«Пробуждение силы. Уроки Грузии – для будущего Украины»

Пробуждение силы. Уроки Грузии – для будущего Украины (fb2) - Пробуждение силы. Уроки Грузии – для будущего Украины 11854K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Николозович Саакашвили

Михаил Саакашвили Пробуждение силы Уроки Грузии – для будущего Украины

© М. Н. Саакашвили, 2016

© А. В. Красовицкий, 2016

© Е. А. Гугалова, художественное оформление, 2016

Посвящаю всем украинцам и грузинам, погибшим за свободу Украины, всем грузинам и украинцам, погибшим за свободу Грузии.

Вступление

Первого октября 2012 года, в день парламентских выборов, я решил попрощаться с Грузией, которую создал.

Меня успокаивали, что мы обязательно выиграем. Об этом же говорили все опросы. А я смотрел в глаза людей и читал в них совсем другое.

Я проголосовал в Тбилиси рано утром и вылетел на вертолете в Сванетию. Всего 7–8 лет назад эта высокогорная область считалась гиблым местом. Там похищали и убивали людей, большая часть населения уехала. Не то что иностранцы, даже грузины туда не приезжали – не было дорог.

Мы построили за 80 миллионов долларов превосходную бетонную трассу. Восстановили большинство дорог, ведущих в исторические уголки Сванетии.

Вертолет опустился на взлетную полосу аэропорта, который мы построили в Местии, – одного из самых оригинальных в мире. Я пробыл там сорок минут. Люди – совершенно современные – вернулись в свои дома, и местность ожила.

Из Сванетии я вылетел в Рачу, в девяностые годы запустевшую, почти заброшенную. Мы построили там винный завод, и люди начали получать вдесятеро больше доходов от продажи винограда, чем прежде. В разгар осени Рача была полна иностранных туристов, всюду были машины с украинскими, российскими, румынскими, турецкими номерами, звучала немецкая речь. То же самое я видел и во всех других местах, куда прилетал.

Следующим пунктом был Кутаиси, еще недавно умирающий город, с устаревшей, полностью остановившейся промышленностью. Половина населения уехала, оставшиеся кормилась со своих огородов в окрестных деревнях. Вертолет приземлился перед новым зданием парламента, который мы перенесли в Кутаиси. Мы построили новый международный аэропорт, который скоро будет принимать под миллион пассажиров в год – немало для города, который едва не исчез с карты Грузии.

Потом мы полетели в Анаклию, где до 2007 года располагалась российская военная база. На месте захудалой деревни теперь работало четыре пятизвездочных отеля, и строились еще шесть. Вовсю шли работы по обустройству глубоководного порта Лазика. Вместе с испанскими архитекторами мы разбили бульвар с потрясающим освещением, подвели железную дорогу, автомобильную трассу. Единственное неудобство – поднявшись на второй этаж гостиницы, можно было видеть российские танки, стоящие в двух километрах от города на линии оккупации.

Тот вояж я закончил в Батуми, который стал главным проектом моего президентства. Из ничего мы создали новый бренд – самый быстроразвивающийся регион и город Европы, лицо новой страны, грузинский Сингапур и Гонконг вместе взятые. Захолустную дыру мы превратили в город с двухсоттысячным населением, с современной инфраструктурой, рассчитанной на полмиллиона человек, с новым портом, новым аэропортом.

[Батумское чудо]

Мы шли по улицам, и все прохожие улыбались нам и махали руками. Мой друг Леван Варшаломидзе, который возглавлял кабинет министров Аджарии, сказал: «Да играют они. Они улыбаются, но голосуют против нас». Варшаломидзе оказался проницательнее остальных. Как и я, он предвидел, что мы проиграем.

В уличном кафе ко мне подошел американский наблюдатель из NDI. Он сказал: «Господин президент, все что мы видели сегодня вокруг, то, как проходят выборы, как бы они ни завершились, – это памятник тому, что вы сделали. Вы сотворили абсолютное чудо и это для нас совершенно очевидно».

День выдался длинный. В полулюксе батумского «Шератона» я повалился на кровать и проспал больше двух часов.

В полвосьмого мы вылетели в Тбилиси. На восемь было назначено обнародование результатов экзит-поллов. Спутники старались не встречаться со мной взглядом. Они уже знали предварительные данные. Поражение витало в воздухе.

В Тбилиси я абсолютно спокойно и без промедления признал победу оппозиции.

Мне хотелось побыстрее перевернуть эту страницу.

У всех вокруг был траурный вид, но я чувствовал себя спокойно и уверенно. Можно сказать, я даже был в приподнятом настроении. Заканчивался важный этап моей жизни и жизни страны.

Нужно было двигаться дальше.

[Виноградная косточка ]

1 Украина в моей жизни

[▪]

Отмечаем победу Оранжевого майдана. Киев, 2005 г.

Я всегда идентифицировал себя с Украиной. Я приехал сюда в семнадцать и остался здесь на семь лет. Здесь я впервые почувствовал себя независимым, начал формироваться как личность.

В Грузии нравы очень патриархальны: тебя воспитывает семья. В моем случае – прабабушка, дедушка, бабушка, мама. Все они меня опекали, поэтому у меня было просто истеричное желание уехать. Не дай Бог, если бы я там учился – уходил в университет из дома и туда же возвращался после пар!

Сразу после школы я поступал в МГИМО. Там не жаловали нацменов и была страшная коррупция. Несмотря на то, что у меня была золотая медаль и я был хорошо подготовлен по всем предметам, меня не приняли.

В 1985 году я сдал экзамены в Тбилисский государственный университет, но параллельно поступил «по лимиту» на факультет международных отношений в Киевском университете им. Шевченко. В Киеве я впервые почувствовал, что сам себе хозяин.

До сих пор помню первый день занятий. В здании бывшей Первой гимназии, в аудитории на первом этаже, нам рассказывали, что за этими партами сидели до революции знаменитые киевляне – Паустовский, Булгаков, Богомолец. После пары мы вышли в парк Шевченко. В маленьком кафе меня окружили новые знакомые и я сразу забыл, что не местный. Украинцы, в отличие от россиян, умеют «усыновлять».

На первом курсе меня чуть не арестовали за антисоветскую деятельность. На нашем факультете учились в основном дети из стран третьего мира, но не только – были у нас и граждане Израиля, Швейцарии, Франции. Конечно, были и дети советских «шишек». Я был человеком «со стороны» и, как следствие, не защищенным. Факультет находился под очень плотным колпаком КГБ. Кем-то надо было им заниматься? Они занялись мной. Притом, что ничего особенного я не делал. Правда, любил отпускать всякие шуточки, таскал иностранные журналы – делал то же самое, что привык делать в Грузии.

Студенты поверили в горбачевскую перестройку. Пятый курс философского факультета подготовил манифест с требованиями перемен. Но в Киеве перестройкой еще и не пахло… Всех исключили. Секретарем комсомольской организации университета был тогда Дмитрий Табачник, первый отдел работал очень тщательно.

На меня открыли дело. Стали допрашивать моих украинских знакомых. Ни один украинец меня не предал. Мой сокурсник Володя Жмак даже избил следователя, который требовал дать на меня показания. Володя был орденоносцем, участником войны в Афганистане, поэтому его не смогли за это посадить, но внесли в черный список. Это было болезненно, так как ему было запрещено ездить домой к своей французской невесте Марианне.

Нужные следователю показания дали информатор КГБ из России и студент родом из Кутаиси.

Позже Наливайченко вручил мне выписку из архива (к сожалению, само дело вместе с другими было уничтожено). Там сказано: «Студент Саакашвили Михаил Николаевич вел активную антисоветскую агитацию. С ним проведена профилактическая работа».

После первого курса меня призвали в армию. Год отслужил в погранвойсках в Чопе, год – в Борисполе. Вокруг меня было много ребят из села, я все время слышал украинскую речь и начинал лучше понимать украинский национальный характер. Перестройка набирала ход, и мы постоянно бунтовали против армейских порядков.

В 1988 году я демобилизовался и искал квартиру в Киеве. В гастрономе на углу Владимирской и Житомирской заметил, что какая-то женщина лет сорока внимательно на меня смотрит. Мы познакомились, она оказалась дочерью знаменитого художника Василия Касияна. Ее звали Лена Касиян. У них с мужем была огромная – восемь или девять комнат – квартира в этом же доме на 3-м этаже, и она пригласила меня пожить у них. Ее муж сказал мне выбрать себе любые две комнаты. У них не было детей, и они меня фактически усыновили – заботились обо мне, стирали, готовили.

Муж Лены был членом-корреспондентом Академии наук, Лена работала в музее. Они живут сейчас в Америке. Это была настоящая киевская семья, русскоязычная, но очень антисоветская. Брата ее мужа репрессировали в 1960-х годах за «украинский буржуазный национализм».

У меня было очень много друзей украинцев. Я никогда не замыкался в грузинском землячестве. Интересно, кстати, что самые националистически настроенные грузины живут в России. Причина в том, что они не могут полноценно интегрироваться в общество – им все время напоминают, что это не их страна. А вот украинские грузины через какое-то время начинают сознавать себя украинцами. Они могут говорить с акцентом, но украинское общество всех доброжелательно принимает.

Украина сродни Америке по уровню принятия иных национальностей. Что бы ни утверждали некоторые политики, в Украине этнические различия практически не имеют значения. И в этом уникальный потенциал Украины. В мире осталось не так много «плавильных котлов». Кроме Украины это, пожалуй, только Бразилия, США и Сингапур.

[▪]

После КИМО я работал в Комитете по правам человека в Грузии, стажировался в Международном институте по правам человека в Страсбуге, учился в Колумбийском университете как стипендиат Конгресса. Все это время я не переставал интересоваться тем, что происходит в Украине. Регулярно слушал передачи «Голоса Украины» на украинском языке, доносившие до меня родные флюиды. Когда была возможность, вырывался из Америки в Киев.

В Америке я поначалу постоянно находился в состоянии тяжелой депрессии. Нью-Йорк оказался для меня тяжелым городом. Ужасный ритм. Трудная учеба. Очень большой объем работы. У меня часто поднималась температура, я все время болел. Мне говорили: у тебя стресс, ты не принимаешь этого города. Весь первый семестр у меня держалась высокая температура. На каникулы я улетел домой. Летел с пересадками: Хельсинки – Киев – Тбилиси. В Хельсинки у меня вновь поднялась температура – до 40 градусов. Я был совершенно разбит. Но стоило мне приземлиться в Киеве и выйти из аэропорта, как мне стало очень хорошо и спокойно – я дома. Температура спала и больше не возвращалась.

Это была для меня прививка – родная земля излечила. После этого в Америке я чувствовал себя уже нормально. Часто бывал в Украине и после того, как в 1995 году вернулся в Грузию.

В 1998 году я познакомился с Леонидом Кучмой. Шеварднадзе тогда приезжал в Украину с официальным визитом. Я оказался за одним столом с украинским президентом. Потом Кучма принял меня отдельно. Это был демонстративный жест с его стороны. Видимо, я ему чем-то понравился. Он много времени мне уделил. Весной 2004 года он мне очень помог: поставил Грузии вертолеты, с помощью которых мы восстановили порядок в отколовшейся при Шеварднадзе Аджарии.

В 2001 года Борис Немцов организовал в Петербурге съезд правых сил. Там я впервые увидел Виктора Ющенко. Он мне очень понравился. После этого мы постоянно общались по телефону.

В ноябре 2003 года у нас произошла Революция роз. Я очень устал после всех этих бессонных ночей и напряжения и поехал отсыпаться в Киев. Взял небольшой номер в «Премьер-Паласе» и два дня спал без просыпу. Потом вышел на Крещатик. И понял, что люди меня узнают.

Сначала думал, мне это кажется. И тут слышу, какие-то «бухарики» у метро кричат мне: «Эй, Саакашвили, иди сюда, выпей рюмку с нами». Я понял, что тут сохранить инкогнито не получится. Да и власть не спускала с меня глаз. За мной установили слежку. Захожу в абсолютно пустой магазин, а там два типа читают газеты спиной ко мне. Похожая ситуация повторилась в другом месте.

Ющенко узнал от кого-то, что я приехал. У него как раз собирался совет оппозиции. Ющенко пригласил меня поучаствовать. Их интересовал наш опыт – как лучше провести выборы. Я сказал: выборы вы, конечно, проведете, но вам все равно понадобится революция.

– Ну какая революция? – говорит Ющенко. – Это – Украина, а не Грузия.

Я потом много раз слышал, что Украина – это не Грузия. Но был там один человек, которого я знал со студенческой скамьи – Порошенко. Он заинтересовался именно этими моими словами. И после собрания попросил меня рассказать, как делать революцию. Приготовил ручку и бумагу. Я начал перечислять: понадобятся палатки, рок-группы, теплая одежда, какой-то бренд надо придумать. Он это все записал.

Через два дня Ющенко и Тимошенко по какому-то поводу в очередной раз поссорились. Порошенко попросил меня выступить медиатором. Три часа я их мирил в ресторане «Да Винчи» на Большой Житомирской. Тогда я поближе познакомился с Юлей.

Когда началась Оранжевая революция, я начал жить этим событием. У меня постоянно был включен 5-й канал. А Порошенко – он ведь все записал – оказался самым подготовленным. У протестующих были и палатки, и рок-группы, и бренд «Оранжевая революция».

В отличие от Украины название нашей революции появилось спонтанно. Когда мы входили в Парламент, я хотел показать, что у нас нет оружия, и послал друга купить цветы. В последний момент – мы уже заходили – он пришел с большой охапкой роз. И я раздавал всем по розе. Когда мы зашли в зал, репортер CNN Райан Чилкот воскликнул: «Это выглядит как настоящая Революция роз!» С этой спонтанной фразы и пошло название. Произошло это во время беспрецедентного эфира, когда СNN пять часов транслировало события в Тбилиси в прямом эфире без коммерческих вставок. Благодаря этому мы получили широкую известность во всем мире.

Вообще американские журналисты нам здорово подыграли. Госдепартамент был совершенно не рад нашей революции. Американский посол Ричард Майлз всячески нам мешал. Он до сих пор пишет про меня всякие гадости. Но CNN решил нас поддержать, поэтому я мог в любой момент им позвонить и включиться в эфир. Из грузинских каналов нас показывал, в основном, «Рустави 2», да и то не с самого начала.

В Украине бренд и оранжевый цвет были придуманы заранее. Прорвать телевизионную блокаду в отсутствие поддержки CNN оказалось сложнее. Я отправил в Киев члена Парламента Гиви Таргамадзе, у которого был опыт нашей революции. В Киеве было очень много грузинских журналистов. Первое время мир узнавал о том, что происходит в Украине, именно через наши каналы. Иностранные корреспонденты использовали их flyway.

Мне позвонил Порошенко и попросил помочь с 5-м каналом, который могли принимать только в Киеве. После бегства Абашидзе нам достался небольшой аджарский канал, который транслировался на грузинском, русском и английском по всему миру. Абашидзе, зарабатывавший деньги на контрабанде и наркотиках, тратил бешеные деньги на саморекламу. Канал был на всех спутниках, по контракту он мог вещать на весь мир еще два года. Мы решили поставить 5-й канал вместо аджарского на все эти спутники. Я позвонил знакомым в Одессе и Харькове: у вас принимается 5-й канал? Они подтвердили, что принимается. А потом его начали смотреть все, у кого были спутниковые тарелки.

В команде Ющенко постоянно были трения: он был гораздо более осторожным, чем все остальные. Звонит мне однажды Юля: Ющенко в девять вечера ушел домой, а на Майдане очень напряженная ситуация. Могу ли я позвать его обратно на Майдан? Он не берет трубку. Пришлось мне его разыскать и попросить вернуться. Они просто отличались темпераментами. В плане тактики у меня было гораздо больше совпадений с Юлей. Она всегда хотела атаковать, хотела провоцировать власть, чтобы та совершала ошибки. Мне казалось, что так и нужно. В этом она была очень хороша. А Ющенко больше был настроен на то, чтобы договориться.

За несколько месяцев до Оранжевой революции я был на дне рождения Кучмы в Крыму. Я собирался попросить у него 50 БТРов, 6 вертолетов и т. п. Накануне нашей встречи у него был Путин, и Кучма попросил меня приехать на следующий день, чтобы не раздражать русских и со мной отдельно поговорить.

Вся дорога из аэропорта до госрезиденции была заставлена билбордами Януковича и завешана цветами его партии. «Ну что, видел билборды этого бандита?» – спросил меня Кучма с порога. Я, говорит, надеюсь, что его не выберут. Ну, а если выберут – мало не покажется. Они его еще не знают. И тогда люди меня точно оценят. А вот твой друг Ющенко – он абсолютно безвредный. Он мне гораздо больше симпатичен. Ему, конечно, только про мед поговорить, про пчел. Но я, говорит, считаю, что для Украины он будет лучше. Это было для меня очень неожиданно.

Кучма точно не был на стороне Януковича. Он все время вёл двойную игру. Думаю, у него была призрачная надежда, что начнется хаос и люди его попросят остаться в той или иной форме. Осенью 2004-го мы были с ним в контакте. Мы прислали много наблюдателей на выборы. Кучма это приветствовал.

В переговорах между «оранжевыми» и «бело-голубыми» очень полезным было участие президента Польши Александра Квасьневского. В нем уникально сочетаются черты западного политика и человека, прекрасно владеющего языком советских бюрократов и умеющего с ними общаться.

На сцене Майдана. Киев, 7 декабря 2013 г.

После революции я вернулся в Украину на Новый год. В один из дней мы вышли у Бессарабки и прошли весь Крещатик. Вместе с Юлей, Ющенко, Русланой я поднялся на сцену. Руслана пела гимн. У меня вдруг прорезался украинский язык – я выступил с речью на украинском.

Перед инаугурацией Ющенко пригласил меня в Буковель. Курорт тогда только начал развиваться. В первый день мы вышли на «канатку» и застали там настоящую постреволюционную атмосферу, знакомую мне по Грузии. Было очень много молодежи: все махали нам руками, стремились сфотографироваться. С такими людьми можно делать чудеса, они более открыты новым идеям, чем грузины. Просто нужно придать им импульс, и тогда их не остановишь.

Ющенко постоянно чувствовал себя очень плохо. Два часа в день у него были перевязки. Мы договорились, что подпишем совместную декларацию и устроим пресс-конференцию. Трижды мы приглашали журналистов и трижды собирались выходить к прессе. И каждый раз Ющенко становилось плохо и все отменялось. Он на ногах стоять не мог, не то что принимать какие-то решения. Поразительная была ситуация. Кандидаты в министры съехались в Буковель, поснимали все дачи вокруг, пытались попасть к Виктору Андреевичу, но он никого не принимал.

В Буковеле все и решилось. Ющенко все время колебался, кого назначить премьером: Юлю или Порошенко. Его жена Катя была резко настроена против Юли. Возможно, Порошенко был бы лучшим премьер-министром. Но Тимошенко была реальным лидером революции. Она все равно никуда не ушла бы.

Когда Тимошенко приехала с первым официальным визитом в Грузию, я повез ее на вертолете к виноградникам. На обратном пути была плохая погода и вертолет все время трясло. Мне уже ничего не хотелось, а она не переставая говорила о поставках газа. У нее характер совершенно противоположный характеру Ющенко, она из хищников. Но проблема была не только и не столько в ней.

В 2005 году я приехал на юбилей Артека. Ющенко всех собрал в Крыму. Министр транспорта Червоненко пригласил меня и нескольких украинских министров из нового правительства на свою яхту. Послушав их разговоры, я понял, что никаких шансов у страны нет. Они говорили о своих интересах: долях, землях, бизнесе. У нас в Грузии были совершенно другие разговоры – небо и земля. А эти были людьми старого покроя, еще более жадными, чем люди Кучмы, было ощущение, что дорвались и посчитали, что настал их момент.

Разница между Грузией и Украиной была поколенческая. В Украине после Оранжевой революции к власти пришло поколение, которое было старше нашего. У нас был точно такой же разрыв с грузинами предыдущего поколения, к которому относились, например, Нино Бурджанадзе и ее муж – их интересовали только деньги. Я был самым старшим в нашей команде, но и я еще учился в университете, когда Советский Союз распался. Те же, кто успел несколько лет поработать при Союзе, стали частью системы. И эти люди пришли к власти в Украине.

Чувствовалось, что советское наследие мешает и Ющенко. Его невозможно обвинить в стяжательстве. Он был идеалистом, но чисто психологически ему было трудно работать с людьми постсоветских поколений.

Но все же они были намного лучше другой части украинского политического спектра.

Помню, в 2004-м я приехал с первым официальным визитом в Украину. Был концерт. Справа от меня сидел президент Кучма, слева – премьер Янукович. И Кучма его спрашивает, ну что, Витя, Звягильский не появлялся? Да вы что, отвечает Янукович, если бы он появился, его бы давно уже ребята замочили. Премьер говорит президенту, что кого-то нужно замочить! И Янукович явно не шутил.

Надо сказать, что Кучма явно чувствовал себя не в своей тарелке рядом с Януковичем. Он все-таки был патриотом Украины, в отличие от бывшего донецкого бандита!

Однажды, уже через много лет после «Оранжевой революции», у меня была многочасовая беседа с Януковичем. Большую часть беседы он посвятил Юле. Перечислял все ее уголовные – мнимые и реальные – дела. Долго сплетничал по поводу ее личной жизни. И только потом перешел на другие темы. Такие беседы у него были со всеми иностранцами. Он был ею одержим.

Янукович еще рассказывал, что он долго не мог принять решение – баллотироваться во второй раз в президенты или нет. Обратился за советом к старцу Зосиме. Тот сказал, что не готов ответить, но обещал подать знак. Через некоторое время старец умер. Янукович пришел на панихиду, встал в очередь к гробу. Когда, по его словам, он коснулся руки покойного, она поднялась, погладила его по голове и снова упала. Для Януковича это был знак. Он мне рассказывал это на полном серьезе как о неопровержимом факте. Но все же, я допускаю, что он прикидывался.

К Януковичу было трудно относиться как к нормальному человеку. У моих друзей был на въезде в Киев ресторанчик, который начали отжимать донецкие рейдеры. Меня попросили помочь. Я рассказал эту историю Януковичу на ядерном саммите в Вашингтоне. Оказалось, что он знал все про этот случай, начал мне о таких деталях рассказывать, что я стал подозревать, что он сам и стоял за рейдерами. Но это было слишком даже для него – заниматься маленьким ресторанчиком.

Украина – большая страна, не то что Грузия. Я никогда не интересовался, кому принадлежит какой-то коммерческий проект в моей стране. Если лидер страны увлекается такими вещами, вряд ли у него найдется время заниматься страной.

Как-то я был на обеде у генерального секретаря ООН в Нью-Йорке. Меня посадили за один столик с Ильхамом Алиевом, президентом Польши Коморовским и Януковичем. Я не знал, о чем разговаривать с Януковичем. Я читал, что в Украине создают совет юстиции, и спросил у Януковича, будет ли судебная реформа. Он сказал: «Они все у меня еще попляшут». И стал рассказывать о Межигорье, о том, что председатель Верховного суда попросил у него взятку в 50 миллионов. А я, говорит, заплатил ему 20.

Янукович предлагал перечислить деньги на офшор, но председатель суда хотел, чтобы всю сумму доставили наличными ему на дачу. Вместо этого Янукович привез ему взятку прямо в Верховный суд. Привез средь бела дня, купюрами по 20 долларов в нескольких чемоданах. Янукович сказал: «Он посмеет против меня пойти? Нет! Все это видели».

Это он рассказывал при всех. Помню, как на рассказ реагировали те, кто понимал по-русски, – они в замешательстве переглядывались.

В 2005-м Янукович был еще в оппозиции. Ющенко просил меня с ним не встречаться. Я его не послушался и по дороге в аэропорт встретился с Януковичем в кафе «Казачок». Незадолго до этого я говорил Ющенко, что мы хотели бы купить несколько пассажирских самолетов АН-142. Но у Украины не было достаточного количества готовых самолетов. Рассказал эту историю Януковичу. Он ответил, что как раз у него стоит три АН-142. Может продать хоть завтра на очень выгодных условиях. У него было больше самолетов, чем у государства! И это в то время, когда на него завели уголовное дело.

Он себя хорошо чувствовал. Готов был даже самолеты нам продать. Конечно, мы бы все равно у него не купили. Но меня поразила его самоуверенность.

Когда я рассказывал об этом Ющенко, он говорил: нужно примирить запад и восток. Думаю, это было связано с тем, что он каким-то образом договорился с Ахметовым. Для команды Ющенко это был входной билет на восток.

После первой встречи с Путиным Ющенко сказал, что с ним можно работать. Я ответил, что точно так же думал год тому назад: «Подожди шесть месяцев, мы еще раз вернемся к этой теме». Это ведь Путин его отравил осенью 2004 года. Уверен, что Ющенко об этом знал, он хотел через это перешагнуть, и это свидетельствовало о широте его души.

Кучму Путин всегда чуть побаивался – тот над ним всегда подтрунивал. А вот Ющенко Путин с первой секунды презирал. Они были людьми разных культур. Между ними не могло быть серьезных договоренностей. Точно так же Путин презирал Юлю. Называл ее «девочкой с косой». Путин считал, что раз она зарабатывала деньги в России, то ее волнуют только деньги и ею всегда можно будет манипулировать.

Интересно, я видел, как Яценюк нагрубил Путину. Он тогда был министром иностранных дел. В 2007 году в Таджикистане проходил саммит СНГ. Ющенко к тому времени перестал бывать на этих саммитах, а Яценюк поехал. Он зашел в вышиванке с опозданием на 40 минут. Сел и сразу начал пререкаться насчет повестки дня. У Путина глаза полезли на лоб: что себе позволяет этот наглый юнец, которого он видит первый раз в жизни. А Яценюк еще примешивал к своей речи украинские слова – так и Ющенко иногда делал. Думаю, специально.

Я был уверен в 2013 году, что в Украине будет революция. В сентябре я встречался с украинскими друзьями. Они все жаловались на пассивность народа – никто ни во что не верит, оппозицию никто не любит. А я говорил, что сейчас все и начнется.

Когда начался второй Майдан, я полетел из Нью-Йорка в Варшаву, чтобы собрать группу европейских депутатов для поездки в Киев. Поселился в отеле и начал обзванивать знакомых. За четыре дня собрал 10 человек. Там был экс-премьер Польши Ежи Бузек, депутат Европарламента Эльмар Брок, несколько поляков, англичанин, бельгиец. В аэропорту они меня обступили со всех сторон и провели через пограничный контроль. Мы приехали сразу на митинг. Все поднялись на сцену. Они начали выступать.

[Майдан 2013 г. ]

А я пошел с другой стороны площади. Народу там было немного, в основном плохо одетые пожилые люди. Молодежи почти не было. Все начали меня окружать, аплодировать. Брок потом спросил меня, зачем они сюда приехали, если я привлекаю к себе все внимание и устраиваю цирк в их присутствии. Но я правда не специально это делал.

Мы провели в Киеве три дня. Я каждый день разговаривал с Кличко и Порошенко.

На одной из встреч Яценюк начал со мной спорить. А Порошенко сказал, что у него уже был опыт в 2003-м и все, что Миша говорил, оказалось правдой. Лучше с ним не спорить. Я все время говорил, что нужно заставить власть делать ошибки. Надо их провоцировать. И только Порошенко и Тягнибок с этим соглашались.

Зашел взволнованный Кличко. Сказал, что Янукович отдал приказ всех нас арестовать. «Так это же прекрасно!» – воскликнул вице-спикер грузинского парламента Гиоргий Барамидзе. На него все посмотрели, как на сумасшедшего.

Скоро я полетел с украинскими лидерами в Мюнхен. После первой поездки я два с лишним года стоял на учете на границе. Каждый раз мне приходилось подолгу ждать на паспортном контроле. Украинская бюрократия так работала, даже при новой власти.

Так продолжалось, пока я не закатил скандал. Президент лично вмешался, чтобы снять меня с учета.

[▪]

Когда в феврале 2014 года начались события в Крыму, я ничуть не удивился. Я еще в 2008-м предупреждал об угрозе аннексии Крыма. Мне никто не верил. Все говорили, что татары не дадут этого сделать.

После бегства Януковича я плотно общался с Наливайченко, возглавившим после революции Службу безопасности Украины. Мы были давно знакомы. В 2010 году он подумывал баллотироваться в президенты, и у него тогда были хорошие шансы. Я верил в него. Мы составляли для него программу. Наливайченко очень много знал об украинской коррупции и собирался обнародовать всю эту информацию. В итоге он решил не баллотироваться. Но мы остались в хороших отношениях.

Наливайченко не знал, что с Януковичем и где он, и можно ли полагаться на СБУ. Надо высылать погоню, но неизвестно, какое сопротивление они встретят, плюс новая власть пока не контролирует границы. Я сказал, что нужно особенно усилить Крым. Так и вышло – Янукович в итоге бежал через Крым.

Когда в Крыму только появились зеленые человечки, никто не понимал, кто это. У меня был разговор с высокопоставленными должностными лицами (не буду их называть). Было два часа ночи, мы сидели в кафе, рядом с Крещатиком. Я объяснял им, что у них вряд ли есть время со мной общаться, что у них отбирают Крым. А они мне на это: «Миша, ты ничего не понимаешь. Наши спецназовцы их окружили, мы им отключили воду и электричество. Завтра до конца дня они сдадутся».

Это были очень высокопоставленные люди, но у них нашлось время в два часа ночи пить со мной чай. Я удивился, объяснил, что это Россия и их военные не сдадутся. Они опять мне повторили эту чушь, что если что – они выдадут татарам оружие, и те ничего такого там не допустят.

После захвата Крыма я предупреждал ведущих украинских политиков, что будет Донбасс. На это они ответили: ты же понимаешь, что Южная Осетия и Абхазия никогда не вернутся, вот точно так же и мы понимаем, что Крым не вернется, поэтому будем договариваться с Западом: они нас принимают в НАТО и ЕС в обмен на Крым. Я им возразил: «Во-первых, кто вам сказал, что Южная Осетия и Абхазия не грузинские территории? Мы без них не можем и мы их вернем. Во-вторых, не думайте, что не удержали только Крым – после него однозначно будет Донбасс». А они: «Нет, это невозможно на Донбассе, там слишком серьезные украинцы, это не Крым».

Мне кажется, захват Крыма был подготовлен для выборов 2015 года. Судя по моему опыту, Путин ничего не умеет делать спонтанно. Он вообще человек не быстрый. В непредсказуемых ситуациях он теряется. И грузинская революция, и Оранжевая революция застали его врасплох. А вот аннексии Крыма явно предшествовали несколько лет подготовки. Точно так же он был очень хорошо подготовлен к войне 2008 года с Грузией. Подготовка началась еще в 2006 году, когда мы взяли всю агентурную сеть ГРУ. Путин тогда растерялся. Он дергался, допускал ошибки одну за другой. Но потом сел и начал детально расписывать план войны. Точно так же он подготовил сценарий для Крыма 2015 года. В Москве знали, что Янукович проиграет, и планировали вывести из игры часть Украины. Не уверен насчет Донбасса, но крымский сценарий не вызывает никаких сомнений.

Повторю: Путину свойственно теряться в непредвиденных ситуациях. Но он сидит в засаде, выжидая. Он как бульдог – вцепится и не отпустит.

А вот на Донбассе Путин застрял. Он подумал, что раз крымский сценарий оказался настолько легким, то и в Новороссии будет так же. Не уверен, что по Донбассу у него был план. Там он просчитался. Видимо, он хотел пойти через Мариуполь на Крым. Ему это казалось очень легким. Но он многого не учел, завяз и потерял темп. А чтобы отвлечь внимание от Украины, пошел в Сирию. Ему надо было показать, что он по-прежнему в игре.

Замысел был такой: он выходит из Сирии, а Запад снимает санкции против России. Видимо, американцы сообщили ему, что готовы снять санкции, если он создаст хотя бы видимость вывода войск из Донбасса. У Запада и без России полно проблем. Обама хочет снять санкции и не портить отношения с Россией. Снял же он санкции с Кубы и Ирана. Американцы сейчас – сравнительно самые слабые в своей новейшей истории.

В одном из своих интервью Обама назвал Украину зоной интересов России. Скажи он это через год, когда в Америке был бы уже другой президент, это было бы не опасно. Ну думает себе так человек, и пусть думает. Другое дело, когда это слова действующего президента. Какая после этого разница, что говорит посол, ЦРУ и армия? Конечно, говоря это, Обама обращался к своему народу, объясняя, что Америка не должна воевать. Но для России это четкий сигнал.

Я был уверен, что конфликт на Донбассе будет углубляться. Порошенко думал, что сможет договориться. Он вообще из людей, которые предпочитают договариваться. И это, в принципе, правильно. Да и Путин, по всей видимости, подавал какие-то знаки, что это возможно.

Путин сыграл против Порошенко перед парламентскими выборами. Порошенко шел на них с абсолютно мирной риторикой, а Яценюк – с воинственной. Одна половина населения хотела мира любой ценой, другая хотела воевать, защищать Украину. На мирном фланге полностью доминировал Порошенко. И тогда Путин обострил ситуацию на фронте, создал проблему с газом и усилил военную риторику. Он это сделал демонстративно, чтобы ослабить Порошенко. Если бы ему нужен был компромисс, Путин не стал бы подыгрывать Яценюку.

Путин борется не за Мариуполь или Херсон. Ему нужен Киев. Он помнит, как было с Грузией. Через полгода Европа и Америка снимут санкции. К тому времени экономика Украины будет полностью ослаблена. Украинцы запомнят, что страну довели до ручки прозападные министры. Запомнят, что Европа их предала. И тогда украинцы могут захотеть договориться с Россией.

Путин будет ждать этого момента. Тем более, что у него есть опыт Грузии. С 2008 года Грузия развивалась бешеными темпами, а в 2012-м народ решил, что зря правительство упрямится, не хочет сдаваться, тем более что все нас бросили. Путин как-то говорил, что грузинские выборы 2012 года были его самой успешной операцией. На следующих выборах в Украине он постарается ее повторить. Действовать он будет в гораздо более комфортной для себя обстановке: ужасающая коррупция плюс скрытые и даже явные агенты влияния, которых в Грузии не было. Это позволяет России помимо политического нажима задействовать во время украинских выборов весь спектр спецопераций и провокаций.

Выход у нас только один – вывести на сцену новое поколение политиков. Смена политического класса – вопрос национальной безопасности Украины.

2 Моя семья Первые шаги в политике

[▪]

Обычно мы ездили на отдых в таком составе: прадед, мама и я.

Боржоми, 1978 г.

Семья у меня очень большая и интересная.

Я родился в шестьдесят седьмом. Когда мне было два года, родители развелись и мы с мамой переехали к прабабушке и прадедушке. У них была четырехкомнатная квартира, но кроме нас четверых там жили еще дедушка и бабушка. Большую часть детства я проспал на раскладушке. До двенадцатилетнего возраста, когда мама опять вышла замуж, она спала на соседней раскладушке. После того как она переехала к мужу в квартиру площадью 16 м2, я остался в комнате один и мне даже купили диван.

Мой прадед был профессором, юристом. Он был репрессирован и десять лет просидел в Сибири, его брат провел там 25 лет.

Брат прабабушки получил образование в Германии, вернулся в СССР, работал в строительном тресте. Потом его забрали и, как многих других советских граждан, имевших западное образование, расстреляли.

Мой прапрадед, отец прабабушки, хорошо знал Сталина. Он был владельцем самых больших месторождений марганца в мире – «Чиатурмарганец». Очень самобытный человек. Грузинский националист, прапрадед финансировал большевиков, потому что те провозгласили «самоопределение народов». Он считал, что большевики отпустят все национальные окраины. И он, в принципе, не ошибся – cначала большевики так и сделали.

У прапрадеда был большой дом в Чиатуре, в Западной Грузии. Там очень красивое ущелье. Сталин время от времени там скрывался от царских властей. Однажды жандармы окружили дом со всех сторон. И прабабушка, которой тогда было семь лет, взяла его за руку и вывела тайными тропинками в горы. Она рассказывала мне, что у него была влажная, дрожащая рука – он очень боялся.

Когда началась советизация, большевики, естественно, прапрадеда арестовали. Его мама написала Сталину, что схватили человека, который его в своё время укрывал, и прапрадеда отпустили. Во времена НЭПа он был близок к власти, его партнером был Арманд Хаммер – знаменитый американский бизнесмен, работавший с Советским Союзом.

Второй раз прапрадеда арестовали в 1937 году. А в 1940 году брат моей прабабушки, Григол Абашидзе, молодой, но уже очень известный поэт, написал поэму, за которую получил Сталинскую премию. Когда на приеме в Кремле Сталин спросил Григола, как он поживает, тот набрался смелости и сказал: «Не могли бы вы отпустить моего отца?» Сталин спросил у Берии, действительно ли отец Григола сидит. Берия подтвердил. И тогда Сталин сказал 26-летнему брату моей прабабушки: «Ладно, отпустим, но если он опять что-то сделает, мы вас обоих расстреляем». В ГУЛАГе прапрадед стал «доходягой» и умер через несколько дней после своего освобождения.

Сталин очень не хотел быть грузином. Он все время подчеркивал, что он – русский, хотя говорил с тяжелым акцентом. На родине, считал он, его не оценили – в Грузии он всегда чувствовал себя неудачником. Когда в 1922 году он первый раз вернулся домой после советизации Грузии, он уже был большим человеком в Москве и Петербурге. Он приехал в собственную, захваченную им страну как триумфатор. На первой же встрече грузинские рабочие закидали его камнями. И Сталин это очень хорошо запомнил.

Потом он просто ездил на грузинские курорты, особенно в Цхалтубо, лечить свою подагру. Охотнее всего он ездил в Абхазию – абхазским большевикам он доверял больше, чем грузинским, это была чисто политическая комбинация. В Гори, где Сталин родился, он бывал только проездом. Я знал человека, который был свидетелем одного такого «визита». Он был еще мальчишкой, и мама отправила его что-то купить на вокзале. Он случайно очутился около вагона, в котором сидел Сталин. Вокзал оцепили, поезд остановился. Местные большевики ждали выхода Сталина, чтобы показать вождю его родной дом. Сталин смотрел вдаль, курил трубку и мальчика даже не заметил. Так продолжалось минут 40, потом Сталин повернулся и сказал: «Все, поехали дальше». Он даже не вышел. Это очень четко показывает его отношение к Грузии. После этого Сталин ездил туда только на курорты, даже в Тбилиси он был только раз.

Во время сталинских репрессий пострадало очень много грузин, особенно интеллигенция. Он очень хотел быть интеллектуалом. Писал в детстве патриотические стихи. А его никто не воспринял всерьез. Поэтому ему пришлось делать карьеру в России. Даже захватив страну, он не чувствовал должного к себе отношения.

Грузия от Сталина ничего хорошего не получила. Он отдал часть грузинской территории Азербайджану. Он создал внутри Грузии две автономии. Автономию Южной Осетии просто «высосали из пальца». Цхинвали – это ведь еврейский город, там жили горские евреи. Но Сталину было нужно устроить какую-то автономию в самом центре Грузии. Поэтому туда отовсюду переселяли осетин. Столь же искусственно он создал абхазскую автономию, перекроив карту так, чтобы грузины оказались в меньшинстве.

Первые чистки большевиков были проведены именно в Грузии. Сталин называл грузинских коммунистов национал-уклонистами. Такое отношение у него сохранилось навсегда. Под конец жизни Сталин хотел избавиться от Берии и создал «мегрельское дело». Мегрелов хватали по всему Советскому Союзу. Это была внутригрузинская этническая разборка в масштабах всего СССР. Многие мегрелы были расстреляны или посажены. Его отношение к мегрелам хорошо иллюстрирует такой факт: мой учитель, хорошо знавший Сталина, рассказывал, что тот очень не хотел, чтобы в фильме «Падение Берлина» его играл мегрельский актер, и просил первого секретаря грузинской компартии, чтобы нашли кого-то из Восточной Грузии.

В советской Грузии к Сталину было двоякое отношение. С одной стороны, конечно, грузинское происхождение Сталина было предметом гордости. Мы, мол, «родина Сталина». С другой стороны, та часть Грузии, которая очень сильно пострадала, надолго это запомнила. Со временем становилось все яснее, что гордиться тут особо нечем.

В Гори я убрал памятник Сталину. Это считалось абсолютным табу, но мы убрали безо всяких проблем.

Мы создали музей оккупации в Тбилиси и собирались переделать музей Сталина, даже подготовили план, но не успели осуществить его из-за выборов. Там были настолько анекдотичные экскурсоводы, что их самих нужно было показывать туристам, которые хотели бы понять, как все было в Советском Союзе.

[▪]

Мама очень настойчиво хотела, чтобы я получил хорошее образование. Поэтому с четырех лет я учил английский с частным учителем, с девяти – французский, с четырнадцати – испанский. В СССР эти языки не имели никакого употребления, я мог прожить всю жизнь, не встретив ни одного француза, испанца или американца и не побывав за границей.

В возрасте четырех лет, когда меня повели на английский

Огромную роль в моей жизни сыграла моя учительница французского Мара Чавчавадзе. Она была из среднеазиатского княжеского рода, ее девичья фамилия была Касымбек. С раннего детства она воспитывалась при дворе императора Николая II, её мама была фрейлиной последней императрицы. Она рассказывала мне истории из жизни царского двора. После революции ее семья бежала в Финляндию, потом перебралась во Францию, где Мара вышла замуж за грузинского генерала Чавчавадзе. Она была в дружеских отношениях с Жаном-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. Как-то в середине 1960-х на переговорах де Голля с Брежневым сложилась интересная ситуация: переводчиками и с французской, и с советской стороны были ее сыновья.

Мара вернулась в Советский Союз, откликнувшись на очередную кампанию за возвращение эмигрантов. Ее сослали в Казахстан. Оттуда она перебралась на дальнюю окраину Тбилиси. Она зарабатывала на жизнь частными уроками. Ее двухкомнатная квартира в хрущевке была островком свободы. К ней приезжали Высоцкий, Солоухин, нобелевский лауреат Клод Симон. У нее была много французских книг, французских фильмов. Мне было 11–12 лет, а ей – почти 80, но мы стали близкими друзьями. Она умерла в 1988 году, в возрасте восьмидесяти семи лет. Смерть застала ее за переводом экзистенциалистского трактата ее старого знакомого Жана-Поля Сартра. Мара была очень живой, страстной, с потрясающим чувством юмора. Она абсолютно не вписывалась в советскую систему.

Английскому языку меня учил Гела Чарквиани. Его отец, Кандид Чарквиани, был первым секретарем ЦК компартии Грузии во времена Сталина и Берии. Гела рассказывал, что у них на балконе всегда хранилось особое красное вино, которое отец каждую неделю поездом посылал Сталину – несмотря ни на что, тот очень любил грузинское вино и грузинскую кухню.

Гела часто бывал на даче у Сталина. Тот запомнился ему как человек маниакальный и злой. В присутствии Сталина все всегда себя чувствовали очень плохо. Он был непредсказуем и опасен. Тот же Берия, по словам Гелы, был циником, но в отличие от Сталина у него было хорошее чувство юмора, он был абсолютно уравновешенным человеком.

Гела был главным либералом в Грузии времен застоя. Он писал рок-оперы, у него всегда были американские журналы. У него было очень модно брать уроки. На этих уроках мы чувствовали себя абсолютно свободными. Его сын Ираклий, который, пока мы занимались, часто бренчал в той же комнате на гитаре, был главным символом грузинского поколения восьмидесятых-девяностых. Ираклий был, можно сказать, грузинским Вакарчуком. Он умер от наркотиков в 2006-м.

Мое воспитание было необычным для Советского Союза. Мара и Гела оказали на меня огромное влияние. Мне очень повезло с этими воспитателями.

Гела Чарквиани и Гиули Аласаниа

Мне было тринадцать, когда Мара мне дала почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Идти до метро от ее пригородной хрущёвки было довольно далеко, и меня чуть не сбила машина, потому что я шел по улице, читал «Архипелаг» и не мог оторваться. Благодаря Маре я прочитал Солженицына, Платонова, Замятина в самиздате на тонкой сигаретной бумаге. Она давала мне эти книги, но всегда предупреждала, чтобы я не говорил об этом маме. А с Гелой мы писали от руки антисоветские газеты на английском языке. Мы выпускали один номер в неделю, подражая стилю западных газет, но с грузинским привкусом. Эти газеты сохранились в моей библиотеке, их и сегодня интересно читать, потому что из них видно, как мы воспринимали мир в ту эпоху. Нас интересовало все: мы писали о длинной очереди за мясом во втором гастрономе, о конфликте между Джошуа Нкомо и Робертом Мугабе в Зимбабве, о сбитом советским вертолете в Афганистане.

Недавно, когда я уже был в глубокой оппозиции, Гела публично назвал меня своим лучшим учеником всех времен. Это большой комплимент, потому что у него училась вся тогдашняя элита и он вообще не умеет льстить.

Мама очень рано, лет в тридцать, защитила докторскую. Она у меня историк, востоковед. Кроме английского, французского и немецкого, она знает арабский, турецкий и чуть-чуть персидский. Когда я приехал в Киев, ее докторская зарплата была семьсот рублей, и половину она посылала мне, студенту. Это были хорошие деньги.

В девяностых мама создала частный университет, который так и называется Университет Грузии. В нем учится почти 10 000 студентов – это очень много для небольшой страны. Университет считается очень хорошим, на большинстве факультетов обучение ведется на английском, половина студентов – иностранцы. Очень много студентов из Африки, из Ирака и соседних стран. К счастью, она создала это все до моего президентства, поэтому меня не обвиняли в том, что я чем-то ей помогал. Более того, расцвет у них пришелся на период после моего президентства.

Мама преподает и руководит наблюдательным советом университета. Спроси любого студента, он скажет, что учится в университете Аласании – по фамилии мамы. Новые власти может и хотели бы ему навредить, но сделать это не так просто, слишком много студентов. Да и система, которую мы создали, продолжает работать, а значит, в Грузии не так легко убить частную инициативу.

Конечно, я общался и с отцом. Он по профессии врач, работает директором клиники. Отчим, который был с мамой 30 лет, – биофизик. Он умер несколько лет назад.

Прабабушка работала в институте бактериофагов. Это был единственный в Советском Союзе институт, который создавал лечебные фаги. Однажды в детстве я тяжело заболел. Никто не мог меня вылечить, и только её фаги меня вытащили. Мой дед умирал от гангрены после аварии, и все уже махнули рукой, но фаги спасли и его. Прабабушка была настоящим ученым, фаги, изобретенные ею, входят в энциклопедии. Она умерла, когда мне было тридцать два, а моему сыну – шесть. Так что он застал бабушку бабушки.

Бабушка до сих пор работает в институте профзаболеваний. Ей 86, она очень активная, постоянно приезжает ко мне в Украину, мы иногда пересекаемся в Америке и на других континентах.

При Сталине ее семью дважды выселяли из дома. А недавно новое правительство наложило арест на ее квартиру, которую она строила с девяносто третьего года вместе с дедом, и 16-летнюю «хонду». Она пострадала как моя родственница. У меня же ничего не нашли, кроме сельского дома в 100 м2 и виноградника в полтора гектара.

Сейчас она живет у мамы. Когда к ней приходят журналисты, она шутит, что бездомная, и просит, чтобы Иванишвили забрал ее в свой домашний зоопарк, к своим пингвинам и зебрам, у них хорошая жизнь. Вдобавок к личным проблемам ее институт перевели в здание бывшего борделя в старом городе. Она хорошо помнит, каким было правительство при Сталине и при Хрущеве, но говорит, что нынешнее правительство – худшее из тех, что она видела. Она немного склонна к преувеличениям.

В Грузии всегда жила национальная идея, хотя и не явно. В моей семье сохранялась память и о репрессиях, и о временах, которые им предшествовали. Брат моего прадеда был одним из лидеров первой независимой республики. Потом он стал академиком – эллинистом, ему даже создали музей как ученому, но все посетители знали, что у этого человека было совсем другое прошлое, о котором в музее не рассказывали.

Национально-освободительное движение в Грузии возникло почти из ниоткуда. Хотя у нас, конечно, были диссиденты – они имели свои структуры, распространяли литературу, контактировали с украинцами и крымскими татарами, – их идея не была общенародной. Но как только советский режим ослабел, в Грузии возникло такое же сильное национальное движение, как в странах Балтии. Возможно, причина в том, что у нас никто никогда не воспринимал всерьез коммунистическую власть. Грузия приспособилась к существованию в составе СССР, но так до конца и не стала советской. Если в Украине до сих пор сталкиваешься с порядками, унаследованными от Советского Союза, то в Грузии ничего подобного не осталось. И не потому, что мы провели реформы, а потому что люди очень быстро от всего этого отошли. Для грузин советская власть была на уровне ритуала-имитации.

В 1987 году Гия Чантурия создал Общество Ильи Чавчавадзе. Первый митинг за независимость состоялся в мае 1988-го в Тбилиси. Пришло около 1000 человек, я тоже там был. Это был самый крупный митинг с 1978 года, когда в Грузии поднялись массовые протесты против планов сделать русский язык государственным. Скандал был на весь Союз, но Шеварднадзе каким-то образом удержался.

После первого митинга все пошло по нарастающей. По всей стране возникали неформальные организации, проходили новые массовые митинги. Москва пыталась положить этому конец. В апреле 1989-го военные разогнали митинг саперными лопатками, погибли люди. Но было уже поздно: все начало разваливаться, советской власти было просто не на что опереться. Москва поставила нового первого секретаря – бывшего главу республиканского КГБ Гумбаридзе. Он оказался очень слабым.

В конце 1990-го к власти пришел Гамсахурдия. В отсутствие нормальной политической системы люди всегда идут за самым радикальным лидером из тех, кого они знают.

В Украине, кроме ее западной части, такого массового национального движения, не было. В конце 1980-х здесь не чувствовалось, что СССР распадается. Было понятно, что уйдут балтийские страны, уйдет Грузия, но выход из Союза Украины стал почти для всех огромным сюрпризом. Никто не ожидал, что Украина возьмет в руки инициативу по роспуску Советского Союза.

Когда в августе 1991 года в Москве случился переворот и представители ГКЧП вышли и сказали, что берут власть в свои руки, Гамсахурдия и вся грузинская власть очень испугалась. Их первой реакцией стал моментальный роспуск национальной гвардии. Но тут Ельцин перехватил инициативу. Он был очень радикальным. Я никогда не забуду, как еще при Гумбаридзе он говорил: «Требуйте не суверенитета, а независимости». Первое, что Ельцин сделал, когда его избрали Председателем российского Верховного совета, – начал встречаться с главами республик и подталкивать их к выходу из СССР. Мои друзья были шокированы тем, что Ельцин призывает нас выйти из Советского Союза.

Этим он, конечно, решал свои задачи. Хорошо помню, как я сидел в кафе грузинского представительства на Старом Арбате, а Ельцин в ресторане напротив обедал с Гумбаридзе. Все знали, что Ельцин пьет только грузинский коньяк «Энисели». В ресторане было всего три бутылки «Энисели», и они быстро закончились. Тогда завхоз Вано Кулулашвили залил в пустые бутылки из-под «Энисели» дешевого армянского трехзвездочного коньяка, который приобрел в ларьке рядом с полпредством, и отнес Ельцину. Тот ничего не заметил. Ельцина вынесли на руках и погрузили в черный ЗИЛ. Я это тоже своими глазами видел. А потом вышел явно озадаченный Гумбаридзе. Он думал, что это провокация, ведь Ельцин, практически, советовал ему выйти из Советского Союза.

[▪]

Летом 1995 года ко мне в Америку прилетел мой старый знакомый Зураб Жвания. Я работал тогда в солидной юридической фирме, отучившись перед этим в Университете Джорджа Вашингтона.

Жвания возглавлял партию зеленых и формировал команду в поддержку Шеварднадзе для участия в парламентских выборах. Зураб очень отличался в лучшую сторону от тогдашней политической элиты – был образован, современен, открыт в общении. Он собрал много интересной молодежи. Войти в предвыборный список он предложил и мне. Я согласился, и меня выбрали в парламент.

В ноябре 1995-го я приехал в Грузию, а в декабре меня избрали председателем парламентского комитета по конституционным и юридическим вопросам. Здание парламента только восстанавливалось после переворота 1991-го года, когда его обстреливали со всех сторон. На улице был мороз и снег, а в нашем крыле не было даже окон, поэтому первое заседание парламента я провел в старой канадской дубленке.

В моем комитете заседала специфическая публика: бывший генпрокурор, бывший министр внутренних дел, директор рынка, сын которого обвинялся в двойном убийстве, и все в таком духе. Эти носители «традиционных» грузинских ценностей прекрасно подходили друг другу.

Моим заместителем в комитете стала Нино Бурджанадзе. Она старше меня на четыре года. Ее отец был одним из самых известных коррупционеров эпохи застоя, но он постарался дать дочери сравнительно хорошее образование. По сравнению с другими депутатами Бурджанадзе была более цивилизованной. Она закончила МГУ, говорила на иностранных языках, и с ней, несмотря на ее манерность и снобизм, можно было хотя бы о чем-то поговорить. С остальными говорить было просто не о чем.

Нам нужен был аппарат для подготовки законов. Мы объявили конкурс – тогда это было в диковинку. Зарплаты у нас были маленькие, долларов 50 в месяц. На эти деньги можно было прокормиться, а вот квартиру уже не снимешь. Но по тем временам и это было неплохо. В большей части Тбилиси не было света. Не было многих других элементарных вещей. Уровень преступности зашкаливал: людей похищали, стреляли на улицах.

На конкурс пришел парень, который был настолько тощим, что мне казалось, что он сейчас упадет. Он ездил в столицу из Рустави (это полчаса от Тбилиси), там можно было за очень маленькие деньги снимать квартиру. Родом он был из восточно-грузинской деревни. Но он оказался очень образованным, знал несколько иностранных языков. Мы его, естественно, взяли. Это был Зураб Адеишвили, один из самых близких моих соратников. Впоследствии он работал министром юстиции, министром госбезопасности, генеральным прокурором Грузии. Мы взяли тогда Георга Папуашвили, который позже стал председателем Конституционного суда Грузии, и Коте Кублашвили, будущего председателя Верховного суда. Им было по 21–23 года.

Я решил заняться судебной реформой. Что такое грузинские судьи, я знал не понаслышке. Когда я получил степень магистра в Америке, то попробовал устроиться на работу в маленькую юридическую фирму в Грузии. Моим первым заданием было зарегистрировать в суде филиалы фирмы. Суд находился в похожем на курятник здании с просевшим полом. Судья, который был мне нужен, все время был пьян. Я приходил к нему два или три раза и долго объяснял, что хочу зарегистрировать компанию. Во второе мое посещение он бросил на меня злобный взгляд и спросил: «А чего тебя послали? Ты кто такой?» Юрист, ответил я, а он: «Что, у нас юристов нет? Что, я не юрист? Зачем тебя нанимать? Они что, сразу мне не могли заплатить? Я ж регистрирую, ты-то тут причем вообще? Пусть позвонит твой владелец, я ему все зарегистрирую за определенную сумму».

Сейчас такую процедуру в Грузии можно выполнить за три минуты онлайн. Но тогда мне ничего не заплатили, я уехал обратно в Америку и устроился в солидную юридическую фирму на очень приличную зарплату. Грузинских судей я запомнил надолго.

Шеварднадзе велел нам не трогать полицию. Прокуратуру он тоже считал своей вотчиной. Полицейская и прокурорская мафия были куда авторитетнее и богаче, чем судьи. Были и исключения из правил, например, глава Тбилисского апелляционного суда или заместитель председателя Верховного суда, настоящие мафиози. Но в целом судей никто всерьез в Грузии не воспринимал. Многие гражданские дела решались с помощью воров в законе. На уголовных делах зарабатывали прокуратура и полиция. И только дела людей, за которых некому было заступиться и дать взятку, доходили до судей.

Словом, Шеварднадзе разрешил нам заняться судьями. Мы разработали закон, позволявший заменить 100 % судей, и создали совет юстиции, в который вошел и я как член парламента. У реформаторов было там большинство. Председательствовал Шеварднадзе, но он особо не вникал в детали. И я этим воспользовался. Шеварднадзе хотел выглядеть реформатором и раз в пол-месяца проводил совещания. Это давало мне возможность сказать, что мы выполняем волю Шеварднадзе.

Мы объявили экзамен для судей. Судьи начали устраивать протесты. Все они были двоечниками, шансов сдать экзамен у них не было, потому что они подбирались совершенно по другим критериям. Мой прадед заведовал кафедрой юридического факультета Тбилисского университета, и еще в его времена в судьи шли самые слабые выпускники. Те, кто учился лучше, устраивались в прокуратуру, иногда в милицию.

Судьи протестовали против экзаменов, а общественники-активисты – против судей. Они устроили большую акцию, на которой жгли изображения судей – главных коррупционеров. Для коррупционеров это было жуткое зрелище. Но им пришлось подчиниться, потому что Шеварднадзе идею экзамена поддержал.

Вопросы нам составляли 30 профессоров, которым мы не рассказывали, зачем нам это нужно. Барбара Сван, работавшая в американской ассоциации юристов, помогла нам найти американские деньги для этой реформы. Экзаменационные билеты мы напечатали в английской типографии, чтобы ни у кого к ним не было доступа. Отпечатанные билеты торжественно доставили из Англии на самолете. Экзамены транслировались по телевидению в прямом эфире. Вопросы и ответы были электронные: 10 вопросов и возможные варианты ответов. Экзаменуемые выбирали вариант ответа, и это происходило у всех на глазах.

На первый экзамен никто из действующих судей не пришел, зато пришло очень много молодежи. Мы объявили, что у судей будет зарплата 500–600 лари, что тогда составляло около 400 долларов – очень неплохие деньги по тому времени.

Желающие сдать экзамен выстроились в очередь. У нас в комитете работал младшим специалистом юрист, который снимал крошечную комнатку, которую нельзя было даже назвать квартирой: полуподвальное помещение в многоэтажном доме и посредине комнаты стоял унитаз. Он был мегапорядочным и в итоге стал председателем апелляционного суда, заменив предшественника, у которого была многоэтажная вилла в пригороде.

Судей у нас ненавидели, как и весь госаппарат. Новые судьи были совершенно другими. Поэтому реформа была суперпопулярна. Это была большая победа реформаторов.

Предстоял очередной экзамен. У одного из моих соратников, министра юстиции Ладо Чантурия, был первый зам, от которого он хотел избавиться. Ладо проявил слабость характера и то ли сам отдал билеты этому человеку, то ли так подстроил, чтобы они попали ему в руки. Ладо решил, что пусть лучше он сдаст экзамены и уйдет. А тот поделился билетами со всеми остальными. И вместе с ним на экзамен заявились все коррумпированные судьи. Было понятно, что произошло что-то неладное, потому что раньше-то они не показывались. Когда объявили результаты, оказалось, что никто из них не получил меньше 98 баллов из 100 возможных, то есть все они сдали лучше всех. Стало понятно, что произошла утечка. К счастью, им предстоял еще один экзамен, письменный. И перед вторым экзаменом, никого не предупреждая, я в девять вечера подъехал к Чантурии и говорю: «Ладо, привози своих профессоров, будем билеты переписывать».

Я позаботился, чтобы он никому не позвонил. Привезли этих профессоров. Я сам сел с ними, сам полез в вопросы по гражданскому праву, которые не очень хорошо понимал, просто больше писать было некому. Все написали и отпечатали к восьми утра. Экзамен начинался в девять. Чантурия был в плохом настроении, потому что понял, что я его подозреваю.

В девять утра заходим в зал. Все «отличники» сидят в первых рядах. Такие холеные, одиозные. Я улыбаюсь и говорю: «Знаете, мы вчера вечером решили переписать билеты. Мы их облегчили, так как они были слишком сложные. Думаю, вам теперь легче будет на них отвечать. Мы всю ночь работали, билеты совершенно новые. Тяните. Вы будете довольны».

При этих словах у них вытянулись лица. Большинство просто встало и вышло. Они даже не попытались написать. Это была удивительная картина массового бегства. Так мы их отсеяли. В результате реформы судейский корпус обновился более чем на 90 %.

Помимо того, что новым судьям мы сразу дали большую зарплату, с помощью Всемирного банка мы отремонтировали много зданий. Работа с международными организациями тоже была настоящим сражением. В 1999 году Евросоюз выделил деньги на ремонт, и я поехал в Брюссель, где проводился тендер. Выяснилось, что несколько хороших компаний было дисквалифицировано по совершенно надуманным причинам. У одной был поврежден конверт для документов, к представителю второй придрались за то, что он на час опоздал, у третьей фирмы вообще конверт потеряли. Выбрали какую-то абсолютно жуликоватую компанию, учрежденную бывшими советскими гражданами в Восточной Германии. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом. Очевидно, европейские бюрократы тоже делали деньги.

Вскоре после этого из-за коррупционного скандала с Эдит Крессон ушла в отставку вся Европейская Комиссия. Так что с коррупцией мне приходилось сражаться не только в Грузии, но и в Брюсселе. Я устраивал скандалы, я рассказывал эту историю журналистам из «Le Soir», пытался их заинтересовать. Они все записали – и ничего. Поэтому многие суды были отремонтированы некачественно. Когда я стал президентом, мы сами все сделали, уже на свои деньги, без так называемой помощи. Американская помощь расходовалась лучше, потому что это зависело от Барбары Сван, которая выбивала эти деньги у Вашингтона и тратила их правильно.

К сожалению, новая судебная система через какое-то время «сдулась». Не прошло и полугода после начала реформы, как начался экономический кризис и судьям перестали платить зарплату. Они месяцами сидели без денег, на них давила полиция и прокуратура. Некоторых судей шантажировали. Многие ушли, а остальные «легли» под систему.

Это единственная реформа, которую мы потом не смогли провести заново. Потому что она была дискредитирована. И это урок для Украины. Когда ты делаешь современную патрульную службу, и на этом останавливаешься, то ее очень скоро съест старая система.

И все же я считаю нашу судебную реформу первой правильной реформой на всем постсоветском пространстве, возможно, за исключением Эстонии. Такой радикальной реформы ни в одной сфере нигде в бывшем СССР не проводили. Президент Всемирного банка Вулфенсон пригласил меня читать лекции в Вашингтоне, где торжественно меня представил и сказал, что мы провели лучшую судебную реформу в мире. Я стал мировой звездой и пребывал в эйфории. А у кого в 29 лет лет от таких похвал не закружилась бы голова? Но на самом деле эта реформа потерпела крах из-за отсутствия политической воли.

Грузинские суды до сих пор в очень плохой форме. Так случилось, что мы потом реформировали все остальные государственные системы. Но судебная реформа была дискредитирована и поставленной цели не достигла. Чтобы провести ее заново, в Грузию надо приглашать иностранцев. И судьями назначать иностранцев.

В этом я вижу единственный выход. То же самое касается Украины. Назначать министрами иностранцев, я считаю не лучшей идеей, но вот судей, наверное, стоит, в том числе и этнических украинцев из других стран. Да пусть это будут хоть англичане. Так даже лучше – полностью независимые, с высокими зарплатами.

Первый урок, который должна извлечь из этого Украина, заключается в том, что нельзя делать реформы для ширмы, нельзя делать половинчатые реформы, нельзя делать реформы только одной системы. Можно начать с одной системы, но сразу перейти на вторую, третью. Невозможно реформировать маленький островок. Невозможно очистить маленькую часть моря. Очищать нужно все. Если ты проводишь реформу для вида, чтобы «продать» иностранцам, чтобы бросить «кость» реформаторам внутри страны, а сам ничего менять не хочешь, то все это вернется бумерангом. Система погибает, идея реформ дискредитируется, ты выигрываешь какое-то время, а потом оказываешься один на один с реальностью – время утеряно.

Второй урок я продемонстрирую на примере новой украинской полиции.

Думаю, ее просто затопчут. Я езжу по Одессе и вижу этих полицейских. У них ужасные здания, их не кормят, они вынуждены сами покупать себе шаурму или сэндвичи. Так долго не может продолжаться. Это важные детали. В Одессе им платят 8—10 тысяч гривен. Из Киева привозят в большом количестве офицеров, вынужденных вчетвером ютиться в одной комнатке, да еще и из своей зарплаты платить за это жилье. Так они долго не продержатся. Плюс они вынуждены работать бок о бок со старыми коррумпированными кадрами. Они выезжают из города и сталкиваются со старым ГАИ, у которого совершенно иной подход к работе и иные источники доходов. С одной фуры гаишник может получить больше, чем полицейский зарабатывает за месяц. У новых денег недостаточно, у старых – больше, и власть пока у старых еще есть.

Чтобы довести реформу до конца, нужно перестать красть, реформировать фискальную систему. Фискальная система должна высвободить достаточно денег, чтобы повысить зарплату, построить нормальные здания, а не кое-как отремонтировать старые. Мы в Грузии все время создавали для людей перспективу, повышали зарплату, кормили, давали премии, показывали их с лучшей стороны – и все время продолжали реформирование других систем. К одной реформированной системе сразу же добавлялась другая, третья.

Эка Згуладзе очень точно сформулировала это на Кабмине: проблема острая, лавина коррупции все снесет.

[▪]

В мой первый срок в парламенте мы активно сотрудничали с неправительственными организациями – например, с Обществом защиты прав землевладельцев. Его возглавлял Вано Мерабишвили, который после Революции роз стал министром внутренних дел и премьер-министром Грузии.

Шеварднадзе нам почти не мешал. На законы в Грузии никто не обращал внимания ни в советское время, ни в первые постсоветские годы. Зачем? Законы принимаются для лохов, страна живет в другом, параллельном измерении, которое не имеет ничего общего с законностью. Подумаешь, какие-то ребята пишут какие-то законы и проводят через какой-то комитет… Депутаты и чиновники заметили нас лишь после того, как поняли, что процессуальные законы, которые мы принимаем, влияют на работу исполнительной власти. Полиция работала грязно – кого-то ни за что арестовали, кого-то избили, кого-то выкинули из окна участка. Всякий такой скандал – а они происходили регулярно – был для нас поводом инициировать новые законы, которые усложняли бы жизнь чиновникам. Тогда они поняли, что это серьезно: тебя могут показать по телевизору как нарушителя закона.

Постепенно мы перетягивали на свою сторону гражданское общество. Несколько молодых журналистов были дружественно настроены к нам с самого начала. А 1998 году возник первый в Грузии независимый телеканал с серьезным подходом к делу. Канал «Рустави 2» принадлежал бизнесменам из этого провинциального города. Вскоре власти почувствовали угрозу и его отобрали. Тогда владельцы «Рустави 2» обратились ко мне за помощью. Я взялся за это дело, и Жвания меня поддержал. Мы нажали на судей и канал отстояли. Потом мы помогли отбить еще одну попытку отнять «Рустави 2». Канал начал вещать на всю страну. Туда перешли работать молодые журналисты из честных газет. В 2000–2001 годах он стал самым популярным и по-настоящему влиятельным. Интернета тогда не было, а газеты были малотиражными, люди их почти не покупали. Поскольку остальное телевидение было низкопробным, первый независимый телеканал захватил все телевизионное пространство.

В 2000–2001 годах на «Рустави 2» начали выпускать программу-расследование «60 минут», в которой в пух и прах разносили Шеварднадзе и его ближайшее окружение. Передача выходила каждую субботу. В это время жизнь города замирала. Из каждого окна были слышны позывные «60 минут», все стремились посмотреть очередной выпуск.

Когда Шеварднадзе осознал угрозу, он договорился с российским олигархом Бадри Патаркацишвили, чтобы тот создал канал-конкурент. Партнер Патаркацишвили Березовский сбежал от Путина в Лондон, и ему тоже нельзя было оставаться в Москве. Он договорился с Шеварднадзе, что создаст канал, который будет защищать власть от «Рустави 2», и переехал в Грузию.

Патаркацишвили вложил в свой канал «Имеди» огромные деньги. Ему удалось отобрать часть аудитории у «Рустави 2», но догнать лидера на том этапе не получилось.

В 1997 году гражданское общество объявило меня человеком года (в 96-м это звание присвоили Жвании). Что это означало, никто не знал. Но то, что ты человек года, ощущалось сразу. В те времена главный национальный канал транслировал заседания парламента, и люди это смотрели. Парламент был резко контрастным. Реформаторов там было даже меньше, чем в нынешнем украинском парламенте, но мы захватили в парламенте лидерство. Будучи в абсолютном меньшинстве, при нейтральном отношении Шеварднадзе, мы во многом заправляли этим парламентом. Мы начали проталкивать законопроекты и монополизировать трибуну. Мы были намного умнее и моложе наших противников – нам было по 25–27 лет.

Контраст был очевиден. В 1998 году на первой полосе The New York Times вышла восторженная статья, автор которой предсказывал, что я стану президентом Грузии. Шеварднадзе настолько огорчился по этому поводу, что пару раз во всеуслышание злобно пошутил на эту тему. И это запомнилось народу: Шеварднадзе меня боится.

Лидерами этого парламента были Жвания и я. Нас так с самого начала и называли: команда Жвании – Саакашвили. Формально я был всего лишь председателем комитета, но я был самый активный. И мы со Жванией начали перетаскивать к себе депутатов.

Когда Жвания убеждал меня участвовать в выборах, я сразу его предупредил, что к Шеварднадзе отношусь скептически. Меня так воспитывали, что я с детства очень не любил все коммунистическое и советское. Жвания попросил меня не распространяться об этом, тем более что дело я буду иметь с ним, а не с Шеварднадзе.

Шеварднадзе несколько раз собирал руководителей парламентских комитетов, но я под разными предлогами уклонялся от встречи. Видимо, это заметили, и меня пригласили к нему лично. Встреча продолжалась не долго, потому что я вдруг начал почти непрерывно чихать и кашлять. У меня была натуральная аллергия на этого человека. После этого мы почти не виделись. Когда Шеварднадзе уходил в отставку, он встретился со мной, Жванией и Бурджанадзе. «Нино, как ты могла так со мной поступить, ты в детстве сидела у меня на коленях, я дружил с вашей семьей, – сказал он и продолжил, уже обращаясь к Жвании. – Зураб, я привел тебя в политику, я тебя сделал человеком, как ты мог это сделать со мной?» Потом он повернулся ко мне и сказал: «К Мише у меня претензий нет, мы всегда друг друга недолюбливали и никогда не были близки».

Шеварднадзе не был слабым руководителем – он был частью коррупционной системы и не умел управлять иначе, чем через коррупцию. У нас был такой же феодальный уклад, как сейчас в Украине: кто-то назначает кого-то, тот назначает еще кого-то, и они между собой распределяют, где что можно украсть.

Главная параллель с Украиной заключается в том, что, как и при Шеварднадзе в Грузии, у госслужащих нет зарплаты как таковой. Это чисто феодальная служба: ты даешь чиновнику на откуп территории, с которых он «кормится» и кормит того, кто его на это место поставил. Вот это и есть феодализм.

В Грузии, как и сейчас в Украине, все были поделены на кланы. При такой системе президент на самом деле всегда очень слаб, потому что, хотя он во главе главного клана, он не один. Можно обратиться к другому примеру – не грузинскому. Мне рассказывал глава таможни Азербайджана, что у них, мол, все четко распределено. Я, говорит, куплю сейчас туфли в Тбилиси, а когда буду провозить их через границу, то заплачу таможенникам 50 долларов взятки, но 25 долларов на следующий день мне вернут. Он не может не давать своим подчиненным взятки, так как они за счет этих взяток кормятся. То, что он глава таможни, не имеет никакого значения. Это их надел, и это такса за проход их территории. Ты не можешь ничего спросить со своего министра, потому что он в ответ на это скажет: «А разве ты мне уже что-то заплатил?» Если да – то пожалуйста, имеешь полное право. Такую систему президент не контролирует, он просто получает дань.

Это абсолютно татаро-монгольская система: захватчики не развивали территорию, брали свое – и их больше ничего не интересовало. Она до сих пор существует в Украине. Все прикидываются, что мы имеем дело с госаппаратом, у нас есть важные иностранные советники, которые получают 10, 15, 20 тысяч долларов. Что они могут насоветовать чиновникам с зарплатой 100 долларов, которые, наверное, эти деньги и со счета никогда не снимают? Поэтому, кто бы ни советовал, всегда надо делать скидку на то, что мы получаем советы от представителей постиндустриальной эпохи для раннефеодальной, где они автоматически не могут осуществиться.

Естественно, семья Шеварднадзе была самой богатой семьей Грузии. Она владела самой большой мобильной компанией, контролировала Зестафонский ферросплавный завод. Племянник Шеварднадзе Нугзар монополизировал перевозку нефтепродуктов.

Самым крупным феодалом после Шеварднадзе был его министр внутренних дел Каха Таргамадзе. Он контролировал налоговую и таможню, а также контрабанду сигарет и наркотиков и другие подобные потоки.

Я поначалу наивно думал, что Шеварднадзе сам в этом не замешан, просто он слишком слаб и не хочет никого трогать. Я вскоре убедился, что это не так.

Экспорт ферросплавов всегда был черным бизнесом, никто никогда не платил никаких налогов. Когда я стал министром юстиции, мы его заблокировали. Для экспорта была необходима подпись министерства юстиции, а я не только не подписал, мы послали письмо на таможню, что все блокируем. Президент вызвал меня на разговор. Выяснилось, что это был бизнес отца невестки Шеварднадзе – по грузинским меркам очень близкого родственника. Я собирался просто рассказать Шеварднадзе, что за его спиной его же родственники занимаются очень плохими вещами, что это против всех законов, что бюджет теряет огромные деньги и он должен это остановить. Я надеялся, что у Шеварднадзе не будет другого выхода, даже если это ему и не понравится. Когда я пришел, там сидел этот его родственник и еще несколько министров. Шеварднадзе открыл собрание и потребовал, чтобы я объяснил, что происходит. Далее он молча наблюдал, как все на меня набросились. Через пять минут я понял, что это была постановка, что реально всем этим заправляет лично он, что он заинтересован в этой контрабанде. Это было для меня настоящим шоком. Даже после стольких лет работы с ним я вот так, напрямую, с такой коррупцией еще не соприкасался.

Я все равно отказался ставить свою подпись. Шеварднадзе был очень не доволен. Все закончилось большой дракой, потом они нашли способ сделать это все без меня.

Что представлял собой грузинский бюджет во времена Шеварднадзе? Фикцию. Когда я говорю, что при мне бюджет вырос в 11 раз – меня поправляют, не в 11, а всего в 8 раз. На самом деле живых денег в бюджете было гораздо меньше, чем на бумаге. Поскольку я был председателем городского совета Тбилиси, то хорошо знаю, что такое зачеты: в бюджете Тбилиси не было и четверти тех денег, которые были записаны в законе.

Тогда на меня начали давить. Государственные телеканалы, провластные газеты и журналы публиковали какие-то слухи. Все их информационные ресурсы работали против меня. Я опубликовал книгу, а они возбудили уголовное дело, как будто на нее были потрачены госсредства.

В Украине, кстати, я нахожусь в очень похожей ситуации. Мелкие укусы, подозрения. В прокуратуру поданы три «пидозры» на меня. Истерично собираются материалы для новых дел. Мои противники знают, что какие-то материалы там лежат, мы знаем, что они там лежат. Они специально сделали так, чтобы я знал об этом.

Когда я боролся с «ореховой мафией», меня обвинили в том, что я наношу ущерб бюджету, а ведь туда вообще не попадает ни копейки этих денег. Мои враги очень примитивны, а система, которую они защищают, не только примитивна, но и очень несправедлива, поэтому дело не может продвинуться дальше. Они могут угрожать, система может даже укусить, но зубы у нее уже не те. Система умирает. То же самое было в Грузии.

3 Революция роз

[▪]

Слова, произнесенные перед участниками митинга у муниципалитета Тбилиси в ноябре 2003 г.: «Если Шеварднадзе нужна революция, то он получит революцию!»

В сентябре 2001 года я подал в отставку с поста министра юстиции. Оставаться ширмой коррумпированной власти – это не по мне.

В Грузии разгорался политический кризис. 26 июля был убит известный журналист «Рустави 2» Гиорги Саная. Никто не верил, что это убийство не политическое. Впервые за годы независимости на улицы вышли тысячи людей с протестом против власти. Олицетворением всех бед считался министр внутренних дел Каха Таргамадзе.

Жвания выступил с инициативой: если уходит Таргамадзе, то и он покидает пост главы парламента. Когда в середине 1990-х Шеварднадзе привлек Жванию на свою сторону, тот был главой маленькой Партии зеленых и никакой угрозы не представлял. Однако Жвания смог привести в парламент очень много хороших людей и создать широкий реформаторский фронт, чего Шеварднадзе не ожидал. Поэтому он охотно принял такой вариант урегулирования ситуации.

На освободившееся кресло спикера претендовал бывший комсомольский вожак, которого поддерживал Патаркацишвили. Тот пытался подкупить депутатов. В парламент принесли три чемодана денег. Мы не могли этого допустить.

Из близких к нам людей Шеварднадзе мог принять только Бурджанадзе, которая была дочерью его ближайшего друга. Несмотря на ее связи с реформаторами она была его кровью и плотью, поэтому Шеварднадзе занял нейтральную позицию. С большим трудом, мы добились избрания Бурджанадзе. Для нас это стало большим успехом, хотя, в принципе, она не была реформатором. Все равно это было лучше, чем ставленник Патаркацившили.

После отставки с поста спикера Жвания сохранял пост главы партии Шеварднадзе и надеялся восстановить с ним отношения. Тот регулярно с ним встречался, улыбался ему и держал в подвешенном состоянии. Точно так же было с еще несколькими бывшими министрами. Им понравилось быть во власти. И они были слишком лояльны Шеварднадзе.

Я был гораздо более радикален. У нас было много споров со Жванией по этому поводу. У него был огромный офис в хорошем месте. У него были секретарши, много машин, охрана. Ему было, что терять. А у меня и у тех, кто меня окружал, ничего этого не было. В целом я все время говорил, что надо радикализироваться. Но большинство не было готовы к этому. Когда я сказал, что мы, возможно, создадим свою партию, Жвания возразил: «Ну как ты что-то создашь? У тебя деньги есть? У тебя денег нет! Ладно, мы тебе дадим на первое время 20 000 лари для партии». Это было около 10 000 долларов – достаточно много в бедной стране.

Мы назвали нашу партию «Национальное движение». Мы постоянно устраивали акции против незаконного строительства, против вырубки леса, против каких-то местных феодалов. Наша группа поддержки состояла из пятисот пенсионеров. Молодежь тогда вообще не была активна. Это свойство молодежного психотипа: молодежь подтягивается, когда происходит политическое обострение. И это нормально.

На нас смотрели косо. Все эти акции, радикальные лозунги… В Грузии тогда считалось, что это не работает. Нас называли сектой.

Мы сняли полуподвальный офис в ветхом доме. Денег хватило на несколько месяцев. В конце каждого месяца мы должны были платить 1000 лари. Потом мы все время ломали голову, где найти эти деньги. Каждый месяц мы скидывались на аренду и каждый месяц появлялся хозяин с недовольным лицом и угрожал нас выкинуть. У нашей партии не было денег вообще.

Никто не пытался нас купить, потому что мы считались радикалами, опасными, с нами нельзя было иметь дело. У Патаркацишвили были хорошие отношения с Шеварднадзе, но, как и все олигархи, он хотел иметь еще и лояльную оппозицию, поэтому он финансировал Жванию и партию «Новые правые» – крупнейшие оппозиционные группы на тот момент. Патаркацишвили считал, что монополизировал весь политический спектр. «Рустави 2» тоже нужны были деньги, а поскольку Жвания им постоянно помогал, то «Рустави 2» был на стороне Жвании. Так что серьезной медиа-поддержки у нас не было.

Когда меня спросили, какой американец будет у меня будет PR-советником, я ответил, что PR будут делать мне собственные ноги, а не советники. Мы не могли даже опросы проводить. А они постоянно опросы проводили, и по этим опросам у нас всегда был ноль. Думаю, они их просто фальсифицировали.

В 2002 году были муниципальные выборы. В правящей партии начался полный разброд, поэтому самую главную кампанию – выборы в городской совет Тбилиси – выиграли лейбористы. Это была очень популистская партия, которую финансировал Шеварднадзе. Их лидер Нателашвили по риторике и манерам был очень похож на Ляшко. Они вышли на первое место, а мы сразу за ними – на второе.

Мы победили еще в нескольких маленьких городах. К сожалению, там наши представители почти сразу перешли на сторону власти, потому что мы не могли держать фронт. Когда только начинаешь, твоя партия по определению оппозиционная, а местная власть не может быть в оппозиции, особенно в маленькой стране.

Когда мы зашли в горсовет, то думали, что ограничимся второй по количеству депутатов фракцией. Но тут Нателашвили, который по праву мог быть председателем горсовета, почему-то решил, что это ловушка и если он согласится возглавить горсовет, то его рейтинг упадет. Он ведь привык быть только в оппозиции – кричать и обличать. Полномочия у горсовета были ничтожные. Поэтому его расчет был более или менее понятен. Мы для него были опасными конкурентами, лучше уж отдать это место нам.

Так я стал председателем Тбилисского горсовета. Поскольку в Грузии тогда никто ничего хорошего не делал, тот факт, что в горсовете перестали брать взятки за разрешения, уже был большой новостью. У нас вообще не было денег, нечем было поддерживать партию, а тут приходит какой-то тип и говорит: «Дайте мне разрешение на строительство бензоколонки в центре города, и мы тут же заплатим вам 400 000 долларов». Мы, естественно, не взяли.

Почти всеми деньгами города распоряжалась мэрия, бюджет горсовета был мизерный, причем мы контролировали от силы 15 % этого бюджета. Несмотря на это мы начали ремонтировать крыши в многоэтажных домах. Я сам ходил на эти крыши, сам их делал. Все это показывали по телевизору.

Власти начали вставлять нам палки в колеса. Мы стали делать детские площадки. Поставим площадку, а они придут ночью и что-то сломают. Мы начали бесплатно выдавать учебники первоклассникам, а они арестовали члена горсовета от нашей партии, который эту программу изобрел. И держали его три дня, арестовав все учебники вместе с ним. Своими глупыми действиями они лишь добавляли нам популярности.

Мы ввели свой флаг, ныне это национальный флаг Грузии. Мы объявили его флагом города и водрузили на здание горсовета. Они пришли со спецназом его снимать. Этот флаг всем нравился, и никто не понимал, почему его нужно срывать? Возможно, дело было в том, что Шеварднадзе ездил на работу через главную площадь, мимо горсовета. Никто никогда не знал ни председателя горсовета, ни чем этот горсовет вообще занимается. И вот в этом здании засел радикал Саакашвили, а на крыше появился какой-то неизвестный флаг. И Шеварднадзе, видимо, сказал: «Что это за безобразие? Уберите!»

При мне горсовет показал, как нужно работать. Благодаря этому мы привлекли на свою сторону депутатов из других фракций, которые почувствовали, что перспектива на нашей стороне. Сначала у нас было 16 депутатов из 49, а к моменту Революции роз численность нашей фракции выросла до 40 человек. Я со всеми нашел общий язык. Мы много разговаривали, постоянно пытались вместе делать какие-то программы. Люди поняли, что за нашей политикой будущее и надо присоединиться к нам.

Национальный парламент не мог этого не видеть. Политический кризис углублялся, а мы выглядели лучше других, так как пытались что-то делать.

Мы стали центром притяжения и альтернативой власти. Превратились в маленькую власть, которая состояла из нескольких кабинетов и очень-очень скромных бюджетных средств. И когда начались парламентские выборы, мы контролировали горсовет. Он стал площадкой, с которой можно вести политическую агитацию и показывать, что сделано в Тбилиси, всей остальной стране.

[▪]

Выборы в парламент были назначены на 2 ноября 2003 года.

Наши противники сделали нам большую рекламу, все время нападая на нас.

Шеварднадзе слишком долго был у власти. В Грузии выросло целое поколение, которое не знало жизни без Шеварднадзе.

Мы были активнее всех. Свое видение развития страны мы старались донести до как можно большего количества людей. Мы шли в самые разные места, в том числе населенные этническими меньшинствами. В Марнеульском муниципалитете живет больше 100 000 человек, в основном азербайджанцев. Они всегда голосовали за власть. Мы зашли туда первыми из оппозиционеров. Власти стали устраивать провокации. Их «титушки» забрасывали нас камнями, поджигали нам машины, это все снимало телевидение. Каждый раз, когда они такое устраивали, это делало нам большую рекламу.

Аджария, где правил Аслан Абашидзе, была государством в государстве. Она признавала грузинскую власть только на словах. Абашидзе называл себя главой Аджарии, хотя в Грузии такая должность не была предусмотрена. Шеварднадзе туда церемониально наведывался раз или пару раз в год, и больше у него особых контактов там не было. Абашидзе принципиально не ездил в Тбилиси.

Там была полная диктатура, никто не мог и пальцем пошевелить.

«Пограничники» Абашидзе досматривали каждую въезжающую машину. Кто им не нравился, того просто не пускали. Я там был персоной нон-грата. И вот мы поехали в Аджарию всей партией. Я лег в пикапе сзади, сын руководителя нашей зугдидской организации Алик Кобалия прикрыл меня брезентом. Он уже проезжал несколько раз туда-обратно мимо «пограничников» на этой машине, и на этот раз ее не досматривали. Остальных партийцев, человек 300–400, мы завезли под видом туристов. И устроили в центре Батуми митинг.

У Абашидзе были свои «титушки» и свой «Беркут», который назывался отрядом особого назначения. И они не выдержали и через некоторое время просто жестоко избили большинство митингующих, разбили лица, человек 50 арестовали. Мы выбирались обратно какими-то тайными тропами… Но это увидела вся Грузия, и люди очень возмутились, так что после этого никто больше не смел делать такие вещи.

Из-за подобных действий властей у нас быстро выросла популярность, потому что мы оказались единственными, кто не боялся. В результате на выборах мы заняли первое место. Все остальные партии, которых в Грузии было много, так же, как и сейчас в Украине, соблюдали ритуал танцев с властями или просто были проектом власти. Все думали, что мы тоже будем сидеть в какой-то своей нише. А мы были группой абсолютно «без тормозов», но при этом порядочными и компетентными, с опытом работы во власти. В нашем списке было несколько бывших министров, бывших заместителей министров, губернаторов. У нас были депутаты с большим опытом работы в парламенте, авторы реформ – и люди это видели.

У Жвании была отдельная партия. Изначально у них было гораздо более высокие рейтинги, но они были умеренные. А мной пугали людей. Телевидение было на стороне власти, на стороне Жвании. Но телевизионщики не могли игнорировать того факта, что в Батуми за час избили 500 человек. Не показать это было невозможно. У нас маленькая страна, новости распространяются быстро, даже без Фейсбука.

В результате Жвания и Бурдажанадзе, которая шла с ним, получили всего 6 % голосов.

У нас был лозунг: «Грузия без Шеварднадзе». Я его позаимствовал у украинцев. Помните, «Украина без Кучмы»? Этот лозунг сработал, так как ни у кого не было ничего подобного. Все остальные шли с банальными лозунгами: «Поднимем экономику», «Разовьем производство», «Сократим коррупцию» и т. п. А мы четко объясняли: все проблемы от Шеварднадзе.

Мы заняли первое место. Все экзит-поллы давали нам 30 %. На втором месте была партия Шеварднадзе, на третьем – партия Абашидзе. И тогда власти решили пойти на жуткую подтасовку: вывели на первое место Абашидзе, на второе – Шеварднадзе и на третье нас.

И нарисовали нам 17 %.

Центральная избирательная комиссия «считала» очень долго. Поэтому мы начали уличные акции, сначала не очень многочисленные. Люди еще не теряли надежды. Выходили на улицы, потом опять брали тайм-аут. Когда избирательная комиссия объявляла очередную глупость, снова выходили. Параллельно шли переговоры политических сил.

Когда мы начали выходить на митинги, американцам это очень не понравилось. Представители американских властей через моих знакомых передавали, что мы должны немедленно прекратить митинги, так как это приведет к насилию и этим воспользуется Россия. Ну, это очень знакомо и по Украине. Мы все равно продолжали митинговать, но я держал американское правительство в курсе через моего друга в аппарате Белого дома Мэта Брайзу. Посол Ричард Майлз дважды устраивал у себя дома мои переговоры с госминистром, который тогда был главой правительства.

Американцы уговаривали меня согласиться на второе место. Они готовы были признать подтасовку, но, так сказать, частично. На что я им ответил: у нас первое место, с какой стати я должен соглашаться на второе? Ради сохранения страны аджарцев надо пропустить на первое место, отвечают американцы, иначе будет сепаратизм и Грузия развалится. Эдакие прагматические аргументы против демократии. Этот посол в своих донесениях писал: «сумасшедший Саакашвили и его друг „коккер-спаниель“ Мэт Брайза». Не хватало, чтоб я его послушался. Тогда Грузии вообще не существовало бы. Это прекрасный пример того, что нечего слушаться всех подряд. Где бы я потом нашел этого посла? Читающим лекции в каком-нибудь университете?

Мы не договорились.

[Революция роз ]

Они созвали парламент, объявили результаты. Нам нарисовали 3-е место. И тогда я поехал на крайний запад Грузии. Запад Грузии очень похож на Запад Украины – там самые радикальные люди, самые патриотически настроенные.

В Цаленджихе, что расположена между Сванетией и Абхазией, мы раздобыли автобусы. Этот прием я позаимствовал у сербов. До этого я был с поездкой в Белграде, где познакомился с Джинджичем и членами «Опоры». Одним из главных свершений этой молодежной организации было то, что они организовали поход из сельских районов Сербии на Белград. Мы решили устроить нечто подобное. Я начал с запада, а некоторых своих людей послал на восток Грузии. Мы сели в автобусы и двинулись на Тбилиси. Колонне, шедшей с востока, гаишники стреляли по колесам, что еще больше взбудоражило народ. Мы останавливались, разбивали лагерь, вокруг нас собирались люди, мы находили еще автобусы, люди сами платили за них. Потом садились и ехали дальше. Потом снова останавливались на ночлег и все повторялось, как в предыдущих местах. Все это заняло неделю.

Колонна автобусов с протестующими движется к Тбилиси

Власти не могли не впустить нас в Тбилиси. Под конец наша колонна представляла внушительное зрелище. Какой-то фотограф снял эту огромную освещенную колонну, которой не было конца и края, где-то в Мцхете, с горы, где церковь Святого Креста. В столице, как это часто бывало, как раз отключили электричество. Казалось, в город входит настоящая огненная армия. И это уже было в прямом эфире. Естественно, Тбилиси, который раньше был настроен скептически, уже «разогрелся» и встречал нас как освободителей.

Мы провели митинг на площади Свободы и пошли на канцелярию президента. Нас встретил спецназ и начал бросать в нас дымовые шашки. Началась паника, но многие все же пошли вперед и прорвались через дымовую завесу. Спецназ расступился, и мы зашли внутрь.

Офис нашей партии находился метров в 300 от парламента. Там у меня произошел разговор с Жванией и Бурджанадзе. Жвания говорил, что дальше идти нельзя, что, если мы зайдем в парламент, начнется кровопролитие. Власти будут стрелять. Ведь это будет попытка госпереворота. Нужно вести переговоры с правительством через посредничество американцев или международных организаций, тем более что американцы предлагали собрать нас на следующей неделе в Вашингтоне или в Тбилиси. Бурджанадзе была на стороне Жвании. Я ответил, что времени на такие разговоры у меня нет и я иду на парламент. «Ты или идешь со мной, или теряешь свой шанс, – сказал я Бурджанадзе. – Ты председатель парламента и должна зайти в зал до того, как выберут нового председателя. Иначе через полчаса ты не будешь главой парламента».

Перед парламентом было много спецназа в масках. Мы знали, что у бойцов очень плохое моральное состояние. Им не платили зарплату, нечего было есть, и мы их подкармливали, посылали им еду. Спезнацовец в маске встал у меня на пути и начал на меня орать. Я узнал в нем министра внутренних дел. Значит, плохо было дело, если сам министр должен был их подбадривать. Я сорвал с него маску и начал ругаться с ним перед телекамерами, после чего оттолкнул в сторону. Он ничего не смог поделать.

Спецназ отступил, а мы прошли к парламенту. И тогда я сказал, что нужны розы.

Здание парламента – огромное, старое, еще 30-х годов постройки. И когда огромная толпа тысяч в 15 человек ворвалась во двор, мы увидели на крыше снайперов с винтовками и в масках. Все замерли в ожидании выстрелов. А я был впереди. И сообразил – посмотрел вверх и помахал им рукой. Они помахали в ответ. Я повернулся к людям и сказал: «Все, идем».

Перед входом в зал дорогу мне перекрыл первый заместитель председателя Верховного суда с четырьмя автоматчиками – очень коррумпированный человек, настоящий крестный отец мафии. Он говорит: «Миша, тебе конец». А я в ответ: «Ты откуда взялся?» Потом повернулся к сопровождающим и говорю: «Этих разоружить, а его выведите во двор и расстреляйте». Этот заместитель побледнел и начал кричать: «Я ничего плохого не хотел сказать!» Мой блеф сработал. Автоматчики убежали, и мы прорвались в зал.

Шеварднадзе как раз собирался объявить, что он открывает парламент и результаты выборов вступают в силу. Увидев нас, он просто потерял дар речи. Я начал кричать, что он должен уйти в отставку, но получалось плохо – голоса у меня почти не было.

Некоторые депутаты были вооружены, а наверху располагались охранники с автоматами. Но мы были настолько агрессивны и воодушевлены, что когда мы поперли дальше, охрана схватила Шеварднадзе и уволокла. Это стандартная реакция при угрозе, но по телевизору это выглядело как бегство. Он просто растерялся.

Площадь с другой стороны парламента была заполнена «титушками», которых привезли из Батуми. Их задача была изображать мирных митингующих, чтобы никто больше не занял эту площадь. Это была неприемлемая ситуация. Представьте себе, что площадь в центре Киева заняли бы донецкие. Сторонников Абашидзе в Тбилиси не любили, все знали, что митинг проплаченный. Когда охранники выволокли Шеварднадзе, положили в машину и увезли, аджарцы увидели, что главный, которого они защищают, убежал, и тоже в течение нескольких минут испарились.

Мы не знали, что делать дальше. Очутившись в своей резиденции, Шеварднадзе заявил, что это государственный переворот. Он ввел военное положение и отдал приказ армии очистить парламент. Из воинской части неподалеку от центра Тбилиси, выехали восемь БТРов. И так случилось, что первый БТР врезался в машину, в которой ехала пара молодоженов. Остальные остановились и дальше не двигались. Министр обороны перестал исполнять приказы президента и отдавать приказы подчиненным. Шеварднадзе ушел мирно, не потому что хотел уйти, просто никто больше не выполнял его приказы.

Ничего этого мы не знали. Я убедил Бурджанадзе объявить себя исполняющей обязанности президента, так как президент недееспособен. В какой-то момент Жвания отвел нас с Бурджанадзе в сторону и сказал: «Ребята, мы проиграли, нам конец». Я на него накричал: что он такое несет? А он в ответ: «Нас мало, сейчас придут и нас всех арестуют».

Меня разбудили в пять утра. Приехал министр иностранных дел России Игорь Иванов. Он прилетел накануне, но из аэропорта сразу поехал к своему другу Патаркацишвили. Как мне потом рассказывали, Иванов выпил там минимум бутылку виски. После этого он позвонил Шеварднадзе, выяснил, что тот спит и решил наведаться к митингующим. На площади перед парламентом он взобрался на трибуну и на чистом грузинском языке произнес торжественную речь, явно не санкционированную Москвой: «Да здравствует свобода и да здравствует революция!».

Мать Иванова – грузинка из Кахетии. Лавров, кстати, тоже из Грузии – он родился и до 16 лет рос в Тбилиси. Примаков в детстве жил в Тбилиси на той же улице, где я родился, и был женат на грузинке. Если считать вместе с Шеварднадзе, у России было четыре министра иностранных дел родом из Грузии.

Вместе с Ивановым мы поднялись к Бурджанадзе. «Ребята, чего вы тут развели всю эту ерунду? Позвали бы старого друга, Игоря Иванова, и я бы все уладил, – начал он. – Нина, хочешь остаться председателем парламента? Да будешь! Ребята, вы тоже хотите должности – получите вы, нах, эти е…ные должности». Бурджанадзе начала возмущаться, как он смеет с нами так вульгарно разговаривать? Я ее подталкиваю: заткнись, сейчас не до этого, не видишь, человек выпил? Главное, чтобы он спокойно ушел и оставил нас в покое. В общем, говорит Иванов, вы, ребята, не расстраивайтесь, я очень устал, отдохну и с вами все выясню.

Революция роз. Манифестанты на площади Независимости.

Тбилиси, ноябрь 2003 г.

С рассвета люди начали подтягиваться в центр, чтобы нас поддержать. Целые военные части сообщали, что не подчиняются Шеварднадзе. У власти начало все разваливаться.

Начальник охраны Шеварднадзе попросил меня о встрече. Он сказал: «Старик хочет уйти, оставьте его в покое, давай мирно как-то это все решим». Я в ответ: «Хорошо, может быть». Он говорит: «Приезжайте к нему в резиденцию».

Муж Бурджанадзе – он был заместителем руководителя пограничной службы – сказал, что это западня, нас там всех арестуют и расстреляют. Поэтому Бурджанадзе не поехала. В девять вечера откуда-то появился Иванов. Он уже полностью пришел в себя. От утреннего панибратства не осталось и следа. Он был официален и строг.

Иванов сказал, что поедет с нами. «Игорь, вы же понимаете, он будет в отставку уходить, вам неудобно будет», – возразил Жвания. А Иванов: «В какую отставку? Кто вам разрешил? Никуда он не уходит. Мы так не договаривались. Мы сейчас едем и там поговорим. Все! Я иду с вами!» Иванов прыгнул в машину Жвании (я был в первой машине), и мы поехали.

Мы зашли, Иванов начал что-то бубнить, а Шеварднадзе говорит ему: «Слушай! Подожди в соседней комнате, сейчас не до тебя». Тот послушался и ушел. Когда Шеварднадзе стал министром иностранных дел СССР, Иванов был его помощником, потом руководителем аппарата и заместителем министра. Поэтому Шеварднадзе смотрел на него немножко «сверху вниз».

Я сказал Шеварднадзе, что наше требование о его отставке в силе. Он ответил, что уйдет. Жвания, видимо, чтобы разрядить обстановку, пообещал часто ходить к нему за советами. А Шеварднадзе поднял голову и сказал: «Если я месяц-два не буду в активной политике, то ничего хорошего вам не насоветую. Нечего ко мне ездить». Тут в комнату забежал Иванов со словами, что никто так не договаривался, но мы уже приняли отставку Шеварднадзе.

Мы сразу объявили президентские выборы.

Казна была пуста, электричество подавалось с перебоями, кто-то устраивал взрывы на железной дороге. Первое совещание у нас касалось энергетики. На него пришла вся наша энергомафия плести всякие небылицы. Но мы-то уже понимали, что к чему.

Новый год в Тбилиси был абсолютно эйфоричным. Было страшно темно, но на улицы вышли толпы народа. На сцене выступали рок-группы, а в воздухе витало ожидание чего-то нового. Это была уже другая страна и совсем иная психология, несмотря на темноту, мрачные одежды, повсеместную грязь.

4 января 2004 года за меня проголосовало почти 97 % избирателей. Кроме меня баллотировались бывший губернатор и популярный когда-то лидер лейбористской партии. Люди не хотели их слышать. Старый политический класс был полностью уничтожен.

4 Кризис в Аджарии

[▪]

Состоятельность государства определяется тем, способно ли оно поддерживать порядок на всей территории страны. Грузия в начале 2004 года находилась в этом смысле в очень плохом состоянии. Абхазия и Южная Осетия контролировались сепаратистами, которых поддерживала Россия. Аджария была превращена в отдельное феодальное княжество.

Хозяином Аджарии был Аслан Абашидзе. В 1992 году он не пропустил на свою территорию военизированные формирования Тбилиси. Это обеспечило ему популярность среди местного населения, напуганного войной в Абхазии.

Абашидзе создал свои вооруженные силы численностью до пяти тысяч человек. Их подготовкой занимался российский генерал Неткачев. На территории Аджарии находилась российская военная база, поэтому недостатка в оружии у аджарской «армии» не было.

Абашидзе никогда не выезжал из Аджарии на территорию остальной Грузии. Он это мотивировал тем, что на него могут напасть, но это была отговорка. Он отказывался делить с Тбилиси таможенные и налоговые доходы.

Зато он постоянно летал в Москву. У него там были серьезные связи. С их помощью он занимался контрабандой нефтепродуктов в Грузию. В этом участвовали мафиози Лучанский, один из братьев Черных и даже московский мэр Лужков.

Инфраструктура в Аджарии была «убита». В Батуми имелась единственная асфальтированная дорога. Ее перекрывали, когда внук Абашидзе выходил кататься на картинге. В поездках по городу Абашидзе, как карикатурного латиноамериканского диктатора, сопровождала кавалькада «хаммеров» с автоматчиками. Он постоянно рассказывал, что центр хочет его убить, прозрачно намекая на Шеварднадзе.

Попасть в Аджарию было не просто. Однажды я побывал там с делегацией из Тбилиси. Сначала гости должны были посетить так называемые предприятия, которые создал Абашидзе. В программу входила фабрика по сборке пластиковых окон, консервный завод и какой-то долгострой на московские деньги. На весь Батуми было тогда только одно более или менее современное стеклянное здание. В нем находился офис банка, через который отмывались деньги. После осмотра всех этих «достижений народного хозяйства» требовалось посетить огромную псарню на тысячу собак. И лишь потом Абашидзе принимал делегацию у себя. Во время приема он кормил собаку или ручного орла, одновременно разговаривая с премьер-министром или с кем-то из депутатов. Это были многочасовые монологи о том, как все плохо в Грузии, как его много раз пытались убить, как он сохраняет стабильность в Аджарии, как все его должны оставить в покое и носить на руках.

Во время Революции роз, несмотря на взаимную неприязнь, он поддержал Шеварднадзе и прислал в Тбилиси большое количество демонстрантов-«титушек». Они сбежали вместе с Шеварднадзе.

Абашидзе не стал мешать проведению президентских выборов на территории Аджарии. В день инаугурации я приехал к нему принимать военный парад. Перед нами прошел местный отряд быстрого реагирования. Его командир носил кличку Рембо. Это была группа Неткачева.

Мы приняли парад, и я вышел к людям, которым не давали ко мне подойти. Абашидзе это очень не понравилось, и когда мы уехали, этих людей избили. Но его власть пошатнулась.

В марте 2004 года я несколько раз предлагал Абашидзе встретиться, но он все время находил причину для отказа.

Он улетел в Москву, а я демонстративно поехал в Батуми. Я взял с собой большой эскорт, чтобы все знали, что едет президент. На административной границе с Аджарией дорогу нам перекрыл большой отряд – в масках, с автоматами, большим количеством пулеметов и несколькими артиллерийскими орудиями.

Мы отошли в Поти и создали там оперативный штаб. Абашидзе срочно вернулся из Москвы. Он заявил, что его будут сбивать, поэтому полетел под прикрытием российских журналистов и депутатов Госдумы. После долгих переговоров Абашидзе впустил меня в Аджарию. Я сыграл на его мафиозных инстинктах. Я попросил дядю, который жил в Америке, но который в свое время закончил МГИМО и хорошо понимал советский менталитет, выйти через каких-то третьих лиц на связь с сыном Абашидзе. Тот в итоге убедил отца, что меня стоит выслушать. Иначе он вряд ли согласился бы на эту встречу.

Абашидзе хотел, чтобы я прилетел на самолете, но я поехал машиной. От административной границы Аджарии до Батуми час езды. Я постоянно останавливался, потому что толпы людей вышли меня встречать. Это, конечно, вывело Абашидзе из себя. Когда я приехал к нему, мою охрану разоружили.

Мы проговорили часов восемь. Он пустился в свои традиционные монологи, а я просто полулежал в кресле и слушал. В какой-то момент он так себя завел, что стал доставать пистолет из-за пояса.

Я привстал, положил руку на его пистолет и говорю: убери это и послушай меня. Что же это за ситуация, когда мы не контролируем таможню в своей стране, кто захочет – входит и выходит. Ты создаешь какие-то военные формирования, а мне, президенту страны, негде остановиться в Батуми.

А что, спрашивает Абашидзе, тебе негде остановиться? Это легко решить. Вон у меня на пляже готовый трехэтажный дом рядом с домом моей дочери. Я тебе отдаю ключи – это твой дом, личная собственность, оформлю, на кого хочешь. У меня на лице, видимо, написано было недоумение. Он подумал, что этого недостаточно.

Беседа к тому времени продолжалась часов пять. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. Оказывается, все это время там сидел Лужков. Не знаю, переводили ему наш разговор или нет, но слышно нас было хорошо. Абашидзе распахнул дверь и говорит: «Юрий Михайлович, выйдите, пожалуйста, сюда».

Абашидзе говорит Лужкову, мол, такая вот ситуация, я дарю ему дом у себя, но ему еще нужен дом в Москве. Выделите ему землю, а я построю ему многоэтажный дом, у него будет квартира, а на остальных он сможет сделать бизнес. Такое предложение слегка покоробило даже Лужкова. Он пожал плечами и ничего не сказал.

В конце концов мы договорились, что Абашидзе допустит наших представителей на таможню, что финансовая система будет более прозрачная и мы будем ее контролировать. Я уехал в Тбилиси, наступил временный мир. Но потом он наших представителей никуда не допускал, обвиняя нас в организации демонстраций.

В конце апреля у нас начались традиционные военные маневры. Армии у нас в то время как таковой не было, поэтому и маневры были никудышные. Правда, к этому времени Кучма по моей просьбе продал нам несколько вертолетов МИ-24, БТР и БМП. В отличие от последующих украинских управленцев он умел быстро принимать решения и быстро их реализовывать. И он не оглядывался на Путина. С его стороны это был широкий жест, почти подарок – мы заплатили потом, в рассрочку.

Я решил полететь на маневры на новом МИ-24. Абашидзе объявил полную военную готовность на административной границе. Я сидел в кабине пулеметчика, которая расположена под кабиной пилота. Мы заранее договорились облететь позиции отрядов Абашидзе. Связи между кабинами нет, но у пилота была связь с землей. Ему передали, что боевики Абашидзе установили зенитки и получили приказ сбить вертолет, если он залетит на их территорию. У них, видимо, была информация, что мы летим в Аджарию. И вот уже перед самой Аджарией пилот внезапно повернул направо, в сторону Поти. Я ему жестами показываю, мол, лети налево, а он мне – ни-ни, летим направо. В общем, повернули направо, и когда сели, я перешел на сторожевой катер. Только вышли в море, как поступило сообщение, что Абашидзе взорвал все четыре моста, соединяющие Аджарию с остальной Грузией. Это было для него политическим самоубийством: он показал населению, у которого я был популярен, что рвет все связи с Грузией.

Началась война нервов. Каждый день люди перебирались с одного на другой берег по мелководью и проклинали Абашидзе. Потом его люди начали переходить на нашу сторону. Режим начал разваливаться.

Россияне, пытаясь поддержать Абашидзе, выпустили со своей базы БТР и танк Т-72, чтобы он поставил эту технику на так называемой границе. Во всех гостиницах Батуми расселили десятки внезапно приехавших в командировку российских офицеров. Вот, пожалуй, и вся помощь, которую Абашидзе тогда получил от России.

Дальше события развивались спонтанно. Съемочная группа CNN должна была поехать в Батуми. Я сказал на совещании, что нашим активистам нужно провести митинг, чтобы телевизионщики могли его снять. Их просто изобьют, возразили мне. На это я ответил, что пускай они продержатся хотя бы десять минут. Их покажут, и все будут знать, что в Батуми есть люди со своей позицией.

Потом выяснилось, что корреспонденты CNN уже улетели. Мы этого не знали, и когда в полдень люди вышли, чтобы попасть в репортаж CNN, СNN там не оказалось. Митингующих это не остановило. Люди Абашидзе стали стрелять в воздух и избивать демонстрантов, но люди уже перестали бояться. Все улицы были заполнены протестующими. Их хватали и отправляли в КПЗ, но это уже не действовало.

Мне позвонил Путин. Направляю, говорит, к вам Иванова, будем договариваться. Я ответил, что единственное мое условие – Абашидзе должен уйти. Это произойдет в любом случае, но мы будем очень благодарны России, если вы нам поможете. Хорошо, отвечает Путин, ты дашь политические гарантии Иванову, и он полетит в Батуми. Но ты должен понимать, что Абашидзе обратно мы не вернем. Забирайте его на здоровье, ответил я. Путин в ответ: хорошо, Иванов вылетает.

Вместо того чтобы прилететь к нам, Иванов сразу приземлился в Батуми. Я позвонил ему и сказал, что мы так не договаривались. Мы вас ждали в Тбилиси, чтобы были гарантии. А Иванов отвечает, что ему не говорили об уходе Абашидзе. Мне, говорит, президент совершенно другое сказал – я приехал вас мирить. Конечно, Абашидзе придется уступить, вам тоже надо будет в чем-то уступить. Я несколько дней здесь пробуду, чтобы все успокоилось, а потом к вам приеду. Ну, или можем встретиться втроем в Батуми или даже за границей. Куда, спрашивает, нам спешить. Ладно, отвечаю, значит, мы ни о чем не договорились.

Я положил трубку и велел нашим БТРам прорываться через административную границу, потому что Абашидзе не собирается уходить. Формирование, охранявшее границу, начало стрелять в воздух, но наши БТРы не остановились и проехали дальше. Вслед за ними пешком через границу перешел премьер-министр Жвания. Его тоже пропустили. Потом мы назвали мост на административной границе «Мостом Жвании».

И вот семьдесят БТРов идут на Батуми. А там на улицах отряды Абашидзе палят в воздух все ниже над головами людей. Абашидзе говорит Иванову: они мой самолет будут сбивать, вы делайте, что хотите, но я беру ваш самолет и улетаю, а вы оставайтесь, если хотите. Иванов на это: я тебе даю гарантии, Аслан (это мне потом сам Иванов рассказал), мы возьмем тебя под защиту российской военной базы. Мы тебя не дадим в обиду, сейчас перекроем весь Батуми, оставайся. Они сюда не зайдут, у нас гораздо больше сил. А Абашидзе в ответ: мне все равно, я уезжаю. Сел в машину и уехал в аэропорт. Через полчаса к нему присоединился Иванов, видимо, после разговора с Путиным. Они улетели.

В Батуми меня встречали толпы людей. После этого провести выборы в Аджарии было очень легко.

Аджарцы – очень традиционное общество. Они редко вступают в браки с выходцами из остальных частей Грузии, да и религия в этом крае всегда играла значительную роль. Наш кандидат Леван Варшаломидзе был аджарцем. Его отец долгое время был премьер-министром при Абашидзе. Леван из традиционной аджарской семьи, при этом получил хорошее образование. Мы считали его легитимным местным лидером. Так и оказалось: его ждали обратно и готовы были носить на руках.

Потом Леван оказался в эмиграции, потому что новая власть, пришедшая после нас, пыталась возбудить против него какие-то дела. А на самом деле он сотворил чудо, какого давно не видели в Европе. Только в Батуми при нем построили девять миллионов квадратных метров жилья. Население города удвоилось: было сто – стало почти двести тысяч.

Мы построили новый газопровод, водопровод и канализацию на пятьсот тысяч человек, так сказать, на вырост. В 2012 турки начинали строительство индустриальной зоны, рассчитанной на 100 предприятий.

Большую часть этих строек теперь остановили. Леван строил великолепный горнолыжный курорт: было запроектировано шесть гостиниц. После смены власти инвесторы испугались и все законсервировали.

В 2012 году мы проиграли выборы, в том числе и в Аджарии. Но я и в этом вижу плюс. Это означает, что Аджария стала одним политически целым с остальной Грузией. Там теперь голосуют так же, как и в других частях страны.

5 Время реформ

[▪]

Мы пришли к власти, чтобы изменить страну. Это могла сделать только команда единомышленников с общими представлениями о допустимом и недопустимом.

У всех перед глазами был пример Шеварднадзе – квинтэссенция коррупции и кумовства. Все командные высоты были заняты его родственниками, старыми друзьями, подельниками…

Для меня было принципиально важно, чтобы моя семья не была связана с бизнесом. За годы президентства бóльшая часть родственников перестала со мной разговаривать. У нас были семейные и околосемейные драмы, потому что некоторые родственники считали, что я обязан им помогать. Получилось как раз наоборот.

Один мой близкий родственник возглавлял профсоюзы Грузии и, естественно, помогал мне перед Революцией роз. А что такое профсоюзы? Цехá для делания денег. У них было огромное количество зданий, которые они продавали, сдавали в аренду. Частью денег они делились с правительством и правоохранителями. Ровно то же самое происходит сейчас в Украине. Мы национализировали все имущество профсоюзов. Родственник был в истерике, его жена к нам бегала, упрекала: как вам не стыдно, вы оставляете его без дохода, семья будет умирать с голоду.

Практически все медицинские учреждения в Грузии были приватизированы, кроме бальнеологического центра, который возглавлял мой отец. Во многих случаях приватизация проходила в пользу руководителей или трудовых коллективов, а я не мог допустить, чтобы отец что-то приватизировал. Я очень строго всех предупредил, чтобы это учреждение не приватизировали. Естественно, отец тоже был недоволен. Он до сих пор работает директором этого центра, а новое правительство не разрешало ничего приватизировать.

У брата была юридическая фирма. Однажды я узнал, что он выиграл процесс в Верховном суде. Я моментально вызвал министра внутренних дел, прокурора и в их присутствии пригрозил брату, что у него будут крупные-крупные неприятности, если он немедленно не прикроет свою фирму. Ему пришлось так и сделать.

Хорошо, что хотя бы со стороны жены у меня не было родственников в Грузии. Но и тут не обошлось без курьеза. В Тбилиси практически не оставалось общественного транспорта. Денег в казне тоже не было, поэтому мэрия закупила за бесценок старые автобусы в Голландии. Через несколько лет они вышли из строя, мы даже пожалели, что их купили, но на тот момент это было очень здорово, так как в столице наконец появился общественный транспорт. И, естественно, все сказали, что раз автобусы голландские, то их завезла моя жена-голландка. Их прозвали «автобусами Сандры». Никто не мог представить, что бывает иначе.

Я бдительно следил за тем, чтобы никто из моих одноклассников, однокурсников, друзей детства не достиг больших успехов. Речь даже не о том, что они не должны были использовать знакомство со мной к своей выгоде. Родственник, достигший успеха в период твоего президентства, – уже коррупция. Я всех предупреждал, что это наказуемо. Однажды брат пожаловался, что он звонит разным министрам, а те не берут трубку. Что за дела, говорит, я давно их всех знаю, а ни один трубку не берет. Избегают встречи. А я: «Кто ты такой, чтобы они с тобой встречались?». «Ну, я старый знакомый». – «И что? Они министры, служат стране. При чем тут ты, с чего это вдруг ты им звонишь?»

Когда я стал президентом, ко мне стали приходить с разными просьбами. У меня на такие вещи аллергия. Я сразу же понимал, что просителей ни в коем случае нельзя приближать к себе.

Самый первый принцип, когда реформируешь страну, – люди должны чувствовать что их слы-шат, что власть не загораживается от них шеренгой родственников, соседей, одноклассников. Это первый принцип государственного строительства.

Все, кого мы привлекли к работе, были абсолютно разными людьми. Я родился и вырос в Тбилиси в интеллигентной семье, но большинство нашей команды происходило из пригорода или других регионов. Мы не учились в одной школе или одном институте. Наша команда была меритократической. Люди «сделали себя сами» и не тянули массово во власть родственников и знакомых. Кумовство в нашей среде очень не поощрялось. Тех, кто нарушал наши правила, строго наказывали.

Отца моего соратника Гоги Хачидзе арестовали за то, что тот воровал трубы для орошения. Наша сила была в том, что мы пошли на огласку, делали все прозрачно и не прикрывали преступления.

Придя к власти, мы упразднили депутатскую неприкосновенность. Несколько членов парламента были в дальнейшем арестованы. В основном они принадлежали к нашей партии – мы, в отличие от остальных, никогда не покрывали преступников. Член нашей фракции, мой близкий соратник Гецадзе был взят с поличным, когда вымогал деньги у бизнесмена. Его арестовали, и, несмотря на заслуги перед революцией, никаких поблажек ему не сделали.

Ираклий Окруашвили был моим ближайшим соратником и другом. Он работал моим заместителем, когда я был министром юстиции, потом стал одним из лидеров революции. Я комфортно с ним себя чувствовал и очень ему доверял.

После революции Окруашвили работал генпрокурором, министром внутренних дел, министром обороны.

В какой-то момент появилась информация, что он начал «делать деньги». Он ведь был коммерческим юристом и, разумеется, не бедным человеком. В Тбилисском горсовете он сумел сдержаться, но соблазны росли, и он начал вести себя очень обособленно.

Все видели это, поэтому тоже начали его избегать. Я оставался единственным, кто с ним еще разговаривал. Прокуратура начала расследование по делу руководителя телекоммуникационного регулятора, который был близок к Окруашвили и вместе с ним прокручивал махинации. В какой-то момент они стали переводить миллионы долларов за границу. А я в это время летел в Америку с официальным визитом. Связи с моим самолетом не было. И когда я приземлился, мне сообщили, что Окруашвили арестован. Если бы меня спросили, я бы сказал то же самое – арестовать. В противном случае мы не смогли бы остановить перевод денег через его юрфирму. Система сработала автоматически.

При новой власти в Грузию снова вернулось кумовство. В мэры, руководители районов, депутаты все чаще выбиваются однокашники или односельчане Иванишвили. Люди Иванишвили, а особенно его двоюродный брат Уча, присутствуют во всех сферах. Произошло частичное восстановление феодальных порядков. Иванишвили ведет себя как классический феодал. Недавно он попытался присоединить к своему дому землю ботанического сада. Это вызвало очень большое возмущение.

В Украине пройдет глубокое очищение, так как здесь очень легко выйти на коррупционные связи. Это вопрос ближайших пары лет. У нас уже есть хорошее антикоррупционное законодательство, у нас очень открытое демократическое общество – долго сосуществовать с ужасной украинской коррупцией они не смогут. Тут уж кто кого.

Посмотрите, что происходит у соседей. В Молдове посадили на девять лет бывшего премьера Филата (тоже, кстати, моего друга). В Румынии посадили и бывшего премьер-министра, и мэра Бухареста, и многих министров. На очереди еще один премьер. В Украине будет то же самое. Единственное, что в Грузии мы пошли по более легкому варианту, мы реально почти никого не посадили. В Украине посадят очень многих.

[▪]

После революции мы с Жванией решили объединить наши партии.

У меня к тому времени выработалась аллергия на старые кадры. Все, кто не пошел за революцией, стали маргиналами. Люди их отождествляли со старой системой. Большинство так и не смогли вернуться в политику. Часть из них потом реанимировал Иванишвили, потому что у него не было своих «говорящих голов». Думаю, то же самое произойдет в Украине. Нынешняя власть просто сорвется, она себя полностью дискредитировала. В какой-то момент что-то произойдет и всех снесут…

Мы все искали новых людей. Хотя подбором кадров для правительства занимался в основном Жвания, ситуации «мой человек, твой человек» не возникало. Кого находили, того и брали. Например, министром экономики мы взяли 25-летнего выпускника Гарварда Гиоргия Чоговадзе, который до этого работал в инвестиционной компании. Министром энергетики стал 26-летний Николоз Гилаури, у которого тоже было хорошее западное образование.

В Лондоне мне порекомендовали девушку, которая прекрасно разбирается в искусстве, говорит на нескольких языках и при этом знает многих сильных мира сего. Ее звали Ната Канчели. Мне потребовалось 15 минут, чтобы договориться с ней о том, что она будет работать моей помощницей. Вот так мы набирали команду.

Все были молодые и выглядели хорошо. Один американский журналист сравнил нас с командой из «11 друзей Оушена».

Министром финансов стал Зураб Ногаидели – правая рука Жвании.

Первые месяцы министры постоянно менялись. Они не очень задерживались на одном месте. Наш с Жванией близкий друг Гиорги Барамидзе был назначен министром внутренних дел, а после этого – министром обороны. Моя правая рука Зураб Адеишвили поработал несколько месяцев министром юстиции, после чего возглавил министерство госбезопасности. Вано Мерабишвили успел побывать секретарем Совета Национальной Безопасности и министром госбезопасности, пока в конце 2004 года его не назначили министром внутренних дел. Пост министра иностранных дел в первые два года после нашего прихода к власти последовательно занимали бывший советник Шеварднадзе и близкий друг Жвании Тедо Джапаридзе, бывший посол Франции в Грузии Саломе Зурабишвили и, наконец, Гела Бежуашвили, который не состоял ни в одной партии.

Пригласить Каху Бендукидзе в министры экономики было моей идеей. Я познакомился с ним во время своего первого визита в Москву, где мне организовали встречу с представителями крупного бизнеса, на которой были Дерипаска, Вексельберг, Фридман и другие. В конце весны российские бизнесмены прилетели с ответным визитом в Грузию. У меня состоялся разговор с Бендукидзе, после чего я спросил у Жвании, не пригласить ли его к нам министром экономики. Жвания ответил: «Давай попробуем». Через полчаса он мне перезвонил и сказал, что Бендукидзе согласился.

Я как президент был главой исполнительной власти, поэтому имел право проводить заседания правительства. Делал я это крайне редко, а в последние годы полностью отдал бразды правления премьеру. Первое заседание мы проводили вместе с Жванией. Тот хотел показать, что он тоже главный и поставил во главе узкого стола два маленьких стула. «Ты что, не видишь, – спрашиваю я Жванию, – что мы за этим столом не помещаемся? Убери свой стул, я сам буду вести заседание». Если не считать этой детской состязательности, у нас были очень партнерские отношения.

Я терпеть не могу долго совещаться. Таких долгих совещаний, как в Украине, в Грузии в принципе не могло быть. Если заседание правительства не заканчивается за час, эффективным оно быть не может. Значит и решения будут неэффективными. Прозаседавшееся правительство, которое не может управлять страной.

Жвания был очень близок к Патаркацишвили. Тот поддержал его и Бурджанадзе на выборах 2003 года, выдав им на кампанию пять миллионов долларов, для сравнения: вся парламентская кампания «Национального движения» обошлась нам в 10 раз меньше. Тесное общение премьера с Патаркацишвили продолжалось и после революции. Проблема была в том, что интересы Патаркацишвили в корне противоречили интересам государства – как интересы любого олигарха в любой стране. Патаркацишвили имел несколько миллиардов, а Грузия была нищей страной. Он контролировал медиа, платил зарплату многим людям.

Время от времени мне приходилось останавливать Жванию, когда тот собирался отдать какие-то активы Патаркацишвили бесплатно, а мы хотели продать по максимально высокой цене.

В этом мне очень помог Бендукидзе. По российским меркам он был не очень успешен, хотя его и считали крупным бизнесменом. После смерти у него обнаружилось всего двести с чем-то миллионов долларов. Его имя гремело в России, с ним общались президенты, но деньги как таковые Каху не интересовали.

У Патаркацишвили практически не было бизнеса в Грузии, все деньги он заработал в России. Просто он хотел владеть Грузией. Он приватизировал дворец бракосочетаний, возвышавшийся над центром Тбилиси, и сделал его своим жилищем – не представляю, как там вообще можно было жить.

Патаркацишвили вырос в крайней бедности. В больших залах своего дворца он выстроил точную модель своего старого тбилисского двора и устроил там ресторан. Трехэтажная модель с фасадами, балконами. Во дворе на табуретке сидела восковая фигура его отца, подписанная «Сапожник Патаркацишвили». В этом дворе он всегда угощал гостей. Хозяин нажимал на кнопку, гремел гром, сверкала молния, шел дождь. Он вообще был странноватым.

После моего избрания президентом Жвания привез меня к Патаркацишвили. Ждать нас заставили минут тридцать. Охрану пришлось оставить у входа. Он нас встретил такими словами: «Я очень не доволен результатами выборов. Я такого не ожидал. Начудили вы тут, у меня были совсем другие планы. Хочешь, чтобы я тебе помогал? Мне нужны гарантии». «А какие гарантии тебе нужны?», – спрашиваю. «Например, – говорит он, – когда Березовский финансировал Лебедя, мы заставили его заняться сексом с мальчиками и сняли это на видео. Это наши гарантии». Думаю, он врал, но разговаривал со мной бесцеремонно.

Я сказал что-то резкое ему в ответ. Жвания прибежал нас мирить. У нас было еще несколько застолий в его дворце – и я точно знал, что все это записывается. На кадрах, которые он потом выдал в эфир, чтобы показать, что у нас с ним были общие дела, я просто много ем – мне совершенно не хотелось там разговаривать.

Бендукидзе с самого начала все время возражал Патаркацишвили, не давал ему развернуться, и однажды Патаркацишвили на него наорал. Мол, если ты мне не продашь – речь, кажется, шла о Чиатурском марганцевом месторождении, то завтра же «Имеди» покажет, что ты изнасиловал мальчика. Эта тема мальчиков у него всегда откуда-то возникала… Бендукидзе в своем стиле послал его подальше.

Бурджанадзе очень от нас отличалась. У нее были другие представления о жизни, и вокруг нас все втихаря смеялись над ее шубами, бриллиантами. Ее вход и выход всегда был ритуалом. А у нас никто этого не любил. Она оказалась абсолютно чуждой нам по ценостям и представлениям. Конечно, это ее раздражало.

Единственным компромиссом по отношению к ней было то, что ее мужа назначили руководителем погранвойск. Он был коррумпированным, и это была единственная служба, которую мы не могли реформировать, пока не убрали Бурджанадзе. Пограничники до 2008 года брали взятки. Она горой стояла за своего мужа. Это было платой за то, чтобы она сохраняла лояльность и не блокировала парламент.

К концу 2004 года у нас с Жванией сложилось идеальное взаимодействие. Мы понимали друг друга с полуслова. Он полностью свыкся с тем, что он второй человек в стране. И у нас обоих был конфликт с Бурджанадзе.

Я общался с Жванией практически каждые полчаса. Я очень зависел от него психологически, эмоционально.

Последний раз мы виделись вечером 3 февраля 2005 года. Он был в прекрасном настроении. Через час после встречи он сказал мне, что у него разболелась голова и ему нужно уехать. Я не очень поверил в его мигрень, потому что видел его незадолго до этого, но не стал его задерживать.

В ту ночь я долго не ложился, потому что собирался посмотреть по телевизору ежегодное обращение Буша к Конгрессу. Мы жили тогда в трехкомнатной квартире возле парламента. В начале четвертого мне позвонил в дверь охранник и дал телефон. Высветился номер Жвании. Я взял трубку: «Да, Зурико». «Это не Зураб, это Коба Харшиладзе». Коба Харшиладзе был его охранником. Он три раза повторил: «Батоно Зураба нет в живых и очень неловкая ситуация», – честно говоря, я долго не мог понять его слов.

Все произошло на квартире, которую Жвания снимал для личных встреч. Он отпустил охрану, которая работала в эту смену, и поехал с Кобой, которому больше доверял. Обычно Коба оставлял Жванию в квартире и потом забирал в назначенное время. На этот раз охранник начал звонить в квартиру, но ему никто не ответил. Это был бельэтаж, поэтому он заглянул в окно с улицы, увидел, что все плохо – Жвания и Рауль Юсупов не подавали признаков жизни, – руками вырвал решетку, разбил окно и залез в квартиру.

Я пришел в себя, попросил ничего не трогать и позвонил министру внутренних дел и генеральному прокурору, чтобы они срочно выехали на место.

Жену Зураба привезли в эту квартиру, она посмотрела на ситуацию и, как говорят, ни слова не сказав, повернулась и вышла. Потом позвонил патриарх и сказал: «Мне сообщили. Он был там, где его не должно было быть».

Я был в полнейшем шоке. Мы с Зурабом знали друг друга больше 15 лет, были не просто единомышленниками, а близкими друзьями. Многочисленными сплетнями про него я не интересовался и вообще научился на такие сплетни по отношению к кому-либо не реагировать.

На следующее утро позвонили американцы и сказали, что присылают ФБР. Позже мне Буш сказал, что это было лично его решение. «Когда мне доложили, я сразу подумал, что это россияне, особенно после случая с Ющенко», – рассказал он мне в Тбилисси. Но посмотрев результаты расследования ФБР, мы немного успокоились и поняли, что это не так. Американцы взяли тесты на газ и другие анализы, благодаря которым была задокументирована интимная сторона дела, как и все иные обстоятельства смерти. ФБР подтвердило версию отравления газом. В те времена в Тбилиси отравлялось газом до 200 человек в год. Из-за того, что в газ перестали добавлять ароматизаторы, в случае утечки газа отравление происходило незаметно. К тому же в той квартире стояла очень дешевая и некачественная иранская газовая система. Вано Мерабишвили пытался добиться запрета на ввоз этой системы, когда еще был депутатом парламента.

Несоответствием было то, что на столе в квартире стояла бутылка и две рюмки. Американцы не нашли на них отпечатков пальцев и в беседе с нашими предположили, что бутылку выставил охранник, а в остальном американцы полностью повторили грузинскую версию.

Речь шла о личной жизни премьер-министра, поэтому мы решили засекретить доклад ФБР. Когда на нас посыпались обвинения, что мы что-то скрываем, Адеишвили предложил предать гласности заключение ФБР, но я его остановил и сказал, что вряд ли общество хочет знать интимные подробности. Я не хотел усугублять шок.

Через некоторое время Патаркацишвили стал раскручивать версию, что Жвания убит. Однажды ко мне пришла жена Жвании и говорит: «Я вас не подозреваю, но знаю, что у Зураба, как и у всех политиков, были деньги, и я хотела бы их вернуть». Я ответил, что вот я, например, политик и у меня нет денег. На это она сказала, что незадолго до смерти Жвании дали несколько миллионов долларов. Предполагаю, она это услышала от Патаркацишвили. Дешевый трюк, но она поверила и стала подозревать в краже этих денег охранника. После этого у меня пропало желание с ней общаться.

В 2012 году Иванишвили взял брата Жвании в избирательный список. И тогда же запустили версию, что Зураба убил я, бросив в него пепельницу, хоть я и не курю, и не держу в кабинете пепельниц. Хорошо, сказали мы, если вы считаете, что Жвания убит пепельницей, проведите эксгумацию. Они не стали этого делать, потому что прекрасно знали, что это неправда. Потом, уже при Иванишвили, арестовали охранников Жвании и эксперта, который писал заключение об отравлении. Этот эксперт был близким другом Жвании, а потом горячим сторонником Иванишвили. Тяжело больного, его два с лишним года продержали в тюрьме, заставляя признаться, что он фальсифицировал заключение. Он отказался. А охранники, которых не было на смене и которых тоже продержали в тюрьме почти два года, на суде стали рассказывать подробности личной жизни Жвании, и все окончилось скандалом.

Смерть Жвании месяцев на шесть выбила меня из колеи. Он внес выдающийся вклад в грузинскую политику. Он, по сути, привел в нее новое, совершенно не по-советски мыслящее поколение, в этом ему помогли его умение маневрировать и мощный интеллект.

Шеварднадзе долгое время не считал его угрозой для себя и поэтому позволял Жвании очень многое. И Жвания на сто процентов воспользовался этим шансом и дал шанс всем нам.

[▪]

Главное в экономической политике – чтобы не было коррупции. Это очень простой рецепт. Нет коррупции – все легко сделать. Вот и вся премудрость.

Придя к власти, мы инстинктивно понимали, что начать надо с дерегуляции. Нужно все разрешать. Чиновники нас спрашивали, чего нельзя делать, а мы говорили – делайте все, что считаете нужным, быстро все меняйте.

Решения о дерегуляции, об отмене разрешений принимали я и Жвания, молодые министры, потом к нам присоединился Бендукидзе, который поставил это на более системную основу. Но у всех у нас был один инстинкт – все упрощать.

Мы внедрили самые быстрые в мире процедуры регистрации предприятий, самые быстрые транзакции с имуществом. Покупаешь ли ты машину, дом, земельный участок в 1000 гектаров, завод за 50 миллионов долларов – для все этих сделок одна процедура, на электронную регистрацию уходит несколько минут.

Вы путешествуете по Грузии, и вам понравилась какая-то ферма. Поскольку вся собственность зарегистрирована в публичном электронном реестре, вы через iPad или телефон смотрите, кому эта ферма принадлежит, сколько у нее гектаров и сколько она может стоить, если объявили ее продажу. Допустим, хозяин согласился. Приходите вечером в местную регистратуру и за несколько минут регистрируете сделку. Как будто вы покупаете велосипед. Так и должно быть.

В Украине для совершения такой операции понадобятся многомесячные переговоры с сельсоветом, геокадастром, с правительством. Потом вы будете договариваться с министерством юстиции о том, чтобы вам поскорее выдали документы.

Решением этой проблемы в Украине должны были стать центры обслуживания граждан. Когда их начали создавать, им передали 60 функций и обещали дать еще 190. Всего министерство юстиции собиралось отдать в «одно окно» 250 функций. На сегодня функций осталось 30, при этом по 25 из них сотрудники должны бегать по городским службам и там все оформлять. Все застопорилось. Минюст, МВД, городские службы – забирают свои функции назад и ничего не хотят передавать. Все понимают, что это заработок конкретных людей, которые просто так не расстанутся со своими феодальными привилегиями.

Перед местными выборами осенью 2015 года президент Порошенко торжественно открыл Одесский центр обслуживания граждан. Много месяцев центр практически не финансировался, только недавно появилось какое-то финансирование от облсовета. А ведь все очень просто: надо передать туда все функции, и он будет на самофинансировании. Сотрудники будут довольны, и чем лучше они будут обслуживать посетителей, тем больше людей туда придет и тем выше у сотрудников будет зарплата. Все очень просто, надо только в этом направлении ежедневно двигаться.

Мы понимали, что нужно как можно быстрее все приватизировать. Государственный сектор в бедной стране – один из главных источников коррупции. Мы это видели на примере коррупционеров из окружения Шеварднадзе, доивших государственные предприятия.

Крупных предприятий у нас оставалось не так много. Был завод по производству азотных удобрений, был Зестафонский ферросплавный завод, был Чиатурский марганцевый, кое-какие активы в энергетике. В Украине, кстати, крупных государственных предприятий гораздо больше.

Когда мы приняли решение все продавать, Путин отрядил в Грузию делегацию российских олигархов с наказом купить как можно больше предприятий. Они прилетели с идеей быстро обо всем договориться. А мы ответили, что нечего договариваться. Мы все вынесем на аукцион – и, пожалуйста, покупайте.

В итоге Зестафонский ферросплавный и Чиатурский марганцевый заводы купили бизнсемены из украинской группы «Приват», завод удобрений приобрели россияне. В приватизации энергетических активов приняли участие чешские, российские, казахстанские компании. Благодаря приватизации в страну вошли институциональные западные инвесторы.

Приватизация дала импульс модернизации предприятий. Особенно быстро начала развиваться энергетика. Грузия, которая целое десятилетие страдала от нехватки электричества, сегодня ярко освещена и стала серьезным экспортером электроэнергии.

Налоговая система в Грузии была такой же, как сейчас украинская. Ставки налогов были высокими, но их никто не платил. Все платили в карман чиновникам. Бюджета почти не было: чуть ли не половину доходов государство получало зачетами. Формально на счетах были деньги, а на самом деле их не было.

При Шеварднадзе каждый визит представителя МВФ в Грузию обставлялся чрезвычайно торжественно, страна начинала готовиться к нему за пару дней до его прибытия. В МВФ за Грузию отвечал иранец Шадман-Валави, и его появление напоминало средние века: так наместники шаха приезжали наводить порядок. Выглядело все это комично.

Когда мы пришли, первое, что мы сказали – давайте сокращать налоги! Жвания был настроен на компромиссы с МВФ, но верх взяла группа молодых реформаторов, настроенных радикально. Они предлагали сократить число налогов до шести, а номинальные ставки – на 60 %. Эта группа настояла на том, чтобы мы не шли вообще ни на какие уступки. Появление Бендукидзе, который хорошо разбирался в экономике и тоже был очень радикально настроен, укрепило наши позиции.

МВФ заявил, что мы ненормальные, что мы вылетим в трубу, если будем так сокращать налоги. Мы сказали, что притормаживать налоговую реформу не станем. Тогда МВФ приостановил сотрудничество. Они не вышли из программы, потому что Революция роз вызвала очень много эмоций по всему миру, и оставить нас совсем без помощи было бы очень непопулярным решением. Но по канонам МВФ никак нельзя было разрешить нам действовать самостоятельно. Поэтому они приняли такое половинчатое решение.

Через три месяца после начала реформы доходы бюджета выросли на 40 %, а за год – удвоились. В своем докладе по итогам года МВФ выразил удовлетворение тем, что оказал поддержку реформаторским шагам грузинского правительства.

В Украине надо сделать то же самое. Другое дело, что МВФ прав, когда требует от Украины для начала реформировать фискальную службу. Это позволило бы собирать гораздо больше налогов. Но как это сделать, когда ДФС по-прежнему по уши коррумпирована! Все прекрасно понимают, что возмещение НДС – это коррупционная схема. Пытаешься электронно вернуть положенные тебе деньги, а у них компьютеры не работают. После чего тебе через полчаса перезванивают и предлагают вернуть НДС за 20 % наличными.

Чтобы сделать налоговую систему такой же прозрачной, как в Грузии, Украине необходимо выполнить четыре условия.

Во-первых, сократить количество и ставки налогов. Во-вторых, упростить правила: Налоговый кодекс в Украине – 1000 с чем-то страниц, а в Грузии был немногим больше 100. В-третьих, поставить крупные и мелкие предприятия в одинаковые условия. Как только ты создаешь искусственные привилегии для малого бизнеса, все корпорации вдруг оказываются малым бизнесом – это естественно. Привилегии нужно убрать, чтобы все работали в одинаковых хороших условиях.

Наконец, необходимо полностью заменить налоговиков, обросших коррупционными связями, новыми кадрами с нормальными зарплатами. В Грузии налоговики и антикоррупционные следователи были первыми, кому мы повысили зарплаты.

На первых порах у нас не было средств для того, чтобы платить госслужащим. Еще до инаугурации Джордж Сорос пригласил меня в Давос, где познакомил с главой Агентства ООН по развитию (UNDP) Малкольмом Брауном. Мне очень повезло, что Сорос организовал эту встречу. Браун не был классическим бюрократом, он действительно хотел что-то менять. Сорос спросил Брауна, как они могут нам помочь с зарплатой для служащих. Я сразу сказал, что нам не нужны иностранные эксперты, потому что тогда все деньги достанутся им. Сорос предложил создать фонд: он внесет два миллиона долларов, а остальное – Агентство ООН. Браун согласился. Они долго думали, как это оформить юридически, потому что ничего подобного раньше не делалось, но в итоге нашли какое-то решение. В результате у нас появилось достаточно денег, 30–40 млн долларов, чтобы платить нескольким десяткам налоговиков и следователей, полиции, министрам и их заместителям, а также группе, работавшей над реформами.

По мере расширения налоговой базы все дополнительные доходы мы сначала направляли на зарплаты. Это было главным приоритетом. Мы действовали по принципу «новый сотрудник – новая зарплата», то есть не нанимали новых людей на долгосрочной основе, если у них не было новой зарплаты.

Увольняя правоохранителей, налоговиков и судей, мы создавали силу, которая нам противодействовала. В итоге мы получили в центре Тбилиси протестную группу, которая в полуторамиллионном городе в любой момент могла вывести на улицу 50 000—60 000 недовольных.

В Украине провести полное кадровое обновление гораздо проще. В Грузии доля госслужащих в общем составе населения была гораздо выше, чем в Украине. В Грузии почти все они жили в Тбилиси, тогда как в Украине разбросаны по всей стране. Пока мы не перевели парламент в Кутаиси, подальше от старой номенклатуры, управление Грузией было полностью сконцентрировано в одном месте. Это неправильно. Чтобы двигаться вперед, даже маленькой стране нужна децентрализация.

Здесь, в Украине, если кого-то уволишь, то можешь больше никогда в жизни его не встретить. А в Грузии этот человек мог оказаться твоим соседом по лестничной площадке. Жил в нашем подъезде госслужащий, он был главой целого агентства. Дни напролет он сидел во дворе и играл в нарды. Он ездил на дорогих машинах, отдыхал в престижных местах, при этом он был хороший дядька, всегда детей угощал конфетами. Мы с ним с самого детства дружили. А его агентство упразднили! Естественно, он возненавидел нас всех, а его семья исправно голосовала против нас. Но с этим ничего не поделаешь.

Так было не только с госслужбой. Мы начали максимально рационализировать бюджет: упразднили многие НИИ, а их руководители тоже все жили в центре Тбилиси. Они давно ничем не занимались. Академия Наук осталась, и это была наша ошибка, она реально ничего не делала. Мы собирались и ее закрыть, но Иванишвили сказал, что зарплату академикам будет платить сам. Ну хочешь содержать бездельников, пожалуйста. Когда пришло время, он использовал это против нас.

Грузинская таможня считается самой быстрой в мире. Как мы этого добились?

Изначально наша таможня была очень коррумпированной. Несколько раз я приходил, видел очереди, некомфортные условия для пассажиров, для перевозчиков. Я устраивал разносы, дважды уволил весь персонал таможенного пункта, уволил главу таможни, а когда премьер-министр приехал его защищать, чуть не уволил премьер-министра. В общем: мы их увольняли, приходили новые – и ничего не менялось.

Тогда мы обнулили тарифы на большинство импортных товаров. Нас пугали, что наш рынок разрушится. Как и все такие страшилки, эта оказалась совершенно ни на чем не основанной. Унификация тарифов серьезно сократила коррупцию.

Мы внедрили ООНовскую систему оценки риска (АСИКУДА). Она применяется с 1981 года и хорошо себя зарекомендовала. Мы устроили большие, прозрачные таможенные пункты. Груз заезжает, компьютер оценивает риски, проверяются не больше 5 % грузов. Проверка за счет таможни. Хочешь досматривать – пожалуйста. Открывай, залезай, копайся, но если ничего не нашел – плати компенсацию. На проверку дается час. Если это время превышено, в кабинете министра финансов моментально загорается лампочка. Сколько есть в стране больших таможенных пунктов – все на экранах в кабинете министра финансов.

В Украине, наверное, раз в пять больше таможенников, но их тоже можно поменять. И взять абсолютно новых людей, которые ничего общего не имели с таможней. Таможенники, по большому счету, мало что должны решать. Дать чиновнику возможность что-то решать – это всегда ущерб государству. Он всегда решит в свою пользу.

Бороться с контрабандой, как выяснилось, очень просто. Мы создали централизованную систему учета и повсеместно внедрили кассовые аппараты. Мы обеспечили бизнес кассовыми аппаратами и сделали так, чтобы сами покупатели стремились все контролировать по чекам. Правительство организовало лотерею. Любой покупатель мог по кассовому чеку выиграть, например, автомобиль. И тогда все начали требовать чеки. А если покупатели требуют чеки, то и продажа идет только через кассовый аппарат. Информация о каждой покупке сразу поступает в систему учета. Эта система работает очень четко. Хочешь открыть, например, магазин – пожалуйста. Загрузи компьютерную программу, и тогда налоговая служба уже будет знать все, что у тебя происходит на уровне каждой единицы товара. Если ты обманул, задекларировал, что везешь товар на экспорт в Батуми, а сам продал в Тбилиси в несколько раз дороже, то об этом моментально становится известно. Поскольку таможенная и налоговая система имеют общую базу, все такие проделки сразу видны. Штраф, который ты заплатишь за свою махинацию, будет многократно превышать экономию, которую ты попытался получить на таможне. Мы создали экономические стимулы не врать, вести дела честно. Но для этого нужна единая система, нужно, чтобы на ней никто не получал левых доходов. Современные технология могут практически полностью исключить коррупцию.

С контрабандой в частных грузах бороться сложнее, но и это решаемая задача. Главное – быть строгими и последовательными. Женщины из Батуми переходили в Турцию и обратно, надев на себя по 30–40 платьев. Это было массовое явление. Приходилось их каждый раз останавливать.

В Одессе мы наняли 125 новых сотрудников для центрального таможенного терминала. Там нет ни одного старого таможенника, ни одного выпускника Налоговой академии в Днепропетровске. Это уже прорыв. Совершенно другие люди. Если им дать нормальную зарплату и перевести на компьютерные программы, это будет совершенно другая таможня. То же самое будет с обслуживанием граждан. Нужно только привести новых людей. Новые люди – вот ключ к успеху.

[▪]

Мы фундаментально изменили систему среднего и высшего образования.

Мы последовательно строили правильную систему повышения квалификации учителей. Организовали центры подготовки по всей стране и объявили: если вы сдадите английский, овладеете компьютером, мы будем доплачивать 150 долларов, если получите следующую ступень – еще 300. Учителям, которые отказывались сдавать экзамен в течение пяти лет, пришлось бы уволиться из школы. Результаты экзаменов были конфиденциальными, поэтому учителя не чувствовали себя униженными.

У школьных преподавателей, которые до начала реформ получали 20, от силы 30 долларов в месяц, появился шанс зарабатывать больше 1000 долларов. Для этого этого нужно было успешно пройти три-четыре ступени повышения квалификации.

Мы простимулировали появление частных школ, так как уровень общеобразовательных школ был низким. Частные школы получили низкие налоги плюс дотацию на каждого ученика. У школьников появился такой же ваучер, как и у студентов. Он вряд ли покроет расходы на очень крутую частную школу, но он есть, и часть зарплаты учителям идет из этих денег.

Учебники первоклассникам оплачивало государство. Компьютер тоже каждый получил от государства. Но главное, что мы создали – стимул для молодых учителей идти работать в школу.

У нас были школы в местах проживания национальных меньшинств. Например, в школах на границе с Азербайджаном и с Арменией. Каждый год мы отправляли туда тысячу учителей грузинского языка. И эти учителя получали по 1000 долларов в месяц. Это означает, что у народа был стимул идти работать в школу. То же самое можно сделать и в украинской Бессарабии.

Конечно, если честно, молодым учителям сдавать экзамен легче, чем старым. Они знают, что, сдав экзамены, начнут зарабатывать по 1000 долларов в месяц. Когда молодой учитель сдал экзамен и стал педагогом высшей категории, все хотят попасть к нему в класс. Так на рынке образования возникает конкуренция.

Талантливые люди, впрочем, есть в любом возрасте. Многие учителя с большим стажем понимают, что может быть по-другому. Мой старший сын до седьмого класса ходил в 53-ю школу в центре Тбилиси. Школа славилась железной дисциплиной, ею руководила знаменитая директриса. Ей было 79 лет, когда она решила создать частную школу. Она ушла из 53-й школы, нашла инвесторов и в 81 год открыла суперклассную частную школу.

Второе обязательное условие для реформы школы – ни в коем случае не собирать деньги с родителей. У администрации школ возникает соблазн использовать эти деньги по своему усмотрению. Через какое-то время это может погубить любую реформу, любое хорошее начинание. Мы следили за этим очень строго.

В Украине учителя гордятся тем, что сделано на собранные с родителей деньги. Приходишь к директору школы, например, в Одессе, и он честно рассказывает, что родители сделали это и это, а сейчас собираем деньги на это. Когда ребенок, у родителей которого нет средств, чувствует себя униженным, это ни в какие ворота лезет. С этой практикой нужно беспощадно бороться, вплоть до уголовной ответственности.

Школы в Грузии были очень криминализованными. Постоянно происходили драки, случались даже убийства. Мы ввели так называемых школьных приставов. Они были в форме и получали такую же зарплату, как полицейские. Их специально готовили – проводили психологические тренинги, учили работать с детьми. У них были отдельные комнаты с видеокамерами, они следили за порядком, за тем, чтобы в школе не было коррупции, проводили работу с родителями, учителями и учениками.

Многим учителям это сначала не нравилось. Кое-кто кричал, что это военный коммунизм. Но в целом это дисциплинировало и учеников, и учителей. И полностью поменяло атмосферу в школах.

В 2006 году мы запустили программу Learn and study with Georgia. Мы привезли сначала 1500, а потом еще 2500 учителей английского из других стран. 80 % из них были профессионалами. Они работали почти во всех наших школах. Нам это практически ничего не стоило. Очень многие семьи хотели их принять, образовалась даже очередь. Они приезжих кормили, а мы платили 300 долларов в месяц и покупали им два билета, туда и обратно, в год, чтобы они могли полететь домой.

Они привозили не только английский, но и современную культуру. Представьте, себе горное село, по которому каждое утро бегает, допустим, негритянка с iPodом и в наушниках.

Идея с англоязычными учителями возникла следующим образом. Брат моей жены закончил филологический факультет в Нидерландах. После университета он преподавал английский по всему миру, был в Никарагуа, Камбодже и так далее. Он ничего не зарабатывал, ему еле хватало на пропитание. Я подумал, если есть один такой человек, то, может, найдутся и другие?

Для первой группы я устроил большой прием. Мы организовывали дискотеки, чтобы они быстрее интегрировались, познакомились с нашими людьми.

Были, конечно, и трудности. В первый год произошло 16 изнасилований. Это была культурная проблема: грузины, которые приглашали девушек домой, считали, что имеют на них право. На такое мы реагировали очень строго. Всех насильников посадили. В следующем году было шесть изнасилований, еще через год – два, затем они вообще прекратились. Эта программа действовала пять лет, новые власти ее закрыли.

Я, кстати, абсолютно не приветствую исчезновение в Грузии русского языка. Спрос на него сокращался все постсоветские годы. Возможно, его возродит туризм, каждый год в Грузию приезжает все больше туристов из России.

Мы обеспечили школьников компьютерами, в которые загрузили все учебники. Мы начали с нетбуков для первоклассников, а потом «Intel» открыл свой завод в Грузии. На нем мы могли заказать свои собственные компьютеры, это обходилось дешевле. Эти нетбуки было практически невозможно разбить. Их не разбивали, ими не торговали. Люди считают образование детей важным благом и относятся к нему очень ответственно.

Сейчас примерно у 60 % школьников есть компьютер, предоставленный государством. К сожалению, после нас эту программу тоже остановили.

Коррупция в грузинских вузах была запредельной и в советское время – в отличие, кстати, от Украины, где ее практически не было. После распада СССР и исчезновения контроля она только усилилась. Открылось много частных университетов, которые давали образование ужасного качества, но профессорам и учителям надо было как-то выживать. В государственных вузах коррупция стала почти официальной. В советское время один мой родственник продал свою новую «волгу», чтобы дочь поступила на медицинский. А в постсоветское время уже требовались доллары – 15 000 в медицинский институт, столько же в юридический.

Мы ввели единые выпускные экзамены, по результатам которых абитуриентов должны были принимать в университеты. Это полностью все изменило, потому что основные деньги коррупционеры зарабатывали на вступительных.

Мы ввели индивидуальные сертификаты и уравняли частные университеты в правах с государственными. Сдаешь общий для всех экзамен, и чем больше баллов ты получил, тем дороже стоит твой сертификат. Ты можешь поступить в частный ВУЗ, а можешь – в государственный. Появились частные университеты, которые выпускников с очень высокими баллами берут бесплатно. Сегодня минимум шесть из лучших десяти университетов в Грузии – частные.

Частный университет куда меньше тратит на ректорат, на всякие «левые» вещи, он больше ориентирован на рыночное образование, которое позволит трудоустроиться.

Частным вузам разрешено готовить любых специалистов. Диплом частного медицинского университета котируется сегодня гораздо выше, чем государственного.

Ректорский корпус обновился практически полностью. Ректоры были страшно коррумпированы. После революции радикальные студенты потребовали снять ректора тбилисского университета – старого коррупционера. Мы его уволили. И в ответ десятки тысяч жителей тбилисского центра, та самая «старая интеллигенция», вышли его защищать. Это была первая массовая акция против нас. Именно тогда сформировался кадровый костяк всех последующих акций. Эти люди с самого начала ненавидели нас, так сказать, классовой ненавистью. Ведь мы отобрали у них коррупционные доходы.

Некоторых старых ректоров мы привлекли к уго-ловной ответственности за разворовывание земли и имущества. Например, ректор Иняза незаконно продал землю возле здания университета. Ему пришлось за это заплатить, заключив сделку со следствием. То же самое произошло с ректором аграрного университета.

Я не очень верю в перспективы государственных вузов. Конечно, бывают и исключения. В Грузии, например, мы назначили молодого ректора Педагогического университета. Он привел с собой очень молодых преподавателей, и они сделали этот вуз довольно популярным.

Ситуация с образованием в Украине очень плохая. Ее надо срочно менять. Украина теряет каждый год от 40 000 до 50 000 студентов, которые уезжают в Польшу. За счет лучших молодых украинцев Польша компенсирует утрату населения – в Западную Европу уехали два-три миллиона поляков. В конечном счете абитуриенты-украинцы просто становятся поляками: культурные различия невелики, в этом возрасте легко переориентироваться, тем более что экономические перспективы в Польше неизмеримо лучше.

Новый закон о высшем образовании в Украине преподнесли как реформу. Я был на Раде реформ, где Квит представил эту так называемую реформу. Высшим ее проявлением стало предоставление финансовой независимости ректоратам. Все дружно поаплодировали, как здорово! Против этого возражали только два человека – я и, как ни странно, Яценюк. Единственный раз, когда взгляды мои и Яценюка совпали.

Все, что требуется, – уравнять частные университеты в правах с государственными. В Украине частные университеты практически не имеют права получать прибыль. Им приходится работать по схемам. Поэтому у нас коррупция не только в государственных вузах, но и в частных.

Как это изменить? Ввести принцип «деньги следуют за студентом». Выдавать абитуриентам ваучеры в зависимости от балла, который они получили на едином экзамене, и дальше они будут голосовать своим ваучером. Хочешь учиться в хорошем государственном университете – пожалуйста. Хочешь учиться в частном университете – доплачивай и иди в частный.

Мы сделали так, что грузинские студенты, приглашенные в 50 лучших университетов мира, автоматически получали государственное финансирование. В первый год таких было около 500, потом их число выросло до 2000. Когда мы увидели, что среди них слишком много юристов-международников, то решили финансировать только инженеров, архитекторов и айтишников, то есть профессии, которые были более востребованы на рынке. Мы закладывали в контракт, что выпускники два года обязуются работать на страну. Потом мы сняли это условие, но 99 % все равно возвращались. Сейчас, к сожалению, эта программа не действует.

Мы старались хорошо платить специалистам, которых приглашали. Никто из них не разбогател на госслужбе, но никто, пока работал, не испытывал материальных проблем. Это давало им возможность попробовать себя на такой работе.

Когда нам, например, нужен был министр экономики и нам нужно было заинтересовать Веру Кобалия из Канады, мы дали ей очень высокую зарплату, где-то 15 000 долларов в месяц. У неё был ипотечный кредит, и каждый месяц мы исправно его оплачивали. А как иначе, если нужно привлечь классного специалиста? Кобалия оказалась очень хорошим министром. Сейчас она советник в правительстве Индонезии по экономическим реформам, а высокую зарплату ей выплачивает австралийское правительство. В Индонезии около 200 миллионов жителей, но взяли ее.

Украина проводит интересный эксперимент: руководителями Укрпочты и Укрзализныцы наняли иностранцев. Я не знаю, как он будет работать. У нас этого не было. По-моему, всегда лучше находить своих высоких руководителей.

[▪]

Грузинскую реформу здравоохранения я считаю очень успешной.

Изначально грузинские медицинские учреждения были в еще более ужасном состоянии, чем сейчас украинские. Их никто не финансировал – кроме двух-трех элитных больниц Четвертого управления. Врачи сидели, считали мух, пациентов не было. Если кто ложился в больницу, все надо было приносить с собой. Те, кто мог себе это позволить, ехали на операцию за границу. Тем, кто не мог, оставалось просто умереть. Многие врачи полностью деквалифицировались.

За медицину мы взялись очень серьезно.

Мы запустили программу строительства новых больниц. Старые находились обычно в лучших местах – в центре Тбилиси, Кутаиси, Батуми. Мы сказали страховым компаниям, что введем медицинское страхование, при этом государство будет финансировать страховки для 30 % граждан, которые не могут оплатить их сами. Задача страховщиков – построить больницы, чтобы исполнить этот госзаказ.

Первыми инвесторами были грузинские компании. Иностранцы сначала не верили в успех этой реформы. Можно декларировать все что угодно, а потом ничего не платить. Но мы предложили инвесторам очень хорошие условия. Например, вы могли купить Центральную железнодорожную больницу – это большая больница в Тбилиси – и использовать землю под ней по своему усмотрению: продать, построить там что-то новое… Вы могли и дальше использовать ее как больницу, но она не соответствует современным стандартам. Для сравнения: только на отопление одной из крупнейших областных больниц в Одессе тратится почти два миллиона долларов в год. Превратить учреждения, построенные по заветам наркома Семашко, в успешные современные клиники невозможно в принципе. Поэтому мы поставили перед инвесторами условие – вместо одной старой построить пять новых экономичных больниц. Они так и поступили: продали землю и здания, и построили – под государственные гарантии – новые больницы с совершенно другой структурой издержек: с отличной теплоизоляцией и минимальными расходами на административный персонал.

Чтобы новые больницы появились не только в густонаселенных местах, мы поставили инвесторам условие: хотите построить больницу в Тбилиси, постройте еще две в отдаленных райцентрах, где нет такого заработка. Всего по этой программе построили 150 абсолютно современных больниц, где каждая палата как номер в пятизвездочном отеле. По комфорту и оснащенности они не уступают больницам в Германии.

Сегодня зарплаты терапевтов в Грузии начинаются от 500 долларов и доходят до 5000, хирургов – от 1000 до 10000. Никаких левых доходов – если не считать преподавания – у врачей нет.

Единственная большая проблема заключается в том, что зарплаты младших медсестер все еще низкие.

Конкуренция заставляет врачей работать лучше. Если тебе не понравился врач, не понравились условия в поликлинике, ты просто перейдешь в другую поликлинику, к другому врачу. Врач, к которому стремится попасть больше пациентов, и зарабатывает больше.

Новое правительство дало страховку всем. Это неправильно, потому что в бедной стране так быть не может – на это не хватит денег, и система здравоохранения развалится. Она уже разваливается. Мы хотели перейти ко всеобщему страхованию постепенно, рассчитывали, что на это понадобится до десяти лет. Начали с 30 % застрахованных за счет государства, а через три года собирались дойти до 50 %.

Несмотря на нынешние трудности, я смотрю в будущее грузинской системы здравоохранения с оптимизмом. Набирает обороты медицинский туризм. На лечение в Грузию едут из Армении, Азербайджана, с российского Северного Кавказа. В Батуми начали приезжать пациенты из Турции: лечение дешевле, а качество не хуже. Грузия может принимать 140 000 медицинских туристов в год. Это позволит новым больницам поддерживать высокий уровень услуг.

6 Закон и порядок

[▪]

Дворец юстиции. Тбилиси, сентябрь 2012 г.

В начале 2000-х грузинская правоохранительная система была точно такой же, как сейчас в Украине. Шеварднадзе публично говорил, что если мы дали человеку жезл и погоны полицейского, то все остальное он может добыть сам. Такие же слова я слышал от высокопоставленных лиц в Киеве.

Грузинская милиция была очень коррумпированной с советских времен. Никогда не забуду рассказа Ангелы Меркель о том, как в юности её арестовали за нарушение визового режима в двадцати минутах езды от Тбилиси. У нее, дескать, не было разрешения выезжать за пределы столицы. Ее выручил один милиционер – «с большим пузом и крутой машиной». Он сказал, что форма – всего лишь камуфляж, а на самом деле он возит контрабандой сигареты из Азербайджана. Подозреваю, что это были наркотики, потому что тогда из Азербайджана в Грузию возили, как правило, марихуану. Меркель это запомнила на всю жизнь, и в Мюнхене сказала мне, что считает Грузию очень коррумпированной.

При Брежневе в Грузии расцвел подпольный бизнес. Цеховики в Средней Азии, Грузии, Одессе организовали новый «шелковый путь». Они были особой кастой, которая очень неплохо жила из-за ошибок тотального планирования. Контролировали эту параллельную экономику воры в законе. В большинстве своем это были грузины и абхазы: в этой части Советского Союза теневая экономика была сильнее, а контроль партии и КГБ меньше, чем во всей остальной стране. Они даже создали теневую судебную систему, которая разбирала споры между цеховиками.

В детстве я видел в Зугдиди целые подпольные заводы, которые не слишком-то и скрывались. На них производили одежду или разливали «левую» алкогольную продукцию. И за всем этим «смотрели» воры в законе, которых в городе было полно. Они же обеспечивали движение товаров по всему Советскому Союзу, начиная с организации транспорта, безопасности и заканчивая подкупом или запугиванием тех, кто им мешал. Советской власти в городе практически не было. Связанный с ворами в законе директор бумажного комбината лично решал, что построить, какую дорогу отремонтировать, кого посадить, кого выпустить.

Честные стражи порядка были белыми воронами. У моего прадеда, который заведовал кафедрой на юридическом факультете Тбилисского университета, учился офицер милиции, который рассказывал, что все его коллеги связаны с ворами в законе. Однажды ему сожгли дом, и сделали это не воры, а другие милиционеры. В 1975 году его убили. Другому начальнику милиции в 1974-м взорвали дом в Боржоми – это была работа мафии, с которой он не поладил.

В советское время грузинские гаишники жили просто замечательно. У меня был родственник – начальник ГАИ трассы. Это была трасса в восточном регионе Грузии, которая шла на Россию. У простого начальника местной ГАИ был трехэтажный дом с двумя подвальными этажами, огромный автопарк, включая несколько КАМАЗов, огромные земельные угодья. Его знала вся Грузия, как и других начальников ГАИ, потому что это были самые богатые люди в стране. И когда секретарю ЦК нужно было принимать гостей, он звонил начальнику трассы, и тот накрывал стол на несколько сот человек и всем дарил подарки. Это делалось открыто.

До того как стать первым секретарем грузинского ЦК, Шеварднадзе семь лет был министром внутренних дел. После его возвышения милиция обнаглела окончательно. Неудивительно, что в Грузии к ней относились плохо. Единственное, что она сделала хорошего – 9 апреля 1989 года защитила демонстрацию в Тбилиси. Это был первый и последний раз, когда к милиции люди проявили какие-то теплые чувства. Милиция Грузии служила не Советскому Союзу, а самой себе. Она оказалась на стороне общества, потому что тоже не любила начальников из Москвы.

Когда возник конфликт в Цхинвали, в город вошла пузатая милиции и начала стрелять по окнам, но их сразу же выдавили оттуда сепаратистские формирования при поддержке советской армии. Поэтому отряды «Мхедриони», сформированные в конце 80-х – начале 90-х вором в законе Джабой Иоселиани, легко потеснили милицию. На фоне ненавистных милиционеров патриотически настроенные молодые люди, которые умели стрелять и были хоть как-то организованы, смотрелись выигрышно.

Поначалу часть народа возлагала на них какие-то надежды, но мне было понятно, что из этого ничего хорошего не выйдет. «Мхедриони» занялись бандитизмом. В некоторых городах, например в Зугдиди, «Мхедриони» ограбили половину домов, некоторые – по нескольку раз. Они вошли в мой дом в центре Тбилиси, избили деда, забрали все, что было. Когда соседи попытались вызвать милицию, та наотрез отказалась приезжать.

Людей охватило чувство отчаяния. Долго так продолжаться не могло. Шеварднадзе назначил министром внутренних дел Шота Квирая, старого КГБшника, и тот начал наводить порядок самыми брутальными методами. Он собственноручно расстрелял перед телекамерой несколько мародеров из «Мхедриони» почти на глазах у Шеварднадзе: они грабили какой-то дом, Квирая их поймал, выстроил в ряд и расстрелял.

Когда в 1995 году я вернулся в Грузию, то обнаружил, что какие-то преступники, даже не военизированные формирования, захватывают подвалы в домах и открывают там магазины, склады и сауны. Они никого ни о чем не спрашивали: пришли с оружием и захватили. Все боялись протестовать, а я пошел жаловаться в милицию. В отделении милиции мне долго не открывали, смотрели в глазок, а потом меня любезно встретил начальник милиции – он меня знал, я уже был главой юридического комитета парламента. Он пообещал все выяснить. Вечером он позвонил сообщить, что это сделали люди одного вора в законе, и пригласил меня на встречу с ним в его же ресторан. В итоге они выплатили по 1500 долларов компенсации за каждое захваченное помещение.

Сменившего Квираю на посту министра внутренних дел Каху Таргамадзе я первый раз встретил на круглом столе, посвященном проблемам коррупции. Это мероприятие устроила в Тбилиси редакция «Голоса Америки», где я в то время подрабатывал. И когда я сказал, что сейчас вместо «Мхедриони» рэкетом занимается милиция, Таргамадзе ответил, что так и должно быть, что магазинчики и киоски должны их кормить: если ты милиция, то должен сам всех обложить данью и поборами.

Милиция с гражданами не церемонилась. Они подкидывали им наркотики, бывало, людей выбрасывали с шестого этажа здания МВД. Поэтому их все боялись. Суды ничего не решали – они делали то, что им говорила милиция.

В отличие от Украины, в Грузии милиция играла бóльшую роль, чем прокуратура. Так было еще с 1970-х.

Шеварднадзе при мне однажды объяснил это таким образом: прокурорам умная голова не нужна, чтобы они не напрягались, а у милиции должна быть свобода действий.

В конце 1990-х старый генеральный прокурор с позором ушел в отставку. Шеварднадзе не мог никого назначить на его место. Тогда мы предложили своего кандидата – молодого, прогрессивного парня.

Мы надеялись, что новый генпрокурор не будет на коротком поводке у милиции. Но в первый же вечер после назначения министр внутренних дел со своим заместителем забрали его на пирушку. Его напоили и создали на него видеокомпромат. В результате мы его моментально потеряли.

Служба безопасности была в Грузии очень слабой. Когда наши войска выгнали из Абхазии и Шеварднадзе оказался перед угрозой потери власти, Ельцин потребовал назначить министром государственной безопасности Игоря Георгадзе, который не скрывал, что является человеком Москвы. В 1995 году Георгадзе попытался свергнуть Шеварднадзе. Поэтому тот очень не любил министерство безопасности.

«Мхедриони» было уничтожено в 1996–1997 годах. Когда я ушел в отставку с поста министра юстиции и баллотировался в городской совет в центральном округе Тбилиси, моим конкурентом был Джаба Иоселиани. Он занял третье место, несмотря на то что в день выборов его люди устроили стрельбу на некоторых участках: они пытались положить всех на пол и забрать бюллетени. Моего однопартийца задело пулей. Это была их последняя попытка. Когда выборы закончились, я позвонил Иоселиани, чтобы поблагодарить его за конкуренцию и за то, что он по телевидению признал свое поражение. А он мне в ответ: «Ты кто такой? Ты комсомолец! Я тебя найду и убью».

Он умер через несколько лет. А бойцы… Это было абсолютно потерянное поколение. Часть из них были «золотой молодежью» Тбилиси, а часть – просто уголовниками. Большинство из них погибло. Кто-то умер от наркотиков, кто-то выехал из страны. Никто из них не устроился в правоохранительные органы.

Не думаю, что подобных людей «вмонтируют» в правоохранительную систему в Украине, ведь это несовместимые элементы. К сожалению, мы в Украине прошли не самую худшую часть пути. Подобные люди сейчас будут расползаться по стране, потому что государство демонстрирует слабость. А когда ты излучаешь слабость, то напрашиваешься на неприятности.

[▪]

Когда мы пришли к власти, криминальной Грузией управлял вор в законе по имени Тариел Ониани. Аналогичной фигурой в Москве был Шакро Калашов. Когда Шакро приезжал в Грузию, в аэропорту его встречал министр внутренних дел. Эти люди контролировали трафик наркотиков, нефтепродуктов, игорный бизнес. Одно имя Шакро наводило страх.

В советское время героями грузинских подростков были не космонавты, а воры в законе. В нашем дворе, а это был двор многоэтажного дома, жил вор в законе. Не то чтобы я этим гордился, но это было что-то особенное – собственный вор в законе. Когда он выходил во двор, все смотрели на него – он был солидный дядька. Как-то он подрался и ранил кого-то ножом в живот. Через день его отпустили – никто не захотел давать показания.

К нему во двор приходили бандиты, цеховики, даже семейные пары, и он разбирал их дела. Это происходило на наших глазах. Мы даже ему завидовали: он был уже в возрасте, но к нему всегда ходили красивые девушки. Жениться у воров в законе было не принято, но любовниц иметь было можно.

И Ониани, и Шакро жили в России, но промышляли в Грузии.

Вскоре после Революции Роз у меня была назначена встреча с иностранцами в гостинице «Мариотт» в Тбилиси. В лобби гостиницы ко мне подошел поздороваться крупный мужчина средних лет. «Вы знаете, кто это такой? – спросил меня Гия Барамидзе, который все видел. – Тариел Ониани, известный вор в законе». Через какое-то время я позвонил министру внутренних дел и велел передать Ониани, чтобы он убирался из Грузии, иначе мы его завтра арестуем. Ониани сразу же уехал.

У этих людей были очень хорошие связи в Москве. В апреле 2004 года в Грузию на похороны приехал очень известный вор в законе по кличке Чай. На нем висело много уголовных дел, и полиция его арестовала. Вдруг мне звонит министр иностранных дел России Иванов и говорит, что летит через Грузию и хочет заехать в гости. Оказалось, он приехал с одной-единственной просьбой – отпустить Чая. А тот за неделю до этого предлагал два миллиона долларов за то, чтобы его выпустили. Мы на это не пошли.

Иванов очень настаивал, а поскольку у нас тогда были очень сложные переговоры с Россией и от него многое зависело, мы Чая отпустили. В дальнейшем я не раз сталкивался с дикими для меня фактами близких отношений российских лидеров с ворами в законе.

После того как Россия приютила Ониани, я спросил Путина в лоб, зачем Вам наши воры в законе? Я пытался ему втолковать, что Ониани не тот человек, которого можно использовать в политических целях. Он не политик, а убийца. Почему он ездит по центру Москвы с охраной ФСБ? Путин так на меня посмотрел, улыбнулся и говорит: «Россия – свободная страна, тут каждый может находиться и передвигаться».

Мы приняли закон «О ворах в законе», чтобы иметь возможность их сажать. Сами они преступления не совершали, но руководили организованными криминальными группами. Мы начали конфисковывать их имущество. Например, мы забрали дом вора в законе в Кутаиси и разместили там отделение полиции. Расположенный в лесу четырехэтажный, с колоннами дворец Калашова мы передали Агентству по борьбе с отмыванием денег. Вначале я хотел перевести туда музыкальную школу, но педагоги узнали, чей это дом, и отказались туда переезжать.

По нашей наводке Шакро был арестован в Испании, где он с большой группой грузин жил в Барселоне. Они якобы занимались строительным бизнесом, а на самом деле отмывали криминальные деньги. Испанская полиция понимала, что это мафиози, но не имела на них материалов. Мы предоставили испанцам необходимую информацию, они были ужасно благодарны. Испанцы готовили его экстрадицию в Грузию, но после выборов 2012 года новый генпрокурор отказался от требования экстрадиции. Через какое-то время Шакро был выдан России и там отпущен.

Интересно, что в 2007 году Калашов начал, по сути, готовить переворот в Грузии. ФБР прислало нам документ, в котором говорилось о связях Калашова с ФСБ и о том, что он вместе с другим вором в законе, Дедом Хасаном, приехал в Ереван для подготовки протестов в Тбилиси. В 2008 году австрийская полиция опубликовала доклад о том, что грузинская организованная преступность финансирует грузинскую оппозицию, чтобы свергнуть правительство. В 2012 году французская полиция нам сообщила, что грузинская организованная преступность во Франции готовится к парламентским выборам.

Путин действительно использовал наших воров в законе для политических целей. Правда, потом он вынужден был посадить Ониани, по приказу которого убили его любимчика – вора в законе Япончика. Когда Япончика выпустили из американской тюрьмы, Путин его встретил, провел, как мне рассказывали, с ним долгую беседу и потом все время опекал. Но когда Путин был премьер-министром, Япончика убили, а след от снайпера привел к Ониани.

После того как воров в законе удалили из Грузии, их влияние на экономику страны сошло на нет. Они были очень злы из-за этого – для них это был принципиальный вопрос. Сейчас они вернулись в страну.

[▪]

Когда мы пришли к власти, я, конечно, понимал, что правоохранительная система в Грузии прогнила и ее необходимо полностью менять. В том, что нужно это делать безотлагательно, меня убедил один вопиющий случай.

В марте 2004 года в Кутаиси произошла перестрелка между полицией и наркодельцами. Трое полицейских были убиты. Я поехал на панихиду. Шеварднадзе так не сделал бы, но я считал, что новая власть должна быть рядом с людьми, особенно когда происходит такое несчастье. Я приехал в Кутаиси – а я был тогда мегапопулярен, – и когда мой кортеж ехал по городу, люди приветствовали меня как бы нехотя или даже отворачивались. Я понял, что они на стороне криминальных элементов, которые убили полицейских. Абсолютно и безоговорочно. Такое отношение граждан к правоохранительным органам – это катастрофа. Я осознал, что у нас нет блюстителей закона, а есть ненавистные всем люди в форме, которых все ненавидят настолько, что не встанут на их сторону, даже если их будут убивать уголовники.

С похожей ситуацией я столкнулся летом 2015 года в Одессе. В двухстах метрах от резиденции главы областной администрации убили милиционера (полицейских тогда еще не было). Я был на его похоронах. Мы назначили огромную награду за свидетельские показания. Никто не дал. Я написал об этом в Фейсбуке и получил массу комментов в духе, что так ему и надо…

Это был обычный командир взвода. Вся эта патрульно-постовая милиция собирала дань с каждого киоска. Люди их просто ненавидели.

Мы в Грузии не тратили времени на раскачку. Первым делом мы решили избавиться от самого одиозного подразделения МВД – ГАИ. Помню, проводил совещание, на котором обсуждалось, как лучше поступить – заменить гаишников частично или распустить эту службу полностью. Нас пугали, что участятся аварии. Руководителем ГАИ был наш человек, которого мы назначили после революции, но и он уверял, что на дорогах начнется страшная неразбериха. После этого совещания я сказал, что нельзя в старую систему назначать новых людей. Это ни к чему хорошему не приводит.

Мы решили, что если уволить все ГАИ, ничего страшного не случится. И оказались правы. Количество аварий даже уменьшилось. Кстати, потом, когда мы уволили большую часть криминальной полиции, преступность тоже уменьшилась. Они были частью проблемы, а не ее решением.

Мы решили, что вместо ГАИ на наших улицах появится новая патрульная служба. Объявили конкурсный набор. В Грузии была большая безработица, люди истосковались по работе, и набор в новую полицию давал им шанс. Прошедших конкурс мы послали учиться на трехмесячные курсы, которые вели в основном американские инструкторы (в 2007 году мы открыли Академию полиции, которую возглавила Хатия Деканоидзе). Мы выдали полицейским новую форму, новые машины. Все это выглядело очень красиво.

Во время работы над реформой судебной системы я побывал во Франции и Германии и увидел там офисы, в которых работают судьи. Особенно большое впечатления на меня произвели залы с высокими разрисованными потолками. Я понял, что и нам нужны красивые офисы. Очень многое зависит от того, в какой атмосфере работает человек.

Когда мы начали создавать новую полицию, Вано Мерабишвили предложил построить для нее новые здания. Первое такое отделение мы открыли в весьма депрессивном пригороде Тбилиси. Вообразите себе обшарпанные двенадцатиэтажки, и вдруг среди них появляется стеклянный офис, похожий на красивый супермаркет. Только вместо продуктов внутри сидели полицейские.

Я пришел на открытие этого офиса вместе с одним иностранным журналистом. Внутри этого красивого здания сидели полицейские – молодые, дружелюбные, в свежей опрятной форме. Журналист спросил, что будет, если начнется обстрел? Начальник отделения показал нам маленькую комнату из бетона, с оружием внутри, в которой можно укрыться в случае необходимости.

Здание полиции. Сванетия. Местиа, 2011 г.

До нашей реформы полиция в Грузии ни перед кем не отчитывалась, не давала информации, а главное, никогда не была виноватой. А тут перед людьми был этот open space, открытое пространство, куда можно прийти, пообщаться с кем хочешь, встретиться с начальником полиции. Новые полицейские стали органичной частью нашего общества.

Естественно, поначалу они делали много ошибок. Например, неправильно применяли оружие. Почему я сейчас так жестко реагирую на то, что полицейский убил человека? В Грузии тоже были случаи, когда полицейские превышали свои полномочия. Наше общество их в этом даже поддерживало, мол, молодцы, стрелять таких надо.

А через три-четыре года, когда все уже было в порядке, нам припомнили эти случаи. Нас начали обвинять в том, что мы закрывали глаза на преступления. Одного из погибших по фамилии Гиргвалиани (он действительно был невинной жертвой) сделали иконой. Но олигархическая пресса помогла людям забыть, что многие «жертвы» точно не были ангелами. Среди них были многократно судимые, убийцы.

За рецидивистом Вазагашвили числились и трупы, и много грабежей. Из телефонного перехвата полиция узнала, что его банда идет на дело. В центре Тбилиси ее окружил спецназ. Началась перестрелка. Спецназовцы утверждали, что стреляли в ответ, а нынешняя власть говорит, что это полиция начала стрелять первой, не дав преступникам шанса сдаться. Их всех убили. И во многих других странах их бы убили. Например, в США. Спор, кто виноват, тянется до сих пор. Сразу после смены власти им поставили памятник в центре Тбилиси.

Был случай, когда полиция остановила группу парней с оружием. Полиция сработала не очень профессионально: когда полицейские увидели оружие, и кто-то потянулся к нему, они сразу начали стрелять. Они и дальше действовали непрофессионально, потому что плохо все оформили, ведь полицейские были очень неопытны. В то время никакой особой реакции на этот случай не было, но спустя несколько лет фамилия Робакидзе снова всплыла – так звали молодого парня, который тогда погиб. Он тоже стал иконой, его имя используют для обличения неправомерной агрессивности полиции.

Когда я вижу что-то похожее в Одессе или вообще в Украине, я реагирую на это очень остро. Через какое-то время все это начнет раскручиваться и сработает против новой полиции. Нельзя закрывать глаза на такие случаи, следствие должно тщательно все проверить, до конца все выяснить. Потом, спустя годы, невозможно будет что-то доказать.

Руководство министерства внутренних дел мы поменяли полностью. Конечно, не обошлось без некоторых компромиссов, ведь среди старых кадров попатаются опытные профессионалы. Если они были не слишком одиозными, мы их оставляли. При новых зарплатах и новом подходе эта часть старой полиции очень хорошо себя показала. Примерно десятая часть профессионального состава МВД состояла из «старых кадров». Например, Гия Лордкипанидзе был суперпрофессиональным руководителем контртеррористического департамента. Никто в Грузии не мог его упрекнуть в том, что при нас он имел что-то общее с коррупцией. Когда мне говорили, что всех старых оперов нужно гнать в шею, я не мог с этим согласиться. И оказался прав.

Контору, которая оставалась у нас после КГБ, мы закрыли, потому что понимали, что эти люди абсолютно ни на что не способны. Их задачей было поставлять информацию. Когда я привел профессионалов и они пообщались со старыми кадрами, стало ясно, что вся «информация» высосана из пальца – взята из интернета, вся аналитика шита белыми нитками. Если в советское время милиция искала реальных преступников, то КГБ все придумывало. Я служил в погранвойсках, а у них методы работы такие же, как у КГБ. Мы все читали книжки про нарушителей границы. А на деле выглядело все так: мы задерживали какого-то бомжа, говорили ему, что если он хочет выбраться из камеры, то должен написать, что хотел нарушить границу. Он это писал, его ставили на учет и отпускали. Так советские пограничники ловили нарушителей границы.

Почти всех, кто работал в советском КГБ, мы уволили. В новую грузинскую контрразведку пришли молодые ребята, которые разбирались в современном оборудовании, в спецпрослушке, а главное – имели голову на плечах. Конечно, и они допускали ошибки, иногда превышали полномочия. Но они были патриотами. И когда для Грузии было много серьезных угроз, они хорошо с ними справлялись.

Осенью 2010 года Россия организовала против нас настоящую кампанию террора: засланные из Абхазии агенты ГРУ взрывали мосты, вокзалы, офисы партий. Наши спецслужбы эту угрозу полностью локализовали. Это было очень непросто, потому что россияне тратили на это колоссальные деньги.

Наши спецслужбы провели множество интересных операций. Они, например, поймали российского полковника, который организовал взрыв полицейского участка. Хорошим доказательством их работы была операция «Энвер» в 2010 году, когда мы «накрыли» всю сеть агентов ГРУ. Российской разведке стало очень сложно работать внутри Грузии.

Провокаторы и агенты Москвы потом влились в различные партии. Всегда легче работать через политику, тем более что у них были общие задачи с людьми старшего поколения, которые выступали против наших реформ. У полиции были ограничения в работе против политических партий. В свое время мы обнародовали запись разговора Бурджанадзе с сыном, которые обсуждали, как ввести российский спецназ в Грузию и устроить переворот. Трудно квалифицировать такие планы как политику.

После прихода к власти «Мечты» многих профессионалов посадили, контрразведку разрушили, настоящих российских шпионов выпустили как политзаключенных – многие из них моментально уехали в Москву.

Хотели выпустить и главного организатора серии терактов, осуществленных осенью 2010 года. Он был первым в списке тех, кого «Мечта» планировала выпустить на свободу. Когда я посмотрел этот список, глазам своим не поверил: террорист в списке политзаключенных, подлежащих освобождению. Перед голосованием в парламенте его исключили из списка – вмешались американцы, потому что одну из бомб он взорвал на территории посольства США. Тогда же новая власть выпустила арестованного нами Ахмета Чагаева. В 2016 году он устроил теракт в аэропорту Стамбула.

Прокурорские кадры мы тоже полностью обновили. Новое руководство прокуратуры начало с двух правильных нововведений.

Во-первых, они заключали с мелкими жуликами соглашение о том, что их освободят от ответственности, если они выведут следствие на главных коррупционеров. Речь фактически шла об амнистии. В Украине, кстати, не помешало бы ввести нечто подобное. Если бы стрелочники могли увернуться от наказания, они сразу бы сдали коррупционную верхушку.

Во-вторых, новая прокуратура принялась возвращать государству деньги, наворованные старыми коррупционерами. В первую очередь это касалось представителей старой власти, о которых все знали, что они очень богаты. С ними разговор был короткий: верни деньги и иди на все четыре стороны. Евросоюз протестовал против этой практики, но тогда это очень помогло государству. Например, при Шеварднадзе у нас был мегакоррумпированный глава железной дороги Чхаидзе. У него был королевский образ жизни. После революции он сбежал в Аджарию, якобы чтобы лечь на обследование в больнице Батуми. Это было еще до того, как Аджария, перестала быть отдельным княжеством. Тогда министр Барамидзе посадил в вертолет спецназ и полетел за ним. Вертолет сел во дворе больницы, коррупционера у всех на глазах вывели из палаты, посадили в вертолет и улетели. По дороге их обстреляли из автоматов, но все закончилось благополучно. Чхаидзе привезли и посадили. Он сразу начал договариваться и предложил столько денег, что мы смогли заказать несколько железнодорожных составов в Украине. Я приезжал в Украину получать эти пассажирские вагоны. Вся Грузия знает историю, как он деньги привез наличными, в грузовике.

В Грузии были очень плохие дороги, потому что ими занималась такая же мафия, как и в Украине. При въезде в Тбилиси было место, которое называлось «тещин язык», там происходило множество аварий. Начальника дорожного департамента при Шеварднадзе мы тоже посадили, и он дал денег достаточно для того, чтобы отремонтировать дорогу до аэропорта. До этого в аэропорт нужно было добираться через сплошные ямы.

Одиозный экс-министр энергетики Мирцхулава отказался договариваться. Очень много денег делалось тогда на транзите электроэнергии из России в Турцию. Грузия сидела без денег, а РАО ЕЭС России производило энергию, которая не учитывалась. Потоки в Турцию из России шли через Абхазию. Ситуация, как сейчас на Донбассе: можно много заработать, и никто ничего не найдет. И Чубайс зарабатывал, видимо, неплохие деньги вместе с нашим Мирцхулавой. Когда мы его арестовали, прилетел Чубайс. Мы сразу же выставили счет – 20 млн долларов. Чубайс мне сказал на первой встрече, что все выяснит, а потом передал, что Мирцхулава готов заплатить восемь миллионов долларов. Я ответил, что это не серьезно и торг тут неуместен. Пускай он заплатит восемь миллионов, а вы, сказал я Чубайсу, доплатите. Он решил, что я очень наглый, и уехал. Потом он всем рассказывал про мою недоговороспособность. Вдобавок он почему-то убежден в моем русофобстве. А я убедился, что этот автор концепции либеральной империи был очень даже не против зарабатывать за счет госконтрактов и разных теневых схем, проще говоря, банально красть. Мирцхулава остался сидеть.

Позже мы залатали дыры в грузинском законодательстве, и «черное» электричество превратилось в белый экспорт и транзит. Дело не в том, нужен нам этот транзит или нет, а в том, что из-за несовершенного законодательства зарабатывать на нем деньги было невозможно, только – воровать. Как только мы начали все учитывать, люди стали вкладывать в электроэнергетику серьезные деньги. Грузию мы осветили меньше чем за год. А ведь вначале были веерные отключения – электричество подавалось на три-четыре часа в сутки.

Часть старых прокурорских кадров мы сохранили, и это была ошибка. Надо было менять всех. После 2012 года новая власть использовала их против нас.

[▪]

В первую очередь в Украине надо наполнить бюджет. Нет денег – нет зарплат, а ужасные украинские офисы мне напоминают курятники, в которых 20 лет назад сидели грузинские судьи. Когда ремонтируют старое здание, туда через некоторое время возвращается старый дух. Надо срочно строить новые здания, предоставить людям нормальные условия для работы – не только зарплату, но и жилье. И чтобы они питались в красивой столовой. Это нужно обеспечить всем полицейским, а не только патрульным. Недавно мы встречались с патрульными и узнали, что им не хватает формы и многого другого. А для хорошей работы нужен стимул, из них надо делать героев!

В Киеве все заняты политическими интригами. Им нет дела до полицейских и их проблем.

Украине нужно меньше полицейских, чем сейчас, но работа в полиции должна быть хорошо оплачиваемой. Это – первое. Деньги можно найти за счет сокращения штатов. Но сейчас у нас такая дебильная бюрократическая система, что если ты сокращаешь часть людей, то сэкономленные деньги у тебя забирают.

Необходимо всюду поставить камеры видеонаблюдения. Это изменит ситуацию с правонарушениями. Благодаря камерам, которые мы ставили в каждом переулке, в Грузии существенно сократилась преступность. Важно и то, что в Грузии практически не осталось неосвещенных улиц. Городские власти в Украине этого делать не будут без жесткой воли центральной власти.

Мы в Грузии организовали лучшую в мире систему звонков в полицию. В Украине она до сих пор одна из худших. Или, допустим, у патруля в Украине есть планшет, но там нет централизованной информации по номерам машин. И если ты остановил в Одессе машину из Николаева, то у тебя нет на нее данных. А их нет, потому что на МРЭО делаются деньги. Я сам видел, как люди из Ужгорода хотели получить номер в Одессе, а им сказали: поезжайте назад, в Одессе информации по вашей машине нет. Это делается абсолютно сознательно.

Появление Хатии Деканоидзе абсолютно ничего не изменило. Она никого не может ни снять, ни назначать. Она как девочка для битья. Хатия очень расстроена, потому что реально часто все делается наперекор ее мнению, и она ничего не может с этим поделать. В самом начале она думала, что взрослые мужчины лучше знают – она много раз встречалась с президентом, но через некоторое время поняла, что в целом им до этого нет дела. Ей просто не дают шевельнуться.

Если не предпринять решительных действий по продолжению реформы, новая украинская полиция полностью обанкротится и потом ее будет очень трудно восстановить. А если обанкротится полиция, то обанкротится и вся нынешняя власть в Украине. Преступность резко возросла, и у этого, конечно, есть объективная социальная причина – возвращение людей с фронта. Но есть и субъективная причина: полиция не может справиться с этой волной, потому что большая часть полицейских абсолютно не мотивирована. Многих специалистов уволили. В Киеве сидят люди, которые не знают реальных местных проблем. Раньше был хоть какой-то контроль, а сейчас все пущено на самотек.

7 Города и люди

[▪]

Новое здание Парламента. Кутаиси, 2012 г.

Больше всего на свете я люблю строить.

Грузия – довольно патриархальная страна. Ее традиционность в чем-то противоречит движению в Европу. Но это будет быстро меняться. Молодежь живет будущим, а не прошлым. В Одессе, я смотрю, молодежь еще достаточно советская, а в Грузии – нет.

Безусловно, существуют традиции, которые привлекают туристов. Люди поняли, что на традициях можно зарабатывать. Мы восстановили около пятисот церквей и практически все синагоги и мечети. Например, в Ахалцихе мы отреставрировали старую турецкую крепость, а в ней – христианские храмы и мечеть. Теперь они выглядят просто сногсшибательно, а город стал большим туристическим центром. Похожая история была с крепостью XVI века в Греми. Восстановив её, мы построили ресторан, винный магазин – и отдали вcе это монахам, чтобы они привлекали туристов. То же самое мы сделали в Алаверди и во многих других местах, где отреставрированные церкви стали ядром туристических центров. Вокруг церкви IV века в Сигнахи мы устроили торговые точки, превратив весь этот город в туристический центр.

Когда мы начинали развивать туристическую индустрию, многие не верили, что этот бизнес может быть прибыльным. Это сейчас молодежь с удовольствием идет на туристические факультеты. Стали востребованными и специалисты по народным промыслам. А тогда специалистов было даже негде готовить. Старым ПТУ это было не интересно, поэтому приходилось создавать колледжи.

У Украины колоссальный туристический потенциал, который не развивают. Это касается и внутреннего туризма. Люди не знают своей страны. Только Львов смогли сделать модным городом. Большей частью это заслуга Садового. Интереснейший город – Черновцы, но у него очень слабый мэр, и они совершенно не используют свой потенциал.

Я лично занимался рекламой достопримечательностей. Мы многое снимали на камеру. Однажды я случайно узнал о существовании очень красивого Мартвильского каньона. Если открыть плотину ГЭС, там в скалах видны кости динозавров. Я попросил открыть плотину, мне было интересно. Вид оказался совершенно сногсшибательным: зеленая прозрачная вода, очень красивые бело-розовые скалы. Я прошел по каньону на байдарке, все снял на камеру. Мы закрыли ГЭС и провели там несколько публичных мероприятий. Сейчас это супертур, который посещают сотни тысяч туристов в год.

В другом каньоне я предложил устроить «банджи джампинг» – это же суперпопулярно. Еще один местный бренд – летняя лыжня на ледниках Сванетии.

Я привез в Грузию знаменитого итальянского горнолыжника Альберто Томба. Мы покатались на лыжах, потом за два с половиной часа добрались на машине к морю. И это все осветили в прессе – такие вещи очень хорошо работают.

Катание в августе на лыжах с великим чемпионом Альберто Томба, 2010 г.

Я три дня катал по стране князя Монако Альбера. С этим была связана трагикомичная история. По пути из Сванетии в Батуми мы пролетали на самой высокогорной деревней в Европе – Ушгули. Она существует с VIII века, там и уклад соответствующий – даже электричества нет, но местные жители с удовольствием принимают туристов. Какая интересная деревня, говорит князь, давай сядем. В вертолете я, он и его помощник. С вертолетом охраны связи нет. Мы садимся в Ушгули, нас сразу окружают местные. Меня они узнали, но о князе Монако не имели никакого представления. Нас повели в музей на другом конце деревни. Абсолютно уникальный музей, в котором есть римские артефакты первых веков нашей эры, уникальные копья раннего средневековья. Мы идем по узким деревенским улочкам, мимо башен VIII и IX веков. У некоторых оград нас останавливают и угощают ракы – местной водкой. Хорошо разогревшиеся, мы почти дошли до музея. Все хорошо, вокруг доброжелательные люди, как вдруг дорогу нам преграждает огромный пес крайне недружелюбного вида. С нами был пилот, дагестанец Шамиль. Ну, думаю, сейчас Шамиль разберется с псом. Не тут-то было, пес его отодвинул и пошел прямо на Альбера. Князь Альбер невысокого роста, пес смотрит ему прямо в глаза, дышит в лицо. Слюна течет, огромные клыки, готов всех разорвать, причем в первую очередь его интересует Альбер. Я посмотрел на хвост пса, с надеждой, что он им машет – ничего подобного, хвост задран. А местные явно растерялись. «Этот пес кусается или нет?» – спрашиваю. Нас, отвечают, иногда кусает, но туристов обычно не трогает. Но как, спрашиваю, можно на это полагаться? Мертвое молчание. Альбер за несколько недель до этого женился, его свадьба была мировой сенсацией. Стою и представляю ужасные заголовки европейских газет: «Князь Альбер погиб в результате нападения собаки» или (более мягкая версия) «Искусанный князь Альбер лежит в больнице, его эвакуируют в Монако». В общем все мои попытки популяризировать Грузию вот-вот плохо кончатся. Все растерялись, кроме, как оказалось, Альбера, который со всего размаху бьет пса по носу и говорит: «Эй догги, ав-ав». Собака обомлела от такой наглости и быстро улизнула.

Показываю князю Монако Альберу II Грузию

Грузия – маленькая страна, но мы ее толком не знали. Грузины не только не ездили в другие регионы, они и в соседние деревни не ходили в гости. Мы сняли телевизионные клипы про каждый грузинский регион и потом за деньги размещали их на всех телеканалах. В этих клипах пели лучшие наши певцы, все песни стали хитами.

В лучших туристических местах мы создали детские и молодежные лагеря патриотов, в которые каждый год вывозили 20 000 юношей из небогатых семей. Идея была в том, чтобы они вернулись домой и всем рассказали об увиденном. Я водил их по пещерам со сталагмитами и сталактитами фантастической красоты, их приглашали на экскурсии самые фешенебельные гостиницы Батуми.

Мы все время что-то строили. Пригласили лучших международных архитекторов, обязали их брать в стажеры грузин, и очень скоро подтянулись и молодые грузинские архитекторы.

Я постоянно спрашиваю украинцев: почему не начать строительство на острове Змеином, почему не развивать там туризм? Все говорят: да, да, да, но ничего не происходит.

Нужно много ездить по стране, чтобы понять ее потенциал. Снимать, рекламировать. Например, в Черновцах, особенно летом, можно провести заседание правительства на фоне университета. Это будет и реклама туризма, и реклама Украины.

Мы начали рекламировать Грузию в Турции, Азербайджане, Армении, Украине и России. В Украине при Януковиче нельзя было показывать ничего про грузинские реформы. А про туризм – пожалуйста, без проблем. На ведущих украинских телеканалах было очень много нашей рекламы.

Мы купили много рекламного времени на CNN. После этого они сделали пять или шесть передач, посвященных грузинской истории, традициям, вину. Мы стали эксплуатировать свои мифы, например, миф о Золотом руне, аргонавтах, Медее и Ясоне. Считается, что именно на территории Западной Грузии в древности существовало Колхидское царство, в которое приплыли аргонавты. В Батуми есть памятник Медее. Мы возродили интерес к мифу, создали рядом музей. В первом его зале была экспозиция на месте золотых приисков. Это вообще отдельная история: Иванишвили это место взорвал, потому что музей мешал дальнейшей добыче золота его бизнес-партнерами. Экспонаты по его приказу вывезли в Тбилиси.

Вместе с американским конгрессменом Джоном Маккейном  и другими сенаторами давим виноград. Кварели, 2010 г.

Мы устроили очень современный музей на месте стоянки древних европейцев в Дманиси, что в полутора часах езды от Тбилиси.

Когда Россия запретила ввоз грузинского вина, я лично занялся его рекламой. Я купил маленький, на два гектара, виноградник неподалеку от столицы, куда отвозил всех иностранных президентов и премьер-министров, приезжавших с визитом. И переговоры, и пресс-конференции проходили на фоне виноградника, в то время как работники топтали виноград и делали вино. Идея была в том, чтобы новости стали рекламой грузинского виноделия. Люди постоянно видели этот виноградник. Новые власти Грузии его арестовали.

Было бы очень здорово, если бы украинское правительство занялось рекламой страны. К сожалению, оно не понимает, как много туризм может ей принести. По инерции считается, что можно продавать только продукцию металлургии и сельского хозяйства.

Я говорил на эту тему со всеми – и с президентом, и с премьером. Просто надо любить страну, надо понимать, что у нее есть потенциал.

Европейцы очень мало знают об Украине. Надо, чтобы они побывали в Черновцах, приехали во Львов, в Одессу, отдохнули на побережье. Немцы, например, ездят отдыхать в Болгарию. Болгарию легко было принять в Евросоюз, ведь она ассоциируется у европейцев с Золотыми Песками. У нас золотые пески гораздо лучше, но к нам никто не едет. Добиться этого в отдельно взятой Одессе, к сожалению, невозможно.

Дорога Одесса – Рени – по-настоящему стратегическая. Как только она будет достроена и по ней станет легче ездить, это вызовет пробки, потому что дорога, соединяющая Юг Украины с Евросоюзом, должна быть другого уровня. Скоро заработает паром в Румынию, но румыны хотят строить мост. К тому времени, когда они начнут строительство моста, мы должны начать строить автобан – в Румынии уже есть автобан до украинской границы, построенный Евросоюзом. Автобан обойдется миллионов в 300 долларов, это не так много для Украины. Через автобан Киев – Одесса – Бухарест пойдет весь транзит – и северный, и китайский, и какой угодно. А как оживут курорты в Южной Бессарабии, когда европейские туристы смогут туда добраться на машине из Бухареста.

Нужно модернизировать не только автомобильные, но и железные дороги. Украинская железная дорога безнадежно отстала. Мы в Грузии свою железную дорогу акционировали, выпустили евробонды и вложили в модернизацию около 300 миллионов долларов. Украине это обойдется в пару миллиардов, но оно того стоит. Это все понимают, но надо принимать серьезные решения, и быстро. А сейчас страна находится на паузе.

С новым руководством «Укрзализныци» мы обсуждаем восстановление железной дороги, которая до 1999 году шла в объезд Приднестровья на Румынию. Ее просто разобрали, чтобы пустить через Приднестровье потоки контрабанды. На восстановление этой дороги уйдет от силы месяц, но до сих пор всегда находились причины этого не делать. У приднестровских пограничников есть список молдаван и украинцев, которых они не пускают транзитом через свою территорию. Мы платим огромные деньги Приднестровью, вдобавок позволяя себя шантажировать.

С точки зрения туризма Одесская область легко может заменить Крым, стать пляжем для Европы. Одесситы гораздо более приспособлены для обслуживания туристов, чем жители Крыма. Надо просто их вовлечь в этот бизнес.

Новый одесский аэропорт сможет принимать любые типы самолетов. Но его строит частник, а должно строить государство. Частник никогда не станет снижать тарифы, у него нет цели – больше туризма, его цель – больше доходов.

Порт для морского туризма тоже очень важен. В свое время моя жена со старшим сыном побывала в круизе в Норвегии на корабле Royal Caribbean. После этого она пригласила президента Royal Caribbean – а это вторая по размеру круизная компания в мире – побывать в Грузии. Сандра умеет убеждать, и президент Royal Caribbean вскоре приехал. Ему очень понравился Батуми, он заразился идеей построить там круизный порт. В свое время, когда пошел быстрый рост туризма по всему миру, они заказали большие корабли. А корабли около трехсот метров длиной выходили из употребления, и их надо было куда-то девать. Черное море идеально для этого подходит: такие лайнеры могут заходить в Стамбул, Батуми, Одессу, Ялту.

Royal Caribbean был готов инвестировать в модернизацию батумского порта 20 миллионов долларов. Из-за войны с Россией этот проект не удалось довести до конца. Сегодня уже и Крым закрылся.

Royal Caribbean в первый же год хотели завезти 500 000 туристов-круизников, которые на день-два останавливась бы в Одессе. Это очень много, тем более речь о богатых западных туристах. Одесса стала бы мировым брендом. Турист, который приехал на день, в следующий раз приедет на несколько дней. Полмиллиона туристов – это 200 миллионов долларов в год. Теперь, чтобы это сделать в Одессе, с Royal Caribbean надо договариваться по новой. Наш порт это позволяет, но его нужно модернизировать.

А ведь есть еще и внутренний туризм. Измаил станет гораздо более доступным, если пустить туда «Комету». «Ракеты», которые когда-то ходили из Одессы в Измаил и Крым, вышли из строя.

Я второй год добиваюсь, чтобы разрешили морским трамвайчикам ходить между Одессой и областью. Много раз говорил на эту тему с министром инфраструктуры Пивоварским. Ни одна из компаний, которая готова была это делать, ему не подошла. Ссылался на любую бюрократическую причину, и ничего не сделали.

Гройсман обещал починить дорогу в Вилково. Я его звал туда приехать, убедиться, какой-там потенциал. Население там очень приспособлено для туризма, не то что в Крыму, где жители были очень грубы.

Молдова живет виноделием. Потенциал украинской Бессарабии ничуть не хуже – много солнца, прекрасные почвы, рынок сбыта.

[▪]

Грузия – очень маленькая страна. Моя концепция состояла в том, чтобы развивать страну за счет подъема регионов. В Грузии всегда был реально один функционирующий город – Тбилиси. Остальные города городами не были, разве что Кутаиси, и то в советское время. В 1990-х он попросту развалился, потому что это был искусственно созданный индустриальный центр. Из 300 000 жителей в Кутаиси осталось чуть больше половины, но они все ездили в села, кормились за счет своих угодий. Работы в самом городе не было.

Нужно было создавать новые города.

Грузия делится на Западную и Восточную. Они очень разные и по бытовой культуре, и по истории.

Первый город, который мы реально развили как урбанистический центр, – это Батуми, в Юго-Западной Грузии. Батуми начал очень быстро развиваться, прибавлять в населении. Приехало много иностранцев, стали возвращаться грузины.

Потом мы взялись за Кутаиси. Прежде всего мы решили перевести туда парламент. Кстати, первоначально это была идея мэра Тбилиси Гиги Угулавы, который хотел разгрузить столицу. Очень быстро построили новое здание. Перенесли в Кутаиси Контрольную палату, решили перевести туда же центральный офис налоговой службы. Переезд государственных служб внушил людям оптимизм. Они начали вкладывать деньги в строительство, в рестораны и кафе.

По старой дороге от Кутаиси до Тбилиси часа два с половиной езды. Мы построили автобан, и продолжительность этого маршрута сократилась на час. Мы построили новый аэропорт по инициативе молодого члена парламента Гиорги Канделаки. В прошлом году аэропорт принял 600 000 пассажиров. Такими темпами он скоро перегонит Одессу.

[Открытие нового Парламента, демонстрация военной техники, изобретенной и произведенной в Грузии ]

В двадцати минутах от Кутаиси находится замечательный курорт Цхалтубо. У Сталина была подагра, и он считал, что цхалтубские ванны ему очень полезны. После войны лучшие итальянские архитекторы, работавшие на Муссолини, построили советскому вождю три абсолютно грандиозных санатория в Цхалтубо. После абхазской войны туда поселили беженцев, которые просто разобрали эти санатории на куски – внутри ничего не осталось.

У Цхалтубо очень высокая узнаваемость на постсоветском пространстве. Даже когда он был в плохом состоянии, люди продолжали по старой памяти туда ездить. Мы соединили его автобаном с Кутаиси, нашли инвесторов, готовых вложить более 150 миллионов долларов в строительство «Интерконтиненталя». Если бы нам дали его закончить, это была бы самая шикарная гостиница на постсоветском пространстве, а может, и в Европе. Я специально ездил в Марракеш, чтобы вместе с министром экономики скопировать элементы знаменитого североафриканского курорта, а архитектора «Интерконтиненталя» мы послали изучать всемирно знаменитый отель «Мамуния».

Так Кутаиси начал приобретать жизненные, а не искусственные функции. Новая власть попыталась вернуть парламент в Тбилиси, но им, к счастью, не хватило двух голосов для изменения конституции. Мы насмерть стояли, чтобы этого не допустить. Аппарат брюзжит, что ему приходится неделями сидеть в Кутаиси, но комитетская работа все равно проходит в Тбилиси в старом парламентском здании, которое мы не успели продать.

В Восточной Грузии мы начали развивать Сигнахи. До нас это был совхоз с отвратительной застройкой. У этого кахетинского села имелось два преимущества: потрясающий вид на Алазанскую долину и горы, и монастырь четвертого века, в котором похоронена крестительница Грузии святая Нино. На этом мы и сыграли. Мы выдумали «город любви» – реально выдумали с нуля – и построили очень красивый город, с европейскими фасадами с грузинским колоритом. Раньше дома в Сигнахи стоили от пятисот до пяти тысяч долларов. Когда мы все достроили, цены выросли в 50—100 раз. Население сначала ныло и сопротивлялось, но потом им, конечно, очень понравилось. Все, как обычно.

Такой прием – взять и выдумать какую-то историю, а потом реализовать ее в градостроительстве – мы применяли не раз. Так было в центре Кутаиси и Батуми, в Телави, в Местии.

Местиа – это традиционный центр горной Сванетии, самого труднодоступного региона Грузии. Мы провели туда дороги, обустроили все вокруг сванских башен. Там не хватало генерирующих мощностей – мы за три месяца провели высоковольтную линию. К сожалению, погибло несколько рабочих, потому что все делалось в тяжелых зимних условиях. Работали через не могу, лишь бы весной пустить электричество. Мы не знали слова «невозможно». Есть задача – ее надо быстро решить, любыми силами. Многие мои коллеги, которые работали в правительстве, испытывают ностальгию по тому времени, когда работали днем и ночью, лишь бы сделать.

Во время обустройства Сванетии я и сам два раза чуть не погиб.

На строительство дороги Всемирный банк дал больше 80 миллионов долларов. Этих денег хватало только на дорожное полотно из бетона. Мы долго спорили, делать ли сдерживающие барьеры, чтобы машины не падали в ущелье. Я несколько раз возвращался к проекту и в конце концов сказал: ладно, делаем заграждение на бюджетные деньги – там много аварий. На открытие дороги я поехал за рулем легкового «форда». Я специально взял маленькую городскую машину, чтобы показать, что там можно ездить как по городу. Дорога идет вдоль горного ущелья – много видавшие иностранцы говорят, самого красивого ущелья в мире, там очень много поворотов, и машину постоянно заносило, потому что она очень легкая. Я был за рулем, со мной в салоне были министр инфраструктуры, министр экономики и оператор. На одном из поворотов нас резко занесло и под вопли министра экономики мы врезались в заграждение. Хорошо, что его сделали.

Другой раз мы летели на открытие аэропорта Местии, который сегодня входит в списки самых необычных аэропортов в мире. Там действительно очень красивое здание, стилизованное под башню. Мы вылетели из Кутаиси на одномоторной «Сессне», я был за штурвалом, рядом со мной сидел опытный пилот. Как только мы поднялись – а там вокруг одни вершины, красивые горы, но очень страшно, когда летишь, – заглох двигатель, и мы начали резко терять высоту. На Кутаиси повернуть было невозможно, до Кутаиси далеко, вокруг горы, как через них перелетать, я не знаю. Мы начали снижаться, ну все, думаю, разбиваемся, но тут двигатель завелся. Мы проскользнули через горы и, когда садились в Местии, в конце полосы двигатель опять заглох. Я вышел из кабины, уже журналисты ждут, звоню инженерам, а те говорят, что на одномоторном самолете нельзя летать над высокими горами. Один мотор, вы с ума сошли? А пилот говорит: я про это знал, но как вам скажешь, что что-то нельзя, думал, пронесет.

Я при пилотировании «Сессны», 2011 г.

Вместе с Тбилиси в Грузии теперь три серьезных городских центра.

Кутаиси имеет все шансы вырасти до города на 500 000 человек. Это традиционный центр Западной Грузии. Это центр и для абхазцев.

Тбилиси – это центр всего Кавказа, в том числе Северного. Россия использовала северокавказские народы для войны против нас в Абхазии. Мы создали телеканал ПИК (Первый Кавказский), с акцентом на освещение событий на Северном Кавказе. Мы реально стали точкой притяжения для северокавказцев. Однажды в Анаклии я встретил большую группу молодых госслужащих из Дагестана, Чечни, Ингушетии и Кабардино-Балкарии. Около ста человек просто собрали деньги и приехали. Я с ними общался часа три. На них это произвело большое впечатление, и на меня тоже. Я понял: со всеми этими людьми надо работать. Они абсолютно открыты для диалога. Они сказали, что в России изображают Грузию как ужасную деревню, на российских телеканалах не показывают ничего хорошего про Грузию. Если показывают дороги, то разбитые, если фасады – то облезлые. Теперь мы все увидели своими глазами и расскажем дома, как все на самом деле, сказали мои новые знакомые.

Тбилиси очень важен для армян: из него вышли самые видные представители армянской интеллигенции XX века. То же самое и с азербайджанцами: большинство известных азербайджанцев связаны с Тбилиси, потому Баку начал развиваться только в XX веке.

Батуми, как мы уяснили, – центр притяжения всего населения Черноморского побережья Турции, а это около 10 млн человек. Эту функцию Батуми мы для себя открыли практически случайно, потому что нигде в учебниках про это не написано. Сначала мы сделали безвизовые поездки между Турцией из Грузией, потом разрешили пересекать границу по любым документам, удостоверяющим личность, а не только по паспортам. К нам начало ездить все турецкое приграничное население. Оказалось, что грузины называют Батуми «Мемлекети», то есть «родина». Несмотря на то, что Трабзон, Синоп и другие города на черноморском побережье Турции гораздо больше Батуми, они все равно ориентируются на Батуми.

С XVIII века до семидесятых годов XIX века Батуми входил в Османскую империю. Первое, что мне сказал Эрдоган, когда мы познакомились в Давосе: «Бабушка мне рассказывала, что в Батуми высокие белые мраморные стены, и я очень хотел бы приехать в Батуми». Конечно, приезжайте, сказал я ему.

Месяцев через пять он мне позвонил. Хочу, говорит, приехать в Грузию. «Ты не будешь против, если я приеду в Батуми?» Наоборот, отвечаю, будем счастливы. Батуми был тогда в очень плохой форме. Когда мы выехали из аэропорта, он оглядывался по сторонам и спрашивал: «Здесь что, какое-то стихийное бедствие было?» Почему бедствие? «Мне бабушка рассказывала про что-то грандиозное, а тут…»

Турки начали интенсивно вкладывать деньги в Батуми, стали массово приезжать. С нашей стороны границы разрешено гораздо больше, чем у них. Они приезжают за развлечениями – поиграть в казино, посидеть в ресторанах, просто выпить. Для них это понятный им кусочек Европы. Отсюда фантастические темпы развития Батуми. Для турок он стал финансовым офшором: у нас налоги ниже, у нас многие транзакции легче, потому что нет коррупции. Сочетание этих двух вещей – личной и экономической свободы – оказалось для турок очень притягательным. Но наряду с турецкими в Батуми было еще больше грузинских, российских, украинских, арабских инвестиций.

Мы начали строить и четвертый центр – Лазику, новый порт на Черном море неподалеку от Абхазии. Сначала мы строили там курорт – семь-восемь гостиниц, там очень хороший климат. Но уже по ходу строительства пришла идея: а почему только курорт? Нам нужен порт.

У Грузии нет глубоководного порта. В Поти для порта выбрано очень неудачное место. В Батуми мы собирались оставить только круизный порт, а нефтяной терминал вынести. А в Лазике есть естественный глубоководный каньон. Кроме Констанцы в Румынии, таких глубин на Черном море нигде нет. Мы могли бы одновременно выгружать в этом порту несколько кораблей типа «Панамакс», водоизмещением больше 100 000 тонн каждый.

Был и другой фактор. Американцы готовились уходить из Афганистана, и им нужен был путь в обход России. Лазика очень для этого подходила. Мы договорились с американцами, что строим за свои деньги порт, а они вывозят свою технику через Каспийское море – и дальше через Лазику. Эти объемы позволяли загрузить порт надолго. А потом пошли бы и другие грузы. Точно так же создавался Сингапур, который десятилетиями обслуживал Пятый флот США. Порт был бы готов к концу 2013-го, и с 2014 года его можно было бы задействовать на полную мощность.

У этого проекта был и большой политический смысл. Во-первых, большинство населения Западной Грузии – сельские жители, их надо переучивать, иначе мы не одолеем бедность. Во-вторых, Лазика стала бы магнитом для населения Абхазии.

Чтобы прорекламировать этот проект, мы сняли очень красивый клип. В его основе, кстати, была идея моего шестилетнего сына. Мы сняли стеклянный дом, мост и гостиницу, которые построили в Лазике. Звучали песня XVI века, которую исполнил очень известный в Грузии девяностолетний мегрельский певец.

[Мы всей семьей стали популяризировать идею Лазики ]

Мы нашли инвесторов на два здания по сорок этажей. На первых порах в городе жило бы тысяч 50 населения, но он стал бы очень быстро расти. Я, конечно, не мог предвидеть нападения России на Украину, но сейчас в Лазике был бы супербум, потому что там были бы коммуникации, аэропорт, логистика. Российские грузы, которые потеряла Украина, пошли бы через нее.

К сожалению, этот проект мы реализовать не успели. Раскопали землю, поставили забор, подвели дороги, в том числе железную, подготовили планы порта, решили вопрос с землей, начали строить – после выборов все остановилось.

Выделенные на строительство деньги новые власти потратили на программу бесплатной вспашки: государство оплачивало трактора, которые бесплатно пахали на участках крестьян. Потом они сообразили, что сделали что-то не то, пригласили каких-то коммерческих инвесторов, но теперь это очень долгая история.

Украинские политики смотрят на регионы как на проблему и не хотят про них думать. Наоборот, это огромные возможности. Просто надо срочно решать проблемы и идти вперед.

Украина имеет абсолютно сногсшибательный туристический потенциал. Возьмите треугольник Киев – Чернигов – Полтава. Раскрутить Полтаву очень легко. Все украинцы слышали про Полтаву, но кто реально знает, насколько это красивый город? Кто знает, что там лучшая кухня в Украине (очень важный момент для туризма)?

По следам динозавров. Заседание правительства в пещере.

Сатаплия, 2011 г.

Туристические зоны нельзя отдавать на откуп мэрам. Нужно забирать это у них к чертовой матери. Мэры всегда будут красть, и мы всегда упремся в какого-то барыгу.

Пока у нас все наоборот – Белгород-днестровскую крепость наш областной совет отдал мэрии. При чем тут мэрия маленького городка, если это памятник национального значения? Правительство отдало облсовету, тот отдал мэрии. Зачем лишняя головная боль? Они не понимают, что туристы приносят доходы. Посмотрите на Черновцы, Каменец-Подольский, Львов, Одессу, Новгород-Северский, Вилково… Это всё туристические места, просто их надо правильно использовать. У морского побережья в районе Татарбунар колоссальный потенциал. Но ничего не происходит, и слава Богу, что ничего не происходит, а то при нынешних порядках раздерибанили бы все побережье.

Нужно максимально упростить правила игры для инвесторов. Забрать туристические зоны у жадных сельсоветов, акционировать их и отдать часть акций местным жителям, чтобы у них не осталось чувства, что их обошли.

[Наши туристические ролики крутили по всему миру ]

У нас местные власти не мешали, потому что мы были сильными. А здесь местные власти считают, что Киев слаб. Такая децентрализация, как сейчас в Украине, ничего не дает. Центр избавляется от проблем, но и на местах они не решаются.

[▪]

У Грузии несколько видов диаспор. Первая – это грузины, живущие на своих исторических землях. На черноморском побережье Турции их до пяти миллионов – больше, чем в самой Грузии. Несколько министров турецкого правительства свободно говорят по-грузински, поскольку в правительстве Эрдогана много выходцев из Причерноморья. Говорят по-грузински и мэры некоторых городов, например, Бурсы и Трабзона. Бурса – это четвертый по размерам город Турции, там живет больше миллиона человек, и где-то пятая часть из них – выходцы из Грузии.

Грузинские корни представлены и в семье Эрдогана. Эта историческая связь нам очень помогла. Один из его советников как-то мне сказал, что Абдула Гюль, который был тогда президентом, – настоящий дипломат, он мягок и приятен со всеми. А Эрдоган, по его словам, мягок и приятен только с Грузией. Эрдоган всегда испытывал особые чувства к Грузии и всячески поощрял турецкий бизнес, особенно грузинского происхождения, вкладывать деньги в Грузию. Первый большой современный отель в Батуми был построен турецким лазом Нуретином Чармиклы. Лазы говорят на одном языке с мегрелами. В Турции многие из них очень богаты и влиятельны, и Чармиклы построил первый символ возрожденной Грузии в родном Батуми, причем в то время, когда было очень трудно себе представить, что у города есть какая-то перспектива. Это повлекло за собой много других турецких инвестиций.

Чармиклы был почетным консулом в Грузии еще при Шеварднадзе, но тогда он ничего не вкладывал в страну. Мы с ним подружились, теплые отношения сложились у него с руководством аджарского правительства. Мы передали ему за символическую цену дачу Лаврентия Берии, которая возвышалась над Батуми. Она была в запущенном состоянии, её содержание стоило больших денег, которых у нас в принципе не было, да и дача нам эта была не нужна. Никто её и не купил бы. Мы передали ему эту дачу, и это повлекло сразу не только строительство «Шератона» и большого казино, но и строительство жилых домов вокруг «Шератона». Вот так мы завлекали инвесторов, когда никто не хотел вкладывать в Аджарию, да и вообще в Грузию.

Вторая большая волна инвестиций пошла от грузинских бизнесменов в России. У меня всегда была проблема уболтать украинских грузин, таких как Васадзе или Жвания, хоть что-то вложить в Грузию. У них в Украине было всё и они чувствовали себя украинцами. А вот в России, какими бы успешными тамошние грузины не были, всё им напоминает, что они ни причем, что они пришлые. В России много богатых грузин, и большая их часть антироссийская и очень прогрузинская.

Самые большие инвестиции в Аджарию пришли от московских грузин. Например, Иосиф Орджоникидзе, бывший вице-мэр Москвы, построил гостиницу-бутик в очень красивом месте в Кобулети и продолжает строить роскошный семизвездный отель Kempinski на шестьсот номеров в Батуми. Или Маргания – беженец из Абхазии, который был ближайшим деловым партнером российского министра финансов Алексея Кудрина. Даже в самый сложный момент отношений с Россией я убедил его построить Hilton в Батуми, большой развлекательный комплекс над городом и канатную дорогу туда. Он инвестировал в эти проекты 150 миллионов долларов.

Заседание правительства на крыше строящегося отеля Kempinski, 2009 г.

С каждым таким инвестором я говорил лично. Я их развлекал, водил на концерты, угощал обедами. Разве что к женщинам их не водил, остальное все делал. Со многими подружился семьями. Главный принцип – никогда ничего у них не брать. Все были предупреждены, что нам не принято дарить даже маленькие подарки. Многие думают: инвестор вкладывает 150 миллионов долларов, почему бы не взять у него еще пару миллионов. Как только кто-то начинает на эту тему намекать, все на этом заканчивается. Большинство богатых людей очень не любят вступать в такие отношения. Это касается и грузин, и украинцев, и русских, это касается арабов – всех.

В Европу и Америку уехало в девяностые годы из Грузии миллион человек. Не так много в абсолютных цифрах, но очень много для маленькой страны. Эта диаспора еще не успела разбогатеть.

Очень интересная грузинская диаспора в Иране. В XVI веке персидский шах депортировал из Грузии 400 000 грузин. Вместо них шах привез 200 000 туркмен – укреплять иранское влияние. Их потомками являются грузинские азербайджанцы, которые, кстати, тоже достаточно хорошо интегрировались в жизнь Грузии.

Иранские грузины продолжают ощущать себя грузинами. Их около полутора миллионов. Они живут компактно, преимущественно в сельской местности на западе Ирана, но их можно встретить и на улицах старой иранской столицы Исфахана. Они говорят на грузинском языке XVI века, но его можно понять. Когда при президенте Хатами в Иране установился сравнительно либеральный режим, мне разрешили посетить регион, где живут этнические грузины. Обычно иранское правительство никогда на это не шло. Там я встретил десятки тысяч грузин. Часть из них собрали в большом спортивном комплексе на 3000 человек. В зале висели лозунги на грузинском «Смерть Америке», «Смерть Израилю». Потом местные грузины мне объяснили, что не имеют к этим лозунгам никакого отношения, их привезли агитаторы из Тегерана. Сначала по традиции выступал мулла. Его освистали – это было удивительное зрелище. Потом выступал губернатор, грузин по происхождению. Его не освистали, но и не аплодировали. Когда выступал я, зал захлестнуло просто море эмоций. Я был первым грузинским лидером, которого они видели в жизни. Это была настоящая истерика, я такого в жизни не видел. Тысячи людей то плакали, то аплодировали. Когда мы вышли на улицу, нас подхватили и понесли на руках, там уже были десятки тысяч человек, получилась большая демонстрация. Многие из них вместе с родными переехали потом в Грузию.

Мы приняли закон, упрощающий процедуру предоставления двойного гражданства. В результате около 78 000 грузин, живущих за границей, получили из рук президента второе грузинское гражданство. Не-грузинам мы тоже давали гражданство, но по другой процедуре, и это было больше связано с инвестициями. Очень жалею, что мы не выдали гораздо больше паспортов. Мы должны были выдать минимум миллион. Помешала бюрократия.

Служба контрразведки дала очень негативное заключение этому законопроекту. Я допустил большую ошибку, что их послушался. Если бы мы дали грузинское гражданство тем туркам, которые говорят по-грузински и ощущают себя грузинскими патриотами, это бы очень усилило наше присутствие в Турции, потому что в демократических странах такие вещи очень хорошо работают, и это было бы очень полезно для нашего экономического развития.

Когда у Эрдогана были выборы, он попросил меня принять участие в его предвыборной кампании в регионе, населенном грузинами. На митинг, на который он меня привез, пришло тысяч 20 грузин. Это уникальный, конечно, случай, чтобы турки попросили иностранного лидера помочь в избирательной кампании.

Эрдоган тогда впервые победил в этом регионе.

[▪]

Я всегда рассматривал диаспору как кадровый резерв.

Тут у нас были и успехи, и неудачи.

До того как мы назначили Саломе Зурабишвили министром иностранных дел, она была послом Франции в Грузии. Очень красивая, аристократичная женщина, внучка Нико Николадзе – выдающегося грузинского деятеля конца XIX века. Он построил первую в Грузии железную дорогу и порт Поти. Дети его после революции, естественно, оказались на Западе.

Зурабишвили родилась и выросла во Франции. С тяжелым французским акцентом, но говорила по-грузински. Она была очень успешным французским дипломатом, послом Франции в Кении, заместителем посла в Европейском Союзе. Когда я с ней познакомился, она все время молчала и улыбалась, но выглядела сногсшибательно. Я с ней поговорил и во время официального визита во Францию попросил у Жака Ширака разрешения назначить ее министром иностранных дел Грузии. Естественно, я использовал свое право президента давать гражданство. Ширак напутствовал ее так: главное, ты должна иметь хорошие отношения с Россией.

Первое время Зурабишвили была немножко странная. Потом очень странная. Она начала выгонять из министерства сотрудников, чьи фамилии ей не нравились. Человек с такой фамилией, объясняла она, расстрелял моих родственников в двадцатых годах. Какое это отношение имеет к 2004 году, было не совсем понятно. Потом она потребовала от меня, чтобы я уволил посла в Москве. Я спрашиваю почему? «Он пытался меня отравить, подсыпал что-то в кофе, когда я была с официальным визитом». Это был один из основателей нашей партии, порядочный, солидный человек. Дикая совершенно ситуация.

Она пробыла министром чуть больше года. Со временем странности Зурабишвили заметили все, парламент поднял против нее бунт и ее уволили. Потом она и на уличных акциях отличалась изрядной эксцентричностью.

Зато нам повезло с Бендукидзе. Он был недавний эмигрант, в конце 1970-х уехал в Москву в аспирантуру.

Мы привезли много других недавних эмигрантов. Часто очень молодых. Вот характерный пример. Зимой 2010 года я прилетел на Олимпиаду в Ванкувере. Пограничник в аэропорту, увидев мой паспорт, сказал, что всегда покупает грузинский хлеб. В городе нас сопровождал местный волонтер. Оказалось, он тоже покупает грузинский хлеб. А потом я встречался с диаспорой, пришло человек сто, и одна девушка провела очень эффектную презентацию, в которой рассказала, как они с отцом начали производить хлеб. За два года они продали два миллиона штук, это мегауспех, потому что хлеб – не такой уж эксклюзивный продукт.

Девушку звали Вера Кобалия. Ей было 28 лет, и меня это просто поразило. За семь минут она сделала презентацию, какую я мечтал делать для всех инвесторов. Я предложил ей пост министра экономики. Она была очень успешна. Ее запоминающаяся внешность открывала ей двери, и она привлекла много инвесторов. Свое министерство она полностью реорганизовала. Я несколько раз в нем бывал, оно выглядело как суперсовременное японское или южнокорейское министерство.

Грузинских израильтян, эмигрировавших в 1970—80-х, мы привлекли, когда восстанавливали оборонные заводы.

Единственная прослойка из диаспоры, которая была всегда против нас, – это грузинские воры в законе.

Иоланда Какабадзе работала в Эквадоре министром природных ресурсов и экологии. Она убедила президента Эквадора, который очень дружил с Уго Чавесом, не признавать Абхазию и Южную Осетию. Сейчас она директор Всемирного фонда дикой природы.

Нам очень помогали грузинские музыканты. На мою первую инаугурацию приехали грузинские звезды со всего мира. Самая известная балерина России Нино Ананиашвили бросила все и переехала в Тбилиси, чтобы воссоздать грузинскую балетную школу. Говорю «воссоздать», потому что создателем этой школы можно считать Джорджа Баланчина. До отъезда на Запад он носил фамилию Баланчивадзе. Михаил Барышников рассказывал мне, что, умирая, Джордж посылал его за сациви в грузинский ресторан на Брайтон-бич. Барышников до этого никогда не думал, что Баланчин связан с Грузией. Есть сациви Баланчину уже было нельзя, ему просто смазывали губы соусом, чтобы он почувствовал вкус родины.

Лиза Батиашвили, как многие считают, первая скрипка мира, и Хатия Буниатишвили, одна из лучших пианисток, участвовали в наших избирательных компаниях. Хатия выступила с пламенной речью на съезде «Национального движения». Она очень радикальная грузинская патриотка. А Лиза, узнав, что мы можем проиграть выборы, впервые в жизни открыто высказала свои политические симпатии. Она прервала свою концертную программу, чтобы сыграть на нашем митинге. На меня это произвело неизгладимое впечатление.

[▪]

У украинской диаспоры колоссальный потенциал. Украинцы очень интегрированы в мир, но у них четкая идентичность. Главное препятствие для сотрудничества с диаспорой – современная Украина остается слишком советской. Чем больше мы отдаляемся от Советского Союза, тем ближе к своей диаспоре. А это огромная сила.

Хорошо помню, с каким энтузиазмом первые зарубежные украинцы приезжали на родину. В 1987 году, когда я служил на КПП в Чопе, приехал автобус с канадскими украинцами. Все в вышиванках, они были страшно возбуждены, что попали в Украину. В первый раз я видел так много вышиванок, впервые слышал такие украинские песни. Поскольку в автобусе были граждане капиталистической страны, его полагалось усиленно досматривать. Это называлось «ямочный углубленный осмотр». Автобус погнали на пост и начали дырявить сверлами, а чтобы пассажиры не слышали, врубили громко музыку – песни Кобзона. Такие автобусы до этого не приезжали, а у нас даже легковушки держали по полтора часа. В общем они застряли на 10 часов и написали возмущенное письмо Горбачеву. Из Москвы пришел нагоняй, и когда они возвращались обратно, нескольких пограничников, включая меня, переодели в вышиванки. Нашли каких-то прапорщиц, которые на обратном пути встречали их «хлебом-солью». Такую вот комедию устроили по указанию из Москвы. Горбачев решил, что украинскую диаспору лучше задобрить.

До меня грузинская диаспора тоже ничего не вкладывала в Грузию. После Революции роз начала интенсивно вкладывать. Поменяется ситуация – и в Украину пойдут огромные деньги. Но пойдут они сначала не от американцев и японцев, а от украинцев из Америки, Европы и России. Первые большие инвестиции всегда приходят от диаспоры, потому что она лучше знает страну и охотнее принимает на себя риски.

Я очень критического мнения об украинской дипломатии. Я открыл, к своему удивлению, что грузинские дипломаты намного опытнее и сильнее украинских. Такого не должно быть: в отличие от Грузии Украина имела свой Институт международных отношений (многие грузинские дипломаты выпустились оттуда), постоянное представительство в ООН. Но в Украине до войны с Россией не было экзистенциальных вызовов. Видимо, они и создают дипломатию. Без этого у дипломатов не было ощущения, что от них что-то зависит, они, в основном, лоббировали конкретных лидеров или конкретные частные интересы, то есть внешняя политика была по стилю похожа на внутреннюю. Отсутствие государственного мышления очень сильно заметно и во внешнеполитической деятельности.

Только в последние годы мы видим кое-какие успехи в лоббировании интересов Украины в Америке, и то недостаточные. Помню, как в девяностые годы молодые члены грузинского парламента стали ездить в Америку. Мы открывали каждый кабинет в Конгрессе, не то что нынешние украинские парламентарии. Маленькая Грузия достигла больше, чем Украина, которая воюет с Россией.

Я почти не видел хороших украинских послов. Я часто бываю на международных конференциях, и украинские дипломаты которые нас сопровождают, крайне слабы. На встречах они либо молчат, либо не владеют информацией. Они элементарно не знают, как защищать свою страну.

Украине нужно привлекать в дипломатию недипломатов. Нынешние дипломаты не умеют работать с диаспорой, потому что они продолжатели советской традиции. Диаспора всегда была готова работать с Украиной, здания дипломатических представительств в Америке, во Франции, в Австралии подарены ею. Она интересуется происходящим в стране, у нее огромный потенциал самоорганизации, но с середины 1990-х она была почти потеряна для Украины.

Нужно научиться с ней работать. Это вопрос нового поколения. Молодые гораздо легче найдут общий язык с диаспорой, чем дипломат советского склада, закончивший Киевскую школу международных отношений или МГИМО.

Допускаю, что в Украине нужно создать отдельное министерство по работе с диаспорой. Большую помощь тут могут оказать волонтеры из самой диаспоры: они знают, как работать с людьми своего круга.

8 Война

[▪]

Пять лидеров стран Восточной Европы на митинге протеста  против агрессии России. 12 августа 2008 г.

Грузии очень не повезло, что Сталину нравилась отдыхать в Абхазии. С его подачи она стала главным курортом для советской номенклатуры. У российской элиты сформировалась глубокая эмоциональная привязанность к Абхазии.

В начале 2006 года на инаугурации Назарбаева Ельцин меня спросил: «Ну как там, Миша, у вас Абхазия?» – Так Абхазия, отвечаю, при вас была захвачена, Борис Николаевич. А он: «Да, жалко, лучшие воспоминания моей молодости – как я сижу на балконе в санатории в Пицунде, пью киндзмараули и слушаю „Тбилисо“».

На момент распада СССР абхазы составляли всего 18 % населения Абхазии. Это древний народ с интересной культурой, тяготеющий к Северному Кавказу. Грузины, кстати, такие же исконные жители Абхазии. Оттуда, например, происходят все мои предки по линии деда.

Традиционно власть в Абхазии была разделена: глава ЦК компартии всегда был этническим абхазом, а председатель Совета министров – грузином. Экономические ведомства были за абхазами, а МВД – за грузинами.

Абхазы составляли большинство в анклаве Гудаута, между Гаграми и Сухуми. Гагры были почти полностью грузинскими, абсолютное большинство жителей Сухуми были грузинами, хотя город в целом был многонациональным и космополитичным. Этим он очень напоминал Одессу.

После свержения Гамсахурдии в Грузии началась гражданская война. Абхазы воспользовались этим, чтобы при поддержке россиян заблокировать железную дорогу, которая шла через их территорию, и выгнать всех грузин из правительства.

Россия долго тянула с передачей республикам оружия, которое должно было достаться им от Советского Союза. И вдруг, в июле 1992 года, российские военные открыли все склады Ахалцихской базы и отдали Грузии более сотни танков Т-55, большое количество БТРов, артиллерии. Не надо было долго гадать, куда пойдет эта техника. Войска двинулись в Абхазию отбивать железную дорогу и легко заняли Сухуми.

Население встречало их как освободителей, потому что абхазская верхушка угнетала всех остальных, грузин прогнали со всех руководящих постов.

В Гудаутском районе проживало около 40 000 абхазов. Там была большая военная база с аэропортом. После того как грузинская национальная гвардия вошла в Сухуми, абхазское ополчение «напало» на российскую базу. В руках у абхазов оказалось много оружия, во главе их отрядов появились российские офицеры, а с Северного Кавказа были переброшены отряды так называемого ополчения, которыми руководили представители российских спецслужб. Смысл этой операции был в том, чтобы отвлечь северокавказских боевиков от Чечни, провозгласившей независимость.

Внезапно у обеих сторон противостояния оказалось много оружия. Русские, как Гулливер, помогали чуть-чуть то одним, то другим, лишь бы силы были равны и ни одна сторона не могла победить.

Я тогда работал в Тбилиси в комитете по правам человека и готовился уезжать в Америку, меня приняли в Гарвардский университет. Когда началась война, я решил, что останусь.

Мы занимались обменом пленных. Помню, мы должны были лететь из Сухуми в Гудауту на очередной обмен. Между нашими и абхазскими позициями находилась российская база. Мы получили разрешение на пролет через их территорию, но когда взлетели, они приказали нам сесть. Всех нас арестовали – мы якобы нарушили какой-то там уговор. Насчет того, что с нами делать, мнения разделились: то ли посадить в КПЗ на базе, то ли передать сепаратистам. После напряженных переговоров вышел старший российский офицер и говорит: «Ладно, даю вам 15 минут – убирайтесь отсюда, а то я вынужден буду вас передать абхазской стороне. И не пытайтесь в Сухуми лететь – я вас собью». Мы сели в наш ЯК-40 и полетели в Батуми.

Российские военные делали в Абхазии что хотели – когда им нужно было, они бомбили, сбивали грузинские самолеты. Малазийский Боинг был не первым пассажирским самолетом, который они сбили. До этого были два грузинских ТУ-154, на которых в Сухуми летели в основном гражданские люди.

Поначалу почти вся территория Абхазии была занята нашей национальной гвардией, кроме Гудауты, потому что там сдерживала натиск российская база. Снабжать ее можно было только по воздуху, что, естественно, не нравилось россиянам. Ельцин вызвал Шеварднадзе в Москву. Он предложил обеим сторонам вывести тяжелое вооружение из Гагр – россияне, мол, гарантируют перемирие. Стороны остаются на своих местах, открываются гуманитарные коридоры, начинается процесс примирения.

Шеварднадзе принял эти требования, российские корабли вошли в Гагры и вывезли оттуда грузинскую артиллерию в Поти. Точно так же они должны были поступить с абхазским оружием, но не стали этого делать. Через неделю отряды с юга и с гор внезапно напали на северную часть Абхазии и полностью очистили ее от грузинского населения. Это где-то сто километров побережья, отделявших Россию от ее базы в Гудауте. Весь север был в их руках, а Грузия потеряла контроль над границей с Россией. То же самое, кстати, потом произошло на Донбассе. Сухуми оказался в окружении.

Война возобновилась. В мае 1993 года после кровопролитных боев Шеварднадзе подписал в Сочи новое мирное соглашение. Выбора у него особого не было. Грузия истекала кровью. Экономика развалилась. Сухуми снабжался только с моря и воздуха, так как Западная Грузия контролировалась противниками правительства, сидевшего в Тбилиси.

После этого все повторилось. В июне-июле российские корабли вывезли грузинское тяжелое оружие из Сухуми в Поти. В сентябре Шеварднадзе призвал всех школьников вернуться в школы, и многие семьи, которые выехали из Абхазии, вернулись. Но в середине сентября абхазы вместе с северокавказцами снова перешли в наступление. Их поддержали российские артиллерия и авиация, а потом и спецназ. Они захватили Сухуми и изгнали из Абхазии 400 000 жителей. 250 000 из них были этническими грузинами, они осели в других частях Грузии. Сухумских греков эвакуировал греческий флот, они назвали это операцией «Золотое руно». Эстонцев на самолетах вывезло эстонское правительство – их было много, пришлось организовывать по шесть рейсов в день. Кравчук направил в Грузию вертолеты, которые спасали и украинцев, и грузин.

В боях за Сухуми погибло 36 бойцов УНА-УНСО. Мне рассказывали про один интересный случай. Когда их отряд попал в засаду и российский спецназ предложил сдаться, один из украинских бойцов прокричал по-русски, что грузины в плен не сдаются.

Это была трагедия. Грузинской государственности сломали хребет. Абхазская часть была для Грузии чем-то вроде Прибалтики для Советского Союза: там жили самые образованные, самые предприимчивые, самые открытые миру и самые неконфликтные люди. Космополитизм, многонациональность всегда очень помогают развитию. Если бы Сухуми сохранился, он потащил бы за собой вперед всю остальную Грузию, ведь по менталитету то была самая европеизированная территория страны.

[▪]

Южная Осетия – это географический центр Грузии. До октябрьской революции Цхинвали был торговым городом, который населяли преимущественно евреи. Его окружали грузинские и осетинские села, разбросанные вперемешку. Осетины жили в Грузии испокон веков, многие наши цари были частично осетинами.

Создание искусственной Юго-Осетинской автономии было делом рук Сталина. Автономные области – это была изюминка его национальной политики. Так на свет появилась южно-осетинская номенклатура, всячески выпячивавшая национальные различия, на которых были основаны ее привилегии. В советское время в Юго-Осетинской автономной области жило до ста тысяч человек. Евреи почти все уехали.

Если в Абхазии уже в советское время чувствовалась напряженность, подогреваемая московской номенклатурой, то в Южной Осетии ничего похожего не было. В детстве я воспринимал ее как один из грузинских краев, где люди говорят на другом языке, но это наши люди.

Когда начался распад Союза, в Южной Осетии появились свои националисты. И тогда окружение Гамсахурдии начало лепить из осетин образ врага, думая, что с ними легко справиться. Это напряжение поддерживалось искусственно, потому что вокруг Гамсахурдии было много агентов российских спецслужб. Я всегда возмущался, почему постоянно всплывает эта тема, ведь она была высосана из пальца.

Во время своей первой президентской кампании я отправился на машине в центр Цхинвали, благо, это недалеко от Тбилиси. Приехал на главную площадь (там меня не ждали), пообщался с людьми, жал руку, мне аплодировали. Эти кадры видела вся Грузия, с их помощью я показал, что никакого непримиримого этнического конфликта в Южной Осетии нет.

К тому времени напряженность действительно очень упала. Первый президент Южной Осетии Чибиров был готов к переговорам. Я был свидетелем, как он умолял Шеварднадзе подписать договор о любой форме федерации, хотя бы номинальной. Чибиров хотел иметь штаб-квартиру в Тбилиси. В отличие от Абашидзе, он часто приезжал на доклады к Шеварднадзе.

Москву Южная Осетия вообще не интересовала. Москву интересовала Абхазия. Путин говорил мне в 2004 году, что, по большому счету, не очень понимает, что такое Южная Осетия, – я, говорит, впервые услышал про нее пару месяцев назад. Думаю, он не врал.

Северные осетины всегда недолюбливали южных, называли их кударцами. Поэтому у южных осетин не было лоббистов в Москве.

В конце 1990-х все изменилось из-за войны в Чечне. Российские спецслужбы решили посадить в Южной Осетии вместо Чибирова своего человека, Кокойты, чтобы влиять на ставшего несговорчивым Шеварднадзе. Со временем практически все посты в правительстве в Цхинвали заняли российские офицеры. Москва не доверяла осетинам, поэтому из России привезли и премьер-министра, и министров, оставили только Кокойты, который тоже был продуктом спецслужб. Образовалось военизированное правительство, с которым невозможно вести переговоры.

После моего прихода к власти мы перекрыли всю контрабанду, которая шла через Южную Осетию. Она просто убивала грузинскую экономику. Как только мы это сделали, появилась напряженность и началась стрельба. Мы тогда могли спокойно занять Цхинвали. Многие мои соратники считают ошибкой, что мы не взяли Цхинвали в 2004 году. Но я думал, что это настолько маленькая территория (к тому времени там осталось меньше 35 000 человек), что тут просто не о чем говорить. К тому же она напоминала шахматную доску: тут – село под грузинской властью, потом как бы сепаратистское село, потом опять наше село и так далее.

В 1990-х я занимался проблемами Южной Осетии в Норвежском институте прав человека и работал под руководством большого норвежского гуманитария Асборна Эйде и осетинам сочувствовал. Мы считали, что осетин очень мало, что их нужно защитить, дать почувствовать, что они часть государства, а для этого передать им какие-то полномочия от Тбилиси.

Я решил действовать с помощью мягкой силы. В селах под нашим контролем мы начали строить новые больницы, школы, стадионы, дискотеки, современные магазины, даже олимпийский плавательный бассейн. Чтобы все могли сравнивать, где лучше. На это россияне ответили тем, что перестали пропускать южных осетин на наши территории. Но люди, конечно, все равно переходили «границы».

Однажды мы организовали тур Boney M по Южной Осетии. На него собралось все население контролируемых нами районов. Конечно, приходили и осетины. Музыканты были очень растеряны, они не понимали, что происходит. А мы просто погрузили их в автобус и повезли. Где остановились – там и выступают. Я называл это дипломатией дискотек.

Мы реализовали еще одну интересную идею. Мы начали переговоры с полевым командиром Дмитрием Санакоевым – классическим южно-осетинским сепаратистом. С сепаратистами мы были готовы говорить, это же был не российский офицер. Мы создали правительство Южной Осетии и передали под руководство Санакоева осетинские села, которые контролировали. Дали этому руководству финансы и сказали: развивайте свой регион, вот ваш глава – осетин, причем сепаратист, который еще в 2004 году нападал на наши войска.

Правительство Санакоева обосновалось в пригороде Цхинвали, в хорошо отремонтированном четырехэтажном здании. Это как сейчас станица Луганская в Луганской области. Мы выделяли достаточно много денег, чтобы Санакоев мог улучшать дороги в селах, заниматься благоустройством и т. д. Санакоев с радостью взялся за дело. Постепенно на его сторону переходило все больше и больше осетин.

В январе 2008-го Лавров вышел на меня с предложением начать переговоры о передаче Южной Осетии под наш контроль. Мы встретились в Стамбуле. Лавров сказал, что надо прекратить конфронтацию и договориться либо о проведении выборов, либо о совместном назначении нового руководства. И тогда эта территория постепенно спокойно перейдет под юрисдикцию Грузии. Очень похоже на то, что они предлагали в начале 2016 года Порошенко в связи с Донбассом.

На роль нового руководителя они предлагали человека из Северной Осетии – уже не помню его фамилию, помню, что кличка его была Дикий. Он не был связан с Южной Осетией, поэтому его кандидатура, по мнению россиян, должна была нас устроить.

Эти переговоры продолжались практически до начала боевых действий. Сегодня я их расцениваю как отвлекающий маневр.

Встреча с Ангелой Меркель.

Тбилиси, август 2008 г.

Мы понимали, что дело идет к войне, но ожидали удара в Абхазии. Я думал, что Южная Осетия Путину не так важна. Там много грузинских сел, неудобные коммуникации – единственная связь с Россией через Рокский туннель. Другое дело Абхазия – можно подвозить войска по железной дороге, десантироваться с моря.

Но, с точки зрения агрессора, у Абхазии были и минусы. Абхазские и грузинские населенные пункты нигде не соприкасаются: в результате этнической чистки там образовалась пустая территория протяженностью в сто километров. Внутренний конфликт там спровоцировать труднее. Это в Южной Осетии можно сказать, что село пошло на село. Сначала обстреливаешь «своих», потом «чужих» – и загорелось.

Теперь мы понимаем, что стотысячная группировка с огромным количеством бронетехники, которую россияне ввели в Южную Осетию, могла предназначаться только для одного – марш-броска на Тбилиси. Путин собирался посадить в Грузии марионеточное правительство. Нас спасла только беспрецедентная международная поддержка. Несмотря на угрозу бомбардировок в Тбилиси, приехали лидеры пяти восточноевропейских стран, прилетели Саркози, Эрдоган, Меркель. Можно сказать, они установили круглосуточное дежурство в столице Грузии. И это нас спасло.

[▪]

Всю первую половину 2008 года Россия интенсивно готовилась к войне. В феврале Путин сказал мне об этом практически прямым текстом. На Северном Кавказе прошли самые масштабные после распада СССР учения российских войск. Механизированные бригады отрабатывали быстрое развертывание в непосредственной близости от наших границ. В Цхинвали запустили пропагандистский телеканал на грузинском языке. Российским солдатам раздали памятку «Знай своего врага» с данными о грузинской армии. Надо было быть очень наивным, чтобы не понимать, против кого это направлено, – особенно после агрессивных заявлений начальника российского Генштаба в Брюсселе. Но Запад продолжал прикидываться, что ничего особенного не происходит.

Лучше всего, как мне показалось, была информирована немецкая разведка.

В июне 2008 года министр иностранных дел Штайнмайер внезапно взял на себя посредническую миссию. Это была хорошо разрекламированная поездка по маршруту Батуми – Сухуми – Москва.

Когда мы увиделись в первый раз, я понял, что ему абсолютно нечего предложить. Ничего конкретного в плане Штайнмайера не было. Он прилетел абсолютно «пустым». Уже потом я догадался, что его целью было зафиксировать, что он попытался что-то сделать для предотвращения войны.

После встречи с абхазскими сепаратистами и переговоров в Москве Штайнмайер снова приехал в Грузию. Мы завтракали в батумском порту, ели аджарские хачапури. Темур Якобашвили, отвечавший в нашем правительстве за урегулирование конфликтов в Абхазии и Южной Осетии, спросил Штайнмайера, не поможет ли он нам изменить формат миротворческих операций. Наша идея была в том, чтобы разбавить присутствие российских военных на нашей территории миротворцами из других стран.

Штайнмайер положил вилку и ответил: «Ребята, какой еще формат миротворческих операций? Скоро у вас тут будет война».

Такое от официального представителя Запада мы слышали впервые. Надо отдать должное Штайнмайеру – он хоть и настроен пророссийски, но, в отличие от других, у него есть свои принципы. Об этом говорит уже то, что потом он лично никогда не обвинял меня в развязывании войны. Он точно знал, кто развязал войну, и не лицемерил на этот счет. Он нас не поддерживал, но зато никогда и не обвинял.

Штайнмайер увидел наши вытянувшиеся лица и начал рассказывать, как все произойдет. Ситуация будет нагнетаться, Россия будет устраивать все больше и больше провокаций, и в какой-то момент мы вынуждены будем отобрать у россиян статус миротворческих сил. Они, продолжил Штайнмайер, никуда не уйдут и будут наращивать обстрелы. В какой-то момент вам придется ответить, и начнется война. Единственное, что может сделать Запад, – развести воюющие стороны, больше ничего.

Он абсолютно правильно все предсказал за одним исключением: мы не отобрали у российских военных статус миротворцев. Из-за этого к нам сейчас придираются международные организации, мол, погибли миротворцы. А не сделали мы этого потому, что не хотели выглядеть инициаторами конфликта.

Это было единственное прямое предупреждение. Косвенных признаков, что Москва что-то готовит, было больше. В июле 2008 года к нам приехала Кондолиза Райс. Она твердила, что не думает, что русские нападут, просила не поддаваться на провокации. На что я все время отвечал: «А что если эта провокация и будет полномасштабным нападением? Какой тогда план у США?» На этот вопрос у Райс не было ответа. Зато она сообщила, что Лавров сначала обещал провести переговоры по Грузии летом, но неожиданно перенес встречу на конец сентября. Председатель комитета Европейского парламента по иностранным делам, мой старый друг Эльмар Брок, в июле рассказывал мне, что посол России в Брюсселе Чижов, который обычно очень хорошо информирован, посоветовал ему ехать в Грузию «до августа» вместо запланированного сентября, мол, после «августа будет поздно». Кстати, и Штайнмаеру россияне сообщили, что будут готовы продолжить переговоры по Грузии в конце сентября. Надо сказать, что еще за два года до Штайнмаера нападение на Грузию точно предсказали бывшие помощники Госсекретаря США Ричард Холбрук и Рон Асмус. Вышедшая в 2010-м книга Асмуса A Little War that Shook the World до сих пор остается лучшим западным источником по российско-грузинской войне.

Буш был растерян, ведь ситуация быстро накалялась, а у него не было ответа. В мае мы пересеклись на праздновании шестидесятилетия государства Израиль в Иерусалиме. Я видел, что Буш меня избегает. Русские подводили железнодорожные войска, проводили учения, а американцы не знали, что делать.

В какой-то момент Качиньский буквально зажал Буша в углу во время приема и позвал меня. Польский президент очень хорошо понимал, что происходит, и сильно тревожился. Когда я пришел, то застал такую картину: Качиньский напирает на Буша, а у того бегают глаза. Увидев меня, Качиньский сказал, что объясняет президенту, что ситуация ухудшается, надо что-то делать. А Буш в ответ: мы работаем над этим, дайте нам время. Возможно, у ЦРУ не было информации, не в пример немецкой разведке.

В июне я пригласил американского посла Теффта и попросил разрешения отозвать нашу бригаду из Ирака. Мы зарезервировали за собой это право на случай военных действий у нас в стране. Это была самая боеспособная грузинская бригада. Теффт, которого я считаю человеком очень умным и правильным, меня выслушал и сказал, что передаст мои слова в Вашингтон. Через какое-то время посол сообщил мне, что понимает наши резоны, но советует повременить, чтобы не провоцировать Россию. Думаю, этот совет был согласован с Вашингтоном.

Положение становилось все более отчаянным. После бесед со Штайнмайером и заверений Райс, которым мы не очень поверили, я написал в Москву, что ситуация взрывоопасна, и предложил срочно начать переговоры. Я много думал о том, что могло бы удовлетворить Россию на этом этапе – если она и вправду не хочет войны. И я сделал предположение. Я признавал, что у России есть интересы в Абхазии, и, чтобы разрешить все проблемы, был готов поддержать идею Примакова – неформально разделить Абхазию на грузинскую и российскую сферы влияния.

Конечно, я не мог предложить формальное разделение Абхазии напрямую, но при признании территориальной целостности Грузии был готов рассматривать разделение на сферы интересов. Во-первых, я предлагал узаконить все российские интересы на территории Абхазии, открыть аэропорты, железную дорогу, которая была особенно нужна для Олимпиады в Сочи. Во-вторых, признать права всех российских собственников в обмен на возвращение беженцев на первом этапе в южную часть Абхазии – от административной границы до Сухуми, которая представляла собой мертвую зону, а затем уже вести переговоры, развивать народную дипломатию между общинами и постепенно их сближать. Я предлагал усилить международный контроль и одновременно признать присутствие Москвы в «ее» зоне – узаконить Гудаутскую базу, правда, не как военную базу, а как совместный антитеррористический центр, разрешить нефтедобычу, что очень их интересовало, признать другие экономические интересы.

Лавров ответил совершенно недипломатично. В очень грубой форме он написал, что на этом этапе любой разговор даже о частичном возвращении беженцев в Абхазию не имеет смысла. Это было заметным ужесточением российской официальной позиции.

В середине июля в Тбилиси приехал заместитель секретаря российского Совета безопасности Зубков. Я рассчитывал, что он привез хоть какие-то контрпредложения. Вместо этого он с ходу начал на меня орать. Российский посол, который приехал вместе с Зубковым, орал еще громче. Это был очень необычный демарш – представители России явились мне угрожать, кричать и бить кулаками по столу.

[▪]

Мы настолько привыкли, что ситуация накалена, что в какое-то время даже расслабились. В конце июля Ильхам Алиев отдыхал в санатории в Мерано, в Италии. Я тоже решил туда поехать. Там можно было и похудеть, а у меня, как всегда, были проблемы с лишним весом. Я взял с собой жену и обоих сыновей.

В санатории оказалось очень много российских толстосумов. По российскому телевидению все время передавали, что в Грузии напряженная ситуация, вот-вот начнется война. Но я находился в этом спокойном месте на виду у русских, и у меня возникла наивная мысль: может, они передадут в центр, что мы ни на кого не собираемся нападать.

Обеспокоенный репортажами, в которых говорилось об обстреле российских журналистов, я позвонил Мерабишвили, но тот ответил, что все спокойно, ничего не происходит, отдыхай. Мой пресс-секретарь Алана передала мне, что детей ее родственников из Цхинвали эвакуируют в летние лагеря в Россию. На это Мерабишвили сказал, что детей каждый год вывозят в такие лагеря и ничего опасного в этом нет, это российская государственная программа. Но меня все-таки тревожили эти репортажи по ОРТ.

В эти же дни случилась очень странная вещь: на музыкальном фестивале в Юрмале, а это был абсолютно пророссийский фестиваль, вдруг победила грузинская группа. Это меня насторожило, потому что хоть она и была талантливой, без «помощи» она бы не победила. По российским телеканалам было сказано много хвалебных слов про грузинский народ, про то, как россияне его любят. Это меня совершенно не успокаивало, поскольку выглядело очень ненатурально на фоне всего остального.

Несмотря на заверения Мерабишвили, я вылетел из Италии 1 августа – на три дня раньше, чем собирался.

Как только мы сели в Тбилиси, мне сообщили, что два часа назад начались массовые обстрелы, несмотря на то, что мы пытались локализовать ситуацию.

Каждый день новые обстрелы, новые жертвы. 4 августа убили двух грузинских миротворцев. Приходили все новые сообщения о скоплении войск с российской стороны границы. К сожалению, мы точно не знали, что происходит в самом Цхинвали, сколько войск заходит через туннель. Появились сведения, что к миротворцам в Цхинвали присоединились регулярные российские войска. Мы сделали запрос об этом россиянам. Те ответили, что происходит плановая ротация миротворцев. Наша контрразведка считала иначе и сообщила, что Джава, первый населенный пункт на выезде из туннеля, забита российскими танками и БТРами.

Пятого августа так называемый президент Южной Осетии Эдуард Кокойты заявил, что ему это надоело, что пора очищать Южную Осетию от грузинских бандитов. Фактически объявил о начале этнической чистки. Только что созданный грузиноязычный телеканал в Цхинвали перешел на круглосуточную трансляцию пропагандистских передач – верный признак того, что включилась военная машина. Российские войска, по поступавшим к нам сведениям, продолжали проходить через туннель. Вырисовывался четкий сценарий. В случае, если мы оказываем сопротивление зачистке грузинских сел, Россия объявит, что ее войска вошли в качестве миротворцев, чтобы прекратить конфликт. Тем временем десятки тысяч грузин будут изгнаны из своих домов, многие убиты, а мы будем выглядеть слабым правительством, которое не в состоянии защитить свой народ. После этого можно напасть на Тбилиси, якобы придя на помощь гражданам, которые восстали против своего отвратительного правительства, не сумевшего защитить страну.

Ситуация выглядела все хуже и хуже. 6 августа я попытался связаться с Медведевым. По дипломатическим каналам мы передали просьбу о разговоре. Ответ был странным: сейчас не до разговоров, к тому же Медведев на отдыхе. Разговор, возможно, состоится, когда он вернется или когда ситуация созреет.

Ночные обстрелы не прекращались. Мы повезли послов западных стран, чтобы показать, что нас обстреливают. Многие из них были в отпусках, но несколько послов своими глазами видели масштабные разрушения в результате обстрелов нашей территории. Думаю, они потом с большим изумлением прочитали в докладе комиссии Тальявини, что крупномасштабный конфликт начался после того, как грузинские силы открыли огонь.

От Цхинвали до Тбилиси – восемьдесят километров. Это марш-бросок буквально на несколько часов. Нужно было срочно передислоцировать туда силы. Многие наши офицеры были в отпуске. Мы срочно стали их собирать. В итоге мы перевели поближе к Южной Осетии две пехотные бригады.

В свое время мы приняли решение ни при каких обстоятельствах не реагировать на провокации в Южной Осетии. «Так что же нам делать?» – спросил я коллег, которые находились в тот момент в Тбилиси. Вано Мерабишвили посмотрел на меня и сказал: а разве у нас есть выбор?

Ситуация то накалялась, то как будто остывала. 7 августа я должен был лететь в Пекин на открытие Олимпиады. Я все откладывал вылет на час, на полтора, следил за ситуацией. В шесть вечера нам сообщили, что если мы не улетим, аэропорт просто не сможет нас принять из-за наплыва делегаций со всего мира. На этом самолете у меня даже не было связи. Это означало, что в течение пяти с лишним часов до промежуточной посадки я даже не буду знать, что у нас происходит. Я несколько раз давал команду подготовить машины для выезда в аэропорт, но потом махнул на все рукой и сказал, ладно, заберите делегацию, прихватите мою семью, которая собиралась ехать вместе со мной, и улетайте без меня.

В тот день я послал Якобашвили в Цхинвали. Мы вызвали из Москвы посла Попова, который как представитель России в комиссии по урегулированию конфликта обязан был приехать в случае обострения. Попов приземлился в Тбилиси, но по дороге в Цхинвали пропал. Когда Темур дозвонился до Попова и спросил, когда его ждать, тот ответил, что приехать не может – спустила шина. Якобашвили нашел генерала Кулахметова, который командовал миротворческим контингентом, и тот подтвердил, что обстрелы идут с осетинской стороны. «Я этих людей больше не контролирую», – сказал Кулахметов. Он выглядел очень растерянным, что на него было совершенно не похоже.

Якобашвили вернулся с пустыми руками. Цхинвали, по его словам, был полностью пуст, и так не очень густонаселенный городок превратился в город-тень, на улицах никого. На время его миссии мы объявили перемирие. Наши силы, переброшенные в зону конфликта, находились под непрерывным обстрелом, но я запретил открывать ответный огонь.

Огонь с осетинской стороны все усиливался. Ко мне чуть не плача пришел министр обороны Кезерашвили. Из-за непрекращающихся обстрелов мы не можем вывезти наших раненых, а местное население требует раздать ему оружие, чтобы защищаться, доложил он. «Даже если нас всех уничтожат, мы не будем открывать ответный огонь», – ответил я. Так продолжалось несколько часов, причем интенсивность огня только нарастала. Это было очень необычно. Раньше ведь как бывало: нас начинали обстреливать, мы отвечали – и потом все стихало. Мы к этому привыкли. А сейчас обстрелы не только не прекращались, но становились все ожесточеннее.

Мне доложили о радиоперехвате, в котором командир боевиков требовал полностью уничтожить грузинское село Нули.

Было совершенно очевидно, что на этот раз враг не остановится. И тогда я разрешил открыть ответный огонь, но ни в коем случае не стрелять в миротворцев и защищать гражданских, быстро продвинуться, открыть коридор для мирного населения. Разумеется, не взирая на национальности. Так называемые грузинские села были этнически смешанными, и руководили ими осетины, просто они были под нашей юрисдикцией.

Чем больше информации мы получали впоследствии, тем больше я убеждался в одном: мы опоздали. Как минимум за несколько недель до перехода конфликта в открытую фазу россияне заняли выход из туннеля. Возможно, нам следовало провести операцию, чтобы заблокировать туннель и не пропускать их на нашу территорию. Но это вызвало бы большой международный скандал, потому что выглядело бы как ничем не спровоцированная войсковая операция, ведь россияне сначала там закрепились и только потом начались обстрелы. Кроме того, за год до этих событий Москва построила военную базу на другой стороне туннеля. Точно так же, как она сейчас строит базы вокруг Украины.

В ночь на 8 августа мы узнали из телефонных перехватов о подготовке к эвакуации российского посольства и семей дипломатов. Это уже выглядело как объявление войны. Вскоре начальник российского генштаба объявил, что Россия начинает военную операцию. Наши ответные действия заставили их внести коррективы в свой план, который состоял в том, чтобы первые несколько дней действовать силами ополченцев. Спецназ ГРУ захватил главные высоты над Цхинвали и следил за тем, чтобы мы не прошли к туннелю. Они хотели, чтобы в Цхинвали несколько дней продолжались бои, и только после того, как им удалось бы создать нужную картинку для СМИ, они двинули бы свои силы для «защиты» населения и миротворцев.

Впоследствии американский генерал Бридлав, который позже стал главнокомандующим сил НАТО в Европе, утверждал, что скорость, с которой было произведено вторжение в Грузию, не оставляет никакого сомнения в том, что оно было тщательно подготовлено, а российские войска находились на марше. Эту армию было невозможно остановить, россияне зашли бы под любым предлогом, ведь машина агрессии была запущена.

Сегодня мы знаем, что Россия начала переброску бронетанковых частей к Южной Осетии еще 2 августа. Корабли Черноморского флота вышли из Севастополя 5-го. А в ночь на 6 августа произошел взрыв на турецком участке трубопровода Баку – Джейхан. Турецкие спецслужбы говорили нам впоследствии, что подозревают в организации диверсии россиян. Во-первых, он находился вне зоны обычной активности повстанцев из Рабочей партии Курдистана. Во-вторых, такая же взрывчатка была использована при диверсиях на газопроводе и линиях электропередач на Северном Кавказе, оставивших зимой 2005 года Грузию без тепла и света. К началу российской атаки трубопровод был выведен из строя, так что россияне могли не опасаться, что Запад будет обеспокоен, кроме всего прочего, возможным срывом поставок нефти, – они и так были сорваны.

Свой план россиянам пришлось корректировать на ходу. Группы ополченцев начали разваливаться в первую же ночь, а сил спецназа оказалось недостаточно, чтобы удержаться. Им не удалось выдержать длинную паузу и пришлось объявить о вводе войск практически сразу.

Итак, в ночь на 8 августа Москва объявила, что войска вошли в туннель. На самом деле вторжение началось на несколько дней раньше. Мы всеми силами старались избежать войны и не говорили об этом, чтобы русские могли сохранить лицо. Даже комиссия Тальявини отметила, что регулярные российские части зашли на грузинскую территорию до 8 августа, но почему-то не посчитала это началом конфликта. Получается, что ввод иностранных войск на территорию другого государства – это еще не агрессия, по крайней мере если они не начали стрелять. Но это же полная чушь, если я хоть что-то понимаю в международном праве. Тогда можно занять всю страну без единого выстрела, и комиссия тоже скажет, что это не агрессия. Это все равно, что заявить о ситуации с Крымом: не было стрельбы – значит, не было агрессии.

Все 8-е августа российские бомбардировщики наносили удары по территории Грузии. Наши бойцы вошли в Цхинвали и попытались перекрыть «Транскам» – магистраль, связывающую Южную Осетию с Россией.

9 августа наш спецназ разгромил штабную колонну командующего российской 58-й армией Хрулёва. Позже он сам описывал, как удивился, наткнувшись на грузинских военных по дороге к Цхинвали, – эта территория должна была быть зачищена передовыми российскими отрядами. Еще больше он удивился, когда они начали стрелять. Хрулёв был ранен, его водителя убило, а из трех десятков машин его колонны только пять смогли вырваться. Несколько десятков человек из его окружения погибло.

В тот же день я поехал на запад Грузии. Кодорское ущелье в северной части Абхазии было под угрозой окружения, и российские войска подходили к Мегрелии. Когда я прибыл в Зугдиди, российские танки вышли на линию административной границы с Гальским районом Абхазии. Это были хорошо знакомые нам танки: за три месяца до начала войны мы зафиксировали их прибытие на вокзал Сочи и поделились с американцами фотографиями стоящих в загоне у сочинского вокзала танков. Те ответили, что мы зря паникуем.

Мы смотрели на российскую танковую колонну, а они смотрели на нас. В этот момент сопровождавшему меня местному чиновнику позвонил высокопоставленный российский военный, который молодым лейтенантом служил в Советской Грузии. Он повел себя очень необычно. Он сказал губернатору: рядом с тобой стоит президент, он у нас на мушке, нам отдан приказ его ликвидировать, когда будет уезжать. Пусть садится не в свою, а в чужую машину и в объезд уходит отсюда, потому что на главной дороге из Зугдиди будет засада.

Мне в любом случае надо было возвращаться в Тбилиси. Охрана решила перестраховаться и разбила эскорт, а я пересел на обычный «форд» с двумя охранниками и окольными путями поехал в столицу. Главную трассу все время бомбили. Когда бы я не посмотрел в небо, там как стервятники кружились бомбардировщики, выискивая себе жертвы. Ужасное чувство бессилия, когда твой народ уничтожают и ты не можешь помочь и сам так же беззащитен. Там погибло несколько десятков человек. Мы стояли в заторах, я сидел в «форде» с двумя охранниками, а низко над нами постоянно летали российские бомбардировщики. А наши полицейские, не обращая внимания на бомбежку, не моргнув глазом, регулировали движение.

Заторы возникли из-за того, что отдыхающие начали возвращаться в Тбилиси, прервав отпуска у моря. Вместо того чтобы бежать от вторжения в Турцию, люди из Батуми и других аджарских мест возвращались домой.

Российский военный, который меня предупредил, и в дальнейшем вел себя благородно. Российские войска заняли Поти, где стояли очень современные катера нашей береговой охраны стоимостью сотни миллионов долларов – часть была куплена американцами, часть нами. Он вызвал местного руководителя и сказал: мне очень не нравятся ваши катера, но я очень устал и у меня сейчас нет времени их взорвать. «Я пойду, – говорит, – высплюсь, а завтра в это же время вернусь. Ты понял, что я тебе сказал?» Мы срочно вывели катера в Турцию.

Россияне заминировали нашу Сенакскую базу, где находилась очень современная дорогостоящая радарная система. Они должны были ее взорвать вместе с базой, но тот же командир в последний момент, как мы потом узнали, дал отбой. Хотя такую же базу в Гори россияне уничтожили. Так что встречаются в России и такие люди. Я решил рассказать об этом потому, что, по моей информации, этого офицера больше нет в живых. Фамилию его я все же называть не буду.

Наши бойцы удерживали мост по дороге в Цхинвали до 10 августа. Российские части накопили силы в районе Джавы и прорвали нашу оборону. Как только они пробились к мосту, дорога на Цхинвали – и на Тбилиси – была открыта.

[▪]

Мобилизовать всю возможную международную поддержку было нашим единственным шансом остановить агрессию.

Еще 6 августа, после неудачной попытки связаться с Медведевым, я сообщил о происходящем генеральному секретарю НАТО Яапу де Хооп Схефферу, правда, лишь то, что мог по открытому каналу. Потом он спрашивал, почему я не рассказал все подробности. Россияне наверняка слушали наш разговор, и я не хотел, чтобы они поняли, что мы знаем гораздо больше, чем они думают. Я позвонил министру иностранных дел Швеции Карлу Бильдту, пытался звонить Штайнмайеру, но он отдыхал где-то на островах.

Когда российские войска прорвали оборону Цхинвали и пошли на Тбилиси, я позвонил Ющенко. Срочно прилетайте, сказал я ему, и пусть прилетают все, кто может, потому что потом будет поздно.

Ющенко оказался на высоте. Он связался с Адамкусом и Качиньским. Более того, он пытался остановить выход Черноморского флота России из Севастополя. К сожалению, ему доложили об этом слишком поздно – корабли уже вышли в море.

Тимошенко повела себя странно. Она не осудила агрессию России и неофициально критиковала нас. Фактически она заняла такую же позицию, как многие лидеры СНГ, которые высказались в духе «Саакашвили нас всех подставил этой историей».

Турция могла бы закрыть границу с нами (это вполне стандартная процедура в случае войны), но не стала этого делать. Еще одним дружественным жестом со стороны Анкары была официальная рекомендация турецким водителям не отказываться от поездок через Грузию.

10 августа, когда российские войска подходили к Цхинвали, министр иностранных дел Франции Бернар Кушнер привез в Тбилиси мирный план. Он предусматривал немедленное прекращения огня, размежевание войск, территориальную целостность Грузии. Это был хороший план, и мы на него согласились.

Через день из Москвы в Тбилиси прилетел Саркози. После него должны были прилететь и другие мировые лидеры.

Я встречал Саркози в аэропорту. Мы были знакомы еще с тех времен, когда я был министром юстиции, а он министром внутренних дел. У нас сложились особые отношения. При встречах с нашими общими знакомыми он сравнивал себя со мной, говорил, что мы очень похожи. После его избрания президентом я стал первым иностранным лидером, приглашенным в Елисейский дворец, до того по французской президентской традиции всегда приглашали лидеров из их бывших африканских колоний. Саркози публично говорил, что никогда не пожмет руку Путину, потому что Путин – кровавый диктатор.

Саркози долго не выходил. «Ты не понимаешь, с кем имеешь дело, – бросил он, спустившись с трапа. – Путин – маньяк, он вас всех убьет». Он выглядел очень уставшим и взволнованным. Он рассказал, что во время переговоров Путин долго тряс его за галстук, угрожая повесить Саакашвили за яйца. И добавил, что нам не завидует.

Мы приехали к парламенту, перед которым собрался народ. Я предложил Саркози выступить перед тбилисцами. Он отмахнулся: не втягивайте, говорит, меня в это, я тут только переговорщик и должен занимать нейтральную позицию. Мы прошли в здание, и он изложил шесть пунктов своего мирного плана. Четыре из них полностью повторяли план Кушнера, а пятый гласил, что после прекращения огня создается зона безопасности и ее границы определяет Россия. Фактически речь шла о зоне оккупации. В шестом пункте говорилось о том, что статус Абхазии и Южной Осетии будет решен позже, в процессе мирных переговоров. В действительности речь шла об отторжении территорий. Я бросил ему эту бумагу обратно: «Ты, наверное, шутишь, я этого никогда в жизни не подпишу».

В ответ Саркози вышел из себя и начал кричать, что я ничего не понимаю, что русские будут в Тбилиси завтра же. «Твой друг Буш не прислал тебе солдат, у меня тоже нет солдат, чтобы тебе помочь! Тебе конец, я же говорил, что он хочет тебя повесить, и он это сделает, я знаю, что он не шутит», – ну и все в таком духе.

Совместная прессконференция с президентом Франции Н. Саркози  во время пятидневной войны России против Грузии.

13 августа 2008 г.

Хорошо, пусть попробует, отвечаю я, но этого мы никогда не подпишем.

В девять вечера Саркози позвонил Медведеву.

Москва ответила, что Медведев уже отдыхает и не может принять звонок. Саркози продолжил меня обрабатывать. Он то и дело отходил в сторону, чтобы позвонить своей жене Карле и рассказать ей о ходе переговоров. Он говорил, например, какой пункт Грузия не принимает. Естественно, все эти разговоры слушали россияне – Советский Союз позаботился о том, чтобы все кабели из Грузии шли через Россию. Мы изменили эту ситуацию только после войны, когда проложили кабель по морю в Болгарию.

Саркози почему-то очень не понравился мой американский советник Дэниэл Кунин, который жил в Грузии с 1991 года. Дэн, можно сказать, полностью огрузинился, – у него была грузинская жена, он говорил по-грузински без акцента, он стал моим советником. Друг с другом мы общались по-английски. Увидев американца, Саркози стал кричать, что это агент ЦРУ, ничего хорошего он не насоветует, что я не должен его слушать.

Несколько членов нашей делегации, присутствовавших на переговорах, сказали мне: наверное, нужно подписывать. Иначе мы потеряем страну. Подписать это невозможно, но и не подписывать невозможно, поэтому надо подписывать, сказал один из моих ближайших соратников. Я повторил, что никогда в жизни это не подпишу.

После очередного разговора Саркози с Карлой позвонил Медведев. Он согласился убрать шестой пункт, в котором говорилось об открытом статусе территорий, – пусть только останется зона безопасности. Я ответил Саркози, что подпишу, если определимся со сроком, когда зону безопасности уберут. Медведев согласился и на это. Это был единственный пункт, по которому нам пришлось уступить (причем россияне его впоследствии выполнили).

В остальном это был неплохой документ. В нем было сказано, что все вопросы должны решаться в соответствии с нормами ОБСЕ. Поэтому-то Россия в дальнейшем и отказалась выполнять этот договор – мол, обстоятельства на земле изменились и он больше не актуален.

Поздно вечером в парламент прибыло пятеро восточно-европейских лидеров. Саркози их опередил, потому что Россия отказалась их пропускать через свое воздушное пространство.

Поездку инициировал Ющенко. У него не было своего самолета, а Тимошенко не давала ему самолет не то что для полета в Грузию, даже для полета в Брюссель. Когда мы узнали о его проблемах, то хотели через Турцию отправить за ним наш самолет. Но тут подключился Качиньский. Он тоже враждовал с правительством, но на этот раз польский премьер не стал ему создавать проблемы с самолетом.

Россия не предоставила им воздушный коридор. Качиньский прилетел в Крым, где к нему присоединился Ющенко и моя жена. Как только начались боевые действия, украинский президент пригласил Сандру с сыновьями, которые были на Олимпиаде в Пекине, в свою крымскую резиденцию. Ющенко был очень любезным хозяином: однажды он даже собственноручно приготовил для них борщ. Он все время их утешал, говоря, что все образуется.

Из Крыма самолет с пятью лидерами (кроме Ющенко и Качиньского, там были руководители трех балтийских стран – Адамкус, Голдманис и Ильвес) вылетел в сторону Турции. Польский президент приказал пилоту идти в грузинское воздушное пространство. Пилот отказался (Сандра слышала их спор.) Качиньский спросил: «Кто твой командир?» – «Главком ВВС», – ответил тот. Качиньский связался с командующим ВВС, и тот приказал экипажу сесть в Тбилиси. Пилот повернул на Тбилиси, но потом заявил, что приказ приказом, но у него семья и дети и он не собирается лететь туда, где самолет наверняка собьют. Посадку совершили в Азербайджане. Качиньский потом шутил, что хотел сесть в Грузии, а не в Азербайджане по одной простой причине: он боялся, что Адамкус, который был в преклонном возрасте, не доедет до Тбилиси живым.

В Азербайджане их встретил местный губернатор, больше никого из официальных лиц не было. Вообще, Азербайджан нас тогда очень поддержал, хотя и не официально. Через него мы снабжались всем, что нам было необходимо, включая валюту. Азербайджанцы дали восточноевропейским лидерам транспорт и в сопровождении ГАИ доставили в Грузию.

Многие поляки до сих пор думают, что авиакатастрофа в Смоленске, в которой погиб Качиньский, – это ответ на Тбилиси. Мне об этом говорил брат жены Качиньского, авиационный специалист по профессии. По его словам, вся семья Качиньского считает причиной катастрофы диверсию, устроенную Россией. Я склонен разделять эту версию, как минимум мы имеем дело с преступной халатностью со стороны российских властей, а может, и с умышленным убийством. За три дня до Смоленска Лех звонил мне и полушутя-полусерьезно предлагал мне лететь вместе с ним – ведь там, в Катыни, много грузинских офицеров тоже было расстреляно. Его нет, но я считаю своей обязанностью продолжить наше общее дело.

[▪]

Как только мы подписали документ о прекращении огня и размежевании, российские войска пошли вперед. Мы выводили свои силы из населенных пунктов, и туда тут же входила российская армия. Отходить мы в любом случае были обязаны, так как к Ларсу подходила другая российская бронетанковая колонна, и если бы она зашла, а мы бы остались к северу от Тбилиси, то вся наша армия оказалась бы в котле. И из Цхинвали россияне вошли в Гори и, после некоторой паузы, двинулись на Тбилиси.

На главной площади в Гори под кассетными бомбами россиян погибли десятки мирных жителей. Когда захватчики вошли в город, они принесли на эту площадь цветы, чтобы возложить их к памятнику Сталину.

В ожидании худшего я призвал народ выйти на улицы. Сотни тысяч тбилисцев откликнулись на этот призыв. Народ проявил удивительную организованность. Все государственные службы работали, полицейские выписывали штрафы, коммунальные службы выставляли счета, то есть все было как обычно. Банки проводили операции, валюта была стабильна, скорая помощь и все государственные службы функционировали абсолютно четко. Людей это успокаивало.

Я постоянно был в прямом эфире. Я не врал, не говорил, что все хорошо. Я честно сказал, что если россияне будут заходить в Тбилиси, я об этом сообщу, а сейчас не надо паниковать. Не было ни паники, ни массового исхода. Все правительство было на месте, министры вернулись из отпусков. Произошла консолидация общества – оппозиция, которая в 2012 году стала властью, сохраняла спокойствие. Российские телеканалы говорили, что мы сбежали, и показывали длинные очереди на мосту в направлении Азербайджана. В действительности было наоборот, все возвращались на родину, кто успел – самолетами, кто не успел – через сухопутную границу. Более того, я звонил в Батуми и требовал не останавливать строительства. Там как раз турки строили «Шератон». Я говорил об этом, чтобы люди понимали, что происходит, что продолжается нормальная жизнь. Я просил, чтобы порты не останавливали работу.

В жаркие дни августа проявились лучшие стороны грузинского национального характера. Россияне и действовавшие вместе с ними осетинские формирования захватили в плен раненого офицера Гиорги Антцухелидзе. Его пытали и снимали пытки на камеру. Истязатели обещали оставить его в живых, если он оскорбит президента Саакашвили и поцелует землю под ногами захватчиков. Весь в крови, беспощадно избиваемый, он наотрез отказался выполнить эти требования. Его забили до смерти. Я посмертно наградил Антцухелидзе орденом Героя Грузии. Когда я вручал награду его матери в селе Алвани в Тушетии, меня поразила ее выдержка. Она больше говорила о том, что ее племянники хотят служить в армии. Я подумал тогда, что у героев и семьи особенные.

И меня, и весь мир поразило, насколько организованно действовали не только госслужащие, но и обычные граждане. Россияне постоянно бомбили порт Поти, но его сотрудники продолжали работать под бомбежками, и там погибло 14 работников порта, но порт все равно не прекратил работу. Телеканалы безостановочно транслировали выступления граждан в регионах, бурно протестовавших против агрессии.

На меня произвел большое впечатление отчет Human Rights Watch, в котором рассказывалось о безупречном поведении грузинских военных. Когда наши бойцы вступали в контролируемые сепаратистами села, они, по словам местных жителей, говорили: «Не волнуйтесь, Миша сказал нам защитить осетин, чтобы с них не упал ни один волос».

Российская армия остановилась у административной границы Аджарии. Видимо, побоялись Турции, которая могла воспользоваться Карсским договором 1920 года, гарантировавшим автономию Аджарии. Турция сосредоточила на границе с Грузией 45 000 военнослужащих и много бронетехники. До сих пор никто толком не объяснил, что они там делали. Возможно, это была штатная тревога, а может, они действительно готовились войти. Теоретически, если бы россияне попытались продвинуться вперед, турки могли просто войти и занять Аджарию.

Нам помогал весь мир, но ключевую роль в остановке российского вторжения сыграла Америка.

После начала войны из Вашингтона в Тбилиси прилетел руководитель европейского направления Совета Национальной Безопасности США Мэтью Брайза. В один прекрасный день он мне сообщил, что россияне готовятся бомбить столичный аэропорт и просят убрать оттуда американский транспортник, оставшийся у нас от прошлых военных учений. «И что вы ответили?» – спросил я. Мы, говорит, собираемся убирать самолет, но ты не волнуйся, я остаюсь, возьму в руки автомат и как твой друг вместе с вами буду защищать президентский дворец. А я: «Последнее, что я хочу слышать от посланника Америки, – это что он лично собирается защищать нас с автоматом в руках».

Передай в Вашингтон, сказал я Брайзе, что самолет ни в коем случае нельзя убирать, и вообще, я хочу говорить с Бушем.

Буш только что вернулся из Пекина. Он наконец-то взял трубку, это было вечером, где-то в полдвенадцатого. Буш со мной говорил всегда с юмором, с оптимизмом. А тут он говорит, что у меня, похоже, дела не слишком хороши. «Мои дела – это сейчас не главное, – ответил я. – А как дела у тебя, Джордж? (Обычно я называл его „мистер президент“, но тут обратился по имени.) Ты задумывался над тем, что у тебя тоже плохи дела, что Советский Союз, который развалился при твоем отце, при тебе собирается вновь, и это будет твоим наследством. Пока мы тут разговариваем, у нас все могут разнести, и это, может быть, последний наш разговор с тобой. Но дело тут не во мне, тут дело в вас». До этого американцы сообщили мне через дипломатические каналы, что готовы эвакуировать меня и мою семью, что аэропорт открыт. Я сказал, что это не обсуждается.

Я повысил на Буша голос, он говорит: не кричи на меня, пожалуйста, дай мне время, сейчас я всех соберу. Эту просьбу – дай мне время – он повторил раза три.

Кондолиза Райс поговорила с Лавровым еще 9 августа, о чем в тот же день мне сообщил посол Теффт. Он заметно волновался при передаче содержания этого разговора. У этого бывалого ветерана «холодной войны» (он был консулом в Исламабаде во время советского вторжения в Афганистан) тряслись руки. Райс спросила Лаврова о цели войны. По ее словам, тот сказал, что их цель – «полное уничтожение Грузии». Я спросил посла: «А что ответили вы?» Мы, говорит, ничего не ответили, мы готовим ответ. Это, конечно, меня не успокоило. Наверное, поэтому я накричал на Буша.

Буш, как и обещал, собрал совещание, после которого США объявили о начале военной гуманитарной операции. «Мы будем защищать демократическое правительство Грузии», – заявил Буш. Райс сообщила в ООН, что Лавров назвал целью агрессора смещение Саакашвили. Американцы за это ухватились и устроили разнос в Совете Безопасности ООН, потому что свержение демократически избранного президента противоречит ценностям Америки. Позиция Соединенных Штатов была проста: мы этого не допустим. И это стало поворотным моментом.

До этого момента CNN в прямом эфире транслировало наступление российской танковой колонны на Тбилиси. Она были в пятнадцати километрах от города. Через двадцать минут после заявления Буша танки остановились. Столица была спасена. Как мы потом узнали, одновременно с этим заявлением Америка перебросила до 20 истребителей F-16 на базу Констанца в Румынии и привела базу Инджирлик в Турции в полную боевую готовность. В Черное море двинулся Шестой флот. Первый ракетный эсминец «Макфол» зашел 24 августа в Батуми. По официальной версии, он доставил питьевую воду и другие гуманитарные грузы. Прилетевший в Тбилиси 3 сентября вице-президент Ричард Чейни в разговоре со мной пошутил, что военные, видимо, перепутали и вместо воды корабль случайно доставил 100 ракет, способных полностью уничтожить вторгшиеся в Грузию российские войска.

Внутри американского правительства не было единой точки зрения на то, как действовать. Вице-президент Чейни предлагал нанести ракетные удары по Рокскому туннелю, чтобы остановить дальнейшее продвижение российских войск и объявить над Грузией бесполетную зону, то есть сбивать российские самолеты. Нам не повезло, что к тому времени Дональда Рамсфельда (он был на стороне Чейни) на посту министра обороны США сменил Роберт Гейтс. Он с большим подозрением относился к нам, да и вообще ко всем маленьким странам, считая, что мы провокаторы и путаемся под ногами. Гейтс был верным учеником Брента Скоукрофта и его теории «реализма» во внешней политике. Это понятно из книги, которую он написал уже в отставке. Гейтс возразил Чейни, что у Америки нет достаточных сил в регионе, поэтому непонятно, что делать, если ракетный удар перерастет в масштабную войну с Россией.

Если бы министром обороны был Рамсфельд, США применили бы военную силу, я в этом ничуть не сомневаюсь. Мы потом с ним это обсуждали, и он это подтвердил. Как бы то ни было, Америка стала наращивать свое присутствие в регионе. В Тбилисском аэропорту начали садиться транспортные «Геркулесы». Американцы показали тем самым, что россияне не имеют больше привилегий в воздушном пространстве Грузии. Полеты россиян над Грузией прекратились. Над турецкой частью Черного моря дежурили F-16, которые были на подхвате, если бы что-то случилось.

В конце своего срока Буш повел себя не как слабый президент, а как достаточно сильный. Надо отдать ему должное, он сделал максимум возможного. И это остановило Россию. Через некоторое время Гейтс сказал, что Америка ни при каких обстоятельствах не собирается применять военную силу. После этого россияне возобновили продвижение и заняли Ахалгори, но наступать на Тбилиси все-таки не решились. Путин предпочел не поднимать ставки.

Российские войска дошли до Поти и Зугдиди, оккупировав почти половину Грузии. В середине сентября они начали отходить, как и предусматривал план Саркози. Под контролем России осталось 18 % наших территорий – Абхазия и Южная Осетия. Но план Саркози, который предусматривал общий вывод войск из Грузии они так и не выполнили, а Франция, заключив контракт на поставку «Мистралей», забыла о соглашении, точно так же, как Европа забыла о Будапештском меморандуме.

[▪]

Консолидация общества, вызванная войной, оказалась временной. Тогда это было невозможно представить, но через некоторое в Грузии снова возобновили деятельность пророссийские силы.

После войны мы создали свою военную промышленность. Оказалось, что в отношении Грузии было объявлено неофициальное эмбарго – Кондолиза Райс меня об этом предупреждала. Никто не хотел нам продавать оружие, даже патроны. Негласное эмбарго соблюдала и Украина, где в 2008–2009 годах всем заправляла Тимошенко. Противники Ющенко даже создали в Раде комиссию, которая расследовала поставки оружия Грузии.

В Тбилиси был авиационный завод, который в свое время производил СУ-25. До войны там просто ремонтировали самолеты для Туркмении и Азербайджана, привозя из России контрабандные запчасти.

Министр обороны Бачо Ахалая лично руководил модернизацией завода и докладывал мне почти ежедневно. Мы привезли специалистов из Израиля, Эстонии, Украины и Беларуси. Первое, что мы выпустили, – это БТРы. Металл для них пришлось завозить полуконтрабандой, потому что это был металл военного назначения. Наладили выпуск БМП, автоматов, первых в мире бесшумных минометов. В этом году Грузия может заключить контракты на 600 миллионов долларов на поставку этого вооружения Объединенным Арабским Эмиратам, Саудовской Аравии и Азербайджану.

Грузия может только завидовать оборонному потенциалу Украины. У нас не было ничего, тогда как в Украине больше 120 военных заводов. Это шанс, который обязательно нужно использовать. Мы привезли сюда Резо Чарбадзе, который руководил нашим военним производством. Его встретили хорошо, с ним советуются, но воз и ныне там.

Я не теряю надежды, что Украина еще создаст свои уникальные вооружения. Например, мы все время упрашиваем американцев дать нам противотанковое оружие, в то время как Украина способна производить аналогичные противотанковые ракетные комплексы. Но заводам их никто не заказывает. Совершенно не понимаю, как такое возможно. Это просто преступление. Украина могла бы создать производство, которое стало бы источником экспорта и вернуло все инвестиции.

По большому счету, Украина сейчас не очень отличается от Грузии 2008 года. Путина бесшабашным человеком назвать нельзя. Он действует довольно рационально, прощупывая почву, прежде чем сделать следующий шаг. Он хорошо знает, как работает принцип «стерпится-слюбится» в международной политике. В глазах Запада жертва агрессии всегда в чем-то виновата. Тебя изнасиловали, но почему у тебя была такая короткая юбка?

Возьмите в качестве типичного примера случай с малазийским самолетом. Что говорят многие простые голландцы, не политики? Да, говорят, сбили россияне, но дело происходило в Украине, поэтому украинцы тоже виноваты. Это стиль европейцев. Зачем обвинять только одну сторону? Все виноваты, а раз так, то и делать ничего не надо. У нас в центре Гори погиб голландский журналист, попал под российские кассетные бомбы. Потом его ближайший друг написал: конечно, это были российские бомбы, Россия виновата, но дело происходило в Грузии, поэтому Грузия виновата тоже. И точно такая же логика в случае с самолетом. Думаю, что суда по самолету не будет, пока Россия не начнет разваливаться.

Россия напала на Крым, воспользовавшись двумя своими преимуществами. Во-первых, в Киеве не было до конца легитимного руководства. Во-вторых, Москва действовала очень быстро. Мировое сообщество поставили перед фактом. Западные лидеры, в том числе и американцы, призывали украинские власти ничего не предпринимать. Они знали, что у Украины нет сил, и исходили из логичного предположения, что любые действия могут привести к еще худшему результату.

Главный принцип администрации Обамы – никаких новых конфликтов, мы не Буш. Как сказал мне Байден в 2009 году в Мюнхене, во время российско-грузинской войны они на месте Буша действовали бы гораздо умнее: не высылали бы флот, не поднимали бы самолеты. На что я ответил, что тогда бы не сидел сейчас с ним на встрече, да и Грузии на карте могло не быть. Можно подумать, он ожидал, что я должен сильно обрадоваться его словам. А Байден гораздо больший ястреб, чем Обама.

[▪]

В результате войны 2008 пострадала не только Грузия. Россия не смогла выполнить большинство своих стратегических задач. Правительство осталось, Грузия продолжала развиваться, энергокоридоры функционировали. Евроинтеграция ускорилась, так как ответом Евросоюза на военное вторжение было создание программы «Восточного партнерства». Как сказал мне Баррозу, если ваше правительство продержится, мы вас будем интегрировать, и это будет проигрыш Путина, и мы хотим, чтобы Путин проиграл. Война была катастрофой и для абхазов и осетин.

После войны количество южных осетин сократилось с 35 000 до 15 000 человек. Остальные переехали в Россию или в другие части Грузии. Сейчас Южная Осетия – это просто российская военная база. Причем ее существование лишено стратегического смысла: она очень уязвима, так как связана с Россией только туннелем. Ущелье, соединяющее Цхинвали с туннелем, простреливается со всех сторон. Высоты вокруг него в руках Грузии. Не надо быть большим военным стратегом, чтобы понимать, что долго сидеть там не имеет смысла. Нужно или брать Тбилиси, или уходить.

Надежды абхазов на то, что они добьются международного признания и начнут быстро развиваться, не оправдались. Их независимость, кроме России, признали только Никарагуа, Венесуэла, Науру и Тувалу. Островное государство Вануату свое признание отозвало. Как только в Венесуэле поменяется правительство, оно тоже откажется от этого признания. А оно поменяется очень скоро.

Больших денег из Москвы Абхазия не получила, массового притока туристов нет. Россияне, которые отдыхали там до войны с Украиной, теперь поехали в Крым. В Сухуми, который до войны был двухсоттысячным городом, сейчас живет 50 000. Город в полном упадке. Заброшенные дома обросли тропическими растениями. Без интеграции с остальной Грузией им приходится туго.

В конце 1980-х в Абхазии жило по официальным данным 600 000 человек. На самом деле жило гораздо больше, просто многих не прописывали. Сейчас осталось тысяч сто – и это с учетом тридцатитысячного грузинского анклава в Гальском районе. В курортный сезон к ним добавляется еще несколько десятков тысяч, учитывая тех, кто приезжает принимать туристов. 230 километров побережья превращены в сплошную военную базу.

[Фильм «Пять дней войны» с Энди Гарсия ]

9 Маленькая страна в большом мире

[▪]

Саммит ГУАМ в Батуми, 2008 г.

Одним из главных наших успехов я считаю то, что мы превратили Грузию из незначительной периферийной страны в фактор мировой политики. В начале 2000-х мало кто в мире слышал о Грузии, а те, кто слышал, воспринимали ее как несостоявшееся государство. Мы должны были переломить это восприятие.

Мой предшественник пришел к власти в результате государственного переворота. Правительство, которое свергло Гамсахурдию, считало себя нелегитимным, Шеварднадзе им был нужен, чтобы себя легализовать. Расчет был на его связи с лидерами ведущих стран. И действительно, Шеварднадзе сразу получил поддержку Запада, что сыграло важную стабилизирующую роль.

В России Шеварднадзе был куда менее популярной фигурой. Ранний Ельцин заигрывал с лидерами других советских республик, он всячески поддерживал даже Гамсахурдию в борьбе против сепаратизма. А вот с Шеварднадзе у него были личные счеты. В борьбе Горбачева с Ельциным тот очень твердо поддержал Горбачева. «Я с первого дня очень не любил Шеварднадзе», – сказал мне Ельцин незадолго до своей смерти во время встречи в Астане. Это сыграло негативную роль, потому что Ельцин не помешал планам своего окружения, Грачёва и других, по Абхазии. Возможно, он даже их подталкивал – несмотря на то, что его министр иностранных дел, Андрей Козырев, был ультралибералом и во всем этом не участвовал.

Вторая заслуга Шеварднадзе была в том, что он вместе с Алиевым построил нефтепровод Баку – Тбилиси – Джейхан. Изначально это была инициатива азербайджанского лидера Гейдара Алиева, но то, что Шеварднадзе в это ввязался, было хорошо для Грузии. При нем у Грузии были хорошие отношения и с Азербайджаном, и с Арменией, но настоящая интеграция Кавказа, то есть тесный союз Грузии с Азербайджаном, сближение с Арменией, началась только после Революции роз.

Шеварднадзе просто излучал слабость, и Грузия при нем была, в принципе, несостоявшимся государством. Страна была в сложной ситуации. Когда начался второй конфликт в Чечне, Путин потребовал от Шеварднадзе пропустить российские войска через Грузию, чтобы с тыла дожать чеченцев. Шеварднадзе отказался, после чего Россия несколько раз бомбила территорию Грузии. Бомбили якобы боевиков, но гибли мирные граждане. Это была кампания террора со стороны Путина.

Шеварднадзе впервые декларативно провозгласил курс Грузии на вступление в НАТО. При нем, конечно, эту идею серьезно никто не воспринимал, – как и идею европейской интеграции Грузии.

Крупнейшая ошибка Шеварднадзе состояла, на мой взгляд, в том, что он подписал договоры с Москвой, признавшие присутствие российских миротворцев в Южной Осетии и Абхазии. Этим были заложены мины, которые взорвались в 2008 году. Россияне использовали эти соглашения как предлог для вторжения.

Революция роз дала нам огромную фору, потому что это была первая мирная революция, которая транслировалась в прямом эфире.

Вскоре после Революции роз министр обороны США Дональд Рамсфельд прилетел в Грузию, чтобы нас поддержать и встретиться с нами троими. Жвания тогда руководил правительством в должности государственного министра, Бурджанадзе – исполняла обязанности президента как глава парламента. Сразу после моего избрания мне позвонил Джордж Буш и пригласил в Белый дом. Позвонил Тони Блэр, позвонил генеральный секретарь ООН. Путин не звонил, но прислал свои поздравления. На инаугурацию приехал госсекретарь Колин Пауэлл, а из России – министр иностранных дел Иванов.

На первой своей инаугурации я сказал, что мы протягиваем руку дружбы России. В дальнейшем я говорил всем российским официальным лицам: у нас есть свои маленькие интересы, у вас свои большие интересы, и мы вполне можем сделать так, чтобы они друг другу не противоречили. Считалось, что Шеварднадзе очень испортил отношения с Москвой. Поэтому мой первый визит был не в Вашингтон, а в Берлин, чтобы Россия не очень обиделась. Берлин считался нейтральной площадкой.

В федеральном канцлере Шрёдере я видел лидера крупной западной страны с независимой внешней политикой. К своему удивлению, я обнаружил, что тот себя повел, как заурядный агент КГБ. В беседе с ним я был очень сдержан по поводу Путина – у меня были ожидания, что мне удастся наладить с ним отношения. Шрёдеру всё равно что-то не понравилось, потому что, когда мы ушли, он сказал, как я узнал из источника в его аппарате: «Этот наломает дров с Россией и создаст нам проблемы». Как я узнал из достоверных источников, он сразу снял трубку и доложил Путину о своих впечатлениях. Через десять дней ко мне пришел посол России в Грузии, Чхиквишвили, который, по-моему, искренне хотел, чтобы Грузия и Россия поладили. Он принес мне стенограмму нашего разговора со Шрёдером, скорее всего переданную самим канцлером. Некоторые мои высказывания в этой стенограмме были подчеркнуты. «Владимиру Владимировичу не до конца понравилось то, что вы сказали», – пояснил посол. Я видел, что он чувствует себя неловко. Таким способом Путин мне продемонстрировал свою всесильность: куда бы я ни ездил, он будет знать все. Так меня готовили к визиту в Москву.

Я прилетел в Москву обычным рейсом грузинской авиакомпании – сам этот факт освещался в России как большое событие. После официальной церемонии Путин повел меня в свой кабинет. «Большие советские партийные секретари имели большие кабинеты, и Ельцин тоже, а я перенес кабинет в другое помещение, намного меньше, но зато с более славной историей», – сказал он.

Оказалось, это был кремлевский кабинет Сталина.

Мы сняли пиджаки, галстуки, и Путин сказал: «Теперь давай поговорим». Он начал с рассказа о недавнем разговоре с лидером Литвы Адамкусом, который просил у него помощи с Игналинской АЭС. «Я ему не помогу, потому что он допускал много антироссийских высказываний и договаривался за моей спиной с американцами, – подытожил Путин. – Все должны знать, что со мной так себя вести нельзя – мы ничем не поможем». Это была первая басня, для морали.

Потом Путин рассказал, как почти подписал договор с президентом Молдовы Ворониным об урегулировании в Приднестровье и уже вылетал в Кишинев. Вдруг Воронину позвонил какой-то второй секретарь американского посольства и расстроил всю сделку. Унизительно для постсоветской страны, что какой-то второй секретарь вмешивается в ее дела, этого абсолютно нельзя допустить сказал Путин. С помощью этих историй он хотел мне показать, чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах.

Мы говорили больше двух часов, а я все думал, кого же он мне напоминает. Он был очень дружелюбным, но одновременно угрожал, изучал, задавал наводящие вопросы. И уже под конец я вспомнил майора Петрова – особиста, который вел со мной точно такие же беседы, когда я служил в погранвойсках. Я думал, что у нас политические переговоры, а Путин говорил по схеме, которой его научили в КГБ. Он вел сеанс вербовки. Единственное отличие состояло в том, что майор Петров под конец всегда настаивал, чтобы я подписал какие-то бумаги, от чего я всегда отказывался. А этот на первый раз ничего подписывать не попросил.

После официального обеда я выступил в МГИМО перед очень любознательной аудиторией. По просьбе редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова я проговорил несколько часов с оппозиционными журналистами где-то в квартире на Тверской. Они отнеслись ко мне с большой настороженностью, от которой веяло снобизмом. В любом случае это была очень положительная поездка.

Следующей остановкой был Вашингтон. Незадолго перед этим Джордж Буш прочитал книгу Натана Щаранского о демократии и был одержим идеей, что он должен экспортировать демократию по всему миру. Он решил, это его особая миссия, и мы очень кстати подвернулись ему под руку.

Это был насыщенный визит, у нас было четырнадцать-пятнадцать встреч в день. С госсекретарем Пауэллом мы прогулялись по Вашингтону. Перед университетом Джорджа Вашингтона, в котором я учился, я предложил Пауэллу купить хот-дог, а он за него заплатил. Все это снималось на камеру и выглядело очень симпатично.

Зато на встрече с директором ЦРУ, которая состоялась поздно вечером в конце второго дня, я практически спал. Он тоже был очень усталый, позже мне говорили, что это была встреча двух роботов: мы разговаривали друг с другом «на автомате», без малейшего интереса.

Перед встречей с Бушем меня проинструктировали, что говорить нужно про нефть и нефтепровод, потому что он из Хьюстона, работал в нефтяном бизнесе. Я так и поступил, но увидел, что Бушу скучновато. Но стоило мне где-то на пятой минуте разговора упомянуть про наши общие ценности и дело свободы, он моментально зажегся, у него загорелись глаза. С этого момента он резко включился в беседу. Оказалось, что нефтепровод Баку – Джейхан его лично не особенно волнует. Это уже потом я узнал, что этим интенсивно занимался вице-президент Чейни. Буша интересовали совершенно другие вещи, благодаря чему у нас сразу «возникла химия». После этого не проходило дня, чтобы он не приводил Грузию как пример правильного развития. Если мы оказывались вместе на международных встречах, американская служба протокола всегда настаивала, чтобы я сидел рядом со столом Буша. Он всегда подходил ко мне переговорить, так что первая позитивная реакция имела очень большое значение.

Добрые отношения с Бушем очень сильно нам аукнулись, когда к власти пришел Обама, но даже до Обамы против нас практически с самого начала ополчилась в 2004 The New York Times: редакция решила, что мы проект Буша, поверив путинской пропаганде, что Революция роз была организована Бушем и что вообще все мое правительство было его проектом. На самом деле американский посол был категорически против революции. Он до сих пор пишет против меня пасквили, называет меня ненормальным, бешеным. Не может себе простить, что допустил Революцию роз. Оттуда же растут ноги у идеи, будто нас создал Сорос. Я действительно был с ним знаком, он финансировал некоторые наши проекты – сначала связанные с судебной реформой, потом нашу молодежную организацию «Кмара», которая тоже участвовала в революции. Но когда революция реально разгорелась, он мне звонил и, видимо, с подачи госдепартамента просил все свернуть. Мол, есть риск больших эксцессов.

Аппарат Совета Национальной Безопасности активно нам противодействовал, пока Буш не увидел репортажи CNN про нашу революцию. Увиденное ему понравилось. Кстати, это очень похоже на то, как администрация Буша-старшего противилась распаду Советского Союза. Это важный нюанс для понимания наших отношений с Соединенными Штатами.

[▪]

Во внешнеполитической сфере мы запустили два важных процесса. Во-первых, очень резкое сближение с Азербайджаном – на уровне не просто президентов (Алиев-старший умер вскоре после нашей революции), а на уровне простых людей. Мы приложили большие усилия к тому, чтобы как можно энергичнее интегрировать этнических азербайджанцев и этнических армян в грузинскую жизнь.

Инициаторами второго процесса были президенты Польши и Литвы, Качиньский и Адамкус. Речь шла об объединении всего региона и поддержке Украины. Качиньскому принадлежала идея качать азербайджанскую нефть через трубопровод Одесса – Броды. Он также предлагал повысить энергетическую независимость региона, заместив продукцию «Газпрома» поставками сжиженного газа. У Адамкуса был соответствующий бесценный опыт. Он почти 30 лет работал в агентстве по охране окружающей среды, пик его карьеры пришелся на администрацию Рональда Рейгана. Это был самый успешный литовец в Соединенных Штатах. Во время Второй мировой войны он был партизаном, сражался с Красной армией. Словом, это был совершенно особый человек. Качиньский был крайним радикалом и в то же время очень общительным и дружелюбным.

В первый же месяц моего президентства у нас сложилась своеобразная «тройка», которая и начала подымать эти волны.

Естественно, Путин сразу истолковал эту активность как антироссийскую. Возвращение Аджарии в состав Грузии он тоже воспринял очень болезненно. Я позвонил ему после бегства Абашидзе, чтобы поблагодарить за помощь в разрешении конфликта (хоть это была скорее не помощь, а участие), но он меня резко прервал: «Михаил Николаевич, больше никаких подарков по Абхазии и Южной Осетии не будет». Он посчитал, что я его перехитрил, решив его руками свои проблемы. Попросту говоря, забрал у него территорию. А ведь за все время после распада СССР такого не бывало, чтобы у России забрали территорию, которую она контролировала. Это касается и Приднестровья, и Абхазии, и Южной Осетии, и Карабаха де-факто, а теперь и части украинской территории.

Оранжевая революция, видимо, еще больше убедила Путина в существовании антироссийского заговора и в том, что с этим надо что-то делать. И тогда он начал создавать нам проблемы.

После долгого перерыва возобновились перестрелки в Южной Осетии. А в феврале 2005 года на территории Северного Кавказа были одновременно взорваны два газопровода и линия электропередач, идущие в Грузию. Никто не взял на себя ответственность за диверсии, а российские СМИ сообщили, что в них подозревают неизвестную ранее террористическую группировку. Расстояние между местами диверсий превышало 600 км, причем была использована одна и та же взрывчатка – гексоген, находившийся на вооружении российского спецназа.

В разгар суровой зимы Грузия погрузилась во тьму и холод. Я немедленно прервал визит в Давос и вернулся на родину.

В городах выстроились очереди за керосином. Люди успели подзабыть, как выглядят электрогенераторы, ситуация стала катастрофической. Россияне говорили, что ремонтные работы ведутся, только почему-то велись они очень неспешно.

На помощь Грузии пришел Азербайджан. Несмотря на то, что там не было излишков газа и электроэнергии (эксплуатация месторождения Шах-Дениз началась только в 2006 году), Ильхам Алиев принял решение о веерных отключениях в Азербайджане и открыл поставку электроэнергии в Грузию. После моего звонка Алиеву с просьбой о помощи мне немедленно перезвонил министр энергетики Азербайджана, и через час в Грузии включилось электричество.

В обычных странах население вряд ли одобрило бы веерные отключения ради интернациональной помощи. Нам помогла специфическая политическая система Азербайджана и особо теплое отношение азербайджанцев к Грузии. А Ильхам Алиев проявил себя как стратег, и в этом он был похож на своего отца Гейдара Алиева. В любом случае этот эпизод очень укрепил отношения Грузии и Азербайджана.

С газом произошла удивительная история. По поручению президента Ахмадинеджада мне позвонил министр иностранных дел Ирана. Он сказал, что иранцы проверили построенный еще во времена шаха газопровод, который шел через Азербайджан в Грузию. После Иранской революции поставки газа по нему прекратились, считалось, что с тех пор он пришел в негодность. В общем, оказалось, что газопровод в порядке и Иран готов срочно начать поставки газа. На окончательную проверку исправности ушло 24 часа, после чего в Грузию пошел газ. Когда я спросил министра о расчетах за поставки, он ответил, что Иран готов поставлять в долг и вообще – потом разберемся. Иранского посла в Москве тут же вызвали в МИД и вручили ему странную ноту о вмешательстве во внутренние дела региона. Этим россияне себя, конечно, выдали.

Этот кризис научил нас тому, что полагаться на Россию нельзя. Грузия взяла курс на энергонезависимость. Даже когда нас бомбили в 2008 году, в Грузии ничего не отключалось. В этом не было смысла, потому что у нас были альтернативные источники энергии. Лишь 20 % потребляемого газа было российским, при этом мы были связаны линиями электропередачи со всеми соседними странами. На решение проблемы ушло всего три года.

В 2005 году произошел теракт в Гори, а в начале 2006-го мы задержали полковника ГРУ, который его организовал. У нас были все доказательства, что он к этому причастен: телефонные записи, показания свидетелей.

Мы не стали публично объявлять о задержании российского офицера, хотя у нас были стопроцентные доказательства его виновности. Американский посол Теффт настаивал на том, чтобы мы отпустили полковника без особого шума, аналогичные сигналы мы получали из Вашингтона. Мы так и сделали – отпустили и нигде не стали публиковать информацию об инциденте.

В марте 2006-го Россия ввела, по сути, эмбарго на импорт вина из Грузии. По их расчетам, в России продавалось около 120 млн бутылок грузинского вина. На самом деле, грузинские виноделы поставляли от силы 40 млн бутылок, все остальное было контрафактом. Москва исходила из неверных данных и переоценила свою способность причинить нам ущерб.

В июне я встречался с Путиным в Санкт-Петербурге. Когда наши журналисты оказались в буфете Константиновского дворца, им в качестве жеста доброй воли предложили хорошее грузинское вино. Разумеется, контрабандное. Как я слышал, вскорости на своем дне рождении угощал гостей грузинским вином и сам Путин.

В результате российского эмбарго грузинское вино, которое лично я не мог пить до 2005 года, считая его некачественным, стало намного лучше, а география его экспорта резко расширилась. После того как в результате переговоров по ВТО мы добились открытия российского рынка, его доля в экспорте грузинского вина больше никогда не превышала 40 %.

Когда Россия ввела эмбарго на минеральные воды, мы к этому уже были готовы и быстро переориентировались на другие рынки.

Осенью российская агентура резко активизировалась. У каждой из наших военных частей они выставили наблюдателей, которые демонстративно фотографировали въезжающие и выезжающие машины. Точно так же демонстративно они стали вербовать граждан для устройства массовых беспорядков. После некоторого выжидания мы всех арестовали. Причем сделали это публично, потому что история с российским подполковником ГРУ была не только не оценена Путиным, наоборот, он ее воспринял как признак нашей слабости.

Аресты вызвали истерику в России и раздражение на Западе. К нам приехал министр иностранных дел Бельгии Карл де Гюхт – Бельгия тогда председательствовала в ОБСЕ. Он настаивал на том, чтобы мы немедленно передали арестованных россиян Москве. Запад считал, что мы не вправе такими, с их точки зрения, провокациями омрачать его отношения с Россией. То, что у нас есть свои интересы, что у нас проблемы с безопасностью, их мало волновало. Главное – чтобы мы не возникали.

Европейцы были против того, чтобы мы оставались в зоне влияния России, но хотели, чтобы наша интеграция в Запад происходила безболезненно. Платить за это какую-то цену они были совершенно не готовы. В конце ноября 2006-го на саммите СНГ в Минске у меня состоялся разговор тет-а-тет с Путиным. Он специально меня вывел из общего зала и, когда мы оказались в отдельной комнате, без обиняков пригрозил нам войной, сказав, что устроит нам Северный Кипр. По словам Илларионова, который работал в Кремле до конца 2005 года, Путин начал активно готовиться к вторжению в Грузию.

Одновременно на нас были опробованы все методы того, что сейчас в мире называется «гибридной войной», и главный из них – создание пропагандистских клише. Так, уже в 2004 году на российском телевидении стали циркулировать заключения неких международных экспертов психиатрии, где меня признали «психопатом» – это старый советский метод, но в отличие от советского периода, тиражируемый в интернете и по многим телеканалам. Уже в 2005 году сняли и выпустили на НТВ эротический фильм про «секс» между мной и премьер-министром Юлией Тимошенко, и в целом массово тиражировали небылицы про мои «сексуальные приключения». Затем вбросили тему, гласившую, что, поскольку я выгляжу слишком энергичным и много работаю, значит, нюхаю кокаин. И хотя я в жизни не пробовал наркотики, эту тему все время продолжают поднимать. Причем начиналось все в российских источниках, а потом эти клише брали на вооружение наши грузинские оппоненты. Атаки коснулись и членов моей семьи. Поскольку Сандра начала работать медсестрой, то у «авторов» из ФСБ разыгралась фантазия на эту тему, и появилась новая история о том, что она у пациентов вырезает органы для трансплантации, и не только у них, но и устроила тайный цех в морге больницы. Позже эту историю приспособили к Украине. В новой серии сплетен Сандра вырезает органы у погибших солдат на Донбассе.

[▪]

Бухарестский саммит НАТО в апреле 2008 года должен был стать переломной точкой в истории грузинской дипломатии. На этом саммите решался вопрос, получат ли Украина и Грузия статус кандидатов на вступление в Североатлантический альянс.

В январе 2008 года я победил на досрочных президентских выборах, а в феврале по приглашению Буша прилетел в Вашингтон. Наша встреча была назначена на 10 утра, а в восемь мне позвонила Меркель.

Я познакомился с ней в 2006 году на Мюнхенской конференции по безопасности. Я сказал ей, что восхищаюсь тем, что она, выходец из ГДР, стала канцлером Германии, и считаю символичным, что мы встречаемся в Мюнхене, откуда вещало радио «Свобода», из которого мы получали всю информацию. Я не льстил, я действительно так думал. Меня поразила ее реакция: она вся внутренне сжалась. Разговоры об идеалах ее сразу насторожили. Потом она рассказала мне, что еще в студенческие годы побывала в Грузии, где с ней приключилось несколько неприятных историй. Она даже провела какое-то время в райотделе милиции «за нарушение визового режима». Тогда-то, как она мне сказала в Мюнхене, она поняла, что Грузия – хаотичная, коррумпированная страна, которая очень далека от Европы.

Обычно мы с Меркель говорим по-английски, но в тот раз она специально говорила со мной на немецком через грузинского переводчика. Смысл ее слов был такой: ты идешь в Белый дом, и я хочу тебя предупредить, что бы Буш вам ни пообещал, я не допущу, чтобы Грузия в Бухаресте получила членство в НАТО. Потом я узнал, что Меркель была даже готова к тому, чтобы членство в НАТО получила Украина, но не Грузия. Меркель придерживалась странной концепции, что Грузия – это не Европа. Американцы были с ней категорически не согласны и отказались разделять Украину и Грузию.

Когда я пересказал Бушу безапелляционную позицию Меркель, он не придал этому значения. Ты, говорит, занимайся другими делами и не волнуйся, а я займусь этой женщиной. Действительно, до 2008 года не было прецедентов, когда Германия или другая западная страна заблокировала решение США о расширении НАТО. Американцы знали, что Германия может пошуметь, Франция может пошуметь, они могут что-то потребовать взамен, но такого, чтоб намертво заблокировать решение, в истории Альянса никогда не было. Прецедент случился как раз в Бухаресте.

На саммите НАТО. Бухарест, 2008 г.

После встречи с Бушем в Москве проходил неформальный саммит СНГ. Главной международной темой было тогда признание независимости Косово, к которому склонялась Америка. У нас с Путиным состоялся 50-минутный разговор в Новоогарево. Все главное мы сказали друг другу в первые пять минут. Путин сразу заявил: ребята, тут ваши друзья-советники на Западе готовятся признать Косово, нам придется принять ответные меры. Вы, пожалуйста, расслабьтесь, вам будет немножко больно, но это не трагично. Вы должны понять, это не против вас – это реакция на ваших друзей. На это я моментально возразил, что мы хотим решать наши вопросы с Россией и не надо сюда впутывать третьи страны. Давайте говорить о том, что вас волнует. Если вы не хотите, чтобы мы вступили в НАТО, то дайте нам гарантию, что мы восстановим территориальную целостность – и мы не вступим в НАТО. Если вы не хотите, чтобы мы дружили с Америкой, предложите модель, как это можно сделать. На что Путин ответил, что поезд ушел, он с нами не торгуется. Он здесь не для того, чтобы менять нашу геополитическую ориентацию на наши территории, есть национальные интересы России.

Следующие 45 минут он расспрашивал нашего министра иностранных дел Григория Вашадзе, опытного винодела, как делается грузинское вино. Его очень интересовала эта технология, хотя в 2006 году он сам наложил эмбарго на поставку грузинского вина в Россию и вообще особым пристрастием к вину не отличался. Просто надо было поддерживать разговор, вот он и изображал интерес к грузинскому виноделию. А когда мы уже вставали, его последняя фраза была: «Ребята, ваши западные друзья обещают вам много хорошего, но никогда не выполняют, я не обещаю ничего хорошего, но всё, что говорю, выполняю». Это была моя последняя встреча с Путиным.

Я прилетел в Бухарест за два дня до начала саммита. Фонд Маршалла организовал неформальную встречу, которую я расценивал как генеральную репетицию. На ней стало очевидно, что немцы не намерены шутить и будут блокировать расширение Альянса. Главный внешнеполитический советник Меркель Кристофер Хойсген рассказывал журналистам в кулуарах ужасающие истории про то, как я в 2007 году танками размазывал людей по асфальту. Он, конечно, говорил неправду, лишь бы объяснить, почему ни в коем случае нельзя голосовать за Грузию.

Он и сейчас главный внешнеполитический советник Меркель.

Накануне саммита я ужинал с президентом Румынии Бэсеску. Он сказал мне, что дела не очень хороши, но был настроен сражаться. Главным сюрпризом стала не позиция Германии, а то, что ее поддержал президент Франции Саркози, который до этого клялся, что будет на нашей стороне. Бельгия и Голландия стали на сторону Германии, тогда как Италия, Великобритания и все страны Восточной Европы были на нашей стороне. Качиньский и Адамкус пригрозили заблокировать коммюнике саммита и вообще ничего не подписывать. Встреча лидеров Альянса затянулась глубоко за полночь, и стоял только один вопрос – Украина и Грузия.

В последний момент Меркель предложила собственную формулировку: «Грузия и Украина станут членами НАТО». Это была совершенно новая формулировка, ничего подобного в практике НАТО никогда не было, но остальные сочли это приемлемым. Если немцы подтверждают, что Украина и Грузия будут членами НАТО, то так тому и быть. Дальнейшее рассмотрение этого вопроса отложили на декабрь.

Из Бухареста мы поехали в Берлин к Меркель. Это была ни к чему не обязывающая встреча. Меркель убеждала меня в том, что будущее принадлежит не Путину, а Медведеву, что Медведев – независимый политик и вытеснит своего предшественника. Медведев, по мнению Меркель, – мягкий и добрый человек, с которым можно поддерживать хорошие отношения. Особым стратегическим видением эта немецкая администрация не отличалась.

А Буш полетел из Румынии в Сочи. Планировалось, что он прибудет туда сразу после саммита НАТО, чтобы успокоить Путина, после того как Грузия и Украина получат одобрение ПДЧ в Североатлантическом альянсе. После того как саммит принял половинчатое решение, Буш подошел ко мне и говорит: «Так, срочно! Ющенко высказывал журналистам недовольство, я сам слышал. Немедленно выйди и скажи им, что это дипломатический успех. И объясни Ющенко, чтобы больше таких вещей не говорил». Я все так и сделал, но перед этим попросил Буша: «Когда будете в Сочи, пожалуйста, не в личной беседе, а на публичной пресс-конференции, которая у вас обязательно будет, если будете стоять лицом к морю, покажите рукой налево и скажите: „В нескольких километрах начинается Грузия, и Америка поддерживает ее территориальную целостность“. Только одну фразу – она очень важна для нас, чтобы избежать войны».

Как я потом узнал от моих друзей, которые присутствовали на закрытой части встречи, Путин повел себя очень агрессивно и начал грозить войной в Грузии. Буш на это ничего не ответил и на пресс-конференции, вопреки данному мне обещанию, ничего не сказал. Я потом спросил у Конди Райс, почему Буш не стал ничего говорить публично в поддержку Грузии. «А зачем? – ответила она. – России наша позиция и так очень хорошо известна».

Саммит НАТО, на котором мы не получили того, к чему стремились, фактически дал Путину зеленый свет на вторжение в Грузию. Это был его ответ на независимость Косово, чтобы окончательно закрепить за собой постсоветское пространство.

Вскоре после войны французы заключили огромный контракт на поставку России «Мистралей», получили предоплату, и без лишних объяснений Саркози сразу забыл про договор, который сам гарантировал. Немцам было труднее, им требовались какие-то объяснения, почему они так поступают, они все-таки действуют по правилам. По их инициативе была создана комиссия Тальявини, исследовавшая причины российко-грузинской войны 2008 г. Все факты эта комиссия изложила более или менее правильно. Но в заключение она написала, что крупномасштабный конфликт начался после того, как грузины выстрелили первыми. Хотя перед этим в тексте сказано, что еще до этого российские регулярные войска вошли на территорию Грузии. То есть на нашу территорию зашла чужая армия, мы в ответ начали стрелять – и это было начало конфликта. Если бы мы не стали сопротивляться, а русские прошли в Тбилиси без единого выстрела, это бы войной вообще не считалось. По такой логике, и Гитлер, осуществивший аншлюс Австрии, и Путин, аннексировавший Крым, не агрессоры. После такого вывода комиссии немцы посчитали, что можно делать бизнес с Россией, потому что все понемножку виноваты.

Вообще, это традиционная российская концепция. Россия никогда не говорила, что она не виновата, Россия говорила, что виноваты все, и поэтому никому ничего не надо делать. Нечего вмешиваться в семейные драмы. Дескать, если муж бьет жену, жена тоже виновата, потому что как-то не так на него посмотрела.

В свое время Евгений Примаков, один из идеологов великодержавной внешней политики России, объяснял мне на чистейшем грузинском языке, что Грузия не должна полагаться на обещания Запада. «Запомните, что бы вы ни делали, Россия всегда найдет тысячи поводов договориться с Западом за ваш счет», – сказал Примаков.

Похожую циничную позицию занимал бывший противник Примакова в Холодной войне Киссинджер. В 2008 году он сказал кандидату в вице-президенты Саре Пейлин, что Грузия похожа на маленького начинающего игрока в покер, который приходит к столу больших игроков без карт в кармане. И хочет, чтобы ее посадили за стол. Естественно, она ничего не получит. То же самое Киссинджер сказал и мне: большие игроки всегда договариваются.

После войны США наложили негласное эмбарго на поставку оружия Грузии. Правда, мы и до этого почти не закупали американское оружие, если не считать винтовки М-16. Денег у нас было мало, поэтому в основном мы покупали вооружение в Украине.

Мы добились снятия эмбарго в результате принципиальной позиции по одному очень больному для администрации Обамы вопросу.

В 2010 году Россия форсировала переговоры по вступлению во Всемирную торговую организацию. В принципе, Запад был за то, чтобы Россия присоединилась к ВТО. Практически все страны дали добро, хотя у всех были свои проблемы. У американцев, например, были проблемы с курятиной. Но они договорились. Когда все договорились, обнаружилось, что единственная страна, которая не дает согласия на прием России, – это Грузия. Мы уже были членом ВТО, а для присоединения к организации нужно, чтобы с этим согласились все ее члены. Мы были не готовы принять страну, которая не признает наши международно признанные границы.

Все удивились, и нам было мягко сказано: давайте соглашайтесь, все уже согласились. На это мы сказали, что рады бы согласиться, но есть маленькая проблема. «Какая проблема? Быстро присылайте письмо, что вы согласны», – ответили нам. Мы сказали вежливо, что согласимся, но не раньше чем Россия признает международно признанные границы Грузии нашими торговыми границами. Тогда нам написала Хиллари Клинтон, на что мы ей аргументированно ответили. В Тбилиси прилетел заместитель госсекретаря Бёрнс, который предложил нам такой вариант: Грузия дает согласие, а россияне обещают, что благосклонно рассмотрят все наши проблемы. Мой ответ был простой: «Мы их уже хорошо изучили – ничему из того, что они заранее говорят, верить нельзя». Пока мы не увидим подписи России под документом, признающим наши границы, ничего не будет. Потом пришло письмо Обамы, которому мы опять ответили вежливым отказом.

Мы оказались очень несговорчивым партнером, потому что не могли поступиться своим главным интересом. Естественно, у администрации США это вызвало раздражение. А россияне всё это время считали, что это американская игра. Путин не мог поверить, что за его проблемами стоит Грузия, а не Вашингтон.

Когда переговоры зашли тупик, президент Швейцарии взяла на себя посредническую миссию и начала летать между Вашингтоном, Москвой и Тбилиси. Потом и американцы поняли, что мы не шутим, и активно подключились к переговорам с россиянами. В конце концов мы получили всё, что хотели.

При Буше я бывал с официальным визитом в Белом доме каждый год. Исключением стал 2005 год, когда он сам приезжал в Грузию. В 2009-м в Грузию приехал мой старый друг Байден – поддержать меня в сложной ситуации. Обама пригласил меня только в 2012-м, и только в ответ на то, что мы договорились с Россией. Это еще раз показывает, что если Буш рассматривал нас отдельно, то эти – только через призму России. И тем не менее саммит с Обамой был удивительно успешным.

С Джорджем Бушем младшим  в Овальном кабинете Белого дома.

Вашингтон, 2008 г.

[Визит Буша ]

В результате нашей принципиальности мы получили четыре вещи.

Во-первых, американцы объявили, что будут продавать оружие грузинской армии, то есть фактически отменили свое эмбарго, дав тем самым зеленый свет всем другим поставщикам.

Во-вторых, Грузия начала с Америкой переговоры о введении режима свободной торговли. Это был огромный прорыв. Если бы наше правительство осталось, мы получили бы просто немыслимые торговые преференции, каких не имеет ни одна страна в Европе. Режим свободной торговли с Соединенными Штатами есть только у Иордании, Израиля, Египта, некоторых стран Латинской Америки и Южной Кореи. Это означало бы, что в Грузию вкладывали бы деньги, чтобы только попасть на американский рынок. Иорданскую экономику, в основном, только это и поддерживает.

И в-третьих, Россия была вынуждена признать наши границы. Никаких абхазских таможенников и пограничников: на международно признанной границе с Грузией Россия обязалась выставить частную компанию, нанятую швейцарцами, чтобы та контролировала потоки. Это был тот случай, когда Россия вообще забыла про своих так называемых союзников – Абхазию и «Южную Осетию». В нашем договоре они ни словом не упомянуты.

И последнее – Россия согласилась снять торговое эмбарго. И хотя Иванишвили приписал это себе, но на самом деле эмбарго было снято в результате наших договоренностей.

Думаю, кстати, что многие сотрудники администрации Обамы до сих пор не могут мне забыть, как я гнул нашу линию, отказываясь безоговорочно уступить. По отношению ко мне горький осадок остался, зато Грузия выиграла.

[▪]

Турция играет огромную роль в нашем регионе.

Мои личные отношения с турецким лидером сложились быстро. Эрдоган очень резкий, но очень конкретный. Когда мы вместе выехали на границу, я ему показал длинную очередь с турецкой стороны. Надо, мол, облегчать процедуры. В итоге мы упростили переход границы и таможенные правила. Торговля с Турцией выросла за годы моего президентства в 10 раз.

Эрдоган постоянно выигрывает выборы. Многие считают, что это из-за репрессий, из-за того, что он зажимает прессу. Это не совсем так, и это не совсем простая история. Эрдоган интересуется судьбой каждого маленького бизнеса и каждого маленького человека. Он звонил мне каждый раз, когда какой-нибудь турецкий ресторанчик имел проблемы в Грузии – а это происходило чуть ли не раз в неделю. Звонил каждый раз, когда наши пограничники задерживали турецких рыбаков за то, что те ловили рыбу в наших водах. Потом он стал звонить по поводу турецких заключенных, в том числе осужденных за убийство, и требовать, чтобы их передали в турецкие тюрьмы.

Я тоже мог звонить Эрдогану по любому мелкому поводу, когда были затронуты наши интересы, и он тоже брал трубку с удовольствием. Это были хорошие, тесные рабочие отношения.

Встреча с Р. Т. Эрдоганом, 2011 г.

У Эрдогана очень цепкая, просто феноменальная память. Я был очень удивлен, когда недавно с ним пересекся в Стамбуле и он спросил, а правда ли, что Леван Варшаломидзе, бывший руководитель правительства Аджарии, по-прежнему живет в двухкомнатной квартире, и справился о здоровье его мамы.

Я знаю многих турок, которые его на дух не переносят. В первую очередь это образованные классы Стамбула, Измира и других крупных городов. Возьмите такого выдающегося писателя и оппонента Эрдогана, как Орхан Памук. Больше всего мне нравится его роман «Музей невинности», потому что это точная картина не только турецкого, но и нашего грузинского общества. Стамбул, который он описывает, – это Тбилиси. Просто удивительно.

И в то же время я понимаю, почему Эрдогана до сих пор поддерживает большинство населения: при нем буквально на наших глазах Турция очень сильно изменилась в лучшую сторону.

Последний раз в официальном статусе я встречался с Эрдоганом в 2013 году. Он мне долго показывал, как он преобразует Стамбул: как он будет строить мост, туннель под Босфором, новую мечеть. Я ему показывал грузинские проекты, это продолжалось несколько часов. Потом он вывел меня на Босфор показывать строительство.

Затем я поехал в центр Стамбула, в кафе на бульваре Истикляль в районе площади Таксим. Я захаживал в этот район с начала 2000-х. В те времена Таксим был грязным, шумным местом, где в многочисленных забегаловках торговали одними кебабами и шаурмой. Меня тогда не покидало ощущение, что Турция гораздо более развита и богата, чем Грузия, но даже если мы достигнем такого уровня развития, ничего не меняя в нашей культуре, то все равно останемся просто грязным и шумным местом. Потому что Азия – это тупиковый путь развития, Азия всегда останется такой.

В 2013 году Таксим выглядел совершенно иначе. Чистые, вылизанные улицы – как в Швейцарии. Витрины кафе – как в Париже. И в этих европейского вида кофейнях сидят молодые, выглядящие по-западному турки, читают газеты, пьют кофе. Типичная парижская картина. Конечно, все это стало возможным благодаря реформам Эрдогана. Но одновременно я понял, что он создал мир, который его не приемлет.

Эрдоган еще долго будет играть серьезную роль в политике. Тем более что на Ближнем Востоке происходит перекраивание границ.

Прочных договоренностей с Россией у него быть не может – слишком разные интересы. Недавняя оттепель в отношениях – попытка спасти туристический сезон: в Турции очень многие пострадали из-за ограничений, введенных Москвой.

Турция – очень сильная страна. Думаю, она должна играть важную роль в региональном союзе, в который войдут Азербайджан, Грузия, Украина, Польша, страны Балтии. Хороший пример регионального сотрудничества – проект поставок туркменского газа через Азербайджан, Грузию и Турцию, который приобретает все более осязаемые черты, в том числе благодаря агрессивной внешней политике России.

Такое региональное объединение совершенно естественно, потому что наши страны имеют общие интересы. Качиньский этого почти достиг, просто в Украине пришел к власти Янукович.

Европа сегодня слаба. Мы не знаем, что будет в Америке. Если президентом станет Трамп, Америка надолго перестанет интересоваться делами нашего региона. В этом случае Европейский Союз будет думать только о себе. Я уверен, что в ближайшие месяцы политические лидеры Западной Европы попытаются достигнуть очень грязных договоренностей с Путиным. Единственный наш выход – не зацикливаться на том, что нам говорят в Париже или Берлине, а строить региональный союз.

Пока в Грузии не поменяется власть, она не сможет войти в это объединение. Поэтому грузинские выборы в октябре много решают и для Украины. После победы Национального движения Грузия из деструктивного фактора превратится в связующее звено. Она гораздо лучше понимает Турцию и Азербайджан, чем Украина, а это открывает перспективу содружества с Туркменией.

Украина должна искать общий язык с Турцией и брать на себя лидирующую роль в отношениях с Кавказом и Молдовой, а вместе с Польшей – в отношениях со странами Балтии. Из-за отсутствия настоящих реформ, из-за того, что экономика стагнирует, Украина – пока слабое звено такого союза. Но она сдержала Россию, и это ключевой фактор. Она должна быть и будет лидером этого региона.

Мы все время оглядываемся на Берлин и Париж, и это ошибка. Переговоры с этими столицами будут все менее плодотворными, а неприятных сюрпризов будет становиться все больше.

[▪]

После того как Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии, одним из главных направлений моей работы стала борьба за то, чтобы больше никто в мире не последовал примеру Москвы.

Российское руководство было уверено, что независимость Абхазии будет признана многими. Первой это сделала Никарагуа под руководством Даниэля Ортеги, союзника Кремля еще с советских времен. Россияне объявили, что еще 10–15 стран готовятся признать Абхазию. Нас это очень обеспокоило. Для маленькой страны международное право значит очень много.

Мы купили самолет, который без посадки мог летать куда угодно. Он предназначался в первую очередь для привлечения инвестиций, но очень пригодился для проведения нашей «политики непризнания». Я начал летать во все «страны риска», чтобы с ними подружиться.

Главной угрозой была Южная Америка. Венесуэльский президент Уго Чавес, близкий союзник России, пользовался большим авторитетом на континенте. Он признал независимость Абхазии вскоре после Ортеги. Друзья Чавеса правили в Бразилии, Аргентине, Эквадоре и других небольших странах. Надо лететь, решил я и начал вспоминать свой испанский. Латиноамериканцы воспринимают почти как оскорбление, если с ними говоришь по-английски.

Первым делом мы отправились в Колумбию на инаугурацию президента Сантоса. Это было весной 2010 года. Через Вашингтон я подружился с прежним президентом Урибе. Нас с ним очень часто сравнивают – он очень серьезно снизил уровень преступности в своей стране и провел радикальные реформы. На инаугурацию приехало много лидеров соседних стран, так что я воспользовался возможностью познакомиться с ними.

Год спустя президентом Перу стал Ольянта Умала, открыто выражавший почти коммунистические взгляды. Он был автором внесенной в конгресс резолюции о признании Южной Осетии и Абхазии. Его брат занимался бизнесом в России.

В случае с Умалой мне помог президент Чили Себастьян Пиньера – очень приятный, умный человек. Мы с ним случайно познакомились. В Риме проходил какой-то саммит, я сидел в уличном кафе, а Пиньера ехал мимо. Он остановил свой кортеж, подошел ко мне и говорит: «Давно хотел с тобой познакомиться, можно к тебе подсесть?» Мы проговорили три часа. Потом я узнал из новостных лент, что сразу после избрания Умала встречается с Пиньерой. Я позвонил чилийскому президенту как раз во время обеда с просьбой повлиять на Умалу. Через час Пиньера мне перезванивает: «Думаю, я его убедил, но хорошо бы тебе съездить к нему на инаугурацию». Я так и поступил.

С Умалой у нас сложились отношения с первой встречи. Он попросил меня остаться на их национальный праздник. Получилась забавная ситуация: парад перуанской армии принимали два президента – Умала и я. Потом Умала сдвинулся вправо, пересмотрел свои левацкие взгляды. С Россией у него так ничего и не сложилось. Через год мы подарили перуанской армии два бронетранспортера грузинского производства, за что они были очень признательны.

Я побывал на инаугурации президента Эквадора, нашел общий язык с президентом Боливии, несмотря на то, что он исповедовал крайне левацкие взгляды.

С остальными странами больше всего нам помогли кубинцы. Я послал в Гавану министра иностранных дел, он встретился с Раулем Кастро. Кубинцы собрали у себя всех лидеров островных государств, и министр иностранных дел Кубы сказал: «Я знаю, что венесуэльцы убеждают вас признать Абхазию. Мы очень уважаем Венесуэлу, мы очень уважаем Россию. Но тут вопрос не в геополитических приоритетах, а в уважении международного права. Куба всегда уважала международное право, призываем каждого уважать международное право и территориальную целостность Грузии».

Мы получали помощь с неожиданной стороны, поскольку были гораздо более открыты, чем Россия.

Американцы несколько нервничали по этому поводу, но я решил и на этот раз исходить из прагматических соображений, потому что там, где не могли работать американцы, могли работать кубинцы.

Американцы, конечно, тоже нам очень помогли. Хиллари Клинтон позвонила президенту Доминиканской республики. Это полностью проамериканская страна, но президент носился с идеей признать Абхазию, потому что, скорее всего, россияне ему что-то пообещали. Я позвонил Хиллари, она перезвонила ему и, по ее словам, на него накричала. Разговор возымел действие. Потом я встретил президента Доминиканской республики в Вашингтоне, он ко мне сразу подошел и сказал: «Вы все не так поняли, мы не собирались ничего признавать, зачем было сюда впутывать Хиллари?» Клинтон рассказала мне, что россияне обещали доминиканцам много туристов. «А то, что в Америке живет миллион доминиканцев, это ничего? – спросила она доминиканского президента. – Разве вы не должны учитывать нашу точку зрения?»

Потом мы начали работать с островными государствами Тихого океана. Россияне получили признание от Науру (остров с населением 10 000 человек) и от Вануату. Я попросил премьер-министра Австралии срочно помочь, и через некоторое время австралийцы, используя свое влияние, через Верховный суд сменили правительство Вануату. Новый премьер-министр отменил решение о признании Абхазии. Но через некоторое время старое правительство вернулось, выиграв выборы, и опять признало Абхазию. Мы снова поработали с австралийцами, и через год на досрочных выборах победила оппозиция. Первое, что она сделала, – отменила признание Абхазии. В Бангкоке, где я был по приглашению таиландского правительства, мы встретились с премьер-министром Вануату. Первое, о чем он попросил, – это сообщить австралийцам, что наш вопрос снят, иначе они доставят ему большие неприятности. В Вануату не без нашего участия дважды сменилось правительство.

Потом была история с Тувалу. Тувалу – это государство с 12 000 жителей, которое тонет из-за поднятия уровня мирового океана. У Тувалу есть единственное международное представительство – в ООН в Нью-Йорке. Однажды представитель Тувалу подошел к нашему послу в ООН и сообщил ему очень плохую новость: Лавров послал самолет за их премьер-министром. Он хочет, чтобы премьер признал Абхазию, сделайте что-нибудь. Россияне доставили премьера в Сочи, а оттуда – в Сухуми, где он подписал акт признания Абхазии. Мне говорили, что Лавров передал ему два миллиона долларов «кэшем» в чемодане прямо в Нью-Йорке.

Мы перехватили этого премьер-министра в коридорах ООН и отвели его в отдельную комнату. Наш министр иностранных дел наклонился к нему и спросил: «Сэр, это правда, что вы летали в Сухуми?» Он говорит: «Да-да, правда» и улыбается. «Это правда, что вы признали их независимость?» Тот еще больше заулыбался. Тогда министр намотал его галстук на кулак и стал душить со словами: «Сэр, вы допустили очень большую ошибку». Вместе с министром экономики Вероникой Кобалией мне пришлось их разнимать. Так делается мировая дипломатия.

Это было большое сражение. Мы показали всему миру, как маленькая страна может бороться за свои интересы. Наши дипломаты научились разбираться в нюансах политики далеких островных государств. Мы стали делать свою международную политику.

Мы оснастили компьютерами несколько десятков школ в Суринаме. Для такой бедной страны, как Суринам, это очень важно. Президент Суринама пригласил нас на инаугурацию, на которую приехали несколько лидеров ближайших государств Карибского бассейна. Потом мы приняли техническое участие в строительстве аэропорта на одном из карибских островов.

Австралийцы предупредили меня, что с правительством Фиджи невозможно иметь дело, оно обязательно признает Абхазию. Оказалось – милейшие люди. Я подружился с министром иностранных дел Фиджи Иноке Кубуаболой, он был у меня на винограднике, гостил у нас три дня и все время жаловался на империализм австралийцев: мол, вам тяжело с русскими, а нам – с австралийцами. Конечно, про себя я не мог не улыбнуться при этом сравнении. Позже Кубуабола собрал для меня в ООН всех министров иностранных дел Океании, кроме Тувалу и Науру. У нас состоялась очень милая двухчасовая беседа: мы рассказали им про положение дел в Грузии и предложили пакет помощи по оснащению школ грузинскими компьютерами. Передали символические подарки и на этом разошлись. После этого успехи России в регионе закончились.

Россия добилась признания Абхазии от Тувалу, Науру, Никарагуа и Венесуэлы. На этом все остановилось – страны Африки они не смогли убедить.

В Африке антироссийские настроения очень сильны. Я убедился в этом на саммите Франкофонии в Швейцарии, в котором участвовало большинство африканских лидеров. Интересная деталь: даже на саммите Франкофонии руководители африканских стран, оказываясь не на публике, говорят друг с другом по-английски.

Многие представители африканской элиты учились в Советском Союзе. У них остались об этом времени не очень хорошие воспоминания. В СССР был широко распространен расизм. Я помню, что практически все советские студенты в киевском университете были расистами. У нас на курсе было девяносто африканцев. Со стыдом вспоминаю, что тоже был заражен этим. Мы относились к африканцам как к людям второго сорта.

У нынешних лидеров Африки нет никакой ностальгии по России. Для них Россия связана с расизмом, с унижением. Желая поддержать своих африканских союзников, СССР открыл для них свои университеты, но сделал только хуже: африканцы увидели, как выглядит коммунизм, столкнулись не только с высокомерием в отношении к малым народам, но и с крайним расизмом, который процветает во многих постсоветских странах, и особенно в России.

Африканцы очень чувствительны к вопросу границ. Границы, оставшиеся на континенте от колонизаторов, настолько искусственные, что их очень легко пересмотреть. Лавров дважды специально ездил в Африку, привозил много подарков, чтоб добиться признания, но потерпел полное фиаско.

В Средней Азии важную поддержку нам оказал Китай. С подачи Пекина президент Казахстана Назарбаев собрал лидеров стран Центральной Азии и сказал: «Если кто-то будет подумывать о признании, отправляйте всех к нам, мы объясним, почему не надо этого делать». А если этого будет мало, поедете к китайцам, они вам объяснят, что к чему. То есть китайцы сыграли свою роль через Казахстан.

Больше всего в деле признания Абхазии Россия рассчитывала на Беларусь. Тувалу, Никарагуа – это все символические жесты. Беларусь – это куда серьезнее, это постсоветская страна, имеющая тесные отношения с Россией.

Сначала мы пробовали воздействовать на Беларусь через европейцев. Американцы разговаривать с Минском отказались – мол, не о чем с ним говорить. Солана попробовал говорить с Беларусью и передал, что, похоже, признают. Потом туда поехал министр иностранных дел Словакии Мирослав Лайчак – тот же результат.

Я несколько раз посылал в Минск наших дипломатов, трижды летал туда сам, но окончательного ответа не добился. Тогда я полетел в Крым на день рождения Януковича. Меня на этом мероприятии больше всего интересовал Лукашенко. Мы проговорили с ним несколько часов, в итоге он сказал мне следующее: «Кто бы что вам ни говорил, я подтверждаю свою позицию – мы не признаем эти территории».

Для Лукашенко это было трудное решение. Россия оказывала на него огромный нажим, обещая влить два миллиарда долларов в белорусскую экономику, которая переживала кризис. В случае непризнания Москва угрожала создать кучу проблем.

Конечно в Беларуси большие проблемы с демократией и я не склонен закрывать на это глаза. В то же время я ценю тот факт, что белорусский лидер не из тех, кто пляшет под чужую дудку. Не только в политике, но и в общении. Помню, как в 2006 году мы встретились на саммите стран СНГ, откуда я должен был лететь в Лондон. Дело было вскоре после отравления Александра Литвиненко. На тот момент считалось, что его отравили полонием, добавленным в суши. Только потом выяснилось, что яд был в чае.

Идет банкет. Лукашенко сидит слева от Путина, я – справа. Лукашенко начинает шутить: «Миша, ты отсюда летишь в Лондон, я тебе очень не советую в Лондоне что-либо вообще трогать, особенно не ешь ни в коем случае суши. На тебе рыбу, чтобы тебе там не хотелось кушать. И вообще, безопасней всего есть с тарелки возле Владимира Владимировича. Так нас точно никто не отравит».

Берет тарелку, что стояла в непосредственной близости от Путина, передает мне, а потом еще минут пять изгаляется на эту тему. Вдруг Путин в сердцах бросает вилку и заявляет, что не травил он этого Литвиненко, кому он нужен? (Хотя никто Литвиненко не упоминал.) Литвиненко, по словам Путина, стерег в России тюрьмы, зачем его убивать?

На воре и шапка горит.

Мы глобально противостояли России, основываясь на принципах международного права. Больше всего, кстати, нам помогали немцы. Они очень ревностно относятся к соблюдению правил. Там, где француз скажет: «какая разница», немцы будут очень скрупулезны. Кроме того, очень болезненным для них оказался сам факт прямой агрессии России.

В этом вопросе немцы с Евросоюзом были очень эффективны. У ЕС есть программы помощи, которыми тогда руководил комиссар из Латвии. Он очень четко дал понять, что ни одна страна, признавшая Абхазию и Южную Осетию, никакой помощи не получит.

10 Состоявшееся государство

[▪]

[Выступление на Генеральной Ассамблее ООН ]

Я пришел к власти, получив карт-бланш от народа. Я не имел обязательств ни перед олигархами, ни перед старой элитой. У меня не было конкурента, политический класс был сметен. То же самое, кстати, вскоре произойдет и в Украине.

В отсутствии оппозиции есть не только плюсы, но и минусы. Свято место пусто не бывает.

Мы начали наступать на интересы больших социальных групп. Мы нарвались на все мины, какие только можно, когда начали снимать старую элиту и реформировать образование. Мы сделали безработными сто тысяч работников госсектора, включая коррумпированных правоохранителей, таможенников и так далее. Мы восстановили против себя центр Тбилиси – они ведь преимущественно жили там.

Мы атаковали криминальный класс в очень криминализированном обществе. В Грузии разбойники всегда были народными героями – достаточно вспомнить фильм «Дата Туташхия». Мы повели наступление на фундаментальную культуру народа.

Естественно, это вызывало отторжение.

Однажды на встрече со школьниками-отличниками я сказал, что в моем детстве все хотели стать ворами в законе, а мы, новая власть, слили воровской менталитет в унитаз. На встрече присутствовали профессора, учителя, бюрократы. Они приняли слово «слили» на свой счет. После этого они все время возмущались на ТВ тем, что Саакашвили их «слил». У них не было политических структур, но у них была ненависть.

Наши враги стали кричать, что Саакашвили отнимает у них «грузинское достоинство». Они не могли сказать, что мы больше не позволяем им брать взятки, не даем красть и убивать, что мы за это сажаем. Они кричали про «достоинство». Что это означает, никто толком объяснить не мог. Они просто не могли рационально объяснить, чего хотят. А хотели они вернуться к старой жизни, когда брали взятки, имели привилегии, могли решить любые вопросы. Однажды Вано Мерабишвили позвонил режиссер Роберт Стуруа с просьбой выпустить арестованных сыновей его знакомых. А там речь шла о торговле кокаином, и никто их не выпустил. И всё – Стуруа стал врагом нового правительства, потому что ни одно правительство, с тех пор как Стуруа стал Стуруа, не могло ему отказать. Ну выпустят пару наркоторговцев – какая проблема? И поскольку наши противники не могли сказать откровенно, чего они хотят на самом деле, то их лозунг был: «Верните наше достоинство!» Достоинство старой элиты.

Они стали искать прикрытия у российских олигархов. Первым с этими чувствами начал заигрывать Патаркацишвили и его «Имеди». Меня и мою команду начали травить в прессе.

Стоило мне зайти в ресторан, туда сразу стекалась толпа журналистов с нескольких телеканалов. И начинался скандал: вот он ест суши, каждый кусочек – по тысяче лари. А поскольку суши не самое знакомое грузинам блюдо, то, естественно, они могли поверить, что каждая порция стоит бешеных денег.

Помните скандал с массажисткой? Женщина, которая делала мне массаж в Германии, попросила с ней сфотографироваться, узнав, что я президент. Чтобы попиариться, она выложила фото в соцсетях. Это был мегаскандал: он нанимает массажисток. Кошмар!

Меня упрекали в том, что я много ем. Больше ничего не могли найти: коррупции нет, никто в это не верил. Вот и всплывали всякие суши, хинкали, массажистки. Подавалось это всякий раз с надрывом, с истерикой, просто для того, чтобы вызвать ко мне ненависть.

А потом появились конкретные символы. В 2006 го-ду случилась история, которая сильно по нам ударила. Жертвой ее стал молодой житель центра Тбилиси, представитель той самой прослойки, которая нас не очень любила. Жена министра внутренних дел отмечала с сослуживцами мужа день рождения в модном баре. Этот парень, которого звали Сандро Гвиргвлиани подошел и сказал им что-то ругательное. Возник конфликт. Когда женщины ушли, сотрудники полиции (они не были при исполнении служебных обязанностей) схватили этого парня и повезли избивать в лес неподалеку. Он вырвался от них и убежал. Бежал по лесу, упал в ущелье и разбился. Искать его они не стали. На утро его нашли мертвым. Этих полицейских быстро вычислили по телефонным звонками и посадили. Но история-то была связана с женой министра и с тем, что они были из правоохранительных органов. Так появилась жертва, символ. Будь этот парень из глухого села, никто ничего не сказал бы. Но это был представитель «золотой молодежи». По телевизору в течение многих месяцев практически каждый день говорили об этом случае, чтобы поднять градус ненависти к новой власти.

Я тогда совершил ошибку. Я должен был отправить в отставку министра внутренних дел после этого случая. Сожалею, что не встретился с семьей погибшего и не смог встать выше всей политической истерии, которая развернулась.

Наши противники хотели избавиться от нас революционным путем. Они хотели повторить Революцию роз, как они ее понимали, и искали любой повод для возмущения.

Нарыв прорвался осенью 2007 года. В начале ноября была большая демонстрация в центре Тбилиси – вышли все недовольные: уволенные чиновники, преподаватели вузов, родственники заключенных. Через пять дней самые агрессивные снова вышли на улицу. Начались стычки с полицией, к оппозиции прибежала подмога. Полиция применила дубинки и слезоточивый газ. При Гамсахурдии и после него гораздо большие митинги в центре Тбилиси расстреливали из автоматов, гибли десятки людей, и это делали представители тех социальных групп, которые в 2007 году выступили против власти. Это все замяли, никто про это не помнит. А тут никто не погиб, но злость была дикая.

«Имеди» начал открыто призывать к восстанию: поднимайтесь, спецназ заходит в самую большую церковь в центре Тбилиси. Это была откровенная ложь. Мы ввели чрезвычайную ситуацию и объявили, что на 48 часов прикрываем канал. Они отказались прекратить вещание, тогда в «Имеди» вошел спецназ. Телевизионная картинка, конечно, была очень неприятной. Через неделю мы снова их открыли, но перед этим я выступил с обращением к стране.

Я сказал, что большая часть грузинского народа хочет иного продолжения реформ, поэтому я сокращаю свой президентский срок. Оппозиция требовала досрочных парламентских выборов. На это я сказал: при чем здесь парламент? Грузия – президентская республика. Вам не нравятся мои реформы, поэтому я объявляю о сложении полномочий, и пусть народ сам решает, хочет ли он продолжения реформ и кому быть президентом.

Досрочные выборы президента были назначены на январь. Оппозиция выдвинула Левана Гачечиладзе – бывшего винодела, представителя тбилисской элиты.

Патаркацишвили тоже выставил свою кандидатуру, но предпочел действовать другими методами. Через лидера своей партии он вышел на заместителя министра внутренних дел Грузии Ираклия Кодуа. Тот предложил Кодуа устроить государственный переворот. Патаркацишвили, мол, заплатит за это 100 миллионов долларов. Этот разговор записали, полиция уже собиралась арестовать посредника, но тут ко мне приехал Мерабишвили и предложил пока его не трогать – может, удастся выйти на Патаркацишвили.

Вано рассудил правильно. Патаркацишвили вызвал Кодуа к себе в Лондон. Это был честный грузинский офицер, но Патаркацишвили решил, что раз Кодуа из старой полиции, то с ним можно договориться.

Кодуа привезли к Патаркацишвили в загородный дом под Лондоном и полностью обыскали. На нем были туфли Гуччи с железками впереди, и там же был микрофон. Проверить туфли охрана не додумалась. Патаркацишвили долго ему объяснял, как делать государственный переворот: как убить министра внутренних дел, как арестовать президента. Начать он предлагал с убийства трех оппозиционеров, чтобы поднять волну возмущения. Он детально это описал и добавил: в Грузии меня плохо знают, там думают, я добрый Дед Мороз, это только в России известно, как я умею стрелять и убивать. Этот двухчасовой разговор был полностью записан – классическая шпионская история.

Кодуа вышел и должен был как-то переправить флешку с записью в Тбилиси. Чтобы обеспечить безопасность нашего офицера, мы заранее предупредили МИ-5 и теперь опасались, что британцы попытаются перехватить запись. Тогда я позвонил нашему послу, моему учителю Геле Чарквиани, попросил его забрать флешку в аэропорт и лететь в Тбилиси.

Запись оказалась отменного качества, и на следующий день МВД передало ее всем телеканалам. Это была бомба. Даже «Имеди» собирался поставить ее в эфир, а Патаркацишвили, узнав об этом, включился из Лондона и наорал на них в прямом эфире. Журналисты на это обиделись и заявили, что не хотят работать на такого хозяина и прекращают вещание. На этом закончилась его президентская гонка. Патаркацишвили очень переживал и через два месяца умер от сердечного приступа. За несколько дней до смерти он говорил детям, что их отец неудачник, что его развели, как лоха…

В разговоре с Кодуа он очень плохо отзывался о Путине, называл его ничтожеством, которого он вывел из грязи в князи. Мол, Березовский не хотел его двигать, это я сделал. И Путину, конечно, это очень не понравилось.

Один из лидеров СНГ рассказывал мне по этому поводу интересную историю. Летом 2007 года Путин предупредил его, что Патаркацишвили подъедет к нему в страну, чтобы встретиться с какими-то ребятами, и что им не надо мешать. Приехал Патаркацишвили и два генерала ФСБ. А еще Путин сказал, что Патаркацишвили – следующий президент Грузии. Это было за несколько месяцев до ноябрьских событий. И когда я объявил о досрочном прекращении своих полномочий, Путин сказал этому лидеру: я же вам говорил, что Патаркацишвили – следующий президент. Когда вышла эта запись, они с Путиным снова пересеклись, и он спросил: ну что, когда Бадри станет президентом? А Путин на это: «Он никто, он мне совершенно безразличен».

Вообще, Россия не гнушалась никакими методами. Был такой Коба Давиташвили. Сначала он был членом нашей партии, потом стал радикальным оппозиционером. Он очень подло поливал грязью меня, Сандру, мою семью. Как выяснилось, он вымогал деньги у мелких бизнесменов, директоров рынков. Один из директоров обратился в полицию, и они записали, как Коба вымогает деньги. В это время я был с официальным визитом в Китае и разговаривал по телефону с министром внутренних дел по открытой линии. Вдруг он мне говорит: слушай, тут такая история с Кобой, считай, что Коба мертв. Я говорю – как мертв? Ну, если не мертв, то скоро, говорит, умрет. Я моментально повесил трубку. Мне очень не понравились эти слова, тем более что линия проходила через Москву. Через некоторое время я ему перезвонил и предложил поговорить на какие-то нормальные темы. Оказалось, он имел в виду запись насчет вымогательства.

Спустя пару месяцев Давиташвили объявил, что на него покушались. Это был обычный для наших политиканов трюк, поэтому я не придал этой новости серьезного значения. А через некоторое время ко мне приходит генеральный прокурор и министр внутренних дел и говорят: ты будешь смеяться, но Кобу действительно хотели убить. Киллер три дня стерег его возле дома. Но тут один из соседей, который устроил аварию в Батуми с человеческими жертвами, заметил, что возле дома крутится какой-то тип, и решил, что убить хотят его. Он вступил с киллером в борьбу, ранил, но тот сбежал, бросив пистолет. Оказалось, что киллером был гражданин России, осетин Куртаев родом из Грузии. Его следы привели прямиком в ФСБ Владикавказа. Он три недели жил под Тбилиси, изучал маршруты предполагаемой жертвы. Его два раза останавливала полиция за нарушение правил дорожного движения.

Я считаю, ФСБ прислало убийцу, потому что в их распоряжение попала запись моего разговора из Китая. Они хотели убить Давиташвили и свалить это на меня. Очень похоже на историю с Гонгадзе. Это их методы.

На президентских выборах я получил 53 %. Это, конечно, не 94 %, как в первый раз. За Гачечиладзе проголосовало почти 26 %. Если бы он прошел во второй тур, то теоретически мог победить.

В Тбилиси мы проиграли. В какой-то степени это был алогичный протест, но не только. Избирателям не понравилась история с Патаркацишвили, уж слишком мы были всевластны. Патаркацишвили не внушал симпатии, но на нас тоже очень обиделись. При этом в Тбилиси был, наверное, самый больший процент тех, кого уволили в ходе реформ.

На мою вторую инаугурацию приехало больше мировых лидеров, чем на первую. Тем самым они поддержали меня и продемонстрировали, что осенний политический кризис был, на их взгляд, инспирирован извне. Сразу после выборов Буш пригласил меня в Белый дом. Он показал, что оценил мой демократический жест, когда я ушел в отставку. Благодаря такой поддержке нам удалось избежать кровавого противостояния внутри страны и разрядить обстановку. Подорвать ситуацию изнутри Путину не удалось.

Парламентские выборы весной 2008 года оппозиция проиграла с треском. Перед этими выборами мы окончательно разошлись с Бурджанадзе. Она в ультимативном тоне потребовала включить в избирательный список своих людей – каких-то родственников, личных охранников, одноклассников, однокурсников. На это мы ей сказали, что если у нее есть политики, то пожалуйста, а кто эти люди? Их никто не знает в Грузии. Как мы объясним избирателям родственников и охранников? После этого ее деградация пошла очень быстро, особенно после ее встреч с Путиным и после того, как она вместе с ним принимала участие в военной церемонии оккупантов. Да и сама она не самая популярная личность. Ее поддержка в Грузии колеблется на уровне одного процента. В Украине и России ее знают лучше, чем на родине.

[▪]

Парламентские выборы 2012 года – продолжение той борьбы, которую старая элита вела против нас все предыдущее время.

Бидзина Иванишвили переехал в Грузию в 2002 году. Он был нужен Шеварднадзе в качестве противовеса Патаркацишвили, который был единственным олигархом в стране и владел большим телеканалом.

Происхождение его миллиардов было таким же темным, как у Патаркацишвили. В 1990-е будущие российские олигархи брали в партнеры кавказцев, чтобы те выполняли для них грязную работу. Патаркацишвили был таким человеком у Березовского. Иванишвили же был кассиром имеретинской мафии, которая отмывала деньги через банк «Российский кредит», и выполнял заказы Виталия Малкина, который стал потом миллиардером и российским сенатором. Фортуна улыбнулась Иванишвили дважды. После убийства главы имеретинской мафии Отари Квантришвили в его собственность перешли активы, принадлежавшие убитому. А на президентских выборах в 1996 году ему было поручено «пасти» генерала Лебедя. Когда Лебедь стал губернатором Красноярского края, он помог Иванишвили стать владельцем акций крупного алюминиевого комбината.

В Грузии Иванишвили создал «Девятый» канал – гораздо менее популярный, чем «Имеди», но очень проправительственный. В 2007 году по «Девятому» показали остро критический фильм про Путина. И видимо, Иванишвили получил за это нагоняй от Москвы, потому что он внезапно закрыл канал. Тогда мы не знали, по какой причине.

Иванишвили сторонился камер и публичности, но, в отличие от Патаркацишвили, тратил много денег на благотворительность. Он платил зарплаты старой интеллигенции – режиссерам, актерам, всем без исключения членам Академии наук. В маленькой стране это было очень заметно.

Когда у меня начались проблемы с Патаркацишвили и мне нужны были союзники, Иванишвили заявил, что Патаркацишвили – это зло и что он меня поддержит. И действительно он поддерживал власть, пока Патаркацишвили был жив.

Рассказы Иванишвили о том, что он платил зарплату полиции и другим госслужбам, – неправда. Реально он профинансировал в 2005 году закупку техники для армии, а когда мы только начинали благоустраивать Батуми, купил по моей просьбе колесо обозрения, которое стало первым символом изменений в городе. Он предлагал финансировать госаппарат, но к этому мы его не подпустили.

После смерти Патаркацишвили Иванишвили стал единственным олигархом в Грузии и прервал с нами отношения. Он открыто говорил, что ему важны хорошие отношения с российским и французским послами, поэтому им обоим он платил деньги.

После закрытия телеканала Иванишвили долго не давал о себе знать, пока в 2011 году не появились первые признаки того, что он решил участвовать в политике. Иванишвили снова открыл «Девятый» канал и скупил много региональных каналов. Образовалась целая телесеть. Организованная им «Грузинская мечта» стала специально нас провоцировать. Люди Иванишвили завезли в Грузию спутниковые телеантенны, после чего агитаторы «Мечты» начали раздавать их населению. Антенны стоили сто долларов. Подкупать избирателей у нас запрещено, поэтому мы начали задерживать агитаторов. Только потом мы выяснили, что это была не более чем провокация: Иванишвили грозился раздать полмиллиона антенн, хотя завез всего несколько тысяч. Расчет был на то, что мы отреагируем и у «Мечты» появится еще один повод для критики власти.

«Мечта» пришла к власти с программой «Все поменять». У них был даже длинный список современных зданий, которые они хотели разрушить. Сюда входил мост Мира в Тбилиси, Президентский дворец, музыкальный театр и другие. Забегая вперед, скажу, что у них не получилось это сделать. Они пришли, как варвары в более развитую империю, и приняли большую часть ненавистных им имперских установлений.

Решающий вклад в наше поражение внесли провокации. Самой мощной было обнародование видео с издевательствами над заключенными. Это потом уже выяснилось, что кадры были постановкой. Не постановочным был только первый кадр.

В ситуации с тюрьмами была часть и нашей вины. Мы не очистили тюремную систему от старых кадров. По большей части это были уволенные полицейские, которые ненавидели все новое. Мы допустили ошибку – нельзя было их пускать в тюрьмы, потому что они были еще и садистами. Но хорошие люди не рвались туда работать, даже на нормальную зарплату. Запрета принимать на работу «бывших» не было, люстрацию мы не проводили. В результате мы получили этот скандал.

Его инициатором был некий Владимир Бедукадзе, мелкий начальник в Гдланской тюрьме. Он решил немного заработать и начал снимать постановочные сюжеты в камере № 5. Номер камеры был выбран не случайно – это был наш партийный номер еще со времени Революции роз. Один из сидевших в этой камере был психически не очень здоров. «Режиссер» заставил его держать между ногами веник – держать, но не больше – и кричать, что их насилуют. Все это снималось на видео.

Бедукадзе показал эти кадры Бурджанадзе и предложил купить. Ее не устроила цена. Тогда он вышел на Иванишвили через Вано Чхартишвили, бывшего министра и олигарха Шеварднадзе, и там его попросили доснять массовую сцену, потому что одного случая недостаточно. В этой тюрьме была порочная практика: заключенных, которые не подчиняются начальству, избивали дубинками, прогоняя через строй. Такое, к сожалению, происходит во многих тюрьмах мира. И он снял одно из таких наказаний.

Избиение действительно имело место, но изнасилования точно не было, вопреки тому, что утверждала оппозиция.

До революции тюрьмы в Грузии контролировали воры в законе. Когда я был министром юстиции, у нас в Ксанской колонии вор в законе имел отдельный дом с сауной. Из этой резиденции он руководил остальной колонией. Я, министр, ничего не мог с этим поделать, потому что у нас все бы обрушилось: работникам колонии не платили зарплату, а этот вор в законе собирал общак и из этого общака им платил. Единственное, что мы тогда сделали, – это убрали начальников тюрем, которые получали деньги из общака. До меня и министр юстиции получал деньги из такого общака. Но воры остались, общак остался, персонал колоний содержался за эти деньги. На этом держалась дисциплина.

Когда появилась новая полиция, мы начали наводить порядок в тюрьмах. Именно из тюрем руководили преступностью. Конечно, новые люди, которые наводили порядок, действовали брутально, но иначе было невозможно.

Когда мы убрали воров в законе, нас предупредили, что будет бунт. Начальником пенитенциарной системы я назначил 26-летнего Бачо Ахалая. И когда, как нам и обещали, в одной из тюрем начался бунт, он его подавил. При подавлении пять человек погибло, потому что заключенные подожгли тюрьму, захватили оружие и отстреливались. Несколько правоохранителей было ранено.

Было еще пару бунтов, не таких кровавых. И потом все стихло. Конечно же, чтобы установить дисциплину, использовалась физическая сила. Мы несколько раз меняли руководство тюрем, грубая сила применялась уже в гораздо меньших масштабах. Но все запомнили, что наведение порядка было весьма жестким, да и рецидивы все-таки бывали. Легко устроить провокацию, если ты внутри системы. Бедукадзе в этом преуспел.

В нормальной ситуации это происшествие не сыграло бы особой роли. Просто в тот момент часть общества искала повод выступить против власти. Других формальных поводов не было: страна быстро развивалась, мы говорили и делали правильные вещи, оппозиция выглядела плохо. Они же не могли сказать, что голосуют за Иванишвили, потому что тот обещает бесплатно их кормить или потому что они хотят сдать страну России. Москва тогда всячески угрожала войной, если Иванишвили не выиграет выборы.

Одна моя соратница, проктолог по специальности, объясняла в Фейсбуке, что веником невозможно изнасиловать. Если вонзить веник в задний проход, человек погибнет, его невозможно неделями насиловать вениками. Она доказала, что это постановка, но ее никто не хотел слышать.

Это была спецоперация. Я нисколько не сомневался, что эти сценарии писали не только в Тбилиси.

За день до выборов у активиста «Грузинской мечты» в Кахетии пропала из детской коляски трехмесячная дочка. Тут же появились камеры с телеканала Иванишвили. В сопровождении камер поисковая группа зашла в подвал, открыла кувшин вина и нашла в нем утопленную девочку. Достали ее, как куклу, показали в прямом эфире – полнейшая жуть! – и положили обратно. Поднялась ужасная истерика.

Наши противники задействовали символы – ребенок, вино, кувшин, которые могли произвести наибольший эффект на грузинское сознание. Несмотря на то, что село находилось довольно далеко от Тбилиси, через полчаса там вдруг оказались все оппозиционеры. Единственная мысль, которую внушали зрителям в ходе этого прямого эфира, состояла в том, что гибель этого ребенка – вина Саакашвили. Под влиянием этой истерики многие избиратели пришли на избирательные участки в убеждении, что власти утопили младенца. Эта технология потом повторилась на Донбассе – сюжет писал один и тот же сценарист.

Потом мне рассказывали, что на Совете Безопасности России грузинские выборы были признаны самой успешной российской спецоперацией за прошедшие годы. Расчет на эмоциональность грузинского народа оказался очень точным. Если бы выборы были через неделю, то волна уже бы сошла.

[▪]

Мои президентские полномочия истекли осенью 2013 года. Что делать человеку, полному сил и энергии, после президентства? Бывшие президенты часто посвящают себя благотворительности.

Многие бизнесмены, которым я всегда помогал и ничего не требовал взамен, в том числе иностранные, выражали готовность чем-то мне помочь, даже предлагали купить для меня дом на юге Франции. Я ответил, нет, мне ничего не нужно, но вот открыть президентскую библиотеку – это хорошая идея.

Президентская библиотека в Тбилиси, 2014 г.

Мы нашли недостроенное здание в центре города, от которого хотели избавиться хозяева. Известный немецкий архитектор, один из ведущих представителей мирового авангарда, сделал для нас очень нестандартный проект.

В здании на 1200 квадратных метров все очень технологично, все эффективно используется. Есть зал для презентаций на 150 человек, есть главный читальный зал на 60 мест на первом этаже и зал поменьше, человек на 30–40, на втором, два конференцзала, три-четыре кабинета и место для кафе на последнем этаже – это все.

[Библиотека ]

Сейчас на последнем этаже библиотеки мы открываем кафе, чтобы у библиотеки появились собственные доходы, которые можно направить на ее текущее содержание.

Я раньше сам ничего не регистрировал и теперь, открывая кафе, убедился, насколько все просто.

Что нужно сделать, чтобы в президентской библиотеке заработало кафе? Разумеется, купить кухонное оборудование. Что еще? Послать е-мейл в налоговую. В ответ они загружают твои данные и присылают специальную бухгалтерскую программу для кафе. Всё – можешь работать. Ты не собираешь справки для санинспекции, не обиваешь никакие пороги. Все очень просто.

Открыть другой бизнес, например по продаже алкоголя, тоже очень просто. Если ты продаешь свое вино, тебе вообще никаких разрешений не надо. Только если ты начинаешь производить вино в крупных масштабах и у тебя появляется значительный доход, нужно подать документы в налоговую, тоже по электронной почте. Тебе присылают разрешение, а ты берешь на себя обязательства по предоставлению отчетности. Программы учета есть для всех видов бизнеса: кто владелец, что продает, как учитывать.

Если у государства только один интерес – получать доход, это легко сделать. А вот если во главу угла поставлен не государственный, а чиновничий интерес, найдется куча способов создать проблемы. Если бы кто захотел открыть кафе лет 15 назад, то чиновник должен был бы сначала выяснить, отвечает ли мое оборудование определенным стандартам. Сначала он, потом санэпидемстанция проверили бы каждый угол, потом долго обсуждали бы увиденное, потом владелец долго ждал бы разрешения, а оно все не поступало, пока он не плюнул бы на все и не заплатил взятку. Сегодня система принципиально другая.

Библиотека – мой подарок Тбилиси. После 2012 года в Грузии практически не строилось новых публичных зданий. Это единственная знаковая постройка после выборов 2012 года.

О том, что происходит в библиотеке, знает вся страна. Оттуда постоянно делают прямое включение телеканалы. Еще бы – оригинальное здание в центре города просто бросается в глаза. Там больше 10 000 книг, почти все на английском. И четкая специализация: политические науки, архитектура, дизайн, немного книг по экономике. Я сам их подбирал, это мои приоритеты. В последние месяцы президенства я возил книги самолетом из заграничных поездок. Перекос в сторону англоязычных изданий намеренный – я хочу популяризировать изучение английского языка. Конечно, это ограничивает круг читателей, но, с другой стороны, все равно многие ходят в библиотеку, чтобы посидеть в Интернете. В библиотеке 50 компьютеров, которые доступны для всех, и бесплатный вход. Удобное место для подготовки к экзаменам.

[▪]

Если все пойдет, как я запланировал, парламентские выборы в октябре у нас есть все шансы выиграть.

Второй за постсоветскую историю мирный переход власти к оппозиции будет означать, что Грузия окончательно состоялась как демократическое государство.

Иванишвили превратился в самую ненавистную фигуру в Грузии. От высокого рейтинга, который у него был в 2012-м, не осталось и следа. Поэтому он будет устраивать провокации. Он пойдет на все, вплоть до политических убийств и использования штурмовиков.

Подтасовать результаты выборов при той системе, которую мы создали, в Грузии сложно, но Иванишвили обязательно постарается это сделать, что и ускорит развязку.

Мы победили на промежуточных выборах в местные советы. В истории Грузии партия власти еще никогда не проигрывала промежуточные выборы. Нашим противникам не помогли ни безграничные ресурсы, ни штурмовые отряды, у Иванишвили не вышло самое главное, чего он хотел, – маргинализировать и сделать незначительной мою партию. Для этого же он посадил ее главных лидеров, заставил меня покинуть страну, заплатил огромные суммы нескольким членам политсовета, чтобы они демонстративно вышли из партии, и после всего этого он вынужден признать – его главным и единственным оппонентом осталось ЕНД.

Я могу приехать в Грузию в любой момент. Ни одно из дел, возбужденных против меня, не довели до приговора, хотя они и будут стараться незадолго до выборов хоть один приговор объявить, чтобы я не думал приезжать. Долго даже не проводили судебных заседаний, мотивируя это «занятостью» залов в суде. Все обвине-ния против меня рассыпались. Единственное уголовное дело, которое еще тянется, – о приобретении за счет государства четырех костюмов и одного пальто. Но и оно фактически заглохло. Ирония в том, что все документы по расходам президентской администрации подписывал Иванишвили, когда был премьером. Поэтому если они хотят продолжать это дело, то Иванишвили должен стать таким же его фигурантом, как и я. А вообще, это совершенно абсурдное дело. С таким же успехом можно привлечь к ответственности любого президента, трактуя протокольные расходы как растрату госсредств.

После выборов я однозначно поеду в Грузию. Не хочу давать повод для насилия до выборов. Другое дело – после. Тогда Иванишвили будет пытаться провоцировать насилие, а мы – это пресекать.

Иванишвили истерично повторяет, что ни в коем случае не допустит возвращения Саакашвили. Чем громче он об этом твердит, тем больше это выдает панику. Всего год назад они говорили, что нас нет на радарах, что мы не преодолеем пятипроцентный барьер. И вдруг выясняется, что нет большей угрозы, чем мое возвращение.

Чтобы избиратели, не дай Бог, не проголосовали за «Национальное движение», власть сняла 24-серийный «документальный» фильм про преступления режима Саакашвили.

Наши противники не могут опереться ни на госаппарат, ни на правоохранительные органы – только на отдельные старые кадры, которые они вернули и которые выполняли их задания.

Силовые структуры очень не любят эту власть, потому что они оказались на положении пасынков. К ним гораздо меньше уважения, чем при нас, они хуже обеспечены финансово. Иванишвили платит кое-каким судьям и прокурорам, выполняющим его заказы, но таких очень мало. В прошлом году он приказал спецназу МВД применить силу, но они отказались. Ничего удивительного: против многих из них возбуждены дела за выполнение таких же приказов, которые отдавали мы.

[▪]

Октябрьские выборы важны для меня еще по одной причине. Вторым номером в списке «Национального движения» идет моя жена, Сандра Рулофс-Саакашвили.

Мы познакомились в Страсбурге, в летней школе Международного института прав человека. Это очень интенсивные месячные курсы, после которых полагается месячная стажировка в Совете Европы. Мы проучились два месяца вместе.

Сандра закончила филфак Брюссельского университета. Мы случайно оказались за одним столом в студенческой столовой. Она спросила, откуда я, я ответил – из Грузии. Оказалось, что она была в Грузии с гуманитарной миссией, во время войны в Абхазии привозила продукты беженцам в Кутаиси. Она даже умела читать по-грузински.

Из Страсбурга я улетел в Тбилиси, мы постоянно созванивались, а потом оба приехали в Нью-Йорк и через неделю поженились.

Мы были студентами, денег у нас практически не было. Мы жили в непрестижном районе Нью-Йорка – Астория, и нас хорошо запомнили в местном супермаркете. В конце месяца мы покупали там исключительно бананы – ни на какую другую еду денег не оставалось.

Когда Сандра приехала вместе со мной в Грузию, ее очень интересовали гуманитарные вопросы. Она закончила медучилище и один день в неделю, почти без перерыва, работала медсестрой в разных клиниках. Она работала как волонтерка в хосписе для безнадежных раковых больных. Это самая сложная работа, какая только может быть у медсестры. Она делала уколы, утешала больных, выносила за ними судна. Через пару лет она перешла в гинекологическое отделение. Она объездила всю Грузию, принимая роды. Одновременно она создала передвижной центр по диагностике рака груди, с которым побывала практически в каждой деревне. Она гораздо больше путешествовала по Грузии и знает куда больше людей в регионах, чем я.

С женой Сандрой Рулофс и сыновьями  Эдуардом и Николозом. Декабрь 2005 г.

Сандра говорит по-грузински, как на родном языке, она неплохо выучила мегрельский. Ментально она даже большая грузинка, чем я. Сельская культура в Голландии очень традиционна, это чушь, что в Голландии – одни наркоманы и кварталы красных фонарей. Ее семья гораздо более консервативная, чем любая из тех, что я когда-либо видел в Грузии. Они из католической части Голландии, с юга. Глава семейства там – абсолютный монарх, никто не может ему перечить. Когда отец Сандры приходил вечером с работы, все должны были ходить на цыпочках. Детей они воспитывали очень строго.

Сандра хорошо понимает нашу деревенскую ментальность и семейную сплоченность, ведь это очень похоже на порядки у нее на родине. Там тоже большие семьи, много теть-дядь и прочих родственников, все ходят друг к другу на свадьбы и дни рождения и все друг другу помогают.

Ее мама поет в церковном хоре, они все ходят в церковь. Таких семей в Голландии не большинство, но достаточно много. Если бы я не видел этого своими глазами, не поверил бы.

Сандра очень популярна. Естественно, она с младшим сыном осталась в Грузии после моего отъезда, для нас это было принципиально. Она продолжила заниматься гуманитарной работой, демонстрируя, что в годы моего президентства делала это от души, а не для вида.

Почему Сандра нравится грузинам? Она очень скромная, как, в принципе, все голландцы. Ее отец не бедный, но и не мультимиллионер. Он владел большой брокерской компанией, но жили они очень скромно. Когда дети разъехались, родители продали большой дом, нашли двухкомнатную квартиру, ездят на румынской «Дачии». На себя они деньги не тратят, но когда у нас возникала необходимость, они два раза покупали нам квартиры в Грузии. Сыну они купили квартиру в Париже. Благодаря такому воспитанию дети понимают, что ни в коем случае нельзя много тратить на себя и вообще показывать, что ты чем-то отличаешься от других, даже если ты лучше обеспечен. Одновременно Сандра очень открытая. Это, безусловно, импонирует грузинам.

Наш старший сын Эдуард в пятнадцать лет попал в книгу рекордов Гиннесса: он установил рекорд по скорости печатания на iPad. Его признали лучшим выпускником Американской академии в Грузии. Что особенно ценно – это произошло уже после моего правления. У него были такие хорошие отметки, что его приняли в шесть ведущих университетов Америки. Он выбрал самый маленький, но очень престижный Свиртмор-колледж, как наиболее сфокусированный на науке. Вероятно, он хотел подальше уйти от того, чем занимается отец, не быть в политике, не быть юристом. Поэтому выбрал физику.

В выборе Эдуардом университета большую роль сыграл Билл Клинтон. В конечном итоге Эдуард выбирал между знаменитым Иельским университетом и менее известным Свиртмором. Я убеждал сына идти в Иель и специально пригласил на обед Билла Клинтона, надеясь, что как выпускник Иельского университета он поможет рекрутировать Эдуарда в свою альма-матер. А Клинтон совершенно неожиданно сказал, что сам тоже жалеет, что не выбрал Свиртмор, лишив меня последнего аргумента.

Правда, я вижу, что гены все-таки сказываются. Последнее время его все больше затягивает в журналистику – параллельно с учебой он работает на лучшей радиостанции Америки National Public Radio.

То, что Эдуард был сыном президента, наложило свой отпечаток на его детство: все время в окружении охраны, люди смотрят как-то по-особенному. Поэтому он все время подчеркивает свою независимость: я ни разу не был у него в школе, ни разу не был у него в университете. Он, вероятно, хочет, чтобы я вообще не пересекался с ним. Это абсолютно нормальная реакция, потому что он стремится быть самим собой, а не чьим-то сыном.

Младшему сыну, Николозу, 10. Ему было легче, чем Эдуарду, так как он почти не успел почувствовать себя сыном президента. Он гораздо более открыт и коммуникабелен и для своего возраста проявляет большой интерес к политике.

Новый Батуми

Американский технологический университет в Батуми,  с колесом обозрения на 40 м этаже, собранным в Харькове по спецзаказу.

Новый президентский дворец

Это авангард (мост Мира) в средневековом центре Тбилиси.

Люди сначала смотрели на этот мост в старом центре, как на пирамиду в Лувре.

А сейчас он уже пользуется универсальной популярностью и тбилисцы туда водят гостей

11 Пробуждение силы Новая украинская «хвиля»

[▪]

Сейчас очевидно, что два с лишним года спустя после майдана украинская политика опять вернулась в состояние привычного болота. Чтобы понимать, как из этого болота побыстрее вылезти, надо понимать, почему мы туда попали.

Победная эйфория, которую я наблюдал в конце февраля 2014 года, была более зрелой, чем после Оранжевой революции.

На этот раз это были не акции, заранее запланированные лидерами, а хорошо осмысленная самоорганизация широких масс. В один из первых дней после победы Майдана я побывал в Министерстве образования, захваченном студентами в масках и балаклавах. Они не пускали украинских политиков, но я не был украинским политиком, поэтому меня пригласили. Я думал, буду иметь дело с анархистами в стиле Европы 1968 года, а встретил людей, которые знают, чего хотят. Мы проговорили 3 часа, были очень интересные вопросы и дискуссии. Но после того как эти студенты оставили здание, в него пришел министр, который был ничем не лучше, чем номенклатура, которую они выгнали, и ровным счетом ничего не поменялось.

Казалось, после выборов в парламент осенью 2014 года украинские реформы наконец сдвинутся с мертвой точки. Первоначально грузин пригласил в команду министр юстиции Павел Петренко. Порошенко понравилась идея пригласить в новое правительство иностранцев. Он хотел таким образом разбавить правительство Яценюка не партийной квотой, а более независимыми фигурами. Администрация президента связалась с Леваном Варшаломидзе и предложила ему стать первым вицепремьером. «А что думает об этом Миша? – спросил Леван. – Может, он сам согласится на эту роль?» Мне позвонил тогдашний глава президентской администрации Борис Ложкин и предложил пост первого вице-премьера. Я прилетел из Нью-Йорка в Киев, со многими встретился. Яценюк сопротивлялся моему назначению и от встречи отказался. Ложкин сказал, что они могли бы «пробить» мою кандидатуру, но входить в правительство против воли премьера мне казалось неправильным. Я послал сообщение Ложкину, что отказываюсь.

Министром экономики планировали назначить Бендукидзе. После фактического изгнания из Грузии и переживаний, связанных с этим, он рассматривал это как новый шанс в жизни. Он очень готовился, мы созванивались почти каждый день. Его внезапная смерть спутала все карты – нужно было искать другого авторитетного иностранца. Я летел из Нью-Йорка одним рейсом с Квиташвили. Идея назначить его министром здравоохранения мне не понравилась – на такой же должности в Грузии он никак себя не проявил. По каким критериям его отобрали, мне было не понятно. Разве что почувствовали в нем родственную душу – его трудно назвать настоящим реформатором.

Еще до начала формирования правительства на Банковой подумывали о том, чтобы назначить генеральным прокурором Зураба Адеишвили. В октябре заместитель Ложкина Косюк послал за Зурабом самолет в Венгрию, где тот жил. Вопрос считался решенным, но потом все застопорилось.

Зато на мой призыв откликнулось множество профессиональных офицеров грузинской армии. Многие из них получили хорошее западное образование и приехали добровольцами защищать Украину. К сожалению, уже десять из них сложили свои головы, и, может быть, не наши министры и замминистры, а именно они – наш главный кадровый вклад в украинскую государственность.

После того как правительство было сформировано, возникла идея назначить меня руководителем Национального антикоррупционного бюро. Пока шли консультации по этому поводу, я несколько раз побывал в Одессе. Одесса тогда вызывала много переживаний, ситуация там оставалась взрывоопасной. Порошенко хотел заменить партнера Коломойского – губернатора Палицу, но не знал кем. Смотрели в сторону того же Варшаломидзе, который очень успешно руководил Аджарией. От этой идеи отказались по причине того, что Леван не имеет опыта в сфере безопасности, а в Одессе это очень важно. После очередного возвращения из Одессы я передал президенту, что, если губернатор еще не найден, я готов туда поехать сам. Порошенко сразу перезвонил и пригласил на обед. После нашей встречи мне в течение 24 часов выдали гражданство и назначили в Одессу.

Уже на месте я убедился, что полномочий у губернатора очень мало, а те, что есть, позволяют только портить, а не улучшать.

Когда я первый раз обедал в одесском ресторане, там упорно отказывались брать с нас деньги по счету. Мы настояли на том, чтоб заплатить. В другом ресторане мне сказали, что я первый губернатор, который платит за свой обед. У губернатора есть полномочия общего надзора, то есть обладминистрация может проверить и прикрыть любой объект общепита. Владельцы ресторанов предпочитали бесплатно кормить всех, у кого есть возможность создавать им неприятности.

Если губернатор хочет сделать что-то хорошее, то этим он отнимает хлеб у других. Если ты добиваешься, чтобы разрешение на подключение нового завода к электросетям выдавалось быстрее, чем за стандартные полтора года, ты отбираешь кормушку у чиновника облэнерго. Зарплата у него 2000 гривен, зато он может сорвать куш за подключение объекта. Помогая получить разрешение на ловлю рапанов, ты лишаешь кормушки чиновника рыбинспекции, у которого тоже нет зарплаты. Помогая взять в аренду остановленный объект, ты лишаешь чиновника облсовета возможности списывать деньги на содержание и охрану этого объекта.

Негативное право вето – у многих, позитивных полномочий – почти ни у кого. Такая извращенная система делает государство неработоспособным.

В здании областной администрации я застал 800 деморализованных сотрудников, узнал про множество коррупционных историй, связанных в основном с землей и всяческими разрешениями. Я сразу принял решение сократить число сотрудников в два раза и попытаться вдвое увеличить зарплаты оставшимся.

Яценюк решил, что меня поставили в Одессу, чтобы его ослабить и подсидеть. Почему это президент другой страны согласился занять место губернатора? Небось, Саакашвили метит в премьеры. Это сразу испортило мои отношения с Яценюком.

Он начал блокировать программы для региона. Например, вместо того, чтобы выделить деньги на трассу Одесса – Рени, нам предложили финансировать строительство за счет перевыполнения плана Одесской таможней. Но, во-первых, таможня – не прерогатива местной власти, во-вторых, планы можно бесконечно переписывать. Премьер-министр с нами сыграл в наперстки, а мы вынуждены были это принять. Нашей дороге это не помогло, разве что Львовская область, воспользовавшись этим законом, хитро получила много дополнительных денег на свои дороги. Это было придумано для того, чтобы показать, что Саакашвили ничего не сделал.

Параллельно разворачивался конфликт Давида Сакварелидзе с генпрокурором Шокиным. Давида назначили заместителем генпрокурора, полагая, что он будет хорошей ширмой для их махинаций. Те, кто так думал, заблуждались. Когда Шокин улетел в Америку к дочери, команда Сакварелидзе, инициировавшая «дело бриллиантовых прокуроров», внезапно задержала кассира Шокина, прокурора Корнийца.

Это было нарушением всех правил круговой поруки: в Украине во главе коррупционной системы всегда стояли прокуроры. Задержания по «делу бриллиантовых прокуроров» вызвали раздражение у всей элиты.

Как только я приехал в Одессу, у меня возник конфликт с прокурором области Говдой, бывшим помощником Шокина и его заместителем, падчерицей генпрокурора. Шокин останавливал любую бизнесинициативу. Однажды президент вызвал меня к себе. Я застал у него Шокина. Тот спросил, какие у меня к нему претензии. Я начал рассказывать о коррупции в прокуратуре, а Шокин меня перебил и говорит: «Я же не рассказываю, что ты постоянно ходишь в „Ибицу“». На самом деле я никогда не был в этом знаменитом одесском ночном клубе, просто Шокин решил, как говорят прокурорские, «взять понты» в присутствии президента. Это меня вывело из себя. Я хотел схватить Шокина за шиворот. Президент нас разнял и попросил меня выйти, видимо, чтобы сделать внушение генпрокурору. Пока они беседовали, мне позвонил один местный депутат и рассказал, что прокуратура в Одессе во время посевной опечатала 28 фирм, торгующих топливом, и вымогает деньги. Вернувшись в кабинет президента, я сразу поднял этот вопрос. Шокин спросил у меня название фирмы, от которой был звонивший, и пообещал завтра же вернуть ее владельцам ключи от склада и снять арест с топлива. Я повернулся к президенту и сказал:

«Только что вы сами все видели. Этот человек, как настоящий мафиози, решил, что делает мне одолжение, отпустив 1 фирму из 28. Вот так работает вся система».

Конкурсный набор в прокуратуре провалился из-за того, что к совершенно правильному экзамену прокурорские добавили собеседование. Через эту отдушину Шокин и провел свою старую гвардию. Первый человек системы, абсолютно старомодный, он по определению не мог быть реформатором.

[Саакашвили разгромил прокуроров-вымогателей ]

Я был не в состоянии равнодушно взирать на беззастенчивый грабеж государственных предприятий. Политические партии государством финансируются слабо, и они берут деньги в основном с госпредприятий. Когда министр экономики Абромавичус создал комиссию по реформе управления на госпредприятиях, то попросил меня ее возглавить. И через полгода мы подсчитали, что на госпредприятиях, включая «Нафтогаз», воруется 5 миллиардов долларов ежегодно.

Крупнейший такой объект в моей области – Одесский припортовый завод (ОПЗ) – не был исключением. На входе (закупки сырья) его контролировали представители Яценюка, а на выходе – БПП. У меня были сведения, что один из самых влиятельных депутатов Народного фронта Мартыненко контролирует поставки газа на ОПЗ и влияет на назначение руководителей завода. Я решил сказать об этом публично. На организованном в начале декабря 2015 года Одесском антикоррупционном форуме я обвинил правительство Яценюка в коррупции. Сразу за этим последовал инцидент с Аваковым на Нацраде реформ.

Дальше мириться со сложившимся положением дел было невозможно. Идея антикоррупционной волны нашла широкий отклик в стране. Вместе с молодыми политиками и активистами мы провели более десяти антикоррупционных форумов по всей стране – от Ужгорода до Северодонецка. Нашим требованием была отставка правительства и генпрокурора. Залы, в которых мы проводили форумы, были забиты до отказа.

Американцы хотели сохранить Яценюка. Один из руководителей госдепартамента встретился со мной в Нью-Йорке и попросил оставить премьера в покое. Мотивация этого руководителя была следующей – в Украине олигархические кланы должны уравновешивать друг друга. Если снять Яценюка, то победит один клан и он будет бесконтрольным. Я ответил, что мне странно видеть играющих в олигархические игры американцев и при всем уважении к ним я добьюсь отставки Яценюка.

Президент занимал двойственную позицию. Он, как и я, был недоволен Яценюком, но в конфликте Шокина с Сакварелидзе поддерживал Шокина.

Антикоррупционные форумы выполнили свою задачу. На место Яценюка пришел Гройсман, выводить деньги с госпредприятий стало гораздо труднее, а Луценко не чета Шокину.

Луценко не является человеком системы, и это несомненный плюс. Но система-то осталась. Не удивительно, что она вступила в конфликт с антикоррупционным бюро. НАБУ – это правильная система, укомплектованная кадрами на настоящих конкурсах, тогда как организм прокуратуры поражен неизлечимым вирусом. Этот вирус не позволит Луценко провести изменения изнутри. Он назначил первым замом представителя Народного Фронта. Такая гарантия была одним из условий Яценюка, чтобы он согласился уйти. Ему пришлось оставить двух старых заместителей и ставленника Шокина Говду, которого выгнали из Одессы, назначить прокурором Киева.

Вместо того чтобы идти на компромиссы с системой, генпрокуратуру нужно полностью разрушить и строить новую.

[▪]

Одесская область – самый большой и, думаю, самый важный регион Украины. Сдвинем его с мертвой точки – сдвинем всю страну.

Область я застал в очень тяжелом положении. Десятилетиями она жила в условиях мафиозно-кланового управления. Результат – худшие дороги в Украине, отвратительная инфраструктура, фактически отрезанная от остальной страны Южная Бессарабия… Город Одесса контролируется мафиозным кланом бандитов 90-х – Ангерта и Галантерника.

Много молодых идеалистов объединились вокруг меня, но обнаружили, что у них нет ничего, и в первую очередь – бюджета. Бюджет развития у губернатора – несколько миллионов долларов. В Грузии это бюджет маленького села. Основные деньги контролируют облсовет, горсовет и центральная власть. Губернаторы – абсолютно лишнее звено.

В Одессе мы сформировали суперкоманду. Мы объявили конкурс на посты руководителей районных администраций. На 26 мест получили 7000 заявлений. Выбрали среди них двух выпускников Лондонской школы экономики, выпускника Кембриджа, выпускников американских университетов. Один парень, Миша Татарчук, руководил горнорудным бизнесом в Конго, заканчивал университет в Европе. Учитывая, что главы администраций получают смехотворную зарплату, мы серьезно ограничили набор и брали людей с достатком. Например, Татарчук, у которого были сбережения, может еще год содержать себя и своих помощников.

Когда все главы были назначены, я собрал их и сказал, что впереди у нас большие трудности. В ответ я услышал, что они пришли менять страну и просто так не сдадутся.

Точно так же мы подбирали руководителей обладминистрации.

Соломия Бобровская, активистка Майдана, прошла по конкурсу и стала моим заместителем. Соломия – идеалистка, с ней интересно общаться. Она родом из Ровно, из очень патриотической семьи. Она суперэффективна. Даже самые отпетые местные сепарюги ее уважают.

Я полностью делегировал ей все права, но не потому, что мне самому лень чем-то заниматься, а потому, что иначе люди не научатся работать. Ведь если не дать им возможность самим принимать решения, то при ограниченных полномочиях у них просто опустятся руки.

Я устроил временный кабинет в палатке на дороге, чтобы обратить внимание на необходимость финансирования восстановления стратегической трассы Одесса – Рени

Я не был знаком с Машей Гайдар, но мне сказали, что она хочет со мной увидеться. Она приехала, мы пообщались, и я предложил ей работать с нами. Я подумал, что в Одессе есть улица Гайдара и это будет символично…

Моим заместителем стал выпускник Гарварда Саша Боровик, интересный экономист с неортодоксальными взглядами на многие вещи.

С Юлией Марушевской мы познакомились в 2014 го-ду, когда она снимала новый фильм в поддержку Евромайдана. Она написала мне в Фейсбук с просьбой об интервью. Я слышал о том, что она делает, и пригласил ее на встречу вместе с ее американским режиссером.

Марушевская суперталантлива. Многие считают ее очень красивой. Да, она очень интересная. Но это же чепуха, что красивая женщина не может хорошо работать. Своим вкладом в реформу таможни Юля заслужила реальное уважение. Она вступила в борьбу с системой, а система борется с ней.

Юля не хотела идти на таможню, это я ее уговорил. Теперь она очень уверенно оперирует цифрами, данными, потоками, она разобралась в строительстве, в тонкостях экономических транзакций. Раньше это была просто молодая и умная активистка Майдана. Она вызывала симпатию, но не вызывала достаточного доверия. Сейчас никто не может сказать, что ее назначили за красивые глаза. Все, кто с ней общался, знают, что она в теме.

Марушевская очень требовательна. Однажды мы пришли на встречу с подрядчиками и представителями администрации портов. Гройсман отправил на эту встречу вице-премьера Кистиона, чтобы тот помог нам возобновить строительство таможенного терминала. Подрядчики играли с нами в наперстки. Они врали нам в глаза. Говорили, что в первоначальном проекте не был предусмотрен фасад. Мы срочно доставили документацию, которая это опровергала. Тогда они сказали, что это просто картинка. Мы дали им архитектурные планы. Они стали врать, что не утверждали этого, и требовать от нас, чтобы мы предъявили их подписи. Это вранье продолжалось в течение часа. Юля очень терпеливо, стиснув зубы, все объясняла. В Грузии я бы давно перевернул стол и схватил их за грудки, а она была очень спокойна, говорила очень обстоятельно и показала их ложь в каждой детали. Я был просто поражен. После этого нам надо было ехать на другую встречу. В машине она сказала, что все время сдерживалась, но больше не может. Извинилась… и начала кричать. Просто в воздух – такой вот украинский характер.

В тот раз она победила. Надеюсь, окончательно. Речь шла об очень простом вопросе, в котором даже нет особой политической составляющей. Конкретный подрядчик, получивший этот контракт, дал откат конкретной администрации порта, и полностью коррумпированная АМПУ (Администрация морских портов Украины) взамен, как это принято, закрыла глаза на недоделки. И вдруг им говорят: ребята, проект предусматривал это и это. А денег уже нет, их поделили. И тогда они решили «выбросить» фасад. Терминал – у Потемкинской лестницы, на виду у всех одесситов и туристов, а они вместо современного фасада подсунули в последний момент колхозный рынок конца 1980-х.

Кистион сказал: ребята, хоть из дома принесите, но доделайте. Мы вам не разрешим тут украсть – где-где, но только, пожалуйста, не здесь.

Это, конечно, не выход. Выход в том, чтобы не нанимать подрядчиков, которые сначала будут красть, а в последний момент все отрицать.

Мне очень понравилось, что Юля настояла на фасаде. Нас в Грузии всегда обвиняли, что мы слишком «фасадные». В Украине тоже забота о фасаде считается дурным тоном, мол, это не главное. А она поняла, что фасад очень важен, и поняла это сама, я ей не объяснял. Новое поколение понимает значение рекламы, потому что Марушевская сама – фасад своей страны. Ее лицо стало во многом визитной карточкой Украины.

Старое поколение абсолютно не понимает значения архитектуры, красоты. Посмотрите, как оно испоганило Киев. Может, для себя они строят иначе, и то не факт. Я был готов, кстати, в какой-то момент послать к черту этот фасад, потому что у меня сроки. А она зубами в него вцепилась. Она умоляла меня ни в коем случае не уступать. И это настоящая, не фасадная борьба с коррупцией.

Красивые здания, красивые фасады нужны, чтобы показать, что страна меняется. Чтобы люди увидели разницу. У нас это понимали блестящий мэр Тбилиси Гиги Угулава, Варшаломидзе в Аджарии да и все остальные тоже.

Новый центр обслуживания граждан в Одессе.  Ноль коррупции и максимальная скорость

Назначить Сакварелидзе прокурором Одесской области было идеей Порошенко. Я искал украинского прокурора, и у меня были кандидатуры. Но тут как раз у Шокина было очередное обострение отношений с Давидом, и в Киеве решили, что раз Саакашвили нужен прокурор, давай перебросим Сакварелидзе к нему. Потом начались разговоры, что это назначение было незаконным… А ведь я сразу спрашивал, можно ли так делать, и мне сказали, что все законно.

Сакварелидзе добился в Одессе очень многого. В первую очередь он прикрыл всевозможные схемы. До него прокуратура абсолютно из каждого выбивала деньги! Это был большой прорыв. Он возбудил уголовные дела против всех мафиозных кланов, действующих в Одессе, против известных всей стране глав Затоки и Крыжановки, и довел их до суда. Наконец, он собрал очень хорошую команду – например, привез с собой Олега Жученко из Винницы. Давид умеет оперативно находить сотрудников-украинцев. Его назначение в Одессу полностью себя оправдало. Именно Давид начал дело по ОПЗ: когда он туда зашел с обыском, ему сразу позвонил злой генпрокурор. В целом Давид стал инициатором двух самых важных дел в истории Украины: «дело бриллиантовых прокуроров» и дело ОПЗ. Первое привело к смене генпрокурора, а второе сильно помогло смене премьер-министра Украины.

[▪]

Главная проблема Украины – советская власть. Сельсоветы – это даже хуже, чем коррупция в правительстве. Их депутаты работают без зарплаты, но контролируют нелегальный рынок земли и расходы на инфраструктуру. Свои коррупционные интересы они защищают с помощью чисто советской идеологии, утверждая, что землю нельзя продавать. Типичное двоемыслие: рынка земли как бы нету, а он есть. Есть и латифундисты, которые делают с землей что хотят и потом легализуют это через сельсоветы.

Мне рассказывали недавно про одного председателя совхоза в Одесской области. Председатель совхоза! В 2016 году само по себе это звучит дико. Односельчанин жаловался, что тот купил дочери красный «Range Rover», а себе – «Porshe Kayenne» и дом в Анталии. Это вместо того, чтобы вкладывать деньги в развитие. Ничего удивительного. По своему менталитету это не предприниматель, не фермер, а председатель совхоза. У него нет понимания, что это его земля. Он хочет дорогую машину дочери и себе. Он хочет жить сейчас! Абсолютно порочная система.

Если Украина хочет экономически расти, нужно провести главную реформу – легализовать рынок земли. Эту реформу следует начинать без промедления, и длиться она будет минимум десять лет. Без этого роста не будет.

Поэтому нам нужны досрочные выборы и новое правительство. Нельзя упустить исторический шанс. Народ созрел для этого. Не готовы только латифундисты.

Кто управляет сегодня Украиной? Многие недовольны президентом. Яценюка больше нет, а Гройсмана воспринимают как продолжение Порошенко. Поскольку Гройсмана не считают самостоятельной фигурой, он не является объектом ненависти. Но это пока.

Чтобы что-то решить в парламенте, нужно, как оказалось, договариваться с депутатом Хомутынником. Кто это такой? Я даже не знаю, как он выглядит. И население Украины не знает. Никто не помнит его пламенных речей, внесенных им законопроектов. Но все в «Печерском треугольнике», где находятся администрация президента, правительство и Верховная Рада, знают, что без Хомутынника не решается ни один вопрос. У него 23 голоса в парламенте плюс голоса других депутатов, привязанных к олигархическим интересам. Они купили себе место в парламенте и будут друг друга защищать, потому что это их общая территория и их общие привилегии. У них привилегии потому, что без их голосов не удалось бы назначить правительство Гройсмана. Потому, что АП, если нужно принять закон, идет к ним договариваться. И выходит, что некий Хомутынник, которого никто не знает, управляет всеми. А по совместительству он еще и «хозяин» Насирова, главы Государственной фискальной службы Украины. Недаром он занимается делами, на которых можно получить быстрые, легкие деньги, – тем же экспортом орехов. Он, конечно, не интересуется долгосрочными проектами. Ему нужны текущие потоки.

Мне говорили, что теневой кэш только с таможни составляет 7–8 млн долларов в день. Естественно, это все идет не только Хомутыннику, это все распределяется между своими. И когда Гройсман приезжает в Одессу вместе с Насировым и велит тому снять три выговора с Марушевской, Насиров кивает, а потом создает комиссию по рассмотрению этого дела. Он говорит «снимаю», но через две недели создает комиссию, которая решает, снять эти «доганы» или нет. И это после распоряжения премьера, данного при телекамерах. Потом комиссия издает отчет, из которого вытекает, что не только нельзя снять выговоры, а надо добавить, и лучше бы вообще уволить.

А Гройсман вынужден терпеть. Он действительно хотел снять эти выговоры, потому что союз Марушевская – Насиров – это как красавица и чудовище. И это про Насирова еще мягко сказано. И после того как премьер высказывает мне полную поддержку при Насирове, тот через день подает на меня иск на миллион гривен – за оскорбление его чести и достоинства, где конкретно приведена моя фраза: «Посмотрите на его мор…» Я чуть не сказал «морда». Честь и достоинство! На деле это демонстрация Гройсману: ты поддержал, а я – вот так. Через некоторое время выступает министр финансов Данилюк и говорит: «налоговых белок» надо убирать – это он о налоговой милиции. На другой день Данилюк говорит о том, что их не только надо убирать, но что налоговая милиция вообще незаконна. И в ответ на заявление премьера и своего непосредственного шефа Данилюка Насиров выступает и говорит: нет, ребята, налоговая милиция очень даже легитимный орган, более того, нет ни одной претензии ни от одного бизнесмена к ее работе. В другой стране его, наверное, сняли бы. А тут он демонстрирует, что его не только не снимут, а он сам может снять, если что, – и Данилюк вынужден замолкнуть.

Когда говоришь с Гройсманом о реформах, о проектах, он все отлично понимает, он намного улучшил управление аппаратом кабмина, но если это касается Рады, полномочий его не хватает. И все на этом заканчивается. Да и внутри правительства, которое было укомплектовано в результате договорняка с Яценюком, полномочия премьера ограничены, так как нескольких министров котролирует Аваков, да и отношения с министрами президентской команды не всегда гладкие.

Конечно, для того чтобы решить процентов 60 вопросов, нельзя обойтись без Рады. Но для остальных 40 % – достаточно правительства. И мы даже по нашим вопросам видим: как будто все разрешено, но мы откуда-то не получили одну подпись – и программа заблокирована на два месяца. И, конечно, эта ситуация тупиковая и не может не вызвать фрустрацию. И что дальше?

Грузия Шеварднадзе раньше казалась мне более коррумпированной, чем нынешняя Украина. Но, насмотревшись на происходящее в последние два года, я понял, что ошибался.

Шеварднадзе выполнял роль арбитра между кланами. Он был самым крупным, но не единственным феодалом. У других феодалов были свои наделы, и он их не мог трогать. Феодалы не вмешивались в дела друг друга. Если министр хотел что-то сделать в сфере другого министра, то должен был ему заплатить.

Это обычная система на постсоветском пространстве. Лукашенко ее поменял и теперь все контролирует сам. Путин пытался ее поменять, но у него все равно остались феодальные княжества. Главное в этих системах следующее: есть люди, контролирующие отдельные сферы. И если с ними договориться, дело может сдвинуться с мертвой точки.

В Украине даже этого нет. Тут дезинтеграция произошла на микроуровне. Все со всеми договариваются и все всех обманывают.

Ты можешь дать взятку мэру, чтобы что-то построить, а его заместитель тебе все блокирует, потому что он из другой группы и они с мэром давно не ладят. И так на всех уровнях – сельсоветов, мэров, министров, заместителей министров, госагентств.

Молодой министр инфраструктуры Омелян выдвигает много прогрессивных идей, но у него в подчинении есть, например, глава АМПУ, которому наплевать на то, что говорит Омелян. В Одесской области АМПУ управляется не министром Омеляном, а Аваковым через конкретного народного депутата. В порту делаются реальные дела, а министр остается со своими теориями.

Как-то раз Омелян приехал в Одессу и категорически заявил, что АМПУ обязано немедленно возобновить строительство нового терминала, иначе будут сорваны все сроки. Замглавы местной администрации порта невозмутимо ответил: обязательно сделаем, но только так, чтобы потом у нас не было проблем с Контрольно-ревизионным управлением. Что означает вежливое «нет». В Грузии сразу бы уволили руководителя, который посмел бы такое сказать министру. А с этого как с гуся вода – он пересидел уже нескольких министров.

Частные интересы убивают перспективу Украины. Вот классический пример. Из-за ситуации с Россией необходимо искать объездные маршруты для перевозки товаров. Я еще в 2012 году обсуждал с Ильхамом Алиевым организацию транзита из Китая через Среднюю Азию и Кавказ на Одессу. В 2014-м этот вопрос стал еще более актуальным. Нам удалось пробиться через бюрократические сложности в Казахстане и Азербайджане, чтобы серьезно снизить тарифы. Несмотря на то, что товары нужно дважды выгружать и загружать на паромы, их доставка получается быстрее и даже дешевле, чем через Россию. Это серьезный прорыв. Алиев прислал в Украину начальника железной дороги и представителя своей администрации, и я их несколько дней водил по кабинетам. У министров времени не находилось, два раза отменили встречу в Администрации президента, как будто это не Украина больше всего в этом заинтересована. У Азербайджана и так нет проблем с перевозкой грузов через Россию.

В конце концов на государственном уровне мы все уладили. А потом начальник отдела перевозок украинской железной дороги не захотел снижать тарифы. К тому времени и Азербайджан, и Казахстан, и Грузия их снизили. Этот начальник уперся, потому что хотел получить взятку. Нам удалось снизить тарифы только после того, как он попал в ДТП да еще столкнулся с машиной журналиста: пьяным сел за руль, его задержал новый патруль, и он не смог откупиться. Дело получило огласку, и руководство «Укрзализныци» его сняло. Спасибо прессе и патрулю за то, что мы не потеряли этот проект. И только через две недели Украина снизила тарифы. Один абсолютно зарвавшийся коррумпированный ублюдок тормозил огромный стратегический проект! Для перевозки нужны паромы. Оказалось, что «Укрзализныця» много лет сознательно отказывается делать текущий ремонт своих паромов, в результате чего они простаивают, а монополия отдана частному перевозчику, который искусственно завышает цены. Естественно без личной заинтересованности тут врядли обошлось.

Но история на этом не закончилась. Оказалось, что есть государственная компания «Лиски», которая владеет подвижным составом и для которой ничего не значат договоренности президентов нескольких стран. Им не выгоден Шелковый путь, им выгоднее вести бизнес через Россию. Крышует «Лиски» заместитель генпрокурора Украины. И опять мы застряли! Меня поражает, что, когда идешь с такими вопросами к президенту или премьеру, они обычно не информированы о проблемах. А страна теряет миллиарды долларов ради интересов мелких чиновников.

В Грузии нам удалось поломать коррумпированную систему, потому что была критическая масса идеалистов, которые не хотели так работать. Представьте себе много Марушевских, во всех сферах. Поставьте ее вместо Насирова, и она покажет, как изменить систему. Эти люди абсолютно иммунны к коррупции. Марушевская передвигается на BlaBlaCar. Она всегда аккуратно, но очень скромно одевается. Комфорт ее не интересует. Она получает «кайф» от другого. В Одессе все ее уважают, международные телеканалы регулярно приезжают делать о ней восторженные репортажи.

Отдельная проблема Украины – олигархи. Как класс они крайне вредны для страны. Они привыкли управлять Украиной как закрытым акционерным обществом. Председателем совета директоров они назначают премьера, а директорами – министров, которых контролируют через наблюдательный совет, состоящий из отдельных депутатов и иных смотрящих. Эта система, созданная при Кучме и не заинтересованная в росте капитализации ЗАО «Украина», никуда не делась, она только совершенствуется. Когда Айварас Абромавичус решил уволить директора госкомпании Сумыхимпром, тот сказал, что скоро сам уберет министра. И что? Айварас больше не министр, а директор тот же. Точно так же Сакварелидзе сняли фактически его же клиенты. Даже президент вынужден все время договариваться с Коломойским и Фирташем.

Я лично знаком со всеми украинскими олигархами, кроме Ахметова, но у меня никогда не было с ними деловых отношений. Я плохой партнер для таких людей, как Фирташ или Коломойский. Конфликт с последним имел совершенно конкретную причину – авиаслужба. Очевидно, что билеты из Киева в Одессу стоили дорого потому, что линию монополизировала компания Коломойского, МАУ, и госавиаслужба, во главе которой стоял человек Коломойского, этому способствовала. Когда я начал открыто говорить об этом, люди Коломойского опубликовали информацию о моих перелетах. Откуда, мол, у нищего губернатора деньги летать на наших дорогих рейсах? После того как мы убрали руководителя госавиаслужбы, удалось получить конкретный результат: появилась конкуренция, и теперь из Киева в Одессу можно долететь за 499 гривен. Кстати, у меня совсем другой опыт общения с Коломойским в Грузии. Когда он купил Зестафонский ферросплавный завод, то пожелал встретиться с главой налоговой службы и спросил его в лоб, сколько нужно платить за вход в страну. Налоговая посчитала все спрятанные налоги и назвала Коломойскому сумму 150 млн долларов. На что он спросил, на какой офшор это нужно перечислить. Каково же было удивление олигарха, когда он узнал, что все до копейки нужно платить в бюджет и ни одно должностное лицо ничего не просит. Зато после этого все время он работал чисто и исправно платил налоги.

[Саакашвили и глава госавиаслужбы ]

Нигде в мире я не видел, чтобы в демократической системе политический класс был настолько оторван от реалий жизни в стране. Они считают, что все можно решить в «Печерском треугольнике», но это не так! Надо разорвать этот треугольник, заставить министров и депутатов ездить по регионам. Украина – великая страна, а у них психология людей, управляющих маленьким городом в центре Киева. Они чувствуют денежные потоки, но не видят за потоками людей и страны.

Надо постоянно выезжать на места, слушать людей, а не лицезреть потемкинские деревни, которые возводят на местах к приезду дорогого гостя. Выходят 30–40 человек в вышиванках с воздушными шариками и что-то скандируют. Это не Украина!

Власть понимает, что пора начинать реальную борьбу с коррупцией. Я беседовал об этом в Одессе с Луценко. Хорошо, что мы сажаем бывших регионалов, сказал он, но нужно посадить кого-то своего, только я никак не могу понять, кто это должен быть. У Луценко есть недостатки, но, по крайней мере, мне показалось, что у него есть амбиция показать результаты.

НАБУ задержало двух руководителей Одесского припортового завода (ОПЗ) – главу наблюдательного совета Перелому и первого замдиректора Шурикова. Они были основными подставными лицами, которые перекачивали денежные потоки в карманы политиков в Киеве. Депутаты ходили их защищать в суды, несколько каналов целыми днями передавали репортажи в их защиту, пытаясь дискредитировать НАБУ. Создался мафиозный конгломерат депутатов, министров, медиа, и все они как один коррумпированы. В итоге, как я и ожидал, апелляционный суд их выпустил. На решение суда такого уровня может влиять только Администрация президента. Получается, коррупционный конгломерат не допустил ареста даже стрелочников, которые могли вывести на более крупную рыбу в Киеве. Более того, группа депутатов НФ и БПП выступили с заявлением, обвинив меня и НАБУ в создании ОПГ и рейдерстве.

Как бы кто не мешал, я думаю, в ближайшие два года НАБУ пересажает бóльшую часть политического класса. НАБУ – правильная система. Этих людей набирали по-новому. Артем Сытник и Назар Холодницкий молоды и амбициозны в позитивном смысле этого слова. Куратор следствия Гизо Углава – один из лучших представителей моей команды. Если они не испугаются, то произойдет то же самое, что в Румынии, где состоялась полноценная антикоррупционная чистка. Когда политический класс так открыто вовлечен в коррупцию, я не понимаю, как их можно не посадить.

В Румынии посадили очень многих политиков, в том числе тех, кого я знал лично, – премьер-министра Настасе, мэра Бухареста Опреску. В Румынии система была похожа на украинскую. В середине 2000-х там все купались в черном нале и открыто с нами это обсуждали. Я всегда поражался их цинизму. Прошло несколько лет, и настала их очередь. Это очень положительно отражается на Румынии. Страна стала гораздо быстрее модернизироваться.

У Румынии была та же самая проблема, что в Украине, – очень слабая традиция государственности. Торговля должностями была национальным видом спорта.

Уверен, что политический класс у нас быстро поменяется. Я не вижу никаких шансов у теперешней политической элиты. Все эти страшилки, что Партия регионов придет и победит, абсурдны. Оппоблок может победить только кое-где на юге и на востоке. Но точно не по всей стране. Да и на юге их шансы высоки только потому, что там людям предлагается выбирать между старыми регионалами и новыми. Чтобы это изменить, на юге и востоке должна быстро возникнуть новая сила. Это трудный процесс. Я общаюсь с активистами в Западной Украине. Это глоток свежего воздуха, когда с ними говоришь. К сожалению, в самой большой области Украины, Одесской, очень мало таких активистов.

[▪]

Самое интересное в Украине – это молодое поколение, которое успело поработать во власти разных уровней. Они гораздо более радикально настроены, чем уличные оппозиционеры. У тех еще есть надежда, что можно поэтапно реформировать систему, надо только принять хорошие законы. А вот молодежь, которая успела поработать, говорит, что гнать надо всех, все нужно разрушать. Частично что-то менять – абсолютно безнадежное дело. И они правы.

При Шеварднадзе у нас тоже произошло проникновение в государственную структуру молодых реформаторов, правда, не на главные роли. Он на пушечный выстрел не подпускал никого туда, где у него были свои интересы, – к полиции, прокуратуре, транспорту. А тут он решил: почему бы ребятам не дать поэкспериментировать. У меня будет хороший имидж: буду показывать иностранцам молодых реформаторов. Кто-то, как я, успел поработать министром, кто-то – заместителем министра или губернатором. Мы почувствовали вкус успеха, пусть и ограниченного. От этого аппетит у нас только разыгрался. Нам был нужен большой успех, нам понравилось достигать результатов, мы поняли, в чем смысл госслужбы.

То же самое происходит в Украине. После второго Майдана впервые за два десятилетия на правительственные должности начали попадать новые лица. Макс Нефьодов стал заместителем министра и вместе со своей группой пробил новую систему госзакупок «Прозорро». Там еще не до конца все внедрено, там еще есть вопросы, но имя Нефьодова у всех на устах.

Кто-то пытается что-то сделать в управлении госпредприятиями, кто-то – в прокуратуре. В случае с госпредприятиями есть пусть и небольшой, но результат. Руководить «Укрзализныцей» и «Укрпочтой» назначили иностранцев, которые по определению не входят ни в какие кланы, и это пробил Абрамавичус со своей украинской командой. Им, конечно, будет трудно что-то сделать.

Мне, например, дали назначить 26 глав районных администраций. Дали назначить своих заместителей, дали назначить Марушевскую. Им трудно, но они не сдадутся.

У Сакварелидзе получилось поймать брильянтовых прокуроров, но реформу прокуратуры ему провести не дали, потому что система почувствовала угрозу.

Снимали его очень некрасиво. Он возбудил в Одессе дела на местных коррупционеров, в том числе на депутатов из фракции БПП, за присвоение государственного имущества. И эти депутаты вместе с одиозным Киваловым в открытом письме обвинили Сакварелидзе в том, что он ходит по дорогим ресторанам и ведет аморальный образ жизни. Типичный советский донос, естественно ничем не обоснованный. После чего его дважды вызывал президент и предлагал уйти в отставку. На что Давид сказал, что президент его назначал, пусть президент и снимает. На что президент отвечал, что конечно же не снимет. Последний такой разговор закончился в полночь. А на следующий день, в девять утра, объявили, что Сакварелидзе снят.

Или возьмите заместителя Марушевской, Семена Кривоноса. Он родом из Киева. Блестяще себя проявил в труднейших ситуациях. Он перекрыл потоки контрабанды, которая шла в том числе по указаниям из СБУ и генпрокуратуры. Он спокойно выиграл конкурс на главу Южного отделения НАБУ. Прокуратура сказала, что будет его кандидатуру блокировать. Так и сказали: «Будем блокировать по беспределу». И заблокировала. У системы сразу зажглись лампочки: угроза. В НАБУ Кривонос уже не попадет, но я уверен, что руки у него не опустятся.

Одному из глав администраций райсовет недавно выразил недоверие: он, мол, снял откуда-то какие-то портреты участников Второй мировой войны. Это чушь полнейшая! На самом деле он не дал старой команде нелегально торговать землей. Он начал землю описывать и вносить в реестр. В итоге они придрались, что в какой-то школе был ремонт и он снял портреты. И ему якобы из-за неуважения к ветеранам войны объявили недоверие! Но это формальная придирка: так действует мафия.

Борьба идет по всем направлениям. СБУ как-то арестовала заместителя главы районной администрации за то, что он взял 5000 долларов за продажу земли. Он кричит, что ему их подсунули. Не знаю… Могли подсунуть. СБУ говорит, что он взял деньги в пакете с яблоками. Как тут поймешь, где правда? Но я уволил и его, и его руководителя, а другим наказал, чтобы не брали никаких яблок и были осторожны.

Новые кадры убирают отовсюду, происходит откат. Но этот откат со временем породит цунами, которое разобьет все барьеры.

Я хорошо отношусь к Гройсману. Он лично порядочный человек и был просто отличным мэром Винницы. Проблема в том, что его правительство, во-первых, гораздо старше, чем прежнее, – сразу видно, что гораздо больше седины и лысин. Во-вторых, оно почти не владеет английским. Прежние министры почти все владели. Были большие проблемы с Яценюком, конечно, Гройсман лучше, но общий состав изменился к худшему.

В Украине сложная ситуация с бюджетом. Абсолютно все сломано. Англичане говорят «the government is broken», это выражение хорошо поясняет, что сейчас происходит. Правительство в стране сломанное, ничего не работает.

По всем видимым признакам в Украине начался кризис налоговых поступлений. Это мне напоминает последние годы правления Шеварднадзе. С точки зрения экономического роста ситуация в Грузии была гораздо лучше. Благодаря крупному международному проекту, строительству нефтепровода «Баку – Джейхан», в страну пришли большие инвестиции. Для маленькой страны это означало рост ВВП на 10–12 %. Вроде бы денег должно было становиться больше и они должны были распределяться в обществе. Но реальные доходы бюджета каждый год сокращались, его наполняли зачетами. Живые деньги оседали в чиновничьих карманах. Под конец в Грузии мы имели массовую невыплату пенсий и почти полное отсутствие зарплат в государственном секторе.

Сегодня в Украине уже почти не осталось денег на инфраструктуру, завтра их не будет на выплату пенсий, и мы опять попадаем в замкнутый круг. Один бизнес платит налоги, а другие – нет, и все зависят от политической крыши, которая все время меняется. Тот, кто не платит, не знает, что будет с ним завтра, поэтому никто не инвестирует. Нет предсказуемых правил игры. Вкладывать деньги извне, когда нельзя вывозить их обратно, никто не станет.

Работать чисто украинский бизнес сегодня не может, если и захочет, то не дадут. Это невыгодно чиновникам. Если ты придешь и скажешь налоговикам, что хочешь честно заплатить все налоги, на тебя посмотрят, как на личного врага. Потому, что у них зарплата 1500–2000 грн. Что за причуда – честно заплатить налоги? Что налоговик с этого будет иметь?

Поэтому и сложилась такая ситуация с «ореховой мафией». Что такое ореховая мафия? Бабушка продает орехи, но она не может продавать их на международном рынке, где на них растет спрос. Даже если она создаст кооператив, все равно она может продать орехи только компании, которая имеет лицензию на экспорт. Таких компаний не много, но даже не все они могут продавать по той простой причине, что должны получить сертификат происхождения. Такой сертификат на орехи легально получить практически невозможно. Когда люди не могут показать, откуда у них орехи, то становятся легкой добычей любых правоохранительных органов. Но даже если они очень постарались и получили сертификат, высокий чин СБУ может прислать циркуляр, где говорится, что эти орехи содержат какую-нибудь бактерию и это портит имидж украинской продукции. И выясняется, что экспортировать орехи можно только через такую-то винницкую фирму. Такие фирмы почему-то называются именами героев АТО или якобы оказывают помощь бойцам АТО. Поэтому и экспортируют. А если ты не хочешь так работать, к тебе приходят «ореховые белки» с бандитскими мордами, но с «посвидченнями» налоговиков. В Одессе они привозили с собой бывших беркутовцев, которые сейчас работают в охранных компаниях: очень дисциплинированные, накачанные, чуть туповатые, но сдержанные в вопросах и ответах, четко знают свое дело. С оружием. И отнимают орехи.

Такая же ситуация с виноделием. Чтобы иметь право производить вино, нужно для получения лицензии пройти 33 ступени, чтобы его легально продавать, нужно 500 000 гривен на лицензию. Поэтому большинство мелких производителей продают нелегально. Это значит, вместо нормального налога они должны платить дань местным налоговикам, чтобы те не отняли бизнес. Точно такая же ситуация с молокопродуктами. Я был в Кодыме, там местный бизнесмен создал успешное фермерское хозяйство. У него есть маленький сын Пантюша, поэтому его продукция называется «От Пантюши». Продается в тридцати одесских супермаркетах, йогурт – просто супер, я пробовал. Но это абсолютно нелегально, потому что ни один мелкий предприниматель не имеет права производить йогурт. Чтобы получить право его производить, нужно пройти абсолютно бешеные процедуры. Только большие заводы имеют возможность это делать. Вот так убивается инициатива среди людей, которые совершенно отчуждены от государства. Государство для них – это те, кто терроризирует их своими «посвидченнямы».

В Грузии мы сталкивались с похожими проблемами. И тогда Бендукидзе, которому я дал особые полномочия, начал вызывать к себе всех начальников министерств, чтобы те рассказали ему о своих функциях. И беспощадно эти функции резал. Ему устраивали истерики, доказывали, что сейчас все отравятся, что сейчас все сгорит. Были драки, доходило до нецензурной брани. Отнимая у чиновников право разрешать, Бендукидзе получал почти садистское удовлетворение.

Многие говорили, что это вызовет хаос, ведь Бендукидзе уничтожил 80 % разрешений, он упразднил целые агентства – Госстандарт, пожарный надзор, антимонопольную службу. В Украине почему-то считают, что антимонопольная служба поможет делу. Она не может работать по определению. Что она может – это зарабатывать деньги, когда чиновник определяет, кто монополист, а кто нет. Нет антимонопольной службы – нет монополистов. Надо все разрешить, и тогда все само собой получится.

Абромавичус начал ломать разрешительную систему, но у него не было политической «крыши». Он не политик, хорошо что хоть под конец сказал что-то о коррупции. Сказал – и ушел. Остальные даже сказать ничего не смогли.

В Грузии дерегуляция полностью себя оправдала. Мы создали систему, которая работает абсолютно автоматически. Если удается выстроить систему, которая позволяет экономике работать, отказаться от нее потом невозможно. Как только люди попробуют, они не допустят возврата к старому.

Появление теперешнего правительства стало результатом того, что власть не хочет никаких выборов. Она инстинктивно чувствует, что ее сметут. В этом отличие от выборов 2006 года, когда и Тимошенко, и Янукович рассчитывали создать свое большинство в парламенте. Они решили, что главное – сбросить Ющенко, и кто-то из них окажется победителем. Так, в принципе, и вышло. Но весной, когда принималось решение, ни одна из представленных в парламенте сил не хотела выборов. Даже вполне симпатичные мне силы не хотели. Я недавно прочитал высказывание главы фракции «Самопомощи» Березюка: проводить выборы сейчас – это преступление против украинского государства. Не понимаю. А сохранение нынешней ситуации – не преступление против украинской государственности?

У меня такое впечатление, что неизбежность выборов понимает и президент. У него два выхода. Можно договариваться с крокодилами, как он делал до этого, но этот крокодил сыт никогда не будет, при этом рейтинг президента будет падать. А можно попытаться обидеть крокодила, поднять свой рейтинг и пойти на выборы.

Противники выборов напирают на то, что закон о выборах нужно менять. Я уверен, что даже при нынешнем законе выборы все равно дадут лучший результат. Эти люди, наверное, не понимают создавшейся ситуации. Это будет волна. И волна такая, что сметет все плотины. Да, этот закон – шлюз, особенно в том, что касается выборов в одномандатных округах. Но реальная волна, если правильно ее использовать, сметет все препоны в виде мажоритарщиков. Без выборов ситуация будет заблокирована надолго.

Уже есть новая группа молодых, которые хотят выборов, в теории знают, как это делать. Так было в Грузии. И поэтому я считаю, что надо идти по этому пути.

В Грузии в 2003 году к власти пришел новый политический класс, но это не были люди с улицы, они уже успели поработать, почувствовать вкус власти. Очень важно привести таких людей, как молодые замминистры, замглавы Нацбанка, как наши главы районных администраций, как Юля Марушевская.

[▪]

После Майдана люди ждали революционных изменений. Их не случилось. Если первая украинская революция, Оранжевая, закончилась реставрацией старого режима в лице Януковича, то вторая привела нас к точке, когда можно сказать, что практически ничего не изменилось.

Нынешние власти продолжают считать, что, если контролировать масс-медиа, контролировать весь политический спектр, можно установить вокруг себя зону комфорта и спокойно управлять страной. Так не получится.

Порошенко, конечно, хотел вначале реформ. В том числе потому, что стремился хорошо выглядеть. Он талантлив, прекрасно понимает разницу между хорошим и плохим, у него хорошая интуиция на прогресс. Но как только реформы коснулись фундаментальных вещей – контроля над денежными потоками, использования государства для политических целей, то и его отношение к реформам стало очень неоднозначным. Как только НАБУ задерживает судью, которого в данный момент не надо было трогать, вся политическая конструкция разваливается. Власть хочет все контролировать старыми методами. Они пытаются сохранить статус-кво путем маневрирования и дискредитации настоящих и потенциальных оппонентов. Возьмите случай Садового и Лещенко или наезд на мою администрацию в мае со стороны ГПУ.

То, что делает политическая элита, очень опасно. Она понимает, что у нее нет популярности, и пытается всех дискредитировать. Это путь к хаосу. Мы получим стихию, которая всех потопит.

Если руководитель хочет, чтобы общество консолидировалось с ним, общество должно быть уверено, что руководитель солидарен с обществом. Сейчас этого нет. Общество чувствует себя обманутым.

Встреча с Хиллари Клинтон в Батуми, 2012 г.

Дональд Трамп прилетел в Батуми в 2012 г., через неделю после Хиллари, для обсуждения инвестиций в экономику Грузии.

Мы до утра были на вращающейся на 24 м этаже дискотеке

В политическом меню власти реформ уже нет, осталась только российская угроза. Запад устал от этого, да и сам находится в ужасной форме. Я хорошо знаю и Хиллари Клинтон, и Дональда Трампа. Хилари очень умна и талантлива, но в отличие от Билла Клинтона избирательная кампания не самая сильная ее сторона, поэтому я считаю, что шансы на победу Трампа очень высоки.

Клинтон знает правила игры, а Трамп в первые два-три года своего президентства будет крайне непредсказуем. Он был у меня в Грузии много раз, я встречался с ним в Америке. Он очень незаурядный человек, и его интеллект многие в мире недооценивают. Проблема в том, что у него нет сложившейся системы координат, и это очень плохо для нашего региона. Даже Обама, который скептически относился к странам нашего региона, вынужден жить по сложившимся правилам.

А Трамп не будет жить по правилам. В этой ситуации Европа, особенно после волны предстоящих выборов, которые способны многое изменить, будет пытаться договориться со всеми подряд и идти на самые грязные сделки. В такой рискованной ситуации Украина не имеет права не проводить быстрые реформы.

Возврат Януковича был жесткой реставрацией, сейчас реставрация мягкая – через попытки контроля над медиа, контроль над госпредприятиями, всем политическим спектром. Но в Украине еще никому не удавалось долго все контролировать, даже Кучме в конце его второго президентства.

Классический пример – решение проводить Евровидение в Киеве, а не в Одессе. В основе этого «договорняка» был торг вокруг голосования людей Кличко в парламенте. Элита решает краткосрочные проблемы, но не задумывается о стратегических перспективах.

Главное, что меня поражает, – полное отсутствие государственного мышления. Как можно не думать о политике в регионах – в многонациональной стране с региональными особенностями?

Меня не перестает удивлять крайне медленный темп принятия политических решений на всех уровнях. Думаю, это не черта национального характера, а свойство коррумпированной системы. А Украина не имеет права медлить. Если мы будем расти на 1–2 % в год, то мы достигнем уровня конца 2013 года – последнего года Януковича через 15 лет.

Есть два сценария развития ситуации – полная смена политического класса в результате выборов или государственный переворот. В стране хватает формирований, готовых взять власть в свои руки. Нет ни политической, ни военной силы, которая бы это сдержала, – даже российская угроза не является достаточным сдерживающим фактором. Я уже видел, как это будет выглядеть.

Однажды к нам в областную раду забежали люди в масках и камуфляже. Это очень напоминало попытку переворота в Испании в 1980-х. Они потребовали срочно признать их участниками боевых действий. Они год добивались этого, а раде было плевать, пока не пришли люди с оружием, не заняли все проходы и не стали за спиной спикера. Почти 100 % пользователей социальных сетей выразили потом симпатию не депутатам, а людям с автоматами. Кстати, единственный, с кем они поздоровались, был я. И поэтому облрада посчитала, что это я их привел. Когда я спросил, зачем они пришли, они ответили: мы за хунту. Вряд ли большинству людей сейчас нравится идея хунты, но скоро это может измениться, если массы поверят, что хунта способна быстро решать вопросы. В стране безысходность, политическая власть делегитимизировалась.

Если мы не добьемся активизации новых политических сил, не добьемся новых выборов в парламент, мы получим или переворот, или попытку переворота. Для этого достаточно 10–15 тысяч человек с оружием. Результат будет один – хаос.

Сегодня, как грибы после дождя, появляются местные отряды самообороны, но никого в центральной власти это не волнует. У их бойцов есть оружие и личная история борьбы за Украину.

У нас нет полноценной армии, но много хороших солдат с четкими взглядами. Эти люди легко могут воспламениться, они есть в каждом большом городе.

В Одессе большая часть самообороны приватизирована мэрией. В Бессарабии во многих селах нет участковых, зато есть отряды самообороны. Это готовая сепаратистская армия Бессарабии. Мотивация для самообороны благородная – полиция повязана с криминалом. Но завтра эти люди могут захватить власть.

Стране нужен драйв. Нужна надежда. Этих людей надо вовлечь в перемены. У нас две категории демобилизованных – либо из армии, либо из госаппарата, молодые реформаторы. К власти придут или первые, или вторые.

На местах почти вся власть старая и она не пускает молодых к управлению. Если молодежь придет к власти, у страны появится перспектива. Тогда и бывших защитников страны можно будет привлечь к реформам. У них тоже горящие глаза и желание работать для Украины. Как и молодых реформаторов, их объединяет стремление построить новую Украину. Только в отсутствие централизованной силы их выступление может вылиться в полубандитский захват власти и полную дезорганизацию страны. Слишком простые решения опасны. Украинские патриоты должны добиваться перемен легитимно, через новый парламент, а не через военный переворот.

У нас принято отказываться брать ответственность на себя. В правительстве в последние годы хватало людей, которые могут все объяснить, но, как только им самим надо принимать решения, начинают разводить руками, указывают глазами на потолок, ахают и охают, мол, кто-то там не хочет. Это отдельный вид лжереформаторов, которые привыкли к комфорту, но после увольнения говорят, как они хотели реформ, но им не разрешили. Таких было несколько министров, в том числе и очень молодых. Двое из них недавно сообщили, что будут писать мемуары, хотя им нет и сорока.

У бюрократии нет ощущения, что Украина – огромная страна с мощнейшим потенциалом. Страна, которая может отправить свои ракеты в космос, которая может в любой момент, если захочет, создать ядерное оружие, имеет огромную территорию и такую стратегическую глубину, что ее практически невозможно захватить, если она элементарно организует оборону, должна играть ключевую роль в международной политике. И тут вопрос не только в непонимании, но и в желании отсрочить реформы, мотивируя это собственной незначительностью. Например, реформа таможни. Несколько месяцев работает новое правительство, у нас были готовы наработки, но нам не дают их осуществить. Они три месяца ждут доклада комиссии, созданной американцами, в которую входят три отставных или действующих американских бюрократа, которые должны нам дать рекомендации. Без этого мы не можем. Но не будет в докладе ничего, кроме общих вещей о внедрении IT, уменьшении бюрократии и коррупции. Зачем же мы ждем? Поскольку работают американцы, мы ничего не делаем? Это унизительно. В свое время мы сделали в Грузии таможню лучше, чем в Америке, лучшую в мире! Мы не ждали американцев, сингапурцев или русских. Украина должна все сделать сама. Да, с помощью американцев и европейцев, используя опыт той же Грузии. Пассивный подход убивает инициативу людей и обрекает страну на второстепенность, что для меня абсолютно неприемлемо. Вот в этом и есть ценность дополнительных функций получившей образование на Западе молодежи. Они понимают и любят Запад, разделяют его ценности, но у них нет раболепия и желания слепо все скопировать. А старое поколение ценности Запада не разделяет, зато парализовано магическим страхом перед ним. По своему образу жизни обитатели Конча-Заспы более близки к обитателям Рублевки, чем к европейским политикам.

Мы должны провести мобилизацию реформаторов по всей стране, в том числе тех, кто уже имеет опыт и не скурвился, а, наоборот, озлобился на то, что ему не дали работать. Они должны консолидироваться в одну большую платформу и громко сказать, что так жить нельзя. Что жертвы, которые Украина понесла на Майдане и продолжает нести на фронте, не напрасны. Что мы все должны предпринять еще одну попытку, чтобы на этот раз у нас получилось. Я уверен, что на этом этот раз будет не Майдан – собрание людей в основном в центре Киева, это будет волна, новая украинская «хвыля» по всей стране.

Существующая элита ставит на апатичность народа. Но украинский народ не апатичен. Волонтеры месяцами бесплатно работали на государство. Когда они увидели, что на фоне их бесплатной работы другие делают деньги, продолжая грабить государство, то вышли из госаппарата. Волонтеры должны вернуться и взять бразды правления в свои руки.

В Украине на нынешнем этапе ее развития коалиционное правительство по определению не может быть эффективным. Нам необходимо создать сильное консолидированное правительство, которое централизует управление страной.

Теперешняя децентрализация – это спихивание проблем на местный уровень. Прежде чем спихивать проблемы на места, прежде чем делегировать коррупционные полномочия городам и регионам, Украину надо централизовать. Только после того, как на центральном уровне будет установлен контроль и начнутся реальные изменения, можно будет делегировать власть на места. Надо забрать власть у коррумпированных мэров и местных советов – десоветизировать страну.

Конечно, новая сила будет максимально инклюзивной, но в правительство должны войти сильные политики, готовые солидаризоваться друг с другом. Идея правительства технократов – глупая, потому что технократ – это временный человек, который не может объяснить людям, откуда он пришел и куда идет. Министры-политики должны быть честными, компетентными и готовыми брать ответственность – тогда правительство станет единым организмом.

Полная централизация с целью выстраивания правильной системы, правительство единомышленников, рынок земли, полная приватизация – тогда Украина из самоорганизованного общества, способного объединяться для самозащиты, превратится в консолидированную быстро развивающуюся нацию.

Эта украинская «хвыля» и консолидация, вызванная ею, должна, наконец, создать сильное государство.

Нынешний этап в истории Украины – переходный. У страны сильная идентичность, и никогда в истории по настроениям запад и восток не были так близки, как сейчас. Это открывает большие возможности. Однако в Украине никогда не было сильной государственности. А без сильного государства Украине не выжить.

После распада СССР институты в Украине разрушились меньше, чем в других постсоветских странах. Становлению новой государственности это не способствовало. Если бы старый госаппарат распался, на освободившемся месте было бы проще выстроить что-то новое. Он, хоть и с опозданием, распадается сейчас, и это вовсе не плохо.

Украина была привязана к России энергозависимостью и индустриальными регионами на востоке, которые были интегрированы в российскую экономику. Сегодня, когда энергоносители подешевели, части востока временно потеряны, а цены на индустриальную продукцию востока снизились, эту пуповину перерезать легче, чем когда бы то ни было.

Для построения успешного государства нам очень важно переосмыслить экономическую и политическую географию.

Кто был у власти в Украине все эти годы, когда она не смогла создать полноценную государственность? Представители востока. Даже Ющенко был представителем северо-востока, хотя позиционировал себя, как «западенец». И элита у власти при нем была в целом восточная. Поэтому очень важно, чтобы во власти были сбалансированно представлены все регионы Украины и не было привилегий для одного отдельно взятого региона, будь то Днепр, Донбасс или Винница. Выходцы с запада Украины имеют представление об австро-венгерской государственности, Правобережье Днепра пользовалось магдебургским правом и имело опыт реального самоуправления. Очень важен юг, поскольку именно он обладает основными преимуществами XXI века – логистика, бренд, туризм. Киев должен помочь подняться Одессе, а дальше Одесса вытянет и остальные регионы.

Без нового политического класса, без смены тех, кто за 25 лет так и не создал государство, мы не сможем ничего изменить. Государство не научилось играть роль независимого арбитра, бюрократический класс распадается. Нужны люди, которые ставят создание нового государства выше собственных интересов. Те, кто сейчас у власти, считают власть прекрасной возможностью обогатиться. Они никогда не поймут, что должно быть иначе.

Молодая реформаторская сила должна быть создана на совершенно новых принципах. Власть олигархов, их контроль за медиа в Украине преувеличиваются. Как бы ни ограничивали мой доступ к центральным каналам, все мои мессиджи легко доходят до любых точек страны. В судьбоносные периоды украинцы умеют навострить уши и получать важную информацию. Доказано двумя Майданами. Когда я приезжал в Карпаты или в Херсонскую область, обычные люди пересказывали мне мои же мессиджи, они находили, где их получить.

Новая политическая сила не будет сильно зависеть и от денег. Этот фактор тоже преувеличен людьми, которые жили политикой, жили властью. Они, в том числе и оппозиционеры, брали деньги у олигархов, чтобы устроить себе комфортную жизнь. Украинская политика всегда была замешена на черном нале. Оппозиционер, который живет на черный нал, будет грабить страну, прийдя к власти. Надо менять не только власть, но и оппозицию.

Нам не нужны запредельные деньги для построения политсилы. Нам не нужны будут деньги для личного обогащения, когда эти новые силы придут к власти. Политик, который умеет быть в оппозиции на минимальных деньгах, на диете, будет хорошим и честным управленцем.

Я вижу себя в этом процессе в роли играющего тренера. Украинцы меня приняли. Об этом говорят и опросы, и прогнозы. И главное то, что я сам вижу ежедневно.

Новый политический класс придет под флагом борьбы с коррупцией и наведения порядка.

Остальные лозунги уже были использованы представителями старого класса и успели набить оскомину. Я надеюсь, что на следующих выборах люди будут понимать, что, под каким бы лозунгом не выступал представитель старого политического класса, он все равно старый.

Борьба с коррупцией начинается с резкого снижения налогов, обнуления подавляющего большинства таможенных тарифов, полного разрушения нынешней налоговой службы, увольнения всех, кто там работал. Пока мы не выстроим новую налоговую систему, ничего не будет. Мы должны прервать порочный круг, когда мы не можем снизить налоги, так как МВФ не даст деньги, а без снижения налогов не развивается экономика.

Нужно создать рынок земли. Земля и сейчас покупается и продается, надо чтобы это стало законным. Рынок земли и приватизация всех государственных предприятий – вот что необходимо для экономического прорыва. Иначе мы мы будет расти лишь на 2–3 % в год и выйдем на уровень 2013 года лишь через 20 лет.

Необходимо ввести нормальную оплату труда чиновников. Когда нам говорят об электронном декларировании, то это декларирование чего? Все знают, что украинский чиновник, кроме, может быть, сотрудников НАБУ и еще немногих, прожить на одну зарплату не может. Без достойных зарплат у нас никогда не появится нормального аппарата.

Аппарат сильно раздут. Мы сократили численность сотрудников областной администрации в два раза, но в действительности обладминистрации нужно просто упразднять. У них нет конструктивной роли, зато каждый чиновник имеет право вето и может принести вред. И это, кстати, главная причина неэффективности государства.

Функции обладминистраций нужно передать преимущественно центральной власти, что останется – местной. На этом этапе я не сторонник большой децентрализации. В наших условиях это попытка переложить с одной больной головы на другую, не менее больную голову. Наши громады не контролируют местную власть. Функции надо либо упразднять, либо передавать центру, иначе они будут только разрастаться.

Задача центрального аппарата – сокращать функции и, вместе с функциями, сокращать людей. От половины чиновников в центре и в регионах можно избавиться совершенно безболезненно. Мэрия Одессы, например, или Киева без проблем может сократить аппарат втрое. Целые ведомства должны быть сокращены. Сейчас они просто опасны, так как не имеют нормальной зарплаты и кормятся за счет своих ограничительных функций.

Новый год на передовой

Нужно полностью поменять систему здравоохранения, перейти из сегодняшней системы, представляющей распадающуюся бездонную бочку, на стопроцентную страховую медицину, безотлагательно реформировать образование, забрав деньги у ректоров и отдав их студентам в виде ваучера на образование.

Необходимо срочно закончить формирование новой украинской армии. Сотни тысяч украинцев прошли через фронт, защитили свою страну, но современной армии у нас все еще нет. Генералитет, который сидит в Киеве, имеет мало общего с солдатами на фронте. Они даже почти не ездят на фронт. Их должны сменить командиры, которые прошли войну и получили образование в западных военных академиях. Советские генералы всегда будут проигрывать агрессору. К сожалению, то, что сейчас происходит, – это не строительство новой армии, а откладывание проблемы в долгий ящик. Только добровольческие формирования полноценной армией стать не могут. Армию нужно срочно выстроить снизу вверх и сверху вниз. Сверху вниз – надо увольнять нынешнюю верхушку. Снизу вверх – надо поднимать тех, кто хорошо себя зарекомендовал в боях.

Одним из первых решений нового украинского парламента должен быть строжайший запрет олигархам участвовать в политике напрямую или через медиа-ресурсы. Нужно ввести гораздо более широкое государственное финансирование политпартий, одновременно перекрыв источники черного нала. А людям, состояние которых выше 100 млн долларов, нужно попросту запретить участвовать в выборах.

Мы вернем Донбасс, когда люди в Таганроге, Ростове, Новороссийске будут говорить донецким: «Чего вы лезете к нам, мы сами хотим жить в Украине». Так, как в 1980-х говорили восточным немцам чехи, поляки и венгры.

Лучшее что мы можем сделать для победы над Путиным – наладить эффективное управление Украиной. Наши бойцы показали нам успешный пример, организовав эффективное сопротивление российской агрессии. Украина победит в этой войне, только проведя реформы.

На Казбеке. 5000 м над уровнем моря

Медведев в 2008 году говорил: «Саакашвили – политический труп». В 2012-м он изменил свою точку зрения: «Да, у Саакашвили стоит поучиться реформам». Но добавил: «Но это – маленькая Грузия». Если российским руководителям придется сказать такое про Украину, это услышат все россияне. Они идентифицируют себя с Украиной или, по крайней мере, с отдельными ее частями – с Киевом, Одессой, Харьковом. Нужно сделать так, чтобы Украина вызывала ассоциации не со стрельбой и беспорядком, коррупцией и жадными олигархами, а с ровными дорогами, эффективным госаппаратом, неподкупными полицейскими, хорошими системами образования и здравоохранения – всем тем, чего нет в России. Учитывая ресурсы Украины, это вполне реально.

Украина, которая является главным сдерживающим фактором российской атаки на Европу, с образованным, талантливым свободолюбивым обществом обречена на роль региональной сверхдержавы. Она может и должна стремиться стать ведущей европейской державой на уровне Франции, Германии и Польши. Она должна избавиться от психологии объекта международной политики. Да, нам нужен остальной мир, но и мы нужны миру, мы должны перестать постоянно оглядываться и зависеть от мнения других, поверить в собственные силы и безграничный потенциал.

И тогда мы победим.

Оглавление

Вступление

1 Украина в моей жизни

2 Моя семья Первые шаги в политике

3 Революция роз

4 Кризис в Аджарии

5 Время реформ

6 Закон и порядок

7 Города и люди

8 Война

9 Маленькая страна в большом мире

10 Состоявшееся государство

11 Пробуждение силы Новая украинская «хвиля» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg