«Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром»

Джеймс Твайман Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром

Посвящается моей дочери Анджеле,

которая помогла мне в этой жизни усвоить

несколько по-настоящему важных уроков

Предисловие

Нередко бывает так: открываешь хорошую книгу или слушаешь классного рассказчика — и понимаешь, что это не просто интересный рассказ. Под видом занимательной истории перед нами предстает великая истина.

Но порой так и хочется спросить, а действительно ли все так было, и было ли вообще? И иногда задумываешься: насколько интересная подача важна для того, чтобы слушателям полнее открылась суть того, чем хотел поделиться рассказчик? И вообще, стоит ли рассказывать интересно или достаточно того, чтобы сам рассказ был умным и поучительным?

«Эмиссары Любви» — это, прежде всего, увлекательная история. Однако в ней вы найдете и урок, без которого невозможно по-настоящему умное повествование. И я нисколько этому не удивлюсь, ведь человек, рассказавший эту историю, наделен и глубокой интуицией, и великим даром сопереживания. Находясь в его присутствии, не можешь не чувствовать, как начинают затягиваться твои душевные раны, ибо само его существо излучает любовь.

И все же мало сказать, что Джеймс Твайман — замечательный рассказчик. Пожалуй, я бы назвал его мудрецом в изначальном смысле этого слова, повествователем, в устах которого непреходящие истины обретают свою первозданную новизну. Как мудрец-сказитель былых времен, он обращается к нам со своими песнями и историями. И это, поверьте, воистину откровения о чуде и свете — послания тем, кому так недостает в жизни и того, и другого. И поэтому самого Джеймса Тваймана с полным правом можно назвать и светочем, и посланником любви.

Уже много лет Джеймс странствует по свету, и всегда с ним его неразлучные спутники, музыкальные инструменты, а еще — его песня, звучащая там, где сейчас неспокойно и люди вот-вот возьмут оружие, чтобы встать друг против друга. Не удивительно, что во многих уголках планеты его знают как Трубадура Мира и постоянно приглашают (а нередко просто-таки зазывают) к себе люди из тех краев, где идет война. Зовут приехать, поделиться своей целительной энергией, петь во времена скорби, славить жизнь и силу духа, провозглашать Великую Истину вопреки кажущемуся торжеству всякого рода лжи о том, кто такой человек и каково его место в этом мире.

Я не раз видел Джеймса на сцене, и меня всегда поражали и восхищали его энергия и самоотдача. Мне и самому доводилось выступать бок о бок с ним перед зрителями, и я был свидетелем того, как чудесным образом меняется духовный настрой его аудитории. Как никто другой, Джеймс умеет так работать с энергетикой зала, чтобы в душе слушателя проснулись и запели его собственные струны мира и любви.

Я даже придумал особое прозвище для Джимми Тваймана, которое никому и никогда прежде не раскрывал. Про себя я зову его Аббара — потому что он сам как волшебное заклинание, как «аббара-кад-аббра», — а это особое волшебство — превращать печаль в любовь. И если наш мир, погрязший в неверии и равнодушии, и нуждается в каком-то волшебстве, то именно в таком, и никаком ином.

Так вот, перед вами — одна из таких необыкновенных историй, рассказанная этим необыкновенным человеком. И, конечно же, случилось это не с кем иным, как с самим Джимми Твайманом… вроде бы случилась… или нет? А может, он что-то присочинил… или приукрасил?

Или все это вымысел, от начала и до конца?

Так, спрашивается, как же на самом деле все было?

Но скажите мне — разве женщину, которая вам нравится, вы спрашиваете, сколько ей лет? Умный человек, понятное дело, не станет задавать бестактных вопросов. И разве умный человек спросит Великого Рассказчика, как все было на самом деле? Думаю, ответ вы и сами знаете.

Вопрос на самом деле не в том, как было дело и было ли вообще. «Что я могу взять для себя полезного из этой истории?» — вот о чем спросит себя умный человек. Чем именно рассказчик решил поделиться со мной?

Тем более что история о Посланце Любви и рассказана для того, чтобы ею поделиться с вами — можете в этом не сомневаться. Просто теперь пришел ваш час прочитать ее. Ведь не надо же объяснять вам, что каждое событие, каждая случайность в нашей жизни — это на самом деле наставление. И руководство — тому, кто умеет читать между строк. Каждое мгновение, подаренное Жизнью, приходит для того, чтобы мы могли что-то вспомнить. Что-то такое, что мы и так знаем, да вот никак не можем припомнить.

И поэтому мир раз за разом посылает нам Благословенных — напомнить. Такие же люди, как мы с вами, они чуточку больше помнят о том или об этом. И становится такой человек Напоминающим как раз для того, чтобы и мы тоже научились вспоминать. Внимая им, мы на самом деле слушаем себя, чтобы заново открыть себя же.

Вот такой человек и Джеймс Твайман.

Знающий. Помнящий. Все понимающий. Человек, который тратит массу энергии, делясь своим даром с душами, для которых эта жизнь — прежде всего поиск самих себя.

Эта книга — приглашение. Подходите, присоединяйтесь к этому празднику, к этому духовному пиршеству. Рассаживайтесь за Столом Чудесного — ведь это место по праву ваше. Не откажите себе в этой завораживающей, мистической, удивительной истории и напитайте ею свой Дух.

Ваша жизнь станет полнее, шире и богаче — вот увидите!

Нил Доналд Уолш[1]

Глава 1 Марко

Необычное часто прилетает к нам на крыльях самых заурядных событий, словно диковинная птица, что невесть откуда залетит в наш мир, а мы и не замечаем, что ей не место здесь, в городе, или среди гор — да где угодно, где нам случится быть в тот момент. Вместо того чтобы спросить: «А ты откуда здесь взялась?», мы упрямо продолжаем заниматься чем-то своим. Но потом одна такая птица мягко сядет на окно нашей комнаты, и мы увидим нечто такое, о чем раньше и помыслить не могли. Облегченный вздох — и ключ к головоломке уже в наших руках, и планируются такие вещи, что раньше казались невероятными. То, что приносят нам эти замечательные крылышки, — подлинный дар, неприметный на первый взгляд, но способный навсегда изменить нашу жизнь. Птица как птица, а перед вашими глазами внезапно раскрывается новый мир. В такие мгновенья мы готовы развернуть нашу жизнь, да так круто, что все вокруг только ахнут.

Так вот, все началось одним январским днем 2001 года, точнее, даже утром. Я сидел за столом в своей кухне и собирался позавтракать — так начинается каждое мое утро, которое я встречаю в родных стенах, что бывает на самом деле не так уж и часто, не более трети всего моего времени, а то и реже. Я только что вернулся домой после месячного тура по Западному побережью. От Сиэтла до Калифорнии — концерты, выступления, лекции. Двадцать три шоу, двадцать пять дней в пути — обычный расклад для рок-звезды, но никак не для автора-исполнителя, популярного разве что среди немногочисленных поклонников Нью-Эйджа. Словом, я вернулся домой отдохнуть и был несказанно удивлен тому, что смог проснуться в девять утра. Даже не концертный тур — был это, скорее, самый настоящий изматывающий марафон. Хватало всего: приходилось и книги подписывать, и выступать на шумных митингах в защиту мира, да и вечерами тоже доводилось быть на людях.

Но наконец-то, сказал я себе, наконец-то я дома — притом чувствую себя вовсе не таким уж разбитым, как казалось под конец выступлений.

Откуда мне было знать, что именно этим утром все в моей жизни начнет бесповоротно меняться?

Передо мной на столе уже стояла миска с хлопьями и йогуртом. Но я засмотрелся на птиц за окном кухни, что стайкой слетелись на зернышки, которые щедрой рукой насыпал кто-то в кормушку, сделанную в виде чаши в руках статуи св. Франциска. Левой рукой я в задумчивости покачивал ложкой — в тот момент я даже не смотрел на нее. По крайней мере, тогда не смотрел. Все, что на самом деле было у меня перед глазами, — воробьи, скакавшие по кормушке, которую святой Франциск держал в терракотовых руках, и еще кофеварка, как всегда неожиданно засвистевшая на кухонной стойке. Вот и все, что могло на тот момент вместить мое сознание. Я не думал о завершившемся туре и уж точно не вспоминал о том, что случилось в тот вечер в Сосалито (три дня кряду я прокручивал в голове обстоятельства того сумасшедшего вечера, чтобы тут же приказывать себе забыть о нем раз и навсегда).

Словом, я спокойно сидел себе дома, на своей кухне, смотрел на птиц и ни о чем таком не думал. В голове у меня были только птицы, и еще завтрак. И уж меньше всего я был готов к тому, что произошло в следующее мгновение.

Вспомнив про завтрак, я наконец решил заняться хлопьями и уже было собрался погрузить ложку в йогурт, как моим глазам открылось нечто странное. Ложка, ее верхняя часть, была согнута под прямым углом, словно, пока я смотрел в окно, по металлу прошлись автогеном. Мало того — я даже глазом не успел моргнуть, как эта самая верхняя часть оторвалась от ручки, плюхнулась в миску и утонула в йогурте.

Не сразу я сообразил, что такое происходит перед моими глазами. Но как, как совершенно нормальная твердая ложка могла согнуться, притом прямо у меня в руке?

Это был первый вопрос, который я задал себе. И, как оказалось, далеко не последний.

Какое-то время я так и сидел и тупо смотрел на покореженный металл, который продолжал сжимать в руке. Я даже не решался положить на стол то, что осталось от ложки. А вдруг это какое-то наваждение и сейчас моя ложка снова предстанет предо мной целой и невредимой — в том виде, в каком порядочные ложки являются на глаза порядочным людям в порядочном мире?

Медленно отодвинувшись от стола, я так и сидел, словно загипнотизированный, продолжая беспомощно разглядывать то, что еще мгновение назад было моей ложкой.

Все это можно объяснить, уговаривал я себя, стараясь настроиться на логический лад. Есть даже два объяснения.

Во-первых, я мог сам согнуть ложку пальцами, нечаянно, и это значит, что мои нервы напряжены сильнее, чем я предполагал. Или же… или же все произошло само собой. Но о таком даже думать не хотелось. Легче было поверить, что я сошел с ума или, на крайний случай, действительно заработался. Может, лучше прямо сейчас вернуться в постель и проспать двое суток кряду, чем раздумывать о том, что я могу гнуть ложки силой мысли?

— Ну и ну, — нервный смешок невольно сорвался с моих губ — но мне сразу полегчало.

— Вот так дела! — сказал я себе уже достаточно громко, чтобы самому слышать звук своих слов. — Сижу себе, птичек разглядываю и попутно ложки сгибаю.

Ну не зря же я это сказал. Раз уж об этом можно говорить — значит, стоит попробовать еще! Сама мысль, что у меня может получиться еще раз нечто подобное, настолько впечатлила меня, что я наконец встал со стула. Ну-ка, попробуем еще разок! — что-то скрытое во мне словно раззадоривало меня. А если это просто какой-то дефект в металле? «Такое может случиться с каждым» — ведь так говорят в подобных случаях? Например, с теми, кому попадется бракованная ложка.

Словом, я подошел к ящику кухонного стола и, сдерживая волнение, открыл его.

То, что потом у меня получилось, было не просто потрясающим. Пугающим, если хотите. Такое с трудом укладывается в привычный ход вещей.

Итак, я выдвинул ящик и взял новую ложку. Но вместо того, чтобы вернуться к столу, где уже успели раскиснуть мои хлопья, я сделал решительный вдох. Правой рукой медленно задвинул ящик, держа ложку левой — так, таким точно образом, слегка покачивая ее за ручку, как было еще пару минут назад. Нельзя даже сказать, что я ее держал — так, покачивал, легонько удерживая между указательным и большим пальцами. Затравленным взглядом я смотрел на эту ложку, откровенно побаиваясь той силы, что могла в любой момент выстрелить без предупреждения. Ни о чем особом я в тот момент не думал — в голове был только тупой страх того, что это возможно.

И «это» случилось.

А заодно ко мне приплыла незваная мысль, словно облачко, что неожиданно появляется на чистом до того небе, — мысль, очевидно, не моя, приплывшая из места, которое до поры до времени оставалось неведомым. Можно сказать, что я словно забросил ведро в колодец, у которого не было дна, и теперь тревожно прислушивался к приглушенному всплеску — лучшему доказательству, что дно это все-таки есть. Мало того, я еще и вытащил ведро на поверхность и своими глазами убедился, что в нем — не вода, а непонятно что за жидкость, которую я, можно сказать, украл из самых недр земли.

Ответом было одно только слово, сорвавшееся с моих губ, скорей даже не слово как набор букв или звуков, а ощущение, — но в этом слове, словно в зародыше, заключалась вся та новая вселенная, о существовании которой я даже не подозревал.

ЕСТЬ!

Она согнулась! Согнулась — сама по себе, прямо у меня в руке.

Или, может, это просто обман зрения? Ведь бывает так, что ложка или любой другой — но, главное, чтоб прямой — предмет может казаться согнутым, когда смотришь на него под определенным углом. Или, если покачивать его в мягком пульсирующем ритме, он становится все равно что резиновый — по крайней мере, глазам он видится именно таким.

Но то обман зрения. А у меня в руках была ложка, верхняя часть которой в полном соответствии с законом притяжения согнулась и поплыла вниз в сторону земли — точно как тогда, в первый раз. Я продолжал сжимать пальцами ручку, но вся остальная часть… хм, как будто она уже слушалась сама себя и согнулась без всякого физического воздействия.

Впрочем, физическая сторона этого дела как раз меня меньше всего интересовала. He-физическая — вот в чем был весь фокус. Мне пока хватало ума понять, чего со мной не произошло. А вот то, что произошло, — это было по-настоящему интересно.

Я положил ложку на стойку и теперь уже взял вилку — вилка потолще будет, сказал я себе. Ну-ка посмотрим, как ты себя поведешь? И снова я несильно сжал ее между двух пальцев и почувствовал — именно почувствовал, а не что-то другое, как она пошла на изгиб. Если хотите, это единственный способ как можно более точно передать, почему она «тронулась с места», — словно я инстинктивно понимал, что все дело в моих ощущениях, а не в мысленном усилии. Как будто все предваряло именно мое ощущение, тот восторг, который бы я ощутил, если бы вилка — в полном противоречии с законами реального мира — взаправду согнулась, как травинка под каплей росы.

С каждым мигом ожидания мое нетерпение нарастало. Может, говорил я себе, есть прямая зависимость между весом этой железки и количеством энергии, которого не хватает сейчас, но хватило на ложку? В самом деле, ложка была куда легче и гнуться, соответственно, должна значительно легче, чем вилка. Тем лучше, сказал я себе, — так будет надежнее сам опыт.

Минута — никакого движения.

Но мое разочарование было недолгим.

Я чувствовал, уже чувствовал, как греется металл в месте соединения зубцов с ручкой, — я даже потер это место пальцами другой руки, пока оно не оказалось слишком горячим. Еще пара секунд… «Это действительно нечто», — прошептал я. Металл поплыл, и вот уже зубцы, как до того верх ложки, медленно качнулись в сторону земли. Правда, они не оторвались от ручки, как было с первой ложкой, но результат был налицо — вилка заметно согнулась.

Следующим на очереди оказался нож для масла — но, сколько я ни бился, сколько ни фокусировался, он оказался упрямым малым и упорно не хотел уступать моим психическим пассам. Тогда я снова взялся за более покорных «подопытных» — за ложки, и через пару минут еще три, покореженные, валялись на стойке.

В самом деле, вокруг творилось что-то необыкновенное. Я готов был поверить, что в воздухе бьют электрические разряды. Осталось только понять: то ли изменился я сам, то ли мир вокруг стал другим?

Мое состояние в тот миг можно было сравнить с восторгом ребенка, который взялся опробовать подаренный накануне набор для фокусов «Душа Компании. Удиви друзей — 101 волшебный трюк для тебя!». И не просто попробовал — получилось! Я вспомнил, что совсем рядом, в другой комнате, уже взялись за работу мои соседки по дому Джоан и Шерон. В нетерпении я окликнул их — должно быть, таким голосом, что через мгновение Джоан уже стояла в дверях кухни.

— Ты чего? — спросила она. — С тобой все в порядке?

— В порядке-то в порядке, — ответил я. — Но только вот смотри.

Я взял еще одну ложку, из тех, что еще оставались целы, привычным движением большого и указательного пальца стал тереть в самом тонком месте. Джоан с недоумением уставилась на ложку, затем усмехнулась:

— Все понятно, сейчас ложки будем сгибать, угадала? Только скорей у меня крыша съедет, чем она…

И в этот момент ложка, уже в который раз сегодня, двинулась под моими пальцами, а заодно чуть не рухнула на пол Джоан — мне пришлось ее подхватить, чтобы она и в самом деле не упала.

Тут появилась Шерон.

— Что у вас тут интересненького?

— Веришь, совсем ничего, — язвительным тоном произнесла Джоан, — просто Джимми резвится… ложки гнет… как это… силой мысли, вот. Только и всего… нет, пожалуй, я пойду прилягу…

— Еще, еще одну секундочку! — уже в полном восторге воскликнул я и с той же легкостью согнул еще одну ложку на глазах у моих потрясенных соседок. Это уже была седьмая ложка — шесть их в нерабочем состоянии плюс одна вилка уже лежали на стойке.

Нет, определенно, мне это начинало нравиться. А ведь, сказал я себе, похоже, что это только начало.

Я едва держался на ногах от усталости к тому времени, когда мы наконец подъехали к дому в Сосалито, пригороде Сан-Франциско, где нас ожидал «Вечер в неформальной обстановке с Джеймсом Твайманом» — так, по крайней мере, это называлось у Шерон. Это был первый настоящий тур, который Шерон помогала мне организовать, и сказать, что вся она была сплошной энтузиазм, — значит, ничего не сказать. Она работала со мной всего пару месяцев, сама выбрав это поприще после двадцати пяти лет учительской карьеры, и уже успела стать незаменимой. Вначале мне казалось, что у нее получится организовать для меня где-то десять-двенадцать выступлений на протяжении месяца. Но уже в январе у нас до конца месяца было запланировано двадцать три концерта и беседы, и это было только начало марафона.

«Неформальный вечер» — полностью ее задумка, и таких вечеров-бесед у нас было уже забито в графике выступлений примерно пять из двадцати пяти на этот месяц. Какой смысл, утверждала она, оставлять пустой вечер для отдыха, когда вокруг столько людей, горевших желанием пригласить в свой дом сорок-пятьдесят человек для беседы. Что касается меня, то я тоже был рад возможности немного сбросить напряжение и выступить в спокойной, действительно домашней атмосфере, вместо того чтобы полдня беспокоиться, как идет настройка концертной аппаратуры и хорошо ли продаются билеты. А так… комната как комната, собирается народ, который просто пришел что-то послушать и при случае чему-то научиться. Словом, идея была отличная, ничего не скажешь, но к тому времени, когда мы оказались в Сан-Франциско, я чувствовал, что мне необходим настоящий отдых.

Но о чем-то подобном нечего было даже мечтать. Планы Шерон охватывали весь район Залива, а «неформальный вечер» ожидался под занавес всего этого насыщенного воскресного дня. Утром я пел на службе в Окленде, в Церкви Христианской Науки, и это выступление перед афроамериканским по преимуществу приходом дало мощный энергетический заряд на весь день. Далее следовало ток-шоу на местной радиостанции — еще час мы проговорили с Джудит Конрад, ведущей этого шоу. Оба этих мероприятия были безукоризненно организованы и прошли на высокой волне — однако ближе к вечеру мне скорее хотелось прилечь и отдохнуть, чем беседовать еще с кем-то.

Мы прибыли в Сосалито примерно в шесть сорок пять вечера, за пятнадцать минут до начала нашей встречи. У меня уже вошло в привычку побыть несколько минут в одиночестве перед тем, как выходить к людям. Во-первых, нужно собраться и настроиться как следует. Но самое главное, нужно время подумать, о чем именно я поведу разговор. Правда, это относится главным образом к крупным мероприятиям наподобие этих «неформальных вечеров» Шерон, поскольку у меня, вообще-то, нет такой привычки — наперед загадывать, как и о чем я буду говорить.

На собственном опыте я уже не раз убеждался — чем меньше планируешь, тем лучше все выходит. Мне сложно сказать, почему все так получается, но «чем меньше меня» будет во всем этом, тем больше мудрости окажется на выходе. То есть, я не хочу сказать, что служу своего рода медиумом (разве что только в самом высшем смысле этого слова), но, с другой стороны, кто я такой, чтобы решать наперед, что ей захочется услышать, моей аудитории? Так что лучше позволить, чтобы все шло своим ходом, чем пытаться вырулить все в заранее назначенном направлении.

Я прогуливался взад-вперед по улице, неподалеку от дома, с безопасного расстояния наблюдая, как начинают подтягиваться машины. Всем хороша эта идея Шерон с вечерами на дому, кроме одного — обычный дом просто не рассчитан на то, чтобы устраивать в нем подобное многолюдное собрание. Например, пробраться в комнату, отведенную под раздевалку, всегда оказывается очень непросто. Остается только тихонечко сидеть в спальне какого-нибудь девятилетнего мальчика и медитировать, пока собирается народ, — или же выйти на такую вот прогулку. Мне всегда становится как-то не по себе, когда детей, не спрашивая, хотят они того или нет, выдворяют из их же комнаты, чтобы освободить место для меня. Так что, как правило, я выбираю прогулку по кварталу.

В этот раз устроителями вечера были мои давние знакомые Уилл и Грейс. За последние два года они уже не раз спонсировали мои концерты и творческие мастерские в районе Залива, так что можно было не сомневаться, что о сегодняшнем вечере уже известно всей округе… впрочем, зови не зови, все равно народу, как правило, набирается полон дом. К тому времени когда я решил, что пора возвращаться, в гостиной яблоку негде было упасть, так что я едва протиснулся к моему месту перед аудиторией. Шерон уже успела занять свое место у двери, вся в своих организаторских заботах — сверяться со списком гостей, рассаживать пришедших и так далее. Увидев меня, она кивнула, давая понять, что берет на себя тылы, если в двери начнут рваться опоздавшие.

Ну а я устроился на полу, в гостиной дома, принадлежавшего кому-то, с кем мы никогда прежде не встречались, лицом к лицу с пятьюдесятью или около того людей, и наш вечер начался. Теперь уже и не вспомнишь, о чем именно тогда я говорил, да это и не так, в общем-то, важно. Мне больше запомнилось, как в высокое венецианское окно за моей спиной лился свет восходящей луны и лица гостей светились каким-то эфирным, поистине неземным светом. И, конечно, мне запомнилось мое чувство, когда я видел перед собой эти сиявшие глаза и открытые лица, и понимание, что мы собрались здесь ради какого-то важного урока, хотя никто из нас не знал пока, какого именно. Словом, получился один из тех редких вечеров, когда словно сама собой замыкается цепь, и энергетический контакт, установившийся между нами, был просто потрясающим.

Где-то спустя час мы сделали перерыв. Люди стали подходить ко мне, и я, в свою очередь, знакомился с теми, кого не знал, и приветствовал тех, с кем уже встречался раньше. Незаметно я просто забыл, каким уставшим чувствовал себя еще перед самым началом, так увлек меня поток этого вечера. Совершенно неожиданно для меня у этого вечера оказалась своя особая эмоциональная нагрузка. Какая именно, в тот момент я не мог определить, но чувствовал — пусть даже и не мог выразить это чувство словами, — что нам открывается нечто, электризовавшее собой весь этот вечер.

Но вот перерыв закончился, гостиная снова стала заполняться людьми, а я вернулся к своему месту перед собравшимися. Кто-то устроился на полу, другим повезло, и они теперь расслабленно откинулись на огромных диванах или креслах вдоль стены, хватало народу и возле самого выхода. Шерон все так же озабоченно продолжала сидеть за своим столиком, хотя уже давным-давно никто из опоздавших не пытался с виноватым видом прошмыгнуть в комнату. Словом, типичный вечер для Мэрин-Каунти, этой Мекки современной чувственной духовности, где нередко происходит что-то вроде сегодняшней встречи.

Вот тогда-то я впервые и заметил его. Он сидел на полу, в переднем ряду, спокойно сложив руки перед собой. Его не было здесь до перерыва, но главное даже не в этом, а в том, как он вообще тут оказался, — вот что меня заинтересовало. Мне были знакомы люди, что сидели по обе стороны от этого мальчика, и было ясно, что он пришел не с ними. Скорее всего, где-то здесь в комнате и его родители, хотя по виду он был сам по себе и притом явно чувствовал себя вполне комфортно. Он словно ловил каждое сказанное мной слово — по крайней мере, у меня было такое впечатление, — не ерзал и не вертел головой по сторонам, чего вполне можно было ожидать от мальчишки лет десяти. Темные волосы падали ему на глаза, на лице была широкая и ясная улыбка. За все то время, пока я продолжал говорить, эта улыбка не сходила с его лица.

Но было что-то еще в его глазах, совсем не мальчишеских. Я бы сказал, такие глаза, наверное, должны быть у мудреца, который выбрался на белый свет из своей гималайской пещеры, глубокие и таинственные. Но, как бы то ни было и что бы там я ни чувствовал, передо мной сидел мальчик, очень внимательный, и эта внимательность сразу же заворожила меня.

Хотя я старался не терять чувства аудитории, вскоре я поймал себя на том, что обращаюсь непосредственно к нему, словно он единственный сидел в комнате. Мой взгляд время от времени пробегал по лицам собравшихся, но всякий раз останавливался на нем, и мне почему-то было очень приятно, что он здесь. Его одежда, кстати сказать, была странноватой, даже учитывая то, как были одеты все остальные. Джинсовая рубашка на кнопках была явно неглаженой, а штаны определенно коротковаты для его роста. Тот факт, что обуви не было вообще, можно и опустить — в конце-концов, это Мэрин-Каунти, а тут принято обувь оставлять у входа. Его присутствие делало атмосферу происходящего еще более фантастичной — учитывая же все остальное, это было просто замечательно.

Так что, когда вечер закончился, я поспешно стал протискиваться к выходу. Мне совсем не хотелось, чтобы он ушел, а мы так и не познакомились, и я не успею спросить у него… я и сам толком не знал, о чем таком хотелось его спросить. Дело даже было не в вопросах, мне просто хотелось еще раз заглянуть в его глаза и увидеть в них… Может быть, увидеть то, зачем все-таки он пришел на мой вечер. Неплохо было бы увидеть и его родителей — не то чтобы это было особенно важно, но все-таки, что ни говори, ситуация была необычной. Впрочем, не более необычной, чем мой необъяснимый интерес к какому-то незнакомому мальчишке, которому случилось усесться на переднем ряду во время одного из моих вечеров. Может, на самом деле и не было ничего такого, просто у меня разыгралось воображение? А вдруг что-то было, и его глаза действительно говорили о чем-то глубоком и подлинном на языке, который иначе как глазами и не поймешь?

Подходили люди, благодарили меня за вечер. Я старался сосредоточиться на их словах, чтобы не ответить невпопад, но слова эти казались такими далекими, словно вчерашний сон, почти забытый и вообще не интересный. Мне нужен был тот мальчик, пусть даже я сам не мог понять, почему так важно было поговорить с ним.

— Привет… и спасибо за то, что позволили мне побыть рядом с вами сегодня.

Голос этот прозвучал откуда-то слева от меня, и кто-то легонько коснулся моей руки. Я обернулся — и вот снова передо мной тот же проницательный взгляд глубоких глаз. Я успел подметить также, что говорил он с легким акцентом, похожим на русский или балканский, но определенно восточно-европейским.

— Спасибо за теплые слова, — сказал я в ответ, стараясь прийти в себя оттого, что он так неожиданно оказался рядом. — Рад, что тебе понравилось… хотя не ожидал, что это может быть интересно… в твоем возрасте.

— Почему? — спросил он, и вопрос этот прозвучал так непринужденно, будто его самого смутило, почему же это может быть не интересно все то, о чем я только что говорил.

И я тут же понял, что он — настоящая загадка, а никакая не игра воображения, и не напрасно мне так хотелось весь вечер познакомиться с ним поближе. Я снова обвел глазами гостиную в надежде увидеть кого-то из взрослых, кто смотрит в нашу сторону, и пытаясь отгадать, кто же его родители. Но пока никто на нас не смотрел.

— Понимаешь, — наконец нашелся я, — мне кажется, что большинству подростков твоего возраста куда интереснее всякие скейтборды или компьютерные игры, чем беседы на духовные темы. А, кстати, можно спросить — тебе сколько лет?

— Десять… меня зовут Марко.

— Приятно познакомиться, Марко… это был мой следующий вопрос.

— Так почему же все-таки большинству детей не интересно говорить о Боге?

И снова прямота этого вопроса меня обезоружила. Отступать было некуда. Я внезапно понял, что тут не выйдет просто наговорить ему каких-то общих фраз или посюсюкать — надо же, такой умненький мальчик, чем интересуется. Видно было по всему, что эта тема серьезно его беспокоила и ему нужен был серьезный ответ, а не общие фразы. Но только что я мог ему сказать в ответ?

— Дело в том, что всем детям, которых я знаю, это очень интересно, — не дождавшись моего ответа, продолжил он. — Мы говорим о Боге постоянно… потому что как раз об этом нам нравится говорить.

— В самом деле… надо же, — ответ получился неуклюжий, но ничего другого просто не пришло мне в голову. — Ты, кстати, откуда родом, Марко? — спросил я, стараясь сменить тему.

— Я из Болгарии… но мне все же хочется узнать, что ты думаешь о детях… и почему здесь одни взрослые.

Было очевидно, что отвечать на этот вопрос все-таки придется, поэтому я присел на стул, чтобы можно было смотреть ему в глаза.

— Что ж, ты прав, здесь и в самом деле одни только взрослые, Марко. Почему так — и сам не возьму в толк. Когда я был ребенком, мне, как и тебе сейчас, тоже хотелось знать о таком побольше. Когда говорили о Боге, мне было очень интересно. Но, в конце концов, я был сильно не похож на остальных моих товарищей… приятно слышать, что у тебя это не так. Судя по твоим словам, у тебя много общего с ребятами, с которыми вы вместе играете…

— Я не о тех ребятах, с которыми я играю, — сказал он, и в его голосе прозвучало что-то такое, чего я так с ходу и не смог понять… да и сейчас до конца не понимаю. — Я о тех ребятах, с которыми я общаюсь внутри, с теми, кто у нас в Сети.

— Ты имеешь в виду локальную сеть? С теми ребятами, с которыми ты общаешься по Интернету?

— У меня нет компьютера, — сказал он. — С теми, кто внутри, я же сказал… там они все и находятся, все-все.

Эти его слова одновременно и завораживали, и пугали. Что это должно означать, «внутри»? Как бы то ни было, он говорил об этом совершенно спокойным тоном, и я тоже решил не выказывать своего удивления. Меньше всего мне хотелось оттолкнуть Марко своим явным непониманием.

— Понял, это ты про детей, с которыми ты можешь говорить откровенно на внутреннем плане. Тогда понятно. И сколько их таких, с которыми ты общаешься?

— Не знаю точно, — ответил он. — Наверное, много… их число меняется время от времени… В один день больше, в другой меньше. Некоторые дети сами перестают этим заниматься, когда взрослеют, а другим не позволяют.

— Ты это о чем? — я чувствовал, как у меня мурашки по коже побежали от этих неожиданных слов.

— Наверное, все дело в том, что есть люди, которые не хотят, чтобы мы разговаривали внутри, потому что боятся этого. Они думают, что мы можем вредить людям… но это неправда. Мы делаем это, чтобы помогать людям. Ведь есть же люди, которые собираются вместе, чтобы делать добрые дела? Ты понимаешь, о чем я?

— Вроде понимаю, — сказал я, хотя ничего не понимал. — Но расскажи мне еще про тех людей, которые не хотят, чтобы вы говорили внутри. Почему они не хотят…

— Знаешь, мне на самом деле не очень-то хочется об этом говорить, — сказал он. — У меня есть еще один вопрос, который я хотел бы задать тебе.

— Валяй, — сказал я.

— Ты когда-нибудь слышал о том, что можно впрыгнуть человеку в жизнь и увидеть там разное, как ему живется?

С тем же успехом он мог стукнуть меня кирпичом по затылку. Видеть, что у людей внутри? Я уже начинал подумывать, что Марко взялся разыгрывать меня. А может, парень просто немного не в себе? Я невольно оглянулся еще раз, в отчаянной надежде, что вот уже на выручку мне спешит обеспокоенная мамаша в поисках своего затерявшегося чада. Но нет, ничего такого не было.

— Знаешь, Марко, я понятия не имею, как это делается. А что это вообще такое, впрыгнуть человеку в жизнь?

— Временами, когда мне случается быть на людях, я в уме у себя вижу много разных телеэкранов, и на каждом из них показывают… что-то свое на каждом экране, словно разные передачи, но об одном и том же человеке. Если я захочу, то могу запрыгнуть в один такой экран и увидеть то, что хочу узнать про этого человека. Это похоже на то, как смотрят кино по телевизору, только это кино настоящее… о том, что случалось с этими людьми очень давно, скажем, когда они еще были совсем детьми. Кое-кто из ребят, с которыми я могу говорить внутри, тоже могут это делать. Поэтому я решил и у тебя спросить, умеешь ты такое или нет.

— По правде говоря, меня никто и никогда не спрашивал ни о чем подобном, — ответил я ему. — Так что давай лучше я тебя спрошу. Вот ты, когда это делаешь, то есть запрыгиваешь внутрь человека… Что, по-твоему, там показывают: то, что было на самом деле, или просто какие-то выдумки?

— Значит, не веришь?

— Ясное дело, что верю, — сказал я, стараясь не выдать своего замешательства. — Просто как-то это все очень необычно… то, что ты рассказываешь. Такое не то что сделать — представить себе тяжело.

— Если хочешь, я могу сделать это прямо сейчас, — сказал он, и я снова почувствовал тот же самый холодок в спине.

— Ну… давай, посмотрим, как ты это делаешь.

Он закрыл глаза, а мне вдруг почему-то подумалось, что Марко этот, наверное, нахватался от своих родителей всяких нью-эйджевских россказней и у него на этом совсем крыша поехала. В противном случае, чего ради его понесло на такую лекцию в воскресный вечер, когда ему, по всем правилам, нужно сидеть дома и готовиться к завтрашней школе?

— Я вижу тебя… ты в гараже. — Его глаза были по-прежнему закрыты, а мне вдруг показалось, что в комнате все словно качнулось и куда-то поплыло. — Ты плачешь, потому что пропала твоя собака… она убежала. Ты здесь уже целый день и не хочешь выходить… целый день плачешь. По виду ты примерно моего возраста, может, чуть старше. Вот выходит твоя мама, говорит, чтобы ты вышел хотя бы поесть, но ты…

— Все, Марко, хватит, хватит, — сказал я, а у самого от волнения даже пот на лбу выступил. Он пересказал все точь-в-точь как было, а ведь никто этого не знал, кроме меня самого. Мне тогда было двенадцать лет, и наша собака в очередной раз сбежала со двора. Она и раньше неоднократно убегала, но всегда возвращалась. Не знаю почему, но в этот раз я вдруг почувствовал, что он, наш песик, не вернется больше, и я оказался прав. Я просидел в гараже целый день…

— Его звали Хансел… песика твоего.

— Именно так, Марко… его звали Хансел. Все сходится. Ты рассказываешь все так подробно, словно видел своими глазами.

— Ну… я же говорил тебе, что вижу… словно кино по телевизору.

— И как следует пользоваться таким даром, ты тоже знаешь? — спросил я. — То есть, с какой целью он тебе дан?

— Это часть Сети. Часть того, что делают все дети. У каждого есть что-то свое, что он может делать. Я вот могу видеть, а еще у меня иногда получается с помощью мысли двигать разные предметы.

Не стану скрывать, у меня немного шла кругом голова, словно мои собственные мысли не поспевали за тем, о чем шел разговор. Одно дело рассказывать о чем-то подобном два часа кряду, но когда потом к тебе самому подходит мальчик, какой-то совершенно незнакомый мальчишка из Болгарии, и тут же, на твоих глазах, начинает это делать… Словом, въехать во все это так сразу не получится. К тому времени у меня уже не оставалось сомнений в том, что он говорит о себе правду. Тем более интересно было узнать, что же это за Сеть такая, которая опять и опять упоминалась в нашем разговоре.

Вот тогда-то он и задал мне вопрос, который так круто развернул все в моей жизни.

— Хочешь, чтобы и у тебя так получалось?

— Извини, что ты сказал, Марко?

— Хочешь, чтобы и ты был способен смотреть в те же экраны, что и я? Если хочешь, я могу открыть их для тебя.

Ну и как можно ответить на такой вопрос? Час от часу не легче — я уже был готов повернуться на сто восемьдесят градусов и уйти, не попрощавшись. Но что, если он и вправду не шутит и я, подобно ему, смогу видеть и делать то же, что так естественно выходит у него? Что-то во мне подсказывало, что лучше бы повернуться к нему спиной и завести разговор с любым из гостей, кто окажется поближе. Но моя другая часть уже знала ответ на этот вопрос.

— Конечно, хочу. Показывай, как их увидеть, эти экраны?

— Тогда выставь палец вот таким вот образом, — сказал он, приставляя свой левый указательный палец к моему. Я вытянул свой, и мы коснулись указательными пальцами. Только и всего.

— Вот так, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, со счастливой улыбкой, все так же сиявшей на его лице.

— И я теперь смогу видеть экраны, как и ты?

— Ну… вроде бы. Я никогда никого прежде не подключал, так что давай подождем и посмотрим, сработает или нет.

Забыв на мгновение, что передо мной ребенок, я требовательным тоном переспросил:

— Но как, как я узнаю, что сработало? Все получится само собой или мне со своей стороны тоже нужно что-то сделать?

— Я же сказал, посмотрим, — повторил он. — Обычно у взрослых не получается, но мало ли что. Не могу сказать наверняка… Сеть очень большая и может включать самых разных людей.

— Расскажи мне побольше об этой Сети, — уже просительным тоном обратился к нему я. Но, прежде чем он смог ответить, одна из приглашенных схватила меня за руку и засыпала такими вопросами, словно и не об этом я говорил весь вечер.

— …Так скажите мне еще раз… — возбужденно тараторила она, нисколько не смущаясь тем, что я говорил с Марко, и не просто говорил, а был явно поглощен беседой. Я, как мог, постарался справиться с раздражением и повернулся к ней, приглашая продолжить вопрос. — Словом, вот вы встретили Эмиссаров в горах Боснии… — И дальше в том же духе.

Мы проговорили с ней несколько минут, затем я оглянулся, стараясь отыскать Марко среди тех, кто еще оставался в комнате. Но в гостиной его уже не было. Я заглянул в кухню — Марко не было и там. Я решил стать в дверях и ждать, прикидывая в уме, не ушел ли он искать родителей. Мне, признаться, и самому хотелось на них взглянуть. Что за люди они, эти родители Марко? И знают ли они сами, насколько он необычен? Словно часовой, я неотлучно стоял у дверей, успев раскланяться и пожать руку всем, кто покидал дом, но Марко так и не появился. Похоже, он тихонько вышел, пока я разговаривал с той теткой, а теперь остается только догадываться, кто он такой и где его можно найти.

Вскоре и мы с Шерон простились с хозяевами и поехали в наш отель. Шерон вела машину, а я сидел рядом, не говоря ни слова, будто умом пытаясь понять, что произошло с моей душой. А что такого, на самом деле, произошло? Просто психологический трюк-да, впечатляет, но не более того. Он коснулся моего пальца, и ничего не случилось, ровным счетом ничего. Ну а чего же, собственно, я ожидал? Этот вопрос просто поставил меня в тупик. Можно ожидать результата действия, когда знаешь, что сделал, а что он сделал — да и сделал ли что-то вообще? Пожалуй, сказал я себе, лучше до поры до времени отложить все происшедшее в папочку «Мои знакомые/Необычные дети» и не жечь понапрасну нервы. Если случится встретиться с Марко еще раз, расспрошу его подробнее. Если нет… что ж, нет так нет.

Шерон тем временем, не подозревая о терзавших меня сомнениях, продолжала вести нашу машину по 101-му шоссе домой.

— Послушай, — наконец нарушил молчание я, — тебе случайно не удалось переброситься словом с тем мальчишкой, что сидел в первом ряду? Марко его зовут… знаешь, у меня до сих пор из головы не идет наш с ним разговор…

Ее ответ до сих пор звучит у меня в ушах, словно отзвук далекого эхо, который, похоже, никогда не сотрется из памяти.

— Мальчик? Что-то я не припоминаю никакого мальчика в первом ряду. Там вообще не было детей, можешь мне поверить. Я все время была у входа, никуда не отлучалась и лично поздоровалась с каждым, кто пришел.

То есть как это не было? — переспросил я. От неожиданности мой вопрос прозвучал как-то резковато. — Ясное дело, что был… мы даже с ним смогли побеседовать, минут десять, если не больше. И знаешь, он много чего мне сказал интересного… как минимум, интересного. А потом еще коснулся меня… ты и в самом деле уверена, что за весь вечер в комнате не появлялся мальчик лет десяти, ни до, ни после перерыва?

— Народу было от силы человек пятьдесят, так что если бы среди них был мальчик, в первом ряду или не в первом, я бы его смогла заметить. Даже не знаю, где ты там его высмотрел?…

До самого отеля я не проронил ни слова. Шерон его не видела. Но как такое могло быть? Ведь я его не просто видел, мы разговаривали какое-то время… да еще стоя посреди гостиной. Несомненно, кто-то запомнил и его самого, и как мы с ним разговаривали.

Но никто ничего такого не помнил. На следующий день я спросил как минимум у троих человек, помнят ли они, как я разговаривал с мальчиком на вчерашнем собрании, но в ответ всякий раз слышал одно и то же. «По-моему, там вообще не было никаких детей». Но он был, был там! — продолжал убеждать себя я. Пусть даже если я единственный, кто видел его.

А три дня спустя ложка согнулась у меня в руке.

Целые сутки миновали с тех пор, как во мне открылся мой «новый талант». За это время я умудрился шокировать, совершенно очаровать и, наконец, смертельно надоесть всем, с кем вместе мы жили и работали. Просто поразительно, как быстро приедается впечатление даже от такой необычной вещи, как способность сгибать ложки силой ума. Сделай это первые пять раз — и все назовут это чудом. Следующие двадцать — и от тебя начнут шарахаться, как от припадочного мутанта. В приказном порядке от меня потребовали, и совершенно справедливо, надо признать, чтобы сию же минуту на кухне снова появились пригодные вилки и ложки. Не стану спорить, к тому времени непогнутых почти не осталось. А еще я успел заметить, как странно все они переглядывались, стоило мне оказаться рядом с ящиком, где хранились столовые приборы. Если же им случалось увидеть меня до того, как мы успевали встретиться взглядом, они тихонько поворачивались и, притворясь, будто у них есть срочное дело в кабинете или в другой комнате, старались удалиться от меня на безопасное расстояние. Что и говорить, страшновато жить в одном помещении с больным опасным психическим заболеванием: а вдруг окажется, что оно заразное?

Но, как оказалось, мое открытие — только вершина айсберга. А в неизведанных глубинах еще плавало немало всяких чудес, и каждое из них рвалось на поверхность, чтобы вдохнуть полной грудью и заявить о своем существовании.

Дошло до того, что у нас в доме стала почти вся работа. Я, как одержимый, все старался выяснить, что еще, кроме «ложкогнутия», может у меня получаться и как далеко можно продвинуться, развивая эти мои новообретенные способности. Я стал экспериментировать, если так можно сказать, на ком ни попадя, не важно, соглашались они становиться моими помощниками или нет. Если человек просто стоял от меня в пределах видимости, а не сидел, уткнувшись носом в компьютер, он тут же становился моей добычей. Почти сразу я заметил, что у меня начинает вырабатываться и способность к чтению мыслей, правда до определенного предела. Я ставил также опыты, чтобы не только читать, но и направлять мысли тоже, и успех в обоих случаях был просто потрясающим.

В доме, где я жил и работал, — мы дали ему название Каса Де Паз, «Дом Мира», — работа кипела денно и нощно. Большая редкость, когда кто-то из нашей маленькой общины — а всего нас было пять человек — мог остаться наедине, в том числе и наедине со своими мыслями. Шерон жила в трейлере, припаркованном на обочине, — трейлер был еще одно из ее «пенсионерских увлечений», Джоан и Дрейтон обосновались вдвоем в спальне, а у Стефани была комната в задней части дома рядом с моей собственной.

Пожалуй, это был один из самых просторных и симпатичных домов в Джошуа-Три, крохотном городке, стоявшем у границы Национального парка Джошуа-Три, самого сердца Калифорнийской пустыни, минутах в сорока езды от Палм-Спрингс. Я переехал сюда примерно года полтора назад, главным образом чтобы почаще видеться с Джоан, с которой мы дружили, а еще совместно мы затеяли маленький интересный бизнес, хотя бизнесом это можно было назвать с большой натяжкой.

Со всего света ко мне поступали просьбы разработать учебный интернет-курс на основе тех уроков, которые я получил от Эмиссаров Света в горах Боснии, чтобы с этим материалом можно было знакомиться более углубленно. Мы создали такую интернет-студию, скорее даже онлайновую общину, «Общину Возлюбленных», так мы назвали ее, и к тому времени, когда я встретил Марко, она уже насчитывала более шестисот членов. Что же касается обитателей нашего дома, то для них это была еще и постоянная работа. Так что не удивительно, что вскоре все порядком устали оттого, что я вечно лезу к ним со своими опытами.

Сейчас мне не так просто вспомнить эти самые первые дни, хотя прошло всего несколько месяцев, как я сел писать эту книгу. Я словно нырнул в безбрежный океан, чистый и настолько прекрасный, что свои теперешние ощущения мне даже не с чем было сравнивать. Прежде ничего такого просто не было в моей жизни. Единственное, чего мне хотелось теперь, — исследовать эту новую необъятность и поскорей увидеть, что еще она для меня приготовила. С каждым новым опытом, который я проделывал, этот дар, казалось, все глубже укоренялся во мне. Может, именно это и хотел открыть для меня Марко? Ведь говорил же он, что не пробовал делать этого раньше, но ведь сделал, просто коснувшись моего указательного пальца своим. Он не знал, получится у него или нет, — и получилось, бесспорно получилось. Пока доказательством этому были погнутые ложки в мусорном ведре, но я чувствовал, что должно, должно быть и что-то большее. Мне оставалось лишь догадываться, к какой цели меня это все приведет.

Я просто места себе не находил от желания найти этого мальчишку. Я обзвонил всех, кого только мог вспомнить, — тех, кто был тогда на вечернем выступлении, где мы встретились, да и вообще всех, кто жил сколько-нибудь близко к району Залива. Но никто не то что не знал, кто такой Марко, даже не мог вспомнить, чтобы на вечере был какой-то ребенок. Про болгарских мальчишек, которые вот так вот запросто подходят к людям, впрыгивают к ним в жизнь, и потом в этой самой жизни все становится вверх тормашками, никто слыхом не слыхивал. Но, в конце концов, стоит ли полагаться на их слова? Ведь Марко — это не сон или привидение. Это был настоящий, взаправдашний мальчишка, которого мне случилось видеть и даже, можно сказать, трогать руками. Пока мы с ним разговаривали — а это продолжалось, должно быть, никак не меньше десяти минут, — вокруг нас было полно народу. Получается, что или все в комнате, кроме меня, были слепы, или случилось что-то такое, чего объяснить не мог никто.

Впрочем, я и не искал никаких объяснений. Подобного удовольствия я не испытывал, наверное, со школы, когда показывал фокусы своим друзьям. Есть что-то непередаваемое в ощущении, когда тебе известно нечто такое, чего кроме тебя никто не знает, или когда ты умеешь то, что всем остальным кажется фантастикой. Единственная разница, что в школе были все-таки фокусы, а теперь все было по-настоящему.

Первое правило настоящего фокусника — никому не рассказывать, как получается этот самый фокус. Но тогда, в школе, при желании я мог бы сразу объяснить всем и каждому, как я это делаю. Конечно, тогда фокус был бы не фокус и удовольствие было бы не то. Это только кажется, что всем хочется узнать, как все получается. На самом деле зрители меньше всего хотят, чтобы кто-то просто так взял и открыл им изнанку. Но теперь — теперь все было по-другому, потому что я и сам не мог пояснить, даже если бы захотел, как у меня это выходит. Я не знал, как белый кролик оказывался в моей шляпе, и в рукаве у меня тоже ничего спрятано не было. Это был не фокус, не «волшебный трюк», а что-то неподдельное, очень и очень реальное.

Чаще всего от меня доставалось Шерон. «Кролик ты мой подопытный», — утешая, звал я ее. Однажды я усадил ее за стол, дал в руки пачку незаполненных карточек и карандаш. Сам я занял место за другим краем стола с такой же стопкой в руках. До поры до времени я и сам не знал, что за вопросы собираюсь задавать ей. Главное, что эти вопросы будут задаваться наугад, а ответы на них ей нужно будет записывать на своих карточках.

— Напиши, как звали твою собаку, самую первую, которая была у тебя в детстве, — начал я.

Ее брови сосредоточенно сдвинулись, и она сделала запись на первой карточке, положив ее на стол написанным вниз. А я, в свою очередь, мысленно раскрывшись перед ней, стал ждать образа. Поначалу ничего не приходило, но затем у меня появилось какое-то ощущение, поначалу нечеткое, будто бы где-то слева от меня есть маленькая собачка. Высунув язык, она чего-то ждет от меня. Я закрыл глаза и постарался сосредоточиться на этом ощущении.

И тут я увидел, хотя это едва ли связано со зрением, такого себе маленького замарашку, с виду терьера, с просительно открытой пастью и умоляющим взглядом. Словно мы были с ним сейчас под чьим-то обеденным столом и он боялся, чтобы я не перехватил тот лакомый кусочек, который предназначался ему. Продолжая держать его все в том же зрительном поле, я спросил у него, как его зовут. Не стану скрывать — мне ужасно хочется сейчас написать, что песик тут же заговорил со мной человечьим голосом, точь-в-точь как в тех рекламных роликах, где кошки и собаки переговариваются между собой, пока их никто не видит. Но все вышло совсем не так: перед моим внутренним взглядом стали вырисовываться буквы, словно самолетик белым дымком рисовал их в воздухе прямо перед моими глазами, и мне только нужно было дождаться, пока буквы одна за другой сложатся в слова. Так и получилось: чуть подождав, я увидел и само слово — Баффи. Я написал это слово на своей карточке. Точно! Чумазый Баффи[2], иначе и не скажешь.

Я повторил тот же опыт еще трижды. Опять же, вопросы были совершенно случайными: номер дома на той улице, где она жила в детстве, название ее любимой книги и любимой песни. И в каждом случае процедура повторялась: она записывала свой ответ на своей карточке, а я, старательно сосредоточившись, — на своей. С каждым разом ответ появлялся все легче, хотя все-таки нужно было дождаться конца эксперимента, чтобы увидеть, насколько точно у меня все получилось.

— А теперь давай запишем название городка, в котором ты родилась.

Шерон снова взяла чистую карточку, сделала запись и положила ее поверх остальных.

Я почувствовал легкое давление в висках в тот самый момент, когда снова начал сосредоточиваться. Шерон держала в уме название этого города, а я старался подхватить кончик дымной ленты и вытащить ее наружу. И снова я увидел самолетик, который писал слова в воздухе, но с каждой воздушной буквой давление в висках усиливалось, превращаясь в тупую боль. Я старался отгородиться от нее, чтобы удержать в уме образ неба и букв на нем. Еще две-три буквы — и я увижу само слово. Еще секунда — мои виски запульсировали вспышками пронзительно-белого жара, и густыми серыми клубками стало вываливаться и само слово — так, что я мог увидеть его. ВЕРНОНИЯ. Записав слово на свою карточку, я без сил откинулся на спинку стула.

— Что с тобой? — встревоженно спросила Шерон.

— Знаешь, у меня в жизни еще никогда так отчаянно не болела голова. Словно мне череп только что поездом переехало.

— Сейчас заболела или еще до начала эксперимента?

— Не могу сказать… То есть нет, раньше не болело. В самом начале я чувствовал себя хорошо. По-твоему, это как-то может быть связано с тем, что я делаю? Из-за всего этого у меня начала…

— Нет, мне не хотелось продолжать, даже думать об этом не хотелось. — Наверное, все из-за духоты… все-таки тут климат жарковатый… Пустыня… и вообще…

— Джимми, опомнись, какая жара — на дворе февраль! — сказала Шерон. Она положила мне ладонь на лоб, чтобы проверить, нет ли у меня в самом деле жара.

— Может, тебе и в самом деле лучше сделать передышку… и сейчас, и вообще. Смысла продолжать нет — ты и так всех убедил, что можешь…

— Никаких передышек! — я с трудом сдержался, чтобы не накричать на нее. — Это не дает мне передышки, понимаешь? У меня что-то такое есть внутри, что постоянно гонит меня вперед, проверить, насколько меня хватит, что за сила может быть у этого дара. Сам не знаю почему, но я должен продолжать, даже если моя голова расколется надвое.

— Похоже, что так оно и будет, — сказала Шерон. — Все к тому идет. Сам посуди: ты не знаешь, что с тобой сейчас происходит. Ты не знаешь, чем все закончится. Я готова поверить, что какой-то Марко что-то там в тебе включил или оно само включилось с его подачи. Так ведь ты даже не знаешь, зачем он это сделал! И что теперь? Словно тронулся умом — знай себе ложки гнуть да мысли читать, а вот свою интернет-школу забросил, на друзей — ноль внимания, хотя они, между прочим, о тебе беспокоятся.

— Ладно, раз уж заговорили о чтении мыслей, давай посмотрим, что там у нас с карточками получилось, — примирительным тоном сказал я.

Мы стали переворачивать их одну за другой, и результат поразил нас обоих. Четыре вопроса из пяти я отгадал точно, и почти отгадал пятый вопрос о ее любимой книге. Но я даже не стал анализировать, что именно из этого следует, какие выводы я должен для себя сделать, — от нещадной боли у меня сейчас трещала голова. Довольно и того, что мои способности явно прогрессируют. Тогда это было для меня самым важным.

Есть некие двери внутри нас, которые так долго оставались закрытыми, что их скрип, когда эти двери пытаются наконец открыть, может и покойника поднять со смертного одра. В нашем уме кое-где дверные петли порядком заржавели, главным образом из-за того, что двери эти никто не открывает. Им нужна смазка, но эти двери все же нужно открывать — не важно, смазаны петли или нет, — иначе мы так и будем топтаться на месте, пока не исследуем каждую комнату в этом просторном доме. Но толкнешь их — и ржавчина на петлях начинает скрипеть так отчаянно, что кажется, тебя режут пополам.

Почему же они столько времени оставались закрытыми? Возможно, из страха перед тем, что может открыться за ними, или из опасения, что мы не сможем совладать с той силой, которая может ждать нас там. В любом случае, двери заколочены наглухо и не дают хода ни свету, ни свежему воздуху. Вот так и стоит дом, заброшен и необитаем, пока в один прекрасный день не придет ураган и не тряхнет его так, что двери сами собой распахнутся настежь. Тогда уж все откроется на всеобщее обозрение, и уже не будет никаких иллюзий о том, что в нем есть, а чего нет. И все бы ничего, да вот только скрежет — этот скрежет и вправду может свести с ума.

Как бы то ни было, моя одержимость исследовать эту психическую силу как можно полнее никуда не делась, как и постоянная головная боль. Если бы я мог держать себя в руках, согнуть ложку-другую или ставить по опыту в день и все, тогда бы и болело не так сильно, и меня хватало бы и на другие, не менее важные дела. Но я не знал удержу, как алкоголик, дорвавшийся до браги, — да и затормозить поток, что несся в моей голове, было уже свыше моих сил. Еще один опыт, еще одна железка, потом перерыв. Но, ясное дело, никаких перерывов не было. К полудню в моей голове уже стучали такие молоты, что я не мог рукой или ногой пошевелить, и только поэтому приходилось останавливаться, да и то ненадолго. Передохни, пока боль станет терпимой, затем продолжай. Жми, пока хватает сил, и даже через силу, тогда узнаешь истину, узнаешь, для чего дан тебе этот дар. Но порой я думал, что никаких моих сил не хватит ни чтобы дойти до конца пути, ни чтобы вернуться назад.

Что он сделал со мной, этот мальчишка, которого никто не видел? Словно посадил у меня в голове какое-то зернышко, и теперь росток становится все больше с каждой минутой, с каждым новым моим усилием проверить, как далеко может завести меня этот дар.

А сколько моего вообще осталось у меня в голове? Может, это зернышко так и будет расти и расти, пока не проникнет во все закоулки моего ума, не оставив места для моих собственных мыслей и моего ума? А что, если это был и не мальчик никакой, а нечто совсем другое, темное и зловещее? Ах, если бы я только мог остановить эти опыты, чтобы разобраться во всем…

Но я утратил контроль над собой и теперь на всех парах несся к тому, что неотвратимо должно случиться, хотел я того или нет. Снова и снова, еще и еще раз, пока… пока ЭТО наконец не произойдет. Что оно собой представляет, это самое ЭТО, я представления не имел, но знал, что оно здесь и ждет своего часа.

Я свалился в глубокий колодец, и никто не в силах был вытащить меня оттуда. Прошла неделя, как все началось, я был в своей комнате, сидел на краешке кровати, сплошь усеянной погнутыми ложками. Теперь, оглядываясь на то время, меня больше всего удивляет, что мои друзья не спровадили меня в психушку. Неужели они боялись, что я могу что-то с ними или с собой сделать, если они попробуют меня остановить? Но я не мог больше не замечать их обеспокоенности, тех долгих угрюмых взглядов, которыми они отвечали на каждое мое предложение «еще разочек попробовать». Даже Шерон, которая прежде неизменно и во всем поддерживала меня, в этот раз не захотела взять мою сторону. Но я зашел так далеко, что не придал этому значения. Я уже перестал быть самим собой и постепенно превращался в кого-то другого, совершенно незнакомого мне самому, и не знал, как этому помешать, — да, в общем-то, и не хотел.

Через две недели мне предстояло два выступления, запланированные заранее: одно — по соседству с нами, в Палм-Спрингс, и другое — в Анкоридже на Аляске. Я понял, что это мой шанс выбраться из той могилы, в которой я вот-вот сам похороню себя заживо. Кстати, с одним из моих друзей однажды произошло «нечто подобное». К тому моменту, когда я оказался рядом, он успел по самую шею увязнуть в своем «эксперименте». Не стану на этом останавливаться подробно, скажу только, что все, происходившее с ним в тот момент, могло напугать кого угодно. Теперь я задумался, не происходит ли нечто подобное сейчас и со мной. Легко все было списать на психическое расстройство, но на самом деле все было в точности до наоборот. В моем случае все не расстроилось, а как раз настроилось, наконец-то встав на свое место, и мне просто нелегко было адаптироваться к своему новому ритму.

Мне вдруг подумалось, что мои выступления могут оказаться прекрасным поводом попрактиковать «Дар» (я все больше начинал убеждаться, что именно так, с большой буквы) перед аудиторией. Все как один в нашей команде ополчились против этой идеи, но к тому времени я зашел слишком далеко, чтобы прислушиваться к их советам. Почему бы не выйти с этим к людям, представить им все это огромное, что сейчас изливается из моего ума? Покажи людям, на что они способны. Пусть они увидят те чудеса, что я могу творить. Вот так и получилось, что я отправился в плаванье, не зная ни курса, ни цели назначения.

Я регулярно выступаю перед аудиторией «Конференции Пророка», огромного собрания людей со всего мира, круг интересов которых — от силы молитвы до НЛО, и я был несказанно рад, что так кстати представилась возможность пообщаться со столь подготовленными людьми, да к тому же так близко от дома. Более-менее продолжительного путешествия мне просто не выдержать, и даже я понимал это. Моя головная боль к тому времени не покидала меня почти ни на минуту, и мне было даже страшно подумать, во что она может превратиться на высоте 35 000 футов в воздухе. Джоан даже сказала, что моя голова способна сама подорвать самолет, не хуже всякой взрывчатки, если пилот неосторожно сделает вираж или что-то в таком духе. Это, конечно, была шутка, но мне ее предостережение показалось вполне нешуточным. А вот Палм-Спрингс был всего в сорока пяти минутах езды от Джошуа-Три, и я не сомневался, что вытяну эту поездку. Аудитория в тысячу человек — идеальная возможность, чтобы «явить миру» то, на что я был способен.

К тому времени, когда я приехал, конференц-зал уже гудел, как растревоженный улей. В голове у меня продолжало пульсировать, да и физически я чувствовал себя не очень уверенно. Сказывалось то, что все это время я фактически не выходил из дома. Я даже представить не мог, что так непросто будет снова оказаться на людях. Походив по залу минуту-другую, присматриваясь к собравшимся, я старался держаться края толпы, чтобы не обращать на себя внимания раньше времени. Что-то очень крепко было не так со мной, и легкое посасывание под ложечкой лишний раз подтверждало это. Но искушение представить тот дар, что я получил от Марко, на всеобщее обозрение, было просто неодолимым. В моей голове еще мог звучать голос разума, и я время от времени даже мог различать его среди остального мысленного гула, но по большей части он звучал очень тихо, словно отзвук, забитый более сильными голосами. Они вздымались надо мной, словно отвесные океанские волны, которые вот-вот швырнут мое тело на дно морское. Я делал все, чтобы удержать эту силу, что рвалась из меня, но она была определенно сильнее.

Уступи… не сопротивляйся… сам стань свидетелем чуда психической силы. Почему ты пытаешься бороться? Ведь ты же знаешь, что это сильней тебя… Не слушай своих близких… Откуда им знать, на что это способно и на что ты способен? Когда их самих поведет судьба по их дороге, как она повела тебя, тогда они поймут, что это для тебя значит… а пока они не способны понять ни этого, ни тебя. Уйди от них… и ты сможешь поступать с этим по своему усмотрению. Придет время, и эта сила будет твоей.

Я наконец нашел свою комнату отдыха и повалился на кровать, надеясь, что отпустит боль, которая стала почти нестерпимой. Сегодня я не делал никаких экспериментов, рассчитывая восстановить силы для конференции, но ведь до этого я себя не жалел, так что, сколько бы я ни глотал аспирин, боль не отступала. На окнах закрыли жалюзи, выключили свет, но облегчения от этого все равно не было никакого. К несказанной своей радости, я задремал, и боль наконец-то отступила…

…Я один в доме, а все почему-то ушли. Я так ждал этого выступления в Сосалито, готовился к нему неделями, а все обернулось катастрофой. «Зачем я это сказал, — бормочу я, — зачем было упорствовать… до такой степени, что тебя все возненавидели?» Я с трудом вспоминаю, чем же я таким занимался, но все видится таким нечетким и неопределенным, что, кажется, уже и не так важно, что это могло быть. Важно то, что они ушли, а я стою один посреди гостиной своего дома и сам не знаю, зачем я здесь.

Обеденный стол накрыт, но на нем ничто не тронуто. Наверное, я сказал что-то совсем ужасное перед самым перерывом на обед, раз никто не захотел тут оставаться. Всё на столе, но никто ни к чему не прикасался. Я подхожу к столу, наливаю кофе в белый бумажный стаканчик, ищу взглядом сахар. Вот он, рядом с миской шпината, такого прекрасного в стеклянной чаше. На ее внутренних стенках еще блестят капельки влаги, значит, ее только что вытащили из холодильника. Миску поставили на стол буквально минуту назад, как раз перед тем, как я сказал или сделал что-то такое… такое, после чего они все просто ушли.

Я силюсь вспомнить, что же это могло быть, но напрасно. Беру сахарницу, сыплю тонкой струйкой в кофе сахар и ищу ложки. Вот они, спрятаны за пакетом с чипсами. Почему-то мне сразу становится очень тревожно. Ложки сложены в твердый пластиковый стакан, который не опрокинется на столе, но все ложки до одной согнуты и покручены до неузнаваемости. Невозможно разогнуть их обратно, и кофе помешать тоже нечем. Я беру карандаш, оказавшийся под рукой, вытираю его об штанину и опускаю в стаканчик. Размешиваю сахар, делаю глоток кофе. Вроде бы кофе нормальный… а все остальное почему-то нет…

Я обхожу комнаты в надежде найти кого-нибудь, хоть кого-нибудь, кто не покинул дом. Может, кто-то был в душевой в тот самый момент, когда разразилась гроза, и с таким же недоуменным взглядом, как и я, ходит сейчас по дому, ищет остальных. Он будет смотреть мне в глаза так, как будто я должен знать, что тут произошло. И кому, как не мне, знать это — но я не знал. И ему ничего не останется, как взять свою куртку и уйти вслед за остальными, решив, что это я виноват, во мне причина этого всеобщего исхода, в каком-то очередном из моих ужасных поступков. Ужасных, иначе почему бы в доме стояла такая кладбищенская тишина. Мне самому было страшно не то что шуметь, малейшим звуком обнаружить свое присутствие.

И тут я слышу, как кто-то спускается по ступеням со второго этажа. Чьи-то легкие шаги, совершенно — вдруг со страхом кажется мне — чужие. Так не ходит никто из жильцов этого дома. Я прячусь за дверью кухни, чтобы меня не заметили, и жду. Шаги медленные и размеренные — кто бы он ни был, он определенно никуда не торопится и уж точно не спешит прочь из дома. Он уже почти опустился до конца лестницы, когда я все-таки решился выглянуть из-за двери и посмотреть, кто это такой. Все, что я вижу, — чей-то затылок. Мальчишеская голова, она медленно поворачивается в мою сторону, и я вижу, кто это такой.

Это Марко.

Память возвращается ко мне, и я начинаю вспоминать. Правда, не то, из-за чего опустел дом, но всю ту историю с Марко. Я вспоминаю, что уже встречался с ним в этой самой комнате, говорил с ним и слышал от него какие-то неимоверные вещи, какие можно ожидать от кого угодно, но только не от десятилетнего мальчишки. Кажется, он говорил, что может делать какие-то фантастические штуки, вроде того, чтобы заглядывать в жизни других людей, но я не поверил ему сначала. Но потом он коснулся моего пальца, а пару дней спустя весь мой мир полетел в тартарары. И вот он здесь, снова смотрит на меня с той же детской улыбкой, будто ничего и не случилось совсем.

— Привет, — говорит он, так и стоя на верхней ступеньке.

— Привет-привет, — отвечаю я.

— Злишься на меня? — спрашивает он.

Внезапно его лицо становится обиженным, словно у ребенка, который боится, что сделал что-то не так и сейчас его начнут отчитывать.

— Нет, не злюсь, — отвечаю ему. — Просто я запутался, вот и все.

— В чем ты запутался?

Я выхожу из кухни, прохожу по комнате и усаживаюсь на стул как раз напротив Марко. Вот снова мы с ним лицом к лицу.

— А вот в чем — мы встретились, потом я поехал домой, а потом все в моей жизни начало рушиться. Вот только мне нравится все то, что со мной сейчас происходит, несмотря на то, что оно прошлось по моей жизни, что твой бульдозер. И я ничего не могу с этим поделать, старайся не старайся, ничего. Все ложки погнуты, я читаю чужие мысли, да и вообще вся жизнь — сплошной кавардак. Я-то думал, что меня ожидает что-то совсем чудесное, раскрепощение сознания или вроде того. Но все совсем по-другому. Если так будет и дальше, я просто сломаюсь.

— Но при чем тут я?

При том, что это ты так сделал со мной. Это ты прикоснулся к моему пальцу. Да, правда, тогда я ничего не почувствовал. Но проходит пара дней, и — бум! — все коту под хвост.

— Я не думал, что все заработает с такой силой, — говорит он, и на его лице появляется виноватое выражение. — Я просто хотел, чтобы ты увидел все так, как я это вижу, только и всего.

— Ладно, заработать-то оно заработало, но это, я так понимаю, только половина дела. Скажи, как у тебя получается контролировать Дар? Я просто ума не приложу, для чего мне это все нужно. Пойми меня правильно, мне нравится все то, что со мной происходит, но такое впечатление, будто это все только ради ощущения, которым сопровождается каждый опыт, понимаешь? И все бы ничего, но, боюсь, однажды у меня голова расколется после очередного трюка. А у тебя бывает такое ощущение, когда ты это делаешь, будто еще чуть-чуть — и голова разлетится на куски?

— Нет.

— А вот у меня бывает. Больше того, теперь почти постоянно. Мне кажется, что я так совсем с ума сойду. Мне нужна твоя помощь, Марко, очень нужна. Не знаю, что именно, но ты должен что-то сделать. Скажем, коснись еще раз моего пальца и пусть все снова станет как было.

Я не верю своим ушам. Неужели я прошу его об этом? Самое последнее, чего мне хочется, так это избавиться от моего Дара. Как раз наоборот, мне не терпится развить его как можно сильнее, и кто знает, что тогда может во мне открыться. Может, я стану великим целителем и смогу, подобно Иисусу, исцелять людей, а может, и не только это. Или вообще не будет никакого предела тому, что я смогу делать, если только у меня…

— Хочешь узнать, почему тебе так больно? — спрашивает меня Марко. Я киваю в ответ. — Потому, что ты неправильно пользуешься Даром, совершенно неправильно. Ты решил, что Дар — это для того, чтобы обладать психической силой. Но на самом деле это не так. Дар — это для любви. Попутно может и много чего другого проявиться, но особо на этом задерживаться не стоит. А вот что действительно важно — чтобы ты научился любить людей. И тогда ты сможешь применять эту силу с пользой для людей, а не просто чтобы их удивлять.

— Да я и не думаю никого удивлять. Но он понимает, что я говорю неправду.

А я понимаю, о чем он говорит и что он прав. В самом деле, как я мог потерять себя, увлекшись всеми этими гнутыми ложками и чтением мыслей? Я действительно хотел поскорей развить Дар в себе, мысленно представляя, как обо мне будут говорить: «Да, непростой, наверное, это пассажир… лучше с таким не связываться, а то даст тебе такую психологическую установку, что потом не обрадуешься». Вот что на самом деле мне нравилось — мне нравилось ощущать в себе силу. Силу, за которую меня будут уважать, и даже бояться. Но каких бы я ни достиг результатов в опытах на себе, они не имели никакого отношения к любви. Ни малейшего — и это я тоже знал.

— Тебе нужно не меня, самого себя спросить, — слышу я слова Марко. — «Чего я хочу на самом деле?» Вот о чем ты должен спросить у себя. Хочешь развлекать людей раз ными выкрутасами? Да, это будет выглядеть круто, и все будут в восторге, не спорю. Но, может, есть и что-то еще, больше психологических фокусов, как ты думаешь? Ты можешь получить у Дара все, что хочешь, но будь готов к тому, что на себе почувствуешь и результат просимого. Если тебе хочется, чтобы люди выделяли тебя из числа прочих, тогда после каждого раза тебе будет плохо, не сомневайся. А если решишь, что сможешь приносить пользу людям своими способностями, — результат тоже не замедлит сказаться.

— А как я могу этим помогать людям?

— Сначала реши, чего ты хочешь, а там Дар сам покажет тебе.

— Значит, обладание психической силой — это плохо? Ты хочешь сказать, что мне не стоит развивать ее?

— Ничего плохого в ней нет, и я тоже охотно ею пользуюсь. Но это не самоцель, понимаешь? Цель — это любовь, и порой можно обратиться к Дару, или к этой силе, чтобы открыть эту любовь в себе. Но если будешь обращаться к силе с другой целью — что ж, тогда в тебе откроется не любовь, а нечто совсем другое. Темное.

— Скажем, головная боль.

— Головная боль — только начало, — его слова звучат очень серьезно. — Если будешь пользоваться силой ради того, чтобы самому стать сильнее других, тогда будь готов к очень большим проблемам. Ты должен определиться, чего ты хочешь, и затем позволь Дару открыть это в тебе.

— И все же почему ты решил дать это мне? — спрашиваю я.

— Придет время, и ты сам поймешь. Пока что я не могу тебе этого сказать.

— Почему?

— Еще не время. Для тебя сейчас важней всего сделать выбор, без этого ничего не будет. Единственное, что я могу тебе сказать сейчас, — у нас есть послание для людей, и ты должен найти его, затем передать людям это послание.

— Кто это «мы»? — спрашиваю я у Марко. — Есть еще люди с такими способностями?

— Да, много… и все они — дети… Дети Оз — так нас называют. У детей, обладающих Даром, есть послание, которое поможет людям. Вот почему я пришел к тебе.

* * *

В дверь постучали, и от неожиданности, еще не до конца проснувшись, я даже подпрыгнул на диване. Что-то в этом сне было такое, чего нельзя было упустить, пока оно еще не выветрилось окончательно, но я никак не мог за него ухватиться. Наконец я встал и подошел к двери.

— Джоан? Ну и ну… входи… Ты-то как здесь?

— Приехала послушать твое выступление, дуралей! — она вошла в комнату и села на диван. — Итак, что мы намерены делать? Только петь и говорить — и больше ничего?

Я сразу понял, что ее на самом деле беспокоит. Она хотела узнать, в самом ли деле я намерен устроить демонстрацию своих новообретенных способностей на людях. Именно с этой целью, по правде говоря, я сюда и приехал, но внезапно, без всякой видимой причины, я почувствовал, что у меня пропала всякая охота к демонстрации психических трюков, что это — далеко не самое важное, с чем я мог обратиться к людям.

— Нет… то есть да. Именно это я и собираюсь делать. Петь для тех, кто пришел, и говорить с ними. Сенсации отложим на потом, тем более что голова у меня как болела, так и продолжает болеть.

— Рада это слышать, — сказала она, поднимаясь с дивана. — То есть не то, что у тебя голова болит, а что ты раздумал насчет своих фокусов.

И это было действительно так. Что-то изменилось за тот промежуток времени, когда я задремал на диване и когда я открыл дверь Джоан. Нет, все-таки что-то было такое в этом сне, хотя я так и не мог пока вспомнить, что же именно.

Тот день в Палм-Спрингс выдался не только жарким, но еще и душным. Не ошибусь, если скажу, что тротуары раскалились, как сковородка, на которой шипела пара-тройка яиц, а ветер по этим тротуарам гнала вытяжка из огнедышащей духовки. До тех, кто прибывал на «Конференцию Пророка» из мест с более мягким климатом, наверное, доходили слухи, что нестерпимая жара — основное блюдо в меню этого города. Но слышать — это одно, а с головой окунуться в эту жару самому — совсем другое. Люди с полным комфортом добирались сюда из Сан-Франциско или Лос-Анджелеса в удобных автомобилях с кондиционерами, юркими маленькими самолетами местной авиакомпании прибывали в аэропорт Палм-Спрингс и немедленно попадали в жгучие объятия Калифорнийской пустыни. А ведь до лета было еще несколько месяцев! Те же, кто еще жаловался на жару, в ответ от местных жителей слышали: «Это еще что, вот приезжайте-ка к нам в августе! Даже ящерицы и скорпионы прячутся по щелям, а про туристов наподобие вас и говорить нечего. Так что закругляйтесь поскорей с вашими пророчествами и быстренько по домам, если не хотите и в самом деле зажариться».

Среди всех конференций, на которые я имел честь быть приглашенным, эта моя самая любимая. Уже в четвертый раз мое имя оказывалось в списке выступающих рядом с такими замечательными людьми, как Джейн Хьюстон, Эдгар Митчелл, Грег Брейден и Хэнк Весслеман. Да и само это собрание, на которое люди съезжались из разных мест, скорей походило на праздник: странствующий цирк приезжает в городок, ставит шапито, воздушные акробаты парят под самым куполом, срывая бешеные аплодисменты зрителей. Уже то, что меня включили в число гостей, само по себе было очень почетно. Надеюсь, что я не обманул ожиданий ни устроителей, ни слушателей и в моем выступлении они нашли мысль-другую, интересную для себя.

Я решил построить свое нынешнее выступление по принципу «не столько говори, сколько улыбайся». Но самое главное, не слишком принимай себя всерьез, иначе это выступление станет и твоим последним. Какими бы ни были те чудеса, что я успел заготовить, они бесследно исчезнут под соусом самолюбования. И тогда — «благодарность организаторов», и прощай навсегда возможность получить приглашение еще раз. Что ж, этот сон, пусть даже он по-прежнему в моем уме оставался неясным эхом, пришел как нельзя кстати.

Я спустился в фойе отеля, где в ожидании начала прогуливалась публика. Лотки и столики, на которых была разложена всякая нью-эйджевская всячина, выстроились один за одним, как настоящие торговые ряды: на выбор были амулеты, курительные палочки, различные бусы и браслеты, медальоны с восточной символикой, а также книги и компакт-диски. Одним словом, конференция в самом разгаре. Со своей стороны, и я тоже был в полной готовности.

В зале как раз проводили настройку звука, и я подошел к звукооператору. Мы обменялись шутками, что микрофон, как всегда, зафонит в самый неподходящий момент. Оставалось всего несколько минут до моего выхода. Люди, успевшие купить все приглянувшееся им на лотках, занимали места в просторном зале, и я быстренько зашел за кулисы, чтобы еще раз настроиться на выход. К моей великой радости, сверлящая головная боль превратилась в тупое нытье, и я был уверен, что и вовсе забуду о ней, когда окажусь на сцене.

Наконец объявили мой выход, и зал дружно захлопал, приветствуя меня. Вот и пришла моя очередь обратиться к ним со своим словом. Но что именно я буду сейчас говорить, было загадкой даже для меня. Голова у меня была забита моими недавними достижениями, и места для чего-то другого в ней почти не осталось. Я окончательно утвердился в том, что о них не будет сказано ни слова, и та часть меня, что еще сохраняла способность трезво мыслить, похвалила меня за умное решение. Так что в моем распоряжении оставалась только моя «обкатанная» тема, с которой я выступал уже не одну сотню раз.

Главным образом, я говорил о моей встрече с Посланниками Света, которую я описал в своей первой книге. Выступление шло довольно гладко, но я сам чувствовал, что в нем все же недостает той искры, того накала, который довелось испытать мне самому при той памятной встрече. Что ж, мне не оставалось ничего другого, как выехать на знакомую дорожку и жать на газ в надежде, что остальное сложится как-нибудь само собой.

Когда объявили мой выход, я сделал несколько шагов на сцену, да так и продолжал стоять на краю, почти у самых ступеней. Глаза заливало потом, и я чувствовал, как от волнения начало бухать в висках. «Не сейчас», — едва слышно приказал я сам себе. Время для отступления от темы было неподходящим, я это явственно чувствовал. Так эпилептик ощущает приближение приступа, стараясь не упасть и не забиться в конвульсиях. Не давай ей воли. И сам не поддавайся. Ты способен ее контролировать. Но тигр уже вцепился в меня, и непохоже было, что у меня хватит сил стряхнуть его со своей ноги. Его зубы впились в мою плоть, словно рыболовные крючки, и отломить их можно было разве что щипцами.

Я слышал, как публика хлопала мне, но звук, словно приглушенный ватой, едва доходил до меня. Наконец я прошел на середину сцены и занял место перед микрофоном. Не торопясь, сделал глубокий вдох, не спеша выдохнул — ну вот, наконец я готов начать.

— Большое спасибо всем вам за то, что вы здесь сегодня. Это огромная честь, выступать перед вами.

И дальше я уже продолжал без остановки, спел несколько песен — словом, стал распахивать перед ними дверь своей жизни, — не торопясь, будто потихоньку тянул за крышку банки сардинок. Я и сам не мог предположить, что смогу так разговориться, но мои слова, словно ручей, так и лились со сцены. А еще я стал ощущать, как понемногу возвращается сила, несмотря на то что и головная боль тоже со свежими силами готова была взяться за меня. Даже непонятно было, что из них сильней — боль или внезапная вспышка энергии, которая на меня накатила. Словно волны, они шли на меня, и мне оставалось только, как серфингисту, оседлать их обе и мчаться верхом на этих волнах. И, как ни странно, несмотря на эту отчаянную гонку, мне еще как-то удавалось держаться на плаву и подстраиваться под пульсацию ритма. Я ощущал боль и чувствовал, как бились волны под моими ступнями, но не обращал внимания ни на то, ни на другое. Моя энергия теперь была подключена к энергии зала, и я, словно по спирали, взвивался все выше и выше с каждым словом.

Затем случилось нечто, чего со мной прежде никогда не было и, надеюсь, никогда больше не будет. Продолжая говорить, я замечаю, как какая-то женщина срывается со своего места в зале и быстро приближается к сцене. Она подходит к правой стороне сцены, прямо к пяти ступенькам, которые вели на саму сцену, где я стоял, немного замешкалась, но все же шагнула на ступеньку. Какой-то миг она стояла там с потерянным видом. Мне почему-то подумалось, что она пришла, чтобы наполнить стакан с водой. Теперь, прокручивая это еще раз в памяти, я понимаю, что это объяснение было не менее странным, чем само поведение той женщины, но ничего другого на тот момент мне в голову не пришло. Иначе чего ради она оказалась здесь, в трех шагах от меня, в самый разгар моего выступления?

И тут-то все и случилось. Я не смог удержаться и, замолкнув на полуслове, посмотрел прямо ей в глаза. Она была похожа на ребенка, который потерялся в равнодушной толпе и с испугом спрашивает себя, где же родители. Ее глаза странно расширились, когда мы встретились взглядом, а затем ее нижняя челюсть, словно в замедленной съемке, поплыла вниз. Помню свое ощущение стороннего наблюдателя, словно бы я смотрел в экран телевизора, и если б захотел, потянулся за пультом и переключил канал. Не случись все так быстро, я бы придумал, как среагировать. Но заряд энергии, молнией ударивший от нее в мою сторону, оказался таким мощным, что едва не смел меня со сцены.

Вопль был таким пронзительным, что по всему мгновенно притихшему залу словно прошла ударная волна страха. Я, как перед дробовиком, невольно отступил на шаг перед этим шокирующим зарядом крика — звук продолжался, пока наконец весь воздух не вышел у нее из легких. Сделав еще один гигантский вдох, она завопила снова. За вторым криком последовал еще один, из широко открытого рта, из которого вместе с криком будто выкатывались холодные густые облака тьмы. Зал просто оцепенел. Никто не поднялся на сцену, чтобы помочь мне, никто не повел ее назад к своему месту. Все как один сидели на своих местах и наблюдали за происходящим, будто так и было задумано.

Так продолжалось еще примерно минуты три. Затем, на негнущихся ногах, я медленно пошел в ее сторону. Только тогда я почувствовал, как неожиданно усилилась боль в моей голове. Покачнувшись, я едва не упал, сделав первый шаг. Все-таки я удержался на ногах и подошел к тому месту, где она продолжала стоять с открытым ртом, из которого и дальше извергались пульсирующие звуковые волны. Я обнял ее, и мне вдруг на мгновение показалось, что я, как птица, пытаюсь крыльями укрыть ее от чего-то. И вправду, она вся как-то сразу вжалась мне в грудь, но крик продолжался, приглушенный моим плечом, в которое она уткнулась лицом.

Но и этого оказалось достаточно, чтобы разбить то оцепенение, которое сковало зал, и несколько человек тут же сорвались с места, бросившись нам на помощь. Они поднялись по ступенькам и увели ее от меня, обнимая, словно накинув одеяло на плечи пострадавшему от стихийного бедствия. Еще раз она судорожно откинулась, и ее еще раз тряхнул вопль, но на этот раз он был тише, смешанный с судорожными рыданиями. Я же так и стоял там, на том месте, откуда ее увели от меня, и не сразу сообразив, что я-то все еще на сцене и передо мной добрая тысяча людей, наблюдающих за этим странным происшествием. Повернувшись к микрофону, я подождал еще мгновение, прежде чем заговорить снова.

— В реальной жизни, — сказал я, — все часто бывает совсем не так, как на словах. Одно дело говорить о мире на конференции ищущих мира. Но совсем другое — нести его за пределы таких вот залов, туда, где могут случаться самые неожиданные вещи, подобные тем, что мы только что с вами видели. — Почему же этот гул в голове никак не хочет прекращаться? — Когда мы с вами находимся на собрании вроде этого, несложно найти людей, которые готовы будут с вами согласиться. Но выйдите из этих дверей — вот там и начнутся настоящие практические занятия.

Довольно… прекрати… так тебя не хватит надолго.

— Разные люди реагируют на любовь по-разному, но наша с вами задача — давать только любовь, независимо того, как ее принимают и понимают. Помните, в «Курсе Чудес» говорится: «Все, что мы делаем, — это или дела любви, или призыв к любви; а значит, единственный правильный ответ на любую ситуацию — давать любовь». И это единственный по-настоящему жизненный урок, который я могу предложить вам сегодня и постараться усвоить его сам.

Остановись немедленно, или ты отдашь концы, не сходя со сцены. НЕМЕДЛЯ!

— На этом я и хочу с вами проститься, оставляя вас с любовью, которая одна только вовек не оставит вас и не предаст. Желаю всем плодотворного продолжения конференции.

Зрительный зал в ответ взорвался аплодисментами. А я, поскорей сбежав со сцены, постарался, не задерживаясь, выбраться из зала, чтобы никто не успел заметить, как же мне больно сейчас. Не просто больно — что я одной ногой в могиле. Мне было понятно, что все происшедшее с той женщиной как-то связано с моей головной болью и с Даром. Каким-то непостижимым образом она среагировала на то, что шло в тот момент через меня, или на то, что творилось внутри меня. Я сам толком не мог дать себе отчета, что это было, за исключением того, что я хотел это остановить. Фантастический эксперимент начался с вполне безобидного прикосновения к пальцу, а теперь просто голова взрывается. Мне уже больше ничего не хотелось. Но как и что нужно сделать, чтобы от всего этого освободиться? Как от него избавиться — пока со мной не случилось чего-то такого, как с той женщиной?

Спустя неделю я был в Анкоридже, и, когда я снова оказался на сцене, повторилась почти аналогичная ситуация. Как и в первый раз, вдруг резко усилилась боль в моей голове. Но не только — у меня внезапно, сам не знаю почему, появилось ощущение, что из моего ума вне контроля его сознательной части отправляется какое-то сообщение. Определенно от меня аудитории шел некий сигнал, и люди в зале реагировали на него очень по-разному.

Но что же это все означает, в конце концов? Еще одна необычная сторона того Дара, который я получил от Марко, или что-то другое, действительно темное, как он говорил? На тот момент единственное, что мне было ясно наверняка, — я больше не могу ходить как ни в чем не бывало и притворяться, что так и надо. Что бы со мной ни происходило, оно было действительно вне моего контроля, и если оно усиливалось именно в этом новом угрожающем направлении, тогда я точно пропал.

Головные боли, терзавшие меня, стали теперь почти непереносимыми. Часами я лежал, свернувшись на кровати, изо всех сил стараясь уснуть — единственное, что у меня еще осталось, чтобы ускользнуть от постоянного стука лошадиных подков по моему раздробленному черепу. В надежде, что это ослабит приступы, я полностью и окончательно разделался с экспериментами. Но, очевидно, все зашло слишком далеко. Или что-то во мне изменится само собой, или сам я сойду с ума — если уже не сошел.

Глава 2 Чужой в чужом краю

Мало что изменилось со мной за последующие три месяца, разве что головная боль стала не такой угнетающей. Возможно, и потому еще, что я выбросил из головы буквально всякую мысль об экспериментах. Очевидно, я все-таки перебрал с ними в прошлом. Каждое утро, просыпаясь, я словно выплывал из какой-то черноты к свету дня после ночи, проведенной совершенно без всяких сновидений. Это тем более оказалось для меня неожиданностью, что в прошлом я так вынес много вдохновляющих идей как раз из своей, как я называл ее, «Ночной Школы».

На самом деле, как потом выяснилось, сны не прекратились совсем, и, когда я подошел к финалу этой странной драмы (по крайней мере мне казалось, что к финалу), все эти сны дружно ринулись в мое сознание, как селевый поток, прорвавший дамбу. Особенно мне хочется пересказать два таких сна. Припомнились они только к концу мая 2001 года, но по ходу разворачивания этой истории их значение оказалось поистине драматическим. Они, собственно, и подготовили сцену для приключения, которое еще ждало меня впереди да и теперь, можно сказать, только-только начинается. Если бы я знал, что меня ждет дальше, может, и не сдвинулся с места, но так и лежал бы в своей постели еще месяц-другой. Не исключаю, что тогда все бы и прошло само собой. Но, к счастью, я все-таки снялся с места — и, как оказалось, это было жизненно важно для меня.

Сон первый

Я иду по улочке какого-то восточноевропейского города вместе с Марко. Вполне возможно, что это Болгария. На улице пасмурно и холодно, люди вокруг все в пальто, прячут шеи в поднятые воротники, солнце скрыто темными облаками, вот-вот начнется холодный дождь. Я не чувствую ничего необычного в том, что я здесь, рядом с ним, в этом далеком месте. Я уже бывал прежде в Софии, столице Болгарии, и мне кажется, что я узнаю уже виденные однажды места и здания. Впрочем, все бывшие коммунистические страны, можно сказать, на одно лицо, так что непросто так сразу определить, что именно это за место в царстве обсыпавшейся штукатурки и треснутого цемента. Но мне оно вовсе не кажется таким уж незнакомым, как будто я успел уже пробыть здесь очень долго. И ничего необычного также нет и в том, что со мной Марко, тот самый мальчик, который и дал начало этой странной истории, коснувшись моего указательного пальца.

— Ты как думаешь, почему это происходит? — спрашивает он меня, когда мы останавливаемся на перекрестке.

Не могу сказать наверняка, — отвечаю я, — возможно, время подошло, а может, мы готовы для новой ступени… или даже для эволюции. Могу предположить, это как-то связано с эволюцией. Всякий раз, когда биологический вид готов вырваться из оков старой формы, какая-то группа в нем становится отражением нового уровня, показывая всем остальным, как жить в этом новом мире. Может быть, именно поэтому ты ко мне и пришел.

— Я даже не понимаю, о чем ты говоришь… Для меня это слишком сложно. Но, думаю, ты прав — по крайней мере, у меня такое чувство. А кто они, эта новая группа?

— Дети Оз, — говорю я.

На светофоре включается зеленый свет, и мы переходим улицу.

— Ведь это ты рассказывал мне про них, про тех детей, у которых есть такой Дар. Уверен, что они хотят показать всем остальным, всем нам, кем мы можем стать.

— Или кто мы уже есть, — говорит он.

— Что ты хочешь сказать?

— Мы ничем не отличаемся от тебя или любого другого. — Марко останавливается и смотрит мне прямо в глаза. — То, что у нас есть такие способности, совсем не означает, что мы выше вас или более продвинутые. Я ничего не дал тебе, когда коснулся твоего пальца. Просто помог дверь открыть, а Дар — он взял и выпорхнул, только и всего. Так что эти дети всего лишь показывают вам, кто вы уже есть на самом деле, предлагают вам своего рода ключ.

— Ключ, который каждому поможет открыть свою дверь?

— Да. Люди, почти все, очень боятся и закрывают эту дверь, очень-очень плотно. Им кажется, что с ними что-то не так, они не находят себе места от беспокойства. Нужно предложить им что-то такое, чтоб они успокоились и поняли, что никто не собирается набрасываться на них из внешнего мира. Что, по-твоему, это может быть?

— В смысле, что именно в состоянии помочь им? — спрашиваю я.

— Да.

— Любовь. Я верю, что все мы ищем одного и того же, и любовь — это единственное, без чего нам по-настоящему не обойтись.

— И любовь сможет отпереть двери, наглухо закрытые страхом?

— Да, по-моему, так.

Мы подходим к небольшому скверу. Посреди — маленький фонтан. Вокруг фонтана — аллейка с лавочками, примерно в пяти шагах одна от другой. Мы с Марко садимся на одну такую скамейку, и наша беседа продолжается.

— Ты знаешь, кто такой Эмиссар Любви, Марко? — спрашиваю его.

— Нет. Что означает это слово, эмиссар?

— Тот, кто приносит или передает что-то, весть, например, или послание, — отвечаю я. — Так что Эмиссар Любви — тот, кто несет любовь остальным людям. Ты согласен с тем, что Дети Оз — Эмиссары Любви? В этом ведь и заключается их миссия, нести любовь человечеству?

Он смотрит по сторонам, словно в поисках подходящего ответа. Напротив нас женщина держит на коленях ребенка, улыбается ему и качает его вверх-вниз.

— Глянь-ка вон на того ребенка, — говорит он, и в голосе его слышится что-то такое, отчего мне кажется, что предо мной не десятилетний подросток, а мудрейший из взрослых, кого я когда-либо встречал прежде. — Ребенок мало что может сделать сам, разве что радоваться и смеяться, когда мать держит его на руках. Но еще он отвечает на любовь, отвечает, потому что в нем уже заложена ответная любовь. Ему не нужно рассказывать о ней или объяснять, что это за штука — любовь. Но есть ли на свете такой человек, кото рый не почувствует любви, глядя ребенку в глаза? Но не думай, что у взрослых все по-другому. Они обычно что-то решают в голове, стараются объяснить, что же они такого надумали, но общаются все равно сердцем, и ничем иным. Можно обнести сердце стеной, но, если приходит любовь, они рушатся, эти стены, и тогда взрослый — все равно что этот ребенок. Вот для чего мы здесь. Чтобы помочь вам избавиться от этих стен.

— Значит, все, что нам нужно, у нас уже есть. Дело за тем, чтобы это найти.

— Да. Дать тебе никто ничего не может. Но некоторые люди в состоянии помочь тебе открыть определенную дверь. Вот к этому и стремятся дети — в особенности дети с необычными психическими способностями. У Детей Оз от рождения двери вообще сняты с петель, так что на пути у этой любви, которая идет от них к вам, совсем нет никаких преград. Делясь с людьми этой любовью, они помогают другим людям делать то же самое.

— А что же дар психической силы? — спрашиваю я. — Откуда у детей эта сила?

— Я, в общем-то, и сам не знаю, — говорит он и отводит взгляд. — Возможно, сила — это проявление любви в действии. Но ведь мы с тобой уже говорили: если ты слишком сосредоточиваешься на силе, она постепенно сходит на нет. Потому что сила там, где любовь. А если ты забываешь о любви, тогда сила исчезает, понимаешь?

— Думаю, что да. Кажется, я даже переживал нечто подобное. А что же головная боль?

— На этот вопрос ты должен ответить себе сам, — говорит он. — И вопрос не в этом. А когда ты найдешь ответ на тот, настоящий вопрос, тогда твоя головная боль просто исчезнет сама собой.

— Настоящий вопрос?

— Да, как раз его-то и нужно искать.

Сон второй

Следующей ночью сон продолжился сразу с того места, на котором оборвался вчера. Мы все еще сидели в парке, на месте были и фонтан, и мать с ребенком, правда, на этот раз она покачивала коляску, а ребенок был в ней. Какого-то ощутимого разрыва в рисунке сна не ощущалось, как будто и не было суток, отделявших один сон от другого. Мы словно перевели дыхание, а затем продолжили нашу беседу.

— Ты что-то говорил вначале о детях, которые объединились ради какой-то высшей цели, — обращаюсь я к Марко. — Что ты имел в виду? Ты хочешь сказать, что ты поддерживаешь связь со всеми остальными детьми в мире, наделенными этим Даром?

— В некотором смысле — да, но не так, как ты думаешь. Нас, прежде всего, связывает истина, что все мы — одно целое. Мы — одно целое, понимаешь? А внутри этого единства мы можем общаться друг с другом, каждый из детей, кого высеяли здесь с этой особенной целью.

— Высеяли? — переспросил я. — Ты очень сильно выразился. Это слово означает, что вас пересадили сюда, например, из другого измерения или с другой планеты. Я правильно тебя понял?

— А ты не считаешь, что тебя сюда пересадили?

— Я? Хм… никогда прежде на это не смотрел под таким углом.

— А разве у тебя никогда прежде не было чувства, что ты здесь не просто так, а чтобы совершить что-то? — спрашивает он. — Скорей, даже понимания, что происходит некий великий сдвиг и ты пришел сюда для того, чтобы стать его частью?

— На самом деле, да, именно так я все себе и представляю, — киваю я головой. — Значит, это был сознательный выбор с моей стороны, со стороны всех нас? Мы потому здесь, на этой планете, в это время, что сделали такой выбор?

— А разве ты можешь объяснить это как-то иначе? — спрашивает он, и я снова забываю, что моему собеседнику всего десять лет. — Разве у тебя нет, где-то глубоко внутри тебя, чувства задачи, или миссии? Пусть не сознательное, но вполне намеренное.

— Сознательное… намеренное… не вижу особой разницы.

— Может, и так, потому что это в конечном счете просто умные слова. А истина — это не только слово, истина — то, что вибрирует в каждом из нас. Так что, отвечая на твой вопрос, скажу — мы все высажены здесь ради чего-то удивительного, чтобы быть Эмиссарами Любви, как ты выразился только что. А детям с необычными психическими способностями, или Детям Оз, отведена очень важная роль, когда все начнет разворачиваться. Своя роль есть и у тебя, и у всех нас.

— А что у тебя за роль, можно узнать?

— Задавать вопрос. Только и всего.

— Вопрос? Что за вопрос? — я чувствовал, что не успокоюсь, пока не получу от него исчерпывающий ответ, настолько я был заинтригован.

— Этот вопрос должен задать себе каждый в нашем мире. Сначала задать вопрос, потом начать действовать. А наша роль — прежде всего быть этим вопросом, затем предложить миру способ ответить на него самостоятельно.

Я взглянул на него в надежде, что сейчас он и мне задаст этот вопрос. Почему-то мне не хотелось просить его об этом, но чтобы он сам, не дожидаясь моей просьбы, обратился ко мне. Видно, мой взгляд был красноречивее любых слов.

— Так, значит, ты хочешь услышать вопрос? — наконец улыбнулся он.

— Да, — кивнул я в ответ. — Думал, уже не дождусь, что ты сам предложишь.

— Но только помни, что это вопрос, которым ты должен жить, и жизнь приведет тебя к ответу. Если ты так к этому отнесешься, тогда вопрос не будет вопросом так уж долго.

Я сделал глубокий вдох, словно мне предстояло какое-то судьбоносное переживание. Независимо от того, что он собирался спросить или сказать, это было самой сутью всей миссии Детей Оз.

Почему, по какой причине эта передача произошла именно во сне, я не мог понять тогда, да и сейчас до конца не могу постичь. Но все происходящее было настолько реальным, настолько живым, что я знаю — это больше, чем обыкновенный сон, скорее путь, избранный Марко, чтобы передать эти более глубокие уроки. Я расправил плечи и стал сосредоточенно ждать.

— Я буду говорить с тобой твоими же словами, тогда вопрос будет понятнее, — сказал Марко. — Так вот:

«Что ты будешь делать и как будешь вести себя, если узнаешь, что с этой минуты ты — Эмиссар Любви? Начали!»

Что бы ты сделал прямо сейчас, если бы это было действительно так? Как бы ты поступал с каждым встречным? Что бы ты сказал ему? Какой станет твоя жизнь? Видишь, это единственный вопрос, который стоит того, чтобы задать его прямо сейчас, потому что именно он приводит все в движение. Это место, с которого начинается жизнь, когда ты понимаешь, что в этом вопросе — истина, что ты уже Эмиссар Любви, сейчас. Так что, начнешь или подождешь еще немного?

— Мне станет сразу понятно, что я уже Эмиссар Любви? — спрашиваю я.

— Конечно, именно так. Именно в этом и заключается миссия детей с особыми психическими способностями. Я уже говорил раньше, что это есть внутри у каждого, но обычно скрыто под напластованиями страха. Но если мы сможем удерживать эту частоту и мир увидит, что мы ее держим, тогда откроется дорога к новому миру.

— Значит, вы хотите, чтобы все мы поняли, что вопрос — истина и все мы — Эмиссары Любви. А когда мы начинаем действовать из места этой правды, тогда она активируется внутри нас. Я тебя правильно понял?

— Жить этим можно, когда знаешь это, — отвечает он. — Вот ты спрашивал, поддерживаем ли мы связь между собой, все остальные Дети Оз. Ответ совершенно очевиден — да, мы работаем сообща над созданием своего рода Сети вокруг мира, которая поможет людям жить этой истиной. Я сказал, что мы были «высеяны» здесь, и здесь я тоже не оговорился. Мы здесь с определенной целью, и нам известна эта цель. Не просто, на самом деле, так это все объяснить на словах, но если ты заглянешь в свое сердце, то увидишь, что все это правда, потому что это правда и о тебе тоже.

— Можешь рассказать мне больше об этой Сети! — спрашиваю я.

Ты сам о ней узнаешь. Это не совсем то, что можно понять с помощью слов. Скорее, нужно жить этим. Ты будешь жить этим, я тебе обещаю. Твоя роль в этом только-только начинается. Тебе предстоит путешествие, но, если я стану сейчас о нем рассказывать, ты не поверишь мне. Поверишь, когда начнешь жить этим. Понимаешь, о чем я?

— Не очень, если честно.

— Поймешь, — говорит Марко. — К тому времени, когда все кончится, без всякого сомнения, поймешь.

Время шло, и я уже начинал подумывать, что все случившееся со мной в эти несколько недель навсегда останется в прошлом. Встреча с Марко принесла мне массу незабываемых впечатлений, а те головокружительные события, которые за ней последовали, оказались просто потрясающими. Но кричащие люди на концертах и несмолкаемый стук в голове — это было чересчур. В конечном счете я сам решил распрощаться со всем этим раз и навсегда. Моя жизнь и без того была насыщенной, чтобы искать новых приключений. К тому же у меня было более чем достаточно серьезных и безотлагательных дел, а эта загадка, непонятно к чему на меня свалившаяся, просто исчерпала себя.

Но и отделаться от всего этого оказалось не так просто, по крайней мере сразу. Что-то внутри меня продолжало свое дело, и определенно у него не было в планах расстаться со мной прежде, чем оно с ним закончит, с этим своим делом. Я чувствовал, как оно растет и набирает силу, словно ребенок в утробе матери, не тратя зря ни капли драгоценной энергии, вливающейся в его жизнь. До тех пор пока я особенно не злоупотреблял экспериментами, я мог держать приступы головной боли под контролем, но это только означало, что этот Другой просто спал, а не лупил изнутри по моим вискам своими ногами, пытаясь вырваться наружу.

Сны тоже продолжались, хотя по-прежнему не все в них открывалось мне. Что-то в моем уме упорно не хотело отвечать на призыв, продолжая держать все происходящее на расстоянии вытянутой руки. Единственное, что в этих снах оставалось неизменным, — место, где я был, и с кем я был. Слово «Болгария» выкристаллизовалось у меня в уме, продолжая эхом звучать даже днем, когда я не спал, не давая мне возможности забыть о том, что было во сне, увлекая и затягивая меня в его темные объятия. Я был нужен там, и я был нужен Марко, пусть даже пока мне не было открыто, зачем именно, а у меня самого не получалось вдохнуть полной грудью в этом далеком месте.

И тут все изменилось с неожиданностью орудийного залпа. До сего дня я не знаю, что заставило меня сделать такой резкий поворот в своей жизни, но ответ на все происходящее стал мне ясен как белый день. Я знал, где мне искать Марко, и знал, что он будет ждать меня там. Так или иначе, но нужно было положить конец этой драме, и Болгария была единственным местом, где это могло произойти. Это слово пульсировало в моем мозгу, а затем внезапно вылетело наружу, обретя свою жизнь, распоряжаясь этой жизнью по своему усмотрению. Будь это кто-то другой, я бы ни за что не поверил, что можно так поступить, но намерение это так плотно взяло меня в оборот, что казалось, других вариантов просто быть не может. Я собирался найти его — значит, собираемся в путь!

Я сделал заказ на билет, никого из своих не ставя в известность. Зачем давать им лишний повод убедиться, что у меня не все в порядке с головой? Я уже и без того был сыт постоянными разговорами об этом. Впрочем, к тому времени все успели решить, что я уже остыл к своему прежнему увлечению. Действительно, те дни, когда я мог любого оттащить в сторону, чтобы отработать на нем последний всплеск психической энергии, остались в прошлом. Время от времени я продолжал работать с Даром, держась подальше от их глаз, но главным образом для того, чтобы убедиться, что он еще здесь. Дар оставался со мной — и, более того, мои способности даже усилились, хотя я научился контролировать непредвиденные взрывы, которые захлестывали меня прежде. Теперь, словно джинн из сказки, он спал в своей пещере, где-то в глубинах моего ума, и выходил только тогда, когда я просил его об этом. И когда он появлялся, то оказывалось, что сил у него ничуть не убавилось, и одно это было достаточным подтверждением, что ехать нужно.

Наступил конец мая. Через два дня был запланирован мой отлет. Я объявил об этом вечером, когда все были дома, и их реакция, к моему глубокому удивлению, в целом была положительной, словно все понимали, что это единственный способ для меня довести до конца эту одиссею. Конечно, мое решение было встречено вопросами типа: «Ты уверен, что поступаешь правильно?», но спрашивали спокойно, и это лишь говорило о том, что их поддержка была единодушной. Еще день — и я отправлюсь в страну, не менее таинственную, чем та, что снилась мне по ночам. И единственным путеводителем могла быть разве что моя интуиция.

И вот мой самолет уже над Атлантикой, а я все больше чувствую себя беспомощным, словно оставляю свою половину поля и теперь меня ждут непростые моменты в игровой зоне противника. Мне уже доводилось бывать в Болгарии, но никогда у меня не возникало желания вернуться туда еще раз. Время, что я провел в этом регионе, стало переломным в моей судьбе, но я думал, что уже больше не окажусь в этих краях. Большому кораблю, как говорят, нужно не меньше мили, чтобы лечь на обратный курс, но столько времени прошло, а моя жизнь так сильно изменилась. Мне вспомнилось, как я оказался в Хорватии в 1995 году, когда я встретился с Эмиссарами Света. Откуда мне было знать тогда, что случится во время того путешествия и как сильно оно изменит мою жизнь? Я написал книгу и стал ездить по свету, рассказывая в своих выступлениях о том, что узнал и чему научился от них. Потом дважды возвращался и наконец дал себе слово, что на этом все. Я расплатился по своего рода кармическому счету, и этот счет, надеялся я, уже закрыт. Меня ждали другие занятия, и хотелось верить, что в моих услугах больше не будет нужды.

В прошлый раз я оказался в Болгарии потому, что в Косово война была в самом разгаре. В тот регион только так можно было попасть тогда, потому что все ближайшие аэропорты были закрыты по приказу НАТО. Я прилетел в Софию, затем автобусом — в Македонию, а там добирался до лагеря беженцев на границе. Особых причин задерживаться в Болгарии не было, так что я и не стал задерживаться. Когда миссия мира в Косово была завершена, я вернулся тем же путем и сразу же улетел из Болгарии домой. Казалось, необходимости возвращаться не будет.

И вот я снова в самолете, и снова лечу в те края. Но главное — толком сам не представляю зачем и почему. Что мне делать по прибытии, куда идти, где останавливаться — я старался пока даже не думать об этом. Если полученный мною Дар — сказал я себе — хоть как-то применим к реальной жизни, тогда он сам выведет меня в нужном направлении. Но даже если нет, я все равно свою цель могу считать достигнутой. Я буду знать, что вся эта затея оказалась совершенно безрезультатной, и это по-своему тоже будет результат. С какой стороны ни посмотри, мы приближались к финальному акту, и я не мог не радоваться этому.

Пятница, утро, я в международном аэропорту Софии. Начиная с этого места остается полагаться только на Дар, который поможет правильно решить, куда идти и к кому обратиться. Указателей «До детей с особыми психическими способностями — 100 метров» к моему прибытию, естественно, никто не развесил. Приставать к каждому встречному с тем же вопросом — тоже не самое лучшее начало в незнакомой стране. Я представил, как обращаюсь, например, к таможеннику: «Спасибо, сэр, за тридцатидневную визу и… вот еще что, вы случайно не знаете, где в вашей стране держат детей с необычными психическими способностями? Дело в том, что есть тут у вас один такой мальчик, зовут Марко, он научил меня гнуть ложки и читать мысли. Так вот, я бы хотел его найти. Не подскажете ли, с чего мне начать поиски?» Конечно, без вопросов и расспросов все равно не обойтись, ясное дело, но я надеялся, что буду точно знать, когда подвернется подходящий момент. Впервые с тех пор, как меня посетила мысль приехать сюда, я стал сомневаться, а была ли в самом деле так уж хороша эта мысль?

В аэропорту было несколько маленьких офисов — агентства местных отелей и компаний по прокату автомобилей. Первым делом нужно было добраться до какого-нибудь отеля, а оттуда уже начинать поиск. Выбрав первый попавшийся офис, я шагнул внутрь.

— Привет, надеюсь, вы поможете мне найти отель в городе?

Конечно, — услышал я ответ мужчины среднего возраста, с темными глазами, посаженными так глубоко, что казались утопленными в череп. Я даже притворялся поначалу, что осматриваю его офис, стараясь не смотреть на него. От одного вида этих глаз у меня мурашки начинали ползать по спине, словно я смотрел в пустые глазницы черепа. Со своей стороны, он не делал никаких попыток помочь мне, а только молча сидел, уставившись на меня, будто чего-то ждал. Чего именно — тоже было непонятно.

— Я, наверное, должен вам сообщить какую-то информацию? — не выдержал я затянувшейся паузы.

— Откуда вы прибыли? — сухо спросил он. Странноватый какой-то вопрос для начала, подумалось мне. При чем тут то, откуда я приехал?

— Я из Соединенных Штатов, из Калифорнии. А почему вы спрашиваете?

— Просто так. В каком отеле вы бы хотели остановиться?

— Что-нибудь среднего класса, на ваш выбор. Что вы посоветуете?

Он снова молча уставился на меня, словно задумавшись над чем-то. Вполне возможно, он просто был тугодум и сейчас действительно работал над тем, что мне предложить.

— Рекомендую отель «Принцесса», — наконец услышал я от него. — Очень удобные номера, и могу организовать по хорошей цене. Десять минут ходьбы от центра города, и всего за пятьдесят пять долларов, все включено. Непосредственно в отеле с вас возьмут восемьдесят пять долларов, так что, думаю, вы не прогадаете.

— Хороший отель, вы говорите?

— Да, совсем новый и удобный, — сказал он. — В этом отеле часто останавливаются американские туристы, а вы, я так полагаю, турист, угадал?

Я кашлянул.

— Да, я турист, прилетел на недельку, посмотреть местные достопримечательности.

— Какие же именно достопримечательности вас интересуют? — спросил он, как мне показалось, тоном экзаменатора.

— Пока не знаю. Думаю, что подыщу себе хорошего гида или сам как-то сориентируюсь. Тогда и буду знать, что именно хочу выбрать.

— Выбор очень большой, — сказал он и улыбнулся, впервые за время нашего разговора. — Болгария очень красивая страна. Если захотите взять напрокат машину, чтобы ездить по стране, мы можем вам тоже в этом помочь.

— Спасибо, но нет, пока нет. Возможно, дойдет дело до машины, но пока необходимости в ней нет. Сначала мне нужно осмотреться, походить по городу.

— Как вам будет угодно, сэр.

Я заполнил все нужные бланки на столе, пока он возился с моей кредитной карточкой. Все это время меня не покидало чувство, что он настороженно, даже как-то подозрительно продолжал изучать меня, но причину этой подозрительности я никак не мог понять. Для него я просто обычный пассажир, только что с самолета. Я даже еще не начал задавать вопросы, которые могли меня как-то выделить из множества других пассажиров, проходивших через аэропорт. Если тут так встречают каждого иностранца, кто интересуется местными гостиницами, сказал я себе, то можно вообразить, что тут начнется, когда дойдет дело до поисков.

— Организовать вам такси до города? — спросил он.

— Да, это было бы очень кстати.

Он открыл сбоку от своего стола окошечко, выходившее в зал, где томились сотни людей в ожидании, пока их близкие пройдут через таможню.

— Живко! — прокричал он, и парень из толпы опрометью бросился в нашу сторону.

Взглянув на меня, он выпалил:

— Вам нужно такси?

— Да, похоже на то, что я еду в отель «Принцесса». Сколько это будет стоить?

— Отель «Принцесса»? — переспросил он. Чуть подумав, сказал: — Это будет стоить пятнадцать долларов.

Мне не надо было объяснять, что я мог бы договориться с ним и за половину этой цены, а прояви я упорство — и того меньше. Но, оказываясь в такой стране, как Болгария, нужно быть готовым, что с вас, где можно и нельзя, постараются взять лишнего. Это тоже входит в программу пребывания, и нужно просто определить для себя, сколько и за что вы готовы переплачивать, а потом подвести черту. Для данного случая пятнадцать долларов было терпимо.

Живко повел меня за собой к выходу из аэропорта, мимо «нормальных» таксистов, не обращая внимания на их негодующие взгляды. Мы прошли мимо парковки к ряду машин, приткнувшихся к краю тротуара.

— Вот и мы, — сказал он, когда мы подошли к видавшему виды «форду». Он открыл дверь, бросил мои сумки на заднее сиденье, и мы тронулись.

Еще на выезде из аэропорта он то и дело поглядывал на меня с нескрываемым любопытством, словно чувствуя, что что-то здесь не так — и со мной, и с той причиной, которая привела меня сюда. Еще бы — я ведь был один, явно необычный тип туриста, и багажа при мне было всего рюкзак и небольшая сумка в руках. Совсем как тот его соотечественник в офисе, он тоже не удержался от расспросов:

— Прежде бывали в Болгарии? — спросил он, выруливая на магистраль, которая вела в город.

— Да, один раз, три года назад, но пробыл тут всего пару дней.

— А что сейчас вас привело? Бизнес или просто так?

— Просто так, — ответил я. — Понравилось в первый раз, решил приехать еще.

Это была неправда, и он это почувствовал. Пожалуй, мне стоит быть с ним пооткровенней. Я писатель, меня привело сюда исследование для моей новой книги. Так будет правдоподобней, чем моя начальная версия. На писателя я еще так-сяк похож, а вот на туриста… Наверное, ему не надо объяснять, что такое американский турист в Болгарии. Но едва ли я был на них похож.

— А что вас тут интересует? — он как ни в чем не бывало продолжал разговор. — Надо думать, вы уже решили, куда…

— Вообще-то я приехал материал собирать… для своей книги.

— А, так вы писатель… — с явным облегчением проговорил он. — Теперь понимаю…

— Теперь понимаете?

— Не обижайтесь, но вы и в самом деле похожи на писателя.

— И не думаю обижаться, — сказал я. — Знаю, что на тех туристов, которых вы привыкли возить, я не слишком похож.

— Говорите, что пишете книгу… а можно спросить о чем? Глядишь, и моя помощь пригодится…

Что-то в ответ на его слова шевельнулось во мне, словно подсказка, легкий толчок в спину: иди дальше в том же направлении. Насколько я понимал, этот Живко — обычный местный парень, калымит себе на разбитой машине, и не более того. Но, возможно, он станет первой «доминошкой», за которой посыплется весь ряд, и наш разговор в конечном счете приведет меня туда, куда надо, прямиком к Марко. Мне следует довериться Дару, он изнутри будет вести меня и подсказывать, в каком направлении двигаться. Так почему бы нам сразу не начать, прямо отсюда?

— Моя книга о детях с паранормальными психическими способностями, и я слышал, что таких детей много в Болгарии. В частности, я ищу одного мальчика по имени Марко — говорят, он самый способный из всех. Вы что- нибудь о таком слышали? То есть и о детях вообще, и о мальчике — где бы я мог его найти?

Сперва на его лице появилось озадаченное выражение, словно он вообще не понял, что я ему сказал. Затем он снова улыбнулся и сказал:

— Надо же! Дети с паранормальными способностями… ну и ну! Даже не думал, что у нас такое может быть… по крайней мере, ни о чем подобном не слышал.

Он говорит неправду, и я чувствую это.

— И этот мальчик — как вы сказали, Марко? — нет, я о таком тоже не слышал.

Вот это похоже на правду, я чувствую, что Марко он не знает, но наверняка знает о детях.

— А где именно в Болгарии он живет, вы знаете?

— В том-то и дело, что нет, — сказал я. — Мне как раз и нужен кто-то такой, кто мог бы подвести меня к нему. Если среди ваших знакомых есть такой человек…

— Не думаю, что так просто будет найти нужного вам человека, потому что даже говорить о таком у нас никто не говорит.

Потому что боятся или об этом говорить запрещено.

— Пожалуй, начните с того, что зайдите в церковь, у них расспросите поподробнее.

— Почему в церковь?

— Возможно, им что-то известно… Ничего не могу сказать.

— Люди здесь, по вашим словам, о таком не говорят, — теперь уже я начал его расспрашивать. — Почему же? Боятся говорить на темы вроде паранормальных способностей?

— Боятся — не очень хорошее слово, — каким-то, как мне показалось, обеспокоенным тоном ответил он. — Возможно, люди не хотят о таком говорить… чтобы не создавать себе неприятностей.

У меня было чувство, что он пытается сказать так, чтобы на самом деле ничего не сказать. Что-то такое тут есть, и он об этом знает, но боится говорить в открытую, — вот все, что я смог пока у него выведать. И я понимал, чувствовал всем своим нутром, что он готов рассказать больше, если будет знать, что с моей стороны ему ничего не угрожает. Нужно что-то такое придумать, чтобы он успокоился.

— А как к этому относится правительство? — спросил я. — Оно не одобряет парапсихологии и разных таких вещей?

— Я думаю, что как раз правительство и хочет прекратить об этом разговоры.

Уже теплее. Похоже, он начинает понемногу открываться.

— Не знаю, как насчет того, что они боятся, но проявляют осторожность — это точно. Нам уже не раз случалось обжигаться на подобного рода делах. Коммунистам конец, возврата к этому не хочет никто, но правительство привыкло контролировать людей, а как ты их будешь контролировать, если они могут выкидывать разные фокусы.

— А почему вы решили, что это фокусы? — поинтересовался я. — Похоже, вы не верите, что…

Нет, верить-то я верю… я просто сказал, ведь для некоторых людей так оно и есть. Но знавал я как-то одного ребенка, вроде того, о котором вы упомянули. Это была девочка, совсем маленькая, и она…

Он снова закрывается, словно почувствовал, что и так сказал слишком много.

— Впрочем, все это пустые слухи, а между тем, обратите внимание, вот и наш отель.

Честно говоря, всю дорогу из аэропорта я ни на что не успел обратить внимания, так увлекла меня наша беседа. Стоило мне только прибыть на место, как тут же открылось, что вся эта история, оказывается, окружена завесой таинственности. Живко тем временем подогнал машину к навесу перед самым входом и открыл дверь.

— Вот что я могу вам сказать, раз уж мы заговорили, — он немного помедлил, прежде чем выйти. — Не стоит вам здесь заводить разговоры на эту тему. Вы увидите, что людям она не нравится. И советую вам быть осторожней с теми, кого вы в наших краях начнете об этом расспрашивать.

— Чем же вы так напуганы?

В ответ он посмотрел на меня, и его глаза оказались такими темными, что я невольно вздрогнул.

— Это не мне, это вам надо бояться.

Прежде чем расстаться с Живко, я, на случай, если он все-таки передумает и решит мне рассказать что-то еще, записал ему свое имя. И хотя, по его словам, мне стоило прекратить свой поиск, даже не начав его, я поздравил себя с тем, что уже двигаюсь в нужном направлении. Постоянный звон в голове, которым Дар неустанно напоминал о себе, был сравним с ощущением после пяти-шести выпитых чашек кофе, однако я давно не чувствовал такой ясности в мыслях. Как гончая, почуявшая первый запах дичи, готова рвануть по следу с новой силой, так и я, не пробыв в Болгарии и часа, уже напал на свежий след Марко — по крайней мере, хотелось в это верить.

Отметившись за стойкой приемной, я направился в свою комнату. Тот человек из офиса в аэропорту был прав: гостиница оказалась очень симпатичной и практически новой. Лифт вынес меня на пятый этаж, а там я повернул налево по коридору. Мне еще оставалось полпути до моей комнаты, судя по номерам на дверях, как вдруг в глазах у меня резко потемнело. Выронив сумки, я схватился руками за стену, затем без сил опустился на колени. Голова свесилась на грудь — еще немного, и со мной случится обморок. Но я был совершенно не в состоянии сделать хоть что-то.

Где-то минуты три я простоял так на коленях, в ожидании, что сейчас меня или отпустит, или я совсем потеряю сознание. Но не случилось ни того, ни другого. К счастью, в коридоре никого не было, и я смог расслабиться, чтобы принять в себя это чувство. Почти сразу же я почувствовал нечто, некий жужжащий звук, постепенно переходивший в низкую вибрацию. Положив обе ладони на пол, я силился понять, откуда идет этот шум. Коридор медленно крутился у меня перед глазами, шум продолжал нарастать, но вдруг разом все прекратилось — так же внезапно, как и началось.

Я простоял на коленях еще с минуту, пытаясь сообразить, что же все-таки произошло. Кроме всего прочего, у меня появилось некое безотчетное чувство, что я здесь не один, что за мной наблюдают, но не существо из физического мира. Было, было здесь что-то еще, и мой Дар отчетливо говорил мне об этом. Но где именно и почему, с какой целью? Что ему от меня было нужно, и почему случилось так, что я едва не отдал концы тут же, прямо в коридоре?

Наконец я поднялся и, пошатываясь, пошел к себе в комнату, стараясь быть наготове и не терять сосредоточенности.

В моей комнате, само собой, не было ни души, но мои мысли невольно крутились вокруг того, что это только начало длинной вереницы не совсем комфортных для меня моментов. Определенно, что-то тут было такое, что хотело поскорей спровадить меня отсюда, помешать мне найти Марко. При этом я даже не догадывался, что же это вообще может быть. Оно пряталось в потемках, подстерегая, надеясь сделать мне подножку. Очевидно, мне, со своей стороны, следовало стать очень и очень осторожным и быть готовым ко всему. Похоже на то, что впереди меня ждала та еще неделька.

Я наконец устроился в своей комнате и взял в руки пульт, надеясь хоть что-нибудь нащелкать в телевизоре, чтобы убить время, а потом с чистой совестью лечь спать. Это, кстати, проверенный способ — чтобы перехитрить все эти биоритмы и разницы в часовых поясах, сразу же начинайте жить по местному времени. Так проще всего будет адаптироваться. Самое последнее дело — прикидывать: «А сколько же это будет по-нашему?» Даже если наваливается свинцовая усталость, постарайтесь не спать. Продержитесь хотя бы часов до восьми-девяти по новому времени, а до того даже не думайте про сон. Позволить себе немного передремать — значит обречь себя на бессонную ночь, так что лучше сразу постарайтесь себя пересилить.

Эта мысль продолжала крутиться у меня в голове, пока я сидел в своем номере и осоловело смотрел на экран телевизора, стараясь не поддаться сну. За весь рейс я даже глаз не сомкнул, и победить дремоту с каждой минутой казалось все нереальнее. Единственное, чего мне по-настоящему хотелось, — не думать вообще, где я сейчас нахожусь, и поскорей забыться сном. Там-то уж точно не будет ничего такого — ни погнутых ложек, ни водителей такси с их загадочными предупреждениями, никакой Болгарии вообще.

То тягостное чувство, которое навалилось на меня в коридоре, тоже никуда не делось, но у меня уже просто не было сил, чтобы и ему уделить внимание. Да и что это было на самом деле — просто некое странноватое ощущение, знакомое каждому, кто попадает в страну, уж очень сильно не похожую на свою собственную? Или что-то действительно подстерегает здесь меня? И что это может быть, если так? Я приехал сюда для того, чтобы найти Марко, для того, чтобы научиться у него… да ведь я толком и сам не знал, чему хочу у него учиться. Впервые с того момента, как мысль отправиться с Болгарию посетила меня, я отчетливо понял, что мне самому не очень-то ясно, с какой именно целью я сюда прилетел. У Марко, знал я, был в руках ключ к тому, что со мной происходило последние несколько месяцев и что мне с этим делать. Я же, как в омут головой, бросился тогда в отработку полученных от него психических даров, даже не подумав, а зачем, собственно, они мне. Лишь от одной этой мысли у меня сразу же заныли виски.

Я здесь из-за него… вот единственное, что я знал наверняка. Сны понемногу стали возвращаться ко мне, и я начинал понимать, что другого выбора у меня нет. Я должен был приехать сюда, в Болгарию, независимо от того, ясна мне причина или не очень. Надо понимать, что она, причина, сама найдет меня здесь. Мне оставалось надеяться, что мои поступки не есть признак того, что я окончательно лишился рассудка, и действительно есть что-то такое, что указует мне путь и направляет меня туда, где наконец-то все и выяснится окончательно. О том, что, возможно, придется возвращаться домой поджав хвост, я старался не думать. Нет, что-то да случится, не может не случиться — мало того, у меня было такое подспудное чувство, что первый шаг к этому уже сделан.

В конце концов я решил выйти из гостиницы и пройтись по городу. Шесть тридцать вечера было на часах, и начинало понемногу вечереть. Низкое небо, которое кое-где проглядывало в разрывах серой облачности, лишь усиливало мрачноватое настроение, вполне соответствовавшее этому месту. Немного постояв у входа в гостиницу, я повернул направо и пошел по бульвару Марии-Луизы, в самый центр Софии.

В большинстве бывших коммунистических стран чувствуется какая-то своя энергетика, медленная и инертная, с огромной неохотой встречающая каждое движение. Дома походили на старую утварь, второпях задвинутую в чулан, куда уже никто не заглянет. Они все почти на одно лицо, словно близнецы, цветом, однообразной коричневой штукатуркой, местами осыпавшейся крошками на тротуар. В планировке не видно никакого архитектурного замысла — так, чехарда мыслей, переплетение линий и изгибов, далекое от подлинного вдохновения. И те же настроения, как кажется, отражают и глаза большинства людей, что идут по этим улицам. Признаюсь, мне нечасто случалось видеть в Болгарии привлекательное лицо, только тяжелый взгляд людей, которые несли и продолжают нести свой тяжкий крест.

Среди болгарок много крашеных блондинок — глядя на них, мне не раз думалось, что это не иначе как подсознательная попытка забыть о том, где и какой жизнью они живут. Худоба большинства из них была просто-таки нездоровой, зато улыбки казались мне нарочито широкими. Но под этой поверхностью было еще немало чего: боль и страдание, которые они терпеливо сносили многие годы и терпят до сих пор. Что тут еще остается, как не притвориться веселым, смеяться и надеяться, что не просочатся сами собой сквозь поры те чувства, что были припрятаны поглубже.

Но вот позади мост через маленькую речку, что неторопливо своим путем вьется по городу, и я — в центре Софии. Мимо мчатся машины, безостановочно сигналя, из них высовываются, кричат подростки, одетые в свою лучшую одежку. Похоже, что сегодня у них выпускной в школе и это — местная традиция. На какой-то миг я даже готов был согласиться, что они ничем не отличаются от подростков во всем мире. Впервые за несколько часов в болгарской столице я почувствовал энергию, заряженную свободой и радостью, а не усталостью и скукой. Кавалькада из пяти машин неслась по улице, а прохожие останавливались, провожали ее взглядом. Но никто из них не издал ни звука. Они, казалось мне, смотрели сейчас на самих себя или на тех, кем были когда-то, сравнивая с теми, в кого превратились. Машины мчались прочь, а они снова опускали глаза к земле, стараясь гнать прочь тоскливую мысль, что лучшие годы потеряны безвозвратно.

Открытые кафе были переполнены, и запах пива, словно испарения от влажной земли, заполнял собой все вокруг. Люди смеялись, автомобили сигналили, а тени от домов тем временем становились все длиннее и черней. Наступал вечер последнего рабочего дня, впереди выходные, и, казалось, все напряженно ждут, что вот-вот вспыхнет какой-то новый свет — не природный, но тот, что поможет забыться самим и на время забыть об окружающих серых силуэтах. И так на борьбу ними была потрачена вся неделя. Это было своего рода бегство, не делая шага от барной стойки, попытка хоть так спрятаться от безнадежности и отчаяния. Нет, успокаивал я себя, у меня просто разыгралось воображение. Но могло быть и так, что ко мне прорывались их мысли, обволакивавшие меня со всех сторон. Как бы то ни было, но моя головная боль снова вернулась и даже усиливалась с каждым моим шагом по городу.

Я решил, что с меня довольно и уже можно вернуться в отель и лечь спать. Восемь часов сна — вот то, что мне было нужно, выспаться и притушить в себе чувство, будто я неправильно что-то истолковал, решив ехать в Болгарию. Ну кто, будучи в здравом уме, вскочив в последний миг в самолет, полетит неведомо куда и неизвестно зачем, полагаясь на интуицию — авось, выведет к некоему ребенку, которого, может, и на свете нет? Такая усталость вдруг навалилась на меня, что все, случившееся со мной за эти последние несколько месяцев, виделось совсем в другом свете. Неужели итогом всему — это бредовое путешествие за тридевять земель, туда, где все не как у людей? Стемнело, но я уже был почти на месте. Проститутки возле отеля обращались ко мне на языке, который я не понимал, но и без того было ясно, чего они хотели.

Но я-то сам, чего я хочу? Зачем я здесь и что я хочу найти? В этот первый вечер вопросов оказалось куда больше, чем ответов.

На следующее утро я проснулся в семь. В окно светило солнце, и это уже было приятно. В свете нового дня комната показалась вне вполне симпатичной. Даже если ничего больше не произойдет, я могу просто оставаться здесь, смотреть Си-Эн-Эн, пока не пройдет неделя и пора будет возвращаться домой. По крайней мере, к тому времени все будет кончено и смело можно будет выбросить все из головы. М-м-м, но эта головная боль! Сев на кровати, я с удивлением заметил, что она не только не исчезла, но даже усилилась. Это значило, что я стал ближе к чему-то. Так подсказывала интуиция, но что это могло быть — у меня не было ни малейшего представления.

Ничего не остается делать, как, несмотря на предупреждение Живко, начать опрашивать всех встречных и поперечных, знают ли они что-то о Марко или о детях с необычными психическими способностями. Это, конечно, будет очень и очень непростым занятием. Почему-то эти разговоры пугают их. Возможно, они просто не захотят распространяться на эту тему. Может, она и вправду небезопасна для них и для меня, но чем раньше я получу нужную информацию, тем раньше смогу уехать.

Как оказалось, следующего шага оставалось ждать недолго.

Я спустился в ресторан на завтрак, который был включен в счет. Выбор меня приятно поразил, но я в общем-то не был особо голоден, поэтому остановился на яйцах и кофе, затем поднялся к себе, чтобы распланировать этот день. Но не успел я открыть дверь, как едва не наступил на сложенный лист бумаги — его, очевидно, подсунули под дверь, пока меня не было. Я поднял записку, сел на кровати. Почему-то я решил, что она на болгарском и я не смогу ее прочитать. Но, развернув записку, увидел всего несколько строчек на английском. И первое, что мне бросилось в глаза, было мое имя.

«Мистер Твайман, я знаю, что вы ищете, и могу помочь вам в поисках. Если вам нужна информация об этих детях, ждите меня сегодня в полдень у Кирилла и Мефодия. От меня вы узнаете все, что вас интересует. Приходите один».

Подписи не было. Но каким образом кому-то стало известно о том, что я… ах да, в дело мог вмешаться Живко. Я говорил с ним о детях, только с ним, и ни с кем больше. По большому счету, он вообще был единственный, с кем мы успели пообщаться с того времени, как я прибыл в Софию. От этой записки шла энергия, которая мне не очень понравилась, и пульсация в моей голове стала сильней, пока я держал ее в руках. Безопасно ли соглашаться на это свидание или это была какая-то западня? Никакой информации в ответ, только чувство глубокой тревоги. Несмотря на это, я знал, что пойду, должен идти. Возможно, это единственная путеводная нить, да еще она так сразу оказалась в моих руках.

Я спустился в холл, чтобы выяснить, что это за Кирилл и Мефодий. Девушка со скучающим видом стояла за пустой стойкой.

— Извините, мисс, — сказал я и сделал паузу, давая ей время переключиться на английский. — Поможете мне в одном вопросе?

— Да, сэр, я постараюсь.

— У меня назначена встреча, в полдень в городе, но я не знаю точно, где это и что это может быть… возможно, ресторан или отель. — Я показал ей клочок бумаги, на котором записал название. — Вот оно, Кирилл и Мефодий. Вы знаете, где это?

Какой-то миг она молча смотрела на бумажку, которую я держал в руке, затем сказала:

— Кирилл и Мефодий — это вообще-то болгарские свя тые, но есть ли ресторан с таким названием, не знаю. Один момент, пожалуйста.

Она повернулась к мужчине, который только что зашел за стойку, и заговорила с ним по-болгарски, кивнув в мою сторону. Выслушав ее, человек повернулся ко мне.

— Думаю, речь идет о церкви, — сказал он. — Примерно в двух кварталах отсюда есть собор святых Кирилла и Мефодия. Другого места в Софии, чтобы у него было такое же название, я не припоминаю. Так что, скорее всего, ваша встреча назначена именно там. Если хотите, могу предложить вам карту, там показано, как пройти.

Я кивнул, и он вытащил небольшую карту с планом болгарской столицы. Действительно, до церкви было несколько кварталов ходу, по улице, где еще располагался известный в болгарской столице открытый рынок. Лучше и не придумаешь, сказал я себе. Сотни людей вокруг, так что едва ли мы будем в центре внимания. Но почему человек, написавший записку, кто бы он ни был, выбрал именно церковь, чтобы передать мне информацию? Я был уверен, что церковь — это шаг номер два. Буханье в моей голове, надо думать, говорило о том же. До встречи оставалось ждать еще целых два с половиной часа. Но, с другой стороны, у меня есть время к ней подготовиться.

Я решил идти по карте, чтобы не заблудиться в боковых улочках, что должны были вывести меня к церкви. Отличительная особенность карт на английском в той части света, где пользуются кириллицей, в том, что ориентироваться по ним совершенно невозможно. И уличные указатели, и таблички на стенах домов выглядят так, что хоть как-то сопоставить их с тем, что написано в карте, — дело просто безнадежное. Поэтому я решил не спеша идти квартал за кварталом, постоянно сверяясь с картой, чтобы не забрести куда-то не туда.

И вскоре в конце улицы действительно показался рынок. Я также заметил и тыльную часть здания, которое вполне могло быть небольшой церквушкой. Правда, с того угла, под которым я смотрел на здание, трудно было определить, действительно ли я пришел на место. Обширный двор, обнесенный цепью на невысоких столбиках, порядком зарос травой, и вообще выглядел заброшенным. Да и весь этот район что-то не слишком походил на место встречи — если, конечно, его и не выбрали именно с этой целью. Молоты в моей голове били, не жалея сил, и я уже подумывал над тем, чтобы повернуть назад. С самого начала мне не нравилась эта ситуация, но какие еще были варианты? Бросить все и уйти означало признать поражение, и тогда я никогда не найду Марко. Что ж, даже если предположить, что меня заманивают в ловушку, что было бы смешно и нелепо, стоило все же рискнуть.

Но почему же, почему каждый раз, когда я на шаг ближе к нему, голова начинает болеть все сильнее? Бывает, на час-другой боль и вовсе исчезнет, но стоит мысленно вернуться к тому, зачем я сюда приехал, как вот она, во всей своей красе. Впрочем, когда я работал с Даром, бывало и похуже, я мог пройти мимо человека и внезапно «запрыгнуть к нему внутрь», как выразился тогда Марко. Передо мной и вправду появлялись с десяток телеэкранов, словно наваждение, временами даже закрывавшее собой то, что видели мои глаза. А потом, без всякого сознательного усилия, я попадал внутрь такого экрана и видел все, словно это и вправду было кино. Непостижимым, и все же безупречно реальным способом я узнавал разные вещи о человеке, словно заново проживал каждую такую ситуацию вместе с ним.

Трижды так было со мной и вчерашним вечером, когда я шел по улице, и еще дважды за сегодняшний день. Правда, надо сказать, что со временем я научился выключать эти проекции, когда уже оказывался «внутри», — опять же, это очень походило на то, как нажимаешь кнопку «стоп» на пульте телевизора. Но сделать так, чтобы этого не происходило вовсе, я пока не мог.

Я прошелся вдоль ограждения к фасаду церкви-похоже, именно отсюда и начинался рынок. Улица оказалась закрытой для автомобильного движения, и ее проезжую часть загромоздили сотни тележек — казалось, им не будет ни конца ни края. Когда я прошел немного дальше, вдоль этих тележек, наполненных доверху фруктами и овощами, то обнаружил за ними площадку, где торговали одеждой. Рынок показался мне достаточно хорошо организованным, такой себе супермаркет под открытым небом, и все же выглядел как-то убого, если сравнивать с рынками, к которыми я привык. Народ толпился, ни пройти ни проехать, да и среди продавцов с покупателями хватало широкоплечих увальней, так что пробираться сквозь такую толпу оказалось не так-то просто. Я решил, что можно, пожалуй, и возвращаться. И от церкви-то я не слишком далеко отошел и даже мог видеть ее фасад, но пока протолкался назад тем же путем, на это тоже ушло какое-то время.

Наконец мне удалось пробиться сквозь рынок к воротам церкви, и я проскользнул на церковный двор мимо небольшого, стоявшего прямо на тротуаре киоска со свечами и церковной литературой. Впечатление было такое, как будто я оставил один мир и вступил в другой. Пять или шесть человек сидели на лавочках возле входа в церковь, ее массивные двери были открыты настежь, и какой-то древний запах благовоний изливался оттуда на окружающий мир. Фасад церкви по сравнению с задней стороной выглядел не так обветшало. Впрочем, все здание оказалось хорошо сохранившимся и выглядело приветливым, да и двор в этой части был убранным и ухоженным, не в пример тому, что я видел сзади. Я огляделся по сторонам, соображая, как узнать тех, кто назначил мне встречу. Видимо, все будет происходить так, что они сами меня найдут, а не иначе. Но никто из сидевших на церковном дворе пока не проявлял ко мне никакого интереса. Я постоял еще с минуту, а потом решил зайти внутрь.

В этой небольшой с виду православной церквушке удивительно сильно ощущалась глубина истории. Повсюду со стен на меня смотрели потемневшие иконные лики, старушки неторопливо переходили от одной иконы к другой и, крестясь, ставили перед ними свечи. Алтарь, как и принято в православной церкви, был закрыт иконостасом из восьми-десяти икон, самыми заметными среди которых были изображения Иисуса и Девы Марии в центре. Завеса, отделявшая алтарь, «Святая Святых», от основной части церкви, была задернута. Я огляделся и заметил возле самого входа двух монахов, продававших иконки и свечи. Они подозрительно поглядели на меня, затем отвернулись. Я уже готов был спросить себя, туда ли я попал или есть еще какой-то Кирилл и Мефодий, которого мне еще предстоит найти.

— Мистер Твайман? — голос прозвучал за моей спиной, откуда-то со стороны входа, и я, повернувшись, увидел мужчину средних лет в коричневом костюме и с черной широкополой шляпой в руках. Улыбнувшись, он двинулся в мою сторону, держа руку протянутой для приветствия.

— Пожалуйста, простите мое опоздание, но у меня была неотложная встреча. Меня зовут Александр Майнез, и я очень рад знакомству с вами.

— Спасибо, взаимно, — сказал я. — Давайте, наверное, выйдем и там поговорим?

Он кивнул и повел меня на свет. Молния стрельнула у меня в голове, и все снова поплыло перед глазами, точно как вчера, в гостинице. Но приступ быстро прошел, и я постарался рассмотреть этого человека. Жесткое, какое-то до срока состарившееся лицо — но первое, что бросилось мне в глаза, было странное прихрамывание. При ходьбе он припадал на левую ногу. Я даже подумал: отчего, от какого недуга можно получить такую хромоту? Когда же мы снова встретились взглядом, его глаза оказались необычно спокойными. Такого рода спокойствие мне случалось прежде ощущать у монахов. Но было в нем что-то еще, чего не могли спрятать глаза, что-то темное, крывшееся в глубине. Так акула неизвестно из какой пучины поднимается к поверхности, чтобы схватить свою жертву. Странноватое все-таки это сочетание, подумалось мне, безмятежность и угроза, но определить, что же из них настоящее, я не мог. Все, что я знал наверняка, — молоты в моей голове забили с бешеной скоростью.

— Я получил вашу записку, — первым заговорил я, — и, само собой, томлюсь желанием узнать, для чего именно вы меня пригласили.

— Томиться вам осталось недолго, — усмехнулся он. — Город у нас маленький, не Нью-Йорк и не Чикаго, так что новости распространяются очень быстро. До меня дошли слухи, что некий молодой американец занят розысками детей с необычными психическими способностями у нас, в Болгарии. Этот человек — вы, я не ошибся?

— Так и есть, — ответил я, все еще стараясь при помощи Дара погрузиться в этого человека и увидеть, что за намерения скрыты под этим спокойствием. Но он весь был словно каменный, только крепкий фасад, за который мне не было хода.

— Я провожу исследование для книги и хотел бы побеседовать с кем-либо из детей, в первую очередь — с десятилетним мальчиком по имени Марко. Вы действительно обладаете информацией об этих детях, которая могла бы помочь мне?

— Я надеюсь, что мы с вами сможем найти способ, чтобы и вы, и я могли бы помочь друг другу, — сказал он. — Мне тоже интересны эти дети, со многими из них я встречался.

Я бы мог направить вас по нужному пути, если вы согласитесь поделиться со мной тем, что вам удастся узнать.

Вот оно, первое проявление недоверия. Он хочет куда большего от меня, чем говорит, куда больше, чем может сказать.

— Таким образом мы оба получим то, что нам нужно.

— А что нужно вам? — спросил я.

— Эти дети очень особенные… ну да вы уже в курсе. Мы многому можем у них научиться. Так вот, именно это мне и нужно — понять, чтобы учиться.

Скорее всего, понять, как они работают, чтобы потом использовать их для своей собственной выгоды.

— Должно быть, вас сюда привело то же стремление, иначе чего было забираться так далеко?

— Да, я действительно приехал издалека и хочу у них учиться — тут вы тоже правы, — ответил я. — Так как же вы можете посодействовать мне в этом?

— Когда вы найдете детей, которых ищете, я могу обеспечить вам все необходимое, чтобы проводить с ними ваши исследования, все необходимые разрешения и бумаги.

— Исследования?

— Ну да, ведь ради этого вы приехали? Вы писатель и хотите проводить исследования с этими детьми.

— А как вы можете обеспечить мне эти разрешения? — спросил я. — Вы работаете на правительство?

— Скажем так, у меня есть определенное влияние в этой стране, — осклабился он, обнажив почти совсем гнилые зубы. — Я связан с другими людьми в Болгарии, которые интересуются этими детьми.

— Но сами не можете добраться до них. А тут появляюсь я — очень кстати для вас. К этому все в конечном счете сводится, я вас правильно понял?

— Как я уже сказал вам, мне приходилось иметь с ними дело. И все же мне может пригодиться и ваша помощь, чтобы понять их лучше. Поэтому-то мы с вами и нужны друг другу. Поймите, у вас так мало времени, и может получиться, что вы так ничего и не узнаете из того, что хотите узнать, работая в одиночку. А со мной… со мной все может оказаться совсем по-другому.

Но я уже и сам понял, к чему он ведет. Независимо от того, как этот человек на меня вышел — скорее всего, через Живко, — он решил, что через меня получит доступ к детям, и в частности к Марко. А знает ли он, в самом деле, что есть такой Марко? Но достаточно было молота в моей голове, чтобы понять — от этого человека следует держаться как можно дальше. Хотя показывать, что я его просчитал, тоже не стоило. Мало ли что он за птица и какой реальной властью здесь обладает?

— Предположим, я соглашусь. Тогда через вас можно получить все необходимые разрешения, чтобы изучать этих детей? — переспросил я, стараясь не выказать того, что творилось у меня внутри. — Я вас правильно понял?

— И еще место для этих исследований. Их, этих самых детей, порой бывает не так-то легко найти. Так что вы окажете услугу всем нам — если, конечно, согласитесь.

Мне-то можешь не рассказывать, почему их так тяжело найти, сказал я про себя, — потому что ты за ними охотишься. Кто знает, что он за человек, этот Майнез? Кого в действительности представляет? И что будет, если он и впрямь доберется до Марко. Да и намерения его каковы? Контролировать — или уничтожить? Вполне могло быть и так, что правительство напугано тем, на что способны эти дети, и решило совершенно избавиться от них. Не первый раз уже правительства избавляются от того, чего они не в состоянии понять и проконтролировать. Однако больше похоже на то, что они хотят использовать детей ради собственного обогащения и власти. Как бы то ни было, на мою помощь можете не рассчитывать. Говорить об этом прямо не стоило, ясное дело. Теперь я понимал, каково было волхвам, когда царь Ирод попросил их привести его к младенцу Иисусу. И подобно им, я тоже не купился на его обходительные манеры.

— Я пока не берусь загадывать, как у меня получится и удастся ли мне вообще найти их. Но все же дайте способ связаться с вами на случай, если мне повезет.

— У меня такое чувство, мистер Твайман, что у вас все получится, — сказал он, снова обнажая свои нездоровые, гнилые зубы. — Думаю, вы пока и сами не знаете, на что способны. И в конечном счете мы оба получим то, к чему стремимся.

Возвращаясь в отель, я размышлял об этой беседе и прикидывал, как мне отделаться от этого Александра Майнеза. Но только получится ли? Возможности выяснить, как далеко простираются его интересы в этом деле, у меня не было. Единственное, что я знал наверняка, — никого для него я искать не стану. Если существует способ найти Марко, узнать от него то, что я хотел узнать, при этом не ставя никого под удар, тогда нужно сосредоточиться на поисках такого способа. Казалось, у меня голова вот-вот задымится, так напряженно я думал, и о Майнезе тоже. Он так картинно изобразил передо мной негодяя, словно долго-долго смотрел фильмы с Хэмфри Богартом, пытаясь подражать его манере «ну очень плохой антигерой». Но только тот всегда остается в дураках в финальной сцене — неужели Майнез не знал, чем кончаются все эти фильмы? Почему же он не подослал ко мне, например, какую-нибудь красотку? Глядишь, я бы и сам выложил все, что знал, а не вздрагивал, глядя на его гнилые зубы и нелепую черную шляпу. «Соблазняй, а не угрожай» — куда более эффективный метод.

Пожалуй, стоит начать с того, чтобы немедля съехать из отеля. Правда, куда идти, где искать Марко, для меня по-прежнему было загадкой. И все же мне следовало затеряться в толпе, незаметно скрыться где-нибудь в самом сердце Болгарии. Возможно, за мной уже следят. Едва ли Майнез был настолько наивен, чтобы поверить, будто я повелся на его уловки. Но если он и впрямь поверил в это, тогда я мог чувствовать себя в этой стране как дома. Если он считает, что со мной пойдет как по-писаному, тогда уйти от него не составит труда. Думаю, скорее всего слежка за мной будет — так, на всякий случай. Я огляделся по сторонам, стараясь запомнить каждое лицо, каждую машину, чтобы потом узнать в них преследователя. И тут же так разозлился на себя, что готов был немедленно остановиться и отругать себя последними словами — ведь так, подозревая всякого встречного, я сам бросал тень на то, ради чего я здесь.

И здесь я услышал голос Марко у себя в голове, сначала как далекий отзвук того самого сна. Вот только теперь он открылся мне, мой давешний сон. Он вернулся так внезапно, так неожиданно: беседа наша с Марко на лавочке, он говорит мне о подлинном послании Детей Оз. Они пришли, чтобы задать простой вопрос, сказал он тогда, и помочь людям сделать ответ частью своей жизни. Сон неудержимо вливался в мое сознание, и я почувствовал, что все вокруг начинает меняться.

«Какими будут твои мысли и поступки, когда узнаешь, что ты уже Эмиссар Любви?» — ведь об этом спрашивал меня Марко. Так как же я поступлю? Сейчас, немедленно, на этом самом месте — какими будут мои поступки? Ведь он спрашивал именно об этом — как именно мы ведем себя, когда очень непросто быть Эмиссаром Любви! Одно дело открыться навстречу тому, кто уже нас любит. Но как быть, когда все совсем наоборот — когда нас хотят обидеть или обмануть, как быть тогда? Захотим ли мы быть выше и увидеть истинное и в тех людях тоже? Захотим ли мы любить такого человека, несмотря на его страх… и на наш страх тоже? Ну, а как же быть с Майнезом? Если послание Марко — истина, тогда и Майнез не может быть исключением. Я снова оглянулся, чтобы проверить, не замечу ли знакомого, уже мелькавшего в толпе лица. А что, если и в самом деле увижу — вот он, старается не привлекать к себе внимания, но идет за мной по пятам, неотступно, как тень? Буду ли я вести себя как Эмиссар Любви или в страхе побегу прочь?

Немало людей было на улице, но ни одно лицо не отозвалось во мне чувством, которого я ожидал, стуком в висках, предупреждающим, что этот человек здесь по мою душу. Главное я уже знал. Скорей выбираться из столицы, туда, где начнется настоящий поиск. Довериться своей интуиции, Дару, пусть они приведут меня к Марко.

Вернувшись в отель, я с удивлением увидел, что меня в холле дожидается Живко.

— Похоже, вы уже успели с кем-то переговорить относительно меня, — бросил с ходу я.

— Вы о чем? — удивленно поднял брови Живко. — Я пришел только потому, что у меня есть информация для вас.

— Я о том, что у меня только что было свидание с человеком по имени Александр Майнез. И это определенно не тот человек, с кем бы мне хотелось поддерживать знакомство.

Так вот, он просил меня вывести его на детей с психическими способностями. Откуда же он прознал про меня, если это не шло от вас?

— Я действительно за это время кое-кого порасспросил… но только никакого Майнеза я не знаю, честное слово.

Он говорит правду.

— После того как мы расстались, я решил — а почему бы мне не помочь вам выйти в нужном направлении. Так что я тоже эти два дня не сидел сложа руки… Возможно, кто-то из тех, к кому я обращался… Ну да ладно, это не самое главное. У меня есть кое-что для вас, вот с этим я и пришел.

— Даже не знаю, кому теперь верить, — развел я руками. Но, конечно же, с моей стороны это было чистое притворство. Я прекрасно знал, кому верить не стоит, а на Живко в общем-то можно было положиться.

— Ничего конкретного я пока вам сообщить не могу, — как ни в чем не бывало продолжил он и улыбнулся. — Но если хотите услышать то, что я знаю, тогда скоренько доставайте из вашего американского кошелька всего ничего — пятьдесят зеленых.

Я с сомнением взглянул на него, давая понять, что он весь у меня как на ладони. Да, нельзя было исключать, что он просто решил, пользуясь случаем, облапошить иностранца, пока тот не освоился в чужой среде. Но, с другой стороны, кинуть меня на такую мизерную сумму мог только безнадежный простак, а Живко на такого совсем не был похож. Ему ничего не стоило заломить куда большую сумму, под предлогом, что он в точности знает, где дети и как к ним ехать — куда-нибудь на другой край Болгарии. Получил бы свои денежки, а там ищи ветра в поле — то есть я, конечно же, мог бы попытаться найти его в аэропорту, но что толку? Скорей всего, он и вправду хотел заработать немного деньжат. Словом, если Живко действительно выведал что-то такое, что могло вывести меня на путь, то пятьдесят долларов за это была не цена.

— Уговорил, — кивнул я в ответ. — Давай все по порядку.

— Прежде всего, я был прав насчет правительства. К этим детям у них очень большой интерес. Там, наверху, считают, что дети представляют собой весьма выгодный товар, причем тут же, под рукой. Если эти психические способности можно развивать в определенную сторону, тогда их можно продавать в другие страны, чтобы там делали из них шпионов. Только представьте себе на минуточку… сидят такие телепаты и делают все, что им прикажут. Прикажут — будут читать мысли противника, а понадобится — и панику в его рядах будут сеять. Вполне возможно, что все это тянет на оружие будущего… оружие психических войн. А дети — ключ ко всему, потому что прежде ни у кого настолько мощных способностей не наблюдалось. Даже несмотря на то, что мы толком пока и не знаем, что это за способности.

— Так а зачем это нужно Болгарии, оружие будущего? — пожал я плечами. — Ну, понимаю, США, или там Россия. С чего ты взял, что здесь этим тоже кто-то может заинтересоваться?

— Поймите, ведь это тоже природный ресурс. Таких детей здесь немало открыто, и не только в самой Болгарии, еще и в Сербии, и в Румынии. Может, таких хватает по всему миру, откуда мне знать. Но местное правительство считает, что оно должно взять их на контроль и заработать на них деньги. Вот вокруг этого все и крутится… вокруг денег, то есть.

— По-твоему, получается, что ваше правительство хочет, чтобы я вывел его на местных детей с паранормальными психическими способностями, чтобы можно было их похитить и поместить в лагеря принудительного психического труда? Не обижайся, но как-то все притянуто за уши, по-моему.

— В таком случае, вас-то что сюда привело? — ответил он вопросом на вопрос. — И так ясно, что вы в курсе, какие у этих детей способности, иначе чего ради переться в такую даль. У вас свои причины, чтобы найти их, у них — свои.

— Если то, что ты говоришь, — правда, то как мне найти детей прежде, чем до них доберется ваше правительство?

— Я слышал, что вроде бы есть монастырь, где-то в горах Пирин, где как раз и обучают таких детей. Все держится в огромном секрете, так что мне не удалось разузнать, в каком именно… Впрочем, в тех краях не так уж много монастырей. Но надо думать, что это где-то неподалеку от Сандански, есть там такой город. Так что поезжайте туда и на месте все разведаете получше. Думаю, что этой информации можно доверять. Ну так что, потянет это на пятьдесят баков? — улыбнулся он, словно делал мне величайшее одолжение.

Впрочем, так оно и было. Моя интуиция подсказывала, что он и вправду выложил все, что знал. Другое дело, насколько сказанное соответствует действительности. Пока что это была моя единственная зацепка. И так или иначе, но нужно было выбираться из гостиницы, и побыстрей. Если Майнез еще не приставил кого-то следить за мной, можно не сомневаться, что это ненадолго. Пожалуй, если я выеду прямо сейчас, я смогу быть на шаг впереди их. А это уже кое-что.

— Пятьдесят так пятьдесят, — сказал я, открывая бумажник и протягивая ему банкноту. — Что еще про этот монастырь ты мне можешь рассказать?

Больше ничего, к сожалению. Я слышал, что немало детей направляли туда проверять на психические способности и кое-кого из них оставляли в монастыре, чтобы дальше с ними работать. И вот еще что — кажется, я все-таки слышал что-то про того мальчика, которого вы ищете, про Марко. Говорят, что он тоже там учился. Вроде бы его психические способности оказались настолько сильными, что решено было его спрятать как можно дальше от правительства. Он очень особенный, этот ваш Марко.

— Ты сам все это слышал?

— Просто сложил в одну картину все кусочки, которые удалось раздобыть, и прикинул, что может из этого получиться. Утверждать, ясное дело, не берусь, но, похоже, что именно так все и обстоит.

— Что ж, ты свои деньги отработал. И даже более чем отработал, — сказал я.

— Так что ж получается, я продешевил? — снова улыбнулся он.

— Будет тебе урок на будущее. Знание — сила. И деньги, как ты только что убедился.

Я поднялся в свой номер, собрался побыстрей и сразу же выехал из отеля.

Глава 3 Монастырь

Скажу сразу — чтобы ездить по болгарским дорогам, следует готовиться заранее. Выехав из Софии, я словно очутился на Диком Западе: никаких правил не существует и каждая встреча на большой дороге чревата неприятным приключением. Я даже не был уверен, что моему старенькому «эскорту» по силам совладать с местными дорогами, не говоря уже о местных водителях, которые закладывали такие самоубийственные виражи, что я только головой качал, провожая их взглядом. Никого, похоже, не волновали разделительные линии посреди дороги или знак снижения скорости на дороге с плохим покрытием. Обогнать машину оказывалось во всех смыслах проверкой на прочность, а про встречные вообще говорить нечего — тут впору было вспоминать молитвы. Оставалось только надеяться, что я доживу до встречи с Марко.

Карта в очередной раз подтвердила свою бесполезность. Оставалось или научиться разбирать болгарские надписи, или принять как данность, что я все-таки еду наобум. Найти же того, с кем можно было объясниться по-английски, за пределами столицы было тем более проблематично.

Пришлось перейти на язык жестов, подкрепленных парочкой болгарских слов, которые я успел подхватить по ходу дела.

— Сандански… молим.… туда… тамо!

Как ни странно, этого оказалось вполне достаточно, чтобы не сбиться с пути. Где в действительности меня подстерегали ловушки, так это на так называемом шоссе. Стоило только выехать из Софии, как четырехполосная дорога сменилась двухполосной, разные автобусы и грузовики упрямо не желали пропускать легковушку вперед, и это приводило просто к чудовищной потере времени. Вдобавок, примерно каждую четверть мили мне приходилось резко выруливать на встречную полосу, чтобы не влететь в выбоину размером с небольшой холодильник. А это означало, что тот же вираж может повторить любая другая встречная машина. Сандански был от Софии, по моим подсчетам, примерно в ста пятидесяти километрах, но с местными скоростями это могло забрать часа четыре минимум.

Но, как оказалось, я был настроен излишне оптимистично. Приехал я только в семь вечера, приблизительно через шесть часов, как выехал из Софии, и к тому времени буквально не помнил себя от усталости. Что же касается самого городка, то он оказался неожиданно уютным и приветливым. Как утверждал путеводитель, который я купил еще в гостинице, в этом городе, со всех сторон окруженном горами, самый лучший климат в Болгарии. Большую часть поездки мне было не до того, чтобы любоваться видами из окна, но меня не покидало чувство, что за такие мучения следует ожидать и достойного воздаяния.

Горы, поменьше и побольше, виднелись со всех сторон, и вообще в городе определенно чувствовалось что-то курортное. Так и есть — я вычитал в путеводителе, что в этом районе расположены горячие минеральные ключи, так что люди со всей Европы съезжаются сюда, чтобы насладиться этой замечательной водой. Лучшей базы на несколько дней нельзя было и желать, пока я буду обшаривать окрестности в поисках монастыря, где учат юных дарований, — если, конечно, я приехал туда, куда надо. Но в этом я мог полагаться не только на Живко. Моя интуиция подсказывала мне, что я на верном пути, — и жужжание в моей голове подтверждало это.

Я поселился в отеле «Сандански», в центре города, — он единственный выглядел более или менее пристойно. При отеле был и источник с минеральной водой — по крайней мере, так обещал путеводитель. Значит, попутно отдадим должное и горячим источникам. Я припарковал машину и занес обе мои сумки в отель.

Холл оказался старым и мрачным, вполне под стать моему впечатлению от Болгарии вообще. Я не мог не заметить, как все подозрительно косятся в мою сторону, стоит мне только заговорить. Оставалось только гадать — во мне ли дело, или просто американец в этих краях редкая птица. Так что не удивительно, что мне стоило немалых трудов объясниться с девушками за стойкой.

— Мне нужен одноместный номер, по крайней мере на сутки. Может, больше, если все пойдет так, как я надеюсь, — обратился я к одной из них, молодой блондинке. Я покосился на бедж с фотографией, прикрепленный к лацкану ее жакета: очевидно, фото сделали еще до того, как она перекрасилась в блондинку, заодно с половиной остальных женщин, которых я тут видел. На фото ее волосы были длинные и черные, а сейчас короткие и белые. Определенно нет в этом мире постоянства.

— Одноместный номер? — повторила она. — Я прошу прощения, но у меня английский не очень… с вами никого нет, кроме вас?

— Нет, кроме меня, со мной никого больше нет. Так что одноместный номер будет в самый раз.

— Чтобы только одна кровать?

— Именно, — сказал я, чувствуя, как быстро тает мое терпение, которому и без того немало досталось в дороге. — Одна кровать… или что у вас есть… давайте, что есть.

— Как надолго вам нужна комната? — вела она свое, и по ее глазам я понял, что она ни слова не поняла из того, что я сказал. Жизнь уже научила меня узнавать это непонимание во взгляде. Пусть на словах с тобой соглашаются сколько угодно, а глаза говорят о другом. И пускай повторяют, что все понятно, потом хлопот не оберешься.

— На сегодня, — сказал я как можно медленнее. — Может, дольше. Пока не знаю.

— Сегодня и, может, дольше?

— Да-да, именно так.

Похоже, мы все-таки нашли контакт, так что я быстренько передал ей мой паспорт и взял ключ от комнаты. Она улыбнулась, и я с облегчением улыбнулся ей в ответ.

— У меня еще есть вопрос, — сказал я, отгоняя мысль, не слишком ли многого я от нее хочу. — Так вот, я ищу один монастырь, который должен быть где-то поблизости. Не знаю точно где — так что мне не помешал бы путеводитель или что-нибудь такое. Чтобы уточнить, что тут может быть в округе.

О, я не знаю, — на ее лице снова отобразилось смущение. — В горах много монастырей, но они в основном далеко отсюда. Я не знаю, где точно. Есть один, монастырь Рошен, до него отсюда примерно полчаса езды, а других монастырей по соседству я не знаю.

Я не почувствовал ничего, когда она произнесла это название, и решил, что это не то место, что мне нужно.

— Что ж, спасибо, — сказал я и направился к лифту. Дверь уже закрывалась, когда я заметил человека с газетой, сидевшего в холле. В тот момент, когда двери лифта вот-вот должны были закрыться, он тут же свернул газету, которую до того внимательно читал. Может, в этом ничего и не было, но молотки в моей голове застучали с отчаянной скоростью. Возможно ли, что это слежка, что Майнез послал его идти за мной, пока я не выведу его на детей? Нет, наверное, я становлюсь параноиком, если уж за каждым углом мерещатся широкополые черные шляпы. Всю дорогу, с того самого момента, как я выехал из Софии, я старался не терять бдительности и посматривал, не увязался ли кто-то за мной. Но нет, на хвосте вроде никто не висел — во всяком случае, я никого не приметил. В конце концов, ведь это не ЦРУ, успокаивал я себя, а всего-навсего болгарское правительство. Как вскоре выяснилось, я совершенно напрасно недооценивал этих людей.

Я разобрал свои сумки и вышел в город, чтобы немного размяться после изнурительной поездки. По соседству с отелем оказался просторный парк с ручьем, который сбегал прямо к деревушке, что была ниже в долине. Парк был ухоженный, на лавочках под тенистыми деревьями расположилось немало народу, наслаждаясь предвечерним часом. Солнечные лучи пробивались сквозь ветки и бросали долгие тени на землю, и мне почему-то подумалось, что это, может, последний вечер перед тем, как мы наконец встретимся с Марко. Я посматривал на детей, которых привели в парк родители, — они резвились на травке рядом с аллеей, пока взрослые сидели на лавочках и обсуждали какие-то свои дела.

А вдруг это тоже Дети Оз, не менее одаренные, чем те, которых я ищу? Живко ведь говорил, что в монастыре многих детей проверяли на психические способности. И лишь некоторых отобрали, чтобы исследовать их и научить, как развивать свою силу. Я пока не мог найти всему этому логического объяснения, а задавать слишком много вопросов тоже было рискованно. Начнутся разговоры, и Майнез вычислит, куда я запропал, если уже не вычислил. Мне остается всецело положиться на Дар и не сворачивать с намеченного пути.

Я прошелся еще по парку и вышел на оживленную улицу. Бары с ресторанами чередовались через каждые два шага, кругом было полно людей, вышедших на вечернюю прогулку. Погода была идеальной, так что я тоже решил прогуляться в свое удовольствие и поглазеть на народ. Энергетика этого места, надо признать, была куда светлей, чем в Софии. Но все вокруг то и дело напоминало мне, где я нахожусь, что здесь есть и чего нет. Я словно бы вступил в «священную землю Риталин», где нет крайностей, где никому не дано возвыситься или пасть слишком низко. Здесь все было на одно лицо, машины почти ничем не отличались одна от другой, как и дома и люди, — все принадлежало одному общественно-экономическому слою. Я не встретил никого, кто бы выглядел крайне бедным, но и особо богатые на вид тоже не попадались. Безусловно, это впечатление при желании запросто можно было развеять, проведи я здесь побольше времени, но на первый взгляд все выглядело именно так.

Почувствовав, что уже достаточно прошелся в одну сторону, я решил повернуть и так же неспешно возвращаться в свой отель. Вот только тогда я и увидел его снова. Он шел по моей стороне улицы, держась от меня на приличном расстоянии. Но только я повернулся, как он быстренько стал боком ко мне, чтобы я его не заметил. Это ему не помогло — тот же человек, которого я тогда заметил из лифта, теперь шел за мной следом. Так неожиданно подтвердились мои подозрения, что без слежки все-таки не обошлось.

Я продолжал идти в его сторону, как ни в чем не бывало, держа его в поле зрения, но в упор стараясь не смотреть. Он тем временем заскочил в один из магазинчиков, кажется женского белья, и торчал там, пока я не прошел мимо. Какое-то время спустя, уже порядочно, почти с полквартала, отойдя от того места, я резко оглянулся, будто что-то привлекло мое внимание. Словно невзначай, я взглянул и в его сторону-да, он все так же шел за мной по пятам, не приближаясь, но и не отставая. Сомнений больше не было — в своих поисках я больше не одинок. Они хотели найти детей не меньше моего… может, даже больше.

Я еще немного попетлял по кварталу, но человек из отеля тенью шел за мной. Что ж, не выходит уйти, тогда дадим ему приблизиться, как в той старой пословице: «держи друзей близ себя, а врагов еще ближе». Правда, враг ли он мне на самом деле? Не исключено, что это он считает меня врагом. А может, просто выполняет свою работу — обычная ищейка из третьеразрядного агентства, приставлен следить за подозрительным американцем. А про детей и паранормальные способности тем более не в курсе. Скорее всего, приставлен за мной следить и докладывать о каждом моем шаге. А это значило, что Майнез тоже начеку. Можно не сомневаться, я еще увижу его незабываемую улыбку, лишь только найду то, за чем он охотится.

Я завернул за угол и притормозил там. Ну-ка посмотрим, напорется на меня наш парень или нет. Я прикинул, что, если работает профессионал, тогда он сделает широкий крюк и пойдет теперь по другой стороне улицы, чтобы не столкнуться со мной лицом к лицу. Откуда ему было знать, где я сейчас и как далеко мог уйти, обзор ему закрывал угол дома, за которым я притаился. С другой стороны, я сам теперь мог выглянуть и рассмотреть его поближе. Интересно, догадается он, что я в курсе, что за мной хвост? Даже если так, то не стоит рассчитывать, что от меня отстанут. Таки^, как он, может быть несколько, и если они еще не здесь, то точно скоро будут.

Еще пара секунд — и он, все так же придерживая локтем свою газетку, врезался прямо в меня. Никаких обходных крюков он не закладывал, и теперь ему оставалось разве что притвориться полным идиотом. Со своей стороны я участливо подхватил его под локоть, будто и вправду передо мной был какой-то рассеянный прохожий. Но какую бы гримасу я ни скорчил, это было ничто в сравнении с его перепуганной физиономией.

— Надеюсь, вы не ушиблись? — сказал я по-английски, отступив в сторону, но все еще придерживая его за локоть секундой дольше, чем нужно было из простой вежливости. А потом снова двинулся в сторону отеля, а он так и стоял как вкопанный и смотрел мне в спину. Продолжать слежку было бессмысленно, так что я какое-то время мог считать, что вокруг меня все чисто, если, конечно, он был один. Я едва не припустил бежать по улице, как будто это что-то меняло. Но когда я вернулся в отель, моему удивлению не было границ — именно в отеле, как оказалось, меня поджидала настоящая неожиданность.

— Здравствуйте, мистер Твайман, приятно снова с вами встретиться.

Вот он, дирижер всего этого оркестра — Майнез, расположился в старом черном кресле, сбоку от входа. Идеальная позиция, чтобы видеть всех входящих и выходящих. Но раз игре в шпионов конец, ему ничего не остается, как перестать прятаться и начать играть в открытую.

— И почему меня не удивляет наша встреча? — сказал я вместо приветствия. — Вижу, вижу, бойскаутов среди ваших приятелей не водится. Приз лучшего следопыта, по крайней мере, никто из них не получал. Удивляюсь, что вы еще спецодежду для них не придумали.

Он лишь засмеялся и двинулся в мою сторону. Я не хотел останавливаться, но он преградил мне дорогу к лифту.

— Да, я знаю, получилось не очень. А все потому, что работали в непривычных для себя условиях. Не привыкли мы тут к таким настойчивым.

— Кто это «мы»? — сказал я. — Было бы проще, если бы вы мне сразу сказали, чего от меня хотите, а не рассчитывали, что я поверю в ваши басни.

— Вы правы. Прятаться больше нет нужды. Я и не ожидал, что вы по своей воле согласитесь мне помогать, но попытка не пытка, как говорится. Откуда мне было знать, что вы такой догадливый… к сожалению, я ошибся.

— Спасибо за комплимент, но не будем отнимать друг у друга время — говорите, что вам нужно, и я пойду к себе спать, если не возражаете.

— Давайте лучше присядем, и я поделюсь с вами всем, чем могу, — сказал он, жестом приглашая меня к диванам, стоявшим в углу. — На самом деле все куда проще, чем вам может показаться. Дайте сперва объяснить суть дела, а потом — в чем суть и моего предложения. Моя прошлая попытка была неуклюжей, спору нет, так что лучше поговорим начистоту.

Я сел в одно из кресел, а он плюхнулся на диван. Именно плюхнулся, иначе и не скажешь — подушки были такие толстые, а он оказался медлительным и неуклюжим. Что ж, почему бы мне не использовать эти качества в своих целях? Мне было не интересно все то, что он собирался рассказывать. Ведь ясно же, что у него и у меня совершенно разное на уме. Но нужно было потянуть время, во всяком случае до тех пор, пока я не смогу от него совсем отделаться.

— Как я уже говорил, — начал он, — меня очень интересует все то, что умеют делать эти дети… И не меня одного. В современном мире воцарился непонятный хаос, а это означает, что к возникшим проблемам нужен новый, креативный подход. Ах, куда как проще жилось, когда были только две сверхдержавы. Осталась только одна — но на освободившееся место желающих хоть отбавляй. Чтобы найти свое место в изменившемся мире, нужно использовать любое преимущество. И вот тут дети с паранормальными психическими способностями — чем не преимущество? Есть немало людей, готовых платить хорошие деньги за то, чтобы научить детей использовать свои способности в политических целях. Представьте себе, какие тут открываются возможности. Можно проникнуть в мысли вашего противника или заставить его делать то, что нужно вам. Я уверен, что такое им вполне по силам. Не просто уверен, у меня есть фактические тому подтверждения. Но их нужно больше, больше доказательств, что это перспективная тема, и добыть их помогут только эти совершенно особенные дети.

— Хорошо, а какое я имею к этому отношение?

У вас, судя по всему, почему-то лучше получается найти дорогу туда, где прячут этих детей, — продолжал он, делая остановку после каждого предложения и поскрипывая зубами. — Хотя нам тоже известно, что монастырь должен быть где-то недалеко отсюда — ведь мы с вами монастырь ищем, не правда ли? Несмотря на все наши возможности, пока нам найти его не удалось. Кто знает почему — может, сами дети блокируют наши поиски. Вас они не блокируют, поэтому вы так ценны для нас. Я уверен, что вы найдете монастырь, а следом — и самих детей. А потом вы свяжетесь со мной — вот это и есть мое предложение. Само собой, мы очень хорошо будем о них заботиться, так что с этой стороны вам не о чем беспокоиться. На самом деле, мы ничего не будем предпринимать, не получив согласия их родителей. Когда они узнают, для чего нам нужны их дети, они, без всякого сомнения, не станут возражать.

— Если вы пойдете нам навстречу, — добавил он, — мы вам хорошо заплатим… как же без этого… можете не сомневаться. Как я уже говорил, за мной стоят очень богатые и влиятельные люди.

— Ас чего вы взяли, что я здесь из-за денег? — спросил я. — Возможно, я тут совсем по другой причине.

— Все мы здесь по причине денег, — засмеялся он. — Вы лично, мистер Твайман, можете считать, что вы здесь по другим причинам. Но в конечном счете без власти и денег никуда — ни вам, ни мне. Для вас эти дети по большому счету ничего не значат. Скоро вы снова сядете на самолет, вернетесь в свою Америку и никогда больше их не увидите. Так почему бы вам не уехать отсюда, обзаведясь попутно счетом в швейцарском банке, причем на этом счете будет лежать далеко не маленькая сумма? Это можно устроить очень быстро, поверьте моему слову, — но только если вы будете работать в связке со мной.

— У меня почему-то такое чувство, что отвязаться от вас будет не так-то просто, даже если бы я этого захотел, — сказал я, вставая. — Куда ни ткнись, везде ваши люди. А сейчас, позвольте мне подумать над вашим предложением.

— Не стану вам в этом мешать, — он тоже поднялся и протянул мне высохшую, как у скелета, руку. — Вы правы, я все время буду поблизости. Поверьте, меня ничуть не удивляет ваше американское чистоплюйство. Но в конечном счете вы сами убедитесь, что это лучше для нас с вами — помогать друг другу. Так будет выгодней и мне, и вам. Вы будете при деньгах, дети будут в безопасности, и я тоже не останусь с пустыми руками.

— Кстати, можно спросить, отчего, по-вашему, дети блокируют вас в ваших поисках? Ведь, если верить вашим словам, это в их интересах, чтобы вы их нашли, ведь так?

— Потому, что монахи в монастыре настраивают их против нас, вот в чем причина. Они боятся нас и делают все, чтобы и дети боялись нас тоже. Но бояться нас абсолютно ни к чему, как вы сами в свое время убедитесь, мистер Твайман.

— Что ж, поживем — увидим.

Будильник зазвенел в три тридцать утра, и через пару минут я уже был готов покинуть отель. Даже если за мной продолжают следить, едва ли можно ожидать от моих соглядатаев бдительности в столь ранний час. По моим расчетам, у меня должно было получиться незамеченным проскользнуть через боковую дверь отеля. Я решил спуститься к выходу не лифтом, а по лестнице — она тоже выходила в холл, но с другой стороны от лифта. Судя по вчерашнему дню, если кто-то караулит в холле, то именно перед входом в лифт. Звук открывающегося лифта может разбудить их, но тихие шаги по полу, застеленному ковром, — едва ли.

Я подхватил рюкзак и затворил за собой дверь номера. В полутемном коридоре светились всего две лампы, в начале и конце. Я направился к лестнице и без препятствий преодолел три пролета до первого этажа.

Спустившись в холл, я первым делом глянул, нет ли кого за стойкой. Дежурный свет был включен, но из персонала — никого. Мне оставалось только, не привлекая к себе внимания, обойти угол стойки и закрыть за собой дверь. В холле тоже вроде бы никого не было, но те две секунды, что меня отделяли от двери, я буду виден, словно на ладони, с любого конца холла. Если там действительно кто-то дежурит и при этом еще и не спит, то мой план можно считать провалившимся. Ну а если у меня все время кто-то будет висеть на хвосте, нет смысла возобновлять поиски Марко.

Но предположим — вот я уже за дверью. Где гарантия, что они просто не заняли позицию перед входом в гостиницу? Как ни крути, а все равно риск оставался. С другой стороны, как еще было отделаться от них и продолжить мое путешествие одному?

Сделав три или четыре шага по холлу, я уже почти завернул за угол. Еще мгновение — и дверь за мной закроется. Я бросил взгляд влево, в сторону лифта. Сбоку от него, как я и ожидал, сидел человек, все тот же мой старый знакомый. Поначалу мне даже показалось, что он заметил меня. Голова его была повернута прямо в мою сторону, и я даже замер на месте, ожидая, что он среагирует на мое появление. Но он даже не шелохнулся. Мой «хвост» спал сном младенца, и если не шуметь, то он так и будет себе спать дальше.

Хотелось бы, улыбнулся я про себя, посмотреть на выражение лица Майнеза, когда завтра выяснится, что я так просто взял и закрыл за собой дверь прямо под носом у его ищейки. Представляю, какая у него в этот момент будет физиономия. Тем более когда он поймет наконец, что у меня нет ни малейшего желания помогать ему.

Оказавшись снаружи, я осмотрелся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного, никакого движения вообще. Я подошел к машине, запустил двигатель и выехал на темные улицы Сандански. За мной не гнались вертолеты, под днищем моей машины не таились электронные жучки — всего-то и дела было, что один человек, да и тот проиграл в неравной борьбе со сном. На этот раз мне удалось обвести их вокруг пальца — но только ли себя следует хвалить за такое проворство? Мне вдруг подумалось, что сами дети каким-то непостижимым для меня образом помогают мне на пути. Майнез ни секунды не сомневался: они достаточно сильны, чтобы не дать ему найти их монастырь. Так что же мешало им погрузить человека в глубокий сон? Такой возможности нельзя было исключать, но пока что реальность такова — я на свободе и оторвался от своих преследователей хотя бы на время.

Я выехал по шоссе из города, затем свернул на узкую проселочную дорогу, которая вела на юг, в сторону Греции. Пожалуй, начать отсюда будет лучше всего. Судя по словам той девушки в отеле, в этих краях должно быть три или четыре монастыря, примерно в пятидесяти милях один от другого. Правда, особо не приходилось рассчитывать на то, что «мой» монастырь, ставший приютом для особенных детей, тоже нанесен на карту. Но ведь с чего-то надо было начинать поиск. Это был единственный логичный шаг — посетить их друг за другом. Хотя стоило ли мне в этом полагаться на логику? Единственное, что я знал в точности, — если дети хотят, чтобы я нашел их, я найду. И не потому, что буду идти, уткнувшись носом в карту, а потому, что они сами выведут меня на нужный путь. И потом, со мной ведь был Дар и моя интуиция — вот мои сильнейшие союзники, и даже Майнез понял, что у меня есть неоспоримое преимущество перед ним. На них мне следовало полагаться в первую очередь, однако я решил, что не помешает просеять через мелкое сито все, что будет встречаться на пути. Словом, какие там у нас есть монастыри из тех, что нанесены на карту?

Я ехал, в мыслях невольно еще и еще раз возвращаясь к Майнезу и его своре. Определенно, он не работал ни на одно из законных правительственных учреждений, иначе слежка была бы куда более профессиональной. И людей было бы побольше, да и разговор со мной велся бы не в таких игривых тонах. Скорее всего, он работал один, и работал не на свое, а на чужие правительства, заинтересованные в разработке местных, как он выразился, природных ресурсов. Но в данном случае природными ресурсами были дети, и это делало все особенно неприглядным. После нашей последней беседы не оставалось сомнений, что его во всем этом интересуют исключительно деньги. И он ни минуты не сомневался, что мы с ним одного поля ягоды. К счастью для меня, его помощники явно сплоховали, иначе бы мне не забраться так далеко. Время от времени я поглядывал на стекло заднего обзора, чтобы убедиться, что по-прежнему один на своем проселке. Но ничего такого, что могло бы насторожить меня, я не замечал. Солнце еще не взошло, но первые лучи уже начинали пробиваться над вершинами гор. Полчаса — и уже рассветет, но к тому времени я буду далеко от города.

К полудню я побывал в двух монастырях, отмеченных на моей карте, но ни в том, ни в другом не нашел то, что искал. Скорее не то чтобы не увидел — не почувствовал того, что ожидал почувствовать. Я ни минуты не сомневался, что это будет ясно сразу — вот я, на месте, точно так же, как не сомневался, что ложка согнется в моей руке. Такое объясняй не объясняй, но оно есть, и подобная уверенность была мне хорошо знакома.

Что ж, на карте, которую я держал в руках, оставался только один монастырь. Результат, надо думать, будет тот же. Спустя два часа я был на месте. Выбравшись из машины, я вышел, чтобы все разведать.

Неспешно пройдясь по монастырскому двору, я остановился перед входом в храм. Ощущение у меня было, что я по-прежнему все так же далеко от Марко и других детей, но как раз тут и смогу узнать что-то важное для себя. Была, определенно была какая-то связь между этим монастырем и тем, который я искал. Возможно, они принадлежали к одному монашескому ордену или кто-то здесь знал что-то такое, что пригодится мне в поисках. Я поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Этот храм ничем не отличался от других православных храмов, с иконами и свечами, горевшими в каждом углу, и запахом ладана, который, казалось, исходил от самого древнего строения. Старый монах поправлял фитиль в лампаде — я подошел к нему и остановился, ожидая, когда он взглянет на меня.

— Прошу прощения, вы говорите по-английски?

Он не ответил, но жестом пригласил меня следовать за собой. Все так же молча он вывел меня через боковую дверь в пристройку, примыкавшую к церкви. За маленьким столиком там сидела женщина, он что-то сказал ей по-болгарски. Она поднялась и вышла, а монах тем временем жестом пригласил меня присесть на низкую деревянную скамью. Потом он тоже вышел, и я остался в комнате один. Но не прошло и минуты, как в дверь вошел другой монах, такой же пожилой.

— Вы искали кого-то, кто говорит по-английски? — обратился он ко мне. — Я немного говорю, но не очень хорошо.

Понятно… то есть извините за беспокойство, — почему-то мне вдруг стало неловко. — Я путешествую по Болгарии и попутно провожу исследования для моей книги. Я писатель, и по моим сведениям, где-то в этих краях есть такой монастырь, где обучают детей… детей очень необычных. Я хотел найти этот монастырь, но у меня пока ничего…

— Прошу меня простить, но мне ничего об этом не известно, — ответил священник.

Неправда. Он точно знает, где это место, и мог бы меня провести прямиком к нему, если бы захотел.

— Если у вас все, тогда извините.

— Прошу вас, святой отец, мне очень нужна ваша помощь, — я сделал шаг вслед за ним. — Я прибыл сюда с добрыми намерениями, и не просто так — мне кажется, что это не я их ищу, а меня ведет что-то к этим детям. Несколько месяцев назад я встречался с одним совершенно замечательным мальчиком из Болгарии, которого зовут Марко, и мне очень нужно встретиться с ним снова. Что-то странное начало происходить со мной после того, как он коснулся меня, и я просто ума не приложу, что мне с этим делать. Даю вам слово, что я приехал сюда не ради праздного любопытства.

Это был, конечно, отчаянный шаг, так сразу все выложить незнакомому монаху. Но я не мог, подойдя так близко, повернуть назад ни с чем.

Он определенно что-то знает, я в этом ни минуты не сомневался. Но только как разговорить его?

— Я ведь вам уже сказал, что даже не слышал ни о чем подобном. Монастырь, где учат детей… надо же такое придумать, — упорно стоял на своем монах. — Мы тут уже четыреста лет, и я не стану рисковать из-за такой чепухи. С вашего разрешения…

Святой отец, я знаю, что вам известно, где они… Я чувствую это, — еще одно, отчаянное усилие достучаться до самой его души. — Тот мальчик, Марко, оставил мне способность видеть, что люди скрывают внутри. Поверьте, вам нечего меня опасаться, — но мне просто необходимо найти его.

Старик посмотрел мне в глаза, и его взгляд внезапно смягчился. Он открыл пошире дверь и кивнул мне, чтобы я шел за ним. Через узкий проход мы вошли в помещение еще меньше прежнего, похожее на офис.

— Присядьте, прошу вас, — сказал он, показывая на стул. Сам же он сел за столом. — Меня зовут отец Ансельм, я настоятель этого монастыря. Вам нужно понять, что вы задаете мне вопрос, на который я не могу ответить. Эта тема очень непростая, хотя я склонен верить, что вы прибыли сюда не со злом. Но если хоть слово вылетит наружу… это будет очень плохо. И без того уже слишком много людей знают об этом.

— О чем? Что вы хотите сказать? — спросил я его.

— Я могу рассказать вам следующее… — продолжал он. — На некоторых из братьев нашего ордена возложена очень важная и опасная задача — находить детей, обладающих Даром, а затем обучать их. Для этого есть несколько путей. Иногда родители замечают странные способности в своих детях и обращаются к нам за помощью. Подобные сведения доходят до нас постоянно, и мы всегда исследуем такие случаи. Но так бывает крайне и крайне редко, чтобы детей приводили к нам. Как правило, братья сами стараются их находить. Трое из членов нашего ордена постоянно разъезжают по Болгарии в поисках детей с Даром.

— И что же в первую очередь привлекает их внимание? — спросил я.

— О, всякие необычные проявления, любой знак, который может указывать на необычные психические способности.

Но, опять же, успешными такие поиски тоже бывают не часто. Наконец, самый распространенный способ: при одной из наших церквей существует летний лагерь, где сотни детей проводят свои каникулы под наблюдением нескольких опытных братьев, которые знают, что в первую очередь нужно подмечать. Время от времени находится ребенок, который говорит или делает что-то такое, что привлекает их внимание. Когда такое случается, с ребенком начинают работать особо, предлагая для начала несколько самых простых задач на применение психической силы. Крайне редко случается так, что кто-то справляется с этими тестами. Но если эта стадия пройдена успешно, тогда ребенку предлагаются новые задания, чтобы выявить подлинную глубину его способностей. Только один из пятисот детей проходит все тесты. Так что можете себе представить, как мало таких детей. Когда в конечном счете все же выясняется, что ребенок соответствует всем нашим критериям, мы советуемся с его родителями. Братья стараются разъяснить им, как важно для ребенка научиться пользоваться Даром с любовью и состраданием и что нигде его не научат этому лучше, чем у нас. Если мы получаем их разрешение, тогда ребенка забирают в монастырь, и какое-то время такой мальчик или девочка проводят в его стенах. Как долго — зависит от ребенка и его способностей. Затем он отправляется домой и продолжает жить, как нам хочется верить, обычной, нормальной жизнью. Хотя лично я не думаю, что это возможно. Эти дети, как вы, без сомнения, и сами уже убедились, очень далеки от того, что мы привыкли считать нормальным. Они очень необычны, они пришли для того, чтобы преподать нам какой-то очень глубокий урок. Вы упомянули о мальчике по имени Марко. Каков он собой, расскажите?

— На вид ему примерно дет десять, ничего такого особо примечательного нет, если не считать родинки на шее, с правой стороны… каштановые волосы…

— Можете не продолжать, — прервал меня отец Ан-сельм. — Знаю, о ком вы сейчас говорите, но, поверьте моему слову, это невозможно. Это не может быть Марко.

— Получается, вы его тоже знаете?

— Я знаю одного мальчика, который подходит под это описание и его зовут Марко, но большего я вам сказать не могу. Вам придется это узнать самому.

— Каким образом?

— Я собираюсь сделать нечто, чего никогда прежде не делал, но чувствую, что должен. Я расскажу вам, как добраться до нашего другого монастыря — того, где обучают детей. Там вы получите ответы на ваши вопросы.

Это была самая радостная новость для меня за последние много-много месяцев — наконец-то оказаться так близко к цели моих поисков. И все же я чувствовал, что чего-то не хватает, что он чего-то недоговаривает о Марко, и от этого «чего-то» у меня вдруг холодный пот выступил на лбу.

— А Марко — он там? — мне отчего-то стало тревожно.

— Я уже сказал, что больше ничего не могу сказать вам об этом. Обо всем узнаете в свое время. И еще один вопрос — вы уверены, что за вами не было слежки, когда вы ехали к нам сюда?

— Да, вполне уверен. В гостинице были люди, которые следили за мной, но я выехал так рано, и…

— Тупицы, они никак не успокоятся! Опасные люди, но недалекие. Хотя не стоит себя успокаивать, что они отстанут так легко. Так что в монастырь отправляйтесь сейчас же, не медля. Вы вполне доберетесь туда засветло, если поспешите. Сейчас я вам объясню, как туда проехать.

Отец Ансельм вручил мне карту и буквально вытолкал за дверь. Хватило всего каких-то полчаса, чтобы его недоверие сменилось воодушевлением. Но в том, что касается возможных опасностей, он был, конечно же, прав. Майнез и его ищейки первым делом станут обшаривать наиболее приметные места, и начнут, само собой, с монастырей. Но тот монастырь, куда меня направлял отец Ансельм, не был нанесен на карту. Так что, надо думать, тут их дорога и закончится. Для меня же это была еще одна веха на моем пути, к моей цели. К Марко.

Я старался по возможности не отступать от карты отца Ансельма. Дело это оказалось далеко не простое, учитывая, что вместо дороги передо мной часто были всего лишь две пыльные колеи. Не раз я благодарил отца Ансельма за то, что он надписал на карте названия кириллицей вместо английского. Теперь я мог, по крайней мере, показывать встречным карту, спрашивая направление, а это означало, что у меня все же было больше шансов найти монастырь, чем казалось мне поначалу. В противном случае найти дорогу в этих краях было все равно что на чужой планете. Все здесь было столь непривычно, что я был готов к любой неожиданности.

Поначалу, когда я только выбрался из обители отца Ансельма, я давал себе пятьдесят на пятьдесят, что смогу найти нужное место. Но с каждым поворотом шансы на успех росли. Где-то миль тридцать я проехал по нормальному асфальтированному шоссе с двусторонним движением, затем свернул на грунтовку. Недолго, правда, мне пришлось радоваться, что я еду хотя бы по ровной дороге. Еще пять миль — и пришлось пробираться по настоящему бездорожью. Кое-где дорога заросла бурьяном настолько, что и самой-то дороги видно не было. Временами мне казалось, что люди, сдавшие мне в прокат этот бывалый «эскорт», не дождутся своей машины обратно. В одном месте нужно было вписаться между двумя валунами, точно по обе стороны дороги. Вырулим, спросил я себя, или застрянем тут навечно? Но моя машинка не менее упорно, чем я, шла вперед, и мы оставляли позади одну деревню за другой.

Давно мне не приходилось видеть таких пустынных мест. Три-четыре домика вдоль дороги, иногда убогая лавчонка, порой это было единственное, что давало знать — тут тоже живут люди. Ну и еще редкий взгляд, провожавший мою машину с любопытством и недоверием: как ты сюда заехал и зачем? Но и мне, признаюсь, самому было интересно, как они живут, чем питаются в этой почти что пустыне? И как вообще поддерживают связь с внешним миром? Не знаю, прав я или нет, но ничего другого мне не пришло в голову, кроме того, что так все и было задумано. Скорее всего, они сами забрались сюда, подальше от таких беспокойных, как я. Поэтому я и гнал машину вперед, не делая остановок, не обращаясь ни к кому с расспросами — тем более что расспросы эти, я уже давно понял, мало чем помогут. Я на краю света — и теперь только молись, чтоб ненароком не свалиться за его край.

Разбитая колея вдруг оборвалась прямо у просторного входа в пещеру. Я заглушил мотор, вылез из машины, чтоб хотя бы рассмотреть ту картину, что ни с того ни с сего нарисовалась предо мной. Никаких дорожных знаков, никаких указателей — ничего, чтобы понять, куда я заехал и куда теперь дальше.

Дикая мысль вдруг посетила меня — а что, если заехать в пещеру машиной? По крайней мере, въехать в нее небольшая машина, вроде моей, могла без проблем. Тем более что шагах где-то в десяти от того места, где я стоял, дорога делала едва приметный поворот вправо. Не исключено, сказал я себе, что это не пещера, а туннель, прорытый через гору. Это выглядело правдоподобнее, чем то, что дорога на этом просто обрывается и дальше ходу нет. Тем более что я, насколько это было возможно, нигде ни на шаг не отклонился от маршрута, который указал мне священник. Но ни о каких таких туннелях он даже словом не обмолвился. Надо думать, нарочно — чтобы я положился на его слово, ехал вперед и ни на что такое не обращал внимания. Ехать так ехать — я снова сел за руль и мой «форд» потихонечку покатился вперед.

В пещере оказалась темень совершенно непроглядная, и после первых пяти метров я включил фары. Но все, что я пока видел, была дальняя стена пещеры. Затем появился поворот, и я осторожно двинулся вдоль стены направо, с той же осторожностью, с какой начинающий воришка сует руку в чужой карман. Мои глаза от волнения заливало потом, и я даже сказал себе, что напрасно так вцепился в руль. Я постарался расслабиться и сделал глубокий вдох. Чего доброго, еще приступ клаустрофобии хватит, прямо посреди пещеры. Но не успел я окончательно пасть духом, как впереди уже показалось отчетливое светлое пятно.

Последний поворот налево, и я увидел выход, приблизительно метрах в десяти. В общем-то и по самой пещере я проехал от силы метров пятьдесят, не больше. Но мне почему-то казалось, что за моей спиной остался не просто темный туннель. Это была своего рода инициация, испытание на то, готов ли я идти до конца этим путем. Вот почему отец Ансельм не сказал ни слова о туннеле. Теперь, преодолев эту преграду, я словно сделал первый шаг в совершенно новый мир. И местность выглядела куда более приветливой, и даже небо стало каким-то более ярким.

Хотя, как оказалось, дело было не только в моих ощущениях. Первые цветы, которые давно отцвели по всей округе, здесь еще сохраняли свою весеннюю свежесть. Казалось, что они, обитатели окрестных зеленых холмов, высыпали мне навстречу. Я же неспешно катил вверх по пологому подъему. Еще миля — и я оказался в очередной маленькой деревушке, но здесь уже решил сделать остановку и осмотреться повнимательней.

Прямо передо мной была вроде как таверна. Человека три посетителей сидели во дворике и с глубоким изумлением смотрели на меня. Один из них даже снял свою соломенную шляпу, прошелся ладонью по голове и что-то сказал своему соседу. Не сомневаюсь, по моему адресу — а как иначе? Что ж, я развлек их, теперь они должны удовлетворить мое любопытство. Я двинулся в их сторону, отряхивая на ходу пыль со штанов и рубашки.

— Кто-нибудь из вас говорит по-английски? Ни слова в ответ.

— Я ищу монастырь… где-то рядом должен быть… Мо-нас-тырь, понимаете?

Похоже, один из них узнал знакомое слово и показал на холм в противоположной стороне от деревни.

— Там монастырь? — переспросил я, протягивая руку в том же направлении. Он кивнул, и я облегченно вздохнул. Значит, я на месте. Да я и так чувствовал это, всем своим сердцем. Казалось, Дар толкает меня в спину, чтобы я не задерживался, а шел вперед. Вот он, долгожданный миг. Я забрался в машину и поехал в направлении холма.

Через милю заросшая травой тропа стала шире и снова превратилась в нормальную грунтовую дорогу. А потом я услышал звук смеха где-то впереди себя, детского смеха, и через пару секунд мне открылось такое, отчего перехватило дыхание. Вначале я увидел монастырь. Древнее двухэтажное строение довольно внушительного вида занимало почти всю вершину холма. Перед монастырем был луг, и на лугу резвилось не меньше сотни детей, игравших в различные игры.

Судя по всему, они были разбиты на определенные группы: одни играли в футбол, другие прыгали через скакалку, еще одна группа была целиком поглощена игрой лимбо. Неподалеку стоял вместительный автобус, и мне оставалось только гадать, как он-то сюда пробрался. Должно быть, к монастырю ведет еще одна дорога, решил я, без противотанковых рвов и надолбов, не такая, как моя. Надо полагать, отец Ансельм все-таки направил меня самым непроходимым из всех мыслимых путей. Но какое это теперь имеет значение!

Я заглушил двигатель и пошел туда, где играли дети. Главное, я таки добрался сюда, а все остальное осталось в прошлом. Между детьми прогуливались несколько женщин, внимательно наблюдавших за всем, что происходило на лугу. И еще я заметил немолодого мужчину, судя по всему водителя автобуса, который курил, прислонившись к своему автобусу. А потом я увидел и троих монахов, облаченных в рясы и шляпы, они тоже внимательно наблюдали за детьми и время от времени заносили что-то в записные книжечки, которые держали в руках. Монахи расположились по разным краям поля, каждый наблюдал за своей группой. Меня то ли никто пока не заметил, то ли не обратили внимания. Все внимание было направлено на детей и на их игру. Похоже, это здесь важнее всего.

Я подошел к монаху, что был ближе всего ко мне, и сказал:

— Простите, но вы, случайно, не говорите по-английски? Меня сюда прислал отец Ансельм…

Монах даже вздрогнул от удивления и посмотрел на меня явно испуганными глазами. Я был уверен, что он ожидал увидеть кого-то другого, кого меньше всего хотели здесь видеть, от кого можно было ожидать большой беды. Потом его взгляд смягчился, и он лишь отрицательно кивнул головой в ответ. Заткнув свой блокнот за обшлаг застегнутой на все пуговицы рясы, он прокричал что-то монаху, что был шагах в двадцати от монастырских ворот. Тот немедленно бросился бежать и вскоре исчез за воротами. «Мой» монах жестом дал понять, чтобы я оставался на месте и ждал. Он не смотрел уже так испуганно, но удивление все же читалось в его взгляде.

Спустя минуту молодой монашек появился в воротах с другим монахом. Тот был постарше, и одет не в такую рясу, как остальные, серого, а не коричневого цвета. Они шли не торопясь, старший скрестил руки на груди, спрятав ладони в просторных рукавах рясы. Дойдя до края поля, молодой монах вернулся на свое прежнее место наблюдать за детьми, прыгавшими через скакалку. Он вытащил блокнот и снова взялся за свои записи. Ну а старший монах, ни на секунду не сводя с меня взгляда, шел ко мне через луг, на котором, как ни в чем не бывало, продолжали играть дети. Наконец мы оказались лицом к лицу друг с другом.

— Вы спрашивали кого-то, кто говорит по-английски. — Его тон был строг и не предвещал ничего хорошего. — Чем могу помочь?

— Надеюсь, что сможете, — ответил я как можно приветливей. — Я американский писатель, и меня направил сюда отец Ансельм… или, правильнее будет сказать, он показал мне на карте, как к вам добраться. Я ищу этот монастырь уже долгое время. Мне кажется, вы можете оказать мне помощь, найти одного мальчика…

Он подозрительно посмотрел на меня. Казалось, даже его коротко остриженные черные волосы зашевелились, так напряженно он думал.

— Вы говорите, это отец Ансельм сказал вам, как нас найти? — переспросил он. — А почему, по-вашему, он сделал это?

— Потому что поверил мне… той истории, что и привела меня сюда, — ответил я. — Это очень любопытная история, и, думаю, вам она тоже покажется небезынтересной.

Он, не отводя взгляда, молча смотрел на меня, смотрел долго, и от волнения у меня даже сердце заколотилось в груди. Потом задумчиво поводил носком ботинка по земле, вынул ладони из рукавов и жестом показал, чтобы я шел за ним.

— Меня зовут брат Маттиас, — представился он на ходу. — Я прожил здесь уже немало лет, и все это время было посвящено работе с детьми — такими, как те, что вы видите вокруг нас. Хотя у меня такое чувство, что вам уже известно о детях.

Он вдруг остановился и снова пристально посмотрел на меня.

— Чувствую, вам не нужно объяснять, кто мы и что мы здесь делаем.

Я только молча стоял и глядел в его глубокие черные глаза. Тогда монах снова повернулся и подвел меня к монастырским воротам.

Мы прошли через широкий вход на монастырский двор. Налево располагалось длинное здание, двухэтажное, из камня. Несколько деревянных лестниц вели на второй этаж, а просторный зал выходил прямо во двор, а не закрывался стеной. На втором этаже виднелось множество деревянных дверей, которые, предположительно, вели в маленькие комнатки, вероятно кельи монахов. На первом этаже тоже было несколько дверей, наверное для каких-то общих помещений. Направо же была церковь, по виду довольно древняя, с глубоко посаженными оконницами и резными изображениями святых. Но в целом здание выглядело довольно обычным, без вычурности, как можно было ожидать. Брат Маттиас провел меня в церковь, а оттуда вывел в маленькую часовню, расположенную позади нее. Поцеловав два пальца, он коснулся оклада старинной иконы, висевшей высоко на стене.

— Наша святыня, — сказал он мне, не отводя взгляда от потемневшей доски. — Эта икона у нашего ордена уже более пятисот лет и неотлучно находится в церкви с самого момента ее возведения. Она наша покровительница, наша возлюбленная матушка. Поэтому хочу попросить вас — все, что мы с вами собираемся сказать друг другу, первым делом вверим ее попечительству. Давайте преклоним колена перед ее образом и попросим, чтобы она приняла нас таким образом, каким наши труды будут более всего угодны нашему Благому Господу.

Брат Маттиас опустился на колени, и я последовал его примеру. Он оглянулся на меня, и я, сам не зная как, понял, что в этот момент следовало склонить голову. Наверное, минут пять мы стояли так, не говоря ни слова, в полном молчании. Я последовал его совету и стал просить Деву Марию принять нас и вести к Свету. Вот я здесь, в этой далекой стране, но теперь ждать оставалось недолго. Я был уверен — не закончится день, как я увижу Марко, если, конечно, он здесь, в монастыре, а не где-то еще. Но он был здесь, каким-то образом я чувствовал и это тоже.

Брат Маттиас поднялся и снова жестом пригласил меня следовать за ним. Он провел меня в келью по другую сторону монастырского двора. В этой комнате, судя по всему, он работал, потому что он занял место за крошечным столиком, а я устроился на деревянном табурете напротив него.

— Вы настоятель этого монастыря? — спросил я его.

— Нет, я не настоятель. Я обычный монах, и даже не в священническом сане. Можете считать, что я здесь старший… но это совершенно другое, чем настоятель.

— А в чем разница, можно спросить? — поинтересовался я.

— У нас нет настоятеля… то есть он в действительности есть — это отец Ансельм, но, как вы уже знаете, он живет в другом монастыре. Что же касается этого места, которое вам удалось отыскать, оно создано для особых целей и обычный монастырский устав на него не распространяется. Мы здесь для того, чтобы делать свою уникальную работу, и на меня возложена обязанность держать под контролем каждый ее момент.

— Расскажете мне об этой работе?

— В другой раз, хорошо? — сказал он, откидываясь на стуле. — Я бы сначала хотел услышать, почему же это отец Ансельм направил вас к нам. Можете не сомневаться, такое разрешение очень и очень непросто получить. Так что не тяните, рассказывайте — как вы смогли убедить нашего дорогого отца?

— Постараюсь, — улыбнулся я в ответ. — Я писатель, из США, и мне стало известно…

— Знаю, знаю, вы это уже говорили, — махнул он рукой. — Но ведь причина совсем в другом… я это чувствую. И то, что вы писатель, тут ни при чем… пока ни при чем, по крайней мере. Вы здесь, чтобы найти что-то или кого-то. Так кого же?

Его улыбка была совершенно обезоруживающей, так что я, удобней усевшись на своем табурете, как мог, пересказал ему все, что со мной произошло за все эти месяцы. Рассказал все как было: и как я встретил Марко, и что потом началось со мной через пару дней. Рассказал о своей одержимости Даром и открывшимися психическими способностями, и как эти способности едва не свели меня с ума. И наконец, о самом важном тоже — о моих снах и о том, что сам Марко, я был совершенно уверен, вел меня в Болгарию, чтобы я нашел его здесь. Говорил я не меньше двадцати минут, и все это время брат Маттиас слушал меня, не шелохнувшись.

— Можно спросить, с какой целью Марко, по вашему мнению, звал вас с Болгарию? — был его первый вопрос, когда я наконец договорил.

— Не могу сказать в точности, — ответил я. — Думаю, для того, чтобы научить, как пользоваться Даром, который он открыл во мне. Моя жизнь совершенно изменилась, и я должен, мне просто необходимо узнать, как именно я должен этим пользоваться. Чтобы исцелять или… чтобы учить?

— Или, может, учиться самому? — сказал он, насмешливо подняв бровь. — Как, по-вашему, может такое быть? Возможно, вы получили этот Дар не без его помощи для того, чтобы самому научиться чему-то такому, чего в противном случае вам никогда бы не досталось. Возможно, Дар каким-то непостижимым образом открыл вас, и теперь вы готовы.

— Готов — к чему? Учиться?

— Служить — вот к чему. А разве не за этим мы все здесь, чтобы служить друг другу и Богу?

— Думаю, это так, — сказал я. — Но как Дар поможет мне служить?

Вот это как раз и нужно понять. Но сначала я хотел бы своими глазами увидеть одно из этих ваших чудес. Пусть вам не покажется, что я не доверяю вам, — просто дело вот в чем: раз уж мне придется открыть вам кое-что из наших секретов, я прежде должен убедиться, что вы готовы к этому. Вашу историю иначе как фантастической не назовешь, но когда я сам увижу, что к чему… что ж, тогда мы с вами будем знать, что нам делать.

— Как вы хотите, чтобы я продемонстрировал Дар? — спросил я его.

Он обвел глазами комнату, пока его взгляд наконец не остановился на маленьком ножике на письменном столе.

— Вообще-то это не тот нож, не из тех, что были у вас на кухне, — снова улыбнулся он. — Этот — чтобы письма открывать. Но почему бы и нет, он не очень толстый. Мне очень хочется посмотреть, как вы сможете согнуть его силой ума. По существу, это психическая способность далеко не самого высокого уровня, но зато очень наглядная. — Он положил нож передо мной. — Согнете — считайте, что я вам поверил.

Мне достаточно было взглянуть на этот действительно небольшой ножичек, чтобы понять, что это будет несложно. Я всегда знал, когда у меня получится согнуть что-то и когда нет. Если у меня не хватит сил согнуть такой предмет руками, то тогда не стоит надеяться, что я смогу то же самое проделать силой мысли. Не исключаю, что это просто какой-то психологический зажим и по большому счету тут нет никакой связи, но пока переубедить себя в обратном у меня не получается. Но этот конкретный кусочек металла был тонкий и на вид совсем невесомый, так что на нем-то как раз, решил я, особо мучиться не придется.

Я легко коснулся его указательным пальцем и без особого нажима потер в одном месте. Давление моего пальца на металл было минимальным, чтобы уж совсем не было никаких недоразумений, каким именно способом я его согнул. Я просто ощутил где-то в солнечном сплетении, что вот сейчас он согнется, и знал, что именно так и будет. Через секунду-другую я почувствовал, как под моим пальцем стало очень горячо, и нож послушно согнулся, да так быстро, что я сам удивился. Я поднял глаза на брата Маттиаса, но тот совершенно не выглядел удивленным, словно видел подобное по меньшей мере сотню раз.

— Очень, очень впечатляюще, — сказал он. — Но, как видите, я впечатлен, но вовсе не удивлен. Почему — воз можно, вы поймете, когда уже будете покидать нас. В действительности то, на что вы способны, да с таким Даром… да что тут говорить, это все детский лепет, такие трюки.

— Тем не менее, раз уж вы увидели, что я могу, расскажете мне подробнее, что это за место? Он немного подумал, потом сказал:

— У этого монастыря очень особое предназначение. Мы находим, привозим сюда и здесь обучаем детей с осо быми психическими способностями. Вот в чем состоит наша работа — помочь самим детям выявить свои способности и понять, как глубоко они могут развить их в себе. Только и всего. Я говорю это потому, что в действительности мы сами можем большему у них научиться, чем они у нас.

— Дети, которых я видел там, за стенами… Я обратил внимание, что за ними все время наблюдают. Я не ошибся?

— Можно сказать, что это шаг первый. Мы наблюдаем, чтобы подметить определенные наклонности, привычки. Время от времени какой-то ребенок обращает на себя внимание — по той причине или другой…

— Отец Ансельм рассказывал мне, как в целом выглядит процесс. Он также сказал, что Марко тоже здесь обучался. Скажите — это вы с ним работали?

Точней будет сказать, что это он со мной работал… но да, это был я. Марко нельзя было назвать обычным учеником. Он был среди первых, один из самых одаренных, но притом вполне сложившаяся личность. Его сердце было таким открытым, а сострадание — глубоким. Я знал, что ему предстояло свершить много великих дел, так что это была честь для меня, помогать ему. Для меня честь работать со всеми детьми, но Марко был особенный.

— Так ведь, как я уже говорил, именно поэтому я сюда и приехал. Мне нужно найти его. Он зовет меня… я это чувствую. Но прежде мне нужно было явиться сюда. Ведь кто еще, кроме вас, может привести меня к нему?

— И да, и нет, — сказал брат Маттиас.

— Что вы имеете в виду?

— Да, я могу привести вас к нему. Но не думаю, что это будет мудрое решение. По крайней мере, теперь. Все несколько сложнее на самом деле, чем вам может показаться. Я вижу, что к вам также искали подходы кое-кто из наших так называемых друзей из внешнего мира. Те, кто на словах тоже хочет помочь детям, а на деле стремится использовать их.

— Они следили за мной, но я не сомневаюсь, что ушел от преследования.

— Ушли в этот раз, но все равно они неподалеку. Вы представляете собой опасность и для монастыря, и для детей, но я чувствую, что есть причина, по которой мы должны пойти на этот риск.

— Тогда скажите мне, что это, по вашему мнению, за причина, — сказал я настойчивей.

— У меня на этот вопрос нет ответа, но сами дети, возможно, помогут вам найти причину. Я тоже склонен верить, что вас вели сюда, вполне возможно, вел Марко. И, раз уж вы здесь, вы должны остаться, хотя бы и всего на несколько дней. Я бы хотел, чтобы вы встретились кое с кем из наших детей.

— Вы хотите сказать, с Детьми Оз, которые обучаются здесь?

Он удивленно поднял брови. Очевидно, брат Маттиас не ожидал того, что мне известно, как они себя называют.

— Совершенно верно, Дети Оз. Их сейчас здесь четверо, и мне хотелось бы, чтобы вы с ними пообщались. Все они очень необыкновенные, и в каждом из них Дар проявляется по-особенному, не так, как у другого. Они помогут вам обна ружить подлинную причину того, почему вы здесь.

Я выглянул из окна: передо мной открывался прекрасный вид на монастырский двор, утопавший в тени старых деревьев. Я слышал, как на лугу продолжают играть дети. Да, хорошо было бы остаться здесь на время — но я ведь тут по другой причине. Так что в ответ я спросил:

— А если я останусь, тогда вы приведете меня к Марко?

— Если вы побеседуете с детьми, я расскажу вам все, что вы захотите узнать о Марко. Встреча с другими детьми приготовит вас к новой встрече с ним. Но это не единственная причина. Сами дети, я так понимаю, хотят с вами встретиться — не исключено, что вы тоже способны чем-то помочь им, даже если вы сейчас и сами не представляете, чем именно. Поймите же, мистер Твайман, такое случается впервые, что к нам попадает человек со стороны. Но я, как и отец Ансельм, готов поверить, что у вас призвание, и я верю, что здесь не обошлось без Божественного Промысла. Так что, вас устраивает мое предложение?

— Да, — сказал я. — Буду рад поговорить с детьми, которых вы обучаете. Даже буду счастлив, если говорить честно. А затем вы отведете меня к Марко?

— А затем я расскажу вам все без утайки.

— Что ж, будем считать, что договорились.

Глава 4 Интервью

Анна

В дверь моей комнатки постучали в семь утра. Вскочив со стула, я сразу же бросился открывать. Я уже был на ногах к тому времени, толком так и не заснув этой ночью. Одна мысль о том, что меня могло ждать на следующий день, могла лишить сна на целую неделю. Столько искать ответа — и здесь, и до того, как отправиться в Болгарию, — но эти поиски, получается, были не напрасными. Сначала меня ожидает встреча с четырьмя детьми, живущими тут же, в монастыре, затем меня отведут к Марко. Если ничего не изменится, я буду у него дня через два, самое большее. А тогда все мои вопросы найдут свой ответ — мне так хотелось в это верить.

— Доброе утро, — приветствовал меня брат Маттиас, когда я открыл дверь. — Вы готовы начать?

— Да, готов, — ответил я.

Он вошел в мою комнату, присел на краешек кровати, а я снова опустился на свой стул.

— Есть пара моментов, которые мы с вами должны обсудить прежде, чем вы встретитесь с кем-то из ребят. Первое — это то, что никто из них не знает английского. Для начала нужно убедиться, станет ли это для нас проблемой. Вполне может оказаться так, судя по вашему опыту с Марко, что тут никакой проблемы нет. Но я все время с вами, и буду переводить, если необходимость все же возникнет. Никаких записывающих устройств, даже ручки с бумагой, брать с собой нельзя. Придется полагаться только на свою память.

— А почему нельзя? — спросил я.

— Потому что сложно вам будет полностью открыться перед детьми, если вы в этот момент еще и записи будете делать. Все ваше внимание должно быть отдано детям, в противном случае вы можете не получить того, за чем пришли.

— А что, если память меня подведет?

— Не думаю, что об этом стоит беспокоиться, — сказал он. — Все, что вам нужно, вы запомните, можете не сомневаться. Я также хочу предупредить вас, чтобы вы не просили детей делать никаких психических демонстраций без моего разрешения.

— Это само собой разумеется, ведь я не смогу обращаться к ним иначе как через вас.

Вовсе не обязательно, — ответил он. — Вы увидите, эти дети умеют общаться на многих уровнях, и не обязательно с помощью речи. Вы ведь сами даже по своему опыту знаете, что такое возможно. Если они упомянут о какой-то непосредственной способности вроде чтения мыслей или телекинеза, прошу вас, сначала подумайте, как отвечать. Ваши глаза могут сказать о большем, чем вам захочется, и мысленно вы можете попросить их о большем, чем скажете вслух, — я прекрасно понимаю, такие вещи контролировать очень нелегко. Потому и призываю вас к осторожности. Если будет что-то такое, что вам захочется увидеть, сначала скажите мне, и я решу, стоит ли с этим к ним обращаться.

— Согласен.

— Тогда пойдем за Анной. Вы проведете с ней два часа, а затем посмотрим, стоит продолжать или нет.

— Можете мне немного рассказать о ней, прежде чем мы встретимся лично?

— Конечно, я и так собирался это сделать.

Он встал и стал медленно прохаживаться по комнате вперед-назад.

— Анна очень симпатичный ребенок… ей двенадцать лет, и она с нами уже почти полгода. Предполагаю, что она проведет еще около шести месяцев здесь, затем вернется назад в свою семью. Она прибыла из маленькой деревушки Друда, с морского побережья. Первой заметила ее необычные психические способности ее мать, когда Анне было девять. Время от времени к ним в семью приходила разная почта, письма — в закрытых, само собой, конвертах. Но Анна сразу узнавала, что там написано, — ей достаточно было для этого просто повертеть конверт в руках. Тогда ее мать решила устроить проверку этой ее способности. Она писала слова или знаки на кусочках бумаги, потом заклеивала в толстые конверты, сквозь которые точно нельзя было ничего увидеть. Результат оказался просто ошеломительным. Девочка отгадывала все почти со стопроцентной точностью. У нее также была одна своя особенная игра, которая ей больше всего нравилась, — заставлять распускаться бутоны, сосредоточившись на них.

Можно не сомневаться, что она уже не один год развлекалась этим, просто мать ничего не замечала. Анну привезли, чтобы проверить ее способности здесь, и тогда мы увидели, насколько она необычна. Было решено оставить ее здесь, пока она не сможет развить свой Дар до более высокого уровня… ну и подержать пока подальше от нашего правительства.

— И оно так до сих пор о ней и не знает? — спросил я.

— Слухи расходятся быстро, особенно когда появляется ребенок с таким открытым сердцем. То ли сосед прознает, то ли сам ребенок что-то покажет на глазах у других. Не успеешь оглянуться, как уже об этом говорит весь город, а вот уже и правительство тут как тут. Вот почему нам приходится действовать очень быстро, если мы хотим быть впереди них на шаг. Если они добираются до ребенка первыми — а такое уже случалось далеко не единожды, — тогда нам уже нечего делать.

— А что случается, если они заполучат такого ребенка?

— Хм… сложно сказать. Иногда ничего. Видите, такие способности направляются из сердца, а не из ума. Так что если за это дело браться с целью контролировать Дар или поставить его себе на службу, он постепенно сходит на нет. Вот почему мы здесь окружаем детей любовью и учим их любви, той любви, которой мы сами научены Иисусом. Это выглядит так, словно поливаешь прекрасный цветок. Если воды нет, тогда бутоны опадают, но если всего в достатке — и воды, и света, и ухода, — тогда они расцветают в полную силу. Впрочем, бывали случаи, когда все заканчивалось не так удачно. Я думаю, что они начинают понемногу учиться на своих ошибках и, возможно, применяют тот же подход у себя, что и мы здесь. Если это действительно так, тогда нам будет трудно вдвойне.

— Но для чего, в самом деле, им так гоняться за этими детьми? Неужели в вашем правительстве и вправду думают, что из них получится своего рода новое оружие?

— Конечно, думают… и вполне возможно, не напрасно… хотя определенности в этом пока нет. Как я уже говорил, Дар — это результат некоей более высокой частоты, которой мы все без исключения призваны достичь. Дети — лишь прототип, если можно так сказать, своего рода эволюционный скачок. Лично я не верю, что эти способности можно использовать для того, чтобы разрушать или причинять боль, но я могу и ошибаться. Скорее всего, все зависит от того, как ими пользоваться. Дар может быть очень мощным, а сострадание, словно направляющий луч, показывает, к чему его приложить. Наверное, можно найти способы пользоваться им по-другому. Вот почему мы неустанно учим детей законам любви, чтобы они применяли свою силу только во благо людям. Что ж, — кивнул он, — если вы готовы, тогда давайте, я отведу вас к Анне.

Мы вышли из моей комнаты и пошли на другую сторону монастырского двора, ту единственную его часть, куда я еще не заходил. Там было пять или шесть комнат на первом этаже и узкая деревянная лестница, которая вела, как оказалось, к единственной, но просторной комнате на втором. На скамье у первого этажа сидел монах. Увидев нас, он поднялся, подошел к одной из комнат и постучал в дверь. Брат Маттиас тем временем повел меня по ступеням наверх и открыл дверь в комнату на втором этаже, просторную, почти без всякой мебели. На одной стене висела ученическая доска, на которой что-то было написано мелом, перед ней стояло несколько деревянных стульев. У противоположной стены было две кушетки. Старый, порядком вытертый ковер закрывал как минимум половину пола, а под ним виднелись не менее старые половицы этого многосотлетнего строения. Брат Маттиас подвинул два стула к кушетке, жестом пригласил меня садиться. Я молча сел.

— Что теперь? — спросил я, когда прошло несколько молчаливых минут.

— Анна вот-вот поднимется, — сказал он, по-прежнему стоя. — Тогда и начнем.

Прошла еще минута, но мы по-прежнему были одни. Брат Маттиас начал прохаживаться по комнате. Чувствовалось, что он не до конца уверен, стоило ли приглашать меня вообще. Я понимал, что сейчас творилось у него внутри, хотя по какой-то причине в моей голове не было того привычного буханья, когда мне случалось читать чьи-то мысли. Что касается меня, я спокойно и даже с радостью ожидал предстоящей встречи. А вот брату Маттиасу, напротив, надо было перебороть какие-то свои беспокойства и тревоги. Можно было не сомневаться, что спокойствие детей для него важнее всего. И, хотя все говорило о том, что я здесь не случайно, на душе у него скребли кошки. Я это видел.

Я невзначай оглянулся на дверь и вдруг увидел маленькую девочку, стоявшую в проходе. Я не слышал, как она вошла, и не почувствовал ее присутствия. Брат Маттиас, казалось, удивился не меньше моего и даже подскочил на месте от неожиданности, но сразу же подошел к ней и сказал что-то по-болгарски. Он взял ее за руку и подвел к одной из кушеток, прямо напротив меня. Она села, и только тогда посмотрела мне в глаза.

Я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ, но в ее глазах был виден страх, и я понимал почему. Ей не очень хотелось говорить о Даре, а она знала, что я здесь как раз для этого. Какая-то ее часть страстно желала ничем не отличаться от остальных детей, но Анна понимала, что это невозможно. Ей хотелось быть дома, с семьей и друзьями, а вместо этого она здесь, в монастыре, с монахами. Да, они тоже любят ее, но все же это не семья. Она пристальней взглянула на меня и внезапно поняла, что я вижу все то, что с ней происходит. Тогда она повернулась к брату Маттиасу и что-то сказала ему.

— Она хочет узнать, сколько времени прошло, как вы получили Дар? — пояснил брат Маттиас.

— Где-то месяцев пять, наверное, сразу же после того, как я встретил Марко. Она знает Марко?

Брат Маттиас спросил ее, затем перевел ответ мне — она никогда его не видела, но говорит, что знает, кто он такой… они все знают друг друга. Это часть Дара.

— Да, я тоже о таком слышал. Похоже, что все дети, у которых есть Дар, каким-то образом поддерживают между собой связь. Спросите и вы ее о том, о чем она спрашивала меня: давно ли она знает о своих способностях?

— Ей известно, что она не такая, как другие, всего пару лет. Но она всегда была способна работать силой своего ума. Она просто знала, что это такое. Для нее это было вполне естественно — такого же мнения, кстати, и большинство детей. Они не задумываются над тем, что другие дети так не могут. Вот почему это порой может стоить им неприятностей. Сделают что-нибудь необычное, хотя бы ту же ложку согнут, и сразу же на них навешивают ярлык. Бывает и так, что окружающие относятся к их способностям спокойно и не боятся этих детей. Но чаще всего люди воспринимают такие проявления с неприкрытым страхом. Думают, что им в этом, как у нас говорят, помогает нечистая сила. Как результат — дети оказываются в изоляции и остаются один на один с собой. Вот почему мы так ищем их, чтобы научить работать со своими способностями, но не только. Помочь им открыться навстречу любви — это куда важнее, чем все остальное.

Я снова улыбнулся Анне, направив ей мысленное послание, что бояться ей нечего. Казалось, она приняла его и уже заметно спокойней откинулась на толстую подушку.

Я постараюсь передать нашу беседу с Анной как можно более точно, хотя ее дословный пересказ, конечно же, невозможен. Но сейчас, когда я пишу эту книгу, я чувствую, что сама суть этого разговора по-прежнему свежа во мне. Слова могут меняться, но то, что стоит за словами, — вот что по-настоящему важно. Хотя Анна была первой из четырех детей, с которыми я беседовал, я чувствовал, что все-таки больше всего научился именно у нее. Я опущу здесь переводы брата Маттиаса и изложу нашу беседу так, как если бы я разговаривал непосредственно с девочкой, хотя на самом деле все, конечно же, было не так.

— Анна, спасибо за то, что нашла время поговорить со мной, — сказал я ей. — Тебе известно, почему я здесь?

— Ты здесь, потому что у тебя есть Дар. Кто-то дал его тебе, потому что у большинства взрослых его нет.

— Почему это так?

— Я не знаю… Может, потому, что они не верят в него больше, а может, потому что забыли, как надо им пользоваться. Но есть много детей, которые имеют Дар. Они повсюду, и я могу чувствовать всех их.

— На что оно похоже, это чувство?

— Я не могу описать его. Оно просто здесь, как что-то такое, про что ты знал всегда.

— Мне однажды сказали, что дети создают нечто вроде Сети… как способ защитить Дар и помочь каждому на планете расти. Это правда, Анна?

— Я не знаю.

— Ты хочешь сказать, что никогда такого не чувствовала?

— Я бы не стала говорить об этом так, как ты. Понимаешь, детям на самом деле ничего не нужно создавать. Сеть уже здесь.

— Уже здесь. А где именно?

— Везде… разве ты сам этого не замечаешь? Сеть — это любовь… Вот чему я научилась с тех пор, как оказалась здесь. Любовь везде, потому что это единственное, что существует в действительности. Но людям нужно укреплять ее, а это происходит, когда они думают о ней. Вот для чего здесь дети, чтобы думать об этой сети любви и укреплять ее.

— Как-то один такой ребенок сказал мне, что у вас есть вопрос, который вы все задаете миру. Тебе известно, Анна, что это за вопрос?

— Конечно, нам всем этот вопрос известен.

— Можешь сказать мне? — спросил я.

— Но ты же сказал, что уже знаешь, что это за вопрос. Она меня обезоружила. Анна поняла, что я пытаюсь проверить ее, и не поддалась на мою уловку. Я чувствовал, что она хочет открыться и поделиться тем, что знает, но ей мешает страх. Она стянула свою силу вглубь себя, потому что не хотела показывать мне, что она может делать. Мне стало понятно, что лучше подстроиться под ее шаг и не подгонять ее, а идти так, как ей удобней.

— Хорошо. — Я снова взглянул на нее. — Тогда давай я скажу тебе, какой это, по-моему, вопрос. А ты скажешь мне, прав я или нет. Годится?

Она кивнула.

— Так вот, вопрос в том, готовы ли мы чувствовать любовь или нет. Дети спрашивают людей этого мира, готовы ли они действовать так, как если бы они уже были Эмиссарами Любви… Жить так, словно это уже стало истиной для них. По моему убеждению, вы задаете этот вопрос вот по какой причине: только тогда, когда мы поступаем так, как если бы это была истина, он активируется внутри нас. Мы должны поверить, прежде чем сможем увидеть все своими глазами. Как, Анна, похоже на правильный ответ?

— Вроде, похоже, — сказала она.

— Ну а как это будет твоими словами?

— Вопрос в том, готов ли ты жить так, как живет человек, знающий, что Бог любит его. Люди думают, что Бог не любит их, и поэтому поступают соответственно. Вот почему и наш мир таков, каков он есть сейчас. Своими устами мы говорим, что Бог есть и любит нас, как отец или мать, но не верим этому в своих сердцах. Но что бы произошло, если бы мы действительно поверили в это? Тогда любовь, что наполняет нашу жизнь, стала бы исходить из нас, чтобы касаться других людей и исцелять их. В действительности все очень просто. Поэтому вопрос всего лишь в том, согласны ли люди принять то, что и так уже есть правда.

— Принять то, что есть правда?

— Да, потому что именно так мы, дети, это чувствуем. Мы здесь для того, чтобы чувствовать, что настоящее, и помочь другим в том же.

— А как же психическая сила? — спросил я. — Почему одни дети имеют ее, а другие нет?

— Каждый имеет ее, и она не так важна. Важна любовь и укрепление Сети. Когда ты чувствуешь любовь, все происходит само собой.

— Ты имеешь в виду Дар?

— Да. А как ты получил его… то есть Дар? — спросила она внезапно очень заинтересованным голосом, подавшись в мою сторону.

— Я встретил ребенка, такого же, как ты, и он прикоснулся ко мне, — ответил я. — После этого со мной стали происходить всякие удивительные вещи. У меня появилась способность видеть, что делается внутри людей, и двигать вещи силой мысли. Ты можешь такое делать?

— Конечно.

— А тебе это нравится?

— Иногда, но порой людей это пугает, а я не хочу, чтобы люди меня боялись.

Она снова откинулась на подушку при этих словах, словно внезапно вспомнила, что больна неизлечимой болезнью.

— Я знаю, что Дар для того, чтобы помогать людям, но иногда мне очень хочется просто вернуться домой и чтобы ничего такого никогда больше не было.

— Скажи мне, что ты знаешь о Марко? — попросил я ее.

— Я знаю его, и не знаю тоже. Я знаю, что его Дар очень велик, и еще — что он жил здесь одно время. Об этом мне говорил брат Маттиас. Но я с ним никогда не встречалась.

— А ты знаешь, где он сейчас, Анна? Я очень хочу увидеть его снова.

— Нет.

Брат Маттиас посмотрел на нее так, словно бы хотел помешать ей сказать больше. Но почему? Мысленно я сделал себе заметку на этот счет, но тогда ничего говорить не стал. Впервые у меня появилось ощущение, что он чего-то недоговаривает, словно о том, где сейчас Марко, ему известно больше, чем он готов открыть.

— Есть кое-что еще, что тебе нужно знать о Даре, — сказала вдруг Анна. — У тебя должно быть желание пользоваться им, иначе тебе будет нехорошо.

— Что ты хочешь сказать?

Ты сам знаешь. Тебе может быть больно, как уже было не раз, ведь правда? Какая-то часть тебя все еще боится того, что это означает, и ты безотчетно пытаешься бежать от Дара. Но не можешь, и поэтому всякий раз, когда что-то происходит, ты ощущаешь боль внутри себя. Когда ты пользуешься Даром, чтобы сделать что-то, у тебя в голове начинается вот такое, — она приложила ладони к вискам и закатила глаза.

На какую-то долю секунды боль выстрелила в моем черепе от виска до виска, затем стихла. Анна же снова открыла глаза.

— Но если ты просто расслабишься и позволишь Дару действовать через тебя, тогда не будет болеть так сильно. А затем уже он будет становиться сильнее.

— Сильнее, чем сейчас?

— О, куда сильнее, — улыбнулась она в ответ, — ты даже представить себе пока не можешь. Вот я тебе сейчас что-то покажу.

На подоконнике в нашей комнате стояла ваза с цветами, распустившимися, за исключением нескольких тугих бутонов. Я чувствовал, как она посылает энергию этим цветам. В действительности, я даже какую-то секунду видел — во всяком случае, так мне казалось — луч света, который шел от нее, очень широкий поначалу. Постепенно он становился все уже, пока не стал совсем тонким, как лазерный луч, сфокусированный на одном из бутонов. Мы с братом Маттиасом, не отрываясь, следили за вазой. Впрочем, в отличие от меня, он не выглядел таким уж потрясенным, словно в очередной раз наблюдал то, что уже успело для него стать привычным. Было мгновение, когда мне показалось, что я вижу, как задвигались цветы в вазе. Потом я понял, что это не весь букет, а только тот бутон, на котором она сосредоточилась. Цветок начал раскрываться, поначалу очень медленно, почти неразличимо глазу. Затем все быстрее, быстрее, и уже через минуту он был совсем такой же, как остальные распустившиеся цветы в вазе.

— Вот что ты должен делать, — сказала она мне. — Ты должен перестать быть таким напуганным и раскрыться.

Тогда в тебя сможет войти больше света. И ты будешь выглядеть куда красивее.

Ее слова звучали по-детски наивно, но я также чувствовал в них мудрость, неожиданную для ее возраста. Эти дети — больше чем эволюционный скачок для человечества, это духовные учителя, что теперь возвращаются на Землю. Опять и опять я возвращался к этой мысли и все больше начинал верить ей.

— Анна, если бы ты могла сказать что-то всем взрослым этого мира, что бы ты сказала?

На мгновение она задумалась, а я в этот миг снова вспомнил, что передо мной все же маленькая девочка, пусть даже самая невероятная из всех, которых я когда-либо встречал. Ее взгляд обратился внутрь, словно она выбирала лучший ответ, какой только могла выбрать. Затем она взглянула на меня и сказала:

— Мне так хочется, чтобы вы поняли, сказала бы я им, какие вы сильные и чем сильнее вы будете любить друг друга, тем больше силы будет исходить из вас. Люди боятся своей силы, потому что думают, будто могут причинить боль друг другу. Они сдерживают себя, и как раз от этого становится еще больней. Это только на первый взгляд так кажется, что нас здесь очень и очень много. На самом деле нет. На самом деле мы одно целое, вроде тех детей с Даром, что знают всех своих. Мы открыты друг другу, потому что мы связаны в одно целое, и придет день, когда взрослые всего мира тоже это поймут.

Иван

В тот же день, ближе к вечеру, брат Маттиас снова был у меня в комнате.

— Вы готовы встретиться еще с одним из наших детей? — спросил он меня.

Я отложил на кровать книгу, которую читал.

— Конечно же, готов.

Он пригласил меня идти за собой, точно так же, как было сегодняшним утром, и проводил меня в уже знакомую большую комнату на втором этаже. Я сел на тот же стул, а брат Маттиас вышел, пообещав вернуться через пару минут. Действительно, вскоре он вошел в дверь с маленьким мальчиком, на вид лет шести-семи. Рукой брат Маттиас обнимал его за плечо и что-то говорил по-болгарски. Мальчик первым подошел ко мне, заулыбался и протянул мне ладошку.

— Рад с тобой познакомиться, — сказал я, беря его ладонь в свою. Мальчик повернулся к брату Маттиасу и спросил его о чем-то, затем посмотрел на меня.

— О чем он спросил? — взглянул я на монаха.

— Он спрашивает, тот ли вы человек, которого они ждут. — Он закрыл дверь и подошел ко мне, затем сел на стул чуть сбоку от меня. Мальчик тем временем продолжал рассматривать меня.

— Что он хочет этим сказать? — переспросил я. — Они кого-то ждут?

— Да, ждут, — тихо ответил монах. — Они все знают, что кто-то едет сюда, кто-то такой, кто поможет им в их работе. Насколько я могу судить, речь о том, чтобы дать знать другим людям о них и задать их вопрос.

— Да, я знаю о вопросе. А они что, тоже все его знают?

Конечно… похоже на то, что все каким-то образом, так или иначе, но вертится вокруг этого вопроса. Это может показаться странным, но это один из способов, которым мы узнаем Детей Оз… Они все знают вопрос, хотя выражают его по-разному. Когда дети проходят тест, мы всегда спрашиваем, знают ли они вопрос, который хотели бы задать взрослым всего мира. Большинство реагируют так, будто не понимают, о чем речь, или говорят что-то совсем наивное или обычное. Но время от времени кто-то посмотрит вам прямо в глаза и скажет нужные слова: «Как бы вы вели себя, если бы Любовь проявилась прямо сейчас?…» или что-то в этом роде. Вот Иван, например, он именно так и сказал. По-моему, это слово в слово то, что он сказал.

Иван же по-прежнему разглядывал меня. Затем брат Маттиас сказал ему что-то, и он повернулся и уселся на краешке кушетки. Руки он положил на колени, а ноги, по-моему, даже не доставали до пола. По виду он ничем не отличался от любого другого шестилетнего мальчугана.

— Расскажите мне о нем, пожалуйста, — сказал я. — Как давно вы узнали, что он обладает Даром!

— Примерно год назад, — ответил он. — Все получилось очень быстро. Его привела сюда мать, потому что из-за него у них все в доме пошло кувырком. Его способности в первую очередь кинестетического характера. Он может двигать предметы силой мысли, гнуть металл, даже бить все, что под руку попадется, если его рассердить. После того как он оказался у нас, мы научили его контролировать свои агрессивные наклонности… Впрочем, они ничем не отличались от тех, которые проявляются у его сверстников. Его способности тоже значительно возросли. Так что даже сложно сказать, как далеко он пойдет.

Иван повернулся к брату Маттиасу, что-то сказал, затем снова повернулся ко мне.

— Иван слышал, что вы тоже можете гнуть предметы, — перевел брат Маттиас. — Он хочет вас немного расспросить об этом.

Как и в первый раз, я постараюсь передать нашу с Иваном беседу как можно ближе к тому, как она происходила. Для того чтобы читать было легче, я опустил переводы брата Маттиаса и записал все так, как будто бы Иван мог говорить по-английски, что, конечно же, на самом деле было не так.

— Ну так о чем ты меня хочешь спросить? — обратился я к Ивану.

— Брат Маттиас говорит, что ты умеешь гнуть предметы силой мысли. Я тоже так умею. Но мне интересно, что ты чувствуешь внутри в тот самый момент, когда оно гнется? Когда ты что-то ломаешь или гнешь, ты словно что-то гнешь внутри себя — можно так сказать?

Мне пришлось остановиться и какой-то момент поразмыслить над его вопросом.

— Ну, знаешь, я никогда об этом не задумывался, — сказал я. — Но думаю, что ты прав. Металл гнется только после того, как я почувствую в себе этот изгиб, хотя само это ощущение словами описать очень трудно. А тебе оно на что похоже?

— Я чувствую, что он гнется, и он гнется, вот как. Я стараюсь представить себе, как мне будет приятно, когда все у меня получится, и я чувствую, как это удовольствие становится все больше, пока что-то не происходит внутри меня. Потом я смотрю на металл, и он гнется. То же самое, когда я двигаю предметы. Если я просто думаю, что вот сейчас он сдвинется с места, тогда он не двигается. Но если я чувствую, как он движется, тогда все получается. Я чувствую все желудком, по правде. А ты, где ты чувствуешь, тоже в желудке?

— Да, я тоже чувствую все желудком, — ответил я. — Это очень мощное чувство. А как ты узнал, Иван, что можешь такое делать?

— Однажды я играл со своим старшим братом, и он здорово разозлил меня, так что я запустил в него камнем. Но не бросил его рукой, как обычно бросают, а как-то получилось, что он сам полетел по воздуху. Правда, я теперь ничего такого не делаю, — пристыженно добавил он.

— Почему?

— Потому, что брат Маттиас говорит, что нехорошо пользоваться Даром для этого. Я должен пользоваться им, чтобы помогать людям или проявлять к ним любовь. Если я пользуюсь Даром, когда становлюсь злым, тогда мне делается плохо.

— Плохо? Как плохо?

— В голове… начинает болеть очень сильно.

— Ну-ка, расскажи мне про это еще… у меня и у самого бывает, что голова болит.

— Когда я пользуюсь Даром для того, чтобы делать что-то хорошее, тогда мне самому внутри становится хорошо. — На лице Ивана появилась совершенно детская счастливая улыбка. — Но когда я делаю людям больно, тогда он словно дает мне сдачи, и мне тоже становится больно. Брат Маттиас говорит, что все нами сделанное нам же и вернется… по-моему, так он говорит.

Он посмотрел на монаха и улыбнулся, и брат Маттиас улыбнулся ему в ответ. Его детская непринужденность была просто-таки заразительна, и я сам почувствовал, что в его обществе мне стало гораздо спокойнее и свободней. В нем не заметно было той мудрости, что я почувствовал в Анне, но Иван, несомненно, жил в каком-то своем мире, совершенно не похожем на мир остальных детей.

— А как тебе здесь? Дружишь с другими детьми? — спросил я.

— Мне тут нравится, потому что они понимают меня больше, чем те, что дома. Но я скучаю по маме.

— А по отцу?

— Мой отец умер еще до того, как я родился. У меня только мама и брат, так что мне скоро домой возвращаться, чтобы они там не оставались одни. Мне хочется научиться пользоваться Даром так, чтобы помогать им.

— А ты знаешь, как это можно делать?

— Нет, но я все время думаю об этом. Вот бы сделать так, чтобы деньги улетели из банка и прилетели к нам домой.

От радости он даже захлопал в ладоши, но брат Маттиас что-то строго сказал ему, и мальчик присмирел.

— Или что-то еще придумаю.

— А ты чувствуешь внутри себя всех остальных детей? — спросил я. — Всех тех детей в мире, у которых есть Дар? Да. И это было все, что он сказал.

— А на что это похоже?

— Не знаю.

— Оно делает тебя счастливым? — спросил я, стараясь его немного растормошить. Непонятно было, с чего вдруг он стал таким немногословным.

— Наверное, так… мне делается хорошо.

— Хорошо как?

Он бросил беспомощный взгляд на брата Маттиаса, но тот не пошелохнулся.

— Мне делается радостно, что есть еще много других детей, которые видят то, что я вижу, — наконец сказал он.

— И что же ты такого видишь?

— Много чего. Я вижу, как живут люди и как все могло бы измениться, если бы они жили вопросом.

— Ты хочешь сказать, тем вопросом, который дети хотят задать миру?

— Да… ты знаешь, что это за вопрос? — теперь уже он спросил меня.

— Я скажу тебе, как я думаю, а ты мне ответишь, правильно или нет.

Он кивнул в ответ.

— Как бы ты действовал, если бы ты знал, что ты уже и сейчас Эмиссар Любви? Начали! — правильно?

— Слово в слово… кто-то тебе сказал или ты сам знал?

— Я встретил мальчика, такого же, как ты. Его звали Марко. Это он мне сказал. Он тоже был из Болгарии и учился в этом монастыре. Я пришел сюда, чтобы снова его найти. А ты встречался с ним когда-нибудь?

— Нет, но я помню его, — сказал Иван.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, я его никогда не видел, но мог чувствовать его внутри. А сейчас не могу, сам не знаю почему.

— По-твоему, он куда-то уехал? — спросил я.

— Я не знаю… просто не чувствую, и все.

— Иван, — вмешался брат Маттиас, — хочешь что-нибудь показать для Джеймса из того, что ты умеешь? Согнуть что-нибудь?

Иван охотно кивнул, и брат Маттиас достал ложку из кармана рясы. Мне даже подумалось, что у него, наверное, всегда наготове что-то такое, на случай подходящей ситуации. Он прошел в другой конец комнаты и накрыл ложку большой керамической миской. Затем вернулся к нам и устроился на кушетке.

— Мы работаем с Иваном по нелокализованному сгибанию металла, — пояснил мне брат Маттиас. — Другими словами, мы хотим, чтобы он умел гнуть ложки, не держа их в руках. Мы начинали с маленьких прутиков, ставили перед ним задачу, чтобы он старался сломать их, находясь в другой комнате. Поначалу это оказалось очень сложно, и у Ивана ничего не получалось. Но со временем, когда он прочувствовал, что расстояние между ним и предметом на самом деле никакой роли не играет, он научился сравнительно легко ломать дерево. Недавно мы возобновили нашу работу с металлическими предметами, и результат иначе как замечательным не назовешь. Затем он повернулся к Ивану.

— Так что, попробуем?

— Уже готово, — сказал Иван.

— Не мог ты сделать это так быстро, — сказал брат Маттиас, но я знал, что Иван не шутит, потому что чувствовал, как он это делал. Выражение его глаз не изменилось ни на секунду, но я чувствовал, как энергия исходит из него, и почти видел, как она двигалась в направлении керамической миски, накрывавшей ложку. И я также заметил еще кое-что, чего сам никогда не испытывал прежде. Не стану утверждать, что это и вправду было так, но мне показалось, что я могу видеть через миску. Словно в рентгеновских лучах, я своими глазами видел, как гнулась ложка. Брат Маттиас тем временем подошел к столу и поднял миску.

— Да, так и есть.

Он присвистнул от удивления, вертя в руках ложку, которая не только была согнута, но еще и трижды скручена в спираль. Лично я такого не то что мыслью, руками бы не смог сделать.

— Не припомню, чтобы у тебя получалось так быстро, Иван. Ты становишься сильней с каждым днем.

— Это он мне помогал, — сказал Иван, показывая пальцем в мою сторону.

— Как же он тебе помогал, ну-ка расскажи? — спросил брат Маттиас.

— Я взял немного и его энергии, когда увидел, что он тоже смотрит на ложку. Он смог увидеть ее через миску, и это помогло мне согнуть ее.

Брат Маттиас посмотрел на меня и спросил.

— Это правда?

— Похоже, что да, — кивнул я. — Притом, что я сам не знаю, как это получилось. Я даже не знал, что я что-то делаю. Так вот все получилось.

— Просто потрясающе, — сказал он. — В первый раз вижу что-то подобное. Но можно предположить, если уж вы с Иваном разделяете общие аспекты Дара, это значит, что вы можете подключаться друг к другу. Это дает интересный поворот нашим исследованиям. Если свести детей, которые обладают одним типом силы, тогда они смогут работать сообща. Я должен это как следует обдумать.

— А на сегодня, наверное, хватит, как вы считаете? — сказал я.

По всему было видно, что Иван уже начинал уставать. Каким бы привычным занятием ни было для него гнуть ложки, но перенапрягать ребенка тоже не стоило.

— А тебе, Иван, спасибо — я очень многому от тебя научился.

Я протянул руку и взял его ладошку в свою.

— Может, придет такой день, и мы снова сможем пора ботать вместе — может, нас хватит на что-то получше, чем просто ложку согнуть.

Он заулыбался во весь рот и радостно закивал головой. Брат Маттиас взял его за руку и увел.

Томас

На следующий день меня ожидала беседа еще с двумя жившими в монастыре детьми. Мне не давал покоя вопрос, почему я ни разу, с самого момента прибытия в монастырь, не видел детей, которые играли бы, или даже просто ходили по монастырскому двору и в пределах монастыря. Я даже представить не мог, где их размещают, где проходят их занятия или как они у них там называются. Похоже на то, что занавес секретности был задернут даже здесь, и мне оставалось только недоумевать почему. Живут они все вместе или по отдельности? Учатся группой — или с каждым уроки проводятся индивидуально? Все эти вопросы проносились у меня в голове, и мне оставалось только гадать, станут ли мне когда-нибудь известны ответы.

На следующее утро в дверь постучали очень рано. Сквозь сон я проговорил что-то в ответ, и в комнату вошел один из братьев, жестом показывая мне, чтобы я шел за ним. Я плеснул в лицо воды, поспешно оделся и пошел за ним следом по коридору и вниз по ступеням. Было около половины седьмого утра, и я начинал припоминать, что в полусне до меня доносилось пение начавшейся утренней службы. Пение вошло и в мой сон, и мне снилось, что я снова оказался в той церкви, куда меня водили в детстве.

Когда мы вместе с монахом вышли из здания и пошли по узкой тропке, мне понемногу начали припоминаться детали моего сна.

Мне снилось, что я — алтарный служка, а месса вот-вот должна начаться. Я стою у алтаря, оглядываясь, нигде не видя священника, который и должен был начать мессу. И тут я понимаю, что вся церковь заполнена людьми. Все собрание смотрит на меня, словно я должен знать, что делать дальше. Я заглядываю в ризницу, но там тоже никого. Возвращаюсь к алтарю — но священника и там нет. Наконец от прихожан выступил вперед какой-то мужчина и сказал мне: «Начинай без него». И мне ничего не оставалось, как начать.

Я на самом деле отчитал всю мессу, в том числе молитву освящения Святых Даров, — все это стоя перед алтарем в одеянии алтарного служки. И получилось так все естественно, будто я и должен был это делать. Люди подходили ко мне и принимали гостию из моих рук. Затем я омыл чашу и открыл молитвенник для завершающей молитвы.

Именно в этот момент раздался стук в дверь, появился монах, и не успел я окончательно очнуться ото сна, как мы уже шли с ним по открытому полю.

— Куда мы идем? — спросил я.

Похоже, он не понял моего вопроса и только пожал плечами. Спустя несколько минут мы приблизились к прекрасному алтарю на открытом воздухе, окруженному вьющимися розами. Я уже мог видеть брата Маттиаса, который явно ждал меня, с ним был еще кто-то. Оказалось, это был мальчик, очевидно, тот, с которым мне предстояло беседовать сегодня. На вид ему было примерно лет десять, и он почти точь-в-точь походил на Марко, каким я его запомнил. Короткие темные волосы, глубокие глаза, которые, казалось, просвечивали меня насквозь, пока я подходил. Монах подвел меня к алтарю, где мы и остановились перед братом Маттиасом.

— Рад приветствовать вас в это утро, — сказал он, затем кивнул монаху, что привел меня. Не говоря ни слова, тот повернулся и ушел.

— Наверное, вы удивлены, почему я попросил привести вас сюда, а не в ту комнату, где проходили наши вчерашние беседы. Но, прежде чем ответить на этот вопрос, разрешите, я познакомлю вас с Томасом. Это еще один из наших детей.

Он что-то сказал ему и выслушал ответ мальчика. Рассмеявшись, он перевел:

— Томас говорит, что он представляет, каково вам сейчас. Он тоже больше всего хочет, чтоб ему дали поспать еще немного.

— Скажите ему, что он попал в яблочко, — ответил я, — и еще, что я очень рад с ним познакомиться.

Брат Маттиас перевел, затем снова обратился ко мне:

— Для нас это совершенно особенное место, потому что именно здесь прошла первая служба в нашем монастыре. Когда-то здесь стояла часовня, но ее разрушили, лет сто, наверное, назад. Это святыня и для нас, и для нашей братии. Думаю, чтобы встретиться и поговорить с Томасом, лучшего места не найти.

— Почему? — спросил я.

— Дело в том, что некоторые дети, как мы уже успели обнаружить, и Томас в том числе, лучше могут проявить себя на открытом пространстве. Думаю, это как-то связано с природой. Им нужно быть подальше от искусственного окружения. Кроме того, я и так продержал вас в четырех стенах слишком долго, а сегодня такое прекрасное утро. Думаю, эта перемена будет только кстати.

— Томас тоже обладает особыми способностями, как и те другие дети? — спросил я.

Да, Томас может видеть сквозь предметы, иногда даже сквозь стены. Я не могу со всей уверенностью сказать, что именно он делает и как это у него получается, так что лучше всего будет назвать это именно так, «видит сквозь» что-то. Он способен видеть то, что происходит в других местах. Или, например, прочитать, если вы что-то напишете на бумаге, а затем положите в конверт. Если хотите, мы с вами тоже можем проделать нечто подобное. Иногда, правда, он видит не сразу… требуется немного времени. Бывает так, что заведет разговор, — и словно забудет про бумагу, а потом бац, а ответ — вот он, давно готов.

Брат Маттиас дал мне листок бумаги, ручку и конверт и предложил отойти для чистоты эксперимента в сторонку, чтобы никто из них не смог случайно подсмотреть, что я напишу. Я должен был нарисовать на бумаге простую картинку, сложить лист и заклеить конверт.

Обычно, сказал брат Маттиас, он пишет на бумаге какое-то слово. Но раз уж я не умею писать по-болгарски, а Томас — читать по-английски, так будет лучше. Я сделал так, как он сказал, и нарисовал вот такую картинку: домик, сбоку от него солнце. Солнечные лучи волнистыми линиями шли в сторону крыши, у домика два окна, оба на втором этаже. Я лизнул конверт и заклеил его поплотней.

— А теперь отдайте конверт Томасу, — сказал брат Маттиас.

Я подал конверт мальчику, и тот немедленно зажал его под мышкой.

— Зачем это он? — спросил я.

— Именно так он обычно это делает. Всегда кладет его туда — убежден, что так лучше все получается. Может, и вправду так, а может, он сам себя в этом убедил. Я не знаю. Теперь давайте подождем и посмотрим на его впечатления от вашей работы.

Томас сказал брату Маттиасу что-то по-болгарски, и тот после минутной паузы ответил, причем, как мне показалось, несколько удивленным тоном. Томас, похоже, просил его, чтобы монах что-то сказал мне, а брату Маттиасу явно не хотелось это переводить.

— Что-то не так? — сказал я.

Нет, все в порядке, — ответил мне брат Маттиас. — Но Томас почему-то упорно повторяет, чтобы вы на этом алтаре отслужили службу, а я ему говорю, что вы не священник, но он снова за свое… сам не знаю, что ему взбрело в голову.

— Хочет, чтобы я отслужил службу? — удивленно переспросил я, но тут Томас заговорил снова и все внимание монаха снова переключилось на него.

— Одежда алтарного служки — это только символ, — перевел мне Маттиас. — Я не совсем понимаю, что он говорит, но, по его словам, это все относится к тому ребенку, что внутри вас. К той части, которая знает, как пользоваться Даром.

Маттиас снова прислушался к тому, что говорил Томас.

— Он говорит также, что служба каким-то образом связана с причастием, которое вам нужно, чтобы прочувствовать Дар внутри себя. Только тогда у вас получится помочь им, помочь детям выполнить свою миссию.

— Поразительно, — только и смог произнести я.

— Как я уже говорил, — добавил монах от себя, — я не совсем понимаю, о чем тут речь. Так что, может, вы растолкуете мне, что к чему.

Я рассказал брату Маттиасу о своем сне, который прервался как раз в тот момент, когда за мной пришли. Маттиас, в свою очередь, подробно перевел все Томасу.

— А вы можете спросить его, почему там не было священ ника? — попросил я Маттиаса. — Мне почему-то кажется, что это очень значимый момент.

Маттиас задал мальчику этот вопрос по-болгарски, затем выслушал его ответ.

Когда Томас заговорил, я заметил, что его глаза в глазницах перекатываются вперед-назад, словно он заглядывает куда-то в глубину своего мозга в поисках ответа. Он также стал раскачиваться на носках, чего, как я уже успел заметить, обычно не делал. Очевидно, это был момент, когда он получал информацию, которую запрашивал.

— Он говорит, что пора вам распрощаться с церковью вашего детства, — сказал Маттиас. — Она больше не может вам служить там, где вы теперь, в вашем новом положении, разве только по-новому. Он говорит, что вы держитесь за старые образы и думаете, что с их помощью можно делать что-то новое. Но это не сработает. Никого не ждите, просто станьте там, где вы теперь, и скажите то, что должны сказать, и люди получат все, что им нужно, из вашей чаши.

— Откуда ему это известно? — спросил я.

— А откуда «это» известно им всем? Вот потому мы и собираем их здесь, в этом монастыре, чтобы научить, как со всей ответственностью пользоваться Даром. Но если Томас действительно получил доступ к вашему сну, то это с ним в первый раз. Прежде я никогда за ним этого не замечал — но не могу сказать, что сильно удивлен. Они постоянно открывают в себе новые умения — не в последнюю очередь потому, что общаются друг с другом. Похоже на то, что их сила только возрастает, когда рядом с ними такие же дети, как они сами. Такой вот у них получается резонанс.

И снова я передам остаток нашего разговора с Томасом так, словно беседа шла сама собой, без переводчика. Мы сели на каменную скамеечку перед алтарем, и наш разговор начался.

— Томас, а ты прежде мог видеть то, что человеку снилось? — спросил я его.

— Раз или два было, только я не стал им рассказывать.

— А почему решил рассказать мне?

Потому, что ты попросил. Я еще когда увидел, как ты шел в нашу сторону, то почувствовал, что ты просишь меня растолковать тебе сон. Я посмотрел, что это за сон, и решил тебе рассказать.

— Но я не помню, чтобы просил тебя о чем-то, — удивился я.

— Это была мысль под твоей мыслью. Ты мог не знать того, что спрашиваешь, но вопрос все равно был. Я услышал его, словно эхо, и понял, что это значит. С какого-то времени у меня получается слышать такое эхо. Правда, не всегда, время от времени. Поначалу все, что я слышал, была главная мысль. Но со временем я начал слышать следующий уровень, а иногда и третий, мысль под мыслью, которая сама под мыслью. Сам человек, может, ни о чем таком и не подозревает, но они там есть.

— Ты стараешься читать мысли или все происходит само собой? — спросил я его.

На какой-то миг Томас задумался, потом ответил:

— Думаю, и так, и так. Иногда я слышу что-то, и тогда самопроизвольно стараюсь вслушаться, что там, в глубине. Все и впрямь получается помимо моей воли, так что, наверное, это даже не очень хорошо. Брат Маттиас говорит, что нам всегда нужно прежде спрашивать у человека разрешения взглянуть, что у него внутри, так, чтобы это не было вторжением.

— Томас, несколько минут назад ты сказал, что мне нужно пережить причастие с Даром, если я собираюсь помочь детям выполнить их миссию. Прежде всего ты можешь мне сказать, что, в твоем представлении, есть эта миссия детей?

Я и сам толком не знаю, как это объяснить на словах, но это как-то связано с тем, чтобы задать наш вопрос. Каждый должен услышать вопрос, и вот почему приходит все больше и больше детей, которые обладают Даром. Может быть, людям нужно рассказать, что вот мы, мы такие и мы здесь, тогда им легче будет понять. Марко как раз для этого нашел тебя, чтобы привести сюда к нам.

И снова, уже в который раз, я увидел этот настороженный взгляд в глазах Маттиаса, предупреждавший Томаса не говорить больше о Марко. Если бы я не был так заинтригован детьми и этим необычным местом, где они живут, несомненно, меня бы насторожила эта скрытность. Но я решил подождать, пока не случится подходящий момент прямо спросить его об этом.

— Не хочу вам мешать, — вмешался Маттиас, — но лучше будет, если дети расскажут вам о своем опыте, а не о чьем-то. Я уже обещал, что отвечу на все ваши вопросы о Марко, и я сдержу свое слово. А сейчас давайте продолжим беседу.

— Томас, а почему ты хочешь, чтобы именно я помог вам задать вопрос? — сказал я.

— Не знаю… это не я выбрал тебя… кто-то другой.

— Марко?

— Не могу сказать наверняка. Вполне может быть, что и он.

Я понял, что особенно ничего не добьюсь, если продолжу расспрашивать его о Марко, так что решил сменить тему.

— Ты хочешь, чтобы я написал книгу о Детях Оз — спросил я. — Если так, то я могу сделать это очень легко. Я думаю, что люди хотят услышать это послание, и также захотят услышать и о вас тоже.

— Книгу? — повторил он, и его глаза расширились. — Ты можешь написать книгу о нас? Это было бы здорово. А что ты в ней напишешь?

— Напишу о том, чему научился у тебя и других детей, и еще о том вопросе, который вы здесь должны задать миру. Я думаю, что такая книга очень многим покажется интересной.

Мальчик вскочил со скамьи, и конверт вывалился у него из-под руки. Он подхватил его и подал мне.

— Там дом, а над ним солнце, — без особого интереса, скороговоркой произнес он.

Книга, очевидно, интересовала его сильней.

— И я тоже буду в твоей книге?… То, как я увидел твой сон… Ты и об этом тоже напишешь?

— Да, если ты не против, конечно.

— Еще бы! Было бы потрясно попасть в книгу…

— Томас, скажи, как давно ты понял, что нарисовано на бумаге? — спросил я.

Он посмотрел куда-то в сторону, затем оглянулся на брата Маттиаса, словно то, что он скажет, могло принести ему неприятности.

— Я знал еще до того, как ты подал мне конверт, — сказал он, — просто не хотел тебе сразу говорить. У меня не всегда получается так быстро, но с тобой все было совсем легко.

— Почему же это?

— Потому, что у тебя Дар, как у других детей.

— А ты можешь и мысли других детей читать, как прочитал мои?

— Поверь, тут дело не в том, можешь или не можешь, — сказал он. — Когда мы с тобой общаемся словами, нам ведь это не кажется чем-то таким особенным. И когда дети разговаривают друг с другом мысленно, так, что этого никто не слышит, для нас это все равно что разговаривать словами. Так же просто… когда мы вместе, мы так и общаемся.

— А как часто ты бываешь с другими детьми? — спросил я его.

— Ты имеешь в виду физически?

— Да.

— Не знаю… достаточно, по-моему. Как правило, каждый день. Но даже если мы не общаемся физически, мы все равно вместе. Я могу всегда чувствовать их. Я могу чувствовать всех детей в мире, которые такие же, как я.

— Да, я в курсе, — кивнул я. — Как это выглядит?

— Что именно?

— Очень уж необычное, должно быть, чувство, когда сразу столько детей вместе.

Он лишь рассмеялся в ответ.

— Нет, ничего необычного тут нет. У тебя тоже так должно получаться, раз у тебя есть Дар. Разве ты не чувствуешь их мысли у себя в голове? Разве ты не ощущаешь присутствия всех и каждого?

— Нет, я так не умею.

— Значит, скоро будешь уметь. Очень скоро все будут уметь это. Именно к этому мы и движемся. Можно сказать, до этого остался всего один шаг.

Соня

Позже в тот же день меня снова привели в уже знакомую комнату. Какое-то время я сидел в ней один, дожидаясь брата Маттиаса. Потом он пришел, уселся прямо напротив меня и заглянул мне глубоко в глаза:

— Все дети, которые здесь у нас есть, особенные. Но возможно, Соня — последний ребенок, с которым вам пред стоит встретиться, — покажется вам просто уникальной. Она здесь всего несколько месяцев, возможно, пробудет еще какое-то время. Ее психические способности сильнее, чем у любого другого ребенка, которого я когда-либо видел, за исключением, может быть, Марко. В действительности, они очень недалеко отстоят друг от друга. А любовь, которая исходит от этого ребенка… она просто удивительна. Я оставил беседу с ней напоследок, потому что она во многих отношениях будет завершением всех предшествующих. Ей вполне по силам исполнить то же самое, что вы видели у других детей, но она пользуется своей силой только в очень редких случаях. Может быть, потому, что ее сердце сосредоточено безраздельно на одном… на Любви. Это самый сострадательный ребенок, которого я когда-либо встречал, и она готова перед каждым открыть свое сердце. Думаю, что вы надолго запомните встречу с ней.

Брат Маттиас встал и вышел из комнаты. Я чувствовал, как сердце у меня в груди бешено заколотилось, словно мне предстояла встреча не с ребенком, а с продвинутым Мастером. Через несколько секунд дверь снова открылась, и маленькая девочка, лет примерно семи, вошла в комнату впереди монаха. Ее широкая улыбка сияла, как солнце, каштановые прямые волосы спадали на плечи и спину.

Как только она вошла в комнату, наши взгляды сомкнулись, и это сцепление длилось целую вечность. Она подошла прямо ко мне и, не раздумывая, обвила своими крошечными руками мою шею и буквально провалилась в мою душу. Я чувствовал ее там, как она с любовью касается глубочайшей части моего существа, вдыхая жизнь в мое сердце. Когда она отстранилась наконец и снова взглянула в мои глаза, я чувствовал себя новым человеком, словно одних ее рук было достаточно, чтобы утолить страдания всей Вселенной.

— Это Соня, — услышал я голос брата Маттиаса, который едва различимым эхом звучал, казалось, так издалека. — Она хочет, чтобы вы знали, она вас ждала, как и другие дети. Они знали, что к ним приедет кто-то, даст новый толчок их миссии, поможет им задать их вопрос всему миру. Они верят, что именно вы — тот самый человек.

Брат Маттиас говорил, но Соня продолжала удерживать меня в своем взгляде с нежностью и силой. И я тоже был не в силах отвести свой взгляд. Я был полностью поглощен ее светом и чувствовал, что он становится и моим тоже. Внезапно оказалось, что мне не нужно куда-то идти, что-то делать и говорить. Меня переполняли свет и любовь, хотя словами передать то, что я чувствовал, я просто не в состоянии. Она что-то сказала брату Маттиасу, не отводя от меня взгляда:

— Она хочет узнать, помните ли вы вашу прежнюю встречу, — сказал мне брат Маттиас.

— Встречу? Не уверен, что понимаю, о чем вы говорите.

Он обратился к ней по-болгарски, и она ответила, по-прежнему не отводя от меня взгляда. Мне казалось, что ее глаза, словно два мощных луча, держат меня в своем поле.

— Она говорит, что вы, вы оба, однажды были вместе, возможно, в другое время, в другой жизни… я сам что-то не очень понимаю. Но она, похоже, знает, о чем говорит.

Я продолжал удерживать ее взгляд, и казалось, она с каждым мгновением все глубже проникает мне в душу. Я чувствовал, как мои мысли начинают исчезать в удивительном облаке света. Поначалу, ослепленный этим светом, я не видел ничего, кроме клубящейся белизны этого облака, но затем начал проявляться образ, очень размытый поначалу, но он становился все яснее, и наконец я видел его очень отчетливо.

Вот я, маленький мальчик, в своем доме в Индианаполисе, бегаю по двору. Какая-то часть меня не могла не изумляться четкости деталей и подробностей, ведь, казалось мне, я успел прочно забыть это место. Мы переехали из этого дома, когда мне было всего четыре года, и его вид был знаком мне разве что по старой восьмимиллиметровой кинопленке. Вот мой брат на другой стороне двора играет пластмассовой бейсбольной битой и мячиком, пока я обегаю базы. Вдруг открывается задняя дверь нашего дома и выходит мама с какой-то седоволосой женщиной значительно старше себя. Это наша няня. Едва завидев ее, я подбегаю к ней, обнимаю руками за шею и радостно ору.

— Да, Джимми, это я, тетя Марми. Мы проведем с тобой сегодня чудесный день.

А мой брат, когда понял, что мама оставляет нас на целый день с няней, наоборот, расплакался и бросился к ней на руки.

— Ну же, перестань плакать, — утешает его мама. — Я отлучусь всего на пару часов, а с тетей Марми вы скучать не будете.

Но я — я почти не обращаю внимания на хныканье моего брата. Я слишком счастлив в объятиях моей тети Марми, чтобы замечать что-то еще. Мое сердце наполняет такая любовь, потому что Марми, я знал, тоже любит меня. Устроившись у нее на коленях, я буду слушать истории об Иисусе и святых, а затем она посадит нас братом в свой старый красный автомобильчик и мы поедем кататься по пригороду. Это была, пожалуй, самая счастливая пора моего детства, но она успела стереться из моей памяти, пока я не заглянул в глаза Сони.

А затем произошло нечто совсем странное. Детские глаза Сони стали меняться, становясь старше и мудрее. Это были глаза Марми, и неожиданно все встало на свои места.

— Ты была Марми, — сказал я девочке. — Теперь при поминаю… мне было три года… и я так любил тебя тогда. — И слезы навернулись мне на глаза.

— Марми, — повторила Соня, и я понял, что она тоже все-все знает.

— Что ж, теперь и вы поняли, что это означает, — сказал брат Маттиас, и наш взгляд, который держал нас как нераздельное целое, наконец распался.

— Как у нее это получилось? — спросил я брата Маттиаса.

— Вы хотите, чтобы я задал ей этот вопрос?

Я кивнул, и она ответила ему что-то на своем языке.

— Она говорит, что любовь длится вечно, — перевел мне брат Маттиас, когда Соня договорила. — Когда сходятся вместе два сердца, память об этом соединении оставляет неизгладимый след в душе Вселенной. Ты был ребенком, ненамного старше, чем она сейчас, а теперь ты вернулся, чтобы вернуть ей тот же дар, что получил однажды от нее. Ты пришел, чтобы помочь ей распространить любовь на всех живых существ повсюду.

— Это и есть подлинная миссия Детей Оз1 — спросил я.

— Да, само собой. Их, и наша тоже. А другой здесь просто не может быть, согласны? Дети — они задают свой вопрос, но мы все призваны к служению, каждый по-своему. Вы странствуете по миру, распевая ваши молитвы о мире, и тем самым напоминаете людям о любви. Я священник, исполняю священнические обязанности, но все это тоже во имя и ради любви. Это всегда одна и та же миссия, только есть бесконечное множество путей, чтобы осуществить ее.

Я посмотрел на Соню, и сияющая улыбка вернулась на ее лицо. Все это время она так и простояла прямо передо мной, и лишь теперь я спохватился. Я усадил ее на стул напротив себя, и началась наша беседа, для которой мы и были приглашены сюда.

— Соня, расскажи мне о той любви, которую ты чувству ешь, или о миссии всех тех детей, что похожи на тебя.

Она засмеялась, словно я задал ей очень странный вопрос.

— Я не могу говорить с тобой о любви, — ответила она. — Если бы я могла, тогда бы это было не по-настоящему. Потому что любви нет никакого дела до слов. Много людей говорят о любви, только они не понимают, о чем говорят. Они думают, что это нечто такое, что можно найти, или что может найти их. Но это не имеет никакого отношения к «настоящей» любви.

— А что такое «настоящая» любовь? — спросил я ее.

— Снова ты за свое! — легкий смешок вырвался из ее уст. — Видишь, как это трудно? Как ни старайся, все равно получается одно и тоже. Мы хотим все понять своим умом, а затем проговорить это понимание словами. Но ум не может понять любви, потому что она никак не связана с мышлением.

— Так как же мы постигаем любовь?

— Ты спрашиваешь меня потому, что не знаешь, или потому, что хочешь услышать от меня то, что и так уже понял?

— Это очень хороший вопрос, — сказал я. — Наверное, немного того и другого.

— Ладно, скажу так, как знаю. Когда твое сердце по-настоящему открыто, именно ПО-НАСТОЯЩЕМУ, ум не пытается объяснить любовь и рот тоже вроде как сам собой закрылся — и молчок об этом. Я думаю… ты становишься любовью, и в этом вся разница. Чтобы увидеть себя своими глазами, тебе нужно зеркало. Ну а если ты стал любовью, тогда что это за зеркало, в котором видно самого себя?

-; Не могу ответить.

— Можешь… я чувствую, что можешь. — Она улыбнулась мне, и у меня сразу же появилось чувство, будто я знаю, что она имеет в виду.

— Каждый, кого мы встречаем, — сказал я ей. — Каждый, кого встретим и с кем заговорим. Это и есть зеркало, которое поможет нам увидеть и почувствовать любовь.

— Да. Вот видишь, я же говорила, что знаешь. Я помню, когда я была той женщиной, я брала тебя на руки, чтобы ты мог почувствовать, как сильно я тебя люблю. Мне ничего не нужно было говорить об этом, потому что ты и так все знал.

— Да-да, теперь я точно помню, каким я был счастливым, когда ты была рядом. И еще помню, как мне не хватало тебя, когда мы переехали. С другими уже было не так, как с тобой.

— Но ведь теперь ты можешь не просить, а давать любовь, правда? — сказала она.

Ее глаза, снова глаза ребенка, смотрели на меня, и в них светилось бесконечное милосердие.

— Теперь, когда ты знаешь, где искать любовь, ты можешь сам найти ее. Чтобы получить любовь, тебе больше не обязательно просить ее у меня. Разве это не радостная весть для тебя? Ты ведь теперь совсем не тот маленький мальчик, что прежде.

— А ты не маленькая девочка, ведь так? — рассмеялся я, а слезы тем временем так и катились по моим щекам.

Брат Маттиас тоже был глубоко растроган всем услышанным и только в изумлении поглядывал на нас.

— Да, — сказала она, и тут же стала снова семилетней девочкой.

Но в ее глазах я продолжал видеть мою любимую Марми, которая по-прежнему не сводила с меня взгляда. Соня же тем временем соскочила со своего стула и снова обвила мою шею руками.

— Чем больше я люблю, тем больше становлюсь маленькой девочкой. И ты тоже сможешь стать маленьким мальчиком, если захочешь. Для Бога мы все маленькие дети, так говорит брат Маттиас… Ведь так, брат Маттиас?

— Да, все правильно, — прошептал он.

— Так что же ты намерен делать? — спросила она.

— Что я намерен делать?

— Да, когда вернешься домой… теперь, когда ты услышал вопрос, когда тебе все-все стало известно, что ты намерен делать дальше?

Я невольно задумался. Спешить с ответом мне не хотелось.

— Прежде всего, жить этим. Затем, возможно, напишу обо всем этом книгу. Если я чем-то в состоянии помочь вам задать ваш вопрос, то, похоже, таким вот способом.

— Значит, ты напишешь книгу обо всех нас? — спросила она, и ее глаза расширились.

— Да, книгу… так и сделаю… если, конечно, именно этого ты от меня ждешь.

— Да-да… действительно, хотелось бы, чтоб ты написал о нас. Я очень хочу, чтобы весь мир узнал о вопросе… и ответил на него, конечно же.

— То есть, чтобы люди начали действовать, словно они Эмиссары Любви!

— Да, это единственное, что по-настоящему важно… жить, зная истину… как раз над этим сейчас и работают все дети. И вот почему мы хотели, чтобы ты сюда приехал.

— Я так рад снова увидеть тебя, Марми… то есть Соня, — прошептал я.

Я тоже рада тебя видеть. И помни, раз я могу быть с тобой, это значит что всегда буду с тобой. И все Дети Оз с тобой тоже. В этом я могу дать тебе слово.

Брат Маттиас встал, словно давая понять, что время беседы закончилось. Он взял Соню за руку и повел из комнаты. Но не дошли они до дверей, как Соня обернулась.

— И вот еще что ты должен знать, — сказала она. — Когда приедешь домой, у тебя будет возможность жить вопросом. Кое-что должно случиться с тобой, так что не забывай всего того, чему научился здесь. Если не забудешь, тогда можно считать, что все это было не зря, что бы там ни случилось.

Она улыбнулась и вышла из комнаты, а я без сил откинулся на спинку стула.

Марко

Вечером, уже в своей комнате, я старался еще раз осмыслить все пережитое за сегодняшний день, за все время, проведенное в монастыре. Для того ли меня сюда вели, чтобы прежде побыть там, где живут и учатся дети с Даром, — и тогда только я буду готов увидеть Марко снова? Эти четыре встречи, без всяких сомнений, упрочили основания Дара в моем сердце. Но я знал, что полным он будет только тогда, когда я снова загляну в глаза того мальчика и спрошу его обо всем, что так хотел спросить.

Почему он дал мне Дар?

Как он мог оказаться рядом со мной в Сан-Франциско, не покидая на самом деле Болгарии?

Что ожидает меня дальше?

И то были лишь самые значимые для меня вопросы из всех. Теперь, когда он заронил это зерно в мою душу, сделал меня таким, как он сам, что мне было дальше делать с этим зерном? Оно будет расти, чтобы я стал сильным, как те дети, с которыми я встретился? Или мой Дар мало-помалу сойдет на нет, и это был лишь временный призыв, чтобы открыть мне глаза на способности, что дремлют в каждом из нас?

Я боролся с желанием взять блокнот и поподробнее записать все, что узнал от четырех детей, учившихся в этом монастыре. Я бы очень хотел, чтобы получилось так, как с Эмиссарами Света в Боснии, еще тогда, в 1995 году. В тот раз у меня тоже не было возможности делать записи. И стоило мне позже сесть за компьютер, чтобы изложить то, чему я у них научился, как все ливнем обрушилось на меня. Они, Эмиссары, словно подглядывали через плечо на то, что я пишу, снова и снова продолжая беседу со мной. Не получится ли так и в этот раз? И теперь уже дети навсегда останутся со мной, как по-прежнему остаются со мной Эмиссары! Я мог только надеяться, что так все и будет. Сейчас, в этот момент, сидя в этой комнате, я даже не был уверен, хочу ли вообще уезжать отсюда.

Постучали в дверь. Я открыл — на пороге был брат Маттиас.

— Можно вас побеспокоить ненадолго? — спросил он.

— Конечно, — сказал я, пропуская его в комнату. — Я даже рад, что вы пришли. Я все время в мыслях возвращаюсь к тому, чему научился у вас здесь. И вообще, за те несколько месяцев, как встретил Марко. Все это приводит меня только к одному вопросу…

— К какому, интересно? — спросил брат Маттиас, усаживаясь на стул. Я присел на кровать напротив него.

— Что все это может значить? До такой степени все выглядит фантастично, а эти дети — совершенно очевидно, следующий шаг в эволюционной лестнице.

Но вы хотите узнать, как это все применимо к реальному миру там, за нашими стенами? — сказал он, кивнув в сторону окна. — Это хороший вопрос, и, надеюсь, я смогу дать вам на него хороший ответ. От этих детей я научился большему, чем они от меня, это неоспоримый факт.

— Основное, что я получил от них, — продолжил он, — это понимание, что мы все здесь единое целое. Дети не стремятся обособиться лишь потому, что их психические силы настолько превосходят наши. Но и не замечать, в каком мире они живут, дети тоже не могут. Как и того, на что они способны, пусть даже это делает их непохожими на всех остальных. Они предпочли бы возвысить нас до своего уровня — вместо того, чтобы мы тащили их вниз к себе. Понимаете, что я имею в виду? Этот их вопрос и все, что с ним связано, — это их способ сделать так, чтобы мы проснулись и открыли глаза на то, кто мы есть и на что способны. Они хотят дать пример совершенно нового мира, основанного на законах милосердия и любви, а не соперничества и страха. Вот почему для них все эти психические силы вторичны, а главное — Дар. Подлинный Дар — это мир, исходящий от них, из каждой поры их существа. Стоит нам поверить, что мы тоже такие, можем быть такими, тогда границы возможного отодвинутся и для нас тоже.

— Но как же тогда быть с теми людьми, которые стараются найти их, остановить… и даже сломать? — спросил я. — Что, если мы не готовы для них? Не потому ли кое-кто старается уничтожить этих детей? Возможно, их час еще не настал.

— Да, в мире еще немало тех, кто продолжает бояться. И они не остановятся ни перед чем, чтобы погубить все созданное здесь. Но позвольте мне поделиться с вами тем, во что я верю: они проиграют. В конце всегда побеждает любовь. Так вот, это будет миг величайшей победы любви… и он придет через этих детей, уверяю вас. Уже слишком много людей на этой планете, готовых к такому пробуждению.

И все религии готовятся к нему, потому что невозможно закрывать глаза на то, что сейчас происходит. А в самом центре этого пробуждения — удивительные дети со своими замечательными способностями. Они покажут нам, на что мы способны, и объяснят, как реализовать Дар внутри нас. Без этого все остальное немногого стоит…

— И все же, с того самого момента, как я здесь появился, вы избегаете касаться одной темы, — сказал я ему. — Сведений о том, где я могу найти Марко. Но как раз это основная причина, почему я здесь. Поверьте, меня переполняют впечатления, полученные от других детей. Но я чувствую, что только он может ответить на все мои вопросы.

— Вы правы, — сказал он, поднимаясь со стула, — я избегал этой темы. И не потому, что мне не хотелось немедленно отвести вас к нему или поделиться всем, что знаю о нем сам. Но я чувствовал, что лучше будет подождать. Важно, чтобы вы прежде своими глазами увидели, что мы здесь делаем. И через что прошел сам Марко. Его присутствие по-прежнему в этом месте во многом ощущается… хотя сам он с некоторого времени уже не живет здесь.

— Значит, он вернулся к родителям? — спросил я. — Как далеко это отсюда? До моего самолета осталось всего два дня, так что времени у меня совсем мало…

— Времени у вас вполне достаточно, уверяю вас.

То, как он произнес эти слова, заставило меня вздрогнуть. Что-то тут было не так, и я почувствовал, как Дар активировался во мне. Я попытался было прощупать его, увидеть, что на самом деле известно брату Маттиасу, но безрезультатно. Он уже научился ограждать свое сознание от подобных вторжений. Так что мне оставалось просто ждать, пока он первым захочет открыть то, о чем я начинал догадываться и в чем боялся признаться себе самому.

— То, что я должен сказать вам, очень и очень необычно и даже странно, — начал брат Маттиас. — Даже говорить об этом, поверьте, непросто. Марко, как вы уже знаете, был самым блестящим моим учеником. У него было больше прирожденных способностей, чем у любого другого ребенка, с которым мне приходилось работать. А через наш монастырь, можете мне поверить, прошло немало детей. Но ничего, подобного его дарованиям, я не видел ни до, ни после. Сердце Марко было открыто для всех… Поэтому можете представить себе, каково мне было, когда до меня дошла эта весть…

— Весть?

— Да. Известие о том, что Марко умер. Какое-то время он болел, где-то с месяц, и никто не мог определить, что с ним случилось. Он таял на глазах… Почему — мы не знали. Может быть, он решил, что сможет больше без физической оболочки, словно бы она сковывала его. Все, что я знаю, — то, что он по-прежнему с нами. Дети чувствуют его все время и говорят о нем так, словно он продолжает учиться бок о бок с ними.

Сам не знаю почему, но я чувствовал, что мне придется услышать от него эти слова. И все же невозможно описать глубину моего потрясения. Откинувшись на кровати, я только и мог, что склонить голову. Без него все теряло смысл — и все же этот смысл был. Я не мог не чувствовать себя бесконечно покинутым, но все случилось именно так, понимал я, как и должно было случиться.

— Когда это произошло? — спросил я у монаха. — Когда именно он умер?

— В начале февраля, — сказал он, снова усаживаясь. — А когда, вы говорите, встретили его?

— Мы встретились в конце января, надо думать, перед самой его смертью.

— Потрясающе, — выдохнул брат Маттиас. — Словно он знал, что уходит и должен привести вас сюда к нам. А единственный способ вытащить вас сюда — дать вам Дар. Тогда бы вы последовали за своей интуицией сюда и встретились бы с другими детьми. Теперь все складывается.

— Но почему он хотел, чтобы я приехал сюда? — спросил я. — Для меня пока что ничего не складывается.

— А вы сами подумайте. Дети чувствуют, что пришло время всему миру услышать их вопрос. Они говорят, что пора людям понять, что вопрос — сам по себе истина, что мы все — Эмиссары Любви уже сейчас. И какой может быть лучший способ донести до всех этот вопрос, чем книга, которую вы напишете.

— Книга?

— Естественно. Ведь именно этим вы занимаетесь, так ведь вы сказали Соне? Тем более что это, я так понимаю, будет уже не первая ваша книга. Похоже, в этом заключается ваша непосредственная роль: принять это эзотерическое знание и этот опыт и передать их миллионам людей. А то, что вы увидели здесь, — возможно, самое важное из этого опыта. Дети Оз повсюду вокруг нас, и я берусь предсказать, что уже через несколько лет все мы уже будем знакомы с ними. Ваша книга приготовит людей к их прибытию. Если люди будут знать, что дети идут, тогда они не будут бояться их.

— А почему мы должны их бояться? — спросил я.

— Мы всегда боимся того, чего не понимаем. Ваша работа — помочь людям понять то, с чем идут к ним дети. Тогда самым важным станет вопрос, который они задают, а не психические силы. Вот почему вы получили Дар от Марко, который привел вас сюда. Для меня это ясно как день.

— Но будет ли мой Дар оставаться таким, как он есть сейчас? — спросил я. — А что, если он исчезнет? Как люди узнают, что я говорю правду?

— Они почувствуют любовь, и одного этого уже будет достаточно. Любовь — вот что важно, а трюки никогда по-настоящему не принимались в расчет. У меня есть такое чувство, что ваша дверь открылась и больше уже не закроется. Но если и не так, так что же? Все равно открытым останется ваше сердце — а это уже не так мало.

— Я должен сказать вам кое-что еще, что у меня на душе… но даже не знаю, с чего начать…

— Да, я понимаю, — перебил меня Маттиас. — Вам нужно без промедления уезжать отсюда. То же чувствуют и дети, словно ваше затянувшееся пребывание здесь угрожает нашей безопасности. Не знаю, как так получилось, но я уже приучил себя доверять их инстинктам. К тому же вы и сами это чувствуете.

— Да, но какая-то часть меня противится тому, чтобы уезжать так быстро. Я бы хотел остаться и узнать что-то для себя еще.

— Мир даст вам массу возможностей изучить свой Дар, — ответил он. — Но теперь вам следует возвращаться в США как можно быстрей. Им только на руку будет, если вы задержитесь у нас дольше, согласны?

Не прошло и часа, как я уже был в машине. Вот, вроде бы, можно и трогаться, но я все затягивал свой отъезд, надеясь увидеть своих маленьких друзей. Почему-то мне казалось, что они выйдут попрощаться со мной, но они так и не появились. И только когда монастырь уже почти скрылся из виду, я почувствовал что-то глубоко внутри себя и понял — это Соня. Как и обещала, она теперь неотлучно будет со мной.

— Не забудь того, что я тебе говорила, — словно наяву мне слышался ее веселый голосок. — От меня и от моей любви теперь тебе никуда не уйти, так и знай.

Я вылетел первым же рейсом, каким только смог, сразу, как приехал в Софию. Мешкать и вправду не стоило — каждая минута промедления могла означать, что Майнез найдет меня. Самолет оторвался от земли, и вот я скоро снова буду дома — словно ничего со мной и не было и не существовало вообще никаких детей. Я глянул в иллюминатор на далекую землю, и знакомое уже смешение радости и печали овладело мной.

«Все вот-вот должно измениться, — сказал я себе, — вот только в какую сторону, хотелось бы знать…»

Глава 5 Тенсин

Головные боли остались в прошлом, и я наконец мог наслаждаться покоем. Встреча с детьми в монастыре в Болгарии оставила во мне чувство, что я могу преодолеть любое препятствие, смогу использовать Дар так же, как и они, — сострадательно и с любовью. Я был в пути, в поисках мальчика, открывшего окошко в моей душе. Пусть мы не встретились с Марко, я все равно получил от детей гораздо больше, чем смел надеяться. Теперь самое важное — поделиться их посланием с миром, их пониманием того, что все мы — Эмиссары Любви, в это и каждое мгновение нашей жизни. Все, что нам действительно нужно, — открыть глаза на эту истину. А дальше наша реальность сама заполнит те пустовавшие места, что, казалось, зияли пустотой еще мгновение назад. Тогда ничего важнее любви уже просто не будет.

Я вернулся в США новым человеком, с решимостью, которой прежде никогда не знал за собой. Детям, с которыми я встретился, было куда сложней, чем мне, жить свободно и с такой любовью. Но они все же не отступали — постараюсь не отступить и я. Когда Марко коснулся меня и пробудил во мне способность видеть дальше, чем я когда-либо видел прежде, я и подумать не мог о подлинном предназначении Дара. Сила немногого стоит, если пользоваться ею без ума и сердца, укрепившихся в любви и мире. В противном случае это будет не более чем курьезный феномен, способный разве что растормошить воображение людей, но никак не их души. Без того глубокого понимания, которое предлагает Дар, действительная цена силы невелика.

Я даже представить тогда не мог, что людей так заинтересует история, которую я собирался им рассказать. Есть в непосредственности этих детей нечто такое, отчего мы в них невольно узнаем себя. Когда же мало-помалу и другие заговорили о моем невероятном приключении с Марко и остальными детьми, мне стало ясно: за дело лучше браться всерьез.

В небольшой статье я вкратце изложил, где мне случилось побывать и что испытать, а затем разослал ее на электронные адреса нескольким сотням своих друзей. Представьте себе мое удивление, когда весть об этом действительно стала шириться по свету. Вскоре на мой мейл пошли от совершенно незнакомых людей сотни писем с просьбой подробнее рассказать о Марко, о монастыре и детях, с которыми я общался там. Похоже, моя история оказалась востребованной, и теперь я, даже если бы и захотел, не смог бы хранить молчание.

Не могу с уверенностью утверждать, что все, случившееся следом, как-то связано с этой историей, уже вовсю циркулировавшей во «всемирной Паутине». Возможно, это было просто совпадение. Мне казалось, что я подвел черту непосредственно под самим приключением и уже готов сесть за работу над той самой книгой, которую вы и читаете сейчас. Ее окончание, думалось мне тогда, получается просто безукоризненным, такого можно было только желать. Откуда мне было знать, что все снова стронется с места, да еще так, как я и представить себе не мог? Я в тот момент как раз отправился в шестинедельный концертный тур, причем первый месяц должен был провести в Британии. Телефонный звонок от Шерон настиг меня всего через два дня после того, как я покинул Джошуа-Три.

— Ты не поверишь, но тут такое началось после твоего отъезда, — даже в трубке было слышно, с каким возбуждением она говорила.

Мое сердце невольно забилось быстрее. Я уже был в Чикаго, заехал к своей дочери и собирался лететь в Лондон на следующий день. Но почему-то вдруг мне подумалось, что планы могут и измениться.

— Так вот, вчера к нам в дверь постучали. Я открываю. Оказывается, на пороге пятнадцатилетний мальчик, причем одетый как буддистский монах из Тибета. С ним еще были два человека, судя по виду, охрана… хотя утверждать не стану. Мальчика зовут лама Тенсин, и ты не поверишь, что он мне рассказал.

— Ты будешь разочарована, но я уже тебе верю, — ответил я.

Ну, еще бы ты не поверил! — Шерон рассмеялась, сообразив, что все-таки она разговаривает со мной. — Так вот, он родился в Греции, но, когда ему было всего год от роду, к ним домой пожаловал сам Далай-Лама и сообщил его матери, что ее сын — великий Тулку. Можешь представить, я тогда даже не знала, что это значит — Тулку, хотя теперь, конечно, знаю. По верованиям тибетцев, великие души время от времени возвращаются на землю после своей смерти, одну жизнь за другой, чтобы помочь другим существам достичь просветления. В данном случае, Его Святейшество убежден, что лама Тенсин — это реинкарнация его бывшего наставника. Ты слушаешь меня?

— Конечно, слушаю, — ответил я. — Ты давай рассказывай, что было дальше.

— Одним словом, мальчика отвезли в Индию, когда ему исполнилось три года, и там стали его обучать непосредственно под руководством Далай-Ламы, пока ему не исполнилось семь.

Потом его отправили в Нью-Йорк, где отдали учиться в университет. Можешь себе такое представить? Всего семь лет, а он уже в колледже. К настоящему времени у него уже два диплома, один по физике, другой по психологии.

— Даже не верится! — ответил я. Это и вправду выглядело невероятно.

— А еще он говорит на трех языках. Послушай меня, Джимми, этот мальчик — просто чудо! Но погоди, самое интересное еще впереди. Он говорит, что Далай-Лама лично попросил его прибыть сюда, в Калифорнийскую пустыню, и поработать с тобой. Он, судя по всему, уже давно наблю дает за твоей деятельностью, а теперь, когда стало известно все, связанное с одаренными детьми… Ты ведь сам знаешь, теперь весь мир только об этом и говорит. Так что можно сделать вывод, что лама Тенсин у нас для того, чтобы помочь тебе в этой работе.

Я невольно опустился на стул, чтобы переварить все только что услышанное.

— Так что, этот мальчик… то есть лама, он живет у нас дома? — только и смог спросить я.

— Ну да… спит, кстати, в твоей комнате, — немного неуверенно ответила Шерон. — Ведь ты, надеюсь, не станешь возражать, тем более, сам Тенсин сказал, что это важно…

— Важно? А почему? То есть, конечно, нет, мне даже приятно… но ведь я смогу вернуться только через шесть недель.

— Да, я ему тоже об этом сказала, но он ответил, что готов ждать. Насколько я могу судить, он особенно никуда не торопится и вполне может дождаться твоего возвращения. Все у нас в доме просто влюблены в него, так что у нас с ним никаких проблем нет. На самом деле, как он у нас появился, в доме просто витает какая-то потрясающая энергия! Мы все ее чувствуем. Я не знаю, что это означает, но мне кажется, что его появление как-то очень стыкуется со всем тем, что тебе недавно случилось пережить.

— Похоже на то, — сказал я, — хотя не помешает разузнать о нем побольше. Где он был до того, как прибыл к нам?

— Он был вместе с Далай-Ламой, когда тот выступал в Сан-Хосе, затем приехал сюда вместе с людьми, с которыми там познакомился. Должно быть, как раз тогда Его Святейшество и отправил его к нам.

— А до этого? Раньше, еще раньше? Хоть приблизительно известно, где он находился?

— Он говорит, что жил вместе с братом Далай-Ламы в Индиане. Как-то на первый взгляд даже смешно звучит, но почему бы ему и не жить там?

— А кто-то из вас уже связывался с этим братом?

— Нет, но мысль в общем-то неплохая.

— Значит, так и сделайте. Не то чтобы мне не нравилось все это, наоборот… это просто фантастика. Но если он собирается жить у нас в доме, мы несем ответственность за него. Вдобавок, он ведь еще несовершеннолетний.

По правде говоря, лама Тенсин сам немного путается в деталях, где он был, но я не почувствовала в нем ничего такого странного. Наоборот. Он такой лапочка, и такой мудрый. Знаешь, просто не верится, что ему всего пятнадцать лет.

— Знаю, почему же нет. У меня было точно такое же ощущение, когда я встречался со всеми теми детьми в Болгарии. Кажется, у них просто нет возраста, и это все выглядит очень естественно. А ты рассказывала ему о моих недавних приключениях?

— Нет, пока нет, — ответила Шерон. — Все произошло так быстро, что я даже не успела дыхание перевести.

— Теперь я уже начинаю жалеть, что согласился на этот тур. Но раз уж он готов подождать…

— Готов, он сам так сказал… погоди… вот он только что вошел в комнату. Хочешь с ним поздороваться?

Я почувствовал, как забилось мое сердце, словно на самом деле происходило нечто большее, чем я мог вместить своим сознанием.

— Да… конечно, передай ему трубку, — сказал я. Наступила пауза, и я мог слышать, как Шерон что-то говорит мальчику. Затем он сам взял трубку и сказал:

— Как дела, Джимми?

— Привет, лама Тенсин, рад с тобой познакомиться. Шерон мне в общем уже про тебя рассказала.

— Да, мне очень приятно здесь находиться, особенно после того, как у нас с Его Святейшеством был разговор о тебе и о работе, которую ты делаешь.

— Должен признаться, что просто потрясен, услышав такое, — ответил я. — Откуда Далай-Ламе известно о моих проектах?

О, еще бы! Он был под впечатлением от твоего проекта «Пестрое одеяло». Когда вы вместе с членами Конгресса обворачивали им подножье Капитолия, Его Святейшество как раз был в Вашингтоне. Он тоже хотел там присутствовать, но тогда не получилось. Вот почему он попросил меня, чтобы я сам приехал сюда. Крайне сложно бывает организовать его поездку туда, куда он хочет, из соображений безопасности, так что он иногда отправляет своих лам нанести визит вместо него. Его Святейшество может смотреть моими глазами и видеть то, что я вижу. Думаю, что в действительности это надо понимать так, что он тоже сейчас в твоем доме. Это такое невероятное чувство, когда он так делает.

— Ого! — только и сказал я, не в состоянии найти других, более подходящих слов. — Шерон еще говорит, что ты не прочь подождать, пока я вернусь?

— Да. Я делаю все так, как просит меня Далай-Лама, а он хотел, чтобы сейчас я был именно здесь.

— Но чем ты будешь заниматься все это время?

— Возможно, буду учить. Мне было дано разрешение Его Святейшеством давать посвящения очень высокого уровня, так что, может быть, именно этим я и займусь. Очень скоро он сам мне сообщит свое решение.

— Сам Далай-Лама?

— Конечно. Я буду оставаться здесь так долго, как он сочтет нужным. Когда работа будет сделана, я уеду.

— Ты знаешь, — сказал я, — у меня есть дочь, примерно одного возраста с тобой… но она совершенно нормальная… То есть, ты понял, надеюсь, о чем я говорю. Она не такая, как ты. А ты… так уверенно говоришь обо всем, что делаешь, так четко…

Меня воспитывали, чтобы быть Тулку с того самого времени, как мне исполнился год, — сказал он. — Я всегда знал, кто я такой, и я могу помнить все свои прошлые жизни. Я снова и снова возвращаюсь на землю, чтобы делать эту работу, и мне посчастливилось также знать Его Святейшество во всех его инкарнациях. Я был его учителем, а сейчас — он мой учитель. Еще и еще роли будут меняться, пока не исчезнет необходимость всем нам возвращаться вообще. Тогда мы перестанем вращать колесо и снова сольемся с океаном.

— Лама Тенсин, я так рад тому, что ты сейчас у меня дома… Ну а я постараюсь вернуться как можно скорее.

— А ты вовсе и не уходил никуда, — ответил он. — Я могу чувствовать твое присутствие повсюду. Я могу видеть твое лицо, куда ни посмотрю. Делай то, что тебе нужно делать, и знай, что я жду тебя.

Не прошло и недели, а люди по всей Южной Калифорнии уже были в курсе, какой замечательный лама-мальчик появился у них в Джошуа-Три. Пока я разъезжал с гастролями по Британии, до меня то и дело доходили сведения о том, что люди сотнями потянулись в наши края даже из самого Сан-Франциско, чтобы получить передачу учения из его рук. Только тогда до меня дошло, в эпицентре каких событий мы все очутились. Джоан и ее сестра Нэнси взяли на себя роль координаторов этих выступлений и опекунш ламы Тенсина. И нам еще повезло, что никто пока не разведал, где находится наш дом, а иначе — прощай наш покой!

Люди приезжали с дарами и с просьбами выступить перед той или иной группой, прийти благословить их дома или помочь им в решении личных проблем. Я мог только представить себе, насколько измотаны все были у меня дома, а прошло ведь всего ничего, какая-то неделя. А что будет к тому времени, когда я вернусь? Наверное, не дом, а популярный буддистский монастырь с процветающей общиной.

Даже в Англии многие уже знали о том, что творится у нас, по другую сторону Атлантики. Со скоростью лесного пожара распространялась эта новость о мальчике, которому Далай-Лама вверил святую задачу посвящения людей в высокие таинства буддистского пути.

Мне даже встретилась одна молодая пара — они собирались лететь в Калифорнию только ради того, чтобы встретиться с ламой Тенсином. Насколько я мог судить, все происходящее очень быстро достигло точки кипения, грозя перерасти в массовую истерию. Но что я мог поделать с этим, находясь так далеко от места событий? Джоан и Нэнси, как взаправдашние стратеги, всякий раз изобретали новые маневры и обходные пути, как им доставить маленького ламу из нашего дома до того места, где было запланировано его очередное выступление. И неизменно его появление встречалось огромными толпами.

На первой беседе, которую он провел, присутствовало от силы человек пятьдесят. Но с каждым новым выступлением аудитория удваивалась, а слухи росли и того быстрее. Еще немного — и его начнут рвать на сувениры, и я чувствовал, что наш маленький лама едва ли справится с подобным обожанием. В конце концов, каким бы просветленным он ни был, для пятнадцатилетнего мальчишки будет не так-то просто приспособиться к своей неожиданной славе.

По опыту встреч с такими детьми, как Тенсин, я, возможно, больше других понимал, что происходит вокруг него сейчас. У меня еще звучали в ушах предупреждения Детей Оз смотреть дальше необычных физических проявлений, чтобы проникнуть в суть того, что происходит.

Привязываться только к наружной, показной оболочке — это никому не пойдет на пользу. А я чувствовал, что именно так дело и обстоит у меня дома. Что может быть проще — влюбиться в мальчика, которого лично прислал Далай-Лама, в его неповторимую, такую фантастичную историю. Но отделить святость Тенсина от святости остальных, преподнести его как великого святого, окруженного темной толпой, это также означало и забвение подлинного Дара.

Из всего того, что доходило до меня, я мог понять: Тенсин старается, чтобы люди постигли свою собственную святость, как поступил бы и любой другой духовный мастер. Но та шумиха, которая завертелась вокруг него, заставила меня сделать вывод, что люди в большинстве своем не поняли его послания. И я даже не знал, удивляться этому или жалеть, что так все обернулось.

За все это время, что меня не было дома, я не раз созванивался с ламой Тенсином. И ни разу у меня не было причины усомниться в том первоначальном чувстве, что у меня появилось относительно него. Он был тот, за кого себя выдавал, это было бесспорно. Даже с такого огромного расстояния я мог чувствовать то, что он делает, и никаких сомнений это у меня не вызывало. Я действительно просил Шерон по возможности поднять кое-что из его прошлого, но всего пару дней спустя мы решили отказаться от этой затеи как совершенно излишней — таким было доверие, которое он у всех вызывал. У меня не было возможности контролировать все лично, но я и не чувствовал такой необходимости. У мальчика был дар от Бога, и я просто не мог отнестись к этому неуважительно. После всего, что случилось с начала года, после того, как я впервые встретил Марко, я с готовностью принимал все. Ничто не казалось мне слишком странным или необычным.

У меня в памяти еще стояли последние слова, сказанные мне Соней, той маленькой девочкой, с которой я беседовал в монастыре в Болгарии. Она говорила, что вот-вот должен прийти кто-то такой, кто преподаст мне очень важный урок о том, как быть Эмиссаром Любви. Это ее психический дар, без сомнения, показал ей, что следует ждать ламу Тенсина. Ведь, судя по всему, как раз этому он и учил всех, кто приходил на его лекции. Но было что-то еще в ее голосе, из-за чего я никак не мог освободиться от тревоги и неловкости. И дело даже не столько в ее словах, сколько в том, что было за ними.

Интуиция говорила мне, чтобы я был очень осторожным и не терял из виду всего, что творилось, и всякого, кто мне встречался. Но не было никаких признаков того, что лама Тенсин был не тот, кем назвался. Рассказывая о себе, он скорее больше умолчал, чем преувеличил. Доказательством тому были перемены с каждым, кто приходил послушать, как он дает учение. До меня доходили совершенно невероятные истории из Джошуа-Три, так что я просто сгорал от нетерпения поскорей вернуться домой.

— Так как, ты говоришь, у вас там дела? — спросил я ламу Тенсина в очередной раз, когда мы говорили по телефону.

— Все просто замечательно, если не считать тех людей, которые стараются по возможности все из меня высосать, — ответил он.

Я внезапно почувствовал, как поднялась моя антенна, та часть меня, которая отслеживает каждое движение человека, а затем сравнивает полученную информацию с долгим списком других данных, чтобы помочь мне решить, следует ли особо обратить внимание на то, что я слышу. Я почувствовал, как мгновенно во мне заработал Дар, может быть в первый раз с тех пор, как я вообще услышал о существовании ламы Тенсина.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Знаешь, есть люди, которые хотят перекачать мою энергию в себя, и все потому, что у них, как они считают, своей недостаточно. После каждой передачи учения я чувствую себя совершенно выжатым, и даже приходится устраивать перерыв на день-другой. Боюсь, что я оказался под своего рода психической атакой. Чувствую, что и Его Святейшество тоже очень обеспокоен.

— Думаю, ты прав относительно тех людей, которые надеются, что именно ты покажешь им, кто они на самом деле, — сказал я. — Но ведь твоя роль — помочь им реализовать ту истину, что они ничем не отличаются от тебя.

— Но ведь они отличаются, и притом очень, — сказал он. — Я — Тулку, очень древняя душа. И я не могу продолжать мою работу, если они будут и дальше ходить и красть мою энергию.

Честно говоря, я не увидел ничего особо тревожного в этой ситуации, тем более принимая во внимание его возраст и отсутствие опыта выступления на людях. У меня тоже ушло несколько лет, прежде чем я смог чувствовать себя уверенно в подобной роли. Порой очень непросто помочь человеку понять, что в нем самом предостаточно всего, что нужно для счастья, — и сейчас, и вообще. Куда легче опереться на гуру или духовного мастера, чтобы тот все это сделал за нас, получить полную власть над своей жизнью, но из его рук. Но, как мне кажется, такое отношение тоже понемногу отходит в прошлое.

Люди начинают открывать силу внутри себя и, принимая силу, понимают, что истину они тоже должны принимать самостоятельно. Поэтому мне было понятно, как сейчас, должно быть, непросто приходится Тенсину. Похоже, по неопытности он слишком рьяно взялся за это непростое дело. Но именно тут, наверное, я буду в состоянии ему помочь. Не исключено, что это одна из причин, по которой Далай-Лама и отправил его в пустыню. Вполне может быть, что мне тоже есть чему его поучить, а не только поучиться у него.

— Могу представить, как это непросто, когда люди так на тебя наваливаются, — сказал я. — Иногда бывает трудно оградить себя от всех проекций, которые люди навешивают на тебя. Но ты и этому научишься тоже, не сомневаюсь. Нужно всего только…

— Нет, ты не понял, — сказал он. — Здесь в игру вступили темные силы, и они иногда используют подобных людей, чтобы пустить под откос такое высокое учение. Далай-Ламе приходится с таким иметь дело постоянно. Я сам видел, как он давал отпор этим силам, хотя порой они могли гнездиться в каком-то человеке. Но так принято в Тибете. Вот почему гирлянды «мала» делают такими длинными. В подобном случае они могут оказаться хорошим оружием.

Он даже засмеялся своей шутке, а мне почему-то стало неловко, даже сам не знаю почему. Я знал, что в этой традиции есть гневные божества, которых почитают и даже боятся, но меня беспокоило, что он уж как-то очень своеобразно истолковывает эту ситуацию. Но снова же, тот факт, что ламе Тенсину всего пятнадцать лет, многое объяснял. С одной стороны, я не мог не чувствовать глубины его знаний, даже когда он говорил по телефону. Но было еще нечто такое, чему я пока не мог дать название, но знал, что со временем неизбежно придется с этим разбираться. Чем-то зловещим это, в общем, не выглядело, но все-таки смущало.

— Как там Джоан и Нэнси, справляются? — спросил я, решив сменить тему. — Думаю, что лучших помощников, чем они, ищи — не найдешь.

— Да, я был бы без них как без рук. И знаешь, время от времени Его Святейшество говорит со мной через Нэнси. Причем она тоже осознает это, когда такое случается. Если он доволен тем, что я делаю, он говорит мне об этом через нее, а если сердит, это тоже становится мне известно.

— Как это получается? — спросил я.

— Очень даже просто. Энергетическое тело Его Святейшества за те многие столетия, что мы провели вместе, переплелось с моим. Если он считает нужным, то может смотреть через мои глаза или через глаза тех, кто находится неподалеку от меня. А если захочет, может говорить со мной через них, но только если они представляют собой чистый канал, а Нэнси именно такой и есть. Она ему очень нравится, это видно по всему.

Я снова слышал пятнадцатилетнего мальчика, а не того мудрого мастера, чьи интонации проскальзывали в нотках мальчишеского голоса. Да и как мне было сопоставить то, о чем он говорил, с чем-то из своего личного опыта? Ни с чем таким мне прежде даже не приходилось сталкиваться. К тому же недооценивать решение Далай-Ламы мне тоже было не с руки. Все, что он говорил, выглядело очень логичным, так что я решил верить ему. Во всяком случае, пока.

— Лама Тенсин, у меня есть вопрос, который я хотел бы задать тебе.

— Да, можешь спрашивать все, что хочешь.

— Не знаю, успели ли тебе рассказать об этом мои домашние, но совсем недавно у меня был по-настоящему удивительный опыт общения с детьми, наделенными мощной психической силой. По их словам, у них есть очень важное послание, которое они должны передать миру. Думаю, что тебя тоже можно считать одним из таких детей, так что я бы хотел узнать, есть ли такой вопрос, который бы ты хотел задать. Знаю, что это звучит странно и, может, я не совсем точно это излагаю, но мне кажется, ты знаешь, о чем я говорю.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — ответил он.

Сейчас постараюсь объяснить. Те дети, с которыми я встречался… у них всех был один вопрос, который они задавали миру, вопрос критически важный для нашего времени. И он был всегда один и тот же. Ты знаешь, что это за вопрос?

На другом конце провода установилось долгое молчание, и мне даже стало интересно — о чем он сейчас думает? Другие дети знали, что это был за вопрос, даже не задумываясь над этим, словно они несли его в своих душах. Но, с другой стороны, те дети, с которыми я встречался, были все из одной части света и обучались в одном монастыре. И все же, если в этом вопросе — истина, а я в этом ни секунды не сомневался, тогда от Тенсина я сейчас услышу ту же мысль, пусть даже высказанную немного по-другому.

— Послушай, я еще раз тебе говорю, — в голосе Тенсина послышалась неожиданно резкая нотка. — Я — не те паранормальные дети, с которыми ты встречался. Я Тулку. Я был здесь от самого начала и буду до самого конца времен.

— Думаю, то же самое можно сказать и о детях, с которыми я встречался, — ответил я. — На самом деле, истина одна для всех, если можно так сказать. Едва ли справедливо будет выделять одного человека за счет остальных, превозносить как более святого или даже просто более продвинутого, чем другие. Именно в этом, я так считаю, одна из самых больших проблем для нас. Ведь, по существу, мы все одинаковые в чем-то по-настоящему главном, и как раз на этом нам следует сейчас сосредоточиться, а не на различиях.

— Я согласен с каждым твоим словом, — ответил Тенсин. — Но ты никогда не поймешь, что значит быть Тулку, ведь нас можно пересчитать по пальцам одной руки. Твои встречи с детьми — это и в самом деле очень важно, и Его Святейшество тоже говорил мне о них, но я другой.

— Значит, ты не знаешь, что это за вопрос?

— Почему же — знаю, но сейчас не считаю нужным распространяться об этом. Время, когда мне можно будет открыть вам и это тоже, только должно наступить, но еще не наступило.

Что-то во всей этой беседе было не то и не так, я это чувствовал. Мое мнение о Тенсине не изменилось. Но, решил я, начиная с этого момента буду вдвойне внимателен ко всему, что он говорит. Еще раз Сонины слова эхом отозвались внутри меня, как и то странное чувство, что сопровождало их.

Это было очень похоже на предостережение. Но почему?

* * *

Мой концертный тур тем временем близился к завершению. Вот-вот — и я уже дома, в Джошуа-Три, встречусь с ламой Тенсином, а не просто буду говорить с ним по телефону. Еще немного — и я смогу заглянуть в его глаза. Загляну, чтобы увидеть, что в них — полноводная река прозрения, на что я рассчитывал, или же бездонный колодец недоразумения, чего боялся. Я готовил себя к любой из этих ситуаций, но мне отчаянно хотелось верить в лучшее, как уже поверили в это все мои домашние.

Тем более что ситуация к тому времени разрослась так, как я вначале и помыслить себе не мог. Новость о мальчике-ламе продолжала шириться. Стоило только Тенсину шаг сделать из двери, как его тут же обступали толпы приезжих почитателей, буквально прочесывавших наш маленьких городок в надежде вычислить все-таки своего юного гуру. Жителям Джошуа-Три, впрочем, было не привыкать к нашествию туристов, но раньше это были главным образом скалолазы и поклонники альтернативных видов спорта. Теперь у малоизвестного прежде городка появилось новое измерение, да такое, о котором прежде никто и помыслить не мог.

Уже возвращаясь домой, я остановился по пути в одном кафе, заказал чашку кофе-латте и стал невольным свидетелем беседы за соседним столиком. Две женщины обменивались новостями, скорее даже, сопоставляли все то, что каждой удалось разведать. Два дня они обшаривали все уголки города в поисках Тенсина, но пока что, судя по их отчаянному тону, поиски были безрезультатными. Пока те, кому это было известно, стойко хранили тайну, но едва ли стоило рассчитывать, что так будет продолжаться и дальше. Рано или поздно нас рассекретят, и тогда конец тишине и рабочей обстановке в нашем маленьком прибежище.

Вот и аллея, которая вела к нашему дому, показавшаяся мне в этот раз бесконечно долгой. Припарковав, наконец, машину на своем обычном месте и уже поднимаясь по ступеням к двери, я вдруг ощутил странное чувство в желудке, какой-то горячий и тугой спазм, так что первым делом даже подумал, не съел ли что-то не то по дороге. Или все же дело в другом и есть нечто такое, о чем я не позволяю себе думать? Дело было, конечно, не в той чашке кофе, которую я купил себе по пути. Этот спазм был первым предвестником того, с чем мне еще предстояло иметь дело.

Но стоило мне вспомнить, как же я соскучился по моим друзьям, по моим дорогим соседям по дому, которые так неподражаемо продержались все это время в самой сердцевине налетевшего урагана — ведь мы не виделись целых полтора месяца! — и я уже и думать не мог ни о чем другом, как скорей переступить порог. Первым, кто заметил мое появление, приветствовав меня заливистым лаем, был мой песик, Харли Кришна. А потом я увидел показавшуюся в дверях кабинета Стефани и Джоан, летевшую мне навстречу через холл.

— Джимми, наконец-то ты дома, — Джоан, а следом и Стефани бросились мне на шею. В это мгновение и я почувствовал, что вернулся домой.

— Вы тут без меня, похоже, не скучали, — сказал я, пытаясь не показать, как я растроган.

— Да-да, так и есть, — засмеялась Стефани, — нас прямо взяли в осаду. Остается только надеяться, что все, кто гоняется по всему городу за ламой Тенсином, пробегут мимо нас — в противном случае придется съезжать, не иначе.

По выражению лица Джоан я понял, что и сам Тенсин появился в комнате. Я оглянулся и впервые действительно увидел его. Он выглядел в точности, как я и представлял. Примерно одного роста со мной, в традиционной одежде тибетского монаха-буддиста. Побритая голова и лучезарная, как погожее утро, улыбка.

— С прибытием, Джимми, — сказал он. — Рад наконец-то лично с тобой познакомиться.

Поскольку я не знал, как принято приветствовать буддистских монахов, я сдержал свой первый порыв обнять его. Но он сам — я даже глазом не успел моргнуть — уже был рядом и обнял меня за плечи. Что ж, и в самом деле было приятно воочию увидеть и почувствовать прикосновение того, кто одним своим присутствием успел наэлектризовать всю округу. Он оказался именно таким замечательным, как все говорили, душа Мастера в теле пятнадцатилетнего мальчика. Мы посмотрели друг другу в глаза, и на какой-то миг я просто погрузился в этот взгляд, и оставался в нем, словно времени больше не существовало. Это было ни с чем не сравнимое переживание. Теперь и мне было понятно, почему так много народу мечется по городу в поисках этого необыкновенного мальчишки.

— Действительно, лама Тенсин, это огромная радость наконец-то встретить тебя. Одно дело — когда тебе по телефону рассказывают, что у вас тут творится, и совсем другое — увидеть все собственными глазами. Значит, у вас тут не дом, а секретная явка?

— Ты даже не представляешь, до какого градуса тут все накалилось, — поспешила ответить за него Джоан. — Одних подарков для ламы Тенсина, наверное, наберется с небольшой грузовичок, а тут еще постоянные приглашения выступить там-то, приехать туда-то… Приходится почти всем отказывать, потому что давка — не то слово, что сразу начинается…

— Да, и в самом деле давка, — сказал Тенсин. — Но именно этого и хотел его Святейшество. Это поможет мне практиковать сострадание. Эти люди, которые так рвутся ко мне, думают, что у меня есть что-то такое, чего нет у них. И стоит только это у меня стащить — так, наверное, они думают, — это сделает их счастливыми до конца жизни.

Меня так и подмывало напомнить ему о его же собственных словах, что он не такой, как все, что он Тулку… значит, мог бы немного снисходительней отнестись к этим людям. Но я так рад был наконец-то вернуться домой, что ни о чем другом заводить разговоры просто не было желания.

— А твои вещи? — всплеснула руками Джоан. — Куда нам тебя устроить? Ведь твоя комната…

— Их можно оставить в моей комнате, — спокойно сказал Тенсин, даже виду не подав, что это в общем-то моя комната.

— Действительно, куда же еще Джимми заносить свои вещи, как не в свою же комнату, — я еще только открыл рот, а Стефани ответила за меня.

— Конечно, я это и хотел сказать, — не переставая улыбаться, кивнул головой маленький лама. — Огромное тебе, кстати, спасибо…

— Не вижу в этом проблемы вообще, — сказал я. — Могу и в мансарде устроиться. Туда же занесу и свои чемоданы, ничего им там не сделается. Разницы, на самом деле, ника кой.

Тенсин улыбнулся, а во мне уже в который раз всколыхнулась странная смесь глубокой любви и подозрительности к этому мальчику. Какая-то часть меня откровенно гордилась тем, что он оказал честь быть здесь, что я могу делить с ним дом, комнату, да все что угодно. Но другая часть меня неотступно следила за ним, словно в любой миг маска могла свалиться с его лица и нашим глазам откроется нечто такое, на что меньше всего хотелось бы смотреть. Странное это было состояние, тем более что он абсолютно не давал нам никаких поводов для такой подозрительности, и в первую очередь мне. Я-то ведь только что с порога, в то время как другие уже успели прожить бок о бок с ним почти шесть недель. Если бы что-то было не так, они давно бы уже успели заподозрить неладное. И все же я ничего не мог поделать ни с собой, ни с этим странным чувством.

— И Майтрейя тоже рад, что ты вернулся, — продолжал как ни в чем не бывало Тенсин.

— А кто такой Майтрейя? — спросил я.

— Лама Тенсин переименовал твою собаку, — замешкавшись, немного виноватым тоном ответила за него Джоан. — Теперь он у нас не Харли, а Майтрейя.

Джоан незаметно подмигнула мне, будто просила меня не спорить, а подыграть ей.

— А при чем тут моя собака? — только и смог вымолвить я, словно это мою маску только что сорвали у меня с лица.

На какой-то миг я почувствовал, что у моего гостеприимства есть пределы, через которые переступать все же не стоит. Ладно, забрали мою комнату… Скоро орды поклонников отберут у нас и весь наш дом… Ладно, потерпим. Но этого показалось мало — взялись за собаку. Сделав глубокий вдох, я все же нашел в себе силы ответить, — если ты не возражаешь, я все же буду звать его Харли, как и звал, хорошо? Ты можешь называть его как хочешь, а я привык…

— Пойми, это просветленное существо в теле собаки, — снисходительно пояснил Тенсин, — такое случается сплошь и рядом. Вот и у Его Святейшества тоже есть пес, который в прошлой жизни был великим ламой. Но он, то есть лама, я хотел сказать, сам предпочел стать собакой в этой жизни, чтобы продолжать служить, но не так, как раньше. А Майтрейя — может, он вообще был моей матерью в прошлой жизни… то есть я не уверен, но он все же напоминает мне Будду будущего, так что я решил…

— Я понял, понял, — ответил я, берясь за ручку чемодана. — Если сам Харли не возражает, то я тем более. Пока что лучше перенесу свои вещи в мансарду, чтобы не загораживали тут проход…

Подхватив свои вещи, я быстро направился к лестнице, которая вела в мансарду. Пусть это немного напоминало бегство, но мне сейчас важней всего было разобраться в происходящем. Тем более что моя голова ни с того ни с сего снова стала болеть, чего со мной не случалось с тех пор, как я побывал у детей в монастыре.

Мне казалось, что я научился контролировать непростые ситуации, использовать Дар для того, чтобы увеличить, а не ослабить свое восприятие. И, словно отвечая самому себе, я понял, что ведь на самом деле не обращался к Дару вообще все эти несколько недель, в особенности с того момента, как стало известно о существовании ламы Тенсина. Внутри меня не утихала война, но лишь теперь я впервые признал ее существование. Я не мог не чувствовать той мощной энергии, что исходила от мальчика, и так легко было подпасть под ее воздействие и безоговорочно во все уверовать. Но что-то такое еще происходит сейчас вокруг нас, а я не могу ни увидеть, ни понять этого. Чему удивляться — ведь мое желание верить было таким же сильным, как и у всех остальных, разве не так? Его лекции оказывали на всех глубочайшее воздействие, и мне это было известно, а когда я заглянул в его глаза, то сам увидел их бездонную глубину. Но боль в моей голове лишний раз напоминала мне, что я пытаюсь что-то заблокировать. Что-то такое, чего не хочу даже видеть, не то что признавать.

Позже в тот же вечер мы остались наедине с Тенсином в гостиной. Все остальные уже спали, и я рад был возможности побыть с ним в одной комнате, заглянуть еще раз в его глаза и еще раз проанализировать свои чувства. Головная боль почти утихла на этот раз, и я готов был раскрыть Дар и посмотреть, что же все-таки передо мной проявится на этот раз.

— Наверное, это просто потрясающе, так долго жить вместе с Далай-Ламой и учиться непосредственно у него, — сказал я. — Когда вы виделись с ним в последний раз?

— Он уже несколько недель ездит с публичными выступлениями по Соединенным Штатам, и я смог присоединиться к нему в Сан-Хосе. Ты себе не представляешь, как это чудесно, сидеть в одном ряду со всеми остальными ламами и снова чувствовать эту энергию. Прошло немало времени, как я покинул монастырь, и мне порой так не хватает и церемоний, и общества других монахов. Но, знаешь, многие из них ревнуют меня к Его Святейшеству, так что надолго меня в их компании все равно не хватает.

— А почему они ревнуют?

— Потому что это очень необычно, чтобы Его Святейшество проявлял повышенный интерес к такому молодому Тулку, как я. Многих из них отправляли учиться к другим высоким ламам, но никогда — к Его Святейшеству лично. Это большая привилегия, и я могу только смиренно принять ее. Находиться в его присутствии — это очень смиряет, знаешь ли, пусть даже мы провели с ним вместе не одну жизнь. Я, конечно, не в восторге от того, что остальные думают, будто я не такой, как они, но что тут поделаешь — я действительно не такой, и все тут.

— А чем ты от них отличаешься?

— Так сразу и не скажешь, — ответил он, и его глаза расширились. — На самом деле, я ничем вообще не отличаюсь. Самое высокое учение таково, что мы все одинаковы в Благодати. Но некоторые из нас восходят по этой лестнице чуть дольше остальных, значит, и чуть ближе к небу. Я заключил договор еще до начала времен прийти сюда и быть подле Его Святейшества, чтобы помогать ему в его трудах. И это была бы совсем непосильная задача, не будь я Тулку, или продвинутой душой. Это ничуть не делает меня лучше других, просто древнее. Но иногда без такой вот древней души просто не обойтись, когда надо вести остальных по пути.

— Так удивительно слышать все это от пятнадцатилетнего мальчика…

— Физический возраст не имеет никакого отношения к тому, о чем мы с тобой ведем речь. Возраст тела — ничто, когда для тебя открыта вечная природа души. Никакой разницы нет, будь мне два года или девяносто два. В любом случае ты сам все сможешь увидеть в моих глазах. Ну-ка, загляни в мои глаза и скажи, что ты там видишь?

Я заглянул, как мог, глубоко, и не сомневался, что мне там открылось само Небо. И еще — желание перестраховаться, не дававшее мне покоя, покинуло меня, осталось только сердце, жаждавшее верить всему, что он скажет.

— Да, я много чего вижу, — сказал наконец я. — Вижу, например, что ты говоришь мне правду.

— Я, вне всякого сомнения, говорю тебе правду. Мне нет резона лгать тебе или кому бы то ни было еще. Я здесь только для того, чтобы помогать вам, и вот почему так много народу теперь стекается сюда, в Джошуа-Три. Нам всем нужна помощь. Но такова наша роль, Тулку, помогать душам достичь просветления. Этим мне и предстоит заниматься до конца моей жизни, а затем — новое возвращение, и так до той поры, пока живые существа все до единого не вспомнят свою истинную природу. Это единственное, что доставляет мне радость, и только благодаря этому я и могу сносить убожество этого существования. Я абсолютно точно помню, как все выглядело до моей самой первой инкарнации, и также помню все те многие тысячи инкарнаций, что сменяли одна другую с той поры. Но есть нечто такое, что одно стоит над всем, и это любовь, которую я несу в себе. Я счастлив быть здесь, потому что это дает мне возможность чувствовать эту любовь, и поэтому я могу отдать все тебе и той работе, которую ты начал, Джимми.

Я был вне себя от того, как просто и прямо он излагал эти истины. Что мне еще оставалось делать, как отбросить свое недоверие и с благодарностью принять все то, что происходило? В начале приключения была встреча с Марко, затем были другие дети, и закончится оно этим потрясающим Тулку. Даже не верилось, что это именно я получаю такие глубокие постижения.

— Вот еще что хочу тебе сказать, — продолжал тем временем Тенсин. — Ты как-то спрашивал меня о вопросе, знаю ли я, что это такое.

— Да, помню.

— Я готов теперь сказать тебе, что это за вопрос. Такой простой, он, тем не менее, итог всему, о чем мы только что говорили. Вопрос таков: «Как бы ты действовал, если бы понял, что ты Эмиссар Любви прямо сейчас?» Другими словами, какими будут твои поступки, если бы ты прямо сейчас реализовал в себе истину о своей природе, истину, которая не может изменить факт твоего существования? И ответ тоже очень прост. Ты стал бы жить этой истиной, потому что это была бы единственная вещь, которая только и могла бы придать всему смысл. Ты бы жил как просветленное существо, ибо именно таков ты уже есть.

— Есть еще одна часть вопроса, — ответил я, глядя ему в глаза, — и, наверное, самая важная его часть.

— Да, заключается в одном слове, «НАЧАЛИ!». Это момент, когда начинать жить таким образом. Это одно из самых важных учений нашего времени.

— Да, лама Тенсин, я тоже верю в это. Дети, все они задают один и тот же вопрос, но теперь пришло время для нас жить им так, как это делают они. Вот этому я и научился, и буду только рад, если смогу продолжать дальше вместе с тобой.

Я планировал задержаться дома всего на три дня, а потом снова уехать на концерт, на этот раз совсем неподалеку, в Калифорнии, в Маунт-Шаста. Теперь я чувствовал такое сильное единение с ламой Тенсином и до такой степени уверовал в него, что о расставании даже не хотелось думать. Я так много получил от Марко и других детей — теперь же мне не терпелось продолжить это переживание с Тенсином, раз он тоже вышел на сцену. Завороженный этой встречей, более чем когда-либо переполненный Даром, я с трепетом ждал, f когда же я смогу проникнуть в такие глубины, какие еще недавно казались просто недостижимыми. Так что оставалось одно: поскорей закругляться с концертом и — домой!

У Тенсина тем временем была запланирована беседа в учебном центре субботним вечером, всего через два дня после того, как я вернулся домой. В этот раз на меня была возложена ответственность за то, чтобы в целости и сохранности доставить его до лекционного зала, не дать толпе наброситься на него до начала лекции и сразу же по окончании поскорей умыкнуть домой. Джоан и Нэнси уже достаточно поднаторели в том, как себя вести, когда толпа начинает ломиться, пробиваясь поближе к ламе. Одного этого, по словам самого Тенсина, было достаточно, чтобы потом отлеживаться день-другой после таких занятий. Но раз уж я тоже был на месте, значит, погоню можно было перенацелить на меня. Не успеет Тенсин, как обычно, в конце лекции совершить ритуал — огненную пуджу, как я тоже буду наготове. И пока никто не спохватился — в машину, полным ходом домой, где мы были пока что недосягаемы для армии его поклонников. План был хорош, и теперь мне оставалось проверить, сработает он со мной или нет.

Вечером, когда мы с ним добирались к учебному центру, мой лама открылся мне с той стороны, с которой прежде не приходилось его видеть. Мы ехали по окраинной дороге возле самой границы пустыни, где проезжающая машина — большая редкость, и Тенсину вдруг захотелось увидеть, сколько может выжать мой «мустанг». Перед нами почти на десять миль вперед протянулось ровное как полотно шоссе, но даже на скорости сто десять миль в час он требовал больше. Он снова стал пятнадцатилетним мальчишкой, а я — безответственным взрослым.

Есть, конечно, здравый предел у всякого желания развлечь, но я решил, что не буду сбавлять скорость хотя бы еще несколько минут. Мимо нас со скоростью пули пролетали юкки, и я, краем глаза взглянув на мальчишку, вжавшегося в сиденье, вдруг подумал, что ему нечасто в жизни случается пожить жизнью обыкновенного подростка. Столько времени уходит на то, чтобы быть мастером-Тулку, что на все мальчишеское просто не остается времени. На дороге пока что не было никого, кроме нас, да и сам я чувствовал, что нам ничто не угрожает.

Затем случилось нечто, чему я никогда не найду объяснения.

— Хочешь увидеть что-то по-настоящему классное? — во весь голос, перекрывая гул мотора, выкрикнул Тенсин.

— Что именно?

— Ты давай говори, да или нет. Классное, не сомневайся!

Я улыбнулся, прикидывая, чего еще ему может захотеться.

— Ну, допустим, хочу.

— По-твоему, это быстро, то, как мы сейчас движемся?

— Вполне, — так же громко ответил я. — Поверь, прибавлять газу лучше не стоит.

— Но мы можем еще быстрее.

— Как это, быстрее?

— А вот так — быстрее не бывает! — воскликнул он. — Дай я тебе покажу.

Прошло не больше секунды, но все вокруг нас вмиг поменялось. Мы были все еще в десяти милях от цели, когда он говорил эти слова, но не успел я и глазом моргнуть, как мы уже подкатывали к самым воротам нашего учебного центра. Непослушными руками я вывернул руль и остановился на обочине, где-то всего в паре метров от входа. Все во мне дрожало. Как ни в чем не бывало, перед центральным входом прогуливались люди, ожидая начала лекции, но когда увидели, кто к ним подъехал, то полным ходом двинулись к нам.

— Ты давай заезжай, — улыбаясь во весь рот, сказал мне Тенсин. — А то мы внутрь можем и не попасть.

— Что это было? — стараясь унять дрожь, спросил я. — Как ты это сделал?

— Я вообще ничего не делал, — ответил он уже своим прежним тоном. — Просто мы здесь. Только что были там, а вот уже здесь, только и всего. Не пойму, что тебя так удивляет.

Народ тем временем почти окружил машину, так что я осторожно завел двигатель и проехал за ворота.

Когда мы пробрались внутрь, я провел Тенсина в один из трейлеров, оборудованных под раздевалку. Нэнси уже ждала нас там, и, когда увидела нас, у нее вырвался вздох облегчения.

— Ну, наконец-то! — выдохнула она, когда мы открыли дверь. — В центре уже собралось полно народу, и люди еще продолжают подходить. А еще, не знаю, заметили вы это или нет, но перед входом тоже хватает людей, которые хотят лично пообщаться с нашим маленьким Тенсином. Я даже удивляюсь, как вам удалось незамеченными проскользнуть сюда, — взглянув на меня, она словно почувствовала, что у меня сейчас творится внутри.

— Джимми, ты в порядке? Ты весь какой-то бледный.

Я перевел взгляд на Тенсина, а он заговорщицки улыбнулся мне в ответ. Да и что бы я сказал, даже если бы смог подобрать для этого слова? Я ведь даже не знал, что с нами было, да и было ли вообще, если уж на то пошло. Готовых объяснений никак не находилось — да в общем-то мне сейчас и не хотелось ничего объяснять.

— За меня не переживай, — ответил я. — Отвык просто от вашей жары. Все в порядке, не беспокойся.

— Думаю, и Джимми наконец-то начинает верить, — с мальчишеской улыбкой вставил Тенсин. — Можно сказать, что он только что совершил фантастический прыжок в этом направлении.

— Не знаю, о чем вы, — сказала Нэнси, открывая дверь, — но тебе, Тенсин, уже пора начинать.

Они вышли за дверь, а я без сил опустился на раскладной стул. Пот заливал мое лицо — от жары ли, или действительно был прав Тенсин, когда сказал, что я начинаю верить всему происходящему? Но ведь я уже был свидетелем явлений куда более фантастических, чем это, в особенности после того, как я встретил Марко. Но в этом было что-то другое, и я это чувствовал. Я действительно не мог найти этому имени, но в моих висках снова стучало так сильно, как никогда. Откинувшись на спинку стула, я сделал несколько глубоких вдохов, стараясь утишить жар, который так и лился из моих висков.

«Что, ну что ты хочешь сказать мне?» — продолжал я спрашивать себя.

Но ответа нет как нет, одно только безостановочное биение барабана в мой голове и ощущение, что я стою перед одной из самых важных дверей в моей жизни.

Через какое-то время боль наполовину стихла, и я смог выйти из трейлера и войти в центр, чтобы тоже послушать, как Тенсин будет давать учение. В этот день у него было запланировано принятие Прибежища, прекрасная церемония вручения своей жизни Божественному. Все здание было набито битком, а еще множество людей стояли за дверью.

С трудом протиснувшись, я остановился у стены зала. Немало людей стояли на коленях, опустив голову в знак глубокого благоговения. Все внимание безраздельно принадлежало выступлению Тенсина, которое представляло собой смесь детского смеха, разных историй и традиционной буддистской философии.

Он не говорил ничего такого, чего я не слышал раньше, но в его голосе отчетливо слышалась некая завораживающая сладостность. Было так просто довериться этому мальчику и поверить всему, что он говорил. Ну а как же мой собственный опыт, в особенности тот, за последние полчаса? И если это вправду случилось со мной, то о чем это может говорить? Больше вопросов, чем ответов, — и едва ли я мог найти их, эти ответы, стоя в переполненном зале.

Я протолкался назад и вышел из учебного центра. Давно мне не приходилось видеть ночное небо над пустыней. Звезды, казалось, сбивались в таинственные облака, укутывая своим прозрачным светом и небо, и землю, на которой я сейчас стоял.

Сам не знаю почему, но мне вдруг подумалось, что далекие звезды, до которых немыслимые миллиарды миль, шлют нам свой огонь, чтобы и тут, на Земле, все вспыхнуло ответным огнем. Но разве такое возможно? Разве они не слишком далеко и их крылышки не слишком коротки, чтобы долететь к нам сюда? Снова и снова в мыслях я невольно возвращался к ламе Тенсину, к тому, как он жил и открывал свой свет. Была ли это все сплошь иллюзия, дым и зеркала, которые только искажали истину, или он действительно помогает нам открыть наш собственный свет?

Дети Оз говорили, что ключ ко всему — сердце, открой его для милосердия и сострадания, а следом естественно придут и чудеса. Почему же тогда никак не получается избавиться от чувства, что он, наш лама, прибыл из какого-то другого места, чем они? Мне хотелось верить ему — ничуть не меньше, чем всем остальным, и моей вере тоже было на что опереться. Но моя голова продолжала говорить мне, что есть тут что-то такое, чего я пока не вижу ясно. И мне никогда не узнать всей правды, пока не увижу этого.

— Открой наконец глаза, — сказал я вслух. — Все перед тобой как на ладони. Нужно только захотеть увидеть.

Два дня спустя я был в машине, ехал из Джошуа-Три в Маунт-Шаста на концерт, когда в машине зазвонил мобильный. Я ответил. Это была Джоан.

— Джимми, тут такое известие пришло… не знаю даже, что и думать, — встревоженно сказала она.

— Говори, что там?

— Получается так, что нам пришел сегодня утром факс от женщины, у которой жил Тенсин, как раз перед нами. Тенсин постоянно твердил, что она не смогла обеспечить ему соответствующих условий, но в ее изложении все выглядит совсем по-другому. Тенсин уже прожил у нее какое-то время, и это она, если верить ее словам, она сама решила выяснить, что нужно сделать, чтобы гость не испытывал ни в чем неудобств. Кто знает, что ему предлагать и чего не предлагать, тибетскому-то ламе, правильно? Тем более пятнадцати лет от роду. Вот она и решила связаться с ашрамом в Индии, где находится резиденция Далай-Ламы, и получила от них факс, который переадресовала нам тоже. Так вот, там не знают никакого ламы Тенсина. Как-то все это странно, тебе не кажется? Может, у него есть еще какое-то имя или что-то в этом роде… то есть, возможно, у самого Тенсина на все это есть какое-то логическое объяснение, но мне что-то неспокойно на душе.

— Может, ошибка или просто недоразумение, — сказал я. — Но в любом случае теперь нам уж точно надо все выяснить самим. Как бы то ни было, ему всего пятнадцать, он несовершеннолетний. Мы отвечаем за него, так что нужно отнестись к этому со всей серьезностью.

— Так что, по-твоему, мне сейчас делать?

— Прежде всего, где сейчас он сам?

— Отправился в гости с ночевкой к Дженнифер, в Палм-Дезерт. Вернется только завтра поздно вечером.

— Послушай, разве не ты говорила, что он показывал тебе свидетельство из монастыря в Нью-Йорке, где подтверждается, что он лама? Еще в первый день своего приезда? — спросил я.

— Да-да, с фотографией. Там было написано, что он лама. Может, созвониться и выяснить непосредственно у них?

— Обязательно. И не откладывай. Думается, что это только недоразумение… но выяснить стоит. Причем сегодня же.

— Я сразу же тебе перезвоню, как только что-то узнаю, — сказала она и положила трубку.

Почему-то мне подумалось, что в голове у меня тут же начнется знакомый стук, но ничего такого не было. На самом деле я почувствовал пульсацию какой-то спокойной энергии в своем сердце, словно вот-вот все наконец должно разрешиться. У меня и мысли не было, что Тенсин мог оказаться шарлатаном — слишком много он знал, слишком много света было вокруг него, чтобы могло обмануться столько народу. Я был уверен, что Джоан докопается до истины и всему действительно найдется логическое объяснение.

Телефон зазвонил снова всего час спустя.

— Ты сидишь или стоишь? Если стоишь, тогда лучше сядь. — В голосе Джоан я услышал что-то такое, чего никогда не слышал прежде. — Не поверишь, что мы тут такое откопали…

Последовала долгая пауза, и я понял, что мне вряд ли понравится эта последняя новость.

— Нас обвели вокруг пальца, Джимми, как последних… Нет никакого ламы Тенсина, и он никакой не Тулку, открытый Далай-Ламой. На самом деле он с Далай-Ламой и рядом не стоял. Я лично говорила с женщиной в офисе монастыря в Нью-Йорке, и она сказал мне, что этот малыш уже многих провел, не мы первые. И звоним к ним не мы первые тоже. Что касается монастыря, то он посетил там всего пару лекций, и это все. А его свидетельство — это стопроцентная фальшивка. По словам женщины, тот лама, что проводил занятия, оказался под впечатлением от его усердия и решил подарить ему монашеское одеяние, только и всего. Сразу после этого Тенсин исчез, и с тех пор они больше его не видели, зато звонки пошли один за другим. И наш, совершенно очевидно, далеко не последний.

— Ты хочешь сказать, люди вроде нас звонят и задают вопросы?

— Именно так. Я даже переговорила по телефону с его матерью, и хотя многого от нее добиться не удалось, но зато одну вещь из нее все-таки вытянула, которая все меняет.

— Откуда у тебя такая уверенность, что все меняет? — невольно переспросил я.

— А потому что меняет. Наш пятнадцатилетний любимчик, лама-мальчик никакой вообще не мальчик, а женщина, двадцати пяти лет. Он — это она.

— Но этого не может быть!

Почему? Наоборот, как раз все становится на свои места. Все время, что Тенсин жил с нами, все эти недели, пока ты был в Англии, он и жил отдельно, и никого близко к себе не подпускал, и в комнату свою, и вообще… А мы-то думали, что так и надо… И вот почему он не присоединился к тебе сейчас, на эти гастроли. А ведь как все задумывалось — он будет ездить с тобой, как только ты вернешься из-за океана. Мы все хотели видеть пятнадцатилетнего мальчика, и мы его видели. Все было как на ладони, просто мы не хотели ничего замечать, вот и все.

— Просто не могу поверить, что он нас так обманул… то есть она. Столько знать, писать и говорить по-тибетски… Может, и это мы себе внушили, что он знает тибетский?

— Можешь не сомневаться, — ответила Джоан. — Ведь все равно мы ничего бы не смогли проверить, да и не стали бы проверять. Правда, не исключаю, что наш Тенсин действительно вундеркинд и мог очень быстро нахвататься по верхам тибетского… Достаточно, во всяком случае, чтобы мы поверили…

— У меня еще один вопрос, — сказал я. — Ты показывала ей тот мейл, что я рассылал, про мое путешествие в Болгарию и детей, с которыми я там встречался?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Мне очень важно знать это. В этом письме я, кроме всего прочего, рассказывал об одном особенном вопросе, который задают все дети. Это своего рода подтверждение, являешься ли ты частью того, что они называют Сеть. У них всех есть один вопрос, который они хотят задать человечеству, и это все время один и тот же вопрос, если не считать несущественных вариаций.

— «Как бы ты действовал, если бы знал, что уже сейчас ты — Эмиссар Любви!» — вспомнила Джоан.

Да, — ответил я. — Этот вопрос тоже упоминался в мейле, и пару дней назад Тенсин повторил его мне, слово в слово. Так что мне нужно знать, прочитала она мейл или все-таки знала его.

— Я точно никогда не показывала этого письма ей и сомневаюсь, что мог показать кто-то другой. Да и к чему это нам? Даже разговоров с ней не заводили о том, что с тобой было и почему ты решил ехать.

— Значит, наш Тенсин — от начала до конца фальшивка, но все же она знала вопрос, который задают все Дети Оз. Как это могло получиться?

— А как могло все это получиться? — в свою очередь, спросила Джоан. — Как мы могли быть так слепы? Сотни людей каждый день приходят сюда в ожидании встречи с молодым Мастером… Что мы теперь им скажем? Что она дурачит вас так же, как одурачила нас? Нет, тут какая-то загадка, от начала и до конца.

— И знаешь, у меня такое чувство, что до конца нашей загадки еще далеко, — сказал я. — Думается, что мы только-только начинаем искать на нее ответы.

Глава 6 Послание Анджелы

Мне понадобилась почти неделя, чтобы разобраться, что же все-таки произошло. Едва ли не месяц Тенсин жил в моем доме, спал в моей комнате и убедил всех и каждого, что он пятнадцатилетний мальчик, посланный к нам Далай-Ламой. До сего дня не могу поверить, что я мог так ошибаться, что мы все ошиблись и с такой легкостью поверили тому, чего не было на самом деле, но во что так хотелось поверить. Столько ведь было тревожных звоночков, и мы просто обязаны были насторожиться. Но нас словно ослепило это желание уверовать в Тенсина и в то, что он рассказывал о себе, во всю эту фантастику, которая просто не могла быть правдой. Проще всего было сказать теперь, что я-то тут ни при чем и с меня взятки гладки. Ведь, в конце концов, я был рядом с Тенсином всего три-четыре дня. Сам-то я находился в Англии, пока он тут покорял сердца и умы всех тех, кто пачками ложился ему под ноги в надежде увидеть то, чего в действительности быть не могло.

Но заявить, что с меня спросу никакого, это означало — и я это понимал — кривить душой в первую очередь перед самим собой. В истории с Тенсином я, как минимум, ничем не отличался от всех остальных. Одной только мысли, что этот необыкновенный «мальчик» пришел, чтобы жить и работать именно со мной, оказалось достаточно, чтобы принять его с распростертыми объятиями. Я, как и все мы, тоже потянул свою взятку из колоды, но все мои карты оказались джокерами.

По возвращении в Джошуа-Три я первым делом постарался сложить воедино все фрагменты одной картины. Теперь под сомнением оказалось все, даже тот опыт, что я вынес из общения с Детьми Оз. А что, если и к ним, и ко всему, что они открыли мне, я отнесся излишне доверчиво? Да, они много чего показали мне, и я видел это своими глазами… Ну и что из того? Вдруг все это были фокусы, трюки напоказ? Что же касается тех необычных способностей, что появились у меня, то они никак не связаны с их влиянием… и все, от начала и до конца, было подстроено заранее. Они знали, что я пишу книги о своих поездках, и умышленно создали все то, чему я в конечном счете согласился поверить.

Эта возможность вертелась в моем уме секунд десять, прежде чем отпасть окончательно. Под каким углом ни смотри, подловить меня таким образом было просто немыслимо. Даже если Марко — обычный ребенок, откуда им было знать, что я с готовностью последую за своей интуицией не куда-то еще, а в горы Болгарии? Срежиссировать такую последовательность никому не по силам, так что я мог не сомневаться, даже если на секунду в этом усомнился, — большинство моих переживаний все же связано с Детьми Оз, и ни с кем иным. Я следовал моему собственному внутреннему побуждению и сам принимал решения. В этом случае, если кто-то и дурачил кого-то, то только я — сам себя.

Но это как раз и смущало меня больше всего. Все выглядело так, будто я оказался участником двух историй, развивавшихся независимо, но связанных между собой одной невидимой нитью. Вот Марко, другие Дети Оз — не верить в то, что они настоящие и несут в себе неподдельный заряд, просто невозможно. Из этих детей лилась такая энергия, что ее вполне хватило бы перевернуть все устоявшиеся законы физики. Любой честный ученый, случись ему своими глазами увидеть то, что я видел у детей в Болгарии, пересмотрел бы свою приверженность Евангелию от Ньютона. Даже то, что получалось у меня самого, выглядело настолько фантастичным, что мне был бы гарантирован успех на любой из сцен Лас-Вегаса. Переоценить этот опыт было просто невозможно, какие бы горькие плоды ни принесло знакомство с моим самым последним гостем.

Лама Тенсин, с другой стороны, оказался неподражаемым притворщиком, говорил правильные слова, умел внушить огромное доверие. Под доверием этим в конечном счете ничего не оказалось. Но, как ни крути, лама Тенсин обладал такой же преобразующей энергией, как и другие дети, с которыми я встречался. «Начинка» у него оказалась такой же. Получилось просто как в психологическом тесте: одна группа говорит правду, другая неправду, а результат у них почему-то оказывается одинаковый. Людей в конечном счете подводили к переживанию своей собственной Божественности, а ведь это и было желанной целью.

Моих друзей потрясла эта новость не меньше моего. Ведь это они приняли его, целый месяц носились с ним, опекали не хуже родной матери, причем в самых непростых ситуациях. Тем более что именно Джоан и Нэнси пришлось собственноручно со всем разбираться.

Быстро упаковав вещи «Тенсина», они отвезли их туда, где она в тот день ночевала. Там-то и разыгралась настоящая буря. Игра закончилась, и отрицать очевидные факты было бессмысленно, но она продолжала упираться и делала все, чтобы продолжить маскарад. Даже перед лицом таких сокрушительных доказательств она продолжала настаивать на том, что она все равно Тулку, просто никому не дано понять, кем она на самом деле является.

Битый час мои друзья уговаривали ее прекратить игру и не дурачить людей поддельным мальчиком, но даже этого она не захотела признать прямо, упорно твердя: «Я мужчина в женском теле». В конечном счете им пришлось взять ее под руки, отвезти в аэропорт и усадить на первый рейс в Нью-Йорк, причем всю дорогу она продолжала протестовать и жаловалась, что ее не захотели выслушать, а она говорит только правду.

«Ну и что же дальше?» — этот вопрос вертелся у меня в голове, и я никак не мог от него отделаться. Словно в настольной игре, когда попадешь на клетку «Твои очки сгорели!», охнув от неожиданности и разочарования, берешь свою фишку и возвращаешь ее на клетку «НАЧАЛО» и все начинаешь снова. Нет, хватит с меня жариться тут в пустыне, лучше навещу-ка я свою дочь в Чикаго… Пожалуй, это лучшее, что можно придумать в такой ситуации. Анджеле уже скоро возвращаться в колледж, на свой второй курс, так что увидеться с ней я смогу теперь разве что через несколько месяцев. Тем более что дома, по большому счету, все равно делать было нечего: толпа наконец-то схлынула, люди разъехались по домам, и все стало на свои места в нашем городке, словно и не появлялся у нас никакой лама Тенсин.

На следующий день после моего приезда в Чикаго я решил повести Анджелу на набережную Нейви Пиа на целый день, пройтись, присмотреть чего-нибудь на торговых рядах, затем прогуляться вдоль озера. День выдался прекрасный, тем более приятно было оказаться здесь после сорокоградусной жары Джошуа-Три. Мне даже подумалось, что жара у нас дома как нельзя лучше подходит для той сумасшедшей безумной гонки, из которой мы наконец смогли выбраться. Когда ситуация накалена донельзя, суть того, что происходит с тобой и вокруг тебя, открыта как на ладони. И все же некоторые моменты мне так и оставались неясны.

Может быть, просто не настал еще момент делать выводы, чтобы потом, после замедленного пуска, катапультировавшись куда-то за пределы земной атмосферы, можно было глянуть оттуда на ситуацию и сказать: «Ага, теперь-то все понятно!» Но этот момент еще был впереди, во всяком случае для меня. Мне как-то даже и не очень верилось, что я смогу до конца разобраться что к чему. Скорее всего, мы просто постараемся забыть, что был такой Тенсин, закопать его где-то в отдаленных уголках нашей памяти. Туда же будут свалены и все неизбежные «как» и «почему», хотя они как раз помогли бы вынести урок из всего, что с нами произошло.

Впрочем, какое мне теперь дело до всего этого: со мной рядом была Анджела. Я был счастлив побыть со своей «нормальной» дочерью, без всяких претензий на редкостные психические способности или непрерывную передачу буддистского учения. В ее возрасте так легко поднять на смех все, что не имеет отношения к подростковой среде и кажется просто забавной чепухой. Именно такое отношение мне сейчас и было нужно.

Возможно, скептический взгляд современного тинейджера поможет и мне увидеть все новыми глазами. Пока что истина была скрыта от меня непроницаемой пеленой тумана — но, глядишь, он разойдется, и я снова смогу увидеть небо?

— А знаешь, меня ничуть не удивляет, что все у вас полу чилось именно таким образом, — сказала Анджела, когда я рассказал ей обо всем, что произошло.

Мы гуляли по берегу озера Мичиган почти в самом центре Чикаго. Мелкие волны, бившиеся о камни, орошали наши ноги каплями мельчайшей водной пыли.

— Я с самого начала чувствовала, что тут что-то не так.

— Что именно, объясни?

— Все вы, и ты не исключение, думали, что этот Тенсин такой особенный, такой непохожий на всех вас, и поэтому вы все и поверили ему… то есть ей. Может, она поначалу и не собиралась выдумывать все с таким размахом, но когда увидела, как с ней носятся, — и вы, и все остальные, все стало расти как снежный ком. Вы думаете, что это она придумала про себя эту историю, но на самом деле это вы, а не она.

— Мы про нее никаких историй не придумывали, — попытался защититься я. — Мы просто повторяли то, что она нам про себя рассказывала.

— Можешь мне не объяснять. В твоем представлении все получилось так, а на деле — иначе. Ты видел только то, что хотел видеть, и слышал то же самое. В противном случае ты бы не мог не заметить, как ты это называешь, предостерегающих звоночков. И сразу же понял бы, что вся ее история шита белыми нитками. Не она влезла к тебе, а ты притянул ее к себе, а она уж сыграла ту роль, которую вы все от нее ждали.

Похоже на то, что в словах Анжелы был смысл.

— Ну-ка, давай продолжай, — сказал я.

— А чего продолжать? Конечно, выдумать-то она выдумала, но и ты был участником, а не статистом. Что ж, как говорится, на ошибках учатся. Значит, это все было для того, чтобы ты тоже мог вынести из всего какой-то свой урок.

— И что это может быть за урок, по-твоему? — спросил я.

— Ну, например, что истории, которые ты слышишь, не имеют под собой другой реальности, кроме них самих, — она запнулась. — Ой, что-то я такое сморозила, что и сама не пойму. Начинаю уже говорить совсем как ты. Но, в конце концов, ты ведь сам вечно повторяешь, что каждый уже есть просветленное существо, только не верит этому. А что произойдет, если мы притворимся, будто получили просветление? Если мы уже… Тогда притворившись, только сделаем это просветление реальным, вот и все. Есть в этом какой-то смысл, в том, что я сказала, а?

— Больше, чем ты думаешь, — кивнул я. — Продолжай, я тебя очень внимательно слушаю.

— Так вот, Тенсин притворялся, что он просветленный буддистский монах, и все говорит о том, что он и вправду верил, будто так есть. Ты говорил, что все те, кто окружали его, чувствовали какую-то сильную энергию, совсем как у тех детей, с которыми ты общался в Болгарии. Ты говоришь, есть одна проблема: они настоящие, а она поддельная. Так почему же энергия одинаковая?

— Это я и пытаюсь понять.

— Так вот с этим как раз все понятно, по-моему, — продолжала Анджела. — Она делала вид, что является чем-то, что само по себе истинно. В ее истории, может, и не все правда, вся эта муть про мальчика, буддистского монаха и так далее, но история под историей, так сказать, это уже правда, и от этого никуда не денешься. Она до такой степени убедила себя, что и вправду она есть тот, за кого себя выдает, что это стало ее переживанием, ее опытом, а вслед за ней — и твоим.

— Как такое может быть?

— А вот как — ведь ты же поверил в этот опыт, ведь так? Ты мог его ощутить, только если поверил в него.

В противном случае ты бы или пропустил ее россказни мимо ушей, отмахнувшись: «Ну, может быть…», или бы вообще не поверил ни слову. Те, другие дети, которых ты встречал, опирались на ту же истину, но у них было что-то еще, чего у Тенсина не было… Словно они чувствовали ее, эту истину. Вот почему чудеса происходили вокруг них. Они могли чувствовать истину, и это открывало их сердца. Как ты сам сказал… чудеса происходили только потому, что их сердца были открыты, или что-то в этом роде. Тенсин верила в это, но она не чувствовала этого.

— Получается, Тенсин воображала себя тем, кем на самом деле не была… просветленной, — сказал я, — и по этой причине поступала и учила как просветленное существо. Но другие дети делали более того. Они совсем не притворялись… Они позволили своим сердцам раскрыться так широко, что необходимости изображать кого-то из себя просто не было, и вот почему так много происходило чудес.

— Так я думаю. Или это, или вы просто все поймались на своем легковерии.

— Легковерии?

— Ну да… Могу поспорить, меня бы она не провела. Или ты сомневаешься, что я бы не смогла сразу отличить, что он — это она?

— Не знаю, Анджела, она смогла одурачить очень многих людей.

— Потому, что вы сами были готовы остаться в дураках, — ответила она. — К счастью, вам удалось выяснить, где правда, несмотря ни на что.

— Потому что в Тенсине было такое место, которое и было правдой, пусть даже все остальное и было просто притворством.

— Да… Видимо, да. Ты же сам всегда говоришь людям вести себя так, словно они уже просветленные существа. Может, так просветленными и становятся, просто притворившись, что ты уже достиг просветления, только и всего.

— Отличная мысль, Анджела. Может, и ты тоже одна из Сети] То есть из Детей Оз7

— Все что угодно, только не это. Я на такие штуки не ведусь, ты же знаешь. Кто-кто, а я стопроцентно нормальная.

— Ну ладно, тогда вот о чем еще тебя спрошу, — продолжил я, не обращая внимания на ее насмешливый тон. — Если бы у тебя была возможность задать людям, всем людям во всем мире один вопрос, только один и не больше, что бы это было?

— То есть что бы это был за вопрос? — переспросила она.

— Да, сделай мне такую услугу. Если бы ты могла задать человечеству вопрос, причем такой, чтобы он был связан со всем тем, что ты только что сказала. Ну, что бы ты спросила?

Какая-то часть ее сопротивлялась тому, чтобы включиться в мою игру, но я чувствовал и другую ее часть, которая уже работала над ответом. Она задумалась ненадолго, и, похоже, восприняла мои слова всерьез… Хм, приятная, однако, неожиданность!

— Ну хорошо, — наконец ответила она, — убедил. Я бы спросила вот что: как бы вы, лично вы, стали вести себя, если бы все это было правдой? Если — это не просто разговоры, а по-настоящему, если все так и есть? Причем не просто нужно себя в этом убедить или что-то в этом роде, а если это реально работает по жизни? Тогда поехали!

— Она остановилась и как-то странно посмотрела на меня. — Сама не пойму, чего я только что наговорила, — сказала она, — бессмыслица какая-то.

— Совсем нет, — рассмеялся я. — Во всем этом куда как больше смысла, чем тебе кажется.

Признаюсь, когда я дописывал финальную часть этой книги, я чувствовал невольный трепет, вспоминая то, чему научился от Марко и детей из Болгарии, и о том, что получил от Тенсина, но больше всего, возможно, от Анджелы. Мне казалось, что все уже было готово для этой книги, когда я вернулся из Болгарии, но затем в мою жизнь, не спросясь, вошел лама Тенсин со своими фокусами и тем более неожиданным вознаграждением. То смятение, которое он оставил по себе, помогло мне еще больше и глубже оценить все то, чему я научился от Детей Оз, хотя понадобилось вмешательство моей дочери, совершенно нормального подростка, чтобы просто-таки ткнуть меня носом в это.

Вот, возможно, самый важный урок, который я усвоил — дети, везде и всюду, подводят нас к нашей роли Эмиссаров Любви, независимо от того, как они выглядят и как ведут себя. Для нас привычнее делить людей на группы и делать вид, что одни мудрее или представляют собой большую ценность, чем остальные. Но в конечном счете величайший из уроков в том, что мы все одно, — возможно, именно в этом нам откроется совершенно новое понимание самих себя. В конечном счете мы все Эмиссары Любви, и нам только нужно понять и поверить, что это так.

Самый большой урок, полученный мной от Марко, заключается в том, что я уже имею Дар внутри себя, но его нужно пробудить.

Урок детей Болгарии — дверь остается открытой только тогда, когда мы живем согласно законам мира и милосердия.

Урок, полученный от Тенсина, — для этого есть много способов, но энергия любви течет согласно нашему желанию учить только любви.

Наконец, от Анджелы я научился тому, что каждый из нас старается, как может, для достижения этой цели, и только это и следует принимать в расчет. Наш Свет уже здесь, и мы уже просветлены, остается лишь выйти на свой собственный путь, чтобы реализовать это в своей жизни. Но в конечном счете это все сводится к одному-единственному уроку, именно он объединяет в себе все остальные как единое целое. Как говорят, обращаясь к нам, Дети Оз:

«Каким бы стал наш мир, если бы мы все прямо сейчас осознали, что мы уже Эмиссары Любви? Как бы изменились мы сами? И как изменились бы наши отношения друг с другом? И если нам не безразличен этот прекрасный новый мир, то почему бы не начать жить в нем прямо сейчас?»

Такие простые, и все же очень глубокие слова. Они у всех на устах, остается только вслушаться в них и поверить им.

Я очень благодарен всем детям, которые помогли мне усвоить эти уроки, и я знаю, что есть еще много детей по всему миру, которые помогут полней раскрыться этой любви в моей душе. Дети Оз повсюду, в наших домах, во дворах и на улицах, даже в зеркале, если мы захотим пристальней всмотреться в него. Вопрос лишь в том, действительно ли мы хотим услышать этот вопрос, который может изменить нашу жизнь, и не только услышать его, но и со всем мужеством ответить на него. И в том ли только дело, чтобы потом научиться исполнять цирковые трюки, чтобы поражать ими всех вокруг нас? Конечно, нет.

Если они, эти способности, придут к нам сами по себе — что ж, чудесно. Но если нет, сосредоточимся на культивировании мудрости, которая лежит в самом основании каждого Дара. И еще — на Сострадании. Любви. Благодати. Мире.

Без этой мудрости сила не значит ничего, но если она есть, тогда целый мир начнет меняться прямо у нас на глазах.

Я собираюсь странствовать еще и встречаться, сколько будет можно, с такими детьми. Почему? Потому, что они вдохновляют меня и помогают мне не забывать, почему я здесь.

А еще — жизнь дана нам для того, чтобы жить и наслаждаться ею, и я не могу придумать ничего, чего бы мне хотелось в этой жизни другого. Я приглашаю вас присоединиться ко мне в этом приключении, возможно, не в самих странствиях по свету и встречах с одаренными детьми, но в культивировании того же таинственного духа, который помогает нам помнить, что мы все — Дети Оз. Слишком много сейчас в мире происходит такого, чтобы просто сидеть и наблюдать. Нужно включаться самому, в любой момент быть готовым сняться с места и войти в прекрасный новый мир.

Вы готовы к этому? Не сомневаюсь, что да, что все мы готовы к этому. Вот чему я научился у тех детей, с которыми я встречался, и я никогда не забуду их уроков. И теперь я хочу снова и снова отвечать на вопрос, который они задали, в каждый миг моей жизни. Это единственное, что по-настоящему теперь имеет значение.

Спустя какое-то время до меня дошла одна потрясающая новость.

Оказывается, Далай-Лама признал некую молодую женщину великим буддистским Тулку.

Ее имени я не слышал, но, кажется, уже начинаю догадываться.

Об авторе

Писатель и музыкант с мировой славой, Джеймс Твайман странствует по свету, давая «концерты мира» в тех регионах планеты, где царит насилие и мирная жизнь людей вот-вот готова взорваться войной. «Трубадур Мира», как его нередко зовут, Джеймс Твайман неоднократно получал приглашение и от правительств, и от гуманитарных организаций выступить с концертами в разных странах. Среди них были Ирак, Северная Ирландия, Босния, Сербия, Косово, Израиль, Восточный Тимор и Мексика и, конечно же, Соединенные Штаты. Его выступления запоминаются не только своим неповторимым музыкальным стилем — Джеймс Твайман привлекает миллионы людей к совместной молитве, чтобы оказать влияние на процесс установления мира в странах, раздираемых ненавистью и войной.

Это необычное служение началось в 1994 году, когда он переложил на музыку молитвы о мире из двенадцати крупнейших религий планеты, чтобы как можно нагляднее показать — в главном, в стремлении к Миру, все духовные традиции едины.

В 1995 году Джеймс Твайман получил приглашение выступить с концертами в Хорватии и Боснии в самый разгар Балканской войны. В последовавшей за этим книге, «Тайна любимого ученика: Весть Посланников Света»[3], ставшей бестселлером, автор делится не только обстоятельствами увлекательного путешествия по горам Боснии, но и постижением секретов древнего сообщества духовных мастеров. Переведенная более чем на десять языков, книга получила в оценке журнала «Variety» название «второго пришествия Селестинского Пророчества».

С 1995 года Джеймс Твайман участвовал в подготовке и проведении нескольких крупных молитвенных марафонов, которые посетили миллионы людей по всему миру. Самый значительный из них, известный как «Великий Эксперимент», был проведен под эгидой Центра Церквей Организации Объединенных Наций 23 апреля 1998 года в Нью-Йорке.

Более пяти миллионов человек в восьмидесяти странах участвовали в марафоне, примкнув к небольшим молитвенным кружкам в тысячах мест по всему миру. Месяц спустя Джеймс Твайман принял приглашение Саддама Хуссейна исполнить «Концерт Мира» в Багдаде — в ту самую неделю, когда США и Великобритания объявили о начале подготовки к воздушным налетам на Ирак. А еще через неделю Джеймс отправился в Белфаст по приглашению ирландских официальных лиц, чтобы петь Молитву св. Франциска в Замке Стормонт в то время, как там проходили непростые переговоры между сторонами североирландского конфликта.

Джеймс Твайман также является основателем проекта мира под названием «Пестрое одеяло» — в это полотнище, которое в буквальном смысле напоминает собой лоскутное одеяло, были вплетены лоскутки ткани с молитвами о мире сотен тысяч людей со всего земного шара. Это удивительное полотнище, оказавшееся около мили длиной, было выставлено в здании ООН в Нью-Йорке, а также в Пентагоне, а затем этим удивительным одеялом 20 сентября 2000 года действительно обернули основание Капитолия.

Среди других книг Джеймса Тваймана — «Эмиссар Света и портрет Мастера». Он также записал пять компакт-дисков, включая «Экклезия, том 2», совместно с продюсером Джимом Уилсоном.

Джеймс Твайман получил степень бакалавра в университете Лойолы в 1984 году и докторскую степень на Семинаре Агапе в 1997 году.

Программы с Джеймсом Твайманом

Для большей информации о программах и ретритах с Джеймсом Твайманом посетите его веб-сайт /

Начиная с весны 2001 года им также предложена учебная интернет-программа о том, как достичь таких же сил, что и у Детей Оз, а также — как принять свою роль как Эмиссара Любви. Программа состоит из серий еженедельных уроков, которые будут происходить на протяжении четырех месяцев. Посетите веб-сайт для более детальной информации.

Дети с необычными способностями по-прежнему среди нас, и их послание мира готово и дальше распространяться по миру. Знаком ли вам такой ребенок, обладающий невероятными способностями, с посланием, которым он хотел бы поделиться?

Джеймс Твайман хотел бы продолжить «Эмиссаров Любви» серией рассказов этих детей или впечатлениями людей от общения с ними.

Пожалуйста, связывайтесь с нами на ChiIdrenofOz@aol.com.

Примечания

1

Нил Доналд Уолш — автор знаменитой серии книг «Беседы с Богом» («София», Киев, 2001–2006 гг.). — Прим. ред.

(обратно)

2

Scruffy-Buffy (англ.).

(обратно)

3

К.: София, 2006.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Марко

Глава 2 Чужой в чужом краю

Глава 3 Монастырь

Глава 4 Интервью

Глава 5 Тенсин

Глава 6 Послание Анджелы

Об авторе

Программы с Джеймсом Твайманом

Реклама на сайте