«Рывок. От отличного к гениальному»

Рывок. От отличного к гениальному (fb2) - Рывок. От отличного к гениальному (пер. Юрий Яковлевич Гольдберг) 1287K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мэтью Сайед

Мэтью Сайед Рывок. От отличного к гениальному

Matthew Syed

Bounce. Mozart, Federer, Picasso, Beckham, and the Science of Success

© 2010 by Matthew Syed

© Гольдберг Ю. Я., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2017

КоЛибри®

Данный перевод опубликован с согласия William Morrow, импринта группы издательств HarperCollins Publishers.

* * *

«Убедительная и вдохновляющая книга, которая объясняет высшие достижения в спорте, бизнесе и других областях».

Майкл Шервуд, соруководитель Goldman Sachs International

«Мэтью Сайед был превосходным игроком в настольный теннис, а теперь он превосходный спортивный журналист… В сущности, это книга о человеческом мозге… история об удивительных способностях, которыми мы все обладаем, об иррациональности движущих сил успеха или неудачи, о возможностях, которые нам даны и которые мы не используем».

Говард Джейкобсон, британский писатель и журналист, лауреат Букеровской премии

«Увлекательное исследование скрытых сил, формирующих чемпиона».

Майкл Атертон, экс-капитан сборной Англии по крикету

«Обязательно прочтите эту книгу, если вам интересно, чем отличаются необыкновенно успешные люди от остальных – в любой области, а не только в спорте. Жаль, что я не прочла ее, когда мне было пятнадцать».

Габби Логан, ведущая Би-би-си, бывшая гимнастка

«Серьезное обсуждение нейробиологических основ конкуренции, в том числе эффекта плацебо и иррационального оптимизма, сомнений в своих силах и суеверий, – все это усиливает доверие к убедительному рассказу. Поклонникам “Фрикономики” и “Предсказуемой иррациональности” понравится эта книга».

Publishers Weekly

Часть I. Миф о таланте

1. Скрытая логика успеха

Автобиографический уклон

В январе 1995 года я впервые поднялся на верхнюю строчку в рейтинге британских игроков в настольный теннис, что – уверен, вы с этим согласитесь – можно назвать огромным успехом. В двадцать четыре года я вдруг оказался объектом повышенного внимания: меня регулярно приглашали в школы, чтобы я рассказывал молодежи о своем пути к всемирной славе и демонстрировал золотые медали.

Настольный теннис очень популярен в Великобритании: 2,4 миллиона играющих в теннис, 30 тысяч спортивных функционеров, получающих зарплату, тысячи команд и серьезные заработки для лучших. Но что сделало меня особенным? Что позволило мне достичь грандиозного успеха? Думаю, несколько качеств: скорость, хитрость, смелость, психологическая устойчивость, способность к адаптации, ловкость и быстрые рефлексы.

Иногда я поражаюсь тому, что эти качества присутствовали у меня в таком количестве, что позволили поднять меня – такого маленького! – над сотнями тысяч тех, кто стремился к этой вершине. И все это вдвойне удивительно, учитывая, что я родился в обычной семье в обычном пригороде обычного города на юго-востоке Англии. И совсем не «в рубашке». Ни привилегий. Ни семейных связей. Своим успехом я обязан только себе – это была моя личная одиссея успеха, триумф вопреки всему.

Конечно, именно так начинают свой рассказ многие люди, достигшие вершин в спорте или в любой другой области. Наша культура воспитывает и поощряет индивидуализм. Голливудские фильмы построены именно на таких сюжетах, часто подслащенных сентиментальностью «американской мечты». Все это – вдохновляющие, будоражащие воображение и необыкновенно увлекательные истории, но правдивы ли они? Вот моя история, рассказанная повторно, с деталями, которые я предпочел опустить в первый раз, поскольку они преуменьшали романтичность и индивидуальность моего успеха.

1. Стол

В 1978 году по причине, которую они до сих пор не могут объяснить (никто из них не играл в настольный теннис), мои родители решили купить теннисный стол – Super Deluxe 1000, с золотыми буквами, если вам интересно, – и поставить в нашем большом гараже. Точной цифры я назвать не могу, но вы можете представить, что в моем родном городе было не так много детей моего возраста, у которых имелся профессиональный, пригодный для соревнований теннисный стол. И еще меньше обладателей гаража, где можно было держать такой стол. Это была моя первая удача.

2. Брат

Второй раз мне повезло, что у меня был старший брат, Эндрю, который полюбил настольный теннис так же сильно, как я. После школы мы часами играли в гараже: сражались на дуэли, проверяли рефлексы друг друга, экспериментировали с подкрутками, исследовали новые покрытия ракеток и приглашали друзей – обычно более искусные в других видах спорта, они удивлялись нашим успехам в настольном теннисе. Сами того не сознавая, мы накапливали опыт тренировок, тысячи часов.

3. Питер Чартерс

Мистер Чартерс работал учителем в местной начальной школе – высокий усатый мужчина с огоньком в глазах, который презирал традиционные методы обучения, а его страсть к спорту граничила с фанатизмом. Он был тренером почти всех внешкольных спортивных клубов, менеджером школьной футбольной команды, организатором дней спорта в школе, хранителем оборудования для бадминтона, изобретателем игры «Ведробол», похожей на импровизированный баскетбол.

Но главной любовью Чартерса оставался настольный теннис. Он считался одним из лучших теннисных тренеров страны и был влиятельной фигурой в Английской ассоциации настольного тенниса. Другие виды спорта были для него просто поводом, возможностью найти спортивный талант, в каком бы виде он ни проявился, а затем направить его – безоговорочно и исключительно – в настольный теннис. Все дети, прошедшие через Олдрингтонскую школу в Ридинге, подверглись проверке со стороны Чартерса. Его страсть, энергия и преданность настольному теннису были таковы, что каждый, у кого обнаруживались способности, не мог устоять перед уговорами и приходил совершенствовать свои навыки в местный клуб «Омега».

Чартерс пригласил меня и моего брата Эндрю в «Омегу» в 1980 году, в тот самый момент, когда гараж нам стал уже тесен.

4. «Омега»

Клуб «Омега» не назовешь роскошным – хибара с одним теннисным столом на гравийной площадке в трех километрах от пригорода Ридинга, где мы жили. Зимой там было холодно, летом очень жарко, а сквозь крышу и пол пробивались зеленые стебли растений. Но у клуба имелось одно преимущество, которое делало его уникальным среди всех теннисных клубов графства: для крошечной группы членов, имевших свои ключи, он был открыт 24 часа в сутки.

Мы с братом в полной мере использовали это преимущество, тренируясь после уроков в школе, до уроков, по выходным и во время каникул. К нам присоединялись и другие ученики Олдрингтонской школы, замеченные и рекрутированные Чартерсом, и в 1981 году клуб «Омега» стал знаменитым. Только одна улица (Силвердейл-роуд, где была расположена школа) дала Англии невероятное количество игроков, входивших в число лучших.

В доме № 119 жила семья Сайед. Мой брат Эндрю стал одним из самых успешных юниоров в истории английского настольного тенниса – он выиграл три национальных чемпионата, но в 1986 году был вынужден оставить спорт из-за травмы. Чартерс впоследствии назвал его лучшим молодым игроком, появившимся в Англии за последние четверть века. Мэтью (то есть я) тоже жил в доме № 119 и долгое время занимал первую строку рейтинга взрослых английских игроков, выиграл три чемпионата Содружества и два раза участвовал в Олимпийских играх.

В доме № 274, напротив Олдрингтонской школы, выросла Карен Витт. Она была одной из лучших теннисисток своего поколения. За свою блестящую карьеру Карен завоевала бесчисленное количество юниорских титулов, выиграла чемпионат страны среди взрослых, необыкновенно престижный чемпионат Содружества, десятки других соревнований. Спортивную карьеру она оставила в двадцать пять лет из-за проблем со спиной, навсегда изменив лицо женского настольного тенниса в Англии.

В доме № 149, примерно посередине между домами Сайедов и Виттов, жил Энди Велмен. Он был очень сильным игроком, выигравшим несколько титулов, в основном в парных соревнованиях, и его очень боялись, особенно после победы над одним из лучших английских игроков на престижном турнире Top-12.

В конце Силвердейл-роуд стояли дома Пола Тротта, еще одного известного юниора, и Кита Ходдера, одного из лучших игроков графства. За углом жили Джимми Стоукс (чемпион Англии среди юношей), Пол Сейвинс (участник международных юношеских соревнований), Элисон Гордон (четырехкратная чемпионка Англии среди взрослых), Пол Эндрюс (один из ведущих игроков страны) и Сью Колье (чемпионка Англии среди школьников). Этот список можно продолжить.

В 1980-х эта улица и ее окрестности дали больше выдающихся английских игроков в настольный теннис, чем вся остальная страна. Одна дорога среди десятков тысяч дорог, одна крошечная группа школьников против миллионов сверстников по всей стране. Силвердейл-роуд была неиссякаемым источником победителей для английского настольного тенниса, Мекка пинг-понга, которая кажется необъяснимой и невероятной.

Может, в этом районе произошла некая генетическая мутация, не коснувшаяся окружающих дорог и деревень? Конечно, нет: успех Силвердейл-роуд обусловлен сочетанием благоприятных факторов, похожих на те, которые время от времени складываются в крошечных уголках нашей планеты и влияют на спортивные достижения (в период с 2005 по 2007 год «Спартак», нищий московский теннисный клуб, дал больше теннисисток из первой мировой двадцатки, чем все Соединенные Штаты).

Самое главное – спортивные таланты безжалостно направлялись в настольный теннис, и всех честолюбивых игроков воспитывал выдающийся тренер. Что касается меня, то стол в гараже и брат, увлекавшийся пинг-понгом так же страстно, как и я, позволили мне начать еще до того, как я пошел в Олдрингтонскую школу.

Миф о меритократии

Мои родители по-прежнему описывают мой успех в настольном теннисе как вдохновляющий триумф, случившийся вопреки всему. Это очень мило, и я благодарю их. Когда я показывал им черновик этой главы, они оспорили ее основной тезис: «А как насчет Майкла О’Дрисколла (соперника из Йоркшира)? У него были все те же возможности, что и у тебя, но он не добился успеха. А как насчет Брэдли Биллингтона (еще один соперник из Дербишира)? Его родители были игроками в настольный теннис международного класса, однако он не стал первым номером в английском рейтинге».

Это всего лишь небольшая вариация того, что я называю автобиографическим предубеждением. Речь не о том, что я плохой игрок; скорее у меня были серьезные преимущества, недоступные сотням тысяч молодых людей. В сущности, я стал лучшим из очень маленькой группы спортсменов. Можно сформулировать и по-другому: я стал лучшим из очень большой группы, лишь крошечная часть которой обладала моими возможностями.

Не подлежит сомнению, что если бы у большого количества восьмилетних детей был теннисный стол и старший брат, с которым можно тренироваться, если бы их обучал один из лучших тренеров в стране, если бы у них в графстве имелся теннисный клуб с круглосуточным доступом и возможность тренироваться несколько тысяч часов, я не стал бы лучшим теннисистом Англии. Возможно, я не вошел бы даже в число первой тысячи. Любой другой вывод – преступление против статистики (конечно, я мог бы стать первым, но вероятность этого только теоретическая).

Нам нравится думать, что спорт – это меритократия, где достижения обусловлены способностями и упорным трудом, но это не так. Подумайте о тысячах потенциальных чемпионов по настольному теннису, которым не посчастливилось жить на Силвердейл-роуд с ее уникальным набором преимуществ. Подумайте о тысячах потенциальных чемпионов Уимблдона, которым не посчастливилось стать обладателями теннисной ракетки или тренироваться под наблюдением специалиста. Подумайте о миллионах потенциальных победителей турниров по гольфу, у которых никогда не было доступа в гольф-клуб.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что практически каждому человеку, мужчине или женщине, который добился успеха вопреки всем ожиданиям, помогли необычные обстоятельства. Мы заблуждаемся, фокусируясь на индивидуальных особенностях их триумфа и не замечая – или не давая себе труда заметить – мощных факторов, которые им благоприятствовали.

Это подчеркивает Малкольм Гладуэлл в своей замечательной книге «Гении и аутсайдеры». Гладуэлл показывает, что успех Билла Гейтса, The Beatles и других знаменитостей обусловлен не столько «их личными качествами», а тем, «откуда эти люди взялись». «Кажется, что выдающиеся личности сделали себя сами, – пишет Гладуэлл. – Но в действительности они неизменно получают выгоду от скрытых преимуществ, необыкновенных возможностей и культурного наследия, что позволяет им упорно учиться, работать и осмысливать мир так, как этого не могут другие».

Когда у меня возникают мысли о собственной уникальности, я напоминаю себе, что следующий дом на той же улице относится уже к другому школьному округу, а это значит, что если бы я жил там, то не учился бы в Олдрингтоне, не познакомился бы с Питером Чартерсом и не вступил бы в клуб «Омега». Часто говорят, что в спорте высших достижений победу от поражения отделяют миллисекунды: на самом деле эта граница определяется еще более неуловимыми факторами.

Здесь стоит сделать паузу и рассмотреть возражения. Наверное, вы согласитесь с аргументом, что возможность необходима для успеха, но достаточно ли ее? Как насчет врожденных талантов, которые отличают лучших от всех остальных? Разве эти навыки не являются необходимыми, чтобы выиграть Уимблдонский турнир или подняться на олимпийский пьедестал? Разве они не влияют на то, станет ли человек гроссмейстером или главой транснациональной корпорации? Разве не будет заблуждением предположить, что вы (или ваши дети) сможете добиться грандиозного успеха, не обладая особым талантом?

Так считало современное общество с тех пор, как Фрэнсис Гальтон, английский эрудит Викторианской эпохи, опубликовал книгу «Наследственный гений» (Hereditary Genius)[1]. В ней Гальтон пытается понять, как его двоюродный брат Чарльз Дарвин разработал теорию происхождения человека, которая не утратила своего значения и в наше время.

«Я собираюсь показать, – писал Гальтон, – что естественные возможности человека определяются наследственностью точно с такими же ограничениями, как при формировании внешней формы и физических признаков во всем органическом мире… Я отвергаю гипотезу… что дети рождаются абсолютно одинаковыми, и единственными факторами, создающими различия… служат постоянные усилия и нравственное воздействие».

Идея, что успех или неудачу определяет природный талант, сегодня настолько влиятельна, что принимается без возражений. Она кажется неоспоримой. Наблюдая, как Роджер Федерер фирменным ударом справа выигрывает матч, когда гроссмейстер дает сеанс одновременной игры вслепую на двадцати досках или Тайгер Вудс отправляет мяч в лунку с расстояния 320 метров, мы неизменно приходим к выводу, что они обладают особым даром, отсутствующим у остальных.

Эти навыки настолько необычны и до такой степени не связаны с обыденной жизнью и повседневным опытом, что даже мысль о достижении сравнимых результатов, будь у нас те же возможности, кажется просто нелепой.

И даже метафоры, которые мы используем в отношении добившихся успеха, поощряют такого рода взгляд на вещи. Например, о Федерере говорили, что «теннис у него в генах», а о Тайгере Вудсе – что «он рожден для гольфа». Сами выдающиеся личности тоже так думают. Диего Марадона однажды заявил, что его ноги «с рождения умели играть в футбол».

Но не ошибаемся ли мы в своем восприятии таланта?

Что такое талант?

В 1991 году Андерс Эрикссон, психолог из Университета штата Флорида, и двое его коллег провели исследование выдающихся достижений, самое дорогостоящее из когда-либо выполненных.

Объекты их исследования – скрипачи из знаменитой Берлинской высшей школы музыки – были разделены на три группы. К первой группе отнесли выдающихся студентов: мальчиков и девочек, которые могли стать всемирно известными солистами, войти в элиту музыкального мира. Этих детей назвали бы необыкновенно талантливыми – им повезло родиться с особыми музыкальными генами.

Студенты второй группы обладали выдающимися способностями, но их не причисляли к исполнительской элите. Считалось, что они будут играть в лучших оркестрах мира, но не как звездные солисты. К последней группе относились наименее способные студенты: из них могли выйти преподаватели музыки, и требования к ним были наименее жесткими.

Уровень способностей трех групп оценивался на основе мнения профессоров и был подкреплен объективными показателями, такими как результаты участия в конкурсах.

После ряда сложных интервью Эрикссон обнаружил, что биографические характеристики всех групп были сходными – никаких систематических различий не наблюдалось. Все начали заниматься музыкой в восьмилетнем возрасте, одновременно с поступлением в обычную школу. Средний возраст, в котором студенты решили стать музыкантами, тоже оказался одинаковым – приблизительно пятнадцать лет. У каждого в среднем было 4,1 преподавателя музыки, а среднее количество музыкальных инструментов, на которых они учились, равнялось 1,8.

Но между группами выявилось одно различие, неожиданное и существенное. Оно буквально поразило Эрикссона и его коллег. Это количество часов, посвященных серьезным занятиям.

К двадцати годам лучшие скрипачи упражнялись в среднем 20 тысяч часов, на две с лишним тысячи больше, чем просто хорошие скрипачи, и на шесть с лишним тысяч часов больше, чем студенты, собиравшиеся стать преподавателями музыки. Такая разница не только статистически значима, но и удивительна.

Однако и это еще не все. Эрикссон обнаружил, что в этой закономерности нет исключений: никто не попал в элитную группу без упорного труда, а все, кто много занимался, преуспели. Целенаправленные занятия были единственным фактором, отделявшим лучших от худших.

Эрикссон с коллегами были поражены полученными результатами и поняли, что они означают коренное изменение представлений о мастерстве – в конечном счете все определяет практика, а не талант. «Мы отрицаем, что эти различия [в уровне мастерства] неизменны, то есть определяются природным талантом, – писали исследователи. – Наоборот, мы утверждаем, что различия между выдающимися мастерами и обычными взрослыми людьми отражают целенаправленные усилия по совершенствованию навыка, прикладывавшиеся на протяжении всей жизни».

Цель первой части этой книги – убедить читателя в правоте Эрикссона: талант – это не то, что вы думаете, и вы можете достичь совершенства во многих занятиях, которые кажутся вам необыкновенно далекими от ваших возможностей. Но это не будет стандартной тренировкой позитивного мышления. Основу моих аргументов составят новейшие открытия в области когнитивной нейропсихологии, свидетельствующие о том, как можно изменить тело и разум путем специальных тренировок.

И вообще, что такое талант? Многие люди уверены, что смогут распознать его с первого же взгляда, что могут посмотреть на группу детей и по тому, как они двигаются, как взаимодействуют друг с другом, как приспосабливаются к разным ситуациям, сказать, кто из них обладает скрытыми генами, необходимыми для успеха. Директор одной из престижных школ для скрипачей выразился так: «Талант – это нечто, что может заметить в юных музыкантах преподаватель, некая печать будущего величия».

Но откуда преподаватель игры на скрипке знает, что юный музыкант, который выглядит таким талантливым, на самом деле не посвящал много часов занятиям? Откуда он знает, что начальная разница в способностях у этого ребенка и остальных сохранится после многих лет упражнений? Преподаватель этого знать не может, о чем свидетельствуют многочисленные исследования.

Например, при исследовании британских музыкантов выяснилось, что лучшие исполнители учились не быстрее тех, кто не достиг таких высот мастерства: у разных групп результаты улучшались с одинаковой скоростью, буквально по часам. Разница лишь в том, что лучшие исполнители посвятили занятиям большее количество часов. Дальнейшие исследования показали, что в тех случаях, когда у лучших исполнителей талант проявлялся раньше, причина состояла в том, что им давали дополнительные уроки родители.

А как насчет вундеркиндов – исполнителей, достигших высочайшего уровня еще в подростковом возрасте? Может быть, они учились в сверхбыстром темпе? Нет. Как мы увидим в следующей главе, только кажется, что вундеркинды добрались до вершины в два раза быстрее, но на самом деле они вместили астрономическое число занятий в краткий период между рождением и юностью.

Джон Слобода, профессор психологии Килского университета, формулирует эту мысль так: «Нет абсолютно никаких доказательств “ускоренного продвижения” успешных людей». С ним согласен Джек Никлаус, один из лучших гольфистов всех времен и народов: «Никто – ни один человек – не приобрел мастерства в гольфе без практики, без серьезных размышлений и большого количества ударов. Большинству игроков мешает не отсутствие таланта, а неспособность раз за разом повторять хорошие удары. Ответ тут только один – практика».

К тому же выводу – о главенстве практики – мы приходим при обращении и к другим областям человеческой деятельности, что наглядно продемонстрировал Эрикссон. Подумайте о том, как повысились стандарты практически во всех областях. Возьмем, к примеру, музыку: когда в 1826 году Ференц Лист сочинил «Блуждающие огни», современники говорили, что это произведение сыграть практически невозможно, а сегодня его исполняют все ведущие пианисты.

То же самое относится к спорту. На Олимпийских играх 1900 года победитель в забеге на 100 метров преодолел дистанцию меньше чем за 11 секунд, и это назвали чудом; сегодня такого результата недостаточно, чтобы пройти в финал общенациональных студенческих состязаний. В прыжках в воду на Олимпийских играх 1924 года двойное сальто было практически запрещено, поскольку считалось слишком опасным – теперь элемент стал стандартным. Победитель марафона на Олимпиаде 1896 года преодолел дистанцию лишь на несколько минут быстрее квалификационного результата Бостонского марафона, в котором участвуют несколько тысяч любителей.

Стандарты в науке тоже стали неизмеримо выше. Английский ученый XIII века Роджер Бэкон утверждал, что математику нельзя изучить меньше чем за тридцать или сорок лет – сегодня с дифференциальным исчислением знаком почти каждый студент колледжа. И так далее.

Но суть в том, что эти успехи обусловлены не тем, что люди становятся более талантливыми: для дарвиновского отбора потребовалось бы гораздо больше времени. Люди просто практикуются больше, усерднее (благодаря профессионализму) и эффективнее. Именно качество и количество практики, а не гены, являются движущей силой прогресса. И если этот вывод справедлив для всего общества, то почему не распространить его на отдельных людей?

Но тогда возникает следующий вопрос: как долго нужно тренироваться, чтобы достичь выдающихся успехов? Многочисленные исследования позволяют дать достаточно точный ответ: выяснилось, что во всех областях, от искусства до науки и от настольных игр до тенниса, требуется минимум десять лет, чтобы достичь мирового уровня в любом сложном деле.

Например, два американских психолога, Герберт Саймон и Уильям Чейз, обнаружили, что в шахматах никто не добивался звания международного гроссмейстера раньше чем через десять лет интенсивных тренировок. По мнению Джона Хейса, в сочинении музыки для достижения совершенства требуется десять лет упорного труда – этот вывод он делает в своей книге «Универсальное решение» (The Complete Problem Solver).

Исследование девяти лучших гольфистов XX века показало, что свой первый международный турнир они выигрывали приблизительно в двадцать пять лет, по прошествии более десяти лет после начала занятий гольфом. Аналогичные результаты дало изучение таких разных областей, как математика, теннис, плавание и бег на длинные дистанции.

С той же самой закономерностью мы сталкиваемся в интеллектуальной деятельности. Изучение биографий 120 самых известных ученых и 123 самых известных писателей и поэтов XIX века показало, что между их первой и лучшей работой в среднем прошло десять лет. Таким образом, десять лет – магическое число, позволяющее достичь совершенства.

В книге «Гении и аутсайдеры» Малкольм Гладуэлл указывает, что большинство лучших в своем деле практикуются приблизительно тысячу часов в год (при меньшей продолжительности трудно поддерживать качество практики), и формулирует правило десяти лет как правило десяти тысяч часов. Это минимальное время, необходимое для приобретения мастерства в выполнении любой сложной задачи. Именно таков был объем практики лучших скрипачей в эксперименте Эрикссона[2].

Теперь вспомните, часто ли вам приходилось слышать, что люди отрицают свои возможности такими фразами, как: «У меня нет способностей к языкам», «Я не дружу с цифрами» или «Плохая координация не позволяет мне заниматься спортом». Но где же свидетельства, обосновывающие подобный пессимизм? Зачастую он основан на нескольких неделях или месяцах не слишком настойчивых попыток. Однако наука свидетельствует, что для попадания в мир мастеров требуется несколько тысяч часов практики.

Прежде чем двигаться дальше, стоит подчеркнуть одну особенность следующих глав: убедительность аргументов серьезно повлияет на то, как мы решим прожить свою жизнь. Если мы верим, что достижение совершенства обусловлено талантом, то, скорее всего, отступимся, не показав обнадеживающих результатов в самом начале. И это будет рационально – учитывая исходное допущение.

Если же мы считаем, что талант не определяет будущие достижения (или вносит в них лишь небольшой вклад), то с большей вероятностью проявим упорство. Более того, мы пустим в ход все средства, чтобы обеспечить необходимые возможности для себя и своей семьи: квалифицированный наставник, доступ к подходящему оборудованию. Все эти факторы и ведут к успеху. И если мы правы, этот успех обязательно придет. Таким образом, решающее значение имеет наше представление о таланте.

Завершая этот раздел, хочу привести пример из книги «Гении и аутсайдеры», позволяющий сделать два вывода из современных исследований мастерства: значение возможностей с одной стороны, и значение практики – с другой.

В середине 1980-х годов канадский психолог Роджер Барнсли вместе со всей семьей присутствовал на матче хоккейной команды Lethbridge Broncos, и его жена, листавшая программку, обратила внимание на странное совпадение – большинство игроков родились в начале года.

«Я подумал, она бредит, – рассказывал впоследствии Барнсли. – Но решил сам посмотреть, и в глаза сразу же бросилось то, о чем говорила Пола. По какой-то непонятной причине в списке чаще всего встречались дни рождения в январе, феврале и марте».

В чем же дело? Неужели канадские хоккеисты, рожденные в начале года, были подвержены какой-то генетической мутации? Или во всем виновато благоприятное расположение звезд в эти месяцы?

На самом деле причина проста: в Канаде отбор в возрастные хоккейные группы заканчивается 1 января. Это значит, что десятилетний мальчик, родившийся в январе, будет играть в одной группе с детьми, родившимися во все остальные месяцы того же года. В этот период жизни такая разница в возрасте может стать причиной серьезных различий в физическом развитии.

Вот что пишет об этом Гладуэлл:

«В Канаде – самой помешанной на хоккее стране в мире – тренеры начинают отбирать игроков в элитные команды в возрасте девяти и десяти лет, и, разумеется, более талантливыми считаются более рослые и ловкие ребята, имеющие преимущество в несколько решающих месяцев.

Что происходит, когда игрока отбирают в команду со звездным составом? С ним занимаются лучшие тренеры, он играет рядом с более сильными товарищами и, кроме того, принимает участие не в двадцати играх в сезон, как те, кто остался в «домашней» лиге, а в пятьдесят-семьдесят. Ему приходится тренироваться в два, а то и в три раза больше… К тринадцати-четырнадцати годам, благодаря первоклассному обучению и дополнительной практике, он действительно обретает мастерство и имеет больше шансов быть завербованным в Канадскую хоккейную лигу, а оттуда перейти во взрослые лиги».

Асимметричное распределение по возрасту не ограничено детской хоккейной лигой Канады. Такая же картина наблюдается в детских футбольных командах Европы и в детской бейсбольной лиге США. В сущности, в большинстве видов спорта возрастная селекция и распределение по группам являются частью процесса воспитания будущих звезд.

Это опровергает многие мифы, окружающие спортивную элиту. Получается, что достигшие вершин, по крайней мере в определенных видах спорта, не обязательно более талантливы или работоспособны, чем их менее удачливые соперники: возможно, они просто чуть-чуть старше. Случайная разница в дате рождения запускает цепочку последствий, которые за несколько лет создают непреодолимую пропасть между теми, кто изначально имел равные шансы на звездную карьеру в спорте.

Конечно, месяц рождения – всего лишь один из множества невидимых факторов, определяющих закономерности успеха или неудачи в нашем мире. Но у всех подобных факторов есть одна общая черта – хотя бы в том, что касается достижения мастерства, – это степень, в какой они способствуют (или препятствуют) возможностям для серьезной практики. Если такая возможность есть, то появляется перспектива высоких достижений. Если же практика невозможна или ограниченна, никакой талант не приведет вас к вершине.

Это подтверждает мой собственный опыт в настольном теннисе. Благодаря теннисному столу в гараже и брату, с которым я мог тренироваться, у меня была фора перед одноклассниками. Фора небольшая, но достаточная для того, чтобы сформировать траекторию развития с серьезными долговременными последствиями. Мое превосходство в настольном теннисе посчитали признаком таланта (а не результатом долгих тренировок), и меня включили в школьную команду, что привело к еще более интенсивным тренировкам. Затем я вступил в местный теннисный клуб «Омега», вошел в сборную графства, а затем и в национальную сборную.

По прошествии времени – через несколько лет – мне выпала возможность провести показательный матч перед всей школой, и тогда я уже значительно превосходил мастерством своих одноклассников. Они топали ногами и ободряюще вопили, когда я доставал шарик из любого угла площадки. Они восхищались моей быстротой, координацией и другими «природными талантами», которые делали меня выдающимся спортсменом. Но эти таланты не были заложены в генах – они по большей части определялись обстоятельствами.

Точно так же нетрудно представить зрителя хоккейного матча высшей лиги, который с трибуны восхищенно наблюдает за одноклассником, забивающим победный гол потрясающей красоты. Он аплодирует стоя, а потом в беседе с друзьями, собравшимися пропустить по стаканчику после матча, превозносит своего героя и вспоминает, как когда-то играл с ним в одной школьной команде.

А теперь представьте, как вы говорите хоккейному болельщику, что его кумир – игрок, талант которого кажется неоспоримым, – теперь работал бы в местной скобяной лавке, если бы родился на несколько дней раньше, что звездный игрок мог бы очень стараться, пытаясь достичь вершины, но его стремление было бы разрушено силами, слишком мощными, чтобы им сопротивляться, и такими неуловимыми, что на них невозможно повлиять.

И еще представьте, как вы говорите болельщику, что он сам мог бы стать звездой хоккея, если бы мать родила его на несколько часов позже: 1 января, а не 31 декабря.

Скорее всего, он принял бы вас за сумасшедшего.

Талант переоценивают

Как вы думаете, сколько согласных звуков вы запомните, если я буду произносить их в случайном порядке, разделяя секундной паузой? Попробуем провести эксперимент с буквами прямо на этой странице. Прочтите строку, задерживая взгляд на каждой букве в течение одной или двух секунд, дойдя до конца, закройте книгу и попробуйте воспроизвести прочитанное:

ОУРДСПЧЩКТЛДЕЫ

Думаю, вам удастся правильно вспомнить шесть или семь букв. В этом случае вы подтверждаете основной принцип, заявленный в одной из самых знаменитых статей по когнитивной психологии, опубликованной Джорджем А. Миллером из Принстонского университета в 1956 году: «Магическое число семь, плюс-минус два». В этой статье Миллер показал, что объем кратковременной памяти взрослого человека составляет приблизительно семь элементов и для запоминания большего числа элементов требуется концентрация и многократное повторение.

А теперь рассмотрим удивительные достижения в запоминании чисел, продемонстрированные человеком, который в литературе известен как SF. Эксперимент проводился в лаборатории психологии Университета Карнеги – Меллона в Питтсбурге 11 июля 1978 года, и руководили им Уильям Чейз и Андерс Эрикссон (впоследствии он исследовал берлинских скрипачей).

Они проверяли объем оперативной памяти SF с помощью теста на запоминание цифр. В этом тесте исследователь в произвольном порядке зачитывает цифры с интервалом в одну секунду, а затем просит испытуемого повторить их в том же порядке. В тот день SF предложили запомнить невероятно длинную последовательность из 22 цифр. В замечательной книге Джеффа Колвина «Талант ни при чем!» (Talent Is Overrated) описывается ход этого эксперимента:

– Так, так, так, – пробормотал он, когда Эрикссон прочел ему цифры. – Хорошо! Хорошо. О… черт! – Он три раза громко хлопнул в ладоши, затем умолк и, казалось, сосредоточился еще больше. – Ладно, ладно… Четыре, тринадцать и одна десятая! – выкрикнул он. Он тяжело дышал. – СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ, ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ, – голос его стал еще громче. – НОЛЬ ШЕСТЬ, НОЛЬ ТРИ! – теперь он кричал во все горло. – ЧЕТЫРЕ-ДЕВЯТЬ-ЧЕТЫРЕ, ВОСЕМЬ-СЕМЬ-НОЛЬ! – пауза. – ДЕВЯТЬ, СОРОК ШЕСТЬ! – он заскрежетал зубами. Осталась только одна цифра. Но вспомнить ее никак не удавалось. – ДЕВЯТЬ, СОРОК ШЕСТЬ… НОЛЬ, ДЕВЯТЬ, СОРОК ШЕСТЬ…

Он кричал, и в голосе его сквозило отчаяние. Наконец хриплым, сдавленным голосом он произнес: «ДВА!» Готово. Когда Эрикссон и Чейз проверяли результат, послышался стук в дверь. Это была полиция кампуса. Им сообщили, что в лаборатории кто-то кричит.

Удивительно и довольно драматично, правда? Но такие способности SF были только началом. Прошло немного времени, и испытуемый уже справлялся с сорока цифрами, потом с пятьюдесятью. В конце концов, после 230 часов тренировок в течение почти двух лет, SF научился запоминать 82 цифры. Если бы мы видели это собственными глазами, то неизбежно пришли бы к выводу, что перед нами продукт особых «генов памяти», «сверхчеловеческих способностей» – или нашли бы любой другой штамп, который используют для описания высшей степени мастерства.

Это явление Эрикссон называет иллюзией айсберга. Когда мы становимся свидетелями чудес памяти (а также спортивных или творческих достижений), то видим конечный продукт процесса, измеряемого годами. Невидимой для нас, подводной частью айсберга, остаются бесчисленные часы практики, предшествовавших непревзойденному мастерству: неустанные тренировки, овладение техникой и формой, концентрация в одиночестве, которая в буквальном смысле изменила анатомические и неврологические структуры виртуоза. Невидимую часть можно назвать скрытой логикой успеха.

Мы имеем дело все с тем же правилом десяти тысяч часов, только теперь попытаемся понять его смысл, его научное происхождение и применение в реальной жизни.

Принимавший участие в эксперименте SF был выбран по одному единственному критерию: его память была ничуть не лучше, чем у среднего человека. Приступая к тренировкам, он мог запомнить всего шесть или семь цифр – как вы или я. Поэтому удивительные результаты, которых он в конечном счете достиг, были обусловлены не врожденным талантом, а практикой. Впоследствии один из друзей SF улучшил его результат до 102 цифр, причем это явно не был предел его возможностей. Как выразился Эрикссон: «Вероятно, нет пределов улучшению памяти при помощи практики».

Задумайтесь над этим заявлением – оно революционное. Подрывным элементом в нем является не утверждение о памяти, а обещание, что любой может достичь таких же результатов – при наличии возможности и упорства. Последние тридцать лет Эрикссон открывал эту же революционную логику в таких разных областях, как спорт, шахматы, музыка, образование и бизнес.

«Мы снова и снова видим замечательный потенциал «обычных» взрослых и их потрясающую способность изменяться при помощи практики», – говорит Эрикссон. Это преображает наше понимание высоких достижений. Трагедия в том, что большинство все еще живет с неверными представлениями: в частности, мы сохраняем иллюзию, что высокие достижения уготованы особым людям с особыми талантами и недоступны остальным.

Как же SF добился таких результатов? Вернемся к упражнению на запоминание букв. В обычных обстоятельствах для того, чтобы запомнить больше шести или семи букв, требуется усиленная концентрация и многократное повторение. А теперь попробуйте запомнить 14 букв, приведенных ниже. Подозреваю, вы сделаете это без всякого труда – даже не потрудившись прочесть их по отдельности.

Ненормальность

Проще простого, правда? Почему? Причина очевидна – буквы составляют мгновенно узнаваемую последовательность, или структуру. Вы смогли запомнить набор букв, составив из них конструкцию высшего порядка (то есть слово). Психологи называют это «чанкинг» (от англ. chunking) – разбиение элементов на группы для облегчения работы с ними.

Предположим теперь, что я составил список из случайных слов. Из предыдущего примера известно, что вы сможете запомнить шесть или семь слов из списка. Такое количество элементов помещается в нашу кратковременную память. Но если считать, что в каждом слове 14 букв, то вы запомните больше 80 букв. При помощи «чанкинга» вы запомните столько же букв, сколько SF запоминал цифр.

Вернемся к битве SF с цифрами. Он произносил примерно такие фразы: «Три, сорок девять и две десятых». Почему? Джефф Колвин объясняет: «Когда он слышал цифры 9, 4, 6, 2, то представлял их как 9 минут и 46,2 секунды, превосходный результат в забеге на две мили. Аналогичным образом 4, 1, 3, 1 превращались в 4:13,1 – время в забеге на одну милю» (3,22 и 1,61 км соответственно. – Ред.). Фактически словами SF были мнемосхемы, основанные на его опыте бегуна. Психологи называют это структурой считывания.

А теперь совершим путешествие в мир шахмат. Вы, наверное, знаете, что шахматные гроссмейстеры способны помнить и разыгрывать множество партий одновременно, не глядя на доску. Русский гроссмейстер Александр Алехин в 1925 году в Париже давал сеанс одновременной игры вслепую на 28 досках: 22 партии он выиграл, три свел вничью и три проиграл.

Не подлежит сомнению, что такие удивительные достижения превосходят способности «обычных» людей, таких как вы и я. Или нет?

В 1973 году два американских психолога, Уильям Чейз и Герберт Саймон, придумали удивительно простой эксперимент, чтобы это выяснить (впоследствии Чейз проводил эксперимент с SF). Они взяли две группы людей – одну из опытных шахматистов, другую из новичков – и показали им шахматные доски с 25 фигурами, расставленными как в реальных партиях. Испытуемым показывали доски в течение короткого времени, а затем просили воспроизвести позиции на доске.

Как и ожидалось, опытные шахматисты запоминали расположение всех фигур, тогда как новички – только четырех или пяти. Но гениальность эксперимента проявилась позже. В следующей серии тестов процедуру повторили, но на этот раз фигуры расставили на доске в случайном порядке. Новички, как и раньше, смогли вспомнить расположение приблизительно пяти фигур. Но поразительным оказалось другое – опытные шахматисты, посвятившие игре много лет, справились ничуть не лучше. Они точно так же могли вспомнить правильное расположение не более пяти-шести фигур. Таким образом, у них не было какой-то особенно сильной памяти, как это казалось вначале.

В чем же дело? Суть в том, что для опытного шахматиста позиция на доске является эквивалентом слова. Большой опыт шахматной игры позволяет им за минимальное количество зрительных фиксаций «группировать» в определенные структуры расположение фигур точно так же, как знание языка позволяет группировать набор букв в знакомое слово. Этот навык приобретается многолетним знакомством с соответствующим «языком», а вовсе не талантом. Случайное расположение фигур разрушает язык шахмат, и опытные игроки видят просто набор букв, как и все остальные.

Эти особенности встречаются и в других играх, например в бридже, а также много где еще. Раз за разом удивительные способности мастеров своего дела оказываются не врожденным талантом, а результатом длительных усилий, и мгновенно исчезают, стоит только выйти за границы конкретной профессиональной области. Возьмем, например, SF. Выработав поразительную способность запоминать до 80 цифр, он по-прежнему не мог вспомнить больше шести или семи произвольно выбранных согласных букв.

Теперь попробуем перенести эти выводы в мир спорта.

Мысленный взгляд

В декабре 2004 года я играл в теннис с Михаэлем Штихом, бывшим чемпионом Уимблдона из Германии. Матч проходил в Harbour Club, роскошном спортивном заведении на западе Лондона, и был частью рекламной акции с участием журналистов и лучших теннисистов в преддверии соревнований в лондонском Альберт-холле. Большинство матчей были несерьезными – Штих играл не в полную силу и делал журналистам поблажки, развлекая зрителей. Но, когда настала моя очередь, мне захотелось провести эксперимент.

Я попросил Штиха подавать в полную силу. Его подача – одна из самых мощных в истории этого вида спорта (личный рекорд 215,6 километра в час), и мне захотелось проверить, позволят ли мои рефлексы, натренированные двадцатью годами международных состязаний по настольному теннису, отбить летящий с такой скоростью мяч. В ответ на мою просьбу Штих улыбнулся, любезно согласился исполнить ее, а затем добрых десять минут интенсивно разминался, готовя плечи и торс к мощной подаче. Зрители – около тридцати членов клуба – внезапно стали серьезными, а атмосфера сделалась напряженной.

Штих вернулся на корт слегка вспотевший, позволил мячу отскочить от корта и взглянул через сетку – это его привычка. Я присел и сосредоточился, напрягшись, словно пружина. Я не сомневался, что приму подачу, хотя понимал, что она не будет похожа на слабую «свечу» в центр корта. Штих высоко подбросил мяч, выгнулся дугой, а затем случилось то, что показалось мне вихрем. Я видел, как мяч соприкасается с его ракеткой, однако он пролетел мимо моего правого уха с такой скоростью, что я почувствовал дуновение воздуха. К тому времени, как мяч ударил в мягкую зеленую ткань за моей спиной, я едва успел повернуть голову.

Я растерянно выпрямился, что развеселило Штиха и многих зрителей, которые едва сдерживали смех. Я не мог понять, каким образом мяч так быстро преодолел расстояние от ракетки соперника до корта, а затем просвистел у моего уха. Я попросил Штиха подать еще один раз, потом еще. Он выполнил четыре подачи на вылет, пожал плечами, подошел к сетке и похлопал меня по спине, сообщив, что последние два раза подавал не в полную силу, чтобы дать мне шанс. Я этого даже не заметил.

Из этого довольно унизительного эксперимента большинство сделают вывод, что способностью среагировать на мяч, летящий со скоростью 210 километров в час, не говоря уже о том, чтобы отбить его, обладают лишь люди с врожденной скоростью реакции – иногда мы называем это инстинктом, – которая значительно превосходит человеческие возможности. Вы практически неизбежно приходите к такому выводу, когда мяч пролетает мимо вашего носа с бешеной скоростью, и вам остается только радоваться, что он вас не задел.

Но я не мог сделать этого вывода. Почему? Потому что в других обстоятельствах я проявлял необыкновенную скорость реакции. За теннисным столом я мгновенно реагировал на убийственные смеши. Время, отведенное игроку для реакции на теннисную подачу, составляет приблизительно 450 миллисекунд, а для реакции на смеш в настольном теннисе – менее 250 миллисекунд. Почему же я справлялся во втором случае и не справлялся в первом?

В 1984 году Десмонд Дуглас, лучший в британской истории игрок в настольный теннис, стоял в Университете Брайтона перед экраном с несколькими сенсорными пластинами. Ему сказали, что пластины будут подсвечиваться в произвольном порядке, а его задача – как можно быстрее касаться этой пластины указательным пальцем той руки, которой ему удобно, и ждать, когда подсветится следующая пластина. Мотивация Дугласа была высока, поскольку все остальные члены команды уже прошли тест и дружески подначивали его.

Осветилась одна пластина, затем другая. Касаясь пальцем экрана, Дуглас уже искал глазами следующую цель. Через минуту тест закончился, и товарищи Дугласа зааплодировали (и я тоже – мне было тринадцать лет, и это были мои первые сборы в команде взрослых игроков). Дуглас улыбнулся, и исследователь удалился в соседнюю комнату, чтобы вычислить результат. Через пять минут он вернулся и объявил, что реакция Дугласа оказалась самой медленной во всей английской сборной – медленнее, чем у юниоров и кандидатов, даже медленнее, чем у менеджера команды.

Я помню свое потрясение. Этого просто не могло быть. Все считали, что у Дугласа самая быстрая реакция в мире настольного тенниса, и эта репутация сохранялась еще десять лет после того, как он ушел из большого спорта. Стиль игры у него был необычным: он стоял в нескольких сантиметрах от края стола и с быстротой молнии подставлял ракетку под мяч, удивляя зрителей всего мира. Он был настолько быстр, что перед ним пасовали даже ведущие китайские игроки, славящиеся необыкновенной скоростью реакции. Но тот ученый сообщил нам, что у Дугласа самая медленная реакция среди всей английской команды.

Неудивительно, что после первоначального шока исследователя высмеяли, и он поспешно ретировался. Ему сказали, что машина, вероятно, неисправна или он перепутал данные. Впоследствии руководитель английской команды сообщил исследователям из Брайтона, что в их услугах больше не нуждаются. В то время спортивная наука была новой дисциплиной, и руководитель команды проявил необычную смелость, решив проверить, можно ли извлечь пользу из ее достижений, однако этот эксперимент как будто бы показал, что наука ничем не может помочь настольному теннису.

И никто, даже невезучий исследователь, не подумал о том, что у Дугласа действительно была самая медленная реакция в команде, а его успех у теннисного стола обусловлен чем-то совсем иным. Но чем?

Я стою в лаборатории Ливерпульского университета имени Джона Мурса на северо-западе Англии. Передо мной на экране изображение теннисиста, стоящего на другом конце виртуального корта. Направление моего взгляда отслеживает специальная система, а мои ноги стоят на датчиках. Все это разработано профессором Марком Уильямсом, который изучает моторное поведение человека и считается ведущим специалистом в области перцептивной оценки в спорте.

Марк нажимает на кнопку «Пуск», и я смотрю, как мой «соперник» подбрасывает мяч, готовясь к подаче, и выгибает спину. Сосредоточившись, я внимательно слежу за ним, но результат точно такой же, как тогда, когда я не мог принять подачу Штиха.

«Вы смотрели не туда, – говорит Марк. – Лучшие теннисисты смотрят на корпус и бедра соперника, чтобы определить, в какую часть корта тот собирается подавать. Если бы я остановил запись до удара по мячу, они все равно могли бы довольно точно сказать, куда он полетит. Вы смотрели на его ракетку и руку, но это не дает почти никакой информации о будущей траектории мяча. У вас может быть лучшая в мире реакция, но вы все равно не отобьете мяч».

Я попросил Марка повторно воспроизвести запись и сосредоточился на том, что позволяло получить максимум информации, но это лишь замедлило мою реакцию. «Все не так просто, – смеется Марк. – Недостаточно знать, куда смотреть, – нужно понимать значение того, на что смотришь. Нужно улавливать едва заметные движения и изменения позы, извлекать из них информацию. Лучшие теннисисты за минимальное количество зрительных фиксаций «группируют» ключевую информацию в элементы, пригодные для дальнейшей работы.

Вернемся к эксперименту с шахматной доской. Когда опытные шахматисты смотрели на доску, то видели слова: то есть длительный опыт поиска наилучших ходов в шахматных партиях помогал им «группировать» положение фигур. Теперь мы видим, что то же самое происходит в теннисе.

Когда Роджер Федерер принимает подачу, то не демонстрирует лучшую реакцию, чем у вас или у меня. Это результат того, что он способен извлекать больше информации из движений соперника и других визуальных ключей, что позволяет ему раньше и эффективнее остальных переместиться в нужную позицию и подготовить эффективный ответ – в данном случае решающий кросс справа, а не мат ферзем.

Это неожиданное объяснение применимо ко всем видам спорта, от бадминтона до бейсбола и от фехтования до футбола. Лучшие спортсмены не рождаются с обостренными инстинктами (точно так же, как гроссмейстеры не обладают более совершенной памятью): их отличает способность к вниманию и предвидению. Например, в крикете первоклассный бэтсмен знает, каким будет удар, более чем за 100 миллисекунд до того, как боулер действительно кинет мяч.

Как сформулировала Дженет Старкс, почетный профессор кинезиологии в Университете Макмастера, «использование предварительной информации приводит к парадоксальному явлению, когда для опытного мастера как будто бы не существует недостатка во времени. Распознавание знакомых сценариев и группировка перцептивной информации в значимые единицы и структуры – все это ускоряет процессы».

Ключевое отличие этих качеств состоит в том, что они не могут быть врожденными: Федерер не появился на свет со знанием, куда смотреть и как эффективно извлекать информацию о подаче соперника, SF не родился с уникальной памятью (именно поэтому Эрикссон выбрал его в качестве испытуемого в своем эксперименте), а шахматисты не обладают врожденной способностью запоминать позиции на доске (вспомните, что их преимущество испарялось, как только фигуры расставляли в случайном порядке).

Преимущество Федерера обусловлено опытом: а если точнее, он приобрел это преимущество посредством сложного процесса кодировки почти незаметных структур движения, на что потребовалось более десяти тысяч часов тренировок и соревнований. Он умеет различать структуры в движениях соперника точно так же, как шахматист способен видеть структуры в расположениях фигур на доске. Этим умением он обязан регулярным тренировкам, а не генам.

Логично предположить, что быстрота Федерера может быть перенесена на все виды спорта и игр (точно так же, как мы предполагаем перенос способности SF запоминать числа), но это будет ошибкой. Летом 2005 года я сыграл матч в реал-теннис – старинная форма тенниса, где играют твердым мячом в помещениях с высокими потолками, и техника в ней совсем другая, – с Роджером Федерером в Хэмптон-корте на юго-западе Лондона (это была рекламная акция его спонсора, производителя часов). Обнаружилось, что, несмотря на всю свою быстроту и изящество, Федерер с трудом доставал мяч, когда тот летел с приличной скоростью (впрочем, как и я).

Многие зрители были удивлены, однако именно такой результат предсказывают новейшие исследования мастерства. Быстрота в спорте не основана на врожденной скорости реакции, а достигается в результате специальных тренировок. Я регулярно играл в настольный теннис со звездными футболистами, теннисистами, гольфистами, боксерами, бадминтонистами, гребцами, игроками в сквош, легкоатлетами – все они оказались медленнее, чем пожилые игроки, которые регулярно тренировались.

Недавно я приезжал в Бирмингем к Десмонду Дугласу, Спиди Гонзалесу[3] английского настольного тенниса, надеясь выяснить, каким образом человек с такой посредственной врожденной реакцией смог стать самым быстрым игроком в истории одного из самых быстрых видов спорта. Дуглас встретил меня дружелюбной улыбкой: ему за пятьдесят, но он остается таким же подтянутым и стройным, как в те годы, когда он поражал соперников скоростью реакции, которая не укладывалась ни в какую логику.

Дуглас предположил, что у него было «чувство мяча» – в спорте высших достижений именно так часто «объясняют» быструю реакцию. Проблема в том, что исследователям так и не удалось найти связь между успехами в спорте и особыми способностями визуального восприятия, которыми якобы обладают лучшие из лучших. В 2000 году была протестирована зрительная функция элитных и средних футболистов – стандартными методами, измеряющими остроту зрения, стереоскопическую глубину и периферийное зрение. Элитные игроки показали ничуть не лучшие результаты, чем остальные, и у обеих групп зрительная функция не выходила за пределы нормы.

Вероятно, дело в другом. Я попросил Дугласа рассказать о том, как он начинал, и загадка тут же разрешилась. Как оказалось, его начальная подготовка была самой необычной среди всех игроков в настольный теннис мирового уровня за последние пятьдесят лет. Дуглас вырос в рабочем районе Бирмингема, не слишком хорошо учился и не испытывал тяги к знаниям, но случайно попал в школьный теннисный клуб. Столы там были старые и обшарпанные, но вполне пригодные для тренировок.

Проблема была в том, что стояли они в крошечной классной комнате. «В это просто невозможно поверить, – вспоминал Дуглас. – Три стола располагались вдоль длинной стены комнаты, чтобы поместились все желающие, но свободного места оставалось так мало, что мы стояли вплотную к столу, а спиной почти касались классной доски».

Мне удалось разыскать несколько человек, которые тогда занимались в этом клубе. «Потрясающее было время, – рассказывал один из них. – Крошечная комната заставляла нас играть в «скоростной настольный теннис», где каждый должен был проявлять мгновенную реакцию. Ни подкрутка, ни стратегия не имели значения – все определяла скорость».

Дуглас оттачивал свое искусство в той классной комнате не несколько недель или месяцев, а первые пять лет своей спортивной карьеры. «Нам всем нравилось играть в настольный теннис, но Дуглас был другим, – вспоминал другой его одноклассник. – У остальных имелись другие увлечения и интересы, а он все свободное время проводил в той классной комнате, тренируясь и соревнуясь. Я ни у кого не встречал такого упорства».

Дугласа иногда называли «человеком-молнией», потому что он был таким быстрым, что, казалось, мог уклониться от молнии. Его скорость не один год ставила в тупик соперников и товарищей по команде. Озадачен был даже сам Дуглас. «Может, у меня было шестое чувство», – говорил он. Но мы теперь понимаем, что у этой загадки простое решение. Суть в том, что Дуглас провел больше времени, чем любой другой игрок в истории настольного тенниса, за расшифровкой характеристик особой разновидности этой игры: максимально быстрой и близкой к столу. Выходя на международную арену, он уже мог предсказать, куда полетит мячик, еще до того, как соперник нанес удар. Так человек с медленной реакцией стал самым быстрым на планете игроком в настольный теннис.

Здесь стоит прервать наш рассказ и ответить на два очевидных возражения. Вы можете согласиться с аргументами, что мастерство в настольном теннисе, футболе и во всем остальном требует от игрока накопления обширных знаний, почерпнутых из опыта. Но у вас может сохраниться ощущение, что мы что-то упускаем.

В частности, совершенно очевидно, что распознать структуры в движениях соперника и спланировать оптимальный ответ (например, кросс справа) – это одно, а действительно выполнить этот удар – совсем другое. Первое представляет собой психологический навык, развитый посредством практики, а второе – в большей степени физический талант, требующий координации, контроля и ощущения. Но существует ли на самом деле эта кажущаяся пропасть между психологическим и физическим?

Часто говорят, что у Федерера и других выдающихся спортсменов «удивительные руки», что намекает на предполагаемое физическое измерение мощного смеша или изящного укороченного удара. Но действительно ли в пальцах или ладони Федерера есть нечто такое, что выделяет его среди других игроков?

Или было бы точнее сказать, что его преимущество заключается в мастерстве, с которым он способен управлять двигательной системой (отделом периферийной нервной системы, отвечающим за движения), так что его ракетка ударяет мяч под нужным углом, с нужной силой и точностью? Или, если провести аналогию с компьютером, гениальность выполнения ударов Федерером определяется превосходством не столько аппаратной части, сколько программного обеспечения?

Разумеется, любому теннисисту для удара по мячу требуются предплечье и ладонь (а также ракетка), но ограничивающим фактором для ударов мирового класса является не грубая сила, а управление двигательной системой для создания идеальной синхронизации.

Для нас главным является тот факт, что это качество не относится к врожденным. Если бы вы могли переместиться во времени в тот период, когда Федерер только учился, то увидели бы, каким он был неуклюжим и медленным. Его движения, тщательно контролируемые, были лишены изящества и гармонии. И только потом, после многих часов тренировок, его навыки сформировали сложную систему процедур, обеспечивающую гибкость исполнения.

Сегодня двигательные программы Федерера доведены до такого автоматизма, что, если спросить его, как он умудряется исполнять такие точные удары открытой ракеткой, он не смог бы ответить. Вероятно, он рассказал бы, о чем думает, о стратегической важности удара, но не объяснил бы механику движений, которые делают такой удар возможным. Почему? Потому что Федерер тренировался так долго, что его движения хранятся не в эксплицитной, а в имплицитной памяти. Это явление психологи называют эксперт-индуцированной амнезией.

Следует также отметить, что совершенствование моторных навыков (умения двигаться) неотделимо от формирования перцептуального мастерства (схем группировки, «чанкинга»). В конце концов, совершенная техника бесполезна, если вы не можете попасть по мячу – представьте слепого человека, пытающегося играть в теннис. Очень точная, мгновенно группируемая перцептуальная информация необходима для согласования движения тела с движением мяча (координация рука – глаз). Без этой информации двигательная программа будет выполняться наугад.

Таким образом, умение нанести хороший удар зависит от формирования не «мышечной памяти», а той памяти, которая закодирована в мозге и в центральной нервной системе.

Преобладание психологического и приобретенного над физическим и врожденным подтверждается снова и снова. Андерс Эрикссон, один из ведущих в мире специалистов по вопросам мастерства, формулирует это так: «Самые важные отличия находятся не на низших уровнях клеток или групп мышц, они заключаются в лучшем контроле спортсмена над сложными и координированными движениями своего тела. Мастерство определяется приобретенными ментальными образами, которые позволяют предвидеть, планировать и обосновывать альтернативные варианты действий. Эти ментальные образы обеспечивают лучший контроль над аспектами, необходимыми для искусного выполнения тех или иных действий».

Другими словами, ключ к успеху – это практика, а не талант.

Сила – в знании

10 февраля 1996 года в три часа дня Гарри Каспаров вошел в маленькую комнату конференц-центра в Филадельфии, чтобы сыграть один из важнейших матчей в истории шахмат. Он был одет в строгий черный костюм и белую рубашку, лицо его было сосредоточенным. Устроившись за столиком, Каспаров посмотрел на сидевшего напротив человека: глаза доктора Фэн Сюн Сю, американца тайваньского происхождения, за стеклами очков светились лукавством.

В комнате кроме Каспарова и Сю находились три телеоператора, судья матча, три члена команды Каспарова и технический советник. Присутствующих призвали соблюдать тишину, а в соседней аудитории собрались пятьсот зрителей, чтобы наблюдать за матчем на экране, куда передавалось изображение с трех камер. Комментировал игру гроссмейстер Яссер Сейраван. По общему мнению, это был самый необычный матч в истории шахмат.

Каспарова единодушно признавали величайшим игроком в истории этого вида спорта. Его рейтинг Эло – официальный показатель относительной силы шахматиста – был самым высоким: на 71 очко больше, чем у русского гроссмейстера Анатолия Карпова и на 66 очков больше, чем у великого американского шахматиста Бобби Фишера. Когда проводился матч, Каспаров уже десять лет оставался первым номером в мировой шахматной иерархии, и его присутствие за доской нагоняло страху на лучших гроссмейстеров мира.

Но в тот день соперник был неуязвим для устрашения и других тактик воздействия, которыми славился Каспаров. Его не волновал ни статус Каспарова, ни его коварство или смелость. Противника даже не было в комнате – он находился на расстоянии многих километров, в полутемном зале в Йорктаун Хайтс, в штате Нью-Йорк. Каспаров играл с компьютером под названием Deep Blue.

Как и следовало ожидать, средства массовой информации преподносили матч как историческое сражение между человеком и компьютером. «На кону будущее человечества», – заявил один из дикторов. «Матч выходит за границы шахмат; это вызов суверенитету человечества», – вторила ему газета USA Today. Даже Каспаров, похоже, поддался апокалипсическому настроению предматчевой лихорадки. «Это миссия защиты человеческого достоинства, – сказал он. – Защиты нас как вида».

Первый ход Каспарова, пешка на С5, был введен мистером Сю (именно он разработал Deep Blue по поручению компьютерного гиганта IBM) в компьютер, расположенный рядом с шахматным столиком, а затем передан через центр IBM в Нью-Йорк по интернету, который в то время был относительно новой технологией.

В игру вступил Deep Blue. 256 специально созданных шахматных процессора работали параллельно, а 32 из них анализировали каждый участок доски, состоявший из восьми клеток, – все это позволяло просчитывать более 100 миллионов позиций в секунду. Через несколько секунд пришел ответ компьютера, и мистер Сю в точности выполнил инструкцию: пешка на С3.

Восемь дней весь мир завороженно следил за битвой между человеком и компьютером. Каспаров, эксцентричный и горячий азербайджанец, был известен своими причудами: за доской он часто ворчал и энергично тряс головой. Многие были недовольны несдержанностью Каспарова и обвиняли его в том, что он намеренно пытается вывести соперника из равновесия. Но Каспаров точно так же вел себя в матче с компьютером, часто вставал и ходил по комнате.

17 февраля, перед сороковым ходом последней партии, Каспаров взял свои часы со стола и надел на запястье. Это был знакомый всем жест – чемпион мира не сомневался, что матч близок к завершению. Публика в лекционном зале затаила дыхание. Через три хода доктор Сю медленно встал и протянул сопернику руку. Зрители зааплодировали.

Каспаров победил.

Вопрос: Как? Как шахматист, способный проанализировать не более трех ходов в секунду (это верхняя граница человеческих возможностей), смог победить машину, скорость которой измеряется десятками миллионов ходов в секунду? Ответ, как мы вскоре увидим, поможет проникнуть в тайны мастерства, причем не только в спорте, но и в других видах деятельности.

В 1990-х годах Гэри Кляйн, психолог из Нью-Йорка, по заказу американских военных выполнил масштабное исследование с целью проанализировать процесс принятия решений в реальном мире. Он хотел проверить теорию, что профессионалы изобретают логические методы, изучая разные альтернативы, прежде чем сделать оптимальный выбор. Кляйн столкнулся с трудностью: чем дольше продолжалось исследование, тем меньше эта теория соответствовала тому, как принимались решения на практике.

Самым любопытным оказалось то, что опытнейшие профессионалы – врачи, пожарные, военные и так далее – принимали решение на основе неожиданных факторов. Похоже, они вообще ничего не выбирали. Они несколько секунд обдумывали ситуацию, а затем просто действовали, не рассматривая альтернативы. Некоторые даже не могли объяснить, почему действовали так, а не иначе.

Вот пример бригадира пожарных, который спас жизни своих подчиненных, из книги Кляйна «Источники силы: Как люди принимают решения» (Sources of Power: How People Make Decisions):

Это был несложный пожар в одноэтажном доме в жилом районе города. Горело в задней части дома, в кухне. Бригадир ведет свою команду в глубину дома, они начинают заливать пламя водой, но огонь не гаснет.

«Странно, – думает он. – Вода должна была сбить пламя». Пожарные продолжают заливать огонь, но по-прежнему безрезультатно. Потом отступают на несколько шагов, чтобы перегруппироваться.

И вдруг бригадир чувствует: что-то не так. Никаких конкретных признаков нет – просто он понимает, что находиться в доме опасно, и приказывает покинуть здание. Обыкновенное здание, такое же, как и многие другие.

Но как только пожарные уходят, на том месте, где они стояли, проваливается пол. Задержись пожарные несколько секунд, они провалились бы в охваченный пламенем подвал.

Впоследствии Кляйн спрашивал бригадира, как тот почувствовал опасность, и пожарный свел все к «экстрасенсорному восприятию». Это единственное объяснение, которое он мог придумать для данного решения, позволившего спасти жизни людей, а также для других ситуаций, когда решения приходили как будто из ниоткуда. Кляйн был слишком рационален, чтобы принять идею экстрасенсорного восприятия, однако он уже стал замечать такие же удивительные способности у других людей, которым по долгу службы приходится принимать решения. Казалось, они знают, что делать, но зачастую не могут объяснить почему.

Один из коллег Кляйна, который несколько недель изучал неонатальное отделение крупной больницы, обнаружил, что опытные медсестры могут определить инфекцию у младенца даже тогда, когда посторонние люди ничего не замечают. Эта способность была не просто удивительной – она помогала сохранить детские жизни: новорожденные часто становятся жертвой инфекций, если их не выявить на ранней стадии.

Но самым удивительным оказался тот факт, что больница обследовала детей, чтобы проверить точность диагноза медсестер, и иногда этот диагноз не подтверждался, однако на следующий день выяснялось, что и в этих случаях медсестры были правы. Исследователю это казалось почти магией, и даже сами медсестры были озадачены своими способностями, приписывая их «интуиции» или «особому чувству».

В чем же дело? Могут ли сведения, почерпнутые из спорта, пролить свет на эту загадку?

Вспомним Десмонда Дугласа, Спиди Гонзалеса английского настольного тенниса, который мог предвидеть траекторию мячика, определяя рисунок движения соперника еще до удара ракеткой. Вспомним, как другие выдающиеся спортсмены будто бы раньше всех остальных знают, что делать, создавая так называемый парадокс времени, когда они могут действовать неспешно, даже если на принятие решения отводятся доли секунды.

Кляйн понял, что опытные пожарные используют те же самые мыслительные процессы. Они видят горящее здание и почти мгновенно помещают его в контекст подробной и сложной концептуальной схемы, основанной на многолетнем опыте. Они способны группировать визуальные данные окружения и воспринимать их сложную динамику, зачастую сами не понимая как. Бригадир пожарных называл это «экстрасенсорным восприятием». Дуглас, как мы помним, говорил о «шестом чувстве».

Понять, что происходит, мы можем с помощью анализа мышления бригадира пожарных, который вывел из дома подчиненных за несколько секунд до того, как провалился пол. Он не подозревал, что очаг пожара находится внизу, поскольку даже не знал, что у дома есть подвал. Однако богатый опыт подсказывал ему, что здесь что-то не так: пламя не сбивалось водой. В гостиной было жарче, чем обычно бывает при таком пожаре, обращала на себя внимание также странная тишина в доме. Ожидания бригадира не оправдывались, но несоответствие было таким слабым, что просто не осознавалось.

Только оглядываясь назад – и после многочасовых бесед с Кляйном, – ему удалось восстановить последовательность событий. Пожарные не смогли сбить огонь потому, что его источник находился под ними, а не в кухне, причина чрезвычайно сильного жара также заключалась в том, что тепло поднималось снизу, а необычная тишина объяснялась тем, что пол заглушал рев пламени. Все это – и многие другие взаимосвязанные и очень сложные факторы – заставило бригадира пожарных вывести своих людей, что позволило сохранить их жизни.

Кляйн формулирует это так: «Опыт бригадира снабдил его определенным набором схем. Пожарный привык соотносить ситуацию с одной из этих схем. Возможно, он не в состоянии сформулировать эти схемы и описать их характеристики, однако он использует процесс перебора схем и сравнения с ними, пока у него не возникает ощущение правильной оценки ситуации».

Подробные беседы с медсестрами неонатального отделения привели к тем же выводам. Фактически медицинские сестры опирались на глубокое знание перцептивных ключей – каждый из них был слаб, но все вместе они указывали на опасность для младенца. Аналогичные мыслительные процессы используются летчиками, военачальниками, следователями и так далее. То же самое справедливо для лучших спортсменов. У них есть кое-что общее – богатый опыт и глубокие знания.

Долгие годы считалось, что в принятии решений знания не играют особой роли. Для экспериментов ученые выбирали участников, не обладавших опытом в данной области, и исследовали «когнитивные процессы обучения, рассуждений и решения задач в чистом виде». Идея заключалась в том, что для принятия решений необходим именно талант – общая способность к рассуждениям и логическим выводам, – а не знания.

Из этой предпосылки исходили лучшие школы бизнеса и ведущие коммерческие компании, что заметил еще Джефф Колвин. Они верили, что способны подготовить превосходных менеджеров, которых можно десантировать практически в любую организацию, и они преобразуют ее при помощи более совершенного мышления. Опыт не учитывался – для решения задач достаточно блестящего ума и способности использовать силу логики. У этого подхода были серьезные недостатки. Когда в 2001 году главой General Electric стал Джефф Иммельт, он заказал исследование наиболее успешных компаний в мире. Что у них общего? Как писал Колвин в своей книге «Талант ни при чем!», «одна из ключевых характеристик, выявленных в результате исследования, заключалась в том, что эти компании ценили у своих менеджеров «опыт работы в своей области» – то есть обширные знания в области деятельности компании. После этого Иммельт указывал «глубокий опыт в данной области» как необходимое условие продвижения в General Electric».

Эти выводы не просто заняли центральное место в современной бизнес-стратегии, а составили основу искусственного интеллекта. В 1957 году два специалиста по компьютерам разработали программу под названием «Универсальный решатель задач», которая представляла собой алгоритм для решения любых задач. Никакими конкретными знаниями она не обладала, но у нее имелся «общий решающий движок» (фактически набор абстрактных процедур логического вывода), который, по мнению авторов, мог решить практически любую задачу.

Но вскоре выяснилось, что вычисления без знаний – даже самые изощренные – ни на что не способны. Вот как сформулировали это Брюс Бьюкенен, Рэндалл Дэвис и Эдвард Фейгенбаум, три ведущих специалиста по искусственному интеллекту: «Самый важный компонент любой системы искусственного интеллекта – это знание. Программы, владеющие общими стратегиями выбора – некоторые из них даже не чужды математической логики, – но слабо обученные конкретному знанию в предметной области, практически не способны справляться с каким бы то ни было заданием».

Вспомним о пожарных. Многих молодых людей эта профессия привлекает потому, что они считают себя способными принимать решения в сложных ситуациях, однако они быстро понимают, что ошибались. При взгляде на бушующий пожар они обращают внимание на высоту и цвет пламени, а также другие явные признаки – как и все остальные люди. И только после десяти лет работы у них появляется способность помещать увиденное в контекст сложных связей для понимания структуры пожара.

Серьезным препятствием к достижению совершенства является тот факт, что экспертным знаниям невозможно обучить в аудитории за один дождливый день – и даже за тысячу дождливых дней (у пожарных, деятельность которых изучал Кляйн, средний опыт работы составлял 23 года). Конечно, вы можете предложить рекомендации, на что следует обращать внимание, а чего опасаться, и эти подсказки будут полезными. Но связать всю информацию в единое целое будет невозможно, потому что признаки, которые оценивают эксперты – в спорте или любой другой области, – настолько неуловимы и находятся в такой сложной взаимосвязи друг с другом, что для построения всеобъемлющей системы потребуется вечность. Это явление называется комбинаторным взрывом – понятие, которое поможет разобраться со многими выводами данной главы.

Наилучший способ понять необычную силу комбинаторного взрыва – представить, что вы складываете лист бумаги пополам, делая его в два раза толще. Теперь повторите это действие сто раз. Какова будет толщина бумаги? Диапазон большинства ответов – от нескольких сантиметров до нескольких метров. На самом деле толщина бумаги будет в 800 тысяч миллиардов раз больше, чем расстояние от Земли до Солнца.

Именно быстрое увеличение числа переменных во многих ситуациях реальной жизни – в том числе в спорте – делает невозможным тщательный анализ доказательств перед принятием решения: это займет слишком много времени. Эффективное принятие решений основано на сжатии информационного потока путем дешифровки значения структур, почерпнутых из опыта. Этому невозможно научить в аудитории и это не врожденная способность – такое умение приобретается только с помощью опыта. Другими словами, нужна практика.

Пол Фелтович, исследователь из Института когнитивных способностей человека и машин в Университете Западной Флориды говорит: «Хочется думать, что, зная, как добивается успеха мастер, мы можем напрямую обучать новичков, но это неверно. Мастерство – продолжительный процесс развития, результат обширного действенного познания мира и богатой практики. Его нельзя просто передать другому».

Все это указывает на главное преимущество Каспарова над машиной. У Deep Blue имелся «талант»: способность перебирать ходы со скоростью десятков миллионов позиций в секунду. Но Каспаров, скорость анализа которого была ограничена тремя ходами в секунду, обладал знанием – глубоким, плодотворным и бесконечно разнообразным знанием шахмат. Он знал позиции, сложившиеся в реальных матчах, и пути к победе, знал структуру оборонительных и атакующих позиций, а также общую структуру соревновательных шахмат. Каспаров мог взглянуть на доску и понять, что нужно делать, – точно так же, как опытный пожарный знает, как поступить, бросив взгляд на бушующее пламя. Машина Deep Blue так не умела.

Стоит отметить и кое-что еще. Вспомните, что SF, способный запоминать длинные последовательности цифр, более восьмидесяти знаков, ассоциировал их со своим опытом бегуна. Например, цифры 9, 4, 6, 2 превращались в 9 минут и 46,2 секунды – превосходный результат в забеге на две мили. Фактически у SF структура считывания представляла собой особый метод, основанный на опыте, не связанном с тестом.

И в то же время хранившиеся в памяти Каспарова шахматные позиции были неразрывно связаны с живой реальностью шахматной игры. Глядя на шахматную доску, он не группирует расположение фигур в соответствии с опытом из другой области, а сразу же идентифицирует его как сицилианскую защиту или латышский гамбит. Его структура считывания встроена в ткань игры. Это самый сильный тип знания, и именно им обладают пожарные, спортсмены мирового уровня и другие мастера своего дела.

Теперь уже должно быть очевидно, почему гигантское преимущество Deep Blue в скорости обработки информации оказалось недостаточным для победы – причина в комбинаторном взрыве. Даже в такой относительно простой игре, как шахматы, количество переменных быстро превышает вычислительные возможности любого компьютера. Насчитывается около 30 вариантов начала игры и 30 вариантов ответа на каждый первый ход. Это дает около 800 тысяч возможных позиций всего после двух ходов. Еще через несколько ходов количество возможных позиций исчисляется триллионами. В конечном счете количество возможных позиций превышает количество атомов во Вселенной.

Для победы шахматист должен сократить вычислительную нагрузку, игнорируя ходы, которые вряд ли приведут к успеху, и сосредоточиться на перспективных. Каспаров мог это делать, понимая значение игровых ситуаций. Компьютер Deep Blue не мог.

Выиграв вторую партию в матче из шести партий, Каспаров сказал: «Если бы я играл ту же самую партию против человека, то согласился бы на ничью. Но я просто понимал суть эндшпиля так, как его не мог понять компьютер. Его вычислительной мощности было недостаточно, чтобы превзойти мой опыт и интуитивную оценку возможных ходов».

Психолог Гэри Кляйн, изучавший пожарных, решил еще раз проверить, действительно ли шахматисты быстро принимают решения на основе перцептивной группировки («чанкинга») структур, в противоположность «прямому» перебору вариантов, как это делают компьютеры.

Он рассуждал, что если теория чанкинга верна, то лучшие шахматисты будут принимать те же самые решения даже при существенной нехватке времени. Поэтому он протестировал гроссмейстеров в условиях «блица», когда каждому игроку выделяется всего пять минут на партию, или около шести секунд на ход (в стандартных условиях на 40 ходов отведено 90 минут, то есть 2 минуты и 15 секунд на ход).

Кляйн обнаружил, что у опытных шахматистов качество игры при «блице» практически не изменилось – несмотря на то что у них едва хватало времени, чтобы взять фигуру, передвинуть ее, отпустить и нажать кнопку часов.

Затем Кляйн непосредственно проверил теорию распознавания структур при принятии решений. Он попросил шахматистов вслух анализировать позиции из середины партий. Они должны были сообщать ему все свои мысли, о любых рассматриваемых ходах, даже слабых, и особенно о первых, которые приходят в голову. Выяснилось, что первый рассматриваемый ход был не только приемлемым, но и во многих случаях наилучшим по сравнению со всеми альтернативами.

Это опровергает предположение, что сила в шахматах определяется вычислительной мощностью и скоростью обработки информации. Подобно пожарным и теннисистам, гроссмейстеры сначала вырабатывают приемлемые варианты. На первый взгляд это похоже на магию (особенно в сеансах одновременной игры), но от нас просто скрыты тысячи часов практики, которые сделали такую магию возможной.

Это немного похоже на изучение иностранного языка. В самом начале задача запоминания тысяч слов и связывания их с помощью абстрактных правил грамматики выглядит невыполнимой. Но после многолетнего опыта нам достаточно одного взгляда на любое предложение, чтобы понять его смысл. Считается, что в среднем словарь носителя английского языка составляет 20 тысяч слов. По оценке американского психолога Герберта Саймона, в памяти гроссмейстеров хранится приблизительно такое же количество структур.

Теперь подумайте о комбинаторном взрыве в таких играх, как хоккей, американский футбол, теннис и так далее. Даже после изобретения упрощенных представлений этих игр ученые столкнулись с невероятной сложностью. Например, в роботе-футболисте положение на поле отображается картинкой 1680 × 1088 пикселей. Шахматная доска представляет собой поле 8 × 8 клеток, а фигуры на ней перемещаются определенным образом – в отличие от футбольного мяча, который в любой момент может полететь в любом направлении. Теперь вам должна быть понятна невероятная трудность создания конкурентоспособной машины, которая не станет жертвой информационной перегрузки.

Вот, например, описание Уэйна Гретцки, вероятно величайшего игрока в истории хоккея, из статьи в New York Times Magazine 1997 года:

Гретцки не похож на хоккеиста… Талант Гретцки, даже его гениальность, нужно видеть.

Для большинства болельщиков, а иногда и для игроков, хоккей часто выглядит хаотичным: мелькают клюшки, падают тела, шайба отскакивает так, что ее не достать. Но среди этой неразберихи Гретцки способен различить скрытый рисунок игры, ее направление, и предвидеть, что произойдет, быстрее и точнее, чем любой из присутствующих…

Несколько раз за время матча вы увидите, как он описывает на первый взгляд бессмысленные круги вдали от того места площадки, где идет борьба, а затем, словно получив сигнал, стремглав бросается к точке, где через секунду окажется шайба.

Это яркий пример того, как мастер принимает решение на практике: комбинаторный взрыв преодолевается с помощью совершенного распознавания структур. Этот навык подобен навыку Каспарова, только не на шахматной доске, а на хоккейной площадке. Как Гретцки это удается? Послушаем его самого: «У меня не было врожденного преимущества в габаритах и скорости: все, что я сделал в хоккее, добыто трудом». И еще: «Самый большой комплимент, который вы мне можете сделать, – сказать, что я каждый день упорно трудился… Так я научился понимать, где окажется шайба в следующую секунду».

Все это помогает объяснить вывод, сделанный в начале данной главы: мы утверждали, что для сложной задачи применимо правило десяти тысяч часов. Но что понимать под сложностью? Фактически это задачи, характеризующиеся комбинаторным взрывом; задачи, в которых успех в первую очередь определяется превосходством программного обеспечения (программ распознавания структур и сложных моторных программ), а не аппаратной части (просто скорости или силы).

Для большинства видов спорта – тенниса, настольного тенниса, футбола, хоккея и так далее – характерен комбинаторный взрыв. Попытайтесь на секунду представить, что вам требуется создать робота, способного решать реальные пространственно-временные, моторные и перцептивные задачи, необходимые для того, чтобы одолеть Роджера Федерера на теннисном корте. Сложность этих задач почти невозможно описать, не говоря уже о том, чтобы решить. И только в таких видах спорта, как бег или тяжелая атлетика, – простых действиях, где соревнуются по одному параметру, скорости или силе, – задача создания такого робота становится выполнимой.

Разумеется, не все экспертные решения являются быстрыми и интуитивными. В некоторых ситуациях от шахматистов требуется глубокий анализ возможных ходов, а пожарным необходимо логически просчитать последствия своих действий. То же самое относится к спортсменам и военачальникам.

Но даже в самых абстрактных решениях опыт и знания играют главную роль. В эксперименте, поставленном психологом из Стэнфордского университета Дэвидом Румельхартом, количество испытуемых, которые правильно оценивали последствия логического выражения, увеличивалось в пять раз, если это выражение помещалось в реальный контекст («каждая покупка на сумму, превышающую 30 долларов, должна быть одобрена менеджером»), а не формулировалось в более абстрактных терминах («каждая карточка с гласной буквой на лицевой стороне должна иметь целое число на обороте»).

В начале этой главы мы видели, что миф о таланте вселяет неуверенность, поскольку побуждает людей отступать, если на первом этапе прогресс недостаточно быстр. Но теперь мы можем видеть, что он также наносит вред институтам, поощряя назначение неопытных людей – даже с выдающимися мыслительными способностями – на руководящие должности.

Подумайте, например, какой вред управлению Британией принесла традиция перемещения министров – самых влиятельных мужчин и женщин страны – из министерства в министерство без возможности приобретения адекватных знаний на любом из постов. В последнее время британские министры занимали свой пост в среднем 1,7 года. Джон Рид, долгое время проработавший в правительстве Тони Блэра, за семь лет перемещался из министерства в министерство не менее семи раз. Это так же абсурдно, как если бы Тайгер Вудс переключался с гольфа на бейсбол, потом на футбол или хоккей, и мы ждали бы от него выдающихся успехов в каждом виде спорта.

Наши взгляды на относительное значение практики и знаний с одной стороны, и таланта – с другой, имеют серьезные последствия не только для нас самих и наших семей, но также для корпораций, спорта, правительств и даже будущего искусственного интеллекта[4].

3 мая 1997 года Каспаров и Deep Blue во второй раз встретились за доской. Реклама была еще более шумной, а ставки еще более высокими. IBM выделила призовой фонд в размере одного миллиона долларов, а на матче – в этот раз на 35-м этаже Эквитебл-Центра на Седьмой авеню в Нью-Йорке – присутствовало еще больше представителей крупнейших мировых средств массовой информации (впоследствии IBM оценила свою прибыль от бесплатной рекламы в 500 миллионов долларов).

На этот раз компьютер Deep Blue победил, выиграв у чемпиона две партии, проиграв одну и три сведя вничью. Это был сокрушительный удар по Каспарову, который убежал со сцены. Впоследствии он обвинял IBM, что компания создала условия, благоприятные для машины, и отказалась предоставлять компьютерные распечатки, которые помогли бы ему в процессе подготовки. Он также абсолютно необоснованно обвинял IBM в жульничестве. Каспаров не умеет достойно проигрывать.

Что же произошло за 15 месяцев, разделявшие два матча? Как компьютер Deep Blue смог превратить поражение в блистательную победу? Прежде всего удвоилась вычислительная мощность машины (теперь она могла анализировать 200 миллионов ходов в секунду). Но победа была бы невозможна без другого ключевого новшества.

По мнению Американского физического общества, «общие знания Deep Blue о шахматах существенно расширились посредством усилий консультанта IBM, международного гроссмейстера Джоэла Бенджамина, так что компьютер мог использовать огромные ресурсы хранимой в памяти информации, такой как база данных дебютов, сыгранных гроссмейстерами за последние 100 лет».

Программисты Deep Blue, подобно Гэри Кляйну, Джиму Иммельту и Уэйну Гретцки, поняли, что сила – в знании.

2. Чудо-дети?

Миф о вундеркинде

Вольфганг Амадей Моцарт произвел сенсацию среди королевских дворов Европы XVIII века. В возрасте всего шести лет он очаровывал аристократов своим искусством игры на фортепиано, нередко выступая вместе со своей сестрой Марией-Анной. Он начал сочинять пьесы для скрипки и фортепиано в пять лет, собираясь написать множество произведений до своего десятилетия. Впечатляющие достижения для мальчика в коротких штанишках.

Как же объяснить такого вундеркинда, как Моцарт? Даже сторонники идеи, что совершенство достигается десятью тысячами часов практики, затрудняются объяснить гениальность одного из величайших композиторов в истории, человека, который своим художественным вдохновением и непостижимым творчеством изменил жизнь многих людей.

Ведь это яркий пример человека с врожденными способностями, пришедшего в мир уже отмеченным печатью гения? Вся жизнь Моцарта еще не насчитывала десяти тысяч часов, когда он познакомился с фортепиано и стал сочинять музыку.

Но так ли все просто? Вот какие подробности рассказывает о детстве Моцарта журналист и писатель Джефф Колвин:

Отец Моцарта, Леопольд Моцарт, и сам был известным композитором и исполнителем. Также он был властным отцом и в три года начал активно учить сына сочинительству и исполнению. Леопольд преуспел как учитель маленького Вольфганга не только благодаря собственной одаренности: его очень интересовало преподавание музыки детям.

Хотя музыкантом Леопольд был не таким уж хорошим, педагогом он оказался весьма талантливым. Его книга об обучении игре на скрипке, опубликованная в год рождения Вольфганга, оставалась авторитетным руководством многие десятилетия. Итак, с ранних лет Вольфганг получал серьезное образование от опытного педагога, жившего рядом с ним…

Первое произведение Моцарта, признанное шедевром, что подтверждается многочисленными его записями, – клавесинный концерт № 9, сочиненный в двадцать один год. Это, конечно, тоже рано, но следует помнить, что к этому времени за плечами у Моцарта было восемнадцать лет упорного труда.

Необыкновенное трудолюбие юного Моцарта – под руководством отца – вероятно, лучше всего описал психолог из Эксетерского университета Майкл Хоу в своей книге «Объяснение гениальности» (Genius Explained). По его оценке, к шести годам практика Моцарта составляла невероятные 3500 часов.

В этом контексте достижения Моцарта выглядят иначе. Он больше не кажется музыкантом, особый талант которого позволил обойти необходимость практики; скорее это человек, который является воплощением упорного труда. На путь совершенствования он ступил еще маленьким ребенком, и теперь мы можем видеть почему.

Только начав упражняться в необычно раннем возрасте и занимаясь с таким упорством, можно к юности накопить десять тысяч часов практики. Моцарт – не исключение из правила десяти тысяч часов, а его подтверждение.

Вундеркинды удивляют нас потому, что мы сравниваем их не со взрослыми исполнителями, которые практиковались такое же время, а с детьми их возраста, не посвятившими свою жизнь избранной профессии. Мы обманываем себя, полагая, что они обладают чудесными талантами, поскольку оцениваем их мастерство без учета главного фактора. Мы видим их маленькие фигурки и милые лица и забываем, что их мозг был сформирован – а знания углублены – опытом, который большинство людей приобретают только во взрослом состоянии или не приобретают вообще. Если шестилетнего Моцарта сравнить с музыкантами, имеющими 3500 часов практики, то мы не увидим ничего исключительного.

А как же композиторский, а не исполнительский талант маленького гения? Факты подчиняются той же логике. Конечно, он сочинял в юном возрасте, но его произведения не имели ничего общего с шедеврами, написанными в зрелые годы. Первые фортепианные концерты, сочиненные в одиннадцать лет, и следующие три, написанные в шестнадцать, не содержат оригинальной музыки: это просто обработка произведений других композиторов.

«В них нет ничего, что характерно для Моцарта», – пишет Роберт Вейсберг, психолог, специализирующийся на творчестве и решении задач. В этом контексте неудивительно, что музыковеды редко называют Моцарта вундеркиндом. Музыкальный критик Гарольд Шонберг утверждает, что Моцарт «развился поздно», поскольку его шедевры появились только после двух десятилетий творчества.

Конечно, все это не объясняет, почему Моцарт сочинил произведения, считающиеся одной из вершин в истории музыки, но развеивает миф, что они появились свыше, словно дар богов. Моцарт был одним из самых трудолюбивых композиторов в истории, и без этой упорной и постоянной работы он ничего бы не достиг.

Та же истина открывается, если внимательно посмотреть на вундеркиндов в спорте.

Когда в 1997 году Тайгер Вудс стал самым молодым победителем турнира по гольфу US Masters, многие специалисты называли его самым талантливым гольфистом в истории. Такое отношение вполне понятно, учитывая его великолепные удары на прославленном поле гольф-клуба в Огасте. Но если углубиться в прошлое спортсмена, этому успеху найдется совсем другое объяснение. Как и у Моцарта, все началось с высокомотивированного отца. Вот как прошли детские годы Тайгера:

Эрл Вудс, бывший игрок в бейсбол и «зеленый берет», был одержим идеей, что к вершине успеха ведет именно практика. Он начал заниматься с сыном – по его собственным словам – «в немыслимо раннем возрасте», когда тот еще не умел говорить и ходить. «Ранние тренировки очень важны, поскольку действия становятся автоматическими, управляющимися подсознанием», – впоследствии говорил Вудс-старший.

Сидя в своем детском стульчике в гараже, маленький Тайгер смотрел, как Эрл отправлял мячи в сетку, а на Рождество – за пять дней до своего первого дня рождения – он впервые побывал в гольф-клубе; в полуторагодовалом возрасте он вышел на поле для гольфа. Малыш еще не умел считать, но уже отличал пар-5 от пар-4.

В два года и восемь месяцев Вудс уже знал, что такое ловушка с песком на поле для гольфа, а в три года выработал ритуал подготовки к удару. Вскоре его тренировки стали проходить на разных тренировочных полях, где он мог часами оттачивать свое мастерство.

В два года Вудс впервые участвовал в соревнованиях на поле маленького размера в Navy Golf Course в Сайпресс, в Калифорнии. Он уже мог посылать мяч клюшкой 2,5 вуд на 73 метра и исполнять удар с высокой траекторией на 36,5 метра. Когда Тайгеру было четыре года, Эрл пригласил профессионального тренера, чтобы ускорить развитие сына. Первый крупный общенациональный турнир Тайгер выиграл в тринадцать лет.

Тренировки обычно заканчивались учебным заданием, например, когда мяч помещался в метре от лунки, а Тайгер должен был максимальное число раз подряд закатить его в лунку. Эрла не удовлетворяли даже 17 попаданий подряд.

К пятнадцати годам у Вудса набралось десять тысяч часов практики – как у Моцарта.

Сестры Уильямс, многократные победительницы крупнейших теннисных турниров, также приводятся в качестве доказательства теории таланта (кроме того, совершенно справедливо считается, что они достигли выдающихся результатов в невероятно сложных обстоятельствах). Но самое удивительное в истории сестер – это не талант и не относительно скромные успехи в начале карьеры, а их фанатичная преданность теннису. Вот краткое описание их первых шагов на корте:

За два года до рождения Винус Уильямс ее отец Ричард, переключая телевизионные каналы, увидел, как победитель теннисного турнира получает чек на 40 тысяч долларов. Впечатленный заработками ведущих теннисистов, Ричард вместе со своей новой женой Орасин решили, что вырастят чемпиона. Винус родилась 17 июня 1980 года, а ее сестра Серена – через год, 26 сентября 1981-го.

Чтобы научиться работе тренера, Ричард смотрел видеозаписи с играми теннисных звезд, читал в библиотеке специализированные журналы, беседовал с психиатрами и тренерами по теннису. Он также учился сам играть в теннис и учил жену, чтобы они могли играть с дочерями.

После рождения Серены семья переехала из района в Уоттс в Лос-Анджелесе в Комптон. Это был экономически неблагополучный район, бедный и опасный, где нередко возникали перестрелки между бандами. Ричард стал владельцем небольшой компании и нанял охранников, а Орасин – няню.

Серьезные тренировки начались, когда Винус было «четыре года шесть месяцев и один день», а Серене три года, и хотя корты были неровными, а вокруг шныряли банды торговцев наркотиками, Ричард сумел организовать дочерям превосходные условия для тренировок.

Нередко Ричард стоял по одну сторону сетки и подавал 550 мячей, лежавших в тележке из супермаркета. Когда мячи заканчивались, девочки их собирали, и все начиналось снова.

Сестры тренировались с бейсбольными битами, а также до боли в руках раз за разом посылали мячи в пластиковые конусы дорожного ограждения. Однажды, во время школьных каникул, тренировка началась в восемь утра и продолжалась до трех часов дня. «В детстве, – говорила Винус, – ты просто бьешь и бьешь по мячу». Орасин вспоминала: «Они всегда приходили на корты рано, даже раньше нас с отцом». Серена впервые участвовала в соревнованиях в возрасте четырех с половиной лет.

«Папа упорно работал над нашей техникой, – рассказывала Винус. – Он действительно великий тренер. У него неистощимая фантазия. Он всегда предлагал новые приемы, новые идеи, новые стратегии. Я об этом не думала, а он думал».

Когда сестрам было десять и одиннадцать лет, Ричард обратился к Рику Макки – который раньше тренировал таких звезд тенниса, как Мэри Пирс и Дженнифер Каприати, – чтобы он приехал в Комптон и посмотрел на игру его дочерей. Впечатленный мастерством и атлетизмом девочек, Макки пригласил их в свою академию тенниса во Флориде, и вскоре семья переехала в «солнечный штат».

К тому времени у каждой из сестер общее время тренировок исчислялось тысячами часов.

Обратитесь к жизни любого спортсмена, добившегося успеха в раннем возрасте, и вы увидите похожую историю. Например, Дэвид Бекхэм маленьким ребенком брал с собой футбольный мяч в местный парк в восточной части Лондона и часами отрабатывал удары с одного и того же места. «Его увлеченность была просто невероятной, – вспоминал отец Дэвида. – Временами казалось, что он живет на футбольном поле».

Бекхэм согласен с отцом. «Мой секрет в практике, – говорил он. – Я всегда считал, что, если хочешь достичь в жизни чего-то особенного, нужно трудиться, трудиться, а потом снова трудиться». К четырнадцати годам упорство Бекхэма окупилось: его заметили и пригласили в юношескую команду Manchester United, одного из самых прославленных футбольных клубов мира.

Мэтт Карре, руководитель группы спортивного инжиниринга в Шеффилдском университете, выполнил исследование свободного удара, визитной карточки Бекхэма. «Удар может выглядеть абсолютно естественным, но в действительности это тщательно рассчитанная техника, – объяснял Карре. – Бекхэм бьет не по центру мяча, чтобы закрутить его, и ловко обводит ступней мяч, заставляя его лететь вверх, а затем резко опускаться. Он упорно тренировал этот удар, когда был юным футболистом, точно так же, как Тайгер Вудс тренировался придавать обратное вращение мячу для гольфа».

Жесткую логику успеха в спорте наиболее ярко, наверное, описал Андре Агасси. Вспоминая детские годы, он писал в автобиографии, которую назвал «Откровенно»: «Папа говорит, что если я отобью 2500 мячей за день, то за неделю это будет уже 17 500 мячей, а к концу года – около миллиона. Отец верит в математику. Он говорит, что цифры не могут врать. Ребенок, отбивший за год миллион мячей, станет непобедимым».

О чем все это говорит? О том, что если вы хотите выполнять свободные удары, как Бекхэм, или играть в гольф, как Тайгер Вудс, то должны трудиться до седьмого пота, независимо от генов, происхождения, вероисповедания или цвета кожи. Без этого успех невозможен – несмотря на то что вундеркинды вроде бы убеждают нас в обратном.

Масштабные исследования показали, что нет практически ни одного человека, добившегося выдающихся успехов в сложном деле, который обошел бы правило десяти лет упорного труда, необходимого для того, чтобы достичь вершины. Хотя бывают и исключения. Говорят, что шахматист Бобби Фишер стал гроссмейстером за девять лет, хотя некоторые его биографы оспаривают этот факт.

Другой вопрос касается оптимального пути к вершине. Учитывая, что путь к совершенству занимает много тысяч часов, есть ли смысл начинать занятия с детьми в самом раннем возрасте, когда им еще не исполнилось пяти лет, как с Моцартом, Вудсом и сестрами Уильямс? Преимущества очевидны: такие дети получают ощутимую фору перед теми, кто начинает заниматься на несколько лет позже.

Однако на этом пути есть серьезные опасности. Эффективные тренировки возможны только в том случае, когда человек принял независимое решение посвятить себя определенному виду деятельности. Он должен любить свое дело сам, а не потому, что так сказали родители или тренер. Психологи называют это «внутренней мотивацией», и именно она часто отсутствует у детей, которые начинают слишком рано и испытывают слишком сильное давление со стороны взрослых. Это уже дорога не к совершенству, а к «выгоранию».

«Слишком раннее начало несет в себе огромный риск, – считает Питер Кин, один из ведущих специалистов в области спорта и архитектор успеха британской команды на Олимпийских играх 2008 года – Единственные обстоятельства, в которых раннее развитие, по всей видимости, эффективно, – это когда сами дети мотивированы к занятиям, а не делают это по указке родителей или тренера. Главное здесь – понимать, что чувствует и думает ребенок, поощрять тренировки без излишнего давления».

Но если мотивация внутренняя, то ребенок воспринимает тренировки не как изнурительную работу, а как развлечение. Вот что говорила Моника Селеш, теннисный вундеркинд: «Мне просто нравилось заниматься, тренироваться и все такое». С ней согласна Серена Уильямс: «Тренировка была благословением, потому что мы получали такое удовольствие». А вот что говорит Тайгер Вудс: «Папа никогда не просил меня играть в гольф. Это я его просил. Значение имеет желание ребенка, а не желание родителя, чтобы ребенок играл».

В четвертой главе мы подробнее рассмотрим природу мотивации, а пока стоит отметить, что лишь небольшое количество успешных людей начинали в раннем детстве, а еще меньшее число из них достигли высокого уровня мастерства, едва вступив в подростковый возраст. Казалось бы, это доказывает – если рассматривать самый широкий спектр возможностей и признавать, что отдельные случаи могут существенно отличаться друг от друга, – что опасности слишком ранних и слишком интенсивных занятий зачастую перевешивают преимущества. Одно из необходимых качеств хорошего тренера – умение подобрать программу тренировок в соответствии с характером подопечного.

Но если поставить вопрос шире: доказывают ли вундеркинды теорию о том, что для совершенства необходим талант? На самом деле они доказывают обратное. У вундеркиндов нет никаких особых генов – у них особое воспитание. Тысячи часов практики они втискивают в короткий период между рождением и подростковым возрастом. Вот почему они становятся лучшими в мире.

Сказка о трех сестрах

19 апреля 1967 года Ласло Полгар и его подруга Клара зарегистрировали брак в отделе записей актов гражданского состояния маленького венгерского города Дьёндьёш. На выходе из здания гости осыпали новобрачных конфетти, и счастливая пара отправилась в трехдневное свадебное путешествие (Полгар должен был вернуться в армию, поскольку истекла только половина срока обязательной военной службы).

Никто из гостей не подозревал, что присутствует при начале одного из самых смелых экспериментов.

Полгар, специалист по педагогической психологии, был одним из первых сторонников теории таланта как воспитания. Он писал статьи, в которых излагал свои идеи, обсуждал их с коллегами из школы, где работал преподавателем математики; он даже обращался к местным властям, доказывая, что именно упорный труд, а не талант может преобразить систему образования, если дать ему шанс.

«У детей необыкновенные возможности, и общество должно раскрыть их, – говорил он, когда я встретился с ним и его женой в их квартире в Будапеште, с видом на Дунай. – Проблема в том, что люди по какой-то причине не хотят в это верить. Похоже, они думают, что совершенство доступно для кого-то другого, но не для них».

Полгар – удивительный человек, и с ним очень интересно. У него лицо энтузиаста, который всю жизнь пытался убедить мир в верности своих теорий. Обаяние светится в его глазах, руки беспрестанно движутся, словно иллюстрируя мысли, а на лице появляется торжествующее выражение, когда собеседник согласно кивает.

Но в 1960-х годах, когда Полгар задумывал свой эксперимент, его идеи выглядели настолько необычными, что местные власти посоветовали ему обратиться к психиатру, который «избавит его от бреда». В Венгрии в разгар холодной войны радикализм любого рода считался не просто вызывающим, а подрывным.

Но Полгар не отступил. Осознав, что проверить свою теорию он может только на собственных, еще не рожденных, детях, он завязал переписку с несколькими девушками, надеясь найти себе жену. В то время в Восточной Европе дружба по переписке была довольно распространенным явлением – юноши и девушки стремились избавиться от чрезмерной опеки государства и расширить свой кругозор.

Одной из этих девушек была юная украинка по имени Клара. «Его письма дышали страстью, когда он объяснял свои теории, как воспитать детей со способностями мирового класса, – рассказывает мне Клара, доброжелательная и мягкая женщина, полная противоположность мужу. – В то время я, как и все остальные, считала его безумцем. Но мы договорились встретиться».

При личном общении сила его аргументов (не говоря уже об очаровании) оказалась неотразимой, и Клара согласилась на участие в его смелом эксперименте. 19 апреля 1969 года у них родилась первая дочь, Сьюзен.

Полгар долго выбирал конкретную область, в которой дочь достигла бы совершенства. «Я хотел, чтобы достижения Сьюзен были такими выдающимися, что никто не смог бы поставить их под сомнение, – рассказывает он. – Это был единственный способ убедить людей, что их идеи о таланте неверны. А потом до меня дошло: шахматы».

Почему шахматы? «Потому что они объективны, – объясняет Полгар. – Если моего ребенка обучать живописи или литературе, то люди могут спорить, действительно ли она великий художник или писатель. Но в шахматах есть объективный рейтинг, основанный на результатах, и предмета для спора не остается».

Сам Полгар в шахматах был всего лишь любителем (Клара вообще не умела играть в шахматы), но прочел все что смог об обучении шахматной игре. Он учил Сьюзен дома, занимаясь с дочерью, которой еще не исполнилось четыре года, по несколько часов в день. Занятия были веселыми, превращая драматическое шахматное сражение в забавную игру, и Сьюзен увлеклась. К пяти годам время серьезных занятий у девочки исчислялось сотнями часов.

Через несколько месяцев Полгар привел Сьюзен на местный шахматный турнир. Она была такой маленькой, что едва возвышалась над столом с шахматной доской; соперники и их родители с удивлением смотрели, как малышка забиралась на стул, как ее глаза внимательно разглядывали позицию, а крошечные ручки передвигали фигуры.

«Почти все девочки в моей подгруппе были в два раза старше, – вспоминает Сьюзен, привлекательная сорокалетняя женщина, теперь живущая в Нью-Йорке. – Тогда я не осознавала важность этого события в своей жизни. Для меня это была просто череда шахматных партий. Мне было весело. Я выигрывала одну игру за другой и закончила с результатом 10:0. То, что юная девочка выиграла чемпионат, уже само по себе было сенсацией, но людей повергал в изумление тот факт, что я победила во всех партиях».

2 ноября 1974 года Клара родила вторую дочь, Софию, а 23 июля 1976-го третью – Юдит. Едва научившись ползать, малышки направлялись к двери в шахматную комнату и через маленькое окошко наблюдали, как Сьюзен играет с отцом.

Они тоже хотели участвовать в игре, но Полгар не хотел начинать слишком рано. Он просто вкладывал шахматные фигурки в маленькие ладошки Софии и Юдит, чтобы они получали удовольствие от их текстуры и формы. Занятия начались только в пять лет.

В детстве девочки тренировались не только с огромным упорством, но и с удовольствием. Почему? Причина во внутренней мотивации. «Мы много часов проводили за доской, но это не выглядело обязанностью, потому мы получали удовольствие», – рассказывает Юдит. «Нас не заставляли, – вспоминает София. – Шахматы нас просто очаровывали».

Сьюзен согласна с сестрами: «Мне нравилось играть в шахматы. Это расширяло мой кругозор и дарило чудесные ощущения».

К подростковому возрасту у каждой из трех сестер накопилось более десяти тысяч часов специализированной практики – вероятно, больше, чем у любой другой шахматистки в истории.

И вот чего они добились.

Сьюзен

В августе 1981-го Сьюзен, которой тогда было двенадцать, выиграла чемпионат мира среди девушек младше шестнадцати лет. Через два года, в июле 1984-го, она получила наивысший рейтинг среди всех шахматисток мира.

В январе 1991 года Сьюзен стала первой женщиной в истории, получившей звание гроссмейстера. К окончанию своей карьеры она четыре раза становилась чемпионкой мира среди женщин, пять раз побеждала на Олимпиадах; кроме того, она остается единственным шахматистом в мире, включая мужчин и женщин, выигравшим все три мировые шахматные короны (в быстрых шахматах, блице и классических шахматах).

Сьюзен также была первопроходцем. Вопреки препятствиям, которые ставили чиновники от шахмат, – ей запретили играть на чемпионате мира 1986 года среди мужчин, несмотря на пройденную квалификацию, – она в конце концов добилась права для женщин участвовать в самых престижных мировых состязаниях.

В настоящее время она руководит шахматным центром в Нью-Йорке.

София

В 1980 году пятилетняя София выиграла чемпионат Венгрии среди девочек в возрасте до одиннадцати лет. В 1986-м она выиграла чемпионат мира среди девушек до шестнадцати лет, а затем много раз побеждала на шахматных олимпиадах и других престижных турнирах.

Но самым выдающимся ее достижением было «чудо в Риме», где она выиграла восемь партий подряд у самых сильных гроссмейстеров мужчин, в том числе у Александра Чернина, Семена Палатника и Юрия Разуваева. Один из шахматных специалистов писал: «Вероятность этого события один на миллион». Ирландский шахматист Кевин О’Коннер подсчитал, что это пятый результат в истории шахмат, как среди мужчин, так и среди женщин.

Игрок: Бобби Фишер

Турнир: Чемпионат США, 1963

Рейтинг: 3000

Игрок: Анатолий Карпов

Турнир: Линарес, 1984

Рейтинг: 2977

Игрок: Гарри Каспаров

Турнир: Тилбург, 1989

Рейтинг: 2913

Игрок: Александр Алехин

Турнир: Сан-Ремо, 1930

Рейтинг: 2906

Игрок: София Полгар

Турнир: Рим, 1989

Рейтинг: 2879

В 1999 году София вышла замуж за шахматиста Йону Косашвили и переехала в Израиль, где они живут вместе с двумя детьми. В настоящее время она помогает вести сайт о шахматах и известна как художник.

Юдит

После череды рекордных побед в ранней юности Юдит в 1988 году выиграла чемпионат мира среди шахматистов в возрасте до двенадцати лет, проводившийся в Румынии. Впервые в истории девочка выиграла открытый (в котором могут участвовать и мужчины, и женщины) чемпионат мира по шахматам.

Три года спустя, в 1991-м, в возрасте пятнадцати лет и четырех месяцев она стала самым молодым гроссмейстером в истории – как среди мужчин, так и среди женщин. В том же году она выиграла чемпионат Венгрии, победив в финале гроссмейстера Тибора Толнаи.

Юдит больше десяти лет была первым номером в женских шахматах, за исключением короткого периода в 2004 году, когда она родила сына и не участвовала в состязаниях (на вершине рейтинга ее сменила старшая сестра Сьюзен).

За свою карьеру Юдит побеждала почти всех лучших шахматистов мира, в том числе Гарри Каспарова, Анатолия Карпова и Вишванатана Ананда.

По общему признанию, Юдит Полгар – самая успешная шахматистка в истории этого вида спорта.

Жизнь сестер Полгар свидетельствует в пользу теории, что успех определяется практикой, а не талантом. Ласло Полгар публично объявил, что его будущие дети станут лучшими в мире в какой-либо области, – бросив вызов давно сложившимся научным взглядам, – и оказался прав. Его девочки достигли того, о чем заявлялось до их рождения.

Стоит также обратить внимание на реакцию общества на успех сестер. Когда пятилетняя Сьюзен выиграла шахматный турнир, все присутствующие приписали это ее уникальному таланту. Местная газета назвала ее вундеркиндом, а Полгар вспоминает, что кто-то из родителей юных шахматистов поздравлял его с такой удивительно талантливой дочерью. «Моя маленькая Ольга на такое не способна», – сказал он.

Однако это только иллюзия, вершина айсберга: сторонние наблюдатели воспринимают успех как следствие особого таланта, поскольку видели лишь крошечную часть усилий, затраченных на пути к вершине. Ласло Полгар формулирует это так: «Если бы они видели мучительно медленный прогресс, крошечные шаги к совершенству, то не торопились бы называть Сьюзен вундеркиндом».

Люди-счетчики

Хорошо ли вы считаете в уме? Думаю, у вас есть довольно точный ответ на этот вопрос. Математика относится к тем вещам, которые вам либо даются, либо нет. Ваш мозг либо приспособлен для работы с цифрами, либо не приспособлен. Во втором случае вы обычно прекращаете попытки.

Идея, что способность к счету является врожденной, вероятно, укоренилась в сознании людей еще сильнее, чем представление о врожденных способностях к спорту. Это квинтэссенция теории о том, что успех обусловлен талантом. Поэтому стоит разобраться, такова ли ситуация, какой кажется.

Зачастую гипотеза, что способности к счету определяются талантом, находит наиболее яркие подтверждения среди вундеркиндов: маленьких мальчиков и девочек, выполняющих арифметические действия в уме со скоростью компьютера. Подобно шестилетнему Моцарту, эти дети настолько необычны, что часто выступают перед очарованной публикой.

Так, например, Шакунтала Деви, родившаяся в 1939 году, уже в возрасте восьми лет поражала университетских ученых Индии, в уме умножая трехзначные числа. Теперь ей принадлежит высшее достижение из Книги рекордов Гиннесса – на перемножение двух тринадцатизначных чисел (например, 8574930485948 на 9394506947284) у нее уходит 28 секунд.

Рюдигер Гамм из Германии, еще один знаменитый «феноменальный счетчик», способен с невероятной точностью вычислять девятую степень и корень пятой степени числа, а также находить частное от деления двух простых чисел с точностью до шестидесятого знака после запятой. Интересно наблюдать за работой Гамма. Когда ему задают вопрос, он закрывает глаза и хмурит лоб, а его веки мелко дрожат во время вычислений. Несколько секунд спустя он открывает глаза и выдает числа с невероятной скоростью.

Совершенно очевидно, что подобные достижения свидетельствуют о способностях, отсутствующих у остальных людей. Или нет?

В 1896 году французский психолог Альфред Бине поставил простой эксперимент, чтобы выяснить это. Он сравнил скорость вычислений двух вундеркиндов со скоростью вычислений кассиров из парижского универмага Bon Marché. Кассиры проработали на своих должностях в среднем по четырнадцать лет, и ни один из них в детстве не проявлял способностей к математике. Бине предложил вундеркиндам и кассирам одинаковые задачи на умножение трех – и четырехзначных чисел, а затем сравнил время, затраченное на их решение.

Что произошло? Догадаться нетрудно: лучший кассир быстрее решал обе разновидности задач, чем любой из вундеркиндов. Другими словами, четырнадцатилетнего опыта вычислений достаточно, чтобы абсолютно «нормальный» человек начал считать с такой же невероятной скоростью, как и вундеркинды. Бине сделал вывод, что способность к вычислениям определяется скорее практикой, а не талантом – а это значит, что вы или я могли бы с невероятной скоростью выполнять математические операции над числами, если бы должным образом тренировались.

Как же это делается? Фактически это хитрый трюк – как и большинство подобных «чудес». Предположим, например, что вам нужно перемножить 358 и 464. Большинство людей способно умножить 300 на 400, получив в результате 120 000. Хитрость заключается в том, чтобы сохранить это число в памяти, одновременно решая следующую часть задачи, например умножать 50 на 400. Получается число 20 000, которое нужно прибавить к предыдущему результату – получится 140 000. Теперь умножим 400 на 8 (320) и прибавим результат к сумме, получив 140 320.

В конечном счете, после добавления результатов оставшихся действий (всего в вычислении 18 отдельных шагов), вы получите ответ: 166 122. Разумеется, это очень сложная задача, но сложность заключается уже не в вычислении, а в запоминании промежуточной суммы при выполнении многочисленных шагов.

А теперь подумайте, насколько сложнее следить за сюжетом в процессе чтения книги. В английском языке десятки тысяч слов, и они появляются в новых, ранее невиданных комбинациях в каждом предложении на каждой странице. Чтобы понять новое предложение, читатель должен не только понимать прочитанное, но также объединять его со смыслом всех предыдущих предложений. Например, чтобы понимать ссылки на местоимения, нужно помнить ранее встречавшиеся в тексте объекты, а также людей.

Это невероятно трудная задача на запоминание. Тем не менее большинство людей способны дочитать книгу до самого конца – помнить сотни страниц и десятки тысяч слов, – не теряя нити повествования. Опыт, накопленный нами как «операторами языка», позволяет нам справляться с этой задачей – точно так же, как «операторы чисел» накопили опыт, позволяющий перемножать длинные числа, следя за «нарративом» вычислений.

Таким образом, разница между феноменальными счетчиками и остальными состоит в том, что счетчики всю жизнь были погружены в словари из чисел, тогда как остальные предпочитали пользоваться электронными калькуляторами.

Математические гении, например Сриниваса Рамануджан, часто работали над решением задач ночи напролет, а Рюдигер Гамм тренировался по четыре часа в день, усердно изучая свойства чисел и методы вычислений. Сара Флэннери, которая в шестнадцатилетнем возрасте стала победителем BT Young Scientist and Technology Exhibition 1999 года, разработав новый алгоритм шифрования, с детства увлекалась математикой. Первая страница ее замечательной книги «Кодировка» (In Code) начинается словами: «На нашей кухне есть доска, на которой пишут мелом. Можно сказать, что мое путешествие в мир математики началось здесь».

Именно на этой доске ее отец, преподаватель математики, писал задачи, когда Саре было всего пять лет, чтобы дочь разглядывала их, размышляла над ними и в конечном счете решала их. Математические головоломки были главным предметом разговора за ужином и основой бесчисленных дискуссий и споров.

Стоит ли удивляться, что для математиков через некоторое время числа приобретают «смысл», точно так же, как для нас имеют смысл слова? Брайан Баттерворт, профессор когнитивной нейропсихологии в Университетском колледже Лондона и ведущий в мире специалист в области математических способностей, отмечает:

Люди-вычислители с раннего возраста вырабатывают у себя тесную связь с цифрами. Биддер [математический вундеркинд] вспоминал, что, когда он учился считать до ста, числа «как будто стали моими друзьями, и я знал всех их друзей и знакомых». Кляйн [еще один вундеркинд] однажды сказал: «Я в каком-то смысле дружу с числами. Ведь для вас число 3844 ничего не значит, правда? Это просто три, восемь, четыре и четыре. Но я говорю ему: «Привет, 62 в квадрате». Известна история о том, как Харди [исследователь] навещал Рамануджана в больнице и сообщил, что такси, на котором он ехал, имело номер 1729. «Довольно скучное число», – прибавил он. – «Нет, Харди! Это очень интересное число. Наименьшее из чисел, которое можно представить как сумму кубов двумя разными способами».

Другими словами, людьми-вычислителями не рождаются, а становятся. Как выразился Баттерворт, «в настоящее время нет свидетельств об особых врожденных способностях у математиков» (курсив мой. – Авт.). С ним согласна Флэннери. «Я не гений, – пишет она. – У меня просто было преимущество в виде детства, насыщенного числами».

Через два года после того, как Сьюзен Полгар стала первой в мире женщиной – шахматным гроссмейстером, ее отцу Ласло был брошен новый вызов. Голландский миллиардер Йоп ван Остером, спонсировавший шахматы, попытался убедить его усыновить трех мальчиков из какой-либо развивающейся страны и проверить, сможет ли он повторить результаты, достигнутые с тремя дочерями.

Полгар ухватился за эту идею, но на пути к ее осуществлению неожиданно встала обычно покладистая Клара. Она не сомневалась в шансах на успех – просто у нее не было сил на еще один эксперимент. «Я подумала, что для подтверждения теории достаточно одного раза!» – говорит она с милой улыбкой, когда мы наслаждаемся обедом из рыбы с овощами в их квартире с видом на Дунай.

Сидящий рядом с ней муж необычно молчалив. Его глаза по-прежнему блестят, но он погружен в свои мысли. «Люди говорят, что успех моих дочерей – чистая удача, – наконец произносит он. – Они объясняют совпадением, что у человека, собравшегося доказать теорию совершенства при помощи шахмат, родились три самые талантливые шахматистки в истории. Возможно, некоторые просто не хотят верить в силу практики».

3. Путь к совершенству

Сила (и бессилие) практики

Сколько часов вы провели за рулем автомобиля? Недавно я решил заняться подсчетами и выяснил, что с тех пор, как получил водительские права, я проезжаю в среднем 20 тысяч километров в год – за 22 года получилось всего 440 тысяч километров. Средняя скорость на дорогах составляет около 45 километров в час, и это значит, что я провел за рулем почти десять тысяч часов.

Но меня не назовешь водителем мирового класса. Наоборот, у меня стало больше вредных привычек, и я хуже знаю правила дорожного движения, чем во время сдачи экзамена. Я знаю, о чем вы думаете: разве это не опровергает главную мысль книги? Разве я не пытался объяснить опыт количеством часов практики? Все не так просто.

Что происходит, когда я управляю автомобилем? Совершенно очевидно, что я накапливаю огромное количество часов, проведенных за рулем, но приобретаю ли я какие-либо знания? Нельзя сказать, что я прилагаю какие-то усилия, чтобы совершенствовать свои навыки. Наоборот, мои мысли заняты совсем другим: я придумываю, что приготовить на ужин, разговариваю с пассажиром или слушаю радио, барабаня пальцами по рулевому колесу. Фактически я веду машину на автопилоте.

Возможно, мой пример выглядит преувеличением, однако это справедливо (возможно, чуть в меньшей степени) для удивительно большого числа людей. Мы делаем какое-либо дело, зачастую думая о другом – частично или полностью. Мы просто совершаем определенные движения. Вот почему (о чем свидетельствуют десятки исследований) во многих случаях продолжительность занятий очень слабо связана с эффективностью. Простой опыт, не сопровождающийся высокой концентрацией, не превращается в мастерство.

Конечно, некоторые занятия требуют высокой концентрации. Как мы видели в главе 1, пожарные и медсестры вынуждены постоянно работать на пределе своих возможностей, в противном случае могут погибнуть люди. Действия на автопилоте для них неприемлемы, и поэтому многолетний опыт связан у них с совершенным владением профессией. Люди, находящиеся на передовой не менее десяти лет, становятся специалистами мирового класса в своей области.

Но во многих профессиях и в большинстве видов спорта можно накапливать часы тренировок, не улучшая результатов. Я играю в теннис каждое воскресенье – дружеское состязание с приятелем, перед тем как отправиться в клубное кафе и съесть горячий сэндвич. Это приятное времяпрепровождение, не имеющее ничего общего с тренировками спортсменов, желающих выигрывать турниры Большого шлема. За пять лет моя игра нисколько не улучшилась. Почему? Потому что я действовал на автопилоте.

Взгляните на анаграммы из списка А внизу и попытайтесь разгадать их. Потом проделайте то же самое со списком Б.

Список А

ОЕТЦ

ФУТОБЛ

ДКОТОР

УЧИЕТЛЬ

РЕЗЛУЬТАТ

Список Б

ЦЕТО

ЛУФОБТ

РОКОДТ

ЛЕЧИУТЬ

ТАТУЛЬЗРЕ

Если вы справились с анаграммами из обоих списков, то, наверное, заметили, что они составлены из одних и тех же слов: ОТЕЦ, ФУТБОЛ, ДОКТОР, РЕЗУЛЬТАТ, УЧИТЕЛЬ. Разница лишь в том, что в списке А анаграммы легкие и требуют перестановки только одной буквы, а в списке Б все буквы перемешаны, что значительно затрудняет задачу.

Однако выяснилась любопытная вещь. Когда исследователи предлагали испытуемым решать анаграммы, подобные списку А, при последующем опросе участники эксперимента не слишком хорошо запоминали слова. Несмотря на успешное решение анаграмм, память их подводила. Когда же испытуемые решали сложные анаграммы, их память значительно улучшалась.

Чем объясняется такая существенная разница? В случае трудных анаграмм перемешанные буквы заставляют вас прилагать усилия. Вам приходится на несколько секунд отбросить посторонние мысли и задуматься; вы должны сосредоточиться и углубиться в анаграмму, чтобы понять исходное слово. Другими словами, вы вынуждены отключить автопилот. За эти несколько секунд напряженной работы слово отпечатывается у вас в мозге.

Этот пример позаимствован из работы психолога С. У. Тайлера, и он особо подчеркивает пользу той практики, которая требует напряжения, а не является легкой и приятной. «Во время тренировок большинство людей сосредоточиваются на том, что у них получается без усилий, – говорил Эрикссон. – У мастеров практика другая. Она включает значительные, специальные и продолжительные усилия по решению тех задач, которые получаются хуже или не получаются вообще. Исследования в разных областях показывают, что только работа над тем, чего вы не умеете, позволит вам достичь желаемого уровня мастерства».

До сих пор в этой книге мы говорили о количестве практики, необходимой для достижения совершенства, и мы видели, что это огромное количество времени, период длительностью не менее десяти лет. Но теперь мы рассмотрим еще более важный аспект мастерства, качество практики: специализированное обучение, с помощью которого достигаются вершины мастерства, а также глубокая концентрация, необходимая во время каждого из этих десяти тысяч часов, чтобы они приносили пользу.

Эрикссон назвал это «специальной практикой», чтобы отличить от того, чем занимаются остальные. Я буду называть эту практику целенаправленной. Потому что тренировки тех, кто стремится стать лучшим, имеют конкретную и никогда не меняющуюся цель: прогресс. Каждую секунду каждой минуты каждого часа цель состоит в том, чтобы расширить возможности своего разума и тела, заставить себя выйти за границы своих возможностей, глубоко погрузиться в задачу и в результате после тренировки стать в буквальном смысле другим человеком.

Вернемся к скрипачам из Берлинской высшей школы музыки. Лучшие скрипачи занимались не больше, чем их менее успешные коллеги. Разница была в количестве часов, посвященных целенаправленной практике – такой практике, о которой сами скрипачи говорили, что она способствует росту мастерства. Лучшие исполнители – в отличие от остальных – больше времени работали на пределе своих возможностей. В этом их главное отличие.

Суть целенаправленной практики – что она означает, чего требует и как ее планировать и структурировать – мы рассмотрим в следующих разделах на примере самых успешных людей в спорте и других областях, но общее представление об этом может дать мой собственный опыт в настольном теннисе.

С пятнадцати до девятнадцати лет я тренировался по много часов в день, используя стандартный для Англии того времени метод: регулярная схема движений, когда противник чередовал подачи под мои удары открытой и закрытой ракеткой. Эта была серьезная физическая нагрузка, но лишь благодаря повторяемости, а не тому, что предъявляла особые требования к моему мозгу и мышцам.

Но через несколько недель после того, как мне исполнилось девятнадцать, судьба преподнесла мне подарок. Один из величайших игроков в истории настольного тенниса, китайский спортсмен Чэнь Синьхуа, женился на милой девушке из Йоркшира и переехал в Англию. Ходили слухи, что он решил оставить спорт, но после долгих переговоров Чэнь согласился тренировать меня. Проведя с ним несколько минут в маленьком тренировочном зале на окраине Ридинга, я понял, что его представление о тренировках не имеет отношения ко всему, что я до сих пор видел или даже воображал.

Вместо того чтобы играть со мной одним мячом, он взял корзину с сотней мячей (совсем как Ричард Уильямс, отец теннисисток Винус и Серены Уильямс), поставил у стола и начал подавать их мне под разными углами, с разной скоростью и разной подкруткой (именно так раскрылся его талант тренера), но всегда таким образом, чтобы испытывать пределы моей скорости, ловкости, техники, интуиции, расчета и внимательности.

Мой мозг и мое тело были вынуждены работать на повышенных скоростях, чтобы справиться с этой тренировкой «с множеством мячей», а Чэнь все усложнял и усложнял задачу, в конечном счете увеличив мою половину стола (примерно в полтора раза по ширине), так что повышенные требования теперь предъявлялись и к ногам. За пять лет таких тренировок скорость и точность моих движений значительно выросли, и мой рейтинг резко пошел вверх.

Загадка успеха китайцев в настольном теннисе была сразу же решена. Долгие годы их достижения приписывались более быстрой реакции, секретной диете, а также множеству таинственных факторов. Кое-кто предполагал, что все дело в большей продолжительности тренировок. Но китайцы тренировались не дольше, а просто эффективнее. Их тренировки были целенаправленными. Фактически они «включали турборежим».

И теперь я начал тренироваться так же, как они. Было бы неверным сказать, что я чувствовал, что стал другим, – я действительно стал другим. Мой мозг и мое тело изменились благодаря тому, что их постоянно заставляли раздвигать границы возможностей; они решали задачи, которые, как говорил Эрикссон, находились «за пределами текущей области надежной работы, но с которыми можно справиться после многочасовой практики, посредством повторений постепенно совершенствуя свои действия».

Стоит повторить еще раз: мастерство мирового уровня приходит в результате стремления к недостижимой цели, но с ясным пониманием, как преодолеть эту пропасть. Со временем, благодаря постоянным повторениям и глубокой концентрации, эта пропасть исчезнет, но лишь для того, чтобы появилась новая цель, тоже недостижимая.

Ускоренное обучение

Падения

Я стою на краю ледяной площадки Guildford Spectrum, одного из самых больших и престижных крытых катков в Англии. По льду носятся два десятка подростков, время от времени исполняя вращения с такой скоростью, что кружится голова. На часах 7:00 утра.

Лучшая сегодня – стройная шестнадцатилетняя девушка с длинными каштановыми волосами, собранными в «хвост». Кристи только что приехала из Италии, со своих первых международных соревнований, но не собирается почивать на лаврах. Она нацелилась на вершину пьедестала зимней Олимпиады 2014 года.

Последние пару месяцев Кристи пыталась освоить тройной сальхов, необыкновенно трудный прыжок, когда фигурист отталкивается одной ногой, делает три оборота и приземляется на другую ногу с легкостью и изяществом, свойственным первоклассным спортсменам. Кристи много раз отрабатывала этот элемент у себя дома, на ковре, доводя движения до автоматизма.

Сегодня она рассчитывает впервые успешно выполнить тройной прыжок на льду. Кружа по катку, Кристи время от времени прыгает, исполняя двойной сальхов. Элемент получается у нее легко и уверенно, с плавным и изящным приземлением. Но это всего лишь разминка. Проходит несколько минут, и Стюарт, тренер девушки, надевает на нее специальный пояс, от которого отходит трос, прикрепленный к чему-то похожему на рыболовную удочку. Стюарт держится в нескольких шагах позади фигуристки, сжимая в руке «удочку».

Через несколько секунд Кристи готовится к первой попытке исполнить тройной сальхов. Во время прыжка Стюарт слегка тянет за трос, ослабляя силу тяготения и позволяя девушке зависнуть в воздухе еще на несколько драгоценных миллисекунд. Кристи выполняет три оборота вокруг собственной оси и лихо приземляется на правую ногу. Она повторяет прыжок снова и снова, а Стюарт постепенно ослабляет натяжение троса.

Затем Кристи снимает пояс. Теперь ей приходится рассчитывать только на себя.

Под взглядом Стюарта она осторожно кружит по льду. Наконец Кристи решается, с силой отталкивается и взмывает в воздух. Но ее вращение недостаточно энергичное – она успевает сделать всего два с половиной оборота, приземляется, теряет равновесие и со всего размаху шлепается на лед.

Я морщусь. Но Кристи уже на ногах. Она снова и снова повторяет прыжок, каждый раз падая на холодную твердую поверхность катка. Только на семнадцатой попытке ей удается сделать два и три четверти оборота и благополучно приземлиться – на ее лице появляется мрачная улыбка удовлетворения. Стюарт одобрительно хлопает ее по плечу. Кристи еще не сделала три полных оборота, но это всего лишь вопрос времени.

«Просто удивительно, как быстро молодые люди могут осваивать эти невероятные прыжки, если горят желанием раздвинуть границы своих возможностей», – говорит Стюарт, когда мы садимся в кресла после тренировки. Я спрашиваю Кристи, было ли ей больно падать снова и снова. «Честно говоря, да, – признается она. – Но я терпела. Оно того стоило – теперь я освоила прыжок».

Фигурное катание не только служит яркой иллюстрацией ускоренного обучения, которому способствует целенаправленная практика, но свидетельствует еще кое о чем. Вспомним, как, наблюдая за фигуристами на Олимпийских играх, мы восхищаемся их атлетизмом, ловкостью, изяществом и точностью движений. Как удивляемся их способности сохранять равновесие в процессе головокружительных вращений и бесстрашных прыжков. А теперь вспомним, сколько для этого потребовалось синяков и падений.

В 1990-х годах одно научное исследование открыло удивительные вещи о фигурном катании. Ученые обнаружили, что различия между спортивной элитой и их менее успешными товарищами не в генетике, не в особенностях личности или воспитания, а в характере тренировок. Лучшие спортсмены регулярно пытались выйти за границы своих возможностей; остальные этого не делали.

Обратите внимание, что лучшие фигуристы не просто выполняют более сложные прыжки – в конце концов, именно этого мы ожидаем от спортивной элиты. Нет, суть в том, что лучшие фигуристы пытаются исполнить все более сложные прыжки даже по отношению к своим выдающимся возможностям. Вывод выглядит нелогичным и удивительным: лучшие фигуристы гораздо чаще падают во время тренировок.

По оценке Джеффа Колвина, японская спортсменка Сидзука Аракава, одна из величайших фигуристок всех времен, падала более двадцати тысяч раз, пока преодолела путь от пятилетнего новичка до олимпийской чемпионки 2006 года. «История Аракавы – бесценная метафора, – писал Колвин. – Двадцать тысяч раз шлепнуться на лед – вот откуда берется высшее мастерство».

Волшебство мини-футбола и магия баскетбола

Я стою в спортивном зале в городе Лидсе на севере Англии. Десять юношей в центре зала играют в игру, которую я раньше не видел. Она похожа на футбол, только в концентрированной форме. Мяч меньше и тяжелее, размеры поля сокращены. Как будто вся сложная динамика футбола, накал соперничества и жесткое взаимодействие втиснуты в ограниченное пространство. Эту игру называют futebol de salão, или мини-футболом.

Долгие годы необыкновенный успех Бразилии в футболе, самом популярном спорте на нашей планете, считался загадкой. Весь мир в изумлении смотрел на филигранную технику, фантазию, смелость и высочайшее вдохновение национальной команды Бразилии, а также на череду футбольных звезд, таких как Пеле, Ривелино, Зико, Жуниньо, Роналдо и Ривалдо. Как они это делают? Откуда у них такой быстрый темп? Как им удается без видимых усилий плести такую сложную сеть передвижений и передач?

Кое-кто предполагал, что творческая фантазия – это врожденное свойство бразильских игроков, нечто вроде магии их душ. Другие склонялись к более рациональным объяснениям, упоминая бедность в фавелах (трущобах) и экономическую необходимость добиться успеха в футболе. Но все это не объясняло, почему десятки других бедных стран не добились успехов в футболе.

Саймон Клиффорд, высокий и обаятельный школьный учитель и футбольный тренер из Англии, пришел совсем к другому выводу. Летом 1997 года он взял ссуду 5 тысяч фунтов и провел школьные каникулы в путешествии по Бразилии. Эта поездка изменила его жизнь. Вооружившись рюкзаком, фотоаппаратом и блокнотом, он отправился в Бразилию, где жил в грязных общежитиях, фотографировал детей, играющих в футбол в фавелах, присутствовал на тренировках ведущих игроков. И везде, куда бы ни приезжал Клиффорд, он видел мини-футбол.

«В него играют по всей Бразилии, – говорит Клиффорд. – Так они оттачивают мастерство и приобретают скорость. Считается, что в Бразилии в футбол играют на пляжах и что футболисты расслаблены и обладают природными способностями. Я обнаружил, что они тренируются с невероятным упорством. Образ бразильца, весь день пинающего мяч на пляже, появился потому, что приезжающие в страну видят только пляжный футбол. Но если вы посмотрите на районы, где родились великие бразильские футболисты, то увидите, что там нет пляжей».

Вот что пишет Дэниел Койл, чей анализ мини-футбола в книге «Код таланта» привлек внимание многих людей к его необыкновенной эффективности:

Одна из причин [успеха мини-футбола] заключается в математике. Игроки в мини-футбол контактируют с мячом гораздо чаще, чем в обычном футболе, – в шесть раз чаще в пересчете на минуту, по данным исследования, проведенного Ливерпульским университетом. Меньший по размерам и более тяжелый мяч требует более точного обращения и вознаграждает мастерством – как указывают тренеры, невозможно разрешить трудную ситуацию, просто выбив мяч на свободный участок поля.

Очень важен быстрый пас: игра требует расчета углов и поиска свободных мест, быстрых комбинаций с другими игроками. Огромное значение имеет контроль мяча и видение поля, и поэтому, когда игроки в мини-футбол выходят на поле нормального размера, у них создается впечатление, что в их распоряжении огромное пространство… Как выразился доктор Миранда [профессор кафедры футбола в Университете Сан-Паулу], «недостаток времени и места приводит к повышению мастерства. Мини-футбол – это наша национальная лаборатория импровизации».

Почти все знаменитые бразильские футболисты начинали в мини-футболе. Вот что говорит Пеле, которого многие считают величайшим футболистом всех времен: «Мини-футбол очень помог развить контроль мяча, быстроту мышления и паса». А вот мнение Зико, великого бомбардира, который забил 52 мяча в 72 международных матчах за сборную Бразилии: «В юности я играл только в мини-футбол. Это лучшее начало для детей».

С ним согласен Роналдо, забивший больше всех мячей в истории чемпионатов мира и один из двух игроков, трижды названных ФИФА лучшим футболистом года: «Я начинал именно в мини-футболе. Это моя любовь, и от него я получаю наибольшее удовольствие». Роналдиньо, один из самых творческих футболистов своего поколения и двукратный обладатель титула лучшего игрока года, говорит: «Переходить в большой футбол из мини-футбола легко».

Вернувшись из Бразилии, Клиффорд основал несколько школ обучения футболу в бразильском стиле – в разных странах, в том числе в Лидсе. И получил выдающиеся результаты. В качестве тренера Garforth Town (команды из низшей лиги английского футбола) Клиффорд всего за три сезона два раза добивался выхода в более высокую лигу. «Garforth резко прибавит, когда команда будет полностью состоять из молодых выпускников моих футбольных школ», – говорит он.

Мини-футбол служит превосходным примером того, как правильно спланированная тренировка ускоряет обучение; при помощи должным образом организованной практики знание, лежащее в основе любого сложного навыка, может расширяться и углубляться с невероятной скоростью. Тонкость и сложность игры в сочетании с высочайшими темпами означают, что на пути к совершенству игроки совершают множество ошибок. Но это не значит, что мини-футбол неэффективен; наоборот, это доказательство его эффективности.

Таким образом, отличие бразильского футбола от остальных следует искать не в экономике или в другой масштабной теории, и уж точно не в генетике, а в тысячах площадок для мини-футбола, усеявших страну, словно золотая пыль. Отличие – в «турборежиме» обучения. То есть в эффективности целенаправленной практики[5].

Джон Амаечи – бывший центровой баскетбольных команд Cleveland Cavaliers, Orlando Magic и Utah Jazz. Это один из самых удивительных людей в современном спорте: доктор психологии, политический активист, основатель и вдохновитель одного из самых известных в Великобритании благотворительных обществ, работающих в области спорта. Кроме того, он был первым игроком НБА, открыто заявившим о своей гомосексуальности.

Недавно я посетил его квартиру на юге Лондона, чтобы узнать, как тренируются и совершенствуют свои навыки лучшие баскетболисты мира, и в его рассказе снова и снова обнаруживались принципы целенаправленной практики. Вот что он говорил:

Когда я начинал в Университете штата Пенсильвания, никто из команды не мог со мной соперничать. Поэтому тренер пригласил «свободного игрока», который участвовал в тренировках в качестве добровольца. Рост у него был 183 сантиметра.

Каждый раз, когда моя команда начинала атаку, «свободный игрок» выходил на площадку и присоединялся к обороняющимся, так что мы были вынуждены играть впятером против шестерых. Меня опекали двое. Обычно это ослабляет обороняющуюся команду, поскольку еще один игрок отвлекается от своих обязанностей для дополнительной опеки. Но при шести игроках в обороне команда соперников могла приставить двоих ко мне и по одному к моим товарищам.

Чтобы открыться для паса, игрок должен освободиться от опеки, а я – дать ему пас за те доли секунды, когда он открыт, точно рассчитав время и место. Даже лучший игрок открывается на короткий промежуток, в конкретное время и в конкретном месте. Но меня опекали два человека, что затрудняло мои действия. Это вынуждало меня быть более внимательным и изобретательным.

Я должен был найти время и свободное пространство, которых практически не существовало. Приходилось напрягать все силы, мыслить быстрее, шире, глубже, более творчески. И это, в свою очередь, расширяло границы моих возможностей.

Изучая спорт высоких достижений, можно растеряться от кажущегося бесконечным числа разнообразных методов тренировки. Но если отбросить внешние различия, то у всех успешных систем обнаружится одна общая характеристика: все они используют принципы целенаправленной практики. Китай, родина лучших в мире игроков в настольный теннис, использует тренировки с множеством мячей, в Бразилии, величайшей футбольной державе мира, распространен мини-футбол, ведущие баскетбольные команды используют «свободных игроков» – и так далее.

Иногда обучение может быть ускорено таким простым способом, как тренировки со спортсменами более высокого класса. Миа Хэмм, одна из самых известных футболисток в мире, говорила: «Всю жизнь я испытывала себя, то есть заставляла себя играть против тех, кто был старше, больше, искуснее и опытнее – другими словами, лучше меня». Сначала она играла со старшим братом, затем с лучшей университетской командой США. «Каждый день я старалась подняться до их уровня… и совершенствовалась быстрее, чем могла даже мечтать».

Но зачастую методы тренировки, которые эффективнее всего используют преимущества целенаправленной практики, оказываются очень сложными. Команда велосипедистов Великобритании, считающаяся одной из лучших, держит в строжайшей тайне методы тренировок, применяющиеся в ее цитадели мастерства в Манчестере. По вполне понятным причинам они опасаются, что если эти методы станут известны другим, то их конкурентное преимущество растает, как при окончании действия патента.

В этом контексте спорт уже не выглядит как чистое, открытое, объективное состязание между двумя людьми или командами; теперь это – по крайней мере отчасти – битва идей, соревнование между мужчинами и женщинами, которые, оставаясь за кулисами, разрабатывают системы тренировок. И если по какой-либо причине у спортсмена нет доступа к самой совершенной системе тренировок, никакой упорный труд не приведет его к успеху.

Как мы уже видели в первой главе, обстоятельства и возможности неизбежно вносят свой вклад в успех любого обладателя высших достижений.

Трансформация мозга

Таким образом, правило десяти тысяч часов само по себе не гарантирует совершенства. Требуется десять тысяч часов целенаправленной практики. А для того, чтобы практика была действительно целенаправленной, необходимы концентрация и трудолюбие, однако только их тоже недостаточно. Необходим доступ к правильной системе тренировок, что иногда означает проживание в определенном городе или наличие нужного тренера.

В самом начале моей карьеры в настольном теннисе я работал с Питером Чартерсом, лучшим тренером Великобритании. После девятнадцати лет меня тренировал Чэнь Синьхуа, который привез с собой из Китая секреты тренировок с множеством мячей. Это громадные преимущества, недоступные тысячам других юных спортсменов.

Фактически мои тренировки с самого первого дня определялись принципами целенаправленной практики. При наличии всех этих условий начинается ускоренное обучение, накапливаются знания, растет мастерство. Это путь к совершенству.

Кроме того, это путь к трансформации личности. В буквальном смысле. Один из самых удивительных выводов, которые позволяют сделать современные исследования мастерства, заключается в том, что должным образом построенные тренировки способны радикально менять как тело, так и мозг. «Когда человеческое тело подвергается исключительным нагрузкам, включаются дремавшие в ДНК гены и активируются необычные физиологические процессы, – писал Андерс Эрикссон. – Со временем в ответ на метаболические требования активности клетки тела перестраиваются, например увеличивается число капилляров, доставляющих кровь к мышцам».

У бегунов на длинные дистанции сердце больше, чем у обычных людей, но не потому, что они родились такими, а вследствие тренировок. У игроков в настольный теннис более гибкие запястья, у машинисток лучше растяжка пальцев, а артисты балета могут поворачивать ступню на больший угол.

Адаптивность человеческого тела впечатляет, но еще больше удивила исследователей пластичность мозга. Например, в эксперименте, поставленном Томасом Элбертом из Констанцского университета в Германии, обнаружилось, что у молодых музыкантов зона мозга, отвечающая за управление пальцами, увеличивалась пропорционально времени занятий.

Дальнейшие исследования выявили похожие изменения в других областях. Исследование лондонских таксистов, – которые должны сдать известный своей сложностью экзамен, чтобы получить лицензию, – выявило, что участок мозга, отвечающий за ориентацию в пространстве, у них больше, чем у людей других профессий, причем его размер прямо пропорционален опыту работы в такси.

Ключевую роль в трансформации мозга играет миелин, из которого состоит оболочка нервных волокон и который может существенно увеличить скорость прохождения сигналов в мозге. Проведенный в 2005 году эксперимент, во время которого ученые сканировали мозг концертирующих пианистов, обнаружил прямую взаимосвязь между продолжительностью репетиций и количеством миелина.

Но за изменения в мозге отвечает не только миелин. Целенаправленная практика также формирует новые связи между нейронами, увеличивает определенные зоны мозга и позволяет использовать новые области серого вещества, чтобы эффективнее справляться с задачей.

Эти данные имеют прямое отношение к взаимодействию «программы» и «аппаратной части», описанному в первой главе, но уже на следующем уровне. Мы видели, что в любой сложной задаче мастерство определяется прежде всего знанием; это знание создается богатым опытом и в зашифрованном виде хранится в мозге и в центральной нервной системе.

Теперь мы можем видеть, что сам процесс накопления знаний преобразует «аппаратную часть», которая хранит и использует эти знания. Как будто загрузка необыкновенно сложной программы чудесным образом модернизирует ваш компьютер с Pentium 1 до Pentium 4.

Поэтому стоит ли удивляться, что специалисты в своем деле кажутся нам суперменами, настолько они превосходят обычных людей. У них в буквальном смысле другие бортовые компьютеры, специально настроенные на ту или иную область деятельности.

Вспомним еще раз Рюдигера Гамма, математического «вундеркинда». При нейровизуализации работы его мозга обнаружилось, что в процессе вычислений он использует не только обычные для подобных задач сети нейронов, но и участки мозга, отвечающие за эпизодическую память (необыкновенно мощная память, в которой хранится, например, автобиографическая информация).

Нет нужды говорить, что эта система присутствует и в вашем мозге и что вы тоже можете задействовать ее при выполнении вычислений с большими числами. Но тут есть одна загвоздка: приобрести этот свободный участок нейронов позволяет только банковский депозит из многих тысяч часов целенаправленной практики.

Такова, если хотите, цена совершенства.

Подумайте о том, как складывается жизнь большинства из нас. Моя мать много лет работала секретарем, но, прежде чем устроиться на работу, она записалась на курсы и научилась печатать на машинке. После нескольких месяцев упражнений она достигла скорости 70 слов в минуту, но на этом остановилась, сохранив эту скорость до конца карьеры. Причина проста: этого уровня оказалось достаточно, чтобы получить работу, после чего совершенствовать свой навык не имело смысла. Печатая, она думала о другом.

Именно так поступает большинство из нас. Обучаясь новому делу, например вождению автомобиля, мы сосредоточиваемся, чтобы овладеть этим навыком. Поначалу получается медленно и неловко, и мы сознательно контролируем свои движения, но с накоплением опыта навык перемещается в имплицитную память, и мы все меньше задумываемся над своими действиями. Когда мы управляем автомобилем, наши мысли заняты другим. Психологи называют это «автоматизмом».

Так очень многие занимаются спортом. Мы выходим на тренировочное поле, берем корзинку мячей для гольфа, выполняем несколько ударов, а затем направляемся к площадке для первого удара, полагая, что кое-что сделали для уменьшения своего гандикапа. Это легко, весело, приятно – и почти полностью бесполезно. По мнению известного специалиста Билла Кроэна, «многие игроки путают удары по мячу с тренировкой. Если вы понаблюдаете за гольфистами на тренировочном поле, то заметите, что многие выполняют удары одной клюшкой (обычно драйвером), не следя за хватом, стойкой и положением тела».

У лучших игроков совсем другой подход; они во время каждой тренировки активно стараются расширить границы своих возможностей. Например, Тайгер Вудс высыпает свои мячи в песчаную ловушку, чтобы усложнить себе задачу, а затем начинает отрабатывать удары. Игрок в настольный теннис Марти Рейсман часами посылал мячи в одинокую сигарету, стоящую вертикально по другую сторону сетки, чтобы повысить точность ударов и отточить моторные навыки.

Целенаправленная практика может быть трудной, но она удивительно эффективна. Легендарный гольфист Сэм Снид говорил: «Только человеческая природа заставляет упражняться в том, что у вас и так хорошо получается, поскольку есть огромное количество более легких и приятных занятий. К сожалению, это не слишком помогает уменьшить ваш гандикап… Я знаю, что гораздо веселее стоять у подставки для первого удара и махать драйвером, чем отрабатывать короткие удары с высокой или низкой траекторией или выбивать мяч из песчаной ловушки, когда песок летит в лицо, но все возвращается к вопросу, какую цену вы согласны платить за успех».

Вспомним еще раз о скорости печати моей матери, остававшейся на уровне 70 слов в минуту на протяжении тридцати лет. А теперь рассмотрим эксперимент, когда группа машинисток проходила многочасовую целенаправленную практику.

Через какое-то время у них произошла удивительная и неожиданная адаптация – пальцы стали более гибкими, появились новые движения, и участницы эксперимента научились дальше заглядывать в текст. В конечном счете некоторые достигли скорости 140 слов в минуту – выдающийся результат, которого почти никто от себя не ожидал перед началом занятий.

У целенаправленной практики есть одно свойство: она приводит к изменениям. Это справедливо для настольного и большого тенниса, футбола, баскетбола, машинописи, медицины, математики, музыки, журналистики, ораторского искусства и так далее.

Структура инновации

Часто приходится слышать, что развитие человека в конце концов остановится; то есть рано или поздно мы стукнемся нашей коллективной головой о потолок возможностей. Основные законы математики – не говоря уже о физике и анатомии – говорят о том, что мы не можем постоянно увеличивать скорость бега: если рекорд на дистанции 100 метров будет ежегодно уменьшаться на одну десятую секунды, то в конечном счете спринтер пересечет финишную черту еще до того, как прозвучит выстрел из стартового пистолета.

Это справедливо для очень простых задач, но не для сложных действий. Если рассматривать сложные задачи, то может пройти еще несколько столетий или даже тысячелетий, прежде чем люди достигнут какого-то предела. И дело не только в том, что принципы целенаправленной практики постоянно усложняются и совершенствуются, но и в так называемой смене парадигмы – совершенно непредвиденных инновациях – в технике и ее применении.

Возьмем, к примеру, музыку. В былые времена считалось, что мировой рекорд по продолжительности звучания ноты духового инструмента практически достигнут – это время приближалось к 60 секундам. Затем саксофонист по имени Кенни Джи изобрел новаторский метод кругового дыхания, когда музыкант вдыхает через нос, продолжая выдыхать через рот, что позволило ему увеличить длительность звучания ноты до 45 минут.

Такого рода творческие инновации встречаются и в спорте. Дик Фосбери побил мировой рекорд в прыжках в высоту с помощью новой техники, отталкиваясь ближней к планке ногой и преодолевая планку спиной вниз. Ян-Уве Вальднер изменил подачу в настольном теннисе, держа ракетку между большим и указательным пальцами, что значительно увеличило гибкость и усилило подкрутку. Перри О’Брайен 17 раз устанавливал новый мировой рекорд в толкании ядра, поворачивая тело на 180 градусов, а не раскачиваясь взад-вперед перед толчком, как это делали раньше.

Вопрос в следующем: откуда берется смена парадигмы? Как появляются эти творческие скачки, которые позволяют обходить кажущиеся незыблемыми ограничения? Соблазнительно предположить, ссылаясь на недостоверную историю об Исааке Ньютоне, который якобы изобрел теорию тяготения после того, как ему на голову упало яблоко, – что они появляются из ниоткуда, случайные, капризные и полностью непредсказуемые. Моменты озарения кажутся необыкновенно загадочными.

Но тщательные исследования показали, что творческие инновации подчиняются определенной закономерности: подобно самому мастерству, они вырастают из трудностей целенаправленной практики. Это следствие того, что мастера своего дела так долго погружены в избранную сферу деятельности, что в них зарождается творческая энергия. Другими словами, моменты озарения можно сравнить скорее не с громом среди ясного неба, а с приливными волнами, возникающими после глубокого погружения в область мастерства.

Возьмем, например, художника Пабло Пикассо, которого часто приводят в доказательство теории неожиданных творческих озарений. Чем же еще объяснить, что никому не известный уроженец испанской провинции Андалусия стал автором самых новаторских и влиятельных художественных работ XX века? Кто бы сомневался, что это озарение свыше или по меньшей мере особые гены?

Роберт Вайсберг, психолог из Темпльского университета, провел обширные исследования творчества Пикассо и пришел к другому выводу. Вайсберг обнаружил, что юный Пикассо в начале своей карьеры с особой тщательностью рисовал глаза и тело человека в разных позах: он посвятил овладению этим навыком не просто несколько дней или несколько недель, а все свободное время.

Но на ранних этапах карьеры художника творческий гений Пикассо еще не очевиден. Его первые работы ничем не выделяются среди работ сверстников. Но эти «неудачи» нисколько не противоречат его проявившейся позже гениальности; они ее неотъемлемая часть. Только пробуя – и часто ошибаясь, – Пикассо смог накопить знания, необходимые для творческого прорыва. (Точно такая же история открывается, если мы внимательно посмотрим на Моцарта, ранние произведения которого были имитацией, а шедевры появились только после восемнадцати лет практики.)

Накопительная природа творческих способностей Пикассо наиболее ярко видна при изучении «Герники», картины, созданной под впечатлением бомбардировки баскского города Герника во время гражданской войны в Испании в 1937 году. Это произведение считается одним из самых новаторских в истории живописи. Мы знаем, как создавалась эта работа, поскольку сохранились все сорок пять предварительных набросков, датированные и пронумерованные.

И знаете что? «Герника» нисколько не похожа на внезапное озарение. Наоборот, наброски демонстрируют, как Пикассо использовал накопленные за тридцать лет знания, чтобы создавать многочисленные слои: первый набросок, отображающий общую структуру, основан на более ранней работе художника, в некоторых явно чувствуется влияние Гойи, и так далее. Каждый слой этого шедевра опирается на опыт. То, что выглядит чистым, абсолютным и загадочным творческим озарением, на самом деле является следствием упорного труда на протяжении всей жизни.

Правило десяти лет для творчества было подтверждено в разных сферах человеческой деятельности. В исследовании биографий 66 поэтов, проведенном Н. Уишбоу из Университета Карнеги – Меллон, выяснилось, что более 80 % из них потребовалось десять и больше лет непрерывной подготовки, прежде чем они достигли вершины своего творчества. По результатам масштабного исследования знаменитых ученых, Энн Ро, психолог из Аризонского университета, сделала вывод, что творчество – это «функция упорного труда».

Даже The Beatles потребовалось десять лет интенсивных репетиций, прежде чем начался их так называемый средний период. Именно тогда они записали Rubber Soul, Revolver и Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band, по праву считающиеся одними из самых новаторских альбомов популярной музыки ХХ века. Как сказал Микеланджело, которого часто приводят как пример, подтверждающий теорию творческого озарения: «Если бы люди знали, каких трудов стоило мне мое мастерство, оно совсем не показалось бы им чудом».

Когда творчество проявляется не в художественных образах, а в технических новшествах, создается незаметное, но необыкновенно мощное взаимодействие: целенаправленная практика изменяет не только людей, но и средства изменения людей. На первом этапе лучшие в своем деле занимаются целенаправленной практикой и как следствие развивают новые методы. На втором этапе другие люди используют эти инновации, чтобы повысить эффективность практики, что на третьем этапе ведет к новым инновациям – и так далее.

Это объясняет одно из ключевых положений первой главы. В XIII веке считалось: для того чтобы в совершенстве овладеть математикой, требуется тридцать лет, но в наше время дифференциальным исчислением владеет каждый студент колледжа. И не потому, что мы поумнели, – просто стали совершеннее математические методы и система образования. Аналогичным образом стандарты в футболе и настольном теннисе повышаются, по крайней мере отчасти, вследствие совершенствования техники. Как мы видели, улучшаются также системы тренировок.

Все это приводит к неизбежному выводу: эффективность выполнения сложных задач будет повышаться вплоть до отдаленного будущего, и этот путь будет отмечен инновациями, причем не только неожиданными, но и теми, которые невозможно представить.

Петли обратной связи

В 1992 году Чэнь Синьхуа – китайский спортсмен, ставший тренером, который повысил мою скорость и точность движений посредством тренировок с множеством мячей, – предложил еще одно нововведение, повлиявшее на мою спортивную карьеру: изменить резаный удар открытой ракеткой.

В то время я умел выполнять самые разнообразные удары – и по высокой дуге, и с боковой подкруткой, причем часто из-под уровня стола. Я гордился таким разнообразием, считая его одним из аспектов моей изобретательности.

Но у Чэня было другое мнение, и он попросил меня отработать удар, который каждый раз выполнялся бы совершенно одинаково. Мы потратили два месяца на это движение – длинная, размашистая дуга, начинавшаяся у моего правого уха и заканчивавшаяся над лодыжкой, так, чтобы мяч пролетал на одной и той же высоте над сеткой, а колено сгибалось точно под углом 80 градусов, – пока оно не было доведено до автоматизма и выполнялось безо всяких отклонений.

Это была утомительная работа, и со временем я стал сомневаться, стоит ли тратить на нее столько времени и сил. И только в самом конце я стал понимать удивительную пользу этого изменения. Дело не в том, что новая техника была лучше и эффективнее при каждом ударе – она обеспечивала идеальные условия для обратной связи.

Что это значит? Рассмотрим ситуацию, когда моя техника отличалась разнообразием: если я ошибался, то было практически невозможно понять, что пошло не так. В чем причина: в замахе, в подкрутке мяча, в высоте отскока? Мой удар настолько менялся от розыгрыша к розыгрышу, что не представлялось возможным найти ошибку в одном из них. Обратная связь, если можно так выразиться, была заглушена «биомеханическим шумом».

Тренируя полностью воспроизводимый удар, я получал возможность мгновенно определить, в чем именно состоит ошибка, что вело к ее автоматическому исправлению. За несколько месяцев точность и стабильность моих ударов открытой ракеткой значительно повысились, и количество безошибочно выполняемых ударов подряд выросло с пятнадцати до двух сотен. Такова сила обратной связи. Чэнь говорит: «Если ты не знаешь, что делаешь неправильно, то никогда не узнаешь, что делаешь правильно».

Значение обратной связи хорошо понимают те, кто имеет дело с наукой. Прогресс научного знания возможен лишь тогда, когда недостатки теории выявляются экспериментом, что, в свою очередь, прокладывает путь для новой теории. Если теорию невозможно проверить (то есть при невозможности обратной связи), она перестает совершенствоваться.

Во многих видах деятельности, таких как управление автомобилем, обратная связь является неотъемлемой частью (когда вы слишком резко поворачиваете руль, машина прижимается к обочине, вынуждая вас скорректировать свои действия), но в других областях – в том числе в некоторых видах спорта и многих профессиях – обратную связь требуется активно искать. Мы должны знать, где ошиблись, если хотим совершенствовать свой навык.

Возьмем, к примеру, шахматы. Игрок получает обратную связь после каждого хода, однако она не мгновенна и не очевидна. В конечном счете шахматист может выиграть партию, но после двадцати ходов очень трудно оглянуться назад и сказать, был ли конкретный ход оптимальным, поскольку нельзя быть уверенным в ответе соперника на альтернативный ход, а затем в своем ответе на его ход и так далее (это комбинаторный взрыв, если пользоваться терминологией первой главы).

Как же обеспечить полезную обратную связь? Еще на ранних этапах развития шахмат стало понятно, что наиболее простой способ – изучать партии, сыгранные самыми сильными гроссмейстерами. Шахматист расставляет фигуры точно так же, как в исторической партии, и делает ход, а затем сверяет свое решение с решением гроссмейстера.

Как ни странно, этот вид обратной связи очень эффективен. Обучающийся должен спросить себя, почему выбранный им ход отличается (или не отличается) от хода гроссмейстера. Каковы были последствия этого хода для партии? Какие рассуждения могли привести гроссмейстера к выбору этого хода? И как все это встраивается в более широкий анализ, например в теорию миттельшпиля? Именно так Ласло Полгар обучал своих трех дочерей.

Обратную связь можно назвать ракетным топливом, которое питает приобретение знаний, и без нее любая практика бесполезна.

Уроки гольфа

В большинстве видов спорта обратная связь естественна: если вы ошибаетесь при ударе, мяч попадает в сетку (в теннисе) или вылетает за пределы площадки (в гольфе). Но неужели этим все и исчерпывается?

Представим начинающего гольфиста на тренировочном поле, который посылает со средней дистанции мяч к лунке. Он использует длинные айроны и пытается ударить так, чтобы мяч приземлился как можно ближе к флагу, но точно не знает, на каком расстоянии находится флаг, и не может полностью сосредоточиться на траектории мяча, поэтому не в состоянии определить причину неудачи – это неправильный хват, ошибка в положении тела, в скорости головки клюшки или что-то еще. Обратная связь у него есть, однако она явно неполная.

Теперь представим на его месте профессионального гольфиста. Он точно знает расстояние до флага и поэтому при недолете и перелете тут же вносит поправку в следующий удар. Но важнее другое – его воспроизводимая техника позволяет понять, как каждый аспект удара (положение тела, замах и так далее) влияет на результат, и это дает возможность определить, что пошло не так в данном ударе.

Кроме того, у него за спиной стоит тренер, обеспечивающий дополнительную обратную связь. Тренер не только подбадривает и помогает сосредоточиться, он также следит за мелкими техническими погрешностями, которые могут ускользнуть от внимания самого игрока. Преимущество тренера – в перспективе, отсутствующей у гольфиста, то есть в возможности независимой оценки.

Когда гольфист покидает поле и просматривает видеозапись тренировки, он получает возможность посмотреть на себя со стороны и обсудить свои действия с тренером, что обеспечивает еще один уровень обратной связи.

Теперь представим, как новичок и профессионал проводят тренировочную партию в гольф. Новичок проходит восемнадцать лунок, выполняя удары с участков с травой средней длины или с края грина, и покидает поле, довольный собой. Он был предельно сосредоточен и приобрел опыт, но максимизировал ли он обратную связь?

Тренировка профессионала разительно отличается от этого сценария. Каждый удар с определенного места он выполняет несколькими мячами, внимательно сравнивая результаты с желаемым. В трудных или необычных ситуациях профессионал повторяет удар пять или шесть раз, получая обратную связь, которая может оказаться неоценимой, сложись подобная ситуация на соревнованиях.

Неопытный игрок, выполняя всего один удар из неудобного положения, лишает себя обратной связи для корректировки удара, и в аналогичной ситуации на соревнованиях ему приходится действовать практически вслепую.

Джек Никлаус – непревзойденный мастер в искусстве целенаправленной практики – всегда точно знал, чего хочет достичь каждым ударом. «Я никогда не выполнял удар, даже на тренировке, не имея очень ясной, сфокусированной картины в голове, – рассказывал он. – Это вроде цветного кино. Сначала я “вижу” мяч там, где я хочу, чтобы он остановился, – белый и красивый, на ярко-зеленой траве. Потом идет быстрая смена кадра, и я вижу, как мяч попадает туда, вижу его траекторию и даже как он себя ведет при приземлении».

Никлаус создавал свои яркие зрительные образы не ради удовольствия – с их помощью он мог получать самую подробную обратную связь. Сравнивая результат удара с «цветным кино» своих намерений, он при каждом ударе учился и адаптировался наиболее эффективным из возможных способов. Значение сил, высвобождаемых этим способом обучения, переоценить невозможно.

Только после того, как мой резаный удар открытой ракеткой стал стабильным, Чэнь позволил мне внести разнообразие, варьируя подкрутку и скорость. Но знаете что? Каждое изменение – кажущееся постороннему человеку креативным и спонтанным – точно так же оттачивалось часами практики и точно так же было абсолютно воспроизводимым, обеспечивая стабильную обратную связь.

Об этом следует помнить каждый раз, когда вы видите, как выдающийся спортсмен делает нечто необычное, например как Тайгер Вудс выполняет низкий удар из-под нависающих деревьев. Со стороны кажется, что это проявление гениальности, но на самом деле гольфист отрабатывал этот удар больше времени, чем вы потратили на все свои занятия гольфом – и с более сильной обратной связью.

В этом контексте легко понять, почему честолюбивые спортсмены так хотят работать с лучшими тренерами. И дело не только в ценных советах во время тренировок: гораздо важнее, что великие тренеры могут организовать тренировку так, чтобы обратная связь стала неотъемлемой ее частью, что ведет к автоматической перенастройке, а это, в свою очередь, улучшает качество обратной связи, способствуя новым достижениям, и так далее.

Если вы сумеете создать для себя такую петлю обратной связи, прогресс пойдет с удивительной скоростью. Именно в этом состоит причина того, что люди совершенствуются – и будут совершенствоваться – почти во всех областях человеческой деятельности. Вот почему наука продолжает неуклонно двигаться ко все большему могуществу и точности.

Кстати, в этом же заключена и необыкновенная сила процесса эволюции. Эволюционная мутация «проверяется» с помощью «обратной связи» выживания и репродукции, что, в свою очередь, обеспечивает возможность для новых мутаций, которые снова подвергаются проверке, и так далее. За несколько сотен миллионов лет действия этой обратной связи одноклеточные организмы развились до современного человека и других удивительных существ, которые нас окружают.

Разница, разумеется, состоит в том, что эволюция действует на протяжении многих поколений. Мы же способны достичь мастерства за несколько тысяч часов.

Применение полученных уроков

Представьте, что вы молодой врач, желающий научиться диагностировать рак по рентгеновским изображениям с низкой дозой облучения, которые называются маммограммами. Вы ассистируете опытному врачу в действующей клинике и усердно следите за всеми его действиями, чтобы усвоить необходимые для специалиста навыки. На первый взгляд это вполне разумный метод овладения профессией. Но так ли это?

В этом разделе мы проанализируем выводы, сделанные на основе целенаправленной практики в спорте, и посмотрим, как их можно применить в других областях. В качестве примера возьмем медицину, поскольку в ней польза от совершенствования навыков (то есть спасенные жизни) гораздо нагляднее, чем где-либо еще. Но точно так же целенаправленная практика может применяться и в других сферах деятельности.

Итак, вернемся к нашему молодому врачу. Работая в клинике, он замечает, что злокачественные опухоли диагностируются довольно редко, и, несмотря на присутствие опытного специалиста, у него лишь несколько раз в неделю появляется возможность обсудить позитивные результаты и понять, какие изменения в маммограммах указали наставнику на возможную опасность. Другими словами, его практика является спорадической.

Но и это еще не все. Когда опытный врач диагностирует злокачественную опухоль, то как определить, не ошибся ли он? И опытный, и молодой врач получат подтверждение диагноза только через несколько недель, по результатам биопсии. Но к тому времени они уже почти забыли причины постановки этого диагноза и занимаются новыми случаями.

Используя терминологию предыдущего раздела, можно сказать, что обратная связь зашумлена: искажена задержкой и необходимостью решать новые задачи.

Можно ли теперь сказать, что совместная работа с опытным врачом до такой степени эффективна, как представлялось в начале? Использует ли она принципы целенаправленной практики? Совершенно очевидно, что нет. Поэтому стоит ли удивляться, что молодые врачи учатся очень медленно, постепенно приближаясь к 70 %-й точности диагностирования своих наставников, но редко превосходя ее?

Теперь представьте совсем другую систему подготовки, предложенную Андерсом Эрикссоном, когда студенты имеют доступ к цифровой библиотеке маммограмм, для которых уже подтвержден правильный диагноз и расположение опухоли. В этом случае студенты получают возможность непрерывно ставить диагнозы и мгновенно получать обратную связь, что позволяет совершенствовать точность их диагностики. «Библиотека маммограмм может быть индексирована, чтобы студент имел возможность найти похожие случаи, обучаясь видеть критический признак или определенный тип опухоли», – говорил Эрикссон.

Этот способ обучения очень похож на мини-футбол или тренировку со множеством мячей в настольном теннисе. Он использует принципы целенаправленной практики, как количественно – гораздо больше диагнозов за доступное время, – так и в направляющей силе обратной связи. Учитывая огромный потенциал такого метода обучения, очень обидно, что медицинское сообщество еще не приняло его на вооружение, несмотря на настойчивые усилия Эрикссона.

«Медицина – это обширная и относительно консервативная область, – говорит Эрикссон. – Кроме того, существуют разного рода препятствия. Пока у больниц нет способа объективной оценки клинической эффективности, не возникнет и настоятельной необходимости в переменах и совершенствовании обучения. Но я по-прежнему надеюсь, что вскоре будут предприняты структурированные усилия в этом направлении».

Рассмотрим еще один пример из области медицины. В 1960 году Джеффри Баттерворт провел исследование, чтобы выяснить, повышается ли с опытом работы точность диагностирования заболеваний по шумам в сердце. Выяснилось, что точность диагностики повышается по мере превращения студента в сертифицированного кардиолога, но у врачей общей практики со временем снижается.

То есть врачи общей практики с многолетним опытом хуже диагностируют сердечные заболевания, чем выпускники медицинского факультета. Это кажется странным – не говоря уже о том, что немного пугает, – но причины такого положения дел очевидны. Кардиологи постоянно углубляют свои знания, сталкиваясь с самыми разнообразными случаями, тогда как врачи общей практики имеют дело с сердечными болезнями довольно редко.

В сущности, врачи общей практики похожи на неопытных гольфистов, которые, столкнувшись с трудной ситуацией, выполняют всего один удар: недостаточная обратная связь не позволяет им совершенствовать свой навык. Кардиологи похожи на профессиональных гольфистов, которые выполняют несколько ударов из трудного положения: со временем они углубляют и расширяют свои знания, добиваясь лучших результатов.

Как же помочь врачам общей практики? Что нужно сделать, чтобы они не пропускали тревожные признаки? Может, дать им возможность «использовать много мячей»? Например, провести интенсивный курс повышения квалификации, в процессе которого врач получит возможность за пару дней поставить столько диагнозов, сколько он обычно ставит за год? Можно не сомневаться, что после таких курсов точность диагностирования значительно повысится.

Игры с нулевой суммой

На языке экономики спорт – это игра с нулевой суммой: когда я побеждаю, то противник, по определению, проигрывает. Это выглядит очевидным, но имеет серьезные и неоднозначные последствия.

Представьте, что я талантливый спринтер и после применения принципов целенаправленной практики мне удалось уменьшить свое время на 10 %. На следующих соревнованиях я оставлю позади большинство соперников. Для меня это очень хорошо – в отличие от них. Новая методика тренировок позволила мне повысить свой статус – но за их счет. Общая «выгода» для всей группы равна нулю.

Теперь представим, что я применяю принципы целенаправленной практики не в спорте, а в работе, и в результате производительность и соответственно заработная плата увеличиваются на 10 %. Я получил личную выгоду от своего нового подхода к работе, а также могу потратить на 10 % больше – на продукты, кроссовки, прическу и так далее, что приносит пользу всем, кто на этом зарабатывает.

Я улучшил не только свою жизнь, но и жизнь тех, кто меня окружает. На языке экономики это называется беспроигрышной игрой.

Расширив перспективу, мы придем к тем же выводам. Предположим, что я спринтер и что все мои соперники тоже стали применять принципы целенаправленной практики, и мы все улучшили свои результаты на 10 %. Во время следующего забега наши относительные позиции останутся точно такими же, как прежде. Таким образом, общая выгода снова нулевая.

Но если каждый применит целенаправленную практику в работе и общая производительность увеличится на 10 %, польза для общества будет огромной, причем она будет накапливаться со временем. Экономика – это игра, в которой одновременно могут выиграть все: повышение производительности совместно с ростом торговли приводит к дальнейшему повышению производительности, росту торговли и так далее. Беспроигрышная игра.

Этот вывод составляет суть данной главы и одновременно раскрывает ее главный парадокс. Выгоду от целенаправленной практики получают отдельные люди за счет других только в спорте – но не общество в целом. Однако именно в этой сфере целенаправленная практика используется с наибольшей интенсивностью и игнорируется в областях, где может принести пользу всем.

Один эксперт в области бизнеса так сформулировал эту мысль: «Лишь небольшое число бизнесов внедрили принципы [целенаправленной] практики на рабочие места. Да, в некоторых профессиях люди работают помногу, но работа у них зачастую скучна, монотонна и не способствует расширению творческих возможностей. Очень редко используется наставничество и коучинг… а объективной обратной связи практически нет, поскольку в большинстве случаев она ограничивается формальным годовым обзором».

Именно об этом говорил Ласло Полгар еще до того, как начал свой великий эксперимент. Он уговаривал коллег из школы и местные власти использовать его идеи, настаивая, что они способны изменить все общество. Он видел методы, позволяющие получать и накапливать широкие преимущества, которые будут со временем лишь усиливаться, но на протяжении многих лет его никто не принимал всерьез.

Разумеется, он не предлагал сделать обязательными десять тысяч часов интенсивной и специализированной практики до достижения ребенком шестнадцатилетнего возраста: он говорил, что использование целенаправленной практики, даже в умеренных количествах, позволит множеству людей реализовать скрытые возможности. Полгар считал, что у любого человека есть шанс достичь совершенства – при наличии возможностей и практики.

Беда в том, что ему никто не верил – и не верят до сих пор. Прошло почти двадцать лет после того, как старшая дочь Полгара первой из женщин получила звание гроссмейстера, а идеи Полгара по-прежнему отвергаются большинством ученых и игнорируются обществом – несмотря на массу свидетельств в их поддержку. Другими словами, теория таланта продолжает править бал.

Эта удивительно стойкая парадигма имела и имеет разрушительные последствия. Зачем тратить время и силы на поиск возможностей для совершенствования себя или своего ребенка, когда в конечном счете успех определяется талантом, а не практикой? Зачем нужны жертвы, если выгода в лучшем случае сомнительна? Зачем покидать зону комфорта ради трудностей обучения, если польза от этого будет только людям с подходящими генами?

Представление, что успех определяется талантом, имеет не только теоретические недостатки, это коварная вещь, лишающая отдельных людей и целые институты мотивации к изменению самого себя и общества. Даже если мы не в состоянии заставить себя принять идею, что мастерство в итоге определяется количеством и качеством практики, возможно, стоит признать, что практика гораздо более значима, чем считалось раньше? Что талант – устаревшее понятие? Что каждый из нас имеет возможность проложить дорогу к совершенству?

4. Искры озарения и мышление, способное изменить жизнь

Искры озарения

Шакилу О’Нилу было семнадцать лет, когда он услышал слова, изменившие его жизнь. Юноша только что провел лето в баскетбольном лагере и впервые стал сомневаться, обладает ли он качествами, которые позволят ему стать игроком НБА.

«В лагере была настоящая конкуренция, – впоследствии рассказывал он Марло Томас, собиравшей материал для своей книги «Нужные слова в нужное время» (The Right Words at the Right Time). – Там собрались лучшие игроки школьных команд со всей страны. В своей школе я всегда был первым, но в лагере увидел парней, которые были лучше меня».

Вернувшись домой, О’Нил поделился с матерью сомнениями относительно своего будущего в спорте. Мать пыталась убедить его, что нужно приложить еще больше усилий, но О’Нил не соглашался: «Сейчас я не могу. Может, потом». И тогда она произнесла слова, которые изменили все: «Потом бывает не у всех».

«Это меня проняло, – признался О’Нил в разговоре с Томас. – Эти слова вернули меня к реальности и дали мне план. Теперь ты будешь упорно трудиться. Ждать нечего. Если будешь лениться, ничего не делать и не стремиться к совершенству, то ничего не добьешься. Если приложишь достаточно усилий, то получишь то, что заслуживаешь. После этого стало гораздо проще».

К актеру Мартину Шину прозрение пришло в тот момент, когда он читал газетную статью о Дэниеле Берригане, иезуитском священнике из Нью-Йорка, организовавшем ненасильственные протесты против войны во Вьетнаме. На вопрос репортера: «Вам можно идти в тюрьму, преподобный Берриган. Ведь у вас нет детей. А что будет с нашими детьми, если мы пойдем в тюрьму?» – он ответил: «А что с ними будет, если не пойдете?»

«Когда я прочел эти слова в газете, они поразили меня словно молния, – рассказывал Шин в интервью Томас. – Его ответ заставил меня пересмотреть представления о себе и о мире, в котором я живу. В конечном счете социальная справедливость предстала передо мной совсем в другом свете, и этот свет освещал мои политические и социальные взгляды всю оставшуюся жизнь».

Для певицы Карли Саймон поворотный момент случился в школе, когда ее парень назвал ее заикание «очаровательным». Эти слова повлияли на ее самооценку и карьеру. Американская футболистка Миа Хэмм пережила этот момент на собрании команды, когда тренер выключил свет в комнате и спросил, действительно ли Миа хочет добиться успеха.

Вы когда-нибудь переживали подобное преображение, которое психолог Майкл Роуселл называет спонтанным влияющим событием? Я переживал. Это случилось в восемнадцать лет, когда я сидел дома и смотрел новости по телевизору. Диктор рассказывал, как правительство пытается обуздать инфляцию. Ничего нового, необычного или особенно важного. Но по какой-то странной, необъяснимой причине это привлекло мое внимание.

Внезапно я удивился, что правительство, которое может отправить человека на Луну, не способно контролировать цены на продукты в ближайшем магазине. Это обстоятельство мне показалось странным, почти нереальным, что явно требовало дальнейшего изучения. И я купил учебник по экономике. Это само по себе было удивительно – годом раньше я закончил школу с невысокими оценками и с еще меньшим желанием продолжить образование. Я довольно упорно занимался, но знания не задерживались у меня в голове.

До этого момента. Вооруженный учебником и внезапным безудержным желанием понять это странное явление под названием «инфляция», я обнаружил нечто, что повергло меня в шок. Читая, я чувствовал, что автор говорит непосредственно со мной, что эта информация новая и чрезвычайно важная, что она мгновенно усваивается и перерабатывается у меня в мозге, что я способен увидеть глубокие и сложные связи между разными разделами книги и что обучение не утомляет, а освобождает.

Книга не слишком отличалась от других, которые я читал в школе. Изменился я сам. Мой подход. Моя мотивация. Теперь я учился не по настоянию родителей или из страха, что учитель оставит меня после уроков, а потому, что сам этого хотел. Потому что материал был интересным, важным и даже волнующим. Я возвращался из теннисного клуба после тренировки и бежал наверх, чтобы узнать что-то новое.

По мере того как я все глубже погружался в новейшие экономические модели, понятия становились все более сложными и запутанными, и мне приходилось перечитывать материал несколько раз. Иногда я ничего не мог понять даже после недели стараний. Но это не имело значения. Я не отступал. Трудности меня не пугали, потому что я знал свою цель – более глубокое понимание экономики.

Занимаясь по ночам, я понял, что ключевой фактор, определяющий успех или провал, лежит в области мотивации. Совершенно очевидно, что в конечном счете именно тысячи часов целенаправленной практики определяют, насколько далеко мы пройдем по дороге к совершенству, но на вершину попадет только тот, кому не безразлична конечная цель, тот, чья мотивация (используя терминологию из второй главы) является «внутренней».

Раньше я этого не понимал, поскольку мое увлечение настольным теннисом казалось мне естественным – как и отсутствие мотивации в школе. Но теперь я осознал, что отношение к делу может изменяться, адаптироваться. И это показалось мне очень важным.

Откуда же берутся эти искры, эти неожиданные вспышки психической энергии, которые побуждают нас двигаться в новом, неожиданном направлении? Трудность в том, что в приведенных выше примерах моменты, вызвавшие такую сильную реакцию, были настолько разными, что в них невозможно найти нечто общее.

Отчасти именно поэтому рассказанные истории выглядят так убедительно: они индивидуальны, неповторимы, случились с конкретным человеком в конкретный момент времени. Эти искры действительно загадка, иногда даже для людей, которых они воспламенили. Как же нам перейти от них к теории мотивации?

С этой проблемой психологи сталкивались на протяжении многих десятилетий. До сих пор взгляды на нее у специалистов по мотивации могли существенно различаться. Этим объясняется разнообразие подходов к мотивации в книгах практических советов, заполнивших наши книжные полки. Но, прежде чем поддаваться пессимизму (и даже прощаться с мотивацией), стоит немного раздвинуть горизонты и поискать более глубокие закономерности, а также более широкие рамки, внутри которых можно вести дискуссию.

Мотивационные толчки

В 2003 году два американских психолога, Грег Уолтон и Джеффри Коэн, придумали интересный эксперимент. Они набрали группу студентов Йельского университета и предложили им математическую головоломку, не имеющую решения, но с одной хитростью. Перед испытанием студентов просили прочесть статью бывшего выпускника математического факультета Натана Джексона. Статья якобы рассказывала о математическом факультете, но на самом деле это была уловка, придуманная исследователями.

Студента Джексона в природе не существовало, а статью написали Уолтон и Коэн. «Джексон» рассказывал, как поступил в колледж, не зная, какую специальность избрать, как заинтересовался математикой и как теперь преподает на кафедре математики университета. Примерно в середине рассказа приводились биографические данные автора: возраст, место рождения, образование, день рождения.

Хитрость заключалась в том, что для половины студентов день рождения Джексона указывался таким, чтобы совпадать с их днем рождения, а для другой половины – нет. «Мы хотели проверить, может ли такой случайный фактор, как совпадение дня рождения с тем, кто добился успехов в математике, вызвать мотивационный отклик», – рассказывал Уолтон. После того как студенты прочли статью, им предлагали математическую головоломку.

К удивлению Уолтона и Коэна, мотивация студентов из группы с совпадающим днем рождения не просто усилилась, или значительно усилилась, – она буквально подскочила. Студенты из группы с совпадающими днями рождения посвящали решению неразрешимой задачи на 65 % больше времени, чем остальные. Они также лучше отзывались о математике и выше оценивали свои способности. Следует уточнить: до прочтения статьи Джексона все участники эксперимента одинаково относились к математике.

«Они оставались одни в комнате, когда решали задачу, – рассказывал Уолтон писателю Дэниелу Койлу. – Дверь была закрыта, и они были социально изолированы, но тем не менее [связь посредством дня рождения] была для них значимой. Они не были одинокими. Они прониклись любовью и интересом к математике. Они сами знали почему. Ситуация внезапно изменилась: над решением задачи бился не я, а мы».

«Мы подозреваем, что эти события [которые мы назвали искрами] обладают такой силой именно потому, что являются незаметными и косвенными. Если бы мы сообщили эту информацию прямо, если бы студенты ее заметили, это дало бы меньший эффект. Это не стратегия; мы не считали такой прием полезным, поскольку вообще о нем не думали. Просто так получилось».

То, о чем идет речь, можно назвать мотивацией по ассоциации: слабая, почти незаметная связь проникает глубоко в подсознание и вызывает мотивационный отклик. В эксперименте со студентами Йельского университета связью служил общий день рождения, что давало мощный толчок мотивации примерно по следующей схеме: «Я похож на этого парня; он добился успехов в математике, и я хочу добиться таких же успехов!»

Вот что говорит Коэн: «Потребность в принадлежности, в связи – один из самых важных человеческих мотивов. Вне всякого сомнения, мы запрограммированы фундаментальной мотивацией поддерживать эти связи».

Обратимся к таблице из книги Койла «Код таланта»:

Год: 1998

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 1

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 3

Год: 1999

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 2

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 5

Год: 2000

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 5

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 6

Год: 2001

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 5

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 8

Год: 2002

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 8

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 10

Год: 2003

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 12

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 11

Год: 2004

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 16

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 12

Год: 2005

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 24

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 15

Год: 2006

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 25

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 16

Год: 2007

Представительницы Южной Кореи в серии турниров LPGA: 33

Представительницы России в рейтинге WTA Top 100: 15

Быстрый рост числа спортсменок, входящих в элиту мирового гольфа и тенниса, наводит на мысль об «искре», вспыхнувшей приблизительно в 1998 году. Это совершенно очевидно даже для тех, кто не знаком с идеей мотивации по ассоциации. К счастью, как продемонстрировал Койл, увидеть искры довольно легко.

18 мая 1998 года двадцатилетняя корейская гольфистка Сэ Ри Пак выиграла турнир LPGA, вдохновив всю нацию. Вот как ее победу описывала газета Boston Globe: «Сэ Ри Пак оправдала все возлагавшиеся на нее надежды… победив вчера на турнире LPGA с призовым фондом 1,3 миллиона долларов. Перед огромной трибуной, заполненной поклонниками из числа соотечественников и армией корейских телевизионных и газетных репортеров, она прошла финальный раунд за 68 ударов, с общим рекордом 273 (11 меньше пара) и выиграла 195 тысяч долларов, что стало самым большим успехом в спортивной истории ее страны».

Для России переломный момент случился через несколько недель, когда Анна Курникова, семнадцатилетняя теннисистка с развевающимися белокурыми волосами, вышла в полуфинал Уимблдона. На ее родине это стало одним из самых популярных телевизионных событий года, и имя девушки – отчасти из-за ее внешности – поднялось на вершину рейтинга запросов в интернете.

Теперь рассмотрим природу ассоциации: многие девушки в Южной Корее наблюдали за успехом Пак; они были ошеломлены ее триумфом (как и весь спортивный мир), и это выразилось в общенациональном ликовании. Ассоциацией в данном случае служит патриотизм, совпадение национальности (а не дня рождения) – мощная связь в любой современной культуре.

«Меня очень вдохновила Сэ Ри Пак, – вспоминала Инби Пак, победительница открытого чемпионата США 2008 года. – В то время многие юные девушки, а не только я, увлекались гольфом и хотели стать такими же, как она. Это было ранним утром. Я была совершенно сонная. После этого показывали повторы. Я смотрела их много раз. Мне нравилось, что она сделала для народа Кореи… Это по-настоящему вдохновляло меня».

Конни Уилсон, пресс-секретарь LPGA, говорит о том же: «Пак – это человек, который в 1998 году пробудил интерес корейских женщин к гольфу, и корейские девушки стали думать, что они могут добиться такого же успеха». В корейских средствах массовой информации нынешнее поколение гольфисток называют «детьми Сэ Ри».

Теперь посмотрим на кое-что другое: даты. Видите? Вот что пишет Койл:

Обратите внимание, что в каждом случае на первом этапе рост был относительно медленным, и, для того чтобы количество элитных игроков достигло десятка, потребовалось пять или шесть лет. Дело не в том, что вначале вдохновение было слабее, а затем усилилось; причина более фундаментальна: серьезная практика требует времени (говорят, десять тысяч часов). Талант распространяется в этой группе точно так же, как одуванчики на заднем дворе. Одно дуновение ветра приводит к появлению множества растений.

Обратившись к другим видам спорта, мы увидим, что эта закономерность (мощная мотивационная искра, которая приблизительно через десять лет приводит к всплеску успеха) проявляется снова и снова. В 1962 году шведский спортсмен Ханс Альсен выиграл чемпионат Европы по настольному теннису. В то время это был неожиданный триумф, завороживший нацию. Девятью годами позже Стеллан Бенгтссон, который в юности восхищался успехом Альсена, выиграл чемпионат мира, после чего шведские спортсмены на два десятилетия закрепились на вершине мирового настольного тенниса.

Эту закономерность можно даже увидеть в феноменальном успехе моего родного города Ридинга в настольном теннисе в 1980-х. В 1970 году местный парень Саймон Хипс выиграл чемпионат Европы среди юношей, в то время самый представительный и престижный турнир в юношеском настольном теннисе. Это была выдающаяся победа, и не в последнюю очередь потому, что в Ридинге не было славных традиций этой игры. Но мотивационные последствия успеха Хипса оказались очень сильными, и они накапливались со временем. Десять лет спустя одна маленькая улица Ридинга дала больше выдающихся игроков, чем вся остальная Великобритания.

В каждом из этих примеров мы сталкиваемся с двумя явлениями. С одной стороны, это сила мотивации: маленькая искра приводит к грандиозным последствиям. Эта искра не обязательно имеет ассоциативный характер – существует практически бесконечное количество триггеров мотивации, которые внезапно вызывают у нас вдохновение, как это видно на примере Шакила О’Нила и Карли Саймон, о которых рассказывалось выше.

Но, с другой стороны, мы видим, что путь к совершенству – долгий процесс. Вдохновение не помогает сократить этот путь; искра лишь выводит вас на долгую и трудную дорогу к мастерству.

Но тут неизбежно возникает следующий вопрос. Многие люди вдохновлялись каким-то событием – ассоциативно или иным способом – и начинали движение к новой цели с новоприобретенными (зачастую подсознательно) мотивацией и упорством. Но одного этого недостаточно для достижения совершенства. У всех нас есть знакомые, которые начинали с энтузиазмом, но отступали, столкнувшись с вызовами и трудностями.

Почему одни корейские девушки, вдохновленные примером Пак, пять лет спустя по-прежнему стремились к совершенству, а другие нет? Почему некоторые студенты Йельского университета, побуждаемые совпадением даты рождения, пытались решить головоломку после того, как большинство признало свое поражение (стоит вспомнить, что в среднем 65 % проявляли больше упорства)? Почему одни люди принимают долговременные последствия вдохновения, а у других мотивация быстро исчезает?

Чтобы понять это, необходимо проанализировать более глубокий вопрос: как поддерживается мотивация? Какие психологические механизмы тут работают и каково влияние таких факторов, как вера, убежденность и эмоции? Расширив фокус, чтобы охватить границы мотивационной искры, мы должны снова сузить его и сосредоточиться на индивидуальном сознании. В этом нам поможет новаторское исследование Кэрол Двек, профессора Стэнфордского университета и одного из самых влиятельных психологов современности.

И снова к мифу о таланте

Как мы видели, миф о таланте основан на идее, что решающую роль в достижении совершенства играют врожденные способности, а не практика. Мы также видели, что это довольно вредная идея, поскольку лишает людей мотивации изменять себя с помощью целенаправленных усилий: зачем тратить время и силы, добиваясь прогресса, если успеха могут достигнуть только люди с подходящими генами?

В 1978 году Двек задалась вопросом: насколько разрушительна эта идея? Оказывает ли вера в первичность таланта лишь незначительное влияние на наше поведение или она определяет то, как мы воспринимаем трудности и реагируем на них? Остается ли она фоном, проявляясь только на уровне абстрактных рассуждений, или проникает во все наши мысли, чувства и действия? Определяют ли наши взгляды на талант, будем ли мы упорно идти по дороге к совершенству или откажемся от борьбы?

Эксперимент Двек был очень прост. Вместе с коллегой она отобрала 330 пяти – и шестиклассников и предложила им анкету, чтобы выявить их отношение к таланту, в особенности к умственным способностям. Школьники, убежденные, что ум определяется генами, – то есть те, кто признавал миф о таланте, – отличались тем, что Двек впоследствии назвала установкой на данность. Дети, убежденные в том, что умственные способности можно развить, если приложить усилия, отличались установкой на рост[6].

Школьникам предложили ряд заданий, первые восемь из которых были довольно легкими, а следующие четыре – необыкновенно трудными. При наблюдении за детьми выявились две разные тенденции.

Двек описывает, как реагировали на трудные задачи школьники из группы с установкой на данность (которые верили в миф о таланте):

Возможно, самым удивительным в этой группе было то, как быстро они стали принижать свои возможности и винить во всех неудачах свой ум, произнося такие фразы: «Думаю, я не слишком умен», «У меня всегда была плохая память», «Такие вещи мне плохо даются».

Удивляло то, что всего лишь несколько секунд назад эти ученики все время добивались успеха. Их ум и память были в полном порядке. Более того, они справлялись с заданиями ничуть не хуже, чем дети из группы с установкой на рост. Тем не менее при столкновении с трудностями они почти сразу же начали сомневаться в своем уме…

Две трети из них выбирали явно не лучшие стратегии, а больше половины – полностью неэффективные… Другими словами, большинство детей из этой группы либо признали свое поражение, либо утратили возможность использовать знакомые им эффективные стратегии.

А как обстояли дела у школьников с установкой на рост? Вот что говорит Двек:

Мы увидели, что ученики из группы беспомощности [с установкой на данность] винили в неудачах свои умственные способности. А в чем видели причину неудач ученики из группы с установкой на рост? Ответ нас удивил – они ни на что не сетовали. Они не думали о причинах неудач. Более того, они, похоже, не считали, что терпят неудачу…

Как они справлялись с заданиями? В полном согласии со своим оптимизмом большинство детей из этой группы (более 80 %) сохранили или улучшили качество своих стратегий во время работы над сложными задачами. А четверть работала явно эффективнее. Они обучались новым и более сложным стратегиям при работе над новыми и более трудными задачами. А несколько человек даже решили задачи, с которыми не должны были справиться…

Таким образом, даже несмотря на то что с первой серией легких задач они справлялись ничуть не лучше, чем группа беспомощности, в конечном счете их результаты оказались гораздо выше.

Это не просто необычный результат – он исключительный. Подумайте: такая огромная разница в результатах не имела никакого отношения ни к умственным способностям, ни к мотивации. Действительно, Двек обеспечила равную мотивацию всех учеников, предложив награды, которые они выбирали сами.

Существенная разница в результатах была обусловлена совсем другим фактором: убеждениями или установками. Те, кто был убежден, что способности можно изменить, если приложить усилия, не только сохранили результаты, столкнувшись с трудностями, но и существенно улучшили их; те же, кто придерживался мифа о таланте, скатились до состояния психологической беспомощности.

Чем объясняется такая поразительная разница? Давайте представим, что происходило в головах двух групп студентов. Обе группы понимали, что предложенный тест – это проверка их умственных способностей. Пока все одинаково. Однако у детей с установкой на данность имелось еще одно убеждение: тест измеряет их будущие умственные способности.

Откуда мы это знаем? Потому что они были убеждены, что ум определяется врожденным талантом. Поэтому тест – это не просто краткая характеристика развивающихся способностей, а оценка общего уровня интеллекта – теперь и навсегда. Стоит ли удивляться, что они считают неудачу катастрофой, что это подавляет их творческие способности и негативно влияет на будущий результат, что они делают все возможное, чтобы избежать трудностей, даже несмотря на то, что трудности могут быть полезными?

Возможно, самый показательный пример деструктивного воздействия установки на данность был продемонстрирован в исследовании первокурсников Гонконгского университета в 1999 году. Все занятия в университете проводятся на английском, но не все абитуриенты одинаково хорошо им владеют. Поэтому Двек и ее коллеги выделили группу студентов со слабым знанием английского языка и предложили им анкету, чтобы выделить подгруппы с установкой на данность и с установкой на рост.

Студентов спросили, запишутся ли они на курсы совершенствования английского. Это вполне естественное предложение, и ни один разумный человек от него не откажется – шанс усовершенствовать один из ключевых навыков, необходимых для успешной учебы в университете. Однако студенты с установкой на данность категорически отказывались. Они проявляли к курсам не больше интереса, чем те, кто в совершенстве владел английским и кому не требовались дополнительные занятия. Студенты с установкой на данность ставили под удар свои успехи в университете лишь ради того, чтобы оградить себя от возможности неудачи.

Те, кто отличался установкой на рост, проявляли повышенный интерес к курсам – как и следовало ожидать.

Вот как формулирует это Двек: «При установке на рост вы не чувствуете потребность убедить себя и других, что у вас на руках флеш-рояль, втайне переживая, что на самом-то деле у вас лишь одна пара десяток. «Карты», полученные при раздаче, лишь отправная точка для развития… И хотя люди могут разниться буквально по всем «статьям» – по своим изначальным талантам и способностям, по интересам, по темпераменту, – благодаря стараниям и приобретаемым знаниям каждый способен меняться и развиваться».

Перечитайте последний абзац еще раз, поскольку он может показаться вам знакомым. Дело в том, что в нем кратко сформулировано все, что эта книга рассказала вам о мастерстве. Эти слова мог бы произнести Андерс Эрикссон. То есть у людей с установкой на рост взгляды на природу таланта подтверждены свидетельствами.

Теперь, учитывая это обстоятельство, вспомним еще об одном факте: на пути от неуклюжей школьницы до олимпийской чемпионки Сидзука Аракава падала более двадцати тысяч раз. Анализируя ее историю, мы забыли спросить: почему? Почему нужно все это преодолевать? Почему она продолжала тренироваться, несмотря на постоянные неудачи? Почему не бросила фигурное катание и не занялась чем-то другим?

Исследование Двек дает нам ответ: потому что Аракава не воспринимала свои падения как неудачи. Вооруженная установкой на рост, она воспринимала падения не просто как средство совершенствования, но и как свидетельства совершенствования. Неудача не лишала ее сил и уверенности, а предоставляла возможность для обучения, развития, адаптации.

Как ни странно, это основа взгляда на мир большинства успешных людей. Помните знаменитую рекламу Nike, где Майкл Джордан говорит: «Я не попадал в кольцо больше девяти тысяч раз. Я проиграл почти три сотни игр. Двадцать шесть раз мне доверяли решающий бросок, и я промахивался»?

Многих удивили эти слова, но Джордан – живое свидетельство установки на рост – выразил глубокую и важную истину: чтобы стать величайшим баскетболистом всех времен, нужно принять неудачу. «Психологическая устойчивость и храбрость гораздо сильнее любых физических преимуществ, которые могут у вас быть, – отмечал он. – Я всегда это говорил и всегда в это верил». С ним согласен великий американский изобретатель Томас Эдисон: «Я нашел десять тысяч способов, которые не работают, но я не потерпел неудачу, потому что каждая неверная попытка – это шаг вперед»[7].

Жизнь можно представить как две дороги: одна ведет к посредственности, другая к совершенству. Что мы знаем о дороге к посредственности? Что она ровная и прямая. Мы знаем, что по ней можно двигаться на автопилоте, и движение будет плавным, размеренным и без усилий. Но самое главное – пункта назначения можно достичь, не спотыкаясь и не падая.

Если вы идете по такой дороге, то ваша установка не имеет значения. Обе группы, и с установкой на данность, и с установкой на рост, благополучно движутся к своей цели, без всяких проблем. Никто не вырывается вперед и не отстает. И обе группы добьются средних результатов, не затратив лишнего времени.

Но дорога к совершенству совсем другая. Крутая, изнурительная и трудная. Она необыкновенно длинная, и для достижения вершины требуется не меньше десяти тысяч часов невероятных усилий. И самое главное – идущие по ней спотыкаются и падают на каждом отрезке пути.

Откуда мы это знаем? Дело в том, что это определяющая характеристика целенаправленной практики, без которой совершенство недостижимо. Совершенство предполагает стремление к тому, что находится вне пределов досягаемости, сражение с задачами, выходящими за нынешние границы возможного, где снова и снова вы терпите поражение. Парадокс совершенства заключается в том, что оно построено на фундаменте необходимых неудач.

Следствие очевидно. Установка на рост прекрасно приспособлена к достижению совершенства; установка на данность – к достижению среднего результата. Даже если вдохновляющие нас искры иногда кажутся загадочными, спрятанными в непостижимых глубинах сознания, одно несомненно: если вы выбрали цель в царстве совершенства, то лучше иметь установку на рост. Почему? Потому что искра, вспыхнувшая в мозгу с установкой на данность, скорее всего, погаснет при первых же признаках неудачи.

Но можно ли управлять внутренней установкой – своей, своих детей или учеников? Можно ли отбросить миф о таланте, под чары которого вы уже попали?

Сила слов

В 1998 году Кэрол Двек вместе с коллегами отобрала для эксперимента 400 пятиклассников и предложила им ряд простых головоломок. После этого каждому ученику сообщили его результат, а также кое-что еще – несколько слов похвалы. Половину детей похвалили за ум: «Похоже, у тебя к этому талант!» Другую половину похвалили за усердие: «Похоже, ты очень старался!»

Двек хотела проверить, способны ли эти простые слова, с акцентом на разных аспектах, повлиять на установки учеников. Могут ли они определить отношение ребенка к успеху и неудаче, оказывают ли измеряемое воздействие на упорство и достижения в будущем.

Результаты оказались поразительными.

После первого теста ученикам предложили на выбор трудное и легкое задания. Две трети детей, которых похвалили за ум, выбрали легкое: они не хотели рисковать потерей ярлыка «умный», провалив сложный тест. Однако 90 % тех, кого похвалили за старание, выбрали трудное задание: их интересовал не успех, а ответ на потенциально плодотворный вызов. Они хотели доказать, что действительно усердны и настойчивы.

Затем школьникам дали очень сложное задание, с которым ни один из них не справился. Здесь снова обнаружились две совершенно разные реакции на неудачу. Те, кого хвалили за ум, воспринимали неудачу как доказательство, что они все-таки не сильны в головоломках. Школьники, которых хвалили за старание, трудились над заданием гораздо дольше, получали гораздо большее удовольствие и не страдали от потери уверенности в себе.

Финальная стадия эксперимента как бы повторяла первую – школьникам предложили задание, по сложности эквивалентное первому. Что произошло? У группы, которую хвалили за интеллект, результаты оказались на 20 % хуже, чем в первом тесте, хотя задания были ничуть не сложнее. Однако те, кого хвалили за усердие, улучшили результат на 30 %: неудача лишь подстегнула их.

И эта огромная разница была обусловлена лишь разницей в нескольких простых словах, произнесенных после первого теста.

Двек и ее коллеги были так поражены полученными результатами, что три раза повторили эксперимент в разных частях страны со школьниками разного этнического происхождения. Во всех трех случаях результат был одним и тем же. «Мы получили такие четкие и однозначные результаты, какие мне редко доводилось видеть, – писала Двек. – Общий итог сводится к следующему: похвала в адрес интеллекта детей подрывает их мотивацию и снижает их результаты».

Причину определить несложно: похвала умственным способностям помогает выработке установки на данность. Она говорит о том, что интеллект важнее усилий, посредством которых он может изменяться, учит выбирать легкие задачи вместо эффективного обучения. «Формулировки, в которых будет вестись подобный «текущий отчет» в головах людей, определяются их установкой, – считает Двек. – Именно установка руководит всем процессом интерпретации».

Рассмотрим несколько фраз, в которых похвала воздается таланту:

«Ты выучил урок так быстро! Какой ты умный!»

«Ты только посмотри на эту картину, Марта! Ну разве он не второй Пикассо?!»

«Какая ты умница! Получила пятерку, хотя даже не готовилась!»

Все они как будто направлены на поддержку школьника и на повышение его самооценки. Но если присмотреться, можно увидеть истинный смысл этих посланий:

Если я не смогу быстро выучить урок, значит, я не умный.

Мне не следует рисовать ничего сложного, а не то они поймут, что я не Пикассо.

Мне лучше перестать готовиться, иначе они подумают, что я не такая уж и умница.

Эти примеры, позаимствованные из книги Двек «Гибкое сознание» (Mindset. The New Psycholology of Success)[8], намекают на совершенно новый подход к взаимодействию с учениками, стремящимися к успеху спортсменами и со всеми остальными. Нужно хвалить усилия, а не талант; следует подчеркивать, как старание может изменить способности, мы должны учить себя и других видеть в трудностях шанс для обучения, а не угрозы, а неудачу интерпретировать не как унижение, а как благоприятную возможность.

В таком случае как же похвалить ученика, который справился с заданием быстро и легко? Как похвалить усилия, а не талант, если ребенок справился с заданием, не приложив никаких усилий? Вот совет от Двек: «В таких случаях я говорю: “Ой-ой. Похоже, задача была слишком легкой. Извини, что зря потратила твое время. Давай выполним другое задание, которое действительно тебя чему-нибудь научит!”»

Исследование Двек имело далеко идущие последствия. Многие педагоги считали, что занижение стандартов повышает самооценку учеников и в конечном счете способствует достижениям. Так считали работники системы образования в Соединенных Штатах и в Европе в 1970-х и 1980-х, и эта точка зрения остается влиятельной и сегодня.

Но теперь совершенно очевидно, что, несмотря на благие намерения, она губительна для образования. «Истоки у этого мнения те же, что у привычки перехваливать интеллект учеников, – считает Двек. – Ничего хорошего из этого не получится. Занижение стандартов приводит всего лишь к понижению качества образования учеников, которые привыкают к легкой работе и потоку похвал».

Цитадели совершенства

Восьмилетняя девочка в ярко-розовом платьице отбивает мячи на корте № 1 Академии тенниса Ника Боллетьери на западе Флориды. Мячи с помощью специального устройства подает один из тренеров академии, а девочка выполняет удар слева двумя руками с такой силой, что по инерции поворачивается на пол-оборота.

Затем тренер меняет упражнение и начинает подавать мячи под правую руку девочки, сопровождая напоминаниями о важности ритма и техники. Время от времени поток мячей, летящих через сетку, останавливается, и тренер обращает внимание на определенный аспект: «Не сжимай ракетку слишком сильно» или «Старайся думать о том, куда ты направляешь мяч». Лоб девочки сосредоточенно хмурится, по щекам стекают капельки пота – на улице жарко и влажно.

Точно такую же сцену можно наблюдать на каждом из кортов, протянувшихся до самого горизонта, словно это зеркальная комната с бесконечным числом отражений. И через какое-то время перестаешь удивляться ребенку ростом чуть больше ракетки, который с таким упорством отбивает мячи.

Основав в 1978 году свою академию на побережье Флориды, Боллетьери со временем превратился в символ мастерства. Но когда я обходил корты – открытые и крытые, – становилось ясно, что от других теннисных центров мира эту академию отличает вовсе не качество тренировок. Отличие в качестве установок.

Дети тренировались увлеченно; они воспринимали физические нагрузки как привилегию, а не как обязанность, а еда была для них горючим, которым заправлялись для продолжения тренировок. Атмосфера здесь отличалась от атмосферы в других теннисных центрах. Конечно, в них тоже присутствует желание тренироваться и упорно трудиться, однако оно не такое явное, мощное и ненасытное. Тут им буквально пропитано все.

Чем объясняется такая разница? В поисках ответа на этот вопрос я наблюдал за тренировкой, которую восьмидесятилетний Боллетьери проводил на одном из закрытых кортов. Он никогда не слышал имени Кэрол Двек, не знал о ее экспериментах с «похвалой», но все, что он говорил и делал, способствовало формированию установки на рост у его ученика, двенадцатилетнего французского теннисиста по имени Ив.

Тренер хвалит усилия, а не талант; при первой же возможности он рассказывает о том, насколько мощным стимулом для изменений является тренировка, а во время каждого перерыва напоминает о важности упорной работы. Ошибки своих учеников он рассматривает не как добро или зло, а как возможность улучшить игру. «Все в порядке, – говорит он ученику, который ударом справа посылает мяч за пределы корта. – Ты на верном пути. Дело не в ошибках, а в том, как ты на них реагируешь».

Вот официальное кредо Боллетьери, под которым могли бы подписаться все его ученики: «Каждая попытка, в которую вложена страсть, полезна, независимо от результата. Дело не в победе или поражении, а в усилии, приложенном для получения результата. Лучший способ предсказать будущее – создать его, и поэтому мы убеждены, что владеем лучшими методами тренировки, чтобы помочь каждому спортсмену исполнить свою мечту, достичь своей цели и в конечном счете реализовать свои возможности в спорте и в жизни».

Это самое краткое из возможных описаний практического применения теории о мастерстве или самое красноречивое изображение достоинств установки на рост. Стоит ли удивляться, что из академии Боллетьери вышли такие блестящие спортсмены, как Андре Агасси, Джим Курье, Мартина Хингис, Мария Шарапова, Анна Курникова и Елена Янкович?

В эксперименте Двек мы видели, как похвала усилиям, а не таланту помогала формировать у школьников установку на рост, что имело серьезные последствия. Проблема в том, что эти последствия, как выявили дальнейшие эксперименты Двек, оказались относительно кратковременными: предоставленные сами себе, дети в итоге возвращались к установке на данность, предшествовавшей похвале.

Единственный способ укоренить установку на рост – постоянно повторять похвалу усилиям, что не так легко в мире, где господствует миф о таланте. Но академия Боллетьери демонстрирует, какими потрясающими могут быть результаты, когда формирование установки на рост является постоянным, вдохновенным и неустанным, когда это послание проникает в глубины подсознания учеников, меняя изначальные установки.

«Знаете, почему это место так успешно? – спрашивает Боллетьери своим низким голосом, садясь рядом со мной, чтобы поговорить о своей философии. – Потому что никто из детей не уходит отсюда без изменившейся установки. Они приходят сюда, думая, что могут проложить свой, особенный путь к успеху, но быстро понимают, что никто не добивался успеха в жизни без упорного труда, строгой дисциплины и ответственности за свои действия. Именно это в конечном счете отличает лучших от всех остальных».

Проведите несколько дней в академии Боллетьери, и вы почувствуете драму трансформации, которая разыгрывается в головах учеников, по мере того как их подсознание медленно впитывает, а затем принимает радикальную теорию установки на рост. Проведя здесь несколько недель, вы поймете – испытывая радостное волнение, – что и ваша установка меняется в сторону роста.

Академия Боллетьери не единственное подобное заведение. Существуют и другие цитадели мастерства: те места в разных частях мира, где установка на рост стала частью культуры. В этих местах вновь и вновь демонстрируется причинно-следственная связь между упорным трудом и совершенством. На протяжении нескольких поколений.

Знаменитый Национальный теннисный центр в Пекине стал домом для китайской команды по настольному теннису. Это серое бетонное здание в тщательно охраняемом комплексе в нескольких сотнях метров от Храма Неба. Снаружи оно мало чем отличается от других зданий китайской столицы. Но внутри обстановка напоминает пчелиный улей – это живое, дышащее свидетельство могущества практики. На каждом этаже тренируется отдельная команда: девушки, юноши, женщины, мужчины. В каждом зале десятки теннисистов играют за десятками столов, не останавливаясь ни на минуту – их энергии хватило бы на освещение всего города.

Попадая в это здание, понимаешь, что национальная команда Китая тренируется с большей интенсивностью, с большим упорством, с большей верой в то, что тяжелый труд преобразуется в медали, чем любая другая сборная по настольному теннису. Здесь каждый игрок принимает установку на рост. Эта атмосфера пронизывает все здание.

«Трудно переоценить силу таких спортивных центров, – говорил мне Питер Кин, один из ведущих специалистов в области спорта и архитектор успеха британской команды на Олимпийских играх 2008 года. – В британском олимпийском движении мы поставили цель: попытаться создать такие места, где культура персональной трансформации укоренена настолько, что захватывает честолюбивых молодых людей. Я не сомневаюсь, что успех британских велосипедистов [завоевавших восемь золотых медалей на Олимпиаде в Пекине] отчасти обусловлен культурой их тренировочной базы».

Эта база находится в здании на окраине Манчестера, промышленного города на северо-западе Англии. Это ничем не примечательный район, застроенный бетонными зданиями, не отличающимися красотой. Приезжая сюда на такси, чувствуешь некоторое разочарование. Даже досаду. А потом входишь внутрь. Беседуешь с тренерами и спортсменами. И начинаешь чувствовать магию. Чувствуешь атмосферу. Буквально в каждом прозвучавшем предложении, в каждом звуке отражается вера в преображающую силу упорного труда.

«Я убежден, что результаты мирового класса определяются установкой, – говорит Кин. – Многие наши великие велосипедисты в самом начале не имели врожденных преимуществ, но изменили себя при помощи тренировок. Возможно, главная задача любого центра подготовки – поощрять принятие установки на рост. Когда такого рода философия становится встроенной в культуру, последствия могут быть просто невероятными».

Но если цитадели мастерства, формирующие установку на рост, способны воспитывать спортсменов мирового класса, то как будет выглядеть место, где используется установка на данность? Что случится с организацией – культурой, – которая сознательно опирается на миф о таланте? Какие будут результаты и чего достигнут ее воспитанники?

Прежде чем отвечать на этот вопрос, рассмотрим еще один результат эксперимента с похвалой, поставленного Двек. В одном из исследований Двек сообщила ученикам, что будет проводить такой же эксперимент в другой школе и что другие дети, возможно, захотят узнать мнение тех, кто уже решал эти задания. Каждому был выдан лист бумаги, где они могли поделиться своими мыслями, а также рассказать о трудностях, с которыми столкнулись.

Взглянув на то, что написали дети, которых хвалили за усилия, Двек обнаружила, что почти все правдиво рассказали о своих результатах. Только один ребенок в группе преувеличил свои достижения. А вот среди тех, кого хвалили за талант, солгали 40 % – невероятно много. «Успех был для них так важен, что они искажали свои результаты, чтобы произвести впечатление на незнакомых сверстников», – говорит Двек.

Когда бал правит талант

23 октября 2006 года Джеффри Скиллинг сидел в здании федерального суда в Хьюстоне и ждал приговора по обвинению в крахе компании Enron, самом громком корпоративном скандале в современной истории. Бывший исполнительный директор, одетый в элегантный темный костюм с галстуком, за прутьями решетки с мрачным лицом размышлял о своем будущем. Рядом с ним суетилась небольшая армия адвокатов.

Улица, где находилось здание суда, и весь квартал были заполнены тележурналистами, вооруженными микрофонами и наушниками. Газетные репортеры приготовили ноутбуки и мобильные телефоны. Бывшие работники Enron, чьи пенсионные сбережения пропали в результате краха компании, также собирались у здания суда, надеясь первыми узнать приговор.

Выслушав показания Скиллинга – он продолжал настаивать на своей невиновности – и тех, чья жизнь была разрушена крахом компании, судья попросил всех встать. «Свидетельства доказали, что ответчик постоянно лгал инвесторам, в том числе работникам Enron, о различных аспектах деятельности компании», – заключил он. Затем судья огласил приговор: 292 месяца тюрьмы. Ребекка Картер, вторая жена Скиллинга и бывший управляющий делами Enron, упала в обморок, услышав эти слова.

Суд над Скиллингом вызвал большой общественный интерес, но даже комментаторам, специализирующимся на финансах, было трудно следить за цепочкой доказательств. Большая часть времени была посвящена необыкновенно сложным финансовым инструментам, с помощью которых руководители Enron скрывали надвигающуюся катастрофу от акционеров и финансовых рынков. Два из этих инструментов отняли больше всего времени у суда, пытавшегося проникнуть в тайные махинации корпоративного гиганта, который правил миром, прежде чем рухнуть как карточный домик.

Первый назывался учетом по текущим ценам: он позволял Enron отражать огромную прибыль на основе не полученной выручки, а оценок будущего дохода, независимо от того, будет ли он получен. Другой инструмент – использование специализированных дочерних фирм. Это были специально созданные временные компании, которые позволяли Enron брать крупные кредиты, не отражая их в бухгалтерии. К моменту краха Enron создала три тысячи специализированных дочерних фирм.

Суд потратил много дней на выяснение этих механизмов, но один важный аспект не был исследован достаточно подробно: вероятность того, что эти финансовые манипуляции, так долго обманывавшие инвесторов и акционеров, были не проблемой, а просто симптомом более серьезной болезни. В сущности, они были следствием культуры, которая медленно, но неуклонно вела компанию с 22 тысячами работников по гибельной дороге к пропасти.

В 2001 году три высших руководителя McKinsey, самой крупной и самой престижной международной консалтинговой компании, специализирующейся на стратегическом управлении, опубликовали книгу «Война за таланты». Книга излагала ключевое положение философии McKinsey: в конечном счете именно талант определяет успех или удачу в корпоративном мире, а способность к логическому мышлению гораздо важнее знаний в конкретной области.

«Ставьте на прирожденных спортсменов, с природным дарованием, – говорил авторам один из руководителей. – Не бойтесь продвигать звезд, у которых отсутствует конкретный опыт, даже если это кажется преждевременным». Успех в корпоративном мире, соглашаются с ним авторы, требует «установки на талант» – «глубоко укоренившееся убеждение, что победить конкурентов можно только с помощью больших талантов на всех уровнях».

Взгляды McKinsey были неоднозначно восприняты корпоративной Америкой, но одна компания приняла эту философию, развила ее и стала внедрять более последовательно, чем другие. В статье Малкольма Гладуэлла для журнала New Yorker говорится: «[Enron] была компанией, где McKinsey осуществила двадцать отдельных проектов, где счета McKinsey составляли десять миллионов долларов в год, где руководитель McKinsey регулярно присутствовал на собраниях совета директоров и где сам исполнительный директор раньше был партнером McKinsey… Enron была воплощением компании “талантов”».

Вероятно, вера Скиллинга в талант ярче всего проявилась в известной истории о его поступлении в Гарвардскую школу бизнеса. «Вы умны?» – спросил его на собеседовании профессор. «Чертовски умен», – гордо ответил Скиллинг.

Компания Enron не только активно привлекала таланты из лучших школ бизнеса, но также относилась к своим ведущим специалистам как к суперзвездам. Каждый год 15 % лучших выписывались огромные бонусы, а 15 % худших увольнялись – этот процесс получил название «rank and yank» (сортируй и выбрасывай). Признанным талантам позволялось выбирать должности внутри компании, как будто они обладали способностью создавать прибыль лишь благодаря своим блестящим умственным способностям.

«Быстрое продвижение – абсолютная необходимость в нашей компании. И этому способствует тип людей, которых мы нанимаем, – говорил Скиллинг авторам отчета McKinsey. – Эта система не только помогает мотивировать каждого менеджера, но и формирует бизнес Enron таким образом, что он наилучшим образом мотивирует менеджеров». Поэтому неудивительно, что ежегодная текучка персонала в результате повышения по службе доходила до 20 %; лучшие работники скакали внутри компании как теннисные мячи, а переманивание сотрудников из других отделов всячески поощрялось.

У стратегии Enron было два главных недостатка, независимых друг от друга. Первый – она основывалась на ложной посылке, которую активно продвигала компания McKinsey: талант важнее знаний. Это чушь. Как мы видели в первой главе, эффективное принятие решений в сложных ситуациях – в спорте, бизнесе и других областях – определяется не врожденными способностями, а знаниями, которые приобретаются в результате обширной практики.

Но у стратегии Enron имелся еще один, более коварный недостаток. Лежавшая в ее основе философия не только снижала эффективность, но и формировала особую разновидность культуры. Эта культура ставила талант выше возможностей развития личности. Эта культура высмеивала идею, что обучение может изменить способности человека. Эта культура продвигала, питала и наконец внедряла установку на данность.

Вот что пишет Двек:

Компания Enron усиленно привлекала большие таланты, главным образом людей с мудреными степенями и званиями, что само по себе не так уж и плохо. Она платила им большие деньги, в чем тоже нет ничего страшного. Но, полностью доверяясь их таланту, Enron допустила роковую ошибку: она создала культуру, боготворящую талант, тем самым побуждая своих сотрудников стремиться выглядеть и действовать необычайно талантливо.

По сути, она навязала им установку на данность. А к чему это приводит, мы уже довольно хорошо себе представляем. Из наших исследований мы знаем, что люди с установкой на данность никогда не признают и не исправляют свои недостатки.

Помните эксперимент со студентами из Гонконга? Они отказывались от возможности пройти курс совершенствования английского языка, который значительно помог бы им в учебе, поскольку психологическая установка не позволяла им показывать свои слабости на публике. Помните, что 40 % учеников, которых хвалили за умственные способности, лгали о своих результатах теста? Установка на данность сделала признание реальных результатов неприемлемым для них.

Теперь вернемся к учету по текущим ценам и специализированным дочерним фирмам. Представьте, как Enron неделями готовила квартальные отчеты, выискивая способы скрыть плохие новости от рынка. Представьте, как боялся каждый работник признаться в своих ошибках, опасаясь, что его признают неталантливым и уволят. Представьте, как установка на данность начала распространяться и определять жизнь руководителей и рядовых работников компании.

Вот что пишет об этом Гладуэлл: «Они не были прирожденными лжецами… Они просто поступали так, как поступают люди, погруженные в атмосферу, которая поощряет лишь их врожденный «талант». Они начали причислять себя к этой категории, а когда настали трудные времена, угрожавшие разрушить такое представление о себе, не справились с последствиями. Они не стали корректировать курс. Не вышли к инвесторам и не признали свою ошибку. Они выбрали ложь».

Садовый сарай

В июле 2002 года меня пригласил Гидеон Эшисон, тренер по настольному теннису из Юго-Западного Лондона, известный тем, что с помощью спорта уводил неблагополучных подростков с улицы. «Я хочу, чтобы ты взглянул на мальчика, которого я нашел, – сказал мне Эшисон. – Его зовут Дариус Найт».

Эшисон повел меня в сарай, стоявший в глубине сада одного из его друзей – маленький, тесный, плохо освещенный, но вмещавший один теннисный стол. Внутри увлеченно тренировался Найт и еще один мальчик из группы Эшисона.

Почему в сарае? Причина проста: ничего другого ни Эшисон, ни Найт позволить себе не могли. Найт жил в криминальном районе, застроенном многоэтажными домами, его отец торговал наркотиками, а затем бросил семью. Для мальчика сарай олицетворял дверь в другую жизнь. Было у сарая еще одно преимущество: он работал круглосуточно.

Каждый день в 12 часов Найт выходил из здания школы, проезжал 8 километров на городском автобусе, а затем 20 минут шел пешком до сарая. Там он мог часами заниматься с Эшисоном: отрабатывал удар, разучивал постановку ног, практиковал подачу. Когда я увидел, он поразил меня своими возможностями, которые резко контрастировали с убогой обстановкой.

Следующие несколько недель я рекламировал Найта: в своей газетной колонке, друзьям, истеблишменту настольного тенниса, а также всем, кто соглашался меня слушать. Реакция меня обрадовала. Через несколько месяцев Найта пригласили в центр подготовки в Ноттингеме: внезапно он оказался в окружении самого современного оборудования, лучших тренеров и других специалистов, занимавшихся организацией его тренировок и соревнований. Это было похоже на сбывшуюся мечту, как он сам тогда говорил.

Однако Найту пришлось столкнуться с чем-то менее благоприятным – другим видом похвалы. От Эшисона юноша слышал только похвалу старанию: это была сильная сторона тренера. В вопросах техники он был не очень хорош, но знал, как сформировать у игрока установку на рост: поощрял трудолюбие, подчеркивал личную ответственность, внушал, что неудачу следует рассматривать как возможность, а не как унижение. Его юношеская группа тренировалась с такой интенсивностью, какой еще не знал английский настольный теннис.

Но в Ноттингеме Найт – последнее открытие в английском настольном теннисе – все время слышал, как он талантлив, каких замечательных успехов он достиг за такое короткое время и что он просто рожден для того, чтобы играть в настольный теннис. И громче всего в этом восторженном хоре звучала моя похвала его таланту (это было еще до того, как я познакомился с работами Двек): «Как будто настольный теннис встроен в его ДНК, – писал я в The Times. – С таким талантом прогресс гарантирован».

Вскоре после этого дела у Найта пошли на спад. Интенсивность его тренировок снизилась (зачем упорно тренироваться, если я так талантлив, что все дается мне без труда?), он начал уклоняться от крупных соревнований (зачем рисковать потерей репутации талантливого, проигрывая более слабым соперникам?) и даже лгать о своих результатах (зачем быть откровенным, если это прервет поток похвал?).

История Найта интересна по множеству причин, но в первую очередь тем, что она является притчей об установке. Когда Найт тренировался в убогом сарае, то прогрессировал со скоростью молнии: правильная установка вызывала ненасытное желание тренироваться, огромный энтузиазм и неустанное стремление к совершенствованию себя.

Но когда Найт перешел в один из самых престижных спортивных центров Европы, его развитие остановилось. У него появился доступ к существенным преимуществам, но это ничего не значило, потому что поменялся его психологический настрой: теперь он жил в мире, где главное место занимали талант, желание показать себя в наилучшем свете, страх неудачи и неприятие упорного труда.

Сегодня Найт снова прогрессирует. Почему? Потому что датчанин Стин Хансен, один из руководителей английского настольного тенниса, понял, что проблема Найта не в технике или тактике, а в психологии. Проблема в установке.

Хансен порекомендовал тренерам использовать рецепт Двек: хвалить старание, а не талант, поощрять Найта, чтобы он воспринимал поражение как средство оценки своих возможностей, хвалить стремление к совершенствованию. С тех пор результаты Найта существенно улучшились, и теперь он обосновался в первых строчках рейтинга для своей возрастной группы как в Англии, так и в Европе. Выиграет ли он Олимпийские игры 2016 года? Может, да, а может, нет[9].

Но мы точно знаем, что теперь на вооружении Найта есть самое важное: установка на рост. Она определяет его отношение не только к настольному теннису, но и к жизни вообще: взаимодействие с людьми, убеждения, обязанности по отношению к друзьям, товарищам по команде и спонсорам. Он не бежит от трудностей и не воспринимает неудачу как повод ослабить усилия. «Все зависит от установки», – недавно сказал мне Найт.

Он совершенствуется не только как теннисист, но и как личность.

Часть II. Парадоксы мышления

5. Эффект плацебо

Банка сардин

25 сентября 2000 года Джонатан Эдвардс вышел на олимпийский стадион в Сиднее, чтобы участвовать в финальных соревнованиях по тройному прыжку. Будучи обладателем мирового рекорда, англичанин считался главным претендентом на золото, но опыт подсказывал ему, что ожидания – опасная вещь. Набрав полную грудь воздуха, он шагнул на арену стадиона.

В сумке у Эдвардса был обычный набор, знакомый каждому спортсмену: шиповки, запасные футболки, полотенца, специальные напитки. Но на самом дне лежало нечто необычное – банка сардин. Почему сардины? Чтобы объяснить это, нужно рассказать об Эдвардсе чуть подробнее.

Он был не только одним из самых знаменитых спортсменов Великобритании, но и ревностным христианином. В начале своей спортивной карьеры он отказывался соревноваться по воскресеньям, пропустив множество престижных турниров, в том числе чемпионат мира 1991 года. И только долгие беседы с друзьями, такими же ревностными христианами, убедили его, что соревнования в день отдохновения не противоречат воле Бога.

Путешествуя по миру и завоевывая репутацию лучшего прыгуна в истории, он продолжал проповедовать. Для Эдвардса спорт не имел отношения к победе или поражению, к личным достижениям или славе – спорт был для него средством распространения слова Божьего. И когда начались Олимпийские игры в Сиднее, это средство было как никогда сильным.

Почему же сардины? В 14-й главе Евангелия от Матфея рассказывается, как Иисус сотворил чудо, накормив пять тысяч человек:

«…взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу. И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных; а евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей»[10].

Эдвардс очень любил этот библейский эпизод, свидетельствовавший о всемогуществе Бога. Таким образом, сардины символизировали рыб, которыми Христос накормил людей; фактически это был материальный символ веры Эдвардса в Бога.

Выходя к сектору для прыжков, Эдвардс мысленно молился: «Я вверяю свою судьбу в руки Господа. Да будет воля Твоя». Несколько часов спустя он завоевал золотую медаль с фантастическим результатом 17,71 метра, подтвердив репутацию одного из величайших британских спортсменов.

Многие люди ставили под сомнение рациональность религиозных верований, в том числе Ричард Докинз в своей знаменитой книге «Бог как иллюзия», но данная глава посвящена не рациональности и тем более не истинности веры. Мы поговорим о силе разного рода убеждений.

Кто станет отрицать, что религиозные убеждения обладают огромной силой?

Мысль о том, что Создатель на вашей стороне, что он направляет ваши действия, лично интересуется вашими трудностями, радуется вашим победам, дает утешение при неудачах, организует мир так, что, как выразился апостол Павел в «Послании к римлянам», «любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу», должна серьезно влиять на результаты спортсмена или любого другого человека. Как говорил Мухаммед Али, «разве я могу проиграть, если на моей стороне Аллах?»

Али говорил это во время подготовки к бою с Джорджем Форманом в 1974 году, и лишь немногие, в том числе в его команде, верили в то, что он выиграет эту схватку. Норман Мейлер, самый яркий из хроникеров Али, боялся, что боксер может потерять уверенность в себе и силы в период подготовки к бою – настолько велик был разрыв в возможностях бывшего чемпиона и его грозного молодого противника. Но Мейлер не учел божественного фактора: разве мог Али стать жертвой сомнений в себе, если его сила исходила от всемогущего Бога?

Конечно, Бог Али отличался от Бога, в которого верил Эдвардс. Чернокожие мусульмане были сторонниками учения Уоллеса Фарда Мухаммеда, коммивояжера, который проповедовал, что Бог – божественное существо, возникшее из одного вращающегося атома 76 триллионов лет назад, – спасет чернокожих от апокалипсиса в космическом корабле, имеющем форму колеса. Эдвардс верил в Иегову, Бога Библии.

Ключевой момент здесь заключается в том, что эти системы религиозных убеждений противоречат друг другу, и поэтому только одна из них (в лучшем случае) может быть истинной. Другими словами, либо Али, либо Эдвардс (или оба) извлекли пользу из ложных убеждений.

Именно об этом говорил Эдвардс, когда я приехал к нему домой на севере Англии. За годы, прошедшие после Олимпийских игр в Сиднее, его жизнь круто изменилась. Оставив спорт, он устроился на теплое местечко – ведущим Songs of Praise, самой популярной религиозной программы на британском телевидении. Кроме того, по выходным он посещал церкви, проповедуя и делясь своими мыслями о вере, – верующие приезжали издалека, чтобы услышать его.

Но колеся по стране во исполнение своего религиозного долга, он столкнулся с личным кризисом. «Я ни секунды не сомневался в своей вере в Бога, пока не оставил спорт», – говорил он мне. – Но после ухода случилось нечто совершенно неожиданное. Я быстро понял, что спорт был для меня гораздо важнее, чем я мог себе представить. В своем деле я был лучшим в мире, и вдруг это перестало быть правдой. А когда исчезла одна грань моей личности, я стал сомневаться в других, и остановиться уже было невозможно. Основы моего мира медленно разрушались».

«Когда ты начинаешь задавать себе вопрос: “Откуда я могу знать, существует ли Бог?” – ты уже на пути к неверию. Во время съемок документального фильма об апостоле Павле некоторые специалисты высказывали мнение, что чудесное обретение веры на пути в Дамаск могло быть вызвано эпилептическим припадком. И тогда я понял, что принимал все на веру, не подвергая анализу. Когда вы прибегаете к логическим рассуждениям, существование Бога становится просто невероятным. В конечном счете я был вынужден признаться самому себе, что больше не верю».

Отступничество Эдвардса потрясло христианскую общину Великобритании и стало причиной вполне понятных проблем в семейной жизни – он был женат на ревностной христианке, – которые, к счастью, благополучно разрешились. Он также отказался от роли ведущего в Songs of Praise и от других обязанностей, которые исполнял как христианин. Но изменившееся отношение к религии дало ему уникальную возможность проанализировать влияние веры на его спортивные достижения.

Помогала ли ему вера в Бога – теперь он считает, что для нее не было объективных оснований, – в разгар спортивных сражений?

«Несомненно, – признается он. – Оглядываясь назад, я понимаю, что моя вера была основой моего успеха. Вера в нечто, что больше тебя самого, может оказывать чрезвычайно полезное психологическое воздействие, даже если эта вера ложная. Она давала глубокое чувство уверенности, поскольку я верил, что результат в руках Божьих и что Бог на моей стороне. Она позволяла отбросить сомнения в последние секунды перед прыжком. Да, она была очень важна».

Если убежденный атеист свидетельствует о силе религиозного убеждения, разве можно сомневаться в его словах?

Усилие воли

В первых главах книги мы показали, что совершенство является следствием многих тысяч часов целенаправленной практики. Но для успеха одного совершенства мало. Необходимо также преобразовать возможности в максимальную эффективность в жестких условиях конкуренции, когда на кону стоит заработок или, по крайней мере, самоуважение. Как оказалось, овладеть этим искусством очень сложно, и зачастую именно это отличает лучших от всех остальных.

Мы сразу же узнаем это качество: экстраординарную способность лучших спортсменов отбросить волнение, страх, сомнения и напряжение, которые часто парализуют более слабых. Они сохраняют уверенность движений и ясность ума, все те глубокие и сложные моторные навыки, которые сформировались за тысячи часов тренировок и которые так легко теряются в преддверии схватки.

Мы видели это качество у Тайгера Вудса, который катящимся ударом с 3,5 метра невозмутимо загоняет мяч в лунку и выигрывает US Masters, мы видели его у Дэвида Бекхэма, который с 27 метров по дуге, огибающей стенку, направляет мяч в ворота соперника, спасая сборную Англии от поражения. Мы видели его у Барака Обамы, во время президентских дебатов мгновенно вспоминающего факты и выстраивающего сложную аргументацию под лучами телевизионных софитов на глазах многомиллионной аудитории избирателей.

Как они это делали? Откуда эта психологическая устойчивость? Можно ли ей научиться?

Эта глава посвящена психологии эффективности. Мы проникнем в сознание лучших мастеров своего дела и исследуем взаимоотношения между психикой и телом во время стресса. И придем к парадоксальному выводу, что отличие лучших от всех остальных – это способность верить в то, что не является истиной, но невероятно эффективно.

Именно в этом суть истории об Эдвардсе и Али. По крайней мере, один из них (или оба) извлек пользу из ложных убеждений. Но это лишь отдельные эпизоды. Существуют ли еще свидетельства того, как ложные убеждения помогали достигнуть позитивных результатов?

Мы начнем с мира медицины и эффекта плацебо, одного из самых загадочных явлений, с которыми сталкивалась наука. К концу главы мы увидим, что эффект плацебо дает нам средство для понимания, как лучшие спортсмены – и другие профессионалы – могут действовать на пике своих возможностей, когда это действительно нужно.

Во время Второй мировой войны, в начале 1944 года, в районе Анцио на севере Италии высадился десант союзных войск. Операция оказалась неудачной, и американские войска целую неделю были заперты в пещерах Поццоли. В обязанности Генри Бичера, молодого врача из Гарварда, входил прием раненых американских солдат в импровизированном полевом госпитале на береговом плацдарме.

Раненых было так много, что у Бичера вскоре закончилось обезболивающее. Когда к нему поступил раненый, которого требовалось оперировать немедленно, врач приказал медсестре ввести пациенту физраствор вместо морфия. Раненый, считавший, что ему ввели требуемую дозу анестетика, ждал операции. Потом произошло то, что потрясло медицинский мир.

Бичер обнаружил, что солдат не просто успокоился после инъекции физраствора, он смог вытерпеть сильную боль во время хирургической операции, как будто ему ввели «настоящий» анестетик. В течение следующих нескольких недель Бичеру пришлось десятки раз повторить этот трюк, оперируя раненых солдат, и каждый с поистине чудесной стойкостью выдерживал операцию, хотя в его вену вводили всего лишь соленую воду. Вернувшись домой после войны, Бичер написал статью «Сила плацебо».

Но Бичер был не первым врачом, которого удивил эффект плацебо. В 1890-х годах в Берне швейцарский хирург Теодор Кохер выполнил без анестезии 1600 операций по удалению щитовидной железы, предварительно заставив пациентов поверить, что они получили обезболивающее. По свидетельству журналиста и врача Бена Голдакра, «еще до изобретения анестезии хирурги описывали, как некоторые пациенты переносили разрез мышц скальпелем и распил кости, находясь в полном сознании и даже не стискивая зубы».

«Возможно, вы выносливее, чем думаете», – отмечает Голдакр.

Эти примеры служат убедительным доказательством, что дух сильнее материи, но странность эффекта плацебо в полной мере раскрылась лишь в последние несколько лет, что заставило многих врачей радикально пересмотреть свои взгляды на связь между мозгом и телом.

В 1972 году был поставлен эксперимент, в котором студентам на лекции предложили таблетки глюкозы розового или голубого цвета. Участникам эксперимента сообщили, что таблетка является либо стимулирующим, либо успокоительным средством, но не сказали, каким именно (разумеется, в таблетках был только сахар). Выяснилось, что сосредоточиться студентам лучше помогало плацебо розового цвета, а не голубого. Другими словами, цвет таблеток имеет значение.

Последующие эксперименты показали, что оксазепам – препарат, аналогичный валиуму, – в таблетках зеленого цвета более эффективен в снятии тревожного состояния, а желтого – для лечения депрессии, седативное средство хлордиазепоксид более эффективно в капсулах, а не в таблетках, а инъекции физраствора эффективнее таблеток при повышенном кровяном давлении, головных и прочих болях, хотя не оказывают никакого физического воздействия. Еще в одном эксперименте сравнивались два плацебо для лечения болей в руке: таблетка глюкозы и ритуал, похожий на акупунктуру. Выяснилось, что более сложная процедура эффективнее.

Все это помогает раскрыть тайну эффекта плацебо. Сила плацебо по определению не имеет ничего общего с фармацевтическими свойствами лекарства; эффект основан исключительно на ложном убеждении в эффективности препарата. Но это убеждение не возникает просто так; оно создается внутри культурного контекста. Все, что придает лечению большую достоверность, что создает иллюзию достоверности, будет воздействовать на психику пациента, укрепляя его необоснованную веру в препарат и, следовательно, в его эффективность.

Важный фактор убедительности лечения с помощью плацебо – то обстоятельство, что лекарство назначается квалифицированным врачом. Но существует огромное количество других факторов. Например, в некоторых культурах цвет тесно связан с определенным воздействием: красный с возбуждением, голубой или белый с успокоением. Фармацевтические компании используют этот факт. Голдакр сообщает, что стимулирующие препараты обычно выпускаются в красной или оранжевой оболочке, антидепрессанты в голубой и так далее.

Упаковка также имеет значение и может усиливать эффект плацебо. Исследования показали, что аспирин в яркой и современной упаковке эффективнее аспирина в тусклых и скучных коробочках. Конечно, аспирин не относится к плацебо – суть в том, что сама упаковка может обладать эффектом плацебо. То же самое относится к цене. Дэн Ариэли, специалист в области поведенческой экономики, показал, что дешевые обезболивающие менее эффективны, чем препараты, идентичные по составу, но более дорогие.

И снова все сводится к вере. По очевидным причинам нам легче поверить в эффективность лекарства, которое опустошает наш кошелек: «При такой цене оно не может не помогать!» Как отмечает Ариэли, возможно, не так уж неразумно переплачивать за фирменный препарат, даже если с фармакологической точки зрения он идентичен более дешевому, лежащему на соседней полке. Сам факт того, что вы платите дополнительные деньги, усиливает убежденность в эффективности лекарства, без которой оно может и не подействовать.

Суть в том, что сила психологии проявляется посредством веры, причем не имеет никакого значения, истинная эта вера или ложная и как возникла данная иллюзия, – если она приносит успех. Совершенно не важно, создал ли ее врач, привлекательная упаковка, цена, реклама, цвет, инвазивная способность, ритуал или любая другая из бесчисленных возможностей. Не важно также, поддерживается ли она сфабрикованными доказательствами или доказательства вообще отсутствуют. Главное – пациент верит.

Религия как плацебо?

В 1960-х годах серия новаторских эпидемиологических исследований показала, что среди активных верующих сердечные болезни распространены гораздо меньше, чем в целом среди населения. Поначалу ученые пришли к выводу, что причина – секулярные факторы, такие как воздержание от вредных привычек, вроде курения табака, а также пониженный уровень стресса вследствие принадлежности к поддерживающему сообществу.

Но дальнейшие исследования, в которых контролировались эти факторы, подтвердили, что религиозные люди отличаются лучшим здоровьем. Научное сообщество было вынуждено признать довольно неожиданный факт, что религия сама по себе оказывает благоприятное воздействие на здоровье человека[11].

Естественно, христиане поспешили прославить это явление, утверждая, что Бог заботится о здоровье немногих избранных. Единственная проблема заключалась в том, что влияние веры на здоровье не признавало границ религиозных конфессий. Не только христиане, но и те, чьи представления противоречили Библии – например буддисты и индуисты, – испытывали благоприятное влияние на здоровье своих религиозных убеждений.

Герберт Бенсон в своей книге «Вечное исцеление» (Timeless Healing) писал: «В этой книге я обозначаю Бога заглавной буквой Б, но надеюсь, что читатели поймут, что я имею в виду всех божеств в иудеохристианской, буддистской, исламской и индуистской традициях, всех богов и богинь, а также духов, которым поклонялись люди во всем мире на протяжении всей истории человечества. Проводя научные наблюдения, я убедился, что независимо от того, каким именем вы называете Бесконечный Абсолют, которому поклоняетесь, и какой теологии придерживаетесь, результат веры в Бога остается неизменным».

В контексте предыдущего раздела, посвященного медицине, нетрудно увидеть, что происходит: это еще одно проявление эффекта плацебо. Но в данном случае желаемый результат обеспечивает не ложная вера в эффективность таблеток глюкозы, а убежденность в целительной силе Бога. Как и в случае с таблетками глюкозы, чем сильнее веришь, тем больше польза.

И действительно, религию можно назвать универсальным плацебо. Вместо авторитета врача религия опирается на авторитет Бога, непогрешимого и всемогущего. Если вера в медицинское плацебо основано на хитрой рекламе и красивой упаковке, то основой веры в целительную силу Бога является Священное Писание. И если ваша вера искренняя, то совершенно не важно, реален ли конкретный Бог (как не важно, обладает таблетка глюкозы фармакологическими свойствами или нет).

Более того, многие религии с помощью своей теологии активно используют эффект плацебо. Например, в Евангелии от Марка отец приводит больного сына к Иисусу и говорит: «…если что можешь, сжалься над нами и помоги нам» (Мк. 9: 22). Иисус отвечает: «…если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему». Подобные слова Иисуса мы читаем и в Евангелии от Матфея: «…по вере вашей да будет вам» (Мф. 9: 29).

Похоже, в Библии говорится о том, что Бог действует в соответствии не с достоинствами просящего, а с верой просящего в то, что Бог будет действовать именно так. Замените слово «Бог» в предыдущем предложении на «таблетка глюкозы», и получится определение плацебо. «Ничто, – пишет Энн Харрингтон, профессор истории науки Гарвардского университета, – не вносит большего вклада в эту врожденную способность [самоисцеления тела], чем вера в способность Бога нас исцелить».

Карл Маркс называл религию «опиумом для народа». Он был почти прав: религия – таблетка глюкозы для народа.

Эффект плацебо в спорте

В 1952 году протестантский проповедник Норман Винсент Пил написал книгу, которая стала одной из самых известных работ по популярной психологии в XX веке. Книга называлась «Сила позитивного мышления». Она продержалась в списке бестселлеров New York Times 186 недель подряд, а число проданных во всем мире экземпляров превысило пять миллионов.

В своей книге Пил рассказывает о целительной силе веры в Бога, убеждая читателей формировать у себя религиозные убеждения с помощью таких средств, как воображение, внушение и чтение Библии. Однако Пил, несмотря на то что был протестантом, также открыто говорит, что религия читателя не имеет отношения к успеху позитивного мышления. «Нет необходимости рождаться заново, – утверждал Пил. – У вас свой путь к Богу, у меня свой… Христос – всего лишь один из путей».

В сущности, Пил описывал эффект плацебо: он говорил, что важна сама вера, а не ее содержание. Вот формулировка Харрингтона: «Вероятно, Пил посвятил больше времени, чем любой другой деятель XX века, психотерапевтическому движению, сводящему потребность в христианской или любой другой традиции к наслаждению целительными плодами веры». Неудивительно, что по этой причине он был осужден многими христианами.

Но гениальность книги Пила заключена в признании, что религиозное плацебо (или, если использовать его слова, сила религиозного убеждения) простирается далеко за пределы области здоровья. Он понял, что вера также способна успокаивать, усиливать чувство принадлежности, укреплять уверенность в себе, устранять страх – все это, как снова и снова повторяет Пил, улучшает жизнь человека и существенно повышает эффективность его действий. Вот названия некоторых глав в книге Пила: «Поверьте в себя», «Надейтесь на лучшее, и вы получите его», «Я не верю в поражение» и «Как вызвать к жизни эту Высшую Силу».

Самое сильное влияние эта книга, наверное, оказала на спорт. В 1980-х годах я потерял счет спортсменам, которые внезапно обратились за вдохновением к Богу; многие игроки перед матчем уединялись на 15 минут, делали дыхательные упражнения и мысленно повторяли строки Священного Писания. В середине 1980-х больше половины английской сборной по настольному теннису активно использовали методы Пила.

Религия, ранее не игравшая особой роли в мире спорта – не в последнюю очередь потому, что лучшие спортсмены считали, что у них нет времени для двух таких разных сфер, – внезапно вышла на первый план. Спортсмены, выходящие на площадку для игры, крестились или поднимали лицо к Создателю на небесах, победители благодарили Иисуса, Аллаха или какое-либо другое божество. Присмотритесь, и вы увидите, что многие так поступают и сегодня.

Вскоре этим заинтересовались исследователи и стали изучать, влияют ли религиозные убеждения на результаты, и если влияют, то как. Подобно тем, кто впервые оценил влияние веры на здоровье, они крайне скептично относились к идее, что вера в невидимого Бога может оказать ощутимое влияние в такой жесткой и конкурентной сфере, как спорт. Но статистика, как и в медицине, давала однозначный ответ: вера повышает результаты. И если ваша вера искренняя, то совершенно не важно, в какого бога вы верите.

Например, в 2000 году Чон Гын Пак из Университета Хосо изучал стратегии адаптации корейских спортсменов. Он выяснил, что они считали молитву ключевым фактором адаптации к стрессу и тревоге, достижения пиковой формы и придания смысла занятию спортом.

Выводы Пака получили многократное подтверждение. В 2004 году Д. Р. Чех и его коллеги изучили девять бывших спортсменов высшей лиги из числа христиан, выяснив, что религия оказывала «сильное влияние на спортсменов», которые «использовали молитву как адаптивный механизм для снятия стресса». К таким же выводам пришел Ральф Верначча из Университета Западного Вашингтона, изучавший спортсменов-олимпийцев.

Суть полученных результатов отражают слова одного из тех, кто был объектом исследования Пака:

Я всегда готовился к игре с помощью молитвы, независимо от важности игры. В молитве я просил Бога помочь мне показать все, на что я способен… Я вручал себя Богу и не испытывал волнения. Эти молитвы успокаивали меня, делали увереннее, и я забывал о страхе проигрыша. И в результате играл хорошо.

Вернемся к началу этой главы. Мы видели, что и Мухаммеду Али, и Джонатану Эдвардсу, по их собственным словам, вера помогала. Они верили в разных богов, придерживались несовместимых теологий, но для эффекта плацебо это не имеет значения. Главное, что оба, каждый по-своему, нисколько не сомневались в истинности своей веры.

Таким образом, перед новой дисциплиной, спортивной психологией (которая расцвела после коммерческого успеха книги Пила, как и более широкая сфера «самопомощи»), возникает естественный вопрос: возможно ли имитировать силу религиозного убеждения, чтобы добиться наилучших результатов? Можно ли секуляризировать учение Пила? Другими словами, можно ли найти таблетку глюкозы для тех, кто хочет стать звездой спорта?

Послушайте, что говорит выдающийся спортсмен за несколько секунд до важного матча, и вы услышите слова, граничащие с бессмыслицей. После тридцати лет существования спортивной психологии мы так привыкли к этому бессвязному бормотанию, что практически не замечаем его нелогичности.

Попробуем задуматься о том, что обычно говорят спортсмены. Я писал эту главу весной 2009 года, и на той неделе должен был состояться важный футбольный матч между Newcastle и Middlesbrough. Алан Ширер, в то время тренер Newcastle, говорил: «Я даже не рассматривал возможность поражения. В моем представлении мы должны были выиграть, и ничто не могло разубедить меня в этом».

Разумеется, эта вера полностью иррациональна. Перед игрой вероятность того, что Newcastle проиграет или что матч закончится вничью, была очень велика. Но Ширер не собирался основывать свои убеждения на статистических данных; ему нужно было сформировать убеждения, которые приведут к успеху (а это иная форма истины). Кстати, Newcastle выиграл со счетом 3:1.

На той же неделе британский теннисист Энди Маррей сказал нам, что во время каждого матча верит, что победит соперника. Это можно назвать безумием. Если Маррей, например, выходит на матч против Рафаэля Надаля на грунтовом покрытии, то он должен (так говорит статистика) думать, что проиграет. Но Маррей знает, что сомнение – опасная вещь, когда выходишь на корт.

Пил говорит об этом в «Силе позитивного мышления»: «Теперь я убежден, что если вы ожидаете самого лучшего, то вам дается некая странная сила создавать условия, обеспечивающие желаемые результаты». Об этом же пишет Энн Харрингтон из Гарвардского университета: «Наше тело обладает внутренней способностью максимально использовать свои возможности, реализовывать оптимистические сценарии, в которые мы страстно верим».

Это можно назвать «плацебо эффективности», но задача спортивной психологии заключалась в том, чтобы отделить его от религии, сделать основой оптимизма не вмешательство всемогущего Бога, а преувеличенную веру в свою эффективность, чтобы избавить от неуверенности, сформировав убежденность в возможности достичь желаемого результата. Именно поэтому многие спортсмены отказываются думать о возможности поражения: они знают, что сомнения опасны – как во время выхода на поле для игры, так и при приеме таблетки глюкозы.

«Сомнение – главная причина ошибок в спорте, – пишет Тимоти Голви, автор бестселлера о спортивной психологии “Внутренняя игра в гольф” (The Inner Game of Golf). – Сила сомнения заключена в его самореализующейся природе. Когда мы, например, не верим, что способны выполнить короткий катящийся удар, то обычно напрягаемся, увеличивая вероятность промаха. При неудаче сомнения в собственных возможностях укрепляются… В следующий раз сомнения усиливаются, а их разрушительное воздействие на наши истинные возможности выражается еще ярче».

Голви предлагает избавиться от сомнения с помощью разных методов, самый главный из которых заключается в формировании мысленных ассоциаций. «Нужно просто вспомнить или связать с представляющейся трудной задачей (в данном случае ударе в гольфе) некоторое простое действие, предпочтительно то, которое всегда удавалось. Например, при подготовке катящегося удара с расстояния в три метра можно вспомнить такое простое действие, как извлечение мяча из лунки».

«Яркая ассоциация с этим простым действием не оставляет места для ассоциации предстоящего удара с промахом… Каждый раз, когда мне удается полностью сосредоточиться на этом образе, в моем сознании не остается и следа от сомнений в успешности удара… Настоящий профессионал в любой области действует на основе твердой веры в свою способность добиться успеха. Он не прислушивается к сомнениям».

Я стою в узком, плохо освещенном коридоре рядом с тренировочным залом во время Игр Содружества в Манчестере в 2002 году. Здесь тихо и спокойно – звуки тренировок спортсменов заглушаются громадным занавесом, спускающимся с потолка. Коридор никуда не ведет – дверь в его торце заперта, чтобы на тренировки не смогли проникнуть посторонние. Но это мне и нужно. Сюда я пришел для того, чтобы поработать со своим плацебо.

На каждой спортивной арене, где мне приходилось играть, я находил подобное место: тихий укромный уголок, подальше от любопытных глаз, где я мог мысленно настроиться на борьбу в эти последние, очень важные минуты перед соревнованиями. На Олимпийских играх в Барселоне это была маленькая раздевалка, которой редко пользовались другие спортсмены, на чемпионате Европы в Бирмингеме – отгороженная лентой площадка над ареной, вдали от шума и гама, на супертурнире в Токио – крошечный закуток позади кафе на верхнем этаже.

Иногда я находил подходящее место, которое оказывалось занятым. На открытом чемпионате Швеции в крошечной раздевалке я наткнулся на Зорана Примораца, легендарного хорватского теннисиста, который переминался с ноги на ногу, закрыв глаза, и что-то бормотал. В другой раз я пробрался в редко используемую VIP-зону и увидел датского чемпиона Тринко Кина, который сидел на полу, обхватив голову руками; погруженный в свои мысли, он не заметил моего приближения. Поспешно извинившись, я отправился искать другое тихое место.

Десять лет я работал с тремя ведущими спортивными психологами и к концу этого периода превратил психологическую подготовку в настоящее искусство. На подготовку к матчу отводилось ровно 15 минут, и после разминки и обсуждения тактики с тренером я выскальзывал из зала и уходил в тщательно выбранное убежище.

Оказавшись там, в тишине и одиночестве, я закрывал глаза и начинал выполнять серию тщательно отработанных дыхательных упражнений. Вдохнуть, расслабиться, вдохну-у-ть, рассла-а-биться, вдохну-у-у-у-ть, рассла-а-а-а-биться. Когда я только начинал, мне требовалось несколько минут, чтобы успокоиться, но после долгой практики уже через 90 секунд мой пульс устанавливался, и я погружался в состояние глубокой релаксации.

Успокоившись и расслабившись, я приступал к процессу, который психологи называют позитивным изображением: в моем случае это череда ярких воспоминаний о самых лучших и вдохновляющих теннисных матчах, которые я сыграл. Сначала я смотрел на них со стороны, как зритель, восхищаясь великолепными ударами, аплодируя смелым атакам, радуясь разнообразию и сложности техники.

Затем перспектива менялась, и я переносился в собственное тело, ощущая прикосновение мяча к ракетке, свободу движения, радость от того, что у меня все получается. Затем я смещал фокус и представлял, как играю с будущим противником, реализуя тактику, которую обсуждал с тренером, и ощущая мощный прилив оптимизма.

Я чувствовал, как растет моя уверенность. Сомнения рассеиваются. Настроение улучшается.

Следом шло еще одно переключение к так называемым позитивным утверждениям. Я больше не рисовал мысленную картину своих действий, а повторял слова, обладающие особой силой: «Ты можешь выиграть». Снова и снова. С растущей убежденностью. Обратите внимание, что я не говорил: «Я могу выиграть». Я обращался к внутреннему «я», словно пытался побороть присущий ему скепсис. Последние несколько утверждений были другими: «Ты выиграешь! Ты выиграешь!»

После этого я открывал глаза и кивал в знак согласия; мое лицо было решительным, губы растянуты в улыбке. Я медленным шагом возвращался на спортивную арену, кивал тренеру, мы обменивались с ним ободряющим жестом, и я шел на площадку, чтобы пожать руку сопернику. Психологически я там, где хотел быть. В своем мире, в полном согласии с собой.

Проблема только одна: я вижу лицо соперника и понимаю, что он тоже глубоко и искренне верит в свою победу. Он излучает уверенность и ожидание успеха. У него не осталось сомнений. Другими словами, он тоже использует свой эффект плацебо.

Иррациональный оптимизм

Парадокс психологии эффективности заключается в том, что она учит каждого спортсмена верить, насколько это возможно, в свою победу. Никто не сомневается. Никто не поддается внутреннему скепсису. Такова логика спортивной психологии. Но победить может только один. Такова логика спорта.

Обратите внимание на разницу между ученым и спортсменом. Для ученого сомнение – это необходимость. Прогресс становится результатом сосредоточения на фактах, противоречащих теории, и последующего совершенствования этой теории. Скепсис – топливо научного развития. Но для спортсмена сомнение равносильно яду. Прогресс возможен только при игнорировании фактов; его условие – установка, на которую не влияют сомнения и неуверенность.

Повторим: с рациональной точки зрения это просто безумие. Зачем спортсмену убеждать себя, что он выиграет, если все свидетельствует о том, что этого не произойдет? Потому что для победы нужно обосновывать свою убежденность не фактами, а тем, что полезно. Для победы нужно решительно избавиться от сомнений, рациональных и иррациональных. Именно на этом основан эффект плацебо.

Арсен Венгер, один из самых успешных футбольных тренеров последних лет, говорил: «Чтобы максимально реализовать свои возможности, ты должен научить себя вере, которая выходит за пределы логики. Все лучшие игроки обладают этой способностью к иррациональному оптимизму; ни один из спортсменов не раскрывал свой потенциал без способности избавиться от сомнений».

В 2008 году в финале открытого чемпионата по гольфу в Торри Пайнс в Калифорнии Тайгер Вудс готовится выполнить катящийся удар на последней лунке. Зрители, окружившие травяную площадку, умолкли в ожидании. Вудс – как всегда в заключительном раунде крупного турнира – одет в красную рубашку поло, черные слаксы и бейсболку. Удар предстоит довольно трудный: три с половиной метра, с уводом влево.

Это был один из самых важных ударов Вудса в сезоне – возможность выиграть второй крупный турнир в финальном раунде с восемнадцатью лунками. Лидер соревнований Рокко Медиате уже закончил раунд и наблюдал за игрой из клабхауса. Вудс смотрит на мяч, затем медленно переводит взгляд на лунку. Становится еще тише. Вудс еще раз смотрит на лунку и занимает позицию для удара…

Открытый чемпионат США 2008 года называют одним из самых ярких спортивных событий последних лет. Это был первый турнир Вудса после операции на колене, и в первом же раунде стало ясно, что лидер мирового рейтинга испытывает сильную боль – он морщился, а иногда вскрикивал во время замаха, когда сильно ослабленные хрящи левого колена пытались справиться с нагрузкой, которая в четыре раза превышала вес его тела.

В одном из эпизодов третьего раунда Вудс выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок – такой сильной была боль после игры длинным айроном на грине. Но Вудс не отказался от борьбы, понимая, что на кону четырнадцатая победа в крупном турнире. К концу третьего раунда Вудс имел преимущество в один удар, но почти никто не сомневался, что ему, учитывая ухудшающееся физическое состояние, не удастся сохранить его в финальном раунде.

Но Вудс смог, компенсировав неудачную игру на первых двух лунках берди на девятой и одиннадцатой лунках. К последней лунке тысячи зрителей на поле для гольфа и миллионы телезрителей во всем мире замерли в ожидании: неужели можно выиграть один из главных турниров в гольфе практически на одной ноге? Успешный катящийся удар на семьдесят втором грине сохранит шанс на, возможно, самую дерзкую победу в истории гольфа.

Как мы видели, уверенность в своих силах создает мощную связь между разумом и телом. Но, наверное, самая удивительная черта Вудса заключается в том, что его уверенность неотразима, его убежденность настолько сильна, что словно передается окружающим. После открытого чемпионата США 2008 года я беседовал с восемью ведущими спортивными обозревателями, специализирующимися на гольфе, и все они говорили, что были «в высшей степени уверены», что Вудс успешно выполнит этот важный удар.

Ситуация необычная, учитывая, что даже для игрока с возможностями Вудса вероятность успеха при катящемся ударе с расстояния 3,5 метра не превышает 50 %. Но убежденность Вудса в своих возможностях была настолько глубока, а способность передавать свою уверенность с помощью языка тела настолько сильна, что даже опытные обозреватели приняли его точку зрения. Я подозреваю, что подавляющее большинство зрителей на трибунах думали точно так же.

С ними был согласен и Медиате, сидевший в клабхаусе. В интервью, данном через несколько секунд после того, как Вудс загнал мяч в лунку (затем он победил Медиате в заключительном раунде из 18 лунок), он сказал: «Я знал, что у него получится».

Эта способность вселять веру в других людей – важная черта лидера (политического или военного), и она также может создать огромное преимущество в спорте, воздействуя на соперников. Примечательный факт: лидируя в финальном раунде крупного турнира, Вудс проиграл всего один раз из пятнадцати (на момент написания этих строк). Может быть, его ближайшие преследователи заражались чувством уверенности мирового лидера в гольфе и уже не могли поддерживать свою уверенность? Очень похоже.

В конце 2009 года широкой публике стали известны проблемы в личной жизни Вудса, и ведущие газеты мира запестрели статьями о его супружеских изменах. Тем не менее он остается ярким примером, иллюстрирующим две главные идеи этой книги: человек, который приручил громадную силу целенаправленной практики при помощи многих тысяч часов тренировок и дополнил ее не менее мощным эффектом плацебо. Практика неизмеримо расширила его возможности на поле для гольфа, а уверенность в себе позволила преобразовать эти возможности в максимальную эффективность в условиях стресса.

Жан ван де Вельде, один из лучших французских гольфистов, говорит: «Вудс – самый удивительный спортсмен из тех, кого мне приходилось видеть, в смысле веры в себя. Он способен полностью вложиться в удар. Выполняя катящийся удар с трех метров, он не сомневается в успехе. Он знает, что вряд ли загонит мяч в лунку с расстояния 12 метров, но способен полностью сосредоточиться на возможном успехе, а не на вероятной неудаче. В момент удара его вера абсолютна. Это удивительная черта».

Лучший способ понять психологию Вудса – послушать его интервью. Те, кто давно следит за Тайгером, давно привыкли, что его слова звучат немного напыщенно – пока не понимаешь, что их цель не истина, а поддержание определенной установки. Именно над нужной установкой он долгие годы работал с отцом, и эту работу продолжил психолог Джей Бранза.

«Конечно, я этому научился [психологической устойчивости], – говорил Вудс. – У отца было несколько методов, чтобы вложить мне это в голову. На самом деле я просил его об этом, потому что был не слишком одарен физически и хотел быть стойким. Я играл с парнями, которые тренировались дольше меня, которые лучше играли в гольф, и понял, что единственный способ стать лучше – стать более стойким. Я понял, что если не превосхожу их физически, то могу бросить им вызов на уровне психологии, быть устойчивее и умнее их».

Вудс – яркий пример силы, которую дает вера в себя. Как говорит Моррис Пикенс, спортивный психолог, который работал в том числе с победителем открытого чемпионата США Заком Джонсоном: «Не думаю, что он сомневается в том, что делает». Это утверждение вскоре подвергнется самой строгой проверке, поскольку Вудс думает о восстановлении своей карьеры и о том, чтобы попытаться побить рекорд Джека Никлауса, выигравшего 18 крупных турниров.

Тем не менее при внедрении иррационально оптимистических убеждений возникает еще одна очевидная проблема: они слишком часто противоречат суровой реальности. Например, вера в победу над Рафаэлем Надалем может запустить мощные психологические процессы, которые повысят вероятность такого результата, но не гарантирует успех – в особенности с учетом того, что у Надаля имеется собственное плацебо.

Аналогичным образом вера в Бога может самыми разными способами положительно влиять на здоровье, но она не способна предотвратить те ужасные вещи, которые могут с вами случиться. Многие верующие и члены их семей умирают от рака и других болезней. Многие не излечиваются от своих заболеваний. Подобно медицинскому плацебо (которое помогает лишь при некоторых болезнях), «плацебо эффективности» и «религиозное плацебо» действуют лишь в определенных границах.

Поэтому можно ли считать реалистичным с точки зрения психологии, если человек придерживается ложных (но полезных) убеждений, когда они зачастую противоречат фактам? Стоит ли Тайгеру Вудсу поддерживать веру в то, что он закатит мяч в лунку с расстояния 12 метров, если два предыдущих раза он промахнулся? Можно ли менять убеждения в соответствии с ситуацией, как одежду?

Николас Хамфри, профессор психологии из Лондонской школы экономики, говорит:

Чтобы открыть новое плацебо, вам нужно изобрести его, а для этого достаточно лишь изменить свои убеждения. Поэтому добровольное регулирование, по всей видимости, доступно всем… Да, конечно – наверное, к счастью – это сделать нелегко. Когда доходит до дела, как вы измените свои убеждения на более подходящие? Никто не способен просто заставить себя поверить в то, что он выбрал.

Мысль Хамфри сформулирована четко и ясно. И все же она далека от истины. Одно из самых удивительных открытий современной психологии – способность человеческих существ подгонять факты, чтобы они соответствовали их убеждениям, а не наоборот, наша способность верить вопреки фактам, а иногда и вопреки другим, глубоко укоренившимся убеждениям. И именно эта способность больше, чем любая другая – с точки зрения психологии, – отличает спортсменов от всех остальных.

Двоемыслие

В 2002 году Тим Хенмен, входивший в элиту мирового тенниса, на открытом чемпионате Австралии проиграл Йонасу Бьоркману, несеяному шведскому теннисисту. Вероятно, это был сокрушительный удар, подорвавший уверенность Хенмена. Он играл замедленно, его удары были вялыми и неточными. Но на послематчевой конференции все это как будто не имело значения.

«Я собираюсь извлечь пользу из поражения и сосредоточиться на том, как улучшилась моя игра», – сказал Хенмен.

Вероятно, вы часто слышали эти слова – «извлечь пользу» – от лучших спортсменов и спортсменок. Этот психологический прием настолько универсален, что прочно вошел в наш язык. Но что означают эти слова? Понимать их следует буквально: игнорировать те аспекты действий, которые противоречат первоначальному оптимизму, и сфокусировать внимание на верной тактике, удачных ударах и так далее, которые поддерживают этот оптимизм.

Другими словами, лучшие спортсмены научились отсеивать нежелательные факты, чтобы поддерживать преувеличенную веру в свои возможности.

Если задуматься, это довольно необычное явление. В том матче Хенмен играл отвратительно, потерпев одно из самых обидных поражений в карьере. Результат мог буквально уничтожить его уверенность в себе. Но Хенмен обучил свой мозг игнорировать факты. Он научился сосредоточиваться на крошечных искорках оптимизма. Он научился извлекать пользу. Вскоре после этого Хенмен выиграл свой первый, и единственный, профессиональный турнир серии Masters и поднялся на четвертую строчку мирового рейтинга теннисистов, что стало высшим достижением в его карьере.

Занимаясь спортом, я десятки раз присутствовал на собраниях команды и не уставал удивляться способности своих товарищей выбрасывать из головы весь негатив. Я брал интервью у нескольких десятков спортсменов мирового уровня и был потрясен, как легко и непринужденно они манипулируют фактами, чтобы подтвердить свои убеждения, и как они отсеивают опыт, который может угрожать их стремлению к совершенству[12].

«Извлечь пользу» – этот психологический парадокс характерен не только для лучших из лучших. Вспомним психологический прием, который рекомендовал Тимоти Голви в своей книге «Внутренняя игра в гольф» (The Inner Game of Golf). Он советует гольфистам ассоциировать трудный удар с простым действием, таким как извлечение мяча из лунки. «Яркая ассоциация с этим простым действием не оставляет места для ассоциации предстоящего удара с промахом», – пишет он.

Но любой здравомыслящий гольфист – в том числе Голви и, если уж на то пошло, Тайгер Вудс – должен соблюдать осторожность. То есть даже при промахе мяч должен оказаться не дальше 60 сантиметров от цели, чтобы его можно было отправить в лунку следующим ударом. Выполнять катящийся удар так, чтобы мяч прошел через центр лунки, – верный путь к катастрофе, и Голви согласился бы с этим.

Таким образом, на самом деле Голви говорит о том, что успешный гольфист должен пытаться создать субъективную уверенность в успехе удара, одновременно выполняя удар так, чтобы допустить возможность промаха. Другими словами, гольфист должен жонглировать противоположными убеждениями, чтобы максимально усилить эффект плацебо.

Каждый, кто читал роман Джорджа Оруэлла «1984», узнает эту идею. В этой чрезвычайно проницательной книге Оруэлл вводит понятие двоемыслия, описывая его следующим образом:

Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений… забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился… все это абсолютно необходимо[13].

После публикации романа многие критики утверждали, что с точки зрения психологии двоемыслие невозможно, но на самом деле мы сталкиваемся с ним повсюду. Двоемыслие было основой успеха лучших спортсменов и всех, кто достиг вершин в своем деле.

Вернемся к самым известным гольфистам: им приходится делать в высшей степени рациональный выбор при ударе (например, просто сократить расстояние до лунки или выйти на грин), но после того, как решение принято, они должны – и они обучают себя этому – поддерживать иррациональный оптимизм относительно результата.

Ник Фолдо, шесть раз выигрывавший крупные турниры, говорил именно об этом, когда я интервьюировал его во время открытого чемпионата США 2008 года. «Выбирать удар нужно очень расчетливо. Ты должен принять решение на основе реалистической оценки своих слабостей и возможности неудачи. Но, сделав выбор, ты должен щелкнуть мысленным переключателем и выполнить удар так, словно у тебя никогда не было сомнений в успехе».

Вот оно, двоемыслие в действии.

Философские выводы

Непосредственно проверить плацебо эффективности, как мы его назвали, удалось только в 1996 году. Психологи взяли сто испытуемых и разделили их случайным образом на две группы, а затем стали манипулировать убеждениями. Тех, кто попал в группу 1, убеждали, что они справятся с заданием быстрее, чем предполагали. Группе 2, наоборот, внушали, что их ожидания завышены.

Знаете что получилось? Группа «позитивного мышления» справилась с заданием значительно быстрее группы «негативного мышления», несмотря на то что никакой разницы в способностях между ними не было. Это доказало то, что давно было известно спортсменам, спортивным психологам и индустрии самопомощи: иррациональные убеждения способны повысить эффективность, если в них действительно верят.

Почему так происходит? Какие механизмы здесь работают? В случае медицинского плацебо факты свидетельствуют, что таблетки глюкозы в сочетании с искренней верой имитируют действие настоящих лекарств. По свидетельству Бена Голдакра, когда пациенты с болезнью Паркинсона получали плацебо, в их мозге регистрировалось повышение выработки дофамина, как будто они приняли «настоящий» препарат. Но как психологическое состояние, которое мы называем «верой», приводит к такому результату? Неизвестно.

О «плацебо эффективности» известно еще меньше. Может быть, уверенность в способности выполнить удар формирует более точную моторную программу в мозге и центральной нервной системе? Если да, то почему и как? Мне кажется, ответ мы сможем получить только тогда, когда начнем понимать, как функционирует подсознание.

Тем не менее из всего этого можно сделать вывод: вера направлена на истину, а также на то, что полезно. Разумеется, этот урок применим не только для спортсменов – у всех нас есть убеждения, не соответствующие действительности. Мы акцентируем внимание на позитиве и подавляем негатив, блокируем травмы, придумываем истории о своей жизни, которые, честно говоря, не имеют отношения к реальности. И наша цель не победить, а просто выжить. Абсолютная рациональность может быть опасна, о чем хорошо известно всякому, кто изучал биографии философов.

Разница заключается в том, что спортсмены мирового класса – зачастую совместно со спортивными психологами и «психотренерами» – доводят эти манипуляции до совершенства. Они приучили себя перед соревнованиями подстегивать оптимизм, подгонять факты под убеждения, а не наоборот, а также использовать двоемыслие. И совершенное владение этими навыками зачастую отличает лучших от всех остальных.

Мухаммед Али, Джонатан Эдвардс, Тайгер Вудс, Арсен Венгер, Ник Фолдо – каждый из них нашел свой иррациональный путь к успеху в этой странной игре, которую мы называем жизнью.

6. Проклятие чокинга и как его избежать

Унижение в Сиднее

Я стоял у выхода на спортивную арену перед своим первым матчем на Олимпийских играх 2000 года в Сиднее. Казалось, время остановилось. Я смотрел на своего противника – талантливого, но примерно равного мне по силе теннисиста по имени Питер Франц – и чувствовал его уверенность. Для нас обоих это был главный матч в этом сезоне, – а возможно и в карьере.

Я вздохнул. Мне было двадцать девять, и это, скорее всего, была моя последняя Олимпиада, но, кроме того, я впервые в жизни имел шанс на олимпийскую медаль. Я находился в лучшей форме и не сомневался в своих возможностях. Последние два месяца мой тренер убеждал меня, что я могу выиграть медаль – достижение, которое изменило бы мою жизнь, – и я начал ему верить.

Моя подготовка была чрезвычайно эффективной, начавшись с тренировочных лагерей в Бельгии и Швеции. В Великобритании я регулярно посещал психологов, специалистов по спортивному питанию и физиотерапевтов. Я был единственным британским теннисистом, прошедшим квалификацию на Олимпиаду, и Британская олимпийская ассоциация не жалела средств, чтобы сделать мою подготовку идеальной.

Последние несколько дней перед играми я провел в австралийском Голд-Косте, тренируясь с двумя игроками международного класса, которые прилетели туда специально. Мы тренировались по четыре часа в день в местном клубе, где за большие деньги уложили то же самое специальное покрытие, которое использовалось на олимпийской спортивной арене. Иногда мне казалось, что полмира помогает мне готовиться к соревнованиям.

Наконец прозвучали последние слова объявления, зрители зашумели, и я вышел на ярко освещенную спортивную арену. Олимпийские игры! Я заметил на трибуне большую группу британских болельщиков, размахивающих национальным флагом, и понял, что дома все мои друзья и родственники сидят у телевизора. Этот матч будет определяющим в моей карьере, и он изменит мою жизнь.

А потом это случилось.

Франц ввел мяч в игру – мягким крученым ударом справа. Для меня эта подача не представляла никакой трудности, и обычно я справлялся с ее приемом, но теперь мои движения были необычно медленными, ноги словно приклеились к полу, а ракетка встретила мяч под неверным углом. Я не попал в стол, промахнувшись больше чем на полметра.

Я встряхнул рукой, чувствуя, что что-то не так, но надеясь, что все пройдет само собой. Но становилось все хуже. Каждый раз, когда противник выполнял удар, мое тело делало совсем не то, чему я научился за последние двадцать лет, играя в настольный теннис: ноги были вялыми, движения неловкими.

Я старался изо всех сил; я жаждал победы сильнее, чем когда-либо в жизни. И все равно играл так, словно на машине времени перенесся в те годы, когда только начинал тренироваться.

После первой партии я отправился в дальнюю часть корта: я проиграл со счетом 21:8, совершенно немыслимым в состязании равных по силе соперников. Мой тренер, обычно спокойный и уверенный, был вне себя. Как правило, перерыв – это время для тактических советов (какую подкрутку использовать, когда атаковать, а когда переходить к защите), но о какой тактике могла идти речь, если я с трудом удерживал мяч в игре? Он попытался приободрить меня, вселить уверенность, но проблема лежала глубже, и он это знал.

Вторая партия закончилась полной катастрофой: 21:4. Такое ощущение, что мое тело захватил кто-то другой и играл вместо меня. Я суетился, делал неловкие движения, опаздывал, а зрители недоуменно гудели. Это был не просто проигрыш, а унижение: полный и необъяснимый провал. Мои движения были то замедленными, то слишком резкими, техника утратила всякое подобие плавности и стройности.

К концу матча на лице моего противника отражалось только сочувствие. Когда мы пожали друг другу руки, он обнял меня за плечи и спросил: «Что случилось?» Я пожал плечами. У меня оставалось единственное желание – убежать. Подальше от спортивной арены и своего унижения. И только вернувшись в свою комнату в олимпийской деревне и сидя, уткнувшись лицом в полотенце, я понял, что произошло.

Мой тренер сформулировал это довольно грубо, с присущей ему откровенностью. «Все просто, Мэтью, – сказал он. – У тебя чокинг».

Большая белая акула тонет

В баскетболе это называется «кирпич», в гольфе иногда используют термин «мандраж». В научных кругах такое состояние называют «ступором», а в Англии в 1970-х и в 1980-х было популярно слово «сдрейфить». Сегодня все эти термины – каждый из них носит глубоко уничижительный оттенок – объединены термином «чокинг».

В пятой главе мы видели, что сомнение в своих возможностях может привести к снижению эффективности, и именно эта небольшая разница может отделять успех от неудачи. Иногда потеря формы может быть случайной. Но чокинг не имеет отношения ни к тому ни к другому: это разновидность неудачи, причем такой глубокой, что создается впечатление, будто человека подменили.

Иногда чокинг сконцентрирован в одном мгновении, например, когда в шестой игре чемпионата США по бейсболу 1986 года Билл Бакнер из Boston Red Sox необъяснимым образом пропустил мяч между ног, отдав победу New York Mets. Иногда это состояние длится весь матч, как во время моего унижения на Олимпийских играх в Сиднее.

Но у чокинга есть один универсальный аспект: он случается только в условиях сильного стресса, в переломный момент в карьере спортсмена. Вряд ли стоит говорить, что именно в этот момент вам меньше всего нужен чокинг; вы стремитесь показать все, на что способны, и победа для вас очень важна.

Чокинг – довольно странное зрелище, особенно когда это случается со спортсменом мирового класса, который всю жизнь совершенствовал свое мастерство, но внезапно стал похож на новичка. Его отточенная техника сменилась странной смесью суетливости и вялости; он пребывает в растерянности, а сложные моторные навыки, сформированные за тысячи часов практики, словно растворились в воздухе.

Но чокинг случается не только со спортсменами мирового уровня. Музыканты, политики, актеры, хирурги, художники и представители других профессий тоже знакомы с проклятием чокинга, когда они внезапно и необъяснимо теряют способность делать то, чему учились всю жизнь. Такое может случиться и с вами – например, вы словно немеете на первом свидании или не в состоянии произнести ни слова на важной презентации.

Почему это происходит?

Прежде чем анализировать одну из величайших загадок спорта, обратимся к нашим попыткам описать это явление. Когда в финале открытого чемпионата США по гольфу Грег Норман «расклеился» на глазах всего мира, одни журналисты писали, что ему не хватало мотивации, другие – что он играл слишком агрессивно, третьи – что недостаточно агрессивно.

Но какие из этих зачастую противоречивых объяснений верны? И отражают ли они хотя бы отчасти то, что случилось в последние часы на поле Национального гольф-клуба в Огасте?

Норман, которого называли «Большой белой акулой», был первым номером мирового рейтинга и, вероятно, самым одаренным гольфистом своего поколения: на знаменитом поле в Джорджии он выполнил несколько потрясающих ударов подряд, к семнадцатой лунке первого раунда возглавил турнир и сохранил преимущество в течение последующих двух с половиной дней.

К началу финального раунда Норман опережал британца Ника Фолдо на шесть очков (огромный разрыв), и, когда в воскресенье утром вышедшая в финал пара направилась к первой лунке, многие считали, что результат предрешен.

А затем это произошло – на фервее девятой лунки.

Норман словно утратил свою знаменитую технику, посылая мяч к наклонному участку с короткой травой: его бедра и плечи двигались несинхронно, что повлияло на траекторию мяча. Прищурившись, Норман смотрел, как мяч откатился назад, вниз по склону, метров на двадцать пять. Так начался самый известный чокинг в истории гольфа.

На десятой лунке мяч после первого удара Нормана значительно отклонился влево, приземлившись далеко от цели. На одиннадцатой лунке мяч остановился в пяти метрах от флажка, и у Нормана появилась возможность реабилитироваться. Однако мяч прокатился на метр дальше лунки, а следующим ударом Норман тоже не смог попасть в цель – зрители на трибунах удивленно ахнули. Норман растерянно покачал головой и медленно пошел к подставке для первого удара на следующей лунке.

На двенадцатой лунке, после того как Фолдо отправил свой мяч на середину грина, губы Нормана стали бледными, глаза блестели. Австралиец выглядел самым одиноким человеком в мире. Он встряхивал руками, разминал плечи, стараясь вдохнуть жизнь в свое тело, привести его в некое подобие нормы. Но тщетно. Он был проклят. С ним произошло именно это – чокинг, мандраж, кирпич, ступор, называйте как хотите, – и выхода не было.

Норман замахнулся клюшкой для удара, но его бедра снова двигались несинхронно с остальным телом, слишком рано начав движение вперед. Головка клюшки не успела набрать нужную скорость, и австралиец с отчаянием смотрел на мяч, который словно завис в воздухе. Приземлившись на берегу перед грином, мяч замер на секунду, а затем медленно скатился в ручей. Вместе с мячом пошли ко дну и шансы Нормана на победу.

Он лидировал на протяжении 60 часов, на 48 лунках, но за четыре судьбоносные лунки растерял преимущество в три удара и уже уступал два удара сопернику.

Когда Норман отправил мяч в воду во второй раз, на шестнадцатой лунке пар-3, зрители не знали, как реагировать, – то ли поддержать австралийца аплодисментами, то ли предпочесть гробовое молчание. Норман шел по полю, а они отводили глаза, не желая видеть его позор.

Даже триумфатору Фолдо было неловко наблюдать за унижением противника, и победитель турнира, последним ударом направив мяч в восемнадцатую лунку, старался не показывать свою радость. Обняв Нормана своей длинной сильной рукой, он прошептал: «Даже не знаю, что сказать. Это ужасно. Мне очень жаль».

Объяснения, фокусирующиеся на агрессивности (или осторожности) Нормана, выглядят неубедительно. Норман просто утратил способность играть, не говоря уже о том, чтобы играть агрессивно. Попытки объяснить все тактикой тоже не охватывают масштаб катастрофы. Австралиец просто не мог правильно сделать замах – какая уж тут тактика! Клюшка должна быть продолжением тела, но на самых важных лунках она стала для Нормана чужеродным объектом.

«Я по натуре победитель», – защищался Норман на пресс-конференции, но клеймо неудачника преследовало его до конца карьеры. Это может показаться парадоксальным, поскольку австралиец выиграл огромное количество турниров, но клеймо имело особый смысл. Дело в том, что Норман провалился в решающий момент, упустил верную победу, которая могла бы изменить всю его карьеру, его чокинг был особенным.

Единственным, хотя и слабым утешением ему может служить тот факт, что он такой не один. Джимми Уайт пережил чокинг в финале чемпионата мира 1994 года по снукеру, Скотт Норвуд – в Суперкубке 1991 года, Тод Мартин – в полуфинале мужского турнира Уимблдона 1996 года. Каждый день десятки невезучих спортсменов сталкиваются с чокингом в решающих для их карьеры соревнованиях. Я узнал, что такое чокинг, на Олимпийских играх в Сиднее. Возможно, это произошло и с вами во время очень важного собеседования при приеме на работу.

Но почему?

Две системы мозга

Я стою в глубине зала Сиппенхемского клуба, самого известного центра настольного тенниса в Англии. Тренер клуба Кен Филипс работает с большой группой двенадцатилетних подростков, относительных новичков.

Они разучивают крученый удар открытой ракеткой, один из самых важных в настольном теннисе. «Работайте запястьем! – кричит Филипс со своего места в передней части большого зала. – Не забывайте, что именно движение запястья заставляет мяч вращаться».

За ближайшим ко мне столом Лорен, девочка с каштановыми волосами, собранными в «хвост», сосредоточенно хмурится. Она шепотом повторяет указание тренера: «Работай запястьем, Лорен» – и при следующем ударе пытается выполнить его. И промахивается по мячу. Филипс подходит, берет ее руку и направляет, показывая правильное движение. Лорен пытается еще раз.

Теперь ракетка соприкасается с мячом, но девочка забывает повернуть плечи и согнуть колени. Движение предплечья тоже неправильное, отсутствует синхронизация между бедрами и торсом. Но Филипс не обращает на это внимания: он занят тем, чтобы поставить правильное движение запястья.

Наблюдая за тренировкой, я начинаю осознавать необыкновенную сложность крученого удара: это настоящая симфония, требующая точной синхронизации. Филипс разбил движение на несколько простых фаз, но со временем его юные подопечные соединят в буквальном смысле сотни биомеханических команд в собственную моторную программу.

«Обычно спортсмену требуется около шести месяцев, чтобы усвоить основы техники крученого удара открытой ракеткой, а затем мы начинаем соединять его с движением ног, другими ударами и новыми подкрутками, – объясняет Филипс. – Короткого пути здесь нет».

Я предложил Лорен дополнительное задание – считать удары моей ноги об пол во время следующей подачи, но девочка тут же останавливается, не в состоянии отбить мяч. Вид у нее растерянный. «Я не могу, – говорит она. – Я могу отбивать мяч или считать удары вашей ноги, но не одновременно».

Пару часов спустя Филипс занимается с новой, не такой многочисленной группой четырнадцатилетних подростков, которые тренируются уже не меньше шести лет и претендуют на место в английской национальной сборной. Филипс просит их играть открытой ракеткой по диагонали – как предыдущую группу, – и на этот раз юноши и девушки мастерски закручивают мяч, слегка меняя технику и позицию перед каждым новым ударом.

Я повторяю эксперимент, который пытался провести с Лорен, и прошу мальчика по имени Джеймс считать удары моей ноги об пол, не прерывая игры. Он выполняет пятнадцать крученых ударов, во время которых я топаю ногой семнадцать раз, потом улыбается мне и дает правильный ответ. Во время следующего обмена ударами я беседую с Джеймсом о том, что он делал сегодня в школе, но и в этом случае отвлекающие факторы не влияют на его игру.

Причина проста: Джеймс «автоматизировал» свой удар. Многочасовые тренировки привели к тому, что крученый удар хранится у него в имплицитной, а не в эксплицитной памяти. Так было не всегда: когда он начинал, то был похож на Лорен, сознательно контролируя удар по мячу и старательно формируя нейронную сеть, поддерживающую его движения. И только после долгих тренировок он стал способен выполнять удар, даже не думая о нем. В отличие от Лорен, которая эксплицитно повторяла указания тренера в паузах между ударами.

Когда я попросил Джеймса объяснить, как разные части его тела взаимодействуют друг с другом, юноша покачал головой и пожал плечами. «Я не знаю, как это у меня получается», – с улыбкой ответил он. Как мы уже упоминали в первой главе, это явление психологи называют эксперт-индуцированной амнезией.

Фактически Джеймс и Лорен для выполнения подкрученного удара открытой ракеткой использовали две разные системы мозга. Рассел Полдрак, нейробиолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, провел несколько экспериментов с использованием нейровизуализации, чтобы проследить переход от эксплицитного к имплицитному управлению, который происходит в результате длительной практики. Он выяснил, что при обучении новому навыку активируется префронтальная кора, но со временем управление ударом перемещается в такие области, как базальные ядра, отчасти связанные с осязанием.

Это переключение с эксплицитной на имплицитную систему мозга обладает двумя преимуществами. Во-первых, оно позволяет опытному игроку объединять разные части сложного навыка в непрерывное целое (это «моторный чанкинг», аналогичный перцептуальному чанкингу, описанному в первой главе), что невозможно на сознательном уровне, поскольку в этом случае мозгу пришлось бы иметь дело со слишком большим количеством взаимосвязанных переменных. Во-вторых, это позволяет сосредоточиться на более общих аспектах мастерства, таких как тактика и стратегия.

Переключение между системами мозга легче всего понять, если вспомнить, что происходит, когда вы учитесь управлять автомобилем. В самом начале вам приходится сосредоточиваться, чтобы переключить передачу, одновременно удерживая руль, выжимая сцепление и следя за дорогой. Неопытному водителю очень трудно выполнять все эти действия одновременно, и поэтому инструктор помогает выехать со стоянки, а затем постепенно добавляет в задание разные элементы вождения.

Только после многих часов практики эти элементы выполняются без усилий, без сознательного контроля, и вы уже способны прибыть на место назначения, не осознавая, как вы это делаете – ваши мысли заняты другим, например: что приготовить на ужин. Эксплицитные навыки стали имплицитными, переместились из сознания в подсознание, а вы сами превратились из новичка в опытного водителя[14].

А теперь представьте, что профессионал внезапно стал использовать «неправильную» систему мозга. И совершенно не важно, был ли он раньше великим игроком или просто средним, потому что теперь он отдан на милость эксплицитной, а не имплицитной системы. Чрезвычайно сложные навыки, записанные в имплицитной системе его мозга, теперь ничего не значат. Он обнаружит, что борется за победу с помощью нейронных сетей, которые в последний раз использовал, когда был новичком.

Эта ситуация была воссоздана Робертом Греем, психологом из Университета штата Аризона. Он взял группу лучших бейсболистов, участников межуниверситетских соревнований, и попросил их отбивать мяч, одновременно слушая случайно выбранный звук, чтобы определить, низкий он или высокий. Как и ожидалось, их результаты никак не изменились (аналогичным образом подсчет моих ударов ногой не влиял на выполнение Джеймсом подкрученного удара). Почему? Потому что бейсболисты автоматизировали свой бросок.

Но затем бейсболистов попросили указать, движется ли их бита вверх или вниз, когда включается звуковой сигнал, и их результаты резко ухудшились. Почему? Потому что на этот раз дополнительное задание заставило их сосредоточить внимание на самом ударе. Они сознательно следили за ударом, который должен был выполняться автоматически. Эксплицитное наблюдение мешало имплицитному действию.

Проблема бейсболистов была не в отсутствии фокуса, а в чрезмерной фокусировке. Сознательное слежение нарушило слаженную работу имплицитной системы. Последовательность и синхронность разных моторных реакций были фрагментированы, как у новичка. В сущности, спортсмены снова стали новичками.

Психологическая реверсия

В 1989 году Скотт Хок стоял на десятом грине поля Национального гольф-клуба в Огасте; успешный катящийся удар с восемнадцати футов (5,49 метра) позволил бы ему выиграть открытый чемпионат США по гольфу. Это была вторая лунка дополнительного раунда в противостоянии с Ником Фолдо (тем же игроком, который семь лет спустя извлек пользу из поразительного чокинга Грега Нормана на этом же поле). На этой лунке Фолдо превысил пар на один удар, и Хок, не слишком известный гольфист из Северной Каролины, мог одним ударом изменить свою жизнь.

Если бы ему предстояло выполнить короткий катящийся удар на первой, седьмой или пятнадцатой лунке турнира, американец сделал бы это, не задумываясь, но теперь, когда титул победителя был так близок, Хок бесконечно долго готовился к удару. Только через две минуты раздумий он приготовился к удару. Затем проверил свою стойку. Проверил хват. Сосредоточился. Снова все проверил. Мяч даже не коснулся края лунки – и на следующей лунке Фолдо завоевал желанный титул.

Неудивительно, что с тех пор американца стали ассоциировать с чокингом (Хок – чок).

В отличие от бейсболистов из предыдущего раздела, Хока никто не просил сознательно отслеживать свой удар, но желание выиграть турнир было таким сильным, что его внимание к направлению удара, ветру и всем остальным мыслимым переменным превратилось совсем в другое – и губительное – внимание. Он сознательно контролировал сам удар. Он так хотел, чтобы мяч попал в лунку, что непреднамеренно стал эксплицитно контролировать удар, который обязательно достиг бы цели, позволь Хок остаться рукам под контролем имплицитной системы.

Он смазал удар – точно так же, как смазывал свои катящиеся и навесные удары Норман семь лет спустя и как я смазывал удары во время своего унижения в Сиднее. Мои удары становились неловкими, когда я тщетно пытался контролировать сложные движения, успешно выполнять которые можно только подсознательно. Каждому из нас не хватало легкости, точности и контроля, поскольку именно эти элементы мастерства содержатся в имплицитной системе мозга. Годы практики ничего не значили. Мы снова стали новичками.

Вспомните о других чокингах культовых спортсменов, и вы заметите, что они подчиняются одной и той же закономерности. Когда Яна Новотна вела 4:1 и 40:30 в финале женского одиночного разряда Уимблдонского турнира 1993 года, результат казался предопределенным. Новотна играла потрясающе: казалось, она заставляла соперницу выполнять все ее желания.

Но, когда титул победительницы Уимблдона был совсем близок, Новотна сникла. Она сделала двойную ошибку – ее подача утратила даже малейшее сходство с нормальной. Она подбрасывала мяч слишком медленно, изгиб спины был недостаточным, замах утратил уверенность.

Следующие несколько геймов она играла все хуже. Ее реакция замедлилась, удары стали неточными, движения неловкими. Контроль перешел к эксплицитной системе. Новотна пыталась сознательно соединить сотни движущихся частей тела в одно плавное движение. Именно поэтому она в одних случаях опаздывала (сознание не успевало за меняющимися обстоятельствами), а в других суетилась (проводя запоздалую корректировку)[15].

Неудача Новотны объяснялась не отсутствием смелости – так часто описывают чокинг. Она была бы рада выполнить неожиданные удары, и в нормальных обстоятельствах действовала именно так. Кстати, я тоже. Но после того, как мозг переключился на другую систему, ни смелость, ни трусость уже не имели значения. Чокинг обусловлен психологической реверсией: переключением с системы мозга, которой пользуются мастера, на систему, используемую новичками.

Почему это с нами случается? Посмотрите, что происходит при выполнении простой задачи, например при попытке не расплескать кофе из чашки, находясь под психологическим давлением – скажем, когда вы идете по дорогому ковру. В этих обстоятельствах от вас требуется только эксплицитное внимание. Сосредоточившись на том, чтобы держать чашку ровно, вы, скорее всего, не прольете ее содержимое вследствие невнимательности или недостаточной концентрации. В простых задачах тенденция замедляться и переключаться на сознательный контроль обеспечивает огромное преимущество.

Но при выполнении сложных задач происходит прямо противоположное. Когда опытный теннисист бьет по движущемуся мячу или гольфист выполняет сложный удар, любая попытка сосредоточиться на механике движения, скорее всего, приведет к катастрофе, поскольку сознанию придется иметь дело со слишком большим количеством взаимосвязанных переменных (это еще один пример комбинаторного взрыва).

Таким образом, чокинг – это своего рода нейронный сбой, который происходит при переключении мозга на систему эксплицитного мониторинга в обстоятельствах, требующих использования имплицитной системы. Игрок не делает это намеренно: все происходит само собой. А после того, как эксплицитная система взяла управление на себя (это подтвердит любой, кто пережил чокинг), выключить ее очень трудно.

Теперь обратимся к нашей реакции на чокинг. Когда на чемпионате Европы 1996 года английская футбольная команда проиграла сборной Германии, некоторые британские средства массовой информации обрушились с критикой на Гарета Саутгейта, не забившего очень важный пенальти. В его ударе не было уверенности, он бил только ступней, не используя бедра и туловище. Элементы движения были несогласованными: классический чокинг.

«Почему Саутгейт так робко бил по мячу? – спрашивал один из обозревателей. – Можно понять новичка, который не выдержал психологического давления, но не того, кто всю жизнь играет в футбол».

Но мы уже убедились, что в действительности все наоборот. Чокинг может случиться только с опытным мастером, который тренировался достаточно долго и довел свой навык до автоматизма. Для новичка – все еще использующего эксплицитную систему – любое дополнительное внимание, скорее всего, пойдет на пользу, а не во вред.

Это продемонстрировал Чарлз Кимбл, психолог из Дейтонского университета. Он взял несколько опытных игроков в компьютерную игру «Тетрис» и несколько новичков, а затем создал для них психологическое давление, заставив играть перед большой аудиторией. Опытные игроки ухудшили свои результаты, проявив явные признаки чокинга, тогда как новички стали играть лучше.

И снова двоемыслие

Напряжение в хитбоксе нарастало: до начала первого забега конькобежцев на дистанции 500 метров на Олимпийских играх 2002 года в Солт-Лейк-Сити оставалось несколько секунд. Хитбокс – это небольшое помещение, где собираются спортсмены перед началом забега, скрытое от глаз зрителей занавесом от пола до потолка.

Одни спортсмены безостановочно ходят; их взгляд сосредоточен. Другие сидят, встряхивая руками и ногами. Третьи беседуют с тренерами, последний раз сверяя стратегию и тактику. Рев трибун служит постоянным напоминанием, что момент истины близок.

И только одна участница состязаний ведет себя не так, как остальные. Сара Линдсей, двадцатиоднолетняя британская конькобежка, сидит на скамье, размеренно дышит, устремив взгляд прямо перед собой, и шепотом повторяет какие-то слова. «Это всего лишь скоростной бег на коньках, – говорит она. – Это всего лишь скоростной бег на коньках. Это всего лишь скоростной бег на коньках, черт возьми!»

Это звучит очень странно, если учитывать, что Линдсей посвятила конькобежному спорту всю свою жизнь и что она готовится к важному событию в своей жизни – первому олимпийскому забегу. Она шла к этой цели четыре года. Она упорно тренировалась, жертвуя очень многим. Но, когда спортсменок пригласили на спортивную арену, Линдсей снова повторила: «Это всего лишь скоростной бег на коньках».

Мы уже определили, что чокинг – это нейронный сбой, который происходит в условиях психологического давления, когда человек начинает эксплицитно контролировать навыки, которые лучше выполняются автоматически. Мы также видели, что это вызывает глубокую растерянность и ощущение нереальности происходящего – человек не может выполнить отточенные действия, на формирование которых потратил всю жизнь.

Как же преодолеть чокинг? Как помешать эксплицитной системе взять верх над имплицитной? Учитывая, что чокинг случается только в состоянии сильного стресса, как лучше убедить себя, что самые главные в карьере соревнования не так уж и важны? Ведь если спортсмен не чувствует психологического напряжения, значит, его нет – и сознание не будет пытаться забрать контроль у имплицитной системы.

Именно поэтому Сара Линдсей все время повторяла: «Это всего лишь скоростной бег на коньках». Она пыталась убедить себя, что олимпийский финал – обычное дело и что он значит не больше, чем простая тренировка. Уменьшая напряжение, она помогала себе избавиться от комплексов – и от чокинга. Как в рекламе Nike: «Просто сделай это».

«На Олимпийских играх проблема не в том, что вы недостаточно хотите выиграть, а в том, что вы хотите этого слишком сильно, – говорила мне Линдсей. – От сильного желания победы можно слететь с катушек. Я помню, как входила на стадион на глазах 22 тысяч зрителей, под прицелом кучи телекамер. Но я не чувствовала себя скованной, а снова и снова повторяла: «Это всего лишь скоростной бег на коньках, черт возьми!»

И у нее получилось. Линдсей, талантливая спортсменка, уже переживавшая чокинг, выступила в Солт-Лейк-Сити лучше, чем от нее ожидали, а четыре года спустя на Олимпиаде в Турине вошла в восьмерку лучших – эти блестящие результаты стали неожиданностью для ее близких, друзей и товарищей по команде. Чокинг обычно приводит к катастрофическому снижению эффективности, но Линдсей смогла улучшить свои результаты. Она победила чокинг, манипулируя своими убеждениями в последние несколько секунд перед началом состязаний. Если воспользоваться терминологией из пятой главы, она добилась своего рода двоемыслия.

Спортивный психолог Марк Боуден, работавший с Линдсей, дает такое объяснение: «Чтобы принести жертвы, необходимые для достижения мирового уровня, спортсмены должны верить, что успешное выступление – это самое главное. Они должны твердо верить, что золотая олимпийская медаль изменит их жизнь. Но именно эта вера, скорее всего, и вызывает реакцию чокинга. Поэтому главный психологический навык всякого, кто склонен к чокингу, – в последние минуты перед соревнованиями отбросить свое убеждение в важности победы и заменить его другим, о том, что предстоящее состязание не имеет особого значения. Это одна из форм психологической манипуляции, и освоить ее нелегко».

После Олимпийских игр в Сиднее я много лет работал с Боуденом, чтобы предупредить возможный чокинг. Мой метод заключался в том, чтобы думать о том, что гораздо важнее спорта: о здоровье, семье, отношениях и так далее. Перед матчем я проводил несколько минут, полностью расслабившись и стараясь вспоминать именно об этих вещах, а заканчивал утверждением, похожим на слова Линдсей: «Это всего лишь настольный теннис!» К тому моменту, когда нужно было выходить на корт, мои убеждения менялись: предстоящий матч уже не был главным событием моей жизни[16].

Иногда эта хитрость полностью оправдывала себя. В других случаях мне не удавалось полностью отключить эксплицитную систему мозга, и частичный эффект чокинга сохранялся. Но такая ситуация, как в Сиднее, больше не повторялась; я никогда не испытывал подобного унижения, будучи неспособным попасть по мячу на самых главных для моей спортивной карьеры соревнованиях.

Как точно выразился Стив Дэвис, шестикратный чемпион мира по снукеру, я научился искусству «играть так, словно это ничего не значит, в ситуациях, когда на карту поставлено все».

7. Ритуалы в бейсболе, голуби и почему великие спортсмены чувствуют себя несчастными после победы

Суеверия

Теннисисты – странные люди. Вы замечали, как они просят три мяча вместо двух, как между подачами они используют полотенце не для того, чтобы вытереть пот, а чтобы отогнать демонов, как одинаковое число раз ударяют мяч о корт перед подачей, словно любое отклонение от установленного порядка приведет к тому, что мир рухнет им на голову? Иногда кажется, что Уимблдон не теннисный турнир, а собрание людей с обсессивно-компульсивным расстройством.

Однако суеверия, причуды и ритуалы, характерные для лучших теннисистов, не ограничиваются теннисным кортом. Они принимают еще более странную форму, когда игроки возвращаются домой после матчей. Горан Иванишевич вбил себе в голову, что если он выиграл матч, то должен повторить все, что делал вчера: есть те же блюда в том же ресторане, говорить с теми же людьми, смотреть те же телевизионные программы. Однажды это привело к тому, что во время Уимблдона он каждое утро смотрел «Телепузиков». «Временами это было так скучно», – признавался он.

Возможно, самое откровенное описание сюрреалистического внутреннего мира ведущих теннисистов дала Серена Уильямс. После сенсационного проигрыша в трех сетах на Открытом чемпионате Франции 2008 года ее спросили о причинах. Сбои в ударах справа? Плохая физическая форма? Пропуск многих престижных турниров сезона? Вот что она ответила: «Я неправильно зашнуровала кроссовки, не ударяла мяч пять раз о корт и забыла сандалии для душа. У меня не было запасного платья. Я знала, что это судьба: это было неизбежно».

Такого рода суеверия встречаются не только в теннисе, но и в других видах спорта. В финальном раунде турнира Тайгер Вудс всегда надевает красную рубашку; австралийский футбольный вратарь Марк Шварцер не менял щитки для голени с шестнадцати лет, игрок в крикет Марк Рампракаш во время подачи жевал одну и ту же пластинку жвачки, приклеивая ее к бите в конце игры, а легендарный регбист Дэвид Кампезе по дороге на стадион всегда садился рядом с водителем автобуса.

Но самое большое разнообразие суеверий можно наблюдать в бейсболе – иногда кажется, что странный ритуал является необходимым условием попадания в высшую лигу. Питчер Грег Суинделл перед началом каждой игры откусывает кусочек ногтя и держит его во рту до конца матча. Джим Омс после каждой победы клал монетку в кармашек своего суспензория: к концу удачного сезона монеты гремели, ударяясь о пластиковую раковину. Ричи Эшберн спал со своей битой.

Уэйд Боггс на протяжении всей карьеры ел курицу перед каждой игрой и начинал тренировки ровно в 5:17. Деннис Мартинес, бывший питчер Oriole, выпивал маленький стаканчик воды после каждого иннинга и ставил пустые стаканчики в ряд под скамьей. Его товарищи всегда могли сказать, какой это иннинг, подсчитав стаканчики. Майк Харгроув, бывший первый бейсмен команды Cleveland Indians, исполнял такой сложный и долгий ритуал при подаче, что его сравнивали с перерывом, который объявляют из-за дождя.

Все это вызывает неизбежные вопросы. Почему среди спортсменов мирового класса так распространены суеверия? Помогают ли они? Если нет, почему от них невозможно отказаться? И что эти суеверия говорят нам о ритуалах и рациональности в повседневной жизни?

Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к голубям. Это может показаться немного странным, но такого мнения твердо придерживался Б. Ф. Скиннер, которого считают отцом современной психологии. «Если мы хотим понять основу людских суеверий, начинать лучше с поведения голубей», – говорил он.

В основе мнения Скиннера лежал новаторский эксперимент 1947 года, в котором он поместил несколько голодных голубей в клетку с автоматическим механизмом доставки корма «через регулярные интервалы независимо от поведения птицы». Он обнаружил, что голуби связывают появление корма со своими случайными действиями перед первым таким событием. Что же делали голуби? Они повторяли свои действия, несмотря на то что это никак не влияло на выдачу корма.

Вот что пишет Скиннер: «Одна птица привыкла совершать по клетке два или три круга против часовой стрелки. Другая многократно вытягивала голову в один из верхних углов клетки. Третий голубь выработал «кивательную» привычку, многократно просовывая голову под воображаемую перекладину и возвращаясь в исходное положение».

Конечно, это не похоже на странное поведение бейсболистов из высшей лиги, но связь очевидна. Голуби вели себя так, словно могут влиять на механизм подачи корма – как Деннис Мартинес думал, что способен повлиять на исход следующего матча, выстраивая перевернутые стаканчики под скамейкой. Другими словами, они оба наблюдали случайную связь между определенным поведением и желаемым результатом и делали вывод (неверный) о существовании причинной связи.

Джордж Гмелч, антрополог из Юнион-колледж и бывший игрок в бейсбол, говорит:

Большинство ритуалов вырастают из чрезвычайно удачной игры… Аутфилдер Джон Уайт объяснял, как появился один из его ритуалов: «Когда я бежал к центру поля после исполнения гимна, то подобрал клочок бумаги. В тот вечер я сыграл удачно и, наверное, подумал, что это каким-то образом связано с бумагой. В следующий раз я подобрал обертку от жвачки, и снова показал хорошую игру… С тех пор я каждый раз подбираю какую-нибудь бумажку».

Аутфилдер Рон Райт из команды Calgary Cannons раз в неделю бреет руки и собирается исполнять этот ритуал до первого неудачного сезона. Все началось два года назад, когда после травмы ему пришлось побрить руки, чтобы можно было приклеить пластырь, и на протяжении следующих нескольких игр он выполнил три хоумрана. Ритуал Уэйда Боггса, который перед каждой игрой ел курицу, появился после того, как Боггс заметил корреляцию между играми, когда команда сделала несколько хитов, и блюдами из домашней птицы (его жена знала более 40 рецептов из курицы).

Тот факт, что и голуби, и люди склонны к суевериям, свидетельствует, что такого рода поведение сформировалось на раннем этапе эволюции. Не подлежит сомнению, что оно чрезвычайно распространено, особенно среди Homo sapiens. В недавно проведенном опросе большинство американцев признались, что они суеверны – причем не только глупые и доверчивые люди. В Гарвардском университете студенты часто прикасаются к ноге статуи Джона Гарварда – на удачу.

Даже игроки в крикет, которых часто называют самыми здравомыслящими среди спортсменов, не обладают иммунитетом к суевериям. Джек Рассел, уикет-кипер английской сборной, был известен тем, что отказывался менять шлем и щитки в течение всей карьеры, несмотря на то что они истрепались и пропахли потом.

В 1998 году во время турне по Вест-Индии Рассела попросили надеть синий шлем английской сборной вместо его любимого белого. Он отказался. Майк Атертон, один из его товарищей по команде, вспоминает тот разговор:

Атертон. Джек, ты не наденешь шлем сборной?

Рассел. Нет.

Атертон. Может, как-нибудь договоримся?

Рассел. Нет.

Алекс Стюарт (капитан). Ну если Джек наденет свой шлем, то я тоже надену свой белый, а не синий.

Насер Хусейн (еще один игрок). Если капитан наденет белый шлем, то я надену свою любимую бейсболку.

Конечно, некоторые ритуалы могут влиять на результат. Сам факт, что они стали частью привычных действий, помогает спортсменам расслабиться, почувствовать себя комфортнее, способствует ясности мысли, снимает волнение. Ритуалы могут также иметь эффект плацебо: как мы видели в пятой главе, твердая вера в эффективность того или иного средства действительно может способствовать достижению цели – в обстоятельствах, когда результат зависит от личных усилий.

Однако тот факт, что суеверия присутствуют и в ситуациях, когда они не способны оказать никакого влияния, свидетельствует о более глубоких причинах их существования. Скиннер писал: «Хорошим примером являются ритуалы при игре в карты, которые якобы влияют на удачу… Другим подходящим примером является ситуация, которую мы часто можем наблюдать в боулинге, – игрок, который уже бросил шар на дорожку, продолжает вести себя так, как если бы он мог контролировать шар посредством вращения рук и плеч. Такое поведение, конечно же, никак не влияет на удачу игрока или на катящийся шар, точно так же, как в упомянутом эксперименте еда предоставляется вне зависимости от того, делает ли голубь что-нибудь или же ничем не занят».

Но вопрос остается: почему столько спортсменов – и не только – не могут отказаться от несметного числа ритуалов, которые никак не связаны с желаемым результатом? Можно сформулировать иначе: почему суеверное поведение так распространено, если оно не приносит ощутимой пользы? Вот здесь начинается самое интересное – и сложное. Как и во многих подобных случаях, ответ можно найти в истории эволюции.

Представим, что пещерный человек намерен собрать ягоды с кустов, растущих вблизи его каменного убежища. Он слышит шум в кустах, приходит к выводу (ошибочному), что там крадется лев, и убегает. Он даже проникается предубеждением к тем кустам и в будущем старается обходить их стороной. Мешает ли это суеверие нашему пещерному человеку? Нет, если поблизости достаточно других кустов с ягодами, чтобы утолить голод.

Но предположим, что в тех кустах действительно живет лев. В этом случае поведение пещерного человека не просто осторожное – оно спасает ему жизнь. Другими словами, склонность видеть несуществующие причинно-следственные связи может обеспечить громадное эволюционное преимущество, создавая кокон безопасности в этом беспокойном и полном угроз мире. Единственное условие (согласно необыкновенно сложной теории игр) – ваши предрассудки не должны создавать слишком много неудобств в случаях, когда они ничем не обоснованы.

В современном мире практически ничего не изменилось. Люди верят в гороскопы, но лишь немногие позволяют гороскопам определять их поведение; кое-кто надевает одни и те же «счастливые» туфли на каждое собеседование при поступлении на работу, но нельзя сказать, что другая пара уменьшит их шансы на успех; некоторые теннисисты перед подачей ударяют мяч о корт ровно семь раз, и, хотя их вера в силу этого ритуала ошибочна, вреда от него нет (разве что он раздражает зрителей).

Только когда суеверие подвергает опасности наши более глубокие желания, это значит, что в своей иррациональности мы зашли достаточно далеко, до обсессивно-компульсивного расстройства. Например, Коло Туре, бывший защитник футбольного клуба Arsenal, настаивал на том, чтобы последним покидать раздевалку после перерыва между таймами. Казалось бы, тут нет никакой проблемы. Но в феврале на одном из матчей его товарищ по команде Уильям Галлас получил травму, и в перерыв ему оказывали помощь, и все это время Туре не покидал раздевалку, вынудив Arsenal начать второй тайм вдевятером.

Когда суеверие, которое должно помогать, начинает вредить, то вероятно, настал момент отказаться от ритуала. Переходите к заячьей лапке, которую носят на счастье.

Разочарование

На Олимпийских играх 2004 года в Афинах знаменитая британская велосипедистка Виктория Пендлтон не смогла завоевать ни одной медали, став шестой в заезде на скорость и девятой в спринте. Она испытала горькое разочарование. Потом она выиграла несколько чемпионатов мира подряд, но в глубине души понимала, что главное соревнование в ее жизни – Олимпийские игры 2008 года в Пекине. Британская команда велосипедистов всегда считала, что ее цель – выиграть олимпийское золото, а все остальное не важно.

В 2008 году Пендлтон тренировалась еще упорнее: рано утром начинала с кардионагрузки, потом выполняла упражнения с весами. Она жертвовала личной жизнью, семьей. Вся ее жизнь была посвящена тем нескольким минутам, которые она будет крутить педали на крытом велотреке в Китае. Это было ее предназначение, ее цель, смысл существования. Именно так и должно быть – и было – если ты хочешь стать лучшим. А потом в Пекине случилась катастрофа.

Пендлтон выиграла.

Задумайтесь над словами спортсменки, растерянно произнесенными всего через несколько месяцев после того, как исполнилась мечта ее жизни. «Вы готовитесь к одному-единственному дню, а когда все заканчивается, спрашиваете себя: “Это оно?”, – сказала Пендлтон. – Люди думают, что проигрывать тяжело. Но практически легче быть вторым, потому что после финиша тебе есть к чему стремиться. А когда побеждаешь, то внезапно чувствуешь себя потерянным».

Стив Питерс, психолог британской команды велосипедистов, признал, что многие другие олимпийские чемпионы команды также переживали серьезное разочарование. «Это происходит не только с велосипедистами, но и с другими спортсменами, с которыми я работал, – рассказывал он. – Многие, с кем я поддерживал связь, после успеха на Олимпийских играх говорили то же самое. Они переживали депрессию, ощущение утраты».

Я знаю, что он имеет в виду. За свою долгую карьеру в настольном теннисе я имел возможность убедиться: мало что внушает больший страх, чем те моменты, когда ты берешь в руки вожделенный приз. Поражение оставляет эмоциональный выбор: желание отыграться, стойкость, гнев, смирение, печаль, отчаяние. Но долгожданный триумф часто сопровождается метафизической пустотой, к которой невозможно подготовиться. Шампанское, которое я пил, завоевав первую золотую медаль на Играх Содружества, не столько поддерживало мою радость, сколько гасило усиливающийся страх.

Несколько месяцев я лелеял мечту, которая стала моим неразлучным другом. Но теперь мечта растворилась в приливе радости. Не зря Питерс говорил об утрате – возникает ощущение, словно теряешь близкого человека.

Вам приходилось сталкиваться с подобной пустотой? Купили сверкающий кабриолет, но лишь затем, чтобы понять поверхностность своей мечты? Продвинулись по службе, но обнаружили, что это вовсе не работа вашей мечты? Как писал Роберт Льюис Стивенсон, хорошо разбиравшийся в противоречиях человеческой психологии, «лучше путешествовать в надежде, чем добраться до цели».

Я много раз сталкивался с этим явлением в спорте, сфере, в которой ярче всего демонстрируется, что значит достичь цели. Джеймс Тоузленд плакал в своем гостиничном номере, когда впервые стал чемпионом мира в Супербайке. Мартина Навратилова много раз за свою карьеру переживала приступы меланхолии после выдающихся успехов. Марти Рейсман, выходец из бедных кварталов Нью-Йорка, жаловался на поверхностность спортивных достижений после триумфа, определившего его дальнейшую карьеру, – выигрыша Открытого чемпионата Англии по настольному теннису в 1949 году.

Одним из самых известных примеров разочарования в спорте, и не только, может служить Гарольд Абрахамс, выигравший золотую олимпийскую медаль на Играх 1924 года в беге на 100 метров. В одной из заключительных сцен в фильме «Огненные колесницы» он сидит в раздевалке, мрачный и растерянный, отказываясь разговаривать с кем бы то ни было. Один из его друзей, проигравший предыдущий забег, спрашивает, что случилось. «Когда-нибудь ты сам выиграешь – и ты увидишь, как трудно это переварить», – прозвучал ответ.

Но что будет, если мы сможем избавиться от этого странного свойства человеческой психики, если нам каким-то образом удастся переживать эмоциональные подъемы без эмоциональных спадов и достигать выбранной цели – олимпийского золота или чего-то другого – не испытывая потом разочарования?

Психологи, многие из которых, похоже, рассматривают все неприятные психологические состояния как вирусы, подлежащие удалению из сознания, согласились бы с такой точкой зрения. Но сделает ли это нас счастливее, здоровее и успешнее?

В конце 1960-х американский психолог Пол Экман совершил путешествие в Папуа – Новую Гвинею для изучения культуры изолированного племени форе, живущего в «каменном веке». Он хотел проверить культурную теорию эмоций: о том, что эмоции, подобно языку, относятся к поведению, приобретаемому в результате научения – им учатся от окружающих.

Согласно этой теории – в то время она была общепризнанной, – для выражения радости или горя вы сначала должны увидеть, как радуются или горюют другие. Без передачи социального опыта вы никогда не испытаете этих эмоций.

Эксперимент Экмана был прост: он рассказывал людям из племени форе разные истории, а потом просил выбрать среди фотографий европейцев, лица которых выражали всевозможные эмоции, те, которые соответствовали услышанному. Например, одна история рассказывала о том, как дикое животное залезло в хижину, – ситуация, которая должна была напугать цивилизованного человека.

Поскольку форе никогда не видели европейцев, Экман не ожидал, что они могут представлять эмоции этих незнакомых людей, а также связанные с ними выражения лиц. Однако, к его удивлению, из всех фотографий форе выбирали именно те лица, эмоции которых в точности соответствовали рассказанной истории.

Затем Экман провел обратный эксперимент: попросил людей из племени форе изобразить выражения лиц, соответствующие разным историям. Вернувшись в Сан-Франциско, он попросил связать выражения лиц форе, запечатленные на фотографиях, с разными историями. И вновь оценки оказались абсолютно одинаковыми.

Эксперимент Экмана нанес смертельный удар культурной теории эмоций. Его работа показала, что многие эмоции универсальны: они присущи человеку от рождения, а не усваиваются через контакт с определенной культурой. Почему? Потому что это сформировавшиеся в результате эволюции черты, а не порождение культуры; эмоции возникли под действием естественного отбора, способствуя выживанию и продолжению рода.

Как пишет Дилан Эванс в своей книге «Эмоции: очень краткое введение»: «Общее эмоциональное наследие объединяет нас гораздо сильнее, чем разделяющие нас культурные отличия».

Если рассматривать эмоции в контексте эволюции, то картина получается другой. Так называемые негативные эмоции, которые могут казаться ненужными и неприятными, на самом деле являются крайне важными механизмами, защищающими наше здоровье и жизнь (подобно боли, которая служит сигналом физического повреждения тела). Эванс считает, что выжить без эмоций невозможно: «При отсутствии страха человек может сидеть и размышлять, опасен ли приближающийся лев или нет. При отсутствии гнева его могут безжалостно дразнить. Отсутствие отвращения позволит ему есть фекалии и гнилую пищу».

Другие так называемые негативные эмоции тоже можно рассматривать с этой точки зрения: тревога помогает избежать опасных ситуаций и предвидеть их в будущем; умеренная депрессия позволяет отказаться от недостижимых целей; чувство унижения возникает при угрозе потери социального статуса; сексуальная ревность вызывается неотвратимой (или предполагаемой) потерей верности партнера.

При таком подходе разочарование тоже обретает смысл: миллионы лет естественного отбора отсеяли последовательности в ДНК таким образом, чтобы мы чувствовали себя несчастными после долгожданного триумфа. Зачем? Чтобы мы могли отвлечься от своего успеха и сосредоточиться на следующей задаче. Если достижение цели будет приводить к бесконечным периодам удовлетворения, у нас исчезнет всякая мотивация.

Таким образом, для одержавшего победу спортсмена разочарование служит эмоциональной паузой, которая закладывает психологические основы стремления к следующей вершине. Для писателя, получившего престижную премию, меланхолия обеспечивает творческий импульс для следующего литературного предприятия. Выигравшего в лотерею ощущение пустоты заставляет снова выходить на работу.

Здесь мы подходим к одному из самых серьезных вопросов, над которым давно размышляют писатели и философы: что делает некоторых людей – особенно спортсменов мирового уровня – такими неутомимыми? Что заставляет их после покорения вершины сразу же стремиться к следующей? Откуда у них такая мотивация? Почему они не удовлетворяются успехом?

Одно время казалось, что ответы на эти вопросы получить невозможно, что они надежно спрятаны в таинственных глубинах человеческой психики. Но теперь становится понятно, что причина может быть гораздо проще: сформировавшаяся способность испытывать разочарование после успеха оказывается сильнее, хитрее и глубже всего остального. В конце концов, мы все испытывали разочарование, но можно лишь удивляться, как быстро лучшие из лучших спускаются на землю после выигрыша желанного титула, как быстро они эмоционально отдаляются от цели, к которой могли упорно идти несколько лет.

Вот что сказал сэр Алекс Фергюссон, тренер футбольного клуба Manchester United, через несколько секунд после того, как поднял над головой кубок Премьер-лиги 2007 года: «Я уже думаю о следующем сезоне. С этим мы закончили. Я думаю о том, что мы должны выиграть Кубок Европы, а также домашний чемпионат».

В следующем году команда Manchester United выиграла не только Премьер-лигу, но также необыкновенно престижный турнир, Лигу чемпионов Европы. Этот двойной триумф закрепил за Фергюссоном славу величайшего футбольного тренера в истории Великобритании.

Часть III. Глубокие размышления

8. Оптические иллюзии и взгляд-рентген

Иллюзия и реальность

Взгляните на маску Чарли Чаплина, изображенную ниже. На фотографии A она выглядит точно так же, как можно было ожидать; на фотографии Б тоже, повернутая на 90 градусов. Но взгляните на фотографию В: эта маска повернута на 180 градусов, так что мы смотрим на вогнутую сторону, но она все равно кажется нам выпуклой.

Илл. Ричарда Грегори

В этой главе мы рассмотрим загадки человеческого восприятия и попробуем ответить на вопрос, почему восприятие спортсменов мирового уровня как будто быстрее, точнее и глубже, чем у остальных. Но для этого сначала нужно понять, что происходит с иллюзией маски. Почему вогнутая сторона кажется абсолютно нормальным лицом? И почему иллюзия не исчезает, даже когда нам о ней рассказали.

Задумайтесь о механизме зрения. Мы все имеем общее представление, как это происходит: свет отражается от объектов, попадает в глаза и с помощью хрусталика фокусируется на сетчатке. Затем это изображение на сетчатке передается в мозг, где оно «ощущается». В этом описании восприятия глаз работает как своего рода камера, а мозг получает доступ к изображению через систему доставки, то есть зрительный нерв.

Но если немного подумать, то в этом описании обнаруживаются недостатки. Ведь если изображение на сетчатке подобно фотографии, которая отправляется в мозг, то кто «видит» эту фотографию в мозге? Это ошибка Терминатора: возможно, вы помните фильмы с Арнольдом Шварценеггером, где машина-убийца представляет мир как компьютерные данные на экране. Но эти данные не имеют смысла, если учесть, что в мозге Терминатора нет никого, кто мог бы смотреть на экран. И если суть зрения состоит в том, что мозг получает доступ к двумерному изображению на сетчатке, почему мы воспринимаем окружающий мир в трех измерениях?

Эти рассуждения подводят к удивительному выводу: информация, поставляемая зрением и слухом, лишь косвенным образом связана с тем, как мы воспринимаем мир. Изображения на сетчатке, например, нечеткие, фрагментарные и в высшей степени двусмысленные, и мозг должен проделать огромную работу, чтобы превратить их в яркое, объемное «кино», которое и является нашим восприятием.

Чтобы представить, какую работу проделывает мозг при восприятии, обратимся к замечательному акустическому эксперименту, поставленному Макио Кашино из NTT Communication Science Laboratories в Японии. Он записал голос, произносящий: «Вы понимаете, что я пытаюсь сказать?» – а затем вырезал небольшие кусочки записи, заменив их тишиной, что сделало фразу практически неразборчивой. Но, когда он заполнил пробелы громким белым шумом, фраза – к его огромному удивлению – снова стала понятной.

«Звуки, которые мы слышим, не являются копией физического звука, – говорит Кашино. – Мозг заполняет пробелы на основе информации в сохранившемся речевом сигнале». То есть наше знание языка – основанное на многолетнем опыте – позволяет восстановить сенсорную информацию до понятной формы.

В случае с маской Чаплина именно наше знание заставляет ошибочно воспринимать вогнутую сторону маски как выпуклую. Мы по опыту знаем, что лица всегда выпуклые, и поэтому когда мозг начинает обрабатывать изображение на сетчатке, он делает это так, что мы видим обратную сторону маски выпуклой, несмотря на то, что сенсорная информация (тени и так далее) свидетельствует о другом. Психолог Ричард Грегори, который выполнил многие новаторские эксперименты с иллюзиями, объясняет: «Восходящая сенсорная информация подавляется нисходящим знанием».

Роль, которую играет нисходящее знание, может быть проиллюстрирована «структурой» восприятия: если взять зрение, то к «ретрансляционным станциям» от коры головного мозга идет гораздо больше нервных волокон, чем от глаз. Восприятие – это результат взаимодействия двух потоков сигналов.

Конечно, это кажется нелогичным. В конце концов, откуда мозг «знает», какую информацию посылать от коры в ответ на приходящие сенсорные данные, чтобы получить имеющее смысл восприятие? На этот вопрос у нейробиологов еще нет ответа. Известно лишь, что данный процесс необыкновенно сложен, а зрительная система снабжена обширной сетью обратных связей, идущих от коры головного мозга к более примитивным структурам.

Как бы мы воспринимали лица без этого нисходящего знания? Об этом можно судить по некоторым случаям, когда слепые от рождения люди начинали видеть уже в зрелом возрасте. Британец Сидни Брэдфорд обрел зрение в возрасте пятидесяти двух лет после пересадки роговицы. Вот как исследователи описывали его ощущения, когда после снятия повязки он увидел лицо хирурга:

Он услышал голос, доносящийся спереди и сбоку, повернулся в сторону источника звука и увидел «пятно». Он понял, что это должно быть лицо. После тщательных расспросов выяснилось: он не понял бы, что это лицо, если бы сначала не услышал голос и не знал, что голоса исходят от лиц.

Все так: когда Брэдфорд смотрел на лицо, он видел «пятно». У него был доступ к той же самой зрительной информации, что и у всех остальных (свет, попадавший на его сетчатку, был тем же самым – как и изображение на сетчатке), но видел он иначе, поскольку у него отсутствовало знание, полученное из опыта и помогавшее преобразовать зрительную информацию в имеющую смысл форму. По прошествии нескольких месяцев Брэдфорд по-прежнему не мог узнавать людей только по внешности, даже когда видел их в третий или четвертый раз. Ему приходилось использовать акустическую информацию, такую как голос.

Как ни странно, на самом деле мы хорошо знакомы с этим явлением. Ровно то же самое происходит со всеми нами, когда мы слышим чью-то речь. Слушая разговор на родном языке, мы слышим череду отдельных слов, разделенных крошечными паузами. Но в действительности этих пауз нет[17]. Только знание грамматической структуры языка позволяет нам распределять акустическую информацию так, что мы слышим ее в жестко структурированной форме.

Другое дело – речь на незнакомом языке. В этом слышим беспорядочный и непонятный шум без каких-либо пауз или структуры. То же самое происходит со слепым человеком, который недавно обрел зрение, когда он пытается увидеть лицо. Он смотрит на лицо своего знакомого, но видит только непонятное, туманное пятно, поскольку у него отсутствует нисходящее знание, позволяющее сформировать осмысленное восприятие.

Ключевой момент здесь заключается в том, что это знание используется не только для того, чтобы создать чувство восприятия; знание встроено в восприятие. Как сказал великий британский философ Питер Стросон, «восприятие насквозь пронизано нашими представлениями».

Взгляд-рентген

Главное отличие мастеров своего дела от новичков заключается в том, что мастера лучше извлекают информацию из происходящего вокруг – как мы уже убедились в первой главе. Скажем, Роджер Федерер может предсказать полет теннисного мяча точнее, чем все остальные, но не потому, что у него лучше зрение, а потому, что он знает, куда смотреть и как интерпретировать закономерности в движениях соперника.

Аналогичным образом опытные пожарные способны понять, как бороться с бушующим пламенем, потому что они обладают глубокими знаниями о пожарах и научились замечать слабые внешние признаки, говорящие об их динамике. Когда Роджер Федерер играет в теннис, он не делает более точных выводов из доступной всем сенсорной информации: правильнее сказать, что он видит и слышит мир совсем иначе. Глубокое знание тенниса преобразует саму ткань его восприятия.

Эта громадная разница между специалистами и новичками наиболее ярко проявляется в такой области, как медицина. Врачи, обладающие большим опытом, гораздо успешнее ставят диагнозы по рентгеновским изображениям и маммограммам, чем студенты. И причина не в том, что они делают более точные выводы по изображениям – они на самом деле видят признаки и структуры, незаметные для их менее опытных коллег.

Понять это поможет рисунок внизу: знание лиц позволяет вам видеть изображение, составленное из точек, но для того, кто никогда не видел человеческого лица, это будут просто точки. В обоих случаях изображение на сетчатке одинаковое, но восприятие абсолютно разное.

Способность профессионалов видеть то, что остается невидимым для других, выглядит немного странно, но в действительности мы постоянно встречаемся с этим явлением. Именно поэтому эскимосы, привыкшие жить в условиях Арктики, способны различать оттенки белого цвета, невидимые для европейцев; именно поэтому Чарлз Ревсон, основатель косметической компании Revlon, мог различать четыре оттенка черного; именно поэтому музыканты с натренированным слухом лучше, чем все остальные, слышат слабые изменения в высоте и громкости звуков.

Этим же объясняются чудесные на первый взгляд способности представителей такой профессии, как определитель пола цыплят. Раньше владельцам птицеферм приходилось ждать от пяти до шести недель, прежде чем можно было определить пол цыплят (это становится заметно только после того, как начинает расти взрослое оперение). Но теперь они нанимают профессионалов, которые способны с одного взгляда определить пол однодневных цыплят, которые для всех остальных людей выглядят одинаковыми. Очень ценное качество, позволяющее производителям яиц не кормить бесполезных самцов.

Ни один из представителей этой редкой профессии не обладает уникальным зрением или слухом, просто большой опыт снабдил их знанием, с помощью которого сенсорная информация представляется совсем в другой форме.

Эти факты помогают раскрыть некоторые из самых таинственных загадок спорта. Почему лучшие игроки в настольный теннис могут различить варианты подкрутки, которые не видят новички, даже когда смотрят на них? Почему Уэйн Гретцки способен понять закономерности движения окружающих его игроков, невидимые остальному миру? Почему Гарри Каспаров может сказать, каким должен быть следующий ход, едва взглянув на позицию на доске?

Такое впечатление, что лучшие спортсмены носят специальные очки, позволяющие проникать в мир подкруток, форм, траекторий и закономерностей, недоступный всем остальным. Неудивительно, что мы восхищаемся их способностями. Мы не можем видеть то, что видят они. Мы похожи на людей, недавно излеченных от слепоты, которые смотрят на лица и видят пятна, или на иностранцев, слушающих разговор на чужом языке и слышащих непонятный шум.

Обычно требуется не одна тысяча часов целенаправленной практики, чтобы сформировать такое восприятие, и этот процесс настолько медленный, что профессионалы даже не замечают изменений. Однако представить такого рода трансформацию можно с помощью рисунка, изображенного на следующей странице. Вы увидите либо молодую женщину, отвернувшую лицо, либо старуху с платком на голове.

Но если смотреть достаточно долго, восприятие будет переключаться с одного образа на другой, даже когда вы не отводите взгляд, и картинка на сетчатке остается неизменной. В данном случае изменение восприятия происходит мгновенно, поскольку мы обладаем знанием и о юных девушках, и о старухах. Но представьте, что встречали одних старух. В этих обстоятельствах переключение восприятия произойдет только после того, как вы проведете не один час в обществе юных девушек.

Нетрудно понять, почему в процессе эволюции у нас сформировалась способность влиять на восприятие при помощи нисходящего знания: она обеспечивает непосредственность восприятия. Вместо того чтобы вычислять наличие лица в узоре из точек или некой структуры на рентгеновском изображении, вы их видите. Вычисление просто встроено в восприятие.

Это не только экономит время, но также высвобождает психологические ресурсы, чтобы сосредоточиться на других элементах задания. У опытного игрока в настольный теннис, умеющего по движениям соперника «увидеть», куда полетит мяч, больше возможностей думать о стратегии и тактике, чем у спортсмена, который сознательно пытается вычислить, что означает полученная им зрительная информация.

Способность мастеров своего дела высвобождать ресурсы внимания стала одним из самых модных направлений психологии, причем результат не ограничивается восприятием, а проявляется также в автоматизме движений. Поскольку многие удары и движения опытных спортсменов хранятся в имплицитной памяти (как было показано в шестой главе) и могут выполняться без контроля со стороны сознания, это высвобождает ресурсы мозга для других важных задач.

Но если лучшие из лучших обладают способностью высвобождать внимание, то возникает вопрос: что происходит с восприятием, когда возможности внимания истощаются?

Слепота невнимания

Предположим, что вы смотрите запись игры двух баскетбольных команд – одна в синих майках, другая в белых, – которые передают друг другу мяч. Вас попросили сосчитать количество передач, сделанных одной из команд – скажем, в белых майках. Уверен, что вы со мной согласитесь, что это очень простая задача, с которой вы справитесь без труда.

А теперь предположим, что в разгар игры на площадке появляется человек в костюме гориллы, который задевает плечами игроков, поворачивается к вам, бьет себя лапой в грудь и медленно уходит. Заметите ли вы гориллу? Вопрос кажется абсурдным. Конечно заметите. А как же иначе?

Этот эксперимент был поставлен в Гарвардском университете, и оказалось, что половина испытуемых не видела парня в костюме гориллы. Они были так увлечены подсчетом передач, что не заметили гориллу среди игроков. Потом, при повторном просмотре записи, они так удивлялись, что некоторые даже обвиняли экспериментаторов в подмене.

Похожее явление было зарегистрировано в другом эксперименте, который тоже проводился в Гарвардском университете. В этот раз актер шел по кампусу и спрашивал дорогу у студентов. Пока студент объяснял, появлялись двое рабочих с большой дверью. Затем происходило нечто неожиданное: за одну или две секунды, когда актер был закрыт дверью, он менялся местами с одним из рабочих. Студент как ни в чем не бывало продолжал объяснять дорогу другому человеку, который был старше, выше, одет в другую одежду и имел другой голос.

Неужели студент не заметил? А вы бы заметили? В действительности больше половины участников эксперимента просто продолжали отвечать на вопрос, явно не замечая того факта, что разговаривают с другим человеком.

Все это показывает, что внимание – очень ограниченный ресурс. В жизни (в том числе во время спортивных состязаний) на нас обрушивается такое количество сенсорной информации, что ее сознательная обработка невозможна. Внимание выполняет роль фильтра, который пропускает к сознанию только определенное количество информации. Но если внимание перегружено (например, потому что мы тщательно считаем передачи, сделанные баскетбольной командой), мы не в состоянии воспринимать то, что происходит буквально у нас под носом.

Смертельная слепота

29 декабря 1972 года рейс № 401 компании Eastern Air Lines вылетел из холодного Нью-Йорка и взял курс на Майами. На борту было сто шестьдесят три пассажира, большинство из которых рассчитывали насладиться новогодними каникулами под жарким солнцем. В отеле «Фонтенбло» выступала Энн-Маргрет, в «Довиль» – Вуди Аллен, а в первый день нового года должен был состояться традиционный парад.

Полет прошел гладко, без происшествий, и незадолго до полуночи самолет зашел на посадку в международном аэропорту Майами. Были выпущены шасси, и капитан проинформировал пассажиров о температуре в пункте назначения и попросил пристегнуть ремни.

Но затем капитан заметил непорядок. У большинства самолетов имеется три стойки шасси: две под крыльями и передняя. Когда шасси полностью выпускаются перед посадкой, в кабине пилотов загораются лампочки-индикаторы. Но зеленый индикатор передней стойки шасси не загорелся.

Это могло означать одно из двух: либо неисправен сам индикатор, либо шасси не встало на место. В любом случае капитан должен был идти на второй круг и выяснить, в чем дело. В половине двенадцатого капитан информирует об этом диспетчерскую службу:

Капитан. Эй, вышка, это Eastern 401. Похоже, мы уходим на второй круг – у нас не горит лампочка передней стойки.

Диспетчерская служба. Eastern 401, вас понял, поднимайтесь на две тысячи[18], потом заходите на второй круг.

То, что случилось потом, привело к одной из величайших катастроф в истории гражданской авиации. Экипаж сосредоточился на негорящем индикаторе. Они извлекли лампочку из патрона, повертели в руках, сдули с нее пыль, а при попытке вставить ее на место она застряла. Все внимание летчиков было приковано к лампочке – и они не заметили «гориллу».

В данном случае роль гориллы играл тот факт, что летчики случайно отключили автопилот, и самолет терял высоту. Экипаж был занят лампочкой, а самолет стремительно снижался навстречу гибели в болотах Эверглейдс.

Капитан (о застрявшей в патроне лампочке). Криво вставил, да?

Второй пилот. Похоже, ровно.

Капитан. Можешь поправить?

Когда самолет опустился на 1750 футов (530 метров), в кабине включился сигнал тревоги, сообщающий о потере высоты. Сигнал является частью сложной системы, предупреждающей пилотов о смертельной опасности. Звук отчетливо слышен на записи «черного ящика», но командир и второй пилот не отреагировали на него. Их внимание было полностью поглощено лампочкой, и у мозга не оставалось ресурсов, чтобы сознание зарегистрировало звук. От гибели их отделяло меньше ста секунд.

Второй пилот. Проверка показывает, что лампочка все равно не горит.

Капитан. Точно.

Второй пилот. Это неисправная лампочка.

Высота падала с каждой секундой. Пилоты этого не понимали, потому что их чувства были введены в заблуждение движением самолета. Ночь была безлунной, и через стекло кабины они не могли видеть горизонт. Но прямо перед их глазами стрелка высотомера стремительно шла вниз. Прибор находился на передней панели. Вполне возможно, что и командир, и второй пилот смотрели на высотомер и видели движение стрелки. Но не могли воспринять его смысл. Почему? Потому что информация не доходила до сознания.

И только за семь секунд до столкновения с землей второй пилот понял, что у них серьезная проблема.

Второй пилот. У нас что-то с высотой.

Командир. Что?

Второй пилот. Мы ведь все еще на двух тысячах футов, так?

Командир. Эй, что происходит?

Командир попытался избежать катастрофы и рванул штурвал на себя, но было уже поздно. Через секунду самолет разбился, унеся жизни 101 человека.

Самая невероятная вещь в трагедии рейса EAL 401 заключается в том, что все системы предупреждения самолета работали. Высотомер информировал летчиков о снижении самолета, а система предупреждения подала звуковой сигнал тревоги. Но ни то ни другое не повлияло на ситуацию. Пилоты ничего не замечали. Они были охвачены слепотой невнимания. Для них, полностью сосредоточившихся на индикаторной лампе, сигналов не существовало. Они затерялись в подсознании.

В дальнейшем расследование катастрофы показало, что шасси было полностью выпущено, и самолет мог приземлиться. Отказала только одна деталь – перегорела лампа индикатора выпуска носовой стойки шасси. Как сказал один из журналистов, «самолет разбился из-за отказа детали стоимостью 12 долларов». В каком-то смысле он был прав, но истина заключается в том, что система предупреждения, даже самая совершенная, хороша лишь тогда, когда у экипажа есть ресурс внимания.

Рейс EAL 401 стал поворотным пунктом в истории авиационной безопасности, изменив методы расследования катастроф и подготовки пилотов. Главным новшеством в системе подготовки экипажей стало четкое разделение обязанностей между командиром и вторым пилотом, позволяющее высвободить ресурсы внимания.

Проблема с перегоревшей лампочкой заключалась не в том, что на ней сосредоточился командир, а в том, что ею занимался весь экипаж. Если бы индикатором занимался один человек, то от внимания остальных не ускользнули бы зрительные и акустические сигналы, указывающие на снижение самолета.

Эта система распределения обязанностей в экипаже похожа на то, как лучшие спортсмены используют «команду» ресурсов своего мозга. Нисходящее знание позволяет теннисисту мирового класса увидеть, куда полетит мяч, еще до того, как соперник нанес удар. Фактически спортсмен делегирует вычисления высшим отделам головного мозга. Длительная практика приводит к тому, что он может инициировать и выполнять моторные программы для выполнения ударов, не думая о них. То есть за удар отвечает имплицитная система.

Это значит, что теннисист имеет возможность уделить больше внимания стратегическому мышлению и реакции на предполагаемые опасности, такие как внезапная смена тактики соперником. Очень часто именно это отделяет победу от поражения. В авиации разумное распределение обязанностей позволяет избежать слепоты невнимания, которая иногда отделяет жизнь от смерти.

9. Допинг в спорте, мышь-Шварценеггер и будущее человечества

Хайди Кригер

Летом 1979 года Хайди Кригер получила письмо, о котором мечтала: открытка с печатями приглашала ее в знаменитый спортклуб «Динамо» в Восточном Берлине. Для тринадцатилетней девочки, которая лишь недавно стала заниматься толканием ядра в местном спортивном клубе, это была сказка, ставшая былью.

Хайди показала приглашение матери и трем братьям, которые обрадовались не меньше ее. Такой шанс выпадает раз в жизни – стать спортсменом международного уровня и путешествовать по миру, участвуя в главных турнирах и принося славу родине. В ту ночь она почти не спала: неокрепшая психика не могла справиться с волнением.

Несколько месяцев спустя Хайди пришла в клуб. Ей составили распорядок дня – два периода школьных занятий и две тренировки в день. Первый год за ней наблюдали тренеры, цель которых состояла в том, чтобы выявлять самых талантливых спортсменов из нового набора. Девушка радовалась, видя, что они довольны ее успехами.

К концу второго года тренировок Хайди сказали, что ею будет заниматься специалист по толканию ядра и спортивный врач – доказательство, что клуб считает ее перспективной.

Именно тогда ей стали давать голубые таблетки. Яркие и круглые, они были похожи на конфеты. Хайди сказали, что это витамины, которые будут поддерживать ее здоровье и предохранять от приступов повышения температуры, которые иногда случались во время тренировок. Одну таблетку она принимала утром, другую вечером – под наблюдением врача, запивая стаканом воды.

Почти сразу тело Хайди стало меняться: мышцы укрепились, черты лица стали грубее, нос и ладони увеличились. Изменилось и настроение: депрессия быстро сменялась приступами агрессивности. Подружки Хайди тоже чувствовали, что с их телом и психикой происходит нечто странное: на лице и животе начали расти волосы, голос огрубел, либидо резко менялось.

Тренеры и врачи успокаивали девушек и их родителей, объясняя, что странные перемены – это временное явление, следствие интенсивных тренировок. Сомневающихся запугивали: их накажут, если они не перестанут задавать вопросы. Такова была Восточная Германия времен расцвета социализма: граждане всех возрастов подчинялись приказам.

Постепенно количество голубых таблеток увеличивалось, и через несколько лет Хайди принимала уже пять или шесть доз в день, не считая инъекций, – тренеры говорили, что это глюкоза. Девушка даже самой себе казалась другим человеком: агрессивным, подавленным, не имевшим ничего общего с тем стройным подростком, который пришел в клуб «Динамо» и фотография которого стояла на прикроватной тумбочке.

Жизнь Хайди рушилась, но спортивные результаты росли. На чемпионате Европы в Штутгарте в 1986 году она достигла вершины своей карьеры, выиграв золотую медаль в толкании ядра с результатом 21,1 метра. Это должно было стать триумфом, оправданием упорного труда на протяжении многих лет. Но не стало. Хайди была в отчаянии; она не принимала ни себя, ни свое тело, не могла справиться с перепадами настроения и хронической болью в колене.

В 1990 году она ушла из спорта и влилась в ряды безработных – несчастная женщина с разбитыми детскими мечтами.

Июнь 2008 года, чудесный летний день в восточногерманском городе Магдебурге. В магазине армейского снаряжения на одной из центральных улиц за прилавком стоит мужчина средних лет, ждет очередного покупателя. Торговля идет не слишком бойко, и хозяин явно скучает. Он высокий, с большим круглым лицом, сильными руками и огромными ладонями. Темные, зачесанные назад волосы тронуты сединой и уже начали редеть, четырехдневной щетине придана форма эспаньолки.

Когда я вхожу в дверь, лицо мужчины озаряется улыбкой, и он бросается ко мне, протягивая руку. Он дружелюбен и приветлив, а его низкий голос не утратил юношеского очарования. В глубине магазина есть маленькая кухня, и он жестом приглашает меня на чашку кофе.

Помещение забито армейским снаряжением, но хозяин магазина не пытается мне ничего продать. Он идет к шкафчику под мойкой и достает оттуда красную коробку. Она заполнена медалями, грамотами и другими спортивными трофеями. Мужчина выбирает из стопки большую фотографию Хайди Кригер, которой вручают золотую медаль чемпионата Европы 1986 года и, улыбаясь, рассматривает ее.

Я перевожу взгляд с лица хозяина магазина на лицо женщины на фотографии: ошибиться невозможно – это один и тот же человек.

Андреасу Кригеру – такое имя взяла себе Хайди после операции по смене пола в 1997 году – потребовалось много лет, чтобы выяснить, что произошло в берлинском спортклубе «Динамо». Совершенно секретные документы, касающиеся спортивной системы Восточной Германии, были найдены только после падения Берлинской стены, а на тщательное расследование невероятной истории ушло еще десять лет.

Главную роль в этой истории играли ярко-голубые таблетки. Кригер выяснил, что это были не витамины, а анаболические стероиды под названием «орал-туринабол»: сильнодействующее, отпускаемое по рецепту средство, которое способствует увеличению мышечной массы и развитию мужских черт. Кригер был не единственным, кому давали такие таблетки: согласно секретным документам, найденным в военном госпитале в пригороде Берлина, за двадцатилетний период орал-туринабол получали более десяти тысяч спортсменов.

Эксперименты показали, что эффект от приема стероидов более выражен у женщин, в организме которых мало андрогенов (мужских гормонов). Политическое руководство Восточной Германии поняло, что они случайно наткнулись на мощное средство, позволяющее повысить престиж своей «просвещенной» системы власти.

Во главу угла была поставлена секретность. В засекреченном документе, подтверждающем, что допинговая программа была одобрена на высшем уровне, Центральный комитет Коммунистической партии постановил, что применение стероидов должно быть централизованным, проводиться под контролем управления спортивной медицины и относиться к категории государственных секретов. Соблюдение тайны обеспечивалось тем, что более трехсот тренеров и врачей напрямую сотрудничали со Штази, тайной полицией Восточной Германии.

Тренеры, которые воспитывали чемпионов, получали такое материальное вознаграждение, что возник черный рынок орал-туринабола. Тренеры пытались получить дополнительное количество препарата и давали допинг даже двенадцатилетним мальчикам и девочкам.

Но риски проявились довольно быстро. Манфред Хёппнер, глава департамента спортивной медицины, который уже знал о серьезных побочных эффектах в виде роста волос, перепадов настроения и угревой сыпи, предупреждал об опасностях в одном из своих регулярных отчетов для Штази: «Выявлены поражения печени, в том числе значительное увеличение этого органа (гепатомегалия). У спортсменок эти повреждения усиливаются приемом противозачаточных таблеток [спортсменок заставляли принимать противозачаточные препараты во избежание беременности]. У двух спортсменов были выявлены такие серьезные повреждения печени, что никто не мог взять на себя ответственность разрешить им остаться в спорте высших достижений».

Но для политического руководства результаты восточногерманских спортсменов оправдывали средства. В 1972 году страна с населением 17 миллионов человек заняла второе место в неофициальном медальном зачете на Олимпийских играх в Мюнхене, после Советского Союза и Соединенных Штатов. Четыре года спустя ГДР опередила Соединенные Штаты, отстав от Советского Союза всего на девять золотых медалей. Руководитель Восточной Германии Эрих Хонеккер назвал своих спортсменов образцами совершенства.

К тому времени, как Кригер пришла в спортклуб «Динамо», руководители допинговой программы – под влиянием невиданных спортивных успехов – потеряли всякую осторожность. Девочке-подростку давали приблизительно половину миллиграмма тестостерона в день. На пике своей спортивной карьеры Кригер принимала 30 миллиграммов анаболических стероидов в день, гораздо больше, чем канадский спринтер Бен Джонсон, которого дисквалифицировали за употребление допинга.

По заданию государства немецкие ученые разработали препарат STS 646, анаболический стероид, который в 16 раз превосходил орал-туринабол в скорости развития мужских черт у женщин. Его предлагали тренерам, несмотря на то что препарат не был рекомендован для применения на людях и даже не прошел первую стадию клинических испытаний. Даже Хёппнер сообщал о своих сомнениях, информируя Штази, что не хочет нести за это ответственность. Но Манфред Эвальд, президент Федерации спорта, настоял на необходимости применения препарата и заказал на фармацевтической фабрике 63 тысячи таблеток. Среди принимавших эти таблетки почти наверняка была и Кригер.

Сомнения в половой идентичности появились у Кригер еще до приема допинга, но теперь Андреас настаивает, что именно мужские гормоны не оставили ему иного выбора, кроме операции по смене пола. «Я не любил свое тело, оно изменилось до неузнаваемости. Как будто они убили Хайди. Стать Андреасом – это был логичный шаг». Кригеру сделали операцию в 1997 году – и с тех пор он требовал наказания для тех, кто разрушил его жизнь.

Только 3 мая 2000 года Хёппнер и Эвальд, руководившие допинговой программой, предстали перед судом в Берлине, чтобы ответить на обвинения в легких телесных повреждениях. В зале судебных заседаний присутствовал Кригер и многие другие успешные восточногерманские спортсмены – все внимательно слушали предъявленные обвинения.

После приема мужских гормонов операцию по смене пола сделала только одна спортсменка, Хайди Кригер, но все остальные страдали от разного рода осложнений, от рака до кисты яичников. Мужчины тоже не избежали побочных эффектов от активного применения стероидов – это и болезни сердца, и высокое кровяное давление. Все надеялись на обвинительный приговор, который в каком-то смысле закроет одну из самых мрачных страниц в истории спорта.

Суд продолжался почти три месяца и широко освещался мировыми средствами массовой информации. В конечном счете Хёппнер и Эвальд были признаны виновными в причинении легких телесных повреждений. Эвальда приговорили к 22 месяцам условно, Хёппнера – к 18 месяцам условно.

«Спортсмены надеялись на более строгое наказание, – сказал Кригер. – Но по крайней мере мы удовлетворены тем, что их осудили за то, что они сделали».

Запрещать или не запрещать?

Ужасы восточногерманской допинговой системы служат серьезным аргументом в пользу запрещения медицинских препаратов в спорте. Конечно, ни один разумный человек не хочет возвращения ситуации, когда при покровительстве государства тренеры накачивают подростков допингом. И никто не хочет легализовать подобного рода деятельность в спорте.

Но можно ли считать преступления, творившиеся в Восточной Германии, последним словом в споре? Над этим вопросом стоит задуматься хотя бы по одной простой причине: кампания против допинга в спорте терпит поражение. Несмотря на то что в Восточной Германии тысячи спортсменов принимали допинг, только один был пойман антидопинговыми структурами. С тех пор, несмотря на введение проб во время тренировочных периодов, антидопинговые комитеты продолжают гоняться за тенью.

Виктор Конте, глава Balco, калифорнийского центра спортивного питания с сомнительной репутацией, поставлявшего стероиды многим ведущим спортсменам, пока в 2003 году против него не было начато расследование, говорил: «От чиновников, проводящих тесты, укрыться так же легко, как отнять конфету у ребенка».

Главная проблема ВАДА (Всемирное антидопинговое агентство, возглавляющее борьбу с допингом в спорте) заключается в том, что нарушители всегда оказываются на шаг впереди – они используют вещества с измененным химическим составом и другие хитрости, чтобы обмануть систему, – в результате честные спортсмены оказываются в крайне невыгодном положении. Как выразился британский спринтер Дуэйн Чемберс: «Все просто: наука всегда опережает тех, кто проводит тесты».

Естественно, один из способов искоренения жульничества с допингом – легализовать его использование (если нет правил, которые можно нарушить, обман невозможен по определению), но такое решение неприемлемо. Успех в спорте тогда будет определяться не способностями и упорными тренировками, а желанием обменять будущую продолжительность жизни на славу в настоящем. Опасности чрезмерного увлечения допингом были наглядно продемонстрированы во время судебных процессов после падения Берлинской стены.

Таким образом, вопрос заключается в том, существует ли средний путь между запретом и полной легализацией. По мнению Джулиана Савулеску, профессора практической этики Оксфордского университета, такой путь есть. Пропагандируя радикально новый подход, он утверждает, что мы не должны легализовать все повышающие эффективность препараты; вместо этого нужно легализовать безопасные средства. В этом случае будет устранена (или, по крайней мере, минимизирована) опасность развития медицинских осложнений у бывших спортсменов и одновременно проложен путь к большей прозрачности методов применения и выявления препаратов.

Каким образом? Приведу пару примеров. Чаще всего допинг применяют в тех видах спорта, которые требуют выносливости, – успех определяется тем, насколько эффективно красные кровяные тельца доставляют кислород к мышцам. Число эритроцитов в крови отражает уровень гематокрита (HCT), который можно повысить инъекциями эритропоэтина (гормон, запрещенный ВАДА) или тренировками в высокогорных условиях (эта методика тренировок не запрещена).

Повышение HCT до 50 % не связано с существенным риском для здоровья, независимо от метода – посредством высокогорных тренировок или с помощью эритропоэтина. И только когда HCT превышает 55 %, это становится опасным: повышенная концентрация эритроцитов сгущает кровь до состояния джема, что повышает риск сердечного приступа. За последнее время несколько велосипедистов, участвовавших в велогонке Tour de France, умерли от внезапной остановки сердца, предположительно вызванной злоупотреблением эритропоэтином.

ВАДА потратило миллионы долларов в тщетных попытках найти надежный тест против эритропоэтина. Один из новейших комбинированных тестов мочи и крови легко обмануть при помощи плазмозаменителей (повышающих количество жидкости в крови) и мочегонных средств. Но даже если антидопинговому агентству удастся разработать такой тест, спортсмены просто начнут обходить его при помощи переливания крови – эта процедура запрещена, но выявить ее практически невозможно, поскольку у спортсмена забирается кровь, сохраняется, а затем переливается непосредственно перед соревнованиями, что позволяет увеличить количество красных кровяных телец.

Таким образом запрет HCT, введенный ВАДА, не только бесполезен, но и несовершенен с точки зрения морали. Странная логика: повышение HCT до уровня 55–60 % при помощи высокогорных тренировок, несмотря на потенциальную опасность, признано приемлемым, а повышение HCT до уровня 40–45 % с помощью эритропоэтина – недопустимым, несмотря на абсолютную безопасность. Фокусируясь на средствах повышения HCT, ВАДА упускает из виду негативное влияние на здоровье спортсменов.

Может, эффективнее было бы легализовать все способы воздействия на состав крови и просто проверять уровень HCT? Установка безопасной границы (скажем, 50 или 55 %) дала бы антидопинговому агентству надежную процедуру и позволила бы защитить здоровье.

Кроме того, такая система была бы честнее. Проблема с правилами, соблюдение которых невозможно обеспечить, состоит в том, что они поощряют обманщиков и наказывают честных. При существующей системе спортсмены, отказывающиеся от переливания крови и применения эритропоэтина, попадают в невыгодное положение во время соревнований, поскольку не обладают средствами повышения HCT. Разрешив все безопасные методы повышения HCT до установленного предела, ВАДА уравняло бы шансы честных и нечестных спортсменов.

Та же логика применима и к стероидам. Стероиды считаются опасными для здоровья, но это упрощение. Безопасными или небезопасными являются не сами препараты, а их дозы. Умеренное применение стероидов повышает силу и помогает восстанавливаться, не вызывая нежелательных побочных эффектов. Разрешение безопасного использования стероидов по-прежнему потребует от антидопинговых структур проверки злоупотреблений, но тесты могут быть более эффективными, если сосредоточиться на симптомах передозировки (например, гипертрофии левого желудочка – признака болезни сердца), а не на наличии запрещенного вещества.

Политика «регулируемой терпимости» также создаст более безопасную среду для спортсменов, обеспечив им возможность выбирать препараты на основе информированного согласия. Еще один недостаток запрета состоит в том, что проблема загоняется в подполье, и спортсмены принимают нелицензированные средства, приобретенные у сомнительных поставщиков. Регулируемая терпимость также создаст для фармацевтических компаний стимулы для выпуска более безопасных препаратов: в настоящее время, как и в Восточной Германии в 1970-х и 1980-х, их побуждают просто выпускать препараты, не выявляемые тестами.

Наверное, нет нужды говорить, что предложение Савулеску ни в коем случае не оправдывает преступлений, совершенных в Восточной Германии; наоборот, оно осуждает ту систему, и не просто потому, что допинг давали детям, но и вследствие чудовищной небезопасности протоколов[19].

Тем не менее многие не согласны с подходом Савулеску. Они считают, что, даже если удастся преодолеть практические трудности и гарантировать безопасность спортсменов, с точки зрения морали будет неправильно разрешить допинг в спорте и что результаты спортсменов, принимающих допинг – даже безопасный, – будут искусственными и недостойными восхищения, в отличие от результатов спортсменов, которые рассчитывают на врожденные способности и упорный труд.

Эта точка зрения была красноречиво сформулирована Диком Паундом, бывшим главой ВАДА: «Я не хочу, чтобы мои внуки превратились в склад химикатов, чтобы добиться успехов в спорте и получать от него удовольствие, – писал он. – Утверждение, что спорт должен быть на первом месте, абсолютно неэтично. Гуманистический подход – это выяснить, что ты можешь достичь собственным талантом».

Паунд здесь не говорит о безопасности, честности, принуждении, обмане, здоровье или жульничестве. Он затрагивает самую суть допинга, указывая, что есть нечто глубоко неправильное в манипуляции человеческими возможностями с помощью искусственных средств. Он утверждал, что спорт – это проверка того, чего можно достигнуть без доступа к этим «фармакологическим искажениям».

Взгляды Паунда разделяли многие влиятельные люди, в том числе президентский совет США по биоэтике, созданный в 2000 году Джорджем Бушем-младшим. В докладе президенту от 2002 года указывалось: «Представляется, что некоторые средства, улучшающие результаты, ставят под вопрос достоинство результатов тех, кто их использует. Эти результаты кажутся менее реальными, не принадлежащими им, не слишком достойными нашего восхищения. Такие средства, улучшающие результаты, не только искажают или разрушают другие стороны человеческой жизни, но, по всей видимости, искажают саму спортивную деятельность… Конечно, принимающий стероиды бегун остается человеческим существом, которое бежит. Но тот, кто так поступает, возможно, уже в меньшей степени человек, чем его не подвергшийся изменениям товарищ».

Означают ли эти аргументы, что под подозрением находятся все технологии, улучшающие спортивные результаты? Страдает ли «достоинство» и «человечность» тех, кто их использует? Прежде чем отвечать на эти вопросы, задумайтесь вот о чем: а что, если бы улучшающие эффективность средства были доступны не только спортсменам, но и всем остальным? Что, если бы они предлагали не только увеличение силы и скорости, но также повышение интеллекта и продолжительности жизни?

Вы тоже бы возражали? Отказались бы принимать эти препараты по соображениям морали? Хотели бы, чтобы государство запретило их точно так же, как спортивные организации запрещают допинг?

Проблема допинга в спорте важна сама по себе, однако она также затрагивает более глубокие вопросы. До какой степени допустимо улучшать человека искусственными методами и приемлемо ли изменять врожденные способности при помощи технологии? Другими словами, это вопросы о будущем самого человечества.

Генетическое усовершенствование

В одной из лабораторий в Филадельфии стоят клетки с мышами. Но это не обычные мыши: у них в два раза больше мышечная масса, они живут дольше и восстанавливаются после травм, которые убили бы их более слабых родственников. Но эти впечатляющие черты появились не после тренировок или инъекций стероидов, а как результат генетической инженерии, и если эту методику перенести на людей, она может изменить будущее нашего биологического вида.

Метод весьма прост. Вирусы опасны для человека потому, что способны проникать в организм и встраивать свой генетический материал в клетки хозяина. Ученым пришла в голову блестящая идея: модифицировать вирусы таким образом, чтобы они не переносили болезнь, а встраивали полезные гены непосредственно в геном организма. В случае с так называемой мышью-Шварценеггером вирусы заставили переносить ген, отвечающий за инсулиноподобный фактор роста 1 (ИФР-1) – химическое вещество, стимулирующее рост мышц.

Результаты получились потрясающими: усиленная выработка ИФР-1 привела к увеличению мышечной массы на 15 % у молодых мышей и на 27 % у взрослых особей. Продолжительное присутствие дополнительных генов выработки ИФР-1 предотвращало уменьшение силы мышц при старении мышей. Перенесенная на человека, эта процедура может изменить жизнь престарелых людей и помочь тем, кто страдает от мышечной атрофии.

Среди других методов переноса генов, разрабатывающихся в настоящее время, можно отметить радикальную попытку исследователей из Калифорнийского технологического института создать устойчивость к СПИДу и некоторым видам рака, например меланоме. Тем временем ученые в Европе и в других странах пытаются разработать новаторские методы лечения врожденной слепоты, а также глухоты.

До сих пор цель исследований по переносу генов была терапевтической, но нетрудно представить, как эта технология может расширить возможности человека. Спортсмены, всегда стремившиеся использовать научные достижения, были вдохновлены открывающимися возможностями. В 2006 году в Германии во время судебного процесса о применении стероидов обвинение обнародовало электронную переписку между Томасом Спрингстином, мужем двукратной чемпионки Европы в скоростном беге на коньках на дистанции 400 метров Грит Бройер, и врачом голландского конькобежного клуба.

В письмах упоминается репоксиген, торговое название препарата для генной терапии, которая приводит у мышей к выработке эритропоэтина в ответ на низкую концентрацию кислорода. Профессор Вернер Франке, специалист по допингу, в свое время говорил: «Мы ожидали появления генного допинга в спорте, но не так скоро. Рубикон перейден». Риск применения генного допинга огромен, потому что многие методы еще не прошли клинические испытания. Однако специалисты предсказывают, что безопасный генный допинг появится уже в ближайшие годы. Некоторые даже убеждены, что генетически модифицированные спортсмены уже есть.

Генетические манипуляции составляют основу дебатов об усовершенствованиях человеческого организма. Вне всякого сомнения, спортсмены будут стремиться использовать генетику для повышения результатов, но доступа к этим методам почти наверняка потребуют и все остальные. Биотехнологии могут в конечном счете дать нам средства для повышения интеллектуальных способностей и продолжительности жизни. Некоторые специалисты в области регенерации клеток убеждены, что совсем скоро люди будут жить до тысячи лет.

Следует ли разрешать эти технологии? Следует ли поощрять их разработку? Или их использование «расчеловечивает» нас, ставя под вопрос «достоинство» тех, кто их применяет? И есть ли с точки зрения морали разница между применением в спорте и в других областях средств, расширяющих возможности человека?[20]

Это серьезные этические вопросы, но сначала давайте рассмотрим такого рода средства, которые могут быть полезны как спортсменам, так и всем остальным, например для повышения умственных способностей. Пока этот вопрос чисто умозрительный (таких средств еще не существует), однако он позволяет исследовать проблемы морали.

Следует отметить, что до сих пор мы стремились повысить умственные способности при помощи образования. Как выразился философ Джон Харрис, если политику удастся повысить уровень образованности на 5 %, реструктурировав программу обучения, то его следует объявить героем. Но почему бы не попытаться достичь таких же результатов с помощью генной инженерии? Ответ, по мнению президентской комиссии по биоэтике, заключается в том, что неправильно использовать «искусственные» средства для достижения желаемого результата.

Убедительность этого возражения можно проверить на другом примере. Как указывалось выше, ученые из Калифорнийского технологического института работают над тем, чтобы с помощью генной инженерии сформировать устойчивость к раку. Следует ли запретить эти исследования на основании сомнительности средств? Должны ли мы лишить больных раком возможности извлечь пользу из этого «искусственного» метода лечения?

Если приверженцы морали отвечают на этот вопрос положительно, то их позиция выглядит безумной. Получается, что люди должны страдать только потому, что лекарство от их болезни в определенном смысле является «искусственным»? Неужели результат менее важен, чем средства? И если это справедливо для метода лечения рака с помощью генной инженерии, то как быть с другими генетическими изменениями, которые приводят к желаемым результатам, таким как повышение интеллекта или продолжительности жизни?

На этот аргумент консерваторы обычно отвечают, что есть разница между лечением и усовершенствованием. Первое – например лечение рака – возвращает пациента к «нормальному функционированию», тогда как второе – генная терапия для повышения умственных способностей – выводит человека «за границы нормы».

Но если подумать, эта разница оказывается не такой уж очевидной. Именно потому, что предрасположенность к раку является нормой, ученые прилагают столько сил в поисках лекарства против этого заболевания. Недомогания и болезни всегда были нормальным аспектом человеческой жизни. Кроме того, если взглянуть на проблему шире, то причины, по которым мы хотим расширить свои возможности, совпадают с причинами, по которым мы хотим избавиться от болезни: чтобы жизнь стала лучше и полнее.

А как насчет возражения, что генетические средства расширения возможностей – как и химические – являются искусственными? Они тоже выглядят неубедительно. Телескоп тоже является искусственным средством – он улучшает нашу способность видеть на больших расстояниях. Значит, он аморален?

Вот как сформулировал эту мысль Харрис: «Интересно, сколько человек, пользовавшихся биноклем, считали, что нарушают моральные нормы? Сколько человек думали (или думают), что с точки зрения морали существует разница в использовании очков для чтения и театрального бинокля?»

Примечательно, что многие современники Галилея (изобретателя современного телескопа) действительно считали телескоп сомнительным с точи зрения морали, поскольку он наделял человека возможностями, превышающими те, которые были даны ему Богом. Таковы были консерваторы того времени. Нетрудно представить, что на тех, кто сегодня протестует против генетического усовершенствования, со временем будут смотреть точно так же.

Похоже, что в основе сопротивления генетическому усовершенствованию лежит своего рода брезгливость, идея о том, что вмешиваться в структуру ДНК человека – это немного неприлично и нагло. Но такая брезгливость абсолютно необоснованна. Ведь геном человека – продукт непредсказуемого процесса эволюции. Может, пришло время принять безопасное вмешательство в гены, которое поможет улучшить жизнь или избавить от страдания?

Игры с нулевой суммой

Предположим, можно изменить геном человека таким образом, что люди получат иммунитет к обычной простуде. Это усовершенствование сделает мою жизнь немного лучше. Я регулярно простужаюсь, и с удовольствием воспользовался бы новой технологией, которая избавит меня от ежегодного чихания и кашля.

Но, будь у меня такой шанс, я бы хотел, чтобы он был доступен и другим. Это усовершенствование принесет мне пользу в любом случае. Я бы хотел воспользоваться им не потому, что это даст мне преимущество над остальными людьми, а потому, что оно полезно само по себе. Оно имеет внутреннюю ценность.

Теперь предположим, что я спортсмен, специализирующийся на беге на 100 метров, и у меня есть доступ к средству, которое поможет мне бегать быстрее. В данном случае средство расширения моих возможностей принесет мне пользу только в том случае, когда оно недоступно остальным. Если у всех будет доступ к препарату, который уменьшит время на 10 %, то я окажусь в той же ситуации, что и до приема препарата. В спорте (и в любой другой игре с нулевой суммой) усовершенствование, доступное всем, практически эквивалентно усовершенствованию, которое не доступно никому.

Этот пример позволяет нам сказать нечто очень важное о моральном аспекте расширения возможностей. То есть причины, по которым мы приветствуем такие усовершенствования за пределами спорта, гораздо серьезнее соответствующих причин в спорте. Как мы уже видели, достоинство разрешения безопасных средств расширения возможностей в спорте заключается в том, что такая система будет честнее и безопаснее для спортсменов. Но аргументы в пользу безопасных средств расширения возможностей за пределами спорта гораздо убедительнее: они способны одновременно улучшить жизнь всех.

Человечество стоит на пороге новой эры эволюции, движущей силой которой будут не силы естественного отбора, а биотехнологическое вмешательство. Разве вы не хотели бы извлечь пользу из этой удивительной технологии? Разве вы не хотели бы, чтобы она помогла вашим детям? Я бы хотел.

Счастливый финал для Кригера

После начала процесса над Манфредом Эвальдом и Манфредом Хёппнером летом 2000 года спортсмены, чья жизнь была разрушена восточногерманской допинговой системой, внимательно следили за доказательствами, которые собрало обвинение. Сидевшая на галерее для публики бывшая талантливая пловчиха Уте Краузе увидела в зале Андреаса Кригера, которого раньше все знали как толкательницу ядра Хайди. Это была любовь с первого взгляда.

Я знакомлюсь с Краузе, когда она приезжает за Кригером после того, как он закрывает свой магазин военного снаряжения в Магдебурге. Эта высокая женщина с внимательным взглядом и милой улыбкой с удивительной откровенностью рассказывает о том, как на нее повлияла восточногерманская допинговая программа, а также о своем невероятном романе с Кригером.

«В школе я очень хорошо плавала, и в 1973 году меня пригласили в спортивный клуб “Магдебург”, – рассказывает она. – Тренеры были очень довольны моим прогрессом, и в 1977 году они начали давать мне голубые таблетки. За несколько недель я поправилась на 15 килограммов. Подумав, что я слишком много ем, я начала отказываться от еды. У меня было такое чувство, что я живу в чужом теле».

Краузе, имевшая один из лучших в мире результатов на дистанции 200 метров на спине, начала страдать от сильной депрессии. После попытки самоубийства в 1983 году, когда она, приняв большую дозу снотворного, очнулась в луже рвоты, Уте поняла, что пора уходить из спорта. Четыре года спустя, во время стажировки в качестве медсестры, она осматривала пациента и вдруг увидела голубые таблетки, которые принимала, когда занималась плаванием.

«Я не могла поверить своим глазам, – говорит она. – Меня убеждали, что это витамины, но когда я посмотрела на описание, то поняла, что это сильнодействующее рецептурное средство, которое назначают людям после химиотерапии. Я была в шоке».

Вечером я пригласил Кригера и Краузе на ужин в ресторан на открытом воздухе, который располагался в выложенном брусчаткой дворе недалеко от знаменитого собора в Магдебурге. Краузе рассказывает о начале их с Андреасом романа. «Я увидела Андреаса в суде, и это было как удар молнии! – говорит она. – В конце каждого дня спортсмены собирались маленькими группами и обсуждали все, что услышали на заседании. Я мгновенно сблизилась с Андреасом. У нас был схожий опыт, и мы думали одинаково. Мы могли посочувствовать друг другу, успокоить. Мы все говорили и говорили. Я поняла, что с этим мужчиной хочу провести остаток жизни».

Вскоре после окончания суда Кригер переехал в Берлин, где жили Краузе и ее дочь от предыдущего брака. С тех пор прошло восемь счастливых лет, и их любовь, похоже, нисколько не ослабла. «Мы поженились в замке Хундисбург [в окрестностях Магдебурга], и на свадьбе у нас было семьдесят гостей, – рассказывает Краузе, с ласковой улыбкой глядя на Кригера. Я спрашиваю, прошла ли у нее депрессия. – После того как я встретила Андреаса, мне все лучше и лучше. С его помощью я справлюсь».

Кригер съедает огромную тарелку салата, затем утку с картошкой, развлекая нас рассказами о главной женщине в его жизни. Он неизменно называет Краузе «женой», как будто долго мечтал произнести это слово, и оно еще не утратило для него новизны. Регулярные инъекции мужских гормонов, необходимых для сохранения бороды и других мужских черт, делает ему Краузе, опытная медсестра.

Краузе сухо замечает, что Кригер теперь принимает мужские гормоны добровольно, а раньше его заставляли делать это обманом. Кригер смеется шутке жены. Возможно, это последний поворот в одной из самых невероятных историй в спорте.

10. Чернокожие бегуны – самые быстрые в мире?

Молнии

Мало что может сравниться с тишиной, опускающейся на стадион, когда восемь мужчин разминаются перед битвой за легендарное звание самого быстрого человека на планете. Я присутствовал на олимпийском стадионе в Пекине в 2008 году, когда Усэйн Болт опустился на колени, уперся ногами в колодки и принялся слегка раскачиваться; соперники нервничали – они прекрасно знали, на что способен высокий парень с Ямайки, бегущий по четвертой дорожке.

Болт сорвался с места и на 80 метрах уже так оторвался от соперников, что развел руки в стороны и ударил себя кулаком в грудь – к бурной радости 80 тысяч зрителей. И лишь несколько секунд спустя, когда на гигантском табло появился результат, стадион в изумлении ахнул. Под вспышками фотокамер Болт опустился на колени и показал на электронный таймер: 9,69 секунды, новый мировой рекорд.

Безоговорочная победа Болта над соперниками была необыкновенно красивой, а его торжество за несколько метров до финишной черты стало визитной карточкой XXIX Олимпийских игр. Но это также было продолжением тенденции, насчитывавшей более четырех десятилетий. В 1968 году в жарком и душном Мехико Джим Хайнс стал первым человеком, которому удалось пробежать стометровку быстрее 10 секунд по показаниям электронного таймера. С тех пор мировой рекорд обновляли спортсмены трех государств. Все они, включая Хайнса, были чернокожими.

Доминирование чернокожих спортсменов в спринте не ограничивается новыми рекордами. После 1983 года все победители чемпионатов мира на дистанции 100 метров были черными – как и все финалисты последних десяти чемпионатов, за исключением Матича Осовникара из Словении, который в 2007 году в Токио финишировал седьмым. Больше четверти века ни одному белому спринтеру не удавалось пробиться в финал Олимпийских игр.

Из этих фактов естественным образом напрашивается вывод: в том, что касается спринта, черные обладают генетическим преимуществом над белыми. К такому выводу пришли многие журналисты и ученые, что вызвало ярость либералов, опасавшихся, что признание любых естественных различий между расами может привести к возрождению расизма.

Но существуют ли на самом деле такие различия и что это значит? Ответ мы найдем в тех взглядах на расу и человеческое разнообразие, которые сложились в начале XXI века[21].

Классическую аргументацию о причинах превосходства чернокожих спринтеров можно найти в книге американского журналиста и ученого Джона Энтина «Табу. Почему темнокожие спортсмены доминируют в спорте и почему мы боимся говорить об этом» (Taboo: Why Black Athletes Dominate Sports and Why We’re Afraid to Talk About It). Главный тезис Энтина заключался в том, что превосходными спринтерами являются не все чернокожие, а только часть, предки которых жили на западном побережье Африки. Он отмечает, что «ни один белый, азиат или выходец из Восточной Африки» никогда не бежал стометровку быстрее 10 секунд» (курсив мой. – Авт.).

Выяснилось, что у народов Восточной Африки другой талант: бег на длинные дистанции. Хорошо известно, что кенийские бегуны очень успешно выступают на дистанциях 800 метров и больше, завоевав с 1968 года 53 медали на Олимпийских играх, в том числе 17 золотых (несмотря на бойкот игр 1976 и 1980 годов). Кроме того, с 1986 по 2000 год кенийские спортсмены двенадцать раз из четырнадцати выигрывали чемпионат мира по легкоатлетическому кроссу среди мужчин.

Предположим – чисто теоретически, – что такие результаты генетически обоснованы. Можем ли мы на этом основании сделать вывод, что чернокожие от природы лучшие спортсмены? Вовсе нет. Мы можем только сказать, что уроженцы Восточной Африки превосходят остальных в беге на длинные дистанции, уроженцы Западной Африки – в спринте, а белые показывают средние результаты в обоих дисциплинах. На каком же основании делается вывод, что «черные» – прирожденные бегуны на короткие и длинные дистанции?

Логическая ошибка может быть незаметной потому, что мы привыкли считать «черных» и «белых» разными с биологической точки зрения. Но попробуем применить тот же аргумент к центральноафриканскому племени бамбути, которых обычно называют пигмеями. Учитывая, что их рост не превышает 150 сантиметров, будет справедливым утверждать, что бамбути имеют врожденное преимущество для жизни в помещениях с низким потолком. Но можем ли мы на этом основании сделать вывод, что таким преимуществом обладают все чернокожие?

Выявление генетических различий между популяциями – обычное дело. Маленькие популяции обладают генетическими признаками, зачастую отличающимися от других: например, инуиты, для которых характерны более короткие руки и ноги, совсем не похожи на австралийских аборигенов. Такие различия отмечаются по всей планете. Зачем же объединять разные популяции на основе одинакового цвета кожи?

Проблема ученых, занимающихся расовыми различиями, – склонность к обобщениям.

Неверные обобщения

Город Элдорет расположен в Восточно-Африканском разломе, длинной впадине в земной коре, которая протянулась от Сирии, на юго-западе Азии, до Мозамбика в Восточной Африке. Эта местность к югу от холмов Черангани раньше была населена племенами масаи и сириква, но к началу колониального периода их вытеснили нанди, принадлежащие к этнической группе календжин и имеющие более темную кожу.

По данным самого Энтина, бег на длинные дистанции – это не «черный» феномен, а восточноафриканский, причем именно кенийский. А теперь попробуем рассмотреть это явление пристальнее. Взгляните на карту внизу, которую Джон Энтин взял из классической работы Джона Бейла и До Сэнг «Кенийские бегуны» (Kenyan Running). На ней отражено географическое распределение (с числовыми данными) успехов кенийских бегунов.

Вы, наверное, заметили, что лучшие кенийские бегуны распределены по стране не равномерно, а сосредоточены в одном крошечном регионе Рифт-Валли, в окрестностях Элдорета. Как сказал Фред Харди, бывший американский тренер по бегу, «в радиусе 100 километров вокруг города Элдорет вы найдете 90 % лучших кенийских спортсменов. Здесь, в горах Нанди, произошло нечто особенное».

В книге «Табу» об этом говорит Энтин. «Один небольшой регион, Нанди, где живет всего 1,8 % населения Кении, дал больше половины спортсменов мирового класса, принадлежащих к этнической группе календжин… Большинство кенийских бегунов называют Элдорет своим домом», – пишет он.

В этом контексте теория, что «черные» обладают врожденным талантом к бегу на длинные дистанции, выглядит не просто сомнительной, а странной. Бег на длинные дистанции – это не «черный», не восточноафриканский, ни даже кенийский феномен, а феномен Нанди, сконцентрированный вокруг города Элдорет. Другими словами, успех чернокожих бегунов определяется крошечной областью на карте Африки, тогда как вклад всего остального континента очень мал.

Точно такая же картина выявляется при анализе «черного» успеха в спринте. По словам самого Энтина, подавляющее большинство африканских стран никогда не добивалось успехов в спринте. Все высшие достижения принадлежат тем, кого он называет «чернокожими, предки которых пришли из Западной Африки»: им принадлежит «494 из 500 лучших результатов на стометровке и 98 лучших результатов в спринте вообще».

Но при ближайшем рассмотрении даже этот «западноафриканский» успех оказывается чем-то другим. Многие из этих выдающихся результатов ограничены двумя популяционными группами: афроамериканскими и жителями Ямайки. Конечно, обе популяции происходят из Западной Африки (а также имеют небольшую примесь европейской крови), но нет смысла описывать их успех в спринте как «западноафриканскую» черту.

Почему? Потому что практически ни одна западноафриканская страна не разделяет их успех. Посмотрите на Мавританию, Гвинею-Бисау, Сьерра-Леоне, Республику Гвинея, Либерию, Буркина-Фасо, Того, Нигер, Бенин, Мали, Гамбию, Экваториальную Гвинею, Гану, Габон, Сенегал, Конго и Анголу – все это страны Западной Африки, но ни один их гражданин не выиграл ни одной медали на стометровке на Олимпийских играх или на чемпионатах мира.

Точно так же, как успех Восточной Африки в беге на длинные дистанции, успех Западной Африки в спринте в высшей степени специфичен.

Почему же Энтин и другие авторы говорили о «расовом» превосходстве спортсменов? Почему они не заметили противоречия между заглавием этой книги и данными, которые использовал автор для подтверждения своего тезиса? Почему такого рода расовые обобщения продолжают одобрительно цитироваться многими экспертами и журналистами?

По всей вероятности, понятие расы до такой степени укоренилось в сознании людей, что возникло коллективное слепое пятно, когда речь идет об использовании и значении этого понятия. Людей с темной кожей мы автоматически причисляем к категории «черных» и предполагаем, что любая черта, присущая некоторым из них (даже незначительному меньшинству), присутствует у всех[22].

Некоторые ученые обращаются к расовым обобщениям под прикрытием эпидемиологических аргументов. Например, утверждается, что среди чернокожих больше распространена серповидно-клеточная анемия. На самом деле ситуация, как всегда, гораздо сложнее. От серповидно-клеточной анемии чаще страдают потомки людей, которые жили в зонах распространения малярии, что означает повышенный риск для тех, предки которых были выходцами из определенных частей Африки южнее Сахары. Но такая же опасность грозит выходцам из Южного Средиземноморья. Генетические заболевания сами по себе не являются расовыми. Многие другие так называемые болезни черных на самом деле являются болезнями бедности и имеют известные причины, обусловленные факторами окружающей среды.

Джонатан Маркс, антрополог из Университета Северной Каролины в Шарлотте, формулирует эту мысль так: «Все группы людей, выделенные по любому признаку, имеют свои медицинские риски. Афроамериканцы, евреи ашкенази, африканеры и японцы, бедняки, богачи, трубочисты, проститутки, хореографы и индейцы племени пима – у каждой группы свой медицинский риск. И причина не в расе, в действительности раса только запутывает вопрос. Очевидно, что медицина только выиграет от знания о самоидентификации пациента… но это не предполагает существования фундаментальных биологических различий между группами».

Причина того, что сторонникам расовой теории сходят с рук неверные обобщения, состоит в том, что эти обобщения согласуются с нашей естественной склонностью считать «черных» биологическим типом, отличным от «белых», «желтых» или «краснокожих». Эта склонность настолько сильна, что требует усилия воли, чтобы освободиться от ее хватки.

Но результат стоит затраченных усилий. Достижения популяционной генетики за последние четыре десятилетия неопровержимо доказали, что определение расы, которого придерживались на протяжении двух с половиной веков – что человечество можно разделить на несколько подвидов с жесткими генетическими границами, – абсолютно необоснованно.

Генетическое разнообразие

В 1972 году Ричард Левонтин, в то время молодой ученый из Чикаго, ехал в автобусе на научную конференцию в Карбондейле, в штате Иллинойс. Он не бездельничал во время долгого путешествия, а использовал это время, чтобы проанализировать накапливающиеся данные о генетической изменчивости человека. Тогда ученые еще не обладали технологией, чтобы непосредственно увидеть человеческий геном, а исследовали белковые продукты генов, такие как кровь и другие типы тканей в организме.

Соответствующий белок расщепляется и помещается в гель, после чего через него пропускают электрический ток (этот метод называется электрофорезом). Если два белка (например, полученные из крови разных людей) в электрическом поле движутся с разной скоростью, значит, они получены из разных форм генов. Это называется генетическим разнообразием.

Более двухсот лет людей делили на классические расы – негроидную, европеоидную, монголоидную и так далее: эти расы мы знаем и сегодня. Давно известно, что видимые различия между расами – в частности цвет кожи, структура волос, форма носа и так далее – определяются генами. Это подтверждается фактом, что чернокожие африканцы, родившиеся в Европе, наследуют цвет кожи родителей.

Но большинство биологов были убеждены, что эти внешние различия сопровождаются другими, более фундаментальными. В 1916 году Джордж Фергюсон в книге «Психология негров» (The Psychology of the Negro) писал: «Цвет кожи и курчавые волосы – лишь внешние признаки многих гораздо более глубоких отличий».

Левонтин обнаружил, что большинство генов не отличается друг от друга у всех людей нашей планеты. Однако для тех генов, которые имеют вариации, подавляющее число вариаций – около 85 % – наблюдается внутри популяционных групп. Половина остальных определяет различия между маленькими популяционными группами, а другая половина – всего 7 % – между так называемыми расами.

Другими словами, если в результате ядерной катастрофы погибнет все население Земли, за исключением одной маленькой популяции – скажем, африканского племени масаев, – то в этой группе сохранятся практически все вариации генов, существующие сегодня в мире.

Конечно, это выглядит абсолютно нелогичным, и многие отвергали полученные в результате исследований данные на том основании, что они противоречат здравому смыслу. Разве могут быть расовые различия такими незначительными, когда мы собственными глазами видим огромную разницу между чернокожими и белыми? В данном случае видеть – не значит верить. Почему? Потому что глаз может видеть только крошечную часть того, на что влияют гены человека.

Генри Харпендинг, профессор антропологии Университета Юты, говорит: «Персональные компьютеры можно разделить на главные расы – Compaq, Dell, Gateway, Micron – и множество мелких популяций. Но есть ли глубокие, существенные различия между клоном X и клоном Y? Вряд ли. Уберите корпуса, и вы не заметите разницы. Компоненты персональных компьютеров полностью взаимозаменяемы. Главное отличие между расами персональных компьютеров – лейбл на корпусе. Как и разница между человеческими расами».

Это серьезный удар по традиционному взгляду на расы. На протяжении десятилетий ученые и простые люди верили, что расовые группы обладают уникальными генетическими характеристиками, отличными от характеристик других групп, но этот вывод оказался абсолютно необоснованным.

Луиджи Лука Кавалли-Сфорца из Стэнфордского университета так формулирует эту мысль: «Разделение на расы оказалось бесполезным занятием… Все популяции или популяционные кластеры перекрываются, когда речь идет об одиночных генах, и почти во всех популяциях все аллели [типы генов] встречаются с разной частотой. Таким образом, ни один одиночный ген не является достаточным для разделения человеческих популяций на систематизированные категории»[23].

Открытия популяционной генетики – в частности, что все генетические вариации, существующие на планете, встречаются внутри расовых групп, – демонстрируют абсурдность попыток расовых обобщений; нелогично приводить пример крошечной группы чернокожих, побеждающих, скажем, на дистанции 10 000 метров, и делать вывод, что все люди с таким цветом кожи обладают талантом бегунов на длинные дистанции.

Мы смотрим на мир через «расовые» очки, и поэтому склонны приписывать разного рода явлениям – а не только способности к бегу – расовые причины.

Подведем итоги. Мы убедились, что успех в беге на длинные дистанции – это характеристика не всех «черных», а только представителей народности нанди, живущей в окрестностях города Элдорет. Мы также видели, что успех в спринте – характеристика афроамериканцев и уроженцев Ямайки. Остается ответить на вопрос: почему? Почему эти популяционные группы добиваются выдающихся результатов – каждая по-своему – в беге?

Один из возможных ответов состоит в том, что их способности носят генетический характер: нанди обладают врожденным преимуществом в беге на длинные дистанции, а афроамериканцы и уроженцы Ямайки – в спринте. Этот вывод не имеет ничего общего с сомнительным расовым обобщением, поскольку в нем не утверждается, что этим генетическим преимуществом обладают все чернокожие люди.

Но есть ли у нас доказательства? Имеется ли в геноме этих групп нечто такое, что указывает на их генетическое превосходство? Начнем с племени нанди и их успехов в беге на длинные дистанции.

Джон Мэннерс, эксперт по кенийским бегунам, создал сложную теорию в поддержку идеи генетического превосходства. Его теория включает такие аспекты, как кража скота, ритуал обрезания и некоторые предположения о практике брака. Другими словами, он убежден, что силы естественного и полового отбора действовали в одном направлении таким образом, что за две тысячи лет сформировалось племя, отличавшееся необыкновенной выносливостью.

Мэннерс признает, что его гипотеза не подлежит проверке (что можно расценивать как ее слабость), однако она может содержать зерно истины – в противном случае, как объяснить, что крошечная популяция доминирует в спорте, доступном для всех?

К счастью, есть человек, посвятивший свою жизнь поиску ответов на эти вопросы.

Индиана Джонс спорта

Белый мужчина среднего телосложения идет пешком по широким просторам запада Рифт-Валли. На нем синие джинсы, красная футболка и коричневые ботинки, за плечами потрепанный рюкзак. Солнце уже поднялось высоко, и от него исходят волны жара. Мужчина внимательно смотрит по сторонам, и его взгляд останавливается на глинобитной хижине, одном из многих подобных строений в сельской местности, по которой он путешествует. Сверившись с записью на листке бумаги, он удовлетворенно кивает и стучит в дверь.

Через несколько секунд в дверях появляется высокий и стройный чернокожий мужчина; за его спиной жена вытягивает шею, чтобы рассмотреть, кто пришел. Они ждут своего белого гостя и приглашают внутрь. В маленькой хижине всего одна комната, где расположился сломанный стол, четыре стула; на стене несколько вырезок из журналов. Такую скромную обстановку вы найдете в любой кенийской деревне. Хозяева предлагают гостю прохладительный напиток, и они начинают оживленно беседовать.

Присутствие белого человека в этой части Кении необычно само по себе, но то, что происходит потом, необычно вдвойне. Гость раскрывает рюкзак, достает из стерильной пробирки ватный тампон и проводит им по внутренней стороне щеки хозяина, возвращает тампон в пробирку, закрывает ее и кладет в рюкзак. Затем повторяет ту же процедуру с женщиной. Побеседовав еще несколько минут, гость встает и прощается. Выйдя из хижины, он направляется к следующему пункту назначения.

Яннис Питсиладис – один из самых удивительных ученых, с которыми мне приходилось встречаться. В юношестве он увлекался волейболом и даже играл в региональных командах в своей родной Греции. Но жизненное призвание Питсиладис нашел только после того, как расстался со спортом; он решил выяснить, почему определенные этнические группы демонстрируют выдающиеся успехи в беге.

На этот вопрос многие ученые пытались ответить, не покидая уютных кресел, но Питсиладису были нужны убедительные доказательства. Поэтому он начал собирать генетические данные выдающихся спортсменов. Глинобитная хижина, описанная выше, находится в 12 километрах к югу от Элдорета, эпицентра кенийского бегового феномена, а хозяева – Амос Бивотт, обладатель золотой медали в беге с барьерами на 3000 метров на Олимпийских играх 1968 года в Мехико, и его жена Чероно Майо, участница Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене.

Последние несколько лет жизни Питсиладис путешествовал, как современный Индиана Джонс, по региону Рифт-Валли в поисках самородков спортивного таланта – вооружившись ватными тампонами и полный решимости обнаружить драгоценную ДНК, спрятанную в клетках спортсменов. Его путешествие не назовешь ни легким, ни дешевым.

«Вы и представить не можете, как трудно было добиться этих результатов, – говорит он. – Мне пришлось дважды закладывать дом, чтобы достать деньги на исследования, потому что никто не хотел их финансировать. Одну из моих последних экспедиций финансировал индийский ресторан из Глазго [где Питсиладис читал лекции в местном университете]. Я там обедал, когда ко мне подошел владелец, чтобы спросить, доволен ли я, и мы разговорились. Я рассказал, как трудно доставать деньги для моих исследований, и он вызвался сам оплатить мне путешествие».

Но собрать деньги оказалось не самым трудным. Питсиладису пришлось не только добираться до самых глухих мест планеты в поисках величайших в мире спортсменов, но и провести огромную работу, чтобы урегулировать этические вопросы. Первым делом следовало обратиться в местный Олимпийский комитет, получить разрешение, а затем убедить спортсменов (зачастую недоверчивых), чтобы они подписали согласие на исследование своих генов.

Всю деликатность своей миссии Питсиладис осознал после одной из поездок в Эфиопию. Через несколько недель после возвращения в Великобританию он узнал о вынужденной отставке генерального секретаря Олимпийского комитета Эфиопии. Почему? Потому что в прессе появились невероятные истории о том, как он позволил белому ученому украсть ДНК двукратного олимпийского чемпиона Хайле Гебреселассие, чтобы вывести новую породу белых суператлетов.

Одиссея интеллектуальных открытий Питсиладиса, несмотря на все трудности, оказалась очень результативной. Мы уже знаем, что превосходство в беге на длинные дистанции – характеристика не всех чернокожих, а только жителей кенийского региона Нанди. Вопрос лишь в том, обусловлено ли превосходство этой крошечной этнической группы генетическим фактором.

Биологическая теория превосходства спортсменов из Нанди очень проста для понимания. Определенное телосложение – это следствие изолированности популяции, позволяющей генофонду отдалиться от генофонда соседней популяции, чему способствует естественный и половой отбор.

В своей лаборатории в Глазго Питсиладис взял тампоны, привезенные из экспедиции, выделил ДНК и стал исследовать, указывают ли гены на предполагаемую изоляцию. Начал он с митохондриальной ДНК, которая наследуется только от матери, и ДНК Y-хромосомы, которая наследуется только от отца, – обе они удобны для изучения наследственности и генетического родства.

Анализируя данные, Питсиладис понял, что нанди – совсем не изолированная популяция, они отличаются необыкновенным разнообразием, и это свидетельствует, что племя подвергалось воздействию миграционных процессов на протяжении столетий. Это совсем не соответствовало его ожиданиям. Гипотеза, что чрезвычайно изолированное племя подвергается жесткому отбору, не получило подтверждения.

Генетическую теорию успеха племени нанди в беге на длинные дистанции ставят под сомнение недавние результаты крупных легкоатлетических соревнований. В последние двадцать лет бегуны из Марокко и Алжира начали конкурировать с кенийцами на средних дистанциях, а эфиопские спортсмены – на длинных.

Этого не может быть, если генетика служит главным фактором превосходства нанди в беге на длинные дистанции. Эволюция – процесс очень медленный, и поэтому врожденные преимущества не переходят от одной популяции к другой, от одного региона к другому за десять лет и даже за столетие.

Питсиладис также приезжал в Эфиопию, чтобы получить ДНК известных спортсменов, таких как Гебреселассие, которого считают лучшим бегуном на длинные дистанции всех времен и народов. Уже догадались? Анализ ДНК показал, что его этническая группа – как и нанди – отличается большим генетическим разнообразием. Генетически эфиопы сильно отличаются от бегунов племени нанди, несмотря на сходный цвет кожи (что показывает, насколько обманчивой может быть пигментация, если использовать ее как показатель генетического сходства). Данный факт также противоречит генетической теории. Ведь если эти две группы генетически далеки друг от друга, то как может их успех объясняться одинаковой биологией?

«Чем дольше мы изучали это явление, тем сильнее убеждались, что закономерности успеха носят совсем не генетический характер, несмотря на то, что присущи определенным популяциям, – говорит Питсиладис. – Пока мы проверили отдельные гены, и потребуется еще несколько лет, чтобы изучить 30 тысяч генов в геноме, но мы уже с достаточной уверенностью можем сказать, что успех кенийских бегунов на длинные дистанции определили, в основном, социальные и экономические факторы».

С ним согласен Скотт Томас из Университета Торонто: «Похоже, что здесь играет роль какой-то генетический компонент, но он не связан с расой» (курсив мой. – Авт). Томас отмечает «огромное разнообразие» генотипов в эфиопских и кенийских популяциях, из которых происходят лучшие бегуны на длинные дистанции, и это разнообразие «перекрывается с вариациями, которые мы находим в других местах».

Если рассматривать достаточно продолжительный период, то можно увидеть, как менялось лидерство в беге на длинные дистанции. В начале XX века скандинавские бегуны завоевали двадцать восемь из тридцати шести олимпийских медалей на дистанциях 5000 и 10 000 метров. Тридцать лет спустя пальма первенства перешла к австралийцам, а затем кенийцам. Сегодня конкуренцию им составляют представители Северной Африки и Эфиопии. У женщин в последние годы несколько мировых рекордов установили китайские спортсменки (хотя есть подозрения, что их успех отчасти обусловлен допингом).

Все эти факты не исключают роли генетики в формировании успехов или неудач той или иной популяционной группы, но дают основания полагать, что здесь действуют более могущественные силы.

Если не гены, то что?

Чем же объясняется превосходство племени нанди, если не генами? По мнению Питсиладиса, главное, на что следует обратить внимание, – лучшие кенийские спортсмены происходят из высокогорных районов, даже относительно остальной Восточной Африки. Тренировки на высокогорье давно использовались бегунами на длинные дистанции, поскольку разреженный воздух заставляет организм вырабатывать больше красных кровяных телец, переносящих кислород, что повышает выносливость.

Фактор высоты становится еще более убедительным, если обратиться к успеху эфиопских спортсменов. Выясняется, что феномен эфиопских бегунов на длинные дистанции в высшей степени специфичен. В недавнем исследовании было показано, что 38 % лучших марафонцев – уроженцы региона Арси, где живет менее 5 % населения Эфиопии. Подобно Элдорету, Арси относится к самым высокогорным районам Восточной Африки.

Конечно, только высоты над уровнем моря недостаточно для успеха, о чем свидетельствует отсутствие непальцев или перуанцев в элите бегунов на длинные дистанции. Но если учесть, что многим лучшим кенийским спортсменам приходилось пробегать огромные расстояния, чтобы добраться до школы, иногда больше 20 километров в день, то, возможно, мы нашли убедительное объяснение успеха бегунов из племени нанди.

Разумеется, кенийские юноши бегали в школу не ради развлечения, а по необходимости – общественного транспорта в стране почти нет – но последствия были впечатляющими. При скорости 15 километров в час получается около 80 минут бега в день, или больше девяти часов в неделю, 500 часов в год, а к 16 годам набирается больше 6 тысяч часов.

Вот мнение Питсиладиса: «Мы обнаружили, что лучшие бегуны на длинные дистанции в детстве пробегали большое расстояние до школы, причем исключительно в условиях высокогорья. Во многих случаях расстояния были просто невероятными, более 20 километров ежедневно. Недавно мы измерили экономичность бега кенийских детей, которые бегом добираются в школу, расположенную на большой высоте над уровнем моря [начальная школа Пемья на юге провинции Нанди]; результаты оказались сходными с теми, что демонстрируют тренированные спортсмены».

Выводы Питсиладиса подтвердил профессор Бенгт Салтин с коллегами. В своем исследовании они показали, что у восточноафриканских детей, которые бегают в школу, поглощение кислорода при дыхании на 30 % выше, чем у тех, кто добирается до школы другими средствами. Поясним: их преимущество в поглощении кислорода обусловлено не генами, а тысячами часов бега.

Если еще учесть, что после триумфа Кипа Кейно на Олимпийских играх 1968 года (его тренировал один из лучших британских тренеров Джон Велзиан) спорт стал национальным увлечением, что почти все молодые люди мечтали повторить его успех, что большинство кенийцев слишком бедны, чтобы заниматься другими видами спорта, что ученые выяснили, что традиционная кенийская диета оптимальна для занятий бегом, что в Кении создана выдающаяся система подготовки элитных бегунов, то получится чрезвычайно мощное сочетание действующих факторов[24].

А как насчет спринтеров?

Выводы Энтина о превосходстве чернокожих спортсменов в спринте были основаны на данных, демонстрирующих, что этот успех относится к афроамериканцам и уроженцам Ямайки. Но обладают ли эти популяционные группы генетическим преимуществом? Есть ли в их ДНК нечто такое, что обеспечивает им лучшие результаты в спринте?

Проведенное в 2003 году исследование показало, что вариация одного гена, получившего название ACTN3, ассоциируется с высокими результатами в спринте (из-за влияния на быстрые мышечные волокна, которые важны для взрывной силы) и что «спринтовая» версия этого гена у жителей Ямайки встречается чаще, чем в других популяциях. Средства массовой информации поспешили объявить, что успехи Ямайки в спринте имеют генетическую основу.

Но действительность, как всегда, гораздо сложнее. Вскоре выяснилось, что у 98 % ямайцев присутствует «быстрая» вариация гена – как и у 82 % европейцев. То есть подавляющее большинство людей в обеих популяциях имеет ACTN3, ассоциирующийся со спринтерскими качествами. Дальнейшие исследования показали, что у кенийцев (которые успешно выступают в беге на длинные дистанции, но никак не проявили себя в спринте) эта вариация гена встречается еще чаще, чем у жителей Ямайки. Дэниел Макартур, австралийский генетик, который занимался исследованием гена ACTN3, говорит: «Нет никакой прямой связи между частотой этого варианта в популяции и ее способности производить суперзвезд спринта».

В отсутствие генетического объяснения ученые сосредоточились на культурных факторах, лежащих в основе успеха ямайских спринтеров. Например, Макартур отметил «значение впечатляющих вложений Ямайки в инфраструктуру и систему тренировок, необходимых для выявления и воспитания элитных бегунов, воздействие культуры, которая превращает местных героев в кумиры, и страстное желание молодежи использовать успех в спорте, чтобы вытащить себя и свою семью из бедности».

Исследования Питсиладиса также не выявили генетической причины успеха, которого добиваются в спринте жители Ямайки и афроамериканцы. «Генетические исследования лучших спринтеров из Ямайки и США не выявили у этих спортсменов уникального генотипа; наоборот, они подтвердили высокую степень генетического разнообразия в этих этнических группах, – говорит он. – Таким образом, у нас нет оснований считать этнические различия спортивного успеха генетически обусловленными; для доказательства нужно найти соответствующие гены. До сих пор этого сделать не удалось».

В книге «Табу» Энтин не приводит убедительных генетических свидетельств в поддержку своей расовой теории, но уделяет много места документированию непропорционального представительства афроамериканцев в таких видах спорта, как баскетбол и американский футбол. В этой связи он снова повторяет тезис о врожденном преимуществе чернокожих. Но его вывод неверен: в первой главе книги мы показали, что успех в таких сложных видах спорта определяется в первую очередь практикой, а не генами.

Чем же объяснить успех афроамериканцев в спорте? Почему они показывают такие высокие результаты, причем не только в спринте, но и в других видах? Главное, на что следует обратить внимание, – это факт, что непропорционально большое представительство афроамериканцев в профессиональном спорте почти зеркально отражает недостаточное представительство в экономике. Это значит, что спортивные успехи афроамериканцев обусловлены не генетикой, а неравными возможностями; людей с черной кожей спорт привлекает из-за препятствий для участия в других сферах экономической жизни.

Эта теория нашла убедительное подтверждение в новаторском эксперименте, поставленном в 2003 году двумя известными экономистами, Марианной Бертран и Сендилом Муллайнатаном. Они составили пять тысяч резюме, подписав половину из них «черными» именами, такими как Тайрон или Латойя, а половину – «белыми», такими как Брендон или Элисон. В обоих половинах присутствовали как высококвалифицированные кандидаты, так и низкоквалифицированные.

Через две недели пришли ответы от работодателей. Догадываетесь какие? «Черных» кандидатов в два раза реже приглашали на собеседование. Бертран и Муллайнатан также обнаружили, что высококвалифицированных «белых» предпочитали низкоквалифицированным, тогда как для черных квалификация не имела никакого значения. Таким образом, работодатели делили соискателей на три категории: высококвалифицированные белые, низкоквалифицированные белые и черные.

Стоит ли удивляться, что дети афроамериканцев плохо учатся в школе – ведь их успехи часто игнорируются работодателями? И стоит ли удивляться, что в конце концов они предпочитают спорт?[25]

Значение спортивных успехов чернокожих

Но так ли плохо, что чернокожих людей считают превосходными спортсменами? Конечно, с научной точки зрения это утверждение может быть сомнительным, но есть ли от него реальный вред? Может быть, это просто великодушие, смягчающее представление о превосходстве «белых»?

Примечательно, что успехи чернокожих спортсменов, которых они добивались на протяжении десятилетий, часто рассматривались как мощный стимул к позитивным переменам. Спортивные журналисты прославляли таких выдающихся спортсменов, как Джо Луис, Мухаммед Али и Джеки Робинсон, утверждая, что они были тараном, разрушившим расовое неравенство, направленным против идеологии расистов и фанатиков.

Вот что писал Саймон Барнс из The Times после избрания Барака Обамы:

[Обама] в долгу перед великими американскими спортсменами XX века. Спорт – не только отражение общества, но и важная сила, которая его изменяет. Черные спортсмены – это вехи на пути, который привел к избранию Обамы, но спорт также выступал в роли бульдозера, который проложил этот путь…

Возможно, спорт больше всего подходит на роль публичной и объективной меры способностей. Не может быть никаких оговорок вроде «с другой стороны» или «если посмотреть на это иначе», когда [Джо] Луис нокаутировал [Макса] Шмелинга или когда [Алтея] Гибсон шла к победе на главных теннисных турнирах.

Это волнующая идея – что спорт способен изменить мир. Однако в ней отсутствует один важный аспект. Превратно толкуя успехи чернокожих спортсменов, она упускает из виду опасность теории о врожденном превосходстве «черных» в спорте. Чтобы понять это, необходимо по-новому взглянуть на историю отношений расы и спорта.

Первым ученым, высказавшим мысль о биологических отличиях между расами, был шведский ботаник Карл Линней. В 1792 году в своей знаменитой статье он утверждал, что американские индейцы «краснокожие, злые, с черными волосами, прямыми и густыми, с широкими ноздрями… стойкие… бесстрастные… подчиняющиеся обычаям», а европейцы «белокурые, голубоглазые, очень умные… изобретательные… подчиняются закону», а африканцы «невозмутимые, умиротворенные… с курчавыми волосами… коварные, медлительные, глупые… подчиняются капризам».

Работа Линнея породила увлечение идеями расовой иерархии, но только после публикации «Происхождения видов» Чарлза Дарвина в 1859 году эти идеи оформились в новую эволюционную теорию. Идеи Дарвина использовали для обоснования того, что с точки зрения эволюции чернокожие стоят на более низкой ступени, чем белые.

К чему сводилось это утверждение? Первое – что белые умнее черных. Генри Эдвард Гаррет, профессор психологии в Колумбийском университете, уже в 1963 году писал: «[У негров] менее развито мышление, которое я называю «абстрактным». Оно функционирует на более низком уровне». Второе убеждение заключалось в том, что черные сильнее и быстрее белых. Вот еще одно высказывание Гаррета: «Эти черные африканцы – великолепные мускулистые животные, когда не больны».

Связь между (предполагаемой) интеллектуальной примитивностью черных и их превосходством в спорте, вероятно, лучше всего выразил Дин Кромвель, руководитель американской команды на Олимпийских играх 1936 года: «Негры не слишком хороши в определенных дисциплинах, потому что они ближе к первобытному человеку, чем белые люди. Еще не так давно способность бегать и прыгать определяла разницу между жизнью и смертью в джунглях. Гибкое тело и легкомыслие полезны для умственного и физического расслабления, необходимого тому, кто бегает и прыгает».

Тот факт, что подобные взгляды не имели научного обоснования, похоже, ничего не значил, особенно когда идея о примитивности черных совпадала с экономическими интересами белого большинства. Представление о чернокожем человеке – сильном, выносливом, но туповатом – служило моральным оправданием использования рабского труда чернокожих на хлопковых полях сельскохозяйственного Юга.

Суть в том, что слияние в единую теорию представлений о спортивном превосходстве черных и их умственном отставании сформировало одну из самых влиятельных идей последних двухсот лет, и именно с этой точки зрения интерпретировалось большинство спортивных достижений чернокожих. Другими словами, успехи черных спортсменов не подрывали теорию превосходства белых, а, наоборот, подтверждали ее.

Возьмем успех Джесси Оуэнса на Олимпийских играх в Берлине 1936 года. Считается, что его триумф и золотые медали «нанесли сокрушительный удар по теории превосходства арийской расы». Но это исторический вымысел. В действительности немецкая публика уже хорошо знала теорию превосходства черных в спорте, а нацистские интеллектуалы утверждали, что американцы сжульничали, выбрав чернокожего с «аномально большими, как у животного, пяточными костями».

Для Гитлера Олимпийские игры 1936 года стали вовсе не катастрофой, а пропагандистским успехом. Гай Уолтерс в своей книге «Берлинские игры» (Berlin Games) отмечал, что поддержка фюрера усилилась, преследования расовых меньшинств со стороны государства продолжились, а приготовления ко Второй мировой войне по-прежнему шли полным ходом.

Джек Джонсон, ставший первым чернокожим олимпийским чемпионом в тяжелом весе в 1908 году, оскорбил чувства белых вовсе не тем, что побеждал белых боксеров на ринге, а тем, что несколько раз женился на белых женщинах в то время, когда на Юге межрасовые браки были запрещены, а также тем, что язвительно высмеивал своих соперников, что в 1910 году привело к массовым беспорядкам после победы над белым боксером Джимом Джеффрисом. Реакция белых на Джонсона была обусловлена не его победами, а страхом, что черные могут реагировать на них требованием социальных и политических реформ.

Боксер Джо Луис победил гораздо больше белых соперников, чем Джонсон, но многих расистов это не расстраивало именно потому, что его успех шел рука об руку с социальным почтением – сознательно культивируемым как средство успокоения белой Америки, – которое требовалось от черных как от «интеллектуально менее развитых».

То же самое можно сказать о дебюте Джеки Робинсона в Brooklyn Dodgers. Его главным достижением была вовсе не демонстрация, что черные могут играть в бейсбол, – это уже было хорошо известно по силе и многочисленности «негритянских лиг». Переломным стал не спортивный, а символический аспект дебюта Робинсона: это был выдающийся и вдохновляющий акт десегрегации, требовавший от человека необыкновенной силы характера и терпения[26].

Еще убедительнее пример Мухаммеда Али. Разве можно сказать, что его главный вклад в борьбу за расовое равенство – демонстрация «ценности» черных выигрышем звания чемпиона мира по боксу в тяжелом весе, если учесть, что он отобрал этот титул у черного, который, в свою очередь, победил другого чернокожего боксера?

Нет, политическое и культурное влияние Али было выковано не на ринге, а благодаря способности спортсмена выходить за пределы ринга. Его кулаки служили прочной основой, но изменить ход американской истории XX века помогли его речи – пропаганда черного радикализма, напугавшая белое большинство. Это стало важной силой, подталкивающей к переменам в сложной динамике эры борьбы за гражданские права. Другими словами, мир потрясла способность Али сломать стереотипные представления об интеллектуальной отсталости черных, а не его способность крушить челюсти белым людям.

Все это не отрицает важности успеха черных в спорте, но его вклад в расовое равенство гораздо сложнее, чем утверждали ранее. Его главное воздействие – не подрыв идеологии расизма, а поддержка самоуважения угнетаемого меньшинства. Спорт был средоточием расовой гордости, потому что оставался практически единственной областью общественной жизни, где черные – защищенные от дискриминации объективностью спорта – могли добиваться успеха. В этом смысле спорт стал плацдармом, откуда черные могли нанести удар по фундаменту расовой нетерпимости: мифу об интеллектуальном превосходстве белых.

Старые стереотипы разрушали только случаи, когда черные добивались успехов в тех видах спорта, которые требовали интеллектуальных способностей. Например, в Великобритании в 1960-х и 1970-х считалось, что чернокожие не способны справиться с ролью разыгрывающего в футболе, и это предубеждение мешало карьере блестящих черных футболистов, таких как Джон Барнс.

Аналогичным образом в Соединенных Штатах давно сложилось убеждение, что низкий интеллект черных не позволяет им справляться с такими сложными обязанностями, как обязанности квотербека в американском футболе. Джин Смит, бывший спортивный функционер из штата Аризона, говорил: «Существовал стереотип, что у черного квотербека недостаточно интеллекта, чтобы руководить атакой». Разрушить эту догму помогли выступления таких черных спортсменов, как Дуг Уильямс и Донован Макнабб.

Но в битве за расовое равенство эти успехи были лишь локальными победами. Достаточно взглянуть, как освещалась в прессе победа Кипа Кейно, выигравшего забег на 1500 метров на Олимпиаде 1968 года. Один из журналов описывал его как «человека-антилопу», который «способен опередить леопарда на пути к туше зебры». Джим Мюррей из Los Angeles Times писал: «Кейно пришел со склонов горы Кения, зная о технике бега не больше, чем носорог. Можно представить, как его нашли. Однажды люди пришли на поляну, где расположился прайд львов, с высунутыми языками и промокшими от пота боками – судя по следам, они гнались за этим человеком, который спокойно стоял перед группой преследовавших его львов и спокойно жевал сэндвич».

Таким образом, представление о превосходстве черных спортсменов – это не безобидная научная ошибка, а идея с долгой и пагубной историей.

Угроза подтверждения стереотипа

С 2001 по 2005 год Джефф Стоун, психолог из Аризонского университета, вместе с коллегами опросил 1500 студентов, чтобы выяснить преобладающие взгляды на взаимосвязь расы и спорта. Помимо всего прочего, исследователи обнаружили, что участники опроса считали, что черные спортсмены обладают скорее природными способностями, чем спортивным интеллектом. Отношение к белым спортсменам было прямо противоположным: у них спортивный интеллект преобладает над природными способностями.

Результаты опроса стали убедительным доказательством того, что идея связать спортивный талант с низким интеллектом (и наоборот) не просто исторический курьез, а явление, присутствующее в общественном сознании и сегодня.

Но исследователи хотели заглянуть глубже: имеют ли значение эти стереотипы? Влияют ли они на то, как мы взаимодействуем друг с другом, и в спорте, и в обычной жизни? Или они остаются на заднем плане, не оказывая ощутимого эффекта?

Чтобы это выяснить, исследователи взяли группу белых студентов и попросили их прослушать радиотрансляцию баскетбольного матча, а затем оценить игру конкретного игрока. В первом тесте участники эксперимента считали, что этот игрок чернокожий. Прослушав трансляцию, испытуемые признали данного игрока талантливым.

Затем исследователи повторили эксперимент, но сказали участникам, что игрок белый. Что произошло? Наверное, вы уже догадались: теперь у этого игрока не обнаружилось природных способностей, а его игру признали слабой. Подчеркнем: прямо противоположные оценки были сделаны на основе одной и той же записи.

Это демонстрирует, как сильно стереотипы влияют на наше восприятие мира. Школьный учитель может смотреть на двух одинаково талантливых спортсменов, но воспринимать черного спортсмена как более способного от природы просто из-за скрытых (и возможно, подсознательных) расовых предрассудков. И нужно помнить, что такие предрассудки укоренились настолько глубоко, что им подвержены все этнические группы, в том числе сами чернокожие.

В начале этой главы мы уже видели, что работодатели склонны дискриминировать соискателей с «черными» именами. Теперь мы понимаем причину: скорее всего, они воспринимают чернокожих как работников с низким интеллектом, не соответствующим квалификационным требованиям, даже если их резюме не отличается от резюме успешного кандидата. Такая дискриминация может быть неосознанной, но ее последствия реальны. Вспомните, что черных претендентов в два раза реже приглашали на собеседование, чем белых с точно таким же резюме.

Вероятно, самый разрушительный аспект этих стереотипов – тенденция самовоспроизведения. Если чернокожие видят, что их успехи в обучении игнорируются работодателями, то принимают решение (абсолютно рациональное) сосредоточиться на другой сфере, что приводит к еще большему снижению уровня образования черных. Это означает, что со временем неосознанные предрассудки работодателей (что интеллект у черных ниже, чем у белых) будут отражаться в суровой реальности.

В спорте расовые предрассудки действуют в противоположном направлении. В настоящее время преобладающие взгляды отдают преимущество черным, отвергая белых. Белых спортсменов игнорируют (особенно в тех видах спорта, которые требуют силы и скорости) из-за предубеждения, что у них отсутствуют природные способности. Черных, наоборот, считают талантливыми, их поощряют, что ведет к усиленным тренировкам и лучшим результатам – и якобы подтверждает изначальное предубеждение.

Возможно, самым ярким примером силы стереотипов может служить эксперимент, поставленный Стоуном и его коллегами в 1997 году. Они взяли две группы бывших гольфистов, членов университетских команд, чернокожих и белых, и предложили им выполнить тренировочное упражнение в гольфе. Обе группы справились с заданием одинаково хорошо. Но, когда участникам эксперимента сказали, что цель исследований – измерить «врожденные способности к спорту», результаты «белой» группы ухудшились. Сам факт, что их будут судить согласно негативному стереотипу, заставил испытуемых ошибаться. Это явление известно как угроза подтверждения стереотипа.

«В том, что касается расы, мы часто предполагаем, что, когда ситуация для разных групп объективно одинакова, она воспринимается одинаково каждой группой, – писал психолог Клод Стил, который ввел понятие угрозы подтверждения стереотипа. – Но [те, кто находится под давлением стереотипа], знают, что их возможности, скорее всего, будут считать ограниченными. Группы, не находящиеся под влиянием такого рода стереотипов, не испытывают дополнительного страха. А это серьезный страх – опасение, что они не добьются успеха в тех сферах, где важны тестируемые способности».

Угроза подтверждения стереотипа наблюдается не только в спорте, но и почти во всех других областях жизни. Когда, например, Стил предложил группе студентов стандартный тест и сообщил, что он предназначен для измерения интеллекта, белые студенты справились гораздо лучше темнокожих. Но, когда тот же тест назвали просто лабораторной работой, не связав с интеллектом, результаты белых и темнокожих студентов оказались одинаковыми.

Люди склонны считать, что расовые закономерности успеха и неудачи обусловлены генетикой, но суть этой главы – предположение, что тут действуют более слабые, трудноуловимые факторы. Склонность рассматривать людей с белой и темной кожей как разные генетические типы (что является основой расовых стереотипов) уже давно противоречит данным популяционной генетики. Если бы нам удалось отказаться от «расовых» очков, то мир не только выглядел бы другим – он стал бы другим.

Примечания автора

1. Скрытая логика успеха

«Я собираюсь показать…» Цитаты Фрэнсиса Гальтона взяты из Hereditary Genius: An Inquiry into Its Laws and Consequences. N. Y.: D. Appleton, 1884.

В 1991 году Андерс Эрикссон… Исследование скрипачей Берлинской высшей школы музыки опубликовано в одной из основополагающих работ о природе мастерства: K. Anders Ericsson, Ralf Th. Krampe and Clemens Tesch-Romer. The Role of Deliberate Practice in the Acquisition of Expert Performance / Psychological Review 100. № 3 (1993). 363–406.

«Нет абсолютно никаких доказательств “ускоренного продвижения”…» Эта точка зрения основана на масштабном исследовании: John A. Sloboda, Jane W. Davidson, Michael J. Howe, and Derek G. Moore. The Role of Practice in the Development of Performing Musicians // British Journal of Psychology 87 (1996). 287–309.

«Никто – ни один человек…» Jack Nicklaus with Ken Bowden, Golf My Way: The Instructional Classic, Revised and Updated. N. Y.: Simon and Schuster, 2005. 204.

К тому же выводу – о главенстве практики – мы приходим при обращении и к другим областям человеческой деятельности… Замечание, что стандарты повышаются в музыке, спорте и науке – и что это не может быть следствием того, что люди стали более талантливыми, – содержится в работе: K. Anders Ericsson. The Influence of Experience and Deliberate Practice on the Development of Superior Expert Performance // The Cambridge Handbook of Expertise and Expert Performance, ed. K. Anders Ericsson, Neil Charness, Paul J. Feltovich, and Robert R. Hoffman. Cambridge, England: Cambridge University Press, 2006.

…раньше, чем через десять лет интенсивных тренировок. Правило десяти лет для шахмат продемонстрировано в статье H. A. Simon and W. G. Chase. Skill in Chess // American Scientist 61 (1973): 394–403. Для гольфа оно подробно описано в Al Barkow and David Barrett. Golf Legends of All Time. Lincolnwood, Ill.: Publications International, 1998. Исследование ученых, поэтов и писателей XIX века: E. Raskin. Comparison of Scientific and Literary Ability: A Biographical Study of Eminent Scientists and Letters of the Nineteenth Century // Journal of Abnormal and Social Psychology 31 (1936). 20–35.

Завершая этот раздел… Malcolm Gladwell. Outliers: The Story of Success. N. Y.: Little, Brown, 2008. 21–25.

А теперь рассмотрим удивительные достижения в запоминании чисел… K. A. Ericsson, W. G. Chase, and S. Faloon. Acquisition of Memory Skill. Science 208 (1980): 1181–1182; Geoff Colvin. Talent Is Overrated: What Really Separates World-Class Performers from Everybody Else N. Y.: Penguin, 2008. 36–37.

«Когда он слышал цифры…» Colvin, Talent Is Overrated, 46.

…удивительно простой эксперимент… W. G. Chase and H. A. Simon. Perception in Chess // Cognitive Psychology 4 (1973). 55–81; Chase and Simon, “The Mind’s Eye in Chess”, in Visual Information Processing, ed. Chase, 215–281. Чейз и Саймон опирались на новаторскую работу А. Д. де Гроота.

Я стою в лаборатории Ливерпульского университета имени Джона Мурса… Работа Марка Уильямса в Ливерпульском университете имени Джона Мурса о перцептуальном мастерстве описана в A. Mark Williams and Paul Ward, “Perceptual Expertise: Development in Sport”, в Expert Performance in Sports: Advances in Research on Sport Expertise, ed. Janet L. Starkes and K. Anders Ericsson, 219–250. Champaign, Ill.: Human Kinetics, 2003. Превосходный анализ содержится в David A. Rosenbaum, Jason S. Augustyn, Rajal G. Cohen and Steven A. Jax. Perceptual-Motor Expertise, в Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

…протестирована зрительная функция элитных и средних футболистов… P. Ward, A. M. Williams and D. F. C. Loran. The Development of Visual Function in Elite and Sub-elite Soccer Players // International Journal of Sports Vision 6 (2000): 1–11.

«Самые важные отличия находятся не на низших уровнях клеток или групп мышц…» K. Anders Ericsson. Development of Elite Performance and Deliberate Practice: An Update from the Perspective of the Expert Performance Approach. В кн.: Starkes and Ericsson, Expert Performance in Sports.

Это был несложный пожар в одноэтажном доме… Исследование Гэри Кляйном пожарных и медсестер содержится в его книге: Sources of Power: How People Make Decisions Cambridge, Mass.: MIT Press, 1999.

«одна из ключевых характеристик…» Colvin, Talent Is Overrated, 97.

«Универсальный решатель задач» Программа была разработана Гербертом Саймоном, Дж. К. Шоу и Алленом Ньюэллом.

«Самый важный компонент…» Bruce G. Buchanan, Randall Davis, and Edward A. Feigenbaum, “Expert Systems: A Perspective from Computer Science”, в Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

«Хочется думать…» Paul J. Feltovich, Michael J. Prietula, and K. Anders Ericsson, “Studies of Expertise from Psychological Perspectives”, в Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

«Если бы я играл ту же самую партию…» Слова Гарри Каспарова о том, как он играл бы против очень сильного шахматиста, взяты из комментария к матчу, написанного для USA Today.

Например, в роботе-футболисте положение на поле… Сложность робота-футболиста описана в Jeffrey Johnson and Blaine A. Price, Complexity Science and Representation in Robot Soccer, Lecture Notes in Computer Science 3020 (Berlin: Springer, 2004).

«Гретцки не похож на хоккеиста…» Charles McGrath. Elders on Ice // New York Times Magazine, March 23, 1997.

…комбинаторный взрыв преодолевается с помощью совершенного распознавания структур. Эта идея не говорит о том, что человек не должен использовать сложную обработку информации. Просто обработка происходит иначе, чем в компьютерах. Это превосходно описано в Daniel C. Dennett, “Higher Games”, Technology Review, September/October 1997.

…«общие знания Deep Blue о шахматах…» American Physical Society. This Month in Physics History: February 1996: Deep Blue vs. Gary Kasparov // APS News 11, № 2 (2002): 2.

2. Чудо-дети?

«Отец Моцарта…» Geoff Colvin, Talent Is Overrated: What Really Separates World-Class Performers from Everybody Else. N. Y.: Penguin, 2008. Колвин также использует пример Тайгера Вудса, чтобы развенчать миф о вундеркиндах.

Эрл Вудс, бывший игрок в бейсбол… Подробное описание детства Тайгера Вудса взято из Earl Woods with Pete McDaniel, Training a Tiger: A Father’s Guide to Raising a Winner. N. Y.: William Morrow, 1997.

За два года до рождения Винус Уильямс… Источником рассказа о сестрах Уильямс послужили многочисленные интервью Ричарда, Серены и Винус, а также книги о сестрах Уильямс.

19 апреля 1967 года Ласло Полгар… В дополнение к моим интервью с Ласло Полгаром и тремя его дочерями, информация была взята из Cathy Forbes, The Polgar Sisters: Training or Genius? N. Y.: Henry Holt, 1992, а также Susan Polgar, Breaking Through: How the Polgar Sisters Changed the Game of Chess. L.: Everyman Chess, 2005.

Хорошо ли вы считаете в уме? Современные взгляды на природу способностей к вычислениям блестяще изложены в Brian Butterworth, “Mathematical Expertise”, in Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

«На нашей кухне есть доска…» Sarah Flannery, David Flannery. In Code: A Mathematical Journey. Chapel Hill, N.C.: Algonquin Books, 2001. 3.

«Люди-вычислители с раннего возраста…» Butterworth, “Mathematical Expertise”, 561.

3. Путь к совершенству

Сколько часов вы провели за рулем автомобиля? Превосходные обзоры принципов целенаправленной практики можно найти в K. Anders Ericsson and N. Charness. Expert Performance: Its Structure and Acquisition. American Psychologist 49, № 8 (1994): 725–747; Ericsson, Krampe, and Tesch-Romer, “Role of Deliberate Practice.”

Вот почему (о чем свидетельствуют десятки исследований) во многих случаях… Исследования показывают, что просто опыт не ведет к повышению эффективности (если он не основан на принципах целенаправленной практики): Robyn M. Dawes, House of Cards: Psychology and Psychotherapy Built on a Myth. N. Y.: Free Press, 1994; S. M. Doane, J. W. Pelligrino, and R. L. Klatzky. Expertise in a Computer Operating System. Human-Computer Interaction 5 (1990): 267–304; J. Shanteau and T. R. Stewart. Why Study Expert Decision Making? Some Historical Perspectives and Comments в Organizational Behavior and Human Decision Processes 53, № 1 (1992): 95–106.

Одна из причин [успеха мини-футбола] заключается в математике. Daniel Coyle’s absorbing account of his examination of futsal is in his fascinating book The Talent Code. N. Y.: Bantam, 2009. 24–29.

Они называют «феноменальной» способность Бразилии… Исследование Купера и Шимански, посвященное факторам успеха в международном футболе, можно найти в их превосходной работе, Kuper and Szymanski, Soccernomics: Why England Loses, Why Germany and Brazil Win, and Why the U.S., Japan, Australia, Turkey – and Even Iraq – Are Destined to Become the Kings of the World’s Most Popular Sport. N. Y.: Nation Books, 2009.

…изменить тело и разум… Превосходный обзор исследований пластичности мозга можно найти в Nicole M. Hill and Walter Schneider, “Brain Changes in the Development of Expertise: Neuroanatomical and Neurophysiological Evidence about Skill-Based Adaptations”, в Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise. Наиболее доступное и простое описание роли миелина содержится в Coyle, Talent Code.

Но тщательные исследования показали, что творческие инновации подчиняются определенной закономерности… Вывод, что творчество является следствием упорного труда, можно найти в K. Anders Ericsson. Creative Expertise as Superior Reproducible Performance: Innovative and Flexible Aspects of Expert Performance // Psychological Inquiry 10 (1999): 329–333.

Возьмем, например, художника Пабло Пикассо… превосходный обзор исследований, в том числе подробное описание жизни и творчества Пикассо, см.: Robert W. Weisberg. Modes of Expertise in Creative Thinking в Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

…обеспечивала идеальные условия для обратной связи… Значение обратной связи подчеркивается в работах сборника Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise. Превосходные исследования, связанные с применением принципа обратной связи в медицине, см.: Dawes, House of Cards; K. Anders Ericsson, Deliberate Practice and the Acquisition and Maintenance of Expert Performance in Medicine and Related Domains // Academic Medicine 79 (2004): S70–S81.

Теперь представим, как новичок… Применение принципов целенаправленной практики в гольфе см.: K. Anders Ericsson, “The Path to Expert Golf Performance: Insights from the Masters on How to Improve Performance by Deliberate Practice”, Optimizing Performance in Golf, ed. P. R. Thomas, 1–57. Brisbane, Australia: Australian Academic Press, 2001.

«Я никогда не выполнял удар…» Jack Nicklaus with Ken Bowden, Golf My Way, 79.

На языке экономики спорт – это игра с нулевой суммой… Для знакомства с играми с нулевой суммой и другими понятиями теории игр см.: Robert Gibbons, Game Theory for Applied Economists. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1992.

4. Искры озарения и мышление, способное изменить жизнь

«В лагере была настоящая конкуренция» Одно из серии увлекательных интервью в книге Marlo Thomas, The Right Words at the Right Time (N. Y.: Atria, 2002), где продемонстрировано, что случайные события могут оказывать огромное влияние на развитие личности.

…психолог Майкл Роуселл называет спонтанным влияющим событием? См.: Michael A. Rousell, Sudden Influence: How Spontaneous Events Shape Our Lives. Westport, Conn.: Praeger, 2007.

В 2003 году два американских психолога, Грег Уолтон и Джеффри Коэн… Walton and Cohen. Mere Belonging. Неопубликованная рукопись, 2006.

Быстрый рост числа спортсменок… О том, как одна искра вызвала такой сильный мотивационный ответ у русских теннисисток и южнокорейских гольфисток, см. главу 5 в Coyle, Talent Code.

«Сэ Ри Пак оправдала все возлагавшиеся на нее надежды…» Joe Concannon, “Major Accomplishment for Pak in LPGA Event”, Boston Globe, May 18, 1998.

«Обратите внимание, что в каждом случае на первом этапе…» Coyle, Talent Code, 99–100.

…новаторское исследование Кэрол Двек… Carol S. Dweck, Self-Theories: Their Role in Motivation, Personality, and Development (Philadelphia: Taylor and Francis/Psychology Press, 2000). Начальные сведения см.: Dweck, Mindset: The New Psychology of Success. N. Y.: Random House, 2006.

«Возможно, самым удивительным…» Dweck, Self-Theories, 7–9.

«Мы увидели, что ученики…» Там же, 9–10.

В 1998 году Кэрол Двек вместе с коллегами отобрала для эксперимента четыреста пятиклассников… Это исследование описано в Andrei Cimpian et al. Subtle Linguistic Cues Impact Children’s Motivation // Psychological Science 18 (2007): 314–316.

«…Enron была воплощением компании “талантов”». Malcolm Gladwell. The Talent Myth // New Yorker, July 22, 2002. См. также документальный фильм «The Smartest Guys in the Room».

5. Эффект плацебо

Но Бичер был не первым врачом, которого удивил эффект плацебо… Блестяще изложенные основы эффекта плацебо см.: Ben Goldacre. Bad Science. L.: Fourth Estate, 2008. Исследование Бичера см. в статье The Powerful Placebo // Journal of the American Medical Association 159, № 17 (1955): 1602–1606. См. также P. Skrabanek and J. McCormick. Peter Parker. в кн. Fads and Fallacies in Medicine. Amherst, N. Y.: Prometheus, 1990.

В 1972 году был поставлен эксперимент… Barry Blackwell, Saul S. Bloomfield, and C. Ralph Buncher. Demonstration to Medical Students of Placebo Responses and Non-drug Factors // Lancet 1, № 763 (June 1972): 1279–1282.

…религиозные люди отличаются лучшим здоровьем. Превосходное описание взаимоотношений между религиозными верованиями и здоровьем см.: Anne Harrington, “Uneasy Alliances: The Faith Factor in Medicine; the Health Factor in Religion”, Science, Religion, and the Human Experience, ed. James D. Proctor. N. Y.: Oxford University Press, 2005. Исследование кибуцев см.: J. D. Kark et al. Psychosocial Factors among Members of Religious and Secular Kibbutzim // Israeli Journal of Medical Science 32, № 3–4 (1996): 185–194.

…влияют ли религиозные убеждения на результаты, и если влияют, то как. Я в долгу перед Ником Дж. Уотсоном и Дэниелом Р. Чехом за превосходный обзор современных исследований, посвященных религиозным убеждениям и спорту: The Use of Prayer in Sport: Implications for Sports Psychology Consulting // Athletic Insight 7, № 4 (2005). См. также: D. R. Czech and K. L. Burke. An Exploratory Investigation of Athletes’ Perceptions of Christian Prayer in Sport // International Journal of Sport; D. R. Czech et al. The Experience of Christian Prayer in Sport – An Existential Phenomenological Investigation // Journal of Psychology and Christianity 2 (2004): 1–19.

Чон Гын Пак из Университета Хосо… J. Park. Coping Strategies Used by Korean National Athletes // Sport Psychologist 14, № 1 (2000). 63–80.

«Сомнение – главная причина ошибок в спорте…» Об устранении сомнений в гольфе см.: W. Timothy Gallwey, The Inner Game of Golf. N. Y.: Random House, 1998.

Для победы нужно решительно избавиться от сомнений… Исследование пользы иррационального оптимизма см.: David A. Armor and Shelley E. Taylor. When Predictions Fail: The Dilemma of Unrealistic Optimism. В кн.: Heuristics and Biases: The Psychology of Intuitive Judgement, ed. Thomas Gilovich, Dale Griffin, and Daniel Kahneman. Cambridge, England: Cambridge University Press, 2002. 334–347.

«Чтобы открыть новое плацебо…» Цитата из Nicholas Humphrey, “Great Expectations: The Evolutionary Psychology of Faith Healing and the Placebo Effect”, chap. 19 in The Mind Made Flesh: Essays from the Frontiers of Evolution and Psychology. N. Y.: Oxford University Press, 2003.

…понятие двоемыслия… George Orwell, 1984. N. Y.: Signet Classic, 1950, 214. Пластичность человеческих убеждений – главная тема романа. Пластичность также ярко и подробно описана в классической работе по социологии: Leon Festinger, Henry Riecken, and Stanley Schachter, When Prophecy Fails. N. Y.: Harper, 1956.

Психологи взяли сто испытуемых и разделили их случайным образом на две группы… R. Buehler and D. Griffin. Getting Things Done: The Impact of Predictions on Task Completion (доклад, представленный на ежегодном собрании Американской ассоциации психологов в канадском Торонто в августе 1996 года).

6. Проклятие чокинга и как его избежать

Рассел Полдрак, нейробиолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе… Poldrack et al. The Neural Correlates of Motor Skill Automaticity // Journal of Neuroscience 25, № 22 (June 2005): 5356–5364.

Эта ситуация была воссоздана Робертом Греем… Gray. Attending to the Execution of a Complex Sensorimotor Skill: Expertise Differences, Choking, and Slumps // Journal of Experimental Psychology: Applied 10, № 1 (March 2004): 42–54.

«Когда [моторный навык] разбивается на части…» Цитируется по: Gershon Tenenbaum and Robert C. Eklund, eds., Why Do Athletes Choke under Pressure? chap. 19 in Handbook of Sport Psychology. Hoboken, N. J.: John Wiley and Sons, 2007. Глава Бейлока – превосходное введение в вопрос чокинга в спорте и теорию эксплицитного мониторинга.

Это продемонстрировал Чарлз Кимбл… C. E. Kimble and J. S. Rezabek. Playing Games before an Audience: Social Facilitation or Choking? Social Behavior and Personality 20, № 2 (1992): 115–120.

7. Ритуалы в бейсболе, голуби и почему великие спортсмены чувствуют себя несчастными после победы

«Если мы хотим понять основу людских суеверий…» Skinner, «Superstition» in the Pigeon, впервые опубликована в Journal of Experimental Psychology 38 (1947): 168–172. См. также: B. F. Skinner. Behavior of Organisms: An Experimental Analysis. N. Y.: D. Appleton-Century, 1938; Skinner. Science and Human Behavior. N. Y.: Macmillan, 1953.

«Большинство ритуалов вырастают из чрезвычайно удачной игры…» George Gmelch. Superstition and Ritual in American Baseball // Elysian Fields Quarterly 11, № 3 (1992): 25–36.

…согласно необыкновенно сложной теории игр… Более подробно о теории игр и рациональности предрассудков см.: Drew Fudenberg and David K. Levine. Superstition and Rational Learning // Harvard Institute of Economic Research Discussion Paper № 2114. См. также: Stuart A. Vyse, Believing in Magic: The Psychology of Superstition. N. Y.: Oxford University Press, 1997.

В конце 1960-х американский психолог Пол Экман совершил путешествие в Папуа – Новую Гвинею… Ekman, “An Argument for Basic Emotions”, Cognition and Emotion 6, № 3 (1992): 169–200.

«Общее эмоциональное наследие…»: Dylan Evans, Emotion: A Very Short Introduction. N. Y.: Oxford University Press, 2001.

8. Оптические иллюзии и взгляд-рентген

Взгляните на маску Чарли Чаплина… Richard Gregory, “Knowledge and Perception in Illusion”, Philosophical Transactions of the Royal Society of London Series B 352 (1997): 1121–1128. См. также анализ восприятия в Gregory, Perceptual Illusions and Brain Models // Proceedings of the Royal Society of London Series B 171 (1968): 179–296; Concepts and Mechanisms of Perception. L.: Duckworth, 1974.

…какую работу проделывает мозг при восприятии… Блестящее описание всевозможных необычных явлений, их значения для восприятия и так далее, см.: Graham Lawton, “Mind Tricks: Six Ways to Explore Your Brain”, New Scientist, September 19, 2007.

«Вы понимаете, что я пытаюсь сказать?» Makio Kashino, “Phonemic Restoration: The Brain Creates Missing Speech Sounds”, Acoustical Science and Technology 27, № 6 (2006): 318–321.

«Он услышал голос…» Увлекательное описание случая Брэдфорда см.: R. L. Gregory and J. G. Wallace, “Recovery from Early Blindness: A Case Study”, Experimental Psychology Society Monograph № 2. L.: Heffer, 1963.

…череду отдельных слов, разделенных крошечными паузами. Более подробно о механизме восприятия и о том, что он говорит о сознании, см.: Daniel C. Dennett, Consciousness Explained. Boston: Little, Brown, 1991. Альтернативную точку зрения см.: M. R. Bennett and P. M. S. Hacker, Philosophical Foundations of Neuroscience (Oxford, England: Blackwell, 2003).

«…восприятие насквозь пронизано нашими представлениями». P. F. Strawson, “Perception and Its Objects”, in Perception and Identity: Essays Presented to A. J. Ayer, ed. G. F. Macdonald. L.: Macmillan, 1979.

Врачи, обладающие большим опытом, гораздо успешнее ставят диагнозы… Необычные перцептивные способности опытных врачей описаны в Michelene T. H. Chi. Laboratory Methods for Assessing Experts’ and Novices’ Knowledge; Geoff Norman et al. Expertise in Medicine and Surgery; Ericsson et al., Cambridge Handbook of Expertise.

…определитель пола цыплят. См.: Richard Horsey, “The Art of Chicken Sexing” University College London Working Papers in Linguistics 14 (2002), .

…половина испытуемых не видела парня в костюме гориллы. D. J. Simons and C. Chabris. Gorillas in Our Midst: Sustained Inattentional Blindness for Dynamic Events // Perception 28, № 9 (1999): 1059–1074.

…актер шел по кампусу и спрашивал дорогу у студентов. D. J. Simons and D. T. Levin. Failure to Detect Changes to People during a Real-World Interaction // Psychonomic Bulletin and Review 5 (1998). 644–649.

…рейс № 401 компании Eastern Air Lines вылетел… См.: Crash of Eastern Airlines Flight 401, . См. также: Rob and Sarah Elder. Crash. N. Y.: Atheneum, 1977. О катастрофе снят документальный фильм Fatal Attraction из серии Air Crash Investigation.

«Эй, вышка, это Eastern 401…» Полная расшифровка записи переговоров экипажа см. http: //aviation-safety.net/investigation/cvr/transcripts/cvr_ea401.php.

9. Допинг в спорте, мышь-Шварценеггер и будущее человечества

…за двадцатилетний период орал-туринабол получали… Свидетельства применения допинга в Восточной Германии см. в: Werner W. Franke and Brigitte Berendonk. Hormonal Doping and Androgenization of Athletes: A Secret Program of the German Democratic Republic Government, Doping in Sport Symposium, . См. также Steven Ungerleider. Faust’s Gold: Inside the East Germany Doping Machine. N. Y.: Thomas Dunne Books, 2001.

«От чиновников, проводящих тесты, убежать так же легко…» Mark Fainaru-Wada and Lance Williams. Game of Shadows: Barry Bonds, BALCO, and the Steroids Scandal That Rocked Professional Sports. N. Y.: Gotham, 2007.

По мнению Джулиана Савулеску… Взгляды Савулеску изложены в ряде статей, в том числе: Why We Should Allow Performance Enhancing Drugs in Sport // British Journal of Sports Medicine 38 (December 2004): 666–670; J. Savulescu and B. Foddy. Performance Enhancement and the Spirit of Sport: Is There Good Reason to Allow Doping? in: Principles of Healthcare Ethics, ed. Ashcroft et al. Chichester, England: Wiley, 2007; J. Savulescu and B. Foddy. Good Sport, Bad Sport: Why We Should Legalise Drugs in the Olympics, in: The Best Australian Sportswriting 2004. Melbourne, Australia: Black, 2005.

…генетически модифицированные спортсмены уже есть. Более подробно о переносе генов и спорте см.: Andy Miah. Genetically Modified Athletes. L.: Routledge, 2004.

Это серьезные этические вопросы… Образцовый анализ моральности расширения возможностей в спорте и других вопросов см.: John Harris. Enhancing Evolution. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 2007. Альтернативную точку зрения см. в Michael J. Sandel. The Case Against Perfection. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2007. См. также: John Broome. Weighing Lives. N. Y.: Oxford University Press, 2004.

…о моральном аспекте расширения возможностей. Дискуссию об этической разнице между расширением возможностей по внешним и внутренним причинам см.: Harris, Enhancing Evolution.

10. Чернокожие бегуны – самые быстрые в мире

«…ни один белый, азиат или выходец из Восточной Африки…» Jon Entine. The Story Behind the Amazing Success of Black Athletes, Run-Down, http: //run-down.com/guests/je_black_athletes_p1.php. См. также: Jon Entine. Taboo: Why Black Athletes Dominate Sports and Why We’re Afraid to Talk About It. N. Y.: Public Affairs, 2000.

Некоторые ученые обращаются к расовым обобщениям… Превосходный обзор эпидемиологических и других аспектов, связанных с расой, см.: Kenan Malik. Strange Fruit: Why Both Sides Are Wrong in the Race Debate. Oxford, England: Oneworld, 2008.

В 1972 году Ричард Левонтин… Lewontin, The Apportionment of Human Diversity // Evolutionary Biology 6 (1972): 391–398.

Тем не менее «раса»… Edwards A. W. Human Genetic Diversity: Lewontin’s Fallacy // BioEssays 25, № 88 (August 2003): 798–801.

Остается ответить на вопрос… Здесь требуются важные – хотя довольно формальные – логические рассуждения. В самом начале этой главы мы предположили, что одна из причин различия в способностях к простым видам спорта – генетика. Но в таком случае разве мы не должны признать, что различия в способностях между популяционными группами также обусловлены генетикой?

Ответ будет неожиданным: нет. Чтобы понять почему, представьте мешок генетически разнообразных семян, которые произвольным образом делят на две кучи. Кучу А выращивают на поле с хорошим освещением, а кучу Б – с плохим. Разница в высоте растений из группы А будет чисто генетической, поскольку все они выросли в одинаковых условиях. То же самое справедливо для группы Б. Но разница в средней высоте растений между группами А и Б определяется только условиями окружающей среды – разницей в освещении. Это значит, что вариативность внутри популяций не имеет логической связи с разницей между популяциями. Другими словами, даже если мы знаем, что разница в способностях людей к спорту определяется генами, из этого нельзя делать вывод, что разница в способностях между популяционными группами тоже имеет генетический характер. Вопрос остается открытым.

Джон Мэннерс, эксперт… Теория Мэннерса изложена в “Raiders from the Rift Valley”, in East African Running: Towards a Cross-Disciplinary Perspective, ed. Yanni Pitsiladis et al. N. Y.: Routledge, 2007.

Эта теория нашла убедительное подтверждение… Marianne Bertrand and Sendhil Mullainathan, “Are Emily and Greg More Employable Than Lakisha and Jamal?: A Field Experiment on Labor Market Discrimination”, American Economic Review 94 (September 2004): 991–1013.

«[Обама] в долгу перед великими американскими спортсменами…» Simon Barnes. From Jesse Owens to Barack Obama, via Muhammad Ali and Tiger Woods // Times (London), November 7, 2008.

С 2001 по 2005 год Джефф Стоун… Ссылки на превосходные исследования Джеффа Стоуна и его коллег можно найти на сайте Аризонского университета, посвященном социальной психологии спорта, /~jeffs/sportlab.html.

«В том, что касается расы…» Claude Steele. Thin Ice: Stereotype Threat and Black College Students // Atlantic Monthly, August 1999.

Благодарности

Впервые я услышал об Андерсе Эрикссоне во время круглого стола с представителями спортивной науки. Один за другим они упоминали – иногда с восхищением, иногда критически – психолога из Флориды, который опровергал привычные представления. Революционная идея, центральная для работ Эрикссона, заключалась в том, что совершенство доступно не только избранным – его может добиться почти каждый.

Я заинтересовался теорией Эрикссона во многом потому, что она была созвучна крепнущему убеждению, к которому меня подводил собственный спортивный опыт и интервью с десятками спортсменов мирового уровня.

Первая часть этой книги в значительной мере опирается на революционное исследование Эрикссона. У нас разные взгляды на роль интуиции в принятии решений экспертами, но многие мои выводы основаны на его идеях и идеях его учеников. Я многим ему обязан, и не в последнюю очередь потому, что он с неустанным энтузиазмом отвечал на все мои вопросы, а также предложил комментарии к черновику этой книги.

Кроме того, я многим обязан другим авторам, которые популяризировали идеи Эрикссона в период моей работы над книгой, и особенно Джеффу Колвину («Талант ни при чем!»), Дэниелу Койлу («Код таланта») и Малкольму Гладуэллу («Гении и аутсайдеры»). Это превосходные книги, которые углубили мое понимание проблем, и я использовал цитаты из каждой.

Мой агент Джонни Геллер с присущим ему энтузиазмом убедил меня начать работу над книгой, а Клэр Уотчел, мой редактор в HarperCollins, была неистощима на ценные предложения. Я бесконечно благодарен им обоим. Я также в огромном долгу перед The Times и редакторами, которые поддерживали меня на протяжении всей моей журналистской карьеры. Особенно я хочу отметить Дэвида Чэппела и Тима Хэллиси, на чью дружбу и советы я всегда мог рассчитывать. The Times – великолепная газета, и с ней приятно работать.

В процессе работы над книгой моя мать Дилис была неиссякаемым источником комментариев, предложений и бесценных советов, которые значительно улучшили результат. Эта книга посвящена ей. Многие мои друзья и коллеги читали черновики, и я в долгу перед каждым из них. Это Тим Хэллиси, Марк Томас, Оуэн Слот, Марк Уильямс и Кэти Уикс.

В работе над двумя последними частями книги я опирался на труды многих блестящих ученых, мыслителей и философов. Я им многим обязан и упомянул их в тексте или в примечаниях. Вдохновителем основных идей восьмой главы был психолог Ричард Грегори, а моральных выводов девятой главы – Ричард Харрис. Десятая глава стала реакцией на работы Джона Энтина, всегда наводящие на размышления.

Книга Бена Голдакра «Обман в науке» (Bad Science) стала для меня бесценным источником сведений об эффекте плацебо, а работа Дилана Эванса «Эмоции: очень краткое введение» – кратким изложением эволюционной теории человеческих эмоций.

Примечания

1

В русском сокращенном переводе 1875 года эта книга называлась «Наследственность таланта, ее законы и последствия». Здесь цитируется по этому изданию. – Примеч. ред.

(обратно)

2

Одна довольно очевидная оговорка: в командных видах спорта уровень мирового класса может быть достигнут не через десять тысяч часов, а раньше. В конце концов, не так уж трудно войти в число лучших в мире спорта – или в любой другой области, – где немногие играют серьезно. – Здесь и далее, если не указано иное, примеч. автора.

(обратно)

3

Спиди Гонзалес – мультипликационный персонаж, «самая быстрая мышь во всей Мексике». – Примеч. ред.

(обратно)

4

Одна довольно очевидная оговорка относительно значения практики в спорте: в таких видах, как баскетбол или сумо, рост или масса тела являются существенными факторами, определяющими успех или неудачу, однако их не изменишь никакими тренировками. Они в значительной степени определяются геномом. Поэтому в таких видах спорта мы можем считать рост (или массу тела) неким порогом. Людям небольшого роста, например, этот порог не преодолеть. Но если вам повезло, и рост позволяет вам играть в НБА, то успех или неудача будут определяться перцептуальными и моторными навыками – тем, что можно усовершенствовать практикой.

(обратно)

5

Саймон Купер и Стефан Шимански, два ведущих футбольных специалиста, исследовали успехи национальных команд. Выяснилось, что Бразилия лидирует с огромным отрывом даже после учета таких факторов, как численность населения и опыт участия в международных состязаниях. Они называют «феноменальной» способность Бразилии постоянно превосходить ожидания.

(обратно)

6

Термину «установка на данность» соответствует синоним «фиксированное мышление», термину «установка на рост» – «развивающееся мышление». – Примеч. ред.

(обратно)

7

Драматург Сэмюэль Беккет в своей новелле «Худшему навстречу» (Worstward Ho) выразил эту мысль так: «Всегда пытался. Всегда проваливался. Не важно. Пытайся еще. Проваливайся еще. Проваливайся лучше».

(обратно)

8

Выходила на русском также под названием «Новая психология успеха. Думай и побеждай». – Примеч. ред.

(обратно)

9

Золотую медаль для Великобритании на Олимпийских играх 2016 года в Рио-де-Жанейро завоевал теннисист Энди Маррей. – Примеч. ред.

(обратно)

10

Мф. 14: 19–21.

(обратно)

11

Последнее подтверждение влияния религиозных убеждений на здоровье пришло в 1996 году, когда Джереми Карк из Еврейского университета и его коллеги провели новаторское исследование уровня смертности среди светских и религиозных жителей кибуцев в Израиле. Уровень смертности среди нерелигиозных жителей кибуцев оказался в два раза выше. «Никакой разницы в социальной поддержке или частоте социальных контактов между двумя этими группами не было», – писал Карк.

(обратно)

12

Разумеется, следует соблюдать баланс. Если спортсмен будет видеть только позитив и совсем не обращать внимания на негатив, то не сможет организовать свои тренировки так, чтобы устранить недостатки, выявившиеся на соревнованиях. То есть необходимо – и спортивные психологи учат этому – на разных стадиях цикла формировать разные убеждения. На первой стадии спортсмен «видит позитив», чтобы сохранить уверенность в себе, а затем, на тренировке, делает выводы из негативного аспекта предыдущего матча, чтобы устранить свои слабости. В преддверии следующего матча он снова фокусируется на уверенности в себе, чтобы к моменту начала соревнований исключить сомнения.&&&Арсен Венгер, знаменитый тренер футбольного клуба Arsenal, говорит: «Если вы не способны манипулировать своими убеждениями на разных стадиях цикла, то будет трудно показать хороший результат – в спорте и не только».

(обратно)

13

Перевод В. Голышева.

(обратно)

14

Чтобы усовершенствовать навык, ставший автоматическим, важно ставить перед собой задачи за пределами существующих границ, как мы видели в третьей главе. Это требует серьезного контроля за навыками в процессе тренировок, но только так можно повысить мастерство. Если вы просто включаете автопилот, прогресса не будет.

(обратно)

15

Шон Бейлок, психолог из Чикагского университета, писал: «Когда [моторный навык] разбивается на части, каждая часть должна активироваться и управляться отдельно. Этот процесс не только замедляет действия, но также создает возможности для ошибки на каждом переключении между частями, что исключалось при интегрированной структуре управления».

(обратно)

16

Многим спортсменам не требуется искусственно снимать напряжение. Это вовсе не означает, что им безразлично происходящее; скорее им просто повезло и они не подвержены нейронному сбою, который вызывает чокинг. Они способны направлять внимание на тактику и стратегию даже при сильном стрессе, оставляя сложные моторные навыки имплицитной системе.

(обратно)

17

Это было продемонстрировано с помощью анализа энергетического профиля голосового сигнала. Исследователи обнаружили, что наименьшая энергия (моменты, наиболее близкие к молчанию) не совпадает с границами слов.

(обратно)

18

Две тысячи футов, то есть 610 м. – Примеч. ред.

(обратно)

19

Предложение Савулеску основано на способности антидопинговых структур проверять симптомы злоупотребления препаратами, а не наличие самих препаратов. В случае с кровью довольно легко напрямую измерить HCT. Но при использовании других препаратов симптомы обнаружить не легче, чем сами вещества. Это позволит спортсменам жульничать, используя допинг, а затем устраняя симптомы. Савулеску и его коллеги в настоящее время работают над практическими аспектами этого предложения.

(обратно)

20

ВАДА сразу же запретило все формы генного допинга и вложило миллионы долларов в исследования, посвященные его выявлению. Усилия могут оказаться тщетными, потому что генный допинг позволяет организму самостоятельно вырабатывать вещества, повышающие эффективность. Трудности ВАДА усиливаются возможностью переноса генов с помощью клеток зародышевой линии. Половые клетки – сперматозоиды и яйцеклетки – модифицируются таким образом, что генетические изменения передаются детям. Эта технология очень интересна врачам, поскольку одна генно-инженерная процедура обеспечит устойчивость к заболеванию для всех будущих поколений.

(обратно)

21

В первой части книги мы убедились, что при решении любой сложной задачи успех определяется в первую очередь практикой, а не генами. В этом смысле бег не относится к сложным задачам. Это простой вид спорта, в котором соревнуются по одному параметру: скорости (а в беге на длинные дистанции – в выносливости). Но это не значит, что практика не важна – просто индивидуальные различия в возможностях определяются, по крайней мере отчасти, генами. Вопрос для данной главы заключается в следующем: являются ли различия в способностях между популяционными группами тоже генетически обусловленными?

(обратно)

22

В дискуссии на радио в сентябре 2009 года Энтин признал, что описание спортивных способностей как «расовое» или «черное» явление – неверно.

(обратно)

23

Тем не менее «раса» – это не абсолютно бессмысленный термин. Если я назову человека «черным», вы довольно точно опишете цвет его кожи, структуру волос и еще несколько признаков, определяющихся генами. Именно на это намекал кембриджский математик А. У. Эдвардс в своей знаменитой статье, где он показал, что даже если генетические различия между расами очень малы, корреляция расовых признаков делает расу человека в определенной степени информативной.

(обратно)

24

Диета кенийцев состоит из небольшого количества жареного мяса, а также фруктов, тушеных овощей, молока и угали, густой каши из кукурузной муки и воды. Эта диета богата углеводами и содержит рекомендуемое количество белка.

(обратно)

25

Препятствия к экономическому развитию чернокожих видны из статистики: по данным Статистического бюро США, уровень бедности среди чернокожего населения в два раза выше, а средний годовой заработок у них на 5000 долларов меньше.

(обратно)

26

Джеки Робинсон был первым чернокожим спортсменом в Главной бейсбольной лиге. До того чернокожие играли только в «негритянских лигах». – Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

Часть I. Миф о таланте

  1. Скрытая логика успеха

  2. Чудо-дети?

  3. Путь к совершенству

  4. Искры озарения и мышление, способное изменить жизнь

Часть II. Парадоксы мышления

  5. Эффект плацебо

  6. Проклятие чокинга и как его избежать

  7. Ритуалы в бейсболе, голуби и почему великие спортсмены чувствуют себя несчастными после победы

Часть III. Глубокие размышления

  8. Оптические иллюзии и взгляд-рентген

  9. Допинг в спорте, мышь-Шварценеггер и будущее человечества

  10. Чернокожие бегуны – самые быстрые в мире?

Примечания автора

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg