«Философия обмана»

Философия обмана (fb2) - Философия обмана 1053K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Давид Израилевич Дубровский Д. И. Дубровский

Философско-

психологический

анализ

издательство КАН< Н-ПЛЮС

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ

Дубровский Д.И.

ОБМАН

Философско -психологический анализ

МОСКВА

УДК 159.9 ББК82.Э Д 79

Дубровский Д.И.

Д 79 Обман. Философско-психологический анализ / Дополнен

ное издание / Д.И. Дубровский. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010. — 336 с.

ISBN 978-5-88373-239-9.

Это - первая и, к сожалению, пока единственная книга в нашей философской литературе, специально посвященная анализу обмана, -столь повсеместного явления, пронизывающего все поры нашей личной и общественной жизни.

Автор ставил скромную цель: описать и в определенной степени упорядочить и осмыслить чрезвычайно многообразные проявления обмана, такие феномены, как добродетельный обман, полуправда, самообман, опираясь на философские, психологические, исторические материалы и произведения художественной литературы.

В приложениях помещены статьи, позволяющие углубить понимание отдельных аспектов обсуждаемой темы. Прочтите, пожалуйста, очерк об Эпихариде - о нравственном подвиге этой женщины, жившей во времена Нерона.

УДК 159.9 ББК 82.3

ISBN 978-5-88373-239-9 © Дубровский Д.И., 2010

© Издательство «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Эта небольшая книга была написана еще в конце так называемого периода перестройки и опубликована 16 лет тому назад. За это время в России произошло становление информационного общества, столь резко изменившего всю нашу социальную и личную жизнь. Впору бы написать другую книгу о явлениях обмана. Новые формы и средства коммуникации, несомненно, повлияли на способы и масштабы обманных действий, привели к более изощренным методам манипуляции индивидуальным и массовым сознанием. Но суть обмана, конечно, осталась прежней, такой, как и во все века. В ходу всё те же разновидности обмана и связанные с ними социальные игры.

Поэтому, когда мне предложили переиздать книгу, я согласился, так как наша философская литература по этой актуальной тематике остается весьма бедной. Если в 80-е годы вышло несколько содержательных статей по проблеме обмана1, то потом такого рода публикации труд-

но припомнить. Конечно, этой теме уделялось много места в публицистике, появлялись психологические исследования тех или иных ее вопросов2, выходили компилятивные издания для массового читателя, большей частью наспех сработанные, не отличавшиеся профессиональной компетентностью. И лишь в самое последнее время тема обмана привлекла внимание довольно широкого круга философов. Я имею в виду дискуссию, проведенную в секторе этики Института философии РАН по поводу статьи И. Канта «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Организованная по инициативе Р.Г. Апресяна, она оказалась весьма продуктивной: ее участники не только обсудили многие актуальные вопросы, связанные с проблематикой обмана, но и коснулись задач развития этики в современных условиях. Материалы дискуссии были опубликованы в виде статей ее участников и представляют значительный вклад в разработку проблемы обмана3. (Мое участие в дискуссии отображено в виде статьи «Еще раз о проблеме добродетельного обмана. Кант и современность», помещенной в разделе «Приложения» в данной книге).

Вместе с тем многие вопросы, относящиеся к проблеме обмана, нуждаются в дальнейших серьезных исследованиях. Это касается рассмотрения взаимосвязей онтологических, гносеологических, аксиологических и праксеологи-ческих аспектов обмана как фундаментального фактора социальных коммуникаций. Сюда относится и задача исследования явлений самообмана, их места в процессах саморегуляции и самопознания. Остается актуальным анализ понятия правды в его отношениях к понятию истины, связанный с этим круг эпистемологических и аксиологических вопросов, анализ феномена «полуправды», играющего важную роль в конструировании результативных обманных действий. В современных условиях на первый план выдвигается разработка теоретических вопросов разоблачения обмана, способов манипуляции сознанием, герменевтических подходов к постижению подлинных мотивов и смыслов сообщения. Заслуживают внимания философов и гуманитариев естественнонаучные исследования феномена обмана. Речь идет не только о результатах генетической психологии, этологии, биоэтики, но и о нейрофизиологических исследованиях процессов в головном мозге, связанных с обманными намерениями и действиями личности, созданием новейших «детекторов лжи», которые используют методы функционально-магнитной томографии и обладают высокой разрешающей способностью.

Обозначенные выше вопросы ставятся и обсуждаются в книге, чем и оправдывается (в той или иной мере) ее переиздание. В обширном разделе «Приложения» помещены статьи, способствующие более глубокому освещению важных теоретических аспектов проблематики обмана (в каждой указан год ее первой публикации). Среди них три новые статьи, одна из которых специально посвящена проблеме «Другого сознания», имеющей принципиальное значение для нашей темы. При переиздании книги я ограничился лишь редактированием и небольшими дополнениями. Это сохранило некоторую печать общественных настроений тех времён, когда писалась книга. Но я не думаю, что это способно слишком повредить второму изданию, ибо и ныне остаются в силе очень многие надежды, стремления, разочарования того переломного рубежа в истории нашей страны.

Безусловно, назрела острая потребность в глубоких социально-психологических исследованиях обмана, результаты которых могли бы служить руководством для анализа политической деятельности.

Если так можно выразиться, критическая масса обмана в нашей общественной жизни продолжает увеличиваться, что наносит колоссальный ущерб развитию экономики и культуры. Коррупция, круговая порука обмана среди чиновников и бизнесменов, самообман и безволие политических деятелей создают главные преграды на пути новых технологий, экономического развития и морального возвышения общества. Даже в области науки, которая всегда была стражем объективности и правды в системе культуры, мы наблюдаем в последние десятилетия значительный рост фактов обмана - всевозможных подтасовок, недобросовестно выполненных исследований и проектов, фальсификаций и псевдоноваций, которые иногда находят поддержку у высокопоставленных коррумпированных чиновников, обеспечивающих им щедрое финансирование4.

Среди лиц, причастных к научной деятельности, одной из разновидностей обмана является плагиат. Это явление, когда бессовестно переписываются чужие тексты и выдаются за свои, тоже стало в наше время весьма распространенным, особенно при написании диссертаций и в научно-популярной литературе, где нередко стирается грань между компиляцией и плагиатом, первое незаметно переходит во второе. Многочисленны случаи, когда явный плагиат остается совершенно безнаказанным.

Вот один яркий пример, который нужно привести с подробностями, так как он ко всему касается первого издания моей книги и речь пойдет о наглом обмане со стороны научной братии, пишущей об обмане. У меня в руках книжка «Психология обмана. Учебное пособие для честного человека» (СПб., издательство «Атон», 1999, 320 с. Дополнительный тираж 10 000 экз.). Ее авторы П.И. Юнац-кевич и В.А. Кулганов (я выделяю их фамилии жирным шрифтом, ибо они заслуживают того, чтобы получить широкую известность). В названной книге авторы на 65-ти (!!!) страницах (см. с. 53-118) переписывают текст моей книги, т.е. всю ее основную часть, кое-где вставляя свои отдельные слова и фразы или «редактируя» слегка предложения. Переписывание включает даже мои обороты «по нашему мнению», «на наш взгляд», «к этому мы еще вернемся ниже» и т.п., и ведется в полном соответствии с названиями разделов моей книги, которые тоже воспроизводятся («Природа обмана», «Правда как высшая ценность», «Добродетельный обман» и т.д.). Особенно понравился авторам раздел моей книги о полуправде, который почти весь, слово в слово, добросовестно переписан ими со всеми приводимыми мной цитатами и сносками (см. с. 86-105). В двух местах, правда, упоминается все же моя фамилия, но без какой-либо связи с последующим текстом, а только, чтобы изобразить меня автором общеизвестного испокон веков определения обмана: «профессор Д.И. Дубровский считает (!), что обман - это ложное, неверное сообщение, способное ввести в заблуждение того, кому оно адресовано» (с. 54). А дальше уже как бы от себя авторы долго говорят моими словами, без каких-либо кавычек и ссылок. Думаю, они вполне достойны места в Книге рекордов Гин-неса, как лица, столь бесстыдно и безбоязненно совершившие наверное самый крупный за последнее десятилетие плагиат (в «учебном пособии», которое вышло таким большим тиражом).

На обороте титульного листа (с. 2) мы читаем грозное предупреждение издательства: «Все права на данное издание зарегистрированы. Перепечатка отдельных глав и произведения в целом без предварительного согласования с издательством запрещена». Выходит, издательство располагает полным правом на основную часть моей книги и мне теперь надо у него просить разрешение для второго издания.

Я не знаю, у кого авторы переписывали остальную часть своего «учебного пособия для честных людей». Но в ней научный и литературный уровни ниже всякой критики. В книге множество некорректных утверждений, ляпсусов и опечаток, даже в фамилиях (известного психолога Столина именуют Сталиным и т.д.). На задней обложке в порядке рекламы авторы обещают, что читатель найдет в книге ответы не только на вопросы, как не стать жертвой мошенничества, но и - цитирую - «как, наконец, самому тактично ввести в заблуждение другого, не подмочив своей репутации». Такое вот «учебное пособие для честного человека»!

Прежде, чем это «пособие» было напечатано, оно, оказывается, подверглось рецензированию и было одобрено в солидном учреждении. На обороте титульного листа читаем: «Рецензенты: кафедра педагогики и психологии Санкт-Петербургской юридической академии МВД России (доктор педагогических наук профессор В.И. Хальзов)». Что же получается? Профессор В.И. Хальзов и его кафедра санкционируют плагиат, т.е. акт наглого мошенничества, подлежащего уголовной ответственности, от имени юридической академии МВД России. Неужели рецензенты совершенно некомпетентны, не знакомы с литературой по данной теме или вовсе не читали рукопись «пособия»? Не исключено. Однако, скорее всего, здесь - все та же круговая порука обмана, питаемая корыстными интересами.

Факты плагиата в научной и научно-популярной литературе в большинстве случаев остаются не только безнаказанными, но и не разоблаченными. С ними свыклись, как и с привычной ложью, со всевозможными подтасовками и махинациями в прессе и на телевидении. Санкционирующие механизмы в системе культуры, которые призваны отделять правду от лжи, разоблачать и осуждать ложь, резко ослабли в последние десятилетия. Это создает угрозу выработанным в ходе эволюции и антропогенеза фундаментальным регистрам психики, отличающим реальное от нереального, питает столь распространенную ныне подмену объективных критериев реальности критериями «правильного» исполнения роли, суггестивными клише, которые фабрикуются средствами массовых коммуникаций. Все это способствует нагромождению абсурда в общественной и частной жизни, утрате подлинных смыслов социального и личного бытия. В условиях информационного общества и процессов глобализации проблема обмана обнаруживает свой фундаментальный характер для судеб человеческого общества. Нарастание лжи, обманных действий в социуме равнозначно нарастанию между людьми недоверия и вражды, разрушающих земную цивилизацию. В этом - один из грозных симптомом ее духовного кризиса, столь же масштабного и опасного, как экологический кризис и другие глобальные проблемы нашей цивилизации, все более явственно демонстрирующих свою взаимообусловленность, свое единство. Таков глубинный экзистенциальный смысл проблемы обмана, требующей пристального внимания философов.

1. ПРИРОДА ОБМАНА

1.1. Общая характеристика

Каждый человек в принципе знает, что такое обман; он постигает его многоликость на собственном опыте. Различные проявления обмана постоянно обнаруживаются в межличностных коммуникациях, в социальных отношениях, в действиях государства и всевозможных институциональных субъектов. Человек опасается обмана, постоянно контролирует - сознательно или бессознательно - поступающие сообщения с точки зрения их правдивости, правильности, истинности.

В принципе, обман - это ложное, неверное сообщение, способное ввести в заблуждение того, кому оно адресовано. Однако следует различать обман как действие субъекта, преследующего определенные интересы, и обман как результат, т.е. как действие, достигшее своей цели, ибо нередко это действие оказывается неэффективным: обман распознается, разоблачается (ср. две формы глагола - «обманывать» и «обмануть»).

В нашей культуре, в любой системе отношений цивилизованного общества, на всех его исторических этапах, во всех сферах коллективной и личной жизни обман был и остается настолько существенным фактором, что без его учета и анализа вряд ли можно составить основательное представление о взаимоотношениях людей, о конкретных

и

социальных событиях и процессах. Выдающиеся историки - от Тацита до Тарле - прекрасно понимали это, и в их трудах мы найдем богатейший материал, касающийся природы обмана и его роли в деятельности личностей, групп, сообществ и государств. Наиболее конкретно и полнокровно этот феномен отображен средствами искусства, особенно в художественной литературе и на театральных подмостках. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что обман составляет своего рода атрибутивную черту человеческой коммуникации. В недавно изданной «Большой Энциклопедии». по поводу термина «ложь» читаем: «Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди, она есть функция любых человеческих коммуникаций, при которых осуществляется встреча «интересов» индивидов и социальных групп»5. В переведенной на русский язык «Психологической энциклопедии», созданной учеными из США и Канады, приводятся результаты анализа «национальных опросов», которые показывают, что «свыше 90% американцев признаются в регулярной лжи»6. Сходные данные приводились и в нашей литературе.

Некоторые мыслители заявляли, что человек - единственное существо, способное лгать7. Известны слова Ф. Достоевского о животных: «Они никогда не притворяются и никогда не лгут»8.

Хотя это мнение и содержит рациональный момент9, оно противоречит фактам. Зоопсихология располагает многочисленными данными об элементах и проявлениях намеренного обмана в поведении животных, особенно у приматов10. Обращая внимание на эти факты, В.И. Свин-цов характеризует их как «дезинформационное поведение» и справедливо усматривает в последнем эволюционные корни обмана11. Все это свидетельствует о важности широкого подхода к исследованию феномена обмана, включающего и его эволюционный аспект, который далеко не безразличен для понимания указанного феномена, взятого в его социальном качестве.

Феномен обмана должен основательно рассматриваться в этическом, социологическом и юридическом планах и при этом исследоваться не только в индивидуально-психологическом, но и в социально-психологическом отношениях. Однако и этим дело не ограничивается. Обман должен рассматриваться также и в широком философском плане, включающем его анализ в таких «измерениях», как онтологическое, гносеологическое, аксиологическое и праксеологическое. Здесь одно из главных мест занимает проблема самообмана, которая стала ныне чрезвычайно актуальной.

Как видим, теоретическая реконструкция такого объекта, как обман, является довольно сложной задачей, предполагающей специальное и многоплановое исследование. Не претендуя на решение этой задачи, отмечу лишь некоторые концептуальные условия ее разработки. Различные планы исследования обмана (правовой, этический, социологический и т.д.) могут быть относительно автономными, но это не исключает единства проблемы. Общая для разных планов исследования суть обмана должна четко фиксироваться. Результаты различных планов исследования требуют соотнесения друг с другом и их результаты по возможности должны интегрироваться.

В самом общем виде, как уже отмечалось, обман есть дезинформация, ложное сообщение, передаваемое определенному субъекту. Будучи обманутым, субъект принимает за истинное, подлинное, верное, справедливое, правильное, прекрасное (и наоборот) то, что таковым не является. Понятие обмана логически противостоит понятию правды. Последнее же нельзя отождествлять с понятием истины, сводить к сугубо гносеологическому содержанию. Правда означает не только истинное, но также правильное, верное, подлинное, должное, справедливое, соответствующее высшим ценностям и целям, идеалам человечности. Неправда есть намеренная ложь, но вместе с тем она может быть и непреднамеренным заблуждением, и хитроумной фальсификацией, и утонченным лицемерием, и ханжеством окультуренного обывателя, и «правдой» предыдущего исторического этапа.

1.2. Правда как высшая ценность

В каждом конкретно взятом соотношении обман и правда решительно исключают друг друга. Правда противостоит обману, неправде как экзистенциальная (смысложизненная) ценность высшего ранга, удостоверяющая подлинность нашего существования. Попрание правды ведет к распаду ценностных устоев человеческого общежития, к умножению абсурда, бессмысленности бытия, ибо правда выражает саму суть социальности, единение с другими, со всеми, кому несут весть, доверие к другим, общность или согласуемость интересов.

Наоборот, обман как намеренное действие чаще всего выражает эгоистическое обособление, разрыв, нарушение общности, недоверие, враждебное отношение к другим или неподлинное общение, в котором доминируют прагматические цели. Как полагал Монтень, «правдивость лежит в основе всякой добродетели»12. Поэтому лживость есть порок, разрушительно влияющий на всякую добродетель.

Обман - испытанное орудие несправедливости, а по словам Канта, «ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла ничто по сравнению с ней»13. Соответственно правда выступает как антипод несправедливости. Это показывает, что правда находится в ряду фундаментальных ценностей.

Неправда знаменует конфликт, разлад между доминирующей ценностью у данного субъекта и истиной, справедливостью, нормами морали. Этот столь типичный для социального субъекта внутренний конфликт часто разрешается наиболее доступным способом: путем обмана других или путем обмана самого себя, а точнее - обоими путями одновременно, ибо нельзя обманывать другого, не обманывая себя (в частности, не оправдывая своего намерения обманывать других). А тем самым обман демонстрирует приоритет низших ценностей над высшими - такими, кик истина, справедливость, принципы морали.

За немногими исключениями (о которых будет сказано особо) обман - безнравственная форма защиты собственных интересов. При этом, однако, создается видимость соблюдения нравственных и других социальных норм (принципов честности, справедливости и т. п.), что как бы удваивает обман, обусловливает двуплановостъ всякого акта обмана. Без создания такой видимости, без тщательного камуфляжа своих действительных устремлений обманывающий не может рассчитывать на успех. Поэтому тот, кто стремится достигнуть своей практической цели ценой обмана, выступает, как правило, под личиной защитника истины, добра и справедливости.

Сколько раз нам читали высокую мораль творцы подлого обмана! Сколько раз под покровом выспренных речей торжествовала ложь, хитроумная, уводящая от истины и ответственности полуправда!

Для оценки правды существует лишь масштаб общечеловеческих ценностей и смыслов, которые имеют, конечно, конкретно-исторический характер. Отсюда вытекает необходимость их интерпретации, допускающей расхождения. Одно дело - абстрактный идеал правды, другое - конкретное установление ее в каждом отдельном случае и к тому же в полном, неурезанном виде. Тут нередко возникают серьезные трудности. Однако они не должны вести к релятивизму и расшатывать веру в возможность установления подлинной правды в ее объективном содержании, не должны подавлять волю к правде - этот важнейший источник жизненной энергии социального существа и, без преувеличения, основу духовности человека.

Всякое принижение ценностного статуса правды неминуемо ведет к ее постепенному превращению в свою противоположность. Ведет к тому, что за правду начинают с легкостью выдавать ее проституированное подобие. Как часто история демонстрирует нам одну и ту же картину: власть имущие лица, организации, социальные группы и государства стремятся низвести правду до прислужницы своих интересов.

Ущемление правды, тем более наглое господство неправды, резко сказывается на всей системе высших ценностей, рождая цепную реакцию скепсиса, безверия и цинизма. Это значит, что правда выступает необходимым звеном в системе высших ценностей, образующих духовный остов социальности и человечности.

Как экзистенциальная ценность правда служит неустранимым основанием совести, достоинства, свободы человека. Монтень отмечает, что «слово “лгать” на латыни... означает почти то же самое, что “идти против совести”»14. Ложь противостоит не только совести, но и чести, влечет нечестность, бесчестье. Ложь угнетает достоинство человека, если он не сопротивляется ей. Примирение с неправдой, с привычным общественным обманом притупляет и деформирует механизмы моральной саморегуляции и самооценки. Нарушение же этих фундаментальных механизмов самоорганизации личности чревато ее деградацией. Нередко оно вызывает острые формы борьбы с самим собой, острые внутренние конфликты, способные разрешаться как нравственным падением, так и нравственным возвышением.

Следование правде обеспечивает личности сохранение, восстановление чувства социальной самоценности, без которого нет элементарного самоуважения, веры в оправданность своей социальной деятельности. Восставая против неправды, человек часто теряет ряд житейских преимуществ и выгод, но обретает более высокие ценности и прежде всего утверждает свое подлинное личностное достоинство.

Исторический опыт показывает чрезвычайную «живучесть» в человеке механизмов ценностной саморегуляции. Систематически подавляемые долгое время и, казалось бы, необратимо пораженные, они способны возрождаться словно Феникс из пепла; это возрождение приобретает массовые масштабы даже при малейшем торжестве общественной правды, даже при малых победах над укоренившейся в общественной жизни ложью.

Но и в самые тяжкие времена всегда были в народе правдоискатели и правдоборцы, которые говорили правду, боролись за правду, несмотря ни на что, шли за нее на плаху. Это - особая тема, требующая основательного анализа и освещения. Мы затрагиваем ее, чтобы оттенить еще одну грань в понимании правды как высшей ценности, подчеркнуть ее фундаментальную роль в социальной саморегуляции. Правдоискатели и правдоборцы - укор обществу, раздражающие своим максимализмом и неальтернативностью, пробуждающие совесть и честь, юродивые и святые, мелкотравчатые и великие, пророки и первооткрыватели научных истин, политические революционеры, удачливые и бесславные дон-кихоты. Их неистребимость - залог реального существования в обществе высших ценностей и важнейший фактор поддержания веры в гуманистические идеалы.

Приверженность правде есть правдивость. Это качество предполагается в актах подлинной коммуникации; оно противостоит лживости. Правдивость как свойство социального субъекта составляет своего рода презумпцию общения и потому выражает фундаментальную ценностную характеристику личности. Тот, кто утратил это свойство, теряет и право быть полноценной личностью, обесценивает себя как партнера по общению и совместной деятельности. Лживость позорна. Вот почему обвинение во лжи есть тяжкое оскорбление. Оно перечеркивает честь и достоинство человека. Такое обвинение, кстати, само зачастую бывает ложным, выступая излюбленным способом клеветы и дискредитации.

Но состояние оскорбленности и обиды испытывает и тот, кто действительно уличен в обмане, ибо такой человек сознает свою фрагментарность, амбивалентность, сосуществование в себе различных, иногда взаимоисключающих ценностей, а потому дорожит своей «частичной» честностью, «частичной» честью, которая отрицается, аннулируется актом уличения во лжи.

Правдивость есть необходимое условие и даже своего рода эквивалент аутентичности личности. Сохранение аутентичности предполагает сохранение правдивости при исполнении личностью любых социальных ролей. Здесь правдивость равнозначна подлинности, утрата которой проявляется в потере собственного лиг\а (как говорят японцы), во всевозмоэ/сных формах лицедейства, которыми пропитана нагиа культура. Даже если лицедейство творится из лучших побуждений, оно не отменяет факта измены собственной самости. Именно этот факт служил поводом для тех древних римлян, которые резко относились к актерству и мимам, полагая, что только чуждый лицедейства может быть надежной опорой друзьям, обществу и государству.

Правдивость есть ценностная характеристика не только личности, но и должностной фигуры, правительства и правителя, официального (государственного или общественного) органа, средства массовой информации (газеты, журнала, радиовещания и т.д.)15. Но им, конечно, слишком часто свойственна и лживость.

Правда как высшая ценность утверждает себя в качестве социальной и психологической реальности лишь в противостоянии неправде, в борьбе с ней, в противодействии всевозможным формам неподлинности и убожества. Правда есть выражение активности духа, стремящегося возвыситься над низменным, суетливым, сиюминутным. Это не только акт истины, но и акт воли. Отношение между правдой и неправдой логически сходно с отношением добра и зла. Добро утверждает себя и осуществляет себя только в постоянном противодействии злу и в преодолении зла. Можно сказать поэтому, что реальность правды, ее осуще-ствленность (в отличие от идеала правды) есть явление актуальное, достигаемое «здесь и сейчас», в борьбе человека с собой и с другими. Спустя некоторое время она может стать неправдой, к тому же еще и особенно опасной, коварной, злонамеренной. Правда всегда конкретна. Это значит, что она должна прежде всего оцениваться в категориальной структуре прошлого, настоящего и будущего.

Мы видим, что понятие правды органически сочетает в себе аксиологический и праксеологический аспекты. Правда есть ценность, но она осуществляется лишь в деянии и, в свою очередь, действенна, т.е. обусловливает интенции, цели, волеизъявление, служит источником духовной энергии.

Разоблачение укоренившегося обмана, завоеванная в тяжелой борьбе победа правды над ложью служат нравственному возвышению и общества и личности. Высокая ценность правды особенно остро и глубоко постигается, когда ей изменяют, уступая силе, угрозе или собственному корыстному побуждению, лености и слабости духа, ибо это аннулирует высокую ценность личности, означает ее падение: какие бы изощренные игры самооправдания она ни разыгрывала сама с собой, ей не удастся целиком избавиться от ощущения экзистенциального ущерба (ведь она подверглась насилию, купле-продаже, унижению). Но в еще большей степени подлинная ценность правды постигается личностью, когда она в борьбе с собой добивается сохранения верности правде, не поступается совестью, истиной, не идет на сделку с неправдой из-за выгоды, страха, необходимости угождать властителю.

Выдающийся представитель гуманистической психологии А. Маслоу относил правду к числу предельных, «бытийных» (по его выражению) ценностей. Они не могут быть сведены к другим или компенсированы другими и определяют в структуре личности то, что А. Маслоу называл метапотребностями. Подавление их ведет к метапатологии. «Это - заболевания души, которые происходят, например, от постоянного проживания среди лжецов и потери доверия к людям»16.

Фундаментальная ценность правды проявляется и в том, что утрата правды (точнее, стойкое чувство ее утраты), сомнения в возможности ее существования или достижения порождают экзистенциальную тревогу, которая не может быть компенсирована и углубляет состояние отчуждения. В наибольшей степени подрывает веру в идеалы правды и справедливости общественно принятая, официально санкционированная ложь (в заявлениях государственных деятелей, общественных организаций, свидетельствах прессы и т.п.). Хроническая ложь, входя в общественное сознание, становясь привычным, обыденным ее атрибутом, вызывает роковой разлад в индивидуальном сознании. Достигнув «критической массы», ложь подрывает ценностные устои сознания и прежде всего веру в гуманистические идеалы (обычно вера является наиболее стойким образованием в структуре сознания); и тогда открывается путь тотального неверия и отрицания.

Это явление хорошо отображено в повести И. Грековой «ВдЪвий пароход», один из героев которой, Вадим Громов, еще с детства узнавший двуличие, повсеместную ложь, не устает повторять «Все врут!», не верит никому, ни в чем. Он, конечно, не оригинален. За сотни лет до него миллионы людей еще более остро переживали те же чувства и настроения; поэтическая мысль, расширяя диапазон этих чувств и настроений, не раз ставила под вопрос подлинность человеческой жизни и социального бытия.

Бегут за днями дни, как волны в океан,

Бесшумно небеса свершают путь извечный.

О Смертный! Ты в своей гордыне бесконечной Не ведаешь, что жизнь твоя - сплошной обман\

«Все обман», - говорил великий Микеланджело Буона-ротти17 18. Так до самой смерти:

И жизнь уйдет путем необратимым,

И станет все несбывшимся и мнимым,

Обман мечты замкнет железный круг19.

Иногда чувство ложности, неподлинности социального бытия достигает такой степени, что обман представляется уже неким глобальным качеством, возводится на уровень атрибута всей природы.

И если правда ложью оказалась,

Зачем рыдать, когда и детям ясно,

Что все в природе - лицедейство сплошь,

И неба синь, что нас слепит всечасно,

Не небо и не синь. Какая жалость,

Что вся эта краса - всего лишь ложь20.

Всякое прогрессивное изменение в жизни общества неизбежно предполагает восстановление правды, преодоление «привычной лжи» предыдущего этапа, разоблачение обманных действий государства и правителей, что требует восстановления доверия к руководителям и руководящим органам. Условием этого выступает правдивость, безупречное соблюдение норм нравственности в общении между людьми. Только правда способна объединять людей вокруг политического (и всякого иного) лидера в борьбе за прогрессивные преобразования.

Условием успешной борьбы с неправдой служит подлинная демократизация всех сторон общественной жизни. Бюрократическое тайнодейство, зажим свободного выражения мнений, засилье средств массовых коммуникаций, которые стоят на страже корыстных личных или групповых интересы (как мы это столь часто видим сегодня) -благодатная почва для процветания лжи и обмана.

1.3. Намеренный и ненамеренный обман.

Голос совести

Тот, кто совершает обман, далеко не всегда руководствуется злым умыслом, личным интересом. Иногда же он просто не ведает, что творит. Однако благое намерение субъекта не гарантирует от передачи ложного сообщения и не освобождает его от ответственности. В то же время и намеренная дезинформация может производиться из самых благих побуждений и приводить не только к отрицательным последствиям. При анализе обмана в таком плане возникают существенные трудности, связанные со сложным переплетением интенциональных, когнитивных и нравственных аспектов проблемы.

Для рассмотрения этих трудностей воспользуемся результатами исследования В.И. Свинцова, в центре внимания которого находится явление дезинформации. Вслед за М. Мазуром21 он именует антипод дезинформации «трансинформацией» (обозначая этим термином «адекватность оригинала и образа на входе и выходе «информационного процесса»22). Соответственно В.И. Свинцов различает дезинформационную и трансинформационную интенции, приводя такой пример: Яго, обманывая Отелло, руководствовался дезинформационной интенцией, в то время как Бобчинский и Добчинский, сообщая о приезде ревизора, выражали трансинформационную интенцию. В первом случае субъект обладает истинным знанием, но руководствуется злой волей, во втором - находится во власти заблуждения, но являет доброжелательное намерение. Однако оба случая представляют «передачу лжи, облеченной в форму истины»23.

Учет интенции субъекта, как показывает В.И. Свинцов, затрудняет, а иногда и вовсе исключает убедительное определение дезинформации, приводит к парадоксам24. Действительно, возможны самые разнообразные противоречия и парадоксы в актах межличностных коммуникаций. Скажем, субъект, желая обмануть другого, сообщает ему истинные сведения, рассчитывая на то, что последний знает о дезинформационной интенции и поэтому не поверит этим сведениям; или возьмем еще более интересный вариант: стремясь обмануть, субъект сообщает истинную информацию, будучи убежден, что она ложна, ибо его самого обманули, но контрагент не верит ей и потому оказывается введенным в заблуждение.

Следует согласиться с В.И. Свинцовым, что в логикогносеологическом плане допустимо абстрагироваться от интенции субъекта и что это позволяет четко отличать дезинформацию от трансинформации, а тем самым создавать непротиворечивые модели для исследования коммуникативных процессов. Однако в социально-психологическом плане анализа коммуникативных процессов (и соответственно при рассмотрении обмана в онтологическом, аксиологическом и праксеологическом аспектах) интенция субъекта оказывается настолько существенным фактором, что от нее нельзя абстрагироваться (достаточно указать на этический план рассмотрения обмана).

Различение намеренного и ненамеренного обмана исключительно важно в межличностных и иных социальных отношениях. Вера в то, что у субъекта, с которым мы общаемся, нет дезинформационной интенции, является обязательным условием нормальных человеческих отношений. Если такая интенция подозревается или устанавливается, это пресекает доверительность отношений и переводит коммуникацию в другое качество. Естественно, что речь идет о каком-то определенном измерении коммуникативного поля, ибо оно многомерно: доверительность отношений касается, как правило, лишь некоторых актуальных измерений наличного коммуникативного поля.

Характер интенции обусловлен мотивами, интересами, потребностями, целями, ценностями субъекта, которые подлежат диагностике для того, чтобы можно было установить подлинный личностный (или социальный) смысл данной интенции.

Ненамеренный обман основывается на трансинформационной интенции и не осознается субъектом как действие, вводящее другого в заблуждение. Постфактум трудно доказать ненамеренный характер произведенного обмана, хотя такое доказательство зачастую крайне важно прежде всего в этических и юридических целях.

Намеренный обман всегда осознан в той или иной степени и основывается на ясной дезинформационной интенции. Независимо от того, какой целью руководствуется субъект, он сознательно вводит в заблуждение другого, рассчитывая на соответствующее изменение (или сохранение) состояний, мыслей, оценок, действий последнего. И все же важно отличать намеренный обман, производимый в корыстных и низменных целях, от таких обманных действий, которые бескорыстны, продиктованы соображениями долга, тактичности, поддержания надежды или вызваны принуждением, шантажом и т.п. Конечно, наиболее распространенными являются случаи, когда субъект непосредственно заинтересован в обмане, желает извлечь для себя пользу (материальную, амбициозную и т.п.) и когда он совершает обманные действия по собственной инициативе.

Однако повсеместны и иные явления, резко отличающиеся от обмана, творимого жуликом, карьеристом, лицемером или просто обывателем, соблюдающим свой интерес ценой повседневной мелкой лжи или примирения с большой неправдой. Речь идет прежде всего о случаях намеренного обмана в производственной деятельности (как и в других сферах общественной жизни), когда определенные виды и способы обмана становятся своего рода нормой, привычным атрибутом данного вида деятельности, оправдываются «производственной необходимостью», покрываются начальством и коллективом. Люди, творящие такие обманные действия, преследуют как бы не свои личные интересы, а интересы предприятия, коллектива и потому как бы не обязаны нести за них личную моральную ответственность (не говоря уже о юридической). Да, они совершают их сознательно, но не по своей инициативе, а по установившемуся правилу или по воле руководителя. Это способствует усыплению совести и чувства ответственности.

Однако обман остается обманом. И даже если его творят по принуждению, по сложившейся привычной схеме служебных действий, это не проходит для личности даром, ибо углубляет ее внутренний разлад, ставит под вопрос чувство собственного достоинства.

Общественные перемены в нашей стране, совершившиеся за два последних десятилетия пробудили, обострили чувство собственного достоинства у многих. Это чувство, столь необходимое человеку для поддержания его аутентичности, подавляется обманом. Однако творить обман побуждает и принуждает сложившаяся система экономической деятельности, система взаимоотношений чиновничьей бюрократии и бизнеса. И значит, эта система попирает достоинство вовлеченных в нее людей и бросает вызов их совести. Но ведь тем самым оттесняются на задний план люди честные, совестливые, бескорыстно преданные делу; к руководящим рычагам получают преимущественный доступ те, кто способен терпеть обман, поддерживать его и поощрять или искусно оправдывать «высшими соображениями».

В какую бы позу ни становились благонамеренные и злонамеренные творцы, защитники и покровители обмана в общественной, административной и экономической деятельности, невозможно компенсировать наносимый ими нравственный и, добавим, экзистенциальный ущерб. При этом в числе тех, кто терпит невосполнимый ущерб, оказываются и производители, и покровители обмана. Общественно принятый обман (включая и санкционированный официальными лицами) нарушает нравственную саморегуляцию, без которой нельзя поддерживать и развивать целостность, принципиальность, добропорядочность личности, верность себе, умение следовать голосу совести. Нарушение же нравственной саморегуляции влечет редукцию ценностей и атрофию высших ценностных ориентаций.

Общественно принятый обман вызывает у человека эрозию совести, нарастающий внутренний разлад, компенсируемый различными формами самообмана, усиливает чувство неподлинности своих коммуникаций, а тем самым и неподлинности своего социального бытия. А это влечет, в свою очередь, многие, в том числе и непредсказуемые, последствия негативного характера как на личностном, так и на общественном уровнях жизнедеятельности. Не вызывает сомнения, что именно стойкое чувство неподлинности социального бытия является одним из существенных факторов роста апатии, скепсиса, бездушия, жестокости, морального релятивизма, неверия в социальные институты, а вместе с тем - алкоголизма, наркомании, проституции, преступности.

1.4. Структура обмана.

Взаимоотношения «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого»

Обман есть феномен коммуникации и потому может рассматриваться прежде всего в рамках структуры и функций коммуникативных актов.

Как уже отмечалось, анализируя обман, следует различать действие и результат, а тем самым производителя, объект и жертву обманного действия. Обман как действие всегда имеет автора и исполнителя, которые могут, правда, сохранять анонимность (в ряде случаев лишь при соблюдении этого условия обман может достигнуть своей цели).

Тот, кто обманывает (т.е. «обманывающий»), производит дезинформирующее действие. Чаще всего это устное или письменное сообщение, которое воспринимает тот, кого рассчитывают обмануть (т.е. «обманываемый»). Однако «обманываемый» далеко не всегда оказывается «обманутым». «Обманываемый» - это тот, кто пока еще не обманут или уже разоблачил обман, кто занимает выжидательную или скептическую позицию либо знает, что воспринятое им сообщение является по своему содержанию ложным, неправильным, несправедливым и т.п. «Обманутый» же верит в его подлинность, принимает его как истинное, правильное, справедливое и т.п., а постольку сообразует с ним свои мнения, оценки, решения, действия.

Учитывая все это, первый шаг в анализе структуры обмана предполагает выделение и описание трех качеств:

1) «обманывающего», 2) «обманываемого», 3) «обманутого». Разумеется, конкретный социальный субъект, скажем, данная личность или данный коллектив, способен совмещать в себе одновременно и в самых разных отношениях качества «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого». Более того, эти качества могут определяться не только относительно другого субъекта, но и относительно самого себя (например, данный человек выступает как обманывающий себя, а значит, является и обманываемым, и он же может осуществить самообман, т.е. стать обманутым собой).

Теперь следует определить, какие именно социальные субъекты способны выступать носителями указанных качеств и как эти субъекты взаимодействуют между собой. Не претендуя на строгую классификацию, попытаемся обозначить их основные типы, следуя сложившейся традиции: 1) индивидуальный субъект (отдельный человек, личность); 2) коллективный субъект (образующие коллектив лица, связанные между собой различными, нередко весьма тесными отношениями - родственными, деловыми, идейными и т.п.; большей частью они составляют определенную организацию с разной степенью сплоченности ее членов - от того, что именуют «мафией», до обычного производственного коллектива или добровольного объединения по интересам); 3) массовый субъект; (определенные слои общества, большие социальные группы, классы, народы).

К этому следует сделать одно уточнение. В рамках коллективного и массового субъектов желательно выделить понятие институционального субъекта, поскольку оно призвано выразить специфический случай организации коллективного и массового субъектов. Сюда относятся государственные органы и учреждения, партии, церковные, общественные и производственные организации, банки, фирмы, структуры средств массовых коммуникаций - все, что подходит под категорию социального института.

Каждый из трех выделенных субъектов способен выступать в роли «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого» и, как уже отмечалось, может фактически одновременно совмещать в себе эти качества в самых разнообразных отношениях. Разумеется, тут требуется конкретно-исторический подход. Но в общетеоретическом плане для анализа обмана как социального феномена надо рассмотреть следующие вопросы: «кто обманывает?», «кого?», «как?» и «зачем?». Четкий ответ, по крайней мере, на первые два вопроса обязателен при попытках осмыслить структуру обмана.

Поскольку выделенные субъекты характеризуют разновидности «обманывающих», «обманываемых» и «обманутых», отношения между ними выражают в общих чертах многомерную структуру обмана в социуме. Зафиксируем эти очень простые, но весьма существенные и типичные отношения.

1. Индивидуальный субъект может выступать как «обманывающий», «обманываемый» и «обманутый». Он может обманывать другого индивидуального, коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и, наконец, самого себя. Соответственно он может быть обманываемым и обманутым со стороны другого индивидуального, коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и, наконец, самого себя.

2. Коллективный субъект также способен быть «обманывающим», «обманываемым» и «обманутым». Он может обманывать индивидуального, другого коллективного, мас-

сового (в том числе институционального) субъекта и самого себя. Соответственно он может быть обманываемым и обманутым со стороны индивидуального, другого коллективного, массового (в том числе институционального) субъекта и самого себя.

3. Массовый субъект тоже может выступать в роли «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого». И он тоже способен обманывать индивидуального, коллективного, другого массового субъекта и самого себя. Вместе с тем он может быть обманываемым и обманутым со стороны индивидуального, коллективного, другого массового субъекта и самого себя. Здесь нужно отметить один существенный момент. Когда речь идет о массовом субъекте, вряд ли возможно приписывать ему способность производить намеренный обман. Последняя присуща индивидуальному, коллективному и институциональному субъекту.

4. Следует специально учесть и те случаи, когда институциональный субъект обманывает другого институционального субъекта, массового субъекта и самого себя.

Мы намеренно перечислили все мыслимые отношения, характеризующие социальную структуру обмана (т.е. все варианты отношений, вытекающие из принятых посылок). Это, конечно, не более чем формальная операция, довольно простая модель того, что мы называем отношениями обмана в человеческом обществе. Но она позволяет упорядочить множество этих отношений, которые в наблюдаемой реальности переплетаются и сливаются друг с другом. Повышается возможность систематического анализа этих отношений, облегчается выдвижение альтернативных и вообще иных подходов к концептуальному описанию и систематическому исследованию многоликого и многомерного феномена социального обмана.

Отношения обмана связаны прежде всего с защитой интересов - личных, групповых, классовых,в национальных, государственных, континентальных (например, когда речь идет об интересах жителей; Австралии), общечеловеческих. Даже если учесть упрощенность приведенного перечня интересов, то и тогда их связи, переплетения демонстрируют большие трудности для систематического анализа всех форм и проявлений обмана (насколько нам известно, такой анализ в нашей литературе еще не производился).

Предложенная модель (схема) позволяет четко выделить и поставить фокус исследования отдельные отношения. Вместе с тем она дает своего рода общую панораму многомерного объекта, ибо зафиксированное в ней множество отношений допустимо рассматривать в целом, как отношения, существующие одновременно. К этому следует добавить, что в ней указаны не только тривиальные, эмпирически очевидные отношения, но и не вполне очевидные и даже вовсе не очевидные.

Возьмем, например, те отношения, когда индивидуальный субъект выступает как «обманываемый» или «обманутый» со стороны массового субъекта. Это можно интерпретировать в довольно широком диапазоне вариантов. Вот один из них: принято рассуждать в том смысле, что класс способен обманывать своего представителя или индивида, принадлежащего к другому классу. В самом деле, если классу как субъекту приписываются иллюзии, мифологические образования, ложные идеологические клише и если в их власти оказывается сознание индивидуального субъекта, то допустимо говорить о наличии здесь феномена социального обмана.

Перед нами - типичный путь формирования заблуждений, ложных символов веры: от общественного сознания к индивидуальному. Вспомним не только наших соотечественников в период советской власти, но и обманутых фашистской идеологией25, многие аналогичные явления формирования ложной веры в условиях тоталитарных режимов. Конечно, тут перед нами особый случай, требующий специального анализа механизма обмана, хорошо отлаженного и постоянно совершенствуемого государственными органами, анализа тех форм идеологической деятельности, благодаря которым ложные идеи и оценки внедряются в индивидуальное сознание (первостепенный интерес представляют также способы поддержания правдоподобия ложных идей и оценок, ложных символов веры, в которых; заинтересован господствующий социальный субъект).

Более сложным вариантом рассматриваемого отношения является обман индивидуального субъекта со стороны такого «великого» субъекта, четкие определения которого затруднительны. Его обозначают обычно; терминами «народ», «общество» и нередко олицетворяют в виде «судьбы», «надежды», «жизни» и т.п. Этот неопределенный субъект, наделенный стихийными силами общественной жизни, есть нечто великое, своевольное, противостоящее отдельному человеку, властвующее над ним и потому виновное в его разочарованиях, несбывшихся надеждах, мечтах и ожиданиях, в горьких прозрениях, перечеркивающих прошлое как неподлинное, плохое, полное заблуждений, обмана, а отсюда ощущение или подозрение, что и настоящее лживо, неподлинно. Эти мотивы пронизывают всю историю цивилизации. Вот пример из древнеримских эпитафий:

Вырвался я, убежал. Судьба и Надежда, прощайте!

Нет мне дела до вас, вы надувайте других\26

А это слова великого поэта Андреаса Грифиуса:

Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья.

Неверен каждый шаг, цель такэ/се неверна.

Во всем бессмыслица, а смысла - ни зерна.

Несбыточны мечты, нелепы убежденья27.

Подобные настроения индивидуальных субъектов, наблюдаемые во все эпохи (включая современную), обусловлены не только личными проблемами, но и состоянием общественной жизни; в ней усматривается обычно источник пессимистического сознания. Поскольку Богу нельзя приписывать злонамеренность, его замещает великий анонимный социальный субъект. И в этом - еще один вариант интерпретации рассматриваемого отношения.

Возвратимся к общей характеристике перечня отношений, образующих структуру обмана. Возникает впечатление, что в нем содержатся повторения, когда в одном пункте, например, речь идет о том, что индивидуальный субъект является «обманывающим» по отношению к коллективному субъекту, а в другом пункте - о том, что коллективный субъект выступает как «обманываемый» или «обманутый» со стороны индивидуального субъекта.

Однако здесь есть тонкость, учет которой ослабляет указанное впечатление. Ведь от того, что, скажем, X обманывает У, вовсе не следует, что У является «обманываемым» и тем более «обманутым» со стороны X. Утверждение «X является “обманывающим” по отношению к У» (т.е. «X обманывает Y») означает, что X совершает ряд действий (передает сообщения и т.п.), целью которых является введение в заблуждение Y. В свою очередь, чтобы быть «обманываемым», Y должен испытать некоторые воздействия со стороны X (воспринять исходящую от него информацию и т.д.). Качество «обманываемого» определяется произведенными изменениями в состоянии субъекта благодаря оказанному воздействию со стороны «обманывающего», а не просто тем, что этот субъект является целью его действий. Не так уж редки случаи, когда Хжелает обмануть Y, производит соответствующие действия, но они не доходят до Y, не производят в нем изменений (скажем, переданное ему дезинформирующее сообщение задержано кем-то, не получено адресатом, хотя X может считать, что оно получено У). Таким образом, X выступает как «обманывающий» У, но Y не является «обманываемым» со стороны X.

Как видим, есть основания различать описанные ситуации, а, следовательно, и соответствующие отношения, занимающие своеобразное место в структуре социального обмана.

Аналогичные уточнения надо сделать и в описаниях того, кто именуется «обманутым». Уже отмечалось, что «обманутый» - это поверивший ложному, неправильному сообщению. Но если X обманывает Y и последний оказывается «обманутым», то отсюда еще не следует, что он обманут со стороны X, ибо в том же интервале Y может находиться под воздействием не Х3 a Z, и быть жертвой обманных действий последнего. Качество обманутого определяется принятием дезинформирующего сообщения как достоверного, правдивого, точного и т.п., что чаще всего удостоверяется неадекватными действиями «обманутого», которые желательны для «обманывающего» и проектируются им. Однако эти действия еще не составляют необходимый признак «обманутого». Последний может совершенно не знать, что обманут, но может вместе с тем подозревать и даже точно знать, что обманут (зная же это, он может знать или не знать, кем он обманут).

Раскрытие обмана, будучи часто чрезвычайно важным социальным актом, способно предохранить от дальнейших неверных действий, но не отменяет качества «обманутого» (теоретически это качество допустимо относить не только к настоящему, но и к прошлому и будущему, хотя для определенных целей, конечно, важно различать временной индекс; например, «обманутый» в прошлом, осознавший и осмысливший этот факт, развивает в себе свойства, помогающие ему не стать жертвой обмана такого же типа в настоящем или в будущем). Не отменяет качества «обманутого» и то обстоятельство, что данный субъект является одновременно «обманываемым» (в другом плане) и выступает в роли успешно «обманывающего» (имеет «свои» жертвы обмана).

Остается сделать некоторые уточнения в характеристике «обманывающего». Конкретное рассмотрение структуры обмана во всех ее измерениях требует ответа не только на вопросы «кто обманывает?», «кого?» и «зачем?», но и на вопрос «как?». Анализ последнего вопроса предполагает описание в общем виде тех условий, способов и приемов, благодаря которым вершится обманное действие и производится качество «обманутого»; для этого нужно прежде всего выяснить типичные свойства «обманывающего» (речь пойдет только о намеренном обмане).

Прежде всего «обманывающий» - это субъект, решивший произвести дезинформирующее действие (передать ложное сообщение, скрыть подлинные факты, солгать, нарушить данное слово, обещание, оправдать бесчестный поступок, несправедливость и т.п.). Подобная решимость, независимо от вызвавших ее мотивов, ставит субъекта в особую позицию «закрытого коммуниканта», у которого подлинные цели действий тщательно скрываются, маскируются.

Решившись на обманное действие, субъект рассчитывает на его успех. Достижение успеха зависит, конечно, не только от свойств «обманывающего», но и от свойств «обманываемого». Однако важно выделить такие свойства «обманывающего», которые существенно содействуют его успеху.

Одним из наиболее благоприятных условий успешного обмана служит авторитетность «обманывающего» для «обманываемого». Благодаря этому свойству исходящее от первого сообщение принимается на веру либо, по крайней мере, ослабляется его критическая оценка, оправдывается расхождение между смыслом сообщения и наблюдаемыми явлениями.

Я отвлекаюсь от вопроса о качестве авторитета, но важно все же заметить, что он бывает фальшивым, «дутым», созданным опять-таки путем обманных действий. Наибольшие возможности для создания подобной авторитетности, естественно, у тех, кто располагает наибольшей властью, ибо, пользуясь ею, они пускают в ход мощные средства массовых коммуникаций, внушая то, что им выгодно. И здесь трудно обойти одну психологическую особенность: у людей явно или неявно действует потребность в абсолюте, в некой инстанции, располагающей непререкаемой истиной. Эта инстанция, олицетворяющая высший авторитет («бог», «царь», «великий вождь», «народ», «партия» и т.п.), и служит основанием для поддержания авторитета вершителя власти, ибо он присваивает себе право вещать и решать от ее имени.

Характерными свойствами «обманывающего» на уровне индивидуального субъекта являются хитрость, притворство, лицемерие, дипломатическая обходительность, позволяющая ускользать от определенных ответов и достигать дезинформирующего эффекта за счет "полуправдивых, не вполне определенных утверждений. Нередко же обманные действия совершаются в форме фальсификаций, клеветы, сплетни, ложного доноса, демагогии, вероломных поступков. Однако подлинная суть этих действий тщательно скрывается, их субъект имитирует доброжелательные намерения, выступает под личиной честности, правдивости, искренности. Поэтому, как уже отмечалось, акт обмана является двухслойным: он несет и ложное, неверное по своему содержанию сообщение, и ложную, превратную, часто противоположную по своему действительному ценностному знаку форму действия. Лицемерие тоже может быть искусным, изысканно-утонченным, творческим. Талантливое лицедейство не раз состояло на службе у зла. Нам известны выдающиеся мастера коварства и обмана, деяния которых хорошо описаны (например, Эприй Мар-целл, Талейран, Фуше, Сталин и др.).

1.5. Социальные функции обмана

Как уже отмечалось, обман есть средство защиты и реализации интересов отдельных личностей, групп, классов, народов, государств. Допустимо рассматривать обман и в качестве функции социального института (государственного органа, ведомства, общественной организации, промышленного предприятия, финансово-экономической структуры, учебного или научного учреждения и т.п.). Обман служит одной из форм проявления социальных противоречий, выражает эгоистическое обособление, конкуренцию, неподлинное объединение, всевозможные способы достижения интересов и целей за счет других или вопреки желаниям других. Одна из важнейших социальных функций обмана состоит в том, что он способен обеспечивать возможность сохранения наличных коммуникативных структур в условиях расходящихся или практически несовместимых интересов.

На всех исторических этапах нашей цивилизации обман служил оправданию эксплуатации, подчинению одной социальной группы другой, одних людей другим. Обман -непременное средство борьбы за власть, орудие амбиций, честолюбия, корысти. Однако, как свидетельствует исторический опыт, обман использовался и в качестве средства борьбы с различными формами зла. Все революционные организации, ставившие своей целью низвержение существующей власти, а, следовательно, и конкретные представители этих организаций изобретали изощренные способы конспирации и обмана своего противника. Первейшим долгом революционера или солдата во время войны, попавшего в руки врагов, всегда считалось сокрытие от них правды, подлинных фактов, представляющих интерес для противника. Аналогично этому ряд государственных органов, ведающих отношениями с другими государствами, выполняют функцию их дезинформации по определенным вопросам, разрабатывая тщательно совершенствуемую систему обманных действий (например, в деятельности разведывательных органов, дипломатических служб и т.п.).

Это относится и к тактическим приемам деятельности партий. Особенно характерны изощренные демагогические приемы для партий экстремистского типа. Так, В.И. Ленин, ставя задачу проникновения в профсоюзы, призывал «пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, остаться в них, вести в них во что бы то ни стало коммунистическую работу»28. Это довольно типичный пример политической деятельности.

Обман часто используется как способ сохранения тайны, секрета - причем на уровне как индивидуального, так и институционального субъекта. С другой стороны, секретность и вообще высокая степень «закрытости», различные формы бюрократического тайнодейства служат успешному обману с целью охраны групповых интересов, поддержания стабильности существующей системы политической власти или некоторой структуры социальных отношений.

Такого рода стабилизирующая функция обмана широко используется государственными органами, средствами массовой информации, причем в самых разнообразных формах - от тщательно продуманной дезинформации (хорошо застрахованной от разоблачения) до тонких манипу-лятивных действий над общественным сознанием, формирующих выгодное общественное мнение, поддерживающих нужные правительству, соответствующим структурам или отдельным лицам символы веры29. Сюда же должны быть отнесены те формы и способы обмана, которые имеют своей целью поддержание авторитета правителя или правящей группы или системы правления.

Суть таких действий, как это было в не столь давней истории нашего отечества, состояла, к примеру, в систематическом и убедительном для массового сознания прокламировании положительных качеств «вождя», постоянном «наращивании» этих качеств, что позволяло (при наличии соответствующих социокультурных условий) привести массовое сознание к вере в особые, граничащие со сверхъестественным («супергениальные»), качества вождя, которые отвечают всем высшим ценностям и идеалам - он абсолютно честен, добр, справедлив, все делает в интересах народа, обладает гениальной прозорливостью и мудростью, несгибаемой волей, не ошибается, беспощаден к врагам народа, корифей науки, величайший гений всех времен.

Естественно, если вождь обладает такими качествами, то авторитет его непререкаем, и тогда любые его правительственные действия - даже самые чудовищные с точки зрения «нормального» сознания, свободного от гипнотизирующей веры, - получают оправдание, расцениваются как действия совершенно необходимые, несомненно справедливые, осуществляемые вождем для блага народа.

Именно так в общих чертах обстояло дело с формированием авторитета Сталина. Только благодаря безраздельному авторитету Сталина (и безраздельной вере в него широких масс) стал возможным чудовищный, небывалый по своим масштабам, по своему гнусному коварству обман 30-х годов, унесший миллионы лучших представителей народа, роковой обман, утвердившийся, впрочем, гораздо раньше, тяжкие последствия которого наша страна переживает и поныне.

Чрезвычайно актуально тщательное исследование процесса формирования подобного суперавторитета, своеобразной мифологизации общественного сознания, способной быстро захватывать умы огромного множества людей и служить основанием для столь легкого обмана и самообмана. Отмечу только некоторые моменты.

Сталину удалось использовать энергию веры народа в революцию и социализм, сделать свое имя символом этой веры. Подобная операция, планомерно производившаяся на протяжении ряда лет, облегчалась тем, что в послереволюционное время резко упали акции церкви, широко распространилось безбожие и возник дефицит «абсолютного» в этой сфере ценностных регистров сознания. Но поскольку потребность в абсолютном неустранима, вакансию идеи Бога занял в сознании масс образ «сверхгениального», непогрешимого вождя.

Вместе с тем безграничная вера в то, что «наш вождь» непогрешим, обладает необыкновенными, сверхчеловеческими достоинствами, что он безошибочно ведет нас к светлым вершинам и т.п., отвечает некоей архетипической проекции в будущее, свойственной практически каждому человеку и выражающей его сокровенные чаяния и надежды, ибо наличие такого вождя сулит безопасность, благо народу (за таким вождем - как за каменной стеной и т.п.). Сама суть такого «вождя» - сверхчеловеческая, ибо он живет (по самому смыслу идеи «вождя») не для себя, не как автономная личность; он существует как интеграл массы и лишь ради нее; в более или менее человеческом варианте он - «отец народа». К тому же часть блеска его величия падает на массы и составляющих их индивидов, придает значимость их существованию, и это также способствует упрочению обмана и самообмана, постоянно поддерживаемого всей грандиозной системой средств массовой информации и пропаганды.

Хотелось бы отметить, что богатейший материал для анализа указанных социально-психологических процессов дает нам не только сталинский режим, но и история фашистской Германии, в которой благодаря искусной идеологической работе, великолепно отлаженной деятельности пропагандистской машины третьего рейха «среди населения в значительной мере было вовсе утеряно понимание его истинного бесправного положения и аморальности политики и действий фюрера»30.

Здесь напрашиваются многочисленные аналогии с положением дел в нашей стране в то же время. Любопытны и методические приемы Гитлера, который умело использовал типичные свойства массового сознания в руководстве системой пропаганды. Он говорил, например, что «крупной лжи поверят скорее, чем мелкой... Люди и сами иногда лгут в мелочах, но чересчур большой лжи они стыдятся. Поэтому им не придет в голову, что их так нагло обманывают»31. Новейшая история показала, что большая ложь не раз торжествовала над правдой благодаря тому, что в ней были заинтересованы большие авторитеты, а ими оказывались те, кто имел большую власть.

Поскольку обман выступает как феномен социальной деятельности, рассмотрение его функций может производиться в плане анализа его роли в разных видах деятельности. По-видимому, есть основания говорить о специфических функциональных проявлениях обмана в производственной, финансово-экономической деятельности, в политике, в торговле, в научной и педагогической деятельности, в искусстве, спорте и т.д. Нет такого вида социальной деятельности, где бы не встречался обман и где бы он не играл существенную функциональную роль.

Возьмем, к примеру, обман в научной деятельности, проявляющийся в разнообразнейших формах - от прямой фальсификации фактов (столь типичной для нашей исторической науки) до тонких передержек в изложении и оценках взглядов и концепций оппонентов, умолчаний и искусных деформаций смыслов. Обман в науке особенно нетерпим, ибо наука образует своего рода базис объективности во всей системе духовной культуры. Поэтому рост числа случаев обмана в этой сфере деятельности говорит о серьезном падении нравов, негативно сказывается на всей системе духовной деятельности. Но это, впрочем, должно быть отнесено и к обману в искусстве, где в нашем не столь давнем прошлом мы весьма часто встречали умелое и даже вдохновенное славословие в адрес руководящих чинов и соответствующую требованиям последних приукрашенную, «лакировочную» подачу действительности.

Особо следует упомянуть функцию обмана, которую можно было бы назвать «воодушевляющей». Речь идет о намеренной дезинформации социального субъекта, которая вызывает у него прилив сил, повышение уверенности в себе, веру в возможность достижения трудной цели, создает мобилизующий эффект. В критические моменты к подобным формам обмана не раз прибегали полководцы, распространяя ложные сообщения о приближающемся подкреплении, о несчастьях в стане противника и т.п., чтобы ободрить войска, укрепить их веру в победу.

Аналогичные формы обмана всегда широко использовались всевозможными институциональными субъектами, особенно правительствами и правителями. Большей частью это - «обещающий» обман, т.е. сулящий благо, внушающий надежду на осуществление заветных чаяний, сокровенных желаний, особо значимых целей. Поэтому «обещания» такого рода сравнительно легко принимаются на веру массами, формируют надежду, придают смысл повседневной жизнедеятельности и нередко одухотворяют ее. В данном случае обман выполняет функцию умиротворения масс, их активизации, упрочения существующего социального порядка, создания оптимистической перспективы, уверенности в будущем. «Обещающим» обманом насыщены практически все избирательные кампании. Кандидаты в депутаты не скупятся на обещания. С какой отвагой и наглостью это можно делать, показывали нам не раз некоторые кандидаты и даже лидеры партий во время кампаний по выборам в Государственную Думу.

Однако функциональная действенность «обещающего» обмана ограничена определенным сроком ожидания, своего рода периодом полураспада наделсды и ее увядания, после чего распадается и веровательная установка, обнажается ошибочная, ложная суть «обещаний», а вместе с тем дискредитируется правящий субъект, который, правда, к этому времени чаще всего уже успевает сойти со сцены. «Обещающий» обман может иметь форму конкретных социальных проектов с установленными сроками их реализации, которые, однако, заведомо нереальны, хотя авторы этих проектов способны в них искренне верить. Они терпят полный провал, и это неизбежно влечет массовое разочарование, социальную апатию, утрату веры в соответствующие идеалы.

Исторический опыт свидетельствует, что правящие группы, правительства, правители широко использовали «защитную» функцию обмана, и не только путем производства тщательно продуманных обманных действий, исходящих от официальных органов и официальных лиц, но и путем инспирирования, поощрения некоторых видов обмана, исходящего от частных лиц. Примером может служить доносительство, поощрявшееся, какв правило, в условиях деспотических режимов (наряду с лестью и славословием в адрес правителя).

Доносчики в императорском Риме играли важную политическую роль. Обычно содержание доноса составляло обвинение в «оскорблении величия» принцепса или в злоумышлении против него (подготовке заговора, организации злонамеренных действий и т.п., т.е. того, чего он больше всего боялся). Рвение доносчика, сообщавшего чаще всего ложные сведения, стремившегося сфабриковать ложное обвинение, вознаграждалось императором: он получал четвертую часть имущества обвиненного. За донос на Тразею Пэта (философа-стоика, одного из лидеров сенатской оппозиции) Эприй Марцелл получил от Нерона пять миллионов сестерциев. Другой гнусный доносчик* Марк Регул, был вознагражден тем же Нероном семью миллионами сестерциев. Эприй Марцелл и Вибий Крисп составили доносами гигантское состояние в 300 миллионов сестерциев. Мессалину Катулла - одного из главных доносчиков при Домициане - поэт Ювенал называл «смертоносным»32. Распространение «подлых доносов» Тацит считал «наиболее пагубным из всех бедствий, какие принесли с собой те времена»33. Доносчиков «поощряли обещанием наград»34, «не знавшие ни отдыха, ни совести обвинители становились как бы неприкосновенными личностями»35, именитые доносчики, «с их талантом, богатством, властью, с их изощренной способностью делать зло, внушали людям ужас»36.

Подобная ситуация не раз повторялась в истории, была типична для многих деспотических режимов37. С какой легкостью верили самым гнусным, чудовищным наветам на честных людей в 1937 году! Даже анонимного доноса порой было достаточно, чтобы потерять жизнь или свободу38. Значит, этот способ обмана отвечал интересам властителя.

Как правило, и те, кто писал доносы, и те, кто использовал их в качестве средства для расправы, хорошо знали действительную истину и поэтому они обманывали народ, которому внушали, что разоблачают его врагов, что репрессии проводятся в его прямых интересах («врагов народа» уничтожают, конечно, ради блага народа). Самыми Изощренными приемами стимулировался мифотворческий образ «врага», разжигалась эйфория его разоблачения. Лучших представителей народа, реальных и потенциальных противников сталинского деспотического единовластия, выдавали за врагов народа - аналогично тому, как это не раз бывало уже в прошлом и как это делали еще в Риме почти две тысячи лет назад.

Важно подчеркнуть, что когда мы говорим о социальных функциях обмана, то это касается не только результатов действий институционального субъекта, официального лица или социальной группы, но и тех последствий, которые могут быть вызваны обманом со стороны любого отдельного человека и которые возникают в сфере межличностных отношений.

Одним из видов злонамеренного обмана является клевета. Ее субъект (клеветник) обычно преследует сугубо личные цели, стремясь опорочить своих соперников, конкурентов, тех, кто мешает достижению его целей, а иногда и просто из зависти или из «любви к искусству». Люди честные, порядочные, талантливые нередко оказываются жертвой клеветы, в результате чего на первые роли выходят те, кто компенсирует недостаток знаний, способностей и других социально ценных качеств своими клеветническими действиями (хотя известны случаи, когда клеветой не гнушались и люди высокоталантливые).

Приведем описание типичного примера: «он избрал легкий путь к почестям: стал клеветать на других командиров, отрицая те хорошие качества, которые у каждого из них были... и в результате благодаря своей ловкости и подлости добился превосходства над людьми порядочными и скромными»39.

Знакомо, не правда ли? Этот случай вполне можно принять за современный, хотя тут речь идет об одном из приближенных императора Отона, и нас от него отделяет около двадцати веков. Вряд ли нужно доказывать, что подобные случаи чреваты негативными социальными последствиями. В свою очередь, наличные социальные условия бывают благоприятными или неблагоприятными для успешных действий клеветников, что способно служить важным показателем состояния нравственного здоровья конкретного общества. Клеветники и доносчики, захватившие руководящие позиции, обычно начинают «читать мораль», выступать в роли блюстителей нравственности, ибо им выгодно иметь дело с честными, порядочными людьми, добросовестно выполняющими свои обязанности. Эта двойная мораль - одна для себя, другая для управляемых - неизменный атрибут антидемократических режимов и бюрократически организованных учреждений, «закрытых» для свободного критического обсуждения.

2. ПРОБЛЕМА ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА

2.1. Суть добродетельного обмана

В наше время особенно остро стоит вопрос о подлинности и неподлинности привычных смыслов и ценностей. Оно делает слух чутким ко всякой фальши, к утонченному социальному лицемерию, заставляет глубже осмысливать мучительные противоречия самопознания и самосовершенствования. В этой связи весьма актуальна проблема добродетельного обмана.

Речь идет о необходимости исследования природы и разновидностей таких хорошо знакомых каждому явлений, когда обман совершается из благих побуждений. Субъект искусно лжет, сообщает неточную или неверную информацию, скрывает известные ему факты, говорит полуправду, умалчивая о главном, но при этом руководствуется добрым намерением. Он искренне убежден, что только таким путем способен принести в данной ситуации пользу обществу, группе или отдельному человеку, что в противном случае он нанесет им ущерб. Естественно, что доброе намерение должно быть удостоверено каким-либо убедительным способом, допускать интерсубъективную характеристику и удовлетворять определенным нормативам добродеяния, принятым в данном обществе. Этот момент важно сразу же отметить, как и то обстоятельство, что субъектом доброжелательного (добродетельного) обмана может выступать не только отдельная личность, но также коллектив, социальная группа и социальный институт (государственные органы, общественные организации, их руководящие звенья и т.д.).

Систематическое исследование добродетельного обмана представляет довольно трудную задачу. В нашей философской литературе нет специально посвященных ей монографий и даже статей40. Весьма редко встречаются ис-след(^вания этой проблематики и среди зарубежных публикаций41. Ниже мы попытаемся обсудить некоторые существенные аспекты данной темы.

Прежде всего хотелось бы уточнить исходные посылки. Как уже подчеркивалось в предыдущем разделе, когда речь идет об обмане, то нужно различать действие и результат. Одно дело, благонамеренное обманное действие само по себе (еще не завершившееся желаемым результатом и вообще каким-либо результатом), другое дело - когда оно достигло своей цели, увенчалось добродетельным или каким-либо иным результатом (совершенно неожиданным, этически нейтральным или негативным). Известно, что благими намерениями бывает вымощена дорога в ад. Каждый может вспомнить примеры, когда самое искреннее желание добра и стремление принести его оборачивалось непоправимым злом.

Поскольку особенность добродетельного обмана определяется именно благим намерением, возникает вопрос о действительности и действенности благого намерения, о его соответствии общечеловеческим ценностям и высшим ценностям того социального субъекта (индивидуального, коллективного, массового), которому рассчитывают оказать благодеяние. С этими вопросами как раз и связаны наибольшие теоретические трудности, возникающие при исследовании проблематики добродетельного обмана. Они касаются противоречивости социальных отношений, межличностных коммуникаций, проективности и амбивалентности душевных состояний личности, неопределенности многих ее интенций, а также недостаточности, слабости научного понимания того чрезвычайно сложного и динамичного континуума явлений, которые образуют внутренний мир человека.

Проблема добродетельного обмана столь же стара, как и наша цивилизация. Ее обсуждали еще Сократ и Платон, другие античные мыслители. Хорошо известен приводимый Сократом пример: стратег, обманывающий врага. Добродетельным бывает ложное сообщение врача, которое укрепляет веру больного в свое выздоровление. Каждому знакомы случаи обмана, вызванного несомненно гуманистическими побуждениями, и они составляют, по-ви-димому, неустранимый фактор человеческой коммуникации.

Добродетельный обман представляет собой вид намеренного обмана, а постольку выражает определенный интерес субъекта. В отличие от не добродетельного обмана, используемого для реализации эгоистического интереса (а это, как правило, связано с нарушением норм нравственности и справедливости!), добродетельный обман выражает такие интересы субъекта, которые совместимы с общечеловеческими ценностями, принципами нравственности и справедливости. Это можно интерпретировать в смысле совпадения интересов того, кто обманывает, и того, кто является объектом добродетельного обманного действия.

Для того чтобы добиться хотя бы начальной аналитической четкости в рассмотрении столь диффузной, много-смысленной темы, необходимо задать элементарную (и доступную критической проверке) сетку понятийных координат, в рамках которой можно было бы производить основные аналитические определения и оценки. Попытаемся предложить такую минимальную по числу понятий схему (допускающую, разумеется, уточнения и вообще другие варианты).

Прежде всего это понятия субъекта и объекта добродетельного обмана (кто обманывает и кого?). Далее понятия цели и результата (зачем данный субъект обманывает другого и каков действительный результат этого?). И, наконец, понятие ценности и этической оценки.

Каждое из указанных понятий, однако, предполагает конкретизацию. Так, субъектом добродетельного обмана, как уже говорилось, может быть не только отдельная личность, но также коллектив, группа, включая то, что именуют институциональным субъектом. Весьма проблематично, однако, приписывать способность добродетельного обмана массовому субъекту (большой социальной группе, народу), хотя не исключена интерпретация этого в контексте понятия самообмана. Но нет сомнений, что массовый субъект может быть объектом добродетельного обмана наряду с институциональным субъектом, группой, коллективом, отдельной личностью.

Что касается целей добродетельного обмана, то они вряд ли поддаются четкой классификации, отражая весь диапазон мыслимых добронравных интенций, ценностных установок, альтруистических побуждений и т.п. Результат же в плане этической оценки может быть положительный (когда благая цель достигнута), отрицательным и нейтральным.

Поскольку правда является несомненной ценностью, а обман, далее если он добродетельный, есть ее отрицание, то возникает вопрос о статусе той ценности, во имя которой совершается отступление от правды. Решение этого вопроса, как правило, определяет и нравственную оценку конкретного случая добродетельного обмана.

После этих предварительных замечаний постараемся рассмотреть разновидности того класса явлений, который допустимо именовать добродетельным обманом.

2.2. Разновидности добродетельного обмана

Весь класс явлений добродетельного обмана может быть разбит на две группы. К первой из них относятся те случаи, когда объект обмана и объект добродеяния совпадают. Типичным примером этого служит сокрытие от больного той информации о его действительном состоянии, которая способна ввергнуть его в уныние, резко снизить его активность в борьбе с болезнью. Четко продуманная и организованная врачом дезинформация больного имеет целью повысить уверенность последнего в благополучном исходе заболевания, содействовать мобилизации его жизненных сил. В данном случае от успеха обманного действия, направленного на данного человека, зависит и успешная реализация цели добродеяния. Это - наиболее частый и типичный вариант добродетельного обмана: субъект совершает обманное действие, желая принести пользу тому, кого обманывает - избавить его от горя, чрезмерных отрицательных эмоций, предохранить от опасного увлечения, от ошибок, неразумных действий и т.п.

Ко второй группе относятся те случаи, когда объект обмана и объект благодеяния не совпадают, различны. Здесь один субъект обманывает другого во имя блага третьего (или же во имя собственного блага), и задача оценки добродетельности такого обмана, естественно, усложняется. Эта группа, таким образом, подразделяется на два разряда: 1) когда объектом благодеяния для совершающего обманное действие служит другой субъект;

2) когда объектом благодеяния для совершающего обманное действие выступает он сам. Разумеется, критерием добродетельности для всех случаев такого рода является соблюдение основных норм нравственности и справедливости, их моральная приемлемость в рамках данного общества.

Рассмотрим различные примеры, относящиеся к обоим разрядам, что позволит лучше осмыслить природу добродетельного обмана и близкие к нему феномены, относительно которых трудно сделать вполне определенное заключение (касающееся именно качества добродетельности).

Весьма обширный круг явлений первой подгруппы можно условно обозначить как ситуацию «Штирлиц-Мюллер». Это - обманные действия субъекта, направленные против общественно санкционированного врага. Вспомните образ Штирлица, созданный Тихоновым: искусный, изобретательный обман одобряется зрителем, вызывает его восхищение. Успешный обман врага, наносящий ему ущерб, оценивается как добродетельный поступок и официально поощряется (общепринято в отношении разведчика, полководца, политического деятеля и др.). Наоборот, сообщение врагу правдивой информации, в которой он заинтересован, - даже под угрозой лишения жизни - рассматривается не только как аморальный поступок, но и как преступление, предательство.

Непосредственным объектом обмана тут выступает не только «Мюллер», но и институциональные субъекты различных рангов (вплоть до «государства», «рейха»), но во всех случаях успех достигается только посредством обмана отдельных лиц. Объектом же благодеяния здесь всегда является собственный народ (страна, государство).

Известно немало примеров, когда во имя справедливости и чести люди, обладавшие большой силой духа, даже при жесточайших пытках не открывали тайны тирану. Такой образец силы духа проявила во времена Нерона вольноотпущенница Эпихарда (см. подробнее в приложениях).

К первой подгруппе относятся и другие, весьма многообразные случаи. Скажем, я скрываю от болтливого, легкомысленного человека некоторые сведения, касающиеся моего друга, ибо убежден, что распространение этих сведений чревато их неверным истолкованием и способно повредить моему другу. Тем более справедливо скрывать подобные сведения от людей злонамеренных, низких, склонных к клевете, к сплетне, к злорадству и доносительству. Но их сокрытие от таких людей, требующее нередко искусной дезинформации (ибо эти люди весьма активны в своем любопытстве) есть, конечно, обман, который тем не менее является морально оправданным.

Возьмем другой пример: человек, совершивший благородный поступок (героический поступок), предпочитает остаться неузнанным, отходит в сторону, препятствуя попыткам идентифицировать его и с этой целью уклоняется отвечать на вопросы, не подтверждает слова очевидцев и т.п. Это ведь тоже сокрытие правды, обман, хотя он и совершается под влиянием высоконравственных побуждений. Афиширование своего благородного поступка сразу ставит это качество под сомнение. Оно сохраняет свою нравственную полноценность лишь будучи установлено другими. Поэтому в рассматриваемом примере благая цель обмана имеет своим объектом общество в целом, ибо для его нормальной жизнедеятельности исключительно важно поддержание реальной силы, действенности таких ценностей^ как благородство помыслов и действий, бескорыстность героического поступка, товарищеской помощи другому человеку, альтруистических чувств.

Можно указать и на целый ряд других своеобразных случаев, которые охватываются первой подгруппой. Но мы лучше переместим внимание на ее периферию, где располагаются явления, которые лишь отчасти удовлетворяют понятию добродетельного обмана, играют весьма существенную роль в жизни общества. Имеется в виду обман соперника в спортивных и иных играх. Тут легко увидеть те же характеристики: наличие дезинформации («нападающий ловко обманул защитника и вратаря...»): пользу от этого извлекает тот, кто сумел обмануть, его команда, клуб и т.п.

Различие состоит в том, что трудно приписывать подобным случаям обмана качество добродетельности в полном его значении. Скорее о них следует говорить как о морально нейтральных. В спорте, а также и в некоторых других играх неспортивного характера они служат демонстрацией ловкости, изобретательности, находчивости, хитрости, даже подлинной творческой способности. Но все это - функциональные свойства, которые не обнаруживают логически необходимой связи с этическими предикатами.

Правда, учитывая то, что понятие игры трактуется сейчас весьма широко, что феномен игры предполагается во всех сферах человеческой жизни (даже у животных), следует иметь в виду и возможности аморальных проявлений обмана в игровых ситуациях. Последние составляют нередко существенный элемент повседневных человеческих взаимоотношений (например, между молодыми людьми разного пола). Если обманные действия одного из партнеров, принося ему явную пользу, причиняют ущерб другому, то это выходит за рамки моральной нейтральности.

Рассмотрим кратко особенности случаев добродетельного обмана, относимых ко второй подгруппе. Наиболее ярко они проявляются на уровне взаимоотношений индивидуальных субъектов. Это такие обманные действия личности, которые, не нанося вреда другим, направлены на сохранение ее относительной автономии, призваны ограждать ее внутренний мир от грубого посягательства, от чрезмерного любопытства, от вторжения в интимную жизнь. Имеется в виду широкий набор дипломатических приемов, умолчаний, уклончивых ответов (и создания своего рода игровой ситуации). Все это призвано обеспечить «закрытость» и суверенность внутреннего мира как условия самоценности личности, ее способности соблюдения чести и достоинства, верности слову, долгу, друзьям, отечеству.

Отсюда и различная степень откровенности с разными людьми, определяемая по собственному усмотрению. Сокровенное неподвластно чужой воле. Умение хранить тайну, то, что доверено другими только тебе, умение не разглашать свои сокровенные мысли и чувства - необходимое свойство подлинной личности. Но это предполагает постоянную напряженность коммуникации - элементы дезинформации, игры, неискренности, отказа, камуфляжа подлинных желаний и оценок. Наша цивилизация довела эти элементы межличностной коммуникации до чрезвычайной изощренности. И каждый знает это по себе, если он желает говорить себе правду.

Особый случай в данной подгруппе составляет обманное действие путем умолчания. Этот феномен, исследованный В.И. Свинцовым42, далеко выходит за рамки добродетельного обмана. О нем говорил Л.Н. Толстой: «Мало того, чтобы прямо не лгать, нужно стараться не лгать отрицательно - умалчивая»43. Выпячивание одних сторон, замалчивание других - типичный способ дезинформации, который может иметь, как уже отмечалось, и благую цель. Молчат о том, что собеседник не в состоянии понять, что он способен использовать во зло, молчат о том, что оскорбляет его достоинство, и т.д. Молчание - защита от непонимания, от неподлинной коммуникации. Вспомним слова из «Божественной комедии» Данте: «Мы истину, похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами (иначе срам невинно наживешь)». Но ведь существуют обстоятельства, при которых молчание об истине, похожей на ложь, есть настоящая ложь, но, по-видимому, неизбежная на каком-то этапе для первооткрывателя, великого творца, гения.

Подобное умалчивание между тем характерно не только для общения одного человека с другим, но и для его общения с собой, для аутокоммуникации. И тут оно, выполняя функцию психологической защиты, способно тоже играть для личности благую роль. Подобные вопросы связаны с явлением самообмана и требуют более детального рассмотрения, что будет сделано в соответствующем разделе.

Хотелось бы кратко остановиться еще на одной ситуации, которую отчасти можно отнести ко второй подгруппе. Она связана с тем, что человек как бы намеренно формирует у себя установку на желательный для него обман. Последний призван выполнить компенсаторную функцию, создавая, - пусть иллюзорное и мимолетное, - но достаточно яркое чувство преодоления разлада между мечтой и действительностью. Это - ситуация, близкая к самообману, но все же специфическая, ибо здесь присутствует понимание иллюзорности переживания счастья, осуществления мечты, налицо своего рода «двухколейность» этого переживания, но вместе с тем страстное желание продлить мнимое состояние удовлетворенности, доступное лишь в сновидении и несбыточное в реальной жизни.

В поэтическом сознании подобные ситуации выражены особенно ярко. Трудно удержаться от того, чтобы не привести целиком великолепный сонет Хуана Боскана - выдающегося испанского поэта XVI в.:

Как сладко спать и сознавать одно:

Все то, что видишь, - сказка, небылица,

Как сладко упиваться тем, что снится,

И ждать, что счастье будет продлено!

Как сладостно беспамятство - оно Моим лселаньям позволяет сбыться,

Но, как ни сладок сон, душа томится,

Что вскоре ей очнуться суждено.

Ах, если б не кончались сновиденья И сон мой был бы долог и глубок!

Но неизбежна горечь пробужденья.

Лишь в снах я счастлив был па краткий срок: Что ж, пусть в обманах ищет утешенья, Кто наяву счастливым стать не смог44.

2.3. Цели добродетельного обмана

Добродетельный обман вызывается альтруистическими целями. К нему обычно побуждают родственные чувства, любовь, долг, принципы профессиональной этики, элементарные нормы межличностной коммуникации. Бессердечно, жестоко, глупо говорить в лицо женщине, что она стара, непривлекательна, что время ее прошло. Бесчеловечно и аморально отнимать у человека слабую надежду, грубо навязывая такие истинные сообщения, которые способны ее перечеркнуть. Простейшие нормы приличия, этикета обязывают воспитанного человека проявлять в общении тактичность, обходительность, деликатность, ограничивать свое любопытство. Нарушение этих норм, которые, в частности, табуируют определенные темы, рассматриваются как проявление невоспитанности, бестактности, наглости или даже психопатологии.

С другой стороны, морально допустимы комплименты, одобрительные слова, в которых преувеличиваются действительные достоинства человека, но которые призваны улучшать настроение, укреплять его душевные силы, способность противостоять рутине, пошлости, разрушающей силе времени и т.п.

Таким образом, добродетельный обман составляет неотъемлемое свойство нашей культуры и трудно представить такое будущее нашей цивилизации, которое смогло бы совершенно обойтись без него. Он служит одной из форм поддержания качества отдельности, уникальности общественного индивида, сохранения соцйальной целостности, образуемой множеством противоречивых индивидуальных отношений.

Вместе с тем добродетельный обман несет в себе заметную дозу амнистии человеческой слабости, фрагментарности, ограниченности, склонности к амбиции и прагматизму. В нем проявляются некоторые свойства человеческой природы, сформированные не только социальным развитием, но и биологической эволюцией. В.И. Свинцов верно замечает, что «добродетельный обман, вероятно, генетически восходит к действию тех фильтров, которые не пропускают истинную, но биологически вредную для индивида информацию»45.

Для лучшего понимания целей добродетельного обмана и его сути полезно сопоставить добродетельный обман с недоброжелательной правдой. Ведь поборники правды далеко не всегда руководствуются добрыми целями. Как часто точные факты, неопровержимая информация используются ими в качестве оружия против недругов, конкурентов, а то и просто из самых низменных побуждений - зависти, недоброжелательства, злорадства. В таких случаях тяжкую, горестную правду сообщают с явной (плохо прикрытой) радостью, широко пропагандируют, повторяют. Мы видим это не только на уровне взаимоотношений индивидуальных субъектов, но и на уровне общения коллективных и институциональных субъектов - вплоть до взаимоотношений государств. Подобная активность, как правило, идет вразрез с элементарными нормами нравственности, выглядит аморально. Недаром одна из восточных мудростей

гласит: «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна».

Это служит еще одной иллюстрацией того, что правда как высшая ценность конкретна, что не существует некой абсолютной абстрактной правды, хотя она не раз прокламировалась и в ее призрачном лоне нередко вили себе уютные гнезда вероломство, низость и фарисейство. Сложнейшая жизненная диалектика правды и добродетельной неправды вряд ли может быть полнокровна отображена в теоретической форме, это, скорее, дело искусства, поэзии. Диалектические взаимопереходы истины и лжи, возвышенного и низменного, справедливого и несправедливого, нравственного и безнравственного в правде и обмане -эта непредзаданная и непредсказуемая игра противоречий в многомерном смысловом пространстве человеческого духа - достойный объект художественного гения.

Именно у великих художников мы находим парадоксальные, но полные глубокой достоверности образы правдоискательства, стремящегося пробиться к своей подлинности сквозь зыбучую, вездесущую среду неправды, недостоверности, неопределенности и для этого обманывающего себя и других. Испокон веков искусство воспроизводило и шлифовало метафоры «святой лжи», «сладостного», «возвышающего» обмана, экспериментируя на человеческом духе, испытывая его на излом, на прочность, надежность его добронравия, добросовестности.

Обратимся в Пушкину. Какая широкая, многокрасочная гамма душевных состояний, охватываемая словом «обман»!

Ивее, чем я страдал, а все, что сердцу мило Желаний и надежд томительный обман...46

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!х Священный, сладостный обман Души волшебное светило..}.

И, наконец, знаменитое:

Да будет проклят правды свет Когда посредственности хладной Завистливой, к соблазну жадной Он угождает праздно! - Нет!

Тьмы низких истин нам дороже Все возвышающий обман..Л

В той или иной степени эта поэтическая истина о возвышающем обмане понятна каждому, ибо наш дух проек-тивен, устремлен в будущее (мечтой, надеждой и верой), никогда окончательно не укоренен в наличном бытии и окончательно не удовлетворен в нем, и пока жив, он сохраняет некую потенциальную силу воспарения над низким, посредственным, заурядным, над рутиной и скукой наличного бытия. Поэтому «правды свет» может быть и тусклым, способным освещать только близлежащие предметы повседневности, жалкую прозаическую достоверность и скрывать дальнее и расположенное выше. Такая правда способна питать цинизм, неверие в высшие ценности, формировать и утверждать в качестве нормы своего рода недо-человечность. А пушкинский «возвышающий обман», символизирующий веру в идеал, в наивысшие ценности и смыслы, есть способ сохранения надежды на лучшую, одухотворенную жизнь, на возможность обретения высших ценностей (любви, верности, творческого порыва). 47 48 49

Но это лишь одна грань, одно проявление способности поддержания устремленности к возвышенному, преодоления всемогущей силы «земного тяготения» - вниз, к усредняющей, прагматизирующей обыденности. Добродетельный обман при всей его пользе и неустранимости выглядит второстепенным и худосочным на фоне животворящей добродетельной правды. Возвышающий обман, конечно же, не способен замещать возвышающей правды. И никакое возвышающее свойство не стирает различия, расхождения между качеством правды и качеством обмана. Это тоже" глубоко запечатлено у Пушкина. Между доброжелательным обманом и жизнеутверждающей, неукоснительной правдой - множество диалектических переходов, но они не отменяют смысловой и ценностной противоположности правды и обмана.

В то же время и переходы эти есть нечто существенное, есть выражение живой жизни духа - волнения, творчества, самопостижения:

Любви, надежды, тихой славы Недолго нежил нас обман..}

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте

2

Мой ум упорствует, надежду презирает... Мужайся, презирай обман,

Стезею правды бодро следуй...49 Должно бессмертных молить,

да сподобят нас чистой душою Правду блюсти: ведь оно ж и легчеА. 50 51 52 53

Высокая правда остается неотъемлемым признаком подлинной человечности, ничто не в силах компенсировать или превзойти «правды пламень благородный»54.

Поэтические образы обмана у Пушкина поучительны тем, что предостерегают от упрощенных теоретических моделей, помогают глубже осмыслить многомерность и противоречивость ценностных отношений, реализуемых в рамках категориальной оппозиции «правда - обман».

2.4. Связь аксиологических и праксеологических аспектов добродетельного обмана. Польза и правда

Трудности концептуального подхода к проблеме добродетельного обмана усугубляются еще и тем, что чисто аксиологический подход здесь явно недостаточен (даже если основательно учитывается противоречивость и многомерность ценностных отношений). Наряду с ним необходим и праксеологический подход, а затем теоретическая увязка результатов аксиологического и праксеологического анализа проблемы. Возникающие при этом трудности обусловлены весьма многозначными смысловыми связями между категориальными структурами аксиологического и праксеологического подходов, не поддающимися линейному упорядочению55.

Нередко результат добродетельного обмана, качество благодейственности оценивается сугубо праксеологиче-ски - с точки зрения интереса, пользы, повышения активности, достижения цели. Но эти характеристики могут вступать в противоречие с аксиологическими критериями или, к примеру, могут соответствовать низшим ценностям и идти вразрез с высшими ценностями. К тому же мыслимы случаи, когда намеренный обман приносит несомненную пользу данному индивидуальному или коллективному субъекту, но ценой нарушения принципов нравственности. Однако это ведет нередко к тому, что другому субъекту тем самым причиняют вред.

Возможны и другие варианты, когда нет оснований считать, что обманывающий (с целью принести другому пользу) нарушает принципы нравственности, но вместе с тем очевидно, что результат обманного действия, не причиняя зла никому другому, приносит обманутому такую пользу, которая препятствует ему осуществлять его высшие ценностные установки (реализуемые лишь ценой страданий, осознания горькой правды, ценой смертельного риска, неизбежных жертв). Диапазон вариантов, когда польза от добродетельного обмана противоречит высшим ценностям или не согласуется с ними в тех или иных отношениях, является трудно обозримым.

Рассмотрим такой пример. Человек знает, что жена его друга изменяет последнему, искусно обманывает его в течение длительного времени. Умалчивая об этом и рассеивая подозрения друга (разумеется, из самых лучших побуждений), он тоже обманывает его в течение длительного времени. Оба обманывают, стремясь предохранить обманываемого от тяжелых переживаний, последствия которых непредсказуемы, хотя мотивы обманных действий жены, конечно, более разнообразны.

Проведите над собой, читатель, мысленный эксперимент, поставив себя на место обманываемого. Как бы вы оценили действия друга? Решились бы вы сохранять неведение (и «пользу», приносимую обманом со стороны жены и друга) или предпочли бы «горькую правду»? По-видимому, большинство все же выбрали бы правду и страдание, но вместе с тем и надежду на обретение подлинных ценностей такого рода. Это знаменует выбор высшей ценности и представляет собой форму самоутверждения (утверждения в себе лучшего и высшего).

Разумеется, ситуация выбора тут создана весьма искусственно, ибо в жизни полное неведение, обеспечиваемое ловким обманом, исключает и подобную ситуацию выбора. Однако, несмотря на это (и на банальность приведенного примера), предложенный мысленный эксперимент позволяет ясно показать довольно частое рассогласование прагматических и аксиологических оценок, необходимость оценки добродетельных целей обмана в системе координат высших, фундаментальных ценностей, так как в противном случае, стремясь принести добро, нередко причиняют зло. Впрочем, подобная ошибка не исключена и в тех случаях, когда добродетельная цель обмана определяется с позиций высших ценностей. Это связано с уникальностью каждого из нас, с личностно детерминированным характером оценки. Элементарные принципы гуманизма предостерегают от силового навязывания личности некоторых высших ценностей, если они чужды ей, если она должна еще до них дорасти.

Эти обстоятельства резко усиливают проблематичность добродетельного обмана. Ведь тот, кто совершает его, вольно или невольно проецирует свою систему ценностей и символов веры на личность обманываемого. Тем самым нарушается автономия личности последнего, игнорируется ее собственная воля, хотя субъект добродетельного обмана полагает, что так поступил бы на его месте и тот, кого он обманывает. На каждом шагу мы сталкиваемся с рассогласованием прагматической и аксиологической оценок. И столь же часто мы обнаруживаем рассогласование надличностной нормы и номинально связанной с ней ценностной установкой личности. Субъект добродетельного обмана никогда не располагает полной информацией об условиях достижения благого результата, так как они выявляются лишь в будущем, а он действует сейчас.

К этому надо добавить, что нередки случаи, когда акт добродетельного обмана по своему результату амбивалентен, т.е. приносит одновременно добро и зло, в одном отношении - пользу, в другом - вред (каждый может легко вспомнить из своей жизни подобные примеры); и, главное, трудно или невозможно определить - чего же больше.

Вот еще один особый случай, на этот раз из романа Василия Гроссмана: «Чем тяжелее была у человека долагер-ная жизнь, тем ретивее он лгал.

Эта ложь не служила практическим целям, она служила прославлению свободы: человек вне лагеря не может быть несчастлив...»56.

И тут пора, наконец, посмотреть на проблему нравственных оценок в более широком плане - обратиться к реальному и целостному контексту человеческих коммуникаций - типичных, по крайней мере, для западной цивилизации. Речь идет о колоссально сложном процессе, в котором самым неожиданным образом переплетаются интересы, противоречивые взаимодействия отдельных людей, групп, социальных слоев, организаций, учреждений и т.п. В нем обнажаются противоречия человеческой природы, видны их исключительно многообразные, непредсказуемые проявления, мучительные процессы самополагания и самоопределения личности, отдельные акты которых не поддаются однозначным оценкам, питая и без того неоглядную среду неопределенности. В ее лоне стираются различия добра и зла, истины и лжи, и она бросает умиротворяющий отсвет на обман, хитрость, неискренность, лицедейство, столь повсеместные в обыденной жизни.

Видимо, поэтому Ларошфуко говорил, что все люди в обществе охвачены круговой порукой лицедейства: «Каждый человек, кем бы он ни был, старается напустить на себя такой вид и надеть такую личину, чтобы его приняли за того, кем он хочет казаться; поэтому можно сказать, что общество состоит из одних только личин»57. Отсюда притворство, неподлинность межличностных отношений, потребность обмана и связанные с нею хитроумные игры: «Искренность - это чистосердечие. Мало кто обладает этим качеством, а то, что мы принимаем за него, чаще всего просто тонкое притворство, цель которого - добиться откровенности окружающих»58. «Если мы решим никогда не обманывать других, они то и дело будут обманывать нас»59. «Притворяясь, будто мы попали в расставленную нам ловушку, мы проявляем поистине утонченную хитрость, потому что обмануть человека легче всего тогда, когда он хочет обмануть нас»60.

Подобные вопросы сильно занимали такого тонкого исследователя человеческой природы, как Монтень, уделявшего им в своих «Опытах» пристальное внимание. Он приводит слова Цицерона («Ложное до того близко соседствует с истиной, что мудрец должен остерегаться столь опасной близости») и добавляет: «Истина и ложь сходны обличием, осанкой, вкусом и повадками: мы смотрим на них одними и теми же глазами»61.

Но дело не только в этом. «Близость» истины и лжи вызывается прагматическими интересами, интенциональными факторами, парадоксальностью человеческих взаимоотношений. «Истина иногда бывает для нас затруднительна, неудобна и непригодна. Нам нередко приходится обманывать, чтобы не обмануться, щуриться и забивать себе мозги, чтобы научиться отчетливее видеть и понимать»62. И вслед за этими словами Монтень приводит изречение Квинтилиана: «Судят люди невежественные, и часто их надо обманывать, чтобы они не заблуждались». Он сочувственно излагает Сенеку: «Многие подали мысль обмануть их, ибо обнаружили страх быть обманутыми, и, подозревая другого, предоставили ему право на плутни»63.

Монтень подчеркивает трудности выбора между полезным и честным, невозможность их согласования во всех случаях, даже если человеком руководят самые благонамеренные побуждения. «Я не пытаюсь отказывать обману в его правах - это значило бы плохо понимать жизнь: я знаю, что он часто приносил пользу и что большинство дел человеческих существует за его счет и держится на нем. Бывают пороки, почитаемые законными; бывают хорошие или извинительные поступки, которые тем не менее незаконны»64. Подобные рассогласования неустранимы: «даже сама невинность не сумела бы, живя среди нас, обойтись без притворства и вести дела не прибегая ко лжи»65.

Особенно хорошо это видно на примерах общественной или государственной деятельности, требующей сочетания различных интересов и использования недостойных средств для достижения высоких целей. Ссылаясь на мнения многих выдающихся мыслителей древности, Монтень пишет: «Тот, кто стремится к некоей общей правде, вынужден допускать неправду в частностях, и тому, кто хочет справедливости в делах великих, приходится совершать несправедливость в мелочах, а правосудие человеческое действует на манер медицины, с точки зрения которой все полезное тем самым правильно и честно»66. «Общее благо требует, чтобы во имя его шли на предательство, ложь и беспощадное истребление: предоставим же эту долю людям более послушным и более гибким»67. Сам бы он не хотел такой доли, да и вообще подобная необходимость оказывается для него под вопросом, о чем подробнее будет сказано дальше.

Для Монтеня добродетельный обман все же сохраняет проблематичность - и это, несмотря на признание его неустранимое™ из общественной жизни, как, впрочем, и неустранимое™ всякого обмана, в том числе с неопреде ленными, недостаточно четкими нравственными индикациями.

Вопреки всему правда остается высшей и несомненной ценностью: «Непосредственность и правдивость своевременны и уместны в любой век, каким бы он ни был»68. «Мало того, что мне противно обманывать, - мне противно, когда обманываются во мне»69. «Лишь бы говорилась правда. Это важнее всего. Кому не отвратительно вероломство, раз даже Тиберий отказался прибегнуть к нему, хоть оно и могло доставить ему великую выгоду?»70. И Монтень приводит случай, когда Тиберию предложили избавиться от злейшего врага римлян Арминия с помощью яда. Но Тиберий «отверг полезное ради честного. Это был, скажут мне, лицемер. Полагаю, что так: среди людей его ремесла это не диво. Но признание добродетели не обесценивается в устах ее ненавистника. Тем более что оно вынуждено у него самой истиной, и если даже он отвергает его в своем сердце, то все же прикрывается им, чтобы приукрасить себя»71.

Монтень, пожалуй, как никто другой из философов, раскрыл диалектические нюансы и переходы добродетельности и недобродетельности в актах человеческого общения, связанных с моментами дезинформации, умолчания, притворства, тщательно продуманного обмана.

Анализ аспекта проблематичности добродетельного обмана показывает невозможность альтернативного решения многих задач нравственного выбора, ибо сами возможности заданы в многомерном ценностно-смысловом поле, включающем не только иерархическую упорядоченность (ценностей и смыслов), но и конкурирующие между собой однопорядковые ценности, не говоря уже об отношениях дополнительности, кооперативности и многих других, не поддающихся какому-либо четкому упорядочению.

Наша склонность к сплющиванию этой многомерности и созданию удобных правдоподобных теоретических клише препятствует глубокому пониманию человеческого духа, обладающего в действительности непредсказуемыми степенями свободы. Когда же под видом абстрагирования наше теоретическое сознание вытесняет все то, что не укладывается в его готовые категориальные структуры, умело игнорирует как чуждое, не действительное спонтанную игру душевных сил, стихию духовных новообразований, то оно приводит к угрожающему росту, собственной тривиальности, и к резкому «сужению» сознания вообще. Это создает благоприятную почву для утверждения в массовом сознании упрощенных стереотипов морального выбора и этической оценки, а стереотипы такого рода, в свою очередь, предопределяют формирование общественного мнения.

Между тем непредвзятый анализ именно темы проблематичности добродетельного обмана обнажает механизмы соскальзывания общественного мнения на уровень упрощенных решений и его нетерпимости к иным, особенно к неальтернативным решениям. Здесь ясно обнаруживаются не только фиктивность добродетельной интенции (когда она искусно имитируется, не будучи на самом деле добродетельной) и не только самообман и самооправдание (когда субъект уверяет себя в благой цели, в гуманном характере производимого им обманного действия, хотя его подлинный смысл состоит в защите личного или группового интереса). Здесь нередко выявляется относительность самого качества добродетельности, невозможность его выражения в краткой и однозначной формуле, столь привлекательной для общественного мнения, обнаруживаются такие неожиданные метаморфозы добродетельности, вплоть до перехода ее в свою противоположность, что их осмысление способно повергнуть в скепсис и в этический релятивизм.

Все это связано с чрезвычайно сложной структурой социальных отношений, с противоречиями между различными социальными субъектами, взаимообусловленностью их интересов. Конкретное рассмотрение акта добродетельного обмана, цель которого, казалось бы, достигнута, выявляет обычно и таких социальных субъектов (индивидуальных, коллективных и массовых), для которых тот же акт добродетельного обмана оборачивается злом. Попытаемся показать это на примере вопроса о причинах «признаний» Н.И. Бухарина на процессе по делу так называемого правотроцкист-ского-блока. Ведь полезно обращаться к нашей не столь давней истории, содержащей много поучительных уроков.

2.5. Ложь Н.И. Бухарина.

0 необходимости различать благонамеренность и благодетельность обмана

Совершенно ясно, что утверждения Н.И. Бухарина о его участии в шпионаже и диверсиях, о его контрреволюционной деятельности, служении фашизму - чудовищная ложь. Вот некоторые его «признания»: «Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников социалистической родины, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, преступление, измену. Мы превратились в повстанческий отряд, организовывали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата»72. На вопрос Вышинского: «Короче говоря, вы скатились к прямому оголтелому фашизму», Бухарин отвечает: «Да, это правильно, хотя мы и не ставили всех точек над “и”»73.

Известно, что некоторые склонны расценивать ложь Бухарина как благонамеренную. Но в чем именно заключалась эта благонамеренность? Чье благо пытался отстоять Бухарин ценой столь ужасающей лжи - вот вопрос. На него трудно дать исчерпывающий ответ. Скорее всего Бухарин стремился таким путем спасти жизнь любимой жены и маленького сына, приняв условие Сталина. Маловероятно, что к этому Бухарина склонили пытками или угрозой пыток, хотя скорее всего такие угрозы и действия имели место, могли сыграть определенную роль. И совсем уж маловероятно предполагать, что ложь Бухарина на процессе имела целью сохранение авторитета партии и ее вождя, стремление принести себя в жертву во имя высших партийных интересов - так называемая «версия Рубашова», представленная Артуром Кёстлером в его знаменитом политическом романе «Слепящая тьма»74.

Надо заметить, что ложь во избежание пыток и мучительной смерти, «признание» как средство прекращения пыток трудно относить к категории добродетельного обмана, за исключением, быть может, отдельных случаев, когда сохранения жизни такой ценой добиваются для того, чтобы иметь возможность совершить какой-то очень важный, общественно значимый поступок, скажем, публично выступить с разоблачениями на суде. Эти сложные вопросы нуждаются, конечно, в специальном обсуждении.

Дала ли желаемый для Бухарина эффект его ложь, касавшаяся, кстати, не только собственной личности, но и его коллег по процессу? На этот вопрос скорее всего следует ответить отрицательно. Жена его была репрессирована и выжила чудом. Другие мыслимые позитивные следствия тоже в высшей степени сомнительны. Кому же принесла пользу благонамеренная ложь Бухарина?

Конечно, тому, кто в ней был заинтересован. Сталину и его клике. Эта ложь служила обоснованию кровавого деспотизма Сталина, укрепляла заблуждение народа, оправдывала дальнейший террор и произвол. Если такие люди, как Бухарин (член Политбюро при Ленине, его ближайший соратник), скатились в болото предательства и фашизма, то насколько же прав великий вождь, уничтожая врагов народа. «Признания» и покаяния Бухарина великолепно подкрепляли чудовищную систему обмана, созданную сталинским режимом.

Эта до крайности наглая, многоярусная, всепроникающая система лжи вывернула наизнанку, проституировала, растлила привычные значения и смыслы: злейшие враги народа почитались его друзьями, лучшие представители народа клеймились как его враги, деспотическое насилие над народом выдавалось за служение народу, гнусная низость - за возвышенную духовность, коварное хитроумие -за мудрость, жалкая, полуграмотная посредственность - за великих политических деятелей, и т.п. И все это шло под флагом борьбы за счастье народа, за идеи коммунизма, против безнравственных предателей интересов народа.

Вот как обыгрывает Вышинский «признания» Бухарина используя оправдательные оговорки и философские отступления последнего: «Философия, за дымовой завесой которой пытался здесь укрыться Бухарин, - это лишь маска для прикрытия шпионажа, измены»75. «Философия и шпионаж, философия и вредительство, философия и диверсии, философия и убийства - как гений и злодейство - две вещи несовместимые! Я не знаю других примеров - это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размозжить ей голову разбойничьим кистенем»76.

Вот какое благородное негодование! Какая сила нравственного возмущения! Слушайте дальше: «Так и Бухарин - вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него смиренный, тихий, почти святой... Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезуитства и нечеловеческой подлости!»77. И, наконец, самое главное: «Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, предавших врагу нашу родину, расстрелять как поганых псов! Требует наш народ одного: раздавить проклятую гадину!»78.

И обманутый народ, веривший Сталину, действительно требовал этого. Народ верил (в массе своей!) тому, что говорили на процессе Бухарин и его «сообщники». Поэтому, даже если их ложь и считается благонамеренной или вынужденной, она ни под каким предлогом не может рассчитывать на малейшее нравственное оправдание. Объективно эта ложь служила обману народа, деформации его самосознания, способствовавшей углублению самообмана.

Нетрудно ведь допустить, что, обманывая народ, тщательно организуя систему дезинформации и фальсификации (и по поводу результатов первых пятилеток, и по поводу борьбы с кулачеством, с «врагами народа» и т.д.), Сталин, возможно, вполне искренне считал, что народу лучше не знать правды, что такое неведение является для него благом, а те, кто стремится выяснить истину и говорить ее людям, несут народу зло и являются поэтому его врагами. Тогда, выходит, что и ложь Сталина нужно определять как благонамеренную.

Это дает повод различать понятия благонамеренной лжи (благонамеренного обмана) и добродетельной лжи (добродетельного обмана). Хотя добродетельный обман и предполагает благое намерение, но последнее далеко не всегда по-настоящему добродетельно, т.е. содержит реальную возможность добра, способно приносить и приносит действительное добро. В некоторых случаях благонамеренного обмана само это намерение субъекта, будучи вполне искренним, является заведомо морально неприемлемым или заведомо нереальным, прожектерским, и тогда эти случаи нельзя относить к благодетельному обману. Субъективное намерение само по себе еще недостаточно для определения благодетельного обмана, с самого начала оно должно соответствовать нормам нравственности и справедливости, допускать вместе с тем объективные оценки. Конечно, подобные оценки (и прогнозы) носят, как правило, вероятностный характер. Но этого достаточно, чтобы отбросить крайние проявления субъективизма, всякие патологические и аморальные установки, выступающие в форме субъективно переживаемого благого намерения.

Тут мы подходим к самому трудному, пожалуй, и мучительному пункту проблемы добродетельного обмана. Кто и как санкционирует, устанавливает качество добродетельности? Ясно, что это не может быть прерогативой только самого субъекта добродетельного обмана, хотя он и является ответственным инициатором данного акта, способен соотносить его содержание с принципами нравственности и справедливости, анализировать и оценивать его качество, опираясь на объективные критерии, быть самокритичным. И тем не менее без внешнего подтверждения качество благодетельности данного акта не может обрести объективного статуса. Оно по самой своей природе референтно, относится к иному субъекту (даже когда преследует интересы того, кто производит добродетельный обман, ибо тем самым способствует защите автономии всякой личности, ее права на тайну и волеизъявление). Внешним референтом выступают социальные субъекты, олицетворяющие нормы нравственности и справедливости, принятые в данном обществе. Как правило, именно они санкционируют качество благодетельности. Если эти субъекты являются в то же время и объектами добродетельного обмана, то их санкции трудно оспорить, ибо при прочих равных условиях приоритетом в определении и санкционировании добра обладает не тот, кто делает, как он думает, кому-то добро, а тот, кому делают это добро. Если субъект, которому стремятся оказать благодеяние, отвергает, его, ибо не считает для себя благом, то это - его право. Навязывание другому силой того, что полагается в качестве добра, столь же проблематично, как и оправдание добродетельного обмана.

В этой связи следует вспомнить, что все чудовищные по своим масштабам истребительные акции сталинского режима выдавались за необходимые действия во имя блага народа. Эти акции имели, однако, свои корни во многих типичных интерпретациях теории борьбы за социализм, в различных экстремистских установках всевозможных борцов «за счастье народа». В 1920 г. на одном из московских зданий висел огромный лозунг «Железной рукой загоним человечество к счастью!». Матрос Железняков, как засвидетельствовал М. Горький, сказал, что «для благополучия русского народа можно убить и миллион людей»79. Но эта линия уходит еще дальше в прошлое. Она четко прослеживается у радетелей блага русского народа в XIX в. Их сострадание к народу и готовность беззаветно бороться за его счастье вела к парадоксальным результатам, что хорошо было подмечено Н. Бердяевым. По его словам, уже Белинский «из сострадания к людям» «готов проповедовать тиранство и жестокость», ибо «люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью» и «для того, чтобы осчастливить большую часть человечества, можно снести голову хотя бы сотням тысяч»80. Бердяев убедительно раскрыл «роковую диалектику» развития русской революционносоциалистической и атеистической мысли: благо человека определяется не им самим, но обществом и государством, а значит, каким-то другим человеком, действующим от имени общества и государства. И если человека можно насиловать и убивать для его же блага, то тем более, конечно, не возбраняется его обманывать.

Все это, если учесть наш исторический опыт, еще раз подчеркивает проблематичность добродетельного обмана, заставляет особенно пристально оценивать те критерии, которые позволяют определить само качество добродетельности.

Санкционирование качества добродетельности в завершенных актах добродетельного обмана носит конкретный характер, действительно лишь в определенных временных рамках, в определенных отношениях и смыслах. Это еще раз указывает на проблематичность явлений добродетельного обмана.

2.6. Что такое добродетельный обман со стороны государства и его органов?

Обман со стороны правителей и государственных органов - вещь обычная, повсеместная. Важно осмыслить те случаи обмана, которые по традиции подводят под категорию добродетельного, и выяснить, насколько это оправдано.

В связи с этим обратимся еще раз к Платону, на которого всегда ссылаются при обсуждении указанного вопроса. Напомню, что он различал «подлинную ложь» и «словесную ложь». Первая из них есть зло, не может считаться полезной ни под каким видом, так как «вводить свою душу в обман относительно действительности, оставлять ее в заблуждении и самому быть невежественным и проникнутым ложью - это ни для кого не приемлемо: здесь всем крайне ненавистна ложь»81. Подлинная ложь - «это укоренившееся в душе невежество, свойственное человеку, введенному в заблуждение. А словесная ложь - это уже воспроизведение душевного состояния, последующее его отображение, и это-то уж не будет беспримесной ложью в чистом виде»82.

Добродетельный обман связан лишь со словесной ложью. Платон спрашивает: «Словесная ложь бывает ли иной раз для чего-нибудь и полезна, так что не стоит ее ненавидеть? Например, по отношению к неприятелю и так называемым друзьям? Если в исступлении или безумии они пытаются совершить что-нибудь плохое, не будет ли ложь полезным средством, чтобы удержать их? Да и в тех преданиях, о которых мы только что говорили, не делаем ли мы ложь полезной, когда как можно более уподобляем ее истине, раз уж мы не знаем, как это все было на самом деле в древности?»83.

Платон отвечает на эти вопросы утвердительно. Лишь Богу ложь никогда и ни в чем не может быть полезной, «любому божественному началу ложь чужда»84. Для человека же она бывает полезной «в виде лечебного средства»85. Поэтому «такое средство надо предоставить врачам, а не-сведующие люди не должны к нему прикасаться»86. «Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих сограждан -для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать. Если частное лицо станет лгать подобным правителям, мы будет считать это таким же - и даже худшим - проступком, чем ложь больного врачу...»87.

Мы привели почти все высказывания Платона, касающиеся добродетельной лжи. Они допускают, конечно, различные интерпретации. Однако все же бросается в глаза следующий слабый пункт позиции Платона: асимметрия в информационном контуре «правитель-граждане». Легко показать, что эта асимметрия, допускающая ложь правителя и исключающая ложь граждан, не поддается рациональному обоснованию. Ведь правитель - не Бог, а человек и, следовательно, подвержен человеческим слабостям и недостаткам. Нетрудно представить себе такие случаи, когда частное лицо лжет правителю, который, будучи в состоянии исступления, способен «совершить что-нибудь плохое» для государства и тем самым частное лицо предотвращает это «плохое». Мыслимы и многие другие случаи, противоречащие позиции Платона. Например, когда правитель, руководствуясь интересами государства, обманывает нижестоящего правителя, а тот, в свою очередь, лжет ему, тоже руководствуясь интересами государства. Чаще всего мы имеем дело не с ложью правителя, а с ложью многих правителей, объединенных в иерархически организованную систему (которая включает правителей одного ранга, способных и вынуждаемых лгать друг другу). В такой ситуации, если следовать Платону, остается только одно: признать право лгать лишь за вышестоящим правителем. Однако все это придает качеству добродетельности еще большую проблематичность, чем во всех уже рассмотренных разновидностях добродетельного обмана.

Во-первых, это качество здесь сводится исключительно к пользе (государства), т.е. определяется сугубо прагматическими критериями. В плане этической оценки подобные обманные действия в лучшем случае остаются неопределенными, но чаще всего они вступают в противоречие с нормами нравственности.

Во-вторых, трудно дифференцировать личные интересы правителя и интересы государства, ибо чаще всего они переплетаются слишком тесно, не говоря уже о том, что сплошь и рядом правители выдают свои интересы за государственные (даже малейшие амбициозные интересы Сталина, его прихоти, капризы тотчас же изображались как высшие государственные интересы). Можно указать примеры, когда ложь правителя преследует личный интерес, но это отвечает и государственному интересу. В таких случаях, однако, вряд ли допустимо говорить о добродетельном или благонамеренном обмане. Вспомним Талейрана, который искусно обманывал своих контрагентов, что позволяло ему получать от них огромные взятки, но вместе с тем заключать с ними выгодные для Франции договоры.

Выходит, то, что определяется как польза государству, может достигаться и путем самой низкой лжи, лицемерия, вероломства. Качество добродетельности обязательно предполагает этическую координату. Если эта координата устранена, то тем самым полностью утрачивается возможность оценки добродетельности, в том числе и того, что называется добродетельным обманом.

Это обстоятельство было четко зафиксировано еще Монтенем, который недвусмысленно выступал оппонентом Платона: «Меня часто охватывала досада, - писал он, - когда я видел, как судьи, стараясь вынудить у обвиняемого признание, морочили его ложными надеждами на снисхождение или помилование, прибегая при этом к бесстыдному надувательству. И правосудие, и Платон, поощрявший приемы этого рода, немало выиграли бы в моих глазах, предложи они способы, которые пришлись бы мне более по душе. Злобой и коварством своим такое правосудие, по-моему, подрывает себя не меньше, чем его подрывают другие»88.

Таким образом, в этическом отношении обман со стороны государственных деятелей и государственных органов не может получить оправдания. Остается одно - польза государства. Но и тут дело обстоит весьма сложно, ибо нужно иметь четкие критерии для определения того, что является действительно полезным для государства и во имя чего допустимо обманывать отдельных граждан, коллективы, социальные группы, народ в целом.

Исторический опыт и, в частности, опыт нашего государства показывает, что различные формы и проявления намеренной дезинформации со стороны государственных органов, руководящих деятелей страны слишком уж часто не имеют никакого оправдания с точки зрения действительных интересов государства и народа. Заметим, что интересы государства (как системы государственных органов) и интересы народа отождествлять неправомерно, часто мы видим их резкое расхождение.

Бюрократическая система не раз успешно выдавала свои интересы за народные, обманывая тем самым народ, скрывая от него принципиально важную информацию. Бюрократическое тайнодейство, кастовая закрытость и засекреченность, фетишизация государственных функций и роли функционеров - вот условия успешного обмана общества, развития коррупции, организованной преступности в государственных масштабах.

В деятельности государственных органов и их представителей следует, конечно, различать акты сохранения закрытости информации и акты дезинформации. Бесспорно, что у высшего эшелона власти, у определенной группы управляющих могут быть секреты, тщательно скрываемые от общественности. Такое сокрытие определенной информации может использоваться для обмана народа (например, табуирование «невыгодной» правительству информации и т.д.), но может и не иметь характера обмана, преследовать полезные для страны цели. Акты же намеренной дезинформации общественности, осуществляемые официальными органами и лицами под предлогом государственной пользы, оказываются, как правило, сомнительными с точки зрения возможности их оправдания.

Отсюда крайняя необходимость у общества иметь демократические способы и органы проверки любой информации, исходящей от государственных учреждений, от управляющих любого ранга. Возможность такой проверки является непременным фактором оптимизации деятельности управленческого аппарата.

Учитывая сказанное, допустимо считать, что намеренная дезинформация со стороны государства и его управителей (позволим себе видоизменить термин Платона «правитель»), даже в тех случаях, когда она оказывается в каких-то отношениях полезной, не может подводиться под категорию добродетельного обмана. Это - особый феномен, требующий специального анализа, описания и обозначения.

Следует согласиться с соображениями В.И. Свинцова по этому вопросу: «Легко воссоздается множество моделей, - пишет он, - в которых объектом добродетельного обмана становится индивид, в экстремальных ситуациях -группа связанных определенной общностью индивидов. Однако ситуация в корне меняется, когда речь заходит о социуме, базирующемся на принципах демократии. Коммуникатор, произвольно присваивающий себе право селекции информации, в подобных ситуациях, по существу, трансформирует обман в социальный самообман. Какой бы суровой, горькой, трагичной, вообще «некомфортной» ни была истина, ни с нравственной, ни с праксеологической точки зрения оправдать социальный самообман невозможно»89. Добавлю, что гуманистические принципы категорически исключают намеренную дезинформацию общественности, обман народа, не взирая ни на какие оправдательные доводы.

В заключение надо сказать, что, несмотря на трудности этического оправдания добродетельного обмана, даже в самых, казалось бы, несомненных случаях и несмотря на его многоликость, препятствующую охвату этого феномена единой концептуальной рамкой, отрицать его реальное существование невозможно. Добродетельность обмана может быть установлена лишь эмпирически, путем конкретного анализа вызвавших его обстоятельств и вызываемых им следствий, а постольку лишь ретроспективно (когда достаточно полно проявились последствия обманного действия).

3. ПОЛУПРАВДА: ЕЕ ПРИРОДА И СОЦИАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ

3.1. Целостность и полнота правды

За последние 15-20 лет в нашей общественной жизни были сокрушены многие догматы, произошли существенные изменения в массовом сознании. Но вместе с тем мы обнаруживаем на каждом шагу чрезвычайную устойчивость привычных символов веры, трудности усвоения массовым сознанием новых ценностных ориентаций, новых мировоззренческих установок, новых политических и правовых принципов. Это обусловлено многими объективными обстоятельствами. Среди них важную роль играют культурно-исторические и социально-психологические факторы. Власть наличных стереотипов и мифологем над умами людей поддерживается их склонностью выдавать желаемое за действительное, охотно принимать на веру такие положения, которые отвечают их текущим интересам, освобождают от мучительного выбора, принятия самостоятельного решения и, главное, от ответственности.

Но среди множества факторов, способствующих стойкости догматических стереотипов, весьма существенную роль играет феномен полуправды. Чтобы обрести устойчивость, укорененность в умах огромного множества людей, мифологема или символ веры должны быть правдоподобными, иметь ясную логическую форму и эмпирические подтверждения, способные обеспечить их убедительность для массового сознания.

Как антипод обмана правда характеризуется признаками подлинности и несомненности, целостности и неделимости. Она в принципе исключает какое-либо ее ущемление и дозирование. Выступая в качестве одной из высших ценностей, правда символизирует идеальные, предельно честные межличностные и социальные отношения, а постольку предполагает этический максимализм, должна противостоять не только обману, но и всевозможным релятивистским поползновениям, склонности стушевать острые грани, непримиримые оценки. Ведь такая склонность типична для человеческой натуры, выражает ее слабость, действие компенсаторных механизмов, используемых для облегчения мучительного процесса выбора. Действительная правда, полностью соответствующая своему понятию, - едина, неделима, не подлежит поправкам хитроумия и конъюнктуры.

Однако в жизни определить и распознать действительную правду не так-то просто. Под личиной правды не столь уж редко выступает самый гнусный обман, ее именем освящаются невежество и предрассудки, низменные побуждения и корысть. Люди склонны охотно подавлять свои сомнения и признавать за правду нечто такое, что является лишь надеждой на правду, довольствоваться крохами правды. Трудности различения правды и лжи усугубляются, когда ложная, искажающая суть дела информация включает истинные сведения, правдивые мотивы.

Процессы обновления, происшедшие в России, обострили и повысили нашу потребность в полной, несомненной истине и справедливости. Поэтому столь актуальным является ныне вопрос о действительной правде и феномене полуправды, о котором столь часто говорится со всевозможных трибун и в прессе.

Попытаемся вначале хотя бы в самых общих чертах определить то, что именуют полуправдой. Это, по-видимому, частичная правда, не вся правда о том, что нас интересует, или же это такое сообщение, которое является неправдой, хотя и содержит некоторую верную информацию. Но возможны и другие варианты полуправды, более хитроумной, многослойной, искусно организованной мастерами политических и иных социальных игр, тщательно загримиро-ваннс^й под откровение. И, наоборот, неловкой, плохо маскирующей свою частичность или дозирующей информацию из благих побуждений, в силу необходимости сохранения тайны, служебной субординации и т.д., и т.п.

Многообразие проявлений феномена полуправды требует тщательного анализа. Это довольно трудная задача. Не претендуя на ее разрешение, мы ограничимся рассмотрением лишь некоторых аспектов этой проблематики.

Прежде всего, надо указать на тот довольно типичный случай, который находится в центре внимания массовой прессы и публицистики. Речь идет о разновидности полуправды, названной в свое время И. Виноградовым «порционной» и «поэтапной». Приведем его слова, написанные в разгар борьбы за «перестройку» с характерным для того времени максимализмом требований и надежд: «Полнота правды о том, чем живет и что думает общество, нужна именно сейчас, сегодня, сразу, а не по кусочкам и когда-то в будущем. Точно так же, как не завтра и не послезавтра, а сейчас, сегодня, и не отмеренными порциями, в по возможности сразу и целиком нужна нам вся полнота правды о всех сферах реальности, которые входят сегодня в орбиту нашего внимания и осмысления в связи с процессом перестройки, - вся правда о жизни нашей страны, о ее прошлом и настоящем, о ее экономике и экологии, о ее социальных институтах и реально действующих механизмах правопорядка, о строении ее социальной психологии и ее физическом здоровье, о ее уголовной, медицинской и любой другой статистике, исключая разве лишь сферу военной тайны»90.

Резкая критика И. Виноградовым принципа и политики «поэтапной» правды заслуживает, конечно, поддержки. Несомненно и то, что такого рода тактика информирования масс выражала интересы противников обновления нашего общества. В данном случае дозирует правду, компонует полуправдивое сообщение институциональный субъект в лице тех или иных своих представителей, располагающих реальной властью. Именно они выступали в качестве дирижеров полугласности, имея вытренированный ими оркестр средств массовой информации. Атмосфера полугласности обеспечивает политику дозированной правды, публичной полуправды, что оборачивается публичным полу-обманом, ибо сокрытие части фактов, подача других в непременно выгодном свете и т.п. способны вести к дезинформации.

Рассматриваемый случай полуправды весьма характерен для политической деятельности. В теоретическом отношении он является, пожалуй, наиболее осмысленным и сравнительно простым. В самом деле, о чем тут речь? Возможны две интерпретации, дополняющие друг друга.

1. Институциональному субъекту (правительству, ведомству и т.п.) известна полная правда, т.е. он располагает исчерпывающей информацией, точными сведениями, статистическими данными и т.д., но тщательно скрывает часть из них, публикуя, предавая гласности лишь «выгодные» с его точки зрения данные.

2. Институциональному субъекту неизвестна полная правда; она становится известной частным лицам или общественным организациям в результате специального изучения вопроса, поиска информации и т.п. Однако официальные органы налагают запрет на публикацию новых данных, препятствуют обнародованию исключительно важной информации, ставшей достоянием частных лиц, стремятся во что бы то ни стало сохранить прежнее половинчатое, «урезанное» отображение соответствующей области социальной действительности.

Ясно, что в обоих случаях проявляются консервативные и «эгоистические» черты институционального субъекта (представляющих его лиц), что необходима решительная борьба за право на полную информированность против бюрократических и всяких иных махинаций со статистическими данными и другой жизненно важной для широких масс информацией о действительном положении дел в стране и за рубежом.

Но для того чтобы глубже осмыслить феномен полуправды даже в его простейших проявлениях, надо вначале выяснить, что такое «полная правда». А это - далеко не простой вопрос, ибо не всегда ясно даже то, в каком смысле говорится о полной правде. Если имеется в виду полное знание о некотором фрагменте социальной действительности или о тенденциях ее развития, то такая трактовка «полной правды» заведомо сомнительна. Одно дело - полные статистические сведения: честное их опубликование без каких-либо изъятий может именоваться полной правдой, в противоположность неполной правде, когда часть сведений утаивается, остается достоянием лишь узкого круга руководителей. Другое дело, когда речь заходит об истории нашего общества, о полноте исторической правды. Тут тоже сравнительно легко можно установить случаи полуправды, если удается показать, что официальные органы или отдельные лица, описывая и объясняя события прошлого, намеренно или ненамеренно оставляют в тени существенные факты. Однако каким образом определить полную правду, каковы критерии подобной полноты? Имеется ли в виду полнота фактического описания (невозможность дополнения его новыми фактами) или некая завершенность объяснений и оценок (невозможность дальнейшего их уточнения или даже пересмотра)? И то, и другое вряд ли достижимо.

Как видим, вопрос о полноте правды, «всей правде» требует серьезного анализа. Если взятый в абстрактной форме тезис о неделимости и полноте правды («нужна нам вся полнота правды о всех сферах реальности...») является, конечно, истинным, ибо противоречащий ему тезис будет заведомо ложным, то в каждом конкретном случае реализация требования о полноте и неделимости правды оказывается проблематичной.

Бесспорным остается следующий смысл обсуждаемого требования: не должно быть запретных для критики областей социальной действительности, запретных вопросов и фактов; недопустимы меры официальных и частных органов, олигархических групп, владельцев средств массовых коммуникаций по ограничению и селекции общественно значимой информации; нетерпимо дозирование такой информации, тем более сокрытие «негативных фактов», особенно тех, которые касаются деятельности государственного аппарата, руководящих лиц, крупнейших корпораций и т.п.; официальные органы не должны чинить препятствия компетентному изучению социальной жизни и обнародованию новых результатов, способствующих уточнению,

углублению или даже пересмотру сложившихся представлений и оценок. Кроме того, требование полноты и неделимости правды, очевидно, означает требование логической определенности соответствующих суждений: если правда выражает истину и справедливость, то она не может быть полуистиной или полусправедливостью, она или есть или ее нет.

Однако отмеченное выше противоречие, или лучше сказать несоответствие, между абстрактной формулой о полноте правды и ее конкретной реализацией свидетельствует о серьезных трудностях, возникающих при попытках четкого описания феномена полуправды во всем диапазоне ее конкретных проявлений, а, следовательно, четкого отграничения ее от того, что полагается действительной правдой. Для того чтобы хоть в какой-то мере прояснить данный вопрос, нужно рассмотреть его в двух различных, но взаимосвязанных планах - эпистемологическом и коммуникативном.

3.2. Неполная правда и ее разновидности

Уточним понимание того, что именуется правдой. Это прежде всего определенное знание и определенная оценка. Правда есть не просто истинное знание, она представляет высокозначимое знание, несущее положительный или отрицательный ценностный заряд. Даже если оставить в стороне ту ипостась правды, которую называют правдой-справедливостью и ограничиться правдой-истиной, то не трудно увидеть, что содержание ее включает момент твердой оценки, имеющей форму убеждения, уверенности, веры. Но оценка определяется системой ценностей, и там, где правда-истина связана с высшими ценностями, она непременно оказывается также и правдой-справедливостью. Поэтому неверно считать эти две ипостаси правды альтернативными, они взаимообусловлены в такой же степени, как знание и ценность. Но поскольку правда выступает в виде некоторого знания, последнее всегда выражено в той или иной его форме (суждение, комплекс взаимосвязанных утверждений, мнение, концепция, художественная идея, идеологическое образование, теория и т.п.). Это же относится и к тому, что мы называем полуправдой.

Следовательно, весьма полезен эпистемологический анализ тех высказываний, сообщений, идей, которые претендуют на статус правды. В ряде случаев такой анализ совершенно необходим. Вы заявляете нам, что ваши утверждения - несомненная правда и что вы разоблачаете ложь: давайте посмотрим, в чем подлинный смысл ваших утверждений, какую проверку они допускают и т.п. Мы получаем возможность если не подтвердить, то, по крайней мере, опровергнуть претензию на правду, доказав ложность приводимых утверждений. Эпистемологический анализ позволяет серьезно осмыслить и вопрос о полноте правды (к нему мы вернемся ниже).

Как отмечалось, правда есть коммуникативный феномен, она имеет обязательно своего субьекта-заявителя, т.е. того, кто проникся ею, в чьем сознании она укоренена, образует смысложизненный пункт или во всяком случае существенный смысловой пункт в ценностной и в интен-ционально-волевой структуре сознания. Но правда коммуникативна потому, что она имеет не только субъекта-носителя и транслятора, своего заступника, хранителя, пропагандиста, но и того субъекта, которому она адресована и которого по большей части субъект-транслятор желает обратить в свою веру. Это желание не раз бывало настолько сильным, что иногда адресату приходилось платить жизнью за медлительность в усвоении сообщаемой ему правды. Нельзя поэтому серьезно обсуждать тему правды и полуправды, если остаются в тени следующие вопросы: 1) кто является заявителем, творцом, пропагандистом, защитником правды (кто является ее субъектом - здесь требуется по возможности более точное описание); 2) кому адресована эта правда (какому субъекту) и 3) с какой целью, зачем (этот вопрос часто оказывается весьма существенным еще и потому, что вскрывает парадоксы прокламирования правды). Чтобы завершить минимальную систему координат рассмотрения правды, надо добавить еще один, 4-й вопрос: что представляет собой заявляемая правда (требуется корректное описание ее содержания).

Эта четырехмерная система координат позволяет, как мне кажется, основательно проанализировать и феномен полуправды. Какой бы ни была полуправда, она прямо о себе не заявляет, а выступает в общем-то под именем полной и несомненной правды.

Рассмотрим подробнее вопрос о содержании правды (или того, что на нее претендует). Это можно делать, отвлекаясь от описания субъекта-транслятора и субъекта-адресата, а также от выяснения цели трансляции указанного содержания (хотя, конечно, для более глубокого его выяснения весьма существенно привлечение остальных координат). Заметим, что как в роли субъекта-транслятора (который может быть автором, соавтором или просто ретранслятором), так и в роли субъекта-адресата (который может активно принимать или не принимать сообщаемую ему правду или колебаться, сомневаться) способны выступать, помимо индивидуального субъекта, институциональный субъект (фирма, общественная организация, ведомство, государство), а также и коллективный субъект, массовый субъект (социальная группа, народ, человечество).

Соответственно следует учитывать основные варианты социальной коммуникации, допускающие аналитическое описание (один человек, осененный правдой, сообщает ее народу, нации, человечеству; наоборот, человечество, нация или государство в форме сложившихся идей, верований, ценностей навязывает ее индивидам; аналогично коллективный субъект адресуется к правительству, в суд или к своему индивидуальному члену и т.д.). Все это важно для понимания исключительно сложной структуры социальных коммуникаций, а соответственно и форм, способов циркуляции, живучести и столь частой неуязвимости полуправды.

Итак, правда имеет форму знания о том или ином объекте, включающего его оценку. Это знание доступно проверке, в том числе и на полноту. Поскольку полуправда рассматривается как неполная, частичная правда, что ведет к утрате качества правды, то указанное знание должно обладать признаками целостности и полноты. Но в каком смысле допустимо тут говорить о целостности и полноте?

Возьмем вначале эпистемологический план вопроса о полноте. С этой точки зрения (да, по-видимому, и со всякой другой) во многих случаях наши знания, оценки, утверждения, сведения, представления, мысли и т.д. не могут быть полностью охвачены альтернативой истины и лжи, правды и обмана, справедливого и несправедливого, верного и неверного, положительного и отрицательного. За пределами подобной альтернативы остается необъятное содержание нашего опыта, разверзается бездна неопределенности. Как часто, при ответе на вопрос, никто не может точно сказать, имеем ли мы дело с правдой или неправдой, и эта неопределенность способна длиться веками. Ведь надо учитывать и неведение субъекта о своем невежестве.

Не знающий о том, что он обманут, спокоен. Мы постоянно находимся не только в проблемной ситуации, задающей поиск истины и правды, но и в допроблемной ситуации, т.е. ситуации незнания о незнании. Если в проблемной ситуации выясняется наше незнание чего-то и формируется новый вопрос, ставится исследовательская задача, то в допроблемной ситуации у нас нет еще самого вопроса. Обратившись к прошлому, мы узнаём о такой ситуации. Скажем, лет двести тому назад никто не только не знал ничего о существовании позитрона или радиоактивного излучения, но и не подозревал о своем незнании этого. Но и сейчас мы находимся в аналогичном состоянии91. Это касается множества объектов внешнего мира, нашего организма и внутреннего психического мира - пока абсолютно никому неведомых объектов, которые в будущем обретут для нас реальность и станут определять содержание целого ряда идей, убеждений, объяснений, претендующих на статус истины, правды. Надо полагать, что эта «будущая правда» способна существенно повлиять на содержание «нынешней правды».

Подобная историческая конкретность, ограниченность, относительность и неточность наших знаний и оценок, образующих содержание прокламируемой правды, имеет самое непосредственное отношение к пониманию полноты и неполноты правды. Правда чаще всего заявляется более или менее компетентным субъектом, но неизбежно подверженным исторической ограниченности. И, конечно, не существует такого индивидуального, коллективного или институционального субъекта, социальный статус которого обеспечивал бы ему обладание непререкаемой правдой, монополией на нее. Однако такие претензии наблюдались в истории постоянно, более того, они утверждались иногда огнем и мечом, да и сейчас подобные претензии не перевелись, выступая то в форме непогрешимых провидений религиозного вождя, то в виде заявки на некую предельную мудрость со стороны отдельных политиков, экономистов, журналистов или коллективных органов.

Содержание прокламируемой правды должно быть открыто для обсуждения в процессе обоснования и проверки, должно выдерживать испытания инакомыслием, подтверждаться ходом общественной жизни (редким исключением тут бывают лишь простейшие фактические констатации).

Таким образом, с эпистемологической точки зрения, содержание того, что полагается субъектом в качестве правды во всех нетривиальных случаях, остается неполным, незавершенным, допускающим уточнения, конкретизацию, развитие, коррекцию оценок. Эта принципиальная неполнота обнаруживается и при подходе к анализу феномена правды со стороны выяснения ее объекта. Под объектом имеется в виду то, о чем нечто утверждается или отрицается и что оценивается субъектом-транслятором правды (это может быть какая-либо вещь, личность, группа, страна, нация, некоторое историческое событие и т.д., и т.п., причем взятые чаще всего в каком-то определенном отношении). Тут всегда возникает проблема корректной дискретизации данного объекта, ограничения числа приписываемых ему свойств, подразделение их на существенные и несущественные, а, следовательно, присутствует момент неопределенности. Возникают серьезные трудности адекватного описания объекта, трудности, о которых мы далеко не всегда отдаем себе ясный отчет.

Все это особенно остро ощущается, когда говорят, что нам нужна «вся правда о жизни нашей страны, о ее прошлом и настоящем, о ее экономике и экологии, о ее социальных институтах...». Интуитивно здесь вроде бы все понятно. Но, согласитесь, что такие объекты как «жизнь нашей страны», «ее прошлое и настоящее», «ее экономика» и т.п. чрезвычайно сложны по содержанию, и «вся правда» о них в целом и о том, что составляет их компоненты, -дело крайне проблематичное, не реальное, если под «всей правдой» понимать не просто истинные и справедливые утверждения, исключение ложных, неверных, несправедливых утверждений, а вполне адекватное выражение и представление всего богатства многомерного содержания указанных объектов.

Как уже отмечалось, в данном случае требование «всей правды» означает (в противоположность «полуправде» и лжи) открытость наличной информации, находящейся в распоряжении государственных и общественных органов, экономических субъектов, группы лиц или отдельных лиц, возможность доступа к пей и ее обнародования, обеспечения свободы выбора жизненно важной информации, изучения указанных объектов, концептуального оформления и трансляции полученных результатов, свободы публичного разоблачения фальсификаций и подтасовок, критики любых официальных и вообще публичных оценок, заключений, утверждений и, конечно, снятие официальных запретов и ограничений на публикацию всех достоверных данных об отрицательных явлениях в «жизни нашей страны», о «ее прошлом», «ее экономике» и т.д.

В эпистемологическом смысле «вся правда» остается тем идеалом, к которому стремится общественное и индивидуальное познание и самопознание. Историческая ограниченность наших знаний и оценок, безусловно, влияет на характер отношений между правдой и неправдой, содействует искажению правды, заигрыванию с ней, успеху всевозможных псевдоправедников, способствует хитроумным, незаметным для простого глаза деформациям. Но то, что обычно называется полуправдой, есть прежде всего феномен коммуникативный, ибо в эпистемологическом смысле, как мы пытались показать, правда практически никогда не является полной, завершенной, исчерпывающей.

Это означает, что вопрос о полноте и неполноте правды должен ставиться в коммуникативном смысле. Дело не в полноте знания о соответствующем объекте (присущем носителю, транслятору правды), а в полноте сообщения адресату того комплекса знаний и оценок, касающихся данного объекта, той информации о нем, которой действительно располагает субъект-транслятор.

Полуправда - это неполное и часто не вполне точное транслирование информации адресату. Можно выделить две типичные разновидности полуправды.

1. Когда один субъект, располагающий разнообразной информацией, сообщает другому лишь часть ее, создавая видимость полного, честного его информирования; при этом та часть информации, которая сообщается адресату (индивиду, коллективному субъекту, народу и т.п.), вполне адекватна, не содержит намеренных искажений.

2. Когда субъект-транслятор опять-таки под видом полного и правдивого сообщения передает адресату такую информацию, в которой истинные моменты сочетаются с ложными, т.е. адекватные описания объекта и истинные высказывания о нем правдоподобно компонуются с ложными описаниями и высказываниями; при этом обычно утаивается часть весьма существенной для адресата информации. В обоих случаях адресат, как правило, не имеет достаточных средств проверки получаемых сообщений и вынужден принимать их на веру, опираясь на авторитет субъекта-транслятора, на свой прошлый опыт, разделяемые им принципы и символы веры, на логические соображения и т.п.

Полуправда чаще всего является актом намеренного действия субъекта-транслятора, преследующего определенную цель. Однако не следует сбрасывать со счета и ненамеренную полуправду. В подобных случаях субъект-транслятор, хотя и сообщает другому субъекту неполную информацию, но делает это не умышленно, а по рассеянности, забывчивости, в силу непонимания важного значения для адресата ряда сведений или по другим причинам. Бывают*- случаи, когда субъект-транслятор полуправды вообще не ведает, что творит, является лишь орудием другого субъекта - подлинного творца и транслятора целенаправленной дезинформации. Возможно и такое, что один субъект сообщает другому все, что ему известно. Но последний знает больше первого и считает, что тот намеренно утаивает часть информации.

Наконец, мы часто встречаем и такие проявления намеренной полуправды, которые коренятся в проблемности и проективности человеческого существования, обусловлены неточностью, вероятностью передаваемых сведений, плюрализмом мнений и оценок, издержками аутокоммуникации, неуверенностью в результатах самопознания и самооценки.

Вопрос о полуправде в общении с самим собой, близкий по ряду существенных пунктов к проблеме самообмана, требует специального рассмотрения. Но уже здесь надо заметить, что боязнь, нежелание, неумение глубоко и честно заглядывать в самого себя, компенсируемые повышенным вниманием к явлениям внешней действительности, ведут к привычной полуправде в общении с самим собой -полуправде нерефлексируемой в большей части своего объема, и эта неистребимая полуправда жизни в себе и для себя образует источник нерефлексируемой или крайне слабо рефлексируемой полуправды в межличностных и социальных отношениях, а в конечном итоге - человеческой склонности к полуправде и полуобману, выполняющих функции психологической защиты. Все это свидетельствует о необходимой взаимообусловленности внешних и внутренних коммуникаций субъекта. В социальном плане наибольший интерес вызывает, конечно, рассмотрение намеренной полуправды.

3.3. Цели полуправды.

Всегда ли она означает обман?

Намеренная полуправда - средство защиты интересов субъекта, выигрыша в социальных играх, достижения цели. Несомненно, что в большинстве случаев цель полуправды - обман. Однако стремление ввести таким путем в заблуждение другого субъекта имеет различные мотивы, часть которых могут быть оправданы в нравственном отношении или признаны этически нейтральными (случаи добродетельного обмана или умалчивания о каких-то аспектах действительности, вызванные служебными обязанностями, требованиями этикета, обычая и т.п.).

Утаивание части информации, уход от прямого вопроса и искреннего ответа, двусмысленность выражений, намеки вместо ясного утверждения или отрицания - все это, в об-щем-то, типичные моменты реальных коммуникативных процессов, происходящих на всех уровнях организации общества. Но эти моменты гипертрофируются и приобретают особенно изощренные формы в условиях тоталитарного режима, антидемократических форм правления, отнимающих у граждан элементарные свободы. В таких условиях деформируются естественные способы самовыражения, усиливается разрыв между личным и публичным, умножается двуличие и лицемерие. Здесь действуют страх, опасения, конформистская перестраховка, изощренная внутренняя цензура, усиливающая склонность к самооправданию и этическому релятивизму.

Когда намеренная полуправда (ниже будет рассматриваться лишь ее разновидность) имеет своей целью дезинформацию того или иного субъекта, ее различные проявления располагаются в широчайшем диапазоне - от вполне невинного сокрытия некоторых интимных сторон жизни до корыстного, злонамеренного и даже смертоносного обмана.

Мы наблюдаем сейчас особую нетерпимость к привычным для прошлых времен формам дозированной, «взвешенной», обтекаемой речи, к той повседневной и повсеместной околоправде, которая была столь характерна для публичных выступлений в советские времена. Острая эмоциональная реакция на полуправду - это во многом компенсация прошлых унижений, вынужденных умолчаний, насилий над совестью. Вот слова академика Д.С. Лихачева, сказанные в начале периода так называемой перестройки и первых успехов гласности: «Разучились говорить правду - полную правду, а полуправда есть худший вид лжи: в полуправде ложь подделывается под правду, прикрывается щитом частичной правды»92 93.

Действительно, есть основания говорить о полуправде как особенно зловредной форме лжи", развращающей моральное сознание, волю к истине и справедливости, как убогом детище полугласности, некоем обволакивающем амебообразном способе изъятия справедливости, как способе утонченного сервилизма, обслуживания амбиций и фрагментарности личности, оправдания неопределенности интенций (вспомним Чехова: чего-то очень хочется - не то осетрины, не то конституции), примирения с низостью, пошлостью, серостью, со скукой и абсурдом бытия. Трудно принимать себя всерьез, когда вдруг встречаешь и узнаешь свою, невольно взращенную, удивительно правдоподобную неправду. Такое творчество тоже имеет свои образцы: «Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, - говорил Ларошфуко, - что не поддаться обману значило бы изменить здравому смыслу»1.

Особая роль полуправды в достижении разнообразных целей злонамеренного обмана не вызывает сомнения, подтверждается историческим и личным опытом. Тем не менее надо признать, что полуправда способна обладать и совершенно другими коммуникативными функциями.

Всегда ли полуправда означает ложь или полуобман?

На этот вопрос, как отчасти уже отмечалось выше, следует дать отрицательный ответ. Такой ответ касается весьма различных проявлений полуправды, которые должны быть рассмотрены и оценены.

Главное - не допускать упрощенных комфортных решений, не игнорировать и не приглаживать парадоксальности некоторых коммуникативных процессов, обусловленных феноменом полуправды, т.е. стараться, рассуждая о полуправде, не впадать в нее.

Те проявления полуправды, которые нельзя причислить к обману и которые, следовательно, не теряют качества правды, принадлежат к описанной выше первой разновидности полуправды (когда субъект сообщает адресату лишь часть известной ему информации, скрывая остальную). _L_

1 Ларошфуко. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 173.

Здесь обнаруживается своего рода «голографический» эффект: часть сохраняет свойства целого. Такое возможно лишь при определенной структуре информационного содержания, полагаемого в качестве правды. Эта структура допускает дискретизацию, при которой элементы несут ту же ценностную и истинностную характеристику, что и образуемая их связью целостность.

Например, в печать просачивается лишь малая часть правды о преступной деятельности какого-либо должностного лица (мы читаем об этом в газетах чуть ли не каждый день). Хотя компетентным органам известно гораздо большее и они, в силу заинтересованности в этом правительственных чиновников или по другим причинам, тщательно скрывают другие факты преступлений указанного лица, то немногое, что уже стало предметом гласности, вполне достаточно для определенной этической и юридической оценки этого человека. Вся последующая информация о его преступной деятельности является, конечно, необходимой для восстановления полной правды, но это не изменяет характера оценки и сути дела.

Таким образом, в отдельных случаях фактическая неполнота сообщения не нарушает качества правды. Чтобы это установить, необходим, однако, тщательный конкретный анализ, проводимый в каждом таком случае, ибо неполнота сообщаемых фактов, те или иные умолчания вызывают естественное недоверие к субъекту-транслятору и требуют расследования причин такого рода поведения. Заметим, что не только в подобных, но и в других случаях необходима диагностика политических, этических, правовых и т.п. установок субъекта-транслятора, а также актуализация вопроса о его ответственности (моральной и юридической) перед адресатом.

Разумеется, неполнота сообщаемых фактов часто ведет к нарушению правды, служит целям отдельных лиц или бюрократического аппарата, является средством обмана. Это зависит от организации фактического содержания правды, не допускающего произвольного членения, от соотношения фактического и теоретического содержания, эмпирических констатаций и общих оценок. Однозначно упорядочить все эти соотношения, создать некую концептуальную модель для различения полуправды-правды и полуправды-лжи, на мой взгляд, не представляется возможным. Однако это не означает бесполезности попыток осмысления разнообразия такого рода феноменов, стремления к хотя бы частичному их упорядочению и расшифровке их подлинного эпистемологического или коммуникативного значения. Это способно содействовать повышению коммуникативной культуры, борьбе против утонченных форм социального обмана и самообмана.

Само качество правды зависит, конечно, не только от содержания сообщения самого по себе, но и от систем ценностей субъекта-транслятора и субъекта-адресата. Утверждение правды - это победа над ложью, преодоление обмана. Поэтому то, что претендует на правду, является большей частью новостью, сообщением, вступающим в противоречие с известным и привычным. С другой стороны, утверждение правды может означать публичное санкционирование (на уровне государственных и общественных органов, например) информации, давно известной отдельным лицам, но не получившей широкого распространения и признания в силу помех, которые до этого чинились определенными инстанциями. Победа правды означает вместе с тем и торжество справедливости.

Вернемся к примеру, когда частичная информация (сообщение одних фактов и сокрытие других) не утрачивает качества правды. Обычно это такой факт или такие факты, которые предопределяют верную общую оценку соответствующего объекта, хотя сама эта оценка может и не фигурировать в сообщении. Здесь качество правды определяется не только достоверностью факта, но и достоверностью выводимой из него общей оценки.

Другой вариант частичной правды связан с прокламированием общей оценки, в целом правильно отражающей действительность, но специально не подтверждаемой соответствующими фактами, конкретными иллюстрациями. Неполнота информации тут выражается в абстрактности утверждений, в стремлении вообще избежать эмпирического рассмотрения. Например, говорят о неуязвимости чиновников, совершающих преступные действии, или о засильи серых, посредственных писателей, мнящих себя к тому же чуть ли не гениями и увенчанных в духе времени множеством регалий, но фамилии при этом не называются. Иногда их, конечно, устанавливает сам читатель, легко догадывается, о ком речь. Но бывает так, что подобная эмпирическая подстановка вызывает трудности и принципиальные разногласия у различных групп читателей. Подобная «бесфамильная гласность» есть, конечно, проявление полуправды, но вместе с тем и свидетельство трудностей, препятствий на пути к полной правде. Эти препятствия порождаются не только малодушием, робостью, но и этическими факторами, различными объективными причинами.

Так, в блестящих статьях академика Д.С. Лихачева можно найти немало примеров верных и крайне актуальных критических оценок бесфамильного образца. Но иногда они все же плохо согласуются с его резким осуждением полуправды. Отвечая на упреки в «бесфамильной» критике, Д.С. Лихачев убедительно говорит о трудностях акта обличения, чрезвычайной ответственности обличителя, о проблематичности морального права обвинять и судить другого94. Кроме того, по его словам, «серых писателей невероятное множество», всех не назовешь, а приводить лишь фамилии некоторых, значит допускать несправедливость95. Нельзя не учитывать и другие моменты объективного и альтруистического свойства: возможность изменения человека к лучшему, нежелание причинять обиду, ударять по самым болезненным точкам личности (пусть у нее, действительно, нет таланта, но она ведь прошла тернистый жизненный путь, обладает многими положительными качествами и т.п.). Тут проявляется и деликатность и мило-сердность, свойственные истинному русскому интеллигенту.

Нельзя отрицать, однако, и того, что общие утверждения (не подкрепленные эмпирически) могут выполнять сами по себе важную информативную функцию - обнажать правду, резко формулировать суть негативных явлений, разоблачать их камуфляж, содействовать кристаллизации опыта и формированию прогрессивных убеждений. Адресатом таких сообщений служит массовый субъект. Но и содержание их касается массовых явлений.

И тем не менее правда должна быть действенной, а для этого крайне важно, чтобы ее содержание могло выступать в единстве абстрактного и конкретного, общего и единичного, целого и частного. Такое единство - обязательная предпосылка ее жизнеутверждения, практической реализации ее как ценности. В противном случае, оставаясь лишь повторяемой словесностью, правда постепенно теряет свой интенциональный заряд, свою социальную силу.

3.4. Процессуальность правды и двоякая функция полуправды

Оценка различных проявлений полуправды в социальных коммуникациях и ее роли в общественной жизни предполагает понимание процессуальное™ правды. Она включает процесс своего формирования, а потом процесс своего утверждения в сознании того субъекта, которому адресована. В большинстве случаев правда не является уже «готовой» и окончательно установившейся, которую остается только пропагандировать, внушать другим, придерживаясь строгого стандарта. Она - живое образование, открытое для корректирующих воздействий жизни. Поэтому и в процессе ее формирования, и в процессе ее утверждения содержание правды развивается и шлифуется, что оказывает существенное влияние на ценностно-смысловые структуры сознания субъекта. Это нередко весьма болезненный процесс преодоления привычного, устоявшегося. На этапе формирования правды - это борьба с собой, на этапе ее утверждения - борьба с другими: с ее противниками, с обстоятельствами.

Процессуальность означает постепенность, иногда поэтапность. Откровение правды зачастую не есть разовый, мгновенный акт. Она формируется и утверждается шаг за шагом в борьбе с неведением, ложью и половинчатой правдой. Все это позволяет показать недостаточность, упрощенность чисто морализаторского решения вопроса о полуправде. На наш взгляд, в реальных процессах развития общества, на той или иной стадии социальных преобразований, в политической деятельности полуправда неизбежна, и она способна выполнять позитивные, а не только негативные функции. Такова противоречивая природа общественных коммуникаций.

Более того, полуправда может выполнять позитивные функции помимо тех случаев, когда она выступает в виде частичной информации, не искажающей общей картины. Имеется в виду тот вариант полуправды, когда скрываемая часть информации заметно деформирует общую картину и оценку, но, несмотря на это, содействует все же более адекватному пониманию действительного положения вещей. Речь идет о различии между состоянием косности, непробудного самообмана, полного господства привычных идеологических клише и состоянием пробуждения общественного сознания, начавшимся робким движением к правде о прошлом и настоящем. Это - весьма противоречивый и многоплановый процесс, затрагивающий интересы различных коллективных и массовых субъектов, встречающий сильную оппозицию и потому протекающий, как правило, неравномерно - с приливами и отливами, когда то нарастает голос правды, то заглушается.

Этот процесс влечет постепенную переоценку привычных ценностей, ломку устоявшихся стереотипов сознания, идет весьма болезненно, посредством поэтапных сдвигов и преобразований в сложившихся и обычно весьма инертных ценностно-смысловых структурах. Сиюминутное крутое изменение их невозможно. Опыт доказывает, что радикально противоречащие сложившимся представлениям утверждения и оценки вызывают в большинстве случаев негативную реакцию, не воспринимаются массовым сознанием, сравнительно быстро вытесняются. Радикальная переоценка ценностей, предлагаемая чрезвычайно авторитетным субъектом (располагающим полным доверием адресата) вызывает изумление, растерянность, своего рода идеологический шок. Но и в этом случае новые взгляды и оценки сразу не укореняются. Необходимо время - и часто немалое, - чтобы произошли преобразования и новооб-пз

разования в системе ценностей и возникло новое, более адекватное понимание действительности, чтобы восторжествовала подлинная справедливость.

Обычно процесс идет от неправды к частичной правде и ко все более полной правде. Нынешние оценки Сталина были бы немыслимы в 1954 году. Картина негативных деяний Сталина, нарисованная Н.С. Хрущевым на XX съезде КПСС, являлась полуправдой, даже чем-то гораздо меньшим, она содержала к тому же явно ложные, неверные включения, касавшиеся оценок сталинского периода и положительных сторон деятельности «вождя народов». Тем не менее эта полу- и четверть-правда была огромным шагом вперед, сыграла, бесспорно, историческую роль во всей последующей духовной жизни страны. Надо ли доказывать, что каждая новая крупица правды о прошлом, добавлявшаяся к тому, что впервые было открыто Н.С. Хрущевым, являлась прогрессивным актом, хотя это и не меняло по сути общего состояния полуправды, в котором пребывало общественное сознание.

В этих условиях полуправда, хотя и продолжает служить целям консерваторов, использоваться для ограждения неправды от разоблачающих действий, но в то же время она способна выступать средством постепенного разрушения закоренелого монолита неправды.

Полуправда, как видим, и движет и тормозит, и приоткрывает и прикрывает, она двусмысленна, двулична; сегодня она способна увеличивать, а завтра уменьшать долю правды или даже одновременно в одном отношении увеличивать, а в другом уменьшать, затемнять. Такова ее двойственная природа.

Преодоление полуправды во многом зависит от нас самих - от нашей социальной активности, воли к духовному обновлению, к борьбе с самообманом.

Важнейшим условием непреклонного устремления к полной правде является развитие альтернативности мыги-ления, позволяющего выявлять новые духовные ресурсы, новые смысловые измерения, новые ценностные ориентиры, а тем самым обнажать ограниченность, упрощенность, робость, посредственность наличных решений, представлений, оценок. Отсутствие цепной реакции альтернатив -выражение инертности и робости общественной мысли, клишированное™ многих измерений духовной жизни.

Серьезной помехой на пути к полной правде является слишком сильная тенденция к групповой консолидации, слишком высокая активность группового сознания, берущего верх над подлинно широким общественным, государственным подходом к делу, испытывающего раздражение от инакомыслия, склонного навязывать - безаппеляцион-но - «свою» самую что ни на есть «прогрессивную» правду всем остальным. Это усиливает асимметрию между субъектом-транслятором и субъектом-адресатом, что неизбежно делает коммуникацию полуправдивой. Фактически тут исключается подлинная диалогичность, мы слышим сплошные монологи.

Отсюда и претензии на «всю» правду, громко заявляемые как отдельными личностями, так и коллективными и особенно институциональными субъектами, особенно теми, в чьих руках находятся мощные средства массовой информации. От таких претензий - один шаг до узурпации права провозглашения правды, а затем и права отлучать от правды инакомыслящих. Новоявленные пророки и институциональные оракулы не могут утверждать это свое «право», не проклиная вероотступников и еретиков. Сколько раз уже в истории разворачивались события именно по такому сценарию!

«Держатель» полной, безусловной, абсолютной правды один обладает способностью точно фиксировать случаи отступления от этой правды и правом карать отступника, того, кто пытается подменить «своей» полуправдой чистую, сияющую, великую и нераздельную правду (вспомним о святейшей инквизиции или о «врагах народа» и о «ревизионистских поползновениях», «протаскивании чуждых идеек», «идеологических диверсиях» и т.п. в СССР). Вот вам еще один аспект соотношения правды и полуправды, для рассмотрения которого в нашем распоряжении огромный исторический материал.

Необходимо отметить и то обстоятельство, что в многомерных коммуникативных контурах социума всегда существенное место занимают и такие формы коммуникации, в которых транслятор и адресат выделяются резкой асимметричностью. Таковы, например, отношения между родителями и малым ребенком, между чиновниками высшего и низшего ранга, между гением и средним представителем данной области науки или искусства, между образованным и полуграмотным человеком, между правительством и массой и т.п.

В условиях такой асимметрии (даже если у субъекта-транслятора, занимающего высшую ступень, нет корыстных интересов и намерения обманывать) вряд ли возможно избежать полуправды, т.е. неполной, упрощенной информации, ограничения общения лишь определенным, зачастую весьма специальным кругом вопросов. Эти ограничения вызваны как бы объективными причинами: неспособностью адресата воспринять соответствующую информацию или высокой вероятностью неверного ее истолкования, вредными для адресата последствиями получения данной информации, соображениями служебной субординации, секретности, закрытостью информации для нижестоящих звеньев аппарата управления и т.д.

Подобная асимметричность в коммуникативных контурах неустранима в целом на нынешнем уровне цивилизации. И это служит почвой оправдания намеренной полуправды, многие проявления которой представляют собой неправду или равнозначны полуобману - диффузному образованию из истинных и ложных моментов, которое в одних отношениях верно ориентирует адресата, а в других -целиком его дезориентирует. Важно учитывать такие комбинированные, «амбивалентные», противоречивые случаи полуправды. Они не столь уж редки в повседневных коммуникациях, выражая недостаточную интенциональную определенность субъекта-транслятора, его фрагментарность и другие формы ограниченности.

Чтобы говорить всю правду о полуправде, надо прежде всего признать ее полифункциональность, а также то, что она выступает неизбежным следствием асимметрии между коммуникантами и проявлением частичной «закрытости» субъекта (откровенность последнего с другими всегда избирательна, зависит от степени доверия и других условий; вместе с тем субъект частично «закрыт» и для самого себя).

3.5. Полуправда как средство обмана

Чтобы обман состоялся, ложное сообщение должно быть принято за истинное, несправедливая оценка за справедливую. Надо сохранить веру адресата в правдивость сообщения. Поэтому задача обманывающего состоит в том, чтобы рассеять сомнения, устранить или резко ослабить критическую интенцию, найти действенные средства им-митации подлинности.

Чаще всего обман - способ защиты интереса, достижения эгоистической цели. Поэтому субъект, творящий обман, обычно не слишком щепетилен в выборе средств, и он способен проявлять подлинно творческую изобретательность,^стремится глубоко проникнуть в психологию обманываемого.

Несмотря на чрезвычайную вариативность средств и приемов обмана, все они так или иначе включают феномен полуправды, удобный для иммитации подлинности. Особенно значительна роль полуправды в тех случаях, когда объектом обмана становится множество людей, массы, а творцом обмана выступает институциональный субъект, оправдывающий обычно свои действия интересами общества, народа, государства.

Обманное действие в форме полуправды, производимое институциональным субъектом, имеет системный характер. Это ясно проявляется, когда в роли институционального субъекта выступают государство или его органы. Тут характер полуправды детерминирован всей наличной информационно-пропагандистско-управленческой системой, задающей фильтры и каналы распространения информации, допустимые способы ее оценки и интерпретации. Эта система определяет, так сказать, категориальную структуру полуправды, т.е. те общие параметры смыслового и ценностного структурирования сообщения, которые удовлетворяют наличным идеологическим установкам и политическим целям власть имущих. Официальная, «государственная» правда - это сообщение, целиком соответствующее указанным параметрам. Восприятие такого сообщения массами как действительного достигается, с одной стороны, благодаря устойчивой вере в правдивость надличностного субъекта (врут люди, а не государство, официальные органы не должны лгать), а с другой - обеспечением высокой степени правдоподобия сообщений. Создание правдоподобия зависит от формулировок, способов подачи материала, его интерпретации, других факторов -это дело рук специальных чиновников, наемных профессионалов из сферы массовых коммуникаций, сервильно ориентированных деятелей литературы и искусства.

Мы помним, как в советские времена государство энергично поощряло совершенствование правдоподобности официальных объяснений, идеологических клише, теоретических конструкций, призванных оправдывать и возвеличивать наличное социальное бытие. Оно щедро награждало и возносило мастеров правдоподобия как верных слуг отечества и народа. Это были, конечно, мастера-попу-правдисты - те, кто искусно компоновал ложное с истинным, правду и вымысел, стремясь внушить массе то, что желали власть имущие. Возносились до самых высших званий и чинов безотказные угодливые полуталанты, творившие полуправду на поприще литературы и искусства.

Все эти мастера-полуправдисты были призваны поддерживать, постоянно подпитывать «жизненным содержанием» основные стереотипы массового сознания, выполнявшие охранительную и оправдательную функции. Полуправда - важнейшее средство формирования и сохранения правдоподобия таких стереотипов (как, например, «образ врага» - внешнего и внутреннего, ведь для его подкрепления всегда можно найти реальные факты).

Здесь нет возможности рассматривать весь чрезвычайно разнообразный ассортимент приемов использования полуправды в целях манипуляции сознанием массового субъекта. Отметим лишь некоторые, наиболее типичные.

Для антидемократических режимов, для разнообразных институциональных структур, сильно озабоченных укреплением своей стабильности, это - прежде всего приемы сокрытия или скрупулезного дозирования «плохого» и постоянного прокламирования «хорошего». При этом некоторые виды «плохого» вообще закрываются для публичного освещения; «хорошее» же гипертрофируется под предлогом государственных интересов, повышения благосостояния народа, защиты национального достоинства, патриотизма, оптимизма, борьбы с врагами и т.п. Отсюда атмосфера славословия, рафинированной словесности, сквозь сито которой пропускалось все, что говорилось для массы. Впрочем, некоторым тут может прийти на ум аналогия с тяжело больным человеком. Как и ему, больному обществу сообщают только хорошие новости.

Однако в иные времена и в других социальных обстоятельствах, как в наши дни, мы видим доминирование противоположной тенденции - «очернения» действительности, нагнетания в прессе, по телевидению, в Интернете негатива, суперкритицизма, «катастрофизма», циничного восприятия явлений общественной жизни, намеренного затемнения ее позитивных сторон, в том числе в истории нашей страны. Такого типа полуправда способна не только потакать инстинктам массовой аудитории, но и отвечать интересам владельцев средств массовых коммуникаций, служить определенным политическим стремлениям.

Типичный прием фабрикации и использования полуправды связан с искусной подменой одного основания объяснения другим, с тонкими смысловыми деформациями и всем арсеналом софистических ухищрений.

Бюрократические, политические, мощные институциональные структуры имеют хорошо развитый и постоянно совершенствуемый язык формально-правильных объяснений, широкий набор правдоподобных клише, позволяющих построить «убедительное» обоснование своих действий и причин происшедших событий. Исходной посылкой таких клише служит общее истинное утверждение, касающееся объективных социальных процессов, целей и интересов широких масс. Эти общие утверждения непременно сочетаются с понятиями, выражающими высшие ценности. Бюрократический аппарат, политические лидеры непременно используют в своем языке абстрактные формулы высших ценностей. Именно абстрактность их выражения обеспечивает широкое поле маневра в интерпретации и в способах применения их для конкретных нужд. Отсюда возможность искусной демагогии, также всегда опирающейся на полуправду, на некоторые истинные, верные положения. Сколько раз личные, групповые, узкие институциональные интересы весьма правдоподобно выдавались за общенародные. Во всех этих случаях полуправда выступает непременным средством дезинформации, инспирирования «нужных» общественных настроений и векторов активности (т.е. организации общественного мнения, конструирования объектов общественной любви и ненависти, восхищения, презрения, осуждения и т.п.).

На уровне институционального субъекта используются в основном те же приемы, которые применяются на индивидуальном уровне, например, всевозможными лже-пред-сказателями, лже-целителями и т.п. Обман общественности требует, конечно, соблюдения чувства меры, тонкой интуиции в определении дозы истинного и ложного в зависимости от конкретных обстоятельств, умелого обхода, затушевывания «опасных» пунктов, своевременного корректирования «слабых» мест, срочного и «убедительного» камуфляжа открывшихся вдруг противоречий и несуразиц. В общем, творцы и охранители общественного обмана должны быть постоянно начеку.

В условиях информационного общества постоянно растет наемная армия политтехнологов, имиджмейкеров, рекламистов, профессиональных психологов, разрабатывающих стратегию и тактику манипуляции массовым сознанием. Технологии обмана совершенствуются, становятся все более изощренными. Но это влечет и развитие средств разоблачения обмана, способствует развитию своего рода герменевтики обманных действий, которая учит расшифровывать скрытые значения и смыслы, содержащиеся в сообщении, его подлинные цели, те условия конкретной коммуникации, благодаря которым адресат намеренно вводится в заблуждение.

Анализ, показывает, что фактор полуправды является типичным в структуре обманного действия. Эта структура охватывает наряду с интенциями производителя обмана и содержанием его сообщений также и наличную способность восприятия и усвоения этих сообщений адресатом (в силу его определенных психологических свойств, текущих обстоятельств, настроений, ожиданий и т.п.). Ведь сам феномен полуправды, как уже отмечалось, носит коммуникативный характер, а постольку обусловлен определенными качествами информанта и адресата. В звене информанта - его намерений, целей, рефлексий - полуправда играет существенную роль в защите его интересов, в формировании самооправдания, способов самоутверждения и самореализации; в звене адресата полуправда выступает зачастую в тех же формах, что и у информанта, но тут важную функцию выполняют и такие ее проявления, которые связаны с оценкой вероятности наступления желаемых событий, с информацией, получаемой по не зависимым от данного коммуникативного контура каналам и частично подтверждающей сообщения информанта. Таковы существенные условия результативной манипуляции как общественным, так и индивидуальным сознанием.

Правдоподобность сообщения обеспечивается тем, что содержание его заключено в традиционные для адресата рамки (нормативы, установки, уже сформированные символы веры и т.п.), обусловлено высокой вероятностью, освящено авторитетом, «приклеиванием» сообщаемого содержания к высшим ценностям (справедливость, добро, благо народа и т.п.)96, апелляцией к «объективным законам», «государственной необходимости» и тому подобным надличностным категориям, олицетворяющим такие сверхмощные силы и процессы, перед которыми воля отдельного человека - ничто.

Последние два десятилетия нашей истории, при всей неоднозначности совершившихся преобразований, ознаменовали несомненный поворот к живой человеческой личности, переоценку действительной роли всевозможных надличностных субъектов («народ», «партия», «прогрессивное человечество» и т.п.), от имени которых орудовали весьма конкретные, как правило, посредственные, духовно убогие личности. Теперь мы ясно видим, что народ или какая-либо социальная группа не могут совершить великого деяния, если его не совершают отдельные люди. Поэтому резко упала обманная функция той повсеместной полуправды, которая строилась на апелляции ко всемогущим надличностным субъектам и «объективным историческим законам». Сейчас уже слишком трудно выступать в роли оракула, устами которого говорит «народ» и т.п.

Каждый обязан говорить от себя лично, нести ответственность за свои слова, которые должны быть проверены, сопоставлены с делами, реальной жизнью, - в процессе свободного обмена мнениями, свободной дискуссии, свободного исследования и публичного оглашения выводов и оценок.

В таких условиях, при наличии сил, кровно заинтересованных в полноте правды и способных проявлять высокую активность, общественный обман будет под угрозой разоблачения. Под прицелом общественности окажутся и многоходовые комбинации политических деятелей и групп, их сложные (а нередко и примитивные) информационные игры, питающие зыбучую среду полуправды-полунеправды, в которой формируется и обретает свой правдоподобный лик социальный обман.

4. САМООБМАН

4.1. Общая характеристика. Склонность к самообману

Наше переломное время, растущая тревога за судьбу земной цивилизации настоятельно требуют мужественного самопознания, реалистического понимания человека - его подлинных свойств и потребностей, возможностей его саморазвития. Одно из главных препятствий на этом пути -склонность человека к самообману.

В точном смысле слова самообман - особая разновидность обмана и, следовательно, должен характеризоваться общими признаками последнего. Но в каком смысле возможен обман самого себя? Ведь обман - это дезинформация, ложное сообщение. Будучи обманутым, субъект принимает за истинное, верное, подлинное, справедливое (и наоборот) то, что таковым не является.

Структура обмана является достаточно сложной. В ней важно различать действие и результат (обман может выступать лишь в качестве действия, которое не достигает цели: не воспринимается тем, кому адресовано, встречается скептически или разоблачается и т.п.). Как уже было показано в главе 1, элементарный анализ обнаруживает здесь не два, а три типа субъектов: с одной стороны, того, кто обманывает («обманывающего»), а с другой - того, кого обманывают («обманываемого»), и того, кто обманут («обманутого»). Весьма часто последние два субъекта не совпадают. Не только отдельный человек, но и различные коллективные субъекты (в том числе институциональные) могут, как уже отмечалось выступать одновременно в роли «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого», совмещать в себе эти качества в самых разнообразных отношениях.

Особенность самообмана состоит, очевидно, в том, что тут обманывающий, обманываемый и обманутый совмещаются в одном лице и в одной и той же плоскости. Это относится и к отдельной личности, и к социальному институту, к группе, народу, человечеству.

Понятие самообмана обычно прилагается к случаям результативным. Однако нельзя не учитывать и такую реальность, как интенция к самообману: иногда человек хотел бы закрыть глаза, чтобы не видеть крайне тяжкие для него вещи, хотел бы обмануть себя, но не выходит. У него сохраняется своего рода двойственность сознания, желание верить в желаемое не переходит в подлинную веру, критически осмысливается. Действительный самообман как результат «прозрачен» для субъекта, не осознается в актуальном плане, охраняется верой. В дальнейшем, конечно, факт самообмана может быть установлен субъектом (обнаружившим свое заблуждение), но это означает преодоление самообмана. Он был, но сейчас его уже нет. Вместо него, правда, остается или возникает другой самообман.

Каждый из нас постоянно подвержен тем или иным формам самообмана, о чем речь впереди. Подобно тому, как обман одного субъекта другим всегда выступает в качестве коммуникативного феномена, есть атрибут социальной коммуникации, самообман есть атрибут аутоком-муника^ии. Это прослеживается во всей истории западноевропейской культуры.

Явление самообмана четко зафиксировано уже в диалогах Платона, хотя выступает тут преимущественно в эпистемологическом аспекте - как заблуждение в оценке собственного знания. Особенность этого заблуждения в том, что оно вызвано не столько внешними обстоятельствами, сколько ограниченностью разума, природными склонностями человека. В диалоге «Кратил» Сократ говорит, что он и сам дивится своей мудрости и одновременно не доверяет ей. «Видимо, мне еще самому нужно разобраться в том, что я, собственно, говорю. Ибо тяжелее всего быть обманутым самим собой. Ведь тогда обманщик неотступно следует за тобой и всегда находится рядом, разве это не ужасно?»1.

Таким образом, чтобы избежать обмана, надо быть начеку, проверять себя, проявлять недоверчивость не только к другим, но и к самому себе. Но тут встают новые вопросы: «что такое я сам?», «насколько я самостоятелен в своих решениях и оценках?», «несу ли я за них полную ответственность?». Ведь если в своем выборе я не самостоятелен, то тогда трудно признать и настоящий самообман. В рассуждениях Сократа обнаруживаются моменты парадоксальности, ибо он убежден, что на его решения влияет некая сверхличностная сила - его «даймонион», голосу которого он безгранично доверяет. Этот голос сообщает «знамения гениев», которые являются «либо богами, либо детьми богов».

Разумеется, даймонион никогда не лжет, выполняя к тому же не наставительную, а лишь охранительную функцию, предостерегает от дурных поступков. Его голос способен разоблачать самообман. Но он приходит на помощь далеко не всегда. Я должен каким-то образом различать свой собственный внутренний голос, который способен вводить меня в заблуждение, а может быть и правдивым, от голоса даймониона, возвещающего непререкаемую истину. Но как разделить в себе со всей определенностью эти два голоса так, чтобы они не смешивались. Только сделав это, можно возложить ответственность за обман на самого себя.

Даймонион вполне логично истолковывается Сократом как божественное в душе человека, как голос совести, как то, что отвлекает от всего низкого, мелкого, призрачного. Однако божественное в душе, к сожалению, слишком часто не может совладать с низменным и пошлым, отступая перед ними. Оно не имеет решающей силы в душе человека, а постольку и не может нести ответственности за производимый ею выбор. Божественное в душе человека обладает достоинством беспрекословной истинности, но не власти и воли, поэтому оно не способно препятствовать во многих случаях даже примитивному самообману.

Как свидетельствует в своих «Воспоминаниях» Ксенофонт, Сократ не чуждался обращения к оракулам, чтобы узнать волю богов, так как исполнять эту волю - значит творить добро. Но, следуя их воле, человек теряет свободу. Обретает же он ее, когда действует по своей воле, но тогда ему грозит опасность обмана и самообмана. В итоге Сократ полагает, что человек свободен лишь отчасти, многое от него не зависит, навязывается ему извне. Однако признание хотя бы частичной свободы вполне достаточно для обоснования возможности самообмана.

Несмотря на противоречивость концепции Сократа, она задает верное направление для анализа проблемы самообмана. Ключевой вопрос тут - свобода воли. Все, кто отрицает свободу воли, обязаны отрицать и самообман как специфический феномен. Последний для них оказывается обычным обманом. Остановимся на этом подробнее.

Отрицание свободы воли (свободы выбора) выступает в разных формах, которые здесь нет возможности рассматривать. Общим для них является жесткая детерминистская установка, почерпнутая из натуралистического, прежде всего физикалистского мировоззрения. С этой точки зрения детерминизм в психической сфере не отличается от детерминизма биологических и физических процессов. Все изменения в психической сфере вызываются действием биологических, химических, физических факторов. Поэтому бессмысленно говорить о самодетермииации психических процессов, о какой-то особой психической активности и тем паче о свободе воли97.

Логический позитивист Пратт сравнивает свободу воли с явлением конвергенции рельсов. Каждый человек видит, как сливаются уходящие вдаль рельсы. Точно так же нам кажется, что мы обладаем свободой воли. Но это - такая же иллюзия, как и конвергенция рельсов, ибо в физическом мире, которому подчинена наша психика, все имеет свою причину, мы просто не в состоянии отобразить и учесть эти причины, не знаем о них, в силу чего нам кажется, что мы по собственному желанию и решению совершаем выбор и поступаем так, а не иначе98. Явления, относимые к самообману, считаются вызванными теми или иными внешними причинами и соответственно квалифицируются как обычные заблуждения.

Однако логически убедительное построение еще не служит гарантией реального постижения действительности. В физикалистских и вообще натуралистических концепциях психики, исключающих самообман, есть, конечно, рациональный момент. Самообман и производимый извне обман тесно связаны, поддерживают друг друга и переходят один в другой. Социальный обман (со стороны правящей партии, политиков, государственных органов и т.п.) невозможен без подкрепляющего его самообмана. Кроме того, всякое конкретное явление самообмана так или иначе детерминировано. Здесь играют роль и внешние воздействия, в том числе случайные. Можно говорить и о вероятностной детерминации со стороны эволюционно-генетических факторов, особенностях психофизиологической организации данного индивида, вызванных внешними условиями его развития и т.д. Но в сущности своей это есть явление психической самодетерминации, включающее уровень бессознательного.

Здесь будет уместно отметить, что и сам основатель психоанализа относится к числу тех, кто отрицал свободу воли. По его мнению, это не более, чем субъективное чувство, ибо «детерминирование» психических феноменов происходит без пробелов1. Между тем концепция Фрейда играет существенную роль в понимании многих проявлений самообмана. Фрейд допускает противоречие, отрицая свободу воли, но признавая ответственность личности за свои поступки.

Подобные противоречия проявляются у многих авторов, обсуждавших эту тему, что связано с нечеткой интерпретацией понятий свободы воли и детерминизма. Для Фрейда, как видно, они исключают друг друга. Но с этим нельзя согласиться, ибо в ряде отношений они либо логически совместимы, либо дополнительны. Если учесть к тому же, что свобода воли может интерпретироваться по-

——\-

Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни. М., 1923. С. 220.

средством понятия самодетерминации и что она носит лишь частичный характер (сохраняет свое качество лишь в некоторых случаях, некоторых действиях), то легко допустить категорию детерминизма для описания поведения личности, ответственной за свои действия. Так же обстоит дело и с отношением детерминизма и самообмана.

Рассмотрим подробнее содержание феномена самообмана, опираясь на философскую литературу. За последние тридцать лет анализу этого феномена посвящено значительное число работ логико-эпистемологического плана. В них явления самообмана описываются и исследуются в терминах знания и веры, главное внимание уделяется рассмотрению возникающих при таком подходе парадоксов. Ведь если я обманываю себя, то я должен скрывать нечто от самого себя или сообщать себе ложную информацию, принимая ее за истинную.

Это означает, что я должен знать то, что данная информация является ложной и одновременно быть убежденным, что она является истинной. А по- стольку самообман определяется как такое состояние, когда субъект одновременно верит в Р и в не-Р. При этом подчеркивается, что речь идет именно о вере, а не о знании, ибо можно знать, думать, что Р, но не верить в это. Вера, понимаемая в широком смысле, это - особая психическая модальность, главный механизм санкционирования воспринимаемой информации, того, что полагается реальным (или нереальным).

Некоторые авторы, однако, вообще отрицают феномен самообмана в качестве реального феномена психической жизни человека. Они делают такой вывод на том основании, что нельзя одновременно твердо верить и не верить в одно и тоже99. Большинство же участников дискуссии, которая за последние десятилетия несколько раз то вспыхивала, то угасала, признавая реальность самообмана, пытались преодолеть указанный парадокс на путях логикоэпистемологического анализа. Однако, на наш взгляд, эта цель вряд ли может считаться достигнутой, несмотря на изобретательность участников дискуссии, стремившихся избежать сугубо психологических объяснений, т.е. обращения к таким весьма неопределенным, по их словам, представлениям как бессознательное знание, полувера, множественное Я и т.п.

Надо, видимо, признать, что путем сугубо логического анализа проблема самообмана решена быть не может. Это связано с тем, что субъект логического суждения существует в жестко заданной системе значений истины и имеет мало общего с реальным субъектом самообмана. Логический акт не допускает противоречия в суждении, когда утверждается, что данный субъект в одно и то же время и в одном и том же смысле и отношении знает и не знает, что Р. Если он только знает или только не знает, то это не обман вообще или, по крайней мере, не самообман, а обычное заблуждение, вызванное соответствующими причинами. Примерно так стремятся преодолеть парадокс те авторы, которые предпочитают оставаться в рамках логико-эпистемологического подхода100.

Однако большинство участников дискуссий о самообмане не соблюдают логико-эпистемологического целомудрия и так или иначе выходят в сферу психологических, этических и других описаний и оценок. Например, Кент Бах называет самообман «шизоидным актом непосредственного и осознаваемого создания у себя веры в то, во что я не верю», или, наоборот, «неверия в то, во что я верю»101. В качестве способа самообмана он ставит на первый план рационализацию, подчеркивая высокую интеллектуальную активность субъекта в процессе описания мотивов собственного поведения. В ходе такого самоописа-ния субъект не отвергает факты, противоречащие его интересам, но конструирует гипотезы, которые совместимы с его желаниями102. И нужно добавить: совместимы с некоторым набором этических и иных норм, соблюдение которых входит в число существенных условий поддерживания субъектом своей личностной и социальной значимости.

Некоторые авторы справедливо отмечают недостаточность чисто сциентистских подходов к проблеме самообмана, подчеркивают преимущества художественной литературы. Это характерно, например, для Э. Палмера. Он ссылается на «Дневники» Андре Жида, в которых блестяще отображен феномен самообмана, показывает неадекватность описания этого феномена в терминах честности и нечестности. Он приходит к выводу, что источник самообмана надо полагать не в противоречиях суждений и оценок, а в особом противоречивом состоянии души, которое наиболее конкретно и полнокровно выражается средствами искусства103.

Действительно, психическая реальность противоречива практически в любом своем измерении. Человеческое Я многомерно, не поддается линейному упорядочиванию образующих его смыслов и интенций. Это наиболее подходящий предмет для языка поэзии:

Душа моя со мной играет в прятки Илэ/сет, рисуя все не так, как есть;

Я с радостью приемлю фальшь и лесть,

Хоть изучил давно ее повадки,

И сторонюсь, храня обман мой сладкий,

Того, кто мне несет дурную весть;

Я знаю сам - невзгод моих не счесть,

Но лучше думать, будто все в порядке .

В этом отрывке из сонета выдающегося испанского поэта Хуана Боскана ярко выражено одно из типичных проявлений самообмана, располагающихся в чрезвычайно широком диапазоне - от совершенно вытесненных и целиком нерефлексируемых до осознаваемых в той или иной степени, представляющих не столько состоявшийся акт самообмана, сколько склонность к нему, стремление уйти от горькой правды, от жестокой реальности, отнимающей последние надежды. Весь этот диапазон, по крайней мере, в своих основных звеньях, представлен в душевной жизни каждого человека.

Приведем высказывание Ларошфуко, тонко подмечавшего многие нюансы самообмана, стыдливо скрываемого человеком, но тем не менее неизбежного в обыденной жизни. «Люди безутешны, когда их обманывают враги или предают друзья, но они нередко испытывают удовольствие, когда обманывают или предают себя сами»104 105. «Так же легко обмануть себя и не заметить этого, как трудно обмануть другого и не быть изобличенным»106. «Не следует обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами постоянно утаиваем ее от себя»107.

Разоблачительный пафос Ларошфуко оставляет, впрочем, ощущение некоторой поверхностности. Да, действительно, человек не столь привержен к правде и истине, как это им прокламируется, особенно в оценках самого себя. Но почему для него столь важна хотя бы видимость такой приверженности? Почему, втайне изменяя правде, публично он изображает верность ей? Почему для него столь важна видимость такой приверженности, соблюдение декорума честности? Эта потребность образует более глубокий уровень самообмана, заложенного в социальной природе человека.

Вот еще один афоризм Ларошфуко: «Каждый человек, кем бы он ни был, старается напустить на себя такой вид и надеть такую личину, чтобы его приняли за того, кем он хочет казаться; поэтому можно сказать, что общество состоит из одних только личин»108. А отсюда почва, питающая лживость в отношении с самим собой: «Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой»109. Но ведь зачастую притворство представляет искусную имитацию безупречных в нравственном отношении помыслов и намерений, приверженности к высшим ценностям, маскировку низменного и примитивного. Трудно не видеть, что приверженность к правде и высшим ценностям, даже в своем эфемерном, демонстративном виде, составляет важнейшее условие всякой социальной коммуникации.

Нужно отметить, однако, что «разоблачительная» тенденция Ларошфуко характерна для этико-психологического подхода к явлениям самообмана. Особенно резко выражена эта тенденция у Ницше, одержимого страстью срывать все маски с этого слабого, двуличного, изолгавшегося человеческого существа, измучившего себя в потугах обрести «сверхчеловеческие» ценности. Самообман - плата за неизбывное стремление к совершенству. Осуждение, сарказм, горькая насмешка - никакой снисходительности к человеческой слабости и смертности. «Ах вы, чудаковатые актеры и самообманщики», «хитроумные защитники своих предрассудков», которым подлинность заменяет «великолепная манера самоинсценировки» и которые «ухитряются сами затуманить свою память».

Под бичом Ницше ненавистное лицедейство извивается, корчится, казалось бы, в агонии, но вопреки всему снова и снова доказывает свою неимоверную живучесть, бессмертность. Поэтический гений Ницше питает мазохистская беспощадность, граничащая с потребностью самоуничтожения. Лживость человека с самим собой он выводит из его фундаментального свойства - «воли к неведению, к неясному и неистинному знанию», которая не менее сильна, чем воля к власти. «Среди каких же упрощений и извращений живет человек! Стоит только вставить себе глаза, способные созерцать такое чудо, и не перестанешь удивляться!»110. Впрочем, у Ницше можно встретить допущения о том, что обман заключен в самой сущности вещей, что сам мир, в котором мы живем, ошибочен. Из такой предпосылки, конечно, нетрудно вывести и «волю к обману»111.

Позиция тотального самоосуждения лишает надежды, рождает этический и гносеологический нигилизм. У нас сейчас она в моде, несмотря на то, что враждебна творческой активности. Это - путь упрочения комплексов неполноценности, оправдания слабоволия и безответственности.

Гораздо более конструктивно проблема самообмана ставится и обсуждается Сартром. Он развивает мысли о боязни свободы и истины, высказанные Кьеркегором и Ницше, концентрирует внимание на феномене бегства от реальности. Самообман выступает у Сартра как «дурная вера», которая обусловлена «нечистой рефлексией». Человек обречен быть свободным, его бытие по самой своей сути есть свободное бытие. В каждый момент своего бытия он выбирает себя и несет ответственность за свой выбор, ибо во всех случаях обладает некоторым осознанием собственной мотивации. Факт бегства от свободы и, значит, от реальности состоит в перекладывании ответственности за выбор на других или на так называемые объективные обстоятельства. С этим и связано обычно явление само- обмана.

По словам Сартра, сознание «содержит в себе непрерывный риск дурной веры». Даже стремление быть до конца искренним с самим собой нередко оказывается формой самообмана. И тем не менее эта ущербность духа может распознаваться и преодолеваться с помощью «чистой рефлексии».

Конечно, в нескольких словах трудно выразить подход Сартра к проблеме самообмана. Но суть его определяется общей онтологической посылкой о фундаментальных свойствах человека. Хотя Сартр пытается устранить понятие природы человека как некоторого основания своих экзистенциальных построений, в том числе* касающихся самообмана, обойтись без него невозможно (что видно хотя бы на примере постулата о свободе человека). Даже если это понятие выступает под другим названием, оно фиксирует некоторые существенные инварианты биологической и психической организации человеческих индивидов, которые обусловливают необходимость или высокую вероятность определенных склонностей, потребностей, некоторого образа действий. И если утверждается, что человек вообще склонен к самообману, то естественно выводить это свойство из особенностей его природы.

Склонность к самообману, очевидно, означает склонность к сокрытию истины о себе. Это проявляется в нежелании знать правду, в бессознательном уклонении от некоторых знаний о себе, в их вытеснении, а нередко и в активном поддержании иллюзорных самоотображений и всевозможных «выгодных» верований: ведь когда убеждения выгодны, они особенно убедительны. Такого рода склонность свойственна в той или иной степени всем людям, отвечает некоему родовому интересу. Русский философ С.Н. Трубецкой говорит даже об «инстинктивном самообмане», в котором есть истина, ибо инстинкт «преследует великие и общие родовые цели и обманывает индивидуальность»112.

В склонности к самообману можно видеть проявление инстинкта самосохранения, характерного для живого существа, наделенного сознанием и, следовательно, пониманием своей смертности, своего ничтожества перед абсолютом. Самообман - способ поддержания витальных сил, предохранения жизненной целостности от разрушительных актов самосознания.

В отличие от «инстинктивного» самообмана, развитие культуры создавало многочисленные социальные механизмы, призванные примирять с действительностью, успокаивать, укреплять надежду. Но чтобы успешно лечить, надо иметь больных.

Вряд ли будет преувеличением считать, что вся христианская культура пронизана чувством ничтожества человека, ущербности его природы. Вспомним Августина, который “проповедовал, что человеческая природа проникнута лживой двойственностью и что он может избежать ее, лишь обратившись к Богу. Ничтожество человека - лейтмотив протестантизма. Согласно Лютеру, человеческая природа зла и порочна. Человеку остается лишь самоуничижение, говорил Кальвин. «Ибо ничто так не побуждает нас возложить на Господа все наше доверие и упование, как неверие в себя и тревога, вытекающая из осознания нашего ничтожества»113. Мы хорошо знаем, что временами в истории «наше доверие и упование» возлагалось на «Фюрера» или «Великого вождя всех народов».

Действительно, в подавляющей массе своей люди слабы как в этическом, так и в волевом отношении. Это выражается в недостатке знаний, мужества, стойкости, верности, силы духа и т.п. Немногие люди выдерживают испытание властью, богатством, почестями, а с другой стороны, - болью, горем, нищетой, унижением достоинства. Слабость - это неспособность реализации высших побуждений, редукция ценностей и целей. Однако при этом действует компенсаторный механизм, поддерживающий самоуважение индивида, веру в себя и достаточно высокий уровень деятельной энергии. Действие этого механизма вызывает наиболее распространенные проявления самообмана.

Склонность к самообману означает тенденцию к неподлинной аутокоммуникации, которая способна поддерживать систему психологической защиты, привычные формы самоидентификации. Особенно часто мы видим это в экстремальных условиях, в предельном напряжении, амбивалентности, в пике фрустрации и т.п. Фрагментарность личности - «составленность» Я из казалось бы несовместимых смыслообразующих частей (склонностей, оценок), взаимоисключающих интенций также делает неподлинную аутокоммуникацию, по-видимому, единственно возможным средством сохранения тождества личности (хотя бы слабого, балансирующего на грани патологии). Рассмотрение феномена самообмана под углом зрения психопатических процессов, развития различных психопатологических состояний - особая тема, требующая специального исследования.

Таким образом, самообман выполняет разнообразные функции - от психической регуляции отдельных субструктур личности и поддержания энергетического тонуса при решении текущих задач до глобальной саморегуляции и сохранения тождества личности.

4.2. Формы и способы самообмана

Выше мы не раз уже касались этого вопроса, но он требует более аналитичного и систематического изложения. Не претендуя на такое изложение, мы хотели бы все же более четко зафиксировать «типичные» формы и способы самообмана. Но для этого целесообразно вначале хотя бы кратко выяснить вопрос о предмете самообмана.

В ifepBOM приближении можно выделить три области: 1) когда человек обманывает себя относительно самого себя (своих действительных качеств, знаний, достигнутых результатов, своего будущего и т.гг); 2) когда он обманывает себя относительно других субъектов (отдельных лиц, групп, организаций и т.п.), оценивая их качества, намерения, возможности, их отношения к нему и т.п.; 3) когда он обманывает себя относительно каких-либо предметов (их существования, местоположения, стоимости, функциональных возможностей и т.д.), событий и обстоятельств.

Если речь идет о тех случаях самообмана, когда его предметом служит индивидуальный, коллективный или институциональный субъект, то они связаны обычно с неверной оценкой смыслов, ценностей и интенций.

Для более детального анализа можно взять предложенную нами модель ценностно-смысловой структуры субъективной реальности, представляющую собой конкретизацию отношения модальностей Я и не-Я. В ней в качестве не-Я выступают следующие ценностно-смысловые блоки: 1) предметность; 2) телесность; 3) собственное Я; 4) другое Я; 5) Мы (социальная общность, с которой я себя идентифицирую); 6) Они (социальная общность, которой я себя противополагаю, по отношению к которой я враждебен, насторожен, подозрителен или равнодушен); 7) Абсолют (Бог, Природа, Вечное, Идеал и т.п.)114.

Каждая из перечисленных категорий выражает одновременно фундаментальный для человеческого сознания смысл и соответствующий класс ценностей. Именно они и образуют категориальную сетку объектов самообмана, эквивалентную, разумеется, их антиподу, тому, что квалифицируется как истинное, подлинное, верное, справедливое.

Обычный обман, производимый со стороны другого субъекта, преследующего, например, корыстные цели, возможен только тогда, когда обманываемый сохраняет веру в истинность, правдивость, правильность сообщаемой ему информации. Только в таком случае ложная информация «усваивается» и способна обрести действенный статус, т.е. вызвать соответствующий акт, поступок. Категории истинности и подлинности в их наиболее абстрактном виде выполняют в сознании функцию санкционирующего механизма, разделяющего реальное и нереальное. В такой же мере самообман придает желаемому статус действительного, реального, а нежелаемому, опасному, вредному - статус нереального или слишком маловероятного; иногда же он достигает своей цели, размывая грань между реальным и нереальным, создавая некую спасительную неопределенность.

Многие формы и способы самообмана четко зафиксированы психоанализом. Преследуя цель оправдания мотивов и поступков, самообман выступает в форме искусной рацио-нализации. Нередко рационализация настолько правдоподобна и убедительна, что принимается за чистую монету не только субъектом самообмана, но и другими субъектами. Рационализация как форма самообмана демонстрирует высокие образцы творческой изобретательности, глубокое понимание тончайших нюансов психологии оправдания. Жаль, что исследователи творчества крайне не внимательны к этой области, они нашли бы тут несравненные образцы.

Потребность в самообмане продуцирует правдоподобные объяснительные и оправдательные построения. Такие продукты рационализации представляют собой следующие виды обоснования: 1) обоснование того, что мотивы или поступки целиком отвечают нравственным нормам, что действия совершались во имя истины, справедливости, гуманизма, в интересах других людей, народа, человечества; 2) обрснование того, что действие совершено не по воле субъекта, что он выполнял волю Бога, государства, служебный долг, военный приказ, не имел выбора, совершенно не понимал смысла творимого действия, был орудием другого; нередко в этом случае производится ссылка на факторы, парализующие сознание и волю: болезнь, крайнюю усталость, опьянение, аффект, таинственные силы (как правило, злонамеренные и неконтролируемые личностью).

Наконец особый вид обоснования (3) связан с возложением вины на другого субъекта, действия, намерения, слова которого и привели якобы к некоторому неблаговидному результату, тому, что ему нанесен ущерб (мной или с моего ведома), так что он сам и виноват во всем: сюда же относятся и те случаи, когда субъект, причиняя другому вред из-за халатности, равнодушия, в результате аффективной вспышки или корыстных побуждений доказывает, что действовал в интересах последнего (например, характерные для сталинских времен жестокие наказания за мельчайшие провинности оправдывались задачами воспитания и перевоспитания враждебно настроенных элементов, из которых - в их же интересах! - надо сделать строителей коммунистического общества).

Типичным механизмом самообмана, хорошо изученным в рамках психоанализа, является проекция. Благодаря проекции формируется образ врага или виновника наших неудач. Отношения с ними служат целям психологической защиты и саморегуляции. Отсюда - необходимость врага, ибо, как тонко подметил К. Юнг, само существование врага -огромное облегчение для нашей совести. Чем хуже дела в обществе, тем более настоятельно нуждается оно во врагах и тем больше находит оно объектов для негативных проекций. Это убедительно демонстрирует наш исторический опыт - такого изобилия внешних и внутренних врагов, как у нас, не было, пожалуй, ни у кого. И надо признать, что вера в реальность этих врагов носила массовый характер, самообман постоянно подкреплялся официальным обманом. Как видим, проекция в качестве механизма самообмана исправно действует как на уровне индивидуального, так и на уровнях группового и массового субъектов. То же самое справедливо утверждать и о таком, столь же хорошо изученном механизме самообмана, как вытеснение.

По справедливому замечанию З.М. Какабадзе, «обманывая себя, люди нуждаются в поддержке друг друга, они и на этом поприще плохо переносят одиночество»115. Типичные для данного времени самообманы носят коллективный характер, что способствует взаимоиндуцированию и упрочению в общественном сознании соответствующих иллюзий и мифов.

Поскольку ядром индивидуального сознания является определенное содержание общественного сознания, усвоенное в процессе социализации и под постоянным влиянием социальных институтов, каждый человек заведомо находится в плену некоторых господствующих символов веры, идеалов, традиций, норм, идеологических клише. Сквозь их призму он смотрит, на окружающие явления и оценивает их. Человек, подчиненный общности, усвоивший ее ценности, по словам Ницше, «непременно становится лжецом»116.

Пусть это сказано слишком сильно, однако власть над умами индивидов общественных идей остается непреложным фактом. Последние, будучи усвоены, претендуют на выражение некого надличностного объективного содержания, истинность которого удостоверена великим авторитетом («богом», «историей», «народом», «государством» и т.п.). Люди охотно становятся приверженцами «учений», социальных мифов, ибо последние поставляют индивиду столь необходимые ему смыслы существования, укореняют его в бытии. На поверку часто оказывается, что это квазисмыслы, но до тех пор, пока человек испытывает чувство причастности к великому, возвышенному, вечному, пока действует «дурная вера», это не имеет значения.

Самообман такого рода питается фундаментальной потребностью человека в обретении смысла существования. На это обстоятельство обращают недостаточное внимание. Как убедительно показал В. Франкл, человек не выносит экзистенциального вакуума, «борьба за смысл жизни» является основной движущей силой (а не стремление к удовольствию)117.

В зависимости от уровня своего интеллектуального и духовного развития человек выбирает, усваивает «готовые» смыслы, становится приверженцем «учений», сулящих «великое», «прекрасное будущее», «торжество добра и справедливости» и т.п. Трагический опыт массового самообмана в результате приверженности к марксизму-ленинизму - неоценимый вклад в мировую культуру. Это предстоит еще глубоко понять новому поколению.

Василий Гроссман говорит о «гипнотической силе великих идей» и об «идейных идиотах», порождаемых этой силой118. Вбитые в голову с пеленок, эти идеи формируют базисные структуры сознания, определяя особенности мировосприятия и приоритетные векторы активности, подавляя непосредственные, спонтанные проявления чувства справедливости, эмпатии, интуитивные оценки добропорядочности, подлинности, здравомыслия, подавляя голос совести. Феномен «теоретического человека» блестяще описан Достоевским, который не только разоблачил подоплеку оправдания посредством «идейности» и связанные с ней игры самообмана, но и предвосхитил ужасы революционного фанатизма. Нам известны и более ранние примеры размышлений на аналогичные темы. «С какой легкостью и самодовольством злодействует человек, когда верит, что творит доброе дело!» (Паскаль).

Исследование самообмана предполагает кропотливый анализ сложных отношений и взаимопроникновений личного и публичного, индивидуального и общественного, тщательного рассмотрения противоречивого процесса са-моосознания, предполагающего «отстранение» от окружающей среды, творческое самополагание личности в неблагоприятных социальных условиях.

Интересно свидетельство известного пианиста Андрея Гаврилова, размышляющего о задаче развития собственной индивидуальности: «Но парадокс заключается в том, что, осознав свое “я”, моментально ощущаешь кругом огромное нагромождение лжи, которой все подчиняются - кто-то сознательно, кто-то бессознательно, кто-то просто из-за пассивности. Причем подчас трудно определить, что есть правда, а что неправда. Понять, что есть твое, а что впиталось в результате пропагандистской обработки»119.

Эта неопределенность, зыбучая среда полуправды, постоянное воздействие средств массовой информации, привычные идейные клише, обыденные символы веры, расхожие мнения - питательная почва самообмана. К тому же самообманные структуры в сознании подпитываются «положительными» фактами, которые отчасти представляют собой продукт интерпретации, задаваемой этой же структурой (диапазон такой интерпретации огромен, вплоть до возможности «темное» представлять «светлым», и наоборот), а отчасти являются реальными событиями положительного свойства, которыми всегда богата жизнь.

Но главное значение имеют те системы общественных коммуникаций, в которые включены массы людей. Эти системы складываются исторически, приобретают высокую устойчивость и, собственно, представляют наличную социальную реальность, задающую индивидам их социальные роли, а, следовательно, формы и нормы поведения, «правила игры». Будучи вовлеченным в эти «игры», человек во многих отношениях теряет границу между условным и подлинным.

Ролевая условность становится его способом существования. Не потому ли столь велик удельный вес в нашей цивилизации актеров и актерства, искусства сценического изображения и всевозможных игр. Всепроникающее лицедейство есть некая неотъемлемая реальность общественной и личной жизни. Талантливый актер, умеет изображать для нас кого-то иного, представляться великим, добрым, страдающим, любящим, или ужасным негодяем, обманщиком, лицемером. Мастер имитации, преображения, заставляющий нас поверить в кино или на сцене, что он тот, кого он сейчас изображает (бесподобный Гамлет, настоящий Ленин!) - вот одна из самых значимых, почитаемых, обожаемых, влиятельных фигур общества. И этим удостоверяется актерство как социальная потребность, высокая ценность искусства имитации. Вряд ли нужно доказывать, что это составляет благоприятную почву для самообмана (как для индивидуальных, так и для коллективных субъектов). Разумеется, анализ социальных источников самообмана требует специального исследования, мы отметили лишь некоторые моменты, важные для понимания атрибутивного характера самообмана, его глубоких оснований в человеческих коммуникациях.

4.3. Стойкость самообмана и пути его преодоления

Сложившийся самообман обычно весьма устойчив, прочен. Это обусловлено тем, что соответствующая ценностно-смысловая структура (убеждение, вера, оценка) образует своего рода динамический гештальт, оказывается самоорганизующейся структурой, поддерживающей свою целостность и определенность. Она является существенным элементом обширной многомерной структуры, представляющей тождество личности.

Механизмы поддержания самоидентичности имеют тенденцию сохранять наличный состав существенных элементов данной структуры. Поэтому сложившийся самообман поддерживается и со стороны глобальных личностных структур, глубоко укорененных в бессознательной сфере.

Угроза идентичности есть симптом переоценки ценности, творческий фактор самопреобразования. Но чаще всего защитные механизмы пресекают начавшуюся цепную реакцию преобразований. Это, как правило, означает вытеснение, подавление возникших сомнений, подозрений. Если по поводу экзистенциально значимых знаний, оценок, убеждений (считавшихся незыблемыми истинами) возникают сомнения и если это влечет исследование, самоанализ, самокритику, то бывают два исхода. Чаще всего восстанавливается статус-кво.

Мы уже отмечали способность сложившихся обманных ценностно-смысловых структур «перерабатывать», «поглощать» или, наоборот, отметать практически любые противоречащие сообщения и наблюдения, мнения и доказательства. Поэтому самоанализ, самокритика могут быть действенными в одном измерении и совершенно неадекватными в другом.

В процессах восстановления статус-кво ведущую роль играет механизм вытеснения, а это значит, что противоречащие наблюдения, оценки и т.п. накапливаются,, интегрируются на уровне бессознательного. Так называемые прозрения, озарения, мгновенно возникающее понимание истинного положения вещей (после длительного заблуждения) подготавливаются опытом, процессами переработки информации в недрах бессознательного.

Разумеется, разоблачение самообмана во многих случаях связано с первостепенной ролью внешних стимулов. Но в ряде примеров это прежде всего продукт напряженной внутренней работы, стремление к правде, ставшее жизненно необходимым. И очевидна чрезвычайная вариативность форм разоблачения самообмана.

Один из типичных процессов преодоления самообмана блестяще описан Л.Н. Толстым в его «Исповеди». Речь идет о «вере в прогресс». «Я был одним из жрецов ее», -говорит Л.Н. Толстой. Исключительно точно, шаг за шагом раскрывает он процесс нарастания сомнений, их приливы и отливы, их углубления, напряженную работу мысли, отчаяние, надежду и ее утрачу: «...на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние». Он показывает, как этот длительный, противоречивый процесс приводит к перелому, к ясному сознанию, что «вера эта - обман», - одно из типичных суеверий, «которыми люди заслоняют от себя свое непонимание, жизни»120.

Такое разоблачение самообмана знаменует духовное возвышение личности, преодоление интеллектуальной ограниченности, узости мировосприятия. Это нормальный процесс самопознания и саморазвития личности, в связи с чем уместно привести слова известного физика Макса Борна: «Теперь я смотрю на мою прежнюкз веру в превбс-ходство науки над другими формами человеческого мышления как на самообман»121.

Вместе с тем надо признать, что разоблачение самообмана далеко не всегда ведет к возвышению духовного и интеллектуального уровня личности. Крушение «возвышающего обмана» или «утешающего», «обнадеживающего», «воодушевляющего» обмана способно вызывать разрушительный личностный кризис, резко ослабляющий возможности саморегуляции, усиление пессимистических установок, морального релятивизма, цинизма, падение творческого потенциала. Подобные переломы чреваты утратой смысла жизни, нравственным опустошением, суицидом. Обнажение самообмана может привести к шоку.

Еще К. Юнг отмечал, что снятие всех проекций способно подорвать механизмы психологической защиты, психорегуляции, нарушить типические формы человеческих взаимоотношений, уничтожить «тот мост иллюзий, через который могут легко устремляться любовь и ненависть». В качестве средства саморегуляции в экстремальных ситуациях выступает спасительная амбивалентность - мать полуправды о себе, того, что можно в равной степени назвать и полусамообманом, «осцилирующего сознания», колеблющегося между верой и неверием.

И все же, несмотря на пользу самообмана, личность фундаментальным образом ориентирована на правду вообще и правду о себе - ориентирована далее ценой самообмана. Этот парадокс пока еще недостаточно осмыслен. Он знаменует фундаментальный экзистенциальный смысл для человека правды, подлинности как решающего фактора духовной самоорганизации, как идеала общения с самим собой и с другими.

Поэтому выявление самообмана может служить терапевтическим фактором, что демонстрирует нам психоанализ, в котором терапевтические процедуры имеют форму самопознания, предполагают прояснение и преодоление индивидуальных мифов, освобождение из плена ложных символов веры, искусных рационализаций.

Но психоаналитические методы составляют лишь часть герменевтики самообмана как искусства постижения подлинных смыслов, закодированных в символических дебрях субъективной реальности, скрытых под многоярусным камуфляжем социальных ролей, невротических поз и ситуационных игровых перевоплощений.

Систематический анализ герменевтики самообмана, характерного для западной культуры, ждет еще своего исследователя.

Безусловна связь самообмана с человеческой познавательной способностью. Стремление к истине не выдерживает конкуренции со стремлением к успеху. Лишь в малой степени самоутверждение достигается путем настойчивого поиска истины, которая нередко мешает продвижению к цели (разумеется, речь идет не о тех знаниях, которые необходимы на данном этапе решения практической задачи).

По-видимому, самообман служит одним из проявлений той фундаментальной асимметрии, которая обнаруживается в структуре нашей познавательной деятельности. Эта асимметрия состоит в том, что все главные познавательные усилия направлены во внешний мир; там же полагаются и наиболее значимые ценности, генерирующие человеческую активность, цели деятельности.

На этом фоне самопознание выглядит крайне редуцированным и убогим, соответственно ничтожна энергия, направляемая на самопреобразование, самосовершенствование. Нетрудно увидеть, однако, существенную зависимость познания внешнего мира от познания человеком самого себя (в том числе своих подлинных потребностей и возможностей).

Слабое самопознание, во многих отношениях неадекватное, насыщенное самообманом, вызывает деформацию познавательных и практических процессов, обусловливает неподлинность целей деятельности, нарастание абсурда, экологических противоречий, ставящих под вопрос само существование человеческой цивилизации.

Последние десятилетия резко углубили указанную асимметрию. Возрастание технической и интеллектуальнокомпьютерной мощи сочетается с усилением духовной и душевной слабости человека, склонного ко все более утонченным формам самообмана.

Будущее человечества во многом зависит от того, удастся ли преодолеть асимметрию между познанием (и преобразованием) внешнего мира и самопознанием (и само-преобразованием), обрести новые жизненные смыслы и новые компенсаторные средства, способные конкурировать с соответствующими средствами самообмана.

Быть может, преодоление основных форм самообмана, до сих пор свойственных человечеству в целом, ознаменует новый тип его идентичности и социальной самоорганиза-ции, ограничение потребительских вожделений, творчество новых жизнеутверждающих смыслов и 11енностей, способных повысить степень человечности нашей цивилизации, а тем самым и ее жизнестойкость.

Таков важнейший ракурс проблемы самообмана, требующей не только философского, но и серьезного психологического, психиатрического и широкого культурологического бемысления.

I. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ЗНАНИЯ И НЕЗНАНИЯ

1.1. Субъект познания и основные гносеологические ситуации

Познание означает достижение нового знания. Предметом познания является не только внешний мир, но и человек, его внутренний мир. Познание так или иначе обращено к самому себе, стремится выяснить пути и способы достижения нового знания.

Процесс перехода от незнания к знанию весьма сложен, противоречив. Чтобы его осмыслить, надо выделить те основные гносеологические ситуации, в которых находится субъект, стремящийся перейти от незнания к знанию и затем - ко все более полному и точному знанию.

На наш взгляд, можно выделить четыре такие ситуации, в которых всегда находится всякий познающий субъект. Обозначим их кратко следующим образом:

1) знание о знании (когда субъект обладает некоторым знанием и в то же время знает, что оно истинно или оценивает его как вероятное, неточное и т.п.);

2) незнание о знании (когда некоторое присущее субъекту знание не рефлексируется, не осознается, пребывает на протяжении какого-то интервала в скрытой форме);

5) знание о незнании (имеется в виду проблемная ситуация, когда субъект обнаруживает и четко фиксирует свое незнание чего-либо определенного);

4) незнание о незнании (речь идет о допроблемной ситуации; например, ученые XVIII в. не только ничего не знали о квазарах или о молекулах ДНК и генетическом коде, но совершенно не знали и о том, что они этого не знают).

Обычно в нашей гносеологической литературе подробно анализируются первая и третья ситуации, и уже это обнаруживает весьма сложную, многоплановую взаимозависимость категорий знания и незнания. Что касается второй и особенно четвертой ситуации, то они исследованы пока еще недостаточно, хотя представляют большой интерес для понимания путей формирования нового знания. Без их учета и тщательного анализа не может быть основательно раскрыта многомерная структура взаимоотношений между знанием и незнанием.

Поскольку каждая из названных ситуаций характеризует определенное состояние познающего субъекта, важно вначале уточнить само понятие «познающий субъект» (или «субъект познания»), так как это понятие может употребляться в разных смыслах. Вряд ли нужно доказывать, что познающий субъект есть социальный субъект. Это относится ко всякому субъекту познания: и тогда, когда имеется в виду социальный индивид, и к тем случаям, когда речь идет об определенной социальной целостности - научном коллективе, сообществе, социальном институте, нации, человечестве.

Вместе с тем для различных целей гносеологического анализа понятия индивидуального субъекта и коллективного субъекта используются в своих специфических значениях, что не исключает их взаимосвязи. Индивидуальный субъект не существует вне определенной социальной общности, он необходимо включен в социальную коммуникацию и поэтому несет в себе все основные социальные параметры (общечеловеческий, национальный, профессионально-групповой и т.д.). С другой стороны, коллективный субъект любого ранга и типа не существует вне и помимо образующих его индивидуальных субъектов, ибо познание осуществляется реальными, живыми людьми. При этом некоторые индивидуальные субъекты (например, Менделеев или Эйнштейн) способны в существенной степени формировать характеристики коллективного субъекта (ценности, принципы, цели его познавательной активности, ее результаты и т.д.).

Все это важно подчеркнуть в связи с тем, что деятельность индивидуального субъекта нередко интерпретируется весьма упрощенно; само понятие индивидуального субъекта иногда принижается, «покрывается» понятием коллективного субъекта. Многоплановость гносеологических проблем требует специфического использования в зависимости от конкретной цели исследования каждого из указанных понятий (с учетом их связи и взаимополагаемо-сти), а также более абстрактного понятия познающего субъекта, выражающего общие и существенные свойства всякого субъекта, т.е. свойства, инвариантные для индивидуального и коллективного субъектов. Такое общее понятие познающего субъекта отражает в абстрактном виде необходимую связь индивидуального и общественного в любом познавательном акте.

Выделенные выше четыре познавательные ситуации выступают в качестве условий, состояний, моментов деятельности всякого субъекта, они представлены в любом интервале его активности. Рассмотрим каждую из них в отдельности.

1.2. Знание о знании

В общих чертах данная ситуация понятна. Речь идет о том, что субъект осознает, что знает нечто о чем-то. Такое осознание, однако, включает различные способы отображения собственного знания и различные формы его оправдания. Все это многообразие способов отображения и форм оправдания пока еще далеко от общепринятой концептуальной систематизации (даже если ограничиться научным знанием, оставляя в стороне обыденное знание, знание, выражаемое средствами искусства, и др.).

Мы не будем вдаваться в анализ этих сложных вопросов и лишь проиллюстрируем нашу мысль. Одно дело, когда я вижу цветущий перед моим окном куст сирени и осознаю адекватность отображения этого объекта. Здесь отображение знания, данного мне в форме чувственного образа, и его оправдание совершаются, как правило, на интуитивном уровне. Другое дело, мое знание о моем знании структуры атома урана или, скажем, закономерностей биологической эволюции. В таких случаях осознание и оправдание моего знания предполагает различные формы теоретической рефлексии, специальное обоснование основных положений, а зачастую и логико-методологический анализ их предпосылок, практическую проверку и т.д. На уровне коллективного субъекта знание о знании выступает (если речь идет о научном знании) как результат обоснования, доказательства, практического подтверждения, как осознание то£0, что оно удовлетворяет принятым в данном сообществе теоретическим и практическим критериям, нормативам, ценностным установкам.

Безусловно, способы отображения и оправдания наличного знания существенно варьируют в зависимости от характера этого знания: эмпирического или теоретического. К тому же в реальном процессе познания эмпирическое и теоретическое обнаруживают весьма сложные и многообразные отношения. Здесь нет возможности анализировать эти вопросы, как и особенности интересующей нас познавательной ситуации применительно к обыденному знанию. Поэтому мы ограничимся далее лишь общим планом ее рассмотрения в рамках научного познания.

Отображение и оправдание знания включают в себя осознание его относительности и системной обусловленности. Это означает ту или иную степень понимания исторической ограниченности данного знания в смысле глубины и основательности отображения в нем соответствующего объекта, понимание его ограниченности в смысле его адекватности лишь в рамках определенной предметной области и, наконец, понимание зависимости данного знания от других знаний, а в пределе - от всей системы научного знания, что служит также постоянно действующим фактором его ограничения (т.е. уточнения, конкретизации, изменения сферы его приложения).

Таким образом, знание о данном знании предполагает отображение его границы, а тем самым и соотнесение с категорией незнания, которая в рассматриваемой ситуации часто фигурирует лишь неявно. Основательность знания о данном знании связана с выявлением этого диалектического противоречия.

Граница знания осмысливается обычно в двух планах -экстенсивном и интенсивном. Первый из них выражает допустимую сферу приложения данного знания, за пределами которой оно равносильно незнанию (скажем, знание о структуре атома не имеет никакого отношения к знанию закономерностей развития экономики, оно обладает, так сказать, нулевой степенью отображения экономического развития). Второй план выражает наличный предел «глубины» отражения действительности, достигнутый в данном знании. Хотя этот предел носит конкретно-исторический характер, «передвигается», он всегда существует, и за ним лежит неизвестное, область незнания.

Итак, уже первые шаги анализа показывают, что в ситуации знания о знании нельзя обойтись без категории незнания. Эта категория служит необходимым логическим условием определения всякого знания, что свидетельствует о его исторической природе.

1.3. Незнание о знании

Эта ситуация на первый взгляд кажется довольно парадоксальной. В самом деле, как возможно иметь некоторое знание и не знать о нем? В каком смысле здесь допустимо говорить о знании и незнании?

Выше мы характеризовали рассматриваемую ситуацию, прибегая к понятию нерефлексируемого знания. Но это требует дополнительного обсуждения, так как указанное понятие истолковывается не вполне однозначно и к тому же вряд ли способно охватить все случаи данной ситуации.

Прежде всего важно подчеркнуть, что ситуация незнания о знании выступает всегда лишь как момент или, может быть, лучше сказать, как «слой», структурный фактор многомерного процесса познавательной активности субъекта. В каждом интервале этого процесса всегда наличествуют такие содержательные и структурные компоненты, ^которые выполняют определенные, иногда весьма существенные функции (отобразительные, нормативные, оценочные), но не осознаются субъектом, хотя в последующем периоде могут быть осознаны и осмыслены. Можно ли говорить о незнании субъектом указанных компонентов его собственной познавательной активности и в то же время относить их к категории знания?

На этот вопрос, как известно, современная гносеологическая литература дает положительный ответ, вводя понятие неявного знания. Различные формы неявного знания и их роль в науке стали со второй половины прошлого века предметом специального исследования в работах ряда западных философов (особенно М. Полани)122.

В нашей литературе эта проблематика разрабатывается в разных планах. Было показано, что всякая система знания представляет собой единство рефлексивного и арефлексив-ного. Их связь и взаимообусловленность носит конкретноисторический характер, служит формой развития научного знания.

Характеристика неявного как арефлексивного относится прежде всего к так называемому предпосылочному знанию, анализ которого составляет важнейшее условие развития научного знания. Он позволяет существенно углубить понимание взаимосвязи знания и незнания, так как раскрывает «двумерность» обоснованного знания, т.е. то принципиальное обстоятельство, что оно несет в себе не только отображение объективной действительности (определенного объекта), но и отображение самого себя. При этом характер, способ, результативность отображения субъектом собственного знания о данном объекте (и прежде всего его предпосылок, глубинных оснований), т.е. знание о знании, в существенной мере влияют на знание о данном объекте, на степень адекватности и «глубину» его отображения в научной теории, на процесс захвата ею новых слоев, горизонтов, сфер объективной действительности, на реконструкцию объекта познания. Естественно, отображение субъектом своего наличного знания может, как уже отмечалось выше, носить различный характер: одни его компоненты отражаются вполне адекватно, другие лишь отчасти, некоторые же из них могут отображаться превратно или вообще функционировать в «скрытом» виде. В этом отношении знание субъекта о собственном знании всегда содержит проблемный аспект.

Как показал М. Полани, неявное знание выступает на разных уровнях структуры познания и актуально не осознается субъектом, является «молчаливым знанием». По его словам, «вследствие молчаливого характера нашего знания, мы никогда не можем высказать все, что знаем, точно так же, как по причине молчаливого характера значения мы никогда не можем в полной мере знать всего того, что имплицировано нашими высказываниями»123.

Таким образом, «незнание о знании» означает либо неадекватное отображение каких-то компонентов наличного знания, либо отсутствие их отображения вообще на данном этапе познавательной деятельности субъекта. Это относится не только к предпосылочному знанию, но и к весьма различным по содержанию и значению составляющим, которые имплицитно наличествуют в данном знании, но пока еще неосознанны и неэксплицированы. История науки демонстрирует многочисленные примеры такого рода. В литературе часто приводится тот факт, что, создав теорию множеств, Кантор не знал о содержащихся в ней парадоксах; не знали о них до определенного времени и математики, принимавшие эту теорию.

Особый случай ситуации «незнания о знании» наблюдается на уровне коллективного субъекта, обладающего достаточно сложной структурой. Здесь типичны факты, когда некоторая группа исследователей приобретает весьма важное новое знание, но оставляет его «закрытым» для других групп исследователей, работающих в той же области, и для научного сообщества в целом (в силу групповых или государственных интересов и т.д.). Заметим, что и помимо такого рода фактов, т.е. когда нет причин для сокрытия новых результатов, проходит некоторое время, пока уже добытое новое знание становится известным научному сообществу. Заслуживает внимания, кстати, сам процесс перехода от незнания к знанию об этом новом знании и к его усвоению научным сообществом, сопровождающийся нередко различными коллизиями в структуре внутренних коммуникаций коллективного субъекта.

Весьма сложным и противоречивым образом проявляется ситуация незнания о знании на уровне индивидуального субъекта. Она связана здесь с функционированием бессознательной сферы психики и ее многообразными взаимоотношениями с сознательной сферой. Это выражается часто в форме таких феноменов, как «вытеснение», «психологическая защита», символизация текущих сознательных переживаний, арефлексивность ценностных и смысловых структур, которые обусловливают направленность интересов и познавательной активности субъекта, его парадигмальные установки.

Особенный интерес представляет анализ процесса зарождения и оформления в сознании субъекта принципиально новой идеи, та его стадия, когда содержание этой новой идеи еще полностью не оформилось и ее подлинное значение еще не осознано самим творцом, не вербализовано адекватным образом - его знание о произведенном им новом знании еще смутно, граничит с незнанием. Все эти вопросы остаются пока крайне слабо исследованными, хотя имеют для гносеологии первостепенное значение, ибо выражают самый важный и интересный аспект познавательного процесса - акт творчества.

Ситуация «незнание о знании», как видим, в той или иной форме своего проявления всегда сопровождает познавательную активность субъекта, выражает одно из его «непреходящих» состояний, а постольку может рассматриваться как один из обязательных объектов гносеологического анализа. Последний призван раскрыть способы отображения, осознания, освоения этой ситуации конкретно-историческим субъектом (с учетом типологии коллективного и индивидуального субъектов). Здесь мы обнаруживаем неразрывную связь данной ситуации с тремя остальными, без чего ее нельзя основательно осмыслить.

Ведь «незнание о знании» по необходимости соотносится с «знанием о знании». Лишь в плане такого соотнесения может быть раскрыт смысл первого («незнания») и выяснены пути перехода ко второму («знанию»). Далее, само состояние незнания о знании всегда присуще субъекту, имеет по крайней мере две формы, или стадии, требующие специального рассмотрения. Первая: когда субъект обнаруживает свое незнание, непонимание некоторых особенностей, свойств, компонентов присущего ему знания (скажем, определенной научной теории) и стремится преодолеть это незнание, непонимание. Здесь налицо ситуация знания о незнании, которое относится к некоторым фрагментам наличного знания (я узнал, что не знаю, не понимаю чего-то в хорошо известной мне научной теории, -весьма обычный случай, который типичен и для коллективного субъекта). Это обычная проблемная ситуация в области методологии научного познания, психологии познания и гносеологии. Вторая: когда субъект еще не обнаружил своего незнания некоторых скрытых свойств наличного знания, которые, однако, участвуют в формировании нового знания, когда он еще не знает, что он не знает об этом (вспомним уже приводившийся пример: пользуясь теорией множеств Кантора, математики до известного периода не только не знали, что в ней содержатся парадоксы, но и не подозревали, что они этого не знают, и были «спокойны»). Это тоже довольно обычная ситуация, которая всегда исторически предшествует первой и была обозначена как «незнание о незнании».

1.4. Знание о незнании

Выше мы обозначили эту ситуацию как проблемную. Однако понятие проблемной ситуации, широко используемое в гносеологической литературе, не имеет общепринятой трактовки. В большинстве случаев она характеризуется как обнаружение определенного незнания, фактов рассогласования и противоречий в наличном знании, что вызывает соответствующую направленность активности в научном сообществе. Проблема же является результатом отображения субъектом проблемной ситуации. Она всегда выражается в конкретной потребности узнать, понять, объяснить то, чего мы не знаем, не понимаем.

Другими словами, проблемная ситуация порождает новую цель познания, формирует новый объект познания. Осознание этого объекта имеет вопросительную форму, в которой как раз и выражается установленный факт недостаточности наличного знания. Таким образом, определяется то, чего мы не знаем, но должны познать, т.е. определяется наше незнание чего-то вполне конкретного. Это и есть то, что именуется знанием о незнании.

Понятия «знание» и «незнание» постоянно выступают в логической зависимости друг от друга/ демонстрируют взаимопереходы. Ведь впервые обнаруженное нами незнание чего-либо есть тоэюе новое знание. И наоборот, обнаружение ограниченности, неполноты наличного знания в каком-либо конкретном отношении есть обнаруэюение нового незнания.

Формулировка «знание о незнании» может быть истолкована в нескольких смыслах. Например, в широком смысле, когда указывается, что рост знания сопряжен с возникновением нового незнания, новых проблем. Это хорошо понимали уже древние философы (вспомним хотя бы Зенона Элейского, говорившего своим ученикам, что он не только знает больше, чем они, но и большего не знает, ибо его границы с неизвестным обширнее).

В узком смысле указанная формулировка истолковывается в тех случаях, когда мы обнаруживаем некоторое явление, причины которого нам совершенно непонятны, когда не можем объяснить наблюдаемое и стремимся преодолеть это наше незнание, которое четко фиксируется средствами обыденного или научного языка.

Например, хорошо известно, что человеческий взгляд способен выражать различные психические состояния. Но как это возможно? Остается неизвестным, каким образом изменение жидкой среды глаза корелирует с мозговыми процессами, ответственными за сложнейшие психические состояния, и как эти изменения способны «выражать» настроения, желания, чувства и т.п. Здесь лежит пока область почти полного незнания124. Или возьмем загадку «астрономии догонов». Откуда у племени догонов столь точные и глубокие знания о системе Сириуса, если они не могли быть заимствованы у европейцев и если исключается возможность палеовизита иных разумных обитателей космоса? Этого мы не знаем. Знание об этом незнании, возникшее, кстати, сравнительно недавно, служит источником настойчивых научных поисков и размышлений, имеющих помимо всего прочего и важное мировоззренческое значение125.

Таким образом, тезис «знание о незнании» имеет серьезный гносеологический смысл, и это ставит задачу анализа различных видов незнания, т.е. теоретической рефлексии наличных и возможных способов знания о незнании, включая разработку типологии последнего.

Пытаясь классифицировать или хотя бы перечислить некоторые виды незнания, мы тем самым конкретизируем понятие незнания, т.е. наше знание о незнании. Это относится и к эмпирическим, и к теоретическим формам знания. Фиксация различных видов и проявлений наличного незнания безусловно составляет одно из непременных условий всякого познавательного процесса, которое легко обнаруживается как на уровне индивидуального, так и на уровне коллективного субъекта.

Таким образом, рассмотрение ситуации «знание о незнании» и стремление осмыслить ее особенности в историческом плане с необходимостью предполагают исследование ее обусловленности тремя остальными ситуациями, ибо основательное понимание любой конкретной ситуации «знания о незнании» требует четкой фиксации наличного знания о том, что именно мы знаем по данному вопросу. Без этого нельзя точно определить, что же именно мы не знаем. Но здесь вместе с тем нужно учитывать и осмысливать то обстоятельство, что в наличном знании всегда существуют, так сказать, «скрытые параметры», которые должны быть подвергнуты теоретической рефлексии, ибо от этого во многом зависит степень осознания, понимания самой проблемной ситуации и направление поисков возможных путей ее разрешения. В связи с этим важно отдавать себе отчет в наличии того конкретно-исторического основания, из которого вырастает данная проблемная ситуация, т.е. ситуации «незнания о незнании», к анализу которой мы и переходим.

1.5. Незнание о незнании.

Допроблемная и предпроблемная ситуации

Если все три описанных выше «состояния» субъекта могут быть им конкретно диагностированы, ибо они связаны с более или менее определенным объектом, то ситуация «незнания о незнании» выявляется в настоящем лишь абстрактно (так как объект незнания остается совершенно неизвестным). Убежденность в ее непременном наличии основывается на ретроспекции: любой произвольно взятый интервал истории науки легко обнаруживает эту ситуацию, несомненно связанную с общими закономерностями познания. Поэтому ее экстраполяция на настоящее и будущее является вполне естественной.

Осознание исторической ограниченности нашего знания нацеливает на более глубокое понимание связи относительного и абсолютного в познании и стимулирует устремленность за горизонт наличного знания - туда, где простирается безграничная область неизведанного.

Кс(гда речь идет о незнании, то в большинстве случаев подразумевается незнание чего-то определенного. В случае незнания о незнании предмет незнания остается неопределенным, ему можно приписать лишь самые абстрактные характеристики. Оно касается, скажем, не только объективной реальности (неизвестных и пока даже непредполагаемых физических явлений, космических объектов, химических образований, проявлений жизни и т.п.), но и субъективной реальности, неизведанных способностей и возможностей человеческой психики.

Если незнание чего-то определенного характеризует проблемную ситуацию и задает направленность поиска, формирует конкретный познавательный интерес, конкретный вектор активности субъекта, то незнание о незнании характеризует допроблемную ситуацию, своего рода «спокойствие духа»; «беспокойство» субъекта, вопросы, новая направленность его активности возникнут лишь в будущем, сейчас они у него начисто отсутствуют, и он даже не подозревает, что они могут возникнуть. Например, триста лет тому назад ни один субъект не был озабочен квантово-механическими закономерностями и никто даже не подозревал об их существовании, познавательная активность стимулировалась и поглощалась другими проблемами. В те времена никто не подозревал и о том, что возрастание солнечной активности служит причиной роста смертности среди страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями (эта зависимость значительно позже была обнаружена А.Л. Чижевским, что породило комплекс новых проблем)126.

Рефлексия допроблемной ситуации - важное условие поддержания творческой перспективы познания, нашей веры в возможность постижения неведомых «измерений» бытия, иных способов дискретизации и континуумизации объективной реальности, а с другой стороны, и самой духовной активности познающего субъекта.

Здесь необходимо учитывать и психологический аспект. Подобно тому как личность склонна вытеснять мучительные, не поддающиеся решению экзистенциальные проблемы, точно так же субъект «нормальной науки» (исследователь, работающий в области стандартных проблем) вытесняет, как правило, свое знание о наличии допроблем-ной ситуации (это знание, почерпнутое из исторического опыта, несомненно присуще всякому субъекту, но редко актуализируется им, будучи вытесненным на периферию сознания или вообще за его пределы).

Мы постоянно стоим на краю «бездны незнания о незнании», но не испытываем страха, беспокойства, ибо не видим, не ощущаем ее. Но чувство «бездны незнания о незнании» остро переживается отдельными мыслителями, особенно часто это свойственно гениальным ученым и поэтам.

Самосознание гения обнаруживает, как правило, напряженную амбивалентность: величия и ничтожества. Ньютон, конечно, понимал величие своих научных деяний, но вот что он писал о себе, выражая свое чувство «бездны незнания»: «Не знаю, чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющим на морском берегу, развлекающимся тем, что от поры до времени отыскиваю камешек более цветистый, чем обыкновенный, или красивую раковину, в то время как великий океан истины расстилается предо мной неисследованным»127. Подобные переживания способны питать агностические умонастроения, но они же служат стимулом великих творческих новообразований.

Анализ допроблемной ситуации призван содействовать пониманию перехода к проблемной ситуации. Как возникает знание о незнании, это качественно новое состояние? Теоретически ясно, что ему предшествует допроблемная ситуация, и оно возникает из последней. Но пока процесс указанного перехода осмыслен крайне слабо, его отображение в гносеологии остается слишком бедным и абстрактным.

Несомненно, этот процесс подготавливается всем ходом познавательной деятельности в области наличных проблем, связан с влиянием обыденного и художественного познания на научное познание; обусловлен чрезвычайно сложными и многообразными изменениями взаимодействий эмпирических и теоретических факторов во всей системе научного знания, различными непрогнозируемыми «флуктуациями» и случайными находками как в сфере эмпирических исследований, так и в области теоретико-конструктивной и теоретико-рефлексивной деятельности. Существенную роль в этом процессе играет критическая рефлексия, сопровождающая каждый шаг познания; она выражает хроническое «недовольство» субъекта достигнутым познанием и выполняет функцию детектора новых пунктов, направлений дальнейшего роста знаний, она постоянно зондирует поле возможностей такого рода, нащупывает те слабые звенья горизонта наличного знания, где вероятнее всего прорыв в неизвестное.

Разумеется, конкретный анализ процесса перехода от допроблемной ситуации к проблемной требует пристального рассмотрения фактов реальной истории научного познания. Не имея возможности осуществить здесь систематический анализ (он требует специальной работы), ограничимся лишь некоторыми соображениями, подкрепляемыми фактическими данными.

На наш взгляд, между допроблемной и проблемной ситуациями может быть обнаружена весьма характерная в гносеологическом смысле промежуточная стадия, которую назовем предпроблемной ситуацией. Она представляет собой такое состояние субъекта, когда он выходит впервые за черту полного незнания о незнании, но еще не приобрел достаточно адекватного знания о незнании. Это - состояние первичного «беспокойства духа», выражаемое недостаточно определенными, но. вместе с тем уже вполне конкретными по содержанию новыми интенциями. Новая интенция знаменует формирование нового объекта наблюдения или размышления, она сопровождается чувством «необычного», удивлением, особой интенсивностью интереса, коллизией веры и сомнения, она означает новую ориентацию активности субъекта, стремление уменьшить неопределенность, обрести уверенность в реальном существовании неизвестного ранее объекта познания и в необходимости его исследования, т.е. уверенность в том, что формируется действительная проблема, а не псевдопроблема.

В так называемых фактуальных науках предпроблемная ситуация возникает в результате наблюдения необычных, «непонятных» явлений или фиксации необычных, «удивительных» связей между хорошо известными явлениями. Необычность, аномальность подобных феноменов вызвана тем, что они не укладываются в существующие категориальные рамки эмпирического описания, резко диссонируют с привычными способами объяснения и понимания или просто не находят какого-либо гипотетического допущения, рационального предположения в рамках соответствующей научной дисциплины.

Специфика предпроблемной ситуации состоит в том, что на этой стадии аномальные феномены еще не имеют убедительной статистики, их систематическое наблюдение еще не осуществлено или вовсе невозможно в силу их спорадического характера. В их описании на этой стадии часто превалируют средства обыденного языка, результаты наблюдений интерпретируются крайне противоречивым образом, подвергаются сомнению многими членами научного сообщества; в ряде случаев отсутствует уверенность в том, что налицо действительно новые феномены, допускается возможность ошибочного наблюдения, неточности расчетов, в результате которых сделан вывод о существовании загадочного феномена, и т.п. Предпроблемная ситуация может быть многоликой, но главное ее отличие от проблемной ситуации состоит, по-видимому, в том, что здесь само знание о незнании еще не получило научного обоснования. Это знание еще не может быть признано достоверным, оно зачастую является лишь надеждой на знание, т.е. объект незнания точно не определен, а это равнозначно тому, что точно не определен и объект познания, исследования.

Реальная проблемная ситуация предполагает формулировку проблемы, т.е. объекта исследования, его основных задач, а тем самым категориальное описание того, что неизвестно, что должно получить научное объяснение. При этом, как правило, уже имеются некоторые гипотезы или представления о путях разрешения проблемы, организуются систематические исследования, интенсивность которых (в случае актуальности данной проблемы) быстро нарастает, в результате чего формируется специфический коллективный субъект.

Конечно, нередки случаи, когда общепризнанные проблемы долгие годы ждут своей интенсивной разработки или считаются на данном этапе неразрешимыми и т.п., но это особые вопросы, не затрагивающие главных различий между предпроблемной и проблемной ситуациями.

Для нас важно подчеркнуть, что проблемной ситуации всегда предшествует предпроблемная ситуация. В ряде случаев последняя довольно быстро превращается в проблемную ситуацию, иногда же предпроблемная ситуация столь же быстро «снимается» (если обнаруживаются мнимый характер аномальных феноменов, ошибки интерпретации данных наблюдения, серьезные погрешности в расчетах и т.п., если накапливаются обширные статистические данные, решительно опровергающие выводы, сделанные на основе первоначальной, недостаточно репрезентативной статистики наблюдений, и т.п.).

Бывает, однако, что предпроблемная ситуация «тлеет» многие десятилетия, не дорастая до проблемной ситуации, но сохраняя свое значение и порождаемые ею острые вопросы, интерес к которым то ослабевает, то вновь усиливается, что не приводит, однако, к изменению положения дел, к устранению сомнений и резких отрицаний у одних, веры у других, к решающим доказательствам или столь же решающим опровержениям. Так, например, обстоит дело с рядом загадочных явлений человеческой психики.

Между тем наличие предпроблемной ситуации, в том числе и такой, которая вызывает негативные эмоциональные реакции у большинства представителей фундаментальных областей науки128, требует непредвзятого к ней отношения, строгого методологического анализа порождаемых ею вопросов, настойчивых поисков, ибо, как показывает исторический опыт, она таит в себе возможности выхода на новые рубежи научного познания.

Предпроблемная ситуация несет в себе значительный эвристический потенциал, будит научную мысль, служит прелюдией к принципиально новым проблемам. Рассмотрим некоторые примеры предпроблемной ситуации, взятые из области медико-биологических дисциплин.

Еще в начале века рядом исследователей было подмечено, что люди, болеющие шизофренией, рождаются в основном в холодное время года, преимущественно с декабря по март. Вначале наблюдения такого рода были немногочисленны, вызывали сомнения у большинства членов научного сообщества, тем более что характер связи между указанной болезнью и временем рождения казался весьма «странным» (к тому же подобного рода связи прокламировались астрологами). Однако попытки опровержения этого «странного» феномена оказались тщетными, что создало отчетливую предпроблемную ситуацию, ибо отсутствовали и решающие доказательства в пользу данной корреляции. Такое положение сохранялось довольно долго, оно «беспокоило» исследователей, стимулировало их размышления и поиски.

Перелом наступил примерно четыре десятилетия тому назад, когда к этой «странной» теме обратилось значительное число ученых, осуществивших кропотливые изыскания с использованием компьютерных средств. К настоящему времени накоплены и проанализированы огромные статистические данные, не оставляющие ни малейшего сомнения в реальности указанной зависимости. Она подтверждена и для Южного полушария, где больные шизофренией также рождаются преимущественно в самое холодное время года. Предпроблемная ситуация переросла в проблемную, сформулированы основные задачи исследования, выдвинуты рабочие гипотезы. В этом направлении развернута широкая программа исследований существенных связей между изменениями магнитосферы и плазмосферы Земли и сдвигами физиологических показателей организма129.

Можно привести множество других примеров предпро-блемных ситуаций, вызванных обнаружением «странных», «непонятных» феноменов, не получивших пока достаточного обоснования. В последнее время накапливаются данные, свидетельствующие о том, что леворукость встречается у мужчин в два раза чаще, чем у женщин, и что леворукие рождаются преимущественно во втором полугодии130, что специфический тип маскированной депрессии, проявляющейся в виде фациомиалгии (особых болей в области лица), встречается почти исключительно у женщин131, что злокачественные новообразования у больных шизофренией наблюдаются в два раза реже, чем у психически здоровых лиц и у лиц, с другими психическими заболеваниями132.

Особенно поразительны хорошо описанные, правда, немногочисленные, данные о предсмертных ремиссиях в так называемых исходных состояниях шизофрении. В этом состоянии наступает практически полная деградация личности, и больной пребывает в нем многие годы, оно считается необратимым. Однако в отдельных случаях на фоне тяжелого соматического заболевания незадолго до смерти у такого больного вдруг резко нормализуется психическое состояние и поведение, к нему полностью возвращается, сознание133. Этот загадочный феномен бросает вызов современной психиатрии и всей медико-биологической науке, стимулирует нестандартные размышления о связи знания и незнания в этой области.

Мы коснулись вопроса о зарождении и динамике пред-проблемных ситуаций в области фактуальных дисциплин. Эти процессы, безусловно, имеют свои существенные особенности в сфере математики, физического познания, космологии, информатики - всюду, где имеются развитые Теории и достигнута высокая степень математизации, а также в области социального познания. Наша задача состояла в том, чтобы обратить внимание на эту своеобразную стадию знания о незнании, подчеркнуть актуальность ее исследования в гносеологии, так как она является первичной формой выхода за границы «незнания о незнании», а в силу этого одной из творческих фаз познавательного процесса.

Выше уже отмечалось, что всякий субъект находится одновременно во всех четырех рассмотренных ситуациях. Это не исключает того, что та или иная из них может не рефлексироваться субъектом в данном интервале, актуализироваться в большей или меньшей степени. Но важно иметь в виду, что эти четыре различные гносеологические ситуации взаимообусловливают друг друга и образуют структуру всякого познавательного процесса.

1984 г.

II. ПРОБЛЕМА «ДРУГОГО СОЗНАНИЯ»

II. 1. «Сознание», «Другое сознание», «Другая субъективная реальность»

Проблема «другого сознания» (сокращенно - ДС) составляет важный аспект проблемы сознания. В ней тесно переплетаются философские и сугубо научные подходы134. Ее теоретический анализ способен в существенной мере содействовать разработке тех аспектов проблемы сознания, которые стали особенно актуальными в условиях информационного общества (среди них - задачи понимания подлинных намерений другого субъекта, разоблачения обмана и т.д.).

Прежде, чем говорить о ДС, надо определиться с самим понятием сознания (содержание которого многомерно и слабо упорядочено), попытаться выделить основные планы проблемы сознания и определить, по крайней мере, специфические и неотъемлемые свойства сознания.

На мой взгляд, во избежание редукционистских и упрощенческих подходов, сознание должно рассматриваться в четырехмерной категориальной структуре, а именно в следующих планах: 1) гносеологическом; 2) онтологическом; 3) аксиологическом и 4) праксеологическом (интен-циональность, целеполагание, воля). Эти основные категориальные измерения не редуцируемы друг к другу, но взаимополагаемы (в том смысле, что каждое из них при основательном исследовании требует рефлексии через остальные)135.

Неотъемлемое же и специфическое качество сознания состоит в том, что оно является субъективной реальностью (сокращенно СР). Это качество обозначается в аналитической философии терминами «ментальное», «феноменальное», «субъективный опыт», «квалиа» и др. (хотя некоторые ее представители широко используют также термин «субъективная реальность» - Дж. Серл, Т. Нагель, Д. Чалмерс и др.). Именно это качество служит камнем преткновения при теоретическом объяснении сознания и попытках вписать его в физическую картину мира (так называемый «провал в объяснении» - Т. Нагель и др.). С ним же связаны и главные трудности проблемы ДС. Мое знание о моем сознании дано мне непосредственно, в форме моей СР, знание же о сознании другого я могу получить лишь опосредствованно, и между этими двумя типами знания существует «эпистемологический разрыв» (как выражаются представители аналитической философии).

Хочу подчеркнуть необходимость тесных контактов философских подходов к сознанию с научными исследованиями феноменов сознания (особенно в психологии, психиатрии, нейрофизиологии, генетике, в проблематике искусственного интеллекта и др.). За последние десятилетия накоплен колоссальный конкретно-научный материал, который служит развитию и коррекции теоретических, в том числе и философских построений, стремящихся к объяснению сознания136.

Проблема сознания многомерна и не может сводиться к индивидуальному сознанию, тем самым - к рассмотрению лишь в плане СР. Правомерны понятия сознания, прилагаемые к массовым, коллективным и институциональным субъектам. Здесь тоже может идти речь о ДС, скажем о сознании другой, мало знакомой нам социальной, этнической общности, но в подобных случаях характер проблемы ДС существенно изменяется. Содержание сознания такого рода субъектов обладает особым способом существования и функционирования, его анализ требует соответствующих подходов и методов, хотя так или иначе предполагает учет индивидуального сознания, ибо вне и помимо него не бывает никакого сознания, а может существовать лишь его отчужденное содержание, представленное в оп-редмеченной, объективированной форме.

Поэтому суть проблемы ДС - в познании (и понимании) СР другого человека. Но это предполагает знание (понимание) собственной СР, знание того, как мы отображаем, оцениваем, объясняем свои сознательно переживаемые состояния и как мы управляем ими.

Однако качество СР присуще и психике животных. Поэтому имеет смысл ставить проблему более широко - как проблему «Другой субъективной реальности». Это вызвано тем, что сознание человека и СР животных имеют существенные общие черты и единый эволюционный источник, а так же тем, что теоретически мыслимо существование других типов СР в иных звездных мирах и возникновение новых разновидностей СР в результате развития информационных технологий и симбиозов человека с искусственными информационными системами. Размышления, опирающиеся на такие посылки, способны иметь немалое эвристическое значение.

II.2. Основные вопросы

В проблеме Другой СР можно выделить два взаимосвязанных вопроса:

1. Каковы критерии (или хотя бы основания для определения) того, что некоторый внешний объект, в том числе другой человек, обладает СР (а не просто выполняет разумные действия, как это предполагается, например, Тестом Тьюринга и его современными модификациями)? Что требуется для диагностики наличия ши отсутствия у него этого качества?

2. Как возможно и как достигается познание (понимание) содержательно определенных состояний СР другого существа, прежде всего человека (хотя это должно быть отнесено и к животным).

Первый вопрос концентрирует внимание на самом качестве СР, его онтологическом статусе. Он близок к тому, что в аналитической философии именуют «эпистемологической проблемой ДС» в отличие от «концептуальной проблемы ДС», в которой главным является вопрос о том, на каких основаниях я могу сформировать понятие о другом сознании, например, распространить свое понимание боли на понимание боли другого человека. Подобное разграничение представляется мне весьма условным, так как обе «проблемы» слишком тесно взаимосвязаны.

Философский анализ первого вопроса пока не привел к какому-нибудь определенному теоретическому решению, и перспектива здесь достаточно туманна (что подчеркивается в заключении статьи о ДС в «Стэнфордской философской энциклопедии»). Поэтому в некоторых отношениях имеет смысл сместить поиск ответа на этот вопрос в те пограничные с философией и в другие области знания, которые помогают глубже уяснить специфику СР (прежде всего в плане ее исторического возникновения, способа существования и функциональной роли в жизнедеятельности человека и животных) и таким путем повысить возможность искомого теоретического решения.

Представляют ли собой явления СР эпифеномены («но-мологических бездельников») или они способны выполнять каузальные функции? И если способны, то как можно это объяснить, если явлениям СР нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики)? Эти вопросы в аналитической философии решаются по преимуществу с позиций редукционизма: фи-зикалистского или функционалистского типа. В последние десятилетия преобладает второй из них, в концепциях которого явления СР сводятся к функциональным отношениям, отождествляются с некоторым их классом.

Это связано с оформлением во второй половине прошлого века парадигмы функционализма, противостоящей классической парадигме физикализма. Суть первой в том, что описание функциональных отношений логически независимо от описания физических свойств; а это исключает возможность редукции первых ко вторым.

Тем самым создается теоретическая основа для нового типа объяснения и предсказания в области исследования самоорганизующихся систем и информационных процессов. Ключевым пунктом здесь служит, как я его называю, принцип инвариантности информации по отношению к физичеЬким свойствам ее носителя (т.е. одна и та же информация может быть воплощена и передана носителями, имеющими разную массу, энергию, пространственные и временные характеристики, иными словами, может кодироваться по-разному). Поэтому в самоорганизующихся системах цель и результат управления определяются информацией как таковой, а не самими по себе физическими свойствами носителя. Это позволяет выделить особый вид причинности - информационную причинность, видом которой является психическая причинность, подойти к пониманию явлений СР с позиций парадигмы функционализма, допускающей не только редукционистскую стратегию, но и построение теоретических объяснений нередукционистского типа137.

II.3. Возможны ли критерии диагностики «Другой субъективной реальности»?

Психика - продукт эволюции, ее оригинальная находка, позволившая решить фундаментальную проблему поддержания целостности, способности развития и эффективного управления в сложных самоорганизующихся системах, ведущих подвижный образ жизни (элементы которых - клетки, отдельные органы - так же являются самоорганизующимися системами, имеющие собственные программы). Имеется в виду выработка меры автономности самоорганизующихся элементов и подсистем и меры их подчиненности программам целостного организма. Сохранение единства системы такого рода и централизация управления -важнейшие функции психики и прежде всего тех ее регистров, которые связаны с явлениями СР.

Возникновение СР знаменует новый уровень организации информационных процессов, который обеспечивает производство информации об информации, создает качество виртуальности, способность пробных виртуальных действий, проектирования реальности и поведения, что резко расширяет диапазон возможностей освоения внешнего мира. Всякое явление СР есть информация о чем-либо, данная живой системе как бы в «чистом» виде (в том смысле, что ее мозговой нейродинамический носитель не ощущается, не отображается). Но нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать ею и использовать ее для управления собой, другими людьми, внешними объектами. Таковы кардинальные факты нашей психической организации, взятой в единстве нашего Я и всего многообразия явлений СР.

Качество СР есть функция чрезвычайно сложно организованной и специфической мозговой нейродинамической системы; она отличается от той, которая реализует информационные процессы, «идущие в темноте» (по выражению Д. Чалмерса), так как обладает некоторыми дополнительными способностями не только «освещения» информации, но также произвольного управления ею и вместе с тем моторными функциями. Мы пока еще далеки от понимания «устройства», структурно-функциональной организации такой нёйродинамической системы, но ясно, что это кодовая организация. Постепенно прорисовываются ее существенные черты. За последние годы в этом направлении достигнуты определенные успехи (работы Дж. Эделмена, А.М. Иваницкого, В .Я. Сергина, А. Дамасио, М. Арбиба и Г. Риззолатти и др.). Речь идет о специфическом типе структурно-функциональной организации (в качестве многоуровневой и многопланово распределенной нейродина-мической системы), имеющей кольцевой характер и способной представлять эгосистеме мозга информацию в «чистом» виде. В силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя и вытекающего из этого принципа положения об изофункционализме систем теоретически допустимо мыслить, что такая организация воспроизводима на различной субстратной основе. Общие, существенные и специфические свойства подобной организации, если они станут известны, смогут служить критериями диагностики наличия или отсутствия качества СР у некоторого внешнего объекта (по крайней мере, в земных рамках)138.

Эта задача по своему характеру представляет собой задачу расшифровки кодов. Большие успехи в решении такого рода задач продемонстрированы генетикой (расшифровка кода ДНК, генома животных и человека). На повестке дня - решение задачи расшифровки мозговых нейродина-мических кодов явлений СР (взятых как с их формальной и содержательной, так и с оперативной стороны).

II.4. «Аргумент от аналогии»

Философское обсуждение проблемы ДС проводится по преимуществу лишь во втором аспекте: как достигается познание содержательно-определенных состояний СР другого?

В большинстве случаев концептуальные построения, стремящиеся ответить на этот вопрос, основываются на «аргументе от аналогии», восходящем к Р. Декарту и Дж. Локку. Суть его в том, что знание о ДС обусловлено знанием о собственном сознании. Мои субъективные состояния даны мне непосредственно, а другого - лишь посредством их внешних проявлений. Я знаю типичные корреляции между состояниями своей СР и их внешними проявлениями (реакциями, поведением, речевыми актами и пр.). Наблюдая подобные внешние проявления у другого, я могу судить о состояниях его СР. Кроме того, часто ссылаются на аналогичную телесную структуру и физиологию (например, наличие глаз свидетельствует о наличии зрения и, значит о наличии субъективных образов, и т.п.).

Существуют различные версии указанного аргумента, в том числе касающиеся понимания речи. Особенная роль в проблеме ДС отводится эмоциям. Некоторые авторы утверждают, что эмоции суть телесные проявления и потому могут рассматриваться в качестве наблюдаемых субъективных феноменов, тем самым якобы преодолевается «эпистемологический разрыв» между знанием о собственных явлениях СР и знанием о явлениях СР другого. Так

X. Пикард заявляет, что эмоции и соответствующие им телесные изменения есть «свойства тела» и «если эмоции наблюдаемы, тогда есть основания считать, что вы способны знать, иметь доказательство обычного верования о наличии сознания у другого - ведь вы наблюдаете это»139. Однако отождествление эмоций и их телесных проявлений не выдерживает критики. Вряд ли надо доказывать, что связь и корреляция эмоций с некоторыми телесными изменениями не может означать их тождества; эмпирические зависимости здесь многозначны; автор явно занимает позицию бихевиористского редукционизма.

Концепции ДС, характерные для представителей аналитической философии, опираются на эмпирические регулярности и, как правило, не достигают теоретического уровня (в точном его понимании). Сознавая слабость «аргумента от аналогии», его не раз пытались «усовершенствовать» и вместе с тем постоянно подвергали критике; он все время «находится в ремонте», по словам Н. Малкольма, который критически рассмотрел ряд ранних версий «аргумента от аналогии», восходящих к Дж. Ст. Миллю (взгляды Ст. Хэмпшайра, X. Прайса и др.). Он продемонстрировал изобретательный анализ, стремясь показать неопределенность утверждений от первого лица о собственных ментальных состояниях, на которых (при данном «аргументе»), собственно, и основывается в конечном итоге суждения о ментальных состояниях другого. Надо отдать должное его интересным соображениям о специфике различения, идентификации и оценки собственных субъективных состояний, специфическом характере знания о протекающих в данном интервале собственных ментальных явлениях и характере верификации такого рода знания. Однако нельзя согласиться с заключениям^ автора, близкими к позиции логического бихевиоризма Л. Витгенштейна. Кроме Н. Малкольма основательной критике указанный аргумент подвергали П. Стросон, С. Шумэйкер И др.140

Основные контраргументы следующие: для многих субъективных состояний связь между ними и их внешними проявлениями многозначна; в большинстве случаев мы описываем свои состояния СР для себя таким образом, что при этом вообще отсутствуют ссылки на бихевиоральные проявления; оценка собственных ментальных состояний бывает ошибочной, и др.141

Характерно, что Б. Рассел, называя «аргумент от аналогии» «туманным», тем не менее прибегал к нему, предложив свой подход142. По его мнению, познание ДС должно совершаться так же, как познание ненаблюдаемых объектов; методы познания таких объектов освоены наукой, в особенности физикой. С этой целью выдвигаются теоретические гипотезы, подтверждение или опровержение которых осуществляется посредством наблюдаемых актов поведения. Такой подход к проблеме ДС называется «научным» или «подходом лучшего объяснения». Он обычно сочетается с «подходом по аналогии», ибо предпосылки обоих подходов, связанные с поведенческими критериями, по сути, одинаковы. Подобное сочетание «гипотетического» и «аналогического» именуется «гибридным подходом». Он в настоящее время преобладает среди тех, кто опирается на «аргумент по аналогии» (А. Мелник143 и др.).

По-моему, «гибридный подход» является столь же малопродуктивным как и его составляющие. При этом вряд ли корректно использовать термин «наблюдаемое» («не наблюдаемое») не только по отношению к собственным состояниям СР (здесь имеет место иной способ отображения в сравнении с чувственными данными), но и к явлениям СР другого. Заслуживает внимания критика «аргумента от аналогии» под углом рассмотрения позиции солипсизма и доказательства ее несостоятельности. Здесь интересен анализ интерсубъективной нагруженности высказываний от первого лица о собственном Я, соотношения в такого рода высказываниях «личного» (private) и «публичного» (public), что позволяет вскрыть самопротиворечивость солипсизма и тем самым указать на неразрывную связь «моего сознании» с «другим сознанием» (см. статью Ст.П. Торнтона (St.P. Thornton) «Солипсизм» в «Стэнфордской Философской Энциклопедии»). Однако этот анализ ведется в сугубо эпистемологическом плане, касается лишь знания о содержании ментальных состояний и оставляет в тени самый трудный пункт о способе существования этого содержания, о специфике самого качества ментального состояния.

В рамках аналитической философии проблема ДС обсуждается в обширной литературе, посвященной мысленным экспериментам с так называемыми «зомби». Понятие «зомби» означает существо, начисто лишенное сознания, но обладающее всеми функциональными свойствами человека. Здесь в центре внимания, естественно, находится качество СР и вопросы о его специфике, его необходимости и о возможности его обнаружения у другого существа. Многолетние дискуссии довольно интересны. Ее участники приходят к самым разным выводам, включая признание «несущественности сознания» и «неразрешимости проблемы другого сознания» (в силу того, что нам доступно лишь внешнее поведение другого, а не его сознание, и мы фактически имеем дело с «зомби»). На мой взгляд, заслуживает пристального критического анализа сам тезис о «мыс-лимости зомби». Если «зомби» приписываются действительно все функциональные свойства человека и понятие «функционального» берется в широком смысле, то «мыс-лимость зомби» становится невозможной (возможны лишь некоторые функциональные свойства за пределами качества СР, а это - общее место). Однако результаты обсуждения мысленных экспериментов с «зомби» содержат существенные соображения и стимулирующие факторы для дальнейшей разработки проблематики ДС ].

Наряду с эмпирическими концепциями существуют и теоретические подходы к проблеме ДС. Среди них -основательная концепция Гуссерля (проанализированная Н.М. Смирновой в сопоставлении с концепциями Шюца 144 и Шеллера, представляющими для темы ДС значительный интерес144). Гуссерль конструирует трансцендентальное Эго, опирается на аналогизирующую апперцепцию смысла собственного сознания, на аналоговую проекцию его смысла на другую телесность, стремится преодолеть противоречия, возникающие при обосновании интерсубъективности, которая выполняет ключевую роль в проблеме ДС (эти вопросы квалифицированно рассматриваются в указанной работе Н.М. Смирновой).

Я коснулся концепции Гуссерля, чтобы подчеркнуть следующее важное, на мой взгляд, обстоятельство: неуст-ранимость идеи «аналогии», исходной посылки «моего сознания» и апеляции к «другой телесности» как в эмпирических, так и в теоретических концепциях ДС. Вопрос в том, как интерпретируются и применяются эти понятия. Но несомненно, что указанное обстоятельство свидетельствует об их рациональном смысле, важной роли в разработке проблемы ДС. При этом наиболее острым является вопрос о правомерности исходной посылки «моего сознания» для познания ДС.

II.5. «Мое сознание» и «Другое сознание»

Элементарный эпистемологический анализ показывает взаимополагаемость в ряде существенных отношений «моего сознания» и «другого сознания». Очевидна интерсубъективная нагруженность множества моих актуальных и диспозициональных состояний СР, моих «отчетов от первого лица». С другой стороны, те, кто берут за первичное, 145 исходное некий уже готовый интерсубъективный препарат сознания, т.е., вслед за Шеллером, утверждают, что «сфера Мы предшествует сфере Я», всегда неявно противоречат самим себе, ибо провозглашают это от себя лично (т.е., от своего, первого лица). Конечно, в некоторых отношениях спор о том, что «первично» Я или Мы, напоминает спор о курице и яйце. Однако в случаях теоретического объяснения ДС ситуация не столь парадоксальна.

Среди представителей аналитической философии и особенно когнитивных наук получила широкое распространение так называемая «Теория Теории» (сокращенно она именуется в текстах, где о ней ведется речь, ТТ). Ее предметом является процесс и результат самосознания (self-awareness). Суть ТТ в том, говоря кратко, что знание о собственных ментальных состояниях достигается теми же средствами, что и знание о ментальных состояниях другого; создана якобы теория, объясняющая познание ментальных состояний других людей (обозначается кратко ТоМ), она прилагается к познанию собственных ментальных состояний и дает их объяснение, является их теорией (т.е. теорией теории, отсюда - ТТ). Активные сторонники ТТ (А. Гопник, А. Мельцофф, X. Веллман, У. Фритц и др.) вслед за У. Селларсом, Г. Райлом объявляют иллюзией феномены «непосредственно данного» и «привиллегирован-ного доступа», сводят ментальное лишь к его когнитивному содержанию, используют другой редукционистский репертуар.

В последние годы, однако, в аналитической философии и когнитивной науке нарастают антиредукционистские тенденции, что проявляется в жесткой критике, которой подвергается ТТ. Основные контраргументы против ТТ связань/ с опровержением ТоМ и доказательством зависимости теоретических построений о познании другого сознания от понимания специфических процессов самоосоз-нания.

Примером этого может служить обстоятельное исследование Ш. Николс и Ст. Стич, которые наряду с серьезным теоретическим анализом используют обширный эмпирический материал из области психологии и психопатологии, свидетельствующий о несостоятельности ТТ1. Они показывают, что отображение («чтение») ментальных состояний другого невозможно без адекватного отображения собственных ментальных состояний и что между последним и первым нет необходимой связи. ТТ противоречит феноменологическим данным и не объясняет нашей способности самоосознания, которая связана со специальным когнитивным механизмом самоотображения (именуемым «механизмом мониторинга»). Они приходят к выводу, что этот механизм предзадан психике («mind»), т.е. носит фундаментальный характер, действует во всяком ментальном акте и, что важно, ие имеет логически необходимой связи со словесным отчетом

Следует подчеркнуть, что вопросы, касающиеся познания собственных явлений СР, остаются узким местом в проблеме ДС, хотя составляют ее ключевой пункт. Традиционная эпистемология не располагает достаточными средствами для анализа вопросов такого рода, большей частью выносит их за скобки. Поэтому здесь хотелось бы кратко повторить и дополнить некоторые положения, вы- 146 147

сказанные уже в моих публикациях148 об особенностях познания СР и ее «первичности» в разработке ряда важнейших аспектов проблемы сознания, в частности проблемы ДС. Исследования в этом плане имеют, по моему глубокому убеждению, первостепенное значение для осмысления актуальных вопросов современной эпистемологии.

СР есть исходная форма всякого знания. Любое высказывание от третьего лица имеет первоначальную форму высказывания от первого лица, т.е., всякий познавательный акт непременно включает в том или ином виде отчет от первого лица для себя и лишь потом - для другого. Такого рода отчет для себя, когда он уже сложился (санкционирован «веровательными» регистрами и проработан словесно) может быть представлен в интерсубъективной форме, т.е. в виде отчета от третьего лица. Мы склонны слишком поспешно вещать от некого анонимного надличностного субъекта, не рефлексируя указанную ситуацию, теряя чувство того, что говорим не более чем от себя. Я называю этот феномен «отрешенностью от себя».

Всякое явление СР включает фундаментальную способность самоотображения себя, оно есть единство ино-отображения и самоотображения. Эта способность самоотображения сохраняется даже в условиях тяжелейшей психической патологии (в виде сохранения чувства при-

надлежности переживаемого явления СР своему Я), что свидетельствует о ее глубоких эволюционных корнях, о формировании ее на стадии антропогенеза в качестве необходимого свойства сознания. Самоосознание, о котором речь шла выше, есть форма такого рода самоотображения, присущего всякому познавательному акту. Если самоото-бражение неадекватно, то неадекватно отображение в целом, не говоря уже о неэффективности интуитивного и иного самоконтроля. Это однозначно подтверждается многочисленными данными психопатологии.

Учет изложенных положений, характеризующих «мое сознание» - непременное условие понимания (познания) «другого сознания». Такого рода понимание (знание) достигается тоже в исходной форме от первого лица. Тем не менее, оно не является дублированием мной явлений СР другого, а представляет собой воспроизведение некоторых инвариантов их содержания; так обстоит дело даже в случае эмоциональных сопереживаний (и, добавлю, даже в случаях собственного воспоминания, воспроизведения своих субъективных переживаний). Впрочем, теоретически, возможность такого дублирования нельзя исключать, но для этого нужны совершенно иные способы и средства коммуникации, которыми мы не обладаем (мысленные эксперименты на эту тему могут быть весьма интересными).

II.6. «Народная психология», герменевтика и «Другое сознание»

Несмотря на слабость теоретических разработок проблемы ДС, в практическом отношении, в повседневной жизни мы решаем эту проблему более или менее удовлетворительно, опираясь на наши врожденные способности, речевые коммуникации, нелингвистические средства общения (мимика, жесты, особенно выражение глаз), разнообразный опыт и знания. «Способность восприятия чужого психического состояния - отмечает известный психолог А. Кемпински - появляется на очень раннем этапе онтогенетического развития», что свидетельствует о ее обусловленности функциями филогенетически «старых» этажей нервной системы. Это - «древнейший тип познания», «объективность и достоверность познания чужого психического состояния - непременное условие сохранения жизни»149.

Мы постоянно используем арсенал средств, накопленный «народной психологией» и, я бы добавил, «народной эпистемологией». Они охватывают и предъявляют нам колоссальный исторический опыт эмпирических обобщений и вероятностей, касающийся врожденных и приобретенных способностей человека общаться не только с другими людьми и животными, но и с самим собой (аутокоммуникация, играющая столь важную роль в «моем сознании»!). Это -живой источник здравого смысла и непременный базис всех эмпирических и теоретических разработок проблемы ДС. Каждый из нас руководствуется опытом такого рода, причем не всегда осознанно, большей частью интуитивно, отдавая при этом предпочтение прежде всего оценке действий того человека, субъективные состояния которого хотим понять.

Надо заметить, однако, что в условиях информационного общества с его гигантским нагромождением коммуникативных процессов, непомерным ростом сферы неопределенности, изощренными способами манипуляции сознанием и обманных действий особенно обострилась проблема критериев реальности, т.е. подлинности, содержания сообщений другого субъекта о его чувствах, намерениях, (желаниях, мыслях, решениях. Эти критерии, действующие большей частью интуитивно, возникли и сотни миллионов лет шлифовались в ходе эволюции, а затем антропогенеза и истории общества; сейчас они часто дают осечку. Речь идет о соответствующих глубинных санкционирующих механизмах, которые вместе с тем развиваются в процессе индивидуального опыта и над которыми надстраиваются различные более поздние эмоциональные, чувственные и рациональные способы оценки подлинности. Проблема распознавания подлинности относится, кстати, не только к индивидуальному, но и к институциональному субъекту. Это составляет специальный и в нынешних условиях высоко актуальный аспект проблемы ДС.

Эпистемологический подход к проблеме ДС необходимо связан с коммуникативным подходом. В сущности, всякое познание «содержания» явлений СР другого человека представляет собой процесс и результат коммуникации. Это - акт понимания, требующий герменевтического анализа, «перемещения в чужую субъективность», как говорил Дильтей.

Здесь нужно выявить и постигнуть содержание явлений СР, воплощенное в некотором речевом сигнале, взгляде, телесном движении, тексте или продукте деятельности. Причем наибольшие трудности связаны не с пониманием отдельных субъективных состояний, а с пониманием оригинальной, уникальной целостности СР другого индивида, его «самости».

Речь идет о том аспекте постижения «Другой СР», который четко выразил Томас Нагель в своей знаменитой статье «Что значит быть летучей мышью? («What is like to be a Bat?»). Представители аналитической философии обозначают этот аспект постижения СР термином «каково это быть» («другим»), т.е. чувствовать себя другим, побывать на месте другого. Т. Нагель считает, что субъективный мир летучей мыши нам недоступен. Но в близком смысле каждому из нас недоступен и уникальный внутренний мир другого человека. Тем не менее, опыт показывает, что в определенной степени это возможно, так*как мы способны познавать «уникальное», «неповторимое» путем формирования прицельных инвариантов множества единичных, уникальных явлений. Ведь и собственную «уникальность» и «неповторимость» мы рефлексируем посредством некоторых инвариантов.

Познание уникальности субъективного мира «Другого», как и познание уникальности вообще, остается трудной эпистемологической проблемой, которая, однако, поддается разработке, не является безнадежной. Именно это мне хотелось подчеркнуть в связи задачами понимания «Другой субъективной реальности».

Проблема ДС в общем плане - предмет философской герменевтики (в духе Дильтея, Гуссерля, Гадамера, а, с другой стороны, в той форме, в какой эта проблематика ставится и обсуждается представителями аналитической философии); она имеет первостепенное значение для исторической науки, различных областей гуманитарного знания, культуротворческой деятельности в целом.

Однако, в связи с задачей понимания, можно говорить так же о художественной герменевтике (глубоком постижении другого сознания, человеческих типов, характеров, сокровенных переживаний средствами художественной литературы, музыки, театра, иных видов искусства) и научной герменевтике. Последняя ставит задачу понимания более широко - как постижение информации, воплощенной в некотором материальном носителе. Это - задача диагностики кодового объекта (т.е. такого объекта, который действительно содержит, несет определенную информацию) и расшифровки кода150. Не говоря уже о различных областях естествознания, она стоит на первом плане в археологии, криминологии, лингвистике, этнографии, в тех специальностях, которые имеют дело с тайными, загадочными шифрами. Вспомним расшифровку языка майя Ю. Кнорозовым или факт расшифровки японской контрразведкой изощренного кода Рихарда Зорге. Здесь необходимо учитывать методы и результаты криптологии - специальной и весьма развитой науки, изучающей создание шифров и способы их «взлома», историю «эволюционной борьбы» шифровальщиков и дешифровщиков151. Возникновение компьютеров подняло криптологию на новую ступень. Специалисты высказывают мнение, что создание квантовых компьютеров позволит расшифровывать без особых трудностей любые коды, созданные человеком. Научная герменевтика, однако, шире криптологии и более основательно рассматривает проблему кодированиия, кодов и их декодирования, охватывает область биологических, психологических и социокультурных кодов, выясняет их роль в процессах жизнедеятельности и в социальной самоорганизации.

Поскольку нас интересует проблема другой СР, ограничимся этим планом рассмотрения. Что означает в данном отношении задача расшифровки кода и акт понимания информации? Ведь информация необходимо воплощена в своем носителе и, значит, всегда существует лишь в определенной кодовой форме. Поэтому расшифровка кода может означать лишь одно: перевод, преобразование «непонятного» кода в «понятный» для данной самоорганизующейся системы, т.е. в такой код, который «открывает» для нее информацию и делает ее доступной для управления (я называю первый тип кода «чуждым», второй - «естественным»; простейшая иллюстрация: незнакомое английское слово и его перевод). Мы можем не знать устройство «естественного» кода, но как бы непосредственно обладать содержащейся в нем информацией, ярким примером этого является взгляд. Почему определенное изменение жидкой среды глаза несет нам часто столь значимую информацию о субъективных состояниях другого? Это - загадка; но мы зачастую весьма точно и почти мгновенно понимаем «выражение глаз».

Разумеется, здесь тоже происходит расшифровка кода, но протекает она «автоматически», на бессознательном уровне, и когда мы говорим, что «содержание» взгляда нам понятно, то это означает осознание уже «готового» результата. Акт успешной коммуникации есть цепь (или сеть) кодовых преобразований, которые в итоге «открывают» мне информацию о некоторых явлениях СР, переживаемых другим человеком.

Я хочу остановиться на этих специальных вопросах, как будто далеких от философии (но близких проблеме другой СР), поскольку уверен, что решающие сдвиги в разработке проблемы другой СР будут достигнуты на путях научной герменевтики. Разумеется, философскую и научную герменевтику не следует противопоставлять друг другу, они связаны, должны сотрудничать, хотя у них во многом разные цели и методы. Что касается других видов философской деятельности, прежде всего эпистемологии и методологии науки, то понятно, что они могут быть в высшей степени полезны научной герменевтике. Она же, думаю, стоит на пороге крупных достижений, способных повлиять на судьбы нашей цивилизации. Здесь теснейшим образом переплетаются естественнонаучные и социогума-нитарные проблемы, разработка которых настоятельно требует глубоких философских и методологических размышлений, способных стимулировать новые теоретические подходы к проблеме ДС.

II.7. О перспективе расшифровки мозговых нейродинамических кодов явлений субъективной реальности

Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть некоторые принципиальные моменты философских рассуждений о проблеме ДС, которые, по-видимому, в силу своей элементарности, часто остаются в тени. Когда философ ставит проблему другой СР, то он явно или неявно исходит из наличия коммуникативной ситуации. Это означает, что есть субъект, который стремится познать некоторый объект, что между ними есть некоторая связь, и субъект стремится решить вопрос: есть у этого объекта СР или ее нет. Далее явно или неявно полагается, что познающий субъект знает, что такое СР, может, в принципе, определить ее наличие, «узнать» ее и ищет в другом именно то, что уже знает. В противном случае постановка проблемы бессмысленна. Но субъект знает, что такое СР лишь по себе (так сказать от первого лица). Это знание имеет, по крайней мере, два аспекта: 1) субъект знает, что он обладает качеством СР, т.е., что он «находится в сознательном состоянии», переживает «чувство принадлежности» ему этого состояния, как выражаются психиатры; это - «немедленное» знание, «непосредственно данное» (термины из аналитической философии) и 2) субъект знает то определенное «содержание», которое он переживает в данном интервале, оценивает это «содержание» и может в определенной мере оперировать им. Разумеется, оба аспекта образуют единство, представляют акт аутокоммуникации. Другими словами, мое знание о моей СР возникает в процессе аутокоммуникации, протекающем в данном интервале. Здесь субъект и объект представлены в форме переменного соотнесения модальностей «Я» и «не-Я», которая составляет базисную динамическую структуру СР152.

Если я располагаю способностью (средствами) «немедленного» определения наличия СР у себя, то для того, чтобы определить наличие СР у другого, я должен научиться (создать, использовать) те же самые средства. Вопрос в том, что эти средства даны мне диспозиционально и ареф-лексивно: я знаю что, но не знаю как, т.е. знаю о наличии своей СР, знаю, что она дана мне сразу и непосредственно, но не знаю, каким образом это совершается, от какого рода информационных процессов в моем (или другом) головном мозге это зависит. Поэтому решение вопроса о другой СР лежит на пути анализа информационных процессов, образующих коммуникативный акт.

Рассмотрим в упрощенном виде основные этапы процесса какой-либо элементарной коммуникации, в результате которой определенное содержание СР одного человека (скажем, переживание образа красной розы) становится достоянием другого (тоже в форме его СР). Данное содержание СР первого человека (обозначим это содержание знаком А) есть информация, воплощенная в соответствующей мозговой нейродинамической системе (обозначим ее X), и он хочет сообщить ее другому. X есть «естественный» код А, в силу чего эта информация А дана мозговой эгосистеме (и, значит, личности) непосредственно. Далее АХ инициирует словесный код АУ, последний преобразуется в моторный код AZ, программирующий и реализующий соответствующее словесное выражение - звуковой код AW. Воздействуя на слуховой аппарат второго человека, последний вызывает в его мозгу обратную цепь кодовых преобразований и в итоге соответствующую мозговую нейродинамическую систему, близкую к X, представляющую собой «естественный» код примерно той же информации А, переживаемой в форме субъективной реальности.

Конечно, на самом деле все гораздо сложнее, но суть дела обстоит примерно так. Здесь главным для нас является мозговой нейродинамический код X, который, будучи «естественным», несет исходную информаг^ию и представляет ее для личности (для меня и каждого) в «чистому виде. Теоретически возможно выделить это кодовое образование, подключиться к нему и расшифровать его, минуя все сложнейшие его преобразования, ведущие к внешнему выражению этого информационного содержания в естественных коммуникациях (или к его внешней маскировке). Это означает, что оно будет выражено, например, в виде словесной записи (или как-то иначе) на приборе у того, кто осуществляет такую расшифровку кода (даже помимо воли обладателя указанной информации). Разумеется, в таком случае вполне возможно будет продлить коммуникативную цепь и обеспечить расшифровку указанного кода в форме дублирующего субъективного переживания соответствующего содержания у того человека, который осуществляет эту операцию расшифровки кода X. Так, собственно, и происходит всякий раз, когда речь идет о расшифровке кода человеком, ибо конечным этапом является понимание им некоторого ранее скрытого «содержания», представленного ему сейчас в форме его СР.

Вслед за расшифровкой генетического кода, наука приближается к решению подобной задачи153. Но что означает ее решение для проблемы «Другого сознания»? Появится новый способ коммуникации, но суть, в принципе, останется та же. Как и в случае понимания выражения глаз или понимания желаний человека путем наблюдения его действий, здесь будет совершаться процесс расшифровки кода, т.е. преобразования «чуждого» кода в «естественный» код типа X. Никакого «непосредственного» постижения «другой субъективной реальности» быть не может. Расшифровка нейродинамического кода типа X может означать только новый вид доступа к «содержанию» явлений СР другого человека.

Если такая задача будет решена даже в частном виде, то нетрудно вообразить масштаб возможных последствий. Размышляя о тех новых перспективах, которые откроются перед медициной, многими видами деятельности, межличностными и социальными отношениями, мы должны прежде всего иметь в виду негативные последствия этого, способных нести угрозу человечеству. Конечно, многие важные позитивные и особенно негативные последствия непредсказуемы. Но, несомненно, то, что негативные последствия такого нового вида коммуникации будут значительными, они смогут нарушить фундаментальные структуры социальной самоорганизации.

Наша земная социальная самоорганизация основывается на относительной автономности личности, что выражается в относительной «закрытости» ее внутреннего, субъективного мира. В подавляющем числе случаев личность «открывает» и «закрывает» его по своей воле и весьма избирательно. Что произойдет, если это будет нарушено? Если личности станут «открытыми»? Или одни будут «открытыми», а другие «закрытыми»? Или небольшая группа «закрытых» сможет «открывать» кого захочет вопреки их воле? Ведь наверняка технологии расшифровки нейродинамических кодов явлений СР окажутся в руках государственных или крупнейших финансово-экономических структур, а не исключено, что и в руках некого объединения злонамеренных лиц. Эти и другие вопросы такого рода вызывают серьезные опасения; вместе с тем они создают во многом новое поле для мысленных экспериментов и теоретического анализа относительно будущего земной цивилизации.

Нас все в большей степени волнуют вопросы о злонамеренных интенциях ДС, о скрытых коварных замыслах, спосцбных нести горе и гибель не только отдельным людям, но всему человечеству. Тем более, что в нашу эпоху системных инфраструктур один единственный человек, реализуя свой преступный замысел, способен вызвать цепную реакцию колоссальной разрушительной силы.

А как быть с обманом, пропитывающим все поры социальной жизни, все межличностные и институциональные коммуникации; как быть с прокламированием честности, благородства и справедливости, под покровом которого вершатся самые гнусные дела? Эти вопросы имеют прямое отношение к проблеме ДС, они становятся все более острыми и актуальными в условиях информационного общества, нарастания глобализации и требуют пристального внимания философов.

2005 г

III. САМОПОЗНАНИЕ: НАКАНУНЕ XXI ВЕКА

Честное, мужественное самопознание - тема не новая, остро обсуждавшаяся уже во времена Сократа. Но сейчас, на пороге XXI столетия, она приобрела решающее значение для судеб земной цивилизации. Мы должны делать выбор, а для этого надо знать себя, свои подлинные ценности и цели. Но может ли отдельный человек, народ или человечество считать, что у него есть достаточное основание для наилучшего выбора? Прошлый опыт всегда оказывается недостаточным: мы снова и снова остаемся лицом к лицу с мучительными проблемами, а выбор нужно делать немедленно, и от него зависит будущее. Как разорвать этот замкнутый круг?

Самопознание - не только условие, но и главный фактор саморазвития и самосовершенствования человека. Ведь это - путь к себе и другому, путь созидания подлинно человеческих смыслов и ценностей, творчества доброй воли, собственной судьбы, путь взаимопонимания людей и народов, путь мировой социальной самоорганизации, одухотворенный высокими гуманистическими идеалами.

Сейчас, на рубеже веков, когда уже можно окинуть единым взглядом уходящее столетие, нельзя не ощутить трагизма исторического процесса, чрезмерности платы за прогресс, который к тому же является каким угодно, но только не нравственным прогрессом. Для нашей страны XX век начинался поражением в войне на востоке, социальным брожением и революцией. Кончается он примерно тем Ае, хотя ясно: нынешняя революция в России и по форме и по содержанию существенно отличается от того, что происходило в 1905 г. Но, как и тогда, она обещает вернуть человеку свободу и достоинство, право на самодеятельную жизнь. Мы полны надежд, ибо они подкрепляются и общим потеплением мирового климата. Кажется, человечество устало, наконец, от раздоров и убийств, и здравый смысл иногда начинает брать верх.

Кто же мы, люди, в действительности? Не лгала ли нам классическая философия, не впадала ли она в изрядную дозу самообмана? Давайте еще раз пристально всмотримся в гордые лики великих мыслителей прошлого - чиста ли их совесть и не преобладала ли слишком их жажда самоутверждения над поиском истины.

Ведь XX век поставил ни с чем не сравнимые рекорды жестокости, бесчеловечности, самоуничтожения и само-дискредитации людского рода! Десятки миллионов убитых в первой и второй мировых войнах, во многих локальных кровопролитиях на всех континентах, десятки миллионов замученных, замордованных в застенках НКВД и гестапо, в сталинских и гитлеровских концлагерях, миллионы и миллионы невинных жертв социального лицемерия и обмана, трупами которых мостили свой путь всевозможные диктаторы, честолюбцы, лжепророки.

Ведь все это - мы, люди, и пусть никто не думает, что он не причастен к позору XX века.

По-видимому, недалеки от истины те, кто полагает, что только благодаря созданию атомного оружия и страху перед всеобщим уничтожением не произошла третья мировая война. Вторая половина XX века довольствовалась лишь так называемыми малыми войнами. Зато, продемонстрировав небывалый научно-технический прогресс, она вместе с тем обнажила всю глубину кризиса человеческой цивилизации. В последние десятилетия неуклонно нарастают и принимают все более грозный облик глобальные проблемы, готовые ввергнуть нас в царство безраздельного абсурда. Безумные траты на вооружения.г Экологический кризис. Потребительский ажиотаж. Кровавые распри. Торжество мелочности, алчности, амбициозности, сладострастия. Ложь, ложь и самообман. Зияющая озонная дыра в человеческой душе, сквозь которую быстро выходит, покидая ее, жизнеутверждающий смысл - она опадает, сминается нарастающим давлением бессмыслицы. И медленно встающая во весь горизонт апокалиптическая заря СПИДа!

В чем же смысл человеческой жизни и всего развития цивилизации, в чем предназначение человеческого разума? Может быть, наше земное существование, полное пасмурных, бесследно исчезающих дней, мимолетных радостей и удовольствий, тревог и страхов, несбывшихся надежд -может быть, оно не является подлинным, а главное и подлинное начнется потом, после смерти. Сколько раз мы вопрошали небо! Но оно молчит.

Действительно разумное существо обладает свободой воли, свободой самополагания, не должно быть марионеткой, живущей подсказкой, командой сверху. Действительно разумное существо призвано не просто вопрошать небо, а само творить свои подлинные смыслы и ценности и нести всю полноту ответственности перед собой и Абсолютом. Без этого разум не может сохранить достоинство, а то, что лишено достоинства, - ничтожно, бездуховно. Вот проблема, которую надо осмыслить во всей ее парадоксальности, ибо люди унижены и зависимы, в них редко и лишь ненадолго вспыхивает сила духа, способного возвыситься над силой обстоятельств и внешних зависимостей.

Что такое сила духа, величие духа? Кто именно из оставшихся в памяти человечества обладал истинным величием ^уха, в чем источники этого величия, почему его нельзя было сломить, несмотря ни на что. Эти доблестные рыцари духа, святые, великомученники, гении доброты были во все времена, у всех народов. Они как бы передавали друг другу эстафету, сохраняя тем самым историческую связь времен и удостоверяя, что высшие ценности действительно существуют, что вера в них не напрасна.

Сейчас, как никогда, актуальна и извечная проблема связи духовного и телесного, обуздания и раскрепощения плоти, познания собственной телесности и психорегуляции, психопатических конфликтов личности со своей плотью, типичные явления ухода в болезнь, рабской зависимости от соматических ощущений и боли, от инстинктивных позывов, погруженность сознания в пучину обмена веществ. Но ведь дух по самой своей сути свободен, призван управлять телом, развивая его жизнестойкость, красоту его пластики.

Надо, конечно, различать духовное и душевное, ибо духовное есть высшее и лучшее в душе человека и потому оно обладает наибольшей силой воздействия на телесные процессы, достигая феноменальных результатов. Для целей самопознания весьма важно тщательное описание и осмысление опыта великих мастеров саморегуляции, выдающихся достижений в области психического управления собственной телесностью. Здесь неоценим опыт восточных медитативных практик, исключительно важно освоение восточных методов психорегуляции и самосовершенствования. Их польза для людей западной культуры убедительно подтверждена практически.

Обращение к восточной культуре не просто дань моде, оно имеет для современного западного человека глубокий смысл, ибо помогает ему ослабить свою устремленность во внешний мир, чтобы углубиться в себя и увидеть новые значимые цели в своем внутреннем мире. Интеграция подлинных ценностей восточной и западной культур - один из способов укрепления жизненности земной цивилизации. И в этом нашей великой стране принадлежит историческая миссия. Она - мост между Западом и Востоком, она одновременно Восток и Запад. Может быть, на ее просторах зреют новые источники духовной энергии, способной объединять обе культуры и воскрешать действенность высших ценностей.

Иногда самопознание трактуют весьма упрощенно - как отображение и понимание себя, взятого в виде определившегося уже объекта, будущее которого как бы предуготовлено, и дело лишь в разгадке тайны: познание себя ничего не меняет. Однако на самом деле самопознание не просто пассивное отображение и отгадка, оно является творческим фактором, способно оказывать преобразующее влияние на ценностно-смысловую структуру сознания, служить генератором воли, духовной энергии.

Как часто мы оправдываем древнеримскую поговорку: «Вижу лучшее и одобряю, но следую худшему» - нам не хватает именно воли, энергии, настойчивости, упорства, и мы соскальзываем на более низкий ценностный уровень, терпим поражение, испытывая страдание, презирая и оправдывая себя, стремясь вытеснить факт поражения, но все более убеждаясь в невозможности избавиться от угнездившегося в глубине нашего Я чувства собственной несостоятельности.

В чем же суть и причина этого рокового зазора и разлада между ценностно-смысловой и деятельно-волевой структурами нашего сознания, между знанием высшей ценности, ее полаганием в качестве своего идеала, желаннейшей цели и неспособностью ее реализовать? Это один из центральных вопросов самопознания, с ним связаны стремление глубже заглянуть в, так сказать, постоянно действующие источники скепсиса, цинизма, безверия, утон-ценного морального релятивизма и нравственной растленности, не говоря уже о тех повсеместных, массовых, почти общепринятых явлениях нашей жизни, которые можно обозначить афоризмом: мораль падает на все более удобные постели.

Разумеется, трактовка самопознания как необходимого условия генерации духовных сил, воли, как фактора самосовершенствования не отрицает того, что оно предполагает понимание типичных свойств человеческой природы, тех устойчивых черт, почти неизменных, с которыми человек проходит сквозь века (вспомним «Характеры» Теофраста; присмотритесь, вы легко найдете их в своем окружении). Именно эти черты роднят нас с людьми прошлых эпох, с представителями других стран, континентов, наций, рас. Эту общность всех нас, то, что лежит в основе человеческой природы и связывает всех людей на Земле, несмотря на многообразие их различий, эту суть человеческой натуры мы должны постоянно держать в поле зрения, углублять ее понимание.

Важно учитывать результаты психоаналитических исследований, раскрывших многие объективные трудности самопознания. Карл Юнг писал: «Суждения о собственной личности всегда чрезвычайно неясны. Эти субъективные помрачения суждения особенно часты потому, что каждому выраженному типу присуща особая тенденция к компенсации его типа, тенденция, которая биологически целесообразна, т.е. она стремится удержать душевное равновесие»154. Возможно ли пробиться сквозь дебри этих зависимостей, преодолевая самообман с его «биологической целесообразностью»?

Самопознание есть исследование сокровенных, глубинных свойств, человеческой натуры. Это должно быть реа-диетическое, мужественное исследование, чуждое умолчаний и приукрашений. Нужно поместить ц фокус рассмотрения все основные проявления бессознательного в психике, иррациональное, агрессивное, спонтанное, непредсказуемое, то темное вожделеющее начало, о котором Платон писал, что оно внедрилось в душу человека и «своей неразумной силой многое переворачивает вверх дном»155. Это те феномены, которые волновали великих поэтов и писателей, служили для них пробным камнем художественного прозрения. Вспомните из Достоевского: «...меня ужаснула великая праздная сила, нарочито ушедшая в мерзость»156.

Именно эти вопросы самопознания чрезвычайно актуальны, ибо XX век, пронизавший, казалось бы, все поры жизни технической, организационной и деловой рациональностью, в то же время продемонстрировал всесокрушающую мощь иррационального, вселил ужас перед непредсказуемой игрой спонтанных жизненных сил, позволил заглянуть в бездну алчности, низменных страстей, своеволия, субъективизма, националистической ненависти, явил чудеса амбивалентности и фрагментарности (казалось бы такое никогда не может сочетаться, сосуществовать в одном человеке, но оно - увы! - сочетается, сосуществует).

Реалистическое понимание человека обязано учитывать эту его парадоксальность, проявляющуюся как на уровне личности, так и на уровне коллектива, народа, массы. Это особенно важно в области социального проектирования и предсказания. Ведь в каждом социальном проекте, явно или неявно, заложена определенная модель человека (с его типичными свойствами, потребностями, устремлениями и т.п.). Если эта модель не реалистична, социальный проект оказывается очередной утопией, с треском проваливается.

Впрочем, подобные утопии могут служить идеологической ловушкой для масс, спекулируя на их чаяниях. Это своего рода «обещающий» обман, сулящий недостижимое благо и внушающий веру в возможность его обретения. Длительность такого гипнотического действия измеряется периодом полураспада надежды, после чего наступает постепенное отрезвление и усиливается горькая жажда похмелья.

Сейчас мы, читатель, находимся примерно в таком состоянии, и это обязывает нас удержаться от отчаяния, от порыва хватануть снова какого-нибудь зелья, чтобы облегчить душевную муку, забыться, усмирить себя в новом, необыкновенно правдоподобном самообмане или возжелать нового «великого отца народов».

Нет, надо во что бы то ни стало, любой ценой сохранить трезвое мышление, способность анализа и расчета, сохранить историческую память, всю полноту разумной самокритики, чтобы решить, куда идти, что делать дальше.

Самопознание человека неотделимо от самопознания народа и человечества, а, следовательно, оно предполагает скрупулезный анализ как индивидуального, так и общественного сознания, выяснение предрассудков, символов веры, различных проявлений социальной мифологии, обмана и особенно самообмана, истоков всевозможных воззрении, имеющих антигуманную направленность. Нужна своего рода герменевтика индивидуального и массового сознания, чтобы расшифровывать сокровенные смыслы в речах, текстах, произведениях искусства, в привычных стереотипах, новомодных идеологических клише, раскрывать подлинные намерения и интересы, которые в них выражены. Это предполагает рассмотрение типичных социальных игр в сфере массовых коммуникаций, в интеллектуальной жизни, когда желаемое выдается за действительное, а личный или групповой интерес освящается именем народа и человечества.

Сейчас, когда от грядущего века нас отделяет всего несколько лет, особенно отчетливо выступает трагическая деформация человеческого разума, полагающего все свои высшие ценности, все свои вожделенные цели во внешнем мире. Эта безоглядная экспансия во вне, характерная для западной культуры, уже обнаружила свои грозные перспективы. Но по-прежнему главные силы и средства затрачиваются на познание явлений внешнего мира, наука устремлена в физический субстрат, в космос, в область геологии и полезных ископаемых, в техническое конструирование. Человек же остается на периферии ее интересов и возможностей.

Не нужно особой глубины мысли, чтобы понять: необузданная активность человека, направленная во внешний мир, - это путь наименьшего сопротивления, способ ухода от себя, компенсации страха перед ответственным самопознанием и самополаганием.

Фундаментальная асимметрия между познавательной и практической деятельностью, направленной во внешний мир и на самого себя, ставшая стержнем всей человеческой культуры, обусловливает типичную для нашей жизни всепоглощающую игровую имитацию. Везде - сплошные маски и роли. Самая интересная, притягательная, самая популярная персона - артист. И чем искуснее нам имитируют нечто, тем выше волны восторга. Безукоризненное лицедейство, безошибочное исполнение роли - как актерами, так и зрителями - есть то, что принимается за настоящую реальность.

Найш культура все более утрачивает объективные критерии реальности, заменяя последние критериями прасильного исполнения роли. Поэтому мы большей частью лишены возможности выбора между подлинным и неподлинным - жалкие марионетки вселенского театра. Но человечество уже «доигралось» до экологического кризиса и других стойких разрушительных тенденций - на него ощутимо повеяло холодом небытия. Тем не менее оно продолжает разыгрывать спектакль о решительной борьбе с надвигающейся катастрофой, заменяя основных актеров более талантливыми, срывая время от времени аплодисменты тех, кто играет роль зрителей.

Однако ощущение надвигающейся катастрофы усиливается, что обостряет и инстинкт самосохранения, развязывает его мощный энергетический потенциал. Именно это повышает надежду на укрощение привычных игр самообмана, укрепление воли к самопознанию и творческому са-мополаганию.

Становится все более очевидным, что характер познания внешнего мира в существенной степени зависит от уровня познания человеком самого себя. Эта фундаментальная зависимость заявляет о себе все сильнее. Мы воспринимаем мир сквозь наши ценностные фильтры. То, что мы выделяем в нем и желаем познать, то, чем хотим овладеть, задано ценностными установками, потребностями, стремлениями, привычными целями деятельности. Но поскольку мы плохо знаем наши подлинные потребности и стремления, умело игнорируем или принижаем высшие ценности, не уверены в собственном выборе, некритично относимся к привычным целям деятельности, то, скорее всего, многие виды нашей активности, направленные во вне, могут оказаться лишними, необязательными, уводящими нас от других более достойных целей, пустым расточительством сил. Мы не говорим уже о деятельности заведомо вредной, преступной, целиком противоречащей здравому смыслу. Титанический труд по изменению внешней природы стал обнаруживать явно психопатические, параноидальные черты.

Давайте еще раз попытаемся понять, что лее нам действительно необходимо, что мы должны познавать и изменять в себе, а что во внешнем мире. Иногда ведь действительно, подобно царю Эдипу, надо ослепнуть, чтобы прозреть. У нас рябит в глазах от житейской мишуры, буйства красок и движений, мы вовлечены в круговороты суеты, в мирскую толчею, потребительские вожделения, во вселенскую ярмарку тщеславия. Неужели это и есть единственная и несомненная реальность? Неужели надо лишиться зрения и слуха, всех непосредственных ощущений, чтобы дать волю внутреннему взору и постигнуть бытие высших и подлинных ценностей?

Ведь уже простое размышление показывает зависимость наличной реальности от наших ценностных установок, символов веры, устоявшихся мыслительных форм, от привычных клише. Они определяют то, что мы способны увидеть, услышать и понять. И если изменить внутренние структуры восприятия, то иным предстанет и внешний мир. Объективная реальность многомерна; то, что мы выдаем или принимаем за нее, - это лишь одно из частичных, несовершенных, упрощенных ее отображений мыслящим существом. Это как раз именно то, что мы способны понять и принять на нынешней стадии духовного развития. Все иное от нас скрыто. Мы отделены от, сокровенного двойной завесой незнания. В ней - средство успокоения, умиротворения: я не только не знаю многого из того, что существует, но и не знаю, что не знаю этого, и моя душа спокойна, не искушена вопросом, соблазном или сомнением. Я нё подозреваю о том сокровенном, что живет, длится, ликует, обретает новые формы, зарождается, действует, корчится в муках, отмирает, рассеивается в прах именно сейчас, рядом со мной и во мне. Я не ведаю этого, не чувствую, и оно для меня не существует. Но как же оно не существует для меня, если оно происходит и во мне самом? Вот один из парадоксов самопознания, стоящий перед разумом.

Я могу не знать, что несу в своем теле 100000 километров сосудистых русел, могу не знать и не знаю, что же именно совершается в миллиардах нейронов моего мозга, когда я мыслю и страдаю. Это вряд ли может влиять на мой нравственный выбор. Но как быть в тех случаях, когда я не знаю, что являюсь творцом зла и моя совесть спокойна. Более того, нередко, желая утвердить добро, прилагая все свои силы к достижению благой цели, человек приходит к такому результату, который перечеркивает нравственный смысл его жизни, повергает его в ужас и отчаяние. Но если я не способен знать последствий своих действий, то как я могу нести за них ответственность?

Неужели человек действительно настолько слаб, ничтожен, что не может иметь опоры в себе, не вправе верить в основательность своих знаний и решений? Неужели ему остается искать прочное, надежное, подлинно нравственное лишь в Абсолюте? Способен ли человек быть настоящим творцом или ему уготована во веки веков лишь роль ученика и подмастерья? В чем сокровенный смысл той исторической тенденции, что человек стремится уподобиться Богу, а Бог, наоборот, уподобиться - человеку? Может быть, поэтому в церковном клире процветают те же социальные игры, что и в миру?

На все подобные вопросы человечество ищет ответы многие века, и оно устало от поисков, устало от лжеотве-тов, от утешительных сентенций, от обещаний, от половинчатых решений.

Однако нам не остается ничего другого как продолжать попытки разрешения вечных вопросов. Это - непременный способ подтверждения того, что мы - разумные существа и сохраняем надежду на возвышение человечности. Поэтому надо искать в себе новые силы, создавать новые источники духовной энергии, чтобы преодолевать усталость и самообман. Исторический опыт учит, что именно в экстремальной ситуации человек открывает в себе новые силы, обретает дар прозрения, способность перебороть рутину собственного мышления, прорваться в неведомые ранее измерения духовной реальности. Сейчас именно такое время -оно внушает не только страх, но и надежду. Надежду, что вновь разгорится великий свет веры, и она охватит миллионы человеческих душ, наподобие того, как это было двадцать веков тому назад, когда возникло христианство.

Как хочется содействовать зарождению новой веры в человека, способной укрепить смысл и высокую цель личностного бытия. Самопознание есть не только условие творчества себя, самосовершенствования, но и необходимое, условие совершенствования форм социальной жизни, внешней реальности в целом. Глубокое, мужественное самопознание есть способ самополагания личности, народа, человечества, т.е. миростроительства, основанного на любви ко всему живому, ко всему наделенному чувствительностью, смыслом и красотой формы.

Наиболее тернистым является путь понимания себя. Постижение подлинного в себе и обретение подлинного смысла своего существования предполагает долгий путь к душе другого человека (принадлежащего к другому роду и полу, к другому возрасту, к другой эпохе и культуре). Но это одновременно и трудный путь навстречу внеземному разуму, навстречу Великому и Единому, частицей которого являете# сознающее себя человеческое существо.

1991 г.

IV. СМЫСЛ СМЕРТИ И ДОСТОИНСТВО личности

Одно из определений смерти состоит в том, что она есть конец жизни, есть отрицание ее как высшей ценности. А постольку смерть - это ценность того же ранга, ибо, как и жизнь, она несет в себе некий фундаментальный смысл, задающий масштаб подлинных ценностей. Жизнь как высшая ценность есть своего рода всеобщий эквивалент других высших ценностей - свободы, любви, чести и т.д., - и поэтому она обладает способностью удостоверять их существование, их действительное социальное бытие, обменивая себя на них. Это относится ко всем высшим нравственным ценностям. А смерть как раз является формой такого обмена. Разумеется, речь идет о смерти конкретной личности, которая из нравственных побуждений (во имя свободы, чести, истины и т.д.) совершает свой выбор, предпочитая жизни смерть.

Отрадна эта участь -Твоим огнем гореть.

Твоею мукой мучась,

За правду умереть .

Это стихи Пауля Герхардта, имеющего в виду Христа. Но вообще-то в них выражена идея типичного высоконравственного деяния, независимо от ее религиозного содержания. Однако следует сказать, что за одной и той же нравственной символикой могут скрываться разные смыслы. Одно дело - смысл смерти у христианина и всех тех, кто 157 допускает бессмертие души, возможность жизни в потустороннем мире; другое - смысл смерти для тех, кто во все это не верит. В первом случае легко можно обосновывать подлинный смысл жизни, снимать страх человека перед смертью и бренностью всего земного, перед всесилием времени, укреплять его надежду на спасение, на приобщение к вечному. Такого рода надежда, потребность в ней -неискоренима в человеке (верующий он или нет).

Пройдут, что сон пустой, победа, торжество:

Ведь слабый человек не может ничего

Слепой игре времен сам противопоставить.

Мир - это пыль и прах, мир - пепел па ветру.

Все бренно на земле. Я знаю, что умру.

Но как же к вечности примкнуть себя заставить?!157.

В этих стихах великого немецкого поэта Андреаса Гри-фиуса выражены мироощущение и устремление религиозного человека, высказана его главная экзистенциальная проблема, а тем самым и этическая установка, долженствующая направлять его земную жизнь. Возможность приобщения к вечности, к Абсолюту - это не только надежда на спасение, но и гарантия существования незыблемых высших ценностей и смыслов. Однако в идеях Бога, бессмертия души, загробной жизни эти незыблемые высшие ценности и смыслы уже предзаданы. Тем самым снимается неимоверная трудность творческого поиска человеком подлинного смысла жизни (и смерти!), поиска трагического по своей сути, ибо он никогда не сможет быть завершен и никогда не будет способен дать того, что на религиозном языке именуется спасением.

Как бы там ни было, а религия сулит человеческой душе, смятенной страхом абсолютного исчезновения, надеж- 158 ду на жизнь вечную (неважно, в аду ли, в раю!), выдает «вексель» бессмертия. Этим, конечно, снижается ценность уникальной земной жизни отдельного человека (ведь на ней не кончается все, а будет еще продолжение), но утверждается Абсолют, укрепляется в своем основании вера в фундаментальные ценности.

Думается, мы должны избегать сравнительно легких путей решения этических проблем смерти, задаваемых постулатами о потустороннем мире и бессмертии души, либо дедуктивным выведением бессмертия души из подходящих посб1лок. Как было бы прекрасно, если бы это могло быть правдой! Вот что пишет Цицерон: «Если я здесь заблуждаюсь, веря в бессмертие человеческой души, то заблуждаюсь я охотно и не хочу, чтобы меня лишали этого заблуждения, услаждающего меня, пока я жив»159. И далее: «О, сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь в божественное собрание, присоединюсь к сонму душ и удалюсь от этой толпы, от этих подонков!»160. Умение жестко контролировать нашу способность выдавать желаемое за действительное - важное условие серьезного анализа этических проблем смерти и бессмертия.

И здесь хочется опять привести стихи, на этот раз Пушкина. (Поэтическая мысль способна глубже проникнуть в такого рода проблемы, нежели ординарное теоретизирование или акты традиционной веры. Во всяком случае опыт художественного освоения этих проблем поучителен.):

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны, -

Клянусь! давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир г.

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассулсдений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте...

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает...

Ничтожество меня за гробом ожидает...1

Да, именно ничтожество - уничтожение уникальной человеческой жизни и невозвратность ее. Пресечение деятельности, истории личности. В другом стихотворении Пушкин говорит, что же все-таки остается:

Нет, весь я не умру - душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленъя убежит.

Но здесь - только ужас исчезновения, конца и страстное желание жизни, любви, красоты как антиподов смерти:

Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!

Мне страшно... И на жизнь гляжу печален вновь,

И долго жить хочу, чтоб долго образ милый

Таился и пылал в душе моей унылой1.

Мы должны иметь мужество не строить себе иллюзий о возможности жизни после смерти в некоем потустороннем мире. Жизнь каждого из нас - «дар случайный» -единственна, уникальна, неповторима, невозобновима. И это придает ей особую ценность, которая в существенной степени отличается от ценности ее при условии признания возможности потусторонней жизни, какого-либо способа продления ее после смерти. При прочих равных 161 162 условиях невозобновимое более ценно, чем возобновимое. Существенно различной становится в каждом случае и проблема смысла жизни (и смысла смерти).

Однако общим для всех, в том числе и для верующих, является таинство смерти, чувство страха перед ней: «Иду в ужасный мир всеобщего распада»163 164 (Пьер Ронсар.); «Но страшно роковое новоселье, И неизменен в мире этот страх» (Камоэнс)162.

Весьма типично, что глубоко религиозные люди не спешат в мир иной, полны недоверия к смерти как способу перехода в иное, высшее состояние, желают продлить свою земную жизнь во что бы то ни стало. Вот еще стихи Андреаса Грифиуса:

Как быстро тают дни... Ужель спасенья нет?

К неумолимому приблизившись итогу,

В зените дней моих, я обращаюсь к богу:

Повремени гасить моей лампады свет?

Характерно, что Н.Ф. Федоров, будучи религиозным мыслителем, считал смерть - «главным злом» и стремился мобилизовать человечество и науку на то, чтобы преодолеть это зло.

В ряде случаев обнаруживается амбивалентность: желание смерти и страх перед ней. Когда человек до конца осознает, что смерть - единственное средство избавления от боли, пытки, душевной муки, от непереносимого позора и когда твердой рукой лишает себя жизни, то и тут он переступает страх и страдание. Это - витальное чувство страха, оно заложено в нас природой, и его преодоление, отстранение требует мужества, доблести и других социально выработанных механизмов, причем не только типа нравственных установок, но и различных форм психологической защиты.

Человек не может постоянно находиться под гнетом осознания неизбежности своей смерти. Он вытесняет это осознание, стремится не думать о смерти, упрочить то качество своего внутреннего, субъективного мира, благодаря которому он в нем как бы вечен, ибо не имеет сознательного опыта о своем рождении и не может иметь сознательного опыта о своей собственной смерти. К тому же человек развивает различные способы компенсации, формирует в своей психике структуры соответствующей символики, которую справедливо именуют символикой бессмертия или иммортализации. Эти структуры иммортализации как раз и служат в качестве психической защиты, обеспечивают человеку полноценную жизнь в условиях понимания и ожидания своей смерти.

Следуя Р. Лифтону165, можно выделить пять категорий или способов иммортализации: биологическое бессмертие (надежда на продолжение жизни в потомстве), творческое бессмертие (надежда на продолжение жизни в результатах своей деятельности), теологическое бессмертие (различные религиозные формы трансцендирования смерти путем установления связи с вечными духовными ценностями), натуралистическое бессмертие (надежда на бессмертие путем слияния с природой, способ иммортализации, развитый в японской и других восточных культурах), чувственная трансценденция (здесь механизм иммортализации основан на непосредственном личном опыте, связанном с достижением различных субъективных состояний, таких, как потеря чувства времени, просветление, экстаз, расширение сознания и т.п.). Каждый способ иммортализации базируется на соответствующих ценностях и связан со своеобразной этической проблематикой. Но все эти способы лишний раз свидетельствуют о том, что этические проблемы смерти выражают в сути своей не что иное как проблемы конституирования подлинных ценностей и обоснования смысла жизни. Смысл смерти - оборотная сторона смысла жизни.

Лишь оказываясь лицом к лицу со смертью, многие обретают способность оценить подлинные ценности и постигнуть подлинные смыслы, вырваться из привычных пут самообмана. Это относится не только к собственной, но и к чужой смерти, хотя, быть может, и в меньшей мере. Ларошфуко говорил: «Нельзя прямо смотреть на две вещи -на смерть и на солнце». И в этом есть доля истины, ибо действительно помимо различных факторов, ограничивающих наш взор, смерти присущ еще и момент личностно-сокровенного. Вторжение в это сокровенное, желание подвергнуть его умственной аналитике выглядит зачастую непристойно. Тем не менее, нас неудержимо влечет к познанию всего предсмертного, ко всему, что связано с мыслями, оценками, переживаниями, желаниями умирающего человека или обреченного на смерть, с его последней волей. Такое познание, несмотря ни на что, способно часто давать высокие нравственные уроки. Многие из нас испытали это недавно, когда смотрели по телевидению фильм Герца Франка «Высший суд». Приговоренный к смертной казни, с которым общается создатель фильма, предъявляет нашей нравственной интуиции и совести трудные вопросы, вызывает размышления над такими моральными проблемами, которые не имеют однозначного решения, хотя и касаются главных пунктов понимания смысла жизни.

Бесспорной нравственной добродетелью является сохранение достоинства перед лицом смерти и в процессе умирания, в минуты и мгновения, предшествующие наступлению осознаваемой смерти. Это сохранение достоинства есть способ подтверждения достоинства личности как высшей ценности, ее аутентичности, верности себе, независимости от негативных, разрушительных факторов физической и социальной среды. В этом есть и демонстрация силы духа, обращенная к людям, остающимся жить. Нуле-но уметь не только достойно жить, но и достойно умереть. И тому и другому нужно учить и учиться.

Нравственная ценность достойной смерти настолько велика, что ею прославил себя в памяти потомков даже римский император Отон (покончивший с собой, не желая подвергать опасности и угрозе смерти своих сторонников после поражения в битве при Бетриаке; ему приписывают слова: «Справедливее умереть одному за всех, чем многим за одного»). И это несмотря на то, что при жизни он запятнал себя всевозможными пороками и не отличался особыми деяниями. Такова нравственная сила достойной смерти; но она, разумеется, многократно возрастает, если венчает достойную жизнь, и тем более, если смерть носит мученический характер.

Здесь у древних римлян нужно многому поучиться, ибо у них нравственный статус смерти был необычайно высок. И не только в плане подтверждения перед лицом смерти личного достоинства и чести, исключающего позорную слабость духа (вспомним поступок Арии, жены сенатора Цецины Пета, который был приговорен императором Клавдием к самоубийству: видя, что ее муж медлит, колеблется, она пронзила себя кинжалом и успела протянуть его со словами: «На Пет, это не больно»). У них было развито чувство уважения к памяти предков и чрезвычайно сильное желание сохранить себя в памяти потомков. Отсюда особое уважение к деятельности историка. Вот слова Плиния младшего: «Я считаю счастливейшим того, кто наслажда-

ется предвкушением доброй и прочной славы и. уверенный в потомстве, живет будущей славой»166. Плиний пишет Тациту: «Предсказываю - и мое предсказание не обманывает меня, что твои “Истории” будут бессмертны; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в них...»167. В этом состоял весьма типичный для римлян той эпохи способ иммортализации, а соответственно, и важнейший этический модус их социального бытия, связанного с исторической укорененностью и проекцией в будущее. Нарушение этих свойств чревато этическим релятивизмом, которой отчетливо связан с захирением исторической памяти, маразмом историографии, грубой фальсификацией истории в угоду правителям (яркой иллюстрацией может служить середина и конец IV в. в Риме или наша сталинская эпоха).

Жизнь остается высшей ценностью, несмотря на то, что Эрос и Танатос идут рука об руку, несмотря на то, что жизнь может быть пустой и бессмысленной. Кто-то сказал: «То, что умер, еще не доказывает, что жил». Сама по себе смерть как следствие насилия, злодеяния, несчастного случая, глупости, разгильдяйства, пьянства выступает символом жестокости, примитивизма и бессмыслицы жизни. Но и тут смерть пресекает если не подлинный смысл, то потенцию такого смысла, надежду на его сотворение, ибо человеческая жизнь длится питаемая чувством своего необыкновенного предназначения, устремляется в будущее надеждой и верой. А надежда и вера явно или неявно таят в себе нравственный смысл, так как обращены в лучшее будущее. Когда проекции в будущее пресекаются, наступает конец, жизнь утрачивает смысл.

Отсутствие, ликвидация смысла, атрофия способности творить человеческий смысл означают абсурд. Мы наблюдаем гибельное нарастание абсурда в современном мире -нарастание бессмысленности человеческой жизни и деятельности, бессмысленности венчающей их смерти. Вот образ абсурда: цветущие, благоухающие яблоневые сады в Чернобыле, пораженные радиацией. Вместо трагического апофеоза жизни смерть становится банальностью, простым превращением в труп, исчезновением.

Но никто другой, кроме меня самого, не в силах придать моей жизни подлинный смысл. Это достигается только моим творческим актом, напряжением духовных сил, ответственностью перед собой и человечеством, так как всякий подлинный человеческий смысл обязан быть всече-ловечным. И это должно удостоверяться всей моей жизнью, а значит и моей смертью. Тем самым моя смерть может послужить утверждению продолжающейся жизни, опровержению абсурда, защите уже апробированных историей нравственных норм человечности.

1992

V. ВЕЛИЧИЕ ЭПИХАРИДЫ

Подлинное величие личности - это духовное величие.

В последние годы я часто думаю об этой женщине.

Черные волосы, оттенявшие белизну лица, синие глаза, плавность движений, исполненных грации и достоинства -такой рисует ее воображение.

Эпихарида жила и умерла во времена Нерона. Прошло без малого две тысячи лет, но ее душа обитает среди нас, по крайней мере, отчасти обитает во мне - иначе как объяснить то, что ее образ и мысли о ней постоянно занимают мой ум. Я не верю, что всякая душа бессмертна - ведь человеческая душа уникальна, личностна, и после смерти людей миллиарды душ растворяются навсегда в неком гипотетическом мировом разуме, быть может, как-то подпитывая его, и уж наверняка питая наш земной человеческий душевный потенциал. Но я убежден, что некоторые души действительно бессмертны, ибо их уникальное существование продолжается ныне и сохранится в будущем. Это -души, воплотившие в себе величие духа, несокрушенное ядро высшего нравственного смысла. Именно такой была душа Эпихариды.

Трудно объяснить, почему выдающийся нравственный подвиг этой женщины остался в тени исторической памяти, несмотря на то, что о нем поведал Тацит. Он сделал это лаконично, но с присущей ему глубокой проникновенностью в двух абзацах, обозначенных номерами 51 и 57, пятнадцатой книги своих «Анналов». Я настойчиво искал упоминаний об Эпихариде у историков, философов, писателей прошлых веков и нашел лишь несколько строк о ней у Монтеня168. В литературе нашего столетия имя Эпихариды также обойдено молчанием. Насколько мне известно, никто не писал о ней в России. В последние лет десять я проводил опрос среди многих гуманитариев, студентов и моих высокоэрудированных знакомых: ни один из них не помнил этого имени. И у меня не раз возникало странное чувство: почему забыт образ Эпихариды и лишь в моей душе он занимает столь значимое место? Может быть это не просто случайность, и моя душа - одно из маленьких звеньев пути бессмертия Эпихариды? Так это или нет, но я обязан выполнить свой долг: напомнить ныне живущим об этой прекрасной женщине. Сила духа, которую она продемонстрировала всевластному тирану, обнажив его ничтожество, есть высокая ценность, действительная во все времена, а в наше - особенно.

Естественно, что мой краткий рассказ является переложением Тацита, с учетом сведений, которые были собраны мной из разных источников о событиях того времени и лицах, окружавших Эпихариду.

* * *

В 65 году нашей эры - вскоре после знаменитого пожара в Риме и ужасающих казней христиан - сложился заговор против Нерона. Его составили многие знатные римляне. Среди них были военные - трибуны и центурионы преторианской когорты. Участвовал в нем и сам префект преторианцев Фений Руф, обладавший большим авторитетом среди солдат.

Мотивы заговорщиков были разными, о чем подробно пишет Тацит. Например, поэт Анней Лукан питал к Нерону ненависть за то, что тот препятствовал распространению его сочинений, всячески душил его славу. Сенаторы Флавий Сцевин и Афраний Квинциан, игравшие в заговоре ведущую роль, также ненавидели Нерона по причинам личного характера, в то время как избранный консулом следующего года Плавтий Латеран руководствовался патриотическими побуждениями и считал своим долгом покончить с гнусным тираном, поправшим все политические и нравственные основы Римского государства. Очень многие из примкнувших к заговору связывали его успех с надеждами на собственное возвышение. В общем - обычная пестрота интересов довольно значительной и разношерстной группы лиц, скрепленных общей ненавистью к погрязшему во всех мыслимых пороках кровавому властителю.

Во главе заговора стоял Гай Пизон, принявший эту роль не столько по своей инициативе, сколько в силу сложившихся обстоятельств. Он происходил из знаменитого римского рода Кальпурниев, был очень богат, тесно связан со многими знатными семьями Рима.

Пизон, однако, не был волевым и решительным, проявлял вялость духа, известную двусмысленность в действиях, неумение сплотить противников Нерона. По словам Тацита: «Он не отличался ни строгостью нравов, ни воздержанностью в наслаждениях; он отдавал дань легкомыслию, был склонен к пышности и к распутству, что, впрочем, нравилось большинству, которое во времена, когда порок в почете, не желает иметь над собой суровую и непреклонную верховную власть»169.

Пизон колебался, он отвергнул план убийства Нерона на своей вилле в Байях, где принцепс часто бывал, никак не мог завершить свои политические расчеты, опасаясь притязаний на власть других крупных римских деятелей. Время шло, опасность разоблачения заговора возрастала, его участники действовали разрозненно и робко.

Теперь приведем то место из «Анналов», где Тацит впервые говорит об Эпихариде:

«Между тем пока они медлили, колеблясь между надеждой и страхом, некая Эпихарида, неведомо как дознавшаяся об их замысле (ранее она была далека от каких-либо забот об общественном благе) принимается распалять и корить заговорщиков и, в конце концов, наскучив их нерешительностью, пытается в Кампании поколебать и связать сообщничеством видных начальников Мизенского флота»1.

Эпихарида решила склонить вначале к участию в заговоре наварха (командира военного корабля) Волузия Про-кула. Она выбрала его потому, что тот часто поносил Нерона и высказывал в его адрес угрозы. Волузий Прокул был близок к начальнику Мизенского флота Аникету, доверенному лицу Нерона. Именно ему Нерон поручил организацию и исполнение убийства своей матери Агриппины (эта история широко известна, подробно описана Тацитом). Аникет привлек к исполнению этого дела Прокула, который сыграл в нем существенную роль. Во всяком случае его ненависть к Нерону была связана с тем, что последний не вознаградил его должным образом за это, о чем он говорил Эпихариде и клялся отомстить Нерону при первом же подходящем случае.

Характер отношений между Эпихаридой и Волузием Прокулом не совсем ясен. Тацит отмечает: неизвестно, были ли они связаны давними приятельскими отношениями или познакомились незадолго перед этим. Можно предположить, что Эпихарида, будучи гречанкой-вольноотпу-щенницей, была хорошо знакома с Аникетом, тоже греком по происхождению. Надо заметить, что греки-рабы и вольноотпущенники занимали важное место в жизни римского общества. Многие из них были учителями, врачами, актерами, лекторами («лектор» дословно означает «читающий раб» - распространенная профессия грамотного раба). Греки-вольноотпущенники Нерона составляли его ближайшее окружение, вершившее не только домашние, но и государственные дела. Аникет был тесно связан с ними и сам имел подобное окружение, в котором вращалась Эпихарида, где она, видимо, и познакомилась с Волузием Прокулом.

В отличие от подавляющего большинства заговорщиков Эпихарида не имела с Нероном никаких личных счетов. Она была его непримиримым врагом из сугубо идейных побуждений: за то, что Нерон совершил гнусные злодеяния, попирал элементарную справедливость и свободу. Она рассчитывала через Прокула вовлечь в заговор других офицеров Мизенского флота, что расширяло возможности устранения Нерона, ибо он часто бывал в Мизенах, любил развлекаться морскими плаваниями. Эпихарида призывает Прокула привести в стан заговорщиков отважных и решительных людей. Она горячо убеждает его помочь заговору, перечисляет злодеяния Нерона, взывает к его патриотическим чувствам, сулит возвышение и достойную награду.

Это была роковая ошибка. Волузий Прокул немедленно донес обо всем Нерону. Эпихариду приводят на допрос. Она все решительно отрицает. Ей устраивают очную ставку с доносчиком. Но поскольку свидетелей не было, она смогла отвергнуть все обвинения; ее положение облегчалось тем, что в беседах с Прокулом она не назвала ни одного имени участников заговора. Тем не менее, подозрения

Нерона не были рассеяны, и он приказал оставить Эпиха-риду под стражей.

Между тем заговорщики, наконец, выработали план покушения на Нерона и назначили место и время. Это были цирковые игры, посвященные богине Церере, которые принцепс обязательно должен почтить своим присутствием. Но тут нашелся другой, более осведомленный предатель. Им оказался вольноотпущенник сенатора Сцевина Мил их.

Мотивы предательства и его механизм просты до предела и воспроизводились в веках бессчетное число раз. Пользуясь доверием своего патрона, Милих многое знал и еще о большем догадывался. И «когда его рабская душа углубилась в исчисление выгод, которые могло принести вероломство, и представила себе несметные деньги и могущество, перед этим отступили долг, совесть, попечение о благе патрона и воспоминание о дарованной им свободе»1.

Подгоняемый женой, Милих на рассвете спешит в Сер-виливые сады во дворец Нерона. Его встречает вольноотпущенник Нерона Эпафродит, тоже грек по происхождению, - один из могущественных приближённых принцепса. Проведенный немедленно к Нерону, Милих сообщает все, что ему известно и требует ареста своего патрона. Солдаты хватают Сцевина и доставляют его на допрос. Вначале он все отрицает, обрушивая брань на доносчика, называет его подлым злодеем. Неизвестно, как дальше бы развивались события, если бы Милих, благодаря подсказке жены, не вспомнил, что накануне Сцевин долго беседовал наедине с Антонием Наталом - другом и советчиком Гая Пизона. Натала доставляют к Нерону. Сцевина и Натала допрашивают порознь, и поскольку их ответы не во всем совпали и усугубили подозрения, Нерон приказывает заковать их в цепи. Этого оказалось достаточно, чтобы Натал начал говорить. Он указал на Пизона и затем на Аннея Сенеку (известного философа-стоика, воспитателя Нерона, ушедшего к тому времени от политической деятельности в силу своего весьма преклонного возраста). Узнав о признаниях Натала, Сцевин сразу выдал большинство остальных. Начались повальные аресты и допросы. Никого из заговорщиков не пытали, лишь угрожали заковать в цепи. Они выдавали одного за другим не только участников заговора, но и тех, кто хоть в малой степени был причастен к нему или к составлявшим его лицам, оговаривая даже самых близких им людей. Так, поэт Лукан выдал свою мать Ацилию, сенаторы Квинциан и Сенецион - самых близких друзей.

И далее нужно полностью привести слова Тацита об Эпихариде:

«Между тем Нерон, вспомнив, что по доносу Волузия Прокула содержится в заключении Эпихарида, и полагая, что женское тело не вытерпит боли, велит терзать ее мучительными пытками. Но ни плети, ни огонь, ни ожесточение палачей, раздраженных тем, что не могли справиться с женщиной, не сломили ее и не вырвали у нее признания. Итак, в первый день допроса ничего от нее не добились. Когда на следующий день ее в носильном кресле тащили в застенок, чтобы возобновить такие же истязания (изувеченная на дыбе, она не могла стоять на ногах), Эпихарида, стянув с груди повязку и прикрепив к спинке кресла сделанную из нее петлю, просунула в нее шею и, навалившись всей тяжестью тела, пресекла свое и без того слабое дыхание. Женщина, вольноотпущенница, в таком отчаянном положении оберегавшая посторонних и ей почти неизвестных людей, явила блистательный пример стойкости, тогда как свободнорожденные мужчины, римские всадники и сенаторы, не тронутые пытками, выдавали тех, кто каждому из них был наиболее близок и дорог»1.

Около трехсот заговорщиков, практически все, предали друг друга. Кроме Эпихариды!

Разве это не побуждает задуматься, откуда такая сила духа, откуда эта непреклонная верность и стойкость? Как можно вынести столь тяжкие истязания и сохранить до конца достоинство личности? На фоне этого блекнет подвиг тех, кто сумел спокойно встретить смерть, подставив грудь мечу центуриона или вскрыв себе вены. Справедливости ради надо сказать, что некоторые заговорщики потом нашли в себе силы достойно умереть. Пример им подал Сенека, который, кстати, не был участником, заговора -Нерон давно искал повод, чтобы покончить с ним.

Какая необычайная энергия питает эту непобедимую верность и стойкость, явленную нам Эпихаридой, многими другими великими мученниками? Вспомним таких борцов за истину, как Джордано Бруно или Сервет, предпочевших отказу от нее мученническую смерть. Эта энергия «возвышенного и непобедимого духа» (слова Цицерона) генерируется высшей ценностью, ставшей для личности тем, что именуют сверхценной идеей, скрепляющей весь ее душевный строй и определяющей ее волю. Эпихарида не могла выдать Пизона или кого-нибудь другого, ибо тем самым она бы предала свободу и справедливость и, значит, предала бы себя. Мы видим здесь полное слияние личностного и надличностного. Когда духовная энергия добра и справедливости воплощается в человеческой душе, она становится способной обуздать своеволие тела, вытерпеть казалось бы невыносимую боль и муку. Подавляющее большинство из нас - если не рабы, то слуги своей телесности, своих витальных состояний и эмоций, и не смогли бы выдержать того, что перенесла Эпихарида.

Я пытаюсь представить себе последнюю ночь Эпихари-ды, ее последнее утро и те минуты, когда тюремные стражники грубо подняли ее с земли, окровавленную, истерзанную плетьми и каленым железом, с перебитыми ногами и втиснули в носильное кресло, представить ее последние нечеловеческие усилия, чтобы соорудить петлю и пресечь свою жизнь.

Как пишет Монтень, «дав такое удивительное доказательство своей выдержки, не посмеялась ли она тем самым над тираном и не подала ли она и другим пример противодействия ему?»170.

Почему же такая сила духа - удел избранных? Дана ли она от рождения, заложена ли ее основа в раннем детстве, сформирована ли воспитателями и самовоспитанием или она нисходит свыше? Если оставить в стороне предположение о божественном даре, которое позволяет все легко объяснить, то можно думать, что это во многом врожденное свойство - подобно математическому или художественному таланту. Ведь не зря говорят о благородстве как нравственном качестве. Есть не только гении научные и поэтические, но и гении добра и нравственной силы (и есть, по-видимому, что-то напоминающее гения зла с его демонической силой - но это особый вопрос, требующий отдельного обсуждения).

Высшие нравственные ценности и смыслы удостоверяются - пусть кратковременно - деянием личности. Лишь в такой личностной форме они демонстрируют свое подлинное значение, торжество над низменным, мелочным, пошлым, малодушным. Поэтому трудно говорить об абстрактном добре, абстрактной правде и справедливости. Эпихарида стремилась обмануть Нерона. .Правду говорил Милих. Это еще одна иллюстрация того, что обман бывает добродетельным и может служить утверждению высшей правды.

Точно также и сила духа существует в сугубо личностной форме - как сила индивидуальной души. При характеристике императора Вителлия Тацит употребляет понятие «ничтожная душа»171. Великая душа несет в себе силу духа, добродеятельную творческую силу.

Если возможно творчество новых высоких ценностей и смыслов, то почему же невозможно творчество воли к доб-родеянию, творчество новой высокой духовной силы? Этого так недостает современному человечеству.

Как и все гении, великие души приходят в мир сравнительно редко, но они с удивительной неотвратимостью появляются во все эпохи, у всех народов, связуя нить исторического времени, позволяя ощутить единство человеческой цивилизации.

Может быть, потому и становится душа бессмертной, что ей удалось обрести эту великую духовную энергию и она светит нам, как душа Эпихариды, сквозь века, питая в наших душах любовь, надежду и веру.

1988 г

VI. ПРОБЛЕМА ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА. КАНТ И СОВРЕМЕННОСТЬ

Обман - фундаментальный фактор социальных и личностных отношений, он неизбежно присутствует во всех формах деятельности коллективных, институциональных и индивидуальных субъектов. Вряд ли надо доказывать исключительную актуальность философского осмысления этого феномена в условиях информационного общества.

Для меня проблема обмана особенно остро встала в период так называемой перестройки. Я тогда написал несколько статей на эту тему, опубликованных в журнале «Философкие науки», а затем издал небольшую книжку (Обман. Философско-психологический анализ. М. Рэй, 1994; второе издание этой книги - перед вами)). И в последующие годы меня не переставало удивлять, что столь злободневные вопросы не привлекали теоретического внимания, не разрабатывались в нашей философской литературе (назовите хотя бы одну серьезную философскую статью, посвященную проблеме обмана за последние 20 лет. - Может быть, я пропустил?). Вероятно, это было связано с влиянием сложившейся в советских условиях традицией, когда вопросы такого рода считались психологическими, а не философскими (психологи, кстати, уделяли этой проблематике некоторое внимание, хотя, на мой взгляд, недостаточное; и она, конечно, занимала одно из главных мест в публицистике, часто встречалась в популярных изданиях).

Организованное сектором этики Института философии РАН основательное обсуждение эссе Канта «О мнимом праве лгать из человеколюбия» явилось знаменательным событием. Материалы этого обсуждения, которому был целиком посвящен №5 журнала «Логос» за 2008 г., отличаются высоким профессиональным уровнем, вносят значительный вклад в философское осмысление проблемы обмана, а главное, намечают новые вопросы и планы актуальных исследований не только в этике, но и в других областях философского знания. Такой дискуссии - острой, принципиальной и плодотворной, в которой приняли участие столь многие профессионалы высокого ранга, - трудно припомнить в нашей философской жизни последних лет. Она будет долго сохранять свою интеллектуальную энергетику, способную побуждать к творческим размышлениям.

Дискуссия, в частности, еще раз обратила нас к вопросам связи и различий между классической философией и современной, показала необходимость разработки неклассических подходов к традиционным философским проблемам, четкого осознания новых, острейших проблем нашей цивилизации. Обсуждение такой сравнительно узкой темы как «ложь из человеколюбия» показало, что и в ней просвечивают важные философские проблемы нашего времени. По этому поводу я бы и хотел высказать некоторые соображения.

VI. 1. Несостоятельность концепции Канта

На мой взгляд, это было убедительно показано большинством участников дискуссии и прежде всего в двух статьях ее инициатора Р.Г. Апресяна. Основной тезис Канта (об абсолютной недопустимости лжи, во всех без исключения случаях) не выдерживает критики. На основе тщательного анализа его этических взглядов и обширной кантоведческой литературы (такой анализ, имеет ко всему самостоятельное историко-философское значение) были раскрыты концептуальные нестыковки и явные теоретические противоречия при попытках обоснования абсолютного запрета на ложь. Так, Б.Г. Капустиным выявлены многочисленные парадоксы в теоретических построениях Канта. Они связаны с неопределенностью самого понятия лжи, не различением истины нравственной и «фактической», с трактовкой лжи как несправедливости по отношению к человечеству, с устранением «другого» и т.п. Заявляя о недопустимости исключений из всеобщего принципа, Кант в ряде случаев их допускает. Налицо у него и противоречие между свободой как «самоопределением в нравственности» и безусловным долгом правдивости, исключающим свободу выбора172.

0 противоречиях и упрощенности в толковании Кантом свободы справедливо говорит и А.П. Скрипник: «Не предполагает ли она способность снять с себя всякие наложенные самим собой ограничения, поднявшись над ними и осознав их ограниченность?... Она постоянно идет вдоль края пропасти, в которой находятся новые неизведанные возможности, своеволие и произвол»173.

А.В.Прокофьев, сопоставляя и тщательно анализируя утверждения Канта о допустимости принуждения и недопустимости лжи, приходит к выводу: «Те теоретические приемы, которые Кант использует в первом случае, вполне могут быть применены и во втором. В итоге они подрывают весь набор кантовских рассуждений, нацеленных на демонстрацию абсолютной неприемлемости обмана агрессора в целях приостановки и нейтрализации его покушения»174. Автор отмечает и другие «тупики и неразрешимые парадоксы» в концепции Канта.

Наиболее систематично внутренние противоречия концепции Канта раскрыты Р.Г. Апресяном, который показывает необходимость рассмотрения поставленного Кантом вопроса в метаэтическом, ситуационном, коммуникативном и нормативном планах. Такой подход в ряде существенных отношений отличается от классического способа теоретизирования в этике (о чем я буду говорить далее). Особенно важен в этой связи вопрос о конфликте обязанностей, за которым скрывается конфликт моральных норм, проблема их неоднозначных взаимоотношений. Этическая оценка конкретного поступка требует зачастую учета ряда этических норм, а не одной единственной, и решения о приоритете одной нормы перед другой. Игнорирование этого принципиального обстоятельства, как подчеркивает Р.Г. Апресян, чревато «скрытой апологией аморализма -в виде признания допустимости предательства по отношению к гостю и другу ради личной честности перед злоумышленником»175. «Не может быть предпочтительной правдивость, если она является условием несправедливости»176. Каждому известно, что правда тоже может быть злонамеренной и даже смертоносной. («Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна»). Все это еще раз обнаруживает несостоятельность абстрактных абсолютистских решений.

Анализу противоречий и парадоксов в концепции Канта уделяют внимание О.В. Артемьева, В.В. Васильев, Т.И. Ойзерман, Э.Ю. Соловьев. Аргументы, связанные с критикой концепции Канта, так сказать, «изнутри» убедительно свидетельствуют о теоретической необоснованности абсолютного морального запрета добродетельного обмана. Однако не менее важные доводы, отвергающие концепцию Канта, связаны с указанием на ее противоречие фактам жизни, эмпирической действительности, здравому смыслу, наконец, природе человека. И, конечно же, существуют не-кантианские подходы, которые позволяют морально оправдывать некоторые случаи обмана. Для них характерна более развитая метатеоретическая рефлексия, по сравнению с той, которая была присуща при осмыслении такого рода проблем в XVIII веке.

Слабость аргументов тех участников дискуссии, которые отстаивали концепцию Канта, коренится, как мне думается, в недостаточной ясности их метатеоретических посылок.

VI.2. Каков способ существования и действенности моральных норм? Четырехмерность категориальной структуры метатеоретического уровня этики

Где, каким образом существует норма «не лги»? Когда и почему она возникла? Каким образом она способна действовать? В чем ее обязующая сила и насколько она велика? Почему во многих случаях она не реализуется? Если мы исключаем ее божественный характер, то должны ограничивать ее существование сознанием и действиями людей. Но здесь возникают трудные вопросы. Обычно говорят о сознании индивидуальном, групповом, институциональном, массовом и др. Как моральная норма «не лги» существует, например, в институциональном сознании, в обычаях, в культурной традиции, в различных формах культуротворческой деятельности, в том числе в этике (это особенно интересно)? Существует ли она в объективированном виде самом по себе (в тексте, магнитофонной записи и т.п.)? Одно дело, когда в индивидуальном сознании ее содержание только знаемо, другое - когда оно действенно. Кто, что, как и зачем удостоверяет ее действие? И на основе чего (концепции Канта? Библейских заповедей? «Морального кодекса коммунизма»? и т.п.). Таков далеко не полный перечень вопросов онтологического плана, осмысление которых весьма важно, если мы хотим выяснить смысл этой нормы и сферу ее обязательного применения.

Но любой из этих вопросов так или иначе требует гносеологической рефлексии (что такое ложь и что ею не является, как соотносятся теоретические утверждения и эмпирические, общее и единичное, абсолютное и относительное, субъективное и интерсубъективное и т.д.). При этом в теории морали главные планы описания и обоснования, особенно те, которые относятся к актам предписания, повеления и исполнения, носят аксиологический и праксео-логический характер. Но любые суждения в этом плане, если они служат элементами теоретических построений в этике (в частности, обоснованию максимы «не лги»), должны быть подвергнуты онтологической и гносеологической рефлексии.

Я хочу этим подчеркнуть, что фундаментальная структура философского знания четырехмерна. Она определяется категориями онтологического, гносеологического, аксиологического (ценность) и праксеологического (активность: интенциональность, цель, воля, действие). Каждая из этих категорий нередуцируема к другим; в этом проявляется ее фундаментальный характер. Они задают четыре основных типа философских проблем. Несмотря на то, что указанные категории не редуцируемы, они предполагают и требуют взаиморефлексии. Это означает, как отмечалось выше, что разработка, скажем, проблемы гносеологического типа должна включать прояснение ее существенных онтологических посылок (часто неявных), ценностных предпосылок и обусловленностей, а также зависимостей от факторов активности (интенциональность, целеполагание, веровательные установки, воля и пр.). Подобная трехмерная рефлексия относится и к остальным типам проблем. Этика-область аксиологии и во многих отношениях прак-сеологии. Проблематика этики принципиально не сводима к гносеологии, но подлежит гносеологической и онтологической рефлексии; особое место в ней занимают вопросы взаиморефлексии аксиологического и праксеологического планов исследования.

Обрисованная кратко взаимозависимость четырех фундаментальных категориальных планов, методологический учет этой взаимозависимости, создающей четырехмерную систему координат основательного философского исследования, образует тот метатеоретический уровень осмысления этических проблем, который существенно отличается от классического. С такой позиции многие классические теоретические конструкции выглядят упрощенными, а иногда и самопротиворечивыми, что проявляется и в абсолютистской концепции Канта.

К этому необходимо сделать еще одно чрезвычайно важное дополнение. Интеграл всех обозначенных четырех категориальных измерений формирует категорию экзистенциального смысла, задающего, без' преувеличения, центральную, главную философскую проблему нашего времени-смысла существования и деятельности личности, социальной группы, институционального субъекта, народа, человечества. Земная цивилизация испытывает острейший дефицит высоких жизнеутверждающих смыслов. Разрастание экзистенциального вакуума, ужасающее нагромождение абсурда, бессмыслицы, скепсиса и цинизма, «боязнь будущего»-грозные симптомы гибельного вектора нашей цивилизации, вызванного быстро углубляющимся экологическим кризисом и другими глобальными проблемами. В этих условиях охрана традиционных и творчество новых жизнеутверждающих экзистенциальных смыслов является главной задачей философии и особенно такого ее раздела как этика. Отсюда следует, что теоретические построения в этике, ее установки, решения, обоснования должны рассматриваться и оцениваться сквозь призму их экзистенциальной значимости, их жизнеутверждающего смысла. «Человеколюбие», как обобщающая экзистенциальная установка, является приоритетной при оценке человеческих поступков, она может быть этически более значимой и «сильной» чем отдельные абстрактные нормы.

VI.3. Абсолютное и всеобщее в теоретических конструкциях этики

Сторонники концепции Канта стремятся во чтобы то ни стало защитить абсолютность морального требования «не лги». Они считают отказ от абсолютного запрета подрывом морали, ибо таким путем открываются ворота для вседозволенности, для всевозможных извращений и демагогии.

В этом, конечно же, есть рациональный смысл. Но разве абсолютистские призывы, наставления, требования, запреты не могут служить удобным орудием демагогии и обмана. Сколько раз мы это видели (особенно со стороны институциональных субъектов, их лидеров, со стороны искренних и «игровых» фанатиков разного толка: политических, религиозных и пр.). Это вполне может относиться и к абстрактному тезису Канта о «долге перед человечеством», в котором нет места отдельному человеку.

Вместе с тем ссылаются на то, что абсолютность нормы является необходимым условием теоретической последовательности. А.А. Гусейнов говорит: «Как бы в человеческом смысле мне ни была близка позиция Апресяна, как бы мне ни хотелось разгрузить свою совесть, тем не менее, в качестве теоретика, специалиста, желающего остаться в лоне последовательной мысли, я принять ее не могу»177. Можно понять и приветствовать намерение автора. Я тоже очень хочу добиться теоретического обоснования и последовательности, т.е. концептуальной непротиворечивости. А.А. Гусейнов безусловно прав в том отношении, что понятия абсолютного и всеобщего необходимы: без них нельзя определить, что такое «ложь» и «правда», что такое «норма», «правило», «закон», «обязанность», как они должны действовать и как они действуют в реальности. Было бы замечательно, если бы, приняв в качестве несомненного основания некоторое всеобщее и абсолютное положение (некий «абсолютный абсолют»), мы смогли вывести из него непротиворечиво все желаемые объяснения и обоснования, или оправдать его приложение ко всем мыслимым случаям. К сожалению, это никак не получается даже во многих точных науках. Тем более в этике. Здесь нужны другие способы теоретизированиями прежде всего специальные интерпретации «абсолютного» и «всеобщего».

Посмотрим вначале, какие доводы приводят оппоненты А.А. Гусейнова. Согласно Р.Г. Апресяну, «абсолютное» служит для описания «морального долженствования, конкретное содержательное наполнение которого может быть социокультурно относительным. Иными словами, абсолютное в морали - это не нормы прямого действия, но некоторые общие рамки принятия решения, действия, оценки»178 А.П. Скрипник подчеркивает, что абсолют исключает выбор, в то время как «нравственность является активной и творческой деятельностью, она не может быть внеситуативной и надситуативной»179. Б.Г. Капустин также говорит о невозможности перевода абсолютных моральных требований в «однозначные поступки», справедливо отмечает необходимую логическую (теоретическую) связь абсолютного и относительного180.

Разрыв абсолютного и относительного, общего и отдельного, как хорошо известно, неизбежно порождает парадоксы. Поэтому «абсолютно абсолютное», как основа теоретического построения в этике, или как постулативно задаваемая максима, не может претендовать на такую роль. Зачастую неясно даже, в каком смысле берется «абсолютное» - в онтологическом, гносеологическом, аксиологическом или праксеологическом. В большинстве случаев эти планы особо не фиксируются, произвольно перемешиваются. Кроме того, ведь даже в плане ценностно-повелительных суждений, норм и предписаний понятие абсолютного допускает различные интерпретации. Среди них, конечно, допустимо также истолкование абсолютного как безусловного запрета, не допускающего исключений, но лишь для всех случаев данной (ограниченной определенными условиями) области явлений, т.е. лишь в данном отношении. Например, для всех случаев лжи, которые являются злонамеренными и злодейственными, вредоносными, осуществляются в корыстных и эгоистических целях, представляют публичные лжесвидетельства. Это - безусловный запрет, но в рамках определенных условий. Такая трактовка допускает корректную универсализацию, позволяющую с высокой степенью вероятности переходить от общего к особенному и единичному, и она существенно отличается от абсолютистского тезиса Канта.

Для защиты последнего иногда приводится аналогия между законами Ньютона и законами морали. Однако использование этой аналогии бьет мимо цели. Законы ньютоновской механики абсолютны и всеобщи лишь относительно определенного круга физических явлений, при конкретно заданных условиях. В новых условиях, когда скорость становится близкой к скорости света, вступают в силу законы теории относительности и объем понятия общего (всеобщего) значительно изменяется. Более близка аналогия между юридическим законом и моральным законом (моральной нормой). Юридический закон существует пока действует; он мертв, когда остается лишь на бумаге; для его действия необходима процедура перехода от общего к единичному и верификация этого перехода. Нечто подобное характеризует и моральную норму. Общее и абсолютное сохраняют теоретическую значимость лишь тогда, когда «имеют под собой» единичное и относительное и поддерживают с ними конкретную связь.

Защитники позиции Канта не устают повторять, что ложь всегда, во всех без исключения случаях является «максимальным злом» и что никакие противоречащие факты не способны поколебать учение Канта. «Лгущий человек, - по словам А.Г. Мясникова, - оказывается не только «подлецом» с точки зрения морали, но и «преступником» с точки зрения права человечества, и никакие благие намерения не могут его оправдать»181. Безусловность запрета на ложь, по настояниям Канта, «следует соблюдать даже в тех крайних случаях, когда с точки зрения здравого смысла это кажется совершенно абсурдным»182. О.П. Зубец, теоретизируя вокруг понятий «ценностного мира» человека, «ценностного субъекта», его «центральности» (далее я еще к этому вернусь), утверждает, что в любом случае «лгущий» из субъекта «неизбежно превращается в объект». Совершая ложь и насилие, я во всех случаях «разрушаю себя как ценностного субъекта», «не могу быть моральным субъектом», ибо всякая ложь «является формой самоустранения человека - формой признания им, что он не является подлинным субъектом своего поступания», «не способен поставить подпись под поступком». Разумеется, автор не озабочен какой-либо связью с назойливой эмпирической реальностью, призывает философа возвыситься, иметь «достаточно мужества, чтобы не пытаться выступить в роли поставщика оправдательных аргументов»183. Ну что ж, придется признать себя «поставщиком», со всеми вытекающими последствиями.

VI.4. Продолжим «оправдательные аргументы»...

В соответствии с полным разрывом у Канта чистого и практического разума, защитники его концепции легко воспаряют в горние выси. Но ведь долго там не продержишься, они временами пытаются состыковать чистый разум с практическим и тогда для подкрепления своей позиции обращаются к «нужным» и «удобным» примерам из жизни (так поступал ведь и сам Кант); а потом они вдруг снова воспаряют и опять начинают убежденно говорить, что противоречащие факты не способны поколебать абсолютистскую позицию.

Следуя примеру Канта, я тоже рискну предложить пример. Атомную электростанцию, расположенную вблизи трехмиллионного города, захватили террористы. Они взяли в заложники ее директора и добиваются, чтобы он сказал им, что надо сделать для взрыва ядерных агрегатов и уничтожения города. Его начинают пытать. Он продолжает изобретательно лгать, стремится во что бы то ни стало ввести террористов в заблуждение, понимая, что ему предстоит мучительная смерть184. Выходит, что директор - «подлец» и «преступник» и ему нет оправдания, что он носитель «максимального зла», «разрушает себя как ценностного субъекта», «не может быть моральным субъектом», «не может поставить подпись под поступком» и т.п., а правдолюбцы, выходит, - террористы. Но это, конечно, - абсурдно не только с точки зрения здравого смысла, но и здравой теории.

Чтобы избежать столь абсурдных ситуаций и сохранить абсолютистское целомудрие обычно кспользуется два приема. Первый из них состоит в том, что на вопрос требуется ответить молчанием. Э.Ю. Соловьев убедительно обосновывает само право отказа от ответа. Будучи крупнейшим у нас знатоком наследия Канта, Э.Ю. Соловьев отмечает, что Кант постоянно обходит проблему конфликта обязанностей, которая представляет «одну из самых болезненных точек кантовской моралистики», из-за чего в этике Канта возникают многие концептуальные рассогласования. Заслуживают внимания и поддержки критические соображения Э.Ю. Соловьева о «сильном критерии истины» Канта. Этот критерий, по словам Э.Ю. Соловьева, определяет «контекстуальный пафос» эссе «О мнимом праве лгать из человеколюбия» и «взвинчивается» в нем. «Предельному пафосу - говорит он - сопутствует доктринальная слепота». Замечательные слова! Сколь часто мы видим это даже у крупных мыслителей. Позиция Канта в указанном эссе для Э.Ю. Соловьева неприемлема, он считает, что «моральное решение, которое отстаивает Кант, граничит с апологией предательства»185. И оно к тому же заводит в «казуистический тупик». Э.Ю. Соловьев полагает, что в данном случае лучший выход - отказ от ответа. Он ставит важные вопросы о праве противостоять принуждению к ответу и к общению вообще, о приватном секрете, интеллектуальной автономии, о праве отклонить любое «внешнее принуждение к верификации» и любой «авторитарный контроль» над мыслью, «который различные социальные институты (корпоративные, партийные, конфессиональные и, наконец, национально-державные) то и дело пытаются учинить от имени “общества вообще”»186.

Если в конкретном случае примера Канта молчание может помочь не оказаться ни лжецом, ни предателем (хотя и здесь оно, скорее всего, наводит злоумышленника на искомый ответ), то в общем плане принцип молчания не способен служить поддержке абсолютистского запрета на ложь, ибо не допускает моральной универсализации, является, так сказать, рефлексивным, может выражать и одобрение и осуждение правды в такой же мере, как и одобрение и осуждение лжи. Да, в ряде случаев мужественное молчание способно служить защите правды - сохранению важной тайны от врагов, спасению близкого человека, поддержанию личностного достоинства и т.п. Однако в других случая молчание может быть злонамеренным, служить защите лжи, быть самым низменным, отвратительным средством достижения корыстных целей, сокрытия и извращения правды, выступать испытанным прислужником институционального обмана. Поневоле приходит на ум Галич: «А молчальники вышли в начальники, потому что молчание - золото», и далее рефрен: «Промолчи! Промолчи! Промолчи!». Как видим, обет молчания не оправдывает возлагаемых на него надежд.

Второй прием состоит в «размывании» содержания понятия «ложь» и в урезывании его объема. Это делается, чтобы вывести за пределы понятия «ложь» все «неудобные» его виды и таким путем исключить возможность исключений. Сюда относятся морально нейтральные виды лжи и те ее многочисленные случаи, которые демонстрируют свой «защитный» и благодейственный характер, выражаются метафорами «святой лжи», «возвышающего обмана» и т.п.

Начнем с определения понятия «ложь». Хотя эта задача не столь проста, ибо она требует соотносить и разводить ценностные, когнитивные, волевые, интенционально-дейст-венные составляющие, учитывать коммуникативный характер акта обмана и т.д. Но мы возьмем простейший, наиболее принятый вариант определения лжи, который признается сторонниками ее абсолютного запрета. Ложь - это намеренная дезинформация, предпринимаемая с целью ввести в заблуждение.

Приведу подтверждения. Согласно О.П. Зубец, «первичным в понятии лжи является намерение ввести в заблуждение»187 188. Когда говорят о лжи как о «моральном явлении -определяющим становится намерение ввести в заблуждение при игнорировании проблемы познаваемости сложного многообразия человеческих ситуаций и на основе возможности свободно отнестись к собственному знанию, исказив

л

его на вербальном уровне» . Здесь у нас нет расхождений. А.А. Гусейнов, по-видимому, тоже не станет спорить с приведенным общим определение лжи. Однако он вместе с тем с самого начала пытается однозначно и полностью отнести ложь к числу порочных, аморальных явлений и тогда следует вывод: «сказать: в каких-то случаях ложь морально допустима, означает сказать: в каких-то случаях морально допустимо то, что морально запрещено»189. Такая линия рас-суждений безупречна, но она ведь сразу снимает проблему. Автор подкрепляет свое умозаключение, сводя понятие лжи к понятию нечестности, которое означает ложь и еще нечто более отягощающее - утрату чести. В большинстве случаев действительно ложь связана с утратой чести и достоинства. Но не всегда. В этом суть проблемы. К тому же понятие нечестности расплывчато, может истолковываться по-разному: нечестность, как злонамеренная, низкая, корыстная ложь; и, скажем, нечестность по отношению к врагу (ситуация «Штирлиц против Мюллера») или по отношению к хорошо известному нам интригану и сплетнику (наше общение с ним заведомо «противоположно откровенности», используя слова Канта), но разве оно означает утрату чести и достоинства. И мы опять возвращаемся к нашей проблеме.

А.А. Гусейнов, конечно же, хорошо видит ее. Основной вопрос, как он считает, состоит в следующем: «Является ли нормальная, терпимая ложь повседневности и категорически неприемлемая ложь моралистов, в частности Канта, одним и тем же феноменом. Или мы имеем здесь нередкую ситуацию, когда за одним словом скрываются разные понятия?»190. А.А. Гусейнов склоняется к последнему. «Ложь, на которое получено моральное право, уже перестает быть ложью. Значит, ее и надо называть по-другому. Точно так же, например, как позицию врача, скрывающего от пациента смертельный диагноз, мы не называем или, по крайней мере, в течение долгого времени, не называли обманом. Но если это - не ложь, а нечто другое, то о чем мы спорим?»191.

Действительно, тогда спорить не о чем. Но для этого надо отменить общепринятое определение понятия лжи. Ведь в приведенном примере позиция врача, его слова пациенту есть намеренная дезинформация с целью ввести последнего в заблуждение. То же относится и к «безобидным» примерам действий человека, приводимым А.А. Гусейновым на следующих страницах. Они представляют явления обмана в точном значении этого понятия, хотя в моральном отношении являются нейтральными или тем, на что можно получить «моральное право».

Здесь возникает четкая теоретически значимая альтернатива: либо переделать общее понятие лжи (а тем самым и правды); это противоречило бы всей философской и социокультурной традиции; либо признать, что существуют разные виды лжи, в первом приближении - два вида: ложь злонамеренная, экзистенциально вредоносная и ложь не злонамеренная, в том числе благонамеренная, экзистенциально приемлемая.

Последнее позволяет гораздо более реалистично отобразить и осмыслить природу человека, многомерную панораму противоречий общественной жизни с учетом истории человечества, мирового опыта философии, религии, политической и правовой деятельности и особенно художественной литературы и поэзии, в которых моральные и экзистенциальные проблемы занимают центральное место. Этот опыт свидетельствует о существовании и неустранимое™ во все века, у всех народов не только злонамеренного, злодейственного обмана, но и «лжи из человеколюбия», добродетельного обмана, всегда игравшего незаменимую роль в человеческих отношениях. Именно поэтический гений наиболее глубоко выразил экзистенциальные смыслы добродетельного обмана. И почему бы нам не сопоставить тезис его абсолютного отрицания с поэтическими откровениями Пушкина?

Да будет проклят правды свет

Когда посредственности хладной

Завистливой, к соблазну жадной Он угождает праздно! - Нет!

Тьмы низких истин нам дороже Все возвышающий обман...192

«В той или иной степени эта поэтическая истина о возвышающем обмане понятна каждому, ибо наш дух проек-тивен, устремлен в будущее (мечтой, надеждой и верой), никогда окончательно не укоренен в наличном бытии и окончательно не удовлетворен в нем, и пока жив, он сохраняет некую потенциальную силу воспарения над низким, посредственным, заурядным, над рутиной и скукой наличного бытия. Поэтому «правды свет» может быть и тусклым, способным освещать только близлежащие предметы повседневности, жалкую прозаическую достоверность и скрывать дальнее и расположенное выше. Такая правда способна питать цинизм, неверие в высшие ценности, формировать и утверждать в качестве нормы своего рода не до-человечность. А пушкинский «возвышающий обман», символизирующий веру в идеал, в наивысшие ценности и смыслы, есть способ сохранения надежды на лучшую, одухотворенную жизнь, на возможность обретения высших ценностей».

Эта большая цитата взята из моей книги «Обман. Философско-психологический анализ» (с.34 первого издания, с.65 этого издания). Я привел ее, чтобы иметь повод сказать следующее. В рамках данной статьи нет возможности развернуть более подробное обоснование феномена добродетельного обмана. Это сделано мной в указанной книге, в которой есть специальная глава «Проблема добродетельного обмана» (см. выше). Она состоит из шести разделов и в них предпринята попытка систематического анализа указанной проблемы (пожалуй, первая в нашей философской литературе и, наверное, уже поэтому во многом весьма уязвимая для критики; тем более, что эта попытка была сделана 16 лет тому назад и многое теперь видится иначе). Вот, где я выступаю «поставщиком оправдательных аргументов»! К сожалению, никто из участников дискуссии этого не заметил.

Между тем, в данной главе мною анализируются сложные и противоречивые связи гносеологических, аксиологических и праксеологических аспектов добродетельного обмана, его соотношение с добродетельной правдой (ибо правда ведь тоже может быть недоброжелательной, недобродетельной). В ней раскрываются вместе с тем факторы, которые обусловливают неустранимую проблематичность добродетельного обмана и неоспоримый приоритет добродетельной правды. Сразу за приведенной выше цитатой о смысле «возвышающего обмана» следует такой текст: «Но это лишь одна грань, одно проявление способности поддержания устремленности к возвышенному, преодоления всемогущей силы «земного тяготения» - вниз, к усредняющей, прагматизирующей обыденности. Добродетельный обман при всей его пользе и неустранимое™ выглядит второстепенным и худосочным на фоне животворящей добродетельной правды. Возвышающий обман, конечно же, не способен замещать возвышающей правды. И никакое возвышающее свойство не стирает различия, расхождения между качеством правды и качеством обмана. Это тоже глубоко запечатлено у Пушкина».

Все мы, «поставщики оправдательных аргументов» в пользу «лжи из человеколюбия», хорошо понимаем разницу между правдой и ложью и чрезвычайно далеки от то-

го, чтобы иметь намерение подрывать мораль (на что намекают нам наши оппоненты). Мы выступаем против упрощенных теоретических моделей морального долга и моральных обязанностей, основанных на абстрактном принципе абсолютизма, в лоне которого - подчеркну еще раз -слишком часто вьют себе уютные гнезда наглый социальный обман, подлость и фарисейство.

VI.5. Как быть с самообманом?

Феномен «отрешенности от себя»

Весьма интересно то обстоятельство, что сторонники концепции Канта осторожно обходят или вовсе отрицают феномен самообмана. Действительно, очень неудобный для них объект! Сам Кант его не отрицал, хотя и не анализировал подробно, сводя самообман в основном к «внутренней лжи», т.е. ложному сообщению человека о себе, о своих внутренних состояниях, что представляет собой упрощенное, не вполне адекватное толкование данного явления. Самообман представляет собой формирование субъектом и поддержание в себе ложных убеждений (о собственных качествах, о других людях и социальных общностях, о самых разных явлениях жизни). Суть его не в каком-то конкретном содержании, а именно в характере обманного действия. Оно производится не для другого, а для себя. Субъектом же самообмана - это важно отметить - может выступать не только личность, но так же институциональный, групповой и массовый субъекты.

Самообман, как реализованная интенция, формируется в конечном итоге на бессознательном уровне, но его осознаваемое «содержание» имеет качество уверенности, убеждения, служит руководством к определенным суждениям, оценкам и действиям. Подобно тому, как обман одного субъекта другим есть атрибут социальной коммуникации, самообман есть атрибут аутокоммуникации. Это означает, что он признается фундаментальным фактором самосознания, саморегуляции, самоутверждения, самооправдания, служит средством поддержания идентичности, самоценности, жизненной силы и т.п., является мощным механизмом компенсации перед лицом смерти, тайн мироздания, ограниченности разума, пучины неопределенности, слабости воли, жестокости социальной реальности, средством «бегства» от свободы и ответственности и, можно добавить, как это ни парадоксально звучит на первый взгляд, средством защиты от всепроникающего обмана, низости и лицедейства. Феномен самообмана ясно отображен во всемирной социокультурной традиции, являлся предметом размышлений выдающихся философов - от Сократа и Платона до экзистенциалистов; ему много внимания уделяли Монтень, Ларошфуко, Юм, Шопенгауэр, Ницше, некоторые другие известные философы и психологи. Самообман является одним из типичных способов укоренения в бытии, но в тоже время служит, пожалуй, главным препятствием на пути самопознания и самопреобразования. Слабость самопознания и самопреобразования, их мизерные результаты по сравнению с познанием и преобразованием внешнего мира обусловливают фундаментальные проблемы земной цивилизации. Эта углубляющаяся асимметрия, как я пытался показать в ряде работ, имеет своим источником биологические факторы природы человека и потому является столь устойчивой и непреодолимой в течение всей истории человечества. Весьма актуален вопрос о самообмане в философии, особенно в этике, что требует специального исследования.

Рассмотрим еще несколько конкретных вопросов. Можно ли считать, что самообман является намеренной дезинформацией? Из того, что он формируется на неосознаваемом уровне, еще не следует отрицательный ответ. Ведь эта дезинформация производится самим субъектом, и она отвечает его интересам, надеждам, стремлениям, потребностям и другим интенциям, часто жизненно важным (это, так сказать, разновидность лжи из себялюбия). Каждому знакома склонность человека принимать желаемое за действительное. Нередко многие предпочитают неопределенность или заведомо ложное сообщение ужасающей правде, отнимающей последнюю надежду. Ложное уверение себя зачастую стимулируется внешними факторами, но утверждается оно самим субъектом. Точно также намеренная дезинформация другого вызывается интересами, желаниями, стремлениями обманывающего и тоже стимулируется внешними факторами. В случае самообмана намеренность не столь непосредственна, носит косвенный характер. Самообман может интерпретироваться как намеренное действие в том смысле, что он вызван осознаваемыми потребностями, интересами, желаниями, волеизъявлениями субъекта и служит им (как служит? - это отдельный вопрос). В таком же смысле можно, по-видимому, говорить о благонамеренности самообмана, поскольку он призван содействовать реализации указанных интенций. Труднее решать вопрос о его благодетельности, которая должна оцениваться только по результату. Самообман, конечно, может иметь далеко не благодетельные последствия. Известно, куда бывает вымощена дорога благими намерениями. Здесь - та же ситуация, что и с «внешним» благонамеренным обманом. Самообман тесно связан с «внешним» обманом. Но эта проблема требует специального анализа.

Я попытался кратко описать особенности самообмана (подробнее см. главу 4). Обратимся теперь к материалам дискуссии. Ее участники в большинстве своем вообще не касаются этого вопроса. Абсолютный запрет самообмана (поскольку он ведь является разновидностью обмана) приводит примерно к тем же парадоксам, что и абсолютный запрет «внешнего» обмана. Из числа сторонников последнего только О.П. Зубец сохраняет в данном вопросе последовательность. Она отрицает самообман, стремясь обосновать его немыслимость и абсурдность. Это следует из развиваемой ею концепции, заслуживающей внимания.

Основой концепции О.П. Зубец служит оригинальная компоновка идей О. Шпенглера (об «аристократизме») и М.М. Бахтина (о «центральности» и «единственности» ценностного бытия), а так же ряд общих посылок о миссии подлинного философа.

Как полагает автор, вместо того, чтобы «надеть на себя мантию философа обыденного сознания», подлинный философ должен выстроить «иной мир», «встать на позицию ценностного субъекта», быть «демиургом» ценностного мира, помещая себя на его вершину и в центр. «Акт ценностного созидания мира родствен божественному творению»193. Такова позиция «аристократизма» в философии, которая противостоит «мещанской философии». «Аристократическое творение мира» отвергает теоретические конструкции и осуществляется «через наименование, поиме-нование», «придающего бытийственность». Отсюда: «Аристократическое неприятие понятийности, ставящей на первое место обоснование, разъяснение, отнесение к школе или направлению, уточнение, логическую выверенность и т.п...»194. «Человек центра не нуждается в понимании, а значит, и в обосновании»195. Всё это, как видим, резко контрастирует с установкой А.А. Гусейнова на теоретическую обоснованность положений философии, следовательно, и этики, которую я целиком разделяю. Высокомерное игнорирование О.П. Зубец теоретических операций является, конечно, мнимым. К этому придется вернуться чуть дальше. Сейчас хотелось бы привести еще несколько утверждений автора, которые касаются отрицания самообмана. Согласно О.П. Зубец, «человек локализует себя в центре ценностного мира, а вследствие этого устраняет все иное: живет в мире, который есть он сам, владелец замка и всего обозримого пространства»196. Условием этого служит «фундаментальное игнорирование другого - человека, обстоятельств, возможных последствий, оценок и т.п.»197. «Именно таково основание порождения ценностного мира из центра, из аристократического помещения себя в возвышающуюся надо всем башню замка». Отсюда вытекает сама «возможность индивидуального поступка» и право поставить под ним «аристократическую подпись». Невозможность оправдания лжи автор выводит из невозможности самообмана. «Если человек воплощает себя, разворачивает себя в ценностном мире, помещая себя в центр, на вершину, то абсолютность установления «не лги» вытекает непосредственно из невозможности лгать самому себе, из бессмысленности такой заповеди»198.

Разумеется, каждый волен строить воздушные замки, мысленно возноситься над земным существованием, уверять себя в «аристократизме» (чего греха таить, мы, философы, склонны к таким занятиям). Но трудно все же уйти от самокритичного ответа: зачем это? В чем смысл такого «построения мира», «учения», «нраво-учения»? Как бы автор мысленно не замыкался в своем возвышенном «личном» замке, в своей «единственности» и отрешенности от всех «других», смысл его поступка (возьмем в данном случае, написание им статьи!) состоял все же в том, чтобы объяснить нам, некоторым «другим», как совершается поступок и, далее, в едином строю со «своими» «другими», обосновать абсолютную недопустимость лжи. При этом в своем поступке (написании и публикации своей статьи) автор «забывает» не только о «своих других», которым он в существенной мере обязан своей «аристократической подписью», но «забывает» (что самое интересное!) и о самом себе. Здесь ярко проявляется то, что я называю «феноменом отрешенности от себя». Суть его (не раз описанная в моих работах) состоит в том, что автор, утверждая нечто в общем виде о человеке, сознании, структуре ценностного мира личности, нравственном действии и т.п. (в том числе о невозможности самообмана), не относит это, не прилагает этого к самому себе.

Во-первых, все его утверждения являются утверждениями от первого лица, но он сразу возводит их в ранг утверждений от третьего лица, т.е. сразу выступает от имени некого надличностного субъекта, наделенного высокими полномочиями вещать для «других»; он не видит перед собой и для себя, нисколько не «чувствует», труднейшей проблемы перехода от субъективного к интерсубъективному. Отрицание необходимости обоснования или какой-либо проверки выдвигаемых общих положений, на чем настаивает автор - как раз и представляет собой типичную форму ухода от этой проблемы и тем самым ухода от ответственности за провозглашаемые исходные посылки и общие суждения. При этом возникает ряд парадоксальных ситуаций, ставящих под сомнение утверждения и выводы автора. Одна из них состоит в том, что автор, отрицая необходимость теоретических операций, смело оперирует абстрактными понятиями, строит из них суждения, умозаключения, претендует на обоснованность выводов.

Во-вторых, нетрудно показать, что, пожалуй, все приведенные выше концептуальные суждения автора не отвечают (противоречат!) реальным свойствам его собственного внутреннего мира, в частности, его ценностной организации (и не только автора, но и всех «других»!). Возьмем вопрос о структуре ценностного мира человека. Она изображается в виде центра и периферии. Совершая поступок, человек находится в центре своего ценностного мира, который построил он сам, и потому он в нем всевластен, обладает абсолютной свободой воли. В этом центре сконцентрированы все наивысшие ценности, среди них «правда», которая исключает ложь, поскольку налицо «ценностное авторство человека», его «единственная центральность». В таком центре нет места лжи, она немыслима, в отличие от периферии, где ложь, похоже, мыслима, но тоже невозможна в силу того, что периферия находится за пределами нравственного пространства и в ней неразличимо добро и зло. Вот еще одна цитата: «Человек - утверждает О.П. Зубец - действительно не знает последствий своих действий, не может различить добро и зло - то есть достаточно беспомощен и в сфере реальных событий, и в области как бы задаваемого извне, предполагаемого социумом ценностного содержания. Но это совершенно не означает, что он столь же беспомощен в том мире, который он воспроизводит, порождает в качестве ценностного субъекта. Но и в этом пространстве ценностного и вне-познавательного могущества ложь остается невозможной. Иными словами, и неведение человека, погруженного в пространство непознаваемых и непредсказуемых событий, и всевластие человека, находящегося в центре ценностного пространства, определяют необосновываемость лжи»199.

Читатель сам может приложить приведенные в цитате общие характеристики человека к автору или к самому себе или к любому «другому» и сам рассмотреть возникающий при этом парад парадоксов. Правда, тезис о «единственности» и абсолютной изоляции от «другого» задает нечто похожее на этический солипсизм, и тогда критика теряет смысл. Это усугубляется еще и утверждением о «беспомощности» человека.

Хочется сказать и о том, что абстракция двумерного «чистого» «ценностного субъекта» вряд ли уместна при обсуждении проблемы обмана. Основанные на ней построения чужды онтологической и гносеологической рефлексии. Получается нигде невиданный и реально немыслимый субъект200. Феномен «отрешенности от себя» - надежный симптом философского самообмана.

Я уделил много места концепции О. П. Зубец не только потому, что не согласен с ней, но и потому, что в ней ярко выражено стремление к самостоятельности мышления, она впечатляет своей отвагой, «мужеством» возвышения к «аристократизму». И мне хочется повторить слова А.А. Гусейнова, сказанные в адрес Р.Г. Апресяна, что по-человечески я во многом понимаю автора. Знакомый душевный настрой. Мелочная обыденность, засилье пошлости, низости, посредственности в так называемой культурной и прочей жизни, наглое торжество плебейства, тошнотворного масскульта. Как хочется уйти, «построить свой мир», возвыситься над всем этим!

Хорошо, наверное, быть «аристократом». Но ведь он только вначале против мещанства и плебейства, а потом обязательно против других аристократов (кто главнее!). Опять - сеньоры и вассалы. И каждый примеряет корону. Что тут говорить. Все те же гомо сапиенсы!

Легко представить, что оппоненты готовы мне предъявить иск в «теоретизме», сциентизме, в приверженности к «периферийной философии». Не собираюсь оправдываться. Скажу только, что хорошо понимаю ограниченность «теоретизма», необходимость использования других, весьма разнообразных, познавательных средств, возможность различных жанров философской деятельности и целиком разделяю тезис А.А. Гусейнова, что этика - сердце-вина философии. Но при всем этом я предпочитаю концептуальность философских построений. А в них центральную роль выполняет именно теоретический анализ и теоретическое обоснование - наиболее сильные средства доказательства или опровержения. Иначе, мы зачастую получаем лишенную ответственности, компилятивную, мало-значимую философическую словесность. Разумеется, концептуальность в моем понимании не чурается образов и метафор, предполагает опору на высокие образцы философского, художественного и научного постижения мира. И она всегда ждет и просит критики.

Философ не просто нагружен проблемами и озабочен ими, как многие другие, но должен остро сознавать, что всегда находится в допроблемной ситуации, всегда стоит на краю бездны незнания о незнании и обязан заглядывать туда. Это способно сильно стимулировать воображение у творческой личности философа с ее неизбывной трансцендентной аурой. Но тут важен такой во многом интуитивный корректор идей и концептуальных построений, который можно было бы назвать философским здравым смыслом - некий сплав опыта, касающегося истории социального бытия, философских идей и проблем, понимания основного ассортимента интеллектуальных игр, в которые играют деятели культуры, понимания природы человека. Какую бы позу ни принимал философ, кем бы ни мнил себя, какие бы «миры» ни сооружал, он не может отрешиться от себя, от своей человеческой природы, укрыться от самого себя в своем «высоком замке».

VI.6. Природа человека и этические проблемы

Говоря о природе человека, обычно имеют в виду комплекс устойчивых свойств социального индивида, инвариантных по отношению к различным историческим эпохам, культурам, этносам, общественным и государственным устройствам, что указывает на их обусловленность биологической организацией, сформированной в ходе эволюции и антропогенеза. Как известно, Кант в «Метафизике нравов» и в других работах использует понятие природы человека, связывая с ним ряд негативных в нравственном отношении свойств. Стала крылатой его метафора, что человек сделан из такой «кривой тесины», из которой нельзя сделать «ничего прямого». Кант неоднократно говорит о «природной» злостности, эгоистичности человека, об изначальной склонности людей к обману и лицемерию, о «фальшивости, которая, по-видимому, имеет свои корни в человеческой природе» х. В связи с этим А.П. Скрипник пишет: «Кант сознает тот факт, что нечестность глубоко коренится в человеческой природе, но не ставит вопрос, откуда она там взялась»201 202. Очень важный для этики вопрос! Ведь она не может ограничиваться только запретом обмана, но должна выяснять, почему он повсеместно существует, и в чем именно состоят его действительные корни в человеческой природе. А.П. Скрипник видит их в «использовании вещей как знаков», в мимикрии (притворстве, подражании другому). Это, в принципе, не вызывает возражений, но действительные корни лежат гораздо глубже -в ряде существенных черт психической деятельности животных, доставшихся нам по наследству. У них довольно развита способность притворства, мимикрии (вспомним хотя бы нарицательный образ хамелеона), другие весьма эффективные формы обмана, большей частью аналоги того, что мы называем обманом во спасение. Ограниченный объем статьи не позволяет мне привести яркие примеры «защитного» обмана, которые используют животные против своих врагов. Эти феномены хорошо исследованы и подробно описаны в обширной литературе по зоопсихологии, этологии, социобилогии и смежных с ними дисциплинам, как, впрочем, и явления другого рода, представляющие собой аналоги альтруистических действий человека (например, самопожертвование во имя спасения стада у павианов и др.)203.

Почему столь часто при разработке основных теоретических проблем этики биологическая родословная человека высокомерно третируется или дипломатично обходится стороной? Причиной этого служит, скорее всего, привычное и характерное для марксистского образа мысли (и во многом для классики вообще) жесткое разделение биологического и социального в форме строгой альтернативы низшего и высшего, в котором низшее, в лучшем случае, существует лишь в так называемом «снятом виде». Между тем во многих существенных отношениях биологическое и социальное не могут рассматриваться как сугубо альтернативные, многообразно взаимопроникают друг друга. В ряде же случаев однозначно проявляется биологическая обусловленность социальных явлений. Я не говорю уже о приоритете биологического в условиях гибельного нарастания экологического кризиса (как тут не вспомнить Альберта Швейцера!). Эта важнейшая тема многопланова и нуждается в специальном обсуждении под углом насущных проблем современной этики. Я хочу кратко остановиться лишь на некоторых результатах научных исследований, проводимых на стыке генетики, нейрофизиологии и психологии, которые касаются нравственных особенностей личности, в частности, проблемы лжи, и позволяют углубить наше понимание природы человека, которая в точном смысле - это важно подчеркнуть - носит биосоциальный характер, ибо является также продуктом антропогенеза. В ней укоренены, разумеется, не только негативные, но и позитивные нравственные свойства человека.

Прежде всего, надо сказать об исследованиях, которые свидетельствуют о существенной обусловленности нравственных особенностей личности генетическими факторами; это наиболее убедительно показано в отношении случаев крайнего аморализма и преступных наклонностей204. Что касается проблемы лжи, то в последние два десятилетия она стала предметом широких исследований с помощью новейших методов (функциональной магнитно-резонансной томографии и др.). На их основе созданы весьма эффективные «детекторы лжи». Старый «детектор лжи» (полиграф) регистрировал вегетативные реакции, связанные с ложными ответами испытуемого. Так как они противоречат его сложившейся веровательной установке («правде»), то непроизвольно сопровождаются негативными эмоциями. Это свидетельствует о фундаментальном характере установки на «правду», укорененной в природе человека. Она укреплялась в ходе биологической эволюции, поскольку «правда», как верное отображение явлений действительности, служила решающим фактором выживания. Новейшие «детекторы лжи» фиксируют непосредственно процессы, происходящие в головном мозгу, и позволяют с очень высокой вероятностью отличить правдивый ответ от ложного. Справедливости ради, надо отметить, что еще в 60-х годах Н.П. Бехтерева в результате электроэнцефало-графических исследований обнаружила аналогичное явление: когда человек говорит неправду, на экране возникает сигнал «тревоги» («что-то не так»). Эта функция мозга была названа ею «детектором ошибок», который имеет жесткие и вероятностные звенья.

Современные исследования раскрывают «двойную» структуру мозговых процессов, представляющих ложный ответ. В случае последнего над нейродинамической системой, актуализирующей правдивую информацию, как бы надстраивается другая, которая представляет ложную, производит с первой соответствующие преобразования, преодолевая сопротивление того мозгового регистра, который нейрофизиологи называют «совестью», т.е. фундаментальную установку на «правду». Мозговые программы, выражающие эту фундаментальную установку, носят вероятностный характер и потому допускают отступления от жестких решений (под влиянием субъективных или объективных факторов). Хочу подчеркнуть, что «первичный обман», возникший в процессе эволюции, носил защитный характер, и это составляет глубинную предпосылку «благодетельности» некоторых видов обмана, сложившихся в ходе антропогенеза.

Нейрофизиологические исследования обмана - это лишь часть более обширной фундаментальной программы: вслед за расшифровкой генетического кода и генома человека на повестке дня стоит задача расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений205. Ее решение, не столь далекое, будет означать, что субъективная реальность человека - его сокровенные желания, переживания, мысли - независимо от его воли будут доступными для другого206. Это затронет фундаментальный принцип социальной самоорганизации - относительную автономность индивида, «закрытости» его субъективного мира, который он «открывает», «приоткрывает», «прикрывает» для других лишь по своей воле, что и создает возможность обмана. Теоретически, всеобщая откровенность (которая по Канту не достижима, и он был прав) исключает обман. Попробуйте представить нашу социальную жизнь в ее наличном людском составе, начисто лишенную лжи. Это вряд ли удастся (на что, кстати, обращает внимание Т.И. Ойзер-ман). Нужна совсем другая цивилизация! Но при наличном людском составе решение указанной задачи приведет к тому, что одни окажутся «открытыми», а другие будут «закрыты». Кто и зачем станет «открывать» нас? Несомненно, технологии расшифровки мозговых кодов явлений субъективной реальности окажутся в распоряжении государственных органов, крупнейших корпораций, а не исключено, что и в руках злонамеренной группы лиц. Последствия здесь трудно предсказуемы и особенно те, которые могут быть чрезвычайно опасными для человечества. Вот еще одна сторона проблемы обмана, ставящая перед этикой трудные вопросы. И с их решение нельзя медлить. Наука в этом направлении набирает обороты и достигла уже существенных результатов.

Над указанной проблемой работают десятки крупнейших мировых научных центров. На всемирном Конгресс-се по психофизиологии в Стамбуле (2006 г.) был проведен специальный симпозиум «Детекция лжи в XXI веке», на котором обсуждались доклады ведущих специалистов в этой области. Было показано, что различные виды лжи («ложь о себе», «ложь о других», «ложь о прошлом или будущем» и др.) сопровождаются разными, но частично перекрывающимися паттернами мозговой активности; особенный интерес представляет выявление тайных попыток испытуемого противостоять детектору лжи, которые, как правило, фиксируются экспериментатором. Отдельно следует отметить весьма продуктивные исследования отечественных ученых, нацеленных на расшифровку мозговых нейродинамических эквивалентов явлений субъективной реальности (работы Н.П. Бехтеревой, А.М. Иваницкого, С.В. Медведева, В .Я. Сергина, А .Я. Каплана и др.).

Отмеченные выше научные данные, как и множество других, близких по теме, о которых здесь нет возможности говорить, позволяют глубже осмыслить природу человека-ту его практически неизменную в течение тысячелетий основу, которая определяет диапазон нравственных реалий и возможностей человека, баланс его альтруистических и эгоистических интенций. Думаю, эти вопросы представляют для этики первостепенный интерес. Сторонники концепции Канта озабочены проблемой теоретического оправдания абсолютности моральных норм и запретов и отвлекаются от того, как они реально действуют. Такой подход вызывает возражения. Р.Г. Апресян справедливо заметил, что этика вообще теряет смысл, если она не практична, если оторвана от реального нравственного опыта и, добавлю, от того, что можно было бы назвать «народной этикой» (по аналогии с тем, как представители аналитической философии говорят о «народной» психологии в сравнении с научной психологией). Но у этики должна быть еще одна принципиальная составляющая - проблематика нравственного совершенствования человека, нравственного возвышения человечества. Сейчас она выдвигается на первый план, так как земная цивилизация явно вступила на путь самоуничтожения. Свернуть с этого пути можно только существенно изменив нравственный облик человечества, т.е. составляющих его индивидов, а это означает существенное изменение человеческой природы. Не будем строить себе иллюзий - других способов не существует. Возможны ли такие преобразования? Если мы утратим веру в это и не будем крепить волю и силу творческого духа, мы обречены. Академик Н.М. Мойсеев подсчитал, что нам отпущено не более \ 00 лет, и даже меньше. Проекты же преобразования человека и человечества, как хорошо известно из исторического опыта, неизбежно терпели крах, если не учитывали реальные свойства человеческой природы. Эти уроки важны и для этики, роль которой на нынешнем этапе развития земной цивилизации неизмеримо возрастает не только в теоретической разработке вопросов нравственности, но и в в практических вопросах, особенно в решении задач санкционирования глобальных научно-технических и социальных проектов.

* * *

В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть важный смысл нашей дискуссии, который состоит в том, что в ходе обсуждения проблемы лжи из человеколюбия были поставлены насущные вопросы современного развития этики. Академик А.П. Гусейнов, защищая концепцию Канта, вместе с тем подчеркивал ее существенные недостатки, ряд ее несоответствий насущным запросам нашего времени. Он отмечал, что в концепции Канта остается в тени реальная личность и не решается проблема поступка. В одной из своих недавних работ А.А. Гусейнов пишет: «Развитие этики после Канта было стремлением вернуть в этику поступок, но таким образом, чтобы не отказываться от идеи общезначимости морали. Она до настоящего времени не нашла решения этой проблемы»207 208. Перед нами, действительно, одна из ключевых задач этики. В этой связи А.А. Гусейнов подчеркивает первостепенное значение для развития этической теории вопроса о «предметности морали, пространстве ее действенности». Это «вопрос о той деятельности, той смысложизненной наполненности, которая наиболее полно реализует моральное стремление человека к наилучшему, совершенному состоянию» . Пространство морали - это пространство свободы. Но оно наполнено исторически конкретным содержанием. А.А. Гусейнов выделяет основные исторические этапы этики и четко формулирует центральную проблему: в чем специфика «нравственной ситуации современности по сравнению с классическими эпохами»? Он указывает на две качественно новые характеристики: «этическую (моральную) детабуизацию форм деятельности и общественной активности» и «индивидуализацию (персонализацию) морального выбора»209. Вторая характеристика представляется мне особенно важной. Ее суть сводится к тому, «чтобы утверждать, гарантировать субъектность личности, чтобы сам индивидуально-ответственный способ существования в мире возвысить до исторически значимой величины»210. Именно в этом состоит главный вопрос постклассической этики, главное моральное требование нашей эпохи, предъявляемое к человеку и человечеству. Оно вызвано принципиально новой исторической ситуацией - развитием информационного общества и процессов глобализации, созданием невиданных в истории и немыслимых еще лет 70 тому назад научно-технических средств самосовершенствования и вместе с тем самоуничтожения человечества. Сейчас, без преувеличения, его будущее определяется бурным развитием четырех мегатехнологий. Это - нанотехнологии, биотехнологии, информационные технологии и когнитивные технологии. Они взаимооплодотворяют друг друга и конвергируют друг к другу, создавая колоссальные по своей кумулятивной мощи средства преобразования природы, общества и человека, но одновременно и колоссальные риски и угрозы Мы вступили в биоинженерный этап развития земной цивилизации. Уже сейчас по своей воле человек может производить конструктивные преобразования не только на генетическом и соматическом уровнях, но и в области глубинных структур психики. Однако остается открытым -и прежде всего для этики, - главный вопрос: как утвердить столь необходимую «субъектность личности», как «индивидуально-ответственный способ существования в мире возвысить до исторически значимой величины»? От него зависит судьба человека, будущее земной цивилизации.

2009 г.

VII. ПРОБЛЕМА СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА. ВОЗМОЖНО ЛИ ЭТО?

Недовольство сушим

Что это такое, в принципе, понятно каждому. Можно, конечно, анализировать это явление, выделять его разнообразные виды: недовольство собой, другими, своим местом в обществе и благосостоянием, недовольство начальством, правительством, государством, человечеством, всем подлунным миром и т.д.

Можно рассматривать различные причины, эмоциональные и интеллектуальные проявления недовольства, связь его с противоположным состоянием довольства (удовлетворенности, благодушия, жизнерадостного мироощущения и т.д.), говорить о том, что есть счастливые или самодовольные люди, блаженные, «не от мира сего» и т.д. Но в данном случае это не обязательно. Как бы ни был доволен человек, в нем всегда гнездится, тлеет, ропщет, а иногда рычит, вспучивается и бушует недовольство. Все это хорошо знакомо нам из жизненного опыта, из истории, из художественной литературы.

Разумеется, во многих случаях недовольство имеет ясные житейские, психологические, нравственные или социальные причины, является вполне естественной реакцией, которая выражается сожалением, возмущением, осуждением, отчаянием, не только критикой, но действиями. Оно источник творческих порывов, революций, жажды преображения жизни.

Нас, однако, интересуют более глубокие основания недовольства, заложенные в самой природе человека, о чем размышляли философы с античных времен. Причем не только осмысленные отрицательные и положительные свойства природы человека, но и некое неизбывное, не вполне ясное стремление к преодолению себя. «Человек не удовлетворен самим собой - писал Карл Ясперс. - В нем живет что-то несоизмеримое с его повседневным существованием, его знаниями и духовным миром». И если мы ставим проблему совершенствования человека, то серьезное обсуждение неизбежно погружает нас в более широкий и чрезвычайно сложный контекст - о совершенствовании человечества, земной цивилизации.

Возможно ли это вообще? Кого совершенствовать, всех или избранных? Что совершенствовать? Кто способен и должен этим заниматься? Какими средствами, методами? И главное: зачем, для чего? Вот минимальный перечень вопросов, которые надо осмыслить.

При этом нужно выделить различные задачи и уровни совершенствования человека. Одно дело изменение отдельных функциональных свойств (развитие способностей, памяти, воли и т.п.), другое - нравственных качеств. Стоит различать совершенствование себя «естественными» способами (благодаря силе воли, настойчивости, неустанному труду) или же с использованием для этого технических и медицинских средств.

По-разному обстоит дело, когда личность сама добивается результата или же когда привлекает на помощь других; а иногда ведь человек целиком полагается на других, на чью-то могущественную силу, а то и на счастливый случай, не говоря уже о вере в Божью милость.

Начнем с простого.

Феноменальные личности

В связи с недавними Олимпийскими играми можно вспомнить об американце Рэе Юри - величайшем атлете XX века, победителе на трех Олимпийских играх подряд в прыжках в длину, в высоту и в тройном прыжке. В раннем детстве Рэй Юри страдал детским церебральным параличом и был прикован к инвалидной коляске. Родители сделали для него все возможное. Но тщетно. Никакой надежды на выздоровление! Единственное, что однажды посоветовал врач - как можно чаще шевелить пальцами рук и ног, по возможности больше двигать конечностями. Мальчик воспринял эти слова буквально, он тренировал свои руки и ноги непрестанно, до полного изнеможения, изо дня в день. Трудно понять, откуда у пятилетнего малыша могло быть такое упорство, такие силы. И однажды наступил день, когда он смог встать без посторонней помощи. Воодушевленный этим успехом, он с еще большей настойчивостью продолжал тренировки. Следующей задачей было сделать несколько шагов и подойти к окну, чтобы наблюдать за играми соседских детей.

С колоссальным терпением, упорством маленький Рэй учился тому, что детям даровано от рождения: ходить, бегать, прыгать. Многолетняя непрестанная тренировка сделала его сильным и гибким. В 23 года он впервые принял участие в спортивных соревнованиях. А в 27 лет стал победителем на Олимпиаде в Париже. На счету Рэя Юри 10 олимпийских побед.

Аналогичный пример преодоления казалось бы неизлечимой болезни подал наш соотечественник Валентин Дикуль, который потом добился выдающихся успехов в силовом троеборье и на основе своего опыта возродил к нормальной жизни десятки людей, обреченных на глубокую инвалидность.

Известно множество фактов, когда именно вера и воля, сила и мужество духа позволяли человеку победить неизлечимую болезнь, выжить в немыслимо тяжких условиях, вынести неимоверные страдания. Это замечательно показано Виктором Франклем, который исследовал проблему выживания в условиях фашистского концлагеря.

Еще пример, правда, несколько иного рода, но прямо относящийся к нашей теме - мой друг с почти тридцатилетним стажем, Заслуженный артист России Юрий Гаврилович Горный (Яшков). Я множество раз проводил с ним эксперименты, посещал его публичные выступления, анализировал факты, и могу с полной уверенностью свидетельствовать об уникальных способностях этого человека.

Демонстрируя свои «психологические опыты», Юрий Горный в битком набитом зале на тысячу мест с завязанными глазами, без контакта с индуктором (в отличие от Вольфа Мессинга) находит за две-три минуты спрятанную иголку, затем книгу, определяет задуманную в ней страницу, строку, слово и букву и втыкает в нее иголку. Но это далеко не самый интересный номер Юрия Горного. Он демонстрирует уникальные образцы оперативной и долговременной памяти, запоминая двадцать разбросанных карт с числами за две секунды, молниеносно возводит двузначное число в высокую степень и подсчитывает сумму множества трехзначных чисел, которые проговаривают одно за другим. Он помнит весь текст Большого энциклопедического словаря (30 тыс. наименований), и когда ему называют любую страницу, сразу воспроизводит все помещенные на ней статьи. Он умеет сам вводить себя в состояние каталепсии и выходить из него, сохраняя сознательную регуляцию, воспроизводить с завязанными глазами, предъявляемые ему рисунки, демонстрировать усложненный им номер знаменитого Гарри Гудини (освобождение от цепей, наручников, опутывающих его веревок в условиях полного прекращения дыхания). Но самое интересное и удивительное (чего не делает, насколько мне известно, никто в мире) - это одновременное выполнение пяти-шести разных дел (чтение заданного ему стихотворения и определение в нем, скажем, 131-й буквы, игра на пианино одной рукой, написание предложения другой, подсчет суммы чисел, которые произносит по своему выбору один член жюри, восприятие текста, читаемого другим). Эти феноменальные способности представляет большой интерес для психологов и исследователей мозга.

Психологические опыты Юрия Горного свидетельствуют о колоссальных функциональных ресурсах человеческой психики. Нет сомнений, что человек может добиваться высокого развития, совершенствования когнитивных и физических способностей, расширять возможности психорегуляции, управления своей телесностью. Тут не о чем спорить. Вопрос в том, кому и насколько это под силу. Большие достижения демонстрируют йоги, сотня-другая выдающихся личностей, одержимых чемпионскими страстями; несколько миллионов достигли крупных успехов в совершенствовании той или иной функциональной способности (среди них спортсмены, представители циркового искусства и др.). А миллиарды пребывают на среднем или низком уровне, хотя очень многие, конечно, располагают способностями, которые позволяют им быть весьма успешными в избранном виде деятельности, а еще большее число просто не сумело их реализовать.

Разумеется, под лозунгом «Больше всех, дальше всех, быстрее всех!» можно многому научиться. Только вряд ли это будет подлинным возвышением человека. Все функциональные достижения такого рода не имеют прямых связей с нравственными качествами, могут использоваться в низменных, эгоистических и преступных целях. Не имеют они прямых связей и с подлинно творческими способностями: могут содействовать им, а могут их тормозить. Последние в такой же степени нравственно неопределенны. К сожалению, гений и злодейство могут идти рука об руку.

Сейчас, как никогда остро, стоит вопрос о смысле творчества. Зачем и что творить? Бешенная гонка новаций во всех сферах - от предметов потребления и масскульта до систем вооружений - ведет к неконтролируемому нарастанию проблем, нагромождению неподлинных потребностей, поглощающих впустую энергию и время жизни, к размыванию и утрате подлинных смыслов жизни и деятельности. Отсюда острый вопрос: что же надо в первую очередь совершенствовать, где ключевое звено?

Позволим себе небольшой мысленный эксперимент. Представим, что все взрослое населения Земли обрело вдруг способности Юрия Горного, сохранив нынешние нравственные качества, потребности, личные и политические цели. Вот стало бы «весело» на нашей планете! Что бы ожидало нас тогда? Можете сами поразмыслить.

Ключевое звено самосовершенствования - нравственные и мировоззренческие качества, определяющие основные цели и способы деятельности человека, смысл его существования. Здесь мы подходим к тому более широкому контексту проблемы совершенствования, о котором говорилось выше.

Природа человека и коммунизм

Недовольство природой человека оборотная сторона недовольства тем, как устроено общество. Интеллектуальная история человечества проникнута осуждениями социального устройства и проектами его преобразования, на пути которого всегда стояла «природа человека».

Не вдаваясь в подробный анализ этого понятия, отмечу, что под «природой человека» подразумевают комплекс устойчивых свойств социального индивида, инвариантных по отношению к различным историческим эпохам, этносам, общественным и государственным устройствам. А это указывает на их обусловленность биологической организацией человека. Они формируются на основе генетических факторов и варьируют под влиянием внешних условий -физических и социальных.

Взятые по отдельности и в комплексе эти свойства касаются потребностей, влечений, склонностей, способностей, форм поведения и деятельности человека. В нравственном плане, они могут рассматриваться под углом противоположных качеств эгоизма и альтруизма. Можно согласиться с наиболее распространенной формулировкой, что природа человека биосог(иальна, отдавая себе ясный отчет в ее биологической основе.

Самой грандиозной попыткой преобразования человека и общества был коммунистический проект в СССР. Он потерпел крах в силу его противоречия природе человека. Со всей очевидностью проявилась недостаточность степени альтруизма массового человека для поставленной цели, несостоятельность идеи создания «нового человека» путем «коммунистического воспитания» (хотя в последнем, конечно, было немало рациональных моментов).

Марксистско-ленинская идеология в СССР носила, как известно, ультрасоциологизаторский характер, отрицала даже малейшее влияние биологических, генетических факторов на формирование личности, отметала все, что противоречило идее переделки человека и полной его управляемости государством. Отсюда, кстати, и разгром генетики и засилье лысенковщины. Партия и правительство могут и должны переделать, перевоспитать человека, ибо его природа является исключительно социальной. Человеческий эгоизм и все мерзости - следствие эксплуататорского общества, частной собственности на средства производства. Если покончить с эксплуатацией, то коммунистическая мораль победит, ибо новое общество не будет подавлять природу человека, как это происходило многие века со времен рабовладельческого строя. Такова была теоретическая установка. Мы знаем, что из этого вышло.

Полезно вспомнить и ранние коммунистических опыты гораздо меньшего масштаба, в которых благие намерения и весьма настойчивые действия не смогли преодолеть эгоизма человеческой природы. Самый яркий пример - первые христианские общины. «Первобытное христианство» -пишет Э. Ренан - можно охарактеризовать «как геройское усилие в борьбе с эгоизмом...» (Ренан Эрнест. Апостолы. СПб, 1991, с. 106-курсив мой-Д.Д.).

Первая христианская община в Иерусалиме просуществовала примерно три года. «Для нарождающегося христианства -продолжает Э. Ренан - было редкой, беспримерной удачей именно то, что первые его опыты совместного житья - по существу коммунистические - так скоро потерпели крушение. Опыты этого рода всегда порождают такие вопиющие злоупотребления, что все коммунистические организации заранее обречены были на скорую гибель или на столь же скорое отречение от принципа, создавшего их» (там же, с. 115).

Редкая удача состояла в том, что эта община пала в результате гонений 37-го года, а не от внутренней смуты, которая уже давала о себе знать. Поэтому она осталась в памяти христианства как замечательный образец человеческого общежития, нравственной чистоты ее основателей и участников. Говоря о том, что «падение иерусалимской церкви» все же началось, Э. Ренан продолжает: «Таково общее свойство учреждений, основанных на коммунизме. Блестящие по началу, так как коммунизму всегда предшествует высокая экзальтация,- они быстро вырождаются, потому что коммунизм противоречит человеческой природе. В моменты подъема своих благих стремлений, человек считает себя в силах вполне отрешиться от эгоизма и личных интересов, но эгоизм мстит за себя, доказывая, что полное бескорыстие порождает еще более серьезные беды, чем те, которые думали избежать, упраздняя собственность» (там же, с. 165).

Впоследствии отцы церкви стали смягчать нравственные требования, Церковь решительно отсекла крайности монтанистов и других сект, требовавших от христианина безгрешности, полного бескорыстия. Она проявила реализм, понимание человеческой природы и тем самым распахнула двери широким массам; последние же неизбежно, по словам Ренана, «понижали нравственную температуру до уровня возможности» (Ренан Эрнест. Марк Аврелий и конец античного мира. СПб, 1991, с. 133). Теперь у церкви «была и средняя мораль, пригодная для всех и не приводившая непременно к концу мира, как мораль умерщвляющих плоть» (там же); «простому верующему необходимо неоднократно быть допущенным к покаянию. Поэтому было признано, что можно быть членом церкви, не будучи ни героем, ни аскетом, и что для этого достаточно повиноваться своему епископу. Святые возопиют, борьбе личной святости и иерархии конца не будет; но средние люди одолеют; можно будет грешить, не переставая быть христианином» (там же, с. 134; курсив мой - Д.Д.).

Дело в том, что наряду с непреодолимой мощью эгоистического начала в природе человека, в ней столь же неистребимо альтруистическое начало - добродетельные намерения и действия, взаимопомощь, дружба, верность, самоотверженность. Альтруистическое начало так же заложено в нас биологической эволюцией, оно служило непременным условием выживания человека. Это глубоко раскрыто выдающимся отечественным генетиком Владимиром Павловичем Эфроимсоном в его знаменитой работе «Родословная альтруизма». Вопрос в том, каково соотношение альтруизма и эгоизма в человеческой природе, как оно проявляется на уровне отдельных личностей и на уровне всего человечества.

Сверхчеловек: Ф. Нищие и В. Соловьёв

Когда ставится вопрос о совершенствовании, возвышении человека, то пробным камнем сразу выступает феномен «массового человека». Этот феномен стал предметом пристального внимания во второй половине XIX века, когда в Западной Европе на общественную арену уверенно вышел человек массы в результате развития рыночных отношений, демократических форм общественной жизни, образования, прессы, коммуникаций. Массовый человек наиболее ярко обнажает негативные стороны природы человека.

И здесь прежде всего надо вспомнить Фридриха Ницше с его идеей «сверхчеловека». Она вырастает у него из острейшей критики массового человека, его низменных побуждений и привычек, его примитивных верований и самообмана, лживой морали, ничтожества и бессмысленности повседневного существования, его самодовольства и его досады на самого себя, его самовосхваления и самоуничижения. Человек есть «нечто неудавшееся». «Мы устали от человека». «Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя». Презрение и ненависть к человеку - «стрелы тоски по другому берегу». «Человек есть нечто, что должно превзойти». Мы - на пути к сверхчеловеку (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М., 1990. Т. 2, с. 10-11).

Вначале Ницше мыслил этот путь как чисто эволюционный. «Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека - посмешищем или мучительным позором» (Там же, с. 8).

В дальнейшем Ницше несколько изменяет свою позицию. Человек был и остается венцом биологического развития. Дело в трансформации его духа, которая начинается с«часа великого презрения» к самому себе. Промежуточным этапом на пути к сверхчеловеку являются «высшие люди», которые пережили «час великого презрения», порвали связи с идеалами современного общества. Это «более духовные люди эпохи», стремящиеся преодолеть «дух тяжести», убивающий в человеке жажду жизни. Они обладают особой жизненной силой, упорством в борьбе с собой, верой в возможность и необходимость самосовершенствования. Они пробивают дорогу к сверхчеловеку, неуклонно возвышают свою личность и достигнут великой цели.

Как видим, проект сверхчеловека, провозглашенный Ницше, весьма абстрактен, не содержит каких либо новых реальных методов преобразования человека. А потому и не создает серьезных надежд на его действительное исполнение. Тем не менее, идея сверхчеловека вызвала большой резонанс в западной культуре и получила весьма широкий отклик в России. Она оказалась созвучной настроениям многих российских интеллектуалов, переживавших в конце XIX - начале XX века острый приступ недовольства, разочарования человеком и человечеством, страстно желавших улучшить, возвысить человека и его жизнь. Философские и литературные журналы того времени были полны размышлениями, дискуссиями, «учениями» и прожектами касательно сверхчеловека и сверхчеловечества, «высшего типа человека», «Богочеловека».

Ницше часто сопоставляют с Владимиром Соловьёвым, который также провозглашал идею сверхчеловека, но на религиозной основе, в отличие от безбожника Ницше. Лейтмотивом учения В. Соловьёва о сверхчеловеке является преодоление смерти, достижение личного бессмертия. Для Ницше же личное бессмертие - «величайшая ложь христианства», «самое презренное из всех неисполнимых обещаний». Однако у них все же много общего в осознании неблагополучия человеческой жизни, в понимании задач возвышения, преображения человека.

Согласно В. Соловьёву, людям по их природе свойственно стремление к идеалу сверхчеловека и, следовательно, к бессмертию. Но пустая, бессмысленная жизнь недостойна бессмертия, от личности требуется духовный труд самовозвышения, настойчивого развития божественного начала в своей душе, преодоление эгоизма и самомнения. Это путь восхождения к бессмертию, т.е. сверхчеловеку, а им является только Богочеловек.

Интересно, что вначале В. Соловьёв, как и Ницше, говорил о необходимости преображения биологической организации как условия преодоления смерти. Такое преображение должно якобы привести к возникновению нового, андрогинного человеческого типа, представляющего единство, синтез мужского и женского начала. Тем самым достигается целостность, идеальная полнота человека, что открывает путь в царство Божие. Но в более поздних работах В. Соловьёв отрицает необходимость биологической реорганизации. Ведь она тоже создана Богом и не нуждается в изменении для восхождения к Богочеловечеству. Божественное начало заложено в каждой человеческой душе и постольку, как настаивает В. Соловьёв, всякий человек есть уже Богочеловек. Здесь заметна некоторая неувязка между потенциальным и ставшим Богочеловеком. Тем более, что, согласно В. Соловьёву, человек только на основе своих сил и стремлений не может стать сверхчеловеком, т.е. Богочеловеком. Тут нужна сила и воля Бога. Иначе ничего не получится, как бы ни старался человек, как бы ни возвышал и не совершенствовал себя. Выходит, что в конечном итоге всё зависит от воли Бога. (А сверхчеловек Ницше объявляется Антихристом).

Проект В. Соловьёва мыслится как некий исторический процесс восхождения человека к Богу и нисхождения Бога к человеку. Но он тоже крайне абстрактен и к тому же противоречив, не содержит, на мой взгляд, ничего принципиально нового по сравнению с тем, о чем многократно говорилось уже в религиозной философии и теологической литературе.

Да, в природе человека заложено стремление к лучшему, высшему, к идеалу, но нет достаточных оснований объявлять его божественным началом, ибо оно может проявляться слишком разнообразно, в том числе и в дьявольском исполнении. Здесь часто желаемое выдается за дейст-

вительное, а благие намерения приводят к противоположным результатам. И требуется выяснение: что именно есть «лучшее», «высшее», в чем конкретный смысл «идеала», к чему он ведет. У разных людей, у разных народов, в разные эпохи содержание этих понятий сильно расходится. И почему только лучшим свойствам природы человека приписывается божественный характер. А худшим? Разве Создатель не является ответственным за свое создание?

Но мы не будем углубляться во все эти перипетии. Две тысячи лет христианство наставляет, вразумляет, воспитывает Человека, «приближает» его к царству Божию. И каковы результаты? Попытаемся поэтому оставаться на почве исторического опыта и научных подходов к объяснению природы человека и формирования личности.

Личность и общество: биосоциальные проблемы

Положительные и негативные свойства природы человека требуют рассмотрения в двух планах: 1) как присущие множеству людей (всем людям); здесь они берутся в общем виде и 2) как присущие данной отдельной личности; тут они индивидуализируются с учетом их характера и степени проявлениия, их взаимовлияний. Разумеется, эти планы тесно связаны. Совершенствование общества немыслимо без совершенствования личности, но и обратная зависимость очевидна.

Чем обусловлена повторяемость из века в век у разных народов примерно одних и тех же человеческих типов и форм социальной организации? За обозримый период истории человеческая природа практически не изменилась. Так позволяют думать обширные материалы о людях Древнего Египта и Месопотамии, древнегреческие и древнеримские источники, в которых столь ярко обрисованы люди того времени с их интересами, делами, заботами, страстями, поступками. Читая «Характеры» Теофраста, поражаешься удивительному сходству: прошло почти две с половиной тысячи лет, но люди не изменилось - все те же человеческие типы и те же формы поведения. Подтверждения этому мы находим у Платона, Тацита и Августина, у выдающихся философов, психологов, историков различных эпох и народов. Эту повторяемость нельзя объяснить, не обращаясь к биологической организации человека, обусловливающей его глубинные психические свойства. Они сложились в ходе биологической эволюции и антропогенеза и потому столь устойчивы.

Главное в проблеме совершенствования человека - изменение негативных свойств его природы (прежде всего неуемного потребительства, агрессивности к себе подобным и к самому себе). Необходим максимально реалистический подход, глубокое научное исследование причин необыкновенной прочности, стойкости этих негативных свойств, более основательное понимание «устройства» ценностно-смысловых и деятельно-волевых структур психики, связанных с этими негативными свойствами, механизмов их укорененности в бессознательной сфере.

До сих пор наши всевозможные духовные наставники обещают возвышение человека путем религиозного воспитания, просвещения масс, уверяют, что человека можно отучить, образумить, что большинство из нас способно побороть в себе ненасытного потребителя и эгоиста. Но как быть с миллиардами людей, которые живут во власти своих инстинктов, потребностей и влечений? И как быть с теми, кто выступает в роли воспитателей масс, проповедников морали, также живущих удовлетворением своих потребностей и влечений, готовых научить кого угодно, только не самих себя?

Преобразование человека равносильно преобразованию общества. Все известные нам основные социальные структуры и функции обусловлены именно природой человека, что ярко проявляется в таком социальном институте как государство с его функциями упорядочения и принуждения. История человечества представляет неоглядное множество и разнообразие событий, но весьма скудный набор форм организации социальной жизни (видов государственного устройства, способов достижения политических целей и т.д.).

Нас интересует здесь именно то общее, что воспроизводилось во все века у разных народов. И мы видим отчетливые структурные и функциональные инварианты, причем не только на уровне видов государственного устройства (личная власть - царя, короля и т.п., олигархия, демократия, их вариации, сочетания) и межгосударственных, международных отношений (войны, союзы и т. д.), но и в области тактики правления, типичных политических игр, конфликтов, методов сбалансирования интересов и устранения противников в борьбе за власть (например, квазиде-мократические институты, прикрывавшие неограниченную личную власть - Римский Сенат при цезарях, Верховный Совет СССР и т.п.; такой метод расправы с политическими противниками как объявление их «врагами народа» при Тиберии, Робеспьере, Сталине и т.д. и т.п.).

Подобные инварианты как раз и обусловлены свойствами, выражающими природу человека. Разным людям эти свойства присущи в разной степени, но они неизменно коренятся в недрах нашей психики и носят не только негативный, но и позитивный характер.

Исторический опыт позволяет считать, что именно уникальность генетических свойств индивида, их вариации в существенной мере обусловливают облик личности. Отсюда, конечно, не следует, что речь идет о какой-то однозначной зависимости. Она вероятностна, ее степень корректируется условиями и влияниями социальной среды, воспитанием, положением человека в обществе. Однако учет этой зависимости весьма важен, особенно при выяснении альтруистического и эгоистического в структуре сознания данной личности.

Такой ракурс исследования является весьма существенным, например, для историка, особенно в тех случаях, когда личность обладает неограниченной властью. Мы видим это у Светония в его «Жизни двенадцати цезарей» (М., 1965), где он всегда специально останавливается на тех свойствах властителя, которые полагаются им врожденными, данными «от природы». Вот, что пишет он о Нероне: «Наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость его поначалу проявлялись постепенно и незаметно, словно юношеские увлечения, но уже тогда всем было ясно, что пороки эти - от природы, а не от возраста» (с. 158). Вопиющий аморализм Нерона - один из худших исторических примеров бесчеловечности.

Галерея римских цезарей создает уникальный материал для понимания человеческой природы, ибо последняя отчетливо проявляется именно в условиях беспредельной личной власти и вседозволенности. Из всех цезарей (их было около полутора сотен), правивших Римом 519 лет (правда, многие из них - не более года, а то и месяца), мы встречаем человек десять, сохранявших высокие нравственные качества. Двое же из них - поистине образцы подлинной человечности, удостоверившие всей своей жизнью, что высокие моральные ценности, вопреки всему, действительно существуют, что альтруистические побуждения представляют силу, способную торжествовать над эгоизмом и страстями. Это Антонин Пий и Марк Аврелий.

О первом из них античный историк Юлий Капитолин пишет, что он «был мягким, щедрым, не посягал на чужое; при всем этом у него было хорошее чувство меры и отсутствие всякого тщеславия. Он был от природы очень милосердным и во время своего правления не совершил ни одного жестокого поступка». Подробную характеристику исключительных человеческих качеств Антонина Пия дает усыновленный им и ставший после него императором Марк Аврелий (См.: Марк Аврелий. Размышления. СПб , 2003, с. 60-61).

С детства усвоивший принципы стоической философии, Марк Аврелий стремился неукоснительно следовать им. Но это еще далеко не определяло его нравственный облик. Вот что говорит о нем тонкий знаток того времени Эрнест Ренан: «Последствием этой строгой философии могла бы быть холодность и жестокость. Но именно тут проявляется во всем блеске редкая природная доброта Марка Аврелия. Он строг только к себе. Плодом такого напряжения души является безграничное доброжелательство. Всю жизнь он старался воздавать добром за зло» (Ренан Эрнест. Марк Аврелий и конец античного мира, с. 15 - курсив мой -

ДЛ)•

И далее Ренан высказывает важную мысль, что высокие альтруистические качества человека в такой редкой концентрации не связаны обязательно с какой-либо религией, философией, этическим учением, что они имеют более глубокие корни: «Марк Аврелий был благочестивейший из людей не потому, что он был язычник, а потому, что он был совершеннейшим человеком. Он был прослав-лением человеческой природы, а не какой-либо определенной религии. Какие бы ни предстояли в будущем религиозные и философские перевороты, его величие нимало не пострадает, потому что оно всецело основано на том, что никогда не погибнет, - на превосходстве сердца» (там же, с. 17 - курсив мой -Д.Д.).

Образ Марка Аврелия и его жизнь дают обильную пищу для размышлений об альтруизме и эгоизме, о природе человека. Ведь и Нерон в юношеские годы изучил стоическую философию под руководством Сенеки, который много лет был его наставником. Но все его усилия пошли прахом. Люди совершают альтруистические поступки, но очень немногие способны постоянно поддерживать готовность к добродея-нию вопреки своим потребностям и интересам.

Что питало силы Марка Аврелия, что поддерживало энергию этого безгранично доброго сердца? Несомненно, что одним из необходимых условий здесь была счастливая комбинация доставшихся ему генетических задатков. Они в такой же мере обусловливают выдающуюся степень добросердечия, как и гениальные способности (см.: Эфроим-сон В.П. Гениальность и генетика. М., «Русский мир», 1998). И потому такие люди столь же редки, как и гениальные поэты. Наверное, можно говорить не только о гениальных поэтах, писателях, ученых, но и о гениях доброты, обладающих исключительными альтруистическими способностями.

Известны зависимости такого рода и в противоположных случаях - патологического эгоизма, бессовестности, бесстыдства, влекущих тягчайшие преступные действия. В последние годы пресса часто сообщала о разного рода маньяках. В отношении их судебно-медицинская экспертиза и специальные исследования позволяют обнаружить в ряде случаев определенные генетические аномалии.

Когда речь идет о психике, грань между нормой и патологией бывает нередко размытой. Однако мы знаем, что немалое число тех, чья психика не выходит за пределы нормы, демонстрируют крайние степени эгоизма, безразличия, бесчувственности к нуждам и страданиям другого человека.

Поневоле приходят на ум известные опыты с крысами. Когда одну крысу бьют током, и она визжит от боли, то часть крыс, находящихся рядом, отказываются от пищи. Другая же часть ест, не обращая внимания; но если их подвергли аналогичной процедуре, то они тоже перестают есть. Однако немалая часть крыс жрёт себе спокойно при любых обстоятельствах. Эти различия, как показали исследователи, являются генетически обусловленными в определенных пропорциях.

У людей мы видим широкий разброс конкретных соотношений между их альтруистическими и эгоистическими склонностями, способностями, действиями.

Личность является продуктом трех видов детерминаций: 1) генетических факторов; 2) внешних воздействий (физических, биологических и социальных; последние, в особенности воспитание, имеют, конечно, первостепенное значение) и, наконец, что часто оставляют в тени;

3) самодетерминации (самополагания, самовоспитания, свободного волеизъявления). Эти три вида детерминаций являются относительно автономными, они, разумеется, связаны, но не сводимы друг к другу. Хорошо известны моральные уроды, гнусные подонки, получившие великолепное образование, жившие в прекрасных условиях, имевшие превосходных воспитателей; и наоборот: люди, жившие в тяжелейших социальных условиях, необразованные, добывавшие свой хлеб тяжким трудом, но сохранившие чуткую совесть, доброту, благородство.

Особую роль в формировании личности играет самовоспитание, самополагание, развитие воли. Размышляя об эгоизме и альтруизме, об их нередко причудливых сочетаниях в одной и той же личности, мы должны учитывать все три вида детерминаций. Это важно иметь в виду и при попытках оценивать баланс альтруистических и эгоистических проявлений и в поступках отдельного человека и в жизни человеческих сообществ.

Нравственный прогресс?

Совершенствование человека означает достижение нравственного прогресса. Возможно ли это? Допустимо ли говорить о нравственном прогрессе в развитии цивилизации?

Большинство мыслителей, обсуждавших эти вопросы, решительно отрицали наличие нравственного прогресса. Такие заключения основывались, конечно, на сопоставлении нравственного состояния общества различных эпох и народов. Но кто и как оценивал нравственное состояние общества в данный период? Обычно такую миссию выполняли философы, поэты, писатели, историки своего времени на основе наблюдений, размышлений, собственного жизненного опыта, анализа массовых событий, учета мнений современников. Неблагополучное состояние нравов в обществе определяется распространением аморальных явлений среди очень большого числа людей, и особенно в верхах, что позволяет говорить о типичных негативных явлениях, о доминирующих чертах поведения и склонностях аморального характера. В ряде отношений оценки такого рода приблизительны, слишком субъективны, касаются иногда лишь высших слоев общества.

Критика нравов - излюбленное занятие не только крупных мыслителей, выдающихся поэтов, но и обывателей.

У тех, кто оставлял нам письменные свидетельства о нравах своего времени нередко сильно выражены личные антипатии, комплексы, повышающие критический тонус, и даже явные компенсации собственных эгоистических устремлений (крайний эгоизм у другого ненавистен для крайнего эгоиста). Но других источников у нас нет. Мы вынуждены опираться на эти свидетельства, стараясь отдавать предпочтение тем авторам, которые зарекомендовали себя как люди порядочные и стремившиеся к объективности.

Начнем с Плиния-младшего, жившего около двух тысяч лет тому назад (я буду цитировать «Письма Плиния младшего» (М., 1983), указывая соответствующие страницы для тех, кто хотел бы посмотреть эти места). Вот как он характеризует современников. Они - искательные и лживые (с. 61), больше всего ценят богатство (с. 15), берегут свое и небрежны с чужим (с. 70), они - поклонники успеха, а не справедливости (с. 90), рабы минутного, на них нельзя положиться, они неблагодарны и добра не помнят (с. 44), им приятно очернить ближнего (с. 9-10). А вот отзывы Плиния о судах, адвокатах и сенаторах. В этой среде уже давно вошло в обычай наживаться любыми нечистыми способами и торговать совестью (с. 92). В Сенате при разборе дел трудно рассчитывать на торжество справедливости. Сенаторы - это распущенная толпа, у которой нет уважения ни к себе, ни к месту, где они заседают (с. 58-59); они не постыдятся подвести под наказание мелкого воришку, чтобы этим выгородить крупные фигуры настоящих преступников (с. 49). Какие ассоциации возникают у вас, читатель?!

И еще одно место из Плиния, которое как будто про сегодняшний день: «Людей охватила такая страсть к наживе, что, по-видимому, они больше находятся под властью своего имущества, чем сами владеют им» (с. 173). Не менее яркие характеристики римского общества эпохи цезарей мы находим во множестве у Саллюстия, Тацита, Светония, Сенеки, Цицерона и у самого Юлия Цезаря в его «Записках» о галльской войне».

Теперь перенесемся на тысячу лет. И обратимся на этот раз к поэтическим формам оценки нравственного состояния общества.

Ложь и злоба миром правят.

Совесть душат, правду травят, мертв закон, убита честь, непотребных дел не счесть.

Заперты, закрыты двери Доброте, любви и вере.

Мудрость учит в наши дни: укради и обмани!

Друг в беде бросает друга, на супруга врет супруга, и торгует братом брат.

Вот какой царит разврат!

Что за времечко такое!

Ни порядка, ни покоя, и господень сын у нас вновь распят, - в который раз!

Это написал в средине 12 века знаменитый поэт своего времени Примас Гуго Орлеанский, оказавший большое влияние на творчество вагантов. Может быть, он слишком эмоционален и сгущает краски? Но вот еще одно стихотворение, созданное в то же время другим выдающимся поэтом Вальтером Шатильонским, который был одним из самых образованных людей своего времени, изучал право в Болонье, преподавал в монастырской школе в Шатильо-не, состоял на службе при дворе Генриха II, выполнял поручения французского короля в Англии, т.е. обладал широким жизненным материалом и кругозором для размышлений и обобщений:

Загубили веру, умерла надежда.

Делает карьеру Жулик и невежда.

Знай, убогий странник:

Каждый настоятель -чей-нибудь племянник или же приятель!

Зря себя тревожишь!

В мире вероломства Выдвинуться можешь только по знакомству.

В честном человеке Гнев созрел великий: иль дана навеки власть презренной клике?

Миром правит хитрость!

Мир вражды и кражи!

Мир, где сам антихрист у Христа на страже!

И, наконец, трудно удержаться от того, чтобы не привести еще несколько строк из стихотворения поэта-ваганта, имя которого осталось неизвестным; оно написано им более 800 лет тому назад:

Тех, с кого он получает, он особо отличает: сунешь в лапу - вверх пойдешь,

а не сунешь - пропадешь!

Все на свете продается,

Всяк разврату предается.

Стать святым желает вор?

Сунь - и кончен разговор!

Ошалевши от богатства,

Симон хапает аббатства и дружкам своим — смотри! -Раздает монастыри.

Как знакомо! У поэтов-вагантов есть много в этом отношении любопытного, можно было бы их цитировать дальше. Но переместимся еще лет на 300 - 400 вперед. Здесь мы встречаем Макиавелли с его «Историей Флоренции», Монтеня, а несколько позднее Ларошфуко, которые рисуют нам примерно ту же картину состояния общественной нравственности. Нетрудно привести аналогичные и весьма красочные свидетельства из XVIII века с их рефреном «человек человеку - волк». И, как говорится, далее -везде: Шопенгауэр, Ницше, классическая русская литература и т.д.

Развитие европейской цивилизации припудривает низменное, эгоистическое в облике обывателя и представителей элиты, создает новые «интеллигентные» способы маскировки лжи, лицемерия, бесстыдства, учит соблюдению внешней пристойности, умению «хранить и в подлости оттенок благородства». Но вряд ли европейская цивилизация даже в лучшие свои периоды дает повод говорить о нравственном прогрессе.

Революции и войны XX века, небывалые по своим масштабам в истории человечества, Хиросима и Нагасаки, гитлеровские и сталинские концентрационные лагеря, геноцид целых народов, период холодной войны под угрозой атомной бомбы и самоуничтожения человечества - все это ставит точку в рассуждениях о нравственном прогрессе. Наше время не добавляет здесь ничего нового, скорее усугубляет пессимистический настрой.

Произошел ли нравственный регресс?

Нравственного прогресса не было и нет! Но остается вопрос: происходит ли нравственный регресс? Немалое число философов, писателей, журналистов с готовностью отвечают на него утвердительно. На мой взгляд, однако, заключения такого рода выглядят необоснованными. Рассмотрим это подробнее.

Для того, чтобы утверждать наличие нравственного регресса необходимы доказательства, что в предыдущие эпохи нравственный уровень общества был выше. Есть ли такие доказательства? На каком основании делают вывод о том, что сейчас дело обстоит хуже, чем раньше?

Обычно с этой целью ссылаются на вопиющие массовые факты аморализма и рост преступности, т.е. используют чисто фактическую аргументацию. Никаких критериев сопоставления с прошлым не используется, нет речи, конечно, и о какой-либо статистике. Телевидение и пресса систематически нагнетают «чернуху», спекулируя на инстинктах массового субъекта, чтобы повысить рейтинг. Пишущая и вещающая братия особенно любит смаковать нравственный негатив, руководствуясь не только рейтингом, но и своими внутренними, часто неосознанными побуждениями, не подозревая, что выдает свой собственный низкий моральный уровень. Все это способствует поддержанию правдоподобия выводов о нравственном регрессе.

Между тем такие способы аргументации и представления нам действительности средствами массовой информации лишь обыгрывают извечное восклицание «О, времена, о, нравы!». Густота фактов аморализма и преступности была и в другие века. Сейчас людей на Земле гораздо больше, и, значит, гораздо больше таких фактов. Они бьют в глаза, добродетель же скромна, малозаметна. Масса «малых» и «средних» (если так можно выразиться) добродетельных поступков всегда была достаточно велика. И в наши дни она, скорее всего, не меньшая. Разве каждый из нас не сталкивается с ними повседневно? Но каким способом можно их учитывать в противовес низменному эгоизму, безнравственности? Я не говорю уже о добродетельных поступках высокого ранга, требующих самоотверженности и самопожертвования. Ведь они тоже присутствуют в нашей сегодняшней жизни.

Достаточных оснований для вывода о моральном регрессе нет!

Но если мы склонны отрицать нравственный регресс и отрицаем нравственный прогресс, то это должно означать, что уровень общественной нравственности остается примерно одним и тем же, он колеблется в разные времена и у разных народов вокруг некоторой средней величины, принципиально не изменяется. Такой вывод согласуется с неизменностью человеческой природы в обозримый период существования цивилизации.

Остается один пункт, который заставляет задуматься: сравнение нравственности в общинах первобытного типа и в цивилизованных сообществах. Если иметь в виду соблюдение простых норм морали (а они являются общечеловеческой основой всякой морали), то такое сравнение будет явно не пользу цивилизованных сообществ. Привыкшие к двуличию, их представители не раз отмечали, например, открытость, честность, верность слову, правдивость, преданность в дружбе, храбрость американских индейцев. Большой интерес представляет в этом плане изучение образа жизни папуасов, проведенное Н.Н. Миклухо-Маклаем. Он ставит их в нравственном отношении выше основной массы цивилизованных людей, подчеркивает развращающее влияние на них «благ цивилизации». Известны многочисленные исследования образа жизни племен, пребывавших на низком уровне развития, которые подтверждают подобные выводы. Тут надо вспомнить Ж.Ж. Руссо, который одним из первых пытался обосновывать негативное влияние цивилизации на нравственность. Сторонники такой позиции считают, что природа человека исходно «хорошая», но она была испорчена цивилизацией, положившей конец «золотому веку» человечества.

Подобный тезис, однако, не вполне ясен. Нравственность первобытного человека в силу узкого и почти не изменяющегося круга потребностей, видов деятельности и общения носила тоже весьма ограниченный характер. Ограниченный в том смысле, что она включала сравнительно небольшой набор жизненно необходимых альтруистических качеств, закрепленных в инстинктах и обычаях и хорошо сбалансированных с эгоистическими устремлениями. У Миклухо-Маклая есть на этот счет замечательные примеры, когда казалось бы самые острые конфликты, связанные с ревностью, изменой жены, имевшие вначале бурный характер, вскоре легко разрешались на благо общины путем компромисса. Однако он отмечал и случаи возобладания эгоистического начала, когда, например, двое папуасов из соседней деревни сговорились убить его, чтобы поживиться его вещами - так что идеализировать нравственность членов общины не приходится.

Кроме того, сами общины такого типа весьма разнообразны по своим альтруистическим и эгоистическим характеристикам. Некоторые из них были не столь миролюбивы и дружелюбны, как те, среди которых жил Миклухо-Маклай, отличались воинственностью, жестокостью, крайним «эгоизмом» по отношению к соседям и даже практиковали каннибализм. Так что с признанием нравственного регресса даже в указанном выше узком плане, как видим, не всё однозначно.

И все же в первобытных общинах мы наблюдаем в основном тот оптимальный тип баланса эгоистических и альтруистических побуждений и действий, который был необходим для совместной борьбы за выживание. В этом смысле природа первобытного человека была «хорошая». Для того образа жизни! В тех условиях! Но с той поры, поскольку антропогенез уже завершился, она существенно не изменилась, а лишь развертывала свои потенции в новых условиях, умножая ассортимент эгоистических и альтруистических устремлений и варьируя формы их баланса.

После того, как утвердилась частная собственность, произошло социальное расслоение общины, возросло имущественное неравенство, возникла властная элита, эгоистическое начало обрело мощную энергетику и не могло уже уравновешиваться альтруистическими регуля-тивами поведения индивидов (как это было в первобытной общине), что вело к острым разрушительным конфликтам. Поэтому наряду альтруистическими возникли политические, правовые и экономические средства регуляции, игравшие ведущую роль в поддержании в обществе указанного баланса.

Вся история земной цивилизации протекала в форме государственного устройства, выполнявшего функции принуждения, согласования интересов, поддержания определенной меры стабильности социальной жизни, т.е., в конечном итоге, того же баланса эгоистических и альтруистических устремлений и действий.

Этот баланс надо рассматривать в двух планах. В первом случае идет речь об индивидуальном и массовом субъекте, т.е. о всей популяции, составляющий данный этнос, народ, всех жителей данной страны. Если смотреть под этим углом, то, как уже отмечалось, характер указанного баланса в разные эпохи и у разных народов существенно не изменялся. Однако понимание социальной самоорганизации предполагает рассмотрение не только индивидуального, коллективного, массового, но и институционального субъекта, который требует особого внимания. Это вызвано тем, что институциональные субъекты - политические, юридические, экономические, разнообразные общественные организации, наконец, государство и церковь - способны в высокой степени концентрировать ценностные и волевые устремления, а так же материальные средства и создавать кумулятивный эффект в формировании целей и осуществлении массовых действий.

В первобытных общинах фактически не было институциональных субъектов. Они возникли с зарождением цивилизации; и в процессе ее развития приобретали все большую численность, разнообразие и силу. Деятельность институциональных субъектов определяется соответствующими программами, основными задачами; и хотя они состоят из индивидов и преследуют интересы определенных групп и лиц, их структура, органы и виды деятельности являются в значительной мере независимыми от конкретных индивидов, которые, в принципе, взаимозаменяемы.

Однако, институциональные субъекты, подобно индивидуальным и коллективным, неизбежно сочетают в себе эгоистические и альтруистические действия - в разных пропорциях и формах. Одно дело - благотворительный фонд, преследующий сугубо альтруистические цели, другое - крупная пиар-компания. Но и у первого тоже есть конкурентные отношения с разными организациями и собственные узкие интересы, а вторая, не слишком обремененная моральными обязательствами, может совершать реальные (а не прокламируемые) альтруистические действия, если они совпадают с ее интересами и желательны для ее клиентов.

Чрезвычайное разнообразие институциональных субъектов в современном обществе являет собой такое же разнообразие сочетаний присущих им альтруистических и эгоистических устремлений. Понятно, что социальное развитие и нравственная атмосфера в обществе определяется главными, ведущими, наиболее мощными по структуре и функциям, по своему политическому, производственному и финансовому статусу организациями. Это, прежде всего государство со своим многомиллионным чиновничьим аппаратом и силовыми структурами, политические партии, религиозные институты, крупнейшие производственные и финансовые объединения, учреждения науки и искусства и, конечно же, институциональные субъекты, управляющие средствами массовых коммуникаций.

Функции социальных институтов, их деятельность регламентируются довольно жесткими правилами. Но ведь все эти функции выполняются людьми. И нам известны случаи, когда рушится дом и гибнут его жители из-за того, что когда-то в строительной организации, возводившей его, один рабочий в силу своей бессовестности и безответственности плохо сварил панели. А как обстоят дела в государственном аппарате с его коррумпированными чиновниками? Наверное, если бы в нем было больше совестливых, честных людей, мы бы уже решили многие наболевшие проблемы. А наша милиция, а суды, другие органы правопорядка? Я не говорю уже о крайнем эгоизме владельцев крупных корпораций, которые за несколько лет «сколотили» миллиардные капиталы и продолжают любыми способами их удваивать и учетверять. Все это опять-таки свидетельствует о томг что нравственное состояние общества зависит в конечном итоге именно от добродетельности индивидов.

Что касается экономических институциональных субъектов, то в их деятельности (и у нас, и везде), как правило, доминирует чистый эгоизм, что способствует росту эгои-зации других социальных субъектов. В этот процесс вносят «весомый вклад» средства массовой информации, разжигающие потребительские аппетиты и эгоистические инстинкты. Надо сказать и о том, что лидеры и активные деятели институциональных субъектов, прежде всего экономических и политических - люди с повышенной энергетикой самоутверждения, направленного на достижение успеха - успеха во что бы то ни стало. Они могут в той или иной мере отклонять действия институционального субъекта в сторону своих личных интересов, что так же способно повышать эгоистический тонус общества. Несомненно, за последние десятилетия в развитых странах наблюдается заметный рост эгоистических тенденций. Но это все же не дает оснований для однозначного вывода о нравственном регрессе, так как подобные негативные явления были и раньше, только меньшего масштаба.

Возьмем теперь эти вопросы в более широком плане. Допустим, наше или другое государство действует по отношению к своим гражданам из альтруистических побуждений (что, конечно, во многом сомнительно). Но по отношению к другим государствам оно, вне всякого сомнения, действует как закоренелый эгоист (в лучшем случае по канонам «разумного эгоизма»). И этого не отменяют никакие «дружбы», «союзы» и «партнерства». Оно всеми способами защищает свои «национальные интересы». Это общепринято, хотя нередко прикрывается столь же общепринятой альтруистической демагогией.

Главная же проблема сегодня в том, что общественное развитие поставило нас лицом к лицу с самым опасным видом эгоизма, коренящимся в человеческой природе -эгоизмом всех государств, всего человечества по отношению к живой природе и природе вообще. Об этом столько написано и сказано, что трудно что-либо добавить. Однако пока нет ни малейших признаков замедления быстро нарастающего экологического кризиса.

Если экологический кризис будет и дальше углубляться нынешними темпами, то следует ждать мощных катаклизмов, способных охватывать большие регионы, приобретать глобальный характер. И подобно тому, как в экстремальной ситуации (пожаров, катастроф и т.п.) у большинства людей берет верх инстинкт самосохранения и лишь немногие проявляют самоотверженность, в условиях таких катаклизмов хрупкий баланс эгоистических и альтруистических начал может необратимо нарушиться. И вот тогда нравственный регресс явит свое действительное, ужасающее лицо.

Еще раз о «массовом человеке»

Чтобы преодолеть экологический кризис и решать другие глобальные проблемы современности, нужно изменить массовое сознание, по крайней мере, некоторые его свойства. Нужно изменить «массового человека». Вездесущий «массовый человек» своеволен, самоуверен, с усмешкой взирает на своих воспитателей, он набрал такую силу, что обитает уже в каждом из нас. Культура во все большей степени становится культурой массового человека; власть, пресса, телевидение заискивают перед ним, Интернет стал его вотчиной. Еще Ницше писал о деятелях культуры своего времени: «Теперь век масс: они ползают на брюхе перед всем массовым» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. М, 1990. Т. 2, с. 360).

Но с тех пор «массовый человек» существенно изменился. В 1930 году вышла книга X. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс», в которой он подробно анализировал феномен «массового человека». По его словам, массового человека нельзя отождествлять с низшими слоями общества, с полуграмотной, забитой массой, это - не представитель сословия, класса, а определенный тип человека, распространенный среди всех сословий, в том числе среди интеллигенции и аристократии. Он характеризуется определенными интеллектуальными, мотивационными и нравственными чертами. Их перечень примерно следующий. Массовому человеку присущ «безудержный рост жизненных вожделений», он весьма корыстен и «полон забот о самом себе - о своих развлечениях, о своей одежде», он не особенно стеснен высокими нормами нравственности, не умеет подчинять им свои желания, удовольствия, делает то, что хочется, «не стараясь себя исправить и улучшить». Он весьма активен - «навязывает всему обществу свою волю и свои вкусы», «лезет во все, навязывая свое пошлое мнение» («вульгарные мещанские души...смело заявляют свое право на вульгарность»), «никого не признает старшим и высшим» (я думаю, кроме высших чинов, особенно тех, от кого зависит). Он - человек «готовых мнений», привержен культу силы, не терпит тех, кто не похож на него, вытесняет их из своей личной, деловой, служебной среды.

Массовому человеку Ортега-и-Гассет противопоставляет людей более высокого типа, «избранное меньшинство», которое так же встречается среди всех сословий: и среди аристократов и среди пролетариев. Их отличительные черты - приверженность нравственному долгу, ответственность, стремление к высшим смыслам, благородство. «’’Избранный” - вовсе не «важный», т.е. тот, кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе самому требовательней, чем к другим». «Отличительная черта благородства - не права, не привилегии, а обязанности, требования к самому себе».

Конечно, приводимые Ортега-и-Гасетом признаки и различения этих двух типов людей, вряд ли способны выдержать строгий анализ. В действительности все обстоит сложнее, не столь одномерно. Но в первом приближении его оценки вполне приемлемы. Правда, за почти 80 лет, прошедшие после выхода «Восстания масс», массовый человек приобрел новые черты. Сильно возросла его информированность, образованность, энергия самоутверждения, он стал чуть ли не главной фигурой во всех высших сферах общественной жизни. Резко повысилась его внутренняя дифференциация: массовый человек теперь и дворник, и мелкий торговец, и профессор, и олигарх, и политический лидер, и, конечно же, писатель. Трудно согласиться с Ортегой-и-Гассетом, когда он определяет массового человека как среднего, заурядного, который не ощущает в себе какого-либо особого дара и отличия от всех и нисколько этим не огорчен. Современный массовый человек амбициозен, полон эгоистического чувства своей исключительности, конкурентной завистливости, готовности отличиться от всех. Многие представители этого типа обладают несомненным природным даром, добились успеха, страстно хотят быть самыми лучшими, самыми богатыми, самыми известными, поражают нас своим потребительским аппетитом, своими автомобилями, дворцами, яхтами, роскошью. Пресса, телевидение, Интернет - орудия и олицетворения массового человека, его психология пропитала все слои общества, наша интеллектуальная элита в подавляющем большинстве своем плоть от плоти массового человека либо его хитроумная прислужница - иначе не станешь популярным, не заработаешь приличных денег. Массовый человек торжествует в культуре, политике, экономике, он заказывает музыку.

И все же есть, были и будут «избранные». Лихачев, Сахаров, Ростропович, В. Гинзбург, многие не столь именитые и вовсе неизвестные люди из разных слоев общества, сохраняющие вопреки всему чуткую совесть, благородство, высоту помыслов, душевную щедрость, доброжелательность, бескорыстную готовность служения народу, человечеству. И есть множество, так сказать, частично «избранных», тех, кто старается вырваться из объятий массового человека, отходит от него, и тех, кто приближается к нему, сочетает в себе то и другое - мирно, привычно или укоряет за это и даже ненавидит себя.

Довольно трудно нарисовать портрет массового человека в его нынешнем российском виде. Это и простые труженики, многие миллионы, добывающие в поте лица хлеб насущный, едва сводящие концы с концами, и труженики бизнеса, состоятельные в малой и в большой степени, и тысячи тысяч чиновников разного ранга, но это также и наша, как ее называют, интеллектуальная элита - сонм журналистов, писателей, артистов, священников, политиков и т.д. Последние имеют свои особенности. В большинстве своем они «выдвиженцы» массового человека, несут на себе его гербовую печать, хорошо знают, что ему надо, искусно потакают его инстинктам, вкусам, прихотям. Они главные производители современной культуры.

Еще Ортега-и-Гассет отмечал «господствующее положение, которое духовный плебс занял сейчас в общественной жизни». Что бы он сказал в наши дни? Нынешние творцы массовой культуры не просто возделывают свою ниву, они стремятся принизить великое в культурном достоянии России, созданное гениями, брюзжат и ёрничают по их адресу, мнят себя самих гениями и находят понимание у своей обширной аудитории. Способная, энергичная, скоропишущая, алчная посредственность, обладающая коммуникативным даром, занимает ныне высшие места в культуре.

Вот свежий пример социологического опроса населения. Из него мы узнали, что лучший певец у нас - Дима Билан. На вопрос, кто является сейчас в России самым крупным писателем, подавляющее большинство ответило: Дарья Донцова. Не Солженицын, например, а Дарья Донцова! И сама она нисколько не сомневается в этом. Критерий у нее один - тираж. В интервью «Неделе», где были опубликованы результаты указанного опроса, она с неподражаемым высокомерием заявляет, что благодаря приносимой ею прибыли, издательство выпускает никому не нужные «всякие такие маленькие книжки всяких там Ахматовых». И ведь никто не возразил, не поставил ее на место.

Как совершенствовать такого массового человека, если сам он этого не может и не хочет? Естественно, он не лишен альтруистических качеств. И у него, конечно, большой спрос на здоровье, благополучие семьи, счастье и удачу, на гарантию от всяких напастей. Все это ему предлагают купить разные коммерческие структуры и отдельные лица. Среди них на первом месте специалисты по оккультным услугам. В России практикует примерно 400 тысяч магов, колдунов, шаманов, экстрасенсов, всевозможных знахарей, прорицателей, астрологов (данные, правда, семилетней давности; сейчас их стало немного меньше из-за сильной конкуренции и появления множества фирм, «Центров», «Школ», «Институтов» и, конечно же, «Академий» черной и белой магии). Понятно, что число их клиентов исчисляется миллионами. Это - огромный рынок, на котором оборачиваются миллиарды долларов. Есть на что покупать прессу, телевидение, «продвинутых интеллектуалов». Можно было бы привести большое число имен титулованных артистов, писателей, журналистов и даже некоторых докторов наук, которые поддерживают оккультные практики по убеждению или же стремясь выставить свою исключительность, некую приобщенность к высшим силам. Пресса пестрит рекламой гарантированных приворотов и отворотов, мгновенного снятия порчи, «венца безбрачия»; вам за один сеанс магии обеспечат высокую потенцию, «наказание обидчиков», «вживление фортуны на линию судьбы», «переклад удачи и богатства по фото», излечение от любых болезней и т.д. Россия - страна чудес! Но и на Западе все это есть в изобилии, хотя и не в таких масштабах.

Чрезвычайная распространенность оккультных услуг -показатель состояния массового сознания. В нем неискоренимо упование на мудрого всемогущего наставника, управителя, спасителя - ему надо молиться или заплатить, и он все исправит, улучшит, отрегулирует (усовершенствует). Вот и вроде бы респектабельная газета «Известия» каждый день публикует астрологические гороскопы, а раз в неделю - так на целую страницу. Ради психологического интереса я иногда их читаю. Штатный астролог «Известий» тужится, изобретает наставления, ведь надо каждый день наставлять двенадцать раз, и каждому знаку - свое.

Какая дешевая банальщина! (не удержусь от примера: «Рак. Если вы чувствуете, что осипли, а звонкий голос сменился хрипением, то самое время устроить выходной для своих голосовых связок. Переход на шепот и замена длинных речей на короткие реплики помогут избежать ухудшения ситуации и посещение лор-врача» - номер газеты от 29.07.2008). Главного редактора спрашивают: зачем вам это? Неудобно ведь, такая газета. Он отвечает: для тиража. Интерес массового человека всегда берет верх над достоинством, истиной, нравственной ответственностью и даже над элементарным здравым смыслом.

Если мы вернемся к приведенному выше перечню свойств массового человека, которые представлены Орте-гой-и-Гассетом, то увидим, что он в целом был прав. Знаменитый испанский философ говорил еще о «замкнутости массовой души». Она стиснута эгоизмом, горизонтом практических интересов. Эта же «стиснутость» характерна для мысли «продвинутых интеллектуалов», которые мельтешат на телевизионных экранах, соревнуясь в «продвинутое™», в «праведности» и критике, в цветистых оборотах и «приколах», стремясь во что бы то ни стало утолить свои пышущие амбиции, но обязательно, любой ценой потрафить массе, понравиться ей, а это значит - добиться успеха. У нас демократия, если ты получил большинство голосов, ты победитель и светоч мысли, ты прав, так как массовый человек, «народ» всегда прав. Мнение массы оказывается главным критерием реальности.

Наша культура в ее массовом обличьи все более утрачивает объективные критерии реальности, заменяя их правильным исполнением роли. В общественной жизни доминирует игровая имитация, всюду сплошные маски, «ужимки и прыжки». Не потому ли самая интересная, притягательная, самая популярная персона - артист. В журналах, газетах, на телевидении непомерно большое, чуть ли не центральное место отведено артистам, подробностям их жизни, их детям, дачам, любимой еде, их собакам и кошкам, отдыху на заморских курортах, и, конечно же, их романам - всему, на что падка масса. Для нее они - соль земли. Безукоризненное лицедейство, правильное исполнение роли - как актерами, так и зрителями - есть то, что принимается массовым человеком за настоящую реальность. Этому всемерно содействуют средства массовых коммуникаций.

Вы спросите, для чего я подробно остановился на теме массового человека, долго говорил о многих хорошо известных вещах? Для того, чтобы подчеркнуть масштаб проблемы! Именно массовый человек - главный объект совершенствования. Как подступиться к этой проблеме? Как умерить эгоизм, потребительский азарт, агрессивность массового человека? Да, надо повысить его благосостояние, улучшать систему образования, воспитания, законодательство, изменить деятельность средств массовых коммуникаций, идущих на поводу у самых низменных массовых пристрастий и «рейтинга». С этими и другими прописными истинами, повторяемыми изо дня в день, не поспоришь. Но очевидно, что нужны и другие, более действенные средства. Какие? На этот вопрос пока никто не может дать однозначного ответа. Но это не значит, что таких средств нет и что надо сидеть, сложа руки. К этому вопросу мы вернемся чуть ниже.

Самопознание и самосовершенствование

Преобразование человека требует гораздо более высокой степени самопознания. Подлинное самопознание - не просто отображение себя, но творческий фактор, оно преобразует ценностно-смысловую структуру сознания, формирует новые цели деятельности, служит генератором воли, духовной энергии. Как часто мы оправдываем древнеримскую поговорку: «Вижу лучшее и одобряю, но следую худшему». Нам не хватает воли, настойчивости, мы соскальзываем на более низкий ценностный уровень, испытывая угрызения совести, стремясь вытеснить факт поражения, но убеждаясь в невозможности избавиться от угнездившегося в глубине нашего Я чувства собственной несостоятельности.

В чем же суть этого типичного разлада между знанием высшей ценности, ее принятием в качестве важнейшей цели и неспособностью ее реализовать? Это - один из главных вопросов самопознания. С ним связано стремление заглянуть в, так сказать, постоянно действующие в человеческой душе источники слабости духа, скепсиса, утонченного морального релятивизма, повсеместных, почти общепринятых явлений нашей жизни, выражаемых афоризмом: мораль падает на все более удобные постели.

Познание себя существенно отличается от познания явлений внешнего мира, на его пути стоят дополнительные препятствия и прежде всего защитные механизмы самообмана. Об этих трудностях самопознания писал Карл Юнг. Он отмечал, что суждения о собственной личности весьма неясны. Эти субъективные помрачения суждения о себе вызваны характерной для каждого типа личности компенсацией, которая биологически целесообразна, так как способствует удержанию душевного равновесия. Самообман есть средство поддержания своей идентичности и самоценности, его механизмы глубоко укоренены в бессознательной сфере. Фрейд был отчасти прав, когда говорил, что наше Я не является хозяином в собственном доме, ибо в нем действительно много мрачных мест и закоулков, не поддающихся осознанию; именно в них таятся иррациональные побуждения, властно вырывающиеся наружу вопреки нашей воле, среди них - то темное вожделеющее начало, о котором Платон писал, что оно внедрилось в душу и «своей неразумной силой многое переворачивает вверх дном». Или у Достоевского: «меня ужаснула великая праздная сила, нарочито ушедшая в мерзость». Как часто человек демонстрирует нам чудеса амбивалентности и фрагментарности! (Казалось бы такое никогда не может совмещаться, сосуществовать в одном человеке, но оно -увы!- совмещается, сосуществует).

Реалистическое понимание природы человека должно учитывать эту его парадоксальность, проявляющуюся как на уровне отдельной личности, так и на уровне народа, массы. Самопознание есть не только познание личностью самой себя, но и познание другой личности, познание народа и человечества. Поэтому самопознание предполагает исследование как индивидуального, так и общественного сознания (коллективного, национального, массового, институционального), выяснение предрассудков, символов веры, различных проявлений социальной мифологии.

Самопознание как всякое познание всегда стоит не только перед проблемой (т.е. знанием о незнании чего-то определенного), но перед незнанием о незнании. Эта ситуация определяется ретроспективно. Двести лет тому назад люди не только ничего не знали о существовании электрона или о том, что возрастание солнечной активности служит причиной роста смертности среди страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями, но и не знали, не подозревали, что они этого не знали. И были в этом отношении спокойны. Я называю эту ситуацию незнания о незнания допроблемной или стадией спокойствия духа — у нас нет вопроса, это неизвестное нам неизвестно и нас не беспокоит. Сейчас мы тоже не подозреваем о том многом, что действует на нас, о том сокровенном, что живет, длится, обретает новые формы, отмирает, рассевается в прах именно сейчас, рядом со мной и во мне. Я не ведаю этого, не чувствую, и оно для меня не существует. Но как же оно не существует для меня, если оно происходит и во мне самом? Я могу не знать, что несу в своем теле 100000 километров сосудистых русел, могу не знать и не знаю, что же именно совершается в миллиардах нейронов моего мозга, когда я мыслю и страдаю. Это вряд ли повлияет на мой нравственный выбор. Но как быть в тех случаях, когда я не знаю, что являюсь творцом зла и моя совесть спокойна. Желая утвердить добро, прилагая все силы для достижения благой цели, человек приходит иногда к такому результату, который перечеркивает нравственный смысл его жизни, повергает его в ужас и отчаяние. Но если я не способен знать последствий своих действий, то как я могу нести за них ответственность? Таковы проблемы и парадоксы самопознания. Их основания также коренятся в человеческой природе.

Философы и поэты давно обратили внимание на вопиющий разрыв между познанием внешних явлений и самопознанием, на острый дефицит самопознания. «Я знаю все, но только не себя». Эта крылатая фраза Франсуа Вийона крайне актуально звучит и сегодня. Дело, однако, не только в познании, но и в практической деятельности, обусловленной характером познания. Здесь тоже мы видим колоссальный разрыв: преобразование внешнего мира несопоставимо с самопреобразованием человека. На протяжении всей истории земной цивилизация гигантская энергия познания и деятельности была направлена именно во внешний мир и лишь ничтожная ее часть - на самопознание и самопреобразование. Я называю это фундаментальной асимметрией в познавательной и преобразующей деятельности человека. Безудержная экспансия во внешний мир - причина экологического кризиса, а вместе с ним и других глобальных проблем земной цивилизации.

Между тем уже элементарный анализ показывает необходимую зависимость познания и преобразования внешнего мира (его целей, способов и результатов) от самопознания. Слабость последнего влечет неподлинные цели познания и преобразования внешнего мира, сужает диапазон творческих возможностей, ведет к нарастания негативных последствий деятельности, ибо уж слишком часто человек не ведает что творит, а если ведает, что творит зло, то не может остановиться, побороть свои эгоистические устремления и свое слабоволие. Эта роковая асимметрия имеет глубокие и мощные биологические корни.

Психика животных возникла в результате сотен миллионов лет биологической эволюции, она весьма детализовано, многопланово и оперативно отображает его внешнюю среду и лишь суммарно и в фрагментарных проявлениях отображает его внутреннюю среду, внутреннюю деятельность организма. Это и понятно. Внешняя среда нестабильна, чревата неожиданными изменениями, грозящими гибелью, требует немедленного адекватного отображения, быстрой реакции. Внутренняя же среда относительно стабильна, управление ею на клеточном, органном и межорганном уровнях тщательно отработано в течении сотен миллионов лет эволюции, совершается как бы автоматически, надежно скоординировано с характером внешних действий. Соответственно, психическая активность животного, его действия целиком устремлены во внешний мир, и эта активность лишь в крайне малой степени обращена во внутрь. Таким образом, психика животного обнаруживает явную асимметрию. И, это для него нормально ввиду того, что его потребности постоянны, четко определены генетической программой, а тем самым довольно жестко заданы объекты его среды, цели и способы действий.

Человек с его сознанием, хотя и представляет качественно новый уровень развития психики, сохраняет ее фундаментальные биологические свойства. Сознание изначально несет в себе указанную асимметрию и резко углубляет ее. Об этом говорит вся история человечества. Бросаются в глаза мизерные результаты самопознания и самопреобразования по сравнению с познанием и преобразованием внешнего мира. Человек, обладая сознанием, продолжает действовать как животное.

Но если животное, располагая слабым и стабильным энергетическим потенциалом, ограниченным его биохимическими процессами, не нарушало, а, наоборот, поддерживало экологический баланс, то человек, развивший благодаря своему разуму производительно-технологическую деятельность, достиг такой энергетической мощи, которая

разрушает земную экологическую систему, и он не может остановиться в этой своей самоубийственной деятельности. Тут кроется явный парадокс: глубинное биологическое начало человеческой природы влечет к уничтожению всей земной биологической самоорганизации, к самоуничтожению. Напрашивается мрачная аналогия между отношением человеческого общества к системе земной жизни, с одной стороны, и отношением раковой опухоли к человеческому организму, - с другой. Раковая опухоль - новообразование, состоящее из чрезвычайно быстро развивающихся и размножающихся клеток, которые потребляют энергию и вещество из окружающей их среды нормальных клеток и тем самым разрушают ее; это ведет к гибели организма, а вместе с ним погибает и сама опухоль (самоубийца!).

Таков один из самых тревожных аспектов природы человека, связанный с фундаментальной асимметрией в его познавательной и практической деятельности. Следствием этой фундаментальной асимметрии была и остается колоссальная трата жизненной энергии на неподлинные цели, темнота смысложизненных ориентиров человечества, нарастание абсурда в личной и общественной жизни, разрыв между знанием и волей, всепроникающая склонность к самообману, как способу поддержания своей идентичности и самоценности. (Нигде человек не достигает таких творческих высот, как в изощренном самообмане!). И, конечно, эта асимметрия служит неиссякаемым источником эгоистических побуждений и действий.

Возможно ли вообще преодолеть указанную фундаментальную асимметрию, оставаясь биологическим существом? Способен ли человек ограничить свою безудержную экспансию во внешний мир? Хватит ли у него силы духа и достаточных средств, чтобы обуздать заложенную в нем могучую биологическую интенцию?

Позволю себе вначале высказать несколько общих соображений. Прогноз фатального исхода, о-котором столь часто мы слышим, является поспешным продуктом невротического сознания. Он означает полную утрату веры в разум, в творческие возможности человека, т.е. полную утрату человеческого достоинства. Сейчас, когда мы оказались в ситуации жесткой альтернативы, в ситуации борьбы за выживание - прямого действия этого бескомпромиссного биологического закона, - можно ожидать резкой интенсификации усилий в самопознании и самопреобразо-вании, в решении экологической проблемы.

Нас должно обнадеживать, что на протяжении своей долгой истории живые существа проявляли чудеса адаптации и приспособляемости, генерировали новые ресурсы жизнестойкости и выживали в неимоверно трудных условиях. А мы ведь тоже живые существа, имеющие, однако, неизмеримо более широкий творческий диапазон и гораздо более разнообразные средства приспособления, чем животные. Биологической системе присуща фундаментальная способность напряжения сил в экстремальных условиях, их концентрирования в конкретном узком канале реализации цели, что отчетливо видно у животных с развитой психикой в минуты, когда их жизнь подвергается опасности. У человека такое целенаправленное возрастание активности выступает в форме твердой веры в достижение жизненно важной цели и укрепления воли, которые питают творческую изобретательность. В этом плане нужно говорить о творчестве веры и воли.

Исторический опыт многократно демонстрировал, что именно вера и воля, сила духа, творческая находка были решающими факторами победы, достижения желанной цели в казалось бы безнадежных ситуациях. (Как много фактического материала на этот счет дает Великая Отечественная война! И в какой малой степени он используется психологами и теми, кто пытается исследовать феномен силы духа, психического и нравственного напряжения!).

Поэтому нам нужно прежде всего, во что бы то ни стало, несмотря ни на что крепить нашу веру и волю - залог человеческого достоинства и жизненной силы, решительно противостоять нигилизму, скепсису и унынию, той эйфории «деструктивности» и «катастрофизма», которую нагнетает ныне и подпитывает заметная часть интеллекту-альной.элиты. В противоречивой природе человека наряду с негативными свойствами и даже посредством них существует непреложная устремленность к утверждению жизни и противодействию смерти. Этот глубинный источник творчества еще способен сказать свое слово.

Я понимаю, что приведенные выше суждения слишком абстрактны. Но повторять их сейчас исключительно важно. Если мы утратим веру и волю, благую творческую энергию, то тогда земная цивилизация обречена. Проблемы, вставшие перед ней, носят судьбоносный характер, способы их решения далеки от ясного понимания. Но, я думаю, что многие из нас твердо верят, что решение возможно. Эта вера и мужество духа - необходимые условия того, чтобы поддерживать оптимистическую перспективу и найти выход. Тем более, что в последние десятилетия достигнуты заметные прорывы в самопознании, а именно: в познании биологической природы человека.

Для той степени совершенствования человека, которую требует решение экологической и других глобальных проблем, необходимы достаточные средства. Они могут быть созданы и создаются лишь на пути и в результате научного и технологического развития. Да, мы слышали множество разговоров, что от науки все беды нашей цивилизации, что она не способна решать человеческие проблемы. А что вы можете предложить взамен?!

NBIC

Так сокращенно обозначают в западной литературе четыре мегатехнологии, от которых зависят судьбы нашей цивилизации. Это - нанотехнологии, биотехнологии, информационные технологии и когнитивные технологии, которые тесно взаимодействуют и оплодотворяют друг друга, создавая небывалые, поистине грандиозные возможности преобразования природы, общества и человека. Рамки статьи не позволяют подробно раскрыть эту тему. Поэтому я ограничусь лишь некоторыми общими моментами и несколькими примерами.

Нанотехнологии открывают новые горизонты познания и конструирования явлений микромира. Созданы микроскопы, позволяющие видеть отдельные молекулы и их компоненты, и не только видеть, но планомерно оперировать ими, конструировать новые микроструктуры (точнее, наноструктуры) из отдельных атомов, строить молекулярные машины и нанороботы. Недавно впервые образована искусственным путем молекула ДНК. Завершаются работы по созданию живой клетки. Расшифрованы геномы двух выдающихся генетиков, с их согласия, - Джеймса Уотсона (одного из первооткрывателей кода ДНК) и Крейга Венте-ра. Это позволяет найти гены, ответственные за множество индивидуальных особенностей человека, включая его психические свойства. Знаменитая программа «Геном человека» практически выполнена, со временем будут установлены функции всех 30 тысяч генов, содержащихся в геноме человека и появится возможность выяснить «генетическую формулу» каждого индивида. Открываются принципиально новые перспективы биотехнологий, творческого конструирования на биохимическом уровне.

Мы вступаем в биоинженерный этап развития земной цивилизации. Уже сейчас генная инженерия и клеточная инженерия достигли значительных успехов, в частности, в области коррекции генома путем изъятия из него отдельных генов, которые вызывают наследственные заболевания. Ярким примером этого служит метод изъятия мутантного гена р53, который вызывает один из видов раковой опухоли. С помощью такого рода методов можно предотвратить 45 наследственных заболеваний. Существуют многочисленные другие выдающиеся результаты биоинженер-ного проектирования и конструирования, о которых здесь нет возможности говорить; их развитие способно качественно изменить облик нашей цивилизации, так как они содержат реальные средства преобразования природы человека.

Разумеется, вмешательство на генетическом уровне таит колоссальные риски. Но ведь всякое большое дело - это большой риск. Биоинженерное развитие неодолимо. Убожество заклинаний тех, кто его хотел бы остановить, очевидно. Несомненно, вопросы риска должны стоять на первом плане с целью контроля и снижения его меры, создания страховочных и компенсирующих средств, как это делалось всегда. Необходимо разумное законодательное регулирование этой деятельности, запретить же ее невозможно.

Развитие биотехнологий теснейшим образом связано не только с нанотехнологиями, без которых оперирование на уровне биомолекул и отдельных генов было бы немыслимо, но и с развитием информационных и когнитивных технологий. Бурное развитие информационных технологий проникло всего за несколько десятилетий бо все поры социальной жизни, создало, без преувеличения, новый тип человеческого общества. И это развитие продолжает ускоряться. На повестке дня квантовые компьютеры и ДНК-компьютеры, создание «мыслящих» роботов, заменяющих человека в самых сложных видах деятельности и молекулярных роботов, которые будут выполнять оздоровительные действия внутри организма. Набирает темпы все более широкое внедрение в организм датчиков, регуляторов, электронных систем, выполняющих функции отдельных органов и способных с помощью специальных программ контролировать и оптимизировать функции организма вплоть до отдельной клетки, более того - корректировать психологические свойства личности, так как вполне мыслимы программы, исключающие некоторые поступки (подобно тому, как они запрещаются нашими ментальными структурами, выработанными воспитанием, но не всегда действенными).

Я не говорю уже о принципиально новых возможностях образования, обучения, общения, о перспективах замещения вещественного потребления информационным. Эти и многие другие захватывающие перспективы, вполне реальные и не столь отдаленные, описаны в серьезной научной литературе. Они имеют самое непосредственное отношение к проблеме совершенствования человека. Их реализация будет означать вместе с тем совершенствование общества, отмирание и переустройство многих его типических структур и функций, вплоть, например, до постепенного упразднения бюрократии.

Несколько слов о радикальных проектах преобразования человека, которые живо обсуждаются в последнее время. Речь идет о трансгуманоидах, о процессах симбиоза человека и робота, о постепенном замещении всех человеческих органов искусственными, в результате чего человек покинет свое бренное тело, не будет нуждаться в пище и воздухе, опасаться радиации и сможет обрести бессмертие. Сюда же относится проект «бессмертного электронного человека», заявленный нашим бывшим соотечественником, профессором А. Болонкиным, крупным специалистом в области информационных технологий, проживающим ныне в США. Эти и подобные им проекты (современные варианты идеи «сверхчеловека»!!) исходят из необходимости преодоления человеком своей биологической организации, поскольку, как полагают их авторы, жизнь на Земле обречена в силу неизбежной экологической катастрофы. Обоснования таких проектов преобразования человека, несмотря на ряд вполне допустимых теоретических посылок, во многом несостоятельны, содержат «обещания», имеющие налет фантастики или реально невыполнимые в ближайшие десятилетия. Земная же цивилизация в цейтноте, можно не успеть. В проектах такого рода категорически неприемлема, крайне опасна стратегическая установка на невозможность преодоления экологического кризиса, на замену биологической цивилизации электронной. Жизнь есть высшая, непререкаемая ценность! Все силы человечества должны быть направлены на ее сохранение. Информационные технологии имеют исключительно большой преобразовательный потенциал, но в их оценке важно различать реальные и абстрактные возможности.

Что касается когнитивных технологий, связанных с исследованиями мозга и психики, то их достижения пока менее впечатляющи. Однако они уже успели себя зарекомендовать в качестве продуктивных средств решения проблем биоинформатики, инженерной психологии и различных видов практической деятельности. Вслед за расшифровкой генома человека мы стоим на пороге расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений. Это может вооружить новыми сильными средствами преобразования человека, но вместе с тем способно привести к изменению фундаментальных основ межличностных коммуникаций, к нарушению принципа относительной «закрытости» субъективного мира личности. Появится возможность небывалого контроля над другим человеком, «раскрытия» сокровенных мыслей, желаний, намерений личности помимо ее воли. Вполне вероятно, что некоторые останутся «закрытыми». Кто именно, на каком основании и зачем будет «открывать» остальных?

Говоря о развитии четырех мегатехнологий, которые создают мощнейшие средства преобразования человека и общества, я весьма далек от восторженной эйфории, отдаю себе ясный отчет в масштабе порождаемых проблем и в том, что без их разрешения или нейтрализации невозможно подлинное совершенствование человека и общества. Более того, если мы не сумеем осторожно, предусмотрительно, благонамеренно, во всеоружии тщательной научной экспертизы использовать эти мощнейшие средства, то нашей цивилизации может быть нанесен непоправимый, гибельный ущерб. Здесь необходима трезвая, основательная позиция, поддерживающая в то же время мужество духа и противостоящая паническим настроениям. Ведь исторический опыт свидетельствует, что всякое достижение (производственное, научное, техническое), поднимавшее цивилизацию на новую ступень, всегда создавало новые грозные проблемы такого же масштаба (например, открытие внутриядерной энергии и создание атомной бомбы). Тут нет ничего особенного: решив одну проблему, мы должны быть готовы решать вызванные этим новые, еще более сложные проблемы. То же самое мы видим и на уровне личности. Наше существование всегда, от начала и до конца проблемно. Это прописные истины, опирающиеся на исторический опыт.

Что дальше?

Ясно, что наличие средств само по себе недостаточно для решения проблемы. Для этого необходимы многочисленные условия. Бегло описанные выше мощные средства преобразования человека и общества нуждаются в существенном развитии, разрознены, не концентрируются какими либо крупными структурами в целях планомерного решения экологической и других глобальных проблем (в конечном итоге, в целях планомерного преобразования человека!). Не созрели многие политические, экономические, социальные условия, чтобы ясно поставить эту стратегическую задачу и приступить к соответствующим действиям, чтобы объединить в этом отношения усилия ведущих стран мира, таких как США, Россия, страны Западной Европы, Китай, Индия, Япония. Пока их эгоистические интересы слишком преобладают над глобальными интересами земной цивилизации. Более того, мы наблюдаем тенденцию углубления внутренних конфликтов в мировом сообществе. Перспективы их смягчения пока крайне смутны, несмотря на развивающиеся процессы глобализации, которые сейчас охватывают в основном информационную сферу, а в остальном выражают по преимуществу эгоистические интересы транснациональных корпораций. Но из всего этого не следует, что мы должны безвольно ждать, когда сами по себе созреют необходимые условия. Сами по себе они могут вообще не созреть. Все делается отдельными людьми, группами людей, создающими соответствующие структуры, которые объединяет, концентрируют усилия, преодолевают препятствия на пути решении определенной крупномасштабной задачи, начиная с малого. Другого не бывает. (Опять я вынужден повторять общие места, так как убежден, что в нынешней ситуации это очень важно. Высокомерие по отношению к столь простым истинам - известная форма оправдания гражданского безволия, «пофигизма», дряблости духа под маской «высоко-мыслия»).

Поэтому для всех, кто убежден в крайней необходимости активно противостоять нарастанию гибельных процессов в земной цивилизации, верящих в реальную возможность их преодоления, наступило время сплочения и организации. И на первом плане сейчас создание интеллектуальных центров, способных стратегически осмыслить пути тех преобразований человека и общества, которые остро назрели в результате экологического кризиса и связанных с ним глобальных проблем. На эту тему написано очень много, но пока отсутствует глубокий, ответственный, систематический анализ, позволяющий выработать теоретически обоснованную оценку наиболее узких мест и наиболее опасных звеньев проблемы, определить реальные средства и условия позитивных сдвигов, создать программу реалистических шагов на пути ее решения, программу, которая могла бы служить основой для критического обсуждения и совершенствования и стала бы руководством к действию.

Эту работу надо выполнить для нового поколения, для ближайшего будущего, которое теперь наступает слишком быстро, «незаметно». Такого рода центр может быть создан на общественных началах, рассчитывая на поддержку государства (я имею в виду пока наших соотечественников; у России, конечно, внутренних проблем, как говорится, выше крыши; а у кого их нет; но поскольку роль России в мировых процессах высока и будет, несомненно, возрастать, есть надежда, хотя и слабая, что наше нынешнее правительство найдет возможность уделить этому некоторое внимание и скромные средства). Подобные центры, несомненно, будут созданы во всех развитых странах. Нечто похожее давно существует уже в разных неразвитых формах. Но вряд ли можно говорить о каких-либо действительно значительных в теоретическом плане и, главное, практически целенаправленных результатах их деятельности.

Преобразования человека и общества, безусловно, должны мыслиться как постепенный и длительный процесс, предполагающий несколько этапов. Согласно расчетам выдающегося ученого Н. Моисеева, если все и дальше пойдет, как теперь, нам осталось около 100 лет. Срок в об-щем-то немалый, примерно время для трех поколений, но при условии, что продолжится стремительное развитие NBIC и плодотворное использование его результатов во всех сферах социума, что будет возможность сосредоточиться на решении главной проблемы в более или менее терпимой обстановке. Но последнее, к сожалению, маловероятно. В ближайшее десятилетие следует ожидать резкого обострения борьбы за энергетические ресурсы, за воду и другие источники жизни. Уже сейчас первостепенной задачей является обуздание мирового терроризма, тех экстремистских сил, которые грозят ввергнуть человечество во мрак варварства и религиозного фанатизма. Думаю, на этом первом этапе неизбежны масштабные катаклизмы и использование силовых методов борьбы, вплоть до крайних. Региональные катаклизмы примут глобальные очертания, экологической системе будет нанесен, дальнейший ущерб, к этому добавится доходчивая для каждого проблема не только воды, но и воздуха. На западный, да и на восточный мир ощутимо повеет холодом небытия. Это, скорее всего, остудит закоренелый эгоистический пыл самых мощных держав, прояснит безотлагательную потребность объединения главных усилий в целях выживания. Надо полагать, что в этом России будет принадлежать первостепенная роль в силу ее колоссальной территории и громадных природных ресурсов.

Разумеется, возможны другие, более мрачные сценарии. Однако все же высока вероятность, - мы должны в это верить и всемерно содействовать этому, - что народы самых крупных стран, олицетворяющих земную цивилизацию как в западных, так и в восточных формах культуры, смогут в достаточной степени объединиться, чтобы сконцентрировать усилия для выхода из глобальных тупиков. Что бы там ни говорили, у человечества еще достаточно высок альтруистический потенциал и инстинкт самосохранения. Оно располагает быстро возрастающими научно-технологическими и иными ресурсами самопреобразования, которые комплексно охватывают генетические, функционально-физиологические и психологические регистры. Развитие NBIC, направляемое интенсивными гуманитарными исследованиями и контролируемое социальной экспертизой, способно, вызвать такие глобальные социально-экономические, структурные, организационные и ментальные преобразования, которые, по крайне мере, к концу века могут сформировать новый тип цивилизации. В ней будут преодолены или эффективно блокироваться агрессивные интенции и потребительские вожделения в их нынешней форме.

Что касается последних, то они означают ненасытное присвоение индивидом все возрастающего количества вещества и энергии в виде продуктов производства и природных явлений - глубинную причину экологического кризиса. Однако для нормальной жизнедеятельности индивида достаточно сравнительно небольшое потребление вещества и энергии. Вместе с тем всякая потребность индивида (в куске хлеба или в бриллиантовом колье) и ее удовлетворение информационно опосредованы. Информация же инвариантна по отношению к вещественным и энергетическим свойствам несущего ее сигнала, т.е. одна и та же информация может быть воплощена и передана самыми разными по своим физическим свойствам сигналами. Несущий самую ценную информацию сигнал может быть совершенно ничтожным по своей массе и энергии. Отсюда возможность колоссальной экономии вещества и энергии, потребляемой из внешней среды, путем замещения вещественных объектов информационными (виртуальными) в чрезвычайно большой сфере потребления, возможность изменения значимости самого акта потребления, его экзистенциального смысла. Реализация такой возможности (наблюдаемая в ряде случаев и сейчас) будет ведущей в новой цивилизации, способной создавать неизвестные нам ныне экзистенциальные смыслы и ценности, сохраняя те традиционные высшие смыслы и ценности, которые утверждались всей историей человечества.

Здесь нет возможности подробнее останавливаться на описании вероятных возможностей преобразования человека и общества, это требует специального анализа и обсуждения. Многие вопросы, безусловно, остаются дискуссионными и лежащими за пределами нашего сегодняшнего знания и миропонимания - будущее, как уже отмечалось, всегда ставит нас не только в проблемную, но и в допроб-лемную позицию, изобилует такими поворотами, которые нельзя предвидеть. Тем не менее, прогнозы возможны и необходимы, от них зависит постановка целей. А в еще большей мере необходима борьба за желаемое будущее.

Я верю, что совершенствование человека и общества -реальная задача, что для этого у нас есть и будут нарастать действенные средства, что многие люди готовы посвятить себя этой великой цели (и их будет все больше), что возможно создание крупных структур, способных объединить талантливых ученых и мыслителей, аккумулировать достаточные средства для решения этой задачи. Я отдаю себе полный отчет в ограниченности моего ума и духовного горизонта, поэтому у меня нет особых претензий. Но то же самое я думаю и о своих оппонентах. Я уважаю деловых и квалифицированных оппонентов и без малейших амбиций готов принять их обоснованные аргументы.

Главное же состоит в том, что нынешнее состояние земной цивилизации, судьба наших детей и внуков, властно обязывают нас не просто говорить, но действовать.

2008 г.

СОДЕРЖАНИЕ

Аннотированный список книг издательства «Канон+» РООИ «Реабилитация» вы можете найти на сайте iph.ras.ru/kanon или Заказать книги можно, отправив заявку по электронному адресу: kanonplus@mail.ru

ДУБРОВСКИЙ Давид Израилевич

ОБМАН

Философско-психологический анализ Второе, доп. издание

Ответственный за выпуск Божко Ю. В.

Подписано в печать с готовых диапозитивов 28.01.2010. Формат 84x108732. Бумага офсетная. Печать офсетная. Уел. печ. л. 17,64. Уч.-изд. л. 12,2. Тираж 800 экз. Заказ 271.

Издательство «Канон +» РООИ «Реабилитация». 111627, Москва, ул. Городецкая, д. 8, корп. 3, кв. 28. Тел/факс 702-04-57.

E-mail: kanonplus@mail.ru

Сайт: iph.ras.ru/kanon или

Республиканское унитарное предприятие «Издательство «Белорусский Дом печати».

ЛП № 02330/0494179 от 03.04.2009.

Пр. Независимости, 79, 220013, Минск.

Дубровский Давид Израилевич —

Это первая и, к сожалению, пока единственная книга в нашей философской литературе, специально посвященная обману — столь повсеместному явлению, пронизывающему все поры нашей личной и общественной жизни. Фундаментальная ценность правды понятна каждому. Но представьте себе, что произошло бы в жизни людей, в политике, экономике и т.п., если бы вдруг все люди перестали обманывать, говорили только правду?

Автор ставил своей целью: рассмотреть и по возможности упорядочить чрезвычайно многообразные проявления обмана, осмыслить такие феномены как добродетельный обман, полуправда, самообман, опираясь на философские, психологические, исторические материалы и произведения художественной литературы. В приложении помещены статьи, которые позволяют углубить понимание отдельных вопросов обсуждаемой темы.

1929 г. рождения.

Участник Великой Отечественной войны. Доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии Российской Академии Наук (РАН), Сопредседатель Научного Совета РАН по методологии искусственного интеллекта. Автор более 250 научных работ, посвященных проблеме «Сознание и мозг», вопросам теории познания, анализу ценностно-смысловых и деятельно-волевых структур сознания,бессознательной сферы психики, методологическим проблемам искусственного интеллекта. Много лет занимается восточными единоборствами, обладатель черного пояса каратэ-до с 1985 г. Невзирая на возраст, продолжает руководить двумя группами своих учеников (одна из которых состоит из сотрудников Института философии РАН).

1

Это прежде всего работы В.И. Свинцова, сохранившие и ныне свое значение; на них я часто ссылаюсь в книге. Значительный интерес и сегодня представляет статья Г. Ч. Гусейнова «Ложь как состояние сознания» (Вопросы философии, 1989, № 11). Поставленные в ней вопросы о деформациях общественного сознания и языка под влиянием политических и идеологических факторов и проведенный под этим углом анализ феномена лжи, представляют высокую актуальность и в наши дни; в статье содержатся довольно точные провидения того, что происходит сейчас в нашей общественной жизни и культуре

(обратно)

2

См. напр.: Знаков В.В. Психология понимания правды. СПб. 1999.

(обратно)

3

Им посвящен весь № 5 журнала «Логос» за 2008 г.

(обратно)

4

Многочисленные факты такого рода описаны и документально подтверждены академиком Э.П. Кругляковым (См.: Кругляков Э.П. «Ученые» с большой дороги. М., «Наука», 2001. 320 с.).

(обратно)

5

Большая Энциклопедия в 62-х томах. Т. 29. М. Терра, 2006. С. 412.

(обратно)

6

Психологическая энциклопедия. Изд. 2-е. М.-СПб, 2003. С. 481.

(обратно)

7

Достоевский Ф.М. Полное Собр. соч. в 30-ти т. Л., 1980. Т. 20. С. 17.

(обратно)

8

Животные действительно более «открыты», лишены ролевых масок, непосредственны, совершенно «искренни» в выражении своих эмо

(обратно)

9

случайно ведь миллионы людей содержат собак, которые являются их верными друзьями и дают им нечто такое, что не способны дать люди. Знаменитая Джой Адамсон писала: «Меня не раз удивляло, почему многие из нас так замкнуто держат себя с другими людьми, тогда как в присутствии животных они становятся самими собой. Не дают ли животные нам, людям, ощущение гарантии, которое мы редко испытываем, общаясь друг с другом?» (Адамсон Дж. Моя беспокойная жизнь. М., 1982. С. 169).

(обратно)

10

См.: Лоренц К. Кольцо царя Соломона. М., 1980; Клике Ф. Пробуждающееся мышление. М., 1985; Зорина З.А., Смирнова А.А. О чем рассказали «говорящие» обезьяны. М., 2006; Разумное поведение и язык. Коммуникативные системы животных и человека. Проблема происхождения языка. Под ред. АД. Кошелева и Т.В. Черниговской. М. «Языки

славянской культуры», 2008.

(обратно)

11

См.: Свинцов В.И. Отсутствие сообщения как возможный источник информации: логико-гносеологический аспект // Философские науки. 1983. № 3; Свинцов В.И. Квалификаторы «истинно» и «ложно» на непропозициональных уровнях // Философские науки. 1987. № 3.

(обратно)

12

Монтень М. Опыты. Кн. 1 и 2. М., 1980. С. 594.

(обратно)

13

Кант Я. Соч.: В 6-тит. Т. 2. М., 1964. С. 201.

(обратно)

14

Монтень М. Опыты. Кн. 1 и 2. С. 35.

(обратно)

15

В отличие от правдивости иногда говорят о праведности. Под праведностью понимают беззаветную преданность принципам морали и справедливости. Чаще всего праведником называют человека благочестивого, свято соблюдающего религиозно-нравственные предписания.

(обратно)

16

Психология личности: Тексты. М., 1982. С. 111.

(обратно)

17

Европейские поэты Возрождения. М., 1974. С. 369.

(обратно)

18

Там же. С. 135.

(обратно)

19

Там же. С. 642.

(обратно)

20

Там же. С. 604.

(обратно)

21

См.: Мазур М. Качественная теория информации. М, 1974.

(обратно)

22

Свинцов В. И. Заблуждение, ложь, дезинформация (соотношение понятий и терминов) // Философские науки. 1982. № 1. С. 80.

(обратно)

23

Там же.

(обратно)

24

Свинцов В.И. О дезинформации // Текст как психолингвистическая реальность. М, 1982.

(обратно)

25

См., например: Hellfeld М. fan, Klonne A. Die betrogene Generation: Yugend in Deutschland unter den Faschismus. Koln, 1985.

(обратно)

26

Цит. по: Федорова КВ. Императорский Рим в лицах. М., 1979. С. 25.

(обратно)

27

Немецкая поэзия XVII века. М.. 1976. С. 114.

(обратно)

28

Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 38.

(обратно)

29

Все это входит в арсенал средств политической манипуляции сознанием масс, которая бывает настолько изощренной, что достигает ранга искусства См., например: Riker W. Н. The art of political manipulation. New Haven, London, 1986.

(обратно)

30

Мельников Д., Черная Л. Преступник № 1. Нацистский режим и его

фюрер. М., 1983. С. 233.

(обратно)

31

Там же. С. 53. Очень интересные документальные свидетельства на этот счет, касающихся также методов действий Гитлера и Сталина, содержатся в обстоятельном исследовании английского историка Алана Буллока (См.: Буллок Алан. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Сравнительное жизнеописание. Т. 1 ит. 2. Смоленск, 1998).

(обратно)

32

См.: Письма Плиния Младшего. М., 1983. С. 395-396.

(обратно)

33

Тацит К. Соч.: В 2-х т. М., 1969. Т. 1. С. 157. Смотрите, какую знакомую картину рисует Тацит: «все, что говорилось на форуме, в узком кругу, на пиршестве, тотчас подхватывалось и вменялось в вину, так как всякий спешил предвосхитить другого и обречь его на расправу, часть, чтобы спасти себя, большинство - как бы захваченные поветрием» (Там же).

(обратно)

34

Там же. С. 128.

(обратно)

35

Там же. С. 131.

(обратно)

36

Там же. Т. 2. С. 164.

(обратно)

37

Ср.: «А тирану все это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о возведенных на них обвинениях» (Новое известие о России времени Ивана Грозного. Сказание Альберта Шлихтинга. Л., 1934. С. 19).

(обратно)

38

^ Надо сказать, что доносы практикуются и в наше время. Еще совсем недавно официальные органы не брезговали анонимками. Тут приходит на память римский император Траян, который не только восстановил законность и решительно расправился с доносчиками, но и отверг анонимки, строжайше запретив принимать их к рассмотрению. Траян писал Плинию: «Безымянный донос о любом преступлении не должно принимать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени» (Письма Плиния Младшего. С. 206).

(обратно)

39

Тацит К. Соч.: В 2-х т. Т. 2. М., 1969. С. 47.

(обратно)

40

Эта проблема в той или иной степени затрагивалась рядом авторов. Она получила наиболее интересную постановку и освещение в работах В.И. Свинцова (см.: Свинцов В.И. Отсутствие сообщения как возможный источник информации: логико-гносеологический аспект // Философские науки. 1983. № 3; он же: Истина, добро, красота // Философские науки. 1988. № 1. Лишь недавно, как отмечалось выше, она получила освещение в № 5 журнала «Логос» за 2008 г.

(обратно)

41

См., напр.: Hill Th.E. Autonomy and benevolent lies. Joum. of value inquiry. Dordrecht, 1984. Vol. 18, № 4. Даже в «Стэндфордской философской энциклопедии» нет специальной статьи, посвященной добродетельному обману.

(обратно)

42

См.: Свинцов В.И. Отсутствие сообщения как возможный источник информации: логико-гносеологический аспект // Философские науки. 1983. №3.

(обратно)

43

Л.Н. Толстой о литературе. Статьи, письма, дневники. М, 1955. С. 19.

(обратно)

44

Европейские поэты Возрождения. М., 1974. С. 546.

(обратно)

45

Свинцов В.И. Истина, добро, красота // Философские науки. 1988. № 1.С. 40.

(обратно)

46

См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 45.

(обратно)

47

Там же. С. 135.

(обратно)

48

Там же. С. 122.

(обратно)

49

Там же. С. 214-215.

(обратно)

50

Там же. С. 29.

(обратно)

51

Там же. С. 87.

(обратно)

52

Там же. С. 111.

(обратно)

53

Там же. С. 232.

(обратно)

54

Там же. С. 229.

(обратно)

55

Категории аксиологического и праксеологического (наряду с категориями онтологического и гносеологического) являются фундаментальными для философского знания и, следовательно, для анализа явлений духовной жизни; они нередуцируемы к другим категориям и друг к другу, находятся между собой в отношениях взаиморефлексии. (См.:

Дубровский Д.И. О специфике философской проблематики и основных категориальных структурах философского знания // Вопросы философии. 1984. № 11).

(обратно)

56

Гроссман В. Жизнь и судьба // Октябрь. 1988. № 1. С. 4.

(обратно)

57

Ларошфуко Франсуа де. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 170.

(обратно)

58

Там же. С. 155.

(обратно)

59

Там же. С. 159.

(обратно)

60

Там же.

(обратно)

61

Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 231.

(обратно)

62

Там же. С. 211.

(обратно)

63

' Там же. С. 159.

(обратно)

64

Там же. С. 10-11.

(обратно)

65

Там же. С. 10.

(обратно)

66

Там же. С. 269.

(обратно)

67

Там же. С. 6.

(обратно)

68

Там же. С. 7.

(обратно)

69

Там же. С. 6.

(обратно)

70

Там же. С. 5.

(обратно)

71

Там же.

(обратно)

72

Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР - 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 185.

(обратно)

73

Там же. С. 186.

(обратно)

74

См. журнал «Нева». 1988. №> 7, 8. Психология главных обвиняемых на знаменитых процессах 1936-1938 гг., которые оговаривали самих себя, в их числе Н.И. Бухарина, была глубоко раскрыта Троцким (см.: Троцкий Л.Д. Преступления Сталина. М. Изд. Гуманитарной литературы, 1994. Эта книга представляет большой исторический интерес своей документальной основой, касающейся событий того времени и характеристик основных персонажей).

(обратно)

75

Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР - 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 284.

(обратно)

76

Там же.

(обратно)

77

Там же. С. 309.

(обратно)

78

Там же. С. 346. Полезно привести и заключительные слова речи Вышинского: «Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенному от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем - великим Сталиным - вперед и вперед к коммунизму» (там же).

(обратно)

79

См.: Литературная газета. 1988, № 37. С. 5.

(обратно)

80

См.: Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. С. 34.

(обратно)

81

Платон. Государство. 382Ь. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 162.

(обратно)

82

Там же.

(обратно)

83

Там же. С. 162-163.

(обратно)

84

Там же. С. 163.

(обратно)

85

Там же. С. 169.

(обратно)

86

Там же.

(обратно)

87

Там же.

(обратно)

88

Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 6.

(обратно)

89

Свинцов В.И. Истина, добро, красота // Филос. науки. 1988. № 1. С. 42.

(обратно)

90

Виноградов И. Может ли правда быть поэтапной? // Иного не дано. М., 1988. С. 278.

(обратно)

91

См об этом подробнее в приложении «Взаимозависимость знания и незнания».

(обратно)

92

Лихачев Д.С. Тревоги совести // Литературная газета. 1987, № 1. С. 6.

(обратно)

93

«Не так благотворна истина, как зловредна ее видимость» {Ларошфуко. Мемуары Максимы. Л., 1971. С. 155).

(обратно)

94

Монтень писал: «мне так тягостно кого-нибудь оскорбить, что я не могу этого сделать даже во имя правды» {Монтень Мишель. Опыты. Кн.З.М., 1979. С. 263.

(обратно)

95

$См.: Лихачев Д. С. От покаяния - к действию! // Литературная газета. 1987, № 37. С. 2.

(обратно)

96

Хорошо об этом сказал Б.Л. Пастернак: «Множество ложных взглядов стало догматами потому, что они утверждаются всегда в паре с чем-нибудь другим, неопровержимым и даже священным, и тогда как бы часть благодати с этих абсолютных бесспорностей переходит на утверждения, далеко не для всякого обязательные».

(обратно)

97

Симонов П.В. Эмоциональный мозг. М., 1981.

(обратно)

98

Pratt С.С. Free Will // Mind, Matter and Method. Minneapolis, 1966. P. 184. Согласно Пратту, свобода воли - самообман. С нашей точки зрения, это весьма интересный случай, когда реальное явление объявляется иллюзорным, это - своего рода самообман наоборот.

(обратно)

99

См., например: Palush S. Self-Deception // Inquiry, 1967, 10. Р. 268-278. Reilly Р. Self-Deception: Resolving the Epistemological Paradox // Personal-ist, 1976, 57. P. 393; Hight M.R. A Study of Self-Deception. New-Jersy, 1980. ,

(обратно)

100

Юрр D. On Self-Deception // The Philosophical Quartely, 1980. Vol. 30, №121.

(обратно)

101

Bach Kent. An Analysis of Self-Deception // Philosophical and Phenomenological Research, 1981. Vol. XLI, № 3. P. 352.

(обратно)

102

Ibid. P. 359.

(обратно)

103

Palmer A. Caracterizing Self-Deception // Mind. 1979. Vol. 88, № 359.

(обратно)

104

Европейские поэты Возрождения. М, 1974. С. 547.

(обратно)

105

Ларошфуко Франсуа де. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 159.

(обратно)

106

Там же.

(обратно)

107

Там же. С. 192.

(обратно)

108

J Там же С. 170.

(обратно)

109

Там же. 159.

(обратно)

110

Нищие, Фридрих. По ту сторону добра и зла // Вопросы филос. 1989, № 5. С. 124, 126, 127, 136, 144, 142. Эта страсть к разоблачению личности обнаруживается у выдающихся мыслителей слишком часто. Вспомним хотя бы Руссо с его стремлением «срывать маски» не только с других, но и с самого себя. Но за содранной с мясом маской, как правило, обнаруживает себя другая, еще более «естественная», напрочь сросшаяся с лицом (см.: Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3-х т. Т. 3. М., 1961. С. 669).

(обратно)

111

Там же. С. 124-125 и др.

(обратно)

112

Трубецкой С.Н. Чему нам надо учиться у материализма// Вопросы философии, 1989, № 5. С. 109.

(обратно)

113

Цит. по: Фромм Эрих. Бегство от свободы. М., 1990. С. 79.

(обратно)

114

Дубровский Д.И. Проблема идеального. М., 1983. С. 76-100.

(обратно)

115

Цакабадзе З.М. Человек как философская проблема. Тбилиси, 1970. С. 22.

(обратно)

116

Ницше, Фридрих. Сумерки богов. М., 1986. С. 80.

(обратно)

117

Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.

(обратно)

118

Гроссман Василий. Жизнь и судьба // Октябрь, 1988, № 1. С. 109.

(обратно)

119

Огонек. 1989, № 49. С. 6.

(обратно)

120

Толстой Л.Н. Исповедь.

(обратно)

121

Борн М. Физика в жизни моего поколения. М., 1963. С. 7.

(обратно)

122

Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. М., 1985.

(обратно)

123

Полани М. Личностное знание. С. 140.

(обратно)

124

См.: Argyle М., Cook М. Gaze and mutual gaze. Cambridge, 1976.

(обратно)

125

См.: Рубцов В.В., Урсул Л.Д. Проблема внеземных цивилизаций. Гл. VII, § 3. Кишинев, 1984.

(обратно)

126

См.: Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1973.

(обратно)

127

Цит. по: Вавилов С.И. Исаак Ньютон. М.-Л., 1943. С. 265. 94.

(обратно)

128

Интересный анализ социально-психологического аспекта негативного отношения представителей фундаментальной науки к исследованию паранормальных психических явлений содержится в кн.: Малкей М. Наука и социология знания. М, 1983. С. 146-153. (Следует подчеркнуть, что особенно в последние два десятилетия под влиянием новых социальных условий в нашей стране возникло огромное число спекуляций и фальсификаций, связанных с паранормальными явлениями, множество энергично «продвигаемых» шарлатанами от науки всевозможных псев-донов^ий и псевдопроблем, находящих нередко поддержку у государственных органов См.: Кругляков Э.П. «Ученые» с большой дороги. М., 2001.- Дополнение сделано при подготовке второго издания).

(обратно)

129

См.: Самохвалов В.П. Некоторые проблемы экологии в психиатрических исследованиях. Обзор литературы // Медицинский реферативный журнал. Разд. XIV. 1982, №11.

(обратно)

130

См.: Чуприков А.Л., Бурова Н.В., Власова Н.Ю., Ермакова И.Л. Распределение рукости и некоторых антропофизиологических признаков среди практически здорового населения Москвы. М., 1979.

(обратно)

131

См.: Lesse S. Hypochondrical and psychosomatic disorders masking depression in adolescent// Amer. Jorn. Psychother. 1981. Vol. 75, № 3.

(обратно)

132

Cm.: Rassidakis N.C. and oth. On the incindence of Malignancy among schizophrenic patients //Agressologie, 1973, № 4.

(обратно)

133

См.: Турецкая Б.Е., Романенко А.А. Предсмертные ремиссии в конечных состояниях шизофрении // Журнал невропатологии и психиатрии. 1975. Вып. 4.

(обратно)

134

Проблема ДС крайне слабо освещена в нашей философской литературе; сравнительно широко она обсуждается в аналитической философии. См. обзорную статью по этой теме в «Стэндфордской философской энциклопедии», а так же раздел «Knowing Other Minds» в антологии The Nature of Mind. Ed. By D.M. Rosenthal. N-Y., Oxford, 1991; монографиях: Wisdom, J. Other Minds, 2nd. edition, Oxford: Blackwell, 1968; Hyslop, A. Other Minds, Dordrecht: Kluwer, 1995; Avramides, A. Other Minds, London: Routledge, 2001.

(обратно)

135

% ’

(обратно)

136

См. Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М., «Канон+», 2009. 472 с.

(обратно)

137

Такого рода подход к теоретическому решению проблемы «сознание и мозг» разрабатывается мной в течение многих лет. См.: Д.И. Дубровский. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М., «Наука», 1971; Он же: Информация, сознание, мозг. М, «Высшая школа», 1980; Он же: Проблема идеального. М., «Мысль», 1983; второе, доп. изд. М., «Канон+», 2002; Он же: Зачем субъективная реальность или «почему информационные процессы не идут в темноте?» (ответ Д. Чалмерсу) // Вопросы философии, 2007, № 3; перепечатана в книге: Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М. «Стратегия-Центр», 2007, и др.

(обратно)

138

Некоторые авторы, обсуждая проблему ДС, возлагают надежды на телепатию. Они считают, что если бы телепатическое восприятие действительно имело место, то тем самым мы бы получили непосредственное знание о состояниях СР другого человека. Однако это неверно. Во-первых, если признавать телепатию, то все равно нужно допустить определенные сигналы, которые передаются от одного мозга к другому, расшифровываются последним и т.п. (примерно та же ситуация, что и при восприятии речи другого человека!) и тем самым нельзя говорить о прямом, непосредственном знании. Но главное в том, что у нас по-прежнему нет никаких достаточных оснований считать, что источник сообщения обладает СР; это сообщение, в принципе, могло быть произведено разными способами, безотносительно к наличию или отсутствию у источника СР.

(обратно)

139

Pickard Н. Emotions and the Problem of Other Minds // Philosophy and the Emotions. Ed. by A. Hatzimoysis, Cambridge University Press, 2003. P. 100-101.

(обратно)

140

См.: Malcolm, N. Knowledge of Other Mind // The Nature of Mind. Ed. By D.M. Rosenthal. N.-Y., Oxford, 1991. См. в этой же антологии следующие публикации: Strawson, P.F. Person; Shoemaker, S. How is Self-Knowledge Possible.

(обратно)

141

См. критическое рассмотрение В.П. Филатовым «аргумента от аналогии»: В.П. Филатов. Методология социально-гуманитарных наук и проблема «другого сознания» // Эпистемология и философия науки. 2005, № 3. Автор справедливо подчеркивает значение проблемы ДС для методологии социально-гуманитарных наук и слабость разработки этой крайне актуальной тематики, он выделяет острые вопросы, которые вызывают повышенный интерес студентов-гуманитариев и стремится дать на них ответы.

(обратно)

142

Russell, В. Analogy // The Nature of Mind. Ed. By D.M. Rosenthal. N.-Y, Oxford, 1991. P. 89-91.

(обратно)

143

Melnyk, A. Inferense to the Best Explanation and Other Minds // Australasian Journal of Philosophy, 1994, 72.

(обратно)

144

Алексеев А.Ю. Понятие «Зомби» и проблема сознания // Проблема сознания,в философии и науке. М., 2009; Нагуманова С.Ф. Достаточен ли «аргумент мыслимости» для опровержения материалистического понимания сознания? // Проблема сознания в философии и науке. М., 2009.

(обратно)

145

Смирнова Н.М. Трансцендентальная интерсубъективность, проблема «чужих сознаний» и искусственный интеллект // Искусственный интеллект: междисциплинарный подход. М.: «ИИнтелл», 2006.

(обратно)

146

1 См.раздел «Knowing Mental States» в сборнике: Consciousness. New Philosophical Perspectives. Oxford, 2003, особенно статью в этом разделе: Nichols, Sh. and Stich, St., How to read your own Mind: A cognitive Theory of Self-Consciousness. См. так же в этой связи одну из наиболее репрезентативных публикаций, посвященных защите «Теории теории»: Gop-nik A. and . Wellman. Н. The Theory Theory // Mapping the Mind. Ed by

(обратно)

147

Gelman and L. Hirschfeld. Cambridge, 1994.

(обратно)

148

СмДубровский Д.И. Гносеология субъективной реальности. К постановке проблемы // Эпистемология и философия науки, 2004, № 2; Он же: Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд. 2-е, доп., М., 2002, глава «Структура субъективной реальности», С. 83-116; Он же. Новое открытие сознания? (По поводу книги Дж. Серла «Открывая сознание заново») // Вопросы философии, 2003, № 7; Он же: В «Театре» Дэниэла Деннета (По поводу одной популярной концепции сознания) // Философия сознания: история и современность. М.: МГУ, 2003. (указанные три статьи перепечатаны в моей книге: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М.: «Стратегия-Центр», 2007).

(обратно)

149

Кемпински, А. Познание больного. Минск, 1998. С. 34-35.

(обратно)

150

См. подробнее: Дубровский Д.И. Расшифровка кодов: методологические аспекты//Вопросы философии, 1979, № 12. Статья перепечатана в моей книге: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М.: Стратегия-Центр, 2007.

(обратно)

151

Синг С. Книга кодов. Тайная история кодов и их «взлома». М: АСТ-Астрель, 2007.

(обратно)

152

Подробно эта базисная динамическая структура СР проанализирована в $юей книге «Проблема идеального. Субъективная реальность» (2-е, доп. изд., М. 2002. Глава «Структура субъективной реальности». С. 83-116).

(обратно)

153

Вопрос о возможности решения указанной задачи ставился и обсуждался мной более тридцати лет тому назад. См.: Дубровский Д.И. Проблема нейродинамического кода психических явлений (некоторые философские аспекты и социальные перспективы) // Вопросы философии, 1975, №6.

(обратно)

154

Юнг КТ. Психологические типы. М., 1924. С. 6.

(обратно)

155

nJbmoH. Соч.: В 3-х т. Т. 3 (2). М, 1972. С. 350.

(обратно)

156

Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30-ти т. Т. 11. С. 25.

(обратно)

157

См.: Немецкая поэзия XVII века. В переводах Льва Гинзбурга. М., 1976. С. 67.

(обратно)

158

Там же. С. 115.

(обратно)

159

Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 30.

(обратно)

160

Там же.

(обратно)

161

! %

Пушкин А. С. Стихотворения. Поэмы. М., 1984. С. 86-87.

(обратно)

162

Там же. С. 167.

(обратно)

163

Европейские поэты Возрождения. М., 1974. С. 322.

(обратно)

164

Там же. С. 643.

J Немецкая поэзия ХУ И века. С. 121.

(обратно)

165

См.: Lifton R., Olson Е. Living and dying. N.Y., 1974.

(обратно)

166

Письма Плиния младшего. М., 1983. С. 158.

(обратно)

167

Там же. С. 136.

(обратно)

168

Монтенъ Мишель. Опыты. Книга вторая. М., 1980. Гл. XXXII. С. 643.

(обратно)

169

Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Анналы. Малые произведения. М.. 1969. Т. 1. С. 300.

(обратно)

170

Монтень Мишель. Опыты. Книги первая и вторая. С. 643.

(обратно)

171

Тацит Корнелий. Сочинения: В 2-х т. Т. 2. История. М., 1969. С. 114.

(обратно)

172

Капустин Б.Г. Критика кантовской критики «права лгать» как выявление границ моральной философии // Логос, 2008, № 5. С. 131-133, 135 и др. В дальнейшем при цитатах или сносках, взятых из материалов данного номера журнала «Логос» будут указываться только автор, название его статьи и страницы, а при повторе сносок на одного и того же автора - только автор и страницы.

(обратно)

173

Скрипник А.П. К проблеме лжи в этике И. Канта. С. 190.

(обратно)

174

Прокофьев А.В. Кант, обман, применение силы... С. 89-90.

(обратно)

175

Апресян Р.Г. О праве лгать. С. 14.

(обратно)

176

Там же. С. 17. Тема конфликта моральных норм является одной из наиболее актуальных областей современных этических исследований. См. обзорную статью в «Стэнфордской философской энциклопедии»: McConnel Terrans. Moral Dilemmas.

(обратно)

177

Гусейнов АЛ. Что говорил Кант или Почему невозможна ложь во благо. С. 108.

(обратно)

178

Апресян Р.Г. Комментарии к дискуссии. С. 212.

(обратно)

179

Скрипник А.П. С. 191.

(обратно)

180

Капустин Б.Г. С. 124.

(обратно)

181

Мясников А.Г. Кантовский просвещенный персонализм и право на ложь. С. 170.

(обратно)

182

Гусейнов А.А. С. 104.

(обратно)

183

Зубец О.П. Ложь как самоустранение. С. 95-96 и др.

(обратно)

184

Близкий пример из жизни приводился и обсуждался мной в эссе «Величие Эпихариды», опубликованном в этой книге.

(обратно)

185

Соловьев Э.Ю. Человек под допросом (нелживость, правдивость и право на молчание). С. 23.

(обратно)

186

Там же. С.32.

(обратно)

187

Зубец О.П. С. 98.

(обратно)

188

Там же.

(обратно)

189

Гусейнов А.А. С. 114.

(обратно)

190

Там же. С. 115.

(обратно)

191

Там же. С. 114.

(обратно)

192

Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М., 1984. С. 214-215.

(обратно)

193

Зубец О.П. С. 99. См. также с. 93-95.

(обратно)

194

Зубец О.П. Аристократизм как основание поступания // Философия и этика. Сборник научных трудов. К 70-летию академика А. А. Гусейнова. М.: Альфа-М., 2009. С. 447-^48.

(обратно)

195

Там же. С. 449.

(обратно)

196

Там же. С. 457.

(обратно)

197

Там же. С. 456 и с. 453.

(обратно)

198

Там же. С. 458.

(обратно)

199

Зубец О.П. Ложь, как самоустранение. С. 102.

(обратно)

200

Более реалистический эскиз ценностной структуры личности предложен мной для других целей, но может быть использован и в плане критического рассмотрения концепции О.П. Зубец {Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность. М.: Мысль, 1983; второе доп. издание. М. Канон+, 2002. Глава «Структура субъективной реальности»).

(обратно)

201

Кант И. Основы метафизики нравственности, М.: Мысль, 1999. С. 824.

(обратно)

202

Скрипник А.П. С. 194.

(обратно)

203

Лоренц К. Кольцо царя Соломона. М.: Мир, 1980; Гудолл Дж. Шимпанзе в природе: поведение. М., 1992; Зорина З.А., Смирнова А.А. О чем рассказали «говорящие» обезьяны. М. Языки славянских культур, 2006; Разумное поведение и язык. Коммуникативные системы животных и человека. Проблема происхождения языка. Под ред. А.Д. Кошелева и Т.В. Черниговской, М. Языки славянской культуры, 2008; Эфроим-сон В.П. Родословная альтруизма // Новый мир, 1971, № 10, перепечатано: Эфроимсон В.П. Гениальность и генетика. М.: Русский мир, 1998; и др.

(обратно)

204

Эфрогшсон В.П. Генетика этики и эстетики. М.: Тайдекс Ко, 2004.

(обратно)

205

Эта проблематика неоднократно обсуждалась в моих работах: Дубровский Д.И. Проблема нейродинамического кода психических явлений (некоторые философские аспекты и социальные перспективы) // Вопросы философии, 1975, № 6; его же. Информация, сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980; его же. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М.: Стратегия-Центр, 2007; его же. Проблема «другого сознания» // Вопросы философии, 2008, № 1 (перепечатана выше). Хочу отметить, что проблема «другого сознания», как показывает наша дискуссия, имеет принципиальное значение для этики.

(обратно)

206

См., напр., обзор: Росс Ф. Чтение мыслей // В мире науки, 2003, № 12.

(обратно)

207

Гусейнов А. А. Учение о житии Александра Зиновьева // Александр Александрович Зиновьев. Под ред. А.А. Гусейнова. М.: РОССПЭН, 2008. С. 357.

(обратно)

208

Гуссейнов А.Л. Что говорил Кант или Почему невозможна ложь во благо? С. 116.

(обратно)

209

Там же. С. 119.

(обратно)

210

Там же. С. 120 (курсив мой - Д.ДО-

(обратно)

Оглавление

  ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

1. ПРИРОДА ОБМАНА

2. ПРОБЛЕМА ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА

3. ПОЛУПРАВДА: ЕЕ ПРИРОДА И СОЦИАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ

4. САМООБМАН

  I. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ЗНАНИЯ И НЕЗНАНИЯ

  III. САМОПОЗНАНИЕ: НАКАНУНЕ XXI ВЕКА

  IV. СМЫСЛ СМЕРТИ И ДОСТОИНСТВО личности

  V. ВЕЛИЧИЕ ЭПИХАРИДЫ

  VI. ПРОБЛЕМА ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА. КАНТ И СОВРЕМЕННОСТЬ

  VII. ПРОБЛЕМА СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА. ВОЗМОЖНО ЛИ ЭТО? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg