«Хивинский поход 1873 года. Действия кавказских отрядов»

Хивинский поход 1873 года. Действия кавказских отрядов (fb2) - Хивинский поход 1873 года. Действия кавказских отрядов 766K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Иванович Гродеков

Н. И. Гродеков Хивинский поход 1873 года. Действия кавказских отрядов

Глава I

Краткий обзор событий в Закаспийском крае, предшествовавших хивинскому походу 1873 г. — Занятие Красноводска. — Рекогносцировка Маркозова. 1871 г. Посольство хивинского хана на Кавказе. — Рекогносцировки в 1872 г. Принятые правительством решения. Результаты рекогносцировок в отношении исследования путей, ведущих от берегов Каспия на Аму и в Хиву. — Сравнительная оценка разных известных до похода путей для выбора операционного направления.

К 1869 году Бухарское и Коканское ханства, испытав силу нашего оружия, лишились значительной части своих владений и смирились. Кокан, занятием Ходжента и Ташкента, отрезан от Бухары, которая потеряла между прочим Самарканд. Оставалось одно Хивинское ханство, еще нетронутое и гордое неудачными походами русских 1717 и 1839 гг.

Хивинское ханство употребляло все усилия для привлечения на свою сторону туркменских племен, расположенных на юге и юго-западе от него, а также киргиз оренбургской степи. Лаская всех, кто становился явным врагом русских, и высылая своих эмиссаров в оренбургскую степь, ханство в 1869 г. стало в открыто враждебное отношение к русскому правительству.

Будучи отделена от русских пределов пустынями, справедливо считающимися одними из самых страшных на земном шаре, Хива мало обращала внимания на туркестанского генерал-губернатора, который неоднократно делал ей представления вести себя спокойно и освободить наших пленных. Нет сомнения, что если бы Хива соприкасалась непосредственно к какой либо населенной части нашей империи и не была бы отделена от нее страшными пустынями, то вопрос о приведении ее в должные отношения был бы разрешен просто и легко. Ханство не представляло государства, которое могло бы, опираясь на собственные силы, рискнуть померяться ими не только с такою державою, как Россия, но и с другим государством, гораздо менее значительным в сравнении с этою последнею, В тех пределах которые можно было считать принадлежавшими собственно Хиве, население ханства заключало в себе до 400,000 душ обоего пола. Между тем географическое положение ханства таково, что Россия в течение последних двух столетий три раза пыталась привести Хиву к покорности, два раза имела решительные неудачи, и только в последний, третий раз, смирила это ничтожное ханство в 1873 году.

При следовании пустынями, войскам приходилось испытывать страшные лишения и от безводья, и от палящих жаров, и от других естественных причин, отвратить которые не во власти человека; но неприятель не был серьезен.

Хивинское ханство соприкасалось с тремя военными округами империи: туркестанским, оренбургским и кавказским.

Со стороны Туркестана базис операций против Хивы был расположен на правом берегу Сыр-дарьи отдален от нее от 660 верст до 890 (Казалинск, Перовск, Самарканд и Ташкент). В оренбургском военном округе можно рассматривать два базиса: Оренбург и Уральск. Первый отстоит от Хивы на 1,395 верст, а второй на 1,490 в. Со стороны Кавказа основанием для военных действий против Хивы могли служить: форт Александровский, от которого до Хивы около 1,000 в., Киндерлинский залив — 814 в., Красноводск — 800 в. и Чекишляр — 750 в.

Самый длинный путь из Оренбурга, но он был вместе с тем самый безопасный и наиболее удобный для движения. Линия от Ташкента до Хивы была в значительной степени рискованная и проходила частью по песчаной пустыне. Линия с восточного берега Каспия были почти также трудны, как ташкентско-хивинская. При этом та линия, которая ведет от Чекишляра, не безопасна от нападения текинцев.

Таким образом, хивинское ханство, само по себе ничтожное владение, в смысле обороны было обставлено весьма выгодно. Отделяясь от соседей со всех сторон трудно проходимыми пустынями, оно могло быть покорено лишь помощью строго обдуманной военной операции и по совершении войсками похода долгого и тяжелого. Поход на Хиву был один из труднейших походов, известных в военной истории.

* * *

В 1869 году Шир-Али-хан, одолев своих врагов и расправившись с своими соперниками, стал государем всего Афганистана. Под влиянием индейского правительства он решился, как о том доходили слухи до русской власти в Туркестане, образовать в Средней Азии союз мусульманских владетелей, направленный против России.

Заволновалась Бухара, Хива приняла явно враждебное настроение и выслала на русскую границу войска; в оренбургской степи началось брожение, а затем открытые беспорядки, Положение дел в Средней Азии стало для нас угрожающими Надо было принять меры, чтобы в случае нужды подать помощь Турке стану. Для этого решено было занять Красноводский залив войсками кавказской армии.

Занятие это совершилось в конце 1869 г. небольшим отрядом полковника Столетова.

Сообразно с видами правительства, побудившими к занятию Красноводска, Столетову дана была инструкция, чтобы он отнюдь не вовлекался в военные действия и даже, в случае самых неблагоприятных обстоятельств, до последней крайности избегал бы враждебного столкновения с соседями. Ему вменено было в обязанность исследовать край вообще и пути в особенности.

Согласно с инструкциею, Столетов, весною 1870 г., произвел рекогносцировку Балханских гор, находящихся в 150 верстах от места высадки, и там, у небольшого источника пресной воды Таш-арват-кала, выбрал для стоянки отряда место, по возвышенному положению и обилию воды наиболее отвечающее такому назначению. Войска были перевезены на новое место в августе, и для сообщения Таш-арват-кала с морем заняли еще два пункта.

Окрестности Таш-арват-кала, также как и окрестности Красноводска, песчаны и непроизводительны. Все довольствие для людей и лошадей нужно было доставлять с Кавказа. Доставка довольствия на позиции у Балханских гор была весьма затруднительна; войска не получали иногда своевременно самых необходимых продуктов. Появилась цынга. Множество казачьих лошадей пришло в негодность. К тому же ни одно из предположений, на основании которых переведены были войска на Балханы, не оправдалось: к устройству собственного хозяйства войск в горах не представлялось никаких данных; болезненность здесь была сильнее, чем в Красноводске; никакого движения караванов из Красноводска в Хиву не установилось, но и в случае установления такого движения Таш-арват-кала оставался далеко в стороне от прямого пути из Красноводска в Хиву.

Все это побудило главнокомандующего кавказскою армиею, в мае 1871 г., командировать, в Красноводск отряд генерала Свистунова, чтобы он, убедившись лично в положении отряда и его нуждах, собрал на месте сведения о предположениях Столетова касательно действий его на будущее время. Свистунов убедился, что положение отряда внушает серьезные опасения и что вследствие этого очищение Балхан до зимы есть дело настоятельно необходимое. Что касается предположения начальника отряда о действиях на будущее время, то он объявил Свистунову, что не может сообщить их, пока не выяснится вопрос: будет ли в непродолжительном времени предпринято движение на Хиву со стороны Красноводска. Столетов настаивал на необходимости движения осенью 1871 г., с отрядом в 1,100 чел., 300 коней и 6 горных орудий, в Хивинское ханство, с целью занятия Кунграда, даже и в том случае, если бы, при отсутствии всяких военных операций со стороны Туркестана, ему пришлось бы бороться со всеми силами ханства. В то же время начальник отряда представлял, что оставлять войска на зиму в Балханах отнюдь не следует, а что с другой стороны, очищая Балханы, мы, по всей вероятности, утратим возможность приобретения от туркмен перевозочных средств в будущем.

На место Столетова был назначен подполковник Маркозов. Ему приказано было, до очищения позиций у Балхан, воспользоваться выдвинутым положением части отряда и произвести рекогносцировку пути к хивинским пределам, по окончании ее двинуться на юг, к нижнему течению р. Атрека.

Добыв верблюдов у кочевников силою, Маркозов в сентябре выступил к хивинским пределам и чрез месяц движения передовые войска его, наступая чрез Кум-себшен и Сарыкамыш, достигли колодцев Декча, у которых уже считается начало хивинского оазиса. Отсюда он поворотил назад и чрез месяц прибыл к Балханам. Сделав распоряжения о снятии наших постов, он выступил на Атрек, к Чекишляру, куда прибыл 24 ноября.

Результатами рекогносцировки 1871 г. были: 1) перенесение базы действий красноводского отряда к устью Атрека и 2) посольство от хивинского хана на Кавказе.

Для увеличения и Знакомство со страною выяснило нам, что Балханы не имеют никакого значения ни для торговли, ни для военных целей. Горы эти не были также средоточением летнего место пребывания туркмен юмудов. Одним словом, занимая Балханы, мы не приобретали никакого влияния на кочевников. Это влияние можно приобрести, отыскав в пустыне такие оазисы, которые, питая население, вместе с тем были бы во всякое время доступны отрядам наших войск. По собранным рекогносцировкою 1871 г. сведениям оказалось, что подобным оазисом, питающим население, представляется страна между Атреком и Гюргеном, где оседлые заготовляют для себя и для кочевых хлеб, частью чрез посевы, частью чрез меновую торговлю с Персиею, Хивою и Россиею. И так как между оседлыми и кочевыми существует родственная связь, то владеющий оседлыми вместе с тем приобретает неотразимое влияние на кочевых. Таким образом господство на Атреке представляется ключом или исходною точкою господства и во всей южной части Закаспийского края. Таковы были причины, заставившие переместить базу наших действий в Закаспийском крае с Балхан к Чекишляру, где и был оставлен небольшой гарнизон.

Для увеличения и упрочения нашего влияния в Закаспийском крае, кавказское начальство предположило произвести, в следующем 1872 году, рекогносцировку вдоль правого берега Атрека и в ахал-текинском оазисе. От этой рекогносцировки ожидался настолько благоприятный для нас оборот, что полагали, что и самое утверждение в Хиве нашего влияния силою оружия будет излишним и не замедлят между Россиею и ханством установиться обоюдовыгодные отношения. Рассчитывали также, что если не удалось бы достигнуть с первого раза такого результата, то установление и поддержание влияния нашего в Ахал-теке было бы наивыгоднейшим способом действия, с целью понуждения Хивинского ханства к исполнению наших требований[1].

В то время, когда в осеннюю рекогносцировку 1871 г. красноводский отряд находился в трех переходах от Сарыкамыша, хивинский хан Сеид-Магомет-Рахим охотился недалеко от кол. Декча. Он был испуган приближением русских, немедленно ускакал в Хиву и начал делать распоряжения о сборе ополчения. Пока все это происходило, отряд уже был на обратном пути и приближался к Каспийскому морю; начальник хивинской конницы, высланной против русских, доложил хану, что прогнал гяуров. Однако хан не успокоился. Он был уверен, что русские скоро снова придут в самую Хиву, и потому собрал старшин от всех живущих и кочующих в ханстве племен и спрашивал их совета: что ему делать, если русские появятся в его владениях. Большинство старшин отозвалось, что безрассудно и думать о каком либо сопротивлении русским, что при первом появлении их все туркмены перейдут на их сторону; узбеки же и каракалпаки, хотя и желали бы оказать русским сопротивление, но хан не имеет средств обеспечить на долгое время продовольствием собранные войска. Один из старшин, бывший на этом совещании, предложил хану пригласить Нур-Магомета, ишана[2] мангишлакских туркмен, незадолго до этого приехавшего в Хиву. Хан на это согласился, и ишан прибыл. Сеид-Магомет-Рахим-хан принял его милостиво и выразил, что настоящий приезд его в Хиву особенно интересен, так как он только что вернулся из-за моря, был на Кавказе, представлялся русскому государю[3] и вероятно что нибудь знает о намерениях русских.

Ишан отвечал хану: «С 1867 г. я каждый год приезжаю в Хиву и каждый год имею разговор с диван беги[4] о том положении, которое следовало бы принять Хиве относительно России. Мне известно, что о наших разговорах диван-беги докладывал вам; но вы оба смеялись надо мной, продолжали давать пристанище всем бежавшим из России ворам и разбойникам, покупать пленных и даже платить деньги за доставляемые вам головы русских. Что же такое случилось теперь, что вы решились призвать меня к себе?»

«Хочу знать, сказал хан, что ты посоветуешь нам делать теперь? Твой отец был всегда лучшим советчиком моего отца; надеюсь, что и ты дашь мне хороший совет».

«Могу ли я дать вам совет лучше вашего диван-беги, отвечал ишан, вы его одного только и слушаете. Поздно уже теперь. Многие десятки лет могущественнейший во всей вселенной змий, могущий поглотить весь мир, лежал к вам хвостом, голова же его была далеко на западе, за морем. Что же вы делали в это время, вы, едва заметная глазом мошка. Вы, пользуясь тем, что змий в величии своем не обращал на вас никакого внимания, продолжали, от времени до времени, как моль, точить перья на его хвосте и даже дерзнули держать в неволе его детей. Много слов, за это время, я бросил на ветер, чтобы вразумить вас тогда; но вы не хотели меня слушать. Теперь же, когда могучий змий обратил к вам свою пасть и когда одного дыхания его достаточно, чтобы уничтожить вас всех, вы спрашиваете меня: что вам делать? Самое лучшее будет, если вы выйдете к русским с повинною».

«Я и сам так думаю, сказал хан, но не знаю, примут ли русские моего посланника, если я пошлю его к ним с дружественными предложениями?»

«Великий государь не отвергнет добрых предложений», заметил Нур-Магомет.

Чрез четыре дня после этого разговора Нур-Магомет получил от имени хана предложение быть его посланником к наместнику кавказскому. Но он отклонил от себя это предложение, и тогда хан назначил посланником главного хивинского ишана, Магомет-амина, которому было вручено письмо хана к великому князю Михаилу Николаевичу. Как говорят, хан хотел было с посольством возвратить и наших пленных, но диван-беги Мат-мурад будто отклонил его от этого намерения и настоял на том, чтобы был возвращен всего один русский невольник.

Посольство прибыло в форт Александровский 15 февраля 1872 г. Магомет-амин, в поданной им мангишлакскому приставу полковнику Ломакину бумаге заявил, что он прислан от хивинского хана к наместнику кавказскому для того, чтобы установить доброе согласие между русскими и хивинцами, возвратить всех пленных и открыть самую широкую караванную торговлю. Что заключается в письме хана, он, посланец, не знает, но полагает, что оно написано в том же смысле, как и данное ему поручение.

В виду письменного заявления посланца, обнаруживавшего, по-видимому, готовность крайней, со стороны Хивы, уступчивости, разрешено было допустить Магомет-амина в Темир-хан-шуру. Однако же высшее правительство не давало веры обещаниям хана, после длинного ряда враждебных против нас действий его, начиная с принятия под свое покровительство разбойника Садыка, грабившего орско-казалинский тракт в 1867 г., и до неоднократно данных им уклончивых и заносчивых ответов на несколько дружественных посланий Кауфмана. Оно полагало, что переговоры с подобными посланцами не приведут ни к какому положительному результату, что хивинский хан, находясь в полной уверенности, что мы не ограничимся одною рекогносцировкою и не замедлим предпринять поход против него, очевидно желает выиграть время и при бегает к обыкновенной, в таких случаях, уловке т. е. высылает посланца для переговоров. Поэтому, согласно с указаниями министерства иностранных дел, посланцу передано было от имени наместника кавказского, что «Россия, не взирая на враждебный образ действий хана, вовсе не желает завоевания его владений, а вполне расположена установить с ним добрые соседственные отношения; но для предания забвению прошлого и для вступления в дружественные переговоры, прежде всего необходимо, чтобы хан, в доказательство искренности добрых своих намерений, исполнил следующие наши требования: 1) немедленно освободил всех русских пленных, находящихся в хивинских владениях, и 2) туркестанскому генерал-губернатору, которому в ответ на дружественные послания неоднократно давал самые неприличные и дерзкие ответы, он написал бы объяснение своих прежних поступков и доказал бы в таковом отсутствие всякой с его стороны враждебности». Только по исполнении этих требований посланец мог быть допущен в Тифлис, для ближайших переговоров относительно устройства взаимных торговых и других сношений. Затем Магомет-амину предоставлялось, если он захочет, переслать ханское письмо наместнику кавказскому; но посланец однако был предупрежден, что ответ на ханское письмо может последовать лишь по исполнении ханом наших требований.

По передаче всего вышеизложенного посланцу, Магомет амин отправил двух членов посольства в Хиву, с изложением наших требований и доставил, письмо хана с просьбою переслать его по принадлежности. Вместе с тем он просил перевезти его в форт Александровский, так как климат Темир-хан-шуры для него вреден. Это было исполнено.

Письмо хивинского хана к великому князю наместнику было следующего содержания:

«Великий император, наш друг, да продлится любовь ваша к нам навсегда.

Брату сильного, уважаемого, могущественного его величества российского самодержца, государя, имеющего корону, сияющую подобно солнцу, государя Иисусова народа, желаю много лет сидеть на престоле и продолжать знакомство и дружескую переписку.

Да будет вашему дружескому сердцу известно, что с давнего времени между двумя нашими высокими правительствами существовало согласие; отношения между ними были откровенные и основания дружбы день-ото-дня укреплялись, как будто два правительства составляли одно, и два народа — один народ.

Но вот в прошлом году ваши войска явились к Челекеню на берегу Хоразмского залива[5], как мы слышали, для открытия торговли, и недавно небольшой отряд этих войск, приблизившись к Сарыкамышу, который издавна находится под нашею властью, вернулся назад. Кроме того, со стороны Ташкента и Ак-мечети[6] подходили войска ваши к колодцам Мин-булак, лежащим в наших наследственных владениях. Нам неизвестно, знаете ли вы об этом или нет?

Между тем с нашей стороны не предпринималось никогда таких действий, которые могли бы нарушить дружественные с вами отношения, и только однажды из племени казак[7], которое находится под нашей властью, пять или шесть храбрецов были посланы к вам; но они не переходили за нашу границу и, не сделав вам никакого вреда, возвратились обратно. В то же время некоторыми людьми из этого же племени были захвачены четыре-пять ваших людей, но мы отобрали их и бережем у себя.

В прошлом году темир-хан-шуринский заслуженный князь[8], сказал о нас ишану: „если они наши друзья, то по какой причине держат у себя людей наших?“ Узнав об этом, мы поручили тому же ишану отвести одного из этих людей к вам; других же оставляем пока у себя.

И если вы, желая поддержать с нами дружеские отношения, заключите условие, чтобы каждый из нас довольствовался своей прежней границей, то мы в то же время возвратим и остальных ваших друзей; но если пленные эти служат для вас лишь предлогом для открытия враждебных против нас действий, с целью расширения ваших владений, то да будет на это определение всемогущего и светлого Бога, от исполнения воли которого мы уклониться не можем.

Поэтому написано это дружественное письмо в месяце шавалла».

На печати изображено: Сеид-Магомет-Рахим-хан.

Смысл этого письма был далеко не согласен с первоначальным заявлением посланца, поданным им, по прибытии в Александровский форт, Ломакину, а потому не могло быть и речи о каких либо дальнейших с хивинским ханом сношениях, до точного исполнения им заявленных нами требований.

Лица, посланные в Хиву от Магомет-амина, были приняты ханом ласково. Направление мнений большинства главных сановников подавало в начале надежду на благоприятный исход данного им поручения. Но по истечении трех недель времени, проведенных ханом в совещаниях с приближенными лицами, мнение диван-беги Мат-Мурада одержало верх. Он посоветовал хану, для поддержания его достоинства, отказать русским в исполнении их требований, рассчитывая, что если опасность действительно будет близка, то выдача наших пленных может предотвратить ее. Вследствие этого Магомет-амину было сообщено, что на наши заявления ответ хана может последовать лишь тогда, когда наместник кавказский сначала ответит на ханское письмо. В противном случае посланец должен был доставить ханское письмо назад в Хиву.

Такой ответ хана вызвал с нашей стороны следующие распоряжения: 1) хивинское посольство отправлено в Хиву, причем ханское письмо ему не возвращено и 2) начальникам отрядов в Закаспийском крае предписано: если во время рекогносцировок, которые они должны будут произвести осенью, хивинский хан вновь вздумает открыть переговоры, то, до точного исполнения предложенных нами условий, посланных от него отнюдь не принимать; если же требования эти будут исполнены ханом, то посольство принять и препроводить по начальству.

Такие результаты хивинского посольства вызвали следующее поведение императора Александра II: по окончании предположенных осенью 1872 г. рекогносцировок со стороны Красноводска и Мангишлака, если обстоятельства окончательно укажут необходимость нанесения Хиве решительного удара, воспользоваться зимним временем для надлежащих приготовлений к весенней экспедиции в 1873 г., по общему плану, согласованному между начальствами трех военных округов.

* * *

В июне 1872 г., когда Маркозов начал приготовлять красноводский отряд к новой рекогносцировке, еще не выяснилось окончательно, к чему приведут начавшиеся с Хивою переговоры. Поэтому он получил приказание стараться подготовить все для скорейшего нанесения Хиве решительного удара в тот момент и в том пункте, где и когда главнокомандующий это прикажет, но отнюдь не вдаваться в предприятия, кои могли бы заставить нас идти вперед и делать захваты вопреки видам высшего правительства. Так, в случае неприязненных действий со стороны хивинцев, ему поручалось, энергически отразив их, преследовать неприятеля по возможности, но внутрь ограды города Хивы не входить, не испросив на то разрешения; равно не ставить неприятелю выполнение таких требований, для вымогательства которых пришлось бы брать город[9]. Если приказания о нанесении Хиве решительного удара не последует, то Маркозов должен был доставить возможно больше сведений о новых, дотоле не посещенных отрядом, дорогах и местностях.

Маркозов начал рекогносцировку в конце июля. Войска выступали из Красноводска и из Чекишляра. Для поднятия колонны верблюды были отняты у кочевников силою. Всех войск выступило 12 рот, 2 сотни казаков и 10 орудий. Колонны соединились на Узбое, у колодца Топиатан. Здесь Маркозов получил окончательное приказание главнокомандующего: «в Хиву не ходить», и тогда же составил план дальнейшего похода, для рекогносцировки путей к Хиве, к ахал-текинскому оазису и от последнего к Чекишляру.

Когда передовые войска его двинулись к Игды, на задний эшелон у Топиатана напали хивинцы и угнали у него 150 верблюдов. Вслед за тем на отряд у Джамала, 8 октября, напали ахал-текинцы.

В Игды Маркозов пришел 16 октября. Здесь дороги разделяются: одна идет на Хиву, а другая в Ахал-теке. Идти по первому направленно Маркозову было запрещено; поворота же в Ахал-теке мог быть истолкован в невыгодную для нас сторону. Прибытие в Игды текинских посланцев с просьбою возвратить им раненных и пленных и с извинительными за нападение в Джамала письмами, в которых между прочим оправдательными аргументами приводилось то обстоятельство, что они, текинцы, полагали, что русские войска весьма похожи на персидские, вывело Маркозова из затруднительного положения. Он согласился отпустить пленных, но с тем, чтобы текинцы чрез трое суток привели 300 хороших верблюдов; если это не будет исполнено то русская войска появятся в текинском оазисе и накажут жителей.

Верблюдов текинцы не доставили. 18 октября окончился условленный срок, а 19, на рассвете, отряд повернул в Кизыл-арват, куда прибыл 25 числа. Отсюда Маркозов с частью отряда, на-легках, двинулся по оазису и пройдя оставленные жителями селения: Кодж, Заау, Кизыл-чешме, Дженги и Бами, дошел до Беурмы, где сжег до 1,200 кибиток с имуществом, а найденный скот привел в Кизыл-арват.

Нападение хивинцев на наши войска у Топиатана, 7 октября, и угон ими 150 верблюдов сочтены были в Тифлисе за открытие против нас военных действий хивинским ханом. Поэтому главнокомандующий счел необходимым послать Маркозову предписание, которым предоставлял ему полную свободу действовать сообразно обстоятельствам и имеющимся в отряде средствам, не останавливаясь и пред взятием города Хивы, если бы это признано было им безусловно необходимым и исполнимым. Но при этом было положительно выражено, что начальнику отряда отнюдь не поставится в вину, если бы он вернулся, не достигнув никаких решительных результатов, так как самая цель движения отряда состоит лишь в рекогносцировке местности, и главною заботою Маркозова должно быть сбережение и благополучное возвращение отряда. Если бы он получил это предписание уже на пути обратного следования отряда, то ни в каком случае не должен был возвращаться опять к пределам Хивы, имея в виду, что взятие этого города в данное время отнюдь не составляло желания правительства[10].

Предписание это было получено Маркозовым в Кизыл-арвате. Не говоря уже о том, что по смыслу данного ему предписания он не мог поворотить на север, но даже если бы оно застало его у кол. Игды, то и тогда он не в состоянии был бы двигаться к Хиве Дорога на Хиву от Игды пролегает по большому безводному и песчаному пространству, которое надо проходить как можно скорее. Когда у туркмен, находившихся при отряде, спросили, каким образом проходят караваны этот большой безводный путь, то они отвечали: «караваны идут четверо суток, день и ночь останавливаясь днем на несколько часов для корма верблюдов; при чем верблюды должны быть сильные и здоровые, не такие, как у вас». Движение от Игды к Кизыл-арвату вслед за этим тотчас же показало, с какими трудностями пришлось бы бороться отряду, вступив в пески на пространстве между Игды и хивинским оазисом. А между тем от Игды до Динара только 93 версты, тогда как от Игды до Змукшира, по имевшимся тогда сведениям, считалось 345 вер.

В Кизыл-арвате Маркозов простоял целый месяц, не будучи в состоянии тронуться куда либо, так как все верблюды посланы были назад, чтобы на них стянуть в одно место оставленные в тылу войска. По соединении всех частей у Кизыл-арвата, Маркозов перевалил Кюрендагские горы и двинулся к Чекишляру, куда прибыл 18 декабря 1872 г.

По приходе в Чекишляр, отряд оставлен был там на всю зиму, дабы в хивинском походе 1873 г. приняли участие люди, уже акклиматизировавшиеся и опытные в движениях по пустыне.

Из 1,600 верблюдов, состоявших во время рекогносцировки, до Чекишляра дошло только 635 голов; остальные пали от изнурения. Но и пришедшие в Чекишляр начали дохнуть, так что к началу хивинского похода их осталось только 500 штук.

* * *

В рекогносцировке 1871 и 72 гг. нашими войсками было пройдено 3,600 верст, при чем к хивинскому оазису исследованы были пути: 1) из Красноводска два направления: на Сарыкамыш и по Узбою и 2) из Чекишляра также два направления: по Узбою и по Атреку; оба эти направления сходятся у кол. Игды. От кол. Декча на сарыкамышском пути до которых наши войска доходили в 1871 г. и от кол. Игды до культурной части Хивинского оазиса имелись только расспросные сведения.

Указанные пути представляют следующие характерные особенности.

Путь от Чекишляра по Узбою пролегает большею частью по местности ровной. Окрестности Узбоя песчаные; чем дальше к северу, тем песчаные бугры увеличиваются, представляя весьма серьезные препятствия для движения. Самое большое безводное расстояние между колодцами 96 1/4 вер.; такое безводное пространство встречается только один раз. Корма для животных везде достаточно, в особенности на Узбое, где камыш встречается на каждом шагу. Вообще этот путь сравнительно удобен для движения отряда.

Путь от Чекишляра по Атреку и Сумбару представляет большие затруднения для движения отряда, потому что он проходит на значительном протяжении по гористой местности по которой во время дождей следование в горах совсем невозможно; грунт по берегам рек и в горах глинистый, на котором в дождливую погоду верблюды скользят и падают; наконец этот путь имеет стоверстный безводный переход (от Динара до Игды) по бугристым пескам.

Путь от Красноводска по Узбою, за исключением ближайшего к первому пространства в 90 вер., на котором колодцы содержат вредную воду, также удобен для движения отряда, как и путь от Чекишляра по узбою до Игды.

Как сказано, о пути от Игды до границ оазиса имелись расспросные сведения. В 1872 г. Маркозов несколько дней простоял у этих колодцев; но к сожалению не проверил добытые расспросами сведения рекогносцировками хотя одиночных смельчаков. Маркозов был того мнения, что этот способ рекогносцировки путей не может быть применим в пустыне, на том будто бы основании, что невозможно точно измерить расстояния и нанести некоторые подробности, когда приходится скакать на целые сотни верст почти без отдыха, сворачивать с дороги, заслышав или завидев каких нибудь людей, и все время напрягать зрение и слух, чтобы не наткнуться внезапно на кого нибудь; когда, смотря по степени утомления, расстояния кажутся то необыкновенно малыми, то страшно великими, так что в указания часов, помимо воли, вводится поправка впечатлений. Между тем, если время дурно выбрано для движения отряда, то каждая лишняя верста значить много. На это можно возразить, что во всякой войне обстановка какого нибудь слабого разъезда, посланного для рекогносцировки путей, будет та же; однако, никогда не отказываются от посылки разъездов. Правда, ошибки в определении расстояний неизбежны, но оне никогда не могут доходить до тех огромных размеров, до которых доходят ошибки при расспросах о путях у азиятцев,

По расспросам, от Игды до Ортакую три мензиля, верблюжьих перехода, т. е. верст 60, самое большое — верст 70; на деле же оказалось, что это расстояние около 120 вер, Такую огромную ошибку нельзя сделать при рекогносцировке, какая бы поправка впечатлений ни вводилась в показания часов. Если бы начальник отряда, получив добытое рекогносцировкою сведение хотя бы о пути от Игды до Ортакую, сравнил его с теми сведениями об этом расстоянии, которые имелись из расспросов, у него может быть явилось бы сомнение о достоверности этих последних сведений и о дальнейшей дороге, как оно и действительно явилось, но, к сожалению, уже слишком поздно. Очень может быть, что постарались бы тогда или разузнать обстоятельнее о пути на Змукшир, или совсем не направили бы отряда по этому направленно.

По маршруту на Змукшир приходилось идти 10 дней по безводному пространству. Сколько нибудь значительный отряд в недождливое время года преодолеть это пространство не может. Но так как дожди бывают там с декабря по апрель, в неопределенное время, каждый год различно, то на этот путь и невозможно рассчитывать заранее. Во всяком случае безводное пространство надо проходить никак не позже марта. Таково было мнение Столетова[11].

О том, какого мнения был Маркозов о пути на Змукшир, можно судить по следующим выпискам из его донесений в кавказский штаб. В октябре 1872 г. он писал, что от кол. Игды ему оставалось одно: идти вперед и занять Хиву, что было и легко, и удобно. По поводу решения правительства произвести экспедицию в Хиву весною 1873 г. он писал, что на красноводский отряд ближе всего, дешевле и удобнее возложить самую серьезную роль в предстоящем походе. Опасаясь за то, что выработка общего плана действий против Хивы, согласованная между тремя военными округами, последует не скоро, он писал: «это тем более будет жалко, что, значит, не воспользуются опытом, который достаточно указал (?), что действия против Хивы всего удобнее и проще возложить на кавказские войска»[12]. В другом месте, по поводу того же предмета, говорится: «С возвращением отряда к берегу моря, немедленно приступлю к приготовлениям к весеннему походу, что, надеюсь, будет окончено к сроку, и совершенно ручаюсь, что не позже, как на 37—38-й день со дня выступления в степь, буду иметь счастье представить донесение, если не об окончательном покорении ханства, то о занятии его столицы»[13]. Следовательно, Маркозов не только считал движение в Хиву делом легким, но и полагал предоставить его отряду главную и первенствующую роль в хивинской экспедиции.

Путь от Красноводска на Сарыкамыш довольно затруднителен для движения войск от многих крутых подъемов и спусков. Наибольшие безводные переходы: в 87 1/2 верст (между Кум-себшеном и Узун-кую) и в 116 вер. (между Узун-кую и Дахли). Подножного корма мало. После рекогносцировки 1871 г. Маркозову дали знать туркмены, что колодезь Узун-кую, высеченный в скале, засыпан. Таким образом безводное пространство увеличилось до 203 верст (от Кум-себшена до Дахли). Это обстоятельство в связи с тем, что сарыкамышский путь длиннее пути на Игды, заставило между прочим Маркозова избрать последний.

По мнению Столетова, движение от Красноводска по прямому направлению на Хиву значительного отряда войск сопряжено с крайними затруднениями и весьма большими издержками. Поэтому, если бы обстоятельства принудили прибегнуть к решительным мерам против хивинского хана, то главные действия, уже по одним местным условиям, никак не должны быть направлены от Каспийского моря; отсюда может быть сделана одна лишь диверсия; главная же роль должна принадлежать туркестанским войскам. По предположение Столетова, с Кавказа в Хиву, по пути на Сарыкамыш, можно было двигаться лишь с одним батальоном пехоты, 4 орудиями и 4 сотнями казаков, с месячным только запасом продовольствия[14].

Со стороны Мангишлака не было произведено движений войск с целью обозрения путей, ведущих в Хиву, а сведения о них имелись лишь расспросные. Они касались путей от форта Александровского и от Киндерлинского залива, которые описывали как годные для движения небольших отрядов. О выборе одного из них для движения красноводского отряда к Хиве кавказское начальство предлагало Маркозову в январе 1873 г., для чего пришлось бы перебросить весь отряд из Чекишляра в Киндерли или в форт Александровский. Но Маркозов настаивал на движении от Чекишляра, ссылаясь на то, что путь из этого пункта к Хиве ему известен, тогда как Мангишлака он совсем не знает. За тем указание на мангишлакские пути сделано было военным министерством, при сообщении на Кавказ выработанного в Петербурге общего плана хивинской экспедиции[15].

В действительности, все пути от Каспия в Хиву, известные до хивинского похода, представляли серьезные затруднения для движения войск. Из них идущие на Игды должны быть во всяком случае признаны как наименее удобные; они доступны для отрядов лишь во время дождей. Но как дожди на безводном пространстве бывают в неопределенное время, то эти пути не должны входить в расчеты при выборе направления для отрядов, двигающихся к Хиве. Пути, идущие с Мангишлака и от Красноводска (на Сарыкамыш) могут служить для движения небольших отрядов, имеющих роль вспомогательную отрядам, наступающим из Оренбурга или Ташкента. Независимо большей легкости для движения сравнительно с путями, выходящими на Игды, они представляют еще и ту выгоду, что проходят или но местности, совершенно безлюдной (сарыкамышский путь), или по местности, с которой население откочевывает в течение большей части года на несколько сот верст (мангишлакские пути). Вследствие этого отряды не будут задерживаемы и отвлекаемы враждебным населением от указанной им цели, что должно случиться на путях к Игды, от которого ближайший оседлый пункт текинцев, Кизыл-арват, отстоит всего на 120 верст.

* * *

Остается теперь сказать несколько слов о положении нашем на Мангишлаке пред походом 1873 года.

Удачно совершившееся занятие кавказскими войсками Красноводска и установление постоянных сообщений этого пункта с кавказским берегом подали повод к предположению о присоединении к Кавказу и другого пункта, уже давно занятого русскими на восточном берегу Каспия, именно форта Александровского с Мангишлакским приставством. Во время самого разрешения этого вопроса (в марте 1870 г.) мангишлакский пристав полковник Рукин, выехавший из форта Александровского, с целью введения между адаевцами нового положения об управлении в киргизских степях, подвергся нападению адаевцев и вместе с 40 уральскими казаками, составлявшими его конвой, сделался жертвою вероломства возмутившихся кочевников. Адаевцы разграбили лежащую в пяти верстах от форта Николаевскую станицу и начали угрожать самому форту. Восстановление порядка на Мангишлаке поручено было кавказскому начальству.

Перекинутые с Кавказа подкрепления прошли внутрь страны и нанесли столь серьезный урон жителям, что заставили некоторые поколения адаевцев просить пощады. К концу июня месяца до 2,000 кибиток заявили покорность мангишлакскому начальству и 3,000 кибиток — оренбургскому.

В данном случае на Мангишлаке приходилось не умиротворять и наказывать возмутившуюся провинцию, а вновь завоевывать страну, не признававшую никогда нашей власти, хотя номинально и обложенную податью по 1 1/2 руб. с кибитки. На самом деле налог этот платился в таком раз мере и с такого числа кибиток, как находили для себя выгодным местные жители. Наконец фактически страна эта зависела более от хивинского хана, чем от русской администрации, органов которой в крае вовсе не было, кроме находившегося в форте Александровском и внутри страны ни когда не проникавшего управления тамошнего коменданта.

При передаче Мангишлака в кавказское ведомство, ген. ад. Крыжановский писал: «Ваше импер. высочество несомненно изволите обратить внимание на то, что мною не представляется ни описания инородцев, обитающих в отходящей к кавказскому ведомству местности, ни сведений о числе кибиток и вообще живущих там киргиз и туркмен. Долгом считаю доложить вашему импер. выс., что таковых сведений не было и до сих пор нет во вверенном мне управлении, по тому что адаевцы до настоящего времени только номинально подчинялись нашему подданству, и не только никакая русская власть к ним не могла проникать, но даже султан правитель западной части области, в пределах коей до 1869 г. заключался Мангишлакский полуостров, не решался идти к этим инородцам, не смотря на то, что в его распоряжении состоял казачий отряд из 150 человек. В течение более чем 20 лет адаевцы платили подать неисправно и произвольно и только с 10,000 кибиток, тогда как положительно известно, что адаевский род состоит, по крайней мере, из числа кибиток вдвое большего»[16].

Чтобы избегнуть распространения нашего внутрь страны, решено было удовольствоваться принесением покорности 5,000 кибитками. При чем введение между адаевцами нового положения, проектированного оренбургским начальством, было отложено. Покорность принесли только 5,000 кибиток, т. е. половина того населения, которая платила подать оренбургскому ведомству. Таким образом другая половина населения, а может быть и две трети его, и не думали признавать нашу власть. Поэтому неудивительно, что на некоторые требования наши мы получали отказ и даже вооруженное сопротивление. Новое местное управление не имело еще времени достаточно ознакомиться с характером этого населения и с отношениями его к Хиве. Наши военные средства по прежнему находились на краю полуострова и в таком отдалении от кочевьев адаевцев, что всякие движения отрядов были весьма затруднительны. По недостатку перевозочных средств невозможно было иметь при войсках достаточное количество провианта, и все движения, производившиеся из Александровского форта, поневоле ограничивались более или менее близкими расстояниями. В дальние кочевья не было возможности пройти. Только осенью 1872 г. предпринято было первое большое движение, охватившее значительную часть края.

Адаевцы летом кочуют на р. Эмбе, куда они начинают перекочевывать в марте. С половины сентября они возвращаются на зимовки и приходят на Мангишлак (Ман-кистау, место зимовок) обыкновенно во второй половине октября. Только небольшая часть населения остается на Мангишлаке на лето. Ежегодное переселение адаевцев, и при том в самое удобное время для движения войск, служит причиною, почему знакомство с ними весьма затруднительно.

По успокоении Мангишлака управление адаевцами было устроено на тех же основаниях, на каких оно было до передачи этого приставства в ведение кавказского начальства. Главный начальник страны был мангишлакский пристав, он же начальник мангишлакского отряда. Форт Александровский по прежнему не соответствовал своему назначению. Отдаленное положение его от киргизских кочевьев не давало возможности гарнизону иметь на них необходимое влияние, а бесплодность почвы не дозволяла ему сделаться центром оседлого населения. Мангишлакский пристав по-прежнему вынужден был ограничиваться пассивною ролью, как прежде комендант Александровского форта. Рассчитывать на содействие низшей администрации из киргиз нельзя было, так как общность интересов их с подчиненными им киргизами была так велика, что они по необходимости должны были во всем им потворствовать. Это наглядно выразилось в событиях на Мангишлаке, предшествовавших хивинскому походу 1873 года.

Глава II

Распоряжения по подготовке красноводского отряда к хивинскому походу. — Возвращение отряда в Чекишляр. — Причины занятия этого пункта. — Вызов полковника Маркозова в Тифлис и инструкции, данные ему. — Сбор верблюдов на Мангишлаке для красноводского отряда. — События на Мангишлаке в конце января и начале февраля 1873 г. — Причины, послужившие к сформированию мангишлакского отряда. — Зимний поход из форта Александровского.

Упорство хивинского хана в исполнении справедливых и умеренных требований нашего правительства немедленно освободить находящихся в Хиве русских пленных и дать туркестанскому генерал-губернатору объяснение своих прежних поступков, когда на дружественные сношения, с которыми обращался к нему ген. — ад. Фон-Кауфман, Сеид-Магомет Рахим-хан давал уклончивые ответы — было причиною принятого русским правительством решения наказать Хиву[17]. Нападение же партии хивинцев на одну из колонн красноводского отряда у Топиатана, 7 октября 1872 г., и угон части верблюдов, сочтены были за открытие против нас враждебных действий хивинским ханом[18].

После такого факта, достоинство русского государства безусловно требовало дать Хиве почувствовать силу русского оружия. Участие войск кавказской армии в походе на Хиву признавалось, по местным обстоятельствам, необходимым. По мнению главнокомандующего кавказскою армиею, без этого решительного шага со стороны Кавказа, самое пребывание наших отрядов в Красноводске или Чекишляре сделалось бы бесполезным. Между тем, отряд кавказских войск, будучи снаряжен для самостоятельных операций, если бы и достиг Хивы раньше туркестанского и оренбургского отрядов, то этим только упростил бы исполнение общей задачи, облегчив упомянутым отрядам следование по пустыне чрез то нравственное влияние, которое неизбежно произведет на всех кочевников появление русских войск в пределах Хивинского ханства. Кроме того, самое снаряжение кавказского отряда должно обойтись дешевле, чем снаряжение отрядов из Оренбурга или Ташкента.

Так как поход в Хиву предположен был на весну 1873 г., до наступления жаров, то главнокомандующий признал необходимым, еще до возвращения красноводского отряда из рекогносцировки в текинский оазис, начать приготовления к новому походу, дабы окончить их к марту месяцу. Приготовления эти, сделанные в конце ноября и в начале декабря 1872 года, заключались в следующем: 1) интендантству предложено озаботиться: обеспечить всякого рода довольствием красноводский отряд как на месте (в Красноводске и Чекишляре), со времени предполагаемого возвращения его (с 15 декабря), так и в походе, в течение шести месяцев, т. е. по 15 июня 1873 г.; 2) совершенно приготовить к отправлению, около половины февраля, из Петровска и Баку в Красноводск, 6 рот пехоты и 4 орудия, а также, по разъяснении возможных средств и способов довольствия кавалерии, две сотни дагестанского конно-иррегулярного полка две сотни терского казачьего войска, или же только две первые; 3) так как кавалерию, может быть, окажется более удобным перевезти из Петровска в Александровский форт, а оттуда двинуть к Сарыкамышу, на соединение с главными силами красноводского отряда, то об удобоисполнимости этого войти в сношение с начальником мангишлакского отряда; 4) о предстоящей перевозке войск и довольствия предварить общество, «Кавказ и Меркурий», и 5) запросить п. Ломакина, возможно ли приобрести на Мангишлаке, наймом или покупкою, необходимое для похода красноводского отряда число верблюдов, примерно от 4 до 5 тысяч[19].

Последний вопрос — о перевозочных средствах — представлялся наиважнейшим, как в хивинскую экспедицию, так и в предшествовавших ей рекогносцировках красноводского отряда. Самое занятие Чекишляра, еще в конце 1871 года, по окончании первой рекогносцировки Маркозова, вызвано было, главнейшим образом, этим вопросом, не смотря на значительные неудобства чекишлярского рейда[20]. Между низовьями реки Атрека и Гюргена, в течение зимы (декабря, января и февраля), собираются обыкновенно большие массы кочевников, обладающих значительным количеством верблюдов. Маркозов рассчитывал пользоваться от них перевозочными средствами; но опыт 1872 года не оправдал этих ожиданий. По этому Маркозов еще во время своей рекогносцировки, из Кизыл-арвата, в октябре того года, писал в Тифлис, что вследствие неоднократно уже обманутых надежд на добывание верблюдов в ближайших к Красноводску и Чекишляру кочевьях, придется, для приобретения их, обратиться к одному из двух средств: или пригнать их из Мангишлака, или же, по прибытии отряда в Чекишляр, расположить его, зимою, кордоном в небольших укреплениях по Атреку, с целью не пропускать на правый берег этой реки ни одной кочевки. Затем, весною, когда будет истреблен весь подножный корм между Атреком и Гюргеном и юмуды будут спешить переходить на правый берег Атрека для дальнейшего движения на летние кочевки, отряд, расположенный кордоном, не позволит им исполнить этого, и они волею-неволею должны будут дать ему часть своих верблюдов, чтобы спасти от голодной смерти остальных. Хотя верблюды, которых можно получить подобным способом, не могут быть особенно хороши, и Маркозов отдавал преимущество найму их на Мангишлаке, но тем не менее, однако, в виду случайностей, которые могли встретиться на Мангишлаке, при сборе верблюдов, решился возвратиться в Чекишляр[21].

Еще до возвращения красноводского отряда в Чекишляр, Маркозов получил приказание главнокомандующего армиею при первой возможности прибыть в Тифлис, для представления своих соображений и получения окончательных по предположенному походу приказаний. Отряд[22] возвратился в Чекишляр 18 декабря, а 29 числа Маркозов уже прибыл в Тифлис, не более как за три дня до отъезда главнокомандующего с начальником штаба в Петербург. По прибытии в Тифлис, Маркозов ознакомился с сущностью высочайше утвержденного 12 декабря плана действий для наказания Хивы, по которому кавказские войска, при своем наступлении, должны иметь в виду соединиться с оренбургским отрядом до вступления в пределы Хивы, и временем прибытия к хивинским границам всех отрядов назначено 1 мая[23].

На докладе у главнокомандующего Маркозов еще раз повторил свои опасения, впервые высказанные им в Кизыл-арвате в октябре 1872 года[24] на счет невозможности согласования движений красноводского отряда с отрядами других округов. Не говоря уже про то, что отряды разделяло огромное пространство и что установление взаимных сношений между ними было решительно не выполнимо, существовала еще одна капитальная причина, мешавшая приходу кавказского отряда в оазис одновременно с другими отрядами. Чтобы придти к пределам Хивы к маю месяцу, красноводский отряд должен был выступит только во второй половине марта и следовать таким образом по безводной местности в сильную жару, тогда как, во избежание этой жары, он должен был выступить как можно скорее и не позже первых чисел марта. Выйти из Чекишляра рано и ждать в пустыне приближения определенного планом срока, или же прежде временно прибыть к пределам ханства, было одинаково не удобно. В виду этого, Маркозов просил предписать ему идти в ахал-текинский оазис, так как поход этот в равной степени и несомненно оказал бы пользу общему делу. Независимо этого Маркозов высказал свои опасения относительно перевозочных средств: что он мало надеется на приобретение у туркмен верблюдов посредством найма или покупки, что доставка верблюдов из Мангишлака, по дальности расстояния и трудности переправы их чрез Карабугазский пролив, почти невозможна и что он вполне уверен в успехе добычи верблюдов, не только в достаточном числе, но даже с избытком, если ему будет разрешено, хотя на самое короткое время, перейти с частью войск на левый берег Атрека.

Главнокомандующий на эти объяснения заметил, что рано или поздно с текинцами придется иметь решительное столкновение; но если красноводский отряд не примет участия в движении, долженствующем положить конец проискам Хивы против России, то это может оказаться упущением непоправимым, ибо холода на севере могут помешать движению войск из Оренбурга, а туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-дарьи, может быть задержан на переправе чрез эту реку. «Сколько понимаю я, заметил его высочество, проекта отправления войск одновременно из трех пунктов, по путям мало известным, заключает в самом себе предположение о возможности неудачи для той или другой из двинутых к Хиве колонн. Иначе казалось бы и не было причины направлять их из трех различных, столь отдаленных между собою местностей». Что касается времени выступления отряда в поход, то главнокомандующий разрешил Маркозову на этот счет не стесняться, так как он предполагал исходатайствовать высочайшее утверждение своего распоряжения. Относительно же заявлений Маркозова о верблюдах, его высочество приказал ему употребить все старания к приобретению их путем добровольного соглашения с туркменами, и только в случае крайности, при совершенной неудаче этой меры, воспользоваться поводом грабежей, постоянно производимых кочующими за Атреком туркменами, перейти эту реку и, в виде наказания, отогнать у них верблюдов силою[25].

Едва главнокомандующий приехал в Петербург, как телеграммою 18 января, сообщил помощнику своему, ген. — ад. князю Святополк-Мирскому, что красноводскому отряду вменяется лишь в обязанность сделать что возможно для соединения с оренбургскими, отрядом генерала Веревкина, но, в случае затруднения, разрешается действовать вполне самостоятельно и прибыть к Змукширу не раньше 1 мая. — «Великий князь уверен, писал генерал Свистунов в Тифлис, что Маркозов, как всегда, в точности исполнит предписанное и постарается стремиться к соединению, но он, однако же, не должен забывать, что все-же-таки поставить в степи из нашего отряда лишних сто русских могил было бы непростительно. Поэтому, если для сбережения здоровья отряда, или по условиям сбора верблюдов, пришлось бы выступить и раньше, чем назначено, и прибыть в Змукшир раньше 1 мая, то его высочество отнюдь не поставит это Маркозову в вину».

Таким образом, опасения Маркозова на счет невозможности согласования движения его отряда с отрядами других округов были устранены приведенными разрешениями, и ему, так сказать, развязывались руки. Оставалось решить еще более важный вопрос — о перевозочных средствах.

Как сказано выше, главнокомандующим отдано было приказание войти в сношение с Ломакиным относительно возможности добыть верблюдов в феврале месяце 1873 года на Мангишлаке, а также об удобоисполнимости движения в марте четырех сотен кавалерии из Мангишлака к Сарыкамышу на соединение с главными силами красноводского отряда! Запрос об этом послали чрез командующего войсками Дагестанской области 27 ноября 1872 г.; при чем ген. — ад. князь Меликов счел необходимым заметить от себя Ломакину, что в ответном заявлении его по этому предмету необходима крайняя осторожность, дабы, затем, в действительности не встретилось таких затруднений, которые бы лишили возможности приобрести приведенное число верблюдов, так как, на основании его, Ломакина, о том заявления, будут составлены соображения относительно предстоящего движения красноводского отряда. Ломакин отвечал, что судя по имеющемуся количеству верблюдов и доказанной адаевцами готовности исполнять требования русского правительства, 5,000 верблюдов могут быть выставлены жителями без всякого затруднения и отягощения их. Но, в виду важности цели значительного числа требующихся сразу верблюдов, а главное — вследствие высылки нескольких хивинских партий к Эмбе и на Устюрт, для грабежа наших кочевников, Ломакин полагал крайне необходимым, для обеспечения успеха по найму верблюдов, занять предварительно, не позже половины февраля, двумя сотнями кавалерии, Биш-акты, и ротою пехоты — Киндерли. Занятием этих двух пунктов кочевникам преграждается выход из Мангишлака и Бузачей в такое время, когда они обыкновенно откочевывают на летовки к р. Эмбе со стадами, обремененными молодым приплодом, и не могут скоро двигаться[26]. Ломакин полагал возможным, заняв Биш-акты в половине февраля, доставить верблюдов к концу этого месяца. — «Так как верблюды необходимы красноводскому отряду в конце февраля, доносил он, я полагаю необходимым занять Биш-акты не позже половины февраля. Тогда только и можно будет надеяться, что к назначенному времени мы будем иметь нужное число верблюдов, не смотря ни на какие подстрекательства и угрозы из Хивы». Если это предположение будет одобрено, то для того, чтобы быть в Биш-акты в половине февраля, он просил об этом распоряжения не позже половины января. Что касается вопроса о движении кавалерии к Сарыкамышу, то начальник мангишлакского отряда находил его возможным и удобным, а собственно для Мангишлака полезным и даже необходимыми Запас продовольствия на все время движения кавалерии он полагал иметь в складах у Киндерлинского залива, в Биш-акты и в Ильтедже, назначив в каждый из этих пунктов по одной роте пехоты для конвоирования между ними транспортов, вследствие чего и просил усилить его двумя ротами[27].

Предположение Ломакина о занятии в половине февраля Биш-акты и Киндерли двумя сотнями кавалерии и ротою пехоты было одобрено главнокомандующим, о чем и послано ему известие в форт Александровский 2 января. Вместе с тем интендантству предложено озаботиться заготовлением и доставлением для двух сотен и одной роты, к половине февраля, в Киндерлинский залив необходимого на один месяц количества продовольственных запасов, как о том просил Ломакин. Затем все прочие предположения его оставлены были пока без движения, до прибытия в Тифлис Маркозова.

После словесного доклада Маркозова главнокомандующему, в конце 1872 г., о чем сказано выше, его высочество отменил предполагавшееся движение четырех сотен кавалерии к Сарыкамышу и велел послать Ломакину приказание, чтобы он озаботился немедленным приготовлением красноводскому отряду трех тысяч и ни в каком случае не менее1 1/2 тысячи верблюдов, которых доставил бы к 20 февраля и не позже 1 марта в Красноводск, под конвоем двух сотен кавалерии, находившихся тогда на Мангишлаке, которые должны затем поступить в состав красноводского отряда. Если бы в приискании верблюдов встретились затруднения, то Ломакин обязывался уведомить об этом Маркозова заранее, т. е. до 15 февраля[28]. Последняя добавка сделана была с тою целью, чтобы, в случае неудачи сбора верблюдов в Мангишлаке, Маркозов мог иметь время добыть перевозочные средства на Атр шкуною. Но так как первая шкуна отходила туда почти чрез месяц (1 февраля), то кавказский штаб сделал распоряжение, чтобы для доставления на Мангишлак телеграммы 6 января приготовлено было в Баку военное судно. По получении уведомления о том, что пароход «Шах» к плаванию готов, штаб сообщил об этом 12 января в Шуру и просил штаб войск Дагестанской области отправить депешу на этом судне, для чего и войти в сношение, по телеграфу, с командиром бакинского порта. Телеграмма была отправлена в Баку по почте и получена там только 14 января[29]. Пока командиру судна передали по телеграфу подробные указания и потребовали от него, в предупреждение последствий ошибки, повторение данной ему инструкции, по телеграфу же, времени ушло так много, что пароход мог отправиться в Мангишлак только 18 января утром, а прибыть в форт Александровский 19 в полдень[30].

Из заявления, сделанного Ломакиным о том, что заняв в половине февраля Биш-акты, к концу этого месяца он может собрать и доставить в красноводский отряд 5 тысяч верблюдов, возникает вопрос: каким образом он успел бы сделать это? От Александровского форта до Красноводска по прямой дорога 600 верст, на прохождение которых надо было употребить не менее месяца, не считая времени на сбор и на переправу чрез Карабугазский пролив, на что потребовалось бы также около месяца. Правда, теперь от Ломакина требовали не 5 тысяч, а только 3 и даже 1 1/2, тысячи верблюдов, но тем не менее, получив распоряжение о сборе их 19 числа, он едва ли успел бы собрать это число верблюдов и доставить их к 1 марта в Красноводск, ибо у него в распоряжении находилось всего один месяц и 12 дней. Таким образом распоряжение запоздало.

Между тем до хивинского хана дошли слухи о решительном приготовлении русских с трех сторон к походу на Хиву. Хан уже давно ждал прихода русских со стороны Каспийского моря; но он знал также очень хорошо, какие крайние затруднения встречал красноводский отряд, при последней своей рекогносцировке, в перевозочных средствах, и полагал, что он по необходимости обратится за ними на Мангишлак. Поэтому хивинское правительство употребляло все усилия, чтобы не допустить мангишлакских киргиз оказать содействие кавказскому отряду верблюдами. Еще в начале декабря до Ломакина стали доходить темные слухи о том, что будто из Хивы выслано несколько партий разорять киргиз и собирать с них зякет в пользу хана. В половине декабря не осталось никакого сомнения в том, что ханские зякетчи разъезжают по краю для сбора зякета с киргиз в пользу хана, с угрозами адаевцам, если они в январе месяце не внесут хану 4,000 рублей. При чем, как бы во исполнение этой угрозы, Ломакиным получено известие, что хан хивинский выслал уже к Сарыкамышу партию, с целью грабежа.

Находя необходимым противодействовать усилиям этой партии, дабы тем защитить адаевцев, Ломакин признал полезным произвести, в конце февраля, рекогносцировку от Биш-акты к Сарыкамышу войсками мангишлакского отряда, усилив их еще двумя ротами пехоты и двумя сотнями кавалерии. С таким усилением отряда он связывал и успех заготовления необходимого числа верблюдов для красноводского отряда. Эти известия и приведенное заявление Ломакина получены были в Тифлисе 22 января[31], а 24 числа с Мангишлака сообщали, что начальником мангишлакского отряда нанято уже для красноводского отряда 500 верблюдов, что сбор остального числа их он надеется окончить к назначенному сроку, т. е. к 15 февраля, и что 21 января он выступил из форта Александровского с отрядом, имея предположение, по прибытии в горы Каратау, одну сотню от колодцев Тарталы отправить на полуостров Бузачи, пока там будут собираться верблюды; с остальными же войсками (ротою сотнею казаков и двумя орудиями) пройти вдоль Каратау и оттуда на Биш-акты в Киндерли, куда прибыть к 8 февраля, при чем на всем этом пространстве собирать верблюдов. К 8 числу должна придти в Киндерли и сотня с Бузачи. Тогда, двигаясь по береговой дороги, верблюды, под прикрытием двух сотен кавалерии, будут доставлены к 15 февраля к Карабугазскому проливу. На случай, если бы в переправе чрез пролив верблюдов встретилось какое либо затруднение, Ломакин просил, чтобы с 15 февраля у Карабугаза ожидал его прихода пароход с двумя плотами, одним или двумя паровыми барказами для буксирования их и двумя большими канатами. По переправе верблюдов и кавалерии чрез пролив, сотни должны следовать в Красноводск, где и поступят в состав отряда Маркозова, а пароход зайдет в Киндерли, возьмет там роту и два орудия и доставит их в форт Александровский[32].

Не видя из этого донесения особенной необходимости в усилении мангишлакского отряда, собственно с целью обеспечить успех операции по сбору верблюдов, и в виду приказаний главнокомандующего относительно отмены предполагавшейся сначала рекогносцировки от колодцев Биш-акты к Сарыкамышу, князь Святополк-Мирский не нашел возможным разрешить его, тем более, что сведения, полученные Ломакиным о высылке хивинской партии к Сарыкамышу, нельзя было еще считать за вполне достоверные, а действия этой партии к стороне Мангишлака в то время, когда в Хиве, вероятно уже получится известие о выступлении наших войск из Чекишляра и Красноводска, едва ли возможны; кроме того, самостоятельные действия мангишлакского отряда не только не позволили бы отделить из состава его две сотни на усиление войск красноводского отряда, а потребовали бы назначения и перевозки на восточный берег Каспия новых 4 сотен кавалерии. Но, вместе с тем, как для успокоения начавшегося среди мангишлакских киргиз волнения умов, так и в обеспечение полуострова от возможных случайностей, князь Святополк-Мирский нашел необходимым усилить гарнизон Александровского форта одною ротою апшеронского полка и двумя сотнями терского казачьего войска, — последними взамен тех двух сотен, которые, сопровождая добытых на Мангишлаке верблюдов в Красноводск, должны будут затем поступить в состав кавалерии красноводского отряда[33]. Тотчас же были сделаны распоряжения об отправлении в Киндерли, на шкуне общества «Кавказ и Меркурий», одной роты апшеронского полка и просимого полковником Ломакиным, дней на 20, для 240 лошадей, сена (до 1 1/2 тысячи пудов), а в Карабугаз послан военный пароход с баржею и плотами, приспособленными в виде паромов для перевозки верблюдов. Но относительно двух сотен, назначенных на усиление отряда, распоряжение пока не делалось, впредь до получения уведомления от полковника Ломакина — куда их направить[34].

Об отправлении из бакинского порта в Карабугаз последнего годного парохода с баржею, Маркозов, находившийся уже с февраля месяца на острове Ашур-аде, узнал от своего корреспондента в Баку, чрез персидский телеграф. Встречая недостаток в перевозочных средствах для сообщений не только с западным берегом Каспия, но с Красноводском и даже Чекишляра с островом Ашур-аде, он телеграфировал в кавказский штаб 14 февраля: «Делаю все, чтобы обойтись без мангишлакских верблюдов. Тысяча верст, разделяющих нас от Мангишлака и неисправность судов делают невозможным исполнение приказаний помощника главнокомандующего о вступлении в сношение с Ломакиным. 1,500 верблюдов не стоят такого шума и требований. Никаких пароходов, шкун, барказов, плотов — бакинский порт не имеет. Если адмирал[35] что нибудь выделит еще Мангишлаку и не пришлет сюда, то отряд не будет в состоянии выступить. Мы без того бедствуем от недостатка судов. Если такое состояние продолжится, придется отказаться от похода»[36]. Когда получили эту телеграмму, в Тифлис уже пришло из Петербурга подтверждение о том, что, по политическим отношениям к Персии, следует избежать перехода наших войск на левый берег Атрека. «Считаю необходимым предупредить вас, писал начальник кавказского штаба Маркозову, до какой степени дурно посмотрели бы здесь на переход ваш по какому либо случаю чрез Атрек. Переход этот создал бы нам такие затруднения и неприятности, что лучше решиться заплатить сто тысяч лишних за верблюдов, чем употребить хотя самомалейшее насилие для получения их из-за Атрека. Поэтому прошу вас еще и еще раз: постарайтесь избежать перехода чрез Атрек, на сколько хватит ваших сил и уменья, каковы бы ни представлялись по-видимому благоприятные для сего поводы».

Так как в полученной от Маркозова телеграмме в Тифлисе между строк читали, что он не остановится пред переходом персидской границы для добывания верблюдов, а между тем из Петербурга шли заявления совершенно в другом роде, то князь Святополк-Мирский придал обеспечению красноводского отряда верблюдами из Мангишлака в возможно большем числе важное и первостепенное значение. В таком смысле, с пароходом, отъезжавшим с плотами к Карабугазу, и послано полковнику Ломакину приказание. Но опасаясь, чтобы в доставке верблюдов с Мангишлака не вышло какой либо неудачи из-за недостатка энергии местных начальников или недоразумений и различия во взглядах Ломакина и Маркозова, князь Святополк-Мирский нашел нужным принять все зависевшие от него меры для обеспечения успеха этого дела. С этою целью командирован был на восточный берег Каспийского моря, снабженный 30,000 руб., генерального штаба подполковник Филипов, которому предписано: сдав эту сумму Ломакину на расходы по приобретению верблюдов и объяснив ему лично всю важность и необходимость доставки их для красноводского отряда с Мангишлака, отправиться затем к Маркозову, дабы, чрез, подробное выяснение ему дела во всей совокупности, установить между Ломакиным и Маркозовым полное соглашение и необходимую связь в распоряжениях по обеспечению этой доставки верблюдов; повторить Маркозову важное значение, какое придавал князь Святополк-Мирский обеспечению отряда верблюдами со стороны Мангишлака, при известном Маркозову нежелании правительства перехода чрез Атрек, без крайней, неотложной необходимости[37], и наконец просив Маркозова ознакомить его, Филипова, с положением отряда в Чекишляре во всех отношениях, для доклада помощнику главнокомандующего[38].

Для верной оценки всего дела и последующих затем событий, необходимо заметить, что в зимнее месяцы сообщения по Каспийскому морю делаются весьма медленными и затруднительными, а к стороне Мангишлака иногда и совсем невозможными; петровская гавань и тюб-караганская бухта (форта Александровского) иногда замерзают, и сообщения с Мангишлаком производятся или сухим путем на Красноводск и далее на Баку, как это было в зиму 1871 г., или же посредством срочных шкун общества «Кавказ и Меркурий», один раз в месяц, между Баку и незамерзающим заливом Александр-бай, как это предположено было в 1873 году. В ожидании со дня на день, что петровская гавань замерзнет, войскам, предназначенным к отправлению в Чекишляр, приказано было на всякий случай быть готовыми к походу в Баку, для отправления оттуда, а не из Петровска, в красноводский отряд. С первых же чисел февраля, когда на Каспийском море шла усиленная деятельность по снаряжению красноводского отряда, море было постоянно в сильном волнении; ветры, то юго-восточные, то северо-западные, стояли весьма крепкие; зыбь ходила огромная; при каждом выступлении из порта судна, обстоятельства были весьма неблагоприятные для плавания. Так, шкуна «Д. Милютин», назначенная с продовольствием в Киндерли, вышла из Баку в ночь 3 февраля, пришла в Петровск только 8 февраля, а оттуда едва выбралась 12 числа и прибыла Киндерли 16, т. е. чрез 8 дней после назначенного ей срока (8 февраля); казенный пароход «Урал», назначенный к 15 февраля к Карабугазскому проливу, вышел из Баку 8 февраля и, не дойдя до Карабугаза, вернулся 12 числа в Баку; лучшая из 70-ти-сильных шкун общества «Кавказ и Меркурий», шведской постройки, «Шах Иран», проборовшись с морем 24 часа, вернулась с ротами Ширванского полка, назначенными в красноводский отряд, в Баку[39]. Можно по одному этому представить себе, как должны были усложняться все распоряжения кавказского начальства и как трудно было подчинить их точному расчету. Часто случалось, что, послав на восточный берег Каспийского моря какое либо распоряжение, кавказское начальство, иногда по месяцу, находилось в полной неизвестности не только об исполнении распоряжения, но даже о самом получении его.

По отъезде Филипова, князь Святополк-Мирский, — весьма долгое время оставаясь без всяких известий с восточного берега Каспийского моря, находился в невозможности принять какие-либо новые меры по снаряжению отряда и своевременно сообщить необходимые разрешения или указания. В Тифлисе знали только, что все старания Маркозова приобрести верблюдов наймом или покупкою остаются безуспешны и что 22 февраля у Карабугазского пролива ни Ломакина, ни верблюдов не было[40]. Наконец, 27 февраля от Маркозова были разом получены известия, что по сведению, сообщенному ему от начальника мангишлакского отряда с нарочным туркменом, на Мангишлаке вспыхнуло восстание между адаевцами, вследствие которого верблюдов оттуда не будет, и что войска красноводского отряда, перейдя Атрек, успели добыть только 430 верблюдов[41].

Обстоятельствами этими, на сколько могло судить, по приведенным отрывочным сведениям, кавказское начальство, все дело было поставлено, таким образом, в самое критическое положение и даже, как казалось ему, угрожало окончиться катастрофою. Красноводский отряд, лишенный перевозочных средств, находился в невозможности выступить и оказать какое либо содействие другим направленным в Хиву отрядам. Восстание на Мангишлаке могло распространиться между оренбургскими киргизами, затруднить движение оренбургского отряда и даже задержать его в пути, или, необходимостью прикрытия тыла и флангов, ослабить отряд настолько, чтобы воспрепятствовать и ему исполнить возложенную на него задачу, Наконец, туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-дарьи, мог быть задержан на переправе чрез эту реку, а вследствие всего этого хивинская экспедиция могла и на этот раз окончиться полною неудачею, Сообразив все это и приняв во внимание, что посылка отряда войск на Мангишлак во всяком случае необходима для подавления там восстания, что отряд этот, в случае надобности, может обеспечить фланг оренбургского отряда, а тем самым и движение его к Хиве, при благоприятных же обстоятельствах, хотя частью своего состава, присоединится к оренбургским войскам и достаточно усилить их для решительного содействия успеху хивинской экспедиции, — князь Святополк-Мирский признал необходимым, в самый день получения упомянутого известия, по телеграфу испросить у главнокомандующего разрешение на сформирование мангишлакского отряда от 6 до 8 рот, с конницею при артиллерии для направления его к Хиве в связи с оренбургскими войсками. Разрешение это последовало на другой же день. «Предоставляется вам на Мангишлаке и красноводском отряде, телеграфировал великий князь помощнику своему, сделать все, что по обстоятельствам сами признаете нужным и возможным; особенно постарайтесь разъяснить и внушить Маркозову, что он должен двинуться в поход не иначе, как вполне обеспечив отряд перевозочными средствами и довольствием; потому должен силу отряда в точности соразмерить с числом верблюдов, которых удастся собрать, уменьшив, сколько надо, численность войск против предположения»[42].

Таковы были причины, послужившие к сформированию мангишлакского отряда, причины, как видно из изложенного, основанные на телеграммах Маркозова. По одной из них в Тифлисе заключили, что переход чрез Атрек был сделан исключительно с целью добыть верблюдов, что для этого весь отряд переходил чрез реку[43], но успел добыть лишь самые ничтожные средства, которые не позволят красноводскому отряду двинуться в поход, а по другой, сообщавшей о событиях на Мангишлаке в преувеличенном и извращенном виде — что на Мангишлаке произошло всеобщее восстание, которое все продолжается. На самом же деле переход чрез Атрек был сделан по инициативе начальника небольшой колонны, высланной из Чекишляра верст за 90 вверх по реке, а движение на Мангишлаке, имевшее совершенно частный характер, скоро прекратилось и порядок был восстановлен, о чем в донесении Ломакина было ясно сказано. Хотя, таким образом, основания, послужившие к сформированию отряда, и были ошибочны, но последующие события вполне оправдали сделанные распоряжения.

* * *

Для сбора верблюдов красноводскому отряду, Ломакин, 21 января, выступить из форта Александровского с ротою, двумя орудиями и двумя сотнями кавалерии[44]. Всего в отряде было 378 человек и 263 лошади. Довольствия поднято на 40 дней.

Прибыв к колодцам Тарталы, в горах Каратау, 23 января, Ломакин счел своевременным объявить киргизам приказание о доставке 2,500 верблюдов, в добавок к тем 500, которые уже были ими выставлены в форте, для поднятия тяжестей отряда в настоящий поход. После долгого совещания в отдельной кибитке, киргизы объявили Ломакину, что они готовы выполнить требование начальства и немедленно же приступят к сбору верблюдов. Они предлагали даже собрать до 9,000 животных, но начальник отряда отклонил это предложение: «Соберем сначала 3,000 верблюдов, а там — что Богу и царю будет угодно», сказал он им. В кибитку Ломакина собрались самые влиятельные люди на Мангишлаке. Здесь были, между прочим, Кафар Караджигитов, брат Капаура Калбина, одного из главных виновников мятежа 1870 года, чрезвычайно энергическая личность; Самалык Томпиев, племянник Калбина и большой приятель Кафара. тоже участник киргизского восстания 1870 года; Ермамбет Туров, управлявший джеминеевским отделением; Исергеб и другие. Кругом кибитки стояли проводники и верблюдовожатые, привлеченные любопытством. Кафар Караджигитов считался, и не без основания, преданнейшим нам человеком; он заведовал бузачинским наибством. По объявлении Ломакиным цели своего прихода, Кафар Караджигитов сказал довольно витиеватую речь, которая дышала бесконечною преданностью русским. «Если бы великому государю понадобилось для похода на Хиву не 8,000 верблюдов, но половина нашего состояния, говорил он, то и тогда бы мы охотно отдали все, ибо видим желание правительства оградить нас от нападения хивинцев». Речь эта, по-видимому, понравилась киргизам, которые подтвердили ее словом «аминь». Произведя затем раскладку, сколько каждое отделение должно было выставить верблюдов, Ломакин обратился к Самалыку Томпиеву с следующими словами: «Я возлагаю на тебя собрать на Бузачи 1,000 верблюдов. Ты этим можешь загладить прежнюю свою вину и возвратить себе прежнюю должность и те награды, которые тебе вышли, но не выдаются за прежнее твое поведение. От тебя зависит многое, так как ты влияешь на целом полуострове. Чтобы успешнее шло дело, я назначаю на Бузачи сотню подполковника Квинитадзе»[45]. Самалык отвечал, что точным исполнением настоящего поручения он постарается загладить свою вину и заслужить милость начальства. Затем киргизы были отпущены, но, не смотря на поздний час ночи, долго еще беседовали в своих кибитках.

24 января, утром, 4-я сотня дагестанского конно-иррегулярного полка пошла на полуостров Бузачи, к колодцам Мастек, а остальные войска (рота, два орудия и сотня казаков) выступили к колодцам Уланек. Пред выступлением из Тарталы, начальник отряда послал в форт Александровский приказание о том, чтобы оттуда немедленно посланы были на двух кусовых лодках в Киндерли и к Карабугазскому проливу войлоки и веревки для приготовления седел, так как он опасался, что доставив много верблюдов, киргизы приведут их без седел[46].

Горы Каратау, куда вступил отряд еще от колодцев Тарталы, имеют направление от запада на восток, с не большим склонением на юг. Оне изобилуют травами и легко могут пропитать стада адаевцев. Каратауские долины принадлежат к самым лучшим урочищам Мангишлака; здесь есть родники, достаточные для орошения полей, засеваемых некоторыми киргизами. В горах, состоящих преимущественно из кремня, попадаются окаменелости и раковины точно такие, какие водятся в настоящее время в Каспийском море.

Желая поскорее дойти до Биш-акты, Ломакин приказал пехоте сесть на верблюдов. 25 числа, на пути к колодцу Тущубек, в первый раз по выходе из форта, киргизы привели 18 верблюдов. Начало было, по-видимому, удовлетворительное. В Джангельды, где отряд имел привал, войска с большим удивлением смотрели на каменный дом, где помещается школа для киргизских детей. К приходу отряда, в школе находилось до 30 мальчиков от восьми до двадцатилетнего возраста. Школа была хорошо натоплена, и здесь, в первый раз за шесть дней похода, офицеры могли снять свои полушубки и теплые шапки, ибо все время был мороз от 7 до 10° R. От Джангельды войска тронулись к Тущубеку. На пути туда все были поражены великим множеством следов баранов, лошадей и верблюдов. Следы эти то шли подле дороги, то расходились в разные стороны. Стали подозревать, не бегут ли киргизы от русских; подозрение исчезло, когда увидели приведенных киргизами на ночлег нескольких верблюдов, Правда, число приведенных верблюдов не совпадало с тем, которое население известной местности должно было поставить, но предполагая, что какие-либо особые обстоятельства не позволили им в точности исполнить волю начальства, все успокоились.

27-го отряд прибыл к колодцам Каты-кую. Вечером сюда прискакал Кабак Ермамбетов, посланный, недели две тому назад, вместе с другими преданными нам людьми, по кочевкам к востоку от Биш-акты, с поручением от Ломакина приготовить население, чтобы оно не тревожилось движением отряда, а спокойно кочевало на своих местах. Кабак сообщил, что третьего дня, ночью, Кафар Караджигитов созвал, посредством огней на горе Чапан-ата, множество народа и объявил ему, что будто Ломакин, под величайшим секретом, передал ему одному, как наибу, что русские только на первый раз потребовали 3,000 верблюдов, и что как только это число будет доставлено, то с населения потребуют еще множество верблюдов, лошадей, баранов и людей, — последних для того, чтобы держать их впереди отряда, когда он пойдет на Хиву. Если же население этого не исполнит, то русские войска, высадившись в Киндерли, пройдут все кочевья и разорят их в конец, а потому, адаевцам ни чего более не остается, как бежать с Мангишлака. При этом Кафар Караджигитов показал бумагу, за печатью хивинского хана, которою тот просит Кафара, на случай, если он заметит, что русские намерены идти на Хиву, всячески стараться воспрепятствовать им в том и отнюдь не давать верблюдов. «Русские без верблюдов, говорил он. тоже, что рыба без воды или птица без крыльев». Если адаевцы не исполнят этого, то они будут немедленно разорены и истреблены, для чего уже к Мангишлаку направлены несколько хивинских партий. После этого Кафар добавил, что киргизам нечего опасаться слабого отряда русских: одна сотня пошла на Бузачи, где будет на днях уничтожена Ермамбетом Туровым и Самалыком Томпиевым; войска же, следующие на Биш-акты, он уничтожит по приходе их туда. Услышав эти слова, население начало немедленно откочевывать на Устюрт, и следы, которые видел отряд, пройдя Джангельды, были следами стад, принадлежавших кочевникам, которых смутил Кафар Караджигитов.

Все так были уверены в преданности Кафара Караджигитова, что сообщению Кабака Ермамбетова мало доверяли. Только на другой день, когда прибыло еще нисколько преданных нам людей, подтвердивших вести, привезенные Кабаком, уже не было никакого сомнения в измене Кафара.

Ломакин сперва предполагал идти со всем отрядом к Чапан-ата, чтобы наказать Кафара, но его беспокоило положение дагестанской сотни, и он решился идти в Мастек на соединение с нею, для чего и послал к подполковнику Квинитадзе трех нарочных, с приказанием, чтобы он ожидал его у этих колодцев. Так как войскам предстоял форсированный марш, то у колодцев Каты-кую они наварили себе мяса на два дня. 28 числа Ломакин выступил к колодцу Мастек. направив взвод казаков, под командою хорунжего Кособрюхова, к заливу Кара-кичу, чтобы удержать кочевников, следующих на Устюрт. Около полудня в отряде окончательно убедились, что с Мангишлакского полуострова множество жителей с своими стадами откочевало на восток, ибо дорогу постоянно перерезывали десятки тысяч следов баранов, верблюдов и лошадей. Часа в четыре пополудни, на горизонте, вправо от дороги, показались на равнине темные пятна; то не был мираж, так как день стоял пасмурный. По этому направлению послана была полусотня казаков, которая на привал в Джангельды привела два небольших кочевья (16 мужчин, 9 женщин, 11 детей, 20 верблюдов, 500 баранов и 60 лошадей), следовавших на Устюрт. В Джангельды же возвратился и хорунжий Кособрюхов, который пригнал 300 баранов, 7 верблюдов и 20 лошадей; с верблюдами были их хозяева: 4 мужчины, 6 женщин и несколько детей. Все эти люди и животные переданы командиру роты апшеронского полка капитану Бек-Узарову, которому приказано было идти к колодцам Аузурпа; сам же начальник отряда с сотней оставался еще в Джангельды. Едва Бек-Узаров отошел от места привала верст семь, как получил приказание соблюдать величайшую осторожность, ибо с Бузачей следует весьма большая партия киргиз, и прислать в Джангельды одно орудие. Нижние чины тотчас были ссажены с верблюдов, а верблюдовожатые (167 человек) привязаны к этим животным. Под вечер пошел большой снег; ветер дул прямо в лицо; солдаты, за весь день сделавшие более 35 верст, крепко устали, а колодцы были еще далеко; от Ломакина — никаких известий; наступила ночь, а с нею сильный мороз. Только в одиннадцатом часу колонна добралась до колодцев Аузурпа. Здесь верблюдов положили в каре, а к верблюдовожатым поставлен караул. Варить пищу люди не могли, так как все было занесено снегом и розыскивать топливо не было ни какой возможности; для согревания людей роздали по чарке спирту и на кибиточных древках вскипятили бульон Либиха. Около полуночи прибыл Ломакин с орудием и был крайне удивлен, когда ему доложили, что казачья сотня еще не прибыла. По его словам, он рассчитывал скорее увидеть здесь казаков, чем пехоту.

Причины долгого отсутствия Ломакина заключались в следующем. Когда к нему прибыло орудие, он находился еще в Джангельды, а сотня была отправлена, на перерез кочевникам, к заливу Кара-кичу. С прибытием орудия, он пошел по тому направлению, по которому двинулись казаки. На одном спуске встретилось затруднение к дальнейшему следованию орудия. Прождав здесь казаков около часа, Ломакин вернулся назад, к тому месту, где сотня оставила свои переметные сумы под прикрытием небольшой команды. Забрав казачьи вещи на четырех верблюдах он с этою командою и с орудием направился к Аузурпа, за темнотою ночи едва не заблудившись.

В этот день казаки сотника Сущевского-Ракусы имели с киргизами дело. С привала у Джангельды они посланы были к заливу Кара-кичу, чтобы поворотить киргиз, стремившихся на Устюрт. Сущевский-Ракуса настигнул кочевья подле горы Кара-тюбе. На встречу ему выехало до 300 вооруженных всадников. Исполняя приказание Ломакина — не употреблять оружия до последней крайности, Сущевский-Ракуса остановил сотню и, захватив одного киргиза, послал его к толпе, объявить ей, что русские пришли не драться с жителями, не разорять их, но уговорить их спокойно возвратиться на свои кочевки и не верить ложно распускаемым слухам. Едва посланный передал эти слова, как из толпы отделился один всадник, быстро подъехал к сотне и выстрелил из винтовки. Вслед за тем вся толпа бросилась на казаков. Произошла рукопашная схватка; казаки пустили в ход кинжалы, так как шашки их не могли пробивать шубы и ватные ха латы противника. Схватка продолжалась не более пяти минут; киргизы бросились бежать в рассыпную, потеряв одними убитыми, оставленными на месте, 22 человека. С нашей стороны ранены два офицера (Сущевский-Ракуса и Кособрюхов), 14 казаков и 3 лошади, — все холодным оружием, большею частью пиками; из казаков двое ранены весьма тяжело. По рассеянии неприятеля, Сущевский-Ракуса ударил отбой и собрал свою сотню, а между тем разбитая шайка, отойдя с версту от места стычки, стала опять собираться. Видя это, Сущевский Ракуса на рысях двинулся против нее; но не успел он пройти и сотни шагов, как киргизы бросились бежать в рассыпную. Между тем наступила ночь; пошел большой снег; преследовать бежавших было невозможно; сотня находилась довольно далеко от Ломакина; поэтому командир ее решил повернуть назад, к колодцам Аузурпа. Оставленные киргизами большие стада сотня не тронула, потому что они затруднили бы ее движение, но взяла только около сотни лошадей и десятка два рогатого скота. Сделав в этот день около 90 верст, сотня присоединилась к отряду часа через два после прибытия Ломакина к колодцам. От одного пленного, захваченного в деле 28 числа, узнали, что партией киргиз предводительствовал Самалык Томпиев, что сотня Квинитадзе окружена киргизами и что у нее отбиты все лошади, а проводники и верблюдовожатые разбежались.

На рассвете 29 числа Ломакин выступил к колодцам Мастек. Пред самым выступлением, с аванпостов привели к начальнику отряда трех киргиз, приехавших с этих колодцев. Они подтвердили, что у сотни дагестанского конно-иррегулярного полка действительно отбиты все лошади и что Ермамбет Туров держит ее в блокаде уже другой день, поджидая подкрепления, чтобы уничтожить ее. Трое нарочных, посланных к Мастеку еще из Каты-кую, не возвращались: их перехватили; и потому положение дагестанской сотни в высшей степени тревожило начальника отряда. Всю дорогу шел снег; густой туман заслонял окрестности; при невозможности ориентироваться по местным предметам, пришлось идти по компасу. Все были в сильном напряжении ежеминутно ожидая нападения; тишина в отряде была мертвая; изредка только слышался плачь киргизских детей, да покрикиванье верблюдовожатых. Около полудня явилась было надежда скорой встречи с Квинитадзе: две ротные собаки побежали в соседний овраг с такой радостью как бы к своему хозяину. За ними послали трех всадников, которые проехали по дну оврага на довольно значительное расстояние, но никаких следов не нашли. Не доходя до колодцев Мастек, отряд остановился на том месте, где было вдоволь корму и топлива, и люди начали варить обед, употребляя снеговую воду. Отсюда послано было несколько всадников к колодцам. Посланные возвратились с известием, что дагестанской сотни у колодцев нет, но есть признаки, по которым можно судить, что она была там весьма недавно; что еще не замело снегом те места, где стояли кибитки, и что на кошме у одного колодца лежит убитая женщина, а в другом месте труп лошади. Ломакин предположил, что освобожденная, с приближением отряда, от блокады, сотня направилась к заливу Кочак, по дороге к форту Александровскому. Замеченные следы пеших и конных по направлению к заливу Кочак давали много вероятия этому предположение. Приказано было скорее оканчивать варку пищи и приготовляться к выступлению по следам сотни, а чтобы легче было идти, сделаны следующая распоряжения: 20 четвертей овса розданы киргизам для их лошадей, 50 четвертей овса рассыпаны по полю, 20 четвертей овса, 4 четверти сухарей и 6 мешков муки брошены, 8 четвертей овса потравлены казачьими лошадьми, стадо баранов в 500 штук распущено, а захваченные женщины и дети освобождены и им же дано 7 верблюдов. Кроме того, Ломакин хотел сжечь все тяжести, но его уговорили не делать этого, так как сжечь тяжести можно было всегда успеть.

В 6 часов вечера отряд тронулся далее, пройдя уже с весьма малыми отдыхами, накануне и в этот день, около 27 часов. Люди были сильно утомлены, но желание выручить товарищей заставило не думать об усталости. Солдаты ехали на верблюдах. Так как мороз стоял сильный, до 17° R., то сделано было распоряжение о том, чтобы несколько солдат по очереди шли пешком и будили тех, которые засыпали на верблюдах; почувствовавши озноб в ногах тот час же слезал и шел пешком, пока не согревался. Сначала следы дагестанской сотни были явственно видны; особенно хорошо отпечатлелся на снегу след кошмы, на которой вероятно что-нибудь тащили; но чрез час движения всякие следы пропали, их занесло снегом, и пришлось идти опять по компасу, потому что проводники совершенно сбились с толку, не видя местных предметов, занесенных снегом, по которым они могли бы ориентироваться. Пройдя 15 верст, один из отряда заметил в отдалении огонь. Надежда на скорую встречу с дагестанцами оживила всех. Поворотили на огонь и шли на него уже более двух часов; но оказалось, что это был не огонь, а звезда. Опять пошли по компасу по направлению к заливу Кочак.

В два часа утра 1 февраля дан был отдых на один час; затем шли до трех часов пополудни, когда опять сделали остановку на два часа. Едва остановились на привал, как все заснуло: и люди, и лошади, и верблюды. До того все были утомлены, что, как рассказывает очевидец, один офицер заснул с стаканом начатого им горячего бульона, а другой, подавая товарищу портсигар, не мог дождаться, пока тот пройдет 5 шагов до него, и заснул самым крепким сном. В 7 1/3 часов вечера отряд пришел к заливу Кочак, но дагестанской сотни и там не оказалось. Захваченные 31 января на пути два киргиза сообщили, что эта сотня вероятно пошла в горы Каратау, но где она теперь — они не знают. Идти далее без продолжительного отдыха было невозможно: люди находились в движении с небольшими остановками уже 43 часа, без горячей пищи; раненые не были перевязаны уже третьи сутки; у некоторых солдат и казаков оказались отмороженными руки и ноги. Разбили кибитки, поставили котлы и решили поджидать здесь дагестанскую сотню и постараться напасть на ее след.

В 9 часов вечера, когда в лагере уже спали, прибыл посланный от Квинитадзе с следующей запиской: «Я арестовал двух женщин, которых, как оне говорят, вы будто освободили в бытность вашу в Мастеке; это конечно самая отвратительная и наглая ложь, так как вы не могли и не должны были быть в это время в Мастеке; но оне показывают мне существенное доказательство того, что были у вас: сухари и мешок овса, будто бы по даренные вами в Мастеке 29 января. Оне говорят, что вы пошли в форт через кочак; если это справедливо, то пишите мне с этим верным нарочным, где мне нагнать вас. Если вы у залива Кочак, то завтра буду у вас, а не то иду по левой стороне Каратауских гор к заливу Киндерли. Удивляет меня, что вы, имея направление к Бузачи, не прислали ни одного нарочного и не отвечаете на мои записки[47]». Ломакин с этим же нарочным послал Квинитадзе приказание спешить в Кочак, чтобы потом вместе идти в форт Александровский, который должен быть в опасности.

В 9 часов утра от командира дагестанской сотни получено было новое известие, что он приказание начальника отряда получил и будет у залива Кочак к двум часам дня. В этот день мороз был свыше 19° R. и дул сильный северный ветер. В роте Бек-Узарова в этот день пять человек, сидя на месте, отморозили себе ноги, а один солдат едва совсем не замерз, задремав после выпитой им порции спирта. Вследствие этого сделано было распоряжение о том, чтобы люди все время ходили. В ожидании прихода дагестанской сотни, солдаты и казаки приготовили для нее топливо и сварили обед. Но было уже два часа, а сотня не показывалась. Приготовленный обед съели сами хозяева и принялись за новую варку. Наступал вечер; все в тревожном ожидании посматривали в ту сторону, откуда должен был появиться Квинитадзе. Только около 6 часов приехал от него нарочный и сообщил, что сотня будет часа через три. Уже поужинали, а сотня не появлялась; все думали, что она, по случаю большого перехода[48], ночует где нибудь на дороге и придет утром. Едва офицеры натопили свою кибитку так называемыми плошками[49], как из цепи дали знать, что сотня идет. Все вышли на встречу мусульманам, которые, не смотря на претерпленные ими бедствия, имели бодрый вид. Ломакин приветствовал сотню и благодарил ее за мужество, с которым она перенесла тяжелый поход пешком. На слова начальника отряда, всадник Абдул Кадыр, с дозволения его, сказал: «Лучше бы нам предстать пред тобою в половинном составе, чем лишиться таким образом лошадей». При этих словах вся сотня на клонила головы, избегая встречи глаз начальника, а у присутствующих на глазах появились слезы. Трогательно было потом слушать рассказ самого командира сотни: как, после отбития лошадей, люди дали ему клятву идти за ним, куда бы он ни повел ее, идти в Киндерли, за 350 верст, пешком, но снежной пустыне. И они сдержали бы свою клятву, они пришли бы в Киндерли!

С дагестанскою сотнею произошло следующее. 24 января она выступила от колодцев Тарталы на полуостров Бузачи, имея: продовольствие и фураж на 20 дней, 5 кибиток и 64 верблюда для перевозки тяжестей. 26 вечером сотня прибыла к колодцам Мастек, где и расположилась в ожидании привода обещанных Ермамбетом Туровым и Самалыком Томпиевым верблюдов. В тот же вечер в лагерь прибыл брат Ермамбета Турова с четырьмя баранами, присланными от него в подарок сотне, и с поздравлением по случаю благополучного прихода ее на Бузачи, к нему в гости. Подарок был принят и Квинитадзе просил посланного благодарить Ермамбета за оказанное внимание. Брат Ермамбета в свою очередь передал от его имени, чтобы сотня ни о чем не беспокоилась, так как бараны будут ей доставляться ежедневно. На другой день опять приехал брат Ермамбета Турова и сообщил, что для сбора верблюдов разосланы люди во все концы полуострова и что в скором времени начнут их приводить в лагерь; теперь же он просил принять четырех верблюдов. По уходи его, в лагерь пришла одна женщина и просила возвратить ей этих верблюдов, так как они принадлежат ей и без них она не может кочевать. Верблюдов ей, конечно, не возвратили, и так как было темно, то женщина осталась ночевать в кибитки у верблюдовожатых.

Не подозревая опасности, Квинитадзе приказал выпустить на пастьбу сотенных лошадей, которые, будучи киргизской породы, могут довольствоваться подножным кормом и зимою. В прикрытие табуна назначены 1 урядник и 12 всадников; лошади были стреножены и паслись не далее 500 шагов от лагеря. Верблюды на ночь были положены около кибиток, а верблюдовожатые, числом 24, поместились в трех собственных кибитках около верблюдов. Вокруг кибиток и верблюдов стояло три поста.

В полночь на 29 число у кибиток раздались выстрелы; поднялась тревога; все бросилось к оружию. Когда Квинитадзе выбежал из кибитки, то верблюдов в лагери уже не было: их всех угнали киргизы, произведшие нападение; в то же время послышались учащенные выстрелы из табуна. Тогда, оставив один взвод в лагере, командир сотни, с остальными тремя взводами, бросился к табуну, где встретил большую толпу киргиз, успевшую уже угнать лошадей. Произошла рукопашная схватка, во время которой удалось отбить у киргиз верблюдов; но догонять лошадей пешком, опасаясь к тому же нападения на лагерь, Квинитадзе счел невозможным и потому приказал людям возвратиться в лагерь. Здесь он устроил из мешков с овсом и мукою и из связанных верблюдов завал и решился выжидать неприятеля, который, между тем, отойдя на версту расстояния от лагеря, обложил его цепью и развел огни, чтобы следить за сотнею. Мороз стоял очень сильный; люди не спали всю ночь. На рассвете оказалось, что все верблюдовожатые, пользуясь общим смятением и темнотою ночи, убежали; что киргизами отбито у сотни 103 строевых лошади; что один всадник сотни ранен пикою, и что на том месте, где происходила схватка, найдены нисколько топоров и пик и убитыми одна лошадь и одна женщина, та самая, которая осталась ночевать в лагере. Местах в 50 виднелись кровяные лужи и дорожки.

Исполняя приказание начальника отряда — прибыть в Киндерли к 8 февраля, Квинитадзе решился выступить туда лишь будет готов к походу. Приготовления же к выступлению заключались в том, что люди наварили себе на весь 350-ти верстный путь хинкал[50], так как предполагалось, что на пути, который придется прокладывать оружием, не будет времени готовить пищу.

30 января, утром, бросив в колодезь 140 четвертей овса, засыпав его песком и положив сверху убитую лошадь, Квинитадзе двинулся по направлению на Киндерли. Киргизы его не преследовали; да и весь предшествовавший день, не смотря на все старания всадников дагестанской сотни, ожесточенных до крайности потерею своих лошадей, завязать с киргизами перестрелку, эти последние избегали с ними встречи. 30 и 31 января, по причине густого тумана, сотня шла по компасу. Придя в Отар-бай, Квинита послал одного проводника в Аузурпа, узнать о направлении отряда. Чрез несколько времени после посылки его, захвачены были две киргизские женщины, которые сообщили, что Ломакин прошел к заливу Кочак, а возвратившийся проводник объявил, что в Аузурпа есть следы отряда. Таким образом ясно было, что отряд поворотил от Каратау на север. Тогда командир сотни, написав донесение о своем положении, послал его с тем же самым проводником отыскать отряд по следам его, а сам поворотил на северо-запад, к заливу Кочак. Отыскав отряд, проводник привез Квинитадзе приказание Ломакина идти скорее к заливу Кочак, на соединение с ним.

2 февраля, для дальнейшего следования в форт Александровский, дагестанскую сотню посадили на отбитых Сущевским-Ракусою лошадей. Отряд спешил в форт день и ночь, так как оттуда не было никаких известий, и участь Николаевского рыбачьего поселения и форштадта сильно тревожила Ломакина. Как в последствии оказалось, волнение на Мангишлаке произвело в Николаевском поселении и в форштадте большой переполох: все семейства с имуществом перебрались в форт, а рыбаки уже хотели было затопить все свои суда и лодки, чтобы не дать их сжечь киргизам, как в 1870 году, при всеобщем восстании Мангишлака. Отряд вернулся в форт 4 февраля. С отмороженными членами оказались: в сотне Квинитадзе 11 человек, в кизляро-гребенской сотне 1, в пехоте 13 и в артиллерии 2. У шести человек, по приходе в форт, пришлось отнимать пальцы на руках или на ногах.

Таким образом мангишлакский отряд, сделав во время суровой зимы, в 15 дней, слишком 500 верст, не добыл верблюдов. Выйдя из форта с 500 животными, он почти с этим же числом и возвратился. Причины неудачи заключались в следующем. Население Мангишлака не доверяло русской власти и русской силе в закаспийской стране и невольно тяготело к давно ему знакомому и единоверному народу в Хиве, в недоступность пределов которой для русских оно верило более, чем во что нибудь. Происки хивинского хана не остались без последствий, и в январе месяце между киргизами началось глухое брожение. Пред выступлением отряда в зимний поход, оно было уже так сильно, что бросалось в глаза людям, имевшим с ним непосредственные сношения. Один из очевидцев в своем дневнике так описывает симптомы январского брожения: «По приходе в форт[51], рота расположилась на ночлег в конюшне. Я целую ночь не мог сомкнуть глаз: мне все слышался рассказ купца армянина Франгулова, который в форте слывет за политика. Он, между прочим, сказал мне, что киргизы хотят сыграть такую же штуку с русскими, какую сыграли с полковником Рукиным в 1870 году. Догадки свои Франгулов основывает на том, что все работники из киргиз отходят от своих хозяев; что киргизы делают большие закупки, запасаясь и на весну; не платят денег, а все берут в долг, что редко случается между ними; туркмены же, наоборот, стараются попасть в рабочие и быть ближе к форту, чуя неблагополучие. Кроме Франгулова и другие армяне того же мнения, да еще прибавляют, что если войска уйдут из форта, то они закрывают торговлю и переносят свои вещи и товары под защиту пушек, боясь нападения киргиз. Армяне говорят, что поведение киргиз похоже на поведение их пред восстанием 1870 года. Слухи эти не дают возможности рыбакам идти на лов в Сарыташ». Как надо полагать, все уже было подготовлено к тому, чтобы оказать сопротивление русским, по приказу хивинского хана. Не доставало только предлога. Но лишь объявили киргизам, что они должны выставить верблюдов для войск, как одни восстали, а другие постарались поскорее скрыться от этой повинности. Киргизы за свой мятеж 1870 года были достаточно проучены. С того времени прошло лишь два года. Очень может быть, что если бы теперь дело было поведено осмотрительнее, то дерзость свою они не простерли бы до того, что с оружием в руках напали на русские войска, а все ограничилось бы откочеванием их на Устюрт, вне сферы нашего влияния; но огромная цифра 3,000 верблюдов, которых должно было выставить население, смутила его окончательно. По официальным сведениям, податных кибиток на Мангишлаке, т. е. таких, которые признавали нашу власть, считалось от 5-ти до 6-ти тысяч. Это население разбросано на пространстве 65 тыс. кв. верст, от песков Сам, чрез Биш-акты, до Карабугазского залива. И так как время не терпело, пока соберут верблюдов из самых отдаленных мест Мангишлакского приставства, то 3,000 верблюдов назначено было выставить отделениям: Джеминеева, Баймбетова, Джарова, Тобушева (с каждого по 700 штук) и Туркмен-адаева (200 штук), как кочующим в пределах досягаемости наших отрядов. Ясно, что это население не могло выставить определенной цифры, рассчитанной со всего населения, ибо в таком случае было бы не в состоянии совершать перекочевок, или, другими словами, лишилось бы всех средств к существованию. Между тем жизнь киргиз обусловливается средствами их существования, т. е. скотом. Скот дает им пищу, одежду, деньги. — «Понятно, следовательно, говорит А. Гейнс в своем очерки Туркестана, что кочевник ценит свой скот наравне с жизнью и что деньгами и мерою ему служит тот же скот. „Мал джан аман мы?“ (как состояние скота и души?) обращает, он привычное приветствие знакомому и незнакомому, азиятцу и европейцу. И заметьте, скот поставлен ранее души[52]».

Что действительно адаевцы были бы поставлены в крайнее положение сбором с них указанного числа верблюдов, это видно из следующих слов одного киргиза, который у колодцев Тарталы, на приглашение Кафара Караджигитова выставить русским перевозочные средства («адаевцы! это первая воля великого князя, обращенная к нам, и мы должны- хотя умереть, но исполнить ее»), отвечал: «Зачем же мы будем умирать: пусть лучше весь скот наш погибнет, но выполним в точности это приказание. Мы поставим свои кибитки, где есть топливо и корм[53], и отдадим всех своих верблюдов».

Точно также смотрел на это дело и командующий войсками Дагестанской области князь Меликов: он предостерегал Ломакина — в ответном заявлении о количестве верблюдов, которое в состоянии выставить население — быть крайне осторожным; он же, после неудачного похода, писал ему что возникает вопрос и о возможности добыть такое число верблюдов даже при самых благоприятных условиях, по имеющемуся вообще количеству верблюдов на Мангишлаке, и что давая положительный ответ о готовности жителей дать с охотою и усердием, по найму, верблюдов, Ломакин должен был предвидеть противодействие при исполнении этого поручения. Раз, как верблюды потребованы с населения, следовало за них тотчас расплачиваться, а между тем у Ломакина денег не было[54]. Это обстоятельство, в связи с слухами, распространенными задолго до выступления отряда в зимний поход, со стороны кочующих у Карабугаза туркмен, что за доставленных в прежние годы в красноводский отряд верблюдов население весьма скудно вознаграждалось, также способствовало волнению между киргизами, которым было известно, что Ломакин пошел собирать верблюдов именно для красноводского отряда. «Красноводский начальник, писал туркменский наиб Мамед-Пана начальнику мангишлакского отряда (который послал его для сбора верблюдов с жителей, кочующих у Карабугаза), в прошлом году (т. е. в 1872), насильно взяв у наших людей (т. е. у туркмен) верблюдов и обещав за них платить деньги, выдал только по семи пудов хлеба и 10 руб. деньгами. Поэтому наши люди боятся, что и теперь будут брать верблюдов без денег и потому они теперь нам не верят»[55].

Лишь только отряд поворотил в обратный путь и о сборе верблюдов не стало уже и речи, то все-население уселось на свои обычные кочевки, и призывные огни Кафара Караджигитова, которые он еще три раза зажигал на горе Чапан-ата, не произвели никакого действия на население. Напротив, оно по прежнему начало торговать с фортом. По донесению полковника Ломакина, в течение трех недель после его похода, в форт пришло до 60-ти караванов. Наконец, в заливе Кочак никто не тронул поселян станицы Николаевской, которые остались там зимовать с тою целью, чтобы раннею весною, когда еще носит льды и когда нельзя выйти из Тюб-караганской бухты, воспользоваться самым выгодным ловом. Вследствие этого, чрез три недели после возвращения своего в форт, Ломакин доносил, что по состоянию края, в усилении отряда двумя казачьими сотнями особенной надобности пока не имеется.

Лишь только началось волнение между кочевниками, Ломакину ничего больше не оставалось, как возвратиться в форт и оттуда донести, что дальнейший сбор верблюдов, до более благоприятного времени, невозможен, равно как невозможно послать выставленных 500 верблюдов к Карабугазу под прикрытием двух сотен, и в видах успокоения населения, и потому еще, что киргизские лошади, данные дагестанской сотне[56], всю зиму находившиеся на подножном корму, до того были изнурены, что с первого же перехода от залива Кочак в форт, многих из них пришлось вести в поводу, и необходимо было по крайней мере месяца 1 1/2 употребить на поправку их; конвоировать же верблюжий транспорт с одною сотнею было рискованно.

Вследствие невозможности отправить верблюдов сухим путем, Ломакин предлагал перевезти их в Красноводск, в начала марта, на больших шкунах общества «Кавказ и Меркурий», на буксире наиболее сильных пароходов. Но это предложение с первого же раза показалось невыполнимым к известному сроку. Действительно, заведующий перевозкою войск по Каспийскому морю, на сделанный по этому предмету запрос, ответил, что шкуны, способные подымать около 75 верблюдов, могут заняться перевозкою не раньше 20 марта; что таких шкун три, и что при благоприятных обстоятельствах оне могут, с помощью четвертой шкуны для одного рейса, окончить перевозку их не ранее 10 апреля.

По расчету времени, Ломакин не мог доставить верблюдов красноводскому отряду к определенному сроку, даже и в том случае, если бы на Мангишлаке не было волнений и ему удалось бы собрать все назначенное число верблюдов. Выступив из форта 21 января и обещая быть с верблюдами у Карабугазского пролива 15 февраля, он никоим образом не мог исполнить этого, так как в Биш-акты отряд мог прибыть только в первых числах февраля; Затем нужно было по крайней мере до четырех недель времени для сбора верблюдов из таких отдаленных местностей, как полуостров Бузачи, и столько же времени для доставления их из Биш-акты и Киндерли в Красноводск, Следовательно верблюды могли прибыть в этот последний пункт только в конце марта, что уже было бы поздно.

Как сказано выше, Ломакин возвратился в Александровский форт 4 февраля. 6 числа он послал донесение о своем зимнем походе. Донесение это, в высшей степени важного содержания, отправлено было в 4-х экземплярах: два морем на косовых лодках и два сухим путем, в Киндерли и Красноводск. Обе лодки, везшие донесение, выбросило на берег: одну в Александр-бае, а другую близ Тюб-караганской бухты; нарочный, посланный в Киндерли, ждал там шкуны с 8 по 16 февраля, и полагая, что она уже не придет, вернулся в форт; шкуна же, вместо 8 числа, прибыла в Киндерли 16-го[57]; наконец, только последнему нарочному удалось доставить 14 числа донесение в Красноводск, где Маркозова не было. Пока с него, по приказанию воинского начальника, снимали две копии[58] и отыскали туркменскую лодку, прошло два дня; 16-го числа его отравили на туркменской рыбачьей лодке в Чекишляр, куда оно пришло только 24-го, а Маркозов получил его 25-го, т. е. слишком поздно даже для того, чтобы перейти Атрек для добывания верблюдов[59].

Глава III

Переговоры Маркозова с туркменами по найму у них верблюдов. — Исход их. — Двукратный переход войск красноводского отряда чрез р. Атрек. — Результаты.

Полковник Маркозов, покончив с делами в Тифлисе, 10 января поспешил возвратиться к отряду, для приготовления его к хивинскому походу. 14 числа он прибыл в Баку и 20-го высадился в Красноводске. Здесь он сделал распоряжение, чтобы красноводский гарнизон приступил к приготовление и увязки походного довольствия в вьюки, независимо того, что приготовлялось в Чекишляре самими частями, назначенными в поход. Маркозов рассчитывал, что если обещанные с Мангишлака верблюды переправятся чрез Карабугазский пролив, то ему не трудно и не долго будет перебросить отряд из Чекишляра в Красноводск на легках, и тогда, раздав войскам приготовленные красноводским гарнизоном вьюки и не потеряв, следовательно, времени, выступить немедленно в поход.

В последних числах января Маркозов приехал в Чекишляр, тотчас же снарядил колонну в семь рот пехоты с четырьмя горными орудиями, и под начальством Майора Мадчавариани отправил ее на Атрек, к переправе Баят хаджи, для воспрепятствования переходу кочевников на правый берег Атрека. Отправив эту колонну, Маркозов уехал на остров Ашур-аде, куда начальнику астрабадской морской станции, капитану 1-го ранга Петриченко, удалось вызвать влиятельнейших туркмен почти всех наиболее значительных родов. Здесь у Маркозова еще раз блеснула надежда, хотя и слабая, на добычу верблюдов путем добровольная соглашения, надежда слабая потому, что возвращаясь еще из рекогносцировки в декабри 1872 года в Чекишляр, он получил от туркмен-атабаев, живущих за Атреком, объявление войны или открытой непримиримой вражды. На правом берегу этой реки часто попадались большие параллельные черты, проведенные шашкою. Черты эти означали клятву, смысл которой: «да будут наши жены незаконными, если мы пропустим русских без боя[60]».

Между прибывшими туркменами находился главный юмудский кази, духовное лицо, который, по словам капитана Петриченко, пользовался особенным уважением, как между оседлыми, так и кочевыми туркменами (чомур и чарвою), Встреча Маркозова с этими представителями народа была по-видимому дружественная. Одарив подарками старшин, соответственно значению каждого из них, Маркозов назначил следующий день для переговоров.

Старшины[61] собрались в доме Петриченко. Маркозов объявил им, что с своей стороны назначает только 1,500 червонцев в подарок кази и его почтенным сотоварищам. а что все остальное предоставляет дарья-беги[62], у которого все — и он, начальник отряда, и туркменские старшины находятся в гостях, и который, следовательно, сделает так, чтобы всем было хорошо. Такую речь Маркозов держал по совету Петриченко. Подарок в 1,500 червонцев подействовал на тех, которым его обещали. Начался разговор о том, сколько именно нужно Маркозову верблюдов и верблюдовожатых и по сколько он будет платить за верблюда. По поводу этого последнего вопроса определилось, что по установившемуся у туркмен обычаю, когда караваны идут в Хиву, то нанимающие платят за каждое вьючное животное по четыре тумана[63], при чем верблюд в один конец везет не более полвьюка, а в другой — целый вьюк. Петриченко предложил по шести туманов только до Хивы. Условились, что вьюки не должны быть тяжелее 10–11 пудов и дополнили предложение тем, что в случае, если отряд по какой либо причине свернет в сторону, то за каждый день пути не по направлению в Хиву Маркозов платит, сверх условленного, еще по три крана[64] за верблюда. Проводники получат продовольствие в размере фунта рису, фунта пшеничной муки и 1/3 фунта масла на человека в день. Деньги Маркозов обязывался уплатить вперед. Со стороны русских, как свидетель и поручитель за них, к договору приложил свою печать один богатый туркмен по имени Мулла-Дурды, неоднократно бывавший в Нижнем Новгороде на ярмарке.

Хотя договор и был заключен, но кази казалось необходимым разъяснить то один, то другой пункт его, чтобы уже все подробно рассказать народу. В разъяснениях этих прошло четыре дня. Наконец кази уехал на свой берег, восхищенный приемом, подарками и предложениями, сделанными ему относительно найма верблюдов. По его словам, не было ни малейшего сомнения в том, что аксакалы, которых он соберет дня через четыре и которым объявит о предложении Маркозова и о своем на него согласии, немедленно приведут русским не только 4,000 верблюдов, но и гораздо более, и без сомнения поймут, как ошибались они до сих пор, держась так далеко от русских. Уже шестые сутки стоял паровой барказ у берегов близ Ходжа-Нефес, в ожидании ответа кази, когда наконец привезен был этот последний. «Слава аллаху, писал кази, дела идут прекрасно: все аксакалы согласились служить русским и дать своих верблюдов, но просят только прислать теперь же по одному суконному халату и немного чаю и сахару». Барказ, не прекращая паров, повез просимое в Ходжа-Нефес. На третий день после этого кази запросил Маркозова: не заплатить ли он за наров[65] по семи туманов? Маркозов ответил, что заплатит с удовольствием. В следующий рейс барказ привез послание, в котором кази извещал, что астрабадский губернатор разослал своих агентов, которые отшатнули от него многих стариков, но что дело еще не потеряно, если Маркозов обещает, дойдя до Хивы и отправив верблюдов обратно, дать туркменам 1000 вьюков пшеницы. Маркозов обещал и это, хотя, как признавался он, терпение его начинало лопаться. Дальнейшие вести от кази были все менее и менее утешительны, и наконец все переговоры кончились тем, что дней через 25 кази вышел в Чекишляр с 20 своими верблюдами и с проклятиями тем, которые не хотят служить русским.

С первого же раза, когда кази начал затягивать дело, положение Маркозова становилось труднее и труднее: время уходило, надежда на доставку верблюдов за деньги из-за Атрека хотя и была, но слабая; с Мангишлака не было ни каких известий. Выехав 24 февраля на почтовой шкуне на Ашур-аде, чтобы по возможности раньше прочесть адресованную на его имя с западного берега корреспонденцию, он, между прочим, получил одну из бумага, которая его несказанно обрадовала: в ней сообщалось, что полковник Ломакин обещал непременно добыть 3,000 верблюдов и доставить их в Красноводск к 1 марта. Рассчитав, что ему нужно всего 4,300 верблюдов и что если к имевшимся в отряде 500, прибавить 3,000 мангишлакских, то отряд будет почти обеспечен перевозочными средствами, Маркозов из Ашур-аде возвратился в Чекишляр совершенно счастливый. Но здесь его встретило донесение Ломакина 6 февраля о том, что верблюдов с Мангишлака ждать более нечего. «Прочитав донесение полковника Ломакина, писал Маркозов князю Святополк-Мирскому[66], ваше сиятельство убедитесь, что единственно надежное место для добычи верблюдов все же таки есть и была полоса между Атреком и Гюргеном и что Чекишляр имеет для нас немаловажное значение. Жаль только, что пропало непроизводительно столько времени, труда и средств для Мангишлака и на Мангишлаке». Тем не менее Маркозов не отчаивался: «Бог даст, писал он в том же письме, мы не опоздаем придти в Хиву к назначенному нам сроку. Нет такого худого положения, из которого бы не было возможности, если не выйти, то хотя выползти». Теперь оставалось рискнуть перейти Атрек, чтобы там добыть верблюдов, так как об отказе от похода на Хиву не могло быть и речи, что ясно видно из приведенных строк письма Маркозова. В случае перехода Атрека, начальник отряда должен был взять все на свой страх; но он, не колеблясь, решился на это. Войска, назначенные в поход, были готовы к выступлению чрез двое суток.

Здесь необходимо заметить, что переход красноводского отряда чрез Атрек не был воспрещен безусловно. Так как персидское правительство всегда заявляло свои притязания на то, что владычество его простирается до Атрека. то этим самым оно должно было принять на себя и ту ответственность, которая тесно связана с подобными притязаниями и которая ставит каждому государству в одну из главнейших обязанностей не допускать, чтобы его территория служила убежищем для преступников и людей неблагонамеренных. Но персидское правительство не в состоянии было, как в том оно откровенно сознавалось нашему поверенному в делах в Тегеране, удерживать подвластных ему туркмен от грабежа в наших пределах и не могло удовлетворять наших требований при подобных случаях. Мало того: персияне, если и появлялись на берегу Атрека, то не иначе, как закованными в цепи, т. е. в качестве невольников, ведомых туркменами на продажу в Хиву или в Бухару. Другими словами: власть Персии в стране между Атреком и Гюргеном была менее, чем номинальною. Могут ли после этого туркмены считаться персидскими подданными? Могут ли, с другой стороны, персияне восстановить между ними какой-либо порядок, когда они не имеют его у себя дома? — «Какие мы подданные персиян, говорят туркмены, когда мы держим в плену их людей, а они наших? Разве у русских могут быть в плену русские же?» Нам самим оставалось принять меры для ограждения нашей страны от нападения туркмен. Меры эти заключались в том, что главнокомандующему кавказскою армиею преподана была следующая инструкция: 1) преследование за Атреком нашими войсками туркмен допускается только в случае их нападения на наши отряды или доказанного грабежа на правой стороне этой реки; 2) предварительно движения нашего отряда за Атрек, должны быть уведомлены о том посольство в Тегеране и консульство в Астрабаде; при чем им должны быть сообщены причины, вызывающая подобное движение; 3) по наказании виновных и достижении такими образом цели движения за Атрек, отряд наш немедленно возвращается на северную сторону реки, и 4) мы ни под каким предлогом не заводим оседлости на левой стороне Атрека[67].

Туркмены, кочующие за Атреком, как бы вызывали Маркозова к переходу чрез эту реку, и уже в половине февраля часть красноводского отряда перешла границу для наказания их. Обстоятельства, заставившие перейти чрез Атрек в первый раз, были следующие. С первых чисел января, в окрестностях Чекишляра стали появляться из-за Атрека партии вооруженных туркмен, с намерением отогнать отрядных верблюдов, захватить нижних чинов, посылаемых за топливом, и пр. Одновременно с этим, старшины некоторых, кочующих в пределах нашей территории, туркменских родов, явясь к Маркозову в Чекишляр, просили его заступничества против атабаев и диаджи, которые, в отмщение им за преданность России, постоянно угоняли у них за Атрек верблюдов или подсекали последним ножные мышцы, Таким образом туркмены правого берега Атрека лишились весьма большого числа своих животных. На предложение, сделанное начальником отряда, чрез консула нашего в Астрабаде, губернатору Астрабадской области, о том, чтобы он распорядился придвинуть к берегу Атрека персидскую пограничную стражу и вообще принял меры к прекращению и предупреждению хищничества в наших пределах со стороны туркмен персидско-подданных, Сулейман-хан отвечал, что «во всех государствах и между всеми народами на земле повсюду бывают злоумышленники, и неодобрительные поступки таких неблагонамеренных людей, не ограничиваясь одною какою либо местностью, легко возможны везде; но они не могут дать повода к разным намекам и некоторым предположениям[68]». Губернатор, конечно, не хотел признаться что прекратить хищничество туркмен не в его силах, и что для спокойствия края, которым он управлял, был прямой расчет не только не прекращать разбоев туркмен, но даже усилить таковую деятельность их на нашей территории, чтобы тем отвлечь ее от своей, чему он и способствовал по силе возможности. Так, имелись сведения, что астрабадский губернатор обещал туркменам никогда не посылать к ним персидских войск, что бы они ни делали с русскими. Вместе с тем он уверил их, что за Атрек русские показаться не смеют[69]. Все это заставило Маркозова выдвинуть, как сказано выше, из Чекишляра вверх по Атреку колонну из 7 рот Ширванского полка, 4 горных орудий и небольших команд казачьей и саперной. Колонна эта, под начальством майора Мадчавариани, выступила 31 января к переправе Баят-хаджи, отстоящей от Чекишляра верстах в 90. Выдвинуть эту колонну далее не представлялось возможности, так как по недостатку верблюдов в отряде, снабжение ее продовольствием слишком затруднилось бы. Мадчавариани приказано было, по прибытии на место, устроить там укрепление и затем высылать части для патрулирования вверх и вниз по реке, чтобы, таким образом во-первых, удерживать население на левом берегу Атрека, а во-вторых, чтобы угрожая ему переходом чрез реку, вынудить кочевников к вступлению с нами в соглашение по найму верблюдов. В то же время Мадчавариани должен был войти в сношения с гокланами, старинными врагами юмудов, для пресечения этим последним возможности проходить чрез гокланские земли.

На всем пути следования своего до Баят-хаджи, колонну постоянно тревожили мелкие неприятельские партии, которые пытались отогнать у нее верблюдов. Получив от Мадчавариани донесение о положении дел на Атреке, Маркозов послал из Чекишляра в его распоряжение сотню кизляро-гребенского полка, с приказанием принять решительные меры к прекращению доступа на наш берег туркменских шаек. Мадчавариани усилил казачьи разъезды на правом берегу Атрека. Один из таких разъездов, 8 февраля, наткнувшись на неприятельскую партию, был встречен ружейным огнем, который туркмены не прекратили даже и тогда, когда казаки прогнали их за Атрек. В тот же день начальник колонны получил сведение о появление значительной неприятельской партии выше Баят-хаджи. Предполагая, что она должна составлять прикрытие какой нибудь крупной кочевки имеющей намерение переправиться чрез Атрек, Мадчавариани двинулся вверх по реке, с сотнею казаков, ротою пехоты и двумя орудиями. Разъезды неприятеля постоянно показывались в виду наших войск. 9 числа, вечером, в погоню за одним таким разъездом было послано 15 казаков, но туркмены успели переправиться чрез Атрек и дали с противоположного берега нисколько выстрелов по казакам, из которых один был тяжело ранен. Узнав о случившемся. Мадчавариани повел казаков ускоренным шагом вперед и на рассвете 10 февраля, по следам другого неприятельского разъезда, перешел, верстах в 40 от Баят-хаджи, Атрек. Кавалерия, поддержанная ротою пехоты, начала переправу, Между тем неприятель, усиливаясь прибывавшими людьми, придвинулся к реке, и когда одиночные казаки показались на левом берегу, то он бросился на них и одного человека сильно изранил шашками. По переходе всей колонны чрез реку, партия туркмен стала отступать; наши войска преследовали ее до самого вечера. Неприятель потерял не сколько человек и лошадей убитыми и ранеными и 430 верблюдов, захваченных казаками во время преследования туркмен. Ки заставило князя Святополк-Мирского испросить разрешение на сформирование мангишлакского отряда.

Донося о переходе Мадчавариани Атрека, Маркозов добавил, что так как неприятельские шайки не перестают бродить в окрестностях Баят-хаджи и по всему течению реки, и такое положение дел, совершенно несовместное с достоинством нашего государства, не может быть более терпимо, то ему в скором времени придется перейти Атрек, для строгого наказания разбойников.

Возвратясь в Баят-хаджи, Мадчавариани отправил добытых верблюдов, под прикрытием сотни, в Чекишляр за провиантом. Едва ушли казаки, как неприятельские партии опять появились на правом берегу Атрека. Чтобы прогнать один из таких разъездов, Мадчавариани выслал небольшую команду казаков. Эта команда, преследуя неприятельский разъезд, в двух верстах от лагеря наткнулась на засаду человек в 100, а потому начала отступать. Во время отступления у одного казака пристала лошадь. Неприятель догнал его и успел нанести казаку три раны; но товарищи поддержали его, открыв огонь по туркменам. В это время в лагере уже поднялась тревога. Мадчавариани, с тремя ротами и двумя горными орудиями, двинулся против неприятеля, который быстро отступил вниз по течению Атрека. Это происходило 20 февраля. Затем 21, 22 и 24 чисел к Баят хаджи постоянно подъезжали туркмены и заводили с нашими войсками перестрелку. К описываемому времени обнаружилось, что путем добровольного соглашения с туркменами верблюдов получить нельзя, и вместе с тем стало известно, что их не будет и с Мангишлака. Наконец, Мадчавариани доносил, что кочевники, невидимому, намереваются переправиться в верховьях Атрека и уйти в пустыню чрез Кюрендагские горы, и что для воспрепятствования этому он выступил 25 февраля вверх по Атреку, с четырьмя ротами и дивизионом горных орудий, к которым на другой день присоединилась сотня кавалерии, посланная Маркозовым из Чекишляра.

Времени было потеряно уже слишком много; терять его еще больше не приходилось. Наступал март месяц, а с ним и самое благоприятное время для движения к Хиве. Надо было торопиться перейти Атрек, чтобы за этой рекой добыть силою то, чего не удалось достать мирным путем. 25 февраля Маркозов получил известие с Мангишлака о неудаче, постигшей Ломакина; чрез два дня войска его были готовы к выступлению, а на рассвете 28 отряд уже переправлялся чрез реку. План состоял в том, чтобы запереть туркменам путь на восток и теснить их туда с запада, угрожая в то же время с севера, чтобы не позволить им ускользнуть в пустыню. Хотя, конечно, было бы выгоднее теснить их с востока на запад, но Маркозов опасался, чтобы туркмены, теснимые его отрядом, не откочевали к самому Астрабаду, которому они могли бы причинить не мало вреда, а это повело бы к нескончаемой дипломатической переписке. На востоке же этого быть не могло, так как за р. Герме-руд, впадающей в Гюрген, между этой последней и р. Атреком живут гокланы, которые не упустят, случая пограбить юмудов.

Для движения за Атрек, войска были распределены по колоннам следующим образом: первая — под личным начальством Маркозова, из трех рот Самурского и роты дагестанского полков, 20 казаков и одного полевого орудия, вторая — под начальством кабардинского полка майора Козловского, из 2-го батальона того же полка, 40 казаков и двух горных орудий; третья — под начальством Ширванского полка полковника Араблинского, из трех рот Ширванского и одной роты дагестанского полков, полсотни казаков и двух горных орудий, и четвертая — под начальством Майора Мадчавариани, из 1-го батальона Ширванского полка, сотни казаков и четырех горных орудий. В Баят-хаджи оставлена была одна рота Ширванского полка и одно горное орудие. Отряд, по недостатку верблюдов, выступил с самыми ограниченными тяжестями. Так например, вещи и запасы начальника отряда, его адъютанта, врача и ротного командира помещались на одном верблюде. Из продовольственных продуктов для войск были лишь взяты: сухари, крупа, соль и небольшое количество спирта. Палаток не было. Предполагалось, что за-атрекский поход продлится не более шести дней.

27 февраля первая и вторая колонны подошли к Атреку, на место, называемое Беюн-баши. Не смотря на близость устья, русло реки в этом месте узко, от 25 до 40 шагов, так что Атрек представляется в виде канала с отвесными берегами от 1 1/2 до 2 сажен. Во время дождей река сильно разливается; но теперь она текла в своих берегах, и это облегчило переправу. Берега поросли, местами, кустарником и камышом. Часов около четырех пополудни приступили к устройству плота на двух каучуковых понтонах. Работа закипела, и часа через два переправа была готова. Войска тотчас же начали переправляться на левый берег; переправа шла и ночью, благодаря луне. К утру 28 февраля обе колонны были уже за Атреком. Прямо против Беюн-баши виднелся туркменский аул, кибиток в 30; вправо и влево от него, на левом берегу, тоже виднелись аулы, но возле них не было заметно стад. Предполагая, что верблюды скрыты где-нибудь в балки, Маркозов послал казачий разъезд и в ближайший аул взвод пехоты. Но и пехота, и казаки возвратились без всякого результата. Предлагая, что о приходе русских дал знать туркменам проводник, находившийся при колоннах, его арестовали.

28 числа обе колонны выступили на юг: командуемая Козловским получила приказание направиться мимо Серебряного бугра к р. Гюргену; дойдя до реки, а если обстоятельства потребуют, то и перейдя ее, завернуть правым плечом и следовать к кичик-кара-киру, куда направился Маркозов с своею колонною.

Двигаясь по указанному направлению, чрез развалины крепости Алты-тукмак, Козловский отразил нападение неприятельской конницы, при чем с нашей стороны три человека были контужены и два казака ранены шашками, и в ночь с 1 на 2 марта подошел к реке Гюрген. Утром войска увидали на левом берегу реки множество аулов с огромным количеством верблюдов. Козловский тотчас же приступил к переправе на тот берег и, настигнув одно кочевье, отбил у него 250 верблюдов.

Между тем Маркозов от переправы Беюн-баши двинулся к Кичик-кара-киру. При его колоне следовал общий для всех перешедших Атрек частей запас продовольствия и фуража. Колонна двигалась весьма медленно, потому что верблюды падали под вьюками, и это заставляло ее часто останавливаться. В 10 часов утра войска подошли к широкой и глубокой канаве, по берегам которой растут кустарники и деревья. Канава эта проведена из Атрека; течение воды в ней незначительное. Переправа чрез канаву заняла около двух часов времени. После небольшого привала у этой канавы, колонна продолжала движение к Гюргену по ровной местности; иногда попадались пахотные поля. Под вечер казачьи разъезды заметили несколько туркмен, погнались за ними и захватили одного верблюда и одного пастуха, которого оставили при колонне, для указания пути. Ночлег был в безводном пространстве.

Так как движение колонны сильно замедлялось верблюжьим обозом, то Маркозов решился на следующий день продолжать движение к Гюргену с двумя ротами, одним полевым орудием и командою казаков, а верблюжьему транспорту, под прикрытием двух рот, приказал следовать отдельно, сзади его. Едва колонна выступила с ночлега, как казаки дали знать, что впереди виднеется какое-то стадо. Послана была вся кавалерия захватить его. После долгого ожидания казаки возвратились и пригнали табун лошадей, голов в 60, исхудалых и плохой породы. Их начали ловить, но, по недостатку уздечек, это производилось чрезвычайно медленно. Когда же солдаты неосторожно бросились толпою к лошадям, то оне шарахнулись, прорвали цепь и не смотря на старания казаков завернуть их, ускакали и скрылись из виду. Всего заарканили не более десятка коней. По всему видно было, что туркмены не ожидали появления русских за Атреком. Так, около полудня, в колонне заметили в отдалении несколько столбов дыму. Туркмен-пастух, захваченный накануне, сообщил, что это дым кочевьев. Двинулись туда; но столбы дыма стали постепенно уменьшаться и наконец сделались едва заметными. По всей вероятности, туркмены, заметив приближенье войск, загасили огни. Подойдя к Гюргену, казаки захватили стадо баранов из 300 голов. За Гюргеном разъезжали конные туркмены; трое из них подъехали к переправе для переговоров. Небольшая ширина реки дозволяла слышать друг друга. Туркмены сообщили, что за Гюргеном они уже на земле персидского шаха и его подданные и что если русские перейдут и эту реку, то они будут жаловаться шаху. Место, куда пришел Маркозов, называется Кичик-кара-кир. Гюрген здесь протекает в узком русле с обрывистыми берегами. Он многоводнее и быстрее Атрека; вода в нем мутная, но вкусная. Берега песчано-глинистые и безлесные. На берегу Гюргена, где расположились две роты, полевое орудие и команда казаков, тянутся развалины древней стены. Туркмены находят в этой стене колоссальные горшки, в которых попадается пепел синеватого цвета, золотые монеты и другие драгоценности. Вследствие этого, стену называют Кизыл-алан, хранилище золота. По мнению туркмен, стена была сооружена гениями, по повелению могущественного Искандер Зулькарнейна[70], который был благочестивейшим из мусульман и потому ему повиновались все подземные духи.

На рассвете 2 марта, в версте от бивака Маркозова, показались туркменские всадники, число которых постепенно увеличивалось. Послали спросить: что им нужно? Они отвечали, что пришли не для переговоров, а для того чтобы драться. Вслед за этим собравшаяся толпа подняла страшный крик и начала кружиться на одном месте. На крик со всех сторон скакали группы всадников и толпа заметно увеличивалась. Войска стали в ружье. После нескольких выстрелов гранатами, туркмены, разделившись на небольшие партии, вышли из сферы нашего огня, однако же не расходились совершенно: видно было, что они намеревались тревожить войска. Действительно, чрез час, когда показался транспорт под прикрытием двух рот, они бросились на него. Но колонна подтянулась, встретила атаку залпом; Маркозов направил на поддержку к ней орудие, и неприятель, попав под перекрестный огонь, должен был удалиться, потеряв несколько человек убитыми и ранеными.

Колонна Араблинского переправилась чрез Атрек у Гудры, 27 февраля. Река в этом месте была столь глубока, что он должен был построить мост на козлах из местного тонкого леса. По переправе, он тоже двинулся к Гюргену и остановился на ночлег на урочище Шарлух. 27 числа пройдено было 22 версты по безводному пространству. На рассвете 28-го туркмены стреляли по лагерю, но цепь стрелков заставила их удалиться на такое расстояние, с которого они не в состоянии были своими выстрелами вредить обозу. К 11 часам утра, пройдя 23 версты, колонна прибыла к восточному продолжению Кизыл-алана, против переправы Ахметляр, на р. Гюргене. Казаки, посланные отсюда в разъезд, дали знать, что в семи верстах от лагеря туркмены переправляются на левый берег Гюргена. Оставив у Ахметляра одну роту для прикрытая обоза, Араблинский с остальными войсками пошел по реке и скоро достиг переправы Биби-ширван, где действительно туркмены уже кончали переправу. Казаки, следовавшее в авангарде, успели захватить только баранов. Дав войскам полчаса отдыха, Араблинский продолжал движение вверх по Гюргену. У переправы Оглан-ших видны были свежие следы переправлявшихся туркмен с верблюдами. К вечеру небольшая партия туркмен завязала с казаками, находившимися на аванпостах, перестрелку, но подоспевшие на выстрелы стрелки заставили туркмен удалиться. Так как у этой переправы неудобно было расположиться на ночлег, то колонна подвинулась несколько к северу и остановилась в 3 верстах от речки. Во время этого передвижения туркмены, продолжали беспокоить войска, но они здесь потеряли двух человек пленными, из коих один вскоре умер от ран, В 8 часов вечера войска расположились на биваке; сюда же прибыла и рота, остававшаяся с верблюдами на переправе Биби-ширван.

1 марта войска продолжали движение вверх по Гюргену. Достигши Гюмбет-олум, Араблинский остановился на отдых, а две роты с казаками отправил далее, к древней развалине Шахри-Джорджан. Едва эти роты успели отойти версты три от бивака, как неприятель, обскакав их, открыл по ним огонь. Услышав выстрелы, Араблинский, с ротой и двумя орудиями, пошел на поддержку атакованных частей. Отогнав туркмен и усилив цепь, он приказал отступать, имея оба орудия, заряженные картечью, на отвозах. Туркмены сначала медленно подвигались за отступавшими, но потом всею массою ринулись на колонну. По сигналу, роты повернулись кругом и подойдя к цепи, произвели несколько залпов; в то же время картечь обсыпала туркмен, и они все рассеялись. Затем колонна уже без выстрела вернулась в лагерь. По расстановке войск на ночлег в каре, каждая часть выкопала пред собою небольшие ровики, а артиллерия была укрыта сухарными вьюками. Часов до 10 вечера все было тихо. В это время туркмены подкрались к лагерю и со всех сторон открыли ружейный огонь. С аванпостов отвечали на выстрелы. Когда же огонь с неприятельской стороны участился, то начальник колонны приказал усилить аванпосты и выслать стрелков в цепь. Около полуночи опять все затихло; но к часу утра дали знать, что какая-то масса движется по направлению к биваку. Едва только Араблинский успел стянуть аванпосты к лагерю и приказал артиллерии приготовить картечь, как подвигавшаяся в темноте масса гикнула и пешая бросилась на штурм лагеря. Но и это нападение, которым туркмены надеялись наконец сломить русских, было отбито: встреченные залпами двух рот, прикрывавших орудия и картечью горных единорогов, они потеряли, по уверению лазутчиков, 14 убитыми и 40 ранеными, и затем ограничились одною перестрелкою, не прекращавшеюся до самого утра. Таким образом колонна Араблинского всю ночь с 1 на 2 марта простояла под ружейным и перестреливалась в течение восьми часов. У нас ранены двое рядовых и три лошади и убито семь верблюдов.

Между тем 2 марта начальник отряда получил донесение Козловского, что он захватил 250 верблюдов, но, крайне затрудняясь переправить их в брод чрез Гюрген, идет на персидское предмостное укрепление Ак-кала[71], чтобы перейти там реку по мосту. Вследствие этого Маркозов признал полезным послать на встречу Козловскому к крепости Ак-кала часть войск, достаточную для полного убеждения коменданта укрепления в необходимости безотлагательного пропуска кабардинцев чрез мост. Араблинскому приказано было немедленно спешить в Кичик-кара-кир. Под вечер туркмены снова начали подъезжать к лагерю и советовали уходить на правую сторону Атрека, угрожая нападением. Когда уже смерклось, с секретов дали знать, что значительные партии и выше и ниже лагеря переправляются на правый берег Гюргена. Ночью два раза открывалась перестрелка на аванпостах с подъезжавшими группами всадников. Пули туркмен падали в лагерь. Маркозов приказал не стрелять по одиночным всадникам, а только тогда, когда появится значительная партия. Пред рассветом по всей цепи раздались выстрелы, и посланный патруль дал знать о появлении значительной партии, идущей прямо на лагерь. Весь лагерь стал в ружье; орудие зарядили картечною гранатою. В приближающейся массе раздалось что-то вроде команды. Все стали присматриваться и прислушиваться и решили, что это идут туркмены. Уже отдано было приказание стрелять; но артиллерийский офицер, командовавший орудием, испросил разрешение подпустить поближе неприятеля. В это время некоторые офицеры заявили, что солдаты, бывшие в цепи, слышали в приближающейся толпе русский говор. Молчание приближающейся массы увеличивало недоумение. Наконец решено было сыграть какой-нибудь сигнал. Ответ послышался тотчас же, и чрез несколько минут колонна Араблинского вступила в лагерь. Оказалось, что колонна приняла выстрелы, раздавшиеся в цепи колонны Маркозова, за нападение туркмен и приготовилась его отразить. Выстрелами этими ранена одна казачья лошадь и две пули попали в офицеров: одна в шапку, а другая в бурку. Слышанная команда была: с передков, налево кругом[72]. Чрез полчаса по присоединении Араблинского, начальник отряда послал три самурские роты с полевым орудием, под начальством Майора Панкратьева, к персидскому предмостному укреплению Ак-кала, на встречу кабардинцам. В Ак-кала почти одновременно прибыли два парламентера от Козловского и Панкратьева, с уверениями, что со стороны русских никаких враждебных намерений против дружественных нам персиян нет и с просьбой открыть ворота укрепления, ведущие на мост. Комендант, при виде двух русских отрядов на обоих берегах Гюргена, был в сильном затруднении. Долго он не решался отворить ворота укрепления; наконец согласился, но с тем условием, чтобы колонна Козловского как можно скорее уходила. Кабардинцы не задержались и с песнями прошли чрез персидскую крепость. Поздно ночью самурцы и кабардинцы с верблюдами пришли в Кичир-кира-кир, и на рассвете 4 марта Маркозов, со всеми тремя колоннами, выступил далее на восток, вверх по Гюргену, отправив верблюдов, под прикрытием двух рот, в Баят-хаджи. С этой оказией начальник отряда сообщил о положении дел в отряде в Тифлис и бакинскому губернатору. Он писал: «Мы едва имеем до 1,000 верблюдов, тогда как для нашего движения в Хиву нам нужно по крайней Мере 4,000. Кочевники, перестреливаясь с нами, каждую ночь идут все дальше и дальше и попрятали верблюдов в лесах, покрывающих восточное продолжение Эльбурсского хребта. Таким образом они ушли собственно в Персию, куда идти за ними считаю невозможным. Прошу об этом дать знать командующему армиею телеграммою, а если можно, то помочь нам верблюдами с нашего берега[73], так как в противном случае экспедиция в Хиву не состоится и все приготовления и затраты пропадут. Хива это сообразила и поверенные ее приняли заранее все меры, чтобы удалить здешнее население не только за Атрек, но и за Гюрген. Еще раз прошу ваше превосходительство оказать ваше содействие. Нам нужно оттуда по крайней мере 2,000 верблюдов и до 500 ослов; иначе, повторяю, дело может лопнуть. Штук 200 бакинских арб, запряженных лошадьми, нам тоже могут принести большую пользу. Все, что можете нам прислать, должно быть в Чекишляре не позже 25 марта: иначе мы не придем в Хиву и к 10 мая»[74].

С самого перехода чрез Атрек ежедневно шли дожди. Глинистая почва и солончаки совершенно растворились; люди с трудом передвигали ноги. Массы кочевников, стеснившихся за Атреком более обыкновенного, уничтожили всякую растительность, так что буквально нечем было развести огонь, чтобы сварить пищу и обсушиться. А между тем за Гюргеном, в лесах по северному склону отрогов Эльбурзского хребта, горели сотни огней, призывавших туркмен на войну, и нашим войскам только оставалось издали любоваться этими огнями. Пока еще не было сделано почти ничего; верблюдов достали очень мало и, что еще хуже, не знали, где их искать.

На рассвете 4 марта Маркозов выступил на восток. Дождь шел по прежнему. Дорога пролегала по равнине. Везде попадались следы древних укреплений, построенных из кирпича. Чем выше поднимались по реке, тем тверже становилась почва. Остатки ирригационных канав большого размера свидетельствовали, что здесь когда-то жило- земледельческое население. Во время следования отряда, вдали показывались по временам всадники и быстро скрывались. 5 марта, в Гюмбет-олум, заметив свежие следы переправившихся туркмен, Маркозов послал по следам их казаков, которые чрез 1 1/2 часа пригнали в отряд 5,000 баранов. Все бараны были сданы в кабардинский батальон, который и отправился с ними на Атрек, а ширванцы и самурцы пошли по следам кочевников. Следы направлялись к Атреку. По дороге, на лужах и топких местах, попадались брошенные бараны, молодые верблюжата, решетки от кибиток и куски войлоков. Видно было, что туркмены, стараясь уйти от русских, жертвовали частью своего имущества. Погода весь день стояла пасмурная; моросил дождь. К вечеру дождь усилился и наступила темная ночь. Следы кочевья потеряли. Даже следовавшие в хвосте колонны войска одно время сбились с пути и пошли по другому направлению.

6 числа колонна вступила в горное пространство между Атреком и Гюргеном. Движение войск по скользкой, вязкой дороги сильно замедлялось; люди устали и отряд должен был остановиться на отдых. Кавалерия же, по отысканным ею следам кочевья, продолжала идти вперед. Казаки не могли нагнать туркмен, но на дороге нашли около 300 брошенных кибиток и много зарытых вещей. Между тем продовольственные запасы были на исходе, а до переправы чрез Атрек, куда потянулись туркмены, надо было идти более суток. Пред выступлением с привала пехоты и артиллерии, к биваку подошел пеший гоклан. Он сообщил, что колонна Мадчавариани отбила много верблюдов и баранов. Часа чрез полтора, при перевале чрез хребет, открылось большое туркменское кочевье. У конца спуска с криками кружилась толпа туркмен человек в 50. Когда казаки подскакали к кочевью на расстояние ружейного выстрела и пехота стала спускаться с хребта, крики туркмен прекратились; часть их ускакала, а часть спешилась и скрылась между кибитками и верблюдами. Войска окружили кочевье, в котором было до 50 туркменских семейств; кибитки их были сняты и вещи уложены в вьюки Рев верблюдов, блеянье баранов, крики и плачь туркменских семейств раздавались повсюду. Мужчин обезоружили и лошадей у них отобрали. Верблюдов захватили около 2,500; баранов на этот раз не взяли, хотя их было тысяч до 20. На другой день отряд двинулся в Баят-хаджи и при был к полудню на Атрек, который от дождей значительно возвысился. По устройстве переправы на бочках, войска перешли на русский берег. Отдохнув в Баят-хаджи целым отрядом (Мадчавариани тоже возвратился), Маркозов пошел в Чекишляр, куда и прибыл 13 марта.

Что касается четвертой колонны Мадчавариани, то действия ее заключались в следующем. 26 февраля, по пути следования к месту Чат, где Сумбар впадает в Атрек, в 35 верстах от Баят-хаджи, к ней присоединилась сотня кизляро-гребенского полка, высланная начальником отряда из Чекишляра. Эта сотня привезла приказание Маркозова о переходе чрез Атрек; при чем на четвертую колонну возлагалось преградить путь кочевникам к востоку между Атреком и Гюргеном. Мадчавариани переправился чрез Атрек и двинулся на восток.

28 числа колонна спустилась в долину Гюргена. Здесь к Мадчавариани явились гокланские старшины с 150 всадниками и предложили ему свои услуги — преследовать незадолго пред тем откочевавших атабаев и джафарбаев, но с тем, чтобы им дозволен был аламан (грабеж) враждебных им юмудов. Получив разрешение действовать совместно, они указали ему следы атабайской кочевки, направлявшейся к Атреку. колонна тронулась по следам на север. и только 4 марта, т. е. на четвертый день марша, у переправы чрез Атрек настигнут был хвост кочевья, причем отбито нами 100 верблюдов и 3,000 баранов[75]; но, по случаю необыкновенной прибыли воды, войска не имели возможности переправиться на правый берег и преследовать атабаев. Вследствие этого, Мадчавариани 5 марта потянулся левым берегом к Баят-хаджи, куда и прибыл на другой день, расположившись на левом берегу биваком.

В Баят-хаджи оказалось, что верблюдов отбито всего более или менее годных к походу, 2,200 голов, что с 430 верблюдами, отбитыми Мадчавариани, составило 2,630 штук. В последствии некоторые из кочевников стали добровольно приводить в лагерь верблюдов, так что красноводский отряд имел более 3,100 голов этих животных.

За-атрекский поход был делом вполне молодецким. Предполагая покончить с туркменами в шесть дней, вместо того проходили целых две недели. Не смотря на крайне ограниченную пищу, почти не прекращавшийся дождь и неимение палаток и теплой одежды, войска делали весьма большие переходы, так что в 10 дней похода каждая колонна исходила не менее 300 верст[76]. Не смотря на все это, больных в отряде почти не было.

Между тем бакинский губернатор, получив письмо Маркозова, посланное им с переправы Дегиш, 4 марта, по телеграфу уведомил о содержании его в Тифлис, прибавив, что все просимое им, в такой короткий срок приобрести и доставить в Чекишляр невозможно[77]. Князю Святополк-Мирскому не было известно, какие имеются в отряде Маркозова перевозочные средства, куда и в каких силах часть этого отряда могла бы двинуться; он знал только, что средства эти ничтожны и потому полагал, что единственная надежда на содействие кавказскими войсками хивинской экспедиции заключается в мангишлакском отряде. Чем больше будет этот отряд и чем скорее он выступит, тем более он окажет содействия предприятию против Хивы и тем более обеспечит успех этого дела. «Мы должны, телеграфировал он командующему войсками Дагестанской области 15 марта, сделать все возможное для оказания скорейшего и существенного содействия хивинской экспедиции со стороны Кавказа, и насколько в этом успеем, настолько окажем пользу делу. Двинем из Мангишлака что и когда будет возможно, но надобно силиться сделать все возможное». Если отряд Маркозова не может выступить в полном своем составе и по числительности своей играть самостоятельной и первенствующей роли в хивинской экспедиции, то, для обеспечения успеха общего дела, самым важным и необходимым являлось скорейшее подкрепление отряда генерала Веревкина тем числом войск, которое окажется возможным по числу верблюдов, собранных Ломакиным. В этом вся суть дела; остальное полезно, но не необходимо для достижения указанной цели Если бы даже мангишлакский отряд несколько и опоздал, и это еще не могло бы повредить успеху дела, тем более что Веревкин будет уже нравственно и материально усилен, как только установятся прямые сношения между ним и Ломакиным. В случае новой неудачи с верблюдами на Мангишлаке даже демонстрация со стороны Киндерли, по мнению помощника главнокомандующего, могла оказаться не без пользы для успеха предприятия против Хивы, лишь бы Ломакин вошел в скорейшие прямые сношения с Веревкиным.

Предполагая, что красноводский отряд не может выступить в поход в полном своем составе, князь Святополк-Мирский предрешил излишние войска и запасы довольствия перевезти в Киндерли. Одно время он и сам предполагал отправиться в Баку и даже на Атрек для распоряжений на месте, но не исполнил этого потому, что поездка его могла возбудить много толков, которые отозвались бы и за границею. Поэтому он командировал туда лицо, снабженное полномочиями для решения всех вопросов и отдачи на месте нужных приказаний. Поручение это было возложено на помощника начальника окружного штаба, полковника Золотарева, которому предписано: удостоверившись, каким именно количеством перевозочных средств и снабжений располагает красноводский отряд, сообразно с этим определить, какое число войск может выступить из Чекишляра. Если бы при этом оказалось, что отряд может выступить в составе 12 рот пехоты, с соответствующим числом кавалерии и артиллерии, то направить его к Хиве; если же обнаружилось бы, что перевозочных средств для такого состава недостаточно, то отряд в меньшей числительности двинуть лишь по направлению к Хиве для диверсии и удержания туркмен от содействия хивинцам; наконец, если бы и это признано было невозможным, то оставить часть войск на Атреке, для того чтобы тревожить оттуда туркмен набегами и держать за собою этот пункт, имеющий важное политическое значение в отношении Персии и для сохранения нашего влияния над туркменами вообще. Во всех трех случаях, остальные войска и ненужные в Чекишляре запасы распорядиться отправить в Киндерли, в составе мангишлакского отряда. Засим самому полковнику Золотареву проехать также в Киндерли и Темир-хан-шуру, для поверки и ускорения снаряжения мангишлакского отряда, равно для сообщения Ломакину окончательных указаний. Если бы, за недостатком перевозочных средств, оказалось невозможным двинуть одновременно к Хиве все то число войск, которое будет доставлено в Киндерли, то князь Святополк-Мирский полагал, что остальные войска будут там далеко не излишними, как в виде резерва, так и для обеспечения сообщения и охранения полного спокойствия в тылу действующих отрядов[78].

Между тем сведения о приготовлениях хивинского правительства на случай наступления русских были такого рода Хивинский хан на общем совете, составленном из 60 сановников, решил: стараться заключить с ними мир и в доказательство его готовности вступить в мирные сношения, выслать русских пленных (21 чел.) в Казалинск; на всякий же случай принять оборонительные меры для защиты страны. Меры эти заключались в повсеместном наборе конных удальцов, в вооружении их на счет ханской казны ружьями и саблями и в направлении их на правую сторону Аму, для действий против туркестанского отряда, и к Кунграду, для действий против войск, двигавшихся со стороны Оренбурга, Собранные в Кунграде военные силы предполагалось передвинуть к крепости Джан-кала. По всему видно было, что хивинское правительство не думало о наступательных военных предприятиях: до такой степени оно было поражено приготовлениями русских для действий против Хивы с четырех сторон.

Глава IV

Распоряжения по сформированию мангишлакского отряда. — Поездка полковника Золотарева на восточный берег Каспия. — Сделанные им распоряжения. — Инструкции, данные Маркозову. — Порядок довольствия людей и лошадей, принятый в красноводском отряде — Размер дневной дачи людям и лошадям. — Водоподъемные средства. — Переносные колодцы. — Устройство санитарной части. — Участие общества попечения о раненых и больных воинах.

По получении от Маркозова двух его телеграмм от 27 февраля, как сказано выше, было испрошено разрешение на сформирование мангишлакского экспедиционного отряда. Вслед затем получены были от князя Меликова, по телеграфу, известия успокоительного характера, из которых видно было, что большинство населения относилось к движению, произведенному Кафаром Караджигитовым, пассивно, что особого усложнения дела на Мангишлаке не было, и что самое движение произошло там уже более месяца тому назад. Во всяком случае князь Святополк-Мирский продолжал считать не обходимым движение колонны из Мангишлака по направлению к Хиве, тем более что неизвестно было, чем разыграется дело у Маркозова, и не придется ли ему, по недостатку верблюдов, сократить состав экспедиционного отряда. В предвидении такой случайности, тотчас по получении разрешения о направлении мангишлакского отряда к Хиве, уже с конца февраля делались распоряжения для снаряжения этого отряда. Расчет князя Святополк-Мирского оказался вполне верным: чрез два дня по получении упомянутого разрешения, из Петербурга пришло известие, что командующий войсками Оренбургского военного округа находит необходимым, вследствие волнения на Мангишлаке, оставить от оренбургского отряда две или три роты на Устюрте, усилив генерала Веревкина мангишлакским отрядом до прихода его в хивинские пределы[79]. Теперь нужно было сделать все возможное для оказания скорейшего и существенного содействия хивинской экспедиции со стороны Кавказа, надо было силиться сделать все возможное[80], решил помощник главнокомандующего, и действительно сделал все возможное.

Первоначально предполагалось двинуть из Мангишлака по направлению к Хиве колонну от 6 до 8 рот, 4 сотен и 6 орудий. Хотя Маркозову и было указано выступить к Хиве лишь в таком составе отряда, который окажется возможным вполне обеспечить имеющимися перевозочными средствами, но размер этого состава мог определиться только ко времени выступления отряда, так как в Тифлисе все таки не сомневались, что Маркозов употребит все усилия и способы, чтобы добыть как можно большее количество верблюдов. Поэтому князь Святополк-Мирский признал необходимым приготовить войска и снабжения для мангишлакского отряда, независимо от того, что может остаться в Красноводске и Чекишляре, с тем чтобы сократить отправление на Мангишлак новых войск и снабжений, если окажется, что часть их может быть доставлена из отряда Маркозова. На основании этих соображений и в ожидании развязки дела у Маркозова, сделаны были следующие распоряжения: взамен двух сотен, имевших прибыть из Мангишлака в красноводский отряд с верблюдами, в Красноводск назначены две сотни терского казачьего войска; из Терской области двинуты три сотни казаков: две на Мангишлак и одна в Дагестан; взамен этих трех сотен вызваны из терского казачьего войска три сотни казаков второго комплекта; приготовлены для отправления в мангишлакский отряд восемь рот от апшеронского и Самурского полков и четыре орудия от одной из батарей расположенных в Дагестанской области, и приступлено к заготовлению и доставке на Мангишлак продовольствия для отряда в 1,500 человек и 600 лошадей на два месяца[81] с тем, чтобы размер этого продовольствия мог быть увеличен в последствии, по мере надобности[82]. В то же время от кн. Меликова потребованы были соображения относительно движения отряда по направлению к Хиве[83].

Таким образом оставалось только определить назначение мангишлакского отряда, которое зависело от двух данных, пока еще неизвестных, так как от Маркозова, после двух его телеграмм от 27 февраля, получено было известие[84], что 28 февраля он четырьмя колоннами перешел Атрек, для добывания верблюдов: 1) от состава, в котором выступит отряд Маркозова и 2) от состава самого мангишлакского отряда. Если отряд полковника Маркозова успеет добыть все нужные ему перевозочные средства и выступить в полном своем составе (в чем в Тифлисе сильно сомневались и даже полагали это совершенно невозможным), то он не будет нуждаться ни в каком содействии, и в таком случай размер мангишлакского отряда может быть уменьшен, и цель его будет исключительно состоять в содействии оренбургским войскам. Если же отряд Маркозова, по недостатку перевозочных средств, выступит в уменьшенном и, в особенности если случится, в значительно уменьшенном составе, то придется усилить до пределов крайней возможности состав мангишлакского отряда, и в таком случае цель этого отряда сделается двоякая: содействовать отрядам красноводскому и оренбургскому. При одновременном приблизительно движении оренбургского и мангишлакского отрядов не трудно будет им установить постоянный сообщения и взаимную связь в своих действиях. Гораздо труднее будет положение Маркозова, если он выступит в значительно уменьшенном составе; в таком случае главная цель мангишлакского отряда была бы — сближение с красноводским, для оказания ему возможного содействия. Но может случиться, что при таком обороте дела окажется возможным и полезным отделить от мангишлакского отряда две или три роты для оставления их на Устюрте, дав возможность отряду генерала Веревкина двигаться вперед в полном составе[85]. Так предполагали в Тифлисе, в ожидании известий с берегов Атрека. Пока не получено оттуда верных сведений о результатах поисков, ничего нельзя было предпринять на Мангишлаке, хотя войска, назначенные к перевозке туда, были уже готовы к 12 марта; к этому же числу стали прибывать и паровые суда для перевозки их[86]. Одно обстоятельство озабочивало кавказское начальство: навигация на Волге, где заподряжалось довольствие для мангишлакского отряда, открывалась в двадцатых числах марта, и потому самая доставка войск на Мангишлак, до привоза туда довольствия, не могла быть произведена. Наконец 13 марта с курьером. присланы были соображения князя Меликова относительно движения мангишлакского отряда к Хиве, а на другой день телеграмма из Баку передала содержание письма Маркозова, от 4 марта, с переправы Дегиш, которым он просил бакинского губернатора помочь ему перевозочными средствами с западного берега Каспия. Командирование полковника Золотарева решено было в тот же день.

Выехав 16 марта из Тифлиса, Золотарев мог только 20-го прибыть в Баку, где ему передано было, полученное с только что пришедшим туда из Красноводска военным пароходом «Урал», донесение начальника красноводского отряда от 11 марта о том, что, по возвращении из-за Атрека, у него оказалось 2,200 верблюдов, по числу которых он полагал выступить в поход к пределам Хивы 26 марта, в составе 10 рот, 5 сотен и 16 орудий.

Получив таким образом возможность, на месте и хотя приблизительно, определить ту часть красноводского отряда, которая, за недостатком перевозочных средств, не может следовать с отрядом Маркозова и должна быть перевезена в Киндерли, в состав мангишлакского отряда, Золотарев отдал следующие приказания по распределению судов:

1) Пароход «Князь Барятинский», шкуны «Дмитрий Милютин», «Князь Горчаков» и «Тамара» должны отправиться в Чекишляр за войсками и довольствием; причем шкуне «Тамара» и пароходу «Князь Барятинский» предложено зайти в Ленкорань, для того чтобы взять оттуда киржимы[87] и транспорт «Киргиз». Киржимы были крайне необходимы для усиления средств погрузки войск и тяжестей в Чекишляре, так как находившиеся там с этою целью туркменские лодки отпущены уже были Маркозовым. Всего нанято было в Ленкорани 20 киржимов с тремя на каждом матросами.

2) Шкуне «Туркмен», совершавшей в то время срочный рейс из Баку на остров Ашур-аде, послано приказание прибыть оттуда также на чекишлярский рейд.

3) Шкунам: «Шах-Иран», состоящей в распоряжении командующего войсками Дагестанской области, и «Армянин» и «Волга», находившимся уже в Петровске, предназначено оставаться там, для выполнения своевременно перевозки на восточный берег грузов и войск из этого пункта.

4) Шкуне «Каспий», отправившейся в срочный рейс в Астрахань, предложено принять на 9-ти футах[88] заготовленное подрядчиком Каргановым двухмесячное для мангишлакского отряда довольствие, которое и доставить в Киндерли.

5) Шкуне «Эльборус» доставить в Киндерли из Баку заготовленную там пристань для более скорой и удобной выгрузки войск и тяжестей.

6) Шкуны товарищества «Лебедь» — «Иран» и «Россия» — направлены: первая в Красноводск, а вторая в Петровск.

7) Для обеспечения скорой и успешной нагрузки войск в Чекишляр с помощью киржимов, начальнику астрабадской морской станции предложено, для буксирования их, выдать в Чекишляр один или два барказа.

Сам Золотарев отправился в Чекишляр на шкуне общества «Кавказ и Меркурий» — «Великий Князь Михаил».

Таким образом, к транспортировке войск, их тяжестей и довольствия из Петровска и Чекишляра в Киндерли были привлечены: две шкуны товарищества «Лебедь», один пароход, один парусный транспорт и девять шкун общества «Кавказ и Меркурий»; при чем с двадцатых чисел марта прекратилось всякое рейсовое сообщение судов этого общества по Каспийскому морю. Что же касается каспийской военной флотилии, то из числа судов ее могли быть привлечены только два паровых барказа, так как прочие суда частью приготовлялись для сопровождения в Европу шаха персидского, а частью были необходимы для астрабадской морской станции.

По прибытии в Чекишляр 22 марта, Золотарев застал там Маркозова уже с остатками отряда, который предназначен был им для движения к Хиве. Оказалось, что первые два эшелона этого отряда, в составе 8 рот, 12 орудий и небольшой части кавалерии, выступили из Чекишляра 19 и 21 марта. Затем остальные войска: 4 роты, 4 орудия и казаки должны были выступить позже, — казаки после всех, дабы тем уменьшить груз поднимаемого отрядом фуражного довольствия. Таким образом, против донесения своего от 11 марта, которое Золотарев получил в Баку, начальник красноводского отряда признал возможным увеличить состав отряда еще на две роты.

В день приезда Золотарева в Чекишляр, в отряде насчитывалось всего 2,614 верблюдов. Эти верблюды поднимали более чем двухмесячное довольствие на людей (около 2 месяцев и 12 дней) и 3,600 пудов ячменя, который должен был обеспечить довольствие лошадей только до прибытия отряда на границу Хивинского ханства. Таким образом, по числу дней марша (около 40) и по наличному числу лошадей в сотнях, в артиллерии и офицерских, ежедневная дача зернового фуража приходилась около 5 1/2 фунтов, что было признано Золотаревым недостаточным, а потому он уменьшил состав кавалерии на одну сотню[89], предназначив ее в мангишлакский отряд, чтобы тем увеличить среднюю дачу ячменя хотя до семи фунтов. Уменьшить состав кавалерии еще более он не признавал возможным, так как оставшийся размер ее при отряде (около 500 всадников) был необходим для охранительной и разведочной службы. Затем имея в виду, что наличное число верблюдов в отряде поднимало довольствия на 2 месяца и 12 дней, которое, независимо времени передвижения, обеспечивало отряд почти на месячный срок по прибытии к границам ханства, Золотарев не нашел уже нужным изменять еще в чем либо состав экспедиционного отряда, который и определился окончательно в 12 рот пехоты[90], 4 сотни казаков[91], 16 орудий[92] и команд: конно-ракетной из 7 станков и саперной. Всего: пехоты 1,505 чел., кавалерии 457 ч. и 457 лошадей и артиллерии 243 чел. и 51 лошадь. Итого в отряде 2,205 ч. и 508 лош. Из числа этих войск к старому составу отряда принадлежали: 5 рот кабардинского, 2 роты дагестанского и 2 роты ширванского полков, две сотни кизляро-гребенского полка, и назначенные в состав отряда в 1873 году: три роты Самурского полка, сотни Сунженского и Владикавказского казачьих полков, четыре горные и две полевые пушки от кавказской гренадерской артиллерийской бригады. По определению состава отряда, Золотарев предложил Маркозову, в случае, если бы в последние дни пред выступлением отряда, туркменами было доставлено и еще некоторое количество верблюдов, или, если бы они были добыты ширванскими ротами, отправившимися за ними на Атрек[93], не увеличивать уже его а на счет вновь приобретенных верблюдов облегчить тяжесть ноши остальных. Хотя, как заявлял начальник отряда Золотареву, падеж верблюдов был весьма значительный, но возможность движения отряда обеспечивалась, во-первых, тем соображением, что падеж этот должен был уменьшиться, а силы верблюдов увеличиться с появлением более обильного корма; во-вторых, что ежедневно от потребления отрядом довольствия освобождается несколько десятков верблюдов, и в третьих, что если даже число ежедневно падающих верблюдов превысило число освобождающихся от довольствия, то это могло бы только замедлить несколько движение отряда, так как в рекогносцировку красноводского отряда в 1872 году, число состоявших при нем верблюдов было почти вдвое менее, сила отряда была менее теперешней на одну треть, а пройденное тогда расстояние гораздо более того, какое предстояло пройти отряду в экспедиции 1873 года.

На основании окончательно определившейся силы красноводского отряда оказалось возможным выяснить, какие именно части его должны быть перевезены в Киндерли, и распределить заранее как людей, так и грузы по судам, долженствовавшим придти на чекишлярский рейд. Согласно приведенного расписания частей войск красноводского отряда, Золотаревым предназначены были к перевозки в Киндерли: восемь рот ширванского полка (951 чел.), две 4-х-фунтовыя, с дула заряжающихся пушки (без людей и лошадей), одна сотня дагестанского конно-иррегулярного полка (131 чел. и 125 лот.) и три ракетных станка с 75 боевыми ракетами, при двух нижних чинах[94]. Итого 1,084 человека и 125 лошадей. Все эти части Золотарев предложил начальнику отряда обеспечить, как людей, так и лошадей, четырехмесячною пропорциею довольствия из залишнего количества его, заготовленного для частей красноводского отряда. Таким образом эта четырехмесячная пропорция заключала:

Гречневых круп 830 ''

муки пшеничной 1,678 ''

Рису 678 пудов.

фруктовой кислоты 266 ''

Чаю 27 ''

сахару 291 ''

соли 207 1/2 ''

масла коровьего 195 ''

сала свиного 133 ''

ячменя 3,856 1/2 ''

перцу 10 ''

лаврового листу 10 ''

луку 112 ''

консервов 10 ''

спирта 701 ведер.

уксуса 61 ''

квашеной капусты 28 ''

бульона Либиха 40 банок[95].

Затем остававшиеся от похода люди, человек по 35 от каждой роты[96] (всего 420 человек), а также 6 орудий, весь остаток заготовленного там довольствия и все прочее оставлявшееся на месте имущество отряда предназначено было Золотаревым к перевозке в Красноводск.

Выяснив окончательно с Маркозовым все вопросы по составу его отряда, а также по распоряжениям относительно частей войск и грузов, остававшихся в Чекишляре, Золотарев дал ему инструкцию относительно образа его действий, главные основания коей заключаются в следующем. Для устранения каких бы то ни было неблагоприятных случайностей, главнейшим и наиболее существенным условием представляется полное согласование действий всех направленных к Хиве отрядов, как в отношении оказания ими взаимного друг другу содействия, так и сношений их с Хивою, если бы, по ходу дел, к этому представился случай ранее их соединения. В этих видах красноводский отряд должен прибыть к Змукширу не ранее 1 мая; об изменениях в предположенном маршруте[97], какие признано будет необходимым сделать уже во время самого движения, сообщать, если окажется возможным и нужным, в Оренбург и в Ташкент; с самого выступления принять все меры к открытию прямого сообщения с отрядами оренбургским, туркестанским и мангишлакским. По прибытии в Змукшир, не приступать к дальнейшим военным операциям против г. Хивы или других пунктов Хивинского ханства, но выждать там получения дальнейших приказаний от главного начальника всей хивинской экспедиции, генерала Кауфмана, или же от начальника оренбургского отряда, генерала Веревкина, в полное подчинение которого полковник Маркозов должен поступить с минуты соединения его отряда с оренбургским. Если бы во время пребывания отряда в Змукшире, или при наступлении оттуда, хивинцы выслали уполномоченных для переговоров, то направить их к Кауфману, объявив, что переговоры уполномочен вести только главный начальник русских соединенных сил, и что частные начальники, до получения точных от него приказаний, не в праве изменить предписанного им способа действий, вследствие позднего заявления посланцев, хотя бы заявления эти и заключались в полной готовности хивинского правительства в точности исполнить все наши требования. Сообразно с этим, направив к Кауфману посланцев, в ожидании могущих последовать от него распоряжений, начальник отряда не должен останавливать тех действий, которые будут признаны им необходимыми для достижения той или другой указываемой обстоятельствами цели. Равным образом начальник отряда не должен не только вступать относительно хивинцев в какие либо обязательства или давать им хотя бы самые малозначащие обещания, но даже и требования свои от них ограничить пределом лишь совершенной необходимости, т. е. требовать не более того, что лишь на несколько дней, до получения распоряжений главного начальника хивинской экспедиции, безусловно необходимо для обеспечения положения отряда и ограждения его безопасности. Если бы, по высылке уполномоченных, хивинцы не оказали никакого противодействия достижению той или другой указываемой обстоятельствами цели и выказали бы, напротив, полную готовность исполнить все наши требования, в таком случае без сомнения, не будет основания и нашим войскам действовать против них враждебно[98].

Общие основания этой инструкции были те же, какие находились в преподанных главнокомандующим указаниях Маркозову еще в январе месяце 1873 года, тотчас по приезде его высочества в Петербург. Различие заключалось только в том, что главнокомандующий предоставлял Маркозову действовать вполне самостоятельно, если бы обстоятельства воспрепятствовали ему сделать марш на соединение с Оренбургским отрядом, или в ожидании его стоять на месте в Змукшире, т. е. двинуться ли к какому либо пункту на Амударье, на соединение с туркестанским отрядом, и постараться сколь возможно скорее связать действия кавказского отряда непосредственно с его операциями, или же сделать наступление прямо к городу Хиве и, в случае надобности, занять его[99]; инструкция же Золотарева безусловно исключала самостоятельные действия красноводского отряда по прибытии его к Змукширу.

Покончив с делами в Чекишляре, Золотарев 24 марта выехал в Красноводск, для отдачи приказания относительно 3-й сотни дагестанского конно-иррегулярного полка, предназначенной в Киндерли, и осмотра владикавказской и Сунженской сотен, готовившихся в поход на соединение с главными силами красноводского отряда у колодцев Буураджи или Дзоюрук. Из Красноводска он выехал 26 числа, сначала на западный берег Каспия, а потом в Киндерлинский залив[100], но о распоряжениях, какие были сделаны им в Киндерли, будет сказано в своем месте. Теперь же необходимо обратиться к описанию снаряжения красноводского отряда.

До 1872 года забота о продовольствии красноводского отряда лежала исключительно на интендантстве, которое сдавало поставку разных продуктов с подряда. По неимению достаточных перевозочных средств, неаккуратности подрядчика и по другим причинам, части отряда, особенно же те, которые стояли у Балханских гор, не всегда получали то, что им было определено. Вследствие этого войска считали за интендантством значительное количество долга. Так, например, за рекогносцировку 1871 года на одном мясе считалось за казною 7,000 руб. Но на основании закона, долг этот не мог быть им возвращен. Поэтому части войск начали вступать в сделку с подрядчиком, т. е. выдавать ему квитанции в получении того, чего оне вовсе не получали. По докладу об этом полковника Маркозова, кавказское начальство признало полезным изменить порядок довольствия красноводского отряда следующим образом. Интендантство, высчитав сумму, в которую обошлось бы ему довольствие целого отряда по ценам, по коим состоялся подряд, передавало ее, в виде аванса, в распоряжение начальника отряда, а этому последнему предоставлено было право, по его усмотрению, сокращать или увеличивать рацион человека и лошади в той или другой части, увеличивая или уменьшая размер его с количеством труда и утомления, переносимых войсками, совершенно исключать некоторые статьи довольствия и вообще заботиться о расходовании денег сообразно действительной потребности, но с тем лишь условием чтобы не выходить за пределы средней стоимости интендантству человека или лошади. Начальник отряда обязан был иметь наблюдение за самою точною и аккуратною отчетностью, в числе которой должны были непременно заключаться документы о приобретении в известном количестве того или другого вида довольствия, по той или другой цене. Части войск обязаны были расходовать заготовленное ими или полученное из отрядных складов довольствие по действительно наличному в них числу людей и по отчетным листам.

При таком порядке довольствия красноводского отряда, отпуски в части были так значительны, что оне не только без затруднения принимали все сжигаемое и бросаемое, по случаю падежа верблюдов во время походов[101], в счет того, что им причиталось, но даже раздавалась довольно значительная экономия, обращенная в деньги, на руки людям. Смотря по продолжительности нахождения частей в отряде, люди получали от 3 руб. до 9 руб. 50 коп. каждый. Последнюю, например, сумму получили нижние чины рот дагестанского полка, находившееся в красноводском отряде с ноября 1869 года по июль 1873 года.

Сухари и крупа поставлялись интендантством; для обеспечения же приварочными продуктами, Маркозов законтрактовал подрядчика. О ценах, по коим подрядчик обязывался поставлять продукты, и вообще буквальное содержание самого контракта объявлялось в приказе по отряду, а потому все мелочи дела были известны всем чинам отряда.

От заготовленного на отпущенную в распоряжение Маркозова, авансом, сумму, для обеспечения войск отряда довольствием в рекогносцировку 1872 г., к 1 января 1873 г. оставалось не менее 110 тысяч порций для людей и 30 тысяч порций для лошадей. Так как для обеспечения отряда довольствием на шесть месяцев требовалось 790 тыс. людских и 162 тыс. конских порций, то, исключая из этого количества имевшиеся к 1 января запасы, оставалось 680 тыс. людских и 132 тыс. конских порций. Стоимость их в 116,000 руб. и была отпущена Маркозову. Не смотря на то, что окончательное распоряжение о формировании красноводского отряда и о движении его к Хиве последовало лишь в январе месяце и что приведенная сумма денег получена была в отряде тогда, когда часть его находилась уже в движении, отряд не встретил никаких затруднений в поставке подрядчиком продуктов. Подрядчик в течение полутора месяцев доставил отряду все необходимое и притом по ценам, значительно уступавшим тем, по коим он же поставлял в склады отряда по договорам с интендантством. В условия подряда не входило только мясо, так как на этот предмет части получали деньги и сами уже заботились о снабжении себя этим продуктом. Все доставлявшееся подрядчиком принималось обыкновенным порядком, сперва в склады, а иногда, в случаях экстренных, и прямо в части. При всех приемках присутствовали ротные командиры тех рот, для коих принимались продукты.

Определенная дача для красноводского отряда, которой придерживались, состояла на одного человека: 1) в сутки: сверх сухарей и круп — 1 фунт мяса, 13 золотников соли, 4 золот. пшеничной муки, 5 зол. масла, 50 золотн, капусты, 32 золотн, гороху, 8 золотн, луку, 0,16 золотн, перцу, 0,16 золотн, лаврового листу и 1/2 чары спирта, и 2) в месяц — 5 чар уксусу. Некоторые из поименованных продуктов отпускались в меньшем против указанного размере; иные же вовсе не отпускались или заменялись другими. Так, соли достаточно было и 10 золотн.; горох в походе вовсе не отпускался, потому что он весьма трудно разваривается; квашеная капуста заменялась соответственным количеством капусты сушеной или картофелем и другими овощами; вместо луку давалась часть чесноку, а уксус заменялся фруктового кислотою; в месяц отпускалось на человека 1/4 фун. чаю и 1 1/2 фун. сахару; на месте часть мяса заменялась салом; дача спирта значительно сокращалась и пр. В виду значительной раструски провианта во время продолжительной перевозки и частой навьючки и разъвьючки, ежедневная дача его определена была: сухарей в 2 1/4 фунта и круп в 1/2 фунта, с непременным условием, чтобы сухари и крупа доставлены были в холщовых мешках, с необходимым количеством, для увязки их, рогож[102].

Нормальная дача ячменя лошадям считалась 16 1/2 фунтов в сутки. Дача эта производилась только на берегу моря, где были склады ячменя; во время же движения, при недостатке перевозочных средств и от потери вьюков, она уменьшалась до семи, пяти и даже менее фунтов, без сена.

Посуда для воды, бывшая в походе на руках у людей, состояла из приобретенных на собственные их средства старых манерок, маленьких деревянных баклажек и больше всего бутылок, как больших, так и маленьких от зельхерской воды. Деревянные баклажки, емкостью примерно в 2 1/2 бутылки, были заведены почти у всех людей в ротах кабардинского батальона. В остальных частях баклажки были лишь у немногих нижних чинов. В среднем, запас воды на человека в ручной посуде был от двух до трех бутылок. Вьючная водяная посуда, бочонки и бурдюки, заготовлялась в Чекишляре. Большие бочки от капусты, спирта, солонины и пр. доставляли клепки для бочонков, а бурдюки выделывались из козьих шкур. По уходе отряда за Атрек для добывания верблюдов, в Чекишляре оставлены были от каждой части команды для приготовления бочонков. Работы эти, начавшиеся еще в январе месяце, продолжались по день выступления отряда в хивинский поход. Приказано было в каждой роте заготовить по 40 бочонков, круглым счетом каждый в шесть ведер. Артиллерия и кавалерия посуды для себя не заготовляли, а должны были получать воду из рот. Материалы для приготовления бочонков отпускались из отрядных складов, но часто не доставало то клепок, то железа, так что начальники частей войск прибегали к покупке бочек и железа у маркитантов, но у последних они были в недостаточном количестве. И только некоторый роты заготовили по 40 бочонков; в других же, ко времени возвращения отряда из-за Атрека, бочонков было значительно менее. В последствии, когда от восьми рот ширванского полка, назначенных в мангишлакский отряд, отобрана была вся посуда и передана в части красноводского экспедиционного отряда, пропорция посуды в ротах значительно увеличилась. Количество вьючной водяной посуды, находившейся в частях войск, с точностью определить невозможно, по разноречивости показаний частных начальников и самого Маркозова. Но в среднем выводе из этих показаний довольно приблизительно можно положить, что водоподъемные средства распределялись по войскам следующим образом:

в пяти ротах кабардинского полка 1,125 вед. в двух ротах ширванского 613 вед. в трех ротах самурского 428 вед. в двух ротах дагестанского 494 вед. в сотнях кизляро-гребенского полка. 24 вед. в сотне владикавказского полка 16 вед. в сотне сунженского 22 вед. в артиллерии 89 вед. Итого 2,811 вед.[103]

Кроме того, при штабе отряда везлось 150 ведер воды и у офицеров было от 150 до 200 ведер. Следовательно, всего в отряде везлось на верблюдах около 3,150 ведер воды. Воды этой, как полагали, будет достаточно для того, чтобы войска могли пить, варить чай и приготовлять пищу один раз в день в течение четырех суток, выделяя не которое количество ее для артиллерийских лошадей. На большом безводном переходе к Змукширу предполагалось: половине отряда забрать всю посуду и, отказавшись от ежедневной горячей пищи, следовать к оазису; придя к Змукширу, часть отряда отправить со всею посудою назад, чтоб поднять войска, не взятые с первым эшелоном. В рекогносцировку 1872 г., отряд, числительностью на одну треть менее против отряда в 1873 г., имея вдвое меньше посуды, ходил в полном составе, не встречая по пути колодцев по 4 дня. На основании этого опыта, Маркозов полагал, что прохождение половины отряда, с более чем удвоенным количеством посуды, безводного пространства в течение восьми дней[104] — дело вполне возможное, тем более что кавалерию при пехоте вести не предполагалось: она должна была пройти безводное пространство дня в три, напоив лошадей водою, которую ей выслали бы на встречу; офицерские лошади (числом 34) имелось в виду оставить при кавалерии, для быстрого провода их, а самим офицерам ехать на верблюдах, подобно тому, как это было при движении к Сарыкамышу в 1871 г.[105]

В поход взяли один только Нортонов колодезь, так как другие колодцы были неисправны. За все время движения красноводского отряда только один раз пришлось забить Нортонов колодезь при маловодном колодце Кеймир, но вода пошла весьма соленая. Затем больше Нортона не употребляли: войска делали по два перехода в день, а для того, чтобы дождаться, пока из колодца покажется чистая вода, надо около 6 часов времени.

В красноводском отряде, точно также как и в мангишлакском, походного лазарета не было, хотя медикаментов и перевязочных материалов имелось в достаточном количестве. Вьючных носилок для больных и раненых состояло всего 8; большее количество их не могло быть заготовлено по недостатку материалов в Чекишляре[106].

Общество попечения о раненых и больных воинах отнеслось весьма сочувственно к войскам красноводского отряда. Петербургское главное управление выслало в отряд: одну офицерскую и одну солдатскую госпитальные палатки, 100 бутылок хереса и 100 бутылок коньяку; одесское местное управление выслало, кроме чаю, сахару и кофе — бинты, клеенку, карболовую кислоту, соду, лимонную кислоту, хинин и опиум, а кавказское окружное управление — фланелевые набрюшники, рубашечный холст, компрессы, перевязки, булавки, уксусную кислоту, гипс, капли Иноземцева, воду Нелюбина и деньги на покупку 100 бутылок вина и хлопчатой бумаги.

Пригнанные в половине марта в Чекишляр верблюды были взяты за Атреком уже в плохом состоянии. В весеннюю пору года верблюды бывают вообще слабы, а тут к обыкновенным причинам присоединились еще утомление от усиленных перегонов и недостаточность корма, вследствие скопления огромного количества верблюдов в узкой полосе между Атреком и Гюргеном, где к тому же хозяева, из предосторожности, держали их по возможности на тесных пространствах. Верблюдицы, которых была почти половина общего числа животных, в эту пору почти совсем не шли под вьюками. Все это вместе в значительной степени уменьшало значение, которое можно было давать добытому запасу верблюдов в смысле перевозочных средств, по численному количеству этого запаса. В Чекишляре верблюды не только не поправились, а напротив окончательно исхудали и обессилели, испытывая все время нужду и в корме, и в воде, так как верст на 20 вокруг лагеря, дня в два, 3,000 верблюдов вытравили весь корм; угонять же верблюдов дальше от лагеря было невозможно, так как там не было колодцев. В окрестностях Чекишляра пало несколько сот штук верблюдов. Лучшим указанием, в каком состоянии находились верблюды, служить то, что первый эшелон отряда, под начальством майора Козловского, выступивший 19 марта, мог сделать в первый день 7 верст, во второй 8 1/2 верст, в третий 9 1/2 верст; потеряв в эти три дня 70 верблюдов из 700, у него бывших, он должен был оставить на пути, при особой команде, около 1,100 пудов разного довольствия. Подобные же затруднения с верблюдами испытывали и другие эшелоны, и почти все они должны были бросать на дороге вьюки с продовольствием, хотя и не в таком количестве, как это пришлось с первых же шагов сделать кабардинскому эшелону. Кроме того, что верблюды были плохи, что между ними было много самок, которые часто разрешались даже на пути, самое число верблюдов было достаточно для поднятия всех тяжестей войск. Так, кабардинский эшелон на 5 рот получил всего 700 верблюдов, дагестанские роты: одна 165 верблюдов, а другая 140, тогда как начальник отряда рассчитывал каждой роте отпустить не менее 200 штук. Это обстоятельство, между прочим, свидетельствует о значительной убыли верблюдов в Чекишляре[107]. Верблюдовожатых в отряде не было вовсе; проводников же состояло всего 15 человек. Все они были люди вполне испытанные и надежные и горели желанием достигнуть Хивы, где почти каждый из них искал крови.

Из числа туркмен, состоявших при отряде, наиболее замечателен был Атамурат, бывший некогда ханом у хивинских юмудов. Воюя постоянно с Хивой и убив трех ханов, Атамурат мечтал овладеть всем Хивинским ханством и сделаться самому ханом, для чего и домогался получить от нас помощь. Не получив ее, он успел сам овладеть почти всею северною частью ханства; но, не надеясь удержать Кунград в своих руках, в 1859 году, совместно с отложившимся от Хивы узбеком Магомет Фаною, предлагал этот город и устья Аму во власть русских. Получив отказ и потеряв в последствии Кунград, Атамурат не покидал старой своей надежды на овладение ханством и искал опять-таки помощи России, что, разумеется, значительно подняло бы его значение в глазах Хивы. С другой стороны, находясь в неприязненных отношениях и к племени теке, Атамурат желал и здесь опереться на покровительство той же России. В этих видах он просил об образовании при Балханском заливе города. В прошении на имя Белого Царя, поданном в 1865 году оренбургскому начальству, он писал: «Мы народ несчастный, постоянные пленники то того, то другого государства. У кочевого народа не бывает порядка и дисциплины. Из туркмен царя не выйдет как из дерева не выйдет железа. Молитвы к Богу и пророку остались тщетными, значит не настало время предопределения. Ныне мечта наша одна: скоро ли настанет время, когда снизойдет от Бога повеление о назначении нам в повелители великого и милостивого монарха. Все, что необходимо для принятия нас в твое государство, у нас есть. Наша мечта состоит в том, чтобы пришел к нам царь со стороны Шагадама[108], основал бы город, устроил ярмарку, и был бы этот город местом стечения всех туркмен, его верных друзей и подданных. Мы мечтаем, чтобы войска высадились с юго-восточной стороны от Кунграда и дали бы нам помощь против Хивы. Мы несчастные из несчастнейших и бедные из беднейших. Мы теперь без головы: у туркмен собачья голова и свиная пятка. Мы очень надеемся на милость государя, и не только отдаемся ему в этом мире, но если бы у него было желание повелеть нам перейти в мир вечный, мы подчинимся его воле».

Посланцы, привезшие это письмо, были приняты и обласканы; но правительство наше ограничилось лишь выражением готовности к содействие и покровительству торговых сношений туркмен с нашими киргизами на сыр-дарьинской линии. Что же касается принятия Атамурата с его ордою в подданство, то в виду неоднократного заявления нашего правительства в отношении к кочующим азиятским инородцам, что только в пределах России мы можем и обязаны оказывать помощь и защиту инородцам, принявшим русское подданство, наше правительство уклонилось от положительного ответа на прошение Атамурата.

В 1867 году проток Лаудан, протекавший чрез кочевья туркмен Атамурата, был запружен но приказанию хивинского хана, вследствие чего туркмены остались без воды для орошения своих полей. Тогда некоторые из юмудских старшин явились к хану с выражением готовности подчиниться его владычеству и с просьбой разрушить плотину на протоке Лаудан. Хан обещал на это свое согласие, если старшины привезут в Хиву свои семейства в качестве заложников. Старшины приняли это предложение и привезли в Хиву 60 своих семейств. Между тем другие юмуды и во главе их Атамурат, не желавшие подчиниться хану, замыслили сами разорвать плотину на Лаудане. Но едва лишь они стали приводить это в исполнение, как хивинское войско разогнало их. Тогда юмуды приняли хивинское подданство и были расселены по разным местам, а Атамурат, не сдавшись хивинскому правительству, прикочевал к своим родичам, живущим у Балханского залива[109].

По занятии нашими войсками в 1869 году Красноводска, Атамурат первый предложил свои услуги русскому отряду и с тех пор почти неотлучно состоял при нем. За свою службу он был награжден серебряною медалью на георгиевской ленте и постоянно получал продовольствие от казны. В 1872 году, когда красноводский отряд совершал рекогносцировку по направлению к Хиве, начальнику отряда предложено было подготовить из прибрежных туркмен кандидата на престол Хивинского ханства, дабы при удобном случае водворить его вместо Сеид-Магомед-Рахим-хана и иметь в нем безусловно покорного нам слугу[110]. Выбор Маркозова остановился на Атамурате и на Иль-Гельды-хане. Этот последний был назначен Маркозовым ханом на островах Челекен и Огурчинском и в Шеихских аулах. В 1872 году хивинцы угнали у него 100 верблюдов за то, что он служил русским[111]. Во время хивинского похода Иль-Гельды состоял при отряде, и, на время его отсутствия, временным ханом Челекеня, Огурчинского и Шеихских аулов назначен был отец Иль-Гельды, Гельды-хан: Главная и почти единственная цель этого временного назначения состояла в том, чтобы доставить полковнику Клугену возможность без затруднения сообщаться с экспедиционным отрядом. «Говоря откровенно, писал Маркозов красноводскому воинскому начальнику, полковнику Клугену, у меня так мало конных туркмен (их всего до 15 человек), что мне необходимо приберегать их для указания пути колоннам и для разных экстренных случаев. Пользуясь услугами Гельды-хана вы, по возможности, чаще посылайте нам корреспонденцию»[112]. Из остальных проводников замечательны: 1) Нефес-Мерген, у которого, еще во время командования красноводским отрядом полковника Столетова, было угнано хивинцами 300 верблюдов; в 1872 г. два брата его были убиты хивинцами за службу русским, а в 1873 году у него было взято все его семейство и разграблено имущество; 2) Назар, сопровождавший штабс-ротмистра Скобелева к Сары-камышу; 3) Дурды, особенно отличавшийся своим усердием и преданностью, когда он состоял при отряде в 1870 году. Три последних проводника сопровождали генерального штаба подполковника Скобелева в его рекогносцировку от Змукшира до Орта-кую, в августе 1873 г.

Все проводники были уже достаточно испытаны в преданности нам и жаждали кровавой мести к Хиве. Но их было мало, о чем свидетельствует и сам Маркозов в своем письме к Клугену. Причина, почему проводники из туркмен не желали служить русским, состояла в том, что служба их при Маркозове весьма недостаточно вознаграждалась.

Пред выступлением в поход, в распоряжение начальника отряда высланы были следующие суммы: 116 тысяч рублей на заготовление продовольствия для людей и лошадей, 44 тыс. рублей на разные надобности по отряду, как то: для заготовления веревок, бочонков, на жалованье переводчиками, содержание туркменских лодок для разгрузки и нагрузки приходящих на чекишлярский рейд судов и проч., и 6000 рублей на экстраординарные расходы безотчетно.

Глава V

Движение красноводского отряда от Чекишляра до колодцев Игды. — Движение от Игды к Орта-кую и поворот в Красноводск. — Состояние здоровья людей. — Причины неудачи красноводского отряда.

Начальник, красноводского отряда первоначально предполагал следовать по Атреку и притоку его Сумбару и чрез Кюрендагские горы, Кизыл-арват, Игды и Орта-кую к Змукширу[113]. Но пред самым выступлением, получив сведения о сильных дождях в этих горах и о массе воды, накопившейся в канавах, чрез которые пролегают дороги, Маркозов изменил принятое направление и решился следовать чрез колодцы Бугдайли, Айдин, Буураджи и далее по Узбою чрез Топиатан, Игды и Орта-кую к Змукширу[114].

Путь от Чекишляра до Игды, исследованный войсками красноводского отряда в 1871 и 72 годах., был очень хорошо известен. Он идет по местности ровной, на которой пески сменяются солончаками и преобладают последние. Есть солончаки до 11 верст, большею частью окаймленные песчаными буграми. Недалеко от Чекишляра находится белый бугор (Ак-патлаух), где много грязных сопок, из коих постоянно выбрасывается жидкая грязь с сернисто-водородным запахом. Температура грязи внутри вулкана + 18° R. Тяжесть опускается по жидкой грязи внутрь вулкана до 4-х фут. Недалеко от подошвы Белого бугра лежит группа пресных озер.

Колодцы, встречаемые по пути, содержат преимущественно пресную воду и не очень глубоки; самые глубокие Чухуру-кую, 18 футов; в других колодцах вода на глубине 8, 6, 4 и даже 2 футов. Все колодцы оплетены хворостом, а два колодца Бугдайли выложены жженым кирпичом. У Егенаджи встречается довольно большая кустарная растительность и даже деревья.

У Айдина дорога вступает в сухое русло Аму (Узбой). С обеих сторон оно ограничено берегами, и особенно ясен правый, более возвышенный, а оттого менее изгладившийся берег. Дно русла большею частью лишено всякой растительности и состоит из глинистого или иловатого песку, расположенного совершенно горизонтально и изрытого в некоторых местах бороздами, по всей вероятности, ветром. В некоторых местах берегов и на отдельных круглых возвышениях в виде банок (в русле) весьма явственно видны, слои иловатых отложений, как иногда бывает на берегах больших рек, после того как спадут высокие весенние воды. Очертание берегов и особый грунт, резко отличающийся от окрестной почвы, показывают, что это русло принадлежало большой реке; общая физиономия местности так живо напоминает реку, все признаки ее так ясны, что недостает только воды: кажется, будто она недавно оставила свое ложе[115].

Особыми маршрутами, с означением чисел, в которые должен был быть каждый эшелон у известного колодца, полковник Маркозов не снабжал начальников колонн, так как самое число эшелонов, следовательно и состав их, должны были изменяться в зависимости от различных условий, каковы например, большая или меньшая близость неприятеля, путевые удобства в отношении к воде и корму, и проч. Начальник отряда указал им только общее направление, по которому должны были следовать войска, предоставив усмотрению начальников колонн вести их сообразно с этими условиями и с силою людей, которые заблаговременно нельзя было предвидеть. Вследствие такого приказания, одни эшелоны нередко обгоняли другие. Так, эшелон Панкратьева, выступивший из Чекишляра 21 марта, прибыл в Игды только 18 апреля, тогда как Араблинский, выступивший с места с своим эшелоном 26 марта, достигнул колодцев Игды 17 апреля, а эшелон Козловского, начавший движение 19 марта, пришел в Игды тоже 17 апреля. Начальникам колонн рекомендовалась возможная скорость движения, на счет продолжительности остановок на одном и том же месте, с тою целью, чтобы окончить поход по пустыне до наступления жаров и чтобы верблюды не уничтожили весь корм в окрестностях стоянок войск, так как вследствие этого позади идущим эшелонам пришлось бы гонять верблюдов на пастьбу весьма далеко от лагеря, а это изнуряет людей, ибо чем дальше пастьба от лагеря, тем более требуется прикрытия.

Отряд выступил из Чекишляра по-эшелонно. Первый эшелон, из 2-го батальона кабардинского полка, дивизиона горной артиллерии и команд казачьей и саперной, под начальством Майора Козловского, выступил 19 марта. Козловскому предложено было следовать до озера Топиатана, где и ждать прибытия начальника отряда или его приказания. Прочие эшелоны выступили: второй — из трех рот самурского полка с 8 горными орудиями, под начальством Майора Панкратьева, 21 марта, третий — из двух ширванских и одной дагестанской рот, при дивизионе полевой артиллерии, под начальством полковника Араблинского, 26 марта, и четвертый — из двух сотен кизляро-гребенского полка, под начальством подполковника князя Чавчавадзе, 30 марта. Начальник отряда выступил лично из Чекишляра несколько раньше 3-го эшелона, с одною ротою дагестанского полка. Выступление кавалерии четырьмя днями после третьего эшелона назначено было в видах сбережения фуража. В тех же видах и дивизион полевых орудий вышел с последним эшелоном. Кавалерия с ракетною батареею из Красноводска должна была начать движение, по усмотрению начальника ее, с таким расчетом, чтобы присоединиться к отряду в Буураджи или в Айдине[116].

При выступлении эшелонов из Чекишляра встретилось много затруднений в недостатке верблюжьих седел; недоставало войлоков, веревок, так что последний эшелон выступил не вместе, а поротно, потому что в некоторых ротах только в день выступления доканчивали приготовление седел.

Главное затруднение при движении эшелоны встретили в слабости верблюдов. Вследствие падежа их, войска вынуждены были бросать вьюки, хотя, вообще говоря, более здоровые верблюды, попав чрез некоторое время на лучшие корма, стали оправляться. Две сотни кизляро-гребенского полка (136 казаков), в начале, пока не обогнали всех эшелонов, подбирали, сколько возможно, бросаемые войсками запасы. Так, У колодца Кеймир (23 версты от Чекишляра), из числа 138 тюков разного рода довольствия, брошенных колонною Козловского, поднято было ими столько, сколько возможно было поднять, примерно пуда по 3 на каждую лошадь; а как у казаков уже и без того было по 2 пуда ячменя и свои вещи то все это вместе составило около 6 пудов на лошадь[117]. Поэтому первые 4 или 5 переходов после того казаки должны были большую половину пути идти пешком. Кроме этого случая, подвигаясь вперед, они еще несколько раз подбирали брошенные на дороги сухари, так что казаки не только не терпели в них нужды, получая на человека определенные 2 1/4 фун., но даже кормили ими иногда своих лошадей. Верблюдов в двух сотнях было до 50 штук. На них везлись палатки, офицерские вещи и ячмень, который потом и пригодился на обратном пути, когда обнаружился недостаток фуража в отрядных запасах.

В Буураджи к этим сотням присоединились: две сотни владикавказского и сунженского конных полков, команда в 40 человек кизляро-гребенского полка с знаменем и ракетная батарея, выступившие 2 апреля из Красноводска, под начальством подполковника Левис-оф-Менара. Сотням этим вовсе не было дано никаких перевозочных средств, и по тому запас довольствия для людей и зернового фуража для лошадей оне должны были везти на своих лошадях. На каждую лошадь при выступлении было навьючено: 4 пуда ячменя (по 16 фунт, в день, на 10 дней) и сухарей 27 фунтов (на 12 дней, по 2 1/4 фун. в день). Тяжесть эта, с седлом, мундирною одеждою, бельем и прочими необходимыми в походе вещами, составляла 7 1/2 пудов весу на каждую офицерскую и казачью лошадь, не включая седока с оружием. С всадником же груз лошади равнялся 12 1/2 пудам. Сотни не имели палаток и в достаточном количестве посуды для воды: всего в дивизионе состояло 11 баклаг, каждая ведра в два. Баклаги везлись на трех лошадях, принадлежавших оставшимся при вещах в Красноводске людям Сунженской сотни. Выступив с такими тяжестями на строевых лошадях, первые переходы люди шли больше пешком. До Буураджи казаки дошли благополучно: утомления не было заметно ни в людях, ни в лошадях; больных не было.

8 апреля, у колодцев Буураджи, кавалерия Левиса встретила Майора Козловского, который объявил ему приказание начальника отряда остановиться на том месте, где его застанет это приказание. Левис остановился. На другой день прибыл к колодцам начальник отряда с двумя сотнями кизляро-гребенского полка и приказал Левису тотчас следовать с его дивизионом по дороге к Чекишляру, на встречу эшелона Панкратьева, и принять от него на 200 человек и 200 казачьих лошадей продовольствие и фураж на 10 дней, полагая суточную дачу лошади ячменя но 6 1/2 фунтов. Вечером того же дня казаки встретили самурский эшелон, ночью произвели приемку фуража и продовольствия и с рассветом выступили обратно к колодцам Буураджи. По прибытии сюда в 9 часов утра, сделан был небольшой привал, и сотни пошли к колодцам Дзоюрук, где застали выступающий эшелон Козловского. Здесь дивизион Левиса имел ночлег и на другой день, сделав переход в 41 версту, соединился в Топиатане с двумя сотнями кизляро-гребенского полка. Отсюда уже вся кавалерия шла вместе.

Путь казачьих сотен, выступивших из Красноводска, пролегал чрез кол. Белек и далее по северной подошве Балхан чрез колодцы: Карачаглы, Кярыз, Кошагирлы и Аджи до Узбоя у колодцев Дзоюрук. На этом пути местность представляет то песчаные бугры, то солончаки, покрытые самою скудною растительностью. Ближе к подошве Большого Балхана попадаются каменистые места, кое где пересекаемые сухими руслами. Колодцы вообще небольшой глубины, и вода в них содержит более или менее значительную примесь горьких солей; только вода в колодце Карачаглы (глуб. 6 сажен), вырытом в песчано-глинистой почве. резко отличается своим приятным вкусом и свежестью. Так как верхняя почва в этой местности всегда содержит в себе примесь солей, то чем глубже в ней колодцы, тем вода в них лучше. По мере приближения к Узбою, песчаные бугры встречаются чаще и принимают большие размеры, а с ними растительность становится оживленнее. Узбой у колодцев Дзоюрук представляет весьма ясные и определенные очертания высохшего русла, то расширяясь, то суживаясь и местами доходя до 2–3 вер. ширины. Берега его, высотою от 8 до 12 сажен над дном, местами изрытые довольно широкими вымоинами, состоят из глинистых отложений. Дно русла, местами, то песчано, то состоит из солонцеватой глины Колодцы Дзоюрук, расположенные у подошвы правого крутого берега русла, неглубоки и переполнены водою, слабо соленою на вкус. Рядом с этими колодцами есть соленое озеро, по берегам поросшее камышом, а несколько далее солонцеватая топь, кое где покрытая довольно большими кристаллами поваренной соли[118].

Казаки делали обыкновенно большие переходы, обусловливаемые расстоянием между колодцами, отчего и могли иметь больше остановок, чем пехота. В пехотных же эшелонах войска имели обыкновенно каждый день два перехода — утренний и вечерний. Это делалось для того, чтобы избежать, с одной стороны, переходов во время дневного зноя, а с другой избежать и продолжительного движения при ночной темноте, когда войска встречали больше затруднений, вследствие задержек, причиняемых неисправным состоянием верблюдов. Больше всего утомлял людей уход за верблюдами, — дело, для некоторых из них совершенно непривычное, а особенно пастьба верблюдов, обыкновенно происходившая во время дневного зноя. Здесь людям беспрестанно приходилось быть в движении и часто, выбиваясь из сил, бегать за верблюдами под палящими лучами солнца, на раскаленных песках, иногда даже без воды; от этого и случаи утомления людей и солнечных ударов были чаще всего именно при пастьбе верблюдов.

Не смотря на такие труды и на то, что движение производилось почти без дневок[119], что горячая пища с мясом варилась не во всех частях каждый день, и самая дача сухарей; вследствие необходимости бросать вьюки, была уменьшена, с 11 апреля, с 2 1/4 до 1 1/2 фунт., войска бодро переносили лишения; дух их был прекрасный и здоровье в удовлетворительном состоянии. Сам начальник отряда был исполнен надежд выполнить возложенное на него поручение[120]. От колодцев Айдин, в день пасхи, 8 апреля, он писал Клугену в Красноводск: «…. Что касается до нас, то Господь не лишает странствующих своих щедрот, и мы, благодаря Бога, зашагали опять по старому. Все шероховатости, неизбежные в первые дни марша, сократились вместе с ними, и вчера, например, мы сделали без особенного утомления 32 версты…. С вашим нарочным мы будем отправлять нашу корреспонденцию, а вы, в свою очередь, будете иметь сведение о том, как мы побеждаем Хиву, ибо победа Хивы пропорциональна скорости нашего движения».

У колодцев Буураджи была сформирована сборная рота. Рота эта предназначалась для того, чтобы иметь впереди, вместе с казаками, возможно более подвижную часть пехоты, для чего рота была составлена из более крепких и здоровых людей, по 20 рядовых и по одному унтер-офицеру от каждой роты дагестанского, самурского и ширванского полков. Часть эта должна была идти налегке, имея на себе трехдневный запас довольствия; ни котлов для варки пищи, ни водяной посуды у нее не было; пищу люди варили в маленьких котелках, и то лишь при остановке у колодцев. Бочонков в роту, на 180 человек с прикомандированными[121], дано было в Игды только четыре; там же приготовили из отбитых козлов 4 бурдюка.

Со времени сформирования сборной роты, с 11 апреля и по 19 число, войска по эшелонам были распределены следующим образом: 1) сборная рота с горным взводом; при этом эшелоне следовал начальник отряда; 2) кабардинский эшелон с 4 горными орудиями; 3) дагестанский эшелон с 2 горными орудиями; 4) ширванский, с 4 полевыми орудиями, и 5) самурский, с 4 горными орудиями[122].

От колодцев Дзоюрук до колодц. Игды путь пролегает по сухому руслу Аму, которое имеет, местами, весьма крутые и высокие берега и нередко на протяжении нескольких верст наполнено весьма соленою водою, окруженною по берегам зеленеющею растительностью камыша, саксаула и др. Эти водяные пространства, при слабом движении воды от ветра представляются как бы текущею рекою, глядя на которую путешественник на мгновение забывает, что находится в безводной пустыне, и кругом ищет глазами человеческого жилья и присущего ему движения; но скоро эта река прерывается опять солонцовым дном, а нависшие по берегам громадные массы песку показывают полное отсутствие здесь культурной жизни. На всем протяжении Узбоя от Дзоюрука до озера Топиатан колодцы довольно часты, местами чрез 3–4 версты. Эти места и дальнейшее протяжение Узбоя на восток служат любимыми местами летних кочевьев юмудов. На песках они находят корм для св правому, то по левому берегу русла, до пресного озера Джамала, лежащего слишком в 30 верстах от Топиатана. Озеро Джамала, в самом русле Узбоя, размерами меньше озера Топиатана и вода в нем несколько солоновата, как вообще все воды так называемых пресных колодцев, лежащих по Узбою. С северной стороны, верстах в 3–4, к левому берегу Узбоя в этом месте подходит последний южный уступ чинка Устюрта, представляющийся почти горизонтальною возвышенностью в 200 фут., оканчивающеюся весьма крутым, почти отвесным, скатом. От озера Джамала до колодцев Игды Узбой имеет довольно извилистое направление, в некоторых местах весьма крутые, иногда почти отвесные берега, как, напр., у колодцев Яныджа. По руслу, также как и прежде, встречаются почти исключительно соленые озера и отложения соли; по берегам весьма часты глубокие вымоины. К северному (правому) берегу местами близко подходит и здесь чинк Устюрта[123].

Передовые войска красноводского отряда — четыре казачьи сотни с ракетною батареею — прибыли в Игды 16 апреля утром. Не смотря на огромные трудности как для казаков, так и для их лошадей, во всех четырех казачьих сотнях до колодцев Игды не было вовсе ни больных казаков, ни павших лошадей. Переход в Игды от Джамала (71 верста) сделан был в одни сутки (с утра 15 до утра 16 числа) для того, чтобы захватить там кочевье туркмен и отбить у них верблюдов.

Еще не доходя шести верст до колодцев Яныджа, князь Чавчавадзе получил сведение от проводника-туркмена, что у колодцев Игды находится значительная партия туркмен. На рассвете 16 апреля получено было известие, подтверждавшее первое — о сборе при колодце Игды значительного числа туркмен. Князь Чавчавадзе сделал распоряжение, чтобы одна половина всех казаков на лучших лошадях передала все свои тяжести другой половине, и, составив из них дивизион, вполне облегченный, отправил его, под командою Левис оф-Менара, на рысях к Игды. За конницей следовал начальник отряда с двумя сборными ротами: одною, составленною в Буураджи из людей дагестанского, самурского и ширванского полков, и другою — из людей кабардинского полка, сформированною собственно на время движения к Игды, и со взводом горных орудий. Эта легкая колонна предназначена была для оказания помощи кавалерии, на случай сильного сопротивления туркмен.

Туркмены встретили Левиса выстрелами, но вскоре рассеялись по разным направлениям. В это время прибыл и князь Чавчавадзе с остальным дивизионом. Сложив тяжести и оставив для прикрытия их и ракетной батареи команду казаков, он отправил остальных казаков к Левису, который между тем узнав, что в окрестностях колодцев, верстах в 15, находятся и другие кочевки, поехал туда. С 5 часов Утра до 4 часов вечера продолжались поиски по кочевкам. Всего захвачено казаками до 1,000 верблюдов, около 5,000 баранов, 267 вооруженных туркмен и 165 семейств. Туркмены потеряли ранеными 21 и убитыми, оставленными на месте 22 человека. С нашей стороны ранен шашкою один офицер, убито 7 лошадей и ранено 11.

Вечером 16 числа князю Чавчавадзе дали знать, что одна партия текинцев двигается к колодцам Игды, с намерением напасть на лагерь, а другая направляется от колодцев Сансыз к колодцам Бала-ишем и Орта-кую, с целью поддержать первую партию, если ее нападение на кавалерию увенчается успехом. Вследствие этого, а также для разыскания верблюжьих седел и бурдюков, князь Чавчавадзе отправил от каждой сотни по 60 казаков, на рассвете 17 числа, на рекогносцировку по направлениям к колодцам Ага-яйла. Куртым, Сансыз и Кизыл-арват. Эти команды встретили небольшие шайки туркмен, которые, после нескольких выстрелов, были рассеяны[124].

Утром 17 апреля, вскоре после выступления из Игды казачьих команд, прибыл туда первый эшелон красноводского отряда, под начальством Козловского, а вечером того же дня подошел второй эшелон Мадчавариани.

Под первым впечатлением, вызванным удачною добычею в Игды, Маркозов отправит в Тифлис известие следующего содержания: «Начальнику окружного штаба. Найдя туркмена, обещающего доставить о нас сведения в туркестанский или оренбургский отряды, о приближении коих к Хиве он слышал, я послал сегодня из Игды в отряд, в который передача окажется удобнее, следующую депешу: красноводский отряд 17 апреля благополучно достиг колодцев Игды. Не имея никаких сведений о движений и местах нахождения отрядов туркестанского и оренбургского, имею честь просить начальников этих отрядов снабдить меня маршрутами своего движения и необходимыми приказаниями. Если ничто особенно не помешает, вверенный мне отряд будет в Змукшире не позже 3 мая. Кавалерия наша поймала в Игды атабайский аул и имела перестрелку. У нас ранен один офицер шашкою; неприятель потерял убитыми 22 человека, после чего аул сдался, хотя в ночь на 17 по нашему лагерю тоже стреляли. Мы приобрели до 1,000 свежих верблюдов и много баранты. Может быть будем в Змукшире даже первого мая. Полковник Маркозов».

В действительности же, выраженные Маркозовым надежды далеко не находили оправдания. Еще до прибытия отряда в Игды, начались такие жары, каких по времени года трудно было ожидать. Вместе с тем от Халмаджи изменился и характер местности: после песчаных бугров начались еще более высокие и с более крутыми скатами холмы известковой пыли, в облаках которой с трудом можно было дышать. Такие холмы покрывали весь видимый горизонт, подобно волнам моря. Затруднения в движении по этому пути повели между прочим к тому, что на последнем переходе к Игды обнаружился усиленный падеж верблюдов, так что отбитые у туркмен у этих колодцев верблюды, оказавшиеся весьма слабосильными, дали только возможность пополнить недостаток этих животных, образовавшейся в ротах от падежей. Вода с неимоверною быстротою испарялась от жары и сухости воздуха; при той температуре, которую она быстро принимала, она весьма мало освежала людей, а чрез 3 и 4 дня по взятии ее из колодцев сильно портилась. Уже подходя к Игды, 16 апреля, сборная рота испытала мучения жажды; несколько человек не могли идти вовсе, так что Маркозов должен был поехать вперед к колодцам и привезти оттуда воду. Движение ширванского эшелона к этим колодцам было также тяжело по недостатку воды: начальник колонны тоже должен был ехать вперед к Игды и выслать оттуда 25 казаков с бурдюками. В числе добычи под Игды бурдюков было весьма мало; хотя войска из отбитых козлов приготовили по несколько бурдюков, но, по недостатку времени, они не успели пропитаться солью, и потому взятая в них вода чрезвычайно скоро портилась; так что, собственно говоря, стычка под Игды имела только отрицательное значение, заморив до крайности казачьих лошадей, что и послужило главною причиною гибели их при дальнейшем движении к Орта-кую. Войска твердо переносили трудности похода, но на последнем переходе к Игды в некоторых частях напряжение сил людей дошло уже до такого предела, перейти который было слишком рискованно. Между тем, именно от Игды начались трудности, пред которыми бледнело все перенесенное войсками до тех пор.

От Игды до Орта-кую, по расспросным сведениям, считалось три мензиля, т. е. перехода. Величина этих переходов собственно говоря, неопределенная: мензилем считают переход в 18, 20 и даже в 25 верста, так что, на основании опыта прежних походов, рассчитывали, что между этими колодцами верст 60–70. И так как такие пространства от ряду приходилось преодолевать не только в рекогносцировках предшествовавших лет, но и в настоящем походе[125], то никаких особых распоряжений относительно воды со стороны начальника отряда не было сделано.

18 апреля, с рассветом, Маркозов двинулся по направлению к Орта-кую со 2-м батальоном кабардинского полка, сборною ротою, 6 горными орудиями, саперною командою и 25 казаками, отдав приказание следовать за ним и остальным частям отряда по-эшелонно, на сутки расстояния друг от друга. Таким образом, 19-го утром, должны были выступить роты дагестанского полка с 2 горными орудиями; за ними, 20-го, роты ширванского полка с 4 полевыми орудиями и, наконец, 21-го числа, роты самурского полка с 4 горными орудиями. Что же касается до кавалерии с ракетного батарею, то, во внимание к усталости ее от продолжительного преследования туркмен, при чем некоторым людям пришлось в двое суток сделать до 120 верст при страшной жаре, Маркозов приказал ей сделать дневку 18 числа в Игды и догнать первый эшелон. Предполагалось, что кавалерия, выступив вечером 18 числа и сделав несколько усиленное движение в этот вечер и на следующий день, прибудет в Орта-кую 19 апреля, вечером. Вследствие этого, запаса воды для лошадей при ней не было; для людей же было в бурдюках ведер 12 на сотню, не считая воды в бутылках и баклагах, всего от 2 до 3 бутылок на человека.

18 апреля первый эшелон, сделав в два перехода, утренний и вечерний, 26 верст, около 9 часов вечера остановился на ночлег. Отсталых людей было человек 15 в кабардинском батальоне; в сборной роте сильно утомленных людей было 3 человека и в артиллерии 2. В этот день роздано было по три котелка воды. Вечером того же дня выступили казаки с ракетною батареею и, сделав около 20 верст, около полуночи остановились на отдых. Хотя люди и лошади были весьма утомлены, вследствие страшной духоты, стоявшей в воздухе даже и ночью, но, относительно, пере ход этот был сделан еще довольно свободно.

Туркмены, сопровождавшие отряд, видя сильную усталость людей и животных, советовали Маркозову свернуть с прямой дороги на Орта-кую к колодцам Бала-ишем, на что однако он не решился, потому что эти последние колодцы могли быть засыпаны отступившими туда атабаями, а это, при значительной глубине их (5 сажен), поставило бы войска в крайне затруднительное положение; тогда как колодцы Орта кую, даже если бы и были засыпаны, легко отрыть; наконец, движение к Бала-ишему увеличивало общее расстояние до Орта-кую на 25–30 верст.

19-го с рассветом, эшелон Козловского выступил далее и на пятой версте был обогнан кавалериею, которая с места своего отдыха тронулась в 4 часа утра. С кавалериею отправился вперед и начальник отряда. Так как предполагалось, что казаки достигнут Орта-кую в тот же день, то Маркозов приказал им взять от пехоты лопаты, на случай, если бы пришлось отрывать колодцы в Орта-кую, и выслать, если бы оказалось нужным, хотя небольшое количество воды на встречу первому эшелону.

Жара в этот день была невыносимая. В воздухе было тихо; только по временам появлялся и несколько минут дул ветерок, который давал возможность вздохнуть несколько свободнее Пехота сделала утром 14 верст, а кавалерия хотя до 11 часов и сделала около 30 верст, но движение это было сопряжено уже с крайним затруднением: лошади едва двигались, многие казаки должны были вести их в поводу, сотни растянулись на несколько верст. На привале если и была у кого нибудь вода, то разве спрятанная тайно от других. Здесь, из новых расспросов проводников, начало являться сомнение, что в определении расстояния до Орта-кую вкралась положительная ошибка. Пройдено было уже верст 60, а между тем по рассказам проводников, еще очень много осталось даже до конца второго мензиля. Здесь начальник отряда, переговорив с проводниками о том, нельзя ли ожидать такой же ошибки и в определении расстояния на большом безводном переходе от Доудура к Змукширу, высказал начальнику кавалерии, в первый раз, что он с своими сотнями не продет в Змукшир, а будет оставлен в Орта-кую, та как расстояние оказывается больше, чем предполагалось, и воды на нем казачьим лошадям дать будет невозможно. В 4 1/2 часа пополудни, при нестерпимом зное, кавалерия тронулась далее, оставив ослабевших людей на месте при одном офицере. При полнейшем отсутствии хотя бы малейшего движения воздуха, тончайшая и раскаленная известковая пыль стояла в нем неподвижно, затрудняла дыхание и покрывала толстым слоем двигающихся всадников. Переход был крайне изнурительный и для людей, и для лошадей: последние падали на каждом шагу и с трудом поднимались; утомление людей достигало крайних пределов; некоторые не удерживались на седле и падали в изнеможении на землю; шедшие пешком не в состоянии были следовать далее. Около 8 часов вечера все отсталые лошади и изнемогавшие от жажды люди были оставлены на дороге при офицерах с командой, при одном из проводников.

Из четырех проводников, находившихся при кавалерии, двое, один за другим, посланы были начальником отряда с приказанием в колонну Козловского, один оставался при приставших казаках, и один, Ата-Мурат-хан, находился при Маркозове. Ата-Мурат, сначала уверявший, что знает дорогу, к 11 часам ночи начал сбиваться и наконец сказал, что не знает наверно — та ли дорога, и если та, то колодцы должны быть близко, а если не та, то он не знает, как далеко еще до Орта-кую. Так как чрез эту неуверенность проводника рождалось сомнение, что быть может дорога ведет и не к колодцам, а в сторону от них, то начальник отряда приказал колонне остановиться, а между тем тотчас же послал Ата-Мурат-хана, с фейерверкером из татар Гайнуллою и армянином маркитантом Мосесом, разведать, как далеко еще осталось до колодцев, приказав им как можно скорее возвратиться. Было уже около полуночи, когда люди, пройдя, по всей вероятности, верст около 30, не могли далее двигаться.

В мучительном ожидании возвращения посланных прошло около 2 1/2 часов. Воды не было ни капли. Приходилось подумать о спасении людей. Идти вперед, не зная в каком расстоянии и даже в каком направлении находились колодцы, было безрассудно. Идя назад, можно было наверное рассчитывать встретиться с пехотою и получить от нее хотя не много воды для казаков. Маркозов решил отступить на встречу эшелона Козловского. В то же время он отправил Левиса, с командою доброконных казаков, отвезти задним эшелонам приказание тоже повернуть к Игды, а Козловскому, кроме того, выслать воды на встречу казакам.

Казаки с трудом поднялись с места; обратный путь их был в высшей степени тяжелый. С восходом. солнца мучения жажды у всех усилились. Лошади начали валиться; люди теряли силы и постепенно стали бросать на дороге фураж, сухари, одежду, патроны и даже ружья, которые, впрочем, подбирал дежурный по полку с наиболее крепкими людьми. Часов в восемь томление дошло до того, что казаки стали снимать сапоги и всю одежду, кроме рубах; разрывали ямы в песке и ложились в них; другие вдыхали из разрытых ям воздух, несколько более освежаемый относительною прохладою нижних слоев земли; некоторые, как бы потерявшие сознание, разошлись по сторонам, предполагая найти колодцы. Люди, оставленные по пути накануне, и теперь едва двигались. Около 10 часов утра, передние из казаков, большею частью пешие, или вовсе без лошадей, или ведя их в поводу, встретили наконец туркмен с несколькими бурдюками воды из Бала-ишема, которую Маркозов принужден был раздавать сам, чтобы сохранить при этом возможный порядок. Каждому человеку пришлось по крышке, а слабым по две. Но это ничтожное количество воды, весьма дурного качества и к тому же почти горячей, помогло мало.

Между тем эшелон Козловского, пройдя 19-го утром верст 14, остановился. Отставших было в кабардинском батальоне до 30 человек, в сборной роте не более 7 и в артиллерии 4; но совершенно обессилевших и без чувств еще не было. Присталым воды не давалось, для того, как показывал в последствии начальник эшелона, «чтобы не подать повода и другим расходовать несоразмерно свою воду и отставать для получения ее вновь». На привале роздали по котелку воды каждому человеку в кабардинском батальоне и по 9 крышек людям сборной роты. Здесь Козловский получил от начальника отряда приказание идти на Бала-ишем. Колонна выступила туда в пятом часу пополудни. Но пройдя верст 8 Козловский получил новую записку от Маркозова: повернуть на Орта-кую, «так как колодцы Бала-ишем могут быть засыпаны». При этом начальник отряда предложил Козловскому выслать одну роту с посудой вперед к Орта-кую, с тем чтобы она подвезла воду на встречу его эшелона, так как подвезут ему воду еще ранее этой роты и казаки. Сделав верст 10, Козловский вынужден был остановиться ибо проводники опасались ночью сбиться с дороги. Присталых было больше, чем во время утреннего перехода. Люди были сильно утомлены, в особенности в сборной роте. На ночлег роздали в кабардинских ротах еще по котелку воды каждому человеку; командующий же сборною ротою, получив всего два бочонка воды, роздал только один, причем на человека пришлось по три крышки, а другой бочонок оставили для следующего дня.

20-го числа, с восходом солнца, кабардинский эшелон выступил вперед и шел до 7 1/2 часов утра. В это время прибыл к нему капитан Тер-Асатуров с несколькими казаками и сообщил ему, что кавалерия отступает, находясь в бедственном положении. Козловский остановился и послал на встречу ей 12 бурдюков воды, которую он взял у людей одного из проводников, нанявшего своих верблюдов отрядному маркитанту и отправлявшаяся с этими верблюдами из Игды к Орта-кую не прямо, а через колодцы Бала-ишем. Караван этот только что присоединился к колонне. Туркмены, бывшие с ним, передали, что кол. Бала-ишем не засыпаны и находятся не вдалеке от места привала. Козловский тотчас же послал приказание роте, направленной к Орта-кую, повернуть на Бала-ишем и подвезти воду к эшелону. Вслед затем прибыл и Левис с 22 казаками, посланный Маркозовым, и передал Козловскому приказание возвратиться. Так как лошади были не поены уже вторые сутки, то Левис потребовал от Козловского воды для лошадей, чтобы, напоив их, передать приказание начальника отряда и всем задним эшелонам. Но Козловский, имея воды самое ограниченное количество, не мог напоить лошадей, он дал только казакам и предложил Левису послать приказание начальника отряда с туркменом, самому же идти к колодцам Бала-ишем; на это Левис согласился. С туркменом отправил приказание в задние эшелоны, а сам с проводником, данным ему Козловским, поехал к Бала-ишему. чрез несколько времени начальник эшелона послал еще 10 бурдюков воды на встречу казакам; затем еще из каждой роты по два человека с водою и по пяти верблюдов, для подвозки отсталых казаков. Часов около 11 передовые из возвращавшихся казаков дошли до кабардинского лагеря. Здесь казакам дали опять по крышки воды, и те из них, которые были в силах, немедленно направились к Бала-ишему, отстоявшему верстах в 15 от лагеря. На пути к этим колодцам казаки подвергались таким же мучениям и приходили в такое же изнеможение, как при следовании к кабардинскому лагерю, только все это здесь проявлялось еще в более сильной степени. Передовые казаки стали подходить к Бала-ишему часа в три, а остальные следовали по одиночке по всему пути от эшелона до Бала-ишема. Начальник отряда остался в кабардинском эшелоне и был свидетелем тяжелого положения, в котором находилась сборная рота. На весь день люди ее получили только по три чары воды из запаса, данного ей накануне[126]. В другой роте оставалось не более шести человек, способных на какую нибудь службу; остальные люди, мучимые жаждою, или разбрелись в бессознательном состоянии искать воды, или же лежали в изнеможении и просили дать им воды; семь человек были совершенно без чувств, и только благодаря священнику Бекаревичу, давшему им воды, они были спасены. Часов в 7 прислали в эшелон воду в нескольких бурдюках, отбитых передовыми казаками подполковника Левиса у встреченных при колодцах Бала-ишем туркмен, которые побросали верблюдов и разбежались, кроме двух человек, там же захваченных. В 10 часов вечера пришла стрелковая рота из Бала-ишема с водою, сделав в этот день более 40 верст. Люди сборной роты, за исключением семи пораженных солнечными ударами, оправились и на другой день могли идти в Бала-ишем.

21 апреля начальник отряда прибыл с сборною ротою в Бала-ишем, куда вскоре затем подошел и кабардинский батальон. Переход этот сделан был благополучно как кабардинцами, так и сборною ротою. Люди, имея воду в достатке, ни обморокам, ни особому утомлению не подвергались и только в сборной роте, из наиболее ослабевших накануне, 20 человек ехали на верблюдах.

В Бала-ишеме произвели перекличку казаков, не оказалось четырех человек; из них трое первыми заболели при отступление 20 апреля и остались на дороге от бывшего кабардинского лагеря к Орта-кую. За ними послали верблюдов с туркменами-проводниками и с водою. Часам к пяти пополудни вернулись к отряду: туркмен Ата-Мурат, фейерверкер Гайнулла и армянин Мосес, отправленные в ночь с 19 на 20 число к Орта-кую, для отыскания этих колодцев. С ними происходило следующее. До колодцев Орта-кую они доехали до рассвета. Колодцы оказались приблизительно верстах в десяти от места последней остановки казачьих сотен; их оказалось четыре; воды в них достаточно и довольно хорошего качества. Наполнив шесть бутылок водою, фейерверкер Гайнулла поехал к месту последней остановки сотен; Ата-Мурат же и Мосес остались у колодцев ждать прибытия Маркозова. Наступил уже полдень, но ни отряда, ни Гайнуллы не было видно. В это время к Орта-кую пришел пешком один казак[127]. Когда кавалерия поворотила назад, он спал так крепко, что не слыхал движения своих товарищей, которые в темноте его не заметили. Проснувшись на рассвете и не видя кругом себя ни души, он пошел по конским следам и добрел до Орта-кую. Здесь он подкрепился шашлыком из барана, которого зарезал Ата-Мурат из числа многих, оставленных кочевавшими там туркменами, незадолго до прихода посланных Маркозова удалившимися от колодцев. Чрез некоторое время показались еще два человека: туркмен и армянин-духанщик Люди эти сообщили, что начальник отряда послал искать Ата-Мурата и его спутников и что отряд собирается у Бала-ишема. К вечеру вернулся к Орта-кую фейерверкер Гайнулла, пешком без лошади, которая у него пала. Таким образом у Орта-кую 20 вечером собралось шесть человек. Набрав воды в ведро и в бутылки, они тронулись в путь, ведя своих заморенных лошадей в поводу. Вечером того же дня они нашли лежавших в стороне от дороги трех казаков, которым дали воды и сухарей, но не могли взять с собою, так как не имели сил ни нести их на себе, ни посадить на измученных своих лошадей. При этих людях остался казак. Все они доставлены в лагерь уже утром 22 числа, в совершенно бесчувственном состоянии, пораженные солнечными ударами и истомленные жаждою[128].

Найденная в Бала-ишеме в изобилии вода (18 колодцев) освежила людей и животных. Весь день 21 числа был занят поданием помощи людям, пораженным солнечными ударами и изнемогавшим от усталости и потери сил. К общему упадку и истощению сил нижних чинов не мало способствовало еще и то обстоятельство, что жара последних четырех дней отнимала всякую охоту и возможность к принятию какой бы то ни было пищи.

Между тем задние эшелоны: дагестанский, ширванский и самурский 19 и 20 чисел находились в следующем положении. В двух ширванских ротах отставших было не более 10–15 человек, а случаев обморока не было вовсе. В полевом артиллерийском дивизионе, следовавшем при этих ротах, был пример истощения сил нескольких человек на пастьбе 20 числа во время дневного привала. В самурских ротах, выступивших только 20 числа после обеда из Игды, в этот день утомленных людей не было. На другой день, уже после поворота назад, вследствие очень длинного перехода, так как эшелону приказано было дойти непременно до Игды, пристало человек около десяти, но людей, падавших обморок, не было вовсе. На дневном привале был только случай солнечного удара с солдатом, лежавшим на солнце, не прикрывшись ничем. В дагестанских ротах изнурение людей обнаруживалось еще в меньшей степени.

18, 19, 20 и 21-го, также как и до 3 1/2 часов пополудни 22-го числа, большую часть дня термометр Реомюра показывал свыше 40°, а 19 апреля к часу пополудни ртуть поднялась свыше 45°. Падающие от изнурения и зноя верблюды, лошади и бараны до того усеяли своими трупами окрестности лагерных мест, что отряду, в случае продолжительной стоянки на одном месте, грозила зараза. Во время привалов верблюдов приходилось посылать на пастьбу за 6 и даже более верст от колодцев, так как ближе корма были вытравлены до прихода отряда. Верблюды и при хорошем корму занимают чрезвычайно большое пространство. Можно представить, сколько места должны были занимать сотни верблюдов каждого эшелона на пастьбе с плохим кормом. Пространство в несколько квадратных верст, при пересеченной песчаными буграми местности и при той особенной важности, которую для отряда представляли верблюды, требовало большого числа людей для прикрытия их и весьма больших трудов. Людям, после 15–20 верстного утреннего, перехода и в ожидании дальнейшего марша ночью, поминутно приходилось бегать по высоким буграм за животными и загонять их при страшной жаре, что без сомнения увеличивало спрос на воду. Выставлять на каждое звено по бочонку воды как это было сделано в Бала-ишеме, на безводных переходах не было никакой возможности. Самая вода не была в состоянии утолить жажды. Дня через три она обращалась в какой то подогретый кисель из жидкости, которая еще в колодце имела отвратительные качества. Глубокие пески, не редко перемежающиеся с известковою пылью, сушат грудь горло и язык; солнечные лучи при недостатки воды приводят людей в совершенное изнеможение, парализуют даже лошадей, чему образчиками служат лошади Маркозова и князя Чавчавадзе, пользовавшиеся лучшим сравнительно с другими уходом и, тем не менее, в числе других павшие от солнечных ударов.

«Будучи от природы здоров, доносил Маркозов в кавказский штаб, несомненно крепче многих солдат, между которыми нередки юноши в 22–23 года, я ставил себя в их положение и сознавал, что требуемое от них, по необходимости, даже для меня было бы невыполнимо. Выпотение так велико, что нет меры количеству воды, которое нужно влить в желудок, чтобы утолить жажду. Даже самые воздержанные офицеры, конечно, значительно менее, сравнительно с солдатом, несущие физический труд, нуждаются в жаркие дни по крайней мере в 4–5 бутылках жидкости. Значительное количество инфузорий, заключающихся в воде, делали последнюю весьма вредною для желудков, и, наконец, необыкновенное высыхание воды в бочках заставляло расходовать ее весьма бережно».

Обстоятельства эти, сопровождавшие движение отряда в течение четырех дней, выяснили вполне, что хотя и с большим трудом, но отряд все-таки может пройти до крайнего пред хивинским оазисом колодца Доудур, но от этого колодца до Змукшира оставалось не менее 220 верст. Приходилось подумать, на что отряд может рассчитывать, идя все вперед и вперед. Размышления по этому вопросу привели Маркозова к заключению, что идти вперед безрассудно. Еще в 6 часов вечера 20 апреля, из лагеря при кабардинском эшелоне, он отправил начальникам задних эшелонов следующую записку: «кавалерия наша почти вся легла: безводие здесь поразительное; далее идти нельзя. Прошу отступить к колодцам Игды, откуда выслать воду на встречу колонне к 22 апреля. Отступая, старайтесь помогать друг другу». Хотя на другой день по прибытии Бала-ишем, под влиянием представления некоторых начальников, что вверенные им войска могут идти вперед, если им дать отдыху несколько дней, решимость начальника отряда отступать к Красноводску и начала было колебаться и Маркозов хотел с некоторою частью отряда идти вперед, для чего уже отданы были им приказания Левису выбрать доброконных казаков и ехать в Игды вновь повернуть эшелоны к Бала-ишему, но благоразумие и сознание долга спасти жизнь людей там, где жертвовать ею было бы совершенно бесполезно, к счастью, одержали верх. Полковнику Маркозову сделаны были представления о том, что неудобно решиться на дело, не обсудив его всесторонне, и что было бы полезно вызвать начальников задних эшелонов для этого обсуждения. Последних вызвать можно было или вместе с их эшелонами, или послать за ними конвой из казаков. Как то, так и другое было равно не удобно: потерялось бы много времени, в войсках от продолжительной стоянки на одном месте появились бы болезни от гниющих трупов животных, а фактическая невозможность дальнейшего движения вперед для них все-таки не была бы ясна. Пришлось ограничиться лишь теми начальниками, которые находились в Бала-ишем Таким образом были приглашены: командир кизляро-гребенского полка подполковник князь Чавчавадзе, командующий сводным казачьим дивизионом подполковник Левис-оф-Менар, начальник эшелона и командир 2-го батальона кабардинского полка майор Козловский, командующий горною артиллериею в эшелоне майора Козловского капитан Мерковский, врач Биейко, флигель-адъютант Милютин, адъютанты главнокомандующего капитан Ореус и штабс-ротмистр Корсаков и личный адъютант начальника кавказского штаба капитан Семенов.

Полковник Маркозов высказал собравшимся, что идти вперед всем невозможно, так как жара усилилась, а вместе с нею усилилась и потребность в воде; между тем находившейся при отряде посуды недостаточно, тем более, что и самое безводное пространство от Доудура до Змукшира гораздо более, чем предполагалось, не менее 220 верст, и что поэтому он, Маркозов, предполагает взять вперед только 5 рот и дивизион горной артиллерии, с ними забрать всю водяную посуду, а остальную часть отряда, в том числе всю кавалерию, оставить у Орта-кую или у Бала-ишема, впредь пока он найдет возможность возвратить ей всю водяную посуду или вообще дать помощь. Вы сказав это, Маркозов добавил, что не считает удобным допускать подробного обсуждения мер, которые могли бы быть приняты, так как это повело бы к продолжительным прениям, а просит присутствующих выразить свое мнение только категорическим произношением: да или нет. Все объявили — нет, кроме капитана Мерковского, который отвечал утвердительно, прибавив, что меняет свой ответ, если не будет с своим дивизионом включен в колонну, назначенную продолжать путь. Но начальнику отряда одинаково была дорога судьба и тех, которые должны были оставаться у Бала-ишема или Орта-кую, а положение этих войск, в действительности, могло обратиться еще более в худшее, чем тех, которых он повел бы вперед. Без посуды, без верблюдов, без провианта, недели чрез три люди находились бы в безвыходном положении; кавалерийские же лошади погибли бы тотчас, так как весь фураж предполагалось забрать для артиллерийских лошадей. Этого же больше всего опасались и начальники частей войск, высказавшихся отрицательно. Полковник Маркозов решил возвратиться в Красноводск.

В высшей степени тяжело было всем чинам отряда, из коих большинство с неимоверными лишениями исходило в предшествовавших рекогносцировках не одну тысячу верст по безотрадной пустыни, отказаться от достижения преподанной им конечной цели, в то время, когда цель эта казалась уже столь близкою к осуществлению. Приказание об отступлении в задних эшелонах произвело потрясающее действие. Так, Араблинский в путевом журнале своего эшелона записал: «Собрав всех офицеров, я прочитал роковую записку[129], которая поразила нас всех. Не вдаваясь в подробности заявлений офицеров, я дал сигнал „кругом“[130]: никто не понимает, люди продолжают идти вперед. Тогда дал сигнал „стой“: остановились все; но по сигналу „кругом“, который был повторен пять раз, люди все таки стоят, как будто на них нашел столбняк. Наконец, голос и команда ротных командиров заставили людей повернуться». В другом месте того же журнала говорится: «вперед шли ровным маршем; назад же и в особенности в первый момент надо было командирский голос возвысить».

Приняв решение отступить в Красноводск, Маркозов привел его в исполнение не теряя времени, так как промедление привело бы к тому, что продовольствия не достало бы для людей, не говоря уже про фураж для лошадей, которого оставалось всего до 1,050 пудов и дача которого могла лишь отпускаться по 5 фунтов в сутки. Недостаток ячменя заставил начальника отряда, пред выступлением назад, отдать приказание забраковать по 15 лошадей в каждой сотни, которым зернового фуража и не отпускать. Это же обстоятельство заставило его, из Игды, 25 апреля, написать Клугену в Красноводск: «…. Мы идем назад. Теперь то начинается ваша роль. Вы, конечно, поймете, что фураж у нас не в изобилии и потому необходимо как можно ближе к Белеку подвезти нам ячмень… Если окажется возможным, то не мешает также держать около Белека на лодках, или пароходе, или барже и сухари или хлеб. Вы знаете, что идти назад всегда труднее и что тут-то именно и необходима энергическая помощь и предупредительность. Вы поймете, как мне важно знать, что это письмо вами получено и потому ради Бога, давайте скорее ответ. Нельзя ли будет выслать нам на встречу маленький караван с туркменами, так вьюков 15–20 ячменя и сухарей. Это было бы недурно очень.»

Выступление от Бала-ишема к Игды назначено было в тот же день, когда решено отступить (22 апреля), в 4 часа пополудни. Оказалось, что около 100 человек казаков, и более ста пехотинцев, потерявших совершенно силы и пораженных солнечными ударами, нужно было везти на верблюдах, в имевшихся при отряди в небольшом количестве носилках или же просто привязанными на этих животных. Движение отряда до Игды было весьма трудное. Верблюды и лошади падали в значительном числе; последних брошено около 40 штук. По дороге валялось много верблюдов и баранов, павших в эшелонах ширванском, дагестанском и самурском. Усиленному падежу этих животных содействовало и то обстоятельство, что бывший в пустыне подножный корм, при наступивших жарах, весь выгорел. Падеж этот продолжался, хотя и в меньшей степени, при возвращении отряда, на безводном пространстве от Игды до Джамала. Войска шли безостановочно. Так, самурский эшелон от колодцев Игды до самого Красноводска шел без дневок в течении 19 дней: ширванский эшелон сделал дневку у Игды и потом до Красноводска две дневки, а кабардинский имел сначала одну дневку 29 апреля, а потом сряду две дневки, 10 и 11 мая.

Согласно приказания начальника отряда, Клуген выставил 15 верблюдов с ячменем к колодцам Кара-чаглы, верстах в 40 от колодцев Белек, а к этому последнему выслал на 17 туркменских лодках хлеб, воду, уксус, спирт, сало и ячмень. Передовой кавалерийский эшелон прибыл в Красноводск 7 мая, а последний эшелон отряда (Майора Козловского) 14 числа. Кабардинцы все время сопровождаемы были небольшою партиею туркмен. 13 мая, на переходе от колодцев Белек колодцам Курт-куюсы, партия эта до того наседала на арьергард, что пришлось по ней стрелять даже из орудий[131] во всех эшелонах, не смотря на чрезвычайные труды и лишения похода, упадка духа между войсками не обнаружилось. Дисциплина соблюдалась самая строгая. Все чины, от начальника отряда до последнего солдата, переносили тягости похода с полным самоотвержением, добросовестностью и мужеством. Если и замечены были одиночные случаи крайнего изнеможения в отдельных личностях, доведенных, так сказать, до горячки и бреда, вследствие совершенно понятных мучений от зноя и жажды, то на таких людей надо смотреть как на страдавших обыкновенными болезнями и вызывавших поэтому только сожаление и участие. Напряжение физических сил человека имеет предел, далее которого борьба с природою становится противоестественна и невозможна, а физическое изнеможение известного рода всецело отражается на нравственном состоянии и лишает человека воли и рассудка. Таково именно было положение немногих, впрочем, чинов красноводского отряда, доведенных до потери сознания.

Войска красноводского отряда во всех отношениях достойны своих более счастливых товарищей, труды которых увенчались успехом. Главнокомандующий кавказскою армиею так отозвался о красноводском отряде «Сожалея вместе с вверенною мне армиею о неблагоприятно сложившихся обстоятельствах, лишивших красноводский отряд возможности воспользоваться плодами трехлетней отличной службы кавказских войск в Закаспийском крае, я не могу не отдать должной дани уважения заслугам сего отряда, в особенности замечательной твердости и самоотвержению, с какими переносились им неимоверные труды и лишения, неистощимой энергии и рвению его в борьбе с препятствиями. Он отступил лишь пред невозможностью. За все это объявляю мое сердечное спасибо нижним чинам и мою искреннюю благодарность всем начальствующим лицам и офицерам, своим примером и участием поддерживавшим нравственные силы подчиненных и облегчавшим их страдания»[132].

Во время похода, из целого отряда умерло только два человека, а случаев заболевания с 26 марта по 14 мая было 3,077, что составляет около 60 заболеваний в день на общую числительность отряда в 2,205 человек. Эта цифра болезненности показывает как тех больных, которые должны были подлежать поступлению в лазарет, так и околодочных. Болезни в походе проявлялись большею частью в формах не серьезных. Наиболее распространенными были поносы слизистые и кровавые, перемежающаяся лихорадка, ревматизм и нарывы. Хотя цифра кровавых поносов и значительна (344 случая), но поносы эти были почти исключительно легкие, так что больные могли все время делать поход пешком; серьезных расстройств было около 10 случаев.

По донесению генерала Старосельского, командированного главнокомандующим для осмотра возвратившихся из похода войск, оказывается, что болезненность в отряде, по возвращении в Красноводск, была не особенно велика, если принять во внимание те труды и лишения, которые пришлось перенести им. На списочное состояние отряда почти в 3,000 человек, цифра больных, считая тут околодочных, вращалась, около 250–270 человек. Болезни преобладали те же, что и во время похода. По относительному числу больных, в госпитальном отделении первое место занимали роты кабардинского полка и затем ширванского. Из возвратившихся из похода людей, в первый месяц по возвращении в Красноводск, умерло 6 человек. В следующий затем два месяца смертность усилилась: не смотря на то, что значительная часть отряда была спущена в западный берег Каспия, в свои штаб-квартиры, в Красноводске за это время умерло 23 человека.

По свидетельству Старосельского, самый здоровый вид в отряде имели люди самурского полка, затем все артиллерийские нижние чины и дагестанские роты. Вид кабардинцев, хотя и нельзя назвать неудовлетворительным и свидетельствующим о большом изнурении людей, был однако хуже чем в других частях, за исключением рот ширванского полка.

В одежде нижних чинов недостатка или особых неисправностей не было; обувь, за весьма малым исключением, совершенно годная; мундиры, хотя не очень свежие, но достаточно опрятные; шинелей довольно много потертых, но вообще оне изрядны; гимнастические рубахи большею частью в исправном состоянии.

Из числа 457 казачьих лошадей, считая в том числе и офицерских выступивших в поход, пало 143[133] и, по возвращении в Красноводск, до начала июня, еще 34. Остававшиеся лошади были крайне бессильны, болезненны и сильно побиты в походе. По донесению Старосельского, всех без исключения лошадей, по крайней мере во время его пребывания в Красноводске, нужно было считать негодными к службе. Таких лошадей, которых можно было седлать без вреда для них, было не более 10, много 15 лошадей в сотне. Доказательством крайнего изнурения, до которого были доведены казачьи лошади, приводится следующий факт. 3 или 4 июня Маркозов послал роту пехоты и 40 казаков для наказания жителей одного из ближайших туркменских кочевьев за подозреваемое участие их в уводе в плен русского рыбака Пехота была отправлена на пароходе прямо, а казакам приходилось сделать в обход верст 80. Для этой командировки были выбраны 40 лошадей самых лучших из всех сотен. Но оказалось, что и эти лошади, сделав в два дня до 70 верст, пришли в такое положение, что офицер, начальствовавший командой, должен был повернуть ее обратно, не дойдя до цели командировки. Между лошадьми открылся сильнейший понос и из сорока 21 лошадь, еще до поворота назад, выбились из сил до такой степени, что казаки, дав им ночью отдохнуть, едва потом могли довести их в поводу до Красноводска.

Из числа артиллерийских лошадей пало в походе всего одна, и вообще эти лошади не были доведены до такого положения, которое делало бы их негодными к службе[134]. Верблюдов всего приведено в Красноводск 1,414.

Лишь только в Тифлисе получено было[135] известие о возвращении красноводского отряда, как главнокомандующий, желая поскорее дать войскам отдых и возможность оправиться после столь утомительного похода, сделал распоряжение о роспуске частей красноводского отряда, за исключением небольшого гарнизона в самом Красноводске. Вместе с тем, озабочиваясь обеспечением, на случай надобности, довольствием войск мангишлакского отряда в пределах Хивинского ханства и на обратном оттуда пути, главнокомандующий командировал на восточный берег Каспия полковника Кишмишева для распоряжений по безотлагательной перевозке из Красноводска в Киндерли, на судах общества «Кавказ и Меркурий» и других, всего оставшегося в Красноводске от прежней заготовки довольствия. В виду же того, что по незначительному количеству перевозочных средств, оставленных на опорных пунктах мангишлакского отряда и затруднительности добывать их на Мангишлаке, доставка от берега моря довольствия не только в хивинские пределы, но даже в Биш-акты, встречала трудноодолимые препятствия, на Кишмишева возложена была также перевозка в Киндерли из Красноводска, одновременно с запасами продовольствия, и всех годных верблюдов отряда Маркозова[136].

Для производства этой операции были назначены четыре паровые шкуны и один парусный транспорт общества «Кавказ и Меркурий», для буксировки которого должна была поступить одна казенная шкуна. Суда эти могли сосредоточиться в Красноводске в первых числах июня месяца. Транспортировка грузов довольствия и верблюдов в Киндерли производилась с 3 июня по 9, когда Кишмишев получил в Красноводске приказание прекратить перевозку, так как из Хивинского ханства, от Ломакина, получено было известие, что его отряд не нуждается в подвозе продовольствия к месту военных действий, а только на обратный путь от Ильтедже до Киндерли. За шесть дней было перевезено 311 верблюдов и 25,000 пудов разного рода довольствия. Верблюды отлично выдержали морской переезд но нагрузка их в Красноводске встретила большие затруднения.

По прекращении перевозки верблюдов и довольствия в Киндерли, приступили к отправлению войск на западный берег Каспия, в числе 10 рот пехоты, 4 сотен кавалерии и 22 орудий. Перевозка этих войск, начавшаяся 11 июня, окончилась 22 числа того же месяца. В Красноводске оставлены гарнизоном: три роты ширванского полка, 30 казаков и четыре полевые пушки без лошадей.

По общему плану кампании, против Хивы направлялось несколько колонн, причем каждая из них была столь сильного состава, что одна могла выполнить цель экспедиции. Следовательно, план этот в самом себе заключал предположение о возможности неудачи для той или другой из двинутых к Хиве колонн. Из всех отрядов, посланных на Хиву, не дошел один только красноводский, полковника Маркозова.

Припоминая все рассказанное об этом отряде, дело его представляется в следующем виде. Ломакин обещает собрать для него 3,000 верблюдов. Приказание о сборе этих верблюдов идет до Мангишлака целых две недели и получается там 19 января. Верблюды должны быть у Карабугаза 15 февраля и не позже 1 марта. Но получив приказание о сборе их 19 января, Ломакин имел в своем распоряжении целый месяц и 12 дней, а чтобы собрать верблюдов и доставить их к Карабугазу надо два месяца. Следовательно, распоряжение запоздало. В то же время Маркозов ведет переговоры с туркменами о доставки ему верблюдов за деньги, но не теряет надежды и на Мангишлак; в Красноводске деятельно приготовляют вьюки для отряда на тот случай, если с Мангишлака верблюды будут доставлены, то чтобы тогда весь отряд из Чекишляра перевезти в Красноводск и, приняв там готовые тюки, выступить. Переговоры с туркменами не приводят ни к каким результатам. На Мангишлаке население взволновалось и верблюдов оттуда ждать нечего. С известием об этом Ломакин посылает четыре донесения: два из них, везшиеся на косовых лодках, не дошли; из нарочных, посланных сухим путем, один ждет в Киндерли шкуны 8 дней и уходит как раз в тот день, когда шкуна прибывает в этот залив; а другой приходит в Красноводск, но только 14 февраля. Здесь его держат два дня; парового судна не имеется; его отправляют на туркменской рыбачьей лодке, которая приходит в Чекишляр 24 февраля. В Чекишляре Маркозова нет — он на Ашур-аде. 25 февраля он приезжает к отряду и получает донесение Ломакина. Уже пора выступать: начало марта. Но с чем выступить? Верблюдов нет. Остается одно: поскорее перейти чрез Атрек и там добыть силою верблюдов. Но уже множество кочевников перешло на правый берег Атрека и удалилось в пустыню, да и дома надо многое готовить к походу: починиться, сделать бочонки, выгружать суда, принимать походное довольствие и вязать вьюки. Отряд выступает за Атрек и возвращается в Чекишляр чрез две недели. Верблюды добыты, но весьма плохого качества. Теперь скорее надо уходить, потому что верст на 20 вокруг Чекишляра не осталось ни одной былинки; верблюдам есть нечего; они начинают падать. Новое затруднение: на добытых верблюдах нет седел. Надо их делать. Проходит еще несколько дней, и первый эшелон наконец выступает. Приезжает полковник Золотарев; отдает приказание 8-ми ширванским ротам с четырехмесячным довольствием, готовиться к выступлению в мангишлакский отряд. Новая работа: до сих пор только выгружали суда, а теперь стали их и нагружать, и выгружать; до судов несколько верст, а восточный ветер, как нарочно непрерывно дует.

Как видно из изложенного, с самого начала 1873 года обстоятельства не благоприятствовали Маркозову; с своей стороны он сделал все, что только возможно было сделать. — «Я чувствую, как вам должно быть прискорбно видеть, что все ваши расчеты и надежды относительно приобретения верблюдов не оправдались, писал Маркозову князь Святополк-Мирский, по получении известия от бакинского вице-губернатора о том, что Красноводский отряд не добыл верблюдов: но вы не должны слишком поддаваться огорчению, утешая себя тем, что все возможное было вами сделано. В деле войны неудачи неизбежны и успех не всегда способствует способностям знаниям и трудам, употребленным для его достижения. Что же до меня касается, то опыт жизни давно меня научил судить о людях и их поступках по их побуждениям и сопровождавшим их обстоятельствам, а не по их последствиям»[137].

Маркозов в 1873 году, как и в предшествовавшие годы, выказал необыкновенную энергию. Другой на его месте, получив известие о том, что Ломакин обещал непременно доставить в Красноводск 3,000 верблюдов, что кавказское начальство придает важное и первостепенное значение обеспечению отряда верблюдами с Мангишлака и что для того, чтобы вполне гарантировать успех этой операции, командируется на полуостров с особыми инструкциями полковник Филипов, ждал бы обещанных верблюдов. Но известие о неудаче, постигшей Ломакина, вызывает в нем новую энергию: он решается прибегнуть к самому крайнему средству, чтобы добыть верблюдов — переходит не только Атрек, но и Гюрген, и добывает себе перевозочные средства. Но уже было поздно, конец марта. Не смотря однако на это обстоятельство, Маркозов, постоянно заявлявший еще с конца 1872 года о том, что выступив позже начала марта, он рискует не дойти до Хивы, все-таки выступает в поход — и терпит неудачу.

Выступая из Чекишляра в конце марта, отряд мог прибыть к Орта-кую, т. е. к началу большого безводного пространства, только в двадцатых числах апреля, когда уже надо было ожидать весьма сильной жары. Что в пустыне в апреле месяце должны были наступить жары, можно было предполагать из того, что туркмены поднимаются с зимовок между Атреком и Гюргеном в конце февраля, а в апреле уже располагаются на летних местах. Даже выступив в начале марта, как предполагал Маркозов, отряд мог достигнуть Орта-кую в начале апреля, что также было бы уже поздно для прохождения большого безводного пространства. Полковник Столетов, по тем сведениям, которые он собрал, полагал возможным допустить движение по этому пространству около начала марта; следовательно, из Чекишляра надо было выступить в начале февраля. Приведенные соображения должны были вынудить Маркозова призадуматься над возможностью двигаться с значительным отрядом чрез пустыню в апреле месяце.

Когда самое удобное время для движения отряда было упущено, Маркозов выступает в поход весьма поспешно, стараясь до наступления жары придти к пределам Хивинского ханства. Самый путь на Орта-кую, кратчайший к пределам Хивы из Чекишляра, выбран был им для того, чтобы как можно скорее пройти пустыню. В этом смысле путь на Орта-кую предпочтительнее пути на Сарыкамыш, так как короче его и изобилует подножным кормом. что особенно было важно для красноводского отряда, который поднял с собою недостаточное количество зернового фуража.

Выбор ортакуинского пути Маркозов оправдывает между прочим и тем, что он по преимуществу посещается караванами. Но движение каравана нельзя приравнивать к движению военного отряда. Путь, который предстоял отряду, караваны проходят в четыре-пять дней, т. е. в тот срок, в который верблюды могут обходиться без воды. Между тем отряд, не рассчитывая найти воду в достаточному количестве в колодце Доудур[138], мог пройти пространство от Орта-кую до Змукшира в десять дней. Таким образом Маркозов, не добыв необходимых сведений о свойствах этого пространства и не имея пред глазами опыта движения чрез него военного отряда, допустил возможность следования чрез него войск на основание имевшихся сведений о прохождении этого пути торговыми караванами.

Маркозов полагал одолеть большое безводное пространство на ортакуинской дороге при умеренной температуре ранней весны и в виду опыта осеннего похода 1872 года, когда войска, располагая значительно меньшим запасом воды и меньшими перевозочными средствами, чем те, которые имелись в походе 1873 года, без особого утомления сделали стоверстный безводный переход по весьма трудной песчаной местности. Не говоря уже про то, что осенний поход никак не мог служить примером в данном случае, когда можно было ожидать жаров, заметим только, что на переходе от Игды до Динара, по свидетельству Стебницкого, недостаток в воде ощущался в некоторой степени и людьми, но особенно был виден на изнуренных жаждою животных. Но этот переход был лишь 93 1/4 верст. Спрашивается: до какого состояния дошел бы отряд, даже имеющий вдвое большее количество воды против осеннего похода 1872 года. когда в этом году в походе участвовало 1,700 человек, а в 1873 г. 2,200 человек, т. е. только на 500 человек больше Воды в отряде возилось 3,150 ведер, что на каждого человека дает по 1,4 ведра в день. Так как безводный переход предстоял в 10 дней, то на человека приходилось 1/10 ведра в сутки, не принимая в расчет лошадей. Такого количества воды было недостаточно для одновременного прохождения этого пространства целым отрядом, и потому Маркозов полагал вести свой отряд эшелонами, отказавшись на все это время от горячей пищи. Но как человеческий организм требует непременно известного количества влаги, будет ли то суп, чай или простая вода, и как войскам предстоял огромный труд марша по сыпучему песку, при совершенной сухости воздуха, то во время этого движения надо полагать на человека по меньшей мере 1/4 ведра в сутки. Полагая затем на усушку и утечку (315 ведер), получим, что пехота и артиллерия могли проследовать безводное пространство в двух эшелонах, на что потребовалось бы 35 дней. Но здесь еще не взята в расчет кавалерия, у которой с 22 апреля оставалось фуража лишь на 17 дней (по 9 мая) и которая, по предположению Маркозова, должна была напоить лошадей только один раз на всем пространстве, хотя трудно представить, как кавалерия могла пройти 250 верст, напоив лошадей только один раз. Отсюда ясно, что при тех жарах, которые наступили и которых Маркозов совершенно не ожидал, отряд не мог пройти от Орта-кую до Змукшира.

В красноводском отряде не было правильно организованного штаба. Вследствие этого забота по снаряжению отряда всецело лежала на самом начальнике отряда. И так как Маркозов на продолжительное время отвлечен был на острове Ашур-аде, для переговоров с туркменами по найму у них верблюдов, то в снаряжении отряда и должны были оказаться некоторые неисправности.

Наконец, приведем еще одну причину неудачи красноводского отряда, причину, которой надо придать значение условное: это — враждебные отношения к нам туркмен и недостаточное вознаграждение служивших нам прежде проводников и верблюдовожатых. Мы не хотим сказать, что не будь враждебного настроения туземцев, отряд получил бы верблюдов за плату для похода на Хиву. Но все-таки полагаем, что при таких отношениях отряд весьма естественно не мог рассчитывать ни при каком случае на добровольную помощь со стороны населения. Будь при отряде хотя несколько десятков верблюдовожатых, они оказали бы незаменимую услугу отряду. Пастьба верблюдов, а также вообще уход за ними составляли самую тягостную сторону и без того чрезмерных трудов солдата, а с другой стороны огромную убыль верблюдов, которая была в отряде, без сомнения в большой степени следует приписать неуменью и непривычке солдат обращаться с ними.

Коль скоро Маркозов, двигаясь с кавалериею от Игды к Орта-кую, убедился, что все расчеты его относительно величины безводного пространства к пределам хивинского оазиса неверны, когда оказалось невозможными при средствах имевшихся в отряде, поднять запас воды в размере крайней необходимости, то он и решился идти назад в Красноводск Это решение в его положении было единственно возможное, наиболее разумное и необходимое, и потому должна быть поставлена в заслугу ему. Другой на его месте быть может, предположил бы наглядно доказать невозможность дальнейшего наступления и для этого пожертвовал бы жизнь многих людей; полковник же Маркозов, принимая столь тяжкое для него решение, действовал вне всякого личного расчета и руководствовался только убеждением, основанным на внушениях долга, совести и чести.

Как оказалось в последствии, по рекогносцировке генерального штаба подполковника Скобелева, расстояние от Змукшира до колодцев Нефес-кули[139] около 290 верст. На всем этом протяжении встречаются колодцы Чагыл, Кизыл-чакыр, Нефес-кули и Якедже, и то необильные водою, и два безводных перехода в 78 и 151 верст. Если положить, что отряд мог бы на этих переходах двигаться без дневок по 30 верст в сутки, то на переход от Кизыл-чакыра до Нефес-кули пришлось бы употребить 5 дней. Но так как вода в жаркое время весьма скоро испаряется, то даже при значительном ее запасе, отряд мог бы на этих переходах быть поставлен в безвыходное положение. Таким образом очевидно, что дорога от колодцев Игды к Змукширу, в жаркое время и при данном положении колодцев, не может считаться проходимою для значительного отряда, как бы обильно и соответственно потребностям ни было его снаряжение и в какой бы степени ни были до того сбережены силы людей.

Когда в Тифлисе были получены результаты рекогносцировки Скобелева, то главнокомандующий в приказе своем благодарил начальника отряда за принятое им разумное решение отступить к Красноводску. «Вполне убеждаясь таким образом, говорилось в том приказе[140], что отступление означенного отряда с половины пути обратно в Красноводск ни в каком случае не может быть поставлено в вину полковнику Маркозову; напротив, обращая внимание на то, что принятием решения повернуть отряд назад в такое время, когда неизбежность возвращения не успела еще фактически выявиться ни для войск, ни вообще для лиц, издали следивших за успехом движения, — названный штаб-офицер обнаружил похвальную предусмотрительность и готовность, с полным самопожертвованием, принять на себя тяжелую ответственность, в видах исполнения долга и государственной пользы, — я считаю справедливым объявить в особенности полковнику Маркозову мою искреннюю благодарность за объясненное выше решение, чрез которое избавлен был красноводский отряд от тяжких и бесполезных потерь, неизбежно предстоявших ему в случае продолжения наступления еще хотя на несколько переходов, и сохранены были доблестные войска, отряд составлявшие, для дальнейшей службы государю и отечеству».

Подводя итоги сказанному, мы должны придти к заключению, что из поименованных причин, которые в большей или меньшей степени влияли на исход неудачи красноводского отряда, нижеследующие были главными:

1) Неполнота и необстоятельность сведений о свойствах страны, о климатических ее условиях и о пути, по которому предстояло движение отряда. Неимение достаточно верных сведений о предстоявших препятствиях обусловливало в свою очередь и неверность расчета средств для их преодоления (водоподъемные средства).

2) Ошибка в оценке возможности движения отряда по безводному пространству на основании сведений о прохождении его караванами.

и 3) Враждебные отношения к нам туземцев, как причина условная, повлиявшая быть может на то, что отряд при выступлении не был снаряжен и снабжен, как было бы желательно для такого сложного движения, как поход на Хиву.

Было уже сказано, что принятое Маркозовым под Бала-ишемом решение отступить к Красноводску представлялось единственно возможным. Когда о возвращении красноводского отряда сделалось всем известным, то некоторые выражали мнение, что Маркозову с Узбоя следовало повернуть на сарыкамышскую дорогу, для дальнейшего по ней движения к Хиве; другие же говорили, что ему следовало от Игды повернуть на Динар и следовать в ахал-текинский оазис, дабы тем замаскировать свою неудачу пред кочевниками. Ни на Сарыкамыш, ни в Ахал-теке Маркозов повернуть не мог.

Между ортакуинским и сарыкамышским путями существует связь посредством следующих колодцев: от Джамала на Узбое:

1) Колодцы Коимат, около 40 верст. Хотя воды в колодцах немного, но ее легко добывать, так как рыть приходится не глубоко.

2) Колодцы Караиман, 30 часов пути. Воды достаточно, и

3) Колодцы Дахли (на сарыкамышском пути), 30 часов ходу.

От Дахли можно идти чрез Казахли к Узун-кую (75 верст) и далее к кол. Декча (116 в.). Но Маркозов, как сказано, имел сведение, что Узун-кую засыпан. Таким образом здесь безводный переход простирался до 195 верст.

Относительно поворота в Ахал-теке можно сказать следующее. Красноводский отряд, при выступлении из Чекишляра, имел продовольствия для людей на 2 месяца и 12 дней а фуража для лошадей только по 9 мая. Так как передовые эшелоны выступили 19 и 20 марта, то 22 апреля, когда решено было повернуть назад, в отряде оставалось продовольствия для людей на 42 дня, по 1 1/2 фунта сухарей в сутки на человека, а фуража для лошадей на 17 дней, в размере по 5 фунтов ячменя на лошадь в сутки. Следовательно, фуража доставало только чтобы возвратиться в Красноводск не говоря уже про то, что по состоянию конницы, она не могла совершить что либо кроме возвращения к берегу моря. Если бы Маркозов пошел в текинский оазис с одною пехотою и артиллериею, то от Игды до Динара он должен бы был преодолеть безводный переход в 93 версты по глубоким пескам, когда люди и артиллерийские лошади уже были сильно утомлены. Быть может, на этом переходе пришлось бы потерять большую часть верблюдов, всех лошадей и даже самые орудия закопать. Как бы тогда отряд возвратился в Красноводск? В Ахал-теке невозможно было оставаться долее двух недель, и отряд точно также должен бы был возвратиться в Красноводск. Подвезти же довольствие из этого последнего пункта к отряду не было возможности, по неимению перевозочных средств. Наконец, Маркозов не признавал надобности и цели в подобном маневрировании. Отвлечение юмудов и текинцев от содействия Хиве казалось ему достигнутым чрез исполненное до Игды движение; не видя же возможности дойти до предположенной цели, т. е. до пределов Хивы, он счел главною своею обязанностью сберечь вверенные ему войска и не подвергать их напрасным мукам. В этом отношении нельзя не высказать полного одобрения сделанных им распоряжений.

* * *

Если сопоставить положения, в которых находились оба кавказские отряда пред отправлением их на Хиву, то можно придти к следующему выводу.

Девять десятых чинов мангишлакского отряда не имели понятия о той стране, по которой им пришлось двигаться; большая часть людей не видела никогда верблюдов, а между тем, с первых же шагов в пустыню, солдаты становились полными хозяевами этих животных, должны были вести их, поить, пасти, вьючить. Отряд был собран пред самым выступлением в поход; следовательно, ни начальник не знал подчиненных, ни подчиненные — начальника; затем, число верблюдов, имевшихся в мангишлакском отряде, было ничтожно по сравнению с количеством перевозочных средств в отряде красноводском, хотя численность обоих отрядов почти одинакова; наконец, отряд выступил, подняв довольствие на два месяца, в размере 1 1/2 ф. ежедневного отпуска сухарей. Совсем в другом виде представляется дело в красноводском отряде: состав его большею частью старый; люди знают своего начальника, равно как и он их; они исходили пустыню вдоль и поперек; отряд поднял довольствия почти на 2 1/2 месяца, в размере 2 1/4 ф. ежедневного отпуска одних сухарей, не считая других продуктов.

Маркозов, признавая рискованным выступление на Хиву в конце марта, все-таки двинул отряд значительной силы, предвидя, что ему придется проходить восьмидневный безводный переход уже во второй половине апреля. Придерживаясь прежнего своего мнения в этом вопросе, он, даже получив верблюдов, едва ли не должен был отказаться от успеха относительно достижения Хивы, по позднему времени года, а следовательно и от возможности самого движения отряда к Змукширу. Ему бы следовало остановиться тогда же на одном из двух: или сделать только диверсию к Хиве или же выдвинуться в Ахал-теке с отрядом менее значительным и потому имевшим возможность быть лучше снаряженным, с целью удержать текинцев от участия в по мощи Хиве. Он не должен был обязываться пред высшим начальством в возможности непременного достижения пределов Хивы. Было бы основательнее, если бы он придал движению его отряда характер простой рекогносцировки, которая могла обратиться в действительное наступление к Хиве, если бы обстоятельства тому поблагоприятствовали. При таких условиях, по всей вероятности, отступление отряда Маркозова не вызвало бы ни малейшего упрека.

Проведя параллель между красноводским и мангишлакским отрядами, спрашивается: были ли основания у высшего начальства с достоверностью заключать, что красноводский отряд, с теми перевозочными средствами и снабжениями, с какими он выступил, не достигнет Хивы? Можно было только сомневаться в успехе движения его, но сомнение это отнюдь не могло служить уважительною причиною к отмене его выступления. Если были данные для отмены движения красноводского отряда, но такие же были данные для отмены движения отряда мангишлакского. Когда получено было в Тифлисе донесение Ломакина о выступлении его отряда к Хиве, то полковник Золотарев, видевший оба отряда пред походом, выразил князю Святополк-Мирскому: «теперь дальнейшие сведения о движении мангишлакского отряда могут подать более поводов к беспокойству, нежели об отряде красноводском». Таким образом, при невозможности отправления в Хиву какого бы ни было отряда с полною уверенностью в достижении им цели, оставался один лишь сообразный с пользою дела исход: отправить их два, каждый с известною степенью вероятности на успех. Надо было сделать все возможное но никто не мог вперед решить, что именно окажется возможным, т. е. относительно красноводского отряда — придти ли к Хиве, сделать ли диверсию по направлению к пределам ханства, или же двинуться в Ахал-теке. Одним словом на Кавказе никто не имел ни основания, ни права, ни возможности вовсе отменить движение красноводского отряда из Чекишляра, за исключением только одного случая: если Маркозов не достал бы перевозочных средств.

На войне каждому начальнику приходится многое предоставлять случайности и несколько рисковать; но в безвыходное положение ставить себя не следует; т. е. можно допустить сознательный риск, когда начальник знает, чем он рискует и, в случае неудачи, что он предпримет. Но на авось идти никогда не следует. Если начальник красноводского отряда знал, что ему предстоял по ортакуинскому на правлению 8-ми дневный безводный переход, и знал это заранее, он не должен был идти по этому пути, не имея воды на 8 дней. С уверенностью можно сказать, что военный отряд не может пройти в жаркое время 8-ми дневное безводное пространство.

Маркозов ошибся в выборе направления движения. Кроме того в его отряде не была рассчитана вода и ее было не достаточно. Когда, опытом перехода от Игды к Орта-кую, он убедился, что расчеты его неверны, то решился идти назад. Это решение в его положении было единственно возможное и потому должно быть поставлено в заслугу Маркозову.

Глава VI

Наем верблюдов на Мангишлаке и приготовления к походу в форте Александровском. — Выступление войск из форта Александровского в Киндерли. — Высадка в Киндерли. — Реквизиция верблюдов. — Перевозка войск из Чекишляра и Петровска в Киндерли. — Дух войск. — Занятие Биш-акты колонною капитана Бек-Узарова. — Командирование майора Навроцкого к заливу Кайдак для добывания верблюдов. — Следование верблюжьего транспорта из форта Александровского в Киндерли. — Количество перевозочных средств. — Размер дневной походной дачи людям и лошадям мангишлакского отряда. — Количество поднятого войсками продовольствия и фуража. — Водоподъемные средства. — Обувь.

Распоряжение о сформировании мангишлакского экспедиционного отряда получено было в форте Александровском 4 марта, в самое неблагоприятное время и при самых неблагоприятных обстоятельствах. Хотя, по возвращении отряда в форт Александровский, население само собою успокоилось, но надежда на получение с жителей верблюдов была весьма слабая: они частью откочевали к востоку от залива Кара-кичу и Биш-акты, частью следовали на летние кочевья к р. Эмбе, так что собственно на Мангишлаке осталось весьма немного кочевников, большею частью бедных, не имеющих скота. Между тем время выступления отряда было уже близко. Когда отряд возвратился в форт из зимнего похода, то он привел с собою всего 522 верблюда. По доставке Филиповым 30,000 рублей, представилась возможность купить, по 25 марта включительно, только 290 верблюдов. Кроме этих 812 верблюдов, туркмены, кочующие по берегу Каспийского моря от Александр-бая до Карабугазского залива, обязались доставить в Киндерли около 200 штук и киргизы обещались привести туда же до 300; но в доставке этих последних сильно сомневались; так что при всех расчетах о числительности и составе экспедиционного отряда приняты были за основание 1,000 верблюдов, поднимающих каждый до 15 пудов груза, и около 30 повозок, поднимающих каждая от 25 до 30 пудов.

Возвратившиеся из зимнего похода и пригонявшиеся в последствии в форт Александровский верблюды были большею частью без седел. Все, что было на верблюдах в январском походе, оборвалось и пришло в негодность к употреблению. Вообще вся материальная часть войск в Александровском форте была после зимнего похода в весьма неудовлетворительном состоянии; не было сухарей для перехода войск из форта Александровского в Киндерли. Все необходимо было немедленно исправить, достать или сделать. Небольшое население форта и Николаевского рыбачьего селения принялось за работу. Здесь делали арчаки для седел, кроили из войлоков седельные подушки, трепали из рогож мочалу, набивали подушки, простегивали их, пригоняли на верблюдов; там принимали верблюдов, лошадей и баранов чинили конскую сбрую и повозки, все мастеровые, умевшие сколько нибудь владеть топором, заняты были поделкою седел и исправлением обоза все портные чинили палатки, холщовые мешки, кибиточные войлоки; во всех печах сушились сухари.

Сам начальник отряда занят был сбором надежных проводников и рассыльных, как для указания пути, так и для поддержания сношений с Каспийским морем, опорными пунктами и отрядами красноводским и оренбургским. Дело это, в то время и при тогдашних обстоятельствах, было трудное; но затруднения преодолели, и ко времени выступления войск имелось достаточное число проводников.

13 марта от командующего войсками Дагестанской области получен был проект предположения о движении и действиях мангишлакского отряда; 15 числа помощник главнокомандующего составил инструкцию начальнику этого отряда, а 16-го, в то время, когда Золотарев, как сказано выше, командирован был в Чекишляр, подполковник Гродеков отправился в Темир-хан-шуру с этою инструкциею. Отправляя Гродекова, князь Святополк-Мирский дал ему следующее словесное приказание, которое он должен был передать по принадлежности: «Мангишлакский отряд должен дойти во что бы то ни стало. Отряд выполнит свою роль, если придет к генералу Веревкину в составе шести рот пехоты. Оренбургский отряд силен кавалерией и слаб пехотою, которой у него всего девять рот. Если из этого отряда будет оставлено в тылу, на опорных пунктах, три — четыре роты, то в пределы ханства вступят только 5–6 рот. Имея такое незначительное количество пехоты, Веревкин не будет энергически наступать. Тогда может даже случиться, что и переправа туркестанского отряда чрез Аму будет затруднена. Таким образом экспедиция против Хивы может рухнуть; все издержки, до сих пор на нее употребленные, пропадут даром; придется поход отложить до будущего года. Тогда хан будет иметь в своем распоряжении целый год впереди; вышлет шайки в наши пределы и поднимет все кочевое население. Из этого видно, какая серьезная задача предстоит мангишлакскому отряду. Но чины этого отряда не должны ожидать впереди, даже и в случай успешного исхода их движения, славных военных действий. Если бы подобные действия и были, то они сами по себе ничего не прибавили бы к славе громких военных подвигов русских войск, в виду столь слабого противника. Степень настоящей заслуги и славы мангишлакского отряда может соразмерять только с степенью трудностей и лишений, кои предстоят ему при движении чрез безводную и бесплодную пустыню, под знойным солнцем, при недостаточных средствах и, как следствие последнего, при недостаточном продовольствии. Еще раз повторяю: отряд должен дойти во что бы то ни стало.» Эти слова, полные энергии, переданные Гродековым, прибывшим в Темир-хан-шуру 20 марта, по принадлежности, отразились на всех исполнителях.

Отправляя Гродекова в форт Александровский к начальнику мангишлакского отряда, князь Меликов отдал ему следующие приказания. Так как туркмены, кочующие между Александр-баем и Карабугазским заливом, обещали Ломакину доставить для похода 200 верблюдов, то в день прибытия Гродекова в форт, т. е. 23 марта, начальник мангишлакского отряда должен послать им приказание, чтобы они гнали этих животных в Киндерли; затем Ломакину как можно скорее прибыть на шкуне в Киндерли с ротою апшеронского полка, полусотнею казаков и довольствием, сколько можно будет его поднять на судно, а собранных верблюдов, под прикрытием 1 1/2 сотен кавалерии[141] и другой роты апшеронского полка, отправить сухим путем тоже в Киндерли. Так как верблюды, обещанные туркменами, придут в Киндерли числа 26–27, то на них, никак не позже 29 марта, должно быть отправлено в Биш-акты продовольствие и фураж, примерно 3,000 пудов. По перевозке этих продуктов, верблюды должны возвратиться в Киндерли. Приказание о заблаговременной перевозке довольствия в Биш-акты отдано было в том расчете, что командующий войсками предвидел недостаток верблюдов для поднятия всего того количества войск, которое предполагалось сосредоточить в Киндерли и потому положенная им мера хотя отчасти должна была пополнить этот недостаток.

23 марта Гродеков прибыл в форт Александровский. Весь день 24-го и до полудня 25-го в форте шли деятельные приготовления к выступлению в поход: доканчивали постройку верблюжьих седел, собирали юламейки и кибитки, грузили на шкуну разного рода довольствие; не забыли приготовить и пасхальное разговенье. В то же время киргизы, записавшиеся на службу, снаряжались в путь и послано приказание туркменам, кочующим у Александр-бая, привести верблюдов в Киндерли. 25 числа, в 4 часа пополудни, в годовщину убиения полковника Рукина и его казаков в 1870 году, отслужено было напутственное молебствие; войска уселись на шкуну «Шах-иран» и отплыли в Киндерли. В тот же час выступили из форта Александровского, сухим путем чрез Александр-бай, верблюжий и повозочный транспорты, под прикрытием роты и двух сотен кавалерии.

После благополучного плавания, шкуна пришла в залив Киндерли на другой день вечером и застала уже там две паровые шкуны «Армянин» и «Волга», привезшие из города Петровска две роты самурского полка и 1 1/2 сотни казаков. 27 марта, утром, рота апшеронского полка, бывшая уже в Киндерли в осеннюю рекогносцировку 1872 года, следовательно знакомая с местностью, первою была высажена на берег, чтобы отыскать колодцы и расчистить их. От прошлогоднего бивака сохранились еще следы, и хотя все колодцы были засыпаны песком, но определить места, где копать землю, не стоило никаких затруднений. До воды докопались скоро, на глубине 1 1/2 сажен; вода оказалась солоноватая, с запахом сернистого водорода, который при кипячении исчезает. Грунтовая вода здесь очень близка, и где ни копать, она скоро показывается. Колодцы носят название Порсу-бурун, т. е. гнилой нос; название это дано потому, что невдалеке от них, на косе, растет камыш и выбрасывается много морской травы, которая, разлагаясь, производит зловоние. После апшеронской роты высадились две самурские роты и казаки. Тотчас по высадке приступили к устройству лагеря. Работы шли безостановочно. Вскоре на морском берегу, состоящем из глубокого песку, появились кибитки, юламейки, палатки и пустыня оживилась видом военного лагеря. Отведено было удобное место для устройства продовольственного магазина и для помещения всех складов отряда, доставляемых с западного берега Каспия, и бунты с сухарями, крупой и овсом начали быстро расти. Киндерлинский залив, имеющий площадь более ста квадратных верст, закрыт со всех сторон; он весьма глубок и представляет отличную якорную стоянку для больших судов, так как имеет глубину до 24 футов; зимою, вследствие своей замкнутости, залив замерзает. Узкая коса Агыз-ада, окружающая залив со стороны моря, с каждым годом удлиняется и вход в залив поэтому суживается. Во время сильных ветров, южного или северо-западного, вход судов в залив затруднителен, так как приходится менять курс в узком пространстве, идя сначала на северо-восток, а по том у самого берега поворачивать на юго-восток. Вероятно, со временем Киндерлинский залив совсем закроется, а за тем с ним будет то же, что и с другими заливами Каспийского моря: Хивинским и Бектурли-ишан или Ащи, т. е. он высохнет. Уже теперь в трех верстах от колодцев Порсу-бурун есть соленое озеро, где соль лежит пластами, толщиною в фут и более. Озеро это некогда составляло часть Киндерлинского залива. Коса Агыз-ада еще в 1763 году была островом, судя по описанию инженер-майора Ладыженского[142].

Выгрузка судов сначала была весьма затруднительна. Шкуны останавливались саженях в 80 от берега, а шлюпки, на которых перевозили грузы со шкун, останавливались от берега в 10 саженях, так что довольствие и разные предметы пришлось перетаскивать на руках, а бочки со спиртом, капустою и маслом бросать в воду и катить их к берегу. На первое время, из кустарника, морской травы и песку сделали небольшую дамбу, к которой хотя приставали лодки. Дня чрез два по высадки на берег, Ломакин отправил мелкие команды казаков в разные стороны для сбора верблюдов. Одна из них, под начальством генерального штаба подполковника Скобелева, захватила у колодцев Он-каунды 50 верблюдов; другая, посланная к Карабугазскому заливу, к колодцам Дюль-дюль-ата, привела 50 верблюдов, и третья, посланная к колодцам Чинджир[143], привела 30 верблюдов. В то же время начальнику колонны, следовавшей сухим путем из форта Александровского, послано было приказание рассылать также в стороны казачьи разъезды для сбора верблюдов.

Между тем с западного берега Каспийского моря войска мало-по-малу прибывали в Киндерли. Полковник Золотарев, приехавший из Красноводска в Петровск, приступил к распоряжениям по нагрузки сосредоточившихся уже там пяти паровых шкун шестью ротами апшеронского полка, хором музыки этого полка, 1 1/2 сотнями казаков и шестью орудиями. 31 марта и 1 апреля все эти пять шкун отплыли из Петровска. С войсками отправился в Киндерли и Золотарев. 3 апреля, по прибытии в Киндерли, он застал уже там шкуну «Каспий», пришедшую из Астрахани с полным запасом двухмесячного довольствия для восьми рот и четырех сотен кавалерии.

Вскоре после того пришла и парусная шкуна «Эльборус», доставившая построенную в Баку пристань и две большие лодки. Лодки эти предназначались для скорейшей нагрузки судов, пока не будет поставлена пристань, так как выгрузка на небольших шлюпках шкун шла весьма медленно. Пристань, длиною сажен в 100, войска выгружали дня два и, по мире выгрузки, она устанавливалась. При установке ее пришлось, применяясь к морскому дну, почти все ноги козел отпиливать. Тем не менее в течение шести дней пристань, шириною 8 фут. между пажилинами, была выведена вперед на 98 сажен; здесь глубина оказалась 8 1/2 фут., и последние прибывшие в залив две шкуны выгружались уже без помощи лодок, приставая бортами к пристани. Работами по постройке пристани заведовал саперный подпоручик Маслов.

С 5 апреля начали прибывать в Киндерли войска из Красноводска и Чекишляра, бывшие в составе красноводского отряда. На семи судах были доставлены 8 рот ширванского полка, 3-я сотня дагестанского конно-иррегулярного полка, два нарезных орудия без упряжи и три ракетных станка с боевыми ракетами. С войсками, независимо полного четырех месячного довольствия для людей и лошадей, были доставлена из красноводского продовольственного магазина еще значительное количество продуктов.

10 апреля прибыл в Киндерли полевой взвод от 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады; это была последняя часть, назначенная в мангишлакский отряд, состав которого с прибытием ее, был следующий: 18 рот пехоты, 6 сотен кавалерии, саперная команда, 10 орудий и 3 ракетных станка.

Всего в эту транспортировку, в течение двух недель, считая в том числе и время для сосредоточения судов в пунктах нагрузки и самую нагрузку, было перевезено морем на расстоянии от 400 до 550 верст, на 13 паровых судах, одном парусном и одном транспорте, свыше 3,000 человек, 600 лошадей, 10 орудий и свыше 30,000 пудов груза.

За все время сбора войск у Киндерлинского залива, в течение слишком двух недель, здоровье людей было в удовлетворительном состоянии. Бодрость духа и веселое настроение людей были общими. Все собрались как на какой нибудь веселый пир; все ждали чего то радостного; все были уверены, что экспедиция окончится благополучно. Музыка и песни не умолкали днем и ночью. Самым большим наказанием считалось оставление от похода. 4 апреля, в годовщину счастливого избавления императора Александра П от руки убийцы отслужено было молебствие в присутствии всего отряда. В тот же день начальник отряда давал обед, на котором кроме офицеров, присутствовали командиры прибывших шкун. После обеда устроены были скачка и пляска казаков с обнаженными кинжалами. В день пасхи, после заутрени, в походной церкви, устроенной из подтоварин, покрытых войлоками, все разговлялись у начальника отряда, возле кибитки которого расставлены были столы с различными припасами для офицеров и нижних чинов, выбранных от частей войск. Целый день в лагере раздавались звуки музыки и песни солдат, радостно встречавших праздник. К пасхе совершенно случайно одна из коммерческих шкун завезла в Киндерли актера и актрису из Астрахани. Наскоро сколотили подмостки, орых участвуют только два лица: «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло», «Голь на выдумки хитра», «Взаимное обучение» и пр. В одной пьесе надо было третье лицо и роль его принял на себя один из судовых механиков, который в афишах значился под фамилией Киндерликин. В оба представления партер был набит битком; стоявшие же сзади нижние чины составляли бесплатный раек. Эти спектакли еще более поддерживали общее веселье и хорошее расположение духа, а ко дню выступления отряда почти все запасы у маркитантов были уничтожены.

Предположение командующего войсками Дагестанской области о перевозке части довольствия в Биш-акты могло быть приведено в исполнение только отчасти, вследствие крайней слабости верблюдов. Это обстоятельство было причиною, что в Киндерли прибыло не 200 верблюдов, а только 130, и что эти 130 верблюдов могли поднять только половину грузов, предназначенных в Биш-акты. Но и перевезенным довольствием отряд, при движении из Биш-акты в Хиву, не воспользовался, так как оно частью было употреблено Биш-актинским гарнизоном, а частью летучею колонною майора Навроцкого во время набега его на кочевников у залива Кайдак для добывания верблюдов. Без биш-актинского склада он весьма бы затруднился довольствовать свой летучий отряд, выступивший из Киндерли без всякого обоза.

Туркмены пригнали верблюдов в Киндерли 29 марта; на 2 апреля назначено было выступление колонны, долженствовавшей конвоировать вьюки в Биш-акты, занять этот пункт и устроить там укрепление. Для этого были назначены: две роты и 50 казаков, под начальством капитана Бек-Узарова. Обеим ротам и 10 казакам, которые, по занятии Биш-акты, должны были там остаться, приказано взять довольствия на 16 дней, считая со 2 апреля, а 40 казакам, которые должны были конвоировать порожних верблюдов от Биш-акты до Киндерли, только на 9 дней, предполагая 8 дней на движение в оба пути и один день на дневку в Биш-акты. Ротных котлов не взяли, палаток также.

2 апреля, утром, колонна Бек-Узарова начала навьючивать верблюдов. Из 130 животных, едва дошедших до Киндерли, только 93 могли поднять вьюки; прочие до того. были слабы, что не могли нести никакой тяжести, а никоторые, подняв пуд-два, не больше, пройдя нисколько шагов, падали, и затем, не смотря на все усилия, не удалось заставить их встать; в нескольких шагах от лагеря валялись верблюжьи трупы. К этому присоединилось еще одно обстоятельство: большая часть туркменских верблюдов оказалась без седел; заготовленные в форте Александровском седла везлись сухим путем и еще не прибыли, а в Киндерли не было никаких средств, чтобы построить седла. Это очень затруднило навьючку верблюдов и замедлило выступление колонны Бек-Узарова. Пришлось поневоле обратиться к кибиточным кошмам, привезенным на шкуне из форта Александровского: сложенная вдвое и втрое, оне заменили седла, и верблюды были навьючены 185 мешками овса и 27 мешками сухарей. 18 подъемных лошадей подняли 9-ти дневный запас фуража для себя и казачьих лошадей и довольствие на людей[144]. Только в полдень выступила колонна. Войска двигались очень тяжело, так что к колодцам Он-каунды (21 верста) пришли только на другой день, закопав в разных местах 9 четвертей овса и бросив на пути пять приставших верблюдов. 3 апреля, поздно вечером, колонна как доносил Бек-Узаров, едва дошла до колодца Арт-каунды, бросив на пути 13 мешков овса. Идти далее с такими тяжелыми вьюками, с какими выступили из Киндерли было невозможно. «Есть верблюды, доносил Бек-Узаров, которые не в состоянии тащить по одному мешку; некоторые нейдут без тяжестей и вообще едва передвигают ноги, так что колонна делает не более 2 верст в час, постоянно останавливаясь для перевьючки верблюдов». Поэтому он решился оставить в Арт-каунды 96 мешков овса. Там же было оставлено пять измученных верблюдов, под присмотром одного киргиза[145]. Большой безводный переход от Арт-каунды до Сенека (70 1/2 верст) был весьма тяжел, не смотря на прохладную погоду и на то, что по пути попадались лужи с дождевою водою. Только утром 6-го числа колонна дошла до колодцев Сенек; люди сильно подбились. На этом пути пристало 19 верблюдов, что, впрочем, не повлекло за собою оставления вьюков с довольствием. 7 апреля колонна пришла в Биш-акты.

Таким образом расстояние в 110 верст колонна шла в течение шести дней, потеряв 29 верблюдов и оставив в пути 118 мешков овса, так что всего доставлено было в Биш-акты 67 мешков овса и 27 мешков сухарей[146].

На другой день по прибытии в Биш-акты, Бек-Узаров приступил к устройству укрепления, которое было окончено в течение 4 дней.

Между тем с первых чисел апреля от начальника колонны, шедшей в Киндерли из форта Александровского с верблюжьим и повозочным транспортами, каждый день получались самые неутешительные известия: «верблюды падают и пристают десятками; большое счастье, если в Киндерли их прибудет только половина всего количества, выступившего из форта». А в отряде главным образом возлагали надежды именно на этот транспорт. Для восполнения утрат, уже происшедших и имеющих еще произойти, пришлось опять прибегнуть к реквизиции верблюдов. Кабак Ермамбетов, уже несколько раз оказывавший большие услуги русским, помог и теперь. Он сообщил начальнику отряда, что утраты в верблюжьем транспорте можно пополнить, если послать легкую колонну к заливу Кайдак. Там скопились большие массы адаевцев, которые, узнав, что из Оренбурга идет отряд на Хиву и что передовые войска мангишлакского отряда выдвинуты в Биш-акты, не решаются идти на р. Эмбу, место обычных своих летних кочевок. Мера была, конечно, крутая и могла в будущем отозваться; но в данную минуту отряд не мог двинуться вперед, а ему приказано дойти до ханства во что бы то ни стало. Ломакин решился немедленно же послать часть кавалерии к заливу Кайдак. 11 апреля утром, дано было приказание сформировать две сборные сотни от всей кавалерии, из числа людей, предназначенных к оставлению на опорных пунктах, всего около 200 коней. Начальником экспедиции назначен был майор Навроцкий Колонне предстояло сделать 300 верст к бывшему укреплению Ново-Александровскому, на берегу залива Кайдак. При ней не было никаких перевозочных средств и фураж на двое суток люди взяли на себе, а при дальнейшем движении до Биш-акты чрез Арт-каунды кавалерия должна была довольствоваться оставленным в тех пунктах фуражом. Чтобы киргизы, находящееся в лагере, не дали знать своим о движении русских войск к заливу Кайдак, по просьбе Кабака Ермамбетова, в первые два дня по уходе Навроцкого, их ни одного не выпускали за аванпостную цепь.

Навроцкий успешно выполнил данное ему поручение. В тот же день, 11 апреля, в 4 часа пополудни, он выступил из Киндерли и к 10 1/2 часам вечера прибыл в Арт-каунды. В этот день у двух казаков его колонны пали лошади. Большой безводный переход к колодцам Сенек кавалерия сделала в два дня и прибыла в Биш-акты 14 апреля. Не доходя этого пункта, начальнику колонны дано было знать, что в стороне от дороги находится несколько киргиз (7 человек). По требованию Навроцкого, они все явились к нему в Биш-акты и объявили, что едут в Киндерли к начальнику отряда, по его приглашению. Опасаясь, чтобы они не дали знать кочевникам о движении его колонны. Навроцкий всех их заарестовал; одного же киргиза, по имени Джарты, взял с собою, чтобы он указал ему, под страхом смерти, кочевья киргиз.

Так как при дальнейшем движении Навроцкому предстояло сделать около 200 верст в два дня, то 14 число посвящено было отдыху. Запасшись овсом и оставив 13 казаков с подбившимися лошадьми, Навроцкий 15-го числа в 3 часа утра выступил из Биш-акты к бывшему Ново-Александровскому укреплению[147]. О дальнейших его действиях будет сказано в своем месте.

Судьба верблюжьего и повозочного транспортов, вышедших из форта Александровского, была следующая. Транспорты эти, а также бараны, купленные в форте, выступили оттуда 25 марта вечером. Верблюдов, чрезвычайно слабых, было 718. На пастьбе в окрестностях форта корма не было, а отпуск им сена, заготовленного для лошадей, был недостаточен. Поэтому с первого же перехода, не смотря на то, что они везли только верблюжьи седла (1,055 штук) и запас довольствия для конвоировавших их войск, верблюды начали приставать и падать. В 5 верстах от форта был первый ночлег, где не имелось никакого корма, вследствие чего начальник колонны послал к коменданту форта за сеном для баранов, которых в первый переход пало шесть штук. Ему выслали 20 тюков прессованного сена, которое в первые дни движения, когда еще не показалась трава, поддержало баранов. Колонна двигалась весьма медленно, делая по 15 и самое большое по 20 верст в сутки. Не смотря на это, верблюды каждый день приставали в большом количестве.

До 1 апреля средняя цифра присталых верблюдов в день достигала 19 штук, с 1 же апреля их стало падать в день средним числом по 28 штук. 7 апреля вечером. из числа 718 верблюдов, выступивших из форта, прибыло в Киндерли всего 408 верблюдов.

Попытка покупать верблюдов на пути у прибрежного населения не удалась, не смотря на то, что ему было объявлено, что за все приведенное будут немедленно расплачиваться. Жители, при приближении русских, прятали своих верблюдов и баранов, так что всего было куплено 2 верблюда, 7 быков и 5 баранов. Пришлось прибегнуть к реквизиции. Но и эта мира не привела к желаемым результатам: посредством нее приобрели только 20 верблюдов. С этими верблюдами, к 8 апреля, когда из числа приставших в пути было пригнано в Киндерли 7 штук, состояние верблюжьего транспорта выражалось цифрою 437[148]. Затем, ко дню выступления отряда в поход, из числа приставших верблюдов было приведено в Киндерли 70 штук, да киргизы разных отделений выставили около 200 штук. Таким образом, весь верблюжий транспорт состоял из 900 животных, 478 приведенных из форта, 64 туркменских, уцелевших из похода Бек-Узарова в Биш-акты, 160 добытых посредством реквизиции и 200 выставленных киргизами.

Хотя распоряжениями князя Меликова в Киндерли доставлены были разного рода продукты для довольствия отряда во время похода на Хиву в достаточном количестве, более того что понадобилось отряду для поднятия двухмесячной пропорции а довольствие, перевезенное из Чекишляра, обеспечивало экспедиционный отряд и на третий месяц, тем не менее многие продукты не могли быть подняты вовсе: одни по неимению перевозочных средств, а другие по неимению посуды, в которой они должны были везтись.

Дача войскам мангишлакского отряда, установленная еще в 1870 году, когда кавказские войска были впервые на восточном берегу Каспия, для подавления киргизского восстания, заключалась в следующем: в день сухарей 2 ф., круп 1/2 ф., мяса 1 ф., капусты 50 золотников, соли 13 золотников, перцу и лаврового листу по 0,16 золотников, муки пшеничной 2-го сорта 4 золотника, масла коровьего 5 золотников, луку 8 золотников, гороху или фасоли 32 золотника, 1 чарка полугару и по 5 чар в месяц уксуса.

Дача эта отпускалась войскам и во время стоянки отряда на берегу Киндерлинского залива; на время же предстоявшего движения в пределы Хивинского ханства установлена была следующая суточная дача продовольствия для людей и лошадей:

Сухарей 1 1/2 фунта. Взамен сухарей и круп, всадникам дагестанского конно-иррегулярного полка и милиционерам из киргиз и туркмен — по 2 ф. муки Круп. 1/2 фунта. Сала 10 золотников Соли 13 золотников Перцу 18/100 золотников Мяса 1 фунт. Спирта по 6 1/4 чар. в месяц. Уксуса по 6 1/4 чар. в месяц.

Казачьим и подъемным лошадям — по 4 гарнца овса.

Артиллерийским лошадям — по 5 гарнцев овса.

Дача эта, как видно, уменьшена против того, что войскам отпускалось на берегу, на том основании, что перевозочные средства были весьма неудовлетворительны. В последствии и эта дача подверглась следующим изменениям. Так как в отряде имелось весьма малое число бочонков для поднятия воды, не говоря уже об уксусе, то когда из Чекишляра привезли фруктовую кислоту, весьма удобную для перевозки, войскам предложено было, вместо уксуса, взять этот продукт; причем размер его определен, по примеру дачи, отпускавшейся в красноводском отряди, в 1 3/4 золотника в сутки на человека. Наступившие пред самым выступлением отряда в поход сильные жары, а также недостаток бочонков заставили начальников частей войск ходатайствовать о том, чтобы отпуск спирта во время движения был уменьшен до трех чар в месяц. Это было разрешено. По недостатку в магазине сала в количестве на весь экспедиционный отряд, его не взяли вовсе; заменить же сало маслом признано было неудобным и ненужным, по следующим причинам: 1) по недостатку бочонков, 2) вследствие того, что масло от жары будет таять, течь и портиться, и 3) наконец потому, что так как отряд не взял вовсе ротных котлов, по неимению перевозочных средств, а ограничился одними ранцевыми котелками, то и не предполагалось варить кашу, для которой собственно и нужно было масло или сало[149]. Распоряжения эти, обусловливаемые недостатком вообще перевозочных средств, позволили уменьшить количество верблюдов в каждой роте на двух, что дало сбережения на весь отряд около 30 верблюдов.

Независимо сего, пред самым выступлением войск, им роздан был чай и сахар, в размере 12 4/5 золотника чаю и 1 фунта сахару на человека, на два месяца.

Таким образом, пред выступлением отряда в поход, Дневная дача определилась в следующем виде:

Сухарей 1 1/2 фунта. Всадникам дагестанского полка и киргизам — 2 ф. пшеничной муки. Круп. 1/2 фунта Фруктовой кислоты 1 3/4 золотника. Соли 13 золотников. Мяса 1 фунт. Спирту 3 чары в месяц.

Как видно из сравнения этой раскладки с тою, которая существовала на Мангишлаке с 1870 года, войска не взяли с собою капусты, гороху и картофеля, главным образом по недостатку перевозочных средств. Горох во всяком случае неудобно было брать с собою, так как он весьма трудно разваривается в местной соленой воде с большою примесью известковых частиц.

Хотя при выступлении из Киндерли, отрядом и было взято сухарей по 1 1/2 фун. в сутки на человека, но после сильного падежа верблюдов до колодцев Сенек, вследствие которого множество всякого рода довольствия было оставлено в пути, дача сухарей, несмотря на уменьшение экспедиционного отряда почти на половину, определена была только в один фунт с четвертью. Хотя при сильных жарах, сопровождавших движение отряда до самого ханства, аппетит у людей был вообще мал, но так как при быстроте движения и недостатке воды, люди редко могли иметь горячую пищу и приходилось ограничиваться только сухарями, то не только дача их в 1 1/4 фун., но и в 1 1/2 фун., с которою, по предположению, отряд должен был следовать, оказалась крайне не достаточною.

Сухари везлись в рогожных кулях. По настоянию князя Меликова, для перевозки этого продукта доставлены были в Киндерли холщовые мешки. Но так как они прибыли за три дня до выступления отряда в поход, то войска не успели ими воспользоваться, и сухари таким образом везлись в рогожных кулях, которые, под конец движения отряда к пределам ханства, настолько истрепались и раструска от этого была так велика, что людям не приходилось получать в день даже по фунту сухарей.

В крупе отряд нуждался менее всего, так как ротных котлов не было взято, а ограничились одними котелками только для варки супу, и самую крупу взяли собственно для приправы к нему. Принимая во внимание ненадежность верблюдов, а также возможность обойтись меньшим количеством круп против назначенного, в приказе по войскам объяснено было: «если верблюды во время похода станут приставать, то начальнику эшелона разрешается сваливать до двух третей всего количества круп»[150].

Порционным скотом в отряде служили бараны, частью купленные в форте Александровском, частью полученные по средством реквизиции у киргиз. Бараны степные необыкновенно крепкого телосложения, легко переносят жару, жажду и голод, едят почти всякую траву и в состоянии делать очень большие переходы. В этом их достоинство. Описанные свойства дают киргизам возможность перегонять стада этих животных на продажу в Бухару чрез пески Кизыл-кум, где им приходится быть по несколько суток без воды. От повальных болезней бараны страдают мало; опаснее всего для овец голод и бураны.

Войскам не каждый день приходилось иметь горячую пищу, и хотя в те дни, когда варилась пища, и разрешалось давать людям от 1 1/2 до 2 фун. мяса на человека, вместо определенного одного фунта, но так как варка бывала часто чрез три дня в четвертый (при движении к Устюрту), то и невозможно было давать солдату количество мяса, установленное приказом, а средним числом приходилось на каждого менее 1/2 фун. в день. Это зависело еще и от следующих причин. В походе, при отпуске мяса, невозможно его весить, и потому бараны отпускались в части войск штуками, при чем они были разделены особою комиссиею еще в Киндерли на три разряда: к первому принадлежали самые большие бараны, ко второму — среднего роста и к третьему — малые. Каждая часть доставляла требование заведовавшему отрядным стадом, который, согласно числу людей в части, отпускал со ответствующее число баранов разных сортов. Такой порядок отпуска был самым удобным и довольно правильным для войск, когда они стояли в Киндерли и в первые дни движения. Но когда бараны прошли несколько сотен верст, то они в весьма значительной степени уменьшились в весе, и потому определенный в Киндерли отпуск для каждой части, по числу людей, известного числа баранов, основанный на первоначальном их весе, давал большой убыток войскам. Самое мясо баранов, не успевавших при больших переходах хорошо выкормиться, было мало питательно. По научным исследованиям известно, что в пуде хорошего мяса откормленного скота заключается до 40 % более твердых питательных веществ, чем в равном количестве по весу мяса скота, подвергавшегося транспортировке[151]. Бойный скот, при транспортировке его, от которой он неминуемо худеет, теряет значительную часть питательной ценности, а именно: в мясе барана заключается воды: тощего — 58 %, полутощего — 50 %, откормленного — 40 % и очень жирного — 33 %, т. е. что жир, теряющийся во время транспортировки скота, как бы замещается в теле его водою.

Отпуск фруктовой кислоты, как оказалось в последствии, был недостаточен, ибо при дурной воде, которая постоянно встречалась в колодцах, ее необходимо было сдабривать, так что кислота, взятая по расчету только для варки супу, расходовалась еще и на питье. В особенности много ее было израсходовано на большом безводном переходе к Сенеку.

Размер дневного отпуска соли оказался не только весьма достаточен, но даже слишком большим, так как в пустыне вода и без того соленая. В предположении, что верблюды будут падать, и принимая во внимание, что размер соли излишний, в приказе по отряду объяснено было, что если верблюды во время похода будут приставать, то разрешается сваливать до половины количества соли.

Наступившее пред началом похода большие жары, а также неимение посуды для поднятия спирта, заставили некоторые части и вовсе не брать его с собою; другие же, взяв его в количестве трех чар в месяц, вскоре после выступления из Киндерли вылили его. Таким образом мангишлакский отряд совершил поход, не имея спирта. При той жаре, которая сопровождала движение войск, употребление спирта было скорее вредно, чем полезно. Сами солдаты говорили, что стакану водки они предпочтут крышку воды[152].

Дача чаю и сахару была определена по примеру 16-го кавказского линейного батальона[153], в котором, по произведенным опытам, размер ее признавался достаточными Но то, что достаточно на западном берегу Каспийского моря, в сыром климате, для людей, живущих под крышами, — в отряде, совершавшем поход в пустыне, без палаток, оказалось крайне недостаточным. Чай, кроме свойства своего утолять жажду, имеет еще около 16 % дубильного вещества, что в походе по пустыне, когда бывает повальное расстройство желудков, служит укрепляющим целебным средством против расстройства пищеварения. Войска очень хорошо понимали это и потому, хотя во время стоянки под Хивою им и отпускался чай и сахар в упомянутой пропорции, но они сберегали их для обратного похода по пустыне. Незначительный отпуск чаю и сахару не позволял войскам выполнять отдаваемые приказания — для больших безводных переходов брать чай на дорогу в ручную посуду, потому что для большого перехода солдату нужно много влаги; чаю же он, в предвидении, что могут быть и впереди большие безводные переходы, заварить в большом количестве не мог и по большей части на походе ограничивался водою, а чай пил на привалах и ночлегах у колодцев.

По вышеуказанной раскладке довольствия, войска мангишлакского отряда должны были поднять следующее количество продуктов — для людей в двухмесячной пропорции и для лошадей (овес) в полуторамесячной:

Сухарей 4,336 1/2 пудов. Круп 1,445 1/2 пудов. Соли 390 пудов. перцу 5 1/2 пудов. чесноку 5 1/2[154] пудов. фруктовой кислоты 48 пудов. овса 7,190 пудов. спирта 113 1/2 пудов. Всего 13,534 1/2 пудов.

Для поднятия этого количества требовалось 1,127 верблюдов, полагая вьюк в 12 пудов.

Независимо этого, первоначально предположено было взять в поход: патронные ящики по 6 на роту, переносные палатки по 20 на роту и по 12 на сотню, мундиры, полушубки оружейную мастерскую апшеронского полка, заряды для полевой артиллерии в вьючных ящиках, и проч. Но когда прибыл в Киндерли верблюжий транспорт и усмотрено было в каком он находился положении, то приняты были меры к возможному уменьшению тяжестей.

Решено: месячную пропорцию зернового фуража поднять на верблюдах, а полумесячную — на строевых казачьих лошадях; оружейную мастерскую апшеронского полка (для которой требовалось 3 верблюда) не брать; 8 апшеронских оружейников, которых предполагалось взять в поход сверх 120 человек в роте, зачислить в роты, не выходя из цифры 120 человек в каждой; четырехдневный запас сухарей взять на людях; полушубков не брать вовсе; заряды для полевой артиллерии, уложенные в вьючные ящики, не брать, а взять только по одному зарядному ящику на орудие; уносным фейерверкерам следовать пешком; переносных палаток взять только: штаб-офицерам по одной офицерской и обер-офицерам по две солдатских на роту и сотню; затем для нижних чинов никаких палаток не брать; чай и сахар на 2 месяца раздать людям на руки (ибо чай и сахар требовали на каждую роту по верблюду); дача фуража для артиллерийских лошадей с 5 гарнцев сокращена на 4. На конец, приказом по отряду обращалось особенное внимание начальников на то, чтобы на назначенных в их части верблюдов клались только крайне необходимые вещи, так как, в случае приставания или падежа верблюдов во время движения, придется оставить некоторые части от похода. Таковы были крайние меры, употребленные для того, чтобы хотя сколько нибудь уменьшить потребность в верблюдах. Но и за всем этим для отряда в Киндерли требовалось 930 верблюдов[155]. Но как в Киндерли имелось только 900 верблюдов, то количество довольствия, которое не могло быть поднято на верблюдах, приказано было положить на повозочный транспорт (37 дрог и арб) и на 53 вьючные лошади апшеронского и самурского полков. Обеспечение отряда водоподъемными средствами обращало особенное внимание командующего войсками Дагестанской области. Сделано было распоряжение о закупке всех бурдюков и бочонков, какие только найдутся в продаже в городах Темир-хан-шуре и Петровске. Не смотря на самые тщательные разыскания, в Петровске удалось приобрести 48 семиведерных, 3 девятиведерных и 40 бурдюков разной вместимости (все 40 — до 200 ведер) и 11 четырехведерных бочонков, а в Темир-хан-шуре — 40 бурдюков полутора и двухведерных и один в 9 ведер. Всего посуды на 680 ведер. Независимо сего, части войск, отправляясь в поход, закупили в своих штаб-квартирах и в попутных городах бочонков, баклаг и бурдюков вместимостью 513 ведер[156].

Таким образом, всего в отряде находилось посуды для поднятия 1,193 ведра воды, что, по составу отряда в 2,140 человек, давало по 0,5 ведра на человека.

С целью поддержания казенной обуви нижних чинов отряда во время продолжительного похода и для предупреждения, при особенных его условиях, натирания людьми ног, князь Меликов признал необходимым приобрести кожи (юфтевые и сыромятные) и подошвы для постройки башмаков и поршней. Сыромятных кож не оказалось в продаже ни в Петровске, ни в Темир-хан-шуре, а потому их выписали из Хасав-юрта, Терской области, на почтовых. Башмаки для похода в пустыне, как это испытано войсками мангишлакского отряда, предпочтительнее сапог: они легче последних и ноги в них менее потеют; а отсутствие грязи, при малом количестве дождей, выпадающих в пустыне, позволяет обходиться без высокой обуви.

Как видно из изложенного, для снаряжения отряда в возможно лучшем виде употреблены были все средства; но с одной стороны, недостаток времени, данного для приготовлений к походу, не позволил устроить это снаряжение как предполагалось, а с другой — недостаток перевозочных средств не позволил воспользоваться и тем, что было заготовлено. В особенности ощутительны были лишения от недостатка посуды для воды и от неимения палаток, ротных котлов и подстилки.

В отряд было прислано из Петербурга 520 переносных палаток, предназначавшихся первоначально для красноводского отряда; но так как этот отряд, ко времени прибытия палаток в Петровск, уже выступил в поход, то палатки были направлены в Киндерли, с приказанием поднять их всех и доставить в Хиву, где они будут распределены, по распоряжению Кауфмана, между всеми действующими отрядами[157]. Как выше указано, отряд не только не был в состоянии поднять все 520 палаток, но даже по 20 на роту; по 12 на сотню, а взял только по две палатки на роту соответственно для офицеров.

Хотя поход мангишлакского отряда и показал, что без ротных котлов можно обходиться продолжительное время, это отяготительно для людей, так как вместо того, чтобы пищу приготовлять только кашевару с помощником, обыкновенно все люди без исключения бывают заняты приготовлением себе супу. Не раз случалось, придя поздно на ночлег видеть как до самого генерал-марша, который давался за час до рассвета, солдаты не спали и занимались варкою. Не которые из них поэтому совершено отказывались варить пищу и ограничивались сухарями, смоченными водою. В виду этого с приходом в ханство, первою заботою войск было обзавестись туземными котелками, человек на 5, на 7; участвовавшие же в деле под Итыбаем завелись ими неделею раньше до вступления в хивинский оазис. За неимением другой посуды в отряде чай варился в тех же котелках, в которых приготовлялся и суп. Не говоря уже про невозможность отмыть жир с этих котелков, отчего самый чай терял вкус, это представляло еще и то неудобство, что при ограниченном количестве ручной посуды, солдат мог в котелке нести что нибудь одно: или чай или сырую воду. Кошем для подстилки людям во время ночлегов, составляющих необходимую принадлежность снаряжения степных отрядов мангишлакские войска не имели. Кошма, кроме того, что сберегает белье и платье, полезна и как средство против простуды, ибо земля ночью сильно охлаждается.

Хотя в отряд был привезен лазарет на 25 человек ротами апшеронского полка и, по распоряжению князя Меликова, доставлены в Киндерли госпитальные вещи на 50 человек от петровского военного госпиталя, но отряд, по неимению перевозочных средств, не взял с собою их вовсе, ограничившись медикаментами и перевязочными материалами из походных аптек апшеронского, самурского и ширванского полков. В числе медикаментов главную роль играла хина, в тех видах, что в ханстве люди будут болеть лихорадками, а затем взяты были противохолерные капли и разного рода бинты для перевязки раненых.

Общество попечения о раненых и больных воинах не ставило своим содействием мангишлакский отряд. Темир-хан-шуринское местное управление этого общество послало в отряд чай, сахар, сухари, малину, горчицу, холст рубашечный, бинты, деревянное масло, вино, уксус и разные другие вещи и припасы. Кроме того, оно пожертвовало в отряд 150 рублей. Почти все исчисленные предметы и припасы, за неимением перевозочных средств, не могли быть подняты за отрядом и оставлены в Киндерли, где и употреблены для больных частей войск, оставшихся на опорных пунктах.

В пустыне можно принять за правило: где много колодцев, там они не глубоки, а где они глубоки, там их мало и по большей части в этих местах они одиночные. Так как насос переносного колодца может действовать только не глубже 34 футов, а там, где одиночные колодцы, вода находится на глубине большей (ибо среднюю глубину колодца на Устюрте можно принять от 15 до 20 сажен) и следовательно насос действовать не может, то отсюда вытекает сомнение в пользу снабжения им степных отрядов. Из красноводского отряда в Киндерли, вместе с войсками довольствием, был доставлен один колодезь Нортона.

Употребление его на Устюрте возможно было в таком лишь случае, если бы отряд везде встречал почву, в которой находится вода на глубине 34 футов или менее. Если грунт каменистый, то сверло ломается; на забивку колодца требуется слишком много времени, что уничтожает всякую возможность употребления их при форсированных маршах. Для того, чтоб дождаться когда из колодца покажется чистая вода, нужно около 6 часов времени[158].

Повозочный транспорт из четырехколесных дрог арб, положенных по штату при воинском управлении форта Александровского, при отряде состоял из 37 упряжек с 96 лошадьми. Обоз пришел в Киндерли в хорошем состоянии Он предназначался для совершения рейсов между Киндерли и Биш-акты. Опыт рекогносцировки 1872 года показал что эти повозки неудобны при продолжительном походе. Прибыв в начале сентября того года сухим путем из форта Александровского в Киндерли, Ломакин отсюда отправил большую часть повозочного обоза на шкуне в форт. Неизбежные поломки осей, колес и проч. много задерживали тогда отряд: чинить их было негде и некем.

Вьючный обоз состоял из казенно-подъемных лошадей апшеронского (35) и самурского (18) полков. Лошади были в хорошем теле, а вьючные седла в исправности.

Верблюжий транспорт состоял из 900 верблюдов. В это число входили и годовалые верблюжата, не поднимавшие ни какой тяжести. Время года, в которое выступал в поход мангишлакский отряд, было самое неблагоприятное для верблюдов: март месяц у мангишлакских киргиз весьма характеристично называется тюе-ураза, т. е. верблюжий пост. В этот месяц у верблюдов бывает течка, они начинают линять, делаются вялы, мало едят, сильно болеют и пропадают. В отряде было мало верблюдовожатых и пришлось от каждой части назначить людей для ухода за верблюдами. Большая часть солдат и казаков не только не были знакомы с приемами обращения с этими животными, но даже видели их в первый раз. Большой эффекта произвела первая партия верблюдов, прибывшая в Киндерли: весь лагерь до последнего человека выбежал смотреть невиданных животных; шуткам остротам не было конца; но все солдаты боялись подходить к верблюдам, как известно, животным самым кротким, но имеющим свирепый вид. Наконец нашлись смельчаки; которые решились не только близко подойти к верблюдам, но даже трогать их. Верблюд, тощий и голодный, зол; он ревет даже в том случае, когда к нему подходит посторонний человек; если же его тронуть, то он непременно обрызгает жвачкою. Первые смельчаки, затронувшие верблюдов, были ими обрызганы. После этого урока никто уже не решался затрагивать их и дразнить.

Верблюд требует при навьючке большого терпения. Что бы навьючить верблюда, его кладут на землю, для чего дергают за веревку, привязанную к палочке (чоколка), продетой чрез ноздри[159]. У солдат не всегда доставало терпения хорошо обходиться с верблюдами, вследствие чего часто попадались верблюды с порванными ноздрями; в особенности доставалось верблюду, когда он ложился под вьюком, что происходило большею частью не от упрямства животного, а от того, что или вьюк слишком тяжел, или же он дурно пригнан по спине. В таких случаях, солдат, не понимая, что нужно верблюду, начинал его бить. Только в последствии, при дальнейшем движении, когда солдат увидел, что без верблюда ему не дойти, что он несет для него и сухарь, и воду, когда за всякое жестокое обращение с животным стали строго взыскивать, солдат сделался мягче и стал употреблять кроткие меры. Если верблюд ляжет, он снимет с него вьюк; если нужно облегчит его, переложив часть тяжестей на других верблюдов, даст ему вздохнуть, нарвет ему травы, покормит, затем положит на спину вьюк и, поддерживая его на воздухе, поднимет животное. Впрочем, иногда попадались и упрямые верблюды. Случалось, что совершенно здоровый верблюд не захочет идти, ляжет, и тогда делай с ним что хочешь — он ни с места, даже порожний: только ревет и отплевывается во все стороны. Между солдатами неизвестно откуда укоренилось поверье, что в таких случаях верблюды любят, чтоб их упрашивали и кланялись им вследствие чего иногда приходилось видеть солдата на коленях пред верблюдом, отвешивающего ему низкие поклоны и приговаривающего самые лестные для верблюда эпитеты. Но верблюды не трогались слезными к ним обращениями. Тогда солдат вскакивал, брал что попадется под руку и начинал бить животное, приговаривая: «а, проклятый! и просьбы не слушает! Так вот же тебе!».

Самые по-видимому ничтожные обстоятельства в уходе за верблюдами и ведение каравана имеют чрезвычайно важное влияние на сохранение сил животных. Так, например: верблюды, как известно, при движении связываются вереницею, штук по 15,20 и даже 30, от хвоста одного верблюда до морды другого, и переднего верблюда ведет человек. Здесь самое главное вести за повод таким образом, чтобы он не был натянут, а свободно болтался, чтобы верблюд на ходу мог доставать себе корм. Верблюд, когда повод не натянут. чрезвычайно искусно, не останавливаясь и не задерживая ни впереди, ни сзади идущих животных, щиплет траву. Это дает ему возможность, при кратковременном отдыхе в жаркую пору дня, приходить на привал уже не с пустым желудком и на привале наедаться досыта на целые сутки, так как верблюды по ночам не едят. Затем далее: верблюды любят кормиться в одиночку, на большом расстоянии друг от друга, чтобы никто не мешал. Солдаты, из желания, чтобы верблюды частей не смешивались, выпускали их на пастьбу связанными вереницею так, как они шли в караване. При таком способе пастьбы верблюдов, охранять их, конечно, удобнее; но это не в природе верблюдов. Наконец, после долгого опыта убедились, что верблюду, чтобы напиться вволю, надо от 8 до 10 ведер воды.

Солдаты и казаки однако скоро освоились с своими верблюдами, изучили нрав каждого животного и знали их по наружным признакам так хорошо, что, в случае подмены верблюда, они отыскивали его. Верблюды каждой части имели свои особые метки, но это не мешало однако зачастую разбирать претензии рот в подмене и в похищении друг у друга особенно сильных верблюдов.

Верблюдовожатых, как сказано, в отряде было мало. Им отпускалось в месяц по 10 рублей и предположено было отпускать по два фунта муки в сутки. Но так как отряд, за неимением перевозочных средств, не в состоянии был поднять довольствие и на себя, не только на киргиз, то мука для них не была взята и потому некоторые из них разбежались. Оставшиеся в отряде кормились около солдат, которые, не смотря на недостаток довольствия, делились им с киргизами, переносившими наравне с ними труды. Кроме того, киргизы пользовались приставшими на пути баранами, лошадьми и верблюдами. Верблюдовожатые киргизы несли тяжелую службу при отряде весьма усердно и не даром получали свои десять рублей: они вели верблюдов, смотрели за ними на пастьбе, лечили их, помогали вьючить и проч.

Проводников и рассыльных из киргиз и туркмен было достаточно. Большинство проводников бывало в Хиве только по одному, по два раза и притом уже давно; некоторые знали дорогу только до известных колодцев. Все те проводники, которые бывали в Хиве, ходили туда по пути только на Куня-ургенч; знающих же дорогу на Кунград не было. Из всех проводников только одному, киргизу Кабаку Ермамбетову, доверяли в отряде Этот человек знал путь к Хиве на Куня-ургенч, как свои пять пальцев. Все удивлялись, как он, без всяких, по видимому, для европейского глаза местных признаков, без тропинки, вел колонну совершенно по прямой линии, т. е. по кратчайшему расстоянию между двумя точками. Большим препятствием к объяснению с проводниками и получении от них точных сведений служило неимение хороших переводчиков и незнакомство проводников с нашим измерением времени, пространства и глубины. Европеец, например, расстояние определяет часами, кочевник — по солнцу и по времени, когда он творил свой намаз, но при этом остается постоянно какая нибудь неизвестная величина, большею частью — каким аллюром он шел, т. е. шагом или киргизским проездом (что мы называем трусцою), или, другими словами, сколько верст делал он в час. вообще, получить от киргиз или туркмен какие либо верные сведения сопряжено с большими затруднениями. На сообщения их ни в каком случае полагаться нельзя, чему самым наглядным примером служит поход красноводского отряда в Хиву. Прежде, чем дать им хотя несколько вероятия, надо их поверить еще показаниями других лиц: тогда только выйдет что-то похожее на истину. Но и при этом она должна оставаться всегда под сомнением, пока самому не придется поверить ее лично. Надо было иметь большой запас терпения чтобы добиться от проводника хотя какого нибудь толку. Кочевники большие охотники до болтовни. Часто случалось ожидать более получаса, чтобы узнать, куда отделяется от пути отряда тропинка, или как называется такой-то холм, такая-то могила; проводник раньше не ответит, пока досыта не наговорится с переводчиком. Причина недоверия, к проводникам, существовавшего в отряде происходила от того, что проводники нередко сбивались с пути, а другие прямо отказывались вести, объявляя, что они не знают дороги.

Почти никто в отряде не предполагал видеть в этом какого-либо умысла или измены, хотя нельзя не заметить, что на обратном пути отряда, когда с Хивою все уже было покончено, в проводниках замечалось большее усердия: путь ими указан был лучше того, по которому отряд шел в Хиву, и колонны велись гораздо точнее. Но вообще они, за весьма малым исключением[160], вели себя удовлетворительно и принесли несомненные услуги отряду. Здесь необходимо упомянуть об одном киргизе, Кал-Нияз Туркестанов, который, исполняя долг службы, запечатлел его страшною смертью. Будучи послан из Киндерли с почтою в Хиву, он сбился с дороги и попал на сарыкамышский путь, ему незнакомый. Страдая от жажды, он зарезал двух лошадей, на которых ехал и вез почту, и пил из них кров; но когда это крайнее средство истощилось и он чувствовал приближение смерти, то вспомнил, что ему поручено казенное дело: зарыв почту в песок, он повесил подле, на палке, свою шапку, чтобы можно было найти порученную ему почту.

Проводникам и рассыльным отпускалось от 15 до 25 рублей в месяц. Все они ехали на своих лошадях, которых кормили овсом, подобранным ими на дороги из числа брошенного войсками. Под конец движения отряда к пределам Хивинского ханства, когда фураж у них истощился, они почти все лишились своих лошадей и ехали уже на освободившихся из-под вьюков верблюдах.

Пред выступлением в поход, в распоряжение начальника отряда высланы были следующие суммы: на расходы по найму и покупка верблюдов и на другие необходимые потребности по отряду 85,000 рублей, на покупку баранов 19,237 рублей, на экстраординарные расходы в безотчетное распоряжение Ломакина 5,000 рублей. Кроме того, взято было 30,000 рублей кибиточного и других сборов по Мангишлаку. Итого — 139,237 рублей.

Глава VII

Инструкции, данные начальнику мангишлакского отряда генерал-адъютантом князем Святополк-Мирским и командующим войсками Дагестанской области. — Состав мангишлакского отряда. — Выступление отряда в поход. — Марш до Биш-акты.

Инструкции, данные начальнику мангишлакского отряда, за отсутствием главнокомандующего, помощником его, князем Святополк-Мирским и командующим войсками Дагестанской области генерал-адъютантом князем Меликовым, заключались в следующем. Первое и главное назначение мангишлакского отряда состоит в том, чтобы усилить отряд генерала Веревкина, прежде вступления его в хивинские пределы. Затем, если окажется возможным, он должен, в случае надобности, оказать содействие и красноводскому отряду Маркозова, с того пункта и по тому направлению, которые будут признаны удобными. Движением среди кочевок мангишлакских киргизов отряд парализует усилия хивинского хана произвести между ними волнение и вселит в них доверие в возможность для нас защитить их от незаконных требований и насилий Хивы, а при дальнейшем движении в глубь пустыни отряд отвлечет или заставит разделить силы хивинского хана, если бы он решился вооруженною рукою оборонять границы своих владений. При движении по Устюрту все усилия отряда должны быть направлены к тому, чтобы сколь возможно скорее войти в связь с войсками, двигающимися из Оренбурга, чрез посредство надежных нарочных, посылаемых в направлении путей, ведущих из Оренбурга на Хиву. Как только связь эта будет восстановлена начальник мангишлакского отряда обязывается исполнять все требования и указания начальника оренбургского отряда, генерала Веревкина, от которого зависит уже и указание пункта соединения отрядов. Если бы мангишлакский отряд прибыл к пределам ханства (колодцам Табан-су, Итыбай, Айбугирский спуск) ранее оренбургских войск, не получив при этом от начальника их инструкций относительно дальнейшего образа действий, то он обязывается, смотря по обстоятельствам, или выждать там прибытия оренбургского отряда, или даже, в случае необходимости, двинуться ему на встречу. Если от Веревкина получилось бы уведомление о более скором прибытии его отряда на Ургу, чем какое предполагалось (1 мая), то смотря по тому, какой пункт будет назначен для соединения обоих отрядов, мангишлакский отряд должен был форсировать свое движение. Соединившись с оренбургскими войсками, мангишлакский отряд поступает в состав их и подчиняется во всех отношениях Веревкину[161]. Содействие красноводскому отряду, отделением небольшой колонны в направлении движения этого отряда, могло быть произведено в том лишь случае, если в отряде Ломакина будет свыше 6–8 рот и если избыток этот даст возможность сформировать колонну такой силы, которая более или менее гарантировала бы ее безопасность при следовании на соединение с Маркозовым[162].

Такова была цель, поставленная мангишлакскому отряду. Затем подробности инструкции заключались в следующем. 1) Если бы к начальнику мангишлакского отряда, до соединения его с Веревкиным, хивинцы выслали уполномоченных для переговоров, то Ломакин обязан был направить их к Кауфману, объявив, что все переговоры уполномочен вести только главный начальник русских соединенных сил, туркестанский генерал-губернатор, и что частные начальники, до получения точных от него приказаний, не в праве изменить предписанного им способа действий, вследствие позднего заявления посланных, хотя бы заявление это заключалось в полной готовности хивинского правительства в точности исполнить все наши требования. Сообразно с этим, направив к Кауфману посланцев, в ожидании могущих последовать от него распоряжений, начальник мангишлакского отряда не должен был останавливать тех действий, которые будут признаны им необходимыми для достижения той или другой указываемой обстоятельствами цели. Но если бы, по высылке уполномоченных, хивинцы не оказали никакого противодействия достижению такой цели и выказали бы напротив полную готовность исполнить все наши требования, в таком случае, без сомнения, не было бы основания и нашим войскам действовать против них враждебно. 2) Так как, согласно общего плана кампании против Хивы, составленного в военном министерстве, кавказские войска, достигнув пределов Хивинского ханства, должны были довольствоваться или местными средствами, или средствами, которые будет иметь оренбургский отряд, и так как в Оренбургском военном округе заготовлена была месячная пропорция довольствия для кавказских войск, по числу 1,500 человек и 600 лошадей, то мангишлакский отряд должен взять с собою в поход двухмесячную пропорцию всякого рода запасов. 3) Учредить складочные опорные пункты по пути следования отряда, на случай, если бы встретилась необходимость подвозить из Киндерли в передовые пункты довольствие для дальнейшей доставки его к отряду в пределы Хивинского ханства[163].

Командующий войсками Дагестанской области преподал начальнику отряда весьма подробно практические указания относительно сбережения сил и здоровья людей, как во время движения, так и на ночлегах; о сохранении порядка и правильности в движениях эшелонов и вьючного обоза и о наблюдении за целостью последнего; о порядке выступления и прихода на ночлеги, а также о расположении на них[164].

В состав экспедиционного отряда назначены были следующие войска. Пехота: апшеронского полка 7 рот, в составе 120 человек каждая, и хор полковой музыки; самурского полка две роты, в составе 110 человек каждая, ширванского полка три роты, по 110 человек в роте; от 1-го кавказского саперного батальона — команда из 8 человек. Всего 1,438 чел. Кавалерия: 4-я сотня Кизляро-гребенского 4-я сотня Владикавказского, 1-я сотня Сунженского и 4-я сотня Ейского казачьих полков и 3-я и 4-я сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка, каждая сотня в составе 70-ти всадников; всего 420 всадников. Из числа их 22 человека выделены были в ракетную команду, при чем на людях этой команды везлось 15 боевых ракет. Артиллерия: четыре орудия 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады и два 1/4 пудовых единорога от 1-й батареи той же бригады; всего 108 человек и 48 лошадей. В штабе состояло 20 человек и 25 лошадей; туркмен и киргиз до 150 человек, с таким же числом лошадей. Всего в отряде состояло 2,140 человек и 650 лошадей. Из прочих прибывших в Киндерли частей, одна рота Ширванского полка отправлена была в Красноводск, а другая — Апшеронского — в форт Александровский, так как оставшиеся в этих пунктах гарнизоны были весьма слабы и едва достаточны для отбывания караульной службы. Прочими четырьмя ротами и оставшимися казаками и всадниками дагестанского конно-иррегулярного полка предположено было занять опорные пункты в Киндерли, Биш-акты и Ильтедже.

В упомянутый состав рот и сотен входили все чины без исключения, т. е. офицеры, унтер-офицеры, урядники, рядовые, фельдшера и денщик. Хотя роты апшеронского и самурского полков прибыли в Киндерли в полном штатном составе, а кавалерия в составе 115–120 коней, но перевозочные средства не позволили их взять в поход в таком числе; кроме того, в походе по пустыне особенно важное значение получало качество войск: уменьшив состав рот до приведенного количества, в ряды экспедиционного отряда можно было поставить самых отборных людей, как по здоровью, так и во всех других отношениях[165]. Все шесть сотен кавалерии, прибывшие в Киндерли согласно предписания князя Беликова, должны были участвовать в походе, в составе 70 отборных всадников каждая, в том случай, если перевозочных средств будет достаточно[166]. Если же недостаток перевозочных средств, в виду непременного условия иметь с собою запас довольствия на два месяца, потребовал бы уменьшения состава отряда, как при самом выступлении, так и во время его движения, от убыли верблюдов и невозможности пополнения ее, то уменьшение состава отряда должно было быть отнесено на кавалерию, включительно до 300 всадников. Такого рода уменьшение состава отряда, как меру, вызванную необходимостью, князь Меликов признавал наиболее целесообразным, в виду значительного груза, который составляет зерновой фураж, и вследствие выигрыша перевозочных средств при незначительном уменьшении боевой силы отряда, тем более, что в оренбургских войсках было вполне достаточно кавалерии, в соразмерности с пехотой обоих отрядов вместе. До соединения же мангишлакского отряда с оренбургским и 300 всадников было вполне достаточно для разных потребностей отряда[167]. Так как, по недостатку верблюдов, еще в Киндерли видно было, что шесть сотен кавалерии, хотя бы по 70 коней в каждой, взять в поход нельзя, то и сделано было различие между сотнями: одне положено было взять в поход, а другие не брать. Но желание принять участие в походе до того было сильно у каждого, что когда начальник отряда, в день Светлого Христова Воскресенья, 8 апреля, обходил лагерь, то все казаки и офицеры обратились к нему с просьбою: не наказывать их[168] и взять всех в поход. — «Мы готовы идти пешком и тащить на своих лошадях полумесячную дачу овса, лишь бы нас взяли в поход», говорили они. Перед такою просьбой Ломакин не устоял и приказал всем сотням собираться в поход, по 70 коней в каждой, но с тем чтобы на строевых лошадях поднята была полумесячная пропорция овса, Так ходили на Кавказе, так думали пройти и по пустыне.

Штаб мангишлакского отряда был организован следующим образом: начальник штаба — генерального штаба подполковник Гродеков, начальник артиллерии — подполковник Буемский, начальник кавалерии — полковник Тер-Асатуров, офицер генерального штаба — подполковник Скобелев, четыре адъютанта, классный топограф и священник. Кроме того при отрядном штабе состоял, по особому разрешению из Петербурга, прусской службы поручик Штум.

Так как инструкции, данные начальнику мангишлакского отряда, указывали главным и первым делом на то, чтобы войти в связь с отрядами оренбургским и красноводским, посредством посылки нарочных, то Ломакин еще из Киндерли послал в тот и другой отряды нарочных с письмами: в первый — за неделю до выступления отряда в поход, а во второй — 16 апреля. Сообщив генералу Веревкину о составе своего отряда, о довольствии, которое будет поднято и маршруте движения, Ломакин просил его уведомить: какие меры приняты оренбургским ведомством для обеспечения довольствием мангишлакского отряда по соединении с оренбургским и доставить маршрут этого отряда, а также указать пункт и время соединения с ним[169]. Что касается красноводского отряда, то Маркозову тоже сообщен был маршрут мангишлакского отряда и состав его, а от него просилось уведомление о числительности красноводского отряда, маршруте его и указание пункта, на котором мангишлакский отряд мог бы оказать ему и какого именно рода, в случай нужды, содействие. Отправляя нарочного к Маркозову, Ломакин сомневался, чтобы он нашел красноводский отряд, так как между туркменами, находившимися при мангишлакском отряде не было таких, которые знали бы те. места, по которым следовал этот отряд. Принимая же во внимание рассказы лиц, приехавших из Красноводска, что из этого пункта выступила кавалерия без верблюдов, подняв на себе большие тяжести, вследствие чего с первого же шага в пустыне казаки стали облегчать их, оставляя на пути грузы, то нарочному туркмену, отправленному в красноводский отряд, сказано было, чтобы он ехал в Красноводск, откуда уже может попасть и в отряд, по следам, оставленным конницей[170].

По полученным из Оренбурга сведениям, отряд Веревкина, сосредоточившись на Эмбе 23 марта, должен был выступить оттуда не ранее 1 апреля и прибыть в Ургу 1 мая. Так как от этого пункта до оконечности бывшего Айбугирского залива 8–9 дней пути, то мангишлакскому отряду для своевременного присоединения к оренбургскому отряду у Айбугира или в другом пункте, назначено было выступить между 12 и 15 апреля. Но на всякий случай, как относительно времени выступления, так и самого движения отряда, князь Меликов предлагал то и другое рассчитать и сообразовать так, чтобы не заставить оренбургский отряд ожидать себя, для чего лучше иметь время в запасе[171]. Последние войска прибыли в Киндерли 12 числа; к тому же времени приведены верблюды, откуда только можно было их достать, и привезено все количество довольствия, которое предназначено в отряд; поэтому на 14 апреля назначено было выступить первому эшелону, а в следующие дни второму и третьему.

Последние дни пред выступлением отряда в поход, в лагере кипела усиленная деятельность: войска принимали из продовольственного склада довольствие и увязывали его в вьюки; ширванские роты, привезшие с собою довольствие из Чекишляра, сдавали его в магазин; выгрузка с судов шла днем и ночью; одновременно с выгрузкою устраивали пристань; рыли колодцы; починяли верблюжьи седла; шили легкую обувь; добывали из ближайшего озера соль и разрабатывали подъем на плоскую возвышенность, отстоящую от берега в пяти верстах по направлению на колодцы Он-каунды. Верблюды, пригнанные в отряд, паслись верстах в 8 от лагеря, так как в окрестностях его корму совсем не было. Верблюдов прикрывала сотня кавалерии и на ночь они не пригонялись в лагерь. Из желания доставить им возможность кормиться, т. е. поправляться от зимней бескормицы и изнурения, верблюды были раздаваемы в войска лишь в самый день выступления эшелонов. Напутственное молебствие для всего отряда было назначено на 14 апреля, т. е. в день выступления первого эшелона. Рано утром, верблюды, пригнанные в лагерь, были розданы в войска этого эшелона и за тем они приступили к навьючке верблюдов. Здесь повторилось то же, что и при выступлении передового отряда Бек-Узарова для занятия Биш-акты. Верблюды, как за ними ни ухаживали в последние дни, мало поправились; было много таких, которые не только не могли поднять никакого вьюка, но даже подняться с седлом. Между тем войска получили приказание вьючить верблюдов 12-пудовыми вьюками, каковой груз определен на основании практики на Мангишлаке — «Здешние верблюды обыкновенно поднимают от 15 до 20 и даже 25 пудов, писал Ломакин командующему войсками Дагестанской области[172]: соображения же полковника Маркозова основаны на расчете тяжести, поднимаемой обыкновенно верблюдами атрекскими и юмудскими, от 8—10 пудов на верблюде; поэтому 1,000 здешних верблюдов поднимут тяжестей более, чем рассчитано было на 1,500 верблюдов». Но при тех перевозочных средствах, какие имелись в отряде, войска не смели и думать, чтобы поднять то количество довольствия, которое определено приказом по отряду, и тем более еще, что верблюды назначены в войска только по расчету количества довольствия; затем под воду не было назначено ни одтавшихся свободными подняли воду и прочее довольствие, сколько его можно было поднять. Не взятое довольствие оставлено в магазине. Таким образом первый эшелон мангишлакского отряда, состоявший из шести рот апшеронского полка, 4-й сотни владикавказского и 4-й сотни кизляро-гребенского казачьих полков, под начальством Майора Буравцова, поднял довольствие на людей на один месяц и три недели, а фураж для лошадей на полтора месяца: на один месяц — на верблюдах и на полмесяца — на строевых лошадях. С первым же эшелоном выступил повозочный транспорт и вьючные лошади апшеронского и самурского полков, с месячною пропорцией овса для 1-й сотни Сунженского полка, назначенной следовать во втором эшелоне, и восьмидневным запасом овса для самих себя. Так как при подъеме на плоскую возвышенность, отстоящую от берега моря в пяти верстах, лежат глубокие пески, то в предвидении, что в день выступления первого эшелона повозки и вьючные лошади могут по этим пескам замедлить его движение, все тяжести, которые должны были быть подняты этими перевозочными средствами, накануне вечером, т. е. 13 апреля, были свезены на эту плоскую возвышенность и там сложены под прикрытием роты, из числа предназначенных к оставлению на опорном пункте в Киндерли.

Солдаты мангишлакского отряда выступали из Киндерли в гимнастических рубахах и имели на себе, кроме вооружения, четырехдневный запас сухарей, мундир, шинель, сапоги и собственные вещи, так как для этих последних верблюдов назначено не было. Офицеры могли взять с собою несколько смен белья, мундир, пальто и запас чаю, сахару и табаку; о походных кроватях никто не помышлял: сам начальник отряда спал всегда на простом войлоке; все пехотные офицеры шли пешком; питались тем же, что и солдаты; маркитанта не было.

14 апреля жара стояла весьма сильная, около 30° R. Такие жары начались уже с 9 апреля. До этого числа дни были прохладные, а ночью холода пронизывали насквозь; дули холодные ветры и по временам шел дождь. 9 числа совершилась резкая перемена погоды: 9 и 10 апреля дни были ясные и теплые, а 11-го началась жара, до того сильная, что весь лагерь освежался по несколько раз в день в море. В такую то жару предстояло выступать в далекий поход. Всякий чувствовал, что будет тяжело, но далеко в будущее не заглядывал; надежда и уверенность не покидали те части отряда, которым выпало на долю достигнуть Хивы.

Войска, составлявшие мангишлакский отряд, были вполне надежны. Пехота принадлежала старейшим полкам нашей армии, считающим свое существование более столетия. В эту долгую службу знамена их видели и во Франции, и в Италии и в Швейцарии, и в Турции, и в Персии, и в Германии. Славные имена: Париж, Лейпциг, Требия, Берлин, Ахалцих — вписаны в их историю; они покорили Кавказ; имеют все отличия, какие только даются войскам за совершенные подвиги: надписи на шапках, серебряные трубы и рожки георгиевские знамена и гренадерские бои. Кавказская война была хорошею школою, и в рядах этих полков есть много офицеров, участвовавших в этой многотрудной войне. Предания славного прошлого живо сохранились и в молодом составе солдат. Зачастую приходилось слышать от них: «Бог даст, не посрамим наш полк».

Кавалерия состояла из казаков и горцев Дагестанской области. О кавказских казаках говорить нечего: они известны в русской армии. Дагестанский же конно-иррегулярный полк представляет часть, подобной которой не встречается в нашей армии. Основан он был в самый разгар кавказской войны, из горцев, недовольных порядками, заведенными Шамилем, и с первого же раза зарекомендовал себя беззаветною храбростью и преданностью России. В рядах его и теперь еще сохранилось много участников кровавой эпохи; они уже старики, но так сжились с полком, который заменяет им все, что не могут с ним расстаться. Дагестанский полк не имеет ни вьючного обоза, ни повозок; они ему не нужны; с несколькими фунтами муки и с чесноком он пройдет несколько сот верст, и люди будут, как всегда, веселы, беззаботны, зурна не умолкнет и пляска начнется тотчас же, как остановят полк. Нужно было видеть общее одушевление и соперничество между сотнями, когда объявили, что части полка пойдут из Дагестана в Хиву: все просились перевести их в сотню, назначенную в поход.

Находившиеся при отряде два взвода артиллерии — полевой и горный — показали поучительный пример выносливости этого рода войск при форсированных маршах. 2-я батарея 21-я артиллерийской бригады имеет тоже славную боевую историю: под Баш-кадык-ляром, когда три роты кавказского саперного батальона были окружены турецкою кавалериею, она сделала заезд левым плечом перпендикулярно к фронту, картечью разоряла турок и спасла эти роты; Кюрук-дара, штурм Карса, Гуниб и прочие славные имена вписаны в ее историю.

Все войска, входившие в состав мангишлакского отряда, составили себе известность не одною храбростью, но и перенесением трудов и лишений в кавказской войне, а в предстоящем походе одна храбрость, без бодрого перенесения трудов и лишений, значила весьма мало. Пред молебствием, Ломакин обратился к войскам с приказом, в котором не скрывал пред ними трудностей, предстоявших отряду, но выражал надежду, что эти трудности будут преодолены. «Братцы! говорилось в приказе: большое и весьма трудное дело предстоит нам. Много трудов и лишений придется перенести в здешней пустыне, прежде чем доберемся до Хивы. Но кавказским ли войскам, испытанным в многотрудной кавказской войне, прошедшим громадные горы и дремучие леса, остановиться пред какими либо препятствиями в этих пустынях. Уверен вполне, что с такими бравыми молодцами мы шутя пройдем эти пустыни. Помолимся Богу, чтоб он помог нам с честью вернуться на наш дорогой Кавказ». Войска приняли этот приказ, прочитанный самим начальником отряда, громкими криками «ура». По окончании богослужения, отрядный священник Андрей Варашкевич сказал слово. Напомнив войскам, что они присягали служить до последней капли крови, он выставил пред ними те трудности, которые предстоят впереди, но советовал надеяться на Бога и уповать на святую Его помощь. — «Мы идем за святое дело — выручать из неволи неверных наших братий, а Христос сказал: нет выше любви к ближнему, как положить за него душу свою».

По окончании этой речи, адъютант главнокомандующего кавказскою армиею, капитан князь Меликов, прибывший 13 апреля из Петербурга, объявил благодарность его высочества казакам 4-й сотни кизляро-гребенского полка за их молодецкое дело с киргизами в январе месяце у горы Кара-тюбе и передал 4-й сотне дагестанского конно-иррегулярного полка уверенность великого князя в том, что в предстоящем походе всадники этой сотни загладят неудачу, которую они испытали в том же месяце на полуострове Бузачи. Затем Ломакин вызвал вперед урядника Бабскова и казака кизляро-гребенской сотни Андрея Богданкина, наиболее отличившихся в деле у Кара-тюбе, и возложил на них пожало ванные главнокомандующим знаки отличия военного ордена 4-й степени. В заключение, войска прошли церемониальным маршем мимо начальника отряда, и в двенадцатом часу дня первый эшелон с песнями тронулся в далекий поход. Не успели войска пройти и несколько сот шагов, как верблюды начали падать; вьюки с них, за невозможностью распределить тяжести по другим верблюдам, были относимы в лагерь и сдаваемы там в магазин, так что люди из первой колонны беспрестанно возвращались в лагерь. Только когда колонна отошла верст 6 от лагеря, относить довольствие в магазин оказалось уже невозможным, люди перестали возвращаться в лагерь и вьюки пришлось оставлять там, где приставали верблюды.

Путь от Киндерли к колодцам Он-каунды сначала идет по глубокому песку на протяжении 5 верст; затем начинается подъем на небольшую возвышенность Кыз-крылган (девичья погибель), на которой, по преданию, погибли семь девушек, застигнутых бураном. На окраине возвышенности до сих пор виднеются семь могил, в которых по хоронены эти девушки. Поднявшись на возвышенность, дорога проходит по местности довольно твердой, но во многих местах до того разрыхленной землеройными животными, что лошадь, ступившая на них, проваливается по брюхо.

Пройдя 14 числа верст 13, майор Буравцов остановился на ночлег в безводном пространстве. На этом переходе пало три верблюда и пристало пять; оставлено на пути довольствия: 25 пудов сухарей и 13 пудов круп. 15 апреля, с рассветом, колонна выступила далее. Пройдя 6 верст, эшелон остановился на привале близ высохшего озера Каунды. у колодцев Он-каунды, в 8 часов утра. Не смотря на такой малый переход, на дороге должны были бросить 16 верблюдов и все с ними вьюки, за которыми с привала пришлось от каждой части послать здоровых верблюдов, чтобы подобрать их. У колодцев Он-каунды войска в первые раз познакомились с водою пустыни. Хотя в Киндерли вода обладает дурными свойствами, но почти все офицеры и некоторые солдаты не упускали ни одного случая, чтобы достать пресной воды с судов. Каундинская вода имеет до того сильный раствор разных солей, что некоторых людей от нее тошнило; поносом же страдали все, кто только пробовал эту воду. Никакое кипячение ее, никакое сдабривание кислотами, сахаром, ромом и проч. не отнимают у этой воды отвратительного горько-соленого вкуса. Однако же надо было пить и пили.

После шестичасового привала, в два часа по полудни, Буравцов отправил роту и сотню налегке в Арт-каунды, к месту предположенного ночлега, по ближайшей дороге, по дну высохшего озера Каунды, для заблаговременной расчистки колодцев; остальные войска выступили в 4 часа пополудни, по дороге вокруг озера Каунды, так как движение повозок и верблюдов по первому пути, при крутом и неразработанном подъеме к Арт-каунды, невозможно. На месте оставлено: 13 верблюдов, 18 пудов сухарей, 13 пудов круп и 13 пудов соли. Проводники уверяли, что от Он-каунды до Арт-каунды три часа ходу[173]. Но колонна шла уже более пяти часов, а колодцы не показывались. Наконец, наступившая темнота и усталость верблюдов заставили прекратить движение и остановиться верстах в 3 от Арт-каунды. С места ночлега от каждой роты послано было по взводу с повозками, при офицере, к колодцам за водою. Утром 16 числа люди нашли засорившиеся источники, которые, при небольших усилиях, расчистили; воды оказалось довольно много. Так как на месте ночлега находился хороший подножный корм для верблюдов, то начальник эшелона решился остаться там до вечера 16 числа. Верблюды были напоены, бурдюки наполнены водою, у каждого солдата в манерки или в котелке была вода. В пять часов вечера Буравцов выступил по направлению к колодцам Сенек, имея намерение наверстать ночью потерянное днем время; 1-я же стрелковая рота из Арт-каунды послана была по другому направлению, с таким расчетом, чтобы соединиться с общею колонною утром следующего дня. При выступлении с места колонна должна была оставить, за невозможностью поднять, 100 пудов круп и 20 пудов соли; кроме того, не могли двинуться с места 13 верблюдов. Так как верблюды падали неравномерно во всех частях, то Буравцов сделал распоряжение о распределении всех сохранивших возможность поднимать вьюки верблюдов по ротам, пропорционально оставшемуся в них довольствию. «В настоящее время, писал он начальнику отряда, смело могу донести вашему высокоблагородию, что из числа верблюдов, выданных во вверенные мне батальоны, едва четвертая часть в состоянии поднимать от 5 до 7 пудов, и даже есть такие, которые и без тяжестей не могут двигаться с эшелоном».

Вечер был прекрасный; солдаты шли бодро, с песням; беспрестанно отпускались остроты по поводу отвратительной каундинской воды, которой каждый человек выпил чуть не ведро и которая расстроила у всех желудки; местность, слегка волнистая и по твердому грунту покрытая небольшим слоем песку, благоприятствовала движению; даже верблюды, как будто сочувствуя общему настроению, шли довольно сносно и развьючивать их приходилось редко; колонна прошла верст 10 совершенно незаметно; попадавшиеся на пути быстроногие сайгаки содействовали общему оживлению. Но едва стало темнеть, как начали довольно часто раздаваться крики «послать рабочих» — признак, что верблюды начинают ложиться под вьюками, Когда совсем смерклось, подобные крики стали чаще повторяться: присталые верблюды и брошенный провиант попадались на каждом шагу; колонна растянулась верст на пять. Буравцов признавал дальнейшее движение невозможным я решил остановить колонну на ночлег. Немедленно по разбитии лагеря, команды с наиболее сильными верблюдами посланы были назад, подобрать брошенные на пути тяжести.

Рассвет 17 апреля назначен был временем выступления эшелона. Поднявшийся удушливый ветер не предвещал ничего хорошего; однако ж до 10 1/2 часов утра пройдено было верст 20; в это время стали на привал. Пока подбирали брошенные вьюки и пригоняли в лагерь присталых верблюдов, был уже полдень и наступила жара, какой еще войска ни разу не испытывали, а между тем бывшая на руках у людей вода уже вся выпита. Чтобы освежить людей Буравцов приказал из запасов в бурдюках и бочонках отпустить на каждого человека по три чарки воды, а часа через два еще по две чарки. Пять чарок воды на каждого человека составят около семи ведер на каждую роту; между тем каждая рота, по количеству имевшихся водоподъемных средств, в состоянии была поднять от Арт-каунды ведер около 18 воды. Приняв во внимание сильную течь бурдюков, а также расход воды, сделанный на привале (по 5 чарок на человека), окажется, что в запасе ее оставалось лишь самое ничтожное количество. Между тем, проводники сообщили, что в верстах 12–15 в стороне от дороги есть лужа дождевой воды, которой, вероятно, достанет человек на 200–300 и что до колодцев Сенек по той дороге, по которой следует отряд, очень далеко, до них едва ли можно будет дойти к вечеру 18 числа[174], но что есть другая, ближайшая дорога, прямо чрез гору, которая проходима только для пеших и верховых людей. Сообразив все высказанное ему, начальник колонны решился продолжать движение к колодцам, Сенек большою круговою дорогою; но чтобы хотя сколько нибудь облегчить переход следующего дня (18 апреля), он приказал командиру роты капитану Усачеву и командиру сотни кизляро-гребенского полка Сущевскому-Ракусе взять на две повозки порожние ротные бурдюки, котелки, манерки и в четыре часа пополудни выступить к колодцам Сенек по прямой дороги чрез гору[175], куда и прибыть к рассвету, набрать там воды и послать ее как можно поспешнее с конными казаками на встречу колонне. Через час по выступлении роты и сотни, тронулась вся колонна на Сенек. Сворачивать к лужи было бесполезно, так как там можно было добыть воды на 200–300 человек, а в колоне было 700 человек, 100 лошадей и 300 верблюдов. Но майор Буравцов послал туда двух киргиз с бурдюками за водою.

Не смотря на то, что время подходило к вечеру, жара была нестерпимая. Стали приставать не только верблюды, но и люди. Первыми ослабели музыканты, затем строевые нижние чины, сначала по одиночке, а потом целыми десятками. Офицеры облегчали присталых солдата, неся их амуницию, ружья, раздавали сохранившуюся у них воду и сахар с мятными каплями. Но все это мало помогало: число присталых увеличивалось все более и более, так что к сумеркам было по крайней мере человек 70 выбившихся из сил. Когда стемнело, Буравцов остановил, колонну на ночлег. Только к полуночи собрались в лагерь все приставшие. Запас воды оказался только в двух ротах; другие же израсходовали ее всю на приставших во время движения людей. Нужно заметить при этом, что арт-каундинская вода, как и вода большей части колодцев в пустыне, только распаляет жажду. Вследствие этого, в несколько часов можно выпить огромное количество воды. Вскоре по прибытии колонны на ночлег, два киргиза, посланные за водою, возвратились с двумя бурдюками какой то белой жидкой грязи, которая, вместе с запасом, сохранившимся в двух ротах, дала возможность выдать всем людям по три чарки воды, оставив еще некоторую часть ее в запасе для больных. Розданная вода только на мгновение утолила жажду, чтобы проявиться с новою величайшею силою. В лагере никто не спал; солдаты бродили как тени, еле передвигая ноги; некоторые из них обойдя весь бивак, в надежде получить хотя глоток воды, в конце концов приходили к Буравцову и, безмолвно, по временам глубоко вздыхая, стояли пред ним, ожидая от него помощи; к довершению всего, у некоторых людей появились признаки холеры. Один из очевидцев страшной ночи с 17-го на 18-е число говорит: «все мы в душе призывали Бога и нам казалось, что только сверхъестественная помощь могла спасти нас от неминуемой гибели» Часа за два до рассвета, один из музыкантов принес к начальнику колонны медный чайник, в котором было стакана два воды, купленных им, как он говорил за два рубля у какого то киргиза или туркмена. Некоторые из солдат в то же время стали утверждать, что вода есть поблизости, но что проводники скрывают ее от русских. Стали розыскивать продавца, но музыкант в темноте не мог узнать его в лицо; указал было на двух киргиз, но, при обыске, у них ни денег, ни воды не оказалось. Призванный к начальнику колонны, проводник Кер-оглы опять повторил, что лужа воды существует, но она находится очень далеко от места ночлега и ни в каком случае не может удовлетворить потребностям всей колонны. Оставалось одно: спешить к Сенеку, воспользовавшись относительной предрассветной прохладой, всякая лишняя верста, сделанная по этому направлению, подавала более и более надежды на сотню кизляро-гребенского полка. За два часа до рассвета 18 апреля колонна выступила.

Показавшееся на горизонте солнце силою первых своих лучей дало сразу себя почувствовать; наступил страшный зной. В то же время поднялся удушливый юго-восточный ветер, известный в Средней Азии под именем гармсир, нечто в вроде самума; люди вдыхали в себя как бы пламя из раскаленной печи. При выступлении с места ночлега, начальнику колонны было доложено, что не оказывается нескольких солдат которые, вероятно, отлучились для розыска воды, так как они оставили все свои вещи, кроме манерок. Буравцов, продолжая движение, послал в стороны казаков для разыскания пропавших. Пройдя версты четыре, начальник колонны издали увидел идущего солдата[176] и, подъехав к нему, убедился, что у него в манерке вода. Из расспросов выяснилось, что он достал эту воду в луже дождевой воды, до которой несколько верст. Тогда начальник колонны не медленно послал владикавказскую сотню с последнею оставшеюся в ротах посудою к луже за водой. Движение колонны вперед было крайне медленно, по причине усталости людей от бессонной ночи и невыносимой жары; люди начали сильно приставать. К 8 часам утра было пройдено 10 верст. Находившиеся в арьергарде две роты, собирая вьюки и укладывая на повозки (с которых было скинуто все довольствие) больных и усталых, сильно истомились; в двух ротах, следовавших в боковых авангардах, осталось могущих еще идти солдат не более, как по 25 в каждой роте; авангард же уменьшился почти на половину. Многие едва передвигали ноги, снявши мешки с вещами и амунициею. Офицеры, сами мучимые жаждою, выказывали полное самоотвержение: все они несли ружья и амуницию присталых; у кого были лошади, те отдали их солдатам. Положение колонны было критическое: везде валялись верблюды, вьюки и люди; со всех сторон слышались стоны; страдальцы хриплым голосом умоляли дать им воды; те из приставших солдат, которые сохранили еще хотя некоторую силу, руками вырывали из под жгучего песка влажную землю, с жадностью сосали ее и обкладывали ею себе грудь, голову и горло; некоторые, вырыв ямы в виде могил и раздевшись донага, ложились в них и обсыпали себя влажною землею.

С невыразимым нетерпением ждали все прибытия посланной, по указанию солдата, владикавказской сотни с водою. Наконец, около 9 часов, сотня прибыла и привезла с собою ведер 10 какой то белой грязи, благодаря которой колонна была в состоянии сделать еще верст около пяти. Затем продолжать движение далее было невозможно жара и удушливый ветер были невыносимы; все освежающие напитки и капли, имевшиеся у офицеров и в батальонной аптеке, давно уже были розданы; начались солнечные удары. Оставалась одна надежда на воду, за которою посланы были 17 числа рота Усачева и сотня Сущевского-Ракусы; майор Буравцов еще с утра послал к ним киргиз с просьбою о скорейшей высылке воды. Посланные около 2 часов пополудни возвратились к начальнику эшелона и сообщили ему, что передовая легкая колонна ночью сбилась с дороги и долго блуждала, на пути бросила повозки и только недавно прибыла к колодцам Сенек, принеся всю взятую из рот посуду на руках, и что вслед за ними, киргизами, скачут казаки с водою. Приближался таким образом конец страданий; все стали глядеть веселее; но минуты ожидания казались целою вечностью. Наконец, на горизонте показался всадник: это был хорунжий Кособрюхов, который несся в карьер, держа в правой руке, высоко над головою, небольшой бочонок воды; вслед за ним скакали человек 20 казаков с бурдюками, бочонками и бутылками. Раздались радостные клики: колонна была спасена…. Чтобы поддержать порядок, Буравцов и офицеры лично оделяли каждого человека чаркою. При этом многие солдаты, выпив свою порцию, заходили с другой стороны офицера, раздававшего воду, становились между людьми еще не пившими, и опять просили воды. Затем подъехали другие казаки с водою, и колонна к вечеру могла следовать далее. В 7 час. вечера Буравцов, оставшись с ротою при трудно больных с фельдшерами, начал отправлять колонну по частям, по мире восстановления сил людей; при чем на дорогу каждая часть была снабжена водою, которую несли сами офицеры на расстоянии более 15 верст и раздавали ее в мере крайней необходимости. Из числа 200 человек, сильно ослабевших, менее половины могли сами дойти до колодцев Сенек, без амуниции и ружей; остальные же не могли идти и были посажены на верблюдов и на повозки.

Ночное движение к колодцам было сопряжено с большими затруднениями; дорога все время шла по спускам и подъемам; в темноте верблюды падали на каждом шагу и марш колонны так замедлился, что голова второго эшелона полковника Тер-Асатурова, часов в 11 ночи, нагнала хвост первого. Только к 2 часам по полуночи собралась первая колонна у Сенека. Больных было около 150 человек, в том числе 8, которых считали безнадежными на выздоровление; умерших не было. Вторая колонна, под начальством командира дагестанского конно-иррегулярного полка, полковника Тер-Асатурова, из трех рот ширванского и одной роты самурского полков, дивизиона полевых орудий от 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады, горного взвода из единорогов от 1-й батареи той же бригады, казачьих сотен: 1-й — Сунженского и 4-й — Ейского конных полков и 3-й и 4-й сотен дагестанского конно-иррегулярного полка, выступила из Киндерли по направленно к колодцам Сенек 15 апреля, в полден.

Каждая рота получила по 25, а каждая сотня по 72 вербл. Всего второй эшелон получил 451 верб., при чем подъемных средств под воду назначено не было. Войска не взяли в поход ни палаток, ни ротных котлов, за исключением горного взвода, у которого не было вовсе ранцевых котелков. Вторая колонна, также как и первая, прежде всего нагрузила верблюдов патронами и сухарями, а затем водою и прочим довольствием, сколько такого можно было поднять. Этой колонне достались верблюды худшего качества, чем первой: 113 этих животных не могли поднять из лагеря ни одного вьюка или пали под тяжестями, пройдя нисколько шагов. Таким образом, на 338 верблюдах, распределявшихся по родам оружия следующим образом: в артиллерии 82, в пехоте 115 в кавалерии 143, поднято было несравненно менее довольствия, чем войсками первого эшелона, в особенности, если принять во внимание, что находившиеся в колонне Тер-Асатурова ширванские роты, знакомые с условиями похода по пустыне и потому придававшие обеспечению себя водою особенное значение, взяли ее сколько можно было поднять по числу имевшихся у них водоподъемных средств.

В пять часов вечера колонна остановилась на привале в восьми верстах от Киндерли. Всю дорогу войскам попадались брошенные первым эшелоном тяжести и трупы животных. Не смотря на небольшой переходу из колонны пало и брошено по слабости 32 верблюда и много вьюков с разным довольствием. После полуторачасового привала, колонна тронулась далее и верстах в семи от колодцев Он-каунды остановилась на ночлег. Было около 8 часов вечера, когда остановилась голова колонны; хвост ее подтянулся далеко за полночь: так сильно растянулись войска.

16 апреля, с рассветом, все верблюды были выгнаны на пастьбу и две команды из 20 человек каждая посланы назад по пройденному пути собирать брошенных верблюдов. Команды эти имели весьма мало успеха; оне привели в лагерь не более полдесятка верблюдов. Только в 9 1/2 часов утра, когда жара стояла уже весьма сильная, приступили к навьючиванию верблюдов и в одиннадцатом часу выступили к колодцам Он-каунды. С места не могли поднять 20 мешков сухарей и 50 мешков овса; с этими тяжестями остались и все верблюды, которые везли их. Небольшой переход в 7 верст до колодцев Он-каунды стоил кроме того колонне 10 верблюдов. Около четырех часов пополудни колонна выступила и ночевала в безводном пространстве, оставив Арт-каунды вправо от себя верстах в восьми. «Войска сильно нагружены, доносил Тер-Асатуров начальнику мангишлакского отряда: у меня[177] и в казачьем дивизионе нет ни одного конного — все навьючены. Дивизион 2-й батареи, чтобы сделать выстрел, должен сначала снять вьюки, которыми он нагружен по крайней мере до 80 пудов; точно также и горный взвод. Мои все офицеры и подполковник Скобелев шли пешком, потому что верховые лошади их были навьючены овсом и провиантом[178]».

17 апреля, точно также как и накануне, эшелон выступил, когда солнце поднялось уже высоко. Пройдя некоторое время, колонна сбилась с следов, оставленных первым эшелоном; хотя возвышенности, за которыми предполагались колодцы Арт-каунды, виднелись вправо, но колонна забирала все влево. Около полудня эшелон остановился и Тер-Асатуров послал проводников искать следы Буравцова. Пока разыскивали эти следы, начальник колонны послал команды за водою в Арт-каунды. Под вечер след был отыскан, люди набрали воды и войска тронулись далее. Пройдено было верст 12. Таким образом, 17 числа войска сделали не более 20 верст, а между тем безводное пространство между колодцами Арт-каунды и Сенек было равно 71 версте. Люди сильно устали, в особенности самурская рота. Один рядовой этой роты у колодцев Арт-Каунды пропал без вести; товарищи бросились его искать; в продолжении двух часов искали его на крутом и высоком спуске к высохшему озеру Каунды, и уже тогда сильно истомились. При движении в колонне, рота эта имела на своем попечении почти вдвое более верблюдов, чем роты ширванского полка, так как она везла довольствие и на роту, находившуюся в Биш-акты. Верблюды, как было уже часто упоминаемо, падали под вьюками. В то время, когда колонна следовала вперед, солдаты, состоявшие при обозе, должны были останавливаться, поправлять вьюк или облегчать верблюда, перекладывая с него часть тяжестей на другого. Когда это исполнялось, люди усиленным шагом догоняли товарищей или достигали хвоста колонны. Что значит отстать на походе солдату от колонны, известно каждому: обыкновенно отставший таким и остается до конца перехода, а если и удастся ему достигнуть до колонны, то только вследствие более усиленного напряжения. Прибавив к этому постоянное снимание, поднимание и поправку вьюков, получится огромный расход сил, возвратить которые нельзя в непродолжительное время привалов и ночлегов.

Однако движение 17 числа было легко сравнительно с тем, что предстояло войскам на следующий день. С самого утра 18 числа жара стояла свыше 30° R. Движение было в высшей степени тяжело; люди самурской роты, непривыкшие к походу по пустыне, изнуренные еще накануне, истратили весь запас воды и начали сильно приставать. Некоторые из них так захворали, что их нужно было привязать к верблюдам, потому что они были совершенно неспособны сидеть. Их прикрыли шинелями, дали немного воды, и пока у них были еще силы говорить, они беспрестанно повторяли: воды! воды!…

По мере движения вперед и усиления жары, раскаленный воздух рисовал по сторонам пути соблазнительные картины ручейков, которые от дрожания воздуха казались быстро бегущими, и виды озер, с ветвистыми деревьями по берегам тень которых совершенно явственно отражалась в воде Так и тянуло туда. Некоторые из солдат, в первый раз ходившие по пустыне, бросились было с манерками за водой, но бывалые остановили их, говоря, что это чорт смущает. Около полудня показалась в отдалении конная неприятельская партия Колонна остановилась; построили каре; впереди сложили вьюки за ними рассыпали стрелков, в средине поместили верблюдов; артиллерия зарядила орудия гранатами. В таком порядке колонна простояла около 3/4 часа. Оказалось, что это был мираж, но все фигуры представлялись столь явственно и отчетливо, что в колонне все до одного человека были введены в заблуждение. Колонна прошла еще немного вперед и около часа пополудни остановилась на привал, так как двигаться далее, при постепенно усиливавшемся жаре, было невозможно; верблюды падали десятками; Возле брошенных вьюков и верблюдов, в тени их, лежали приставшие солдаты. Языки и губы у сохранивших силы людей чернели; начались солнечные удары; канонир горного взвода Василий Иванов помешался, бегал по лагерю и бредом своим наводил ужас[179]; пронесся слух, что люди умирают; солдаты, подобно тому, как и в первой колонне, зарывались в землю. А над всем этим стояло раскаленное солнце, которое немилосердно жгло.

До колодцев Сенек оставалось около 35 верст. Было ясно, что колонна без посторонней помощи к колодцам не дойдет, и Тер-Асатуров послал Скобелева в колонну Буравцова просить, чтобы кавалерия его эшелона вывезла на встречу воду. Во втором эшелоне тогда еще не знали, что колонна Буравцова испытывает еще большие страдания от недостатка воды. В то же время, по предложению Тер-Асатурова, все офицеры отдали свои палатки под больных; с помощью ружей, из этих палаток составили большой навес и перенесли под него людей, находившихся в бесчувственном состоянии; вся вода, какая только оставалась еще в колонне, была отдана страждущим; Тер-Асатуров, взявший с собою из Киндерли 100 бутылок зельтерской воды и, по неимению перевозочных средств, роздавший их всадникам по карманам, отдал их больным. Под навес несли все, что только могло послужить к облегчению страдальцев: вино, мятные лепешки, капли.

Страшный вид представляет человек, пораженный солнечным ударом: глаза у него закатились, язык совершенно черный, заворочен кверху и закрывает глотку, полость рта беловатого цвета, губы раскрыты, а обнаженные зубы стиснуты так крепко, что необходимо усилие двух здоровых людей, чтобы разжать их. Много стоит труда привести таких людей в чувство. Разжав зубы и расправив язык, начинают лить воду в горло, мышцы которого в начали не действуют и вода льется как бы в воронку. Когда вода освежить желудок, прежде всего начинают работать мышцы глотки; тогда уже обливают голову. Вся эта операция продолжается иногда весьма долго. Кое как, при усилии всех офицеров колонны, люди были приведены в чувство часам к четырем пополудни, когда подъехал к биваку начальник отряда.

С штабом своим, под прикрытием 20 казаков, Ломакин выступил из Киндерли 17 апреля, после полудня, по прямой дороге в Арт-каунды. Одновременно с ним выступили: рота ширванского полка и одно полевое орудие от 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады, по дороге к колодцам Он-каунды. Части эти предназначались для занятия опорного пункта в Биш-акты. В роту дан был всего один верблюд для поднятия двух бочонков воды, а под орудие 2 верблюда, для поднятия вьючных зарядных ящиков; довольствие люди несли на себе, а фураж везли на орудии.

Начиная от самого берега моря, на котором множество валявшихся трупов животных заражали воздух, до озера Каунды, где дороги разветвляются: одна идет к колодцам Он-каунды, а другая по дну высохшего озера к Арт-каунды, везде валялись тюки с довольствием и палые верблюды; множество этих животных, не имевших сил двигаться, неподвижно лежали по сторонам дороги; только немногие верблюды паслись стоя. Эти последние, завидев людей, делали неловкий скачек в бок и бежали подальше от дороги. Отбежав, они долго поворачивали голову за проезжими, и когда совсем успокаивались, медленно брели по пустыни. Не доходя высохшего озера Каунды, войска, предназначенные в гарнизон Биш-акты, потянулись прямо на север к Он-каунды, а начальник отряда с своим штабом повернул на северо-восток, к Арт-каунды.

Подходя к берегу высохшего озера Каунды, путешественнику открывается обширная синева, в роде той, какая бывает над морем; не верится глазам, пока не ступишь на дно озера, чтобы там не было воды. Спуск на дно озера довольно пологий и не представляет никаких затруднений для движения. Дно у берегов совершенно сухое; оно до того твердо что подкова не оставляет на нем никаких следов и при стуке копыт отдается металлический звон. По мере приближения к средине озера, которое в том месте, где его переходили, имеет от 3 до 4 верст ширины, дно становится мягким и сырым, а на самой средине уже появляется вязкая грязь и кое где в небольших выбоинах, произведенных когда то копытами, виднеются слои соли. Дно белое и ровное, как стол. Подъем на высокий противоположный берег по крутой тропинке весьма труден. Была уже темная ночь, когда поднимались по этой тропинке, лепившейся по краю скалистого обрыва. Чтобы не оборваться в кручу, все слезли с лошадей и вели их в поводу. Взобравшись на каменистый и совершенно бесплодный берег, остановились у небольшого родника, близ которого сложен был огромный бунт из кулей с овсом, оставленных проследовавшими войсками. На этих кулях начальник отряда с чинами штаба расположился на ночлег. На другой день рано утром глазам представилась несравненная картина. Внизу, на глубине, синева озера, со дна которого выступала огромная гора, имевшая форму совершенно правильного усеченного конуса; синева ограничена берегами самых затейливых очертаний и разнообразных красок, а там, в отдалении, за озером, небольшие холмы в виде многогранных призм сливались с горизонтом. У самого места ночлега на берегу есть нечто в роде ступени, шириною около сажени; на этой то ступени и находится родник. Вода, просачиваясь по капли сквозь свод небольшой пещеры, собирается в три небольшие ямки или запруды, сделанные из грязи. Из всех этих ямок нельзя набрать больше 3–4 ведер воды; при чем эту воду, по мелкости ямок, приходится черпать чарками. Только чрез час по вычерпывании, ямки пополняются водою. Когда здесь не бывает человека, то вода из ямок, проливаясь чрез край, капает в крутую ложбину берега и оживотворяет небольшой клочок скалы. Это единственное место на всем озере Каунды и в его окрестностях, где есть кустики зеленой травы и несколько свежих кустарников; затем на всем остальном пространстве, сколько видит глаз, нет признаков жизни.

18 апреля, рано утром, начальник отряда поехал к колодцам Сенек и на пути, около 4 часов пополудни, нагнал эшелон Тер-Асатурова, стоявший на биваке. Здесь он был свидетелем печальнейшей картины: повсюду разбросанный провиант, павшие верблюды и лошади, эти стоны, эти почерневшие, покрытия пеной губы и эти выкопанные людьми для себя ямы. Обойдя войска, он приветствовал их и ободрил словом, а рядового самурского полка Василия Иванова, который ободрял своих товарищей, произвел в унтер-офицеры и подарил ему 10 рублей; той же роты унтер-офицеру Викентию Анфонусу за то же самое подарил 10 рублей.

На закате солнца колонна тронулась к колодцам Сенек. Нижние чины, которые не в состоянии были двигаться, посажены на верблюдов и лошадей казачьих и конно-иррегулярных сотен, с которых вьюки были сброшены уже при первой остановке в этот день, когда выстроено было каре для отражения мнимого неприятеля. По заходе солнца стало значительно прохладнее, подул резкий, пронизывающий ветер. Колонна шла всю ночь. Часов около одиннадцати голова ее врезалась в арьергард эшелона Буравцова и обе колонны перемешались. Истомленные артиллерийские лошади, не пивши продолжительное время, падали в упряжи. Крутые спуски в долину, где, расположены колодцы, увеличивали затруднение; лошади по временам отказывались идти; поэтому сделано было распоряжение о том, чтобы пристегивать поочередно уносы. С спуска хорошо видны были огни, зажженные Буравцовым на возвышенных местах. Голова колонны добралась до колодцев в 3 часа утра 19 числа, а арьергард в 5 часов. Арьергард составляли две роты ширванского полка, под начальством Майора Ловенецкого. Отдав всю свою воду, в полдень 18 числа, для больных, люди этих рот не пили до 2 часов утра 19, когда им из Сенека на встречу выслана была с казаками вода. Несказанно были обрадованы ширванцы, не пившие более полусуток, когда появились казаки и лезгины с 50 ведрами воды, при записке Тер-Асатурова «напойте людей и пожалейте ваших лошадей», записке, по последним словам которой можно было узнать, что ее писал кавалерист.

Что касается роты ширванского полка и полевого орудия, следовавших в Биш-акты для занятия опорного пункта, то с ними происходило следующее. Эта колонна ночевала с 17 на 18 у колодцев Он-каунды, где напоила лошадей и людей и с рассветом 18 апреля двинулась вперед; шла утром до наступления сильных, жаров, во время которых имела привал; затем, продолжая движение вечером, нагнала верблюдов, принадлежавших чинам штаба, достала здесь 10 бурдюков воды, освежилась и опять следовала до полночи; поднявшись рано утром 19 числа, она прибыла в Сенек в 9 часов утра, в самом строгом порядке, и вызвала удивление и похвалу всех чинов отряда. Ротой командовал шт. — кап. Семенов; фамилия оружейного фейерверкера Питонов.

Таковы были испытания, которым подверглись первая и вторая колонны мангишлакского отряда. Солдаты прозвали переходы, совершенные 17 и 18 апреля, мертвыми станциями.

Причины, почему войска были доведены до такого состояния, заключались в следующем. 1) Недостаток водоподъемных средств. Хотя в отряде и имелось всей посуды для поднятия 1,200 ведер, и этого количества воды достало бы для экспедиционного отряда на 70-ти верстный безводный путь, но как верблюдов было недостаточно, то они и были рассчитаны собственно для поднятия довольствия, под воду же не было дано ни одного верблюда. Войскам заявлялось, на основании опыта походов, совершенным по Мангишлаку и между прочим по пути от Киндерли до Биш-акты, что по пустыне можно идти с одними манерками воды на руках. Как ни неопытны были войска, однако ж такому заявлению они не поверили: было уже объяснено, что они предпочли не взять некоторого количества довольствия, но водою налились прежде всего, хотя и не в таком размере, как бы следовало. Почти все бурдюки, купленные по распоряжению командующего войсками Дагестанской области, были оставлены в складах в Киндерли. Иначе, если бы они находились при войсках, то эти последние, на первом же переходе узнав цену воды и большую потребность в ней, конечно у колодцев Он-каунды или Арт-каунды налились бы ею. Тогда, правда, пришлось бы чуть не 3/4 всего довольствия оставить. Отсюда следует, что отряд выступил в поход в слишком большом составе, несоразмерном ни с числом, ни с силою верблюдов. 2) Плохое состояние верблюжьего транспорта, отчего войска сильно изнурялись, как об этом объяснено уже. 3) Не опытность войск в походах по пустыне, которая выражалась тем, что колонны поздно выступали с ночлегов, часто останавливались для стягивания, слишком щедро расходовали воду и проч.

Из лиц, которые наиболее отличились святым исполнением долга, должны быть упомянуты следующие: 1) капитан Усачев и сотник Сущевский-Ракуса, спасшие всю первую колонну, выслав на встречу ей воду. Вверенные им части, сбившись с дороги, проблуждали всю ночь и половину дня 18 числа и сделали в это время, а также и в переход 17 числа, более 75 верст. Части эти[180] могли вынести такой переход потому, что оне шли без верблюдов и в своеобразном походе по пустыне не были новичками: рота участвовала в 1870 году при усмирении киргиз на Мангишлаке, а сотня, находясь уже третий год на полуострове, сделала по нем не одну тысячу верст. От этого каждый человек знал цену воде и расходовал ее бережно. Кроме того, в роте- Усачева каждый солдат имел большее, чем в других частях, количество ручной посуды, а у двух рядовых было по два наполненных водою сапога, которые они несли в руках; 2) самурского полка капитан Ассеев, апшеронского полка штабс-капитаны: Булатов, Ливенцов и Хмаренко, поручик Орлов и подпоручик Сливинский и ширванского полка: штабс-капитан Калиновский, поручик Селеневич и подпоручик Бычинский, которые все время несли на своих плечах по несколько ружей с присталых людей и отдали больным все имевшиеся у них прохладительные средства и воду; 3) священник Андрей Варашкевич, который отдал свою лошадь под больных солдат и словом своим ободрял и утешал страдальцев; 4) врач ширванского полка Мишвелов, который неутомимым уходом за пораженными солнечными ударами людьми, при страшной жаре, сохранил жизнь не одному десятку людей; 5) апшеронского полка фельдшер Краснов и Маяцкий, которые по неимению в колонне врача деятельностью своею и уходом за больными много способствовали облегчению участи больных, из которых многие обязаны им жизнью; 6) самурского полка унтер-офицер Викентий Анфонус и рядовой Василий Иванов, ободрявшие своих товарищей, и 7) 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады фейерверкер Питонов, который, участвуя с своим орудием в первый раз в походе по пустыне и не имея никаких водоподъемных средств, привел вверенное ему орудие замечательно исправно.

Весь день 19 числа отряд, после тяжелых испытаний, отдыхал. День был очень жаркий; дул горячий ветер, несший тучи песку; духота была сильная; она увеличивалась еще оттого, что колодцы Сенек расположены у подошвы мелового чинка, который, накаливаясь солнечными лучами, отражал их в свою очередь по направлению колодцев. Люди, лошади, верблюды и бараны весь день толпились у колодцев, напиваясь, так сказать, за прошлое время.

Когда подвели счеты потерям, то оказалось, что из 865 верблюдов, розданных в Киндерли, пало или брошено в пути за негодностью 340 штук, обозных лошадей пало 11 штук, а продовольствия и фуража оставлено в пути до 6,000 пудов. Войска второй колонны, как имевшие более слабых верблюдов, и в особенности кавалерия, везшая на своих конях присталых солдат, оставили в пути относительно большее количество довольствия, чем войска первой колонны. 1-я стрелковая рота ширванского полка, напр., почти ничего не привезла к Сенеку, так как у нее осталось всего семь верблюдов, везших патроны и бочонки. Из целого отряда только одна сотня Сущевского-Ракуса бросила часть соли, а затем все остальные продукты и фураж довезла в совершенной целости, за исключением крупы. Не надеясь на то, что верблюды благополучно довезут до Биш-акты все тяжести, Сущевский-Ракуса предполагал бросить месячную пропорцию крупы; но казаки испросили у него разрешения съесть ее на походе, и месячная (?) пропорция была, к великому удивлению командира сотни, съедена в два присеста. Надо причем заметить, что ни в какой части не было таких сильных верблюдов, как в кизляро-гребенской сотне; между ними двое было таких, которые несли 5 мешков овса и человека, т. е. более 30 пудов. Во время всего дальнейшего пути эта сотня не раз выручала сунженцев, дагестанцев и артиллерию, уделяя им из своих запасов овес. У нее одной достало овса по 13 мая и сухарей по 14 июня. От этого и потеря лошадей в сотне, в сравнении с другими сотнями, была ничтожна: она потеряла за весь поход шесть лошадей; из числа которых одна сломала себе ногу и была пристрелена, другая загнана офицером в деле под Итыбаем и две пали в Киндерли уже по возвращении из Хивы, объевшись ракушки.

Идти далее в полном составе отряда было невозможно: не доставало ни верблюдов, ни довольствия, ни водоподъемных средств. Надо было сократить экспедиционный отряд, и сокращение это, естественно, должно было прежде всего пасть на кавалерию. Дальнейшее движение могли совершать только две сотни — кизляро-гребенская и сунженская; часть остальных сотен можно было взять лишь в том случае, если Навроцкий, посланный за верблюдами к заливу Кайдак, приведет их.

По сведении счетов относительно привезенного к колодцам Сенек довольствия и количества дошедших верблюдов, сделаны были следующие распоряжения: 1) к дальнейшему походу в Биш-акты назначены: пять рот апшеронского, две роты ширванского и рота самурского полков, сотни Кизляро-гребенского и сунженского конных полков и горный взвод от 1-й батареи 21-й артиллерийской бригады. Между всеми этими частями было распределено довольствие, оставшееся как у них, так и в частях, предназначенных до времени к оставлению на колодцах в Сенек. Таким образом под Сенеком оставались: по одной роте апшеронского и ширванского полков, дивизион полевых орудий 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады и четыре сотни кавалерии: 3-я и 4-я Дагестанского конно-иррегулярного, 4-я Владикавказского и 4-я Ейского казачьих полков. Все эти войска поручены были Тер-Асатурову; 2) повозочный транспорт и вьючные лошади апшеронского и самурского полков с тремя сотнями кавалерии посланы по дороги в Арт-каунды собирать брошенное довольствие; 3) три киргиза посланы в Киндерли за оставленными там бурдюками, присланными из Дагестана, по распоряжению князя Меликова; 4) сделано новое распределение верблюдов по частям войск, при чем тяжесть вьюка определена от 6 до 8 пудов, и то только для сильных верблюдов; слабые же верблюды, поднимавшие менее 6 пудов, в расчет не принимались и выдавались в роты для поднятия таких незначительных тяжестей, как шинели, солдатские сумки с вещами и проч.; 5) определено, что солдат не должен нести на себе никаких тяжестей, кроме ружья, патронов и манерок или котелков с водою; 6) больные оставлены на Сенек, с тем чтобы они были препровождены в Киндерли при первой возможности, и 7) начали выделку бурдюков из козьих шкур.

19 апреля, в 6 часов пополудни, назначено было выступление в Биш-акты 8 ротам, двум сотням и двум, горным орудиям. Пред самым выступлением получена была от Навроцкого записка, в которой он уведомлял, что на бег его на киргизские аулы совершился удачно; но будучи обременен добычею и опасаясь преследования, он просил выслать ему на встречу одну сотню кавалерии. Ломакин не медленно послал к Чопан-ата 3-ю сотню дагестанского конно-иррегулярного полка. Известие, присланное Навроцким. произвело в отряде большую радость, в особенности восторженно приняли его войска, оставленные под Сенеком. Не благоприятное впечатление от переходов 17 и 18 апреля исчезло совершенно. Теперь возврата уже не могло быть: «нужно было силиться сделать все возможное» — и все с новой энергией принялись делать это «все возможное».

Ночное движение отряда к колодцам Биш-акты, на протяжении 15 1/2 вест, по большим песчаным холмам, поросшим саксаулом, было тяжело; впрочем, войска, хорошо отдохнув в Сенеке, сделали этот переход довольно легко без особого изнурения. Только верблюды пугали всех. Не смотря на то, что вьюки, казалось, были уменьшены до крайнего предала, что верблюды отдохнули, напились и напаслись вволю, они все таки продолжали падать. На этом переходе около 20 животных было оставлено, хотя ни одного вьюка не брошено, так как с приставших верблюдов тяжести перекладывались на других, более сильных животных. Отряд собрался у Биш-акты около полуночи и расположился вокруг построенного там укрепления.

Колодцы Биш-акты расположены на равнине, верстах в четырех от подошвы мелового чинка, продолжающегося от колодцев Сенек. Грунт земли глинистый, покрытый толстым слоем песку. Верстах в двух от колодцев начинаются песчаные бугры; чем дальше от колодцев, тем эти бугры становятся выше и выше. Со временем такие же бугры будут вероятно и у самых колодцев, потому что саксаул, которого здесь весьма много, по словам киргиз, постепенно подвигается к колодцам; кусты его и будут служить основанием для образования холмов. Саксаул здесь достигает больших размеров: около 12 футов высоты и 1/4 фута толщины.

Колодцев Биш-акты множество; они не глубоки; вода, с небольшою примесью глауберовой соли, очень холодная. Биш-акты в переводе значить — пять стрел. Такое название они получили по следующему обстоятельству. В давнопрошедшее время, когда киргизы вели с туркменами кровавую войну, произошло здесь сражение. Враги были в равных силах и дрались одинаково храбро, так что победа не склонялась ни на чью сторону. Тогда сражавшиеся решили избрать от каждого племени но пяти бойцов, и которая сторона одолеет, то племя и будет владеть здешними местами. Пять киргизских батырей пустили пять стрел и наповал убили пятерых туркмен. Киргизы были признаны победителями и с тех пор они хозяева в этих местах.

В Биш-акты сделаны были окончательные распоряжения для дальнейшего движения сосредоточившихся там войск. Рота самурского полка, наиболее пострадавшая на переходе между Арт-каунды и Сенеком, не могла быть направлена далее в прежнем составе, а потому из наиболее здоровых людей как этой роты, так и той, которая занимала гарнизон Биш-акты, составлена была сборная рота в 110 человек; остальные люди этих рот предназначены к отправлению назад в Киндерли; верблюды и довольствие окончательно распределены между частями войск и назначен порядок выступления эшелонов к Бусага. По распределении довольствия оказалось, что на 8 рот, 2 горных орудия и одну сотню казаков довольствия достанет по 21 мая, считая дачу сухарей в 1 1/2 фунта; затем других продуктов, кроме мяса в виде баранов, в отряде не было.

Между тем войска, оставленные под Сенеком, деятельно занимались сбором довольствия на пройденном отрядом пути и уже 21 апреля Тер-Асатуров отправил в Биш-акты транспорт из 42 верблюдов с довольствием на сотню на месяц и с фуражом на 70 лошадей на 17 дней, полагая в день по 3 гарнца[181]. С этим транспортом отправлена была рота апшеронского полка. Так как верблюды были большею частью без седел, то под вьюки положены были солдатские шинели. 23 апреля, рано утром, от колодцев Сенек выступили две колонны: одна, состоявшая из сборной роты Самурского полка, взвода полевой артиллерии[182] и 140 казаков из сотен Владикавказской, Ейской и Сунженской, в Киндерли, а другая, из 4-й сотни дагестанского конно-иррегулярного полка, взвода полевой артиллерии и 1-й стрелковой роты ширванского полка, в Биш-акты. Собранное довольствие везлось на повозочном транспорте и частью на казачьих лошадях, по неимению перевозочных средств[183], Колонна благополучно прибыла в Биш-акты, куда 22 числа возвратился и майор Навроцкий из своего лихого набега.

Глава VIII

Набег Навроцкого на киргизские аулы у залива Кайдак. — Результаты. — Движение мангишлакского отряда к колодцам Бусага. — Сосредоточение войск у этих колодцев. — Назначение Навроцкого начальником опорных пунктов и инструкции, данные ему. — Средства, находившиеся в его распоряжении для выполнения этой инструкции. — Состав войск, находившихся на опорных пунктах в Киндерли и в Биш-акты.

Майор Навроцкий, отдохнув 14 апреля в Биш-акты и приняв там зерновой фураж на семь и сухари на десять дней, 15-го, на рассвете, выступил к заливу Кайдак, через Чопан-ата и ночевал в 5 верстах от колодца Богда, за которым, по словам проводников, находилось первое кочевье киргиза Тохсенбая Кузбаева, одного из подстрекателей населения откочевать от наших войск. Этот самый киргиз, посланный Ломакиным, после беспорядков на Мангишлаке в январе 1873 года, для сбора и успокоения удалившихся на Устюрт адаевцев, не только этого не исполнил, но когда брат его, собрав для отряда несколько десятков верблюдов, гнал их в форт Александровский, то он отбил их у него вместе с своим аулом тоже откочевал на Устюрт.

Не дозволяя варить пищу и даже курить, чтобы кочевье не заметило присутствия русского отряда, Навроцкий в 2 часа ночи ринулся мимо колодца Богда к колодцам Мали-бек. За три версты до сих последних он отправил хорунжего Немухина с 25 казаками оцепить кочевье, а сам пошел за ним на рысях. Тохсенбай Кузбаев был захвачен врасплох. Арестовав его и всех мужчин, числом 14, из которых один оказался хивинским эмиссаром, прибывшим для подстрекательства наших киргиз к откочеванию в Хиву, Навроцкий конфисковал у владельца 60 верблюдов, 14 лошадей и до 400 баранов. Дав после этого кавалерии отдых и дозволив ей сварить пищу, Навроцкий добытое отправил в Биш-акты, под прикрытием 28 человек с хорунжим Немухиным, а сам с 165 всадниками двинулся к колодцу Утен. За несколько верст до этого колодца начальник колонны остановился и только в 2 часа пополуночи двинулся к нему, чтобы напоить людей и лошадей. Отсюда, точно также как и накануне, послана была команда дагестанского конно-иррегулярного полка, под начальством поручика Довлатбекова, для захвата ближайшего кочевья; за командою в некотором расстоянии следовал Навроцкий на рысях. Кочевье бия Кутеше захвачено сонным. На предложение отдать верблюдов в наймы и продать баранов, Кутеше отказал. Пришлось отобрать их силою. Верблюдов оказалось 63 штуки, а баранов около 500 штук. После этого Довлатбеков с всадниками послан был к следующему кочевью, отстоявшему от кочевья Кутеше верст на семь. По захвате его тамошние кочевники также уклонились от сделанных им предложений относительно найма у них верблюдов и продажи баранов, а потому как те, так и другие были отобраны: первых оказалось 57 и последних около 300 штук.

Когда команда всадников подскакивала к кочевью, то два киргиза быстро помчались по другому направлению. Предполагая из этого обстоятельства, что движение русского отряда открыто успех добычи верблюдов и баранов зависит от быстроты движения, Навроцкий направил в ближайшие кочевья одновременно три отдельные команды: одну с войсковым старшиною Малюгой, другую с поручиком Довлатбековым и третью с урядником дагестанского конно-иррегулярного полка Мехти-Уллубий оглы, а сам со своей отбитой скотиной и с 70 казаками отправился к колодцу Донгора (Думиара), на берегу залива Кайдак. Прибыв к этому колодцу в 10 часов утра, 17 числа, и расставив пикеты, Навроцкий расположился на отдыхе Не прошло и часу, как ему дали знать с пикета, что со стороны, куда поехал Довлатбеков, скачет казак и машет папахой. Ударив тревогу и взяв с собою 35 казаков Навроцкий поскакал на встречу всаднику. То был приказный кизляро-гребенской сотни Семен Боркин. Он доложил Навроцкому, что когда Довлатбеков приехал с своею командою в кочевье бия Амана, то оно уже было снято и быстро откочевывало в противоположную сторону. На предложение Довлатбекова отдать в наймы верблюдов и продать баранов, женщины, бывшие при вьюках, не изъявили согласия; мужчин же при верблюдах не было вовсе. Тогда Довлатбеков решился завладеть верблюдами и баранами силою и выдвинул цепь всадников, чтобы завернуть по направлению к Донгора верблюдов, лошадей и баранов. В одном звене этой цепи находились, кроме приказного Семена Боркина, казаки: Ейского полка Артем Гондаревский и Лука Петренко и владикавказского полка Захар Назаренко. Заворачивая верблюдов, они были внезапно остановлены сперва восьмью киргизами, выскочившими из балки, а затем еще шестью человеками; при этом у Петренко, Гондаревского и Назаренко лошади были убиты и они стали отбиваться пешими. Боркин, пробившись чрез неприятеля, дал знать Довлатбекову об опасном положении его товарищей; этот же, видя наступление киргиз на всем протяжении выставленной цепи и имея малочисленную команду, послал Боркина к Навроцкому просить подкрепления. Узнав в подробности в чем дело, Навроцкий быстро подвигался к Довлатбекову, которого встретил в 30 верстах от Донгора. Киргизы в больших массах наседали на команду Довлатбекова. Подкрепление прибыло весьма кстати. Из той группы казаков, которая застигнута была 14 киргизами, Гондаревский и Петренко успели отбиться от неприятеля и присоединиться к прочим казакам; Назаренко же, смертельно раненый пикою, не мог быть взят и остался у неприятеля. Тогда Навроцкий, пропустив отбитый табун, направил 20 казаков на атаку. Киргизы, не выдержав натиска, начали поспешно отступать. Назаренко был отбит[184], а также отбиты 24 верблюда, нагруженные киргизским имуществом, и около 400 баранов, кроме тех 103 верблюдов, 147 лошадей и 700 баранов, которые были отбиты в этот день Довлатбековым из кочевья Амана. В 10 часов вечера Навроцкий возвратился к колодцу Донгора, где застал уже Малюгу, доставившего 16 верблюдов и около 200 баранов, и урядника Мехти-Уллубий-оглы, пригнавшего около 250 верблюдов.

Во время стычки у нас ранено два казака: Назаренко — смертельно пикою и Петренко — шашкой в голову; один казак получил удар булавой в руку. Кроме того, у казаков и всадников убито четыре лошади и ранено три. По словам женщин, пришедших в лагерь просить о возврате находившегося на верблюдах имущества, которое Навроцким роздано было нижним чинам, киргизы потеряли убитыми и умершими от ран 5 человек и ранеными 10 человек.

При отобрании верблюдов, лошадей и баранов, кочевникам, за исключением Тохсенбая и Амана, скот которых Навроцкий конфисковал было объявлено, чтобы они явились к начальнику отряда в Биш-акты за получением платы по стоимости отобранного у них скота. При реквизиции, на каждую кибитку было оставляемо по одной и даже по две верблюдицы, от 5 до 10 коз и столько же овец, смотря по величине семейств.

Хотя у бывшего Ново-Александровского укрепления и находилось кочевье Мамед-Нияза, принимавшего наибольшее участие в январских беспорядках на Мангишлаке и во враждебных против русских действиях, но как до этого пункта осталось около 40 верст, то Навроцкий и не нашел возможным идти туда; казачьи лошади были сильно изнурены, пришлось охранять большой табун и стадо, а потому он и направился в Биш-акты. Обратное движение было крайне тяжело, обремененные добычею, казаки шли очень тихо, охранение табуна требовало большого напряжения сил людей, при сильной жаре, горячих ветрах и недостатке воды; а между тем фураж весь вышел и лошади начали приставать. Эти затруднения а также распространившаяся между всем населением тревога и вследствие того ожидание преследования, заставили Навроцкого просить начальника отряда выслать на встречу в Чопан-ата, к 20 числу, какую либо часть войск из числа оставляемых на опорных пунктах. 19 числа к нему выслана была из Сенека сотня, которая и встретила его 20 апреля верстах в 20 за Чопан-ата.

22-го, вечером, Навроцкий прибыл в Биш-акты, приведя 287 верблюдов, 1,965 баранов и 160 лошадей. Остальная добыча погибла от изнурения и недостатка в воде. Весь набег продолжался 10 дней, в течение которых казаками сделано 640 верст, т. е. средним числом переходы были по 64 версты в сутки; были же дни, когда пришлось делать и 80 верст, без всякого обоза, имея фураж на себе, при большой жаре и удушливых ветрах с пылью. Конечно, такое быстрое движение не могло не отразиться на состоянии строевых лошадей. Всего во время движения пало 12 лошадей и затем по приходе в Киндерли еще 3 лошади, а всего 15 штук[185]. Экспедиция Навроцкого дала возможность мангишлакскому отряду выступить в составе 10 рот, 4 сотен и 4 орудий.

Для дальнейшего движения к пределам Хивинского ханства, войска отряда, на которых, по прибытии в Биш-акты, имелось и верблюдов и довольствия, назначены были выступить двумя колоннами: первая — 21 апреля, под начальством Скобелева, из 4-й стрелковой роты апшеронского и 8-й роты самурского полков, с 30 казаками от 4-й сотни Кизляро-Гребенского полка, и вторая — 22 числа, под начальством Гродекова, из четырех рот Апшеронского полка (9-й и 10-й линейных и 1-й и 3-й стрелковых), 2-й и 3-й стрелковых рот Ширванского полка, двух горных орудий, сотни Кизляро-Гребенского казачьего полка и команды сапер от 1-го Кавказского саперного батальона. Дойдя до колодцев Бусага, обе колонны должны были соединиться и ожидать прибытия начальника отряда, который остался в Биш-акты с частью войск, не имевших возможности двинуться по недостатку верблюдов. Войска эти ждали прибытия Навроцкого.

Колонна Скобелева выступила 21 апреля, в шесть часов утра. Не смотря на то, что до родников Камысты, где назначен был ночлег, всего только 13 верст, колонна прошла это расстояние в течение пяти часов, т. е. делала в час менее трех верст. В начале перехода большие пески, а подходя к Камысты — крутой и неудобный спуск замедляли движение.

В Камысты вода родниковая; родников четыре в небольшом, но глубоком и скалистом ущелье, по которому течет ручей на протяжении сажен 200. Ручей зарос камышом, отчего родники и получили свое название. Вода в родниках солоноватая, сильно отзывается железною окисью, неприятного вкуса и запаха. Благодаря камышу, не только верблюды, но и лошади имели достаточно корму.

Во время движения 21 числа в колонне было оставлено на пути два верблюда, но вьюки дошли в целости.

22 числа, в 4 часа утра, выступила из Биш-акты вторая колонна, Гродекова. Хотя донесение Скобелева и было получено ночью 21 числа, так что вторая колонна, пользуясь опытом, могла, казалось, избегнуть ошибок, которые сделала 1-я колонна, но и с нею повторилось то же, что и с первым эшелоном: расстояние в 13 верст пройдено не в один раз, а с привалом, и пришлось спускаться по тому же трудному пути, по которому спускалась 1-я колонна. Произошло это оттого, что пройдя верст десять, проводник объявил, что он дороги не знает и не берется вести далее; следов же от первой колонны не оставалось никаких, так как поднявшийся с утра 22 числа сильный ветер замел всякие следы. Пришлось остановиться на привале в безводном пространстве и послать в Биш-акты, к начальнику отряда, за знающими проводниками. Пока ездил нарочный в Биш-акты, пока прибыл проводник, прошло часов пять. В это время ветер усилился до такой степени, что не было никакой возможности варить пищу, ибо огонь засыпался песком. Все люди, свободные от аванпостной службы и пастьбы верблюдов, укрывши головы шинелями и бурками, лежали неподвижно. В пять часов времени, которые колонна простояла на биваке, люди были, можно сказать, засыпаны песком. Это был первый песчаный ураган, который войска мангишлакского отряда испытали во время похода. Наконец явился проводник и в пятом часу вечера колонна снялась с бивака а через 1 1/2 часа она спустилась к роднику.

За время движения второй колонны к Камысты оставлено 4 верблюда и два вьюка с сухарями[186].

От Камысты до Каращека 30 верст. Дорога сперва пролегает по широкому ущелью, берега которого довольно возвышенны. Левый берег (чинк), на север от дороги, почти отвесный и состоит из гипса ослепительной белизны; правый — пологий, частью глинистый, частью песчаный. На протяжении 14 верст от Камысты дорога пролегает по твердому солончаку, покрытому слоем песку; затем начинаются пески, сначала неглубокие, а затем переходящие в большие песчаные холмы. Затруднения для движения увеличиваются по мере приближения к Каращеку.

Хотя не доходя 10 верст до Каращека находятся колодцы Аще-кую, числом пять, с горькою водою, на что указывает самое название колодцев, расположенных в глубоком песчаном овраге, но о существовании этих колодцев ни первой, ни второй колонне проводники не дали знать. Первая колонна имела привал в двух верстах от Аще-кую, и хота об открытии их Скобелев и написал Гродекову, но его извещение прибыло поздно, уже тогда, когда 2-я колонна подходила к Каращеку. Переход к этим колодцам 22 числа первой колонны и 23-го второй был весьма тяжелый: движение первой — от сильного ветра с песком, а второй — от сильной жары. Более других труден был этот марш ротам, которые следовали в боковых авангардах и в прикрытии стада баранов: им не пришлось идти по утоптанной тропинке, а прямо по целине; по тропинке шли вьюки, которые тянулись в одну нитку на расстоянии нескольких верст. Голова 2-й колонны подошла к Каращеку в 9 часов вечера; а хвост только в полночь. Люди и животные крепко устали. Движение по пескам к Каращеку в обеих колоннах стоило нескольких верблюдов павшими. В Каращеке оказалось всего два колодца, расположенные у подошвы горы того же имени, имеющей 1,050 ф. над уровнем Каспийского моря; вода в них до того солона и нечиста, что не смотря на сдабривание разными кислотами, ее можно было пить лишь с большим отвращением. Прусский поручик Штум называет ее разжиженным коровьим пометом. До Сай-кую, как поздно ночью сообщил во вторую колонну Скобелев, он дошел благополучно; расстояние до этих колодцев всего 5 верст[187]. Так как вторая колонна сильно утомилась движением накануне, то время выступления ее назначено было не в 3 часа утра по обыкновению, а в 6 часов. Колонна дошла благополучно. В Сай-кую оказалось 18 колодцев глубиною в 1 саж.; все они расположены в неглубоком овраге. Окрестности колодцев и путь от Каращека к Сай-кую песчаные, покрытые саксаулом.

Путь от Сай-кую до Бусага все время сопровождается скалистым чинком, высотою от 20 до 25 сажен. Слои скал расположены горизонтально и каждый слой имеет свой цвет. Дорога совершенно ровная, песчаная в окрестностях Сай-кую; но чем ближе к Бусага, тем пески уменьшаются. Движение колонн по этому пути, сравнительно с предыдущим, было значительно легче. Верблюды в это время уже поправились и солдаты понемногу привыкли с ними обращаться.

Хорошо идти, когда верблюды сильны, седла на них исправны, вьюки пригнаны ловко, люди знают свое дело. Нет тогда ни остановок, ни падения верблюдов, ни перетаскивания вьюков с одного верблюда на другого; не слышно рева животных и перебранки между людьми, — разве только при захождении солнца, когда киргизы и туркмены бросают все: и верблюдов, которых ведут, и лошадей, порядок. Унтер-офицер, следующий при ротных вьюках, заметив это, подбегает к верблюдовожатому и торопить его молитву. «Верблюд работай говорит он ему; но азиат не обращает на него никакого внимания.» — «Ты ведь на службе царской», уже возвышая голос произносит унтер-офицер. — «Верблюд работай», криком заканчивает он свою речь. И в большей части случаев, верблюдовожатого водворяют на своем месте, взяв его за шиворот. В остальное время тишина: ни говора, ни песен, ни шуток. Редко слышится восклицание, ни к ком не обращенное: «Ну да и забрался этот хивинский хан в проклятую сторону!» Офицеры идут каждый около своей части Но иногда человека два-три сойдутся вместе и начнется между ними разговор самого прозаического свойства. Один, например, говорит, что как придет в Хивы, так первым его делом будет припасть к пресной воде и начать ее лакать; другой мечтает о том, как он в ханстве поест свежего хлеба; третьему надоела баранина, и он уверяет всех, что в первом же городе съест 10 фунтов говядины. Иногда колонна оживится при виде выскочившего из своей норки тушканчика, земляного зайца, как называют его солдаты, или ползущей змеи. Непременно найдутся люди, которые бегают за зверьком, стараясь поймать его. Но тушканчик скрылся; солдаты еще поговорили немного и затем опять все стихло. Когда попадется змея, то за ней будут гоняться до тех пор, пока не убьют. Убить змею считается как бы религиозным долгом. — «Тому, кто убьет змею, говорят солдаты, прощается сорок грехов, потому что змея сосет солнце.» На просьбу объяснить, каким это образом змея сосет солнце, солдаты отвечали, что она постоянно держит голову вверх по направлению к солнцу и поминутно высовывает язык, которым и сосет солнце. И так как солнце святое, то убить змею — дело не только похвальное, но даже долг всякого человека. На пути от Биш-акты до Устюрта отряду только и попадались, кроме змей, тушканчики и полевые мыши, а на Устюрте люди были лишены удовольствия видеть и этих маленьких четвероногих: там, кроме змей и ящериц, ничего не встречалось.

Скобелев пришел в Бусага 24-го вечером, а Гродеков 25-го утром. В Бусага шесть неглубоких колодцев с солоноватою водою. Они расположены в глубокой долине, дно которой совершенно ровное, а грунт земли твердый, глинистый.

Во время следования обеих колонн в Бусага, по распоряжению начальников колонн, каждым привалом и ночлегом пользовались для приготовления бурдюков на время движения по Устюрту, где колодцев мало и при том они очень глубоки. Для этого снятые с козлов шкуры солили. Первый опыт приготовления бурдюков таким способом оказался неудачным: козьи шкуры выдерживали не более суток, а затем, под влиянием жара, оне быстро разлагались и вода в них портилась до такой степени, что не было возможности ее пить. Поэтому начальники колонн поручили обделку бурдюков киргизам, назначив им известное денежное вознаграждение за приготовление каждого бурдюка. Этою мерою выделка бурдюков была значительно ускорена и они выдержали поход более продолжительное время, чем выделанные войсками. Такими мерами количество водоподъемной посуды было настолько увеличено, что части первой и второй колонн поднимали с собою воды на двое суток. От зарезанных на бурдюки козлов обыкновенно пропадало только мясо, которое было до того отвратительно, что в отряде его почти не употребляли в пищу; затем все остальное, как-то: кишки и желудок вымывались и тоже служили посудой для воды. Желудки, обыкновенно, для лучшего их сохранения и для большого удобства при перевозке и при переноске, вкладывались в мешки; кишки же, наполненные водою, наматывались на руки или вокруг тела. Бараньи желудки и кишки тоже шли в дело.

Пока первая и вторая колонны двигались к колодцам Бусага, начальник отряда оставался в Биш-акты, в ожидании прибытия Навроцкого с верблюдами и баранами. Наконец, 22 апреля вечером, Навроцкий прибыл с добычею, а 23 явился туда же Тер-Асатуров с 4-ю сотнею дагестанского полка, двумя полевыми орудиями и ротою ширванского полка. Верблюды, приведенные Навроцким, были большею частью без седел, что поставило всех в затруднительное положение. Пришлось разорить шалаши, которые устроил себе биш-актинский гарнизон, чтобы достать войлоки, которые, будучи сложены вдвое и втрое, заменили вьючные седла.

Из войск, находившихся в Биш-акты, к дальнейшему движению назначены были: 12-я рота апшеронского и 1-я стрелковая рота ширванского полков, два полевых орудия и три сотни кавалерии: 3-я и 4-я дагестанского конно-иррегулярного полка и сборная казачья из казаков Сунженской, Владикавказской и Ейской сотен, а гарнизоном в Биш-акты оставлены 8-я рота апшеронского и 3-я рота ширванского полков. Войска, назначенные для движения к колодцам Бусага, были разделены на две колонны: одна, под начальством подполковника Буемского, из двух рот и двух полевых орудий, и другая, под начальством Тер-Асатурова, из трех сотен кавалерии с ракетною командою. При этой колонне следовал начальник отряда.

23 апреля, в 3 часа утра, Буемский выступил с своей колонной и 25-го присоединился к отряду, сосредоточившемуся у колодцев Бусага. Вечером того же числа прибыл и начальник отряда с кавалериею. Таким образом у этих колодцев собрался экспедиционный отряд в окончательно определившемся составе. Здесь были: 6 рот апшеронского, одна рота самурского и три роты ширванского полков, два полевых 4-х-фунтовых орудия 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады, два горных единорога от 1-й батареи той же бригады команда сапер от 1-го кавказского саперного батальона, две сотни дагестанского конно-иррегулярного полка, сотня Кизляро-Гребенского полка, сборная казачья сотня и конно-ракетная команда. Всего 10 рот, 4 орудия, 4 сотни кавалерии и две команды: саперная и конно-ракетная, 1,620 человек и 474 лошади.

Последние выступившие из Биш-акты кавалерия и артиллерия были обезпечены фуражом не по 21 мая, как Кизляро-Гребенская сотня, а лишь на 15 дней, т. е. по 8 мая. Вследствие этого было сделано распоряжение о том, чтобы фураж из сотни Сущевского-Ракусы был разделен между всею кавалериею и полевою артиллериею пропорционально числу лошадей. Так как это распределение было сделано примерно и на пополнение запасов рассчитывать уже было нельзя, то с 26 апреля все лошади получали не более двух гарнцев овса. Что касается довольствия для людей, то в виду того, что раструска сухарей была значительная, дача их уменьшена была на 1/4 фунта. Вообще, пища до сих пор была хорошая; бараны прошли еще небольшой путь и были жирные; и так как на пути попадалось много неглубоких колодцев, то варка пищи производилась каждый день.

К величайшей радости всего отряда, в Бусага, 25-го же числа вечером, прибыли и те три киргиза, которые были от Сенека посланы в Киндерли за бурдюками. Они привезли 60 больших бурдюков, которые тотчас и розданы в войска. Таким образом эти бурдюки, с теми, которые были приготовлены на пути из козьих шкур, дали войскам полную уверенность в возможности прохождения Устюрта.

* * *

Выше было объяснено, что в инструкции ген. — адъютанта князя Святополк-Мирского, между прочим, предлагалось учредить складочные опорные пункты по пути следования отряда, на случай, если бы встретилась необходимость подвозить из Киндерли в передовые пункты довольствие для дальнейшей поставки его к отряду, в пределы Хивинского ханства. Такие пункты указывались в Биш-акты и в Ильтедже. Хотя командующему войсками Дагестанской области и было сообщено, что для мангишлакского отряда в Оренбургском округе заготовляется месячная пропорция довольствия по числу 1,500 человек и 600 лошадей и что войска, достигнув пределов Хивинского ханства, должны довольствоваться или местными средствами или средствами, которые будет иметь оренбургский отряд, однако ж он предписал начальнику мангишлакского отряда установить наиболее скорый и удобный, по местным условиям и обстоятельствам, порядок транспортировки запасов довольствия, посредством освобождающихся из-под вьюков верблюдов. Таким образом, по мере движения отряда вперед и освобождения верблюдов, должно было устанавливаться движение частных транспортов в тылу отряда до крайнего опорного пункта, какой будет избран по указанию обстоятельств, быть может, не ограничиваясь опорным пунктом у колодцев Ильтедже, а протянув линию до Айбугира. С целью охраны складов довольствия, а равно и для конвоирования транспортов, в каждом опорном пункте должно было быть оставляемо по одной роте, одной сотне и одному орудию[188]. Начальником опорных пунктов, всех войск и учреждений, которые на них находились, командующий войсками Дагестанской области назначил майора Навроцкого.

Операция транспортировки довольствия чрез опорные пункты в пределы Хивинского ханства, по предположению Ломакина, основывалась на том, что верблюды будут освобождаться из под вьюков каждый день в столь значительном числе, что пройдя в несколько дней пространство между опорными пунктами, можно будет их оставлять на последнем пункте затем, под прикрытием части войск, отправлять назад до следующего этапа, на который, ко времени прибытия этих верблюдов, должно было быть уже привезено довольствие заднего этапа. Получив здесь довольствие, транспорт опять шел вперед до следующего опорного пункта, сдавал там довольствие и опять порожний возвращался к этапу. На самом деле верблюды не только не освобождались, но не на чем было везти довольствие даже при самом отряде По предположению от Киндерли до Биш-акты должно было освободиться 75 верблюдов. Вместо того, их пало или брошено в пути по не годности 340 штук. Получаемым в Киндерли до 17 апреля т. е. до выступления самого начальника отряда в поход, до несения начальников эшелонов Буравцова и Тер-Асатурова ясно указывали, что предположение это несостоятельно, а по тому Ломакин доставку довольствия в пределы ханства постановил в зависимость от тех верблюдов, за добытием которых послан был Навроцкий. В случае успешного выполнения этого поручения, предполагалось отправить верблюжий транспорт с довольствием тотчас за отрядом, так чтобы оно было доставлено в Айбугир чрез неделю после прибытия туда войск. Но если бы Навроцкому не удалось привести верблюдов, то тогда, независимо того, что строевые казачьи лошади должны были бы везти на себе фураж на полмесяца, предполагалось всю кавалерию оставлять возможно дольше на опорных пунктах и двигать ее втрое скорее пехоты, чрез что количество груза, которое должны были везти верблюды, сократилось бы дней на пятнадцать[189]. Хотя Навроцкий и успешно выполнил данное ему поручение, но приведенных верблюдов едва достало для поднятия фуража и прочих тяжестей кавалерии и полевой артиллерии; о том же, чтобы уделить хотя какое либо число их для опорных пунктов, не могло быть и речи. Точно также предположение о том, что бы кавалерия везла на себе фураж на полмесяца, было давно уже оставлено, еще подходя к колодцам Сенек, как совершенно неприменимое в походе по пустыне. Оставалось одно: обратиться к тем верблюдам, которые были брошены на пути между фортом Александровским и Киндерли и между этим последним пунктом и Биш-акты. На всем этом пространстве было брошено более 600 верблюдов.

По прибытии Навроцкого в Биш-акты, он, по уходе начальника отряда с кавалериею в Бусага, начал приводить в известность оставленные в его распоряжении средства. Оказалось, что на Биш-акты ему оставлено с годовалыми верблюжатами 39 верблюдов, из которых ни один не годился под вьюк. На пути в Киндерли он нашел еще 14 верблюдов, также совершенно негодных. По прибытии в Киндерли, Навроцкий нашел у воинского начальника 76 верблюдов: из них 16 совершенно негодных, оставленных ему войсками при выступлении отряда, 59 доставленных из числа брошенных по дороге из форта Александровского в Киндерли и 23 доставленных из числа брошенных отрядом верблюдов. Из этих верблюдов вскоре пало 22 штуки. Таким образом, считая 39 верблюдов, оставленных в Биш-акты, и 14, найденных между Биш-акты и Киндерли, всех верблюдов состояло на лицо в Киндерли, по прибытии туда Навроцкого, 129 штук, а за исключением из них 40 годовалых, 89 штук, которые не могли поднять каждый и трех пудов, при чем им надо было по крайней мере две недели отдыха и корма[190].

Что касается верблюдов, которые были брошены на пути от форта Александровского в Киндерли, то судьба их была следующая. Все они были поручены состоявшим при колонне киргизам и туркменам и туркменским старшинам прибрежного населения. Люди эти обязаны были, когда верблюды поправятся, отвести их в форт Александровский или в Киндерли, куда будет ближе. В Киндерли действительно было доставлено 129 верблюдов: из них 70 до ухода отряда и 59 уже по уходе. Но в форт Александровский не только никто не привел ни одного верблюда, но даже не сообщил коменданту, где они находятся. В последствии комендант форта послал по дороге в Киндерли несколько киргиз, которые на восьмидесяти верстах нашли 83 верблюда, но по большей части столь изнуренных, что они не могли даже встать с места, и только 19 штук приведены в форт. Те верблюды, которые могли передвигать ноги, были собраны посланными людьми к ближайшим кочевьям киргизским и туркменским, но там они за недостатком корма, при господствовавших в приморской полосе ветрах, разновременно пали[191].

Самое лучшее, что было в распоряжении Навроцкого, это — повозочный транспорт и вьючный конный обоз. Но лошади от усиленной перевозки очень пострадали; к 8 мая пало 35 лошадей: 14 в повозочном транспорте и 21 в вьючном. Все усилия этих перевозочных средств направлены были к тому чтобы обеспечить войска, оставленные в биш-актинском укреплении, довольствием, так как, при выступлении из этого пункта, отряд забрал с собою все запасы, и для поддержания своего существования роты должны были по очереди ходить к колодцам Сенек за сухарями.

Таким образом у Навроцкого не было никаких средств для транспортировки запасов довольствия за отрядом. А между тем Ломакин, пользуясь каждым случаем, писал ему о скорейшей доставке транспорта с довольствием за отрядом. Так, из Бусага он просил доставить ему овес и в особенности сухари к 7 или 8 мая в Ильтедже, где будет оставлена рота, которая, забрав все привезенное им туда, доставить его в Айбугир. На это Навроцкий отвечал, что он не может быть в Ильтедже раньше 16 или 18 мая; если же и придет, то оставив там довольствие на две роты, полную сотню и артиллерию, с которыми он будет конвоировать транспорт, может уделить действующему отряду не более 100 мешков сухарей, овса же — ничего, иначе — сухарей меньше.

Из Ильтедже Ломакин писал Навроцкому то же самое, что из Бусага[192]. В конце апреля из Петербурга получено было известие о том, что месячное довольствие мангишлакскому отряду не доставлено из Иргиза на Эмбу за недостатком верблюдов и что по той же причине Оренбургский округ не может взять на себя обеспечение довольствием кавказских войск в Хиве и на обратный путь. Со стороны Кавказа в то время не представлялось никакой возможности доставить продовольствие в мангишлакский отряд, по совершенному неимению перевозочных средств на берегу Каспийского моря, а мог быть усилен только склад запасов в Киндерли. Если бы главный начальник хивинской экспедиции признал нужным задержать кавказские войска в хивинских пределах; если бы не оказалось продовольственных средств на месте и доставка их из Оренбургского или Туркестанского военных округов оказалась неудобною, то от генерала Кауфмана зависело обратить имеющихся при кавказских войсках перевозочные средства для подвоза продовольствия с Каспийского моря. Тем не менее князь Святополк-Мирский опасался, чтобы со стороны кавказского начальства не были упущены какие либо меры, которые могли бы способствовать снабжению наших отрядов продовольствием во время экспедиции и в особенности на обратном пути; поэтому он обратил внимание командующего войсками Дагестанской области на приобретение перевозочных средств на тот случай, если бы оказалось необходимым доставлять продовольствие для наших войск по пути следования мангишлакского отряда[193]. По сведениям, собранным в Киндерли начальником штаба войск Дагестанской области, оказалось, что из 129 верблюдов, состоявших в этом пункте к 28 апреля, осталось к 6 мая всего 107 штук, из коих только 60 годных, и что в конном обозе, после первого же рейса в Биш-акты, 11 лошадей пали и 18 пришли на весьма продолжительное время в совершенную негодность; кроме того 20 колес в повозочном транспорте были поломаны. Вследствие этого князь Меликов выразил мнение, что в Киндерли необходимо отправить от полков 20-й и 21-й пехотных дивизий 120 надежных повозок, заложенных каждая пятью подъемными лошадьми[194], с обозными нижними чинами при офицерах, и независимо того, как на усиление перевозочных средств так и на случай изнурения подъемных лошадей нанять верблюдов в Бакинской и Тифлисской губерниях. Но так как предложение это князем Святополк-Мирским было отклонено, то командующий войсками Дагестанской области приказал воинскому начальнику форта Александровского собрать всех верблюдов, какие окажутся, из числа оставленных по пути следования верблюжьего транспорта в Киндерли; кроме того, нанять или купить в окрестностях форта верблюдов хороших и надежных, сколько окажется возможным, и всех этих верблюдов отправить в самом непродолжительном времени в Киндерли, к Навроцкому, сухим путем, поручив доставку их тем из туркмен, которыми приставшие верблюды будут доставлены в Александровский форт. Самых же наилучших верблюдов, сколько окажется возможным, отправить в Киндерли немедленно на шкуне. Вместе с тем он приказал купить арбы, запряженные быками, собственно для подвоза довольствия из Киндерли в Биш-акты[195].

Оказалось, что с выступлением войск из форта Александровского в Киндерли, 25 марта, все киргизы, живущие около форта, откочевали в глубь степи, так что самые ближайшие к форту кочевья были на полуострове Бузачи и около гор Каратау, т. е. в 160 и в 130 верстах, и никто из старшин к Навроцкому не явился. «Сколько можно судить, доносил он князю Меликову, они всеми средствами стараются тормозить наши успехи по транспортировке продовольствия». Даже не было возможности купить баранов на мясные порции войскам и потому их доставляли на шкуне из Дагестана. Хотя при форте, в недальнем от него расстоянии, и кочевало несколько кибиток, но это были такие бедняки, которые не имели верблюдов, т. е. средств к передвижению, почему и остались на лето около форта. Предполагая, что верблюды, оставленные на пути между фортом Александровским и Киндерли, отведены в форт, Навроцкий, в начале мая, намеревался выслать туда сотню казаков для принятия этих верблюдов; но комендант форта, дабы отстранить движение сотни, поспешил послать в Киндерли приведенных к нему и оставшихся еще в живых 19 верблюдов[196].

Тем более оказались полезными и безусловно необходимыми 25 воловьих арб, купленных, по приказанию командующего войсками Дагестанской области, в Хасав-юртовском округе. Арбы эти на первый раз были куплены в количестве только 25 штук, на том основании, что неизвестно было, в состоянии ли такой транспорт, в виду исключительных местных условий, существовать на Мангишлаке и принести ожидаемую пользу. Доставленные в Киндерли 13 мая, оне начали совершать перевозку довольствия в Биш-акты столь успешно, что князь Меликов в подкрепление этому транспорту выслал еще 40 арб[197]. Но все эти средства могли служить только для доставки довольствия в Биш-акты, так как быки требовали сена, которое и можно было везти только на расстояние 200 верст в оба пути.

Таким образом подвозка довольствия вслед за отрядом не состоялась. Она не могла состояться при том небольшом числи верблюдов, которые находились при отряде, и притом верблюдов весьма слабых, из коих падало больше, чем освобождалось. Хотя в последствии верблюды и освобождались, но части войск, понятно, оставляли у себя здоровых и сильных, а сдавали слабых, которые не могли выдержать нового большого похода под вьюками.

На опорных пунктах оставлено было следующее число войск: 1) в Киндерли: три роты ширванского полка (493 человека), сборная рота апшеронского полка (235 челов.), сборная рота самурского полка (194 человека), 297 казаков от всех казачьих сотен, 50 всадников Дагестанского конно-иррегулярного полка, одно орудие от 2-й батареи 21 артиллерийской бригады и две 4-х футовые не запряженные пушки, привезенные из Красноводска, и 2) в Биш-акты: по одной роте Апшеронского и Ширванского полков (230 челов.) и одно полевое орудие от 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады, без лошадей. Всего с нестроевыми, обозными и с чинами интендантского и медицинского ведомств 1,575 человек и 380 лошадей, считая подъемных и вьючных. Из числа этих войск, две роты Ширванского полка, одно полевое орудие сто казаков имели назначение конвоировать транспорт с довольствием до Ильтедже, где, сдав его роте апшеронского полка, должны были составить гарнизон ильтеджинского редута; но обстоятельства так сложились, что этому предположению не суждено было осуществиться, о чем будет сказано в своем месте.

Глава IX

Предположение о дальнейшем движении по Устюрту. — Невозможность выполнить его. — Новое распределение колонн. — Движение на Устюрт. — Подъем на него. — Движение по Устюрту до Ильтедже. — Затруднения в воде. — Глубина колодцев. — Прибытие в Ильтедже и устройство там укрепления. — Гарнизон Ильтедже. — Дальнейшее движение отряда к Айбугиру.

Начальник отряда предполагал сначала от Бусага двигаться по двум параллельным дорогам, имея головы колонн на одной высоте: один путь пролегал на Ильтедже, чрез Каракин, а другой, северный, чрез Ак-крук, Карсак, Еркембай, Уч-кудук и Алан к Табан-су, где должны были соединиться обе колонны. Расстояние между дорогами предполагалось равным верстам 40–70. Двигаясь на одной высоте, колонны могли иметь между собою постоянное сообщение. Движение же эшелонами, по мере приближения к хивинским пределам, Ломакин считал не вполне безопасным, а движение одною цельною колонною по одному из этих путей невозможным, так как для людей и животных не доставало бы воды[198]. Вследствие этого, начальнику переднего эшелона, Скобелеву, 23 апреля послано было приказание осмотреть путь к колодцу Ак-крук[199]. В его колонне хотя и оказался проводник, который знал дорогу к этому колодцу, но один ехать туда не взялся, а соглашался отправиться только в сопровождении другого киргиза, которого в колоне не оказалось; прочие же проводники совсем не знали дороги к колодцам Ак-крук[200]. Но Ломакин в Бусага получил известие, что воды по пути до Ильтедже достаточно и потому счел возможным не раздроблять отряд на две отдельные колонны по двум особым дорогам, а решил идти в Ильтедже, чрез Каракин, четырьмя эшелонами, в расстоянии один от другого на пол перехода[201].

Эшелоны состояли: первый, под начальством Скобелева, из трех рот, команды сапер, двух горных орудий и 25 казаков; второй, под начальством Гродекова, из четырех рот и сотни; третий, под начальством подполковника Пожарова, из трех рот, двух полевых орудий и команды казаков, и четвертый, под начальством полковника Тер-Асатурова, из трех сотен кавалерии с ракетною командою. Порядок выступления от колодцев Бусага был назначен следующий: 26 апреля, в 3 1/2 часа утра — авангард, а в 4 часа пополудни — вторая колонна; 27-го, в 3 1/2 часа утра — третья колонна; четвертая же должна была выступить с таким расчетом во времени, чтобы прибыть к колодцам Ильтедже одновременно с третьего колонною.

Движение первой колонны до колодцев Каракин, находящихся в 20 1/2 верстах[202] от колодцев Бусага и у самой подошвы Устюрта, совершено было вполне благополучно, и 27-го колонна эта поднялась на него. Чинк, т. е. оконечность Устюрта, в том месте, где войска поднимались, имеет довольно пологий подъем, не представляющий затруднения для движения войск. Здесь он возвышается над окружающею местностью не более, как на 25 сажен.

Устюрт по тому направлению, по которому шел мангишлакский отряд, представляет почти везде совершенно ровную поверхность, как море: ни одного холма, ни одной складки местности, глазу решительно не на чем остановиться, — только изредка попадается киргизская могила. Скудная растительность, которую встречал до сего отряд, сменилась почти совершенным бесплодием; кое где попадается полынь, да небольшие кусты гребенщика, и саксаула; ни одного зверя, ни одной птицы только змеи и ящерицы небольшой величины попадаются на каждом шагу. Сухость воздуха поразительная. Дожди бывают весьма редко и дни стоят почти постоянно ясные. В раскаленном воздухе заметно постоянное легкое дрожание: это испарение земли. Суточные колебания температуры большие: днем сильная жара, за 30° R., ночью температура иногда понижалась до +14° R. Здесь в полном смысли слова — пустыня. Вступив сюда первый раз, человек поражается ужасом; ему кажется, что не выйти отсюда живым, потому что не для человека создана эта страна. Следы разрушенной уничтоженной жизни, в виде белеющих костей людей или животных, как бы указывают ему на это.

«В первые дни творения Мира, говорится в одной персидской легенде, Бог усердно занимался устроением земли: везде пустил реки, насадил деревья, вырастил траву. Долго он работал и полсвета уже устроил; наконец, ему надоело и он предоставил одному из своих ангелов докончить устройство земли. Но ангел был ленив: ему тяжело было насаждать деревья, произращать травы, пускать реки. Чтобы сбыть дело поскорее с рук, он взял только песок, да камень, и начал раскидывать их по неустроенной еще части земли. Дело это он сделал очень скоро и доложил, что все готово. Бог посмотрел на его работу, ужаснулся, но поправить ничего не мог: там, где коснулась рука ленивого ангела, образовалась пустыня. Бог проклял ангела и творение рук его и повелел ему самому жить в пустыни. С тех пор ангел стал духом тьмы, а страна, созданная им, страною тьмы (Туран), в отличие от Ирана, страны света». Как бы в подтверждение этой легенды, что пустыня есть обиталище злого духа, мангишлакский отряд не встретил на Устюрт ни одного человека до самого Аральского моря, ибо с конца марта по октябрь жители откочевывают или в Хиву, или на Эмбу.

Солдаты не шутя верили, что здесь обитает чорт. Необыкновенные размеры и странные формы, которые раскаленный воздух придавал местным предметам, и миражи убеждали их в этом, потому что кому же, как не чорту, придет в голову смущать людей издали видом бегущих ручейков, осененных деревьями, которые так и манят укрыться под их тенью, или какому нибудь кустику придать форму огромной пирамидальной тополи, а человеку — форму большой башни. Пройдя уже не одну сотню верст, люди освоились с миражами и не бросались к ним, как прежде. Но тем не менее каждый мираж, изображавший такие соблазнительная вещи, как воду и деревья, тень которых даже отражается в воде так и манил к себе, ибо все это представлялось так естественно.

Хотя проводники и сообщили, что по дороге на Каракин до Ильтедже колодцев весьма много, отчего и был выбран этот путь, а не северный, на Ак-крук и Суня-темир, однако ж на самом деле оказалось, что воды по этому пути столь мало и колодцы так глубоки, что эшелоны, которыми выступил отряд из Бусага, оказались слишком велики. Поэтому каждый из эшелонов во время движения сам собою разделился на новые, более мелкие, части. Это была одна причина раздробления эшелонов. Другая заключалась в том, что крайне маловодное или, вернее, безводное пространство в 100 верст от колодцев Каракин до Ильтедже надо было пройти как можно быстрее, а быстрота движения колонны увеличивается с уменьшением ее.

За колодцами Каракин следует колодезь Кыныр. Он только один и имеет 30 сажен глубины. В отряде имелись самые смутные понятия о колодцах на Устюрте; говорили, что будут колодцы в 12–15 сажен глубины. Это всем казалось необыкновенным. Каково же было всеобщее удивление, когда, по измерении колодца Кыныр, оказалось, что он имеет 30 сажен глубины. Для доставания воды из глубоких колодцев, при отряде везлись два кожаных ведра, каждое вместимостью до 5 ведер. 26-го, вечером, когда колонна Гродекова ночевала, благодаря проводнику, в 1 1/2 верстах от колодцев Каракин, прибыл нарочный от Скобелева с просьбою дать ему одно ведро и как можно больше веревок. И то, и другое было послано немедленно с киргизом, так что первая колонна, 27-го утром прибывшая к Кыныру, доставала воду из него посредством этого ведра. Одинокий колодезь Кыныр высечен в скале и имеет узкое наружное отверстие (3/4 аршина)[203]; вокруг него из камня устроены перила[204] и каменное корыто. На большом пространстве около колодца нет ни былинки — все вытравлено; видно людям заходившим сюда, приходилось употреблять много времени, чтобы напоить животных и налить бурдюки водою.

Первой колонне нельзя было долго оставаться у Кыныра: в 12-ти часах расстояния следовала вторая колонна, Гродекова Надо было идти далее. Здесь предстояли на выбор два пути или по старой караванной дороги прямо на Ильтедже, по без водному пути в 50 верст, или кружным путем по колодцам. Так как в Кыныр первая колонна могла набрать только такое количество воды, которое могло быть достаточно для раздачи людям у колодца, то выбора между этими путями не могло быть; пришлось поневоле следовать кружным путем, проходившим чрез одиночные колодцы, хотя и весьма глубокие. 27 числа, вечером, Скобелев выступил к колодцу Дюсембай или Усюн, лежащему к югу от большой кара ванной дороги.

Вторая колонна, Гродекова, выступила из Бусага 26 апреля, в 4 часа пополудни. К ночи пройдено было 19 верст и колонна ночевала в безводном пространстве, всего в 1 1/2 верстах от колодцев. На другой день, 27 числа, не успел хвост пехоты тронуться с места ночлега, как уже голова подошла к колодцам Каракин. Их пять, глубина до воды 5 сажен; вода солоноватая. Колодцы расположены в небольшом овраге. Войска, почти не останавливаясь, набрали воду в ручную посуду, а казаки напоили своих лошадей. На переходе от Бусага начался падеж лошадей. Прежде всего пали те лошади, которые были отбиты Навроцким и розданы офицерам. Эти лошади, при усиленных переходах от залива Кайдак к отряду, на скудном подножном корме и почти без воды, едва передвигали ноги тотчас же по выходе из Биш-акты. 26 числа в первой и во второй колоннах пало их несколько штук. Когда же поднялись на Устюрт, где корму для лошадей почти не было, все эти лошади пали и затем офицеры шли пешком.

Вторая колонна пришла к Кыныру поздно ночью. Достали большое кожаное ведро и собрав веревки со всей колонны, связали их и опустили ведро в колодезь. Сначала за работу принялись солдаты; но работа наполнения ведра водою, при невозможности на 30-ти-саженной глубине слышать плеск ее, шла медленно; ведро вытягивали только на половину наполненным водою и самый процесс добывания воды был весьма продолжителен: каждый рейс продолжался минут двадцать. Тогда киргизы, из верблюдовожатых, сами томимые жаждою, видя, что дело подвигается медленно, напросились на работу. Этому, конечно, не только никто не препятствовал, но все были довольны и киргизам обещана денежная награда. Лишь только веревка очутилась в их руках, как работа закипела: ведро вытягивалось постоянно полным и самое доставание воды пошло вдвое скорее. Часа через три посуда одной роты была уже наполнена; приступили к наполнению посуды другой роты. Вдруг послышались звуки зурны, — знак, что приближается начальник отряда с кавалериею. Хотя в приказании по отряду и сказано было, что кавалерия выступит с таким раз счетом времени, чтобы прибыть к колодцам Ильтедже одно временно с третьего колонною, однако начальник отряда, желая видеть все эшелоны на марше, выступил от колодцев Бусага 27-го утром и после большого привала у колодцев Каракин двинулся далее. Но чрез это он находил все колодцы занятыми и кавалерия, которая в последний раз была напоена в Каракине, очутилась в критическом положении; только случайность выручила ее из беды. Прибыв к колодцу Кыныр, кавалерия остановилась. Начальник отряда приказал, для облегчения подъема воды и для ускорения работы, устроить нечто в роде ворота. С единственной арбы, которая находилась при второй колонне и на которой везлись отрядные суммы, была снята ось с колесами и поставлена над колодцем; затем к оси была прикреплена и намотана веревка, привязанная к ведру. Каждое колесо держали нисколько человек, а человек пятнадцать тянули веревку с ведром. Таким способом вытащили только три ведра; затем веревки перетерлись и ведро упало в колодезь. Другого такого ведра в колонне не было, доставать же воду обыкновенными ведрами было бесполезно. Так как до рассвета оставалось не более трех часов, а между тем не были напоены три роты и сотня кавалерии, находившиеся во второй колонне, то каждой из этих частей колодезь был предоставлен только на пол часа; войска, насколько было возможно, пользовались этим временем и до самого рассвета толпились у колодца. В лагере всю ночь никто не спал. За полчаса до выступления Гродеков приказал той роте, которая набралась водою, поделиться своим запасом с другими частями колонны.

Еще солнце не показывалось на горизонте, а вторая колонна была уже в движении к колодцу Дюсембай. Едва только она выступила от колодца Кыныр, как командир 4-й сотни кизляро-гребенского полка, Сущевский-Ракуса, в виду того, что лошади его сотни были не поены уже целые сутки, испросил разрешение двинуться на рысях к колодцу Дюсембай, чтобы до прихода пехотной колонны успеть напоить лошадей. По словам проводника, это можно было успеть сделать, так как колодезь не глубже 10 сажен. Предполагая даже, что проводник показал глубину колодца вдвое меньше, все-таки глубина выходила в 20 сажен. Каково же было отчаяние Сущевского-Ракусы и всей его сотни, когда глубина оказалась только на одну сажень меньше глубины Кыныра, т. е. 29 сажен. Колодезь этот, подобно Кыныру, высечен в скале. Расстояние от этого последнего 11 1/2 верст.

В 8 часов утра, когда сотня прибыла к колодцу, она застала там команду казаков из первой колонны. Эта колонна 27 числа ночевала в безводном пространстве, недалеко от Дюсембая. Утром 28 апреля, узнав, что колодезь близко, Скобелев с казаками направился к нему, а пехоту с горным взводом послал к колодцам Ак-мечеть. К приходу Сущевского-Ракусы казаки оканчивали поить своих лошадей; пехота же первой колонны виднелась верстах в семи. Напоив лошадей, казаки из первой колонны предоставили колодезь в распоряжение кизляро-гребенской сотни. Едва достали несколько ведер воды, как большая копка (киргизское кожаное ведро) оборвалась в колодезь, а вскоре затем подошла пехота и вьюки второй колонны. Тогда Сущевский-Ракуса испросил разрешения идти далее, к колодцу Черкезлы, до которого, по словам проводника, было верст 15. Но так как бараны не были поены с колодцев Бусага, напоить же их у Дюсембая не было никакой возможности, то начальник эшелона поручил командиру сотни взять с собою баранов и напоить их у Черкезлы. Кавалерия с своими вьюками и с баранами немедленно же выступила и пехота заняла ее место у колодца Дюсембая. Жара в этот день стояла свыше 40° R., при отсутствии всякого движения воздуха.

Всякий раз, когда войска приходили к одиночному, следовательно глубокому колодцу, происходило обыкновенно следующее. Не успевали солдаты, шедшие в голове колонны, составить ружья в козлы, как бежали к колодцу с своими котелками, манерками и веревками и сразу опускали в колодезь штук 10 этой посудины, при чем давка происходила страшная. Веревки путались одна с другого, обрывались и посуда падала в колодезь; едва половина опущенных манерок вытаскивалась на половину наполненными водою; прочие же поднимались пустыми. Но чрез некоторое время прибывали к колодцу вьюки и с ними ведра. Тогда установлялся следующий порядок: каждой части назначалась очередь для добывания воды; к колодцу ставился на вьюках[205], по порциям, величина которых зависела от совокупности многих обстоятельств: от количества воды, находившейся в бурдюках и бочонках, от величины предстоявшего перехода, от того, в какое время пришли на привал или ночлег, т. е. утром, в полдень или ночью, наконец от числа колодцев и их глубины. Наименьшая порция воды, которая отпускалась солдату на пол суток, равнялась пяти крышкам от манерки, т. е. двум обыкновенным стаканам, а наибольшая — половине манерки, т. е. 1 1/2 бутылки. Можно представить, что испытывал человек при подобном недостаточном отпуске воды, когда испариной у него выходило больше жидкости, чем сколько он получал ее. Мучимый жаждою, он подходил к колодцу и вымаливал себе глоток воды, или же подставлял свою крышку под бурдюк, когда в него наливали воду, и терпеливо выжидал, когда к нему попадет несколько капель жидкости. Здесь говорится «несколько капель» в буквальном смысле слова, потому что воду наливали весьма бережно и проливать ее опасались. При ничтожном отпуске воды, можно ли было думать о варки пищи? О качестве воды, конечно, уже никто не заботился: «была бы только мокрая», говорили в отряде

Никто не может лучше знать цену воде, как кочевники. Недаром в пустыне существует поверье: «капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за сто лет»; недаром считается верхом гостеприимства напоить жаждущего путника в летний зной; не даром постройка колодцев приписывается святым людям. Нет святее дела, как вырыть колодезь. Имена строителей в большей части случаев увековечены: колодцы называются в честь их. И действительно, не говоря уже про ту пользу, которую приносят колодцы, трудность работ при вырытии, например, Кыныра, достойна того, чтобы сохранить в памяти потомства имена строителей. Некоторым колодцам приписывается чудесное происхождение. Так, про колодезь Балкую, около Красноводска, рассказывают, что он открылся мгновенно, от прикосновения костыля одного старца, не находившего нигде по пути воды и изнемогавшего от жажды.

Жара начиналась уже через час по восходе солнца; часа через три по выступлении с ночлега люди начинали приставать. К 9—10 часам утра зной становился невыносимым; в воздухе удушье; миражи начинали играть на горизонте. Приблизительно около этого времени колонна становилась на привал. Двигаться позже было неудобно уже по тому, что в жару солдаты могли делать только по две, по две с половиною версты в час, вместо 3–3 1/2 верст, которые они проходили по утрам и по вечерам, по спаде зноя. Привал продолжался до 3 или 4 часов по полудни. Но он немного освежал людей, мучимых жаждою и лежавших на солнце без палаток. Хотя к полудню солнце и укутывалось сухою туманною мглою[206], но из-за нее продолжали литься всеиссушающие, отвесные жгучие лучи. Как ни ничтожно казалось бы закрытие, представляемое одним полотном против солнечных лучей, но на самом деле разница в температуре на солнце и под полотном огромная, почти такая же, какая летом существует между комнатой, расположенной на солнечной стороне, и подвалом, обращенным к северу. При неимении палаток, солдаты, составив ружья в козлы, покрывали их шинелями, которые могли дать защиту от солнечных лучей только одной голове; все же остальное тело немилосердно обжигалось солнечными лучами. Нельзя представить ничего мучительнее так называемого отдыха на привале в пустыне, в полуденный зной, без палатки; по-видимому, вместо подкрепления сил, человек еще более изнуряется; когда одна половина тела накалится солнцем и человек не в состоянии более переносить мучений, то переворачивается на другую сторону, но здесь он попадает на горячий песок, т. е. из огня да в полымя. И так как накаливание совершается весьма быстро, то на привале люди то-и-дело переворачиваются с боку на бок. Все тело колет как будто иголками и отделяется обильный пот, а металлические вещи накаливаются до такой степени, что прикоснуться к ним обнаженным телом невозможно. Независимо этого, при значительном выделении пота жажда усиливается.

На привалах, если воды было достаточно, варили обед и затем поили лошадей и верблюдов — или в волю, если колодцев было много, или же только по одному по два ведра на каждое животное, если воды было ограниченное количество; после всех поили баранов. С этими животными было много хлопот. Приближаясь к колодцам и чуя воду, они обыкновенно бросались к ним вскачь. Так как колодцы большею частью ничем не огорожены, то чтобы бараны с разбега не попадали в них, обыкновенно ставили сплошную цепь солдат, от колодцев шагах в 20, которым не малого труда стоило удержать их. Наполнив корыта водою, подпускали к каждому из них по десятку баранов. Когда воды было много, баранов поили, конечно, в волю; если же воды было мало, то дав на десяток ведро воды, отгоняли их проч., и чтобы они не бросились к корытам, их снова окружали цепью солдат. Были и такие случаи, что поили животных даже и тогда, когда и людям воды было недостаточно. Это случалось, когда животные были не поены несколько дней, и впереди не представлялось возможности скоро их напоить. В подобных обстоятельствах много хлопот было не только с животными но и с людьми, которые, припав к корытам, оспаривали у них воду. Особенно тяжело приходилось верблюдовожатым если солдаты делились с ними своею скудною пищею воды уже им никто не давал. С запекшимися устами, с почерневшими языками, они иногда едва в состоянии были произносить: «су, су! воды, воды!» Несчастные, стоя на коленях, вымаливали глоток воды.

Вечерние переходы бывали всегда легче утренних, так как по вечерам было прохладнее. Вечером шли часов до девяти до десяти. Таким образом отряд находился от 10 до 12 часов в движении, совершая нередко более 40 верст, И так шли не один день, не два, а целых три недели.

Часам к шести вечера две роты колонны Гродекова набрали воду в ручную посуду и напоили часть верблюдов. Роты эти, под командою Буравцова, тотчас же были двинуты к колодцам Черкезлы. Прочие войска остались у Дюсембая, наливать свои бурдюки, и только к десяти часам вечера окончили это дело. В темную ночь Гродеков повел их тоже к Черкезлы.

Между тем, Сущевский-Ракуса, постоянно уверяемый проводником, что Черкезлы близко, шел уже в продолжении пяти часов. Наконец, часа в 4 пополудни, он подошел к колонне Скобелева, которая, двигаясь с самого утра в течение шести часов, к колодцам Ак-мечеть не дошла и остановилась всего в трех верстах от колодца Черкезлы. В этой колонне одна рота начала приставать и растягиваться. Скобелев, чтобы водворить в ней порядок, повел ее под барабан, с ружьями на плечо, верст 10. О существовании колодцев Черкезлы Скобелеву не было известно. Когда Сущевский-Ракуса подошел к первой колонне и сообщил начальнику ее, что он идет к колодцу Черкезлы, то Скобелев приказал и своей колонне тотчас же двигаться туда. В Черкезлы оказался один колодезь в 25 сажень глубиною. Вода протухлая, соленая и чрезвычайно мутная. Кизляро-гребенской сотне которая не поила уже своих лошадей с 6 часов утра 27 до вечера 28 апреля, разрешено было дать по полуведру воды. У несчастных животных полопались от жары и жажды языки; они дрались, кусались, дрожали при виде воды, пили ее с такою жадностью, что падали на колени; трудно было лошадь оторвать от пустого, но еще мокрого ведра. Но не многим лошадям досталось напиться. Заметили что вода в колодце плохо набегает, а потому поение лошадей прекратили и воду стали отпускать только людям. часа через два вся вода из колодца была вычерпана. В это время приехал проводник, посланный Скобелевым для разыскания колодцев Ак-мечеть, и сообщил, что они не далеко. В тот же вечер первая колонна прибыла к Ак-мечети, где воды в двух колодцах весьма много, а сотня Сущевского-Ракусы осталась у Черкезлы. Часа через три вода набежала; лошадям дали только по полуведру, и затем воды в колодце опять не стало. Около полуночи пришел к Черкезлы Буравцов с двумя ротами, а утром 29 прибыл и Гродеков с остальными двумя ротами, проследовав безостановочно 25 верст. Люди, прошедшие без сна всю ночь у колодца Кыныр, не спали и в эту ночь. Все были сильно утомлены. Некоторые из офицеров, чтобы прогнать сон, их одолевавший, вставали с лошадей и шли пешком; другие выезжали перед колонной шагов за 600–700, слезали с коней, ложились на землю и засыпали минут на пять; когда колонна подходила, то их будили, они опять садились на коней и повторяли тоже самое. Киргиз Курман-Джанов, посланный Сущевским-Ракусою с донесением к Гродекову, заснул на лошади, которая, не будучи понукаема, остановилась. Его встретили верстах в 12 от колодца Черкезлы и насилу добудились. Одно только выручало — прохлада ночи.

29 апреля, часов в шесть утра, когда вода в колодце набежала, приступили к поению лошадей. Но давши по ведру нескольким лошадям, колодезь опять весь вычерпали. Пришлось ждать. Часам к девяти воды набежало достаточное количество. Но в это время к колодцу подошли два полевые орудия из колонны Пожарова, под конвоем сотни казаков. Командир сотни просил напоить артиллерийских лошадей, без чего оне не дойдут до Ильтедже. Гродеков приказал отпустить по одному ведру на каждую артиллерийскую лошадь, всего счетом 24 ведра, и напоить казаков, так как узнал от них, что они поили своих лошадей в последний раз 28 числа, следовательно лошади могли еще ждать. Затем артиллерия, отдохнув около часу, двинулась далее по большой Дороге, прямо на Ильтедже.

Колонна Пожарова выступила от колодцев Бусага. 27 апреля утром. Дойдя до колодцев Каракин, колонна остановилась; но сюда приехал начальник отряда и приказал тронуться далее, к Кыныру, где предполагалось много воды Пожаров тронулся, дошел до Кыныра, но не мог напоить пехоту, так как уцелевшее большое ведро находилось в колонне Скобелева. Тогда он отправил артиллерию, под прикрытием сотни казаков, отдельно, вперед по большой дороге, прямо на Ильтедже, а с пехотою возможно скорее следовал по той же дороге. Часов около четырех пополудни 29 числа колонна его обогнала колонну Гродекова, когда эта последняя находилась у Черкезлы.

Между тем, колонне Гродекова идти прямо на Ильтедже от Черкезлы было невозможно по недостатку запаса воды точно также невозможно было утром 29 числа идти и на Ак мечеть, где в это время находился Скобелев и кавалерия с начальником отряда, а также и потому, что люди сильно устали. Решено было выждать вечера и тогда следовать к Ак-мечети. Когда вода в колодце Черкезлы набежала, то прежде всего дали по ведру воды лошадям; затем набрали воду в ручную посуду две роты апшеронского полка, который тот час и были направлены к колодцам Ак-мечеть, под начальством Буравцова. К 8 часам вечера набрали воду в котелки и манерки остальные две роты апшеронского полка и с начальником колонны тронулись тоже в Ак-мечеть. До колодцев Ак-мечеть всего пять верст. Придя к ним, Буравцов застал хвост кавалерии, ночевавшей с 28 на 29 число. Кизляро-гребенская сотня оставалась у колодца Черкезлы, так как от Буравцова получено было не совсем определительное известие о количестве воды в Ак-мечети. Сущевскому-Ракусе приказано было напоить своих лошадей в Черкезлы досыта и утром следующего дня прибыть в Ак-мечеть. В Ак-мечети оказалось два колодца, глубиною 10 сажень, и воды неисчерпаемое количество: не смотря на то, что из них кавалерия напоила своих лошадей, набрался водою и напоил верблюдов Скобелев, вода в них не уменьшалась. Колодцы расположены на гладкой, глинистой, совершенно обнаженной от всякой растительности, поверхности Недалеко от них находится небольшой меловой курган, в котором вырыта пещера, служащая местом совершения богослужения, т. е. мечетью. Отсюда и самое название колодцев Ак-мечеть (белая мечеть). К утру 30 апреля были напоены все люди; лошади и верблюды, а за час до выступления прибыла в Ак-мечеть и сотня Сущевского-Ракусы, также напоив своих лошадей и верблюдов.

Затем движение второй колонны к Ильтедже не представляло никаких особенных затруднений. Большие пески, начинающиеся верстах в 10 от Ильтедже, были преодолены довольно легко. 30 числа, пред закатом солнца, колонна Гродекова пришла в Ильтедже, где уже собрались остальные части отряда.

В этот день полевой артиллерийский взвод из колонны Пожарова, следовавшей отдельно от его колонны, под прикрытием сотни казаков, не доходя верст 6 до Ильтедже, в песках выбился из сил и не мог следовать дальше. Дано было знать в Ильтедже, где уже собралась кавалерия и пехота Скобелева. Немедленно казаки сели на коней, взяли все имевшиеся бурдюки и поскакали к артиллерии. Артиллерийские лошади были напоены, отдохнули, и затем орудия прибыли в лагерь.

Что касается четвертой колонны (кавалерии с ракетною командою), то она выступила от колодцев Бусага 27 апреля и, после большого привала у колодцев Каракин, где были напоены лошади, в тот же день прибыла к колодцу Кыныр, застав там колонну Гродекова. Как было сказано, большое кожаное ведро уронили в этот колодезь, и кавалерия не имела никаких средств напоить своих лошадей, а между тем проводники не знали другого колодца ближе, чем Алпай-мас, находящийся в 50 верст, от Кыныра. Тронулись к Алпай-масу. К полудню 28 апреля жара достигла 40° R. конница начинала выбиваться из сил; некоторые лошади уже не в состоянии были двигаться и пристали. Уже начинали терять надежду достигнуть колодцев, до которых оста лось еще более 20 верст, т. е. 4 часа марша. Наконец, Ломакин приказал остановиться. Вот как описывает со стояние колонны прусский поручик Штум, находившийся при ней: «Ни одного глотка воды! и, на сколько видит глаз, все песок и песок, отсвечивающий под солнечными лучами! Ни кустарника, ни травки, которая могла бы служить пищею насекомому! Мой слуга и переводчик уже в течение нескольких часов растянулись, без всякого сознания, на песке около своих лошадей. Я не только не знал об их исчезновении, но начинал и сам падать в обморок. Все мы думали, что пробил наш последний час и что наступила та критическая минута, о которой говорят не иначе, как с содроганием. Вдруг на горизонте, среди густого облака пыли показались два призрака, которые неслись к нам во весь опор. Крик: вода! вода! вырвался из всех грудей. Все вставай, колодезь близко! В секунду все эти истощенные люди поднялись на ноги, как по волшебству, и радость внезапно озарила лица, которые предались было полной безнадежности!»[207]

Нужно заметить, что за несколько минут до описываемого момента Ломакин совершенно случайно открыл одну из тех тропинок, которые часто попадаются в окрестностях колодцев. Чтобы никого не разочаровывать, он, не говоря никому ни слова, послал по этой тропинке двух киргиз, которые, проехав около двух верст, открыли колодезь; о существовании его не было известно ни одному из проводников. В благодарность за свое спасение, офицеры, бывшие в кавалерийской колонне, дали этому колодцу название «Благодатный». Колодезь Благодатный оказался с большим количеством воды; глубина его 17 сажень. Напоивши здесь людей и лошадей, кавалерия двинулась к колодцам Ак-мечеть, где и ночевала. 29-го она прибыла в Ильтедже.

Таким образом мангишлакский отряд, не смотря на все препятствия, противопоставленные враждебною природою, на недостаток воды и сильную жару, преодолел все, и без горячей пищи, без сна в течение нескольких ночей, в постоянной работе, или ногами при движении, или руками при добывании воды из колодцев, бодро переносил все труды и лишения. Таково было самоотвержение всех чинов от первого до последнего, что на верблюдах, которых берегли и на которых не позволялось сидеть никому, кроме больных ехало не более человек десяти из целого отряда. Только в Ильтедже определилось, во что обошелся войскам тяжелый путь от Бусага. 30 человек не могли следовать далее и были оставлены в устроенном в Ильтедже укреплении. До прихода же к этим колодцам, кроме упомянутых десяти человек, ни один из остальных двадцати не показывал даже вида, что болен, из опасения, чтобы его не посадили на верблюда и тем не обременили последнего до такой степени, что он мог пристать; всякий понимал, что чем дальше, тем верблюды будут нужнее отряду, а их без того от Бусага до Ильтедже пало более 30 штук.

В Ильтедже оказалось семь колодцев, глубиною три сажени. Из числа этих колодцев три были вырыты вновь киргизами, посланными из Бусага с шанцевым инструментом собственно для открытия новых колодцев и очистки старых. Работу эту они выполнили вполне добросовестно. Окрестности Ильтедже покрыты песками, поросшими кустами саксаула. Здесь постоянно господствуют сильные ветры, несущие целые облака песчаной пыли. Во время трехнедельного пребывания роты апшеронского полка в устроенном у колодцев редуте, пять раз пришлось очищать рвы от заносивших их до самого верха песков. Верстах в трех от Ильтедже находятся могилы двадцати туркменских джигитов, сопровождавших купеческий караван из Хивы на Мангишлак. На караван напали киргизы и истребили всех туркмен. Вообще нужно заметить, что в старину, когда Мангишлак был еще занят туркменами, хивинская торговля направлялась на Тюб-караганскую бухту. Следы этого торгового движения сохранились и до сих пор: с самого поднятия на Устюрт, у колодцев Каракин, отряд встретил множество верблюжьих троп. Когда же киргизы оттеснили туркмен более к югу и движение караванов по этому пути стало опасно, то торговый путь подвинулся также к югу и направился сперва на бухту Алекандр-бай и потом, по тем же причинам, на Карабугаз. Когда же киргизы окончательно вытеснили туркмен и распространились по всему полуострову, то торговля почти прекратилась.

Ильтедже предназначено было для второго опорного пункта, а потому в нем устроили редут, который предполагалось занимать одною ротою апшеронского полка до прихода туда двух рот ширванского полка с продовольствием для отряда; затем это довольствие должна была конвоировать в Айбугир апшеронская рота, а ширванцы занимать самый опорный пункт. Этот пункт, равно как и Биш-акты, начальник отряда считал необходимым занять до времени, пока не определится положение дел в ханстве, двумя ротами, по той причине что, как доносил он князю Меликову, одной роты слишком мало для ночных караулов и секретов, а днем — для прикрытия верблюдов и баранов и для заготовления топлива. С другой стороны, все киргизы находились в сильном возбуждении и относились вообще с большим недоверием и даже враждебно к нашему движению в Хиву. Поэтому Ломакин считал недостаточным поручить охрану каждого из опорных пунктов одной роте, в столь значительном расстоянии друг от друга. В ожидании прибытия Навроцкого, в Ильтедже пока оставлена была 12-я рота апшеронского полка, поручика Гриневича, который был вместе с тем назначен и воинским начальником укрепления. В укреплении были оставлены больные со всего отряда, числом 30, и все слабые верблюды, числом 60. Как рота, так и больные, имели довольствия по 21 мая, по 1 фунту сухарей в сутки. Баранами гарнизон был обеспечен приблизительно тоже по 21 мая.

Между тем до сего времени в отряде не был получен ответ от генерала Веревкина на донесете к нему Ломакина, посланное из Киндерли 7 апреля, Ответ, который, по расчету начальника отряда, должен был быть получен в Бусага или Каракине. Предполагая, что нарочный, посланный с этим донесением, перехвачен, Ломакин из Ильтедже послал в оренбургский отряд другого нарочного, с которым сообщал Веревкину о настоящем составе отряда, о количестве войск оставленных на опорных пунктах, и о том, что, двигаясь чрез Байлар, Кизыл-ахир и Итыбай, он предполагает быть 6 или 7 мая у Ак-чеганака (Айбугир), где расположится против киргизской могилы Кизыл-гумбет и будет ожидать дальнейших распоряжений Веревкина[208].

Дальнейшее движение к Айбугиру должно было происходить, как и происходило до сих пор, четырьмя колоннами: 1) первая, под командою Скобелева, из трех рот, двух орудий и команды казаков; 2) вторая, под начальством Пожарова, из трех рот, одного орудия и вьюков двух сотен кавалерии; 3) третья, под начальством Гродекова, такого же состава, как и вторая колонна, и 4) кавалерийская колонна без вьюков, под начальством Тер-Асатурова. Время выступления колонн было назначено: первой — в 3 1/2 часа утра 1 мая, второй — в 4 часа пополудни того же числа, третьей — в 3 1/2 часа утра 2 мая и четвертой — в 3 часа пополудни 2 же мая.

По всему пути до Айбугира, по тем сведениям, какие имелись в отряде, наиболее трудностей предстояло на большом безводном переходе в 62 версты от Кизыл-ахира до Байчагира, где притом всего один колодезь. В отряде опасались, чтобы хивинцы не засыпали этот колодезь. Затем, от Байчагира один день пути до Итыбая, чрез колодезь Мендали, а на другой день можно уже спуститься к Айбугиру от киргизской могилы Кизыл-гумбет; так что, если бы не встретилось препятствие на пути, то 6 и 7 мая Ломакин предполагал быть в хивинских пределах, где и ожидать дальнейших распоряжений от начальника оренбургского отряда, генерала Веревкина.

До настоящего времени никаких сведений о неприятеле или следов его не было; казалось более, чем вероятным, что отряд не встретит неприятеля в значительных массах в пустыне. Исключительно действуя на лошадях, для него вопрос о воде, при непременных беспорядках, сопровождающих всегда сбор азиятцев в значительных массах, приобретал еще большее значение, чем для европейского отряда. Вот почему в отряде были убеждены, что на Устюрте противодействие неприятеля поневоле ограничится лишь высылкою незначительных партий для порчи колодцев Табан-су, Мен дали и Итыбай. Поэтому все соображения должны были быть подчинены одному условию — возможно быстрому прохождению колонн чрез пространство, бедное водою, непременно малыми эшелонами и притом с достаточными интервалами между последними. Приведенное распределение войск по колоннам не совсем удовлетворяло этому: колонны были слишком велики, а расстояния между ними слишком малы, всего пол суток. Ясно было видно уже на пути от Каракина до Ильтедже, что расстояние между эшелонами мало, так как они сталкивались у колодцев; что требовалось много времени, чтобы напоить людей и лошадей, и что колонны сами собою раздроблялись на более мелкие части.

С 1 мая сделано было распоряжение о том, чтобы войска довольствовались одним фунтом сухарей в сутки. За весь путь от Биш-акты до Ильтедже рогожные кули сильно истрепались; от постоянного навьючивания и развьючивания верблюдов сухари перетирались и обращались в порошок, который сыпался сквозь редкую ткань; куски же сухарей терялись сквозь дыры в кулях. Хотя по мере опорожнения кулей, сухари пересыпались в двойные кули, но и это мало помогало. Часто приходилось видеть, как верблюд, несущий сухарный вьюк, оставляет после себя дорожку из сухарей Идущий при вьюках солдат заметит это и заткнет дыру крупным сухарем; но от сотрясения он выходит из данного ему положения, дыра опять открывается и сухари опять начнут сыпаться. Бараны, которые прошли уже несколько сот верст, весьма сильно похудели; мясо их было, конечно, мало питательно. Если к этому прибавить еще, что горячая пища варилась не каждый день, то нельзя не удивляться необыкновенной выносливости русского солдата.

Колонна Скобелева выступила от колодцев Ильтедже 1 мая, в 3 1/2 часа утра, и сделав большой привал у колодца Байляр, в 20 1/4 верстах от Ильтедже, выступила под вечер того же дня к колодцу Кизыл-ахир, где и ночевала. В Байляре оказался один колодезь, глубиною 14 сажень; в Кызыл-ахире, отстоящем от Байляра в 8 1/2 верстах, тоже один колодезь, глубиною 18 сажень. Дорога к этим колодцам твердая, глинистая, отчасти солонцеватая. Затем, большой безводный переход в 53 версты от Кизыл-ахира до Байчагира совершен первою колонною в 1 1/2 суток. Скобелев, крайне опасавшийся за колодезь Байчагир, 2 мая, в 4 1/2 часа утра, опередив свою колонну, выступившую из Кизыл-ахира с 12 казаками и 10 киргизами, двинулся к колодцу Байчагир, к которому и прибыл в 12 1/2 пополудни того же числа, двигаясь безостановочно. Колодезь найден был в исправности; глубина его 16 сажень, столб воды 1 1/2 сажени, диаметр колодца один аршин. Как сообщили Скобелеву проводники, накопление воды в колодце происходит весьма быстро. Здесь весною собираются кочевники, обладающие несколькими тысячами голов скота. Свежие следы их виднелись и теперь.

«Сделав в жаркое время трудный переход от Кизыл-ахира до Байчагира, доносил Скобелев, я на месте вполне оценил значение этого колодца для успешного движения всего отряда. Не только положение колонны войск, но даже такого незначительного разъезда, как мой, было бы весьма затруднительно, если бы хивинцам удалось засыпать такой колодезь, как Байчагир. Чтобы засыпать его, нужно не более трех часов времени; отрыть же его, при большой глубине и не достаточной ширине (более одного человека работать не может), киргизы считают, что нужно шесть дней. Я помирюсь с нашими средствами на двух днях; но и это во всяком случае было бы очень трудно, принимая во внимание, что с каждым днем уменьшается при колоннах число годных бурдюков». Так как проводники полагали, что в окрестностях Табан-су могут быть кочевья, то Скобелев опасался, чтобы они не воспользовались промежутком времени между двумя колоннами, особенно когда операционное направление на Мендали и Итыбай обрисуется, и не засыпали бы Байчагира. На основании этого соображения, а отчасти и для того, чтобы обеспечить свой разъезд от нападения неприятеля в превосходных силах и во всяком случае удержать за собою колодезь Байчагир до прибытия его колонны 3 мая, Скобелев, немедленно по приходе к колодцу, приступил к сооружению траншеи вокруг него, с насыпью по обеим сторонам ровика, для обеспечения тыла стрелков во время нападения со всех сторон. Затем он предполагал, по уходе с своей колонной из Байчагира, занять эту траншею 15–25 стрелками до прибытия второй колонны. Оставление команды у колодца являлось делом в высшей степени важным, потому что порча его могла бы принести неисчислимый вред успеху движения всего отряда, а потому владеть этим пунктом на все время прохождения колонн было необходимо. Зная о движении трех колонн в 12 часах расстояния одна от другой, казалось, что противник не может энергически напирать на оставленную часть, ибо это было не в его характере. Следовательно, оставление небольшой команды у колодца не было делом рискованным.

Пожаров выступил от Ильтедже 1 мая, в 4 часа по полудни, и к вечеру сделав 20 1/2 верст, ночевал с колонной у колодца Байляр, где, в виду большого безводного пространства, поил верблюдов. Вследствие этого он тронулся с ночлега довольно поздно, так что колонна Гродекова, выступившая от Ильтедже 2 мая, подходя к Байляру часов в 9 утра, видела арьергард 2-й колонны в версте колодца. 2 мая Пожаров в Кизыл-ахире опять поил людей, лошадей, баранов и верблюдов и выступив далее, ночевал в безводном пространстве, а Гродеков ночевал в Байляре. Вечером, часов в 8, к этому колодцу пришла кавалерия с начальником отряда. Здесь Ломакин решил предпринять усиленную рекогносцировку по направлению к Ак-чеганаку, кратчайшим путем по маловодному пути чрез Мендали, с кавалерией, ракетной командой, горным взводом одним полевым орудием и пятью ротами пехоты. Обоз же под прикрытием четырех рот и одного орудия, должен был двигаться чрез Табан-су и Итыбай тоже к Ак-чеганаку. Сообщив это предположение начальнику 3-й колонны Гродекову, он, с кавалерией, двинулся к колодцу Кизыл-ахиру, куда прибыл в полночь с 2 на 3 мая, где и ночевал, а 4-го вечером прибыл в Байчагир. Обогнав на пути 2-ю колонну, начальник отряда сообщил Пожарову, что для производства усиленной рекогносцировки, из его колонны назначаются две роты и одно полевое орудие, и что придя в Байчагир, он должен будет, отделить наиболее сильных верблюдов, по 15 на роту, с патронами, водою и сухарями на 5 дней, двинуться чрез Мендали и Итыбай к Ак-чеганаку, куда идет и вся колонна Скобелева; остальных же своих верблюдов, наиболее слабых, под прикрытием одной роты, оставить у колодца Байчагир. В то же время Скобелеву послано было приказание оставить у Байчагира всех слабых верблюдов и взяв с собою по 15 верблюдов на роту, с патронами, водою и сухарями на 5 дней, двигаться на Итыбай. Сам начальник отряда с кавалериею решил двинуться к Ак-чеганаку чрез Табан-су и Итыбай. Третья же колонна, забрав у Байчагира все оставленные первою и второю колоннами войска и тяжести, должна была двигаться к Ак-чеганаку по тому же пути, как и кавалерия, возможно скорее.

Теперь колодцы Мендали и Табан-су[209] представляли для отряда первостепенное значение, и возможно быстрейшее занятие их являлось делом самым необходимым. Здесь, по словам всех проводников, колонны должны были в последний раз до Ак-чеганака (Кизыл-гумбет), где находится более ста колодцев, запастись водою для людей на три дня караванного хода, так как в Итыбае вода горько-соленая, для людей вредная, а в колодцах Гуннан-урус, лежащих на расстоянии часа пути от Итыбая, влево от дороги, хотя воды и очень много, но она одинакова с итыбайской. Проводники говорили, что в Итыбае и в Гуннане-урусе вода такая же, как и в колодцах Он-каунды. В Каундах вода действительно отвратительная, но ее пили; следовательно, можно было, в случае нужды, пить и итыбайскую и гуннан-урусскую воду; но для сбережения здоровья людей, этого нужно было стараться избегнуть, и вот почему занятие Табан-су и Мендали являлось делом необходимым. Если бы в Мендали и Табан-су оказалось достаточно воды, то отряд мог считать себя вполне обеспеченным от пагубных последствий порчи хивинцами колодцев, лежащих от них далее к востоку, и движение колонн уже не могло бы быть остановлено. Если бы даже в Мендали и Табан-су воды оказалось мало, а колодцы Итыбай и Гуннан-урус испорчены, то и это не повлияло бы на возможность достижения хивинского оазиса, потому что в Гуннан-урусе и в Итыбае несколько колодцев и они не глубоки, так что очистка их могла бы быть произведена весьма скоро.

4 мая из Байчагира кавалерия тронулась к Табан-су, а Скобелев выступил на Мендали; в тот же день прибыли в Байчагир: Пожаров около полудня и Гродеков в 11 часов ночи. Движение всех колонн к Байчагиру было весьма тяжелое: жара стояла до 40° R. и люди по такой жаре сделали от 40 до 50 верст.

Ровно в полночь с 4 на 5 мая Пожаров выступил на Мендали, по той же дороге, по которой пошел Скобелев. Так как пространство от Байчагира до Ак-чеганака надо было пройти как можно скорее, то Гродеков назначил выступление своей колонны в три часа утра 5 мая. Люди, пройдя на кануне 45 верст и бодрствуя уже в продолжение двух ночей, у колодца Байчагир спали так крепко, что многих солдат надо было не только расталкивать, но даже ставить на ноги. В четыре часа третья колонна выступила, оставив у Байчагира роту ширванского полка, для поения некоторой части верблюдов и баранов. Пройдя верст 15, Гродеков получил с нарочным киргизом от начальника отряда, из Табан-су, записку (от 4 мая) такого содержания: «От трех перехваченных мною киргиз я получил сведение, что оренбургский отряд дня три-четыре не выходил еще из Ургу. По этому я решился остановиться в Табан-су и Алане, где буду ожидать новых известий об оренбургском отряде, для чего и послал к Веревкину нарочных. Переходите скорее с колонною и со всеми вьюками в Табан-су и Алан; там много воды и, говорят, хороший корм. Пять рот от Мендали я тоже требую сюда. Если Пожаров не вышел еще туда из Байчагира, передайте ему мое приказание идти сюда»

Получив приведенное приказание, Гродеков остановился на привале, и вечером, часов в семь, прибыл к колодцу Табан-су, не доходя которого видел колонну Пожарова, уже свернувшую с пути на Итыбай и следовавшую на Алан.

С половины пути от Байчагира до Алана начинаются пески; самый колодезь Табан-су окружен большими песчаными холмами. В Табан-су оказался только один колодезь. Прежде их было три, но, по словам проводников, два из них засыпаны песками. Вода в колодце горько-соленая, отвратительная на вкус, нисколько не утоляет жажду и, содержав в себе большое количество глауберовой соли, расстраивает желудки не только у людей, но и у всех животных.

Гродеков, видя, что люди сильно устали на этом переходе по пескам и что они не спали почти трое суток, решился ночевать у колодцев Табан-су, тем более, что рота ширванского полка, оставленная у Байчагира, еще не подошла, да и ночь была темная, а до Алана предстоял тяжелый путь тоже по пескам.

В 8 часов вечера, когда уже было совершенно темно, из колонны Скобелева в Табан-су прибыл нарочный, с запиской, адресованной на имя начальника отряда и помеченной 5 мая, 2 1/2 часа пополудни. Скобелев доносил, что в этот день он имел дело с киргизами под Итыбаем; что в этом деле ранены два офицера и два нижних чина и контужены два офицера и четыре казака; что киргизы оставили на месте 10 трупов и 176 верблюдов с имуществом, кибитками и хлебом. Не. успел Гродеков прочитать это донесение, как прибыл другой нарочный, от генерала Веревкина, с бумагою от 21 апреля (с урочища Каска-джул), служащею ответом на рапорт Ломакина, посланный из Киндерли 7 апреля. Этою бумагою Веревкин уведомлял, что он около 1 мая прибудет на Ургу и примерно около 5 или 6 мая предполагает двинуться вдоль восточного берега высохшего Айбугирского залива по направлению на Кунград[210]. Согласно тому мангишлакский отряд должен также идти на Ургу; если же к 5 мая, паче чаяния, отряд прибыть на Ургу не успеет, то к этому сроку Ломакин должен прислать к Веревкину на Ургу известие: где будет находиться мангишлакский отряд. Затем, что касается снабжения кавказских войск продовольствием, то ему, Веревкину, известно, что сделано распоряжение о перевозке на Эмбу и далее в Ургу месячного запаса на 1,500 человек и 600 лошадей, но к какому сроку прибудет этот запас по назначению, он не знает. «Из запасов же, имеющихся при вверенном мне отряде, говорилось в той бумаге, уделено ничего быть не может».

Приняв во внимание эту последнюю, весьма странную, приписку, а также и то, что в отряде оставалось сухарей всего только на несколько дней; что до Куня-ургенча, где можно добыть довольствие, ближе, чем до Кунграда; что от киргиз, дравшихся у Итыбая, получено было сведение. что Кафар Караджигитов и Капаур Калбин ожидают русских у Айбугира, и что вследствие этого последнего обстоятельства посланное Скобелеву приказание идти на Алан может быть сочтено кочевниками за отступление, Гродеков испрашивал разрешения двинуться к Итыбаю, а первой колонне продолжать движение к Айбугиру. В ожидании разрешения, Гродеков послал в Итыбай копию своего донесения для сведения и приказал своей колонне быть готовою к выступлению в 2 часа пополуночи 6 мая.

Получив из Табан-су одновременно донесения Скобелева и Гродекова и предписание генерала Веревкина, Ломакин для разрешения вопроса: куда идти — прямо ли на Итыбай, или на Ургу, решился прежде всего узнать о положении дел в авангарде, лично, а между тем послал Гродекову приказание не трогаться ни по направлению на Итыбай, ни на Алан а ждать его в Табан-су, куда он прибудет часам к четырем утра. Приказание это было получено в Табан-су около двух часов утра, когда колонна Гродекова была уже совершенно готова к выступлению. В 2 часа утра, 6 числа, начальник отряда с сотнею выступил в Итыбай чрез Табан-су, куда и прибыл в 4 1/2 часа утра. Взвесив здесь все обстоятельства, в которых находился мангишлакский отряд и приняв во внимание, что Веревкин категорически объявил, что из запасов оренбургского отряда кавказцам ничего не может быть уделено, а также и то, что двигаясь на Куня-ургенч, отряду легко соединиться с Веревкиным на восточном берегу высохшего Айбугирского залива[211], Ломакин хотя по-видимому и склонялся к тому, чтобы продолжать движение на Ак-чеганак (Кизыл-гумбет), однако же никакого решения не постановил, но приказал только Гродекову из Табан-су не переходить на Алан, а ожидать окончательных его приказаний из Итыбая, куда он часов в 6 утра и отправился с казаками. От Табан-су до Итыбая около 30 верст по песчаной дороги; следовательно, это пространство можно было проехать только в 5 или 6 часов. Но не прошло и двух часов, как Гродеков получил от начальника отряда записку следующего содержания: «По подробному расспросу прибывшего от Веревкина нарочного, нам ничего не остается, как идти на соединение с ним в Ургу или Кунград. Поэтому, как управитесь, нынче же идите на Алан».

Вечером 6 числа колонна Гродекова прибыла в Алан. где таким образом собрались все колонны, за исключением первой, подполковника Скобелева. На пути от Табан-су к Алану какой то туркмен распространил в колонне Гродекова слух о том, что красноводский отряд наполовину погиб от жажды в пустыне, и что другая его половина, оставшаяся в живых, возвратилась в Красноводск. Не смотря на розыски, нельзя было найти источника этого слуха. Это было первое известие, которое мангишлакский отряд получил о красноводском.

От Табан-су до Алана, на протяжении 13 1/2 верст, дорога пролегает частью по бугристым пескам, частью по твердому глинистому грунту. На полпути встречаются небольшие холмики, с которых к востоку виден огромный солончак Барса-кильмас, который во время дождей совершенно непроходим, так как солонцеватая почва чрезвычайно размокает и превращается в жидкую, топкую грязь. Самое название солончака означает в переводе: «пойдешь не вернешься». У Алана, куда Гродеков пришел ночью, находится несколько больших провалов в каменистом грунте; диаметр их до 6 сажень, глубина до воды 4 саж., а глубина самой воды сажень 5, следовательно ее весьма много. Цвет воды мутно-зеленоватый, какого не встречалось до сих пор ни в одном колодце. Вода довольно пресная, но сильно расстраивает желудки как у людей, так и у всех животных. У одного из таких провалов находятся развалины каменного укрепления. Фасы его имеют 20 сажень длины; по углам выступы в роде башен; толщина стен более аршина.

7 мая, утром, прибыл из Итыбая начальник отряда и привез подробные Сведения о деле Скобелева 5 мая. В этот день, в 3 часа утра, колонна его выступила от колодцев Мендали к колодцам Итыбай. Пройдя семь верст от ночлега, заметили в стороне от дороги караван верблюдов в 30. Скобелев с 10 казаками подъехал к нему и заставил его сдаться. Из расспросов пленных оказалось, что у колодцев Итыбай собралось значительное число кибиток Кафара Караджигитова и остановился караван, в котором находится более 100 мужчин; в караване этом везутся на Устюрт разные товары и продовольствие. Предполагая, что кочевники уже извещены о движении русского отряда, и не желая упустить из вида изменников, Скобелев взял с собою семь казаков и трех офицеров и направился с ними к Итыбаю, отдельно от своей колонны. Около полудня, вы ехав на возвышенность, окружающую колодцы Итыбай, Скобелев увидел кочевников, расположившихся группами около колодцев, и часть верблюдов, уже навьюченных для следования. Мешкать было нечего; все поскакали к первому колодцу. Один из толпы, выстрелив в подъезжавших, поскакал по направлению к Айбугиру. Предполагая, что кочевники хотят сдаться, так как это был единственный выстрел, сделанный с их стороны, разъезд оставил их и бросился за ускакавшим киргизом. Когда Скобелев выехал на противоположную возвышенность, то встретил здесь другой караван, который подходил к Итыбаю. Он сдался без сопротивления и был направлен к колодцам, куда по ехал и разъезд. Во время отсутствия разъезда из Итыбая кочевники успели собрать верблюдов и, оставив на месте часть груза, начали уходить. Несколько раз обращались к ним с требованием сдаться, но они продолжали уходить. Мало того: видя горсть русских, они выставили вперед не сколько человек с ружьями. Так как переговоры не привели ни к какому результату, а наоборот со стороны кочевников замечены были враждебные намерения, то Скобелев, послав приказание пехоте спешить на помощь, с бывшими при нем людьми бросился в шашки. Во время схватки Скобелев получил семь ран пиками и шашками, артиллерии штабс-капитан Кедрин ранен пикою в бок, один казак кизляро-гребенской сотни и один всадник дагестанского конно-иррегулярного полка ранены пулями; контужены: двое остальных офицеров и 4 казака; лошадей убито 4, ранено 2. Неприятель потерял 10 человек убитыми и ранеными.

Получив приказание Скобелева, старший после него штаб офицер, апшеронского полка майор Аварский, взял роту этого полка и взвод роты самурского полка и на-легках бросился бегом (за четыре версты) к месту схватки. Прибежав к колодцам, Аварский увидел, что киргизы на самых лучших верблюдах уходят в солончак Барса-кильмас. Тогда он с одними казаками, которым розданы были игольчатые ружья, бросился в погоню за убегавшими; нагнав одну партию киргиз и положив из нее на месте трех человек, он отбил пять лошадей, и затем возвратился к колодцам. Результатом итыбайской стычки было отбитие 200 верблюдов с имуществом, кибитками, джугарою, пшеничной мукою и проч., 10 лошадей и значительное количество разного рода оружия. Из добычи роздано было, тотчас после дела, в роты к казакам: крупа, мука и котелки, а кибитки и прочее существо сожжено. Ломакин не решился преследовать партии, по незначительности ее; впрочем, времени уже было потеряно столько, что преследовать ее уже не стоило.

К полудню у Алана собралась колонна Скобелева, который, вместе с штабс-капитаном Кедриным, был привезен на арбе, принадлежавшей Тер-Асатурову[212].

У Алана начальник отряда решился ожидать дальнейших приказаний от начальника оренбургского отряда. По счастью, 7 же мая получено было собственноручное письмо Веревкина к Ломакину, в котором он приглашал его идти на Ургу; при чем выставил причины, заставляющая его предпочесть направление на этот пункт пред направлением на Айбугир или на Куня-ургенч, а именно: имея довольно достоверный сведения о том, что Кауфман должен быть уже на переправе чрез Аму-дарью[213] и по всей вероятности на днях, подойдя к Хиве, конечно, без больших затруднений овладеет ею, не ожидая уже запоздалого содействия прочих отрядов, прямое направление этих отрядов к Хиве будет даже излишним; между тем как в северной части ханства может образоваться новый центр сопротивления из каракалпаков, туркмен и бежавших из пределов империи киргиз. По этому направление на Кунград, как военно-административный центр северной части ханства и как город, имеющий особое значение в глазах киргиз и туркмен, едва ли не будет наиболее соответственным; при том же, если бы и потребовалось потом идти к Хиве, то потери времени почти не будет, а между тем двигаться придется по путям, более населенным и лучшим, и самое довольствие, в котором может нуждаться мангишлакский отряд, в Кунграде заготовить легче, чем где либо в ханстве. В заключение Веревкин, сообщая, что в непродолжительном времени он сосредоточится против Ургу и предпримет атаку против крепостцы, существующей там (Джан-кала), выражал, что «было бы очень приятно и лестно для нас, если бы славная кавказские войска могли оказать при этом содействие»[214].

Как уже сказано было выше, войска израсходовали почти все довольствие. Дело под Итыбаем, где было отбито до 800 пудов крупы, дозволило эту пропорцию раздать в войска тем дать им возможность дойти до оазиса.

Послав начальнику мангишлакского отряда первое приказание идти на Ургу еще 21 апреля, т. е. в то время, когда мангишлакский отряд не выходил из Биш-акты, а Оренбургский отряд только что подошел к Аральскому морю, и рассчитав, по всей вероятности, что когда получится это приказание, обстоятельства могут так сложиться, что исполнить это приказание уже будет невозможно, Веревкин 3 мая, из Ургу, послал начальнику мангишлакского отряда уже не безусловное приказание, а следующего содержания: если предписание от 21 апреля и письмо от 28 апреля, которыми он просил направить мангишлакский отряд на Ургу, не получены свое временно, и потому, или же по другим каким либо уважительным причинам, мангишлакский отряд двинут на Айбугир, то по прибытии на это урочище, он должен или остановиться там, выслав сильный разъезд по высохшему руслу Лаудана до кунградо-ургенчской дороге и до встречи с разъездами, которые будут высланы оренбургским отрядом, или же двинуться на Куня-ургенч и, заняв этот город, выслать самостоятельной силы отряд по дороге на Кунград. Предписание это не дошло по назначения. Но 5 мая из Ургу Веревкиным посылается другое приказание в том же духе в случае прибытия мангишлакского отряда на Ургу, в возможной скорости двигаться вслед за оренбургскими отрядом по направлении на Кунград. Наконец, в одном переходе от Кунграда, 7 мая, он писал: по занятии Кунграда, оренбургский отряд пойдет на Ходжейли, где собрались хивинцы, было бы весьма полезно, если бы в то самое время, как хивинцы будут атакованы им с фронта, мангишлакский отряд вышел бы им в тыл или во фланг. «Это единственный способ нанести им серьезное поражение, иначе они могут уйти до стычки с нами». Согласно с этим, если мангишлакский отряд направится к Куня-ургенчу, то Ломакин должен двинуть оттуда, а еще лучше — кратчайшим путем чрез высохший Айбугир, хотя часть отряда прямо на Ходжейли, для единовременного действия с войсками оренбургского округа в указанном смысле. Во всяком случае, сосредоточится ли мангишлакский отряд в Куня-ургенче или в Ургу, Веревкин признавал наиболее удобным пунктом для соединения оренбургских войск с кавказскими город Ходжейли.

Получив такого рода предписания, Ломакин решил идти на Кунград. Чтобы своевременно присоединиться к оренбургскому отряду, пришлось идти форсированным маршем по песчаной и маловодной, с глубокими колодцами, пустыне Это движение было в высшей степени рискованно и могло окончиться катастрофою, потому что даже и проводников, знающих этот путь, в отряде не было, не говоря уже про недостаток продовольствия и страшное изнурение людей и лошадей после сделанных уже 500 верст в пустыне, под палящим солнцем, имея всего 5 дневок и везде дурную воду, которая ослабляла и людей, и всех животных. Форсированный марш к Кунграду дорого обошелся мангишлакскому отряду.

Для дальнейшего движения к пределам ханства, отряд разделен был на три колонны: 1) кавалерия с ракетною командою, под личным начальством начальника отряда; 2) шесть рот пехоты, четыре орудия и саперная команда, под начальством Пожарова и 3) две роты и команда казаков, под начальством Майора Аварского. Все должны были выступить в 2 1/2 часа утра, 8 мая. При первой колонне должны были следовать только по 5 верблюдов при каждой сотне, а при второй — столько верблюдов, чтобы поднять оставшееся довольствие, патроны, солдатские сумки, шинели и воду. Затем остальные верблюды от всех частей поступали в третью колонну; все же освободившиеся из-под вьюков также отбитые под Итыбаем верблюды должны были быть сданы в 10-ю роту апшеронского полка, штабс-капитану Хмаренко, который к 2 часам утра, 8 числа, должен был доставить сведение о том, сколько он примет верблюдов, какого они качества, а также сколько окажется их без седел. Если бы оказалось, что верблюдов будет не менее 200 хорошего качества, то роту эту предполагалось с порожними верблюдами отправить в Ильтедже и далее в Биш-акты. Но всех свободных верблюдов оказалось 235 штук из коих 130 слабых и только 105 удовлетворительного качества; седел же на них всего только 66. В виду этих цифр, начальник отряда счел совершенно излишним посылать верблюдов на опорные пункты, ибо 130 верблюдов. показанных слабыми, могли не дойти вовсе, а на сотне здоровых верблюдов можно было поднять довольствие только для тех частей, которые конвоировали бы транспорт; для экспедиционного же отряда почти ничего. В этих соображениях 10-я рота апшеронского полка была оставлена при отряде и назначена, вместе со всеми освободившимися верблюдами, в составе третьей колонны, майора Аварского.

Скопление массы освободившихся со всего отряда верблюдов при одной небольшой колонне повело к тому, что уход за ними был весьма слаб. Люди не в состоянии были поить верблюдов, стеречь на пастьбе и даже гнать в дороге, так как не было веревок для того, чтобы связать их в одну нитку. И потому почти все они или были растеряны в пути, или погибли. Между тем при форсированном марше войска более, чем когда либо, должны были иметь верблюдов при себе, так как на них могли ехать люди.

Глава X

Движение мангишлакского отряда от Алана до Кунграда. — Соединение с оренбургским отрядом. — Распоряжения по опорным пунктам.

Когда отряд подошел, 4 мая, к колодцу Байчагир, то проводники, считавшие особенно трудным переход от Байлара к этому колодцу, прямо заявили, что войска теперь можно поздравить с окончанием самой труднейшей части похода что за судьбу их опасаться уже нечего и что до оазиса осталось уже немного пройти. Все были этим успокоены. Но поворот на Кунград заставил опять опасаться за судьбу отряда тем более, что не имелось проводников, знающих путь по новому направлению.

Колонны мангишлакского отряда должны были двигаться на Торча-тюле, Ирбасан, Уч-кудук к Кунграду. Так как проводники, состоявшие при отряде, не знали этого пути, то для указания дороги обратились к тому нарочному, который привез письмо от Веревкина. Таким образом на весь отряд был один проводник, и все колонны- должны были идти днем по следам головного эшелона, а ночью по огням, которые зажигались этим эшелоном. Кавалерия, выступившая позже других от Алана, обогнала пехотные колонны, которые следовали несколько правее кавалерии, и на час останавливалась у колодца Торча-тюле. Все двигались весьма быстро и к вечеру сошлись у колодцев Ирбасан, пройдя расстояние 27 1/2 верст. Дорога к колодцам Ирбасан сначала, на протяжении пяти верст, идет по бугристым пескам, поросшим колючим кустарником; затем поднимается по незначительному каменистому подъему и далее идет уже по совершенно ровной местности почти до самых колодцев, окруженных песками. В Ирбасане четыре неглубоких колодца; вода соленая и ее мало. После привала, продолжавшегося часа три, колонны выступили по направлению к колодцам Учкудук. Вечером того же дня кавалерийская колонна встретила на пути хивинский караван с хлопком. Завидев издали русские войска, караван-баш остановил свой караван, всех верблюдов поставил в тесный кружок, а сам с верблюдовожатыми стал впереди этого круга ожидать своей участи. Вооружение людей состояло из нескольких ружей и дреколья. Вероятно, сильно изумились караван баш и его помощники, когда начальник отряда, подъехав к ним, даже не осведомился, что они везут, а только спросил, куда они идут и что слышали о других русских отрядах и об Аральской флотилии. Оказалось, что они идут в Астрахань, что отряд из Оренбурга уже вступил в ханство, что пароходы находятся верстах в 50 от Кунграда, что красноводский отряд погиб и что об отряде из Ташкента ничего не слышно. Объявив караван-башу, что в недальнем расстоянии следуют тоже русские войска, Ломакин сказал ему, чтобы он никого не боялся и на случай встречи с ними, выдал ему нечто вроде охранного листа. Этот же самый караван встретил потом Пожаров и взял у него одного проводника, который и повел его не на Уч-кудук, а на Кара-кудук.

Лишь только начало смеркаться, как киргизы, следовавшие при кавалерийской колонне, стали раскладывать костры для указания пути позади ее следовавшим колоннам.

9 мая, от недостатка фуража, лошади начали приставать и прежде всего у киргиз, которые вследствие этого ехали на верблюдах, иногда по несколько человек. В этот день пристало несколько лошадей и в кавалерии, и недостаток про довольствия для людей давал уже сильно себя чувствовать, Ручей Куркрукты, встреченный кавалерийскою и Майора Аварского колоннами, оживил было надеждою освежить людей и лошадей, не пивших более суток, но вода в нем оказалась такого вкуса, что ее не могли пить даже верблюды. Ручей Куркрукты образуется из родника того же имени и протекает в овраге с пологими берегами, поросшими саксаулом. Поздно ночью, два раза сбившись с пути, кавалерия пришла к колодцам Уч-кудук. Колодцев два, 15-саженной глубины. Не пивши весь день, люди и лошади всю ночь толпились у колодцев. Хотя вода в них отвратительного вкуса и обладает теми же качествами, что и вода колодцев Табан-су, Итыбай, Он-каунды и других, но после тяжелого и душного дня, все пили ее с жадностью и похвалами. Утром 10 числа из одного колодца вытащили разложившегося до последней степени козла. При воспоминании о том что пришлось пить отравленную воду, у некоторых появилась рвота. Но киргизы и туркмены утешали их, говоря: «если козел попадется в воду то ничего, пить ее можно; беда только тогда, когда попадется собака»[215].

От колодцев Уч-кудук до колодцев Бураган предстоял безводный переход в 80 верст. По недостатку воды в колодцах Уч-кудук, ее нельзя было набрать на весь безводный переход, а в кавалерийской колонне не на чем было везти ее, так как верблюдов взяли по 5 на каждую сотню. Но, к счастью, после полудня небо заволокло тучами, подул холодный ветер и начал капать дождь. Истомленные утренним жарким переходом, люди с жадностью сосали платья, стараясь этим освежить запекшаяся губы и высохшие языки. Никто не думал укрываться от дождя; напротив, каждый желал быть им промоченным насквозь. Версты за четыре не доходя до высохшего Айбугирского залива, показалась над ним обширная синева, подобная той, которую видел отряд над высохшим озером Он-каунды. Казаки стали на спины своих лошадей, стараясь разглядеть вдаль. Все крикнули: море, море! Начали креститься, обнимать и поздравлять друг друга. Всякий чувствовал, что настал конец страданий и что чрез день увидит пресную воду, обработанные поля и деревья, одним словом, все, чем отличается культурная страна от пустыни и что так ценится человеком только тогда, когда он хотя временно лишается этих великих даров природы.

В ночь с 10 на 11, в последний раз пред вступлением в ханство, кавалерия и колонна Аварского ночевали на Устюрте. Бивак стоял на краю спуска, называемого Караул-гумбет. Здесь находятся развалины нескольких небольших башен, построенных из местного камня. В этих башнях прежде находились хивинские караулы; но с тех пор, как Айбугирский залив высох, караулы эти перенесены к мысу Ургу, где построено укрепление Джан-кала. Ночь была очень холодная. Казаки пошли розыскивать воду. Спустившись к самому дну высохшего озера, они нашли два колодца, столь неглубоких, что из них можно было черпать воду прямо руками, без посредства веревки. В колодцах оказался крепкий соляной раствор, которого не могли пить лошади. Таким образом ночь провели без воды. Почти все продовольствие к этому дню было израсходовано; оставалось немного джугары из захваченной под Итыбаем. Джугару столкли между камнями и пекли из нее лепешки; но оне продавались по баснословным ценам. Так, лепешка, в ладонь величиною и в палец толщиною, продавалась по рублю. Множество лошадей от форсированного марша разбились на ноги; другие до того изнурились, что не в состоянии были везти седоков, которые и вели их в поводу. На лошадях сидела едва половина всех всадников, а люди другой половины или брели пешком, или сидели на верблюдах. Вследствие этого кавалерийская колонна сильно растягивалась; далеко отставали и поздно приходили на ночлег или привал одиночные люди, задержанные в пути измученными их лошадьми.

11 мая, утром, обе колонны, спустившись на дно озера вступили в густой камыш, которым поросло все пространство недавно бывшее под водою. По мере движения вперед, чувствовалось приближение к культурной стране: прежде всего стали попадаться птицы, затем небольшие ивы и старые оросительные канавы, хотя мираж по прежнему рисовал в отдалении быстро бегущие ручейки и сады[216]. Часам к четырем пополудни кавалерия подошла к колодцам Бураган, а часа через три, когда уже смеркалось, к биваку кавалерии подтянулась и пехота Аварского. Колодцев Бураган весьма много; они не глубоки и расположены на дне глубокого и широкого канала. У колодцев находилось большое киргизское кочевье, Первое живое существо, которое увидали, приближаясь к аулу, это пасущийся верблюд. Медленно поднимал он свою голову с земли и его умные глаза выражали недоумение при виде людей, непохожих на тех, которых он знал до сих пор. В ближайших частях степи разбросались стада разного скота, ближе к аулу — бараны, а дальше — лошади и рогатый скот. Женщины-киргизки повылезали из своих кибиток и с великим изумлением смотрели на невиданных пришельцев. Несколько стариков пришли к начальнику отряда с айраном[217], вместо хлеба-соли. и с поздравлениями. Вскоре после этого многие из жителей понесли на бивак продавать айран, молоко, ячмень, рис, баранов и проч. За все это они требовали непомерную плату и непременно серебряными деньгами. Так, например, за пару небольших коров, которые обе могли дать не более десяти пудов мяса, они запросили 180 рублей. После тяжких трудов и лишений, никто не отказывал себе в удовольствии насытиться такими вкусными блюдами, как плов с кишмишем на курдючьем сале, рисовая каша на молоке и проч. Не забыли, конечно, и лошадей. Несчастные животные, при виде наполненных торб, срывались с приколов, с остервенением бросались на корм, бились, кусались, зубами рвали торбы и мешки с ячменем.

Колонна Пожарова, как было сказано, пройдя немного от Ирбасана на Уч-кудук, повернула на Кара-кудук, чрез который, по словам проводника, ближе к Кунграду, чем чрез Уч-кудук. От Ирбасана в Кара-кудук можно идти по двум дорогам: по кружной, на колодезь Янгыл-кудук, лежащий в 14 верстах от Ирбасана и в 23 1/3 от Кара-кудука, и по прямой, по направлении почти на восток, на расстоянии 28 верст. Эта последняя, короче первой на десять верст, и была выбрана для движения. На небольшом расстоянии 40 верст промежуточный колодезь не имеет особенного значения, если вода везется с собою; притом в колодце Янгыл-кудук вода весьма дурного качества и ее весьма мало. Дорога к колодцам Кара-кудук пролегает по ровной местности и по твердому глинистому грунту. Колодцы расположены у начала обширного солончака, идущего к самому чинку, на восток. В Кара-кудуке два колодца; вода в них насыщена глауберовою солью и известковыми частями. У этих колодцев колонна запаслась водою на весь безводный переход до озер Ирали-кочкан, отстоящих от него на 74 версты. Хотя между этими двумя пунктами и находится небольшой колодезь Алибек, но на него рассчитывать нельзя, во 1-х, потому что он одиночный, а во 2-х, потому что воды в нем мало и она весьма солона. От колодцев Кара-кудук до спуска Чыбын (чинк), которым оканчивается Устюрт, дорога пролегает по ровной местности и сначала по песчаному грунту, а потом по твердой глине. Чинк представляет отвесные скалы, слои которых расположены совершенно горизонтально и состоят из известковых пород. Наружный вид и состав скал имеют совершенное сходство с чинком, который сопровождал путь отряда от Сенека до Биш-акты и от Камышты до колодцев Каракин, т. е. до подъема на Устюрт.

Движение колонны Пожарова на этом безводном переходе совершено было с такими великими трудностями, что если бы не дождь, то она могла сильно пострадать. У одного из участников этого движения в дневнике записано следующее: «За сегодняшний день приносим благодарение Богу, что мы живы и будем еще двигаться, а в три часа дня я не предполагал, что мне придется писать об этом дне Да! искреннее благодарение Всевышнему Творцу, который, некогда пославший евреям во время голода в пустыне манну, послал нам воду в виде дождя». Пред грозой солнце припекало сильнее, чем обыкновенно. Воды в запасе оставалось лишь по пяти ведер в роте, так как часть ротных запасов пошла на утоление жажды артиллерийских лошадей, которые без этого не могли двигаться. Оставшаяся в запасе вода была отравлена разложившеюся кожею самодельных бурдюков. С людьми начались солнечные удары, и пораженных ими было уже три человека. Но вот показалась с востока туча, которую ветер гнал прямо на колонну; раздался отдаленный раскат грома; затем, все небо заволокло тучами; гром грянул над самыми головами и полился дождь. Люди прильнули к земли и жадно пили воду из небольших лужиц; другие, сняв с себя платье, освежались и все шли с открытыми головами. Ночью подул сильный холодный ветер, и все спешили достать свои, давно уже ненадеванные, пальто и шинели.

11 мая колонна спустилась на дно высохшего Айбугирского залива с криками «ура». Ступивши на дно залива, каждый осенил себя крестным знамением и возблагодарил Бога за то, что считавшийся непроходимым для сколько нибудь значительной части войск Устюрт пройден и побеждена пустыня, самый сильный союзник Хивинского ханства.

Пройденный путь казался даже самим киргизам и туркменам, находившимся при отряди, до того трудным, что они были вполне уверены в том, что войска по нем не пройдут. Они, как сами в последствии заявляли, думали, что русские, придя в Биш-акты, построят там крепость и уйдут домой. Когда же отряд двинулся далее, то они стали думать, что дойдя до Ильтедже, он построит там укрепление и оставив в нем гарнизон, вернется назад. Только тогда, когда отряд дошел до Байчагира, сомнения проводников исчезли Дорога от спуска Чыбын сначала проходить на протяжении верст двадцати по песчаному грунту, поросшему саксаулом, а потом до самых озер Ирали-кочкан пролегает по густым камышам. Здесь в первый раз за весь месячный поход отряд встретил следы колес и небольшие землянки принадлежащие жителям, занимающимся приготовлением циновок из камыша. Озера Ирали-кочкан, числом два, расположены у песчаных бугров, поросших небольшим колючим кустарником. Озера невелики, шагов по 1,000 в окружности каждое; расположены они в глубокой котловине; вода пресная, но затхлая, на вкус противная, даже в кушанье. У этих озер за весь поход в первый раз войска увидели птиц а именно диких курочек и фазанов.

12 мая, утром, начальник отряда у колодцев Бураган получил предписание Веревкина прибыть к нему лично с конвоем на канал Угуз, верстах в 25 от Кунграда, куда он в этот день выступил после трехдневной стоянки в городе. На тот же случай, если бы Ломакину не удалось прибыть в Угуз, Веревкин сообщил ему, что к 15 мая он будет в городе Ходжейли, где собралось хивинское скопище. И так как кавказские войска, после трудного перехода, должны нуждаться в отдыхе, то он полагал дать им его в Кунграде и затем двигаться за оренбургским отрядом на Ходжейли, по ближайшему усмотрению Ломакина, с тем соображением, чтобы не изнурять войска усиленными переходами. Независимо этого, начальнику мангишлакского отряда предписывалось оставить в Кунграде одну сотню кавалерии и два горных орудия сверх того гарнизона, который оставлен уже там оренбургским отрядом (рота и сотня)[218].

Полковник Ломакин тотчас же послал нарочного к Пожарову на озера Ирали-кочкан, с приказанием двинуться к Кунграду, оставить там горный взвод, и если не получит дальнейших распоряжений, то продолжать движение к Угузу. Сам же начальник отряда, с чинами штаба, с конвоем из кавалерии и ракетной команды, тронулся к Кунграду, а Аварский должен был оставаться у колодцев Бураган до 11 часов утра 12 мая. Если бы к этому времени к колодцам не пришел Пожаров, то Аварский должен был двигаться к Кунграду, где и поступить под команду Пожарова.

От колодцев Бураган к Кунграду кавалерия шла чрезвычайно легко: не было уже той сухости воздуха, какая существуеобразную мертвую пустыню, глаз с любовью останавливался на зелени особенно на деревьях. Первая деревня, которая встретилась по пути отряду, называется Айран. Она вся окружена роскошными садами. В канавах, орошающих эти сады, войска первый раз утолили жажду пресною, отличного качества проточною водою из Аму-дарьи. Вкус ее, после горько-соленых, соленых и вонючих вод, показался необыкновенно приятным. Ничего в жизни не придется выпить с таким удовольствием, как пилась в те минуты чистая, пресная вода.

Окрестности деревни Айран, по направлении к Кунграду великолепно обработаны и изрезаны оросительными, канавами по всем направлениям. Поля засеяны пшеницею, сорго, рисом, хлопком, кунжутом и проч. Этот характер местности почти везде одинаков во всем ханстве. Путешественника на каждом шагу поражает и восхищает замечательная ирригация, чрезвычайный труд земледельца и превосходно обработанные поля. Нет клочка земли, из которого человек не извлекал бы пользы, и эта земля щедро вознаграждает тех, кто так усиленно и тщательно за ней ухаживает. В пример замечательной производительности почвы в хивинском оазисе можно привести следующее: обыкновенного, лугового сена в Хиве нет; лошадей и скот кормят люцерной (дженушка, по-хивински), которую в течение девяти месяцев, с марта по октябрь снимают на одном и том же корне до 6 раз. Но насколько, с одной стороны, восхищает и изумляет человека на каждом шагу богатство почвы, ирригация, настолько же, с другой, производит чрезвычайно грустное впечатление вид часто встречающихся развалин домов, сел, укреплений и целых городов. Все указывает на постоянные междоусобицы, продолжающиеся здесь непрерывно уже в течение многих сотен лет.

По выходе из Айрана, чрез час пути, виднеются 11 высоких пирамидальных тополей, посаженных в одну линию тут — Кунград. Город расположен частью на канале Хан-яб, частью на рукаве Аму, Талдыке. Этот рукав входит в город с южной стороны широкою (50 сажен) рекою, а выпустив из себя канал Хан-яб, делается узким (7—10 сажен) и таким выходит за город. На левой стороне этого рукава расположен большой загородный дом, около которого посажены те одиннадцать тополей, о которых только что упомянуто. Дом этот, как и все хивинские загородные дома, с виду похож на крепость: обнесен высокою, сажени в три глиняною стеною, на стене зубцы, ворота одни и обиты железом. Дом этот предназначен был под помещение гарнизона. Когда кавказская кавалерия пришла в Кунград, в этом доме только очищено было место под помещение лазарета и никаких приспособлений к обороне не было сделано.

Не доходя полверсты до этого дома, кавказцы в первый раз завидели оренбургского казака, стоявшего на небольшом кургане, на пикете. Чистая и опрятная одежда, сытый конь и здоровое, полное лицо этого казака составляли резкую противоположность с оборванною одеждою и худыми, заморенными конями кавказской кавалерии. Прибыв к дому, занимаемому оренбургским гарнизоном, кавалерии дан был отдых часа на два. После угощения, предложенного полковником Новокрещеновым, начальником гарнизона и Кунградского округа, начальник отряда следовал дальше, к каналу Угуз, под прикрытием двух казачьих сотен. Сотни же дагестанского конно-иррегулярного полка оставлены были в Кунграде, для покупки лошадей и для переформирования. Здесь же оставлен был офицер для закупки довольствия для людей и фуража для лошадей, так как, по приходе в ханство, у войск, за исключением сотни Сущевского-Ракусы, никаких запасов не оставалось. Ночью 12 числа начальник отряда прибыл на канал Угуз, к месту расположения оренбургского отряда, и представился Веревкину. Оренбургцы приняли кавказцев ласково, дали корму их лошадям, и узнав, что войска не имеют палаток, выдали им несколько юламеек. Офицер оренбургского отряда, которому поручено было указать место ночлега двум кавказским сотням, предполагая, что у них такой же огромный обоз, как и у оренбургцев, затруднялся, где их поставить, так как лагерь был разбит в каре без промежутков между частями. Но он был выведен из затруднения сотенными командирами, которые сообщили ему, что их сотни не имеют обоза и тяжестей и потому везде поместятся.

Пожаров, отслужив у Ирали-кочкана благодарственное молебствие, 12 мая двинулся к Кунграду. Путь на протяжении 18 верст пролегал по сплошным густым камышам. Восточного берега бывшего Айбугирского залива не осталось следа; по всей вероятности, берег надо определить там где оканчивается камыш. При выходе из камышей, небольшая партия хищников, пользуясь закрытою местностью, приблизилась к арьергарду и пыталась было отбить баранов, двигавшихся около арьергарда. Стрелки, прикрывавшие стадо сделали несколько выстрелов и прогнали партию. Дальнейший путь колонны лежал по тем же местам, где прошла и кавалерия. Придя в Кунград, колонна Пожарова застала уже там майора Аварского.

Отдохнув немного, офицеры отправились осматривать первый среднеазиатский город, в ту пору совершенно оставленный жителями. Кунград окружен стеною, которая имеет вид неправильного многоугольника; окружность стены три версты. Стена содержится неисправно, в особенности западная часть, где находится много провалов. Как городская стена, так и все городские постройки глиняные. Улицы узкие, кривые и содержатся весьма нечисто; по сторонам протянулись две глиняные стены, и только ворота и калитки, да кое где высоко наверху микроскопическое окошечко доказывали, что за этими стенами жили люди. Из-за стен виднелись ветви инжировых, абрикосовых и персиковых деревьев. В других местах из внутренних дворов жилищ подымались ветвистые карагачи. Все постройки кажутся полуразрушенными. Самое лучшее и большое здание — ханский дом, в котором помещался кунградский бек, находится внутри города. На базаре, состоящем из нескольких рядов скученных вместе лавок, образующих узкие улицы, кое где крытые сверху циновками и кукурузными листьями, везде попадались разбросанными: мука, соль, хлопок, лук, кишмиш и проч. В городе был пожар, который не кончился и тогда, когда кавказцы вышли к каналу Угуз.

Сдав в кунградский лазарет 46 человек больных, купив несколько довольствия и фуража, а также освежив лошадей в дагестанской сотне покупкою новых и оставив в гарнизоне Кунграда взвод горных орудий, 3-ю сотню дагестанского конно-иррегулярного полка и одного сапера (для указания рабочим — каким образом привести в оборонительное состояние дом, предназначенный для помещения Кунградского гарнизона), подполковник Пожаров, с отрядом из 9 рот пехоты, 4-й сотни дагестанского конно-иррегулярного полка двух полевых орудий, выступил к каналу Угуз. Дорога в начале пролегает по обработанным полям, пересекая несколько канав. Выйдя из деревни Дженичка, на шестой версте от Кунграда, путь пролегает сначала по ровной, открытой, необработанной местности; но версты чрез три начинается густой кустарник, который далее переходит в сплошной лес. Не доходя версты три до канала Угуз, кончается лес и начинаются камыши, которые и сопровождают дорогу до самого канала. Весь путь 24 1/2 версты.

Между тем генерал Веревкин, оставив у Угуза Ломакина с его конвоем, 14 мая двинулся далее, к каналу Карабайли. Таким образом кавказский отряд отделялся от оренбургского на два перехода. Хотя войска мангишлакского отряда и нуждались в отдыхе, будучи сильно утомлены, но разве для того они сделали с такою, поистине, замечательною быстротою тяжелый поход, чтобы теперь, когда неприятель близко, отдыхать и следовать в отдалении за оренбургскими войсками? Поэтому начальник отряда, при свидании с Веревкиным 12 мая, на канале Угуз, доложил ему, что не смотря на сильное утомление, вверенные ему войска стремятся скорее встретиться с неприятелем и отдых теперь был бы для них истинным наказанием. Вследствие чего, согласно полученного разрешения, весь мангишлакский отряд, 14 числа, сделав переход в 44 1/2 версты, соединился ночью с войсками оренбургского отряда у канала Карабайли.

Путь от канала Угуз пролегает сначала по сплошным густым камышам, а потом по кустарнику до канала Киат-Джарган. Перейдя в брод этот канал, отряд расположился на привал около полудня, на берегу канала, в лесу. Здесь люди освежили себя купаньем, и, наловив множество рыбы, сварили себе обед. Часов около четырех выступили с привала и шли безостановочно 26 верст, до самого места расположения оренбургского отряда. Было уже поздно ночью, когда кавказские войска, с музыкой и песнями, подходили к месту ночлега. Едва они стали располагаться на биваке, как в оренбургском лагере затрубили тревогу и раздалось несколько выстрелов. Произошла ли эта тревога от того, что аванпостная цепь приняла бой турецкого барабана в мангишлакском отряде за неприятельские выстрелы, или оттого, что некоторые из офицеров кавказского отряда, быстро проехав в оренбургский лагерь к маркитанту напиться чаю, не успели дать ответа на оклик часовых — неизвестно; но это могло окончиться катастрофою, потому что кавказцы, быстро разобрав ружья ускоренным шагом двинулись на выстрелы. Только благодаря тому, что некоторые старшие офицеры, выехав на аванпостную цепь и узнав в чем дело, возвратили войска, тревога обошлась без несчастных случаев.

На другой день, 15 числа, генерал Веревкин приветствовал кавказские войска и благодарил их за совершенный ими славный поход. По поводу этого осмотра, а также участия мангишлакского отряда в деле под Ходжейли, он, между прочим, сообщал командующему войсками Дагестанской области, что к величайшему удовольствию и не без удивления он убедился, что отряд сбережен вполне, что в людях не только не заметно следов усталости или изнурения, но что напротив все они смотрят бодро и весело, истинными молодцами. «Войска эти, писал он, вполне достойны своей высокой боевой репутации и всегда сумеют поддержать громкую славу, заслуженную ими в полувековой кавказской войне. Чувствую глубокое удовольствие и горжусь честью хотя временно командовать такими прекрасными войсками»[219].

Действительно, было чему удивляться. Мангишлакский отряд имея продовольствие на исходе, при самой скудной даче, прошел пространство от Алана до Карабайли в 220 верст в течение семи дней, с 8 по 14 мая включительно, делая средним числом по 32 версты в сутки. Страшные, почти нечеловеческие усилия надо было употребить для такого быстрого марша. Прусский поручик Штум о переходе от Алана до Кунграда отзывается следующим образом: «Этот переход, совершенный войсками в течение трех[220] дней, по знойной песчаной пустыне, при совершенном отсутствии воды представляет собою, быть может, один из замечательнейших подвигов, когда либо совершенных пехотною колонною с тех пор, как существуют армии. Переход от Алана до Кунграда навсегда останется в военной истории России одним из славных эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армии и, в особенности, беспримерной мужественной, выносливой и хорошо дисциплинированной русской пехоты»[221].

Кавказцы поразили всех в оренбургском отряде своею более, чем спартанскою обстановкою; в кавказском лагере почти не видно было ни одной палатки; ни у кого из офицеров, даже у начальника отряда, не находилось ни кровати, ни стола, ни стула; вьюков не было заметно. Когда Веревкин в первый раз осматривал кавказские войска, свита его, не видя в лагере никаких тяжестей, полагала сначала, что оне ушли уже вперед, — так поразила ее пустота кавказского бивака, а между тем на этом биваке было все, что только имел отряд. Люди, взявшие из Киндерли по две рубахи и по двое подштанников, изорвались до такой степени, что рубахи держались на их плечах только на швах и везде просвечивало голое тело. Офицеры были не в лучшем положении: кителя их износились до того, что вместо пол болталась бахрома; некоторые пошили себе башмаки, в роде тех, какие были у солдата. Плечи у пехотинцев, от постоянной носки винтовки, покрылись ссадинами и болячками. Лица загорали до такой степени, что цвет их мало отличался от цвета кожи самых смуглых туркмен или киргиз; носы покрылись скорлупою, а лица и уши пузырями. Но все это ни мало не портило общего вида; напротив, бодрость солдата, казаков и дагестанских всадников, их воинственная выправка, их неумолкаемые боевые песни, их зурна с неизбежною лезгинкою, их смелые ответы, их загорелые, но светлые лица, были так внушительны при описанной обстановке, что казалось для них нет ничего невозможного. Действительно, войска уже закалились до такой степени, что никакие лишения не могли сломить их высокий нравственный дух. Как пример высокого развития этого духа, можно привести следующее факты. Обер-фейерверкер тифлисской лаборатории Василий Зверев, состоявший при ракетной команде, от сильного изнурения заболел до такой степени что не мог следовать даже на лошади и ехал на верблюде будучи привязан к нему. Совершенно ослабевший и уже в безнадежном состоянии на выздоровление, он, на вопрос одного офицера, в каком состоянии его здоровье, весело отвечал: «всем здоров, ваше благородие, всякую службу могу исполнить, только руки и ноги не действуют». Чрез два часа после такого ответа он скончался. Это происходило 11 мая, в кавалерийской колонне, при следовании ее к спуску Караул-гумбет.

При движении пехотной колонны от колодцев Кара-кудук к озерам Ирали-кочкан, при совершенном затишье в воздухе и жаре от 38° до 40° R., имея ничтожное количество соленой, вонючей, мутной и горячей воды, люди сами изнемогавшие от жажды, видя, что артиллерийские лошади пристают, поделились своим запасом воды с изнемогавшими конями. Трогательно было видеть, как солдаты подносили в шапках воду этим животным. И никто из них не думал, что совершает подвиг, а каждый считал долгом помогать своим боевым товарищам и выручать их из беды. Поручик Штум не раз выражал свое удивление по поводу замеченных им гуманности и братства в рядах кавказских войск. Его удивляло, что, при утомительных переходах, офицеры, казаки и дагестанские всадники, отдавши своих лошадей под присталых солдат, шли. пешком. Между тем, тут нет ничего удивительного: кавказские войска ведутся таким образом, что никакого антагонизма между родами оружия нет и в помине. Всякий помогает друг другу скромно, безвестно, не ища награды, не рисуясь.

Поход мангишлакского отряда подтвердил возможность развить и возвысить нравственную сторону человека до той степени, при которой духовная его природа берет верх над материальными потребностями.

«Каждый солдат должен поставлять себе за честь слыть хорошим ходоком, говорится в наших военных законах, и гордиться сим именем, так как всякий переход сближает его с неприятелем»[222]. Пехота мангишлакского отряда вполне заслуживает название хорошего ходока. Действительно, исключив 5 дневок, окажется, что отряд шел в течение 25 дней; в это время он сделал 636 верст, т. е. средним числом по 25 верст в сутки. Сравнивать этот поход с другими когда либо произведенными замечательными маршами — невозможно, так как обстановка, при которой совершался хивинский поход, единственная в истории регулярных армий.

Форсированный марш на соединение с оренбургскими войсками дорого обошелся мангишлакскому отряду. Он потерял: умершими трех человек, больными, оставленными в кунградском лазарете 46 чел., 41 лошадь и около 200 верблюдов, находившихся при колонне Аварского. Кроме того многие лошади пришли в такое состояние, что едва добрели до ханства, где оне и были заменены туземными лошадьми, приобретенными покупкою или отбитыми в делах с неприятелем.

* * *

В виду недостатка перевозочных средств, не только не было возможности усилить гарнизоны Биш-акты и Ильтедже до двух рот, одной сотни и одного орудия, как предполагалось, но даже самое существование 12-й роты апшеронского полка, занимавшей Ильтедже, не было обеспечено и она принуждена была отступить в Биш-акты. Рота эта, как сказано, была обеспечена по 21 мая. 8 мая, от колодца Торча-тюле, на пути от Алана до Караул-гумбета, Ломакин послал нарочного с приказаниями на опорные пункты, к Навроцкому и воинскому начальнику Ильтедже. Первому предписывалось идти с транспортом в Ильтедже, где остановиться и ожидать распоряжений куда направить транспорт, т. е. на Кунград или на Куня-ургенч; в ожидании этого приказания, принять все меры к безостановочному подвозу довольствия из Биш-акты в Ильтедже, для чего воспользоваться теми верблюдами, которые оставлены в этом последнем пункте, куда из Кунграда, под прикрытием одной или двух рот, также будут отправлены все освободившиеся верблюды. Второму предлагалось: если Навроцкий не прибудет в Ильтедже к 18 мая с транспортом довольствия, то оставив ильтеджинский редут, со всем гарнизоном и верблюдами, идти на встречу транспорту, хотя бы до Биш-акты.

Получив такого рода предписание и прождав Навроцкого с транспортом довольствия до 18 мая, поручик Гриневич решился отступить в Биш-акты. Предстояло пройти 185 верст по знойной пустыне, чрез колодцы, вода в которых совершенно испортилась от оборвавшихся в них железных ведер, и кожаных копок при движении мангишлакского отряда в Хиву, без мяса, следовательно без горячей пищи и только с двумя или тремя фунтами сухарей на человека. Это ничтожное количество довольствия могло поддержать силы людей не более четырех дней, и потому пространство в 185 верст надо было сделать во что бы то ни стало в течении четырех дней Отступление роты поручика Гриневича исполнено такого высокого трагизма, что лучше его самого нельзя передать о том состоянии нравственном и физическом, в котором находились люди этой роты во время движения. Нижеследующие строки выписаны из его воспоминаний. «Я приказал выстроить роту и спросил у людей, знают ли они, что у них сухарей осталось дня на три — на четыре, менее фунта в день. Они отвечали, что знают. Тогда я сказал им, что нам надо отступить, на что я получил приказание начальника отряда. Чтобы отступить в Биш-акты, где нам дадут сколько угодно сухарей, круп, капусты, а также солонины не по фунту, а сколько съедите, нам надо спешить. Если во время движения будут падать солдаты, отберу у них оружие, обрежу пуговицы, и не останавливая роты, поведу ее далее. Я получил ответ: постараемся, ваше благородие. Я назвал их молодцами, сказал, что смело на них надеюсь и приказал сейчас же наливать бочонки и бурдюки водою. В 5 часов, 18 мая, приказал вьючить верблюдов. Положив больных я распределив рабочих по вьюкам, поздравил роту с походом; несколько пошутил с людьми, приказал песенника» петь песни и двинулся в поход. Об энергии песенников писать не буду; каждый может предположить, насколько они могли петь с душою на тощий желудок. Пройдя не более 17 верст, дежурный сказал мне, что один рядовой из евреев упал. Я находился в арьергарде. Правда, падение его на первой станции сильно потрясло мою душу; но я, не показывая виду, хладнокровно, не останавливая роты, приказал дежурному обрезать с упавшего пуговицы. Приказание это пронеслось громко, так что вся рота слышала. Дежурный усилил мое приказание: вместо того, чтобы обрезать пуговицы. он снял с него мундир. Не прошли и 15 шагов, как слышу умоляющий голос упавшего взять его. Я приказал посадить его на запасного верблюда, и рядовой этот, проехавши верст 10, пошел пешком до самого привала. Привал был Сделан в 10 часов утра 19 числа. В этот день я видел сильную усталость в людях, но подкрепить их силы мне было нечем, так как на каждого из них было только по одному фунту сухарей, и в первый день выступления я роздал им на руки по полуфунту, а остальные нужно было приберегать; на второй день дал по одной четверти фунта и на день столько же. Затем у меня осталось еще около пуда.

20 числа я делал привал; люди отдыхали, и я прилег. Приходит фельдфебель и говорит, что меня просит умирающий солдат ширванского полка. Я сейчас отправился к нему, но уже застал его в беспамятстве, так что он ничего не мог сказать и в присутствии моем скончался. Я приказал вырыть могилу, осмотрел его торбочку, но в ней, кроме одной грязной рубахи, ничего не оказалось. Смерть его на роту сильно подействовала. Я старался всеми силами воодушевить ее, и рота повеселела. В это время фельдфебель доложил, что яма для покойника готова. Я приказал солдату, который находился при мне, вынуть мое чистое белье и надеть его на покойника. Затем выстроил роту; покойника опустили в могилу, покрыли его шинелью, а под голову положили его грязное белье; прочитали молитву и засыпали землей. Тотчас же поднялся с привала. Долго я слышал говор роты о покойнике, но вероятно усталость заставила ее умолкнуть. 21 числа, в 11 часов утра, пришел к колодцам, где отряд наш делал привал. Вся рота разбрелась искать сухарей. Некоторые нашли какие-то крошки сухарей, покрытия зеленью; но они их кушали с жадностью. В это время я начал делить своими руками последний пуд сухарей. При дележе я соображался с силами солдата: кого находил более слабым, тому давал большой сухарь, кто был посильнее, тому давал поменьше. Правда, с жадностью смотрели на меня солдаты, что я их неправильно делю, но между тем каждый из них старался поскорее помочить свой сухарь в воде и скушать его. Я все следил за их движением и вижу, что они начали ложиться кое где на отдых.

«У колодцев я пробыл до 5 часов вечера. В это время я выступил и целую ночь был в движении. Во все время моего следования я находился в арьергарде, а субалтерн-офицер мой с двумя проводниками в авангарде. Лишь только поднялось солнце, я увидел высоты Камысты; в то же время увидели их и солдаты и, как будто сговорясь, крикнули в один голос: „ваше благородие, Камысты видны!“ В ответ на это я им сказал: „теперь, братцы, мы на родине, в Биш-акты отдохнем и поедим вдоволь“. Мне на это крикнули: „борща ваше благородие, с солониной и по два фунта сухарей“! Я ответил: „больше дам, братцы“. Тут пошел в роте говор. Наконец, в 8 часов утра, 22 числа, у Камысты, при роте не было уже ни одного сухаря и люди подкрепили свои силы надеждой в Биш-акты поесть борща с солониной. Не видя 24 года своей родины, едва ли я мог так обрадоваться ей как обрадовался Камыстам. Я совершенно был покоен душой и с 9 часов утра спал до 3 пополудни; я знал хорошо что часть моя спасена. Люди шли неутомимо в течение четырех суток и сделали 185 верст. Это было сверх моих ожиданий. Я командую 12-й ротой шесть лет, но не настолько был уверен в ней; хотя и знал, что рота расположена ко мне, но боялся за силы людей. В 3 1/2 часа пополудни я вы ступил из Камысты. Люди шли торопливо, стараясь как можно скорее достигнуть Биш-акты. Чрез четыре часа мы были у ворот этого укрепления. Не доходя его версты полторы, я построил роту, душевно благодарил ее за поход и объявил ей, что так как мы совершили геройское отступление, то нужно придти в крепость героями, а потому — запевало вперед, песенники на правый фланг, начинай. И вот, как теперь слышу, начали петь: „слава русскому солдату с командиром молодцом“. Но песенники пели настолько громко, что в 15 шагах едва ли можно было что услышать; за то барабан был натянут и сильно гремел. И вот мы с этой церемонией вступили в Биш-акты, где находились две роты: одна апшеронского полка, 8-я, а другая ширванского полка, 2-я. Первая предложила моей роте ужин, а вторая угостила водкой Я получил под квитанцию несколько мешков сухарей и круп и на ужин выдал по полуфунту. Люди же, выпивши после усталости по пол чарке водки и поевши давно невиданной ими горячей пищи, уснули по обыкновению на открытом воздухе мертвым сном. На другой день, часов в семь, пришел ко мне с докладом фельдфебель и отрапортовал, что в роте все обстоит благополучно, больных не имеется, но люди просят сухарей. Так как сухари находились около моей палатки, я приказал сейчас же раздать в присутствии моем на завтрак каждому по полуфунту; затем на обед, на полдник и на ужин было выдано по столько же. Такая выдача по четыре раза в день малыми приемами производилась мною три дня т. е. до тех пор, пока я не увидел, что люди пришли в себя и едят уже без жадности».

30 мая рота эта была передвинута в Киндерли, при чем во время этого движения один человек умер.

Между тем командующий войсками Дагестанской области был, можно сказать, поглощен мыслью о доставке довольствия для отряда в пределы ханства; но средств для этого недоставало. Наконец, с возвращением красноводского отряда представилась возможность усилить перевозочные средства опорных пунктов мангишлакского отряда 800 верблюдами, которых предполагалось перевезти из Красноводска в Киндерли в два рейса. На первых 400 верблюдах князь Меликов предполагал отправить продовольственные припасы в Биш-акты, а оттуда в Ильтедже, и затем они должны были быть заняты перевозкою довольствия исключительно от Биш-акты до Ильтедже; вторая же партия 400 верблюдов и колесный транспорт предназначались для перевозки довольствия между Киндерли и Биш-акты. Но не успели перевезти в Киндерли и 300 верблюдов, как получено было от Ломакина из-под города Китая известие о том, что мангишлакский отряд не нуждается в доставке довольствия в пределы ханства и что кавказское начальство должно озаботиться лишь об обеспечении кавказских войск довольствием на обратном пути из ханства к Каспийскому морю. Вследствие этого дальнейшая доставка верблюдов из Красноводска в Киндерли была приостановлена, также как не было надобности на опорных пунктах того значительного числа войск, которое там находилось. Таким образом в июле были спущены на западный берег Каспийского моря: сборные роты Апшеронского и Самурского полков, 12-я р. Апшеронского п., два орудия и сотня Владикавказского п., а в начале августа и 8-я рота Апшеронского полка.

Глава XI[223]

Движение соединенных отрядов к городу Ходжейли. — Занятие этого города. — Движение к Мангыту и дело 20 мая. — Встреча с неприятелем 22 мая под Янги-ябом. — Движение к Кош-купыру.

Отряд генерала Веревкина, выступивший из Оренбурга и Орска в половине февраля месяца, собрался в Эмбенском посту в начале марта, отрядные же тяжести были доставлены туда лишь к концу марта.

26 марта, когда еще стоял глубокий снег, началось выступление отряда из Эмбенского поста. Более месяца продолжался поход по Устюрту. Наконец 3 мая отряд подошел к хивинскому укреплению Джан-кала на мысе Ургу в составе: 1-го (4 роты) и 2-го (5 рот) оренбургских линейных батальонов, 1, 2 и 3 уральских, 1, 2, 3 и 6 оренбургских сотен, 2-й конной батареи оренбургского казачьего войска (6 орудий), двух пеших подвижных орудия, ракетной команды и парков: инженерного и артиллерийского; в последнем находились 4 полупудовые мортиры. Всего 9 рот, 7 сотен казаков, 12 орудий и 6 ракетных станков — 3,160 человек.

Согласно общего плана действий всех отрядов в хивинской экспедиции, оренбургский отряд должен был от Ургу направиться по западному берегу Айбугирского залива, в об ход его, на соединение с мангишлакским отрядом, для действий чрез Куня-ургенч на Хиву. Такое направление действий этим отрядам предположено было дать потому, что переправа чрез Айбугирский залив признавалась невозможною и действия в дельте Аму, вследствие болотистой местности казались крайне затруднительными. Между тем слухи о том, что Айбугирский залив высох, подтвердились, и по собранным на Ургу сведениям обнаружилось, что дельта Аму представляет непроходимую для войск местность только в период разлития вод этой реки, в июне и июле

Таким образом движение чрез Айбугир на Кунград будучи возможным, становилось в тоже время и необходимым, по следующим соображениям: 1) так как хивинские ополчения собирались около Кунграда, то для обеспечения своих сообщений, которые, при движении на Куня-ургенч, могли быть прерваны из дельты, занятие страны до Кунграда было полезно; 2) двигаясь от Джан-кала на Кунград. войска входили в культурную часть ханства, тогда как, направляясь на Куня-ургенч, они должны были подвергнуться новым трудам и лишениям, связанным с движением по пустыне, и 3) с занятием Кунграда оренбургский отряд входил в связь с Аральской флотилией, стоявшей в устье Аму и следование которой вверх по реке он мог облегчить разрушением заграждений, устроенных хивинским правительством около Кунграда.

На основании этих соображений, генерал Веревкин решил направить свой отряд на Кунград и далее на Куня-ургенч или же на Ходжейли. Сообразно этому даны были приказания начальнику Аральской флотилии и полковнику Ломакину.

Придавая большое значение появлению русских судов на Аму, Веревкин просил первого постараться пройти к Кунграду, спустившись по озеру, соединяющемуся с Талдыком, так как этим путем, по показаниям местных жителей, пароходы могли пройти, не прибегая к разрушению плотин. Начальнику же мангишлакского отряда послано было предписание 3 мая, которое уже приведено в предыдущей главе.

Устроив в Джан-кала небольшое укрепление на гарнизон из роты, сотни и двух ракетных станков и оставив здесь излишние тяжести, Веревкин выступил далее на Кунград 6 мая, в составе: 8 рот, 6 сотен, 12 орудий, 4 ракетных станков, артиллерийского и инженерного парков и лазарета. Все части войск имели провиант по 15 и фураж[224] по 1 июня. Для поднятия всех тяжестей, следовавших при отряде, имелось 2,394 верблюда и 100 повозок.

8 мая, когда Веревкин находился у сада Азберген, в 13 верстах от Кунграда, в этот последний вошел передовой отряд хивинских войск силою до 1 1/2 т. чел., под начальством есаула Мамыта. Остальные же войска, под предводительством мехтера[225], при двух орудиях, были еще позади в двух переходах.

В этот день Кунград был занят нами, при чем перестрелка ограничилась только между джигитами. Неприятель отступил к Ходжейли.

Получив точные известия о мангишлакском отряде, Веревкин, не рассчитывавший первоначально оставлять гарнизон в Кунграде, теперь нашел возможным выделить для занятия этого города роту и сотню. Вместе с тем он послал приказание Ломакину, чтобы тот, при проходе чрез Кунград усилил гарнизон его сотнею и двумя гладкими горными орудиями мангишлакского отряда.

Занятию Кунграда Веревкин придавал особое значение. как по удобству управления из него населением дельты, так и по возможности устроить в нем этапный пункт, который служил бы для лучшего обеспечения сообщений оренбургского отряда. Начальство над гарнизоном и управление занятою страною до Ургу вверено было полковнику Новокрещенову. В помощь ему назначены: киргиз Исет Кутебаров, бывший барантач и разбойник, в последнее время пред экспедицией 1873 года занимавший пост помощника начальника Иргизского уезда, и четыре местных жителя, в число которых вошли по одному представителю от киргиз, каракалпаков, узбеков и от жителей собственно Кунграда, которые стали постепенно возвращаться в дома и открыли торговлю.

В то время, когда Веревкин двигался к Кунграду, начальник Аральской флотилии 7 мая послал в оренбургский отряд, с бумагами, адресованными Кауфману и Веревкину, команду из 11 человек при офицере и топографа. Люди эти были вооружены ружьями и револьверами. Провести их вызвался киргиз Утень, который уже несколько раз являлся на флотилию и оказывал экипажу некоторый услуги. Приведя моряков в свой аул, Утень выдал их хивинцам, которые всех их убили и, по обычаю, трупы обезглавили.

Во время пребывания в Кунграде Веревкин не оставляла мысли о доставлении флотилии возможности пройти вверх по Аму. Но оказалось, что наши суда могут пройти лишь чрез Улькун-дарью, на которой устроены были плотины. И так как к уничтожению их приступлено было только к концу хивинского похода, то флотилия и не успела в 1873 году воспользоваться результатами этих работ, простояв все время в Улькун-дарье.

12 мая Веревкин двинулся на Ходжейли, куда подошли главные силы неприятеля, приняв на себя передовой отряд, отступивший от Кунграда.

14 числа, на переходе к протоку Карабайли, в хвосте колоны произошла незначительная перестрелка с неприятелем в обозе; при чем мы потеряли 1 убитым и пятерых ранеными, в том числе офицера, и угнанными семь верховых лошадей. На ночлеге у. Карабайли к оренбургскому отряду присоединился отряд полковника Ломакина. Таким образом для дальнейшего наступления у Веревкина в соединенных отрядах находилось: 16 рот, 8 сотен, 14 орудий и 8 ракетных станков, всего 4450 человек.

По сведениям, имевшимся в отряде, неприятельские войска, направленные против русских отрядов, двигавшихся со стороны Кунграда, намерены были дать русским у Ходжейли сражение. При чем силы неприятеля определялись в 5,000 человек конных и пеших при трех орудиях. Конное ополчение состояло из узбеков и туркмен. Начальником этих войск был узбек Якуб-бий. При войсках же находились и сановники ханства: мехтер и инак.

Веревкин, рассчитывая, что неприятель, в предстоящих делах, занимая войска с фронта, будет нападать и на обоз, с целью достижения тут легкого успеха и задержания движения головных войск, придал обозу самостоятельное прикрытие, чтобы остальные войска, составив собственно наступательную колонну, могли безостановочно двигаться вперед в полной уверенности за безопасность своих тяжестей.

В этом предположении, для прикрытия обоза обоих отрядов, двигавшегося в одной общей колонне, назначены были, 15 мая, 5 рот, 2 сотни и 2 орудия.

Остальные войска должны были двигаться в таком порядке: в авангарде кавалерия (шесть сотен) с ракетными командами, а главные силы (пехота с артиллерией) тремя колоннами: правая — из трех рот апшеронского и роты самурского полков, средняя — из стрелковых рот ширванского полка и левая — из 2-го оренбургского линейного батальона, имея головы колонн на одной высоте, артиллерия — по дороге, конная — впереди, пешая кавказская — сзади.

Дорога шла по берегу Аму-дарьи, которая здесь имеет шагов 800 в ширину. Местность, в начале перерезанная арыками и покрытая зарослями камыша и кустарника, достигавшего высоты 2–3 сажен, представляла довольно серьезные препятствия, в особенности там, где шли кавказские войска. По мере движения вперед, она делалась открытее, камышей и кустарников становилось меньше. Для переправы чрез арыки имелись мостики, довольно исправные; в одном только месте пришлось поправить мост.

Отойдя от места почти верст шесть, на правом берегу Аму заметили большую толпу народа. Не зная, что это за толпа и каковы ее намерения, Веревкин остановил голову колонны и, на всякий случай, в то время, когда начались переговоры с нею, приказал четырем конным орудиям по вернуть правое плечо вперед и выстроиться против толпы. На требование Веревкина, с права го берега отделились два человека и вошли в воду, чтобы разобрать слова, которые выкрикивал переводчик оренбургского отряда. По быстроте течения, они не решились переплыть реку и войдя до средины ее, давали ответы на предлагаемые им вопросы. Оказалось, что они каракалпаки и никаких враждебных действий против русских предпринимать не намерены. Этот ответ показался удовлетворительным и начальник отряда приказал войскам продолжать движение вперед. Но не успела голова отряда отойти версту от этого места, как каракалпаки открыли стрельбу по апшеронским ротам, которые, встретив затруднения при движении по камышам, должны были свернуть на дорогу. Наши отвечали. Перестрелка продолжалась несколько минут. Каракалпаки, не выдержав огня, вскоре скрылись в кусты и камыши, которыми покрыт весь правый берег. Во время перестрелки один рядовой апшеронского полка был ранен, а другой, тоже будучи ранен, упал в реку, но не мог быть спасен по быстроте течения и глубине ее.

Пройдено уже было верст 15, а неприятель на левом берегу Аму не показывался; видны были только следы его поспешного отступления: брошенные кошмы, циновки и проч. Наконец, около середины перехода, с выходом на более открытую местность, появилась перед правым флангом отряда густая цепь всадников, поддерживаемая сзади довольно значительными группами конницы. Нашей кавалерии приказано было атаковать неприятеля. Но хивинцы отступили к камышам и, по-видимому, старались вовлечь нашу кавалерию в рассыпной одиночный бой на закрытой местности, в котором им представлялось более вероятности на успех. Неприятель продолжал отходить и ни разу не решился сразиться с дагестанскими и терскими казаками, упорно наседавшими на него. Начальник оренбургской кавалерии, полковник Леонтьев, приблизившись на 200 сажень к столпившейся массе всадников на левом неприятельском фланге, выдвинул на позицию ракетный казачий взвод. После четырех ракет, неприятель отступил, преследуемый всеми тремя сотнями. Хотя через пол часа неприятель снова стал собираться, но брошенные 4 ракеты с дистанции 175 сажень опять заставили его отступить.

Конная батарея, следовавшая по дороге, не могла поспеть к действиям кавалерии, будучи задержана переправой через глубокий и широкий арык, на котором пришлось исправлять мост. Когда батарея достигла одной высоты с кавалерийскими частями, то была выдвинута на позицию и с расстояния 1,000 сажень открыла огонь по отступавшим неприятельским массам и продолжала его насколько было возможно. Затем артиллерия, взяв в передки, двинулась далее вместе с казаками.

Таким образом, то двигаясь шагом, то ускоряя наступление, конные части, незаметно, далеко опередили пехоту, сделав от места ночлега 25 верст. До Ходжейли оставалось еще 5 верст. Так как, по слухам, у неприятеля была пехота и артиллерия, то можно было предполагать, что он, заняв сады и предместья города, будет защищаться в дефиле между стенами домов и оградами садов; почему и решено было остановить кавалерию и выждать прибытия пехоты. Подоспевшая пехота так была утомлена безостановочным движением, что нужно было дать ей, по крайней мере, 1 1/2 часовой отдых для подкрепления сил. Как только отряд остановился, остановил свое отступление и неприятель. Снова загарцовали неприятельские всадники, а со стороны города хивинцы открыли по войскам пальбу из фальконетов, совершенно впрочем безвредную.

В три часа по полудни войска поднялись с привала. Местность, по которой предстояло им движение к Ходжейли, была покрыта, вплоть до самых городских предместий, полями, Для орошения которых проведено много мелких арыков. На 3-й версте от города дорога разделяется на две: одна идет по берегу реки Аму, а другая направляется прямо к Ходжейли. Параллельно этой последней дороге, с правой ее стороны, тянется и подходит к самому городу большой арык Су-али. Переправа через этот глубоки и широки арык возможна только по двум мостам: один находился недалеко от места привала, а другой в самом городе. Между городом и Аму-дарьей, левее дороги, которая шла в Ходжейли находилось большое болото.

Начальник отряда, имея сведение, что лагерь неприятельских войск находится левее города, между рекой и вышеупомянутым болотом, дал войскам такое направление: оренбургский отряд двинут прямо по дороге; оренбургская сотня (есаула князя Багратиона-Имеретинского), с одним ракетным станком направлена между городом и рекой к лагерю неприятельских войск; мангишлакский отряд, за исключением сводного батальона из апшеронских рот, под начальством майора Буравцова, оставленного в общем резерве, должен был, переправившись через арык, двинуться противоположным его берегом через сады к городу, стараясь возможно скорее выйти к другому городскому мосту. Если неприятель будет защищать город, то, зайдя с западной стороны Ходжейли, мангишлакский отряд облегчит действие войск, направленных на город с фронта; если же город защищаться не будет, то Ломакин, войдя с своим отрядом к городскому мосту, отрезывает единственный путь отступления хивинским войскам, уходившим из города.

Наступление на город началось в четвертом часу по полудни.

Оренбургский отряд беспрепятственно дошел до города. Вместе с его движением вперед исчезали и всадники не приятельские. Когда отряд вошел в черту городских предместий, то генерал Веревкин был встречен и приветствуем депутацией, высланной от города, которая, сдавая Ходжейли безусловно, заявила, что все хивинские войска оставили уже город.

Движение мангишлакского отряда было совершено далеко не так легко, как оренбургских войск: с первого же шага на противоположную сторону канала Су-али, отряд начал встречать затруднения при переправах через арыки. Все спуски к ним были скопаны лопатами, броды испорчены, плотины спущены, вследствие чего стрелковым ротам ширванского полка, бывшим под начальством подполковника Пожарова, пришлось переходить каналы в брод и даже буквально в плавь. Чем ближе подходили войска к городу, тем более следование их замедлялось: арыки, заборы и всякого рода изгороди встречались на каждом шагу, так как приходилось идти целиком по полям и садам, безойскам. Несчастные показывали знаки от цепей на руках, ногах и шеях, прося защиты. Командир 10-й роты апшеронского полка, штабс-капитан Хмаренко, по указанию выбежавших невольников, отыскал, в течение не более получаса, около 30 человек, прикованных цепями в самых сокровенных местах домов, и освободил их.

Указанные препятствия, встреченные на пути мангишлакским отрядом, дозволили ему подойти к городскому мосту уже в то время, когда город был занят оренбургским отрядом. Соединенные отряды расположились лагерем верстах в 1 1/2 от города.

Сотня князя Багратиона-Имеретинского, подходя к неприятельскому лагерю, заметила, что он уже брошен хивинцами и что остатки их пехоты переправляются через реку. В занятом лагере найдено одно орудие, до 1 тыс. пуд. муки и джугары, несколько палаток, незначительное количество пороха и несколько ядер.

Обоз двигался вслед за оренбургским отрядом беспрепятственно, нетревожимый неприятелем. Потеря наша в этот день состояла из одного потонувшего и одного раненого рядовых Апшеронского полка. Потеря неприятеля не должна быть велика, так как он совсем не защищался и не был под огнем нашей пехоты; артиллерийские же выстрелы, пускаемые с дальнего расстояния, и ракеты действовали более морально, заставляя ускорять отступление.

Неприятель, отойдя от Ходжейли, продолжал отступление далее в глубь страны, так как силы, находившиеся под начальством Якуб-бия, были ничтожны и не смели померяться с русскими.

Жители города Ходжейли, с занятием его нашими войсками, не разбежались, а остались на своих местах и продолжали свои занятия. В двухдневную стоянку отрядов около Ходжейли, в городе были открыты базары, на которых велась деятельная и выгодная для жителей торговля с нашими войсками. В особенности необходим был отдых для кавказских войск. За два дня люди успели хотя немного исправить свою одежду и обувь, а начальник отряда закупил месячную пропорцию довольствия для войск. Для перевозки этого довольствия наняты были в Ходжейли 100 конных арб с погонщиками

В виду готовности жителей поставлять отрядам топливо и сено, строго было воспрещено войскам пасти скот или фуражировать на засеянных полях, уничтожать или портить садовые деревья и вообще наносить какой либо ущерб жителям. Днем все лагерное расположение окружалось пешею цепью, для воспрепятствования людям ходить по окрестным саклям. Нижние чины, имевшие надобность быть в городе, увольнялись туда не иначе, как с билетами и командами, под начальством унтер-офицеров.

После двухдневного отдыха, 18 мая, соединенные отряды выступили из Ходжейли. Оставляя город, начальник отряда назначил из местных жителей главных должностных лиц для городского управления, которых предупредил, чтобы они свято исполняли принятая на себя обязательства к поддержанию порядка и спокойствия в городе и обеспечению сообщений отряда с тылом, грозя, в противном случае, жестоким и неумолимым наказанием городу, если бы наш чабар или какая либо команда подверглись враждебным действиям жителей.

Из Ходжейли Веревкин предполагал двигаться по левому берегу Аму до Мангыта, откуда, если не будут получены точные известия о положении Кауфмана, то продолжать движение на город Новый Ургенч, чтобы войти в связь с войсками, двигавшимися со стороны Туркестана. По слухам, доходившим в это время до соединенных отрядов, Кауфман, разбив на правом берегу Аму скопище, высланное против него под начальством диван-беги Мат-Мурада, должен был, если переправа его не задержит, занять Новый Ургенч 18 мая[226].

Оренбургско-мангишлакский отряд, сделав 18 мая не большой переход, верст в 16, остановился для ночлега при устье канала Джакун-бай (Нияз-бай) в Суюнды. Лагерь был разбит в густом и высоком кустарнике, который, вперемежку с камышом, начавшись верст за 6 до ночлега, тянется далее верст на 30 вверх по Аму-дарье.

Здесь явился с повинною киргиз Капаур Калбин, один из главных виновников восстания адаевцев в 1870 году, и многие представители туркменских родов, кочующих в ханстве, с изъявлением покорности.

Так как отряду предстояла на середине перехода 19 мая переправа через Саубат-джарган, широкий и глубокий арык с водою, через который не было моста, то саперные команды отправлены были вперед ранее выступления войск с ночлега, под прикрытием 2 сотен, под начальством подполковника Квинитадзе, для наводки моста.

Во все время следования этого отряда до места устройства переправы, неприятель, пользуясь кустарником, плотно примыкавшим к дороге, поддерживал перестрелку с цепью, прикрывавшею движение инженерного парка. Во время этой перестрелки у нас ранен один всадник дагестанской сотни. В 8 часов утра саперные команды, нетревожимые неприятелем, приступили, под руководством саперного подпоручика Маслова, к устройству моста и выделке спуска и подъема. Мост на козлах, длиною 6 саж., был готов в 9 1/4 часов утра. Переправа отряда и обоза совершилась вполне благополучно и заняла не более двух часов времени. Остальную половину перехода войска прошли без особых затруднений, хотя дорога и пролегала по местности, изрезанной арыками; но эти последние были все сухие и на половину занесены песком, а потому войска переходили их беспрепятственно.

На ночлег войска остановились на берегу реки Аму, на урочище Джелангач-чеганак, верстах в 8 выше истока Лаудана и того пункта, где прежде была крепостца, имевшая целью защищать от разрушения плотину через Лаудан, насыпанную вблизи ее, для того чтобы преградить течение воды по протоку далее в местность, населенную туркменами.

По слухам, получавшимся от бежавших из неволи персиян, от лазутчиков и от жителей, неприятель стянул к городам Мангыту и Кипчаку большие массы конницы, состоявшие из ополчений от всех народностей, населявших ханство. Цель действий этого сборища была не только пассивная защита Мангыта, Кипчака и позади их лежащей территории ханства, но и наступление против русских. Слухи о намерении неприятеля произвести нападение в ночь с 19 на 20 мая были так настойчивы, что нельзя было не обратить на них внимания, а потому состав сторожевых частей был усилен. Но никакой попытки к нападению на лагерь неприятель не сделал. Только утром 20 числа с противоположного берега на весьма значительном расстоянии от реки, было сделано два артиллерийских выстрела по войскам, но ядра, не долетев до цели, упали в воду.

Дорога, по которой тронулись войска 20 мая, по направлению к Мангыту, шла первые девять верст, отделившись несколько от берега Аму, камышами; затем незаметно поднялась на слегка возвышенное обширное плато с песчано солонцеватым грунтом, ничем не пересеченное и покрытое редкою травою. Далее, верст за пять впереди, перпендикулярно к направлению пути следования отряда шла цепь песчаных холмов. Перед этими холмами гарцевала густая конная цепь неприятельских всадников, поддерживаемая сзади сильными, конными же группами людей. Скат холмов, обращенный к отряду, и вершины их, казалось, были сплошь покрыты всадниками.

Благодаря ровной и удобной для движения местности, наши войска двигались широким фронтом. По дороге, колонною в два орудия, шли конная батарея и пеший артиллерийский взвод мангишлакского отряда. Правее дороги следовал мангишлакский отряд, левее ее — оренбургский. Обоз двигался отдельно под прикрытием двух рот ширванского полка, трех рот 1-го оренб. лин. бат., двух казачьих сотен и двух пеших орудий. Начальство над обозною колонною вверено было полковнику Новинскому.

Кавалерия и конная артиллерия, при которых ехал отрядный штаб, не сообразуя своих движений с сзади следовавшею пехотою, значительно ушли вперед, так что в первый момент встречи с неприятелем можно было противопоставить ему только эти войска. Не доходя верст трех до помянутой выше цепи холмов, стало заметно, что неприятель намеревается начать нападение: передовая цепь его всадников, раздавшихся в право и влево, стала обскакивать фланги нашей кавалерии. Скоро обозначилось, что главные усилия хивинцев направляются на левый фланг и частью на центр кавалерийского отряда. Кавалерия остановилась и развернулась, батарея снялась с передков; кавказским сотням, бывшим под начальством Тер-Асатурова, велено было податься несколько вперед, чтобы атаковать неприятеля во фланг и тыл в то время, когда он устремится против полковника Леонтьева, находившегося с тремя оренбургскими сотнями левее батареи. Таким образом фронт принял немного косвенное направление к пути движения отряда. Но не успели кавказские сотни приступить к исполнению отданного им приказания, как неприятель бросился, с громким криком и гиканьем, на три лево-фланговыя сотни. Леонтьев встретил неприятеля огнем спешенных казаков. Неприятель, не ожидавший встретить дружный и меткий залп, тотчас же повернул назад, преследуемый уральцами. После этого хивинцы, сгруппировавшись перед фронтом конных частей, остановились на холмах в выжидательном положении. Массы же их, бывшие по сторонам, обскакав кавалерию, устремились на фланги пехотной колонны и на обоз, стараясь в то же время прервать сообщение между ушедшими вперед кавалерией и пехотой. Головные части наши также остановились в ожидании прибытия пехоты, для ускорения движения которой посылались приказание за приказанием. Между тем, сгруппировавшийся на холмах, против кавалерии, неприятель был принужден несколькими удачными выстрелами конной батареи скрыться за холмистый кряж.

Пехотная колонна, оставшаяся под начальством полковника Ломакина, ускоренным шагом спешила к месту действия. Атаки неприятеля, направленные против флангов пехоты, были легко отбиты огнем и нисколько не задержали ее движения. Точно также остались без успеха и нападения не приятельской конницы на обоз. Едва лишь выяснилось, что неприятель главную часть своих сил направляет мимо левого фланга, на обоз, как из кавказской колонны выдвинуты были две роты и два орудия, которые развернулись почти параллельно дороге. Меткие выстрелы взвода подпоручика Данилевского и залпы этих рот отразили нападение неприятеля. Не успев ничего сделать против верблюжьего обоза, неприятель атаковал колесный обоз оренбургского отряда, двигавшийся по дороге впереди верблюдов, в некотором от них расстоянии, под прикрытием 25 человек саперной команды, батальонного караула от 1-го оренбургского линейного батальона и людей, находившихся от разных частей при повозках. Но и здесь, не смотря на стремительность натиска, неприятель потерпел полнейшую неудачу. Во время рукопашной схватки, происшедшей в колесном обозе у нас убиты два оренбургских казака.

С приближением пехоты, головные части отряда двинулись вперед и заняли холмы, находившиеся перед ними. Неприятель несколько раз еще бросался на войска с большою смелостью и неоднократно подскакивал шагов на 150 к стрелковым цепям; но когда выставили на позицию 4 орудия и открыли из них огонь, неприятель отступил с высот и направился частью в Мангыт. частью занял туркменский кишлак, расположенный вправо от дороги. Войска, продолжая центром и левым флангом боевого расположения движение к городу, правым флангом направились к туркменским жилищам, для выбития засевшего там неприятеля, который, не выждав приближения войск, быстро отступил к городу. Для разорения туркменского кишлака и для преследования неприятеля, ушедшего отсюда, направлены были кавказские сотни. Остальные же войска обоих отрядов двинулись к городу двумя колоннами: правая, состоявшая из рот ширванского и самурского полков и 2-го оренбургского линейного батальона, — при ней находился и генерал Веревкин, — вступила в Мангыт чрез северные ворота, а левая, состоявшая из апшеронских рот, — при ней находился полк. Ломакин, — вошла в город чрез северо-восточные ворота, гораздо позже первой колонны.

Пред вступлением в город, Веревкин был встречен депутацией, объявившей, что город защищаться не намерен и что жители никакого участия в деле под Мангытом не принимали. Веревкин обещал депутации, что если город безусловно отдается на волю победителей, мирно встретит войска и исполнит все, что ему будет приказано, то ничего из достояния жителей не будет тронуто. Вслед затем началось следование колонны через город. Войска были приветствуемы жителями и беспрепятственно проходили по улицам. Не было никакого признака, по которому можно было бы предсказать печальную судьбу Мангыту, постигшую его в тот же день, спустя несколько мгновений после того, как голова отряда, пройдя через город, вышла из черты городских предместий.

Дело началось с того, что по небольшой саперной команде, оставленной для исправления моста через арык, проходящий перед городской стеной, потребовавшего починки после переправы через него артиллерии, была открыта с стены города пальба, не причинившая вреда рабочим, но повлекшая за собой избиение виновников этой задорной и безумной по пытки оказать нам сопротивление. В то же время части войск правой колонны, входившие в город, слыша выстрелы, и сами местами встреченные ружейным огнем из домов, бросились разламывать подозрительные здания и найдя там взмыленных и усталых лошадей, обличавших участие хозяев в деле, расправились с ними так, как подсказывало им их возбужденное состояние. В это же время стал втягиваться в город обоз; пыль, которую он поднимал, а также движение по узким и кривым улицам в одну нитку, затрудняли надзор за всеми людьми, бывшими при верблюдах и при повозках; вследствие этого нестроевые нижние чины, солдаты и казаки, джигиты, чапары, верблюдовожатые и персияне рассыпались по домам для баранты, превратившейся скоро в грабежи и убийства. От беспорядков, неразлучных с этим, вспыхнул пожар. Веревкин, узнав о насилиях, которые производят в городе люди, шедшие при обозе, послал туда сильные патрули и состоявших при нем офицеров, для принятия энергических мер к прекращению грабежей, убийств и беспорядков. Усилиями их удалось наконец восстановить тишину и порядок в городе, и в обозе, но тем не менее около 400 трупов были последствием неурядицы и беспорядка.

Что касается до движения через Мангыт левой колонны, то, как сказано, она подошла к городу несколько позже правой. Полковник Ломакин, встреченный жителями совершенно мирно, и слыша в то же время перестрелку в городе, решился однако на дальнейшее движение через него только тогда, когда все части левой колонны подтянулись. Затем, построив из них одну общую колонну, он с музыкой и в порядке провел войска через Мангыт совершенно беспрепятственно и без всяких случайностей.

Замечательно, что жители прочих частей ханства считали погром, постигший Мангыт, вполне законным и неизбежным; они смотрели на него, как на дело мести за смерть Бековича и его сподвижников, истребленных около Порсу потомки жителей которого переселились в Мангыт.

Потери наши в деле под Мангытом составляли: убитыми 1 обер-офицер[227] и два казака и ранеными 4 ниж. чина. Что касается потерь неприятеля, то их определить было невозможно, хотя они должны быть значительны, судя по тому, что при вступлении войск в Мангыт, найдено было много убитых и раненых, свезенных с поля стычки и оставленных в городе отступившим хивинским скопищем.

Отряд остановился на ночлег на южной стороне города Мангыта, в одной версте от него.

На следующий день, 21 мая, войска направились по дороге на город Китай. Начальник отряда, опасаясь, что мост, находящийся на середине перехода через широкий и глубокий канал Аталык, мог быть разрушен или испорчен неприятелем, послал, до выступления войск с ночлега, саперную команду под прикрытием сотни для устройства, в случае надобности, переправы.

Когда отряд отошел от места ночлега версты две, генерал Веревкин приказал подполковнику Скобелеву, с двумя сотнями[228] и ракетною командою повернув назад через Мангыт, направиться к горе Кобе-тау и вдоль арыка Карауз, для разорения и уничтожения туркменских аулов. расположенных там и для преследования части неприятельских войск, ушедших в том направлении после мангытской стычки. Распоряжение это было сделано во исполнение обещанного в прокламации Веревкина к туркменам: если они будут сопротивляться или делать какой либо вред русским, то наказание их будет жестоко и беспощадно.

Переправа через канал Аталык была совершена благополучно: мост, не разрушенный неприятелем, оказался в полной исправности. Только что хвост отряда переправился и присоединился к прочим войскам, расположившимся на привале у канала Аталык, как получено было известие о нападении неприятеля на обоз и, в то же время, из леса, находившегося вправо от отряда, стали показываться всадники, которые, остановившись в виду войск и составив значительную группу, не предпринимали ничего решительного. Немедленно была вызвана и рассыпана параллельно лесу, стрелковая цепь из двух рот Ширванского полка и Самурской роты под начальством подполковника Пожарова. В цепь был послан также и ракетный станок. Командир ракетного дивизиона, штабс-капитан Жиляй, подскакав к канаве, за которою лежали ширванские и самурские стрелки, пустил в толпу несколько ракет; но большая часть их разорвалась у самой канавы и только огонь пехоты заставил неприятеля на время отступить. Чрез несколько минут хивинцы опять показались. Тогда Пожаров, положив скрытно роту за насыпью канавки, приказал ей открыть огонь лишь тогда, когда неприятель под скачет шагов на 150, а ширванцев начал отводить к месту бивака отряда. Но белые шапки самурцев выдали засаду: хивинцы заметили неосторожно высовывавших головы солдат, не решились близко подъехать и, погарцевав еще не которое время, совершенно скрылись из виду.

Все попытки неприятеля ворваться в обоз, которым в этот день заведовал полковник Гротенгельм, оказались тщетными. Неприятель, потеряв надежду что нибудь сделать против транспорта и его самостоятельного прикрытия, отступил и следовал параллельно движения обоза на таком расстоянии, что пальба пехоты оказалась совершенно недействительною.

Начальник отряда, озабочиваясь, чтобы мост, находящейся на глубоком и быстром канале Карауз, через который отряду предстояла переправа, не был разрушен, приказал инженер-капитану Красовскому, с двумя сотнями, с привала двинуться вперед к этому мосту. Красовский прибыл как раз во время: неприятель уже приступил к разборке моста, но, завидев войска, обратился в бегство. Убедившись из осмотра моста, что он требует капитального исправления, Красовский приказал добыть необходимое число накатнику, разобрав для этого потолок ближайшей сакли; поверх накатника, закрывшего отверстие, сделанное неприятелем, наложены были найденные по близости одеяла, сверх которых насыпали слой земли.

Ночлег на 21 мая отряд имел в двух верстах от города Китая. Здесь в лагерь явились депутации от городов Янги-яба, Гурлена, Китая и Кята, с изъявлением полной покорности.

К вечеру присоединился к отряду подполковник Скобелев, исполнив возложенное на него поручение. Во время уничтожения аулов и при движении, колонна его несколько раз подвергалась нападению превосходного в силах неприятеля, который, однако, всякий раз был с успехом отражаем огнем казаков.

22 мая отряду, как можно было заключить из слухов, предстояло большое столкновение с неприятелем, который собрал большие силы для нападения на войска перед Янги-ябом. на местности, удобной для внезапных атак, в особенности для действий против обоза. Этому последнему весь переход предстояло тянуться в одну нитку, по дороге, представляющей непрерывное дефиле, образованное домами, садами, изгородями, заборами и арыками. На основании этих слухов, отряд с места ночлега двинулся в готовности к встречи с неприятелем. Шесть конных орудий двигались по дороге; правее их шел сводный ширванско-самурский батальон (подполковник Пожаров), левее — 2-й оренбургский линейный батальон. За флангами пехоты следовали 4 сотни, по две за каждым; лево-фланговыя сотни (2-я уральская и 2-я оренбургская) — под начальством Леонтьева; правофланговые, кавказские, под начальством Тер-Асатурова. В общем резерве и для прикрытия колесного обоза, двигавшегося впереди верблюдов, назначены были: 3 роты апшеронского полка, 2 пеших орудия 21-й артиллерийской бригады и 2 сотни (3-я оренбургская и кизляро-гребенская), под начальством подполковника Скобелева. В прикрытии верблюжьего обоза находились остальные войска (5 р., 2 сот. и 2 ор.) под начальством полк. Новинского.

Едва отряд успел вытянуться и отойти версты две от ночлега, как со всех сторон стали показываться неприятельские всадники, которые, увеличиваясь постепенно в числе, делались смелее и смелее и наконец начали наседать на фланги расположения войск; но отряд двигался безостановочно. Видя в этом неудачу, неприятель решился задержать следование войск огнем из-за закрытий. Это был первый случай такого образа действий. Но неприятель и тут не сумел воспользоваться преимуществами, которые давала ему местность. Не долго он удерживался за закрытиями; сделав на воздух не сколько торопливых выстрелов, не выждав приближения даже цепей, он выходил из-за закрытия и поспешно ретировался. Только один раз, в одном из небольших кишлаков, окруженном густым садом и находящемся у самой дороги, несколько человек засели и, подпустив нашу цепь, открыли пальбу, с расстояния 25 шагов, по свите генерала Веревкина. Пальба эта не причинила никому вреда, и неприятель быстро исчез из кишлака.

Пройдя около 10 верст, войска вышли на открытое место; здесь неприятель собрался и приготовился атаковать отряд по выходе его из садов. Как только показалась стрелковая цепь 2-й и 3-й рот ширванского полка, под начальством майора Ловенецкого, неприятель перешел в наступление. Стрелки остановились на опушке садов и открыли частый огонь; не приятель отхлынул назад, а вскоре вышли из садов на открытое место остальные части отряда. Частый огонь пехоты и артиллерии, открытый с близких дистанций по конным массам неприятеля, заставил хивинцев очистить равнину. Колонна продолжала движение и остановилась на привале у кладбища Удод. В отдыхе для войск была настоятельная необходимость; люди были сильно утомлены движением по пересеченной местности и, кроме того, нужно было дать подтянуться Обозу, который хотя и двигался по дороге, но вследствие узости ее, беспрестанных переправ через арыки, шел медленно и очень растянулся. Одновременно с нападением на боевые части отряда, неприятель тревожил и обоз. В этот день атаки на обоз были особенно часты и ведены неприятелем энергично, под покровительством местности, благоприятствовавшей этого рода действиям. Хотя неприятелю и удалось одержать несколько частных успехов и захватить даже трофеи, но, вообще, он понес поражение, не смотря на то, что поспевать прикрывавшим обоз войскам на атакованные пункты было весьма затруднительно. Нужно отдать справедливость деятельности и неутомимости войск, прикрывавших обоз: им приходилось по несколько раз проходить одно и то же пространство — для отражения возобновлявшихся нападений неприятеля, поддерживать порядок в обозе и помогать верблюдам и повозкам при преодолевании различных препятствий. «Считаю долгом заявить, доносил Скобелев, о при мерном во всех отношениях поведении гребенских казаков лихости и находчивости которых мы обязаны, что неприятелю не удалось произвести в обозе большого беспорядка. Оренбургские казаки также не отстали от своих кавказских товарищей».

Потери наши 22 мая заключались: убитыми 6 и ранеными 3 нижних чина и выбывшими из строя 6 лошадей; кроме того изрублено неприятелем несколько арбакешей из местных жителей, нанятых для перевозки продовольствия мангишлакского отряда, и отбито: три арбы с провиантом и два верблюда с вьюками. Из числа потерянных вьюков один принадлежал инженерному парку и часть этого вьюка состояла из ящика с мостовыми болтами, ключами, гвоздями инструментами плотничьими и частью кузнечными; словом, с самыми необходимыми вещами при сборки моста. Потеря эта была тем более чувствительна, что не дальше как на другой день встретилась надобность в упомянутых вещах при наводке моста через Клыч-нияз-бай. Артиллерийская часть отряда в этом случае оказала большую услугу, изготовив своими средствами, в ночь с 22 на 23 мая, 12 семивершковых болтов с гайками, для свинчивания козел с перекладинами.

Отряд остановился на ночлег у селения Янги-яб, сделав в этот день только 16 верст. Не смотря на такой маленький переход, войска могли дойти до ночлега едва в 4 часа пополудни, а обоз подтянулся только к ночи.

Потери неприятеля 22 мая должны были быть, сравнительно с нашими, весьма велики, судя по тому, что в этот день ему часто приходилось попадать под огонь пехоты, в особенности при нападениях на обоз, где стрельба производилась почти в упор. Много неприятельских трупов осталось разбросанными на равнине перед Янги-ябом, в садах и по арыкам.

Число сражавшихся в этот день неприятельских войск определить также нет возможности, хотя по сведениям, полученным от жителей, силы хивинцев простирались будто бы до 10 тысяч человек; цифра эта во всяком случае, весьма гадательна и, по всему вероятию, выражала желание хивинцев выставить против нас такую массу.

По той энергии, которую неприятель обнаружил 22 мая, можно было заключить, что хивинцы предполагали дать войскам под Янги-ябом решительный отпор, так как по-видимому они все еще не падали духом, верили в свои силы надеялись выставив против русских многочисленное скопище, заградить им путь. На случай же, если войска их не сдержат отряд, то у них была попытка вступить в мирные переговоры и во всяком случае постараться сколько ни будь выиграть время. В случае неудачи, следовавший при хивинских войсках ханский посланец с письмом от него должен был ехать в лагерь соединенного отряда и вручить начальнику его это послание.

Действительно, как только войска стали располагаться на ночлег, на аванпосты явился с небольшой свитой какой то важный хивинец и просил о допуске его к генералу Веревкину, которому он имел передать ханское письмо. В письме этом выражалось прежде всего удивление хана о при чинах вторжения русских в его владения, так как никаких предлогов для враждебных действий, по его мнению, не существовало. Он никак не мог понять, чтобы 5 или 10 русских, бывших в Хиве и живших там по дружбе, безобидно, и к тому же отпущенных на родину, могли послужить предлогом для войны. Затем хан, уведомляя о том, что он вступил в сношения с Кауфманом, просил Веревкина остановить дальнейшее движение на три дня и выяснить условия для заключения мира, подобно тому, как сделал туркестанский генерал-губернатор, остановившийся в Таш-Саки и обязавшийся пробыть там три дня в ожидании исхода переговоров[229]. Веревкин отвечал посланному, что, не будучи уполномочен вести переговоры, он остановить войска без приказания генерала Кауфмана не считает себя в праве.

Вследствие полученных в этот день слухов о том что туркестанский отряд занял уже несколько дней назад Хазарасп и двигается к Хиве, Веревкин решился изменить первоначально предположенное направление движения на Новый Ургенч и двинуться, для соединения с Кауфманом, прямо на Хиву, через города Кят и Кош-купыр, рассчитывая при быть туда одновременно с войсками туркестанскими. К этому решению склоняли генерала Веревкина: 1) отступление самого неприятеля в направлении к Хиве и 2) удобство для движения войск по прямой дороге, как менее пересеченной, сравнительно с кружным путем через Новый Ургенч.

Здесь необходимо заметить, что слух о занятии туркестанским отрядом Хазараспа прямо противоречил тому, что говорилось в предписании Кауфмана Маркозову от 14 мая, с урочища Мишекли (второй переход туркестанского отряда от Уч-чучака по Аму-дарье), доставленном в оренбургско-мангишлакский отряд 22 же мая и вскрытом Веревкиным. Из этой бумаги было ясно видно, что туркестанский отряд 17 Мая должен был дойти до Шурахана, откуда тотчас же занять переправу против Ханки и там остановиться, как для устройства самой переправы через реку, так и для получения извещений из отрядов оренбургского, красноводского и с эскадры Аральской флотилии.

Из этого же предписания видно было, что Кауфман не получил ни одного из донесений, отправленных к нему Веревкиным, и что он не имел никаких сведений об отрядах оренбургском и мангишлакском, а также об Аральской флотилии.

23 мая соединенные отряды кавказских и оренбургских войск продолжали движение, выступив с ночлега в 6 часов утра. Неприятель, показавшийся перед войсками, имел только наблюдательную цель: с приближением войск он немедленно и быстро удалялся, портя за собой переправы через арыки Но испорченные наскоро мосты через неширокие арыки так быстро исправлялись конной казачьей командой, под руководством подпоручика Саранчова, что отряд двигался без замедления и к 9 часам утра подошел к большому каналу Клыч-Нияз-бай, верстах в восьми от ночлега.

Мост на сваях через этот канал был сожжен отступавшим неприятелем. Ширина канала Клыч-Нияз-бай 27 сажен, а глубина свыше 4 фут; течение очень быстрое. При таких условиях переправа в брод становилась невозможною. Навести мост из материалов, имевшихся в инженерном парке, также было нельзя, так как все мостовые принадлежности, возившиеся при отряде, рассчитаны были для моста не длиннее 15 сажень. Таким образом движение войск по неволе должно было быть приостановлено и отряд вынужден был приступить к устройству моста из материалов. имевшихся под рукой.

Здесь не лишним будет представить описание постройки большого моста, чтобы показать: с какими затруднениями сопряжены были мостовые работы для войск, не имевших при себе понтонных средств, и как могли бы задержать движение отряда хивинцы, если бы они уничтожали за собою, при отступлении, все мосты через большие и малые арыки. От моста, сожженного неприятелем, остались только обгорелые сваи, которыми нельзя было воспользоваться для прикрепления частей нового моста, потому что по расстояниям между сваями требовался слишком длинный и толстый лес, который невозможно было найти в ближайших окрестностях. Вследствие этого для постройки моста избрано было другое место, где глубина была ровнее и скорость течения значительно менее, нежели у свай, и следовательно допускала употребление козел при условии незначительной забивки их в грунт. В 11 часов дня прибыл инженерный парк и, немедленно же, 50 человек с 35 топорами были отправлены в лес для рубки деревьев. В то же время 30 человек с 15 топорами, которые собрали в частях войск, посланы были, под присмотром сапера, для рубки хвороста. Десять плотников, два саперных Унтер-офицера, четыре сапера и 20 человек саперной команды 1-го оренбургского линейного батальона, под надзором подпоручика Маслова, занимались сборкой и установкой козел, в ожидании присылки из леса материала, годного на верхнее строение моста. Однако, не смотря на продолжительные розыски, в ближайшем лесу нельзя было найти деревьев, требуемых размеров[230] и по необходимости нужно было довольствоваться мелким кривым лесом, толщина которого не превышала 1 1/2 — 3 1/2 дюймов; кроме того, весь материал был заготовлен из тополя и вербы, отличающихся дурными строительными качествами., но представлявших единственные породы деревьев росших вблизи расположения отряда. Только очень немного годного лесного материала дали соседние небольшие сакли жителей, которые были разобраны для мостового сооружения. Это обстоятельство заставило увеличить число козел, расставляя их на одну сажень, с небольшим расстоянием между серединами перекладин, делая перекладины двойными и укладывая по 10 и более переводин в каждом пролете.

Всего для устройства моста потребовалось 22 козел: из них три были в инженерном парке, а 19 связаны вновь из подручного леса. Число переводин в пролете изменялось от 7 до 10 и даже до 12, смотря по длине и толщине жердей большею части имевших от 2 до 3 дюймов в диаметр. Настилка была сделана из досок, из целых воротных полотнищ, снятых в разобранных саклях, и из фашин и хворосту с земляною присыпкою.

При всех неблагоприятных условиях, работа, однако, быстро подвигалась вперед, благодаря распорядительности капитана Красовского и его деятельных помощников, подпоручиков Маслова и Саранчова, так что весь мост окончательно был устроен к часу ночи. Но в три часа вода стала в канале прибывать и усилившимся течением подмыло один козел, поставленный на отмели, отчего мостовая настилка с одной стороны опустилась в воду. В 4 часа утра 24 мая мост был исправлен, а в 5 часов началась переправа.

Капитан Красовский, имея в виду непрочность моста, собранного и установленного при таких невыгодных условиях, просил перевезти экипажи и артиллерию на людах, но эта просьба почему то не была принята во внимание. Первым пошло стальное 4-х фунтовое орудие мангишлакского отряда, и хотя спуск был разработан полого, но лошади, несдержанные ездовыми, рысью въехали на мост. Орудие благополучно миновав первую половину моста с досчатой настилкой, а также большую часть фашинной настилки, обломило одну перекладину в том месте, где мостовое полотно, вследствие подмыва козел, образовало ложбину. Орудие с помощью людей было вывезено без повреждения. Однако этот случай помешал успеху переправы: во первых, потребовалось около получаса времени на исправление поломки, а во вторых, все таки нужно было обратиться к перевозке артиллерии и экипажей на людях, но уже с большею потерею времени и труда, так как настилка, раз приняв наклонное положение, обусловившее неправильное распределение тяжести, чаще расстраивалась и чаще требовала исправления.

В то время, как войска и колесный обоз переправлялись по мосту, хивинские арбы, везшие довольствие мангишлакского отряда, пошли прямо в брод, а за ними последовали и верблюды с тяжестями. К 9 часам утра на противоположном берегу сосредоточились все войска, весь колесный обоз и почти весь верблюжий транспорт, за исключением только артиллерийского и инженерного парков. Артиллерийский парк, во избежание подмочки огнестрельных припасов, не решились пустить в брод на верблюдах, а решено было тяжести этого парка перенести на людях по мосту. Инженерный же парк должен был ожидать окончания переправы и собрать имущество, входившее в состав моста. Так как развьючка, переноска и навьючка 800 артиллерийских ящиков требовала иного времени, то переправившийся отряд двинут был далее; для прикрытия же моста и не переправленных еще тяжестей оставлены были две роты пехоты и одна сотня казаков.

Еще 23 мая, как только отряд расположился у Клыч-Нияза, полковник Леонтьев, с 4 сотнями казаков (1 и 2-ю уральскими, 4-ю дагестанскою и 4-ю кизляро-гребенскою), был направлен в брод через канал, для очистки от неприятеля леса, находившегося на противоположном берегу, из которого раздавались фальконетные выстрелы по войскам, а также для занятия большого моста на реке Алдач, верстах в 6 от Клыч-Нияз-бая. Переправившись через канал. Леонтьев на рысях двинулся к лесу, занятому хивинцами, вторые, завидев войска, тотчас же стали быстро отступать. Казаки настойчиво преследовали неприятельских всадников, чтобы не дать им уничтожить гать и мост, находившиеся на Речке Алдач; благодаря этому, переправа через речку досталась нам неиспорченною.

Заняв ее, полковник Леонтьев направил разъезды по дорогам, которые шли от места переправы на Хиву и на Шах-абат. Вскоре начальник одного из этих разъездов, поручик граф Шувалов, вернулся и донес Леонтьеву, что в направлении к Шах-абату видно большое скопище людей и что по сведениям, добытым от персиян, неприятель засел в ближайших кишлаках; при этом граф Шувалов представил много разного оружия, найденного в одном из домов, осмотренных разъездом. Полковник Леонтьев для разъяснения дела, послал сильный разъезд из сборной сотни, составленной по 50 человек от уральских и кавказских сотен. Разъезд, подойдя к кишлаку, близ которого было замечено скопище неприятелей, был встречен жителями с изъявлением полной покорности. Не доверяя, однако, жителям разъезд подробно осмотрел кишлак и в одном из запертых домов, в конюшнях его и на дворе, нашел 200 оседланных и потных лошадей, некоторые из них были ранены, и много ружей, большинство двустволок. Все это было забрано разъездом. Оружие и лошади принадлежали, по показаниям жителей, туркменам, которые будто бы спрятались в этом доме, но, с приближением русских, боясь быть замеченными, спаслись из здания пешком. Очень немудрено, что орудие и лошади принадлежали самим же жителям, которые встречали наш разъезд с покорностью, и были ими припасены вблизи отряда, что бы иметь возможность воспользоваться какою либо его оплошностью. Как бы то ни было, но прямых улик в том, что люди, встречавшие разъезд, принадлежали к числу воинов хана, не оказалось, да и разбирать это не имелось времени, и потому разъезд, забрав добычу и осмотрев тщательно все соседние кишлаки, возвратился к месту расположения отряда полковника Леонтьева.

Главные силы, переправившись через Клыч-Нияз-бай, двинулись к городу Кяту, куда вперед от отряда был направлен авангард под начальством Скобелева, с двумя сотнями, для занятия моста через канал Ярмыш, что и было с успехом исполнено. Скобелев явился к мосту в то время, когда неприятель собирался уже ломать его. Вслед за авангардом, нетревожимый никем, спокойно подвигался отряд, не встречая никаких затруднений при переправах через небольшие арыки, попадавшиеся на пути, мосты через которые и даже самая дорога были исправлены жителями ближайших кишлаков, депутации от которых являлись в отряд. Главные силы, пройдя от Клыч-Нияз-бая 12 верст, остановились для ночлега у города Кят, переправившись через канал Ярмыш. Авангард же был продвинут далее, к переправе через канал Кят-купыр, верстах в 6 от города Кята. Подойдя к мосту на этом арыке Скобелев нашел мост уже испорченным: бревенчатая настилка была разобрана. Расположив отряд на ночлег, Скобелев сейчас же распорядился заготовлением необходимых материалов для исправления поврежденной части моста. Казаки дружно принялись за работу и всю ночь неутомимо таскали на себе и на своих лошадях бревна, фашинник и землю, а затем приступили и к поправке моста. Когда главные силы подошли к авангарду, утром 25 мая, то мост уже был вполне готов и выдержал переправу отряда.

Пока совершалось передвижение главных сил к Кяту, тяжести, оставшиеся на канале Клыч-Нияз-бае, продолжали переправляться при помощи людей. Но работа эта, не смотря на все усердие носильщиков, шла медленно, так что к 4 часам пополудни было переправлено только 3/4 всего груза. Капитан Красовский, распоряжавшийся переправой, видя, что до наступления темноты остается немного времени, предложил, для ускорения переправы, перевезти остальные артиллерийские тяжести на верблюдах, пустив этих последних в брод, изменив только способ вьючки ящиков, для предохранения их от подмочки. Действительно, когда ящики, вьючившиеся стоймя на особых лесенках, прицепили логом, то на самом глубоком месте канала верблюды прошли не подмочив вьюка; для предупреждения же падения верблюдов, к каждому назначено было четыре человека, которые помогали верблюду спуститься в воду, сопровождали его по воде и помогали ему выбраться на противоположный берег. Таким образом в полчаса были переправлены остальные 200 ящиков. В 5 часов 20 минут началась разборка моста и в 6 часов отряд, остававшийся у Клыч-Нияз-бая, со всеми тяжестями выступил к Кяту. Будучи вынужден, при наступлении темноты, часто во время пути останавливаться, чтобы дать подтянуться отстававшим верблюдам и арбам, отряд присоединился к главным силам только в 11 часов ночи.

На стоянке у города Кята было получено письмо от Кауфмана, помеченное 21 мая. Из этого письма видно было, что Туркестанский отряд 16 числа начал переправу на левый берег Аму у Шейх-арыка. В то время, когда писалось это письмо, большая половина отряда уже была переправлена и переправившиеся войска занимались формированием обоза арб, для дальнейшего похода к Хиве через Хазарасп. Таким образом слухи о занятии Хазараспа туркестанским отрядом не подтвердились. Веревкин, в ответ на это письмо уведомляя Кауфмана о положении дел в отряде и о последних действиях с неприятелем, прибавлял, что он продолжает движение на Хиву, в окрестностях которой остановится и будет ожидать дальнейших приказаний от главного начальника войск хивинской экспедиции.

25 мая главные силы выступили далее, пересекая беспрестанно арыки с весьма плохими мостиками, требовавшими исправления или просто даже насыпки перешейков в сухих канавах. Присоединившись на Кят-купыре к авангарду, начальник отряда приказал Скобелеву, по возможности скорее, направиться к городу Кош-купыру и постараться захватить переправы как на Шах-абате, так и на Казавате, при котором расположен Кош-купыр.

Скобелев двинулся для исполнения возложенного на него поручения, торопясь захватить переправу, ибо, по слухам, неприятель занимал еще Кош-купыр, имея свои пикеты впереди города, и нужно было помешать ему при отступлении своем испортить мост. Не доходя до города верст трех, в песках, по которым пролегает дорога, сунженские казаки, бывшие впереди авангарда, под начальством сотника Старицкого, наткнулись на неприятельский пикет человек в 50. Стремительно атаковав его, сунженцы на плечах неприятеля помчались к городу, стараясь одновременно с ним подскакать к мосту. Скобелев, опасаясь, чтобы Старицкий не попался в засаду и желая поддержать увлекшихся наездников, приказал есаулу Афанасьеву со взводом сунженских казаков следовать в карьер за Старицким. Сам же Скобелев с остальными казаками продолжал движение рысью по дороге. Казаки ворвались в город и подскакали к мосту в то время, когда последний неприятельский всадник готовился зажечь его, но не успел в этом. Засев в сады на противоположном берегу, хивинцы встретили выстрелами подходивший дивизион. Поэтому приказано было командиру 3-й оренбургской сотни, есаулу Пискунову, с 50 спешенными казаками переправиться на тот берег и выбить неприятеля. Под неприятельским огнем и по разломанному отчасти уже мосту перебежали казаки одно появление которых вблизи садов заставило неприятеля прекратить пальбу и поспешно очистить сады.

К 4 часам пополудни подошли главные силы к Кош-купыру, в полуверсте от которого и остановились лагерем, сделав в этот день около 17 верст; люди и лошади были сильно утомлены переходом через бугристые пески Чукур-кум, пересекавшие путь отряда во второй половине перехода. Город Кош-купыр оказался пустым: жители оставили его по приказанию хана и перебрались все в Хиву, для защиты столицы.

Глава XII[231]

Движение от Кош-купыра. — Расположение у сада Чинакчик. — Дело 27 мая. — Бой под стенами Хивы 28 мая. — Занятие шах-абатских ворот 29 числа. — Вступление в Хиву ген. — адъют. Кауфмана.

26 мая, пройдя через Кош-купыр, отряд двинулся к Хиве. Начальник отряда предполагал, выбрав где нибудь в окрестностях Хивы удобное место для стоянки, расположиться там лагерем и, ожидая дальнейших приказаний от главного начальника войск, произвести рекогносцировку городской стены. Местом удовлетворяющим всем условиям хорошей стоянки, был выбран летний ханский дворец Чинакчик, на канала Хатыр-тут, верстах в 6 от Хивы. Сад Чинакчик считается одним из лучших и любимых садов хана, который он чаще других посещает и в котором проводит большую часть лета. Превосходные фруктовые деревья, широкие прямые аллеи, бассейны, цветники, придают этому саду европейский характер и указывают, что он возделан и обработан руками русских пленников; на многих деревьях видны вырезанные на коре кресты, надписи «1869», «1870» и русские имена.

Здесь отряд и расположился, сделав 26 мая совершенно спокойно переход в 8 верст. Войска, стали кругом стен, с внешней их стороны, на засеянных полях, вдоль арыков, окаймленных деревьями. Авангард, под начальством Скобелева, из 1-й уральской и сунженской сотен, был выслан версты на две впереди, по направлении к Хиве с приказанием, в случае встречи с неприятелем, оттеснить его к городу, но отнюдь не увлекаться преследованием.

Начальник отряда предполагал 26 мая послать на встречу туркестанскому отряду сильный разъезд, так как, основываясь на слухах, противоречивших впрочем письму генерала Кауфмана от 21 мая и его предписанию Маркозову Веревкин думал, что туркестанский войска должны были быть где либо в окрестностях Хивы, на юго-восточной стороне столицы. Но сведения, собранные за этот день от жителей, указывали местонахождение туркестанского отряда в Питняке верстах в 70 от Хивы[232]. Поэтому Веревкин, опасаясь подвергнуть отдельному поражению разъезд, посылаемый на такое далекое расстояние, оставил это предположение и решился стоять у Чинакчика, в ожидании приказаний от Кауфмана, до тех пор пока обстоятельства не вынудят принять какие либо решительные меры.

Не успели войска стать лагерем, как по тому направлению, по которому двинулся авангард, послышались выстрелы. Немедленно же были посланы к авангарду сотни обоих отрядов, при двух конных орудиях.

Дело в авангарде происходило таким образом: Скобелев, пройдя около версты по узкой дороге, пролегавшей между садами, огороженными глиняными стенками, вышел на открытую поляну и заметил впереди себя, саженях в 300, значительную неприятельскую партию, разбиравшую мост через большой арык. Высланные вперед наездники, под командою ротмистра Алиханова, после довольно жаркой перестрелки, заставили неприятеля отойти от моста. Затем наездники, переехав мост, бросились преследовать неприятеля, бежавшего через дефиле между высокими стенами двух садов. Следуя с двумя сотнями за наездниками, Скобелев, пройдя это дефиле, увидел перед собой довольно значительную партию неприятеля, часть которой занимала сады против левого фланга, а часть разъезжала по открытой местности против правого фланга. Пользуясь смятением, произведенным у неприятеля быстрым появлением войск, Скобелев атаковал хивинцев, обратившихся в бегство. Преследование их продолжалось на расстоянии не более версты; при чем у неприятеля изрублено несколько человек и отбито несколько лошадей из-под убитых. Имея в виду приказание не углубляться слишком далеко в пересеченные окрестности Хивы, Скобелев собрал отряд и начал отходить на главные силы. Как только неприятель заметил отступление авангарда, он тотчас остановился и собираясь все в большие и большие кучи, намеревался обрушиться на дивизион. Спешив дивизион и отстреливаясь от наседавшего неприятеля, Скобелев медленно отходил к вышеупомянутому дефиле, вход в которое обстреливал неприятель, занявши стрелками стенки ближайшего сада. Спущенный взвод уральских казаков, под командою сотника Бородина, примкнув штыки, тотчас же выбил неприятеля из сада и затем был направлен к противоположному выходу. Войдя в дефиле, Скобелев продолжал отступление, оставив в арьергарде два спешенных взвода казаков, под начальством ротмистра Алиханова, которые, заняв перед дефиле позицию, огнем удерживали неприятеля до тех пор, пока не проследовали через теснину коноводы, а затем и сами стали, отстреливаясь, медленно отходить. В это время прискакали на выстрелы казачьи сотни обоих отрядов, под начальством полковников Тер-Асатурова и Леонтьева, со взводом конной артиллерии. Неприятель, завидев прибывшие подкрепления, стал поспешно отступать, провожаемый выстрелами артиллерии и преследуемый двумя сотнями казаков, под начальством Леонтьева. Прогнав неприятеля в город, сотни возвратились в лагерь. Потери наши в авангарде Скобелева были незначительны: ранены 2 казака и несколько лошадей.

Весь остальной день 26 мая и ночь на 27 прошли для отряда спокойно, если не считать одиночных нападений, которые были произведены неприятелем на передовые посты авангарда, усиленного к вечеру ротою апшеронского полка и двумя ракетными станками; к этому же времени сунженская сотня в авангарде заменена была дагестанскою. Вследствие возможности заготовить в близком расстоянии от лагеря достаточное количество фуража для войсковых лошадей, казачьи и артиллерийские лошади находились в каре, на коновязи; верблюды же, по трудности накосить для них нужное количество корма паслись недалеко от лагеря, на полях и пустырях, внутри расположения аванпостов. Часов в 9 утра, 27 мая, хивинцы, пробравшись садами к самой аванпостной цепи, к той ее части, которая прикрывала левый фланг лагерного расположения и верблюжий табун, бросились разом, всей своей массой с гиком и ружейной пальбой, оттеснили ближайшие посты и обскакав часть табуна, погнали верблюдов к городу.

Подполковника Гротенгельм, батальон которого расположен был на левом фланге, вблизи табуна, услыхав пальбу и завидев неприятельских всадников, поднял роты своего батальона и направил их к месту нападения. Быстро подбежавшая пехота открыла огонь по нападавшим. Хивинцы увидя сомкнутые части войск и поражаемые выстрелами, торопились уйти, бросив часть захваченных ими верблюдов. В это время рота апшеронского полка, поручика Алхазова, по случаю полкового своего праздника (день Св. Троицы), возвращалась из авангарда в главные силы, будучи сменена ротою ширванского полка. Завидев хивинцев, переправлявшихся с добычею через арык, поручик Алхазов остановил роту и открыл огонь по неприятелю учащенными залпами. Неприятель два раза пытался было обрушиться всею своею массою на горсть апшеронских стрелков, но оба раза был отбит, потеряв много людей и лошадей.

Отправляясь из лагеря к месту стычки, генерал Веревкин направил две из подскакавших сотен, под начальством Леонтьева, для преследования неприятеля и отбития от него захваченных верблюдов, а две сотни оставлены перед левым флангом лагерного расположения. Всем остальным войскам приказано не выходить из места- расположения до получения приказания. Сделав эти распоряжения, начальник отряда направился к авангарду, откуда слышались также выстрелы. Обход неприятелем левого фланга был своевременно замечен из авангарда. По получении об этом известия Скобелев, оставив роту ширванского полка на месте послав приказание 3-й стрелковой роте апшеронского полка вернуться к авангарду, сам, с дивизионом казаков и ракетными станками, двинулся вперед. Подъехав к аванпостам, Скобелев увидел перед ними незначительные неприятельские разъезды, в то время как со стороны главных сил, отделенных от него садами, раздавались гиканье и выстрелы, догадавшись, что неприятель производит нападение на верблюжий табун, Скобелев решился двинуться садами, с расположением которых он ознакомился после рекогносцировки, произведенной накануне, и выйти на перерез пути отступления неприятеля.

Пройдя версты две садами, Скобелев увидел хивинцев, которые, в числе около 1,000 всадников, гнали по равнине, не вдалеке от него, отбитых ими 400 верблюдов. Как только показались авангардные сотни на открытую местность, по ним была открыта пальба из садов, находившихся на их правом фланге и занятых неприятельской пехотой. Не обращая внимания на пехоту, сотни прежде всего атаковали конный неприятельский отряд, гнавший верблюдов. 4-й сотне дагестанского конно-иррегулярного полка, подполковника Квинитадзе, удалось завернуть большую часть верблюдов, изрубив много неприятельских всадников. В это время показались сотни Леонтьева. Подполковник Скобелев, остановив преследование конного неприятеля, обратился против пехоты, вышедшей из сада, в числе человек 500, на равнину. Пехота хивинская состояла частью из людей, вооруженных ружьями, частью же имевших пики и разное дреколье. Дагестанцы (подполковника Квинитадзе) ударили на эту толпу с фронта, а уральцы сотни есаула Гуляева — с фланга. Здесь опять произошла схватка. Остатки толпы рассыпались, стараясь спастись в ближайших садах и арыках. Преследуя неотступно, насколько позволяла местность, неприятеля, Скобелев остановил движение, в виду утомления лошадей, но прибывшая в это время свежая 3 оренбургская сотня доставила возможность Скобелеву отпустить в лагерь людей с наиболее утомленными лошадьми, спешить часть остальных казаков и очистить от неприятеля сады.

Полковник Леонтьев, посланный, как сказано выше, для преследования неприятеля, после того как хивинцы, видя наше настойчивое преследование и будучи атакованы подполковником Скобелевым, бросили отбитых ими верблюдов, продолжал гнаться за теми неприятельскими всадниками, которые ушли влево, и, нанеся им поражение, возвратился в лагерь.

Дело, начавшееся угоном отрядных верблюдов, разыгралось совершенной для неприятеля неудачей. Вся схватка решилась до такой степени быстро, что когда генерал Веревкин выехавший при первых выстрелах, направился к авангарду то на пути туда он получил уже донесение об успешной атаке авангарда, заставившей неприятеля бросить всех отбитых им верблюдов. Одновременно с делом в авангарде шла перестрелка с неприятелем на правом фланге лагеря, в которой участвовали две роты ширванского полка и четыре роты апшеронского. Апшеронцы взялись за винтовки едва лишь окончено было молебствие по случаю полкового их праздника. Потери наши в деле 27 мая состояли: из одного убитого и 9 раненых нижних чинов, 12 раненных лошадей и 70 убитых, раненых и искалеченных при быстрой гоньбе через арыки верблюдов.

По окончании перестрелки, войска соединенных отрядов распределены были следующим образом: в авангарде по одной роте ширванского и самурского полков, 2-я оренбургская и кизляро-гребенская сотни, при двух ракетных станках; при верблюдах и на аванпостах — 1 1/2 сотни, на отдельном посту влево от лагеря — рота 2-го оренбургского линейного батальона; остальные войска расположены были в лагере. Пост, который занимала рота 2-го батальона, находился позади аванпостной цепи, в том месте, где сходились пути, идущие из Хивы через сады к Чинакчику.

Вечером 27 числа Веревкин приказал Скобелеву, совместно с генерального штаба капитаном Ивановым, под прикрытием войск авангарда, произвести, как сказано в реляции, «тщательную рекогносцировку местности не далее двух верст от передовой позиции, с тем чтобы авангард к ночи был переведен вперед, если для этого выбрано будет удобное место». Из дальнейшего изложения той же реляции видно, что передвижение авангарда еще на две версты вперед предполагалось за тем, чтобы ближайшим соседством его к неприятелю более обеспечить спокойствие войск на ночлеге и при выступлении на следующий день, если таковое состоится. Часу в пятом вечера, Скобелев двинулся, с двумя сотнями и двумя ракетными станками, бывшими в авангарде, по направлению к Хиве, приказав пехоте навьючить все тяжести и быть в полной готовности следовать за кавалерией, по первому требованию. Едва сотни отошли с полверсты от своего лагеря, как показались с фронта и флангов одиночные неприятельские всадники, по всей вероятности составлявшие сторожевую часть неприятеля и спешившие отойти назад. Затем, неприятельская конница, подкрепленная вновь выехавшими из окрестных садов и кишлаков всадниками, собравшись в несколько отдельных куч, пробовала было остановить наше движение, но всякий раз дорога была очищаема несколькими ракетными выстрелами. Выбрав, верстах в двух с небольшим от прежней стоянки, новую авангардную позицию, Скобелев решился отойти назад и, соединившись с пехотой, передвинуться окончательно на вновь избранное для авангарда место. Как и всегда, лишь только хивинцы заметили обратное движение отряда, тотчас же ободрившись, они стали все ближе и ближе наседать на отходившие назад сотни, как будто вызывая на рукопашную схватку. Скобелев, имея в виду перейти еще засветло на новую позицию и не желая ввязываться в дело, продолжал отступать, не обращая внимания на неприятеля и прикрываясь двумя взводами наездников. Наконец, когда неприятель, принимая наше молчаливое отступление за нерешительность вступить с ним в бой, начал подскакивать к войскам слишком близко, приказано было наездникам произвести атаку, что и было молодецки исполнено ими: неприятель был отброшен к садам, находившимся сзади. Для того, чтобы обеспечить движение отряда с левой стороны дороги, где местность представляла более удобств для нападения неприятельской кавалерии, выслана была пешая цепь из 25 оренбургских казаков, которой приказано было, переходя от закрытия к закрытию, огнем задерживать неприятеля. Неприятель, пытавшийся неоднократно проскочить здесь, всякий раз принуждаем был возвращаться назад. Наиболее опасным моментом при этом отступлении был тот, когда сотни вошли в черту садов, подходивших очень близко к дороге с правой стороны отступивших сотен. Неприятель, заняв эти сады, открыл пальбу из ружей и фальконета, к счастью мало действительную, от которой сотни потеряли трех раненых казаков и нескольких лошадей. Между тем пехота, заслышав жаркую перестрелку, выступила на соединение с кавалериею и подошла как нельзя более вовремя. Неприятель, завидев пехоту, не ожидая атаки, очистил сады. Авангард, после этого, в полном составе двинулся к вновь избранной позиции. Но при выходе на открытую местность, перед самым местом ночлега, хивинцы опять собрались в несколько куч, как будто с намерением произвести нападение; тогда было приказано положить две роты пехоты при выходе на поляну скрытно, за валиком, насыпанным по берегу одного небольшого арыка; кавалерия же должна была отступить за пехотою и тем подвести неприятеля под пехотный залп. Для того чтобы лучше выполнить этот маневр, ротмистр Алиханов с пятью казаками кизляро-гребенской сотни, вызвался подъехать как можно ближе к хивинцам; затем, обратив на себя их внимание, повернуть назад и, не доезжая шагов ста до того места, где лежала пехота, очистить фронт для производства залпа. Маневр удался как нельзя лучше: неприятель подвернулся под два хороших залпа, после которых он отступил весьма далеко и уже не трево, выдвинутый на четыре версты от расположения главных сил, привлек на себя еще большее внимание неприятеля, чем накануне, который тревожил его всю ночь с 27 на 28 мая, обстреливая войска из ружей и фальконетов. В ожидании более сильного нападения неприятеля, пришлось на подкрепление авангарда, к рассвету, послать еще одну сотню и два конных орудия.

Весь день 27 мая в главных силах был употреблен на заготовление предметов, необходимых для производства сапных работ и штурма, могших потребоваться при взятии Хивы. Тщательные розыски, сделанные в окрестностях Чинакчика, с целью добычи материалов, годных для плетения туров, вязки фашин и штурмовых лестниц, дали неутешительные результаты. Оказалось, что сакли, окружавшие ханский сад, принадлежали к разряду беднейших, и добытый из них лес, по своей мелкости и кривизне, был негоден ни на какие поделки. Хворост мог быть получен только от обрубки ветвей ивы и других крупных деревьев, но, по своей ломкости, он не годился для плетения туров и делания фашинных виц. Сплетенный из этого хвороста пробный тур оказался неплотным и угловатым, и как тур, так и связанные фашины были очень тяжелы. Лучший хворост получался из молодых тутовых деревьев, но так как их в окрестностях Чинакчика было мало, то предполагалось, на следующий день, 28 мая, послать саперную команду, под прикрытием роты пехоты, для заготовления нужного количества тутового хвороста в дальних садах. Состоявшееся решение двинуть отряд к Хиве остановило приготовление сапных материалов.

Однако, не смотря на затруднения, с которыми пришлось бороться инженерной части отряда, в течение 27 числа было приготовлено 5 туров, 36 фашин и одна штурмовая лестница. Последняя, сделанная из только что срубленных тополей, при 25 ф. длины, была очень тяжела, так что для носки ее при штурмовой колонне ускоренным шагом потребовалось бы 16 человек.

На 28 мая, по соединенным отрядам мангишлакскому и оренбургскому, была отдана следующая диспозиция:

«В 11 1/2 часов утра войска, вмести со всем обозом, выступают с места расположения по направлению к Хиве. Сообразно с этим начать вьючку верблюдов.

К означенному часу войска выстраиваются в полуверсте впереди лагеря.

Для прикрытия верблюжьего обоза назначаются две линейные роты 1-го оренбургского батальона, две роты от войск кавказских и две сотни по назначению полковника Леонтьева. Для непосредственного прикрытия колесного обоза, которому следовать (кроме арб, идущих с верблюдами) вслед за войсками, назначается взвод от 2-го оренбургского линейного батальона при ротном командире. Стрелковая рота 1-го батальона поступает в ведение полковника Гротенгельма».

Причины, побудившие генерал-лейтенанта Веревкина предпринять движение вперед 28 мая, как видно из донесения его генералу Кауфману от 6 июня, были следующие.

Образ действий неприятеля в течение 26 и 27 мая обнаружил, что дерзость его увеличивается с каждым днем и, вместо отдыха, в котором войска сильно нуждались после 10-ти-дневного безостановочного движения в постоянных делах с неприятелем, ведет к совершенному их изнурению. Смелость неприятеля наводила также на мысль, что войска туркестанские еще далеко от Хивы, к чему склоняли Веревкина, во-первых, слухи о том, что туркестанский отряд, по занятии Хазараспа, отошел снова к Питняку, а во-вторых неполучение от Кауфмана приказания на донесение, посланное 26 мая из Чинакчика, в 5 экземплярах, по разным дорогам. При таких обстоятельствам Веревкин счел наиболее благоразумным, выждав до полудня 28 числа получения приказания от главного начальника войск, сняться с позиции и произвести рекогносцировку Хивы.

Таким образом, как сначала слух о том, что Кауфман занял Хазарасп и подходит к Хиве, заставил Веревкина направиться от Янги-яба, вместо Нового Ургенча прямо к столице ханства, так точно теперь слух о том что туркестанский отряд еще далеко, заставил его принять решительные меры против города Хивы.

Во всяком случае передвижение отряда несколько ближе к Хиве, для обстоятельного обрекогносцирования ее окрестностей и оборонительных средств, было необходимо и вытекало само собою из положения, занятого оренбургско-мангишлакским отрядом.

Генерал Веревкин предполагал дойти с отрядом в полном составе только до позиции авангарда; затем, оставив здесь тяжести, произвести рекогносцировку с целью выбора мест, удобных для обстреливания города, и под прикрытием огня наших орудий произвести подробное обозрение городских укреплений, для определения наиболее выгодных пунктов атаки.

В 11 1/2 часов, согласно диспозиции, войска тронулись с места расположения у Чинакчика. Путь от этого места сначала, на протяжении двух верст, пролегал между засеянными полями, по длинной и широкой аллее; затем предстояла переправа частью по мосту, а частью по гати и в брод чрез небольшое озеро и широкий арык. Войска двигались в одной колонне. Пройдя место бивака авангарда, отряд продолжал движение и вступил на песчаные барханы, пред которыми открылась довольно обширная болотистая поляна.

Войскам, составлявшим авангард, а также и обозу с его прикрытием, приказано было временно приостановиться, при чем тяжести не развьючивать. Показавшиеся кучки неприятельских всадников на поляне перед песчаными барханами быстро исчезли после нескольких удачных с нашей стороны пушечных выстрелов. Одна часть неприятельских всадников ускакала по дороге к городу, а другая, большая, свернула вправо от дороги, мимо болота, и вошла в сады предместий. Однако войскам недолго пришлось двигаться широким фронтом. Сделав не более версты от позиции авангарда, отряд вошел в черту городских предместий и должен был свернуть артиллерию и кавалерию в глубокую походную колонну. Части эти следовали по одной дороге, пролегавшей между садами и саклями; пехота же шла по сторонам, на одной высоте с орудиями, имея влево от дороги пять рот оренбургского отряда, а вправо кавказскую пехоту в двух колоннах: передней — 9 и 10 линейных и 4-й стрелковой рот апшеронского полка и задней — из 2 и 3-й стрелковых рот ширванского полка. Начальник отряда с штабом ехал по дороге впереди артиллерии, на линии стрелковой цепи.

Дорога, по которой двигались артиллерия и кавалерия, покрыта была, по крайней мере на четверть аршина, слоем тонкой пыли; вследствие чего над войсками поднялось такое густое пыльное облако, что в нескольких шагах ничего не было видно. При таких условиях уже невозможно было поддерживать порядка в движении, и каждая часть подвигалась вперед, как позволяли обстоятельства и местность. Кош-купырская дорога, в расстоянии не более 600 сажень от Хивы, выходит на шах-абатскую дорогу. Отряд, дойдя до пересечения этих двух дорог, круто повернул вправо, к шах-абатским воротам городской стены. Только что штаб вытянулся по новому направлению, как совершенно неожиданно раздалась пушечная пальба и загудели ядра над головами лиц, сопровождавших начальника отряда. Проехав еще не которое расстояние по дороге, штаб свернул несколько в сторону, чтобы очистить место артиллерии, которая следовала за ним. Четыре конные орудия и пеший взвод оренбургского отряда немедленно развернулись и заняли позицию на площадке, примыкавшей с левой стороны к дороге. Пехота в то же время продолжала наступление. Хивинские артиллеристы, давая верное направление своим выстрелам, принимали слишком большой угол возвышения, через что снаряды, перелетая через головы, падали далее того места, где войска выходили на шах-абатскую дорогу.

При несколько ином действии неприятельской артиллерии, даже при плачевном состоянии ее материальной части, голова отряда могла бы понести весьма чувствительный потери, двигаясь узким фронтом, батарея в одно орудие, состояло исключительно из всадников и представляя такую выгодную цель для артиллерии. Ядра ложились в районе движения пехоты второй линии. Но и тут потери не было.

В то время, когда артиллерия производила стрельбу, 4-я стрелковая и 9-я линейная роты апшеронского полка (капитана Бек-Узарова и штабс-капитана Ливенцова) под начальством Майора Буравцова, продолжали идти вперед, из одного сада в другой, с одной поляны на другую. Наконец оне скрылись совершенно из виду.

Когда генерал Веревкин со свитою перешел влево от дороги, и приказал всем спешиться, чтобы напрасно не терпеть от неприятельских выстрелов, апшеронцы уже далеко опередили артиллерию. Двигаясь вперед весьма медленно по причине множества канав и заборов, Буравцов подошел к каналу Полван-ата, за которым стояли два неприятельских орудия против моста, перекинутого чрез канал. По сю сторону канала против моста была баррикада по крайней мере из 200 арб; по ту сторону канала, саженях в 120, возвышались зубчатые стены с башнями; со стен шла весьма оживленная стрельба по ним; сзади апшеронцев наша батарея, за пылью не видя их, стреляла прямо за ними, так что осколком одной гранаты ударило по штыку одного рядового 4-й стрелковой роты и отбросило его на несколько шагов. Апшеронцы бросились вперед, перебежали через мост под сильным ружейным и картечным огнем с городской стены и овладели двумя орудиями. Натиск их был совершен с такою быстротою, что хивинцы успели дать выстрел картечью только из одного орудия, стоявшего за каналом; другое досталось в наши руки не разряженным. Орудийная прислуга и прикрытие бежали к городской стене, поражаемые огнем стрелков.

Это дело до того поразило и озадачило неприятеля, что на несколько мгновений стрельба с городских стен совершенно замолкла.

Как только раздались крики «ура» апшеронцев и прискакал адъютант с известием от майора Буравцова, что орудия взяты, Веревкин приказал артиллерии подъехать к каналу Полван-ата и сам со свитою поскакал туда же. Здесь он увидел следующее: апшеронцы, взявшие орудия, находились по ту сторону канала, за небольшим домом, стоящим у самого моста; кроме баррикады по сю сторону моста, устроена была другая баррикада из арб по улице, ведущей прямо к стене; кроме этой улицы, к стене вела еще другая, узкая и кривая, мимо кладбища. Неприятельские выстрелы со стены, по взятии орудий на минуту прекратившиеся, снова стали беспокоить войска. Лишь только Веревкин подъехал к мосту, как Майор Буравцов доложил ему, что за кладбищем, всего саженях в 20, стоит еще одно орудие, и что честь взятия этого орудия апшеронцы просят предоставить своим товарищам ширванцам.

В это время к каналу Полван-ата подошли 4 конных и 4 пеших орудия, 2-й оренбургский линейный батальон и 2 и 3 стрелковые роты ширванского полка. Артиллерия заняла позицию вдоль канала Полван-ата, левее моста, прикрываясь отчасти насыпью, устроенною по обеим сторонам канала; пехота оренбургского отряда расположилась тоже за насыпью канала, левее артиллерии, а ширванцы подпоручика Бычинского и поручика Селеневича, с криками «ура», бросились через мост, для овладения третьим орудием. 4-я стрелковая и 9-я линейная роты апшеронского полка пошли на помощь ширванцам. Все эти части бросились по узкой дороге, ведущей к кладбищу. Но, к сожалению, здесь дело вышло не так удачно, как с первыми двумя орудиями. Из-за арыка Полван-ата, из-за больших могил кладбища и из-за баррикады, преграждавшей подступ к городской стене, действительно легко могло казаться, что орудие это стоит впереди стены и на одном с нами горизонте; но когда подбежали к кладбищу, то оказалось, что орудие находится на городской стене. Войска находились у самой стены, шагах в 15 от нее. Неприятель, со стены и из-за башен, поражал людей на выбор, и прежде всего были переранены майоры Буравцов и Аварский и прапорщик Аргутинский-Долгоруков. Люди, не имея возможности штурмовать стены, не зная где ворота, прилегли за могилами, чтобы укрыться от убийственного огня неприятеля. Но могилы доставили мало закрытия: сверху стены был виден почти каждый человек. К огню со стен присоединился огонь из медрессе, расположенного недалеко от стены и у самого кладбища. Капитан Бек-Узаров с 20 своими стрелками бросился в здание и переколол там всех хивинцев. При этом был ранен пулями в обе ноги ротмистр Алиханов.

Пока все это происходило, наша артиллерия и пехота, расположенные за насыпью канала Полван-ата, открыли огонь по городским стенам, прямо через головы войск, засевших на кладбище. одна из гранат ударила в угол медрессе; осколки кирпичей и извести засыпали солдат, засевших на кладбище возле этого здания; кирпичами контузило несколько человек и ранило ширванского полка подпоручика Федорова.

Огонь нашей артиллерии, а также стрелковых цепей, расположенных по обеим сторонам ее, содействовал уменьшению ружейного и пушечного огня со стен, а некоторые хивинские орудия, будучи подбиты, замолчали.

Полагая этот момент наиболее удобным для отвода войск от стен и считая цель рекогносцировки достигнутой — приобретением сведений о малодоступности городской стены для атаки открытою силою и о местности, прилегающей к этой стороне хивинской ограды, Веревкин решился, отойдя на некоторое расстояние с войсками от города, расположить их вне выстрелов, выставив демонтир и мортирную батарею для обстреливания города, т. е. придти к тому положению, занять которое предположено было перед началом нашего движения из сада Чинакчика и от чего отряд был отвлечен случайно разыгравшимся делом 28 мая под стенами города Хивы.

Но не успев отдать соответствующих приказаний, генерал Веревкин был ранен пулею в лицо, около левого глаза. Он принужден был удалиться на перевязочный пункт, поручив привести в исполнение предположения относительно дальнейших действий войск начальнику штаба соединенных отрядов, полковнику Саранчову.

Положение, которое занимали войска в то время, было следующее.

На противоположном берегу Полван-ата, у самой городской стены, находились две роты апшеронского и две роты ширванского полков, частью укрытые зданиями, частью стоявшие за могилами совершенно открытия; при чем люди всех рот перемешались. Перевязочный пункт этих рот был за саклей находящеюся близ самой шах-абатской дороги, по сю сторону кладбищ. Остальные войска, кроме оставленных в тылу и при обозе, расположились, не переходя моста, по обеим сторонам шах-абатской дороги, прикрываясь саклями и имея стрелковые цепи и артиллерию вдоль по каналу, за береговою насыпью; оренбургские сотни — влево от дороги, за садами, с целью прикрыть левый фланг расположения войск; сотни мангишлакского отряда — в резерве на шах-абатской дороге, позади кирпичеобжигательных печей. Перевязочный пункт находился за строениями позади батареи.

Скобелев, находившийся с войсками бывшего авангарда в тылу, заслышав сильную канонаду в главных силах и видя, что обоз продолжает беспрепятственно свое движение, решился подойти ближе к месту действий. В описываемый момент дела он был уже в весьма небольшом расстоянии от боевых линий.

Исполнение приказания об отводе войск не представляло особых затруднений для тех частей, которые были расположены по сю сторону канала. Пехота могла отойти без потерь, прикрываясь зданиями; тоже самое и кавалерия; только для батареи это дело являлось несколько более трудным, так как при этом приходилось брать в передки под сильным ружейным огнем; но затем, пройдя некоторое незначительное расстояние, батарея выходила из сферы действительных неприятельских выстрелов, так как артиллерийского огня, за подбитием орудий, на атакованном фронте у защитников Хивы не было.

Но отвод назад четырех рот мангишлакского отряда и особенно тех кучек людей, которые занимали кладбище близ самой городской ограды, а также увоз двух отбитых орудий, являлись делом серьезным и исполнение его грозило большими потерями. Роты нужно было вывести из за здания в каких нибудь пятнадцати саженях от стены и затем отходить назад к мосту, а людям, занимавшим кладбище, кроме того пролезать чрез могильные памятники, густо наставленные по кладбищу. Эти памятники не только не прикрывали, вследствие своей малой высоты, отступавших людей, но, напротив, затрудняли движение и тем задерживали их большое время под крепостным ружейным огнем, хотя и производившимся из гладкоствольного орудия, но, тем не менее, весьма действительным на таком расстоянии. Пройдя кладбище и подобрав раненых и взятые с бою орудия, роты должны были свернуться в колонну, чтобы перейти мост.

Отступление начато было с тех четырех рот, которые были на городском берегу канала Полван-ата. Получив приказание отступать, роты очистили занятые ими здания, прошли кладбище, присоединили к себе всех бывших на перевязочном пункте и затем подошли к мосту. Здесь вызваны были охотники для перевозки двух неприятельских орудий, взятых апшеронцами. Немедленно явившиеся на вызов из рядов охотники, перекрестившись, ухватились за неуклюжие станки на которых лежали тяжелые хивинские пушки и потащили их за собой через мост. Усилившийся неприятельский огонь с началом отступления не ослабевал ни на минуту, во все время совершения ротами этими их обратного движения, и весь был направлен на наши отступавшие из-за арыка войска, в особенности в те группы людей, которые собрались около взятых неприятельских орудий перед переправой их через мост. Огонь был так силен, что по баррикаде из арб пули выбивали как будто дробь на барабане. Чтобы ослабить огонь, приказано было пехоте и артиллерии, стоявшей по сю сторону арыка, открыть самый частый огонь по крепости. Это заставило неприятеля на некоторое время прекратить пальбу, чем и воспользовались, чтобы перетащить орудия без потери в людях, хотя в каждую пушку впрягалось человек по 50.

Как только апшеронские и ширванские роты прошли линию расположения войск по сю сторону канала и когда уже не требовалось покровительствовать нашим огнем их отступлению, началось движение назад и остальных частей войск главных сил. Неприятель не сделал ни одной попытки к переходу в наступление, и войска, не останавливаясь, прошли за позицию, занятую Скобелевым в тылу их расположения на шах-абатской дороге. Вслед за отступлением главных сил на место лагерного расположения (в саду младшего брата хана), отошел туда же и арьергард и начал подходить обоз.

Между тем хивинский хан выехал из города с целью остановить действия его войск против наших отрядов. При этом под ним была ранена лошадь. Когда он, пересев на другого коня, хотел снова въехать в свою столицу то нашел городские ворота запертыми.

Жители Хивы, в то время, как хан выехал из города, опасаясь вторжения чрез растворенные ворота русских войск, заперли и заложили их, и хан, не имея чрез это возможности вернуться в свою столицу, направился с немногими бывшими при нем приближенными, и в числе их с диван беги Мат-Мурадом к гор. Казавату, в среду туркмен юмудов.

Тогда некоторые городские жители освободили из-под ареста заключенного ханом брата его, Атаджан-тюря[233], и выразили желание избрать его ханом. Тем не менее старшим лицом в городе остался дядя хана, Сеид-эмир-уль-омар, который, при содействии главных лиц ханского управления, насколько мог восстановил в ночь с 28 на 29 мая спокойствие в столице.

Прежде всего он выслал к Веревкину депутацию. Не успели войска стать лагерем, как из Хивы появился ишан с мирными предложениями. Он заявил, что хан ушел из города еще накануне, что в Хиве царит безначалие, вследствие раздоров между двумя партиями, из которых одна, состоявшая из людей, понимающих бесполезность сопротивления русским, желала прекращения войны, а другая требовала продолжения сопротивления во что бы то ни стало.

По поручению генерала Веревкина, переговоры с депутатами вел полковник Ломакин, которым и предложены были следующие условия: 1) действия наши прекращаются на два часа 2) по истечении их, из города должна выйти депутация самых почетных лиц и привезти с собою, для выдачи, сколько успеют собрать, орудий и оружия; 3) так как генерал Веревкин не уполномочен прекратить совершенно военные действия, то старшее в городе лицо немедленно должно отправиться на встречу генералу Кауфману за решением своей (?) участи, и 4) если по истечении трех часов не последует ответа, то город будет бомбардирован. Условия эти были безотговорочно приняты депутацией, для которой они должны были показаться сравнительно мягкими, не смотря на существование четвертого пункта, так как для избавления города от бомбардировки достаточно были привезти, для выдачи нам, столько оружия, сколько признавали то нужным, или, пожалуй возможным, сами хивинцы.

Ввиду того, что окончательные мирные условия могли быть определены только главным начальником войск хивинской экспедиции, в виду полнейшей безвредности для нас Хивы после бегства хана с большею частью туркмен, лучше было бы не ставить совсем никаких условий депутатам отослав их и предоставив участь столицы ханства на волю генерала Кауфмана, чем заключать условия, которые могли толковаться по произволу. Если же Хива представляла для нас какое нибудь серьезное военное значение, то не мешало бы воспользоваться упадком духа неприятеля и потребовать более определенных гарантий к тому, что перемирие нарушено не будет; можно было, например, выговорить занятие городских ворот.

Так кончилось дело 28 мая под стенами Хивы, наиболее горячее из всех бывших до этого дня столкновений наших с неприятелем в течение экспедиции 1873 года.

Вся честь этого дела бесспорно принадлежит кавказцам, 4-й стрелковой и 9-й ротам апшеронского полка и артиллерии оренбургского и мангишлакского отрядов, занимавшей позицию по каналу в 120 саженях от крепости.

Не умаляя нисколько результатов, достигнутых делом, и заслуги войск, принимавших в нем участие, нельзя однако не заметить, что дело это неправильно называется усиленною рекогносцировкою: из самого хода боя и из реляции об нем видно, что дело 28 мая вполне может быть отнесено к разряду тех, которые в Туркестане называются тамашей, т. е. беспорядочными.

Из реляции можно заметить, что с расстояния 1,200 сажень впервые открылись для нас башни и минареты города Хивы, следовательно отсюда и должны были бы начаться действия, обыкновенно сопровождающие обозрение укрепленных неприятельских позиций. Между тем мы продолжали движение вперед всеми силами, в порядке, отчасти очень неудобном для движения под огнем и для рекогносцировки, так как поднявшаяся густая пыль от следования по дороге массы лошадей препятствовала дальнейшему обозрению того, что делалось впереди. Так войска шли, не рассчитывая на штурм, к которому они не были приготовлены. Первые просвистевшие над головами неприятельские ядра напомнили нам, что мы подошли очень близко к столице Ховарезма и что пора на что нибудь решиться. Обозрение было забыто. Все рванулось вперед, пока передовые части, захватив неприятельскую батарею, не уперлись в городскую стену, преградившую им дальнейшее движение. Началось затем огнестрельное состязание с неприятелем и потом обратное движение от Хивы. Из дела 28 мая мы узнали: 1) что городская стена находится в 100 саженях от канала Полван-ата, но это можно было узнать и из плана Хивы с окрестностями, прекрасно сделанного в 1858 году корпуса топографов капитаном Зелевиным и имевшегося в отрядном штабе, и 2) что эта стена малодоступна для атаки открытою силою, но таково свойство всех азиятских стен, на которые надо идти с штурмовыми лестницами. Реляция глухо прибавляет, что взятием неприятельской батареи и исследованием местности цель рекогносцировки можно было считать достигнутой. Насколько верно такое заключение можно судить по тому, что 30 числа мы узнали, что в 200 шагах правее того места, где дрались апшеронцы, находилась широкая и удободоступная брешь в городской стене.

Потери наши в этот день состояли: убитыми 4 нижних чина, ранеными: генерал-лейтенант Веревкин, 6 офицеров[234] и 34 нижних чинов кавказского отряда. Контуженными: офицеров 4, нижних чинов 5. Лошадей убито 4, ранено 7.

Потери неприятеля в точности неизвестны, но должны быть велики, судя по тому, что артиллерией (8 орудиями) выпушено было в этот день 388 снарядов; при чем снаряды, направляемые с близкого расстояния, в большинстве в верхнюю часть стены, более тонкую, пробивали ее и разрывались в улицах города, за стенами которого укрылись не только постоянные жители Хивы, но и собравшиеся туда из окрестных поселений, в надежде найти там защиту себе и своим семействам. Действие нашей артиллерии произвело в городе панический страх. Когда кавказцы очутились у стены, то в Хиве стали кричать, что русские уже ворвались в крепость; народ в страшном перепуге бросался из улицы в улицу топтал и давил друг друга; люди, поставленные на стенах бросались вниз и разбивались, так как лестницы от этих стен были отняты, чтобы заставить оборонявших стены не покидать своих мест. Вследствие всего этого по улицах города валялось много трупов. Чрез неделю по занятии Хивы у шах-абатских ворот от запаха разложившихся трупов невозможно было стоять.

После отпуска депутации и по размещении войск в лагере произведена была рекогносцировка местности, ближайшей к городу и лежащей по обеим сторонам шах-абатской дороги, с целью выбора места для устройства демонтирной и мортирной батарей. Места были выбраны: для демонтирной батареи в 250 саженях от Хивы, на дворе одного большого загородного дома, а для мортирной — в 150 саженях от го рода, за глиняным забором фута в 4 вышиною.

Демонтирная батарея была вооружена 6 орудиями конной батареи и двумя орудиями 21 артиллерийской бригады, а мортирная — 4 полупудовыми мортирами.

В прикрытие этих батарей назначены были 4 роты и 2 сотни.

Двухчасовой срок перемирия, условленный при переговорах с депутатами, уже истекал, а между тем из города не только не приезжали в лагерь почетные лица сдавать оружие, но хивинцы даже открыли огонь по возводимым нами батареям, правда, совершенно безвредный. Когда же срок истек то из Хивы прибыл посланец, который заявил, что жители просят прекратить военные действия до утра; при этом опять повторялось, что часть жителей не желает сдачи и что влиянию этой партии должны быть приписаны выстрелы, направляемые против наших работ. Полковник Саранчов, не придавая этому заявлению особого значения и видя в этом уловку, чтобы затянуть дело, с разрешения Веревкина приказал открыть огонь с мортирной батареи. Едва было брошено несколько гранат в город, как снова явилась депутация с просьбою пощадить город и прекратить пальбу до утра, когда обстоятельства разъяснятся и будет получен ответ на предложения, сделанные Кауфману; но Саранчов, «желая потрясти дух неприятеля и тем понудить его к решительной сдаче, не прекращал огня еще в течение целого часа, и затем, уступая просьбам депутации, прекратил огонь на три часа»[235]. Всего нами брошено было в город из мортир 92 гранаты, произведших пожар в трех местах. С демонтир-батареи выстрелов не производилось.

Между тем после полудня этого числа к биваку Кауфмана у сел. Янги-арыка, в 20 верстах от Хивы, прибыл двоюродный брат хивинского хана, Инак-Иртазали, уполномоченный ханом вести переговоры о сдачи столицы и о заключении мира. Инак привез от хана письмо, в котором между прочим было сказано: «все, что скажет Инак, примите все его слова как бы за слова, нами от чистого сердца высказанные».

Прочитав письмо, главный начальник хивинской экспедиции просил Инака объясниться. Тогда Инак заявил, что столица готова сдаться без всяких условий, что хан объявляет себя подданным Белого Царя и его нукером[236]. Вместе с тем хан просил прекратить военные действия и бомбардирование города со стороны отряда Веревкина, так как он отдает себя, Хиву и все ханство на милосердие русского Государя и просит милости и прощения. Хан, если главный начальник того потребуете, готов выехать из столицы на встречу туркестанскому отряду.

Кауфман объявил Инаку, что свои условия он желает лично передать хану, а потому и предлагает последнему выехать к нему на встречу на следующий день утром. «К 8 часам я буду верстах в шести от города, сказал Кауфман, и если тогда не встречу хана, то буду считать все заявленное вами недействительным и начну стрелять по городу.» Затем Кауфман вручил Инаку записку на имя генерала Веревкина и просил передать ее по принадлежности. Содержание этой записки, помеченной 6 1/2 ч. вечера, было следующее: «Сейчас хан прислал ко мне родственника своего для переговоров. Я отвечал, что завтра подойду к городу, и если хан желает мира, то пусть выедет сам ко мне на встречу. В 4 1/2 ч. утра, 29 мая, я выступлю; часов в 8 буду верстах в 6 от Хивы; там остановлюсь. Прошу ваше пр-ство с вверенным вам отрядом передвинуться к Полван-арыку, на мост Сары-купрюк. Посланный от хана уверяет, что юмуды не слушают хана и воюют вопреки его ханской воли. Я разрешил хану иметь свиту до 100 человек; приму его на своей позиции. Было бы очень хорошо если бы в. пр-ство успели к 8 часам быть у моста Сары-купрюк. Если из города против вас не стреляют, то и вы до разрешения вопроса о войне и мире, также не стреляйте».

Около 7 час. вечера Инак поехал обратно в Хиву. Записка Кауфмана была передана Веревкину вскоре после того, как было уже прекращено бомбардирование города. Хотя батареи и прикрытие их были оставлены на занимаемых ими местах, но им приказано не отвечать на отдельные выстрелы неприятеля до тех пор, пока на это не будет получено особого распоряжения.

Изредка раздававшиеся ночью из крепости выстрелы показывали, что в Хиве есть еще люди, не угомонившиеся после бомбардирования и рассчитывающие на борьбу с нами, а утром стало заметно, что неприятель в течение ночи успел заделать некоторые пробоины в стенах и воротах, сделанные нашими выстрелами накануне. С нашей стороны на эти одиночные и безвредные для нас выстрелы ответа не было.

Согласно вышеприведенного приказания главного начальника хивинской экспедиции, оренбургско-мангишлакский отряд должен был направиться 29 числа на соединение с туркестанским отрядом, у моста Сары-купрюк на арыке Полван-ата.

Генерал Веревкин не нашел однако возможным, со всеми силами, бывшими в его распоряжении, двинуться в указанном ему направлении, между прочим по обилию раненых, перевозка которых была затруднительна. Поэтому на встречу туркестанскому отряду, рано утром 29 мая, посланы были две роты, 4 сотни и 2 конных орудия; с этим отрядом отправились полковники Ломакин и Саранчов. Остальные войска оставлены были на местах, занятых ими накануне.

Утро 29 мая застало положение дел на передовой позиции перед Хивой в таком виде. Войска оставались на тех же местах, левым флангом упираясь в строения, находящиеся по левой стороне дороги из Шах-абата, близ моста через Полван-ата, а правым занимая минарет и сад, находившиеся правее мортирной батареи, и отделив части для непосредственного прикрытия батареи. Неприятель хотя и заделал повреждения, сделанные в стене и воротах крепости, и успел поставить другие орудия взамен подбитых, для обстреливания подступов к воротам, не обнаруживал однако ни чем желания начать враждебная действия; напротив, жители докрывали часть стен, обращенных к нам, свесив ноги наружу, и с любопытством рассматривали несколько небольших кучек русских людей, расположившихся почти под самыми стенами Хивы. Скоро между войсками нашими и жителями завязались переговоры; хивинцы совершенно беспрепятственно позволили нам убрать трупы убитых накануне наших солдат, лежавшие у самой стены, у которых уже были отрезаны головы и распороты животы.

По всему было заметно, что жители города не желали продолжения военных действий и готовы были сдаться и довериться нам; на требование наше выдать пушки, они очень охотно спустили со стены одно из своих орудий.

Вскоре после того стали появляться в лагере нашем персияне, выбегавшие из Хивы через обвалы в стенах и даже спускавшиеся со стен в виду хивинцев, глазевших на нас, и в виду наших войск. Хивинцы не раз посылали им вдогонку пули, большею частью впрочем безвредные. Выходцы эти рассказывали, что в Хиве, со времени отъезда хана, господствуют большие беспорядки, что в городе много пленных персиян и русских и что их собираются вырезать.

Как ни мало правдоподобны были их рассказы, в особенности показание относительно существования русских пленных, которые были высланы ханом в Казалинск все, в числе 21, тотчас по получении в Хиве известия о выступлении наших войск из Оренбурга и со стороны Туркестана, тем не менее рассказы эти взволновали многих.

Генерал Веревкин, предполагая существование в городе партий мира и войны и думая предупредить могущие быть беспорядки в самую минуту сдачи города, отдал приказание занять городские шах-абатские ворота и прилегающие к ним части стены путем переговоров, а если это окажется невозможным, то силою оружия. Хивинские начальники, какие в это время были на стенах не соглашались на сделанное им предложение открыть ворота, говоря, что теперь каждую минуту ожидается вступление в город ярым-падишаха[237], что для этого открыты хазараспские ворота, что все высшие власти ханства выехали уже к нему на встречу, народ тоже собирается у ворот, и что теперь не к кому обратиться. Тогда Веревкин приказал занять ворота силою. Брешь-батарея на два орудия у Полван-арыка наскоро была устроена, при чем на требование дать нам лопат хивинцы сбросили со стен несколько кетменей[238]; расстояние до ворот измерено шагами ворота пробиты гранатами и две роты: 8-я самурского полка и 4-я 2-го оренбургского линейного батальона, с двумя ракетными станками, заняли ворота и ближайшие к ним части стены.

Неприятель не делал попыток остановить наших людей пролезавших по одиночке в узкую пробоину. Таким образом передовая стена Хивы была занята нашими войсками в то самое время, когда с противоположной стороны города выстраивались, для вступления в открытые ворота, войска туркестанского и та часть кавказского и оренбургского отрядов, которая, во исполнение приказания главного начальника войск, выслана была для занятия моста на арыке Полван-ата.

В 4 часа утра 29 мая туркестанский отряд, поднявшись с ночлега у Янги-арыка, сделал свой последний переход к столице Хивинского ханства.

Марш отряда походил более на праздничное шествие, чем на наступление грозной силы. По пути оставшимся поселениям в небольшом числе жители выходили на встречу отряда с хлебом-солью.

Шесть верст не доходя до города, отряд был встречен Сеид-эмир-ул-Омаром со свитою. Сняв свою шапку, дядя хана, хилый старик, слабым дрожащим голосом приветствовал Кауфмана и объявил, что Сеид-Магомет-Рахим-хан бежал к туркменам. В среде депутации хивинцев было много представителей от городского купечества, а также Атаджан-тюря. Только к концу приветственных объяснений и предварительных переговоров о сдаче Хивы Кауфман невольно обратил внимание, по более нарядному костюму, на стоявшего в задних рядах толпы Атаджана. На вопрос: кто это? получен был ответ, что это вновь избранный хан, брат Сеид-Магомет-Рахим-хана. Атаджан-тюря видимо смущен был придаваемым ему высоким саном и недоумевал, как держать себя.

После получасовой остановки туркестанский отряд продолжал движение к Хиве и не доходя двух верст до города соединился с колонною, высланною Веревкиным. Здесь, вблизи поста Сары-купрюк чрез Полван-ата, туркестанский отряд расположился биваком.

Начались переговоры между Кауфманом и Сеид-эмир-ул-омаром о сдаче столицы ханства. Кауфман требовал безусловной покорности; он приказал отворить ворота города, снять со стен орудия и вывезти их к хазараспским воротам, чрез которые предстояло войти в столицу русским войскам.

Депутаты безусловно приняли все эти требования и Сеид-эмир-ул-омар послал своих людей в город для приведения в исполнение их. Было 11 часов утра.

В это время со стороны шах-абатских ворот послышались пушечные выстрелы, а вслед затем из города прискакали жители с известием, что русские снова открыли по городу огонь, Кауфман приказал Сеид-эмир-ул-омару ехать в город, узнать в чем дело и если окажется, что население открыло враждебные действия против отряда Веревкина, то немедленно принять настойчивые меры для прекращения этих действий.

Одновременно с этим, Кауфман послал Веревкину записку следующего содержания: «Прибыв на позицию, я был встречен полковником Саранчовым и славными войсками, под вашим начальством состоящими. К удивлению моему, я слышу в вашей стороне выстрелы. Приехал ко мне Мат-Нияз; он уверяет, что батареи ваши открыли огонь против города. Хан из города ушел вчера с юмудами. Когда обоз отряда стянется, я полагаю, с частью отряда и с войсками от вас, войти в город и занять цитадель и ворота. Грабежа не должно быть. Надеюсь около двух часов вы ступить. Нужна большая осторожность, теперь даже больше, чем прежде. Я беру ваши роты, орудия и кавалерию, чтобы они были представителями кавказского и оренбургского округов. Поздравляю вас с победою и с раною; дай Бог скорее выздороветь».

В ответ на эту записку Веревкин написал в 1 ч. пополудни письмо такого содержания, полученное Кауфманом уже при самом вступлении его во главе войск в город: «В Хиве две партии: мирная и враждебная. Последняя ничьей власти не признает и делала в городе всякие бесчиния. Чтобы разогнать ее и иметь хотя какую нибудь гарантию против вероломства жителей, я приказал овладеть с боя одними из городских ворот, что и исполнено. Войска, взявшие ворота, заняли оборонительную позицию около них, где и будут ожидать приказания в. Пр-ства. Всякие грабежи мною строго воспрещены».

Как видно из предыдущего, в форсированном занятии шах-абатских ворот не было никакой надобности и оно может быть объяснено единственно желанием Веревкина фактически показать, что Хиву занял он, а не туркестанский отряд.

В начале второго часа пополудни приехали в лагерь к Кауфману люди Сеид-эмир-уль-Омара и доложили, что все приказания его исполнены: ворота открыты, орудия сняты со стен, путь по улицам города к ханскому дворцу очищен и жители собрались для встречи наших войск у хазараспских ворот.

Тогда главный начальник хивинской экспедиции с колонною, в состав которой вошли части войск из всех отрядов, Всего 9 рот, 7 сот. и 8 орудий, торжественно, под звуки марша, исполненного музыкантами ширванского полка. вступил в хазараспские ворота в 2 часа пополудни. У ворот, во главе огромной толпы народа, стоял с непокрытою головою старик Сеид-эмир-уль-Омар и вблизи него вывезенные из города орудия. Все городские площади и часть боковых улиц были запружены арбами, на которых сложено было разное имущество и сидели женщины и дети. Это были семьи окрестного к городу населения, согнанного туда для предполагавшейся защиты его. Народ громко приветствовал войска; но особенно шумные радостные приветствия высказывали невольники-персияне. Тотчас по вступлении войск в столицу ханства, они начали сами освобождать себя и в толпе виднелось много рабов, которые проталкивались вперед и показывали войскам окровавленные от тесных кандалов руки и ноги.

От хазараспских ворот войска прошли прямо к цитадели. Здесь на небольшой площади пред воротами ханского дворца отряд был остановлен. Генерал Кауфман, объехав войска, поздравил их с победою, с славным походом, с достижением цели и именем Государя благодарил их за службу труды и подвиги.

Отряд остался на площади; одна рота послана была в ханский дворец для занятия там караула. Вслед за нею въехал в ворота дворца начальник экспедиции со свитою. На одном из внутренних дворов ханских помещений Кауфман слез с лошади и вошел в то помещение дворца, где обыкновенно хан делал свои официальные приемы.

В это помещение вела узкая и низкая дверь, за которою находился небольшой, выложенный камнем и жженым кирпичом, четырехугольный дворик, обставленный со всех сторон высокими постройками. Налево от входной двери, на возвышении, к которому вели несколько ступенек, помещалась открытая галерея, поддерживаемая двумя высокими деревянными колоннами; стены и потолок галереи были разукрашены арабесками, а пол выложен камнем и покрыт коврами. Тут же стоял и трон[239] хана.

На этой террасе генералу Кауфману представились делегация от жителей Хивы и окрестностей города. Всем депутациям было объявлено, для передачи народу, чтобы он был совершенно спокоен, что русские войска не будут сами обижать жителей и никому не дадут их в обиду, пока будут находиться на территории ханства.

Отпустив депутации, Кауфман оставил дворец и под конвоем одной сотни[240] отправился чрез шах-абатские ворота к месту расположения соединенных отрядов кавказского и оренбургского. Здесь он также объехал все войска, поздравив их с победою и поблагодарив за службу.

На следующий день главный начальник экспедиции отправил с джигитом в Ташкент, для отправления в Петербург, телеграмму такого содержания: «Войска оренбургского, кавказского и туркестанского отрядов, мужественно и честно одолев неимоверные трудности, поставляемые природою на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения к гор. Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли 29 сего мая павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра I, в войсках отслужено молебствие за здравие Вашего Императорского Величества и панихида за упокой Петра I и подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан хивинский, не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства увлеченный воинственною партиею, бежал из города и скрывается ныне в среде юмудов, неизвестно в какой именно местности. Войска Вашего Императорского Величества бодры, веселы, здоровы».

2 июня, вследствие приглашения Кауфмана, хивинский хан явился в лагерь русских войск с повинною. При нем был учрежден совет из трех русских штаб-офицеров. Первым делом его было объявить, что отныне рабство уничтожено навсегда.

Сопровождавшие хана к юмудам: диван-беги Мат-Мурад и есаул-баши Рахмет-улла, в виду вредного влияния, которое они оказывали на хана и которое они могли и теперь иметь на дела ханства, если бы их оставить на свободе, были арестованы и в последствии сосланы в Калугу.

На вакантную должность диван-беги был назначен представитель партии, постоянно настаивавшей на необходимости поддержания добрых отношений с Россиею, Мат-Нияз, заклятый враг Мат-Мурада.

Глава XIII

Пребывание мангишлакского отряда в Хивинском ханстве. — Обратный поход от Хивы до Киндерлинского залива. — Движение майора Навроцкого на встречу отряду к колодцам Кущата. — Прибытие отряда в Киндерли. — Роспуск отряда.

31 мая Мангишлакский отряд, по распоряжению главного начальника хивинской экспедиции, изъят был из подчинения начальнику оренбургского отряда и 3 июня расположен биваком у шах-абатских ворот города Хивы, в версте расстояния от лагеря оренбургского и в двух верстах от лагеря туркестанского отрядов.

Лагерь мангишлакского отряда находился в обширном фруктовом саду, принадлежащем Сеид-уль-Омару. Сад этот, обнесенный глинобитною стеною, более сажени высотою, заключает в себе почти исключительно абрикосовые деревья и в небольшом количестве персиковые, а также виноградные кусты и гранаты. Сад пересечен множеством неглубоких канав, наполненных водою. Здесь поместились восемь рот пехоты, два орудия и лазарет; кавалерия же и одна рота заняли соседние дома, брошенные жителями. Роты, расположившиеся внутри ограды, по четырем сторонам сада, устроили для себя шалаши из циновок, найденных в жительских домах, а одна рота в полном своем составе укрылась под огромным карагачем.

Для раненых офицеров устроено было весьма удобное и тенистое помещение на террасе находившегося в саду дома, впереди которого был большой бассейн. Прочие раненые и больные поместились частью в больших войлочных кибитках, нанятых у хивинцев, а частью в госпитальной палатке, полученной от уполномоченного от общества попечения о раненных и больных воинах, доктора Гримма, благодаря снабжению которого бельем и разными другими вещами и припасами, Мангишлакский отряд мог устроить у себя лазарет.

Вообще место, избранное для лагеря мангишлакского отряда, было довольно удобно. Одно, что беспокоило войска — это постоянные прорывы канав, отчего затоплялись не только окрестности лагеря, но и самый лагерь, и затруднялось сообщение как с городом, так и с другими отрядами.

В видах сохранения здоровья войск, генералом Кауфманом приняты были следующие меры:

1) Продажа, покупка и употребление незрелых овощей и фруктов воспрещены.

2) Запрещено было производить людям отпуск спирта и водки. Находившиеся в продаже у маркитантов и торговцев всякого рода спиртные напитки были опечатаны печатью начальников отрядов и не могли быть отпускаемы в частную продажу нижним чинам.

3) Учреждено правильное распределение воды по местам расположения отрядов, в каждом лагере точно определены и указаны места для употребления воды на пищу и питье, для купанья и обмыванья, для стирки белья и мытья посуды и наконец для водопоя лошадей и других животных Для надзора за этим, в каждом лагере образованы были комиссии из нескольких частных начальников. Так вследствие купанья в Полван-арыке людей и лошадей туркестанского отряда, вода доходила до расположения мангишлакского отряда не в надлежащей чистота, то сделано било распоряжение, чтобы в местах расположения каждой части этого отряда вырыты были колодцы, из которых и употреблялась вода для питья и варки пищи.

4) В лагерях и около них приказано было строго соблюдать и постоянно поддерживать совершенную чистоту и опрятность, для чего всякого рода нечистоты, навоз от животных и самые трупы животных вывозить из лагеря и зарывать вдали от него в землю, на глубину не менее трех сажень.

5) Для отхожих мест, вдали от каждой части вырыты были ямы, длиною 5 аршин, шириною 1 1/2 аршина и такой глубины, чтобы не достигать грунтовой воды. Ямы ежедневно, один раз утром, были засыпаемы сухой мелкой землей на столько, чтобы накопившихся за прошедший день экскрементов не было видно. По мере наполнения одной ямы, должна была быть вырываема другая.

6) Для убоя скота, вдали от каждого лагеря отведены были места, где всякие нечистоты, кровь, жидкость из животных и проч. немедленно зарывались в землю.

7) Людям указывалось, как полезное, купанье в арыках, обмыванье в банях и вообще содержание тела в чистоте и опрятности. Окружности палаток и шалашей и дорожки предписано было ежедневно поливать водою[241].

Порядок отправления службы войск под Хивою определен был приказом командующего войсками, действующими против Хивы. Биваки днем охранялись отдельными пикетами, выставленными на дорогах и в местах удобопроходимых, на виду друг у друга. Из лагерей могли быть пропускаема за пикеты люди из войск не иначе, как в составе вооруженных команд. «Солдата без ружья вне лагерей, сказано в приказе Кауфмана, я не желал бы видеть», Жители из туземцев за цепь из лагерей разрешено было выпускать, но для входа их в бивачное расположение следовало посылать с ними караульных до того лица, к которому они имеют надобность. Одиночных вооруженных туземцев запрещено было пропускать в лагерь; но если бы им представилась к тому надобность, то они должны были складывать оружие у пикетов. Служба кавказских войск ограничивалась лишь ежедневною высылкою роты пехоты в караул к шах-абатским воротам. С возвращением Сеид-Магомета-Рахим-хана с повинною и с утверждением его Кауфманом хивинским ханом, 12 июня, посылка роты в караул к воротам была отменена.

До 14 июня кавказский отряд продовольствовался на суммы, находившиеся в распоряжении начальника отряда. С этого же числа довольствие его приняло на себя полевое интендантство. Дневная дача человека определена была следующая: 2 фунта муки[242], 1/2 фунта круп, 9 копеек приварочных денег, считая здесь 8 копеек за фунт мяса и 1 копейка на приправы, и чай и сахар. Для выпечения хлеба войска устроили печи.

Так как в мангишлакском отряде не имелось сумм для отпуска офицерам натуральных и денежных рационов, то главный начальник войск признал возможным отпускать их из сумм, состоявших в его распоряжении.

Для определения, в каком состоянии находится в войсках обувь, а также для изыскания способа привести ее в такой вид, чтобы она могла выдержать обратный поход, по распоряжению Кауфмана, назначена была особая комиссия. Согласно заключения ее, в каждую роту отпущено было по одной паре передов с подошвами на всех нижних чинов и по две пары этого товара только тем, у коих сапог не имелось вовсе, или хотя и была одна пара, но совершенно изношена. Всего на обувь кавказскому отряду было израсходовано, из сумм, состоявших в распоряжении командовавшего войсками, действовавшими против Хивы, 1,965 руб.

По распоряжению же Кауфмана, для кавказских войск, не имевших с собою полушубков, для обратного похода заготовлены были стеганые на вате халаты, на что из сумм, находившихся в его распоряжении, израсходовано 1,803 рубля

В туркменской экспедиции из кавказского отряда участвовали: две сборные сотни из казаков и всадников дагестанского конно-иррегулярного полка и 5 рот Апшеронского полка под начальством майора Бек-Узарова.

Во время стоянки под Ильяллы, к отряду присоединились: 3-я сотня дагестанского конно-иррегулярного полка, занимавшая гарнизон в городе Кунграде, и все больные мангишлакского отряда (числом 46), находившиеся в кунградском госпитале.

По возвращении в Хиву из туркменской экспедиции, 7 августа, Мангишлакский отряд нашел в готовности все необходимое для обратного похода: ватные халаты, обувь и сухарный запас, обеспечивавший войска до мыса Ургу. В этом последнем пункте кавказцы должны были принять из продовольственного склада оренбургского отряда довольствие до колодцев Кущата, куда майор Навроцкий, заведовавший опорными пунктами мангишлакского отряда, должен был доставить продовольствие из Биш-акты, на переходе от Кущата до этих колодцев.

Для подъема продовольствия до Ургу и других тяжестей отряда, имелось на лицо 483 верблюда; из них негодных к службе 39 штук. Следовательно отряд мог рассчитывать только на 444 животных. Между тем для подъема отряда требовалось 483 верблюда. Недостающее число их (39) были восполнено нанятыми арбами.

Медикаментами и госпитальными вещами отряд был снабжен с избытком от общества попечения о раненых и больных воинах.

Патронов имелось полтора комплекта.

К отправлению в казалинский госпиталь (на каюках по Аму до места стоянки наших судов ниже Кунграда и потом на пароходах до Казалинска) назначены были три офицера и 14 нижних чинов.

Для перевозки больных за отрядом имелись арбы.

Первоначально предполагалось направить Мангишлакский отряд, в пределах Хивинского ханства, на Кят-кала, Мангит, Ходжейли и Кунград, т. е. по той же дороге, по которой двигался отряд к Хиве. Но по полученным во время стоянки под городом Ильяллы сведениям, оказалось, что этот путь залит водою, и потому для обратного похода выдана была другая дорога: на Шабат, Амбар, Ташаус, Кизыл-такыр, Куня-ургенч и Кунград. Из Куня-ургенча, вслед за Мангишлакским отрядом, чрез день, должен был выступить к Кунграду и оренбургский отряд, который, после разгрома туркмен, из Кизыл-такира перешел к этому городу. Присоединив к себе остававшихся во время всей кампании в Кунграде горный взвод от 1-й батареи 21-й артиллерийской бригады и приняв в Ургу (Джан-кала) продовольствие на путь до колодцев Кущата, Мангишлакский отряд должен был пройти Устюрт по дороге, лежащей верст на 40 к северу от прежней, по которой следовал в ханство.

По распоряжению командующего войсками, действовавшими против Хивы, хивинский хан выслал вперед, по пути движения мангишлакского отряда, нарочных с приказанием, чтобы жители попутных городов и селений исправили к приходу отряда мосты и дороги, Для указания пути в ханстве и оказания войскам всевозможного содействия, хан назначил состоять при начальнике отряда, до Кунграда, одного из своих чиновников, Роман-бая, и нескольких джигитов.

Накануне выступления отряда, 8 августа, в 7 часов по полудни, кавказцы выстроились для прощания с командующим войсками, действовавшими против Хивы. Генерал Кауфман обошел ряды войск, поблагодарил каждую часть за молодецкую службу и пожелал счастливого пути.

Утром, 9 августа, Мангишлакский отряд, в составе 9 рот, 2 полевых и 2 хивинских орудий, отбитых апшеронцами 28 мая, 4 сотен кавалерии и команд саперной и ракетной, выступил в поход, предварительно отслужив молебствие.

Предстоял опять трудный поход по пустыне; опять страшила неизвестность нового пути по Устюрту, который был выбран для обратного движения. Мертвые станции 17 и 18 апреля хорошо были памятны войскам, и опасения, чтобы подобный случай не повторился, были до того сильны, что даже в пределах ханства, не смотря на приказания беречь верблюдов для похода по Устюрту, т. е. не обременять их излишними тяжестями, они все таки везли на них воду. Но это самое обстоятельство давало уверенность в том, что войска приобрели хорошую опытность для такого своеобразного похода который им предстоял. Начальник отряда, в приказе своем по войскам, выражал надежду, что они перенесут неизбежно сопряженные с таким походом труды и лишения с тою же бодростью и мужеством, какие уже так блистательно выказаны ими при движении в пределы ханства.

Первый ночлег отряд имел у Шабата. На переходе к этому пункту сразу обнаружилось неудобство запряжки одного из хивинских орудий четырьмя верблюдами. Как уже было сказано, с отрядом следовали два хивинских орудия. Одно из них, малое, примерно шестифунтового калибра, запряжено было четырьмя лошадьми, которые были куплены и впряжены в него лишь накануне выступления отряда, тем не менее они везли его дружно. Другое орудие, около 70 пудов весом, было запряжено четырьмя сильными верблюдами[243]. С перевозкою тяжелого хивинского орудия отряд имел много хлопот. На первом же переходе до Шабата верблюды, впер вые запряженные в повозку, не умели брать с места сразу, а во время движения рвались в разные стороны. В песках между Кош-купыром и Шабатом верблюды выбились из сил и стали. Отряд пришел в Шабат поздно ночью, а начальник отряда остался с орудием ночевать в песках, под прикрытием одной роты из арьергарда. Отсюда, на другой день утром, он послал приказание в отряд купить в Шабате лошадей и прислать их к нему для запряжки орудия. Лошади были доставлены по назначению и орудие присоединилось к отряду лишь около полудня.

Небольшой городок Шабат окружен глиняною, полуразрушенною стеною, имеющею вид четырехугольника, бока которого до 100 сажень длины. С северной стороны города протекает канал Шах-абат. Поля, окружающие город, засеяны пшеницею, джугарою, рисом и хлопком. От Шабата дорога идет к деревне Раппай, где отряд имел второй ночлег, по местности, пересеченной канавами, обсаженными деревьями; окрестные поля отлично обработаны. Почти на пол пути до деревни Раппай находится небольшой городок Амбар. От Амбара до деревни Раппай и несколько дальше последней дорогу с северной стороны сопровождает канал Шах-абат. Длина пути от Шабата до деревни Раппай 21 1/2 верст. Далее дорога идет в северо-западном направлении до деревни Уйгур, а отсюда делает поворот на запад и в этом последнем направлении достигает города Ильяллы на 44-й версте. На всем этом протяжении дорога проходит по весьма населенной местности, чрез селения Гавазали, Буерак и Шатлы и город Ташаус. С южной стороны этого последнего протекает большой канал Шах-абат, от которого отделяется несколько значительных арыков, окружающих город с восточной стороны. Ташаус обнесен высокою глиняною стеною, периметр которой имеет форму ромба. Стена отлично содержится, но приспособлена только к ружейной обороне. Ворота с башнями находятся на южной, восточной и северной сторонах стены. Улицы в городе прямые и чистые, чего не случалось видеть в других хивинских городах. С северной и западной сторон города находится болото, образовавшееся от разлива воды из каналов. Местность до Ташауса чрезвычайно пересеченная канавами и закрытая, а отсюда — совершенно открытая, пустырь, покрытый сорною травою и бурьяном. Под городом Ильяллы опять начинаются пахотные поля, изрезанные по всем направлениям канавами, обсаженными деревьями. У города Ильяллы, который почти трети Мангишлакского отряда был уже известен по туркменской экспедиции, войска имели третий ночлег, 11 августа.

По выходе из города Ильяллы дорога принимает северо-западное направление и в этом последнем идет до Кизыл-такира, на протяжении 20 верст. Дорогу сопровождают сады и пахотные поля лишь версты на три от города, а затем до Кизыл-такира дорога проходит по открытой местности, поросшей бурьяном. Кизыл-такир представляет нечто в роде постоялого двора. Там находится постоянная лавочка, в которой можно достать чай, хлеб и джугару и выкурить чилим (кальян). Кроме постоянной лавочки, есть еще несколько крытых помещений, куда в известные дни съезжаются торговцы с товарами, для продажи их туркменам, кочующим в окрестностях. У Кизыл-такира находятся сад и дом бывшего диван-беги, Мат-Мурада. Почти все деревья в саду погибли летом 1873 года, оттого что во время войны за ними некому было смотреть. Вт огромный канал, называемый Диван-беги. У Кизыл-такира в течение довольно продолжительного времени стоял оренбургский отряд, который и оставил после себя много следов в виде кишок и требушины от зарезанных животных. На этих остатках сидело бесчисленное множество мух, которые мало того, что не давали людям покоя во время непродолжительного привала мангишлакского отряда у Кизыл-такира, но облепили лошадей и спины людей — и так следовали с ними до самого выхода в пустыню за Кунградом

Четвертый ночлег, 12 августа, отряд имел у кишлака Алили, в 11 верстах от Кизыл-такира. На этом протяжении дорога идет по травянистой степи. Изредка встречаются отдельные зимовки полуоседлых туркмен, которые летом располагаются в кибитках тут же, возле зимовых стойбищ. Когда то страна эта была хорошо обработана и населена оседлым народом; попадающиеся развалины городов Гоклен-кала и Таш-сеита и множество сухих канав свидетельствуют об этом.

От Алили до Куня-ургенча 28 верст безводного пространства. Сначала дорога, на протяжении верст восьми, пролегает по травянистой степи, далее по пустому и высокому кустарнику (до 22-й версты) и наконец по пескам, поросшим саксаулом, до канала Кош-беги, находящегося у развалин старого Куня-ургенча, расположенного на правом берегу предполагаемого сухого русла Аму-дарьи. Русло это, в том месте где его пересекает дорога, в настоящее время занесено песком, так что даже берега его мало заметны. Ширина русла до одной версты.

Отряд расположился у канала Кош-беги, недалеко от великолепных развалин храмов и башен, построенных в блестящую эпоху хаварезмийского царства. Стоящая особняком, недалеко от храма, серая башня имеет 28 сажень вышины, Вход в нее отстоит от поверхности земли на несколько сажень, так что взобраться на башню можно только по приставной лестнице. Башня сохранилась вполне. В настоящее время она служит обиталищем множеству голубей и летучих мышей, а прежде, давным-давно, как говорит предание, жила здесь царевна, которую заключил один хан за то, что она не хотела выйти за него замуж. Старый город был так обширен, что остатки его стены и теперь еще нельзя окинуть одним взглядом. От города только и осталось, что упомянутые развалины, да городская стена; на месте бывшей столицы Хивы теперь только один песок. Новый Куня-ургенч расположен в версте от развалин старого города. Это жалкий городок, населенный киргизами, каракалпаками и частью узбеками. Он обнесен полуразрушенною стеною. Чрез город протекает канал, называемый ханским (Хан-яб). Он дает жизнь окрестной местности, которая хорошо обработана.

В Куня-ургенче отряд имел дневку 14 августа и простился с оренбургским отрядом, который стоял здесь лагерем несколько дней. В Куня-ургенче отряд застал прибывшего из Киндерли маркитанта, у которого начальник отряда закупил всю махорку и приказал раздать ее солдатам.

Движение мангишлакского отряда от Хивы до Куня-ургенча совершено было благополучно. Только переход от деревни Раппай до Ильяллы, по величине своей (44 версты), был весьма тяжел. Люди во время жаркого дня сильно устали; отряд очень растянулся и собрался к месту ночлега лишь поздно ночью. После этого перехода появилось несколько человек заболевших.

Роман-бай оказался весьма полезным человеком. Благодаря его заботливости и распорядительности, отряд следовал по ханству везде безостановочно, так как все дороги и мосты были тщательно исправлены жителями. На местах ночлега отряд всегда находил заготовленные жителями для продажи люцерну, джугару и топливо.

Порядок движения войск был следующий: впереди — три сотни кавалерии с ракетною командою, несколько штук порционного скота[244], саперная команда, арба с шанцевым инструментом две роты пехоты, взвод нарезных орудий, хивинские пушки и три роты пехоты, затем вьюки, принадлежащие этим частям; далее — рота пехоты, вьюки ее, рота пехоты, все арбы, рота пехоты, отрядное стадо, рота пехоты и сотня кавалерии. Если местность позволяла, то две роты следовали в боковых цепях. Позади всех двигался караван освобожденных невольников, из людей более или менее состоятельных, имевших возможность содержать себя во время похода Их было 828 человек (мужчин, женщин и детей). При них было 22 лошади, 33 верблюда и 46 ослов. Бедняки, не имевшие ничего, кроме рваных халатов (некоторые даже без рубах), были прикомандированы к каждой части войск, человек по 20–25. Их было 390 человек (мужчин, женщин и детей). Взрослые мужчины обязаны были вьючить верблюдов, вести их в пути, собирать топливо и исполнять прочие подобные работы; прикомандированные же к тяжелой хивинской пушке, числом около 30 человек, должны были следовать сзади ее и вытаскивать ее из песков, если бы одне лошади не в состоянии были вывезти. На довольствие персиян, находившихся при частях войск, отпускалось сначала каждому на руки, из отрядных сумм, по 20 Копеек в сутки. Но так как замечено было, что они не делают полезного употребления из отпускаемых им денег, и вместо того, чтобы запасаться съестными припасами на переход по пустыне, они покупали только одни лакомства, то в Кунграде сделано было распоряжение, чтобы следуемую им сумму за весь переход до Киндерли передать в части, которые и должны были кормить их в течение похода по пустыне. Персияне, состоявшие при войсках, мало приносили им пользы. Это были большею частью люди слабые и болезненные, истощенные непосильными работами на своих хозяев, которые за малейшую провинность надевали на них оковы и жестоко наказывали. Были конечно, между персиянами и здоровые, сильные люди, но и они без понукания ничего не делали; попадались иногда и в воровстве

Партия персиян, следовавшая при мангишлакском отряде, была счетом четвертая, отправившаяся из Хивы после объявления хивинского хана об освобождении невольников.

15 августа отряд двинулся далее, к Кунграду. Верстах в двух от Куня-ургенча лежит селение Кипчак; отсюда дороги разделяются: одна идет на запад, к Айбугирскому спуску, а другая на север, к Кунграду. Дорога, до ночлега отряда у канала Коп-сеит, пролегает по травяной степи, на протяжении 19 верст. Здесь попадается несколько кочевьев. От Коп-сеита дорога пролегает частью по сплошным густым камышам, частью по камышам и саксаульнику. Верстах в 15 от Коп-сеита находится канал Кундузлы, шириною до 10 сажен, в котором вода стоит плесами. Затем попадаются каналы: Черманай — в 19 верстах от Кундузлы, Качу — в 2 верстах от Черманай, и Киат-джарган — в 11 1/2 верстах от Качу. Киат-джарган, в том месте, где его переходил отряд, имеет 15 сажень ширины и весьма быстрое течение. От Киат-джаргана до деревни Костерек, лежащей на том пути, который был пройден отрядом от Кунграда при движении в Хиву, 15 верст. Отряд имел ночлеги: 16 августа — у Кутун-кала, 17 — на Талдыке и 18 — под Кунградом.

Путь от Куня-ургенча до Кунграда совершен отрядом благополучно. По выходе из Куня-ургенча, к кавказцам присоединился брат хивинского хана, Атаджан-тюря. Избрание его ханом, хотя и временное и не утвержденное главным начальником хивинской экспедиции, усилило вражду и соперничество между братьями, когда Сеид-Магомет-Рахим-Хан возвратился в столицу. Желая успокоить страсти, Кауфман воспользовался выраженным Атаджаном желанием совершить поездку в Мекку и сделал все возможное, чтобы облегчить ему эту поездку. Сеид-Магомет-Рахим-хан снабдил брата на дорогу деньгами, оружием и небольшим конвоем, для безопасности следования между Куня-ургенчем и Каспийским морем. Но Атаджан не рискнул ехать под таким прикрытием и в Куня-ургенче выждал прибытия мангишлакского отряда[245].

По утвержденному командующим войсками, действовавшими против Хивы, маршруту, Мангишлакский отряд от Кунграда должен был следовать на Ургу и далее на колодцы Уч-кудук. Но так как в Кунграде получено было известие от посланных вперед для осмотра этих колодцев киргиз, что в Уч-кудуке вода до того испортилась, что ее не могли пить даже лошади и верблюды, то начальник отряда решился направить войска на озера Ирали-кочкан и далее на колодцы Кара-кудук, т. е. по той дороги, по которой вступила в ханство колонна Пожарова. Что касается довольствия, которое отряд должен был принять в Ургу, двигаясь, по первоначальному предположению, чрез этот пункт, то сделано было следующее распоряжение: пока отряд дневал в Кунграде, приемщики, под прикрытием сотни, отправились в Джан-кала, приняли там довольствие, подняли его на нанятых в Кунграде арбах и затем двинулись к озерам Ирали-кочкан, куда прибыл и отряд.

Приемщики выступили из Кунграда, под прикрытием сотни кавалерии, в полдень 18 августа, чрез сад Азберген, и прибыли в Джан-кала (всего 65 верст) 19 августа. В тот же день они приняли провиант и фураж: 433 пуда сухарей, 150 пудов круп и 265 четвертей овса, полагая в сутки на человека по 2 фунта сухарей, по 1/2 фун. круп и по четыре гарнца овса на лошадь, и 20 числа, утром, выступили к саду Азберген, где ночевали, а 21 прибыли к озерам Ирали-кочкан, где в это время уже находился отряд.

19 и 20 августа отряд имел дневку под Кунградом. Сделаны были окончательные распоряжения для похода по пустыне, которые заключались в следующем. Так как Капаур-Калбин, считавшийся самым влиятельным между хивинскими киргизами и обещавший выставить в Кунграде верблюдов и бурдюки, доставил всего два бурдюка и ни одного верблюда, то вместо верблюдов пришлось купить арбы, запряженные лошадьми, а вместо бурдюков — травянки (тыквы). В каждую часть розданы разного рода кислоты, полученные от, общества попечения о раненых и больных воинах; куплены халаты, кому таковых не достало в Хиве, и проч. На базаре почти все купили рыбы, которая там необыкновенно дешева: за икряного осетра, в аршин величиною, платили по 40 копеек. Некоторые, пользуясь дневками, успели даже мариновать рыбу.

21 августа отряд, присоединив к себе горный взвод, который с 12 мая состоял в гарнизоне Кунграда, выступил в пустыню, к озерам Ирали-кочкан. Войска прибыли к озерам около полудня, а часа через два пришел и провиантский транспорт из Джан-кала. При движении этого последнего несколько арб пристали в песках, и потому из лагеря пришлось посылать прибывшие с отрядом повозки, чтобы облегчить тяжесть на арбах. Войска приняли провиант в тот же день. Из транспорта, привезшего довольствие из Джан-кала, куплено было около 50 арб с лошадьми и несколько десятков нанято собственно на переход до колодцев Кара-кудук.

На 22 число назначено было выступление к Кара-кудуку. Отряд должен был двигаться двумя эшелонами: первый, составленный из всей пехоты, артиллерии и обоза, в 9 часов утра 22 августа; второй, составленный из кавалерии 23 августа, тоже в 9 часов утра. Как видно, выступление было назначено поздно, не так как выступали обыкновенно эшелоны при движении в ханство. Это было сделано в том соображении, чтобы до наступления жары лошади напились досыта, потому что оне рано по утрам не пьют. Так, по уверению киргиз, обыкновенно выступают караваны; так, по их словам, должен был выступить и отряд, которому предстояло 71 3/4 версты безводного пути. Но здесь упущено было из виду одно обстоятельство, а именно, что движение военного отряда нельзя приравнивать к движению каравана. Вследствие позднего выступления, с отрядом едва не повторились сцены 17 и 18 апреля.

Пред выступлением люди пообедали и сварили чай; верблюды и лошади были напоены в 8 часов. С самого утра жара стояла весьма сильная и к 9 часам термометр Рео-Мюра показывал уже до 30°. В первый день шли безостановочно (в буквальном смысли слова): голова колонны до 8 часов вечера, а хвост — до 11 часов, т. е. в течении 10–13 часов. Сначала войска шли развернутым фронтом (поротно), а верблюды — имея головы нескольких верениц на одной высоте. Но в полдень, когда жара достигла 40° R, люди начали понемногу приставать, развернутые фронты перестраиваться рядами, вереницы верблюдов вытягиваться одна за другой и, наконец, весь отряд вытянулся в одного человека. Когда голова колонны в 8 часов вечера поднялась на Устюрт, по подъему Чыбын, то с возвышения невозможно было на совершенно ровной поверхности увидать хвост колонны. Присталых было весьма много; были роты, которые пришли в составе не более 15 человек. Павших лошадей и брошенных с ними арб было также много.

Для дальнейшего движения, выступление первоначально назначено было того же числа, в 11 часов ночи. Но когда увидали, что хвост может подтянуться только к этому часу, то выступление назначено было в час пополуночи, 23 августа. Войска в назначенное время выступили и шли безостановочно до 9 часов утра, до одиночного колодца Алибек, в 15 верстах от Кара-кудука. Жара в этот день, как и накануне, была большая. У колодца Алибек войскам был дан отдых часа на четыре. Артиллерийские и обозные лошади получили по ведру воды из этого колодца; людям же роздан был весь запас воды, хранившийся в бурдюках и бочонках; но как запас этот был весьма невелик (стакана по два), то начались страдания от жажды. У единственного колодца столпилась масса солдат, персиян и животных. Все вырывали друг у друга воду, кричали и дрались; некоторые в изнеможении лежали на земли и едва слышным голосом могли про износить: воды, воды! су, су! В довершение всего, вода из колодца была вычерпана; пришлось ждать, пока она набежит вновь. Чрез полчаса вода набежала, и люди, находившиеся в бесчувственном состоянии, были приведены в себя.

Часов около двух пополудни отправлена была к Кара-кудуку артиллерия под прикрытием пехоты, а в четыре часа пополудни и прочие войска. Персияне же, более других страдавшие от жажды, остались под прикрытием одной роты пехоты. Когда в их распоряжение был предоставлен колодезь, то они с такою жадностью бросились к нему, что сначала некоторое время не могли достать ни капли воды; все, вместе бросили туда свои ведра, веревки от которых перепутались, произошла драка, беспорядок. Тем временем шесть персиян, карабкаясь по выступам стен колодца, спустились на самое дно его. Им так понравилось там, что ни кто не хотел оставлять своего места, хотя им опускали веревки, чтобы они привязывали себя к ним. Между тем, чрез залезших в колодезь нельзя было вовсе доставать воды. Тогда вынуждены были спустить туда на веревках еще несколько человек, которые силою привязывали их, давали знак на верх и их вытаскивали. При подъеме, один из персиян оборвался, но уцелел.

При движении от Алибека к Кара-кудуку множество людей пристало; везде валялись брошенные арбы и издыхающие быки[246] и лошади; валялись также трупы рогатой скотины, отпущенной на мясные порции отряду из числа отбитой у неприятеля в туркменскую экспедицию. Эта скотина, в числе нескольких тысяч голов, скученная на пастьбе в одном месте у города Ханки, конечно не могла иметь хорошего ухода и уже там начала падать. 300 быков, пригнанных под Хиву, для довольствия мангишлакского отряда, только накануне выступления его, были весьма худы и не могли поправиться по неимению времени. Во время движения в пределах ханства, при больших переходах, скотина не успевала выкармливаться и много ее погибло до Кунграда. В предвидении, что она не выдержит похода по пустыне и вообще что ее будет недостаточно для войск, сделано было распоряжение о покупке баранов в Кунграде.

Поздно ночью собрался отряд к Кара-кудуку. Причины, почему он пострадал на безводном переходе к этим колодцам, заключались в следующем: 1) недостаток водоподъемных средств; 2) слишком большое число войск в одном эшелоне, и 3) несоответственный порядок движения. Опыт похода но пустыне научил, что самое лучшее время для движения от 3 часов утра до 9 и от 4 часов пополудни до 9—10 вечера, когда сравнительно не в такое жаркое время можно делать по 3 и по 3 1/2 версты в час; следовательно, в первый день в течение 12 часов можно было сделать более 40 верст и на другой день до 10 часов утра пройти остальное пространство до Кара-кудука. Двигаясь таким образом, войска в самую жару отдыхали бы на привалах, а потому и потребность в воде была бы меньшая Между тем, выступив в 9 часов утра, т. е. в жару, люди могли делать только по 2 1/2 версты в час, потребность в воде была необыкновенно велика и самый переход мог быть совершен лишь в два дня.

Что касается кавалерии, то она, выступив от озер Ирали-кочкан 23 августа утром, имела привал у подъема Чыбын и рано утром 24 прибыла к Кара-кудуку, потеряв всего одну строевую лошадь.

От каракудукской воды, содержащей в растворе глауберовую соль, в отряде открылись поносы, перешедшие потом в кровавые. Распространение этих последних способствовали также прохладные ночи, которые с подъема на Устюрт сильно давали себя чувствовать. Вследствие этого было сделано распоряжение о том, чтобы войска, если они не находятся в движении, с 5 часов вечера и до 8 часов утра надевали шинели или халаты.

24 августа, часов около 9 утра, прибыл нарочный от генерала Кауфмана с письмом к начальнику отряда, в котором он сообщал, что мир с ханом заключен, что к России отходит правый берег и дельта Аму и что так как с запада граница наша идет по Талдыку и далее на мыс Ургу, от которого направляется по чинку и далее вдоль так называемого старого русла Аму, или по Узбою, то, с прибытием к чинку, можно поздравить войска с вступлением на русскую землю. В заключение бывший главный начальник войск, действовавших против Хивы, просил Ломакина передать его «спасибо» мангишлакскому отряду и «не поминать лихом тех, которые гордятся товариществом кавказцев».

От Кара-кудука отряд направился тремя колоннами: первая, из трех рот ширванского и одной роты самурского полков, горного взвода, хивинских пушек и обоза кавалерии, под начальством подполковника Пожарова, 24 августа, в 3 часа пополудни; вторая, из пяти рот апшеронского полка и полевого взвода, под начальством Ломакина, 25 августа, в 3 часа утра, и третья, из кавалерии с ракетною командою, под начальством Квинитадзе, 25 августа, в 4 часа пополудни. Все колонны должны были прибыть к колодцам Суня-темир 26 августа, двигаясь первые две чрез колодцы Ирбасан, а последняя — чрез ручей Куркруты и Алан.

Колонна Пожарова 24 августа прибыла к колодцам Ир-басан, сделав 24 версты. 25 числа в 5 часов пополуночи, она выступила далее, на колодезь Торча-тюле. Проводник не знал дороги к этому колодцу, долго путал и наконец привел колонну к маловодному колодцу Картбай к 10 часам утра. Во время этого движения проводник все уверял, что Торча-тюле недалеко; голова колонны следовала за ним и не заметно отделилась слишком на восемь верст от хвоста своего, который пристал (собственно большое хивинское орудие) в песках. Солдаты случайно нашли, недалеко от места остановки орудия, колодезь, которым и воспользовались, чтобы напоить присталых лошадей. Между тем Пожаров не мог долго оставаться у Картбая, потому что в нем было мало воды; поэтому он в тот же день выступил с двумя ротами и вьюками к колодцу Джамбай, в 18 верстах от Картбая; хвост же его колонны (две роты и хивинские орудия) подошел туда 26 августа, в 10 часов утра. В тот же день, в 3 1/2 часа по полудни, вся колонна двинулась к колодцам Суня-темир. Переход по песчаной местности был весьма тяжелый. «Приходится мне, доносил Пожаров начальнику отряда 26 августа, все время двигаться перекатами, т. е. отправлять назад верблюдов для поднятия тяжестей с арб, которые сильно отстают и даже останавливаются. Если бы не это обстоятельство, то я еще сегодня утром, а может быть и вечером, был бы в Суня-темире». Более всего задерживали движение колонны лазаретные арбы, которые были тяжело на гружены вещами, переданными в отряд от общества попечения о раненых и больных воинах, так что Пожаров одно время хотел было даже бросить часть этих вещей. Пройдя около 25 верст, колонна ночевала в безводном пространстве а 27 августа, в 6 часов утра, прибыла в Суня-темир.

Вторая колонна, выступив от Кара-кудука 25 августа в 3 часа утра, к 10 часам пришла к колодцам Ирбасан, сделав 28 верст. В 5 часов пополудни выступила далее а в 7 1/2 часов вечера, после 6-ти верстного марша, заночевала у колодца без названия, из опасения растерять людей в темную ночь, что уже случилось в первой колонне 24 августа, когда вечером потерялся один рядовой самурского полка, подобранный на другой день второю колонною. 26 августа, после привала у колодца Торча-тюле, колонна в 2 часа пополудни прибыла к колодцам Суня-темир. От колодца, Ирбасан до Торча-тюле 16 1/2 верст. С половины пути до рога пролегает по местности, слегка волнистой. От Торча-тюле до Суня-темира, на протяжении 22 1/2 верст, дорога идет по местности совершенно ровной и по твердому грунту. С полпути начинается саксаул, который у самых колодцев достигает больших размеров.

Кавалерийская колонна совершила движение чрез Куркрукты и Алан вполне благополучно. Она прибыла в Суня-темир 26 августа, в 5 часов пополудни. Ручей Куркрукты бьет из скалы сильною струею, около аршина в диаметре; вода отвратительна на вкус и производит понос. В Алане, чрез который проходил отряд в ханство в мае месяце, трупы животных даже в августе оставались неповрежденными: жара и сухость воздуха обратили их в мумии.

Название Суня-темир присвоено не колодцам, а урочищу; колодцы же, числом четыре, имеют особые наименования. Колодцы вырыты не в одном месте, а на пространстве четырех верст. У двух из них, называемых Кос-кудук, расположился отряд. Колодцы не глубоки (2 1/2 сажени), с порядочною водою. Они находятся среди песков, поросших кустарником. Корма для верблюдов и топлива очень много. В Суня-темир был расположен небольшой киргизский аул, кибиток из четырех. Он приготовил для начальника отряда две кибитки. Сюда, по приказу начальника отряда, посланному из Кунграда, адаевцы выставили для отряда 72 верблюда с соответствующим числом верблюдовожатых.

После дневки 27 августа, отряд выступил к колодцам Кущата тремя колоннами: первая, из 5 рот апшеронского полка и полевого взвода, под начальством подполковника Буемского, чрез колодцы Аманджул и Тюзембай; средняя, из трех рот ширванского и одной роты самурского полков, горного взвода, хивинских пушек и вьюков кавалерии, под начальством Пожарова, чрез колодцы Ак-крук, Уч-кудук, Джол-джитерген и Еркембай, и левая, из кавалерии с ракетною командою, под начальством Квинитадзе, чрез колодцы Ак-чукур, Кизыл-таш и Еркембай. Пехота выступила в 4 часа утра, кавалерия в 5 часов 28 августа. Начальник отряда следовал при средней колонне; при этой же колонне гналось и отрядное стадо, а боковые колонны должны били взять с собою столько баранов, чтобы их достало на четыре дня, до самых колодцев Кущата.

28 августа погода благоприятствовала движению: утро было дождливое и холодное; поэтому правая колонна шла до полудня сделала 23 версты. Дорога совершенно ровная; грунт земли твердый, глинистый. Отсталых людей и верблюдов не было; но некоторые лошади не в состоянии были везти запряженные в них арбы даже после того, как все тяжести с них переложили на верблюдов; а потому часть арб пришлось бросить в пути. В 2 часа пополудни колонна поднялась, и двигаясь до 7 часов, достигла колодца Аманджул. От Суня-темир до этого колодца 40 1/2 верст. Аманджул — колодезь одиночный; глубина его 11 сажень; столб воды две сажени; диаметр — 1 1/2 аршина, а наружного отверстия — 3/4 аршина; вода пресная, но затхлая, она скоро исчерпывается, и для наполнения колодца надо ждать около получаса. Корму по дороги и у колодца мало; топливо — кизяк, 29 августа, выступив в 3 1/2 часа утра, колонна шла до 9 1/2 часов и остановилась на привале в безводном пространстве. После 5-ти-часового привала, колонна тронулась к колодцу Тюзембай и прибыла туда в 5 часов пополудни. Во время этого перехода умерло двое человек от тифа: один казак и один апшеронец. Оба они схоронены в общей могиле, на привале. От Аманджула до Тюзембая 31 верста; дорога ровная; грунт твердый, глинистый. Тюзембай — колодезь одиночный; глубина его 12 саж.; столб воды — одна саж.; вода затхлая, скоро истощается и нужно ждать около получаса, пока она набежит. Корму мало; топливо — кизяк. По недостаточности воды в колодце, колонна могла выступить 30 августа лишь в полдень, употребив много времени на поение верблюдов. В этот день было пройдено 29 верст, и колонна ночевала у лужи дождевой воды, в 3 1/2 верстах от колодцев Кущата.

Кавалерийская колонна, выступив от Суня-темира утром 28 августа, к полудню того же числа прибыла к колодцам Ак-чукур; здесь имела привал до 4 1/2 часов пополудни, поила лошадей и варила обед. В четыре часа выступила далее и ночевала у колодцев Кизыл-таш. 29 числа ночлег ее был у колодца Еркембай, а 30 августа, в половине первого часа пополудни, она подошла к колодцам Кущата одновременно с колонною майора Навроцкого.

31 августа, рано утром, к Кущата прибыли почти одновременно правая и средняя колонны мангишлакского отряда.

* * *

Так как довольствие кавказских войск на время пребывания их в пределах Хивинского ханства приняло на себя туркестанское полевое интендантство, то на обязанности кавказского начальства лежало лишь обеспечение мангишлакского отряда при обратном походе. Прибытие запасов из Оренбургского военного округа в Ургу, вследствие чего отряд мог снабдить себя довольствием на половину пути между Аральским морем и Киндерли, значительно облегчило кавказскому начальству задачу по снабжению отряда. Ему оставалось только заготовить и выслать навстречу войскам провиант и фураж не более, как на полмесяца. По получении об этом донесения начальника отряда, командующий войсками Дагестанской области сделал распоряжение о перевозке довольствия из Киндерли в Биш-акты на три недели; из этого количества пропорция на 12 дней для довольствия экспедиционного отряда на полпути между Аральским морем и Биш-акты, а остальное — для обеспечения отряда от этого последнего пункта до Киндерли. Затем, на берегу было заготовлено продовольствие на время нахождения отряда в Киндерли, впредь до отправления оттуда частей войск в Петровск, приблизительно на две недели.

В виду значительности безводного пространства между Каунды и Сенек (мертвые станции), для предоставления экспедиционному отряду удобств при возвращении его из ханства. оказалось возможным сократить расстояние между этими пунктами на несколько верст, разработав дорогу на Арт-каунды где движению препятствовали скалы и крутые подъемы и спуски Князь Меликов возложил на заведывающего опорными пунктами мангишлакского отряда, майора Навроцкого, разработать дорогу в указанном направлении. Дорога эта была разработана тремя ротами ширванского полка; она облегчила следование отряда, дав ему возможность обойти сыпучие пески простирающиеся на 15 верст между Биш-акты и Сенек. Но и за сокращением расстояния между колодцами Каунды и Сенек, все же оставалось большое безводное пространство, а вода (запас которой можно было взять с собою), при дурном ее качестве, вообще, сильно портилась при перевозке в бурдюках и теряла свою свежесть. Поэтому командующий войсками дагестанской области, дабы предоставить отряду возможность, при обратном следовании, иметь в достаточном количестве свежую воду на пространстве между Биш-акты и Арт-каунды, признал необходимым вырыть несколько новых колодцев и приказал Навроцкому, назначив плату от колодца, нанять для этого туземцев. Но распоряжение это не было приведено в исполнение.

Во время туркменской экспедиции, в конце июля, определилось, когда Мангишлакский отряд может быть отпущен домой. Из лагеря под Ильяллы начальник отряда послал заведывающему опорными пунктами приказание, чтобы у него к 20 августа все было готово в Биш-акты. Так как 25 июля, когда посылалось это приказание, еще неизвестно было, по какому пути пойдет отряд в Киндерли, т. е. на Ильтедже, по старой дороге, или на Кущата, по новой, то Навроцкому предписано, чтобы он был готов доставить между 30 августа и 4 сентября в Ильтедже или Кущата двухнедельную пропорцию довольствия для действующего отряда, по числу 1,400 человек и 400 лошадей, полушубки, бурдюки, бочонки, колесо для поднятия воды из глубоких колодцев, а если достанет перевозочных средств, то и переносные палатки, по 20 на роту, по 14 на сотню и 10 на артиллерию, всего 246 палаток. Для конвоирования транспорта, Навроцкому предлагалось взять с опорных пунктов возможно большее количество войск, оставив в Киндерли и в Биш-акты только по одной роте. С колонной должны были прибыть и все рассыльные из туземцев, находившиеся на опорных пунктах. 2 августа окончательно определилось направление отряда по дороге на Кущата, куда, по составленному маршруту, отряд должен был прибыть 31 августа. К этому же времени должен был подойти туда и Навроцкий по следующему маршруту:

22 августа Камысты, 13 верст. 23 августа Сайкую, 35 верст. 24 августа Бусага, 28 1/2 верст. 25 августа Кайгылы-бабахан, 30 верст. 26 августа Ак-крук, 30 верст. 27 августа Карсак-бай, 30 верст. 28 августа Барсай, 20 верст. 29—30 августа Кущата, 38 верст.

Для поднятия транспорта, у Навроцкого находилось 507 верблюдов и около 10 повозок. В конвой транспорту были назначены 12-я рота и взвод 2-й роты ширванского полка (185 штыков) и сотня Ейского конного полка (105 коней) По неимению достаточных перевозочных средств майор Навроцкий не мог поднять палаток для экспедиционного отряда. Кроме того, конвойные войска были снабжены мясом в не достаточном количестве. Дело в том, что, с прибытием верблюдов из Красноводска, не было уже надобности в арбяном транспорте, и потому все транспортные быки (97 штук) употреблены были на мясные порции. Майор Навроцкий потребовал баранов из Дагестана. Но так как военная шкуна «Персиянин», поддерживая сообщение Киндерлинского залива с Петровском, могла доставлять еженедельно только по 50 баранов, которых недоставало для довольствия войск на опорных пунктах, то конвой транспорта и не имел мяса в достаточном количестве.

Колонна Навроцкого выступила из Биш-акты 23 августа утром и прибыла по назначению вполне благополучно, не потеряв ни одного вьюка, не смотря на то, что для ухода за верблюдами он имел слишком мало людей.

Трудно представить себе, невозможно описать тот всеобщий восторг и одушевление, с которыми действующий отряд встретился с своими товарищами, пришедшими от Каспийского моря. Эта была поистине братская, родственная встреча после долгой разлуки. Крики «ура» долго не умолкали, когда эшелоны отряда подходили к колодцам Кущата. Вечером 31 августа, чтобы отпраздновать день 30 августа, а также удачное соединение с колонной Навроцкого, у начальника отряда собрались все офицеры. До самого рассвета гремела музыка, не умолкали песни, не переставали танцевать. Тост за здоровье Государя Императора сопровождался салютом из всех шести орудий, причем хивинские пушки стреляли хивинским же порохом.

В Кущата два колодца, весьма обильных водою; в окрестностях есть порядочный корм, но топлива мало. В 3 1/2 верстах от колодцев находилась большая лужа дождевой воды на которую отправляли для водопоя всех животных.

1 сентября отряд дневал. Все части приняли от Навроцкого довольствие на девять дней и верблюдов. Последних насчитывалось более 900 штук.

2 сентября пехота и артиллерия двинулись к колодцам Бусага двумя колоннами: первая, из 4 1/2 рот ширванского и одной роты самурского полков, горного взвода и хивинских орудий, под начальством Пожарова, в 4 часа утра, и вторая, из 5 рот апшеронского полка, полевого взвода и вьюков кавалерии, под начальством Буемского, в полдень. Кавалерия выступила 3 сентября, в три часа утра. Начальник отряда следовал при этой колонне. Первые две колонны направлены были чрез колодцы Ханбай, Карсак-джайнак, Кос-ак-крук и Кайгылы-бабахан, а кавалерия чрез колодцы Кос-кудук, Кайбагар, Ак-крук и Кайгылы-бабахан. Колонна Пожарова прибыла к колодцу Ханбай в полдень 2 сентября, после небольшого привала у колодца Джалхибек. Колодезь Ханбай имеет глубину 25 сажень. В окрестностях его корм скудный; топлива почти нет К колодцам Кос-ак-крук (2 колодца, глубиною 25 сажень) колонна прибыла около полудня 3 сентября, после часового привала у лужи дождевой воды, находившейся верстах в четырех от колодцев Карсак-джайнак. Лужа эта была столь обширна, что воды из нее достало на весь второй эшелон и на кавалерию. 4 сентября первый эшелон пришел к колодцам Бусага, после привала у Кайгылы-бабахан.

Вторая колонна, выступив в полдень 2 сентября и пройдя колодезь Тагыл-бай, в 4 верстах от Кущата (глубина 18 сажень), имела привал у колодца Джалхибек, в 19 верстах от Кущата. Так как в колодце этом воды было мало[247], то Буемский решился следовать далее и заночевать в безводном пространстве. Всего в этот день было пройдено 24 1/2 версты. На ночлеге умер от тифа один казак. На следующий день утром колонна пришла к колодцам Карсак-джайнак (16 1/2 верст). Колодцев три, глубиною: один в 25 сажень, другой в 15 и третий в 20; воды много, но только в одном колодце хорошая; в остальных же соленая и с запахом сернистого водорода. Корм в окрестностях плохой, топлива нет. 4 сентября Буемский проследовал чрез колодцы Кос-ак-крук, и 5 числа, чрез Кайгылы-бабахан достиг колодцев Бусага, рано утром. Колодцы Кайгылы-бабахан лежат у подошвы чинка, в глубоком, узком и скалистом ущелье. Колодцев два, глубиною 10 сажень; вода соленая, с запахом сернистого водорода. Спуск к колодцам весьма крутой и неудобный, так что артиллерию и арбы пришлось спускать при помощи людей.

Кавалерийская колонна обогнала Буемского на пути между колодцами Кос-ак-крук и Кайгылы-бабахан и к Бусага подошла одновременно с колонною Пожарова.

Так как отряд собрался к колодцам Бусага раньше, чем было предположено, то здесь была сделана дневка 5 числа.

6 сентября войска выступили к Биш-акты по той дороге, по которой двигались к Хиве, тремя колоннами такого же состава, в каком они двигались от колодцев Кущата. По составленному предположению, кавалерия в тот день должна была ночевать в Каращеке, отдельно от пехоты, чтобы облегчить водопой; но как в Сай-кую находится 18 неглубоких колодцев, в которых воды такое изобилие, что ее достанет на отряд, в несколько раз превосходящий мангишлакский, то начальник отряда собрал сюда на ночлег все войска.

Из Сай-кую колонны выступили к роднику Камысты. Так как вода в Камысты дурного качества, то войска взяли с собою воду из Сай-кую. Кавалерия, прибыв в Камысты и сделав там привал, проследовала в Биш-акты, за исключением сотни Ейского конного полка, которая осталась в Камысты на некоторое время, для разработки подъема из оврага на плоскость, и уже отдельно от прочих сотен прибыла в Биш-акты. Обе пехотные колонны 6 числа ночевали у Камысты и на другой день прибыли в Биш-акты, где находились в гарнизоне рота ширванского полка и одно по левое орудие.

После дневки 8 числа, во время которой принято было из биш-актинского склада продовольствие, отряд двинулся в Киндерли в следующем порядке.

1) 2 сотни кавалерии — 8 сентября, после полудня, для конвоирования курьера, отправленного на западный берег Каспия с донесениями. Сотни прибыли в Киндерли 9 числа, в 4 часа пополудни.

2) Три сотни кавалерии с ракетною командою, под начальством Квинитадзе, 9 сентября, утром, чрез колодцы Сенек. Сотни прибыли в Киндерли 10 числа, вечером.

3) 3 1/2 роты ширванского полка, под начальством Пожарова, 9 числа, после полудня, тоже чрез Сенек. Колонна прибыла в Киндерли 12 сентября, утром.

4) Три роты, по одной от апшеронского, самурского и ширванского полков, и три полевых орудия, под начальством Буемского, 9 числа, в 2 часа пополудни, по прямой дороге (разработанной) на Арт-каунды, куда и прибыли в 8 часов пополудни 10 числа, т. е. чрез 30 часов. В течение этого времени колонна находилась в движении 21 1/2 часов. В Киндерли она прибыла 11 числа, в три часа пополудни. На дороге умер рядовой самурского полка.

5) Четыре роты апшеронского и одна рота ширванского полков, горный взвод и хивинские орудия, под начальством Гродекова, подняв тяжести на гору у Биш-акты, по разработанной дороге, вечером 9 числа, выступили около полудня 10 числа, и 12 сентября, в три часа пополудни, прибыли в Киндерли. Когда колонна подошла к последнему уступу Кыз-крылган, с которого уже видно море, то войска приветствовали его криками «ура», а хивинские орудия открыли пальбу, на которую отвечали орудия, находившиеся в Киндерли. Персияне тоже радовались, что настал конец их трудному путешествию и что не далеко то время, когда они возвратятся на свою родину.

Во все время движения отряда от колодцев Кущата до Киндерли погода стояла благоприятная: дни были прохладные и иногда пасмурные, а ночи весьма холодные. Халаты оказались весьма полезны, и нижние чины не раз помянули добром Кауфмана.

Немедленно по приходе в Киндерли, все верблюды, с которыми войскам пришлось так долго возиться, были сданы киргизским старшинам, с тем что они могут пользоваться ими для своих работ, а также приплодом от них, но, по требованию, обязуются этих верблюдов представить немедленно, не ссылаясь ни на какие отговорки, что верблюды пали или больны. На верблюдов положены были клейма К (казенный) Все животных оказалось 826 штук. Так как отряд выступил из Хивы с 483 верблюдами, Навроцкий привел с собою 507 штук и на пути до Кунграда куплено было 20 верблюдов, то, следовательно, во время обратного похода пало или брошено в пути 184 верблюда. Прибывшие в Киндерли были весьма сильно изнурены; половина из них имела большие раны на спинах и на боках; в ранах копошились черви, которых нельзя было вывести, по неимению лекарств, смрад от животных был невыносим. В феврале 1874 года из числа 826 верблюдов пало 403 штуки.

Персияне, прикомандированные к частям войск, были отпущены в персидский табор, расположенный недалеко от военного лагеря. Со дня прибытия в Киндерли, всем без исключения персиянам отпускалось в сутки: взрослым 2 фунта муки и 1/8 фунта коровьего масла, а малолетним половина этой дачи. Некоторые из персиян, преимущественно из числа тех, которые во время похода находились при офицерах в качестве слуг, изъявили было желание отправиться в Россию вместе с ними. Но когда прибыл первый пароход для перевозки персиян на родину, все они отказались от своего намерения: некоторые — из желания увидеть свое отечество, другие — из страха быть взятыми в солдаты, как об этом кто то распустил слух между ними. Хотя офицеры и старались растолковать им, что Белый Царь не нуждается в службе таких людей, десятки которых один туркмен ведет на продажу в Хиву или в Бухару, но они были твердо уверены в справедливости приведенного слуха и ни один из них не поехал в Россию.

По случаю счастливого окончания хивинского похода, 14 сентября, в день воздвижения Креста Господня, ровно чрез пять месяцев по выступлении из Киндерли первого эшелона в Хиву, отслужено было благодарственное молебствие; при чем, при возглашении многолетия из всех орудий произведен 101 пушечный выстрел. На том месте, где совершено молебствие при отправлении отряда в поход и по возвращении из него, по мысли отрядного священника, Андрея Варашкевича, поставлена войсками и персиянами из камня большая пирамида в пять сажень высоты и на ней водружен большой деревянный крест. В пирамиду вставлена доска с следующею надписью:

14-го апреля 1873 года

ОТРЯД КАВКАЗСКИХ ВОЙСК, ПОД НАЧАЛЬСТВОМ ПОЛКОВНИКА Ломакина:

9-ая и 10-ая линейные и 1-ая, 3-я и 4-ая стрелковые роты 81-го пехотного Апшеронского полка, 8-ая рота 83-го пехотного Самурского полка, 1-ая, 2-ая и 3-я стрелковые роты 84-го пехотного Ширванского полка, взвод полевых орудий 2-й батареи 21-й артиллерийской бригады, взвод горных орудий 1-й батареи 21-й артиллерийской бригады, команда 1-го Кавказского саперного батальона, 3-я и 4-ая сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка, 4-ая сотня Кизляро-Гребенского полка, 1-ая сотня Сунженского полка, выступил против Хивы.

Хива занята 29-го мая.

Убитых и умерших 23 человека.

Отряд возвратился из Хивы

12-го сентября 1873 года.

По прибытии в Киндерли, начальник отряда получил предписание командующего войсками Дагестанской области распустить отряд. Войска с нетерпением ждали прихода шкун. Только 21 сентября прибыли три судна.

22 сентября на шкунах отправились 4 роты ширванского полка, хор музыки апшеронского полка, все георгиевские кавалеры, сотня Ейского конного полка и хивинские пушки. С первым же рейсом отправились Атаджан-тюря и генерал Ломакин, передавший начальство над войсками, оставшимися в Киндерли, подполковнику Гродекову. 23 числа, ночью, суда, привезшие первый эшелон, медленно входили в Петровскую гавань. Музыка на берегу играла марш; на шкуне же «Армянин» апшеронская музыка, после вечерней зари, исполнила молитву «Коль славен наш Господь в Сионе» и затем народный гимн. При этом все стоявшие в гавани суда осветились фальшфейерами; раздались пушечные выстрелы, полетели ракеты; по всему берегу пронеслось продолжительное «ура» жителей, которому долго вторили войска на шкунах.

На следующий день командующий войсками Дагестанской области, князь Меликов, приветствовал прибывшие войска поздравил их с победою и благодарил их, от имени Государя Императора, за их славную, молодецкую службу. Затем отслужено было благодарственное молебствие, после которого войска прошли церемониальным маршем и направлены к устроенным подле столам для завтрака. В тот же день князь Меликов давал большой обед прибывшим офицерам. Во время тостов за здоровье Государя Императора хивинские орудия салютовали хивинским порохом.

Шкуны, сдав десант и грузы, отплыли в Киндерли за прочими войсками, которые были перевезены в три рейса. Последний эшелон отплыл из Киндерли в Петровск 6 октября. Затем в Киндерли оставалась лишь одна сотня Кизляро-Гребенского полка, для прикрытия персиян, которых еще не успели перевезти на родину, и для конвоирования в форт Александровский разного отрядного имущества. 12 октября, с отплытием в Астару последней партии персиян, сотня двинулась сухим путем в форт Александровский и осталась там для занятия гарнизона.

Войска, прибывавшие в Петровск, были встречаемы и чествуемы так же, как и первый эшелон.

* * *

Так кончился достопамятный поход мангишлакского отряда в Хиву. Войска добыли себе чести и славы, а государю своему приобрели нового вассала и обширную область. Хивинские орудия, славный трофей апшеронцев, были подарены главнокомандующим армиею апшеронскому полку и теперь находятся в штаб-квартире его, урочище Ишкарты, в память на вечные времена мужеству и доблестям, оказанным апшеронцами в славной хивинской экспедиции.

Его Императорское Высочество, главнокомандующий кавказскою армиею, в приказе своем[248], благодарил всех чинов мангишлакского отряда, от первого до последнего, за их доблестную службу. «Об отличном во всех отношениях состоянии войск мангишлакского отряда, говорилось в том приказе, их мужестве и храбрости в делах с неприятелем, бодрости и стойкости, с которыми переносили они все труды и лишения, их готовности, после утомительных переходов, тотчас встретить новую борьбу с враждебными силами природы, я получил несколько заявлений, как от ближайшего их начальника, полковника Ломакина, так от начальника оренбургского отряда, генерал-лейтенанта Веревкина, и от главного начальника всех экспедиционных в Хиве войск, генерал-адъютанта Фон-Кауфмана, благодарившего, после занятия Хивы, от имени Государя Императора, кавказские войска за их доблестную, молодецкую, честную службу. Относя столь блестящий исход совершенной Мангишлакским отрядом экспедиции к неусыпным трудам и попечениям командующего войсками Дагестанской области, генерал-адъютанта князя Меликова, по приготовление и снаряжению сего отряда, к отличной распорядительности, энергии и заботливости начальника отряда, полковника Ломакина, и всех их помощников в этом деле, — равно к примерной, вполне соответствующей цели, подготовке войск, обучением и воспитанием, под наблюдением прямого их начальства — от командующего дивизиею до субалтерн-офицера, — наконец к превосходному духу и неослабному рвению всех без исключения офицеров и нижних чинов свято исполнить долг службы и присяги, — я с особенным удовольствием выражаю мою искреннюю признательность генерал-адъютанту князю Меликову и мою душевную благодарность полковнику Ломакину, всем вообще их сотрудникам в деле снаряжения отряда, всем начальникам войск, отдельных в отряде частей, и всем офицерам. Нижним чинам объявляю мое сердечное спасибо».

* * *

В хивинскую экспедицию мангишлакский отряд потерял: убитыми в делах с неприятелем 7 человек, умершими от болезней и изнурения 16 человек и ранеными: 7 офицеров: генерального штаба подполковника Скобелева и 21-й артиллерийской бригады штабс-капитана Кедрина, под Итыбаем, 5 мая; апшеронского полка майоров Буравцова и Аварского и прапорщика Аргутинского-Долгорукова, ширванского полка подпоручика Федорова и состоящего для поручений при главнокомандующем кавказскою армиею ротмистра Алиханова — всех пятерых под Хивою, 28 мая; нижних чинов — 52.

Примечания

1

Князь Святополк-Мирский военному министру 3 февраля 1872 г.

(обратно)

2

Ишан — духовное лицо, стоящее выше мулл.

(обратно)

3

Во время посещения императором Александром II Кавказа в 1871 г. ему представлялась в Петровске депутация от Мангишлака. В числе депутатов находился и Нур-Магомет.

(обратно)

4

Диван-беги — первый министр. Этот пост тогда занимал Мат Мусад.

(обратно)

5

Красноводский залив.

(обратно)

6

Город Перовск.

(обратно)

7

Киргиз.

(обратно)

8

Начальник Дагестанской области князь Меликов.

(обратно)

9

Духовской Маркозову 1 июля 1872 г.

(обратно)

10

Свистунов Маркозову 5 ноября 1872 г.

(обратно)

11

Столетов Кауфману и в кавказский штаб 20 янв. и 18 мая 1871 г.

(обратно)

12

Маркозов в кавказский штаб 30 октября 1872 г.

(обратно)

13

Маркозов в кавказский штаб 20 ноября 1872 г.

(обратно)

14

Столетов Кауфману 20 янв. 1871 г.

(обратно)

15

Военный министр главнок — щему кавк. арм. 13 дек. 1872 г.

(обратно)

16

Крыжановский главнок — щему кавк. арм. 15 апр. 1870 г.

(обратно)

17

Воен. министр главнок — щему кавк. армиею 17 августа 1873 г.

(обратно)

18

Свистунов Маркозову 5 ноября 1872 г., главнок — щий армиею военному министру 4 и 28 ноября 1872 г..

(обратно)

19

Главнок — щий воен. м — стру 28 нояб. 1872 г., предписание кавказского штаба Маркозову 2 дек. 1872 г.

(обратно)

20

У чекишлярского поста морской берег — низменный и ровный; глубина моря у берега весьма незначительна и только версты за 1 1/2 достигает 5–6 фут. Вследствие этого морские суда останавливаются за несколько верст от берега, и грузы сначала перегружаются в туркменские лодки, а потом, на некотором расстоянии от берега, где не могут ходить и лодки, они перетаскиваются на людях, которые должны для этого входить в воду выше колена.

(обратно)

21

Маркозов в штаб кавказского военного округа 30 октября 1872 г.

(обратно)

22

Из 12 рот пехоты: 3-х рот кабардинского, 2-х рот дагестанского и 7 рот ширванского полков, двух сотен Кизляро-Гребенского казачьего полка и 10 орудий..

(обратно)

23

Военный министр главнокомандующему кавказскою армиею 13 декабря 1872 г.

(обратно)

24

Маркозов в штаб кавк. военного округа 30 октября 1872 г.

(обратно)

25

Записки: главнокомандующего, от 27 августа 1873 года, поданная Императору Александру II о причинах возвращения красноводского отряда, и Маркозова.

(обратно)

26

Мангишлакские жители в октябре начинают переходить с Эмбы частью на Мангишлак частью на Устюрт. Вытравив корма на Устюрте, они, с наступлением холодов, спускаются с него. Вытравив корма и по подошве его, они только около половины января начинают приближаться к Биш-акты и вообще к колодцам между заливами Киндерли и Байдак; в марте они уже начинают откочевывать на летовки..

(обратно)

27

В форте Александровском имелось всего одна рота полевых войск, которая могла занять только один из указанных пунктов. Ломакин князю Меликову 9 дек. 1872 г.

(обратно)

28

Телегр. нач. кавказ. штаба князю Мешкову 25 дек. 1872 г.; кавказ. штаб в интендантство 30 дек.; телегр. Золотарева Берхману 6 янв. 1873 г.

(обратно)

29

Кавказ, штаб Маркозову 5 февр. 1873 г.

(обратно)

30

Телеграммы: Берхмана в окружной штаб 10, 16 и 18 января; Золотарева Берхману 9, 12 и 16 января, командиру бакинского порта 12 января и Маркозова Золотареву 15 янв.

(обратно)

31

Телеграмма Шкуринского кн. Меликову 22 января. Известия эти по лучены были в Шуре 21 января, с шкуною, ходившею в форт 2 января, с утверждением предположений о занятии Биш-акты и Киндерли, и возвратившейся оттуда 12 числа.

(обратно)

32

Ломакин кн. Меликову 20 янв. 1873 г.

(обратно)

33

Записка князя Святополк-Мирского 27 янв. 1873 г.

(обратно)

34

Заведывающий перевозкою войск по Каспийскому морю в интендантство 30 янв. 1873 г.

(обратно)

35

Контр-адмирал Свинкин, командир бакинского порта.

(обратно)

36

Телегр. Маркозова 14 февраля.

(обратно)

37

То есть, если за сделанными распоряжениями и принятыми мерами и по усилиями как с его стороны, по добровольному найму верблюдов у приатрекских туркмен, так и со стороны Ломакина, этот переход представится единственным средством для того, чтобы отряд мог двинуться из Чекишляра.

(обратно)

38

Кавказский штаб Филипову 16 февраля 1873 г.

(обратно)

39

Пожаров в кавказский штаб 15 февраля 1873 г..

(обратно)

40

Телеграмма Филипова в окружной штаб 23 февраля 1873 г.

(обратно)

41

Телеграммы Маркозова кн. Святополк-Мирскому 27 февр. 1873 г.

(обратно)

42

Телеграммы: кн. Святополк-Мирского великому князю Михаилу Николаевичу 27 февраля, главнокомандующего князю Святополк-Мирскому, 28 февраля.

(обратно)

43

В телеграмме Маркозова глухо сказано: «преследуя, должны были перейти Атрек».

(обратно)

44

Рота апшерон. п.; сотни: кизляро-гребенского казачьего и дагестанского конно-иррегулярного полков; орудия сняты с верков Александровского форта и запряжены обозными лошадьми.

(обратно)

45

4-ю — дагестанского конно-иррегулярного полка.

(обратно)

46

Воинский начальник форта Александровского, снарядив две лодки, 28 января отправил их по назначению. Кроме войлоков и веревок, он распорядился послать и прочие принадлежности для приготовления седел, как-то: плахи для арчаков, топоры, долота, буравы, ушивочную бичеву и иглы.

(обратно)

47

Записка эта писана в 30-ти верстах от колодца Аузурпа, в Каратауских горах.

(обратно)

48

В этот день она сделала более 40 верст.

(обратно)

49

Чтобы согреть кибитку, наливают в блюдечки коньяк и потом зажигают, отчего кибитка нагревается. Шесть таких плошек могут поднять температуру кибитки до +2° R.

(обратно)

50

Галушки с чесноком — главное кушанье дагестанских горцев. В конно-иррегулярном полку провиант отпускается людям пшеничною мукою.

(обратно)

51

Из Николаевского рыбачьего поселения, отстоящего от форта в 5-ти верстах.

(обратно)

52

Каталог картинам, этюдам и рисункам В. В. Верещагина, стр. 18.

(обратно)

53

А если топливо и корм истощатся, на чем передвинуться на другое место. Ясно, что стада должны погибнуть. Выставить верблюдов могли только богачи у которых есть десятки верблюдов, но таких много ли? Бедные, обладающие 4–5 верблюдами, сами нуждаются в них для перекочевок.

(обратно)

54

Когда Филипов, в конце февраля, доставил 30,000 руб. в форт Александровский, то расплата с киргизами за доставленных ими верблюдов произвела самое благоприятное влияние на дальнейший ход сбора животных.

(обратно)

55

Письмо это получено было в Киндерли 28 марта.

(обратно)

56

Вместо отбитых.

(обратно)

57

По получении об этом известия, Ломакин немедленно сообщил командиру этой шкуны, чтобы он доставил, привезенную им роту и продовольствие в форт и, получив там экземпляр донесения от 6 февраля, отправился в Петровск..

(обратно)

58

Донесение весьма объемистое. Две копии снимались для того, что если Маркозов не получит подлинника, то с первым пароходом, имеющим прибыть в Красноводск, воинский начальник предполагал отправить одну копию ему, Маркозову, а другую — командующему войсками Дагестанской области.

(обратно)

59

Ломакин князю Меликову 9 января, 6 и 28 февраля и в марте 1873 г., Квинитадзе, Сущевский-Ракуса, Ловенецкий и Архангельский Ломакину 28 и 29 января, 1 и 18 февраля, Золотарев Берхману 12 февраля, Берхман Золотареву 14 февраля, кн. Меликов и Шкуринский Ломакину 16 марта, Пожаров в кавказский штаб 4 марта, Ломакин командиру шкуны которая должна прибыть в зал. Киндерли в первой половине февраля, от 6 февраля, и командиру шкуны «Д. Милютин» от 25 февраля.

(обратно)

60

Отчет о путешествии в Закаспийском крае в 1872 году, I. Стебницкого, в Известиях кавказского отдела императорского русского географического общества, 1873 года, т. II, № 1-й.

(обратно)

61

Общественный строй у туркмен чисто патриархальный. Старшины их (яхшиляр, хорошие), к числу которых принадлежат как старшие в роде, так равно и лица, более зажиточные или отличающиеся умом и храбростью, имеют на своих соплеменников только влияние, но отнюдь не пользуются властью. Влияние старшин сильно в делах междуплеменных, когда одно племя мирится с другим после ссоры или заключает, союз против общего врага, и ничтожно в делах частных, особенно уголовного характера..

(обратно)

62

Господин моря. Так называют туркмены начальника Астрабадской морской станции.

(обратно)

63

Туман равняется трем рублям.

(обратно)

64

Кран — персидская монета равняется 30-ти копейкам. Краны чеканят и сами туркмены, наблюдая лишь, чтобы вес серебра равнялся весу персидского крана. Некоторые из туркмен занимаются деланием фальшивой монеты, которую преимущественно сбывают в Персии.

(обратно)

65

Нар — одногорбый верблюд (дромадер) — лучше выносит лишения, чем двугорбый верблюд.

(обратно)

66

25 марта из Чекишляра.

(обратно)

67

Кн. Горчаков и Милютин главноком — му 24 и 30 ноября 1882 г.

(обратно)

68

Письмо 9 сент. 1872 г.

(обратно)

69

Маркозов Петриченко 1 сент. 1872 г.

(обратно)

70

Александра Македонского..

(обратно)

71

Персидский гарнизон которого составляют две роты пехоты, два орудия и сотня конной милиции.

(обратно)

72

Т. е. орудия приготовились к стрельбе.

(обратно)

73

Т. е. с западного берега Каспия.

(обратно)

74

Маркозов Старосельскому 4 марта 1873 г., с переправы Дегиш, в 77 верстах от Чекишляра.

(обратно)

75

Бараны отданы были гокланам, в вознаграждение за их службу.

(обратно)

76

Маркозов: Князю Святополк-Мирскому 19 февр. и 11 марта, в штаб кавказского военного округа 28 февраля и 22 марта 1873 г. Путевой журнал 3-го эшелона красноводского отряда. «Некоторые подробности о Заатрекском походе 1873 года» в «Московских ведомостях» 1874 года, № 185. Дневники офицеров, участвовавших, в Заатрекском походе. Мадчавариани и Араблинский Маркозову 8, 20 и 21 февр., 15 и 17 марта 1873 г.

(обратно)

77

Телеграмма бар. Брюггена кн. Святополк-Мирскому 14 марта 1873 г.

(обратно)

78

Князь Святополк-Мирский: Золотареву 15 марта, главнокомандующему и начальнику окружного штаба 18 марта.

(обратно)

79

Свистунов князю Святополк-Мирскому 3 марта 1873 г.

(обратно)

80

Из телеграммы кн. Святополк-Мирского кн. Меликову 15 марта 1873 г.

(обратно)

81

Первоначально сделано было распоряжение о том, чтобы довольствие было заготовлено на один месяц, рассчитывая, что колонна, двинувшись примерно от Киндерли на Биш-акты, устроит там, а затем и в Ильтедже, склады и будет иметь возможность подвезти туда в последствии все запасы на дальнейшее довольствие отряда, в случае необходимости оставления его в пути или движения далее к Хиве. Золотарев в интендантство 2 марта 1873 г.

(обратно)

82

Князь Святополк-Мирский главнокомандующему 3 марта 1873 г.

(обратно)

83

Кн. Святополк-Мирский князю Меликову 1 марта 1873 г.

(обратно)

84

Маркозов князю Святополк-Мирскому 4 марта 1873 г.

(обратно)

85

Кн. Святополк-Мирский Свистунову 4 марта 1873 г.

(обратно)

86

Князь Меликов кн. Святополк-Мирскому 7 и 8 марта 1873 г., Золотарев кн. Меликову и Пожарову 9 и 12 марта 1873 г.

(обратно)

87

Большие лодки.

(обратно)

88

Так называется взморье у устьев р. Волги. Здесь морские суда перегружаются на речные пароходы и баржи.

(обратно)

89

3-ю дагестанского конно-иррегулярного полка; она находилась в Красноводске.

(обратно)

90

5 рот 2-го бат. кабардинского, две роты дагестанского, три роты самурского и две роты ширванского полков.

(обратно)

91

Две кизляро-гребенского, одна владикавказского и одна сунженского полков терского казачьего войска.

(обратно)

92

Одиннадцать 3-х фун. горных, один 1/4 пуд. единорог, две 4-х ф. пушки, заряжающиеся с дула и две 4-х фунт, пушки, заряжающиеся с казны. Полевые орудия и четыре горных пушки были запряжены лошадьми; прочие верблюдами.

(обратно)

93

В день прибытия Золотарева в Чекишляр, 22 марта, Маркозов отправил верст за 50 к Атреку две ширванские роты, в расчете получить от прикочевавшего туда кочевья от 150 до 200 верблюдов.

(обратно)

94

Приказы войскам мангишлакского отряда 7, 11 и 12 апреля 1873 года, №№ № 4, 5 и 6.

(обратно)

95

Из походного дела штаба мангишлакского отряда, 1873 года, № 23.

(обратно)

96

Роты пошли в поход в составе около 120 человек, считая и унтер-офицеров.

(обратно)

97

Маршрут сообщен в Оренбург и Ташкент чрез штаб кавказского военного округа.

(обратно)

98

Золотарев Маркозову 23 марта 1873 г., № 3.

(обратно)

99

Главнокомандующий Маркозову 19 января 1873 г.

(обратно)

100

Золотарев князю Святополк-Мирскому 15 апреля 1873 г.

(обратно)

101

Акты об утрате продуктов не представлялись.

(обратно)

102

Доклад начальника кавказского штаба главнокомандующему 25 апреля 1872. г, Маркозов в кавказский окружный штаб 2 января и 25 августа 1873. г., окружный штаб в интендантство 6 января 1873 г., интендантство Маркозову 29 января 1873 г.

(обратно)

103

Артиллерия и кавалерия, как сказано, посуды не заготовляли. Показанное здесь против них количество водоподъемных средств приобретено было ими, так, сказать, частным образом, так, как с них снята была начальником отряда всякая забота о воде.

(обратно)

104

В действительности, не восьми, а десяти дней.

(обратно)

105

Дело штаба Кавказского военного округа, 1873 г., № 118.

(обратно)

106

Там же.

(обратно)

107

Там же.

(обратно)

108

Балханского залива, где ныне Красноводск.

(обратно)

109

Крыжановский кп. Горчакову 14 декабря 1865 г. Донесение правителя западной части области оренбургских киргиз Крыжановскому 21 февр. 1868 г., Этногр. и истор. матер. по Ср. Азии и Оренб. краю, М. Галкина.

(обратно)

110

Духовской Маркозову 1 июля 1872 г.

(обратно)

111

Дело штаба кавказского военного округа, 1873 года, № 118.

(обратно)

112

Письмо 8 апреля 1873 г. из Айдина.

(обратно)

113

Маркозов князю Святополк-Мирскому 11 марта 1873 г., № 405.

(обратно)

114

Маркозов начальнику окружного штаба 22 марта 1873 г.

(обратно)

115

Заметки о Туркмении, Стебницкого, также Изв. кавк. отд. имп. русск. геогр. общ. 1872 г., т. I, № 3.

(обратно)

116

Маркозов в кавказский штаб 22 марта 1873 г.

(обратно)

117

Маркозов первоначально предполагал навьючить казачьих лошадей артиллерийскими ящиками, о чем и писал князю Чавчавадзе еще до его выступления из Чекишляра, но, вследствие представления командира полка, отменил это предположение и приказал, чтобы казаки облегчали по возможности пехотные части, подбирая те вьюки с продовольствием, которые они вынуждены будут оставлять по пути.

(обратно)

118

Отчет о путешествии в Закаспийском крае в 1872 году, I. Стебницкого, в Известях кавказского отдела императорского русского географического общества, 1873 г., том II № 1.

(обратно)

119

Первый эшелон, для поправки верблюдов, останавливался у колодцев Бугдайли трое суток; затем до самого прихода в Игды, 17 апреля, имел всего одну дневку в Буураджи и полудневки в Дзоюруке, Топиатане и Джамала; эшелоны же самурский и ширванский имели до Игды каждый только по две дневки: первый — в продолжение 28 дней марша, а второй — 23-х, и то только в первые семь дней движения.

(обратно)

120

Нужно заметить при этом, что еще с самого возвращения из за Атрека Маркозов был крайне утомлен и расстроен. Припадки болезни доводили его еще в Чекишляре до того, что он заявлял полковнику Золотареву желание быть освобожденным от предстоявшего похода.

(обратно)

121

Небольшим числом казаков и прислуги чинов штаба.

(обратно)

122

Дагестанский эшелон, под командою майора Мадчавариани, выделен был раньше, именно 29 марта, у колодцев Карадефе.

(обратно)

123

Отчет о путешествии в Закаспийскском крае в 1872 году, I. Стебницкого, в Изв. кавк. отд. имп. русск. геогр. общ. 1873 г., т. II, № 1.

(обратно)

124

Кн. Чавчавадзе Маркозову 14 и 18 апр. 1873 г.

(обратно)

125

Переход от Бугдайли до Ярыхло в 96 1/4 верст. На этом пространстве отряд находил дождевую воду, но тем не менее он, по словам Маркозова, на нее не рассчитывал, хотя на кавказской карте между этими двумя колодцами лежит яма Шаирды с дождевою водою.

(обратно)

126

Кабардинцы получили по 3/4 котелка воды. Случаев, совершенного изнеможения людей было около 20.

(обратно)

127

Четвертый из не оказавшихся по перекличке.

(обратно)

128

До Красноводска их довезли на верблюдах. По приезде туда, один из них умер.

(обратно)

129

Полковника Маркозова, от 20 апреля.

(обратно)

130

Колонна была в то время в движении. Записка получена 21 апреля, в пять часов утра.

(обратно)

131

Маркозов в кавказский штаб 25 апр. 1873 г., глав-щий воен. Министру 2 июня, Козловский Маркозову и Батьянову 14 мая и 28 июня, кн. Чавчавадзе Маркозову 14 и 18 апр., Левис в штаб войск Терской области 12 июля, путевой журнал Араблинского, Свистунов Лорис-Меликову 4 сент., записка Маркозова о его походах в Туркмении.

(обратно)

132

Приказ по кавказскому военному округу 20 июля 1873 года, № 159.

(обратно)

133

Из этого числа 86 лошадей пали с поворота от Орта-кую до Бала-Ишема и 40-по прибытии к этим последним колодцам.

(обратно)

134

Дело штаба кавказского военного округа, 1873 г., № 118.

(обратно)

135

16 мая.

(обратно)

136

Главнок-щий воен. министру 2 июня 1873 г.

(обратно)

137

Письмо 15 марта 1873 года.

(обратно)

138

По рекогносцировке подполковника Скобелева в Доудуре вовсе не оказалось воды.

(обратно)

139

От Нефес-кули до Орта-кую около десяти верст.

(обратно)

140

5 октября 1873 года, № 208.

(обратно)

141

4-й Дагестанского конно-иррегулярного полка и полусотни 4-й сотни кизляро-гребенского полка..

(обратно)

142

Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами генерального штаба. Киргизская степь Оренбургского ведомства, Л. Мейера. Географическое описание киргизской степи, стр. 44.

(обратно)

143

Подле колодцев Узень-кудук, находящихся между заливом Александр-бай и колодцами Сумса.

(обратно)

144

Приказание по отряду, 1 апреля 1873 года, № 2.

(обратно)

145

Бек-Узаров Ломакину 4 апреля 1873 г.

(обратно)

146

Бек-Узаров Ломакину 6 апр. 1873 г.

(обратно)

147

Донесения Навроцкого 11 и 14 апреля 1873 г.

(обратно)

148

Донесения с пути Сущевского Ломакину, вед. о состоянии транспорта к 10 апр. 1873 г., Архангельский кн. Меликову и Ломакину 30 марта и 15 мая 1873 г.

(обратно)

149

Приказы по мангишлакскому отряду 3 июня 1870 г., 2 и 11 апр. 1873 г. Ломакин кн. Меликову 15 апр. 1873 г.

(обратно)

150

Приказ по войскам мангишлакского отряда, 13 апреля 1873 года, № 7.

(обратно)

151

Заметка профессора Лесгафта. «Русский Инвалид» 1874 года, № 25.

(обратно)

152

Один офицер, за частную услугу, оказанную ему солдатом, предложил ему чарку водки, но получил просьбу отпустить ему вместо этого стакан воды..

(обратно)

153

Расположенного в гор. Темир-хан-шуре, Дагестанской области.

(обратно)

154

Для двух сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка, для приготовления хинкала.

(обратно)

155

Для поднятия довольствия — 448 вербл., под патроны и заряды — 3, под аптеку — 3, под запасные вещи (в артиллерии) — 1, под офицерские вещи — 31, под штаб отряда — 20, под ракеты — 2, под кузницу — 1 для поднятия роты и полевого орудия, предназначавшихся для занятия Биш-актинского укрепления — 10 верблюдов; под фураж: в пехоте для офицеров, имеющих по закону лошадей — 9 верблюдов, в кавалерии для 6 сотен — 330 и в артиллерии — 44.

(обратно)

156

Дело штаба мангишлакского отряда, 1873 года, № 2. От рот ширванского полка, при отправлении их в Киндерли, по распоряжению Маркозова, была отобрана вся водяная посуда и роздана в войска красноводского экспедиционного отряда. Роты ширванского полка, прибывшие в Киндерли, имели при себе только те бочонки, в которых помещали спирт и масло. Эти-то бочонки и были употреблены под воду.

(обратно)

157

Кн. Меликов Ломакину 9 апр. 1873 г.

(обратно)

158

Дело окружного штаба кавказского военного округа, 1873 г., № 118.

(обратно)

159

Некоторые хозяева, вместо продевания чоколка чрез нос, обматывают морду веревкою.

(обратно)

160

Некоторым из киргиз поручено было собрать часть верблюдов, приставших на пути движения отряда между Киндерли и Биш-акты, и доставить их в отряд. Но они, собрав этих верблюдов и довольствие, намеревались бежать в свои аулы, как были пойманы. Ломакин кн. Меликову 19 сент. 1873 г..

(обратно)

161

Кн. Святополк-Мирский: кн. Меликову 16 и 21 марта 1873 г. и Золотареву 31 марта; кн. Меликов Ломакину 9 апр. 1873 г.

(обратно)

162

Золотарев кн. Меликову 7 апр. 1873 г.

(обратно)

163

Кн. Святополк-Мирский кн. Меликову 16 марта 1873 г..

(обратно)

164

Кн. Меликов Ломакину 8 апр. 1873 г.

(обратно)

165

Люди, оставшиеся за выбором в состав экспедиционных войск, должны были быть спущены в свои штаб-квартиры.

(обратно)

166

Из остатков этих сотен должны были быть сформированы сводные сотни для опорных складочных пунктов и конвоирования транспортов между этими пунктами.

(обратно)

167

Кн. Меликов Ломакину 9 апр. 1873 г.

(обратно)

168

Самым большим наказанием в отряде считалось оставление от похода..

(обратно)

169

Ломакин Веревкину 7 апр. 1873 г.

(обратно)

170

Ломакин кн. Меликову 15 апр. 1873 г.

(обратно)

171

Князь Меликов Ломакину 9 апр. 1873 г.

(обратно)

172

Рапорт за № 261.

(обратно)

173

Вообще проводники, которых было человек 20, на половину киргиз и на половину туркмен, между собою контрировали: киргизы показывали одно, туркмены — другое. Это остатки старинной племенной вражды между киргизами и туркменами.

(обратно)

174

Верст 50.

(обратно)

175

Тяжести роты следовали при общей колонне.

(обратно)

176

Прочие люди присоединились вскоре после того к арьергарду с пустыми котелками.

(обратно)

177

Т. е. в двух сотнях дагестанского конно-иррегулярного полка.

(обратно)

178

Донесение с ночлега между колодцами Каунды, с 16 на 17 апреля.

(обратно)

179

По освидетельствовании, по возвращении из похода, он признан сумасшедшим.

(обратно)

180

Люди кизляро-гребенской сотни тоже шли пешком, так как лошади их были навьючены полумесячною пропорциею фуража и собственными вещами.

(обратно)

181

Тер-Асатуров Ломакину 21 апреля 1873 г.

(обратно)

182

Этот взвод 28 апреля перевезен на западный берег Каспия, в свою штаб квартиру.

(обратно)

183

Тер-Асатуров Ломакину 23 апреля 1873 г.

(обратно)

184

На другой день Назаренко умер и тело его предано земле у колодцев Донгора.

(обратно)

185

Навроцкий Ломакину 18,21 и 28 апреля 1873 г., кн. Меликову 21 апреля и 19 сентября 1873 г.

(обратно)

186

Донесение Скобелева и Гродекова Ломакину 21 и 24 апреля 1873 г.

(обратно)

187

По расспросному маршруту — 15 верст. Колонны должны были пройти это расстояние в течение дня.

(обратно)

188

Князь Меликов Ломакину 9 апр. 1873 г.

(обратно)

189

Ломакин князю Меликову 6 марта и 15 апр. 1873 г..

(обратно)

190

Навроцкий князю Меликову и Ломакину 28 и 30 апр. 1873 г.

(обратно)

191

Архангельский князю Меликову и Ломакину 16 мая и 30 марта 1873 г., Навроцкий князю Меликову 6 мая.

(обратно)

192

Навроцкий кн. Меликову 8 мая 1873 г.

(обратно)

193

Граф Гейден, кн. Святополк-Мирскому 26 апр., князь Святополк-Мирский графу Гейдену 29 апр., кавказский штаб князю Меликову 3 мая 1873 года.

(обратно)

194

На расстоянии от 500 до 600 верст, при благоприятных обстоятельствах, лошадь съедает столько овса, сколько она в начале похода на повозках наших поднять может, а потому для перевозки тяжестей чрез пустыню, где нельзя приобретать зернового фуража и где подножный корм так беден, что без зерна лошадь не может служить, она для транспортирования кладей не годна. Один верблюд может служить для этого, по тому что он может довольствоваться скудным подножным кормом, если он закормлен на месте, до похода.

(обратно)

195

Князь Меликов Золотареву 4 мая, Архангельскому, Ломакину и Навроцкому 12 мая; кн. Святополк-Мирский кн. Меликову 5 мая.

(обратно)

196

Архангельский кн. Меликову 16 мая, Навроцкий кн. Меликову 22 мая.

(обратно)

197

Кн. Меликов: Навроцкому 12, 22 и 23 мая и Ломакину 12 мая 1873 г.

(обратно)

198

Ломакин кн. Меликову 21 апр. 1873 г.

(обратно)

199

Гродеков Ломакину 24 апр. 1873 г.

(обратно)

200

Скобелев Гродекову 24 апр. 1873 г.

(обратно)

201

Ломакин князю Меликову 1 мая 1873 г.

(обратно)

202

По расспросным сведениям 35 верст.

(обратно)

203

По всей вероятности, такие узкие отверстия сделаны для того, чтобы предохранить колодцы от заноса песками.

(обратно)

204

Вокруг некоторых одиночных, а следовательно глубоких колодцев, устроены перила для лучшего предохранения их от заноса песками чем глубже колодезь, тем он драгоценнее, а потому к сбережению его и принимаются такие меры.

(обратно)

205

Вообще, начальники колонн приняли за правило: расходовать воду таким образом, чтобы по приходе к колодцу всегда иметь хотя небольшой запас ее на случай засорения или отравления колодца и вообще пока успеют набрать воду из нового колодца. Люди, зная, что в запасе есть вода, идут бодрее.

(обратно)

206

В Арало-каспийском бассейне не редко встречаются сухие туманы (пыль, наполняющая всю атмосферу при совершенном отсутствии ветра в нижних слоях атмосферы). Такая пыль, вероятно, опускается из высших слоев воздуха, а месторождение ее лежит весьма далеко, может быть даже в центральной Африке (Вопросы, предлагаемые императорским русским географическим обществом при исследовании Хивинского ханства и со предельных с ним степей, стр. 20).

(обратно)

207

Chiwa, rapports de Hugo Stumm, page 41, 42.

(обратно)

208

Ломакин 1 мая 1873 г.

(обратно)

209

От Табан-су дорога сворачивает на Гуннан-урус и Итыбай.

(обратно)

210

На это выражение необходимо обратить внимание. Нам кажется, что здесь, вместо Куня-ургенча, по ошибке, написано Кунград, потому что только для того, чтобы придти в Куня-ургенч, надо двигаться вдоль восточного берега Айбугирского залива; о занятии же предварительно Кунграда совсем пропущено. Наше замечание подкрепляется предписанием Веревкина Ломакину 3 мая, из Ургу, которое начинается так: «В предложении от 21 апреля, № 281, и в письме от 28 апреля, я просил ваше высокоблагородие направить вверенный вам отряд на Ургу, где к 4 мая сосредоточиваются войска оренбургского военного округа и откуда мною предпринято будет движение на Кунград и далее по прямой дороге на Куня-ургенч».

(обратно)

211

О том, что Айбугирский залив высох, в отряде узнали из бумаги Веревкина.

(обратно)

212

Во всем отряде были только две арбы: одна казенная — на ней везлись отрядные суммы, а другая принадлежала Тер-Асатурову. Он послал ее в Итыбай за ранеными вместе с сотней, конвоировавшей начальника отряда.

(обратно)

213

Сведения оказались менее чем достоверные: туркестанские войска тогда еще не вышли к Аму-дарье и стояли на Алты-кудук.

(обратно)

214

Письмо 28 апреля 1873 года. Из этого письма нельзя между прочим не заметить, как мало были распространены у нас обстоятельные сведения о средствах Хивинского ханства и характере его жителей, не смотря на то, что сведения эти собрались и имелись в штабных делах и разных описаниях. Генерал Веревкин говорит, о возможности серьезного сопротивления в северной части ханства даже по взятии столицы и считает нужным совокупное действие двух отрядов в этой части хивинского оазиса и направлении их против Кунграда, этого «военно-административного центра северной части ханства». Кунград имеет некоторое значение для каракалпаков и киргиз, так как здесь живут ханские чиновники, заведывающие этим населением, и как ближайший базарный пункт. Туркмены же никакого отношения к Кунграду не имеют; для них более важными городами являются Куня-ургенч и Ташауз.

(обратно)

215

Оказывается по опыту, что и в этом особой беды нет. Туркестанские войска испытали это на себе во время стоянки на Алты-кудук. Два или три дня все пили воду из одного колодца, из которого, при очистке его, вытащили совершенно разложившийся, с ободранною шкурою, труп собаки.

(обратно)

216

В этот же день кончились странствования по песчаной пустыне и туркестанского отряда. 11 же мая утром и он вышел к Аму-дарье.

(обратно)

217

Кислое молоко, разведенное водою.

(обратно)

218

Веревкин Ломакину 11 мая 1873 года, из гор. Кунграда.

(обратно)

219

Веревкин кн. Меликову 17 мая 1873 г.

(обратно)

220

Это неверно: в течение пяти, а не трех дней.

(обратно)

221

Chiwa, rapports de Hugo Stumm, page 50.

(обратно)

222

Наказ войскам, часть III, § 613.

(обратно)

223

Эта глава есть извлечение из труда полковника генеральная штаба Иванова: «описание действий оренбургского отряда в хивинскую экспедицию 1873 года».

(обратно)

224

Дача овса рассчитывалась по 3 гарнца.

(обратно)

225

Мехтер — сборщик податей, отсюда наше слово мытарь.

(обратно)

226

В действительности 18 мая туркестанский отряд начал переправляться чрез Аму у Шейх-арыка, и от Нового Ургенча был в расстоянии еще нескольких переходов.

(обратно)

227

2-го оренб. лин. бат. кап. Кологривов.

(обратно)

228

6-ю оренбургскою и сборною кавказскою.

(обратно)

229

Обычная уловка со стороны хана и очевидно совершенная выдумка. Никакой подобной остановки туркестанский генерал-губернатор не делал и никаких обязательств в этом роде никому и никогда не давал. Надо заметить, что 22 же мая и в туркестанский отряд, бывший тогда уже на левом берегу, по переправе через Аму, явился посланец от хана с письмом точно такого же содержания, как вышеприведенное. Кауфман оставил это послание хана без ответа и посланец поехал обратно в Хиву ни с чем.

(обратно)

230

Для перекладин 10 ф. длины 7 д. толщины; для переводин — 14 ф. длины, 4–5 д. толщины; для ног козел — 10 ф. длины, 2 1/2—3 1/3 д. толщины.

(обратно)

231

Эта глава, подобно предыдущей, есть извлечение из труда полковника генерального штаба Иванова: «Описание действий оренбургского отряда в Хивинскую экспедицию 1873 года».

(обратно)

232

В действительности, туркестанский отряд 26 мая был под Хазараспом, в 65 верстах от Хивы.

(обратно)

233

Атаджан-тюря, месяцев семь пред приходом русских в Хиву, задумал отравить брата, с целью овладеть его престолом. Сеид-Магомет Рахим-хан, предупрежденный о заговоре матерью Атаджана, заключил брата в тюрьму, где он и содержался до вечера 28 мая.

(обратно)

234

Майоры Буравцов и Аварский, ротмистр Алиханов, подпоручики Федоров и Саранчев и прапорщик Аргутинский-Долгорукий.

(обратно)

235

Слова реляции генерала Веревкина о деле 28 мая.

(обратно)

236

Человек, обязанный служить.

(обратно)

237

Титул под которым известен у среднеазиятцев туркестанский генерал-губернатор. Ярым-падишах значит половина царя.

(обратно)

238

Местный инструмент для производства земляных работ.

(обратно)

239

Трон ныне находится в Оружейной палате в Москве.

(обратно)

240

Войска, вошедшия в город, остались в нем.

(обратно)

241

Приказ по войскам, действующих против Хивы, 11 июня 1873 г, № 53.

(обратно)

242

Дача муки в 2 ф. 25 1/2 золотн. признана была превышающею потребность при отпуске 1 фунта мяса в день. (Приказ по войскам, действующим против Хивы, 11 июня 1873 г., № 51).

(обратно)

243

Оба эти орудия, как вообще все хивинские пушки, медныя, гладкия, весьма плохого туземного литья; украшены фризами; имеют винград неправильной формы, в роде прилива; мушек, прицелов и правильных черт для наводки орудия нет. На большой пушке есть следующая надпись: «Харезм. Сеид Магомед Бахарадин. Харезм — цветущая столица от владетелей до владетелей, от ханов до ханов. Высокопочтенный Абдулла Мюшник совершил. По распоряжению Худай-Бергена сделал мастер Магомет-Пана. Харезм. 1260 года». Орудия поставлены на одностанинных лафетах. В станине имеется железный винт для опускания и поднимания казенной части орудия. Заряды возятся в передках, на которые надевается хобот лафета помощью крюка.

(обратно)

244

Так как скот идет медленно, то дабы войска, по приходе на ночлег, не ждали довольно долго отпуска мяса, необходимое количество скота для довольствия людей на ночлегах выгонялось вперед за полчаса до выступления отряда. Вследствие такого распоряжения, скот прибывал на место остановки одновременно с головою отряда и войска тотчас же получали мясо.

(обратно)

245

По приезде в Тифлис, Атаджан выразил желание поступить в нашу службу. Просьба его была принята и он зачислен прапорщиком в Тверской драгунский полк. Затем Атаджан предпринял поездку в Мекку и, возвратясь оттуда, перешел на службу в императорский конвой.

(обратно)

246

Все быки, запряженные в арбы, пали, за исключением одного принадлежавшего 1-ой стрелковой роте ширванского полка. Рота ухаживала за ним во время всего похода, и это был единственный бык, который добрался до Каспийского моря.

(обратно)

247

Глубина колодца 20 сажен.

(обратно)

248

5 августа 1873 года, № 169, в Боржоме.

(обратно)

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI[223]

Глава XII[231]

Глава XIII Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg