез Оренбург и Астрахань. Вообще все товары ими привозимые, складывают они в Ургендже, откуда уже развозят повсюду.

Город сей сделался средоточием их промышленности и представляет не обыкновенную живость. — В бесчисленных лавках сего обширного и многолюдного города, все роскошные, богатые, и драгоценные изделия собранные со всех стран Востока, представляются взорам и ослепляют блестящим разнообразием и яркостью цветов своих. Здесь слышен вечный шум деятельности, от бесчисленного собрания покупщиков и продавцов, всех племен Востока, и рев верблюдов изгибающихся под тяжким ношами товаров. Здесь может любопытный наблюдатель усмотреть все коварные изгибы и обороты Сартов, для приобретения блестящего металла, единственного идола души их. — Из сего города страсть к прибытку влечет их в отдаленные страны, и смело заставляет переезжать обширные, дикие пустыни и предаваться непостоянному произволу бурного моря.

Хивинцы как и вообще все Азийские народы перевозят товары свои чрез степи на верблюдах. — Творец лишивши страны сии способов продовольствия, с другой стороны обеспечил сообщения народов, живущих по плодородным полосам среди безводных песчаных степей, терпеливыми и сильными верблюдами; животные сии преимущественно водятся в степях и неимоверно переносят, голод, жажду, усталость и все возможные лишения. Без сего полезного и чудесного животного, никогда страны сии не могли бы населиться и поражены были бы совершенною мертвенностью. Европейцу привыкшему к странами плодоносным, изобилующим всем, мудрено себе вообразить чтобы возможно было производить торг, чрез тысячи верст, по безводным песчаным степям; но торг сей не представляет никакого затруднения в Азии. Керваны с верблюдами без всякой нужды развозят повсюду товары, и если-бы хождения оных не было затруднено частыми грабежами кочующих народов, то без всякого сомнения можно бы было обратить на Север чрез степи, всю торговлю Индии, доставляющую столь много выгод обладателям морей.

Из Ургенджа Хивинцы ездят на верблюдах в семь и шесть дней до Бухары,{125} но сверх сухопутного сего сообщения, они отправляются за товарами в Бухарию на плотах по реке Аму-дерьи, плоты сии тянут бичевою; они довольно велики, так что подымают около пятидесяти лошадей и сплочены из довольно толстого леса,{126} к ним приделывают рули.

Сказанные товары, которые Хивинцы привозят из Бухарии и других мест, доставляют они большою частью в Россию и кроме выгодной денежной продажи получают в обмен: тонкие Английские сукна, бархат, пряденое золото и серебро, сахар, иглы, бритвы, ножи, тонкий холст, зеркала, от части писчую бумагу, медь свинец, медную и чугунную посуду и всякого рода изделий Европейских. Выгодный торг их с Россиею обратил на сию отрасль промышленности большую часть. Сартов, они употребляют на оной все свои капиталы, приносящие им в сем обороте страшные проценты.

Торговлю с Россией ведут они обыкновенно доставляя товары чрез Мангышлак в Астрахань, или прямо чрез Киргизские степи в Оренбург. В известное время Российские купеческие суда прибывают из Астрахани в Мангышлак, и чрез Туркменов расположенных жительством по сему мысу, извещают немедля Хивинских, купцов, которые тотчас отправляют туда свои керваны. Они обыкновенно свершают сей путь в двадцать девять дней. На сем мысу производят они взаимный торг свой и иные даже часто согласившись с Русскими промышленниками, садятся на их суда и следуют вместе в Астрахань, до которой при попутном ветре достигают в одне сутки.

Случается также, что Хивинские Купцы, по прибытии своем в Астрахань, отправляются с лучшими товарами на Макарьевскую ярмарку, и даже в Москву; те же из Сартов которые ведут торги свои с Оренбургом чрез степи Киргиз Кайсаков, уговариваются с народом сим и нанимают у них верблюдов для поднятия вьюков, платя за каждого по десяти червонцев до места. Верблюды сии должны вести не менее пятнадцати пуд. Из Ургенджа до Оренбурга керваны достигают не более как в тридцать три дни.

Сколь ни хитры и ни коварны Сарты, однако же довольно часто бывают обмануты Астраханскими Армянами. Бывали примеры что Сарты возвращались в свою родину лишившись всего своего имущества, от разных подлостей и обманов наших Армян, которые их спаивают и сами пользуются их товарами. Случается также, что Сарты приезжающие для торгу в Астрахань, женятся там, на дочерях переселившихся издавна в ту Губернию Туркменов и Нагайцев, соединяют свои капиталы с Армянами, содержат вместе купеческие шкоуты, посылают их за товарами в Астрабад и Гилян, и проживши таким образом несколько лет, возвращаются в Хиву с хорошим состоянием.{127}.

Хивинской владелец строго воспрещает им вывозить из Ханства золото и серебро, впрочем они и сами до сего не охотники, и обыкновенно, торг свой производят мною товаров.

Кроме сказанных издельев Бухарских и иных стран Востока с некоторого времени Сарты начали доставлять в Астрахань марену,{128} которую приготовлять недавно выучил Хивинцов, прибывший к ним Дербентской Лекзин Мешеди Новруз, которой и по ныне живет с сыном своим в Хиве. Торговля сия еще очень малозначительна, потому что промысел сей еще совершенно новь в Хиве; притом же доставляется в Астрахань множество сей марены по весьма дешевой цене из Дагестана, где она родится в изобилии.{129}

Есть еще промысел, которой желательно бы было чтобы усилился, — вывоз из Хивы мыла. Хивинское мыло славится на Востоке своею добротою и необыкновенною дешевизною.

Русские купцы не дерзают сами ездить в Хиву, где бы могли устроить сказанные промыслы и многие еще иные отрасли торговли; они справедливо опасаются сей страны, ибо уверены быть могут, что при первом неудовольствии на наше правительство или подозрении на которого нибудь из Русских, будут все преданы или жесточайшей казни или ввергнуты в тяжкую неволю. Однако же невзирая на сие несколько человек из Армян, влекомых корыстью приезжали в город Ургендж, но в самом Г. Хиве никогда никто из них не бывал; последний из сих ездил в царствование Императрицы Екатерины II ой; он назывался Петросом и живет теперь в Кубе что в Дагестане, но сей человек не мог ничего заметить, он знает только что есть город Ургендже, о дорогах же к сему месту, правлении и прочих устройств Ханства ничего не знает.

Торг с Персиянами.

Торговля Хивинцев с Персиянами по ненависти сих двух народов, весьма маловажна и почти во все не производится. Редко случается чтобы Персиянин отправился для торгов в сей хищнической край, они иногда туда приезжают пользуясь знакомством, для продажи золотых парчой, но чаще еще привозят свое золото для выкупа из неволи родственника или друга своего, и во все время пребывания в Ханстве, из опасения, живут скрытно и видятся только с одними знакомыми.

Торг с кочующими народами.

Хива ведет довольно значительной торг с различными кочующими народами, как то: с многочисленными племенами Туркмен, независимыми Каракалпаками и Киргиз Кайсаками ; народы сии доставляют им вообще овец, верблюдов и армячину из верблюжей шерсти вытканную, в особенности же покупают они у Туркмен ковры и войлок, у тех же которые живут на реках Гюргене и Атреке отличных лошадей своей красотой, ростом и силой. Лошади сии известны в целом востоке.

Киргиз Кайсаки пригоняют во множестве на продажу в город Кят не рослых степных лошадей, которые по большой части иноходцы, и охотно покупаются Хивинцами. — Они им служат для дальних путей. Туркменских же жеребцов берегут и употребляют только в затруднительных случаях. Киргизские лошади переносят голод, жажду и усталость не хуже Гюргенских, не скоро спадают с тела и всегда бодры.

Торг невольниками.

Кроме указанного торга, разные сии кочевые племена, доставляют Хивинцам во множестве невольников, Русских, Персидских и Курдинских. Богатство многих людей основано на сем бесчеловечном торге.

Туркмены ловят Персиян и Курдов в Астрабаде и Корассане, а Киргизы ловят Русских на Оренбургской линии. — Похитители привозят их в Хиву и окружают себя оными на площадях, купцы являются и оценяют невольников как товар, без разбора пола и возраста; соотчичи наши в сих оценках имеют всегда преимущество пред прочими, смышленность, расторопность и сила их возвышает на них цену. — За молодого и здорового Русского, платят более тысячи рублей считая на наши ассигнации; Персияне продаются за меньшую цену а Курды еще дешевле; но за то Персидские невольницы предпочитаются нашим женщинам. Не редко случается что Хивинцы продают своих невольников в Бухарию за деньги, или меняют их на товары. — Из Персидских невольников, те которые принадлежат к богатому семейству, покупаются очень дорого с тем единственно, чтобы получить барыш при обратной перепродаже их родственникам.

Обычай ловить и продавать невольников для кочующих народов, и покупать оных для Хивинцов, сделался необходимым. — Кочующие племена нуждаются в хлебе и покупают оной в Хиве, Хивинцам же для обрабатывания своих полей потребны руки; — и так для обоюдных выгод сих зверских народов, необходима сия гнусная отрасль промышленности, без которой не могут существовать, возникающее царство земледельцев и окружающие его племена кочевых разбойников.

Не нужно мне описывать, несчастного положения сих страдальцев, в продолжении сей книги я не раз о сем упоминал.

О древней торговле средней Азии.

Иродот упоминает о древней торговле Европы с Индией; товары говорит он провозились около Северного берега Каспийского моря, они состояли в бумажных разного рода материй, (так как и ныне). Северные Индейцы по словам его собирали множество золота в степях своих; сказание сие несколько раз повторялось с тех пор разными сочинителями. Древний Историк сей утверждает также что в степях сих находится множество муравьев необычайной величины, которые насыпают целые бугры из песочного золота смешанного с обыкновенным песком; индейцы говорит он, езжали для отыскания сих сокровищ на самых резвых верблюдах своих, и с трудом избегали смерти, когда встречались с сказанными муравьями. Современные путешественники походам Александра Македонского повторяют тоже сказание. — Неимоверные рассказы сии должны быть основаны на какой нибудь истине, вот как о сем судит новейший землеописатель Господин Malte brun: «Сличив все свидетельства о сем баснословном сказании, кажется нам что под сими муравьями должно разуметь род Гиен или Шакалов, весьма обыкновенных в тех странах; Индийское наименование сих зверей вероятно сходствует с Греческим названием муравья. — Они обыкновенно роют мерлоги свои в песчаных буграх, между тем как известно что пески в Татарии вообще содержат в себе золото.»

Удивительно что торговля сия почти не сделала ни каких успехов до наших времен и что пути ее остались в той же неизвестности, между тем как положение царств и польза их торговли, требуют непременного открытия и учреждения оных. Выгоды торговых сих сношений прокладывают себе силою пути чрез среднюю Азию, не будучи даже поддержаны правительствами и претерпевая грабежи от кочующих племен.

Общее заключение о торговле Хивы.

Из всего вышесказанного о торговле Хивинцов видно, что Ханство сие само по себе не заключает теперь никаких богатств; жители оного не довольно рачительны и правительство слишком угнетательно, чтобы извлечь из щедрой природы, те сокровища которые она доставить может. Без всякого сомнения климат и земли Ханства сего, способны к произведению разного рода полезных произрастений, южных краев. Если бы край сей был во владении России, то конечно принес бы торговле нашей значительную выгоду, ибо возродилась бы промышленность и вся Азийская торговля и даже Индейская могла бы обратиться чрез Хиву в Астрахань. Керваны и теперь ходят из южных стран в Хиву и потому только торговля сия не довольно значительна, что они подвергаются частым грабежам от кочующих народов. Есть ли же бы Хива была в наших руках, (что весьма не трудно исполнить) тогда кочующие народы средней Азии, опасались бы нашей власти, и торговые пути учредились бы чрез Индус, Аму-дерью, в Россию{130}. — Тогда бы все сокровища средней и Южной Азии обратились бы в наше отечество, и тем исполнилось бы славное предприятие Великого Петра; — владычествуя же в Хиве, зависели бы от нас и многие Азийские Державы.

Вкратце сказать, Хива есть теперь передовой караул препятствующий торговле Бухарии и Северной Индии с Россиею; будучи же под влиянием нашим, земля сия соделается охранным караулом, торговли сей от нападений кочевых народов, рассеянных в степях средней Азии, между Державами ищущими оной. — Остров сей среди песчаного океана, сделался бы средоточием всей Азийской торговли и поколебал бы сильное торговое преимущество властителей морей в самой Индии. Торговые же пути из Хивы в Астрахань можно бы весьма облегчить, ибо от Ургенджа до Красноводского залива всего 17 дней хода, а от туда до Астрахани при попутном ветре несколько дней плавания.

Глава IV.

Военное состояние Хивинского ханства.

Хива по положению своему, издревле была населена воинственными народами; окруженная со всех сторон почти непроходимыми степями, как плодородный остров среди песчаного Океана, на величественной реке, служила всегда убежищем всяким бродягам и разбойникам; быстро число их увеличилось, и первобытные обитатели или пришельцы, в безопасности от преследований, обратились к мирной трудолюбивой жизни; но скоро опять новые орды отшельников или Узбеков покорили мирных уже ее жителей — Сартов. Между тем рассеянные повсюду по окрестным степям кочевые хищные народы поддерживают в сих последних завоевателях дух грабежа и войны, и сами переселяются к ним, видя плодородие края, в роде гостей, и образуют с ними вместе их воинство.

Дух воинственный, есть теперь отличительная черта жителей Хивы, и кажется по местному положению и окружающим ее соседям, воинственное Царствие сие, будет беспрестанно более и более насидятся и тем умножив силу свою, соделается даже со временем опасным для своих соседей.

Крепости или замки частных лиц.

Междоусобные брани терзавшие всегда сей край (до воцарения Магмед Рагима), происходящие от противоположных выгод разных племен его населяющих и нашествия новых народов беспрестанно увеличивающих число его обитателей, понудило частных владельцев для предохранения себя от грабежа, ограждаться крепостями. Крепости сии или замки построены по большой части среди полей и садов их; в оных поделаны житницы, водохранилища, покои для помещения хозяев и прислуги, мельницы, бойни, дворы для загона скота, кладовые и все что только потребно для содержания, ста или полутораста человек на короткое время, для защиты себя в случае нечаянного нападения.

Крепостцы сии четырехугольны; они построены из глины смешанной иногда с камнем; стены имеют в основании четыре аршина толщины, а при вершине поларшина, высоты же до трех сажен и поддержаны с наружи круглыми контрафорсами сделанными из такой же глины; — на верху стен сих поделаны весьма неправильные зубцы, не служащие ни к чему, ибо за оными нет даже валганга по которому могли бы ходить обороняющиеся, но зубцы сии не во всех крепостцах одинаковым образом делаются. — Замки сии имеют в боке квадрата от 25-ти до 40-ка сажен; по четырем углам оных сделаны башни имеющие такую же сильную покатость как и самые стены; башни сии несколько возвышаются над оными, верхи их сделаны на подобие куполов.

Мазанки сии не охраняются рвом, и только могут защитить жителей от нападения малого числа робких разбойников не имеющих лестниц, которые хотя бы и имели оные, то не дерзнули бы спуститься в огражденное жилье, где не имея лошадей и средств к скорому побегу, остались бы в руках у своих неприятелей. — Такого рода крепостцы не могли бы верно устоять более двух часов против пятидесяти человек Российской пехоты, и после нескольких примеров не дерзнули бы противиться горсти порядочных ратников. — В замках сих сделаны одне только вороты, которые довольно велики и запираются всякую ночь на крепко висячим замком. Над воротами сделано род не большой галереи, из двух или трех досок состоящей, на которую всходят из нутри крепостцы, и которая служит хозяину для наблюдения за своими окрестными полями.

Слабые стены сии иногда разрушаются сами по себе, но не так часто как бы полагать должно, потому что дожди очень редки в Хиве. — Они впрочем совершенно соответствуют цели для которой построены; ибо Туркмены и Киргизы мнят видеть в сих клевах неприступные крепости; — народ же в оных живущий от части вооружен, и думает также быть огражденным от опасности. Многие из слуг или невольников хозяина живут в кибитках поставленных на дворах среди сих крепостей; тут находятся и лошади их, на которых им не трудно сделать вылазку и напасть ночью врасплох на осаждающих.

Крепостей сих или замков очень много в Хиве, и хотя они не могут служить к защите сего края от нападения образованного войска, но страшат кочевые разбойнические племена их окружающие, и успокаивают Хивинцев на счет их безопасности.

Укрепленные города.

Пять городов находящиеся в Ханстве: Хива, Ургендж, Шевать, Кят и Гюрлен также обнесены стенами, и потому почитаются Хивинцами крепостями; стены сии построены без всякого искусства и правильности; в основании своем имеют до трех сажен толщины а высоты до четырех и сложены из смешанной глины с землею. — В иных местах видны при них башни, между коими крепостные стены поддержаны круглыми полубашнями. — Словом крепости сии во всем подобны вышесказанным замкам частных людей, с тою разницею, что все размеры оных гораздо более. — Крепости сии также не обводятся рвами.

На сих крепостях не имеется ни одного орудия, и не бывает войска для защиты их. — Они должны оборонятся своими жителями.

Ханские замки.

Магмед Рагим Хан проводя большую часть времени вне города, на охоте, имеет также несколько загородных укрепленных домов. — Укрепления сии такого же рода как и выше описанные, только несколько обширнее малых частных крепостей. — Главныя из них: Ах Сарай, Май Дженгил, Хан Каласи и пр; когда непогода препятствует Хану продолжать охоту, любимое его занятие, он переселяется с приближенными своими в ближайший из сих замков, и там в различных суждениях и разговорах, проводит все ненастное время, до наступления ясной погоды, которая немедленно опять возвращает его в обширные степи.

Воинство Хивинское.

Хивинцы не имеют постоянного войска, оно в случае войны образуется из Узбеков и Туркменов, исключительно составляющих сословие военных людей; они по повелению Хана обязаны немедленно вооружась, составить конные толпы и следовать куда сказано будет.

В сбродном воинстве сем, никакой нет ни подчиненности, ни устройства, ни начальства. Храбрейшие из них отличившиеся в набегах, разбоях, или в иных военных делах, составляют телохранителей Хана и окружают его особу, из которых часто во время войны по усмотрению своему, отряжает отважнейших для какого нибудь предприятия; тогда охотники из Узбеков и Туркменов составляющих остальное воинство, отделяются от толпы, и в надежде получить богатую добычу присоединяются к посланному наезднику; составя таким образом особенный отряд, называют его Сардарем, и следуют всюду за сим предводителем, не имеющим впрочем над ними никакой власти.

Способ нападения.

Когда толпищи сии встречаются с неприятелем, тогда отличнейшие из наездников мгновенно с ужасным криком отделяются и мечутся на на противников, остальные же действуют как позволяет каждому дух и храбрость его, и есть ли первые отважнейшие поранили подобных себе противников, тогда и жребий сражения решается: начальствующие тотчас обращаются в бегство, победители же без отдыха преследуя их, без пощады предают смерти обороняющихся а обезоруженных берут в неволю; таким образом производятся обыкновенно столь восхваляемые Азиатцами в разных песнопениях побоища; предметы похвал их суть люди без чести, мгновенной храбрости, алчные к добыче, и коих тысячи бегут от нескольких сотен устроенного войска.

Количество Хивинского войска.

Самое большое число ратников, которое может выставить Хива, не превосходит двенадцати тысяч, исправно вооруженных. Но когда сильная опасность угрожает Ханству, тогда Властитель оного понуждает к принятию оружья Сартов и Каракалпаков; хотя сим средством умножается вдвое или более воинство его, но от сего не становится оно сильнее; ибо люди сии не имея ни склонности, ни упражнения в военном деле, худо вооружены и более тягостны нежели полезны.

Содержание войска.

Все воинство Хивинское на собственном своем иждивении и продовольствии, кроме Туркменов, которые для приуготовления себя к войне; получают от Хана по рассмотрению звания и надобности, от пяти до двадцати Тилла, что составляет на наши Ассигнации от восьмидесяти до трех сот двадцати рублей.

Съестные припасы.

Каждый ратник обязан на все время похода запастись всею нужного для себя пищею; почему всякой достаточный человек берет с собою одного верблюда навьюченного продовольствием бедные же имеют по одному верблюду на двух человек. — Легко себе представить огромность сего вьючного Хивинского обоза, и число служителей и невольников которые необходимо должны ему сопутствовать; также и неудобства и затруднения каковые предстоят всегда ополчению влекущему за собой столь несоразмерный обоз. — По сей причине Хивинское войско никогда не делает, и не может сделать в сутки более тридцати верст, невзирая на съестные запасы свои и на обыкновение грабить, все что представляется в той земле через которую проходит.

Войско сие не может выдержать похода более полутора месяца; причиною сему непостоянство ратников и безначалие; непогода, недостаток в продовольствии, первая неудача и многие другие причины заставляют их по одиночке возвращаться домой; войско сие не будучи в списках и не получая положенного жалованья, не подвергается ни какому взыску и расходится по произволу.

Род войска.

Хивинцы не имеют пехоты все их войско составлено из конницы; по сей причине они не могут сражаться иначе как в чистом поле и взять приступом даже самого маловажного укрепления. — В большой уже крайности они спешиваются и делают засады.

Очевидцы Азиатских войск, знают сколь мало людей и труда потребно, чтобы истребить или лучше сказать рассеять оные; труды и препятствия состоят только в достижении сих толпищ и в продовольствии войска долженствующего разбить их. — Европейская конница не должна однако же помышлять о перестрелке по одиночке с сими всадниками, у коих наездничество считается главною и почти единственною военною доблестью. — Наши лошади испорченные выездкой манежа, не могут сравниться проворством с лошадьми Туркменскими; — наш всадник связанный неловкой одеждой и тяжелой амуницею не в состоянии следовать за движениями проворного и легкого Туркмена. — Правильная и сильная атака конницы нашей без сомнения рассеет в миг толпу конницы Азиатской, но в погоне никогда ее не настигнет. Русская же пехота наводящая страх и ужас на Азиатские толпища и легко побуждающая войска образованного Государства Востока — Персии, конечно в миг рассеет Хивинцев, столь отставших во всем от Персиян; порядок, тишина, и хладнокровное приближение колонны нашей поддержанной несколькими выстрелами картечей, рассеет сходбище людей в десять раз многочисленнее, достигающих едва с исступлением называющимся у Азиатцев храбростью, того расстояния на котором пуля упадает на своем излете.

Артиллерия Хивинцов.

Хивинцы имеют также Артиллерию; которая по сказанию их состоит из тридцати орудий разного рода; но в Г. Хиве я видел только семь, расставленных на одном из дворов Ханского жилища. Орудия сия в большом непорядке, лафеты и колеса поломаны; окованы же они повидимому как наши.

Я не думаю чтобы в самом деле у Хана было тридцать орудий, в противном случае они бы находились на одном из дворов его дворца и я бы их видел. Должно полагать что Узбеки чувствуя свою слабость стараются ее скрыть ложными рассказами. — Они также утверждают что имеют несколько пушек необычайной величины. Впрочем так как Хан начинает уже отливать у себя орудия, то и не мудрено что кроме сказанных семи он имеет и еще несколько, но вероятно не в таком количестве, и конечно в такой же неисправности и не годные к употреблению.

О литье орудий.

Первые опыты литья орудий при Магмед Рагим Хане были очень неудачны, потому что их отливали с жерлами, от чего при выстрелах орудия сии часто разрывало; но после сей неудачи он последовал совету Русских невольников и стал отливать их без жерлов; но не умевши оные просверливать, выписал из Константинополя литейного мастера, которой ему отлил и высверлил несколько орудий; но при всем том по недостатку меди полагать должно что в Хиве отливают их не много.

Устройство артиллерии.

Во время похода Артиллерия следует за Ханом и возится на лошадях; управление оною вверяется одним Русским невольникам, коих Узбеки признают способнее себя к сей должности, и предпочитают людям всех других народов находящихся в Хиве. — Со всем тем однако же что Русские служат при сих орудиях, и что они искуснее Хивинцев, но видевшие действие сей Артиллерии утверждают что оно совершенно без успешно. — Кроме сказанной артиллерии Хивинцы употребляют еще и фалконеты.

Порох.

Порох Хивинцы приуготовляют сами и в довольно большом количестве; сим ремеслом занимаются Сарты. Некоторые земли дают в изобилии селитру, серу же Хивинцы добывают из горы Ших джери; порох их очень дешево продается в Ханстве, но совершенно бессилен, потому что им неизвестно пропорция веществ входящих в состав его.

О возможности покорить Хиву.

Из сказанного выше о Хивинском ополчении, можно удостовериться что они не в силах противиться образованному неприятелю, и что самая большая сила владения сего состоит в неизмеримых безводных степях окружающих оное. — Природное укрепление сие, могло бы устрашить всякое Европейское войско, кроме Российского. — Неудачная даже экспедиция Князя Бековича, еще более нас удостоверяет в возможности покорить Хиву; ибо он с весьма небольшими средствами достиг до оной, и не простительная лишь оплошность его была причиною что его изменнически захватили, умертвили и истребили отряд. Не обсуживая дел столь мало известных нам, казалось что хотя он и был обманом взят, но отряд его не был бы истреблен, если бы Князь Бекович имел более духа и не согласился на расположение его на отдаленные квартиры.

В нынешнее же время с большею известностью того края, можно поручиться за удачу сего предприятия. — Нет никакого сомнения что с тремя тысячами Русского войска предводимого решительным и бескорыстным начальником, можно покорить и удержать под своим владычеством Хиву, столь полезную для нас по многим важным отношениям Азийской торговли. Теперь можно воспользоваться знанием того края, особ ныне занимающих главные места в Ханстве, неудовольствием узбеков на Магмед Рагима и расположением к нам кочевых соседственных Туркмен, которые преданы Хиве потому только, что из оной получают продовольствие; снабжая же их хлебом которой им будет удобнее от нас получать, мы привлечем их совершенно на свою сторону. — В самой же Хиве можно усилить войско свое тремя тысячами несчастных соотечественников наших, томящихся в ужасном рабстве и тридцатью тысячами Персидских невольников, разделяющими с нетерпением ту же участь. — Одно бы что по видимому могло затруднить сие предприятие, есть прохождение степей окружающих Хиву; но сие легко преодолеть; пути в Хиву с берегов Каспийского моря довольно теперь известны; — касательно же продовольствия, нам оное нужно только до Хивы, ибо в сем Ханстве хлеба достаточно; для подвоза же провианта мы можем иметь верблюдов от Туркмен прибрежных жителей Каспийского моря, которые без сомнения нам будут содействовать; от них также мы можем получить и привыкших к степям лошадей. Впрочем довольно того, что Магмед Рагим мог достигнуть до берегов Каспийского моря с двенадцатью тысячами конницы, чтоб быть удостоверенным в возможности и нам дойти до Хивы с меньшим отрядом пехоты, взявши все нужные меры. Я полагаю что предприятие сие ныне более нежели когда нибудь удобно исполнить, как по полученным о сем крае сведениям, так и по внутреннему теперешнему политическому состоянию Хивы; ибо правление сего Ханства еще не совершенно утвердилось, не довольных много; со временем же все умолкнет, властолюбой Хан усилит царство свое и обделает его даже опасным для соседей.

Преимущество Хивинцев над соседями.

Сколь не ничтожны для образованного войска толпища Хивинцев, однако же кочующим соседям своим они наносят страх. Киргизы не редко бывают ими разграбляемы; победа увенчала оружие Магмед Рагим Хана против Туркменов поколения Теке; но причиною сего первенства не лучшее устройство войск, а превосходство в количестве оного и безвредной гром нескольких орудий.

Хан любит сам быть при сих побоищах; он присутствием своим старается ободрять сражающихся, награждает их, и тем возбуждает соревнование в людях, способных единственно только к разбою и к нападению на обезоруженных. — Хан не подвергается сам опасности а довольствуется только обезглавливанием тех пленных, которые упорною защитою озлобили его. Звание его дает ему право уклоняться от опасности и жертвовать народом для своих личных выгод, заменяя доброй пример храброго начальника, подарками льстящими сребролюбивым подданным его. Говорят что в молодости своей, он был гораздо смелее и не щадил себя для достижения той власти которою теперь пользуется; но достигнув оной счастье избаловало его, и храбрость его обратилась в зверство; он действует руками палачей и часто сам заменяет их в отправлении сей должности.

Вооружение Хивинцев.

Оружия употребляемые Хивинцами суть: сабля, кинжал, копье, лук и стрелы, и ружье; иногда надевают они панцирь и шишак, а против панцирников употребляют чеканы.

Сабли.

Сабли их кривые, и бывают иногда очень хорошие из Хороссанского железа; они служат им главным оружием; сами не умеют их обделывать и употребляют для сего Русских невольников знающих сие ремесло. — Сабли сии ценятся у них очень дорого; их оправляют в красные кожаные ножны. — Кинжалы они редко носят, но те которые и имеют сделаны на подобие больших ножей.

Копья.

Копья употребляются ими довольно редко, и не всеми. — Древко оных довольно тонко как камышовое, и не длиннее полуторы сажени; самые же копья сделаны из хорошего железа.

Лук и стрелы.

Лук и стрелы употребляются большею частью теми, у которых нет ружей. — Луки сии не велики и не довольно упруги, стрела из оных пущенная едва пролетает третью долю того расстояния, на которое понес бы ее Кабардинской лук. Они не умеют также приготовлять хорошей тетивы для сего оружия.

Ружья.

Ружей у них мало; они очень длинны, тяжелы, большею частью сделаны винтовками и весьма малого калибра; бьют же довольно верно когда заряжены хорошим порохом, но очень не удобны. — Из них нельзя стрелять с лошади, а только с присошек лежа, и потому они употребляются только в засадах; приклады их довольно длинны; на оные навивается фитиль, которого конец схвачен железными щипчиками приделанными к прикладу; сии щипчики прикладывают к полке посредством железного прута проведенного к правой руке стрелка; к концу ствола к ложе приделаны присошки в виде двух больших рогов. — Они любят украшать стволы ружей своих серебряной насечкою. — Иные однако же имеют ружья с замками совершенно одного построения с Персидскими; но сии последние очень редки.

Хивинцы стреляют довольно хорошо в цель; но с толикими приготовлениями и медленностью, что не стоит для того иметь огнестрельного оружия. — Стрелок сперва ложится, долго целится, фитиль часто гаснет, и он попадает пулей в цель только на расстояние каких нибудь шестидесяти или осьмидесяти шагов. — Подобным же образом стреляют и все Азиатцы; искусство их превозносится нашими путешественниками, но истинно удел их во всем, — незнание. — Пистолетов у Хивинцов не бывает, вероятно от того, что огнестрельное оружие их большею частью без замков.

Панцырь и шишак.

Некоторые из наездников надевают булатные панцири и шишаки, которые еще и по ныне в употреблении в Азии, особливо в тех краях где мало огнестрельного оружия. — Они употребляют также чеканы или род молотков посаженных на длинные рукояти; один конец железа тупой другой же острый; удар сильно оным нанесенный смертелен.

Лошади.

Лучший военный доспех Хивинцев беспрекословно состоит в их быстрых, сильных и красивых Туркменских лошадях, знаменитых во всем Востоке. — Труды переносимые сими лошадьми неимоверны; пробегая в восемь суток по тысячи верст чрез безводные степи, без травы и без сена, питаются только тем количеством Джюгана, которое на себе вместе с седоком увезти могут, и пробывают по четверо суток без воды. — Они поят лошадей своих горячих, но после того долгое время скачут на них{131}.

Седла.

Седло их несколько отлично от Персидского, лука у оного также высокая, но зад делается по шире. — Прочая конская сбруя бывает у многих довольно богата, они обшивают ремни серебром и вставляют большие сердолики.

Грабежи и Хищничество.

Вообще сказать должно, что Хивинцы не способны ни к каким долговременным военным предприятиям; любимой их образ войны есть разбой и хищничество. Главные разбои свои производят они в пределах Персии. Беспечность правительства сего государства и песчаные степи отделяющие оное от Хивы, причиною что разбои сии продолжаются и остаются не наказанными.

Грабежи сии составляют значительной промысел частных людей в Хиве. Молодой человек пришедши в мужеской возраст, должен ознаменовать вступление свое в свет подвигом на разбое; он тогда только приобретает уважение отца и знакомых своих и получает доброе имя; со временем же от частых удачных разбоев становится известен Хану, которой для ободрения принимает его в число своих телохранителей и делает ему некоторые подарки. Хан поощряет грабежи сии потому, что получает всегда пятую часть добычи.

Узбеки сами редко или почти никогда не занимаются сим промыслом, которой исключительно принадлежит Туркменам поселившимся в Ханстве.

Туркмены пущаются обыкновенно на воровство собравшись шайкою, от пятидесяти до трех сот конных охотников. Хищники сии берут с собой для увезения добычи довольное число верблюдов, и смело отправляются чрез обширные степи, по известным им путям к границам Персии. — Не доходя оных полутора днем, они останавливаются в скрытых и удобных для защищения местах, откуда отправляют тех из сообщников своих, которые имеют дружественные и родственные связи с Туркменами обитающими по Персидской границе. — Сии последние хотя и признают иногда владычество Персии, но с охотою принимают хищников и указывают те места, где с выгодою можно произвести успешной разбой. По обстоятельном узнания всего нужного, вооруженные конные разбойники внезапно нападают на указанные им селения или путешествующих, и бесщадно грабят; при всем том сберегают жизнь несчастных жертв своих, дабы более захватить пленных, и чрез то получить от продажи их значительную выгоду. — Они увозят людей всякого возраста и пола и продают их в Хиве, где ожидает сих несчастных самая горькая участь неволи и тягостное вечное рабство.

В обратном следовании в Хиву погибает весьма много пленников сих от нужды, недостатка в пище и усталости; тот из невольников который приходя в изнурение лишается сил к дальнейшему продолжению пути, оставляется без помощи среди пустынных и песчаных степей, где и умирает от голода или служит добычею диким зверям.

По прибытии в Хиву Туркмены обязаны представить Магмед Рагим Хану пятую часть пленников и добычи в роде дани; он благодарит их, и даже некоторых по усмотрению дарит халатами и разными вещами, стоящими несколько раз менее доставленной ими дани.

Довольно часто случается Туркменам в числе пленных захватывать людей богатых семейств: они их всегда тщательно сберегают и не продают, в ожидании от родственников их большого выкупа, каковой часто и получают. — Не редко случается также что Гюргенские Туркмены ездят в Хиву и крадут опять обратно невольников, по просьбе родственников их, за что получают большия награждения.

Места в которых Хивинцы преимущественно грабят.

Набеги свои на Персию, Туркмены производят в разных местах. — Если число хищников не велико, то придерживаются моря и делают нападения не подалеку от Астрабада. Но когда шайка их многочисленна, тогда следуя вверх реки Гюргена, делают грабежи в пределах Хороссанской области. Лесистые места оной весьма способствуют им. Они скрываются в них и выжидают удобного случая для нападения на проезжих или на купеческие керваны. Нападения сии преимущественно делают они осенью по окончании домашних работ, для чего и откармливают нарочно лошадей.

Военные нравы племен населяющих Хивинское ханство.

Чтобы довершить описание военного состояния Ханства, изложим вкратце некоторые черты нрава народов его населяющих, показывающие их расположение к войне и грабежам.

Узбеки не столь способны к военному делу как Туркмены и считают себя господами, они богаче, имеют более прихотей и не так охотно пускаются в безводные степи. Они более заботятся о своей одежде чем об оружии, и привыкли видеть в Туркменах людей созданных для защищения их и для приведения к ним на продажу добычи.

Сарты не имеют совершенно ничего воинственного; они похожи более на наших жидов, не любят и даже боятся оружья. Нынешнее правление Хивы и обращение с ними Магмед Рагим Хана, старающегося уровнять все сословия подданных своих, возродило в них некоторую гордость; но гордость сия не побуждает их к военному делу; они рассказывают лишь подвиги предков своих и победителей, и не предпринимают походов, в которых бы жизнь их могла быть в опасности; они предпочитают робкую осторожность и хитрость, отважной смелости и храбрости. Оружье в руках их служит им посмешищем, и сами Узбеки говорят, что им гораздо более пристало носить аршин чем саблю.

Храбрость же Узбеков и Туркменов известна на Востоке. — Узбеки признают малолюдство своего войска перед Бухарским, говоря, что единственно храбрость их равняет силы, столь различествующие числом ратников.

Богатые люди в Ханстве обыкновенно в числе своих приближенных имеют род Бардов, которые обязаны увеселять господина своего пением, сказками, игрой на каком то роде дурной и бедной бандуре, а иногда и сочинять стихи, восхваляя подвиги известных в древности витязей. — Певцы сии мало по малу увлекаются восхищением, и стараются выразить голосом и телодвижениями, быстроту, храбрость и великие деяния усопших предков. — Пение сие продолжается иногда целую ночь; хозяин и гости сидят неподвижно в задумчивости и слушают оное со вниманием. Белобрадые старцы сии или Барды, иногда сидя перед своими домами, таким образом пробегают в памяти прошедшие времена, и стараются изобразить подвиги предков своих.

Глава V.

Нравы, вероисповедание, обычаи и просвещение узбеков.

Нрав и вид Узбеков.

Узбеки вообще умны, приятны и остры в разговорах; в предприятиях своих тверды и решительны; нраву прямого и презирают искательство, обман и ложь; духу воинственного; буйство предпочитают мирной жизни и занимаются военными доспехами и наездничеством. Они крепкого и видного телосложения, росту большого и сильны; лица смуглого с некоторою калмыковатостью, но довольно приятного; глаза не большие и взор проницательной; волосы на бороде черные. Жизнь ведут беспечную и ленивую; презирают все сословия и состояния кроме военного; сами же хотя и хорошие наездники, но более на словах воины и не охотно пускаются в дальние военные предприятия; но раз уже в деле — неутомимы, отважны и смелы. — Вообще они необычайно здоровы и даже тучны и весьма многие переживают столетие.

Одежда их состоит из 3 х или 4 халатов на вате, которые надевают один сверх другого, даже и в самые жаркие дни. Халаты сии сделаны из шелковой полосатой материи и по большой части лилового цвета. — Рубашки их одного покроя с Русскими т: е: с косыми воротниками, зимой делаются они на вате также как и шаровары, сверх которых надевают большия желтые сапоги с острыми носками и высокими каблуками. — Голову они бреют и носят высокую черную шапку из бухарских мерлушек, под коей надевают еще ермолку одного цвета с кафтаном. — Туркмены носят большею частью халаты из желтоватой армячины, сделанной из верблюжей шерсти. — Богатые люди носят суконные кафтаны; но сие весьма редко. Вообще они любят сидеть с босыми ногами, и лучшее угощение гостю предложить ему скинуть сапоги. — В зимние походы Узбеки надевают тулупы и сверх оных вместо бурки укутываются в войлоки, на подобие бурок выкроенные.

Вооружение Хивинцев принадлежащее к их одежде состоит из сабли и ножа, которые они никогда не снимают; разве тогда только, когда ходят к начальникам своим.

Женщины.

Женщины их очень красивы, хотя и у них лица несколько калмыковаты; взор их проницателен, лице смуглое но при всем том весьма приятное; одежда их странная и вообще они закрываются.

Хивинцы как и все Азиатцы очень ревнивы. Жены их содержатся в гаремах; они составляют главное их занятие и часто бывают поводом различных распрь и жестоких убийств. — Никто даже самый ближайший родственник не смеет вступить в ту тайную и не проницаемую обитель, где жены осуждены проводить плачевную жизнь свою, среди скуки и строгого уединения. Наложницы сии суть невольницы и по смерти хозяина, сын его продает их кому захочет.

Воспитание детей.

Воспитанием детей Хивинцы почти не занимаются; попечение родителей во всех возрастах знаменуется лишь частыми побоями за всякую малость, и потому сыновья не имеют к ним настоящего почтения, и готовы в досаде кинуть в отца или мать камнем. На нравственность их не обращают ни какого внимания, и учат их лишь строго исполнять обряды веры, а иногда обучают и грамоте. — Двенадцати или тринадцати летний мальчик, оставленной на своей воле образуется опытностью, и в сии годы отец берет его к себе в слуги; он исправляет в самой точности должность сию до восемнадцати лет, после чего он его женит. Довольно часто случается, что молодой человек до женитьбы вовсе не видал невесты своей.

Рабство в котором молодые люди сии содержатся родителями, когда уже достигли порядочного возраста почти неимоверно; они не смеют ни сесть перед отцем, ни есть с ним вместе, и ниже всякого слуги. Напротив того обращение Узбеков с слугами своими совершенно иное: они сидят с ними вместе а иногда даже и едят из одной чаши, но в таком только случае когда слуги сии сами Узбеки, а не иностранцы и не невольники.

Скупость Узбеков.

Они необыкновенно скупы; деньги свои хранят в тайне и часто даже зарывают в землю; вероятно опасаясь прослыть богатыми и подвергнуться насилию Хана.

Гостеприимство Узбеков.

Хотя они и гостеприимны, но скупость их помрачает сию добродетель; они не откажут в угощении, но сделают оное как можно умереннее; и дабы вознаградить сей малой убыток или расход, на следующие дни себе во многом откажут и даже стараться будут найти обед у соседа.

Пища Узбеков.

Хотя они не насытны и жадны там где сие им ничего не стоит, дома же напротив того очень умеренны; любимое их кушанье плов, или густая каша из сарачинского пшена; но и сию простую пищу употребляют довольно редко, и обыкновенно питаются малым количеством пшеничного хорошего хлеба и похлебкой из вареного молока, голушек и немного баранины. — Кушанье сие называется у них Мустафи. — Когда же хотят кого хорошо угостить, то прибавляют к сему жирный суп и баранину без масла на угольях жареную. — Они не гнушаются верблюжьим и лошадиным мясом и часто в странствиях своих употребляют в пищу усталых животных сих.

Хивинцы чрезвычайно лакомы; они любят сахар и конфеты и едят оные с большею жадностью до насыщения вместо хлеба, но тогда только когда лакомство сие не стоит им издержек; в противном случае, даже богатой человек не решится иметь хотя бы не много сахару и употреблять оной.

Узбеки гнушаются всех крепких напитков и презирают пьянство; но между Сартами и Кызил Джилами порок сей довольно обыкновенен; они в пьянстве находят удовольствие и не знают оному меры.

Чай есть самое обыкновенное и любимое питье Хивинцев; они варят его очень крепко в бронзовых чайниках и уверяют что метал сей придает ему лучший вкус. Чай пьют они без сахару и почти целый день безостановочно. Вываренные чайные листы не бросают, но тотчас после съедают. Пристрастие Хивинцев к сему напитку неимоверно; в странствиях своих они лучше согласятся претерпеть несколько дней голоду нежели быть без чаю; у них также в большом употреблении так называемой калмыцкой чай, которой варят с молоком, маслом и солью; чайная похлебка сия сначала довольно противна тому, которой ее никогда не употреблял.

Большое изобилие различных плодов в Хивинском Ханстве, доставляет жителям также приятную и лакомую пищу; они употребляют их во множестве и не чувствуют от сего никакого нездоровья.

Пища невольников и слуг самая бедная; последние довольствуются остатками от стола господ своих, на которые они с жадностью и с дракою мечутся. Невольники же довольствуются одним хлебным пайком получаемым от хозяев; но продавая часть оного, для скопления денег для выкупу себя со временем и на одежду, часто проводят целые дни без пищи, или кормятся подаянием и тем что могут украсть.

Хивинцы чрезвычайно нечистоплотны; они едят так как и все Азиатцы без ложек, вилок и ножей; частые умовения их перед обедом и после оного имеют только личину чистоты; они не брезгают самым отвратительным человеком исполняющим их обряды, а гнушаются опрятным, который не следует в точности их обыкновением, и почитают его поганым.

Жилища.

В жилищах их нет ни полов ни окон; стульев и столов также не имеют а сидят на коврах и едят на земле собираясь в кружок около чаши с кашею. — Обычай сей общий всем сословиям начиная от Хана до нищего; посуда их каменная и без всяких украшений; — иногда бывает деревянная привозная из Астрахани; чай же пьют из фарфоровых Китайских чашек; кухонную посуду употребляют чугунную.

Они едят два раза в день, первый раз вскоре после рассвета а второй перед захождением солнца. — Приступая к ястве читают обыкновенно молитву и гладят себя по бороде. Вообще обед их представляет зрелище смешное и отвратительное.

Они также страстно любят всякие пряности и душистые травы. Перец и имбирь кладут иногда в чай, а опиум употребляют в разные времена дня. Табак курит Бухарской из каллианов сделанных из тыкв, которой называют Чилим ; иногда для курения употребляют траву называемую Бенг, причиняющую сильную опьянелость не привыкшему к оной.

Жилища.

Жилища их самые простые и бедные, большая часть народа кочует круглой год в войлочных кибитках, даже и богатые люди имеющие домы, живут в оных, по привычке своей к кочевой жизни; строения их не имеют ни какого наружного вида и сделаны из глины. Мазанки сии дешево обходятся, и делаются очень скоро; хотя они и непрочны но сохраняются довольно долго, потому что в той стране дожди очень редки. Жилища сии тесны, неопрятны, без света и без тепла, огонь раскладывается среди комнаты, а дым выходит в маленькое отверстие сделанное в потолке, затыкающееся на ночь сеном или рубищем платья. Знатные люди точно также живут, с той разницей, что ковры их богаче и стены бывают иногда внутри выбелены. — Домы не имеют крышек; потолки же камышовые или сделаны из хвороста. В большой части домов, семейство хозяйское и вся прислуга его помещаются в одной или двух нечистых комнатах без сеней.

Конюшни у них опрятнее жилья, ибо они охотники до лошадей; однако же корм дают им самой умеренной, но за то ни одно зерно и ни один клок сена не пропадают.

Здания.

Некоторые мечети выстроены довольно хорошо; в числе оных должно упомянуть о мечети в самом городе Хиве находящейся; она отличается величиной и красотой своей; — купол ее покрыт гангаром яркого бирюзового цвета. Надгробные памятники у Хивинцев довольно чисто и красиво построены, также и некоторые мосты. Жженый кирпич на построения сии, сбирают они из развалин древних зданий. — Прочие строения их не значительны, водопроводы и водохранилища обделываются без всякого искусства. Вообще все строится у них на короткое время, и непрочно; причиною сего неувереннность в собственности своей; — даже те предметы коих лучшая обделка могла бы служить им не для удовольствия в жизни, но для явных выгод таким же образом делаются. Они имеют при домах своих крытые сквозные галереи, в которых укрываются от несносного летнего жара.

Увеселения.

Главное увеселение и упражнение Узбеков есть охота с ястребами, коими они ловят Джейранов и разных птиц; с собаками же они мало охотятся и даже гнушаются и презирают полезное животное сие, называя его поганым. — Они также упражняются в наездничестве, в коем очень искусны. — Узбеки почти все вообще играют в шахматы; игра сия у них почти та же что и у нас с малым различием в рокировке царя и лодьи. Между ними есть некоторые, которые знают оную в совершенстве. Сверх того известны им Русские шашки, мельница и род шашечной игры называющейся Этелем. В оную играют в тридцать две шашки, которые все одинакового достоинства и ставятся так как шахматы; ходы же их разнствуют от простых дамок только тем, что вместо того чтобы двигать вкось ими ходят прямо и в бок.

Музыка.

Хивинцы любят также музыку; но они не понимают и не разбирают ни меры ни созвучия; для них шум главнейшее достоинство оной. Бубны, крик или лучше сказать рев одного человека, который из сил выбивается чтобы петь диким, громким и охриплым голосом, гораздо пленительнее согласия мусикийских орудий.{132} У них никогда два голоса не поют вместе и они более обращают внимания на слова певца, которые обыкновенно избраны из стихотворений лучших сочинителей.

Мусикийские орудия их состоят из двух струнной балалайки, сделанной на подобие Русской исключая ящика, которой имеет вид полушарья. Она строится в кварту и играют на ней пером или щепочкой. Другое орудие у них у потребляемое есть гудок четырех струнной чрезвычайно неприятного звука; на нем играют смычком и держут как виолончель упирая в землю стержнем, приделанным к нижней части оного. — Узбеки презирают музыкантов и играющих в разные игры, говоря что занятия сии недостойны звания военного человека и принадлежат роду людей созданному для увеселения других. — Иные даже называют музыку поганою и предпочитают просиживать целые дни руки сложа в бездействии чем заниматься оною.

Вероисповедание.

Узбеки как и прочие племена населяющие Ханство, исповедывают закон Магомета по обряду Суннитов, признавая единство Бога, и Магомета за последнего и величайшего из его пророков, ниспосланного для утверждения на земле правоверия. Исповедание сие слишком известно чтобы о нем распространятся, я упомяну только о некоторых обрядах и предрассудках, свойственных Узбекам.

Расколы магометанской веры, Шииты и Сунниты, породили непримиримую вражду между исповедующими оные, и причиною что Персияне, исповедания Шиитов, непримиримы во вражде с народами, населяющими всю Среднюю Азию и которые вообще исповедуют закон Сунны.

Хивинцы исполняют с большою точностью все молитвы законом установленные, заменяя только ночную молитву другой вечерней. — Все время их занятий распределено по временам молитв, которые они по навыку так хорошо знают что никогда не ошибаются. — Счет часов их как и у всех Мусульманов начинается от восхождения солнца, или от первой молитвы и кончается при последней. — Так как всякая молитва начинается умовением, то те Хивинцы которые проезжают по безводным степям в таком случае умываются песком. Вообще они чрезвычайно богомольны и во время моления ни что их развлечь не может.{133}

Сунниты во время моления складывают руки вперед Шииты же держат их врознь; Хивинцы говорят что неверные сии для того не складывают рук, чтобы не замарать платья кровью единоверцев, коей руки их обагрены.{134}

Они ненавидят Шиитов более Христиан, говоря что какое бы ни было учение наше, но мы строго оного держимся, а Шииты по неосновательности своего учения и по беззаконию своему ежечасно нарушают свои постановления.

Мусульмане или правоверные а особливо Узбеки и Туркмены вменяют себе за благое дело, наносить Шиитам и более всего Персиянам всякое зло и вред, и с удовольствием проливают кровь их.

Каждый Персиянин захваченный ими в плен вынужден бывает силою последовать учению Суннитов и оставаться в неволе, как бы в отмщение за то что он прежде следовал противному для них учению Али.

В набегах своих на соседственные земли, Хивинцы с жестокостью умерщвляют противников, и с радостью захватывают имущества единоверных даже им Туркмен; но по возвращении своем, постом, умовением и молитвами, очищают себя от убийств и насилий, сделанных ими последователям веры своей; сии очищения составляют значительной доход их духовенству.

В Хивинском Ханстве никакие исповедывания нетерпимы кроме господствующего; но Русские невольники находящиеся в Хиве, по твердости своей и приверженности к закону своему не переменяют оного, и невзирая на строгое запрещение, не редко сбираются в уединенные места для чтения молитв, и там в смирении и с сокрушенным сердцем, умоляют Всемогущего о ниспослании благодати на отдаленное от них, но тем не менее возлюбленное Отечество, и о возвращении своем на родину{135}.

Способности, сила и трудолюбие Русских, даже в состоянии неволи, возродило к ним уважение их утеснителей; так что хозяева их ревностные Мусульмане, нарушают для них главное постановление свое нетерпимость других вер, и позволяют им ежегодно праздновать три важнейшие торжества: рождение, крещение и воскресенье Христово, и на все время праздников сих, Россияне избавляются от всяких работ. — Тогда соотечественники наши, собираются по возможности вместе и предаются различным по обыкновению своему увеселениям, и в крепком напитке подобном нашей водке, которой сами составляют, ищут временного забвения своих горестей.

В Хиве есть также жиды, но они давно уже забыли веру свою и привязаны к закону Суннов не менее Хивинцев.

Каждому Мусульману позволено иметь в одно время только четыре жены, наложниц же сколько кто пожелает; в Хиве большая часть народа довольствуется одной и двумя женами; богатые же люди имеют их десятками.

Магометане поклоняются и часто призывают в помощь святых своих. — Узбеки имеют кроме сего еще собственных святых или Имамов. Гробницы их рассеяны по всему пространству Хивинского Ханства; но они не все одинаковым пользуются уважением. Туркмены поколения Иомуд, преимущественно почитают одного святаго, на гробе коего даже междоусобные распри свои решают единой клятвой; не было примера что бы кто нибудь осмелился произнести оную ложно; ибо в народе есть предрассудок утверждающий что всякой произнесший на гробе сем ложь непременно умрет для наследования в будущей жизни вечных и ужасных мук.

Обряды веры Мусульманов весьма многочисленны; но Хивинцы редко или никогда не преступают оных.

Способ гадания.

Брачные союзы заключают они только с одними единоверцами, и никто из них не посмеет взять супругу чуждого закона, как то делают не редко другие Сунны. — Между узбеками таковой поступок был бы единогласно почтен за осквернение веры. Они называют раскольниками те народы Суннитского исповедания, которые сие нарушают; не сочетаются с ними браками и не молятся вместе.

Хивинцы занимаются тоже узнаванием будущего. — Мудрецы их основывают предузнания свои на звездах. Простой же народ для гадания употребляет два средства.

Первое делается кураном, или другой какой книгою. — Гадатель прочтя молитву подносит книгу к голове, раскрывает оную и смотрит на вскрывшейся странице начальную букву первой строки; от оной обращается к седьмой строке, потом от сей вскрытой страницы переходит на седьмую, и отсчитав от начала семь строк замечает начальные их буквы; а так как каждой букве народ приписывает различные значения и свойства, то соображаясь с ними каждый гадатель и выводит пророческие заключения.

Второй род гадания производится лучеобразным расположением такого числа маленьких палочек, сколько имеется букв в Азбуке. Всякой палочке дают значение буквы; потом закрыв глаза бросают на сии палочки несколько других и судя по палочкам на которые они упадут, делают предсказания как выше сказано было по азбучным буквам.

Понятия Узбеков о добре и зле.

Оставя суждения их о иноверцах и иностранцах, всякой вспыльчивой поступок называют они последствием посещения диавола, и говорят что человек должен удерживаться от всякого деяния и даже слова, когда чувствует что диавол начинает владеть сердцем его. Исключая некоторых условных понятий зависящих от местных обстоятельств, они называют злом то что может вредить ближнему, а добром то что веселит сердце не делая ни кому зла.

Язык.

Язык, коим говорят Хивинцы есть Турецкой наречия называемого Джагатай ; он более походит на язык наших Казанских Татар, нежели на употребляемый простым народом в Персии. — В наречии сем есть много слов свойственных ему одному. — В оном переменяют часто буквы б на м, м на б, п на ф, ф на п, у на в, в на у; букву б употребляют перед словами начинающимися с о, изменяют д на т и употребляют часто гласные э и французской и; писание же на сем наречии почти совершенно сходно с Турецким.

Узбеки говорят скоро и изменяют часто голос; не знавши языка можно думать слыша разговор их, что они друг другу в чем либо упрекают.

Просвещение Хивинцов.

Просвещение у Хивинцов весьма ограничено, у них очень мало людей умеющих читать и писать; однако же есть некоторые, которые сведущи в Арабском и Персидском языках, пишут и читают на оных, сочиняют стихи, знают Астрологию{136} и имеют сведения во врачебном искусстве.

Знание в Астрономии.

Об Астрономии они почти никакого понятия не имеют; наука сия ограничивается у них наименованием некоторых замечательных созвездий. Полярную звезду называют они Демур-Казык или железный кол, полагая что она есть материальная пята оси вращения тверди. У них есть человек вычисляющий затмения по каким то палочкам и косточкам, которые достал в Царьграде. — Практическое средство сие, коего теории он не постигает, поставило его в число мудрецов; Хан имеет его при себе. — Человек сей занимается также предсказыванием будущего и очень гордится своими сведениями, полагая что знает все искусства и науки, а между тем не понимает даже причины затмений и полагает согласно с простым народом, что солнце или луна померкают от того, что сатана схватывает светила сии в когти, и что тогда для избавления оных должно смертным, шумом, криком, и стрельбой устрашить жестокого врага и тем спасти светила сии от неизбежной погибели, без которой помощи непременно бы исчез день, и земля осталась бы на веки во мраке. — Они полагают однако же землю шарообразной, и поясняют себе сие, сравнивая ее с арбузом.

Врачебное искусство.

Врачебное искусство у них совершеннее других наук, но и то в большом младенчестве. Они в лечении своем употребляют всегда средства противные наружному виду болезни на пример: от жара лечат льдом, от озноба теплом, от расслабления горячительным средством и т. д. — Врачебное искусство у них наследственное; занимающиеся оным знают много простых средств которые содержат в тайне также и целебные свойства различных трав, и вообще очень искусно лечат раны. Хивинцы как и все Азиатцы любят лечиться и имеют большую доверенность к искусству Европейских врачей. — Стоит только показать им склянку и сказать что в ней лекарство, чтобы не иметь отбоя от больных. Они часто в болезнях своих прибегают к ворожеям. Вообще врачебное искусство у них еще в большом несовершенстве.

У всех Азиатцов славится какой то древний врач родом Персиянин, его звали Локман. — Человек сей как и прочие нынешние мудрецы Востока славятся более иносказаниями, пословицами и притчами своими нежели искусством и мудростью. Я не знаю был ли Локман действительно искусным врачом, но достоверно только то, что в Азии прославляют его искусство, не говоря однако же о исцелениях им сделанных, а только повторяя следующее его сказание. — Он послал однажды слугу своего на торжище приказав купить души или жизни, буде оной не найдет, купить пол души, буде же сей не достанет то принести яду. — Слуга его возвратился не нашедши ничего требуемого его господином. — Сей последний объяснил ему приказание свое следующим образом. Душа есть мясо, ибо ничего не бывает столь питательного и не придает столько силы жизни как мясо; пол души есть яйцы, которые бывают иногда вредны, а яд есть сыр, который вреднее всего для человека. — Странная притча сия возвела Локмана в число мудрецов Восточных.

Восточные врачи полагают что из четырех необходимых вещей для жизни, кровь и желчь суть нужнейшие, и что должно обратить наибольшее внимание на сохранение оных. — Они полагают что со смертью человека кровь исчезает или улетает, потому что не могут добыть оной из охладелого трупа. — Кровопускание у Восточных лекарей очень употребительно, и есть самое действительное их средство. — Кровь пускают они часто из головы. — Кровопускания их бывают разного рода, иногда пущают они кровь делая множество насечек ножом по больной части тела.

Знание в Истории.

Ученые Хивинцы очень занимаются познанием древней истории Востока, и довольно сведущи в оной; но к сожалению примешивают везде басни, которые затмевают истину.

Знание в Математики.

Об Математики они никакого понятия не имеют; цифры их означаются буквами азбучными, так как наши славянские; некоторым только ученым известны десятеричной счет и употребление Арабских цифров; впрочем ничего более не знают, и самая трудная для них задача написать число составленное из нескольких сот тысяч; — они к сему имеют очень мало навыка; приложения же счета к четырем первым действиям арифметическим им совершенно не известны. — Они знают опытом или преданием некоторые странные свойства цифр и задачи как то: вопрос летящих 300 гусей и пр.

Знания в землеописании.

Хивинцы окруженные со всех сторон обширными степями, весьма малое и неправильное имеют понятие о прочих странах. — Они знают только несколько по обстоятельнее о некоторых пограничных им Азийских землях, как то: о Персии и Бухарии; о последней судят как о величайшей в мире Державе и говорят что Греческое царство{137} было и есть обширнейшее, но Бухария еще несравненно более оного.

О России имеют сведения только чрез купцов своих, Сартов, которые ездивши для торговли к нам слышали о разделении оной на пятдесят две губернии или области; из сих каждую уподобляют они Губернии Астраханской более всех им известной. Чрез Сартов также имеют они некоторое понятие о могуществе Российской Империи, но не постигают как одно владение может быть столь обширно, что заключает несколько морей и объемлет их Ханство с двух сторон, и потому почитают наши пограничные губернии за уделы, управляемые независимыми наследными Князьями и повинующимися белому Царю по своему произволу{138}.

Хивинцы называют Астрахань Хажи-Терхан или Хажи бесподатный; Оренбург, Енгикала или новая крепость; Гурьев городок, Сараджик или замочек.

Об Афганистане имеют они лучшие сведения. Индию также знают и называют Мултан {139}; им также несколько известно государство Коханское; Китай называют Чин и Чинимачин. — Хивинцы вообще называют Европу Франкистаном, или землей Франков а Европейцев Франками; Инглизами именуют они народ господствующий над морями.

Главное учение Хивинцов состоит в Богословии, знании Алкорана и Арабских писателей, преимущественно же тех, которые писали о философии. С некоторого времени они более на сей предмет обращают внимания и обучают детей своих чтению и писанию.

Летосчисление.

Я кончу главу сию показанием летосчисления Мусульман, принятого следственно и в Хиве. — Начало сего летосчисления называется Эгирою, слово сие происходит от Арабского Гежира что значит бегство. — Магомет для предохранения себя от опасностей предстоящих ему в Мекке, принужден был удалиться в Медину и с сего времени начинается у Магометан летосчисление.

Для удобнейшего понятия Эгиры должно заметить: 1-е. Что год Магометанской веры состоит из двенадцати лунных месяцев, имеющих по переменно тридцать и двадцать девять дней, следственно во всем году считается триста пятьдесят четыре дня, 2-е. что тридцать таковых годов, составляют период в котором считается девятнадцать годов обыкновенных т. е. по триста по пятидесяти четыре дня, а одиннадцать годов считаются изобилующими т. е. имеющими по триста по пятидесяти пяти дней. Изобилующими годами считаются второй год, пятый, седьмой десятый, тринадцатый, шестнадцатый, восемнадцатый, двадцать первый, двадцать четвертый, двадцать шестый, двадцать девятый и так далее; остальные же как то: первый, третий, четвертый, шестой, восьмой, девятый и пр: суть обыкновенные. — 3-е. что лунный год Магометан одиннадцатью днями менее Грегорианского солнечного года из трех сот шестидесяти пяти дней состоящего; следственно в тридцати двух полных годах Магометанских недостает тридцать два раза одиннадцати дней, или триста пятьдесят два дни и следовательно около одного солнечного года. И потому тридцать три года Магометанских составит тридцать два года Грегорианских, или близко того. 4-е. Наконец для избежания погрешностей в переводе нашего летосчисления на Магометанское и обратно, надобно заметить, что первый год Эгиры начался в шесть сот двадцать втором году{140} нашего летосчисления, в ночи с пятнадцатого числа Июля месяца на шестнадцатое; второй год по этому начался в ночи с четвертого на пятое число Июля шесть сот двадцать третьего года; третий год, в ночи с двадцать третьего числа Июня месяца на двадцать четвертое, шесть сот двадцать четвертого года от Р. Х., и так далее отступая всегда одиннадцатью днями.

КОНЕЦ.

Об авторе:

Муравьев-Карский, Николай Николаевич

1794—1866

"Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают"."Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают".

Генерал от инфантерии и путешественник, Наместник Кавказский, Член Государственного Совета.

Родился 14 июля 1794 г. в Санкт-Петербурге.

Командовал Эриванским 13-й лейб-гренадерский полком, Кавказской гренадерской резервной бригадой, 24-я пехотной дивизией, 5-й армейским корпусом, Гренадерским корпусом, Отдельным Кавказским корпусом.

Принимал участие в Отечественной войне 1812 года, Заграничных походах 1813 и 1814 г.г., Русско-персидской войне 1826—1828 г.г., Русско-турецкой войне 1828—1829г.г., Кавказской войне, Польском походе 1831 г., Крымской войне.

Награжден Орденом Святой Анны 4-й ст. (1812), Орденом Святого Владимира 4-й ст. (1813), Орденом Святой Анны 2-й ст. (1814), Орденом Святого Владимира 3-й ст. (1822), Орденом Святого Георгия 4-й ст. (1828), Орденом Святого Георгия 3-й ст. (1829), Золотым оружием «За храбрость» (1829), Орденом Святой Анны 1-й ст. (1830), Орденом Святого Владимира 2-й ст. (1830), Virtuti militari 2-й ст (1832), Орденом Белого Орла (1835), Орденом Святого Александра Невского (1850), Орденом Святого Георгия 2-й ст. (1855), Орденом Андрея Первозванного (1865).

4 декабря 1855 награждён орденом св. Георгия 2-й степени № 97 «За взятие крепости Карса 16-го ноября 1855 г.» и удостоен приставки к фамилии «Карский».

Знал 10 иностранных языков: польский, французский, английский, немецкий, турецки.Хорошо говорил на татарском и туркменском. Изучал грузинский, азербайджанский,армянский, арабский и персидский языки.

В 1817 г. он, в чине штабс-капитана, отправился в составе чрезвычайного посольства в Персию. По окончании миссии остался на Кавказе и через три года совершил труднейшую экспедицию к восточным берегам Каспийского моря и в Хиву.

За отличное выполнение этого поручения Муравьёв 4 мая 1820 г. был произведён в полковники. По результатам поездки в Хиву Муравьёв в 1822 г. в Москве напечатал двухтомные записки о своём путешествии, содержащие ценнейшие материалы политического, географического, экономического, этнографического и военного характера. Они и составили содержание данной электронной книги.

С марта 1821 г. по январь 1822 г. вторично совершил экспедицию на восточное побережье Каспийского моря. За эту экспедицию получил 3 сентября 1822 г. орден св. Владимира 3-й степени.

В ноябре 1832 г. был направлен императором Николаем I на Ближний Восток (в Константинополь и Александрию) с поручением склонить к миру на приемлемых для Порты условиях египетского пашу Мухаммеда Али и в случае необходимости предложить военную помощь турецкому султану Махмуду II (см. Босфорская экспедиция 1833 г.). Успех миссии способствовал заключению Ункяр-Искелесийского договора 1833 г.

В 1836 г. за критику порядков в армии и покровительство сосланным декабристам подвергся опале и был уволен. В 1848 г. возвращен на службу, участвовал в походе в Венгрию (1849).

Во время Крымской войны 1853—1856 гг. — наместник Кавказа и главнокомандующий Кавказской армией (с конца 1854). Прославился во время осады и взятия турецкой крепости Карс (ноябрь 1855), за что получил почетную приставку к фамилии «Карский».

В 1856 г. вышел в отставку, но был введен в состав Государственного совета.

Умер Николай Николаевич 23 октября 1866 года.

Похоронен в Задонске. Около стен Владимирского собора Задонского Богородицкого монастыря лежит надгробная плита из серого гранита с надписью “Николай Николаевич Муравьёв. Начал военное поприще Отечественной войной в 1812 года, кончил Восточной 1856 года под Карсом”.

Примечания:

Примечания:

1

{1} Ныне царствующая фамилия в Персии.

2

{2} По переводу страна гор.

3

{3} Настоящее название их Лекзи.

4

{4} Город сей называется обывателями Ганжа.

5

{5} По возвращении моем из Хивы я виделся в Тифлисе с Англичанами, приехавшими из Персии, они уверяли меня, что лично виделись с сыном Джавот Хана, пребывающим в Персии, и знают о месте сего клада. Подробнейшие исследования о сем городе помещены будут в описании Грузии, когда время позволит мне привести в порядок записки, веденные мною в бытность мою в той стране.

6

{6} О сем городе упоминается в Соломоновом описании Каспийского моря, где он называется Арраш.

7

{7} Настоящее название Бадку по Персидски Бад значит ветр а Кугора, Бадку же горный ветр.

8

{8} О сем Керван — Сарае упомянуто в описании Каспийского моря Соймонова сделанном во время экспедиции Петра Великого к сим берегам.

9

{9} Я после узнал, что кажущееся нам море была, соленая степь, или высохшее соленое озеро, на поверхности коего охристализированная соль сверкая от солнца сквозь волнующиеся пары, произведенные теплотой или сгущением воздуха, представляла из дали образ воды.

10

{10} Слово сие происходит от Кириджи, что значит на Турецком языке плоскодонная лодка.

11

{11} Слуги Гассана.

12

{12} Чай по Турецки значит река.

13

{13} Дыхание коджи. Коджа есть название даваемое тем из мусульман которые ездят на поклонение ко гробу пророка в Мекку.

14

{14} Обыкновенная ссылка Азиатцов в рассказах о развалинах своих изустного верного предания не имеют.

15

{15} Вещий.

16

{16} Селение.

17

{17} Сардар, по Персидски глава двери, значит главнокомандующий по граничною областью или войском — Туркмены называют сим именем храбрейших наездников своих.

18

{18} В 1792 году.

19

{19} Царствующий теперь Шах в Персии.

20

{20} От слова челек по переводу бочка, Челекенью называется остров Нефтяной, с которого Туркмены добывают Нефть или земляную смолу в бочках.

21

{21} Имеющий в толщину не более вершка, а в боке квадратного основания вершков пять.

22

{22} Вероятно они полагают, морским разбойником Стенькой Разиным; но предположение сие несправедливо; ибо известно, что Разин никогда не бывал на Восточном берегу Каспийского моря. — Серебряной бугор есть последняя крепость стены, называющей ныне Кизим алал или золотодобывающая, по ней были крепостцы Куру Сегри Джоржан и многие другие, коих развалины также, как и следы самой стены, еще по сие время видны по всему правому берегу реки Гюргена. Предания жителей не говорят о древности сей стены; но об оной упомянуто в Bibliotheque Orientale d’Herbelot как о границе царств Турана и Ирана (статья сия подробно исследована в замечаниях моих о Туркмении и Хиве.

23

{23} Мирза Хан уважаем Туркменами он славится храбростью, и начальствует над войсками во время войны против Персиян.

24

{24} Цель нашего путешествия в прибрежную Туркмению и полный отчет касательно исполнения сей цели доставлены мною правительству. Здесь предлагается одно только извлечение.

25

{25} Кочевье.

26

{26} Название одного сильного поколения Туркменского.

28

{27} Род диких коз.

28

{28} Средства сии необходимы с Азиатцами, от оного можно ожидать гораздо лучшего успеха нежели от ласк. — Необразованные люди сии робеют перед отважнейшим, хотя бы и самое большое превосходство сил было с их стороны.

29

{29} Обстоятельство сие также как и разделение Туркменов на поколения подробно объяснено в описаниях Хивинского Ханства и Туркменского народа.

30

{30} Кара черный, Богаз горло Карабогаз черное горло или черный пролив.

31

{31} Дарджи, бывшим во времена Графа Войновича островом, ныне соединен с Твердой землей.

32

{32} Он называется Баакую, что значит медовой колодезь.

33

{33} Червидаром называется по Турецки человек, которой подряжается везти кого нибудь.

34

{34} Хороших лошадей в сем месте очень мало за недостатком пастбищ. — Конские табуны Туркменов пасутся на реках Атреке и Гюргене, или на покатостях Балканских гор, где травы хороши.

35

{35} Во время путешествия моего во внутренности сих земель, я был очень затруднен вести дневные записи и потому, что меня почитали за лазутчика, для чего и принужден был записывать виденное мною украдкою и разными знаками дабы Хан ежели бы ему записки сии попались не мог их разобрать, и потому большую часть поверял своей памяти.

36

{36} Смотри таблицу Туркменских поколений.

37

{37} Агач равен Немецкой мили или 7 ми верстам, слово сие Персидское и в Турецком языке означает дерево и палку.

38

{38} На передовом сидела Курдинка Фатьма, бывшая наложница отца Сеидова, она уже 12 лет была у него в неволе и желая лучшей участи просила хозяина своего продать ее в Хиву, но получивши отказ, несчастная сия подбежав к колодцу, сказала Сеиду, что если он ее не продаст, то бросится в оной и что тогда за нее ни одного реала не получит. — Отчаянной поступок сей заставил его согласиться на ее требование и ее повезти, что сия женщина переносила дорогой почти невероятно, будучи едва прикрыта рубищем она днем и ночью вела Керван без сна и почти без пищи; на привалах же пасла, путала верблюдов и еще пекла в горячей золе хлеб для своих хозяев.

39

{39} Красная или золотая нога пли подошва горы.

40

{40} Расстояние измерял я часами, полагая по 4 версты на час.

41

{41} Большой плащ из валеного сукна с длинными рукавами.

42

{42} Железо в сборе.

43

{43} Ясаки в сборе.

44

{44} Иначе бурдюк, или вывороченная баранья кожа.

45

{45} Желтой дед.

46

{46} Бесплодное место.

47

{47} Муж желтый дед.

48

{48} Глубокой.

49

{49} Древнего Окса.

50

{50} Желтой камыш.

51

{51} Подробнейшие известия о сей занимательной реке, называвшейся в древности Греками и Латинами Оксом и Бакгрой, а Аравитянами Джеигуном, будут сообщены через несколько времени.

52

{52} Отличительная простота сия в нравах Туркменов, не препятствует им быть умными, и весьма острыми в ответах своих ПОЛьзуясь однако же оною можно во многом успеть между ними. — Султан Хан о котором выше упомянуто повидимому сим воспользовался. Он знал врачебные свойства некоторых трав, скоро прослыл колдуном и получив их доверенность, мог даже соединить враждебствующие три поколения и воевать против Персиян.

53

{53} Кала крепость.

54

{54} Белой Сарай, или белой замок, или дворец.

{55} Повозка на двух больших колесах, запряженная в одну лошадь.

56

{56} Подробнейшие сведения о сем крае помещены в Описании Хивинского Ханства.

57

{57} Каменное водохранилище.

58

{58} Узбек значит сам себе господин.

59

{59} Статья о сих несчастных показана подробнее в моем описании Хивинского Ханства.

60

{60} Ат значит по Турецки лошадь, Чапар же значит скачущий Алла верди значит Бог дал.

61

{61} Мегрем значит любимец.

62

{62} Иль Гельди, значит год пришел или настал.

63

{63} Базар коих несколько в Хивинском ханстве.

64

{64} Белая крепость.

65

{65} Господин птиц, звание Обер Егермейстера не исправляя его должности.

66

{66} На Корвете все знали что у меня была сия монета и посылкою оной я полагал известить их что еще жив.

67

{67} Он несколько раз отличался храбростью в глазах Хана и был принят им в службу, — Ниас Батыр жил два года в родине своей и женился, теперь же по приглашению Хана прибыл опять в Хиву с семейством своим.

68

{68} Фераш Баши, начальник слуг или голова слуг.

69

{69} Господин конюх, звание первого визиря не исправляющего должности конюха.

70

{70} Господин суда — должность Заседателя.

71

{71} Место свидания, или беседы.

72

{72} Таксир есть титул Хивинского Хана слово сие значит вина — Магмед Рагим называется Таксир ханом или Ханом вины — вероятно Хан каратель вины.

73

{73} Купеческой вольной Матрос.

74

{74} Десяти Господ.

75

{75} Белой леденец.

76

{76} Буз значит лед.

77

{77} Давыдова крепость.

78

{78} Золотая или красная крепость.

79

{79} Кизилбаш, значит красноглавой и златоглавой, название которое Мусульмане или верные последователи дают Персиянам.

80

{80} Бешенный.

81

{81} Белой колодезь.

82

{82} В прежние времена. Туркмены много терпели от набегов Киргизов, и с сего времени породилась взаимная вражда между сими народами.

83

{83} Господин Посланник.

84

{84} Гвардейского Генерального Штаба Господину Капитану и Кавалеру Муравьеву 4-му.

Господин Майор Пономарев, доставил мне в подлиннике рапорт ваш по возвращении из Хивы. С почтением смотря на труды ваши, на твердость с каковою превозмогли и затруднения и самую опасность, противуставшия исполению возложенного на вас важного поручения, я почитаю себя обязанным представить Всеподданнейше ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ об отличном усердии нашем к пользе ЕГО службы.

Ваше Высокоблагородие собственно мне сделали честь оправдав выбор мой исполнением столь трудного поручения.

Генерал Ермолов. 21 Декабря 1819. С. Параул в Дагестане.

85

{85} Хивинской Хан послал также двух жеребцов к Алексею Петровичу в подарок, но они оставались на Восточном берегу моря, так как и подаренной мне серый жеребец, которого я отдал Киату.

86

{86} Новый год Мусульманов.

87

{87} В течении сей книги вместо Хивинского Ханства буду писать просто Хива, а когда буду говорить о городе Хиве, то перед оным буду ставить Г.

88

{88} Честолюбивые виды ныне владеющего в Хиве Магмед Рагим Хана обратили его внимание на сих Киргизов. — Во время моего пребывания в той стране он намеревался занять устье реки Сир-Дерьи; — люди его доходили до сего места и по слухам известно было, что он устрояет крепостцу на сей реке, с тем, чтобы из оной держать в повиновении Киргизские окружающие кочевья и угрожать керванам идущим из Бухарии в Оренбург и обратно. — Если сие его намерение исполнилось то с Севера Хива будет граничить с устьем реки Сир, текущей с Востока на Запад в Аральское море; а влияние Хивы распространится на Киргизские племена, смежные с теми, которые состоят под влиянием России.

89

{89} Чернокалпачники.

90

{90} Дерья по Турецки значит море, а Хивинцами употребляется сие слово в смысле большой реки.

91

{91} Между нынешней Персией и древним отечеством Турок.

92

{92} Сказание пустое, ибо Разин никогда не посещал Восточного берега Каспийского моря.

93

{93} Искусство проводить воды для орошения полей в Азии неимоверно в народе не имеющем понятия об уровне.

94

{94} Исследования сего берега виденного мною предоставляю людям занимающимся древностями. — Военный человек ездивши в Хиву по обязанностям службы, не мог посвятить времени на любопытные сии исследования и сообщает только то, что видел, не осмеливаясь по примеру многих писателей судить дерзко и легкомысленно о предметах для которых нужны большия сведения того края.

95

{95} Я видел на одной старой карте части средней Азии название Тюнюклю поставленное в надлежащем месте, но приписанное довольно обширному озеру а не провалу.

96

{96} Купцы Хивинские ездившие в Астрахань, привели однажды в подарок Хану ученого медведя, которому все удивлялись. — Хан долго забавлялся им, — и для испытания его лютости посадил на него связанного Русского невольника, которого полагал виновным. Медведь сбросив с себя несчастную жертву и поиграв с ним, отошел не сделав никакого вреда.

97

{97} Две вороны сопутствовали мне таким образом в путешествии моем в Хиву.

98

{98} Трудно объяснить почему пагубная болезнь сия, особенно и преимущественно свирепствует в иных странах, когда в других с ними смежных, никогда не бывает, хотя и не берут никаких предосторожностей для предохранения себя от оной. — Чума не переводится как в Европейских так и Азиатских владениях Турции, а не менее того в смежных с нею областях Персии никогда не бывает, беспечность же Персидского правления известна всем, предохранительных мер никаких не берут и карантинов не знают. — Грузия же наша, обставленная карантинами, не редко бывает опустошаема язвою и сообщает оную завоеванным городам от Персии, в которых никогда жители не знали сего бедствия. На Севере Кавказских гор, Кабардинцы граничащие с Чеченцами и отделенные только военною Грузинскою дорогою, в частых бывают между собою сношениях, между тем Кабардинцы будучи многочисленным народом, от занесенной Турками несколько лет тому назад чумы почти совсем истреблены и обратились в небольшое и слабое поколение, Чеченцам же сия болезнь не сообщилась.

99

{99} Бедные из них занимаются хлебопашеством, не оставляя однако же природной склонности своей к торгу.

100

{100} Стены городские в основании своем имеют до трех сажень толщины, высоты же до 4 сажень; они соединяют между собою в некотором расстоянии поставленные башни, стены же подкреплены местами полукруглыми контр-форсами.

101

{101} До него в Хиве не было никогда Ханов.

102

{102} Европеец не должен удивляться, что то средство которое в образованном Государстве породило бы общее негодование и соединение народных сил против притеснителя, в Хиве напротив того всех смирило. В Азии вообще народы слишком мало просвещены чтобы когда нибудь вооружиться против нарушителя спокойствия; их во всем руководствуют одне личные выгоды, притом же самая свобода их есть угнетение, ибо не основана на тех священных правилах, которые в здравой политике держат в равновесии все сословию и состоянии и не дозволяет нарушить права личности и собственности; в Азии свобода — буйство, грабеж, убийство, а подданство, рабство и почти каторга; но как выше я сказал люди способные в Азиатской свободе будут всегда и верными рабами

103

{103} В 1819 году Осенью по приезде моем в Хиву, я застал в оной Киргизского Ширгази Хана, которой в бытность мою умер в сем городе Магмед-Рагим назначил наследником по нем одного из сынов Ханских и народ Киргизский не прекословил сему назначению.

104

{104} В бытность мою в Хиве слухи носились что Магмед Рагим намеревается построить крепость на Сир Дерьи с тем, чтобы оной держать в покорности племена Киргизов.

105

{105} Очень вероятно что со временем, воинственное Хивинское Ханство под владычеством отважного Магмед-Рагима, соделается опасным для Бухарии невзирая на ее многолюдство и образование, ибо народ Бухарской изнежился и предался совершенно торговле.

106

{106} Иные утверждают; что их до тридцати тысяч было, но сие невероятно. Всякому воину весьма затруднительно проходить по безводным степям, а еще более такому, которое, составлено из охотников без дисциплины и почти без начальников, должно удивляться, что и с двенадцатью тысячами он мог пройти чрез степи.

107

{107} Говорят, что у него было тридцать орудий; но кажется сие ложно. Может статься были у него фалконеты, которые по незначительности своей не должны приниматься в счет.

108

{108} Урочище и брод Бюсрен отлежат на шесть дней езды от Каспийского моря и на десять дней от города Мешеди, находящегося в Корасане.

109

{109} Сии известия получены от Иомудов, бывших свидетелями знаменитой сей битвы при Бюсрене.>

110

{110} В 1819 года в бытность мою в Хиве приезжали также к Магмед Рагиму посланцы от Курдов, населяющих часть Корасана и считающиеся подвластными Персии, они просили покровительства и помощи его.

111

{111} В нем сажень высоты.

112

{112} Знание грамоты очень важно у Азиатцов. Когда я спрашивал у Хивинцов, грамотен ли Хан их. — О! отвечали они, наш Хан Мулла человек он подобен знаниями Ахунду, он прямой Ахунд. Мулла и Ахунд суть различные достоинства духовенства которого главное преимущество в учености над светскими людьми состоит в знании грамоты

113

{113} Астрология у них считается наукою и подведена под правила.

114

{114} Таковые повязки носят Сеиды и те которые ходили на поклонение в Мекку, они именуются тогда Ходжи. Хан присвоил себе сие одеяние и название обвенчавшись с потомками Магомеда.

115

{115} Что значит по переводу Господин Конюх.

116

{116} По переводу Господин Птиц.

117

{117} Мегрем, значит любимец.

118

{118} О нем упомянуто было несколько раз в моем путешествии.

119

{119} За несколько времени до прибытия моего в Хиву, Хан повесил таким образом четырех русских невольников, они находились при конюшне его и поручен им был присмотр за большим бараном, которого Хан очень любил, — баран сей пропал, подозрение пало на одного из сторожей, и так как не могли дознаться правды и обличить виновного то повесили всех четырех за ноги.

120

{120} Магмед-Рагим уезжая из Хивы на охоту, приказал однажды посадить на кол при выезде из города для зрелища своего одного Персидского невольника, которого подозревал в намерении бежать. — Чрез два дни он ехал назад и видя у ворот города сего несчастного еще живого на коле и произносящего жалостные стоны, сам подскакал к нему и убил своим копьем.

121

{121} Несколько лет тому назад Хан отправил двух послов с бумагами к Персидкому двору, по приезде их Персияне напоили гостей своих пьяными, и укравши у них бумаги отпустили сказав с насмешкой, что они уже ненужны более. В сем случае Хан был милостив, он ограничил наказание лишением виновных всего имущества.

122

{122} Россияне, в несчастные времена нашествия татар, заимствовали много слов из их языка, которые с некоторым изменением сохранились еще и по ныне. — Слово Теньга принято было в наш язык, со временем же превратилось в деньгу.

123

{123} Я уменьшил число их против означенного в первой главе, потому что часть оных живущих за Аму-дерней подати не платят.

124

{124} Я видел в Хиве плод, коего вид и вкус отличны от прочих, я не видал никогда подобных ему в лучших теплицах Европы. — Он виду продолговатого, похож на большое яйцо, кожа и тело его совершенно одного свойства с грушей; вкусом же походит более на бергамот.

125

{125} Я спрашивал у Хивинцов о расстоянии от них до Бухары, они мне отвечали, Купец поспевает на седьмой день, а вор на третий. — Купец обыкновенно с керваном делает около семидесяти двух верст в сутки, вор же сто двадцать верст.

126

{126} Что удостоверяет нас в том, что в Ханстве и вероятно на Севере оного имеются строевые леса.

127

{127} При мне возвратился из Астрахани в Хиву один очень богатый Сарт, который четырнадцать лет пробыл в нашем отечестве, женился, имел большое семейство и много денег по приезде своем он тем начал что поднес Хану драгоценный подарок.

128

{128} Корень растения служащий для крашения всяких материй красным цветом по Турецки произведение сие называется Боя.

129

{129} Сия богатейшая ветвь промышленности могла бы еще распространиться, но самые Дагестанцы не довольно рачительны.

130

{130} Вершины сих двух рек не в дальном между собою расстоянии.

131

{131} Дома на отдыхе даже, лошадям сим дают самую скудную пищу, скупость и беспечность Хивинцев распространяется даже и на тех животных, без коих они бы жить не могли.

132

{132} Хивинские послы в бытность свою в Тифлисе, удивлялись в наших оркестрах не созвучию, а виду и шуму некоторых орудий как то: барабана, треугольника и труб.

133

{133} В бытность мою в Ильгельди не желая мешать приставам своим в молении, обыкновенно я удалялся. Юз-Баши человек коего качества описаны в моем путешествии всегда увещевал меня оставаться, говоря что Бог у всех народов один, и что различие в поклонениях ему не составляет существенной разницы вер. Не всякой Хивинец так рассуждает.

134

{134} Происшествие историческое, и настоящая причина сего.

135

{135} Сие однако ж не без исключения, ибо некоторые из соотечественников наших в Хиве приняли уже давно Магометанскую веру, женились и воспитывают детей своих в сем учении. Юз-баши и некоторые другие Хивинцы говорили мне, что они уважают человека исповедывающего твердо свои законы и презирают отступившего от оного, хотя бы то было даже для принятия правоверия, потому что продолжали они, может ли тот человек быть верен новому закону которой не умеет удержать в своем природном отечественном и изменил правилам предков своих и родителей. — Редкое суждение в необразованном Хивинце, Юз-Баши был родом Узбек.

136

{136} Астрологию почитают они наукой и подвели ее под правила.

137

{137} Греческое царство они называют Урумейским. Урум значит Грек. — Под сим названием Узбеки разумеют ныне Турецкое государство.

138

{138} Так управляются большия царства в Азии.

139

{139} Слово Мултан принято у них в брань, они называют Мултаном или Мултан Оглу, сыном Индейца того, которого разбранить хотят.

140

{140} Летосчисление сие по предположению Христиан началось в шесть сот двадцать втором году от Р. Х. в царствование Императора Гераклия. Хивинцы считают нынешний 1820-й год, 1235-м от бегства Магомета.

Оглавление

Примечания: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 28 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg