«Доктор Мозг. Записки бредпринимателя»

Доктор Мозг. Записки бредпринимателя (fb2) - Доктор Мозг. Записки бредпринимателя 3589K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Львович Леви

Владимир Львович Леви Доктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни.

«Доктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни»: Книжный Клуб 36.6; Москва; 2014

Аннотация

Владимира Леви знают и читают на всех континентах земного шара. Врач-психотерапевт, исследователь человеческих миров, писатель-спасатель, помогающий жить делом и словом.

«Доктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни» – новое повествование о природе человека, о таинствах тела и души. О том, как мы чувствуем и мыслим. О разуме больном и здоровом. О судьбах и характерах тех, кто исследует и врачует психику, об их собственной психологии. О том, как справиться с неизбежным, как сделать невозможное возможным и сверх того.

Как и другие книги Леви, это и увлекательное художественное произведение, и пособие для понимания людей, практикум самопомощи и саморазвития. Книга на жизнь.

Владимир ЛевиДоктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни

© В.Л.Леви, текст, иллюстрации, 2014

© «Книжный Клуб 36.6», 2014

* * *

Родителям и Учителям нашей жизни, взрастившим в нас робкие ростки доверчивого восхищения и недоверчивой мысли. Вы дали нам силу, тепло и свет, мы несем эстафету.

Не счесть, сколько раз я видел его. Он лежал передо мной в студенческой анатомичке и на вскрытиях в патоанатомическом зале. Живой, обнаженный, во всей красе являлся на нейрохирургических операциях. Работающий, в своих телесных одежках, просматривался насквозь через приборы в лабораториях.

Теперь иногда смотришь на человека или читаешь написанный им текст, и объемно, живо, зрительно-двигательно, как в кино, представляешь, как выглядит и работает его мозг, что там в извилинах и узлах происходит. Непроизвольная визуализация. А вот свой мозг так не представишь.

Живой мозг несравненно сложнее и протяженнее, чем знакомые каждому два полушария с извилинами и бороздами – вроде как у этого господина (сочтем его условным портретом Доктора Мозга). Мозговое вещество, наполненное движущимся биоэлектричеством, заполняет и голову, и позвоночник, пронизывает нервами тело, все органы, до мельчайшего сосудика и волоска.

Есть и давние подозрения, что мозг некими волнами или полями (все не те слова) продолжает себя вовне, принимает и посылает информацию далеко за свои пределы. Орган связи с Бесконечностью.

Вечный мой Собеседник,

назвал бы Тебя,

если бы знал,

как называешь себя Ты сам.

Смотришь в меня

и просишь учиться.

Просишь ошибки свои находить

и учиться любить без надежд на взаимность.

Так любишь ты сам. Так любишь

хищных зверей, змей ядовитых и всякую тварь.

Так любишь людей,

глупых и злых, жестоких и подлых.

Не ты их наказываешь,

сами они находят себе наказания.

Просишь только учиться

и сам исправляешь ошибки свои,

снова и снова.

Без надежд на взаимность заботишься обо мне.

Знаешь, как научилась душа моя ненавидеть,

как бесконечна память обид, унижений, страхов.

Любил ли я хоть одно существо

без надежд на взаимность?

Простил ли Тебя за то, что умру?

Молчишь.

Взглядом просишь:

            ищи, в чем ошибка.

Религия ученичестваиз собрания «Профилактика смерти»

Есть некий час – как сброшенная клажа:

Когда в себе гордыню укротим.

Час ученичества, он в жизни каждой

Торжественно-неотвратим.

О этот час, на подвиг нас – как Голос

Вздымающий из своеволья дней!

О этот час, когда как спелый колос

Мы клонимся от тяжести своей…

Час ученичества!..

Марина Цветаева

Если бы человек знал, как жить, он бы не умирал.

Р.П.Уоррен

Думаете, старость начинается с первых морщин или седых волос? С усталости, слабости? Со стариковских болезней?

Нет. Раньше. Гораздо раньше. Старость начинается с неиспользования мозга. С неохоты учиться. С первого сопротивления обучению.

Да, старость у многих начинается еще с детства. А может и никогда не начаться.

Встречался в недалеком прошлом в отечестве нашем один странноватый человеческий подвид, ныне уже почти вымерший по причине неделовитости. Вечный студент. Некоторые представители этого типажа умудрялись заканчивать по три вуза, и все им было мало, поступали еще и еще куда-то. Но большинство ни одного учебного заведения не заканчивало. Типичный вечный студент – бродяга-недотяга: поступает, не доучивается, бросает, поступает снова, переходит из одного вуза в другой, какие-то экзамены сдает, какие-то заваливает, берет академотпуска…

Некоторых из таких я знавал; чувствуя и в себе подобную склонность, усиленно приглядывался, стараясь понять суть такого человеческого состояния. Вечные студенты, как выяснилось, – народность неоднородная. У одних ведущей внутренней составляющей оказывается душевно-личностная неустойчивость – разбросанность побуждений, чрезмерные колебания настроений с чередованиями подъемов и спадов. У других – фортунофобия, судьбобоязнь: страх перед определенностью жизненного выбора и ограничением пространства свободы, той же природы, что у вечных женихов и вечных невест: любят начинать, но не… У третьих, при родителях обеспеченных и опекающих – затянувшаяся безответственность: учиться не учась, гулять в свое удовольствие, на все забивать – чем не жизнь? Некоторые из таких ребятишек попозже могут проявить хватку хищника. У немногих – напряженные поисковые метания: неудовлетворенность обыденностью, жажда жизни осмысленной и работы по призванию, которое еще поди угадай. У очень немногих – ненасытная тяга к учебе как таковой – мания ученичества, религия ученичества.

Себя тоже могу, пожалуй, причислить к вечностуденческой породе – не столько по биографии, сколько по самочувствию. Всю жизнь живу в сознании незнания, в разумении неумения. С каждым пациентом, с каждым ребенком, с каждым человеком только начинаю что-то понимать и чуть-чуть уметь. Ученик, сдающий одну контрольную за другой, и так без конца.

Эти записки тоже можно считать работой ученической, студенческой: сдачей экзамена, многопредметного.

Кому сдается экзамен? А вот ему, Доктору Мозгу.

Что он такое, кто он? – главный экзаменационный вопрос.

D-r Mozg: Recipe № 1

Отрастить орган учебы

Скорее всего, с малолетства взрослые потрудились привить тебе отвращение к учебе, страх перед учебой, тоску от учебы. Поздравляю, мне тоже. Поэтому мы с тобой такие умные. Ладно, давай дальше жить, просто жить. Давай учиться у жизни. У всех. У всего. У себя самих. Взрастим в себе Независимое Ученичество.

Если Ученичество станет нашей главной установкой, главным жизненным состоянием, душевным и телесным – будем здоровы, счастливы и долговечны, насколько хватит мозгов.

Отрастим орган учебы!

Определение бреда

Над тем, кто в стане искателей истины

попытается изображать начальство,

посмеются боги.

Альберт Эйнштейн

Диктофон включен, запись идет.

ВЛ – Терпеть не могу монологов, ни чужих, ни своих. Признаю только диалоги, триалоги…

ОК – Тетралоги, пенталоги…

– Ладно, все, пишем… Я должен представить вас. Мою собеседницу Ольгу Катенкову читатели уже знают. Психолог, журналист…

ОК – Журналист, закончивший университетский факультет психологии, так точнее.

– Путешественница по человеческим мирам.

– И по вашим книгам. В качестве читательницы и в должности интервьюера.

– А также соавтора, вдохновителя…

– Как читательница, прошу объяснить, что мы с вами тут, на этих страницах, собираемся делать.

– Как обычно – беседовать. Записанные беседы редактировать, дополнять. Вместе думать.

– Что подразумевается под «записками…»? Рассказы из практики? Истории, судьбы? Дневники? Воспоминания? Плоды «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет»? Мудрость веков? Научные истины в популярной форме? Советы, рецепты?..

– Все, что вы перечислили, и еще многое, объединенное темой Человек. Скажу наперед: одной книги для этих записок не хватит, обложка не резиновая. Сюда вместились психографии – что это такое, скоро поясню, – пяти великих мозговедов двадцатого века, работавших в Америке, плюс часть из того, о чем вы сказали.

– Почему речь о тех, кто работал в Америке? А в Европе? А у нас в России?

– Так исторически вышло: решающий прорыв в современной нейронауке – открытие и изучение рая и ада в мозгу – рывок, первостепенно важный для медицины, психиатрии, практической психологии, для социальных наук, для всего человекознания – территориально произошел в Северной Америке. Усилиями не только американских ученых – еще и приезжих из разных стран, но именно там, в Новом Свете, в США и Канаде. По простой основной причине: в этой части планеты для науки были и остаются пока лучшие, хотя и далеко не идеальные условия – финансовые, технологические, моральные. В двадцатом веке на этом континенте не было революций и серьезных войн. Фундаментальная наука – барышня тихая, робкая, потрясений не любит.

– А любит покой, свободу и денежки?

– Разумеется. В следующих книгах расскажу обязательно и про нашу старосветскую барышню, не такую избалованную. Европейским и особенно российским исследователям и врачам в век, по которому протопали башмаки Гитлера и сапоги Сталина, жилось страшно, работалось тяжко, нашим и сейчас небо с овчинку – и все же… И все же мы тоже. И раньше, и глубже.

– Продолжение следует?

– Уже наготове.

– Вопрос от воображаемого читателя: как бы вы определили в нескольких словах то, чем сами занимаетесь? Все это многообразие, являемое в ваших книгах, статьях, на интернет-сайте, в электронных рассылках, на выступлениях, в стихах, в шутках, в рисунках, в музыке…

– Жизневедение. Человековедение. Мозговедение, сиречь нейронаука. Душеведение, оно же психология. Все с прилагательным: практическое. Врачевание. Просвещение.

– Мозговедом, помнится, в шутку назвал себя один психиатр, ставший сатириком. Вы тоже много лет проработали психиатром.

– Когда требуется, работаю и сейчас.

– И подзаголовок вашей первой книги «Охота за мыслью» – «заметки психиатра». А здесь – записки БРЕДпринимателя. Продолжение заметок психиатра?

– Преемственность есть, что-то из прежнего может вспомниться, но книга целиком новая. Да, записки, заметки в журнале жизни. «Бредприниматель» – каламбур, но если всерьез, то это шире, чем психиатр. Любая работа с людьми, с их сознанием, любое общение – бредпринимательство, принимание бредов, в большей степени или меньшей.

– Такое расширение понятия «бред»?.. В интернете, политике, СМИ, книгах, жизни – несут люди бред, каждый свой, и вы эти бреды принимаете?

– С важным добавлением: включая и мои собственные, личные бреды. (См. «Историю одной макулатуры», с. 350)

– Сдается мне, что долгая работа в психиатрии наложила на ваше мировосприятие некоторый отпечаток.

– Не спорю.

Первая заповедь психиатра: уважай бред ближнего как свой собственный, – завтра он может стать и твоим.

– А с чем еще работаете, кроме бредов? Нормальные человеческие переживания, обоснованные суждения, здравый смысл – такое в природе случается?

– Сколько угодно. Только с учетом – ДЛЯ: кого и когда. С поправкой на относительность, на координаты времени и пространства. История человечества, как и повседневная жизнь, свидетельствует, что не бывает утверждения, истинного для всех и всегда. Любое раньше или позднее для кого-то оказывается сомнительным, со временем определяется как заблуждение, а затем и как заблуждение нелепое, вопиющее – бред. «Солнце вращается вокруг земли» – несколько поколений назад это считалось непререкаемой очевидной истиной. Теперь это бред. Но не исключено, что спирально движущийся исторический маятник на новом витке приведет нас к тому, что по-своему правы и те, кто считает, что солнце вращается вокруг земли. Такова судьба большинства наших верований и убеждений.

– Дважды два четыре – не бред, надеюсь?

– Пока не бред.

– Неужели когда-нибудь бредом станет? Не верю, что наступит такое бредовое время.

– Уже много раз наступало и наступит еще. И сейчас время тоже вполне себе бредовое по отношению ко многим истинам уровня 2Х2=4.

– А истина существует? Или только разные бреды?

– Объективная истина существует. Только она единственная и существует по-настоящему. Вопрос в том, как к ней пробиваться из субъективности, как вылупливаться из скорлуп наших бредов.

– Будет ли в этой книге представлена, как и в предыдущих, практическая сторона – врачебно-психологическая помощь, советы читателям?

– Для расположенных к пониманию помощь уже началась. Тридцать рецептов от Доктора Мозга пунктиром, с добавками, пройдут через всю книгу, и это только начало, в следующих книгах будут еще. Замечу кстати, что психологическая помощь вернее срабатывает, когда подается не в виде инструкции, не напрямик. Лучше не советовать, как жить, а показывать, и по преимуществу весело. Малышу, еще не умеющему ходить, не надо объяснять, как ходить, просто ходите в его присутствии, и малыш пойдет.

– Вот уже и совет. А я знаю тех, кому помогают не советы из ваших книг, а ваши рисунки, стихи, юмор и музыка.

– Драгоценная обратная связь…

Этот мальчик – девятилетний я. Жаль, что я перестал им быть. А может, не перестал?

D-r Mozg: Recipe № 2

Оживляй в себе детство

Помню твои вопросы: как полюбить себя? Возможно ли? Нужно ли? Что это значит? Быть эгоистом? Нарциссом? Самоутверждаться? Холить себя, хвалить, ублажать?

Как-то тупо и нереально это «любить себя», что-то здесь не то, какой-то темный застенок душевного онанирования. Давай отбросим эту попсятину. Поставим задачу проще: быть с собой в мире, дружить с собой – быть внутренне свободным. Вот это реально, как дышать.

Один из способов вернуть в душу мир и свободу: оживлять в себе детство. Почаще рассматривай свои детские фотографии разных лет, детские рисунки, если сохранились, поделки, тетрадки – все следы детства. Извлекай детство из памяти. Вспоминай себя, глядя на других детишек…

Не предавайся грусти по невозвратному – просто вживайся наново, восстанавливай связь времен. Это твое. Это ты. Это твоя душа. Это есть и будет. Кладезь развития, чистый живой источник всех радостей, всех возможностей. Приникай.

Грезы о кнопках, или Закон сохранения козлаиз сундука «Психология психологов»

Несмотря на лечение, больной выздоровел.

Шутка Льва Толстого, первым автором которой, как выяснилось, был Джонатан Свифт

Рецепт верного заработка, проверенный тысячелетиями. Поместите где-либо, хоть на ближайшем заборе, объявление из двух слов: ВЕРНУ МУЖА – и телефон. Это будет стимул, на который последует реакция: попрет клиентура.

Неважно, что мужья, как и жены, возвращаются с тем меньшею вероятностью, чем сильней их хотят вернуть. Неважно, что это лажа, что никто никого против воли вернуть никому не может, никакой магией или психохитростями – все равно в возвращаемость мужей верили, верят и будут верить, потому что верить хотят. (В возвращаемость жен тоже верят до последнего, но за помощью обращаются реже).

Кого-то можно попробовать убедить, что и фиг с ним, что туда ему и дорога, козлу, и это будет просветляющей правдой. Кому-то дать аккуратно понять, что магический метод возврата мужей рассчитан только на неограниченно терпеливых и состоятельных. Какой-то результат всегда будет: процентах в пятнадцати, несмотря на усилия по возвращению, мужья возвращаются сами (жены – гораздо реже), и это случаи тяжелейшие. Стимул – реакция. Сделай так – будет эдак: вожделенные кнопки существования. Каждые девять из десяти обращений ко мне – просьбы, требования, моления, грезы об этих кнопках.

Если удается помочь страдающей стороне иначе увидеть себя и другую сторону, переосмыслить и обновить свою жизнь – кнопки кое-какие могут найтись. Но не те, что ищутся. Не на том уровне. И не кнопки.

Мой друг, узнай: недаром одинаков

состав морской воды и детских слез:

содержит кровь разгадку тайных знаков –

ответ на наш не заданный вопрос.

Там было солоно, в родительском растворе,

в утробной мгле, у жизни в животе.

Ты не одна, душа, ты в море горя,

в живой и алчущей вселенской тесноте.

Пока остаток воздуха не продан,

пока не меркнет свет, пока плывем

в тот океан, откуда все мы родом,

повеселимся с вечностью вдвоем.

Психографиями я назвал биографии, в которых главное – не события жизни, а похождения души: биографии психологические. Превратности судьбы, факты, дела важны для психографа не сами по себе, а как дневник пути внутреннего, как отчет души о своем содержании и развитии. Психография и биография соотносятся примерно так же, как ядро клетки и ее протоплазма.

Психографии психологов и психиатров интересны вдвойне, втройне. Что ими движет – какие побуждения, какие страсти и страхи?

Как в профессии проявляются характеры, как на характерах сказывается профессия?

Глаза могут заглянуть в другие глаза, но себя без зеркала (это глаза других, сделанные из своих) видеть не могут. Извлекая соломинки из чужой души, душевед-психолог оставляет в самоневедении бревно в своей. Есть риск кого-нибудь этим бревном зашибить, и всего вероятней, близкого человека.

Душа исследователя отпечатывается в исследовании и его результатах, даже если они объективны как е = mc2 или периодический закон Менделеева. Исследователь душ, хочет того или нет, рассказывая о тех, кого наблюдает, более или менее скрыто рисует собственный автопортрет, внедряет свой мир в других, а там уж как выйдет…

* * *

Этот представительный джентльмен – всемирно известный родоначальник практичнейшего направления в психологии.

Высокий, хорошо сложенный мужчина с лицом кинольва, из тех, что и под старость, уже основательно помятые, все еще волнуют чувствительных к мужскому обаянию женщин. Смолоду неотразимый красавец, играть бы ему первых любовников в фильмах и мучить восторгами девочек, а он мучил в основном крыс, жен и детей. Джон Броадус Уотсон, Джон Большой, как его звали в семье. В общем-то, неудачник, но и удачливый реваншист, с очень большим влиянием, с глубоким следом в истории психологии. Наследил не только и не столько в академической психологии (тут он уже почти музейный экспонат), сколько в психологии реальной, житейской, массовой.

– То есть, в самой жизни как таковой.

– Как и его современник Фрейд, американец Уотсон и ныне, покинув сей мир, все еще основательно на него воздействует. Получилось так не только по причине его личной незаурядности. Не отличаясь высотой духа, человек этот проявил недюжинность нюха: угадал направление набиравшего силу ветра истории. Ветер этот и в наши дни гонит волны могучего социального мифа, в создание которого Уотсон внес капитальный вклад.

– Что за миф?

– НоуХау имя ему – ЗнаюКак.

Четвертое обещание

Век двадцатый. Научно-техническая революция. Опьянение прогрессом, гипноз достижений, фантасмагория человеческого всемогущества. Жуткие войны, небывалые зверства. Жестокая конкуренция мирного времени.

Потребительское общество якобы равных возможностей. Торжество хищной подлости, меняющей маски, слепота эгоизмов повсюду в мире. Духовная какофония. Замороченность обывателя. Несчастность огромных человеческих масс. Несчастность живая, не желающая сдаваться, несчастность надеющаяся, ищущая, во что бы еще поверить.

Массы людей хотят стать богаче, здоровее, увереннее, удачливее, счастливее – очень хотят! И у них это не получается.

– Почему? – вопрошают массы (каждый поодиночке).

– Потому что грешны, Бога гневите, – отвечают клирики по старинке. – Кайтесь, молитесь, впредь не грешите, и будет награда вам если не на земле, то на небе.

Так обещала и обещает церковь.

– Потому, что порядка нет, потому, что враги-хищники вам жить не дают. Потому, что вас угнетают, запугивают, обманывают и грабят, – уверяют, тоже по старинке, политики. – А мы наведем порядок, мы уберем врагов, мы проведем реформы, революции или наоборот. Мы освободим вас, мы изменим общество, и все у вас будет.

Так обещала и обещает власть. Так обещают и борцы против нее, к ней стремящиеся.

– Потому, что не там и не то ищете – не то богатство, не ту силу, не то здоровье, не то счастье, – ответствуют наставники-гуру разных мастей. – Следуйте за нами, мы покажем вам путь, откроем источник силы и счастья. Так обещали и обещают философия и внецерковные духовные практики.

– Да хватит же, ерунда это все, – раздался еще один голос. – Все проще, доступнее, все под рукой. Вы такие несчастные, люди, лишь потому, что не знаете, как быть счастливыми, не умеете быть какими хотите. Не знаете, как устроены, не умеете с собой обращаться. А мы знаем. Мы вас научим. Дадим вам НоуХау.

Так обещала и обещает наука.

Прикладная психология, психологическая практика, древняя и многоликая, как человечество, в веке двадцатом получила энное рождение как дитя науки и бизнеса, – дитя незаконнорожденное, от родителей, отметим это особо, с противоположным отношением к истине. Внучатое произведение бабушки-религии и дедушки-политики.

– Что-то у вас и бабушка, и дедушка получились женского рода.

– Хорошо, пускай дедушка и бабушка вместе называются социальным гипнозом.

Так вот, прикладная психология, психологическая практика, психопрактика или псипрактика – основывается на убеждении, что человек может сделать из человека все, что угодно. И из другого человека, и из себя самого. Только знать НоуХау и правильно применить.

Главная движущая сила псипрактики, рождающая постоянно растущий спрос на нее – потребность в предсказуемости, контроле и управляемости повседневной жизни, и всего прежде и более – поведения человека, его чувств, желаний и мыслей. Потребность, растущая в обществе одновременно и в прямой связи с ростом его потребительства.

В первой половине двадцатого века псипрактика на Западе сорвалась с академической цепи и устремилась на рынок. В Соединенных Штатах пустилась во все тяжкие: стала национальной манией и выгодным бизнесом.

– Один лишь Карнеги чего стоит.

– Знаменитый бестселлер Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» вышел первым изданием в год моего рождения. Почву для его успеха вспахал Джон Уотсон. В начале прошлого века своим пером и авторитетом он повернул мозги массы профанов в сторону псипрактики – до сих пор эта лавина все еще движется.

Историко-научный портрет в позитиве

De mortuis aut bene, aut nihil.

Об ушедших – хорошее или ничего.

Из забытых правил хорошего тона

Крупная личность, человек большого дерзания, с мощной волей и неистощимой энергией. Его вклад в психологию – масштабный и прорывной, он сломал барьеры.

Вдохновленный русскими предтечами: Сеченовым, Павловым, Бехтеревым, сначала бился за то, чтобы психология стала экспериментальной наукой, как все естественные науки. И хотя сам открытий сделал не много, совершить поворот ему удалось: новые поколения исследователей пошли тропой, проторенной им, и превратили ее в магистраль. Провозглашенное им исследовательское направление – бихевиоризм, наука о поведении – навело мосты между поведением животных и человека, между телом и психикой. С его подачи (не только, но в большой мере его) психология вышла из облаков смутных умствований и спустилась к реальности, заземлилась.

А он пошел дальше: с наукой вынужденно расставшись, сумел показать, что психология – нечто большее, чем наука. Доказал собственным примером, что она – искусство и сила в мире людей, оружие, владение которым может обеспечить успех в жизни. Стал глашатаем и мастером психологии практической, прикладной. Оказался первопроходцем на ниве психологического обеспечения рекламы, раскрутил несколько мировых брендов. Проявил себя и как талантливый популярный автор с незаурядным даром убеждения. Его книга «Психологическая забота о детях» стала воспитательской библией для целого поколения. Остается и ныне читаемой и почитаемой, хотя вызвала массу критики (в том числе со стороны самого автора, признавшего в конце жизни, что он не подозревал, как мало знает о детях).

D-r Mozg: Recipe № 3.

Восклицательные знаки из аптечки ВСЕСИЛ

! – Любопытствуй безостановочно, всегда, обо всем и всех, любопытствуй настойчиво и деликатно. Сопоставляя и связывая события и явления размышлением, различая и замечая подобия, возвышай детское любопытство во взрослую любознательность.

!! – Любознательность научит тебя ни от чего не шарахаться и все изучать, хотя и не все трогать и пробовать.

!!! – Твоя свобода всегда с тобой, даже когда ты этого не хочешь – напоминай себе об этом как можно чаще: «свобода со мной, я в свободе, я есмь свобода!»

!!!! – Будь ты по возрастной категории ребенком, подростком, юношей или стариком; будь молодой девушкой или зрелой дамой, девочкой или бабушкой – стряхни гипноз хронологии, забудь о цифрах и выбрось возраст в мусорную корзину. Сколько бы лет тебе ни было, не считай себя ни ребенком, ни молодым созданием, ни взрослым, ни пожилым человеком. Изнутри, глубиной души, истинно – ты всегда все вместе взятое: существо безвозрастное и всевозрастное, только в разной проявленности своих возможностей, – существо ВСЕВРЕМЕННОЕ, ПОЛНОВРЕМЕННОЕ.

Да пребудет с тобой непрестанно памятование этого, ощущение этого – жизнь во всех возрастах и без возрастов, жизнь всевременная, полновременная – просто ЖИЗНЬ!

!!!!! – Неукротимо верь, что все можешь, а что не можешь, то сможешь, – и сможешь больше, чем ожидалось, и еще больше.

Обязаны ли психологи быть счастливыми?

Только с горем я чувствую солидарность.

Иосиф Бродский

Доверились бы вы рекомендациям психолога, одна из жен которого развелась с ним из-за его измены, а вторая постоянно чувствовала себя виноватой и рано умерла? Психолога, изрядно пьющего, один сын которого покончил с собой, другой вырос бездельником и преждевременно умер, дочь стала алкоголичкой и совершила несколько суицидальных попыток, зять застрелился, внучка тоже в глубокой депрессии едва с собой не покончила… Доверились бы?

– Не знаю. На одного психолога отягощений, что и говорить, многовато. Но ведь еще вопрос, он ли единственная причина такого нагромождения несчастливых судеб вокруг себя… И не вы ли писали, что требовать от психолога быть счастливым – все равно что требовать от врача бессмертия?

– Я, и пока еще согласен с собой.

Каждый человек в Америке, начиная с тридцатых годов 20 века, оказался под влиянием Уотсона, либо под влиянием тех, кто оказался под его влиянием. И далеко не только в Америке. У нас и сейчас в продаже перевод его книги «Психологическая забота о детях» («The Psychological Care of the Infant and Child»).

По нашему радио уже в новом тысячелетии передавали отрывки из этой книги: уроки для родителей – воспитание по доктору Уотсону. Хотя доктором, в смысле врачом, он никогда не был, скорее, чем-то обратным.

– Слышала эти передачи. Настойчивый авторитарный голос чтеца. Сон, питание, прогулки, посещение туалета – строго по расписанию… Не играть и не разговаривать с ребенком с утра до тех пор, пока не сделает пи-пи и по-большому. Не брать на руки и не менять пеленки во время плача, чтобы впредь неповадно было слезами и криком добиваться своего. Не сажать на колени во избежание… Не тискать, не обнимать…

– Эта книга вышла в 1928 году, сразу сделалась хитом и до сих пор, в бесчисленных переизданиях, энергично расходится. Уотсон стал «Споком» своего поколения, верней – антиспоком. Либеральный гуманист доктор Спок, настоящий доктор, педиатр, дал следующему поколению родителей рекомендации, во многом противоположные; но ему вменили насаждение вседозволенности, и маятник воспитательской идеологии снова пошел в сторону Джона Большого.

Не всякий маленький вырастает большим, но всякий большой бывает сначала маленьким. Глупости подчиняются той же закономерности.

D-r Mozg: Recipe № 4.

Как делать невозможное возможным: одолевать инерцию и жить двусторонне.

Из прописей Франциска Ассизского: «Начинай потихоньку делать необходимое, и получится делать то, что возможно, а потом вдруг поймаешь себя на том, что делаешь и невозможное.

Марк Аврелий, великий римский император, о том же:

«Приучай себя к тому, что тебе кажется невыполнимым. Ведь левая рука, более слабая, нежели правая, поводья держит сильнее, ибо к этому приучена». Вот как давно замечено, что развивать надо оба мозговых полушария, а не ехать всю жизнь на одном. Если ты правша, делай как можно больше левой рукой, постарайся развить ее до уровня правой; если левша – наоборот. Получишь огромную прибавку силе ума, здоровью тела и духа. Целый мир откроется с неизведанной стороны.

Когда садятся батарейки страсти

По моим наблюдениям, гармоничные супружеские пары бывают двух видов: сходники и контрастники.

Сходники друг на друга похожи, подобны лицами и фигурами, словно брат с сестрой или близнецы разного пола – воистину, две половины одного человека. У юных жениха и невесты такое физиономическое подобие обещает союз нерушимый и долгий, без фейерверков, зато прочный, со счастьем ровным, как озерная гладь, – и обещание выполняется, если дарованное не портят необузданным эгоизмом, пьянкой, изменами… Даже и в этих печальных случаях тяга однородного к однородному может превозмочь все уродства.

Контрастники – существа резко разные, и внешностью, и характерами противоположные иной раз до гротеска. Полюсные заряды: со страшной силой друг к дружке магнитятся. Бывают сперва бурно счастливы – с кипением страсти, со взрывами ссор и сладостными примирениями, со взлетами и провалами, снова взлетами… Но скоро ли, долго ли, батарейки страсти садятся, и только духовное возрастание и срастание в росте – многоусильное совместное жизнетворчество – может спасти двоих от распада, опустошения и пепелища на месте любви.

Папа и мама Джона подобрались по романтическому контрасту. Пикенс Батлер Уотсон, один из десяти детей богатого плантатора, ладный разбитной парень, чернявый и смазливый, женился на светловолосой, строго-миловидной девушке Эмме Рой, дочери мелкого служащего.

Жили они в штате Южная Каролина, гнезде потомственных рабовладельцев. Отец Пикенса, дед Уотсона, рабовладельцем и был. Время – конец 19 века. Война Севера и Юга недавно закончилась, рабство уже отменено, но расизм еще в полной силе. Ку-клукс-клан, линчевание…

Пикенс Уотсон источал жизнелюбие – лихой наездник и меткий стрелок, повеса, хвастун, мот, задира, взрывной скандалист, выпивоха. На месте не сиделось, любил охоту, приключения и войну. В 16 лет пошел на гражданскую, воевал, разумеется, за южан. После войны всю оставшуюся жизнь, а она оказалась унизительно долгой, заливал горечь поражения крепким питьем. По нашим нынешним представлениям, был ветераном с посттравматическим стресс-синдромом и психопатинкой. Фермой, доставшейся в удел (небольшая часть дедовских владений), управлять толком не мог, да и не хотел, это лучше получалось у Эммы. А у него получалось объезжать лошадей и охотиться. Пытался одно время наладить лесопильню невдалеке от дома, но дело не пошло, нечем было платить работникам.

Эмма была девушкой с твердым характером, умной, серьезной, хозяйственной и чрезвычайно религиозной.

Единственным, но нестерпимым ее недостатком в глазах клана Уотсонов была бедность и низкое происхождение. Молодожены жили изгоями, их не принимала ни родня Пикенса, ни чванливые соседние землевладельцы.

Дети рождались один за другим. Четвертым из шестерых появился на свет будущий всемирно известный психолог.

Дети, ферма и церковь поглощали и поддерживали энергию Эммы. Она была ревностной баптисткой. (Даже на фотографии держит руку на Библии). Джону дала второе имя – Броадус – в честь известного в тех краях протестантского проповедника. Мечтала, что и ее сын тоже когда-нибудь понесет слово Божие людям.

Южнокаролинская баптистская община славилась фанатичной активностью, непримиримым консерватизмом и суровыми моральными требованиями. Не курить, не пить, не ругаться, не танцевать, не хохотать, не обниматься, строго блюсти добрачное целомудрие и супружескую верность, каяться на церковных собраниях в грешных поступках и помыслах, изобличать и себя, и ближних, следить друг за дружкой, сообщать, ежели что не так, церковному начальству, во имя любви к Богу стучать на братьев своих и сестер…

В доме царствовала дьяволобоязнь, нечистого поминали на каждом шагу. Малыш Джонни был непоседой, озорником – гиперактивным ребенком, как это дурацки определяют нынче, – засыпал трудно, рвался гулять во двор. Няня-негритянка стращала его дьяволом – вон он, прячется в темноте, если выйдешь ночью, схватит, утащит в ад. Мама Эмма тоже то и дело предупреждала, что сатана стережет всегда и повсюду, пользуется любым недосмотром, любой случайной грязцой, а уж как ликует, если ребенок, не дай Бог, обкакается. «Неученая кишка – помощница дьявола», – говорила она.

– А папа Пикенс дьявола не боялся?

– Папа развивался в своем направлении: как насчет дьявола, не знаю, а Бога не возлюбил. Виски, бифштексы с кровью и общедоступных женщин возлюбливал все сильнее. С Эммой не задалось – все чаще Пикенс покидал ее и детей и подолгу живал в окрестных лесах в обществе местных индейцев чероки с двумя скво – неформальными индейскими женами. Это свободолюбивое племя, имя которого ныне носит могучий джип, против рабства чернокожих не восставало, в гражданской войне помогало южанам, так что для Пикенса они были братьями по оружию.

Дома, наездами, учил сына стрельбе из ружья, пистолета и лука, верховой езде, строительным, плотницким и другим деревенским мужским работам. У мальчишки все получалось: и корову подоить, и подкову поправить лошади, и косу наточить. Но папаша его почти не хвалил, был щедр на ругань и затрещины – старался не показывать пацану, как любит его, а тот отца и любил, и боялся, как Бога и дьявола, вместе взятых.

Когда Джону исполнилось 12, Пикенс совсем бросил семью, уехал. Соседи посмеивались – «окончательно обиндеился».

Через много лет, уже старый, спившийся, опустившийся, он вдруг объявился в Нью-Йорке, чтобы повидать сына, к тому времени знаменитого и далеко не бедного. Джон, на всю жизнь обидевшийся на никудышного батю, принять его отказался. И глазом не взглянув, послал старику нарочным пару новых костюмов и полдюжины чистых рубашек.

– Похоже на месть…

– Не столько месть, сколько самозащита.

На этой старой фотографии видно, что костюм старика Пикенса изрядно помят, но седые усы торчат все еще грозно и лихо, и на лице проступают отдаленные следы былой мужской красоты.

Вышел на бой Джон Мухобой

Оставшись соломенной вдовой, Эмма еще более укрепилась в вере. Сумела поднять всех шестерых детей, дать им образование. Ради этого продала ферму и перебралась в Гринвилль, ближайший, бурно растущий промышленный город. Там ее деревенским ребяткам вначале пришлось не сладко: нужно было приспосабливаться к городской тесноте, духоте и шуму, к избытку соблазнов и скуки, к среде отчужденной, жестко-конкурентной, коварной. И кроме и прежде всего прочего, обязательно ходить в баптистскую церковь.

Подросток Джон быстро наливался шальной силой молодого жеребчика. Был импульсивен, порывист, с волчьим аппетитом. Рано возлюбил бурбонское виски – любимый папин напиток. И женщин возлюбил раньше и откровеннее, нежели дозволялось баптистской церковью. Чертовски был привлекателен – дамы вешались на него всю жизнь. Когда ему было уже за пятьдесят, одна журналистка публично объявила его самым сексапильным в мире мужчиной-психологом.

После исчезновения отца стал замкнутым, злым, учился едва-едва, учителям грубил. В новой гринвилльской школе дети городских лавочников и приказчиков долго не принимали застенчивого деревенского мальчика за своего – издевались, травили, доводили до слез и бешенства, приходилось драться, на переменах случались побоища до крови. Получил обидное прозвище Swats (Суотс).

Не отыскал слова такого ни в одном словаре, нашлось только swat – прихлопнуть (комара, муху, моль…). Хлопалка, мухобойка?.. Наверное, что-то вроде, в созвучии с первым слогом фамилии – wats…

Всплыли в памяти до боли знакомые школьные эпизоды. Учитель ведет урок, ты сидишь себе, слушаешь или пишешь, не трогаешь никого, а тебя сзади исподтишка какая-то падла щипает, колет, чем-то в тебя тычет или что-то на тебя льет. Естественно, ты эту тварь пытаешься быстро и энергично swat – прихлопнуть – стараясь притом не обернуться, не подать вида глядящему на тебя учителю. Но учитель не слеп же. Учитель видит, что ты дерешься. Именно ты, а не кто-то, умело за тобой спрятавшийся. Учитель делает тебе замечание, заставляет встать или, в зависимости от вредности и настроения, вызывает к доске, ставит в угол или выставляет из класса. И ты не смеешь сказать, что это вон та маленькая сволочь срежиссировала эпизод, а не ты, – если скажешь, будешь не только посмешищем, но уже и полным ничтожеством, жалобщиком, да и как докажешь?.. Последует хрестоматийный, ответа не имеющий, квадратуре круга подобный недоуменный вопрос: а чё я сделал?.. а я-то чё?.. не, а чё, чё я сделал-то?..

Такая вот трехходовка, классическая подстава – элемент тренинга выживания в мире козлозакония.

Первый и единственный закон козлозакония – закон сохранения козла, он же и закон сохранения зла: всякий козел отпущения находит своего козла отпущения . По дороге из школы в компании с единственным в те годы полупридурошным полудружком Неважнокакзвали юный Уотсон расходовал свою агрессивность способом, в южных штатах в те времена обычным: подлавливал чернокожих мальчиков и избивал. Это было как раз в годы наивысшего расцвета судов Линча. Чернокожие мальчики уже тоже не оставались пассивными. Незаурядно чуткий к общественным настроениям паренек так увлекся nigger fighting – борьбой с неграми – и так в ней преуспел, что мог бы заработать аплодисменты испарившегося папашки (что, можно думать, и происходило в воображении). Один раз его за это арестовали, но сразу выпустили. На случай, «если ниггеры будут возникать», таскал с собой заряженный пистолет (купить огнестрельное оружие в Южной Каролине было тогда проще, чем купить книжку). И однажды устроил уличную стрельбу. По счастью, ни в кого не попал. Арестовали, опять же, и отпустили.

– Хорошо, что времена судов Линча ушли.

– Это большое достижение Штатов, но уличную стрельбу и похуже нет-нет да кто-то устраивает.

Мы получили в наследство не только разум миллионов прошедших лет. Мы унаследовали также и безумие тысячелетий.

Ошо

Второгодник по психологии

Современное образование не дает для жизни ничего, кроме бумажек об образовании и, в лучших случаях, некоторой тренировки мозгов. По большей же части приучает к разгильдяйству, недобросовестности и продолжительной инфантильности.

Дж. Б. Уотсон. (Сказано около ста лет назад).

Сильная и властная Эмма взялась за подрастающую копию Пикенса с удесятеренной энергией. Сумела жеребенка взнуздать, но объездить не удалось.

После школы, с грехом пополам оконченной, мать заставила 16-летнего Джона поступить в баптистский колледж. Заведение сие под религиозной шапкой давало образование, по сегодняшним понятиям, высшее: окончив его со степенью магистра, можно было стать школьным учителем, городским служащим или продолжить учебу в каком-нибудь университете.

Эмма так страстно желала, чтобы именно Джон, самый красивый и самый умный ее сынок, стал пастором, что упования ее оправдались, только неведомо для нее – в другой системе значений, других ценностных координатах…

Стройный юный оболтус начинал уже понимать, что хорош собой. Носил, как тогда полагалось, высокие белые накрахмаленные воротнички плюс галстук-бабочка, тщательно укладывал блестящие черные волосы на срединный пробор.

Рано обзавелся очками, но очкариком никогда не выглядел: очки сидели на нем всегда изящно и ловко, почти незаметно.

Был не особо общителен, но уже не изгойствовал. «Способный, но с чересчур большим самомнением… Больше интересуется идеями и теориями, чем людьми», – говорили про него преподаватели.

Подрабатывал лаборантом в химической лаборатории, потихоньку повесничал и выпивал. Учился как в школе, то есть никак. Перед экзаменами, накачавшись кока-колой (в нее добавляли в те времена серьезную дозу настоящего кокаина), зубрил пару ночей и отправлялся сдавать. Был единственным в своем классе, кто сдал древнегреческий с первого захода. Завалить умудрился только один экзамен – догадываетесь, какой?

– Богословие?

– Нет, с богословием пронесло. Психологию. Пришлось из-за этого остаться в колледже на второй год.

– Второгодник по психологии? Знаковое начало для будущего корифея психологической науки.

– Уотсон потом вспоминал:

«Психологию вместе с философией преподавал нам Гордон Мур, лысый дядька, малость чудаковатый. Слушать его было местами любопытно, особенно когда он рассказывал о физиологической психологии, это было хоть что-то конкретное, не в пример его же метафизическим разглагольствованиям, от которых вяли уши…

Сдавать ему экзамены было тяжко: Мур был добр, но ужасный педант, требовал, чтобы все листки письменной контрольной были правильно пронумерованы, а кто этого не сделает, предупреждал, того и читать не стану – сразу неуд и на второй год. Вот меня черт и дернул: не выспался, спешил сдать и не пронумеровал. Хуже того – перепутал, написал все правильно, но не в том порядке. Не помиловал меня Мур, вкатил незачет. Я жутко разозлился. Ах, так, подумал, ты меня завалил, из-за тебя теперь мучиться лишний год. Ну, поглядим еще. Назло тебе стану доктором психологии, ты еще попросишься ко мне в ученики. Так и вышло…»

И в самом деле, годы спустя, когда Джон Б. Уотсон уже профессорствовал на кафедре психологии, к нему в кабинет, шаркая, прихрамывая и опираясь на палку, зашел облезлый пожилой господин. Без приглашения сел, знакомым движением снял очки, положил на стол. Широко улыбнулся беззубым ртом.

– Здравствуй, сынок, ты меня помнишь, конечно. Я твой бывший профессор Гордон Мур. А вот теперь ты профессор. Знаешь, я горжусь, что воспитал такого великого ученика. Это ведь я приохотил тебя к психологии, и хорошо, что ты дважды прошел мой курс, вот видишь, как здорово получилось. А меня, понимаешь ли, из колледжа выперли. Начальству не угодил, недостаточно ортодоксален. Церковь, сам понимаешь, с психологией не в ладах. Ну что ж, старая гвардия не сдается. Возьми меня к себе в аспирантуру, сынок, вот мое письменное прошение. Бюрократические проволочки меня не пугают. Если потребуется время, я подожду…

Дождался, но вскоре ослеп, а через пару лет свалился с инсультом.

Есть ли в моей жизни смысл, который не будет разрушен неминуемой смертью, ожидающей меня?

Лев Толстой

У подножия великого Почему

Хочу, чтобы потомкам стало ясно:

надежна жизнь тогда, когда опасна.

Спасение? Смертельная угроза?

Лекарство или яд? – Решает доза.

Из Парацельса. (Вольный стихотворный перевод мой. – ВЛ)

Колледж Уотсон окончил, магистра получил, пастором, конечно, не стал, и в дальнейшем, к великому огорчению матери, ни при какой погоде не интересовался религией. Дома по этому поводу шли баталии между ним и старшим братом Эдвардом, парнем очень религиозным и правильным.

– Послушный мальчик и непослушный, подъюбочник и озорник, конформист и бунтарь, всегдашняя пара? Сид и Том Сойер?

– Да – и в одном лице тоже, в одной и той же душе. Конфликт внутренний, столкновение побуждений: любовь к матери и отталкивание от нее, зависимость и сопротивление зависимости – развилка эта всю жизнь сидела в Уотсоне и выстреливала, как рогатка, вовне, переносилась на отношение к женам и детям, перескочила в концепцию воспитания…

Мы и на своей истории убедились – на Марксе, Ленине и их духовных потомках, себя включая: свежеиспеченные атеисты, наследники длинного ряда веровавших поколений, выказывают полный набор признаков религиозно-догматического менталитета. Авторитарность, категоричность, нетерпимость к инакомыслию, проповеднический запал, мессианские амбиции непременно осчастливить человечество, тянитолкай ханжества и цинизма. Баптистская психоматрица (а ее начала – в веках и веках…) была впитана Уотсоном с молоком матери, вместе с любовью к ней, и плодоносила вовсю.

– А смятая любовь к отцу, непрощенная обида?

– И это работало.

Еще до того, как отец покинул семью, при ночных разборках между родителями – он засыпал поздно и многое слышал, – в душе Джона образовался глубокий разлом. Бездна одиночества накрывала его, и пытливый ум упрямого мальчишки, сопротивляясь отчаянию, начал искать ответ на всеобъемлющее детское почему в применении к человеческой глупости.

Почему мама подвинута на своем Боге и дьяволе, а папа на своих лошадях и бабах? Почему люди ведут себя то одинаково, то по-разному? Почему они вообще себя как-то ведут, как это получается?

На ферме отец учил его управлять поведением собак, коней, коров, индюшек и прочей живности. А как насчет человечков?..

Сюжет, который уже век повторяющийся в миллионах разбитых семей: уходит отец, а ребенок (или несколько, как у Эммы, это душевно лучше, хотя житейски трудней) остается в судорожных объятиях одинокой материнской любви.

– Хорошо, если хоть какой-то любви…

– Да, в наше время, увы, все чаще после разрыва с мужем мамаше уже и не до ребенка, а лишь до себя и своих новых амурных дел. Ребенок становится эмоциональным сиротой. Но обычнее все же нечто противоположное, хотя и немногим лучшее: мать продолжает любить ребенка, любит удвоенно и утроенно, с зашкаливающим избытком. Любит как мать, а управлять старается как отец и мать вместе взятые. Вцепляется в дитя всеми щупальцами своего ревнивого одиночества и так долго, как только может, удерживает в липких тенетах эмоциональной зависимости и несамостоятельности, не дает взрослеть. Пассивный ребенок сдается удушающему объятию, активный сопротивляется, борется, средний, обычный – и то, и се, но в любом случае неотступное и могущественное материнское давление сказывается на характере и жизненных установках дитяти примерно так же, как давление толщи морской воды на облике глубоководных рыб.

– Одни сплющиваются, другие раздуваются…

– Джон Уотсон, я бы сказал, извилисто забугрился. Эмма любила его больше остальных своих пятерых, ласкала чаще, учила упорнее – он ведь явно был всех способней, всех ярче – на него и надеялась горячей, и давила сильней.

С Джона на внешнем плане – как с гуся вода, все вопреки и наоборот, но внутренне…

Любовь его к матери была сильной, привязанность – чрезвычайно глубокой, душевная зависимость – напряженной до боли. Как положено парню с мужественным характером, любовь к маме он не озвучивал, привязанность старался не выказать, с зависимостью справлялся с большими издержками. Когда Эмма в разлуке с ним тяжело заболела, он тоже занедужил, открылась бессонница, а когда умерла (ему было около 22-х), на несколько месяцев впал в жестокую депрессию и долгие годы терзался чувством вины.

Большой Джон сумел потом убедить миллионы людей, что телесной и душевной близости между родителями и детьми должно быть как можно меньше. Мать, утверждал он, вносит в любовь к сыну свою сексуальность, так же как и отец – в любовь к дочери. Если родитель целует ребенка, то это уже прямая сексуальная провокация, пробуждение и подогрев влечения, да и всякие прочие прикосновения приводят к тому же. Чрезмерная (а что такое чрезмерная и где мера?) привязанность ребенка к родителям, пугал Уотсон, – источник его последующих проблем в интимной жизни и супружестве.

– О том же толкует и психоанализ. А недопривязанность или отрицательная привязанность – взаимное отчуждение детей и родителей – тоже порождает любовные и супружеские проблемы?

– Еще какие. Уотсон стал если не автором, то соавтором как раз этого рода проблем у многих и многих, начиная с собственного потомства.

Из загашника Анекдоктора

Автоответчик на телефоне доверия: «Добро пожаловать на нашу горячую линию срочной душевной помощи!

Если вы слишком импульсивны – несколько раз быстро нажмите 1. Если вы чувствуете себя зависимым – попросите кого-нибудь нажать 2. Если у вас множество личностей – нажмите 3, 4, 5 и 6. Если у вас мания преследования – мы знаем кто вы и чего хотите, просто никуда не уходите, а мы пока отследим ваш звонок. Если у вас шизофрения – слушайте внимательно и тихий голосок подскажет вам, какую цифру нажать. Если у вас депрессия – неважно, что вы нажмете… никто все равно не ответит…»

Берегите дебилов

Сто десять лет назад, в 1900 году, моему дедушке, папе мамы, было тринадцать лет, и он уже подрабатывал репетиторством, натаскивал дебиловатых младшеклассников из богатых семей. А двадцатидвухлетний Джон Уотсон в этом же году поступил в Чикагский университет, чтобы продолжить образование на высшем уровне.

Изучал философию – не пошло, одолела скука. Германская умозрительная психология Вундта тоже не зацепила. Заинтересовал только курс по изучению трудов сэра Юма, столь же философа, сколь историка и психолога, – скептика и агностика, доказывавшего, что существование существующего доказать невозможно. Да и не нужно, полагал досточтимый сэр, – достаточно убедиться, полезно оно или нет. Если полезно – пускай себе существует бездоказательно. Взгляды Юма помогли нашему герою настроиться на утилитарно-практический лад. Особенно понравилась идея, что человек есть пучок впечатлений. Такой вот пучок, существование которого доказать невозможно. Кстати сказать, в эти годы еще не существовала паспортная система – всемирно признанная методика доказательства существования данного конкретного пучка впечатлений. Хотя паспорт был изобретен еще в ветхозаветные времена, подавляющее большинство граждан доказывали друг другу свое существование, просто испуская впечатления, от пучка к пучку.

Молодой Уотсон решил доказать свое существование научному миру путем дрессировки крыс.

Он на ферме еще, в мальчишестве, любил с ними охотницки позабавиться вместе с любимым котом; там, правда, водились только серые крысы, твари дикие, злые и хитрые; лабораторные белые были потупей, зато легче дрессировались.

Соорудил лабиринт, в котором крысы находили дорожку к угощению, учились дергать за ниточку, поднимавшую задвижку дверцы к еде, наклоняли дощечку, чтобы она тянула за ниточку… Так, не ведая о том, белые хвостатики доказывали свое существование Кому-то Недоказуемому, от которого всецело зависели. А Недоказуемый это существование, чтобы доказать еще Кому-то свое, уродовал или прерывал. Ослеплял крыс, лишал слуха, вырывал усы, разрушал обонятельные луковицы… Все равно, лишенные всех органов чувств, кроме кинестетического – если и его лишить, невозможно передвигаться, – крысы научались всему, чему Недоказуемый их обучал, все равно находили в лабиринте еду и продолжали существовать, чтобы непонимаючи доказывать это Кому-то. А он их убивал, чтобы исследовать их мозги.

– Живодерство…

– «Жалость и поиск истины несовместимы», – ответил Уотсон одному своему критику; ответил бы так, вероятно, и вам, и мне. Наблюдения над поведением крыс в лабиринте привели его к важному открытию.

«Научение – не постепенный процесс, а накопительно-скачкообразный. Разрозненные поисковые пробы, достигнув некоего численного предела, завершаются внезапным нахождением правильного решения».

Озарение, догадка – после, казалось, бесплодных попыток… Он был способным исследователем, Джон Уотсон, умел обобщать и кристаллически формулировать, этого не отнимешь.

Потом нечто подобное тому, что он увидел у крыс, но более ярко выраженное, другие исследователи изучат у обезьян, обнаружат и у людей, назовут инсайтом или «ага-переживанием». Одна из основ мышления и интеллектуально-душевного развития. Предварительной подготовки – сбора и анализа информации, опыта, обучения, тренировок – требуется для инсайта тем меньше, чем выше уровень развития. Поисково-пробных поведенческих попыток при решении жизненных или экспериментальных задач у высших приматов может вовсе не быть – сосредоточился – и готово, решение есть.

Если имеются потребные для этого извилины, пробы происходят в мозгу свернуто, быстрым расчетом вариантов. Внутренние «ага», собственно, и суть думанье.

– Мой брат, математик по профессии, по стечению обстоятельств очень поздно научился кататься на велосипеде – в восемнадцать лет. Поздно, зато сразу: сел и поехал. Прямо на моих глазах это произошло, я не могла бы поверить, если бы это был другой человек, что он до того ни разу на велосипед не садился. Я-то ведь сама научилась в восемь лет – долго и упорно старалась, падала, расшибалась… А он сел и сразу поехал. Я спросила его: «Как это у тебя получилось»? Он ответил спокойно: «Я думал над этим». Я спросила: «И что?» Он: «Я понял, как надо ездить».

– Типичный инсайт, с переходом на двигательный уровень. Мозг пересчитал варианты, нашел правильное решение и воплотил его в с скоординированные движения тела. Наверное, ваш брат до того не раз внимательно наблюдал за движениями велосипедистов. И наверное, хорошо танцует.

– Вы угадали. Один наш профессор сказал как-то: «Человека, способного думать, учить не требуется, думающий человек учится сам. Учить требуется только дебилов, это бесполезно, зато кормит. Берегите дебилов».

– Великий совет, практичный профессор. Таковым вскоре стал и Уотсон – самым молодым профессором Чикагского университета. Провинциализм, недавняя бедность и баптистские строгости – все это теперь работало изнутри как мотор карьеры.

Опыты над крысами привели Джона к ага-переживанию, давно зревшему, что с такой же научной объективностью следует исследовать и людей, изучать, как они себя ведут при таких-то и таких-то условиях, безо всяких там интроспекций и философий. В том же русле неукоснительной объективности развивалась в те годы за океаном психологическая мысль двух русских гигантов: Павлова и Бехтерева. Уотсон читал их труды, писал о них одобрительные статьи, брал пример.

Первое же публичное выступление неоперившегося корифея стало скандалом. Он показал себя сильным оратором и находчивым полемистом. Прочел перед университетскими учеными мужами свою статью о поведении и обучении крыс.

В заключение заявил, что люди от крыс принципиально не отличаются и подлежат тем же научно-исследовательским процедурам.

Тут с места поднялся один из его бывших преподавателей по фамилии Ангел и с едва сдерживаемой яростью произнес:

– Воистину, прогресс науки неудержим. Мистер Уотсон, Дарвин породнил нас с гориллами, а вы смело пошли вперед – побратали с крысами. С кем дальше – с червями, свиньями, мухами?.. Я хотел бы напомнить, что человек – мыслящее духовное существо. Как бы вас попросить оставить крысиное – крысам, а человеческое – человеку?

Джон покраснел, поперхнулся, но быстро нашел, что ответить:

– Мистер Ангел, я понимаю, само ваше имя обязывает защищать людей (смешок в зале). Но, позвольте заметить, не только ангелы – среди них бывают и падшие, – а даже верховные божества, случается, ошибаются, как о том свидетельствует старинное изречение «Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ». Благодарю вас за мнение.

Психологические журналы приняли работу Уотсона на ура; только популярный «Life», где окопались противники вивисекции, зло его высмеял, напечатал уничтожающий отзыв и карикатуру: молодой цветущий палач Уотсон, засучив рукава и гнусно улыбаясь, одного за другим, конвейером убивает крысят. «Кто следующий?.. Не хотите ли поисследоваться?..»

В Чикагском университете Уотсон получает степень доктора наук (PhD), там же начинает преподавать психологию и продолжает лабораторные исследования. Теперь ясно: его путь – научная карьера, нужно быть энергичным и целеустремленным, продвигаться вперед. И он продвигается: допоздна работает в лаборатории, пишет статьи одну за другой, выступает с докладами. Все получается: молодой блестящий ученый, смельчак с ореолом вундеркиндства, – вот теперь он каков. Чувствует себя победителем, на коне.

Но не во всем…

Лав стори, и не одна

После любовной неудачи спешно пускаться в новый роман опасно: рана еще не зажила, душа раздергана и обманывается слишком охотно. На войнах победы, одерживаемые сразу вслед за поражением, нередко бывают пирровыми. На любовных фронтах подавно. Неостывшие угли на пепелище могут дать новое пламя, подкинь лишь дровишек, но будет ли это новой любовью или только прежней зависимостью с измененным лицом?..

– А если прежде была только зависимость, принимавшаяся за любовь, от ее углей может вспыхнуть истинная любовь?

– Может, с той же повышенной вероятностью. В жизни Уотсона произошло и то, и другое.

В баптистском колледже Джон был влюблен в сокурсницу, набожную, строгую, неприступную, и внешностью, и характером похожую на его маму Эмму. Имя этой девушки осталось нам не известным, назовем ее Энн. Джон пылал, а Энн отвергала его, отвергала мягко, с сочувственным пониманием, и тем больнее. Красавчик, еще неопытный, тяжко страдал.

В Чикагском университете, побултыхавшись уже в омутах безлюбовного секса, очутился вдруг в цветнике юных умниц, под обстрелом нежных улыбок и обещающих взглядов. Удерживаться от глупостей было трудно, тем более, что заедала тоска, хотелось повеситься…

И вот однажды, принимая экзамен, молодой преподаватель попался, шахматно выражаясь, на дебютную заготовку Судьбы. Началась, неведомо для него, новая сюжетная линия его жизни – там, дальше, в неразличимом будущем, она приведет карьеру Уотсона к яме, выбраться из которой на прежнюю дорогу уже не получится, выберется на другую…

Мэри Икес была младшей сестрой Гарольда Икеса, министра внутренних дел, влиятельного приближенного тогдашнего президента Теодора Рузвельта. Симпатичная, романтичная девушка, избалованная комфортом («Холодное пиво в койку – это закон», – говаривала она, когда развернулась).

На этой фотографии Мэри Икес уже в том возрасте, когда вполне развернулась.

Приехала в Чикаго изучать психологию и тут же влюбилась в очаровательного Уотсона. Дни и ночи о нем мечтала. Учиться это не помогало.

На письменном экзамене не знала ответа ни на один вопрос, подглядывала в учебник, пытаясь что-нибудь сдуть, и одновременно писала на обложке учебника любовный стишок Уотсону. На словах «его стройный-стройный стан, его черные-черные волосы, его карие-карие глаза, его алые-алые… » над ухом вдруг раздалось:

– Время вышло. Прошу сдать работу.

Подняла глаза и увидела, что сидит в аудитории одна-одинешенька, однокашники уже все сдали и покинули помещение. А рядом, совсем-совсем близко стоит, слегка наклонившись к ней, душка Уотсон и строго улыбается.

– Мисс Икес, пожалуйста, сдайте контрольную.

– Ой… Я… Еще немножко… Я вас задерживаю, простите… Еще чуть-чуть дописать…

– Вы уже, кажется, достаточно написали на этом учебнике. Можно посмотреть?

Джон протянул руку – и…

– Что это?.. Что-то не по теме.

– Это по… по другой теме…

Вскочила, бросилась вон, но далеко не убежала.

Связь преподавателя со студенткой не могла остаться незамеченной. Слух дошел до грозного брата. Гарольд заявил, что с преподавателем разберется, приказал сестрице оставить университет и отправиться восвояси, но к этому моменту Мэри была уже немножко беременна. Пришлось срочно оформить брак. Гарольд пригласил молодоженов на прием. С новоявленным зятем был холодно вежлив.

– Ну и как вам ваш новый родственник? – спросили его потом в кулуарах.

– Да ничего себе. Эгоистичный болван. Самовлюбленный мудак. Все нормально.

Несколько раньше, чем следовало бы по сроку заключения брака, родилась Полли, будущая мама известной голливудской актрисы Мариетт Хартли. Финальным взвизгом актерской карьеры внучки будет персональное шоу с обвинительным ай-яй-яй дедушке Джону Большому, который испортил жизнь ей и не только ей.

И еще штрих: уже зачав Полли, Джон все еще любил Энн. Когда она приезжала в Чикаго, встречался с ней. Встречи были целомудренны, но Мэри ревновала ужасно.

Безрукие яйцеголовые

«Крысы меня достали. Я уже просто заболел от этих крыс. Не могу больше видеть ни одну крысу на свете, – писал Уотсон приятелю-коллеге в 1904 году. – Зато на этих долбаных крысах я отработал модель исследования с хорошим контролем».

Два весьма значимых для Джона события произошли в этом году. Об одном знать он еще не мог: на свет появился лобастый младенчик… Не сын, нет. Сын родится позднее, и не один. Пришел в мир Беррес Фредерик Скиннер, будущий идейный преемник Уотсона, который и поддержит, и затмит его научный авторитет.

А о другом событии узнал сразу: русский научный великан Иван Павлов получил Нобелевскую премию за открытие и изучение условных рефлексов.

Джон вдохновился и решил двигаться в том же направлении, но другим путем. С собаками работать не стал, вторить Павлову не хотелось, да и слишком любил их, собак, – у него всегда было много и сторожевых псов, и боевых, и охотничьих, вернейшие друзья… Экспериментировал на птицах и обезьянах, подбирался и к людям. Внимательно штудировал павловские труды, переведенные на английский. Изучал и «Объективную психологию» Бехтерева, его теорию «сочетательных рефлексов». В 1908 г. получил хорошее место в солидном университете Джонса Хопкинса в Балтиморе (далее ДХУ, сокращенно) – стал профессором кафедры философии, психологии и образования.

– Правильная тройка, в одной упряжке все главное.

– Да, но и многовато для одной кафедры. Так, по крайней мере, рассудил Уотсон и еще через два года уговорил президента ДХУ выделить для психологии обособленную вотчину – отдельную кафедру, заведовать коей Джону и поручили. Помогло занять позицию пикантное обстоятельство: прежний зав тройной кафедрой, некто Болдуин, оскандалился, засветился в борделе, и его попросили освободить вакансию. Уотсон, как дальше увидим, из падения своего предшественника извлек выгоду, но не урок.

В ДХУ проработал 12 лет. Экспериментировал над животными и над людьми. Для начала взялся обучить группу студентов навыкам стрельбы из лука. Сам стрелял метко и с удовольствием, уроки отца не прошли даром. С удивлением обнаружил, что, в отличие от крыс, люди, казалось бы, не тупые, бывают необучаемыми по необъяснимым причинам. Некоторые из самых одаренных студентов так и не смогли научиться натягивать лук и направлять стрелу. «Безрукие яйцеголовые», – называл он таких.

– Папа любил стрелять, мама – проповедовать и учить, сын в научной работе соединил и то, и другое?

– Объектами своих исследований мужи науки (и жены) обычно избирают предметы собственного повышенного личного интереса.

– У кого что болит, тот о том и…

– …диссертации пишет, статьи, монографии, а также стихи, романы…

– А у кого что не выходит, семинар о том проводит?

– И такое бывает. Уотсону, впрочем, вполне удавалось то, что он, в развитие личного успеха, усиливался еще исследовать и научно. Его дневной алкогольной нормой, пока здоровья хватало, была кварта виски (около литра), без внешних признаков опьянения. С гостями дома любил устраивать соревнования, кто кого перепьет (на всякий случай, правда, перед поединком с сильным соперником тайком заглатывал полстакана оливкового масла, чтобы алкоголь меньше всасывался).

А в ДХУ убедил начальство выписать ему за университетский счет сорок литров виски (десять галлонов) – для изучения влияния алкоголя на выработку рефлексов.

– Эксперименты проводил не только на себе?

– На испытуемых добровольцах по линии Министерства обороны.

– В добровольцах, наверное, недостатка не было.

– Научный подход применил и к другому своему успешному занятию. Вместе с молодым сотрудником, студентом Карлом Лешли, в дальнейшем именитым ученым, начал исследование влияния сексуальных стимулов на поведение студентов обоего пола. В чем именно состояли сексуальные стимулы и как влияли на поведение, через столетие узнать затруднительно – историки науки рассказать постеснялись. Под давлением нравоохранительных органов (опечатка удачная, исправлять не буду) и те, и другие исследования пришлось бесшумно прикрыть.

– Интересно, у всех ли несостоявшихся проповедников происходит такая отмашка маятника? Не кажется ли вам, что совмещение научных интересов и личных в данном случае зашло чересчур далеко?

– Чересчур, согласен, причем не в единственный раз, на чем герой наш через некоторое время и погорел.

Кусочек бессмертия

Год 1913. Мои годовалые родители, мама Лена в Антверпене, Бельгия, папа Лев в Николаеве, Украина, Российская империя, жизнерадостно существуют, еще об этом не зная, и более чем убедительно доказывают свое существование моим бабушкам и дедушкам. Доказывают тем же, чем через 25 лет в Москве начал им доказывать я, в новой кровожадной эпохе, на перекрестке сталинских репрессий и холокоста.

В тот год затишья перед первой мировой бурей века в России производится перепись населения, разумеющая уверенность власти в своей силе и бесконечности;

– дом Романовых празднует трехсотлетие воцарения, не подозревая, что осталось царствовать только четыре года;

– выходит первый номер газеты «Правда», сперва самой правдивой, потом самой лживой газеты на свете;

– Нильс Бор предлагает миру свою модель атома, Гейгер – свой счетчик, а химик Уильямс изобретает тушь для женских ресниц;

– процесс еврея Бейлиса заканчивается оправданием;

– умирает великий русский человек Иван Владимирович Цветаев, отец Марины Цветаевой;

– Зигмунд Фрейд, в полном расцвете сил и славы, публикует свое «Тотем и табу»;

– Казимир Малевич рисует свой зловещий черный квадрат…

А Джон Броадус Уотсон в этом году обеспечивает своему имени не то чтобы славу, но и не просто известность, а что-то более звучное. Рискнем сказать несколько витиевато: кусочек бессмертия в околонаучном попсоусе. (Мой компьютер не знает и не желает знать эти два последние слова, особенно его возмущает попсоус).

В ДХУ прочел свою первую, дерзкую, революционную программную лекцию, похожую по накалу на проповедь. Это был звездный час его научной карьеры – лекция, обозначившая новое направление в психологии – бихевиоризм: объективное изучение поведения.

«…Психология должна отказаться от субъективного подхода к предмету своего изучения, от интроспективного метода исследования и прежней терминологии. Сознание с его структурными элементами, неразложимыми ощущениями и чувственными тонами, с его процессами, вниманием, восприятием, воображением – все это только фразы, лишенные конкретного содержания…

Стремясь построить исчерпывающую модель поведенческих реакций, бихевиористы исходят из того, что никакой разделительной линии между человеком и животными не существует…

С точки зрения бихевиориста психология есть строго объективная экспериментальная ветвь естествознания. Ее теоретическая цель –

предсказание и контроль поведения».

Предсказание и контроль – вот оно. Ключевые слова всех времен и народов.

Лозунг дня, лозунг века, лозунг тысячелетий. Мечта родителей и правителей, учителей и полицейских, режиссеров и дрессировщиков, бизнесменов и психиатров, священный идол военных и всех на свете служб безопасности, всех этих силовиков. Предсказание плюс Контроль равняется Управление.

– Да ведь мы же все бихевиористы с пеленок. Младенец уже – тот еще поведенец, изо всех сил старается контролировать окружающих. Поищите того, кто не хочет никого контролировать, никем управлять.

– Я, кажется, нашел одного такого. Не хочет, совершенно не хочет, но непрерывно приходится. Его самого хотят предсказывать и контролировать больше всех, пытаются им управлять денно и нощно. Догадываетесь, кто это?

– Господь Бог?

Собакоиды и кошкоиды

Год 1915. Первая мировая бойня уже разгорелась, Соединенные Штаты вступят в войну позже всех и обойдутся сравнительно малой кровью. Правда, и этого будет довольно для переполнения психиатрических больниц ветеранами и их массового лечения одним из самых идиотических методов в истории психиатрии. Об этом дальше.

Уотсон, Лешли и Ко вовсю изучают условные рефлексы людей. Работают так, чтобы подопытным жизнь не казалась медом. Звоня в звонок, одновременно лупят электротоком в стопу. Вырабатывается условный рефлекс сгибания стопы на звонок без тока, не у всех одинаково резво, но вырабатывается.

Все убедительнее Джон убеждается в том, в чем хочет убедиться и убедить других: из условных рефлексов – или, как он предпочитал выражаться, стимул-реакций, – складывается все человеческое. Универсальные кирпичики поведения. А поведением он считал и простые действия, и обдуманные поступки, и сложные виды деятельности, и чувства, и мысли. Мышление, он полагал, это свернутая беззвучная речь, то есть вид речевого поведения. И сознание, и память, и всевозможные переживания – все это поведение и только поведение! – цепочки рефлексов, гроздья стимул-реакций.

Очень ему хотелось, чтобы бихевиоризм стал идеологией психологии и психологией жизни. Вот несколько характерных цитат из Уотсона того времени.

«…Поведение – смесь инстинктивных действий и выученных реакций. Все, что не инстинктивно, суть выработанные рефлексы, привычки, навыки. Инстинктивного у человека очень немного. Обучением можно добиться чего угодно».

«…Психологи должны стать социальными инженерами. Их задача – изобретать способы приспособления индивидов к среде».

«…Множество так называемых симптомов так называемых психических болезней – всего лишь условные рефлексы. Неудачные, неуместные, непродуктивные условные рефлексы».

«…Общество должно использовать психологические знания, чтобы переучивать тех, кто не соответствует нормам цивилизованной жизни.

Большинство преступников, тунеядцев и душевнобольных можно сделать полезными членами общества, нужно только помочь им выбрать верный путь и научить, как идти по нему, не сбиваясь. Лишь тех немногих, чья нервная система настолько изуродована, что к норме их вернуть невозможно, остается изолировать или усыплять».

К слову: в Соединенных Штатах и тогда были в ходу, и сейчас применяются два основных способа смертной казни: электрический стул и смертельные инъекции, в состав которых входит снотворное.

И поныне спорят, какой способ гуманнее.

А вот знаменитое программное заявление Уотсона о воспитании.

«…Дайте мне дюжину здоровых, нормальных детей. Позвольте мне создать собственный мир для их воспитания. И я гарантирую вам, что я сделаю из них то, что я захочу. Я воспитаю из них любых специалистов: врачей, адвокатов, артистов, бизнесменов, а если угодно, то и попрошаек, и воров, и так далее. И все это вне зависимости от их расы и национальности, невзирая на склонности, способности, таланты, призвания и тому подобное. Утверждая это, я основываюсь на полученных мною фактах. Мои оппоненты приводят другие факты. Пусть нас рассудит практика…»

– И какой же вердикт вынесла практика на сегодня? Как рассудила?

– Практика удалилась на совещание. По фактам, известным мне, думаю, что Уотсон был прав примерно наполовину. Раса и национальность ребенка сами о себе действительно не определяют, что и кто из него получится. Уотсон, надо отдать ему должное, с расистскими предубеждениями своей ранней юности открыто расстался, если не на уровне эмоций, то на уровне поведения, и не раз заявлял публично, что этническая принадлежность человека в формировании личности не играет никакой роли.

На самом-то деле и здесь все не просто. Да, раса и национальность внеиндивидуальны, безличны, как наличие или отсутствие родинок или веснушек, но совсем отрицать их связь со свойствами психики – значит противоречить множеству фактов. Этническая принадлежность не лепит характер, но окрашивает темперамент; не влияет на силу ума и интеллекта, но придает им колорит; не определяет содержательность личности, наличие или отсутствие совести, одухотворенность или бездуховность – но сказывается в проявлениях того либо другого, как тембр инструмента, на котором можно исполнить любую пьесу, и Баха, и «Чижик-Пыжик»…

– Так же и язык, на котором пишется или на который переводится художественное произведение, влияет и на само это произведение, и на его восприятие. Шекспир в хорошем переводе с английского остается Шекспиром и на русском, и на французском, и на китайском, но все же на каждом языке это другой Шекспир.

– И другой, и тот же, и превосходно, что тот и другой. Нельзя ставить этническую принадлежность в один ряд со «склонностями, способностями, талантами, призванием и тому подобным».

Эти и многие иные врожденные свойства, общее имя коим генетическая индивидуальность – активны, работают явно или скрыто и гнут свое, как подводные течения, преобладающие ветры или магнитные аномалии – у одних до пренебрежимости слабо, у других компромиссно, умеренно, а у третьих до неодолимости сильно. Употребим грубое сравнение, которое собаколюбивому Уотсону было бы, думаю, по душе. В отношении к воспитанию детей можно, без притязаний на научность, условно и грубо разделить на два вида: собакоиды и кошкоиды. Собака хорошо приручаема и дрессируема, на то она и собака. Кошку тоже можно приручить и выдрессировать до некоей степени, но на то она и кошка, чтобы гулять самой по себе.

Из дюжины уотсоновских ребятишек, быть может, полдюжины, эти вот собакоиды, стали бы такими, какими он брался их сделать – при условии, что воспитатель и в самом деле владеет воспитательскими ноухау.

А кошкоиды развивались бы кто куда, каждого тянуло бы к своему. Один ни за что на свете не стал бы вором, а другой стал бы, хоть руки отрубай.

Третий ни за какие коврижки не сделался бы артистом, четвертый только о том и грезил бы или актерствовал, работая парикмахером, таксистом или чиновником.

Чем больше он узнавал людей, тем больше любил собак. Здесь Уотсон уже постаревший, ушедший от дел, с одной из своих любимых.

Пятый бизнесменом, быть может, и стал бы, но только при помощи воровских или актерских способностей; шестой стал бы врачом, да лучше б не становился…

В книге «How to Guide?» – «Как руководить?» Уотсон сокрушался, что родительство, старейшая в мире профессия, постоянно терпит поражение – потому, что за долгие тысячелетия жизни рода человеческого профессией так и не стала. А не стала потому, что руководствуется чувствами, мифами и предрассудками, а не разумом и наукой.

– На это, пожалуй, не возразишь.

– Вопрос только в том, что считать разумом и наукой, а что чувствами, мифами…

– На нашем факультете психологии бихевиоризм не раз поминали недобрым словом как механистический, обездушенный, обесчеловеченный подход к человеку. Бихевиоризм, говорили нам, не то, что подсознания, даже и сознания за человеком не оставляет – только стимулы и реакции с положительным или отрицательным подкреплением.

– Не все так однозначно; у бихевиоризма в дальнейшем образовалось несколько веток, отличающихся друг от друга по степени, в которой признавалось значение врожденных инстинктов, индивидуальных различий, самообучения, спонтанности, творчества. Воспитание лепит человека из его природы как из глины – nurture сильнее nature – воспитание сильнее природы – уверенно заявляли бихевиористы радикальные, жесткие, и первым вслед за Уотсоном Скиннер. Бихевиористы помягче оставляли вопрос приоткрытым.

– У нас одни преподаватели были природниками – верили, что натура человека сильней его воспитания, – а другие средовиками – верили в превосходящую силу среды, воспитания, обучения и условий жизни.

– Обе команды позабивали друг другу много голов, а общий счет, пожалуй, ничейный.

Парадокс воспитания состоит в том, что хорошо поддаются воспитанию как раз те, которые не нуждаются в воспитании.

Ф. Искандер

Конвертация подсознанияпсихополитическое отступление

Многослойный параллелизм, переливчатые подобия России и Запада напоминают старый парковый аттракцион: два гигантских кривых зеркала, поставленных против друг друга, – комната смеховых ужастиков.

– Не столь смеховых, сколь ужастиков.

– Конечно, серьезно все, слишком серьезно. Здесь Сталин, там Гитлер. Здесь мания вредительства, репрессии – там маккартизм…

Вот и с бихевиоризмом вышло обоюдное кривоотражение. Отцы бихевиоризма Уотсон и Скиннер публично объявляли своими предшественниками великих русских исследователей – Сеченова, Павлова (особенно), Бехтерева. Однако в советской академической психологии, сотворившей из первых двоих в этом списке иконы (Бехтерев канонизируется только сейчас), бихевиоризм пригвождался к позорному столбу как буржуазное извращение в психологии. В доморощенных же теорийках, открещиваясь от извращенцев, на марксистские лады повторяли их зады – ту же суть перекодировали в другие слова, конвертировали в другую валюту, другие (якобы) ценностные устремления.

И сегодня еще у нас в преподавании психологии будущим педагогам, врачам, офицерам, бизнесменам, пиарщикам, дипломатам, деятелям искусства, чиновникам-управленцам и прочая, включая и будущих профессиональных психологов, – альфой и омегой остаются все те же бихевиористские постулаты, простые и плоские, удобные для псипрактики, обманчиво удобные. Те же, только перекодированные, конвертированные.

Вот они:

– большинство людей рождается с равными возможностями;

– мозг каждого – чистая тетрадь, в которую можно вписать что угодно;

– человек – существо формируемое социально: аристотелевское «общественное животное»; все в нем – от работы внутренних органов до мышления – зависит от внешних воздействий, от внушения и обучения; все поведение складывается из немедленных или отсроченных реакций на стимулы, из рефлексов и навыков разной сложности;

– все в человеке можно причинно объяснить, все изучаемо в эксперименте;

– души, тем паче бессмертной, нет, а если и есть, как теперь, после советского перерыва, у нас модно вслух заявлять, то к реальности она не относится; для конкретной жизни важна только совокупность условных рефлексов, навыков и реакций, она же личность, которую можно сделать такой или эдакой.

В сущности, из того же, только с других боков и в других словах, исходят и психоанализ, и НЛП, и дианетика с ее сдутой с чужих тетрадей концепцией «инграмм», и еще многие школы и течения внутри и около психологии, аукающиеся и воюющие друг с дружкой.

ОК – Все те же перекодировки?

– При жизни моего поколения происходила взаимная перекодировка религиозного сознания и коммунистической идеологии, коммунизма и фашизма, – конвертация туда и обратно, каждой из сторон яростно отрицаемая. Сегодняшний постсоветский менталитет – перекодированный советский, очень легко узнаваемый. «Единая Россия» – перекодированная КПСС. В советском же менталитете, как живо я ощутил, пожив в 70е годы в деревне, содержался огромный пласт менталитета феодально-крепостнического. В букваре – помните? «Мы не рабы. Рабы не мы». Без частицы «не» – сущая правда.

Неосознаваемая перекодировка – механизм передачи психосоциальной наследственности. Им и сохраняется тяжко-инертное, как земное ядро, общественное подсознание.

Большинство неправильных шагов совершаются стоя на месте.

Томми Дьюар

Свобода – это то, что делаешь с тем, что сделали с тобой.

Жан-Поль Сартр

Из загашника Анекдоктора

Бизнесмен является на прием к психоаналитику и спрашивает:

– Мне каждую ночь картошка в мундире снится. К чему бы это?

– Как к чему? Все очень просто, – отвечает психоаналитик, – возможны только два варианта: или вас по весне посадят, или по осени уберут.

Лав стори: тупик с поворотом

…Моя Розочка, я ужасный грешник, знаю, но обещай мне, что сердце твое и тело будут моими… Каждая моя клеточка принадлежит тебе, каждая в отдельности и все вместе…

Это не цитата из любовного романа, нет, это документ. Слова из письма, опубликованного в газетах и прочитанного сотнями тысяч людей. Первой прочла их особа, которой они были адресованы. А потом та, которой лучше было бы не читать.

…Я мог бы стать еще более твоим только в одном случае: если бы хирургическая операция сделала нас одним организмом, о, я хотел бы, чтобы это и было так… Я хочу удрать с тобой на Северный Полюс, где день и ночь длятся по шесть месяцев, там мы ставили бы рекорды продолжительности поцелуев…

Немудрено, если женщина хранит такие послания возлюбленного у себя под подушкой и перечитывает перед сном. Мудрено, если эти послания, запершись у нее в спальне, читает ревнивая жена возлюбленного, а ничего не подозревающие любовники находятся тут же, за стеной, в гостиной, мило беседуют…

…Все будет прекрасно, но мы должны быть осторожными… Всем своим существом я стремлюсь к тебе, каждое движение моего сердца откликается на тебя…

– Жена читает страстные любовные письма мужа к другой женщине, находясь в спальне этой женщины, а она, эта другая, как ни в чем не бывало, болтает с ее мужем тут же, за стенкой?..

Сцена из кинодрамы, близкая к трагифарсу. Но если так было в действительности, душа несчастной жены должна была в эти мгновения окаменеть…

– К тому времени Мэри Уотсон, в девичестве Икес, была матерью двоих детей – после Полли родился Джон Маленький. Больше детей быть не могло: Мэри пришлось перенести гинекологическую операцию, после которой родить было уже невозможно, затруднительной стала и интимная жизнь. Гиперсексуальный Уотсон, повторяя сценарий отца, начал изменять жене еще задолго до того; Мэри ревновала вначале громко, потом тихо. В отличие от Пикенса, Джон не допускал супружеских разборок при детях – только за плотно закрытыми дверями, но дети все равно кое-что слышали, а что не слышали – чувствовали…

Это Мэри с двумя детишками Уотсона: толстощекой Полли и маленьким Джоном, похожим на девочку.

Жизнь ребят была невеселой. Маленький Джонни рос беспокойным, плаксивым, болезненным, страдал животом, головными болями. Полли, девочка с очень ранним развитием, уже в два года умевшая читать, вспоминала потом, что ее, как и Джонни, за все детство никто ни разу не обнял и не поцеловал. Папа Джон Большой ни маме Мэри не разрешал этого делать, ни сам – только в лобик чмокнул один раз, когда уходил…

В те годы (1919–1921, в России неистовствует гражданская война, мои полуголодные мама и папа пошли в школу) Уотсон был уже видной фигурой – признанным лидером своего самопровозглашенного направления в психологии. Помимо заведывания кафедрой в ДХУ был главным редактором солидного научного журнала Psychological Review и президентом Американской Психологической Ассоциации, самым молодым за всю ее историю. Переманивали в Гарвардский, Колумбийский и другие престижные университеты, но Джон держался насиженного места, а востребованностью своей маневрировал, чтобы получать гранты и привилегии.

Избыток энергии распределял в двух мужских направлениях: работа и женщины. Домой возвращался поздно, иногда не ночевал. В интересах карьеры соблюдал комильфо: на официальных мероприятиях и межсемейных раутах – всегда, как положено, в костюме с иголочки, с накрахмаленным воротничком и с супругой. И для Мэри, дамы очень светской, это было важно – чтобы все честь по чести. Изо всех сил старалась свыкаться с неверностью мужа – возможно, это и поспособствовало ее ранней женской инвалидизации.

Напряжение социально сохранного, но душевно и телесно разваленного брака росло. И вот произошло то, чего Мэри боялась больше всего. Джон не просто в очередной раз ей изменил. Джон влюбился. Взаимно. Новой возлюбленной было 19, ему 42. Двадцать три года разницы. Кто мог знать, что еще через восемнадцать лет…

Лав стори: прелестная Розали и малыш Альберт

Она была сама женственность. Нежное, рафаэлевской кистью выписанное овальное личико, обрамленное золотисто-каштановыми волосами. Большие лучистые голубые глаза. Хрупко-округлая фигурка ботичеллиевской Афродиты. Очень светлая шелковистая кожа, легко пропускающая залпы румянца. Звонкий веселый смех, ласково-мелодичный высокий голос – серебряный колоколец со слегка сбивающимся дыханием – все признаки пылкого женского темперамента…

Розали Рейнер, дочь сенатора. Аспирантка профессора Уотсона и его ассистент.

Вот она, юная аспирантка профессора Уотсона – Розали Рейнер

А Джон в это время был примерно таким

Поискал еще фотографии в интернете – и увидел обоих, и Розали, и Джона, да как! – почти вживую, в движении, крупным планом – на замечательно сохранившихся кинокадрах тех лет, запечатлевших скандально знаменитые опыты с малышом Альбертом. Небольшой научно-демонстрационный фильм. Сценарист и режиссер-постановщик – Джон Б. Уотсон.

– Об этих опытах нам рассказывали на факультете психологии. Уотсон изучал психологию эмоций на нескольких малютках. Некоторым из них показывал живого кролика, одновременно подвергал детей не сильным, но достаточно неприятным ударам электротоком, и дети начинали бояться кролика.

Потом удары прекращались, детям в обществе кролика давали конфетки, и постепенно они переставали его бояться. Но некоторые все равно продолжали… Меня в дрожь бросает от этих экспериментов.

– Меня тоже…

– Ну как можно бить детей током? Просто не верится… Опыты с малышом Альбертом, как сказали нам, входят в десятку самых жестоких экспериментов в истории мировой психологии. Младенчик сначала не боялся никаких животных и предметов. Ему давали ручную крысу, которая ему нравилась, а потом во время игры с этой крысой пугали громким резким звуком – ударом молотка в гонг. В результате малыш стал бояться и крысу, и других животных, и разных предметов.

– Условный рефлекс с обобщением (генерализацией) – инстинктивный страх, пробужденный через уши, подтвердив пословицу, быстро нарастил себе большие глаза.

Восьмимесячный малыш Альберт был сыном бедной незамужней женщины, она работала кормилицей и няней других детей, а свое дитя держала в приюте и согласилась предоставить исследователям для экспериментов за небольшое денежное вознаграждение. Ее заверили, что опыты будут совершенно безобидными. «Альберт» – псевдоним, придуманный Джоном и Розали; настоящее имя этого человечка было Дуглас Мерритт.

На старой кинопленке движения, как в мультиках, карикатурно ускорены, но что происходит, понять можно. Младенец сидит на матрасе, пытается ползать. Форма головы ребенка оставляет желать лучшего; мимика бедна, движения вяловаты и неуклюжи.

Слева от малыша – изящная молодая особа в элегантном темном платье с белыми отворотами на рукавах и воротнике. Прическа каре разделена срединным пробором так, что волосы образуют красивую готическую рамку для нежного лица. Миловидная леди сосредоточенно следит за движениями и мимикой ребенка, в какие-то моменты поддерживает его; когда малыш плачет – ласково поглаживает по спинке. То отодвигается, то присаживается близко к маленькому подопытному, даже ложится рядом.

Перед мальчиком оказывается то белая крыса, то серый пушистый кролик, то лохматая взволнованная собака, то обезьянка, мечущаяся на поводке и орущая, то мочалка, то кусок шерсти. Иногда в кадре появляется длинная, крепкая мужская рука, мелькнула разок большая нога в ярко вычищенном башмаке; удалось заметить, что брючина выглажена отменно…

А вот и обладатель всего вышеозначенного: крупный красивый дяденька в замечательно отглаженном темно-сером костюме и белоснежной рубашке. Легко узнается – похожий на все свои фотографии, начинающий чуть седеть с висков, достигший пика мужской убедительности профессор Уотсон. Это он подсовывает малышу живность и разное прочее, кроме кролика, которого высаживает на авансцену прелестная Розали. Движения Джона решительны и уверенны, на лице выражение экспериментаторского азарта, в какие-то мгновения ловится жестковатый оскал. Он знает, что и для чего делает, он хозяин, ведущий, солист. Розали аккомпанирует сосредоточенно, легко, чутко. Малыш, вначале спокойный, доверчивый и расположенный поиграть, вскоре начинает обнаруживать признаки тревоги и недовольства. Когда рядом оглушительно бьют молотком в железяку, вздрагивает, куксится, вот-вот заплачет…

– Маленькие боятся всего громкого, резкого и неожиданного…

– Кульминация наступает, когда профессор демонстрирует испытуемому себя, но не в своем обличии, а Санта Клауса, доброго Дедушки Мороза, – сказал бы я, если бы сам сидел на этом матрасе. Но там сидел малышок, который о Санта Клаусе представления еще не имел. И когда дяденька профессор вдруг хищно лег животом на матрас, резко приблизил к младенцу свое лицо, почти вплотную, – и вдруг моментально напялил на себя бородатую маску, – жутковато сделалось даже мне, зрителю, понимающему, что происходит.

Вот как это происходило

– Еще бы – какое-то вдруг страшилище появилось! Огромная борода – это же ужас! Даже дети трех и четырех лет часто пугаются дедов Морозов на новогодних праздниках, закрываются от них, плачут, хотя вроде уже знают, кто это.

– Вот и малыш Альберт, он же Дуглас, в ужасе разревелся, развернулся на 180 градусов и ползком, со всей возможной для него скоростью бросился, как к мамочке, к Розали.

Уотсон показывал этот эпизод коллегам и студентам как образец генерализации выработанного рефлекса – страха, вызванного громким звуком и «опредмеченного». На самом же деле это грубый пример инстинктивной физиономической реакции. Той самой, благодаря которой маленький ребенок в компании незнакомых людей сразу и безошибочно выбирает самого доброго и боится самого злого, хотя этот злой может быть благостным и улыбчивым, а добрый – угрюмым. Так же чувствуют, «кто есть ху», собаки, кошки и лошади, но они ставят свои диагнозы не столько по физиономиям, сколько по пантомимике – очертаниям и движениям всей фигуры в целом, а также, похоже, и по биополям.

– Вас не удивило такое охотное участие ангелоподобной Розали в этом скверном эксперименте?

– Не удивило, потому что и по себе знаю, что такое для юного человека гипноз идеи в соединении с гипнозом любви.

– Гипноз любви – это понятно. А что за гипноз идеи, какой?

– В данном случае – идеи бихевиоризма, в проповедь которого Уотсон вкладывал всю свою конвертированную баптистскую энергетику. Розали полюбила Джона не просто как красавца-мужчину и неотразимого донжуана. Полюбила как первооткрывателя и глашатая истины, как борца за великое дело улучшения человечества, как наставника. При такой возрастной разнице духовная составляющая любви с младшей стороны имеет повышенное значение.

– Припоминается великозрелый муж Пифагор и его юная жена…

– Просматривая эпизоды с Альбертом, можно заметить раздвоенность Розали: видно, что она жалеет малыша, но живое чувство зажато прессом преданности науке и любимому шефу. Так могла бы выглядеть неопытная медсестра на безанестезийной хирургической операции.

– Как жил и развивался дальше малыш?

– Джон и Розали занимались с ним около четырех месяцев. За это время Альберт стал пугливым, нервным, плаксивым. В конце серии опытов экспериментаторы попытались выработать у младенца обратные рефлексы, сделать его снова доверчивым и спокойным. Но страхи, которые так легко удалось вызвать, не удалось устранить, и малыша просто вернули матери.

Прожил этот ребенок совсем мало, всего 6 лет; у него патологически раздулась голова: развилась гидроцефалия – водянка мозга. Не вследствие экспериментов над ним, нет, заболел раньше, возможно, еще в утробе – признаки начинающейся гидроцефалии заметны на кинокадрах, никто их вовремя не распознал. Болезнь и краткость жизни маленького страдальца – не результат, но символ детской ущербности, скрывающейся под маской бородатой науки.

D-r Mozg: Recipe № 5.

Пропись Джорджа Элиота

Простая человеческая жалость помогает лучше, чем вся мудрость веков. Commentarium. Отличай жалость умную, зрячую от жалости глупой, слепой. Если человек смертельно болен, и у тебя выбор: жалость без правильного лечения или правильное лечение без жалости – выбирай второе. И это будет правильная, зрячая жалость.

Лав стори: побочный эффект плохой конспирации

Однажды вечером Мэри Икес Уотсон уехала в Нью-Йорк в гости к брату. Джон остался дома с детьми и своим гостем, старым приятелем. Детей отправили спать. Почав третью бутылку виски, мужчины завалились, не раздеваясь, на двуспальное ложе в супружеской спальне Уотсонов. Оба дымили папиросами и продолжали кирять. Скрытный Джон под парами вдруг ощутил потребность излить душу.

– Старина, ты когда-нибудь любил женщину?

– Н-не знаю. Бывает, думаю: о, это самая лучшая, это мечта… Добиваюсь своего, а оказывается… Все они одинаковы. Подольше задержишься – скука и отвращение.

– И у меня так. Всегда. Было. А теперь вот люблю.

– Пройдет.

– Не пройдет. Это ни на что не похоже.

– Да что с тобой? Сбрендил, что ли?

– Ты не представляешь, какая она прелесть. Дочка сенатора. Скромница, умница. Вместе работаем, она мой ассистент. А какая веселая. А в постели! – чудо, жемчужина…

– Где же вы развлекаетесь, в лаборатории?

– Ни в коем случае, у нас строго. По выходным ездим в Нью-Йорк, у ее подружки свободные апартаменты в Манхеттене, там и отрываемся. Скоро отправлю семейство на отдых в Швейцарию, тогда и здесь будет можно.

– А сколько лет твоей пассии?

– Девятнадцать.

– Ну, ты даешь. И что будешь дальше с ней делать? Выдавать замуж?

– Ага. За себя.

– Это как? Ты, как я понимаю, женат.

– Разведусь. На Мэри уже смотреть не могу. Года два еще потерпеть придется. Надо все правильно подготовить, чтоб без скандала. Директор наш блюдет репутацию университета, корчит из себя пуританина.

– Смотри, осторожнее.

Друг как в воду глядел. Осторожности не хватило и в этом разговоре – его подслушала за приоткрытой дверью четырнадцатилетняя дочка Уотсона Полли, ей не спалось…

Девочка никому ничего не сказала. Испытала потрясение основ, от которого не оправилась на протяжении целой жизни. Бросила школу, замкнулась в себе. Депрессия стала основой ее характера и годам к тридцати перешла в хронический алкоголизм. Полли совершила несколько попыток самоубийства, довела до самоубийства своего мужа, психологически искалечила дочь…

– У папы счастье любви, у дочки и внучки поломанная судьба. И все из-за нечаянно подслушанного разговора?

– Не только из-за этого, но для депрессивного развития Полли это был пусковой момент. На склоне лет она рассказала о нем внучке Уотсона – своей дочери Мэриетт, рассказ о которой дальше.

Зависть всегда продолжается долее, нежели счастье тех, которым завидуют.

Франсуа Ларошфуко

Лав стори: прямой эффект плохой конспирации

Две элитные балтиморские четы: Рейнеры, светские львы, и Уотсоны, Джон и его супруга Мэри, интеллектуальные звезды местного значения, – дружили домами. Часто вместе ужинали. Розали, прелестная дочь одного достойного человека и старательная сотрудница другого – в общей веселой компании. Болтали, шутили. Трое из пяти в этом кружке не должны были догадаться, что двое других – любовники, но грубая закономерность «шила в мешке не утаишь» сработала и на этот раз.

Машина Розали Рейнер, на которой она уезжала на выходные из Балтимора в Нью-Йорк, была сенаторского класса – шикарной, слишком шикарной, чтобы остаться вне пристального внимания заинтересованной публики. Нельзя было не заметить, что спутником-пассажиром в этой машине часто оказывался приятно седеющий высокий красавец, научный руководитель девушки, известный психолог. Слухи ползли. Конечно, мисс Рейнер могла и просто подвозить своего шефа: в Нью-Йорке у него всегда было много дел, слишком много.

Мэри догадывалась о характере этих дел и молча надеялась, что они закончатся так же спокойно и тихо, как прежние приключения Джона. Но дела не заканчивались, напротив, росли, крепли и умножались. Обрастали письменной документацией – как Мэри убедилась, отнюдь не бюрократической. Пока Джон с Розали занимались своим многогранным исследованием стимулов и реакций, Мэри с той же внимательностью исследовала мужнины карманы и скоро нашла, что искала:

Мой рыцарь, мой всадник, о, мой властелин,

Владелец цветущих холмов и долин,

Я сладкий нектар для тебя берегу,

Приди же скорей, пред тобой я в долгу!..

Любовные записочки и стишочки Розали живо напомнили ей тот давний экзамен, чудесный и злополучный, когда она тоже… стишок… такой недавний экзамен… оказывается, это еще не ушло…

Нет. Ушло. В этот миг любящая и наивная Мэри прекратила свое существование окончательно. Появилась Мэри холодная, дальновидная, мстительная, коварная. Работа по сокрушению кумира вступила в стадию кульминации. До некоторых пор атака искусно маскировалась.

Лав стори: операция «Обыск»

Разговор Мэри с братом.

– Давно поняла, что он спит с этой девкой. Вот, погляди: в кармане нашла.

Мой милый, мой ласковый бог и король,

Явись, обними, утоли мою боль,

Твоих поцелуев пьянящий нектар

В крови разжигает жестокий пожар…

– Бред сиропный какой-то.

– Что делать с этим? Предъявить – отпираться будет, скажет: произведение моей испытуемой, студентки, поведенческая реакция на предъявленный стимул.

– Стимул, гм… М-да… Для улики юридически недостаточно. Вот если бы ты его записочки ей нашла, тогда…

– …Это мысль.

И вот Мэри и Джон отправляются в гости к Рейнерам на роскошный ужин сенаторского класса, тот самый ужин… Мужчины пьют наперегонки. Мэри оживлена, непринужденно болтает со старшей Рейнершей и Розали. Вдруг замолкает, закрывает глаза, начинает тереть пальцами лоб, бледнеет… Джон:

– Мэри, ты что? Что с тобой?

– Нехорошо что-то… Голова кружится… Поедем домой? Мне бы полежать немного…

– Пройдет. Полежи здесь.

– А где?.. Розалиночка, у тебя в спальне можно?

– Да-да, конечно, конечно – затрепыхалась Розали.

– С-сама не вставай, – строго приказал поддатый сенатор. – Поможем. Ать-два-а – взяли!

Все четверо, подхватив Мэри с разных сторон, дружно препроводили лазутчицу в логово врага.

Улегшись, Мэри слабым голоском попросила:

– Закройте, пожалуйста, поплотнее дверь, свет мешает. Попробую немного вздремнуть.

…Ну вот, дверь закрыта, болтовня и смех за ней продолжаются. Можно приступить к обыску. Начнем с прикроватной тумбочки… В этом ящике ничего, кроме косметики. А в этом?.. Ага, вот.

…Каждая моя клеточка принадлежит тебе, каждая в отдельности и все вместе… если бы хирургическая операция сделала нас одним организмом…

…хочу с тобой на Северный Полюс… там мы ставили бы рекорды продолжительности поцелуев…

…всем своим существом я стремлюсь к тебе, каждое движение моего сердца откликается на тебя…

Одно из любовных писем Джона к Розали, копия которого появилась потом в печати.

Угловатый, с мощным нажимом почерк супруга. Четырнадцать страстных любовных писем.

…столько любви на одну такую юную девушку – ты еще не устала?.. дочитывая твое письмо, я с ума схожу, а ты тоже?.. Можешь ли целовать меня два часа без устали?.. я хочу тебя 24 часа в сутки и готов сокрушить вселенную за то, что дни такие короткие…

…все будет чудесно, нам нужно лишь аккуратно вести игру… пока что приходится играть, но мы будем вместе…

Аккуратно утрамбовав документы в бюстгальтер, немного еще полежав для правдоподобия, Мэри вернулась, как ни в чем не бывало, в гостиную.

– Ну, как ты?

– Получше. Немножко слабость еще есть. Налейте винца.

Лав стори: скандал с оттенком печали

Вечером следующего дня Розали заглянула в прикроватную тумбочку. Оправившись от шока, сообразила, кто похититель писем. Сказать Джону решилась лишь через день. Он побледнел и присел на край лабораторного ящика для крыс. Тошнотный холодок в животе дал знать, что час пробил…

Вернулся домой раньше обычного. Мэри, как ни в чем не бывало, сидела, покуривая, за пасьянсным столиком.

– Верни мои письма.

– Какие письма?..

– Ты знаешь.

– А… Ты об этих записочках к твоей девочке?.. У меня их нет.

– Где они?

– В надежном месте, не беспокойся. Вы бы, ребята, получше прятали свои литературные упражнения, а то валяются под ногами, приходится подбирать, чтобы не споткнуться.

– Отдай.

– Сказала же, у меня их нет. Сдала на графологическую экспертизу. Тебе все понятно?

– Ну и сука же ты.

– От кобеля слышу, сэр.

Письма были уже у брата Мэри. Он скопировал их и вызвал Рейнеров на разговор. Предложил им срочно оправить дочку в Европу, сенатор с готовностью согласился. Розали отказалась. Отец пригрозил, что лишит ее наследства. Розали осталась непоколебимой. После долгих препирательств и шантажа (брат Мэри пытался вытянуть из Рейнеров деньги) Джон и Мэри развелись. А вскоре одно из любовных писем Джона попало на стол к президенту ДХУ. Невзирая на мировой научный авторитет Уотсона, президент отверг его просьбу повременить с увольнением, пока не закончатся начатые исследования, и профессора с треском выгнали.

Джон согласился на все затребованные Мэри условия развода. Она получила все имущество, у него не осталось ничего, кроме долгов. Взамен пообещала «ноу паблисити». Но через три дня после развода вышли газеты с именем Розали в заголовках («юная дочь сенатора сокрушила семью великого психолога»), а затем интервью Мэри в газете «Нью-Йорк Геральд». «Мой бывший муж давно импотент. Не знаю, может, эта малышка пытается его убедить, что надежда еще есть. Пусть старается».

D-r Mozg: Recipe № 6.

Тайна непотопляемости.

Добившись всего желаемого, знай, что главного у тебя еще нет. Потеряв все, знай, что главное у тебя осталось.

Из загашника Анекдоктора

– Рабинович, ваша дочка уже вышла замуж?

– Таки нет.

– И что так?

– Ой, она слишком умная, чтобы выйти замуж за того идиота, что согласится на ней жениться.

Sic transit gloria mundi[1]

Опозоренный, без работы, без денег и без жилья, Джон Уотсон не сидел в бездействии ни минуты. Розали любила его и поддерживала, и он твердо решил подняться из нокаута и дать судьбе сдачи: в 42 года начать жизнь с начала.

Оставив юную невесту временно у родителей, уехал в Нью-Йорк, приютился у приятеля и занялся трудоустройством. Это было не просто: все пути продолжения академической карьеры оказались перекрытыми напрочь. Коллеги, за малыми исключениями, дружно поспешили его забыть.

На новую работу Джона устроил его благородный научный соперник – Эдвард Брэдфорд Титченер, англичанин по рождению, профессор Корнельского университета в Итаке, основатель первой американской психологической лаборатории, продолжатель классической европейской традиции в психологии – германской школы Вундта.

На первое место среди методов психологии Титченер вслед за Вундтом ставил интроспекцию (буквально: внутрь смотрение, или, чуть вольней: самонаблюдение) – осознание, описание и сравнение переживаний, своих и чужих, субъективный опыт. Как раз то, что, следуя Павлову и утрируя его, Уотсон отбрасывал как мусор, не интересный науке. Титченер же, напротив, мусор этот скрупулезно микроскопировал: часами беседовал с испытуемыми, дотошно расспрашивал об их ощущениях, чувствах, мыслях, воспоминаниях, все это записывал, сопоставлял… Обнаружил в психике около тридцати тысяч основополагающих элементов, которые сравнивал с химическими. Вступая в различные соединения между собой под влиянием внешних воздействий (но и не только, еще и по своим внутренним закономерностям), эти первичные психоэлементы, предположил Титченер, и образуют психику – душевную деятельность, живую и развивающуюся. Концепция в целом именовалась структурализмом.

– Мне почему-то нравится эта архаическая концепция.

– И мне тоже, хотя кажется громоздкой и фантазийной.

– Фантастично ведь и то, что в организме каждого человека – около ста миллиардов нервных клеток…

– Интересно: число гипотетических титченеровских психоэлементов (хочется назвать их псигенами) приблизительно совпадает с числом генов, обнаруженных век спустя в геноме человека.

– В курсе общей психологии нам рассказали об открытой Титченером иллюзии восприятия: окружность, окружённая другими окружностями, кажется тем меньше, чем больше диаметр окружностей, ее окружающих. Преподаватель сказал: «Вот и человек кажется тем незначительнее, чем больше вокруг него важных персон. А ведь это всего лишь иллюзия, обман чувств».

– Метафоричная иллюзия, что и говорить.

Так вот, похоже, не зря Титченер занимался изучением человеческих переживаний. Не знаю, это ли сделало его более сочувственным и человечным, чем остальные американские психологи того времени, но именно он, чьи научные позиции были сокрушены бунтарской агрессией уотсоновского бихевиоризма, оказался единственным из коллег, протянувшим Джону руку поддержки. Титченер написал для Уотсона авторитетное рекомендательное письмо в крупнейшее в Штатах рекламное агентство Уолтера Томпсона (Нью-Йорк, шикарная Мэдисон авеню), и Джона приняли на работу.

«Я обязан вам более, чем кому-либо из моих коллег за все время моей жизни,  – благодарно писал он Титченеру. – Вы единственный поддержали меня в самое трудное время и дали возможность выскользнуть из удушающей петли безработицы и нищеты. Благодаря вам я сумел снова стартовать в момент, когда впору было помыслить о финише…»

Из князи да в грязи: пыльная работенка

Что такое рекламное агентство? Фабрика охмурежа. Гипнозавод. Производственный комбинат психического изнасилования. Конечный продукт – потребитель. Окученный, соблазненный, послушный, зомбированный, охмуренный, оболваненный потребитель.

Тогда, в начале двадцатых, необходимость такого конечного продукта, разумеется, понималась, как понималась и на восточных рынках с их зазывалами, как понималась в античных полисах, как понималась всегда и всюду. Но в производственных технологиях не было научной основательности – действовали, как исстари, по наитию, полагаясь на нахальство, удачу и некий дар неизъяснимого свойства. Слово «психология» тогдашним рекламщикам было внове.

Новичка Уотсона, называвшего себя профессором психологии, да еще с солидной рекомендацией, у Томпсона приняли сдержанно и чуть иронически: рекомендация рекомендацией, профессор, мировое имя, ага, но поглядим, как себя покажет. Устроили что-то вроде экзамена или теста: попросили, не сходя с места, сымпровизировать реклам-слоганы к дюжине разных товаров. Более или менее сносными, на взгляд тестирующих, оказались лишь два или три – результат так себе, на троечку с минусом. Джон запомнил это испытание и на всю оставшуюся жизнь сохранил острую неприязнь к тестам, каким бы то ни было.

Взяли на испытательный срок. Начать заставили с полевого маркетинга. Первое задание: пойти в люди и выяснить, какие резиновые сапоги они предпочитают и почему. Уотсон потом вспоминал:

«Конец 1920 года. Шлепаю под дождем по грязным берегам Миссисипи, останавливаю проезжающие машины, захожу в незнакомые дома, звоню в звонки и с порога спрашиваю всех об одном: резиновые сапоги, господа, какой марки резиновые сапоги вы предпочитаете? Сапоги, уважаемые господа, ваши резиновые сапоги. Скажите, пожалуйста, резиновые господа, какие уважаемые сапоги вы предпочитаете?..

Я снова наивный застенчивый мальчик, совсем зеленый от неопытности и злости. Снова всему учусь с самых азов. Все предыдущие годы я был закрыт от жизни сначала школьной скамьей, потом университетской, потом своей кафедрой и профессурой. Я углублялся в свою науку, но имел весьма отдаленное представление о реальных людях…»

Маркетинг был признан удовлетворительным. В начале 1921 года Уотсона зачислили в штат томпсоновского агентства с окладом 10 тысяч долларов в год – меньше тысячи в месяц.

Подоспело и оформление разводных бумаг. Сразу после развода Джон женился на Розали. А вскоре и Мэри вновь вышла замуж. Избранником ее на сей раз стал солидный состоятельный бизнесмен. Несмотря на женскую инвалидность и пережитую драму, Мэри прожила в здравии и довольстве еще 50 лет. До конца своей долгой жизни она чувствовала себя победительницей своего бывшего.

– Полли и Джонни-младший остались с ней?

– Да, о судьбе их дальше.

Пыльная работенка: непыльные результаты

Я скажу тебе с последней прямотой:

все лишь бренди, шерри бренди, ангел мой.

Мандельштам

Все лишь бренды, сказал бы в ответ Уотсон. Все лишь бредни, оговорился бы ваш покорный слуга. Следующим заданием профессору от рекламагентства было протолкнуть на рынок новый бренд кофе. Опять именитому психологу пришлось обивать пороги, на сей раз продуктовых магазинов, и убеждать торговцев: товар – супер, берите опт, дешево!.. Продавцы ухмылялись, брали на пробу три, пять упаковок, и все. Джон понял: надо вникнуть в торговую жизнь изнутри, найти решающее звено.

Сам встал за прилавок в магазине. Внимательно присматривался к каждому покупателю. Наблюдения записывал, анализировал. Сразу же обратил внимание, что быстрее других расхватываются товары, расположенные возле кассы: в этом пространстве покупатель получает какой-то дополнительный стимул. Какой?.. Нахождение рядом с кассой включает то, что можно назвать обобщенной «реакцией платежа» – касса есть стимул для этой реакции, и коль скоро реакция активируется  – она, как и реакция страха у крошки Альберта, стремится генерализоваться, захватить «под себя» как можно больше стимулов. (Ухтомский назовет это «доминантой»). Все, что попадает в поле восприятия во время «реакции платежа», попадает и под вопрос «а не купить ли заодно это? – а не забыл ли я это купить?»

– Классика шопиногомании. Узнаю себя.

– Так Уотсон сделал свое первое псипрактическое открытие на ниве торговли: активация мотивации так же важна, как и сама мотивация, если не более. Мало того, что подросток любит пожевать жвачку, имеет такую мотивацию – надо ему эту жвачку нечаянно показать, ненавязчиво сунуть под нос. А уж совсем классно будет, если на глазах подростка другой подросток обрадованно купит такую жвачку, начнет со смаком жевать, а за ним, другой, третий…

Решающее звено торговли – конечно же, человек-потребитель: потенциальный покупатель. Работайте с ним целенаправленно, работайте правильно, работайте изобретательно – и сможете продать ему что угодно, хоть тень фараона Аменхотепа в томатном соусе. Где-где, а в рекламе и торговле бихевиоризм работает: создайте стимул – получайте реакцию.

– Странно, что такую простую очевидность приходилось когда-то кому-то доказывать.

– Приходилось, приходится и придется, еще и еще. Следующим открытием Уотсона была повсеместная упертость производителей в свой товар и продавцов в свой прилавок. Ни те, ни другие не знают в достаточной мере своего покупателя, не интересуются им, не вникают в его психику, в его потребности и возможности, желания и мечты. Не понимают и не желают понимать, чего люди хотят и могут хотеть, а лишь настырно пытаются впихнуть им свой товар, одолевая непонятное сопротивление, и удивляются, печалятся и негодуют, когда товар не берут.

Еще одно открытие, результат многих проверок «слепым методом», Джон обтекаемо назвал «брендовой лояльностью». Точнее было бы назвать его правилом лоха. Основной факт: только один из десяти потребителей самых ходовых товаров – воды, пива, сигарет и т. п. – при употреблении отличает один бренд от другого, если не смотрит на этикетку. Девять из десяти различий не ощущают и пьют пиво «Баран», думая, что это «Козел», с превеликим удовольствием, лишь бы этикетка была что надо. Даешь имидж!

– Эффект плацебо, эффект внушения, как при приеме таблеток?

– Он самый. Как заметил Уотсон, люди платят не за товар, а за идею товара и атмосферу, которая его окружает. Не вещь покупают, а свои эмоции и ассоциации. Не качество содержания решает, кто завоюет рынок, а качество формы: стилистика – и, что очень важно, ее своевременное обновление.

Джон не первым открыл, но первым наукообразно описал «фактор устаревания» – а попросту говоря, надоедание товара, какого угодно, будь он и само совершенство, если его бренд – наружность и способы преподнесения – время от времени не освежаются. Освежение должно происходить так, чтобы примелькавшийся образ, не потеряв узнаваемости, снова привлек внимание – чтобы узнался как будто заново.

Нота бене!  – То же самое требуется в искусстве, в политике, в педагогике, в любви и супружестве.

– Не сулят ли эти законы удачи и неудачникам, вовремя освежаемым? Или опять только неудачи, освеженные, но узнаваемые неудачи?..

Тот бренд кофе, который вначале не пошел, Уотсон все-таки сумел раскрутить?

– Насчет того бренда не знаю, но успех кофе Максвелл, который и ныне в большом ходу – стопроцентно успех Уотсона.

– Лучше ли в действительности кофе Максвелл, чем другие?

– Не знаю, не сравнивал, знатоков не расспрашивал, но массовый потребитель, судя по объему продаж, счел, что Максвелл круче всех. Этикетка – самая яркая и по сей день.

Исторический факт: именно Джон Уотсон, понимая, что делает, мощно продвинул продажи кофе по всему периметру рынка введением в массовый обиход так называемого кофе-брейка – кофепития в перерыве.

(Кстати: авторство понятия «тайм аут» тоже принадлежит Джону Уотсону). В конторах и офисах, на конференциях и симпозиумах кофе-брейк – это давно уже вписанный в распорядок, сам собой разумеющийся ритуал. Придумал его и уговорил целый мир заправляться кофе несостоявшийся баптистский проповедник Джон Броадус Уотсон.

– Как же ему это удалось?

– Не сразу, разумеется, не за один присест. Кофе-брейки были рекомендованы с высоты новообретенного авторитета Уотсона в качестве психогуру поколения американцев тридцатых годов, когда огромный успех возымели его популярные книги, когда по радио звучал его мягко-властный, сексуально-убедительный баритон…

К этому времени Джон уже раскрутил сигареты Кэмел с их безумным губастым верблюдом (на женщин верблюд этот действовал просто убойно), пудру Джонсон-энд-Джонсон («нежнейшая и надежнейшая») и косметический бренд PandsColdCream, ради раскрутки которого добрался до королев Испании и Румынии и уговорил дать рекламные рекомендации. Крем для королевы – бархатная кожа. Женщины и девы, вам поможет тоже! Продажи фантастически подскочили.

– Еще бы. Королевы обмазываться чем попало не станут.

– Так покупательницы и подумали, на что Джон и рассчитывал. А вот чтобы уверить народ, что зубная паста Пебеко – самая лучшая, пришлось применить непрямую рекламу, выстроить многоходовку. Всемирно известный (sic!) профессор Уотсон ведет регулярные просветительские радиопередачи. Объясняет профанам, как они устроены и как жить правильно.

В одной из передач в течение получаса рассказывает о физиологии десен, слюнных желез и жевания, акцентируя внимание на неопровержимо доказанном учеными факте: стимуляция слюнных желез очень полезна для здоровья зубов.

Если не жалуете бормашину и желаете обойтись без протезов – стимулируйте, господа, ваши слюнные железки. А как же их стимулировать?.. Это уж, разлюбезные, думайте сами. Почаще шевелите языком, ищите подходящие пасты…

Бренд спонсоров передачи – компании, выпускавшей пасту Пебеко, особо вкусную и специально, как написано на тюбике и в инструкции, предназначенную для стимуляции слюнных желез, не назывался ни разу. Но как сразу взмыли продажи!..

Вот и еще заповедь от профессора Уотсона, для торгующих и не только: если в товаре потребности нет – сотвори потребность. Внедрись в мотивации потребителя, в его страхи и вожделения, найди в них дырочку, углуби и расширь ее задушевной авторитетной беседой – получится потребностная ниша для твоего товара. Теперь подтолкни товар к нише, поближе, еще – и – оп! – ниша заполнится, как луза бильярдным шаром.

Без малого четырех лет Джону хватило, чтобы стать вице-президентом компании Томпсона и авторитетом номер один в пионерской, странно теперь сказать, области – психологии рекламы. Добрый ангел Титченер прислал ему поздравление и выразил опасение, что теперь Уотсону уже не захочется возвращаться в академическую психологию, а как хотелось бы, чтобы такой яркий ум снова сиял в науке. Я уверен, писал Титченер, что вас так же влечет поиск объективной истины о человеке, как в то недавнее время, когда вы внесли в него столь оригинальный и блистательный вклад.

Так выглядел преуспевающий вице-президент Джон Броадус Уотсон

В канун четвертого, триумфального года продвижения Уотсона на новом поприще в приветственной речи руководителя компании, обращенной к сотрудникам, свежо и волнующе прозвучали слова:

«Ключи к созданию эффективной рекламы надлежит искать в закономерностях, управляющих человеческим поведением. Психические реакции должны служить для нас строительным материалом, как материал физический – для промышленности».

Эти слова были подарены шефу Уотсоном. Не за просто так: зарплата Джона к тому времени возросла в пять раз, а еще через пару лет – уже в семь. 70 тысяч долларов в год – не хило и для времен нынешних, а тогда доллар весил побольше.

Будущее за профанацией?

Изгнанный из академической среды, одиозный, затравленный и презираемый учеными коллегами, Джон Уотсон в двадцатые-тридцатые годы стал плодовитейшим научно-популярным писателем. В каких только журналах и газетах не появлялись его статьи, интервью, заметки на самые разные психолого-житейские темы… С его легкого пера – и особенно с «Психологической заботы о ребенке» – на Западе начался продолжающийся и поныне бум бестселлеров популярной психологии и медицины. Массовый читатель начал осознавать, что наука, переведенная в форму отпрепарированной житейской мудрости и усовершенствованного здравомыслия, может помогать жить, и что плоды ее можно получить в виде, готовом к употреблению, через печатное слово. Врачу Споку, психологу Скиннеру, трезвомыслящему наблюдателю и бизнесмену Карнеги приготовил пути он, Уотсон. И того более: не без его невольного содействия начали естественным порядком читать – не столь массово, но начали и продолжили – авторов более академичных: Фрейда и Юнга, Фромма и Франкла, Лэнга и Роджерса, а из российских – Выготского, Лурия, Зинченко…

Естественной была и реакция. После популистского прорыва Уотсона в стане академических психологов началось смятение. – Профанация! – Шарлатанство! – Только научно верифицированные данные психологических исследований должны, как проверенные лекарства, допускаться к употреблению! – Только дипломированные специалисты и титулованные ученые могут быть жизненными советчиками, консультировать и лечить! – Только профессионалы, только с лицензиями! – Да и то не все, а лишь те, кто блюдет по отношению к коллегам лояльность…

Началась негромкая, но непримиримая и упорная, продолжающаяся и по сей день, свара между снобами-академистами и профанаторами-популистами.

Академист популисту: «Что вы делаете с наукой? Как смеете ее вульгаризировать и перевирать, выкусывать клочья из ее развивающегося организма, и на манер журналистской шушеры толкать по дешевке на черном рынке невежества? Как хватает у вас совести выдавать за последнее слово истины чужие непереваренные идеи вперемешку с собственными измышлениями?..»

Популист академисту: «А вы что делаете с наукой, вернее, с наукообразием, выдаваемым за науку? Нацепив свои ученые мантии, обвешавшись титулами, заморачивающими невеждам мозги, оградив свои академические алтари абракадабренным словоблудием, занимаетесь фигней, далекой от жизни, как нос от задницы. Слова человеческого людям не скажете…»

Академист популисту: «Это у нас-то наукообразие? Не у вас ли? Не вы ли рассказываете народу тухлые сказочки про типы и комплексы, про секс и про то, как пикапить девушек?.. И что же в результате получается у народа?..»

Популист – академисту: «Посмотрите на себя, своих жен и детей, и увидите, что получается у народа, оснащенного вашими научными бреднями. А нам народ пишет благодарные письма…»

ОК – За кем же останется последнее слово?

ВЛ – Последнего слова, скорее всего, не будет. А рынок свое слово уже сказал. Академисты новейших поколений приходят к печальному, но трезвому пониманию, что профанация психологии, равно как и медицины, политики, педагогики, искусства и прочая, входит как весьма действенная часть в саму психологию и все вышеназванное. Профанация – это массовая реальность, и это поля, на которых могут расти и дикие сорняки, и полезные злаки. Вопрос в том, кто и зачем эти поля возделывает.

D-r Mozg: Recipe № 7.

Пропись Льва Толстого

Большинство жизненных задач решается как алгебраические уравнения: приведением их к самому простому виду.

Два Почему, маленькое и побольше

Побуждения, движущие женщинами, непостижимы. Самые обычные их действия могут значить неимоверно много, а самое невероятное поведение зависеть от какой-нибудь заколки или завивочных щипцов. Можно ли строить что-либо прочное на таком зыбком песке?

Джон Уотсон

– Как вы думаете – человек, так высказывающийся о женщинах, может быть счастлив в супружестве?

– Вряд ли. Обобщенно-пессимистические ожидания, глобальное недоверие… От того, кто видит женщину только так, тоже трудно ожидать надежности. По-моему, это то, что в психологии именуется проекцией: собственные непризнаваемые черты приписываются тому, кто в них «виноват».

– Чета Уотсон-Рейнер к концу двадцатых годов стала одной из самых популярных в нью-йоркском бомонде: знаменитый психолог, ученый гуру успешнейших бизнесменов и молодых семей всей страны, мощный красавец зрелого возраста, и его очаровательная, щебечущая, как птичка, молодая жена – великолепная пара! Они воспитывают двоих прелестных сынишек, воспитывают по-научному, по-бихевиористски, и у них все окей, они счастливы!

Рискованно выставлять счастье на публичное обозрение.

Биографы дружно утверждают, что любящий и счастливый Джон ни разу не изменил своей верной Розали, но один сообщает нечто противоположное. С 1922 года Уотсон читал лекции в школе социальных исследований. В 1926, на шестом году брака с Розали, сорока восьми лет отроду, его выгнали из этой школы за sexual misconduct – неподобающее сексуальное поведение. Подробности не известны. В подобных случаях речь обычно идет об этически недопустимых отношениях между людьми, вертикально связанными по работе, в данном случае – между преподавателем и студенткой. Вероятно, у Джона сработало клише соблазна: его тянуло на молоденьких и зависимых от него – студентка, аспирантка, опять студентка…

– Пусти козла в огород. На те же грабли, уже в третий раз. Бедная Розали.

– Этот скандал, в отличие от предыдущего, громогласного, с Розали в роли разрушительницы семьи, прошел тихо, без публичного резонанса. Семейная жизнь, по видимости, не пошатнулась. Но есть основания думать, что некий кризис Джон и Розали после этого пережили. Трудно себе представить, как человек, счастливый в супружестве, мог написать в 1928 году популярный футурологический трактат, озаглавленный «Почему еще через полвека мужчины перестанут жениться». От традиционных ценностей супружеского очага – любви, верности, душевного тепла и заботы, воспитания детей – в этом сочинении не оставлено камня на камне.

– Прогнозы не оправдались: в восьмидесятые годы мужчины еще женились.

– Да, но стоит заметить, что как раз в эти годы в США пошел небывалый бум на брачные контракты. Женятся и по сей день, хотя каждый второй американский брак распадается, и, думается, не без тайного содействия тому духа Джона Б. Уотсона.

Еще одно любопытное сочинение с вопросом «почему», уже позначительней, вышло чуть позже из-под того же пера. «Почему я не кончаю с собой» – интригующее заглавие.

Перед тем, как написать эту работу, Уотсон разослал сотне известных в то время выдающихся людей один и тот же единственный анкетный вопрос: «Почему вы все еще живете, почему продолжаете жить в этом мире?»

– В смысле – почему не отправляетесь в мир иной?

– Вот именно. И не психологу ясно, что человек, задающий такой вопрос другим, озабочен им сам. Похоже, к тому времени Джона опять, как ранее в Чикаго, посетили суицидальные настроения и смысловой кризис жизни.

Ответы были получены ото всех ста опрошенных и составили основу большой научно-популярной статьи. Один из респондентов, крупный босс рекламного бизнеса, партнер Уотсона Роберт Йеркс, дал такой ответ: «Несмотря на душевные муки, невзгоды и разочарования, я принимаю жизнь как захватывающе интересную игру, в которой я соперничаю своим умом и дарованиями с целым миром и, наслаждаясь риском, могу чаще выигрывать, чем проигрывать». Этот ответ Уотсон оценил особенно положительно, как наиболее близкий к его собственным резонам не покидать этот мир.

Статью предложил для публикации «Космополитену», одному из популярнейших гламурных журналов; однако главный редактор отверг ее как «слишком пессимистичную и депрессивную». А через пару месяцев, словно делом пожелав подтвердить, что не надо было ее читать, этот главный редактор покончил с собой.

– «После» не значит «вследствие».

– Разумеется. Реакция этого человека на статью Уотсона оказалась, скорее всего, просто лакмусовой бумажкой его тогдашнего состояния. Но кто знает, быть может, чтение не слишком оптимистичного текста стало и камушком, подтолкнувшим лавину…

Психограф никак не может обойти вниманием явно повышенную концентрацию самоубийств и ранних смертей вокруг своего героя.

Несовершенная бихевиористка

Вот Джон и Розали где-то на пляже.

Дату снимка установить не удалось; вероятней всего – начало тридцатых: заметно по возрастным признакам, что вместе уже не первый год. Розали в купальнике, с открытыми хрупкими плечами, стройная, женственная, но заметно, что первоцвет молодости пройден. В опущенной руке сигаретка. В те времена курить было престижно, и муж курил, но коптить легкие в купальном костюме?.. Думаю, не ошибусь, предположив, что на пляже тогда, как и ныне, чаще других дымили дамы, пребывающие во внутреннем конфликте и скрытой депрессии.

Большой Джон обнимает жену загорелыми ручищами, картинно прижимает к себе: ты моя, а я твой целиком, пусть это видят… Он достиг пика заматерелости и уже начинает не то чтобы брюзгнуть, но несколько тяжелеть; виски совсем поседели, седина пробилась и выше. По-прежнему элегантен, даже на отдыхе: в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, в светлых брюках с проутюженной складкой. Оба весело улыбаются, больше похожи на любовников, чем на супругов. Пара красивая, ярко-контрастная, гармоничный аккорд. Но за объятием притаилась какая-то обреченность.

Уотсон этого времени прочно числится в изгоях научно-психологического сообщества; поднятое им знамя бихевиоризма победно несут другие, не упоминая первопроходца, и уже восходит звезда триумфатора Скиннера. Джон, однако ж, не бедствует: он главный психолог-рекламщик страны и житейский гуру номер один для широкой публики. Его популярные книги и статьи идут нарасхват, а «Психологическая забота о ребенке» уже стала родительской библией.

Работает в Нью-Йорке, в Манхэттене, а живет с Розали и двумя сыновьями в полутора часах езды – в Вестпорте, штат Коннектикут, в просторном поместье, купленном на гонорар от бестселлера. Здесь Джон ностальгически воспроизводит фермерский быт своего детства: строит своими руками огромный амбар, птичник, держит пару лошадей, кучу собак. Любит ездить по воде на собственном катере (автомобилей не возлюбил).

Мир, уют, свет и тепло в семье – от солнечного характера Розали. К ней тянутся и дети, и взрослые – умеет общаться и светски, и задушевно.

Полли, дочь Джона и Мэри, выбрала ее в доверенные подружки, с Розали ей теплее, чем с матерью. Вместе плавают в бассейне, играют в теннис. И все было бы здорово, если бы…

Джон и в первом своем браке не был подарком – а тут уж и вовсе, как нередко случается с не совсем еще отгулявшими бабниками при любящих женах, стал домашним диктатором. Не самодуром, не оголтелым тираном, нет – нудноватым деспотом от психологии в его понимании, диктатором от бихевиоризма.

Дотошный исследователь, теперь он бихевиористически изучает свое семейное пополнение: двух мальчишек, Билли и Джима, рожденных ему Розали. И не просто изучает, а старается сделать такими, какими считает необходимым: дисциплинированными и самостоятельными, противоречия между тем и другим не усматривая. С четырехмесячного возраста обращает пристальное внимание на чувствительность эрогенных зон мальчиков и эрекцию. С упорством, достойным лучшего применения, вырабатывает условные рефлексы на горшок, чтобы какали строго по расписанию.

Из письма Розали:

…Я думала, что мне удалось выработать какательный условный рефлекс, но оказалось, это ошибка… Я не понимаю, почему Билли садится на горшок и плачет или начинает играть своей пипкой, а какать не хочет. И почему через четверть часа после того, как ему разрешают с горшка слезть, он какает в штанишки, будто нарочно желает их испачкать…

У Билли, старшего из сыновей, были запоры, ему приходилось давать слабительное (что-то не то было в питании? – или, всего вероятней, причина психологическая), но его все-таки заставляли садиться на горшок каждое утро, строго в одно время, с энергичным внушением требуемого. Обычное ближайшее последствие такого насилия – детский негативизм: бессмысленное сопротивление самым необходимым действиям.

Вот эти мальчики – Билли и Джимми. Оба похожи на отца, особенно младший. Обратим внимание на разницу в выражении их глаз, она говорит о многом.

Чуть позже – фобии и навязчивости: Билли долго боялся многого, и особенно почему-то аквариумной золотой рыбки. Кусал ногти всю жизнь. Последствия отдаленные оказались еще серьезней…

Младший, Джимми, объект тех же ученых воздействий, с трехлетнего возраста начал страдать животом – спастический энтероколит – и промаялся так до взрослости. Удивительным образом (впрочем, ничего удивительного) выздоровел после серии психоаналитических сеансов.

В 1930 году в одном популярном издании, в статье «Я мама бихевиористских сыновей» Розали пишет:

…Я не совершенная бихевиористская жена: иногда я слишком на стороне детей. Иногда не могу удержаться: тайком от Джона целую и обнимаю ребенка. Иногда беспокоюсь: не худо ли, что сыновья так мало вовлечены в нашу общую семейную жизнь. Так хочется, чтобы они почаще с нами обедали… Мы обращаемся с ними как с маленькими взрослыми и ожидаем от них взрослых реакций, но ведь они еще дети. Мне хочется, чтобы в чем-то они и дальше остались по-детски слабыми. Чтобы могли трепетать и плакать, читая высокую поэзию и слушая прекрасную музыку. Чтобы могли веселиться, дурачиться и хохотать, хотя с точки зрения бихевиоризма смех – один из признаков неприспособленности к реальной жизни…

Здравый смысл и материнская интуиция постепенно воспряли, но отвоевать реальные позиции не успели.

Единственный случай, когда отец обнял сыновей, сразу обоих – обнял со слезами на глазах – был случаем, которого лучше бы не было.

В возрасте около 36 лет Розали внезапно скончалась от тяжелой дизентерии. Несколько дней Джон неотлучно провел с Розали в больнице. Был у ее постели и в ночь, когда остался вдовцом, а пятнадцатилетний Билли и тринадцатилетний Джимми – полусиротами. Теперь уже безо всякого бихевиоризма ребятам пришлось привыкать к самостоятельности и отсутствию ласки.

Все строят планы, и никто не знает, проживёт ли он до вечера.

Единственный смысл жизни человека – это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели.

Я уверен, что смысл жизни для каждого из нас – просто расти в любви.

Лев Толстой

На изломе внутренних противоречий: портрет сквозь туманы летДжон Уотсон глазами и душой сына

В начале апреля 1979 года в Гринвилле, Южная Каролина, в университете Фурмана – первом вузе, оконченном Джоном Уотсоном, в течение двух дней отмечалось столетие со дня его рождения (с запозданием на год). На юбилейных торжествах в последнем ряду конференц-зала скромно сидел рослый седеющий джентльмен, одетый в строгий элегантный костюм. Красивое, мягко-мужественное лицо его было печально. Из зала поглядывали, шептались: – «Смотри, это Уотсон!» – «Как, сам?!..» – «Ну да, один к одному» – «Как похож!..»

Это и в самом деле был Уотсон – младший сын Джона Уотсона, Джеймс Б. Уотсон, в мальчишестве Джимми. К тому времени ему было 55 лет, и он занимал довольно высокую позицию в мире бизнеса: был старшим вице-президентом крупнейшей калифорнийской продуктовой компании.

В первый же кофе-брейк, при объявлении которого председательствующий не преминул воздать должное виновнику торжества за авторство идеи сего мероприятия, Джеймс был атакован кучей журналистов, фотокорреспондентов и прочей публики. Среди этой последней был и невысокий черноглазый брюнет с внешностью ассирийского жреца.

– Мистер Уотсон, – обратился он к Джеймсу, – ваш отец был выдающимся человеком, оказавшим огромное влияние не только на развитие психологической науки, но и на все общество в Америке и за ее пределами. Изучая его труды, я с особой ясностью осознал, сколь глубока связь между чертами характера психолога и отличительными чертами той психологической доктрины, которую он разрабатывает. Я занимаюсь проблемами воспитания и детско-родительских отношений, а также психологией психологического знания, изучаю биографии психологов. Меня зовут Мафид Джеймс Ханнуш, второе имя совпадает с вашим первым, это меня ободрило. Был бы вам чрезвычайно признателен за рассказ о вашем отце в форме интервью.

Джеймс согласился. Интервью было записано на магнитофон и опубликовано 8 лет спустя в американском «Журнале истории поведенческих наук». Вот отрывки из него в моем переводе и перекомпоновке, с некоторыми комментариями.

Ханнуш: – Что за личностью был ваш отец Джон Б. Уотсон?

Джеймс Уотсон: – Всего прежде прошу учесть: то, что я расскажу, будет нести на себе отпечаток моего отношения к воздействию на меня воспитательской практики бихевиоризма. Не могу обещать объективности: вам или кому-то еще придется отчленять факты от моих чувств, а где-то, может быть, и невольных домыслов.

С грустью вспоминаю о своем воспитании. Не о детстве вообще, но именно о воспитании – о том, как бихевиористский подход повлиял на мой путь из детства во взрослость. Трудно отделить эти невеселые воспоминания от моих чувств к моему папе. Я ведь его обожал, многие черты его характера вызывали у меня восхищение.

У него было замечательное чувство юмора. Говорил всегда спокойно, но не монотонно, никогда не повышал голоса, а если сердился, что случалось не часто, то по его речи догадаться об этом было нельзя. Голос был ровный, глубокий, с берущим за душу южным акцентом. Волосы поседели еще смолоду… Он был мужествен, очарователен, обаятелен, блестяще умен, рефлексивен, очаровывал всякого, кто с ним знакомился. Но было и другое…

Мужское, слишком мужское

Мужское начало у папы было ярко выражено. Любил все мужественные занятия: охоту, рыбалку, верховую езду, стрельбу в цель – все то, в чем можно проявлять силу, храбрость, сноровку и компетентность. С раннего возраста приучал и нас, сыновей, к ручному труду – учил плотничать, хозяйничать на ферме, управляться с животными, заниматься строительством и ремонтом, стрелять, боксировать. Сам все это делал превосходно и с удовольствием. У него была аура Хемингуэя.

– Ваш отец сказал, что этот мир нуждается в деятелях, а не в мыслителях…

– Да, он и сам прежде и более всего был человеком действия. После того, как остался вдовцом, еще 10 лет продолжал работать в рекламе, потом удалился на покой, но был деятелен и подвижен до самого конца жизни. Помню его всегда занятым: или в офисе, или на ферме, реже сидел за книгой…

Аура Хемингуэя. На собственной лодке

Никогда не размышлял, чем бы заняться – дело всегда находилось. Любил строить мосты, амбары, оранжереи, мастерские для слесарных работ, дамбы, каменные стены, загоны для скота.

А одним из самых больших его удовольствий было собирать овощи, собственноручно выращенные, готовить их и угощать друзей, устраивать пикники.

Что же до мысли, то, на мой взгляд, у него была тенденция к некоторой поверхностности и прямолинейности суждений, к упрощенным схемам. В тонкости вникать не любил.

– Был агрессивен?

– Не знаю – внешне агрессивности не проявлял. Кроме, пожалуй, тех случаев, когда требовал от нас усердия и добросовестности в труде, – если мы лентяйничали или халтурили, иногда наезжал, но без повышения голоса. Когда запивал, тоже становился заметно агрессивнее, но не до рукоприкладства.

Вспомнил: один раз папа при мне подрался. Произошло это из-за повышенного внимания, которое он уделил то ли жене, то ли подружке какого-то мужика. Тот принялся его оскорблять, слово за слово, короткий обмен ударами – и мужик в нокауте. Папа считал, что лучшая защита – нападение, хотя сам эту тактику применял очень редко. Настаивал, чтобы мы с братом учились боевым искусствам.

– Что вызывало у него гнев?

– Сильно не гневался… Нет, гневался – когда оказывался свидетелем жестокого обращения с людьми или животными. Вот тогда ярость его бывала страшной. (В других возмущает нас всего более то, в чем грешны сами, но боимся признаться. – ВЛ) По мелочам не сердился. Если кто-то проявлял эгоизм или тупость, мог выказать разочарование. Недовольство старался по возможности не показывать. Не припоминаю ни одного случая, когда бы он физически или словесно проявлял гнев в отношении меня и моего брата, хотя разочарование в нас испытывал часто и умел его показать. Не могу и припомнить, чтобы он когда-либо сердился на маму. Быть может, я был слишком мал, чтобы заметить и понять это, или они с мамой очень искусно скрывали свои размолвки от нас, детей.

– Были ли у вашего отца враги? Как он относился к тем, кто не соглашался с его воззрениями?

– Ни одного личного врага папы не знаю. Ему не нравились люди тупые, нудные и жестокие к животным и к детям, садистов терпеть не мог… Наверное, у него были кое-какие враги в сферах его профессии. В годы своего восхождения он был возмутителем спокойствия, но в последующие периоды его уже таковым не считали, да и он притих. Старался уклоняться от конфликтов и споров. Если кто-то не соглашался с ним, скажем, по вопросам политики, принимал это спокойно.

– Легко обращался со словами?

– У папы был огромный словарный запас, больше, чем у кого-либо, и пользовался он им с большим изяществом. У него была абсолютная грамотность, брата и меня он частенько поправлял по этой части.

У него был огромный словарный запас и превосходное чувство юмора

А кроме прочего, имел в распоряжении невероятно богатый набор колоритных выражений и непристойных ругательств. Искусно обращался и с ними: никто не мог упрекнуть его в вульгарности или пошлости. Выражался всегда уместно, смешно и красиво. У него было очень быстрое мышление, всегда был находчив, реакция мгновенная.

Одиночество с парадоксом

– Вам когда-нибудь приходило в голову, что ваш отец человек одинокий?

– Да, наверное, папа часто ощущал одиночество. После смерти мамы особенно. Наверное, так и раньше бывало, но трудно судить, больше ли он страдал от одиночества, чем сам стремился к нему.

Тут какой-то парадокс: папа был во многих отношениях человеком социально-ориентированным, и, тем не менее, часто предпочитал уединение, и любимые его занятия – работы на ферме, строительные затеи, чтение вестернов – были занятиями в одиночку.

Общительность и умение общаться странным образом сочеталось в нем с замкнутостью и застенчивостью.

Я часто удивлялся, почему он, такой смелый, блестящий и остроумный, настолько застенчив, почему избегает втягиваться в дела других людей и вообще во взаимодействие с людьми. Он был не способен к открытому и свободному выражению своих чувств, особенно нежных, добрых, любовных.

С любимой коровой

С обожаемой лошадью на фоне собственноручных построек

Была ли это эмоциональная сухость, холодность, черствость?.. Не знаю, но намеренно или не намеренно, не ведая, что творит, он лишил меня и моего брата какой-либо эмоциональной поддержки.

– А как относился к животным?

– Очень любил. Заботился о них, был необычайно чуток к их нуждам. Собак у него была целая куча, они спали с ним в комнате, часто даже и на его кровати. Не считал за труд подняться в три или в четыре утра, чтобы выгулять пса. Ко всем животным проявлял всю полноту любви и привязанности, даже к лошадям и коровам. Баловал их, часто перекармливал, а при малейших признаках болезни спешил вызывать ветеринара. Наверное, животных любил больше, чем людей.

– Можно ли сказать, что он был индивидуалистом?

– Пожалуй. Предпочитал работать один, а не в группах или каких-то ассоциациях. Оригиналом не был, большинство социальных условностей принимал, лишь в некоторых отношениях был человеком на особицу, но даже и этого оказалось достаточно, чтобы сделать его пионером в науке и осложнить жизнь. В поздний период пришел к некоторому отшельничеству, но никогда не изолировался по шизоидному.

– А как проявлялась его застенчивость?

– Хотя всегда был общителен, дружелюбен и обаятелен на всяких сборищах, избегал их, как только мог. Предпочитал встречи с глазу на глаз. Не любил говорить по телефону. Не стремился путешествовать, хотя много ездил в молодые годы. Возможно, и напивался, чтобы уйти от чувства дискомфорта при всяких социальных активностях. Пил-то ведь в основном на людях, а в одиночку редко.

Не авторитарный педант?

– Как ваш отец относился к властным институтам, к начальству?

– Я не вникал в отношение папы к власть предержащим, но знаю, что в молодые годы, в университете Фурмана, он выказал себя бунтовщиком. Когда служил одно время в военном ведомстве, тоже были какие-то трения с начальством. Часто неодобрительно высказывался о федеральном правительстве, считал, что оно превышает свои полномочия, подавляет права человека. В своей профессии был известным иконоборцем, но в плане личностном скорей конформистом, с некоторыми исключениями. Относились эти исключения как раз к нашей домашней жизни, которую он строил по собственным убеждениям.

– Был ли категоричен, властен, авторитарен?

– Нет, скорей был контролирующим педантом: уперто верил в необходимость норм, которые каждый в доме должен был соблюдать, и зорко за этим следил.

– И за собой следил, себя контролировал?

– Очень. И проявления чувств, и манеры, как в обществе, так и дома, и внешность, и физическое состояние, и дела, и общение – все было у него под четким контролем. (А сексуальное поведение? – ВЛ) На все зоны его самоконтроля так или иначе распространялись положения его бихевиористской доктрины – он был живым учебником собственного учения.

– Был дисциплинированным?

– Не таким уж дисциплинированным – просто придерживался своих немногих жизненных правил, и в основном они мне теперь кажутся довольно разумными. Жил ритмично, по расписанию. Вставал рано, в одно и то же время. Завтрак, обед, ужин – всегда вовремя. Был пунктуальным, ответственным, держал слово, того же требовал и от нас. Никаких внезапных решений или неожиданных перемен – человек постоянный и предсказуемый.

– А как насчет порядка и аккуратности?

– Был аккуратным почти до бзика. Когда ехал в город на работу, был образцом джентльмена, одетого в строго традиционном стиле.

Инструменты свои держал в идеальном порядке. Требовал, чтобы дома всегда было чисто.

Если в каких-то углах было не прибрано, что-то где-то валялось, немедленно подбирал, клал на место и выражал недовольство. Благо, в мою комнатку заходил редко: я все разбрасывал, был неряхой, Билл тоже, убирали за нами домработницы…

Никогда не начинал работать импульсивно, с бухты-барахты – всегда продуманно и обстоятельно. И нас постоянно побуждал быть аккуратными и методичными. Был так же точен и аккуратен в речи, в подборе слов, как и в ручной работе.

– Что можно сказать о его отношении к деньгам, к собственности?

– В этом был двойствен. Щедро раздавал свою личную собственность, время, деньги, скуп не был, а в то же время стремился к экономному, упрощенному существованию. Возмущался высокими налогами. Мечтал жить в маленьком домике, топить камин, освещать дом керосиновой лампой и выращивать овощи. Для города и рабочих встреч покупал одежду в самых дорогих магазинах, рубашки и обувь только ручной работы, а приходя домой, с облегчением надевал старый драный джинсовый костюм и пару поношенных болотных сапог. Отдыхал только в грубой простой одежде.

Расточительницей у нас была мама: закатывала большие обеды, обожала шумные вечеринки, носила дорогую одежду, любила путешествовать по Европе. Папа относился к этому спокойно и понимающе.

– А как относился к бездельникам?

– Придерживался протестантской рабочей этики, и терпеть не мог тех, кто не трудился усердно. Вставая, сразу же принимался за работу и нас к этому приучал. Правда, пока мы были маленькие, у него это не особенно получалось. Я не был бездельником, но соответствовать его эталону образцового трудяги мне было нелегко. С раннего детства я жил в тревоге, что не соответствую его ожиданиям. И в школе, и на ферме – постоянное напряжение. Он приучил меня составлять планы на каждый день и твердо их придерживаться. Платил мне по десять центов за каждый трудовой час. Гораздо меньше поощрял брата. Билл не прочь был посачковать, увильнуть от обязанностей, особенно по отношению к животным, и папа его строго за это отчитывал.

– Как относился к искусству, к людям искусства?

– Не проявлял интереса – ни к театру, ни к живописи, ни к музыке. Мама старалась вытаскивать папу то на выставку, то в театр, то на балет, но он ходил туда с неохотой.

У него было много приятелей из среды искусства – актеры и актрисы, танцовщики, киношники, писатели – связи и отношения с ними он ценил, но к талантам и творчеству относился индифферентно.

В рекламе, где подвизался, его занимала не творческая, а практическая сторона.

Ничто из того, что он делал дома, не дышало искусством, кроме одного: его строительных работ. Тут он проявлял недюжинный дар пространственного расположения и дизайна, получалось и практично, и красиво.

Возможно, папа не возражал бы, если бы Билл и я обучались какому-нибудь искусству, но главной целью нашего воспитания он считал подготовку к жизненным испытаниям. Хотел, чтобы мы стали успешными врачами или учеными, часто говорил нам об этом, но мы не оправдали его надежд.

Страхи, депрессии, сопротивление

– Рассказывал ли вам отец когда-нибудь о своем нервном срыве в Чикаго?

– Нет, ни о каком нервном срыве никогда не рассказывал. Я узнал об этом от других только после его смерти. Не знаю, насколько серьезен был этот срыв и лечил ли его кто-нибудь. Думаю, вряд ли бы он кому-то доверился…

– Пожалуйста, опишите его чувствительность, как она проявлялась?

– Папа был человеком ранимым и скрытным.

Старался не задевать и чувства других, никогда не пытался кого-нибудь оскорбить или задеть. Не любил споры, трения, столкновения, уходил от этого. Собственные чувства маскировал внешним равнодушием. Старался быть вежливым, но был в этой вежливости несколько поверхностен.

В молодости, кажется, был чем-то противоположным, но с годами развил способность дистанцироваться. Никаких разговоров о чувствах не выносил – если к тому шло, просто уходил – или гулять, или в ванну, или на ферму собирать овощи, или собаку выводил на прогулку – все что угодно, лишь бы не касаться чувств.

– Какие предметы, события или люди вызывали у него страх?

– Когда мы подросли, папа, объясняя нам, что такое условные рефлексы, рассказал, что всю жизнь боится темноты, потому что страх этот закрепила в нем в раннем детстве его нянька.

Боялся и водить автомобили, никогда не садился за руль, не имел водительских прав. Зато ничуть не боялся водить моторную лодку, ездил легко и смело. Никогда не боялся болезней, бедности или каких-то житейских катастроф. На самолете летать не любил – наверное, побаивался, но иногда летал. Ну и, догадываюсь, боялся полового ослабления, импотенции …

– Выдавало ли что-нибудь в нем скрытые чувства вины и стыда?

– Не припоминаю. Если бы даже испытывал такие чувства, не выдал бы этого. Нет, не думаю, чтобы папа сильно грузился чувствами вины или стыда.

– Проявлял ли какие-то признаки депрессии или мрачности?

– Внешне его настроение бывало обычно ровным, и трудно было понять, что у него за душой, на подъеме он или на спаде.

В сильной, явной депрессии, на самом дне отчаяния он был только после смерти мамы. Эта депрессия продолжалась несколько лет и проявлялась в пьянстве. Наверное, у него и в другие времена бывали депрессии, не такие тяжелые. Они могли быть связаны с какими-то нелегкими решениями в его бизнесе или с какими-то скрываемыми личными переживаниями, побуждавшими его уединяться, отстраняться от повседневной суеты.

Интересно: в последние два года жизни, когда долго болел и валялся в больницах, никакой депрессии он не выказывал. Наоборот, проявлял восхитительное чувство юмора. В больнице редко на что-либо жаловался, с врачами и персоналом был в добрых отношениях. Когда мы его навещали, держался молодцом, был оживлен, старался поддерживать свой внешний вид. Самым большим огорчением этого времени для него было то, что болезнь не позволяла ему выглядеть так хорошо, как ему бы хотелось.

– Искал признания? Считал ли, что недостаточно признан, что его игнорируют?

(ВЛ: – Этот вопрос связан с тем, что после скандалов на эротической почве Уотсон был вычеркнут из академического мира, и бихевиоризм продолжал развиваться без своего папаши.)

– В молодости, наверное, жаждал славы, но при нас уже нет – никакого тщеславия не проявлял и ничего не делал ради публичного признания своих заслуг, наград и так далее. Не хвастался, пожалуй, даже преуменьшал значение того, чего достиг раньше, избегал и упоминаний. Не знаю – может, из-за обиды на то, как его честили после всех этих скандалов.

С удовольствием принимал похвалы по поводу своих строительных работ, фермы, овощей и других зримых и ощутимых достижений. Но сильной зависимости от чьего бы то ни было одобрения у него не замечалось.

– Было ли у него желание побеждать, первенствовать хоть в чем-то?

– Старался делать все наилучшим образом, но не думаю, что им руководило желание первенствовать. Соревнование, конкуренция – нет, это не было для него главным стимулом. И для нас с Билли это тоже никогда не было ведущим мотивом. Теннис, стрельба, верховая езда – мы просто радовались, когда у нас это хорошо получалось, как и работа.

– А что, по вашему впечатлению, пробуждало в вашем отце чувство неполноценности?

– Пожалуй, только одно: отсутствие медицинского образования. Без него, полагал он, психолог не может считаться полноценным профессионалом. Часто об этом говорил с сожалением. Переживал, что я не пошел выше бакалавра, и был очень доволен тем, что Билл получил степень доктора медицины. Если бы не психиатрия и психоанализ… Думаю, угнетало его и то, что он оказался выброшенным из мира профессиональных психологов, но об этом он не говорил никогда.

– Ваш отец был противником религии, в Бога не верил, и, насколько известно, воспитывал своих детей в отрицании религии. Как это сказывалось на вас?

– В нашем доме не было ничего, что могло хоть как-то напомнить о церкви, религии, Боге, и никаких разговоров об этом с нами, детьми, не велось. Мы никогда не молились, и папа не позволял, чтобы гувернеры и служанки как-либо влияли на наши религиозные убеждения.

В беседах с гостями отзывался о религии пренебрежительно – как о детских сказках и предрассудках, как о препятствии развитию. Посмеивался над рассуждениями о мистике и сверхъестественном.

В его представлении религия была завязана на страданиях, страхе и условных рефлексах, но ни в коей мере не на любви. В научных и популярных публикациях его атеистические взгляды были растиражированы, и по тому, насколько он был в этом категоричен, можно сказать, что атеизм и был его религией.

Билла и себя атеистами я бы не назвал, мы скорее агностики: не знаем, есть Бог или нет, но уважаем верования других. Благожелательная нейтральность… Наверное, в периоды наших кризисов нам было бы лучше иметь твердую религиозную веру.

– Был ли ваш отец оптимистом или пессимистом?

– Скорей, оптимистом, а ко многому относился нейтрально. В состоянии пессимизма я его никогда не видел. Наверное, оставаться оптимистом ему помогал достаточно упрощенный взгляд на мир. Его бихевиоризм тоже был упрощением мира – психологического.

– Ваш отец утверждал, что внутренняя жизнь, внутреннее развитие – все то, что скрыто от глаз, все таинственное, спонтанное – все это вредные измышления. Как вы думаете, почему он был в этом так убежден?

– Не знаю, но возможно, это было для него чем-то вроде самопсихотерапии: в какие-то свои кризисные времена раз навсегда решил, что лучше считать все эти непонятные внутренние стихии попросту несуществующими. Не можешь увидеть, не можешь измерить – значит, этого нет, вот и все. До поры до времени удобное упрощение.

У папы был фетиш объективности, и он желал невозможного: чтобы объективными были не только взрослые, но и дети, и мы, его дети, в первую очередь. Для нас это было сперва непонятно, а потом – непосильно.

Воспитание минус душа:

бихевиоризм из первых рук

В следовании своей доктрине папа был очень уперт и в точности следовал всему, что предписывал в своей книге «Психологическая забота о ребенке». Был непререкаемо убежден, что любое выражение нежности и любви пойдет нам во вред. Нас никогда не целовали и не обращались с нами, как с детьми. Никогда не выказывали никакой эмоциональной близости. Ни я, ни брат Билли даже и не пытались получить какие-то ощутимые знаки близости с родителями – мы знали: это табу.

У нас не было игрушек в ванной, а в детской – ни одной мягкой игрушки, которую можно было бы ласково обнять и прижать к себе. Вечером перед сном мы обязаны были по-взрослому пожимать руки родителям и гостям в доме. Ночью в спальне никогда не зажигался свет, независимо от того, гремела ли снаружи гроза, или уличный разносчик газет в темные зимние утра выкрикивал сенсационные новости о похитителях детей… Это было очень страшно для шестилетки, каким я был тогда. Сам-то папа из-за страха темноты всегда спал при свете.

(ВЛ: Из штриха этого ясно, что через посредство своих детей Уотсон неосознанно пытался превозмочь собственные детские комплексы, как это делают очень многие родители – например, те папаши, которые требуют от своих детей непременно давать жесткий агрессивный отпор при обидах и нападениях, обязательно давать сдачи, обязательно драться. Требования такие исходят из Внутреннего Ребенка отца – того ребенка, который когда-то сдачи недодал.)

– Ваша мама была полностью заодно с отцом в воспитательской политике?

– Вряд ли мама полностью соглашалась с его доктриной, но, несомненно, была под большим ее влиянием; да и не было в нашей домашней жизни ни одной мелочи, за которой папа не уследил бы.

Хотя мама и писала, что кое в чем нарушала положения бихевиоризма и проявляла иногда свою любовь к детям открыто, я такого не припоминаю. Она была прилежной папиной ученицей – искренне и по-детски гордилась системой, которую он создал, и изо всех сил старалась сдерживать свои материнские инстинкты.

– Ваш отец настаивал, что человек должен быть независимым от каких-либо семейных привязок. Выказывал ли он сам какие-либо признаки зависимости? И как реагировал, если вы показывали какие-либо признаки зависимости от него?

– Да, центральным пунктом папиной личной философии была независимость, и особенно в семейных отношениях. Он со всею возможной ясностью излагал это брату и мне, и показывал, как только мог, что никакой взаимозависимости в нашем доме нет и быть не должно.

– Ну, а питание, быт, финансы?

– Пока были малы, пока учились и не зарабатывали – все это он нам предоставлял, разумеется, но лишь как капиталовложение в предстоящую – и чем скорее, тем лучше – самостоятельность и независимость. Здоровая психика, говорил он, должна основываться на непривязанности. У него были сотрудники по бизнесу, друзья и любовницы, но не могу назвать ни одного человека, от которого он был бы хоть как-то зависим. Не думаю, что он был очень уж зависим даже от мамы, и уж точно не был зависим от нас, своих детей.

– Такой упор на независимость, непривязанность – как возник в нем, откуда и почему?

– Мне трудно судить, но, несомненно, у него был какой-то иррациональный страх перед душевной близостью. Может быть, так сработали забытые или не забытые детские разочарования. Он выстроил много и внешних, и внутренних защит, чтобы всяческие теплые и нежные чувства держать под жестким контролем. Отсюда же выросла и его психологическая доктрина. Не знаю ни одного человека, у которого душевная теплота совместилась бы с папиными теориями.

О себе и о брате Билле

Когда мама умерла, мне только-только исполнилось 12. (Джон Уотсон остался без отца тоже в 12 лет – ВЛ.)

Дня ее рождения я не знаю…

Смертью мамы папа был потрясен и первое время был растерян, не знал, как жить дальше и как быть с нами, детьми. Билл, старший мой брат, к этому времени уже учился в интернате; после смерти мамы меня тоже отправили туда. Было трудно: я чувствовал себя сиротски одиноким и тосковал. За плохое поведение меня вскоре выгнали. На некоторое время меня приютила семья директора школы, в которой я раньше учился. Они поняли мое бедственное положение и очень помогли в это трудное время. Сопроводили в другой интернат, где я продержался около двух лет. Там тоже чувствовал и вел себя скверно, относились ко мне соответственно и, наконец, тоже выгнали.

Папа отдал меня в третий интернат, с грехом пополам я в нем доучился. Последние три школьных года проводил летние каникулы с папой в Коннектикуте, иногда приезжал к нему и в Нью-Йорк.

В 1942 г. я поступил в Колумбийский университет, но почти сразу был призван в армию, в военно-воздушные силы. Закончил службу в конце войны, в 1945-м. Начал учиться на авиационного инженера; вскоре перешел на индустриальную психологию, а после учебы погрузился в мир бизнеса. В продуктовой компании работаю уже более 25 лет…

С Биллом мы были очень дружны и близки. Он был ярче меня, гораздо способней. Я ради своих скромных отметок тяжко трудился, да к тому же много душевной энергии уходило в невротические тревоги. А Билл, не стараясь, легко получал хорошие оценки, когда хотел. В школе у него были проблемы не из-за слабых знаний, а из-за поведения. Часто прогуливал занятия и получал за это втыки от папы.

После нескольких фальстартов поступил на первую научную степень в Гарвард – тут поведение его было примерным. Потом окончил медицинское училище при колледже врачей и хирургов в Колумбийском Университете.

Студентом был блестящим; но как раз в это время у него и пошли жуткие депрессии, а вскоре началось долгое, трудное и безуспешное лечение психоанализом… Нет, я не прав, не безуспешное – все-таки двадцать лет продержался. Не будь психоаналитической терапии, наверное, и этого срока не протянул бы.

После недолгой службы в армии работал врачом-педиатром. Позднее заинтересовался психиатрией и получил степень магистра в этой области. Некоторое время практиковал как детский психиатр, потом пришел к выводу, что детские проблемы исходят от родителей, и занялся психиатрией взрослых. Папе это очень не нравилось: его отношение к интроспективному терапевтическому процессу и психиатрии было сугубо отрицательным. Билл же по понятным причинам испытывал негативные чувства к бихевиоризму. Как только отец узнал, что Билл занимается психиатрией, между ними возникло многолетнее отчуждение. Они снова сблизились лишь незадолго до папиной смерти.

– Как ваш отец относился к депрессиям Билла?

– Для поверхностного взгляда эти депрессии заметны не были. Билл был очень подвижен, активен, много смеялся, казался веселым, иногда даже чрезмерно. Замаскированные депрессии – я-то о них знал, а папа вряд ли догадывался. Билл никогда не делился с ним своими переживаниями, не рассказывал, что лечится психоанализом, папу это не обрадовало бы. Папа избегал разговоров о каких-либо психологических или психиатрических проблемах. Слабых личностей сдержанно презирал.

(ВЛ: – Душевнобольной психиатр, пациент и доктор в одном лице – случай не единичный и с точки зрения суицидальной опасности неблагоприятный. Сравнимая история – у великого русского психиатра Кандинского.)

…Все, о чем я сейчас рассказываю, в течение долгих лет оставалось за гранью моего понимания. Лишь через несколько лет после смерти папы я все это осознал, разобравшись в своих чувствах с помощью шестилетнего курса психоанализа. К психоаналитику пришлось обратиться из-за сильнейшей депрессии. Я был на волоске от самоубийства, как-то раз попытался даже его совершить…

(Однажды, напомню, Джеймс Уотсон спас своего брата, совершившего первую суицидальную попытку. За второй уследить не удалось… В своих вопросах Ханнуш деликатно обошел эту самую болезненную часть истории братьев; сам Джеймс Уотсон рассказал о самоубийстве Билла лишь в немногих словах. – ВЛ).

Два года психоанализа принесли мне значительное облегчение; но тут внезапно Билл, работавший в это время психиатром в Нью-Йорке, покончил с собой. (Это произошло через четыре года после ухода из жизни его отца, Джона Уотсона. – ВЛ.) Чтобы устоять в горе и не отправиться вслед за братом, мне еще четыре года подряд пришлось ходить к психоаналитику.

Знаю: тяжелые депрессии с самоубийствами случаются и у многих людей, не воспитывавшихся бихевиористски, и мои рассуждения могут рассматриваться как одностороннее толкование того, что случилось с братом и со мной.

Тем не менее, я уверен, что следование канонам бихевиоризма, особенно такое жесткое, какое представлено в ранних книгах папы, наносит тяжелый изъян развитию «Я» ребенка, лишает его душевной силы и вызывает много проблем в последующей жизни.

Наша с Биллом жизнь стала трагическим опровержением того, что папа ожидал от практического применения своей доктрины. Мы оба оказались неспособными управляться со своими чувствами – принимать их, выражать и осмысливать. Лишенные возможности делиться с родителями своими переживаниями, весь свой негатив, все вопросы, недоумения и обиды мы вытесняли в подсознание, и наконец, негатив этот обратился на нас самих. Возникшая в результате ущербность самооценки привела меня к тяжелому кризису, а Билла увела на тот свет.

В дополнение к психоанализу

Запись о Билли, сделанная Розали 23 июля 1922

(Билли было 7 месяцев)

…Пока купались в ванночке, малыш тянул ручку через голову к тазику, который стоял на стуле. Я несколько раз этому воспрепятствовала, он начал плакать и шарить ручонками всюду, куда мог дотянуться. Наконец, обеими ручками схватил свою пипку и крепко ее зажал. Я убрала ручки, а он обратно. Я второй раз отняла ручки, он с криком опять за свое. И опять, и опять… Подошел Джон и крепко сжал его пальчики. Малыш заорал очень громко и убрал ручки сам, а я побыстрее заменила ему то, что он хватал, резиновой игрушкой.

Сексуальная паранойя?

Папа был очень неравнодушен к женскому полу. Не посмею сказать, что бабником, но уж точно был дамским угодником. В него влюблялись многие женщины. После того, как не стало мамы, он больше не женился, но любовницы были. Папа был противником грудного вскармливания и категорически возражал против того, чтобы оно продолжалось после того, как ребенок научится сам держать чашку или бутылочку. Мне думается, это его убеждение происходило из-за повышенного внимания, которое он по-мужски уделял данной части женской анатомии. В базовых потребностях растущего человека он, видимо, был не особо сведущ.

Вот и с половым просвещением получился вывих. Папа был убежденным сторонником как можно более раннего сексуального просвещения. Полагал, что секс должен поощряться открыто, и что подрастающим детям нужно не только рассказывать о сексе, но и демонстрировать его. Слова типа fuck в его лексиконе были обычны.

Инструктировать нас с братом насчет секса папа и мама начали с того времени, когда мы, по их мнению, достаточно подросли, чтобы понимать, о чем речь. Нам пришлось довольно рано узнать, что секс – штука естественная, и его не надо скрывать и стыдиться. Но секс в это время еще не представлял для нас особого интереса, и звучало все это как какие-то скучные обязательные уроки. Нам рассказывали о беременности, о способах предохранения, о венерических болезнях, о требованиях к правильному исполнению половых сношений, а мы терялись, не знали, как к этому относиться. Все, что мы потом узнавали о сексе в школе и дальше, для нас было уже не ново и не удивительно, и мы смутно чувствовали, что эти ранние половые познания произвели какое-то опустошающее воздействие.

– Раннее половое воспитание сейчас становится социальной нормой. Может быть, дело в том, что ваши родители слишком опередили свое время в этой области, и это вызвало у вас психологический диссонанс?

– Может быть… Опасно, мне кажется, не сексуальное просвещение само по себе, а чрезмерная акцентировка, слишком раннее повышенное внимание к этой стороне жизни, слишком настойчивое. Мне было около семи лет, и я отчетливо помню: папа не раз говорил мне и брату, при маме и при гостях, что если бы только это дозволялось законами общества, он бы нашел для нас обоих любовниц. Это могло бы быть неплохой идеей для восемнадцатилетних ребят, но для семилетнего и девятилетнего, согласитесь, немножко не то.

– Как ваш отец относился к мастурбации, говорил ли с вами на эту тему?

– Да, и не раз. Говорил, что онанизм естествен для подростков и даже детей. Не поощрял нас в этом занятии, но и не вел себя так, чтобы у нас возникло связанное с онанизмом чувство вины. Говорил лишь, что непозволительно мастурбировать взрослым. Помню, с презрением рассказывал об одном мужике, занимавшемся онанизмом, пока жена его была беременна. В его глазах это было низко. Он всегда подчеркивал важность взаимности в сексуальном удовлетворении.

– Ваш отец частично разделял взгляды Фрейда на сексуальность?

– Да, и в немалой мере, хотя и старался этого не показывать, ведь он объявлял себя противником психоанализа, этого «вудуизма», как он выразился однажды.

Секс он понимал, как сугубую физиологию, вне связи с любовью, с каким-то человеческим единением или семейными узами. Чисто биологическая функция, ничего больше. Зная папу, этого и можно было ожидать.

– Ваш отец в согласии с Фрейдом считал, что отношения матери и сына потенциально сексуальны, и что этому следует препятствовать. Как это убеждение проявлялось?

– Хотя мама была по натуре теплой, заботливой, чуткой и нежно любила нас, материнской ласки мы с братом не изведали, это было запрещено. Об отношениях с его собственной матерью папа не говорил никогда и вообще почти не рассказывал о своем детстве. Похоже, повышенное внимание и бравада по поводу секса шли у него от каких-то ранних переживаний и страхов, связанных с этой сферой. И куча проблем, которые он высматривал в отношениях матери и сына и вообще матери и ребенка, коренилась в его собственных прежних нерешенных проблемах. (ВЛ: – Да, можно предположить, что у Джона Уотсона сохранились какие-то воспоминания о запретном влечении, пробужденном в нем его матерью Эммой. После того, как Пикенс Уотсон покинул семью, мать стала с Джоном особенно ласковой.

Джон в это время был в предподростковом возрасте, когда половое влечение начинает переходить из детской фазы во взрослую и особенно легко связывается «со всем, что движется». Преходящие гомосексуальные влечения тоже возникают в это время довольно часто и могут фиксироваться. Исходившая от самой же Эммы баптистская нетерпимость к проявлениям сексуальности с большой вероятностью могла вызвать у двенадцати – тринадцатилетнего сына внутренний конфликт, «сшибку»: неуправляемое влечение – и страх перед ним, чувство вины. И вот взрослый Уотсон, как это часто бывает с психологами, спроецировал и вмонтировал свой подростковый комплекс в свою концепцию. Отсюда и двойственное отношение к психоанализу: и повышенный интерес, даже с элементами плагиата, и отталкивание, в основе которого – страх перед правдой собственных переживаний.)

– Как ваш отец относился к гомосексуализму?

– С неприязнью и подозрительностью.

Не употреблял таких слов, как «педик», «голубой» или «гей», но в слово «гомосексуалист» или «гомо» вкладывал негатив. Если бы папа слышал сегодняшние выступления против дискриминации людей с нестандартной ориентацией, он бы наверное, за голову схватился. Я замечал, что он склонен называть «гомо» мужчин, с его точки зрения, недостаточно мужественных. В эту его категорию могли попасть и гетеросексуалы с какими-то женственными чертами – неспортивные, неловкие, робкие или чересчур чувствительные и сентиментальные.

Женщины тоже были под подозрением: папа считал, что большинство из них из них явно или скрыто склонно к лесбиянству из-за того, что «вся социальная фабрика у нас женская», – он имел в виду и матерей, и нянь, и учительниц, и женщин-врачей.

Любопытно, однако, что к некоторым завзятым гомосексуалистам папа относился вполне терпимо. Одним из таких был психиатр из Балтимора, друг нашей семьи, особенно мамы. Он был морским офицером, флотским врачом. Однажды, помню, он заехал к нам погостить денька на три вместе с молодым подчиненным. Этот подчиненный был его любовником, и устроились они не где-нибудь, а в папиной спальне. Для меня это было ошеломительно – я ведь знал отношение папы к гомосексуализму, и вдруг такой радушный прием этой сладкой парочки.

– Говорили, что ваш отец женоненавистник, что он советовал мужчинам жениться на женщинах помоложе, а в то же время предостерегал женатых мужчин от соблазнения молодыми женщинами.

– Да, он советовал мужчинам жениться на женщинах моложе себя, потому что считал, и не без оснований, что здоровый мужчина в поздние годы жизни остается более сексуально активным, чем женщина. Но я никогда не слышал от него сентенций насчет соблазнов женатых людей. Не могу сказать, что папа был женофобом, но способен ли он был испытывать любовь в полном смысле этого слова – вопрос. Сексуальность – да, а любовь – не знаю… Дважды женился, но к институту брака относился как к пережитку. Был убежден, что эпоха моногамии кончилась, что общество больше не может и не должно ограничивать сексуальную свободу, которая фактически уже царствует, пиршествует и резвится. Допускал, что люди могут при желании долгие годы жить вместе и иметь сексуальные отношения, но супружеский союз считал бессмысленным бременем.

– Как он относился к вашей маме и как говорил о ней после ее ухода из жизни?

– Отношения родителей были ровными, конфликтов и споров не было, по крайней мере, в присутствии детей. Могу точно сказать, что папа уважал маму и, наверное, был по-своему счастлив с ней. В плане сексуальном у них было все в порядке, можно не сомневаться. Но папа был откровенным мужским шовинистом и скептически относился к женской натуре и женскому уму. Ценил женщину как сексуальную партнершу, как мать и домохозяйку, но нисколько не более.

После того, как мама умерла, он о ней вслух ни разу не вспоминал, как будто ее никогда и не было. Может, с другими о ней говорил, но со мной и Биллом – ни слова. И мы тоже не решались обратиться к нему с вопросами – мы уважали его скорбь, мы верили, что он все-таки горевал по ней, но скрывал… Ни разу я не посмел попросить его поговорить со мною о маме, оживить память о ее светлом характере и милых привычках; никогда не рассказывал ему о своей тоске по ней, о том, как мечтал, чтобы она воскресла…

И все-таки многовато душевных калек на одного дедушку

ОК – Достойный человек, умница этот Джеймс Уотсон.

ВЛ – Да, быть отцом хотя бы одного сына с таким интеллектом, таким уровнем душевного понимания и ответственности, такой способностью любить и прощать – большая удача, верней, милость Божья. Уже не зря жизнь прожита.

– И таким Джимми стал, невзирая на все уродства полусиротского бихевиористского воспитания, муки и кризисы….

– Да, тут уж, действительно, несмотря на лечение, больной выздоровел. Сам Джеймс приписывает свое исцеление и прозрение психоанализу, но, как мне видится, это как раз случай, когда nature взяла верх над nurture – природа победила воспитание. Наследственность Розали, возможно, сказалась.

– Сам-то Джон Уотсон тоже победил свое воспитание. Если вспомнить его родителей…

– Отрицание – еще не победа: перевертыши слишком легко переворачиваются обратно. Да и не было полного отрицания: Джон Уотсон многими чертами скалькировал своего отца Пикенса и подсознательно отождествлялся более всего с ним.

По другой семейной линии кровопролитная война с воспитанием велась тоже.

«…Валяюсь на диване, читаю книгу под названием «Прикосновение». Только что покормила мою крошку, дочку Жюстину, поиграла с ней, потискала, повозилась. Чувствую себя спокойно, свободно, наполненно и освеженно.

Всей душой соглашаюсь с автором: он пишет о важности телесного общения с ребенком, о драгоценности прикосновений…

Дошла до страниц, где рассказывается о воспитательских доктринах недавнего прошлого. Одну из них, особо влиятельную на протяжении не одного поколения, автор именует теорией психологической стерильности. Теория эта налагала запреты на проявления родительской любви и телесный контакт ребенка с родителями, утверждая, что это делает детей слишком зависимыми. Детей рассматривала как объекты, управляемые извне, а родителей – как инженеров и техников, могущих сделать из ребенка все, что угодно.

Потребности, желания, чувства детей для последователей этой доктрины не существовали. И вот результат: миллионы бывших детей, превратившихся в неуравновешенных, депрессивных, психопатичных, ущербных взрослых. Огромный душевный урон.

Механистический подход к воспитанию внедрился в массовое сознание и поныне вершит свою душеразрушающую работу: его модели-образчики воспроизводятся и передают эстафету отчуждения от поколения поколению. А главный ответчик, тот, кого мы должны за это «благодарить» – профессор Джон Броадус Уотсон…

Роняю книгу и холодею. Джон Броадус Уотсон – папа моей мамы, большой Джон, мой дедушка. Мой родной дедушка…»

Это отрывки из книги внучки Уотсона Мэриетт Хартли «Прерывая молчание», 1991. (Перевод мой).

Талантливая красавица Мэриетт снялась в главных ролях в нескольких голливудских картинах, но кинозвездой первой величины не стала. Карьера ее перешла в другое измерение.

«…Так вот откуда это пошло – из нашего рода, и все так близко. Вот почему мне все упорнее не хотелось жить, пропасть была все ближе…

Полли – моя мама, дочка Большого Джона от бабушки Мэри Икес, – воспитывалась сугубо интеллектуально. Уже в двухлетнем возрасте она могла читать газеты, но до первого романа с мужчиной ее ни разу никто не приласкал и не обнял.

Ее младший брат, сын Мэри Икес и Джона Большого, мой родной дядя, Джон Маленький, рос болезненным беспокойным ребенком, а когда вырос, оказался ни к чему не способным бездельником. Жил на деньги, которые посылал ему Джон Большой. Всю жизнь мучился головными болями и коликами в животе. Умер, не дожив до 50, от язвенного кровотечения.

После того, как Большой Джон расстался с бабушкой Мэри и женился на Розали, а бабушка вышла замуж во второй раз, мама, еще до того бросившая школу, целый год провела дома в каком-то ступоре. Потом наоборот – начала из дома сбегать, пропадать. Часто посещала деда, подружилась с общительной и приветливой Розали, играла с ней в теннис, секретничала. Но и там, у Большого Джона и его милой жены, никто ее не приголубил, не обнял за плечи, не погладил по спине, не сказал, какая она красивая и хорошая.

Мама не разрешала мне говорить о чувствах, о привязанностях, о нежности. О сексе – пожалуйста, но и в этом куча двусмысленностей. Идем по людному бульвару Лос-Анджелеса. Беру маму за руку, а она отталкивает меня: «Не надо – подумают, что мы лесбиянки».

О том, что можно открыто, искренне выражать свой гнев, я узнала только в 26 лет, до этого обращала всю энергию отрицания лишь на себя. Делала все возможное, чтобы не показывать свое недовольство и возмущение, и со всей логичностью вышла замуж за человека, которому нравилось меня избивать…»

Полли жестоко пила и, по словам Мэриетт, всю жизнь была переполнена сдерживаемой яростью. Совершила несколько попыток самоубийства. Прошла длительную психотерапию, выжила, но не выдержал натерпевшийся ее психопатства супруг, отец Мэриетт, Джон Хартли, рекламный работник. Однажды, когда Полли и Мэриетт, к тому времени уже успешная актриса, завтракали на веранде, из спальни послышался выстрел…

После этого запила Мэриетт, актерская карьера ее быстро пошла носом вниз. На волоске от самоубийства успел подхватить некий друг. С его помощью Мэриетт сумела пройти через кризис, освободиться от алкогольной зависимости и воссоздать себя. Основала Сообщество по предупреждению самоубийств, организовала большие финансовые поступления для этой организации, написала книгу.

«…Думаю, дедушка и не подозревал, что его наставления могут принести вред в таком широком масштабе. Особенно пострадали дети молодых родителей, занятых собой и своей работой. Все, что папа советовал, казалось им таким практичным, удобным: дети должны жить своей жизнью, родители – своей.

Дедушкины теории изуродовали жизнь мамы, мою жизнь и жизни миллионов. Как же прервать эту цепочку дурной воспитательской наследственности, как избавить от нее следующие поколения?..»

Сценические выступления с сольными исповедными монологами – рассказами о собственной жизни снискали Мэриетт огромную популярность. Желая того или нет, внучка и обвинительным приговором деду упрочила о нем память.

* * *

После потери Розали 58-летний Джон Уотсон прожил еще 22 года. Изрядно пил, особенно первые несколько лет вдовства, и, как ни стоек был к спиртному, разрушил пьянством свою печень. После 70 по врачебным показаниям старался пить меньше, но причина смерти – цирроз печени – все же была связана с алкоголем.

В послевоенные годы психологи почти позабыли Уотсона; многие полагали, что он давно умер, хотя бихевиоризм еще цвел пышным цветом, и его новоявленный лидер, радикальный бихевиорист Скиннер считался самым популярным в мире американским психологом.

В год ухода в обществе собак

Но вот в 1956 году в журнале Psychological Review появляется статья известного австрийско-американского философа, психолога и математика Густава Бергмана (развивал теорию логического позитивизма, одно время работал в сотрудничестве с Альбертом Эйнштейном) – с осанной Уотсону:

«…Я убежден, что Джон Уотсон – самая значительная после Фрейда фигура в истории психологической мысли первой половины нашего столетия…

Понимаемый или не понимаемый, цитируемый или перевираемый – он стал символом, вокруг которого долго бурлили дебаты, и здравая основа его вклада в науку широко признана, а заблуждения и ошибки забыты.

…У меня нет ни малейшего сомнения, что при всех своих светлых и темных пятнах это человек выдающийся. Психология обязана ему многим, и его место в истории нашей цивилизации прочно и значительно. Люди такого масштаба – большая редкость, и мы должны с пониманием и признательностью принимать их такими как есть».

В 1957 г. Уотсон, уже больной и слабеющий, получает от Американской психологической ассоциации приглашение в Нью-Йорк на торжественное заседание – для вручения именной золотой медали за выдающийся вклад в психологию. Джон приехал, но в зал не вошел: в последний момент почувствовал себя плохо, испугался, что может прилюдно упасть, и остался в отеле.

Получить награду попросил сопровождавшего его старшего сына Уильяма, он же Билли.

Смахивавший на эпитафию приветственный адрес к медали гласил:

Доктору Джону Б. Уотсону,

творцу одного из краеугольных камней

современной психологии,

революционеру психологической мысли,

чьи труды стали отправной точкой

для продолжающихся

плодотворных исследований.

Через год восьмидесятилетний Джон Броадус Уотсон ушел в мир иной. А еще через четыре года получатель его награды, успешный и состоятельный психиатр-психоаналитик Уильям Уотсон покинул жизнь добровольно.

Заслуга и ошибкаэпитафия Джону Броадусу Уотсону, основателю бихевиоризма

Красивый мальчик Джонни Уотсон

здесь отдыхает и смеется

над тем, каким он стал большим:

в мозгу – режим, в душе – зажим.

В сраженьи с жизнью напряженном

он стал ученым дядей Джоном.

Науки ради дядя Джон

калечил крыс, детей и жен,

а за бабло кропал рекламу,

забыв про папу и про маму,

про Бога тоже позабыв

и скрыв в душе своей нарыв.

Взахлеб смеется мальчик Джонни

над тем, как дядя Джон, пижоня,

менял свои воротнички

и впечатлений слал пучки;

как с полусъехавшею крышей

оставил собственных детишек,

как от любви их ограждал,

а сам инстинктам угождал.

Твоя заслуга, мальчик Уотсон, –

призыв за истину бороться.

Твоя ошибка, Джон Большой, –

пренебрежение душой.

Роботы наслажденияиз досье «Эпохальня»

Величайшее из чудес планеты Земля. Этим чудом мы чувствуем, страдаем и наслаждаемся, думаем, общаемся, вспоминаем, говорим правду и лжем, воображаем, изобретаем, творим. Входим в связь с настоящим, прошлым и будущим, со всею Вселенной.

Когда смотришь на мертвый, вскрытый человеческий мозг в анатомичке, поражаешься фантасмагории извилин, узлов, бугров, ядер, перекрещений проводящих путей – завораживающая, ни с чем не сравнимая красота. Под микроскопом открывается многомерная ткань нервных клеток, сети сложнейших соединений. Фантастические миры. Обиталище души весом около полутора килограммов.

Вживую, на операциях видишь пронизанный сосудами складчатый студень, слегка подрагивающий, пульсирующий. Розовато-бежевый цвет кажется до сверхъестественности знакомым. Душа замирает: словно подсматриваешь за Богом. И странно до невозможности осознавать, что такое же сверхсущество и в тебе пульсирует, дышит, живет, и это есть ты и больше, чем ты.

Работу живого мозга можно теперь наблюдать на экранах: магниторезонансные, инфракрасные и другие методы позволяют следить за событиями в разных его частях, получать картины объемные, динамичные.

Мозг придумал, как видеть себя, как в себя проникать. Доктор, ставший своим пациентом, пациент, ставший своим доктором. Самолечением не ограничится: будет себя достраивать, совершенствовать. Сегодня мозг производит замены органов тела, меняет гены и пол; завтра доберется до собственных данностей, будет безгранично развиваться и изменяться.

Эдем на кончике электрода

Две милые девочки, Рая и Ада,

под сенью цветущего сада

играли в скакалки, в козла, в догонялки

и вместе катались на палке.

Две резвые девочки, Ада и Рая,

в саду безмятежно играя,

забредшего дедушку Фрейда поймали

и зубы ему обломали.

Место действия – лаборатория в университете Мак-Гила, Монреаль, Канада. Рассказ – о том, как один человек, будучи в трезвом уме, полном здравии и не уходя в мир иной, в пятидесятых годах прошлого века оказался в раю.

– Человек – или?.. Помнится, в прежних рассказах речь шла о подопытных крысах, об обезьянах и, кажется, о дельфинах.

– Строже говоря, в раю – в земном, реальном раю – оказался исследовательский прибор. А понял, что это рай – человек, исследователь.

Словно позаботились свыше: кому, как не такому симпатяге, открыть центры блаженства?.. Смотришь на это лицо, открытое, мужественное, веселое, доброе, будто давно знакомое – и становится светлей на душе.

– Улыбка чудесная. А глаза смотрят пристально и чуть как бы внутрь…

– Джеймс Олдс, академик Национальной Академии Наук США, обладатель множества научных титулов и почетных наград, родился в Чикаго в 1922 году.

– Всего на год старше несчастного Билли Уотсона.

– Да, и на десять лет младше моего папы…

Сорокачетырехлетнему Джону Уотсону, который жил в это время тоже в Чикаго, годился бы в сыновья, а то и во внуки.

Предки Олдса были людьми заметными: дед – известный педагог, руководитель знаменитого колледжа; отец – крупный экономист, приближенный президента Франклина Рузвельта.

Джеймс – Джим, как все его называли – был невелик ростом, строен и худощав, быстр в движениях, с энергичными, выразительными, на итальянский манер, жестами. Ослепительная улыбка и чрезвычайно живые, горящие глаза делали его легко различимым в толпе. Голос – звонкий, летящий вверх баритон – был слышен издалека.

Мальчишкой был непоседливым, любопытным, смешливым, очень самостоятельным и, несмотря на небольшой рост, сильным и ловким.

Воспитывался не бихевиористски, и повезло родиться в то время, когда особо подвижным ребятам еще не ставили диагноза «гиперактивность», а то, пожалуй, задолбали бы риталином. Школьная дисциплина хромала на обе ноги, переходил из колледжа в колледж и чем только не пробовал заниматься. После школы год проработал репортером международной службы новостей.

Потом – вторая мировая война, три года армии. Служил в Тегеране, в Каире. Вернулся домой, женился на Марианне Эджер, студентке, изучавшей нейрофизиологию и фармакологию. Всю жизнь они прожили счастливо, вместе работали, родили дочку и сына.

Продолжил образование: в Гарвардском университете получил степень доктора психологии и проработал там год в исследовательской лаборатории общественных отношений. Здесь я бы поставил восклицательный знак: будущий великий нейрофизиолог занимался сначала психологией и социологией. В Гарварде работал с Парсонсом, величиной номер один в социологии новейшего времени; стал даже соавтором одной из его книг о семейных отношениях.

– Вот это размах. Психология, социология, физиология, семейные отношения, нервные клетки… Эпоха-то ведь в науке уже к тому времени наступила другая. Эпоха все более узкой специализации, нескончаемого дробления предметов исследования, разобщения ученых…

– Да, вавилонская башня современной науки тогда вознеслась уже высоко, интеллектуальное и нравственное измельчание научного люда набирало обороты, духоубийственный профессиональный кретинизм расцветал. По счастливому совпадению характера и обстоятельств, Джим получил от этой болезни прививку.

Социология и психология разожгли в нем интерес к тому, что движет нами изнутри – что побуждает жить, действовать, мыслить, – интерес к мотивациям поведения. Чтобы изучать мотивации, понял Джим, – нужно изучать мозг. Пока мозг не понят теоретически и не освоен практически, всяческие нормы поведения, законность, этика и мораль, сколь ни казались бы убедительными и благими, останутся построенными на песке.

И вот, оставив работу исследователя-социолога и преподавателя психологии, тридцатилетний Джеймс Олдс отправляется дальше учиться и работать в Канаду, в этот вот самый Мак-Гиловский университет, в лабораторию Дональда Хэбба, маститого нейропсихолога, автора фундаментального труда «Организация поведения».

Под руководством нового шефа Джим собирался основательно забраться в мозги, для чего прежде всего изучить техники записи биоэлектрических импульсов и реакций мозга на микроэлектрические раздражения.

Но Хэбб вдруг уехал в длительный отпуск (писал, кажется, новую книгу). Оставил Джиму ключи от лаборатории с кучей приборов, в которых новоиспеченный мозговед пока что не петрил, и сказал на прощание: «Ты тут разбирайся, парень. А к моему приезду сделай какое-нибудь открытие».

Это была шутка мэтра, оказавшаяся предсказанием. Или внушением, очень действенным.

Со свойственным ему неукротимым оптимизмом, с горящими глазами Джим взялся за освоение приборов и техник. Пришла тут же помощь от Провидения в лице Питера Мильнера, университетского студента, работавшего в хэббовской лаборатории. Застенчивый юноша, ныне почетный профессор того же университета, автор могучих монографий по мозговедению, лауреат многих премий и прочая, и в то время по экспериментально-методической части уже был асом. За пару недель Питер научил Джима вживлять в мозг крыс электроды, наносить слабым током точечные раздражения и записывать биоэлектрическую активность.

Джим начал работать.

Поначалу хотел продолжить опыты сенсационно известного мозговеда Хосе Дельгадо из Иельского университета. Только что Дельгадо объявил, что открыл в глубине мозга зоны отрицательного подкрепления, а по-человечьи говоря, наказания. Получив в эту зону электроимпульс, животное начинает делать все от него зависящее, чтобы такого больше не повторилось.

– Олдс, стало быть, не был пионером открытия ада?

– Не был. Но и Дельгадо не первым залез в мозг и был не единственным, кто обнаружил там области «больше-не» и «давай-еще» . До него на такие участки в мозгу человека наталкивались оперирующие нейрохирурги, а также один психиатр – случай особый, рассказ отдельный.

Адские зоны так выразительно дают о себе знать, что трудно их не заметить. Но только Олдс по-настоящему превратил замеченное в экспериментально-исследовательскую модель.

Одна из могущественных адских областей находится в самом верху мозгового ствола – в так называемом таламусе (буквально – бугор), где собираются в один узел провода боли со всего тела. Редко, но все же встречается в клинике синдром так называемых таламических болей, когда у человека безумно болит все и сразу.

– Так это же и есть ад в чистом виде.

– Как и боль душевная, местоположение которой в мозгу менее определенно.

– Можно бы догадаться и безо всяких опытов, что если мы чувствуем боль там и сям, то она должна иметь и свое головное представительство, центр какой-то.

– Догадка – еще не доказательство. Однажды в детстве я нечаянно наступил сам себе правой ногой на левую и чуть сознание не потерял от ужасной боли. У меня там болесобирающий нервный кабель аномально проходит – не в глубине, среди мышц и связок, как на правой, правильной ноге, а прямо под кожей, такая вот ахиллесова стопа с адской кнопкой – всю жизнь пытки терплю от нее, а пытки заставляют иногда думать. Вот и додумался, что боль – древо познания зла внутри нас. Листья и мелкие веточки – по всему телу, ветки покрупней – кое-где, а ствол и корень – в голове.

О том, что есть центры удовольствия, что и наш внутренний рай  – древо познания добра или его обещания, – тоже догадаться можно без опытов, лишь внимательно относясь к себе и другим и немножко думая. Почему и люди, и животные, так любят ласку, почему им приятно, когда их гладят и чешут?

– Не всегда и не всем…

– И не во всех местах. Есть и адские наружные выходы, места-недотроги – об одном своем, нетипичном, я только что рассказал – и нейтральные пространства. Нравится или нет, приятно или неприятно – зависит и от индивидуальности и от опыта, и от настроения. Рассерженная или испуганная кошка, или психопатичная, бывают и такие, – не даст себя погладить никому. Но нормальная кошка в спокойном состоянии охотно подставит под ласку и спинку, и голову, и за ушком, и под подбородком понравится, если нежно и деликатно… А вот хвост не трогайте, и брюшко, в отличие от собаки – ни-ни.

– Можно, значит, составлять телесные карты рая и ада, их зон и точек?

– Да, и обобщенные, и индивидуализированно-уточненные. И не простые карты, типа известных ныне каждому любознательному подростку карт эрогенных зон, а многомерные, мультимодальные.

Рай и ад  – древнейшие стражи и служители Жизни во всей ее целостности, во всех измерениях. Ими обеспечивается и личное самосохранение, и продолжение рода, и, можно думать, его развитие, дальнее будущее. Есть ады и раи вкусовые, запаховые, слуховые, двигательные, вестибулярные, внутренностные; есть и еще какие-то, которым названия пока нет…

– Рай душевный и ад душевный – в этом же списке?

– В этом же, на другом уровне.

– Мою подругу пару месяцев назад бросил муж. Живет в душевном аду. Не помогают ни успокаивающие, ни антидепрессанты. А ее трехлетняя дочка после ухода отца начала заниматься онанизмом.

– Ребенок глубинно связан с родителями, и особенно с физическим и душевным состоянием матери. Ад в доме, перетекающий в душу, неосознанно нейтрализует самым доступным средством. Детский онанизм – тоже «открытие центров рая» с одного из телесных входов. Как и сосание соски или пальца – использование вхолостую врожденного аппарата: замыкание кольца положительной обратной связи.

– А другие зависимости: курение, алкоголизм или любая другая наркомания? Привычка грызть ногти? Неотрывно смотреть мультики?.. Азартные игры, компьютерные, шопингомания – все эти бесчисленные, подсадки осуществляются через тот же райский мозговой механизм?

– И через райский, и через адский, во взаимодействии. С разными промежуточными инстанциями, цепочками связей – но суть одна, и главные центры – одни и те же.

D-r Mozg. Recipe № 8.

Отказ через раз. Антизавис: как развить волевые мускулы.

Даже при сильной зависимости не так уж трудно ввести в привычку: один раз из трех, а лучше из двух, отказываться от вожделенного: не выпить, не закурить, не съесть сладкое… (подставить лично значимое: например, не залезть в интернет). Так разовьется воля и установится баланс между волей и зависимостью. Прибавится здоровья, сил, денег, самоуважения и радостей жизни.

Пришел, увидел и открыл

Узнав об опытах Дельгадо, Олдс сразу подумал: если в мозгу есть области «больше-не» , то почему бы не быть и «давай-еще» ?.. Есть наказание – должно быть и поощрение.

Это было в его характере и складе ума: быстрая догадка – и тут же, не откладывая, проверка на опыте. Зная, что ищет, Джим ринулся на поиски мозгового рая  – и почти сразу нашел.

Помогла, как ни странно, его временная техническая неумелость: электроды, вживляемые подопытным крысам, в нужные точки их маленького смышленого мозга поначалу не попадали, оказывались где-то около, поближе или подальше…

И вскоре отклонение от намеченной цели обернулось счастливой находкой.

Соавтором открытия оказалась одна из белых лабораторных крыс, у которой филигранный металлический стерженек – электрод – оказался не там, куда Джим нацеливался – в самый центр мозга – а ближе к передней части, к обонятельному отделу.

Воскресным утром, в выходной, Джим заглянул в безлюдную лабораторию – посмотреть, как эта особа себя чувствует после вживления электрода, и все ли готово для опытов, назначенных на понедельник.

Все было ОК – крыса спала в клетке, проснулась, бодрствовала, ела, чесалась… Джим выпустил ее из клетки побегать по комнате. Крыса шустро всюду шныряла, шастала по углам, таская за собой длинный легкий провод, заканчивавшийся у нее в голове электродом. Провод, как поводок, держал в руке Джим. Под пальцами была кнопка для соединения с источником слабого тока.

Вот крыса оказалась в одном из углов комнаты, сейчас двинется дальше… Ну-ка, проверим… Раз!  – Кнопка на четверть секунды нажата – дан импульс.

Крыса мгновенно остановилась. Поозиралась. Помедлила. Пошла дальше… И… Через несколько шажков возвратилась точно в то место , где получила импульс.

Как будто чего-то ждет…

Потрусила дальше. Обошла всю комнату, там и сям приостанавливаясь и принюхиваясь, поворачиваясь туда-сюда, будто что-то ищет…

Еще импульс – в том же углу. И тот же эффект – только теперь крыса остается в углу и больше не покидает его.

А с третьего раза?..

С третьего крыса кинулась к Джиму и чуть ли не вслух взмолилась – давай еще !

Теперь пришлось задержаться ему – чтобы осознать, что происходит.

Некоторое время Джим ничего не делал, кнопку больше не нажимал. Крыса вяло слонялась по лаборатории, то и дело возвращаясь в тот угол, где получила импульс. Заснула, наконец. Джим разбудил ее пошевеливаньем проводка – проснулась, резво побежала опять шастать по комнате.

А ну-ка, опробуем другой угол… Импульс…

Все то же самое: после второго импульса любимым стал другой угол комнаты.

Третий угол… Четвертый… Тот же эффект.

Замечу тут, что и мы, люди, как все животные, наделены мощной эмоционально-пространственной памятью. И червяк, и комар, и улитка, и рыба, и собака, и кошка, и человек – очень быстро и прочно запоминают, где им было плохо, опасно, страшно. А где  – хорошо, вкусно, привольно… Соответственно себя чувствуют и ведут, с переносами этих самочувствий и поведений на другие пространства и жизненные положения, чем-то сходные, напоминающие пережитое хоть чуть-чуть… С обобщениями, часто ошибочными, а у человека иногда и бредовыми.

На адских «где» , отпечатывающихся в подсознании в виде опережающих ожиданий, основываются многие фобии, навязчивости и прочие психоневротические неприятности. А на райских  – другое многое, и прекрасное, и ужасное…

Домой Джим прибежал, опоздав к обеду, красный, взъерошенный и вполне сумасшедший на вид.

– Что тебя задержало? Что-то случилось? – спросила обеспокоенная Марианна.

– Случилось, – прошептал Джим трагически, опустив голову. – Я сделал открытие.

Вдруг подпрыгнул, заплясал и запел:

– Diiis – cooo – veee – ryyy! – Ооот – крыыы– тиии-еее!

Олдс еще не знал, что его опередили. Что один соотечественник на юге страны – психиатр, человек решительный и циничный, уже вживляет электроды в мозг, да не крысам, а людям, и целенаправленно стимулирует у них центры удовольствия. (Об этом подальше).

Но ликовал Джим не зря, ибо открытие не есть то, что видишь, а то, как видишь.

В понедельник Олдс уже проверял увиденное на глазах всех сотрудников лаборатории.

– Подтвердилось?

– Еще как. Та крыса в понедельник уже сама, по собственной инициативе бежала в угол, где ей досталась вчера первая электронаграда. Переманить и примагнитить ее к любому другому месту с помощью тех же импульсов в тот же участок мозга не составляло труда: минуты три, пять – и готово.

Начались долгие серийные опыты – над множеством животных, с вариациями условий, с новыми и новыми методическими приспособлениями…

Вместе с Мильнером и еще одним студентом-помощником Олдс сначала проверил на той, самой первой электроманке, насколько сильна у нее мотивация райской электронаграды, и как связана – если связана – с другими, естественными побуждениями: поесть, поспать, род продолжить… И сразу еще потрясение: пока ее потчевали мозговым электричеством, голодная крыса могла сутками не прикасаться и не стремиться к еде. В ситуации выбора между электроимпульсами и едой она уверенно предпочитала электроимпульсы!

Тут-то Джим и соорудил свой знаменитый рычаг счастья…

– Крысиного?

– Пока только – зато «как только, так сразу».

Великий эксперимент в области фундаментальной нейронауки – главное мозговедческое открытие современности. Я о нем рассказывал уже не раз, в поворотах к разным темам. Не ленюсь рассказывать и здесь, с новыми подробностями и ответвлениями.

Явление Мозгочела

Строго говоря, изобрел рычаг счастья не Олдс, а другой исследователь – этот вот сухопарый дяденька с трехэтажным лбом: Беррес Фредерик Скиннер, один из столпов западной психологической науки, самый популярный американский психолог прошлого века.

Младший современник и последователь Уотсона, далеко обошедший Большого Джона продуктивностью, славой и почестями, – его, можно сказать, продвинутое alter ego. Называли его «Уотсоном наших дней», «радикальным Уотсоном», «завершенным Уотсоном» (и это при Уотсоне еще живом!) – и вполне справедливо. Иногда величали американским Павловым, тоже оправданно – более ревностного, последовательного и плодовитого наследника у Ивана Петровича не было и на родине, хотя претендовали на право первородства и преемничество многие, даже слишком.

Родился Скиннер в семье адвоката в 1904 году – как раз в тот год, когда Павлов получил Нобелевскую премию. Скиннер Нобелевской не получил, зато удостоен множества иных наград и почетных титулов. Надпись на золотой медали Американской психологической ассоциации: «пионеру психологических исследований, лидеру теории, мастеру технологии, который произвел революцию в изучении поведения…»

– Тоже, как и Уотсона, в революционеры зачислили?..

– Да, почти как Маркса и его радикального последователя Ленина.

– Упоминали Скиннера и в нашем курсе психологии как бихевиориста номер два по историческому времени и номер один по значению, радикального дальше некуда. Согласно Скиннеру, как я поняла, сознательно и свободно выбирать свое поведение не может никто. Внутренний мир и переживания к объективной науке отношения не имеют: достоверно лишь то, что можно измерить и повторить неограниченное число раз с одинаковым или предсказуемо изменяющимся результатом. Никакой тебе души, никакой свободы воли, никаких врожденных внутренних побуждений за человеком не признавал: все обусловлено только извне, только научением, сплошные условные рефлексы и подкрепления разных порядков.

– Российское народно-ироническое наблюдение на сей счет: «ежели зайца бить, он и спички зажигать научится».

– Самое ужасное, что это неправда, но слишком часто правдой оказывается.

Фотографию Скиннера вижу впервые. Ну очень типичный ученый.

– Да, лицо хрестоматийного научного гения, самою природой предназначенного исследовать, мыслить, изобретать.

– Если предположить, что под трехэтажным лбом скрывается трехэтажный мозг…

– Мозговая кора, особенно лобная, была у этого человека, которого хочется назвать Мозгочелом, весьма развита, несомненно. И тем удивительнее, что огромный мозг этот, принадлежавший психологу(!), не интересовало – что в нем и в других мозгах происходит. Не интересовала, как и Уотсона, психика – она объявлялась им недоступным для объективного исследования «черным ящиком». Интересовало только то, что наблюдаемо извне – поведение.

В молодости Фред (так звали его в семье) был парнем долговязым, высоколобым, застенчивым и порывистым, а к зрелости стал похож на гуманоида из суперцивилизации или человекомутанта из будущего, грядущего Мозгочела.

Одарен был по-леонардовски разносторонне: играл на нескольких музыкальных инструментах, хорошо пел, рисовал, легко рифмовал. Прирожденный изобретатель, еще в мальчишестве самостоятельно мастерил карусели, качели, управляемые вагончики, роликовые самокаты, санки, духовые ружья, плоты, кровати-будильники и разные другие технические диковины, не говоря о корабликах, дудках, рогатках, луках и стрелах… Несколько изобретений взрослого Скиннера вошли в широкий обиход:

– «бэби-тендер» или воздушная колыбель (Air Crib), в шутку именовавшаяся еще «инкубатором для наследников» – закрывающийся детский манежик, похожий на больничный инкубатор с плексигласовой панелью. Легко регулируется температура, легко проветривается и чистится. Ребенок лет до двух-трех может получать здесь все необходимое для своих нужд, от телесных до умственных – есть, спать, играть и так далее; в таком инкубаторе Скиннер взлелеял свою младшую дочку;

– первая в мире обучающая машина, прародительница нескольких поколений последующих, с начатками общей теории программированного обучения;

– накопительный счетчик-самописец – прибор для записи и анализа разных сторон поведения в экспериментально-лабораторных условиях;

– первое в мире бионическое оружие – управляемая ракета, наводимая на цель специально обученным голубем, клюющим изображение движущейся цели на экране; изобретение это произвело сенсацию, но не было внедрено – военное ведомство не решилось довериться столь смелому проекту;

– и наконец, знаменитый ящик. Не черный, нет. Фред придумал его еще в студенчестве для своих первых опытов по условным рефлексам, эпохального значения изобретению не придал и даже обижался, когда его называли «ящиком Скиннера».

Любопытное наблюдение: вглядываясь в лицо Скиннера, по ощущению словно бы уже давно знакомое, я вдруг понял, что у него был почти двойник по физиономико-психологическим свойствам и антипод по судьбе – современник, живший в антиподной по истории и духу стране: России.

Андрей Платонов, гениальнейший русский писатель середины ХХ века, всеведущая творческая душа, самородок, затравленный сталинщиной. Человек тоже высокий, с таким же колоссальным преобладанием лба и мягко-мужественными чертами лица.

С таким же всеохватным, широко-глубоким вниманием ко всему сущему и богатством фантазии.

С той же сдержанностью и закрытостью в поведении, с полным отсутствием какой-либо позы. С тем же сочетанием склонностей к техническому изобретательству и к писательству.

– ?..

– Платонов с юности и писал, и изобретал-инженерил, затем полностью отдался литературе. Скиннер графоманил сызмальства. Еще совсем молодым издал книжку стихов, которую похвалил великий поэт Роберт Фрост. Вдохновленный высоким одобрением, юноша решил стать писателем, но муза внезапно забуксовала:

«Я бесцельно читал, строил модели кораблей, играл на рояле, слушал только что изобретенное радио, строчил юмористические заметки в местную газету, но больше ничего не писал и подумывал о визите к психиатру».

(Из автобиографии Скиннера).

– Желаемое возросло до степени невозможного?

– Парадоксальное состояние, гипермотивационный ступор, научно выражаясь. Не дойдя, на свое счастье, до психиатра, молодой человек принял здравое решение посвятить себя науке и поступил в Гарвард на психологию. Сделал блестящую академическую карьеру, но писательский зуд взял свое, и до конца жизни маститый ученый не уставал одаривать публику статьями (180 штук) и книгами (21).

Самым знаменитым произведением Скиннера, культовым бестселлером с миллионными тиражами, стал утопический роман «Уолден-2». Про общество, воспитывающее детей по бихевиористской науке: с многоуровневыми положительными поощрениями правильного поведения и отрицательными – неправильного.

– То есть, наказаниями?

– Важно уточнить: наказаниями, причиняющими боль, неприятности физические или психические, Скиннер, исходя из своих научных изысканий, призывал не пользоваться. Применять только дозированное лишение желаемого и приятного.

– Не бить, не ругать, но лишать конфет или кино?

– Да, правильно поощрять, правильно лишать поощрения, и все будет как надо: ни агрессии, ни суеты, ни зависти, ни неудачников.

– И все потому, что правильно контролируется жизнь детей?

– Да, и взрослых тоже.

– И кто же, по Скиннеру, должен так грамотно всех контролировать?

– Квалифицированные специалисты-ученые, общественные психологи-бихевиористы.

– А их кому контролировать?

– Вопрос «кому контролировать контролеров» Скиннеру публично задавали не раз. (См. с.336). Общественные психологи, отвечал он, должны контролировать себя и друг друга перекрестно, системно. Общество, утверждал он, обязательно, рано или поздно придет к научно-объективной, внеличностной системе самоконтроля и саморазвития.

– А где в такой тоталитарной системе место любви, совести, юмору, восхищению, вдохновению?

– Для Скиннера это все были только расплывчатые слова и раздутые мифы, как и пресловутая свобода. А тоталитарной он считал саму жизнь. В книге «По ту сторону свободы и достоинства» (1971) он с научных позиций, опираясь на собственные исследования, развенчал основу основ американского массового самосознания: гордую убежденность, что Соединенные Штаты – самая свободная в мире страна. Ни фига вы не свободны, граждане, и ни в чем не вольны, – уверял он (в моем вольном переводе на просторечный) , – вы просто не замечаете, не сознаете, что задействованы в системах выработанных рефлексов. Вы продукты социального научения, и думаете о себе так, как вам нравится, только потому, что это нужно кому-то. Вы запрограммированы, вы роботы – и иначе не может быть: свободы никакой не бывает.

– Американцам это, наверное, не очень понравилось?

– Ну еще бы. Свободная пресса, как по команде, кинулась облаивать корифея, обвинила его в фашизме, в коммунизме и прочих смертных грехах, но он остался невозмутимым и гнул свое. Он и себя не считал свободным ни в коей мере:

«Я не управлял своей жизнью. Я не устраивал ее.

Я никогда не принимал решений. Решения всегда возникали сами собой из складывающихся обстоятельств. Вот что такое жизнь».

(Из автобиографии Скиннера).

На закате дней, в телеинтервью, на вопрос: «Если бы вам пришлось выбирать – сжечь свои книги или своих детей – что или кого вы сожгли бы?» Скиннер без колебаний ответил: «Детей». И пояснил, почему: «Я полагаю, что мой интеллектуальный вклад в будущее человечества существеннее, чем вклад генетический».

– Брр. Хорошо, что я не его дочь.

– Пожалуй, и я бы поостерегся эдакого папаши.

Но согласимся, разное дело: абстрактный ответ на абстрактный вопрос – и конкретные ответы на вопросы собственной жизни. И в работе, и в личной жизни все у Скиннера, не в пример Уотсону, шло под знаком успеха, все только по восходящей. Две его дочери, в отличие от детей Джона Большого, выросли здоровыми, жизнерадостными и благополучными. Одна стала известным психологом-педагогом, другая интересной художницей.

– Наверное, девочки росли, не зная, что их папа во имя своего интеллектуального вклада в будущее человечества готов был их сжечь.

– Когда они узнали об этом, уже взрослые, обе весело посмеялись.

Может быть, я не прав, но вклад Скиннера в будущее человечества представляется мне не столь интересным и значительным, сколь он сам. Загадка его личности не разгадывается ни по его теории научения, ни по каким иным, пазл не складывается. Что сподвигло его на психологический тоталитаризм с благостными утопиями позитивных подкреплений? Какие-то события жизни? Влияния чтения, образования? Особенности характера?

Детство, в отличие от уотсоновского, было счастливым. Атмосфера родительской семьи – теплой, дружественной, а вместе с тем, место имела и дисциплина. Детей почти не наказывали, зато старались всячески поощрять и награждать за успехи. Скиннер потом назовет это режимом позитивного подкрепления, детально изучит на экспериментальных моделях и предложит по этому же принципу исправлять преступников и излечивать душевнобольных. Широкомасштабного практического воплощения эта хорошая идея пока что не получила, хотя и до Скиннера попытки в этом направлении делались неоднократные, и некоторые были успешны.

– Какие?

– Во Франции прошлых времен – подвиг великого доктора Пинеля, освободителя душевнобольных от цепей. В России в конце 19 века гениальный психиатр Корсаков создал в своей клинике изумительную атмосферу, которую назвал «системой нестеснения и морального влияния». Самые агрессивные душевнобольные в этой клинике успокаивались и выздоравливали безо всякого насилия и почти без лекарств. Близкой к такому духу была педагогика Антона Макаренко, работавшего в раннесоветское время с беспризорными детьми и подростками.

– А как обстояли дела у Скиннера в школе? Для массы детей, и в прошлом, и в настоящем, и боюсь, еще в долгом будущем, школа – огромный источник отрицательных подкреплений и психотравм…

– И со школой ему повезло: учился легко и с удовольствием, учителя были хорошие, вспоминал их всю жизнь с благодарностью.

На безоблачном детстве только две травматические отметины. Трагическая: рано умер младший братишка Эдди, которого Фред очень любил. После этого – разочарование в Боге и презрение к церкви. И – трагикомическая: патологически болтливая бабушка, ее нескончаемые монологи по любому поводу, без обратной связи. Дедушка еще в молодости перестал ее слушать, а к старости сделался практически глухонемым. Изобретательный маленький Фредди затыкал уши свечным воском. Обнаружил, что это помогает думать. В бабушкином поведении усмотрел впоследствии аналогию ритуальному поведению голубя.

В студенческие годы прошел через болезненные душевные кризисы. Общаться с однокашниками было не интересно и тяжко: задумчивому юноше, жаждавшему познания, любившему классическое искусство, сверстники-студенты казались грубыми и тупыми, лишенными интеллектуальных запросов, что, наверное, в основном так и было. Преподавание разочаровывало и раздражало оторванностью от жизни и ханжеством (колледж был гуманитарный). Особенно взбесил идиотский, как Фред сразу определил, курс психологии – посетив лишь одно занятие, будущий Психолог Номер Один к психологии не прикасался ни сном, ни духом, весь курс пропустил, наверстал потом двухгодичным авралом в Гарварде.

Фред долго был, как сам признавал, неудобен в обращении, «социально неуклюж», нескладен и не спортивен. Одиночество и бунтарские настроения вылились в протестное поведение. Молодого Скиннера едва не исключили из колледжа за хулиганство: он писал ядовитые памфлеты и рисовал неприличные карикатуры на преподавателей и соучеников, был тайным лидером группки пакостников, терроризировавших коллежских отличников.

– Самые ярые протестанты часто становятся самыми жесткими деспотами.

– Это да, но Скиннер деспотом не стал. Ни в семье – он был любящим верным супругом и нежным, хотя и в меру строгим отцом, – ни в деловых отношениях, которых предпочитал вообще не иметь, а трудиться индивидуально. Преподавателем и лектором (в университетах Миннесоты, Индианы и в Гарварде) был довольно либеральным и снисходительным, хотя держался дистантно и суховато.

В отличие от Уотсона Скиннер был широко образован и всю жизнь пополнял свои гуманитарные знания, особенно в области философии. Увлекся идеями одного из светлейших умов столетия – философа, логика, математика, общественного деятеля и гуманиста Бертрана Рассела.

Миротворец и антифашист, страстный публицист, гроза политических лжецов, Рассел причислял себя к социалистам, хотя был врагом ленинского большевизма и сталинщины. Быть может, от Рассела юный Скиннер и почерпнул утопические идеалы всеобщего счастья, в сочетании со скептицизмом и строжайшей логичностью в науке.

– Атеизм, в который он с детства впал, входил в его идейно-нравственный комплект до конца дней?

– Да, но не без вопроса. «Я не боюсь умирать, потому что не верю в Бога», – сказал 86-летний Скиннер на смертном одре, умирая от лейкемии. Слова эти позволяют предположить, что образ Бога, в которого он не верил, все-таки как-то в нем жил. С какой стати на пороге смерти, если ты убежден, что смерть есть полное исчезновение, бояться или не бояться чего-то или кого-то?

В подтексте высказывания чувствуется допущение возможности бессмертия души: за порогом жизни не страшно, а почему? Потому что никто за грехи не спросит?.. Вера в бессмертие души и вера в Бога – не одно и тоже, но глубинно взаимосвязаны. Разные формы веры в жизнь после смерти бытовали в человечестве задолго до того, как появились первые представления о богах. Идея единого Бога возникла еще позже, ее можно считать древом, выросшим на почве первичной веры в духовное бессмертие. И сейчас самые завзятые атеисты-материалисты все-таки склонны в глубине души верить, что, словами Евангелия, «мы не умрем, но изменимся». Похоже, и великий Мозгочел подсознательно верил в это.

Из загашника

Образование – это то, что остается после того, как выученное забывается.

(Афоризм часто приписывается Эйнштейну, но автор на самом деле – Скиннер).

D-r Mozg: Recipe № 9.

Как не попасть из рая в ад (рецепт спасительного размышления)

Счастье без мысли – кредит несчастья, с очень высокой процентной ставкой. Если не хочешь после поездки в рай безвылазно поселиться в аду, на единицу прироста счастья должно приходиться как минимум две единицы прироста мысли. ЧЕМ ЛУЧШЕ ЖИВЕТСЯ – ТЕМ БОЛЬШЕ ДУМАЙ. Не о том, почему тебе хорошо, и что делать, чтобы стало не хуже, а еще лучше, – нет, не об этом.

Думай о том, как устроена жизнь, как работает судьба, и почему плохо другим. Размышление подскажет дальнейшее, и это будет спасительной благодарностью твоему счастью.

Всемания: действующая модель

Я тоже не раз видел его, этот знаменитый ящик, используемый и по сей день многими исследователями. Камера, где существо, в ней находящееся, открыто для наблюдения, а наблюдатель может оставаться незримым. В камере – рычаг, наружный его вывод соединен со скиннеровским самописцем, записывающим частоту и силу нажатий. В стенке – окошко для подачи поощрения за нажатия рычага: еды, питья или чего-нибудь еще. Крыса или, допустим, голубь, кошка, свинья, а если надо, то и человек, запертый в такой ящик (соответственного размера), может получать свое вознаграждение только после того, как нажмет на рычаг – лапой ли, носом, хвостом, языком или чем угодно.

– Не хотела бы я оказаться в таком ящике.

– Скиннер считал его обобщенной моделью среды обитания, в которой живут организмы.

– По-моему, эта модель смахивает на игровой автомат, только сидишь прямо внутри него, становишься его частью. Интересно, сам Скиннер в таком ящике взаперти посидел, хотя бы с недельку? Понажимал на рычаг? Честный исследователь опыты над живыми существами должен начинать с себя самого.

– Тогда, боюсь, никаких других опытов уже не потребовалось бы, или некому их было бы проводить.

Так вот, следующих своих крыс наш знакомец Джеймс Олдс сажал в такой ящик, и здесь, нажимая на рычаг, подопытные получали не еду, как в скиннеровских экспериментах, а другую награду: импульсы в райский отдел своего мозга.

– «Сделай сам»?

– Да: замкни цепь, доставь себе удовольствие – и тем покажи, где у тебя в мозгу находятся центры (а лучше сказать: центральные части нейронных систем), определяющие твои мотивации. Этим экспериментальным решением Олдс и построил мост между бихевиоризмом и мозговедением.

Опыты запустили конвейером. Все новым крысам вживлялись электроды во все новые точки мозга, наблюдали за их поведением, изменяли условия, вводили всевозможные вещества…

Вот очередной крысе только что вживили в рай электрод. Поместили в ящик. Джим или кто-то из коллег сперва сам нажимает на рычаг – и первая порция электро-импульсного удовольствия входит в маленький мозг.

Как ведет себя крыса? Начинает искать. Быстро, суетливо движется по углам ящика, все обнюхивает, трогает лапами – пока наконец не находит того, что нужно, – рычаг, райский рычаг . Теперь ее не отгонишь: ритмично, как заведенная, она посылает себе в мозг электро-раздражения.

На всю процедуру выработки электромании уходит не более пары минут. До двух тысяч раз в час, а в некоторых точках и больше! – много часов подряд – беспрерывное самораздражение, до изнеможения или до судорожного припадка!

…А что будет, если разомкнуть электрическую цепь – чтобы нажатие на рычаг импульсов давало?..

Маленькая модель изгнания из рая, оно же ломка, при любых «-маниях» и «-голизмах».

Из записи Олдса: «Животное несколько раз с яростью нажимает на рычаг и только после этого отворачивается и начинает чиститься или засыпает. Однако время от времени возвращается и нажимает на рычаг, как бы желая убедиться, что ничто не упущено».

Ай да ад!

Великой жадностью, как пламенем, объятый,

желал всех женщин я, вдыхал все ароматы.

Не сам ли ты, Господь, со мною вместе пьешь? –

Опустошу кувшин – а он все не початый.

На тему Хайама

Вживляя электроды по всему объему черепа сотням животных, Олдс с коллегами получили, в конце концов, эмоциональную карту мозга.

– Крысиного?

– Пока только, но вскоре все главное подтвердилось далеко не только на крысах.

Около 60 процентов объема мозга эмоционально нейтральны – импульсы, подаваемые туда, не вызывают никаких видимых реакций. По крайней мере, никаких изменений поведения.

Нейтральны части мозга, более близкие к черепной стенке. Ближе к внутренней полости – рай: около 35 процентов мозгового объема крысы – не так уж мало!

Область рая в совокупности похожа на крест, вдвинутый внутрь мозга. Однако расположение отдельных точек довольно причудливо: то и дело они чередуются с нейтральными, и различить их можно лишь по реакции на раздражение.

Больше всего райских точек в глубокой середине и в основании мозга – в гипоталамусе (подбугорье) и септальной (перегородочной) области. Здесь находятся главные узлы управления инстинктами и всем телесным хозяйством.

– Что-то вроде министерства внутренних дел?

– А также экономики, кровеносного транспорта, очистных сооружений и много прочего.

И совсем рядом, в самой глубине мозга, под точками, где частота самораздражения достигает максимума, под самым что ни на есть раем, маленьким клинышком сидит самый что ни на есть ад.

Природа оказалась гуманной, по крайней мере, в отношении крыс: ад у них занимает всего 5 процентов мозгового объема. В семь раз меньше рая.

Однако ад мал, да удал. Его легко опознать. Стоит туда разок тюкнуть током, как крыса взвивается и всем своим видом и поведением кричит, орет, вопиет: «Больше никогда, ни за что, не хочу!!! Пытка!!!!!»

Если крыса случайно наступит на адский рычаг и замкнет ток, можно быть уверенным: к рычагу она больше и близко не подойдет. Если же электрод в аду, а рычаг служит размыкателем тока, то…

Сценка для садиста: в поисках спасения зверек дергается, отчаянно пищит, мечется…

Наконец, наталкивается на спасительный размыкательный рычаг и нажимает на него так часто, как только может.

Пряник и кнут в ящике Скиннера выглядят одинаково.

Метод левого уха и рецепт от любви

Странная штука эта наука. Пока доберешься до истины, изволь-ка позаниматься тупистикой, перепроверь сотни раз каждодневный опыт, поэкзаменуй здравый смысл, подоставай правой рукой левое ухо.

Множество раз я наблюдал, как ученые превраща-ют себя в идиотов (и если б только себя!) лишь затем, что-бы доказать очевидное. Однако из многих этих раз в какие-то совершаются перевороты мировоззрений, технологические прорывы, открытия, изобретения.

Закат солнца, столь очевидный, – всего лишь кажимость. Солнце от нас никуда не закатывается, это мы закатываемся от него. Чтобы это понять, и нужны Галилеи, Коперники.

Посудите сами, можно ли было предугадать, что голодные крысы будут особенно охотно раздражать себе мозг в некоторых, вполне определенных точках? И что наевшиеся особы этого делать уже не будут, или же будут, но не так жадно?

В других райских точках самцы перестают раздражать себе мозг после кастрации. Но стоит ввести им достаточные дозы мужских гормонов, как половой рай оживает, и самораздражение возоб-новляется. Таким образом, давняя, но научно не обоснованная гипотеза «любовь и голод правят миром» получи-ла экспериментальное подтверждение.

Подтвердилось и мнение, тоже не новое, что любовь и голод – в некотором роде враги. В тех точках мозга, где голод вызывает увеличение самораздражения, половые гормоны его понижают, и наоборот. Конкурирующие мотивации.

– Почему бы не предложить рецепт от несчастной любви – лечение голодом?

– Голодом от страданий любви издревле лечатся инстинктивно, теряя аппетит и худея, пытаясь перебить один ад другим, иногда с серьезной опасностью для здоровья. У студентов на сей счет давно выработана психотерапевтическая концепция: «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».

– Причем некоторым – очень сильно, и чем несчастней любовь, тем сильней. Одна моя знакомая, как только у нее начинаются любовные неприятности – а они начинаются регулярно, а заканчиваются нерегулярно, – принимается усиленно есть.

– Пытается заглушить ад пищевым раем . Не спрашиваю, сколько она весит.

Пряник сильнее кнута

Крыса вроде бы зверек незатейливый. Поесть да размножиться, что еще нужно на этом свете? Ну попить, поспать, покормить детенышей, почесаться, подраться.

А вот надо еще чего-то практичным крысам.

Олдс обнаружил, что некоторые мозговые точки, побуждающие к самораздражению, не имеют у них отношения ни к голоду, ни к размножению (хотя второе под вопросом).

Что же еще нужно, какие еще страсти владеют крысами?

Забывая обо всех своих потребностях, они преодолевают препятствия и лабиринты, чтобы получить порцию электрорая . Бегут за этой наградой быстрей, чем за пищей.

Поелику возможно, стремятся и поесть, и поспать, и размножиться. Но когда электрод оказывается в этих особых точках (некоторые участки гипоталамуса и септальной области) – пиши пропало: забываются и еда, и питье, и сон, и любовь. Если не оторвать насильственно – доходит до истощения с угрозой смерти.

Зато крысы, которые и едят, и пьют, и спят, и умеренно самораздражаются (подсаживаются сразу, но время удовольствия строго ограничивается), становятся крепче, свежее, подвижнее тех, которые просто жили. Дозируемая мозговая награда вливает в них новые силы.

Читая об этом, я думал: а вдруг перед нами прообраз будущей помощи страдальцам душевной боли, людям, придавленным депрессией? Не это ли избавление для той немалой части человечьего племени, чья жизнь – злые сумерки?.. Да и тем, кто вроде бы благополучен, а внутри тускл и скучен, живет зажато – вдруг такая поддержка поможет узнать себя и зажить полной жизнью? Может быть, так удастся спасать и тех, кто разрушил себя наркотиками?

А потом понял, что скорее наоборот – игры с мозговым раем сами станут наркотиком, самым мощным.

Вот крыса бежит к райскому рычагу по металлической сетке, через которую пропускается больно бьющий ток. По такой же сетке бегает за едой. Ради электрокайфа зверек преодолевает в два раза более сильную боль, чем ради еды (измеряли боль силой подаваемого тока).

Так теорему, путем умозрения доказанную в XVII веке Бенедиктом Спинозой: «желание, возникающее из удовольствия, при прочих равных условиях сильнее, чем желание, возникающее из неудовольствия», подтвердил обаятельный американец Джеймс Олдс.

D-r Mozg. Recipe № 10.

ОпиРАЙся на РАЙ: позитив рулит.

Это непривычно и поначалу трудно, зато работает и дает потрясающие плоды. Неустанно изобретай способы перевода негатива в позитив, заготавливай их, совершенствуй. Любое недовольство, любую критику можно выразить в форме поощрения или его отсутствия и не более – и все будет внятно и даст лучший результат из возможных. Не говори «ты плохой (любые синонимы)», «ты поступил плохо (совершил преступление)». Говори «ты можешь стать лучше», «ты мог бы поступить лучше, ты сможешь лучше». Даже презрение и отвращение, даже ненависть эффектнее всего выражать в форме вежливой иронической похвалы: «Сударь, вы замечательно выглядите издалека».

Говори только позитивно, а действуй по обстоятельствам. Или не говори ничего – просто действуй.

Кто? Что?

– Кто-нибудь независимо повторял, подтверждал опыты Олдса?

– Многократно, разные исследователи, в разных вариациях, и за рубежом, и у нас. Самораздражение и обратное ему действие стало одной из универсальных моделей для изучения психофизиологии и биохимии эмоций.

У нас опыты Олдса первыми воспроизвели на кафедре физиологии Первого мединститута (ныне Московской Медицинской Академии), где я учился, двое друзей моих студенческих лет: Катя Богомолова и Юра Макаренко. Оба были старшекурсниками, я еще первокурсником, но уже рвался в науку.

Очаровательная Катя (о ней подробнее в следующей книге этих записок) работала с крысами, как и Олдс. Рассказала мне, что ее хвостатые подопытные, после сеанса самораздражения вынутые из ящика и помещенные в сообщество своих товарок, все еще продолжали в экстазе, как заведенные, нажимать лапой на воображаемый (?) рычаг. Сородичам это не нравилось: кучей набрасывались и жестокими укусами возвращали в реальность.

Юра Макаренко, молодой черноволосый добродушный атлет, классический флегматик, впоследствии заведующий отделением возрастной физиологии Института педиатрии Академии Медицинских Наук, профессор Юрий Ананьевич Макаренко, первым в мире увидел и показал коллегам, как через электроды, вживленные в мозг, самораздражается собака: страстно и молча. Если мешать ей – выключать ток или не пускать к рычагу, может либо заскулить и завыть, либо разозлиться, зарычать, укусить – в зависимости от темперамента. Только собака-флегматик спокойно, долго, упорно ждет новой возможности попасть в рай. «Вот и я такой же», – пошутил Юра.

В Америке прошел мимоходом по дорожкам, протоптанным Олдсом, Джон Лилли, великий исследователь мозгового запределья. (О нем тоже рассказ в следующей книге.) Работал некоторое время с обезьянами и дельфинами. Нашел у них те же рай и ад, назвал их, соответственно, старт– и стоп-зонами. Наблюдал такое же неистовое самораздражение рая и судорожно-отчаянное размыкание ада. Увидев адские муки животных, запретил себе дальнейшие исследования стоп-зон и воззвал к другим исследователям – больше никогда туда не соваться.

– А другие исследователи не могли сами догадаться, что ад трогать не надо?

– Могли, но не все догадливы, а иные придерживаются недогадливого мировоззрения.

По движениям, дыханию и выражению мордочки крысы можно понять, в каком она настроении, в каком состоянии. Обезьяна и подавно: мимическим и телесным выражением чувств даже самые дикие макаки и глупенькие мартышки очень близки к нам – родня, никуда не денешься. Потому и легко увидеть и понять, какое п о с л е д е й с т в и е вызывает у них стимуляция рая и ада.

Лилли: «После нескольких повторных стимуляций стоп-зоны обезьяна, зафиксированная в экспериментальном станке, по всем признакам становится похожей на человека, отданного на пытки садисту-палачу. Зрачки расширены, глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются, дыхание частое, шерсть встает дыбом. Крепко держится за какой-нибудь предмет или, наоборот, отталкивает его, рвет, кусает, старается убежать…

Всё, что вы только можете вообразить – существует.

Джон Лилли

И потом животное, хотя его никто не трогает, остается больным: отказывается от еды, угрюмо и апатично сидит в клетке, никого к себе не подпускает. Веки припухшие и приспущенные, уголки рта оттянуты вниз. Шерсть тусклая, свалявшаяся. На открытых участках кожи образуются диффузные пигментные пятна и мелкие изъязвления. Может быть рвота, понос или запор…

Единственный способ быстро вывести обезьяну из этого состояния, в котором уже явственна и угроза жизни – простимулировать старт-зону через септальные или гипоталамические электроды. Через несколько минут перед вами снова оживленное и дружелюбное животное с прежним незаурядным аппетитом и блеском глаз».

– Живая модель человеческих страданий, человеческой депрессии…

– И более того: разрушительной психосоматики и предсамоубийственных состояний – пресуицидов.

– И модель исцеления?.. Наверное, когда импульсы снова и снова идут в ад, обезьяна думает, что эта пытка уже никогда не кончится? А когда оживляется рай, ей кажется, что так хорошо будет и дальше, будет всегда?

– Да, человечески выразить это можно приблизительно так. Что обезьяна думает, мы не знаем, но, по всей видимости, чувствует именно так.

Строение настроения

Настроение – это то, как душа делает будущее.

Неочевидная очевидность

– Итак, пряники и кнуты – не просто награды и наказания, но и обещания? Картинки будущего?

– Именно, это главное. Все живое встроено в поток времени, строится им и строит его. Все существа, от вируса до человека, живут по вероятностной логике: строят образы будущего из своих состояний и восприятий – упреждающе настраиваются, прогностически самопрограммируются. Все воспринятое и запомненное – не просто сохраненная информация, но и данные для ожиданий, для изготовок на будущее.

Рай и ад, как все органы и системы организма, не только реагируют на воздействия, но и живут собственной переменчивой жизнью. Имеют, как и, например, центры сна и бодрствования, свои ритмы и тонусы – растянутые во времени преобладающие состояния, длящиеся иногда месяцами и годами, иногда едва не целую жизнь. Повторные кратковременные воздействия (иногда достаточно и одного, но сильного) вызывают долговременные тонусные последствия. У обезьян Лилли после стимуляции ада и рая так и получалось – наглядно.

– Тонусы… Часто приходится слышать это слово в связке и с разными состояниями здоровья и состояниями души. Тонус организма, тонус мышц, тонус сосудов, кишечника, тонус матки, тонус рая и ада… Есть что-то общее?

– Общее все. Тонус – готовность к действию, создаваемая длящимся напряжением. Мышца в высоком тонусе – значит, уже возбуждена, статически напряжена и легко, при малейшем импульсе, может начать работать вовсю, вплоть до судороги. Повышенный тонус матки означает, что мускулатура ее на взводе, вот-вот могут начаться роды. Мышцы в низком тонусе – значит, вялы, расслаблены, пассивны, инертны. То же самое относится к разным органам и системам – например, к желудку и кишечнику: они бывают зажаты в спазмах, бывают и в атонии – инертной вялой расслабленности. Кожа тоже может быть высокотонусной, упругой, или низкотонусной – вялой, дряблой.

– А состояние кожи, замечала не раз, очень зависит от настроения…

– От настроения зависит состояние всего. Настроение тоже зависимо от всего, но может быть и не зависимым ни от чего, кроме себя. Все от всего в нас зависит, все со всем связано, как в природе и государстве, и все может получать ту или иную степень самостоятельности, автономии.

– Так что же такое в конце концов, настроение?

– Сейчас будет немножко сложно: настроение – это соотношение тонусов ада и рая, проецируемых на внутреннюю временную матрицу.

– Гм, это надо переварить…

– Для облегчения – несколько упрощенных картинок из жизни и клиники. Могут иногда сочетаться в одном лице (в зависимости от состояния на момент) и переходить одна в другую.

Настроенческие типажи

Гипотимик

Всегда мрачный, всегда подавленный. Пессимист, не ожидающий ни от жизни, ни от людей, ни от себя ничего хорошего. По классической терминологии – меланхолик, по современной врачебной, клинической – гипотимик, человек с преобладающе пониженным настроением. Постоянно повышенный тонус ада, пониженный – рая. В усиленных степенях: депрессии, состояния тяжкой душевной боли (психалгии©), близость к самоубийству.

Фобик

Тревожный человек, постоянно обеспокоенный, мнительный, склонный к разным страхам и опасениям. Повышенный тонус ада в сочетании с повышенным тонусом центра страха. В усиленных степенях: навязчивые страхи. При сочетании с чертами следующего типажа – мания преследования, паранойя.

Брутал

Раздражительный, злобный субъект, склонный к насилию: постоянно повышенный тонус ада в сочетании с повышенным тонусом центров агрессии.

Лабил

Человек с ярко выраженной эмоциональной подвижностью и неустойчивостью (лабильностью), с интенсивными, быстрыми и глубокими изменениями настроения в разные стороны. Повышен тонус и рая, и ада. Крайняя степень с кратковременными колебаниями – неуравновешенность, истеричность, неврастеничность. Долговременные колебания к тому и/или другому полюсу – биполярное аффективное расстройство (старое клиническое название: маниакально-депрессивный психоз) – смена тонусных преобладаний ада на рай и обратно.

Гипертимик

Противоположность первому типажу. Преобладающе повышенное настроение при почти полной неспособности испытывать сколько-нибудь глубокие отрицательные эмоции. Невозможна ни настоящая жалость, ни сочувствие чужой боли и горю, – «все как с гуся вода», иногда до явной эмоциональной тупости, с преимуществом для эгоизма и ущербом для совести. Постоянно пониженный тонус ада, повышенный – рая. Лобные доли работой не перегружены. Живет в свое удовольствие. Единственная озабоченность – чтобы удовольствий было еще больше. В крайней степени – один из вариантов социопатии: небезопасный тип, учитывая, что при бессовестности может быть иногда импульсивно гневлив, хотя и не злопамятен. Литературный пример – гоголевский Ноздрев. Хлестаков тоже из этой братии.

Стабил

Человек с крайней степенью монотонной эмоциональной устойчивости, почти механический, непробиваемый, почти «никакой». Трудно напугать или разгневать. Практически невозможно ни обрадовать, ни огорчить. Понижен тонус как рая, так и ада. Довольно редкий типаж, высоко востребованный в некоторых профессиях. Не путать со сдержанностью в выражении чувств, эмоциональной скрытностью и зажатостью.

Свет и тень

Радостное, мажорное, бодрое и веселое настроение после приятного известия, удачи или просто по причине хорошего самочувствия: временно повышенный тонус рая. Тонус ада не снижен, но рай преобладает. Через некоторое время возможна маятниковая отмашка – смена настроения на минорное, кажущаяся беспричинной или, чаще, изыскивающая себе причину, пустяшную или надуманную.

Высветление

Блаженный покой на природе, на пляже, на солнышке, в теплой ароматной ванне, под воздействием музыки, массажа, медитации или тонопластической (аутогенной) релаксации: временно пониженный тонус ада при относительном повышении тонуса рая. С помощью медитаций и тонопластики (см. мою книгу «Ступени к себе») при гармоничной личной философии такое состояние может приблизиться к постоянству.

Рай взаймы под проценты

Веселье, кайф под воздействием алкоголя или других наркотиков: временно пониженный тонус ада, повышенный – рая, в сочетании с ослаблением сознательно-волевого контроля (подавление деятельности лобных долей). Неизбежна скорая или б/м отложенная маятниковая отмашка – смена тонусов ада и рая на противоположные: перевертыш настроения. Рай может впасть в длительную атонию – в глубокую спячку, почти кому, анабиоз – и по причине долгих адских пыток, и в результате собственных зашкаливающих, истощающих наркотических перегрузок (включая и сексуальные эксцессы, и всяческое обжорство, в том числе обжорство похвалами, лестью и неограниченной властью).

Оптимум природный

Здоровый жизнерадостный ребенок, веселый, смешливый, озорной, неугомонный шалун, иногда капризный. Почти постоянно слегка повышенный тонус рая, тонус ада средний или слегка пониженный и лабильный, неустойчиво-переменчивый.

Оптимум духовный

Всегда ровное хорошее настроение, благожелательность при адекватности поведения, чуткой совести, здравом смысле, трезвой критичности – гармоничный, легкий, счастливый характер, или – при любом изначальном характере – проработанно-одухотворенная личность, просветленная душа с высокой внутренней философией, с крепкой верой в бессмертный смысл своей и всеобщей жизни. Тонус ада слегка понижен, тонус рая обычен или слегка повышен, при четком контроле сознательной воли. Пример – из моих друзей – Александр Мень.

– Картинки знакомые, все зримо себя являют выражениями лиц…

– …осанками, походками, жестами, голосами, плачем, смехом, улыбками или их отсутствием…

D-r Mozg: Mega-Recipe № 11.

Настроение: здравое отношение.

Надоело болтаться, как щепке, на волнах своего неуправляемого, слишком часто никудышного настроения? Хочешь научиться с ним управляться?

Отделим себя от своего настроения.

Первое и главное, что надлежит усвоить:

Я не есть мое настроение.

Мое настроение не есть Я.

Настроение – только часть целого, именуемого Человеком.

У нас полно органов и систем, от работы и состояния которых мы зависим, а они от нас – нет, или постольку-поскольку. Костный мозг, селезенка, печнь, почки… Мы никак их не чувствуем, а зависим от них жизненно ежеминутно. Сердце, орган самый важный, тоже прямому волевому управлению недоступно – только через движение и дыхание, и надо еще учиться делать это правильно. Кишечник с желудком. Влияет на нас? Еще как. А мы на него влиять можем? Прямым, волевым путем – нет: работает сам по себе, автоматом. Но влиять на кишечник косвенно, обходными путями, ПОНИМАЯ, как он работает – можно: переменами питания и режима, движениями, массажем, лекарствами, а в какой-то степени, если научились, – самовнушением. Сон и бодрствование, сонливость и бодрость – зависят от нас? Лишь частично. Когда совершенно не спится, без снотворного не уснешь. А когда очень хочется спать, отрубишься и на бегу.

Вот и с настроением примерно так же. Оно несравненно древнее, многоопытнее, мощнее, хитрее, чем наш молоденький самоуверенный ум, едва только вылезший из природных пеленок. Настроение меняется или не меняется – это его работа, влияющая на нашу жизнь, – работа ЕГО, а не наша, мы можем ей только помогать или мешать. Настроение зависит от многого, не зависящего от нас. А мы зависим от настроения в той мере, в какой не можем, не умеем или не хотим менять его ПОНИМАЮЧИ.

Влиять на свое настроение прямыми волевыми приказами или уговорами («успокойся», «расслабься», «а ну-ка повеселей!») можно лишь в весьма ограниченных пределах его умеренных колебаний. Крайние значения – вне контроля, да и даже не такие уж крайние. Только сверхгениальный актер может повелеть себе: «развеселись», «опечалься», «возрадуйся», «скорби», «спи» – и т. п., и действительно, искренне (а не изобразительно, не лицедейно-актерски, не показно) войти в эти состояния. Диапазон настроений, доступных самоконтролю и управлению, разный у разных людей и у одного и того же человека в разные моменты: мужчина голоден, критические дни у женщины, не выспался человек, кишечник не сработал – контроль уменьшается, управляемость ослабляется.

Примем право настроения на независимость.

Двустороннее. Понимающее отношение к своему настроению:

Мое настроение имеет право

на независимость от меня.

Право настроения – право природное.

Я имею право на независимость

от своего настроения.

Право человека – право духовное.

Я найду способы осуществлять это право,

я этому научусь.

Хозяином настроения стать нельзя, но можно перестать быть его рабом. Нельзя быть начальником настроения, но можно не быть его подчиненным. А кем же ему можно быть, своему настроению? Внимательным Собеседником. Равноправным Партнером. Неуступчивым Конкурентом, Соперником.

Заботливым Доктором, изучающим пациента. Умным Воспитателем – когда мягким, когда строгим – по обстоятельствам.

Теперь можно приступать к изучению своего Партнера-Соперника-Пациента-Воспитанника. Исследуем ЕГО зависимости. Испытаем разные способы воздействия. Выберем лучшие и надежнейшие. Смотри следующий мегарецеп. (с.201).

На волосок от Нобелевской

– Снова всматриваюсь в портрет Олдса… Взгляд будто бы говорит: «Не падай духом! Поможем друг другу понять себя изнутри, и все будет хорошо». Как сложилась его жизнь дальше?

– В Монреале проработал без малого три года – решающий период, определивший его бессмертный вклад во Всемирное Жизневедение.

Потом уехал с семьей в Калифорнию, в Лос-Анджелес, пару лет проработал там в Институте мозга; затем – в Мичиганский университет, на должность профессора психологии, трудился там десять лет.

Последнее семилетие жизни снова провел в Калифорнии, в Технологическом институте, где его величали профессором биологии поведения.

Все это время продвигался дальше и дальше в дебри мозговых тайн. Совершенствовал микроэлектродную технику. Составлял все более подробную объемную карту работающего мозга. Изучал, как ведут себя нервные клетки и их рабочие группы при разных деятельностях и состояниях. Убедился сам и научный мир убедил, что желания – это работа одних клеток мозга, «желателей», а удовольствия от исполнения желаний – работа других, «удовлетворителей».

– Этих вот райских?.. Когда работают клетки-желатели, а удовлетворители бездельничают или работают еле-еле – это, наверное, и есть ад?

– Танталовы муки. А в жизни и клинике – зависимостные состояния запойного типа. Нарастающий перевес активности «желателей» над возможностями «удовлетворителей», похоже, и есть механизм наркотической подсадки.

Открытия Олдса проложили путь к изучению нейрохимии зависимостей. В большой серии опытов Джим и его жена Марианна вместо электродов вживляли в мозг крысам тонюсенькие, как волоски, сосудики – микроканюли, самые крошечные размером с капилляр, питающий кровью одну или несколько нервных клеток. В канюли можно вводить разные вещества, и с помощью все того же рычага самораздражения, теперь уже самовведения – проверять, что нравится, а что нет.

Как и можно было ожидать, животным нравится вводить в мозг то, что в жизни нравится людям, наркоманам особенно. Опиаты, например. Рай любит антидепрессанты и успокоительные, ад этими средствами подавляется, но ненадолго.

Нейрохимия ада и рая сейчас усиленно изучается. Колоссально важная, ядерная область мозговедения: химия души – так будет называться одна из глав следующей книги этих записок.

– Чем больше узнаю про мозг, тем больше кажется, что нейроны напоминают людей: их ужасно много, каждый занят своим делом и общается с другими, принимает и передает информацию, что-то ему нравится, что-то не нравится, может возбудиться и перевозбудиться, может затормозиться, уснуть, оказаться не у дел, захиреть без работы, отравиться какой-нибудь гадостью…

– …может хамить и хулиганить – производить судороги…

Да, каждый из 86 миллиардов нейронов (это, по свежим подсчетам, приблизительно-среднее их число в мозгу взрослого человека) – персонаж со своим норовом и своей биографией. Разделение труда между ними в мозгу подобно разделению труда между людьми, но неизмеримо сложнее и тоньше – куда там какой-нибудь крупной компании или даже целому государству. Олдс стал одним из пионеров изучения этих филигранных специализаций. Нашел, например, одну из разновидностей нейронов-запоминателей – в особо знаменитом отделе мозга, так называемом гиппокампе, что в переводе означает «морской конек». Я этого морского конька – их два симметричных, по одному в полушарии – много раз видел при вскрытиях мозга, и изумлялся, насколько он действительно похож на милое создание океанских вод. Еще со студенчества волшебный конек этот завораживает меня.

Одно из древнейших мозговых устройств, есть у всех позвоночных. На сегодня выяснилось, что гиппокамп решающе значим для перекодировки кратковременной памяти в долговременную и обратно – для запоминания и вспоминания – и для связи памяти и эмоций.

– Вы сказали: «последнее семилетие…»

– Последняя научная статья Джима вышла в свет уже после его ухода. В 1976 году, в возрасте 54 лет, в расцвете сил, в преддверии Нобелевской премии, которую ему прочили – внезапная смерть: утонул, купаясь в Тихом океане. Сердце остановилось.

– …

– К людям-факелам, моцартианцам, одаренным и умственно, и душевно, интенсивно-творческим и лучисто-сердечным, небесная налоговая инспекция или какая-то еще инстанция, отмеряющая годы жизни, слишком часто относится с непостижимой скупостью. Им бы и жить дольше всех.

– Зато дольше иных живут произведениями, делами. Живут светом в живых душах… А дети у четы Олдсов родились?

– Двое. Наши современники. Пошли по стезе родителей. Дочь, Николь-Жаклин, работает психиатром в Гарвардской медицинской школе; сын, Джеймс Олдс младший, нейропсихолог, руководит институтом междисциплинарных исследований. Интересно: папа, как видели мы, из многоохватной психологической шири отправился в глубину – в мозг, в нейрон, а сын обратно – из глубины в ширь, на перекрестки наук.

ОК – Будь я Нобелевским комитетом, присудила бы Олдсу старшему премию не посмертно, не люблю этого слова, а послежизненно.

Обракадабраиз папки «Музей Будущего»

В действительности

всё не так, как на самом деле.

Станислав Ежи Лец

Послезавтра наступит такая древность!

Владислав Левилец

Пишу в скверике, недалеко от дома. Если быть точным, не пишу, а сижу, поправляет жена, сделавшая этот снимок. В голове, меж тем, а если быть точным, в мозгу и послушных ему нервах, мышцах, связках, диафрагме и прочая – пишется, а если быть точным, зачинается образ того, что вы в данный миг читаете. Обычно для пишущей братии: стоит мозгу себя отпустить, расслабиться слегка – и поехало: образ, захвативший уже подсознание (доминанта по Ухтомскому), – достраивает себя из сигналов реальности, внешней и внутренней.

2011 год, конец августа, тепло еще, даже жарко, солнышко яркое, голову печет. Снял, как видите, рубашку, остался в жилетке. Сандалеты на босу ногу, всегда так до заморозков.

Вокруг вижу людей, одетых в тяжелые куртки, плотные плащи. В колясках возят жутко укутанных детей. Какой-то чувак проковылял в зимней шапке.

Мысленно спрашиваю: люди, зачем не даете коже дышать, мышцам – двигаться, иммунитету – укрепляться, мозгу – работать? Зачем изо всех сил нарушаете теплообмен детей и заставляете их болеть и слабеть? Не дают люди ответа. Некоторые, проходя мимо, поглядывают на мое одежное легкомыслие с хмуроватым не то чтобы неодобрением или недоумением, но с недоприятием, кислотухло как-то.

Ага, понял. Не положено. Не сезон уже так оголяться. Не теплый июнь, не жаркий июль, не цветущая середина мая и не начало августа, а конец – осень уже вот-вот. Осенью надлежит потеплей одеваться и поприличней, сезон прохладный и деловой. И неважно, что вот жара – не должна она быть, не положено, мало ли что там чудит термометр. Купаться уже нельзя, хоть вода в водоемах теплая, – всё, откупались. Хочешь лето продлить – дуй на юг, а здесь нечего…

Ладно, допустим, попозже, в конце октября или в начале ноября рванем на Средиземноморье. Что там увидим? Обычную картинку: жарко, пляж полон купающихся и загорающих практически голышами. Все это понаехавшие, им можно.

А люди местные ходят в зимних сапогах, кутаются в теплое и на понаехавших глядят снисходительно-терпеливым взглядом, каким персонал дурдома смотрит на пациентов. Если местный человек в солнечном ноябре разденется до пляжной кондиции, его не поймут. И замерзнет, и заболеть может. Не потому, что холодно, а потому как не положено.

Потому как ноябрь тут считается ноябрем, хотя на самом деле это еще вполне себе июль. Но – по-нашему, по-понаехавшему июль, а по местному очень даже ноябрь.

ОБРская область

…И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство…

Борис Пастернак

Наблюдение повсеместное и повсевременное, капитальный психологический факт. Люди, то есть, мы с вами, как и наши собаки, кошки, тараканы и вся прочая мировая живность, – мыслим, чувствуем и живем не в соответствии с реальностью. Нет и нет!

А с чем в соответствии? Со своим (или, чаще – чужим, чьим-то) мнением о реальности. Со своей (или чьей-то) версией реальности. Со своей (чьей-то) верой, представлением, убеждением или умозаключением, что реальность вот такова. Со своей (или чьей-то) картиной мира – образом реальности – это последнее словосочетание и возьмем далее в обиход и сократим до ужасного ОБР.

Впрочем, почему ужасного? Было и такое слово когда-то в языке русском. Нарыл его у поэта Семена Кирсанова, который нарыл его в одной из древнерусских летописей и написал по сему поводу размыслительный верлибр:

При чтении летописи

врезалось

беспощадное:

«Погибоша аки обры».

Обры!..

Почему и когда погибоша

эти обры?

Может быть, обры были прекрасные люди –

пастухи, хлебопашцы, охотники?..

Именно обры, может, чурались

набегов, поджогов, сдирания скальпов

и воинственных плясок на мертвецах?

Может, они именно потому погибоша?

Или, может быть, где-нибудь

ходит единственный сохранившийся обр?

Какая чудесная мысль:

найти и оживить погибшее племя!

Дать ему письменность и язык,

вышивки и резьбы и сразу современные нравы

и взгляды!

О! Я приехал в Обрскую область!

Здравствуйте, обры!

Как прекрасно, что вы существуете,

из пепла возникшее племя!

Теперь уже никто не «погибоша аки обры»,

ибо сами обры не погибоша!

Итак, ура – мечта поэта сбывается: обры не погибоша, а возрождоша отныне и вовек в виде новоОБРазованного психологического термина, означающего образ реальности. ОБР – это то, какова реальность – любой своей частью в любой момент – для нас или для кого-то. С нашей или чьей-то точки восприятия. Точки мышления. Точки ведения. Точки неведения. Точки слепоты. Точки веры.

Образ реальности. Образ мира. Образ себя. Образ других. ОБР! – вот что правит всеми и вся. ОБР – наш внутренний диктатор, внутренний гипнотизер.

«Это твой ОБР, – скажут, – все эти умозаключения насчет ОБРа – не факт, не реальность, а твой ОБР. Твой собственный самогипноз».

Правильно, так и есть. Предлагаю проверить, насколько мой ОБР соответствует ре… Поправляюсь: сверьтесь, пожалуйста, насколько мой ОБР соответствует вашему, совместимы ли наши внутренние гипнотизеры, не подерутся ли. Ведь все равно ваше подсознание сверку произведет, и ежели что не так…

ОБР – агрессивный эгоист: любит себя, держится за себя, защищает себя, навязывает себя. Личный и чужой опыт принимает во внимание лишь приблизительно, не полностью и не всегда. Отклонения реальности от себя любимого не замечает или отбрасывает как не существенные или не существующие: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Если реальность не соответствует ОБРу, тем хуже для реальности.

Во времена Холокоста миллионы евреев, уже видя, к чему идет, уже загнанные и уничтожаемые, все еще не могли признать ЭТУ реальность реальностью, все еще защищались от нее своим ОБРом, а не конкретными действиями сопротивления или бегства. Массовый самогипноз.

Не исчислить, скольких заблуждений и тупиков, неудач и болезней, разочарований, несчастий, трагедий можно было бы избежать, не будь ОБРы человеческого большинства такими инертными, самоупертыми. Всевозможные комплексы, фобии, неврозы, психозы, бреды – все эти неадекватные образы мира, себя, других – лишь мелкие брызги из океана всечеловеческой ОБРакадабры.

«По вере вашей да будет вам»

Физика микромира утверждает неизбежность влияния наблюдателя на наблюдаемое – одним лишь фактом наблюдения как таковым. Действует ли подобная закономерность в нашей обычной жизни?

Сколько ни глазей на заоконный термометр, как ни тужься, веруя и внушая себе и ему, что сейчас жарче или холоднее, столбик не шелохнется, а пойдет вверх или вниз только в зависимости от реальных, объективных изменений температуры там, за окном. Как уверяли нас, Ури Геллер, этот великий сгибатель ключей, ножей, ложек и вилок, приостановил стрелки часов лондонского Биг Бена. Но даже если бы и подвинул он этот столбик, температура на улице от этого не изменилась бы. И люди будут все так же одеваться и одевать детей не столько в зависимости от реальной температуры, сколько от того, что они думают, чему верят об этой температуре.

Сколько веков подряд многие миллионы людей верили и до сих пор верят, что Иисус Навин остановил солнце. С Божьей помощью, но остановил же. Набрался духу – и стоп машина. Наивный ветхозаветный миф, законсервированный кусочек древнего ОБРа. Из-за противоречия с ним был запрещен гениальный труд Коперника, сгорел на костре великомученик истины Джордано Бруно, унизился Галилей…

Сила или слабость нашей веры зависят скорее от мужества, нежели от разума. Тот, кто смеется над приметами, не всегда умнее того, кто верит им.

Вовенарг

Человек-матрешка

Наши личные ОБРы не могут быть вполне личными. С первых мгновений жизни их ОБРазуют не только наши собственные впечатления, переживания и представления. И не только ОБРы ближайшей человеческой среды – семьи, сверстников, учителей. Через телевидение, радио и кино, через игры и книги, через каждую вещь, через интернет непрерывным потоком текут в мозг ОБРы из разных пространств человеческой вселенной. Есть ОБРы клановые, профессионально-корпоративные, классовые, национальные, государственные. Каждый из нас, как матрешка, живет внутри матрешек, которые больше, живущих в матрешках, которые больше, живущих в матрешках, которые больше…

И на каждого влияют совокупные ОБры малых, средних, больших и самых больших сообществ, в которых приходится жить. Америка живет в соответствии со своим ОБРом, Россия – со своим, Китай – со своим. Языки, религии, культуры – многоэтажные постройки из ОБРов, в которых мы живем, а они живут в нас, живут нами.

Развивающийся всечеловеческий ОБР – наука. Из научных ОБРов универсальнейший – математика, обнаруживающая грустный парадокс: чем всечеловечнее ОБР и чем ближе к истине – тем меньшему числу людей он доступен.

Таков порок, присущий нашей природе: вещи невидимые, скрытые и непознанные порождают в нас и большую веру, и сильнейший страх.

Приписывается Юлию Цезарю

Даешь верометр

Врачебная реальность вынуждает быть реалистом. Как врач говорю: плохо верить в плохое. Да, плохо – но иногда приходится, чтобы к плохому готовым быть и, если можно, предупредить худшее.

Хорошо верить в хорошее. Но рискованно: вера может оказаться и заблуждением, прекраснодушной иллюзией. Веришь мошеннику – получай свою лоховскую награду, веришь собственной дури – ну вот тебе. Когда выйдет по вере, когда не по вере – не угадаешь.

Если погибающий больной или его родственники говорят мне, что верят не в лекарства, а в силу молитвы, я отвечаю: хорошо, правильно, верьте в молитву, это может помочь. Но и лекарство по показаниям принимать надо. И лекарство может помочь, тоже без гарантии. Молитва создает образ Возможного. Соединяемый с образом Всемогущей Высшей Силы, образ этот с какой-то вероятностью может сработать на благо. Лекарство тоже – его прием, сам факт приема, действуя на сознание и подсознание, создает образ здоровья, растящий шансы даже при побочных действиях.

Если лекарство принимал и выздоровел – лекарство помогло или вера в лекарство? Не знаем. (Кроме случая, когда лекарство поддельное, плацебо – тогда уж точно помогла только вера.)

Если лекарство не принимал и выздоровел – чудо ли свершилось, свыше ниспосланное, или просто справился с болезнью сам организм, естественным образом? А в помощь природе сработала сила самовнушения – Доктор Мозг, построивший ОБР для перевода организма в иное состояние? В гипнозе такое возможно, не раз убеждался, да и без гипноза – бывает, только вот не всегда, и не угадаешь – когда.

Верометр, измеряющий силу веры, пока еще не изобретен. Может быть, он работает где-то Выше?..

Образ жизни творит жизнь

Каждая клетка и каждый ген построены в соответствии с образом какой-то стороны мира, с некоей вероятностью существования. Каждый ОБР так или иначе отражает реальность и в чем-то ей соответствует, хоть чуть-чуть. Посверкивают искорки истины в младенческом лепете; внезапные озарения прорываются вдруг в бред больного; куски правды, как мясо в супе, вывариваются в бреднях лжеца. Если тщательно покопаться, атомы золота можно обнаружить и в куче дерьма, вопрос только – стоит ли.

Бытие определяет Сознание – читается в обе стороны. Жизнь творит образ жизни. Образ жизни творит жизнь. Родился в стенной щелке крохотный паучок – и мир уже не такой, как прежде. Вот вырос паучок в паука; вот паутину плетет в соответствии со своим ОБРом, в который вписаны мухи. И муха летит…

Психологи и псипрактики. Экспонаты музея Будущего

Из поколения в поколение в роде людском в небольшом числе рождаются те, для кого Истина – реальность как она есть – важнее, чем ОБР, свой ли, чужой ли. Люди Истины, не поддающиеся массовому гипнозу и старающиеся не поддаваться неосознанному самогипнозу. Строящие свои ОБРы в диалоге с реальностью.

Человеком Истины пытался быть в первую половину своей карьеры Джон Уотсон: изучая психофизиологические кирпичики «стимул-реакция», он надеялся понять, как из них строятся ОБРы (не называя их так); а после того, как загремел с высей академической науки в низовья бизнес-обслуги, сосредоточился на изобретении ОБРов для охмурения потребителя. На примере Уотсона хорошо видна разница между психологом и псипрактиком.

Психолог – человек, изучающий ОБРы других людей. В число этих других можно (и нужно) включить и себя – но именно как другого человека, наивозможно самоотстраненно, – с честной попыткой объективности. Дипломы здесь ни при чем: в миг, когда ты задумываешься над тем, каков образ реальности вот у этого существа и почему этот ОБР именно таков – ты уже психолог, ты изучаешь психику, приближаешься к постижению души.

Иное дело псипрактик – человек, работающий с ОБРами других. Режиссер, оператор и актер жизни, манипулирующий ОБРами (не обязательно в плохом смысле), изменяющий их и/или производящий новые. Воспитатель, учитель, артист, художник, журналист, писатель – псипрактики. Адвокат – псипрактик. Продавец – псипрактик. Политик – псипрактик. Пиарщик, рекламщик – псипрактик.

Репутации, имиджи, бренды и прочее подобное – ОБРы и ОБРы ОБРов, ничто более. Врач, не только психотерапевт, но любой врач – псипрактик. Все эти люди и множество иных так или иначе работают с ОБРами, стараются сделать их такими или иными.

Каждый из нас с пеленок, с первого крика – псипрактик в пространстве своего общения – режиссер, оператор и актер жизни, заметный или нет, хороший или не очень, удачливый или…

Да, псипрактики худо-бедно мы все. А вот психологов, ищущих истину о других и себе, на душу населения угрожающе мало. Люди в массе не ведают, как возникают их ОБРы, как работают и что с ними делать. Не понимают и ОБРы других людей, даже самых близких и любимых, довольствуясь лишь своими ОБРами их ОБРов – картинками, настолько же отличающимия от действительности, насколько каракули малыша отличаются от художественного портрета.

Осознанное отношение к ОБРам, своим и чужим, и умелое обращение с ними есть то, что я именую психологической цивилизованностью. То же самое, минус излишек эгоизма, плюс сострадательность, составляет психологическую культуру – душевную интеллигентность. Встречается иногда и такая ходячая редкость – экспонаты музея будущего напоминающие нам о единственном пути спасения человечества.

Осел, знающий дорогу, стоит большего, чем прорицатель, гадающий наугад.

Виктор Гюго

Теория – это когда все известно, но ничего не работает. Практика – это когда все работает, но никто не знает почему. Мы же объединяем теорию и практику: ничего не работает… и никто не знает почему!

Приписывается Альберту Эйнштейну

Д-р Мозг. Вместо Recipe.

Средство от скуки и предложение для саморазвития, очень практическое и, быть может, спасительное:

ПРИСОЕДИНИТЕЛЬНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ.

Неустанно строй ОБРы других – существуй в иных сущностях, вживайся в них и живи разными жизнями. Строй ОБРы ОБРов других. Включая (следующий уровень!) и их ОБРы ОБРов твоих ОБРов. Это позволит тебе по-настоящему понять и других, и себя, строить отношения с миром на здравой основе и добиваться всего возможного из желаемого.

Вначале это кажется нереальным, немыслимым. Ну как это – существовать в других сущностях?.. Как жить какой-то другой, чьей-то жизнью, когда и своей толком не живешь?

Простое наблюдение даст ответ. Но не совсем простое, а ПРИСОЕДИНИТЕЛЬНОЕ.

Каждое существо каждый миг выказывает свои ОБРы своим внешним видом и поведением. Понаблюдай за любым человеком или хотя бы за собакой на улице, за воробьем, голубем или бабочкой, позабыв на это время о себе и не торопясь с умозаключениями… Постарайся продолжить внутри себя поведение и состояние Наблюдаемого: повторяй внутренне его движения, мимику, направление взгляда, дыхание, перемещения в пространстве – ПРИСОЕДИНЯЙСЯ ко всему этому…

Очень скоро ты ощутишь себя в потоке другого существования – в тебе зародятся ощущения, еще не испытанные, ты начнешь воспринимать мир по-другому, чувствовать по-другому, мыслить иначе…

И вот уже произошло ПРИСОЕДИНЕНИЕ твоего мира к миру Наблюдаемого, твоего ОБРа к его ОБРу, и ты уже в некоторой мере, и быть может, в немалой, СТАНОВИШЬСЯ тем, кого наблюдаешь.

То же самое ПРИСОЕДИНЕНИЕ, оно же внутреннее подражание, можно производить с помощью видео– и аудиозаписей, через почерк, через музыку и рисунки, даже через следы на песке. Захватывающее и необычайно плодотворное занятие, творческий эликсир – путешествия в иные существования, открывающие миры и миры, расширяющие сознание, питающие душу нектаром Вечности!

Маршал мозговеденияиз сейфа «Практическая психотроника»

Вселенная мозга при взгляде на нее изнутри напоминает горящие в костре многоветвистые коряги, хитросплетения чудовищных паутин, змей, осьминогов, а более всего – ночное звездное небо: живое, движущееся, мерцающее…

Питалось темнотой угрюмое хотенье.

Подземный произвол сплетений и узлов,

измерив свой предел, взорвался светотенью,

и сам к себе воззвал безумный Саваоф.

Смотри, какая мощь, узнай, как много музык

вместилось в эту плоть, рождающую жар,

какая высота в предлогах и союзах

змеиных языков и скорпионьих жал.

Так торжествует риск. Вселенская гробница

моргает и дрожит, роняя семена,

и вспыхивает ночь, и тянется грибница

погаснувших времен в иные времена.

Божественные откровения пишутся на языке наших болей, страданий, вожделений, восторгов, упований и вдохновений. Мириады живых зеркал отражают мир, и не только отражают, но и творят.

Отзывчивость мира

Пациент Л., по профессии врач, рассказывает и размышляет.

«С раннего детства я склонен к полярным сменам настроения и мировосприятия, в которых становлюсь по меньшей мере двумя (на самом деле их еще больше) разными людьми, с разным восприятием мира, разными темпераментами и характерами. Один оптимист, другой пессимист, один эйфорик, другой дисфорик. Для одного мир прекрасен, для другого ужасен. И что самое интересное, на обоих окружающий мир немедленно отзывается полным соответствием их настроению, их убеждениям и ожиданиям. Мир фантастически отзывчив, невероятно внушаем, безмерно податлив!

Оба моих внутренних человека обладают колоссальной гипнотической силой!

Когда я в дисфории, когда мрачно уверен, что мир ужасен и все ужасны – мир немедленно идет мне навстречу и показывает свою отвратную злобную харю. Мир становится безумным уродом – ведь я его об этом молю со всей верой – как же не посоответствовать! Более того: этот щедрый отзывчивый мир становится кошмаром не только для меня, но и для моих ближних – мы все взаимосвязаны и взаимопроницаемы. И вот через ближнее окружение миропомрачение мое расползается вокруг, как дым от пожара, как радиация из очага поражения. Снова, в несчитанный раз, я становлюсь соучастником мирового зла, одним из его соисточников, и черт знает, к чему это приведет, и как же от этого не впасть еще глубже в адскую черноту.

Но вот сегодня с утра я в эйфории – уверен, что мир райски хорош, и мир поспешил со мной согласиться, срифмоваться, поулыбаться мне, заодно и не только мне. Вокруг почему-то появилось много людей, улыбающихся весело и благожелательно, даже собаки радостно улыбаются. Вижу, как свет этих новорожденных улыбок распространяется дальше и дальше.

Как это получается, почему? Мир не хорош и не плох, знаю, давно понял: мир И хорош, И плох, И ужасен, И прекрасен – мир всяк, мир всевозможен. Что же или кто, какой великий режиссер делает его феноменальным артистом, гениально исполняющим роли по моим ожиданиям и выходящим на бис в ролях, произведших особое впечатление?.. Неужели я сам и есть этот режиссер? Или не я, а мое настроение? Только настроение?»

Да, настроение. Образ мира настроением не только освещается так или эдак, показывается с той стороны или с другой, но и активно рисуется, монтируется, организуется, сочиняется. Границы здоровья и болезни в этом внутреннем творчестве зыбки, туманны, условны.

Да, настроение, именно оно, а не «я сам».

В предыдущей записке мы поведали о великом фундаментальном открытии, позволяющем понять, как наши настроения гипнотизируют этот чересчур отзывчивый мир. И заметили мимоходом, что Джеймс Олдс, хотя экспериментальное первенство его в этой области неоспоримо, был не единственным исследователем, внедрившимся в глубины райско-адского механизма.

Собственно, внедряемся мы в эти глубины, не ведая о том, с разных сторон, разными способами, всю жизнь, каждый день, круглые сутки. С незапамятных времен рай и ад  – двухполюсное устройство для обратной связи с собой и миром – исследуется человеческой жизнью. Кулинария, массажи и ароматы, болезни и пытки, вино и наркотики, любовь и разврат, искусство и духовные практики – все о том же, о разноуровневых, разноэтажных аде и рае , все о них и для них. Долгие тысячелетия люди осаждают эту таинственную крепость – органическую сердцевину своей душевной жизни – забрасывают снарядами, бомбят, роют подкопы, берут измором – зная, как им кажется, чего хотят, но не понимая, что делают.

Только во второй половине двадцатого века цитадель эта стала прямой мишенью исследовательских проникновений в человеческий мозг. Впрочем, вводить электроды под череп в целях лечебных начали еще с конца века девятнадцатого. Пытались с малым успехом лечить некоторые виды эпилепсии, параличи, тики, расстройства речи, координации.

На операциях, проводившихся под местной анестезией, нейрохирурги замечали, что случайное раздражение некоторых глубоко расположенных частей мозга может вызывать у людей резкие изменения настроения. Вдруг – веселость, приподнятость, говорливость, беспричинный смех, иногда даже неожиданное остроумие. Неопределенно-приятные состояния, напоминающие кайф курильщика при затяжке табаком после долгого перерыва… Сексуальное возбуждение, переживания, близящие к оргазму, даже и сам оргазм иногда, прямо на операционном столе. Некоторые пациенты чересчур настойчиво просили о повторении операции, а пациентки бешено влюблялись в хирургов.

И тут же, неподалеку, с других точек: беспокойство, волнение, настороженность… Раздражение, злоба, ярость… Подавленность, тоскливость… Страх, паника, ужас… Дикая, страшная, ни с чем не сравнимая боль…

– Какие-нибудь существенные отличия рая и ада у человека в сравнении с животными найдены?

– Одно, в высшей степени важное, обнаружено: повышение ада и рая в анатомо-физиологическом ранге. Кроме нижних, глубинных этажей мозга, рай и ад представлены у человека и в верхних. На точки, с которых при раздражении вызываются настроения разных знаков, нейрохирурги натыкались в лобных и височных долях, вблизи центров, критически важных для речи и мышления, и в мозжечке, о нем дальше подробнее.

В пятидесятые годы прошлого века норвежский нейрохирург Сэм-Джекобсен оперировал пациентов с различными неврологическими и психическими расстройствами. Пациенты оставались в сознании и могли сообщать о своих переживаниях.

Из отчетов Сэм-Джекобсена:

«…Стимуляцией некоторых отделов лобных долей мозга нам удавалось вызывать чувство успокоения, облегчения, комфорта, удовлетворения, радости… В нижнебоковой части лобной доли области успокоения и удовольствия находятся ниже, глубже и более внутри, чем те, с которых вызывается тревога, раздражение и беспокойство. Реакция релаксации и комфорта, вызываемая стимуляцией этих частей лобной доли, была столь интенсивна, что у психически больных пациентов за одну минуту исчезали проявления психоза. То же самое иногда получалось при стимуляции центральной области лобной доли.

Когда стимулировали септальную (перегородочную) область (в глубине мозга, на границе между двумя полушариями; в аналогичной области у крыс Олдс наблюдал интенсивнейшее самораздражение) , пациенты оживлялись, проявляли больше внимания и интереса к окружающему, это продолжалось еще несколько минут после окончания стимуляции… Мимические выражения страдания, самообвинения и отчаяния моментально сменялись выражением оптимизма и удовольствия, как будто они уже испытывали его раньше и ожидают дальше. Пациенты начинали лучше ориентироваться, быстрее и точнее считать, у некоторых заметно улучшалась память. При стимуляции септальной области возникали и сексуальные чувства.

Один молодой мужчина после стимуляции лобно-височной области сказал мечтательно: «Я хотел бы быть девушкой». Ранее в беседах с психиатром он обнаруживал признаки нестандартной сексуальной ориентации, но с напряжением, страхом и сопротивлением. После стимуляции мозга с пациентом стало легко говорить и на эту тему, и на другие».

Еще одно любопытное наблюдение Сэм-Джекобсена:

«50-летней пациентке О. мы стимулировали поле FD-67, расположенную в коре нижней части правой лобной доли мозга. Нейронные волокна из этой области идут глубоко в подкорку, к мозговому стволу, в заднюю часть гипоталамуса (подбугорья) к мамиллярным (сосочковым) телам. Каждый раз, когда в одну из точек FD-67 наносилось слабое электрическое раздражение, О. начинала хихикать, а при продолжении стимуляции неудержимо и долго хохотать. Наблюдая это, мы было подумали, что стимуляция доставляет О. удовольствие, и что мы натолкнулись на его корковый мозговой центр. Каково же было наше удивление, когда посреди очередной стимуляции FD-67 пациентка вдруг разъярилась и закричала: «Все, хватит! Сколько можно это терпеть?! Хватит надо мной издеваться!» – «Вам это не нравится?» – спросил я. – «Кому же понравится изнасилование щекоткой! По сумасшедшему трясется живот, кишки вот-вот выскочат! Это ужасно!» – «И поэтому вы смеетесь?» – «Да мне не смешно вовсе! Какие-то насильственные содрогания!»

После этого случая мы поняли, что естественные человеческие эмоции – нечто более сложное, чем простые реакции на раздражение мозга в тех или иных точках».

Сэм-Джекобсен решил, что электрод его попал в мозговой центр щекотки. Не догадался, что это не отдельный самостоятельный центр, а относительно автономная исполнительная часть нейронной системы (можно с некоторой натяжкой называть это и центром, или центросистемой) комизма: смеха и чувства юмора. Системоцентр этот связан и с раем , и с адом  – балансный мостик между тем и другим. Некоторые детали – в моей книге «Комическая атака».

– У нас в стране кто-нибудь что-то подобное с людьми делал?

– Опубликованные данные довольно скромны. Исследования с вживлением электродов в человеческий мозг проводила Наталья Петровна Бехтерева. Внучка великого врача и человековеда Владимира Петровича Бехтерева (о нем рассказ будет в следующей книге этих записок) убедилась, что электростимуляцией глубинных структур мозга можно менять в разные стороны настроение, восприятие мира, отношение к окружающим и к себе, улучшать память, оживлять мышление или подавлять… По всей очевидности, рай и ад при этом затрагивались. В одной из статей Наталья Петровна рассказала о пациентке, которой вживили электроды в миндалевидное ядро, или, как ее упрощенно зовут, миндалину – один из древнейших отсеков мозга, общий для многих животных, – средоточие адских реакций страха и ярости. Записывали электрическую активность мозга. Все было в пределах обычного, пока пациентка не увидела кислородную подушку. Тут же из миндалины пошли зашкаливающие судорожные волны, а пациентка ужасно напряглась, потеряла контроль над собой… Оказалось, она уже видела эту подушку или точно такую же у другой пациентки, которая у нее на глазах скончалась.

– Паническая атака?

– Да – увиденная и снаружи, и изнутри мозга.

D-r Mozg. Mega-Recipe № 12.

Настроение: как изучать, как поладить. Как пережить темную полосу: «Это пройдет как облако».

Главное условие, при котором настроение всегда будет наилучшим из возможных в данный момент, – вот:

НЕ СТАВИТЬ ЦЕЛЬЮ УЛУЧШЕНИЕ СВОЕГО НАСТРОЕНИЯ!

Почему? Потому, что при попытках прямого воздействия, сиречь насилия, настроение обязательно покажет нам свою неприятную изнанку – не сразу, так позже и еще хуже. Так оно поступает с наркоманами, игроманами, сексоманами, алкоголиками, шопоголиками, челоголиками и прочими голиками и манами.

Настроение своевольно, упрямо и своевольно. Прямой целью можно ставить лишь улучшение его у кого-нибудь другого – по мере знания человека, по реальной возможности, тактично и аккуратно. Если же хотим поладить со своим – изучим условия, при которых оно меняется в ту сторону или иную – ЕГО зависимости. Так найдем способы пробуждать ЕГО волю к изменению в сторону, тебе нужную.

Вернее, надежнее, здоровее всего настроение улучшается, когда НЕ СТАВИШЬ ЦЕЛЬЮ УЛУЧШИТЬ его, а просто что-то делаешь, чем-то занимаешься, во что-то вовлекаешься, углубляешься. В работу, в спорт, в искусство, в общение, в чтение, в музыку, в интернет (не во что попало в нем, не в дерьмо!), в игру с ребенком, в созерцание, в покой, в релаксацию, в медитацию… Но никакой заботы о настроении как таковом: доверимся ему, и оно само позаботится о себе. Только не застревать и не застывать – быть в жизнепотоке – и по ходу испытывать, наблюдать, брать на заметку, как воздействуют на настроение:

«разные климаты, местности, времена года, погоды;

«разная еда и режимы питания, пост, голод;

«вода внутрь – простая и минеральные,

«вода снаружи – ванны и бани, купание, плавание;

«путешествия, автовождение, велосипедная езда;

«прогулки на свежем воздухе, пешие походы;

«движения и нагрузки разнообразные, спорт;

«уединение;

«толпа;

«тишина;

«многозвучие, шум;

«музыка любимая и разная;

«общение, люди всяческие;

«люди конкретные, персонально, самые разные;

«зрелища всевозможные;

«развлечения многоразличные;

«игры – спортивные, домашние, компьютерные;

«произведения изобразительного искусства, архитектура;

«чтение тех или иных книг, разных авторов;

«работы и занятия всякие,

«опыт саморазнообразия: разные осанки, позы, походки, разные расположения и устройства ложа для сна, разные манеры себя держать и говорить, разные одежды, прически, для женщин – разная косметика, для мужчин – разные решения вопроса «брить иль не брить»…

Обычная каждодневная жизнь – огромное поле для настроенческих наблюдений и испытаний, практических выводов и нежданных находок.

NB!  – в поисковый перечень не включаю ни курево, ни выпивку, ни наркотики, ни лекарства – ничего из того, что воздействует на настроение прямым мозговым насилием – химическим вмешательством.

Настроению, как девушке с характером, не нравится, когда к нему грубо лезут, навязчиво пристают, – даст отпор или отомстит потом, – но нравится деликатное, вдумчивое и догадливое внимание. И если настроение сгибает нас в бараний рог – разогнемся, распрямимся и вспомним о нашей с ним взаимной свободе и праве на независимость. Пусть живет своей жизнью, а мы своей. Нет настроения идти куда-либо, делать что-либо? Нет настроения общаться, настроения жить?.. Временная отлучка: настроение ушло по своим делам. Ушло погулять, подумать… Вот и мы займемся чем-то своим или просто погуляем.

«Когда приходит страх или тоска, когда будущее давит, и невозможно сопротивляться этому – ищите способа просто отвлечь себя, переждать, перезимовать. Это пройдет, как облако». (Александр Мень, из письма прихожанке).

Вернется настроение, никуда не денется: в нас его родной дом. Настроению нравится, когда дом его чист, не загроможден барахлом и украшен искусством.

Пришествие Дона Хосе

– Про что больше всего на свете насочинено мрачной фантастики? – разнообразных ужастиков? Про что наворочено больше всего паранойной бредятины?

– ?..

– Про управление человеком помимо его воли. Про психотронное оружие. Про власть над мозгами и душами. Про психическое изнасилование.

– Наверное, потому что это самое страшное, чему можно подвергнуться.

– Разумеется. И у страха этого глаза ООчень велики, а уши еще больше. Давайте сразу во всеуслышание успокоим тех, кого успокоить можно: психотроника – всего лишь красивенькое страшненькое словцо. Никакого психотронного оружия ни у кого в мире нет, не было и, думаю, вряд ли будет.

– Может, лучше сказать поосторожнее: надеюсь, что не будет, и приложу к этому усилия?

– Принято. Психотронного оружия нет, а вот власти над мозгами повсюду навалом. Психическое изнасилование – на каждом шагу. Самыми обычными средствами – общением, информацией, просто жизнью. Из тысячелетия в тысячелетие. Не раз еще повторим это разными устами здесь и в других местах.

– Почему-то мы не боимся действительного изнасилования, боимся только возможного.

– А пуще всего невозможного. Вот с такой преамбулой и позвольте представить напугавшего весь ненаучный мир создателя первой в мире реальной методики радиоуправления мозгом, телом и психикой.

Хосе Мануэль Родригес Дельгадо в своих многочисленных интервью не раз говорил, что у него еще далеко не самое длинное испанское имя. Широкоплечий уроженец южной Испании, с южным лицом и южным темпераментом – очень подвижный, многоречивый, веселый, отзывчивый, вспыльчивый, немножко хвастливый. Человек поколения моих родителей – 1915 года рождения. Прожил в полной памяти и здравом уме до сентября 2011 года – 96 лет.

– Дотянул до звания нашего современника.

– Еще как дотянул. До конца дней работал, преподавал, давал интервью. В девяносто лет, в публичной видеобеседе, заявил, что пишет новую, седьмую по счету книгу об этических и философских проблемах изучения мозга, о перспективах и угрозах развития мозговых технологий. Дописать эту книгу Дельгадо не успел. Но и того, что написал (больше пятисот научных статей и шесть книг), а главное, сделал, изобрел, создал, – с лихвой достаточно для присвоения звания Маршала Мозговедения.

– Почему такое военное титулование?

– Шутка с долей биографичности. Отец Дельгадо был военным в звании майора, а по гражданской специальности врачом-окулистом. Детство и ранняя юность Хосе прошли в кочевьях по местам отцовской службы, в том числе в Марокко, где Испания вела военные действия. Хосе обожал отца и решил поначалу пойти по его стопам: стать армейским окулистом. Отправился изучать медицину в Мадрид. Но там, когда дело дошло до изучения строения тканей организма – гистологии – неожиданно произошло мощное «ага-переживание». Увидев под микроскопом причудливую таинственную красоту клеток мозга, выявляемую по методу, разработанному его знаменитым соотечественником Сантъяго Рамоном-и-Кахалем (мы в мединституте учились окрашивать рамонкахалевским способом нервные клетки лягушек), молодой Дельгадо впал в транс и понял, что это его судьба: заниматься мозгом, изучать мозг. Жизнь была решена.

Тем временем разразилась гражданская война. Студент Дельгадо пошел воевать в республиканскую армию, сражавшуюся против франкистов. Республиканцы проиграли, Дельгадо попал в концлагерь, просидел там почти полгода. После освобождения продолжил изучение медицины и приступил к нейроисследованиям.

«Во время войны и отсидки в концлагере я понял, что человеческий разум, проникший в глубины материи, научившийся покорять силу тяжести, пространство и время, по отношению к самому себе находится еще в зачаточном состоянии, слеп и беспомощен,  – рассказывал в одной из бесед девяностолетний Дельгадо. – И эта самобеспомощность, при том, что материальные мускулы цивилизации уже невероятно сильны, чревата страшными опасностями. Люди не понимают себя и друг друга. Силы возможного самоуничтожения человечества растут быстро, а психологическая цивилизованность, которая только и может спасти мир от безумной дикости эгоизмов, еще только обещает быть, только мерцает как далекая звездочка на ночном небосклоне…»

– Какие грозные и завораживающие слова.

– Больше всего интересовали молодого Дельгадо возможности электрического воздействия на мозг. Еще до второй мировой войны получили известность начатые в двадцатых годах опыты нобелевского лауреата швейцарца Гесса. Его подопытными были кошки. Через вживленные в мозг электроды Гесс вызывал у них ярость, голод, ласковость, сексуальность, сонливость… Все зависело от того, в какую точку мозга посылался электрический импульс. Отзывчивый мир кошки моментально менялся в точном соответствии с тем, к какой инстинктивной программе «состояние-действие» относились нейроны этой точки.

Гесс, как и позднее Олдс, подавал в электроды ток с пульта управления через провода. Дельгадо поставил себе две задачи: 1) обойтись без проводов и 2)использовать электростимуляцию мозга для лечения людей.

В послевоенные годы перебрался в Соединенные Штаты, в Йельский университет. Доучился здесь, получил профессорство и исследовательскую лабораторию, женился на молодой сотруднице Каролине, с которой прожил долгую счастливую жизнь и родил двух детей.

Хосе и Каролина в лаборатории

В Йеле и развернулся его первопроходческий технический дар: в течение нескольких лет Дельгадо придумал, разработал и испытал первое в мире устройство для беспроводного управления мозгом.

Штуке этой он дал название «стимосивер» (стимулоприемник – сокращенное соединение английских слов «стимул» и «рисив» – принимать, получать). Радиочувствительная фиговинка величиной с полудолларовую монетку вживлялась в мозг животного или человека и могла без осложнений оставаться там по меньшей мере два года. От фиговинки шли тоненькие проводки с электродами на концах. Через каждый электрод нажатием кнопки с пульта радиоуправления мог подаваться импульс в нужное место мозга.

– Первый реальный мозговой чип? Вспоминается «Терминатор», «Матрица»…

– Это было только начало. Стимосивер Дельгадо стал родоначальником бурно развивающегося в наши дни семейства нейростимуляторов и нейропротезов.

– Протезов?..

– Врачи давно уже протезируют ноги, руки, позвонки, кости, сосуды, сердечные клапаны. Все в человеческом теле, на что только хватает знаний и технических возможностей, все органы и ткани при нужде могут заменяться протезами, все, кроме души. Дошел черед и до ткани мозговой, нервной, и первый прорыв здесь совершил Маршал Мозговедения Хосе Мануэль Родригес Дельгадо. Нейропротезы уже помогают многим при параличах, при болезни Паркинсона, при некоторых видах эпилепсии. Пошли в ход протезы, возмещающие расстройства слуха и зрения, связанные с повреждением нервных путей и нервных окончаний ушей и глаз. Да и сердечный стимулятор, спаситель многих, тоже есть не что иное как нейропротез для проводящей системы сердца – для его маленького собственного сердцемозга. Самый первый, прототипный кардиостимулятор придумал опять же Дельгадо. Изобрел и стимосивер безэлектродный, через который в глубины мозга посылались сфокусированные элктромагнитные импульсы.

Коллеги справедливо величали его кудесником, гением биотехники. Помните олдсовские микроканюли для введения в рай разных веществ?.. Это был только первый намек на гораздо более совершенные «хемитроды», независимо изобретенные неугомонным Дельгадо. Точно дозированное количество любого препарата может вводиться через эти искусственные сосудики в любую область мозга. Многообещающая технология эта на нынешний день еще в разработке.

Дал начало Дельгадо и следующему поколению стимосиверов, которые уже не нужно вживлять в мозг – они могут крепиться снаружи – либо на голове, как нимбы или короны, либо, в миниатюризированном варианте, как какие-нибудь заколки или серьги, либо на руке, как браслетики.

– Носишь в себе или на себе радиоприемник, а рукоятка переключения волн находится в чьих-то руках. И ты просто становишься этим приемником. Весело.

– Дельгадо потом долго и малоуспешно убеждал испуганную публику, что это всего лишь наглядная модель нашей незамечаемой повседневности.

Всевышний ОтказСвободен ли Бог? Философская интермедия

Вся человеческая история есть покушение на свободу воли и борьба с этим покушением, переменно-успешная. Борьба либо активным сопротивлением и встречными покушениями – кто кого, – либо пассивным неповиновением, либо, по принципу айкидо, таким идиотическим повиновением, что покушающийся раздувается как пузырь и лопается.

Осознавать это, вот так убого упрощенно, как сейчас описал, – я начал, когда впервые погрузился в чтение Библии, работая врачом-первогодком в психиатрической больнице. Тогда же основательно занялся врачебным гипнозом: покушением на свободу воли подсознания с добровольным сознательным согласием на то самого… как складнее сказать? – покушаемого?..

Долго мучили мысли, что свободы воли не существует, что есть лишь иллюзии этой свободы, общие и у каждого свои. Что все мы – автоматы, что боремся за свои мифы и иллюзии, за программы, в нас вставленные, а не за свободу.

– Ну точно по Скиннеру. И к чему же пришли в этих мыслеборениях? Есть все же свобода воли или ее нет?

– И есть, и нет, такая вот трудно постижимая двойственность. Свобода – это возможность выбора: поведения, чувств, мыслей, в пределе – себя, целиком и полностью. Но всегда остается вопрос: а свободен ли выбирающий изнутри ? Не раб ли своих склонностей, своих мотиваций, своих убеждений, своих заблуждений?

Степень возможной свободы определяется уровнем развития, высотой сознания, силой духа. Чем выше сознание, тем шире и глубже понимание; чем сильней дух, тем больше ответственности.

А что такое ответственность? Вот что: готовность к добровольному ограничению свободы своего выбора. Сознательное само ограничение.

– Первый пример, пришедший в голову, – Андрей Дмитриевич Сахаров. Пример исключительный, но не единственный. Иисус Христос тоже себя ограничил.

– Самоограничение ради других мы видим уже у животных – то, что Сутерланд вслед за Адамом Смитом и Дарвином назвал нравственным инстинктом живых существ, и что у человека становится в высших случаях осознанным самопожертвованием.

Если принять, что Бог существует, что он – существо с запредельной силой духа, запредельно высоким уровнем сознания и запредельно высокой ответственностью за все и вся, то становится понятным, откуда взялись и зачем существуют законы природы. Ненарушимость этих законов можно понимать как просто данность – вот так оно есть, так все устроено и работает; а можно и как запредельное самоограничение Бога, как его отказ от своей свободы – ради вселенной, ради жизни, ради нас с вами.

– Если бы только знать наверняка, что Существо, сотворившее законы природы и ответственное за них, действительно существует… И если бы получить к нему доступ… Я бы тогда попросила его внести в законы некоторые поправки.

– О, я бы тоже. Несчитанно, сколько раз просил, умолял, а получая отказы, отчаивался. И если бы я один…

Общее для всех обоснование Всевышнего Отказа можно было бы перевести с надсловесного языка на словесный примерно так:

уважаемый имярек, ваши побуждения могут казаться вам честными, справедливыми и благородными; но, ведомо для себя или нет, вы хотите увеличить свою или чью-то свободы за счет уменьшения свободы других – это повлечет за собой нарушение мирового равновесия и в конечном счете всеобщую гибель.

Над увеличением своей свободы за счет уменьшения свободы других трудилось, трудится и будет еще трудиться несметное множество индивидуумов. Успех всегда был, есть и будет, но только временный.

D-r Mozg. Recipe № 13.

Радостное НЕТ.

Радуйся, получая любой отказ. НЕТ, сказанное тебе – стрелка на перекрестке, указывающая поворот и направление дальнейшего пути. Свое НЕТ другому, будь это глупый маленький ребенок или взрослый вымогатель, хитрый и наглый, – какое бы то ни было НЕТ, кому бы то ни было – произноси с уверенной, радостной и щедрой улыбкой дарящего: ты оказываешь благодеяние, давая человеку ориентир верного понимания и правильного поведения. А уж как им воспользуются и что предпринять, если не воспользуются – покажет дальнейшее.

Точно так, с радостной уверенностью, говори всякое НЕТ себе.

Как укротить мужа и кого угодно еще

Животные с вживленными стимосиверами выглядят как обычно. Никаких нагромождений на головах, никаких проводов, камер, станков – в передвижениях совершенно свободны.

(Из сценок, описанных в моей «Охоте за мыслью»). Сигнал с пульта – и дружеские отношения двух котов внезапно прерываются ужасающей дракой. Коты останутся врагами и дальше, если нажатием кнопки в мозг не будет послан приказ: «Ничего не было. Вы снова друзья».

– Приказ?..

– Импульсно-электрический, в соответственный отдел мозга.

Обезьяна видит банан, хочет взять его, чтобы съесть, протягивает руку – рука отдергивается. Снова протягивает – снова отдергивается… И вот – природная сообразительность наших двоюродных братьев! – в момент, когда рука в четвертый или пятый раз отдергивается назад, обезьяна ловко хватает банан ногой. Но что такое?.. Едва надкусив, с отвращением отшвыривает. Некачественный банан?.. Нет, дело не в этом. С пульта управления послан сигнал «отвращение к пище». Изменено не движение, а желание, побуждение. Обезьяна делает то, что хочет. Но хочется ей того, чего хочет экспериментатор.

Каролина Дельгадо следит за записью энцефалограммы обезьяны. Она помогала своему великому мужу с момента, когда они встретились в Йельском университете.

По вольеру гордо расхаживает самец Альфа. Он властелин, самый агрессивный, самый наглый, самый крутой, его все боятся. Еда и самки принадлежат ему первому. Потом самец Бета, самец Гамма и далее.

Посылается импульс в миндалевидное ядро мозга Альфы – и крутости как не бывало: Альфа нерешителен и растерян, это сразу видно по его мимике и движениям – и немедленно, через секунду-другую, происходит государственный переворот. Бывший диктатор подвергается издевательствам. Избитый, искусанный, исцарапанный, жалкий, сидит в углу, а верховную власть берет самец Бета. Но и его господство длится недолго. Нажатие кнопки – и вот уже у кормила Гамма. Еще и еще радиосигналы, еще перевороты, еще… Торжествует высшая справедливость – Омега на троне!

Что будет, если теперь снова выпустить природные силы из-под контроля? Все стремительно возвращается на круги своя: мятежники расшвыряны по местам и наказаны жестокими ударами и укусами; диктатура Альфы становится жестче, чем раньше.

«Больше всего меня интересовали области мозга, ответственные за возникновение агрессии и за ее подавление, – рассказывал Дельгадо. – Нет нужды объяснять, какую огромную роль эти древние механизмы играют в общении, в социальном поведении, в семьях, в судьбе и самочувствии каждого из нас. Я хотел понять, что здесь врожденное, что приобретается научением, и как можно на это влиять».

Здоровенный доминантно-агрессивный макак Хаби свирепо расхаживает по своей просторной клетке. В дальнем углу, сжавшись в комок, сидит его милая миролюбивая юная самочка Джупа. Она беременна.

То ли потому, что мало этому Хаби одной Джупы, то ли по домостроевскому принципу «бьет – значит любит», а скорее всего потому, что настоящему мужику позарез необходимо реализовывать свою агрессивность, как того требует его брутальная генопрограмма, глава семьи то и дело скалит на женку клыки, лупит ее, чтобы уважала, отнимает еду и проявляет некоторые другие признаки типично джентльменского поведения, о которых лучше умолчать.

Хаби не знает, что с некоторой поры его могущественная спонтанность имет некоторые ограничения. В его мозгу находится стимосивер, через который можно подать импульс в хвостатое ядро мозга. Не раз видел я эту причудливую парную структуру на разрезах подкорки мозга. Интересно выглядит, похоже на пузатого волосатого скорпиона. Связные волокна от хвостатого ядра идут в разные отделы мозга, и в том числе к моторным извилинам коры, управляющим произвольными движениями.

В лапах у Джупы появляется некая штука. Джупа крутит ее так и сяк. Как раз в это время Хаби с угрожающим видом направляется к ней, чтобы еще разок утвердить свои властные полномочия на всех уровнях. Джупа с визгом отпрянывает, защитно выставляет лапы со штукой вперед, лапы непроизвольно сжимает – и…

Хаби внезапно останавливается. Садится. Начинает задумчиво чесаться. Потом не спеша отходит в другой угол клетки, находит там недоеденную еду и обстоятельно за нее принимается.

Незамеченным для Джупы этот небывалый поворот привычного сценария событий не остается. В следующий раз она уже с намерением хватает штуку – рычаг для радиопосылки импульса в хвостатое ядро мозга Хаби – и сжимает ее. Результат тот же: супруг укрощен. Заметано.

Дельгадо закрепляет Рычаг Укрощения в углу, где Джупа чаще всего находится. И теперь всякий раз, как Хаби только-только намеревается взяться за свое – Джупа это зорко замечает по изменению его микромимики, опрометью несется к Рычагу, жмет – и привет, тишь да благодать.

– Супружеская идиллия. Рычаги Укрощения – в каждую семью!

– Дельгадо прокомментировал эту серию опытов так: «Древняя мечта человека в одиночку одолеть диктатора с помощью дистанционного управления реализовалась, по крайней мере, в нашей колонии обезьян».

D-r Mozg. MegaRecipe № 14

от царя Давида: мозг на мозг – поединок. Как победить физически превосходящего противника.

Решимость, Вера и Ум

Был бедным юношей я, роста невысокого, с лицом нежным, и пас овец, и любил играть на кинноре. Боялся великана филистимлянина, трепетал перед ним. Но призвал Господь меня и изгнал страх из души моей и трепет из тела моего, ибо верил я в Бога своего всем сердцем своим. И вдохнул Он в меня отвагу и мысль верную, и укрепил мышцу мою, и решился на поединок я.

При любом страхе, при любой слабости – в любом поединке побеждает интеллект. При любой слабости, при любом страхе – возможна решимость, вера в победу, ясность сознания, быстрота мышления. Ум управляет силой и организует события.

Цель номер один: мозг противника

И сказал Господь: положи пять больших гладких камней из ручья в пастушескую сумку твою, и возьми посох в одну руку, пращу в другую, и выходи против филистимлянина. Пойдет на тебя Голиаф, огромный и грозный, в броню закованный, с мечом, копьем и щитом, и будет с презрением тебя поносить, уверенный, что страх тебя обуяет, что побежишь ты от него. Ты же тотчас беги навстречу ему, стремительно набегай, размахивая пращой и крича громко: «Не мечом, не копьем спасает Господь!», и когда довольно приблизишься, метни посох с разбегу в срамное место его. И замешкается великан, и от боли пригнется, а ты в тот же миг быстро из сумки вынь камень и вставь в пращу, и пусти в лоб Голиафов изо всей силы. И падет он без чувств, рухнет оземь лицом, и будет недвижен и весь во власти твоей. И наступишь ты на затылок ему, и голову ему отсечешь его же мечем. Встань же и выйди, и вступи в бой. Говорю тебе: Я с тобой, Я Господь».

Первый и главный выигрыш

Помни: все время поединка, каждый его миг ты работаешь с мозгом противника. Твоя цель – его отключить. Цель противника та же: идет мозг на мозг, и твоя задача – опередить. Первый и главный твой выигрыш в любой миг – время. Если противник намного мощнее тебя, а к тому же ловок и быстр, тебе надлежит сделать все, чтобы он не успел коснуться тебя первым. Удар первый и удар последний должны быть твоими.

И сделал я все как велел мне Господь мой, и поверг Голиафа филистимлянина лицом оземь, и подбежал, и извлек меч его из ножен, и наступил на затылок его. Был жив великан и дышал, но пошевелиться не мог. И отсек я ему голову мечом его и поднял над собою. И увидев то, ужасом преисполнились воины филистимские и побежали…

Две главных работы твоего мозга

1) диагностика и прогностика состояния сознания и действий противника; 2) управление его сознанием. По движениям, мимике и действиям противника часто, но не всегда, можно понять, что он намерен делать в ближайший момент и дальше. Он, как и ты, может предпринимать обманные маневры и создавать у тебя ложные образы реальности, выгодные ему. Никогда не считай противника глупее себя, даже если это с очевидностью так. Всегда имей в виду наихудшее, неотрывно внимай и неутомимо создавай у него встречные образы, выгодные тебе.

Дезориентирующие и отвлекающие действия

Если за тобой гонятся, и у тебя мало шансов добежать до надежного укрытия или защиты, не беги вовсе. Иди спокойно, как ни в чем не бывало, или остановись и изобрази, что даешь знаки и разговариваешь с кем-то, кто находится неподалеку, но для противника пока невидим. Можно имитировать разговор по мобильнику. Во многих случаях этого оказывается достаточно, чтобы преследование прекратилось. Если не прекращается, встречай приближающегося в полной готовности нанести упреждающий удар, с видом совершенно спокойным и беззаботным, даже радостным, с широкой улыбкой, или глубоко ленивым, или вдрызг пьяным, или как будто тебе страшно худо и не до него вовсе. На последних метрах приближения можно внезапно резко рвануться навстречу, как это сделал Давид, но важно уверенно знать, что сделаешь при соприкосновении, – и успеть сделать это. Вблизи критической черты приближения можно радостно закивать кому-то, кто якобы находится за спиной противника, или, изумленно раскрыв рот и глаза, посмотреть за его плечо, или ему под ноги, или чуть в сторону – с большой вероятностью он рефлекторно оглянется или чуть отведет взгляд вслед за твоим, – и в этот самый миг нужно резчайшим образом бить в нужное место и продолжать удар развивающей серией до полной отключки.

Правило скрытности. Бей не показывая, показывая не бей

Любое твое действие должно быть непредсказуемым, любой удар неожиданным и молниеносным. Ничем не выдавай своего состояния и своего намерения. Начало удара должно быть неуследимым! Показывай лишь ложные состояния, ложные намерения и псевдоудары. Наилучшая ситуация – когда противник думает, что он сильнее, что твоя беззащитность гарантирована, что инициатива в его руках, что он хозяин положения, что победа ему обеспечена. Помни: и в бою равных, и в бою неравных побеждает не сильнейший, а умнейший и быстрейший, не лучший боец, а лучший артист.

Бей только в самые уязвимые точки.

У человека их много, около тридцати. На голове: глаза, нижняя челюсть и подбородок (нокаут-зона), корень носа, виски (ближе к уху), затылок. На шее – гортань с кадыком и области сонных артерий. Ниже тоже много уязвимых мест, изучи их с помощью учебников анатомии и по спецруководствам. Безотказен, к примеру, старый прием партизанского рукопашного боя против физически превосходящего противника: «Бейте в пах» (имеются в виду гениталии). Рукой, ногой, чем угодно: неожиданно, резко, в полную силу. Многих слабых женщин этот малоприличный удар спас от насильников.

Развивающий взрыв

Моментально доводи результат точного удара до максимума. Если, к примеру, первым ударом в подбородок, или в кадык, или двумя пальцами в глаза («вилка»), или в гениталии удалось сбить противника с ног, пошатнуть («стоячий» нокдаун) или на секунду-другую шокировать, хотя бы на миг вызвать легкое замешательство, – тут же продолжай взрывно, сильно, как только можешь, бить его в то же место или другие уязвимые, и не останавливайся, добивай, пока противник не будет повергнут и недееспособен. Убивать не надо, но мозг должен быть отключен надежно.

Разрабатывай варианты

Разные ситуации и повороты событий, предусмотри их как можно больше. Тренируйся в одиночку и с партнерами, в движении и в воображении. Знай уверенно, что в бою всего вероятней случится вариант не предусмотренный, либо предусмотренный, но с непредвиденными накладками. Не теряйся: это как раз и есть случай самый ожидаемый. Действуй от положения: тренировочные наработки позволят тебе быстро сориентироваться и применить верную тактику.

МОЗГИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ С КУЛАКАМИ, А КУЛАКИ С МОЗГАМИ.

Мозговая коррида

В пятидесятые-шестидесятые-семидесятые годы (и еще долго потом) Дельгадо был мужчиной в расцвете сил. Весь мир облетели видеокадры его знаменитой мозговой корриды – выездного представления, проведенного на родине, в Кордове. Молодой профессор выходит на арену с красным плащом тореадора и маленькой коробочкой – пультом радиоуправления. Затем на арену выпускают огромного яростного быка. Никто не знает, что в мозг животного вживлен стимосивер. Бык немедленно бросается на профессора, несется как танк. Профессор стоит на месте, немного ссутулившись, в позе боевой готовности, и заметно, что немножко дрожит. В самый последний миг успевает нажать на пультовую кнопку. В полушаге от жертвы громадный бык останавливается как вкопанный. Импульс послан в хвостатое ядро. Еще нажатие – и бык пятится назад, несмотря на то, что профессор вызывающе размахивает у него перед носом красным плащом – любой уважающий себя боевой бык тут же посадил бы наглеца на рога, забодал, затоптал – а этот…

Испания, 1963 г. Боевой бык, в мозг которого имплантирован стимосивер, атакует Дельгадо на арене для корриды.

После еще одного нажатия кнопки король коров униженно падает перед профессором на колени, потом встает и мирно позволяет себя погладить.

– Понятно, что за испанец без корриды.

– Дельгадо признался потом, что успел здорово перетрусить, пока бык на него мчался. «В голове была одна мысль – а вдруг он слишком сильно мотнет башкой, и стимосивер открепится? – что буду делать, если потеряю контроль над его мозгом?»

За секунду до остановки зверя от ужаса едва не лишился сознания. Зато после этой демонстрации смело работал еще с несколькими быками, самыми боевыми, правда, уже не публично.

– С людьми тоже экспериментировал?

– Разумеется.

Когда надлежит отказывать женщине

Электроды были вживлены в мозг двадцати пяти пациентам психиатрической больницы штата Род Айленд, страдавшим неизлечимыми хроническими психозами и тяжелыми формами эпилепсии. Все пациенты согласились на это без особых уговоров. Некоторые даже упрашивали Дельгадо «починить мозги электричеством».

Вот краткие выдержки из протоколов исследования, которое Дельгадо проводил вместе с двумя гарвардскими медиками, нейрохирургом и психиатром.

Пациенту Икс, находящемуся в экспериментальной кабине, посылается импульс в поле L-41 моторной зоны коры левого полушария мозга. Реакция: сильное непроизвольное сжатие правой руки в кулак.

Доктор Д (посылая еще импульс). – Пожалуйста, не сжимайте кулак. Старайтесь оставить кисть расслабленной.

Икс (растерянно глядя на свой непроизвольно сжимающийся кулак). – Доктор, ваше электричество сильнее моих стараний.

Пациенту Игрек (в той же кабине) посылаются импульсы в поля L-18 – 20 моторной зоны коры левого полушария. Реакция: непроизвольные повороты головы из стороны в сторону.

Доктор Д.  – Почему вы крутите головой туда и сюда?

Игрек.  – Я ищу свои тапочки.

Доктор Д.  – Можно не искать, вы оставили тапочки у лаборанта, в прихожей, помните? Не беспокойтесь, вам их непременно вернут.

Посылается еще импульс. Та же реакция: Игрек поворачивает голову вправо – влево.

Игрек.  – Мои тапочки где-то здесь. Я хочу их найти.

Доктор Д.  – Да нет здесь ваших тапочек, нет. Пожалуйста, не вертите головой.

Игрек.  – Не могу не вертеть. Я должен найти свои тапочки, они здесь, я точно это знаю, моя память в порядке. Я хочу найти тапочки, надеть их и закончить эту канитель.

Такое переживательное оправдание непроизвольно возникающих состояний и действий, с возникновением соответственных образных представлений и обманов памяти, – явление довольно частое не только в клинике, но и в обычной жизни.

– Да, когда ночью вдруг очень хочется есть, может вдруг отчетливо вспомниться, что в холодильнике остался шматок колбасы, и будет обидно, странно и подозрительно, когда его там не окажется. Под подозрение может попасть кто угодно, кроме собственного желудка.

– Бывалый лекарь, знаток страстей человеческих Франсуа Рабле давным-давно заприметил, что желудок склонен к навязчивым идеям, галлюцинациям, параноическим бредам и ложным воспоминаниям. И не только желудок.

Нескольким пациентам через стимосивер посылались импульсы в глубоко расположенные области мозга, причастные к эмоциям. Спектр ответных реакций: страх, половое возбуждение, гнев с агрессивными намерениями, безудержная болтливость, веселье, даже неожиданное остроумие. Особенно обещающие результаты дала стимуляция перегородочной области – да, той самой райской обители, которую так неистово самораздражали олдсовские крысы и которую отметил как особую зону Сэм-Джекобсен. Отсюда шла могучая сексуально окрашенная эйфория – кайф, моментально снимавший тоску, страхи, боли…

Но все это после окончания стимуляции, скоро ли, долго ли, возвращалось на круги своя, а тоска у нескольких пациентов после экспериментов ужесточилась, так что пришлось увеличить им дозы поддерживающих лекарств.

– Эффект, подобный действию наркотиков, с маятниковой отмашкой?

– Совершенно верно, той же природы.

Случались и опасные ситуации. Пациентка Зет страдала эпилепсией с редкими, но тяжелыми припадками, случавшимися неожиданно, иногда с угрозой для жизни. Это была разумная и одаренная девушка, замечательная гитаристка. Она сама упросила Дельгадо установить ей стимосивер, чтобы найти возможность блокировать припадки. В одном из экспериментов получила импульс в левую височную долю мозга. В этот момент девушка спокойно играла на гитаре, а Дельгадо сидел рядом и с удовольствием слушал. Через полторы секунды после импульса Зет вдруг резко прервала игру, бешено уставилась на свою гитару и с криком: «Fuck! Ни … не выходит! Это не гитара, а говно!» вскочила и со всего размаху вдребезги разбила гитару о стену, слегка задев макушку испуганного профессора.

– …и что дальше?

– Стояла в растерянности еще с полминуты. Присела на кушетку.

– Что произошло? Я вас ударила?.. Моя гитара… Что это… Что это было со мной, доктор? Припадок?

– М-м-м… Э-э-э… Как бы… Вроде… Небольшое смещение сознания… Кратковременная потеря самоконтроля… Вы замечательно играли. Мне очень жаль. Гитару мы купим вам новую. Обязательно. На ваш вкус. За наш счет.

После этого случая Дельгадо стал осторожничать. Тем, кто упрашивал его принять в починку мозги, в большинстве отказывал. Особенно настойчивы были женщины – такой популярный профессор, такой яркий мужчина. Одна очаровательная молодая особа, многократная обитательница психушек и тюрем, на первой странице врачебного досье которой красовалась подчеркнутая красным запись: «ведет интенсивную и беспорядочную половую жизнь, склонна к насилию», буквально преследовала Дельгадо, ползала перед ним на коленях, умоляла:

– Вживите мне электроды! Замените мои мозги! Не могу больше!

Несчастные родители вторили бедняге, обещали щедро отблагодарить профессора. Дельгадо направил девицу на неврологическое обследование. Все в норме, как и бывает обычно у барышень, слабых на передок, и электроэнцефалограмма неплохая, если не считать несколько повышенной реактивности центра ярости и агрессии – миндалевидного ядра, что, впрочем, нередко обнаруживается и у людей с вполне приемлемым поведением, социальным и сексуальным. Попробовать, что ли, приструнить эту хулиганистую миндалину с хвостатого ядра?..

Благородный рыцарственный Дон Хосе Мануэль Родригес уже склонен был уступить мольбам страждущей нимфоманки, но тут внутренний голос тихо и отчетливо сказал ему по-испански пару коротких фраз, в смягченном переводе на русский прозвучавших бы приблизительно так:

– Ося, включи мозги, просчитай последствия. Если согласишься, тебе пипец.

Над профессором начинали сгущаться тучи.

За что боролся, на то напоролся

Успех, известность, влияние, почет, слава… Зачем это все тебе? Подумал ли, как твои заслуженные многотрудные лавры сузят и осложнят твою жизнь? Предвидел ли, что одни будут стремиться тобой задарма попользоваться, примазаться, под шумок обворовать или внаглую ограбить; другие объявят негодяем, врагом, будут ставить палки в колеса, дискредитировать, оклеветывать, могут и постараться уничтожить; третьи сделают персонажем своих мифов, фантазий, бредов; прочим же, несть им числа, будь хоть супергением и спасителем человечества, ты останешься так же неизвестен и безразличен, как тебе – древний безымянный изобретатель колеса, плодами гения которого ты каждый день пользуешься, ездя на работу и обратно.

Успех, благополучие и богатство означают, что ты движешься на полшага впереди толпы в том же направлении, что и она – в пустоту, в бессмысленность, в дыру смерти. Толпе кажется, что ты ее ведешь, и тебе может так казаться, но ведет-то тебя она, толпа, и всей своей массой доказывает, что иначе и быть не может, что ничто не изменится.

Если же посмеешь обратиться к тому, что может изменить жизнь и сулит выход из смертной ограниченности – к сокровенным тайнам, к истине – сразу столкнешься с огромным сопротивлением. Толпа не простит тебе ни одного шага, не совпадающего с ее устремлениями, и тебе придется принять на себя давление всей этой невпроворотины и выдерживать его, пока хватит сил, лишаясь всего, быть может, и жизни.

Не лучше ли удалиться в тишину и покой, жить скромно, не высовываться на публику, заниматься только любимыми делами среди самых близких людей, наслаждаться доступными наслаждениями, смеяться над людской глупостью и учиться презирать смерть?..

Все чаще такие мысли, не то чтобы депрессивные, но грустноватые, посещали Дона Хосе в начале семидесятых, на пороге шестидесятилетия, после громких двадцатилетних трудов на американской земле. Сенсационный триумф выходил ему боком, слава ухмылялась кривой ухмылочкой. А когда критики обрушились на разошедшуюся в одночасье «Physical Control of the Mind» – «Физический контроль психики», итоговую книгу этих трудов, подетально изложенных в статьях, – слава и вовсе показала свою неаппетитную задницу, триумф обернулся травлей.

Электротореадор! – Апологет технологического тоталитаризма! – Шоумен с электродами! – Расстрельщик мозгов! – Терминатор свободы! – Конструктор убийц! – ЦРУшный психофашист!  – Как только ни обзывали Дельгадо в прессе.

Началось с глупой подставы, устроенной незадачливыми сотрудниками, врачами из Гарвардской медицинской школы, Фрэнком Эрвином и Верноном Марком. После серии исследований, проведенных совместно с Дельгадо, ребята эти самостийно выпустили популярную книжку, озаглавленную «Мозг и насилие». В ней описывались результаты электростимуляции мозга людей и отдавалось должное технической изобретательности и врачебной прозорливости великолепного испанца. В одном из разделов авторы, размечтавшись о будущем безнасильственном мире, ненароком сболтнули, что по идее неплохо было бы уже и сейчас получить законодательную возможность кое-кого усмирять с помощью направленной электростимуляции мозга и психирургических методов. Например, самых буйных и неуправляемых фигурантов афроамериканских бунтов, которые в те годы сотрясали Соединенные Штаты.

– Но это же наивная чушь. Глупость же очевидная, просто глупость.

– Вот именно – и какая добыча для ревнителей демократии и поборников политкорректности, для журналистской шушеры и для завистников-коллег, только и ждущих случая искусать того, кто посмел высунуться из корпоративного болота и что-то публично квакнуть. На Дельгадо и неуклюжих гарвардских мечтателей посыпались телеги в Конгресс, в президентскую администрацию, в научные организации и журналы. В прессе развернулась вакханалия благородного возмущения. Попал под раздачу и другой пионер электрического внедрения в человеческий мозг – научный соперник Дельгадо и Олдса, нью-орлеанский психиатр Роберт Хиз, рассказ о котором впереди. Вменялось всем им – как и Скиннеру, – покушение на главное американское божество – Ее Величество Свободу.

– А почему Дельгадо обозвали ЦРУшным психофашистом? Причем тут ЦРУ?

– Дым от огня, конспирологический дым. Дельгадо не скрывал, что его изысканиями интересовались военные ведомства США; его спонсировали Управление перспективного планирования оборонных научно-исследовательских работ и Управление военно-морских исследований Пентагона. Но никаких заказов от Центрального Разведывательного Управления не поступало.

Прибавили шумихи сенсационные безымянные разработки, клоны его работ. Среди прочих исследовательский центр университета в Атланте, штат Джорджия, объявил о создании «телестимулятора мозга». Радиоэлектронный приборчик размером с горошину – аналог дельгадовского стимосивера – закреплялся на голове под кожей. Испытания проводились на обезьянах. Сигналы «спать», «есть», «драться», «тревога», «бежать», «любопытно», «спокойно», «радоваться», «совокупляться» направлялись в мозг через эту горошинку с дистанционного передатчика.

Управление по аэронавтике и космонавтике поспешило объявить телестимулятор идеальным средством контроля за поведением космонавтов с земли. Обещали, что космонавтов можно будет усыплять, пробуждать у них аппетит, помогать забывать об одиночестве, внушать уверенность, оптимизм и сверхмобилизованность в моменты опасности.

Остальным обитателям планеты сулили (цитирую по старой выписке из журнала «За рубежом»): «стимулированием мозга с помощью аппаратуры телеконтроля можно будет помогать людям познавать несравненно больше и быстрее, чем обычно… Телестимулирование избавит наркоманов от их пагубной болезни, заменяя «удар» иглой ненаркотическим «ударом» телестимулирования… Поможет душевнобольным и умственно неполноценным людям стать полноценными гражданами…»

– И что же?..

– Как видите, ходим пока без горошин на головах. Работы над телестимулятором, пустив фейерверк обещаний, заглохли; в печати, по крайней мере, ни об одном случае применения этой штуки в обращении с людьми не сообщалось. Думаю, сработал здравый смысл. Зачем превращать космонавта в управляемого робочела? Для этой работы отбирают людей толковых, быстрых умом, уравновешенных, энергичных, оптимистичных, коммуникабельных, превосходно собой владеющих. А сверх всего – качество наиважнейшее: инициативность, способность принимать самостоятельные решения, брать на себя риск и ответственность. Зачем нужны сознательным людям, увлеченно занятым своим делом, какие бы то ни было насильственные вторжения в психику? Собственной ответственности при чипе в мозгу уже не будет – с тебя взятки гладки: тобой управляют.

А что до посул всеобщего исцеления и превращения дураков в умных, то… Бизнес начинается с рекламы для дураков. Похоже, в данном случае ею же и закончился. Но еще в середине восьмидесятых, когда Дельгадо уже давно, покинув Штаты, тихо работал в родной Испании, имя его поминали недобрым словом некоторые журналисты и кинодокументалисты из BBC и CNN. Величали могильщиком личной свободы, предтечей эры киборгов, патриархом тотального нейроконтроля. А все было ровно наоборот.

– Но все-таки, как я погляжу, идея контроля над поведением человека на расстоянии помаленьку осуществляется. По ТВ недавно показали нескольких заключенных, отпущенных домой с заменой лишения свободы на ограничение свободы. Ограничение производится неснимаемыми радиоэлектронными браслетами, закрепленными на лодыжках.

– Видел. Браслеты эти дают надзирателям постоянные сигналы о местонахождении объекта надзора. Воздействия на психику через них не передаются (пока?..). Кроме, конечно, постоянного воздействия самого факта ношения браслета, напоминающего, что ты на мушке.

– Но ведь могли бы и разные команды передавать, влиять на настроения, желания и намерения?.. Не через браслет, так через какую-нибудь вшитую радиоэлектронную штучку с булавочную головку… Больные сердца ведь уже так контролируют и поддерживают.

– Управлять сердцем не так сложно, как мозгом. У сердца есть система самоуправления – собственный автономный командный узел с нервами-проводами, пронизывающими сердечную мышцу. Этот маленький сердцемозг обеспечивает ритмичность сердцебиения. Команды же – биться сильней или слабей, чаще или реже, идут к сердцемозгу из мозга большого – через нервы и через кровь, через ее химсостав и давление. Когда сердцемозг портится или нарушаются его взаимоотношения с большим мозгом, – тогда и требуется кардиостимулятор.

Чтобы управлять сердцем с помощью кардиостимулятора, достаточно, как сержанту для взвода солдат, четырех-пяти основных команд с некоторыми вариациями. Чтобы управлять мозгом и обеспечивать этим управлением не роботное функционирование и не протезные вставки в места поломок, а полноценную жизнь, – нужны тысячи и миллионы уже не команд! – Знаков, обращений, сообщений, посланий, просьб, объяснений, пожеланий, советов, молитв, стихов, шуток, анекдотов, песен, фильмов, танцев, спектаклей, затей, игр, сюрпризов… Нужно общение, нужна жизнь, умножаемая на Жизнь!

D-r Mozg. Recipe № 15.

Песенка о любви к себе.

Все еще не получается себя принять, не говоря уж о полюбить? Ну, еще раз – три шага:

1) убрать самооценку,

2) забыть про всяческие оценки,

3) выучить эту песенку – она опять предлагает себя полюбить, от чего мы с тобой, как помнишь, уже отказались (Recipe № 2), но это совсем другая любовь – это жизнь, разрешающая себе над собой смеяться.

Полюби себя как зверь,

в красоту свою поверь.

Не за то и не за сё –

полюби себя, и все.

Полюби себя как Бог

любит птицу и цветок,

носорога и змею –

о-божает тварь свою!

Полюби себя как я –

хоть и та еще свинья,

не за то и не за сё

полюбил себя, и все!

Дотюкали

Дельгадо, хоть и был по южному вспыльчив, а пожалуй даже именно поэтому, отличался завидной стрессоустойчивостью. Без малого четыре года продолжал свои изыскания в Америке, бестрепетно выдерживая поношения прессы, наезды коллег, невежественные измышления профанов и клевету завистников. Но чем дальше в лес…

Дальше больше: попер бред. Черный пиар сделал свое черное дельце. Разные психотронутые граждане начали обвинять профессора в тайной имплантации им в мозги стимосиверов с целью обретения над ними психической и физической власти, проведения опытов и всяческих измывательств, вербовки в качестве агентов и прочая. Писали заявления в полицию, слали письма, обращались в суды и в правительство, грозились убить.

Одна состоятельная одинокая дама средних лет подала иск на миллион долларов против Йельского университета и самого Дельгадо, который, по ее утверждению, ежедневно, через стимосивер, вживленный в гипнотическом состоянии, обзывал ее грязными словами, вызывал постыдные ощущения и насильственные оргазмы. Дама наняла сильного, очень известного и дорогого адвоката, и суд принял иск к рассмотрению. Дельгадо вызвали и потребовали доказать, что он ничего такого не делал, а если делал, то с какой целью. Дельгадо никогда этой женщины и в страшном сне не видал, но это требовалось доказать. Это вам не бык на арене, такую даму кнопкой не остановишь.

– Воистину, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

– Отчасти дано, только для этого нужно быть практикующим психиатром с пониманием социальной психопатологии – то-есть, народа, каков он есть, с его сознанием и подсознанием. А Дельгадо, во-первых, был в Штатах приезжим, иностранцем; а во-вторых, хотя имел врачебный диплом и старался помогать больным, занимался в основном исследовательской работой, был больше профессором, нежели доктором, и при всей своей естественнонаучной закваске оставался идеалистом и романтиком, устремленным в будущее.

У дамы этой вовсю цвел параноидальный психоз с бредом воздействия. Такие больные часто фиксируют свои особые переживания на людях, находящихся в поле общественного внимания. Если дело принимает публичный оборот и привлекает, как навозная куча мух, жадных до жареного невежественных журналюг, внимание это усиливается до неприличных размеров. Вот и на этот раз пресса подняла новую волну вони, уже невыносимой. И профессор не выдержал.

Как раз к этому моменту подоспело (скорее всего, было самим Дельгадо запрошено) приглашение от испанского министра здравоохранения организовать и возглавить медицинскую школу при университете. И вот в 1974 году Маршал Мозговедения вместе с женой и двумя подросшими детьми возвращается в родные края. Здесь его встречают с почетом, награждают премиями, орденами – и… скоренько забывают.

В Америку Дельгадо в возрасте около 90 все же вернулся и до конца дней скромно жил в Калифорнии, в Сан-Диего. Заключительный, тихий период творческой жизни продлился, к его собственному удивлению, раза в два дольше громкого – тридцать семь лет.

– Время всей жизни Пушкина…

– Все это время Дельгадо преподавал, писал статьи и книги, давал изредка негромкие интервью и продолжал главное дело своей жизни – исследование человека и его мозга. Больше не вживлял электроды и стимосиверы, зато сконструировал шлемы и пластиковые нимбы для подачи в разные части мозга сфокусированных электромагнитных сигналов. Опробовал новые устрйства на обезьянах и добровольцах-людях, первыми из которых были он сам и дочь Линда. Исследования эти дали основу для современных лечебных приборов, помогающих устранять тремор при болезни Паркинсона, облегчать жизнь при параличах, предупреждать припадки при некоторых видах эпилепсии.

Вы, возможно, заметили: из великих западных мозговедов Дельгадо мне человечески повышенно симпатичен. Может быть потому, что я с детства влюблен в Испанию, очарован испанским языком, испанским искусством, особенно музыкой. Характер этого конкистадора нейронауки совпадает с моим детским образом благородного идальго: горячий, искренний, гордый, отважный и донкихотистый. Любящий супруг, прекрасный отец, верный друг. Воин истины, пристально понимающий, как друг к дружке близки жизнь и смерть…

– По возрасту вы годились бы ему в сыновья. А по научным и философским воззрениям преемственность ощущаете?

– В большой степени, хотя и не без вопросов и сомнений. С исследованиями Дельгадо я впервые ознакомился в студенческие и ранние врачебные годы, когда, пользуясь тем, что читал на нескольких языках, подрабатывал переводчиком в реферативном журнале «Биология». Реферировал его статьи. Поразила смелость, масшабность его взгляда на человека, страстность служения добру.

Не только мозг был в фокусе исследовательского внимания Маршала Мозговедения. Еще в бытность студентом-медиком Дельгадо (как и меня, на всю жизнь) заворожила тайна развития человеческого зародыша – развертывание этой немыслимо сложной, фантастически логичной симфонии самосоздания всего лишь из одной оплодотворенной яйцеклетки целого человека. Наблюдениями над развитием и поведением эмбрионов Дельгадо занимался в последние годы жизни. Получил интересные данные о воздействии на зародышей электромагнитных полей. Исследования эти он не успел довести до публикабельных результатов, но кое-чем делился в устных беседах.

«…На любое электромагнитное воздействие, превышающее пороговую величину, человеческий эмбрион живо реагирует движениями и мимикой. Сравнимо действуют звуки, различная музыка, равно как и состояние матери, передаваемое через химической состав ее крови. Рожденное существо так выразительно на эти воздействия уже не реагирует – меняется только, будто бы беспричинно, его настроение и самочувствие.

Развивающийся зародыш зримо показывает нам, как тонко и глубоко мы зависим от неуловимых сознанием воздействий внешнего мира: от погоды, от экологии, от техники, которой пользуемся… Когда мы научимся все это учитывать и оптимизировать, на новый уровень выйдет качество нашей жизни и нас самих».

D-r Mozg. Recipe № 16.

Большая польза маленьких перемен.

Не засиживайся в одной позе. Не залеживайся на одном боку, в одном положении. Не застывай в одной осанке. Не захаживайся одной походкой. Не задышивайся одним воздухом. Не заедывайся одной едой. Не запивайся одним напитком… Продолжи список.

Часто меняй мелкие привычки, изредка – крупные.

Контролируйте контролеров

пророк психоцивилизации

«Человечество вплотную подошло к той стадии своего развития, когда к старинному «познай самого себя» может и должно добавиться то, для чего самопознание предназначено, в чем и состоит его смысл. Создай самого себя. Познай и создай заново, пересоздай. Это задача ближайших столетий и тысячелетий.

Нейропсихотехнология стоит на пороге практического овладения тайнами разума. Когда это произойдет, человечество сможет стать менее жестоким и более счастливым.

Теперь ясно уже, что только наука в соединении с доброй волей всех мыслящих и ответственных людей нашей планеты может справиться с тем, с чем за несколько тысячелетий не смогла справиться религия – очеловечить, наконец, человека».

– Мощно, евангельский замах.

– Вот за такие провозвестия, под почти каждым словом которых и я сегодня готов подписаться, на Дельгадо набросилась ревнивая ученая братия с одной стороны, упертые религиозники с другой. А чевой-то ты смешиваешь науку с философией? На основании каких данных каких исследований и кем подтвержденных делаешь такие грандиозные выводы? А штой-то ты оскорбляешь наши религиозные чувства? Как смеешь покушаться на пересоздание того, кто создан самим Господом по Его образу и подобию? А знаешь ли, что сатанинские силы уже готовы воспользоваться твоими нейропсихотехнологиями для превращения солдат в киборгов-убийц с вживленными в мозг микросхемами? Что на основе твоих изобретений контролирующая организация «будет вторгаться в серое вещество у нас между ушами»? (Из комментария в газете «Нью Йорк Таймс»).

С другого полюса восторженно вякали – и до сих пор продолжают, как и каркуны с противоположного, – некритичные фаны нейротехнологического прогресса. Наконец-то мозг наш преодолеет свою ограниченность, и получит в непосредственное пользование все те возможности, которые он до сих пор предоставлял только своим детищам – компьютерам. Мозговые импланты позволят мгновенно загружать в память новые языки, неограниченное количество знаний и всевозможных навыков. Колоссальная революция в обучении и воспитании! Мысленное управление сложнейшими машинами! Настоящее, а не выдуманное телепатическое общение!

Дельгадо озабоченно усмехался, читая и слыша подобное. Рост знаний о человеке и мозге и развитие нейротехнологий остановить нельзя, – говорил он, – но в отношении к этому нужно стараться соблюдать равновесие между исследовательским энтузиазмом и этической осторожностью. Параноидальность консерваторов так же глупа и опасна, как некритическая восторженность прогрессистов. Разумеется, необходимо сделать все возможное, чтобы нейротехнологии не стали оружием в руках авторитарных правительств, тоталитарных режимов и террористов. Что нужно для этого и что возможно? Вот что прежде всего: массовая психологическая просвещенность. Психологическая цивилизованность. Самым страшным психотронным оружием во все века было, остается и долго еще останется массовое невежество.

– Под последней фразой и я подписалась бы. Эпиграф ко всей человеческой истории.

– Оправдывая свои публичные демонстрации и слегка самообманываясь, Дон Хосе говорил (см. также с.336, сенатские слушания):

«Не имея и в мыслях как-либо самоутвердиться в глазах аудитории, я хотел лишь, чтобы все видели, как легко управляет мозгом и психикой тот, кто знает, как это делать и умеет применить знание в нужный момент…»

То же самое, с той же долей самообмана, много раз говорил себе ваш покорный слуга до и после своих выступлений с лекционными демонстрациями массового гипноза.

– Описано у вас в «Я и Мы», на те же мотивы позднее – «Гипноз без гипноза»… А в чем самообман?

– В том, что полуосознанное желание самоутвердиться, показать людям и себе: вот что могу, вот что умею – в некоторой пропорции тоже работало, особенно на первых сеансах.

– Потом доосозналось?

– Доосознание и выразилось в книге «Гипноз без гипноза».

Дельгадо, дальше: «…Понятно, что каждый, кто посвящен в секреты психотехнологий и изучил кнопки власти над поведением, может ими воспользоваться в своих корыстных целях. Нет иных защит от злоупотребления этими знаниями и умениями, кроме самих знаний и умений. Кроме доступности и понимания. Кроме демократии и культуры. И деятели науки, и все общество должно бдительно следить за тем, чтобы психотехнологические знания не сосредотачивались у меньшинства, у какой бы то ни было элиты. Боитесь контроля над поведением? Позаботьтесь о том, чтобы было кому контролировать контролеров».

– Трудно с этим не согласиться. И Скиннер вроде бы толковал о том же?

– В другом ключе. Скиннер больше доверял элите, меньше народу. К демократии относился с недоверием и едва сдерживаемым презрением. Гармонично-устойчивым и способным к развитию считал общество, в котором разные части элитарного слоя конролируют друг дружку.

Вот еще слова Дельгадо:

«Слабо понимается, сколь сильно и глубоко влияет на мозг культурная информация. В нервные клетки ее влияния проникают естественными путями – через органы чувств, через общение и воздействие СМИ. Язык, вера, менталитет, моральные навыки входят в мозг через глаза и уши, а не через электроды. Защищенность мозга – всего лишь социальная фикция, как наша одежда».

– Вы и с этим согласны?

– Насчет фиктивной защищенности мозга – согласен вполне, а касательно глаз и ушей – не совсем.

– Почему?

– Дельгадо, как и Уотсон и Скиннер, вслед за русскими гигантами Сеченовым и Павловым, считал, что все наше внутреннее содержание, все, что обнимается словом «душа» (он, как и Уотсон, скептически относился к этому понятию), закладывается извне. Изнутри можно лишь сочетать так или эдак то, что дается воспитанием, культурой, средой – составлять, пересоставлять, слагать, разлагать, комбинировать и перекомбинировать то, чем тебя напичкали.

– «Небывалые комбинации бывалых впечатлений» по Сеченову? Всю мебель тебе привозят, а ты ее только расставляешь так или сяк?

– Могут привозить и не мебель, а доски, блоки, болты, гайки и прочая, а ты можешь сооружать из них мебель или еще что-нибудь. А из мебели можешь сделать, допустим, плот или лодку. Или груду щепок. Но только из той мебели, которая была кем-то сделана и доставлена, или откуда-нибудь заимствована.

– Что же, по-вашему, здесь не так, что неправильно, в чем ошибка?

– Все так и все правильно, только это не все. Не ошибка, а недобор уровней. Средовики полностью правы по отношению к проживаемому каждым существом потоку его текущего времени. Вся эта «доставка мебели» – из прошлого и настоящего. Но случаются и послания из будущего. Имею много наблюдений и личных свидетельств, что залетает иногда кое-что в человека и не через глаза и уши, не через общение, не через СМИ, не путем обучения, не через какие-либо известные нам мозговые ворота.

Есть врожденные данности, извне запускаемые или подавляемые. Есть данности, проявляющиеся при любых внешних условиях или при очень широком их диапазоне. Есть и таинственная самопроизвольность, спонтанность, мирообразующая самородность – то, что великий французский мыслитель и естествоиспытатель Тейяр де Шарден назвал «пробными нащупываниями природы».

– Пробивы будущего?.. Разведка?

– Всепроникающая творческая сила Вселенной. Поток всеобновления, всеразвития. Призвание, вдохновение, гений – действие этой силы, выплески из потока. Такие данности не составляются ни из каких досок, блоков или кирпичиков, ниоткуда не доставляются.

– Ну, а Свыше? От Бога?

– Для меня это вопрос, не требующий ответа.

Свою последнюю, шестую книгу, выдержавшую 14 изданий (первое – в 1989 г.), Дельгадо назвал «Счастье». Его собственную, такую длинную и такую короткую жизнь, при всех ее испытаниях и разочарованиях, можно определить этим словом.

D-r Mozg. MegaRecipe № 17.

Двери счастья. От тех, кто нашел ключи.

Блез Паскаль: Кто входит в дом счастья через дверь удовольствий, тот обыкновенно выходит через дверь страданий.

Хелен Келлер: Когда одна дверь счастья закрывается, то другая открывается; но мы часто так долго смотрим на закрытую дверь, что не видим другую.

Альберт Эйнштейн: Я счастлив уже тем, что родился.

Яков Кротов: Счастье – побочный эффект осмысленности жизни.

Виктор Франкл: Счастье подобно бабочке. Чем больше ловишь его, тем больше оно ускользает. Но если перенести свое внимание на другое, оно прилетит и тихо сядет вам на плечо.

Джордж Оруэлл: Человек может быть счастлив лишь при условии, что счастье не ставится целью жизни.

ВЛ: Христианское «собирайте сокровища не на земле, а на небе»; буддийская непривязанность и йоговское оставление плодов действия; притча об Эвридике, оставшейся навсегда в Аиде от одной лишь оглядки Орфея, – все об одном: счастье может быть состоянием, но не может быть целью. Счастье нельзя делать мишенью. Если эта цель ставится, то не достигается. Если в эту мишень стреляют, то промахиваются, и выстрел с наибольшею вероятностью поразит самого стреляющего.

Ищущий счастья подобен актеру, играющему своего героя не чтобы жить в его образе и выразить его суть, а только ради зрительских аплодисментов; или музыканту, играющему не чтобы передать красоту и смысл музыки, а чтобы выразить себя. И тот, и другой остаются вне искусства и душевно фальшивят. Тот, кто слышал и видел, как играет один из величайших пианистов мира Гленн Гульд, сразу поймет, о чем речь. Пример абсолютной искренности, абсолютной дисциплины, абсолютной свободы и абсолютного счастья жизни в музыке. Как Гленн Гульд играет, так и жить надо, чтобы счастливым быть.

Царь Гедон и оргазмотрониз чемодана «То ли еще будет»

And by a strange alchemy of brain

His pleasure always turned to pain.

Edgar Allen Poe «Romance»

Буквальный перевод этого эпиграфа из «Романса» Эдгара По: «И странной алхимией мозга его удовольствие всегда превращалось в боль». А художественный и, по-моему, сущностно более верный, мог бы звучать так:

Своевольной алхимией мозга

Сотворялась из розы розга.

Нет пока внятного объяснения, почему самые важные для человечества идеи, новшества, изобретения зачинаются и разрабатываются, как правило, не одним человеком, а параллельно и независимо двумя или несколькими.

Обозначаются запросы, созревают условия. Души и умы самых чутких представителей рода людского, как сверхчувствительные антенны, ловят потребности и возможности, витающие в смысловой атмосфере. А может быть, и Кто-то Незримый, заботясь о надежности воплощения своего замысла, поручает его, на всякий случай, не одному исполнителю?..

Расскажу еще об одном первооткрывателе адско-райского механизма.

– Всмотритесь в лицо этого человека. Как эксперт-физиономист что скажете?..

– Лицо умного и волевого человека. Опытный любитель вкусно пожить, бонвиван-селадон… И какая-то двойственность… Пожалуй, и что-то страшноватое чуется… Холодно-пристальные глаза, в которых прячется то ли жестокость, то ли тоска и отчаяние. Рот несколько хищный. Кажется, в лице этом есть что-то немножко змеиное и волчье, как у Юлия Цезаря…

– Как у слегка потрепанного и постаревшего Цезаря, если бы он, зная, что впереди его ждут полторы дюжины заговорщических ножей, воткнутых в тело, все же решился бы перейти Рубикон, но не решился объявить себя императором.

Нечто подобное в судьбе этого человека и вправду произошло. Рубикон дозволенного в своей профессии перешел. Стрелы и ножи справедливой критики и несправедливой хулы получил – не в физическое тело, но в социальное. Славу в стране и мире обрел минусовую, но, по максиме великого Юлия: «лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», Цезарем в своей научной деревне остался.

Американский психиатр Роберт Гэлбрет Хиз, многолетний глава отделения психиатрии и неврологии медицинской школы Тулейнского университета в Новом Орлеане. Еще один пионер электродного вторжения в человеческий мозг. Дельгадо на чуток опередил его с первым научным докладом на эту тему, зато Хиз и опыты провел поосновательнее, и дров наломал пострашнее, и претерпел посильнее.

В годы долгого расцвета и сомнительного успеха – стройный, гибкий, высокий, под метр девяносто, точный в движениях, рано поседевший, но бодрый господин. Для широкого круга малознакомых – дистантный и вежливый доктор, ироничный и немного высокомерный; светило науки с солидными связями, а потом со скандально испорченной репутацией. Для узкого круга своих – Долговязый Боб, добрый умница, жизнерадостный любитель вкусно пожить и щедро угостить, обаятельный щеголь и остроумец, энергичный пройдоха, веселый циник.

На самом деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим, ни пятидесятым.

Тайный мыслитель с тайной печалью,

себя запечатавший тайной печатью –

– вот кем он был в задумчивом детстве, когда на вид был вяленьким шалопаем, похожим на картофельный отросток, а в подростковости – глистообразным упрямым оболтусом, плохо вписывавшимся в военизированный режим питсбургской школы скаутов.

Разъезжал заматеревший и разбогатевший мыслитель по Новому Орлеану в длинном шикарном лимузине вишневого цвета, больше ни у кого в городе такого не было. А за 50 миль от города держал ферму с прекрасным домом – целое поместье, которому дал название «Гедония» – Страна Наслаждений. Всевозможные развлечения, игры, верховая езда, музыка и танцы, роскошный бассейн, баня, восточная кухня с умелым поваром, коллекция изысканных вин (сам не пил). Часто возил туда друзей, иногда любовниц и, пока был в фаворе, благорасположенных журналистов. Себя именовал шуточно: Царь Гедон.

Хозяин страны Гедонии, ровесник Дельгадо, прожил поменьше, чем испанец, но тоже довольно долго, 84 года (1915–1999). Пятеро детей, куча внуков и правнуков. Был первым исследователем и врачом, предоставившим человеку возможность электрически стимулировать собственный мозг.

– Все то же самораздражение? Наподобие олдсовских крыс?

– Да, но не в ящике Скиннера, а в свободном пользовании, в лечебных целях.

Когда Олдс совершил свое открытие, он еще ничего не знал о работах Хиза, скептически относился к публичным демонстрациям Дельгадо и чистосердечно полагал, что именно он, Олдс – первооткрыватель центров удовольствия. Нет – хотя лавры первого, по-настоящему научного исследования мозгового рая по праву принадлежат Олдсу, хронологически первыми обнаружили эти центры Дельгадо и Хиз, и не у кого-нибудь, а у людей.

– Вы уже знали об этом, когда впервые ознакомились с работами Олдса?

– И я еще не знал. Подрабатывая референтом-переводчиком медицинской и биологической литературы, впервые натолкнулся на имя Хиза в американских журналах, где он сообщал, что обнаружил в крови больных шизофренией особое белковое тело: иммуноглобулин «тараксеин» («сумасводитель», слово от греческого корня, означающего «безумие»). Антитело это, по тогдашнему предположению Хиза, имело особое сродство к септальной области мозга – той самой срединно-глубинной структуре, откуда шли главные кайфы при электростимуляции. Хиз думал, что тараксеин эту область блокирует, не дает ей работать, и в результате возникает ангедония: снижение способности испытывать положительные эмоции, преобладание отрицательных. При введении в кровь здоровым людям тараксеин, утверждал Хиз, вызывал кратковременные психические нарушения по шизофреническому образцу.

Сенсация! – Тут же пошел вал подтверждений из лабораторий мира, в том числе и нашей страны – да, есть в крови шизофреников такой зловредный психоядовитый белок! – обнаружен, детектед! – и ретивые фармацевты начали спешно изготовлять антитараксеические противоядия.

Но следующим витком, как в науке водится, пошла серия скептических проверок. Хладнокровные независимые исследователи, один за другим, никакого тараксеина в крови пациентов не обнаруживали. Свежая мифологема развеялась и быстро забылась. Позднее и сам Хиз повторил собственные опыты, ничего не нашел и признал, что это мог быть какой-то исследовательский мираж, артефакт.

Странновато, думалось мне, что миражи такие при поисках химических психотогенов возникают слишком уж часто. Была, например, подобная громкая и быстро лопнувшая сенсация с «испорченным адреналином».

– Помню, вы рассказывали в «Охоте за мыслью». Двое ученых…

– Трое – англичане, молодые биохимики Гоффер, Осмонд и Смизис (далее в соединении – ГОС), химичили с адреналином. Сие всемирно известное вещество представлять не надо, это уже бренд и метафора, синоним эмоционального возбуждения высших градусов. А на самом деле нейромедиатор, один из грозди родственных друг другу топливных веществ для работы нейронов. Всегда, в тех или иных количествах, есть у нас в крови, в мозгу и в надпочечниках, где и производится в основном. ГОС нашли, что при окислении адреналина на какой-то ступеньке процесса получается мескалин – грозный психический яд сакральных кактусов мексиканских индейцев. Опробовали окисленный адреналин на себе и впали один за другим в кратковременную паранойю. Опробовали на группе здоровых испытуемых добровольцев – получили группу кратковременно сумасшедших.

– Не слабо.

– Еще и еще проверили, на других группах и опять на себе – получили уже что-то гораздо менее впечатляющее. Добровольцы после введения порченого адреналина сходить с ума почему-то больше не захотели. Вяло поеживаясь, говорили, что им просто скучно и грустно. При дальнейших проверках ни сами ГОС, ни другие независимые исследователи не получали из «порченого адреналина» уже ничего особенного. Признали свои опыты «исследовательской галлюцинацией», невнятно заметив, что продукты биохимического преобразования нейромедиаторов – вещества нестойкие, быстро меняющие свое строение и действие в зависимости от других быстро меняющихся событий в организме; что происходящее в пробирке – одно, в крови и мозгу – другое.

Шизо-обвинение с адреналина сняли, дело закрыли. Архив мировой науки пополнился очередной поисковой неудачей.

– И что вы теперь думаете об этих неудачах Хиза и ГОС?

– Что это были две довольно типичные для медицинской науки истории: мнимость на мнимость, мифологема на мифологему.

Буду твердить, наверное, до скончания века: отдельной болезни «шизофрения» не существует. Под название «шизофрения» запихнули множество разных не исследованных или недоисследованных, непонятных или недопонимаемых, разноприродных и разноуровневых человеческих состояний, неудобных для социальной и личной жизни. Сборная солянка. Иногда у состояний этих есть между собой нечто общее, иногда общего мало, иногда совсем нет. Ангедония – часто встречающийся, но не обязательный симптом таких состояний: есть и пациенты с диагнозом «шизофрения», очень даже способные – на свой лад – испытывать всевозможные удовольствия. Не всех таких пациентов, но лишь некоторых можно считать эмоциональными инвалидами.

– Я уже не раз проходила через полосы ангедонии, когда ничто не радовало, ничто не давало ни малейшего удовольствия, даже вкус пищи пропадал. Не лечилась, но проходило время, и все менялось к лучшему. Вот разговариваю сейчас с вами, мозги вроде на месте, многое приятно, жить нравится. Не знаю, что будет завтра… Должна ли я считать себя эмоциональным инвалидом или психичкой, на данный момент выздоровевшей?

– Ничуть не должны. Просто так вам живется, так полосато. Многим живется так, и мне тоже.

Что же до неудач с порченым адреналином и тараксеином – думается, это были все-таки не совсем неудачи. Мало ли случается событий, которые невозможно воспроизвести, но они происходят – падение метеоритов, случаи ясновидения и телепатии, вещие сны, да и всякое сновидение…

Что-то мелькнуло с этим испорченным адреналином, какое-то указание на возможную причину некоторых психических нарушений. Так же мельком, возможно, намекнул на одну из причин хизовский тараксеин – подмигнул и канул в мусорную корзину науки.

Зато другая ветвь изысканий Царя Гедона расцвела пышным цветом.

D-r Mozg. Recipe № 18.

Из старовосточных советов: кому подражать.

Пусть тело твое во всем подражает кошке, свободно гуляющей, сердце – лошади, свободно бегущей, ум – ласточке, свободно летающей, дух – орлу, свободно парящему. Да будут все четверо едины, неразделимы и радостны.

С позволения сказать, посвящение

Родился Боб в Питтсбурге, штат Пенсильвания. О родительской семье его сведений мало, равно и о семье взрослой, – как многие активные и велеречивые люди, Хиз не был склонен к откровениям о своей частной жизни. В одном позднем интервью рассказал, что отец был врачом и его, Боба, запихнул в медицину чуть не силком.

«Уже лет с двенадцати он старался внушить мне, что я должен пойти по его стопам и стать доктором, что это самое интересное в мире занятие, и благородное, и прибыльное, и почетное. А меня в то время интересовали только автомобили, бейсбол и уже девочки. Когда мне исполнилось 14, папа решил взяться за мое приобщение к медицине конкретно. Устроил что-то вроде обряда посвятительной инициации: заставил пойти вместе собой и его другом-патологоанатомом в морг на вскрытие свежего трупа. «Будет интересно, увидишь мозг, сердце, желудок – все внутренности, – пообещал он, – все детали этой машины, которая называет себя человеком. Что в сравнении с этим какой-то жалкий автомобилишко?»

Стало любопытно, хотя и страшно. Пошел. Представьте себе мой ужас, когда в трупе, лежавшем на столе, я узнал своего бывшего преподавателя по физической подготовке из скаутского училища. Он умер от скоротечного рака. Я похолодел и чуть в обморок не упал, но решил выдержать эту процедуру, раз уж пришел. Папа с приятелем спокойно резали бездыханное тело, переговариваясь и отпуская веселые шуточки… Теперь я не устаю напоминать моим студентам о важности человеческой стороны медицины…»

– Удивительно, что пережив такое, с позволения сказать, посвящение, он все-таки стал врачом.  – И каким… О важности человеческой стороны медицины студенты и не только студенты потом напоминали самому Хизу, довольно грубо.

Конспект карьеры

Учился на врача Боб ни шатко, ни валко, лентяйничал и повесничал – был, по моей терминологии, заимствованной у гениального Хлебникова, нехотяем, а по общепринятой раздолбаем. Чтобы ослабить зависимость от папаши, отношения с которым пошли не лучшим путем, подрабатывал, как и ныне многие американские студенты, официантом в кафе. Диплом и степень бакалавра получил еле-еле. Врачебную специальность, памятуя то несчастное посвящение, выбрал, как ему тогда казалось, самую далекую от человеческих потрохов – психиатрию. Начал нехотяйски работать в большой филадельфийской психолечебнице.

Подошла война, пришлось пойти в армию. Отслужил два года армейским психиатром. Здесь валом шла психотравматическая чрезвычайщина, навидался всякого, и зависимость личных «хочу» от социальных «надо» обозначилась с безжалостной четкостью. Три «надо» осознались как непреложные и взаимосвязанные: должность – теплая, и чтобы самому себе быть хозяином; связи – широкие и высокие, деньги – не маленькие. «Больших денег не бывает, – говаривал Хиз позднее, когда стал изощренным мастером выбивания грантов. – Бывают только маленькие и приличные».

Нехотяйство кончилось, и карьера пошла резко вверх: к середине второго года службы молодой доктор Хиз занимал пост главного психиатра военно-морских сил США. Связи с военными ведомствами, в том числе с ЦРУ, пригодились ему в ближайшие послевоенные годы, но потом припомнились не добром.

Уволившись из армии, чтобы быть самому себе хозяином, продолжил психиатрическое обучение в Нью-Йорке, в Columbia University. Обзавелся сертификатом психоаналитика. Начал нейрофизиологические исследования. В университетской психоаналитической клинике работал под началом ее директора, психиатра-психоаналитика Шандора Радо, венгерского еврея, до войны работавшего в Берлине и спасшегося в Штатах от Холокоста. Этого человека Боб называл своим единственным настоящим научным гуру. «Поведение людей он понимал лучше, чем кто-либо,  – говорил он о Радо после его кончины в 1972 году, – думаю, даже лучше, чем его великий предтеча Фрейд. Не раз я слышал от Шандора сожаления о том, что фрейдовский психоанализ приобрел большую рыночную цену раньше, чем стал реальной наукой».

Радо и в самом деле был незаурядным практиком и оригинальным клиническим мыслителем. В своей теории «адаптационной психодинамики» попытался пробить липкую духоту фрейдизма свежей струей естествознания – соединить психоанализ с нейрофизиологией и эволюционной биологией.

Человеческая психика, полагал Радо, складывается из четырех основных уровней, соответствующих природно-историческому развитию мозга, по восходящей:

1. Уровень от червяка до рыбы и лягушки. Рефлексы, роботные инстинкты и примитивная эмоциональная регуляция (от минуса к плюсу, от неудовольствия к удовольствию).

2. Уровень осы и крокодила, насекомо-рептильный. Дословесные грубо-прогностические эмоции, предвосхищающие то, что может произойти на уровне ниже. Ярость и страх – предвосхищение неудовольствия; вожделение, пищевое и половое – предвосхищение удовольствия. В поведении преобладают инстинктивные программы, часто весьма сложные, многозвенные; но и память и обучаемость уже играют немалую роль.

3. Уровень лошади, кошки, собаки, дельфина и других высших млекопитающих, включая обезьян, а также умнейших среди птиц (врановых и крупных попугаев). Эмоциональное мышление, с разнообразным использованием оперативной и долговременной памяти: возможность быстрых прогнозов и многоступенчатых расчетов по шкале «удовольствие – неудовольствие».

4. Уровень человека. Надэмоциональное мышление, все более освобождающееся от мотивационных привязок, в идеале чистая объективная мысль. Ступень психического развития, на которую и среди людей полномерно поднимаются лишь немногие.

У здоровых людей, полагал Радо, все четыре уровня психики с индивидуальными вариациями интегрируются в гармоничную иерархию. Когда иерархичность и интеграция нарушаются, возникает то, что называют неврозами и психозами, и неадаптивное, неадекватное и асоциальное поведение.

Особое значение Радо придавал нарушениям эмоционального механизма как такового.

«Шандор был первым из психоаналитиков классической школы, осмелившимся усомниться в психоаналитической версии проихождения душевных расстройств,  – рассказывал Хиз журналистам. – Вы, может быть, помните эту заморочку: в пятидесятые годы и долго еще потом психоаналитики, как лаборанты в содержимом ночных горшков, копались во взаимоотношениях шизофреников с родителями в том возрасте, когда человек еще и на горшок не умеет садиться. Нужно было найти кого-нибудь виноватого в шизофрении, и они нашли: главной виновницей назвали шизогенную мать, сфабриковали этот миф, а эдипогенного папу милостиво простили. Сражаясь с собственным мифом, размыкали подсознательные замыкания, злостно созданные этими шизогенными мамашами, разгружали вагоны вытесненных переживаний… И совершенно игнорировали биологическую основу – то, с какими мозгами мы имеем дело, какой именно мозг становится шизофреническим, и почему. Шандор это с горечью понимал. Он смотрел на больных не зашоренно, и видел, что корневой, первичный симптом шизофрении – не какие-то комплексы, а расстройство нейрофизиологического эмоционального механизма…»

После армейских психоужастиков и общения с Радо представления Боба о человеческих потрохах круто переменились. Понял, что никуда не деться от них и в самой философской из медицинских специальностей.

Скальпель – в отставку?

Тема докторской диссертации Хиза звучала так: «Частичное удаление лобной коры у психически больных: результаты и перспективы».

– Психохирургия? Лоботомия?

– Психохирургия, она самая. Имелась в виду так называемая топэктомия – удаление некоторой части лобной коры. А лоботомия – рассечение мозговых проводников, волокон, связывающих кору лобных долей с подкоркой. Вещество мозга при этом не удаляли, а разрушали связи между разными его частями.

– Хиз и этим занимался?

– Участвовал. Как эксперт-психиатр проанализировал клинические результаты множества психохирургических операций. В первые послевоенные годы операции эти делались в американской психиатрии поточно, на них была мода, бум.

– Кошмар. Сразу вспоминается «Полет над гнездом кукушки» Кена Кизи…

– Хиз внес некоторую лепту в уменьшение масштабов этого ужаса и ускорение расставания с ним, до сих пор еще не везде окончательного.

«У больных, перенесших топэктомию, кроме довольно частых нарушений восприятия и моторики, отнюдь не прибавляющих им психического здоровья, можно наблюдать резкое снижение градуса эмоциональности,  – писал он. – Чувства угасают и уплощаются. А соотношение удовольствия и неудовольствия остается прежним. Больные вялы и апатичны. Им не хорошо, им по-прежнему плохо, только удобно плохо – пассивно, по-тихому плохо.

Мозговые центры эмоций подвержены влиянию высших отделов мозга и влияют на них, но сами лежат глубоко под ними и живут собственной жизнью. Если мы хотим действительно вылечить психиатрического пациента, мы должны добраться до центрального ядра его недуга – эмоций как таковых. Скальпель в этом не помощник. Психохирургия должна быть заменена более гуманными и более точными, причинно-прицельными методами вмешательства. Если такие методы будут разработаны и войдут в массовое применение, уже в ближайшем будущем психиатрические больницы смогут уйти в прошлое».

– Хорошие, многообещающие слова.

– Слова – да…

Начинается самое интересное: три «надо-для-хочу», наконец, сходятся. Хиз получает должность заведующего отделением психиатрии и неврологии в медицинской школе (фактически факультете) новоорлеанского Тулейнского университета. Работает здесь безотлучно треть века – 31 год. Место теплое. Пациентуры хоть отбавляй. Испытуемых для исследований, помимо амбулаторного потока, можно брать в переполненных психбольницах и тюрьмах. Профессиональный авторитет имеется. (В 1966 г. Хиза пригласили в качестве психиатра-эксперта по делу одного из подозреваемых в убийстве президента Кеннеди. Он не подозревал тогда, что несколько лет спустя сам будет держать ответ перед братом убитого – в качестве подозреваемого по другому делу, не уголовному, но неприятному.) Связи в богатых федеральных ведомствах – военных и, nota bene! – разведывательных – наработаны. Благодаря этим связям и умелому фандрайзингу – выбиванию грантов – течет приличная денежка на исследовательские проекты, средств хватает и на самое современное оборудование, и на более чем достойную зарплату понимающим сотрудникам и незабываемому себе.

Царь Гедон делает что хочет и как хочет в согласовании с наличной реальностью. Сложность в том, что она изменяется, реальность, не уследишь за ней – сегодня эта, завтра уже та. За горизонт событий без дара ясновидения не заглянешь. Умственная близорукость – беда всех смертных.

D-r Mozg. Recipe № 19.

«Кто б ни был ты…»

Внутреннее Дальновидение: освобожденная пристальность. Пропись поэта Рильке.

Чтобы видеть жизнь глубже и связней, себя и других – яснее, полнее, судьбу – дальше, четче:

Кто б ни был ты, но вечером уйди

из комнаты, приюта тесноты –

на даль пространств за домом погляди,

кто б ни был ты, –

и взглядом утомленным отдели –

прикован долго был к порогу он –

то дерево, что высится вдали,

и небо для него возьми как фон.

Это стОит делать не только вечером. Если нет вдали дерева, можно выбрать что-то еще, реальное или воображаемое. Важно только смотреть вдаль – и наружным зрением, и внутренним. И чтобы небо было не столько снаружи, сколько внутри.

Заметка мамонта

Если живешь достаточно долго, в какой-то момент вдруг оказывается, что ты динозавр. Или мамонт, это близко к современности, с той небольшой разницей, что ты вымер, но почему-то функционируешь. Я вот как раз мамонт. Я жил в ледниковый период. Холодная война, так он назывался.

Два мировых полюса силы, намагничивая друг друга, создавали этот всепланетный психоклимат: восточный блок во главе с тоталитарным СССР, набравшим отчаянно грозную мощь после великой победы в войне горячей, – и блок западный со своим лидером – могучими, сытыми, самодовольными Соединенными Штатами.

– Да ведь и сейчас пока в основном так, только вместо СССР – РФ.

– Сейчас уже далеко не совсем так. Нынешнее положение можно определить как промежуточное между холодным миром и слякотной, вялой, нудной, нитонисёшной полувойнушкой.

Два прежних силовых полюса основательно подразмылись, расчленились, подтаяли. Еще сохраняют некие очертания, но все более показные, более символические, нежели реальные. Уже выросли другие полюса – чего стоит один Китай, совершенно самостоятельная, колоссально вооруженная сверхдержава, отдельный огромный мир в человечестве.

А в те времена, когда я, бурно набиравший шерстяной покров юный мамонт – молодой, полный сил идиот, словами Ильи Ильфа, – кроша бивни, врубался в мерзлый гранит науки, – на обоих полюсах трещал мороз воинственного недоверия, громоздились торосы государственной паранойи, росли айсберги подготовки к ядерной катастрофе.

Какие кошмары творились у нас, уже многажды описано, хотя еще не доосмыслено (мы этого тоже попозже слегка коснемся). На западном полюсе в течение нескольких лет происходило нечто эхоподобное в смягченно-размазанной форме – примерно, как если бы стоградусный медицинский спирт развели до крепости пива. Проверки лояльности, слежка за подозреваемыми в неблагонадежности, черные списки, увольнения, запреты на профессии, ограничения передвижения, в некоторых случаях и судебные преследования. Массовых репрессий, как у нас, казней невинных людей не было (казнили на электрическом стуле только двух доказанно реальных агентов Кремля, несчастных супругов Розенберг, фанатиков коммунистической идеи, выдавших советской разведке секрет атомной бомбы) . До крупномасштабного людоедства, как у нас, не дошло, но массовая антилевая истерия, подозрительность и шпиономания разгулялись вовсю и причинили немалый моральный ущерб. Затронуты были достойные люди: Эйнштейн, Чарли Чаплин, Леонард Бернстайн, Артур Кларк и многие другие.

Карьерный взлет Хиза пришелся как раз на время маккартистской охоты за ведьмами. Не устоял Боб, оскоромился: одного из ближайших сотрудников, заподозренного в симпатии к планетарному врагу, выпер из университета. Остальные, что характерно, в защиту коллеги ни словечка не пикнули и еще теснее сплотились вокруг любимого руководителя, да так тесно, что и доныне, обновленными поколениями, поддерживают в университете культ своего прежнего кормильца и вдохновителя.

В пятидесятые годы ЦРУполучило (или подсочинило?..) сведения, что на другом силополюсе готовят психохимическую атаку. И вот по заказу вездесущего ведомства Хиз с сотрудниками начал изучать воздействие на людей психотоксических веществ: мескалина, бульбокапнина и мощнейшего из психотогенов – ЛСД, психоделической «ядерной бомбы».

Далеко эти исследования не продвинулись. Бульбокапнину сулили громобойное военное будущее – цэрэушники (или им кто-то) подбрасывали пугалки, будто бы СССР уже накопил запасы этого зелья, достаточные, чтобы за пару минут распыления превратить весь личный состав американской армии в свалку упоротых тормозов. На поверку же этот кристаллический алкалоид, получаемый из безобидного растеньица «Хохлатка полая» и хорошо растворяющийся в спирте, оказался не психотоксичнее, чем нашенская самопальная водка. А мескалин и ЛСД, психояды гораздо более серьезные, параллельно исследовались еще в нескольких секретных лабораториях (работал по этому заказу ЦРУ и великий романтик и мистик мозговедения Джон Лилли) и были признаны для военного применения не перспективными. Заказчик просигналил отбой.

Неучтенную часть цэрэушных вложений Хиз пустил на тараксеиновую авантюру. А другую часть, плюс средства от гражданских спонсоров, на закупку электроэнцефалографов, новейших стереотаксических приборов, двух кинокамер, пленки, еще разных операционных приборов и – сейчас узнаете, для чего – четырех зубоврачебных дрелей.

Царь Гедон уже запланировал, на каком коне въедет в Нобелевский Комитет.

Первопроходческий штурм

Их было двадцать шесть – первых пациентов из большой новоорлеанской психолечебницы, хроников-безнадежников, в подкорку которых, в глубокие структуры так называемой лимбической (поясной) системы, именуемые «эмоциональным мозгом», всадили металлические электроды.

Пациент Хиза с электродами в мозгу

Дырки в черепах просверливали под наркозом этими вот зубоврачебными дрелями, оказалось очень удобно. В отверстия вводили тоненькие электродные проволочки и с помощью стереотаксического прибора погружали на нужную глубину в нужное место. Поначалу электроды оставались в мозгу недолго: от одного до двенадцати дней. Потом – от одного до нескольких лет.

– Что же было такое с этими «безнадежниками», почему Хиз решился залезть к ним в мозги?

– Не поддававшиеся никакому лечению хронические психозы, многолетние тяжелые депрессии со стремлением к самоубийству, грубые психопатии с неконтролируемой агрессивностью, пара случаев эпилепсии с психическими нарушениями… Не все пациенты были вменяемы, некоторые опасны. У Хиза была надежная команда квалифицированных ассистентов и физически сильных, хорошо обученных санитаров. Через электроды можно было записывать на электроэнцефалографе активность глубоко расположенных мозговых структур и подавать в них импульсы разной силы и частоты. Главным образом, как вы догадываетесь, в рай, но и в ад тоже наведывались.

– Мы говорили с больными о приятных вещах и видели, как отзываются повышением электроактивности центры удовольствия,  – докладывал потом Хиз. – Наблюдая за злобными пациентами, видели, как во время очередной вспышки ярости выстреливают залпами высокоамплитудных импульсов системы наказания: на электроэнцефалограмме в эти моменты всегда видны острые зубчатые волны, иногда очень большие. Когда пациент успокаивается, ЭЭГ выравнивается. Мы обнаружили, что самых злобных и опасных больных можно быстро успокоить прямой стимуляцией центров удовольствия. Во время стимуляции септальной области человек перестает чувствовать боль, даже самую сильную и постоянную, какая бывает в случаях неоперабельного рака или при тяжелых формах артрита. У тяжелых психотиков моментально исчезает стремление к убийству и самоубийству.

Мы воочию убедились, что при психических расстройствах шизофренического типа первичны не бред и галлюцинации, а нарушение работы центров удовольствия, блокада систем поощрения. У пациентов преобладают отрицательные эмоции, они почти постоянно живут в состояниях страха или ярости, сопротивления или бегства, потому что они не могут ощущать удовольствия, которые могли бы этим состояниям противостоять.

– Это так?

– Это почти всегда так для той категории пациентов, которой занимался Хиз.

– А для других?

– А для множества других когда так, а когда иначе, – как и для нас с вами. «Блокада систем поощрения» в большинстве случаев не первичный симптом, а результат много еще чего, вызывающий, в свою очередь, множество следствий. По разным причинам рай закрывается на учет. В том числе – для Хиза это прозвучало было смешновато – по духовным и философским.

Хорошие места и плохие

Некоторые из путешествий Хиза в рай и ад человека зрительно увековечены – засняты на кинопленку.

По рассказу журналистки из группы работников СМИ, посетившей восьмидесятилетнего Хиза в девяностые годы.

…Мы находимся в аппартаментах доктора Хиза, в городе Санкт-Петербург, Флорида. Здесь он живет с тех пор, как ушел на покой, оставив работу в Тулейнском университете, где бывшие сотрудники его и поныне благоговейно чтят. Кафедра, которую он основал и возглавлял многие годы, носит теперь его имя.

Домашняя обстановка приятная, с отпечатком несколько старомодной роскоши. Доктор высок, худощав, морщинист и снежно сед, слегка горбится, но подтянут и сохраняет уверенность в движениях и живость реакций.

– Идемте сюда, здесь у меня домашний кинотеатр… Сейчас покажу вам одну свою бывшую больную, вашу коллегу, назовем ее Элизабет, – интригующе улыбаясь, говорит Хиз, доставая с полки кассету с обозначением B-22. – Бывшая издательница газет, из семьи известных журналистов. Мы неплохо ей помогли.

…Бегут кадры… На экране какая-то суета, наладка аппаратуры… Крупным планом мелькнуло лицо Хиза, еще довольно молодого…

…Полутемная камера. На койке лежит женщина. На голове – бандаж с электродами. Крупный план: сразу видно, что пациентка пребывает в жуткой депрессии: лицо ее такое же бледно-серое, как ее больничное одеяние, выражение скорбное. Что-то монотонно бормочет, голос тих, сдавлен.

Рядом сидит доктор Хиз в наушниках.

Голос за кадром:

– Шестьдесят импульсов. Двенадцать миллиампер.

Это техник из другой комнаты подает ток через электроды. Пациентка в звуконепроницаемой камере не слышит его. Внезапно начинает широко улыбаться.

– Почему вы улыбаетесь? – спрашивает доктор.

– Не знаю… Вы со мной что-то делаете? (Хихикает.) Обычно я не смеюсь без причины… Наверное, смеюсь от чего-то…

– Сто сорок импульсов, – произносит техник за кадром. Пациентка смеется взахлеб, превращается из зомби с каменно-серым лицом в маленькую румяную девочку, знающую какой-то смешной секрет.

– Ребята, что вы со мной вытворяете, а?.. Кажется, вы попадаете в какое-то хорошее место!.. Ой, как же здорово… О-о, это уже невыносимо хорошо, о-о-ах!..

– «Хорошее место» – это системы удовольствия, стимулируемые электротоком, – объясняет нам Хиз. – Нейронные скопления, расположенные в глубине мозга, близко к срединной линии. Там, ровно посередке, находится так называемая перегородка, по латыни – септум, очень важная для переживания сексуального удовольствия и не только, а рядом еще и еще скопления огромного количества нервных клеток, их называют ядрами, у них разные причудливые названия, не буду вас ими утомлять. Здесь расположены эмоциональные центры различных удовольствий, и тут же, совсем близко – центры неудовольствий: отвращения, ярости, боли, страха. Септальная область – эволюционный мост между червяком, рыбой, крокодилом, лошадью, кошкой или собакой и человеком внутри нас. Пути оттуда ведут к двигательным центрам и хранилищам памяти.

Эта ваша коллега, перед тем, как ее к нам привезли, уже пятый год лежала в психбольнице с диагнозом «шизофрения». Она практически полностью утратила способность получать какие-либо удовольствия, чувствовать жизнь, стала как неживая. После клинических проб, – вы одну из них только что увидели, – мы поставили ей долговременный нейростимулятор, и она выздоровела.

Взгляните теперь, что происходило в мозгу Элизабет, когда мы ей стимулировали это «хорошее место». Запись электроэнцефалограммы.

На экране крупным планом – бегущие волны ЭЭГ.

Голос Хиза с экрана:

– Мы видим большие дельта-волны в септальной области… А теперь такие же языкообразные волны идут от кончика электрода… Когда происходит прилив приятных чувств, всегда появляются такие высокоамплитудные волны в этих местах мозга – в системах удовольствия…

Некоторым пациентам в эти «хорошие места» Хиз вводил тоненькие сосудики – канюли – с нейромедиатором ацетилхолином. Тут же на ЭЭГ возникали огромные «пики удовольствия», а пациенты в это время испытывали райские наслаждения – колоссальную эйфорию, экстаз счастья, множественные оргазмы, длившиеся до получаса.

– Я могу показать вам фильм про оргазмы, – предлагает Хиз, роясь на полках, уставленных видеокассетами, оцифрованными со старых кинопленок.

Мы настроились на неприличное зрелище, но фильм, который снял с полки Хиз, оказался необработанной записью ЭЭГ молодой женщины, лечившейся от эпилепсии. Запись производилась сразу же после введения в центры удовольствия нейромедиатора ацетилхолина.

Ровный дикторский голос Хиза сопровождает постоянное движение – марш электрических волн на экране.

– Действие ацетилхолина началось… Наблюдаем начальные изменения электроактивности мозга… Быстрые веретенообразные волны, около восемнадцати колебаний в секунду, появляются в правой верхней части септальной области… А теперь распространяются на другие части.

Это соответствует изменениям внешней картины – интенсивному удовольствию сексуального характера.

Сексуальное удовольствие как таковое осталось за кадром. Через полчаса после введения ацетилхолина у пациентки, как показывает ее энцефалограмма, все еще продолжаются оргазмы. Хиз указывает на огромную зловещую каракулю, появившуюся на ЭЭГ и зубасто тянущуюся в продолжение почти двух минут.

– Смотрите, оргазм выглядит как эпилептическая судорога. Очень мощная, взрывная активность. Наши исследования показали, что сексуальное наслаждение и оргазм почти на все сто процентов – работа мозга, его общение с самим собой. Евнухи в султанских гаремах жили как пчелки в саду, оргазмировали почем зря. Половые органы имеют значение лишь как пусковые кнопки, вполне можно обойтись и без них.

Нам стало как-то не по себе. Хиз на несколько мгновений задумался, затем нахмурился и решительно сказал:

– Сейчас покажу кое-что прямо противоположное. Предупреждаю, зрелище не для слабонервных.

На экране молодой темнокожий парень с электродами на голове. Мускулистый, здоровенный. Лежит спокойно, смотрит куда-то в потолок. Слегка улыбается. Внезапно лицо искажает ужасная гримаса. Тяжело дышит, вращает глазами, кричит:

– Стоп! Стоп!! Меня это вышибает! Я хочу царапаться!.. Перестаньте, гады, меня это достало!.. Я убью тебя, гребаный доктор! Убью!

Кадр обрывается. Мы молчим и вопросительно смотрим на Хиза.

– Вот за это мне и досталось, и все полетело к чертям… Нет, не от этого несчастного пациента досталось, а от здоровых, гуляющих на воле придурков, наших коллег. Все было понято абсолютно превратно… Я показал этот фильм группе научных работников, надеясь на понимание и совместный анализ, а они обвинили меня в том, что я нарочно садистски мучил этого парня и других. Никого я не мучил и не собирался, – объясняет Хиз с такой интонацией и выражением лица, будто оправдывается перед судом.

– Это было врачебное исследование, как же без этого. Когда стоматолог вас лечит, или мануальщик какой-нибудь, вам ведь тоже не всегда сладко… Я поисково стимулировал верхнюю часть среднего мозга нескольких пациентов, чтобы найти области, с которых лучше всего можно облегчать их страдания. И у одного из них, вот у этого, внезапно возникла такая реакция, которую мы засняли. Электрические стимулы попали в зону, где у него смыкались центры боли и ярости. Эта область была у него аномальной с рождения – расширенной и крайне чувствительной, с тенденцией к взрывной спонтанной активности… Он действительно постарался бы меня убить, если бы не был крепко привязан к койке: у него и раньше, дома, безо всякой стимуляции случались такие состояния. Однажды показалось, что сестра плохо отгладила его рубашку, он ее за это чуть не убил… Электрод угодил в тот кусочек мозга, который был напрямую задействован в спонтанных приступах ярости. Как только отключили ток, парень успокоился. Я спросил его: за что ты хотел меня убить? Он ответил, что вообще-то ничего против меня не имеет, что я просто попал, так сказать, под горячую руку. Он и сам понял, что вел себя как сумасшедший, который посреди улицы бросается на первого встречного… Вот, посмотрите еще одну из наших первых клинических проб.

Хиз берет с полки кассету В-1.

– Вильда, моя давняя пациентка с шизоаффективным расстройством личности. Ее привезли ко мне родители, когда ей было двадцать два года, а выглядела то ли на пятнадцать, то ли на пятьдесят. Одевалась в черные платья до пят, носила, наподобие мусульманки, черный платок, закрывавший голову и почти все лицо, большие черные очки – все, чтобы быть как можно более закрытой. Три года не выходила из дома. Вот фрагмент амбулаторной беседы. Съемка скрытой камерой.

…На экране худая, сгорбленная особа, вся в черном, с опущенной головой в черном платке. Лица почти не видно.

Голос Хиза:

– Вильда, зачем ты всю себя с головы до ног закрываешь черным?

Пациентка, после паузы, не поднимая головы, едва слышным сдавленным голосом:

– Я хочу быть невидимой. Я не хочу быть вообще.

– Почему? Ты как-то неловко себя чувствуешь?

– Я не чувствую себя никак. Я не знаю, как я должна себя чувствовать. Я думаю, что я просто какое-то животное, гуляющее по земле.

– А чего хочет это, как ты говоришь, животное? Чего-нибудь оно в жизни хочет?

– Оно не знает, чего оно должно хотеть. Оно само по себе. Ему все равно.

– Тебе уже двадцать два года. Ты была когда-нибудь влюблена?

– Не понимаю, о чем речь. Не знаю, что это такое. Я про это читала. Я это выучивала. Я даже пыталась этому подражать и чувствовала себя идиоткой. Мне непонятно, как такое возможно. Какие-то выдумки.

– Но ты ведь могла заметить, что некоторые вокруг влюбляются, некоторые любят друг друга.

– Все это меня не касается. Все вокруг чужое. Я не могу ни в чем участвовать. Все это какой-то сон. Я ни к чему не отношусь.

Фрагмент закончился. Хиз спрашивает нас:

– Хотите посмотреть еще один кусочек о Вильде? Но это опять не для слабонервных, предупреждаю.

Мы сказали, что хотим. На экране экспериментальная комната. В кресле сидит молодая особа с бледным маскообразным лицом, без малейшей мимики. На голове коронообразный металлический обруч с тянущимися из него проводами.

– Это наша Вильда после вживления ей в глубину мозга нескольких электродов, – говорит Хиз, приостанавливая показ. – Проводятся первые, поисковые клинические пробы. В разные части мозга, ответственные за эмоции, наносятся электрические раздражения.

Кадры снова движутся. Голос техника за кадром:

– Миндалевидное ядро. Четыре миллиампера.

Крупным планом лицо Вильды, совершенно неподвижное. Хиз (нам):

– На эту силу тока, подаваемую в мозговую миндалину, другие люди реагируют очень бурно, иногда судорожно, а ей хоть бы что. Мозг как будто в бронежилете.

Голос Хиза с экрана.

– Дайте пять миллиампер в гиппокамп.

Техник:

– Есть.

Крупным планом лицо Вильды, искаженное гримасой страха и отвращения. Высоким визгливым голосом:

– Прекратите! Прекратите это делать со мной!

Пытается содрать электроды. Ассистент удерживает. Голос Хиза за кадром:

– Снизьте ток до четырех миллиампер.

Улыбающееся лицо Вильды:

– Вот теперь лучше. Теперь я начала себя чувствовать. Теперь хорошо.

Голос Хиза за кадром:

– Пять миллиампер в гиппокамп.

Вильда:

– Ох, что это… Ну, хватит… Прекратите, это убивает меня!

Хиз:

– Стоп. Дайте отдохнуть… Теперь пять миллиампер в миндалевидное ядро.

Крупным планом Вильда. Молча вращает глазами, причмокивает губами.

Хиз:

– Что ты сейчас чувствуешь?

Вильда, громко:

– Я чувствую, что хочу вскочить с этого кресла. Пожалуйста, не дайте мне сделать это. Я не хочу быть плохой. Не хочу, не хочу… Не хочу бить, не хочу!

– Но почему ты об этом говоришь?

– Мне хочется ударить… Ударить!

– Меня ударить?

– Ударить что-то… (Злобно): хочу что-то схватить и порвать! Сделайте, чтобы я этого не сделала! Ну пожалуйста! Так чувствовать я не хочу!.. Измерьте мое давление. Скажите им, чтобы они прекратили! Это меня убивает! Говорю вам, измерьте давление!

Громко, на лице выражение ярости:

– Прекратите меня здесь держать! Все, я встаю! Я вам сейчас покажу!..

Поднимает руку, как бы желая ударить.

Хиз:

– Четыре миллиампера.

Крупно: Вильда блаженно улыбается. Говорит расслабленно:

– Как хорошо… Я знаю, я веду себя очень глупо. Сначала я хотела вскочить с кресла и бежать, потом что-нибудь стукнуть, порвать… Не вас, а что-нибудь… Я не могла себя контролировать… Пожалуйста, вставьте мне новый мозг, папа сможет вам заплатить.

Доктор Хиз – нам, улыбаясь:

– Обратили внимание, как героически Вильда сопротивлялась своим агрессивным импульсам? Как старалась перевести их не на «кого-то», а на «что-то», как просила не дать ей быть плохой? Говоря в терминах психоанализа, у нее огромное, переразвитое СуперЭго – Сверх-Я, подавившее спонтанность и чувственность – сплошной застывший самоконтроль, не оставивший места непосредственности, естественности… Новый мозг мы Вильде, конечно, не вставили, но тот, который был, привели немножко в порядок. Двухгодичная регулярная стимуляция через септальные электроды сделала ее чувственной и коммуникабельной. Потом, с поддержкой психофармакологии, она адаптировалась к жизни в большом социуме. Овладела специальностью художника-модельера. В двадцать девять лет вышла замуж. Дальше мы потеряли с ней с связь, но надеюсь, все у нее сложилось благополучно. Исследуя пациентов, мы убедились, как близко друг к другу расположены некоторые отделы мозговых систем удовольствия и систем страха и ярости. Они влияют друг на друга и могут взаимодействовать очень интимно…

Я спросила у Хиза:

– Что отличает, например, лично меня от такого буйного психотика, которого вы показали, и которого можно встретить на улице?

– В самом существенном не отличает ничто, – с улыбкой ответил доктор. – Такой внутренний психотик сидит под замком в каждом из нас. Иногда сбивает замок и выскакивает наружу.

– Ой.

– Как формируется ваше добропорядочное поведение? С детства вас обучают заповеди «Не убий», вам внушают, что нельзя нападать, драться, кусаться. Но все равно иногда вы испытываете гнев, ярость. Иногда хочется на кого-то напасть, иногда даже кого-то убить, ведь так?

– Ярость бывает, да. Но убить… Не-ет, не припоминаю такого.

– Еще бы. В сознание такая готовность пробивается редко, сознание торопится ее побыстрее спрятать подальше, загнать в подвал под замок. Почему вы ни на кого не набрасываетесь, даже мысли об этом стараетесь не допускать? Потому что боитесь так поступать, боитесь сознаваемо или неосознаваемо. В детстве вам это запрещали, вас удерживали от подобных поступков родители с их авторитетом и вашим страхом наказания. В вас это укрепилось и засело, впечаталось на всю жизнь. Все ваше социальное и моральное поведение основывается на системах поощрения и наказания, работающих в вашем мозгу.

D-r Mozg. MegaRecipe № 20.

Растить Древо Благодарности.

Человек – создание неблагодарное, обнаружить это не составляет труда, этого невозможно не обнаружить, даже не выходя из дома. Достаточно взглянуть в зеркало…

Совершенно невыносимо было бы жить в мире, полном хамского беспамятства, если бы среди гор его дерьма не росли редкие, робкие, хрупкие, неприметные, но такие красивые, такие живительные цветы растения вида Blagodarnost Obyknovennaya.

Марк Туллий Цицерон: Ни одно свойство я не жажду в себе развить с такой жадностью, как благодарность – величайшую добродетель, мать всех добродетелей.

Леонардо да Винчи: Превыше всех искусств и наук – благодарность, движитель познания и усердия, рождающий все лучшее на земле, лучезарный источник доверия и любви. Счастлив, кому дано быть этим источником и высвечивать темноту людских душ, как солнце высвечивает ущелья в горах.

Альберт Швейцер: Чтобы научиться молиться, сперва нужно научиться благодарить.

Мария Эбнер-Эшенбах: Больше всего мы благодарны за благодарность.

Иосиф Бродский:

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

И пока мне рот не забили глиной,

Из него раздаваться будет лишь благодарность.

Разное – благодарность как долг и внешнее действие, и благодарность как бытие, как внутреннее состояние. Долженствование благодарности: «НАДО быть благодарным», как и «НАДО любить» – тебе, наверное, приходилось уже не раз убеждаться, в том числе и на себе – работает только наоборот: это изнасилование души, от которого она защищается забыванием, тупостью, озлоблением и лицемерием. Но чем ближе человек к зрелости душевной, тем острей чувствует потребность быть благодарным – радость благодарности, свободу, ею даруемую, ее благотворность прежде и более всех для самого благодарящего.

Благодарность – твой берег, к нему неустанно плыви,

благодарность – твой парус, им ветер удачи лови,

нет светила светлее, нет силы сильнее:

горы счастья дарует она, океаны любви.

(Старик Хайамыч-прапрапраправнук)

Расти в себе Древо Благодарности, оно принесет чудодейственные плоды. Если веришь, что твое умение быть благодарным кому-то может быть нужным, кому-то принесет радость, – тебе уже понятна сердцевинная суть жизни, ты на верном пути, твое счастье почти достигнуто.

Большое значение малого мозга

Сначала Хиз лечил своих электродников (так он их величал в междусобойных разговорах с сотрудниками) прямой электростимуляцией центров удовольствия. И быстро убедился, что многим больным с тяжелыми психозами и глубокими депрессиями для достижения приемлемости существования требуется интенсивная и долгосрочная, возможно, даже пожизненная райская подпитка, иначе все быстро возвращается на круги своя.

– Как у наркоманов?

– Похоже, да, но с той крупной разницей, что наркоманы знают, от каких агентов внешнего мира зависит их рай , и с жесткой рациональностью руководствуются своими зависимостями, а психотик или человек, находящийся в состоянии клинической депрессии, не знает, чего его раю нужно, хотя может быть уверен, что знает, и руководствуется своими иррациональными переживаниями.

– А невротик?

– Невротик иррациональность своих переживаний осознает или частично осознает, и с переменным успехом старается с ними бороться.

Хиз понял, что надеяться на существенный лечебный результат можно, только если электроды будут закрепляться в мозгу надолго, быть может, на многие годы. И вот, с помощью двух умелых техников из своей команды, Царь Гедон создает нейростимулятор, мало чем уступающий аналогичным устройствам Дельгадо.

Нейростимулятор этот представлял собой блок из 12–20 тонких платиновых электродов, вживленных в мозг. От наружных головных выводов под кожей шеи и груди шли провода к закреплявшейся снаружи (обычно на животе) пластинке размером со спичечный коробок. Пластинка служила приемником импульсных сигналов, к ней крепилась маленькая съемная антенна. Импульсные сигналы подавались из передатчика, работавшего на батарейках. Передатчик можно было держать в кармане. Нейростимуляция с силой тока З миллиампера обычно производилась каждые 5 минут, короткими четверть-секундными импульсами. Батареек при таком режиме хватало недели на полторы.

Первые нейростимуляторы были технически ненадежными: то провода обрывались, то батарейки не контачили, то приемник импульсов давал сбои. При особенностях некоторых хизовских пациентов это было чревато серьезными опасностями. Ближе к восьмидесятым годам конструкция была более или менее доведена до ума. К этому времени нейростимуляторы уже изготавливали по заказам Хиза две солидные фирмы, специализировавшиеся на медтехнике.

Исследовательская фортуна не обошла Боба своим вниманием. После многих опытов в первой половине 70-х годов он открыл, что всего проще получать доступ к эмоциональным системам большого мозга через мозг малый – так называемый мозжечок.

– Слово знакомое и таинственное. Какой-то важный довесок к мозгу. А что он делает, зачем нужен, простым смертным неведомо.

– Во времена моего врачебного обучения считалось, что мозжечок отвечает только за координацию движений и пространственную ориентацию – при его поражениях расстраивается походка, позы не удерживаются, руки при всяком действии бестолково тычутся туда-сюда. Если пьяный сильно шатается и не может попасть рукой в нужное место – значит, алкоголь проник в мозжечок, отравил его. И значит, уже близок момент отключки – потери сознания.

– Мозжечок и за сознание отвечает?

– Сопряженно. Расположен малый мозг под затылочными долями коры мозга большого, наплывающими на него сверху. А сам плотно насажен на ствол мозга, в котором находятся центры бодрствования и сна – мощные правители мозгового и телесного тонуса, а также центры дыхания, регуляции сердца, сосудов и многих органов, а повыше, в надстволье – центры эмоций, ад и рай. Со всеми этими центрами, как и с корой большого мозга и спинным мозгом, мозжечок связан и непрерывно взаимодействует.

– Человек как-нибудь это чувствует?

– Огромная координационная работа мозжечка сознанием не улавливается, но последствия ее нарушения очень заметны. Если вы дадите кому-нибудь увесистый подзатыльник, то ударной волной попадете по мозжечку, это может вызвать коротенькую прострацию, потерю ориентации на пару мгновений. Если ударите посильнее, человек зашатается, может потерять равновесие и упасть в нокдаун. Если еще сильнее – через мозжечок ударная волна дойдет до ствола мозга, человек потеряет сознание – тяжелый нокаут. Может наступить временная потеря памяти, амнезия. В боксе и других спортивных единоборствах бить по затылку категорически запрещено.

Не раз я видел на вскрытиях этот как бы отдельный мозг, не такой уж маленький, тремя парами ножек соединенный с большим. Ткань его отличается особой фактурой, с поверхности напоминающей цветную капусту. Под микроскопом внутри – невероятно сложная, тончайшая нейронная сеть, каскады переключений, множественные, переплетающиеся пути, тянущиеся ко всем остальным мозговым отделам. Глядя на эту умопомрачительную красоту, можно заподозрить, что мозжечок занят координацией не только движений тела.

Так оно и оказалось: через мозжечок можно влиять на эмоции. Хиз убедился, что прицельная электростимуляция полудюймовой области его поверхности – точно выбранного для каждого случая небольшого кусочка «цветной капусты» – автоматически возбуждает центры удовольствия и тормозит боль, страх и ярость – так, что уже нет надобности влезать в сами эти центры, расположенные глубоко, в большом мозге.

– Так ведь это открытие!

– Не будь Хиз к этому времени научным изгоем, мог бы, пожалуй, двинуться на штурм Нобелевской, на что и нацеливался. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Нужно было еще собрать достаточно убедительные клинические доказательства, подтвержденные независимыми исследователями. На это требовались многие средства, многие связи и много времени. К восьмидесятым годам Хиз успел снабдить мозжечковым нейростимулятором семьдесят пациентов, это не мало, но и не так уж много. По утверждению Хиза, у 39, то есть, больше, чем у половины, наблюдалось значительное улучшение, вплоть до практического выздоровления. У 23 состояние не изменилось или ухудшилось. У остальных результат выражался малоконкретной формулой «с переменным успехом».

Некоторые из невменяемых больных сопротивлялись лечению. Один хроник-психотик, страстно настаивавший на лечении нейростимулятором, с той же страстью потом пытался выдернуть из головы электроды, так что пришлось их извлечь, подобру-поздорову, на операционном столе. Еще один неудержимый буян электроды сумел выдернуть сам, получил гнойный абсцесс мозга и умер.

Лучше всего хизовские нейростимуляторы показали себя при лечении некоторых депрессий и психозов, обозначаемых как шизофренические, с преобладанием эмоциональных расстройств, но с сохранной логикой и связностью мышления. Обнадеживающие результаты получены при очаговых (вызванных поражением определенных участков мозга) эпилепсиях и упорных болях мозгового происхождения. А самые неутешительные – при упорных навязчивостях и хронических психозах с расстройствами мышления и глубокими изменениями личности.

– Можно ли все это, вместе взятое, расценить как успех или как неудачу метода? Было какое-то продолжение?

– Еще не успех, но уже его не беспочвенное обещание. Продолжение было и есть сегодня, но в суженном диапазоне применения и без упоминания первопроходца Хиза, о котором почти забыли. Мозжечковые нейростимуляторы новейших образцов, как и продвинутые поколения стимосиверов Дельгадо, используются, главным образом, для заглушки неутолимых болей и помощи больным очаговой эпилепсией и паркинсонизмом. На сегодня мозжечковыми нейростимуляторами по всему миру пользуются около 50 тысяч пациентов. В мозжечок вживляются уже не десятки, а сотни тоненьких электродов, режим их работы налаживается дополнительными электронными устройствами, принимающими обратную связь от мозга.

– Я посмотрела в интернете: производящие компании рекламируют нейростимуляторы как проверенные средства от депрессии и много еще от чего, даже от болезни Альцгеймера. Можно верить?

– Реклама наобещает и не такое. Статистика утверждает, что в США страдают депрессиями около 15 миллионов человек. Представляете, какой может быть доход у производителей, если удастся продать тысячедолларовый нейростимулятор хотя бы одному из каждой тысячи депрессивников?.. На самом деле все это нужно еще проверять, допроверять и перепроверять.

Расскажем о некоторых случаях из практики Хиза.

Чудо-позитив: пациент B-23

Дэвид Меррик, двухметровый темнокожий атлет. К Хизу его привезли родители прямо из психолечебницы, крепко связанным, в сопровождении трех дюжих санитаров.

Мать бухнулась на колени.

– Доктор, помогите! Спасите нас! Если вы не поможете, он убьет, убьет… Убьет нас… Убьет каждого, кто попадется!

Отец:

– Все лечения перепробовали, все без толку, он как дикий зверь. Вы наша последняя надежда, доктор. Мы согласны на все, даже на лоботомию. Только помогите, спасите его и нас.

С самого рождения с Дэвидом творилось что-то неладное. Родился крупным и вроде бы здоровым, но жутко орал целыми ночами так, что его слышали в соседних домах. Отставал в умственном развитии, второгодником был даже в детском саду.

С детства был признан опасным больным. Один детский психиатр, после того, как шестилетний Дэвид внезапно со страшной силой впился зубами ему в руку – еле оторвали, прокусил до кости, – ничтоже сумняшеся назвал мальчика «потенциальным убийцей».

В психбольнице штата Луизианы, где Дэвид чаще всего пребывал, для удержания его приходилось ставить на наблюдательный пост четырех санитаров. Вязали тройными узлами, помещали в изолятор, накачивали тройными и четверными дозами психолептиков. Иногда выписывали домой, но ничем хорошим это не заканчивалось: нападал на родителей, крушил мебель, выбегал на улицу, набрасывался на прожих. Соседи боялись его как бешеного быка.

– Вы писали, что работали с подобными пациентами.

– С этого начал, со службы в буйном (официально – «остром») отделении знаменитой московской психиатрической лечебницы имени Кащенко. Работа живая, не соскучишься.

– По сути ничего уже не оставалось этому парню, как отправляться на лоботомию,  – рассказывал Хиз. – Но этот варварский метод к тому времени уже был дискредитирован, хотя изредка еще применялся. И мы решились вставить ему в мозжечок стимулятор. Мой опыт мозговой электростимуляции на этот момент составлял уже двадцать пять лет, путь был пройден немалый. Задача была – привести в действие центры удовольствия, чтобы они блокировали эту страшную активность центров агрессивных эмоций. Восстановить естественный мозговой круг удовольствия для противовеса взрывам ярости.

23 марта 1976 г. пациенту Б23 под глубоким наркозом была сделана операция. Ему просверлили череп, с помощью стереотаксиса ввели электроды, вшили под кожу питающий аккумулятор и программное устройство. Мозгостимуляция рая через мозжечок производилась в постоянном режиме «пять – десять» – по пять минут каждые десять минут.

Через пару недель Дэвида можно было уже развязать. Через месяц начали выпускать на прогулки во двор клиники. Никаких взрывов, никаких намеков на агрессию. Стал приятным и общительным молодым человеком. Выписали, направили в центр реабилитации – готовить к полноценной жизни.

Хиз был доволен. Родители Дэвида молились на него, готовы были поставить ему памятник. И вдруг через два года, в день благодарения, надо же было темным силам так подгадать, произошел рецидив.

Семья мирно обедала, Дэвид сидел за столом с родителями. Вдруг речь его изменилась: с искаженным лицом понес какую-то злобную чушь и начал пинать мать под столом ногами. Ярость нарастала, как ураган. Внезапно вскочил, заревел как зверь, опрокинул стол, швырнул в отца стул и выбежал из дома.

Услышав шум, соседи вызвали полицию, несколько человек выскочили на улицу, набросились на Дэвида, задержали. Он вырывался, рычал, ревел, что убьет родителей, убьет всех. Ранил двоих. Когда появился полицейский на машине, сумел вывернуться, кинулся к машине, со страшной силой вырвал ее дверь и набросился на шерифа. Полицейский успел достать пистолет, приставил вплотную к груди Дэвида и уже готов был спустить курок, но в этот момент кто-то из соседей, храбрец, сам раненный Дэвидом, сумел сзади намертво перехватить его бычью шею – удушающий прием «хомут», детально знакомый мне по практике Кащенко. Дэвид обмяк, его повязали и отвезли в клинику. Вызвали Хиза.

На рентгеновском снимке мозга Боб сразу увидел причину случившегося: порвались проводки между аккумулятором и стимулятором. Поломку исправили, стимуляция возобновилась. Дэвид снова стал спокойным, благожелательным, милым парнем.

Через четыре года отец сообщил, что сын его в полном порядке, работает в пекарне, занимается садоводством. Семейство вознесло Хиза в спасители. «Мы благодарим Бога за то, что Он послал нам этого великого доктора…»

«Чудо Меррика» привлекло внимание прессы, но в судьбе Хиза ничего не изменило: все произошло уже после того, как его репутация была непоправимо испорчена.

Позитив: пациентка А-6, онкология

Энн Т., больная с хроническим параноидальным психозом, проводила большую часть времени в психбольницах. Когда у нее развилось раковое заболевание и достигло финальной стадии, психоз, как это нередко в таких случаях бывает, прошел, вернулось адекватное самосознание. Но ценой слишком дорогой. Энн мучилась сильнейшими болями, не помогали никакие обезболивающие. Требовала, чтобы ее усыпили, как усыпили когда-то ее любимую собаку; сама дважды пыталась покончить с собой… Терять было нечего, и Хиз с сотрудниками вживили Энн септальный нейростимулятор. Стимулировали по 10 минут каждые два часа в течение двух с половиной месяцев. Мучения в первый же день прекратились, анальгетиков больше не требовалось. Тихая безболезненная кончина наступила во сне.

Позитив: пациентка С-11

Дженнифер Дж., миловидная, интеллигентная 21-летняя новоорлеанская креолка, библиотекарша, вечером возле своего дома стала жертвой преступного нападения. Грабитель выстрелил из пистолета ей в голову. Девушка выжила, но после тяжелой операции, при которой пришлось удалить часть коры лобных долей мозга, у нее начались частые судорожные припадки. Стала мрачной и недоступной, отказывалась есть, приходилось кормить через зонд. К концу следующего года впала в непрерывное буйное состояние: бросалась на каждого, кто оказывался рядом, однажды попыталась задушить своего отца. В больнице жаловалась на невыносимую боль во всем теле, била, царапала и рвала все, что попадалось.

Пациентке был поставлен нейростимулятор, и, словно по волшебству, приступы ярости почти моментально исчезли. Проснулся аппетит, начала есть. Значительно улучшилась память. Врачи отзывались о Дженнифер как о приятной, веселой, блистающей умом девушке. Через год она вернулась на работу. Вскоре вышла замуж за владельца соседнего книжного магазина. Родила двух девочек-близнецов.

– Оставшейся лобной коры хватило на то, чтобы блистать умом?

– В мозгу каждого обычного человека, и особенно в коре лобных долей, имеется энное количество избыточных, или, точнее сказать, не задействованных нейронов, неравномерно распределенных. При поражениях мозга этот ресурс может мобилизовываться и обеспечивать ту или иную степень восстановления, компенсации понесенного ущерба. Что мы и наблюдаем нередко даже после тяжелых мозговых травм и инсультов.

– Нейростимулятор остался при Дженнифер пожизненно?

– Этих сведений нет. Но и того, что известно, довольно, чтобы вписать этот случай во врачебный позитив Хиза.

D-r Mozg. Recipe № 21.

Формула успеха от Ральфа У. Эмерсона.

Смеяться часто и охотно, завоевать уважение интеллигентных людей и привязанность детей, добиться справедливой оценки со стороны объективных критиков и выдержать предательство мнимых друзей, ценить прекрасное и находить лучшее в людях, посвятить всего себя достойному делу, оставить мир после себя хоть чуточку лучшим, воспитав здорового наследника, взрастив ухоженный сад или создав что-нибудь хорошее в общественной жизни, знать, что хотя бы одному живому существу на земле стало легче дышать именно потому, что ты на ней жил, – вот что значит преуспеть.

Позитив с перерывом: пациент F-4, «Отелло»

34-летний физик Роджер К., бывший вундеркинд, подававший надежды стать светилом науки, заболел в 29-летнем возрасте, вскоре после женитьбы. Классически галлюцинировал по параноидальному типу – слышал издевательские голоса, рассказывавшие ему о грязных изменах жены и приказывавшие ему ее задушить. Несколько раз попытался этот приказ исполнить, госпитализировался в психбольницы, получал психолептики, но с малым эффектом. Голоса по-прежнему уверяли, что жена его шлюха, мерзавка, что ее следует задушить, и только после этого он сможет вернуться к нормальной жизни и заниматься наукой. Супруга, как нередко бывает именно в таких отелловских случаях, была редкостно верной, любящей и самоотверженной женщиной.

Роджеру вживили в мозжечок стимулятор. Галлюцинации быстро исчезли, ушла мрачная напряженность. Впервые за пять лет пациент осознал, что болен. Начался праздник выздоровления: ходил с женой в гости к родственникам, в рестораны, в театры…

Через семь месяцев, во время бурной ночной близости случилась авария: нарушился, как и у Меррика, контакт между нейростимулятором и аккумулятором. Мозг с новой силой взорвался галлюцинациями, и опять Отелло едва не задушил свою многострадальную Дездемону. По счастью, ей удалось вырваться и позвонить в скорую психиатрию. Приехали быстро, повязали, доставили прямиком в университетскую клинику, к Хизу. Положили в изолятор. Утром нейростимулятор исправили, провода укрепили, а с тем быстро пришел в порядок и пациент.

Через три года нейростимулятор был снят и заменен мягкими поддерживающими психолептиками. Роджер смог возобновить занятия физикой.

Полупозитив: пациент А-10 – посттравматический стресс-синдром, депрессия, алкоголизм

Джо Ф., бывший морской пехотинец, фронтовик-ветеран, во время войны был контужен и побывал в плену. Вернувшись домой, впал в депрессию, спился и опустился. Несколько раз пытался повеситься. Сам пришел к Хизу и попросил вживить ему в мозг электроды, «чтобы забыть про эту жизнь и начать другую».

Хиз выполнил просьбу. Электроды вживили в несколько глубинных структур «эмоционального мозга», а после вживления записывали их электрическую активность.

– Чтобы забыть то, что вы хотите забыть, нужно сначала это хорошенько повспоминать, – объяснял Хиз пациенту. – Да, да, не бойтесь и потерпите, нужно припомнить самые тяжелые, самые неприятные эпизоды… Так мы увидим, где в вашем мозгу хранятся эти воспоминания, и сотрем их.

– Действительно такое возможно, так просто?

– Нет, конечно, далеко не так просто. Жизненные воспоминания – не файлы, лежащие в папках, и не папки, лежащие по полочкам или опциям. Это сложные статико-динамические мозговые образования, создаваемые не каким-то одним местом в мозгу, а многими, на нескольких уровнях. В мозгу есть структуры, решающе важные для разных звеньев запоминания и вспоминания разной информации, впечатлений и переживаний. Многие воспоминания, оставаясь в сохранности, могут функционально блокироваться. И совсем стереть что-то можно легко – скальпель, электрошок, удар дубиной или инсульт могут это запросто сделать, однако при этом сотрется и многое другое, и радости это, мягко говоря, не прибавит.

– Хиз, стало быть, врал пациенту?

– Врачебно лукавил, назовем это так. Джо поверил, внушение сработало: после того, как Хиз уговорил ветерана припомнить несколько самых мучительных эпизодов прошлого – одновременно записывая с вживленных электродов электроактивность мозга – Джо успокоился, настроение пошло на подъем.

– Я еще помню что-то из того , доктор, помню, что был в плену, но как-то смутно. Меня это уже не грызет: было и прошло…

Исследуя Джо, Хиз обнаружил, что в отрицательных эмоциях, связанных с воспоминаниями, задействован ансамбль из нескольких мозговых структур, и первую скрипку среди них играет «король памяти» – гиппокамп, он же морской конек. Как только Джо вспоминал плохое, гиппокамп начинал выдавать крупные веретенообразные волны. А когда после этого через вживленный электрод в морской конек подавались импульсы, бывший морской пехотинец приходил в бешенство.

– Доктор, я за себя не ручаюсь!.. Я сейчас встану, мне надо кому-нибудь врезать!..

Хиз знал, что возможно всякое: Джо был крепко привязан к койке. При усилении тока рвался, кричал:

– Пустите меня, слышите! Мне просто надо кого-то убить!

После этого исследовательского сеанса Джо больше не мучили, в течение полутора месяцев стимулировали только «хорошее место» – септальную область. Затем выписали из клиники и продолжили стимуляцию амбулаторно еще в течение четырех месяцев. За это время Джо устроился на работу в мебельный комбинат и вступил в лечебное сообщество «Анонимные алкоголики». Через полгода электроды сняли.

– Были ли в дальнейшем у него срывы в пьянство, рецидивы депрессии?

– Не знаю, сведений нет.

Полупозитив: пациентка А-2

17-летняя Долли Р., с тяжелой формой юношеского психоза – так называемой ядерной шизофренией. Из первой группы хизовских пациентов. Худая, аутичная, заторможенная, без интереса к окружающему, без признаков какой-либо эмоциональности. Иногда по нескольку дней ничего не ела. Постоянные запоры, нарушенные месячные, сальная угреватая кожа.

Перед тем, как Хиз за нее взялся, в новоорлеанской больнице получила 30 электрошоков. Стало хуже, совсем затормозилась – впала в кататонию.

Во время электростимуляции на операционном столе произошел судорожный припадок. После вживления электродов два дня была в коме, все висело на волоске. Но сознание возвратилось, и через две недели пошло улучшение: оживилась, начала нормально разговаривать, стала лучше есть, прибавлять в весе.

– Ей стимулировали всю ту же септальную область?

– Разумеется. Сначала в клинике, ежедневно, по пять минут восемь раз в сутки, потом выписали домой и перевели на поддерживающую однократную стимуляцию по семь минут через день.

Поправилась, похорошела, наладились месячные. Стала ходить в школу, появились подружки, общалась с ними достаточно адекватно. Когда исполнилось 18 лет, высказала желание встречаться с мальчиками. Но мешал страх: «Они увидят, что я тупая. Я не знаю, о чем с ними разговаривать и что с ними делать. Не знаю, как буду себя с ними чувствовать – счастливой или наоборот».

Школу Долли закончила довольно легко, но работать и учиться дальше не смогла – препятствовал тот же страх: «я тупая». Сидела дома на иждивении родителей, посещала реабилитационный центр, занималась в лечебных группах, ходила еще на какие-то обучающие курсы. ЭЭГ показывала, что мозг у нее не совсем в порядке. После такого количества электрошоков это не удивительно. Другое было удивительно: что после этого зверства, учиненного над мозгом, у девушки еще остались ресурсы для более или менее нормального общения и развития.

– Если бы ее на этой стадии правильно психотерапевтировали, она смогла бы войти в обычную социальную жизнь?

– Возможно, смогла бы. Таким пациентам психотерапия нужна многолетняя, неотступная, бережная и терпеливая, тонко-душевная.

Через два с половиной года электроды из мозга Долли вынули, заменили поддерживающими психолептиками. Все было неплохо, но еще год спустя, после неудачной попытки завязать отношения с каким-то балбесом, началась сильная депрессия, с намеками на прежнее кататоническое состояние. Была на грани самоубийства. Пришлось снова положить в клинику. Лечили антидепрессантами и психолептиками. Кое-как уравновесили, выписали. Дальнейшая судьба неизвестна.

Страдание само по себе – как книга на иностранном языке. Знаешь этот язык – поймёшь смысл книги, не знаешь – только ожесточишься.

Яков Кротов

Гиппопотам в ювелирной лавке

Больше всего неожиданностей и неприятностей, по понятным причинам, пришлось на первопроходческую группу пациентов. Хиз еще не знал допустимых пределов силы тока. Врубал сперва 3, 4, 5, 6 миллиампер… У некоторых пациентов возникали судороги. У нескольких – с изначально высокой судорожной готовностью, которую не удосужились проверить заранее, судорожные припадки потом повторялись и заканчивались глубокими комами.

– А какая сила тока вполне безопасна?

– Вполне безопасной нет. Стимуляция безопасна или опасна не только в зависимости от силы тока, но и от того, в какое место мозга ток подается, и каков этот мозг, в каком состоянии. Ток силой в один миллиампер может быть безобидным для двадцати пациентов, но у двадцать первого вызвать судорожный припадок, приступ ярости или паники, резкий скачок кровяного давления. Исследования, проведенные в восьмидесятые и девяностые годы, показали, что оптимальная сила тока для точно-прицельных мозговых стимуляций должна приближаться к той, на которой работают клетки самого мозга – измеряться не в милли-, а в микроамперах – в тысячи (!) раз меньше применявшейся Хизом. Во столько же раз тоньше должны быть электроды.

Если кончик электрода затрагивает один кубический миллиметр мозговой ткани, то одиночный электрический импульс, подаваемый через этот электрод, может воздействовать на 25–50 тысяч нейронов и более. Через межнейронные соединения воздействие распространяется дальше, и если сила тока достаточно велика, последующие события в мозгу уже непредсказуемы – выстрелы в темноту.

– В живую темноту…

– Позднейшие критики сравнивали топорную электродную технологию Хиза с поведением гиппопотама в ювелирном магазине. То и дело случались накладки: нарушались контакты, не всегда удавалось соблюсти стерильность, электроды смещались.

Пятеро пациентов по разным причинам скончались в течение первого года после вживления. Среди них пациент А-16 – двадцатидвухлетний студент-физик Майкл Г., способный молодой человек, которому прочили светлое научное будущее. С 20 лет у него началась боязнь бактериального заражения – микробофобия. У матери его тоже была такая боязнь в масштабе бытового бзика; у Майкла же фобия вышла из берегов и вскорости доросла до полновесного бреда. Боялся пить воду, носил с собой дезинфицирующие растворы. Потом забаррикадировался дома, никуда не выходил, часами дезинфицировал туалет, многократно кипятил посуду, требовал стерилизовать всю еду… В психбольнице потчевали инсулиновыми шоками и электрошоками – стало намного хуже, чего и следовало ожидать. А после хизовской мозгостимуляции страшно встревожился, возбудился, днями и ночами кричал, что в мозг ему напустили микробов.

К ужасу Хиза и сотрудников, Майкл оказался прав. Отверстие, просверленное в черепе, загноилось. Начался менингит. Через шесть месяцев пациент умер. Вскрытие показало, что мозг полон гноя.

– Судебный случай.

– Да, вопиющий. Мать в суд не подала, но потом случай этот Хизу крепко припомнили.

– Вам не показалось странным, что несчастный Майкл умер именно от того, чего так боялся? Не подумалось, что он мог предчувствовать или предзнать такую опасность? Или «накликать» ее?

– Подумалось. Нельзя этого ни исключить, ни доказать.

Две вещи беспредельны – Вселенная и человеческая глупость, но я еще не совсем уверен относительно Вселенной.

Альберт Эйнштейн

D-r Mozg. Recipe № 22.

Будь готов ко всему, а верь в лучшее. Выбирай оптимизм.

Если не знаешь, что будет дальше, и не можешь на это повлиять, будь готов ко всему – и к плохому, и к самому худшему, – но верь только в хорошее, а из хорошего только в лучшее.

Трудно так раздвоиться: готовым быть к одному, а верить в другое, – но можно, и оно того стоит. Великая Битва Жизни требует от нас всегда быть готовыми к любому удару и коварству судьбы, но несокрушимо верить в успех, в счастливый исход. Ведь если в победу не веришь, значит обрекаешь себя на поражение, еще не начав боя, – а если веришь, то приближаешь победу и верой уже творишь ее.

Возможность влияния наблюдателя на наблюдаемые события показана физиками. Природа этого влияния пока не понятна, но есть основания думать, что оно связано с эмоциями наблюдателя и его ожиданиями.

Человек внимательный сплошь и рядом убеждается, что, хотя и не зря шутят, что пессимист – это хорошо информированный оптимист, все же, при прочих неопределенных условиях,

ojidaya hudschego my uvelichivaem veroyatnost hudschego,

А ОЖИДАЯ ЛУЧШЕГО МЫ УВЕЛИЧИВАЕМ ВЕРОЯТНОСТЬ ЛУЧШЕГО!

Франсуа Гизо:

Мир принадлежит оптимистам, пессимисты – всего лишь зрители.

Пять райских кнопок

В семидесятые годы весь научный и не только научный мир знал про опыты и открытие Олдса. Знал, конечно, и Хиз, и однажды в своем кабинете, обсуждая с группой ближайших сотрудников очередную статью своего научного конкурента, задал риторический вопрос:

– А чем, собственно, наши электродники хуже этих олдсовских крыс?

– Ничем не лучше, то есть, не хуже, шеф. Ровно ничем, – бодро откликнулся молодой психиатр Дональд Ричардсон. Он старался бежать впереди паровоза и иногда тупил невпопад; когда Хиз ушел на пенсию, занял его руководящее место. – Получают бесплатное удовольствие и спасибо не говорят.

– Вот я и думаю: не пора ли… не пора ли перевести их, м-м-м… на самообслуживание. – задумчиво протянул Хиз. Неторопливо вынул из кармана связку ключей. Открыл сейф. Вынул какую-то небольшую фиговину с проводами.

– Эту штуку я уже запатентовал. Первая модель нейростимулятора для самостимуляции человека. Придется, конечно, еще доводить до ума.

Сотрудники зааплодировали. Царь Гедон любил преподносить, как бы невзначай, такие впечатляющие сюрпризы.

– Прибор для стимуляции рая, как у олдсовских крыс?

– Только более свободного. На поясе закреплялась панелька с несколькими кнопками, обычно их бывало не более пяти. Каждая кнопка через провод была соединена с электродом, вживленным в мозг, и прибор отслеживал количество стимуляций каждой из областей. Когда пациент чувствовал, что ему это требуется, мог нажимать любую из кнопок – и…

– …и сразу попадать в рай, как крыса?.. Такая волшебная простота?

– Не так уж все оказалось просто. Первый же опыт с людьми дал понять, что это все же не крысы. Двум пациентам с септальными электродами в мозгу подключили самостимулятор, показали, как нажимать кнопки и проинструктировали: нажимайте, пока вам это будет приятно, а когда приятность закончится или надоест, нажимать перестаньте.

Один из пациентов, назовем его Э, был эпилептиком, другой, назовем Ш, считался шизофреником. Оба начали самостимулироваться охотно и интенсивно. Но, к удивлению Хиза и сотрудников, продолжали это делать и после того, как силу тока убавили до подпороговой, и когда ток совсем отключили. Обоих остановили, спросили:

– Почему нажимаете? Разве это приятно? Мы уже давно отключили прибор от питания.

– Неужели? – ответил Ш. – А мне приятно. Мне просто классно. Небось обманываете – я и сейчас чувствую: все окей, ток идет.

– Я стараюсь вам помогать, доктор, – с преувеличенной угодливостью сказал Э. – Мне не так важно, есть ток или нет. Я знаю, это в ваших интересах, чтобы я нажимал на кнопку. Я хочу с вами сотрудничать.

Характер, болезнь, состояние духа, ситуация общения, менталитет, культура, воспринятые внушения – человеческие переменные, влияющие на эмоции, как погода, ветер и подземные толчки влияют на состояние океана: сегодня шторм, завтра блаженный штиль, послезавтра умеренное волнение, через месяц ураган, через год цунами…

По утверждению Хиза, большинство его пациентов (не все!), в отличие от крыс, пока чувствовали себя хорошо, к самостимуляции не стремились. Стремление это пробуждали отрицательные эмоции, душевная боль – ад, и всего более тот, что не находит свободного выхода наружу, выражения в какой-то деятельности, движении, крике или агрессии, направленной на кого-то или на что-то. Аналогии: пьянство «с горя», обжорство и эксцессы курения при расстройствах настроения, позывы к наркотикам.

Попадались и пациенты, сразу подсаживавшиеся на самостимуляцию, как на наркотик. Один молодой человек стимулировал свою септальную область полторы тысячи раз в час, скоро мы о нем подробно расскажем.

Позитив с изюминкой: В-7, «заводной конферансье»

Это пока о другом случае, здесь доходило только до четырехсот. Четырнадцать электродов было вживлено в разные участки мозга 28-летнего Джекоба Ч., зашифрованного как B-7. Джек, как его все называли, был популярным диск-жокеем ночного клуба. Страдал нарколепсией – припадками неудержимого сна в самые непоходящие для этого моменты. О том, чтобы сесть за руль, не могло быть и речи. Но неудобнее всего было внезапно грохаться в сон посреди работы, на людях. Посетители клуба смеялись, когда такое случалось, думали – прикалывается или так лихо напивается: держится огурцом и вдруг – бух в отключку.

Начальство знало, что Джек нешуточно болен. Его не увольняли – был обаятелен и незаменим на своем месте – но все настойчивее предлагали вылечиться: приступы учащались и становились проблемой.

После операции электроды подсоединили к проводам самостимулятора, и Джека отпустили из клиники домой с позволением нажимать на любые кнопки, когда сам захочет.

Семнадцать недель он с увлечением самостимулировался. Разобрался сразу, какие кнопки хорошие, какие плохие. Одна оказалась очень плохой – адской: электрод, соединенный с нею, сидел в глубине так называемого среднего мозга, в части, именуемой «покрышка» (до сих пор мне, мамонту мозговедения, не понятно, что же она покрывает, эта покрышка – в мозгу много старинных отфонарных анатомических названий, данных еще при царе Горохе). При нажатии этой кнопки сразу возникала паническая атака, и Джек накрепко заблокировал ее (и кнопку, и атаку) заимствованной у подружки женской заколкой.

Еще одна кнопка портила настроение ненужными воспоминаниями – она вела к его величеству гиппокампу, королю памяти, он почему-то грустил. Шесть кнопок были более или менее нейтральными; от одной оглушительно звенело в ушах, от другой, если подольше нажимать, хотелось побыстрей съесть что-нибудь сладкое. Зато нажатие кнопки септальной области и трех соседних давало ломовой кайф с сексуальным драйвом и несокрушимую бодрость. Их Джек и выбрал для предупреждения приступов нарколепсии.

Иногда, хватанув для полноты счастья стаканчик-другой виски, он забывал о кнопках и опять катастрофически засыпал. В этих случаях, чтобы быстро его разбудить, на помеченные кнопки нажимали друзья по клубу. Джек получил прозвище «Заводной конферансье».

На лучшую из своих кнопок нажимал около четырехсот раз в день. Пользовался самостимулятором около шести лет. Женился, развелся, потом уехал из города. Дальнейшая судьба неизвестна.

Небесплатное приключение ночной бабочки: пациент В-19, гомосексуалист

Двадцатичетырехлетний официант Вилли Х., по клиническому номеру В-19, был невысоким, коренастеньким, несколько нескладным блондином с бледным одутловатым лицом и немного бегающими глазами. В раннем детстве у него случались редкие эпилептические припадки. Учился неплохо, но среди сверстников был изгоем – считался, как у нас теперь говорят, задротом. В подростковом возрасте совершил две попытки самоубийства: резал вены, пытался повеситься. Его отверг любимый отец. «Еще когда мне было девять лет, папа решил, что я полное дерьмо и сказал, что из меня никогда ни хрена не выйдет, потому что я не умею за себя постоять. Я не могу никого ударить, ну не могу, и все. А папу все равно люблю, до сих пор».

Мать Вилли была жесткой бизнесменшей. Никогда не ласкала сына, не хвалила. «Она не била меня руками, но била взглядом, голосом и словами, это еще больнее».

В пятнадцать лет Вилли осознал, что он гей. Гомосексуальная жизнь складывалась неудачно: партнеры бросали его, подставляли, обманывали, шантажировали, обкрадывали. С работой тоже не получалось; дошло до того, что пришлось подрабатывать гомосексуальной проституцией.

Характерной для врожденных гомосексуалистов женственной манерности жестов у Вилли не было, но голос был высоковат, и некоторые женские интонации ощущались. Покуривал марихуану.

К Хизу обратился сам. Рассказывал о своей многолетней депрессии и других неприятностях.

– Тоска беспросветная. Не хочу жить. Не хочу быть геем. Ничего не хочу. Я бы уже давно отправился на тот свет, но я трус, не хватает и на это смелости. Я всех и всего боюсь. У меня куча идиотских навязчивостей, я по десять раз ставлю один ботинок на другой, прежде чем выхожу из дома. Я себя ненавижу. Пожалуйста, сделайте со мной что-нибудь. Любую операцию. Я на все согласен. Я хочу стать другим.

– У тебя случается интерес к женщинам?

– Н-ну… Иногда… Шевелится что-то… Когда они какие-нибудь все из себя крутые и классные. Но у меня на них не встает.

– Ты хотел бы стать натуралом?

– Натуралом?.. Х-ха. Мало ли чего я хотел бы. Это невозможно, я гей.

– Все возможно, было бы желание и упорство. Еще не факт, что ты прирожденный гей. Скорее, тебя сделали таким. Мы можем вылечить твою депрессию, страхи и навязчивости, а заодно постараемся конвертировать в натуралы. Только и ты должен нам в этом содействовать.

– Что от меня требуется?

– Пока ничего. Подпиши согласие, и начнем готовиться.

Девять электродов всадили Вилли в разные места мозговых глубин. Три месяца ждали до полного послеоперационного заживления, потом попробовали стимулировать. Восемь электродов не показали ничего вразумительного; зато, как и ожидалось, один – конечно, септальный – оказался самым что ни на есть райским.

Из доклада Хиза научному сообществу

Септальный электрод вживился удачно: сразу попал в область самого интенсивного сексуального наслаждения – nucleus accumbens, (прилегающее ядро перегородки – ВЛ), это было ясно с первой же пробы подачи тока. На некоторое время мы предоставили В-19 возможность самостимуляции, и он моментально к ней пристрастился: в течение трех часов, забыв обо всем, непрерывно нажимал на септальную кнопку, до 1500 раз за час. На пальце, которым нажимал, вспух кровавый мозоль, но В-19 этого даже не заметил. Пришлось, несмотря на его бурный протест и мольбы, отсоединить кнопку от электрода.

К этому времени мы уже получили от атторнея (генерального прокурора штата – ВЛ) разрешение на врачебное содействие добровольной смене сексуальной ориентации В-19. Содействие состояло в сочетании септальной нейростимуляции с поведенческим обучением гетеросексуальной практике.

Перед тем, как начать систематически стимулировать центры удовольствия, мы показали В-19 немой порнофильм с полным воспроизведением гетеросексуального полового акта. Пациент среагировал отвращением: «какая гадость». Потом позволили в течение 10 дней по шесть раз в день производить трехминутную септальную самостимуляцию. При каждой стимуляции В-19 чувствовал нарастающее сексуальное возбуждение с побуждением к мастурбации, и настойчиво требовал продолжения. Начал проявлять интерес к женскому персоналу клиники. Мы опять показали ему порнофильм, и на этот раз он возбудился: произошла эрекция, мастурбировал до оргазма. В течение следующих семи дней говорил в основном о сексе, льнул к женщинам, вслух заявлял, что хочет их.

И тогда, после еще одной консультации с атторнеем и с его ведома, мы нашли для В-19 «ночную бабочку» – 21-летнюю миловидную проститутку Хельгу, которая за пятьдесят долларов согласилась обслужить нашего пациента в специфических лабораторных условиях. Мы предупредили Хельгу, что работа может показаться ей странной.

Постарались создать условия для интима: полутемная звукоизолированная камера, приятная обстановка с экзотическим ароматом и тихой восточной музыкой. Пациент мог свободно двигаться. Единственное неудобство: через плечи и спину В-19 шел от головы провод в комнату, где работали техники и наблюдатели. Но это не помешало.

В день Икс В-19 позволили свободно пользоваться самостимулятором в течение 3 часов. А через 5 часов мозговые электроды были подключены к электроэнцефалографу, для записи активности стимулируемых структур.

После пятиминутной септальной стимуляции в камеру вошла Хельга.

Пока В-19 был с ней, записывалась ЭЭГ.

Сначала пациент сильно волновался, был подавлен и заторможен. Сразу рассказал Хельге, что он гей без гетеросексуального опыта, что слабак и никуда не годится. Минут сорок она уверяла его, что все будет хорошо, ласкала его, массировала, восклицала, что он парень хоть куда, еще поискать такого, и старалась всячески соблазнить. Наконец, он позволил Хельге помочь ему в самом трудном, и, хотя и не сразу, все получилось. Сеанс занял немногим более двух часов. Радости В-19 не было предела. Мы поздравили его с успешным вступлением в новую эру интимной жизни.

– Что же было дальше?

– Дальше – скандал.

Вилли выписали, дали с собой в аренду самостимулятор с ограниченным режимом пользования. Обязали два раза в месяц являться к доктору на беседы и контрольные осмотры аппаратуры и электродов. Являлся регулярно только первые два месяца. Рассказал Хизу, что завел роман с замужней женщиной зрелого возраста, все получается, но почему-то опять начало потягивать к мужчинам.

– Держись, Вилли. Это пройдет, забудется. Все наладится. Ты уже натурал. Просто старая привычка еще дает себя знать. Нужно время и немного терпения. Постарайся стать мачо, ты можешь, ты хорошо сложен. Я бы тебе посоветовал походить в спортзал, подкачаться.

– А это ничего, что меня возбуждают мускулистые мужские тела?

– Все еще возбуждают?.. Ну, это возможно. Тогда… тогда подождем со спортзалом. Попринимай-ка тестостерон.

– Ой, не надо. Я уже принимал, от него только сильнее тянет к парням.

– А теперь будет тянуть к девушкам, вот увидишь. Ты уже натурал.

– Наверное, я пока все-таки бисексуал.

– Ты натурал! Вспомни, как в клинике приставал к нашим девчонкам. Как расхаживал со стоячим, как бабульку санитарку облапил…

– Хорошо, доктор, я понял. Я ни в коем случае не буду больше спать с мужиками. Вот только бы избавиться от проклятых навязчивостей…

Через три месяца из мозга Вилли извлекли электроды, самостимулятор забрали. После этого он пришел на прием только раз. Уверял, что все нормально, продолжает отношения с дамой, работает. А потом исчез. Позже дошли слухи, что он опять взялся за старое, снова стал гомопроституткой и перебрался то ли в Нью-Йорк, то ли в мир иной. Боб от этих слухов открещивался: «У нас нет никаких достоверных сведений. Скорее всего, это инсинуации недоброжелателей».

Честолюбие заставляло поспешить. Написал о сексуальной конвертации пациента В-19 научно-отчетную статью со всеми подробностями процедуры – как же не описать такой уникальный случай! – и доложил на междисциплинарном симпозиуме; показал фильм и о других пациентах, с адскими кадрами.

Это был роковой момент в его биографии.

Сказ о том, как черную ворону конвертировали в синюю, и что из этого вышло

«Это исследование морально отвратительно со всех сторон, откуда ни глянь – тут и самонадеянная претензия «исправить» чью-то сексуальную ориентацию, и риск необоснованного хирургического вмешательства в мозг, и грубое насилие над частной жизнью и человеческим достоинством…

Действительно ли пациент В-19 стал гетеросексуалом?.. Когда этот человек был настоящим самим собой – до или после «коррекции»?»

Из статьи под заглавием «Оргазмотрон», 2008 год, автор неизвестен.

– Через девять лет после смерти Хиза, фактически уже в наше время, его все еще так честили?

– Ретроспективный плевок из эпохи политкорректности – отзвук прижизненного оглушительного скандала.

– Неизвестный автор, наверное, относится к той же ориентации, что и В-19.

– Может быть, но не в этом главное. С Вилли и другими пациентами Хиз обращался в духе классической авторитарной психиатрии – и всей медицины, и педагогики, и всей жизни – предшествующих (и еще в немалой мере нынешних) времен. Кредо патриархальной всеведущей правоты: мы, специалисты, знаем, что такое хорошо и что такое плохо, что такое норма и что такое болезнь, – а пациент не знает; мы, взрослые, старшие, умудренные, знаем, что пациенту (ребенку, профану) нужно: как ему правильно чувствовать, правильно мыслить, правильно жить, – а пациент не знает; мы, люди знающие и облеченные официальными полномочиями, берем на себя право и ответственность делать пациента нормальным согласно нашим представлениям о нормальности, невзирая на то, как относится к этому сам пациент.

Тоталитарный дух этот, с его ветхозаветным запалом и затхлым тюремно-лагерным запашком, еще царил в медицине и психиатрии Соединенных Штатов того времени (стоит вспомнить, опять же, «Полет над гнездом кукушки»), и Хиз был одним из его детищ, носителей и выразителей. Но в жизни общественной этому Кощею бессмертному уже противопоставились новые веяния общественного менталитета. Начал набирать силу пафос инакомыслия, несогласия и протеста, нонконформистские движения. На Западе инакие заявили о себе с шестидесятых-семидесятых годов, громко и решительно; у нас, если не считать ранних героев-диссидентов, – со второй половины восьмидесятых, невнятно и робко. Инакие , и радикальнее всех молодые, принялись отстаивать право человека не только на собственное мнение – в демократических обществах это давно стало нормой, хотя в основном лишь декларативной, – но и на собственный образ жизни, на своеобразие, внешнее и внутреннее, на свободу выбора ценностей, на эксцентричность, странности и чудачества, вплоть до права на сумасшествие.

– Нонконформисты – белые вороны, еретики, протестанты, несогласные с властью, несогласные с церковью, несогласные с народом, несогласные ни с кем и ни с чем, кроме истины в собственном понимании, – были всегда и везде. Чаадаев, Джордано Бруно, Сократ, Христос…

– Единичные, малочисленные – да, везде и всегда, но чем все они кончали?.. Из века в век черносерые вороны изгоняли белых из своих стай, гнобили, убивали. Только во второй половине века двадцатого, к семидесятым годам, нонконформизм стал на Западе общественной силой, с которой истеблишмент  – государство и власть с поддерживающим ее черносерым большинством – уже вынуждено считаться, пытается заигрывать и использовать в своих интересах.

Тут вот еще какая любопытная закономерность: собираясь в стаи, белые вороны быстро чернеют, сереют и выделяют из своей среды белых ворон следующих поколений, с той же участью, что у тех, которые еще в стаю не собрались. И так по спирали, поколение за поколением. Белыми воронами зачинались христианство, капитализм, демократия, коммунизм…

– И наука вся, и искусство…

– Вот и Царь Гедон, не чая того, превратился в белую ворону, гонимую черносерой стаей защитников права на белизну. Я не сказал бы, что в натуре у Боба было хоть что-то типично беловоронье, – нет, по характеру он был вполне конформистом. Но так уж вышло в тот исторический момент, что на мосту его судьбы влобовую столнулись логика научно-врачебного поиска и логика общественного сознания. Если не белой, то синей вороной, пожалуй, счесть Боба можно.

Началось со злополучного доклада на междисциплинарном симпозиуме. Тема, слегка приоткрытая в преддокладном резюме, раздразнила ученую братию ожиданием сенсации. Гвоздь программы! – врачебное управление мозгом! – излечение неизлечимых! – ну-ну, поглядим.

Докладывал Хиз три дня. Один из слушателей, эрудированный психиатр-меломан, со свойственной эстетически чувствительным людям склонностью к художественным гиперболам описал свои впечатления так:

«Представление теоретической части в первый день было блестящим и потрясающим, я бы сравнил его с бетховенским квартетом. Докладчик вошел в аудиторию пешком, а ускакал на белом коне.

На второй день последовало представление нейрохирургической части, это уже напомнило мне «Вторжение богов в замок Валгаллы» Вагнера. В прениях было много недоверчивых вопросов и скептической критики. Хиз геройски отбивался. Приехал на белом коне, улетел на черном драконе.

На третий день развернулся кошмар: Хиз продемонстрировал на киноэкране электростимуляцию мозга своих пациентов, со всеми их реакциями, во всех подробностях, крупным планом. Сравнение с «Ночью на лысой горе» Мусоргского было бы слабоватым, фильм ужасов со сценами из времен испанской инквизиции показался бы детской сказкой. Это был сущий Дантов ад и ожившие фантасмагории Босха. Одни больные оргазмировали, сладострастно стонали, другие корчились от боли, бесновались, визжали, некоторые теряли сознание, бились в судорогах…

Экран погас, все молчали в глубоком шоке. Наконец, председатель слабым голосом раненого ангела попросил желающих высказаться, и аудитория взорвалась: перебивая друг друга, захлебываясь, мужи науки начали метать в докладчика громы и молнии. Хиз подавленно лепетал оправдания, повторял, как заведенный, что все делалось с документированного согласия пациентов или их родственников. Влетел на драконе, уполз на карачках…»

– Красочно. Момент истины?

– Момент столкновения одной из элементарных частиц истины с другой.

«Всего я мог ожидать, только не этого говнопада ханжеской дури своих коллег,  – вспоминал Хиз на закате жизни. – Меня объявили шарлатаном, мошенником, развратником, насильником, извращенцем, наемником ЦРУ, расистом (за то, что многие тяжелые пациенты – чернокожие)… А всему причиной простая зависть. Никто из них не решился проникнуть в эти глубины, где мозг открывает свои тайны. Никто всерьез не озаботился поиском радикальных средств помощи миллионам несчастных, привычно признаваемых неизлечимыми и невменяемыми. Да, были накладки, были ошибки. Но мы ворвались в эти дебри первыми, мы были пионерами-первопроходцами…»

– Ну, не совсем уж первопроходцами. А Олдс, а Дельгадо? Как они отнеслись к Хизу и его экспериментам?

– Дельгадо, насколько мне известно, о Хизе ни разу публично не упомянул, полное игнорирование. А Олдс, как и Лилли, отнесся ревниво и неодобрительно. «Нельзя,  – сказал на научной конференции, – даже в самых благородных исследовательских целях вживлять электроды в мозг человека, это нарушение первейшей медицинской заповеди «не навреди», даже если риск не велик. А риск велик: Хиз и его сотрудники не ведают, что творят. Вторгаться в человеческий мозг можно только после длительных фундаментальных исследований, начало которым положено, в частности, нашими экспериментами на животных».

– Понятная позиция. Хиз узнал об этом высказывании, как-нибудь среагировал?

– Ответил в статье: «Спору нет, нейрофизиологические эксперименты Олдса и Ко на животных внесли большой вклад в понимание устройства и фунционирования эмоциональной сферы этих животных. Но в какой мере эти исследования относимы к человеку, к его психологии и патологии, осталось вопросом. Мы начали сразу с человека, с него по любому надо было когда-то начать. Всякое начало рискованно. При исследовании человека понимание происходящего увеличивается, а риск уменьшается возможностью внятной и тонкой обратной связи – сочетанием данных объективного научного наблюдения и самонаблюдения, интроспекции. Люди могут сообщать о своих переживаниях, а крысы – только нажимать на рычаг».

Середина семидесятых: тусклый рассвет эры защиты гражданских прав добирается помаленьку до темных недр медицины. Правозащитники требуют от медиков полной ясности по части всяческих рисков (лечения, обследований, манипуляций), полной информированности пациента о том, что с ним делают, почему, зачем и с какими возможными последствиями, полной добровольности всего этого и максимальной безопасности. Все справедливо, все правильно. Только вот нет понимания у рыцарей гуманизма, что при нынешнем уровне человекознания и медицины (включая и уровень подготовки медиков) все вышесказанное в полном объеме во многих жизненных случаях не реально. «Не навреди» – идеал, на все сто процентов не достигаемый даже простой как валенок (если бы!) валерьянкой. Рыцари гуманизма, как правило, повышенно эмоциональны, а в конкретных областях знаний и деятельности компетентны пониженно.

Пенная волна гуманизации через пень-колоду докатилась и до пещерных бастионов психиатрии: началась борьба с лоботомией, которая все еще проводилась то там, то сям, – поняли, наконец, после тридцати лет мозгорубки, что лишать человека того, с чего он сошел, – ума – то же самое, что лечить гоноррею кастрацией. Попал под метлу и Хиз: припомнив ему его докторскую (в которой он ратовал как раз за ограничение хирургических вмешательств в мозг), его изыскания объявили электрической психохирургией. Артур Кларк, известный фантаст, высказал опасение, что результаты исследований Хиза могут иметь более грозные социальные последствия, чем открытия ядерных физиков. «Нас ожидает массовый кнопочный контроль психики, самостимулирующиеся роботы-убийцы будут шнырять по улицам…»…

– Фантасты любят пугать, это их работа.

– Не только фантасты. И журналисты, и политики, и разные маргиналы. Среди прочих подсуетился и одиозный пророк психолептической революции, «ангел ЛСД» Тимоти Лири, которого президент Никсон назвал самым опасным человеком в Америке. В интервью сказал: «Химические наркотики – это семечки. Через несколько лет дети начнут требовать от родителей септальные электроды».

– Неужели Хиза никто не защитил, все только травили?

– Малочисленные защитники нашлись. Один из них, доктор Фрэнк Эрвин, бывший сотрудник Дельгадо – тот самый, незадачливый, но с остреньким перышком, написал в статье: «Почему все вдруг так дружно обрушились на эти злосчастные электроды для наших психов?.. Сдается мне, что американская публика так на них ополчилась, чтобы защититься от осознания того, как ее реально зомбируют и промывают мозги множеством других средств. Есть уйма способов привести ваши мозги в состояние, нужное кому-либо постороннему. Посадить перед телевизором или посадить в тюрьму. Показать рекламу или показать пистолет. Дать взятку или дать по башке бейсбольной битой. Выбор большой!»

D-r Mozg. Recipe № 23.

Антирецепт преуспеяния от Герберта Байярда Своупа:

Я не могу дать вам формулу успеха, но готов предложить формулу неудачи: попробуйте всем понравиться.

Благая пора для пираний пера

В 1976 г. произошла крупная утечка информации из секретных источников. Газета Нью-Йорк Таймс опубликовала подборку документов под грифом «Гонка психотропных вооружений», из которой явствовало, что ЦРУ, симметрично соответствующим изысканиям противной стороны и с необходимым опережением, осуществлял многолетний, строго засекреченный исследовательский проект подготовки спецсредств контроля и управления человеческим поведением. Широкомасштабные разработки велись в США и других странах. В списках участников фигурировал Хиз.

В другой крупной газете под заголовком:

Институты, использованные ЦРУ проект контроля над поведением, рассчитанный на 25 лет, финансированный 25 миллионами долларов

сообщалось, что в 1962 г. штатный психиатр ЦРУ, некто Ганн (фамилия по-английски читается как просто фамилия, а звучит как «ружье», «револьвер» или «пушка») предложил Хизу за хорошие деньги участвовать в исследовании мозговых центров боли и страха, пояснив, что результаты могут быть использованы для выбивания государственно важной информации из тех, кто… Ну, ясно.

После этой публикации Хиза тут же подловил корреспондент Нью-Йорк Таймс и, включив диктофон, спросил, правда ли это. Хиз с холодным высокомерием ответил, что да, предложение такое ему действительно когда-то давно сделали. «Упрашивали, надавливали, но от этой сомнительной чести я отказался. Если бы я захотел стать сотрудником разведывательного ведомства, говоря проще, шпионом, я бы им стал еще в первые послевоенные годы, когда носил погоны. Но я хотел быть доктором, стал им и всю жизнь занимаюсь только медициной и нейронаукой».

Через некоторое время подплыла еще одна пирания пера, настырная язвительная девица с ксерокопией архивных документов ЦРУ и фамилией Хиза в одном из них, с указанием должности и какой-то шифровкой.

– Это вы, мистер Хиз, или ваш двойник?

Боб слегка растерялся.

– Кто-кто?.. А-а… Тьхэ. Плюнуть и растереть. Давняя чепушка, я и забыл. Я тогда еще и военные погоны не успел снять. Изучали действие бульбокапнина на обезьянках, нескольким людям, добровольцам (это он врал, не добровольцам, а тюремным заключенным, причем чернокожим) тоже дали попробовать. Не вреднее виски. Вы пьете виски?

– Я обхожусь текилой и самостимулирусь с помощью моего бой-френда. Он вживляет мне один электрод, глубоко проникающий, безопасный и эффективный. Нет дыма без огня, мистер Хиз?

Из Хиза сотворяют публичное пугало. Статьи его нигде не печатают; всюду, где только можно, объявляют бойкот. Пресса, не уставая, потчует публику байками о психиатре-садисте; дошлые журналисты смакуют сплетни о его гедонической личной жизни, слухи раздуваются до размера ужастиков. В психбольницах, из которых Хиз до того подбирал пациентов для исследований, ему отказываются предоставлять женщин – боятся, что он будет использовать их для перемены сексуальной ориентации своих пациентов-гомосексуалистов. Тулейнские студенты устраивают Хизу пикеты и обструкции, требуют увольнения. Группа граждан Нового Орлеана в письме городскому прокурору призывает привлечь изверга-психиатра к суду «за преступные насилия над человеческой личностью».

– Привлекли?

– Нет, но угроза некоторое время висела. Местный суд был заменен публичным судилищем общегосударственного масштаба.

У Кеннеди на ковре

Если бы какой-нибудь доктор мог освободить меня от негативных эмоций без риска для интеллекта и критического мышления – вживлением электродов в мозг или еще каким угодно способом, – я стал бы первым его пациентом.

Далай Лама, из интервью

«В эти годы бочки катились на всех работников биологической психиатрии и на бихевиористов со страшной силой  – вспоминал Хиз. – Докатились и до Капитолия. Горластенький паренек с дипломом психиатра, по возрасту годившийся мне в сынки, представил в сенатскую комиссию по здравоохранению официальный доклад-донос – телегу на всех наших коллег, вместе взятых, включая, кроме психиатров, и нейрохирургов, невропатологов, и нейрофизиологов, и психологов-бихевиористов. Загрузил в эту емкость все, что, по его мнению, в нашей работе нарушает права пациентов и базовые американские и общечеловеческие ценности. Досталось и Скиннеру, и покойному Уотсону, и приежим специалистам – Сэм-Джекобсену и Дельгадо, и мне по первое число. Всех свалил в одну кучу и обосрал. Мои исследования подгреб под жупел психохирургии, электростимуляцию мозга приравнял к лоботомии, с которой я еще в своей докторской призывал распрощаться как можно быстрее. Обвинил, среди прочего, в том, что своими нейростимуляторами я превращаю человеческий мозг в подушечку для булавок. Припомнил мой рекорд – я вживил одному пациенту, К-63, 125 электродов. Чем не подушка для булавок?.. Но дипломированный сопляк забыл вспомнить, что этот больной тоже был своего рода рекордсменом: страдал комбинацией шизоаффективного расстройства личности, очаговой эпилепсии, тяжелой хронической депрессии, навязчивостей, а сверх того, мучился жуткими таламическими болями. Многое в его мозгу было повреждено и запутано. Психохимия не помогала. Совершил две попытки самоубийства. После установки нейростимулятора судорожные припадки и боли прошли, стал жизнерадостным, смог работать. Сохранились кое-какие навязчивые ритуалы, но жить не мешали. Единственной химической поддержкой остались противосудорожные средства…»

На сенатские слушания в Конгресс, кроме Хиза, был вызван едва ли не весь цвет американского мозговедения: Дельгадо, Скиннер, Лилли…

– Как на развязочных сессиях у детектива Пуаро: все персонажи этой книги собрались в одно время в одном месте!

– Не подгадывал, так само получилось, детективом выступила история. Одни наши герои присутствовали очно, другие заочно. Не знаю, позвали ли Олдса, среди собравшихся его не было, но имя и работы упоминались не раз. Если бы жив был Уотсон, уверен, затребовали бы на ковер и его: в докладе и прениях недобрым словом поминали уотсоновские опыты с малышом Альбертом, и все обсуждение шло под знаком антибихевиоризма.

Вел заседание председатель сенатской комиссии по здравоохранению Эдвард Кеннеди.

– Тот самый младший брат убитого президента…

– Тот самый Тэд, Лев Сената, как его звали американцы, – единственный не застреленный из четырех взятых судьбой на мушку властительных братьев Кеннеди.

Неформальный лидер либерального крыла демократов, патрон национальной медицины, считавшийся в сенате ее большим знатоком, политпокровитель пенсионеров, матерей и детей, беженцев и национальных меньшинств, доброхот наших диссидентов, вызволивший из невыездных Ростроповича… Прочно войдя в образ защитника всех и всяческих прав, Тэд не мог не воспользоваться случаем позащищать и права психменьшинств.

Докладчик – вот этот самый горластенький дипломированный сопляк, по определению Боба, – тридцатишестилетний психиатр Питер Роджер Бреггин, в момент писания сего еще здравствующий, практикующий и процветающий, агрессивно обвинил 58-летнего Хиза, уже убеленного сединами, и остальную маститую компанию во всех смертных грехах перед наукой, медициной, обществом, личностью и Господом Богом. Все, что натворили и продолжают творить Дельгадо, Хиз, Скиннер и иже с ними, заявил он, не представляет никакой врачебной ценности: это придумывание насилующих психику технологий, а не лечение пациентов. Эксперименты над людьми не выдерживают ни научно-теоретической критики (природа человека низводится к роботной биомеханике, к машинным автоматизмам), ни методологической (с точки зрения достоверности и воспроизводимости результатов), ни медико-практической, ни, тем паче, этической. Превращение человека в управляемую куклу противоречит кодексу врачебной нравственности и основам прав человека, ставит под угрозу главные американские ценности – свободу и демократию. Психохирургические вмешательства, к коим, по мнению Бреггина, относятся и электродные вторжения в мозг – «электрическая психохирургия», – лишают человека самого человеческого – внутренней свободы и силы воли, способности развиваться, ответственности, духовности и творческого начала.

– Сразу не терпится спросить: что это было – наезд, навет, клевета, обгаживание? – или обоснованное, хоть в какой-то степени, обвинение? В реальности это так или не так? Особенно в отношении творчества. Если вспомнить Хемингуэя…

– В реальности это и так, и не так. Реальность не черная, не белая и не плоская. Человеческая реальность многоцветна, многообъемна и противоречива. Об этом один за другим и твердили на слушаниях доктора и ученые мужи, всяк на свой лад пытаясь отмыться от того коричневого и пахучего, чем метал в них Бреггин. О трагедии Хемингуэя Хиз тоже вспомнил.

– А Бреггин что же – считая себя беленьким, принял роль черного критика своей профессии?

– Именно так. Всю жизнь язвительно критикует и воинственно разоблачает – смолоду выбрал себе такую специализацию, сделал на ней карьеру, обрел популярность. Психиатр-оппозиционер, антипсихиатр. Название его главной книги «Ядовитая психиатрия» говорит само за себя.

– Ух ты, как зло.

– Раскритиковал и разоблачил многое, в том нуждающееся, в том числе скверный, вредный миф о «синдроме дефицита внимания» у детей. Обрушился сначала, и вполне справедливо, на психохирургию с ее лоботомиями, потом – уже не вполне справедливо, – на «поведенческую терапию» последователей Уотсона и Скиннера с их, словами Бреггина, крысиными тренингами; потом на электростимулирующую терапию Дельгадо и Хиза, а потом и на лекарственное лечение психотропными препаратами. Психолептики, заявил, делают то же самое, что и психохирургия, электростимуляция и «поведенческая терапия»: искусственно подавляют или возбуждают какие-то области мозга, отделяют одни части психики от других и лишают человека его сложной целостности, дезинтегрируют, превращая в автомат, функционирующий по программе «все хорошо, все окей».

– А это разве не так?

– И так, и не так – когда как. Поговорим об этом еще не раз, подробно, с разных сторон.

– Так вы на стороне Бреггина – или?..

– И да, и нет. Считаю себя его единомышленником, но не симпатизантом: претит нацеленность на публичные скандалы, а не на вникание в истину. Не зря один из оппонентов назвал Бреггина специалистом по выплескиванию младенцев вместе с грязной водой.

– ?!?..

D-r Mozg. Recipe № 24.

Работа с противоречиями.

Осознавай противоречия и противоположности жизни, сживайся с ними подвижно и балансируй. Для этого тебе и даны две ноги, две руки, две почки, два легких, два мозговых полушария, а не одно.

Акутагава Рюноскэ: Человеческая жизнь похожа на коробку спичек. Обращаться с ней серьезно – смешно. Несерьезно – опасно.

Иногда бывает полезно споткнуться

«Если Америка когда-нибудь станет тоталитарной, ее диктатор будет бихевиористом, а его секретная полиция будет вооружена психохирургией и психотропными препаратами».

На отзвучке в мозгах слушателей этого заключительного бреггинского аккорда неспешно поднялся с места председательствующий Лев Сената, оглядел публику мягко-властным влажным взглядом и произнес:

– Уважаемые господа, позвольте мне на несколько секунд побыть диктатором и тоталитарно пригласить для тестимонии (дачи показаний) мистера Хиза.

В ответ на свой юморазм Тэд ожидал одобрительных смешков и улыбок, но их не последовало. Сгустилось сумрачное молчание. Медленно встал и, ссутулившись, двинулся к сцене Боб; пройдя шагов семь, вдруг, словно вспомнив, что он Царь Гедон, решительно распрямился, пошел уверенно, гордо, но, шагнув на сцену, громко споткнулся о микрофонный провод и чуть не упал. В зале кто-то сдавленно хихикнул, один из членов комиссии, надув щеки, затрясся в беззвучном смеховом пароксизме; Тэд тоже едва зажевал хохотальную судорогу.

Невзирая на адекватную случившемуся мыслишку «пипец, начало убийственное», Боб нашел в себе силу деревянно поулыбаться, встал перед слушателями аки столб, чуть встряхнулся, откашлялся и выдержал девятисекундную паузу. Молча обвел зал глазами (они у него, в силу некоторого отвисания нижних век, магнетически выразительны, особенно издали, но и на фотографии это видно). За время паузы успела прийти в голову еще более адекватная мысль: «удачно, что демонический злодей-психиатр перед всеми едва не шмякнулся, это дало напряженным ожиданиям комическую разрядку, теперь легче будет переломить атмосферу…»

Хиз был искусным оратором. Умел и гипнотизировать пациентов, это было известно; кое-кто подозревал даже, что он специально вводил своих подопытных в гипнотрансы, чтобы вынуждать на рискованные эксперименты и демонстрировать нужные результаты. Заговорил медленно, тихо, почти шепотом, с очень постепенным нарастанием темпа речи и силы голоса.

– Уважаемый председатель, уважаемые сенаторы, уважаемые коллеги… Спасибо, что вы пригласили меня сюда… Я пришел не оправдываться, не защищаться. Несмотря на прозвучавшие здесь серьезные обвинения в мой адрес, ощущаю себя не на суде, а участником общественно важной дискуссии, нашей совместной работы на благо страны и человечества… Не один десяток лет трудясь на небезопасной должности клинического психиатра, имеющего дело с самыми агрессивными, невменяемыми и непредсказуемыми людьми и их несчастными родственниками, я привык к непониманию и невежеству, к нападкам и нападениям, и не придаю этому значения. Известно к тому же, что пути первопроходцев не усыпаны розами…

Я хотел бы вам объяснить, мои уважаемые слушатели, постаравшись не слишком утомить, суть того, что мы с коллегами делаем. Рассказать об этих новых путях и кое-что показать. Принес видеозаписи – вижу, тут есть большой экран, – и если мне позволено будет продемонстрировать некоторые фрагменты…

Боб, как видите, не преминул сразу же ткнуть фэйсом об тэйбл своего обидчика, изящно намекнув на его сходство с невменяемыми пациентами, и до смешного откровенно слицемерил, утверждая, что не оправдывается. Оправдывался, защищался и отбивался как боксер на ринге, прижатый к канатам, – все это понимали – некоторые со злорадством, немногие с сочувствием, большинство равнодушно. Слушатели внимательные и знавшие дело могли бы заметить и привирания, и самопротиворечия кое-где, но это было в порядке вещей для дебатов политических и судейских, к жанру которых процедура сенатского слушания, воленс-ноленс, была близка. Научная и врачебная добросовестность, в отсутствии коей Бреггин так яростно обвинял Хиза, здесь мало кого волновала. Интрига спектакля была в том, сумеют ли Хиз и компания убедить сенаторов, что американская демократия и права человека не подвергаются психопокушениям, и последуют ли в итоге административные санкции.

Хиз, заметно погромче и пободрей, чем в начале:

– Здесь говорилось что-то об управляемой кукле, в которую человек якобы превращается в результате психиатрического лечения. Но ведь не нужно быть психиатром, чтобы то и дело видеть своими глазами, как именно психические и неврологические недуги превращают человека в куклу, управляемую своими разлаженными, вышедшими из-под внутреннего контроля мозговыми автоматизмами. Мы ищем способы наладить эти сложные подсистемы и реинтегрировать их в сверхсложную систему психики – возвратить в ту целостность, из которой они вырываются и которую разрушают. Цель психиатра – восстановление «Я», пораженного болезнью, воссоздание и развитие личности, а не управление ею.

Фраза внятная и сильная, закрывшая сразу несколько выбоин от булыжников Бреггина. Слегка понизив голос, присоединительно-доверительно:

– Спору нет: методы лечения психических расстройств, применяющиеся до сих пор, из-за отсутствия понимания тонких мозговых основ психической деятельности грубы, рискованны, подчас до недопустимой степени. Вспомним Хемингуэя, впавшего в депрессию с элементами паранойи*, осложненную многими телесными недугами. По наивности он согласился лечиться серией электрошоков и потерял в результате этого основу своей творческой силы – феноменальную память.

Депрессия усугубилась, Хемингуэй застрелился. Это случилось в 1961 году. Если бы великий писатель лечился сегодня разработанным нами методом прицельной мозжечковой электростимуляции, его память не только осталась бы в полной сохранности, но и улучшилась бы – ведь из-за депрессии память тоже не может полноценно работать, это circulus vitiosus…

«Порочный круг» – Боб намеренно не перевел этот термин с латинского. Он давно понял, что перед важными господами полезно изредка произносить умные слова, которых они не знают, – как бы не сомневаясь, что уж они-то наверняка их знают, – отпускать им невзначай такие полувозвышающие, полуопускающие комплименты.

Снова возвысив голос:

– И вот здесь, господа, мы вплотную встаем перед жестокой альтернативой быстротечной жизни, безжалостной ко всем нам, а к больным людям в особенности. Позволительны ли лечебные меры, сопряженные с риском, если альтернатива этому риску – полная безнадежность: обреченность провести весь остаток жизни в мучениях на больничной койке, либо самоубийство?.. Многие врачи считают, что любое лечение, дающее хотя бы минимальную надежду на освобождение пациента от такой обреченности, даже если это лечение рискованно, стоит опробования. И очень многие наши пациенты в моменты прояснения сознания заявляют, что пожизненное пребывание в больнице для психохроников для них хуже, чем смерть. Согласны на любое обследование и любое лечение, лишь бы получить хоть малейший шанс на перемену судьбы.

Должны ли мы идти им навстречу?..

Пауза, все молчат. Энергично:

Повторю еще раз: мы стремимся не к контролю над разумом и поведением своих испытуемых, а к освобождению их и их близких от ужасного насилия, которое над ними производит психическое нездоровье.

Мы возвращаем им свободу, отнимаемую болезнями. Разрешите теперь, господин председатель, в качестве иллюстрации сказанного предложить вашему вниманию три кинофрагмента. Все вместе займет не более восемнадцати с половиной минут. Сейчас вы увидите нашу работу своими глазами.

Монстры и блохи

Уроки провальной кинодемонстрации перед научным сообществом Хиз учел: теперь это был прекрасно смонтированный и тщательно отредактированный короткометражный фильм о его героическом врачебном триумфе.

…драматические кадры с Роджером К. и Джо Ф. – эпизоды агрессивного возбуждения… Спокойные умиротворенные лица того и другого…

…неистовство Дэвида Меррика… работа Хиза с его мозговыми электродами… благодарные слова и лица родителей…

…простреленная голова Дженнифер Дж… ее счастливое, со слезами на глазах, лицо после лечения…

Сенатор Кеннеди (в некотором опупении):  – Впечатляет… Тяжелая работа. Жалко больных. И врачей. Все как-то вообще за гранью… добра и зла… Ну, и все-таки… ну, а все-таки… То, что вы рассказали и показали, – это же ведь и есть контроль поведения.

Хиз, спокойно:  – Да, конечно, можно это назвать и так. Контролем поведения можно считать и проверку документов в аэропорте, и школьную отметку. Я врач. Я занимаюсь лечением болезней, а не контролем. Разумеется, любым медицинским средством или инструментом можно злоупотребить, будь то лекарство, скальпель, жгут для остановки кровотечения или еще что-то. И от жвачки можно умереть, если она попадет в гортань. Мы с моими сотрудниками назубок помним заповеди Гиппократа – первая из них «не навреди». Разбудите нас ночью – мы сразу вспомним все пункты Нюрнбергского кодекса медицинской этики, – в частности вот эти (обширная цитата наизусть). Мы свято следуем Хельсинской декларации прав человека, где утверждается, что при исследовании человека интересы общества и науки ни в коем случае не должны верховенствовать над требованиями благополучия отдельной личности.

Кеннеди, все еще слегка опупело:  – Вы нам только что показали, как можно вызывать боль и удовольствие через электроды, введеннные в мозг.

Хиз:  – Да. Показал.

Кеннеди, мрачновато:  – Но это и есть контроль поведения.

Хиз, с чуть повышенной внятностью:  – Это лечебное воздействие на эмоции, способствующее тому или иному поведению. То же самое могут делать речь, музыка, лекарства и любые события жизни.

Кеннеди, тупя будто нарочно или только что проснувшись:  – Насколько я понимаю, вы пытаетесь использовать технику, чтобы лечить психически больных.

Хиз, с интонацией врачебного понимания:  – Совершенно верно.

Кеннеди, угрюмо:  – Но это и есть контроль над поведением. Разве эта техника не может быть применена к нормальным людям?

Хиз, терпеливо:  – Теоретически может, но практически – зачем? Нормальным людям и так хорошо. Нормальные люди обучаемы. Если нужно переучиться, они переучиваются без мозговых электродов.

Кеннеди, прищурившись:  – Ну, а где гарантия, что, допустим, не вы, а кто-то другой, используя вашу технологию, не захочет в массовом масштабе взламывать ею мозги нормальных людей? Каким-нибудь обманным или насильственным путем, а?

Хиз, мягко улыбнувшись:  – Этому маниакальному злодею придется быть великим ученым, баснословно богатым боссом и гениальным организатором. Чтобы освоить нашу технологию и запустить ее в массовое применение, ему потребуется много лет, многие миллионы долларов и целая дивизия квалифицированного персонала. Старый потертый сюжет ненаучной фантастики.

Кеннеди, насупившись:  – Вы хотите сказать, что ваша технология слишком сложна и уникальна. Но все сложное со временем осваивается и продвигается в общее пользование. Если лет за пять или десять ваша мозговая стимуляция станет массово применимой, как мы можем быть уверены, что она всегда будет использоваться во благо людей, а не во зло?

Хиз, уверенно:  – Мы не делаем ничего такого, что могло бы быть пущено на конвейер. Технология, которая у нас на ходу сейчас, позволяет работать, самое большее, с двумя пациентами в год. (Приврал: уже на следующий год вживил электроды двадцати трем.) Может, через какое-то время мы будем работать порасторопнее, но пока только так.

Кеннеди, экзаменаторски:  – Итак, вы, создатель технологии взлома мозгов с помощью электричества, гарантируете, что ее массового применения не будет ни в коем случае?

Хиз, тоном первого ученика:

– Я не вижу для этого никаких оснований. Сменив тон на печально-задумчивый: – Другое дело – ломающие психику и весь организм наркотики и психотропные препараты. Они УЖЕ стали средством контроля поведения в массовом масштабе. Могучая индустрия, нелегальная и легальная, охватывающая огромные, быстро растущие потребительские сектора. Наша электродная техника в сравнении с этим монстром – жалкая блошка. Вот чем следовало бы безотлагательно заняться правительству и всему нашему обществу – этой действительно страшной угрозой здоровью нации и свободе людей, этой зреющей катастрофой – химическими зависимостями.

Своевременный, точный перевод стрелок, удачный еще и тем, что частично присоединился к нападкам Бреггина на психофармакологию.

Кеннеди, официально:

– Благодарю вас. Есть ли у присутствующих вопросы к доктору Хизу?

Вопросов не последовало. Наверное, для капитолийской публики этого провинциального выскочки Хиза было уже многовато, и после перерыва нетерпеливое внимание приковалось к следующему ответчику.

Мозгочел на пике крутизны

Стояла тишина, но казалось, что его сопровождают аплодисменты – так величественно, твердо и широко ставя ноги, он выходил. Высокий, прямой и тощий, как башенный кран, седовласый, с сиятельным трехэтажным лбом, весь из себя хрестоматийный – да, это был он, краса и гордость американской психологии Беррес Фредерик Скиннер, знакомец наш (с. 146) , которого Бреггин только что обозвал «идейным отцом контроля над разумом» (не впервые) и «идеологом основ психохирургии» (а вот такого титула за ним еще не водилось).

Ему было уже без полугода семьдесят. Год назад коллеги признали его величайшим психологом двадцатого века, Фрейда поставили за ним вторым номером. Пребывая на таком пьедестале, негоже реагировать на лай, визг и укусы, а ежели в тебя метко попадают тухлым яйцом с криком «Долой психофашизм!» (случилось на одном выездном семинаре, после этого никуда больше не выезжал), надлежит улыбнуться, сказать: «Благодарю за позитивное подкрепление», неторопливо утереться платочком и продолжить вещание, что и было сделано.

Здесь, на сенатской панели, всем стало сразу понятно, что буча, поднятая Бреггином, корифею пофигу, а наскоки лично на него – что дробинки слону. Начал будничным тоном профессорской лекции.

– Уважаемые господа, предмет нашего обсуждения представляет некоторый теоретический и практический интерес, но масштабы его значимости, на мой взгляд, гипертрофированы. Всем нам свойственно обращать внимание на редкое, новое и непривычное, а постоянное и привычное переставать замечать. Большой риск кроется в этом свойстве нашего ума – в обнулении обыденного: риск незнания и непонимания того, что действительно происходит в жизни, что с нами делают, что мы сами с собой и другими делаем и во что превращаемся.

Почему психохирургия и электростимуляция мозга приковывают к себе столь пристальное внимание общественности, почему вызывают вопросы, сомнения и тревогу? Вот почему: для широкой публики это пока еще сенсация, еще не вошло в фон, как, скажем, электричество или автомобили. Кажется ужасной опасностью, что чувствами и поведением человека можно управлять простым нажатием кнопки, посылающей импульс в мозг.

Между тем, в повседневности все мы живем под непрерывным воздействием несравненно более мощных кнопок, управляющих нашими чувствами, поведением и умом. Кнопки эти делают нас тем, что мы есть. Разные способы наказания и поощрения, принятые в обществе, используемые на протяжении всей человеческой истории, образуют психологическую среду нашего обитания, столь же привычную и незамечаемую, как воздух, которым мы дышим.

Что может сказать о психологическом воздухе современной жизни психолог-бихевиорист?

Прежде всего – что основу его, на всех уровнях, от семьи до высших органов государственной власти, как и в ветхозаветные времена, составляет, говоря нашим профессиональным языком, отрицательное подкрепление, а выражаясь обыденно – наказание, обвинение и наказание.

Правительство и законодатели наказывают нас посредством полиции и суда; средства массовой информации – публичным позором, убийством имиджа; церковь грозит адскими муками, накладывает эпитимии, отлучает и проклинает, а в не забытом еще прошлом пытала физически и сжигала на кострах. Родители ругают, шлепают и избивают детей, учителя терроризируют их плохими оценками. Работодатели безжалостно эксплуатируют, снижают зарплаты, увольняют. Психиатры до недавнего времени использовали бочки с ледяной водой, кандалы и смирительные рубашки, мучительные инъекции… В результате всего этого, вместе взятого, мы имеем ту картину общественной нравственности, человеческих взаимоотношений, социальной и индивидуальной психопатологии, какую имеем.

Не стоит думать, что демократические общества по качеству и количеству наказаний на душу населения сильно отличаются от тоталитарных и авторитарных. Отличия есть, но не принципиальные. Все сегодняшние общественные системы, как на Востоке, так и на Западе, поддерживают свою шаткую стабильность в основном наказаниями и угрозами. Общества наказующих и наказуемых – мрачный, жестокий, тюремный по сути мир, в котором наказующие непрестанно и малоуспешно заняты изысканием все более действенных средств насилия и наказаний, а наказуемые неустанно изобретают способы увиливания от ответственности, сопротивления и наказания своих наказывателей. Всюду господствует ложь и подлость, везде долго сохраняется инерция абсурда и безнадежности, а в критические моменты все решает тупой физический перевес: диктатуры, авторитарные режимы и коррумпированные правительства свергаются только в том случае, если революционерам удается перехватить контроль над силовиками.

Сенаторы заволновались: эк куда хватил высоколобый. К чему клонит?..

Антихрист будет хорошим парнем

Скиннер сделал паузу, выпил воды и продолжил:

– При всем этом стоит иметь в виду, что самые эффективные манипуляции сознанием осуществляются на основе не отрицательных, а положительных подкреплений, создающих иллюзию свободы. Нейронаука и психология уже ясно показали, и жизнь многократно подтверждает, что надежнейшее средство контроля за поведением людей, не требующее никаких других дополнительных мер – система поощрений, динамично и гибко соотнесенная с пирамидой человеческих потребностей. Если соотнесение правильное, такая система позволяет не только удовлетворять потребности, но и управлять ими и создавать новые. Если, достигнув максимальной изощренности, система поощрений попадет в плохие руки, получится самая устойчивая и страшная деспотия – незаметная, неощущаемая, кажущаяся царством свободы. Самые развитые демократические общества начинают понемногу приближаться к этому, условно говоря, идеалу.

Бреггин с места, язвительно:

– Антихрист будет хорошим парнем? Хорошим бихевиористом?

Скиннер, невозмутимо:  – Антихрист был, есть и будет еще какое-то время плохим мифом. Хороший бихевиорист может быть только хорошим бихевиористом, не более и не менее. А парнем – хорошим или плохим, или и тем, и другим понеможку, как и любой.

После еще нескольких минут речи Скиннера, уже понятно, что исторической, квазинобелевской, на то и рассчитанной, – реплика и вопрос члена комиссии, сенатора N.:

– Маэстро Скиннер, вся Америка и весь мир знают ваши великие научные достижения. Мы знаем, что вы сделали много полезных изобретений, внедренных в практику. Вы знаете толк в технике и лучше, чем кто-либо, представляете себе ее возможности, которые вчера казались фантастикой, а сегодня становятся повседневностью. Все происходит внезапно. Долгие века люди ходили пешком, ездили на лошадях, жгли костры и свечи. А в двадцатом веке вдруг резко пересели на автомобили, поезда, самолеты и пользуются для освещения и тепла электричеством. Не думаете ли вы, что новые нейротехнологии в скором времени могут стать более привлекательными и эффективными, чем обычные средства манипуляций мозгами? Ведь они дают самое непосредственное, самое прямое и неотвратимое наказание и самое мощное поощрение. Если электростимуляция септальной области станет массово доступной, не станет ли она более популярной, чем жвачка и сласти?

Скиннер, с легким высокомерием:

– Все может быть, но вопрос не в средствах управления мозгами, а в намерениях тех, кто мозгами желает управлять, – в мотивациях, в действительных, как правило, не объявляемых, скрытых целях.

Опасность психохирургии, психофармакологии, электростимуляции или чего угодно ровно такова, какова опасность идеологии, берущей на вооружение эти средства, и какова нравственность конкретных людей, их использующих. Не будем строить иллюзий: поведение людей управляется и контролируется людьми же, управляющие – ровно такие же люди, как управляемые.

Сенатор Кеннеди, почесывая висок:

– Хм. Так как же мы можем быть уверены, что средства управления человеческим поведением будут использоваться во благо, а не во зло? Как контролировать…гм… контролеров?

Скиннер:

– Это сложная проблема. Противоядия против злоупотреблений психотехнологиями пока не найдено.

После еще нескольких реплик и выступлений, в кратком слове – Дельгадо (его Бреггин отшпынял едва ли не хлеще, чем Хиза):

– Противоядие против злоупотребления нейро– и психотехнологиями есть: открытость. Прозрачность и массовая доступность всех этих технологий. И более того: обязательность базового психологического обучения, такая же, как обязательность знания правил дорожного движения и умения управлять автомобилем для тех, кто выходит на дорогу и садится за руль. Каждый из нас, выходя на жизненную дорогу и берясь за руль управления собой и взаимодействия с другими, рискует и быть сшибленным и задавленным, и кого-то зашибить, задавить. Массовая психологическая обученность сведет этот риск до наивозможного минимума. На вопрос: кто должен владеть секретами управления сознанием? – ответ один: каждый! Каждый сознательный человек. Нельзя допускать, чтобы некая группа или какая-то элита монопольно владела этим самым опасным в мире оружием. Критическое мышление – в массы!

Психотерапевт Пэрри Лондон, вторя Дельгадо:

– Свобода быть собой, свобода личности, внутренняя свобода… Есть только одно надежное средство ее защиты: быть самому психически свободным и сильным, быть сильной личностью. Быть внутренне независимым и психологически образованным. Знать технологии психического насилия и уметь его распознавать. Давайте вместе работать над тем, чтобы увеличивалась сила каждой отдельной личности нашего общества. Да, психотехнологии угрожают свободе человека, давая насильникам-манипуляторам все более сильные, разнообразные, все более изощренные и все менее уловимые средства воздействия на потенциальных жертв. Противопоставить этому можно только еще более развитые средства осознания психологической реальности и навыки психического самоуправления. Этому нужно обучать с детства, обучать умно и терпеливо. Иначе мир наш необратимо затопится безудержным злом, и для каждого максимально возрастет вероятность стать жертвой циничных хищников, насильников и убийц.

К концу слушаний Эдвард Кеннеди примолк, помрачнел, сидел с каменным побледневшим лицом. Надоело? Устал?.. Пробудились тени застреленных братьев?..

Все как-то вяло спустилось на тормозах: инвективы Бреггина отвергнуты не были, но и никаких административно-запретительных выводов сенатская комиссия не произвела. Хиз чувствовал себя победителем, но в прессе эта победа озвучилась наоборот: «Тулейнский мозгодробитель получил по мозгам в сенате», «Тэд психоанализирует психиатра-взломщика», «Ложечки не воровал, но осадок остался: секс-реформатор отпущен под честное слово»  – никак не могли желтые вороны отпустить с миром синюю, обкаркали, загоняя в забвение.

D-r Mozg: Recipe № 25.

Читать для бодрости утром и для успокоения вечером.

Несколько жизненно важных понятий

из словаря БРЕДПРИНИМАТЕЛЯ

Бредакция – творческий коллектив современного средства массовой информации.

Бредводитель – 1)гуру в особо крупных размерах; 2)вождь, отец нации.

Бредидент – см. выше, ниже, в оба, вокруг и в корень.

Бредзумпция – виновность или невиновность, назначаемые заранее.

Бредисловие – авторитетный сопроводительный текст к публикуемому произведению.

Бредитная карточка – пластиковая карта участника финансовой пирамиды.

Бредлог – основание для судебного преследования политически неугодного лица.

Бредмет – объект паранаучного исследования, например, полтергейст.

Бредность – способность человека или текста воздействовать на психику в нужном направлении.

Бредо – система верований уверенного в своей правоте человека.

Бредофилия – повышенный интерес к конспирологии, эзотерике и тому подобному.

Бредпосылка – исходное положение, тезис, не подлежащий сомнению и проверке (см. также бредзумпция).

Бредрассудок – см. Бредзумпция, Бредпосылка.

Бредприятие – хорошо продуманный проект, долженствующий неминуемо и быстро принести баснословную прибыль.

Бредседатель – руководитель сообщества, движимого высокими целями.

Бредсказание – сообщение о неизбежном наступлении какого-либо значительного события, например, конца света.

Бредупреждение – инструкция по безопасному обращению с бытовой техникой, например: не сушите вымытую кошку в микроволновке.

Бредчувствие – ощущение того, что совершится в ближайшем будущем у человека с неудержимой интуицией.

Бредшественник – тот, кто дошел до той же кондиции, что и вы, но пораньше.

Изобредение – создание оригинального продукта, например, бюстгалтера, который можно превратить в суповую тарелку. Соотв. – изобредатель.

Интербредация – изложение фактов или текстов в личном освещении.

Обределение – конспирологическая характеристика любого объекта, субъекта или события. Пример: белый цвет – хорошо замаскированный черный.

Сапиенс не вылез из пещеры или пещера из сапиенса?

Звезды будут светить нам до тех пор, пока среди нас останется хоть один, кто спрашивает: «А почему они светят?»

Мири Найт

Еще семь лет после сенатских слушаний проработал Хиз в своей тулейнской цитадели, перебиваясь частной практикой и остатками прежних грантов – все источники финансирования накрылись медным тазом. Потом восемнадцать лет прожил на покое, но не бездельничал: принимал пациентов, консультировал коллег, много читал и писал. Изредка, уже в середине восьмидесятых и в девяностых, когда память о скандалах успела выветриться, давал залетным журнальным пташкам мемуарные интервью. Под занавес, в 1996 году завершил итоговую книгу своей жизни – «Разум и мозг: исследование взаимосвязи» . Никто из издателей не захотел опубликовать этот труд, и Боб издал его на свои средства.

– Что же там такое криминальное, что издателей напугало?

– Если бы криминальное и напугало – тотчас бы издали. Книга была сочтена адресованной слишком узкой аудитории, а имя автора – не брендовым. Коммерческие соображения, ничего личного.

«Разум и мозг» – обзор эволюции мозга и развития интеллекта. Пройдясь по лестнице Радо (с. 254–256) , подробно остановился на ступени, ближайшей (или одной из ближайших) к нашей. Сто пятьдесят тысяч лет тому назад – какие-нибудь полтора часа по временной шкале эволюции – просторы Евразии населяли наши, возможно, в какой-то степени предки – пещерные охотники, неандертальцы.

– В какой-то степени предки?..

– Сравнительный анализ ДНК останков неандертальцев и ДНК ныне живущих сапиенсов, то есть, нас с вами, показывает, что от одного до четырех процентов генов у нас общие. Причем, что любопытно, – больше генетически общего у неандертальцев с европейцами и азиатами, чем с нынешними обитателями единой для всех людей первородины – темнокожими африканцами. Мозг неандертальцев был такой же величины, что и у нас, в среднем даже немного крупнее, но передний мозг – лобные доли – был менее развит, извилин было поменьше.

Примерно сто десять тысяч лет неандертальцы жили на земле и боролись за вечность, хотя, наверное, меньше всего о ней думали. И тут, около 40 тысяч лет назад, невесть откуда появляются люди нашего образца – кроманьонцы (название, как и у неандертальцев – по местности, где впервые нашли следы их пребывания).

Неандертальцы и кроманьонцы, женщины и мужчины – в сравнении

Две разновидности древних людей вступают в борьбу и не только враждуют, но и едят друг друга. Археоантропологи обнаруживают на стоянках неандертальцев обглоданные кости кроманьцев, а на стоянках кроманьонцев – еще более обглоданные кости неандертальцев.

– О боже. Зубы у них, что ли, были крепче, у этих наших предков-людоедов? Или голодней были?

– Науке сие неизвестно. Кроманьонцы оказались выживательно сильней, это факт. Наверное, были в массе умнее, а может, и злее. Тридцать тысяч лет назад неандертальцы исчезли с лица земли, но не совсем. Конкуренты не только ели друг друга, но и, случалось, любили. Геномные исследования показывают, что некоторые кроманьонцы-мужчины имели детей от неандертальских женщин. И значит, потомки этих полунеандертальских детей внесли вклад в генетику последующих поколений.

– Людей, похожих на реконструированные портреты неандертальцев, я иногда встречаю на московских улицах.

– Не такая уж редкость: и на нью-йорских, и на парижских улицах я видел таких не раз. На высоких государственных должностях иногда оказываются, на рекламах смотрятся, в боксе преуспевают, гениальные стихи могут писать. (Слева – профиль поэта Велимира Хлебникова).

– Быть похожим не означает – быть.

– Разумеется. Но сходство всегда что-то означает – указывает, как младенец пальчиком, на тайну родства и единого истока всего сущего.

Итак: в результате биологически малозаметного, но по значению эпохального генетического изменения – небольшой прибавки серого вещества и извилин, главным образом, в лобных долях, – появился мозг современного человека. Какая-то горстка дополнительной мозговой ткани сделала возможной цивилизацию, культуру, науку, все достижения творческого интеллекта, все чудеса искусства и техники, все взлеты мысли.

Но, – напоминает Хиз, – остальная, тысячами и миллионами лет наработанная мозговая масса никуда не делась: она с нами, она в нас. И творит свое: ритмику и мелодику наших внутренних органов, наше бодрствование и сон, нашу моторику и память, наши вожделения и эмоции, наши страхи, агрессивность и злобность, нашу алчность, ревность и зависть, наши насилия и аморальность, нашу преступность, наше безумие.

«Тридцать с лишним лет мы с небольшой группой моих верных сотрудников бродили по мозговым джунглям человека, забирались в самые потаенные их уголки, куда до нас еще никто не проникал. И убедились: наши внутренние правители живут и работают здесь – в древних пещерах и катакомбах эмоционального мозга. Здесь сосредоточен административный аппарат организма и главные движители поведения. Отсюда идут команды, определяющие направление деятельности и мышления.

У подавляющего большинства людей лобные доли – всего лишь тактическая обслуга поведенческих стратегов, базирующихся в нижележащих отделах мозга. Как и первобытные люди и животные, Homo Sapiens продолжают руководствоваться в основном древними, как жизнь, инстинктивными побуждениями. Эти побуждения держат в подчинении интеллект и творческие способности, принуждая их, когда того требуют обстоятельства, камуфлировать низость инстинктов под высоту запросов».

– Устрашающе банально. Не похоже, что в этих утверждениях есть что-то новое в сравнении, например, с либидо-теорией Фрейда. Все тот же, давно знакомый скептико-цинический взгляд на человека. Все то же преобладание животного низа над человеческим верхом. Не находится в этой конструкции места для совести и благородства, для любви, сострадания и духовности. Не верю я, что высшие состояния человека всего лишь самообманы сознания, красивенькие одежки, прикрывающие голизну эгоизмов. Несмотря на убедительность доводов и подавляющую массу очевидных примеров, согласиться с выводами доктора Хиза как с окончательным диагнозом человечеству невозможно: слишком многие другие живые примеры эту клиническую картину опровергают. Возникает невольное подозрение, что автор поставил диагноз себе, нарисовал автопортрет, а потом несложным маневром заменил «я» на «мы». Цинизм – неправда, сочиненная теми, для кого это правда.

– Браво, вы заговорили почти в духе Бреггина. Слегка перефразируем седой афоризм: новое – это хорошо подтвержденное старое.

Блеска новизны в выкладках Хиза, действительно, нет, – тускловато в сопоставлении, например, со сверкающими бессмертными максимами великолепного Ларошфуко, век семнадцатый («Наши добродетели – это искусно переряженные пороки»), или с могучими возгласами моего любимого древнего грека, отца диалектики, гениального Гераклита:

Лучший из людей в сравнении с Богом – обезьяна.

Звери, живущие с нами, становятся ручными, а мы, друг с другом живя, – дикими.

Согласен: мелодии старые; но песня ценится не за новизну, а за то, что ее можно спеть не один раз. Инструментовка и разработки Хиза, мне кажется, местами не лишены интереса:

«Пора, наконец, открыто и спокойно признать, что идеологии и религии как средства морального влияния потерпели грандиозное историческое поражение. Они разделены непроходимыми завалами взаимонепонимания, недоверия и вражды. Они провоцируют и благословляют насилие, которое призваны предотвращать. Церкви лицемерны, алчны, циничны. Внушая пастве дебильно-шизофренические картины мира, основанные не на реальных знаниях и законах природы, а на мифах архаического сознания, церковники точно так же, как и правители тоталитарных режимов, держат людей в состоянии патологического гипноза, подавляют естественные чувства, не дают развиваться мысли и продуцируют массовую психопатологию. Прекраснодушная наивность, присущая лучшим из верующих, не только практически немощна, но и вредна: искренне принимая желаемое за действительное, эти пасомые укрепляют власть своих хищных пастырей и увековечивают царство невежества и мракобесия…»

– И эта песенка не свежа: «Религия – опиум для народа». Крепкая критика, по негативу справедливая. А позитив?.. Все ли пастыри – хищные? Знаю, убедилась: не все. И самоотверженные герои среди них есть, и бескорыстные подвижники, и светлые святые. Без религий человечества и нас с вами вообще не было бы: еще в доисторические времена все кандидаты в люди друг друга бы передушили и пересжирали, как динозавры. Только не говорите мне, что жрут и сейчас, сама знаю. Жрут, но, слава Богу, не все, далеко не все. И религиям за это можно сказать историческое спасибо.

D-r Mozg. Recipe № 26.

Пропись a la Хайам

Есть заповедь одна, забытая пророком:

не лги себе ни в чем – ни в низком, ни в высоком,

ни в страхе, ни в любви – не лги своей душе:

не скажет ничего, но сгинет ненароком.

– Вот что вам отвечает Хиз:

«Нынешние способы управления человеческим поведением плохо работают в хорошую сторону, и хорошо – в плохую. В массовом масштабе они не улучшают людей, а лишь нестойко удерживают более или менее приемлемый уровень общественного равновесия – уровень едва ли более высокий, чем в павианьей стае…»

– В унисон Скиннеру…

– Да, и вот дальше:

«Что победит в человечестве – созидательно-творческие силы или разрушительные, энтропийные, креативность или деструктивность? Ожидает ли нас судьба австралопитеков и неандертальцев?..

Мы вылезли из пещер, но пещерный человек из нас не вылез и не собирается – он живет по-новому, но чувствует и мыслит как встарь. Импульсивный агрессивный дикарь получил в распоряжение бомбардировочную авиацию, отравляющие вещества, ядерное оружие и ракеты. Произвел крестовые походы, инквизицию, Холокост. Продолжает в том же духе. Кто его остановит?

Бесполезно взывать к добрым чувствам, когда господствуют злые. Чтобы спастись от грядущего самоуничтожения в агрессивном безумии, человечество должно обновить свой моральный код, освободив его от белых пятен и темных двусмысленностей, и закрепить биологическими методами – так, чтобы мораль твердо впечаталась в гены и мозг каждого человека. Только тогда возможна будет жизнь в любви и гармонии…»

– Этическая евгеника?

– Она самая. Медико-этическая.

«Чрезвычайная глупость – шарахаться от евгеники только на том основании, что фашисты подтянули под это благородное слово свои человеконенавистнические теории и изуверскую практику. Евгеника нужна именно для того, чтобы среди людей не могли появляться фашисты, чтобы фашизм был биологически невозможен. Если мы хотим выжить, развиваться и совершенствоваться, – а только развиваясь и совершенствуясь, мы можем выжить – то непременно обратимся к евгенике как средству primum et super omnia («прежде и превыше всего»). И чем раньше, тем лучше, ибо кто не совершенствуется, тот вырождается.

Пусть ханжи плюют мне в глаза: я не только за то, чтобы аборты были разрешены, но и за то, чтобы в случаях явных медицинских и генетических показаний прерывание беременности производилось в обязательном законном порядке. Люди с инвалидной генетикой, деградированные личности и субъекты с врожденными преступными наклонностями, подтвержденными объективным анализом, не должны иметь права на бесконтрольное размножение.

Почему мы стараемся исключать генетический брак у наших собак, лошадей и свиней, и палец о палец не ударяем, чтобы исключить его у себя самих?

Почему человек обязан сдавать экзамен на право водить машину, получать дипломы на право лечить и преподавать, сертификаты на то и се, – и не обязан иметь никакого свидетельства, подтверждающего его биологическое и психологическое право на самое главное, самое трудное и ответственное дело жизни, при неподобающем исполнении чреватое самыми большими опасностями для общества и человечества – рождение и воспитание потомства? Долго ли будет продолжаться эта самоубийственная нелепость и к чему приведет, если мы во-время и решительно не возьмемся за ум?»

Этими вопросами, поставленными под конец жизни уже не Царем Гедоном, не Долговязым Бобом, а тайным мыслителем с тайной печалью, теперь явной, с тайной печатью, теперь снятой, – общечеловеческими вопросами, поставленными самым дерзновенным и неоднозначным из мозговедов ХХ века доктором Робертом Гэлбретом Хизом, не дожившим одного года до третьего тысячелетия, мы и завершим наше повествование о нем. В чем был прав доктор Хиз, в чем не прав, принес ли своим пациентам больше пользы или вреда, продвинул ли мозговедение и человекознание в ту сторону или иную – предстоит еще рассудить истории, но вряд ли когда-нибудь окончательно. Мы же пока старались лишь вникнуть в его психографию: характер, судьбу, дела, чувства и мысли, чтобы и нам было о чем подумать.

Appendixистория одной макулатуры из мусорки «Автопсихография»: по следам «Охоты за мыслью»

…И снова черновик, и засмеяться,

и строчки слабые стереть…

Мне, чтобы выжить, нужно состояться,

а чтобы состояться, умереть.

Совершенство, не убивай меня, не спеши,

я и сам для себя не фамильная драгоценность,

а случайная брызга Твоей души,

но без части страдает целость…

Не выбрасывайте черновики, это жизнь –

не выбрасывайте, подождите,

дайте им подышать у ночной реки.

Не выбрасывайте. Сожгите.

Мемуары – ужасный жанр, много раз клялся себе никогда их не писать. Но куда деться от памяти?.. Жизнь – поток памяти, утрачиваемой и обретаемой, – движение памяти, создающее иллюзию движения времени. Память может быть учебником, лекарством, молитвой, искусством, праздником. Преступно хоронить свою память вместе с собой, если чувствуешь, что какие-то извлечения из нее могут кому-нибудь или чему-нибудь хорошему пригодиться.

Две тысячи восьмой год. Застольный разговор в малознакомой компании. Меня представляют солидной, грудасто-задастой, самоуверенной бизнес-даме.

– Владимир Леви?.. А-а, книгу вашу читала когда-то. «В погоне за мыслью», кажется.

– «Охота за мыслью».

– Вот-вот, охота. Ну и как вы, поймали мысль?

Хотелось ответить: а как же, прямо за…

– Не поймал, зато согрелся.

«Охота за мыслью» (ОМ) и в самом деле оказалась для меня книгой разогревательной.

– Но еще до нее успели опубликовать несколько очерков, замеченных публикой; в них и стихи ваши уже проклюнулись. Вот, запомнилось:

«Под глухой и мерный рокот эскалатор, серый робот, разлучить скорей стремится человеческие лица… Поручни, как анаконды, под ладонями Джоконды… О догнать бы, заглянуть бы в лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте…»

– Журнал «Знание – сила», очерк о физиогномике.

– В ОМ, правда, в отличие от следующих книг, ни одного вашего стихотворения не обнаруживается.

– На то есть причина.

Оперение психиатра

Писать ОМ я начал в 27, а вышла книга, когда мне было без малого 29, в 1967 году. В это время четверо из пяти главных героев нашей теперешней книги – Олдс, Скиннер, Дельгадо и Хиз были живы и славны, вовсю трудились.

А я, отслужив три года психиатром в больнице Кащенко и еще три года в психиатрической клинике 1-го Мединститута, защитил кандидатскую диссертацию и пошел в районный психодиспансер на должность амбулаторного психотерапевта. Принимал уже далеко не только душевнобольных: это была работа и психиатра, и практического психолога в одном флаконе. Занимался врачебным гипнозом, групповой психотерапией и психодрамой, увлекся аутотренингом, телесно-освобождающими и дыхательными психотехниками. (Описал потом этот опыт в книгах «Я и Мы» и «Искусство быть Собой»). С пациентами общался с утра до позднего вечера, читал и писал в основном ночами.

Печатало ОМ московское издательство «Молодая гвардия». Научно-популярная редакция этого издательства выпускала тогда серию «Эврика» – книги об исканиях и достижениях в разных областях науки, написанные известными учеными. Я не был известен. Как автора, подающего надежды, меня сосватали в «МГ» мои редакторы из журнала «Знание – сила»: Лена Сапарина и Анатолий Варшавский, оба хорошие писатели. Привели к своей приятельнице Людмиле Даниловне Антонюк, редактору «Эврики», и сказали:

– Это Володя Леви, психиатр с пером. Ему пора книгу делать.

– Хм. Ну, давайте попробуем, – сдержанно сказала Людмила Даниловна, дама средних лет с короткой стрижкой и в громадных очках. Хрестоматийно-редакторская внешность. С перепугу Л.Д. показалась мне страшно свирепой, что потом оправдалось едва ли на пять процентов, а лицо ее без очков оказалось беспомощно добрым. Но это позже, когда мне довелось помогать ей врачебно.

– Пишите о чем хотите, лишь бы касалось вашей специальности, – сказала она высокомерным баском. – И чтобы интересно было широкому читателю. Название очень важно. Яркое, интригующее, чтобы выражало суть книги. Ну, мы над этим поработаем вместе, – пообещала Л.Д. с мрачноватой улыбкой.

Так началась моя книжная жизнь.

– Начиная, уже знали, о чем и как писать, план книги был?

– О чем – знал: о том, чем занимался, что было интересно мне самому. Как писать – не знал. Плана не было. Л.Д. предложила мне написать заявку на книгу и поглавный проспект. Заявку должно было утвердить издательское начальство, с обязательной в те времена «проверкой на вшивость» – подтверждением идеологического соответствия. Понятно было обеим сторонам, что это, как и поглавный проспект, лишь удостоверение на проходной. Чувство при подаче заявки было такое же, как при обыске перед входом на самолет.

«Давай мне мысль какую хочешь»

Первый вариант написал за полтора месяца (у психиатров был в те времена 48-дневный отпуск, самый большой среди медиков – за вредность работы), осенью, сбежав из Москвы на берег Черного моря, к Кавказским горам, в Пицунду.

Жил посреди густой южной зелени в крохотном частном домике, в полном уединении, если не считать маленькую собачку и котенка, которых хозяйка, уехав, оставила мне на попечение. Питался хлебом, чаем и дешевыми местными мандаринами. Рядом было море, шум осенних штормов – и сосны, вековечные длинноиглые пицундские сосны. Неподалеку, в конце кипарисовой аллеи, посаженной францисканскими монахами, когда-то здесь обитавшими, – дивный средневековый храм, а чуть дальше – одетые снегом вершины.

Маленький деревянный столик, заваленный черновиками. Днями и ночами писал, иногда выбегал к морю под солнце или под луну.

Добавьте ко всей этой романтике состояние безумной влюбленности в Далекую Прекрасную Незнакомку, двадцать семь лет, писательскую неопытность, амбиции, непонимание, как надлежит писать вещи большого объема для широкой аудитории – и вы, быть может, не слишком удивитесь тому, что первая рукопись первой моей книги была написана сплошь стихами.

– Триста с лишним страниц – за полтора месяца – сплошь в стихах?

– С неотвязной мыслью, что Лермонтов состоялся уже в 26, а через год погиб.

Получилась многосюжетная стихотворная пьеса про Вселенную Психики, где есть Планета Сознания, а на ней Империя Мышления, Страна памяти, Океан Подсознания, Королевство Эмоций и прочая, включая державу Вообразилию, которую потом независимо от меня придумал для детей Борис Заходер. В каждой главе были персонажи со своими характерами, воплощавшими, как у Метерлинка в «Синей птице», души вещей – только у меня не вещей, а систем и функций организма и психики. «Я – король Королевства Эмоций, Всемогущий Эмоционал. Кто тут в верности мне не клянется? Кто господство мое не признал?»

– Для параноидального советского времени тут очевиден иронический намек на верность коммунистическим идеалам, партии и правительству. Вкладывали протестный подтекст?

– Не без того.

Сколько сумасшедших домов нужно миру?

– Душевное развитие состоит в убавлении неосознанности и прибавке осознанности.

– И обратное происходит: осознанное идет

в подсознание, делается интуицией. Сознание

постоянно освобождается от себя.

Имир и Мири. Домашние диалоги

Напомню, дело происходило во времена, когда любого человека, поведшего себя идеологически неправильно, могли сразу отправить за решетку или в психушку.

– Хрущевская оттепель только-только закончилась.

– Да, и впереди еще было вторжение в Чехословакию, процесс Синявского и Даниэля, афганская война, высылка Бродского… «Молодая гвардия» была номенклатурным комсомольским издательством, и хотя на редакторских должностях там работали в большинстве люди симпатичные, расставаться со своими теплыми местами ни у кого желания не было. И когда молодой психиатр вместо ожидаемой научно-популярной, в меру веселой, но непременно серьезной и лояльной прозы выложил на стол растрепанную рукопись, кишащую растрепанными рифмами с растрепанными настроениями…

Надо отдать должное Людмиле Даниловне – у нее был большой стаж работы с неадекватными авторами, сильный характер и недюжинная выдержка опытного бредпринимателя.

– ?..

– Как и я раньше еще убедился, подрабатывая литконсультантом в журнале «Семья и школа» – тоже вполне себе бредпринимательская работка, – почти все люди, в жизни более-менее нормальные, в качестве авторов грубо неадекватны. Особенно производители объемистых, пухлых текстов – тут уж просто не обойтись без диагноза.

– Вы всерьез?

– В любое популярное печатное издание доинтернетных времен каждый день приходила громадная почта, поток писем. Среди разного прочего слали и рукописи – с надеждой их напечатать, а часто и с категорическим требованием. Рассказы, очерки, повести, романы, статьи, трактаты, стихотворения и поэмы, пьесы, сценарии, воззвания, манифесты и прочая, включая произведения, состоящие из ненормативной лексики. Первым весь этот вал принимал на грудь работник, называвшийся литконсультантом. Он должен был все это читать и фильтровать – отбирать немногое, что кажется подходящим для публикации, и передавать для рассмотрения в редакцию. А остальное отбраковывать.

– Представляю, сколько всякого вам пришлось начитаться.

– В бредпринимательские обязанности входила и переписка. Каждому автору, рукопись которого к публикации не принималась, нужно было написать личное письмо – отказ с объяснением. Делать это требовалось деликатно, нежно и ласково – так, чтобы автор не обиделся. Задача не обидеть, как я убедился, в подавляющем большинстве случаев не выполнима, даже при самых изысканных психотерапевтических ухищрениях. Работа небезопасная: некоторые из получающих отказ склонны к мести.

– «Наш журнал недостоин вашего гениального произведения»?.. Так вот где вы нарастили бредпринимательское терпение и отточили эпистолярное мастерство. Считается ли графомания психическим заболеванием?

– Не считается, иначе по всему миру пришлось бы понастроить столько сумасшедших домов, что их земля не вместила бы. Процентов девяносто книжной продукции подлежало бы свозу в клинические музеи, а интернет нужно было бы считать расширенным филиалом больницы Кащенко.

– Да оно так и есть, бредлам.

– Не будучи болезнью как таковой, графомания может (но не обязательно) быть одним из сопроводительных признаков какого-то душевного недуга или неизжитых комплексов, психопатии или психического заболевания, даже распада личности. В последнем случае, важно заметить, графомания есть знак того, что душа человека распаду сопротивляется.

– И вы, и другие авторы писали, что всякое творчество, в любом виде, даже самое беспомощное, может быть средством душевного оздоровления и саморазвития. Есть и термины для этого: арт-терапия, креатерапия – лечение искусством, лечение творчеством.

– Все так, но одно дело творчество как состояние, как самовыражение и самолечение, и другое – как производство: создание плодов творчества – произведений. Плоды должны иметь некое качество. Если человек творит просто для себя или для своего ближнего круга – родных, друзей, знакомых – для тех, кому это может быть интересно и может нравиться – ради Бога. Самодеятельность – дело доброе и прекрасное, как оздоровительный спорт. Но искусство – иное. Искусство – работа для круга дальнего.

Психология графомана, изученная подробно, приоткрыла мне нечто важное не только для графомана, но для любого человека, для каждого.

– ?..

– То, с чем человек себя глубинно отождествляет. Что потом я определял то как круг свехзначимостей и сверхценностей, то как зону неприкасаемости или избирательной некритичности, то как обитель внутренних идолов, заповедник бредов.

Некритичность, неадекватность в самом важном, в сверхзначимом и сверхценном – удел всех живых. Почему врач, если только он не суперфлегматик, не может лечить ни себя, ни своих близких, любимых, даже отлично зная, как это нужно делать, даже прекрасно умея?.. Потому что зашкаленно мотивирован – дрогнет рука, дрогнут мозги… Гипермотивация все сметает, ни с чем не считается и ничего не понимает. Всемогущий Эмоционал с его райско-адским рычагом, о котором мы толковали на протяжении всей этой книги, – вцепляется мертвой хваткой в лобные доли мозга и все остальные – и тащит их, как слепой зверь, не ведая куда, – тащит на страшный суд действительности, какова она есть, каковой не хочет знать и от каковой с потрохами зависим.

Вот и я сверхценное забредье свое в виде стихотворной ОМ приволок в «Эврику» пред ясные очи Людмилы Даниловны, удвоенные редакторскими очками. Плюхнул на стол толстую папку, ожидая диагноза.

– Вы хоть лирическую неожиданность эту свою попытались как-то смягчить? Предупредили Л.Д., сдавая рукопись, что она в стихах?

– Предупредил уже на месте. С учащенным сердцебиением, хриплым от волнения голосом промямлил приблизительно следующее:

– Извините меня, пожалуйста. Некоторое отклонение от первоначального заявочного синопсиса по ходу конкретной работы, вероятно, закономерно… Творческий процесс предъявляет специфические инновационные требования. Для раскрытия представленных в план-проспекте тем в их совокупности потребовались несколько неожиданные решения, в частности, изложение материала современных исследований мозга и психики в стихотворной форме, что нисколько не умаляет достоверности приводимых в работе фактов и их научных интерпретаций, а напротив, подчеркивает…

Л.Д. из этого бреда, как видно было, не все поняла, но слушала терпеливо. Выдержала паузу. Долго листала мой опус взад и вперед, посверкивая тяжелыми очками. Цепко выхватывала тренированным взглядом одну строфу, другую…

В мозгу крысином электрод

вкусней, чем с сыром бутерброд;

педаль под лапой – дверца в рай:

жми – отпирай!

Еще одна пауза потребовалась Л.Д., чтобы обдумать, в какие слова облечь то, что она должна была мне сказать. Она даже закурила на рабочем месте, что редко себе позволяла.

– Так… Уважаемый Владимир Львович. Хорошо, что вы сдали рукопись несколько раньше срока. Вы, конечно, и сами понимаете, что это…

Вздохнула. Еще полистала рукопись. Еще раз вздохнула.

– ЭТО НЕ ПРОЙДЕТ.

Тихо сказала. Тихо и твердо. Взгляд устремила из-под очков куда-то мимо меня. То ли в окно, то ли на потолок.

Теперь паузу выдержал я.

Вообще-то я так и знал. Так и знал, что ЭТО мне завернут с порога. На что надеялся, непонятно. Безумие в чистом виде: изнасилование левого мозгового полушария правым. Сидел, краснея, потея и все понимая. И все же идиотски спросил:

– А почему?

Л.Д. проникновенно заулыбалась и тоном опытного бредпринимателя, каким говорят с тяжелыми душевнобольными, каким и я со своими пациентами разговаривать поднаторел, – принялась объяснять.

– У нас не редакция поэзии. И не редакция фантастики. Мы издаем научно-популярную прозу. С любой степенью художественности, мы это приветствуем. Но только прозу, понимаете?.. Только прозу, а не стихи. Даже если вы мне, допустим, принесете из ряда вон гениальные стихи, читать их как редактор я не имею права. Если их и напечатают, что практически исключено, широкий читатель, поверьте, их не прочтет. Понимаете?.. Это совсем, ну совсем не то. Это не пройдет ни в какие ворота. Принесите нам, пожалуйста, нормальную книгу. Договор можем пока не расторгать. Дадим вам отсрочку.

Сгреб папку в охапку, ушел.

Примерно через полгода принес прозаический вариант – все то же самое, только другим мозговым полушарием. Рукопись не отвергли. Завернули на доработку. «Написано содержательно, но для широкого читателя слишком сложно. Попроще, пожалуйста. Издательство у нас молодежное», – настойчиво попросила Л.Д.

Я разозлился, решил в «МГ» больше не появляться. А через месяц-другой как-то сам собой написался принятый в печать вариант первого издания.

– А что сталось со стихотворным, он у вас сохранился?

– Нет. Сжег.

– ?

– Дотла. В загородном лесу, ночью, на речном берегу. Костер был красивый.

– Копию хоть оставили на память себе и потомкам?

– Нет. Я и много другого своего посжигал. Убедился: что надо – в голове остается. Не в голове, так в душе.

…волна волну оповещала:

«все потеряли – все сначала»,

и ветер ветру обещал

начать с начала всех начал,

а у причала соль рычала,

и чайка сонная кричала,

и как интригу кардинал

прилив с отлива начинал,

и все начала умещались

в ту даль, где дали обещались,

в лавины облачных дворцов,

где грезились отцы отцов,

в развалы солнечных ступеней,

где грелись струны откровений

и лучезарный ученик

читал строку из Книги Книг

Человремя, или Не всегда хорошо то, что красиво

– Люди, не умеющие слушать, более прочих нуждаются в том, чтобы выслушали их.

– Но кто слушать не умеет, тот ведь и сказать не сумеет так, чтобы быть услышанным?..

Имир и Мири. Домашние диалоги

– Мы говорили о диагнозах. Для случая со стихотворным вариантом ОМ самодиагноз имеется?

– Графомания натуральная. Острый приступ.

– Но ведь вы уже первыми публикациями убедили и разные редакции, и читателей…

– Публикация ничего не значит. Графоманов и печатают тоннами, и читают массово, и премиями награждают. Графо-мания означает буквально: письмоодержимость, неодолимое влечение писать. Но давно уже слово это получило значение расширительное. Есть графоманы-живописцы, графоманы-композиторы, графоманы-певцы, графоманы-актеры, графоманы-кинематографисты, графоманы-фотографы и так далее, не говоря уж о «-манах» устного жанра, «рассказчиках неукротимых».

Особый разряд – графоманы-ученые и графоманы-изобретатели. Две самые опасные категории – графоманы-политики и графоманы-врачи.

Не только писать, но вообще – творить, производить, делать что-то можно прекрасно, то есть гениально, можно хорошо, то есть талантливо, можно нормально, приемлемо, то есть профессионально, а можно плохо, негодно, то есть по графомански.

– По пятибалльной системе лесенка у вас выстроилась, от пятерки до двойки. Гений – отличник, талант – хорошист, профессионал – троечник, всего-то навсего?

– Талантливый человек может сделать что-то и гениально, на пять с бесконечным плюсом, и на трояк или хуже. Профессионалу разрешается быть и гением.

– Отличником и сверхотличником?.. Но графоман-то уж точно – двоечник или хуже того, единичник какой-то или нулист?

– Я бы сказал – лишнист.

– ?..

– Первый мой литературный наставник, писатель и сценарист Анатолий Шварц в ответ на мой дурацкий вопрос «как научиться писать?», в смысле – писать хорошо – ответил коротко: «научись вычеркивать». И добавил: «Написать всякий всякое может. А вот ты попробуй вычеркнуть. Правильно вычеркнуть». – «А как правильно?» – «Убирай все, чего может не быть. Оставляй только то, чего не может не быть. Отбор на выживание, как в природе».

То же самое, как потом я узнал, говорил композитор Брамс: «Чтобы создать хорошее произведение, сперва нужно правильно написать много нот, а потом много нот правильно вычеркнуть».

– И писатели-классики многие говорили подобное, и кто-то из великих скульпторов: «беру камень, отсекаю лишнее – получаю нужное».

– Вот-вот, графоман и отличается всего более нежеланием и/или неумением убирать лишнее, и нередко это лишнее занимает все или почти все произведение Может быть уравновешенным человеком с адекватной самооценкой, но не критичен к себе как автору: не способен – или не умеет, не обучен, случай не безнадежный – представить, как его творения воспримут другие.

– Можно ли по тексту произведения отличить необученность от неспособности, непрофессионализм от бездарности? Перспективность, пускай с малыми шансами, от безнадежности?

– Иногда легко, с одного взгляда. Иногда очень сложно. Немаловажный вопрос: а судья кто? – кто оценивает, кто эксперт? И в каком находится состоянии?..

Если оценивающий – мастер жанра, в котором ему доверена творческая экспертиза – допустим, известный поэт, читающий стихи неизвестного, – то суждение его о читаемом будет, конечно, весьма весомым. Но будет ли верным – вопрос. Творческая сила и оценочно-критическая компетентность взаимозависимы не линейно. Как не всякий хороший читатель способен хорошо писать, так и не всякий хороший писатель – хороший читатель. Есть самостоятельное, великое искусство читать, есть искусство воспринимать искусство.

Автор может понравиться или не понравиться мэтру по каким-то личным мотивам, к искусству не относящимся. Может быть, по причине творческой самовлюбленности корифей одобрит только своего подражателя – или, наоборот, по той же причине отринет, приняв за соперника. Может, при всей интеллигентности и благожелательности, не понять гениальности, воспарившей за пределы его восприятия. Или просто не в настроении будет во время дегустации продукта, живот будет болеть.

Кто бы ни оценивал, всякая оценка субъективна – через свой опыт, свой вкус, свои предрассудки, свою патологию, через очки собственной души, с отпечатками ее пальцев.

У Леонардо да Винчи есть любопытный психологический совет живописцу, перескажу своими словами. Если отбираешь среди людей самых красивых, чтобы их рисовать,  – советует Леонардо, – учитывай, красив ли ты сам. Если некрасив, не полагайся только на собственное впечатление: хочешь этого или нет, красивыми тебе будут казаться люди, более иных похожие на тебя.

Я тут добавил бы: так будет получаться, если ты себе, несмотря ни на что, нравишься; а если не нравишься, красивыми будут казаться люди самые отличные от тебя, антиподы.

Сам не образец совершенства  – продолжает Леонардо – поспрашивай других, красива твоя модель или нет, и положись на мнение умнейших и лучших.

– Звучит удручающе, хоть советует Леонардо.

– У него же читаем – цитирую: не всегда хорошо то, что красиво.

Идеалом Леонардо была объективность, являемая не только красотой; он понимал, что объективность есть интеграл – всеобщее субъективное, и что смертному к этой всеобщности можно лишь более или менее приближаться.

– Как же узнать, графоман ты ли нет?

– Самому человеку этого знать не дано, как увидеть без зеркала собственные глаза и уши. Обратную связь могут дать только люди и время, такое вот зеркало: человремя.

Проблески дарования – не залог будущего мастерства: не всякий бутон раскрывается в цветок – все под вопросом, но если вопрос есть, это уже надежда. Искры без огня иногда случаются, а огня без искр не бывает. Дар прорывается и сквозь неумелость: из подражательства, из наивной банальности, из сырой невнятицы вынырнет вдруг, сверкнет, как солнышко из-за облаков, живой образ, выпорхнет, как птичка из куста, за душу берущая строчка, пахнёт свежестью…

– Почему вы уверены, что преданная огню стихотворная ОМ была произведением графоманским? Разве там не было искр надежды?

– Может, и были, но пламя не разгорелось. Композиция была рыхлой, стихов много слабых. Видеть это я начал недели через три после посещения «Эврики» – вышел, можно сказать, из запоя и относительно протрезвел.

– Почему не дали рукописи отлежаться, не оставили на переделку или хотя бы на память, а уничтожили?

– Сгоряча. Да и всегда легче было затеять новое, чем домучивать прежнее.

Со стихами дело особое: иным виршам, чтобы прийти в себя – или, скорее, наоборот, из себя выйти – приходится отлеживаться десятилетиями, для других и жизни не хватит. В стихотворной «Охоте» где-то вспыхивали огоньки поэтических находок, а где-то сияла та еще белиберда. Богиня памяти Мнемозина искала кому отдаться, хитрый герой Интуй пролез к ней через туннель подсознания и овладел. Гордый рыцарь Адреналин пел вечернюю серенаду Нуклеиновой Кислоте. Академик Павлов на том свете сам попросился в ад, чтобы искупить свой великий грех перед собачьим племенем, и собаки с фистулами желудка бесконечно его пожирали, становились в вечную очередь, чтобы покушать Павлова.

Человеческие характеры уподоблялись прибрежной морской гальке, камням разных пород – а я, автор, их собираю

и топаю каменоломно,

и падаю толпе на грудь –

исчадье каменного лона,

камнелюбивый камнелюдь…

Пожизненно благодарен Людмиле Даниловне за шлагбаум, стукнувший по башке с максимальной мягкостью.

D-r Mozg. Recipe № 27.

Здоровый авантюризм развития.

Старайся ошибаться как можно чаще и повторять ошибки как можно реже.

Сколько букв нужно для автографа?

Графомания всечеловечна. Первоисток ее – всаженная в каждую живую частицу жажда бессмертия.

Микрографоман – или, так скажем, сперматозоид графомана, – тот вездесущий неуловимый автор, который всюду оставляет автограф из трех букв. Миниграфоманы – и те, что хотя бы одной буковкой своего имени увековечиваются на стенах, на парковых скамейках, на лестничных площадках и в лифтах, на скалах, на деревьях, на музейных экспонатах, в пещерах, в общественных туалетах

Из недр небесных всходит гений,

соединитель поколений,

комета с ледяным хвостом.

Он странен как закон природы.

Он страшен как страшны уроды.

Но есть таинственность и в том,

как хищно маленькие души

вгрызаются в чужие уши,

как, утвердить себя стремясь,

недоумытые поэты

маракают автопортреты

и дарят с надписями грязь,

как недознайки, недосмейки

садятся хором на скамейки,

на стенки лезут и поют.

Везде один и тот же голос,

не отличимый ни на волос:

МЫБЫЛИЗДЕСЬМЫБЫЛИТУТ.

Сойдет за славу и позор нам.

Ползем на небо ходом черным,

а сатана играет туш.

Но погодите же… А вдруг вы

прочтете сквозь немые буквы

инициалы наших душ?

О, поглядите же на стены,

они нам заменяют сцены

и трубы Страшного суда.

Ах, как же вы не догадались,

мы были здесь, и мы остались

и остаемся навсегда…

Это стихотворение под названием «Автографы» (из большого цикла «Инициалы»), в первой редакции было напечатано в 1989 году в 11 номере журнала «Новый мир», рядом со страницами Солженицынского «Архипелага Гулага».

– Может быть, редакторы-новомировцы почуяли в вашем стихе какое-то родство или параллель гулаговской теме?

– Не знаю, может быть и послышался какой-то эмоциональный аккомпанемент. Название первоначальное было: «Перевод надписи на скамейке: ЗДЕСЬ БЫЛ ВАЛЕРА». О древней основе графомании – потребности оставлять памятные метки, свидетельства о себе. И потребности в обратной связи от самовыражения, хотя бы только воображаемой.

Лев Толстой говорил не раз, что писать нужно только тогда, когда не можешь не писать. Сам писал только так, страдал священной болезнью Grafomania Grandioza. В этом толстовском значении графоманию – как влечение, как невозможность не, со всем букетом составляющих ее побуждений, – можно считать праматерью творчества, его энергией, его кровью, его землей. С графомании начинают все.

– Даже Пушкин и Моцарт?

– Даже Господь.

– Бог библейский весьма решительно обходился со своими черновиками.

– У Предвечного, в отличие от смертного, сколько угодно материала, сил и времени для авторедакции. А между двумя смертными, гением и графоманом – разница не только исходно-уровневая, но и темповая: в скорости и продолжительности развития. У гения подготовительная, графоманская стадия творческого развития протекает ускоренно – у гениев-вундеркиндов, каким был Моцарт, почти незаметно, молниеносно, – у графомана же растягивается до неопределенности. Гений, пока творит, продолжает расти, развиваться. Графоман останавливается там, откуда гений начинает, или еще раньше.

– Как обстояло у вас дело с самодиагностикой графомании после сожжения стихотворной ОМ?

– Слабые, недотянутые куски, включения необработанной породы, моменты неадекватности, расфокусированности, заносы и недоносы обнаруживаю у себя постоянно, по сей день. Нашел в ужасающем количестве уже и при вычитке корректуры прозаической ОМ, чуть было не отказался от публикации. Понимаю теперь, что это нормальное авторское самоедство, что и его надобно, как и авторский нарциссизм, держать в строгом ошейнике.

D-r Mozg. Recipe № 28

от Мандельштама. Не сравнивай, живущий несравним.

Если хочешь быть внутренне свободным, возрастать в понимании жизни и улучшать ее качество; если хочешь учиться счастью – ПОДНИМАЙСЯ НАД РЫНКОМ: ДОЛОЙ ОЦЕНЩИНУ!

ИСКОРЕНЯЙ ОЦЕНКИ в отношении к себе и к другим.

КТО ОЦЕНИВАЕТ – НЕ ПОНИМАЕТ.

КТО ПОНИМАЕТ – НЕ ОЦЕНИВАЕТ.

Понимание – приникание к тайне: присоединение к сути, скрывающей в себе бесконечность. Оценка – отчуждение, отъединение, навешивание бирочки, отоваривание, упрощение, уплощение.

Понимание – путь. Оценка – тупик.

Сравнения и оценки необходимы для принятия множества решений, для жизненных выборов, для навигации в океане судьбы. Но это лишь средство, инструмент, а не цель. Упаси Бог этим ограничиться. Упаси Бог руководиться только оценками, чьими то ни было, и жить ради оценок.

D-r Mozg. Recipe № 29.

Хорошо смеется тот, кто смеется над собой первым.

Мальчик, позови папу

– Итак, первая книга вышла в свет, и на утро молодой человек Володя проснулся знаменитым Владимиром Леви.

– Но еще об этом не знал. Проснулся с диким стыдом за сырой, местами дурацкий текст. Ожидал немедленного и нескончаемого позора.

Такой была обложка первого издания моей первой книги. Оформляли ОМ замечатель-ные художники Галина Бойко и Игорь Шалито. Их рисунки из ОМ я поместил на обложку и титульный лист этой книги.

– Но вышло иначе.

А так представляли автора, и стоила книга смотрите сколько.

– Со временем и до меня начало доходить, почему ОМ разошлась в одночасье, почему хлынул поток благодарностей, исповедей, предложений и приглашений, а более всего – воплей о помощи. Изголодавшийся по душевному слову народ набросился на кусочек неважнецки проваренного, но живого знания о человеке с жадностью последней надежды.

Припоминаю – вечер, довольно поздний. Звонок в дверь. Открываю: за дверью крупный, плотный мужик с каким-то тяжелым мешком. Смотрит на меня вопросительно. Я еще не носил бороды, вид имел юный, неубедительный. Мужик с мягким украинским акцентом, с ласковой настойчивостью просит меня:

– Мальчик, позови папу.

– Какого папу?

– Ну, батю твоего. Который книжку написал, в погоне за мыслями.

– «Охота за мыслью»?

– Ага, во-во. Профэссор Лэви. Позови папу, сынок.

– Гм. Папа спит. Устал очень. Я за него.

– Учишься, да? Тоже в медицину пошел?

– Ага. На медбрата пока.

– В медицинском техникуме? Это хорошо, молодец. По стопам, значит. А папу кликни, пацан. Мне не долго. Совета спросить надо.

– Папа спит. Крепко спит.

– А. Понимаю. Нагрузка большая. Понимаю, сынок. Очень надо мне с твоим батей поговорить. Приихал к ему я з Карпат. Знаешь Карпаты?

– Знаю. Западная Украина.

– Правильно, молодец, географию знаешь. Батю кликни мне на минутку.

– Спит батя. У меня можно спросить. Может, я тоже… Смогу помочь.

– Та ты ж ще малой, тебе ще подрасти трэба. Вот твой батя, профэссор, который в погоне за мыслями – вот он да.

Толковали минут сорок – проще было бы, действительно, позвать папу, но папа мой был в отъезде. Я забыл даже удивиться тому, что автора, с физиономическим подтверждением представленного на обложке как молодого и начинающего, читатель все равно держит за умудренного пожилого профессора. В конце концов, я исхитрился дать мужику что-то вроде совета, и он пообещал обязательно зайти в следующий раз и батю моего застать в гостеприимном состоянии. А я пообещал, что в следующий раз обязательно подрасту.

Попытки взросления

Жажда есть лучшее доказательство существования воды.

Мири Найт

Письмо это пришло на мой электронный адрес в 2009 году. Читатель почти ничего о себе не рассказывает, имя не называет – понятно только, что человек это уже не юный, читавший мою первую книгу вскоре после ее выхода.

Добрый день, Владимир Львович!

Я из тех читателей 70-х годов, которые с упоением читали вашу книгу «Охота за мыслью» – многих она вылечила от депрессии тех лет. Спасибо за неё и другие Ваши книги.

Хочу спросить – как Вы думаете, появится ли у нас когда-нибудь наука о человеке – ЧЕЛОВЕКОВЕДЕНИЕ, по силе воздействия на психику человека сравнимое с религией и эзотерическими течениями?

Наша официальная наука, в том числе и психологическая, гордо прошагала мимо души человека, хотя много сделала для его разума. В результате этого в наши трудные времена народ обратился за духовной поддержкой не к науке, а к религии и к шарлатанам от эзотерики. Большой науки о человеке пока не получается, а человек этого заслуживает!..

Все ваши книги в совокупности – если их увязать в единую систему – и есть эта наука, понятная читающему народу. Но тяжело видеть, что читающий народ убывает, люди, особенно молодые, читают все меньше, думают все неохотнее. А увязка разрозненных книг в систему, их синтез и изложение в виде, доступном читательским массам – работа отдельная и, наверное, весьма трудоемкая. Собираетесь ли Вы этим заняться?

С уважением, Ваш читатель.

Из ответа

Уважаемый Читатель, спасибо на добром слове.

Полностью разделяю Ваши сожаления о трагичном разрыве между наукой о человеке и душой человека. Разделяю и тревогу и боль за тех многих, кто по наивности, как и во времена оны, вверяет себя психологическим хищникам, темным халтурщикам.

Я действительно стремлюсь делиться своим пониманием целостного человекознания – точней, тех областей этой необъятной вселенной, которые мне по роду занятий доступны, в которых более или менее ориентируюсь. Что же до систематизации всего того, о чем веду речи… Систематизируй, не систематизируй – у каждого в голове все равно образуется какая-то своя система или не образуется никакой. Хотя научный анализ и синтез мною высоко чтимы, все же душе ближе подход художественный: рисовать картину человеческой целостности живописанием жизни в потоке ее живых частностей. Являть противоречивую и непредсказуемую конкретику бытия, а заодно и помогать ей.

Роль путеводителя по моим текстам сейчас исполняет мой интернет-сайт с Университетом Уверенности и Проблемарием – там есть навигационный механизм со ссылками, позволяющий ориентироваться в лабиринте вопросов, ответов, проблем, решений – и находить свои.

– Связь времен есть. Ваша первая книга оказалась лекарством от «депрессии тех лет», до сих пор это помнится. Вы рассчитывали на такое действие?

– Нет. Удивлялся и сейчас удивляюсь, как и тому, что ОМ перевели на многие языки и до сих пор еще переводят (свежий перевод – на арабский, 2007), хотя причины уже отчасти понимаю.

– Согласна с автором письма во многом, но не так уверена, что наши люди, особенно молодые, читают и думают все меньше. Кто это подсчитал?.. Очевидно на сегодня пока лишь то, что чтение все быстрее смещается с бумаги на экраны.

– Я тоже не стал бы огулом обличать молодежь в неначитанности. Вот еще одно письмо, полученное по электронной почте двумя годами раньше предыдущего – ровно через сорок лет после выхода в свет первого издания «Охоты за мыслью».

Здравствуйте, Владимир Львович. У меня отец давно увлекается «поиском себя», посещает всякие курсы настроя, самогипноза, внушения… Я в это не верю, считаю простым выколачиванием денег на бедах людей. Большинство недовольно своей жизнью, пытаются как-то ее изменить, и вот тут мошенники за работу…

Я не исключение, я тоже пытаюсь изменить свою «карту жизни», свое представление о мире, которое каждый человек создает для себя сам. Цель этих моих попыток пока еще не в том чтобы сделать «карту» максимально похожей на истинный мир, а чтобы в мире этом было удобно ориентироваться и жить, и чтобы я сам стал настоящим собой. Я чувствую и знаю, каким хочу быть, но не могу с собой совладать. Сложно управлять мышлением… Хочется понять, чем я должен заниматься, почему именно этим, именно так?.. Мысли, как воздух, везде со мной, и покоя от них нет… Отец говорит, что я пессимист, я же думаю, что реалист. Книжки его я не признавал НИКАКИЕ, хотел во всем разобраться сам, ибо обращение к практическим книжкам, считал я – это уже роспись в собственном бессилии.

И вот, совершенно случайно, наткнулся на старую отцовскую книжку «Охота за мыслью», шестьдесят какого-то года выпуска. Владимир Львович, это шедевр, она мне ответила на столько вопросов, гениальное творение. Я только по ней выхожу из депрессий. Это книжка объема Ленинской библиотеки, не меньше, сколько в ней смысла и ПОНИМАНИЯ… Так понятно, доходчивым языком изложить сложные процессы мышления… Я искренне Вам благодарен за труд, который теперь стал моей настольной книгой. Перечитывая, в очередной раз открываю новый смысл Вами сказанного. Вы себе даже не представляете, чему Вы меня уже научили! А сколько мне еще предстоит выучить и осознать, чтобы разобраться в себе…

Алексей Братцев, студент 4 курса, 20 лет.

9 мая 2007 г.

Из ответа

Алексей, спасибо за искренность, за читательскую благодарность. Не знаю, что высказать в ответ, кроме благодарности встречной. Ты, конечно, непомерно преувеличиваешь ценность этой моей первой книжки, которую я начал писать в возрасте на 6 лет старше тебя. Отчетливо помню чувство стыда за ее огрехи, охватившее меня в первый же день после публикации… Не сомневаюсь: когда твои знания, понимания и умения обогатятся чтением других авторов, среди которых немало достойных, только не лениться искать, – а главное, твоим собственным жизненным опытом и его осмыслением, – ты отнесешься к «Охоте…» критичней и будешь прав.

Но все равно, письмо твое доставило мне большущую радость. Если книга на каком-то отрезке жизненного пути стала проводником для твоего разума, а для души воспламеняющей искрой, – чего же большего пожелать? К другим горизонтам поведут другие проводники, а запас горючего по дороге, если продолжать двигаться, многократно пополнится…

– Хотели вы этого или нет, но с течением времени образовался круг тех, для кого Владимир Леви – Учитель.

– Я тоже так немилосердно поступал с теми, кому восторженно верил: без спросу зачислял в свои личные учителя.

– Всеобщая наша, извечно-детская потребность в жизненном руководстве. В доброй, прекрасной маме, в мудром, чудесном папе. В сильных и умных, таинственных и веселых, любящих и любимых Идеальных Родителях – если не в двух, то в одном лице. В великой Родной Душе, которая помогает тебе развиваться, которая и там – выше, и здесь, с тобой…

– Все мы дети-сироты в каком-то потаенном своем уголке, даже при родителях живых и хороших.

– Для меня, как читателя, важно, чтобы автор был внутренне взрослее меня; но так же важно, чтобы, обращаясь к моему детскому началу, не самоутверждался за мой счет. Чтобы не сюсюкал, не пошлил и не был высокомерен. Чтобы даже при недосягаемой гениальности не закрывал от меня свое собственное детское существо.

– И я так же читательски чувствую. Если автор свое детское начало от меня запирает, если не искренен со мною по-человечески – по-детски, а напяливает на душу взрослую маску, я ему не верю. Могу высоко ценить, восхищаться, восторгаться – но вот не верю, и все. Если ты душевно закрыт, будь и семижды гением, то гениальность твоя, как труп роскошной красавицы, холодна, и нечего с ней мне делить и делать.

– Неужели вам действительно все еще стыдно за ОМ, несмотря на ее успех и помощь, оказанную этим трудом многим людям, помощь, оказываемую до сих пор?

– За помощь не стыдно. Стыд за успех перетерпелся. Остается стыд перед Искусством. Перед тем, какой книгу можно было сделать, а я не сделал, не дотянул.

– Искусство искусством, но какой-нибудь Виндоус уже через несколько месяцев устаревает, сменяется новым – и все, забвение. Лет через десять, если не пять, после выхода этой нашей книги новым ее читателям, чтобы понять, что такое Виндоус, придется залезть в архив каких-нибудь ветхомузейных программ. А душевная книга, пусть и несовершенна, и устаревает во многом, все-таки сохраняет частичку Вечности. Может столетиями не читаться, но если кто-то когда-нибудь вдруг откроет…

– Технико-экономический прогресс быстр, но космически медленно, из эпохи в эпоху, меняется то главное, чем я занимаюсь и о чем в книгах веду разговор. Данности человеческие: механика тела, свойства души, возрастные закономерности, болезни и старость, эгоизм, стихия инстинктов, строение настроений, законы восприятия, причуды воображения, архитектура мышления, расклады общения, образование иерархий, пружины симпатий и антипатий, движители конфликтов и ненависти, топливо внушаемости, энергетика веры, таинство любви, непостижимость смерти, позывные из Запределья…

Все это, как океанские волны, носимо и гонимо ветрами эволюции и истории, и каждое поколение подобно очередной прибойной волне. Состав же волнуемых вод с незапамятства не изменяется: и во времена библейские, и в средние века, и в эпоху Возрождения человек и его мозг, человеческие потребности, человеческие отношения были в основном и решающем такими же, как и сегодня.

D-r Mozg: Recipe № 30.

Чего бояться и чего не бояться.

НЕ БОЙСЯ НЕ ЗНАТЬ. БОЙСЯ НЕ ХОТЕТЬ ЗНАТЬ.

Записки эти, как ремонт, закончить нельзя, можно только прервать. В сравнении с тем, о чем хочется рассказать, мы еще только на cтарте. Заглавие книги-продолжения Записок Бредпринимателя будет: ДИАГНОЗ ЧЕЛОВЕК. Снова буду уговаривать читателя и себя относиться к каждому мгновению жизни как к учебному приключению: любое событие, любую ситуацию рассматривать как освоение бесконечно нового навыка Жить. При таком отношении все наши ошибки, неудачи, страдания и несчастья не летят в бездну бессмысленности, но вливаются в музыку смыслов и притягивают свет.

Да здравствует Человек Учащийся!

До встреч в новых книгах!

[1] Так проходит мирская слава.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg