«Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль»

Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль (fb2) - Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль 988K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Паола Ломброзо

ПАОЛА ЛОМБРОЗО ЖЕНЩИНА, ЕЕ ФИЗИЧЕСКАЯ И ДУХОВНАЯ ПРИРОДА И КУЛЬТУРНАЯ РОЛЬ

Минск, НИЦ «Колокол»,1991

ББК

Паола Ломброзо. Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль /Перевод с итальянского М. Н. Тимофеевой и С. Полтавского. Под редакцией В. В. Битнера

ISBN 5-7815-1820-7

Текст печатается по изданию издательства «Вестника Знания» /В. В. Битнера/. СПБ, Петроград, Невский пр. 40. 1919 г.

Предисловие редакции

Предлагая вниманию читателей настоящую интересную книжку, написанную дочерью знаменитого, недавно умершего итальянского ученого Чезаре Ломброзо, считаем нужным заметить, что многие из высказываемых автором взглядов приходится принимать с осторожностью или оговорками. Мы, однако, не находим возможным делать примечания в тех местах, где П. Ломброзо впадает в чисто женские преувеличения или приходит к слишком односторонним выводам из фактов, так как это значило бы вступать в полемику с автором. Ограничиваясь этими общими замечаниями, мы надеемся, что оно явится не бесполезным напоминанием о необходимости внесения известного корректива в некоторые, довольно смелые утверждения автора этой книжки.

В. Битнер

Предисловие

Посвящается Эллен Кей

Знакомы ли вы с Эллен Кей? Я не знаю более кристальной души, которая обладала бы таким высоко идеалистическим миросозерцанием, связанным, в то же время, с ясным, реалистическим пониманием действительности и ее нужд, души, которая была бы столь объективной и вместе с тем увлекающейся, которая с такой настойчивостью стремилась бы к выяснению человеческих недостатков, руководясь при этом не простой только склонностью к критике, а надеждою содействовать исправлению человеческой личности.

В минувшем марте, в те дни, когда мы были вместе, мне не раз приходилось слышать от Эллен Кей жалобы на «дурное влияние» феминизма.

— Мне очень бы хотелось узнать от вас, — сказала я ей однажды, набравшись храбрости: — от вас, слывущей за одну из самых ревностных покровительниц и пропагандисток всех новых идей, в чем именно заключается «дурное влияние» феминизма?

— Это, — ответила мне Эллен Кей, — мое глубокое убеждение, несмотря на то, что мысль моя способна возбудить удивление и гнев всех сторонников феминизма.

Феминизм, по моему мнению, явление вовсе не новое, возникшее каким-то чудом в последнее время, как думают обыкновенно феминистки. Пять-десять лет тому назад оно носило другое имя, другую этикетку; но, как стремление женщины освободиться от опеки мужчины и заставить его считаться со своими личными, индивидуальными качествами, оно существовало не только пятьдесять лет тому назад — оно существовало всегда.

В этом смысле феминистками были еще греческие гетеры и жрицы, в средние же века — царицы так называемых «судов любви» (cours d’amour). А в восемнадцатом веке разве не были феминистками все эти отважные и хитрые маркизы, руководившие политикой и дававшие в своих салонах тон современной литературе, разве не о них говорил в свое время Руссо, что в Париже «ничего нельзя добиться: ни должности привратника, ни кафедры в Сорбонне, ни места приходского кюрэ» без поддержки, содействия, интриги красивых женщин? Все это было самым настоящим феминизмом, созданным женщиной, чтобы защитить себя от подчинения полновластия мужчины.

Но прежде женщина стремилась развить свою собственную личность только в той области, которая связана с ее чисто женскими свойствами. Она стремилась прельстить мужчину при помощи своего кокетства, своей грации и нежности и, производя на свет большое количество детей, делаясь необходимой для них путем неустанных забот и попечений, старалась приобрести в семье авторитет, значение и власть.

Но, устремивши все свое внимание на развитие собственной личности в этом направлении, женщина не позаботилась о развитии некоторых других ценных способностей, данных ей природой: способностей к искусствам, музыке, живописи, литературе; у нее не было стремления проявить свой характер, свою личную энергию и самостоятельность в других сферах: в путешествии, в наблюдении и в опыте, в распоряжении своим имуществом и т. д. Словом, у нее не было желания проявить свою самодеятельность в тех областях, которые находились в исключительном ведении мужчин.

Это было не только недостатком, это было настоящим злом, и феминизм, возникший пятьдесят лет назад под своим теперешним именем, начал свою деятельность в высшей степени мудро, призывая женщин развивать свои индивидуальные особенности не только в чисто домашней сфере, но и вне ее, приглашая их заняться своей духовной культурой и отстаиванием своих интересов на поприще социально-политическом.

Этот призыв имел вначале своим последствием довольно заметный успех, так как женщина приложила все старания к тому, чтобы сделаться — и это, как показала действительность, удалось ей — более развитой, более чуткой, независимой, образованной, словом — более совершенной.

Но с течением времени эти реальные выгоды феминизма не замедлили выродиться в явления глубоко отрицательного характера. Развитие индивидуальных качеств своей личности сделалось для женщины единственной целью, единственным стимулом ее деятельности, который она совершенно перестала согласовывать с основным своим назначением, предопределенным самой природой.

Женщины начали стремиться к развитию своего интеллекта и своих индивидуальных способностей вовсе не для того, чтобы расширить, облагородить и пополнить свою женскую миссию. Литературная деятельность, живопись, музыкальная карьера, адвокатура и медицина, право избрания в органы местного самоуправления и в парламент стали для них как бы конечной целью, единственной задачей всего их существования, и они отвернулись от всего того, что является их настоящим и твердо определенным долгом.

Таким образом получился громадный контингент женщин, отказывающихся от брака и избегающих его (не отказываясь, однако, от кокетничанья) и гордящихся своим отвращением к браку, как добродетели, так как, по их мнению, брак ограничивает их свободу и стесняет их независимость. Таким образом явилась масса женщин, которые не желают иметь детей, или предпочитают отдавать их в наемные руки, в разного рода колледжи и ясли, наконец, очень многие женщины предпочитают жить в так называемых boarding-houses и «пансионах», чтобы не обременять себя заботой и ответственностью по управлению домом и по воспитанию детей. И все это только для того, чтобы отдаться целиком выполнению необыкновенно важной задачи писания статей для газет, занятий химией или медициной, устройства собраний и митингов…

Развитие собственного «я» стало господствующей мыслью женщины, и ей кажется, что это развитие должно заключаться именно в делании всего того, что ей было запрещено, или чего она не имела возможности делать раньше…

Это обстоятельство и составляет вредную сторону феминизма. Женщина, несомненно, должна стараться повысить свою культуру, стать более благородной и более сознательной. Но для того, чтобы лучше выполнять свои функции женщины, к которым предназначила ее природа, она должна из женщины, способной только рождать, превратиться в женщину, способную воспитывать. Она не должна обманывать себя, полагая, что умение написать книгу может сравниться с ее чудной привилегией создания живого человеческого существа.

Мне кажется, что эти мысли Эллен Кей, исполненные такой честной смелости и острого критического анализа, могут послужить прекрасным предисловием этой немного разбросанной, несистематичной книги, потому что приведенная беседа выяснит для читателя, — как она выяснила для меня самой, — цель и значение моего труда.

Я не обладаю могучим синтетическим миропониманием Эллен Кей, но, изучая искренно и подробно некоторые стороны характера женщины, я не раз наталкивалась там и сям на некоторые из тех явлений, против которых направлена была справедливая критика великой шведской воспитательницы. Поэтому я и беру на себя смелость посвятить ей мою настоящую книгу.

Итак, дорогая Эллен, вот вам скромный труд вашей короткокрылой утренней ласточки…

Паола Ломброзо-Каррара

I. Сила слабого пола

Органическое превосходство женщины

Органическое превосходство мужчины является настолько общепризнанным и якобы доказанным, что наименование сильного пола для мужчины и слабого пола для женщины стало уже общим местом. Но действительно ли это превосходство подтверждается неопровержимыми аргументами?

Правда, мужчина обладает более крепкими мускулами, более тяжелым мозгом, имеет более устойчивый скелет. Благодаря этому он пользуется значительными преимуществами перед женщиной в гимнастических упражнениях и в различных видах умственной работы. Но если под органическим превосходством разуметь не эти только качества, а вообще быстрое и легкое приспособление к жизни и к условиям окружающей среды, то женщина окажется несравненно выше мужчины, с самого момента своего рождения, даже раньше своего рождения, так как лучше мужчины умеет выбирать почву для своего развития. Общеизвестным является тот факт, что женщины всегда рождаются в большем количестве там, где экономические условия находятся в более цветущем состоянии. Тогда как во время больших народных бедствий — войн, голода и т. д., рождаются, главным образом, дети мужского пола, в эпохи экономического благополучия рождаются больше девочки. Затем, исследуя число и пол детей в семьях различных общественных положений, можно заметить, что в семьях аристократии и буржуазии, где питание и общие условия жизни вполне удовлетворительны, рождается большее число девочек, и напротив, в бедных рабочих и крестьянских семьях, находящихся в более тяжелых условиях, большинство рождений приходится на долю мальчиков. И в то время, как в семьях, принадлежащих к зажиточному классу не редкость встретить пять-шесть дочерей, — в рабочих семьях почти всегда преобладают мальчики.

Это вступление женщины с самого рождения в сравнительно хорошие условия жизни и обусловливает, быть может, ее большую органическую устойчивость. Предположение это станет особенно вероятным, если мы будем иметь в виду, что во всех странах женщин, достигших зрелого возраста, всегда имеется больше, чем мужчин, несмотря на то, что эти последние рождаются всегда в несколько большем количестве, чем женщины: в среднем 105, а в некоторых странах 110–117 мужчин на 100 женщин.

Коллинс, врач одного из госпиталей в Дублине, заметил, что в первые полчаса после появления ребенка на свет, смертность между девочками и мальчиками выражалась в пропорции: 1 девочка на 16 мальчиков. В течение 1 часа после рождения, на 16 мальчиков умирало 3 девочки, а в течение шести часов — на 29 мальчиков 6 девочек. На эту большую крепость женщины в первые часы после рождения указывают тысячи наблюдений.

Во всех формах дегенерации или даже просто болезни женщины проявляют гораздо большую устойчивость, чем мужчины, и подвергаются болезням значительно реже.

Среди глухонемых детей гораздо чаще встречаются мальчики, чем девочки. Согласно Хевлок Эллису 140 мальчиков на 100 девочек. По одной из недавних переписей, к Шотландии между глухонемыми приходится 730 женщин на 1195 мужчин. В Норвегии — 89 женщин на 100 мужчин.

В госпитале св. Фомы (в Милане) с 1881 по 1887, так называемая «заячья губа» была зарегистрирована у 43 мужчин и у 20 женщин. Брайант находит тоже явление у 44 мужчин на 20 женщин, а Молей у 26 мужчин на 6 женщин.

В том же госпитале св. Фомы неодинаковая длина ног была зарегистрирована у 44 мужчин на 26 женщин. Точно также присутствие на руках или ногах излишнего числа пальцев замечается гораздо чаще у мужчин, чем у женщин. Митчель Брюс насчитал 9,1 % мужчин, только 4,8 % женщин с этим недостатком.

Идиотство тоже неизмеримо больше развито среди мужчин, чем среди женщин. По сведениям Митчелля, в Шотландии на 100 идиотов-мужчин приходится 77 женщин. Во Франции — на 100 мужчин 76 женщин.

Помимо всего этого — то же замечается уже у самок низших животных, — средняя продолжительность жизни у женщины значительно выше, чем у мужчины. В Англии в одной из переписей из числа лиц, достигших 100-летнего возраста, зарегистрировано было 104 женщины и всего лишь 45 мужчин. Во Франции с 1866 по 1885 гг. было 27 столетних мужчин и 46 столетних женщин. Пропорция женщин, достигших 85-летнего возраста, выражалась в Англии цифрою 8290 против 5320 мужчин.

Эту большую долговечность женщины можно объяснить также тою большею устойчивостью против болезни и против всякого вообще страдания, которую мой отец назвал «неуязвимостью» женщины. Мальгэн отметил уже, что женщины переносят операции гораздо лучше, чем мужчины. Бильрот, приступая к какой-либо серьезной операции, которую ему приходилось производить впервые, проделывал ее прежде всего над женщинами, так как они отличались меньшей чувствительностью и гораздо терпеливее, чем мужчины, переносили боль. Того же самого мнения был и знаменитый туринский хирург Карле. Он сообщил моему отцу, производившему исследования над женской чувствительностью, что женщины всегда обращались к нему с просьбою об операции в таком спокойном тоне, как будто речь шла не о них самих, а о посторонних лицах. Аналогичные результаты дал и произведенный моим отцом у дантистов Мартини, Мала, Муссатти и др. опрос, выяснивший, что женщины переносят зубные операции гораздо терпеливее мужчин.

Но в чем особенно наглядно и ярко сказывается органическое превосходство женщины — так это в так называемом гении вида. Женщина обладает врожденными, проявляющимися чисто инстинктивно особенностями и склонностями, целиком направленными к тому, чтобы обеспечить и улучшить воспроизведение вида и создать своему потомству наиболее безопасные и выгодные условия развития.

Так, самоубийство в Европе среди мужчин наблюдается в три или четыре раза чаще, чем среди женщин, как это еще пятьдесят лет тому назад было доказано знаменитым психопатологом Эскиролом. В Италии, например, самоубийства среди мужчин и среди женщин находятся в пропорции 80 на 20.

По мнению доктора Кэмпбелля, мысль о самоубийстве, вероятно, чаще приходит в голову женщине, нежели мужчине и если женщина реже, чем мужчина, поддается гибельному влиянию этой мысли, то не потому, что у нее не хватало для этого мужества, как обыкновенно принято думать, а скорее потому, что в ней более развито чувство покорности судьбе и сознание собственного долга. Это означает, что женщина обладает способностью превращать страдание, — в том случае, когда она не может устранить его совершенно, — в почти обыденный жизненный элемент, с которым можно мириться и который можно совместить с обычными условиями существования.

То же самое явление замечается в области чистой психопатии. Еще Арикей, греческий врач 1-го века по Р.Х., полагал, что мужчина гораздо легче и гораздо чаще, чем женщина, обнаруживает предрасположение к душевным заболеваниям. Многочисленные статистические исследования позднейшего времени вполне подтвердили это предположение.

В Италии, по статистическим данным 1888 года, на 11.895 душевно-больных мужчин приходилось 10.529 женщин, то есть 78,1 муж чин на 70,1 женщин. В Новом Южном Валлисе число душевно-больных, по официальным данным, было 1906 мужчин на 1156 женщин.

К этому следует еще добавить, что среди мужчин гораздо чаще, чем среди женщин, проявляются острые формы психического расстройства, главным образом, такие, которые соединены с серьезными повреждениями нервных центров. Те же проявления ненормальной психики, которые наиболее часто встречаются среди женщин, относятся к разряду легких, так называемых функциональных форм, не сопровождающихся сколько-нибудь заметным изменением в анатомическом строении мозга.

Исследования Оршанского относительно наследственности показали, что женщина проявляет в высшей степени упорное сопротивление как восприятию, так и наследственной передаче болезненных качеств. Таким образом, опасность восприятия какого-нибудь болезненного наследственного предрасположения — а тем более предрасположения, выраженного в резкой форме, — является значительно большей в случае болезни отца, чем в случае болезни матери. При этом мальчик гораздо легче воспринимает передаваемое ему наследственным путем болезнетворное начало, чем девочка, которая оказывается способной до известной степени как бы отстранять от себя вредное влияние болезненной наследственности. Чахотка, сифилис, сумасшествие, глухота и другие болезни проявляются в гораздо более острой форме, если они унаследованы от отца или, хотя и от матери, но детьми мужского пола, и наоборот, имеют значительную тенденцию смягчаться и принимать более легкие формы в том случае, когда заимствуются от матери и переданы детям женского пола.

Вообще, женщина обладает в наследственности несомненно благотворным регулирующим влиянием. Она всегда стремится исправить болезненные тенденции наследственности и ввести ее в нормальные границы, устраняя из известного развития организма все те извращения, которые внесены в него мужчиной.

Можно с уверенностью сказать, что эта стойкая защита ожидаемого младенца, эта поистине удивительная способность женщины оказывать упорное сопротивление отрицательным влияниям наследственности тесно связана с ее специфической функцией — материнством. Во всяком случае, в своих материнских функциях женщина достигла такой степени развития и такой совершенной приспособляемости, какие вряд ли можно найти у мужчины в той сфере, которую он себе присвоил, и которой мы у него не отрицаем, в интеллектуальном развитии. Пусть мужчина, — допустим, — развитее женщины в умственном отношении, пусть он обладает более сильным мозгом, однако не следует забывать, что в то время, как каждая женщина, может родить ребенка и с самого рождения уже вооружена всеми способностями, необходимыми для его защиты и охранения, далеко не каждый мужчина может создать, скажем, книгу и нельзя сказать, чтобы вообще мужчины рождались с лучшими, чем женщина, способностями к чтению и письму.

И мужчина, и женщина наделяют вид элементами, которые, не скажу, равны между собою, но, во всяком случае, дополняют взаимно друг друга. Тем не менее не подлежит никакому сомнению, что в области воспроизведения рода женщина проявляет значительное превосходство, проистекающее из ее индивидуальных, свойственных только ей одной качеств. Но эти качества остаются еще в архивах биологии и истории, и об извлечении их на свет божий никто и не думает, тогда как различные формы превосходства мужчины признаются и восхваляются уже с очень давних времен.

Изобретения женского ума

Кроме только что указанной формы органического превосходства женщины, могущей быть противопоставленною умственному превосходству мужчины, женщина обладает еще другими видами превосходства, не менее важными и своеобразными.

Несомненно, что мужчина был основателем социальной жизни: он изобрел оружие и войну, алфавит и социальные законы, средства передвижения, торговлю, денежную систему и пользование металлами. Но зато женщина, со своей стороны, нашла определенную формулу домашней жизни. Этот факт ярко иллюстрируется всеми книгами и документами, повествующими о жизни дикарей и первобытных народов. Дом, земледелие, медицина и искусство прясть, ткать, шить и приготовлять пищу — все это было изобретено женщиной. Появившаяся недавно в свет английская книга «Происхождение изобретений»[1] достойным образом освещает роль женщины в реализации всех этих приобретений человеческой культуры.

Когда утомленная и проголодавшаяся первобытная женщина, которая представляется нашему воображению всегда в том виде, как ее рисует Ливингстон, с кувшином на голове, ребенком за плечами и мотыгою в руке после долгих скитаний по степям и лесам, добрела в один прекрасный, день до становища и здесь впервые вздумала окружить свое ложе воткнутыми в землю ветвями со скрещенными верхушками и покрыть эти ветви широкими листьями, чтобы защитить своего ребенка от дождя и палящих лучей солнца — она положила этим актом первую основу человеческому жилью. Дома и хижины дикарей, столь разнообразные по форме, и по материалу, вырытые в земле или возвышающиеся на ее поверхности в виде конических и квадратных сооружений, сделанные из соломы или из пакли, покрытые камнями или плетеными цыновками — все это не более, как усовершенствование того первоначального типа постройки, который был найден женщиной для защиты своего ребенка и которым мужчины воспользовались позже для себя лично, понимая все удобства и выгоды обладания собственным кровом.

Происхождение уменья пользоваться огнем очень темно и спорно, и до сих пор еще остается нерешенным, обязаны ли мы этим изобретением простому случаю, или же оно было плодом долгого и упорного сознательного труда. Несомненно, однако, что если женщина и не была инициаторшой этого важного изобретения, то во всяком случае она всегда была неусыпным и заботливым его стражем. Она переносила горящую головню из одного становища в другое и была хранительницей огня. Отражение этого факта седой старины мы находим в том великом почете, каким были окружены античные весталки, хранительницы священного огня.

И в то время, как мужчина утилизировал драгоценные свойства огня на горне кузницы, выковывая в нем свое боевое оружие, женщина воздвигала над его пламенными языками хозяйственный очаг, увенчанный вертелом или горшком для варки пищи; горшком, который в такой же степени является продуктом женского искусства, как и уменье приготовлять пищу.

В отдаленные времена не существовало сосудов, которые можно было бы ставить на огонь или употреблять для сохранения семян и плодов. Первобытная женщина первая начала плести из растительных волокон, которые попадались ей под руку, разных сортов и форм корзины с ручками и без ручек и настолько усовершенствовалась в этом искусстве, что ни один современный корзинщик не сумеет, пожалуй, сделать такой прочной и изящной работы, какою были плетеные вещи первобытной женщины. Эти женские изделия сделались хранилищами для всякого рода пищи, для плодов и хлеба, которые женщина всегда носила с собою.

В один прекрасный день женщине пришла в голову мысль покрыть сделанные ею корзины снаружи и изнутри глиною, для придания им большей устойчивости, и когда это было достигнуто, она начала ставить их на огонь, изобретя таким образом гончарное искусство и создавать первый горшок, который и теперь еще сохраняет форму и приспособления (ушки, ручки) своей родоначальницы — первобытной корзины. Что касается гончарного искусства, то оно и сейчас еще, даже у наиболее развитых первобытных народов, пользующихся уже более совершенными методами производства, находится всецело в руках женщины.

С этим ценным культурным приобретением, сделанным женщиною, тесно связано другое изобретение, имевшее для человечества не менее важное значение, благодаря бесконечно широкой возможности его практического применения. Это — изобретение различных форм ткацкой промышленности, которые и в настоящее время среди дикарей и народов, стоящих на низкой ступени развития, поручается целиком заботам женщины.

Во всех легендах былых времен шитьем, тканьем, пряжей всегда занимается женщина. Такова Арахнея, которая ткет ткань, тонкую, как нити паутины. Таковы три Парки, ткущие, прядущие и режущие нить жизни. Такова «Спящая красавица», ранящая себя веретеном, таковы классическая Пенелопа и римская Лукреция, средневековая Берта и скромная гетевская Маргарита.

Известно, что иероглифическим знаком, обозначавшим египетскую богиню Нейт, было веретено, что веретено (у германцев) было посвящено богине Гольде, и что тысячи предрассудков и суеверий еще и теперь связываются с этими отдаленными легендами.

В Тюрингии женщины, обрабатывая лён, всегда поют песни, посвященные «Frau Holle». В Баварии, по народным верованиям, лён не растет, если он посеян не женщиной, и сам процесс посева льна производится там со странными церемониями, между прочим — с разбрасыванием по полю пепла, добытого от сожжения освященного дерева.

А с какою чуткостью и ловкостью сумела женщина найти растительные волокна и превратить их в готовую, сотканную материю!.. Сначала она пряла нить просто при помощи пальцев, а затем изобрела прялку и веретено. Самая простая примитивная прялка есть та, которая в своей первоначальной форме и ныне еще существует в некоторых глухих деревушках, и при помощи которой пряха крутит правой рукой пряжу, придерживая нитку левой.

Женщина сумела с удивительной изобретательностью утилизировать всю природу для добывания необходимых элементов для своего искусства. В мире растений она использовала для получения волокна пальму, асфодель (золотоголовник), коноплю, алоэ, лён, бамбук, крапиву, кокос; в мире животных она воспользовалась для той же цели шерстью собак, жвачных животных, мягким руном овец и воздушной шелковой нитью шелковичного червя.

В Китае женщина первая оценила значение шелковичного червя, а потому, в память этого изобретения, вблизи императорского дворца в Пекине воздвигнут имеющий до 50 футов в окружности алтарь в честь шелковичного червя. Вокруг него постоянно поддерживается плантация тутовых деревьев с шелковичными червями. Алтарь этот посвящен Юнь-Тсей супруге одного из древних императоров Китая. Она, согласно преданию, была первой женщиной, указавшей на возможность утилизации шелковичных коконов. И теперь еще каждый год царствующая императрица Китая совершает жертвоприношения в честь ее.

Ткацкий станок, на котором была выткана первая материя, — также чисто женское изобретение. Первобытный станок представлял собой очень простой и несложный аппарат: на ветви дерева подвешивались, при помощи веревок, две горизонтально расположенные на некотором расстоянии друг от друга бамбуковые палки, между которыми протянут был уток. Процесс тканья на этом аппарате был совершенно аналогичен тому, который практикуется у нас в детских садах для плетения из бумаги. Ткачиха пропускала прикрепленную к деревянной спице, похожей на употребляемую в детских садах иглу, нитку между нитками утка и таким образом вырабатывала ткань. По мере того, как ткань начинает принимать свою окончательную форму, она навертывается на нижнюю палочку, тогда как верхняя часть приспособления опускается книзу.

Изобретя ткацкий станок, женщина выработала также и все те формы, в которых тканье могло оказаться полезным для человека. Она стала делать из ткани одежду, паруса для судов, одеяла, подстилки. Все те современные применения ткацкого и прядильного искусства, которыми занимаются в настоящее время миллионы людей, создали тысячи различных видов производства, от самых изящных и тонких мануфактурных тканей, воздушных и нежных голландских полотен, мягких летних фуляров, простых ситцев, мебельных тканей, ковров, от производства тончайших кружев до фабрикации перевязок, бинтов и разного рода асептических тканей. — И все это обязано своим происхождением изобретательности первобытной женщины, которая грубо выпряла и выткала первое покрывало для своего ребенка. Все, что делает из нашего современного дома уютное и красивое жилище: вышивки, белье, подушки, ковры, занавески — и одеяла — все это, вероятно, не существовало бы, если бы их не изобрела женщина. Кружева, вышивки разных сортов, которые делаются теперь машинным способом, представляют собой только попытки, очень редко приводящие к желанным результатам, воспроизвести те вышивки и кружева, которые впервые были изобретены женщиной.

В той же самой области женщиной найдено было еще одно искусство, родственное ткацкому: окрашивание тканей. Для этой цели она воспользовалась некоторыми сортами земли и соком растений и животных. Индийские женщины окрашивают ткани в черный цвет пользуясь растением Rhus aromatica; желтой охрой, резиной и листьями суммаха (Rhus coriaria) в желтый — и цветами бигелонии, из которых они получают, с прибавлением квасцов, особый декокт, и, наконец, в красный — при помощи кошенили и корней Corcocarpus pannifolius. Гватемальские женщины употребляют индиго для окрашивания тканей в синий цвет, кошениль для составления красной краски и смешанный с лимонным соком индиго для черной.

При всем своем совершенстве и сложности, современное красильное искусство несомненно основывается на этих первоначальных красках, открытых и утилизированных женщиной. В некоторых из наших селений и по сие время секрет этого искусства хранится исключительно в женской среде, которой и принадлежит поэтому монополия в производстве красильной работы.

Точно так же все те питательные продукты: консервы, мармелад, солонина и т. д., которые приготовляются в настоящее время промышленным способом, при помощи крошащих, смешивающих, извлекающих, сгущающих и т. д. машин, являются не более и не менее, как подражанием тем консервам, ветчине и другим припасам, изготовление которых в древние времена целиком находилось в руках женщины.

Но помимо всего этого, женщина может гордиться еще одним изобретением, которое имело в истории человеческой цивилизации не меньшее значение и не меньшую важность, чем изобретение алфавита, которое преобразило лицо земли, изменило характер мужчины, укротило его нрав и из неутомимого воина, каким он был в первоначальную эпоху человеческой жизни, превратило его в мирного земледельца. Это изобретение — обработка земли.

Уже греки увековечили в поэтических образах этот факт, изображая покровительствующее жатве божество в виде женщины, Цереры, которая мановением головы приводила в движение волнистую поверхность колосящейся нивы, и в помощницы которой были даны также две женщины: Флора и Помона. В религиозных воззрениях последующего времени тоже сохранились указания на творческую роль женщины в изобретении земледельческого труда. Так, у мексиканцев божество, покровительствовавшее обработке маиса, олицетворено было опять-таки в образ женщины, богини Коатликуа.

Еще и сейчас, как утверждает Фрэзер, в некоторых внутренних областях Суматры рис засевается только женщинами, которые, производя эту работу, распускают свои волосы, в уверенности, что благодаря этому, рис даст обильный и пышный урожай. В Швеции тоже существует верование, что если женщина перекрутит нитку или уронит веретено, то это имеет дурное влияние на молодые всходы хлебов. Поверья эти представляют значительный интерес, так как они рисуют в мифической или сказочной форме ту выдающуюся роль, которую женщина сыграла в возникновении земледелия.

Первобытные люди, как известно, принадлежали к кочевым племенам, которые постоянно меняли свое местопребывание, переходя из одной области в другую, голодая или питаясь теми случайно разысканными кореньями и лесными плодами, которые им удавалось собрать в течение дня. В эту эпоху женщина, которую ее материнство наделило врожденным чувством предусмотрительности, впервые позаботилась о том, чтобы собрать некоторые из драгоценных питательных растений в определенном огороженном месте, где их можно было бы легко найти при первой же надобности. Такова была первоначальная форма земледелия.

Свободно блуждавшая раньше по лесам и степям семья принуждена была, благодаря новому изобретению женщины, вращаться в области этих новых ценных хранилищ жизненных припасов, польза которых сделалась очевидной для нее с первого же момента. К этим хранилищам ей приходилось возвращаться периодически, каждый раз, как только наступала пора жатвы.

Обычаи некоторых могавских племен (в южн. Калифорнии) сохранивших еще в полной неприкосновенности первобытные традиции своих предков, позволяют восстановить это явление седой старины во всех его деталях. С наступлением весны отряд женщин, снабженных всеми необходимыми орудиями труда, отправляется возделывать поля: расчищать почву, сеять или садить, полоть и т. д. Сопровождающий их отряд мужчин ограничивается лишь тем, что наблюдает, чтобы деятельность женщины ничем не нарушалась. Затем все рабочее население покидает поля и возвращается к ним только с наступлением лета. Никакой предварительной подготовки почвы и никакой заботы о молодых всходах нет и в помине. Земледелие сведено здесь к своим первобытным схематическим чертам: к посеву и жатве.

С течением времени кочующему населению первобытных лесов и степей приходится основывать себе постоянное местожительство в окрестности засеянных им для своих надобностей полей. Еще позже кочевая жизнь уже окончательно переходит в оседлую, и неутомимые номады былых времен навсегда остаются привязанными к своим огородам, полям и фруктовым садам. Но главная доля труда в усовершенствовании и расширении всех этих отраслей земледелия неизменно падает на женщину. На долю женщины выпадает также и изобретение всех земледельческих инструментов, которые позже, как показала действительность, в значительной степени обратились против нее же самой… Так, Ливингстон видел в португальских областях Африки изобретенный женщинами двойной плуг, в который они впряглись при распашке и тащили его своими собственными силами. Точно так же, еще и в настоящее время во многих областях Африки женщины, оказываются буквально прикрепощенными к плугу.

Наряду с изобретением земледельческих орудий, творческому уму женщины принадлежит также изобретение разного рода вспомогательных средств, служащих подспорьем в земледельческом быту, как, например, воспитание и приручение домашних животных. Часто случалось, что мужчина, убив на охоте самку какого-либо дикого животного, приносил домой вместе с убитым зверем и оставшихся в живых детенышей. Женщина, на обязанности которой лежало питание и уход за животными, не замедлила обратить внимание на то, что многие из этих животных могли быть использованы не только в качестве убойного мяса, но и для других целей. Она заметила, что муравьед истреблял муравьев, вторгавшихся в ее жилище, что курица несла яйца, что бык мог оказаться полезным при переноске тяжестей, что корова могла снабжать всю семью молоком, и из этих ее наблюдений выяснилось мало-помалу необходимость устройства курятника, хлева, скотного двора для полезных в домашней жизни животных. Мужчина в это время со своей стороны приручал для своих целей лошадь и охотничью собаку, быка, корову и овцу…

Подтверждение того факта, что функция воспитания домашних животных принадлежала именно женщине, можно найти в языке. В санскритском языке все слова, обозначающие женских членов семьи, имеют тесную связь с хозяйственными обязанностями тех лиц, к которым они относятся: доильщица коз (дочь), сбивальщица масла, пастушка коров и т. д. При этом, обязанность женщины заботиться о приручении домашних животных считалась настолько важной для успешного поддержания домашнего хозяйства, что у некоторых народов, по словам Отиса Мэсона, ей иногда приходилось даже кормить собственной грудью находившихся на ее попечении детенышей животных.

Резюмируя все вышесказанное, можно отметить, что факт обладания врожденной и в высшей степени благотворной способностью защиты своих детей против дурных влияний наследственности и ослабления в них зародышей дегенерации, а также то обстоятельство, что женщина дала начало домашней жизни, кулинарному искусству, ткацкой промышленности, земледелию и приручению животных, выполняя этим непрерывную функцию обогащения семейной жизни новыми полезными элементами, — все это представляет совершенно новую, неисследованную еще сторону женского облика и является одним из тех факторов, которые, будучи положены на весы преимуществ каждого из полов в общественной жизни, должны считаться очень серьезным и всяким аргументом в пользу женщины.

Природа и традиция

Итак, женщина взяла у природы все те качества, все те наклонности и свойства, которые определяются ее ролью в воспроизведении вида. Только благодаря тому, что она — женщина, она имеет в своем организме такое свойство, которое заставляет ее искать для развития своего зародыша самые благоприятные условия, какие только возможны, устраняя вредные влияния и концентрируя в наследственной передаче влияния благотворные. Кажется, одной только способности к зачатию для нее достаточно, чтобы сделаться жизнедеятельной, бодрой и способной передать зародышу — особенно, — если это зародыш женщины, предназначенный к продолжению ее собственных, материнских функций, самую лучшую часть своей жизненной энергии.

Помимо самой природы, традиция в свою очередь, решительно, без малейшего колебания, указывает женщине место вдохновительницы домашней жизни, царицы домашнего очага, которая организовала различные отрасли семейной и хозяйственной жизни, в то время, как мужчина оставил за собою лишь право быть охранителем этой жизни, главным, так сказать, провиантмейстером в семье, законодателем, организатором общественной жизни, создателем административного строя.

Эти две параллельные и совершенно независимые друг от друга функции долгое время уживались рядом, доставляя каждому из двух полов известное моральное удовлетворение, проистекавшее из соответственного природе обоих полов применения и развития индивидуальных свойств каждого.

Домашнее хозяйство и рукоделие всегда находились в руках женщины, несмотря на то, что за период времени, протекший от доисторических времен до начала девятнадцатого столетия, эта отрасль деятельности сильно усложнилась и усовершенствовалась. Женщины, которые нередко образовывали в семье, объединенной патриархальным укладом жизни многочисленные группы, матери, дочери, сестры, свекрови, невестки, свояченицы и т.д. пекли хлеб, солили и коптили мясо, изготовляли консервы и варенья. Вся семья одевалась исключительно трудами женщин, которые пряли пряжу, ткали материи, выкраивали и шили одежды, придумывали разного рода вышивки и кружева, заготовляли приданное для невест и белье и одежду для детей. Кроме того, они же занимались стиркой и глаженьем белья, а в часы отдыха вязали чулки.

Общественная жизнь первого человека была еще слабо развита. Так как редки были села и другие пункты оседлого жительства, с которыми можно было бы входить в общение помимо своего домашнего, семейного круга, то мужчины, обыкновенно, очень рано женились на девушках своего рода, которые по традиции тоже выходили замуж в совсем еще юном возрасте. Благодаря этому первобытные семьи отличались крайним обилием членов, которые все имели постоянные определенные занятия и занимали в семье строго определенное, заранее предусмотренное положение.

Современная индустрия привела в полное расстройство всю эту прочную систему старинной патриархальной и спокойной жизни. Меньше чем в пятьдесят лет машина развенчала, если можно так выразиться, женщину, отняв у нее все ее веками создавшиеся обязанности. Я приведу здесь несколько очень мелких, но характерных примеров того нового положения, которое неожиданно для себя должна была занять с изобретением машины женщина.

Чтобы связать при помощи спиц пару чулок, наши бабушки должны были затрачивать от 20 до 40 часов времени. Теперь же пятьдесят рабочих на фабриках выделывают до трех тысяч пятисот пар в день. Чтобы изготовить на машине одну пару чулок требуется едва девять минут времени, то есть в двести пятьдесят раз меньше, чем при вязании на спицах.

Что касается более толстых шерстяных чулок, то для того, чтобы заготовить годовой запас их, достаточный для удовлетворения потребностей всей семьи, женщина должна была в минувшие годы работать целый месяц, сидя за спицами по пятнадцать часов в сутки. С современными же машинами на выполнение той же самой работы достаточно четырех часов.

Для чесания и подготовки к вязанию бумаги и шерсти ручным способом употреблялась неделя, тогда как при современных методах труда на это идет не более двух часов. В настоящее время при помощи машин в десять минут прядется и расчесывается столько шерсти, сколько раньше прялось и расчесывалось в целый день.

Таким образом, женщину можно считать теперь освободившейся от рабства чулка в такой же степени, в какой она освободилась с изобретением машины от рабства ткацкого станка. Раньше приготовление нити, необходимой для того, чтобы соткать кусок хлопчато-бумажной ткани, длиной в 27 метров требовало от женщины затраты двухсот шестидесяти часов времени; теперь же, благодаря машине, та же самая работа может быть выполнена в шестьдесят пять минут. Для того чтобы соткать этот хлопок, женщина минувшей эпохи употребляла не меньше семидесяти часов, тогда как теперь любая работница, управляя четырьмя механическими ткацкими станками, выткет его весь в 2 часа.

Раньше вся одежда целиком изготовлялась дома. При этом требовалось около пяти часов на выкройку и изготовление пары простых штанов, да столько же на обыкновенную мужскую рубашку. Теперь делать эту работу домашним способом утратило всякий смысл, до того скоро и дешево выполняет ее машина.

Современная машина изготовляет в полчаса пару штанов, требовавшую раньше, как мы уже сказали, пять часов ручного труда, и в тридцать пять минут — мужскую рубашку. При помощи кроильных машин, приводимых в движение паром, можно выкраивать по дюжине костюмов за раз. В тот промежуток времени, который нужен был раньше, чтобы пришить одну пуговицу и сделать одну петлю, теперь, при помощи машины, пришиваются четыре пуговицы и выделывается двадцать петель. Наконец, можно отметить еще и тот факт, что самый процесс шитья при машинном способе требует в пять или даже десять раз меньшего времени, чем при ручном. Одновременно с привилегией на иголку, вязальную спицу и ткацкий станок, мужчины отняли у женщины много других областей труда, принадлежавших прежде исключительно ей. Прежде ее заботливые руки пекли хлеб, заготовляли солонину, шили, стирали и гладили белье, но могучая и дерзкая машина отняла у женщины все это, взявшись месить тесто, наполнять в какой-нибудь час мясом тысячи консервных коробок, стирать белье и мыть посуду. Машина взялась даже изготовлять и то молоко, которое прежде считалось исключительной принадлежностью женской груди…

В свое время забота о воспитании детей лежала на одной только матери. Но вот пришли новые времена — и повсюду города наполнились так называемыми «яслями», приютами, школами, и, по повелению закона, воспитание детей по достижении ими пятилетнего возраста стало поручаться школе.

Как ни медленно происходили все эти перемены, они произвели большой переворот в обществе, главным образом — в женской его половине. С одной стороны, женщина занятая до тех пор исключительно домашним трудом вынуждена была искать других способов применения своих рук и своего времени; а, с другой стороны, в стенах самого дома уже не стало хватать ее самоличных усилий для поддержания домашнего хозяйства, экономии, для производства платья и необходимых пищевых продуктов, и женщина оказалась вынужденной прибегнуть к другим мерам для удовлетворения домашних нужд.

Таким образом женщина оказалась, сначала против воли, а потом уже по собственному согласию, лишенной вековых прерогатив исключительной попечительницы о материальном благе семьи. Мало-помалу она была совершенно устранена от своих первоначальных обязанностей, вытеснена из тех областей, которые раньше принадлежали ей нераздельно, и сделалась до известной степени лишнею в тех родах занятий, которые в свое время считались ее неотъемлемой обязанностью, в которых она была необходима и в которых ее заслуги были неоспоримы.

Этот неожиданный и полный печальных последствий переворот в условиях женского труда был произведен с одной стороны машиной, а с другой — всем вообще современным положением вещей. К тому же и мужчины, не совсем по-рыцарски, путем лицемерных «охранительных» законов, якобы во имя женской красоты, сохранения расы и т. д. не допустили женщину укрепиться в наиболее хорошо оплачиваемых областях труда.

Переворот этот был, правда, произведен мужчиною. Он изобрел машины для производства холстов, для изготовления чулок, вышивок, тысячи различных необходимых вещей. Но зато женщина впервые открыла секрет этих инструментов, которые вначале, правда, были уже несложны и несовершенны, но прочны и полезны и которые уже позже только превратились в сложные и дорого стоящие изобретения, изготовленные руками мужчины.

Ткацкая машина и вообще все роды станков, предназначенных для выделывания тканей, покоятся на принципе основы и челнока, открытом женщиной. Уатту пришла в голову мысль о паровом котле при виде стоявшего на огне чайника, в котором кипевшая вода стремилась поднять крышку, — но ведь женщина изобрела первоначальную форму чайника, — глиняный котел…

В конце концов оказалось, что когда выбитые из своих вековых позиций женщины начали делать попытки применить свою энергию и свои оказавшиеся ненужными больше в домашней жизни способности, к новым предприятиям, организованным мужчинами: на фабриках, заводах, в банках, школах, магазинах, университетах, они нашли преграды на своем пути.

Моя сестра Джина Ломброзо, занимавшаяся изучением статистических данных за последние годы, нашла, что в Италии общее число мужчин, занятых в настоящее время ремеслами, составлявшими раньше исключительную собственность женщин, выражается в цифре 1.059.444 чел., тогда как женщин, проникших в область чисто мужского труда (включая сюда телеграфисток, типографских работниц и разного рода профессионалисток: женщин-секретарей, врачей, адвокатов, химиков, аптекарей, учительниц и т. д.) насчитывается всего только 338.193 чел. Эти цифры блестящим образом доказывают, что если женщина и проникает в сферу мужской деятельности, то мужчина делает то же самое в гораздо больших размерах в области женского груда.

Вот то ненормальное положение, тот хронический и острый конфликт, в который попала женщина; вот главная причина, побудившая женщин поднять знамя борьбы, именуемое ими борьбой за эмансипацию.

Этим восстанием они хотят вернуть себе то положение, которое они занимали раньше и которое было у них отнято. Они хотят, чтобы их прежнее место в обществе было возвращено им под официальной охраной закона, санкционировано соответствующими договорами и трактатами. Мужчины же отстаивают занятые ими позиции, опираясь на доводы, шаткость которых они чувствуют, может быть, и сами.

Такое положение вещей не может тянуться долго. Рано или поздно оно должно закончиться к обоюдной выгоде обеих сторон. Нельзя допустить, чтобы сумма энергии, опыта и изобретательности, которыми обладает женщина, не нашли себе применения и не завоевали себе того уважения, которое заслуживают. Даже мужчина, смотрящий на все с точки зрения простого утилитаризма, — являющегося, впрочем, неизбежным фундаментом как социальной, так и промышленной жизни, — даже сам мужчина должен будет понять, в конце концов, какой полезной сотрудницей в его труде может быть для него женщина и как высоко может она поднять производительность этого труда.

Возможно, что тогда, при новом распределении труда между обоими полами, на долю женщины опять выпадут те формы деятельности, которые наиболее соответствуют ее инстинкту, ее натуре, ее физическому сложению и ее моральным тенденциям. И не одна только забота о ребенке и о доме должна стать ее достоянием. Существует бесконечное множество ремесел и профессий, которые, после кратковременного пребывания в сильных, но грубых руках мужчины, должны снова сделаться исключительной монополией женщины[2].

II. Литературные способности женщины

Мы с удивлением замечаем, что в некоторых отраслях литературы женщина не оставила никакого следа своего творчества, и именно в тех отраслях, которые, казалось бы, более принадлежат к кругу ее умственного развития. Мы не можем поставить ни одного женского имени рядом с именами Перро, Андерсена, братьев Гримм, Гауфа; а, между тем, во всех странах и у всех народов женщины всегда были хранительницами народных преданий и сказок, женщины — от деревенской избы до детских богатых домов — всегда пересказывали старые сказки о Золушке и о Синей Бороде. В сущности же женщину никогда не привлекала к себе область сказочной литературы; причиной тому — бедность ее фантазии. Женщина одарена острым пониманием, большой наблюдательностью, но для того, чтобы применять эти ценные в литературе качества, ей необходимо иметь перед глазами действительные факты и реальные явления. Химеру и на самом быстром коне по топографической карте не догонишь. Для этого необходимо иметь большие и сильные крылья, не бояться головокружительных высот и обладать известною способностью к иллюзии, фантазией и смелостью — свойствами, которых нет в женской натуре, и которые она, следовательно, не может вложить в свои произведения. Женщина никогда не создавала ничего — по крайней мере ничего выдающегося — в области драматической поэзии. Ни одного женского имени мы не можем поставить рядом с именем Эсхила, Софокла, Шекспира, Шиллера, Расина, Мольера и даже с именами менее знаменитых драматургов: Скриба, Дюма, Ожье, Донне, Джакозы и т. д. Почему женщины никогда не осмеливались писать для сцены, на которой, однако, выступали с таким блеском и являлись самыми лучшими и близкими сотрудницами драматических писателей? Марс, Рашель, Дорваль были замечательными трагическими актрисами; Дузе, Сара Бернар, Режан, Сада Якко являются их достойными наследницами на сцене.

А между тем сценическое искусство всегда было самым распространенным и любимым занятием образованного и изящного общества, общества, дающего наибольший контингент писательниц. Да и вообще женщины — самые страстные любительницы театра. Причина того, что драматическая литература не имела представительниц в женском мире, коренится в самой сущности женской природы, не соответствующей этому роду поэзии. Сценическое произведение должно отличаться определенным синтезом, быстротой и неослабляемой силой действия: фабула развертывается в нескольких актах, в нескольких сценах, разыгрывается в действии, а не рассказывается. Женщина же скорее склонна к анализу, к описаниям, к многословию и, втиснутая в рамки трех или даже пяти актов, чувствует себя не в своей тарелке, и действие выходит у нее неясным, вялым и запутанным. Она вполне в своей сфере лишь в таком роде литературного творчества, который позволяет ей не сосредотачиваться, а распространяться, анализировать, а не синтезировать.

Возвышенная поэзия также дает весьма малый контингент женщин, могущих равняться с мужчинами. Я не считаю принадлежащими к этому роду поэзии стихи Виктории Колонна или герцогини де Ноайль: они правильны, красивы, звучны, картинны; но в сущности это лишь хорошенькие вещицы, в которых не чувствуется истинного вдохновения, и нет строгой красоты формы. Великой поэтессой, достойной стать рядом с Шелли, Теннисоном и Байроном (это не мое смелое суждение, а мнение Ипполита Тэна) была одна Елизавета Баррет Браунинг. Она одна одарена истинно поэтическим чувством. Ее «Португальские Сонеты», ее поэма «Aurora Leigh» — шедевры по чистоте формы, благородству, замысла, пылкости чувства и вдохновения и тщательности отделки.

Но именно тот факт, что мы одну только женщину и можем поставить рядом со столькими знаменитыми поэтами всех стран, знаменателен в том смысле, что показывает, не скажу — отвращение женщины (так как очень многие женщины пытались выступать на поэтическом поприще), но их неуспех в этом роде творчества. Почему так редко стихи женщин бывают действительно прекрасны, несмотря на то, что женщина обладает в высшей степени поэтическим темпераментом, способным воспринимать и чувствовать красоту, грацию, нежность, все те главные элементы, которыми питается поэзия? Я осмелюсь сказать, что женщина пишет плохие стихи потому… потому, что она слишком поэтична, слишком впечатлительна, тогда как для поэтических произведений, кроме чувства и поэтического темперамента, требуется еще широкое образование, эстетическое воспитание и строгое отношение к работе. В стихах форма должна быть всегда совершенна, мысль изложена связно и выражена красивыми словами: никакая другая литературная форма не требует такой «литературности», такого навыка, такого глубокого знания всех тонкостей языка. Поэт должен составлять свои стихи, как мозаист составляет и обтачивает камешки, должен соединять слова в одно гармоническое целое. А между тем редкая женщина имеет то философское образование и те филологические познания, которыми отличалась Елизавета Браунинг, так что и в этом случае исключение только подтвердило бы правило. Но обыкновенно женщина не умеет отделывать, переделывать и переправлять свои стихи; не умеет, вынув стихи из горна вдохновения, подвергнуть их терпеливой очистке и переработке. В поэзии форма, техника играют слишком важную роль, чтобы женщина, не терпящая стеснения, могла писать хорошие стихи. Впрочем, даже если она и сумеет написать красивые строфы, то не в состоянии создать истинно поэтического произведения. Поэзия похожа на жемчужное ожерелье: если среди целого ряда прекрасных жемчужин попадется одна никуда негодная — вся нитка теряет свою цену.

Если женщины и не имели успеха в области поэзии и драматургии, то благодаря впечатлительности своей натуры, своему поэтическому чутью и своей горячей отзывчивости на всякое явление жизни, они способны занять видные места в области романа и повести. Все те недостатки, которые вредят женщине на поприще поэзии и драмы, становятся их главнейшими качествами — к тому же такими, которыми не обладает мужчина — в области беллетристики. Роман не требует высокого полета фантазии, эпического тона, философского синтеза; его назначение — с верностью и точностью отмечать то влияние, которое производят на людей крупные и незначительные явления жизни; радость и горе, богатство и бедность, образованность и невежество, — все это условия, создающие тысячи мотивов для любви и ненависти, встречи, разлуки, для развития добродетели и пророка, все это дает темы для разного рода трагических и комических комбинаций, в которых вращается человеческая жизнь. И если для возведения великих зданий поэзии необходимо быть великим архитектором, обладать чувством гармонии линий, пропорций, то для постройки хороших и удобных жилых домов достаточно быть хорошим инженером, добросовестно изучившим потребности жизни и стараться удовлетворить их. Точно так же и для того, чтобы написать роман, надо стать в непосредственное соприкосновение с жизнью, наблюдать и отражать ее в своих произведениях. Женщины имеют еще и много других драгоценных качеств, чтобы сделаться хорошими и оригинальными романистками. Так, например, женщины гораздо «субъективнее» мужчин в том отношении, что они более глубоко чувствуют и более отдаются во власть своего сюжета, который всецело овладевает их вниманием и глубоко волнует их. Мне припоминается по этому поводу одно интересное, хотя и несколько парадоксальное сравнение мнений мужчины и женщины об одном и том же предмете. Мужчина говорит: «О, как это прекрасно!» и всегда сумеет описать этот предмет именно таким, каким он есть. Женщина же скажет: «О, как это мне нравится!» и часто прибавляет: «Как бы мне хотелось иметь это!» Затем она описывает предмет весьма «субъективно» с горячностью, с восторгом, с преувеличением экзальтации.

В жизни такой недостаток объективности вреден, так как искажает правильность суждения. Но в литературе, хотя слишком большая субъективность и лишает автора чувства меры и гармонии и делает роман многоречивым, наивным и неуклюжим, тем не менее приносит свою долю пользы, так как между тем, что автор чувствует, и тем, что он пишет, нет никакой преграды, ничье постороннее влияние не затмевает впечатления, живо и ясно отражающегося в художественном произведении. И на сам слог влияет эта непосредственность, делая его небрежным, но точным, сильным, полным неожиданных оборотов, свободным от условностей речи и от погони за чрезмерной чистотой, благодаря чему он прекрасно передает глубину чувства, живость впечатления, и рассказ бежит, как живой и свежий источник, из самых недр человеческой души.

Вот почему в произведениях повседневной литературы, не предъявляющей претензий и не задающейся особенными целями, в письмах, в дневниках, в журналах женщина занимает более высокое место, нежели мужчина, ибо она живо интересуется всем, что окружает ее, она инстинктивно и быстро находит подходящие слова! для выражения собственных чувств. Не только по отношению к форме, но и по отношению к содержанию романа женщина победоносно выдержала испытание по сравнению с мужчиной. В романе она действительно отличается глубиною психологического анализа, тончайшими оттенками в передаче самых разнообразных и интимных чувств; с неослабевающей и непосредственной отзывчивостью на все явления жизни и человеческие чувства дает ей возможность изображать их замечательно правдиво и верно. Возьмите, например, наиболее обыкновенный и, так сказать, типичный сюжет романа — любовь. Мужчина романист остается мужчиной и в романе, т. е. слишком легко переносит в литературу свое специфическое мировоззрение хищника. Центральным пунктом каждого романа обыкновенно бывает любовь; но любовь в изображении мужчины является почти исключительно такой, какой воображает ее себе его чувственная натура; главной притягательной силой служит для него красота форм; его любовь — чисто физическая, цель его стремлений — обладание женщиной. И роман поэтому, может быть, даже и помимо воли автора, вращается в кругу его собственных ощущений и чувств. В любви и в женщине он отмечает то, что затрагивает его собственное чувство — все обстоятельства, все эпизоды, предшествующие и способствующие развитию чувственной любви: любопытство, тщеславие, соперничество, ревность, привычку, пресыщение. Женщину он рисует такой, какой он ее себе представляет, т. е. не ее самую, какая она есть, а те чувства, которые она внушает, и автор, будь он циничный или утонченный психолог, реалист или идеалист или морализатор, будь это Бальзак или Золя, Стендаль или Бурже, Род, Мопассан или Маргерит, будет рассказывать то, что он испытал сам или что наблюдал у других, но никогда не в состоянии будет отделаться от своей мужской точки зрения, заставляющей его изображать женщину не такой, какой она есть на самом деле, а такой, какой он видит ее. Он будет описывать все внешние стороны явлений, все чувства любопытства, наслаждения и страдания, которые вызывают в нем влечение к женщине или обладание ею, как, например, Теккерей в «Эгмонте» и Додэ в «Сафо».

Или же автор даст нам тонкий и остроумный анализ чувства пресыщения, вызванного в нем потухшей страстью, превратившейся в скудную привычку и терзания новой любви, закравшейся в душу, но не встречающей себе ответа, как у Мопассана в романе «Сильна, как смерть», или как в прекрасном романе Поля Маргерит «La Tourmente», где романист с поразительной правдивостью изображает поистине достойное жалости состояние души человека, которому любимая женщина созналась в своей измене: он хочет простить и не может…

Но женщины-романистки сумели найти и выразить гораздо более тонкие и скрытые, более сложные черты женской души, обнаружили такие тайные ощущения, в которых женщина никогда, даже в самые интимные минуты полного слияния душ, не сознается возлюбленному, и которые женщины без слов, как по вибрирующей симпатической нити, передают одна другой.

Разумеется, и женщина, так же, как и мужчина, должна вкладывать в свое произведение часть своей собственной, более романтичной, более мечтательной и более нежной души; но это-то именно и делает ее роман неисчерпаемой сокровищницей своеобразных и драгоценных психологических документов. Женщина — холодна от природы, говорят физиологи. Возможно, но тем не менее любовь для нее имеет хотя иное, но не менее важное значение, чем для мужчины. Мужчина имеет в виду реальную цель — обладание, женщина же полна идеальных стремлений; то, что у него выражается гордостью, пылкостью, то у женщины сказывается смирением, преданностью, нежностью, восхищением; одному любовь внушает смелость, отвагу, энергию, в другой вызывает горячее желание самопожертвования. Таким образом, мужчине почти никогда не удается дать такой тонкий анализ женской души, какой может дать женщина. И уже ради одного этого вклада, который женщина может сделать в изучении женской души, ей могут быть предоставлены широкие права гражданства в республике изящной литературы.

Советую читателю обратить внимание на романы Марселя Прево, пользующегося славой глубокого знатока женской психики, прочесть романы «Una donna» Сибиллы Алерамо, «Записки Линды Мурри» или «Записки идеалистки» Мальвиды фон Мейзенбуг. Назову еще три сочинения, которые я считаю характерными для сравнения методов писания мужчины и женщины. Прочтите «Дворянское гнездо» Тургенева, «Michel Teissier» Эдуарда Рода, и «Мельница на Флоссе» Джорджа Эллиота. Сюжет этих трех романов почти один и тот же: женщина любит, но ради нравственного долга отказывается от любимого человека. Хотя немногие романы отличаются такой жизненностью и правдивостью чувства, таким тонким анализом самых сложных чувств, таким полным интереса и реализма развитием событий и характеров, как романы Тургенева и Рода, тем не менее история Маргариты в «Мельнице на Флоссе» (если только можно провести параллель между совершенно оригинальными произведениями) отличается изумительной ясностью и мощью изображения. И эти преимущества вытекают именно из того факта, что историю души Маргариты рассказала женщина, тогда как характеры Лизы и Сюзанны подверглись исследованию со стороны мужского ума и мужского чувства. Только женщина могла нарисовать этот прелестный образ порывистой, страстной и пылкой души женщины, одаренной таким мощным, бурным стремлением к жизни, к любви, к свободе и таким глубоким инстинктивным чувством чести и нравственного долга! Вы не встретите у нее ни одной ненужной или незначительной фразы, ни одного ложного, выдуманного оттенка чувства, ни одного слова, которое не служило бы показателем необходимости признания в содеянном грехе и ее искреннего раскаяния. Бессознательно, а затем не смея самой себе признаться в своем чувстве, она влюбляется в жениха своей кузины, которую любит как сестру, и которая в свою очередь всегда была добра к ней. На одно мгновение страсть берет верх; молодой человек, сам влюбившийся в нее до безумия, уговаривает ее бежать. Лодка, в которую они сели для прогулки, уносит их по течению, и любовь как будто затягивает над нею сети соблазна. Но тут врожденное чувство честности берет верх, и она приходит в себя. И несмотря на то, что бегство теперь всем известно, и любимый ею человек предлагает ей свое имя, состояние и любовь, она, не колеблясь, уходит от возлюбленного, потому что страшится мысли построить свое счастье на чужом горе. Но оценить глубину и правдивость анализа Эллиот можно только прочтя сам роман. Писательница с чрезвычайной ясностью и жизненной правдой описывает чувства и сомнения, волнующие ее героиню, порывы страсти вспыхивают в душе последней, этой женской душе, полной одновременно и слабости и силы: она то закрывает глаза, чтобы не видеть истины, то беспощадно терзает себя; при всей своей громадной нравственной силе она глубоко страдает от необходимости повиноваться голосу совести.

Но я осмелюсь высказать еще более дерзкое мнение: я думаю, что женщина одарена большей способностью, чем мужчина, наблюдать и передавать чувства и действия, даже не соответствующие ее собственной природе. Мужчина инстинктивно сводит все к себе, как к центру — он эгоист, тогда как женщина по природе своей альтруистка, она старается внушить интерес ко всему, что ее окружает. Сострадание, по своему этимологическому смыслу означающее «участие к душевному состоянию ближнего», есть по преимуществу женское качество, которое она привносит и в свои литературные произведения. Она с чрезвычайной легкостью проникает в такие душевные состояния и условия жизни, которые, казалось бы, должны быть ей чужды. Этой-то своей удивительной способности, наравне с оригинальным вкладом чисто женских элементов, женщина и обязана тем, что может достойным образом выдержать сравнение с мужчинами-романистами. Рядом с каждым именем знаменитого романиста можно поставить имя женщины-писательницы, равной ему по силе таланта.

Писательница Гемфри Уорд в своем романе «Роберт Эльсмер» трактует религиозный вопрос с неменьшей глубиной ума и чувства, чем Фогаццаро в своем «Piccolo Mondo Antico», одном из лучших его романов на религиозную тему, отличающемся естественностью и непосредственностью чувства, тогда как его «Святой» вымучен, искусственен и, по-видимому, вылился более из головы, нежели из сердца автора. Эти дарования, обнаруживаемые женщиной в области романа, тем более замечательны, что женщина не имеет литературных традиций и принуждена была опираться больше на собственные силы, чем на литературные источники, долгое время остававшиеся закрытыми для нее. Конечно, «Дебри» Эптона Синклера есть одно из самых сильных произведений литературы нашего времени, оно поражает своим реализмом и проникнуто трепетом благородного негодования; но и «Хижина дяди Тома» не уступает «Дебрям» в грандиозности плана и этическом значении. Роман этот имел не меньшее влияние в борьбе с рабством, нежели роман Синклера в борьбе с ненавистными «трестами». Как удивительно, на расстоянии целых восьмидесяти лет, это сходство борьбы пером против несправедливости и злоупотребления! Поистине изумительны были результаты, получившиеся в том и в другом случае, и если выстрел попал так верно в цель, то это значит, что стрелки, несмотря на различие пола, обладали одинаково твердой рукой и метким прицелом.

Другой социальный роман женщины «Долой оружие!» Берты фон Зутнер, может выдержать сравнение с одним из замечательнейших и талантливейших романов Толстого «Война и Мир». Удивительная аналогия замечается между обоими романами в той широкой картине жизни двух поколений, изображающей целую эпоху со всеми ее историческими и социальными явлениями. Лица, которых мы вначале видим детьми, растут на наших глазах, переживая факты и события, налагающие на них свой отпечаток в продолжение их развития от отрочества до зрелого возраста. Следовательно, такая попытка представить в романе яркую, живую и сложную историю поколения, изобразить эволюцию общества и в то же время эволюцию отдельных лиц одной и той же эпохи сделана не одним только пером мужчины, но и вполне успешно пером женщины.

При сравнении мужчины и женщины в других разнообразных видах романов примеры успешного выступления женщины неисчислимы. Многие романы Жорж Санд, как например «Консуэло» и «Мопра» вполне могут сравниться с лучшими романами Дюма: то же богатство красок, то же полное слияние автора с сюжетом, дающее последнему реальность и жизнь, хотя он всецело есть плод фантазии автора; то же обилие непредвиденного, удивительного, того, что приковывает интерес читателя. — В другом жанре рассказа, в котором особенно отличается Лаведан, рисующий маленькие, остроумные интересные сценки из светской жизни, эскизы характеров, беглые черты впечатления, — писательницы Жип и Марни дают свою индивидуальную ноту и пишут не менее легко, остроумно и тонко, чем Лаведан.

Такое богатство женской беллетристики, удивляющей нас своим быстрым и сложным развитием, есть лишь проявление одного остававшегося в продолжение долгого времени скрытым качества женщины. Еще ранее, чем мода и благоприятные условия позволили ей заняться писательством, женщина уже научилась этому искусству в своих мечтах, в думах, в собственной жизни. Когда она, согласно обычаю старинных времен, сидела за высокими решетчатыми окнами дома, за ткацким станком или пяльцами, как послушная рабыня мужчины, удаленная от всякого участия в общественной жизни, одного только ничто не могло лишить ее: мысли, которая свободно улетала вдаль. Ей не нужны были ни книги, ни ученье, чтобы обвивать гирляндами иллюзии грубую действительность и проникать мечтою в царство любви, в область приключений и сострадания. Мужчина никогда не приглашал ее взойти в высшую сферу отвлеченной мысли, познакомиться с идеями великих философов. Но зато она, в силу своей душевной чуткости и своей наблюдательности, приобрела своеобразную остроту ума и инстинктивное чутье жизненной правды, помогающее ей выбирать из эпизодов жизни существенные элементы романа.

Женщина новеллистка

Роман бывает, однако, иногда слишком долгой экскурсией для силы женщины. Мужчине, конечно, легче преодолевать затруднения долгого пути; женщина же гораздо лучше подготовлена к тому, чтобы в маленькой поездке находить живописные мотивы там, где мужчина видит только банальный и малозначительный пейзаж. Поэтому в новелле женщины, еще более, чем в романе, находят поле деятельности, на котором мужчинам трудно состязаться с ними. Благодаря малым размерам, требующим меньшей затраты сил, благодаря материалу, который она дает, новелла удивительно хорошо приспособлена к тенденциям, силам, характеру и умственному развитию женщины. Можно сказать, что новелла есть литературная форма, дающая женщине возможность проявить естественную грацию и наблюдательность. Женщины любопытны, ласковы, жалостливы ко всему окружающему, проникаются глубоким интересом ко всему, что видят и слышат, они одарены удивительной чуткостью, которая делает их способными передавать, изображать факты и чувства, подобные тем, которые они испытали сами. Новелла — вещь небольшая, а женщина по природе стремится творить в малом масштабе (что, впрочем, не исключает ни силы, ни художественности выполнения), тогда как мужчина стремится естественным образом творить в больших размерах, массивно и мощно. Так, например, мужчина лучше умеет гармонично расположить растения сада, провести дорожки, рассадить группы деревьев, нежели поставить со вкусом в вазу букет цветов; тогда как женщина почти инстинктивно умеет сделать это в совершенстве и с величайшим вкусом.

Мужчины не любят писать мелочей. Тургенев, может быть, единственный из новеллистов, стоящий много выше своих литературных братьев. Почти все известные мне литераторы, как Стендаль, Бальзак, Золя, Доде, предпочитали роман, т. е. более широкую, более синтетическую форму рассказа. Конечно, все эти писатели были слишком большие художники, чтобы и новеллы их не имели выдающихся достоинств; но новеллы эти можно сравнить с теми легкими и приятными напитками, которые получаются от крепких и сильно консистентных вин.

Один только Тургенев был великим новеллистом, — как и величайшим романистом из всех, которых я знаю. Но многие женщины, как Эллиот, Лефлер, Гладес написали новеллы, которые смело могут стать рядом с повестями Тургенева. Эти новеллы — сжатая, сконденсированная до нескольких страниц форма романа, страниц, на которых с удивительной ясностью, силой и оригинальностью рассказывается и передается множество маленьких драм, тайну которых может знать одна только женщина, и одна лишь она может схватить, передать их тонкие, едва заметные черты. Особенно вне любовных сюжетов, — составляющих главным образом основу мужских новелл, — эти женские новеллы могут поистине служить ценными психологическими документами. Одна только женщина может передать все те тонкие и скрытые в глубине души оттенки чувства, которые ускользают от внимания мужчины, несмотря на всю его наблюдательность, потому что они лежат вне круга его интересов. Только женщина сумеет научить вас искусству работать иголкой и только мужчина может передать вам искусство владеть шпагой, точно так же существует категория чувств и эпизодов жизни, которые может разъяснить только женщина и наоборот, чувства и эпизоды другого порядка, в которых разобраться способен только мужчина.

Я не могу лучше выяснить мою мысль, как приведя следующие примеры: прочтите из новелл Марии Гладес ту, которая называется «Мать». — Такие новеллы может писать только женщина. — Единственная дочь одной матери выходит замуж за молодого вдовца-учителя. Молодые отправились в свадебное путешествие, но должны приехать через два дня. Мать приехала убрать их жилище прежде чем они вернутся. Зять не захотел выехать из прежней квартиры, в которой жил с первой женой. Мать, входя в дом, испытывает чувство ревности, какого-то смутного недоброжелательства к той незнакомой женщине, которая в течение нескольких лет наполняла собою сердце, принадлежащее только ее дочери. По ее настоянию спальня была отделана заново и из нее вынесена была вся прежняя меблировка, которая отныне должна наполнить комнату для приезжих. А пока все эти вещи: постель, платяной шкаф, комод и стол — составлены кое-как в одну комнату. Мать новой жены открывает ящики и сундуки и перебирает вещи, некогда принадлежавшие умершей: в шкафу находит она ее скромный гардероб, в ящике письменного стола портреты, изображающие ее здоровой и веселой, фотографии друзей, письма, связанные в пакетики, письма жениха с теми же объяснениями в любви, которые он писал к ее дочери, записки мужа, написанные второпях, чтобы предупредить ее, что он не придет к завтраку или назначает ей час, когда она может зайти за ним в школу, чтобы вместе отправиться на прогулку… В сердце старой женщины закрадывается какое-то безотчетное чувство жалости к этой молодой женщине, так скоро покинувшей жизнь и так быстро исчезнувшей из любившего ее сердца. И вот ей попадается на глаза записная книжка ее расходов, расходов очень скромных, так как молодые супруги были небогаты, гораздо беднее, чем теперь: серое шерстяное платье, маленькие ширмы, бювар для письма, и только одна нотка прерывает однообразие этих цифр и записи бедных, простых вещей — цветы: фиалки и розы, цветы, цветы — вот единственная роскошь, которую позволяла себе молодая женщина. Как она, должно быть, любила цветы! И старая женщина задумчиво и почти с благоговением и любовью, словно священные реликвии, укладывает опять на место вещи умершей: складывает скромные платья в сундук, связывает и прячет подальше письма и портреты. На следующий день садовник загородного дома привез ей громадную корзину цветов, чтобы украсить жилище молодых к их приезду. В чисто и аккуратно убранных комнатах мать расставляет цветы, где только возможно; на письменный столик дочери белые розы, гвоздики, жасмины от хорошо знакомых ей кустов; — в спальной комнате перед зеркальным шкафом, на туалете, на комоде ставит розовые шпажники с длинными стеблями; стол с холодной закуской, накрытый собственными ее руками, утопает в мире ярких веселых цветов: торжествующе-яркие герани и гвоздики. Цветы на камине, на чайном столике, везде, где только можно поместить их; все вазы и чаши наполнены цветами, и мать с радостью думает, как довольна будет дочка, найдя в новом доме этот привет из сада, где она расла и сама расцвела, как цветок. И все еще остается огромный пук цветов. «Куда это девать?» — спрашивает горничная. Но старая барыня уже знает, что сделать. Прежде, чем приедут ее дети, она уедет — они одни должны вступить в свой дом, должны почувствовать нежную заботу матери, которая все убрала здесь, как бы благословляя их на новую жизнь, но не должны стесняться ее присутствия… Она укладывает свой чемоданчик и, захватив оставшийся пук цветов, приказывает позвать извозчика. Привратница кричит кучеру: «На станцию». Но старая барыня, отъехав немного, говорит ему: «На кладбище». И на могилу бедной умершей мать новой жены несет цветы, которые покойница так любила при жизни.

Вот тот жанр новеллы, который, мне думается, вряд ли доступен мужчине, ибо одна только женская душа способна передать эти нежные переживания, полные доброты и вдумчивости, нежности и сострадания, свойственные только женщине. Как тонко передана таинственная враждебность, испытываемая старушкой, при входе в дом, против молодой женщины, которая в течение нескольких лет занимала место ее дочери: вы так ясно чувствуете желание, чтобы у зятя не было никакого прошлого! Она мечтала для своей дочери о совершенно новой, блестящей новизною обстановке, с новой с иголочки мебелью и светлыми обоями. Но природная доброта, приспособляемость ко всем случаям жизни и жизненный опыт заставляют ее мириться с обстоятельствами: она старается находить красивой старую квартиру и убрать ее как можно параднее, чтобы доставить дочери приятное впечатление. И совершенно самостоятельно, без влияния какого-либо внешнего факта, из глубины ее сострадательного материнского сердца рождается ее искренняя жалость к бедной умершей и уже забытой. В сострадании ее чувствуется также как будто суеверный страх. Призывая все благословения неба на голову своей дочери, она вместе с тем не может не жалеть умершую, не может не упрекнуть неумолимую судьбу за то, что она уже изгнала образ умершей из воспоминания того, кто любил ее. Чудная книга Марии Гладес содержит еще несколько новелл, представляющих собой, но форме и по содержанию — образцы чисто женского литературного искусства.

Гладес, швейцарская уроженка, никогда не была знакома (по крайней мере, судя по сведениям, которые дает о ней ее учитель и друг Род) с шведскою писательницею Лефлер-Кайянелло, писавшею за двадцать лет до нее повести, совершенно тождественные по своему чувству, удивительно тонкой женственности. Их можно бы было принять за сестер. Несмотря на расстояние, на различие рас, они обе писали под импульсом одинаково горящего сердца, полного прелестных и оригинальных, чисто женских эмоций.

Прочтите книжку Шарлотты Лефлер: «Густав получил пасторат». — Это всего тридцать страниц; но они так полны реализма, что врезываются в память, как события и лица, виденные нашими собственными глазами. Это история опустившейся буржуазной семьи: старая, восьмидесятилетняя мать, живущая с тремя дочерьми на общий заработок. Старшей из дочерей уже 60 лет, а младшая приближается к сорока годам, но мать все еще обращается с ним, как с девочками. Старшая, немного хромая, белошвейка неизменно сидит за своей работой в углублении окна — она сознательнее других относится к жизни и хотя никогда не могла мечтать о чем-либо определенном, тем не менее все еще надеется на лучшие времена, когда девушке можно будет жить независимой в жизни полной свободы и любви. Вторая сестра, вышивальщица — сплетница, любопытная и болтушка: настоящий тип старой девы: жалуется на то, что мать не постаралась выдать ее замуж и говорит ей это в лицо. Ведь другие матери интригуют, хитрят, сохраняют отношения, делают знакомства, чтобы пристроить своих дочерей. Младшая еще не потеряла надежду, несмотря на свои сорок лет, и к ней относятся, как к малютке. Она очень занята своей особой и когда выходит из дома (в редких случаях, потому что девочкам не прилично бегать одним по улицам), то это целое событие. Она рисует этикетки на коробки, виньетки для альманахов и картинки на веера, а потому считает себя художницей, одержима манией порядка и имеет претензии на изящество.

Изо всего этого Лефлер извлекает восхитительную картину внутренней жизни, рисуя эти неопытные существа, полные романтических иллюзий, такие пустые, болтливые и вместе с тем восхитительно наивные.

Есть еще в семье член, на котором эти женщины сосредоточили свои надежды: это Густав, брат и сын, который много, много лет надеется получить церковный приход. На каждом конкурсе он остается за флагом, но при каждом новом конкурсе, если не в нем, то в его близких возрождаются надежды. Он уже стар; это несчастный добряк, честный и прямой, но ограниченный неудачник, бестолковый, не имеющий ничего привлекательного, один из тех, о которых можно сказать наверняка, что они никогда ничего не добьются. Но может ли понять это мать, которая смотрит на его глазами любви, и сестры, которые так давно привыкли рассчитывать на его приход. Вот, когда он наконец получит приход, все разом изменится для них: от бедности они перейдут к довольству, будут жить в хорошем доме с садиком. И они уже распределяли комнаты, рассчитывали, что придется купить, обсуждали все подробности, как будто все это должно случится завтра. Два раза в неделю, из дальнего предместья, где он исполняет обязанности помощника пастора, Густав навещает семью. Он приходит в своем старом, изношенном пальто, и каждый раз младшая сестра заводит с ним спор. Густав имеет массу недостатков: он кашляет, плюет на пол, пачкает скатерть, роняет свою понюшку табаку на пол, и сестра не может сдержать своего негодования по поводу его неисправимой неловкости. Вся семья в данную минуту ожидает исхода конкурса. На этот раз они все уверены, что Густав получит приход.

Одна богатая родственница, светская дама, которую они просили похлопотать и которая пришла сказать им, что надежды никакой нет и результат экзаменов самый плачевный, находит четырех женщин в такой полной уверенности в успехе, что не имеет храбрости объявить им правду и уходит, ничего не сказав. Густав является в обычный день к своим и на этот раз также уверен в успехе. Он уходит, обещая прислать официальное извещение, как только получит его завтра. Некоторое время спустя после его ухода мать, приготовившая обед и уже опорожнившая свою тарелку супа, вдруг падает в обморок. Она приходит в себя, но чувствует, что конец ее настал. Однако она спокойна; потому что отныне уверена в счастье своих дочерей; она радуется, что Густав получит приход и возьмет к себе сестер. Речь ее, обращенная к дочерям, маленькая поэма. «Вы должны жить дружно и подчиняться брату, говорит она; а ты, обращается она к младшей дочери, не должна постоянно делать ему выговоры, если он плюет, рассыпает табак или пачкает пол; с мужчинами надо иметь терпение, и у вас теперь нет другой защиты и другого руководства, кроме него». И дав эти разумные и смиренные наставления, прелестные по своим чертам тонкого реализма, показывающим в ней до последней минуты ее заботу о детях, засыпает навеки.

Между тем сын, получив извещение о своей неудаче и не зная, как объявить о ней семье, получает известие о болезненном припадке матери. Он спешит к ней, весь дрожащий от волнения, утирая слезы своим изорванным носовым платком, взволнованный страхом ухудшить состояние матери, принеся ей печальное известие. Но на лестнице, по рыданиям и всхлипываниям сестер, он догадывается, что мать умерла. У изголовья умершей он застает старшую сестру, которая рассказывает ему, что мать умерла спокойно, в полной уверенности в его успехе. Бедный помощник пастора падает на колени перед кроватью и горячо благодарит Бога за то, что он дал матери умереть с этой утешительной мыслью. «То, что она поверила в мою победу, равносильно тому, как если бы я получил приход!»…

Чем ничтожнее и смиреннее жизнь тех личностей, о которых повествует новелла, тем больше благородства в самой новелле, где каждая черточка ярко освещает значение в жизни самых скромных подробностей, которые никогда не бывают банальными и ничтожными для того, кто умеет смотреть на них глазами человеколюбия и разума.

После Лефлер, писавшей двадцать лет назад, по той же линии идет Джордж Эллиот со своими рассказами из жизни духовенства и провинции. Прочтите столь ясную в своем реализме историю доброго, но недалекого пастора, с совершенным отсутствием знания людей, имеющего умную, добрую и работящую жену, которая всегда старается помочь ему, поддержать его и исправить его неловкости и бестактности. Этот совершенно неопытный добряк принимает в свой дом некую графиню, которая в сущности просто женщина легкого поведения, и берет ее под свое покровительство. Он даже считает своим пасторским долгом защищать ее против злых языков и жителей местечка, скандализованных ее присутствием в его доме. И мало-помалу прихожане отходят от его прихода. — Сколько труда стоит бедной жене его удовлетворять требовательную гостью, которая не платит ни копейки, поддержать мужество пастора и справляться со своими шестью детьми. Наконец, она заболевает от переутомления, и служанка, верная помощница ее, которую не удерживает более ее присутствие, высказывает в лицо гостье свое мнение и приводит ее к решению уехать. Слух о болезни бедной пасторши распространяется между соседями, и простодушие пастора открывается и прихожане друг перед другом стараются помочь больной, которая перед смертью так трогает своей неизменной любовью и заботливостью сердца прихожан, что побеждает их недоверие к пастору, и они возвращают ему место, которое уже отняли от него.

Мне кажется, что почти тождественная литературная форма и содержание, которые мы находим у женщин совершенно различных стран и рас на расстоянии многих лет, не случайное совпадение. Нас нисколько не удивляет, что женщины разных национальностей, не имеющие понятия одна о другой, выдумали одни и те же игры, ласки и песенки для забавы и успокоения своих малюток, потому что всюду одинаковые инстинкты и одинаковый опыт дают одни и те же результаты. Точно так же одно и то же глубокое женское чувство заставляет женщин писать на одинаковые темы. И когда женщины следуют стремлению своей природы, перо их заставляет эти темы выливаться из их души без всякого усилия, причем они сами не знают, что создают оригинальное и прелестное своей правдивостью произведение. И поле для их литературной деятельности столь обширно, что может создать славу еще множества женских литературных талантов. Вслед за великими писателями, задающимися широкими целями описания целых эпох, женщины идут, собирая колосья, упавшие с большого воза или оставшиеся посреди поля, не сжатые небрежною рукою жнецов: это история кратких расцветов души, мелких событий жизни, не ускользающих только от их вдумчивого внимания. И если мы всмотримся в собранный ими сноп колосьев, то мы не без удивления заметим, что колосья эти — чистое золото.

III. Красота

Древние греки в прелестном мифе о суде Париса выразили стремление женщины к красоте. Яблоко Париса, послужившее наградой красоте, естественно делается яблоком раздора, потому что женщина не только всем существом стремится к красоте, но хочет еще быть самой красивой. И женщина имеет основание желать быть красивой. Красота, говорят некоторые дерзкие мужчины, есть ее гениальность, знак и оружие ее господства, верная гарантия ее власти. Красота служит компенсацией, покрывающей ее будто бы более низкие умственные способности, доставляет ей почет, поклонение, любовь — одним словом, успех, тот опьяняющий успех, которым упиваются не только женщины, но и мужчины. Однако для успеха, к сожалению, необходимо еще и другое, эгоистическое и морально принижающее условие — быть красивее всех. А впрочем — кто красивее всех? Кому придет еще в голову перебирать дилетантские, плохо прикрытые маской психологии, философии и эстетики рассуждения, которые, от торжественных средневековых судов любви до идиллистических сцен Аркадии, осмеливались устанавливать для высокого понятия о красоте нормы и законы, границы и иерархические ступени? Каждая эпоха, каждая раса и каждая среда имеют свой тип красоты, отвечающий вкусам толпы и ее руководителей в силу более общих и глубоких причин, не нашедших себе места в претенциозном кодексе эстетики. Нет более относительного и (это не парадокс) более разнообразного и сложного понятия, чем понятие о женской красоте, понятие, которое вполне отвечало бы родовым отношениям, гармонии линий тела и черт лица, выразительности глаз и рта, свежести уст, которое выражало бы в разнообразных комбинациях основной тип красоты. «Красота, пожалуй, выражается вся во взглядах, — говорит Готье, — и блекнет красота, когда увядает любовь». По каким же признакам можно узнать об этом изменении в жизни женщины, и какие условия, какие данные могут до известной степени помочь развитию цветущих и пленительных форм красоты?

Если мы без предубеждения взглянем на толпу детей, принадлежащих не только к высшему кругу, но и к крестьянскому классу, мы можем тешить себя приятною мыслью, что человечество, по отношению к красоте, прогрессирует, так как мы всюду видим детей, представляющих собой великолепные образцы чистоты линий, красоты формы и выражения, составляющих, украшение человеческой расы. И это иллюзия нашей любви к детям, не инстинктивное движение нашей гордости производителей, заставляющее нас видеть красоту и удивительную прелесть в наших малютках. Дети действительно прелестны для всякого беспристрастного взгляда, для каждого художника или знатока человеческой красоты. Прелесть их больших, блестящих глаз, очарование хорошенького рта с мягкими, свежими, — как спелый плод, губками, грациозный носик и ямочки на подбородке и на круглых розовых щеках, тонкие блестящие и густые волосы… все дети до четырех, пяти лет могут смело претендовать на премию красоты. И сравнив их со справедливым самодовольствием со всеми Божественными Младенцами, ангелами, серафимами и купидонами, написанными или изваянными великими древними и новыми художниками, мы льстим себя гордой уверенностью, что посеяли семена Венеры и Аполлона. Но увы! Когда колос начинает наливаться, когда настанет пора жатвы, мы находим, что урожай ничтожен, что многие надежды обманули нас, и что из многообещающих бутонов вышли мужчины и женщины, у которых первоначальная грация и правильность линий превратились в мало выразительную вульгарность очертаний. — Почему же обманули нас все эти блестящие надежды и не исполнились все чудные обещания красоты?

Только тогда, когда мы внимательно рассмотрим существенные черты красоты ребенка и взрослого и проследим неизбежные и фатальные изменения тела и, в особенности, человеческого лица, можно понять, почему физическая красота так редко встречается у взрослых, тогда как между детьми она не редкость. Явление это зависит от причин чисто пластического свойства, заключающихся в пропорции линий и зависящих от естественного и самостоятельного физиологического развития тела. Черта, особенно поражающая нас в ребенке и заставляющая нас восклицать: «Какой прелестный ребенок!» — это глаза. Глаза эти обыкновенно большие, иногда огромные, ясно очерчены благодаря тому, что веки плотно собираются под глазной орбитой с характерным блеском на молочной белизне роговой оболочки. Между тем такие красивые глаза редко встречаются у взрослых вследствие самой простой и чисто физиологической причины. Из всех наших органов прежде всего прекращается рост глаз. В семь лет глаза закончили свое полное развитие, поэтому-то и кажется — да это и в самом деле так, — что они очень большие по отношению к маленькому круглому личику ребенка и, наоборот, кажутся незначительными в лице девушки или юноши 20 лет. Если к тому же лицо имеет тенденцию сделаться широким и толстым (а это весьма часто случается с полными круглолицыми детьми, которыми мы так восхищались), тогда глаза становятся совсем маленькими и некрасивыми, так же как на увеличенном фасаде дома окна, которые прежде казались большими и светлыми, становятся подобными узким щелкам. Большие глаза встречаются обыкновенно лишь у тех взрослых людей, которые в детстве были менее красивы, чем другие дети, потому что тогда глаза их казались несоразмерно большими по отношению к маленькому узкому личику. С течением времени все черты лица растут, но не настолько, чтобы уничтожить относительную величину глаз. Таким образом объясняется тот факт, что многие девочки, казавшиеся дурнушками, впоследствии к общему удивлению делаются прелестными девушками. То, что было причиной их невзрачности в детстве, а именно, слишком худые и мелкие черты лица, в котором глаза казались непропорционально большими, становится причиной их красоты в юношеском возрасте: лицо их, несмотря на рост, остается достаточно маленьким, так что глаза все-таки кажутся большими.

Другая часть лица, приготовляющая сюрпризы поклонникам красоты — это нос. В противоположность глазу, рост которого прекращается после семи лет, нос имеет несчастную тенденцию к несоразмерному росту и капризному изменению формы. У ребенка вообще не следует доверять хорошенькому, пропорциональному носику, увеличивающему правильность и мягкость очертаний его лица. При одновременном развитии всех черт лица, красиво и пропорционально сформированный нос ребенка с годами становится несоразмерно большим. Носы красивых греческих статуй с прямым и чистым очертанием, со слегка расширенными ноздрями, придающими этим лицам строгую и величественную красоту, наверное, преобразились из детского носа, который прежде был слишком короток и тонок.

Другая черта, которая не всегда изменяется к лучшему во время развития от детства до юношества — это рот. Иногда прелестный ротик малютки с течением времени начинает походить на рот одного из родителей, далеко не отличающегося красотой этой части лица. И этот факт также основывается на физиологических причинах. Мягкая и рыхлая, ткань губ отражает на себе более, чем что-либо другое, деятельность мышц, обилие обмена веществ совершается быстрее, губы отличаются тем живым оттенком, той полнотой, той пухлостью, той яркой красотой, которую никакая губная помада, никакая железистая вода не могут дать взрослому человеку, у которого обмен веществ совершается вяло. К этому следует прибавить еще, что рот предназначен много работать для того, чтобы есть, говорить, смеяться и целовать, а следовательно рот, как и все орудия, даже больше других орудий, изнашивается скорее вследствии мягкости своих тканей. У ребенка это орудие ново, еще не изуродовано употреблением, имеет еще первобытную грациозную форму, немного приподнятую на углах, с мягкими и вместе с тем крепкими губами, ту форму, которую природа сформировала раньше, чем низменные и чувственные функции жизни оставили на них неизгладимые следы. Рот, кроме того, есть тот орган, которым выражается целая гамма характерных чувств — радости и горя. У ребенка, который не имеет обыкновенно случая глубоко чувствовать горе и душевное страдание; который не испытывает ни недоверия, ни разочарования, потому что видит мир в розовом свете; который не знает сомнений, не чувствует презрения, потому что его никогда не унижали, ему никогда не показывали презрения, — уста невольно выражают радость жизни и ясность души. У взрослого же, наоборот, острота борьбы, недоверие, досада, презрение, все нечистые состояния души выражаются в складке рта, оставляя на нем неизгладимую печать, изменяющую и искажающую его правильные и нежные очертания.

Третий элемент красоты, который встречается у детей еще чаще, чем правильность черт лица — это бархатисто-тонкая кожа, крепость тканей, блеск покровов, сияние, исходящее из глаз, от ярко-пурпурных губ и даже от мягкого блеска волос. Эти элементы свежести и здоровья придают лицу ребенка — мальчика или девочки — настоящую иллюзию красоты, которую мы даже не можем найти, разбирая отдельные черты лица. Эта свежесть и блеск кожи, эта нежность тканей зависят непосредственно от обмена веществ: чем быстрее и живее совершается этот обмен, тем деятельнее работают все органы.

Обмен веществ ребенка не оставляет желать ничего лучшего: он ест, сравнительно с величиной своего тела, более, чем взрослый, переваривает лучше, двигается больше и отдыхает более основательно в 14 часов ночного сна, не тревожимых никакими мыслями и заботами. Кровь, которая в его маленьком теле должна делать более краткий круг, совершает свое обращение в меньший промежуток времени и пробегает по сосудам большее количество раз, а, следовательно, более обильно орошает все ткани и дает им ту характерную эластичность, которой мы так восхищаемся.

Кроме того, дети находятся в постоянном состоянии веселья, ясности духа, довольства: все их забавляет, ни в чем они не видят противодействия, чувствуют себя окруженными любовью и заботой родителей, и эта радость жизни выражается в их веселых личиках. Всем нам приходилось замечать, какое действие радость производит на человеческий организм, когда мы говорим, что радость «освещает лицо», «брызжет изо всех пор», «что у такого-то глаза блестели от радости», «глаза сияли счастием» и т. д. Но то, что у взрослых случается под впечатлением временного аффекта, то у детей бывает обычным состоянием. От детей, этих бессознательных учителей и прототипов красоты, мы можем научиться двум важным законам. В красоте существуют элементы, не подлежащие изменению, которых никакие силы не могут изменить. Лицевой угол, форму черепа нельзя изменить; нельзя также сделать так, чтобы маленькие глаза казались большими, а толстый нос представлялся маленьким и тонким. Но есть, наоборот, такие элементы, которые поддаются изменению под влиянием воли; и женщина должна находить себе утешение в том, что она может «хотеть» быть красивой, может собственных детей сделать красивыми даже после периода развития, путем неустанного разумного надзора относительно всего, что касается обмена веществ. Если у многих людей еще в цветущем возрасте щеки делаются вялыми, губы бледными, глаза потухшими, выражение лица усталое и сонное, то причину этого явления следует видеть в плохом состоянии здоровья, которое человек сам навлекает на себя добровольно или помимо воли путем своего образа жизни, совершенно противоположного образу жизни детей, единственно сообразному со свободным развитием человеческого тела. Дети находятся беспрестанно в движении, для них достаточно двухсаженного квадрата для того, чтобы иметь арену для гимнастических упражнений, маршировки и разных подвижных игр. Они едят много и с аппетитом, спят крепким сном, отдыхают по нескольку раз в течение своей дневной деятельности, а главное, дети всегда веселы и беззаботны. Все их интересует, развлекает, забавляет — ничто их не смущает, не огорчает надолго. Взрослые не следуют этому благому примеру. Школа, завод, контора отнимают у них лучшие часы дня, а оставаясь часами в закрытых помещениях, в спертом воздухе, наклонившись над работой, над писанием или шитьем после еды, напрягая зрение чтением мелкой печати, шитьем при скудном искусственном свете, слишком мало пользуясь благодатным влиянием на кожу свежего воздуха, солнца и света, они неизбежно подвергаются пагубным последствиям этого режима, каковы анемия, истощение, вялость тканей, выражающаяся в бледности, худобе, опухлости век, тусклости глаз. Ясность духа, радостное настроение и здоровое равновесие душевных сил — все это, более, чем мы думаем, способствует красоте и приятности лица, в особенности лица женщины. Даже в обыденной жизни мы часто замечаем, что приятное известие, радостное событие могут мгновенно преобразить лицо человека; краска заливает щеки, глаза блестят жизнью и наполняются влагой, губы становятся пухлыми, улыбка приводит в движение все мускулы лица. Все молодые женщины делаются красивыми на балу, потому что им «весело», потому что движение, музыка, танцы, удовольствие от всеобщего внимания, смутное «ожидание» приятно возбуждают дух и тело во всех самых скрытых фибрах его. Совершенную противоположность представляет собою лицо человека, одолеваемого скукой и печалью. Мы говорим, что у человека постное лицо, потому что во время покаяния или проповеди лицо делается скучающим, бледным, безучастным.

Большое влияние имеют условия психического состояния радости, покоя, довольства на развитие красоты тела. Следовательно, красота зависит не от одних только анатомических условий, но также и от счастия: красота во многих отношениях есть привилегия богатства, и в богатых классах более всего сохраняются черты красоты долго после детского возраста. Дети как богатых, так и бедных классов почти всегда красивы, в возрасте же после 20 лет на 100 девушек из низшего класса и 100 из среднего и высшего классов шансы встретить красавицу относятся как 4 к 6, т. е. на шесть красивых девушек высших классов приходится 4 из класса пролетариев. А в 30 лет из этих четырех едва ли одна сохранит свою привлекательность, тогда как в том же возрасте, может быть, только одна из женщин богатого класса потеряет свою красоту. В сорок лет только женщины, принадлежащие к богатому классу могут надеяться сохранить свою красоту, так как нежное растение — красота только в обстановке богатства находит необходимый для себя уход. Физические упражнения, спор, в перемежку с отдыхом, хорошее и обильное питание, пребывание у моря, в горах, в деревне, развлечения, удовольствия — все это условия, способствующие развитию красоты, они делают ее изысканнее, тогда как усталость, работа, скука, беспокойство и огорчения всякого рода, грубая любовь, плохие условия — быстро разрушают самую блестящую красоту. Те замечательно красивые кормилицы, которые посылают нам Фриуль, Абруццы и альпийские деревеньки, настоящие амазонки с ослепительно белыми зубами, темной кожей и пурпуровыми губами, с блестящими, осененными длинными ресницами глазами, роскошными, заплетенными в мелкие косички волосами, с красивым и гибким станом могут служить ярким примером этого правила. Молодость, жизнь на свежем воздухе и небольшая сумма радости, собранная ими в течение их юности, одержали победу над бедностью и недостатками всякого рода, начинающимися для них с замужества и материнства. Год спокойной и беззаботной жизни в городе придает красоте благородство и блеск: кожа делается белой и бархатистой, глаза приобретают более осмысленный взгляд. Но когда из этой жизни в довольстве и роскоши они попадают опять в родную среду, с заботами о слишком быстро увеличивающейся семье, с ее тяжелым полевым трудом, когда они поневоле небрежно относятся к своей личности, они мало-помалу и уже навсегда теряют цвет своей красоты. Черты лица изменяются, кожа покрывается морщинами, веки распухают, нос, вследствие худобы лица, кажется слишком большим, губы теряют свою свежесть и свою юношескую полноту.

Однако, преимущество богатства влияет не на одну только физическую красоту: оно составляет непременное условие еще другой формы красоты, а именно грации, неопределенное очарование которой продолжается еще долгое время после того, как поблекла красота, так же как аромат цветов остается в воздухе после того, как цветы уже завяли и поблекли. Красота, т. е. правильность, пропорциональность в чертах лица есть божественный дар, продукт продолжительного здорового воспитания расы, особенных условий жизни, грацию же можно создать и развить. Она приобретается ежедневным упражнением, примером, подражанием, привычкой. Повторение одного и того же действия, одной и той же работы дает ту уверенность, ту гармонию, ту правильность движений и жестов, которые составляют элементы грации. Нарядная барыня, не привыкшая ходить пешком и в особенности подниматься в гору, имеет неловкий, неуклюжий вид, когда принуждена ходить; она не умеет ступать, шаг ее неверен и неровен. В общем она совершенно неэстетична, просто потому что непривычна к этому делу. И наоборот, ничего нет грациознее крестьянок Сардинии, когда они привычным легким шагом, упираясь руками в бока, идут с тяжелыми амфорами воды на голове. Их жесты, их ритмическая походка полны невыразимой грации только потому, что эти женщины с детства приучены к этой работе, гребущей гибкости, равномерности, равновесия, уверенности движений, из которых и вытекает их изящество и грациозность. Но если бы этих же крестьянок заставили протанцевать бостон, какими бы они показались неуклюжими! Девушки и женщины средних классов, где большое значение придается физическому воспитанию, манере держать себя и всему внешнему облику, пользуются этим преимуществом в такой степени, что даже незаметно для самих себя, как бы благодаря окружающей среде, вбирают в себя этот аромат грации жестов и движений. Они научаются танцевать, играть в теннис, подбирать шлейф своего платья, разливать чай и играть веером, и делают все это с той непринужденностью, с тем чувством меры и свободой движений, которые называются грацией. Они всю жизнь видели, что люди их круга ходят, садятся, едят, улыбаются таким образом; они всегда имели под руками орудия этой гимнастики грации; перед глазами их всегда были зеркала, отражавшие их образ и жесты и дающие им возможность поправлять то, что было не хорошо. В Париже все девушки высшего круга проходят курс декламации единственно для того, чтобы узнать все самые утонченные приемы грации, Конечно, исключительной привилегией высшего класса общества является то, что вместе с наибольшими шагами развития и сохранения красоты женщина обладает всеми необходимыми элементами для приобретения той приятной и обольстительной грации, которая привлекает еще сильнее, чем красота.

Но из всего этого мы можем только вывести заключение, что сделать предсказание относительно красоты очень трудно! Из самой невзрачной наружности в неблагодарном юношеском возрасте может развиться, как из таинственной куколки, сияющая красота; тогда как при задатках замечательной красоты в детстве вы не всегда уверены, что эти обещания исполнятся в 20 лет. Такая хрупкость красоты, рассеянной случайно, должна бы служить напоминанием о скромности для тех, кто ею обладает. Если раса оделила женщину этим эстетическим сокровищем, она должна нести ее с простотой и благородством, которые еще увеличивают ее ценность.

IV. Недостатки обоих полов

Что мужчины и женщины под банальной часто и незначительной внешностью, происходящей от уравнивающего всех лоска условности и благовоспитанности, имеют хорошие и дурные качества, дающие особенный характер их индивидуальности — в этом нет никакого сомнения. И хотя эти психические недостатки быть могут сравниваемы с преступностью лишь так, как укус комара с укусом змеи, они тем не менее встречаются так часто и так тесно вплетаются в характер личности, что имеют в практической домашней жизни такое же значение, как преступления в жизни социальной. К счастью, женщины-убийцы и мужчины-разбойники встречаются редко; но зато вовсе не редки мужчины скупые, тщеславные, эгоисты, деспоты и женщины ревнивые, легкомысленные и кокетки. Эти-то недостатки, которым мы однако не придаем большого значения и которые мы не особенно строго осуждаем, доведенные совместной жизнью до крайней степени остроты, составляют несчастие огромного числа людей.

Прежде всего мы заметим, что одни недостатки присущи одному только полу, другие — другому, и как оба пола различны в физическом отношении, точно так же оба пола различны между собой и в своих психических свойствах. Некоторые пороки, как, например, кокетство, — присущи преимущественно женщинам; другие — как, например, чревоугодие — преимущественно мужчинам, и даже в случае, когда одинаковые недостатки встречаются как у мужчин, так и у женщин, они у того и у другого пола совершенно различны в оттенках и интенсивности, так что относящиеся к ним данные могут служить документами для сравнительной психологии обоих полов.

И действительно, эти недостатки происходят от известных социальных и моральных условий, от которых до сих пор еще зависят оба пола: отношения господства и независимости для одного и подчинения и зависимости для другого. Все недостатки того и другого пола происходят от этих условий и всегда при окончательном разборе могут быть сведены к этим основным причинам.

Рассмотрим, например, один из наиболее распространенных и извинительных недостатков — чревоугодие. Казалось бы, что женщина, столь близко по своим склонностям и организации подходящая к ребенку, который известен своей склонностью к жадности в еде, и притом столь близко стоящая к кулинарному делу, — непосредственно, как в семьях мелкой буржуазии, или косвенно, как в богатых классах, где она управляет хозяйством, должна бы была быть более жадной, нежели мужчина. А между тем мы видим совершенно противоположное. Хотя и велико число женщин, отличавшихся искусной стряпней, тем не менее все знаменитые кулинарные трактаты написаны мужчинами, как, например, книги знаменитого Брилья-Саварена, Виаларди и более позднее, но не менее прославленное сочинение Артузи. Одни только мужчины бывают экспертами при пробовании вин, кофе, чая, и даже в истории и в литературе как прославленные обжоры приводятся одни только мужчины: Лукулл, Сарданапал, Гаргантюа и Пантагрюель. По французски существует эпитет gourinand (обжора) в женском роде gourmande; но слово gourmet (утонченный обжора) женского рода не имеет. Кроме того отец мой (Чезаре Ломброзо) и Ферреро в их капитальном труде «Женщина — преступница», в котором они так основательно занялись биологией нормальной женщины, доказали экспериментальным путем, что тонкость вкуса у мужчины более развита, чем у женщины. Это развитие жадности в еде у мужчины оправдывается многими причинами. Прежде всего мужчина может принимать большее количество пищи, чем женщина. Кроме того упражнение развивать всякую функцию, и мужчина, поглощая больше пищи, научается оценивать и разбирать вкус стряпни. Затем мужчина ведет жизнь более разнообразную, полную движений и впечатлений: он занимается политикой, наукой, биржевыми операциями, торговлей, и все его чувства и ум находятся в постоянном возбуждении. Это состояние возбуждения и эта потребность в возбуждающих средствах сообщается всем его чувствам и, конечно, также и чувству вкуса. Он требует, садясь за стол, чтобы кушанье ласкало его вкус и даже раздражало его разнообразием, чем-либо пикантным, возбуждающим. И действительно, алкоголизм, самое острое проявление стремления к возбуждающим пищевым средствам есть болезнь по преимуществу мужская, почти совершенно незнакомая женщинам. Женщина же, живущая несравненно более однообразной жизнью, вне возбуждающих условий и без развлечений, не нуждается в этих стимулах и несравненно равнодушнее к утонченностям кухни.

К умению разбираться во вкусе различных соусов и приправ, что, конечно, служит одной из причин развития жадности в еде — присоединяется еще и другая, не менее важная причина: мужчина находится в таких условиях, которые позволяют ему культивировать эту склонность. Женщина же никогда не находит в своем доме тех благоприятных условий, которые создал себе мужчина, так как всякая ее забота о собственных желаниях относительно пищи исчезает перед более важными требованиями своего «домашнего цербера». Кто по собственному опыту не знает подобного явления во многих семьях! Требовательность мужей и братьев тяжело давит на женщин в семье, они дрожат за малейшую ошибку в стряпне, за малейшие недостатки кухни, из-за которых могут произойти ссоры и сцены. Мужчина, как глава семейства, хозяин, считает себя вправе предъявлять всевозможные требования, заявлять всякие претензии. Таким образом, чревоугодие, соединяясь с деспотизмом, делает их настоящими обжорами, между тем как женщина в своей роли распорядительницы кухней, а иногда даже и стряпухи смотрит на соуса и разного рода кушанья более с точки зрения ответственности, чем с точки зрения удовлетворения собственной жадности: для нее хороший обед значит такой, который нравится мужчинам ее дома, гостям, такой, за который она не получит упреков и выговоров.

Одной даме, моей хорошей знакомой, имеющей в высшей степени требовательного по кулинарной части мужа, кухня представляется настоящим пугалом, кошмаром; даже ночью она всегда имеет при себе дощечку для составления «меню», если ей случится проснуться ночью. Следовательно, одна из причин, удаляющих женщину от порока чревоугодия, есть та, что она слишком часто бывает жертвой этого порока у мужчины. Итак мы видим, что жадность в еде есть недостаток, вызываемый, главным образом, более подвижной, возбуждающей, более обильной всякого рода стимулами жизнью мужчины и развивающийся под влиянием деспотизма, который воспитывает в мужчине сознание первенствующего положения в семье.

По тем же самым причинам, обуславливающимся ее званием «хозяйки», состоянием зависимости и однообразием жизни, женщина гораздо скупее мужчины, несравненно осмотрительнее в расходах и экономнее. «После глупой женщины, — говорит г-жа де Жирарден, — самое редкое явление во Франции — это женщина щедрая». Но, конечно, в женщине скупость есть только преувеличение драгоценного и весьма полезного свойства, являющееся следствием особых условий жизни женщины. Обремененная непосредственной заботой о детях и домашнем хозяйстве, претерпевая всякие препятствия и неприятности, когда она стремится добывать деньги собственным трудом, женщина всегда невольно стремилась к тому, чтобы сберегать, накоплять скорее, чем тратить деньги даже с умеренностью и благоразумием. Она хочет быть уверенною в том, что хорошо тратит свои деньги, и ни один экономист не устанавливает более тщательно и более постоянно различие между деньгами и теми благами, которые они доставляют. Таким образом мы не удивимся, если женщина сравнивает книгу, стоящую пять франков… с парой перчаток или черепаховой гребенкой.

Кроме того, женщины, обыкновенно, находят несоразмерно громадными гонорары докторов и адвокатов. Им кажется несправедливым, что надо платить такие деньги — за что? за идею, за совет, за взгляд — одним словом, за неосязаемые вещи, от которых не остается видимых и материальных следов; тогда как предмет, имеющий свою неоспоримую ценность, золотая вещь, например, всегда имеет, так сказать, «осязательное оправдание» своей цены. Дайте женщине месячное жалованье, самое маленькое, но определенное; и она всегда сумеет извлечь из него бесконечное множество вещей, чего мужчина не смог бы сделать и на гораздо большую сумму. Впрочем, эта женская скупость проявляется на каждом шагу. Так, например, женщина всегда предпочитает магазины, где не установлено современного правила «цены без запроса», потому что получение уступки на запрашиваемую цену дает ей иллюзию, будто она тратит меньше! Не рассчитывая времени, которое она тратит, она направляет все усилия своего ума и воли, чтобы торговаться, уступать только постепенно, копейку за копейкой, радуется, унося домой вещь, выторгованную ею за половину запрошенной цены, не думая о том, что купец, зная ее слабость, запрашивает вдвое!

Другая черта женского характера, обнаруживающая этот врожденный порок скупости — ее неохота дарить деньги: она охотнее даст натурой и работой. Все члены любого благотворительного общества констатируют тот факт, что пожертвований натурой, вещами, предметами собственного изделия — сколько угодно, но денег мало и почти вовсе нет. У жертвующих дам чрезвычайно трудно вытянуть 10–20 лир даже в том случае, когда они на жертвуемые вещи тратят гораздо больше. Но они не могут отказать себе в удовольствии выбирать, торговаться, бегать по магазинам и, главным образом, от идеи, что вещи имеют «гораздо больше вида», чем деньги. Таким образом всем известна скаредность женщин относительно всех расходов, «которых не видно», как, например, «на чай» прислуге в гостинице, расходы на книги, на ноты. Женщина, как бы она ни была богата, находит большею частью, что книги и ноты покупать не стоит — их всегда может кто-нибудь одолжить, и очень редко встречается у женщины страсть к коллекционированию картин или древностей. Женщина обыкновенно не умеет наслаждаться отвлеченной ценностью предмета, помимо ее материальной стоимости, тогда как мужчина беспечно бросает деньги на прихоть, потому что он мало придает цены деньгам; женщина же позволяет себе это лишь тогда, когда желание очень сильно. Она всегда имеет перед глазами экономическую сторону жизни.

Причину этой скупости надо искать в том факте, что женщина редко имеет возможность свободно располагать средствами. Из всех знакомых мне женщин весьма немногие имеют деньги, которыми они могут распоряжаться. В девушках им дается все нужное: платья, уроки, поездки, места в театр и т. д., но денег у них на руках не бывает. Когда они выходят замуж, то они или получают определенную сумму, всецело поглощаемую туалетом, или же должны представлять мужьям «счета», или просить у него денег. Но даже и с весьма снисходительным мужем это очень унизительно и неприятно, потому что заставляет женщину чувствовать себя ответственной за расход и стесненной зависимостью и подчинением, в котором она находится. Таким образом, инстинкт экономии и скупости почти неизбежно вытекает у нее из условий зависимости, в которых она живет у себя дома.

Мужчина же, наоборот, охотно разыгрывает из себя важного барина, ему кажется натуральным и необходимым широко давать «на чай», делать подарки, не торговаться, позволять себе прихоть, потому что он сам зарабатывает деньги и в собственном труде находит источник, пополняющий убыль. Кроме того, его никогда не сдерживает обязанность отдавать отчет в том, что он тратит. Щедрость и привычка тратить исходят также из его мужской индивидуальности; это для мужчины — способ выказать свою социальную мощь. Как женщина ценится за красоту, за грацию и за свою обольстительность, точно так же мужчину оценивают в обществе сообразно тому, что он зарабатывает, по тому, что он имеет. Широко тратить — это есть доказательство хорошего заработка, большого состояния, средство «поднять себе цену в глазах людей».

И наоборот: в женщине почти никогда не встречается столь резкой формы скупости, какою у мужчины является алчность к деньгам. Необходимость и возможность наживать деньги собственным трудом делают то, что мужчина нечувствительно, более, чем это соответствует его способностям и его праву, бывает склонен к алчности в различных видах: к недобросовестным сделкам — даже когда того не требует от него нужда — с целью положить себе в карман несколько лишних тысяч лир в год. Купцы, не желающие упустить ни одного дела, даже если оно превышает их денежную способность; врачи, которые, гоняясь за большим количеством визитов, невнимательно относятся к лечению болезни; адвокаты, которые нарочно затягивают дела своих клиентов — все такие люди с удивительною жадностью набрасываются на заработок и выказывают какую-то бессознательную жестокость. Эта чисто мужская форма скупости, состоящая из алчности к заработку и накоплению денег, есть не что иное, как преувеличение социального долга, выпавшего на долю мужчины в семейном быту.

Другой преимущественно женский недостаток это — ревность. Женщина, менее занятая умственным трудом, одаренная более пылким воображением, исключительная в своих привязанностях, поддается подозрениям из-за каждого пустяка, якобы угрожающего ее привязанностям. Из статистического подсчета относительно мне известных женщин оказывается, что по крайней мере 80 процентов женщин ревнуют более или менее открыто. Одним из характерных выражений женской ревности служит тщеславное удовольствие, испытываемое женщиной от того, что муж или любовник ревнует ее. «Мой муж, — с гордостью говорила мне одна молодая женщина, — ни на шаг не отпускает меня из дому, он такой ревнивый и так меня любит». Другая, наоборот, жаловалась на то, что муж дает ей полную свободу, не спрашивает о ее письмах, о ее обожателях и т. д. Женщины не протестуют даже против запрещения декольтированных платьев и флирта, в которых они, впрочем, и сами не находят удовольствия, — когда полагают, что это запрещение вызвано их «ценностью» в глазах мужчины. Ревность женщины встречается так часто и бывает столь сильной благодаря тому, что она не может дать ей реального выражения; мужчина, как глава семьи, может, так сказать, проявить свою ревность в действии, т. е. деликатно или грубо следить за женой, требовать, чтобы она завязывала или прекращала сношения, может сопровождать ее, когда она выходит из дому, вышвырнуть за дверь того, кто ему не нравится, тогда как положение женщины таково, что она не может пользоваться теми же средствами против мужчины, имеющего в своем распоряжении множество средств избегать ее контроля. Потому ревность женщины, разжигаемая вечными подозрениями и мучительной невозможностью ни разъяснить своих сомнений, ни отомстить за измену, принимает форму озлобления, не имеющего ничего общего с ревностью мужчины, гораздо более сильной, но открытой. Кроме того, женская ревность обостряется еще тогда, когда женщина, вместе с любовью, теряет также нравственную и материальную поддержку мужчины, и положение ее становится менее устойчивым, чем положение мужчины, брошенного женщиной. Одним словом, при одинаковых условиях женщина теряет гораздо более. Таким образом, и эти основные различия между мужской и женской ревностью всегда зависят от той основы, на которой построена их общая жизнь: зависимость, с одной стороны, и господство, с другой.

Затем женщина имеет такие недостатки, которые почти совершенно отсутствуют у мужчины: так, например, — кокетство. Женское кокетство, по-видимому, совершенно противоречит законам атавистической наследственности, так как между животными и дикарями мужской индивид, самец, поет, украшает себя перьями и старается красотой и своим искусством увлечь, соблазнить самку, женщину. Но в изменившихся условиях жизни, когда женщина принуждена была привлекать к себе внимание мужчин, роли переменились. Желание нравиться, проявляющееся в кокетстве, обратилось у женщины в инстинкт, так как оно есть условие возбудить желание мужчины, условие, необходимое для ее физиологической и социальной жизни.

Если бы мужчина предпочитал женщину умственно развитую или физически сильную, она стала бы развивать свой ум или свои мускулы, и те, которые от природы не были бы одарены тонким умом или сильным телом, стали бы пополнять свои недочеты изучением науки и физическими упражнениями с целью приблизиться к идеальному типу. В сущности женщина добивается только поклонения мужчины, чтобы таким путем воспользоваться своей властью над ним для придания себе большей цены. Вот единственная власть, которая предоставлена ей, единственное средство к пользованию дающим счастье и гордость господством. А так как из всех средств нравиться — самыми древними, но также и самыми верными, являются красота, грация, изящество, то каждой женщине хочется, чтобы мужчина признал в ней эти качества; желание это и выражается в кокетстве. Умная, добрая, трудолюбивая женщина может и не быть кокеткой, потому что знает, что она обладает иными средствами обольщения, помимо кокетства. Но в глубине души всякой женщине тяжело отказываться от этого, так сказать, инстинктивного свойства женской индивидуальности. Даже самые развитые и добродетельные женщины никогда не бывают довольны указанием на их действительно положительные качества ума и сердца, как на достаточную замену тех эстетических форм привлекательности, которыми они не обладают. По этому поводу рассказывают один чрезвычайно характерный анекдот:

Ученый Лагарп, находясь за столом между знаменитой красавицей Рекамье и известной своим умом г-жею де Сталь, имел несчастье громко высказать такую мысль: — Я сижу между красотой и умом. «Неужели я так глупа!» — тотчас же обидчиво подхватила г-жа де Сталь. — Не удивительно после этого, что женщины среднего ума придают такое значение красивой внешности, не обладая другими способами обольщения. — Общественное мнение не осуждает молодую девушку, которая выходит замуж за богатого и некрасивого мужчину; предполагается, что к согласию побудило ее, кроме желания приобрести богатство, также и справедливое желание видеть свою красоту оцененной на вес золота. И наоборот, все очень строго осуждают бедного молодого человека, женящегося на некрасивой женщине из-за ее богатства. Одним словом, то важное значение, которое приписывают женской красоте, побудило женщину изощрить свое кокетство — для женщины кокетство — оружие, не уступающее шпаге мужчины. Для мужчины иметь здоровые мускулы и способность владеть сильным кулаком — так же полезно в борьбе, как для женщины полезно иметь красивое лицо и привлекательные для поцелуев уста. Но мужчина, кроме мускулов своих, вооружается еще хорошим ружьем или ножом, как подспорьем для своей силы. Точно так же и женщина, гордясь тем преимуществом, которое дает ей красота, никогда не отказывалась от употребления того оружия, которое доставляет ей арсенал кокетства. От Елены и Клеопатры и до наших дней царицы и модистки одинаково обладают мастерством во всех искусствах, могущих возвысить их красоту и скрыть их несовершенства. Чтобы возбудить удивление и желание, они великолепно умеют пользоваться искусством туалета: духи, белила и румяна, кружева, вышивки, драгоценные камни.

В особенности же изощрились они в искусстве играть глазами, вздохами, улыбками, полусловами — одним словом, тем, что теперь называется «флиртом». Некоторые находят, что это игра, не достойная женской скромности. И действительно, когда девушка делает глазки каждому встречному мужчине, при полном равнодушии к нему, только для того, чтобы вызвать его поклонение и вскружить ему голову — это несносно и глупо. Это, так сказать, дилетантская и наименее симпатичная сторона кокетства, которая однако также имеет свое оправдание и объяснение в том факте, что кокетство нравится мужчине. Женщина — кокетка, потому что мужчина желает, чтобы она была такою. Поэтому, так как женщина, по крайней мере в нашем обществе, не имеет другого исхода для освобождения, как только покровительство мужчины в браке или вне брака, то она, естественно, старается развить в себе те способности, которые лучше всего могут привлечь мужчину и завоевать ей его покровительство, и применяет свое искусство к каждому мужчине, при каждом удобном случае, без особенного разбора.

Мужчина любит, чтобы женщина была хорошо одета и привлекательна, чтобы она удовлетворяла его эстетическим требованиям и его чувствам, чтобы она, одним словом, умела нравиться ему. Женщина стремилась действовать сообразно с этими желаниями и стала заботиться о своей персоне и о своем туалете, стала белиться и румяниться, придумывать прически, начала изучать гармонию цветов и форм в одежде, она изобрела самые утонченные подробности моды, прически, кокетливые манеры, игру глаз, нежные и коварные улыбки. Кроме того женщине, чтобы быть избранной, недостаточно только нравиться вообще: она должна нравиться более других своих подруг и соперниц. Отсюда происходит то соревнование, которое изощрило ее искусство, ввело в него элементы хитрости, расчета и страсти.

Этот способ борьбы — исключительная принадлежность женщины. Мужчина идет прямо к цели, не скрываясь, не прибегая к хитростям, потому что он по природе своей исполнен энергии, силы воли, так как всегда имеет возможность стремиться к тому, что ему нравится, при полной вероятности получить желаемое. Женщина к тому же знает, что время ее расцвета ограничено, что красота ее блекнет по прошествии первой молодости, и что у мужчины много развлечений, которые могут отдалить его от нее — и вот все ее кокетство сообразуется с этими данными. Она научилась обольщать надеждами, не рискуя своей репутацией, обнаруживая свои чувства лишь настолько, насколько это ей кажется нужным, вести три, четыре любовные интриги одновременно, с полным хладнокровием выжидая благоприятного момента, чтобы затянуть петлю.

Эта игра кокетства мало разнится от столь грациозной и скромной игры любви. Здесь разница только в оттенках, заметных лишь для острого и опытного женского глаза. И здесь и там — то же усилие привлечь к себе внимание, та же ласковая настойчивость взгляда, та же горячность и то же волнение, тот же страстный шепот — как у влюбленной, вкладывающей в эту игру всю свою душу, все свое сердце и всю себя, так и у кокетки, которая проделывает всю эту мимику любви подобно хорошей актрисе, не отдавая этой игре ни крупинки своего истинного чувства.

Мужчины удивительно наивны и неопытны в этом случае и никогда не умеют разобраться в чувстве, которое выказывает им женщина. Чересчур веря в свою неотразимость, они с удовольствием принимают каждый знак интереса или предпочтения и не подозревают обманчивости и преднамеренности выказываемых им чувств. Вследствие этого мало-мальски кокетливой девушке редко не удается быстро и выгодно выйти замуж, потому что мужчина, даже более умный и добрый, чем она, легко запутывается в ее сетях, тогда как редко бывает, чтобы девушка привлекла к себе мужчину единственно обаянием своей скромности и своей добродетели. Следовательно: так как мужчина обыкновенно не умеет отличать кокетку от истинно любящей женщины, то женщина, выказывая ему чувства, которые ему нравятся, находит себе полное оправдание в успехах своего кокетства.

Тем не менее любопытно видеть, какими глазами мужчины и женщины смотрят на столь распространенный способ завоевания мужчины женщиной — на кокетство. Как мужчина, так и женщина с негодованием отвергают, как обиду, одна — обвинение в пользовании этим средством, другой — указание на то, что имел глупость попасться на эту удочку.

Женщина утверждает и повторяет, что любовь, симпатия, страсть толкнули ее на крайние и чрезмерные проявления чувства; мужчина же ни минуты не будет сомневаться в том, что самая прелестная, самая очаровательная женщина действительно поддалась обаянию его физических и нравственных качеств, в силу которых и приняла предлагаемую им любовь.

Здесь-то кокетство и находит свое оправдание. Если кокетство и любовь так схожи по своим внешним проявлениям, а главное, если они дают одинаковые результаты, то вполне понятно и до известной степени справедливо, что они часто заменяют друг друга и взаимно помогают друг другу. Когда покупатель находит, что поддельные камни так же хороши, как и настоящие, то продавец поддельных камней не обязан разуверять его в этом мнении; если мужчину так легко заманить кокетством, то не женщине же доказывать ему, что он ошибается. Да нельзя даже осуждать и то чувство стыдливости или скрытности, благодаря которому женщина утверждает, что она действовала в силу самого искреннего чувства любви, а не с помощью кокетства или из расчета.

Следовательно, мужчина отчасти сам виноват в кокетстве женщины, так как слишком охотно и легко поддается обману, слишком часто принимает мишуру за золото, кокетство за любовь. Если бы мужчина не воображал себя таким высшим существом, таким неотразимым победителем, которому всякое выражение любви и восхищения кажется натуральным и законным, он научился бы различать те тонкие, но тем не менее ясные оттенки, которые существуют между любовью и кокетством. И от этого его победа нисколько не потеряла бы своей приятности и своего очарования, потому что и истинная любовь также способна прибегать к кокетству, еще более грациозному и интересному, кокетству, не наносящему ущерба искренности и бескорыстию более глубокого чувства.

Мужчина не имеет порока кокетства, но зато обнаруживает другие соответствующие формы тщеславия и, между прочим, чрезмерное социальное честолюбие. Мужчина стремится к социальному положению, дающему славу, популярность, богатство, с такою же энергией, с такою же готовностью пожертвовать всем, как женщина — к красоте, которая доставит ей господство над мужчинами; и как женщина измышляет и употребляет бесчисленное множество хитростей, чтобы выказать признаки красоты, которою не обладает, точно так же мужчина стремится придать себе иллюзию известного социального значения: он претендует не только на общественные и политические должности, действительно доставляющие власть и служащие как бы показателем его превосходства, но стремится также просто к внешним атрибутам, к титулу этих должностей; мужчины хотят «фигурировать», даже не имея авторитета власти. Есть так много мужчин, просто-напросто покупающих этот титул за деньги, столько подставных депутатов, «соломенных» претендентов. Они совершенно напоминают женщин, добивающихся путем кокетства поклонения, которого иначе никогда бы не удостоились: поклонения чисто формального, но сравняющего их, по крайней мере внешним образом, с самыми красивыми и привлекательными женщинами.

Что женское кокетство имеет главною целью замужество — это доказывается тем, что, достигнув этой цели, женщина обыкновенно перестает заниматься собой, тогда как кокетки обречены на кокетство пожизненно, по своей профессии нравиться мужчинам.

Кокетством называют также любовь к нарядам, к украшению своей особы, не покидающую женщину и после замужества и не служащую уже оружием завоевания. Я со своей стороны, как, вероятно, и большинство людей, знаю женщин, уже не молодых, не имеющих ни малейшего желания возбуждать страсти, поглощенных заботами о муже и детях и тем не менее все еще одержимых страстью к нарядам. Здесь вступает в силу совершенно другой фактор: соперничество между женщинами. Роскошные платья и украшения становятся для женщины символом и вывескою социального положения, богатства, и, следовательно, дают мерку ее социального значения. Мужчины стремятся к тому же иными средствами: ордена, дипломы, успех политический и профессиональный для них имеют такое же значение. Но и эти недостатки, и эта пустота, в которых упрекают женщин, коренятся, как мы видели, в условиях среды и воспитания. Кокетство есть одно из немногих средств, данных ей для того, чтобы добиться мужа и независимости. Если бы женщина допущена была к участию в социальной жизни, если бы она могла использовать свои интеллектуальные силы, выказать свои способности в мире искусства и на общественных должностях; если бы мужчина искал и ценил в женщине высшие ее качества: ум, трудоспособность, продуктивность — то есть то, чего женщина ищет в мужчине, тогда, по всей вероятности, женщина, удовлетворяя своему инстинкту привлекать к себе мужчину, бросила бы ухищрения кокетства для более благородного оружия — серьезной и продуктивной деятельности.

Другой, преимущественно женский порок — это злословие. Достаточно войти в дамский кружок, в одну из наших гостиных, кажущихся уютными гнездышками, полными приветливости и ласки, чтобы составить себе понятие о склонности женщин к злословию. Однако злословие — злословию рознь. Есть злословие добродушное, легкая насмешка над манерами, действиями и стремлениями женщины, не могущей быть соперницей. Так, молоденькие девушки лукаво подсмеиваются над томными взглядами и красным лицом старой гувернантки или разбирают богатый, но безвкусный наряд провинциальной дамы. Затем есть более тонкое, более острое злословие, мишенью которого является возможная соперница, злословие, которое девушки пускают в ход против других соревновательниц в погоне за «хорошей партией», или то, которое дамы направляют против других, более богатых и красивых женщин. Это злословие, состоящее из подозрений, недомолвок, намеков, булавочных уколов, искусно сплетенное из правды и неправды, рассказанной с большим или меньшим правдоподобием и соединяющее будто бы добродушные замечания с притворным сожалением и злыми намеками.

Послушайте, как группа дам разбирает известие о чьем-нибудь браке. Если это брак по страсти? Человек женится с завязанными глазами. — Брак по расчету? Люди, у которых вместо сердца часовой механизм. — Невеста богата? Ее берут из-за приданого. — Бедна? Жених попался на удочку кокетства. — Надо сознаться, что если мужчина пользуется более ядовитой и более вредной формой злословия против соперников и конкурентов, преграждающих ему путь, он однако никогда не предается тому упорному злословию из любви к искусству, которое часто присуще даже и не злым женщинам.

Дело в том, что женщина, принужденная вращаться в тесном кругу лиц и вещей, не имея более серьезных забот и более важных дел общественной жизни, естественным образом развивает в себе все эти способности острой и едкой наблюдательности. Свои умственные способности, которые она не имеет случая развивать и проявлять иным способом, она обращает на то, чтобы высматривать и разбирать смешные стороны и недостатки людей, на что не требуется большого усилия воображения и что все-таки не дает ее уму покрыться ржавчиной.

Кроме того злословие есть для женщин как бы платонический исход, утешающий их немного в том, что жизнь не дала им того, что обещала. Конечно, это в сущности старая басня о слишком зеленом винограде: женщина, на долю которой слишком часто выпадает жизнь, полная забот и лишений; женщина, которая хотела бы иметь ласкового мужа и должна переносить над собой власть грубого человека; которая охотно надела бы на себя красивое платье и должна довольствоваться платьем, вышедшим из моды; которая желала бы держать салон и не имеет ни одного поклонника, — хватается за это мелкое мщение, единственное, которое ей доступно — отмечать недостатки того, кто обладает как раз тем, что она желала бы иметь, и она делает вид, что находит презренными и жалкими тех, кому она втайне завидует. Одним словом, она намеренно надевает себе темные очки злословия, сквозь которые видит в темном свете чужое счастье и чужие радости. Мужчины же, имеющие другие способы подняться в глазах людей, могущие дать более практическое и непосредственное применение своей деятельности, гораздо менее впадают в злословие. Менее злословят также и женщины, живущие в больших городах, где жизненные интересы шире, умственный кругозор обширнее, где они получают более разнообразные впечатления общественной жизни, театров и т. д. Менее злословят также женщины, занятые умственным трудом, который служит хорошим отвлечением от этого ложного направления женского ума.

Но у мужчины, в свою очередь, есть такие недостатки, от которых совершенно свободна женщина. Мужчина, может быть, даже бессознательно, гораздо эгоистичнее женщины; он с самого детства привыкает чувствовать себя мужчиной, который может командовать и требовать. Может быть, даже эгоизм его и развивается вследствие того, что он никогда почти не встречает в женщине серьезного сопротивления, но в высказываемой ею готовности преклоняться перед его волей видит как бы поощрение его требовательности. Таким образом, он, наконец, утверждает себя в мысли, что вся семейная жизнь должна вращаться вокруг него, как вокруг центра, и ему кажется вполне естественным, чтобы никогда не было препятствий его желаниям и его намерениям. Мужья и братья искренно считают себя выше своих жен и сестер, всех женщин семьи и воображают, что они могут требовать от них слепого повиновения, что женщинам не должно нравиться ничего, кроме того, что нравится им самим, и не допускают, чтобы они могли иметь собственное мнение и свой личный взгляд на вещи. Я, например, лично наблюдала следующий факт, повторяющийся в иных формах во многих случаях: чета, живущая в полном мире и согласии, имеет совершенно различные музыкальные вкусы: муж любит оперетку и ненавидит Вагнера; жена обожает Вагнера и Бетховена и терпеть не может оперетку. Муж, считая себя отличным супругом, — да это, действительно, так и есть, — не хочет ходить в театр без жены и находит справедливым и натуральным, чтобы жена сопровождала его в оперетку, но не желает с нею слушать скучную для него оперу Вагнера. Он искренно считает себя в полном праве и не думает, что поступает эгоистично, заставляя жену свою разделять свое удовольствие и не желая сделать ей приятное. Этот род бессознательного эгоизма, состоящего в том, чтобы навязывать свои вкусы женщине, встречается у мужчин на каждом шагу. Но это наиболее сносная форма эгоизма, так как она основана на искреннем убеждении в том, что другим должно нравиться то, что нравится нам. Менее выносима другая форма эгоизма, в которой мужчина ради утверждения своей нравственной и материальной власти забывает свой долг учтивости и традиционного рыцарства: за столом в семье выбирает себе лучший кусок, в железнодорожном вагоне занимает самое удобное место, а в комнате — самое мягкое кресло! Женщина в редких случаях бывает эгоисткой, потому что она редко пользуется привилегиями своего пола, редко бывает самостоятельной, большею частью подчинена власти мужа, брата, отца, всегда должна была, чтобы добиться чего бы то ни было, стараться, чтобы ее желание встретило сочувствие, стараться услужить, не быть в тягости, никогда не претендовать ни на что, всегда уступать окружающим, признавать их вкусы законными и справедливыми, быть уступчивой, кроткой — одним словом, альтруисткой. Мужчина, помимо эгоизма, имеет еще и другие недостатки: он самовластен, несдержан и раздражителен, вспыхивает из-за пустяков, взыскателен к малейшей ошибке, демонстративно высказывает свой гнев. Мужчина говорит беспрестанно: «Я так хочу!» «Я хозяин!» и никогда не употребляет условной формы, не говорит, напр., «я бы сказал», «я бы предложил», «я бы желал», но всегда говорит: «Я говорю», «я думаю», «я приказываю» и нередко позволяет себе бить кулаком по столу и швырять на пол книги и тарелки. Я была однажды свидетельницей следующей сцены в ресторане: одному господину понадобились спички, чтобы закурить сигару; он звонит, но лакей, занятый у другого стола, не мог прибежать в ту же минуту. Господин мог попросить спичку у соседа или подождать минуту; но он выходит из себя, считая себя оскорбленным, бросается в контору с ругательствами и криками. Несоответствие между гневом и ничтожной причиной его — было очевидно и характерно.

Женщина же, несмотря на то, что действует весьма часто под впечатлением импульса, редко выказывает порывы гнева, может быть, вследствие того, что, привыкнув к кротости, к уступчивости скорее, чем к авторитетности, принуждена была владеть собой, сдерживать свои порывы; может быть, еще и потому, что гнев, как и жадность в еде, не эстетичен, она бессознательно, не отдавая себе в том отчета, избегает всяких некрасивых проявлений, искажающих лицо, как напр., выражение гнева. Женщина старается по возможности скрывать свои внутренние ощущения. У нее может кипеть в сердце злость, но она сдерживает свои порывы и не допускает себя до резких проявлений гнева.

Итак, после этого сравнительного анализа пороков обоих полов мы можем вывести заключение, что большинство пороков мужчины происходит от избытка власти и от сознания, что он может безнаказанно пользоваться ею, тогда как недостатки женщины, наоборот, вытекают из ее слабости и из ее зависимого от мужчины состояния. Из всего этого можно заключить, что при улучшении условий жизни, когда женщина будет пользоваться большей свободой, а мужчина привыкнет сдерживать себя, характер обоих полов значительно улучшится. Женская природа отличается, правда, множеством недостатков чисто женского характера, но также и множеством добрых качеств, и если бы мы могли положить на одну чашку весов ее недостатки, а на другую — ее добродетели, то последние, наверное бы, перевесили. Женщина — многие уже говорили это — живет, чувствует более сердцем, нежели умом; все ее ощущения, ее чувства, ее способности проявляются в этом направлении, в этом характерные черты ее личности. Тщеславие у женщины — есть непреодолимое желание нравиться, у мужчины же — это страстное желание достигнуть положения, торжествовать над другими. Чувство, которое у мужчины выражается в справедливости и умеренной привязанности, в женщине проявляется потребностью слепо жертвовать собой. Любовь у мужчины — радость чувственности, гордость обладания, проявление своей личности; у женщины — нежность, кротость, желание подчиниться, слиться воедино с возлюбленным, сделаться его собственностью. Это то чувство, которое одному внушает гордость, другой смирение.

Благодаря этим специальным и характерным чертам женской души женщина имеет те прирожденные свойства и добродетели, которых мужчина, без особенного усилия со своей стороны, не проявляет.

Специфическими и особенно приятными чертами характера женщины являются ее оптимизм, ее веселость, общительность — она создает большую сумму радости для себя самой и для других. Удивительно даже, что она веселее и более светло смотрит на жизнь, чем мужчина, несмотря на свою абсолютную зависимость, несмотря на то, что большею частью должна жить так, как заставляют ее жить другие, жизнью совершенно различной от той, о которой она мечтала, — тогда как мужчине обыкновенно не представляется никакого препятствия, ничто не мешает ему развивать, как ему хочется, свою деятельность, строить свою жизнь так, как он того желает, согласно своему идеалу счастья. А между тем мужчина в большинстве случаев гораздо менее весел и спокоен, нежели женщина, и всегда озабочен и полон беспокойства. Он менее интенсивно наслаждается счастливо сложившимися для него обстоятельствами, более расстраивается из-за пустяков; он — пессимист, видит все в черном свете даже и тогда, когда не имеет соответственных причин печалиться. А перед затруднениями отчаивается и теряет мужество гораздо скорее, нежели женщина.

Женщина же, напротив, обладает божественной способностью уметь наслаждаться радостью, исчерпывая ее вполне, и в то же время гораздо скорее мирится с горем, подчиняется невзгодам и несет свой крест с терпением и покорностью. Женщина, — я, конечно, имею в виду женщину средней нормальной линии жизни, т. е. такую, которая вступила в брак и видит свою судьбу и судьбу близких хотя бы скромно обеспеченной, женщину, имеющую порядочного мужа и недурных детей, — такая женщина счастлива и довольствуется малым. Стесненные экономические условия не только не удручают ее, но еще служат основательной причиной гордого самоудовлетворения: она рада работать с утра до ночи, чуть что не мыть полы, стряпать, а затем штопать чулки и кроить рубашки, довольная тем, что чувствует себя полезной и необходимой. Редко жалуется она на свои скудные средства, редко сожалеет о более блестящей участи, утешая себя тем, что многим женщинам выпала гораздо более суровая доля. Она мечтает о грандиозной будущности для своих детей, но потом удовлетворяется скромной действительностью и, таким образом, из всего сумеет естественно и без усилия извлечь элементы радости.

Еще другая характерно-женская добродетель — это умение сдерживать себя в мелких неприятностях, скрывать свое беспокойство, быть ровной и мягкой, снисходительной, кроткой и не злопамятной. Терпение есть инстинктивное качество женщины, может быть, зародившееся в ней в отдаленнейшие времена, когда каждое ее поползновение к непослушанию вызывало еще побои… а порою могло стоить и жизни. Затем терпение ее развилось уже в менее древнюю эпоху, когда она заметила, что морщины гнева и искажение черт лица злобой не делали ее красивее. Может быть, также и материнство, представляющее собой длинный, непрерывный ряд актов терпения, жертв и добровольных трудов, переносимых с охотою, также способствуют развитию в женщине ее изумительного терпения и снисходительности. Если вполне понятна терпеливость матери по отношению к своему ребенку в нормально сложившейся ее жизни, то как не удивляться благоприобретенному терпению учительницы, няни, бонны по отношению к детям, с которыми не связывают их никакие узы родства или привязанности. Посетите детский сад или школу для маленьких детей, и вы увидите, что это такое! Тут собрались дети, которые не понимают, забывают, которые бывают рассеяны, упрямы, грубы, плаксивы, сопливы и грязны. И у одной учительницы бывает иногда человек пятьдесят, от шести до семилетнего возраста, по пяти-шести часов в день. И она ни на минуту не теряет своего спокойствия, своей мягкости и снисходительности: ей кажется естественным по сто раз повторять одно и то же, самое простое, объяснение и не возмущаться тщетностью своих усилий, если в сотый раз ей букву О называют И.

И кроме того, мне кажется замечательной в женщине непосредственная и простодушная терпимость, с которой она безропотно переносит дурной характер живущих с нею людей, тогда как мужчина, напротив, находит весьма естественным срывать на домашних неприятность, испытанную им вне дома от чужих. Осложнение в болезни пациента, запоздавшее письмо, холодный поклон знакомого, выговор со стороны начальства или дерзость подчиненного — все это причины, служащие для того, чтобы поднять целую домашнюю бурю. — Это объясняется тем, что мужчина вне дома принуждает себя к сдержанности из благоразумия, из выгоды, из страха, дома же он считает себя вправе распускать себя и давать волю своему дурному настроению. Жена или сестра, вместо того чтобы возмущаться его незаслуженными резкостями и бессмысленными выходками, считают своим долгом не протестовать, не реагировать, а, наоборот, стараются удалять всякую причину раздражения, могущую разрядить электричество, накопившееся в груди разгневанного владыки. С неменьшим терпением и силой воли жена скрывает от мужа свои собственные неприятности и беспокойства, от которых также не изъята домашняя жизнь женщины: нечестность прислуги, дурная отметка в дневнике сына, затруднение, хотя бы и не важное, в деньгах — все это не менее неприятные для женщины вещи, нежели для мужчины запоздавшее письмо или профессиональные неудачи. Но она всегда старается побороть в себе всякие признаки упадка духа, всякое неприятное настроение, чтобы не выказать его.

Формы женского терпения бесконечно разнообразны; они состоят из самых простых элементов: ясности духа, сдержанности и твердости характера; все это добродетели не особенно яркие, но тем не менее весьма ценные, потому что служат буфером для многих опасных столкновений и разрешают многие опасные осложнения.

Другое качество женщины, отлично служащее ей в повседневной жизни, в ее ложном положении царицы без скипетра, — это ее врожденный здравый смысл, ее чудесная способность почти безошибочно судить о людях, пользоваться случайностями для собственной пользы с удивительной изворотливостью и выбирать средства. По всей вероятности, эти качества были главными и единственными ресурсами женщины, на которые она могла рассчитывать для того, чтобы основать счастье своей жизни, чтобы господствовать над окружающими и управлять ими. Потому-то она и приобрела в этом отношении такое удивительное умение и такой необычайный такт. Женщина наблюдательна от природы. «Когда мужчина и женщина входят одновременно в комнату, — говорит Кабанис, — женщина выказывает удивительную меткость и быстроту суждения. Это объясняется ее неизменным интересом к тому, что ее окружает». Бросьте взгляд за кулисы политической, литературной жизни, журналистики, бюрократии и научного мира и вы увидите, что всюду интригует и действует женщина, которая устраивает, создает и разрушает. Она является полновластной госпожой в своем доме, где делает, несмотря на кажущееся подчинение, все, что хочет. Мне кажется, что ничто иное не может служить лучшим, более поразительным явным доказательством того, что подчиненное положение ее сделало ее ум более тонким, изворотливым и догадливым. И эта ее догадливость и тонкость ума до известной степени освободила ее от подчинения. Терпение заставляет женщину переносить жизнь такой, какая она есть; догадливость же побуждает пользоваться всеми теми элементами, которые дает жизнь, чтобы извлекать из нее наибольшую сумму радости и знания. Она действует с глубоким знанием своих сил и своих тайных средств очарования. Она знает, до какой степени эти средства могут служить ей. Она знает, когда должна показаться, скрыться, разыграть роль смиренницы и когда выказать уверенность в своей силе и дерзость, знает, когда должна быть настойчивой и когда уступать и прощать; уметь терпеливо выждать случай и воспользоваться им с быстротою молнии. Догадливость, одним словом, дисциплинирует все ее чувства и направляет их к ясно определенной и намеченной ею цели: завоевать себе выдающееся положение в жизни и захватить свою долю успеха и значения в обществе. Такими-то способами, такими-то отчасти коварными средствами она завоевала себе свой пост фактической, если и не номинальной, царицы — каковой является по преимуществу в наше время женщина.

V. Кокетство в разные эпохи и у различных народов

Кокетство вообще не пользуется большим почетом в ряду женских качеств. Мужчины, столь чувствительные ко всякого рода кокетству, к его грациозным уловкам, к искусному флирту и к его хитростям, поощряющие кокетство и вызывающие его, тем не менее отзываются о нем с презрением, считают его доказательством более низкого уровня развития женщины. Да и сами женщины, так многим жертвующие для кокетства, женщины, для которых оно, как мы увидим ниже, необходимо, делают вид, что глубоко презирают кокетство и обижаются названием «кокетки»! Мне кажется, однако, что они в этом случае поступают неправильно. Нетрудно было бы доказать, что кокетство оказало человечеству огромные услуги, вполне вознаграждающие за все дурные стороны его.

Во времена глубокой древности кокетство служило женщине охраной от грубости и насилия мужчины, охраной, доведшей ее до настоящего, хотя и непризнанного, владычества; что касается мужчин, делающих вид, что они презирают кокетство, то им не мешает напомнить, что у многих животных пород самцы стараются прельстить самок своим кокетством! Самки в царстве пернатых не блещут оперением, имеют слабый голос и не щеголяют своею внешностью. Зато самцы, покрытые великолепными перьями, с пестрыми, красивыми хвостами, с хохолками, гребешками и бородками, звонко поют, летая вокруг самок, выражая этим свое усердное ухаживание, страстное желание понравиться им. Кокетство, одним словом, есть необходимое условие в жизни некоторых пород, связанное с таинственным стремлением индивида к продолжению рода, к продолжению своей жизни в новорожденном детеныше. Тот или другой пол, смотря по тому, который из них занимает более или менее выгодное или благоприятное положение, делает «авансы» или принимает их, как должное, как дань, приносимую его красоте и увлекательности.

В человеческой породе, в которой, по вышеуказанным причинам, женщины имеют тенденцию быть многочисленнее мужчин и находятся в столь неустойчивых и зависимых условиях жизни, женщина нуждается в мужчине. Поэтому кокетство имеет чисто мужское происхождение в том смысле, что развилось оно в женщине единственно благодаря желанию нравиться мужчине, привлечь к себе его внимание, сделаться предметом его вожделений. Таким образом женщина избирается мужчиной не потому, что она добра, скромна и способна любить, но лишь потому, что имела в себе элементы, соответствовавшие смутному и вместе с тем сильному желанию самца, и затем потому, что, когда ей удавалось пленить его, он временно забывал о том, что она его рабыня, и осыпал ее подарками и ласками и, в свою очередь, делался ее рабом. Нравиться мужчине и быть желаемой сделалось естественным стремлением, насущной потребностью жизни женщины. История Самсона и Далилы всегда внушала мне страх за судьбу бедных женщин того времени. Как ужасно и печально, что рядом с мужчинами, обладающими грубой силой Самсона, женщины не имели иного средства достигнуть своей цели, как только покорить их чувственными ласками и кокетством. И становится понятным, что женщина во что бы то ни стало старалась усовершенствоваться в этом искусстве.

Каких только жертв не приносит женщина, каким мучениям не подвергает она себя ради приобретения той красоты, которая в той или другой расе прельщает мужчину. Она достигала даже полного изменения своего физического облика сообразно с весьма различными идеалами красоты, господствующими в некоторых племенах и расах. Так, например, готентотки стремятся приобрести тот род красоты, который диаметрально противоположен нашим понятиям об эстетике: они до невероятных размеров развивают свои ягодицы (стеатопигия), ибо эта для нас отталкивающая форма соответствует идеалу красоты готентотов. Папуаски имеют груди, висящие до колен, и они забрасывают их за шею, — папуасы очень ценят этот для нас отвратительный род красоты. Женщины Туниса до замужества подвергают себя режиму откармливания, поедая невероятное количество риса и сладостей до тех пор, пока от толщины не теряют способности двигаться: чем чудовищнее их толщина, тем более удовлетворяет она вкусам тунисских мужчин. Однако это откармливание себя рисом — ничто в сравнении с мучениями, которым подвергают себя женщины, принадлежащие к некоторым другим расам. Так, например, на острове Малакк особенной красотой в женщине считается длинная шея. Поэтому с девочками матери поступают так: с самого рождения на девочку надевается род деревянного ошейника, заставляющего ее держать голову кверху. Этот ошейник делается постепенно все более и более высоким, и таким образом к 15 или 16 годам получается чудовищная шея в десятки сантиметров длины. В других странах женщины, чтобы достигнуть в глазах мужчин идеала красоты, вырывают себе передние зубы и вставляют между деснами и внутренней стороной губы пластинку, которая очень мешает им при еде. Китаянки приносят в жертву на алтарь кокетства свои ноги: при помощи особых мучительных приспособлений они превращают их в маленькие культи, на которых едва могут ходить, и все это единственно ради несообразных вкусов своих мужчин. И никто никогда не скажет, что женщины переносили и переносят все эти мучения для собственного удовольствия! Их побуждает к этому, столь противоположному их природе образу действий глубокий и бессознательный инстинкт самосохранения и личной неприкосновенности, надежда быть более красивыми и, следовательно, более желанными. Все физические мучения, которым добровольно подчинялась женщина всех рас и времен, и которые так глубоко изменили ее тип, показывают, до какой степени крепко коренится чувство женского кокетства в древности всех стран.

Однако физические изменения служат лишь внешним показателем изменений психических, столь же глубоких, бессознательных и непроизвольных. Так, например, в психических расстройствах, во время которых происходит частичное разложение индивидуальности на ее составные элементы, прежде всего разрушаются и распадаются элементы более поздней формации. Прежде всего исчезают те понятия и способности, которые человек приобрел уже в более поздний период своего органического развития, а также позднейшие и искусственные наслоения культуры, тогда как более древние врожденные свойства, тщеславие и расположение к гневу, более глубоко укоренившиеся в его индивидуальности, остаются и преобладают в нем. И вот мы видим, что кокетство у душевно-больной женщины переживает все другие черты характера. Уже потеряв чувство стыдливости, чистоты, приветливости, она все еще сохраняет инстинкт кокетства и заботу о своей красоте. В больницах для умалишенных женщин, в которых умерло уже воспоминание о том, что было мило и дорого, у которых совершенно исчезло чувство стыда, погасла последняя искра ума, эти несчастные еще продолжают глядеться в зеркало и украшать себя всем, что попадается под руку: старыми полинявшими тряпками, смятыми цветами и лентами, позолоченными бляхами и разноцветными блестками. И не может быть более печального зрелища, как то, которое представляют эти несчастные, выказывающие перед бессознательными больными и перед сиделками то, что прежде они так тщательно скрывали: чувственное стремление вызывать поклонение и ухаживание мужчин путем красивых нарядов и драгоценных украшений.

Кроме того, в больницах, где лечат самые ужасные болезни, где бедные женские тела покрыты бывают отвратительными язвами, нет женщины, которая видела бы себя такою, какова она на самом деле, которая, вполне обладая умственными способностями, не льстила бы себя надеждою поправиться. Каждая из них гонится за неопределенной мечтой возрождения красоты, и благодаря какой-либо приятной или пикантной черте думает внушить чувство желания мужчины. Я помню одну бедную горбунью, которая с удовольствием гляделась в зеркало и находила, что двойное возвышение, которое было у нее спереди и сзади, великолепно выдвигало и подчеркивало тонкость ее «талии». Таким образом — это психическое состояние больных женщин показывает нам, что кокетство есть основной и первородный элемент женской индивидуальности. Наблюдения над маленькими девочками подтверждают этот факт. Тщеславие есть первое чувство, возникающее в душе девочки, и чем моложе ребенок, чем непосредственнее его психика, которую не смущают еще понятия условности, тем сильнее и очевиднее выказывается этот инстинкт. Мы видим нередко девочек, которые еще не совсем твердо стоят на ножках, а уже подползают к зеркалу, улыбаются своему отражению и украшают себя чем только могут; а когда видят девочек, лучше одетых, чем они, начинают плакать, сердятся и даже дерутся. Но это тщеславие не останавливается на внешней, простой форме одежды; оно превращается вскоре в страстное желание производить эффект и привлекать ухаживателей. Однажды у четырехлетней девочки спросили, чего бы она желала на свои именины? Она отвечала: «сидеть за столом между X и Z», — т. е. между двумя офицерами. Другая, которой не было еще трех лет, увидя в полуоткрытую дверь гостей, бросалась к няне, чтобы та надела ей красивый передник, распустила ее волосы и опрыскала руки духами.

То же чувство кокетства, которое у девочки двух лет проявляется так непосредственно и свободно, живет в виде неумирающего инстинкта и у шестидесятилетней старухи. Если только женщина не испытала больших страданий, срывающих многие листья с дерева жизни, она никогда не чувствует себя состарившейся. Я помню, как часто моя старая тетка повторяла: «В сущности, пятьдесят лет — это расцвет жизни!» И это казалось мне страшно смешным, когда мне было пятнадцать лет и когда мне тридцатилетний возраст представлялся глубокой старостью. Теперь, когда мне самой перевалило за тридцать, я начинаю мириться с идеей моей старой тетки… Да, старость не изглаживает в женщине стремлений к кокетству: забота о том, чтобы казаться не столь «поблекшей», иметь еще кое-какие «остатки красоты», быть интересной и, что всего удивительнее, наивное убеждение в успехе служит утешением всякой поблекшей красавице.

Один мой приятель, хирург, рассказывал, что принужден был сделать операцию одной старой даме с фальшивой челюстью. Она не предупредила его об этом, потому что даже и на операционном столе не могла вынести мысли, что она может показаться слишком некрасивой и дряхлой! Эта неосторожность могла стоить ей жизни: она могла задохнуться во время хлороформирования!

Вспоминаю еще, с какой наивной радостью одна дама, которой было уже за шестьдесят лет, рассказывала о маскараде, на котором в первый раз в жизни была в маске и домино, как к ней подходили мужчины, ухаживали за ней, называя ее «прелестной маской». И хотя смех, возбуждаемый в ее спутниках этой ошибкой, должен бы отнять у нее всякую иллюзию, однако уже самый факт, что старушка могла, как бы то ни было, произвести впечатление юности, грации и прелести и зажечь крошечную искру желания, согревал ее сердце и придавал блеск ее глазам!

Как пример кокетства, упорно живущего за пределами юности, приведем тот факт, что знаменитая Диана де Пуатье, чтобы в 70 лет не показать, во что превратилась ее красота, которую Брантом называл ни с чем не сравнимой, всегда носила маску, даже когда отправлялась на охоту.

Ни бедность, ни богатство, ни социальное положение не влияют на кокетство женщины, которое у всех женщин — в классе миллионеров и в классе пролетариев — выражается почти одинаковым образом. Бедная модистка, готовая есть черствый хлеб и пить воду, чтобы сберечь деньги на цветок к шляпке или на ленту, не многим разнится в душе от тех богатых и знатных женщин, которые украшают себя бриллиантами и жемчугами.

Принято думать вообще, что кокетство у женщин является следствием постоянных сношений с мужчинами и есть результат желания обратить на себя их внимание и привлечь их любовь. А между тем даже в заключении и в уединении женщина сохраняет эту выдающуюся черту своего характера.

Не будем говорить о бедной Манон Леско, которая, умирая от жажды в пустыне, бросает последний взгляд на свое зеркальце; но послушаем свидетельство тюремных врачей и надзирателей, которые утверждают единогласно, что заключение не только не уничтожает в женщине чувства кокетства, но, наоборот, развивает и обостряет его. Заключенные для удовлетворения этого чувства прибегают к самым любопытным средствам. Одна из них, рассказывал мне один тюремный врач, переносила жажду, чтобы сохранить воду в стакане, на дно которого положен был кусочек темно-синей бумаги; таким образом получалось зеркало. Д-р Кадальцо, директор женского исправительного заведения, дает много интересных сведений о заключенных. Известно, что тюремные правила по отношению к одежде и туалету заключенных весьма строги, что женщинам запрещено иметь белила, румяна, пудру и всякие косметики. Но тщеславие их перед этим не останавливается. Многие ухитрились добыть себе «белила» следующим образом: они терпеливо облизывали стены своих камер и, пережевывая известь, получали нечто вроде «белил», которыми с гордостью вымазывали себе лицо. Одна из них была разрисована, как балетная танцовщица, и никто не мог понять, откуда она достала столько краски. Тщетно обыскали всю ее камеру и наконец-таки нашли ключ к загадке: полотно, из которого сделаны были рубашки заключенных, имело красную нитку в основе. Женщина вытаскивала эти нитки, клала их в небольшое количество воды и оставляла их в ней до тех пор, пока вода не окрашивалась в красный цвет: эта вода и служила ей румянами.

Д-р Кадальцо рассказывает еще один весьма характерный факт. Одна из заключенных сфабриковала себе корсет: очевидно, корсет был идеалом элегантности для нее. Приведенная в отчаяние неуклюжестью тюремного «мундира», эта заключенная нашла способ обмануть бдительность надзирателей и смастерила себе корсет из проволоки, которую вытаскивала из металлической сетки окон. Обратите внимание на всю сложность предприятия. Такие сетки находились в карцере, куда запирали заключенных за какой-нибудь проступок против дисциплины. Корсет этот она затянула на себе так, что однажды за обедней упала в обморок: таким образом открылась ее тайна. Чтобы добыть себе необходимую для ее пресловутого корсета проволоку, ей пришлось нарочно подводить себя под наказание множество раз, чтобы проникнуть в камеру, где находилась драгоценная решетка: никогда еще, кажется, корсет не обходился так дорого! — Малейшее изменение или улучшение, вводимое в грубое форменное платье тюрьмы, служит предметом глубокомысленных обсуждений со стороны заключенных женщин. Каждая из них старается наилучшим образом расположить складки своего платья и придать ему более изящный вид. И когда несколько женщин работает вместе во дворе или мастерских, то главным предметом обсуждения всегда служит фасон форменного платья и преимущества того или другого покроя «мундира». В тюрьмах также существуют законодательницы мод, навязывающие другим свои вкусы и модели, которым те рабски подражают. Д-р Кадальцо сделал в женской тюрьме опыт, увенчавшийся полным успехом. Он ввел три различных модели платья, соответствующие трем категориям заключенных, смотря по их поведению. Первая модель — из серой шерстяной материи, совершенно непохожая на тюремную форму, а, наоборот, изящного по своей простоте и грациозности покроя, доставалась лишь тем заключенным, которые отличались примерным поведением. Вторая модель была платье из клетчатой серой с синим материи; третья — из очень грубой материи, очень некрасивого покроя и прескверного желтого цвета. Сообразно с их более или менее хорошим поведением, заключенные могли надевать один из этих костюмов. Эта система дала удивительные результаты: в короткое время почти все заключенные получили право носить серые платья. Опыт этот, столь же простой, как и логичный, должен бы найти себе более широкое применение. Таким образом осуществился бы парадокс, что кокетство может послужить для исправления женщины. Тот несомненный факт, что кокетство есть свойство, присущее всем расам, всем временам и всем национальностям, может служить его оправданием, так как показывает, как глубоко и универсально его действие.

Но я осмелилась бы подыскать для кокетства нечто большее, чем скромное оправдание: я желала бы воспеть ему хвалу! Хвалу если не самому кокетству, то его благотворному влиянию и действию.

Нравственная дисциплина кокетства

Мы смотрим с изумлением на женщин, которые позволяют себе уродовать ноги, вырывать зубы, надевать стесняющий ошейник, чтобы казаться красивее; но и женщины более близкого к нам времени и современной цивилизации жертвовали собой ради того, чтобы достигнуть высшего идеала красоты. Наши дамы двадцатого века и не думают о том, что своими тонкими талиями они обязаны своим бабушкам. Мы имеем теперь усовершенствованные корсеты, гибкие и изящные, но наши бабушки, говорит Робида, носили стальные корсеты, которые впивались им в тело и ранили иногда до крови. Однако красавицы не жаловались на этот род вериг, благодаря которым в их честь воспевались мадригалы. И хотя современные корсеты и более гигиеничны, они все-таки не совсем безвредны. Все врачи согласно утверждают, что многие женщины страдают болезнями матки и печени и разными болезнями внутренних органов только благодаря мании стягивать талию корсетом. А между тем каждый, кто наблюдал этих мучениц кокетства, должен сознаться, что они обладают удивительным стоицизмом. Стянутая до такой степени, что она едва может дышать, едва может двигаться, не испытывая боли, несчастная жертва разговаривает, смеется и шутит, не выказывая ничем своих болезненных ощущений. Ей даже в голову не приходит желание сорвать с себя это орудие пытки. Она знает, что все, что выдало бы ее усталость и боль, сделало бы ее менее красивой, уменьшило бы обаяние ее личности, а потому храбро переносит мучение, от которого, по ее мнению, выигрывает ее красота.

Этот род дисциплины, к которой принуждает ее кокетство, научает ее и многим полезным вещам: уменью владеть собой, не распускать себя, не выказывать всех своих чувств и ощущений. Нельзя отрицать, что в образовании нравственного характера, даже в обыденной жизни, кокетство имеет такое влияние, которого мы еще не умеем достаточно оценить. Разве женщина не приобрела, благодаря многим векам «заинтересованного кокетства», ту ровность характера, ту мягкость манер и ясность выражения лица, какими она отличается теперь? Может быть, некоторые строгие судьи возразят мне, что эта маска любезности, эта показная ясность духа не что иное, как лицемерие и притворство, служащие женщине для того, чтобы привлекать к себе поклонников. Но это вовсе не так. Женщина, хотя и всецело поглощенная желанием нравиться, вовсе не стремится достигнуть этого единственно притворством и двуличностью. Но ее постоянное и непрерывное усилие казаться спокойной, любезной, веселой в узком корсете и в тесных ботинках в конце концов заставило сродниться с ее натурой те чувства, которые первоначально были притворны. Привычка воздерживаться от гневных порывов, чтобы не казаться некрасивой с нахмуренными бровями, сжатыми губами и злыми глазами, в конце концов сделала то, что она и в самом деле стала менее доступна гневу; таким образом, заставляя себя улыбаться и быть спокойной в то время, как ее мучили заботы и печаль, она привыкла к усилию, которое постепенно сделалось менее трудным и, наконец, обратилось у нее во вторую натуру.

Кокетство и мода

Но кокетство имеет право на нашу признательность и по другим причинам и с совершенно другой точки зрения: ему мы обязаны тем комфортом и тем материальным благосостоянием, которыми окружает нас современный уклад жизни. Когда мы сидим в красивой, уютной и теплой гостиной в мягком кресле, а музыка услаждает наш слух и дамы в красивых туалетах мелькают перед нашими глазами, мы, созерцая это приятное и красивое зрелище, не должны забывать, что все это создало главным образом кокетство.

Главная цель кокетства, как мы уже сказали, состоит в том, чтобы возбудить восхищение и вызвать поклонение, и женщина употребила все средства, чтобы сделаться привлекательной для мужчин. Но природная красота дается не всем, а наряд, драгоценные украшения служат неотразимыми вспомогательными средствами для тех, кто умеет ими пользоваться. С самых отдаленных времен женщина инстинктивно старалась найти подспорье для своей привлекательности в одежде и украшениях. Прямо трогательно видеть рядом с кремневыми ножами и железными скобками доисторических времен бедные, грубые и наивные женские украшения: ожерелья из зубов животных, железные браслеты, похожие на кандалы, железные и медные серьги, которые, казалось бы, должны были разорвать уши. Но доисторическая женщина, вероятно, очень гордилась тем, что могла носить на себе с полпуда таких украшений.

В раскопках на Крите, обнаруживших остатки цивилизации за 5 тысяч лет до Р.Х., находят рисунки, изображающие женщин в корсетах, юбках с волнами и в шляпках /?/… А Шлиман отрыл драгоценные украшения Елены и описал всю их утонченную красоту и изящество. Мы видим, следовательно, с каких отдаленных времен женщина прибегала уже к ухищрениям туалета и моды. И как бы ни были тяжелы времена, женщина никогда не теряла из виду этот основной ресурс своего успеха.

А в средние века, в эпоху беспрерывных войн, когда, казалось, иссяк совершенно интерес к мирному семейному обиходу, и женщина, живя в мрачных укрепленных замках, между монахами и воинами, казалось, должна была стать жертвой уединения и воздержания, — что придумали дамы для того, чтобы сообщать друг другу последние известия моды? От одного замка к другому переезжали посланные, возившие куклы, одетые по последней моде. Перед ними опускались подъемные мосты, и по мрачным оружейным палатам проходили они к хозяйке замка, которая вместе со своей прислужницей внимательно рассматривала все подробности миниатюрного костюма и затем с воодушевлением принималась за долгую и требующую большого терпения работу, за плетение кружев и за вышивки, которые должны были украшать ее и разнообразить ее одинокую праздную жизнь.

Разумеется, мы не будем утверждать, чтобы все, что создала мода, было достойно удивления и восхищения. Мода часто бывала нелепой и смешной: благодаря тому, что женщина имеет чрезвычайную склонность к преувеличению, к излишеству, склонность эта весьма часто проявляется в ее туалетах. Показалось, например, грациозным и милым удлинить немного талию, которую прежде носили слишком короткой, почти под мышками. И вот при помощи железных планшет и китового уса талию удлинили до безобразия; маленькие «панье», выгодно обрисовывавшие линию бедер и придававшие грациозность и некоторую солидность слишком тоненьким фигуркам дам XVII века, становились все больше и шире и дошли до таких пропорций, что совершенно изменили естественные формы. После чрезвычайно сложного, украшенного воланами и фестонами костюма-рококо особенный успех имела новая мода простых, гладких греческих костюмов директории. Но и эта мода дала повод к преувеличениям: дамы стали одеваться все легче и легче, покрывая себя легкими прозрачными тканями, открывая все более и более бюст и руки, что соответствовало климату древней Греции и Рима, но не суровому климату средней Европы. Воспаление легких унесло много жертв, а женщины между тем и не думали защищать свою жизнь против безжалостных и нелепых требований моды! — Кринолины отошли уже в область преданий; но когда-то эта мода удостоилась великой чести: лондонский парламент вотировал закон о расширении дверей этого парламента, дабы в палату могли входить супруги пэров Англии. Только невероятная наклонность к преувеличению заставила в XVIII в. нагромождать на головы дам прически, представлявшие собой целые сооружения: целый сад с цветами, растениями и птицами, корабль, мельницу с мельником, гнездо с птицами и т. д. Подвергаться такой сложной работе парикмахера, продолжавшейся несколько часов, и выдерживать потом на своей голове значительную тяжесть, а к тому же решиться проводить ночь, опираясь головой на деревянную скамеечку — разве это не доказательство удивительного терпения, выносливости, на которые способны женщины, когда дело касается туалета? И тем не менее эти нелепости и преувеличения моды доказывают находчивость и изобретательность женщины. Смешные фижмы и распашонки a L'innocente были выдуманы какой-то принцессой, чтобы скрыть беременность, после чего появились юбки с фижмами с названиями, которые весьма прозрачно обозначали их назначение: «moitie terme» (половина срока), «trois quarts» (три четверти). Пущенная в ход мода тотчас же была принята всеми дамами. «Рюшки» и «фрезы» были изобретены одной королевской фавориткой, шея которой была слишком длинна и худа. Девица Гамбаж, другая фаворитка, имевшая волосы огненного цвета, ввела в моду пудру, которой покрывала себе волосы до того, что они делались белыми; а нарост на голове какого-то члена королевской семьи в XVII в. дал повод к введению в моду париков. Но если кокетство иногда вовлекало в нелепые преувеличения, то оно дало женщине и то маленькое орудие, называемое иглой, вначале грубое, как мы это видим по иглам, найденным в первобытных могилах, а теперь тонкое и гибкое, с помощью которого искусные руки женщины научились создавать удивительные кружева, вышивки, окружающие словно легким облаком женские платья. Брюссельский тюль, тонкий, как паутина, венецианское кружево, словно выточенное из слоновой кости, алансонское и ирландское кружева, бахрома, аграманты, вышивки золотом и шелком, плоской и выпуклой гладью — все чудеса терпения, вышедшие из рук женщины при помощи иглы, веретена, ткацкого станка, служат для того, чтобы красивым одеянием дать рельеф красоте и грации женщины. Существует одно знаменитое учреждение, обязанное своим возникновением изысканию живописных элементов украшений женского туалета, внушенных женским кокетством. Это — парижский Jardin des Plantes, послуживший образцом всем ботаническим садам Европы. «Jardin des Plantes», называвшийся прежде «Jardin du roi», обязан своим возникновением моде на материи с цветами, введенной придворными дамами в царствование Людовика XIV. Зачатком же его послужил маленький сад, который в царствование Генриха IV держал один догадливый садовник, доставлявший модели для рисовальщиков материй и вышивок. Это обстоятельство служит новым доказательством постоянства и последовательности, с которой женщина отыскивала все, что могло возвысить красоту ее и служить ее кокетству.

Таким образом женщина побудила к изысканию драгоценных камней в недрах земли и чудных жемчугов на дне моря, поощряла ввоз и выделку самых редких и красивых тканей: бархатов, брока, шелковых материй, находя им соответственное применение, употребляя одни для торжественных нарядных платьев, другие для легких воздушных бальных костюмов и третьи, наконец, для защиты от холода. Тысячи и миллионы рабочих и работниц во все времена и в течение всей своей жизни заняты были только производством того, что изобрела женщина для украшения своей личности и для убранства своего дома. И это — одна из главных заслуг женщины: она сумела выдумать и устроить свой «дом», соединив в нем все элементы комфорта, красоты и уютности, составляющие пленительную прелесть нашего современного жилища. К этому также побуждало ее кокетство или, по крайней мере, потребность художественной утонченности, эстетического чувства, пробужденных в ней опять-таки кокетством, которое действительно может приписать себе честь создания самых красивых отраслей современной промышленности.

Самого простого исторического исследования достаточно для того, чтобы констатировать, что эти элементы изобретательности и красоты, которые женщина старалась использовать прежде всего для собственного украшения, она стала применять в более обширной области — для украшения своего дома. Конечно, перья, драгоценные ткани, тяжелые и красивые штофные материи, тонкие восточные покрывала, впервые ввезенные венецианскими купцами, прежде всего были употреблены женщинами для своих собственных роскошных одеяний; но когда ввоз драгоценных тканей увеличился, они распространили употребление их и на вещи, среди которых они жили: покрыли ими стены, набросили их на кровати и обтянули ими диваны. Точно так же и игла работала сначала исключительно для личных потребностей женщины: первые удивительные произведения терпения и искусства женщины — кружева, вышивки, галуны — служили для ее собственного приданого, но позднее она распространила эти украшения и на дом свой, покрыла вышивками и кружевами свою брачную постель и подушки, стала делать роскошные скатерти для пиров, долженствовавших ознаменовать важные события семейной жизни, стала ткать тонкие полотна и плести легкие, как облако, кружева для колыбели своего младенца.

В странах еще первобытной культуры, там, где еще живут «по старине», как, например, в некоторых горных местностях, у женщин встречаются великолепные костюмы, расшитые золотом и шелками, тогда как предметы домашней обстановки еще грубы и бедны. Позднее, как бы в доказательство того, что и домашняя утварь есть изобретение женщины и делается для нее, первою роскошною мебелью дома был сундук, роскошно украшенный резьбой, живописью, мозаикой и служащий для сохранения ее приданого, лучших ее одежд, драгоценных украшений. Буфет и комод, появившиеся позже, были не что иное, как поставленные один на другой сундуки. Как женщина, прежде чем о всякой другой мебели, подумала о сундуке и о кровати, точно так же она выдумала нарядный, сложный и изящный «туалетный стол» XVII и XVIII в., действуя в том же направлении, с тем же художественным чутьем и изяществом вкуса, с целью создать благоприятную обстановку для своей красоты. И они выдумали и внушили идею большого зала со стенами, увешанными коврами, с падающим сверху светом больших граненых, как бриллианты, канделябров. Фасон одежды до известной степени создал фасон мебели: средневековые дамы рыцарских замков сидели в своих строгих гиеротических одеяниях на прямых и жестких стульях с прямыми высокими стенками, тогда как кокетливые дамы восемнадцатого века употребляли удобные мягкие, округленные «бержерки», как будто созданные именно для того, чтобы миловидная дама с «панье» и мушками проделывала на них кокетливые ужимочки своей жеманной грации, с вытянутыми ножками в туфельках а la Louis XV, с веером или шаловливым лорнетом в руке. А разве золоченые ширмы со сценами Вато не выдуманы для того, чтобы скрывать tete-a-tete напудренных дам и молодых аббатов? Женщина изобрела туалетный столик, этот миниатюрный храм изящества, блестящий хрусталем, зеркалами, серебром, перламутром, черепахой, уставленный ящичками для пудры и флаконов с духами. Женщина изобрела убранство комнат в стиле Людовика XIV, огромные бальные залы с зеркальными стенами, отражающими их красоту в золоченой рамке. Женщина придумала смягчать резкий дневной свет занавесками и гардинами. Все те старинные стили меблировки, которые мы теперь столь тщательно воспроизводим, изобретены или, по крайней мере, внушены женщиной, которая может вполне приписать себе ту честь, что она не только дала импульс большей части многоразличной и грандиозной современной промышленности, от работы портного до работы столяра, от искусства ювелира до искусства садовника, но использовала эти средства еще и для того, чтобы сделать свой дом красивым и приятным. Мужчине это никогда бы не пришло в голову. Как бы он ни был богат, он не чувствует потребности в великолепии жилища. Ему достаточно роскоши конторы, рабочего кабинета, лаборатории: его жизнь протекает в банке, на фабрике, там, где он имеет дело с цифрами и опытами, совершенно исключающими идею утонченной роскоши и изящества. Роскошный дом, дворец, как клетка без птицы, не имеют смысла без женщины, которой одной только известны способы удовлетворения требований женственности, которая в сущности есть не что иное, как кокетство. Правда, даже и не думая о кокетстве, женщина изобрела котел для варки пищи и колыбель для младенца. Но ее легкомыслие, ее тщеславие, пресловутое кокетство побудили ее отыскать это бесконечное число элементов, способствовавших прежде всего украшению ее личности, а затем нашли им тысячу полезных и остроумных применений в семейной жизни.

Если бы не существовало кокетства, не было бы, пожалуй, и половины тех отраслей промышленности, которые процветают в настоящее время и дают работу и богатство миллионам и миллионам людей и которые без этого двигателя оставались бы в зачаточном состоянии, а может быть, и совсем бы зачахли.

Можно сказать, кроме того, что кокетство исполнило важную и полезную функцию в цивилизации благодаря тому, что научило женщин сдерживать свои грубые порывы и развивать эстетические стороны своей личности. С помощью этих качеств они получили известное влияние на мужчин, которые, в свою очередь, научились обращаться менее грубо с женщинами, находя в них теперь не один только предмет удовлетворения своей чувственности, но и драгоценное орудие эстетического и интеллектуального наслаждения.

VI. Нравственная сила женщины

Удивительно, что общественное мнение и эмпирическая психология пословиц, в общем всегда меткая и тонкая, впадает в столь грубые ошибки и странные заблуждения в отношении оценки качества того и другого пола. Так, напр., принято с давних пор считать женщину существом слабым, трусливым, безвольным, лишенным мужества и нравственной силы. По предвзятому суждению толпы, женщина является существом воздушным, падающим в обморок от малейшего волнения; она кричит при виде паука или мыши, при малейшем осложнении теряет присутствие духа. Это мнение совершенно неверно. И история, и статистика, и самое поверхностное наблюдение показывают, что женщина обладает не меньше, чем мужчина, выносливостью относительно физической боли, усталости и болезни. Женщины первобытных народов исполняли самые тяжелые работы: вскапывали землю для посева, жали, убирали хлеб, растирали его между двух камней в муку, переносили все пожитки с одного становища на другое — все это, не переставая носить и выкармливать детей.

Не прибегая к примеру первобытных народов, мы и теперь видим, что женщины в деревнях работают, как вьючные животные. В Герцеговине, напр., женщины тащат плуг вместо волов; в горах они носят связки сена и дров наравне с мужчинами и мулами. В городах женщины несут такую же долю труда, как и мужчины, и представляют серьезную конкуренцию для них.

Нет такого спорта, требующего, кроме ловкости, хладнокровия и смелости, в котором женщина не выступила бы с успехом: женщина плавает, ездит верхом, стреляет, фехтует, поднимается на воздушном шаре. Альпинизм — этот спорт, требующий наибольшей выносливости и мускульной силы — имеет наряду с именами мужчин, взобравшихся на самые высокие горы, много женских имен. Теперь, когда вошел в моду альпинизм без проводника, так называемый «академический альпинизм», многие пары — сестра и брат или муж и жена — пускались в самые рискованные, трудные предприятия. В настоящее время альпинизм становится таким спортом, который требует не одной только физической, но и нравственной силы, хладнокровия, мужества, презрения к смерти. Но есть еще и другой спорт — научные экспедиции, в котором женщины выказали необычайное мужество, спокойствие духа и неустрашимость. Мы думаем обыкновенно, что исследование новых стран, требующее большой смелости и представляющее столько опасностей, должно быть всецело предоставлено мужчине. Однако и на этом поприще выдвинулось много женщин, и число их, если принять во внимание преграды, которые ставит им их пол, имеет особенно важное значение. Бесстрашные путешественницы не остановились перед страхом неизвестного и перед опасностями самых рискованных путешествий.

Г-жа Бик бесстрашно сопровождала своего мужа в его научной экспедиции 1893—94 г. в южную Аравию, в страну самого фанатического населения. Г-жа Кудро отправилась с мужем в самую нездоровую местность Грианы, а оттуда — в заселенные дикими индейскими племенами равнины бразильских рек. Когда в 1877 г. ее муж умер от лихорадки, она продолжала экспедицию одна. Ливингстон, самый знаменитый из современных исследователей Африки, рассказывает о трудностях пути, перенесенных женою его. Она же вывезла его из Шупанга, спасая его от убийственного климата южной Замбези. Бейкер, вместе со своей женой открывший озеро Альберт Нианца, с восторгом рассказывает о стойкости и храбрости своей жены. Жена знаменитого американского исследователя Эдуарда Силера всегда сопровождала своего мужа в самых опасных предприятиях; она несколько раз проехала через Мексику и Центральную Америку. Джозефина Пири сопровождала в 1897–1902 г. мужа своего в арктическую область Америки и среди льдов крайнего севера, среди всякого рода лишений, связанных с этой экспедицией, родила и выкормила своего ребенка. В путешествии к северному полюсу одна двадцатилетняя девушка, Вильгельмина Расмуссен, сопровождала брата своего Кнуда Расмуссена через всю Гренландию для отыскания одного эскимосского племени, еще никогда не приходившего в соприкосновение с европейской цивилизацией. Все эти экспедиции, в которых женщины принимали участие, были далеко не легки и отнюдь не походили на увеселительные поездки. Чета Голубь во время путешествия по Африке была застигнута разбойниками, отобравшими у нее все ее научные коллекции. Неутомимые супруги принуждены были начать всю работу сызнова и принялись терпеливо собирать и приводить в порядок этнографические сокровища, впоследствии возбуждавшие величайший интерес венских ученых /в 1882 г./. Русский путешественник Потанин и венгерец Уйфальви организовали вместе с женами экспедицию в Центральную Азию. Г-жа Уйфальви, парижанка по рождению и воспитанию, вернулась во Францию и написала отчет о своих замечательных приключениях. Г-жа Потанина, вследствие перенесенных лишений, умерла в Монголии.

Более тяжелая судьба постигла жену миссионера и исследователя Рингарка, последовавшую за мужем через Тибет, имея при себе своего маленького сына. Путешествие по тибетским горам совершено было среди невыразимых страданий. Семья достигла наконец священного города буддизма Лхассы, где они в 1898 г. подверглись нападению тибетских грабителей. Товарищи их бежали; Рингарк с женой и сыном спрятались на дне оврага. Через несколько часов миссионер направился к ближайшему поселению, чтобы просить о помощи. Но жена не дождалась его возвращения: мужа ее убили туземцы. Тогда жена с маленьким сыном одна пустилась в обратный путь под ежеминутным страхом лишиться жизни от руки убийц или от истощения. Однако через четыре недели, преодолев невероятные лишения и трудности, она пришла в город Т-дзиен-лу.

Из путешественниц, отправившихся самостоятельно, без мужа или какого-либо родственника, на открытие и исследование неведомых стран, самой знаменитой была Ида Пфейфер, урожденная Рейер. Сорока четырех лет от роду она в дальних странствиях искала забвения от огорчений несчастного супружества. Первое свое путешествие она совершила в 1842 г. в Палестину и Египет. На следующий год она отправилась в Исландию, а затем уже вся жизнь ее сделалась рядом, самых необычайных приключений. Путешествовала она по большей части одна, даже без прислуги и в течение шестнадцатилетнего периода своих путешествий объехала весь свет. Нет страны, в которой она не побывала, а за время от 1842 до 58 г., когда пути сообщения и передвижения были еще довольно примитивны, она посетила страны, в которые не вступал еще ни один европеец. После путешествия в Исландию она в 1846 г. предприняла экспедицию в Бразилию, Чили, Персию и на о. Таити. Результаты ее исследований были столь любопытны и богаты, что в 1851 г. австрийское правительство отправило ее за свой счет во второе кругосветное путешествие. Главной целью ее исследований были на этот раз Борнео, Суматра и Ява. С невероятной смелостью, без эскорта, без оружия отправилась она к людоедам. Из письма, написанного ею из Рио-де-Жанейро 30 сент. 1846 г., мы видим, каким страшным опасностям она подвергалась. В сопровождении одного старого господина она хотела из Рио-де-Жанейро пробраться в Петрополис. «Мы не имели пистолетов, — писала она, — и спокойно и уверенно следовали по нашему пути, тем более что поминутно встречали караваны погонщиков мулов. Но когда тропинка привела нас к девственному лесу, в несколько уединенную местность, вдали от проезжей дороги, из чащи выскочил навстречу нам негр, вооруженный огромным ножом и веревкой. Он бросился к нам с поднятым ножом. У нас не было ничего, кроме зонтика и перочинного ножичка, который я тотчас и вынула из кармана. Негр схватил зонтик, и у меня осталась в руках одна только ручка. Но, ухватившись за зонтик, он уронил нож; я бросилась поднимать его, но он был проворнее. Он оттолкнул меня и снова завладел своим ножом. Я думала уже, что должна расстаться с жизнью, но решилась уступить ее как можно дороже: я ударила его перочинным ножом в грудь, но он быстро заслонил себя рукой, которая и получила глубокую рану. Между тем мой старый товарищ схватил его сзади за горло; но негр обернулся и ранил его, а затем вошел в такую ярость, что, казалось, превратился в дикого зверя. Мы уже считали себя погибшими, как вдруг услышали конский топот, который заставил негра бежать. К нам подъехали два всадника и, узнав о нашем приключении, пустились в погоню за негром и, к счастию, нагнали его». Неустрашимость и скромность, а также спокойствие и доверчивость, с которыми она шла к туземцам, производили на них выгодное впечатление и служили ей как бы охранной грамотой.

Рядом с Идой Пфейфер следует назвать другую смелую последовательницу — Алексину Тинне. Молодая, красивая, богатая, она, после кратких путешествий в Сирию, Палестину и Египет с матерью и теткой, девицей А. ван-Капеллен, отправилась в июле 1861 г. из своего родного города Гат в долгое путешествие по Египту. Алексине Тинне было 22 года, и она готова была пожертвовать всем своим богатством и всей своей деятельностью ради своей мечты. Из трех женщин ни одна не вернулась на родину. Мать и тетка погибли от убийственного климата в первой половине экспедиции, а шесть лет спустя прелестная молодая девушка пала от руки убийцы. Жители берегов Нила вообразили себе, что Алексина Тинне — дочь султана, посланная им на помощь и на утешение. Даже знаменитый торговец невольниками, Магомет Шер, принял ее с царскими почестями и предложил ей сделаться царицей Судана. Начало путешествия через Джебельмайю протекло однообразно среди тростников, растущих по берегам реки; но затем путешественницы чуть не сделались жертвами шилуков, раздраженных притеснениями хартумских купцов. Однако и к ним уже проникли слухи о дочери султана и спасли путешественниц. Когда пароход остановился у одного шилукского селения, чтобы забрать топливо и экипаж отказался сойти на берег, опасаясь туземцев, Алексина Тинне прошла через поселение с десятью солдатами: ее приветствовали с восторгом, как дочь султана, и предложили ей корону страны. Но в дальнейшем путешествии их встретила более опасная, чем люди и дикие звери, лихорадка. В ноябре путешественницы снова были в Хартуме, чтобы приготовиться к главному путешествию внутрь страны. Г-жа ван-Капеллен, серьезно больная, осталась в Хартуме. Караван двинулся в путь подобно царскому шествию. Для присмотра за научными коллекциями к экспедиции присоединились Теодор ван-Генглин и д-р Стейднер. Караван состоял из 200 лиц охраны и прислуги, 30 ослов и мулов, 4 верблюдов и целого транспорта багажа. Экспедиция эта стоила Тинне 120 тысяч марок в год. В июне 1863 г. лихорадка унесла у нее мать; в мае следующего года она, возвратись в Хартум, не застала уже тетку в живых. Богатый караван возбудил алчность туземцев, составлявших его охрану. Утром 1 сентября 1869 г. в ущельях Гата /Триполи/ завязалась притворная ссора между некоторыми членами каравана, и когда начальница его вмешалась, чтобы усмирить спорящих, двое из заговорщиков варварски убили одну из удивительнейших и оригинальнейших женщин в истории современной цивилизации.

Ида Пфейфер и Алексина Тинне по справедливости могут считаться самыми типичными из женщин, занимавшихся научными экспедициями. Их окружал романтический ореол, их привлекала к себе трудность предприятия, которая для женщин всегда кажется чем-то особенно интересным. Они вскоре нашли себе подражательниц и последовательниц, в особенности среди англичанок. В 1893 г. Мэри Кинслей предприняла зоологические и антропологические исследования в различных областях западной Африки. Она также пала жертвой своих путешествий: умерла 5 июня 1900 г., сорока лет от роду, от инфекционной болезни, которой заразилась, ухаживая за ранеными в Саймонстауне. Мистрисс Бишоп, известная более под псевдонимом Изабеллы Берд, предпринимала путешествия по Персии, Курдистану, восточной Азии — Китаю и Корее. Мисс Тейлор достигла Лхассы, священного города буддистов; одна русская, г-жа Головнина, проехала Памир — «Крышу мира», западный оплот буддизма среди цепи Гималайских гор. Между знаменитыми путешественницами следует назвать также и принцессу Терезу Баварскую, исследовавшую бразильские ланды.

Все эти женщины путешествовали одни, без мужей, и были сами руководительницами экспедиций. Ответственность, которую они принимали на себя, и дух независимости придавали им необходимую для достижения намеченной ими цели энергию!

Но есть еще и другая форма подобной деятельности, требующая большого запаса мужества, — деятельности, которая, как нам кажется, не соответствует мягкому и кроткому характеру женщины: мы думаем, что только мужчина может решиться встретиться лицом к лицу с ужасами и опасностями войны. А между тем и на этом поприще женщина выказала себя с самой блестящей стороны. Множество женщин — вопреки принятому обычаю, традиции и собственному характеру, — отважно переносили опасности войны и были свидетелями ужасов ее.

Самой типичной героиней войны является Жанна д’Арк, фигура поистине удивительная для своей варварской и грубой эпохи. Она почерпала свое мужество не из одного только религиозного фанатизма, но и из нравственных сил своего духа; она чувствовала и понимала весь ужас войны и по окончании битвы неустанно ухаживала за ранеными — как за своими, так и за врагами.

Но История называет имена еще многих других воинственных женщин. Так, в Италии в ХV в. Катерина Сфорца, мужа которой убили на ее глазах, заперлась в крепости Форли и выдержала здесь трехнедельную осаду против Цезаря Борджиа. Она, во главе своих воинов, не снимая панциря, день и ночь сражалась против врагов и когда убедилась, что всякое сопротивление бесполезно, то приказала взорвать крепость. Однако она с горстью фанатичных приверженцев своих оставалась жива и продолжала сражаться, окруженная трупами убитых. Видя, что руки врагов готовятся схватить ее, она еще имела присутствие духа крикнуть: «Сдаюсь королю Франции» и таким образом избежала папской тюрьмы.

История Сиены отмечает один из наиболее славных примеров женского мужества и нравственной силы. Когда Сиену осаждал Карл V, — Моунлюк, командовавший городом, сделал воззвание к жителям, убеждая их принять участие в защите. Тогда сорок самых знатных дам города приняли на себя этот тяжелый труд: они стали таскать корзины с землей. Все прочие дамы Сиены разделились на три отряда. Первый отряд, во главе с синьорой Фортегуерра, был весь одет в костюмы фиолетового цвета; второй отряд, которым командовала одетая в ярко-красный шелк синьора Пикколомини, весь был в ярко-красных платьях; во главе третьего отряда была синьора Ливия Панса, одетая в белое, как и ее команда. В каждом отряде было по тысяче женщин.

Из рядов простого народа вышло также немало героинь. Так, по словам легенды, девушка из народа остановила вторжение Аттилы. К низшему и среднему классу принадлежали и Жанна Гашет, увлекшая женщин Бовэ на защиту против Карла Смелого и отнявшая знамя у бургундцев, и Жаклина Робен, которая, рискуя жизнью, спрятала в своей лодке военные припасы, необходимые для Сент-Омерского гарнизона, осажденного герцогом Мальборо во время испанской войны за освобождение.

Эпоха революции и империи, так сильно поднявшая воинственный дух французской нации, дала множество воинственных героинь. 26 июня 1793 г. Национальный Конвент назначил пенсию в 300 лир одному подпоручику за «заслуги перед отечеством». Этот подпоручик была женщина Катерина Пошела. При взятии Аллогви в Испании 14 авг. 1793 г. Александрина Барро, служившая во 2-м Тарнском батальоне под командой Ла-Тур д’Оверня, стояла в ряду солдат между мужем и братом. Тот и другой были убиты, но Александрина, мстя за них, продолжала стрелять до последнего заряда. Затем прикладом ружья она разбила череп одному испанцу и покинула поле сражения лишь после победы французов.

Но высшую форму храбрости, нежели та, которая необходима для кровавых сцен войны, выказали те женщины, которые из ненависти к тирании и ради веры добровольно шли навстречу смерти; те, которые вынесли гонения и пытки с мужеством, не уступающим мужеству самых прославленных героев. Анна Эшью, говорит Смайльс, подвергнутая жестокой пытке, не испустила ни одного крика, не шевельнула ни одним мускулом и смотрела в лицо своим палачам, не признавая своей вины и не беря назад своих слов. Латимея и Ридлей не только не жаловались на свою судьбу, но шли на смерть с веселостью невест, идущих к алтарю, поддерживая бодрость друг друга. «С Божьей помощью, — говорили они, — мы зажжем в. Англии такой светоч, который никогда уже не угаснет».

Шарлотта Кордэ была девушка кроткого нрава и прелестной наружности. Когда ее спросили, как она могла, столь неопытная и слабая, без сообщников, убить Марата, она отвечала: «гнев наполнил мое сердце и указал мне путь к достижению цели». Отправляясь на эшафот, на котором последним ее жестом был жест стыдливости, она написала Барбару, что друзья ее не должны оплакивать ее смерть, ибо тот, кто, как она, имеет живое воображение и чувствительное сердце, не может не подвергаться бурям жизни, и добавила: «Плохой народ для республики тот, который не понимает, что женщина, жизнь которой не нужна никому, может хладнокровно пожертвовать собой ради отечества!»

Однако только русским политическим деятельницам удалось доказать всю глубину и непосредственную силу энергии, мужества и неустрашимости женщины. Десятки и сотни русских женщин, отказавшись от довольства и спокойствия буржуазной жизни, добровольно пошли иным путем, заплатив за свою смелость страданием и жизнью.

* * *

Разумеется, примеры женщин-путешественниц с научными целями и женщин-воительниц встречаются между натурами исключительными, одаренными необычайной нравственной силой. У этих женщин такой же прирожденный инстинкт самопожертвования, как прирожден необычный голос Патти или Мельба и литературный талант Жорж-Занд, Бичер-Стоу или Эллиот. Однако если бы можно было привести только эти примеры нравственной силы женщины, то они не могли бы доказать, что преобладающая черта женского характера есть сила духа. Примеры эти доказали бы только, что некоторые женщины, так же, как и некоторые мужчины, отличаются сильной энергией, храбростью, выносливостью и т. д., но это не значило бы, что эти качества присущи женщинам вообще. Из того факта, что существовали Жорж-Занд и Броунинг, нельзя вывести заключение, что все женщины, вообще, обладают литературным талантом и поэтическим даром, как нельзя того же сказать о мужчинах, хотя между ними и был Шекспир, Данте, Бальзак, Дюма и т. д. Но подобно тому, как легче найти замечательно красивых женщин в стране, где женское население вообще отличается красивыми чертами, точно так же и женщины-литераторы и поэты встречаются чаще в обществе, где уровень культуры по той или другой причине стоит выше, нежели в некультурной местности, где попадаются лишь одинокие и редкие цветы.

Итак, я хотела сказать, что такие примеры, как русские политические деятельницы, как женщины-исследовательницы новых стран, если и не доказывают абсолютно нравственную силу средней женщины, то служат хорошим показателем того, что эта способность существует в женщине и может достигнуть весьма высокой степени. Эти женщины отличаются от других тем, что они сумели найти самостоятельно средства и цели для развития этой нравственной силы. Но даже и помимо этих исключительных натур мы убеждаемся, что нравственная сила составляет существенное свойство и средней женщины, и сила эта выказывается в удивительных проявлениях самопожертвования каждый раз, когда этого требует случай или необходимость. Но в женщине буржуазной среды эта сила остается скрытой, потенциальной, и если внешний импульс не заставляет ее проявляться в действии, увядает и иссякает. Наблюдатель, который от достойных удивления личностей Жанны д’Арк, Шарлотты Кордэ, г-жи Ливингстон или Веры Фигнер переносит свой взор на среднюю женщину в ее будничной обстановке, в первую минуту подумает, что говорить о какой-нибудь нравственной силе у таких бедных и посредственных индивидуальностей — нелепо. Что же он видит в действительности? Хорошеньких, грациозных девушек, постигнувших все тайны женского туалета, жаждущих поклонения и увеселений, коварных и легкомысленных, с головками, занятыми погоней за женихами. Он видит, как эти девушки превращаются в женщин властных и подозрительных, если они любимы, и как они полны самомнения и аффектации, если считают себя умными; он видит женщин, жадных до Сплетен, отлично изучивших правила этикета, с озабоченным видом бегающих по лавкам и ездящих по визитам. Он встречает еще добрых буржуазок, хороших жен, матерей, отличных хозяек, но надутых и ограниченных. Они доводят любовь к мужу до совершенной слепоты к его недостаткам и любовь к детям — до нелепого баловства. Они до одурения вяжут кружева или вышивают подушки гладью и воображают, что исполняют священную обязанность, наблюдая с необычайной тщательностью за тем, сколько выходит масла и сахару, считая это для себя делом чести. Такова женщина, которую мы обыкновенно видим в нашей среде. Это — хорошенькая кукла, полная условных предрассудков, готовая упасть в обморок от укола булавки, кричащая от страха при виде мыши и дрожащая от ужаса, когда слышит раскаты грома.

А между тем — никто этому не поверит, пожалуй — эта женщина обладает изумительной нравственной силой. Она исполнена мужества, достоинства и прямоты души, чувства долга и самопожертвования. Контраст между банальностью обыденной жизни и ее нравственной силой, проявляющейся в нужный момент — явление изумительное и характерное. В этом и заключается разница между нравственной силой мужчины и женщины: мужчина обладает нравственной силой по природе, по инстинкту, какова бы ни была его жизнь — счастливая или бурная. Но когда жизнь бежит обычным путем для женщины, она сама не подозревает, что имеет в душе своей такой источник энергии и силы, который вызывают к свету лишь самые жестокие удары судьбы. Примеры неустрашимости женщины ввиду настоящей опасности, сопоставленные с ее малодушием и мелочностью в обыденной жизни, поистине неисчислимы.

Так, в одном американском журнале мы читаем про одну телефонистку, которой из-за многих миль от места ее службы дали знать, чтобы она спасалась, так как идет страшный циклон. Девушке приходит в голову, что прежде, чем искать спасения для себя, она должна предупредить об опасности всех абонентов, которым раньше нее угрожает гибель, и она начинает предупреждать их. Циклон налетел, закрутил станцию, и телефонистка, несмотря на опасность, которая угрожала ей самой, спасавшая других, сама погибла от наводнения. Точно так же спасшиеся от крушения судна Орегон рассказывали, что женщины выказали гораздо более хладнокровия и самопожертвования, нежели мужчины. Нам известны многие эпизоды из пожара «Благотворительного Базара» в Париже: мужчины, как одичалые, бросались к выходам, отталкивая тех, которые достигли их раньше. Главной заботой женщин было, между тем, спасение друзей и родных. Герцогиня д’Алансон, устроительница базара, на предложение бежать отвечала: «Не раньше, чем будут спасены мои гости» — и погибла в пламени. В минуту опасности или нужды у женщин внезапно являются необходимое мужество и замечательное присутствие духа, но не для собственного спасения, а для спасения своих близких. В этих случаях требуется героизм минуты. Но мы знаем, что женщина, даже самая простая, способна на героизм в течение многих и многих лет. Приведем пример, который был у всех, так сказать, на глазах. Это — пример Люси Дрейфус. Капитан Дрейфус — живой пример мужества, непоколебимой жизни, силы воли и сопротивления страданию. Тот, кто прочтет его историю, написанную Рейнахом, должен понять те нечеловеческие усилия, которые должен был делать этот человек, один, осужденный несправедливо, озлобленный и больной, чтобы не сойти с ума или не лишить себя жизни. Немногие мужчины могли бы вынести такую массу горя, такие удары несправедливости, мысль, что его, по-видимому, все забыли, такое полное одиночество. Но вместе с тем Рейнах рассказывает также, какова была час за часом жизнь Люси Дрейфус. Ей было двадцать пять лет, когда разразилась ужасная катастрофа, упавшая на ее голову, как гром среди ясного неба. В жизни она знала до тех пор одни радости, все, что могли дать женщине любовь, богатство, светская жизнь. Родившись и выросши среди патриархальной семьи, красивая, богатая, она очень рано вышла замуж по любви. Муж ее был одним из тех блестящих офицеров, о которых мечтают светские девушки, и ей, по всей вероятности, предстояло вести ту жизнь, какую ведут все парижанки высшего круга, как вдруг, совершенно неожиданно, ее захлестнула волна неслыханного несчастия. Она была уверена в невиновности мужа, понимала чудовищную несправедливость, сделавшую его своею жертвою, и чувствовала свое полнейшее бессилие защитить его, а между тем она ни на минуту не потеряла мужества, не дала побороть себя темным и, казалось, непобедимым силам, восставшим против нее. Она сумела сохранить такое хладнокровие и спокойствие при тех немногих свиданиях с мужем, к которым была допущена, что он никогда, даже когда многие месяцы и годы не получал от нее писем, не усомнился в ней. Она имела мужество выказывать такое спокойствие духа, что никогда дети ее, даже когда они уже немного подросли, в течение всех девяти лет, не подозревали той трагедии, которая разыгрывалась вокруг них. В первый раз увидела она мужа за решеткой в Ренне и имела храбрость бесстрашно вынести зверски злобное отношение к себе толпы, решавшей участь дорогих ее сердцу существ. Рейнах говорит, что за все это время она ни разу не изменила своему долгу, требовавшему такого самообладания, и чем сильнее было ее волнение, тем больше проявляла она энергии, чтобы побороть те внешние проявления своего чувства, которые усилили бы упадок духа в ее домашних.

И вот, перебирая в своем уме живущих вокруг меня мужчин, я вижу весьма немногих, которые, поставленные в условия Дрейфуса, с таким мужеством вынесли бы то, что вынес он, тогда как нахожу массу женщин, которые способны были бы выказать такую же твердость души и такое же самообладание, как Люси Дрейфус; но я уверена, что ни она сама, ни ее близкие и друзья не считали бы ее способной к такому проявлению силы воли, если бы судьба не дала ей случая сделать это. Вот тот скрытый героизм, которого никто не подозревает и на который в глубине своей души способна каждая женщина.

Мужчины, не только физически, но и морально сильные, встречаются гораздо реже, чем это думают. А между тем женщина держит свою моральную силу, так сказать, под спудом, пока жизнь ее протекает спокойно, счастливо и нормально. Но стоит только внезапно случиться какому-нибудь несчастью или налетит невзгода, нужда, или болезнь постигнет семью, в ней, словно по волшебству, является необходимая энергия, чтобы переносить бедствие и помогать близким. В ней просыпается множество бессознательных и чудно организованных сил, которые неустанно работают для того, чтобы изменить, устранить причины страдания и облегчить его. И не то, чтобы одна женщина могла это сделать, а другая нет: все они, самые посредственные и ограниченные, в каждую минуту своей жизни без приготовления и даже без экзальтации готовы жертвовать собой, поддерживаемые внутренним огнем, зажигающимся при соприкосновении с несчастьем или опасностью и горящим все время, пока это несчастье или эта опасность продолжаются. Процесс Дрейфуса наделал много шума, а потому мы и знаем об удивительной силе духа Люси Дрейфус, но из обыденной, скромной жизни людей трудно приводить такие примеры — о них знают немногие. Поэтому-то за женщиной обыкновенно и не признается это качество, которым она обладает в высокой степени и которое она всегда готова выказать; ее нравственная сила, ее великодушие, ее мужество — все это выказывается в тесном кругу домашней жизни, в действиях, хотя и вполне достойных названия героических, но невидных и почерпающих свое величие именно в своей скромности и простоте. Женщины, приносящие эти жертвы, и сами воображают по непосредственности своей натуры, что исполняют самые заурядные обязанности, да и окружающие их лица думают так же и не придают им значения. Множество примеров приходит мне на ум, да и каждому они могут встретиться в жизни.

Люси Дрейфус была убеждена в невинности своего мужа и любила его; но я расскажу сейчас более поразительный случай. Г-жа X. восемнадцати лет вышла замуж за очень богатого банкира, но циника, развратника, который унижал ее и поступал с нею так грубо, что она, после десяти лет брачной жизни, хотела развестись с ним; вдруг разразился банковый крах. Муж был арестован за злостное банкротство и приговорен к 8-летнему заключению в тюрьме. И вот женщина, которая оказалась разоренной и обесчещенной им, женщина, которая давно уже не любила его, увидев его несчастным, павшим, всеми презираемым, забывает причины своей ненависти к нему и оказывается единственным верным ему человеком в несчастии. В продолжение двух лет она сама каждый день ходила в тюрьму и носила ему в корзинке кушанье, которое приготовляла своими руками, и терпеливо ждала своей очереди среди грубых сторожей и отвратительных женщин. Когда мужа ее, отсидевшего свое время в предварительном заключении, перевели в отдаленную тюрьму, она, чтобы доставлять ему книги и удобства, не задумалась еще более ограничить скудные средства, оставшиеся ей после катастрофы. Как и Люси Дрейфус, она никогда не говорила своим детям о причинах, приведших отца их в тюрьму, а всегда называла это несчастьем, злым роком. Когда же он вышел из заключения, она стала жить с ним, не любя его, из чувства долга.

Вот еще случай. Эту женщину я знала очень близко, — теперь она умерла. Она была одной из тех, которые в обыденной жизни считаются людьми тяжелыми, с которыми трудно ладить; до тех пор, пока она жила в благоприятных условиях, казалось, что ей нравится выказывать свой тиранический нрав: она ревновала мужа /женившегося на ней из-за денег/, была строга и требовательна к детям, желая видеть их гениями, экономна до скупости, придирчива к слугам, спесива с людьми своего круга и с презрением относилась к тем, которые стояли ниже ее. И вот на нее вдруг обрушилось экономическое бедствие, семья потеряла все до копейки и очутилась без всяких средств к существованию. Но это несчастье не только не испортило ее характера, но, наоборот, произвело в ней удивительную перемену. Она освежила в своей памяти все, чему училась, в 40 лет явилась на конкурс учительниц, выдержала его и на 1500 франков жалования ухитрялась содержать мужа и детей. Никогда никто не считал ее способной на такое самоотвержение, благодаря которому изменился и весь характер ее. Из придирчивой ворчуньи она сделалась веселой и добродушной. Не было труда, которого она не переносила бы ради детей. /Заметим при этом одну особенность: она очень дорожила замечательной красотой своих рук, — а теперь она в своем бедном хозяйстве непременно сама хотела чистить посуду, чтобы дочь ее не испортила себе рук!/ Она работала с утра до вечера, никогда не хвастая этим и не выставляя себя жертвой. Она вела такую жизнь 15 лет, до самой смерти. Муж, застигнутый тем же бедствием и очутившийся в тех же условиях, не сделал ни малейшего усилия, чтобы подняться: проклинал судьбу, курил трубку, брал себе лучшую часть скудного обеда и все время жил на счет жены.

В данном случае примеры эти относятся к женщинам зрелого возраста, имевших детей, а для детей каждая мать способна на всякие жертвы. Но мне известны и другие примеры, показывающие, что в каждом возрасте, а не только под влиянием материнской любви, женщина способна на самопожертвование. Я знала одну шестнадцатилетнюю девушку /возраст, когда еще носят короткие юбки и думают только о забавах и школьных уроках/, когда с матерью ее сделался паралич. Девочка сделалась хозяйкой дома и сиделкой. Последняя обязанность была особенно трудной и печальной. Мать, вполне сохранив умственные способности, была раздражена своим немощным состоянием и стала очень нетерпеливой. Девушка день и ночь находилась при ней, ухаживала за ней, кормила, одевала, сносила безропотно ее капризы, слушала ее жалобы и стоны. Эта жизнь продолжалась три года, и ни разу за все это время девушка не изменила своему долгу. Мать умерла. У младшей сестры, которую за это время она привыкла считать своим ребенком и любить ее как мать, открывается туберкулез. Снова уход за больной, еще более трудный: день за днем в течение целого года она видела, как прогрессировала болезнь, и, не имея возможности помочь сестре, должна была казаться веселой и спокойной, чтобы не тревожить больную. Она выдержала роль до конца; но когда умерла сестра, она потеряла треть своего веса. Она так долго и так стойко воздерживалась от слез, что не умела более плакать. Видя, до какого состояния она довела себя, нельзя было представить себе, что эта девушка могла иметь столько силы воли и самообладания. Впоследствии жизнь ее вошла в нормальную колею, она вышла замуж, снова вступила в колею обыденной жизни и сделалась элегантной, грациозной светской дамой, и никому не могло бы прийти в голову, что в этой женщине, которая с увлечением говорит о нарядах и театрах, таится такой запас героизма. Прошла необходимость, угас и героизм. Но нет сомнения, что если бы обстоятельства сложились иначе, она осталась бы прикованной к своим больным на всю свою жизнь.

Мне рассказывали об одной англичанке, которая живет в Бордигере. С 14-летнего возраста она посвятила себя сестре, страдавшей страшным ревматизмом, и ухаживала за ней 35 лет. Когда сестра умерла, она с удивлением увидела себя одинокой и старой. В жизни ее, протекшей у постели больной, не было ни одного эпизода: не было ни любви, ни жалоб на жизнь, — она просто ни разу не подумала о себе, не искала других целей деятельности.

Другая дама, которую я знала лично, молодая, изящная, несколько лет вела блестящую салонную жизнь, которую давало ей положение и богатство мужа, выдающегося дипломата. Муж ее заболел таким ужасным ревматизмом, который не позволял ему даже владеть пальцами, чтобы переворачивать листы книги. Его отправили в деревню, и жена, которой было тогда 25 лет, сделалась его сиделкой. Такой уход требовал не только нравственной, но и физической силы. Больной стеснялся своего состояния перед посторонними и не терпел никого другого около себя. И такое положение длилось 18 лет. В последние два года болезнь ухудшилась, и она не выходила более из дома. Когда же она вышла, наконец, за гробом мужа, улицы показались ей странными. Она виделась за эти два года со своей дочерью, жившей в том же доме, лишь по полчаса в день; многие месяцы она спала, не раздеваясь, чтобы быть готовой вскочить при малейшей тревоге на помощь к своему больному. Но подобные женщины совершенно не сознают, что они совершают подвиг самопожертвования и великодушия. Когда я хотела выразить ей мое глубокое удивление перед ней, она посмотрела на меня с изумлением: «Нет, нет, — сказала она, — вы ошибаетесь, как ошибаются все те, которые считают, что я должна была сделать большое усилие, чтобы исполнить этот долг. Мне было все это легко и приятно, и я ни разу не почувствовала, что делаю усилие; никогда я не чувствовала себя усталой или скучающей, пока он был тут, и я могла помогать ему и видела его благодарный взгляд и знала, что у него, кроме меня, никого нет. Прежде я была слабого здоровья, но с тех пор, как начала ухаживать за ним, я ни разу не подумала о том, что могу заболеть. Восемнадцать лет — да, но я не знаю, что это время представляет собой для других, — я не нашла его долгим: каждый день и каждая минута приносили с собой труд и необходимость. Я была его рукой, его глазами, думала только о том, чтобы облегчить его страдание — больше ни о чем. Я была — если можно так сказать — даже счастлива. Жизнь моя имела определенную цель: продлить его жизнь, — а когда он умер, я была рада за него, что кончились его ужасные страдания и что он успокоился. Но что касается меня, то я потеряла цель жизни; я совсем отвыкла от людей и не умею принимать участие в их жизни.

Это — одна из самых характерных черт нравственной силы женщины: в своем самопожертвовании она находит цель жизни; она обладает способностью всецело отдаваться своему долгу, отказываясь от всяких внешних впечатлений; ее красота, увядающая молодость, радость жизни, отзвуки которой долетают и до нее, любовь, удовольствия — все это перестает существовать для нее, изглаживается из ее памяти. Ей не нужно делать усилий, бороться с собой, потому что она не знает соблазнов и сожалений. Все это — правда; но я все-таки нахожу чудесным такое прирожденное органическое устройство женщины, состоящее из всех элементов, укрепляющих нравственную силу и исходящих из нее, эту способность — которой обладают не одна или несколько, а все женщины — жертвовать собой — и не на одну минуту, а на всю жизнь. Я нахожу также специально женской чертой — жертвовать собой для одной личности. Мужчина — я говорю об обыкновенном человеке, не о святом /как я все время имею в виду средних, обыкновенных женщин/ — как бы он ни был альтруистичен и великодушен, не может, не умеет жертвовать всей своей жизнью и всей своей деятельностью для одного лица. И не потому, чтобы он был не способен к самопожертвованию; но мужчина по преимуществу — социальное существо, и на самопожертвование его привлекает к себе скорее какое-нибудь дело, чем лицо.

Я знаю два примера средних мужчин, которым, по особенно сложившимся обстоятельствам, пришлось принести жертву, подобную той, какую приносят женщины с полной готовностью и не думая, что они совершают подвиг.

В первом из этих случаев мальчик из богатой семьи ослеп, и родители усыновили и воспитали сына садовника одних лет с их сыном, чтобы дать слепому ребенку товарища занятий и игр. Оба мальчика учились вместе, у них были одни и те же учителя, они вместе гуляли, вместе путешествовали, жили неразлучно с десятилетнего возраста. Слепой, замечательно умный и способный мальчик, помогал сыну крестьянина в ученье. Выдержав экзамен на кандидата прав, они оба открыли сообща адвокатский кабинет; но через два года облагодетельствованный юноша, хотя и не был злым человеком, объявил своему слепому товарищу, что не может более оставаться с ним, что он благодарен за благодеяния, но не может более продолжать эту тяжелую зависимую жизнь. Он покинул слепого товарища и открыл свой кабинет. Привожу другой пример. У одного господина была больная дочь: мать умерла при рождении ее. Отец был богат, чрезвычайно добр и очень любил свою дочь. Но ему даже ни на минуту не пришла в голову мысль посвятить свою жизнь ей одной. Он снабдил ее няньками, боннами, гувернантками, давал ей все, что только могут давать деньги, исполнял все ее прихоти, но никогда и не подумал о том, чтобы пожертвовать для нее частичкой своей личной жизни.

Кто-то с большой проницательностью заметил, что многие девушки согласились бы выйти замуж за слепого и что очень редко можно встретить обратное, т. е. чтобы здорового молодого человека любовь или жалость могли побудить жениться на слепой и ухаживать за нею.

Приведенные мною примеры характерны для определения элементов нравственной силы, столь различных у мужчины и у женщины. Женщина может всецело пожертвовать собою одному лицу: она черпает свою нравственную силу из своего сердца, и никакие изменения в ее жизни и привычках не пугают ее. У мужчины есть та же способность самопожертвования, но направляет он ее иначе: он может пожертвовать собой ради идеи, ради дела, но в редких случаях ради одного лица.

Мужчина ведет жизнь преимущественно внешнюю, социальную, что бессознательно отражается на его инстинктах: все его стремления, его энтузиазм направлены на благо человечества, а не на благо личности.

Привожу как характерный пример д-ра Барнардо, который в течение своей жизни спас 300.000 покинутых детей. Деятельность его началась таким образом. Однажды вечером Барнардо, которому было тогда двадцать лет и который в то время был студентом в Лондоне, нашел двух бесприютных детей, заснувших в холодную зиму под открытым небом. Глубоко потрясенный жалостью он принес детей на свой чердак и с этого дня решил посвятить всю свою жизнь и все свои силы на спасение покинутых детей. Женщина в подобном случае взяла бы этих двух ребят, воспитала бы их с такою же заботливостью, как и своих собственных, но не обобщила бы этого факта. Это частное несчастье потрясло бы, поразило бы ее, но она не подумала бы о несчастий множества детей, находящихся в тех же условиях. Тут разница заключается лишь в следующем: я думаю, что на 1000 человек мужчин вряд ли найдется один, способный сделать то, что сделал д-р Барнардо, тогда как на 1000 женщин можно найти 50 способных, если они располагают возможностью посвятить себя одному несчастному ребенку. Действия, происходящие от великодушного альтруистического чувства мужчины, более грандиозны по своим результатам, но та нравственная сила, которую не случайно, не один раз, а всегда, когда бы ни услышала она стон страдания, женщина готова выказать для того, чтобы утешить несчастного, достойна не меньшего удивления и почитания.

Мужчины должны бы были гораздо более ценить эту способность женщины к героизму и быть более снисходительными к женщине, когда она в повседневной жизни беспечно предается, в своей жизнерадостности, удовольствиям. Они в таком случае утверждают, что женщина легкомысленна, кокетка, ни о чем не думает и ничего не понимает. Правда, что тогда, когда жизнь течет без осложнений, женщина не чувствует педантичного стремления осложнять ее; для того, чтобы толковать с портнихой и немножко сплетничать за чашкой чая, флиртовать, заботиться о своем хозяйстве и любить своих детей, никакой нравственной силы не требуется. Зато она похожа на ту простую личинку пчелы-работницы, которая, если матки не станет, с помощью особенного питания превращается в царицу, берущую на себя тяготы всего улья.

Такова и средняя женщина. Она ни на что не претендует, ни к чему иному не стремится, как только к тому, чтобы, как простая рабочая пчела, исполнять свою ежедневную работу, в своем узком кругу; но когда является необходимость, она разом может сделаться пчелиной маткой — царицей, и то питание, которое производит в ней такое превращение, есть несчастье и страдание. В этой смиренной личинке, в этом легкомысленном создании, живущем около него, мужчина должен бы был почитать ту утешительницу, того друга, которого он найдет рядом с собой, когда судьба принесет ему невзгоды и страдания.

Примечания

1

О. Т. Mason. The Origin of the Invention

(обратно)

2

Здесь кончается перевод С. Полтавского.

(обратно)

Оглавление

Предисловие редакции

Предисловие

I. Сила слабого пола

  Органическое превосходство женщины

  Изобретения женского ума

  Природа и традиция

II. Литературные способности женщины

  Женщина новеллистка

III. Красота

IV. Недостатки обоих полов

V. Кокетство в разные эпохи и у различных народов

  Нравственная дисциплина кокетства

  Кокетство и мода

VI. Нравственная сила женщины

* * * Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg