«Чертоги Разума. Убей в себе идиота!»

Чертоги Разума. Убей в себе идиота! (fb2) - Чертоги Разума. Убей в себе идиота! [calibre 3.7.0] 4074K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Владимирович Курпатов

ДОКТОР АНДРЕЙ КУРПАТОВ

ЧЕРТОГИ РАЗУМА

Убей в себе идиота!

книга для интеллектуального меньшинства

абсолютно не рекомендована тем, кто готов по любому поводу оскорбиться

Санкт-Петербург 2018

Курпатов А. В.

Чертоги разума. Убей в себе идиота!

978-5-906902-91-7

Мы думаем, что мы думаем.

Но это не так. В нас думает наш мозг. Он делает это в обход сознания, сам по себе. И мы даже не догадыва­емся об истинных причинах своих поступков.

Наш мозг рисует картину реальности. Это он принимает решения, которые мы считаем своими. Это от него зависит, что будет с нами дальше.

Таковы научные факты. Отрицать их бессмысленно. Их надо знать.

Из этой книги вы узнаете, как мыслит ваш мозг и как заставить его работать на вас. Это книга о мозге и мышле­нии, о вашей жизни и о том, как сделать её лучше.

И да, для этого нам придётся убить в себе идиота. Действуйте смелее! Вам понравится...

ISBN: 978-5-906902-91-7 УДК 159.922.1 ББК 88.53 К93

©КурпатовА. В., 2018

Эту книгу я с благодарностью посвящаю участникам первого набора «Академии смысла».

Я знаю то, что ничего не знаю. Но другие не знают даже этого. СОКРАТ

«Господи, какие же все чудовищные идиоты!»

У кого из вас хотя бы раз в жизни не промельк­нула в голове эта мысль?

И вы правы: таково реальное положение дел. Но проблема в другом. Вслушайтесь ещё раз в эту сентенцию: «все идиоты!».

Да, ключевое слово в этом высказывании — «все».

Мы все с вами — идиоты. Нет, не клиниче­ские, конечно. Не те, кого держат в специ­альных психоневрологических интернатах. Мы идиоты в жизни, или, как ещё говорят, — «по жизни».

Мы можем как угодно объяснять себе свои промахи и неудачи, отсутствие крепких и приносящих радость отношений, своё чув­ство одиночества и то, почему наши мечты ежедневно гибнут под напором бессмыслен­ной прокрастинации.

Но все эти объяснения и самооправдания, что называется, в пользу бедных.

Если наша жизнь не такова, какой мы хотим её видеть, просто абсурдно считать себя неподражаемыми умниками и умни­цами. Мы очевидно не можем с ней спра­виться: она нас не слушается, и мы не знаем, что с этим делать.

Л к; I к им назовёте человека, который не может < нравиться с самыми очевидными и важными дли него вещами? Идиотом.

Конечно, это разрыв шаблона. Мы же и имравду считаем себя умными; более того, мы ( читаем себя даже «самыми умными» — и ( море, в дискуссии, выясняя с кем-то отно­шения. Мы всегда правы и всех умней!

II нас не смущает даже тот факт, что это чисто статистически невозможно. По край­ней мере, все уж точно не могут быть самыми умными одновременно. Но нас это не смущает. М ы верим в себя! И вот это как раз — та самая глупость, идиотия.

(1кажу вам по секрету, что я ни разу не встре­чал идиота (настоящего, клинического, в интернате или в психиатрической клинике), который бы считал себя глупее остальных постояльцев его палаты. Впрочем, и врачей, я полагаю, они тоже не считали, мягко говоря, слишком умными.

Vx ли же вас когда-нибудь угораздит заболеть Лльцгеймером (шансы, надо сказать, велики), то вы будете жаловаться на что угодно: что стали плохо слышать, видеть, помнить.Но вы не будете жаловаться на собственную глупость, которая всем окружающим будет очевидна как белый день.

В общем, фишка в том, что заметить собствен­ную глупость практически невозможно.

Чуть позже я объясню почему, но причины сейчас не так уж и важны. Для начала важно просто осознать этот факт — мы слепы в сво­ей глупости, к собственному жизненному идиотизму.

Без этого осознания, без принятия этой «жестокой правды» доступ к чертогам нашего разума в буквальном смысле этого слова забе­тонирован. Невозможно решать задачу, если в исходные данные вкралась фундаментальная ошибка, а потому начать нужно с ревизии реального положения дел.

Мир, в котором нас угораздило себя обнару­жить, — мир чрезвычайной сложности.

Нет физиков, которые знали бы всю физику; математиков, которые бы знали всю мате­матику; биологов, которые бы знали всю биологию; врачей, которые бы знали

всю медицину; эконо­мистов, которые бы понимали всю эконо­мику; программистов, которые бы всё знали про информацион­ные технологии. Это просто физически невозможно.

Каждый из нас знает и понимает только какой-то мизерный фрагмент реальности. И даже его — этот фрагмент — без внешних источников информации мы знаем, честно говоря, так себе, а то и вовсе — откровенно плохо.

Но посмотрите на то, что творится в Сети. Это же просто какой-то карнавал-парад интел­лектуального самолюбования!

Всякий считает своим долгом высказать своё «личное мнение» по любому вопросу, даже< ч л и он ни бельмеса в нём на самом деле не пони­мает. Странная и глупая самопрезентация... i 1лчем самолично выставлять себя дураком?! По нет, даже этого не замечают.

11ричём, если бы такое «личное мнение» было ос новано на достаточном массиве фактов, действительно проработанных комментато­ром, то ещё куда ни шло. Но ведь подавляю­щее большинство этих «мнений» основано I ia других «личных мнениях» той же степени достоверности!

Наш мир просто кишит псевдокомпетент- пыми мыслителями, горе-профессиона­лами, самоуверенными начальниками, недо­вольными всем и вся подчинёнными, журна листами, которые ни в чём детально не разби­раются и лепят всё подряд; блогерами, которые заняты исключительно ростом подписчиков и монетизацией своей площадки, полити­ками, которым в принципе всё равно, что они несут, главное — чтобы «народу нравилось» ит. д., ит. п.

Вы думаете, кто-то из них осознаёт собственную глупость? Да ни секунды! Все в полном восторге от себя! У человека есть мнение, и он будет его себе мыслить. Почему? Откуда? На чём осно­вано? С какой стати? В связи с чем? Каковы аргументы? Где подтверждённые факты? Это никому не интересно...

Главное для нас — высказаться, заявить о себе граду и миру! В результате все эти заявления превращаются в бессмыслен­ный гомон голосов, человекоподобный ор, а на деле никто никого не слышит. Впрочем, это, кажется, уже никого и не беспокоит.

Беспокоит другое, хотя и немногие осознают это отчётливо. Беспокоит скука, внутренняя опустошённость, отсутствие мотивации и жела­ния что-то делать, к чему-то стремиться.

Современный человек не может сказать, чего он хочет. У него вроде бы всё есть, всё неплохо. Но чего-то не хватает, а чего — непонятно.

Возникает тоска, накатывает чувство одиноче­ства и бессмысленности существования, тягост­ное ощущение отсутствия внятных перспектив и упадок сил. Мы как шарики, из которых вдруг выпустили воздух.

Чтобы заглушить эту боль, эту внутреннюю пустоту, мы начинаем суетиться и пичкаем себя новым порциям информационного потребле­ния — кино, сериалы, шоу, новостные ленты... Мы «заедаем» таким образом внутреннюю пустоту.

Только вот если человека, заедающего свой стресс фастфудом, легко заметить по весьма округлым формам, то информационное ожире­ние, которым мы страдаем все поголовно, заме­тить не так-то просто.

Реальные интересы людей свелись к весьма нехитрым потребностям — вкусно поесть, выпить, посмотреть что-нибудь весёлень­кое (или, наоборот, страшненькое), помеч­тать о чём-нибудь. При этом на работе жела­тельно не напрягаться, ездить в отпуск, тусить с кем-нибудь по случаю, заводить новые сексу­альные связи. И всё это фоткать, фоткать, фоткать.

Мы как будто стыдливо прячем свою жизнь за лоском всех этих бесчисленных отфиль­трованных фотографий. Мы вывешиваем их в своих профилях на потребу толпе, которой на самом-то деле совершенно на них наплевать.

По сколько бы мы ни трудились над этой своей витриной, ей предстоит та же участь — быть пролистанной.

Но всё ушло в этот никому не нужный «кадр». Мы перешли от цивилизации текста и мысли — цивилизации Гутенберга — к цивилизации братьев Люмьер — бегущим по экрану картин­кам и бесплотным фантазиям.

Да, само наше мышление перестало структу­рировать информацию, оно стало изобрази­тельным. Люди больше не читают длинные тексты — в них «слишком много букв». Но зато они готовы часами рассматривать картинки в Instagram.

При этом подписчики социальных сетей — Instagram, Facebook, ВКонтакте, YouTube — настолько теряют ощущение времени, что проводят за этим занятием (лишённым всякого смысла) в два с половиной раза больше времени, чем им кажется. То же самое касается и интернет-шоперов, и любите­лей компьютерных игр, и всех прочих, кто бессмысленно зависает в сети.

Происходит системное искажение восприя­тия — и у тех, кто создаёт контент, и у тех, кто его потребляет.

Конечно, листая новостную ленту, вам кажет­ся, что вы в этот момент о чём-то дума­ете. Но это только иллюзия. Думать и воспри­нимать информацию — это два несовме­стимых друг с другом психических про­цесса. Поэтому или одно, или другое. И, как правило, это, к сожалению, отнюдь не мыш­ление.

Интересно, вас ещё удивляет собственное же­лание воскликнуть: «Все идиоты!»? А вы ещё помните, что ключевое слово здесь — «все»?..

Мы все, каждый из нас, находимся сейчас под этим ударом — наступающей цифровой циви­лизации. И выстоят немногие. Выстоит лишь интеллектуальное меньшинство, которое будет способно осознать существующие риски и найдёт средство противостоять им.

Этой книгой я надеюсь внести свой посиль­ный вклад в борьбу за сохранение разума. Впрочем, я не обольщаюсь. Думаю, что многие мои читатели уже объелись букв, хотя мы даже не добрались до главной темы книги.

Что ж, сожалею, но... «много званых, да мало избранных».

И тем, кто готов двигаться дальше, при­дется принять для себя непростое реше­ние: нам нужно признать в себе идиотов.

Это неприятный, но необходимый шаг. Если, конечно, мы действительно хотим перестать ими быть, а такое желание, насколько я знаю, есть далеко не у всех.

Желание — это чувство, ощущение, а хотеть чего-то теоретически, абстрактно — это оксю­морон. Так что, если вы этого чувства не испы­тываете, то глупо себя обманывать — у вас его нет, а без него у вас ничего не получится. Просто не мучайте себя!

Да, всякий из нас хочет успеха, достижений и «сбычи мечт». Но это не желание, не действительная внутренняя потребность, а лишь фантазии. Нельзя хотеть выдуман­ное — по-настоящему хотеть можно лишь хорошо продуманное. Поэтому всякое дей­ствительное желание рождается из понима­ния, из осознания. Желание, наполняющее жизнь смыслом и ценностью — это нечто, что должно возникнуть и созреть внутри вас.

Именно для этого нам и нужно наше мышле­ние, наш ум. Лишь благодаря мышлению мы сможем понять, чего же мы хотим на самом деле (что на самом деле нам нужно). Лишь оно подскажет нам, как получить желаемое.

Но если вы уже считаете себя «всех умней», если вы уже думаете, что вам «всё понятно», как вы сможете совершенствовать свой ум? Так что тут только два варианта:

вы или уже имеете то, что вам нужно, но тогда не надо расстраиваться и быть недовольным — можете наслаждаться моментом;

или же вы пока не имеете того, что вам нужно, а следовательно, развивать свой ум вам необходимо — вы ещё не «всехумней».

Если вам действительно «всё понятно», если вы и в самом деле «всех умней», вы должны быть впереди каждого из нас, причём на милю. Впереди и по всем возможным направле­ниям — иметь лучшую личную жизнь, лучшие отношения с родственниками, лучшие карьер­ные достижения, лучшие показатели бизнеса и цифры доходов.

Если же это не так, то не обольщайтесь — вашему уму ещё есть куда расти. Это нормально: нет никого, кто был бы «всех умней». Но кто-то действительно хочет изменить свою жизнь, а другим только кажется, что они этого хотят, а на самом деле их всё устра­ивает.

Да, мы все по-своему идиоты: кто-то — потому, что считает себя «самым умным», не имея на то никаких оснований; кто-то — потому, что понимает свою ограниченность и желает добиться большего.

Первым моя книга не поможет — не тратьте время. Она написана для вторых: для тех, кто не убоится признать в себе идиота, чтобы избавиться от него.

Таков путь, а то, что вам рассказывают в разно­образных бестселлерах про мышление, про тренинги интеллекта, — к сожалению, чистой воды профанация. Освоение собствен­ного мышления требует действительной внутренней трансформации — реальной и большой работы над собой.

Поэтому я не могу обещать, что будет легко, что будет просто, что ответы лежат где-то на блюдечке с голубой каёмочкой и нам надо лишь добежать до этого секретного места. Такого места нет.

Но я уверен, что если вы превратите чтение этой книги в собственное внутреннее путеше­ствие по чертогам вашего разума, то жизнь, властью над которой вы пока не обладаете, неизбежно начнёт меняться. Вы научитесь ощущать в себе собственное мышление и увидите ответы на свои самые главные вопросы.

Итак, если вы хотите убить в себе идиота, для начала признайте, что он в вас есть. А я расскажу, что делать дальше... Поехали!

Клетка пошла искать птицу. ФРАНЦ КАФКА

Этим введением я хочу обосновать значи­мость того, о чём мы будем говорить дальше. До тех пор, пока мы не осознаем серьёзность и истинные масштабы проблемы, всякие наши попытки решить её обречены на неудачу.

Правда в том, что мы живём в эпоху массо­вого оглупления. Люди в буквальном смысле тупеют. И этому есть объективные научные доказательства.

Не удивляйтесь, что данное исследование было проведено на лицах, страдающих ши­зофренией, — очень многое из того, что мы знаем о здоровье, нам объяснили имен­но болезни.

То, что шизофрения в последнее время стре­мительно меняется, скажет вам любой психи­атр. Шизофреники, так сказать, пошли не те, что-то с ними не так. Но что, собственно, из­менилось? Это и решила узнать сотрудница Высшей школы методологии О. А. Литвинен- ко, работая над диссертацией под руковод­ством профессора, доктора медицинских наук А. Н. Алёхина.

Представьте, что мы получили доступ к архив­ным историям болезни шизофреников, кото­рые родились где-то в 60-х - начале 70-х годов прошлого века. Психика этих людей и их способность к интеллектуальной деятельности полностью сформировались в доцифровую эпоху. Теперь проводим анализ структуры бреда, который производит их больной мозг.

В общем и целом, этот бред характеризуется невероятной сложностью и вертикальной структурой, то есть все сходится к некому единому центру силы. Он детализированный, и всё в нём связано со всем. То есть это такая мощная конструкция — замысловатая, пара­доксальная, но при этом очень цельная.

Помните фильм «Игры разума» о выдаю­щемся математике и нобелевском лауреате Джоне Нэше (его играл Рассел Кроу)? Он, как известно, страдал шизофренией, и внутренняя картина его болезни очень хорошо показана в этом фильме.

Джон вдруг обнаруживает сложные взаимо­связи между разрозненными событиями. Через газетные статьи ему вдруг начинает поступать секретная информация, в обрывках разговоров он слышит указания на конкрет­ные действия. Он говорит с несуществующими людьми и понимает, что все вокруг участвуют в заговоре.

По ночам к нему приезжают сотрудники спец­служб в чёрном и обсуждают с ним выпол­нение его «задания». Его гараж, в котором он собирает свой безумный пазл, испещ­рён заметками, вырезками из газет, фотог­рафиями, графиками, схемами, расчётами и тысячью связующих нитей...

Да, таким бред был раньше. Я и сам хорошо помню таких шизофреников — с тяжелейшим параноидным синдромом, с мистическими и фантастическими галлюцинациями.

Помню тех, кто ощущал себя подопытным инопланетян, — они ставили на них экспери­менты, чтобы изучить человечество. Помню тех, что разговаривали через телевизор с Борисом Ельциным, потому что только им — этим моим пациентам — президент России мог доверить управление страной. Помню и тех,кто чувствовал себя «орудием Бога», и тех, кто сам считал себя «Таковым».

Конечно, по мере того как болезнь прогрес­сировала, разрушая функциональную струк­туру мозга пациентов, их бред уплощался, терял былую цельность, примитивизировался. Спустя годы личность больного и вовсе каза­лась множеством отдельных, мерцающих ос­колков — словно кусочки разбившегося зер­кала.

Но если мы возьмёмся исследовать шизофре­ников, сформированных цифровой эпохой (то есть тех, кто родился уже в 90-х годах), то дебют их шизофрении начинается, как кажется, непосредственно с этой — послед­ней — фазы. Причём это уже даже не битое зеркало, а просто какая-то стеклянная крош­ка...

Бред современ­ных молодых пациентов(а эта болезнь начи­нается, как пра­вило, в относи­тельно молодом возрасте) лишён всякой структу­ры. В нём нет прежней вертикали, единого центра, к кото­рому сходятся все нити повествования. Нет и прежней связности элементов бреда. Буквальный хаос.

Они вываливают на психиатра набор очень странных и примитивных идей: то соседка как-то не так посмотрела, то что-то стран­ное говорили какие-то люди на улице, и сотрудники недолюбливают, и начальник что-то замыслил и т. п. А в остальном — простотягостное состояние тревожности, неопреде­лённости, неясности...

Конечно, содержание наших голов полностью зависит от культуры, в которой мы сформи­ровались. Поэтому и у шизофреников, забо­левающих в разные периоды истории, разное содержание бреда.

В XIX веке, например, преобладали черти и прочие потусторонние силы, в XX — похи­щение инопланетянами, преследование спец­службами. Часто больным казалось, что над ними проводятся какие-то секретные экспери­менты; другие мнили себя известными исто­рическими личностями; третьи считали, что именно из-за них случились мировые войны или ещё что-нибудь в этом роде.

Но речь сейчас не о содержании бреда. Речь о его структурной перестройке — сам способ построения истории у больных шизофренией был сложный, а сейчас стал простым, примитивным. То есть был как бы большой художественный роман с массой линий повествования и сквозным сюжетом, а тут вдруг какой-то «Колобок» или даже, прошу прощения, «Репка».

Теперь давайте подумаем вот о чём: шизо­френия — это эндогенное заболевание, то есть оно продиктовано наследственностью и непо­средственными биологическими причинами. Понятно, что и нейрофизиология, и биохи­мия шизофрении какими были тридцать лет назад, такими и остались (всеобщие генетиче­ские трансформации не происходят за столь короткий промежуток времени).

Так почему же, в таком случае, мы наблюдаем столь фундаментальные изменения в струк­туре бреда? Что изменилось в нашей жизни?

Что так повлияло на сам способ, которым мозг душевнобольного человека реконструи­рует реальность? Почему он — этот больной мозг — раньше видел системы и структуры, а сейчас — окрошку и битое стекло?

Кроме самой структуры информационной среды и способов потребления информации — не изменилось ничего.

То есть раньше мозги шизофреников могли создавать сложные структуры и мощные интеллектуальные конструкции, а потом, с этими изменениями в информационной среде, эта их способность чудесным образом куда-то исчезла.

Но разве мы не в одной информационной среде находимся с теми, кто заболел (или кому только предстоит заболеть) шизофренией? Думаю, что все. Но если в случае шизофрении нам есть что с чем сравнивать — бред раньше и бред теперь, то в случае здоровых лиц — что тут и как сравнишь? Мы же все в одной лодке, это происходит с каждым!

То есть если все мы — пока лишь допустим это — разучились строить сложные интеллек­туальные конструкты (а по шизофреникам мы видим, что это так), то как это заметить? Если наше мышление становится всё более плоским, поверхностным, бесструктурным, то это превращается в новую «норму». А если что-то «нормально», то оно и не очевидно.

«ЦИФРОВОЕ СЛАБОУМИЕ»

Состояние, о котором я рассказываю, уже получило название «информационной псевдодебильности», но оно не является психическим заболеванием.

В случае олигофрении[1] — это действительно болезнь: у человека физически поражены ткани мозга, отчего он страдает умственной отсталостью. Здесь же ничего подобного не происходит. Это скорее тот способ, которым человек привыкает думать, будучи на постоянном крючке информа­ционного потребления.

Кроме того, не следует путать информационную псевдодебильность с понятием «цифровое слабо­умие», которое сейчас также активно входит в обиход специалистов, занимающихся детским развитием.

Ещё в двухтысячных учёные забили тревогу: выяснилось, что время, проведённое ребёнком у простого телевизора, прямо коррелирует с тем образованием, которое человек получит к 26 годам. В США дети, которые смотрели телевизор меньше часа в день, почти в половине случаев получили высшее образование, и только 10% из них не получили никакого, даже школьного. Те же, кто смотрел телевизор более трёх часов в день, в 25% случаев не получили вообще никакого образования, и только 10% из них смогли закончить вуз.

Последующие исследования, проведённые уже в наши дни, показывают, что у ребёнка, который буквально с младенчества пользуется гаджетами, наблюдаются проблемы с вниманием и запомина­нием. Это сказывается на качестве его суждений и способности решать интеллектуальные задачи, а соответственно — и на успеваемости, отноше­ниях со сверстниками, родственниками, умении контролировать свои эмоции и т. д.

К сожалению, родители всё чаще стали исполь­зовать смартфоны и планшеты в качестве беби­ситтера для своих детей. Родителей понять можно — у них мало времени и напряжённая жизнь, но за всё приходится платить.

В данном случае плата взимается в виде синдрома дефицита внимания у собственного ребёнка, патологической гиперактивности или «цифро­вого слабоумия». И это уже в некотором смысле болезнь, поскольку она обусловлена проблемами формирования детского мозга, но не генетическая, а приобретённая.

В общем, нельзя сказать, что мы с вами забо­лели своей псевдодебильностью. Мы стра­даем от последствий своей болезненной информационной зависимости. В случае последовательного и системного ограниче­ния потребления информации способность к качественному мышлению вернётся. Но, как мы видим, реалии современного мира толкают нас к обратному.

Теперь попробуем понять, в чём именно состоят эти структурные изменения инфор­мационной среды — той самой, в которой живёт наш с вами мозг.

Первое обстоятельство:

ЦИФРОВАЯ

ЗАВИСИМОСТЬ

Неприятно это признавать, но мы все стали информационно зависимы и потребляем информацию безостановочно.

День современного человека начинается с того, что он молитвенно прикладывается к мобильному телефону — пропущенные сообщения, уведомления, почта, новостная лента. Впрочем, с этого момента он уже с ним и не расстаётся до самого отбоя. Это наша новая ладанка, наш новый священный ковчег, «крест животворящий», можно сказать.

Люди сидят в телефоне, находясь в одино­честве, общаясь с друзьями, на свидании, на работе и на общественных мероприя­тиях. Они сидят в нём, когда идут, когда засыпают, когда ведут машину. Как только возникает какая-то пауза, человек автома­тически тянется за телефоном, чтобы снова припасть к своей хоббитовской «прелести».

Помните, ещё не так давно мы могли забыть телефон дома. Но теперь такого больше не случается. Он стал нашим физическим продол­жением, дополнительным и обязательным органом нашего тела.

Ограничение интернета, отсутствие связи и wi-fl воспринимаются современным чело­веком как ограничение свободы, как наказа­ние по приговору суда, а для некоторых это и вовсе «высшая мера».

Есть, конечно, ещё компьютеры, планшеты, геймпады, VR-очки и прочие гаджеты, но это всё одного поля ягоды. Мы сами того не заме­тили, как полностью погрузились в цифровую среду, хотя она-то, по большому счёту, нахо­дится пока лишь на этапе своего становления.

Публика ещё фана- теет от неуклюжих Instagram-ов и ново­явленных чат-ботов. Но скоро техноло­гии искусственного интеллекта обучат­ся визуализировать тексты и речь, к это­му прибавится неот­личимая от действи­тельной виртуаль­ная реальность, а также будут созда­ны механизмы ими­тации нашего фи­зического присутствия в месте действия. И тогда уже — всё: мы в буквальном смысле этого слова безвозвратно уйдём в сеть.

Уже сейчас современные подростки проводят в интернете более шести часов в сутки. И это в среднем! А им ещё надо когда-то спать, выпол­нять домашние задания, заниматься спор­том, есть, перемещаться, с кем-то общаться оффлайн, мыться, ходить в туалет, наконец. Впрочем, есть и ходить в туалет они, как вы, наверное, и сами знаете, уже вполне освои­лись, не покидая интернета.

ПРОЩЕ ПРОСТОГО!

Мне часто приходится сталкиваться с утвержде­нием, что чем больше информации, тем лучше: мол, много — не мало, и это хорошо. Хорошо-то хорошо, но те, кто так говорит, совершенно не понимают механики работы нашего мозга.

Делать вывод, не видя ситуацию в целом — это просто глупо. Вот, например, много кислорода — это хорошо или плохо? А много воды — плохо или хорошо? Или калорий, например? Ведь вроде бы полезные штуки, правда?

Избыток кислорода приводит к поражению тканей организма и смерти. Избыток воды — к нарушению функции почек, отёкам и сердечной недостаточ­ности (не говоря уже о наводнениях и утоплен­никах). А что с людьми делают избыточные калории — вы и сами, полагаю, знаете. Да, и от них тоже умирают.

В общем, если нам кажется, что нечто хорошо, это ещё не значит, что оно хорошо в таких количествах. Так и с информацией — наш мозг подготовлен природой к определённым объёмам потребления информации. Эволюция не готовила его к гипер­информационной среде.

На самом деле происходит вот что: наш мозг действует по принципу экономии, поэтому стал­киваясь с двумя задачами, он, естественно, выбирает ту, что проще.

Для начала давайте поймём, как это работает: вы можете прочитать толстую и сложную книгу, где «много букв», а можете посмотреть весёлые картинки в Instagram или ВКонтакте. Что выберет ваш мозг? Весёлые картинки. А сколько там таких картинок? Бесконечное множество. И всё, вы залипли.

Теперь разберёмся в том, как на это реагирует внешний контур — то есть окружающая, так сказать, нас среда.

Не секрет, что все производители медийного контента — хоть телевизионного, хоть ю-тубного — находятся в бесконечной и беспощадной конку­ренции друг с другом за рейтинги и количество просмотров.

И вот эти производители видят, как интерес ауди­тории неумолимо склоняется к простым темам и примитивному юмору, к коротким и бессмыс­ленным формам. Что происходит дальше?

Производители вступают в гонку за примитиви­зацию контента. У них теперь соревнование — кто сделает проще, глупее, дурнее и ярче? Кто сделает, тот и получит основной кусок общего рекламного пирога. А поскольку деньги там крутятся большие, побороться есть за что. И борются, не покладая рук.

Когда я почти пятнадцать лет назад пришёл на теле­видение, там существовала такая присказка: «Давайте встанем на четвереньки, уткнёмся в теле­визор и посмотрим на свою работу глазами нашего зрителя!» Сейчас, впрочем, телевизионщики и сами уже передвигаются по-пластунски — дальше падать некуда. О других «медиа» я уж и вовсе молчу.

Кто-то, впрочем, опять-таки весьма глубокомыс­ленно изречёт, что, мол, всегда так было — глупые зрелища для плебса и высокое-чистое-вечное — для тех, кто понимает. Глубокомысленная глупость.

Сложное (высокое-чистое-вечное) являлось в прежние времена пропуском в высший свет, куда люди стремились, потому что жизнь внизу иерархической пирамиды была тяжёлой, если не сказать ужасной. Сейчас нет ни того «света», ни той «пирамиды» (по крайней мере, в челове­ческих головах), а потому и сложное тоже тает на глазах.

Поскольку общий уровень контента снижается (а это так), даже интеллектуальный, казалось бы, продукт на самом деле становится менее интеллектуальным. Лишь на общем фоне, где царствует абсолютный примитив, он кажется чем-то особенным. Но это вовсе не значит, что он действительно сохраняет прежнюю сложность.

Думаете, что это проблема медиа-индустрии? И снова сомнительный аргумент. Контент — это то, что формирует нас (хотим мы этого или нет — вы то, что вы знаете). Если сложного контента всё меньше, а потреблять его всё сложнее из-за бесконечного числа отвлекающих факторов, то скоро уже не будет и сложного человека.

Царство примитива — это уже новая реальность. Но скоро это будет уже даже не царство, а иго.

Кто-то скажет, что ничего плохого в этом бесконечном потреблении информации нет. Так, впрочем, говорит любой человек, страда­ющий патологической зависимостью, — хоть алкоголик, хоть наркоман, хоть игроман. Мол, да, есть издержки, но в целом — дело верное!

Правда в том — и это доказано во множестве научных экспериментов, — что наше сознание не мультизадачно. Поэтому вы или потребля­ете информацию, или думаете: или одно — или другое; вы не можете делать то и другое вместе. О нейрофизиологических механизмах этого явления мы будем говорить чуть позже, а пока — приведу такой научный факт.

Если же вы всё время потребляете информа­цию, то когда вам думать?.. Ответ очевиден — вам некогда. И с интеллектуальной функ­цией мозга происходит примерно то же самое, что с телом космонавта, который многие месяцы находился в невесомости: мышцы атрофируются, и ему требуется помощь экзоскелета.

Впрочем, имен­но подобный экзоскелет для мозга современ- ные техноло­гии нам как раз и предлагают. И правда: чело­веку всё меньше и меньше нужно о чём-то задумы­ваться. В любой ситуации у нас под рукой есть

мобильный телефон, и скоро этого будет абсолютно достаточно для решения вообще любой сиюминутной проблемы, с которой вы только можете столкнуться.

Вы не только всегда можете себя развлечь с помощью телефона, но и знаете, например, как вам куда-то попасть — спасибо картам, навигаторам, рекомендательным сервисам, приложениям, в которых указаны все возмож­ные пункты назначения (от аптеки и музея до публичного дома). А если что-то пойдёт не так, вы всегда можете обратиться к ка­кому-то другому сервису и всё уточнить.

Раньше вы должны были продумывать все свои встречи заранее — и до мелочей: где конкретно вы встречаетесь, в котором часу или, например, какой код на входнойдвери, что сказать на проходной, на сколько мы можете опоздать и т. д. Если у вас только домашний телефон, то найтись или предупре­дить визави о задержке, не обговорив это :»аранее, вы не могли.

Точно так же вы можете не задумываться, сколько у вас при себе наличных. Сейчас у вас есть карта, есть деньги на телефоне, какие- иибудь Яндекс-деньги, в конце концов. Тогда как в прежние времена, отправляясь за покуп­ками, вы всегда должны были подумать о том, что будете покупать и сколько денег вам для этого потребуется.

То есть это был процесс постоянного и полноценного обдумывания — прогно­зирования будущего, причём в деталях.

У моей мамы в доцифровые времена дважды воровали кошелёк в магазине, и она всегда знала до последней копейки, сколько там было денег. Сейчас никто такие мелочи в голове не держит.

С одной стороны, это и неплохо — зачем всякую ерунду запоминать? Но, с другой стороны, мозг больше не нуждается в том, чтобы заглядывать в будущее. Он больше не строит модели будущего, он не видит нас в нём.

Поэтому не удивляйтесь, если не знаете, чего «хотите на самом деле» и что для вас «по-настоящему важно». Конечно, как тут захо­теть чего-то в будущем, если самого этого буду­щего в нашей голове толком нет? Не простра- ивается, не рисуется... Зато у нашего мозга есть теперь цифровой экзоскелет.

Оплата любого рода услуг — такси, покупка цветов или пиццы, бесконечный шопинг в интернет-магазинах и на интернет-бара­холках — всё это на раз-два. Мобильные приложения позволяют вызвать курьера или сексуального партнёра, найти чело­века, который погуляет с собакой, посидит с ребёнком, обучит его иностранному языку и заодно уберётся в доме. Там же — в интер­нете — вы найдёте книги, игры, фильмы, сериалы и т. д.

Раньше всё это нужно было искать в действи­тельной реальности — в пространстве и времени. Вы должны были знать о том, что вам нужно, на своём опыте, держать это в голове, иметь огромную и чрезвычайно сложную карту реальной жизни (с местами, людьми, предметами, возможными слож­ностями, договорённостями и т. д.). Сейчас ничего этого больше не нужно — достаточно нескольких кликов.

Конечно, эта цифровизация невероятно упрощает нашу жизнь! 100%! Впрочем, она упрощает жизнь не столько нам, сколько нашему мозгу. А это, в свою очередь, упро­щает наш мозг.

Добравшись куда-то по навигатору, вы не запом­ните дороги — ваш мозг просто не станет себя этим утруждать. Если же вы едете без навигатора, он, напротив, будет схватывать массу подробностей, деталей, запомнит их и построит сложные связи внутри себя.

Вы спросите — а зачем нам запоминать всю эту ерунду? И я отвечу: совершенно бессмыс­ленно! Как нет смысла, например, в спортив­ных тренировках — ведь ни медали, ни денеж­ные призы за них не дают. Они пригодятся вам позже, а прямо сейчас — да, смысла нет никакого.

Гак что дело не в том, что вы запоминаете что-то, что вам потом будет нужно. Дело в том, что ваш мозг учится таким обра­зом строить сложный интеллектуальный объект: некую структуру, которая состоит из множества элементов.

()н эту структуру складывает, прокручивает, тренирует тем самым свои внутренние связи и развивает специфические отделы коры головного мозга. Впоследствии вы сможете использовать эту его способность к сборке с ложных интеллектуальных объектов при решении других задач.

Ксли, конечно, эта способность будет в вашем мозгу сформирована...

Так что с деньгами, дорогой и т. д. — это лишь маленький и почти несущественный пример. Если он нравится, подумайте о множе- стве других цифровых экзоскелетов, кото­рые лишают ваш мозг необходимой ему тренировки.

Пораскинув мозгами, вы обязательно убеди­тесь в том, что ваш мозг уже начал халтурить и прогуливать «занятия». Главное — не прятать голову в песок, и вы увидите, что цифровые сервисы, подменяя работу вашего мозга, уже оставляют вас в дураках. Ну, или, если угодно, превращают в идиотов.

Правда в том, что если наш мозг не трени­ровать — и именно в таких мелочах, — то он не решит и сложной задачи. Олимпийские чемпионы не начинали с веса штанги в двести килограммов, с двухметровой высоты планки для прыжка, с тройных тулупов. Сначала они учились держать гриф штанги, прыгать через лужу и просто держаться на коньках.

Не следует думать, что мозг работает иначе. Это тренируемый орган, нуждающийся в серьёзном и постоянном обучении. Если спортсмен забрасывает свои тренировки, он теряет форму. Впрочем, то, что он потерял физическую форму, легко засвидетельство­вать — проверьте его.

А что, если за него на соревнованиях выступит андроид-двойник? Как вы об этом узнаете? Никак. Именно это и происходит с нашей интеллектуальной функцией, которая обзаве­лась теперь тем самым цифровым двойником. И как теперь понять, что мы потеряли интел­лектуальную форму?

Откажитесь на несколько дней от интернета, бан­ковских карто­чек, гаджетов и прочей техники с электронной начинкой — и вы узнаете, на ка­кую жизнь спосо­бен теперь ваш мозг. Результат, поверьте, буд­ет немного шо­кирующим. Ско­рее всего, вы не

сможете даже связаться со своими близкими и друзьями, потому что банально не знаете номеров их телефонов.

Возможно, у вашего мозга был неплохой образовательный опыт в детстве и юности — в доцифровую эпоху. Но не думайте, что этого интеллектуального запаса вам хватит на всю жизнь: во-первых, чем взрослее вы станови­тесь, тем вашему мозгу сложнее создаватьновые связи, а, во-вторых, если кто-то или что-то позволит ему расслабиться, поверьте — он сделает это с оттягом.

НЕЙРОФИЗИОЛОГИЯ ЗАВИСИМОСТИ

Группа учёных из Университета Эмори в Атланте использовала фМРТ[2], чтобы отсле­дить, что происходит в мозгу человека, когда он передаёт ответственность за принятие решений каким-то внешним силам.

В рамках данного эксперимента «внешними силами» стали финансовые аналитики. Испыту­емым предлагалось принять или отвергнуть некое финансовое предложение. Участникам объяснили, что им будут помогать «авторитетные» эксперты.

Дальше перед человеком, помещённым в аппарат фМРТ, появлялись предложения по сделкам и вложениям, а также высвечивалась рекомен­дация эксперта: «принять» или «отклонить». Но в ряде случаев указывалось — «мнение эксперта недоступно».

Как, вы думаете, вёл себя мозг подопытных? Наверное, вы угадали. Если выдуманная «экспертная оценка» убеждала их принять пред­ложение, они с лёгкостью его принимали, если нет — тут же отклоняли. Собственно, в самом мозгу было в этот момент тихо, как в танке.

И только в тех случаях, когда испытуемые видели фразу «мнение эксперта недоступно», их мозг начинал работать, активизируя центры принятия решений в коре головного мозга.

А теперь подумайте о том, что происходит с нами, когда мы обращаемся за помощью к разно­образным мобильным приложениям, агрегаторам и интернет-магазинам. Они представляют собой один большой «рекомендательный сервис».

Хотите лучший ресторан — вот он! Гостиницу — пожалуйста! Кино посмотреть? Вот лучшее! Музыку послушать — пожалуйста, подборка под настрое­ние! Что-то почитать — вот бестселлеры! Думаете купить фен? Прекрасно! А вот что купили те, кто интересовался данным товаром!

Конечно, вам кажется, что вы всякий раз думаете, принимая соответствующие решения, но это лишь иллюзия. На самом деле ваш мозг уже всё решил — доверять предложению. Ведь в противном случае ему надо напрягаться, а это трата энергии и сил. Эволюция же научила нас экономить силы, если можно их не тратить.

В результате вы оказываетесь в классической «ловушке потребителя»: продавец знает, как продать вам товар. Это основа современного нейромаркетинга.

На этом стоит сейчас вся экономика: убедить людей купить то, что им на самом деле совер­шенно не нужно. На каждый год запланирован релиз новой серии того же самого продукта, подан­ного под новым углом. Новая модель iPhone — вы просто обязаны это купить!

Наш мозг больше не думает — он бежит по проложенным за него тропам.

Почему же мы этого не замечаем? Всё из- за идиотского самомнения: мы считаем себя умными: нас, мол, не проведёшь! При этом, если всё стадо бросилось в загон — и нам туда надо! Причем впереди всех — мы же их «умнее»!

И вот вопрос: решитесь ли вы убить в себе этого идиота, считающего себя «самым ум­ным»? Не знаю. Но имеет смысл об этом подумать.

Второе обстоятельство:

ДЕЛЕГИРОВАНИЕ

МЫШЛЕНИЯ

Мы, не осознавая того, делегируем цифре свою интеллектуальную функцию. Когда я рассказываю об этом в своих статьях и на лекциях, мне часто говорят: ну вот, раньше тоже все боялись, что из-за калькуля­торов люди разучатся считать, — но не разучи­лись же! Довод, честно говоря, так себе.

Предлагаю задуматься о том, что происходит на самом деле. У нашего мозга есть удивитель­ная способность расширять границы нашей, так скажем, «самости».

Возьмите, например, вилку и попытай­тесь понять, где ваш мозг ощущает конец вашей руки:

в том месте, где вы фактически держитесь за вилку,

или там, где кончается сама вилка?

Да, там, где кончается сама вилка, а также — где кончается ручка, молоток, мухобойка, клюшка для гольфа и т. д. В противном случае мы бы просто не управились с этими предметами.

Речь идет о феномене, который называется в нейрофизиологии «схемой тела»: мозг как бы продолжает размеры нашего тела до границ инструментов, которыми мы пользуемся.

Дело доходит до того, что автомобилисты, освоившись с конкретным транспортным средством, ощущают «схему тела» по границам своего автомобиля (конечно, если они сидят при этом за рулём).

Этот эффект является эволюционным приоб­ретением. Вот как это происходит в случае наших ближайших родственников, которые научились пользоваться «орудиями труда».

Нейрофизиолог Ациси Ирики исследовал нейроны теменной доли обезьяны, отвеча­ющие за пространственную ориентацию. Выяснилось, что, когда обезьяна получает лопатку, эти нейроны начинают реагировать на предметы, которые находятся в пределах досягаемости лопатки. Но стоит вам забрать у обезьяны лопатку, активность этих нейронов тут же спадает (рис. № 1).

Вот примерно такой же фокус наш мозг прово­рачивает и с интеллектуальными объектами. Да, вам кажется, что вы знаете телефоны ваших ближайших друзей. Но знаете их не вы, а ваш телефон, которому вы делегировали свою память.

Согласно последним научным исследованиям о поведении человека в сети (а их проведено

гигантское множество) установлено следу­ющее: если мы имеем доступ к интер­нету и понимаем, как найти в нём ответ на вопрос, то мы искренне уверены в том, что и сами знаем этот ответ.

Нет, мы не врём, мы действительно так чувствуем! У нас есть ощущение, что знаем это, потому что наша «самость» как бы уже вобрала в себя весь интернет. То есть тут всё точно так же: вы чувствуете то, к чему прика­саетесь вилкой, чувствуете габариты своего автомобиля.

Но это лишь иллюзия: вы не можете чувство­вать то, к чему прикасаетесь вилкой, — на конце вилки нет тактильных рецепторов, и на бортах автомобиля, понятное дело, тоже. Но любая добротная психологическая иллю­зия — мощная вещь.

Впрочем, кто-то, вероятно, скажет, что это не только не проблема, но наоборот — счастье распрекрасное! Можно же не загружать мозг лишними фактами, можно потратить его ресурсы на что-то другое — подумать о чём-нибудь, например.

Звучит, конечно, красиво. Но данный субъ­ект не понимает самой важной вещи, кото­рую мы все должны про себя знать: человек думает не сознанием, он думает своим мозгом (подсознанием, если угодно), то есть тем, что в нём хранится, тем, что в него загружено[3].

Современная нейрофизиологическая наука с полной определённостью доказала: нашесознание справляется лишь с решением очень простых задач; а все серьёзные, слож­ные и важные решения принимает наш мозг. Он делает это сам, в обход сознания, и иногда даже постфактум не ставит его в известность о том, что решил.

Но как мозг может думать «сам по себе», без нашего сознатель­ного участия?

Подробно мы начнём разбираться в этом уже с первой главы, а сейчас просто пред­ставьте себе кору го­ловного мозга как большой сервер (на самом деле, это весьма точная аналогия). В нём хранится какая-то информация, при­чём в распределённом виде: здесь одно, там — другое.

Когда ваш мозг сталкивается с проблемой и испытывает озадаченность, он задействует ассоциативные связи между разными участ­ками коры, пытаясь найти ответ. Он, подобно серверу, просчитывает информацию, которая на нём хранится, прорабатывает возможные варианты.

Но как ему просчитать ту информацию, которой на нём нет? Если она хранится на каком-то другом сервере — где-то в интер­нете, например, — мозг ею не владеет и учесть её, соответственно, не может.

Более того, даже если вы обратитесь к интер­нету, успех вам ещё не гарантирован, ведь ваше сознание зачастую не в курсе, какую задачу на самом деле решает ваш мозг.

Так что интернет — это, конечно, штука хорошая. Но есть риск, что удача окажется не на вашей стороне: вы просто там завис­нете, отвлекаясь и снимая напряжение. Это приятнее, чем слушать навязчивое и невнят­ное бормотание своего мозга.

Короче говоря, когда вы делегируете свою память цифре, вы не сохраняете в голове те интеллектуальные объекты, которые вам могут понадобиться, когда вы столкнётесь с какой-то действительной проблемой.

Это касается любой ситуации — необходи­мость принять креативное решение на работе, найти способ договориться с кем-то о чём-то, понять, почему люди реагируют на вас не так, как вам того хочется, и т. д., и т. п.

Решая подобные задачи, вы будете бегать по замкнутому кругу своих ограниченных представлений. И дело кончится тем, что вместо решений вы произведёте на свет набор плоских, никому не нужных объяснений.

Лучшее, что дадут вам эти объяснения — это повод плюнуть на происходящее с высокой колокольни. Вы объясните себе, почему работа, которой вы занимаетесь, вам не подхо­дит, почему договориться с этим человеком невозможно и т. д., и т. п.

И даже если допустить, что все эти объясне­ния верны (в чём я сильно сомневаюсь), они парализуют вашу деятельность. Они не дают вам никакого шанса разрешить ситуацию и выйти на следующий уровень.

Вы просто уговорите себя, что плохо — это нормально. Но плохо — это плохо, а хорошо — это когда вы знаете, что делать и как добиться желаемого результата.

Итак, знать, где вы можете что-то узнать, ещё не значит знать это. Впрочем, проблемы на этом не заканчиваются. Дело в том, что места, где вы обычно ищете недостающую вам информацию, содержат в основном, как бы это сказать помягче... fake news.

Просто подумайте о том, как работает любой поисковик. Конечно, он ориентируется не на смыслы, не на качество публикаций, а на количество просмотров и кросс-ссылок. А какое у нас большинство? Надеюсь, иллюзий на этот счёт никто не испытывает. А насколько серьёзную информацию это «большинство» ищет в сети?.. Так что будет в выдаче?

Это как с телепрограммами и печатными СМИ: продаётся то, что пожелтее, попроще, да позабористее. «Жёлтые» газеты и табло­иды всегда продавались миллионными экзем­плярами, а научные журналы нужны скорее авторам статей, чтобы их тоже где-нибудь проиндексировали.

Содержательный материал вы найдёте в сети только в том случае, если ищете прицельно. То есть если вы уже знаете, что вам нужно найти. Проще говоря, сначала нужно знать, что искать, а потом уже начинать поиск. Не наоборот.

Кроме того, чтобы мозг действительно усвоил что-то, он это «что-то» должен пропу­стить через себя — проработать, поиграть с этим, покрутить. Так что информационные «выжимки», с которыми мы обычно имеем дело (взять, к примеру, туже Википедию), — это то, что хорошо бы делать самому нашему мозгу.

Допустим, вы берёте серьёзную книгу о фило­софии Сёрена Кьеркегора или книгу самого Кьеркегора и читаете её. Вашему мозгу пред­стоит осмыслить большой массив данных, отделить главное от второстепенного, осоз­нать, о чём пытается сказать автор, самосто­ятельно уловить смыслы, понять, в каком философском и историческом контексте они были сформулированы, вычленить выводы и т. д.

Но при использовании Википедии этого не требуется — там всё уже разложено по полоч­кам: тут вам и историческая справка, и квинт­эссенция философии, и основные рабо­ты, и критика, а ещё интересные факты и прочее- ирочее. Пара- тройка страниц текста — и всё, вы в дамках!

Я не стану сей­час занудничать и объяснять, что Кьеркегора так не понять, а всё, что написано о нём в Википедии, — жалкая пародия на объек­тивный анализ его жизни и творчества. Я даже не буду говорить о том, что, прочитав статью о нём в Википедии, вы ничего толком не запом­ните, потому что справочник — это не то, что наш мозг способен усваивать.

Обращу ваше внимание лишь на главное: когда есть статья в Википедии, ваш мозг полу­чает формальное право: больше не надо работать. И, конечно, он им воспользуется.

Больше нет необходимости осмыслять сложные тексты, самостоятельно выявлятьи простраивать в пространстве собствен­ного мышления сложные интеллектуальные объекты. Всё сделано за нас, за наш мозг — кем-то другим.

Впрочем, мы же и стремимся к лёгкости, понятности. Мозг — слишком затратный орган нашего тела: он потребляет 20% всей энергии, которую мы потребляем. Поэтому, если можно на его работе сэкономить, природа требует от нас экономить.

Чем проще, тем лучше — говорим мы! И в каких-то случаях, действительно, это очень правильный подход[4]. Но когда это становится для нас обычной практикой, наш мозг теряет важнейший навык — ориен­тироваться в сложном, понимать сложное, принимать сложные решения с учётом всех факторов.

Да, мы, в целом, начитанны, насмотренны и эрудированны. Мы живём в сложном мире и должны многое знать, следовательно надо что-то упрощать. Да и как иначе, если инфор­мация в том же интернете постоянно и кратно увеличивается? Конечно!

Но нельзя не замечать и другого — того, что содержание, с которым мы имеем дело, выхолащивается и уплощается. Оно свора­чивается до каких-то милипусичных мемов, которыми мы жонглируем, подобно обезьянке в цирке.

Обезьянка не знает смысла своих действий — её просто надрессировали подкидывать и ловить шарики, а мы не знаем смысла того, что мы знаем. Мы знаем, что мы вроде бы «что-то знаем», «слышали», а если нужно будет что-то уточнить — мы найдём в сети.

Так мы превращаемся в умных глупых — слышали звон, но не знаем, где он. Впрочем, знаем. В сети. Не в наших мозгах.

ГЕНИАЛЬНОЕ МЫШЛЕНИЕ

Вы никогда не задумывались, как так получилось, что все величайшие открытия, производными которых мы ежедневно пользуемся, были сделаны во времена, когда существовал дефицит инфор­мации, ограниченный доступ к ней?

В это трудно поверить, но сейчас физики, стоящие буквально на передовой научной мысли, ожив­лённо спорят о том, кто был точнее: Платон или Аристотель. Кто из них точнее описал то, как сейчас (заметьте — только сейчас!) физики реконструи­руют наши представления о реальности кванто­вого мира.

Величайшие умы человечества — Сократ и Эпикур, Коперник и Галилей, Декарт и Спиноза, Ньютон и Лейбниц, Юм и Кант, Гаусс и Лаплас, Дарвин и Эйнштейн, Бор и Гейзенберг, Витгенштейн и Фуко, а также многие-многие другие — жили в мире, где информацию нужно было хранить в голове.

И именно их головы «сварили» такие грандиозные интеллектуальные объекты, которые позволили нашей цивилизации достичь нынешних вершин технологий и организации жизни.

Исаак Ньютон говорил: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». И понятно, что эти «плечи» он ощущал как сложные интеллектуальные объекты у себя в голове, а не штудируя Википедию.

Но когда современному человеку думать?

В среднем каждые три минуты мы получаем новое сообщение — через смс, мессенджеры, звонки, электронные письма, push-уведомления и т. д. На работе нам в среднем каждые 7-10 минут приходится переключаться на новую задачу.

Но для того, чтобы наш мозг подготовился к решению задачи и загрузил в оперативную память все необходимые ему для этого факты, ему нужно 23 минуты... Так решаем ли мы вообще что-то в этом своём бешеном темпе? Или же мы лишь имитируем и работу, и решения, и само наше мышление?

Это легко проверить:

если вы сможете позволить себе не отвлекаться на бесчисленные внешние раздражители;

если вы поможете ему заполниться сложными интеллектуальными объектами;

если, наконец, вы сможете ввести его в состоя­ние подлинной озадаченности;

вы увидите, что он начал решать их сам, даже без вашего сознательного участия.

Блистательный учёный Анри Пуанкаре (историки науки до сих пор спорят — он или Эйнштейн явля­ется подлинным автором теории относительности) описал этот удивительный феномен работы мозга в своей статье «Математическое творчество»[5].

Безусловно, это касается не только математики, а современные нейрофизиологические исследо­вания с определённостью доказывают, что Пуан­каре был в своих предположениях прав.

В упомянутой статье он говорит, что его мышление разворачивается как бы на двух уровнях — на уровне «Я-сознательного» и на уровне «Я-бессознательного». И именно последнее — «бессознательное» — имеет ключевую роль в математическом творчестве (ну и не в нём одном, разумеется).

На первый взгляд это кажется абсурдным, но Пуан­каре приводит множество доказательных примеров. В частности, он рассказывает о том, как писал свою первую работу по автоморфным функциям (создание этой теории является одним из круп­нейших его научных открытий).

Две недели он безуспешно бился над своим дока­зательством, садился за стол, исследовал большое число различных комбинаций, но так и не смог прийти к нужному решению. Однажды, после почти бессонной ночи, он, наконец, осуществил первый прорыв.

«Идеи теснились, — пишет Пуанкаре, — я чувствовал, как они сталкиваются, пока две из них не соедини­лись, чтобы образовать устойчивую комбинацию».

Впрочем, это была лишь небольшая часть задачи. Нужно было что-то ещё, нечто большее, но Пуан­каре не понимал, как продвинуться дальше.

Пуанкаре отправился со своими знакомыми на запланированную геологическую экскурсию. (Путешествие, как он вспоминает, заставило его переключиться и не думать о расчётах, над кото­рыми он так настойчиво бился две предшеству­ющие недели.

И вот уже на обратном пути, когда Пуанкаре садился в омнибус, встал на подножку... Внезапное озарение! Из-за необходимости продолжать разговор с попутчиками Пуанкаре не смог в тот момент ни записать, ни продумать своё открытие. Но у него возникло совершенно ясное ощущение, что правильный ответ наконец найден.

Впоследствии Пуанкаре проделал большой объём работы — осуществил дополнительные расчёты и сформулировал доказательство. Но это уже была, так скажем, техническая часть вопроса. Главное случилось там — на той горной тропе, когда Пуан­каре не вспоминал о проблеме, которую продолжал решать его мозг.

Фокус в том, что думать сознательно ему было и не нужно — его мозг уже был в достаточной степени озадачен соответствующим вопросом. Его мозг продолжал работать над задачей, а решил её именно в тот момент, когда сам Пуанкаре меньше всего о ней задумывался.

В этом нет никакого чуда. Пуанкаре лишь хорошо описал то, что знают по своему опыту многие выда­ющиеся учёные. Помните знаменитую байку про периодическую таблицу элементов, которая якобы «приснилась» Дмитрию Ивановичу Менделееву? Не могу сказать, правда так было или нет, но нейро- физиологически это возможно.

Кому угодно великое научное открытие, конечно, не приснится. Но, в любом случае, проникновение в суть вещей совершает не сознание, это делает ваш мозг. И не важно, бодрствуете вы в этот момент или нет. Так что если мозг занят решением задачи, сознание может быть где угодно — дремать или обозревать красоты на горной прогулке.

Сознание помогает учёному совершить пред­варительную работу — создать озадаченность, загрузить на «кортикальный сервер» большое количество интеллектуальных объектов и т. д. И об этом мы будем говорить дальше, а сейчас важно понять другое...

Чтобы идеи в вашей голове «теснились», «соединялись» и создавали «устойчивую комбинацию», они должны в ней быть. Не на каких-то других серверах, а непосред­ственно в вашем мозгу. Так что если вы не потру­дились предварительно проработать сложные аспекты проблемы, доверив их памяти интернета, то рассчитывать на интеллектуальные прорывы просто бессмысленно.

«Умным глупым» быть психологически выгодно. С одной стороны, ты о многих вещах осведомлён (пусть и поверхностно), поэтому можно изображать осведомлён­ность по любому поводу, не рискуя показаться дура­ком в чужих гла­зах. С другой сто­роны, поскольку знание поверх­ностное— оно легко усваивает­ся и можно силь­но не напрягать-с я, а мозг ценит экономию его ресурсов. Но правда в том, что вы знаете только то, что вы знаете, и не знаете того, чего не знаете. И когда вы думаете, вы используете только ту информацию, которая действительно вам известна, а не ту, которую «знают» другие сервера. Так что если необходимых данных в вашем мозгу недостаточно, то не обессудьте — ваши решения будут глупыми.

Хотите ли вы убить в себе этого «умного глупца»? Тоже вопрос. И тут тоже есть над чем подумать...

Третье обстоятельство: ЦИФРОВАЯ АУТИЗАЦИЯ

Важная вещь, которую нужно понимать про наше с вами мышление, — это то, что оно глубоко социально. Интеллектуальная функция мозга вырабатывалась эволюцией не смеха ради, а как инструмент налажива­ния сложных социальных отношений в боль­шой стае.

Оксфордский профессор Робин Донбар провёл сравнительный анализ 38 видов приматов и показал, что объем коры их головного мозга (то есть объём их «серверного пространства») напрямую зависит от средней численности стаи, которую эти животные образуют.

То есть чем больше стая, которую образует тот или иной вид обезьян (мозг человека, напри­мер, рассчитан на стаю в 150-230 особей), тем больше мощность мозга его представителя.

Именно эти, если так можно выразиться, «расчётные мощности мозга» и лежат в основе нашего интеллектуального потен­циала. Проще говоря, чем животные более от природы социальны, тем соображалка у них лучше[6].

При этом, как мы уже выясняли, у нас есть такая особенность: если вы знаете, у кого (или у чего) вы можете что-то узнать, у вас есть ощущение, что вы это как бы уже знаете. Это важный эволюционный феномен, который всегда способствовал сплочению стаи, племени, общины и любого другого сообщества.

Наши «собственные» знания, можно сказать, распределены между всеми членами нашей группы. И мы не испытываем дефицита в информации, потому что вся она доступна — нужно просто спросить или попросить. Поду­майте о том, какая это мощная мотивация — терпеть друг друга и стоять горой за сородича перед внешним врагом!

Итак, раньше эти знания были распреде­лены именно между членами группы, кото­рые фактически держали их в своих головах. Кто-то знал, как лечить людей, и ему для этого не нужны были медицинские справочники. Кто-то — как управляться с судном на море без систем геолокации, карт и подробной инструкции к кораблю. Кто-то третий хранил в себе знание о посевных работах, сборе урожая и т. д.

А сейчас необходимость в этих «других» отпала. Любую необходимую информацию мы можем выудить из интернета. Хотите рецепт сложного блюда? — пожалуйста. Хотите рецензию на фильм? — нет проблем. Нужно узнать про лекарство? — получите. Какой авто­мобиль вам выбрать? — вот подробный анализ. И так абсолютно со всем!

Мы можем быть законченными аутистами, но это не ограничит нашу информирован­ность. Это не лишит нас доступа к необхо­димой нам информации. То есть ценность других людей как источника знаний отпала категорически.

Вот почему социологи говорят об атоми- зации общества, а философы — о том, что«мир утратил свой стержень». Единственное, что сейчас хоть как-то нас объединяет, — это «новостная повестка» «большой политики», которая, надо признать, сплошь враньё и пропаганда.

Нет, например, больше фильмов, которые бы видел и знал каждый из нас. В доцифровые времена Советского Союза вы могли в любой компании процитировать «Служебный роман» или «Бриллиантовую руку», и все понимали, о чём вы и к чему. А сколько было анекдотов про героев таких «культовых фильмов» — про Чапаева или Штирлица! И они были понятны каждому.

А теперь единст­венная общая для всех тема разго­воров — о поли­тике: где какой президент, с кем война, где терак­ты, куда едут бе­женцы. Нет боль­ше ни «культовых» фильмов, ни ро­манов, и даже бе­зусловных «ми-

ровых звёзд» нет. Общество информаци­онно дезинтегрировано — каждый занят чем-то своим, и все разбредаются по разным углам. Подумайте об этом: у вас всё меньше общих тем для общения даже с близкими людьми.

Впрочем, это и не удивительно: слишком широк выбор информации и развлечений, а главное — чрезвычайно лёгок доступ

к ним. В результате каждый может найти что-то для себя — что-то специфичное.

Наверное, это даже хорошо. Но это разры­вает пространство нашего общения: каждый утыкается в свой айфон, и всё — общение кончилось.

Нам с собой легче и лучше, чем с другими, а с вирту­альными «друзьями» комфортнее, чем с реальными. Это имеет тяжелейшие последствия для психики— увеличивается тревожность, формируются депрес­сивные расстройства.

Но дело не только в психологических проблемах, дело ещё и в мышлении. Что с ним происходит, когда мы выключаемся из живого социального общения?

Ещё совсем недавно социальные связи были куда плотнее, чем теперь. Да, многие пре­успели в новомод ном нетворкинге. Но подобное социальное взаимодействие происходит в рамках специфического и весьма краткосрочного взаимо­обмена: ты—мне, я—тебе.

При этом фактическая плотность непосредствен­ного социального контакта снижается. Насколько полно оба участника вовлечены в подобный разговор? Насколько они понимают, что думает и чувствует их партнёр по диалогу? Отдают ли они себе отчёт в том, каковы его подлинные мотивы и цели?

Раньше, чтобы кто-то поделился с нами знаниями, опытом, навыками, мы должны были это право заслужить. Мы должны были в прямом смысле этого слова втереться в доверие к этому человеку. Мы должны были заставить его захотеть поделиться с нами своими знаниями, компетенциями, опытом, информацией.

А как можно было его «заставить»? На самом деле, это не так уж и просто. Чтобы кто-то взял вас к себе в ученики, надо было пару раз через голову прыгнуть! Мы должны были стать нужными и полезными. Но как стать полез­ным человеку, которого вы не понимаете?

Сейчас всё изменилось — незаменимых больше нет. Если с кем-то у вас контакт не ладится, вы легко найдёте ему замену. Возможно, вы рискуете получить советы весьма сомни­тельного качества, но спросите у «друзей» в комментариях под постом — и они у вас будут. Можно не напрягаться!

Не надо больше с кем-то долго и мучительно выстраиватьстраивать отношения, хорово­дить человека, узнавать, понимать и т. д., и т. п. Достаточно просто просеять большое количе­ство людей через виртуальное сито отбора — и кто-то точно клюнет. Пусть и ненадолго, пусть и бестолково, но это не страшно — ту же процедуру можно повторять до бесконечности!

То есть мы опять же заменяем сложность элементарщиной, а недостаток качества компенсируем количественным выраже­нием. Само по себе — это ерунда, не беда. Беда в другом: там, где раньше нашему мозгу прихо­дилось работать, теперь он может не напря­гаться. Как заказывали!

Пресловутое «богатство выбора» делает нас всё менее и менее заинтересованными в конкретных людях. Причем не только в обычной, но и в личной жизни — в том, как мы создаём пары и заключаем брак.

Как с этим обстояли дела в доцифровую эпоху: выбор был небольшой, и потенциаль­ные брачующиеся соглашались на то, что есть. Одни вместе учились в школе, другие познакомились в институте, третьи оказались сотрудниками на работе, четвёртым повезло встретиться на дне рождения у общих друзей.

И всё: встретились, приглянулись, а дальше, как в пословице, «стерпится — слюбится»: надо привыкать, входить в положение, идти на компромиссы. В результате возникали долгие партнёрства, основанные на том, что два человека действительно неплохо пони­мали друг друга.

А теперь открываешь мобильное приложе­ние или социальную сеть — и вперёд, главное, не останавливаться! Познакомились, встрети­лись, если понравились друг другу — закрутили роман. А если что-то пошло не так, то откры­ваем мобильное приложение, социальную сеть — познакомились, встретились...

Нет нужды больше подстраиваться под партнёра, пытаться его понять, войти в его положение — всегда можно организовать следующую «пробную ночь».

И снова прошу понять меня правильно — дело не в каких-то моих «ретроградных» установках и этических соображениях.

Как врач, как психотерапевт я настолько толерантен, насколько это, наверное, в прин­ципе возможно. Моя задача всегда состояла в том, чтобы уменьшить субъективное чувство дискомфорта пациента, а для этого нравоуче­ния не подходят категорически.

Но факт остаётся фактом: с недавнего времени мы все избавлены от необходимости пони­мать другого человека и его чувства, вникать в его ситуацию, прогнозировать его реак­ции на наше поведение и т. д. Не нравится — не надо. Вот и весь сказ.

Опять-таки дело не в том, что я ратую за некий избыточный психологизм отношений. Меня интересует исключительно мышление (кото­рое, впрочем, для построения отношений нужно очень!). А наше мышление или учится

тому, как созда­вать сложные модели реаль­ности, включая прежде всего субъективную реальность дру­гого человека, или же — нет, не учится.

Если же нашему мозгу не обязательно что-то делать (пусть даже вы сознательно на это настроены), то он этого делать не будет. Он будет экономить силы, и с эволюцион­ной точки зрения это правильно. Проблема в том, что мы вышли за рамки естественной эволюции, а потому то, что было хорошо для наших предков, для нас нынешних — смерти подобно.

Мозг экономит энергию — казалось бы, это хорошо. Но он при этом тупеет, и, в конеч­ном итоге, даже при хорошей общей конъ­юнктуре, вы не можете получить желаемого результата.

Все по-прежнему хотят найти свою вторую половинку, да и выбор — колоссальный (никогда такого не было!) Но что-то счаст­ливых супружеских пар, как мы видим, не прибавляется. Ничего не смущает? Не кажется это странным?

Да, мы тупеем, а мир вокруг нас тем време­нем становится всё сложнее и сложнее. Дажесоциальные связи — и те, при всей нашей общей тупости, становятся всё более навяз­чивыми и неподъёмными. Нам необходимо удерживать в голове огромное количество контактов, но в большинстве своём эти контакты — шапочные.

То есть мы опять-таки знаем многих, но толком не знаем никого. У нас на это попросту не хватает сил — мы пользуемся простыми стереотипными формулами.

Почему сейчас стали так популярны всякие «типологии» людей, включая астрологиче­ские? Вам достаточно выучить всего несколько «типов людей», а потом вы с лёгкостью наве­шиваете на них ярлыки: вам кажется, что вы всё о них знаете.

Вот я, если верить гороскопу, Дева и Тигр. Что ж, тем, кто придерживается астрологической типологии, легко понять, что я педантичен, в меру занудлив, а характер у меня боевой. Возможно, это и соответствует действитель­ности. Но, если бы я сказал вам, что я, напри­мер, Овен и Дракон, вы бы тут же нашли массу доказательств и для этой теории.

То есть вы бы просто надели соответству­ющие когнитивные очки на своё восприятие меня и увидели бы всё сразу под заданным углом. Ваше внимание выхватило бы только те факты, которые согласуются с требуе­мым типом, и проигнорировало все прочие (ну, или дало бы им радикально другую интерпретацию).

Надо ли говорить, что мы этих перемен в обществе не замечаем? Надо ли напоминать, что если мозг не тренируется, он и не обре­тает навык? Надеюсь, что нет. Нам только кажется, что «всё просто» и «всё понятно». Мол, «не мой человек», «мне нужно саморе­ализоваться», «всегда можно переиграть» и т. д. Но не видеть сложности — как раз это и есть проявление глупости.

В результате, впрочем, страдает не только личная жизнь, но и жизнь профессиональ­ная, да и жизнь как таковая. Мышление не делится на такое-то и такое-то — на соци­альное и математическое, например. Всё куда проще: наш корковый сервер или обучен делать сложные вещи, или нет. Он или тренируется постоянно и находится в хорошей форме, или, действуя по пути наименьшего сопротивления, теряет хватку.

ИСТОКИ МЫШЛЕНИЯ

Где, как вы думаете, лежат истоки нашего мыш­ления? С чего, так сказать, всё начинается? Посмотрите на ребёнка трёх лет. Он только-только научился говорить, пользуется примитивными языковыми конструкциями, а читать и считать для него — далёкое будущее. Но разве мы можем отка­зать ему в удивительной сообразительности?..

В чём же она проявляется? Правильно: в фанта­стическом умении малыша ориентироваться в социальной ситуации и манипулировать взрос­лыми. Поскольку же мышление — это вовсе не абстрактное думание, а способность мозга решать задачи, добиваться желаемого резуль­тата, то в этом и есть вся соль.

Умение разобраться в хитросплетениях социальных отношений — важное эволюционное приобретение. Ребёнку достаточно быть внимательным к тому, как взрослые реагируют на те или иные его выходки: он находит индивидуальный подход к каждому.

Маме устраиваем истерику, на папу смотрим глазами кота из «Шрека», а бабушке просто прика­зываем (но не при маме!).

Да, ребёнок чётко отслеживает социальную ситу­ацию в целом — диспозицию, так сказать, сил. Кто в семье главный, а кто — главный сейчас, в этой комнате. С кем договариваться выгоднее и как это сделать так, чтобы другой взрослый этого не заметил. И так далее, и тому подобное. Всё это ребёнок начинает понимать и просчитывать в своей голове ещё до того, как начнёт осмысленно пользоваться языком.

Но не думайте, что это дело только первых трёх- пяти лет жизни, а потом наше мышление пере­страивается на какие-то другие рельсы. Всё даль­нейшее обучение и тренировка мозга обусловлены характером наших социальных связей.

Мы учимся у наших сверстников, если они нам кажутся более «крутыми» и «успешными» (даже если мы ещё не знаем таких слов). Важно и то, как сложатся отношения ребёнка с преподава­телем в школе. Если учитель ребёнку нравится, то он будет успевать по соответствующему предмету, желая получить похвалу и внимание со стороны «любимого учителя». Впрочем, иногда достаточно и просто страха перед преподава­телем, чтобы знания сами собой залезали ребёнку в голову.

Но испытывает ли ребёнок реальный дефицит знаний? Думает ли он, что он чего-то не знает, не понимает и ему надо это обязательно выяс­нить? Конечно, нет. Как говорит нобелевский лауреат и один из мировых лидеров в исследо­вании мышления Дэниел Канеман: «Нормальное состояние нашего ума подразумевает, что у вас есть интуитивное мнение почти обо всём, что встре­чается вам на пути».

Это Канеман сказал о взрослых, но поверьте: с детьми это работает тысячекратно. Ребёнок нуждается в социальном взаимодействии, он хочет быть принятым в стаю, занимать в ней лидиру­ющие позиции. Поэтому он и стремится учиться лучше — это прямой путь к приобретению авто­ритета: «Какой умный у нас малыш! Настоящий отличник!». Поэтому он и играет со взрослыми в свои бесконечные «почемучки» — это хороший способ обратить на себя внимание.

Не нужно поддаваться иллюзиям: природа не создавала нас разумными, она сделала нас социальными. Наш разум — лишь инструмент, служащий достижению социального успеха.

Нейрофизиологический секрет заключается в том, что наша способность строить перспективные планы и заглядывать в будущее формируется только к 21 году. Именно в этот момент происходит миелинизация соответствующих — отвечающих за «будущее» — зон мозга в лобной коре[7].

То есть до этого момента все представления ребёнка, подростка и даже молодого человека о будущем абсолютно умозрительны. При всём желании он не может понять, зачем ему знания, получаемые им в школе или в институте (впрочем, некоторые и во взрослом возрасте никак не могут взять это в толк).

Подросток не просто не понимает — он даже не может задуматься о том, что на самом деле пред­ставляет собой профессия, которую он выбирает: с какими сложностями он столкнётся, насколько она востребована на рынке, соответствует ли он ей по своим задаткам и т. д.

Им руководят абсолютно умозрительные пред­ставления, которые он получил от родителей, сверстников, из рекламы и других источников информации. Он как робот, которого общество запрограммировало на тот или иной выбор. И это совершенно случайная вещь: кому-то такая уста­новка в голову запала (например, быть эконо­мистом), кому-то — другая (например, музыкой заниматься).

В результате, к 25-ти годам человек начинает смотреть на то, чем он обзавёлся к этому этапу своей жизни — образование, связи, интересы, компетенции — и выясняется, что всё это ему, на самом деле, не нужно. Ему не нравится его жизнь, ему хочется всё поменять.

Но пока он не поймёт, что дело в мышлении — в том, как он думает, и чем руководствуется — он так и будет бегать по замкнутому кругу. Парал­лельно впадая во всю большую информационную зависимость — только бы не задумываться над реальными проблемами.

Не буду приводить в пример Россию — здесь много разных «нюансов», и вряд ли многие из нас считают, что их юношеские решения оказались верны.

Но посмотрите на успешные и процветающие Соеди­нённые Штаты — 40% американских юристов (а это там огромная индустрия) не посоветовали бы никому выбирать эту профессию. Каждый второй учитель в США планирует устроиться на другую работу. О чём все они думали, когда шли в колледж? Ответ прост: они ещё не умели думать про своё будущее правильно. Они думали «чужим умом», и это не мышление, а фейк и симуляция.

Проще говоря, первые два десятилетия своей жизни наш мозг думает дефектно. Он только созревает до способности формировать «перспективные планы». И лишь эта способность заглядывать в будущее придаст нашим мыслям действи­тельный вес. Это уже будут не голые абстракции, а связанные с реальностью сложные интеллекту­альные конструкции.

Но каким нейрофизиологическим инструментарием будут обслуживаться в нашем мозгу эти сложные интеллектуальные конструкции? Все они сядут на матрицу нашего социального опыта. Именно жизнь в социальной группе учит нас видеть ситу­ацию в целом, учитывать интересы её участников, понимать, каким образом необходимо модифи­цировать своё поведение с учётом этих вводных и т. д. и т. п.

Таким образом, навык социальных взаимодействий является принципиальным для нашего мышления. И всё было бы прекрасно, если бы эти сложные социальные взаимодействия в нашей культуре сохранялись... Собственно, об этом я и говорю: в современном обществе социальность деформи­руется и становится плоской, а это прямо влияет на качество нашего мышления.

Причем в действительности социальные отно­шения сейчас даже стали сложнее, чем прежде. Конечно, ведь строить их с такими же аутистами, как и ты сам, — крайне непростое занятие! Плюс нам всё труднее заметить эти структурные дефекты нашего общества. Поэтому многие так и не преодо­левают своей детской инфантильности, продолжая решать задачи на уровне трёхлетнего ребёнка.

Так что я даже не знаю, что может быть важнее для современного человека, чем формирование навыков реального, а не виртуального, социального взаимодействия. Это важно для его мышления, а как результат — для того будущего, которое его ждёт.

Каждый из нас считает себя «центром миро­зданья», «самым умным», «правым» и при этом очень дорожит свои «личным мнением», цена которому — ломаный грош в базарный день.

И ничто не мешает нам так о себе думать, I ютому что другие люди — как люди, чьё мнение

мы должны учитывать,— нам больше не нужны. Мы можем легко без них обойтись, просто поку­пая нужные нам услуги.

Если же они нам всё-таки понадобятся, то мы без труда найдём себе какого-нибудь временного попутчика. В конце концов, если мы не планируем «жить долго и счастливо и умереть в один день», то почему бы просто друг другом не попользоваться — потом всё равно разбежимся?

Мы — социальные животные, которые боль­ше не хотят принадлежать к социальной стае. Мы просто не видим от этого никаких прак­тических выгод: какой смысл терпеть других людей, если то, что могут дать нам «близкие», можно получить «дешевле и проще»?

Мышление - это вовсе не абстрактное думание, а способность мозга решать задачи, добиваться желаемого результата».

Другие люди — сложные, странные, у них вечно какие-то свои «тараканы», «загибоны», потреб­ности и мнения. Это же такая мука — принимать всё это во внимание! Стань они такими, как нам надо, было бы, конечно, хорошо. А если нет, то зачем тратить на них время и силы?

В результате мы аутизируемся, не понимая, что это прямая дорога в идиотию. Имеет ли смысл убить в себе этого аутичного идиота?

Лично я уверен, что это абсолютно необхо­димо, если вы хотите обладать по-настоящему эффективным мышлением. Но из двух вариан­тов — простого и сложного — наш мозг всегда выбирает тот, что попроще.

Что делать?

Думаю, в том, что я рассказываю о нарас­тающей информационной псевдодебильно- ( ти, приятного мало. Поэтому многие мои читатели, вероятно, испытывают внутреннее (опротивление — мол, всё не так плохо, автор преувеличивает и т. д.

Но сказать «я не согласен» — не значит устра­нить проблему. Это страусиная политика или, если хотите, детский инфантилизм: не вижу — значит, не существует. Нет же, существует.

Наша цивилизация сама себе бросила вызов. И надвигающиеся на нас перемены касаются каждого — меня, вас, ваших знакомых и близ­ких. Кто-то сможет это осознать, кто-то нет. И идиотов, к сожалению, всегда подавляющее большинство.

Нас никогда не учили думать своим умом. Родители, учителя, авторитеты учили нас тому, что они сами знали и умели: думай гак, поступай эдак, соответствуй вот этим требованиям, слушай, что тебе говорят, будь хорошим мальчиком/девочкой.

I Iotom подключились другие «учителя жизни»: ретушированные герои рекламных роликов, выдуманные персонажи кинофильмов, коучи всех видов и мастей со своими духоподъём- пыми речами, религиозные проповедники, «друзья» из Facebook и Instagram, демонстри­рующие заоблачный уровень жизни (совер­шенно, впрочем, не соответствующий реаль­ному положению дел).

'Гак в наших головах нарисовались цели и мечты — нам показалось, что мы знаем, чего хотим. Так мы обнаружили в себе желание и одновременно с этим — странную внутрен­нюю пустоту, полное отсутствие действи­тельного стремления добиваться поставлен­ных целей.

Впрочем, это и не удивительно, ведь ни одна из этих «мечт» не была по-настоящему нашей. Ни одна из них не родилась в нас, мы просто заразились ими, как сезонным гриппом.

Культура ваяла из нас глиняный горшок на гончарном круге, а потом поставила в духовку и закончила дело обжигом. Кто-то стал садовым горшком, кто-то — декоративной вазой, кто-то — посудиной для вина или глиняной свистулькой, а из кого-то и вовсе вышла погребальная урна.

Как бы там ни было, каждый из нас — лишь полый сосуд. Каждый, что бы он вам ни говорил, как бы ни приукрашивал свою жизнь, ощущает эту тягостную пустоту внутри.

У одних она проявляется чувством одиноче­ства, у других — «ленью», у третьих — жаждой «новых впечатлений». Мы все страдаем стран­ными зависимостями, включая цифровую и информационную.

Остаться наедине с самими собой, без интер­нета, социальных сетей, роликов на YouTube, сериалов, музыки и прочей ерунды для нас смерти подобно. Мы обречены постоянно заглушать свою внутреннюю пустоту.

Жизнь превратилась в бег по кругу, в бесконеч­ное кручение на гончарном круге. Прожить ещё один день, а там, глядишь, и станет лучше. Но дальше всё тот же день сурка. Лучше не становится.

11 никто из нас в этом не виноват. Мы просто < > казались заложниками этой странной, почти миологической игры нашего мозга и той цивилизации, которая сваяла нас на своём кру тящемся колесе.

I li ра началась буквально с момента нашего рождения. Наверное, вы об этом слышали: и мозгу младенца нервных клеток даже больше, чем у взрослого. Дальше начинается процесс воспитания, при котором часть клеток будет зктивизирована, они сформируют плотные связи друг с другом и сохранятся, остальные просто отомрут.

К двадцати пяти годам наш мозг сформи­рован окончательно — ставки сделаны, ставок больше нет. Мы стали теми, кем нам суждено быть.

Конечно, всё не так однозначно. Наш мозг представляет собой что-то вроде конструк­тора Lego, и в целом у нас всегда сохраня­ется возможность кое-что в нём пересобрать, ( конструировать как-то иначе, построить заново.

Да, степени свободы куда меньше, чем в детстве, а главное — нас цепко держат наши собственные стереотипы. То, как мы привыкли действовать, реагировать, думать — это наша вторая натура, ставшая первой. Мы даже чувства воспроизводим стереотипно.

I лцё Иван Петрович Павлов — великий рус­ский учёный, лауреат Нобелевской премии, создатель теории условных рефлексов — выс­казал предположение, что вся работа нашего мозга «есть бесконечное стремление к дина­мической стереотипии».

Наш мозг постоянно пытается сформиро­вать некий опредёленный способ поведе­ния в заданных обстоятельствах и всеми силами препятствует любым измене­ниям в однажды установленном шаблоне. В результате мы представляем собой просто заезженную пластинку.

Прошло сто лет — и современная нейро­физиология, сумевшая с помощью уникальных технологий заглянуть внутрь нашего мозга, подтвердила абсолютную правоту Ивана Павлова. Но, кажется, так никто и не придал этому факту должного значения.

Он же явно того заслуживает. Ведь как бы мы ни хотели измениться, самореализоваться, стать более успешными, сильными, прожить другую, лучшую жизнь, мы всё время возвраща­емся к прежним реакциям, мыслям и способам действий. А как говорил Альберт Эйнштейн:

«Самая боль­шая глупость — делать то же са­мое и надеять­ся на другой ре­зультат».

Наше сознание полно иллюзий и заблуждений, воспринятых нами из культурной среды, в которой мы сформировались и живём. И всё это —те самые стереотипы, шаблоны, привычки.

«Мы - социальные животные, которые больше не хотят принадлежать к социальной стае».

Мифы о «счастье», о «любви до гроба», о «само­реализации», о «полном взаимопонима­нии», о «свободе воли», о «деле всей жизни», об «абсолютной преданности» и т. д., и т. п. — всё это культурные выдумки, подтверждениякоторым вы никогда не найдёте в реаль­ной жизни.

Иногда нам кажется, что мы с чем-то подоб­ным и правда встречаемся. Но на коротких дистанциях и не такое может показаться. Дайте времени сделать своё дело — и вы обна­ружите, что это лишь иллюзии, которые вы приняли за реальность, потому что соот­ветствующие мифы внедрены вам в голову.

Правда в том, что ничего из того, что мы считаем «своим», не является по-настоящему нашим — всё это мы где-то услышали, кто-то нам это подсказал, что-то нас к этому подвело.

Все знания, мысли, мечты и даже чувства, которые мы испытываем, почерпнуты нами из культуры. Мы их выучили, присвоили и лишь по наивности считаем своими.

Так что в действительности мы представляем собой не «личность», не «индивидуальное я», а самую настоящую биологическую машину, запрограммированную культурой на опре­делённое поведение и весьма стереотипное мышление.

Конечно, мы всего этого не осознаём, потому что, ко всему прочему, больны ещё и «мифом о Человеке» — «венце творенья» и «светоче разума». Возможно, что это даже главный миф, сформированный в нашей голове всё той же культурой.

Но главный инженер Google Рей Курдцвейл сейчас работает над созданием искусствен­ного интеллекта, который будет знать, чего вы хотите, ещё до того, как вы осознаете своё желание. А Илон Маек программи­рует свою Tesla так, чтобы она знала, куда вы собрались ехать, даже если вы ей об этом не сообщите.

Вы спросите: как такое возможно?! Просто анализ данных. Если использовать информа­цию, которую вы оставляете о себе в Сети, технологии Big Data прекрасно с этим спра­вятся. Правда в том, что мы с вами триви­альны и до банальности предсказуемы, потому что запрограммированы.

Мы рабы своего мозга. Он — машина, кото­рая несётся на бешеной скорости по авто- бану чёрт знает куда, а нам остаётся лишь скучать на заднем сиденье. Нам может это не нравиться, мы можем не хотеть туда, куда нас везут, но машину это, поверьте, совер­шенно не интересует. Она едет по маршруту, который когда-то усвоила.

И не обольщайтесь, думая, что можете руко­водить этим процессом: за рулём вашего мозго-автомобиля никого нет, и ваши команды слушать некому. Вы один на один со своим мозгом, и он делает с вами то, что считает нужным. Конечно, это не его выбор, а тем более — не ваш. Просто угораздило подхватить такую программу...

Впрочем, большинству такая жизнь, я думаю, по душе. Ну а что, — связи в мозгу налажены, требования общества кажутся вполне прием­лемыми, жизнь течёт потихоньку — чего переживать-то? Если вас всё устраивает, то и хорошо. Вам эта книга совсем ни к чему. Смело закрывайте!

«Чертоги разума» — книга не для всех.

Она для тех немногих, кто не хочет быть

пустым горшком, свистулькой, а тем более

урной, и проживать жизнь с чувством её полной бессмысленности.

Она для тех, кто готов рискнуть и пере­сесть за руль машины под названием «мой мозг», чтобы направить её туда, куда вы сами того хотите.

Она для тех, кто не хочет быть предсказу­емым, а кто хочет видеть реальность такой, какова она есть, и уметь предска­зывать ход событий.

11е гарантирую, впрочем, что у всех это получится.

' 1ертоги разума — это огромный и сложный чабиринт, в котором идиоты всегда запуты­ваются. Так что нам придётся этого идиота и себе убить. А мы ведь так с ним свыклись, гак его полюбили...

1\ общем, кто-то своего идиота пожалеет и вернётся на пассажирское сиденье. Но кто не убьёт идиота в себе — тот не пройдёт ;>тот квест.

11так, начнём наш триллер...

Карта не есть территория. АЛЬФРЕД КОРЖИБСКИ

11редставьте себе Мироздание.

11есчётные массы материи, разбросанные но просторам Вселенной, множество действу­ющих в ней сил, отдельные галактики, звёзд­ные системы, чёрные дыры, белые карлики... Где-то ещё есть тёмная материя и её вроде как даже больше, чем самой материи, но мы пока не можем её обнаружить.

Спустимся уровнем ниже — планета Земля: литосферные плиты, континенты, океаны, атмосфера, природные ископаемые, химиче- с кие связи элементов, огромное разнообразие биологических видов; страны, города, разные культуры, народы, религии, идеологии, обще­ственные и политические системы; наука, искусство, интернет, новые технологии и т. д., и т. п.

Теперь совсем сузим круг — ваша жизнь: знако­мые вам люди, их ментальность, жизненный уклад и опыт, их индивидуальные черты характера и особенности, профессиональ­ные навыки и предубеждения, все прочие традиции вашего общества; средства массо­вой информации, которыми вы пользуетесь, индустрии, с которыми вы имеете дело, эконо­мические связи, в которые вы включены... Продолжать можно до бесконечности.

Всё это, взятое вместе (а брать нужно именно всё вместе, потому что всё связано со всем), и есть наша с вами реальность.

Теперь давайте сделаем предположение: каким должен быть сервер, чтобы сохранить на нём всю эту информацию? И не просто сохра­нить, а сохранить с учётом всех внутренних взаимосвязей этой мегасистемы? Проще говоря, что нужно сделать, чтобы создать карту этой фантастической по объёму и слож­ности территории?

Думаю, даже вообразить такой сервер невоз­можно. Ну, а теперь давайте посмотрим, каким сервером мы с вами в реальности обладаем. Тут всё просто, поскольку его функцию выпол­няет кора нашего мозга, а с её объёмами всё более-менее понятно.

Возьмите шесть визитных карточек и сло­жите их в стопку. Такова — порядка двух миллиметров — толщина коры вашего головного мозга (в ней как раз шесть слоёв больших кортикальных колонок).

Теперь посмотрите на стандартную клавиа­туру компьютера. Площадь двух клавиатур (или, например, одной большой салфетки) составляет примерно 2200 см2. Да, такова площадь коры вашего головного мозга.

Теперь мысленно сопоставьте гипотетический сервер, о котором мы говорили (и который мы даже не можем себе вообразить), и вот эту салфетку в два миллиметра толщиной. Что думаете?..

Насколько корректной может быть карта реальности, которую мы создаём в своём мозгу? Смешно, правда? Но при этом она нам кажется исчерпывающей. Впрочем, и крысе, и обезьяне, и африканскому аборигену тоже всё с этим миром «понятно». Да и две тысячи лет назад человек не испытывал проблем с созданием объяснительной модели всего и вся.

Мы, конечно, можем посмеяться над их на­ивностью. Но чем мы сами-то лучше? Мыточно так же уверены, что обладаем уникаль­ным, особенным и распрекрасным понима­нием мира. И это забавно, если учесть, что тот орган, который должен этот мир картировать, имеет столь мизерную мощность (по сравне­нию с этой задачей, разумеется).

Конечно, если сравнить объёмы нашей мозго­вой коры с корой, например, крысы (у неё она размером с почтовую марку) или обезьяны (у неё почти целый конверт), мы облада­ем о-го-го каким мощным серве­ром! Но не будем обольщаться — мы обогнали кры­су и обезьяну. Не бог весть что.

Да, в коре нашего мозга несколько десятков милли­ардов нейронов, связанных меж­ду собой. Но и тут нечем гордить ся — это смехотворное число. У Билла Гейтса и Уоррена Баффета — у каждого по отдельно­сти — долларов больше, чем у нас нейронов в мозгу.

Кроме того, надо иметь в виду, что наш мозг занимается постоянным дублированием информации. То есть одна и та же информа­ция записывается в нём разными способами множество раз. Так что придется снизить вместимость нашего сервера ещё на порядок.

«К двадцати пяти годам наш мозг сформирован окончательно - ставки сделаны, ставок больше нет. Мы стали теми, кем нам суждено быть».

Наконец, часть зон мозга имеют узкую специ­ализацию: обеспечивают наши моторные навыки и работу сенсорных систем, которые отвечают за создание образов окружающегонас мира. Так что если мы говорим о мышле­нии, то и эти объёмы коры тоже придётся вынести за скобки.

Посмотрите на рисунок, который отражает сравнительный анализ, проведённый выда­ющимся нейрофизиологом Уайлдером Пенфилдом (рис. № 2).

Крыса Шимпанзе Человек

fffij Моторная кора Обонятельная кора

Слуховая кора Щ Зрительная кора

Сомато-сенсорная I I Первоначально кора I—I функционально не

определившаяся кора

Рис. № 2. Первоначальная функционально не определившаяся кора (крыса, шимпанзе, человек)

Белым цветом на рисунке обозначены те обла­сти коры головного мозга, которые свободны для новой информации и новых функций. Их-то мы и можем использовать для карти­рования реальности и для хранения инфор­мации о её взаимосвязях.

Сюда, в эти счётные кубические сантиметры, будут впихнуты все наши знания языка, мате­матики, физики, географии, истории, лите­ратуры, кинематографа; весь наш личный опыт, воспоминания, мечты, а также то, что мы знаем о других людях, о том, как следует вести себя в той или другой ситуации, наши профессиональные навыки, идеологические предпочтения и т. д., и т. п.

11о сравнению с крысой мы, конечно, сильно продвинулись. У крысы соображаловка, очевидно, так себе — свободного места у неё в коре почти нет, всё подчинено сиюминут­ным реакциям. Но сравните нас с шимпанзе — п всякие иллюзии относительно мощи чело­веческого интеллекта канут в бездну.

Да, наш хвалёный мозг — это зазнавшийся идиот, катастрофически не понима­ющий своей ущербности, ограниченности и непроходимой глупости.

Реальность, с которой мы имеем дело, поистине огромна, многогранна, сложна, а серверное пространство нашего мозга — микроскопическое. И одно дело, если бы наш мозг понимал, насколько ограничены его возможности, и постоянно предупреждал нас об этом. Но нет: он рассказывает нам байки о том, как хорошо мы «всё понимаем», «ясно видим» и насколько «невероятно правильно действуем».

Он лжёт нам на голубом глазу, водит нас за нос, дурачит, будучи дураком. А мы развесили уши и верим ему. Впрочем, это и понятно — ведь подобная версия событий тешит наше самолю­бие, а за это, как известно, можно всё отдать...

Кто-то, возможно, скажет сейчас — мол, ну хорошо, мозг ограничен, но у нас ведь есть ещё сознание! А что такое сознание?.. Созна­ние — это, грубо говоря, луч прожектора, который высвечивает кое-что из того, что происходит в нашем же собственном мозгу.

Ьуквально: сознание лишь делает осознан­ным отдельные, некоторые результаты работы нашего мозга и не обладает ника­кой собственной сущностью, о чём я уже

подробно рассказал в «Красной таблетке».

О возможностях и потенциале нашего созна­ния говорить и вовсе как-то неловко.

Во-первых, оно не мультизадачно (возможно, вы слышали об обратном, но вас ввели в заблуждение). То есть в единицу времени оно способно решать только одну задачу. Ну, и ещё наше сознание умеет быстро перепры­гивать с одной задачи на другую, существенно, впрочем, теряя при этом в продуктивности (и так не бог весть какой).

Во-вторых, информация, которой может оперировать наше сознание в единицу времени, ограничивается тремя интел­лектуальными объектами, поэтому, ког­да вы умножаете два числа в столбик, од­но вы пишете, а то, что «пошло на ум» (столько-то «в уме»), лучше тоже записать, а то забудете, пока будете перемножать следующие цифры. Сознание может такую «тяжесть» и не удержать.

В-третьих, продолжительность нашей сознательной мысли, которую мы способны мыслить одномоментно, не превышает трёх секунд. Да, это не опечатка и вы прочли всё правильно — три секунды. Такова истин­ная длина нашей мысли, хотя это и кажется странным. Да, мысли, с которыми мы имеем дело (наши собственные или нами воспри­нимаемые), представляют собой трёхсекунд- ные фрагменты, которые как-то — тяп-ляп — в нашем мозгу сшиваются.

Короче говоря, на фоне нашего сознания мозг человека, надо сказать, настоящий гений. Но когда один идиот меряется с другимидиотом интеллектом — это, согласитесь, жалкое зрелище.

Итак, у нас есть территория — реальность, с которой мы имеем дело, — и полтора идиота, которые строят её карту в нашем мозгу. Дальше мы этой картой пользуемся, с троим на ней свои маршруты и невероятно удивляемся, почему всё время обнаруживаем с ебя не там, где мы, вроде бы, по нашим «умным» расчётам должны были оказаться.

Задумайтесь сейчас о своей жизни: каковы были ваши планы и какова реальность (если, конечно, вы уже можете подводить некоторые итоги)?

Думаю,что каж­дый хотел сча­стья в личной жизни и очень к этому стре­мился. Полу­чилось? Уве­рен, что каж­дый хотел до­биться успеха, сделать что-ни- будь значитель­ное, добиться чего-то выдаю-

щегося. Каков результат?

Л как вам ваши отношения с близкими — всё устраивает? А зарплата и карьера? Может быть, дети у вас получились именно такими, какими вы их задумывали? Что вообще в вашей жизни с лучилось так, как вы того хотели?

Ну, а если что-то и пошло, как говорится, «по плану "А"», то не было ли это простойслучайностью, которые тоже, как известно, иногда случаются?

Понимаете, к чему клоню? Реальность, с которой мы имеем дело, куда сложнее, чем мы можем себе представить. А те сред­ства, которыми мы пользуемся, чтобы её картировать, крайне нефункциональны.

И это первое, что мы должны хотя бы просто признать.

Жизнь на автопилоте

Привычка — это разум глупцов. ПЬЕР БУАСТ

(Согласно исследованиям гарвардского профес­сора Даниэла Т. Гилберта, 46% времени своего бодрствования мы проводим на «автопи­лоте». То есть примерно половину жизни мы не думаем сосредоточенно о том, что с нами происходит здесь и сейчас, не решаем сознательно какие-то задачи, а витаем, мягко говоря, где-то в облаках.

14 ладно бы, если бы эти облака были прекрас­ными. Но, судя по отчётам исследуемых лиц, в состоянии «блуждания» (так его называют нейропсихологи) их настроение снижа­ется. Что, впрочем, и не удивительно, ведь обычно мы витаем в «облаках» своих проблем и тревог, а это настроение вряд ли может улуч­шить. Удивительно другое...

Во-первых, удивительно то, каким образом мы всё ещё остались живы, несмотря на то, что столь долгие промежутки времени находимся где-то «не здесь»? Представьте себе обезьянку в дикой природе, кото­рая мечтательно «задумалась»... Хлопот не оберётся!

Во-вторых, удивительно то, что мы способны в этом состоянии эффективно и целена­правленно действовать, а также произ­водить при этом на окружающих впечат­ление вполне разумных и сознательных существ. То есть мы как бы не здесь и не с ними, а всё более-менее идёт своим чередом.

К первому мы ещё вернемся, а последнее объясняется хитрой системой работы нашего мозга. Вспомните, как вы чему-то учились — писать, считать, кататься на велосипеде, плавать, играть на музыкальном инструменте, водить автомобиль. Какой это был тяжёлый, напряжённый и сознательный труд!

Формирование любого из этих навыков требовало от нас полной самоотдачи и огром­ного времени (ну, положим, с велосипедом вы более-менее быстро освоились). Но теперь вы делаете это абсолютно не задумываясь. Моторные зоны коры вашего мозга сформи­ровали соответствующие привычки и выпол­няют эту работу сами по себе, без вашего сознательного участия.

Освоив, например, навыки письма, вы можете теперь одновременно и думать, о чём вы пишете, и в тот же момент автомати­чески выводить буквы на бумаге. Когда же вы только учились писать, вы могли думать лишь о чём-то одном: или над загогулинами соответствующих букв, или о том, какую букву собираетесь вывести в своей прописи следующей.

Точно так же, играя на музыкальном инстру­менте, если навык звукоизвлечения стал уже вашим автоматизмом, вы думаете о музыке, которую исполняете, и не контролируете сознательно ваши пальцы на клавишах или струнах — они действуют автоматически.

Став опытным автомобилистом и сидя за рулём своей машины, вы отслеживаете огром­ное количество факторов: другие машины, пешеходов, светофоры, знаки дорожного движения, ямы на дороге. Плюс вы слушаете музыку, говорите по телефону и настойчиво о чём-то думаете[8]. Но кто же в этот момент ведёт ваш автомобиль? Ваш внутренний автопилот.

По если вы думаете, что дело ограничива­ется только моторными навыками, вы сильно заблуждаетесь. Ваши мысли работают ровно па таком же автопилоте, и в этом мы скоро убедимся на вашем собственном опыте, а сейчас просто попробуйте себе кое-что представить...

Например, вы читаете книгу. Думаю, вы иногда замечали за собой, что прочли, например, целую страницу текста, но совер­шенно не помните, о чём там шла речь. Вы отвлеклись и задумались о чём-то «своём», при этом ваши глаза продолжали бежать по строчкам, и вы, возможно, даже перелист- нули эту страницу, но содержание прошло мимо вашего сознания. Да, по данным соот­ветствующих исследований, от 20% до 40% времени вашего чтения вы на самом деле «блуждаете» где-то в своих мыслях.

Точно такое же мысленное «блуждание» свой­ственно водителям, которые хорошо освоились с транспортным средством. Учёные подсчи­тали, что водителю достаточно 20-30 раз про­ехать по одному маршруту, чтобы сам маршрут записался в его памяти, и водитель перестал следить за разметкой, дорожными знаками и т. д.

Поэтому, если вдруг сотрудники ГИБДД что-то меняют в знаках (например, добавляют стрелку на светофоре), в этом месте резко увеличивается количество аварий. Водители, привыкшие пользоваться данным маршру­том, действуют на внутреннем автопилоте и неосознанно совершают правонарушение.

Если же у вас нет опыта вождения, то, веро­ятно, вам знакомы другие ситуации подоб­ного рода.

Вы выходите из дома, собираясь, напри­мер, дойти до магазина, но пока спускались в лифте, вы о чём-то задумались (мысли отправились в «блуждание»), и, оказавшись на улице, поворачиваете не к магазину, а, например, к метро — то есть на более привыч­ный для вас маршрут.

Впрочем, ситуации бывают и куда более триви­альные: вы просто отправляетесь на кухню, собираясь там что-то сделать (например, вскипятить чайник). Но, оказавшись на месте, то есть буквально просто свернув за угол, не можете припомнить, что вас сюда привело. Очевидно, что какая-то цель была, но какая? Чёрт его знает.

Иными словами, мы с невероятной лёгко­стью переключаемся на свой автопилот, а наше сознание тем временем поглощается мыслями, которые крутятся у нас в голове на таком же, только уже чисто мыслитель­ном, автопилоте.

Но о чём же таком важном вы думаете, что это заставляет вас позабыть обо всех ваших действительных целях и о том, что проис­ходит вокруг?

(1 сожалением должен констатировать, что для большинства из нас это вовсе не что-то «важное» и «ценное». Как правило, п о целый вагон разнообразных глупостей — меретирание конфликтов с другими людьми, продумывание своих невротических страхов и привычных тревог, депрессивных мыслей и прочей «умственной жвачки».

ЗАЧЕМ СТОЛЬКО РАЗ ПОВТОРЯТЬ?!

Программу «Всё решим с доктором Курпатовым!» для телеканала «Домашний» мы снимали в очень забавных условиях. Бюджет программы был не просто мизерным, он был буквально микроско­пическим. Так что в качестве студии нам пришлось использовать обычную трёхкомнатную квартиру в районе Чистых Прудов.

Всё делалось исключительно на энтузиазме и увле­чённости телевизионной группы во главе с моим замечательным шеф-редактором Юлей Бредун (надо сказать, что именно на её хрупких плечах наша программа и выехала).

В гостиной мы оборудовали саму телевизионную студию. Спальня была моим рабочим местом и местом же моего проживания. Ещё в одной комнате — аппаратная (там, где за пультом и мони­торами сидят режиссёр и редакторы), в кухне — редакторская и общая столовая, в душе — гримёрка.

Тогда мы должны были делать каждый день по новой программе — 30 эфиров в месяц. И не просто осуществлять съёмки, но ещё и гото­вить выпуски, искать героев, монтировать сюжеты и т. д., и т. п. В общем, это была такая круглосу­точная телевизионная коммуна. Но все были очень воодушевлены и работали не покладая рук: подготовка, съёмки, монтаж, эфир — и так день за днём.

К этому моменту у нас уже была разработана чёткая технология работы: в частности, по каждому герою я писал подробный сценарий для итоговой сборки программы[9]. Это был очень подробный план, где я описывал, что я спрошу у героя, что он мне ответит, как я покажу, в чём корень проблемы, как подведу его к осознанию этого «корня», чем мы всё это проиллюстрируем и т. д.

В эфире история одного героя занимала около 20 минут, но съёмка продолжалась в районе часа. В любом случае, шеф-редактор знала, что из моего разговора с героем должно попасть в сборку программы, а что — просто разговор, чтобы добиться лучшего результата с психотера­певтической точки зрения.

И вот мы все в этом жутком цейтноте, в день снима­ется по восемь-девять героев, сил ни у кого нет никаких. Не спамши, не емши, язык на плече — и снимаем, снимаем, снимаем... Закончили.

Поздняя ночь. Настало время так называемых «подводок» (слова ведущего, которые записы­ваются на крупном плане, — приветственные, прощальные и прочие тексты).

Юля выходит из аппаратной, смотрит на меня с некоторым не то недоумением, не то строгостью, и произносит:

- Слушай, док, а зачем ты одно и то же повторяешь им по нескольку раз?

В смысле?.. — не понял я, продолжая править спои бесконечные подводки.

Ну, сказал ты им один раз — мол, так-то и так-то (как у тебя в сценарии написано), и хватит. :1ачем всё по нескольку раз повторять? И так, и эдак крутишь, и с этой стороны, и с той... Я же неё равно это вырежу!

VI посмотрел на Юлю. От общей усталости лица на ней не было.

Юль, ты меня прости, что долго, — отвечаю и. — Я понимаю. Но одно дело читать сценарий и смотреть на ситуацию со стороны, и другое — понять то же самое, когда ты внутри своей проблемы находишься. Так что если нам надо, чтобы человек что-то понял и в конце программы начал улыбаться, придётся потерпеть. Нужно, чтобы у него эта мысль щёлкнула.

Юля глубоко вздохнула, почесала затылок, улыб­нулась (как она умеет — словно про себя) и ушла в аппаратную, попутно командуя съёмочной группе:

- Всё, пишемся! Терпим все! Надо, чтобы улыбался!

Да, все мы живём на автопилоте. Но если у вас возникает какая-то серьёзная проблема, вы столько о ней думаете, что именно эти мысли — сами по себе — и становятся вашим автопилотом. Причём абсолютно неуправляемым: они дума- ются в вас помимо вашей воли — навязчиво и неотступно.

И чтобы выскочить из этого невротического состояния, из этой мыслительной зашоренности, подчас приходится проделать не один и не два круга. Но чем быстрее вы поймёте, что ваши мысли о проблеме составляют как раз большую её часть, тем скорее вы с ней разберётесь.

«Умственная жвачка»

Глупца можно узнать по двум приметам: он много говорит о вещах, для него бесполезных, и высказывается о том, про что его не спрашивают. ПЛАТОН

«Умственная жвачка» — это те навязчивые мысли, которые не дают вам покоя и крутятся у вас в голове изо дня в день. Вы бы и рады их не думать, а они думаются — сами по себе, без всякого вашего контроля и участия.

Это как в притче про буддийского монаха. Ученик его спрашивает:

Учитель, что мне сделать, чтобы достичь просветления?

Очень просто, — отвечает монах. — Пройди вон через тот мост, но только не думай о розо­вом слоне.

Фокус в том, что ученик, возможно, тысячу раз проходил через тот самый мост и никогда не думал ни о каком слоне (тем более розовом!). Но когда тебе говорят не думать о розовом слоне, ты начинаешь стараться о нём не думать и думаешь, соответственно, только о нём.

В мозгу формируется то, что психологи называют «незавершённым гештальтом»[10]: вы о чём-то думаете, но мысль до конца не докручивается (она как вопрос без ответа), и вы не знаете, что вам делать, — нет вывода, нет решения. Поэтому вы снова и снова заходите на один и тот же круг.

11 только в тот момент, когда соответству­ющий гештальт завершится, а мысль превра­тится в действие, ваш мозг наконец получит возможность связать несколько нервных центров в единый комплекс и произвести его архивирование. Теперь уже он к этому вопросу возвращаться не будет.

(Собственно, наша «умственная жвачка» п состоит именно из таких «недодуманных мыслей» и «недоделанных дел». Сложнее всего, я полагаю, додумать мысль о «розовом (лоне», потому что она предельно бессмыс­ленна. Но, видимо, монахи и даже с такой задачкой могут справиться, если сильно постараются.

11о мы — люди смертные, в святости не заме­ченные, поэтому у нас и проблемы попроще. У большинства нормальных людей обычная «умственная жвачка» выглядит примерно следу­ющим, достаточно тривиальным образом:

несколько конфликтных ситуаций на работе — с начальником, с коллегами, родственниками и т. д.;

мысли о том, кто и что про вас думает, как к вам относится и т. д.;

какие-то обязательства — перед друзьями, сотрудниками и т. д.;

переживания по поводу отношений со второй половиной — кто что кому сказал, кто был прав, а кто виноват, куда подевалась любовь и т. д.;

соображения по поводу всеобщей неспра­ведливости, отсутствия смысла в жизни, человеческом эгоизме и прочие, так сказать, «философские вопросы»;

плюс страхи—чтото не успеть, с чем-то не спра­виться, «что станет плохо, а скорую помощь вызвать будет некому» и т. п.;

наконец, размышления о том, какую фото­графию запостить в Instagram или что напи­сать в Facebook, чтобы сообщить таким образом своим «виртуальным друзьям» о собственном существовании, да так, чтобы им ещё понравилось и лайки посыпались.

То есть перечень, как правило, весьма конкрет- ный и понятный, а главное — достаточно огра­ниченный. Почему же мы гоняем эти мысли по кругу, вместо того, чтобы додумать их до конца и забыть как страшный сон?

Тут всё просто: когда вы обнару­живаете в себе какую-то из этих мыслей, вы начи­наете её прокру­чивать (мыслить, так сказать), но быстро приходи­те то ли в ужас, то ли в негодова­ние, то ли в уны­ние, и тут же бросаете её. Это понятно: думать неприятное — неприятно.

Учёные подсчитали, что длительность такой «блуждающей» мысли (длительность ваших размышлений о конкретной ситуации), как правило, не превышает и 10 секунд. Понятно, что ничего дельного вы за столь короткое время продумать и придумать не можете.

Место брошенной на полпути, недодуманной до конца мысли тут же занимает следующаямысль из вашего ограниченного списка авто­матических мыслей.

Вы проделываете ту же процедуру: рьяно берё­тесь эту мысль думать, но, едва натыкаетесь па трудности, отталкиваете её и тут же хвата­етесь за следующую.

В целом, это напоминает своего рода детскую карусель — лошади вроде едут и задорно, но по кругу и не на самом деле. При этом вы затрачиваете на эту карусель колоссальное количество энергии, а ваше душевное состоя­ние приходит в совершеннейшую негодность.

Как же можно избавить себя от этой «умственной жвачки» и освободить простран­ство своего мышления для чего-то более стоящего? Как убить в себе этого жвачного идиота? Выясняется, что это не так-то и сложно.

Возьмите ручку и бумагу, сядьте за стол и позвольте вашим мыслям «поблуждать». Если не получается, просто пройдитесь по комнате.

В вашей голове будут вспыхивать воспо­минания — какие-то люди, с которыми вы находитесь, так скажем, «в дискуссии», некие ситуации, которые требуют вашего участия, дела, которые вы должны сделать, но не знаете, с какого конца взяться или просто всё время откладываете.

Как только соответствующая мысль в вас возникла, тут же записывайте её — и продол­жайте «блуждать», пока не поймаете следующую.

После того, как список вашей «умственной жвачки» составлен, разделите его на две части: то, что вы должны сделать, и то, что вы должны продумать.

Начнём с самого простого — списка дел, которые вы должны сделать, но так

к ним всё и не приступите.

Допустим, вы должны подготовить отчёт по работе, подстричь собаку, перегово­рить с начальником о новом проекте, опла­тить счета, договориться с заказчиком по гонорару, сходить с другом в ресторан (вы давно ему обещали), позвонить роди­телям, вымыть окна, купить батарейки ит. д.

Все эти дела внесите в свой календарь, распределив их так, чтобы это было максимально удобно и реалистично. Всё, об этих вещах вам больше думать не надо. Вы знаете теперь, когда вы их сделаете, а на том — и делу конец. Делать дело ещё придётся, но постоянно вспоминать о нём уже не нужно: вы вспомните, когда нужно будет им реально заняться.

Вторая часть списка — мысли, которые вы должны додумать. Тут, конечно, посложнее.

Допустим, у вас с вашей второй половиной некие «неразрешимые противоречия» — вы по-разному видите ваше совместное будущее, нет элементарного взаимопони­мания, чувства притупились и т. д.

Или, например, вы не уверены, что правильно тратите своё время с точки зрения профессии и карьерного роста — мол, вам «неинтересно», «не ваше», «перспектив нет» и т. д.

Далее, как вариант: начальник предъяв­ляет к вам какие-то требования, которые вы считаете неуместными, и не знаете, что с этим делать; друзья не разделяют вашего нового увлечения и т. д., и т. п.

Наконец, что-нибудь драматическое: кто-то из родственников страдает неиз­лечимой болезнью, и вы не понимаете, что вам делать, как вам следует в связи с этим себя вести и т. д.

Кроме того, вы, предположим, думаете о том, что жизнь ваша не удалась, что вы неудачник: не там свернули,не на то или не на того сделали ставку и т. д.

Все эти мысли нужно будет волевым реше­нием разделить на две группы: на бессмыс­ленные и требующие осмысления.

- К бессмысленным мыслям относятся любые суждения предельно общего характера — о мировой несправедли­вости, о жестокости мира, о вашей неудачливости; о том, что вы пошли не туда и не тем путём; о том, что хорошо бы иметь миллион долларов и ничего не делать, а также жить, как миллиардеры, рассекая океаны на трансатлантических яхтах.

Все эти пустые мысли должны быть, по здравому рассуждению, признаны бессмысленными.

Мысли в них действительно нет ни­какой. Это просто автоматизмы — привычка так думать, если вам плохо на душе.

У вашего мозга сформировался спец­ифический паттерн реагирования в подобных ситуациях, и одна из частей этого паттерна (кроме выпить, зату- сить, пуститься во все тяжкие и т. д.) — подсунуть вам ряд подобных бессмыс­лиц, чтобы вам было чем в вашей депрессии заняться.

Маркируя эти мысли как «бессмыс­ленные», вы лишаете себя возмож­ности их думать: сталкиваясь с ними в своем «блуждании», вы будете видеть их абсурдность.

Но вы действи­тельно долж­ны внутренне согласиться с их бессмысленно­стью, в против­ном случае мозг будет продол­жать вас ими третировать.

Поверьте: мозг точно не будет что-либо делать, если он считает это бессмысленным. Поэтому стоит ему доказать, что нечто бессмысленно, как он тут же теряет всякий интерес к соответствующей авантюре.

Если же «бессмысленные мысли» продолжают вас донимать, значит, вы где-то слукавили и водите себя за нос. Скорее всего, вы использете эти мысли для какой-то другой це­ли — например, для самооправда­ния или повышения собственной самооценки.

Все эти пагубные стремления (толку от них в любом случае никакого) следует разоблачить и покончить нако­нец со всей этой травмирующей вас бессмыслицей.

Поэтому, составив эту часть списка, посмотрите на него внимательно, проду­майте бессмысленность каждой внесён­ной в него мысли и, убедившись в том, что она именно такова—бессмысленна— последовательно вычёркивайте их одну за одной.

В завершение вам нужно зафиксиро­вать в памяти, что каждая ваша мысль из этого списка вами продумана, дове­дена до логического конца, признана бессмысленной и вычеркнута.

- Итак, у нас остались мысли, нужда­ющиеся в настоящем промысливании.

И правда, в состоянии «блуждания» мы нередко сталкиваемся с мыслями, которые необходимо завершить — доду­мать до конца, принять конкретное взве­шенное решение и остановиться на этом.

Именно этого эффекта и нельзя до­биться в состоянии «блуждания». Если они не положены на бумагу и вы не фоку­сируетесь на них целенаправленно, ваше внимание обязательно куда-нибудь утечёт, схватившись за какие-то другие мысли о прочей ерунде.

Подумайте для начала о том, что вас оста­навливает — почему вы не решаетесь додумать то, что следует? Уверен: вы обна­ружите, что дело в ответственности, которую вы не хотите на себя брать.

Вам боязно посмотреть правде в глаза, неловко в чём-то себе сознаться: вам страшно, что принятое решение, возможно, изменит вашу жизнь.

Так или иначе, если вы продумаете мысли, которые в этом нуждаются, до конца, то перед вами возникнет решение.

Вы поймёте, что вам надо делать, как правильно себя вести, какие реше­ния следует принять и т. д. Да, это пугает. Не только потому, что «просто страшно», а потому, что это потребует от вас изменения стереотипов вашего привычного поведения.

Например, обычно вы поругаетесь со своей второй половиной, пообижа- етесь друг на друга, потом повыясня- ете отношения, помиритесь и дальше спокойно ждёте, когда бахнет в следу­ющий раз.

Это привычная для вас форма пове­дения — это рельсы, по которым вы ездите на классическом автомати­зме. Если же надо что-то менять, то придётся эти рельсы перекладывать. Мозгу придётся совершать работу, налаживать новые связи, а это против принципа экономии! Да и вообще боязно, потому что по-новому и непривычно. Тут-то и возникает паника.

Но секундочку: когда вы что-то проду­мываете, вы же ещё ничего изменить не можете, так что паниковать нет никакой необходимости. Запишите каждую проблему отдельно на листочке и подумайте о том, из каких элементов она складывается.

Дальше я расскажу, как решать подоб­ные задачи с максимальной эффек­тивностью. А сейчас вам достаточно отнестись к этому как к простой мате­матической задаче — есть такие-то усло­вия, такой-то список фактов и из этого можно сделать такой-то вывод. Он может быть любым, главное, чтобы это был тот вывод, который вы мо­жете сделать, исходя из тех фактов, которые вы имеете на данный мо­мент.

Возможно, этот вывод не будет исчер­пывающим, и, возможно, он вас полно­стью не устроит. Но у вас уже есть промежуточное решение — и это всё, к чему вы пока, на данный момент, можете прийти. Размышлять над этой задачей дальше, не имея дополнитель­ных фактов, опять-таки бессмысленно.

Да, возможно, теперь вы знаете, каких фактов вам не хватает. Возможно, вы увидите, что что-то упускаете, потому что общая картинка не склады­вается. Но главное — что вы уже имеете промежуточный результат.

А поэтому всякий раз, когда на вашем мысленном горизонте снова появится этот вопрос, вы просто будете сами себе говорить: «Пока я думаю про это так-то и так-то, а когда появятся допол­нительные факты, я подумаю об этом снова. Но сейчас возвращаться к этому бессмысленно».

Таким образом, вы будете прерывать это своё бесконечное внутреннее блуж­дающее бормотание и дополнительно фиксировать возникшую в вашем мозге новую нервную связь.

Этому новому «пониманию» потребу­ется какое-то время устояться, но когда это наконец случится (соответству­ющие синаптические «шипики» нара­стут[11]), данная навязчивая мысль пере­станет вас беспокоить.

Теперь ещё раз просмотрите свои списки, составьте финальный и подведите итоги:

есть дела, которые вы должны сделать, и они вами уже распланированы — вы будете думать о них тогда, когда придёт их время;

набор бессмысленных мыслей, которые вы продумали и вычеркнули, потому что это чушь, которая не стоит ваших времени и сил;

набор важных мыслей, которые нужда­ются в доработке, но сейчас вы ничего нового про них сказать не можете, поэтому вы вернётесь к ним тогда, когда соберёте достаточное количество новых фактов.

Таковы внутренние установки, которые вы должны чётко запомнить.

No это, к сожалению, лишь половина дела. 1сперь вам надлежит начать отслеживать

обственное «блуждание»: всякий раз, когда наши мысли потекут куда-то не в ту степь, им сможете это заметить и вспомнить, к какому классу относятся эти ваши мысли.

Когда вы поймёте, что это класс мыслитель­ных автоматизмов — «дела», «бессмыслица» или «важная мысль», — вы сможете использо- нлть соответствующую формулировку.

\\лт мозг ещё не раз попытается сыграть

нами в игру — «А ну-ка поблуждай!». Но если иы осуществляете прерывание этого авто­матизма, то оно буквально встроится в соот-

< Сознание лишь делает осознанным отдельные, } (вкоторые результаты работы нашего мозга и не обладает никакой собственной сущностью».

ветствующую нейрофизио­логическую структуру, эти мысли пере­станут появля­ться в вашем сознании. По крайней мере, до тех пор, пока вы их об этом не просите.

Ещё раз: «умственной жвачке», происходящей на полном автопилоте, посвящена половина всей вашей жизни. Вы только вдумайтесь: половина жизни — на то, чтобы гонять одни и те же мысли в голове! Причем без всякого проку! Если же у нас стресс, серьёз­ный конфликт с кем-то, то мы и вовсе можем гонять эти мысли по кругу сутки напролёт.

Убить этого жвачного и вечно чавкающего идиота — единственная возможность осво­бодить ваш мозг для того, чтобы он начал реально на вас работать.

ГЕНИАЛЬНАЯ ЗАДУМЧИВОСТЬ

У всякой медали две стороны. Сейчас мы посмо­трели на плохую, но есть и хорошая. Не секрет, что патологической задумчивостью страдал, например, Альберт Эйнштейн...

Он регулярно забывал застёгивать ширинку, посетив туалет. После обеда не мог вспомнить, что именно он ел. Выйдя на улицу, иногда подолгу стоял у порога, потому что был слишком погружён в себя, чтобы двинуться в путь.

Рассказывают забавную историю. Однажды Эйнштейн вернулся из недельной команди­ровки на какую-то научную конференцию, его супруга Эльза принялась распаковывать чемодан и... пришла в ужас. Все вещи были чистыми — выглаженные, они были сложены в чемодане забот­ливой женской рукой.

Последовала, понятное дело, бурная сцена ревности. Пока не выяснилось, что той самой заботливой женской рукой была рука Эльзы. За всё время своего путешествия Альберт ни разу не открыл чемодан. Ну и, наверное, его можно понять — он уезжал на научную конфе­ренцию, у него было много интересных разго­воров и встреч. Зачем тратить время на всякую ерунду — одеваться, переодеваться? Что за чушь! Было не до того...

Многие руководители крупнейших компаний — легендарный Стив Джобе или Марк Цукерберг — сознательно «экономят» интеллектуальный потен­циал своего мозга, а поэтому всегда ходят в одной одежде (предполагаю, впрочем, что в отличие от Эйнштейна, они хотя бы её регулярно меняют).

Не думаю, впрочем, что это обязательное условие интеллектуальной эффективности. Но всё-таки, согласитесь, заставляет задуматься... На то ли мы тратим своё время? Чем заняты расчётные мощности нашего мозга?

Это вопросы, которые имеет смысл задавать себе регулярно. В противном случае, у нас возникает ложная иллюзия, что мы думаем, хотя на самом деле мы просто позволяем своему «мозговому электричеству» бегать по одним и тем же, однажды проторенным дорожкам.

От этого бесконечного повторения, кстати сказать, эти нейронные «дорожки» становятся только крепче — потому что соответствующие комплексы нервных клеток, отвечающих у вас в мозгу за соот­ветствующие мысли, лишь усиливаются за счёт тех же шипиков и дополнительной миелинизации[12].

То есть чем больше вы думаете о какой-то глупости, тем эта глупость становится всё более и более навязчивой (повторение — не только мать учения, но и любого запоминания). Вы, по сути, сами тренируете себя помнить бессмысленное и буквально ввинчиваете себя в эту воронку.

Зависимость от мозга

Хуже нет тирана, чем мозг. ЛУИ-ФЕРДИНАНД СЕЛИН

Многие великие научные открытия были, как известно, сделаны прочти что случайно, лишь благодаря невероятному вниманию учёных к фактам, с которыми они столкнулись. Исто­рия, которую я хочу рассказать, относится к числу таких выдающихся «научных казусов».

Пётр Кузьмич Анохин — выдающийся нейро­физиолог, ученик Ивана Петровича Павлова, создатель прорывной теории об акцепторе результата действия — работал над форми­рованием у собаки сложного условного рефлекса.

В лаборатории был специально выстроен хитрый лабиринт, который собака должна была научиться проходить. В конце пути её ждал секретный ящик, открыть который она могла только с помощью целого набора действий. Внутри ящика, как вы, наверное, догадываетесь, находилась «подкормка».

В качестве «подкормки» в небогатой совет­ской лаборатории использовался обычный сухарный порошок. Лакомство для собаки так себе, но на голодный желудок, может, и ничего.

Итак, очередной день эксперимента. Собака, которая уже выучила лабиринт, побежит по нему к заветной кормушке. Ловко пре­одолев все хитросплетения развилок и пово­ротов, она оказывается у ящика, решительно выполняет все необходимые трюки, откры­вает его...

11 дальше происходит нечто предельно стран­ное: на миг животное замирает, у него начина­ется приступ паники — собака пришла в неопи-

уемое волнение и начала лаять на кормушку! \\ общем, натурально двинулась умом.

(Сотрудники лаборатории в растерянности. 11то случилось с собакой? Почему она так I к пугалась? Не с той ноги сегодня встала? Анохин же просто идёт в лабиринт и загля­дывает в кормушку... Там лежит мясо.

Действительно, на смену заступил новый лабо­рант, ответственный за оснащение экспери­мента, и, заменив по недоразумению одну I юдкормку на другую, открыл перед учёными новые горизонты.

Давайте попробуем понять, что случилось

животным, которому вместо не слишком нкусного сухарного порошка дали кусок мяса?

11о логике вещей, собака действительно среа­гировала предельно неадекватно. И правда, дают тебе мясо вместо сухарного порошка — Г>ери срочно, беги быстро (пока не отобрали)! 11о с другой-то стороны...

11оставьте себя на место Её Величества Эволю­ции. Какова ваша главная задача? Всё просто: ( охранить жизнь особи — по крайней мере, до того момента, пока она не оставит потом­ства, способного к самостоятельной жизни.

Для этого, понятное дело, животное должно чётко следовать инструкциям, которые до сего момента позволяли ему успешно выживать. Как говорили у нас на телевидении: «Проект работает?.. Ничего не трогай!!!».

И вот животное честно выполняет инструк­цию, уверенно бежит по лабиринту, открывает ящик... А ситуация оказывается не такой, какой она должна была бы быть, согласно выученной привычке. Собака привыкла получать из этого ящика сухарный порошок, а тут — на тебе — мясо дают!

Не значит ли это, что что-то пошло не так? Очевидно! Какая разница, вкуснее мясо сухар­ного порошка или нет? Мы же ещё не знаем, чем дело кончится! Может, это «хорошо» приведёт к «плохо»?

Поэтому правильная реакция какая? Пра­вильная реакция — оборонительная. Что со­бака Петру Кузьмичу и продемонстрировала. Причём именно ему: остальные заохали- заахали, а он увидел.

Случившееся стало для учёного важной вехой в становлении его учения о «потребном буду­щем»: действительно, наше поведение всегда настроено на некий ожидаемый результат — наш мозг всегда предвосхищает то, что будет, по его мнению, происходить. Присмотримся к этому психическому меха­низму повнимательнее.

□

Мы живём, ориентируясь на предсказания, которые неустанно делает наш мозг: соби­раясь выйти из дома, мы узнаём, что там с прогнозом погоды, и одеваемся соответ­ственно; занимаясь квартальным отчётом, вы делаете это тоже не просто так, а потому, что ожидаете получения заработной платы.

Но странная реакция собаки из экспери­мента Петра Кузьмича Анохина, как я уже сказал, свидетельствует о том, что наш мозгзапрограммирован эволюцией на жёст­кое следование однажды опробованным и приведшим к желаемым результатам привычкам.

То есть, если вы что-то сделали именно так, то в следующий раз мозг побудит вас посту­пить ровно таким же образом. Это, согласи­тесь, выглядит разумно: в тот раз всё закон­чилось хорошо — значит, можем повторить!

Но рациональ­ность живот­ных не всегда подходит на­шей с вами ку­да более сло­жно организо- ванной жиз­ни. В естест­венной для жи­вотных среде всё просто: какая разница, насколько то или иное действие эффек­тивно с точки зрения КПД, — если вы сделали и выжили, не надо ничего менять! Лишние эксперименты ни к чему! Таков завет эволю­ции, которая смело экспериментирует на уровне генов, но не на уровне нашего с вами фактического поведения.

Уверен, что если вы хорошенько об этом поду­маете, то заметите, что всё время повторяете одни и те же действия. За общим обеденным столом вы всегда занимаете одно и то же место, а если вдруг кто-то сядет на ваш стул, вы почувствуете странное чувство диском­форта, хотя другие места, возможно, вовсе ничем не хуже.

•<Чем больше вы думаете о какой- то глупости, тем эта глупость становится всё более и более навязчивой».

Эта стереотипность наших действий — фундаментальное свойство мозга. Помните,как мы говорили о письме или о вождении автомобиля на автопилоте? Да, это набор стереотипных действий, и лучше тут ничего не менять.

Вспомните, как вы вытираетесь полотенцем после душа. Вы всегда совершаете набор одних и тех же движений, а другие люди — совершают другие действия и в другой после­довательности. Но при этом все действуют на автомате, и все повторяют раз за разом одно и то же.

С эмоциональными привычками — анало­гично. Если вы думаете, что у вас, например, «плохой характер» или, наоборот, «хороший характер», — выбросьте это из головы, это лишь оценочное суждение. На самом деле у вас просто такой набор привычек — в одних ситу­ациях вы привыкли раздражаться, в других — испытывать страх и стесняетесь, а в третьих — вы, например, хохочете.

Да, есть набор ходов, которые позволяют вызвать у вас хохот. Это тоже стереотипная реакция. Когда-то всех смешил падающий и ударяющийся обо все возможные поверхно­сти Чарли Чаплин. Сейчас все смеются, напри­мер, когда речь заходит о половых органах, прямой кишке и их взаимодействии. Не будем себе льстить: это не «чувство юмора» — это привычки у нас такие.

Психиатры, кстати, выделяют специфический диагностический признак алкоголизма: если вы ни с того ни с сего говорите человеку про спиртное, а он в ответ вам автоматически улыбается — поверьте, дело дрянь: ему давно пора к наркологу. Тоже стереотипная реакция, но уже симптом.

□

Впрочем, если вы посмотрите ещё шире и проанализируете то, как строите свою жизнь, то, уверяю вас, обнаружите, что всё время наступаете на одни и те же грабли. Причём абсолютно этого не осознавая.

Если вы, к примеру, проанализируете всех своих бой- и гёрлфрендов, всех своих супругов (если их было несколько), то увидите, что, хотя сами они, возможно, и отличались между собой, ваше поведение было — в чём-то очень фундаментальном — абсолютно одинаковым.

Вы можете, не осознавая того, следовать, например, таким стратегиям: «меня должны добиваться», «я должен (или должна) спасти её (или его)», «любовь должна возникнуть с первого взгляда», «он должен красиво ухажи­вать», «она должна восхищаться моим умом», «она (или он) должна (или должен) от меня зависеть» и т. д.

Не важно, какой именно стратегии вы придер­живаетесь. Вы выбрали именно этот подход и дальше воспроизводите его при первой возможности с упорством, достойным луч­шего применения.

Надо ли говорить, что любой из подобных «подходов» страдает, так скажем, некоторой предвзятостью? С чего мы взяли, что человек, которого мы действительно можем полюбить и который, возможно, способен полюбить нас, будет вести себя именно таким образом или среагирует именно на такие сигналы с нашей стороны?

А ни с чего. Просто однажды эта стратегия сработала — пусть счастье и длилось «три счастливых дня», — и она закрепилась в нас в качестве шаблона на все случаи личной жизни. В результате мы, как заводные куклы, повторяем сейчас один и тот же номер, будучи в полной уверенности, что «вот уж в этот раз мы подобной глупости не совершим»!

То же самое касается и работы, да и вообще лю­бых дел, которыми вы занимались и за­нимаетесь. Вы всегда действуете по ка­кому-то шаблону, который однажды у вас сработал и дал желаемый результат. Теперь вы его лишь воспроизводите, вне зависимости от того, приводит это к ожидаемому резуль­тату — или нет.

Иногда одного этого осознания оказывается достаточно, чтобы радикально изменить свою жизнь. Но лишь иногда. В основном мы именно тут и сталкиваемся с проблемой: нам кажется, что стоит нам заметить свою ошибку, как сознание тут же возьмёт бразды правления в свои руки и всё исправит.

К сожалению, это не так. И именно по тем причинам, о которых мы только что гово­рили. Сознание может думать всё, что ему заблагорассудится, но реально нашим поведением заправляет мозг — тот набор конкретных нервных связей, которые спле­лись в соответствующий нейронный, как гово­рят нейрофизиологи, ансамбль. Мы всегда пляшем под дудку этого ансамбля своих нерв­ных клеток, совершенно того не осознавая.

То есть головой-то мы вроде бы всё понимаем. Но вот мозг требует, чтобы мы следовали проверенным стратегиям. Ему наплевать, что они давно перестали работать и приво­дят теперь лишь к фатальным результатам. Наплевать. Они в нём прописаны — это как матрица, как программа, — и вы не можете просто так из этой игры своих условных рефлексов выскочить. Ваши грабли ждут вас!

Всё это, разумеется, касается и любой зависи­мости, включая информационную и цифро­вую. Вы можете сказать себе: «Всё, я понял, я слишком много трачу времени на ерунду, пора уже заняться делом!». А потом обнару­жить себя занимающимся той самой ерундой... В общем, сказать — не сделать. Сделать — это изменить мозг.

Что значит изменить мозг? Ну, в целом, ничего сложного: нужно просто заставить свои нервные клетки разъединиться, а потом соединиться заново, в новой последова­тельности. Правда, ерунда? Неправда.

Победить идиота привычных глупостей не так-то просто. Так что пока прихлопнем хотя бы идиота наивности!

ПАНИЧЕСКАЯ УТКА

Эволюционный смысл «бесконечного стремления нашего мозга к динамической стереотипии» впервые сформулировал лауреат Нобелевской премии, выдающийся учёный-этолог Конрад Лоренц. А понял он это, столкнувшись с панической реакцией своей любимой гусыни Мартины, которую он самолично «воспитывал, — как он пишет, — начиная с яйца».

Когда Мартина была ещё совсем маленьким гусёнком, Лоренц, который жил тогда в двух­этажном доме в Альтенберге, любил погулять с ней во дворе. Затем он брал её на руки, входил в дом и самолично бережно поднимал наверх, в свою спальню. Впрочем, уже в недельном возрасте Мартина вполне могла воспользоваться лестницей самостоятельно, а потому Лоренц решил заманить её на второй этаж.

Сейчас запоминайте диспозицию: та самая лестница начиналась в холле прихожей справа от входной двери, а невдалеке от неё располага­лось большое окно.

Итак, Мартина, послушно следуя за хозяином, впервые прошла на своих двоих в холл дома. И тут же, понятное дело, растерялась. Ситуация новая... — как быть?

Испуганные птицы ведут себя всегда одина­ково — бросаются на свет. Мартина помчалась к свету, шедшему из окна. Там она задержалась на несколько секунд, пока не успокоилась. Затем нашла взглядом Лоренца и пошла за ним следом на второй этаж. Стереотип сформировался: всякий раз, входя в дом, Мартина стала заглядываться на это окно — делала в его сторону ритуальный шаг и тут же бежала на лестницу.

Прошёл год, и однажды поздним вечером, когда уже стемнело, Лоренц вспомнил, что забыл впустить Мартину в дом. Он помчался к входной двери и едва приоткрыл её, как гусыня тут же протиснулась в возникшую щель. Растревоженная птица в необычайной спешке побежала к лест­нице— «Домой-домой! Скорей-скорей!». И, против своего обыкновения, не посмотрела на окно.

«Но тут, — пишет Лоренц, — произошло нечто поис­тине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и распра­вила крылья для полёта, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того, она издала пред­упреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому окну и снова подошла к лестнице — на этот раз "по уставу"».

Поднявшись наверх, гусыня остановилась, огляде­лась, а затем, отряхнувшись, произвела движение приветствия, что всегда делают гуси, когда пере­житый испуг уступает место успокоению. Из чего Лоренц сделал вывод, который теперь самыми разными средствами доказан многократно: мы не можем нарушить привычку, не испы­тывая при этом страха.

Воистину, наблюдательность — муза учёного.

Надо ли объяснять, что страх — это базовое прояв­ление нашего инстинкта самосохранения? Именно он, сидящий у нас глубоко внутри, требует от чело­века, чтобы он постоянно «смотрел в окна», если уж так у него заведено. То есть воспроизводил один и тот же, усвоенный им однажды стереотип действий, хотя, возможно, в этом уже и нет ника­кого смысла.

Хотя мозги серого гуся сильно отличаются от наших с вами, механика работы этого органа одна и та же.

Пассажирское сиденье

Пространство, которое пугает вас, всегда одно и то же, и оно равно той черепной коробке, в которую заключён ваш мозг. ЭРНСТ ЮНГЕР

Теперь мне потребуется от вас всё ваше вооб­ражение — поверить, что дело обстоит именно таким образом, крайне сложно!

Помните, я использовал образ автомо­биля, которым управляет безумный авто­пилот, а вы сидите на заднем пассажирском сиденье и не можете ни на что повлиять? Теперь, я надеюсь, вы понимаете, почему так. Впрочем, всей жестокой правды ещё не прозвучало...

Возвращаемся к идее Петра Кузьмича Анохина о том, что мозг живёт в системе постоянных предсказаний. Собака из его эксперимента ожидала обнаружить в кормушке сухарный порошок, а найдя в нём мясо, пришла в ужас. Ситуация, согласитесь, кажется нетипичной. Но это только иллюзия.

Вся наша жизнь — это череда бесконечных предсказаний, просто мы этого не заме­чаем. И чтобы заметить, давайте проведём такой мысленный эксперимент...

Представьте: вы просыпаетесь утром, тяне­тесь за телефоном, а на нём не та фоновая заставка — до этого была фотография с люби­мым человеком, а тут вдруг какой-нибудь интернет-мем из вашей новостной ленты. Вы почувствуете напряжение, правда?

Вы встаёте с кровати и привычными движе­ниями шарите ногами, чтобы найти свои тапочки. Нащупываете и вдруг ясно осо­знаёте, что это что-то не то. Смотрите вниз, а там туфли на каблуках. Если вы, конечно, не девушка, которая не помнит, как она вчера добралась до дома, то, вероятно, это повер­гнет вас в лёгкое смятение.

Дальше вы идёте в свою ванную, открываете воду, но из крана течёт красная жидкость. В ужасе вы поднимаете глаза к зеркалу, а в нём видите другого человека. Вы хватаетесь за лицо, а оно каменное на ощупь — буквально, как мрамор! — холодное, твёрдое.

Вас прошибает холодный пот, вы вскрикива­ете, и сзади вас в дверях вашей ванной появ­ляется супружеская пара, которую вы видите первый раз в жизни. Они здесь, в вашей квар­тире! Мужчина и женщина европейского вида, но они начинают говорить, и вы отчётливо понимаете, что они общаются друг с другом то ли на китайском, то ли на корейском языке.

11онятно, что этот ужастик можно продолжать и дальше. Но принцип, я думаю, понятен, так что остановимся на этом.

Итак, чему же нас учит этот мысленный экспе­римент? Он учит нас тому, что мы живём в системе предсказаний, которые делает наш мозг в тайне от нашего с вами сознания.

Это он предсказывает, что на заставке вашего телефона то изображение, которое обычно гам располагается. Какими на ощупь будут ваши домашние тапочки, и что из крана должна течь прозрачная жидкость.

1 благодаря его предсказаниям мы знаем, что в зеркале вы должны увидеть своё привычноеизображение, что ваша кожа должна быть тёплой и мягкой на ощупь, а в вашей квартире не живут чужие вам люди.

Ну и да, если человек выглядит как европеец, то он, по идее, не должен говорить с вами на китайском или корейском языке.

Иными словами, у вашего мозга есть чёткое представление о том, что может быть, а чего не может быть.

И поскольку это дело регулируется, как мы уже выяснили, страхом, то всякое «может»

превращается тут в абсолютное «должно». Ес­ли же вдруг слу- чется то, что «не должно»,у нас начинаются кон­вульсии,пани­ка, и грядёт сер­дечный приступ. Но здесь неиз­бежно встают два вопроса: во-первых, как это нашему мозгу удаётся, во-вторых, насколько мы можем доверять его категориям «должно» или «не должно»?

«Вся наша жизнь - это череда бесконечных предсказаний, просто мы этого не замечаем».

Ответ на первый вопрос прост: мозг содержит в себе огромную, объёмную, чрезвычайно сложную модель мира, которую вы и прини­маете за реальность.

НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ...

Если вы не в курсе, то одна из самых ожесточённых философских дискуссий современности идёт иокруг понятия «квалиа». «Квалиа» — это обозна­чение того, какими вещи выглядят для нас.

Вот что такое, например, «чувство красного»? Мы можем рассказать о физиологии цветового восприятия, но мы не можем объяснить, как мы чувствуем красное, каким мы его видим. Попробуйте рассказать слепому от рождения человеку, что значит для вас красное? Сложно. Хотя очевидно, что для вас в этом чувстве ничего сложного нет, и вы ощущаете его весьма отчётливо.

После того как американский философ Томас Нагель написал ставшую чрезвычайно знаменитой статью «Что значит быть летучей мышью?», где он и описывает феномен квалиа, множество фило­софов просто с ума посходили.

Ну и правда, что такое наше с вами «объективное восприятие мира», если, как выясняется, другие животные способны воспринимать окружающий мир вообще как-то по-другому? Например, с помощью эхолокации, как летучие мыши и дель­фины, или с помощью электрорецепторики и рецеп­торов, отслеживающих магнитное поле Земли? Мы не понимаем, как они «это» воспринимают и чувствуют.

Так каков же «мир летучей мыши»?

Всё, чем мы, люди, обладаем, — это всего лишь шесть типов рецепторов. Наши фоторецепторы ответственны за зрительное восприятие. Благодаря хеморецепторам у нас есть вкус и обоняние. Меха- норецепторы — это основа осязания, слуха, чувства равновесия, а также ощущения положения нашего тела в пространстве. Осморецепторы отслеживают состояние осмотического давления жидкостей в нашем организме. Плюс у нас ещё есть термо­рецепторы и болевые рецепторы, с которыми вроде как всё понятно.

Используя данные, поступающие от этих рецеп­торов, мы фактически и создаём окружающий нас мир. Фотоны падают на сетчатку нашего глаза, химические вещества — на рецепторы языка и носоглотки, жидкость улитки внутреннего уха колеблет расположенные в ней механорецепторы, и мы слышим звук...

Всё это на самом деле предельно странно. Каким образом нашему мозгу удаётся слепить из этих элементарных физических данных столь сказочные по красоте восходы и закаты, дивную музыку или неподражаемый запах ландышей и пионов? Как он это делает?

Выясняется, что он этому обучается: постепенно формирует и тренирует соответствующие нейронные комплексы, позволяющие ему скла­дывать отдельные звуки в мелодии или припи­сывать визуальным и, например, обонятельным эффектам столь особые свойства— «чарующий», «опьяняющий», «волнующий» и т. д.

А теперь попробуйте предположить, каким увидит мир слепой от рождения человек, которому с помощью современных технологий вернули зрение? Не испытывайте иллюзий — то, что он увидит, будет хаосом пятен, игрой света и тени, а вовсе не той «картиной мира», к которой мы все так привыкли. Ему ещё только предстоит выучить свой мозг видеть мир с помощью зрения.

Впрочем, этой дорогой прошёл каждый из нас — с младенцами точно такая же история. Даже имея к тому инстинктивную предрасположен­ность, мы далеко не сразу научились распозна­вать контуры человеческого лица. И лишь к трём месяцам у нас формируется навык отличать лица «своих» от лиц «чужих», то есть способность разли­чения индивидуальных характеристик человече­ских лиц.

Ещё более удивительным мне кажется тот факт, что какие-то животные видят очень плохо (как носо­роги, например), а некоторые и вовсе прекрасно обходятся без зрения. Другие, впрочем, обладают чрезвычайно мощным зрительным аппаратом и, например, видят мир куда более красочным, чем мы с вами. Знаете, что это за загадочные существа с такими невероятными суперспособностями? Птицы, рыбы, хамелеоны, пчёлы и кальмары... Да, у нас только три типа цветовых рецепторов, а у них — четыре.

Или вот у собак, например, количество обоня­тельных рецепторов в разы больше, чем у чело­века. То есть запахи они чувствуют куда лучше, чем мы с вами. Но как при такой-то чувствитель­ности они способны есть всякую гниющую гадость, да ещё с таким неподдельным рвением разыски­вают её во время прогулок? Что у них за «квалиа» такое?! Непонятно.

Но одно совершенно очевидно: мир, с которым мы имеем дело, лишь версия реальности, одна из множества — и вовсе не объективная, а лишь удобная для нас по каким-то эволюционно- биологическим причинам.

Причём сейчас мы говорим лишь о восприятии физических объектов, а наш — человеческий — мир куда сложнее.

Честно говоря, я не большой знаток компью­терных игр, но аналогия здесь напрашивается. Создатели видео-игр подробнейшим образом прорабатывают среду, в которой разворачи­вается действо. Они создают целые миры: пространства, города, леса, реки, города и крепости. Они прорисовывают предметы, их текстуры, персонажей с обмундированием и оружием.

То есть всё это уже существует в игре, это некая заданная для игрока реальность.

То же самое делает и наш мозг: он создаёт ЗЭ-голограмму с дополнительным множе­ством измерений (под каждый тип рецепто­ров). А поэтому всегда уже знает, что должно происходить дальше: какие тапочки под вашей кроватью и кого вы увидите в зеркале, когда в него посмотритесь.

Ещё раз: вся реальность, с которой мы имеем дело, сконструирована нашим моз­гом заранее, в процессе его развития.

Вам, конечно, может казаться, что книга, кото­рую вы перед собой видите, — это та самая книга, которую вы видите. Но это не так, или не совсем так.

Дело в том, что ваш мозг предварительно проделал огромную работу по моделированию объектов данного типа. В детстве вы свои книги листали, мяли, отрывали у них обложку, пробовали их на вкус, кидались ими и т. д. Всё это был сложный процесс создания модели книги.

Теперь, когда вы берёте в руки книгу, вы прак­тически не задумываетесь. Ваш мозг знает, насколько она может быть тяжёлой, что в ней есть листы, обложка, которая бывает твёрдой и мягкой, что на книгу можно сесть, подло­жить её под листок бумаги, если вам нужно что-то записать.

Ксли вы задумаетесь над тем, как наш мозг обрабатывает воспринимаемые данные, то быстро натолкнётесь на множество стран­ностей. Просто для примера: коснитесь носа кончиком указательного пальца.

Коснулись? Почувствовали ощущение?

Вполне очевидно, что и нос, и палец что-то почувствовали одновременно. А теперь поду­майте о том, какой путь до сенсорных отделов мозга должен был проделать нервный сигнал, который возник в области носа, и какой путь прошёл сигнал до тех же зон мозга от пальца.

Невооружённым взглядом видно, что эти два пути сильно отличаются по длине: от носа он короче, от пальца — длиннее. А почему чувства возникли одновременно? Потому что они были ненастоящими.

В нашем мозгу, как мы уже говорили, есть «схема тела», и поэтому он знал, что должно с лучиться, если вы притронетесь к своему но су. Вот именно это — то, что он уже знал, — вы и почувствовали.

То есть ваш мозг действует абсолютно авто­матически — и не с этой книгой, а с моделью этой книги, которая в нём содержится.

Думаю, вас также несколько удивит тот факт, что скорость обработки звукового сигнала у нас ощутимо выше, чем скорость обра­ботки зрительного сигнала. Хотя должно, мне кажется, удивить не это...

Удивительно то, что когда вы смотрите на человека, который говорит с вами, вы не видите рассинхрона в движении его губ с голосом.

На самом деле рассинхрон неизбежен, ведь то, как движутся губы, вы увидите раньше, чем услышите звук, с них слетевший. Почему же мы не замечаем этого?

Потому что наш мозг не слушает и не смотрит отдельно, он создаёт единую и непротиво­речивую картину реальности. Да, он факти­чески притормаживает осознание визуальной информации, дожидаясь, пока подтянется слуховая, и выдаёт вам уже целостный образ пакетом — с правильной озвучкой.

В общем, он всегда знает (предсказывает), как правильно (на его взгляд). Когда вы смотрите кому-то в лицо, вам кажется, что вы видите это самое лицо целиком. Но это не так. На самом деле ваш глаз совершает огромное количество микроскопических движений (их называют саккадами), сканируя поверхность этого лица (рис. № 3).

Как правило, вы этого не осознаёте, но в один момент времени вы видите один глаз вашего собеседника, в другой — другой, в третий момент — рот, потом — нос, уши и т. д. Но ваш мозг показывает вам не то, что вы видите, л тот образ, который он уже создал, а теперь лишь уточняет и анализирует мимические реакции вашего визави.

Впрочем, ладно бы это касалось только физи­ческого мира — тапочек и дамских туфель, зеркал и книг, губ и лиц. Наверное, не так важно, каковы они на самом деле. Можно относиться к этому весьма функционально: пользуемся мы этими моделями, всё работает — и хорошо, меньше знаешь — лучше спишь.

Но это касается и всего прочего, а главное — людей, знаний и ваших собственных идей!

Искажение реальности

Иллюзии привлекают нас тем, что избавляют от боли. За это мы должны без сетований принимать, когда, вступая в противоречие с реальностью, иллюзии разбиваются вдребезги. ЗИГМУНД ФРЕЙД

В вашей индивидуальной модели реально­сти на тех же самых — модельных — правах существуют и люди, которых вы, как вам кажется, знаете. Ну, и идеи, которые кажутся вам вашими оригинальными придумками.

В случае людей у вас есть набор (свой собствен­ный — «дамский» или «джентльменский») характеристик, под которые вы конкретных персонажей и подгоняете. Они — каждый из них — такая своего рода сборная конструк­ция, как мифический грифон.

А откуда, вы думаете, взялись все эти «характе­ристики»? Всё это плод нашего с вами личного опыта, и всё зависит от того, в каких соци­альных ситуациях мы оказывались прежде.

Приходилось ли вам испытывать реальное унижение — в армии, например, или в тюрьме? А физическое насилие? Сексуальное насилие? Может, вы были в концлагере или участвовали в боевых действиях? Или руководили госу­дарством? А судебно-медицинским экспертом вы работали? Всеобщее поклонение испы­тывали — знаете, как это? Скорее всего, нет.

Да, опыт у каждого из нас свой, и набор характеристик, которые мы используем, пытаясь создать модели других людей в своей голове, определён только им.

Добавьте сюда ещё все ваши страхи, ком­плексы, провалы, мечты, ожидания, исто­рии, про которые вы слышали, и сказки, которые в детстве вам рассказывали (впро­чем, и продолжают — с помощью мирового кинематографа).

В результате вы получите тот конструктор Lego, из которого вы и создаёте образы других людей.

Вы до сих пор думаете, что вы взаимодей­ствуете с реальными другими людьми? Нет, конечно. Вы взаимодействуете с их образами в своих головах.

При этом ничего не меняется, видите вы сейчас этого человека перед собой или нет. Вы вполне можете вести с ним внутренние

диалоги, выяс­нять отношения, спорить. Даже если он, прошу прощения ,умер уже.

Впрочем, вру. Когда вы встре­чаетесь с реаль­ным человеком, у вас может воз­никнуть множество проблем, о которых вы и не подозреваете, общаясь с образом внутри собственной головы. Ведь правда в том, что он вовсе не таков, каким вы себе его воображаете.

Когда вы общаетесь с ним в своей голове заочно, всё вроде идёт неплохо — у вас есть нужные аргументы для подтверждения своей точки зрения, правильные слова, чтобы вызы­вать симпатию; вы знаете, как себя поведёте,и как он на это отреагирует. В общем, всё тип-топ.

Но как только он оказывается перед вами во плоти, а не в вашем воображении, всё идёт наперекосяк. Он словно специально выкиды­вает какие-то коленца, которые вашим «гран­диозным планом» никак не предполагались! И вы сердитесь — с какой стати, совсем с ума сошёл?!

Вы словно говорите ему: ты должен был отре­агировать не так! А как он должен был реаги­ровать?.. Вы знаете. Конечно, ведь у вас такой чёткий образ в голове! Но нет, этот образ — лишь ваша собственная фантазия «на тему». Реальный человек не имеет к вашим фанта­зиям никакого отношения.

Вот почему люди, которых мы, казалось бы, знаем годами, вдоль и поперёк, полны для нас невероятных сюрпризов (причём зача­стую самых неприятных). Однако же, как я уже говорил, ни Илона Маска, ни Рэймонда Курцвейла это не смущает. Программы, над которыми они работают, будут предсказывать наше поведение безошибочно.

Если вы думаете, что это невозможно — не обольщайтесь. Технологии «больших данных» (Big Data) позволяют творить насто­ящие чудеса. Например, технология, разрабо­танная польским учёным Михалом Козинским в Кембриджской лаборатории психометрии.

Его компьютерной программе достаточно двух десятков лайков, поставленных вами в Facebook, чтобы она знала вас лучше, чем ваши коллеги по работе. Триста лайков ей хватит, чтобы обогнать в осведомлённости ваших родителей или супруга. А если машина учтёт более пятисот лайков, то она будет знать вас лучше, чем вы сами себя знаете.

Это кажется невероятной фантастикой. Но не спешите удивляться — вспомните, о чём мы с вами говорили. Вы имеете дело не с реальными людьми, а с образами других людей (включая свой собственный!), кото­рые вы создали в своей голове. Причём вы создали эти образы из набора характе­ристик, которыми вас оснастил ваш личный опыт, плюс различные глупости, почерпнутые им из «массового сознания».

В результате тот образ, который вы созда­ёте, страдает исключительной избиратель­ностью. Вы складываете его тенденциозно и видите в человеке только то, что готовы в нём увидеть.

Искусственный интеллект работает иначе: он анализирует всю информацию, которой располагает. Он фиксирует факты — то, что происходит в реальности. Мы же подгоняем факты под схемы, которые уже созданы нашим мозгом. И хотя в нынешнем своём состоя­нии искусственный интеллект действительно немного напоминает идиота, он уже умудря­ется выигрывать у нас в способности — вдумай­тесь! — понимать других людей.

ЭКСПЕРИМЕНТ С ГОРИЛЛОЙ

Мы страдаем фантастической тенденциозно­стью внимания, воображения и мышления. Все наши представления — не просто вымыш­лены, они ещё и вымышлены с дефектом. Мы в буквальном смысле этого слова потря­сающе нечувствительны к фактам. Слепы к ним, как кроты!

Это хорошо известный эксперимент, давно ставший классикой. Его авторы — психологи Дэниел Саймоне из университета штата Иллинойс и Кристофер Чебрис из Гарвардского университета.

Они сняли небольшой фильм, на котором запе­чатлена игра двух баскетбольных команд. Одна команда — в белой форме, вторая — в чёрной.

Фильм показывают группе испытуемых и дают задание — подсчитать, сколько раз мяч отскочит от пола в команде «белых». Большая часть испы­туемых прекрасно справляются с заданием и назы­вают правильное число.

Дальше следует вопрос экспериментатора: «Заме­тили ли вы что-то необычное во время игры?» Большая часть испытуемых говорит, что нет, ничего необычного они не заметили. Тогда фильм проигрывают второй раз, но уже без всяких пред­варительных инструкций и заданий.

И только теперь все видят, что где-то в середине матча на центр поля выходит женщина, переодетая гориллой, и демонстративно бьёт себя в грудь.

То есть большая часть испытуемых была настолько увлечена подсчётом ударов мяча, что пропустила совершенно невообразимую вещь, случившуюся у них на глазах!

Кстати, когда другой группе участников дали задание считать отскоки мяча от пола «чёрной команды», только треть из них не заметили гориллу. Всё просто — сама эта горилла была чёрной.

Этот эксперимент наглядно показал, что наше внимание фильтрует воспринимаемую инфор­мацию, причём делает это самостоятельно, в обход сознания. Мы видим только то, что готовы увидеть, а всё остальное пропадает для нас во тьме неопределённости.

Именно этой избирательностью нашего внимания пользуются фокусники, а также хорошие продавцы и, конечно, нейромаркетологи. Исследований на этот счёт произведено уже великое множе­ство, и каждое из них доказывает — одурачить нас совсем несложно. Достаточно знать, как устроен наш мозг.

Многие из нас думают, что понимать людей — это видеть в них «родную душу», «тонко чувствовать», уметь им «сопереживать» и т. д. Но всё это, к сожалению, заблуждение и низко­пробная, бульварная литература.

Понимать людей — это знать, что им нужно. Другие люди нуждаются в том, в чём они нуждаются. Если вы знаете эту истинную нужду другого человека, если вы можете помочь ему получить желаемое — вы идеаль­ный друг, партнёр, товарищ.

Примерьте это правило на себя — и вы убеди­тесь, что именно такого «понимания» вы и сами ждёте от своих друзей и близких. Впро­чем, этой простой как дважды два истины мы в упор не замечаем.

Надев на себя шоры придуманного нами образа, мы не видим перед собой реаль­ного человека. Он уже и ходит как горилла по баскетбольной площадке, и в грудь себе стучит, и руками нам машет, а толку никакого.

Наоборот, мы строим в своей голове ка­кую-то плоскую и понятную конструкцию, вешаем на неё какой-то запылившийся ярлык из собственных запасников и гордо направля­емся учить его жизни. А потом долго не можем взять в толк: чего это он такой бессердечный, упрямый и нас не слушает, «мы же ему только добра желали»?

Причина всё в тех же моделях, которые мы строим в своей голове, и в том, насколько дей­ствительная реальность далека от этих фан­тазий.

Эта же узость мышления касается всех наших знаний: нам они всегда кажутся достаточными. И тут тоже совершенно простая, элементарная истина скрывается от наших глаз: мы не знаем того, чего не знаем.

Перечитайте последнюю фразу ещё раз. Откуда вы можете знать, что вы чего-то не знаете, если вы об этом ничего не знаете?

Европеская циви­лизация разви­валась не одну тысячу лет, и ник­то на целом кон­тиненте не знал о существовани- и Америки или, например, Авс­тралии. Они про­сто не знали, и не знали о том, что они этого не знают. Так что и проблем в связи с этим своим незнанием, понятное дело, не испытывали.

Но это лишь частный и единичный пример. Мы не знали о существовании микроорганиз­мов и квантовых частиц, не знали об элек­тричестве и о том, что дышим кислородом. Ну и что? Не знали — и всё.

Знания дают нам инструменты, помога­ют лучше справляться с проблемами. Но мы-то ведь и без них как-то справлялись. Пусть не очень хорошо — умирали от холеры,например, или от туберкулёза, не пользовались электричеством, не могли построить атомные реакторы. Но мы и не знали, что такие вари­анты существуют, поэтому и не тяготились своим незнанием.

А объяснения своей глупости мы всегда найдём...

ГРАНДИОЗНЫЙ ПРОВАЛ!

Жизнь знаменитостей кажется прекрасной и безоб­лачной. И, как это обычно бывает в случаях, когда «кажется», всё на самом деле обстоит прямо проти­воположным образом.

Моя телевизионная карьера, например, началась с грандиозного провала. Просто, я бы даже сказал, фантастического.

Телеканал ТНТ пригласил меня попробовать сделать психологическое ток-шоу. Канал в тот момент переживал перестройку, и им нужны были новые лица, новые форматы. В частности, они хотели поменять ставшую слишком уж скандальной и одиозной программу «Окна», которую вёл тогда Дмитрий Нагиев.

Почему пригласили меня? Кто-то на канале про­читал мои первые книги из серии «Карманный психо­терапевт», а кое-кто из моих пациентов (как говорят в таких случаях, широко известных в узких кругах) параллельно меня порекомендовал. Ну и сошлось.

Дальше мне, человеку предельно далёкому от теле­видения, нужно было придумать полноценный теле­визионный формат (это что-то вроде структуры сценария, по которому всегда проходит та или иная программа).

Сейчас, когда я уже имею за плечами большой опыт телевизионного продюсирования, я понимаю, насколько это, конечно, была безумная авантюра. Формат — это самая сложная на телевидении вещь, им торгуют на международном телевизионном рынке за бешеные деньги. Но откуда я всё это тогда мог знать? Мы не знаем того, чего мы не знаем.

Производителем программы была выбрана частная телевизионная компания ATV. Но толку от них, надо признать, не было никакого.

В общем, я пошёл по ясному и понятному мне, как психотерапевту, пути: у каждого супруга в голове есть ложный образ его второй половины — все проблемы брака возникают из-за этого. Поэтому, если мы сможем воспользоваться телевизион­ными средствами, — рассуждал я, — и показать супругам, где и в чём они ошибаются друг отно­сительно друга, то мы получим катарсис, а соот­ветственно — и телевизионную программу.

Но я, мягко говоря, не рассчитал мощь телевизи­онных средств...

Съёмка проводилась в два этапа. В один день мы снимали, так скажем, индивидуальные консуль­тации — я беседовал один на один с супругом и супругой. А на следующий день мы снимали уже студийную часть программы.

Во время индивидуальной беседы мне нужно было, чтобы супруги максимально честно рассказали мне о конфликте, который привёл их на грань расста­вания (они с этим и обращались на программу). Затем я выяснял, как они ощущают себя в браке, из-за чего переживают, как они на самом деле относятся к своему партнёру, что для них лично важно в этих отношениях и т. д.

Далее я попросил монтажёров подготовить опреде­лённые фрагменты этих индивидуальных интервью к студийной части программы.

Студийные съёмки внешне выглядели как обычно: в зале — многочисленная «массовка», перед за­лом — сцена и два моих героя, муж и жена на грани развода. Идея была в том, что я задаю им наво­дящие вопросы друг о друге, они что-то отвеча­ют (конечно, невпопад), и тут я им показываю на огромном экране фрагменты их собственных интервью с нашей «индивидуальной консультации».

Ну, и вот случилось то, что случилось. Увидев то, что о них говорит их партнёр — и говорит искрен­не, начистоту, — они начинали рыдать. Буквально. Оказывалось, что все их представления о кон­фликте ошибочны, неверны, абсурдны, глупы, наивны и основаны на полном непонимании того, что происходит на самом деле.

Женщины были прямо в слезах. Мужчины держа­лись из последних сил, но категорически отказы­вались что-либо говорить, чтобы не выдать себя захлёбывающимся голосом. В зале тем временем сидит оторопевшая публика, которая вообще не понимает, что происходит.

С точки зрения психологии, конечно, ничего в произведённом эффекте нет. Мы действительно абсолютно не представляем, что происходит в мозгах у нашего партнёра, а когда он начинает об этом искренне рассказывать специалисту, и мы можем это видеть, в нас происходит ради­кальная трансформация.

Мы понимаем, где мы заблуждались, где мы были глухи и слепы, где заигрались в странные тендерные роли. Наконец, мы осознаём, насколько мы на самом деле дороги друг другу.

В общем, мы сняли две очень странные программы: участники практически молча сидят на сцене справа и слева от неумелого ведущего, смотрят на большой экран, где им показывают фрагменты их интервью с этим же ведущим, и рыдают. Такой, знаете, телевизионный Феллини...

Закончились обе программы одинаково. Я спра­шивал разводившихся ещё вчера супругов, что они собираются делать дальше. На что они, глядя друг на друга, отвечали, что им надо сегодня устроить романтический ужин и крепко выпить.

В общем, крутейшее фиаско! Смотреть такую программу, при всей её трогательности, конечно, никто бы не стал. Ну, по крайней мере, продукт точно получился не для ТНТ.

То есть с психологической точки зрения мой расчёт вроде бы оказался верным, а вот с точки зрения телевизионного продюсирования — полнейшая катастрофа.

Забавно, кстати, как директор ATV отчитался потом перед ТНТ: «Формат хороший, но ведущий никуда не годится». Конечно, как можно упустить такой прекрасный заказ от крупного телеканала?! А ведущие у телекомпании и свои найдутся, с опытом!

Думаю, он потом сильно жалел об этом своём вердикте, когда мы, уже спустя годы, сидели с ним друг напротив друга на собраниях учредителей Академии телевидения «ТЭФИ». Формат не пошёл, а ведущий вроде как состоялся.

Ну, ошибки случаются у всех. Не только у начина­ющих, но и у мастодонтов, особенно если они слишком в себе уверены.

Расщеплённый мозг

Человек — единственное животное, которое не учится на опыте, а подводит под свои ошибки рациональное обоснование. ШАНДОР РАДО

Подгонять факты под однажды созданные шаблоны — это наш конёк. Так что сколь бы ограниченными ни были наши знания, мы всегда будем считать, что их достаточно. Но важно не только себе в этом признать­ся, важно понять и то, как именно это про­исходит.

СВЯЩЕННАЯ БОЛЕЗНЬ

Эпилепсию испокон веков называли «священной болезнью». По преданию, ею страдал пророк Мухаммед, да и древние греки объясняли её возникновение исключительно божественным вмешательством.

В общем, легенда у эпилепсии была настолько хороша, что даже Фёдор Михайлович Достоев­ский хотел ею болеть (приступы у него действи­тельно случались, но учёные до сих пор спорят, какой была их истинная природа, потому что они, по описанию очевидцев, не очень-то были похожи на эпилептические).

А ещё эпилепсия — одна из тех болезней, которая очень многое рассказала нам о том, как рабо­тает человеческий мозг. Так что пусть будет «священной». Впрочем, узнали мы это не столько благодаря эпилепсии, сколько благодаря тем способам, которыми нейрохирурги пытались облег­чить состояние своих пациентов.

Причины большинства случаев эпилепсии до сих пор не вполне понятны. Мы знаем только, что она проявляется самыми разнообразными присту­пами — судорожными припадками, сумеречным помрачением сознания и другими, зачастую очень тягостными состояниями.

В их основе всегда лежит патологический очаг нервного возбуждения. И в зависимости от того, в какой области мозга этот очаг формируется, такую симптоматику мы и наблюдаем у пациента во время приступа.

Иногда приступы бывают настолько тяжёлыми и случаются так часто, что пациенты готовы на любые медицинские процедуры, лишь бы хоть как-то облегчить своё страдание. Вот нейрохирурги и экспериментировали...

Начиная с 40-х годов прошлого века одним из методов лечения эпилепсии стала комис- суротомия мозолистого тела.

Два полушария нашего мозга являются относи­тельно самостоятельными органами, которые соединены между собой мощными аксональ- ными связями. Именно эти связи и образуют так называемое «мозолистое тело».

Если очаг патологического возбуждения нахо­дится, например, в правой части головного мозга, то приступ, начавшийся там, быстро переходит через мозолистое тело на второе полушарие, что приводит к общей генерали­зации судорожного возбуждения.

Идея рассечь мозолистое тело у больного эпилепсией впервые пришла в голову нейро­хирургу из Рочестера Уильяму ван Вагену. И надо сказать, что результаты этой экспе­риментальной операции, проведённойпоследовательно на 26 пациентах, поражали воображение!

Во-первых, процедура оказалась чрезвычайно эффективной — судорожная активность паци­ентов снижалась в среднем на 60-70% (что для эпилепсии весьма неплохой показатель). Во-вторых (и это, наверное, главное), все пациенты, перенёсшие комиссуротомию, чувствовали себя отменно.

Уточню: выходило так, будто бы рассечение огромного количества аксонов, связыва­ющих в норме два полушария головного

мозга друг с другом, не приводило ни к каким существен­ным измене­ниям в лич­ности паци­ента!

Действительно, проведённые психологиче­ские тесты не показали никаких различий в психологическом состоянии пациентов до и после операции. Казалось, с их мозгом вообще ничего не делали!

Вы только вдумайтесь: мы разрезаем два полушария головного мозга, словно арбуз, а человек вообще не чувствует, что в его жизни что-то изменилось! Будто это какая-то лишняя связка, аппендикс какой-то.

Впрочем, молодому тогда ещё учёному Майклу Газзанига всё это казалось не только стран­ным, но ещё и предельно абсурдным. Короче говоря, у него возник живейший исследова­тельский интерес в отношении пациентов, перенёсших данную операцию.

Ещё будучи студентом, он устроился в нейро­физиологическую лабораторию Калифорний­ского технологического института, где анало­гичные операции проводились на кроликах, кошках и шимпанзе. Но поведение животных после комиссуротомии менялось...

Но как же так получается, что поведение животных меняется после аналогичной опера­ции на мозге, а у человека — нет? И Майклу пришла в голову шальная мысль: использо­вать особенности строения зрительного анализатора, чтобы показать, что изменения в психике человека с рассечённым мозоли­стым телом, несмотря на заявления коллег, всё-таки происходят.

Наш орган зрения, включая все его отделы, действительно устроен весьма затейливо. У каждого глаза есть два поля зрения — правое и левое — и это отнюдь не абстрактное деле­ние: рецепторы сетчатки глаза, получающие информацию от правого поля зрения обоих глаз, передают информацию в зрительную кору левого полушария, а информация, полу­ченная левой частью сетчатки обоих глаз, напротив, идёт в правое полушарие (посмо­трите схему, представленную на рис. № 4).

Таким образом, если показать даже одному вашему глазу некий объект, то его неизбежно «увидит» и правое, и левое полушарие вашего мозга. Это одна из причин, почему первое исследование пациентов, переживших комис- суротомию, не выявило никаких изменений их психики.

Хитрость эксперимента, придуманного Майклом Газзанига, позволяла учесть указан­ную особенность зрительного анализатора. Идея состояла в том, чтобы некий объект (например, карточку с рисунком) «видело» только одно из двух полушарий головного мозга пациента с рассеченным мозолистым телом (схема этого эксперимента представ­лена на рисунке № 5).

Каким образом будет реагировать человек, если одна половина его мозга «увидит» некий объект, а другая — нет?

Тут в дело вступают другие конструктивные особенности нашего мозга. Центр речи нахо­дится у человека в левом полушарии. Так что не было ничего странного в том, что когда Газзанига показал левому полушарию пациента с расщеплённым мозгом изображение ложки, тот быстро ответил: «Ложка!».

Дальше нужно было предъявить то же самое изображение правому полушарию... Что случится на этот раз?

Вспоминая этот исторический момент, Майкл Газзанига так описывает своё состо­яние: «Адреналин перекачивался по моему телу, сердце скакало, как футбольный мяч в Дартмуте, когда тренером был Боб Блэкмен» (я понятия не имею, что значит эта странная аналогия, но, судя по всему, волновался Майкл действительно сильно).

Он показал изображение ложки правому полу­шарию пациента и спросил:

Что вы видели?

Видел? — удивился подопытный. — Нет, я ничего не видел.

«Эксперимент, который я планировал как студент старших курсов и смог поставить как аспирант, — продолжает Газзанига, — обер­нулся ошеломляющим открытием! Вряд ли Христофор Колумб чувствовал себя более взволнованным, когда обнаружил новую землю, чем я в тот момент».

Ну, с этой аналогией всё более-менее понятно. Газзанига и в самом деле открыл по существу новый нейрофизиологический континент!

Итак, изменения в психике пациента с расще­плённым мозгом действительно произошли. Теперь нужно было понять, куда эта ниточка приведёт учёных.

Открытия и правда последовали одно за другим. В первую очередь выяснилось, что, хотя правое полушарие из-за отсутствия в нём речевого центра и не может назвать предмет, который ему демонстрируется, оно всё-таки знает, что оно видело. Звучит абсурдно, но не торопитесь с выводами.

Представьте, что мы берём несколько неболь­ших предметов и делаем так, чтобы пациент с расщеплённым мозгом мог брать их левой рукой, которая управляется правым полу­шарием мозга. Но саму левую руку с этими предметами мы прячем от его глаз за специ­альную ширму.

Теперь мы демонстрируем его левому полю зрения (зрительный сигнал от которого пойдёт в правое полушарие, управляющее к тому же левой рукой) один из этих пред­метов и спрашиваем, что он увидел.

Поскольку информация поступила в правое — безречевое — полушарие мозга, пациент предсказуемо отвечает, что ничего не видел. Но что в этот момент делает его левая рука? Она ощупывает предметы перед собой и пока­зывает нам именно то, что надо!

О'кей, мы спрашиваем у пациента — мол, если ты ничего не видел, зачем суёшь нам этот предмет? Он не знает, что ответить, и не пони­мает, что происходит. Ему кажется, что мы над ним фокусничаем и издеваемся.

Таким образом, стало понятно, насколько сильно два наших полушария отличаются друг от друга.

Думаю, что вы уже даже слышали что-то о «межполушарной асимметрии». В книжках по популярной психологии любят писать, что, мол, левое полушарие у нас «логиче­ское» и «разумное», а правое — «творческое» и «креативное».

Это, конечно, сильное упрощение. Наше левое полушарие — языковое, а правое — фактологическое.

Впрочем, сделаем небольшую оговорку: как мы уже поняли, правое полушарие язык чуть- чуть понимает, но точно не настолько, чтобы им свободно пользоваться.

Так, например, если мы покажем правому мозгу человека слово «спичка», то оно сможет его прочесть и указать левой рукой на насто­ящую спичку. Но если в следующий момент мы покажем ему слово «дрова», а затем пред­ложим ряд картинок, в том числе с горящими дровами, оно не сможет её выбрать.

То есть правое полушарие видит факты, но не может объединить их, усмотреть в них причинно-следственные отношения.

С левым полушарием другая проблема...

Если мы покажем всё тому же правому полу­шарию набор неких предметов, например, пластмассовую вилку, красный ластик, меха­нический карандаш и т. д., то оно их опо­знает, хорошо запомнит и не будет ошибаться, если при повторном предъявлении предметов мы попытаемся его запутать.

А вот если мы проведём тот же экспери­мент с левым полушарием, а затем совер­шим подмену, то левое полушарие ошибочно признает, что видело металлическую вилку (хотя она была пластмассовой), синий ластик (хотя он был красным), обычный карандаш (хотя он был механическим) и т. д.

То есть правое полушарие чётко запо­минает, что оно видело, хотя даже не может назвать эти предметы. А вот ле­вое — с лёгкостью их называет, но затем верит своим словам, а не глазам: да, вилка была, ластик был, карандаш был. Но они были другими! Левое полушарие это уже не волнует — слова правильные, и хорошо.

Что ж, Газзанига проводит следующий экспе­римент... Он показывает пациенту с расще­плённым мозгом две картинки: куриную лапку левому полушарию, а снежный пейзаж — правому. После этого перед испытуемым выкладывают несколько других картинок, которые видят уже оба полушария, и спра­шивают, какую он выберет.

Пациент замечает картинку с курицей и гово­рит: «Вот эту! Я видел куриную лапку». При этом его левая рука сама собой показывает на картинку с лопатой (согласитесь, адекват­ный выбор, если тебе показали кучу снега). Но пациент не осознаёт, что видел снежный пейзаж.

Как он объяснит свой выбор? Почему он указал на лопату?

Честным ответом было бы, наверное, сказать: «Я не знаю». Но левое полушарие решает эту задачу иначе: «Почему лопата?.. Понятно почему: чтобы легче убрать курятник!».

То есть левый мозг пациента с ходу придумы­вает любую небылицу, только бы не столк­нуться с ситуацией неопределённости.

Нужно приплести к делу лопату? Приплетём лопату! Главное — не признаваться в своём незнании[13].

В другом эксперименте правому мозгу паци­ента показали слово «банан», а левому — слово «красный». После этого исследуемому дали бумагу, набор цветных карандашей и попро­сили что-нибудь нарисовать левой рукой. Пациент нарисовал красный банан. С крас­ным всё понятно. Но почему банан?

А почему вы нарисовали банан?

Эта рука слабее, ей проще нарисовать что-то вроде банана, — ответил пациент.

Ситуация аналогичная: человеку не хватает объективной информации, и он прячет своё незнание за выдумками, то есть, по сути дела, обманывает сам себя.

Подобные эксперименты на пациентах с расщеплённым мозгом были проведены сотни, если не тысячи, но принцип, я думаю, ясен и так: левое полушарие не терпит неопределённости, а поэтому, сталкива­ясь с непонятными фактами, оно создаёт правдоподобное объяснение, в котором «всё встаёт на свои места».

Что ж, мы познакомились с нашим самоуве­ренным идиотом. Он есть у каждого. Можете его охранять, холить и лелеять. Но я бы пред­ложил его убивать — каждый божий день по нескольку раз!

УСТАМИ МЛАДЕНЦА

Принято считать, что логика — это сильная сторона левого полушария. Почему это, мягко говоря, не совсем так, рассказал другой эксперимент исследовательской группы Майкла Газзанига.

Испытуемых располагали перед специальным экраном и они должны были угадать, какое из двух событий произойдёт следующим, а именно: где появится следующая вспышка света — над линией или под линией.

Аппарат был запрограммирован таким образом, чтобы 80% вспышек появлялись выше линии, а 20% ниже неё. В эксперименте в качестве подопытных принимали участие — внимание! — крысы, голуби, дети до четырёх лет и взрослые.

Как вы думаете: кто выиграл в этом заочном поединке? Не буду томить вас с ответом: крысы, голуби и дети до четырёх лет. Их бесхитростная стратегия была абсолютно разумной: если свет чаще появляется над линией, то и предсказывай его появление над линией. Чего мудрить-то?

В результате крысам и вовсе удавалось «выбить» 80%-ный результат, показатели голубей и детей были лишь немногим хуже. Взрослые же демон­стрировали самые плохие показатели — 67% правильных ответов. Причём ничего не менялось, даже если им дополнительно объясняли, что появ­ление точки над или под линией носит абсолютно случайный характер.

Как такое может быть? Всё очень просто: наше языковое — левое — полушарие ищет во всём закономерности, даже если никаких зако­номерностей там нет. Оно словно специально создано для того, чтобы находить не существующие в действительности «закономерности» и «смыслы», безрезультатно упорядочивая хаос. В результате — лишняя суета и ошибка на ошибке.

А почему же дети до четырёх лет справлялись с этим заданием лучше взрослых? Дело в том, что наш языковой интерпретатор должен ещё созреть до состояния, когда он начнёт строить все возможные и невозможные предположения о жизни. Пока же ребёнок только осваивает речь, он неспо­собен придумывать «закономерности».

Возможно, вам приходилось наблюдать ситуацию, когда кто-нибудь из взрослых пересказывает случившееся, а ребёнок вдруг начинает отчаянно протестовать.

В магазине Коленьке понравился игрушечный слоник... — рассказывает мама.

Не слоник!!! — страшно возмущается Ко­ленька. — Бегемотик!

Ну какая разница, дорогой? — успокаивает его мама.

Большая! — продолжает верещать сын.

Да, для мамы, чьи языковые способности достигли максимума, всё равно — бегемотик, слоник, да хоть слонопотам: игрушка — она и есть игрушка. А ребёнок буквально физически не готов мириться с таким искажением фактов. Для него это нечто совершенно невообразимое. Как можно назвать бегемотика слоником?! Что это вообще такое?! Ужас! Это был бегемотик!

Но пройдут годы, и левое полушарие, став доми­нантным, будет готово и не на такие подмены: факты будут игнорироваться, ситуации тенден­циозно интерпретироваться, а любые глупости — находить «железобетонные объяснения».

Такова «логика» нашего «разума».

Большая ложь

Правдивый человек в конце концов приходит к пониманию, что он всегда лжёт. ФРИДРИХ НИЦШЕ

В нас действительно есть как бы два мозга. Но поскольку не все мы, к счастью, прошли через комиссуротомию, работают они не от­дельно друг от друга, а как хорошие спарринг- партнёры.

Они словно играют в теннис: одна подача, другая, третья. Когда один бьёт, другой отби­вает. И игра продолжается без остановки, без осознания того, что происходит на самом деле. Это и в самом деле порочный круг.

Левое полушарие — то самое, что игнорирует факты, с лёгкостью придумывает небылицы и радеет за то, чтобы мы не сталкивались ( самыми очевидными противоречиями, — является у большинства из нас доминантным, то есть главным и определяющим.

Л правое полушарие, которое, казалось бы, более чувствительно к фактам, — молчун. 11ричём до такой степени, что мы даже не осознаём, что оно фиксирует и знает! То есть нам даже могут быть известны факты, реаль­ное положение дел, причём доподлинно. 11о есть шанс, что мы не сможем воспользо­ваться этой информацией.

Впрочем, левое полушарие в любом случае всё обобщит (как с уже упоминавшимися вилкой, карандашом и ластиком), переврёт, объяснит как-то — и реальность, с её факти­ческим положением дел, растает как дым.

По крайней мере, наша карта уже не будет согласоваться с её территорией.

Овладев языком, мы оказываемся в абсолютно выдуманном мире. В мире, где мы при всём желании не видим того, что происходит на самом деле. Здесь, следуя всё тому же прин­ципу динамической стереотипии, есть лишь абстрактные понятия, не отражающие сути вещей, общие схемы, которыми мы привыкли пользоваться, и прочие выученные правила, которыми нас заразила культура.

Культура же сама по себе, то «общественное мнение», которое она нам навязывает через язык и его игры, — это, можно сказать, одно большое, общее для нас «левое полушарие».

То самое, что плевало на дей­ствительное по­ложение дел. То самое, что сов­рёт и дорого не возьмёт. Ему главное, что­бы непротиво­речиво, понят­но,стройнень- ко да ладнень­ко.

То, что мы считаем картой своей жизни, на самом деле является лишь жизненной программой, созданной обществом, в чьём интеллекте и здравомыслии я бы, честно говоря, сильно усомнился.

У культуры нет разума, она — лишь адаптив­ный механизм, созданный обществом для того, чтобы как-то компенсировать, объяснять и прятать очевидные внутренние противо­речия этого самого общества.

Не надо испытывать иллюзий: лидерами мнений у нас становятся не те, кто умнее, а те, кто громче кричит. А громче кричат те, кому есть что терять — деньги, статус, власть и влия­ние. Конечно, они даже не сами кричат, но если у тебя есть деньги, статус, власть и влияние, всегда найдутся те, кто будет кричать за тебя.

Мы не осознаём того, насколько лжива на самом деле наша культура. Она может написать на своих лозунгах всё что угодно, самые красивые слова — «свобода», «демо­кратия», «справедливость», «равные возмож­ности» и прочую ерунду, которой и следа нет в действительности. Но что такое слова? Какова их реальная цена и то, как они нас обманывают, мы теперь знаем.

Главная газета советской пропаганды, рупор Коммунистической партии Советского Союза, в которой ничего, кроме показухи и лжи, никогда не печаталось, называлась «Прав­дой». Это могло бы быть хорошей шуткой, если бы не искорёженные судьбы людей, чьи имена были указаны в этой газете под вывеской «враги народа», «космополиты» и «предатели».

А что сталось с «американской мечтой»? Такой же красивый был миф! В реальности же есть мир гигантских транснациональных корпораций и мир простых людей, которым повесили перед носом красивую идеологиче­скую морковку. И граница этого мира непре­одолима: там — «элита», здесь — «плебс» (хотя, конечно, этими словами предпочитают сейчас не пользоваться, чтобы не травмировать нашу гонкую душу).

Все эти факты отнюдь не являются тайной, скрывать их даже в голову никому не придёт. !*ачем? Мы же всё равно их не заметим и не осознаем. Мы — «правое полушарие» нашего общества, тогда как само оно ("общественное мнение") по сути явля­ется левым. Мы просто будем чувство­вать, что что-то не так, что что-то в этом неправильно. Наша правополушарная левая рука, возможно, даже нарисует что-то вроде красного банана, но мы не сможем понять, что это значит.

Нет, я не к тому, что мир плох, порочен, жесток и бла-бла-бла. Он устроен ровно так, как устроен. Всё это, в каком-то смысле, естественно. Проблема в том, что мы этого не видим, не заме­чаем, не понимаем, не осознаём.

«Левое полушарие» нашего массового соз­нания ведёт себя точно так же, как и на­ше реальное левое полушарие —прячет фак­ты и создаёт ложные интерпретации.

Всё это касается не только мироустрой­ства, но и но и нашей собственной жизни. Мы с рождения усваивали язык, который полон химер: «счастье», «успех», «саморе­ализация», «великое», «смысл», «справед­ливость», «личное мнение», «страдание», «любовь до гроба» и т. д., и т. п. Всё это слова-паразиты, которые лишь вводят нас в заблуждение.

Однако каждое такое слово — по сути, ещё и инструкция, то есть нечто, что нами управ­ляет. Раз некое слово есть — нам кажется, что должно быть и то, что оно обозначает. Если есть слово «справедливость», значит, где-то должна быть и справедливость. Если есть слово «счастье», то и действительное счастье, значит, где-то скрывается от нас.

Впрочем, с тем же успехом где-то от нас скрываются и розовый единорог, и пегас с мифическим грифоном. Слова же есть — должны и они быть! Ну, разве не смешно?.. И смешно, и несмешно одновременно.

При этом мы даже не можем сказать, что все эти загадочные слова значат на самом деле. Просто попробуйте объяснить их — что такое «успех», «великое», «самореализация», — и вы увидите, что вами движет лишь иллюзия понимания.

Вы не сможете раскрыть сущность этих слов не потому, что не знаете (а кто-то другой, может быть, знает). Не потому, что вам не сказали, не объяснили. Вы не сможете их разъяснить, потому что они пусты сами по себе.

Мы верим в эти пустые слова только по­тому, что другие люди — также по незна­нию — ими пользуются. И всё это вместе взятое — миф, который управляет жизнью каждого из нас.

Впрочем, больше он напоминает встроенную программу самоуничтожения — пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. А когда не найдёшь, заблудишься, пропадёшь — сам будешь виноват.

Правда в том, что каждый из нас движим своими потребностями, которые мы даже не осознаём. Как я уже говорил, корко­вые отделы головного мозга — это лишь сервер, который получает и обрабатывает информацию.

Настоящие же мы, то, что мы представляем собой на самом деле, это нечто другое — это

так называемый «старый» или «рептиль­ный» мозг. Подобно капустной кочерыжке, он находится внутри кочана полушарий нашего головного мозга.

Представьте себе, что мы счищаем кору мозга — эти «капустные листы», удаляем наши сервера. В них находится вся информация о мире, которая у нас есть. В них создаётся многомерная голографическая модель мира, в которой мы затем и живём.

Что же осталось нам самим? Мы-то кто здесь? Мы — оставшаяся кочерыжка, подкорка. Это и есть наше истинное лицо. Здесь гнездятся наши силы и потребности, именно это суще­ство борется в нас за выживание, жаждет власти и секса.

Посмотрите на эту странную штуку на рис. № 6. Это наш с вами универсальный портрет, наше с вами, так сказать, истинное «я» — то, каковы мы на самом деле.

Здесь, именно в этих мозговых структурах — продолговатом мозге, среднем мозге, гипота­ламусе, таламусе и т. д. — живут ваши истинные потребности и желания, здесь сосредоточие ваших чувств и вся ваша жизненная энергия.

В стволе мозга находятся специфические нерв­ные клетки — клетки ретикулярной формации. Они наш аккумулятор, наша, можно сказать, собственная подстанция, которая генерит психическую энергию.

Окружающие ствол мозга структуры придают этой психической энергии соответствующее качество:

тревога и агрессия нужны для нашего лич­ного выживания;

потребность быть в стае, в группе себе подобных тоже поможет нашему вы­живанию, потому что в одиночку мы не справимся;

сексуальная страсть не даст сгинуть в эволюционную Лету нашему биологиче­скому виду.

Вот и весь сказ. Таким образом нас создала и запрограммировала природа. Это чертоги наших чертогов. Та игла, что в яйце, кото­рое в утке, которая в зайце, который в ларце нашей черепной коробки.

Этот наш «старый мозг» слеп, глух и нем. Он пользуется полушариями как сенсор­ными протезами, которые рисуют для него модель окружающего мира и социальной действительности.

Наш «рептильный мозг» не знает, где эта модель верна, а где полна ошибок, но другой у него нет, и ничего другого он не знает. Он поль­зуется этой моделью, чтобы добиться жела­емого в реальности, — как инструментом, как средством.

Он словно бы подключён к гигантской симу­ляции, к всеобъемлющей компьютерной игре, к Матрице, в которой всё — ненастоящее, всё — фейк. Да, кора нашего мозга создаёт мир, в котором мы живём, «по мотивам реальных событий», но лишь «по мотивам».

Какова реальность на самом деле, мы не знаем. «Коробочка» наших полушарий полным-полна той мифологией, которую в изобилии изго­тавливает наша культура — разнообразными языковыми играми, традициями, обществен­ными мнениями и прочими производными информационного пространства.

В наш мозг, по сути, загружена целая карта мировоззрений, идеологий и представле­ний о жизни. Карта, которую мы ошибочно принимаем за реальность, потому что рука руку моет: наши полушария, по уже известному нам механизму, перекидываются мячиком, превращая факты в абстрактную фикцию.

У нас всегда и на всё есть объяснения, в нас живёт просто-таки всеведущий идиот объяс­нений! Верить ему — смешно. Так что, если вы хотите достигать результата в реально­сти, если вы хотите быть эффективными, вам придётся его убить.

НА ПАЛЬЦАХ

Сейчас я попытаюсь очень просто, буквально на пальцах объяснить, каким образом наш мозг занимается преобразованием фактов реальности в объяснения, которые и образуют ложную карту нашего с вами мировоззрения.

Мир, который нас окружает, представляется нам наполненным различными объектами. Вы можете видеть перед собой, например, стол, кресло, окно, кофейную чашку или книгу. И вы уверены, что видите эти объекты целиком.

На самом деле, это не так. Посмотрите сейчас на свою руку. Да, буквально — взгляните на неё! С ней же всё нормально? Пять пальцев — правильно? Ногти, линии на ладони, кожные складки в районе фаланг. Всё правильно, ничего не путаю? Нормальная такая рука, правда?

А теперь попытайтесь понять, что делает ваш взгляд, когда вы смотрите на свою кисть. Даже чтобы пересчитать пальцы на своей руке, вам необ­ходимо несколько раз перевести взгляд с одного пальца на другой. А ещё — на ногти, на фаланги, линии, костяшки пальцев...

Быть может, вы уже заметили сосуды, просвечива­ющие из-под кожи, морщинки, зоны покраснения, волосы, заусеницы в основании ногтевого ложа.

Сколько раз вы перевели взгляд с одной точки на другую? Очень много! И я уж не говорю о множе­ственных саккадах, которые мы сознательно заме­тить не можем. Вы осознали только намеренное передвижение взгляда от одной области вашей кисти к другой.

Теперь на секунду закройте глаза и представьте себе свою руку. Получилось? Посмотрите на свою руку ещё раз и сравните с воображаемой — они похожи. А теперь ещё раз переведите взгляд с пальца на палец, с линий на складки, с ногтей на сосуды... Теперь не очень похожи, правда? Похожи, но не совсем то, правильно?

Итак, правда состоит в том, что в каждый конкретный момент времени вы видите очень малую часть того, что перед вами. Буквально микроскопическую часть, кусочек кусочка.

Но это же противоречит нашему предыдущему утверждению, что мир вокруг нас наполнен целыми предметами!

Вы видите свою руку целиком, кружку, которая стоит на столе, вы тоже видите целиком, а не какие-то её фрагменты. Наконец, эту книгу тоже видите сразу всю, полностью, правильно? При этом ваш взгляд сосредоточен на конкретном слове... Как такое может быть?

Это масштабная мистификация, за которую и отве­чает кора нашего мозга. Давайте представим сейчас (в очень упрощённом виде), как это работает.

В коре нашего мозга шесть слоёв больших кортикальных колонок — вертикальная совокупность нервных клеток. Но, вообще говоря, каждая кортикальная колонка — это модуль, каждый из которых, в свою очередь, тоже состоит из колонок. Самые маленькие кортикальные колонки (их ещё называют миниколонками) состоят из 80-120 нейро­нов, которые имеют одинаковое пред­назначение.

Чем ниже уровень и чем меньше кортикаль­ная колонка — тем более простую инфор­мацию она обрабатывает.

Поступающая в мозг информация, миновав глубинные структуры мозга, где происходит первичный анализ информации, поступает на нижний уровень коры. Здесь идентифици­руются самые элементарные вещи — линии, цвет, тоны и сила звука, эффект соприкосно­вения (при осязании).

А далее всё происходит, как в игре «Тетрис» (правда, для точности аналогии вам лучше

мысленно её перевернуть): информационные сигналы, обработанные в низшем слое коры, поступают выше — на следующий слой.

При каждом переходе со слоя на слой информа­ция обобщается, то есть что-то отбрасывается, что-то взаимно уничтожается, схлопывается, соединяется, модифицируется. И полученный результат, вырвавшись на самый верх, фикси­руется как целостный образ (см. рис. № 7).

Теперь вернёмся к руке. Когда вы на неё смотрите, происходит следующее: фотоны света, отражённые от конкретного участка кожи, попадают на сетчатку вашего глаза, превращаются в цифровой сигнал и пере­даются (причём по двум путям — короткому и длинному) в нижние отделы коры голов­ного мозга.

Эти отделы способны увидеть лишь линии, чёрточки, цвета и т. д. с маленького участка кожи. Всё, эта информация прошла первич­ную обработку и побежала вверх. Тут вы чуть переводите взгляд, и снова такая же история — информация пошла к коре, а дальше — от одного

уровня коры к другому. Все эти бесчисленные потоки информации сходятся на самом верху, в наружных слоях коры головного мозга.

Итак, вот как это выглядит:

нижние слои коры хранят самую при­митивную визуальную информацию,

и соответствующие клетки реагируют тогда, когда она совпадает с поступившей информацией;

верхние слои коры, напротив, хранят цельные образы — те самые, которые, как нам казалось, мы видим перед собой: стол, кресло, кружка, книга и т. д.

Соответственно, когда информация, идущая снизу, активизирует соответствующий мыслен­ный образ, хранящийся сверху (в верхних слоях коры), вы начинаете видеть не то, что вы видели, а то, что помнит ваш мозг.

Но и это ещё не всё! Теперь верхние слои коры берут контроль на себя — они начинают диктовать нижним слоям, какую информацию принимать в расчёт, а какую отбрасывать. Эти нисходящие потоки также изображены на рисунке № 7.

То есть, если я уже идентифицировал некий предмет (клетки верхних слоёв коры активи­зировали во мне некий целостный визуальный образ), то я, по сути, перестаю его воспри­нимать. Да, отлетающие от него фотоны продолжают бомбардировать сетчатку моего глаза, но эта информация блокируется уже на нижних уровнях коры. Тут и так знают, что мне следует видеть, и не надо им лишний раз морочить голову!

Да, если кора не справилась и опознала пред­мет неверно, то дальше она, возможно, скор- ректируется. Но это-то и забавно: она смогла увидеть предмет, опознать его, подумать о нём и т. д., хотя на самом деле его там не было, там был какой-то другой предмет!

Так случается, например, что вы видите на улице знакомого человека (допустим, какого-нибудь Витю Петрова), а потом вдруг понимаете, что обознались. То есть информа­ция от этого объекта сначала быстро промча­лась вверх по вашей коре, нашла подходящий образ («Петров Витя»), а у вас возникло стой­кое ощущение, что вы видите перед собой «того самого» человека — Витю.

И только если противоречивая информация продолжает и продолжает поступать, вы, нако­нец, начинаете испытывать некоторое заме­шательство, затем недоумение, смущение... И вдруг снова отчётливо видите, что перед вами «совсем другой человек»! Информация, топтавшаяся до сего момента на нижних уров­нях, пробила наконец заслонку, созданную верхними слоями коры, поднялась к ним, и там нашёлся новый образ для той же самой ситуации!

По этой же причине в сумерках вы можете принять одежную вешалку за притаившегося в углу человека, а некий предмет на земле — за какое-то животное. Информация посту­пила в мозг, обработалась, активизировала образ верхнего слоя коры — и у вас возникает эффект узнавания. Вы вглядываетесь дополни­тельно, получаете новую информацию, проис­ходит новая итерация обработки сигналов, и вы понимаете, что ошиблись.

ФАНТОМНЫЕ БОЛИ, ГАЛЛЮЦИНАЦИИ И СНЫ

А теперь представим, что у вас нет руки и вас мучают фантомные боли. Спрашивается: как может быть так, что вы чувствуете отсутствующую руку?

Дело в том, что потоки информации в мозге идут не только снизу вверх, но и сверху вниз. После того, как образ распознан мозгом, его верхние слои начинают диктовать нижним, каким клеткам и кортикальным колонкам продолжать быть актив­ными, а каким замолчать.

То есть, если в высших отделах нашей коры акти­визируется соответствующий образ, то мы вполне можем почувствовать отсутствующую руку! А ещё мы можем начать галлюцинировать, если приняли наркотики, больны шизофренией или эпилепсией, или если просто лишить нас сенсорной инфор­мации в специальной сурдокамере.

Таким же образом мы видим и сны. Вы же видите предметы во сне, и других людей тоже видите, и пейзажи всякие? Откуда они взялись при закрытых глазах? Дело в том, что они всегда в нас. Мы содержим в себе все эти образы в заго­товленном виде, а то, что мы воспринимаем, лишь побуждает нас активизировать образы, которые в нашей голове уже есть.

Таков общий принцип работы мозга. Весьма, надо признать, экономичный.

Зачем каждый раз всё заново конструировать, если можно научить соответствующие кортикальные колонки активизировать всю необходимую инфор­мацию разом? Смотрите на руку — и видите руку. Какая разница, что это не та рука, которую вы видите, а та, которую вы помните? Зато быстро и целиком!

Но любой «лёгкий путь», как известно, имеет свои издержки. Представьте, что всё то же самое происходит не на уровне физического восприятия — каких-то реально существу­ющих объектов (от них хоть фотоны летят, или что-то в этом роде), а в той области, где, как говорят философы, располагается «идеальное».

То есть, если речь идёт не о каких-то физи­ческих предметах, а об отношениях между вещами (явлениями, событиями и т. д.), кото­рые вы «усматриваете» в реальном мире.

Как вы «видите», например, что люди относятся к вам определённым образом?

Как вы знаете, что происходит у них в голове — о чём они думают, что чувствуют и т. д.?

Каким образом вы представляете себе саму вашу жизнь — то, что в ней происхо­дит, чего вы на самом деле хотите, каков на самом деле мир, в котором вы пытае­тесь реализовать себя?

Никакой корректирующей информации, которая бы позволила вам заметить, что вы «обознались», тут практически нет: что вы себе вообразили, как вы себе всё объяснили — то вы и думаете, так вы это и «воспринимаете».

В речевых центрах мозга и в вашей интерпре- тативной коре есть заготовки на все случаи жизни. Всё своё долгое детство мы только тем и занимались, что создавали и накапливали в своих полушариях эти объяснения и идеи.

Теперь, когда соответствующая карта в нашем мозгу уже создана, мы пользуемся ею, совершенно автоматически, не согласуясь с реальной действительностью. Нам «так кажется», таково наше «личное мнение».

«Идеальное» не даёт нам обратной связи. А если же какие-то факты имеют наглость противоречить нашим установкам, то мы нахо­дим им уничижающее объяснение, используя практически неограниченные возможности говорливого левого полушария.

То есть мы всё время себя как бы забалты­ваем. Ну и потом, понятное дело, сильно удивляемся, почему не всё так, как бы нам того хотелось. Очень просто: вы не видите, не замечаете и не понимаете того, что проис­ходит на самом деле.

Это идиот ограниченности, о существова­нии которого в вас вы даже не подозреваете. Не знаю, как вы, но я бы приговорил его к «высшей мере»!

Карта и маршрут

Иванов совсем не умер, а был уволен в отставку за то, что голова его, вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении), перешла в зачаточное состояние. МИХАИЛ САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Понимаем ли мы, в сколь идиотическом положении оказались? Существа вроде бы и разумные (так даже в названии вида нашего указано — Homo sapiens), но на поверку полу­чается — как-то не очень. Можно, конечно, это проигнорировать, хотя и с риском прожить идиотскую жизнь в этом случае тоже придётся примириться.

Тем же, кто мириться с этим риском не хочет, придётся узнать о себе ещё одну неприят­ную вещь, которой я и собираюсь закончить эту главу.

Итак, мы разобрались в том, что есть реаль­ность, а есть карта, которую мы строим в своей голове, чтобы в этой реальности ориен­тироваться. Понятно, что карта — это всегда и неизбежно только карта. Она неполна, в ней всегда есть какие-то неточности, а ещё её нужно уметь читать.

Но если бы дело было только в этом... Вспом­ним, с чего мы начали. Мы начали с описания ограничений, которые свойственны нашему сознанию.

Даже если нам кажется, что наше сознание — это какое-то море необъятное и вершина занебесная, то реальное сознание, которым мы пользуемся, мизерно: одна задача, три объекта на рассмотрении, продолжительность мысли — три секунды.

Теперь допустим, что у вас есть карта предель­ной точности — идеальная, просто жизнен­ный гугл-мэпс! И вроде бы вы всё про эту жизнь знаете, причём настолько правильно, насколько это вообще возможно. Но вот вы оказываетесь на дороге жизни — и что вы обнаруживаете? Вы видите перед собой только эту дорогу.

Допустим даже, что вы можете сойти с неё, чтобы взять паузу и выбрать достойную цель для своего путешествия. Я сомневаюсь, что это возможно, но даже если и так, то всё равно в единицу времени вы видите на своей карте только одну возможную цель, потом другую, затем третью. Но не все сразу, а потому просто не можете их сравнить.

Это как бесконечность выбора в интер- нет-магазинах, на чём многие сейчас зави­сают: бесконечное пролистывание товаров, а на выходе — пустота.

Да, мы не просто находимся на дороге, мы находимся в туннеле. Вокруг нас огром­ный мир, но даже если у вас есть карта всего этого мира, вы только там, где вы нахо­дитесь, видите только то, что вы видите, и движетесь ровно туда, куда вы движетесь.

При этом мы с вами знаем, что мозг отчаянно хочет жить на автопилоте, на автоматизмах, следовать однажды выученным стереотипам. Вы понимаете теперь, почему в конце вашего тоннеля свет всё никак не появляется? Да, потому что он закольцован, а вы двигаетесь по кругу.

Разорвать этот круг или, по крайней мере, иметь возможность менять направление, в котором пролегает наш «тоннель» — это и есть задача подлинного мышления, которое должно прийти на смену нашим бесчисленным автоматизмам.

Именно этому мышлению и будет посвя­щена оставшаяся часть книги. Овладев им, мы сможем с уверенностью утверждать, что идиот в нас мёртв. Ну, или скорее мёртв, чем жив.

Почему нельзя изничтожить его полностью? Потому что мы всё равно остаёмся заложни­ками своего мозга, и сколь бы прекрасные модели реальности мы ни строили — они всегда останутся лишь моделями.

Насколько хороша или плоха наша модель — покажет опыт. Если она позволяет получить ожидаемый результат, то вероятно, ей можно следовать. Но и только. Никогда нельзя считать, что мы «добрались до истины».

МЫШЛЕНИЕ ГЕНИЕВ

Если мы посмотрим, как развивалась наука, то увидим, что в этом и состоит её суть: учёные строят модели, эти модели работают, а затем выяс­няется, что не во всех случаях, а значит, принятую модель нужно менять. Но как?

И тут наступает время изменить направление движения в тоннеле — заметить то, чего мы прежде не замечали, найти способ думать о том же самом, но по-другому.

Все мы знаем о существовании атомов. Нам кажется это таким естественным! Ну конечно, а как может быть иначе? Материя состоит из частиц материи! Ещё древние греки так думали! Но факт в том, что вплоть до 1905 года существование атомов считалось лишь гипотезой.

В 1905 году случилась Великая физическая рево­люция, которую совершил работник обычного патентного бюро — ещё совершенно юный Альберт Эйнштейн. В этом году он докажет существование квантов (за что в 1921 году ему дадут Нобелев­скую премию). В этом же году он сформулирует свою теорию относительности. И в этом же году, по-новому взглянув на броуновское движение, он покажет, что атомы — это реальность14.

Итак, до Эйнштейна многие серьёзные учёные не только сомневались в существовании атома, но и вовсе считали эту идею «метафизической чушью». Однако же Эйнштейну удалось создать интеллектуальную модель, которая смогла побо­роть это предубеждение.

Встал вопрос об устройстве атома. К этому моменту самой популярной гипотезой считалась так называемая «томпсоновская модель». Джозеф Томпсон, открывший существование электрона, предположил, что атом должен состоять из взвеси отрицательно и положительно заряженных «корпу­скул», что обуславливает электрическую нейтраль­ность атома.

Великий Эрнст Резерфорд, открывший альфа-, бета- и гамма-излучение, решил эксперимен­тально проверить состоятельность «томпсонов- ской модели». Он посадил своего ассистента Ганса Гейгера в подвал лаборатории, чтобы тот считал микроскопические вспышки света, возникающие на экране, когда альфа-частицы, испускаемые радиоактивным веществом, пролетают сквозь тонкую золотую фольгу.

Если «модель Томпсона» верна, — рассуждал Резерфорд, — то тяжёлые положительно заря­женные альфа-частицы должны свободно проле­тать в «дырках» между атомами золота, и лишь некоторые будут чуть-чуть отклоняться, попадая в атом и пролетая рядом с положительными «корпускулами».

И что же — «модель Томпсона» выстояла! Резуль­таты эксперимента, задуманного Резерфордом и исполненного Гейгером, это подтвердили. Сейчас мы знаем, что эта модель неверна, но помните — мы не знаем того, чего мы не знаем. И Резер­форд — не исключение, и Гейгер тоже. Плюс тут даже есть экспериментальное доказательство...

Что дёрнуло Резерфорда раздвинуть размеры «тоннеля», который сам же он и укрепил, непонятно. Но в 1909 году он предложил своему студенту Эрнесту Марсдену тоже посидеть за экраном с лупой и посчитать вспышки. На сей раз, правда, не только в том месте, где их прежде ловил Гейгер, но и на экранах, расположенных сильно в стороне.

Поскольку работа была поручена студенту, можно догадаться, что Резерфорд на самом-то деле тыкал пальцем в небо, совершенно не рассчитывая на какой бы то ни было прорыв.

И действительно, когда Марсден обнаружил крайне редкие вспышки на экранах, которые находились под большим углом к основному потоку альфа- частиц, Резерфорд сказал: «Это почти так же невероятно, как стрелять пятнадцатидюймовыми снарядами по бумажной салфетке и получить их рикошетом назад».

Как объяснить столь мощное отклонение? Видимо, альфа-частицы время от времени наталкиваются на какой-то более мощный, чем предполагалось, положительно заряженный объект в атомах золота. Так возникла идея ядра атома, а вслед за ней Резерфорд создал и свою знаменитую «планетарную модель атома», которую мы изучали в школе.

Но ирония в том, что и эта модель была неверной. Да, она неплохо объясняла оба эксперимента — и Гейгера, и Марсдена. Кроме этого, она была очень красива — микромир казался устроенным так же, как Солнечная система. Буквально какая-то фанта­стическая матрёшка мирозданья!

Но если «планетарная модель атома» верна, то элек­троны, движущиеся по своим орбитам, должны испускать огромную электромагнитную энергию. В этом случае они растратили бы её за доли секунды и просто упали бы на ядро.

Иными словами, если мы соглашаемся с этой моделью (доказанной, между прочим, в опыте), то история нашей Вселенной закончилась бы, даже не успев начаться. Теория «Большого взрыва» превратилась бы в теорию «Большого схлопывания».

Поэтому дальше последовала модель атома, учиты­вающая квантово-волновой дуализм Нильса Бора. Потом придумались кварки. А теперь учёные и вовсе строят модели «струн», то есть двумерных матери­альных объектов (что само по себе выглядит как нелепость), образующих безбрежное мирозданье.

И вот ведь снова какая ирония! Эйнштейн, который, казалось бы, начал эту революцию, так и не смог принять открытий Нильса Бора, считая их чересчур экстравагантными. И нам остаётся только гадать, что бы он сказал (и как бы он выругался), узнай он о том, что материя создана двумерными объектами.

Эйнштейн не мог согласиться с тем, что одна и та же реальность в одних случаях описывается одними законами, а в других — на квантовом уровне — другими. Ему казалось это чистой воды абсурдом. Но так называемая копенгагенская интерпретация на этом настаивает, и её модели работают.

Может быть, кто-нибудь когда-нибудь сможет из­бавить нас от этого парадокса и пересоберёт «тоннель» физиков каким-то совершенно другим способом. А может быть, и нет. Кто знает?..

Но наивно думать, что эволюция, которая изготавливала нас для вполне определённых целей выживания в дикой природе, оснастила нас интеллектуальным аппаратом, способным решать любые задачи. Скорее всего, это не так. И мы должны быть предельно внимательны к своей ограниченности.

Да, наши тоннели очень прочны, а наши модели — это только модели. Впрочем, всё это не отменяет возможности для нас двигаться дальше и созда­вать что-то новое.

Наконец (и это, может быть, самое важное), кроме карты, территории и маршрута, есть ещё один, остающийся до сих пор скрытым от нас, элемент этой схемы. Да, это мы с вами — тот самый субъект, который рулит по этим трассам, въезжает в тоннели и не может их покинуть.

Сколь бы хороша ни была ваша карта, вы не можете знать наверняка, с каким именно человеком вы будете по-настоящему счаст­ливы, какое дело позволит вам самореали­зоваться и достичь наилучших результатов. Даже если вам почудится, что это «то самое», пока вы не проверите, вы не узнаете.

Это ещё один уровень организации системы, о которой мы говорим. В действительности она куда сложнее, чем просто лишь соответ­ствие карты ваших представлений о реально­сти с фактической территорией реальности.

Так что, хотим мы этого или нет, мы всегда находимся в зоне эксперимента. Мы исследо­ватели, а наши модели реальности — это тот способ, которым мы можем шаг за шагом продвигаться дальше.

Вот, собственно, о построении этих моделей мы сейчас и поговорим.

Для человека нет ничего

более интересного в мире, чем люди.

ВИЛЬГЕЛЬМ ГУМБОЛЬДТ

Мы живём в мифе о «человеке».

Мы представляемся себе «венцом творенья», «высшей ступенью эволюции» и «светочем разума», обладающим уникальной «духовной сущностью».

Мы, мол, — это просто что-то такое прекрас­ное-распрекрасное, а всё прочее — это так, следствие неудавшегося эксперимента. В край­нем случае, сделано для нас и для нашего удовольствия.

Ирония в том, что рассуждать подобным обра­зом может лишь субъект, который решительно не понимает, как всё устроено на самом деле.

Всякие наши представления о собствен­ном величии объясняются лишь нашей же невероятной ограниченностью.

Наверное, можно восхищаться грандиоз­ностью нашего муравейника — мощью этой гигантской научно-технической цивилиза­ции, подмявшей под себя весь остальной мир на планете Земля.

Но даже если вас поражает сложность мура­вейника, разве станете вы восхищаться «ге­нием» отдельного муравья? Вряд ли.

Да, то, что человечество сделало «скопом», — штука нетривиальная. Но это следствие биоло­гически детерминированной в нас способности к взаимоорганизации, а вовсе не достоинство отдельно взятого субъекта, сколь бы умным, великим и значимым он ни был.

Без других людей ни один из гениев чело­вечества не представлял бы собой ничего экстраординарного.

Вероятнее всего, он бы бегал на четверень­ках и то ли лаял, то ли блеял. Всё, что сде­лало нас людьми, — это культура, которую мы восприняли (которую, точнеее сказать, в нас запихнули).

Все знания, умения, представления, все наши мысли и даже чувства — всё это почерпнуто нами из культурной среды. Всё это — результат научения и социальной дрессировки.

А если бы соответствующие «работы» не были бы над нами произведены, мы бы пред­ставляли собой просто биологическое суще­ство — слабое, невероятно уязвимое, неспо­собное к самостоятельному выживанию в природе.

Гордиться собой и своей «чело­вечностью» — каждому из нас в отдельности — странно.

Да, способность к взаимной орга­низации — это наше существен­ное эволюцион­ное приобрете­ние. Однако и она, как выясняется, далеко не безгранична: мы не способны к созданию по-настоящему больших социальных групп.

Большие группы — народы, цивилизации, сообщества учёных и гуманитариев, биз­несменов и сельхозработников, разнооб­разные касты и элиты и т. д. — мнимы. Эти социальные группы — теоретические абстрак­ции, они не существуют на самом деле.

Каждая такая группа объединена специ­альным языком и установленными в ней социальными играми, а вовсе не тем, что все эти люди фактически друг друга знают и находятся друг с другом в непосредствен­ных отношениях.

Так что вот он, казалось бы, наш — человече­ский — эксклюзив: язык и социальные игры.

Впрочем, уникальность человеческого язы­ка — это вещь тоже достаточно условная. Если понимать под языком средство передачи какой-то информации, то подобные средства есть и у других животных.

Про социальные игры я уж и вовсе молчу — животные играют в них не хуже, а значи­тельно лучше нас. Подумайте о той слажен­ности, которую демонстрирует стая волков на охоте, а потом представьте, что вам надо договориться о чём-то подобном с другими людьми, не используя при этом языковых средств...

Короче говоря, даже эта наша хвалёная «уникальность» существовала в природе (у других видов) и до нашего с вами появле­ния на одной из ветвей эволюционного древа. Нам реально нечем хвастаться.

Но коли так, что в таком случае представляет собой наше мышление? Некая уникальная человеческая способность? Но если в нас самих — как представителях биологического вида — нет никакой уникальности, то откуда ей вдруг взяться, если речь заходит о мышлении?

Мы легко ответим на этот вопрос, если пригля­димся внимательнее к тому, как организуют свою жизнь наши сородичи, не отягощённые культурой — стаи человекообразных обезьян и представители примитивных человеческих сообществ.

А они мыслят и, поверьте, делают это бле­стяще! Мы не замечаем этого просто по­тому, что подходим к ним с нашей языковой и социальной меркой.

Стоило учёным переформулировать интел­лектуальные задачи на понятный для тузем­цев Амазонии язык, как те тут же обставили выпускников Гарварда по уровню IQ. Это и понятно: в Гарварде, конечно, жизнь непро­стая, но она не сравнится со сложностью выживания в дикой природе.

Для того чтобы выжить в среде, которая значительно более агрессивна, чем наша с вами (или в том же Гарварде), нужны недю­жинные интеллектуальные способности. Поэтому странно удивляться тому, что «прими­тивные» туземцы мыслят не хуже, а в некото­рых аспектах и значительно лучше нас.

То же самое касается не только интеллекта, но и социальности. Это нам так кажется, что мы чрезвычайно социальны. Но нам, честно говоря, многое кажется...

Человекообразные обезьяны демонстри­руют куда более высокий уровень действи­тельной социальности и сложности соци­альных отношений, чем обезьяна, называ­ющая себя «человеком».

В конце 70-х годов прошлого века выда­ющийся нидерландский приматолог Франс де Вааль[14] перевернул представления научного сообщества о социальном мышлении обезьян, когда выпустил свою ставшую бестселлером книгу «Политика у шимпанзе».

Он изобрёл способ картирования структуры социальных отношений приматов (в част­ности, шимпанзе), и эти «карты» поистине завораживают! Обезьяны мыслят огромное социальное пространство с множеством отношений, взаимовлияний, действия сил и различных обуславливаний.

Мы же витаем в облаках своих «блужданий», и нам только ка­жется, что мы учитываем ре­альное положе­ние дел, при­нимая те или иные решения. К счастью, цена наших ошибок в принятии социальных решений — благодаря всё той же культуре — не так высока, как у наших ближай­ших родственников.

Однако это «счастье» лености оборачивается тем, что мы всё хуже и хуже мыслим. Если ошибиться не страшно, то можно переходить от целенаправленного мышления к тупому экспериментированию, действовать путём «проб и ошибок», наугад, непродуманно.

Мы не замечаем этого, но правда в том, что мы всё меньше и меньше тренируем есте­ственные механизмы мышления, заложен­ные в нашем мозге. Мы рассчитываем, что нас «вывезет» наше сознание, не понимая его чудовищной ограниченности.

На самом деле, если что нас и спасает пока — так это только «культура», то, как организо­вано наше общество. Но и этот «спасательный круг» в нашей новой цифровой реальности даёт трещину, и чем дальше, тем больше.

Что ж, самое время понять биологию нашего мышления и заставить его работать на себя.

Идеальное в голове

Мы находимся в виртуальном мире, где единственное табу — реальная жизнь. ДЖЕНЕТ УИНТЕРСОН

Итальянский нейрофизиолог с вечно всклоко­ченными волосами Джакомо Риццолатти стал ещё одним Колумбом нашего мозга. Именно ему принадлежит открытие «континента» под названием «зеркальные нейроны».

Майкл Газзанига ожидал найти изменения в психике пациентов, переживших комис- суротомию, и действовал целенаправленно. А вот Риццолатти, как и Анохин, наткнулся на своё открытие почти случайно. С другой стороны, как это всегда бывает в науке, эта случайность, конечно, случайной не была.

Работая на протяжении многих лет в Парм- ском университете, Риццолатти занимался весьма скучным делом. Он изучал актив­ность мотонейронов коры головного мозга (мы о них уже говорили, когда обсуждали авто­матизмы письма или вождения автомобиля).

Большинство нейрофизиологов всегда считали эти нейроны «тупыми». Ну и правда, что инте­ресного в нейронах, которые обеспечивают нашу моторную деятельность? Скукотища.

Возможно, Риццолатти и сам так думал, в оче­редной раз устанавливая датчик активности нейрона в моторной коре макаки. Планирова­лось изучать нервные клетки, которые отве­чают за хватательные движения.

Эксперимент был примитивен до невозмож­ности: перед макакой на пол клали орех, а она сто предсказуемо поднимала и съедала. Соот­ветствующий мотонейрон разряжался, датчик срабатывал, и присоединённое к нему устрой- с тво издавало характерное пощёлкивание.

Всё шло как по маслу, пока один из сотрудников лаборатории, занимаясь подготовкой к экспе­рименту, по случайности не уронил орех. Он, надо думать, выругался, наклонился... И в этот момент, ни с того не с сего, раздалось то самое характерное пощёлкивание.

Сотрудник в изумлении поднял глаза и столк­нулся взглядом с макакой, внимательно следя­щей за его действиями из своей клетки.

Так стало понятно, что один и тот же нейрон включается и в тот момент, когда обезьяна с ама поднимает орех, и тогда, когда видит, что орех поднимает кто-то другой. Последу­ющие эксперименты доказали, что это действительно так.

Кроме того, выяснилось, что эти нейроны, получившие название «зеркальных», рассре­доточены по разным участкам коры головного мозга. Даже когда кто-то открывает бутылку с шипучкой, а вы слышите лишь специфиче­ский звук, у вас активизируются те же нейроны, как если бы вы сами открывали эту бутылку.

По зачем природа придумала столь хитрый нейрон? На первый взгляд, он кажется совер­шенно бессмысленной штукой, плюс не ясно, как это работает. С последним, надо сказать, до сих пор разбираются, но вот функция зеркальных нейронов теперь более-менее понятна.

Когда мы имеем дело с «идеальным» (напри­мер, с чем-то, что другой человек думает или чувствует), мы испытываем очевидный де­фицит объективных критериев, которые позволили бы нам проверить состоятельность наших гипотез — чужая голова, как известно, потёмки.

Надо ли вам в та­ком случае раз­мышлять над тем, что этот че­ловек задумал?

С этим «дефицитом» нам и помогают спра­виться зеркальные нейроны. Вот что проис­ходит: другой человек совершает некие действия, а ваш мозг абсолютно автомати­чески мысленно воспроизводит те же самые движения.

Вот он потяну­лся к яблоку, и вы мысленно тоже потяну­лись. Ага,он хо­чет съесть яб-

локо! Подобная догадка, конечно, вряд ли может поразить воображение — нам это кажется вполне естественным. Но именно потому это и кажется естественным, что у нас есть зеркальные нейроны.

Да, не какой-то Святой Дух нашептал нам на ушко соответствующую информацию. Мы знаем о намерении этого человека съесть яблоко, потому что наш мозг мысленно проде­лал то же самое действие и, исходя из своего собственного опыта, сообразил, в чём его цель.

Насколько важно подобное знание? Кажется, ерунда, правда? Но забудьте на время о мизан сцене с яблоком и представьте себе другого человека, который тянется, например, за пистолетом. Да, он тянется, и вы мысленно

тянетесь. Ага! Такая догадка может стоить вам жизни, а это уже серьёзно.

Теперь менее радикальный, но всё-таки важный пример. Другой человек улыбается или, напротив, смотрит на вас пристально, исподлобья, а, может быть, морщится, куксится или играет желваками. Зеркальные нейроны, реагирующие в этот момент, помо­гают вам как бы оказаться на его месте — понять, что он чувствует.

Причём вам даже не нужно строить никаких гипотез: вы сами начинаете чувствовать, что чувствует другой человек. Улыбнитесь — и вы почувствуете, что вам стало чуть веселее, нахмурьтесь — и вы почувствуете внутреннее напряжение, оскальтесь — и оно может достиг­нуть уровня агрессии.

Дело в том, что наши эмоции имеют не только прямую, но и обратную связь с мышцами, которые задействованы в соответствующих мимических актах.

Учёные провели забавный и даже чуточку нелепый эксперимент: одни и те же анекдоты транслировались группе испытуемых, кото­рые держали карандаш в зубах, и группе, где подопытные удерживали его в губах (см. рис. № 8).

В первом случае были, соответственно, напря­жены мышцы, которые мы используем, когда смеёмся, во второй — те, что работают, когда мы плачем. Как вы думаете: какой группе ис­пытуемых эти анекдоты показались в два раза смешнее? Разумеется, первой.

То есть, когда вы напрягаете мышцы лица, вы побуждаете в себе эмоциональные состоя­ния, которые характерны для соответствую­щих переживаний.

Когда же, благодаря зеркальным нейронам, вы мысленно воспроизводите те или иные мышечные движения другого человека, вы действительно начинаете ощущать то, что он чувствует.

Эмоции заразительны, и теперь известно почему.

ПОТЁМКИ АУТИЗМА

Нам кажется, что услышать и понять «чужое сознание» не так уж трудно. Но эта «лёгкость» вчувствования — не более чем иллюзия. В действи­тельности, это сложнейшая психическая операция, и неслучайно мы как следует осваиваем этот навык лишь в подростковом (то есть весьма созна­тельном) возрасте.

Вы, конечно, слышали об аутизме и, наверно, пред­ставляете себе в общих чертах таких больных. Человек, страдающий аутизмом, неплохо ориен­тируется в мире вещей, но в социальном мире он полный профан. И не потому, что он недо­статочно хорошо понимает людей, а потому, что он не понимает, что они живые, то есть чувствующие и думающие существа.

Впрочем, чем «объяснять на пальцах», лучше пока­зать на примере, каковым является диагностический тест, разработанный Саймоном Бароном-Коэном.

Представьте себе двенадцатилетнюю Машу, стра­дающую аутизмом, и её знакомую Свету, которые вместе с экспериментатором находятся в одной комнате.

Света кладёт свою куклу в коробку, стоящую на столе, и выходит. Экспериментатор предлагает Маше достать куклу из коробки и положить её в шкаф рядом с окном.

Маша выполняет задание, после чего эксперимен­татор задаёт ей вопрос: «Машенька, а когда Света вернётся, где она будет искать свою куклу?»

Сейчас стоп. Что, вы думаете, ответит Маша? Если бы Маша была здорова, то она бы, безусловно, сказала: «В коробке на столе» (нормальные дети способны дать такой ответ уже в четыре года).

Но Маша больна, она страдает аутизмом: она не понимает, что Света живёт в своей собственной — Светиной, а не в её — Машиной — субъективной реальности. И поэтому она говорит: «В шкафу у окна».

Если вы дадите себе труд подумать над этим нехитрым опытом, то я почти уверен, что в ка­кой-то момент мурашки побегут у вас по спине...

Маша, вероятно, хорошая девочка, но мы все для неё — ходячие мертвецы, мы думаем не свои мысли, а её — Машины — мысли, мы живём не в своём, а в её — Машином — мире. Мы как та самая кукла из коробки.

Аутизм не предполагает другого сознания, другой точки зрения, другого взгляда. Аутист живёт в мире, где есть только один живой человек — это он сам. Впрочем, и себя-то ему почувствовать непросто, ведь если даже «один шимпанзе — не шимпанзе», что любил повторять выдающийся приматолог Роберт Йеркс, то что уж говорить о человеке, который совсем один.

Неслучайно, ко всему прочему, аутисты бывают весьма агрессивны и могут вести себя «бесчело­вечно». На самом деле, они просто не понимают, что другой человек способен испытывать боль, страдать, мучиться. Они не знают, что он тоже жи­вой. Не знают, потому что их зеркальные нейроны работают не так, как у нормальных людей.

При этом даже шимпанзе умеют обманывать и обладают чем-то наподобие чувства социальной справедливости. Так, если вы проведёте экспе­римент, в котором служащий обезьянника будет на глазах у животного тихой сапой воровать бананы другой обезьяны, то шимпанзе начнёт предприни­мать попытки ввести этого служащего в заблуж­дение. И ещё шимпанзе будет очень радоваться, если с ним случится что-то плохое.

Эта удивительная и крайне важная для вы­живания социальных животных способность думать о сородичах как о субъектах, пресле­дующих свои цели и желания, думающих и чувствующих, обусловлена работой зер­кальных нейронов.

Впрочем, эти нейроны Риццолатти создают лишь базу для понимания «чужих сознаний». Действи­тельное, собственно человеческое понимание других людей, их мотивов и чувств, приходит к нам лишь с возрастом, благодаря долгому врастанию человека в культуру и большому опыту социального взаимодействия.

Но каким образом всё это связано с мышле­нием?.. Дело в том, что оно насквозь соци-

iUIbHO.

Мы не смогли бы мыслить так9 как мы мыслим, если бы не знали языка, а язык — это социальная производная. Он и возник как средство коммуникации между нашими далёкими предками, и обучаемся мы язы­ку тоже благодаря другим людям, а не само­произвольно.

Впрочем, дело не только в этом. Куда важнее другое обстоятельство: наше мышление — это, по сути, создание сложных карт реальности. То есть другими словами: мышление — это формирование «идеальных» представле­ний о чём-то, что происходит в окружа­ющем нас мире.

«Идеальны» они, конечно, не в том смысле, что они прекрасны, а потому, что они явля­ются плодом работы нашего мозга. Это не материальный объект, который можно пощупать или выставить на всеобщее обозре­ние. Ученые ещё называют эти «идеаль­ные» феномены эмерджентным свойством мозга — неким результирующим системным эффектом[15].

А откуда мы вообще знаем о том, что некое «идеальное» существует? Где мы его обнару­живаем? Разумеется, там, где мы и живём — в мире других людей. Все их отношения друг с другом — это что-то такое, что нельзя пощупать (то есть они не материальны как предметы физического мира). Но они очевидно имеют место быть!

Весь наш социальный мир (и именно этим он отличается от социальности других живот­ных, живущих в стаях) — это одна сплошная «идеальность».

Вот что такое, например, брак? Это догово­рённость двух людей о создании семьи, кото­рую зафиксировали некие государственные органы. Но как это воплощено физически? Штампом в паспорте? Записью в каких-то реги­страционных документах? Но это же смешно!

Вот если бы в цепи заковывали брачующихся — это было бы другое дело, что-то физическое, материальное, настоящее. А так — что это? Бумажка?!

Но тут важно другое. Важно, что все заинте­ресованные лица относятся к этой ситуации как к браку. И вот именно это отношение и есть нечто «идеальное»: то, чего нет — но то, что имеет место быть.

Таким образом, брак — это просто идея («идеальное»), и существует он лишь потому, что мы все играем в соответствующую соци­альную игру.

Или вот, например, деньги. Мы все считаем, что деньги реальны. Но вот я даю вам бумажку, на которой написано «миллион рублей», и говорю, что сильно вас облагодетельство­вал. Вы решите, что я над вами издеваюсь, правда? А знаете почему?

Потому что мы верим только в другие бумажки, называемые «деньгами». И существуют «деньги» только потому, что все люди, кто имипользуется, верят в то, что соответствующие бумажки (или циферки в компьютере банка) представляют собой ценность. Эта вера и есть идеальное, в котором мы живём, в данном случае как «экономические субъекты».

И раз уж мы заговорили о цифрах, то что такое число — один, пять или ноль, например? Очевидно же, что такой штуки нигде в физи­ческом мире не существует.

Идеальное, иными словами, стало для нас некой первич­ной реальностью.

Да, есть одно яблоко, один стул и пять чашек, но это наше идеальное представление. Это модель, которую мы создали, чтобы облег-

чить себе жизнь. На самом деле, ко­нечно, цифры — это абсолютная аб­стракция, которой, впрочем, мы до­веряем с той же страстностью, как браку или деньгам.

Живём мы, конечно, в физическом ми­ре, но наше сознание — то есть всё, что мы думаем, чувствуем, переживаем, будучи производным физически существующе­го мозга, — относится к миру «идеаль­ного».

Наш мир — это мир тех самых представлений, моделей реальности, карт реальности, марш­рутов на этих картах.

Если вы думаете о себе не просто как о кожа­ном мешке с костями (что, конечно, тоже правда), но ещё и как о чувствующем, мыс­лящем, испытывающем потребности суще­стве, то вы должны признать, что главным вашим миром является мир «идеальных» представлений.

Хотя, конечно, «идеальными» мы их не считаем. Мы совершенно уверены, что они реальны. И в каком-то смысле это действительно так...

Реальны ли ваши сны? Реальны — вы их видите. Реаль­ны ли ваши отно­шения с родите­лями? Реальны, по­тому что вы в них находитесь. Реа­лен ли ваш аппе­тит, когда вы го­лодны? Реальна ли физическая боль, которую вы испы­тываете? Реальна. Реально ли ваше знание о том, что Земля круглая? Реально. Но вот с точки зрения физики и физического мира—это нечто другое.

Да, ваши модели реальности в определён­ном смысле вполне реальны, но есть ещё и реальность, моделью которой они являются.

И ни одна модель реальности не схватывает всю реальность целиком — всегда что-то остаётся за кадром.

Возможно, правильнее было бы говорить, что вы имеете дело с «субъективной реальностью».

Но сама возможность этой субъективной реальности, её сложность, её содержание и внутренняя структура — это результат нашей социализации. Это следствие тех бесчисленных социальных игр, в которыемы все играем, веря в деньги, брак, числа, отношения, научные знания и т. п.

Так что, если мы хотим понять своё мышле­ние, нам нужно разобраться с тем, как мы строим внутри самих себя эту «субъективную» реальность «идеального».

Социальный организм

Человек — это социальное животное. АРИСТОТЕЛЬ

Сейчас ещё об одном великом научном откры­тии, увенчавшемся появлением на нейрофи­зиологической карте очередного огромного континента. Надо ли говорить, что и оно было сделано «случайно»?

Вообще-то факт, о котором сейчас пойдёт речь, долгое время находился под самым носом у научного сообщества, только вот учёные в упор его не замечали. Известно, что наш мозг, даже когда он находится в состоянии «покоя», ведёт себя чрезвычайно активно. Но чем он занят?..

В 1997 году Гордон Шульман выполнял вполне себе рутинную исследовательскую работу — с помощью фМРТ он исследовал области мозга, которые активизируются, когда чело­век сосредотачивает внимание на выполне­нии какой-то конкретной задачи (например, читает вслух или классифицирует карточки с картинками).

И тут Шульман вдруг заметил, что концен­трация внимания приводит к ослаблению обычного «шума мозга».

Было проведено ещё несколько дополни­тельных исследований, и выяснилось: когда мы сознательно решаем какие-то задачи, наш мозг снижает активность в медиальной префронтальной коре, которая помогает нам понимать других людей, в латераль­ной теменной коре, в коре задней части по­ясной извилины, в энторинальной коре...

И это далеко не полный список!

Вчитайтесь: не повышает активность, а снижает её во всех этих отделах!

То есть, когда вы сосредотачиваете внимание на том, чтобы посчитать в столбик, ваш мозг становится более спокойным, чем в своём обычном — «спокойном» — состоянии. И это выглядело бы полным абсурдом, если бы не одно «но»...

Помните наш разговор о «блуждании» и «умственной жвачке»? Да, дела обстоят именно таким образом: вы сосредотачиваетесь на решении сознательной задачи, а ваш мозг успокаивается, то есть перестаёт бессмыс­ленно «блуждать».

Первая попытка опубликовать результаты данного исследования в научном журнале потерпела полный провал: рецензенты сочли их нелепыми и ошибочными.

Но учёных это не остановило — была прове­дена масса проверочных тестов, и в 2001 году руководитель исследовательской группы Вашингтонского университета в Сент-Луисе Маркус Рейчел сформулировал концепцию, которая получила название теории «дефолт- системы мозга»(default mode network). С тех пор количество научных экспериментов, посвящённых ДСМ-теории, перевалило за десять тысяч.

Посмотрите на рис. № 9. Здесь изображе­ны области коры, отвечающие за работу дефолт-системы мозга (ДСМ). А теперь срав­ните её масштабы с двумя другими важней­шими корковыми сетями:

во-первых, так называемая «сеть выявле­ния значимости» (СВЗ), она обеспечи­вает нам возможность сосредотачиваться на конкретной интеллектуальной задаче,

во-вторых, «центральная исполнительная сеть» (ЦИС), которая отвечает за нашу познавательную функцию — обработку получаемой информации.

Посмотрели? Сравнили? Почувствуйте, как говорится, разницу...

Когда вам кажется, что вы «ни о чём таком не думаете», ваш мозг работает на полную катушку. Причём куда интенсивнее, чем при решении какой-то сознательной задачи! И это несложно заметить, если вы прислушаетесь к своему «внутреннему говорению».

Итак, что мы благодаря этой огромной науч­ной работе знаем теперь о состоянии «покоя» нашего мозга?

Отвечу для начала лаконично, словами самого Маркуса Рейчела: «Предоставленный самому себе, человеческий мозг естественным образом включается в размышления о соци­альных отношениях».

И действительно: если вы под этим углом зрения проанализируете список мыслей, который должны были составить, когда выполняли упражнение по инвентаризации своей «умственной жвачки», то увидите, что ваш мозг постоянно что-то бубнит про ваши отношения с другими людьми:

это какие-то недовыясненные отноше­ния с родственниками, возлюбленными, коллегами, начальниками;

ваше желание повлиять на других людей — их мнения, решения, поведение;

кроме того, это какие-то ваши обяза­тельства, договорённости, ожидания, проекты, которые вы делаете с другими людьми и т. д.

Иногда поток ваших мыслей и вовсе пред­ставляет собой полноценный «внутренний диалог»: вы буквально разговариваете внутри собственной головы с людьми, о которых думаете. И чем более напряжёнными явля­ются ваши отношения с кем-то из этих субъ­ектов, тем более обстоятельными будут и ваши «беседы» с ними (точнее, конечно, с самими собой).

Если вы переживаете расставание с челове­ком, которого когда-то любили, вы можете круглосуточно прокручивать внутри своей головы эту ситуацию: кто и в чём виноват, каковы причины, которые привели к раз­рыву, почему вы всё сделали, что могли, а другая сторона, напротив, совершила кучу ошибок — не поняла, не оценила, не пошла навстречу и т. д.

Конфликт, впрочем, может быть и вовсе микроскопическим, но он иногда способен полностью завладеть вашей дефолт-систе­мой мозга.

Повздорив, например, с продавщицей в мага­зине, вы, возможно, потом всю дорогу будете с ней разговаривать: «Да с какой стати?!

Кто она вообще такая?! Совсем охамела!» и т. д. Она, кстати, в свою очередь, то­же ещё какое-то время поговорит с вами, но уже в своей голове, хо­тя вас и след про­стыл.

С другой стороны, чтобы думать о других людях, вам вовсе не обязательно с ними «разговаривать». Выбирая другу по­дарок, вы думаете о друге. Решая производ­ственную задачу, вы думаете о ваших коллегах, потребителях, руководителе и т. д.

Вызывая такси, вы думаете о водителе. В ресторане — об официантах, поварах, дизай­нерах интерьера и тех, кто сидит за соседним столиком. В магазине — о том, кто произвёлтот или иной продукт, кто его фасовал, засу­нул на верхнюю полку и т. д. Даже одеваясь, вы думаете о том, как вы будете выглядеть в глазах условных X, Y и Z.

Короче говоря, мы постоянно думаем о других людях, и за эту работу, как выясня­ется, отвечает огромный отдел нашего мозга. Точнее даже сказать — множество отделов нашего мозга, вся его объёмная де- фолт-система.

Из этого нам надо сделать два важных вывода:

во-первых, вы думаете всё это, сами того не желая: этот наш мыслительный процесс происходит спонтанно, а не потому что вы решили о чём-то подумать, заняли позу мыслителя и намеренно «задумались»;

во-вторых, вы именно думаете— это насто­ящая интеллектуальная работа: вы анали­зируете соответствующие ситуации, стро­ите модели других людей, придумываете собственные ходы и решения.

Теперь давайте чуть-чуть вернёмся и вспомним о том, как своё «математическое мышление» описывал Анри Пуанкаре.

Понимаете, что речь идёт именно о таком вот процессе — спонтанном, неконтролиру­емом, почти подсознательном? И тут встаёт законный вопрос: а чем мы в такой момент думаем, какой частью своего мозга мы осущест­вляем это, например, «математическое мышление»?

Мы уже анализировали размеры нашего «сервера» и выяснили, что в нём, во-первых, не так много места, а, во-вторых, многие места плотно заняты (например, области сенсор­ной коры, в которой создаётся многомерная модель физического мира, области моторной коры, которая отвечает за наши движения и, кроме того — за «схему тела», центры речи и интерпретации и т. д.).

Да, у нас вроде бы есть лобные доли. Мы же привыкли думать, что мы думаем лобными долями! Но на самом деле лобные доли — это в большей степени наш тормоз, нежели интеллектуальный ресурс.

Внутренние поверхности лобных долей (посмотрите ещё раз на рисунок № 9), их так называемая «медиальная часть», входит в дефолт-систему мозга, и очевидно, что там мышление происходит.

Но значительная часть лобных долей исполь­зуется для того, чтобы мы могли сдерживать свои спонтанные реакции, а вовсе не для мышления как такового (об этом мы подробно поговорим чуть позже).

Даже у мозга Альберта Эйнштейна лобные доли были как у всех — ничего примечатель­ного. Тогда как теменная доля — та самая, что отвечает за пространственное и математиче­ское мышление (и, кстати, входит в дефолт- систему мозга), — была у него крупнее, чем у большинства других людей.

Если нам разрушить лобные доли, мы начнём испытывать трудности с тем, чтобы присту­пить к какому-то делу, а ещё большие — с тем, чтобы его закончить. То есть в машине нашего мозга возникнут проблемы с педалями «газа» и «тормоза» (что очень важно с точки зрения контроля влечений). Но сказать, что мы пере­станем думать, даже если наши лобные доли серьёзно пострадают, нельзя[16].

Короче говоря, мышление — это не просто лобные доли. За мышление отвечает как раз та самая дефолт-система мозга. Та самая, которая эволюционно возникла в нас вовсе не для мышления или познания тайн Вселен­ной и «сокровенной истины», а для жизни в стае!

ТРИ КИТА

Горлышко нашего сознания, как мы уже говорили, чрезвычайно узкое. Мозг на постоянной основе обрабатывает огромные массивы информации, но до сознания «добегает» лишь самая незначи­тельная и ничтожная их часть.

Представьте себе, сколько людей хочет стать знаменитыми артистами и музыкантами, вели­кими режиссёрами и писателями, выдающимися учёными, блистательными бизнесменами и т. д. А скольким это удаётся?

Таковы и отношения нашего мозга с тем,что мы считаем своим «сознанием»: в мозгу про­исходит неисчислимое множество процес­сов, он постоянно что-то просчитывает-про­думывает, а мы вяло осознаём лишь по одной штуке в единицу времени.

Но если за это «первое место» в сознании сража­ются отдельные «вопросы» (вы думаете то об одном, то о другом), то за контроль над целостным мозгом борются нейрофизиологические системы — те самые, о которых мы только что говорили: дефолт- система мозга (ДСМ), сеть выявления значимости (СВЗ) и центральная исполнительная сеть (ЦИС).

По сути, это системы-антагонисты. Это значит, что когда включается одна из них, например, сеть выявления значимости (СВЗ), то другая — например, центральная исполнительная сеть (ЦИС), — тормозится. И наоборот.

Вспомните, как Гордон Шульман обнаружил работу дефолт-системы мозга... Он заметил это переключение!

Когда его испытуемый решал сознательную задачу, у него работала центральная исполнительная сеть (ЦИС), которая отвечает за обработку внешних сигналов и принятие сознательных решений, а общий «шум мозга» (работа дефолт-системы мозга) у него ослабевал.

Когда же на полную катушку включалась дефолт- система мозга (ДСМ), центральная исполнительная сеть (ЦИС) затормаживалась. Вот почему водитель, например, будучи в «блуждании», с большей веро­ятностью не заметит дорожного знака и нарушит правила. Конечно, ведь для этого ему нужно активно обрабатывать внешние сигналы и прини­мать сознательные решения, а эта сеть у него пода­влена включённой дефолт-системой!

В 2007 году ещё один исследователь мозга, профессор Норман Фарб с целой командой учёных из Университета Торонто доказал, что дефолт-система мозга (ДСМ) «спорит» не только с центральной исполнительной се­тью (ЦИС), но и с сетью выявления значимости (СВЗ).

То есть, когда вы переключаетесь на непосред­ственное восприятие — любуетесь закатом, наслаж­даетесь пением птиц, вдыхаете запах цветов, ну или просто медитируете — то контроль над вашим мозгом берёт на себя сеть выявления значимости (СВЗ), а две другие — ЦИС и ДСМ — замолкают[17].

Таким образом, вы можете функционировать в разных режимах мозговой активности:

непосредственного восприятия, интеллекту­альной сосредоточенности или медитации (за это отвечает СВЗ);

познавательной деятельности, оценивая и анализируя внешние стимулы (за это отве­чает ЦИС);

«блуждая» и прокручивая в голове сложные интеллектуальные объекты (за это отве­чает ДСМ).

У наших эволюционных предков эти системы не так разрознены, как у человека. И дело тут прежде всего в языке.

Нас с детства приучали всё называть, поэтому мы быстро перешли от непосредственного восприятия к игре слов. Зачем, спрашивается, вглядываться в окружающую действительность, если можно на всё повесить ярлык, и ты уже знаешь, как тебе быть?

Из-за языковых игр изменилось и наше познание, оно стало совсем другим. Там, где мы раньше ис­кали взаимосвязи между элементами ситу­ации, теперь мы ищем объяснение в своих собственных языковых конструкциях — уста­новках и мнениях, которыми мы всё себе объясняем.

Представьте, что вас пригласили на день рож­дения — вы в первый раз в жизни заходите в квар­тиру, где происходит вечеринка, а из толпы гостей знаете всего пару человек. Что делает ваш мозг?

Включается центральная исполнительная сеть — вы пытаетесь понять: где тут вешалка, надо ли снимать обувь, где кухня, гостиная, туалет (и где у него включается свет), какой у гостей пол и возраст — кто постарше, кто помладше, кто уже пьян в стельку, а кому ещё это только предстоит.

Таким образом, ваш мозг осуществляет массу работы, подбирая нужные ключи к ситуации. И этими ключами являются слова, которыми вы обозначаете те или иные её элементы. Причём как только нужное соответствие определённого элемента ситуации и какого-то слова найдено, вы уже «знаете», как вам следует действовать.

Да, слова удобны, ведь в них спрятаны инструкции: за «столом» сидят, из «чашки» пьют, «выключа­тель» включают, по «полу» ходят, с девушкой/ юношей «флиртуют», старших «уважают» и т. д.

Если мы что-то назвали словом, нам «всё понят­но»: можно моментально выключить познание и действовать на автопилоте по однажды заго­товленным шаблонам.

Только дефолт-система мозга отчаянно сопротив­ляется словам. Дело в том, что интеллектуальные объекты (например, образы других людей), которые она образует, значительно сложнее, чем простой предмет. Назвать такой образ можно, но само по себе это слово ничего вам не скажет, не даст инструкции.

Других людей мы называем именами собствен­ными — Вася, Петя, Маша и т. д. Но о чём эти слова вам говорят? Ничего. Они хороши для того, чтобы человека окликнуть, но не для того, чтобы его понять.

Чтобы упростить себе задачу «понимания» других людей, мы применяем слова-шаблоны общего свойства. Например, мы используем термины — «девушка», «еврей», «программист», «звезда», «холерик», «друг», «обычный парень» и т. д.

Наверное, не надо объяснять, что всех этих «штук» в природе не существует. Нет такой вещи, как, например, «старость», «кавказская националь­ность» или «интеллигентность». Всё это характе­ристики, то есть, по сути, оценочные суждения.

На самом деле, есть конкретные люди определён­ного возраста, есть какие-то внешние особенности конкретных людей, они как-то себя ведут.

Мы же используем шаблоны и клише, чтобы сде­лать другого человека «более понятным», и го­ворим: «Вася — интеллигентный кавказский ста­рик». И вроде бы нам сразу всё с «Васей» понятно.

Мы приписали ему кучу свойств, которые харак­теризуют, как нам кажется, всех стариков, всех кавказцев, всех интеллигентов, а еще «старых интеллигентов», «интеллигентов с Кавказа» и «кавказских стариков»...

Картинка в нашей голове, словно по мановению волшебной палочки, сложилась. Но, хотя нам с «Васей» теперь «всё понятно», он — такой, кто он есть на самом деле, — остался по ту сторону экрана нашего восприятия.

Пользуясь подобными абстракциями, мы можем достигать эффекта «понимания» на сознательном уровне. Но вот наша дефолт-система оказыва­ется в некоторой растерянности: она пытается фиксировать фактическое поведение человека, и оно, конечно, не вписывается в выдуманный, обобщённый образ «интеллигентного кавказского старика» (таковых в природе не бывает, бывают Васи и Пети).

Таким образом, противостояние между сознанием и дефолт-системой мозга очень напоминает ту же драму, что разворачивается в отношениях между «словесным» левым полушарием головного мозга и внеязыковым, но фактологическим правым.

Думать так, как мы теперь думаем, мы научи­лись совсем недавно. Только представьте — письменности, причём предельно примитив­ной, всего каких-то десять тысяч лет! Понятно, что до её возникновения человечество жило в интеллектуальном мраке.

За такой короткий по меркам эволции срок в нашем мозгу просто не могла появиться специальная область, отвечающая за то мышление, которым обладает совре­менный человек и которое отличает нас от других высших приматов.

Значит, мышлению пришлось восполь­зоваться тем инструментарием, который в нём — в нашем мозгу — уже к тому моменту существовал.

Поскольку же всё наше мышление глубоко социально, то не стоит удивляться, что думает в нас именно дефолт-система мозга. Та самая, что, будучи предоставленной сама себе, «есте­ственным образом включается в размышления о социальных отношениях».

Из этого следует неизбежный, но и слегка обескураживающий вывод. Оказывается, что го, насколько сложно мы умеем думать о своих отношениях с другими людьми, настолько же хорошо мы способны думать и обо всём прочем, включая, например, и «математиче­ское мышление».

Конечно, есть кое-какие нюансы, которые мы ещё обсудим, но суть дела именно в этом: матрица построения нами карт любого аспекта реальности создаётся на основе матрицы социальной реальности, которую мы формируем в своём мозгу, пока растём, воспитываемся и реконструируем слож­ные «идеальные» отношения других людей в нашем окружении.

ПСИХОЛОГИЯ ГЕНИАЛЬНОСТИ

«Что такое гений?» — вопрос, признаюсь, не научный. Нет у нас никаких объективных показателей гени­альности. Кого-то человечество признаёт гением, кого-то — нет. А по каким основаниям?.. Они субъек­тивные. То есть — ничего определённого.

Но после того, как в общественном мнении кого-то признают «гением» — хоть Леонардо да Винчи, хоть Пушкина Александра Сергеевича, хоть Циолков­ского, — мы всегда найдём тому доказательства.

Так уж устроены наш мозг и сама наша социаль­ность: мы склонны верить большинству и находить «доказательства» тому, во что это большин­ство верит.

Нам кажется, что гений Леонардо да Винчи безус­ловен и очевиден. Но вплоть до XX века его считали одним из великих художников Возрож­дения, а не величайшим из всех. Правда в том, что «гением» да Винчи стал лишь благодаря счастли­вому стечению обстоятельств.

Его «Мона Лиза» сиротливо висела в Лувре среди множества других работ, и никто не считал её самой красивой картиной на свете. Суперпопу­лярность пришла к ней благодаря краже.

В 1911 году её украл из Лувра итальянский патриот (не вполне, впрочем, адекватный) Винченцо Перуджо. Молодой человек считал, что шедевр да Винчи должен храниться на родине художника. Поэтому он устроился работать в Лувр и при первой же возможности украл «Мона Лизу».

Об этом писали все газеты, судачили в каждом кафе, а когда выяснились мотивы вора — весьма, надо признать, нетривиальные, — то представ­ление о культурной ценности «Мона Лизы» и вовсе взметнулось до небес. Подумать только — Италия не может без этого шедевра!

Не сделай Винченцо этой глупости — возможно, Леонардо так и остался бы для нас всего лишь «одним из»... Но случился такой вот «пиар-ход». Потом художники-хулиганы стали подрисовывать девушке усы, красить её во все цвета радуги, и она превратилась в самый настоящий «поп-идол». А Леонардо, естественно, вошёл в массовое сознание как «наше всё». Вот вам и маркетинг гениальности.

Гениальность и успех — это ещё не синонимы, но если что-то становится очень успешным, то мы предпочитаем считать автора этого «шедевра» «гением». С другой стороны, нельзя отрицать, что выдающиеся люди встречаются. И хотя своему публичному успеху они всегда обязаны удачному стечению обстоятельств, какие-то особенности их психотипа успешности очевидно способствуют.

Мне посчастливилось лично знать многих безу­словно выдающихся людей — учёных, творцов, бизнесменов, политиков. Кого-то из них и при жизни называют гением, к кому-то, впрочем, слава так и не пришла. Но это, как мы уже выяснили, дело случая.

Неслучайно другое: все безусловно выдающиеся люди отличаются удивительной способностью «видеть других людей». В каком-то смысле все они — «социальные маньяки».

Это, впрочем, вовсе не значит, что они всегда видят людей правильно — по-настоящему и насквозь. Нет, иногда они делают это с точностью до наоборот. Часто они видят в других то, чего в них нет и близко. Но важно не это, важно — как они это делают! Вся эта их безумная социальная озабоченность! Последняя, впрочем, проявляется у одарённых людей по-разному.

Кто-то из «гениев» по-настоящему любо­пытен — ему другие люди реально очень инте­ресны, он думает об их отношениях, о том, что стоит за их поступками, чем они мотивированы и т. д. Это, так скажем, «хороший» вариант «социальной озабоченности».

Есть и другие варианты «гениальности», например, параноидный. Такой «гений» постоянно чувствует себя в эпицентре самого настоящего заговора. Он думает о других людях вовсе не потому, что они интересны ему сами по себе, а потому, что ему кажется, что все они что-то в отношении него замышляют — конкурируют с ним, строят козни, ревнуют, завидуют, пытаются украсть его идеи и т. д.

Есть истероидный тип «гениальности».

В данном случае человек озабочен внима­нием — ему важно произвести впечатление на всех и каждого, от любого встречного- поперечного добиться признания, восторгов и обожания. И, конечно, он постоянно думает о других людях, пытаясь произвести на них соответствующее — неизгладимое — впечатление.

Знаменитый американский психолог Абра­хам Маслоу, который целенаправленно изу­чал «гениальность», выделил другой тип «гения» — близкий к своего рода «святос­ти». Это «гении», которые действуют самоот­верженно. Другие люди для них — не средство, а цель. Они готовы отказаться от своего эго, лишь бы другим было лучше.

Но не буду перечислять все возможные вари­анты «гениальности», тем более что многие «гении» пытаются преуспеть и в том, и другом, и в третьем. Так или иначе, есть у них эта осо­бенная черта — чрезвычайная озабоченность другими людьми. Причём огромным количеством других людей. И это неслучайно.

Очевидно, что дефолт-система мозга выдаю­щихся людей и сама по себе обладает огромной мощностью, и используется ими на полную катушку. Именно эта способность — использо­вать мощность своей дефолт-системы, — явля­ется нейрофизиологической основой их интел­лектуальных дарований.

Натренировавшись думать о других людях, об их отношениях друг с другом, они обучили свою дефолт-систему мозга строить сложные образы, сложные системы взаимосвязей. А в мозгу, как известно, все нервные клетки одинаковы, по­этому не важно, каким образом вы научили их связываться в сложные нейронные комплексы.

Если эти паттерны нервных связей возникли, то в последующем вы можете использовать их (подобно компьютерному движку) и для других целей — для создания сложных художественных произведений, головоломных научных теорий, смелых бизнес-решений и амбициозных полити­ческих планов.

Впрочем, «гениальности» таким образом не добиться. Быть признанным «гением» — дело случая. Если общественным массам такого рода «гений» понадобится, то у вас, конечно, есть все шансы — они вас и воспоют, и обожествят. Если же нет, то — нет. Хотя, возможно, это и к лучшему...

Истории и нарративы

Само использование повествовательной организации логически предполагает непреодолимый субъективный фактор. АРТУР ДАНТО

Выдающийся невролог Оливер Сакс как- то сказал: «Каждый из нас живёт в нарративе, и этот нарратив — мы и есть». А что такое нарратив? Если совсем просто, то нарратив — это конкретная история.

Представьте, что вас попросят написать авто­биографию: «Я, такой-то и такой-то, родился тогда-то, в такой-то семье, папа у меня был тем-то, мама — такая-то, в три года я пошёл в детский сад...», ну и так далее.

У вас получится история —■ с главным ге­роем, сюжетными линиями и отдельными событиями, включёнными в единую цепь повествования.

Книги, на которых мы воспитывались, предла­гали нам нарративы, в которых — что важно — был не только сюжет, но и «глубинный смысл», «мораль», а также возможные модели пове­дения для разных ситуаций. Кино, сериалы, художественное творчество, религиозные системы — всё это тоже нарративы.

Вся наша культура, как показали исследования Владимира Яковлевича Проппа, Джеймса Джорджа Фрэзера, Клода Леви-Стросса, Джозефа Кэмпбелла и многих других выда­ющихся исследователей, — это множество связанных друг с другом историй. По сути, это универсальные для разных культур «паттерны смысла».

То есть все народы воспроизводят одни и те же нарративы, в которых меняются лишь персо­нажи и локации, но суть всегда одинакова: борьба добра со злом, честности с несправед­ливостью и т. д. Мы наблюдаем за испытанием и преображением героя, жертвами страшных бедствий, невероятной любовью и божествен­ным (или волшебным) вмешательством.

Понятно, что народы делают это вовсе не благодаря тому самому божественному или волшебному вмешательству, а просто потому, что к какому бы народу вы ни принадлежали, мозг у вас — человеческий.

А в человеческих мозгах неизбежно есть дефолт-система мозга, и, как доказали совре­менные нейрофизиологические исследования, именно она отвечает за связывание отдельных событий в истории — в нарративы.

Мы не можем думать о каком-то событии в отрыве от контекста: от других событий, которые ему предшествовали, и тех, что за ним последовали. Поэтому связывать

факты в истории — это, наверное, не­плохой план. Но давайте подума­ем о том,чем он чреват...

История, которую нам преподавали в школе, — это тоже набор нарра- тивов. И хорошо известно, что, в зависимости от политической ситуации, историю можно легко «переписать»: например, сделать второстепенных героев глав­ными, какие-то события выкинуть, а какие-то, наоборот — выпятить.

В результате — вроде бы об одном и том же рассказываем, но смысл получается разный. То «Великую Октябрьскую Социалистиче­скую Революцию» чествуем, то «больше­вистский переворот» проклинаем.

Так государства создают «идеологическую основу» для своего настоящего. Но то же самое делаем и мы с вами, переписывая собственную — личную — историю для нужд конкретной ситуации.

Да, у нас есть множество историй о себе:

одну мы рассказываем незнакомым людям, другую бережём для близких друзей, третью- доверяем родителям, четвёртую — вторым половинам, пятую — психотерапевту, и так далее.

Эти истории сильно отличаются друг от друга. Но можно ли сказать, что в каком-то случае вы врёте, а в каком-то — говорите правду? Вряд ли. Когда наш мозг сочиняет очередную историю про нас, мы слышим её как бы идущей «изнутри» и, конечно, верим в неё.

Истории, которые нам рассказывают другие люди, буквально на подсознательном уровне вызывают в нас чувство доверия. Знаете почему? Просто потому, что, если некие факты складываются в историю, мы видим в ней «смысл».

А как только мы поймали, ухватили «смысл», срабатывает дефолт-система нашего мозга — уже содержащийся в ней «классический» нарратив подходит к новым фактам как ключ к замку. Мы заливаем в старые меха новое вино.

Вы когда-нибудь замечали, насколько часто люди, которым мы рассказываем какую-то историю, вдруг начинают перебивать нас и говорить: «О, у меня тоже такое было!». Да, конечно «было», ведь все наши истории одина­ковы — главный герой, последовательность событий, завязка, развитие, кульминация.

Мы узнаём соответствующий смысловой паттерн, а дефолт-система нашего мозга разворачивает на его основе целый спектакль, который мы буквально видим «внутренним взором» внутри собственной головы.

Причём иногда вы испытываете недоуме­ние — вам кажется, что вы рассказывали «об одном», а ваш собеседник вдруг загово­рил почему-то о чём-то «другом». Как такое может быть?

Дело в том, что вы пытались сообщить ему «смысл» своей истории, а его дефолт-система сложила изложенные факты, иначе и у него получилась другая история, с другим «смыс­лом». Вроде бы и «по мотивам», но совсем другое.

Наши собеседники не слышат, что проис­ходит у нас в голове, а мы не знаем, что происходит в их головах (хотя, как правило, и не замечаем своего незнания). Поэтому вам может казаться, что вы «всё так ясно и понятно изложили» (вы же видите свой «смысл»!), а вас не поняли и увидели в вашем рассказе другой «смысл».

Странно это? Нет, не странно. Чтобы что-то «понять» (испытать иллюзию понимания),нам нужно просто увидеть историю в своей голове. Но какую историю мы «видим» — ту, что нам рассказывают, или ту, которую пред­лагает нам наша дефолт-система мозга?

Все они схожи по структуре: завязка, развитие, финал — а вот конфигурировать элементы рассказа можно по-разному, что зачастую меняет сущностный смысл истории.

В общем, удивляться тут нечему: у нас одина­ковые мозги, и то, как они складывают события в рамках некого повествования, — это универсальная вещь.

По крайней мере, дефолт^система мозга устро­ена у нас у всех по одному и тому же прин­ципу — она великий сказочник, распознающий и раз за разом производящий одни и те же нарративы.

Но структура истории и содержание исто­рии — это не одно и то же.

Например, многие врачебные анекдоты («чёрный медицинский юмор») кажутся нам смешными, хотя речь в них идёт о печальных

или неприятных вещах: «В конце рабочего дня врач заходит в палату и говорит: "Това­рищи пациенты, всем — до завтра! Впрочем, нет... А вы, Иванов, про­щайте!"». По-своему, забавно. Но теперь пред­ставьте, что это происходит на самом деле, и вам уже совсем не весело. Так что переста­новка мест слагаемых в данном случае сильно влияет на результат.

И по-другому у нас просто не получается — за что ни возьмись, у нас тут же возника­ет в голове история. Мы увидим в ней какой-то «смысл» — или анекдотичный, или трагический, или ещё какой-то — на своё усмотрение.

Нарратив — это не просто набор взаимосвя­занных событий, выраженных в последова­тельности слов или образов, а сам тот способ, которым мы организуем наши знания об окру­жающем нас мире.

Способ, впрочем, далеко не идеальный, потому что любая история подгоняет факты под себя, а не исследует их.

Наш мозг собирает свои бесчисленные ис­тории — о жизни, о нас самих, о других лю­дях — тенденциозно. Он жаден до связности, до понятности, до определённости. А вот до­стоверность, к сожалению, интересует его в последнюю очередь.

То есть о чём бы мы ни думали, мы всегда выдумываем какую-то историю, которая — уже сама по себе — и рассказывает нам, как её надо понимать. И где тут здравый смысл? Нет его.

Но зато у нас есть «инструкция к пониманию происходящего»: тут плакать, а тут — смеяться. Судя по всему, именно необходимость таких инструкций и заставила наш мозг научиться создавать нарративы.

Каждый человек, которого мы знаем, — это история, которую мы рассказываем самим себе о нём. Даже мы сами, наше хвалёное личностное «я» — это такая история.

В состоянии «блуждания» вы выхватыва­ете в лучшем случае лишь десятисекундные фрагменты этих историй, а не всю историю целиком (мы вообще не видим свои истории целиком, иначе мы бы столкнулись с массой противоречий).

Но то, что вы за эти десять секунд понимаете смысл того, о чём подумали, означает, что это фрагмент уже изначально известной и понят­ной вам истории.

Теперь, внимание, проверочный вопрос... При каком психическом заболевании мозг человека производит самые бедные истории? Правильно, при аутизме. А при каком самые богатые, яркие и фантастические (по крайней мере, до недавнего времени)? Так точно, при шизофрении.

Теперь нам нетрудно предположить, какие результаты получили учёные, которые иссле­довали пациентов с аутизмом и шизофренией с помощью фМРТ...

Да, всё так: у шизофреников, чей мозг про­изводит бред и галлюцинации, дефолт- система мозга разогнана до предела, а у аутистов, которые вообще не могут свя­зать информацию о событиях окружаю­щего мира в единую историю, она едва теплится.

Таким образом, то, как мы воспринимаем мир, а ещё точнее — то, что мы думаем о мире — создано ни чем иным, как стараниями нашей дефолт-системы мозга.

НАРРАТИВ И КОНТЕКСТ

Мы любим больше всего то, из чего извлекаем наибольшую эмоциональную выгоду. Предмет нашей любви, таким образом, удовлетворяет какую-то нашу самую существенную потребность, решает какую-то самую большую нашу проблему.

Приглядитесь внимательно к тому, что вы любите, посмотрите на подноготную этой люб­ви—и вы узнаете, из-за чего вы страдаете боль­ше всего.

Так почему же мы так любим истории?..

Ответ на самом деле прост: хаос. Мир, в котором мы живём, чрезвычайно сложен. Это касается абсо­лютно всего: устройства мироздания и внутреннего мира других людей, нашей собственной жизни и непредсказуемости будущего.

Всё, с чем мы имеем дело — это нечто сложное, непонятное, противоречивое, многоаспектное, многофакторное и т. д., и т. п. Вам так не кажется?.. И это неудивительно, потому что в ситуации неопре­деленности наш мозг впадает в панику.

Он жаждет «ясности» и «понятности» больше всего на свете. Именно поэтому мы страдаем «иллю­зией понимания» и ужасно не любим сталкиваться с противоречиями; не хотим, чтобы наши представ­ления о мире кто-то нарушал — спорил с нами, был нами недоволен, имел другую точку зрения и т. д.

Мы хотим иметь стройную картину мира, а ис­тории — это то, что даёт нам эту картину. Причём эти истории возникают на всех уровнях нашей психической организации. Посмотрите на рис. № 10.

Понаблюдайте за тем, как играет с вами ваш мозг, когда вы смотрите на рисунок, расположенный

слева. Очевидно, что по горизонтали расположен ряд из трёх цифр 12,13 и 14. Однако по вертикали мы видим столбец из трёх букв — А, В и С. Как такое может быть? Очень просто: у нас в голове есть «истории» — про порядок цифр и про после­довательность букв в алфавите.

Так что же за штука находится в центре: 13 или В? Посмотрите на «это», стараясь не думать о том, буква это или цифра. Странное ощущение, правда? Да, это не то и не другое. А как мы будем воспри­нимать эту штуку, зависит от контекста, который задаёт та или иная история — о цифрах или о буквах.

Справа расположена другая картинка — это знаменитый «воображаемый треугольник» Гаэтано Канижа. Согласитесь: трудно, глядя на эту картинку, отрицать наличие в ней большого белого треуголь­ника... Хотя, конечно, его здесь нет, это только иллюзия восприятия. То, что изображено здесь на самом деле — это много разных, сложных по форме объектов.

Когда наш мозг видит что-то подобное, он, хотим мы этого или нет, собирает элементы ситуации в некий образ, в некую «историю», которую мы знаем как бы заранее.

То есть всякий раз, когда вы сталкиваетесь с набором каких-то фактов, вы «надеваете» на них известную вам историю — про буквы, цифры, фигуры, любовь, родину, ответственность, профес­сиональный долг, мораль и т. д.

Отсюда понятно, что мы заложники уже суще­ствующих в нас «историй». Можете называть их как угодно — «тенденциозностью воспри­ятия», «предрассудками», «невротическими комплексами». Сути дела это не меняет — они нас слепят.

И чем старше вы становитесь, тем больше у вас «историй» на все случаи жизни. Тем они для вас более «верные» и «подтверждённые», потому что вы их встречали уже множество раз (точнее — множество раз повторяли один и тот же трюк).

Мозг сначала приучается ездить по одним и тем же траекториям, активизировать одни и те же нейронные комплексы, а потом делает это на раз-два.

Мы не можем увидеть факты сами по себе, как они есть. Своё значение они обретают для нас только через отношения с какими-то другими фактами. До тех пор, пока мы не видим «истории», мы смотрим в пустоту.

Причём «истории» не только искажают факты (например, выдают В за 13 или наоборот), но и доду­мывают их (дорисовывают несуществующий тре­угольник), а также игнорируют те, которые очевидно имеют место быть (как множество сложных фигур в «воображаемом треугольнике» Канижа).

Люди в голове

Обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства. КАРЛ МАРКС

Каждый из нас живёт в своей стае. Но немно­гие осознают, что вся эта стая живёт внутри нашей собственной головы.

Люди, с которыми мы общаемся, конечно, реальны (если это только не сотрудники ЦРУ, с которыми мы, подобно Джону Нэшу, встре­чаемся в своём гараже). Но разве вы взаимо­действуете с ними как с физическими пред­метами? Нет, они для вас в первую очередь истории.

Каждый человек, которого вы знаете, — это история: набор каких-то фактов, объеди­нённых общим нарративом. Если вас спро­сить про вашего друга, вторую половину, коллегу или начальника, вы тут же начнёте рассказывать историю. Более того, в вашей голове прокрутится целый фильм про этого человека!

А кто сценарист, режиссёр, оператор, продю­сер и, вдобавок, промоутер этого фильма? Дефолт-система нашего мозга. Она генерит эти киноленты постоянно и в большом коли­честве. Это, можно сказать, наш собственный нейро-Голливуд (собственный, потому что другие люди «видят» в своей голове другие фильмы про этого же самого человека).

Впрочем, «в прокате» одновременно может быть только ограниченное число таких «филь­мов». Наша дефолт-система не резиновая, она рассчитана ровно на то количество «людей», с которыми мы эволюционно предназначены создавать стаю.

Если их оказывается больше, то дефолтсистема просто архивирует неактуальных персонажей. Поэтому встречаясь с ними, вы какое-то время натужно шарите в своём мозгу в поисках необ­ходимой информации — кто он, что у вас с ним было, что вы о нём знаете и т. д. Хотя, возможно, когда-то этот человек был вашим близким или даже возлюбленным...

Иными словами, наша виртуальная стая огра­ничена в объёме. Каков этот объём? На этот вопрос ответил блистательный оксфордский профессор, антрополог Робин Данбар.

Он исследовал относительный объём коры головного мозга 38 видов обезьян и сравнил его с численностью групп, которые эти животные образуют в естественных условиях.

Выяснилось, что здесь действует строгая математическая закономерность: чем больше объёмы коры мозга у конкретного вида приматов, тем ббльшие по количеству участ­ников социальные группы они создают.

Поскольку мы с вами сами являемся обезья­нами, то эта математическая закономерность очевидно действует и в нашем случае.

Таким образом, выяснилось, что наши с вами мозги рассчитаны на стаю размерами от 150 до 230 особей (по имени исследователя это число и получило название «число Данбара»).

В последующем, эти расчётные данные Робина Данбара были многократно подтверждены самыми разными способами. Например, психо­логи изучили количество людей, о которых мы с вами вспоминаем непроизвольно и более- менее регулярно. Оказалось, что цифры совпа­дают с «числом Данбара».

Причём, хотя количество мест в нашей стае неизменно, примерно каждые пять лет поло­вина людей, «живущих в нашей голове», заме­няется на новичков — о ком-то мы забываем (сдаем их «личные дела» в архив), а кто-то, наоборот, в нашу дефолт-мозговую стаю включается.

Это, кстати, очень похоже на ротацию кадров в стаях других приматов — там регулярно кто-то откалывается от основной группы, а какие-то небольшие группы чужаков, наобо­рот, присоединяются.

Антропологи, занимающиеся исследованием поселений древних людей, а также суще­ствующих сейчас примитивных народов, в свою очередь, пришли к выводу, что «число Данбара» — это их потолок.

Когда численность племени доходит до двух­сот особей, оно неизбежно разделяется на две группы, которые, как правило, начинают тут же враждовать друг с другом.

Таким образом, в нашем мозгу действует естественное ограничение на количество историй про «других людей» — 150-230.

А вот «толпу» больших размеров мы в себе буквально нейрофизиологически выдержать не можем.

Поскольку же собственно думающей частью нашего мозга является именно его дефолт- система, то таким образом мы понимаем и её примерную интеллектуальную мощность — количество сложных интеллектуальных объектов, которые эта структура способна создавать, когда вы занимаетесь (как Анри Пуанкаре, например) тем или иным вопросом.

СТРУКТУРА ДЕФОЛТ-СИСТЕМЫ МОЗГА

Чуть позже мы поговорим о том, какие выгоды сулит нам на практике это знание об устройстве нашей дефолт-системы. Именно ей мы обязаны мощно­стью своего мышления, и было бы крайне недаль­новидно, зная об этом, этим не воспользоваться.

Сейчас же нам нужно свою дефолт-систему просто проинвентаризировать. Дело в том, что разброс «числа Данбара», как вы могли заметить, доста­точно велик — от 150 до 230 «других людей» (сложных интеллектуальных объектов). Так каково же это число в вашем случае?

Для выполнения задания вам понадобится два стандартных блока стикеров (обычно они по сто штук каждый) и два дня исследователь­ской работы.

В реальности вам понадобится, конечно, не 48 часов, а лишь столько времени, сколько вам нужно, чтобы записать две сотни имён. Однако же иссле­довать свою дефолт-систему вам действительно надо дня два.

Итак, как только ваш мозг отправляется в «блуж­дание», вы начинаете думать о своих родствен­никах, друзьях и знакомых. Держите стикеры при себе, а застав себя «блуждающим», тут же фиксируйте имя соответствующих персонажей на стикере — по одному человеку на штуку.

Если вы будете внимательно отслеживать свои «блуждания» в течение двух дней, вы обнаружите свою, так скажем, дефолт-мозговую стаю — людей, о которых вы думаете ненамеренно, не специально и более-менее регулярно.

Начните с того, что сядьте и выпишите всех «оче­видных» персонажей — людей, о которых вы, без всякого сомнения, думаете регулярно (на каждого человека отдельный стикер).

Например, если у вас есть супруг или просто любимый человек, то вы, конечно, думаете о нём каждый божий день. Так что он получает свой стикер, но и не только он, потому что вы регулярно думаете о ком-то из его родственников (потому что он, например, на них ориентируется), о его друзьях (потому что он к ним прислушивается и они на него «влияют»), о его коллегах (потому что они его бесят), о его начальнике (потому что он его боится) и т. д. Каждому по стикеру.

Если у вас, в свою очередь, тоже есть начальник, то вы, вероятно, регулярно думаете и о нём тоже (ему — стикер), и о ваших коллегах по работе (им — отдельные стикеры), и о «сложных клиентах» (им тоже — стикеры, если вы о них вынужденно вспоми­наете вне непосредственной работы с ними) и т. д. При этом вы, скорее всего, также автоматически думаете и о тех людях, с которыми связаны ваши коллеги, клиенты, начальник.

Вполне возможно, что вы этих «связанных» людей даже в глаза не видели, но знаете об их существо­вании и раздумываете о том, какое влияние они могут оказывать на тех, с кем вы имеете дело. Например, почему начальник зол? Видимо, думаете вы, у него конфликты с женой. Почему у коллеги плохое настроение? У неё мама болеет, и т. д.

Всегда помните об этом нюансе: когда вы думаете о других людях, в этих ваших мыслях, как правило, присутствуют какие-то дополнительные персо­нажи. Вы можете не знать их лично, но будете о них вспоминать, потому что, как вы знаете, они важны для тех людей, с кем вы общаетесь непосредственно.

То есть уже на первом, предварительном этапе у вас получится достаточно внушительный список персонажей. Остальных вам действительно придётся выискивать в своих «блужданиях».

Например, вы регулярно вспоминаете кого-то из ваших друзей, с которым вы давно не виделись: собира­лись, но всё как-то не получается. Ему — стикер. Если вы думаете, что он не звонит вам, потому что у него много дел — что-то с его второй половиной, с начальником на работе и т. д., — вам придётся и их тоже учесть (каждому по стикеру).

Да, часть «людей», которые «живут» в нашей голове (потому что вы по каким-то причинам доста­точно часто о них вспоминаете), вам на самом деле неизвестны: вы не знаете их имён, возможно, даже не представляете, как они выглядят. Но если они непосредственным образом влияют на ваших близких, то очевидно, что они относятся к вашей стае. Так что им тоже положен стикер (на нём можете написать «жена начальника» или «подруга сестры»).

Что вам нужно ещё знать?

Во-первых, кто-то из героев ваших «блуж­даний» может оказаться для вас самым насто­ящим сюрпризом. Так бывает, что человек, с которым вас вроде бы ничего «особенного» не связывает, западает вам в голову, и вы то и дело о нём почему-то вспоминаете.

Это может быть хоть дворник вашего ТСЖ, хоть врач из поликлиники, хоть коллега из соседне­го отдела. Мы не знаем, почему ваш мозг решил вклю­чить его в свою стаю, но, если мозг это сделал, — стикер.

Во-вторых, какая-то часть вашей стаи может оказаться совсем виртуальной. Допустим, например, что вы фанатеете от какой-то музы­кальной группы. Её лидер, если вы время от времени думаете о нём как о человеке (а не просто о том, что какая-то его песня вам нравится), — член вашей стаи.

Места в вашей дефолт-системе могут занять и какие-то видеоблогеры, друзья из социальной сети или «лидеры мнений», к которым вы прислу­шиваетесь. Если вы думаете о них как о людях, а не просто о том, о чём они рассказывают, значит, они тоже в вашей стае.

И третий нюанс: люди в нашей голове, как правило, не живут поодиночке. Если вы знаете кого-то, то этот кто-то обязательно рассказывает вам про кого-то ещё. Если вы этого «кого-то ещё» запомнили и он регулярно всплывает в вашей памяти, он тоже отдельный персонаж вашей стаи. Имеет право на стикер.

Итак, за два дня наблюдений за своими «блужда­ниями» вы создадите более-менее полный список вашей актуальной стаи. Пересчитав его, вы узнаете примерную мощность вашего интеллектуального аппарата, который и думает, когда вы действи­тельно думаете (хотя, возможно, и не вполне это осознаёте).

Теперь будет неплохо, если вы сядете за боль­шой стол и разберёте свои стикеры на груп­пы (кучки). Только, пожалуйста, не действуйте формально: мол, эти вот с работы, это — домашние, а это друзья по онлайн-общению.

Нет, есть конкретные люди, про которых вы думаете регулярно и в разных ситуациях, — это, можно сказать, персонажи первого порядка. А есть люди, о которых вы думаете, потому что они связаны с персонажами первого порядка (и если бы не эти персонажи первого порядка, то вы бы о них — персонажах второго порядка — и не думали вовсе).

Если вы более-менее похожи на большинство других людей, то больших групп у вас получится пять-шесть (до десяти), а максимальная группа не будет превышать двадцати — двадцати пяти человек. Ну и плюс несколько совсем небольших групп по два-три человека и вообще отдельные персонажи.

Зафиксируйте полученные результаты. Вы можете перенести схему на большой лист бумаги, можете сфотографировать получившуюся конфигурацию стикеров на телефон — как вам удобно. Эта карта нам понадобится, когда мы будем работать над увеличением эффективности нашего мышления.

Забегая чуть вперёд, скажу: большие группы — это максимально сложные интеллектуаль­ные объекты, которые самопроизвольно со­бирает ваш мозг. Так что, когда вы решаете ка­кую-то интеллектуальную задачу, у вас есть ровно такое количество сот для заполнения их необхо­димыми данными. Именно таким образом дефолт- система нашего мозга задаёт мощность нашего с вами мышления.

«Другие люди», которые «живут» в нашей голове, эти сложные интеллектуальные конструкции — это и нарратив (про каждого из них вы можете рассказать связную исто­рию), но ещё и множество других фактов, которые вам об этих людях тоже известны.

Однако после того, как вы придумали про своего знакомого некую историю (создали соответствующий нарратив), эти «другие факты», которые в неё не вписались, ваш мозг уводит в тень и затем просто игнорирует.

Думаю, вы часто сталкивались с ситуацией: когда-то сказали кому-то из ваших близких что-то важное о себе, о своих переживаниях, а он словно бы пропустил это мимо ушей. Вас это может, наверное, обижать.

Но обижаться бессмысленно — просто то, что вы о себе рассказываете, не вяжется с его пред­ставлением о вас, не встраивается в соответству­ющий нарратив, а потому он просто не видит ни важности, ни ценности этой информации.

Нарратив, как мы уже выяснили, служит нам д ля создания «иллюзии понимания». Его задача не в том, чтобы дать объективную оценку

деиствитель- нсти, а толь- ко в том, чтобы уловить «суть» и создать на ба­зе этого «об­щего поним­ания» конкрет­ную инструк-

цию для частных случаев.

После того, как вы как-то определили для себя того или иного человека—мол, он такой-то и такой-то, любит то-то, ума нет, и повесили на него соответ­ствующий «ярлык», ваша жизнь упрощается.

Вы можете думать о нём «вскользь»: у вас теперь есть некий свод правил—как вам следует себя с ним вести, что от него ждать, чего не ждать и т. д., — и ваш мозг позволяет себе расслабиться.

Экономика должна быть экономной, поэтому логику, которой пользуется наш мозг, понять можно — он хочет всё свернуть до ясных и понятных инструкций.

11оэтому-то мы и тяготеем к формированию стереотипов, причём не только в собственном поведении, но и в отношении других людей. При этом множество фактов, которые в наш нарратив не вписываются, перестают нас интересовать.

Конечно, это лишает нас определённой адекватности, а мы сами становимся залож­никами ошибочных шаблонов восприятия. Но зато наша функциональность повыша­ется — мы можем запустить себе в голову боль­шее количество интеллектуальных объектов меньшей сложности.

Жизнь же сейчас такая, что всё на бегу, нако­ротке, фрагментарно и неглубоко, так что эта функциональность всё больше и больше в чести.

Качество мышления от этого, конечно, стра­дает: подробный и серьёзный анализ подме­няется «личными мнениями», размышле­ние — плоскими советами, а сами отношения и вовсе превращаются в какой-то словесный пинг-понг.

Жизнь в стае

Недостающее звено между животными и настоящим человеком — это, по всей видимости, мы и есть. КОНРАД ЛОРЕНЦ

Теперь давайте задумаемся: зачем и в каком качестве нашим эволюционным предкам пона­добилась «дефолт-система мозга»?

Как я уже писал в «Красной таблетке», важ­нейшим инстинктом выживания стайных животных является инстинкт самосохра­нения группы (или, как его ещё называют, иерархический инстинкт), тесно связанный с индивидуальным инстинктом самосохра­нения и половым инстинктом.

Стайные животные чрезвычайно зависят от своей группы. Вся их жизнь протекает внутри большого коллектива разной степени родства. Стая совместно защищается, охо­тится, общими усилиями воспитывает детё­нышей и т. д. Кроме того, они постоянно решают внутренние конфликты.

Иерархия, которая устанавливается в стае, нужна как раз для минимизации конфликтов. Когда все в группе понимают, кто сильнее, нет необходимости постоянно выяснять:«кто здесь главный?» А это основная причина конфликтов, потому что «главным» быть выгодно.

Чем выше в иерархии стаи стоит особь, тем большее, так сказать, ей дозволено — и право первого при разделе добычи, и удобное место у водопоя, и большая сексуальная свобода. И каждый должен своё место в группе понимать, иначе, если нарушить эти непи­саные правила, можно сильно пострадать.

Но эволюция приучила нас быть вниматель­ными друг к другу и по иной причине. Это вопрос «вклада в общее дело». Приматы, например, хорошо понимают, какие члены группы работают, так сказать, на её благо, а какие халявят, то есть на кого можно рассчи­тывать, а на кого нельзя.

Доходит до смешного: каждая обезьяна считает, сколько времени другая обезьяна её вычёсывала, и при разделе пищи она эти факторы учитывает: вычёсывал как следует — получи свою долю, мало вычёсывал — получи меньше, не вычёсывал вовсе — ничего и не получишь.

Как говорит Франс де Вааль, взаимного «груминга без цели» у обезьян не суще­ствует. То есть, если одна обезьяна вычёсы­вает другую, она делает это не потому, что «проголодалась» и хочет поживиться чужими блохами, а только и исключительно потому, что она решает таким образом какую-то задачу социальной адаптации.

С помощью взаимного груминга приматы выстраивают отношения с другими членами стаи, создают самые настоящие коалиции и альянсы внутри её сложной иерархии, заглаживают свою вину друг перед другом, зарабатывают лояльность и покровитель­ство. В общем, это тот «пряник», который в обезьяньем сообществе дополняет «кнут» физической силы.

Причём эти «пряники», как я уже сказал, постоянно подсчитываются и пересчитыва- ются. Но как обезьяны это делают? Очевидно, что в математике они вряд ли сильны, то есть должны существовать какие-то другие меха­низмы измерения. Но какие?..

Да, это как раз та самая дефолт-система мозга. По сути, все эти вычёсывания, обмен едой и «поддержка на дипломатическом банкете» становятся частью того интеллектуального объекта, которым в обезьяньей голове явля­ются другие представители её группы.

То есть стайные животные не просто шата­ются толпой по джунглям, они находятся в постоянном взаимодействии и держат каждого участника группы в своей голове. На каждого там как бы заведена специ­альная карточка, «личное дело». И эта «карточка» — это отдельный интеллектуаль­ный объект, то есть сложный нейрофизио­логический комплекс (паттерн), состоящий из множества компонентов.

Так что области коры, отвечающие за эту работу и располагающиеся максимально близко к подкорковым структурам19, просто не могли быть «дефолтными» у наших предков. Наоборот, они были главными и ведущими.

Впрочем, и у современного человека, как мы уже выяснили, с неврологической точки зрения работу дефолт-системы нельзя назвать «покоем». Наши бесконечные размышления о других людях, вся эта «умственная жвачка» — крайне энергозатратный процесс, и очевидно, что это неслучайно.

ПРАВО СИЛЫ

Выжить в одиночку стайному животному крайне непросто, что и побуждает его адаптироваться к своей социальной среде. Но это вовсе не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Даже в нашем — человеческом — мире мы постоянно наблюдаем борьбу амбиций и личный эгоизм. Никто из нас ничего не делает «просто так» — за каждым нашим действием скрывается какая-то «личная заинтересованность».

То есть даже в нашем «культурном мире» каждый движим собственным интересом. Да, благодаря господствующим порядкам, установлениям, нормам и правилам нам удаётся избегать многих конфликтов. Но не всех. А представьте, что в обще­стве вообще нет никаких «прописных норм»...

Если мы внимательно приглядимся к тому, что происходит, например, в стаях гиен, львов и крупных приматов, то увидим, что порядки там царят, мягко говоря, отнюдь не самые гуманные. Точнее сказать, там действует абсолютное право силы, полный контроль старшего над младшим.

Новый глава львиного прайда, изгнав предыдущего «короля», уничтожает весь его приплод. Альфа- самка гиены не позволяет другим самкам своей своры иметь сексуальные отношения с самцами, а если какая-то из сук всё-таки забеременеет и родит, то все её щенки будут убиты.

Впрочем, это лишь одна из зарисовок, которая, впро­чем, неплохо иллюстрирует общий уровень аг­рессии и напряжённости в животных сообществах. Нечто подобное случается и в стаях крупных при­матов.

Если же вы думаете, что человеческие стаи чем- то отличаются, предлагаю сильно не обнадёжи­ваться. О чём свидетельствуют исследования ан­тропологов, которые ещё успели застать множе­ство примитивных человеческих сообществ в их первозданном, так сказать, виде[18].

Честно говоря, когда знакомишься с этими рабо­тами и путевыми книгами, оторопь берёт: убий­ства, кровная месть, бесконечная сексуальная агрессия, каннибализм, постоянные междо­усобные войны. И везде одно и то же — в Африке, в Северной и Южной Америке, на островах Океании.

«Войны, — писал Н.Н. Миклухо-Маклай, наблюдая за жизнью первобытных общин на Новой Гвинее, — очень часты на архипелаге, и самые ничтожные причины считаются достаточными для ведения их. Эти войны больше похожи на экспедиции для добы­вания голов и, кажется, даже преимущественно ведутся для этих целей».

Все мы живём в мифах, созданных Фенимором Купером и другими литераторами, рисующими «культурный» облик дикарей. Но подлинная жизнь в этих сообществах была иной. Как писал Эванс- Причард, «дубина и копьё — вот что санкционирует право» у примитивных народов.

Однако «личное дело», которое шимпанзе заводит на другого соплеменника в своей дефолт-системе — это не то же самое, что и «другие люди» в наших головах. Области мозга мы используем для этих целей одни и те же, но по-разному.

В обоих случаях речь идёт о социальной реаль­ности, но...

одно дело — существовать в мире себе подобных, ориентируясь лишь на непо­средственные раздражители и фиксируя их (анализируя, например, невербальное поведение других особей);

другое — используя языковые средства (то есть знаки, которые обозначают для меня что-то, что я сейчас не восприни­маю), создавать по поводу каждого «исто­рии» (нарративы»).

Современная организация общества, где пода­вляющее большинство людей следуют набору правил и чтят закон, позволяет нам рассла­биться: мы почти не рискуем оказаться в ситуации, угрожающей нашей жизни.

Неприятности возможны, но всё ведь позна­ётся в сравнении. И в сравнении с жизнью в мире животных и дикарей, мы очень неплохо и, главное, безопасно устроились. Наши эволюционные предки такого «удоволь­ствия» были лишены.

Животные, неспособные думать о своих сородичах абстрактно (используя языковые средства) и соблюдать столь же «абстракт­ные» нормы морали, вынуждены постоянно удерживать социальную ситуацию в поле своего активного внимания. Если животное «зазевается», «уйдёт в себя», «замечтается», то ему несдобровать.

Это мы можем позволить себе «поблуждать» и, валяясь на диване, предаваться размыш­лениям о несовершенстве человеческой натуры, бренности жизни и бессмысленностисуществования. Для диких животных их «социальная ситуация» — это вопрос жизни и смерти.

Вожак пошёл туда — рядовому члену стаи лучше передвинуться отсюда, альфа-самка поела и заинтересовалась окружением — надо ретироваться, субдоминантные самцы начали драку — важно понять, чем дело кончится. Приволокли добычу — срочно думай, с какого конца лучше подойти, чтобы со старшим по званию траекторией не пересечься. И так далее, и тому подобное... Постоянно.

Причём, всю эту оценку социаль­ной ситуации жи­вотные провдят на автомате, на автоплоте — при­мерно так же, как и мы. Мы же «блуж­даем» совершенно неосознанно, это автома­тически в нас включается.

Но разница есть: другие животные удер­живают в поле своей «мысли» реальных персонажей (посчитанных), а мы же — придуманных, оторванных от реальности, абстрактные нарративы.

Наши «другие люди» ходят в нашей дефолт- системе в каком-то смысле по нашему соб­ственному велению. Не то чтобы мы этого действительно хотели и их двигали, но так оно само собой получается.

Например, вам предстоит встреча с коллегой, и он (точнее его образ) начинает «ходить» в вашей голове — вы о нём вспоминаете,думаете, где он находится, о чём вы с ним договаривались, почему задерживается или, наоборот, как отреагирует, если вы опоздаете.

Мы оторвались от реальности, сделали её копию в своей голове и взаимодействуем уже с ней, а не с тем, что происходит на самом деле. Да, это приводит к ошибкам, но в условиях «культуры» это не так опасно.

Если вы неправильно просчитаете намерения другого зверя в дикой природе, вы, скорее всего, сильно пострадаете. Если же вы непра­вильно реконструировали мысли, чувства и мотивы другого человека, вы — в худшем случае — повздорите, и что-то у вас с ним не срастётся.

Неприятно, но не беда-беда и не ужас-ужас. То есть риск, в целом, невелик.

Поэтому мы и можем себе позволить наши «блуждания». Мы не слишком стараемся, реконструируя других людей, а в результате постоянно ошибаемся, «просчитывая» выду­манных нами людей в наших собственных головах.

ИГРА В СЕКС

В эксперименте, проведённом эволюционными психологами Дугласом Кенриком и Владом Гриш- кевичусом, одной группе мужчин демонстриро­вали фильм с фривольным сюжетом, а другим — с милыми сельскими пейзажами.

Затем и той, и другой группе мужчин предсто­яло оценить эмоциональные реакции женщин на фотографиях.

Фокус состоял в том, что все женские фотографии были подобраны таким образом, чтобы на лицах не отображалось вообще никаких эмоций.

Но как вы, наверное, догадываетесь, те мужчины, которые предварительно посмотрели фильм с любовными сценами, «увидели», что женщины на фотографиях испытывают сексуальное влечение.

В контрольной группе (то есть мужчин, которые смотрели кино в этом смысле нейтральное) никакой сексуальной жажды испытуемые в тех же самых фотографиях не усмотрели.

То есть мы с лёгкостью можем играться со своими «другими людьми» в собственной де- фолт-системе мозга, дорисовывая их так, как нам нравится или почему-то нужно.

Понятно, что когда сексуально возбуждённый муж­чина смотрит на фотографию красивой женщины, прикольно приписать ей желание «большой и чистой любви» на ближайшем сеновале.

Так ли это на самом деле? Это интересует его в последнюю очередь.

Будучи животным в стае, он бы лишний раз подумал — подрисовывать тут что-либо или лучше не надо, потому что хуже будет. Но в нашей, «куль­турной» среде за спрос, что называется, денег не берут. Так что пробуем, а там как пойдёт... Может, и выгорит.

В общем, мы свободны действовать, не слишком согласовываясь с действительной реальностью. Единственное, что нужно, — пытаться соблю­дать формальные правила, принятые в данном обществе. Поэтому мужчины, например, не начи­нают своё знакомство с дамой сердца на улице, приставая к ней физически, а заводят приятные беседы в Tinder, приглашают на ужин и т. д.

Но это уже другого рода игра: истинные желания вполне понятны, но спрятаны и лишь подраз­умеваются. Каждый из участников может нари­совать у себя в голове всё что угодно: девушка — рыцаря на белом коне, влюблённого в неё до потери сознания, юноша — будущую оргию с привле­чением подружек. В общем, есть где фантазии порезвиться.

На деле же они просто сидят в ресторане и думают, какой шаг сделать следующим. Правды никто никому, разумеется, не говорит (даже себе можно не сознаваться, а придумать какую-нибудь милую байку). Это всё — игра внутри голов участников этой пьесы. Игра, которая разворачивается поверх того, что происходит на самом деле.

Наивно было бы полагать, что у нас есть хоть какой-то шанс вырваться из действительной социальной реальности.

В какие бы игры ни играли люди, они оста­ются животными. Не в том смысле, что они «звери» и т. д., а в том, что мозг наш — это биологический объект, который подчиня­ется определённым законам, сформирован­ным эволюцией задолго до появления нас как вида.

Один из таких законов выявил и описал лауреат Нобелевской премии, выдающийся австрийский этолог Конрад Лоренц. Речь сейчас пойдёт о «внутривидовой агрессии», то есть о том, что побуждает представителей одного и того же биологического вида всту­пать в конфликты друг с другом.

С эволюционной точки зрения это кажется странным. Любой вид борется за своё выжи­вание — хоть суслики, хоть гиены, хоть мы с вами. Почему же тогда внутри этого вида животные находятся в борьбе — сорятся, дерутся, а то и вовсе убивают друг друга? Вроде бы нелогично.

И вот именно Конрад Лоренц показал, что логика в этом есть, причём именно эволю­ционная. Представьте себе на секунду, что представители своего вида не испытывали бы агрессии в отношении сородичей. Это привело бы к тому, что все они жили мирно и счастливо... И в одном месте.

Собственно, в этом всё дело: конфликты внутри групп животных — это способ выталкивания представителей своего вида на новые территории, а то и вовсе в ареалы обитания.

Чем больше территорий и ареалов обита­ния освоит вид, тем больше вероятность, что он выживет в случае природных катаклизмов, изменения климата, в борьбе с естественными врагами и т. д., и т. п.

Кроме того, новые ареалы обитания обучат представителей вида новым адаптивным стратегиям, толкнут эволюцию дальше, что тоже неплохо. Вот пандам, например, явно недостаёт внутривидовой агрессии — посели­лись локально, в питании прихотливы, а как результат — угроза вымирания.

Мы с вами, в отличие от панд, освоили всю планету и прыгнули в космос. Мы един­ственные животные, которые живут на всех континентах, включая Антарктиду. А ещё мы очень разные — и внешне, и даже физио­логически (у каждой расы, этноса, народа свои особенности).

Так что внутривидовой агрессии у нас с вами, в отличие от тех же милых панд, предостаточно.

И история человечества — начиная с «вифле­емских младенцев» и заканчивая Освенцимом и Хиросимой — не даст соврать.

Как показал Конрад Лоренц, внутривидовая агрессия является инстинктивной реак­цией, которая автоматически возникает у каждого из нас, когда мы сталкиваемся с представителем своего вида.

Мы этого бурлящего в себе негодования при встрече с «родичами», конечно, не заме­чаем и не осознаём (привычное и естествен­ное для нас дело!). Но она, поверьте, идёт впереди нас, причём воинственным строевым шагом.

Как только другой человек нарушает наше личностное пространство, мы тут же напря­гаемся. Замечали?.. Возможно, вы даже слышали об этом феномене — «личностное пространство».

«Личностное пространство» — это ваша зона психологического комфорта при взаи­модействии с другими людьми. Личностное пространство подвижно и зависит от ряда обстоятельств[19]. Но почему вообще такой эффект возникает?

Внутривидовая агрессия... Она вспыхивает в нас инстинктивно и не даёт сближаться.

Мы находим этому своему поведению тысячи «разумных» объяснений, включая социофобию, но на самом деле всё очень просто — инстинкт.

Так что, хоть мы и «блуждаем» (по большей части) в облаках своих социальных игр, в действительной социальной реальности мы тоже реально присутствуем и напряжение испытываем настоящее.

С другой стороны, дефолт-система нашего мозга всё-таки уже существенно перестрои­лась. Теперь это не простой подсчёт погла­живаний и ударов, а сложные интеллектуаль­ные конструкции — образы «других людей» в наших головах и развёрнутые нарративы на все случаи жизни.

ЗАРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ЗЕВОТЫ

Выдающийся приматолог Франс де Валь и его коллега Мэтью Кэмпбелл провели весьма забавное исследование своих подопечных в Национальном центре исследования приматов Роберта Йеркса Университета Эмори.

Они изучали заразность зевоты. «Заразна», конечно, не только зевота, но и улыбка или, напротив, хмурое выражение лица, но зевота более заметна, поэтому именно её и используют для того, чтобы разобраться в механизмах эмпатии.

Суть эксперимента состояла в следующем: обезь­яне показывали несколько десятисекундных роликов с зевающими шимпанзе. Просмотр зевоты действительно приводил к заражению, но инте­ресно другое: шимпанзе-телезрительницы зевали в два раза чаще, если в ролике зевала обезьяна из их группы, нежели чужак.

То есть зевота не только передаётся от одного животного другому, она передаётся в два раза лучше, если рядом зевает знакомое животное.

И какой же вывод тут напрашивается?

Во-первых, надо учесть, что за зевоту (это мы знаем благодаря исследованиям нейрофи­зиологов) отвечают зеркальные нейроны. Полу­чается, что они обладают некой избирательно­стью — на поведение знакомых людей наши зеркальные нейроны реагируют интенсивнее, чем на поведение тех, кого мы едва знаем.

Во-вторых, мы знаем, что функционирование зеркальных нейронов взаимосвязано с работой дефолт-системы мозга (за это нужно поблагодарить исследователей аутизма), а сама дефолт-система отвечает за построение образов тех самых знакомых нам людей.

Из этого можно понять, что такое наши отношения с другими людьми.

Обычно мы воспринимаем эти отношения как некие ролевые взаимодействия — мол, вы мой начальник, а я ваш подчинённый, или я твоя половина, а ты — моя. То есть мы оцениваем их как бы формально­логически, чрез-сознательно. Но на самом деле это нечто глубоко физиологическое — эти отно­шения с другими людьми происходят в нашем мозгу помимо нашей воли и желания, буквально сами по себе.

Нам кажется, что мы крутим образы других лю­дей в своей голове — что-то думаем о них, как- то к ним относимся, о чём-то с ними разговариваем. Но фактически они живут там, сами по себе — поселяются без спросу, как цыганский табор, и куролесят.

Мы слишком переоцениваем роль своего сознания, возможность контролировать свои внутренние психические процессы (об этом я подробно расска­зывал в книге «Красная таблетка»).

Мы думаем, что мы взаимодействуем с другими людьми, строим с ними отношения, а потом ещё и «выясняем» их. В действительности же мы лишь наблюдаем за тем, как это делает наш мозг.

Это он — наш мозг — играет в социальные игры. Он, а не мы, выстраивает эти системы отношений. Нам кажется, что это наша игра. А на самом деле это игра с нами, и мы сами — плод этой игры.

Программирование мозга

Чтобы двигать познание вперёд, теория должна поначалу быть контринтуитивной. ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ

Антропологи уверены, что численность ста­бильных сообществ наших предков во всех уголках планеты колебалась в районе 80-100 особей (критическое количество — двести, дальше племя уже распадалось).

Это почти универсальное число — хоть для небольшой деревни в Южной Америке, хоть для кочевого племени в Азии или Африке.

Все члены этой группы, даже если они не были близкими родственниками, знали друг друга. Они понимали, кто и какое место занимает в общей иерархии племени, кто кому кем приходится и т. д.

И конечно, им совместными усилиями прихо­дилось решать множество проблем выжива­ния, которые нам даже сложно сейчас пред­ставить. Да и управление группой требовало коалиций между сильными игроками.

Однако же, если численность группы по тем или иным причинам увеличивалась, это почти всегда приводило к напряжённому внутреннему противостоянию внутри племени.

Дальше следовали раскол и активная вражда новообразованных групп друг с другом. По­следняя часто сопровождалась кровавой резнёй, большими человеческими жертвами, воровством ценностей и женщин.

Отсутствие законов и сколь-либо явных эконо­мических порядков, кроме бессмысленных в своём большинстве предрассудков и риту­алов, приводило к тому, что лидер племени являлся скорее декоративной фигурой.

И это понятно: если действует право сильного, то никакая символическая власть не может быть реальной. Так что всё держалось просто на нашей физиологии, точнее — на физиоло­гии нашего мозга.

Всё это в очередной раз доказывает, что наш мозг естественным образом ограничен по количеству «людей», живущих в нашей голове. То есть племена удерживаются не властью вожака, а ограничениями, свойствен­ными нашему мозгу.

До двухсот штук: таково предель­ное количество сложных интел­лектуальных кон­струкций — «об­разов других лю­дей» в нашей го­лове. И даже ес­ли мы создаём

их с помощью языка и нарративов, физиоло­гическую вместимость нашей дефолт-системы мозга это изменить не может.

Когда других людей в нашей стае (группе, племени) определённое количество — условно говоря, до двухсот штук (а лучше — сто), мы всю эту конструкцию взаимоот­ношений ещё как-то держим в голове. Больше — нет, не можем. Приходится разъез­жаться по разным квартирам, а дальше и вовсе война между этими квартирами начинается.

Вроде бы механика понятна — мозг может держать столько сложных интеллектуальных объектов, сколько может. Если их больше — он в панике, и начинается потасовка. Но что если взглянуть на это дело не с нейрофизио­логической, а с эволюционной точки зрения?

Известно, что в нас сидит «инстинкт внутриви­довой агрессии». Это вроде бы многое объяс­няет. Но ведь нам представителями своего вида необходимо ещё и соседствовать — вместе добывать пищу, защищаться, вступать в сексу­альные связи, воспитывать детей. Как это возможно, если мы при виде соплеменника начинаем напрягаться и «плохое думать»?

Ответ на этот вопрос находим у того же Конрада Лоренца: это возможно благодаря механизму «переориентации внутривидовой агрессии». В частности, Лоренц описывает его на примере «танца журавлей».

Действо это, конечно, красивое, но есть в нём некоторая странность...

Частенько журавли вытворяют нечто подоб­ное: две птицы сходятся, высоко и угрожа­юще вытягивают голову, смотрят друг другу глаза в глаза, топорщат клювы, разворачи­вают мощные крылья. В общем, всё серьёзно, и трудно отделаться от ощущения — «сейчас подерутся!»

Но вдруг птицы разворачиваются в противо­положную сторону — буквально на 180 граду­сов, по сути подставляя своему партнёру по спаррингу беззащитный затылок (это у журавлей самое уязвимое место). Теперь агрессия демонстрируется во внешний контур. Затем снова разворот — и журавли опять почти что нападают друг на друга.

Так повторяется несколько раз, пока, наконец, птицы не вымещают накопившуюся в них агрес­сию на кого-нибудь по соседству. Например, на какого-нибудь зазевавшегося неподалёку журавля.

Или же, если подходящей кандидатуры не обна­руживается, они могут схватить какую-нибудь палочку, камешек и начинают его агрессивно клевать, подбрасывать в воздух и всячески на него яриться.

Что всё это было, спрашивается? Вот как раз тот самый механизм «переориентации агрессии».

Сближаясь, птицы переживали стресс, выз­ванный пробудившейся в них внутривидо­вой агрессией, но дальше они стали пере­ориентировать её вовне: направлять в отно­шении какого-то другого — условного и даже воображаемого — врага.

Таким образом, они как бы сообщают друг другу, с одной стороны, о своей силе и мощи, с другой — о готовности направить эту силу на внешние угрозы, чтобы защитить друг друга.

В финальной стадии роль этой угрозы выпол­няет некий действительный объект — хоть какая-то третья особь, попавшая под крыло, хоть просто физический предмет.

То есть агрессия инстинктивно накапливается журавлями друг на друга, а выливается затем на кого-то третьего или даже на что-то третье. Если же приглядеться внимательно, то ровно то же самое происходит и в человеческом обществе.

Поругавшись, они любят бить посуду, хлопать дверьми и пинать ни в чём не повинные предметы (удивительно, впрочем, что ровно такими же глупостями, по заверению Франса де Вааля, занимаются и шимпанзе).

«От любви до ненависти — один шаг» — это, как выясняется, вовсе не просто литература, а выражение нашей действительной природы. С другой стороны, загадочна сама эта наша невероятная готовность превращаться в стаю!

Если просто разделить незнакомых друг другу людей на две команды (такие экспери­менты социальные психологи ставили много­кратно), как тут же куча незнакомцев начинает ощущаться человеком как «свои», «наши», а в отношении представителей второй группы (которые теперь «чужие», «не наши») у него, напротив, возникает немотивированная агрессия.

Какая-то чертовщина, честное слово! Вот вы стояли в толпе неизвестных вам людей, потом кто-то непонятный коман­дует: «На первый-второй — рассчитайсь!» Вы рассчитались и оказываетесь в группе или «первых», или «вторых».

Ерунда, правда? Но если теперь вам предложат разделить между всеми некую сумму денег, то «своим» вы дадите в два раза больше, чем «чужим».

Почему?! С какого перепугу?! Это вообще-то просто игра в лаборатории... Чем испыту­емый из вашей условной «команды» лучше испытуемого из другой — такой же условной — «команды»? Но нет, эффект принадлежно­сти к стае работает, и вы уже не можете быть беспристрастным.

«ЛЕТНИЙ ЛАГЕРЬ»

Конрад Лоренц проводил свои исследования не только в дикой природе, но и на специальной научной станции под Веной, где поведение диких животных лучше поддавалось контролю.

Вот примерно такую «станцию» под видом «летнего лагеря» развернули в своё время и социальные психологи под руководством профессора Гарвард­ского университета Музафера Шерифа, но уже для изучения внутривидовой агрессии людей.

Сам Шериф по происхождению — турок, и когда ему было 13 лет, он с лихвой испытал на себе, что такое внутривидовая агрессия Homo sapiens. В 1919 году его родной город подвергся атаке греческих войск. Погибло большое количество гражданских, да и сам Музафер оказался под ударом солдат­ского штыка, но чудом выжил.

С тех пор его не оставляла идея изучения природы межгрупповой вражды. Так что, одиннадцатилетние мальчишки, прибывающие в его "летний лагерь", конечно, не вполне понимали, что их ждёт. Все сотрудники лагеря — вожатые, служащие, медицин­ский персонал — были членами исследовательской команды Музафера Шерифа.

Сначала ребят объединили в одну большую группу — они вместе ставили палатки, играли в игры, завязывали дружеские отношения. Это был этап тестирования. Через неделю группу разделили на два отряда — «Орлы» и «Гремучие змеи» (причём тех, кто подружился, разделили по разным).

Дальше между отрядами стали проводить разного рода соревнования — от спортивных до творче­ских (перетягивание каната, бейсбол, поиск клада и т. д.), где мог быть только один победитель.

Результат не заставил себя ждать — мирный лагерь превратился в район самых настоящих «боевых действий». Дружеские чувства улетучились мгно­венно. Соперники получали обидные клички — «завиралы», «вонючки» и т. д.

После поражения в одном из соревнований «Орлы» сожгли флаг, забытый «Гремучими змеями», а «Гремучие змеи» уже на следующее утро захва­тили флаг «Орлов». С этого момента потасовки стали в лагере самым обычным явлением.

Дети изготовляли угрожающие плакаты, осущест­вляли ночные набеги на своих противников, используя в качестве боеприпасов неспелые яблоки.

Перед столовой они устраивали настоящую бойню, и когда одной из сторон приходилось отступать, побеждённые сопровождали врага криками — «Пусть пройдут сначала леди!»

За столами продолжался всё тот же ужас с кида­нием едой и бесконечными оскорблениями.

Музафер Шериф специально отбирал в свой «лагерь» ребят, у которых не было никаких куль­турных или социальных отличий, все они были из благополучных протестантских семей, принад­лежали к «приличным» слоям общества.

То есть одно лишь разделение добропорядочных подростков на две группы и конкуренция за вирту­альный, но ограниченный ресурс способны превра­тить их, по словам самого Шерифа, «в сборище злой и разнузданной шпаны».

Может быть, наибольшая глупость подоб­ного рода — бесконечные потасовки в среде футбольных болельщиков. Одним взбрело в голову, что они в стане команды «А», другим — что они в стане команды «Б».

Дальше они являются на стадион, беснуются там, поднимают уровень своей внутривидовой агрессии (из-за общей скученности и ажио­тажа) до максимальных пределов. И что дальше?

Надо на кого-то эту агрессию скинуть, пере­ориентировать.

Лучше всего, конечно, на представителей вражеского стана. Но если нет такой возмож­ности из-за полицейского кордона, то покру­тим стулья, поломаем ограждения, разнесём ларёк по соседству и вагон метро до кучи.

И вот оно, опьяняющее чувство эндорфино- вого — то есть нейрофизиологического — восторга!

Механизм понятен — накопили внутривидо­вую агрессию, потом скинули её и довольны. Интересно в данном случае другое: как может быть, что наш мозг соглашается поменять живых людей (а мозг других животных — других животных) на предметы — камушки, палочки, стулья, ограждения, ларёк и т. д.?

Странная подмена, не равноценная — не нахо­дите? Но ничего странного в этом нет, и нам только кажется, что наш мозг запутался. На самом деле всё куда проще!

Да, у каждого из нас есть чувство, что «дру­гие люди» в нашей голове — это люди. Но ре­альных людей, к счастью, в нашу голову не за­сунешь. И я не зря уже много раз делал ого­ворку — «образы других людей», «интеллек­туальные объекты».

Да, в нашей голове находятся не люди как таковые, а просто специфические нейрофи­зиологические комплексы (как программы для открытия файлов на компьютере), которые и позволяют нам думать о других людях.

Если продолжить компьютерную аналогию, то ваша дефолт-система мозга как бы хранит в себе набор программ — их-то как раз двести штук. А люди, с которыми вы имеете дело в реальной жизни, — это как бы файлы, кото­рые этими программами открываются.

Сама же такая «программа» — это нейрофи­зиологический комплекс, определённая взаи­мосвязь нервных клеток. Когда вам нужно составить представление о другом человеке из реальной жизни, вы принимаете решение, какой «программой» его открыть.

У каждой подобной программы есть своя спец­ифика и свой уровень сложности. По мере нашего взросления мы учим свой мозг собирать образы других людей. Мы как бы «программируем» свою дефолт-систему, чтобы в ней были разные способы думать о других людях.

Это происходит не сразу. Лишь с годами мы узнаём, допустим, что у людей есть их собственные мотивы, что они не всегда гово­рят то, что думают, что им бывает больно, что с другими людьми они взаимодействуют как-то иначе, а не так, как с нами, и т. д.

Всё это чрезвычайно сложная для мозга работа, которая, например, аутистам совер­шенно не под силу — зеркальные нейроны им не помогают, а дефолт-система работает крайне скверно.

Но если наш мозг не страдает от подобной пато­логии, то к двадцати пяти годам в нём благо­получно разрастаются соответствующие связи между клетками, возникают те самые нейро­физиологические комплексы («программы»).

Именно эти программы и отвечают в даль­нейшем за создание и развёртку образов других людей, с которыми мы повстреча­емся на своём жизненном пути.

Таких комплексов, как вы уже знаете, всего порядка двухсот (то есть репертуар «программ» не слишком богатый). И когда вы сталкиваетесь с новым человеком, впуска­ете его в себя, начинаете создавать его образ в своём мозгу, вы не действуете наугад, вы подыскиваете для него уже готовую, уже содержащуюся в вашей дефолт-системе форму, программу.

С очень большой долей условности можно сказать, что там есть нейрофизиологиче­ский комплекс, который разворачивает для вас образ любого реального человека, если вы посчитаете его, например, своим другом, другой — если сотрудником, третий — началь­ником, четвёртый — любовником, пятый — подлецом и врагом.

Но это условно! Не понимайте буквально! Потому что «пятый» из приведённых приме­ров подобных нейрофизиологических комплексов (ответственный за «подлеца» и «врага») может использоваться вами для того, чтобы развернуть в нём человека, кото­рый формально является вашим начальником или сотрудником.

А возможно, кто-то был прежде вашим «другом» или «любовником», но что-то изменилось в ваших с ним отношениях, и теперь дефолт- система вашего мозга вынуждена использовать другую «программу» для его «распаковки». Поэтому если раньше, он был «интерес­ным», «глубоким», «добрым», «милым» ит. д., то теперь он «просто сволочь».

Так или иначе, но определённые нейрофизи­ологические паттерны в нас уже сформиро­ваны. Если вам в молодые годы доводилось общаться с интересными, умными и слож­ными людьми (причём не просто общаться, а быть с ними в тесных и, возможно, даже напряжённых психологических отноше­ниях), то ваш мозг создал «программы» для развёртки очень сложных, глубоких и многоаспектных человеческих образов.

Так что иногда, по молодости, пострадать на предмет неразделённой любви, перипетий дружеских отношений и прочей ерунды — это очень неплохо.

Чем сложнее отношения, тем больше работы для мозга. Чем больше работы для мозга, тем более сложные «программы» (нейрофизио­логические комплексы) для реконструкции других людей он создаст.

Если же ваш мозг такой социальной прак­тики не имел, то и жизнь ваша будет другой. «Программы», которые будет использовать его дефолт-система, чтобы развернуть для вас образы новых людей, которых вы только узнаёте, будут весьма примитивными.

К сожалению, они просто не позволят вам увидеть многое из того, что есть в этих ваших новых знакомых. Вы не сможете понять их внутренний объём, сложность их психологи­ческой структуры, её противоречивость, всю палитру их мотиваций и смыслов.

У вас сформируется что-то вроде «приобре­тённого аутизма». Чем меньше репертуар таких «программ», тем однообразнее будут казаться вам другие люди. Вы будете ловко вешать на них те или иные «ярлыки», не забо­тясь о том, что в действительности они, мягко говоря, несколько сложнее.

Внешние отличия вы, конечно, заметите, но сами по себе эти люди будут казаться вам понятными и неинтересными. Если вы рекон­струируете внутреннюю реальность другого человека примитивно, упрощённо, то не удив­люсь, если вы скоро начнёте цитировать поэтические строчки — «и скучно, и грустно, и некому руку подать».

Впрочем, и тот поведенческий репертуар, который вы сами будете использовать во взаи­модействии с другими людьми, особенным богатством выбора не удивит — постоянно и со всеми одни и те же ходы.

И вот ещё что, раз уж об этом зашла речь...

Помните, мы говорили о том, что люди, с кото­рыми мы перестаём поддерживать всякие отношения, уходят, так сказать, в архив?

До этого они «сидели» в том или ином нейрофизиологическом комплексе (были «открыты» той или иной «программой» вашей дефолт-системы мозга), а затем жизнь вас развела, ничто больше вас не объеди­няет, и они освобождают своё место для кого-то другого.

Если этот человек потом, вдруг, в вашу жизнь по какой-то причине вернётся, то его «место» (нейрофизиологический комплекс, «программа»), вполне возможно, будет уже кем-то занято.

Если же оно занято, то вы уже не сможете развернуть его образ в своей голове так, как делали это прежде: с тем объёмом сложности и многоаспектности.

Был у вас когда-то друг, с которым вы чувство­вали себя на одной волне, знали о нём всё, он знал о вас всё, вы делились сокровенным, поддерживали друг друга, сопереживали... А потом он уехал, или вы уехали, и связь оборвалась.

Но вот он вдруг возникает из небытия, а его место (соответствующий нейрофизиологи­ческий комплекс в дефолт-системе вашего мозга) занято другим че­ловеком — тем, с кем вы теперь близки, делитесь сокровенным, ко торый знает о вас всё и т. д.

Вы смотрите на него — этого сво­его прежнего «друга» (или любовника, напри­мер) — и недоумеваете: мол, странное дело, и что это могло меня связывать с ним прежде? Странно, правда?

На самом деле, нет. Просто его место в вашей дефолт-системе кем-то занято, а для него — в прежнем его качестве — у вас места нет. Но нам трудно понять те игры, в которые с нами играет наш мозг. Вы обоснуете себе это как-то иначе — мол, как он изменился, совсем другой стал, постарел и т. д.

Да, возможно, он изменился, но если бы в ва­шей дефолт-системе мозга его прежнее ме­сто («программа») оставалось свободным, то вы бы никакой странности не заметили бы.

Его образ развернулся бы с помощью этой «программы» так же, как когда-то, а, может, даже и лучше, потому что у вас теперь и опыта больше, и знаний больше. Но так случа­ется редко.

«Люди в нас» сменяют друг друга, занимая уже существующие в нашей дефолт-системе нейрофизиологические комплексы.

Когда-то соответствующие «программы» были здесь созданы, а теперь эти двести мест, как правило, всегда кем-то заняты. Не тем чело­веком, так этим, не этим — так другим.

И не следует переоценивать наши интеллек­туальные способности: двести мест — это не двести мест в первом ряду. Небольшой первый ряд, конечно, имеется, но в основном в нашей дефолт-системе — бельэтаж и галёрка.

Отличие этой «рассадки» — в сложности разво­рачиваемого нами образа другого человека. То есть в том, насколько системно и глубоко мы можем его понять. В «первом ряду» слож­ность максимальна, но и мест мало. А на галёрке места всегда есть, только вот по структуре — два притопа, три прихлопа.

По-настоящему сложных программ в нашей дефолт-системе не так уж много — у кого-то три, у кого-то пять, и вряд ли у кого-то больше семи[20].

Значительная часть «мест» — это, в целом, очень простые «программы». Вы здесь в боль­шей степени руководствуетесь заготовленными нарративами и простыми ярлыками («хороший парень», «страшное чудовище» и т. д.).

Про человека, о котором вы думаете сложно, много и разное, вам трудно рассказать непро­тиворечивую историю — слишком много фактов, слишком многоаспектны ваши отношения с ним. Вот он-то и сидит у вас в первом ряду.

Про тех же, о ком думаете лишь по необходи­мости, потому что «много с ними проблем», вы истории складываете быстро и ловко. Именно им отведены места в бельэтаже и на галёрке — вроде и в зале, но не особо и раз­глядишь.

То есть вопрос не только в том, сколько вообще «программ» (нейрофизиологических корреля­тов) создал ваш мозг для постройки сложных интеллектуальных объектов, но ещё и в том, какова сложность этих ваших «программ».

Удаётся ли вам видеть «глубину» в другом, «объём» его внутреннего мира и его «много- аспектность»? Если да, то у вас хороший интел­лектуальный потенциал, если нет — то вы суще­ственно интеллектуально ограничены.

ОПРАВДАНИЯ, ФАНТАЗИИ, МЕЧТЫ...

Когда мы инвентаризировали «умственную жвачку», мы разделили все мысли, которые появляются у вас во время «блуждания», на те, что касаются дел, которые нужно внести в гра­фик, на бессмысленные мысли, бесконечно обмусоливать которые глупо, а также на важные мысли, которые нуждаются в продумывании, когда у вас появятся дополнительные факты.

Но есть и другой способ взглянуть на то, что творится у нас в голове в состоянии мыслитель­ного автопилота. Как вы уже, возможно, знаете из книги «Красная таблетка», наши мысли:

во-первых, постоянно крутятся вокруг одних и тех же проблем;

во-вторых, эти проблемы не являются истин­ными, а их действительные причины, которые мы не осознаём, как правило, лежат глубже.

Прислушайтесь к другим людям. Они очень мало говорят по делу, иногда травят какие-то байки или сплетничают, но в остальном наша речь — как внешняя, так и внутренняя (то, что мы думаем про себя) — состоит из трёх мыслей-паразитов: оправ­даний, фантазий и мечтаний.

Что такое «оправдания»? Нам кажется, что че­ловек нам просто что-то рассказывает, а на самом деле он описывает ситуацию так, как ему это удобно и выгодно. То есть он находит оправдание своему поведению, объясняет его так, чтобы его решения выглядели правильными и справедливыми.

Допустим, что ваш друг рассказывает вам об отно­шениях со своей второй половиной, которые «зашли в тупик». Вы можете думать, что это просто история, а можете быть умнее и отнестись к этому как к тенденциозному подбору фактов.

Например, молодой человек может рассказывать, что его девушка «вечно всем недовольна», «обижа­ется», «устраивает истерики», «не слушает, что ей говорят», «не хочет учиться», «соглашается, а потом делает по-своему», «не помогает» и т. д.

На самом деле не так важно, что именно он говорит, важно к чему он ведёт. А ведёт он, очевидно, к тому, что если он решит со своей девушкой расстаться, или, например, просто изменит ей с какой-нибудь другой красоткой, то это его действие будет — в его же собственных глазах — оправданно.

То есть вместо того, чтобы посмотреть реально на то, что происходит в его отношениях, он лишь последовательно создаёт для себя индульгенцию на случай расставания или измены.

Причем вот что тут интересно. Наличие таких объяс­нений, с одной стороны, удерживает его в этих отношениях — мол, выговорился другу, легче стало и можно отложить решение. С другой стороны, если всё-таки до решения дело дойдёт, то у него есть хорошее, заранее приготовленное «оправдание».

Так что, если вам описывают ситуацию (или вы сами это делаете), важно понимать: к чему ведёт рассказ, какое своё решение — прошлое или будущее — человек пытается таким образом оправдать.

Что такое «фантазии»? Прислушайтесь к тому, что люди говорят о своём будущем. Сколь бы милым и замечательным ни казался вам повод, как правило, эти мысли (высказывания) докумен­тируют то, чего человек на самом деле боится.

Так устроена наша психика, что, когда мы загля­дываем в будущее, она окружает его возмож­ными опасностями. Точнее — нашими проек­циями, то есть страхами, которые мы проецируем из нашего прошлого в наше воображаемое будущее.

В этом есть определённый эволюционный смысл: мы должны быть готовы к тому, с чем столкнёмся. Кроме того, необходимо адекватно оценивать риск: если какое-то будущее выглядит слишком опасным, то, может быть, изменить стратегию?..

Короче говоря, если вы знаете, о чём и как фанта­зирует другой человек (или вы сами), вы полу­чаете уникальный доступ в его святая святых — к его страхам, о которых люди обычно не любят распространяться.

Приглядитесь и к собственным фантазиям — возможно, вы увидите, чего вы сами боитесь, даже не вполне осознавая это.

Когда человек говорит, что у него что-то болит, что он испытывает недомогание и ему нужно пройти медицинское обследование, речь идёт о его страхе за здоровье. Когда он говорит, что не знает, куда поехать в отпуск, он рассказывает о том, что прошлый отпуск был не таким уж удачным, и он боится снова попасть впросак.

Если человек говорит, что завтра ему предстоит ответственное выступление — он боится провала. Если его мысли заняты приездом родственников, то он боится, что всё пойдёт наперекосяк. Если он планирует с кем-то встречу и рассказывает об этом, то, вероятно, эта встреча не представля­ется ему безоблачной.

Обычно мы отмахиваемся: мол, да, конечно, хорошая идея пройти обследование, выступить с докладом, с кем-то повстречаться! Но если вы проявите чуть большую чуткость, то узнаете человека, с которым находитесь в отношениях, куда лучше и сможете понять его.

Вероятно, и он это оценит, и вам будет польза — всегда лучше понимать, чем пребывать в иллюзии понимания.

Что такое «мечты»? Было бы прекрасно мечтать о чём-то замечательном. Но наша психика не боль­шой специалист по таким мечтам. Она или фанта­зирует на предмет несчастий и проблем, или мечтает о том, что недоступно, а это уже вызывает стресс другого рода — разочарование, раздражи­тельность и депрессию.

Да, мечтаем мы постоянно, только не понимаем, что это наши «мечты».

Мы мечтаем о том, что близкие люди изменятся и станут такими, какими мы хотим их видеть. Это мечта. Мы мечтаем о том, что на работе будет инте­ресно, а денег нам будут платить больше. И так далее, и тому подобное

Впрочем, как правило, эти мечты выражаются раздражением и недовольством: «Почему он так со мной поступает?! Разве нельзя по-другому?!» или «На работе ужасно! Платят мало!».

Вы думаете, это просто оценочные суждения, просто брюзжание? Нет, это тайные мечты — о других отношениях, о другой работе, о другой жизни и т. д.

Но мы, как правило, не видим истинных интенций, стоящих за нашим раздражением, за нашими требованиями, обращёнными к жизни, — мол, должно быть по-другому и точка, иначе я не знаю, что я сделаю!

Правда лежит у нас перед носом, а люди всё время говорят правду. Только мы не умеем её читать, а они говорят о ней, когда думают, что говорят о чём-то другом.

Так что зачастую простая внимательность может открыть нам массу тайн, если, конечно, мы даём

себе труд не просто пассивно слушать то, что нам говорят, а ещё и обращаем внимание на то, что стоит за тем, о чём нам говорят.

Впрочем, это работает только в том случае, если мы подключаем к этой работе свою дефолт-систему мозга — то есть не впадаем в досужие размыш­ления, не прибегаем к рационализации и не «блуж­даем» где-то далеко-далеко.

Признак первосортных мозгов — это умение держать в голове две взаимоисключающие мысли одновременно, не теряя при этом способности мыслить. ФРЭНСИС СКОТТ ФИЦДЖЕРАЛЬД

Мышление — это не что-то, что дано нам от рождения. Мышление — это навык, а значит он формируется.

Это вроде бы всем понятно. Но почему в таком случае способы, которые предлагаются нам для тренировки этого самого навыка, как правило, не срабатывают?

Всему виной базовая ошибка — игнорирование фундаментальных законов работы человече­ского мозга.

Мы думаем, что это мы думаем, но наше мышление — это лишь производное мозга.

А повлиять на корову, колдуя над её моло­ком, — затея, на мой взгляд, как минимум странная.

Поэтому любые «техники», обещающие нам развитие мышления как такового, — это сущей воды профанация.

Да, нас можно натренировать решать какие- то ребусы, и мы будем щёлкать их как орехи (в том числе и IQ-тест, например). Нас можно обучить навыкам принятия решений в той или иной профессиональной сфере — будь мы хоть водителем, хоть авиадиспетчером, хоть врачом. Задача тоже решаемая.

Но наличие профессионального навыка — это ещё не мышление как таковое. Это умение следовать выученным алгоритмам — скла­дывать интеллектуальные объекты в рамках определённой и отработанной однажды задачи. А что, если мы поменяем задачу?

Справится ли водитель с принятием эффек­тивных бизнес-решений? Сможет ли авиа­диспетчер построить гармоничные семейные отношения, основанные на понимании своей второй половины? Получится ли у врача так же эффективно работать со статистическими данными, как он лечит больных? Не факт.

Наличие конкретных интеллектуальных навыков — это ещё не владение мышле­нием как навыком. Если в нас думает не какое-то абстрактное «я», которого в при­роде не существует, и не какое-то мифиче­ское «сознание», которого тоже нет[21], а сам наш мозг, то вопрос управления собствен­ным мышлением является практически неразрешимым.

Действительно, как мы можем так вывер­нуться, чтобы управлять мышлением, продук­том которого сами и являемся? Боюсь, что это грозит вывихом с необратимыми последстви­ями для психического здоровья.

Нет, идти надо другим путём. Необходимо понять, как наш мозг думает, а затем уже целе­направленно этим воспользоваться.

Иными словами, нам не надо пытаться обыграть наш мозг, понудить его нам (кому это — «молоку»?!) подчиняться. Нам нужно сыграть на его поле, воспользоваться им как ресурсом.

Благодаря предыдущей главе мы уже поняли, каким образом остовом нашего мышления становится наша социальность. Мышление как навык формирования сложных моделей реаль­ности развивается в нас благодаря инстин­ктивной потребности мозга адаптироваться к социальной среде.

По факту происходит следующее: мы форми­руем в себе навык построения сложных отно­шений с другими членами нашей группы (стаи, племени, общности и т. д.) и их образов

в нашем внутрен­нем психическом пространстве, а затем использу­ем эти «програм­мы» для просчё­та любых дру­гих данных о ре­альности, кото­рые только мо­жем получить.

Впрочем,чтобы

этот процесс был эффективным, он должен стать в некотором смысле осознанным, целе­направленным. Я, например, в весьма позднем возрасте сообразил, что таково моё собствен­ное мышление. К счастью, до этого момента я много занимался социальностью...

ПОПАСТЬ В ПРОФЕССИЮ

То, что я стану психиатром, было решено, когда мне было около шести лет.

Конечно, я тогда не мог этого хотеть, да вообще и не понимал, что это такое. Я хотел быть «как дедушка», который являлся безусловным автори­тетом для всех членов нашей семьи. Что и понятно: герой войны, генерал, начальник медицинской службы Северного Флота...

Но когда я заявил, что «буду как дедушка», мне в достаточно ультимативной форме сообщили, что «как дедушка» я быть не могу, «потому что он начальник». Мол, сначала надо стать врачом, а потом уже, может быть...

Тогда каким врачом быть? На выбор было пред­ложено: другой дедушка — гастроэнтеролог, бабушка — физиотерапевт, тётя — патологоанатом, один дядя — уролог, другой — невропатолог...

Если бы мне сказали, что дедушка не просто «начальник», но ещё и хирург, я бы, конечно, пошёл в хирурги. Но об этом речь почему-то не зашла, я растерялся и сказал, что если нельзя «как де­душка», то буду «как папа», то есть — психиатром.

Сказано — сделано. Впрочем, врачебная де­ятельность как таковая меня, честно говоря, не слишком вдохновляла. И буквально с первого курса я занялся самыми разнообразными науч­ными исследованиями — изучением феноменов психической адаптации, сексуальных расстройств, психометрией и т. д.

В частности, конечно, меня заинтриговала совер­шенно неизведанная на тот момент у нас область — психотерапевтическое лечение пограничных психи­ческих расстройств.

Для постсоветской России это направление было чем-то абсолютно новым, так что и учителей по этому профилю для меня на кафедре психиатрии Военно-медицинской академии не нашлось. Моя психотерапевтическая практика в кафедральной клинике превратилась в сплошную эксперимен­тальную работу[22].

Честно говоря, это был, конечно, один сплошной авантюризм (что, конечно, не очень хорошо, но случилось как случилось).

По сути, у меня на руках были только книги, начиная с книг по психоанализу Зигмунда Фрейда и закан­чивая полумистическими техниками психосинтеза Роберта Ассаджиоли, где описывались самые разнообразные феномены, теории и психотера­певтические техники.

Спасло то, что я всё-таки параллельно получал качественное академическое медицинское обра­зование, занимался психиатрией, а значительная часть моих научных работ была посвящена психо­физиологии. Так что это хоть как-то придавало моей психотерапевтической практике некоторую осмысленность и системность.

Как я теперь уже понимаю, ситуация в общем смысле выглядела таким образом...

Передо мной была некая реальность — реальность пограничных психических расстройств (пациент и симптоматика его болезни), а также набор неких практик (инструментов, психотерапевтических техник), которые изначально было совершенно непонятно, как к этой реальности применить.

Какие из этих техник являются рабочими, а какие — плодом буйной фантазии авторов соответствующих психотерапевтических направлений, было совер­шенно непонятно.

Поэтому, чтобы создать модель (карту) этой реаль­ности, я воспользовался знаниями из области нейрофизиологии[23] (как именно я это делал — сейчас совершенно не важно, а если кому-то это интересно, то всё это есть в моих книгах по попу­лярной психотерапии).

В конечном итоге вот он мой «суповой набор»: реальность психической болезни, способ думать о ней как о нейрофизиологическом нарушении и набор техник, который использовался для того, чтобы на эту реальность воздействовать. А дальше, как это обычно бывает: практика — критерий истины.

Если ожидаемых изменений в реальности не происходит, то или реконструкция ситуации не верна (не отражает наша карта фактической территории), или техники — барахло.

Если же ситуация меняется и пациенту становится ощутимо лучше, значит, и реконструировали мы его состояние правильно, и техники у нас рабочие, а значит, можно продолжать в том же духе.

Классический научный метод, что ты с ним ни делай, работает всегда и везде. Но является ли он сам по себе мышлением?.. И да, и нет.

С одной стороны, конечно, без мышления в научном эксперименте не обойтись. С другой, это же просто некий алгоритм — ничего особенного: строй гипо­тезу, ставь эксперимент, смотри на результат.

Но вот что такое эта «гипотеза»? Откуда она бе­рётся? Кто и как её выдумывает?

Иван Петрович Павлов любил повторять: «Если нет в голове идеи, то не увидишь и фактов». А как эта идея у нас появляется? Кто её, так сказать, делает? Этот наиважнейший вопрос почему-то всегда остаётся за скобками. Но в нём-то и состоит суть мышления...

К двадцати семи годам я написал все свои ос­новные монографии (включая книги по «новой методологии» и «несодержательному мышлению»), результатами которых пользуюсь до сих пор. Но знал ли я тогда, что такое моё собственное мышление? Владел ли я им осознанно и целена­правленно? Нет.

То, что такое моё мышление, я понял совер­шенно случайно и в обстоятельствах, которые вроде бы абсолютно к этому не располагали.

Думаю, что это прозвучит даже забавно, но за осознание механизмов собственного мышления я должен благодарить программу «Доктор Курпатов».

Далась нам эта программа, как я уже расска­зывал, непросто. Первому телевизионному эфиру предшествовали два с лишним года подготовки. Мы сняли множество пилотов (то есть разных вариантов программ).

Продюсеры даже пытались сделать программу с подставными героями (актёрами), но на этих съёмках и мне пришлось актёрствовать, что, мягко говоря, не мой конёк. Так что эта затея, к счастью, с треском провалилась.

Да, я мог просто, как у нас говорят, сесть в кадр, поговорить с человеком, разъяснить ему суть проблемы и предложить варианты её решения, а он, довольный, отправлялся бы восвояси.

Но сделать из этого шоу режиссёры и редак­торы не могли. Никто не мог взять в толк, что же, собственно, происходит между этими людьми на экране. О чём-то говорят-гово­рят, а потом вдруг бац — всем спасибо, все свободны!

В чём фокус этого «чудесного преображения героя» было непонятно, а потому и смонтиро­вать отснятый материал у редакторской группы не было никакой возможности. Зрелище полу­чалось предельно «не телевизионное».

Раз за разом вся работа огромной съёмочной группы торжественно отправлялась в корзину. Это был сущий кошмар! Всё-таки время, деньги, люди...

Я же, со своей стороны, не по­нимал, чего все они не пони­мают! Вроде же так всё очевид­но, никаких фо­кусов: у челове­ка есть проблема, в процессе разговора я пони­маю, в чём она, а дальше уже, что называется, дело техники.

Но всё, что я понимал, я понимал исключи­тельно внутри собственной головы. То есть это «понимал» нужно было телевизионно вывернуть наружу — так, чтобы происходящее в студии стало понятно и тем, кто это снимает, и тем, соответственно, кто будет смотреть это безобразие по телевизору.

И вот мой шеф-редактор Юля Бредун (уже неизвестно какой по счёту, потому что команды бессильно сменяли на проекте одна другую) в буквальном смысле этого слова поставила мне ультиматум: мол, пока она не поймёт, чтб я буду делать с героем, мы к съёмкам программы не приступим. И начала меня пытать...

Мне же ничего не оставалось, как самому, наконец, понять, как я думаю, решая задачу моего пациента (героя нашей многострадаль­ной программы). Было бы, конечно, неплохо озадачиться этим чуть раньше, хотя бы годи­ком пораньше, а то и за парочку лет назад до этого. Но кто ж знал?..

И вот выяснилось, что я всё время делаю одну и ту же предельно примитивную вещь.

За время своей клинической практики я выявил целый ряд специфических паттер­нов психологических проблем[24]. То есть тех механизмов, по которым у человека формируются те или иные патологические состояния.

Поэтому первое, что я делаю, — я пытаюсь понять, по какому, так сказать, сценарию развивалась ситуация данного конкретного человека.

Он мне что-то рассказывает о своей проблеме, а задаю ему (или ей) вопросы, которые позво­ляют мне соответствующий паттерн выявить. Когда же все необходимые факты собраны, я понимаю проблему как бы автоматически.

Дальше мне известно, что с этим делать. Ну и делаешь...

Но всё же эта диагностическая работа проис­ходит у меня в голове — её ни съёмочная группа, ни тем более зритель не видят.

Конечно, когда я сейчас вот так об этом рас­сказываю, всё выглядит как «дважды два». Впрочем, надо сказать, что мышление — как раз эти «дважды два» и есть (ничего сверхъ естественного в нём не обнаруживается). Но вы или понимаете, как оно работает, или нет. И пока не понимаете — это не «дважды два», а «высшая математика».

Думаете, что «законы Ньютона» или «теория относительности» — это что-то невообрази­мое? Нет, это в целом очень простые вещи, если, конечно, вы понимаете, из чего они складываются. И вот самое сложное — найти этот путь: как сложить всё так, чтобы стало ясно, понятно и просто.

Так, впрочем, с любой интеллектуальной деятельностью — вы можете натыркаться совершать самые сложные интеллектуальные действия, но до тех пор, пока вы не понима­ете, как ваш мозг это делает, вы совершенно не способны этим процессом управлять и очень ограничены в возможностях.

«В ЭФИРЕ "ДОКТОР КУРПАТОВ"!»

Если вернуться к «Доктору Курпатову», после того как мы совместными усилиями убили во мне идиота, достаточно быстро возникла универ­сальная схема телевизионного сценария.

Дальше всё пошло как по накатанной (если, конечно, не считать бесконечных организационных трудностей, продюсерских интриг, перехода с канала на канал и прочего безобразия).

Теперь работа строилась таким образом... Чтобы не потерять ощущение естественности от разго­вора с героем, я не мог встречаться с ним до начала съёмок программы. А поскольку сценарий у про­граммы должен быть, то с потенциальными участ­никами общались редакторы.

Они их расспрашивали, следуя специальным инструкциям, затем пересказывали историю мне. Я разъяснял редактору, что за конфликт может лежать в основе психологической проблемы героя, и тот задавал ему дополнительные вопросы.

Этого было достаточно, чтобы написать подробный сценарий того, что будет происходить на съёмочной площадке, когда я впервые поговорю с героем программы лично. То есть на бумаге наш герой, ещё только заходя в студию, даже не подозревая об этом, уже был «вылечен».

Этот сценарий всегда состоял из трёх частей:

в первой — обсуждение проблемы;

во второй — обсуждение истинных причин, её породивших;

в третьей — разъяснение ситуации, решение и как быть дальше.

Мы всегда знали, что я спрошу, что герой ответит и, в общем, это те самые «дважды два».

То самое «чудесное превращение героя» было теперь не спонтанным делом, а чем-то абсолютно запрограммированным — я уже знал, какова реаль­ность и каким способом я буду на неё воздейство­вать, чтобы получить искомый результат.

Причём внутренняя механика этого «чуда» была очевидна не только мне одному, но и редакторам соответствующего выпуска!

После им только оставалось смонтировать из часо­вого разговора пятнадцатиминутный сюжет для программы, что, если ты знаешь все узловые точки, большого труда не составляет[25].

Да, примерно в двух случаях из десяти я ошибался (или потому, что что-то недодумал, упустил, или потому, что герой решил приберечь нечто важ­ное «специально для доктора», а редакторам не рассказал).

И тогда уже приходилось ориентироваться по ситу­ации, а на монтаже у редакторов работы было больше. Но в целом мы вполне справлялись со съёмками восьми-десяти человек в смену, а с короткими историями из зала — и вовсе в два раза больше.

Теперь давайте ещё раз взглянем на это «чудо», которое, конечно, никаким чудом на самом деле не является. Вот обязательные этапы мыслительного процесса:

Первый этап. Мы сталкиваемся с некой неизвестной нам ещё реальностью и должны что-то в ней изменить (именно для этих целей мышление нам и нужно).

Изначально мы не знаем, как это делать, а поэтому используем разные способы, пока не пройдём этот квест.

Впрочем, на данном этапе достигнутый результат — это просто «случайность» (мы пока не понимаем, как это у нас получилось).

Дальше мы проделываем одно и то же несколько раз. Ровно до тех пор, пока мозг не выработает соответствующий автоматизм.

Собственно, на этом этапе обычно у боль­шинства из нас интеллектуальная работа и останавливается. Но на мой взгляд, самое интересное происходит как раз дальше.

Второй этап. Мы понимаем, что наш мозг научился собирать какие-то специаль­ные интеллектуальные объекты (модели реальности, её карты), которые помо­гают нам что-то менять в реальности, как-то на неё воздействовать, получая желаемый результат.

Но это пока умеет делать наш мозг (как бы на автомате, не вполне осознан­но), а этого недостаточно для того, чтобы двигаться дальше и улучшать результаты.

Так что наступает момент, когда мы можем и должны сформировать ту самую «гипо­тезу»: реконструировать происходя­щее — предположить, что же происходит на самом деле, когда мы воздействуем на реальность таким вот образом.

Если реальность от наших действий меня­ется, то это значит, что мы не витаем в облаках, а точно что-то действительное в ней ухватываем.

Теперь, следуя по этим «хлебным крош­кам», нам нужно увидеть внутренние отношения, напряжения и силы этой самой реальности.

Дальше мы концептуализируем соот­ветствующие схемы: они в нас уже есть (мозг что-то схватил и понял сам для себя), а сейчас мы должны сделать их осознан­ными, чтобы иметь возможность целевым образом направлять свои действия.

Третий этап. Теперь в пространстве нашего мышления уже существует объём­ная реконструкция реальности. Конечно, это лишь её «карта», но она уже проверена и опробована.

Грубо говоря, мы теперь знаем, как по ней передвигаться, чтобы оказываться там, где нам надо (то есть получать нужный результат).

Но давайте напомним себе это ещё раз: есть «территория» (реальность), и есть «карта» (наша модель этой реальности, её реконструкция).

Каждый раз, когда мы куда-то движемся, мы идём по фактической «территории» и нам необходимо постоянно сверяться с нашей «картой», иначе это неизвестно куда нас уведёт.

Соответственно, мы должны выработать некий набор ключей (знаков, диагно­стических признаков, показательных фактов), которые помогут нам на посто­янной основе соотносить реальность и нашу модель реальности.

Делаем шаг — и сверяемся, следующий шаг — и снова сверяемся.

Этими «ключами» являются те вопросы, которые мы должны постоянно задавать (часто просто самим себе), чтобы выяс­нить, где мы находимся, и насколько это соответствует ожидаемым промежуточ­ным эффектам.

Если получается неплохо, мы идём дальше. Если нет, то возвращаемся ко второму этапу и дорабатываем свою «карту» ещё раз.

Четвёртый этап. Отработав однажды этот алгоритм, мы рискуем оказаться заложниками собственной схемы.

А сколь бы точной и продуктивной (с точки зрения полученных результа­тов) ни была наша «карта», «территория» (реальность как таковая) всегда сложнее и содержит в себе множество аспектов, которые не могут быть — все, целиком и полностью — учтены в рамках того или иного моделирования.

Но как нам заставить свой мозг выйти из колеи, в которую он сам себя с таким усердием загнал?

Путь один — сомнение в очевидности. Когда у нас всё начинает складно и лад­но получаться, мы склонны уверовать в свою правоту и непогрешимость, а также в знание истины.

Результаты всегда могут быть лучше, но мы убеждаем себя, что сделали всё, что могли, и лучше быть не может, потому что «такова жизнь».

С одной стороны, это конечно, верно. Но с другой — кто сказал, что это действи­тельно лучшие результаты? Мы же сами себе и сказали, следуя известному прин­ципу экономии.

Но почему же они не могут быть «более лучшими»?

Могут, но для этого нам придётся и пере­смотреть свою концептуальную модель («карту», реконструкцию), и понудить мозг

сделать что-то, чего он до сих пор не делал (и даже не соби­рался, честно говоря).

Решение этой непростой за­дачки кроется в ориентиро­вочном реф­лексе (или, как его ещё называл Иван Петрович, — «рефлексе "Что такое?"»). Он возникает у нас в ответ на неожиданность, на внезап­ный внешний раздражитель.

Если мы найдём способ усомниться в исключительной правильности выб­ранного нами пути (того способа, которым мы до сего момента рекон­струировали реальность), то мы неиз­бежно обнаружим новые факты, которые до сих пор скрывались от нас.

Как только мы обнаружим эти новые факты, прежняя реконструкция реаль­ности покажется нам несостоятельной,

и нашему мозгу придётся решать новый способ взаимодействия с ней. И таким образом, мы снова окажемся на первом этапе мыслительного процесса и заколь­цуем его.

Понимаю, что всё это пока звучит достаточно абстрактно. Поэтому вернёмся к нейрофизи­ологии и попытаемся это «увидеть».

Интеллектуальные объекты

Хороший врач ставит диагноз, руководствуясь как изображениями, так и числами. Учёные должны научиться действовать так же. БЕНУА Б. МАНДЕЛЬБРОТ

Если бы у нас с вами была физическая возмож­ность заглянуть внутрь мозга и посмотреть, как там что устроено, то мы бы с вами, я уверен, пришли в некоторое замешательство.

Дело в том, что одна нервная клетка нашего мозга, по существу, ничем не отличается от другой. То есть там — в нашем мозгу — миллиарды совершенно одинаковых нерв­ных клеток.

В какой бы области мозга мы ни оказались — в зрительной коре или в слуховой, в обла­сти двигательных или речевых центров — все клетки будут «на одно лицо».

Нервные клетки зрительной коры не перели­ваются всеми цветами радуги, клетки слуховой коры не звучат колокольным звоном, клетки речевой зоны не разговаривают, а двигатель­ные, как вы понимаете, не танцуют сальсу.

Нет, они все одинаковые. Лишь их связи, их отношения друг с другом и возникшая таким образом «память» создают в нас зритель­ные образы, звуки, двигательную актив­ность, а также все прочие интеллектуальные объекты, включая «других людей».

Сами же клетки — это лишь транзисторы в этой нейронной сети, а вовсе не генераторы чувств или образов.

Поэтому нашему мозгу на самом деле совер­шенно наплевать, с чем мы в реальности имеем дело — всё, что в него попадёт, он просчитает согласно сформированным в нём шаблонам (взаимосвязям нервных клеток, нейрофизиологическим комплек­сам, «программам»).

Для него есть только входящий сигнал, который он просто цифрует и тем самым универсализирует. Но в зависимости от того, через какие ворота этот сигнал вошёл (через зрительные, слуховые, тактильные или какие-то другие рецепторы), в те зоны коры он и отправляется[26].

Сами эти зоны коры состоят из соответству­ющих нейрофизиологических комплексов — специализированных «программ».

Когда вы работаете с файлом на компьютере, вы можете открыть его с помощью разных программ. В результате одна и та же информа­ция в Paint, например, будет выглядеть одним образом, а во встроенном проигрывателе Windows Media как-то иначе.

Грубо говоря, для мозга не существует «видео­файлов», «аудиофайлов» или «человеко- файлов». В нём есть зоны, где одна и та же «цифровая информация» или «видится», или «звучит», или, например, «формирует образ человека»[27].

То есть эти зоны состоят из соответству­ющих «программ» — визуализации, озвучания, создания телесных ощущений, боли, вкуса, эмоций и т. д. Подайте на них сигнал — и они вам его представят в соответствующем виде.

Практически любая такая «программа» является сформированной в опыте.

Сразу после рождения, например, мы видели мир перевёрнутым. То есть наш мозг должен был понять, что что-то тут не так, и научиться в себе самом переворачивать уже зримое им изображение.

Как мы уже знаем, и мозг взрослого человека, обретшего зрение после абсолютной слепоты, и мозг младенцев постепенно обучаются тому, чтобы складывать размытые пятна света в зримые объекты. На это требуются недели бесконечной работы со стимулами и неустан­ной нейротренировки.

Даже зритель­ное ощущение перспективы — это лишь такой способ разво­рачивать визу­альный образ.

Если вы возь-

мёте туземца, который всю свою жизнь провёл в джунглях, и переместите его в са­ванну, то буйвол, находящийся на значи­тельном удалении, будет казаться ему мухой. Его зрительные зоны просто не имеют «программы», которая способна создавать для него визуальное ощущение перспективы.

Или вот ещё пример этих нейрофизиологи­ческих фокусов...

Многочисленные исследования слепых от рождения людей показали, что зрительные зоны коры головного мозга у них не атрофиру­ются, несмотря на то, что к ним не поступает никакой информации от сетчатки глаза, а сами слепые уверяют, что они могут «видеть».

Мы — зрячие — никогда не поймём, что это значит для слепого человека «видеть». И конечно, «зрительные образы», которые они «видят», не имеют ничего общего с теми зрительными образами, которые создаёт наш мозг. Но некое «видящее» восприятие у них действительно есть.

Например, они могут использовать эффект эхолокации — щёлкают языком и прислуши­ваются к его отзвуку. Вроде бы в этом случае должна быть задействована слуховая кора, но нет — как выясняется, активизируется у них именно зрительная кора! Именно она обраба­тывает у слепого человека данную — не визу­альную — информацию, позволяя человеку ориентироваться в предметном мире, как будто бы он её «видит».

Короче говоря, мозгу совершенно всё равно, что там «снаружи». Он представляет собой очень мощный расчётный сервер, в кото­ром сформировано множество программ на самые различные случаи жизни.

Наш мозг обрабатывает любой сигнал — не важно, поступил ли он на рецепторы или создан внутри (например, слова, сновиде­ния, мысли, чувства и т. д.). Преобразовыва­ясь, сигнал переходит от одной зоны мозга к другой, обретая для нас новые и новые черты, характеристики и измерения.

Задача нашего мозга — создавать модель реальности, а люди ли скрываются за этими моделями (они ли картируются) или ка- кие-то предметы, идеи или виртуальные сущности — ему совершенно безразлично.

В какой области мозга окажется сигнал, там мозг с ним и поколдует, проведёт расчеты и «программную обработку». В результате он превратит этот сигнал во что-то, с чем мы потом будем иметь дело уже на уровне нашего сознания как с «действительной реальностью».

Вот почему, хоть это и кажется странным, животные (каковыми мы тоже являемся) с лёгкостью способны переориентировать агрессию с сородича на какой-то бездушный предмет.

А человеческие дети, как вы знаете, без проблем «одушевляют» игрушки, да и мы с вами без труда представляем себе героев художе­ственных книг «как живых», хотя на самом деле это просто буквы на бумаге.

Нам кажется, что наша жизнь богата и раз­нообразна. На деле же вся она нарисо­вана нашим мозгом, его «программами». Внутри же него самого — тихо и темно, как в могиле.

Сделайте сейчас паузу, подумайте об этом...

СКРЫТОЕ ОТ НАС МЫШЛЕНИЕ

Нам сложно это понять: знание о том, как работает наш мозг, как он строит картину мира, как создаёт его объекты, как осуществляет акт мысли в обход нашего сознания — это, выражаясь философским языком, знание контринтуитивное.

То есть нам это просто не представить. Теорети­чески — вроде понятно, а картинка не складыва­ется. Но таковы все научные парадоксы, о чём я рассказывал в «Красной таблетке»: непроти­воречивыми нам кажутся только те теории, которые касаются мира, к которому природа эволюционно подготовила нашу с вами пси­хику.

Если же мы всё-таки заглядываем туда, где нас, что называется, не ждали, мы встречаем там одни сплошные парадоксы.

Там нас ждут полумёртвые коты Шрёдингера и кванто-волновой дуализм Нильса Бора, превра­щение химических элементов ДНК в кузницу жизни... Или вот, например, принципы работы мозга — тоже из этой серии.

Умом нам этого не понять: сколько бы мы ни нака­пливали научных данных, в этом «знании» всё равно сохраняется какой-то пугающий дух зага­дочности и парадоксальности. Впрочем, если наш психический аппарат и не был предназначен для понимания этой конкретной реальности, то чему мы, собственно, удивляемся?

Представить себе парадоксальные вещи нельзя — картинка разъезжается. Но если вы последова­тельно выкладываете на исследовательский стол научные факты, соотносите их друг с другом (делая при этом тысячи необходимых оговорок), то в вашем мозгу сами собой возникают гипотезы, и вы можете испытать их на практике.

Поэтому физики, несмотря на все их бесконечные физические парадоксы квантовой механики, умудрились построить атомную бомбу, биологи, несмотря на множество загадок в этой сфере, уже могут создавать искусственную жизнь (пока, правда, только на уровне бактерий, но ведь и они «божьи твари»).

Нам же с вами предстоит понять, как заставить своё мышление работать под нашим контролем. Поверьте: несмотря на всю свою внешнюю простоту, это задача ровно такого уровня сложности!

Удивительным и парадоксальным является тот факт, что мы не можем заставить своё мышление нас слушаться. Оно работает само по себе — в тканях нашего мозга, а наше сознание лишь свидетельствует его, осознаёт какие-то резуль­таты этой работы. Причём именно так — резуль­таты. Не процесс, не постановку задачи, а именно результат. Да и тот — в изменённом и преобра­жённом виде.

Само по себе мышление представляет собой способность мозга создавать сложные интел­лектуальные объекты. Впрочем, когда я говорю «сложные», я не имею в виду космические корабли или горизонтальное бурение скважин для добычи сланцевой нефти. Нет, я говорю о совершенно, казалось бы, примитивных вещах.

Каждая нервная клетка отвечает за какое-то элемен­тарное знание (например, за визуальную иден­тификацию вертикальной линии или, наоборот, горизонтальной). Группа нервных клеток в 60-80 штук образует, как её называют нейрофизиологи, микроколонку. Эта микроколонка создаёт более сложный образ (у той же линии, например, появ­ляется некая толщина).

В кортикальной колонке следующего уровня собрано уже несколько десятков микроколонок. Колонка ещё больших размеров — это сотни тысяч нервных клеток, и тут уже появляется более-менее осмысленный результат (например, какой-нибудь цельный, хотя всё ещё и весьма элементарный визуальный объект).

Таким образом, вся эта система представляет собой своего рода матрёшку, состоящую из уни­версальных модулей — клетки, микроколонки неокортекса, кортикальные колонки разной мощ­ности. Наконец, всё это ещё складывается в слои коры головного мозга (их аж шесть штук), что схе­матично показано на рис. №11.

Трудно себе представить, но вся эта сложнейшая, шестислойная и матрёшечная структура умещается в двух с небольшим миллиметрах коры головного мозга (такова её толщина) и весьма однообразно мультиплицируется по всей её площади (в две с небольшим тысячи квадратных сантиметров).

Эта биомашина по расчёту цифровых данных создаёт всё, чем является наш мир — и внешний, и внутренний (хотя тут уже и не разберёшься, что считать «внешним», а что «внутренним», учитывая, что оба находятся на одном «сервере» внутри нашей черепной коробки).

И каждый элемент этого нашего мира — хоть зри­тельный образ этой страницы, хоть звук, ко­торый вы только что услышали, хоть мысль, которую вы подумали, — это интеллектуальный объект, то есть нечто созданное вашим мозгом.

Нам кажется, что мы видим мир так, как мы его видим. Но даже это неправда. То, что вы видите, — это продукт работы соответствующих областей зрительной коры в затылочной доле мозга. На самом деле, исходная зрительная информация, поступающая в зрительную кору, не такова, как вам затем видится.

Посмотрите на рис. № 12. Слева изображено то, что вы бы увидели, если бы я стоял перед ва­ми, а вы смотрели на моё лицо. Но информа­ция с сетчатки выглядит иначе — посмотрите на картинку справа.

Недалеко от центра сетчатки глаза, где аксоны «палочек» и «колбочек» собираются в пучок, образуя зрительный нерв, рецепторы, реагирующие на свет, отсутствуют. Так что на нашем «экране» всегда есть дыра — так называемое «слепое пятно». Поскольку же плотность зрительных рецеп­торов по периферии сетчатки меньше, чем в центральной её части, то по краям изображение всегда размыто.

Но как так получается, что «наш глаз» видит одно, а «наша зрительная кора» показывает нам другое? Всё очень просто: вы не видите то, на что смотрите, вы видите лишь то, что показывает нам наш мозг. Он выучился исправлять ошибки зрения — «затирает» чёрные пятна, а за счёт быстрых

микродвижений глаз создаёт у вас ощущение, что вы хорошо видите то, что находится по периферии от зрительного фокуса.

Иными словами, вы видите не реальный, а изготов­ленный — подправленный, отретушированный, отфо- тошопленный, прошу прощения, — зрительный образ.

Над его созданием трудятся сотни тысяч корти­кальных колонок — те самые матрёшки нервных клеток. Так что это настоящий интеллектуальный объект — нечто, созданное вашим мозгом, потому что он этому выучился (самозапрограммировался таким образом).

Это принципиально важно понимать: вы, о чём бы ни шла речь — о зрении, слухе, ваших чувствах или представлениях — всегда име­ете дело с интеллектуальными объектами, то есть с продуктом работы соответствующих программ мозга.

И как мы уже знаем, вы даже можете перепрофили­ровать его зоны. Слепой человек не получает инфор­мации от сетчатки своего глаза, но он использует зрительную кору как-то иначе, чтобы сделать как бы «то же самое».

Он говорит, что он «видит», хотя видеть не может. Но его зрительная кора делает и создаёт для него какие-то интеллектуальные объекты, которые он внутри самого себя воспринимает как некое «видение».

Теперь представьте, что мы говорим не о зрительной коре, а о тех корковых отделах, которые относятся к нашей дефолт-системе мозга. У стайного живот­ного эти области коры заняты обработкой сигналов, связанных с их «социальной жизнью» — кто как на него посмотрел, кто оскалился, кто погладил, кто поделился едой и так далее.

У нас, казалось бы, тоже «социальная жизнь». Но мы не «зрим» её, как наши родственники- приматы, а используем своего рода «эхолокацию»: каждый субъект, с которым мы имеем дело, нами назван (Вася, Петя, Маша и т. д.), и о каждом мы составили какое-то своё представление (историю, нарратив).

После того, как мы все эти ярлыки развесили (а делаем мы это стремительно), мы уже взаи­модействуем не с реальными людьми, а с этими ярлыками. Мы больше не считываем фактические сигналы, а используем эти свои «идеи» (созданные нашим мозгом интеллектуальные объекты).

Опираясь на эту информацию (достоверность которой весьма сомнительна), мы решаем, как вести себя с тем или иным человеком, как реаги­ровать на его высказывания, как побудить его сделать то, что мы от него ждём, и проч., и проч.

У нас создана мощнейшая система использования знаков (слов, понятий, представлений и т. д.), чтобы разворачивать у себя внутри головы огромный социальный мир. Но вся эта наша «социальность» условна, потому что мы имеем дело не с «соци­умом» как таковым, а с интеллектуальными объек­тами, созданными в нашей голове.

Всё, с чем мы имеем дело — это работа интел­лекта, корковых отделов, тех самых кортикаль­ных колонок, и всё это — наше мышление. Са­мое настоящее мышление — как оно есть, а не то, что мы обычно ошибочно считаем своим «мышлением».

Думаю, нам пора понять, что у нас нет в голове какого-то одного специального центра мышле­ния. Всё, что делает и производит в себе наш мозг, есть то самое наше мышление.

Поэтому работать мы должны с мозгом, а не с выдуманным гомункулусом, который, как нам кажется, сидит у нас голове и рулит процессом. Но на самом деле никакого гомун­кулуса в нас нет.

У нас есть мозг, и он отнюдь не идиот!

Парадоксы мышления

Как здорово, что мы столкнулись с парадоксом. Теперь появилась надежда на развитие. НИЛЬС БОР

Сформулируем главные парадоксы нашего мышления:

Во-первых, нам кажется, что мы думаем (и в каком-то смысле это действительно так), но на самом деле наше мышление (создание мозгом интеллектуальных объек­тов и их взаимодействие друг с другом) происходит само по себе.

Наше сознание лишь узнаёт о результа­тах этой интеллектуальной работы мозга и выражает их в наших «мнениях», «пред­ставлениях», попутно скрадывая (забал­тывая) множество возникающих здесь противоречий.

Во-вторых, нам кажется, что мы мыслим разное о разном, но наш мозг всегда ис­пользует одни и те же схемы и шаблоны

(способы сборки интеллектуальных объек­тов), которые в нём уже есть.

Он сформировал в себе набор программ, обучаясь и перерабатывая прежний опыт (причём это происходит на всех уров­нях — идёт ли речь о создании зрительных образов, или, например, о восприятии «внутреннего мира» других людей).

С чем бы мы ни столкнулись, мы всегда используем уже имеющийся у нас инстру­ментарий просчёта данных.

В-третьих, нам кажется, что мир вокруг нас состоит из «живого» и «неживого», или, например, «людей» и «всего прочего», или «теоретических знаний» и «физического опыта», «сущностей» и «смыслов». Но это не совсем так.

На самом деле, это лишь частные харак­теристики интеллектуальных объек­тов, создаваемых нашим мозгом. Для самого же мозга один интеллекту­альный объект ничем не отличается от другого — и в том случае программа, и в этом[28].

По сути, мозг даже не содержит эти интел­лектуальные объекты в себе как таковые. Он их постоянно собирает и пересобирает.

Наш мозг — это набор программ, который использует хранящиеся в нём знания как детали от конструктора Lego. Склады­вая из них очередной интеллектуальный объект, он представляет их — в таком, уже собранном виде (с соответствующими характеристиками и свойствами) — на суд сознания.

В-четвёртых, нам кажется, что есть некое мышление, а есть что-то другое — напри­мер, восприятие, память, воображение, чувства и т. д.

Но поскольку весь мозг устроен по одним и тем же принципам (все нервные клетки одинаковы, а способы их взаимодействияуниверсальны), то любой психический процесс в каком-то смысле есть мышле­ние, ведь он представляет собой сборку интеллектуальных объектов.

То, что для сознания эти интеллектуаль­ные объекты выглядят по-разному и скла­дываются в некие образы, — лишь резуль­тат работы соответствующих программ мозга. Но каждая из них сделана по тем же принципам, что и любая другая.

Это непросто уложить в голове. Если же вы почему-то считаете по-другому, то вспом­ните слова Нильса Бора: «Если вы не пришли в ужас при знакомстве с квантовой механи­кой, значит, вы ничего в ней не поняли». Так что я надеюсь, что вы всё-таки хоть чуть-чуть ужаснулись парадоксальности «нейронной механики».

Теперь давайте, уже на новом уров­не понимания(и ужаса) ещё раз вер­нёмся к тому, о чём мы уже гово-рили...

Нам кажется, что

у нас есть мышление — как способ решения жизненных задач, и другие (не мыслитель­ные) психические процессы: воспомина­ния, мечтания, переживания и т. д. Теперь мы знаем, что это разделение ошибочно. А рассматривать «ум» и «чувства» отдельно — это и вовсе антинаучный анахронизм.

И всё же давайте допустим, что есть в нас нечто такое, что можно считать неким отдель­ным, специфическим мышлением, которое помогает нам решать жизненные задачи. Да, это большая условность, но всё же...

В мозге, как мы уже знаем, не так много обла­стей, где это «мышление» может осущест­вляться. По сути, дефолт-система мозга — и есть единственный кандидат на эту роль.

Именно она является тем локомотивом, кото­рый обеспечивает нас созданием сложных карт социальной реальности и всех её произ­водных — реальности культуры, знаний и т. д.

Способы сборки этих интеллектуальных объектов формируются в нашей дефолт- системе мозга в процессе нашего взросления и воспитания.

Чем более сложными и драматичными были наши отношения с другими людьми, чем силь­нее мы были от них зависимы и чем сильнее хотели эту зависимость преодолеть, тем более сложные модели (карты) других людей (реаль­ности) мы научились строить[29].

Ещё раз: развиваясь в социальной среде, мы обучили свою дефолт-систему мозга строить максимально сложные для каждого из нас интеллектуальные объекты.

С учётом своего жизненного опыта мы сфор­мировали такое «программное обеспечение», которое сформировали. Теперь, если мы соби­раемся решать какие-то свои «жизненные задачи», это наш арсенал средств, наш интел­лектуальный потенциал.

Надеюсь, что мне удалось это разъяснить. И в качестве небольшого проверочного зада­ния мы проведём мысленный эксперимент: я расскажу вам историю об одном субъекте, а вы — на своём личном опыте — попытаетесь понять, о ком она.

Речь пойдёт о субъекте, от которого очень многое в вашей жизни зависит. По большому счёту, вся ваша жизнь вертится вокруг него. Он вам нужен, но он же может и уничтожить вас, если вы не предпримете меры, чтобы от его избыточной энергии защититься.

Впрочем, вы неодиноки — есть и другие субъ­екты, которые, так же как и вы, вращаются вокруг этого персонажа. То есть вы с ними чем-то похожи. Разница лишь в том, что кто-то умудряется построить с этим центро­вым субъектом выгодные для него отношения, а кто-то — нет.

Представили? Теперь добавим к этому, что и вы не лыком шиты — вокруг вас тоже кое-кто крутится. Вы, так сказать, «ответственны за тех, кого приручили». Толку от этих маля­вок для вас никакого — ни тепло, ни холодно — но иногда вы посмотрите на них и подумаете: «Это очень мило и приятно».

Вот такая вполне себе универсальная история. У кого-то роль подобного «центрового субъ­екта» выполняет руководитель или старший партнёр по бизнесу, может быть, супруг или родители. Им может стать даже собственный ребёнок или предмет несчастной любви.

В общем, есть у вас варианты, какого субъекта подставить на это место в этой нарисованной мною схеме. Да и на место зависимого субъ­екта (который крутится вокруг вас, хотя вам это и не особенно надо) у большинства из вас, я думаю, кандидатуры найдутся.

А кого, как вы думаете, я загадал в этом мысленном эксперименте?.. Я рассказывал вам об устройстве Солнечной системы:

центровой «субъект» моего рассказа — само Солнце;

вы (как «субъект» этой истории) — это Земля;

другие вертящиеся вокруг Солнца «субъ­екты» — другие планеты;

а «субъект», который крутится вокруг вас, — это, понятное дело, Луна, а также скопища всяких спутников вперемешку с космическим мусором (масса «субъек­тов», которых вы «приручили»).

Приведённый пример прост, но вот в чём фокус: я объяснял то, каковы наши теоретиче­ские знания об устройстве Солнечной системы с помощью модели социальных отношений.

Никто, как вы понимаете, из нас Солнечную систему не видел, и даже космонавты с астро­номами видят только фрагменты этого её устройства, а остальное они достраивают уже в своём воображении.

Каким же образом это вообразить, если увидеть нельзя?

Мозг использует те инструменты, которые у него есть. И я собрал историю о Солнечной системе так, словно бы рассуждал о других людях: зависимость, отношения, влияние и т. д. Мозг воспользовался имеющейся у него «социальной программой».

Моё «видение» Солнечной системы может быть только теоретическим, поэтому мне и нужна какая-то реальная модель, с помощью которой я смогу соответствующий интеллек­туальный объект собрать.

Мне нужны какие-то лекала, какая-то схема, в которую я и впихну все свои знания о Сол­нечной системе. А мое социальное знание — кладезь таких схем! В нём есть модели на все случаи жизни.

Взаимодействуя с другими людьми, я научился видеть самые разные возможные взаимо­связи между ними. И, подставив теоретиче­ские объекты в эту формулу, я могу с лёгкостью представить себе то, что у меня нет никаких шансов воспринять в опыте.

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Если же вы теперь приглядитесь к любому своему «теоретическому знанию», то обнаружите, что фор­мула, по которой у вас это знание построено, соот­ветствует тому, каким образом вы представляете себе возможные отношения с другими людьми.

Возьмите арифметику, например. Очевидно же, что люди могут быть «больше» и «меньше» (в са­мых разных смыслах — хоть физическом, хоть по уровню социального статуса). Точно так же, как и числа!

А ещё люди собираются в группы — «суммируются», но иногда, наоборот, из них выбывают — «вычи­таются». Их может быть «очень много» — толпа людей, то есть «бесконечность». Но их может быть и «счётное количество» — ну с парой десятков, вы, пожалуй, всегда разберётесь, кто там и что.

Возьмите архитектуру. Что самое важное у здания? Фундамент. Но это и для человека важно — то, на чём он стоит, на что опирается (например, какая у него «теоретическая база», «жизненный опыт», «система аргументации» и т. д.).

И у здания, и у человека есть «скелет» (причём у нас есть и анатомический, и психологический). В нас есть «стены», а за кем-то вообще чувствуешь себя «как за каменной стеной». Есть и «двери» — чтобы начать взаимодействие с человеком или войти в здание. Есть «окна», из которых на нас смотрят, и в которые мы заглядываем. Есть, наконец, и «крыша», которая, как все мы знаем, может в определённый момент «поехать».

Впрочем, это всё элементарные вещи. А возьмите, например, квантовую физику или эволюционную теорию. Мы, при всём желании, никогда не сможем «увидеть» эти миры. Но нам нужно представление, иначе наши научные знания превратятся в гору мусора.

Что же делать?.. Ну, конечно: представьте, что это люди! Частицы «взаимодействуют» друге другом, находятся в каких-то «отношениях» друг с другом, «влияют» друг на друга и «изменяются» под этим воздействием. Очень по-человечески, согласитесь.

С генетическим кодом ровно такая же история. ДНК хранит информацию (некое «знание») и пере­даёт это знание через специальные белки (словно «пишет тексты»). Другие системы их «расшифро­вывают» и действуют по этой инструкции, но могут возникнуть сбои...

Внешние факторы способны этот процесс запу­стить («влияние среды»), но есть ещё внутренние («личностные») факторы, которые мы не можем понять. Всё это приводит к каким-то результатам, а особи конкурируют друг с другом, занимают опре­делённые ниши и адаптируются к обстоятельствам...

«Человеческое, очень человеческое», — как сказал бы Фридрих Ницше. Весь мир вокруг нас (по крайней мере, как мы воображаем его внутри собственной головы) антропоморфен.

Мы мыслим о нём как о человеке и как об отно­шении людей друг с другом. Это наш способ его моделирования. Только так мы можем себе его представить, только так мы можем о нём думать.

Содержание каждой темы (проблемы, вопроса, научного направления и т. д.), конечно, выглядит по-разному. Но ведь и мы кажемся друг другу разными, хотя на деле мы скроены из одних и тех же личностных и социальных паттернов.

Мы можем быть друзьями и возлюбленными, родителями и детьми, гражданскими и бравыми военными, кумирами и лузерами, душой компании и затворниками, предателями и героями, ижди­венцами и благотворителями, эмоциональными и бесчувственными, соображающими и бестолко­выми, надёжными и безответственными, живыми и мёртвыми...

Вариантов много. И пусть я сейчас чуть-чуть огру­бляю, поскольку всего многообразия возможных взаимоотношений между людьми не выразить в языке (его средств просто не хватает)[30]. Но то, что некий набор разнообразных паттернов соци­ального взаимодействия существует — это, на мой взгляд, вполне очевидно.

Способность нашего мозга создавать слож­ное теоретическое знание (любое, о чём бы то ни было!) зависит от того, насколько слож­ным был опыт наших отношений с другими людьми, пока мы были молоды, а сам наш мозг находился ещё в стадии формирования.

Программы обработки данных начали созда­ваться в нашем мозгу, когда мы сами ещё нахо­дились в досознательном возрасте. Мытьём и катаньем, нытьём и агрессией, страстью и зависимостью, нежностью и обманом, притворством и самоотверженностью — мы выстраивали в своей дефолт-системе мозга схему взаимодействия с другими людьми.

Теперь, когда множество этих программ создано, мы пользуемся ими — для обучения и понимания абстрактных, теоретических вещей, для построения своих представле­ний о мире и его устройстве, для решения бытовых задач — хоть ремонт квартиры, хоть создание бизнес-плана, хоть подбор комплекта одежды на «выход в свет».

Вот он — наш базовый сервер «мышления» (если выделять эту функцию от­дельно из все­го объёма мозго­вой деятельно­сти). Вот наш ресурс, чтобы думать сложно, строить сложные (а потому максимально эффек­тивные с точки зрения построения траекто­рий) карты реальности, какой бы сферы нашей деятельности они ни касались.

Если мы обучились этому, строя внутри своей головы сложные отношения между социальными объектами, между членами стаи, в которых мы многократно оказыва­лись, то мы сможем в последующем и знание о других аспектах реальности развернуть с размахом.

Если же мы не обучились этому навыку, то и думать мы будем плоско и примитивно, а карты наши будут — словно детские рисунки на полях в тетрадке.

КАК РАБОТАЕТ ПАМЯТЬ?

Очень важно понять, что кора нашего мозга явля­ется расчётным сервером, а не просто глупым хранилищем информации. Существует множество мифов, касающихся способности мозга запоми­нать всё, с чем мы сталкиваемся в жизни. Но это совершенно не так.

«Учёные», которые распространяют подобные глупости, исходят из примитивной математиче­ской модели: мол, если посчитать всё нервные клетки и все связи между ними, то получается, что наш мозг способен запомнить огромный массив информации. Но «может» — не значит запоминает.

Во-первых, в этом нет никакого эволюционного смысла.

Для эволюции важно, чтобы мозг научился выявлять закономерности, а не запоминал мельчайшие подробности ситуации. Его задача —выделять главное из информаци­онного шума, а не фиксировать его наличие.

Во-вторых, это просто неверно с точки зрения нейрофизиологии.

Столь значительный объём нервных клеток и связей между ними нужен мозгу для дубли­рования, для проверочных расчётов. Как пока­зывают современные исследования, мозг — мастер резервного копирования важной для него информации.

• В-третьих, если бы мозг был просто огромным хранилищем данных, то повреждение какой- либо его части неизбежно бы приводило к выпадению конкретных воспоминаний, но этого не происходит.

В результате черепно-мозговых травм, инсультов и онкологических заболеваний человек может потерять способность опери­ровать информацией, но он не теряет саму эту информацию.

Проще говоря, мы не можем удалить вам кусочек мозга, чтобы вы о чём-то забыли. Не можем просто потому, что такого «кусочка» в вашем мозгу нет: вся информация по вашему мозгу странным образом распределена (и да, это немного парадоксально).

Исследования памяти, проведённые Элизабет Лофтус, Биллом Патнемом и другими замечатель- ными учёными (о чём я уже рассказывал в «Красной таблетке»), убедительно показали, что наш мозг не помнит, а воссоздаёт воспоми­нания.

Как же это происходит на нейрофизиологическом уровне?

В 2003 году нейрофизиологи Университетского колледжа Лондона под руководством профессора Илинор Магуаэр провели исследование, которое затем было многократно растиражировано различ­ными СМИ.

С помощью фМРТ выяснилось, что в процессе обучения будущих лондонских таксистов, когда они запоминают все возможные маршруты британской столицы, их гиппокамп — подкор­ковая структура мозга, внешне напоминающая морского конька, — существенно увеличивается в размерах.

То, что гиппокамп играет важную роль в форми­ровании наших воспоминаний, знали и раньше. Но теперь стало понятно, что ему приходится физически увеличиваться, чтобы выполнить эту функцию. Этот факт выглядел как самая настоящая научная фантастика!

Да, долгое время считалось, что «нервные клетки не восстанавливаются», и по большей части это действительно так. Но теперь мы знаем, что это правило не распространяется, например, на гиппокамп.

Так зачем гиппокамп производит новые клетки?

Посмотрите на рис. № 13: слева изображён сам гиппокамп, а справа — знаменитое мозолистое тело (множественные нервные связи, объединя­ющие друг с другом полушария нашего мозга).

По всей своей поверхности гиппокамп примыкает к этим наиважнейшим, как мы уже знаем, связу­ющим магистралям нашего мозга.

И вот каким образом (в крайне упрощённом, конечно, виде) работает наша память.

Информация, которая хранится в коре ва­шего мозга, находится, так сказать, в ра­зобранном виде — где-то зрительные па- злы, где-то слуховые, где-то осязательные, где-то значения тех или иных слов и т. д., и т. п.

Причём это именно пазлы. Вы не помните все яблоки, которые вы видели в своей жизни. Но у вас есть клетки в зрительной ко­ре, которые знают, что такое красный цвет, зеленый, жёлтый и т. д. В зоне, отвечающей за тактильные ощущения, у вас хранятся воспо­минания об упругом и мягком, скользском и шершавом... Другая часть мозга отвечает за формы объектов и т. д.

Соответственно, когда вы хотите вспомнить, какие яблоки вы ели на прошлой неделе, вам нужно будет из всего этого богатства пазлов собрать некий образ — формы, цвета, запаха, тактильных ощущений, вкуса и т. д. Как же это происходит?

Если вам нужно что-то вспомнить, активизи­руется соответствующая клетка гиппокампа, которая помнит о том, что «что-то такое было». То есть сами по себе эти клетки не хранят информацию о событии, они выпол­няют роль своего рода поисковой строки в интернете.

Когда вы набираете некое слово в поиско­вике — допустим, «Хайдеггер», — он пред­лагает вам миллионы ссылок. Все они так или иначе связаны с этим словом, а порядок их выдачи определяется неким алгоритмом. Значит ли это, что первая же ссылка будет идеальным образом отражать существо вопроса? Вряд ли.

Боюсь, впрочем, что ни одна конкретная ссылка не будет идеально отвечать вашим требованиям. Если вы действительно хотите разобраться в философии Мартина Хайдег- гера, вам придётся перелопатить кучу инфор­мации — его собственные книги, огромный массив исследований по его работам, изучить философскую и историческую ситуацию, в которой он работал. В итоге у вас сложится достаточно полное понимание.

Примерно так это работает и в случае воспо­минаний: у вас активизируется определённая клетка гиппокампа, имеющая множество связей с «вышестоящими» структурами мозга. Она, можно сказать, посылает им запросы и получает множество ответов от этих структур. В этом процессе и происходит воссоздание воспоминаний.

Допустим, вы вспоминаете своё первое «1-е сентября» или, например, как отмечали насту­пление Нового года в последний раз. В вашем гиппокампе, условно говоря, есть нервная клетка, которая поможет вам воспроизвести соответствующее событие в памяти. Но она его не помнит, поэтому она поднапряжётся и соберёт его образ для вас из той инфор­мации, которая сейчас доступна в вашем мозгу.

• Это очень важное обстоятельство. Информа­ция, которая хранится в корковых отделах нашего мозга, постоянно видоизменяется:

что-то добавляется, обновляется, перестраи­вается, возникают новые связи и т. д.

То есть даже сами эти пазлы, из которых мы скла­дываем свои воспоминания, и те переживают процесс постоянной трансформации. Что уж гово­рить о том, чтобы сохранить воспоминание о некоем событии в «первозданном виде»? Конечно, это невозможно.

Возвращаясь к аналогии с поисковиком: пред­ставьте, что вы снова запрашиваете в интернете информацию о Хайдеггере, но на дворе, например, 2000 год. Какая ссылка, как вы думаете, выпадет первой? Боюсь, этого уже невозможно узнать. Сейчас первой, конечно, идёт ссылка на соответ­ствующую статью из Википедии, но в 2000-м году самой Википедии на русском языке ещё не было.

Поэтому, когда вы пытаетесь вспомнить своё первое «1-е сентября», вы заведомо оказыва­етесь в ловушке. Тогда, когда вы стояли на той своей школьной линейке, вы не знали всего того, что случится с вами в будущем. А сейчас, когда вы вспоминаете ту линейку, вы вспоминаете её мозгом, в котором всё это «будущее» уже оставило свой след и тем самым его — ваш мозг — изменило.

В общем, вы никогда не можете вспомнить даже своё прошлое таким, каким оно было. Его создаст другой мозг (ваш, но изменившийся), а соответ­ственно, и образ этого события будет собран на основе другого материала.

Это будет воспоминание о событии, которого никогда не было. Но сможете ли вы заметить подмену? Нет, потому что вы просто не знаете, что может быть по-другому — вы помните так, как помните.

Проблема лишь в том, что это «помните» — иллю­зия. Вы помните (точнее, соответствующая клетка вашего гиппокампа) помнит, что «что-то такое было». А каким вы увидите это воспоминание в своём внутреннем психическом пространстве — это зависит от того, что случилось с вами после этого события.

Впрочем, рассказал я об этом вовсе не для того, чтобы прояснить для вас вопросы организации нашей памяти. Это наглядная иллюстрация базо­вого принципа работы мозга — он всегда соби­рает, производит интеллектуальные объекты, а не хранит их в готовом виде.

И всё, с чем вы имеете дело в своём внутреннем психическом пространстве, — это продукт вашей интеллектуальной деятельности, совершаемой здесь и сейчас на основании того опыта, который был накоплен вами прежде.

Многое в устройстве мозга кажется нам странным, даже парадоксальным. Но это не должно нас смущать. Пусть мы не можем даже вообразить, как именно это работает, но это не значит, что мы не можем восполь­зоваться этим механизмом.

В нашем мозге, как и во всём, что создала природа, есть своя логика, и теперь мы пони­маем принципы его работы. Нам остаётся только принять их как данность и настроить на решение нужных нам задач.

Фундаментальная ошибка

В целом ты —

лишь ещё один кирпич в стене. PINK FLOYD

Ли Росс — думаю, что эта фамилия вам ничего не скажет, но это по-настоящему выдающийся учёный, профессор Стэнфордского универ­ситета (кстати, сын эмигрантов из России), благодаря которому мы, наконец, поняли, в чём же причина странностей нашего с вами социального поведения.

В 60-70-х годах прошлого века психологи раз за разом шокировали общественность результатами своих экспериментов. Всё это совершенно не укладывалось в голове! Никто не мог поверить, что нечто подобное может быть правдой, и никто не мог понять, как это может быть правдой.

Например, Стэнли Милгрэм провёл экспери­мент, о котором вы прочтёте теперь в любом учебнике по социальной психологии.

Под присмотром ученого в белом халате один человек должен был наказывать другого ударами электрического тока за ошибки в выполнении задания на запоминание.

Если ответ верен, то и хорошо, а если нет — бьём током. Если в следующий раз опять ошибка — увеличиваем разряд, несмотря на крики, вопли и мольбу о пощаде.

Максимальная сила такого «педагогического» удара приводила к тому, что человек оказы­вался бездыханным. То есть финал этого«обучения» был равносилен смертной казни на электрическом стуле.

Милгрэм опросил практикующих психиатров, какой, по их мнению, процент «учителей», действующих по приказу «учёного», доведёт силу удара до максимума. Те ответили, что порядка одного-двух процентов из популя­ции — мол, таково среди нас число клиниче­ских садистов.

Но эксперимент наглядно показал, что в пред­ложенных обстоятельствах до максимального разряда доходит подавляющее большинство испытуемых. Как так? Мы что, все клиниче­ские садисты, просто не в курсе этого?..

Конечно, и «учёный» Милгрэма был подставной уткой, и «ученик», которого били током, актё­ром. Но «учитель» об этом не знал, он думал, что всё происходит по-настоящему, что боль, кото­рую испытывает «ученик», реальна. Но всё-таки доводил его до сердечного приступа.

В эксперимен­тах другого ис­следователя — Соломона Аша — физическое на­силие не приме­нялось. Однако увеличивалась сила социаль­ного давления — кроме подопытного, все участники ми­зансцены были «подсадными утками» экспериментаторов.

Группе из семи человек предлагалось выполнить простое задание, в котором все подставные участники давали один и тот женеправильный ответ. Как поступит реаль­ный испытуемый, который видит, что все ошибаются? Решится ли он сказать, что они неправы, а ответ на самом деле другой?

Да, поначалу реальные испытуемые, оказав­шиеся в такой ситуации, пытаются противо­стоять группе — мол, простите, но вы неправы. Но затем — нет, «ломаются». Более того, они начинают верить, что очевидно ошибочные ответы верны. У них буквально меняется восприятие реальности! Как такое возможно?! Оказывается, возможно.

А теперь представьте ещё сотни подоб­ных экспериментов (включая знаменитую «стэндфордскую тюрьму» Филипа Зимбардо из «Красной таблетки»), которые противоре­чат логике, здравому смыслу и вообще всякому нашему представлению о себе.

Вот с таким бэкграундом социальная психо­логия подошла к 1977 году, когда Ли Росс и опубликовал свою работу, ставшую самой цитируемой статьёй по социальной психо­логии: «Интуитивный психолог и его недо­статки: искажения в процессе атрибуции».

В этой статье он объяснил, почему все мы считаем себя «психологами» и почему почти всегда ошибаемся в этих своих «психологи­ческих прозрениях и догадках». Всему виной особенность нашего мышления, которую Ли Росс назвал «фундаментальной ошибки атрибуции».

Понятие «атрибуции», «атрибутирования» означает приписывание другому человеку неких внутренних качеств — «хороший», «глу­пый», «добрый», «бессовестный», «вниматель­ный», «чуткий», «трудолюбивый», «бестолко­вый», «наглый» и т. д., и т. п.

Мы с вами постоянно присваиваем другому человеку какие-то специфические черты, характеристики, особенности. Мы считаем эти черты его атрибутами, его «внутрен­ними качествами».

И когда нам надо объяснить себе тот или иной поступок человека, мы уверены, что причина именно в том, «какой он». Впрочем, тут есть хитрость...

Например, вы считаете некоего человека скверным и заносчивым. И вот он на ваших глазах кому-то нахамил. Почему он так посту­пил? Это понятно — «он такой». Тупой и невос­питанный, что с него взять?

Но если какой-то человек кажется вам «хоро­шим», и вы вдруг видите, как он позволил себе грубость, что вы подумаете в этом случае? Вы найдёте ему оправдание — мол, он всё равно «хороший», «просто устал» или «что-то у него случилось».

Иными словами, мы уверены, что поведение другого человека определяется его «личност­ными качествами». И даже если оно противо­речит нашему представлению о его «лично­сти», мы всё равно найдём такое объяснение, которое подтвердит наши представления о его «личности». Это и есть фундаментальная ошибка атрибуции.

В действительности же, как показывают экспе­рименты социальных психологов (а их было проведено огромное множество), наше пове­дение определяется не тем, какие мы, а тем, в каких обстоятельствах мы оказываемся.

Вот почему наши представления о «личност­ных качествах» человека принципиально ошибочны, и они никак не помогают намправильно предсказать его поведение в той или иной ситуации.

Да, мы не замечаем своей всегдашней «фунда­ментальной ошибки атрибуции». Дело в том, что мы наблюдаем поведение наших знако­мых в одних и тех же ситуациях, а потому и считаем себя гениями предсказаний.

Но это вовсе не результат нашей успешно­сти как «интуитивных психологов», а просто

повторяющийся цикл. Единствен­ный корректный вывод, который мы можем из этого сделать, таков: в одних и тех же об­стоятельствах че­ловек ведёт себя одним и тем же образом.

Если же вы обнаружите своего знакомого в радикально иных обстоятельствах, то, основываясь лишь на ваших представлениях о его «сущности», не сможете предсказать, что он сделает и как поступит.

Вам только кажется, что вы его «знаете» — что он, например, «честный», «уступчивый», «ответственный» или, например, «слабоха­рактерный». Как только изменятся обсто­ятельства, это ваше «знание» превратится в глиняные черепки.

Потому что он вообще не «такой», а ещё точнее — он никакой. Все мы, и мы с вами тоже, никакие. Мы можем сколько угодно описывать себя, но в реальных ситуациях будем действо­вать «по ситуации», а вовсе не по зову своих «внутренних качеств».

Нельзя представить себе себя в обстоя­тельствах, в которых вы никогда не были: на войне, в тюрьме, под бременем огром­ных финансовых долгов, наркотической зависимости, смерти близкого и т. д. (если вы в них не были, конечно). Нам кажется, что мы знаем, как будем себя вести. Но это лишь иллюзия.

КРИВОЕ ЗЕРКАЛО АТРИБУЦИИ

В качестве одного из доказательств нашей всег­дашней фундаментальной ошибки атрибуции Ли Росс приводит результаты социальных экспери­ментов, в которых испытуемого ставят в заведомо противоречивые обстоятельства.

Представьте, что вы мужчина, участвующий в эксперименте, проведённом Петером Дитто и его коллегами.

Вас познакомили с обаятельной женщиной, вы мило с ней пообщались, а потом она — по заданию экспериментатора — пишет о вас фиктивный отчёт. И вы знаете, что отчёт, с которым вас ознакомят, является фейковым.

Теперь попробуйте представить свои реакции, если он будет содержать нелестные для вас харак­теристики? Скорее всего, вы поймёте, что причина в экспериментаторе, который дал этой женщине такое задание. Вы, конечно, расстроитесь, но не примете эту критическую характеристику на свой счёт.

А что случится, если отчёт окажется лестным? Как вы к нему отнесётесь, если он будет содер­жать приятные для вас вещи? Думаю, что вы, как и другие участники этого эксперимента, скажете, что, хотя женщина и писала свой отчёт по заданию экспериментатора, вы действительно ей понравились.

Иными словами, вы припишете (атрибутируете) этой женщине те мотивы, которые вам удобно. Вам не хочется думать, что вы произвели на свою новую знакомую плохое впечатление, поэтому вы и посчитаете, что в её негативном отчёте виноват экспериментатор.

Но от приятного отзыва вы отказываться не будете — вы решите, что экспериментатор или вовсе не повлиял на текст её отчёта, или женщина, несмотря на его указания, решилась написать правду — вы прекрасны и вообще мужчина её мечты!

Конечно, это выглядит нелогично и непоследо­вательно, но что поделаешь — мы так устроены. Мы хитро играем «личными качествами» и «обстоятельствами непреодолимой силы».

Если нам везёт — мы поступили в престижный вуз, нашли себе замечательную пару, заработали кучу денег, — это результат наших заслуг, усилий, личностных качеств и т. д. Если нам не везёт — образование не задалось, в личной жизни швах, а денег до зарплаты не хватает, — то в этом, конечно, повинны внешние причины.

Забавно, что, оценивая других людей, мы, как правило, избираем прямо противоположную стра­тегию: если везёт — то «везёт», а если не везёт — «сам виноват».

Когда студент заваливает экзамен, а затем расска­зывает профессору о том, что у него, мол, работа, финансовые проблемы, семья, болезни и т. д., — тот ему не верит. Понятно же: хотел бы — подготовился!

Но как только самому профессору приходится отвечать уже за свои промахи, например, перед ректором, в ход пойдёт всё то же самое — рабочая нагрузка, пошатнувшееся здоровье, финансовые проблемы и семейные трудности.

Ректор, конечно, с этим не согласится. Ежу понятно: если человек хочет, он справится! А всё прочее — просто отговорки.

Впрочем, когда уже сам ректор, в свою очередь, окажется на ковре, например, у министра образо­вания, то причины собственных неудач он станет объяснять загруженностью, финансами, семейными проблемами и состоянием здоровья.

Что подумает по этому поводу министр? Наверное, объяснять не надо...

Кто-то, возможно, решит, что все эти товарищи про­сто заврались. Но это не так, они искренне верят в то, что говорят. И если вы внимательно последите сами за собой, то обнаружите, насколько удиви­тельна эта игра в «объяснение причин».

Мы полны бессмысленных и фундаментально ошибочных атрибуций сверху донизу: «пьют только слабовольные», «насилуют тех, кто сам провоцирует насильника», «от мошенников стра­дают только доверчивые», «в бога верят лишь на­ивные люди». На самом деле всё сложнее.

Да, наше поведение формально определяется и «внешними», и «внутренними» факторами. Например, вам сказали что-то обидное (внешний фактор), но важно ведь и то, какой у вас «порог обидчивости» (внутренний фактор). Если он низкий, то вас можно обидеть чем угодно; если он высокий, то вам всё равно, что они там говорят.

Но давайте задумаемся о том, что такое это раз­деление на «внешнее» и «внутреннее»... Как мы с вами уже знаем, всё, с чем мы имеем дело, есть производное нашего мозга. Снаружи (из внешнего мира) к нам поступает только физический (анало­говый) сигнал — буквально на уровне фотонов и молекул.

Если вас словесно оскорбили, вы в действитель­ности почувствовали лишь физические колебания воздуха. Они воздействовали на вашу бара­банную перепонку, а вибрация жидкости в вашем внутреннем ухе оказала воздействие на распо­ложенные там рецепторы. В результате возник нейронный заряд, который поступил в слуховую кору — в височную долю вашего мозга.

Дальше начались сложные процессы создания соответствующего интеллектуального объекта — включились ваши знания языка (то есть языковая и интепретативная кора), были задействованы подкорковые структуры, отвечающие за инстинкт самосохранения и иерархический инстинкт. Ваша дефолт-система мозга расценила возникшую «ситуацию» как драматическую, и вы оскорбились.

То есть оскорбление, строго говоря, всегда явля­ется результатом работы вашего собственного мозга, а не каким-то внешним фактором. Уверен, что вы неоднократно оскорблялись, когда никто на самом деле и не собирался вас оскорблять. Вы сделали это оскорбление себе сами, силами своего собственного мозга.

Возможна, впрочем, и обратная ситуация: вас и хотели вроде бы оскорбить, и что-то сделали для этого, а вы не почувствовали себя оскорблённым. То есть всё зависит от того, какой интеллекту­альный объект соберёт ваш мозг.

Так что деление на «внешние» и «внутренние» обстоятельства ситуации является условностью. В действительности мы всегда имеем лишь сборку интеллектуальных объектов в нашей голове.

К счастью или к сожалению, я то ли не вижу снов, то ли просто их не помню. Но из рассказов своих пациентов знаю, что они могут переживать во сне самые разные чувства — страха, вины, отчаяния и т. д.

Никакие внешние факторы, кроме подушки и одеяла, на них в этот момент не действуют, но их мозгу этого и не нужно, он всё может сделать сам.

Итак, в чём сложность предсказания нашего с вами поведения? Вы, конечно, думаете, что дело в недостатке фактов. Мол, если бы у нас были все факты, то тогда и ошибок бы не возникло. Но это неверно.

Дело вовсе не во «всех» фактах, дело в изби­рательности нашего подхода к фактам.

Избирательности, обусловленной ошибоч­ными атрибуциями, а потому мы должны научиться её избегать.

Практикующие психиатры, опрошенные Милгрэмом, исходили из соображения, что люди делятся на тех, кто хочет приносить другим страдание (садисты), и на тех, кто этого делать не станет, потому что им это не нравится (не садисты). И попали впросак, а ведь специалисты, казалось бы...

Конечно, мы можем сказать — мол, ну са­дисты-то в эксперименте Милгрэма точно бы дошли до конца, тогда как другие участ­ники эксперимента просто поддались воздей­ствию авторитета. «Учёный» заверял их в том, что эти действия — бить другого человека электрическим током! — оправданы, что это «наука». В общем, не ведали они, что творят, и бла-бла-бла.

Но вот вам, в связи с этим, один любопыт­ный факт... После Великой французской революции знаменитый маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (да, тот самый) стал главой одного из революционных трибуналов. Это вроде бы и понятно. Куда ещё садисту в такой ситуации податься? Ну, в палачи ещё, может быть.

Думаете, конец истории? Нет. Долго на своём «садистическом» посту де Сад не продержался. Эти районные суды отправляли людей на гильо­тину без разбора, но вот трибунал под руковод­ством маркиза отказывался выносить смерт­ные приговоры. Представляете? Охваченный кро­вавым безумием Париж— казалось бы, самое вре­мя «садисту» раз­гуляться, оття­нуться в сласть! Но нет.

Более того, Маркиз помогал «неблагонад­ёжным» аристократам скрываться от новых властей и выписывал им липовые документы, чтобы они могли бежать из столицы. Это вскрылось, де Сад был обвинён в контрре­волюционной деятельности, арестован, приговорён к смертной казни и лишь чудом остался жив (его документы в общем бардаке затерялись).

Месяцами ожидавший своей казни и наблю­давший за тем, как во дворе тюрьмы рабо­тает гильотина, маркиз де Сад всё-таки был отпущен и остаток дней провёл в сумасшед­шем доме.

Так что поверьте: всё не так очевидно, как может показаться на первый взгляд. Более того, именно наш «взгляд», страдающий фундаментальной ошибкой атрибуции, и создаёт у нас это ложное ощущение мнимой очевидности.

Впрочем, если мы поймём это, то реальная очевидность (то есть очевидность действи­тельно реального) даст нам о себе знать.

□

Чтобы убедиться в этом, давайте оставим в прошлом злополучного маркиза и вспомним того самого Михала Козинского, который занимается научными исследованиями в обла­сти искусственного интеллекта, работающего с так называемыми «большими данными» — Big Data.

Михал провёл тестирование группы людей всего лишь по пяти психологическим параме­трам. Затем сличил эти данные с поведением этих же людей в социальных сетях, а результат скормил искусственному интеллекту, самообу­чающемуся по механизму нейронных сетей.

И как мы уже знаем, этому «Франкенштейну- психологу» достаточно мизерного количе­ства лайков, чтобы понять, как вы будете себя вести. Полагаю, что среди моих читателей есть те, которые за сутки ставят такое коли­чество лайков, которого машине Козинского достаточно, чтобы знать их лучше, чем они сами себя знают.

И в этом всё дело: бесстрастный искусствен­ный интеллект просто не совершает фун­даментальной ошибки атрибуции — не доду­мывает того, чего нет.

Оказывается, что нам надо не так много фактов, чтобы понять, что происходит на самом деле. Если, конечно, мы не прибе­гаем к созданию нарратива.

Обычно мы выделяем какое-то количество фактов, которые автоматически включают в нас тот или иной нарратив. И у нас тут же появляется «понятная история», что и позво­ляет нам, как нам кажется, делать достовер­ные предсказания.

Например, человек вам улыбнулся, погла­дил кошку и пропустил при входе в лифт. Очевидно же, что человек он хороший! Да, но если вы хотя бы чуть-чуть задумаетесь, то поймёте, что маньяк должен был бы посту­пить именно таким образом.

То есть дело, конечно, в нашей поспеш­ности — в том, как быстро мы пытаемся ответить себе на вопрос, с чем мы имеем дело. У нас буквально зуд какой-то — сразу всё понять, объяснить и ещё построить планы на будущее. Но об этом чуть позже.

А сейчас другой вопрос: с чего мы так в себе уверены?..

Если я спрошу вас: много ли людей знают вас подлинного, настоящего, целиком? Вы, я думаю, ответите мне, что, по-хорошему, таких людей нет. Кто-то знает о вас одно, кто-то — другое, кому-то важно нечто третье, а кому-то — четвёртое. И никто не понимает вас «до конца».

Но если о себе вы думаете как о чём-то огром­ном и непознаваемом, то о других вам «достаточно» узнать лишь несколько фактов, и всё — портрет готов, картина понятна: «мальчики — налево, девочки — направо» (ну, или что-то в этом духе).

Противоречие?.. Вне всяких сомнений. Причём ошибочны оба утверждения — и то, что вас понять невозможно, и то, что других понять легко. В конце концов, 500 лайков — и искусственный интеллект Михала Козин­ского, действительно, знает о нас достаточно.

Так что же мы сами, да и другие люди, пред­ставляем собой на самом деле?

Давайте начнём с того, что известно навер­няка: мы сами — это наш мозг, не личность, не какое-то абстрактное «я», не хвалёное «самосознание», а просто мозг. И этот мозг производит постоянную интеллектуальную работу — складывает интеллектуальные объекты посложнее из интеллектуальных объектов попроще[31].

А что является базовыми интеллектуальными объектами нашего мышления? Правильно: программы дефолт-системы, которые создают в нас образы людей, с которыми мы находимся в отношениях.

И кем в таком случае являемся мы сами?

Внимание, ответ: мы являемся своеобраз­ной точкой пересечения, результирующим моментом этих отношений — программой этих программ.

Когда Аристотель говорил, что «человек — это социальное животное», он, кажется, даже сам не подозревал, насколько он зрит в корень.

Действительно, мы — социальны, без других людей мы сходим с ума и начинаем разгова­ривать с призраками и тараканами. Но это ещё не всё.

Мы — результат наших отношений с другими людьми. Они наши реальные обстоятельства, которые и определяют наши мысли, наше поведение, наши реакции и наши решения.

Но это не какие-то реальные люди — к реаль­ным людям мы доступа не имеем. Реальны для нас лишь те программы, которые мы создали, разворачивая в своей голове образы этих людей.

А как мы разворачивали эти образы других людей в своей голове? Точно так же — анали­зируя отношение этих людей к нам и их отно­шения с другими людьми (лишь те, впрочем, о которых вы знаете).

То есть и эти «другие люди», живущие у нас в голове, являются для нас перекрестьем их отношений с другими людьми в нашей голове, а мы сами — результирующая производная всех этих отношений. Таким образом:

с одной стороны, чем лучше вы знаете, каковы отношения данного человека с другими людьми, тем лучше вы знаете и самого этого человека;

с другой стороны, вы сами тем сложнее и интереснее, чем больше таких систем отношений построено в вашем мозгу.

Вы можете придумать о своём знакомом любые истории, создать любой нарра- тив, но вы будете более-менее понимать его только в том случае, если вы знаете, в каких отношениях он состоит с другими людьми.

В «Красной таблетке» я рассказывал историю эксперимента Филипа Зимбардо. Когда его невеста — психолог Кристина Маслак — попала в бутафорскую «тюрьму» своего жениха и пого­ворила с одним из её «охранников» (участ­ником эксперимента), она пришла в ужас. Оказалось, что её суженый — это жестокий и циничный «Господин Начальник».

Кристина решила разорвать помолвку и открыто заявила об этом Филипу. К счастью, это «внешнее обстоятельство» подтолкнуло Зимбардо, и он отказался продолжать «тюрем­ный эксперимент».

Только в этот момент, испугавшись поте­рять дорогого ему человека, он понял, какие чудовищные непотребства творятся в рамках его «научного эксперимента». Кристина, так сказать, клин клином выбила.

Но каков Зимбрадо «по своей природе»? Тот ли он человек, что прекратил бесчеловечный эксперимент и теперь раскаивается за содеян­ное в своей научной автобиографии «Эффект Люцифера»?

Или же он тот самый «Начальник Тюрьмы», который восторгался установившимися в ней порядками, попирающими всякое человече­ское достоинство?

Нет, он ни тот, и ни другой. Просто в одних обстоятельствах он был одним, а в других — другим. А как понять, каков он в настоящий момент? Ответ прост как дважды два: посмо­трите на то, каковы сейчас его отношения с другими людьми, на то, в какой ситуации он с ними оказался.

Если он с Кристиной и пишет обличающую книгу о патологической заразительности власти и насилия — это один Зимбардо. Если же он предводительствует охранниками тюрьмы и думает, как предотвратить назре­вающий в ней бунт, — это другой Зимбардо.

Но мы не привыкли так думать. У нас просто страсть какая-то верить в «виртуальные сущности», в ничем не подкреплённые идеи и ни на чём не основанные «личные мнения».

При этом, создавая некую историю (нарра­тив), мы становимся заложниками опреде­лённого фильтра: теперь факты, которые соответствуют нашей истории, мы видим, а другие, напротив, от нас прячутся.

Если вы поменяете нарратив о человеке — то тут же вдруг увидите совсем другие факты, а те, которые видели, напротив, исчезнут из поля вашего зрения.

Представьте, что у вас какая-то любовь- морковь. Вы, конечно, знаете о недостатках своего возлюбленного, но в целом он замеча­тельный и прекрасный. И у вас много фактов тому в подтверждение!

Но вот вы узнаёте, что он вам изменяет (ну или просто с кем-то недвусмысленно флиртует в социальной сети). Что происхо­дит дальше?

Нарратив меняется до неузнаваемости — он (она) уже подлец (потаскуха), и как вы вообще можете с ним (с ней) иметь дело?!

Тут же обнаруживаются факты, подтверждаю­щие вашу новую историю: задержки с работы, подозрительное сидение в телефоне, холод­ность в постели и т. д.

А что, всего этого не было раньше? Всё это скрывалось, и лишь внезапно обнаружи­лось? Нет, конечно, всё это имело место. Но вы не обращали на эти «симптомы» внима­ния, потому что фильтр вашего нарратива их от вас прятал.

ОБМАН ИДЕАЛЬНОГО

«Идеальное» — весьма коварная вещь.

Мысли и переживания другого человека, мораль той или иной социальной группы, смысл художе­ственного произведения, религиозные пережи­вания, статистические выкладки, любая наука — всё это вещи, которые, в некотором смысле, не существуют в природе.

«Идеальное», таким образом, как бы и есть, но на условиях нашей с вами взаимной догово­рённости, а основание это шаткое. Одни верят в одно, другие — в другое, консенсуса достичь невозможно. Всё это приводит к неопределённости, которая физикам и не снилась. Но мы стараемся её не замечать.

Хотя, казалось бы... Стоит нам изменить контекст, как событие тут же начинает выглядеть в наших глазах по-другому. Например, мы все согласны с тем, что убивать людей нехорошо, но преступ­ника-педофила — хочется. А ведь он вроде бы тоже человек.

Так и с научными фактами. Мы знаем, например, что сумма углов треугольника равна 180 градусам. Кажется, что с этим невозможно спорить.

Но проблема в том, что наш мир искривлён, а в неевклидовых геометриях всё не так одно­значно с этими треугольниками.

Даже наши мысли и чувства — и те в разных контекстах меняются. Два человека думают одну и ту же мысль, но каждый по-своему. А всякий, кто говорит вам, что «понимает ваши чувства», почти автоматически вызывает у вас настороженность. Вы не склонны этому верить.

Короче говоря, мир «идеального» — это та ещё штучка. Но мы живём именно в нём — в системе своих представлений о мире, а не в мире как таковом. Его устойчивость и непротиворечивость — иллюзия, создаваемая нашим собственным мозгом.

Пока на наши представления о мире никто не покушается, и хорошо. Но покушаются ведь постоянно, и мы начинаем свои «мнения» защи­щать. Мы порождаем массу теорий, «доказыва­ющих» нашу правоту. Но на самом деле они висят в воздухе и ничем не подкреплены.

То есть проблема не только в том, что реальность («территория») скрыта от нас за нашими пред­ставлениями («картами»), но ещё и в том, что сами наши «карты» созданы с огромным коли­чеством внутренних ошибок. Заметить же это практически невозможно, для этого нужны специ­альные навыки[32].

Мы слишком привязаны к этим своим «картам» (представлениям), считая, что написанное и нарисо­ванное на них — это правда. Дальше мы начинаем сопоставлять эти свои представления друг с другом, не сообразуясь с действительной реальностью (фактической «территорией»), и допускаем ошибки.

Конечно, мы можем продолжать:

верить собственным атрибуциям, припи­сывая явлениям некие чудесные свойства;

считать себя медиумами, способными прозревать сквозь чужую черепную коробку;

принимать «идеальное» за некую действи­тельную вещь, на которую мы можем воздействовать физически и которая физически воздействует на нас.

Но ни к чему хорошему это, скорее всего, не приведёт. Мы должны научиться смотреть на факты максимально непредвзято. Хищно искать эти факты и выкладывать их перед собой один за другим, притормаживая собственное сознание, жаждущее поскорее запихнуть их в прокрустово ложе уже суще­ствующих у нас нарративов.

Факты, а не интерпретации — вот что необ­ходимо нашему мозгу. Он должен увидеть структуру — фактические отношения между фактами, их местоположение в общей картине происходящего, а не занудный рассказ, заранее известный нашему подсле­поватому и ограниченному сознанию.

Не только поведение человека определя­ется огромным набором фактов (обстоя­тельств), которые мы, как правило, высоко­мерно игнорируем, считая себя «личностью с ценностями». Но и любой другой процесс, любая ситуация — это всегда множество фактов «внутри» и «вокруг», которые нужно учитывать.

На словах это, может быть, и пугает. Возни­кают вопросы... Как узнать, что фактов достаточно? Как убедиться, что нам доступны «все» необходимые факты?

Но этот страх продиктован ограниченностью нашего сознания, которое считает, что «все» факты — это, во-первых, возможно, и во-вторых, необходимо. И то, и другое — ошибка.

Когда вы не ищете «ответов», а смотрите только на факты, вы начинаете видеть значение (силу, влияние) каждого факта в ситуации. И, как правило, этого абсолютно достаточно, чтобы сделать следующий шаг.

Так что непонимание — это вовсе не то, что должно нас пугать. Именно непонимание и озадаченность вопросом — вот что делает нас восприимчивыми к фактам. А ложное пони­мание зачастую куда опаснее непонимания.

Кривая логика

Если бы это было так, это бы ещё ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Такова логика вещей. ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ

Мозг нас обманывает. Конечно, он делает это не специально, не со зла, он просто так устроен. Природа не создала нас для мира «идеального», она создавала нас для жизни в материальном, физическом мире. Мы лишь пытаемся приладить инструмент, созданный для одних целей, для выполнения других.

Мы нарастили у себя области интерпретатив- ной коры, научились игнорировать факты, освоили язык, создали все виды возможных абстракций — от «вилки», которая может быть хоть железной, хоть пластмассовой, хоть дере­вянной, до «справедливости», которая вообще не поддаётся никакому здравому определению.

Всё это превратилось в автоматизмы, в жизнь на автопилоте и наше вечное и абсолютно бессмысленное «блуждание» по различным зонам коры собственного мозга. Мир кажется нам понятным, собственные действия — разум­ными, а то, что результаты не ахти, — так это тоже можно как-нибудь объяснить.

Впрочем, проблема ещё и в том, как именно мы думаем. Нам кажется, что по крайней мере здесь-то мы точно свободны. Пусть мы поль­зуемся словами, за которыми не стоит ничего определённого, пусть мы полны стереотипов и ложных установок. Но ведь оперировать ими мы можем самостоятельно и разумно!

Нет, не можем. И тут тоже действуют жёсткие закономерности, продиктованные биологией нашего мозга. В нём есть эволюционно пред­установленные способы связывать одни факты реальности с другими.

Но эта «связь» возникает не потому, что наш мозг видит«пра- вильно»,«ис­тинно» ^дос­товерно», а по­тому, что для вы­живания жи­вотного так свя­зывать явления друг с другом просто удобнее.

В определённом смысле мы, конечно, рожда­емся с «пустым мозгом». Всё, что мы узнаём потом — результат опыта. Но «пуст» он весьма специфическим образом — в нём есть опреде­лённая предзаданность.

Например, генетически обусловлено, что наш мозг будет воспринимать реальность во времени и пространстве, а материю — в определённом виде: как видимую, ощуща­емую, слышимую и т. д.

Итак, причин­но-следственная связь...

Если же мы говорим о конкретном животном по имени «человек», то реальность дана нам ещё и в языковых структурах, что доказал Ноам Хомский. И кроме всего прочего, в нас также вписан алгоритм причинности.

Детям не нужно дожидаться четырёх лет и учиться языку, чтобы понять, что многие вещи в окружающем их мире связаны друг с другом. Эти связи мы устанавливаем рефлекторно — мозг так устроен, что он их фиксирует.

Как показали эксперименты психологов Марка Хаузера и Бэйли Спондинга, есте­ственная способность мозга к пониманию «причинно-следственных связей» изначально сложна и многогранна.

Учёные протестировали макак-резусов, кото­рые никогда не имели опыта взаимодействия с ножами и краской.

Исследователи прятали нож и целое яблоко за небольшой ширмой, а затем доставали оттуда две половины яблока. Казалось бы, фокус-покус, но обезьяны реагировали на это «превращение» как на нечто само собой разумеющееся.

В другом эксперименте исследователи убирали за ширму белое полотенце и стакан с синей краской. Никакого удивления, когда из-за ширмы появлялось синее полотенце, обезьяны также не выказывали.

То есть их мозг, даже не имеющий соответ­ствующего опыта, полагал «нормальным», что при взаимодействии данных объектов друг с другом (ножа с яблоком, полотенца с краской) произойдёт что-то подобное — яблоко разрежется, полотенце изменит цвет.

Однако же, вот что забавно: обезьяны выра­жали крайнее недоумение, когда происхо­дило то, что кажется невозможным с точки зрения причинно-следственных связей.

Например, они удивленно таращили глаза, когда за ширмой исчезали стакан с водой и яблоко, а оттуда появлялись две половины яблока. Или же когда за ширму отправлялся синий нож и белое полотенце, а обратно возвращалось полотенце синего цвета. Обезьяны понять этого никак не могли.

Вполне очевидно, что инстинктивная способ­ность животных устанавливать важные для них причинно-следственные связи между явлениями — это существенное эволюцион­ное достижение.

Так, например, наш мозг чётко отделяет «живое» от «неживого», пользуясь для этого весьма простым правилом — если объект движется вопреки силам гравитации, то, скорее всего, это живое существо. Удобно. Про гравитацию животные, конечно, не в курсе, но хорошая смекалка, как известно, — это иногда уже половина дела.

Однако подобная инстинктивная способность животных (включая человека) к установле­нию причинно-следственных связей между явлениями внешнего мира и то, что делает наше с вами сознание, когда связывает одни вещи с другими, — это два разных процесса.

Если нас поставят в экспериментальный станок, включат звонок и после дадут еду, то мы, скорее всего, сообразим, что благода­рить за этот перекус надо местного служащего, а не электрический предмет. Животные же с этой задачей не справляются — и лампочка, и звонок становятся им весьма симпатичны.

То есть наше сознание, пользующееся словами и умозаключениями, где-то нам помогает, а где-то, как выясняется, напро­тив, нас путает.

Да, вполне логично, что именно из-за солнца днём светло, а ночью темно. Но столь же логичным человечеству казался и другой факт — что Солнце вращается вокруг Земли.

Хотя, как заметил в своё время Людвиг Витгенштейн: «Разве не менее логичным было предположить, что это Земля вращается вокруг своей оси?». По крайней мере, внеш­ний эффект, понятно, был бы тем же самым.

Но нет: великие умы, так сказать, думали- думали, изучали что-то, строили догадки и торжественно пришли к абсолютно ошибоч­ному выводу. И хотя альтернативные точки зрения высказывались ещё древними элли­нами, но и Копернику, и Галилею эта истина дорого обошлась.

ПОДВОХ ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ

Первым парадокс причинно-следственных отно­шений попытался разгадать выдающийся шотланд­ский философ Дэвид Юм.

Именно его работы, как потом писал Иммануил Кант, пробудили кёнигсбергского гения от «догма­тического сна» (так что вся наука о познании, которой мы сейчас пользуемся, восходит, по сути, к Юму). Да и Эйнштейн считал, что философия Юма оказала на него самое большое влияние.

Так или иначе, но Юм первым провозгласил следу­ющую мысль: между двумя событиями, связан­ными во времени, не существует причинно- следственной связи, которую мы в ней ус­матриваем.

То есть, если мы наблюдаем некую связь между двумя какими-то событиями, это, во-первых, не факт (мы можем грубо ошибаться), а, во-вторых, она не такова, как нам кажется (всё на самом деле куда сложнее).

Для нас естественно заключить, что раз одно со­бытие следует за другим, то они связаны причинно. Вы открыли кран — потекла вода. Очевидная связь? Конечно!

Однако, говорит Юм, если мы как следует задума­емся, то поймём, что дело не в событиях — дело в наших восприятиях.

Когда события, как нам кажется, следуют одно за другим, на самом деле это одно наше восприятие (перцепция) следует за другим нашим восприятием (перцепцией). То есть это связь наших восприятий. И у нас нет никаких оснований утверждать, что мы устанавливаем таким образом между собы­тиями их истинную взаимосвязь.

В какой-то момент вы можете открыть кран, а вода из него не потечёт. Вас это удивит? Да, конечно. Тогда, возможно, вы вспомните о других кранах — например, о вентилях в подвале, которые пере­крыли работники ЖЭКа.

Но на самом деле вода течёт из крана благодаря водонапорным системам, о чём мы, конечно, подумаем в последнюю очередь. Впрочем, и это не причина, а лишь одно из условий. Причину можно усмотреть в самом устройстве этих водо­напорных систем, а можно — в гидродинамике или гравитационном давлении...

Да, мы думаем, что поступаем вполне разумно, когда находим «ясные и понятные» причинно-след­ственные связи, опираясь на свой жизненный опыт. Но что есть этот наш опыт?

У нас есть определённый способ восприятия мира, обусловленный нашим мозгом. У нас есть набор предрассудков, которыми мы заручились, воспи­тываясь в той или иной культуре и на собственном жизненном опыте.

Таким образом, мы устанавливаем «логические» связи не между реальными событиями, как нам кажется, а между своими психобиологическими особенностями, установками, воспринятыми из культуры, и личным опытом.

Очевидно, что при таком подходе мы с лёгкостью найдём «подтверждение» чему угодно! Но нас­колько это будет правдой?..

Происходит, грубо говоря, вот что: наш мозг эволюционно запрограммирован искать причинно-следственные связи, и если он обнаруживает два факта, то он тут же пытается связать их друг с другом.

И если бы дело касалось только мозга и есте­ственной среды обитания, то проблем бы, наверное, не возникло. Связи между явлени­ями, которые устанавливают наши собратья- животные, как правило, помогают им выжить.

Но у нас, помимо мозга, есть ещё и его произ­водное — языковое сознание.

Вспомним эксперименты Майкла Газзанига: нам ничего не стоит причинно увязать лопату с курицей, а банан с левой рукой, хотя связь эта надумана. Точно так же мы связываем воду с краном и восходы-закаты с движением Солнца и т. д.

Проще говоря, мы уверовали в то, что со­знание — это «скептический разум», кото­рый дан нам, чтобы прозревать «Истину». Мы привыкли думать, что оно учит нас здра­вости, взвешенности и сомнению. Мы рас­считываем, что оно поможет нам не принимать на веру умозаключения нашего «рептильного» мозга, а, напротив, подвергать его выводы экспертизе и критической оценке.

А вот правда в том, что в реальности мы исполь­зуем его прямо противоположным образом — оно как раз гонит всякие наши сомнения прочь и порождает гору объяснений, пытаясь забол­тать ими любую неопределённость.

Благодаря тому же самому сознанию все эти наши объяснения и кажутся нам столь «логичными». Тот, кто должен был исследо­вать, расследовать и разоблачать, напротив, стал прятать, игнорировать и покрывать.

В результате и макаки сомневаются, когда их дурачат экспериментаторы, и дети до четы­рёх лет требуют фактологической точно­сти. А мы — нет, нам не надо. У нас и так всё хорошо складывается!

То есть прав был Юм, правы Кант и Эйнштейн — проблема в надуманной нами причинности. Действительную связь между явлениями мы игнорируем: мы верим тому, что «видим» — упрощённой схеме, то есть не реальности, а тому, как мы её мыслим, как мы её для себя понимаем.

Думаю, никто из нас не сомневается, что для того, чтобы зажечь спичку, нам нужно обо что-нибудь её чиркнуть. Тут же очевидная причинно-следственная связь! Конечно.

Но только вот мы, вероятно, кое о чём забыли... Мы забыли о кислороде — без него чиркать бессмысленно. Мы забыли о влаж­ности — если спичка размокнет, толку тоже не будет. Или вот, например, ветер. Вы о ветре подумали? Скорее всего нет. Так от чего заго­рается спичка?

Спичка загорается от взаимодействия огром­ного количества факторов, из которых наше сознание произвольным образом выбирает только какой-то один, назначает его главным, а потом долго не может взять в толк: почему «такая ясная закономерность», «доказанная в опыте» не работает?

Итак, усматриваемые нами причинно-след- ственные отношения иллюзорны. И если мы хотим думать эффективно, нам нужно отказываться от этой стратегии (хотя это и противоречит эволюционным принципам) и учиться думать не причинно, а системно.

«ГЕНИАЛЬНЫЕ» РЕШЕНИЯ

Несколько лет назад одна из аудиторских компаний большой четвёрки (KPMG) обнародовала резуль­таты своего сенсационного исследования. После анализа результатов слияния и поглощения семисот крупных бизнес-компаний выяснилось, что лишь в 17% случаев этот шаг привёл к росту стоимости их акций.

Ещё раз: речь идёт о больших компаниях, где рабо­тают люди, которые получают гигантские зарплаты и должны принимать «умные» решения.

Слияние и поглощение — это шаг, который, по идее, должен был бы приводить к росту стоимости компании (его для этого, как правило, и совер­шают). Но этого почему-то не происходит. В чём же дело?

Профессор экономики Университета штата Огайо Пол Натт тридцать лет изучал то, каким образом менеджмент принимает решения такого рода и пришёл к весьма забавному выводу...

Исследование Натта и правда было обстоятельным. Он проводил подробные интервью с руководством компаний, анализировал объективные данные о результатах принятых решений, а также исполь­зовал сведения от «информаторов» (их показания были нужны для устранения предвзятости руковод­ства — кто же сам признается в своей ошибке?).

Всего Натт исследовал 168 решений в самых разных компаниях и организациях — от McDonald's до региональной программы медицинской помощи. Выборка репрезентативная.

Так вот: Натт убедительно показал, что только в 29% случаев менеджмент компаний анализирует больше одного варианта решения. При этом половина решений, принятых в отсутствие альтернативных вариантов, оказываются провальными (если вари­антов решения было хотя бы два, результативность возрастала на 20%).

Иными словами, принимая решение, менеджеры могли просто подбрасывать монетку и получить тот же самый результат — или так, или так!

Но знаете, что самое забавное? Как выяснил Барух Фишхофф из Университета Карнеги-Меллон, даже подростки учитывают больше двух вариантов решения своих проблем в 30% случаев, а менед­жмент — лишь в 29%.

Ну да, один процент — это статистическая погреш­ность. Но примечательно, что топ-менеджмент крупных компаний продолжает пользоваться стра­тегиями своей зелёной юности.

Впрочем, это дело не возраста, а принципов работы мозга. Когда человек мыслит в причинно-след­ственной парадигме: «если я сделаю то-то, то будет то-то», вероятность ошибки, как мы видим, слишком велика.

Когда же он замечает большее количество фактов, возможностей и вариантов развития событий, его эффективность резко возрастает.

Наш мозг думает постоянно — круглые сут­ки, от момента нашего рождения. При­чём делает он это сам по себе, как бы за нас. Мы сами — как некий интеллектуальный объект (то, что мы о себе думаем, и то, как мы себя поймаем) — являемся лишь результатом его работы.

Исходя из этого, весьма наивно полагать, что мы, будучи производным собственного мозга, можем как-то на него влиять.

И тут, как бы сам собой, напрашивается вы­вод, что попытки управлять собственным мышлением — это гиблый номер. «Безумству храбрых поём мы песню!» — как сказал бы Максим Горький.

Мозг думает то, что он думает. А мы — как одно из его производных — эту его работу свидетельствуем. Ну и получается вроде как, что тут уж как кому повезло: если твой мозг по каким-то причинам научился думать хорошо — то поздравляем, а нет — тогда прости, не в этот раз.

Но это наша привычная «кривая логика», работающая по формуле, опровергнутой ещё Дэвидом Юмом, «если — то». На самом деле наш мозг, конечно, обладает чрезвычайно богатым интеллектуальным инструмента­рием, который был сформирован в нём ещё в процессе нашей социализации — при враста­нии нас, так сказать, в культуру.

Хотели мы этого или нет, но в процессе своего воспитания и взросления мы были вынуж­дены строить достаточно сложные модели других людей в дефолт-системе своего мозга. Конечно, у кого-то они получились послож­нее, у кого-то попроще, но нельзя забывать о главном принципе организации коры головного мозга — это же матрёшка!

То есть, даже если в вашей дефолт-системе нет слишком уж сложных программ для создания интеллектуальных объектов, это не значит, что вы вовсе не можете создавать

сложные интел­лектуальные объ­екты. Всегда про­должает суще­ствовать опция нарастить слож­ность своих ин­теллектуальных объектов, состав­ляя их из боль­шего количества элементов, как бы одевая их один в один.

Да, причинно-следственный подход гово­рит нам: видите некое явление, найдите его причину и успокойтесь. Но мы можем действо­вать и иначе, используя, наконец-таки, своё сознание по назначению (то есть вопреки примитивным командам нашего «рептиль­ного мозга»).

Понимая, что всякая единичная «причина» — это иллюзия, мы можем сознательно поста­вить перед собой задачу найти другие факторы (обстоятельства), влияющие на положение дел в той или иной ситуации.

На примере с краном и спичками мы разо­брали всего лишь несколько дополнитель­ных аспектов ситуации. Но даже их оказыва­ется достаточно, чтобы думать о воде и огне в куда большем объёме. А как мы это сделали? Мы искусственно, чрез-сознательно создали дополнительную сложность соответствующих интеллектуальных объектов.

Мы последовательно рассмотрели несколько вроде бы самостоятельных «матрёшек»: непо­средственное физическое действие с объек­тами (повернуть, чиркнуть), природу соот­ветствующих физических явлений (давление жидкости, условия возгорания), средовой и социальный аспекты (действия работников ЖЭКа, ветер и т. д.).

Теперь, как бы складывая эти отдельные кейсы друг в друга, мы можем увидеть ситу­ацию в целом, ну или, по крайней мере, в куда большем объёме.

То есть у нас всегда есть опция по наращи­ванию сложности нашей реконструкции. В результате мы детализируем «карту», кото­рую создаём, анализируя новые и новые аспекты реальности («территорию»).

Но если это всё так просто и понятно, то почему мы все уже так не делаем? Вот именно в этом и важно сейчас разобраться...

Лобные доли

У меня, должно быть, громадный запас ума: чтобы им пораскинуть, иногда нужна целая неделя. МАРК ТВЕН

Представьте себе молодого мужчину, сутками лежащего на больничной койке и тупо уставив­шегося в потолок. Ему не скучно, не печально... Ему никак. Он просто лежит и всё.

Если вы попробуете его чем-то заинтересо­вать, это потребует от вас немалых усилий. А если вы попытаетесь произвести над ним какую-то манипуляцию — например, сделать ему лекарственную инъекцию, он, скорее всего, огреет вас ночным горшком.

Но допустим, что до крайностей не дошло. Вам всё-таки удалось привлечь его внимание, и вы даже сподвигли его на какую-то интел­лектуальную деятельность. Теперь он будет страшным образом на ней застревать.

Например, вы уговорили его нарисовать круг (или треугольник, или крест) — он нарисует один, потом второй, и будет продолжать рисовать круги (или другие «заказанные» фигуры) пока не закончится бумага или пока вы не отберёте у него пишущий инструмент.

Если вы попросите его повторить любую простую историю из трёх-четырёх предло­жений, он в ней запутается и начнёт расска­зывать обо всём, что попадается ему на глаза. Будет говорить долго, и вам опять-таки придётся предпринять что-нибудь радикаль­ное, чтобы он наконец остановился.

Любой предмет, нечаянно оказавшийся в поле его зрения, тут же станет главным персона­жем его бесконечного «пересказа» истории из нескольких предложений. Попадётся другой предмет — будет другой.

Примерно так выглядит пациент с «лобным синдромом». Этот синдром является след­ствием пассивного положения лобных долей головного мозга. А классическим примером такого пациента считается ставший впослед­ствии знаменитым Финеас Гейдж.

МОЗГИ НАРУЖУ...

В 1848 году двадцатипятилетний Гейдж руководил железнодорожной бригадой, занимавшейся взрыв­ными работами. Рабочие бурили скважины в горной породе, утрамбовывали в них порох, а затем с помощью запала производили направленный взрыв.

Но что-то пошло не так, и Гейдж своим толстым, полутораметровым ломом ударил рядом со сква­жиной, где уже находился порох. От возникшей искры порох взорвался, превратив лом Гейджа в гигантскую пулю...

Лом вошёл внутрь черепа Гейджа под левой скулой, разрушил глазницу и прошил его череп насквозь. Взмыв дальше вверх по дуге, лом приземлился в восьми метрах, воткнувшись в землю под прямым углом. Свидетели утверждали, что он был красным и жирным от растёкшегося по нему мозга Гейджа.

Казалось бы, такое ранение не пережить. Но после удара Гейдж встал с земли, отряхнулся и само­стоятельно добрёл до повозки. По дороге домой он болтал с товарищами, обсуждая произошедшее. А приехавшие на дом врачи долго не могли пове­рить в историю с ломом.

Под скулой зияла пятисантиметровая рана, глаз вылез наружу, из макушки, где у младенцев нахо­дится родничок, продолжала сочиться железистая ткань мозга. Но Гейдж находился в сознании, ходил, говорил, узнавал знакомых и даже обещал через пару дней вернуться к работе. Да, это совершенно не укладывалось в голове.

Впрочем, скоро дела пошли не так хорошо. Нача­лось воспаление, лицо Гейджа опухло, его страшно лихорадило. Сначала он буйствовал, требовал дать ему штаны, чтобы он мог выйти на улицу, а потом впал в беспамятство. Местный плотник принялся за изготовление гроба.

Но вот оно чудо медицины — сельский доктор Джон Харлоу произвёл трансназальную трепа­нацию и освободил черепную коробку Гейджа от скоплений крови и гноя. Внутричерепное давление нормализовалось, и через какое-то время пациент пошёл на поправку.

Жизнь Гейджа была спасена, но только жизнь. Когда он «выздоровел», родственники утверж­дали, что это уже не тот Гейдж, которого они знали, а какой-то совершенно другой человек.

Память и интеллектуальные способности Гейджа практически не пострадали, но что-то изменилось в нём самом до неузнаваемости.

Прежде Гейдж был целеустремлённым молодым человеком, чувствительным к желаниям и нуждам других людей. Он был уважительным и ответ­ственным, проявлял себя как хороший организатор и талантливый бизнесмен.

Теперь всё это исчезло. Доктор Харлоу написал в своём дневнике: «Равновесие между его интел­лектуальными способностями и животными наклон­ностями совершенно нарушено».

Гейдж стал капризным, непоследовательным и агрессивным. Как только кто-то пытался в чём- то его ограничить, он тут же принимался сквернос­ловить и бросался в драку. Он совершенно потерял способность к упорядоченной деятельности и уже ни на какую работу устроиться не мог.

Впрочем, ему удалось стать живым экспонатом в Нью-Йоркском музее П. Т. Барнума, где он за небольшую мзду демонстрировал свой знаме­нитый лом и раны (см. рис. № 14).

Итак, наш пациент способен к кое-какой интеллектуальной деятельности, у него сохра­нена память, общие представления о действи­тельности. Он владеет языком, и вообще у него масса других способностей. Нет у него, по­жалуй, только одного — он не способен к са­моорганизации.

Наш выдающийся соотечественник, нейрофи­зиолог Александр Романович Лурия, создал и обосновал теорию «функциональных блоков мозга»:

первый блок является энергетическим, то есть он производит психическое напря­жение (клетки ретикулярной формации, лимбическая система и т. д.);

второй отвечает за переработку поступа­ющей извне информации (зоны корковых анализаторов — зрительного, звукового, кинестетического и т. д.);

а третий, к которому как раз относятся лобные доли, обеспечивает «программи­рование, регуляцию и контроль сознатель­ной психической деятельности».

Действительно, лобные доли играют опре­деляющую роль в формировании целей и задач, а также в разработке планов на буду- щее. Они координируют наши знания и умения, ведут нас к ожидаемому резуль­тату, а потом ещё информируют нас о том, что с поставленной задачей мы справились.

Конечно, лобные доли человеческого мозга огромны — наша префронтальная кора зани­мает порядка 29% всей коры головного мозга (для примера, у шимпанзе — только 17%). В зависимости от объёма и конкретной зоны поражения мозговой ткани патологические симптомы будут варьировать.

Впрочем, для нас сейчас актуальны только те нарушения, которые специфическим обра­зом связаны с процессом целенаправленного мышления.

Знаменитый ученик выдающегося акаде­мика Лурии — директор Института нейро психологии и познавательных процессов

Нью-Йоркского университета Элхонон Голд- берг рассказывает: «Пациенты с повреждением лобных долей постоянно заходили в чужие палаты, вызывая гнев медсестёр, которые обвиняли их в самых разнообразных дурных намерениях. Реальность была намного проще и печальней. Гуляющие пациенты заходили в двери просто потому, что двери там были.

Поскольку человек с поражением лобных долей не может сознательно определить цель своих действий и простроить план, он действует как механическая кукла, которая лишь реагирует в ответ на внешние раздражители.

Лобные пациенты Евгении Давыдовны Хом- ской — другой ученицы Александра Романо­вича — и вовсе постоянно норовили войти в шкаф. Причина всё та же — в нём была дверь. Зачем они это делают, объяснить лобные паци­енты, конечно же, не могли.

Наши лобные доли действительно явля­ются своеобразным «тормозом мозга». Когда вы встречаетесь с тем или иным внешним стимулом (например, видите перед собой дверь), вы можете отреагировать на него го­товым автоматизмом — мол, видишь дверь, входи! Но дальше возможны непредвиденные проблемы...

Поэтому наша лобная доля и притормаживает немедленную ответную реакцию на внешний раздражитель. Она как бы спрашивает у мозга: а что мы ещё знаем об этих дверях? И в мозгу активизируется масса нервных центров, кото­рые предоставляют лобным долям дополни­тельную информацию.

Мозг вспоминает, кто за этими дверьми может нахо­диться и как, возможно, этот кто-то отреагирует на наше появление. Мозг вспоминает, что нам может быть нужно в помещении за этой дверью. Кроме того, он напомнит нам, что двери бывают ещё и у шкафов, а в шкафы входить не комильфо.

Вся эта масса «соображений», распределён­ных по коре нашего головного мозга, сходится и просчитывается здесь — на едином сервер­ном пространстве лобных долей (это как авиационный хаб, в который прибывают самолёты со всего мира). Здесь они соотно­сятся по важности и соответствию ситуации, конкурируя друг с другом по значимости.

Лобная кора учитывает те факты, кото­рые может учесть, чтобы принять правиль­ное решение: условно говоря — входить или не входить? Если результат этого «просчёта» соответствует нашим потребностям и жела­ниям — милости просим! Если нет, или возмож­ные риски слишком велики, то обходим дверь стороной.

ПРОИЗВОДСТВО КУЛЬТУРЫ

Хотя психоанализ и не является научной дисци­плиной, Зигмунд Фрейд и его многочисленные последователи сделали ряд весьма интересных наблюдений.

В 1911 году Фрейд опубликовал статью под назва­нием «Два принципа функционирования психики», в которой высказал гипотезу, согласно которой, нашим поведением управляют две разнонаправ­ленные силы.

Первый и главный принцип он назвал «прин­ципом удовольствия», второй (потому что он появляется позже, по мере нашего взрос­ления) — «принципом реальности».

То, что мы стремимся к удовольствию и стараемся минимизировать неудовольствие, не новость, это было понятно и до Фрейда. Поэтому главное в этой статье — это, конечно, понятие «принципа реальности».

Если опустить всю метафизику и антиэволюционные ереси, мы получаем весьма здравую концепцию. Действительно, если бы мы незамедлительно шли на поводу у всех своих желаний (по Фрейду всегда либидозных), это грозило бы нам массой непри­ятных последствий.

То есть мы, испытывая желание, должны пони­мать, что существуют и риски, потому что реаль­ность — штука жестокая. Если вам кто-то понра­вился в сексуальном плане, то тут же набрасываться на него/неё — не вариант. Надо учесть реальность — то есть все обстоятельства дела, существующее, так сказать, положение вещей.

Поэтому что вы делаете, если кто-то вам понра­вился? Вы начинаете проявлять знаки внимания — улыбаться, кокетничать, говорить любезности всякие, а то и вовсе писать стишки.

Движимый принципом реальности, Данте Алигьери пишет «Божественную комедию», посвящённую прекрасной Беатриче. Предтеча экзистенциа­лизма, великий Сёрен Кьёркегор, мучаясь от чувств к Регине Ольстен, создаёт «Дневник обольстителя», «Страх и трепет» и т. д.

А «наше всё» — Пушкин Александр Сергеевич — пишет Анне Петровне Керн: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты...». Впрочем, в письме к приятелю он в то же самое время весьма недвусмысленно сообщает, как именно он собира­ется пристроить к Керн своё либидо.

То есть по Фрейду: принцип удовольствия — понят­но, чего хочет, но, чтобы не рисковать, мы выра­батываем в себе принцип реальности, который и производит «культуру», чтобы всё было «мило, чинно и благолепно».

«Принцип реальности» — это торможение влечений и создание обходного пути. То есть речь идёт, по сути, о работе лобной коры. Если с её помощью мы учтём массу дополнительных фактов, то сможем выстроить более успешную поведенческую стратегию и получим то, чего хочет наш «принцип удовольствия».

Таким образом, наши лобные доли лишь формально являются «тормозом». Они не тормозят нашу психическую активность, им просто нужно время, чтобы просчитать возможный результат наших действий. Этот просчёт занимает время, но внешне это выгля­дит как торможение.

Чем больше фактов вы учитываете, тем дольше вы будете думать над задачей.

Неслучайно мой преподаватель по судебно- медицинской экспертизе — старый акаде­мический профессор — любил повторять: «Настоящие гении — тугодумы!». А судебно- медицинским экспертам можно верить, они в этом понимают.

Тугодумие (если речь,конечно, не идёт о патоло­гической «тормоз- нутости») — это лишь внешнее проявление ин­тенсивной рабо­ты мысли. Хотя, конечно, точнее было бы говорить не о туго- думии, а о долго- и многодумии.

Вероятно, вы уже слышали о знаменитом «зефировом тесте» стэнфордского профес­сора Уолтера Мишела.

Экспериментатор оставляет ребёнка в ком­нате один на один с зефиркой и говорит: «Если дождёшься, пока я вернусь, то я дам тебе вторую зефирку. А если съешь раньше моего возвращения, то больше я тебе уже не дам».

Затем он удаляется и наблюдает за ребёнком и зефиром через специальное стекло-зеркало.

Что вытворяют дети, пытаясь сопротивляться своему желанию, в двух словах не расскажешь! Они то прячут зефирку с глаз долой, то сами залезают под стол, чтобы её не видеть.

Другие дети, напротив, начинают гипноти­зировать свою «прелесть», сжимая кулаки и что-то надсадно бормоча. Третьи поют пе­сенки, чтобы отвлечь себя от лакомства. В общем, страшное дело!

Да, эксперимент, конечно, бесчеловечный. Но его результаты оказались очень важными. Выяснилось, что если ребёнок способен контролировать своё желание и ждать вторую зефирку больше двадцати минут, то у него есть все шансы стать по-настоящему успешным человеком в его будущей — взрослой — жизни.

По сути, это единственный прогностически точный тест на мышление!

Но что же тут происходит на нейрофизио­логическом уровне? Уолтер Мишел говорит о том, что мы наблюдаем за конфликтом «горячего нижнего мозга» и «холодного верх­него мозга» (его терминология). Грубо говоря: страстной «подкорки», отвечающей за наши влечения, и расчётливой «коры», отвечающей за контроль импульсов.

Но всё не так просто. Ребёнок, находящийся в лаборатории Мишела, вовсе не тормозит своё влечение, напротив, он активизирует работу мозга — создаёт в нём зоны допол­нительного возбуждения. И эти дополни­тельные напряжения мозга входят в конфликт с его желанием, которое тоже представлено теперь в его лобных долях.

В результате, чем больше различных конку­рирующих зон мозга мы способны активизи­ровать, тем выше наши шансы на то, чтобы не допустить реализации своего спонтанного желания и придумать путь, ведущий к большей выгоде. Именно этой работой и занимаются наши лобные доли.

Ребёнок не просто пассивно ждёт, он должен целенаправленно думать о том, как хорошо получить вторую зефирку, постоянно себя этим тешить, представлять выигрыш от этого своего ожидания и т. д. Вот что такое мышле­ние, вот какая интеллектуальная работа в конечном итоге позволяет нам быть макси­мально эффективными[33].

НОБЕЛЬ ЗА МЫШЛЕНИЕ

Пока Александр Романович Лурия занимался «лобными больными», а Уолтер Мишел нетерпели­выми детьми, тем же самым вопросом озаботились психологи, изучающие поведение бизнесменов. И в 2002 году Даниел Канеман получил за эту работу Нобелевскую премию по экономике[34].

Амос Тверски и Даниел Канеман показали, что все мы пользуемся, хотя и попеременно, двумя стратегиями мышления — «Система 1» и «Система 2». Первая система: «быстрая и автоматическая», а вторая — «медленная и произвольная».

На самом деле «Систему 1» даже сложно назвать мышлением. Это такая система-всезнайка: у неё всегда и на всё есть заготовленные ответы. Час­тенько они начинают звучать в нашей голове ещё до завершения вопроса или до окончательной форму­лировки проблемы. Словно от зубов отскакивает!

Тут человек скорее думает, что он думает, а в действительности просто вываливает на-гора первое, что пришло ему в голову. Как объясняет Канеман, мозг предпочитает идти по самому простому пути: он как бы обходит проблему и подменяет настоящий вопрос более простым, лёгким, лежащим поблизости.

«Система 2», если верить Канеману, включа­ется по-настоящему только в тех — чрезвычайно редких! — случаях, когда у «Системы 1» нет гото­вого ответа, и ей вдобавок от возникшей проблемы не ускользнуть.

В качестве эксперимента Канеман предлагает читателям своего бестселлера «Мышление быстрое и медленное»[35] перемножить 17 и 24. Действие несложное, но, если вы не знаете ответа наизусть, то вам придётся поразмыслить. И вот именно это «поразмыслить» Канеман и называет «Системой 2».

Медленный, осознанный, произвольный способ думать требует от нас внимания, концентрации, интеллектуального напряжения и временных затрат.

Кажется, что это предельно простое задание — умножь 17 на 24. Так и есть, но произведите этот расчёт, поворачивая налево в плотном потоке машин... «Не стоит даже и пробовать!» — пред­упреждает Даниел Канеман.

Прогуливаясь со знакомым, попросите его умножить 17 на 24, и он тут же, совершенно автоматически, остановится (или, по крайней мере, замедлит шаг).

Включая «Систему 2», мы неизбежно должны прерваться, остановиться, потратить время на то, чтобы подсобрать знания, отправить их на обра­ботку в лобные доли (за числовые ряды, например, у нас отвечают теменные доли, и им нужно время, чтобы сконнектиться с лобными).

Не остановившись, не взяв паузы, мы не можем думать. Если, конечно, понимать под этим сло­вом то, что действительно является интеллек­туальной деятельностью.

Иными словами, когда мы действительно думаем — это нечто совсем иное, нежели наши обычные бла-бла-бла и та «умственная жвачка», что запол­няет всё наше ментальное пространство на протя­жении дня.

Нобелевскую премию Даниелу Канеману присудили именно за подробный анализ того, как «Система 1», знающая, как ей кажется, ответы на любой вопрос, сбивает с толку «Систему 2», которой, чтобы реально включиться в работу, необходимы время и сознательное усилие с нашей стороны.

Мозг делает всё возможное и невозможное, чтобы не перегружать себя интеллектуальной работой.

«Для поддержания связной цепочки рассуж­дений, — пишет Даниел Канеман, — необходима дисциплина. Если замерить, сколько раз за час писательской работы я проверяю электронную почту или залезаю в холодильник, то вполне можно заключить, что я не хочу заниматься писатель­ской деятельностью и что мне необходимо больше самоконтроля».

Но вряд ли нам следует сомневаться в способности к самоконтролю нобелевского лауреата. Проблема, которую описывает Канеман, — это не его причуда, а проблема нашего с вами мышления: сталкиваясь с неизвестным, наш мозг мучительно пытается перепрыгнуть на что-то ему уже знакомое, понятное, не требующее дополнительных ин­теллектуальных усилий.

В каком-то смысле наш мозг мечтает о состоянии «лобного пациента», у которого даже вопросов никаких не возникает, не то что необходимости искать ответы на них.

Вспомните ещё раз упражнение по инвентари­зации «умственной жвачки»: ваши мысли ходят по одним и тем же кругам, а вы не придумыва­ете ничего нового. Если вы с кем-то в ссоре, вы думаете, что он неправ, «вы столько разему говорили...», «как он не может понять, что...» и т. д., и т. п.

У вас уже есть масса готовых ответов, а пра­вильные они или нет — не имеет значения: вы же не решаете задачу; вы даже не видите задачи, не осознаёте, что перед вами задача. Вы лишь топчетесь на месте и высказываете своё недовольство (для полноты эффекта не хватает только ночного горшка).

Подлинное внутреннее вопрошание — даже на субъективном уровне — выглядит совер­шенно иначе, а думать в состоянии такого вопрошания крайне сложно (целенаправлен­ное мышление — энергетически затратное и трудоёмкое занятие).

Так, по данным британских психологов Нилли Лави и Жана Фоккерта, существует прямая зависимость между сложностью задачи и влиянием отвлекающих факторов: чем она труднее, тем нас проще отвлечь.

Лобного пациента вы не отвлечёте, хоть из пушки пали. А вот сбить с мысли чело­века, который просто пересчитывает денеж­ные купюры, — проще простого. Пересчёт

купюр, вроде бы, не такой уж би­ном Ньютона, но и эта работа, как оказывается, тре­бует полной кон­центрации и вов­лечённости.

Когда я работаю над книгой, я нахожусь в состоянии постоянного напряжения: пыта­юсь развернуть и направить мысль, подыски­ваю нужные формулировки и т. д. Отвлечь меня в этот момент труда не составит. Любойзвонок, любое обращение, любая не относящая­ся к делу мысль, возникшая в моём собствен­ном мозгу, способна сбить меня с толку.

Мне необходимо постоянное усилие, чтобы складывать новые интеллектуальные объекты — управлять вниманием, контро­лировать себя, организовывать информа­цию. Всё это совершенно неспособен сделать лобный больной, мозг которого Элхонон Голдберг очень метко сравнил с оркестром, который покинул дирижёр.

Итак, выдающийся отечественный нейрофи­зиолог Александр Лурия, автор единствен­ного теста на эффективное мышление Уолтер Мишел, наконец, главный специалист по пове­денческой экономике и нобелевский лауреат Даниел Канеман в один голос, хоть и разными словами, говорят нам об одном и том же: «Используйте лобные доли!» («холодный мозг», медленное мышление «Системы 2»).

Да, наш мозг хочет быстро и желательно без излишнего напряжения иметь ответы на все вопросы — вынь да положь, причём на блюдечке, да с голубой каёмочкой. Но рассчитывать на эффективность мышле­ния при таком подходе крайне затрудни­тельно. Напряжение необходимо, а потому нам так важны наши лобные доли.

Мы чрезвычайно недооцениваем роль своих «интеллектуальных тормозов» и не трени­руем их. Без них целенаправленное мышле­ние невозможно: они — единственный способ задерживать наше внимание на задаче необ­ходимое время, чтобы хотя бы просто начать её решать.

Чем дольше вы способны противостоять отвлекающим стимулам и удерживать себя в состоянии концентрации, тем большее время вы даёте своему мозгу.

Это время — больше двадцати минут! — ему нужно, просто чтобы загрузить от­носящиеся к делу интеллектуальные объекты из ваших мозговых «архивов» в дефолт-систему.

И если лобная кора не предоставит вам это время, вы так и не перейдёте к решению задачи. Хотя, конечно, вам может пока­заться, что и задумываться особо не надо, ведь ответ у вас всегда уже есть (благо, «Системе 1» и «горячему мозгу» время вовсе не требу­ется — они постоянно наготове со своими автоматизированными глупостями).

Как же заставить лобные доли затормаживать нашу бесцельную активность и направлять нас на решение конкретной жизненной задачи?

Во-первых, осознайте необходимость решить задачу, которая перед вами стоит.

Речь идёт о любой интеллектуальной задаче: написать производственный отчёт или очередную главу в книгу, решить какой-то вопрос практического свойства (например, что-то по поводу ремонта в квартире), понять суть психологического конфликта с кем-то из ваших знакомых ит. д.

Задача должна быть осознана как серьёз­ный вопрос, требующий концентрации и основательной интеллектуальной работы. До тех пор, пока вы лишь «знаете» о том, что вам надо о чём-то подумать, это лишь уловка.

Мозг как бы говорит вам: мол, да, это важно, я помню, всё хорошо, не волнуйся, обязательно подумаем об этом, когда придёт время! И соскакивает, потому что не хочет напрягаться. Это логично: лучший способ ничего не делать — это постоянно всё откладывать.

Не поддавайтесь на эти манипуляции! Надо решать — значит, надо. Осознайте, что вам необходимы время, концентрация и усилия. И откладывать бессмысленно, нужно действовать — выделять время, концентрироваться и прикладывать усилие.

Во-вторых, вам предстоит осознать важность решения этой задачи.

Для этого вам необходимо погрузить себя в набор различных аспектов мыслимой ситуации. Вам следует подумать о том, почему эта задача должна быть решена именно сейчас, о наличествующих и необ­ходимых ресурсах, о людях, которые имеют к этому вопросу отношение, об их загрузке и интересе, об их желании и нежелании, на которое вы можете как-то влиять и т. д., и т. п.

Вспомните о том, как важны для нас другие люди. Кто-то из нас инстинктивно испы­тывает большое чувство ответственности перед другими людьми, кому-то важно ощущать себя любимым, в центре обще­ственного внимания, для третьих важны сами результаты их деятельности, которые окажутся просто бессмысленными, если вы не примете в расчёт других людей.

Мы разные, поэтому «важность» задачи ощущается нами по-разному. Но поверьте: в основе интеллектуальных задач, которые мы решаем, всегда лежат наши отношения с другими людьми. Поэтому, концентри­руясь на задаче, думайте больше о том, как то, что вы собрались делать (думать), связано с ними. Это самый мощный и правильный мотиватор.

В-третьих, необходимо осознать, что вы можете решить эту задачу.

Эта инструкция может показаться стран­ной, но не удивляйтесь. Когда вы начина­ете целенаправленно «тормозить» свою обычную «умственную жвачку», у вас может возникнуть ступор: мол, что тут решать, в чём вопрос, а что нужно и что значит думать об этом?

Мозг делает всё возможное, чтобы «зату­пить» вас, сбить с толку. Не поддавай­тесь. После того, как два первых пункта выполнены, вы должны сами себе сказать, что задача решаема. Да, может быть, вы пока не понимаете, как именно, но она решаема.

Всё дело в том, как вы реконструируете ситуацию. Моделей реальности (конкрет­ной проблемы) может быть много. Если вы пока не видите решения, это не значит, что его нет. Это значит только то, что модель, которую вы построили, недоста­точно функциональна.

Не впадайте в расстройство и самоуничи­жение, а просто поймите, что решение есть, вам нужно только его увидеть. Ваша настроенность на решение задачи — это половина дела. Мозг понимает, что ему не отвертеться, и начинает думать — сам, мобилизует свои внутренние ресурсы. А это нам и нужно!

Таковы этапы подготовительной работы — без них вы вряд ли сможете загрузить и раскачать дефолт-систему своего мозга до состояния, когда она, наконец, всерьёз примется, думать над тем, что для вас важно.

Что ж, теперь обсудим это детальнее...

Работа системы

Заставлять мозг работать, когда для этой работы нет достаточного материала, — всё равно, что перегревать мотор. Он разлетится вдребезги. АРТУР КОНАН ДОЙЛ

Итак, если мы хотим думать как следует, а не просто имитировать этот процесс, мы должны войти в специфическое состоя­ние озадаченности. Мы, грубо говоря, должны озаботить свои лобные доли проблемой, кото­рую решаем.

Съесть зефирку или дождаться второй? Посту­чаться в эту конкретную дверь или нет? И если да, то что делать дальше? Как добиться распо­ложения прекрасной дамы? Писать ей стихи или, напротив, брутально геройствовать? Какое бизнес-решение принять, чтобы не ока- затьсяв списке аутсайдеров, над которыми потом позабавятся нобелевские лауреаты?

Если у вас нет вопроса, то вы, при всём жела­нии, не найдёте ответ. Если вы не знаете, куда вы собираетесь добраться, то никакая карта вам не поможет.

Однако же вопросы и цели, которые мы обнаруживаем в своём сознании — на его, так сказать, поверхности, — как правило, сплошная чушь и милые глупости. Давайте задумаемся: когда они возникают? Они возникают, когда вы наталкиваетесь на какое-то препятствие.

Например, вы просите знакомого о помощи (допустим, одолжить вам каких-то денег на неделю), а он отказывается. Возникло препятствие. И что вы делаете? Вы спрашива­ете: «Какого чёрта?!». А дальше находите этому «чёрту» правдоподобное объяснение.

Другой пример: начальник даёт вам поруче­ние, которое вы не знаете, как выполнить. Что вы делаете? Вы спрашиваете: «И что мне с этим делать?!». Дальше вы начинаете злиться и думать, что ваш начальник дурак. Может, оно и так, но возникший у вас вопрос точно делу не поможет.

Третий пример: вы «сбились с пути» и не знаете, что вам делать дальше — чем заниматься, на что силы употребить и т. д. Что вы делаете в таком случае? Вы начинаете искать того, кто вам на этот вопрос ответит. Слегка наивно, не находите? Вы не знаете, что вам нужно, а кто-то другой, кто вас не знает, должен быть в курсе.

Итак, когда вы наталкива­етесь на пре­пятствие, вы первым делом пытаетесь от этого вызова уклониться. А как это еде-

лать легче всего? Начать рационализировать, то есть искать «всё объясняющие ответы». Созна­ние само с собой играет в странную игру—только бы не вовлекать ресурсы мозга в работу.

Конечно, если вас сильно прижмёт, если приспичит, вам придётся свой мозг растор­мошить. Но пока есть ощущение (пусть даже и иллюзорное), что с возникшей проблемыможно «соскочить», вы будете пытаться соскакивать. Но осознаёте ли вы, что валя­ете дурака?

Нет, наоборот. Вам кажется, что вы думаете над проблемой, но на самом деле вы её просто «умственно жуёте» — крутите по одной и той же нейрофизиологической трассе внутри головы.

Думать о том, как избавиться от проблемы (сделать так, чтобы её не было) — это не то же самое, что искать способ её решения.

И именно такой вопрос — о способе реше­ния — должен возникнуть в вашей голове.

Но как он может возникнуть, если вы пока не очень понимаете, что именно вы должны решить? Как вы найдёте свой путь, если вы ещё не реконструировали как следует территорию (ситуацию в реальности), в рамках которой эта проблема возникла?

Боюсь, что немногие из нас вообще знают, что это такое на самом деле — «сосредоточиться на задаче». Из-за информационной гиперсти­муляции и постоянной подключённое™ нас постоянно что-то отвлекает.

Внимание переключается с темы на тему — с одного мобильного приложения на другое, от почты к мессенджеру, от компьютер-ной игры к Instagram, от смешного ролика на YouTube к сериалу на сто серий. И мозг про­сто не может ни на чём толком сконцен­трироваться.

Зачем же нам нужны те самые"23 минуты, чтобы, как выяснили нейрофизиологи, мы могли целенаправленно сосредоточиться на решении какой-то задачи?

Эти 23 минуты нам нужны, как бы сказал Алек­сей Алексеевич Ухтомский — выдающийся русский нейрофизиолог, — для того, чтобы сформировать соответствующую «доминанту».

Мозг постоянно находится в работе и одновре­менно решает множество самых разнообраз­ных задач. Причём всё это на автомате — в нём куча всякой всячины, и он её в себе провора­чивает, то и дело отправляя нас то за обеден­ный стол, то в туалет, то в тот же Instagram.

Вот почему, принимаясь за решение какой-то проблемы, мы начинаем не с самой проблемы. Мы начинаем с формирования в собственном мозгу специфического цен­тра озадаченности: урезониваем не отно­сящиеся к делу нервные центры, напрягая тем самым свои лобные доли.

Этот первый и крайне важный этап целена­правленного мышления называется «Форми­рование доминанты».

Вы выключаете все средства связи, закры­ваете почту и т. д.;

берёте большой лист бумаги[36] и пишете прямо в его центре наименование ситуа­ции (например, когда я начинал эту книгу, в центре первого моего листа значилось: «Чертоги разума. Убей в себе идиота!»);

теперь вам необходимо время, чтобы просто сосредоточиться на этой «ситуа­ции» (я, например, начал думать о том, что хочу рассказать в этой книге, и, конечно, моё внимание меня не слушалось — мысли куда-то всё время предательски уползали);

вы можете встать и бесцельно походить по квартире (лучше уж блуждать физиче­ски, чем дефолт-системой мозга), но как только появляется очередное соображе­ние — возвращайтесь к своему листу и запи­сывайте его.

Наше сознание как таковое — штука весьма нефункциональная и ограниченная. Оно способно удерживать (думать) не более трёх интеллектуальных объектов одновременно.

Вот почему ему надо помогать, чем мы и зани­маемся, когда фиксируем на бумаге всплыва­ющие в сознании фрагменты смысла и различ­ные аспекты проблемы.

Если вы попытаетесь выполнять это зада­ние «в уме», у вас ничего не получится. Ваша мысль будет крутиться по одному кругу из трёх пунктов, а их в любой ситуации, конечно, намного больше.

Если же вы выписываете то, о чём уже поду­мали (даже если это кажется вам ерундой или мелочью), мозг просто вынужден искать в самом себе какую-то ещё информацию и новые факты по заявленной теме.

Помните: интеллектуальная работа уже нача­лась. Да, возможно, наша лобная кора в неко­тором недоумении смотрит на лист бумаги, откуда зияющей пустотой на неё, в свою очередь, уставилось название «ситуации».

Лобные доли тормозят нас, параллельно с этим возбуждая другие отделы мозга, в которых могут находиться нужные нам данные. Они как бы отправляют туда пустые и вместе с тем осмысленные запросы — мол, а что у нас там есть по этой теме?

Наша «блуждающая» пока дефолт-система мозга начинает потихоньку схватывать отдель­ные данные. Обычно в ней, как мы уже знаем, крутится всякая ерунда, связанная с нашими социальными отношениями (кто и что кому сказал, что вы наобещали кому-то, о чём с кем-то договорились, что собирались сделать ит. д.).

Но сейчас в неё постепенно начинают загру­жаться интеллектуальные объекты другого рода: каждая наша идея, любое наше зна­ние представляет собой такую же структу­ру — суть, содержание и аспекты (то есть как с людьми — воображаемая нами личность человека, его характеристики, отноше­ния с другими людьми, связанные с ним дела и т. д.).

Итак, начинается, соответственно, второй этап: «Загрузка интеллектуальных объек­тов» (создание факт-карты).

Вы «вдруг» припоминаете разные аспекты, касающиеся заявленной темы, и их тут же необходимо фиксировать на свободных местах вашего листа (только не в столбик, не по порядку, а хаотично — пока ничего не нужно упорядочивать!).

Какие-то идеи, впрочем, покажутся вам достаточно массивными, чтобы обозна­чить их в двух словах, поэтому вокруг них укажите смежные аспекты проблемы, а возможные связи между разными идеями и аспектами можно обозначить стрелками.

Через час-полтора такой работы[37] вы увидите на этом листе всё, что вы можете к этому моменту думать по существу осмысляемой вами проблемы (задачи, вопроса, дела, ситу­ации и т. д.).

Вероятно, вы ощутите некоторую усталость, а скорее даже — опустошённость. Вам, возможно, захочется прилечь на диван и тупо уставиться в потолок — как тому самому «лобному больному». Это хорошо, и это надо сделать.

Вы загрузили в свою дефолт-систему мозга (из собственного же мозга) огромный объём информации, который сейчас ваш мозг будет пытаться структурировать, — не нужно ему мешать, пусть наконец пора­ботает на вас.

Что сейчас будет происходить в вашем мозгу?..

Представьте, что вы выполнили всё, о чём я вам только что рассказывал. А теперь вспомните тот лист со стакерами, который получился у вас, когда вы создавали структуру своей дефолт- системы мозга (если вы тогда её сфотографи­ровали, то она есть даже в вашем телефоне).

Сравните и удивитесь...

Да, пространство собранных вами сейчас интеллектуальных объектов структурно напо­минает вашу «внутреннюю стаю» (то самое «число Данбара» в сто пятьдесят — двести человек, о которых вы с завидной регуляр­ностью думаете).

Возможно, по теме, над которой вы сейчас работали, у вас нет такого количества интел­лектуальных объектов. Но это означает только одно: мощности вашей дефолт-системы для решения данной задачи ещё не использованы полностью. Есть к чему стремиться!

Впрочем, важно понять другое: после того, как соответствующие интеллектуальные объекты собраны и загружены в дефолт- систему, она начинает самостоятельно опре­делять внутренние связи между ними.

Представьте себе, что вы первобытный человек и находитесь на стоянке вашего племени — несколько больших семейств разместилось на некотором удалении друг от друга. Где-то вождь с его жёнами и детьми, где-то семьи субдоминантных самцов, где-то праздно болтающаяся молодёжь, и все они находятся в каких-то отношениях.

Ваш мозг приучен все эти отношения рассчи­тывать — то есть о каком бы элементе этой системы вы ни подумали (о конкретном члене племени, конкретном семействе и т. д.), вы будете думать о нём — об этом элементе — в связи со всей остальной структурой данной системы. Именно эта система отношений, в которых находится данный элемент, и придаст ему смысл.

Например, если бы вы подумали о сыне вождя, вы бы сразу думали и о вожде, о его жёнах. А ещё — о субдоминантных самцах, о первых невестах племени и изгоях племени, которым они даже не светят, а сыну вождя — пожалуй­ста. Ну и так далее, и тому подобное.

То есть каждый отдельный элемент этой системы имеет для нашего мозга значение только в связи со всей остальной системой.

Место, которое он занимает в системе, явля­ется точкой, из которой мы можем увидеть всю систему, но определённым, уникальным, специфическим образом.

И этот определённый, уникальный, спец­ифический образ целостной системы, кото­рый открывается нам, когда мы смот­рим на неё из этой «точки», с этого «мес­та» — и есть тот самый элемент, который мы пытемся для себя определить.То есть «он сам» не существует «сам по себе», он суще­ствует, как «вся эта ситуация в целом, которая создаёт его».

Вот почему, если вы хотите создать более- менее достоверную карту некой реальности (некой ситуации), вам необходимо собрать множество фактов, относящихся к делу. Не выдумать историю, не воспроизвести выученный нарратив, а обнаружить именно пространство фактов — то есть сложных интел­лектуальных объектов, находящихся в неких отношениях между собой.

Если вы попытаетесь думать обо всём «племени» сразу, то у вас ничего не выйдет. Если мозг не решает какой-то конкретной задачи (мы не всегда, правда, знаем, какую именно задачу он решает), он не может собрать никакой системы. То есть всякий раз собирая факты, необходимо собирать их под некую задачу, под некую свою озадаченность, а не «абстрактно».

Ещё раз, для лучшего понимания: дефолт- система мозга, как мы с вами уже выяс­нили, — это не какое-то общежитие вирту­альных сущностей, а именно система, где вес и ценность каждого конкретного элемента определяются его отношениями со всеми прочими элементами данной системы.

Обычно же, когда мы рассуждаем над конкретной проблемой, мы этого не учиты­ваем. Мы совершаем нечто вроде «фунда­ментальной ошибки атрибуции»: нам кажется, что у рассматриваемой проблемы есть какие-то внутренние, присущие ей свойства, и что именно с ними нам и надо разобраться.

Мы начинаем вникать в эти «внутренние свойства» про­блемы или придумываем небылицы ог- ромного мас­штаба и та­кой же глупое-

ти, или же мы просто ничего не видим — смотрим в книгу, видим фигу.

Причём последнее, надо сказать, даже точнее и честнее. Потому что никаких «внутренних свойств» у нашей проблемы и в самом деле нет. В действительности есть только некая «ситуа­ция» (или, как говорит Людвиг Витгенштейн, «положение дел»), организованная опреде­лённым отношением её элементов.

И если мы хотим понять что-то о конкретном элементе системы, о конкретном действитель­ном отношении элементов данной системы, мы должны рассматривать всю систему в целом.

СОЛНЕЧНЫЙ КРУГ

Давайте попробуем представить себе это как- то образно — для лучшего понимания (заранее прошу простить меня за неизбежные в таком случае упрощения).

Вот, например: все мы знаем, что Земля крутится вокруг Солнца (полагаю, что у каждого из вас есть в голове соответствующий образ). И всё же кажется понятным!

Но понимаем ли мы, что там происходит на са­мом деле?

Во-первых, Земля не крутится вокруг Солнца, а пытается улететь от Солнца, но у неё не полу­чается. Почему?

Это во-вторых: Солнце промяло под собой про­странство-время, и поэтому Земля как бы свали­вается внутрь этой воронки, не теряя, впрочем, при этом своей инерции. И этой инерции оказы­вается достаточно, чтобы не упасть в эту воронку (на Солнце) окончательно.

В-третьих, ровно такой же фокус проделывают и другие планеты Солнечной системы — падают в пространственно-временную воронку, создава­емую Солнцем.

В-четвёртых, Луна и искусственные спутники Земли делают то же самое, по тем же самым причинам, но падают они уже в пространственно-временную воронку, которую создаёт Земля.

В-пятых, спутники других планет Солнечной системы падают в пространственно-временные воронки соответствующих планет.

В-шестых, всё это хозяйство вместе взятое, то есть сама наша Солнечная система, падает, условно говоря, в пространственно-временную воронку нашей галактики.

В-седьмых, наша галактика также куда-то падает — допустим, в пространственно-временную воронку Вселенной.

То есть мы, казалось бы, видим нечто понятное и очевидное — да, Земля крутится вокруг Солнца. Ну а что мы можем сказать, вглядываясь в эту «очевидность»? Что они крутятся друг вокруг дружки? Хорошо, а почему? Видимо, потому, что им так нравится...

Нет, если мы хотим понять то, что происходит на самом деле, мы должны видеть систему отно­шений. Только так мы поймём закон всемир­ного тяготения Исаака Ньютона, искривлённое массами пространство-время Альберта Эйнштейна, феномен чёрных дыр и теорию Большого взрыва.

Иными словами, если мы смотрим «внутрь» воп­роса, мы ничего не можем там увидеть. Не

можем, потому что этого «внутри» там нет, его можно только придумать.

Однако же, если мы видим всю «ситуацию» в целом (насколько это возможно, разумеется), учитываем всю полноту соответствующего «положения дел», на нашей карте действительно появляются новые факты.

Итак, мы загрузили в нашу дефолт-систему интеллектуальные объекты, относящие­ся к волнующей нас проблеме (ситуации, задаче) — в моём случае это написание книги «Чертоги разума». Составив таким образом предварительную «карту», мы даём нашему мозгу с ней поиграться.

Теперь он ищет взаимозависимость элементов этой системы без нашего ведома. Мы этого не осознаём, но он продолжает над этой проблемой думать. На самом деле наш мозг — большой любитель всё упорядочивать. Как говорил Иван Петрович Павлов: «Работа мозга — это бесконечное стремление к дина­мической стереотипии».

Психологи-гештальтисты, а за ними и выда­ющийся психотерапевт Фредерик Пёрлз, считали, что мозг стремится к формированию целостной картины, а именно — гештальта. То есть он всё пытается упорядочить, чтобы восприятие ситуации стало непротиворечи­вым, а мы, соответственно, знали, что нам делать.

Если бы мы воспринимали просто набор неких сигналов, то было бы непонятно, как действовать. Поэтому мозг выделяет из всей массы сигналов некий образ, а остальное становится фоном этого образа. Это и есть гештальт, а вот примеры того, как ваш мозг это делает, — посмотрите на рис. № 15.

В одном случае ваш мозг оказывается в пара­доксальной ситуации — вы видите то одно изображение, то другое (речь о девушке в шляпе и о старухе в платке), и не можете увидеть то и другое одновременно.

Вторая картинка — вы смотрите на набор пятен, и вдруг перед вашим взором словно из ниоткуда возникает фигура далматинца, рыщущего то ли в лесу, то ли на какой-то дворо­вой площадке.

Всё это происходит само собой, потому что наш мозг любит собирать целост­ные образы, выявлять из «шума» некий понятный ему «порядок». И слово «любит» в данном случае — вовсе не фигура речи.

В «Красной таблетке» я уже рассказывал об исследованиях кембриджского профес­сора Вольфрама Шульца, который испытывал терпение макак виноградным соком.

В этих экспериментах Шульц с полной опре­делённостью показал, что выброс дофамина («гормона удовольствия») случается как раз в тот момент, когда нашему мозгу удаётся собрать целостный образ (сложный интеллек­туальный объект), а вовсе не тогда, когда удов­летворяется та или иная наша потребность.

Так вот, сейчас ваша дефолт-система ищет такую конфигурацию загруженных в неё интел­лектуальных объектов, которые позволят вам увидеть ситуацию, над которой вы размыш­ляете, целостно и непротиворечиво.

Если это произойдёт, то вы почувствуете «ага- эффект» (бурю дофаминового восторга). Это значит, что ваш мозг создал карту реальности данной ситуации, и она его устраивает.

Конечно, это только карта, модель, а никакая модель не может быть идеальной, она по опре­делению не совпадает с «территорией». Однако, если модель рабочая, то вы знаете теперь, что вам делать.

Положа руку на сердце, вы только сейчас и узнаёте, что за вопрос на самом деле решал ваш мозг. Сознательно мы можем ставить перед собой любые задачи, но наш мозг его приказы не слушает. Какую команду молоко может задать корове?.. Сомнительно.

Мозг сам решает, какой вопрос ему важен и на какой вопрос он готов отвечать. Всё, что мы делали на первых двух этапах своего целенаправленного мышления, — мы лишь заставляли его двинуться в нужном нам направлении.

Но куда он придёт и что решит? Этого мы не знаем. Мы можем только озадачить его нашей темой, а как он с ней обойдётся — уже его дело, на которое повлиять как раз-таки очень трудно[38].

Впрочем, пока я описываю, так сказать, идеальное развитие событий.

Скорее всего, двумя этапами целенаправлен­ного и озадаченного мышления мы с вами не ограничимся. По крайней мере, если тема предварительно не изучена нами достаточно глубоко, скорее всего будут ещё и третий, и четвёртый этапы.

Представим себе этот случай... Вы исполь­зовали бумажный лист, чтобы позволить вашей дефолт-системе подсобрать и загру­зить относящиеся к делу интеллектуальные объекты. Он озадачился, а у вас ощущение, что вы впали в некую прострацию. Самое время перейти к третьему этапу.

Третий этап целенаправленного мышления: «Сбор дополнительных фактов».

Подумайте о том, где ещё может содер­жаться информация по интересующей вас теме.

В моём случае, если речь идёт о «Чертогах разума», всё просто — это любые источ­ники по нейрофизиологии, социальной психологии и когнитивистике, а также собственные записи, обсуждения с носи­телями знаний и информации, или же просто — экспериментальное наблюдение по принципу «иди и смотри».

Если же я или вы решаете задачу другого свойства (например, вы хотите понять, как что-то работает, или каким обра­зом с кем-то о чём-то договориться), то, возможно, вам потребуется получить какой-то опыт — то есть произвести некие действия с предметом или человеком, чтобы получить о нём больше фактов.

Поскольку же ваш мозг находится в состо­янии целенаправленной озадаченности и уже занимается соответствующим вопро­сом, то его взгляд на происходящее будет не таким, как обычно.

Вы будете смотреть на те же самые вещи (тексты, людей, ситуации или предметы) специальным образом: озадаченный конкретной проблемой взгляд обязательно обнаружит там что-то, чего вы до сих пор не замечали.

То есть, если раньше те или иные источ­ники информации были для вас лишь абстрактной картиной, то теперь они превращаются в полноценный гештальт, где в качестве «фигуры на фоне» вы уви­дите именно то, что требуется вашему мозгу для решения его задачи[39].

После такой проработки материала сме­ло возвращайтесь ко второму этапу — берите чистый лист бумаги и начинайте всё заново, словно бы вы ничего прежде не чертили (наша задача — помочь мозгу вновь пересобрать элементы данной ситуации).

Формирование новых нейронных связей — это тяжёлый и длительный процесс. Чтобы сохранить некое новое ощущение и пони­мание в долговременной памяти, наш мозг должен анатомически измениться. В нём физически увеличивается плотность синап- тических контактов, удлиняются отростки нервных клеток.

Вот почему, чтобы что-то выучить (как бы присвоить себе какое-то знание, сделать его частью себя), нам приходится прибегать к многократному повторению, а также связы­ванию этой новой информации с уже име­ющимися у нас знаниями.

Соответственно, чем меньше знаний мы имеем о каком-то предмете, тем сложнее идёт процесс усвоения информации — мы пока не можем добиться значительной связности новой информации.

Нам только кажется, что при первом знаком­стве с предметом мы быстро «врубаемся», а за­тем нам становится сложнее. Это не так.

Во-первых, вначале нами движет спонтан­ный интерес, поэтому работа познания не кажется нам сложной.

Во-вторых, на этом этапе мы фиксируем лишь базовые вещи, которые идентичны для большинства предметов вообще.

Когда же первоначальный интерес спада­ет, и от общей информации о предмете мы переходим к «частностям», становится сложно. Однако на самом деле важное только тут и начинается.

«Общие признаки» — это то, что мы как бы и так уже знали (мы лишь соотнесли имеющие­ся у нас знания с новым предметом), а вот специфические характеристики изучаемого предмета — это и есть новое, это и есть он сам.

Когда вы, например, знакомитесь с человеком, вы сразу знаете о нём, что он человек, тепло­кровное животное, пользуется языком, имеет какое-то образование, чем-то зарабатывает на жизнь, испытывает сексуальные интересы и т. д., и т. п.

Эти характеристики присущи людям вообще, так что ничего нового вы пока не узнали. Вы лишь сформировали схему образа данного человека — привнесли в это «место» имеющие­ся у вас знания.

Подобная схема универсальна для абсолютно любого человека. Отличие одного человека от другого, понятное дело, в его особенностях, а не в этих «общих характеристиках».

Дьявол кроется в деталях.Точнее, на­ше действительное знание о предме­те — это знание де­талей, нюасов, ча­стностей. Да, эти знания кажутся нам «мелкими», «незначительными», и кого-то, возможно, это расстраивает. Но понимание вопроса — это не формальный «объём» признака, а коли­чество известных нам характеристик этого признака.

Вам может казаться, что вы провели кучу времени, изучая предмет, а новой информа­ции накопали всего лишь чуть-чуть. Но это субъективное ощущение, и оно ошибочно. На самом деле время, потраченное на изуче­ние предмета, неизбежно конвертируется в действительное знание мозга о нём, пред­ставляющее основную ценность.

Короче говоря, этап «сбора дополнительных фактов» может занимать значительное время.

Нет ни одной книги, в которой было бы написано «всё, что надо знать».

Нет человека, который бы обладал «абсо­лютной компетенцией» и «единственно верным подходом».

Нет такого опыта — в любом деле, — кото­рый мог бы считаться «исчерпывающим».

Любой источник информации — это лишь один «взгляд на» соответствующий предмет, и таких взглядов потенциально существует множество.

Более-менее полное знание и понимание пред­мета — это, если угодно, результат стерео­скопического зрения. И этот стереоскоп по данному предмету мы и должны собрать у себя в голове.

Поэтому переход от второго этапа целе­направленного и озадаченного мышления к третьему, а затем обратно, может повто­ряться много раз.

Вы собираете дополнительные факты, орга­низуете их, переосмысляете то, что уже понимали прежде, получаете какой-то новый результат. Но если этого оказывается недо­статочно, вам снова приходится отправ­ляться на поиски новых дополнительных фактов.

КОНЦЕПТЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Сделаю небольшое уточнение, чтобы пояснить отличие интеллектуальных объектов, которые нахо­дятся в нашем мозгу, и фактов, которые мы обна­руживаем в изучаемой нами реальности.

Прежде всего, нужно понимать, что отличие это условное, можно сказать, дидактическое. По сути же мы всегда говорим об одном и том же.

Да, формально интеллектуальные объекты — это части вашей «карты реальности», а факты — это части «территории реальности».

Но мы никогда не имеем дело с фактической терри­торией реальности, мы всегда находимся в рамках нашей карты, в своих представлениях о реальности (хотя сами по себе наши представления о реаль­ности, конечно, тоже реальны).

Проще говоря, как только какой-то «факт реаль­ности» усваивается вашим мозгом, он тут же становится «интеллектуальным объектом».

Поскольку же все факты реальности, с которыми вы имеете дело, уже преобразованы вашим мозгом, то это всегда интеллектуальные объекты.

Реальность значительно сложнее и объёмнее, чем любые представления, которые мы можем о ней составить. Мы ограничены в своих познавательных способностях — и по объёму интеллектуальных объектов, которые можем создать, и по доступу к различным аспектам реальности.

Например, вы никогда не поймёте другого человека «до конца», потому что мы с вами не телепаты и не можем думать чужими мозгами.

Точно так же и данные о физической реальнос­ти доступны нам лишь в очень ограниченном объёме — просто потому, что эволюционно мы были приспособлены только к какому-то её определен­ному, важному для нашего выживания «спектру».

В результате нам приходится постоянно воспол­нять эти неизбежные дефекты нашей с вами «карты», а тут есть два способа.

Первый способ, которым мы обычно и пользу­емся, простой и примитивный — найти непо­нятному такое объяснение, которое покажется нам «логичным», и успокоиться на этом.

Второй способ куда сложнее: попытаться выявить структуры, лежащие за большими объёмами неорганизованных фактов.

«Выявить» («найти») в данном случае — это на самом деле выдумать, затем проверить на практике и, если гипотеза сработает, то принять её за рабочую.

Структуры (гипотезы), о которых я здесь гово­рю, правильно называть концептами, то есть некими системными идеями, или функциональ­ными средствами реконструкции реальности в рамках наших карт этой самой реальности.

Например, мы не знаем, что такое гравитация. Вроде бы главная сила во Вселенной, а грави- тометра мы так и не создали. А если бы и приду­мали что-то такое, то непонятно, к чему именно нам бы его следовало приложить. Мы имеем только расчётные данные, которые позволяют со значительной долей уверенности утверж­дать, что гравитация имеет место быть. То есть гравитация, в каком-то смысле, — это просто рабочая гипотеза.

Точно так же мы не знаем, что такое мышление — его не поймаешь и на секционном столе не отпре­парируешь. Мы можем только создать набор концептов, которые позволят нам реконструи­ровать его внутреннюю механику и помогут нам более-менее эффективно им пользоваться. Но никогда не стоит забывать, что это лишь мо­локо, а дело в корове, и всякие попытки молока принудить корову к чему бы то ни было — весь­ма наивны.

С другой стороны, хотя фактическая реальность принципиально нам недоступна, мы сами — части этой реальности, мы — плоть от плоти — реальны. А то, что мы выделяем самих себя из реальности и противопоставляем себя ей, — это тоже, в опре­делённом смысле, иллюзия. Если же мы реальны и неотторжимы от реальности, это даёт нам шансы научиться быть в ней эффективными.

Именно для этого мы и занимаемся изуче­нием мышления и строим соответствующие концепты — то есть рабочие гипотезы, которые позволяют нам продвигаться дальше и делать что-то лучше. Собственно, этим и занимается «методология мышления», разрабатываемая нами в Высшей школе методологии в Санкт-Петербурге.

Впрочем, работа по сбору дополнительных фактов может превратиться в бессмысленное хождение по кругу, если вы — хотя бы время от времени — не будете переходить к четвёр­тому этапу.

Четвёртый этап целенаправленного мышле­ния: «Проверка реальностью».

Обычно мы задаём себе какие-то вопросы, сами же себе на них как-то отвечаем, а потом, сконструировав некое правдо­подобное объяснение ситуации, смотрим на неё в недоумении и не знаем, как нам быть дальше.

Целенаправленное мышление действует иначе: вы не задаётесь абстрактным вопро­сом; вы долгое время озадачены конкрет­ной ситуацией и пытаетесь её реконстру­ировать — увидеть наличествующие в ней взаимосвязи, отношения сил, которые её образуют.

Как только у вас получается реконструиро­вать ситуацию, ваш мозг сам по себе пред­лагает вам совершить какие-то действия.

Он понимает, что, при такой рекон­струкции ситуации, которую мы помогли ему увидеть, он должен сделать то-то и то-то. Это как бы естественно вытекает из того положения дел, которое теперь ухватывается им в конкретной ситуации. И грех этим не воспользоваться!

Скорее всего, мы не решим «всю проблему сразу». Таких решений в принципе не суще­ствует. Понятен следующий шаг, и этого вполне достаточно, чтобы его сделать. После чего вы уже окажетесь в новой ситуации: поло­жение дел изменится, откроются следующие ходы, которые сейчас вам не очевидны.

Просчитывая комбинацию фигур, возникшую на шахматной доске, даже на большое количе­ство ходов вперёд, вы всякий раз принимаете решение об одном конкретном ходе. После того, как ваш соперник сделает ответный ход (реальность как-то отреагирует на ваше действие), ситуация изменится — и вы или снова должны будете пересчитать её, или увидите, что ваш план работает, и сделаете следующий шаг.

Таков в общем виде алгоритм целенаправлен­ного мышления:

сначала озадаченность и формирование соответствующей доминанты на проблеме (ситуации);

загрузка интеллектуальных объектов, име­ющих отношение к проблеме (ситуации);

сбор дополнительных фактов;

последующая проверка возникшей в вашем мозгу реконструкции конкретной реальностью.

Замечу, что я не указал отдельный этап «рекон­струкция реальности (проблемы, ситуации)», потому что это бессмысленно.

Во-первых, этот процесс, в том или ином виде, идёт на каждом этапе целенаправ­ленного мышления.

Во-вторых, реальной реконструкцией занимается не сознание, а мозг, и он или делает это, потому что озадачен, или нет.

Реконструирует ситуации наш мозг — его дефолт-система, которая научилась этому навыку, когда тренировалась на опыте соци­альных отношений, образованных сложными интеллектуальными объектами, которыми для нас являются другие люди.

ДОВЕРЯТЬ МОЗГУ

Группа когнитивных психологов из Университета Таслы (Оклахома, США) под руководством профес­сора Павла Левицки провела такой эксперимент.

Испытуемым предлагали внимательно смотреть на экран компьютера, который был разделён на четыре сектора. В этих секторах попеременно возникал знак «X».

Участники эксперимента должны были нажимать на свободный сектор, в котором, как они интуи­тивно предполагали, знак «X» появится в следу­ющий раз. Короче говоря, нужно было попытаться просто это угадать.

Подопытные не знали того, что появление знака «X» в той или иной части экрана определялось сложным набором правил. Очень сложным.

Например, знак не появлялся в том же секторе два раза подряд, никогда не появлялся в нём, пока не окажется в двух других секторах, третье предъ­явление знака всегда было связано со вторым, а четвёртое зависело уже от двух предыдущих предъявлений и т. д.

В общем, правила были настолько запутан­ными, что умом их было не понять, и уж тем более сознательно каждый следующий ход не просчитать. Да и случайным образом заметить какие-то закономерности этого алгоритма было практически невозможно.

Могут ли люди, оказавшиеся перед лицом такой задачки, справиться с ней и продемонстрировать невиданную «интуицию»? Да.

Эффективность предсказаний испытуемых суще­ственно и достоверно возрастала по мере работы над тестом! То есть их мозг, в обход сознания, умудрялся ухватить алгоритм появления знака на экране и научиться действовать верно.

Но, может быть, это просто случайность? Нет, потому что, когда исследователи внезапно изме­нили алгоритм появления знака, результативность участников резко упала. То есть они действительно действовали по этим правилам, которые не пони­мали и даже не могли понять.

После эксперимента бывшим подопытным задали несколько вопросов. И это тоже забавно. Выясни­лось, что никто из них не смог разгадать алго­ритма, хотя они по нему действовали!

Более того, они вообще сомневались, что предъяв­ление знака было связано с каким-то алгоритмом. Но как же они объяснили постепенный рост своей результативности, чего не заметить было нельзя?

Вы будете смеяться: мнение «всё объясняющее» у каждого участника было!

Одни говорили, что они «входили в ритм», а потом их «сбивали с ритма». Другие утверждали, что экспериментаторы незаметно выводили на экран подпороговые раздражители, которые помогали им «ориентироваться подсознательно».

На полном серьёзе высказывались и другие абсурдные гипотезы. А как иначе, ведь сознание всегда находит «логичное» объяснение тому, чего не понимает. При этом мозг работает, мозг справляется, а сознание даже не способно этого понять!

И особенная ирония, на мой взгляд, заключается в том, что исследование было проведено на профес­сорах психологии... Конечно, у них были «объяс­нения»! Нельзя же при профессорском-то знании ударить в грязь лицом.

Впрочем, шутки в сторону. Факт остаётся фактом: там, где наше сознание не справляется просто потому, что его ресурсов для соответствующей задачи недостаточно (они слишком ограни­чены), наш мозг вполне может выдать неплохой результат.

Задача сознания — помочь мозгу, а не решить проблему за него.

Сознание помогает нам:

озадачиться (ощутить наличие проблемы, вопроса);

подыскать относящиеся к делу интеллек­туальные объекты;

направить поиск при работе с дополни­тельными фактами;

наконец, оценить результат при проверке реальностью реконструкций, созданных нашим мозгом.

Иными словами, без сознания нам не обой­тись. Нам необходима и здравость, и осо­знанность. Но вовсе не для того, чтобы уста­новить истину с помощью нашего созна­ния, а для того, чтобы просто правильно сориентировать наш мозг. Дальше он всю работу сделает сам и сделает лучше, чем самый лучший «сознательный ум».

Используем мозг

Единственный разумный человек

был мой портной: он каждый раз снимал

с меня мерку заново, тогда как все остальные

подходили ко мне со старой и воображали,

что она всё ещё отражает мои действительные размеры.

ДЖОРДЖ БЕРНАРД ШОУ

Понимаю, что всё это очень сложно принять. Это знание, как говорят в таких случаях, контринтуитивное. На самом деле у нас много таких знаний, но мы к ним привыкли и не заду­мываемся о том, насколько они «нелогичны».

Нам кажется, например, что Солнце крутится вокруг нас, а на самом деле — нет, это мы вокруг него крутимся. То есть мы воспринима­ем ситуацию не такой, какова она на самом деле. А потому наше знание о том, что это мы крутимся вокруг Солнца, не Солнце вокруг нас, — контринтуитивное, оно противоречит тому, что мы наблюдаем в собственном опыте.

Так и с нашей личностью, сознанием, «я». Мы уверены, что у нас есть некое «я» (лич­ность, сознание), а мозг, как мы обычно думаем, — что-то вроде придатка к этому нашему «я».

В действительности дело обстоит прямо противоположным образом: есть наш мозг и есть мы как наш мозг, тогда как наше «я» (личность, сознание) — это лишь наше представление о себе, и оно абсолютно вторично.

Это представление — одно из множества производных работы нашего мозга: один зави­ток в сложном орнаменте, которому мы лишь по ошибке приписываем некое особенное значение.

Роль нашего «я» в нашем мышлении, поведе­нии, принятии решений — ничтожна. И хотя нам сложно в это поверить, это на самом деле так.

Возможно, это самая фундаментальная психо­логическая иллюзия, какую только можно себе вообразить.

Впрочем, если вы сможете осознать, что «фун­даментальная ошибка атрибуции» рабо­тает в отношении каждого человека (а вы — человек), то поймёте, что и ваше поведе­ние определяется лишь ситуацией, а не какой-то вашей виртуальной личностью.

Вы спросите, что это вам даст, если вы всё-таки сможете убить в себе этого «интуитивного идиота»?

Отвечу:это даст вам возможнось эффек­тивно мыслить. Ваше «я»(личность, соз­нание) перестанет мешать вашему мозгу ду­мать. Напротив, приняв своё место и свою роль в работе вашего мозга, вы сможете превратить свою «личность» в инструмент, помогающий вашему мозгу думать.

К сожалению, у большинства из нас это не так. Наше виртуальное «я» постоянно вклинива­ется в работу мозга и сбивает его с толку.

Мы усвоили из культуры множество самых разнообразных установок, «мыслей», импера­тивов и т. д., и т. п. Мы думаем, что мы знаем, что «хорошо», а что «плохо», в чём мы «нужда­емся» и что нам «не нужно», на что следует обращать внимание, на что — нет.

Но это просто установки, данные нашему мозгу извне, с которыми он совершенно не пони­мает, как совладать. Они его часто просто дезориентируют.

По правде говоря, только ваш мозг знает, что ему хорошо, а что плохо, что ему нравится или не нравится, что ему нужно, а что — нет.

Однако умение пользоваться языком, как мы уже знаем, — не его сильная сторона, поэтому с нашим сознанием он этой чрезвычайно важной для нас информацией частенько просто не делится. Но емуго и не нужно — он всё равно придумает, как сделать по-своему.

С другой стороны, он, как мы знаем, за­перт в черепной коробке,где темно и тихо. Так что любое знание он полу­чает лишь через опыт. До этого он не в курсе и ему всё равно. Когда же он получит необ­ходимый опыт, он будет знать точно: да или нет.

Однако, когда что-то уже слу­чилось,может быть поздно (на­пример, в слу­чае возникно­вения нарко­тической зави­симости). Со­знание, каза-

лось бы, могло наш мозг предупредить. Но, к сожалению, на то, что «думает» по этому поводу ваше сознание — ему, как правило, наплевать. Мозг с ним не раз­говаривает.

Если вашему мозгу нравится курить, есть слад­кое или каким-то специфическим образом получать сексуальное удовлетворение — этоего «да». Вы можете убеждать себя, что это «неправильно», «нехорошо», что «так делать не надо». Но, и я снова возвращаюсь к этой аналогии, эффекта будет не больше, как если бы молоко начало просить у коровы сделать его другим.

Впрочем, не всё так безнадёжно. С помощью сознания мы сможем создать условия, кото­рые поставят наш мозг в те обстоятель­ства, когда ему будет приятнее действо­вать иначе: не курить, захочется другого сексуального удовольствия, а сладкое пока­жется невкусным и он изменит своё решение на другое «да».

Теоретически это возможно, хотя и не скажу, что это легко.

В любом случае, если мы хотим что-то в себе изменить, то соответствующее решение должен принять ваш мозг, причём сам — и сам для себя. Задача сознания — создавать эти условия, ставить его в эти условия. И тогда шанс повлиять на его решение есть.

Когда же нам кажется, что с помощью созна­ния мы наводим порядок в себе и своём мышлении, это лишь иллюзия. В действитель­ности мы лишь включаем в своё мышление набор весьма сомнительных переменных, зачастую совершенно не относящихся к делу.

Мы, например, уверены, что всему можно найти «объяснение», и верим собственным «объяснениям», даже если они не дают нам никакого способа воздействовать на реаль­ность (что является главным критерием их надуманности и несостоятельности).

Можем ли мы заметить, что ошибаемся? Без посторонней помощи — исключено.

Если вы самостоятельно подвергнете свои «объяснения» экспертизе на достоверность, то будете всячески стараться найти доводы в их пользу и, скорее всего, проигнорируете все контраргументы.

Это наша общая ошибка: не моя, не ваша, а нашего общего устройства — мы так сделаны.

Мы рождаемся мозгом и живём мозгом. Лишь к трём годам, освоившись более-менее с языком, у нас начинает кристализовываться то, что станет впоследствии нашим «я», лично­стью и самосознанием (впрочем, мы и без этих «инстанций» жили до этого и не тужили).

Возникает «я» не просто так, а как средство сопротивления внешнему социальному давле­нию — от нас чего-то хотят, а мы не согласны, и надо пытаться как-то это выразить. Вот и выражаем, обучаясь слову «я»: мол, я не хочу, не буду и т. д. (так называемый «детский негативизм»).

Неслучайно этот этап нашего взросления выдающийся российский психолог Лев Семё­нович Выготский назвал «кризисом трёх лет». Это реальный кризис: орудуя словами, мы получили возможность обозначать собственные желания и нежелания (причём нежелания раньше, чем желания), и начали активно говорить окружающим «Нет!», если нас что-то не устраивает.

Они были вынуждены принять это во внима­ние (хоть как-то, хоть местами), что придало нам дополнительного оптимизма и уверен­ности, что мы находимся на правильном пути. Дальше мы стали это своё «я» пестовать и лелеять, считая его собой.

Но правда в том, что всё это «наше "я"» зиждилось на словах и языковых конструк­циях (установках, императивах, мнениях), которые нашими в действительности не являлись.

Мы их взяли у того общества, в котором воспитывались. Поэтому то, что мы считали и продолжаем считать своей «индивидуально­стью», на самом деле сделано не нами и нам

не принадлежит. Нам так только кажется.

□

И теперь давайте попробуем разобраться, как появление этой «субъективной штуки» повли­яло на работу нашего с вами мозга. Когда же мы поймём это, нам станет ясно, почему надо всячески избавляться от иллюзии собствен­ного «я», если мы хотим быть эффективными в своём мышлении.

Вы, наверное, слышали, что мозг ребёнка потребляет в два раза больше энергии, чем мозг взрослого человека. Причём до трёх лет примерно в два раза больше, чем в десять.

«Потребляет энергии» — значит производит больше работы. В значительной части это связано с тем, что в мозгу ребёнка ещё не про­изошло чёткой специализации нейронных сетей (то есть он работает не попеременно в разных режимах, а сразу всей своей мощью).

Как я вам уже рассказывал, сеть выявления значимости, центральная исполнительная сеть и дефолт-система мозга являются анта­гонистами. То есть, когда одна из них активи­зируется, другая ослабляется.

Дефолт-система, например, берёт на себя бразды правления в нашем мозге, когда мы находимся в состоянии «покоя» и «ничем не заняты». Таким образом, активность сетей, ответственных за концентрацию внимания и познавательные функции, в состоянии покоя, наоборот, снижается.

Но у ребёнка это не совсем так. Его мозг ещё недостаточно специализировался, чтобы:

отдельно «блуждать», думая о том о сём (дефолт-система мозга);

отдельно на чём-то концентрироваться («сеть выявления значимости»);

отдельно обрабатывать полученную информацию («центральная исполни­тельная сеть»).

То есть он это делает одновременно.

Для жизни в естественных условиях — в джун­глях, например, это и неплохо. Думать там надо исключительно по делу, иначе тебя быстро скушают, а «думать по делу» — это значит и внимательным быть, и информацию перерабатывать стремительно.

В социальном мире (с его «идеальным»), куда нас, дёрнув за пимпочку «я», катапультиро­вала культура, дела обстоят несколько иначе: от концентрации внимания и познаватель­ных действий наша жизнь не очень зависит, а вот «поблуждать» — это самое милое дело.

Так или иначе, наш мозг специализируется в процессе взросления и как бы делится на части. Мы обрастаем кучей социальных ролей, включаемся во множество социальных игр, то есть наше «я» становится абсолютно социальным.

С некоторыми оговорками можно сказать, что оно плотно поселяется в дефолт-системе мозга — там, где живут образы наших «других людей».

Мы сами (наше вновь испечённое «я») теперь представляет собой как раз это перекрестье отношений всего множества наших внутрен­них образов друг с другом.

Можно сказать, произошёл своего рода «рейдерский захват» дефолт-системы нашего мозга этой нарративной конструк­цией — о «себе» и «других». Следствием этого «захвата» был наш переход из реального в «идеальное» (с его ярлыками, установками, «мыслями» и социальными играми).

Причём наше «я» в дефолт-системе особо никто не ждал. Это общество произвело его в нас и запихнуло в нашу дефолт-систему. До трех лёт, как я уже сказал, наш мозг не знал ни о каком «я», и ничего страшного, как вы понимаете, в этом для него не было.

Иными словами, там, где у нас были есте­ственные отношения с другими людьми, основанные на постоянном физиологиче­ском контакте, теперь разрослись «идеаль­ные конструкции».

Это, несомненно, дало нам очевиные эволюци­онные преимущества — мы смогли вырваться из тотальной зависимости от внешней среды, взять палку в руки, собраться в большие соци­альные общности и покорить Землю.

Впрочем, это повлияло и на мышление нашего мозга: оно как бы разъехалось по разным квар­тирам соответствующих нейронных сетей.

Тут у него теперь одно, там — другое, а ещё по­дальше — третье: здесь заметили, там заду­мались, тут с информацией поработали. Ну и в результате — есть издержки. Конечно, всё это не безусловно и не абсолютно, но в значительной мере именно так.

Поэтому, с одной стороны, мы все с вами, конечно, думаем: наш мозг не остановить, он продолжает и продолжает собирать сложные интеллектуальные объекты.

С другой стороны, мы можем думать лучше, если сможем организовать этот процесс, поняв роль нашего сознания в нём и поставив его на службу сво­ему мозгу.

После того, как «я» у нас сформировалось и выкристаллизовалось, наше мышление, конечно, претерпело определённые транс­формации. Как без этого? Всё-таки очень мощная структура — это наше «я», несмотря на всю его виртуальность.

Но если наше «я» бежит сильно впереди паро­воза, если оно пытается диктовать нашему мозгу повестку, то мы рискуем попасть впро­сак. И вот почему...

Как мы с вами уже выяснили, наш мозг учитывает силы и объём связей, которые, по существу, и создают интеллектуальные объекты, которыми он оперирует, создавая свои карты реальности.

Теперь воспользуемся гравитационной анало­гией: представьте, что речь идёт о физическихмассах, а масса каждого интеллектуального объекта нашего внутреннего психического пространства определяется количеством связей, которые он образует в нашем мозгу.

Представили?.. Теперь задумайтесь: ка­кой интеллектуальный объект в вашем вну­треннем психическом пространстве самый

тяжёлый?

Интеллектуаль­ный объект, который свя­зан со всеми другими интел­лектуальными объектами в ва­шем мозгу — со всеми вашими мыслями, чу­вствами, представлениями, социальными ролями, образами других людей, физичес­кими ощущениями, потребностями, жела­ниями и т. д. Конечно, это ваше виртуаль­ное «я».

То есть ваше «я» (эго, личность, душа, самосознание, разум и т. д., и т. п.) — это самый «тяжёлый» интеллектуальный объект вашей индивидуальной внутрен­ней Вселенной.

Пользуясь всё той же гравитационной анало­гией, наше «я» — это своеобразный физиче­ский центр нашей внутренней Вселенной, вокруг которого вращается вся масса её ма­терии.

Это наша собственная «чёрная дыра», вокруг которой крутится всё, что составляет содер­жание нашего с вами индивидуального мы­шления.

О чём бы вы ни подумали, в этих ваших «мыслях» всегда будете зашиты вы (ваши мнения, привычки, знания, опыты, представ­ления, желания, мечты, стремления, чувства и т. д., и т. п.).

А это значит, что вы этим вашим «я» как бы искажаете естественную траекторию движения всех других интеллектуальных объектов вашего мозга.

Да, мы неизбежно субъективны — у каждого из нас в голове свой устав, свои правила, своё отношение к происходящему. Но это, оказы­вается, только часть проблемы, и лишь малю­сенькая её часть.

Наше «я», будучи самым тяжёлым интеллекту­альным объектом нашей внутренней Вселен­ной, образует своеобразную гравитационную воронку, в которую всё и сваливается.

Пусть и не падает (как Земля не падает на Солнце), но и не двигается так, как бы оно двигалось, если бы не было этого искажа­ющего гравитационного влияния.

РАСТВОРЁННОЕ «Я»

Впервые за последние сорок лет учёные полу­чили возможность исследовать состояние мозга людей, находящихся под воздействием мощней­шего галлюциногена — LSD (диэтиламид лизер- гиновой кислоты).

Когда LSD только синтезировали, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Оказалось, что капли этого химического вещества достаточно, чтобы человеческий мозг мог продуцировать самые невероятные переживания.

LSD позволяло человеку путешествовать во времени и пространстве, претерпевать любые преображения — хоть в божество, хоть в дино­завра, хоть в молекулу вещества. Видеть момент собственного рождения и переживать настоящую смерть.

У нейрофизиологов тогда ещё не было возмож­ности заглянуть внутрь человеческого мозга, поэтому за изучение эффектов отравления LSD взялись представители радикальных, так скажем, психологических направлений, и они, конечно, нагородили ещё тот огород.

Тимоти Лири и Станислав Гроф стали в западном мире легендой эпохи «детей цветов». Они учили тому, как использовать LSD для лечения неврозов, личностного развития и духовного просветления... Жгли, так сказать, по полной.

Но потом всё это безобразие, наконец, запретили. Теперь LSD — это просто наркотик, а по отече­ственной классификации, как нас учили в Военно- медицинской академии, ещё и «боевое отравля­ющее вещество».

Впрочем, время идёт, и, конечно, учёным очень хочется взглянуть на работу мозга, оказавшегося под воздействием LSD. Что там происходит? Какие зоны мозга активизируются? Что обуславливает эти фантастические переживания?

Не знаю, как энтузиасты получили право на данное исследование, но факт остаётся фактом: группа нейрофизиологов из Имперского колледжа Лондона, возглавляемая Дэвидом Наттом, изучила состояние мозга добровольцев, принявших LSD.

Учёные использовали целый набор самых совре­менных методов нейрофизиологического иссле­дования — МРТ с мечением артериального спина (ASL), фМРТ с контрастом, магнитэнцефалографию

(МЭГ) и т. д. Результаты этих экспериментов были опубликованы в научном журнале Proceedings of National Academy of Sciences.

И поскольку лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, давайте просто посмотрим на рис. № 16.

Почувствуйте, что называется, разницу.

Мозг человека, находящегося под воздействием LSD, претерпевает своеобразную рассинхрони- зацию. Если в обычной ситуации различные отделы мозга и нейронные сети включаются в нём после­довательно (в соответствии с задачами и своей специализацией), то под влиянием LSD он вспы­хивает весь, целиком.

В каком-то смысле мозг испытуемых напоминал неспециализированный ещё мозг младенца: мозг, в котором нет «я» и натренированной последо­вательности переключений между нейронными сетями (ДСМ, ЦИС, СВЗ).

Иными словами, перед нами работа целостного мозга, или, как говорят сами исследователи, — «унифицированный человеческий мозг».

Специфические настройки, которые созданы в нас культурой, воспитанием, нашим врастанием в социальную среду, изучением языка и чужих «мыслей», являются лишь функциональными, то есть именно настройками. Это вовсе не ка­кой-то «богом данный» паттерн.

Да и в конце концов, сам LSD — это всего лишь структурный аналог серотонина, а серотонин — один из основных наших нейромедиаторов. Иными словами, всего лишь несколько по-другому уста­новленных химических связей в молекуле веще­ства приводят к столь фундаментальному сбою в работе системы.

Это не какое-то сверхъестественное воздействие, не какое-то магическое зелье, изготовленное в Хогвартсе, не инопланетный разум, вторгшийся в пределы нашего мозга, а просто чуть-чуть другая молекула, чуть-чуть отличающаяся от обычного «гормона счастья». И вот — бах! — и из вас «обычных» вы превращаетесь в «унифицированный человеческий мозг».

Наконец, вот что ещё примечательно, и почему я вообще затеял этот разговор... В экспериментах группы Дэвида Натта было показано, что рассин- хронизация в отделах, относящихся к дефолт- системе мозга, соответствовала субъективному состоянию испытуемых, которые они характеризо­вали как «потеря "я"» или «растворение личности».

Этот эффект — «утрата личности», ощущение «отсутствия "я"», вообще говоря, весьма харак­терная черта всех отравлений LSD, но только сейчас удалось показать, что местом обита­лища этого нашего загадочного «я» является дефолт-система мозга. Впрочем, стало понятно и нечто куда более важное, а именно...

Когда система интеллектуальных объектов (образов других людей) в нашей дефолт- системе мозга организована и структуриро­вана, мы ощущаем своё «я». Но стоит этой сис­теме дезинтегрироваться, как эти отношения внутри нашей «виртуальной стаи» рвутся, мы тут же «теряем себя».

А это значит, что наше «я» — вовсе не какая-то самостоятельная единица, а лишь перекрестье этих отношений нашей «виртуальной стаи». Мы — производное тех отношений между образами других людей, которые, в свою очередь, созданы нашим мозгом.

Мозг создаёт в нашей дефолт-системе виртуальную стаю, а мы — наше «я» — образуется как наше место в этой стае. Не как единичная сущность, а как производное этих отношений — их проявление через нас, наше «я».

Так что превращать эту штуку в гравитационный центр своей внутренней Вселенной — это значит всё ставить с ног на голову. Ну, и понятно, что голова после такого, бывает, побаливает...

Впрочем, на этом беды с нашим «я» не за­канчиваются...

Физики, как вы, наверное, знаете, долго бились над проблемой «бесконечности Вселен­ной» — имеет она границы или нет? Фредерик Пёрлз как-то вспоминал в связи с этим о своей встрече с Альбертом Эйнштейном.

- Над чем вы сейчас работаете? — спросил Пёрлз великого учёного.

Над двумя вещами, — пожал плечами Эйнштейн.

Какими же?

Над бесконечностью человеческой глупо­сти и бесконечностью Вселенной, — ответил Эйнштейн и тут же добавил, — Насчёт послед­ней я, правда, пока не уверен.

В общем, продолжим гравитационную ана­логию...

Обычно мы мыслим, ощущая в себе своё «я»: исходя из его представлений, интересов, «принципов» — из его логики, короче говоря. При этом у «я» самая большая масса в нашей внутренней Вселенной, так что все интеллек­туальные объекты, которые мы в себе имеем, так или иначе вокруг него крутятся.

В каком-то смысле это даже неплохо — ведь голова вам нужна для собственного выжива­ния, собственной успешности, реализации ваших потребностей и т. д. Ну а коли так, то почему бы не соотносить все ваши карты реальности с собственной «скромной персо­ной»? Логично.

Проблема в том, что из этого положения вы, во-первых, не видите того, что находится за краем вашей Вселенной; во-вторых, все её объекты вы видите только с одного ракурса, с одного, так сказать, боку.

Всё, что вы не можете связать с собой люби­мым, в вашу Вселенную просто не попа­дает. При всём желании вы не сможете заметить того, что не попало под влияние гравитации вашего «я». Вы оказываетесь заложником того, что сейчас представляет собой ваше «я».

Все факты реальности, которые вы соби­раете, вы видите тенденциозно — так, как этого хочет ваше «я». Вы не можете мысленно прокрутить их в голове и заме­тить нюансы, которые несущественны для вашего «я», но которые могут быть очень важны, если вы хотите составить правильную карту действительного поло­жения дел.

Конечно, если случится какой-то масштаб­ный жизненный кризис и вас ударной волной вынесет из «зоны комфорта», вам придётся оглядеться по сторонам, подмечая что-то ещё, что вы пока со своим личностным «я» не соотносили.

И да, вы увидите, что вас окружают другие люди с их нуждами и желаниями, которые хорошо бы тоже учитывать, чтобы добиться их — этих людей — расположения.

Ещё вы увидите, что мир полон разно­образных возможностей, к которым вы пока не готовы, потому что никогда прежде о них не думали. И так далее, и тому подобное...

Но что, если этого кризиса не случится? Что, если вы в «зоне комфорта» и голова не болит? Произойдёт то, что, вероятно, когда-нибудь случится и с нашей Вселенной — она свалится в одну большую «чёрную дыру».

Вы свалитесь сами в себя — ваш мир превра­тится в скучное «всё знаю», «всё понимаю», «но почему-то как-то нерадостно».

Да и странно это, наверное, — рассчитывать на кризис для того, чтобы стало лучше. Если мы хотим, чтобы стало лучше, нужно напра­вить свой мозг на те факты реальности, кото­рые способны сделать его жизнь лучше.

А для этого нам, конечно, придётся пожерт­вовать значительностью, объёмностью, разду- достью и неоправданно высоким статусом нашего «я».

Конечно, мы никогда от него полностью не избавимся. Это невозможно.

Единственное исключение, быть может, — лишь настоящие святые и безумцы. Но святых я никогда не встречал, а превращаться ради утраты собственного «я» в шизофреников (от древнегреческого — «расколотая душа») тоже, наверное, не вариант.

Поэтому, когда я говорю о необходимости «избавиться от "я"», я имею в виду своего рода интеллектуальную уловку, а не некую мифическую интеллектуальную транс­формацию. И уловка эта может быть очень полезна.

Возьмите опять, пожалуйста, схему своей «внутренней стаи», сделанную из стикеров (и, возможно, сфотографированную вами на телефон). Посмотрите на неё ещё раз.

Вы всё ещё думаете, что это ваша «внутренняя стая»? Нет, это не так, точнее — не совсем так. Это вы. Диспозиция интеллектуальных объектов на этой схеме и есть то, что вы собой на самом деле представляете.

А теперь подумайте, что каждый стикер — каждый человек на этой схеме — это точно такая же огромная схема. Вам кажется, что -он — стикер, а он огромная масса организо­ванных определённым образом стикеров.

И перед вами огромная палитра действитель­ной жизни, которая проходит мимо вас.

Но что вы сейчас сделали, подумав таким образом? Вы на миг убили в себе своё «я» — своего самого главного идиота, который постоянно туманит ваш интеллектуальный взор. Вы увидели свою реальность такой, какова она в действительности — огромной, настоящей и крайне увлекательной.

Ведь да, за каждым стикером «внутренней стаи» ваших стикеров (других людей) стоят следующие и следующие «внутренние стаи». И это огромный, грандиозный, увлекатель­ный мир, который может быть вашим — если вы действительно хотите быть больше, чем вы есть.

Впрочем, о том, как этого достичь, я расскажу уже в следующей своей книге: «Троица. Будь больше самого себя!».

Содержание

Вместо введения:

ИНФОРМАЦИОННАЯ ПСЕВДОДЕБИЛЬНОСТЬ..13

Первое обстоятельство:

Цифровая зависимость 21

Второе обстоятельство:

ДЕЛЕГИРОВАНИЕ МЫШЛЕНИЯ 34

Третье обстоятельство:

ЦИФРОВАЯ АУТИЗАЦИЯ 48

Что делать? 63

Первая глава:

КАРТА И ТЕРРИТОРИЯ 70

Жизнь на автопилоте 79

«Умственная жвачка» 86

Зависимость от мозга 100

Пассажирское сиденье 110

Искажение реальности 120

Расщеплённый мозг 131

Большая ложь 143

Карта и маршрут 159

Вторая глава:

ОСТОВ МЫШЛЕНИЯ 167

Идеальное в голове 174

Социальный организм 186

Истории и нарративы 204

Люди в голове 214

Жизнь в стае 224

Программирование мозга 239

Третья глава:

МЫСЛЯЩИЙ МОЗГ 259

Интеллектуальные объекты 277

Парадоксы мышления 289

Фундаментальная ошибка 306

Кривая логика 327

Лобные доли 340

Работа системы 360

Используем мозг 388

Содержание 408

Практический оффлайн-курс обучения мышлению, основанный на самых современных исследованиях мозга.

Вы приняли «Красную таблетку», и вам понра­вилось?

Появились новые вопросы?

Хотите с кем-то это обсудить?

Или хотите, чтобы эти знания стали не просто теорией, а частью вашей жизни?

В таком случае, практика — единственный путь к результату.

Мы, первые читатели этой книги, тоже хотели, чтобы знания превратились в практику.

Поэтому попросили Андрея Курпатова расска­зать, как правильно читать книгу и что делать, чтобы жизнь действительно начала меняться. В ответ он написал специальное приложение с практическими заданиями. Упражнения для очного обучения в мини-группах, потому что нам нужны живые люди, чтобы тренировать своё мышление.

Мы стали собираться, перечитывать «Та­блетку» и выполнять задания. Мы ещё сами не понимали, как это будет работать. Но когда мы начали избавляться от иллюзий, сталкиваться с противоречиями и учиться за­мечать, что происходит на самом деле — мы увидели, как жизнь меняется.

Мы научились решать проблемы, которые раньше казались непреодолимыми. Поняли, чего хотим на самом деле и как этого достичь. Нашли людей, которым важно то же, что и нам.

Так мы создали Академию смысла.

Академия смысла — сообщество единомыш­ленников. Нам нравится новое и сложное, мы дорожим искренностью и взаимопониманием. Мы хотим помогать друг другу и быть в окру­жении людей, с которыми можем поговорить о сложном.

Мышление — наша главная ценность.

Добро пожаловать в Академию смысла!

ТРОИЦА

— БУДЬ БОЛЬШЕ СЕБЯ САМОГО!

Книга является заключительной в серии «Академия смысла».

В «Красной таблетке» Андрей Курпатов рассказал о фундаментальных психологи­ческих иллюзиях, которые искажают наше ви дение реальности. «Чертоги разума» по­священы тому, как мыслит наш мозг. «Трои­ца» - книга, которая посвящена трём типам мышления.

Нам кажется, что другие люди думают так же, как и мы. Это естественно, потому что они пользуются теми же словами и сформирова­лись в той же культуре, что и мы с вами. Как тут заметишь разницу? Но на самом деле это три совершенно особенных типа людей, и каждый, в зависимости от своей нейрофи­зиологии, думает по-своему.

Троица типов - это центристы, конструк­торы и рефлекторы.

Особенности их мышления обусловлены физиологически, а потому поменять свой тип мышления невозможно. Но прочитав «Троицу» вы сможете:

лучше понять себя и использовать свой интеллектуальный ресурс в полной мере,

понять, почему другие люди думают иначе и как именно они это делают,

использовать дополнительные инстру­менты мышления, о которых вы даже и не подозревали!

Будь больше самого себя!

Мы уже не боремся за выживание, ответы на все вопросы есть у Яндекса и Google, сериалы и новостные ленты занимают всё наше время. В этом электронном океане масс-маркета и «умственной жвачки» мы все меньше общаемся вживую. Интернет, гаджеты и компьютерные игры заменяют нам реальность.

В интеллектуальном кластере «Игры разума» мы верим, что совместная деятельность увлечённых людей сильнее бездумного следования трендам. По­этому мы создали площадку для развития и общения тех, кто любит задумываться, увлекаться, ошибаться и спорить, а главное — творить.

Мозг — главный инструмент человека, поэтому важно заставить его работать. Наши проекты при­тягивают людей, сохранивших живое любопытство и страсть к познанию. Здесь они находят единомыш­ленников, проводят время с пользой и чувствуют настоящее удовольствие от сложных вещей.

В современном мире у каждого думающего чело­века должно быть место для встреч с интересными людьми, место, где он может общаться с теми, кто разделяет его ценности и интересы.

Интеллектуальный кластер «Игры разума» — для тех, кому важно учиться, мыслить и создавать.

«Сократик» - это центр детского развития, в kotopov проводятся индивидуальные консультации, диа­гностика и групповые занятия для детей.

Создатель и куратор проекта - А. В. Курпатов, врач- психотерапевт, автор научно-популярных книг по психологии и воспитанию детей. Основа концепции центра - принцип совместной работы родителя и ребёнка.

Дети переживают закономерные кризисы, и задача родителя - увидеть трудности малыша, поддержать его и создать гармоничную среду для его развития. Мы объясняем, как меняется мышление у детей в процессе взросления. Мы учим родителей разго­варивать с ребенком на понятном ему языке и рас­познавать, что он хочет сказать своим поведением. Мы делаем видеозапись совместных занятий, где родители могут посмотреть со стороны на общение с ребёнком. По результатам мы даем рекомендации и помогаем найти те формы взаимодействия, которые улучшат отношения с ним.

В основе используемых методик лежат самые со­временные инструменты психологического и педа­гогического воздействия, базирующиеся на передо­вых научных разработках в области науки о мозге, когнитивистики, социальной и детской психологии.

АНДРЕЙ КУРПАТОВ

Чертоги разума. Убей в себе идиота!

16+

Научно-популярное издание. Формат 84x90/32. Печать офсетная. Подписано в печать 17.10.2017 г. Формат 135x200 мм. Гарнитура: Нью Баскервиль. Усл. печ. л. 15,4. Тираж 3000 экз. Заказ №5445/17.

Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2-953000, книги, брошюры. ООО «Дом Печати Издательства Книготорговли "Капитал"»

143421, РФ, Московская обл., Красногорск, ул. Успенская, д. 5, б/ц « Успенский», офис 506-2 Отпечатано в соответствии с предоставленными материалами в ООО «ИIIК Парето-Принт» 170546, РФ, Тверская область, Промышленная зона Боровлево-1, комплекс № ЗА -print.ru

Ответственный за выпуск: Кирилл Сухомел Корректор: Лариса Рудневская Обложка: Андрей Белоцерсковский Вёрстка: Елизавета Черток

[1] В зависимости от выраженности умственной отсталости выделяют несколько степеней этой болезни - идиотию, имбе- цильность и дебильность.

[2] фМРТ — современный метод нейрофизиологического ис­следования: функциональная магнитно-резонансная томо­графия. Метод основан на регистрации уровня насыщения крови кислородом, вызванного изменением интенсивности кровотока.

[3] Этому вопросу я посвятил, возможно, большую часть кни­ги «Красная таблетка», потому что он, на мой взгляд, важен принципиально.

[4] Не хочу, чтобы вы поняли меня превратно. Я не предлагаю вам перестать пользоваться Википедией. Нет, конечно. Но её, как и любой другой справочник, нужно использовать, но как подсказку, а вовсе не как источник фундаментальных знаний.

[5] Большинство из нас знает об Анри Пуанкаре лишь потому, что Григорий Перельман доказал его гипотезу о том, что вся­кое односвязное компактное трёхмерное многообразие без края гомеоморфно трёхмерной сфере. Но Перельман лишь математически доказал эту гипотезу, Пуанкаре же её создал. Он, можно сказать, «увидел внутри собственной головы» то, как устроена наша Вселенная.

[6] Нужно иметь в виду, что речь идёт именно о «стае» млеко­питающих, а не о «стаде», например, и не о «стае птиц». Стада могут быть большими, но они не имеют внутренней иерар­хии, и это, скорее, хорошо организованная толпа, а не стая с её внутренней социальной структурой.

[7] Миелинизация — это специфический процесс, когда от­ростки, соединяющие нейроны друг с другом, обрастают клетками глии. В результате возникает миелиновая оболочка, которая улучшает качество передачи сигнала от одного ней­рона к другому.

[8] Пишу через запятую, хотя, поскольку наше сознание не многозадачно, вы в каждый момент времени зани­маетесь чем-то одним - или следите за дорогой, или дей­ствительно о чём-то самопогружённо думаете, или говорите по телефону. Просто ваше внимание быстро переключается с одной задачи на другую. В любом случае, такое отвлечение от дороги существенно увеличивает риск аварий.

[9] Идея состояла в том, чтобы я впервые встретился с героем программы уже во время съёмок, иначе наше беседа не вы­глядела бы естественной. Поэтому собеседования с будущими участниками проводили редакторы программы, но об этом я расскажу чуть позже.

[10] На нейрофизиологическом языке это называется форми­рующимся или нарушенным динамическим стереотипом.

[11] «Шипики» — разросшиеся нервные окончания, увеличи­вающие площадь соприкосновения между связанными нейро­нами. Это увеличение синапсов сопровождается переходом кратковременной памяти в долговременную. В своё время вы­дающийся нейробиолог Эрик Кандел получил за это откры­тие Нобелевскую премию по биологии и медицине. Подроб­нее об этом можно прочитать в книге «Красная таблетка».

[12] За миелинизацию нервных окончаний отвечают так на­зываемые клетки глии. Миелин - это вещество, которое мож­но сравнить с изолятором на проводах. Если провод хорошо упакован в изолятор, то электричество по нему идёт быстрее и не теряется по дороге. Примерно эту функцию в нервной системе человека и выполняет миелин.

[13] В своё время ещё один великий нейрохирург и исследова­тель мозга Уайлдер Пенфилд обнаружил эту зону мозга рядом с речевым центром и назвал её «интерпретативной корой». По тогда ещё никто не знал, насколько в действительности велико значение этого нашего «интерпретатора».

[13] Эта статья Альберта Эйнштейна называлась «О движении взвешенных в покоящейся жидкости частиц, требуемом моле- кулярно-кинетической теорией теплоты».

[14] Франс де Вааль является учеником нобелевских лауреатов Конрада Лоренца и Николаса Тинбергена и руководит веду­щим научным центром в США по исследованию поведения обезьян.

[15] Понятие «эмерджентность» произошло от английского emergent, что значит «внезапно появившийся». В теории си- < тем, откуда нейрофизиологи позаимствовали это понятие, под эмерджентностью понимают особые свойства системы, которые не присущи отдельным её элементам. Это некий до­полнительный эффект, который возникает от работы систе­мы в целом.

[16] Учёные провели множество соответствующих исследова­ний, потому что имели таких пациентов в избытке. В частно­сти, потому, что префронтальная лоботомия (когда пациенту частично удаляют лобные доли) длительное время использо­валась в лечении тяжёлых психических расстройств. В 1949 году за разработку этой, честно говоря, глупейшей и неоправ­данной процедуры, Нобелевский комитет даже присудил пре­мию Антониу Эгашу Монишу. Но о «лобном синдроме» мы по­говорим чуть позже, когда нам нужно будет разобраться с тем, зачем мышлению тормоз.

[17] Именно на этом нейрофизиологическом фундаменте работают психотерапевтические техники «осознанности», «здесь и сейчас», а также сами по себе - медитации всех видов и мастей. Они позволяют человеку переключиться с «умствен­ной жвачки» на непосредственное восприятие - ощущения в мышцах, дыхание, зрительные, слуховые или, например, вкусовые раздражители.

[17] Подкорковые структуры - это, по сути, основа основ на­шей психической организации. Можно сказать, ядро системы.

[18] Это без преувеличения героические, связанные с риском для жизни исследования Николая Николаевича Миклухо-Ма- клая, Эдварда Эванса-Причарда, Клода Леви-Стросса, Марга­рет Мид и ряда других учёных.

[19] Например, близких людей вы легко пропустите в зону объятий, а вот едва знакомого человека - лишь на расстоя­ние вытянутой руки, иначе вам станет некомфортно. Кроме того, важны ситуативные факторы. Если в метро давка, то вы не слишком переживаете из-за физической близости других людей. Но если незнакомец подсядет к вам в пустом вагоне - будет не по себе. Наконец, есть ещё и биологические особен­ности. Никогда не задумывались, почему китайцы постоянно ходят плотной толпой, а европейцы рады ощутимой дистан­ции с теми, с кем они едва знакомы?

[20] Причём, если вы уже провели инвентаризацию своей де­фолт-системы мозга (упражнение со стикерами), то вы даже знаете, сколько таких мест в «первом ряду» есть лично у вас. Посчитайте количество больших «кучек», — и ответ найден.

[21] Мы с вами можем находиться в сознании или без него, за это отвечает ствол мозга. А некое абстрактное «сознание чело­века» - это просто красивый образ, который используется, как правило, для того, чтобы указать на то, что мы обладаем каким- то специфическим «духом», не произнося эту глупость вслух.

[22] Её результаты вылились затем в создание «системной по­веденческой психотерапии», основанной на открытиях оте чественной нейрофизиологии. Тут нам и правда есть чем гордиться - И. М. Сеченов, И. П. Павлов, А. А. Ухтомский, А. Р. Лурия, Л. С. Выготский, П. К. Анохин и т.д.

[23] Эффективность психотерапевтических техник, которые я использовал, оценивалась не только по мере выздоровле­ния моих пациентов-испытуемых, но контролировалась с по­мощью специальных психометрических тестов, которые по­зволяли объективно оценить снижение тревоги, улучшение настроения и другие параметры.

[24] Мы, конечно, считаем, что каждый из нас некая «индиви­дуальность» и что «проблемы» наши «особенные». Но это не так: ошибки мы все делаем одни и те же, да и с ума сходим счётным количеством способов.

[25] Реальный разговор, конечно, длился дольше, чем эфир­ное время. Но лишь потому, что реальному человеку, который становился героем программы, требовалось больше пятнад­цати минут, чтобы вникнуть в то, о чём у нас с ним шла речь.

[26] Плюс существует ещё первичная интерпретация этой ин­формации, которая происходит как раз в подкорковых струк­турах, которые также влияют на то, куда она пойдёт дальше.

[27] С этим, кстати, связан знаменитый эффект синестезии, когда информация, идущая по зрительному тракту, попадает также и, например, в слуховую зону. В этом случае человек может видеть какой-то цвет и слышать в этот момент музыку.

[28] Очень показательны в этом смысле, например, лица, стра­дающие аутизмом: взаимодействуя с другими людьми, они вос­принимают их как такие же материальные предметы окружа­ющего мира, как и любые другие. Их мозг как бы не научился «одушевлять» других людей или предметы (как здоровые дети, например, «одушевляют» кукол или сказочных персонажей).

[29] Вынужден сделать здесь одно важное уточнение: данное правило работает, если вы сопротивлялись этому социально­му давлению. Если вы принимали его как должное и не испы­тывали внутреннего протеста, выражавшегося действием, то, скорее всего, ваша карта реальности сложнее не становилась.

[30] То, что мы не можем выразить какое-то своё знание в язы­ке, не значит, что наш мозг не способен им оперировать. Вы, например, не знаете, как вы ездите на велосипеде, но ваш мозг координирует ваши движения, следит за равновесием, сопротивляется гравитационным силам, использует ресурс инерции и т. д.

Ну, это, конечно, если он думает, так-то он может и вовсе крутить однажды созданные нейронные связи, считая, что ему «всё понятно».

[32] Прежде всего, это навык метасознания, о котором я рас­сказывал в «Красной таблетке».

[33] В центре детского развития «Сократик», который работа­ет в интеллектуальном кластере «Игры разума», мы полностью восстановили технологию эксперимента Уолтера Мишела. Но не для того, чтобы что-то исследовать, а чтобы наглядно пока­зать родителям все особенности поведения их ребёнка. Толь­ко хорошо понимая, каким образом ваш ребёнок справляется с решением сложной для него задачи, вы сможете помочь ему вырасти здоровым и успешным человеком.

[34] Соавтор этого исследования - Амос Тверски — умер в 1996 году, что не позволило ему разделить с другом и коллегой этот триумф их идеи.

[35] В российском переводе эту книгу почему-то назвали «Ду­май медленно... Решай быстро».

[36] Лучше формата A3 - меньше может не хватить, а больше - есть риск, что вы потеряете фокус.

[37] Если вы создаёте такую факт-карту не в первый раз (или если это уже не первый подход к решению), то времени, впол­не возможно, уйдёт на неё значительно меньше.

[38] Если сравнить мои первоначальные факт-карты «Чер­тогов разума» с финальным текстом книги, то общего в них совсем не много. Думал я (сознательно) рассказать в книге об одном, а мозг выдал другое. Ничего не поделаешь, он так работает. И думаю, что у него получилось лучше, чем получи­лось бы у моего «сознания».

[39] По этой причине я почти никогда не работаю с литерату­рой, если не решаю той или иной задачи, — мне это кажет­ся бессмысленным. Напротив, нацеленность мозга на задачу превращает чтение текста в полноценное исследование.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg