Содержание
5 Политическая загадка постсоветских левых
ЛЕВЫЕ В РОССИИ
11 ИГСО. 14 тезисов о прогрессивном блоке и левой альтернативе
17 Социальный кризис и будущее левых сил. Стенографический отчёт
АНАЛИЗ
101 Борис Кагарлицкий. Происхождение революционных партий
110 Иван Овсянников. Анатомия левого сектантства
122 Алексей Симоянов. Раскол в КПРФ: начало объединения левых?
ДИСКУССИЯ
129 Пётр Сафронов, Ирина Юрьева. Левый активизм как демобилизация
132 Кирилл Мартынов. Стокгольмский синдром левого движения
140 Елена Галкина. Игра в бисер без свойств или Что делать 3.0
145 Андрей Манчук. Перспективы протестов
КНИГИ
152 Ирина Юрьева. Экономика киберкоммунизма
155 Пётр Сафронов. Бытие свободного покроя
158 АВТОРЫ
Политическая загадка постсоветских левых
Вопрос о создании «настоящей» левой партии в России, Украине и в других постсоветских странах остаётся темой бесконечных дискуссий на протяжении двух десятилетий после распада СССР. Крушение старой системы сопровождалось всплеском антикоммунистических настроений среди интеллигенции и даже значительной части рабочего класса, однако уже в 1992-93 годах сопротивление капиталистической реставрации начало набирать силу. В значительной мере идеологический вакуум, вызванный дискредитацией официальной идеологии советского «марксизма-ленинизма» и нарастающим разочарованием в либерализме, начал заполняться различными формами национализма, православного фундаментализма и постимперской ностальгии. Однако показательно, что несмотря на широкое распространение различных правых идеологий (в случае Украины мы видим даже одновременное сосуществование великорусского и украинского шовинизмов, ведущих бесконечную борьбу друг с другом), эти течения оказались неспособны стабилизироваться и консолидироваться ни политически, ни даже идейно. Не помогли ни впечатляющие финансовые вливания, ни наличие собственных средств массовой информации (вроде московской газеты «Завтра»), ни даже доступ к телевизионному эфиру. Правый национализм присутствует в обществе как постоянная, но политически неоформленная величина.
Предпринимались и неоднократные попытки «скрестить ужа с ежом», подперев национализм советской традицией, левацкими лозунгами, радикальной эстетикой или даже левой социальной программой. Подобные образования также возникали регулярно, но с такой же регулярностью и распадались. Наиболее поучителен в этом плане опыт российской Национал-большевистской партии, которая окончательно развалилась именно в тот момент, когда в воздухе действительно запахло политикой.
Что касается левых, то, на первый взгляд, картина выглядит несколько лучше, поскольку сразу же после распада Советского Союза сформировались новые коммунистические партии, предложившие себя в качестве альтернативы неолиберальной власти. С электоральной точки зрения левые в 1990-е и даже в начале 2000-х годов могли восприниматься как некоторая сила. И дело даже не в том, насколько партии, называвшие себя «коммунистическими», в действительности являлись таковыми. Идеология Коммунистической партии РФ изначально представляла собой дикую и эклектическую смесь обломков советского марксизма, соединённых с православием, национализмом, «теорией заговора», популистской риторики и даже белогвардейщины, объединённых в единое целое исключительно тотальным оппортунизмом её руководства. Совершенно ясно, что с такой теорией невозможно выработать не только внятную стратегию, но даже сколько-нибудь последовательную тактику. Однако избиратели КПРФ были в большинстве своём левыми и голосовали за эту партию именно потому, что по инерции принимали её за наследницу коммунистических традиций прошлого.
В то же время на левом фланге существовали и другие организации, апеллировавшие к советскому политическому наследию, — от сталинистской и радикальной Российской коммунистической рабочей партии до леводемократической и умеренной Социалистической партии трудящихся. Украинская политическая сцена знала успех Социалистической и Коммунистической партий, а в Молдавии местная компартия даже оказалась на некоторое время у власти.
Однако история почти всех партий, построенных на обломках КПСС, представляет собой непрерывную деградацию — идейную, электоральную, численную. По мере того, как невозможность механического возврата в советское прошлое становилась очевидной не только для политиков, но и для масс, а на первый план выходили новые вопросы, привлекательность этих организаций падала. Так же неуклонно происходило и движение этих партий вправо: от советских традиций — к имперским, от социалистических лозунгов — к державной риторике, от формального интернационализма — к открытому шовинизму, расизму и антисемитизму. Стремление соединить в одном блоке «красных» и «белых» всегда было характерно для лидера КПРФ Геннадия Зюганова, другой вопрос, что эта политика наталкивалась на тихое сопротивление в рядах собственной партии, что способствовало периодическим расколам и размежеваниям. Молодёжь, вступавшая в КПРФ для того, чтобы бороться с капитализмом, обнаруживала себя в рядах консервативной организации, обеспокоенной сохранением древнемосковских традиций и православного благочестия, угрозой масонского заговора. Постепенно политика сменялась коммерцией, а игра по правилам «управляемой демократии» превратила КПРФ в элемент авторитарной системы управления настолько, что даже идеологическая критика партии утратила всякий смысл. В рамках сложившегося порядка просто не было места ни для серьёзной политики, ни для осмысленной идеологии.
Показательно, что всё те же тенденции можно проследить, хоть и в несколько более «мягком» виде, рассматривая историю украинских партий — социалистов и коммунистов. Результат и там, и тут был плачевный. Потеря влияния, распад членской базы, превращение «борцов с антинародным режимом» в придаток власти. Несколько в стороне стоит молдавский сюжет, когда победившая на выборах компартия, возглавив страну, начала проводить всё тот же неолиберальный курс, лишь иногда прибегая к отдельным мерам «социальной коррекции». Политический итог оказался, впрочем, весьма схожим. Не только утрата власти и значительной части авторитета, но и серия расколов, эрозия членской базы, потеря политической перспективы.
Увы, успех более последовательных постсоветских компартий и их более порядочных лидеров был не намного большим. Можно опять же объяснять происходящее тем, что эти партии, во-первых, опирались на устаревший и не обновляемый идейный багаж (остатки советского марксизма, которые даже не пытались сверять с «подлинниками» Маркса или Ленина), а во-вторых, с давлением власти, которая не пускала радикальных левых «в телевизор», лишала регистрации, не допускала к выборам.
Между тем понятно, что влиятельная внепарламентская сила всегда сможет преодолеть преграды, которые ставит власть. Примером могут служить те же большевики, да и коммунистические партии Запада в 1920-е и 1930-е годы. Борясь в куда более сложных условиях, в подполье, в тюрьмах, они добивались политического влияния и массовой поддержки.
Если проблема РКРП и других организаций, вышедших из сталинистской традиции, состоит в первую очередь в неадекватности их идеологии, в устарелой теории и непонимании современного общества, то разумно было бы ожидать, что новые левые, свободные от советских догм, должны были бы добиться большего. Увы, всё обстояло несколько иначе.
Различные группы и организации «демократических левых», радикальных социалистов, анархистов и неокоммунистов, существовали ещё в СССР, зачастую ведя борьбу на два фронта — с официальной бюрократией и с либеральными идеями, господствовавшими в диссидентском движении. Во времена перестройки начинается рост групп, пытавшихся возродить революционные традиции, уничтоженные сталинской системой. Появляются на свет неонародники и последователи меньшевиков. Идут острые дискуссии о наследии самой большевистской партии. Переводят на русский язык западных левых мыслителей — от Герберта Маркузе до Мишеля Фуко, от Эрнеста Манделя до Иммануила Валлерстайна, от Дьёрдя Лукача до Джованни Арриги. Вырастает целое поколение интеллектуалов, прекрасно знакомых с марксистской традицией, внимательно читающих «Капитал», открывших для себя Ленина, прекрасно знающих Троцкого, знакомых с идеями Розы Люксембург, великолепно ориентирующихся в нюансах различий между взглядами на партизанскую войну у Мао Цзедуна и Че Гевары. Однако всё это не конвертируется ни в политическое влияние, ни в организационный потенциал.
Растущая популярность левых идей в России — факт не вызывающий особых сомнений. Проблема в том, как заставить эти идеи работать. Даже овладев массами, идея не становится автоматически материальной силой, если нет организации, стратегии и политики.
Попытки построить партию или хотя бы крупную марксистскую организацию предпринимались неоднократно с 1990-х годов, и так же неизменно проваливались. Широкие коалиции, механически объединявшие всевозможные левые группы, разваливались. А попытки создать партию или союз на основе более или менее однородной идеологии приводили к возникновению сект или, наоборот, дискуссионных кружков.
Ни секты, ни дискуссионные кружки основой массовой организации стать не могут, просто по своей органической природе — они ориентированы на самовоспроизводство и самосохранение и тем более стабильны, чем более стоят спиной к внешнему миру. Разумеется, это отнюдь не означает отсутствия взаимодействия, например, с социальными движениями или рабочими профсоюзами. Но вопрос в том, как, для чего, каким образом строится это взаимодействие? Сектантско-кружковый принцип предполагает, что работать с социальными движениями можно одним из двух способов: либо просто участвовать в них, поддерживать все их начинания, выступая своего рода бескорыстными помощниками любого протеста; либо вести в рядах протестующих разъяснительную работу, доказывая, что всё зло — в капитализме, объясняя системную природу проблем, с которыми сталкиваются те или иные слои общества. В последнем случае успех работы определяется тем, сколько активистов социального движения удалось «завербовать», затащить в свой кружок, идейно «поднять до своего уровня». Однако движение в целом остаётся на прежнем уровне, не развивается и, по большей части, заходит в тупик. Идейная работа левых в социальных движениях оказывается неэффективной потому, что нет ответа на вопрос, что левые могут предложить этому движению как таковому, как они хотят повлиять на его развитие, программу, стратегию, организацию. В лучшем случае борьба за гегемонию внутри социального движения сводится к выдавливанию из него фашистов и националистов или к вялой полемике с либералами по общим вопросам. Но даже если гегемония завоёвана, если именно левые идейные позиции доминируют среди активистов и лидеров протеста (что сегодня встречается не так уж редко), что это даёт движению? Как влияет на его деятельность, программу, повестку дня?
Проблема не в том, что предложений или идей нет, что левые, якобы, не имеют программы, а в том, что сектантски-кружковая практика делает ненужной и невозможной работу по формированию общественной повестки дня.
Осознание этой ситуации, стремление выйти за пределы сектантской псевдополитики и потребность в объединении в 2010–2011 годах наблюдается среди левых повсеместно. К тому же за два десятилетия, прошедших со времени распада СССР, острота разногласий и противостояния между различными идейными традициями в значительной мере сошла на нет. Активисты, считающие себя «продолжателями дела Ленина и Сталина», не видят большой беды в том, чтобы сотрудничать с троцкистами, а различия между более умеренными и более радикальными левыми всё более стираются под влиянием кризиса. Все понимают, что самоопределяться надо не по отношению к традициям прошлого, а в соответствии с задачами социальной и политической борьбы дня сегодняшнего. Однако, парадоксальным образом, даже искренние и сознательные попытки изменить ситуацию, преодолеть сектантство и создать нечто качественно новое, ожидаемых результатов не дают. Построить новую левую партию на основе объединения кружков и сект не получается. И не в идейных разногласиях дело, не в амбициях и не в столкновении групповых интересов, а в том, что новая организация может быть создана только на основе нового массового движения, в котором левые, прошедшие школу кружков и сект, могут выступить в качестве своего рода идейного фермента, катализатора политического процесса, но никак не в качестве основы, на которой всё строится.
Но где массовое движение? Оно то возникает, то исчезает, как призрак коммунизма, описанный Марксом в 1848 году. В обществе происходит постепенная политизация, но она неравномерна, а главное не соответствует нашим пожеланиям и, зачастую, прогнозам. Видимо дело не только в осознании проблемы и готовности её решать, но и в том, чтобы найти нужное решение, алгоритм политических действий.
А такой алгоритм не может быть выстроен без понимания социальной и политической ситуации в России и других странах постсоветского пространства, ситуации, которая, если и не уникальна, то явно не соответствует готовым шаблонам, привычным для отечественных левых. Противоречивость политического момента, переживаемого Россией в 2011–2012 годах, состоит в том, что кризис отечественной социально-экономической модели капитализма обострился до того предела, когда воспроизводство этой системы становится технически невозможным, а её распад — исключительно делом времени. А жёсткая и неэффективная система управления гарантирует, что развал системы неминуемо примет форму политической революции. Но на фоне объективной неизбежности системного краха, социальные связи в обществе крайне слабы, его классовая структура является рыхлой, культурные традиции — крайне ослабленными, рабочее движение — незрелым и малочисленным. Именно это и предопределяет неудачу попыток построить более или менее «правильную» левую партию, модель которой тесно связана с опорой на жёсткую и определённую социальную базу. Короче, революционная ситуация есть, а революционного субъекта нет.
Значит ли это, что левая политика или левая партия в России сегодня невозможны? Нет, не значит. Это лишь значит, что практическая реализация левого политического курса и организационное осуществление левого партийного проекта становятся возможными лишь через формирование широкого общественного блока, в котором социалистическая программа может постепенно выкристаллизовываться в ходе его
Речь идёт не о создании «общедемократического блока» с либералами, а, наоборот, о формировании народного демократического блока против власти и либералов, которые, в сущности, представляют собой две стороны одной медали. Кризис верхов и раскол элит, неизбежно сопровождающий экономический кризис, может быть использован тактически, но эта тактика не может заменить стратегию. Именно создание прогрессивного блока, начинающегося с оборонительной борьбы за социальные права, здравоохранение и образование, за ценности Просвещения и принципы народовластия, становится единственно возможным ответом на начавшийся уже распад системы «управляемой демократии». Очевидно, что сопротивление неолиберализму, безумным реформам в социальной сфере, медицине и образовании становится консолидирующим фактором новой политики. В условиях, когда нет и не может быть в России массовой базы для буржуазной демократии, любая последовательно демократическая сила объективно будет сдвигаться влево. Но для того, чтобы создать такую силу, нужно осознать смысл демократической программы, состоящей не в уважении к формальным процедурам, за которые так ратуют либералы, а в уважении к непосредственным правам, интересам и воле народа.
ЛЕВЫЕ В РОССИИ 14 тезисов о прогрессивном блоке и левой альтернативе
Подготовлены коллективом ИГСО к июльской конференции левых активистов
1. Мировой экономический кризис в полной мере выявил исчерпанность и бесперспективность неолиберальной модели капитализма, в рамках которой развивается постсоветская Россия. Он спровоцировал в российском обществе острый социальный кризис, провоцирующий кризис управления и политической системы. Этот процесс распада не могла остановить даже экономическая стабилизация, достигнутая на глобальном уровне отчаянными усилиями западных государств. Разложение российской бюрократии продолжается, обостряется борьба за власть внутри самой правящей элиты. Агония власти, однако, сопровождается отчаянными попытками навязать стране новый пакет неолиберальных реформ, которые, будучи направлены на разрушение социальной сферы (образование, жильё, транспорт, пенсии и т. д.), могут оказаться для страны даже более катастрофическими, чем реформы 1990-х годов. Если в 1990-е годы страна выдержала неолиберальную шоковую терапию благодаря запасу прочности, накопленному в течение советского периода, то сейчас эти ресурсы уже в основном исчерпаны. Распад управленческой системы в сочетании с антисоциальными реформами создаёт прямую угрозу существованию страны.
2. В течение 1990-х годов в России сформировался периферийный капитализм с экономикой полуколониального типа, зависимой от мировых цен на сырьё, и правящей элитой, не заинтересованной в развитии общества. Никакие рассуждения о модернизации, возрождении науки или использовании интеллектуального, творческого потенциала народа не приведут к позитивным сдвигам, пока не произошли системные изменения, пока не устранены экономические и социальные, а также политические препятствия для развития. Этими препятствиями являются сами правящие элиты, структура власти и собственности, на которую они опираются. Выход из тупика нарастающей отсталости и зависимости немыслим без перехода к мобилизационному типу развития, без стратегического планирования и демократической переориентации целей экономики на потребности и интересы большинства народа. Это означает необходимость и неизбежность пересмотра итогов приватизации 1990-х годов, восстановление на новых основах мощного государственного сектора и социального государства. Кризис, поразивший сегодня политическую и социальную систему России, представляет огромную опасность, ставя под вопрос будущее страны, но он же открывает возможность для перемен, подталкивает общество к тому, чтобы мобилизовать свои силы и добиться перелома в своей судьбе.
3. Либеральный путь развития экономики и общества показал свою несостоятельность как в мировом масштабе, так и для нашей страны. Сохранение либеральной экономики — отвергаемой большинством населения и даже частью бизнес-сообщества — оказывается возможно лишь на основе репрессивных авторитарных мер, тем самым наглядно опровергая тезис о том, что «свободный рынок» якобы ведёт к политической свободе. Для выхода из кризиса необходимо сконцентрировать в руках государства и под контролем общества стратегические производственные мощности и сырьевые ресурсы, а также укрепить финансовую основу государства за счёт создания сети общественных банков. Мы выступаем за широкую национализацию предприятий, действующих в топливно-энергетическом комплексе, электроэнергетике, на транспорте, за национализацию крупнейших банков, за восстановление государственной монополии на производство крепких алкогольных напитков.
4. Мы прекрасно отдаём себе отчёт в том, что невозможно вернуться в советское прошлое, а тотальная национализация всех отраслей и предприятий приведёт только к увеличению нагрузки на государство и росту бюрократии. Национализация должна быть ориентирована на решение стратегических задач развития, создание ресурсной и технологической базы для реиндустриализации. Однако эффективное планирование невозможно без создания критической массы общественного сектора. Переход основных фондов предприятий в государственную собственность должен сопровождаться реформой и демократизацией управления, налаживанием новых связей, оптимизацией расходов. Корпоративная бюрократия российского частного сектора является одной из самых дорогих и неэффективных в мире. Национализация производится не для того, чтобы те же коррумпированные менеджеры продолжали выкачивать средства из компаний, сменивших вывеску. Необходимо радикальное преобразование методов, структур и принципов хозяйственного управления на основе общественного контроля, прозрачности принятия решений, информационной открытости и участия трудящихся в управлении. Производственные советы, контроль над менеджментом, выдвижение снизу новых инициатив и кадров, мобилизация трудовых коллективов через участие в управлении — вот методы, с помощью которых должны измениться отечественные предприятия.
5. Мы выступаем против членства России в ВТО, против признания нашей страной реакционных и невыполнимых требований в сфере интеллектуальной собственности или отказа от экономического суверенитета. Знания и технологическая информация должны стать доступными для всех членов общества и всех предприятий, что позволит радикально ускорить технологическую модернизацию производства. Информационные барьеры между предприятиями должны быть ликвидированы.
6. Ключевым элементом после-кризисного возрождения страны и экономики должна стать комплексная программа восстановления и развития инфраструктуры: дорог, транспортных предприятий, энергетических сетей. Эта работа, в свою очередь, должна стать основой для подъёма промышленности через производство оборудования, разработку и внедрение новых технологий, обучение кадров. Реиндустриализация и технологическое обновление производства, использование потенциала регионов и стимулирование местных рынков невозможны без комплексных и скоординированных программ, в разработке и реализации которых должны принимать участие представители общества, трудовые коллективы, профессиональные сообщества. Для мобилизации потенциала профессиональных сообществ мы предлагаем созвать отраслевые конгрессы, позволяющие обсудить ключевые задачи, без решения которых немыслимо возрождение страны
7. Мы не призываем повсеместно ликвидировать частный бизнес, разорять или обобществлять мелких и средних предпринимателей. Напротив, мы уверены, что они могут внести значительный вклад в развитие экономики, а потому необходимо создание выгодного для них налогового режима, позволяющего предприятиям работать, не уходя в «тень». Однако мы выступаем категорически против расхищения общественных средств под видом стимулирования частного предпринимательства. Государственный и частный сектор должны быть финансово и организационно разделены, частные предприятия не должны паразитировать за счёт правительственных дотаций и субсидий.
8. Налоговая система должна быть пересмотрена. Мы выступаем за введение прогрессивного налога на доходы физических лиц. Разумная шкала прогрессивного налога должна способствовать перераспределению ресурсов, одновременно снижая нагрузку на низы общества и средний класс. Мы выступаем против конфискационного налога на жильё, с помощью которого неолиберальные власти планируют вытеснить бедное население из престижных районов российских городов, взвинтить ещё больше цены на недвижимость и усилить зависимость граждан от банковских кредитов. Мы выступаем за восстановление единого социального налога и за восстановление пенсионной системы, построенной на солидарности поколений.
9. Развитие страны невозможно без развития науки и образования. Вместо пустых и дорогостоящих показушных проектов, единственный реальный смысл которых состоит в разворовывании казённых денег, России нужна комплексная работа по возрождению научных и учебных центров, прежде всего в регионах. Науке нужны новые имена, которые появятся только тогда, когда будет поддержана исследовательская работа на местах, подготовка и воспитание кадров, развитие научных школ. Финансирование науки и образования должно быть резко увеличено, а контроль над использованием средств передан в руки представителей профессионального сообщества. Необходимо вернуть населению нашей страны право на качественное бесплатное образование, делая ставку не на элитные школы для немногих, а на радикальное повышение среднего уровня, прежде всего в провинции. Важнейшей задачей становится укрепление и повышение качества работы педагогических вузов, расширение сети школ и детских дошкольных учреждений. Короче, восстановление всего того, что целенаправленно и систематически разрушалось неолиберальным режимом. Мы должны остановить процесс одичания, охвативший Россию, повернуть его вспять. Мы должны вернуть русскому языку и культуре их законное место в мировой цивилизации, и сделать это за счёт систематической и планомерной просветительской работы на местах.
10. Созданная в 2000-е годы в Российской Федерации система «управляемой демократии» — слабый и непрозрачный политический режим, соединяющий все худшие стороны авторитаризма и либерального порядка без их достоинств. Изменение политического режима назрело и его целью должно стать создание возможностей для участия в гражданской жизни подавляющего большинства населения страны. Таким образом, главной демократической задачей сегодня является не поддержание либеральных правил политического процесса и соблюдение соответствующих свобод (хотя мы, безусловно, должны уважать свободы и права граждан), а создание социальных лифтов, каналов общественного и политического представительства для большинства общества, практических механизмов участия масс в принятии решений, мобилизации низового кадрового потенциала, имеющегося сейчас в науке, образовании, промышленности и т. д.
11. Расизм и ксенофобия — угроза для единства России. Причём совершенно не принципиально, от имени какого народа выдвигаются подобные лозунги. Реальная угроза сепаратизма исходит от региональных элит. Однако этнические конфликты на низовом уровне становятся механизмом, с помощью которого представителей национальных меньшинств толкают в объятия сепаратистских и антироссийских элит. Именно потому, что мы являемся решительными сторонниками единства страны и противниками региональных сепаратизмов, мы так же решительно выступаем против попыток разыграть «русскую карту» для провоцирования розни между большинством населения и национальными меньшинствами.
12. России нужна эффективная и социально-ориентированная миграционная политика. Рост экономики и возрождение промышленности невозможны без миграции, как внутренней, так и внешней. Однако миграционные потоки должны регулироваться и быть подчинены стратегическим интересам развития. Без ограничения и регулирования миграции невозможно обеспечить социальные права самих мигрантов, организовать рынок труда таким образом, чтобы работы хватало всем, а новоприбывшие не превращались в бесправных рабов и не рассматривались бы в качестве угрозы для рабочих мест коренного населения. Необходимо вовлекать рабочих-мигрантов в профсоюзы, создавать условия для их социальной и культурной интеграции в российское общество, приобщения к современной городской культуре. Неспособность мигрантов полноценно войти в эту культуру вызвана вовсе не какими-то расовыми или национальными особенностями приезжих, а всеобщим одичанием, происходившим в 1990-х и 2000-х годах на территории бывшего СССР из-за упадка образования и разрушения социального государства.
13. Для преодоления кризиса и выхода страны на новый уровень развития необходимо формирование массового движения, прогрессивного социально-исторического блока, опирающегося на широкое политическое единство сил, вовлечённых в процесс преобразований. Это единство, безусловно, должно опираться на программу и ценности, традиционные для левого движения, на опыт социальных революций прошлого, включая, в первую очередь, Великую русскую революцию 1917 года. Однако создание широкого блока, выступающего под левыми лозунгами, потребует от представителей левых сил и организаций преодоления собственной сектантской ограниченности, прекращения бесконечных споров о «идейно-правильной программе». Правильной в условиях политического кризиса является программа, которая способна реально объединить массовые силы для борьбы за их общие социальные интересы. Попытка создания чисто-классовой партии в сегодняшней России обречена на поражение из-за самой социальной ситуации общества, где разрушены старые связи и ослаблены механизмы солидарности. Одна из задач преобразований как раз и состоит в возрождении этих связей и механизмов через демократическую мобилизацию и совместную борьбу.
14. Радикальное преобразование российской экономики и общества, усилия, направленные на то, чтобы вывести страну с пути периферийного развития, мобилизовав её ресурсы в интересах её собственного населения, всё это не вызовет восторга у правящих классов Запада. Но эти правящие классы сегодня сталкиваются с мощным подъёмом социальных движений в собственных странах и выступлениями народов периферии. Эти социальные движения, профсоюзы и радикальные левые партии, поднявшиеся против политики капитала в собственных странах — наши глобальные союзники. Мы вправе рассчитывать на их солидарность, как и они имеют все основания рассчитывать на нашу солидарность и поддержку их борьбы. Историческая борьба, разворачивающаяся сегодня в России, имеет прямое отношение к судьбам сотен миллионов людей, живущих по всему миру. Так же, как Великая русская революция 1917 года стала началом политического освобождения народов, оказавшихся под гнётом империализма, так и наши усилия являются частью общей борьбы за социально-экономическую независимость стран периферии, за избавление трудящихся всего мира от неолиберального гнёта, за реформирование мирового экономического порядка. В этой глобальной борьбе мы правы, у нас есть могущественный союзник — объективный интерес большинства человечества.
Социальный кризис и будущее левых сил
Стенографический отчёт
9-10 июля в подмосковном посёлке Дубровский состоялась конференция «Социальный кризис и будущее левых сил», организованная Институтом глобализации и социальных движений (ИГСО) при поддержке Фонда Розы Люксембург.
Конференцию открыл Борис Кагарлицкий (директор ИГСО, Москва), поблагодарив Фонд Розы Люксембург за помощь, без которой было бы невозможно её проведение. Определяя цели конференции, Кагарлицкий подчеркнул, что среди её участников — эксперты, активисты левых политических организаций, представители социальных движений. Необходимо обсудить возможности и методы взаимодействия и наладить отношения, добиться взаимопонимания между представителями трёх перечисленных сообществ в совместной работе, которая должна привести к формированию новой общественной повестки дня. Задача в том, чтобы определить тот спектр, в котором сейчас консолидируются общественные силы, противостоящие неолиберальному наступлению на социальные права, которое наметилось в связи с принятием закона ф3-83, в связи с предстоящим принятием нового Закона об образовании, в связи с предложением нового Федерального государственного образовательного стандарта и т. п.
С одной стороны, задача конференции — собрать левых активистов, тех, которые сознательно и постоянно участвуют в левом движении (Борис Кагарлицкий подчеркнул, что речь идёт о реально работающих левых активистах, а не тех, кто формально признаёт левый характер своих взглядов, но вспоминает о своей «левизне» преимущественно перед сном, никак не проявляя это в своей повседневной деятельности). С другой стороны, организаторы ставили перед собой задачу включить в работу людей, которые связаны с социальными движениями, акциями социального протеста, и которые находят сегодня всё больше точек соприкосновения. Б. Кагарлицкий также подчеркнул, что для левого движения принципиально стоит вопрос о том, насколько активно, конструктивно и стратегически оно может взаимодействовать с социальными движениями широкого профиля. Этот вопрос особенно отчётливо обозначился в последнее время. И, наконец, организаторы конференции сочли необходимым собрать экспертов, тот интеллектуальный актив, который всё чётче на левом фланге сейчас обозначается, причём он обозначается всё более резко в последнее время, тут нужно сказать спасибо господину Фурсенко с его реформами и попытками разгромить образование, которые заставили многих людей «выйти из окопов». Часто эксперты, ранее занимавшие чисто академическую, интеллектуальную, теоретическую позицию, начинают понимать свою позицию как политическую, начинают определяться. Организаторы не хотели ставить жёстких идеологических рамок, стремясь собрать людей, исходя из их практических позиций, но позиций, реально являющихся политическими. То есть вопросы о законе ФЗ-83, о законе об образовании, стандартах, социальных процессах в России в целом — именно это является сегодня реальными политическими вопросами, а не разброд между партиями. И задача заключается в том, чтобы наладить эффективную и качественную работу между группами. Как конкретно это будет, пока неизвестно, работа только начинается, но будет предложена форма работы, позволяющая надеяться на то, что всё получится.
Пленарное заседание под названием
«Кризис и неолиберальное наступление. Вызовы текущего момента»
вела Анна Очкина (заместитель директора ИГСО, Пенза).
Она объяснила, что обсуждение актуальных вопросов социально-политической ситуации в России будет проведено по группам, условно обозначенным как «эксперты», «активисты» и «практики». Такая форма позволит, по мнению организаторов, отойти от стандартной для конференции формы монологических докладов и спонтанных, часто не взаимосвязанных выступлений, когда каждый стремится в основном высказать свою точку зрения без какой-либо связи с другими, и выйти на обсуждение наиболее актуальных острых вопросов, выработав по ним некую общую позицию в группе. Обсуждаться эти позиции будут на общем заседании, что позволит участникам разных групп ознакомиться с позициями друг друга, критически проанализировать их. Затем Очкина предоставила слово Б. Кагарлицкому
Борис Кагарлицкий. Я думаю, что всем здесь присутствующим примерно понятно, о чём идёт речь, когда говорят о новом этапе. Официальные круги сегодня говорят о выборах, им очень интересно, как они распишут, разделят места в Государственной Думе. Они ещё до конца не договорились, кому и сколько мест отписать, как эти места распределить. Думаю, для политиков официального толка сегодня очень большая проблема, кому сейчас нужно срочно записываться в «Правое дело», потому что ясно уже, что «Правому делу» отписали большое количество мандатов, но не очень понятно, как эти места будут распределены. Например, мне недавно рассказывали, что сейчас среди политиков, которые числятся за «Справедливой Россией» возник большой ажиотаж, люди выясняют, кому из умеренных левых разрешат переписаться в крайние правые, но не всем разрешают, и они стоят в очереди, не всех же берут. У людей возникают большие проблемы, многие не могут распланировать свою деятельность, они не знают, левые они или правые, как себя вести. Им должны сказать, но в Администрации не определились ещё, им не сообщили, какую роль в этом балагане они играют на данный момент. Нас эта суета не интересует, так же как и вопрос о президентских выборах. Мы не в той весовой категории, не в том положении, чтобы даже это обсуждать. Они в них запутаются и без нас. Не решат, но именно запутаются.
Для нас новый этап сводится к двум позициям. Первая позиция — гипотетическая, но чётко просматривающаяся. Мы явно находимся накануне нового экономического кризиса со всеми вытекающими отсюда последствиями. Думаю, что присутствующий здесь Василий Колташов сможет рассказать об этом подробнее, представив наши экономические наработки. На конференции есть специальная секция для этого. Речь идёт о том, что происходит в стране, об экономической и социальной ситуации. Среди материалов конференции, которые будут розданы или разосланы участникам, есть «14 тезисов» — набросок антикризисной или, если кому-то так больше нравится, переходной программы. В зависимости от идеологических симпатий можно так или иначе расставить акценты. Но это нечто наиболее общее.
Более конкретные соображения состоят в том, что кризис на экономическом уровне, безусловно, возвращается. Мы видим его симптомы в Европе, мы видим его симптомы в Греции, Португалии, Италии, Великобритании и т. п. Нас, конечно, больше всего волнует Россия. Для российских элит ключевой вопрос сегодня только в одном: насколько долго смогут продержаться нынешние цены на нефть. Так вот, это первый момент, о котором мы можем здесь поговорить, потому что кризис довольно быстро может сломать нынешнюю тенденцию, резко обрушив цены на нефть. Причём обрушить в самый неподходящий для этого момент, тогда как власти надеются сохранить сегодняшнее положение дел как можно дольше или хотя бы до лета 2012 года, но совершенно не очевидно, что это получится. Совершенно не очевидно, что цены на нефть удержатся на сегодняшнем уровне — около 100 с небольшим долларов за баррель, допустим, до лета 2012 года. У властей могут возникнуть серьёзные проблемы с финансированием их программ, с распределением ресурсов и вообще с продолжением имеющейся политики. Нужно готовиться к сценарию радикального обвала цен следующего года, за которым последуют серьёзные и драматические события уже в сфере социальной и политической. Мы прекрасно помним 2008 — начало 2009 года, помним Пикалево и другие проявления кризиса, и мы сейчас прекрасно понимаем, что сегодня повторения сценария 2008 не будет, проявление нынешнего кризиса не станет механическим воспроизведением тех же самых событий, а обернётся чередой гораздо более драматичных, жёстких и конфликтных ситуаций. Но сценарий падения цен и возвращения экономического кризиса — это гипотеза. Обоснованная и серьёзная, имеющая все права быть рабочей гипотезой, но всё-таки это сценарий, предположение.
Но есть и второй не менее серьёзный момент, есть тенденция, которая сегодня очень чётко просматривается. Даже при нынешних высоких ценах на нефть сегодня в России средств на социальные нужды не хватает, и не хватает потому, что вся политика, проводимая и российскими, и всеми другими властями, и международными властями, сводится к тому, что пожар тушится керосином. Все мы знаем политику США — качественное смягчение кризиса. Вместо того, чтобы решать структурные проблемы, разбираться в причинах кризиса, отказываться от политики неолиберализма, которая и привела к кризису, кризис заливают деньгами, печатаются деньги, закачиваются в экономики только для того, чтобы смягчить кризис. Эти деньги попадают на спекулятивные рынки. Это повышает цены на нефть, но растут цены и на продовольствие. Да, цены на нефть растут, и это российской экономике помогает, но одновременно мы видим, что цены на продовольствие подскочили, да ещё как, а это уже фактор социального кризиса. Добавим ещё неурожай, который был в России в прошлом году, и нет никаких гарантий, что в этом году неурожая не повторится. Однако даже если в текущем году урожай в России будет хороший, необходимо понимать, что при нынешнем росте цен на продовольствие продавать его в России будет менее выгодно, чем на мировом рынке, и продовольствие из России будет вывозиться, тем более что, например, эмбарго на вывоз зерна из России снято. Соответственно тенденция к росту цен на продовольствие будет сохраняться. Но это лишь один аспект.
Второй аспект заключается в том, что чем больше денег выделяется на эти меры по спасению экономики, тем менее эффективно эти деньги тратятся. Мы видим небывалый рост коррупционных скандалов, и дело не только в том, что больше информации стало просачиваться в Интернет. Можно, конечно, предположить, что раньше всё было так же, но сегодня появились блоггеры, появился Алексей Навальный, которые стали вытаскивать на свет факты коррупции и привлекать к ним общественное внимание. Но мне кажется, что это всё-таки не так, и рост коррупции является реальным фактом. Это, кстати, регистрируют и чиновники. И дело не в том, что плохие люди, которых вдруг стало больше, решили поворовать напоследок. А дело в том, что чем больше таких бессмысленных средств вкладывается в экономическую политику, чем больше бессистемно тушится кризисный пожар, тем больше случайных денег просто гуляет по стране и по экономике, и тем больше денег пропадает. И тем больше находится людей, которые хотят и могут их украсть. Но ещё мы сталкиваемся и с ситуацией нарастающей неэффективности государственных расходов. Это со своей стороны регистрируют неолибералы, которые всегда утверждают, что государство неэффективно. Но проблема как раз обратная: сейчас именно неолиберальная модель экономики способствует тому, что государство становится всё менее эффективным, так как разлаживается механизм вмешательства государства в экономику, механизм государственной деятельности в экономике. Государство становится ещё более неэффективным и дорогим. Регистрируя эту неэффективность, неолибералы требуют следующего пакета своих реформ, что опять-таки делает государство ещё более неэффективным и ещё более дорогим. Чем больше реформ и реорганизаций, тем больше нужно денег. Классический либерализм требовал маленького и дешёвого государства. Неолиберальная политика приводит к тому, что государство становится относительно маленьким в собственно социальной сфере, но оно разрастается за пределами социальной сферы (бюрократия, силовые структуры и т. п.) и при этом становится всё более дорогим и всё менее эффективным с точки зрения развития общества. Мы получаем всё более дорогого и всё более ленивого ночного сторожа. Даже ночного сторожа, который не работает, но ест. Результатом этого становится то, что при 80 долларах за баррель Россия имела профицит бюджета, а при ста пятнадцати примерно долларов за баррель
Россия имеет дефицитный бюджет. Власти всё время оправдываются тем, что у них очень много социальных расходов, но на самом деле социальные обязательства властей в значительной мере сворачиваются. То, что власти предъявляют нам в качестве социальных обязательств, не является таковым по отношению к населению, это дорогостоящие программы, связанные с реструктурированием бюрократии, то есть это социальные обязательства государства перед самим собой. Или это социальные обязательства государства перед крупным бизнесом, те программы, по которым стимулируется работа бизнеса из государственных средств. Классический пример — Сколково. Инновационные программы, на которые бизнес получает деньги через Сколково — это не что иное, как диверсификация производства и вывод его из России. Эти программы бизнес и так осуществил бы, но теперь они могут делать это за государственный счёт. Попросту говоря, бизнес использует государственные дотации для решения собственных проблем, а государство при этом ничего не развивает, оно просто передаёт деньги людям, которые по неолиберальной логике, умеют с деньгами обращаться. А эти люди вывозят деньги из страны.
С одной стороны, государство перегружено социальными обязательствами, часть из которых только оформлена как социальные обязательства, но реально на социальную сферу денег не хватает катастрофически. Например, депутатский запрос от ЕР о том, сколько денег было потрачено на ФГОС, тот самый, который вызвал возмущение граждан. На разработку этого «гениального» документа было потрачено, по свидетельству Министерства финансов, 1 миллиард рублей отдельной строкой. Возникает проблема, когда на социальные проблемы, социальные нужды, значимые с точки зрения обывателей, жителей страны, денег катастрофически не хватает, и это при довольно высокой цене на нефть. А если она снизится до 60 или 40 долларов? Теперь уже понятно, что именно социальные расходы будут сокращаться в первую очередь. По существу, российское правительство уже начало проводить тот же самый курс, который проводят и правительства в Западной Европе — курс жёсткой экономии на социальной сфере. Сегодня в России проводится жёсткий вариант неолиберальный политики, но он подан в несколько иной форме, и он подан, прежде всего, как структурные изменения. На мой взгляд, российский вариант хуже европейского, потому что не только расходы режутся, а целенаправленно разрушаются структуры, работающие с населением. В целом расходы, может быть, и не режутся, но адресно уничтожаются конкретные элементы социальной сферы, ориентированные на решение определённых проблем. Например, на детей в целом, может быть, меньше денег и не стало, но нет денег на детские сады, потому что ломается конкретная структура, занимающаяся дошкольным образованием. Оборотная сторона адресной помощи: кому-то адресно помогают, в то же время кого-то адресно заставляют голодать.
Ситуация с образованием тоже понятна, понятно и то, почему появился такой идиотский ФГОС. Елена Сергеевна Галкина, которая подробнее на соответствующем заседании расскажет о проблемах образования и в том числе о ФГОС, справедливо заметила, что дурацким и нелепым этот стандарт выглядит только в глазах педагогов, а на самом деле это очень своевременный с точки зрения текущей социальной политики российского государства документ. Это документ, который должен подогнать практическую структуру образования и его нормы под закон ФЗ-83, снимающий обязательства перед социальной сферой с государства. И если стандарт не подогнать, причём быстро, в течение нескольких месяцев, то закон станет невыполним. ФЗ-83, с одной стороны, и ФГОС, с другой, — это единая программа принудительного внедрения невежества в России.
Существует, кстати, и соответствующий запрос на определённую систему образования и от бизнеса, которую очень точно сформулировал господин Прохоров ещё до того, как стал лидером «Правого дела». Он сказал, что у нас неправильная структура образования: 80 % выпускников школ получают потом высшее образование, только 10 % молодёжи остаются на уровне полного среднего образования, и только 10 % — с неполным средним. А нужно, сказал господин Прохоров, чтобы было ровно наоборот. Это «наоборот» можно понять двояко: либо имелся в виду радикально зеркальный вариант, при котором 10 % получают высшее образование, 10 % — полное среднее, а остальные — «церковноприходскую школу». И тогда, объяснил господин Прохоров, они не будут отказываться от тех предложений на рынке труда, которые мы им сделаем. Сразу становится понятно, какие предложения собирается сделать нам создатель ё-мобиля. У нас будет ё-мобиль, который будет ездить по ё-дорогам, будет много ё-работников, обслуживающих всё это. Менее радикальный вариант, который тоже прочитывается, — это 20-20-60, в котором предполагается сохранение довольно высокого процента поступающих вузы, но при этом число людей, не получающих высшее образование, удваивается, как и число людей, не получающих полное среднее образование. Это более умеренная, но тоже достаточно радикальная для нашего общества программа. Тем более, что атаки на высшее образование не сопровождаются даже попытками создания качественного профессионального обучения. Если бы речь шла о параллельном создании эффективной системы профессионального обучения, если бы были хорошие технические колледжи, то всё было бы не так драматично, но ничего подобного нет. То есть сначала мы закроем дорогу тем, кто хочет получать высшее образование, а потом будем думать, что с ними делать дальше. Так что в образовании складывается очень драматичная ситуация, которую необходимо разрешать, причём быстро. Если не будет сопротивления, то, как мне кажется, все замыслы правительства по разгрому образования осуществятся.
В социальной сфере в целом, во всех областях мы попадаем в ситуацию структурного разгрома тех сфер, которые работают с населением и которые реально пользуются спросом населения. И речь идёт не только о коммерциализации. Вспомним основной лозунг левых: «Нет коммерциализации образования, нет рыночной реформе!». Но для практических участников разрушение социальной сферы может принимать форму дефицита, как с детскими садами, когда каких-то структур социальной сферы нет, причём нет даже за деньги. Например, государственный садик закрыт, а частный открыть нельзя, так как платёжеспособный спрос недостаточен. Или последствием реформ становится чудовищная бюрократизация социальной сферы, так как государство требует отчётов за использование выделенных средств, выдвигает большое количество формальных критериев финансирования.
Необходимо создание широкого общественного движения для того, чтобы остановить антисоциальные реформы. Извините, я перехожу к риторике и классическим левым лозунгам. Нас могут спросить, что мы можем предложить взамен. Наша позиция такова: мы можем предложить свою конструктивную программу, создать некий демократический механизм её обсуждения и реализации, согласования социальной политики, но сначала перестаньте разрушать, остановите уничтожение. И что бы там нам ни говорили о неконструктивном характере борьбы против разрушительной социальной политики, и что бы нам ни говорили о необходимости конструктивной, позитивной альтернативы, нужно стоять на одном. Любая позитивная программа будет всерьёз рассматриваться и обсуждаться тогда, когда сама власть поймёт, что её программа сорвана, и сорвана необратимо. Когда нам сейчас говорят: предъявите позитивную, конструктивную программу, — это демагогия. Позитивная программа становится политически осмысленной, когда остановлена программа деструктивная. А деструктивным моментом, фактором деструктивной политики становится сама власть.
Второй момент: для эффективности такой политики нужен широкий социальный блок. И здесь встаёт большая проблема для левого актива. Левое движение, несмотря на привычную для него апокалипсическую риторику, к возвращению кризиса и соответствующим потрясениям не готово. Российская квадратура круга — как сделать хорошую левую организацию. И всё время возобновляются попытки сделать такую хорошую левую организацию — то из КПРФ, то из троцкистских организаций. И потом возникает вопрос — а давайте всё это объединим. Строго говоря, ИГСО много лет этим и занимается, предоставляя площадку для встреч и дискуссий различным партиям и движениям. Хороший пример — РСД, чуть ли не единственный пример в мировой истории, когда троцкистские организации вместо того, чтобы разделиться, объединились. Это замечательный пример, это можно только приветствовать, но, тем не менее, не очевидно, что это является решением проблем страны и движения.
Сама постановка вопроса, что сначала нужно создать хорошую левую организацию, а потом вырастить эффективную левую политику, которую можно будет распространить по всей стране, не верна. В этой концепции нет ничего порочного, но она не работает уже много лет, значит, задача должна решаться по-другому, с другого конца. Нужно создавать широкий блок социальных сил, широкую коалицию социальных сил, в которой левые будут активно участвовать, но участвовать не как статисты с плакатами, а участвовать организационно, вырабатывать программу, стратегию, идеологию, осуществлять координацию деятельности, консолидацию социальных движений. Одновременно будет консолидироваться и сама левая политическая база, сам левый актив. Левое движение будет консолидироваться, конструктивно работая с широкими социальными движениями. Такой задаче подчинена и текущая конференция: мы хотели собрать людей в рамках подобной широкой коалиции и, с одной стороны, работать над созданием такой коалиции, а, с другой стороны, консолидировать в рамках этой коалиции левых, причём консолидировать их через деятельность, через деятельность конструктивно-политическую, через вклад в социальные преобразования. Это конструктивная задача, которая, на мой взгляд, может решаться и будет решаться. Другой вопрос — насколько успешно. Надеюсь, что этому успеху будет способствовать и наша конференция. Спасибо.
Далее слово для доклада было предоставлено Семёну Борисовичу Борзенко, члену оргбюро коммунистического движения «Аврора», редактору сайта коммунистической оппозиции КПРФ «КомПитер» (Санкт-Петербург).
Семён Борзенко: Тему моего выступления организаторы сформулировали так: «Возможно ли возрождение коммунистического движения в России?». Мне думается, что правильнее говорить не о возрождении, а о комплексной модернизации, потому что коммунистическое движение в России никогда не умирало. Оно существовало весь постсоветский период, но за прошедшие с 1991 года двадцать лет оно зашло в тупик, и возможность выхода из этого тупика, повторюсь, для российского коммунистического движения состоит в глубокой, глубинной и — подчеркну особо — комплексной модернизации.
Я хотел бы остановиться на нескольких ключевых, на мой взгляд, аспектах этой комплексной модернизации. Первый аспект состоит тоже из двух взаимосвязанных моментов. Первый — это поиск социальной базы современного коммунистического движения, второй — укрепление, обновление кадрового состава, актива. Повторяю: это две стороны одной медали, эффективным решение кадрового вопроса может быть только при расширении социальной базы, кадры — это прямая производная определения социальной базы. С другой стороны, без активных кадров вы, даже хорошо представляя себя потенциальную социальную базу, вы до этой социальной базы просто не достучитесь. Эти вопросы необходимо решать параллельно.
Социальная база коммунистического движения сегодня не очень понятна. Сегодня традиционные коммунистические организации, не только КПРФ, но и РКП, и даже, к сожалению, независимые коммунистические организации, создающиеся сегодня в России, основным социальным объектом своего обращения, на мой взгляд, предполагают советских, постсоветских обывателей, советское мещанство. Содержание обращения, лозунгов этих партий сводится к призывам вернуться к советским реалиям в том или ином понимании: к ранним или поздним советским временам, в любом случае — вернуться назад. Так или иначе, эти организации (а я могу адресовать этот упрёк и себе) не идут дальше советской держав-ности. Это, в общем-то, совершенно понятно: сегодня классовая дифференциация нашего общества ещё не завершена, традиционный избиратель левых в России сегодня — это постсоветский мещанин, который, безусловно, страдает, он чувствует себя обманутым, многие из этих людей в 1991 году поддерживали Ельцина. Сегодня, повторюсь, они чувствуют себя обманутыми, они чувствуют себя лишёнными социального наследства, оставленного их отцами и дедами, чувствуют себя лишёнными великой державы, в которой были социальная защищённость и социальные перспективы. К сожалению, советское время, несмотря на всё хорошее, что в нём было, негативно повлияло на социально-политическую активность масс. Советское время убило в нашем человеке, в нашем трудящемся какой-либо навык классовой борьбы, этого навыка сейчас просто нет. Понимания сущности и целей классовой борьбы сегодня нет даже у наиболее активных трудящихся. Разумеется, их можно разово объединить против действий, например, муниципальных властей, их можно разово консолидировать и спровоцировать на протест против наиболее агрессивных, наиболее диких действий администрации на отдельных предприятиях. Но это, повторяю, очень одномоментно, спорадически и локально. Когда с трудящимся начинаешь говорить о классовой солидарности и классовой борьбе как естественном состоянии общества, то понимания этого у большинства не встречаешь. Я думаю, что никто из присутствующих в зале, в том числе представители свободных профсоюзов, не только не будут возражать, но скажут об этом лучше и резче, чем я.
То же самое с кадрами. Основная кадровая база активов организаций — позднесоветская бюрократия, сосредоточенная в основном в КПРФ. Другой тип кадров — левая интеллигенция, в том числе и постсоветская, так как среди этих людей довольно много молодых. Но, к сожалению, вот что получается: формируется коммунистическая организация, коммунистическая левая группа в том или ином регионе и целиком оказывается состоящей из левой интеллигенции. На собраниях, на мероприятиях такой организации не часто встретишь представителей рабочего класса. Это и есть проблема социальной базы. Как только социальная база коммунистического движения более чётко определится в классовом смысле, сразу будут появляться новые кадры — наиболее активные представители этой социальной базы.
Второй аспект, на котором я хотел бы остановиться — это идейно-теоретическое обновление. За последние двадцать лет в левой среде произошло колоссальное размывание марксистского сознания. Это проявляется сегодня во всём, но главное, что наши левые потеряли навык применять марксистскую методологию при поисках ответов на социально-политические вызовы времени. Возникает новая социальная проблема, появляется какой-то экономический вызов, меняется что-то в обществе, в государстве, и левые начинают блуждать в тумане, вместо того, чтобы воспользоваться марксистскими наработками, марксистскими навыками социального анализа, творчески применяя их к анализу и объяснению новых явлений. Разумеется, современное общество радикально отличается от общества 19 века, от общества 20 века, но, тем не менее, марксистская теория и методология не утратили своей актуальности Другое дело, что невозможно механическое применение готовых формул и шаблонов, необходим творческий подход. И вот именно в этом и состоит сегодня первоочередная задача левой интеллигенции, которая должна не руководить левым движением, а, по большому счёту, его интеллектуально обслуживать. Но она, к сожалению, эту задачу полноценно не выполняет. Конечно, в КПРФ левой интеллигенции уже почти не осталось, руководство партии интеллектуалов последовательно выдавливает, так как те задают слишком много неудобных вопросов. Но и в других организациях, увы, левая интеллигенция с задачей творческого применения марксистской теории к анализу актуальных сегодня проблем и вызовов не справляется. Но если мы не научимся адекватно и эффективно применять марксистскую методологию в своей теоретической и практической деятельности, то так и будем блуждать в тумане, периодически впадая в реакционный социализм, который высмеивал ещё Энгельс, в мистицизм а ля товарищ Никитин и т. п.
Третий аспект, не менее важный, чем предыдущие два — это левая культура. По моему глубокому убеждению, любая идеология должна базироваться на определённой духовной сфере. Если вокруг определённой идеологии, вокруг определённой политической силы не формируется своё культурное поле, то и идеология, и политическое движение обречены. Например, движение революционных демократов, Разночинцев было бы невозможно без, скажем, критического реализме. Оно было бы невозможно без таких людей как Чернышевский, Добролюбов, Белинский, Писарев и тп. Эти люди создавали определённое культурное поле. Определённое культурное поле создавали классики соцреализма, и именно это обеспечило сталинскую модернизацию. Мы часто недооцениваем этот момент. Может ли сейчас кто-то из присутствующих сказать, что сегодня является специфически современной левой культурой? Поздние советские классики, рассказывающие о том, как они сочувствуют левым и страдают от развала Советского Союза? Либо, напротив, леворадикальные проявления: группа «Война», музыкальная группа «Барто»? Что же такое всё-таки сегодня левая культура? На этот вопрос нет ответа. Пока левое движение не будет формировать и развивать левую культуру и, с другой стороны, пока левая культура не будет вызревать в обществе сама, в свою очередь подпитывая движение, коммунистическое движение не найдёт надёжной и серьёзной поддержки в обществе. Без зрелой левой культуры, базирующейся на определённой системе ценностей, левое движение никогда не сможет развиться, утвердиться в обществе, найти контакт со своей социальной базой. Этим вопросом необходимо специально заниматься, в том числе и теоретически. Мы неоправданно им пренебрегаем.
Четвёртый аспект, который невозможно обойти, — это новые организационные формы. Про КПРФ можно говорить много, но мне этого делать не хочется. Сегодня КПРФ должна восприниматься коммунистическим движением как источник ресурсов. В тех регионах, где в руководстве КПРФ находятся, скажем так, правильные люди, а таких регионов немало, там коммунистическое крыло КПРФ имеет возможности развиваться, которыми активно пользуется и в рамках КПРФ, и даже немного выходя за эти рамки. Люди могут получать ресурсы в виде депутатских мандатов, мест помощников депутатов, помещений, возможности публиковаться в партийной прессе и т. п. Но это, повторяю, речь идёт о возможности использовать ресурсы КПРФ для развития коммунистического движения. Мы должны сегодня оставить КПРФ в покое и думать больше о том, что мы можем сделать за её рамками. По моему глубокому убеждению, одна из ключевых проблем создания чего-то такого нового левого, но не КПРФ, состояла в том, что эти попытки предпринимались сверху, исходя, в основном, из Москвы. Собиралось некоторое количество московских товарищей, преимущественно левых интеллектуалов, писали программу, объявляли себя новой коммунистической организацией и предлагали товарищам из регионов просто присоединиться к ним. Из этого, как правило, ничего путного не получалось. Более эффективный и перспективный подход здесь, на мой взгляд, состоит в том, чтобы создавать низовые движения, исходя из возможностей региона. По мере роста и развития таких региональных организаций будет возникать объективная потребность в межрегиональной координации своих действий, сначала на уровне информационного обмена, потом на уровне встреч, совместных акций и, в конце концов, взаимодействия региональных организаций.
Повторяю, нужно идти снизу, и такое движение неизбежно приведёт к созданию межрегиональной и даже общероссийской организации. Никто в Москве не имеет права объявлять себя центром, навязывать свою стратегию и тактику регионам. Регионам зачастую виднее, как им развиваться, главное, чтобы такое развитие происходило.
Создание новой левой партии необходимо и неизбежно. Подталкивать этот процесс, однако, неразумно, бессмысленно. В лучшем случае сегодняшнее коммунистическое движение может породить новую политическую партию к следующему избирательному циклу, то есть к 2017–2018 году. Может быть, и не успеем, это не трагедия, я думаю. Это будет означать, что общество не созрело для новой политики. Или, напротив, тот кризис, о котором говорил Борис Юльевич, многократно интенсифицирует развитие ситуации, и те низовые коммунистические движения в регионах, о которых я говорил, окажутся, вполне возможно, в авангарде социального протеста на местах, социальный процесс ускорится, а с ним и процесс создания партии пойдёт быстрее. Не исключаю, что придётся торговаться с режимом по поводу регистрации этой партии, а может быть, к тому времени режим и сам будет заинтересован в том, чтобы такая партия появилась. Я не буду гадать, я только уверен в том, что мы должны быть к этому готовы, и что создание низовых коммунистических организаций необходимо. Ещё год назад мне казалось, что это будет очень долгий процесс, но Геннадий Андреевич Зюганов, надо отдать ему должное, всячески ему помогает и способствует тем, что исключает людей в регионах и разгоняет партийные комитеты, выдавливая тем самым здоровые элементы из КПРФ. Сегодня уже есть Питерская «Аврора», создана «Аврора» в Нижнем Новгороде, есть «Ставропольский Союз коммунистов», есть «Союз коммунистов» в Красноярске. Сегодня идут процессы, которые неизбежно приведут к созданию подобных структур в Москве после разгрома московской организации КПРФ. И я думаю, что челябинцы тоже к этому же придут, у них полгода назад тоже был погром. Это уже достаточное число регионов, чтобы можно было говорить о всероссийской тенденции. Там, где центральное руководство КПРФ вмешивается в дела региональных организаций, исключая авторитетных коммунистов, пытаясь повлиять на идеологию и деятельность организации, там, где оно продаёт мандаты, неизбежно появляется группа недовольных, причём группа недовольных не по коммерческим, а по принципиальным соображениям. Если находится пассионарный лидер, а группа по численности и активности может обособиться от КПРФ и начать самостоятельную Деятельность, начинается процесс создания новой коммунистической организации. Каждая из этих групп может распасться через какое-то время, не выполнить исторической задачи, если она на местах не будет Решать те задачи, о которых я уже сказал: социальная база, кадры, идейно-теоретическое обновление, организация. Вот то, о чём я хотел вам рассказать, больше не задерживаю ваше внимание, спасибо.
Далее слово было предоставлено Межуеву Борису Вадимовичу (заместителю главного редактора «Русского журнала», заместителю генерального директора Фонда гражданских инициатив «Стратегия-2020», доктору философских наук, г. Москва)
Борис Межуев: Мне кажется, сейчас перед левыми стоит задача даже не развития, а создания левой среды. Сегодня, как мне представляется, левая среда разрушена, и те процессы, которые будут происходить с ней в ближайшие годы, будут ещё более сложными и катастрофическими. Я начну издалека. В 2007 году в журнале «Смысл» я опубликовал текст под названием «Кто на новенького», посвящённый феномену постоянно возникающих новых партий в российской политической жизни. Начиная с 1999, когда появился Союз Правых сил (СПС), потом «Родина», потом «Справедливая Россия», мы всё время видим, что, собственно, реальное значение, даже не политическое, а, скорее, политико-культурное, общественно-культурное значение, имеет не столько побеждающая на выборах партия — в 1999 году «Единство», в 2007 — «Единая Россия», в настоящий момент — «Народный фронт», — сколько новая партия. Новая партия выражает те общественные ожидания, на которые, в конечном счёте, ориентируются политические режимы. СПС в 1999 году выражал собой суть того, что происходило в последующие годы.
Такую же роль играла «Родина» в 2003, задав антиолигархическую повестку дня, в определённой степени анти-иммиграционную. И даже «Справедливая Россия», несмотря на то, что политически себя эта партия особенно ярко не проявила, но в каком-то смысле она сумела угадать поворот к интеллигентской правозащитной риторике, в определённой степени популистской, предварив победу прогрессистов в Соединённых Штатах Америки и в какой-то степени даже предварив определённые действия нынешнего Президента.
Конечно, мы видим, что на повестке дня сегодня, безусловно, правая партия. Правая партия, которая собирает вокруг себя всё больше самых разных, даже неожиданных сторонников. И мне кажется, что чем дальше, тем больше эта коалиция вокруг «Правого дела» будет расти. К сожалению, увеличены сроки легистратуры, то есть мы будем шесть лет иметь дело со следующей Государственной Думой и, соответственно, ротация этой новой партии будет гораздо более сложной. Но сразу с победой той или иной партии возникает её конкурент. Так, например, националисты были конкурентами правых в «нулевые» годы, как впоследствии «Справедливая Россия» стала конкурентом «Родины», предварительно вобрав её в себя. И следовательно, должен возникнуть конкурент и у правых. Вопрос, таким образом, заключается в том, сможет ли возникнуть некая левая среда, которая после и, может быть, до 2012 года, могла бы создать ясную, внятную общегражданскую альтернативу этой побеждающей правой силе. Что собой представляет эта правая сила понятно уже сегодня. Это не что иное, как прикрытие различных неолиберальных реформ, которые будут осуществляться, вероятно, с лета 2012 года. Что это за реформы, тоже понятно: пенсионная реформа, продолжение реформы ЖКХ, здравоохранения и тому подобное. Но одновременно это будет гораздо большее по своему значению политическое объединение, которое вберёт в себя очень многое, тем более, мы видим сегодня, что многие левые туда вступают. Кстати, я бы не делал особую ставку на левую культуру, потому что левая культура прекрасно приватизируется правой политикой. Начиная с конца 90-х годов, мы видим, что правая политика во многом существует за счёт левой культуры, феномен Марата Гельмана, по-моему, прекрасно это подтверждает. Никакая левая культура в каком-то таком сектантском смысле левую политику в России не сделает. Нужны ясные, понятные, общегражданские инициативы. В чём же они могут заключаться, на мой взгляд?
Здесь необходимо разобраться и понять, что представляет собой неолиберализм. Главная ошибка всех, кто пишет о неолиберализме и в России, и в Америке, и в Европе заключается, на мой взгляд, в узко экономической трактовке этого явления. В такой постановке вопроса понимание может быть вполне правильным, но обязательно не полным. Обычно неолиберализму инкриминируют экономические недостатки, торможение экономического роста, сбои в социальной политике. Но, на мой взгляд, этого недостаточно, это не объясняет, например, давно интересующий меня и моих коллег феномен отсутствия ротации в российском экономическом истеблишменте. Что бы ни случилось, какой бы кризис не произошёл, какая бы катастрофа не разразилась, ничего в российском экономическом истеблишменте не меняется. Остаются всё те же примерно люди, точно одни и те же идеи и концепции побеждают, одна и та же экономическая доктрина господствует, всё время одни и те же экономические рецепты считаются наилучшими. Ничего не меняется, и даже те люди, которые пытаются что-то изменить, вынуждены интегрироваться в это постоянное, устойчивое поле экономической аристократии. Дело, как мне кажется, в самом феномене капиталистического общества.
Капиталистическое общество по сути своей таково, что неолиберализм будет существовать в нём всегда. Капиталистическое общество фундаментально, по сути своей несправедливо. Я говорю сейчас даже не о системе неравенства, а именно о системе несправедливости. Как только капиталистическое общество само начинает двигаться к чуть большей справедливости, по крайней мере, в распределении материальных доходов, оно тут же сталкивается с кучей собственных проблем: замедлением экономического роста, инфляцией и т. п. И неолиберализм — это своего рода попытка подстегнуть экономическое развитие за счёт снижения элементов справедливости. Понятно, что общество, в котором люди, производящие необходимые для всех блага, всегда оказываются беднее, чем те, кто задействован в сфере рекламы, маркетинга, финансовых спекуляций и т. п. Такое общество по сути своей не может считаться справедливым и нравственным. Создать полностью справедливое и нравственное общество внутри капитализма невозможно. Можно ли радикально поменять эту систему, как это было в эпоху СССР, вот тут большой вопрос. С одной стороны, советское общество было более справедливым, но менее свободным. Вопрос о том, можно ли совместить справедливость и свободу, представляется мне открытым, и я не знаю, кто мог бы на него сегодня адекватно ответить. У меня нет представления даже о коммунистической утопии, которая могла бы решить эту проблему.
Тем не менее, в нашем, постсоветском, обществе мы имеем дело с обратной ситуацией. В силу отсутствия для наёмного труда и интересов наёмного труда всякой возможности быть представленным и на политической сцене, в нашем обществе господствует несправедливость, господствуют элементы неолиберализма и так далее. Это общество в силу определённых политических институтов делает невозможной адаптацию капиталистической системы к, условно говоря, человеческой нормальности, это общество препятствует появлению системы, в которой можно выражать интересы не только бизнеса, капитала, государственной системы в целом, но и интересы наёмного труда.
В этом смысле, мне кажется, левая коалиция, левая идея должна предлагать демократическую альтернативу. Я не большой поклонник Ленина, но у него одна мысль была абсолютно правильной и оказалась, как ни странно, справедлива и для России начала 20 века, и для России начала 21 века. Мысль Ленина заключалась в том, что буржуазия в России (сегодня мы говорим «бизнес-класс», что по сути то же самое) не способна реализовать требования буржуазно-демократической революции, не способна установить буржуазную демократию. Несмотря на то, что нынешний бизнес-класс и российская буржуазия начала 20 века — это совершенно разные по своему человеческому составу слои, группы, тем не менее, эта характеристика справедлива для обеих этих групп.
Сегодня самые радикальные требования либеральной оппозиции практически не включают в себя требования буржуазной демократии. В этих лозунгах может содержаться что угодно: правая партия в Думе, защита права собственности, смена идеологии. Но на вопрос: а хотите ли вы демократии, в лучшем случае последует уклончивый ответ. Эта наступающая правая сила сама по себе России демократии не принесёт. Она прекрасно понимает, что если пойти на серьёзные демократические преобразования, нужно будет пойти на изменение социально-политической и экономической модели. Я имею в виду чисто буржуазную, парламентскую демократию, я не говорю о какой-то иной — рабочей или об экономической демократии. Я не то, чтобы не верю в демократические альтернативы парламентской демократии, но я пока не вижу, как такая не буржуазная демократия может быть поставлена во главу угла реального политического процесса. Но задача буржуазно-демократических преобразований не ставится во главу угла авангардом, и даже арьергардом, правой оппозиции. Главный лозунг правой оппозиции — возвращение в Ельцинскую эпоху. Поэтому возникают удивительные паллиативы, нельзя поставить вопрос о парламентской демократии, но давайте поставим вопрос о децентрализации страны. Децентрализация компьютеризация — это хорошо, об этом можно и нужно говорить. Но вопрос о том, что победившая на выборах в Думу партия должна формировать правительство и, следовательно, правительство должно зависеть от мнения избирателя, не может быть даже поставлен. Это невозможно как для официоза, так и для его оппонентов.
Это действительно проблема, что буржуазия с её зависимостью о: государственной протекции, от государственных льгот, очень зависит от власти, связана с ней и потом) соответственно, откровенно боится избирателя. Поэтому в России первоочередная задача левых, на мой взгляд, заключается в том, что взять на вооружение простую идею создания в России парламентской демократии, внутри которой только и может реально существовать левая партия. Эту идею необходимо продвигать и осуществлять любыми способами — посредством политической пропаганды, посредством того, что мы с моими коллегами называем политической критикой, посредством особой журналистики, массовых левых движений. В сегодняшней системе такая партия может даже победить, быть господствующей, иметь конституционное большинство, но от этого никак не будет зависеть политика правительства, которая определяется совершенно другими факторами, абсолютно другие люди и интересы на неё влияют. В таких условиях ни левое, ни правое не может существовать. Вообще публичная политика теряет всякий смысл, сохраняя смысл только как PR-сопровождение действий власти или не только власти.
Собственно эту идею мы с рядом коллег и пытались реализовать во время нашей деятельности, так сказать, рядом с властью. Во-первых, нам казалось, что эпоха Медведева — это определённый шанс, который, кстати, не был реализован, не был использован, хотя мы на него работали, ничего не получилось. Шанс был в связке с американскими событиями, где к власти шли силы, называющие себя прогрессистскими, которые пытались реализовать альтернативную неолиберализму программу, пусть не просто непоследовательно и наполовину, а, скорее всего, откровенно неудачно. И всё-таки соотнесение нынешнего российского президентства с американским позволяло надеяться на то — что удастся сдвинуть социально-экономическую политику от неолиберализма в сторону умеренного прогрессизма. Эта была первая задача, которую мы с моими коллегами ставили перед собой, используя возникший у нас «Цех политической критики», мы надеялись на серьёзную общественную поддержку. Отсюда тема «интеллектуального класса», в какой-то степени возвращающая нас в шестидесятые годы, когда интеллектуальный класс, как в Америке, так и в России, казался гегемоном исторического прогресса. Не случайно и американский, и российский президенты всё время делали в своих выступлениях отсылки к 60-м годам. Обама вспоминал спутник, Медведев говорил о физиках и лириках, звучали всё время ностальгические нотки — какая была хорошая эпоха, полная надежд и т. п. Казалось, что возник некоторый зазор, существующий между трендом публичной политики и неолиберальными политическими силами.
И вторая возможность заключалась в том, чтобы сдвинуться в сторону публичной политики, парламентской политики за счёт активизации правящей партии. Именно эта идея была положена в основании статьи, которую мы с Михаилом Ремизовым опубликовали в газете «Газета» под названием «Охота на медведей». Партия не должна быть ширмой для действий власти, она должна иметь своё лицо, свою собственную программу, отличную от неолиберальной, и защищать её. Возможно, это будет уже партия, не захватывающая конституционное большинство, но это будет партия, представляющая собой полноценный политический субъект, способный активно отстаивать свою собственную политическую позицию и стратегию. К сожалению, была избрана другая стратегия избирательной кампании, в которой оказалось сложно реализовать эту идею.
Сегодня, вероятнее всего, в результате нового электорального цикла мы будем иметь иную политическую повестку, внутри которой, несомненно, правые обретут видимость, даже если они наберут 8 %, а не 10 или 20. Всё равно эта восьмипроцентная политическая партия именно потому, что это новая партия, на ней сосредоточены элитные устремления, на ней сосредоточены общественные устремления, станет центром политического процесса, на неё все будут ориентироваться.
И задача заключается в том, чтобы, отказавшись от разделяющих левых культурных, религиозных, идеологических шор, создать левую среду, объединённую двумя принципами. Первый — это принцип справедливости, то есть попытаться вернуть российскому обществу идею справедливости. Нужно сказать, что сегодня российское общество — это общество, полностью отдалившееся от справедливости, полностью лишённое нравственности, совести. Общество, в котором любой преуспевающий человек считается правым именно потому, что он преуспевает, он, с точки зрения общества, по праву, согласно своим способностям, владеет своим богатством, и согласно такому же праву нищий является нищим. Наше общество ближе к маркизу де Саду и бесконечно далеко от классической русской литературы.
Одновременно левые должны предложить альтернативу, должны продвигать идею, что невозможно воспринимать любые экономические и политические рекомендации как абсолютно безальтернативные, как чисто технические. Здесь может быть отведена большая роль политической журналистике, которая должна каждый раз, каждым своим действием демонстрировать, что любое экономическое решение, любой политический или социальный рецепт не является техническим предписанием, отчуждённым от идеологии, а является следствием определённой доктрины, определённой системы взглядов. Такой журналистики сегодня в России нет, к сожалению, или она не достигает своей цели. И создание такой журналистики может стать, на мой взгляд, очень важным фактором создания и укрепления левой среды. Это та задача, над которой нам, как мне кажется, нужно серьёзно работать ближайшие три года.
Выступление Анны Очкиной посвящалось механизмам неолиберального наступления на общество.
Анна Очкина: Прежде чем говорить о сопротивлении неолиберализму, о преодолении этой политики, нужно понять не только то, чем неолиберализм является теоретически, чем он является в экономическом или в этическом отношении, о котором говорил Борис Межуев, но и то, что технически происходит. Нужно понять то, что же происходит с обществом под влиянием неолиберальных реформ, которые сейчас интенсифицировались, очевидно, что сегодня пошла мощная новая волна этих реформ. Прежде всего, по поводу справедливости. В основе неолиберальной идеологии лежит идея о том, что экономическая эффективность (понимаемая, прежде всего, как рыночная эффективность) всегда противостоит социальной справедливости. То есть, если вы под воздействием общественного мнения делаете шаг в сторону справедливости, попросту не даёте какой-то части общества умирать с голоду, то вы уже теряете в экономической эффективности. Неолиберализм исходит из того, что любые затраты на людей, любые затраты на нетрудоспособных граждан, затраты на улучшение условий жизни слабо защищённых слоёв общества, словом, любые вложения в людей вредны с точки зрения рыночной экономики, это, своего рода, «затратный навес над экономикой». Это главный тезис неолибералов и главный лозунг, под которым все реформы и происходят. Поэтому с точки зрения неолиберальной идеологии социальные блага (здравоохранение, образование, культура и т. п.) понимаются как услуги, большинство которых необходимо Распределять по рыночному принципу. Образование, например, уподобляется производству гамбургеров: вы чувствовали голод и съели гамбургер, вы захотели представить себя в наиболее выгодном для себя свете на рынке труда, вы получил Разование. Отсюда следует и требование к системе образования ориентироваться прежде всего на потребности рынка. Отсюда же — и коммерциализация социальной сферы в целом, это закономерный (и желаемый) результат неолиберальных реформ, следствие переориентации социальной сферы на платёжеспособный спрос, на рыночные потребности.
Всё очень стройно и по-своему красиво. Не вписывается сюда система социальной помощи. Социальная помощь, социальное обеспечение по определению не может распределяться по этим принципам, потому что спрос на неё не может быть платёжеспособным: в социальном обеспечении нуждаются люди, не имеющие средств к существованию или очень ограниченные в средствах, именно их бедностью потребность в социальной помощи и обусловлена. Но даже в неолиберальной экономической теории и идеологии есть представление о том, что если какие-то граждане постоянно будут умирать с голоду, это нарушит стабильность общества, что-то пойдёт не так. Так что социальная помощь всё-таки признаётся необходимой, но она принимается неолибералами как неизбежное зло, как затраты, осуществляемые под давлением. И тогда появляется идея адресной помощи, то есть предоставление социальных благ бесплатно только тем, кто в них нуждается. Ни в коем случае не будет для всех бесплатных или дешёвых детских садов, вузов и т. п., мы дадим только тем, кому реально нужно. Остальные граждане должны приобретать социальные блага, в основном, на рынке и по рыночным правилам.
Однако на практике адресная помощь оказывается и неэффективной, и затратной. Она нуждается в больших административных затратах: вы должны строго отслеживать тех, кто нуждается в социальной помощи, эти люди вынуждены собирать большое количество документов, подтверждающих бедственное положение и т. п. Всегда возникает проблема исключения из системы адресной помощи людей, чьё социально-экономическое положение немногим, но всё же по формальным критериям (среднедушевой ежемесячный доход семьи, например) лучше положения тех, кто имеет право такую помощь получать. Какой смехотворно малой и не принципиальной ни была бы разница, малообеспеченные люди, реально нуждающиеся в помощи и поддержке, из реципиентов адресной помощи исключаются.
Интересен пример с безработицей. Адресная помощь безработным неэффективна абсолютно, прежде всего, потому, что ориентирована только на так называемых официальных безработных, то есть зарегистрированных в службах занятости. То есть даже с объектом помощи есть проблема, помощь оказывается не совсем тем, а порой и совсем не тем.
В России существует две статистики безработицы — статистика Служб занятости, так называемая официальная безработица, и та, которую выявляют обследования Росстата по Международной организации труда (МОТ). Согласно последней статистике безработных в России в 3–3,5 раза больше. Но дело не только в существенных количественных различиях, это просто разные группы населения. Значительная часть безработных (около 60 % согласно социологическим опросам) не регистрируется на бирже, предпочитая находить работу самостоятельно. Наиболее экономически активные и обладающие относительно более высокой квалификацией люди, как правило, не регистрируются как безработные. А вся государственная помощь как раз оказывается официальным безработным, то есть меньшей части людей, реально нуждающихся в помощи по трудоустройству. Официальная безработица в России, кстати, невысока. Кроме того, определённая доля официальных безработных в работе реально не нуждаются, будучи заняты в неформальной экономике. Таким образом, частично адресная помощь безработным оказывается невостребованной, потому что предлагается тем, кто в ней реально не нуждается, а значительной группе людей, кровно заинтересованных в помощи по трудоустройству такие государственные услуги оказываются недоступными.
Другой пример неэффективности адресной помощи — демографическая политика, которая сегодня в России существует отдельно от социальной, даже противостоит ей и, следовательно, не работает. Государство предпринимает и финансирует определённые шаги по стимулированию рождаемости, а потом то же государство закрывает детские садики и гробит школьное образование. Получается противоречивое послание населению: «вы можете иметь много детей, вам поможет материнский капитал, только вот потом, когда они подрастут, у ваших детей не будет детских садов, в школах будет сплошная БЖ и т. п.». Противоречиво ведёт себя в данном случае государство, население это послание трактует однозначно.
По ряду демографических показателей, например, средняя и ожидаемая продолжительность жизни, мы не достигли уровня 60-х годов. При этом подкашиваются реформами именно те сектора и сферы здравоохранения, которые могли бы обеспечить эффективную борьбу с наиболее значимыми для современного общества причинами смерти — сердечно-сосудистые заболевания и онкология. Без своевременной диагностики, профилактических мероприятий снизить смертность из-за этих заболеваний невозможно, но именно такие медицинские услуги сегодня всё больше становятся платными. Вся диагностическая и профилактическая сфера сегодняшней медицины становится либо платной, либо неэффективной.
Но ещё печальнее то, что неолиберальное наступление на здравоохранение и медицину сопровождается жутким бюрократическим контролем. Бюрократический контроль всё время растёт не просто одновременно, а во многом именно вследствие рыночной переориентации социальной сферы. Всё ограничил, которые налагались на сферы образования, здравоохранения, культуры и т. п. со стороны общества из соображений социальной справедливости, то есть для того, чтобы обеспечить единое образовательное пространство, единые стандарты лечения, потребления и т. д., отменяются. При этом вводятся новые не жёсткие ограничения, цель которых одна — поставить всех, работающих в социальной сфере в зависимость от бюрократа: любого, начиная с вашего непосредственного начальника и заканчивая министром. Возникает система тотального бюрократического контроля по совершенно формальным, по сути, волюнтаристски сформированным критериям, никак не относящимся к существу задач социальной сферы, к существу её общественной функции.
Однако эти формальные критерии необходимы государству для определения размеров финансирования учреждений социальной сферы, так как безусловное финансирование по потребностям прекращается, чему во многом посвящён закон ФЗ-83. Государство вынуждает производить отчёты, которые становятся важнее с точки зрения признания итогов работы удовлетворительными, чем содержательная деятельность. Неважно, как вы лечили, главное, сколько человек вы успели принять в час. Неважно, как вы научили, главное, как вы отчитались, насколько ваши методические материалы соответствуют утверждённым формам. Не важен вклад университета или лаборатории, или твой личный вклад в науку, важнее то, сколько статей вы опубликовали. Гораздо выгоднее в таких условиях научиться очень быстро печатать, чем думать о том, что именно печатать. На самом деле, если послушно и тщательно следовать всем бюрократическим нормам и формам, работать некогда. Но при этом бюрократический контроль становится всё жёстче и жёстче, зависимость государственного финансирования растёт, происходит не что иное, как принуждение к коррупции и нарушению профессиональной этики.
Нужно сказать, что во всём этом неолиберальном кошмаре есть и хорошая новость: всё это ещё и не работает. Пытаясь сократить социальные расходы, одновременно делая вынужденные ситуативные денежные вливания для ликвидации «узких мест», государство запутывает управление социальной сферой, вызывая возмущение и беспокойство даже низовых бюрократов, которых раздражает невозможность выполнять противоречивые и безумные указания. Ни в коем случае нельзя считать их левыми, но власть неолиберальными реформами даже этот слой сумела обеспокоить и обескуражить. Нередко они бы и рады выполнить указания сверху, да часто эти указания аналогичны приказу вскипятить воду на льду. Даже при самой большой лояльности и самом высоком рвении такой приказ не выполнить.
И в заключение хотела бы добавить, что мониторинг протестного поля в Росси показывает: социальнотрудовые проблемы (задержка заработной платы, низкая зарплата, незаконные увольнения и т. п.) люди предпочитают решать индивидуально, в том числе и в судебном порядке. Например, в Приволжском * федеральном округе — лидере по зарплатным долгам за второй квартал — не было ни одной забастовки, связанной с этими долгами. А судов было очень много, люди решали вопрос в индивидуальном порядке. А вот самые заметные протесты, организованные самими гражданами, а не партиями, связаны с нехваткой мест в детских садах.
Собственно, почему я свела обсуждение текущего момента к состоянию социальной сферы? Дело в том, что недовольство качеством работы социальной сферы и сокращением доступности социальных благ становится всё более заметным консолидирующим фактором социального протеста в России. Здесь очень ограничены возможности индивидуальных решений, здесь нужно вспоминать о солидарности и апеллировать можно только к государству, и нечего делать, кроме как требовать блокировки, прекращения неолиберальных реформ. Этот факт необходимо учитывать, им нужно пользоваться, ведя информационно-аналитическую и пропагандистскую деятельность.
———
После завершения пленарного заседания началась работа по группам. В группу «АКТИВИСТЫ» вошли члены различных левых групп и организаций. Итог обсуждения социально-экономической и политической ситуации в России выглядит следующим образом. Прежде всего, все участники обсуждения подтвердили необходимость интеграции левых сил через совместную деятельность. По их мнению, поле для такой деятельности, и пропагандистской, и протестной, открывает сегодня постепенно вступающий в силу закон ФЗ-83. Однако возникает необходимость определиться с социальной базой, для левых чрезвычайно актуален вопрос — что такое пролетариат сегодня, насколько он совпадает с классическим марксистским определением, насколько является — и потенциально, и реально — субъектом социального протеста? Активисты признали, что сегодняшний рабочий не является политически активным, не склонен к солидарности и упорной борьбе за свои права. Очевидным для многих является и то, что авторитет левых сегодня недостаточен для того, чтобы они могли выступить организующей силой, могли возглавить социальный протест. По мнению активистов, сегодня в России создание единой левой партии преждевременно из-за идеологических разногласий в левой среде из-за неопределённой социальной базы левого движения, недостаточного авторитета левых. В качестве одного из вопросов тактики обсуждалась актуальность борьбы на выборах. Этот вопрос оказался дискуссионным. Действительно, многие активисты признали, что сегодня левым идти на выборы Рано, у них нет достаточных сил — кадрового потенциала, авторитета, Устойчивой связи с социальной базой. Участники дискуссии подчёркивали, что сегодня в российском обществе не до конца осознаётся обострение экономического и социального кризиса, нет чёткого понимания неизбежности обострения социальных проблем. Однако была высказана идея о том, что динамизм политической ситуации приведёт к тому, что завтра левым идти на выборы будет поздно. И всё-таки наиболее актуальной тактикой для левых было признано создание социальной коалиции, ядром которой станет левый актив. Консолидация коалиции возможна в ходе борьбы с наиболее одиозными социальными инициативами правительства, вызывающими возмущение большинства населения. Такая работа будет способствовать развитию и закреплению движения. И левое ядро консолидируется в процессе создания этой коалиции.
Группа «Практики» объединила представителей профсоюзных и социальных движений. Выступили лидеры и активисты социальных движений и профсоюзов, делясь опытом конкретной работы на местах. Основной проблемой, по их мнению, является низкая политическая и гражданская активность масс, слабая солидарность, низкая степень готовности граждан участвовать в солидарных действиях, отстаивая свои права. Необходимо объединять усилия профсоюзов и социальных движений, действующих в разных сферах и регионах, организовывать информационный обмен, обмен опытом, осуществлять экспертную поддержку и организационную помощь. Необходим новый закон о профсоюзах, расширяющий возможности создания территориальных профсоюзных первичек. При всей ограниченности локальных социальных движений необходимо признать их важную роль в воспитании политической и гражданской активности и формировании механизмов солидарности.
Группа «Эксперты» состояла из аналитиков, специалистов в области политологии, экономики, социологии, педагогики. Итог обсуждения в этой группе был таков. Социальный протест будет сосредотачиваться на тех проблемах, которые значимы для общества в целом. Ключевыми вопросами для российского общества сегодня являются: вопросы образования (дошкольного, среднего, высшего), жилищная сфера, здравоохранение, развитие социальной инфраструктуры. По всем этим вопросам уже исчерпан ресурс индивидуальных решений. В обществе формируется постепенное понимание необходимости объединяться для защиты своих социальных прав и возникает потребность в культуре солидарности. При этом проблемой остаётся молчание левых в публичном пространстве. Сегодня же большое значение приобретает экспертная борьба за гегемонию — борьба интерпретаций. Жизненно важным для левых является распространение в информационном пространстве своих интерпретаций правительственных реформ социальной сферы и их последствий, доминирующей экономической модели, да и всех актуальных проблем и заметных событий общественной жизни. Как перехватить инициативу? Возьмём, например, этнические конфликты. Политкорректность как таковая не является позицией в общественной дискуссии, такой подход просто отдаёт всю тему, всю проблематику реально происходящей дискуссии правым. Нельзя делать вид, будто проблемы нет. Та же этническая преступность существует. Но вопрос в том, как она организована системно. Какие социальные и классовые интересы, какие финансовые круги обслуживает. Тут этническое сразу же кончается, начинается политическое и социальное. Надо привлекать людей, заряженных на протест, но на непартийные площадки. Необходимо организовывать дискуссии «на злобу дня», анализировать со своих позиций то, что волнует большинство граждан. Такой анализ поможет на конкретном примере продемонстрировать провал всей системы, показать принципиальную неэффективность модели. Наши выступления должны быть не набором констатаций (и так всё ясно), а анализом, наводящим порядок в интеллектуальной разрухе. Проблемой для левых является и разрыв поколений. Разные поколения, сформировавшиеся в различных социальных условиях, могут приходить к схожим выводам, думать об одном и том же, но у них разные культуры, различные системы ценностей и приоритетов, разный язык. И даже интерес молодёжи к «советскому» отнюдь не означает буквально возможность (и желание) возврата к советскому опыту. Но такой возврат и объективно не возможен и не нужен, всё поменялось. На информационном уровне левым нужны собственные сети, координация усилий экспертов с левыми изданиями, а этих изданий — между собой.
Отчёты руководителей рабочих групп и обсуждение отчётов состоялось на общем заседании после перерыва.
Денис Зоммер (СКМ, г. Москва) отметил, что в группе «Активистов» состоялась интересная дискуссия в рамках межорганизационного диалога. Выступали различные представители российского социалистического движения, говоря о вещах, понятных всем левым активистам. Рассматривались разные проблемы. Например, проблема общей левой идеологии, которая пока не сформирована, по крайне мере, в том виде, в котором её могло бы понять и принять современное российское общество. Выступающими на секции были сформулированы предложения, как через развитие социально-протестной среды создать общую идеологию, которую можно предлагать обществу. Были предложения действовать через мощный профсоюз, который может вобрать левые идеи за счёт деятельного участия в нём левых активистов. Все участники дискуссии подчёркивали, что на сегодняшний день у нас нет единой идеи, хотя каждый из нас относит себя именно к левым. Было отмечено, что некоторые процессы, происходящие сегодня в российском обществе, могут заставить многих людей выходить на улицы, но левые пока не могут собрать этих людей, привлечь в свои ряды. Велась дискуссия и на тему того, что первично, курица или яйцо: создание левой организации или самоорганизация общества. Были высказаны различные точки зрения, но доминировало мнение о преждевременности создания левой организации сегодня, хотя она может быть создана в будущем. Такая преждевременность связана с тем, что (выделено при вычитке. Gardares) левые сегодня в России, и это подчёркивалось большинством участников секции, находятся на уровне формирования кружков.
Затрагивались также проблемы работы с пролетариатом. Сошлись во мнении, что рабочие готовы сотрудничать с левым активом в рамках какой-либо организации только в том случае, если это непосредственно затрагивает их интересы. При этом доминируют материальные, экономические, а не политические или социальные интересы. Рабочий сегодня не является активной социальной, политической единицей, он вынужден зарабатывать себе на жизнь. Так же высказывались мысли о том, что закон ФЗ-83 может всколыхнуть общество, и нужно учитывать это, делать упор на социальные проблемы в своей работе.
Высказывались идеи и по поводу практических, организационных задач: создание российского аналога фонда Розы Люксембург, формирование депутатского корпуса из представителей левой среды.
Говорилось также о том, что в России существуют профсоюзы, существует Конфедерация Труда, которая не так давно провела свой съезд и в ближайшее время может даже вступить в Народный Фронт Владимира Путина, но нужно создание и других независимых профсоюзов для активизации работы.
Критиковалась работа с рабочими и активистами социальных движений. Опять-таки отмечалась политическая пассивность рабочих, которые готовы воспринимать всё происходящее только через собственную, личную проблему.
Подчёркивалась необходимость активизировать работу вокруг актуальных социальных проблем, например, закрытия детских садов, закрытия школ и больниц, реструктуризации социальной сферы, то есть активнее работать там, где есть сегодня реальная почва для социального протеста. Но основная мысль, высказанная в этой связи, сводилась к тому, что люди сегодня в массе не готовы к самоорганизации. Зачастую левые активисты организуют для той или иной группы граждан, в их поддержку, акцию, а те, ради кого эта акция организуется, либо пребывают в неведении, что происходит и почему, или воспринимают как данность то, что кто-то борется за них.
Семён Борзенко, дополняя выступление Дениса Зоммера, отметил, что на секции поднимались вопросы формирования левого движения снизу и сверху, активно выступали представители независимых коммунистических движений, таких как «Красноярский Союз Коммунистов», «Ставропольский Союз Коммунистов». Люди подтвердили свою готовность развивать движение снизу, вступать в коалиции, координировать свою работу с другими. Более того, было отмечено, что если, даже при условии развития низовых движений, не будет координирующего центра, который смог подвести подо все низовые движения единый знаменатель, развитие этих низовых структур может очень быстро остановиться. Этот момент нужно осмыслить всем, в том числе и московским товарищам, потому что сейчас от Москвы ждут работы по такому пока неформальному объединению.
Было очень интересное выступление, одно из последних, в котором были неожиданно поставлены акценты, перпендикулярно всему предыдущему разговору. Это выступление Владимира Перевозщикова, активиста КПРФ из Кирово-Чепецка, депутата Кирово-Чепецкого Совета, мастера градообразующего предприятия. Это левый активист, депутат и пролетарий в одном лице. Он рассказал о своём опыте периода, когда он баллотировался в депутаты. Жители района жаловались ему, что уже несколько лет ни администрация, ни ЖЭК, словом, никто не может решить одной проблемы — спилить тополя, которые уже стали угрожать жизни и здоровью жителей. Владимир пошёл в ЖЭК, стал готовить необходимые бумаги, уговаривать решить проблему, ему обещали через год или полгода, объясняли, что того или другого не хватает для решения проблемы, ничего не двигалось. Тогда он просто подъехал с пилой ночью, спилил эти тополя и решил проблему. Через неделю он стал депутатом Кирово-Чепецкого Совета. Разумеется, о его поступке узнали все жители. И хотя он поступил формально незаконно, все одобрили его поведение, ведь человек решил вопрос. Семён Борзенко признался, что эта история заставила его задуматься над тем, что много говорится о том, как левые активисты должны взаимодействовать с людьми на территории или на предприятии, а иногда самыми эффективными оказываются самые простые решения. Когда человек просто берёт на себя ответственность, делает, а потом побеждает.
И в заключение выступления Семён Борзенко сказал: «Желаю нам всем победить!»
Иван Овсянников (Российское Социалистическое Движение, МПРА, Санкт Петербург) выступил с небольшой ремаркой. Он сказал, что сложно суммировать различные мнения, высказанные на дискуссии представителей различных организаций и течений, но ему бы хотелось сформулировать обобщённо позицию, которую отстаивало большинство активистов Российского Социалистического Движения относительно взаимодействия с профсоюзными, рабочими и социальными движениями. Эта позиция заключается в том, что развитие левого социалистического движения в России, которое действительно могло бы влиять на политику и на власть, связано с развитием самоорганизующихся структур: рабочее движение, различные гражданские движения и т. д. и т. п. И политическая организация представляет собой своего рода элиту рабочего движения. И перед левыми на нынешнем этапе стоят две задачи. Во-первых, левые сами должны создавать ту почву, на которой впоследствии может вырасти политическая организация, способствуя укреплению и усилению низовых структур и самоорганизации. Прежде всего, это, конечно, боевые профсоюзы и структуры, подобные Центру взаимопомощи рабочих, другие гражданские объединения. Левые должны не подменять собой социальные движения, а содействовать созданию постоянно действующих структур, которые не распадались бы с решением локальных проблем. Во-вторых, задача левых заключается не только в помощи людям в их самоорганизации, но и во внесении неких идей, политических идей, идей по преобразованию общества, социалистических идей. На все вопросы, которые ставит перед трудящимися жизнь, левые должны давать очень чёткие ответы, ответы в русле левых идей, поскольку только такие ответы сегодня являются единственно адекватными. Сложно бывает найти правильный баланс в решении этой двойной задачи, но левые обязаны его найти и решать обе эти задачи. И в заключение своего выступления И. Овсянников заметил, что не согласен с мнением Б. Кагарлицкого о том, что создание левой организации до развития массового движения — это не работающая схема. Он отметил, что для выполнения названных им задач — содействие самоорганизации общества и пропаганда социалистической идеи — организация нужна. Нужны органайзеры, пропагандисты, идеологи, активисты, и всё это может дать только организация.
Борис Кагарлицкий рассказал об итогах дискуссии на секции «Эксперты». Он отметил, что экспертов было меньше, чем активистов, и дискуссия была не острой, а скорее, прагматичной. Первый вопрос был сформулирован так: что может левое экспертное сообщество сделать для того, чтобы влиять на происходящие процессы и стать фактором общественного движения. Второй вопрос заключался в том, какие для этого имеются средства и какие могут быть использованы возможности. И третий вопрос, более общий, был о стратегии интеллектуальной, экспертной работы с учётом более амбициозных целей, связанных с борьбой за гегемонию. Вопрос о том, как левое экспертное сообщество ставит перед собой задачу стать не просто поддержкой социального движения, а выступить в качестве политического интеллектуального ядра, которое пытается не только противостоять неолиберализму, но и выдвигать собственные идеи, претендующие на определённое доминирование, на определённую популярность и успех в обществе. Параллельно делались некоторые выводы относительно того, что собой представляет социальный протест и какие формы социального движения, солидарного действия наиболее актуальны сегодня. Очень важный момент — все ресурсы ограничены: и человеческие ресурсы, и финансовые, и время и т. п. Поэтому очень важен вопрос о том, на каких направлениях сосредоточить внимание и силы.
В ходе обсуждения была высказана мысль о том, что социальный протест будет сосредотачиваться на тех проблемах, которые значимы для общества в целом. Поэтому для нас, подчеркнул Кагарлицкий, особенно важны именно такие формы и поводы социального протеста. Поэтому уделяется внимание ФЗ-83, образованию, жилью и т. п. Это проблемы, которые значимы для общества в целом. Очень важно, что левые эксперты должны выступить для общества интерпретаторами происходящих событий. И поэтому скоординированная работа левого экспертного сообщества состоит в том, чтобы стать интерпретаторами событий, задавая определённую повестку дня. Это не комментарии, это формирование повестки дня для общества. События на Манежной площади, например, можно интерпретировать как хулиганскую выходку, можно — как путч неофашистов, а можно подать их как гражданское движение русских людей против кавказской оккупации. Очень важно, чтобы левые добивались доминирования своих интерпретаций. А они, между тем, порой боятся поднимать больные для себя вопросы, отмалчиваются. В частности, тему межэтнических конфликтов левые, как правило, не обсуждают или интерпретируют в виде неких общих лозунгов типа «За интернационализм». Тем самым левые отдают поле дискуссии, интерпретации этих процессов наиболее реакционным, наиболее мрачным и отвратительным идеологам. Или, в лучшем случае, либералам, которым, заметил Б. Кагарлицкий, левые нередко подпевают, вместо того, чтобы дать собственную интерпретацию события или процесса. Простейший пример с распространением цыганами наркотиков на Урале. Есть либеральная интерпретация, жалеющая бедных оклеветанных цыган, есть фашистская версия, в которой цыгане продают наркотики русским молодым людям с коварной целью извести русскую нацию. Но можно дать объективное, рациональное объяснение: цыган использую наркоструктуры, которые сами, отнюдь, не этнические, не этническими являются причины и цели их создания и функционирования. И участие цыган в наркобизнесе не связано с их этнической принадлежностью или особыми антирусскими целями. С другой стороны, цыгане-участники наркобизнеса не должны пользоваться у левых сочувствием или симпатией. Но корень проблемы-то не в том, что они цыгане. А в том, что они участвуют в наркобизнесе, соответственно и акценты при анализе ситуации нужно смещать. Но если левые просто не будут вступать в борьбу интерпретаций, то они отдадут поле самым мрачным и реакционным силам. Итак, первый момент обсуждения: борьба за инициативу на поле интерпретаций.
Далее обсуждались тактические шаги: будут делаться экспертные доклады силами ИГСО и с привлечением различных экспертов, нужно организовывать информационные кампании, например, в поддержку образования, на определённой идеологической платформе.
По словам Бориса Кагарлицкого, дискуссия на секции довольно перешла к тематике, заявленной назавтрашний день — об информационной политике и журналистике. Это понятно, ведь эксперты не работают на общество напрямую. Для того чтобы экспертное мнение было доведено до общества, оно должно кем-то подаваться, тиражироваться, предъявляться. Именно поэтому дискуссия свернула на тему информационной стратегии и тактики, на тему так называемой информационной герильи, то есть работу через буржуазные, раскрученные СМИ. Обсуждалась возможность и создания собственных информационных каналов.
Участники секции согласились в том, что задачей левого экспертного сообщества является демонстрация и объяснения провала системы при анализе и обсуждении конкретного вопроса или проблемы. Задача состоит не только в том, чтобы ругать, но и в том, чтобы задавать определённую направленность критике, придавать ей стратегический смысл, выявлять системные противоречия. Сама по себе социально-экономическая и политическая система, особенно в России, не вызывает особого одобрения. Люди могут иметь определённые иллюзии по поводу капитализма вообще, но по поводу российского капитализма сегодня уже мало у кого есть особенные иллюзии. Это уже немного напоминает ситуацию из известного советского анекдота, в котором мужчина раздаёт на Красной площади пустые листовки, а на вопрос сотрудников КГБ, почему же он раздаёт листовки без текста, отвечает: «А зачем писать, и так всё ясно». Мы сейчас оказались, отметил Борис Юльевич, вроде бы, в ситуации, когда всем всё ясно. Но не всё так просто, потому что, если негативная оценка существующего положения вещей достаточно распространена, то объяснение сложившейся негативной ситуации является сегодня ещё открытым вопросом. Задача левой экспертной среды и состоит в том, чтобы путём совместных скоординированных усилий давать системное объяснение сложившейся ситуации, распространять собственную оценку того, что происходит и почему это происходит, почему нужны соответствующие изменения. Именно поэтому логика анализа социальной реальности должна быть направлена на выявление системных противоречий, а не на констатацию отдельных практик, которые сегодня сами по себе более чем скорректированы в обществе.
Высказывались мнения о том, что сегодня критические высказывания достаточно популярны, но они сами по себе отражают разруху, царящую в головах. Некоторые эксперты, например, Сергей Кургинян, Анатолий Вассерман, пользуются популярностью не только потому, что они критикуют существующие порядки, но и потому, что они механически воспроизводят ту идеологическую и теоретическую путаницу, которая царит в головах граждан. В этих «говорящих головах» зритель узнаёт себя, как в зеркале. Левые же должны вести работу по преодолению информационного хаоса, должны бороться с разрухой в головах.
Был высказан также тезис о том, что левые сегодня имеют уникальные культурные возможности: они могут стать интеллектуальной и культурной силой, способной преодолеть разрыв между поколениями.
Для преодоления сегодня разрыва * между советскими и постсоветскими поколениями необходимо выстроить такой социально-культурный контекст, последовательно создавать который могут только левые.
Но левые в этом случае должны отказаться от советской ностальгии, от идеалистического восхваления Советского Союза, потому что это как раз способствует углублению поколенческого разрыва. Необходимо, разумеется, использовать накопленные благодаря советской истории традиции, навыки, лексику, но не эксплуатировать советскую ностальгию, идею «советской реставрации». Социокультурный разрыв между поколениями, подчеркнул Б. Кагарлицкий, должен преодолеваться за счёт апелляции к советской традиции, если не к социальной справедливости, то к социальной защищённости, к социальному государству. Это одна из ключевых работающих идей, привлекательная для разных поколений.
Далее на секции, рассказал Б. Кагарлицкий, обсуждались общие вопросы координации деятельности, в том числе обсуждался вопрос использования социальных сетей. Общий вывод состоял в том, что нужно не подменять традиционную информационную работу в электронных и бумажных СМИ, но использовать новые методы, использовать возможности социальных сетей для координации и интеграции. Face-book, например, не заменит сам по себе сайты или газеты, но прекрасно их дополнит, соответственно, существует и обратное дополнение: традиционные СМИ дополнят социальные сети в информационной работе.
Борис Кагарлицкий упомянул побочную дискуссию, возникшую на секции, которая пересекалась с дискуссиями политических активистов. Было отмечено, в частности, что очень важно бороться на выборах, но большинство участников обсуждения не были в восторге от этой идеи. Высказывалось мнение такого рода: допустим, мы сосредоточим огромные усилия на том, чтобы провести в тот или иной законодательный орган одного депутата, а о нём, может быть, никто и не узнает. Подчёркивалось, что соотношение сил не позволяет сегодня левым надеяться на большее. Борис Кагарлицкий ответил, что он лично не согласился бы с такой пессимистической оценкой, напомнив Фиделя Кастро, который действовал и победил, имея всего 12 человек против целой армии Батисты. Задача заключается в том, подчеркнул Б. Кагарлицкий, чтобы иметь стратегию и тактику, позволяющие менять сложившееся соотношение сил, а различные консервативные тактики левого движения по существу представляют собой разные способы адаптации к негативной ситуации, к неблагоприятному для левых соотношению сил, способы принятия сложившейся ситуации. Задача же левых состоит в том, чтобы менять, ломать сложившуюся ситуацию. Борис процитировал слова Гии Жоржолиани о том, что задача левых состоит не в том, чтобы выжить, сохранить себя в качестве левых. Задача состоит в том, чтобы менять систему. Борис Кагарлицкий подчеркнул, что это очень важный вопрос, это вопрос борьбы за власть. И если вопрос так не ставить, то смысла в деятельности вообще, и в нынешнем собрании в частности, просто нет. Совершенно логично поэтому, что дискуссия экспертов перекликалась в определённой степени с дискуссией активистов.
Ставился вопрос и о рабочем движении. Высказывались идеи о том, что много говорится о возможностях левых помочь рабочему и профсоюзному движению, но нужно ставить вопрос и о том, а как профсоюзы могут помочь левому движению. Профсоюзы, особенно в том виде, в котором они сегодня существуют в России, не являются самостоятельной ценностью и самоцелью, учитывая, что большинство трудящихся в профсоюзы не организованы. Встаёт вопрос о политической организации. Вспомнив высказывание Ивана Овсянникова, Борис Кагарлицкий заметил, что вопрос состоит не в том, нужно или не нужно создавать левую политическую организацию. Её, безусловно, нужно создавать. Вопрос в том, как, через что её создавать, каковы пути к реальному созданию такой организации. Это ещё и вопрос о том, на чём сосредоточить свои усилия, на что бросить силы. А силы ведь ограничены, мало ресурсов, мало людей, нельзя позволить себе распылять усилия между различными направлениями. Очень важен также вопрос о том, все ли из тех, кто готов сегодня работать с левыми, в том числе и по стратегическим направлениям, готов сегодня вступить именно в левую организацию.
Значительно число людей, близких левым по взглядам, в декларативно левую организацию не вступят по целому ряду совершенно понятных причин. Речь идёт даже не об идейных разногласиях, личных симпатиях или антипатиях, а просто о тактических причинах и соображениях.
В заключение, уже выходя за рамки дискуссии на секции, Борис Кагарлицкий заметил, что ресурсов мало, а нас всех ждёт обострение экономического и социального кризиса. Это пока только рабочая гипотеза, но более чем обоснованная. Поэтому тактика малых дел, тактика постепенного собирания сил, с расчётом на то, что через 20 лет мы можем что-то создать, может себя не оправдать, несмотря на то, что подобная тактика кажется очень реалистической. Но ответ состоит в том, чтобы ориентироваться уже сегодня на социальные коалиции вокруг вопросов, требующих общественного решения. Так, например, проблемы социальной сферы не поддаются индивидуальным решениям, требуют общественных усилий, серьёзных социальных преобразований. И левые должны становиться в таких коалициях ядром, основой, работать на консолидацию и укрепление этого движения. Именно в процессе укрепления и развития этого социального движения сами левые будут консолидироваться и будет формироваться левая организация. Речь идёт о том, что консолидация левых как серьёзного массового движения возможна лишь в процессе практической работы по созданию широкой социальной коалиции, противостоящей неолиберальным реформам.
Анна Очкина рассказала о том, что происходило на секции «Практиков», подчеркнув, что разговор на секции складывался очень интересно. Секция началась со своего рода самоотчетов людей, состоящих в различных инициативных группах и социальных движениях. Представители движения «Питерские родители» подтвердили, что ситуация с дошкольными и в целом образовательными учреждениями тяжёлая не только сейчас, но и в перспективе. Ожидаемая ситуация, если учитывать доминирующие тенденции, даже хуже той, что сложилась в настоящий момент. Мария Медведева рассказала о деятельности «Питерских родителей». Интересным А. Очкиной показался вопрос, заданный Марии Медведевой одним из участников секции. Вопрос был такой: «Допустим. Построят все детские садики, которые вам нужны, сохранят все школы, которые вы защищаете. Словом, если выполнят все ваши требования, у вас больше не будет претензий к власти?» Все участники секции, по словам Анны, были согласны в том, что для того, чтобы этого добиться, понадобится как раз вся их жизнь, вряд ли удастся дожить до такой ситуации. А. Очкина напомнила, что происходят и более серьёзные изменения в социальной сфере, не только закрытие отдельных детских садов и школ: начинает действовать закон ФЗ-83, назревает новый закон об образовании, который вряд ли будет существенно улучшен и т. п Однако выступления участников секции показало, что без обсуждения локальных проблем обойтись всё же нельзя.
Было отмечено интересное выступление Дмитрия Бабича о ситуации в прессе. Из этого выступления следовало, что пресса не является надёжным союзником прессы, так как свободной прессы, по словам Д. Бабича в России не существует.
В связи с разговором о взаимоотношениях журналистов с собственниками СМИ был поднят вопрос о том, что люди, занятые интеллектуальным трудом, работники социальной сферы — учителя, врачи, преподаватели, журналисты, — оказываются сегодня зачастую более зависимыми от работодателя, чем рабочие, как бы это не показалось странным. Анна Очкина отметила, что сотрудники ИГСО сталкивались уже с такой проблемой, когда организовывали семинар профсоюза работников кино и телевидения. Обнаружилось, что при номинально высоких зарплатах работники в этих сферах оказываются часто в полурабской зависимости от работодателя. Даже если нет «серых» схем оплаты труда, то зависимость обусловливается тем, что заменить Учителя работодателю всегда проще, чем заменить рабочего, особенно квалифицированного. Профессиональные способности шахтёра, плотника и т. п. более очевидны, чем профессиональные способности учителя. Работодатель объективно интересовал в хорошем, квалифицированном рабочем, а хороший учитель для него — в первую очередь послушный учитель, как он учит вопрос более чем второстепенный. В интеллектуальной, социальной сфере размыты критерии качества деятельности. Кто, например, лучший экономист: Карл Маркс или Анатолий Чубайс. С точки зрения рынка, безусловно, Чубайс лучше, просто потому, что он богаче. Сегодня значительная часть наёмных работников заняты в сфере услуг, и необходимо учитывать специфику труда в этой сфере, специфику социально-экономического положения её работников. Анна Очкина заметила, что левые мало оговорят об этой категории работников, а ведь необходимо решать, что делать с ними. Могут ли левые просто ожидать, что со временем эти категории примкнут к ним, или нужно специально работать в этих сферах? Этот вопрос до сих пор открыт.
На секции были интересные выступления руководителей и членов Центра взаимопомощи рабочих (ЦВР). Опыт ЦБР является уникальным в России и чрезвычайно ценным для левого движения. Справедливым было замечание Петра Принева, основанное на опыте ЦВР, что принцип организации профсоюзов на основе первичек на предприятиях крайне неудачен, он должен быть заменён территориальным или отраслевым принципом объединения. Это гарантирует гораздо большую защищённость членов профсоюза, позволяет избежать полного контроля работодателя над профсоюзом.
Анна Очкина призналась, что её потрясло выступление Натальи Чернышевой, аудитора с большим стажем. Наталья отказалась от больших заработков в сфере аудита потому, что ей надоело подписывать фальшивые финансовые отчёты. Она создала независимую некоммерческую «Организацию народного контроля». А. Очкина напомнила собравшимся сцену из кинофильма Э. Рязанова «Гараж», когда один герой спрашивает, дескать, неужели ещё сохранились белые вороны, на что другой герой отвечает: «Знаете, в природе их почти не осталось, но у нас есть». Наталья Чернышева рассказывала о деятельности своей организации и, в частности, о том, что существует малоизвестный закон ФЗ-8, согласно которому каждый гражданин может проверять финансовую деятельность любого учреждения, предприятия или организации в том случае, если это не связано с государственной тайной. Печально прозвучали слова Чернышевой о том, что приходится уговаривать людей воспользоваться эти правом. В связи с этим поднималась больная для социальных движений проблема — проблема вовлечения людей, проблема солидарности, активности в борьбе за свои собственные права. Об этом говорили и Пётр Принев, и Дмитрий Кожнев, этот мотив звучал в выступлениях всех участников. Замечательно в связи с этим высказывание о том, что те трудовые и социальные права, которыми мы ещё пользуемся сегодня, являются для нас, по сути, наследственными правами, нынешними поколениями наёмных работников они не завоёвывались. Сегодня мы только теряем эти права, и, может быть, потому теряем их без должного сопротивления, что не боролись за них, не отстаивали их сами, а просто получили в качестве исторического наследства.
Сходные мотивы звучали и в выступлении представителя инициативной группы МГУ Александры Запольской. Сегодня в России существуют все объективные условия для развития студенческого движения. Тем не менее, несмотря на отдельные проявления активности студентов — письмо студентов с требованием отставки министра Андрея Фурсенко, более или менее активные действия инициативной группы социологического факультета МГУ и т. п., - говорить о сколько-нибудь серьёзном массовом студенческом движении не приходится. Александра Запольская высказала мысль, которую Анна Очкина сочла подходящей для того, чтобы стать лозунгом всех социальных движений. «Удивительно и печально, что, несмотря на все условия для существования студенческого движения, его у нас нет. Поразительно и радостно, что, несмотря на все препятствия для существования студенческого движения, оно у нас всё-таки есть». Это можно отнести ко всем российским социальным движениям, которые сегодня слабы, имеют большие проблемы координации своих действий, проблемы взаимодействия, но, в то же время, удивительно и радостно, что они всё-таки существуют.
В заключение своего выступления Анна Очкина сказала, что общим итогом работы группы могут быть следующие выводы. Конечно, брать в качестве политической программы идею так называемых малых дел бессмысленно, хотя бы потому, что пока мы будем, может быть, даже успешно, добиваться решения локальной проблемы в одном районе, всё то же самое будет происходить в другом месте. Проблемы будут появляться снова и снова, поскольку существует определённая концепция и тенденция деятельности правительства в социальной сфере. Но это не означает бесперспективность или второстепенность для левых малых дел. Малые дела, помимо того, что они способствуют решению конкретных социальных проблем, пусть и локальных, позволяют решать и более общие задачи. Все участники секции подтвердили, что вовлечение людей в решение конкретных проблем позволяет воспитывать солидарность. Добиваясь успеха в решении своих проблем, люди обретают уверенность, понимают действенность социального протеста, социальной активности. Именно через локальные, частные инициативы можно развивать межотраслевую и даже межрегиональную солидарность. Это убедительно доказывает, например, опыт ЦВР Локальные победы создают эффект доверия к социальным движениям. Так, движение родителей, появившись практически ниоткуда, спровоцированное во многом законом ФЗ-83, заслуживает всё большее уважение и становится широко известным. И это несмотря на то, что, как заметила Александра Запольная, почти всё постсоветское время в России социальный протест был маргинализирован в общественном сознании, и, соответственно, социальные активисты считались чуть ли не сумасшедшими. Такая оценка роли социальных движений не является утопичной потому, что при существующем состоянии социальной сферы, вызывающем всеобщее беспокойство, рано или поздно (а скорее, рано) может возникнуть эффект «снежного кома», начаться интенсификация социального протеста в рамках социальных движений. Поэтому очень важно, чтобы эти движения работали, чтобы они поддерживали друг друга, демонстрировали прецеденты успешного решения конкретных социальных проблем.
Однако, как опять-таки отмечали все участники секции, необходимо бороться с главной проблемой социальных движений — с их неустойчивостью. Успех или, напротив, абсолютная неудача в решении определённой проблемы часто влекут за собой распад социальных движений. Развитие деятельности заключается здесь и в создании механизмов контроля над исполнением требований, контроля над сохранением того, чего добились социальные активисты.
Далее Очкина предложила кому-нибудь из участвующих в работе группы дополнить её выступление, так как не все успели выступить.
Дмитрий Бабич (РИА-новости, Москва) говорил о проблеме солидарности как о ключевой для социального и протестного движения в современной России. Он сказал также, что капиталистическая свобода прессы в России, безусловно, есть. Вопрос заключается в том, для кого и для чего эта свобода. Кампания в поддержку Ходорковского и Магницкого демонстрирует солидарность олигархов. И журналисты вполне могут обслуживать такую солидарность, пользуясь буржуазным вариантом свободы прессы. А вот выразить солидарность с мамами в Санкт Петербурге, которым не хватает детских садов, журналисту будет гораздо сложнее.
В действиях российской власти отчётливо видны, по мнению Бабича, три приоритетные цели. Первая — удержание власти в руках определённой элиты, вторая — интеграция российской элиты в западную, поскольку будущее всё-таки там, и третья цель — замена советских социальных гарантий на платные социальные услуги. На эти три приоритетные цели и заставляют работать большую часть прессы. С другой стороны, люди сами зачастую позволяют навязать себе ту повестку дня, которая кому-то нужна. Кому-то сегодня в России обязательно нужно представить дело так, что борьба за освобождение Ходорковского и есть ключевой момент российской демократии. Это и есть солидарность олигархов, и на это работает капиталистическая свобода прессы. Когда нужно защищать журналистов, уволенных за убеждения или за народ, права которого нарушаются, та же солидарность олигархов пресекает всякую возможность гласности, свобода слова заканчивается.
Поэтому, отметил Д. Бабич, говорить сегодня нужно не о рабочем движении, а о движении трудящихся. Интеллигенция сегодня пострадала даже больше, чем рабочие. Дмитрий аргументировал свою мысль тем, что работники интеллектуальной сферы ущемляются не только в своих трудовых, но и творческих правах, прессинг рынка, усиленный прессингом власти, распространяется на само содержание труда. Сегодняшнее наступление на образование — это наступление и на интеллигенцию как на социально-профессиональную группу.
Сегодня необходимо бороться за объединение всех левых сил общества. Необходимо переосмыслить задачи левых сил, нельзя пользоваться заготовками начала 20-го века, общество сильно изменилось и усложнилось с того времени. Нельзя ограничиваться профессиональной солидарностью — это утопия. Внутри одной отрасли власти ничего не стоит задавить любой протест. А вот межотраслевая солидарность — это другое дело, это серьёзно.
Аристарх Ковалев (социальный активист, Москва) напомнил об объединении свободных профсоюзов, об объединении КТР и ВКТ, которое произошло сравнительно недавно и стало результатом долговременной низовой тенденции. В рамках новой структуры — Конфедерации Труда России (КТР) — объединились, по словам Ковалева, люди разных политических и идеологических взглядов, люди рабочих профессий. Алексей Ковалев отметил, что это упрёк интеллигентам, которые никак не могут договориться между собой. Он подчеркнул, что в левой среде любят повторять тезис об отсутствии рабочего класса и напомнил, что в 1917 году промышленных рабочих было около двух с половиной миллионов, сегодня же в России армия промышленного пролетариата составляет более 25 миллионов. Говорить об отсутствии рабочего класса сегодня — это заниматься самоуспокоением или даже отказываться от реальных действий. Рабочий класс — это мощная сила, на которую могут опираться действующие, желающие реальных общественных изменений партии, и другой силы нет.
Новое рабочее объединение сегодня, утверждал Ковалев, ставит не только экономические, но и политические задачи. Ему необходимо собственное политическое строительство, потому что оно отказывается от всяческой помощи думских фракций, в том числе и фракции КПРФ. Эти объединения собираются предложить собственную модель развития, называемую коммунистической. По факту же, идеи, выдвигаемые лидерами и активистами нового профсоюзного объединения, соответствуют базовым положениям социалистической теории. В том числе многими ставится вопрос не о защите труда, а об освобождении его от эксплуатации вообще. Это не декларированный, осознанный, опирающийся на теорию социализм, но это стыдливый, стихийный рабочий социализм. Это именно та идеология, которая сегодня нужна.
В заключение А. Ковалев отметил, что новое профсоюзное объединение выразило готовность к объединению с социальными движениями и политическими партиями для решения общих задач.
Пётр Принев (ЦВР, Санкт Петербург) сказал, что все выступающие забыли упомянуть о том, что мы сегодня находимся в самом начале формирования культуры протеста. Мы не умеем, сказал он, за редким исключением, протестовать ни по отдельности, ни сообща. Сегодня почти полностью утрачена культура солидарного протеста. Необходимо, добавил П. Принев, обобщать и унифицировать протестный опыт, набираемый различными организациями и движениями, для чего необходимо наладить полноценное информационное взаимодействие.
После выступления П. Принева Анна Очкина предложила участникам различных групп задавать вопросы друг другу и комментировать работу друг друга.
Александр Желенин (журналист, Москва) отметил, что расширение и развитие левой среды невозможно без чётких представлений о социальной структуре современного общества. Прежде всего, необходимо уточнить понятие «наёмный работник». Наёмными работниками сегодня является большинство российских граждан. Сегодня, по словам А. Желенина, стираются грани между умственным и физическим трудом, как за счёт автоматизации труда, так и за счёт нивелирования различий в условиях труда между привилегированными когда-то профессиями и остальными сферами деятельности. Сегодня, например, большинство представителей когда-то свободных профессий (программисты, журналисты) стремится к более или менее гарантированной и постоянной занятости в крупной компании. Таким образом, бывшие «свободные художники» становятся обычными клерками, зависимыми «пролетариями умственного труда», происходит массовая пролетаризация, в том числе и привилегированных в прошлом профессий, интеллектуальных профессий. Если сравнить уровни зарплат «офисного планктона» и квалифицированных рабочих, существенной разницы, по словам Желенина, увидеть нельзя. Александр Желенин констатировал слияние двух, в недалёком прошлом очень различных, слоёв в общую массу работников наёмного труда — пролетариат. Но собственно рабочий класс, согласился Александр с выступлением А. Ковалева, тоже не исчез. Самую же чёрную работу сегодня выполняют гастарбайтеры, и это тоже часть пролетариата.
Дмитрий Клевцов (ЦБР, Санкт Петербург) отметил, опираясь на свой опыт работы в ЦБР, что значительная часть представителей профсоюзов и социальных движений не понимают отчётливо, что такое правое и левое в политике. Он призвал левых быть аккуратней с терминологией, считаться со своей предполагаемой аудиторией. Сравнение с пролетариатом, заметил Дмитрий, может, например, оскорбить кого-то из «белых воротничков». Для человека, столкнувшегося с конкретным проявлением произвола власти — у него ломают гараж или его выселяют из общежития, например, — различие между левой и правой идеологией, отношения собственности и прочее не понятны, а часто и не интересны. Более того, такие термины и рассуждения могут оттолкнуть людей. Опыт ЦБР, отметил Клевцов, показал, что в рамках одной организации могут взаимодействовать, работать на общую цель люди с различными политическими взглядами. ЦБР — не политическая организация, в которую входят политические организации, общественные объединения, граждане и т. п. Не надо отталкивать людей с другими взглядами, если с ними можно работать в рамках конкретного проекта. В рамках совместной работы с различными общественными объединениями и гражданами, подчеркнул Дмитрий, у левых больше шансов завоевать авторитет в обществе, добиться признания своей деятельности и своих идей, чем в условиях идейной «чистоты». «Мы все живём в одной стране, — завершил своё выступление Д. Клевцов, — у нас есть общие интересы. Давайте же находить общий язык в рамках координирующих структур и сообща защищать эти интересы».
Дмитрий Кожнев (МИРА, Калуга) выступил оппонентом Дмитрия Клевцова. Он заявил, что политические взгляды не являются чем-то абстрактным. Объективно эти взгляды обусловлены социально-экономическим положением, социальной ролью индивида или группы. Конечно, речь не идёт о ситуациях, не связанных непосредственно с социальной системой. Гараж, например, могут сломать при любой общественной системе и у любого гражданина. Даже у олигарха гараж могут сломать другие, более крутые олигархи, пошутил Дмитрий. Но как только мы касаемся более принципиальных вопросов, связанных с социально-экономическим положением людей, мы не можем действовать в условиях идейной неопределённости. Говоря о том, что не нужно никого разделять в рамках гражданских инициатив, необходимо помнить, что гражданами являются и рабочий, и олигарх, но социально-экономические интересы у них не просто разные, а противоположные. Нужно исходить из классового контекста. Вот, например, либералы и коммунисты вместе протестуют против чего-то, они согласны, всё вроде бы хорошо. Но Дмитрий напомнил, что как только заходит речь о сущностных вещах, о принятии принципиального закона, например, как только поднимается вопрос о собственности, различие, даже антагонизм интересов проявляют себя очень ярко. Допустим, либералы борются за уменьшение контроля государства над бизнесом, за освобождение его от государственной опеки. Такой закон бьёт, прежде всего, по интересам рабочего класса, так как сокращает возможности защиты рабочих мест и условий труда. Необходимо чётко осознавать существование объективных классовых противоречий, объективных классовых интересов. Исходя из этого, подчеркнул Кожнев, левые должны ориентироваться на ту социальную группу, которая является для них классической. Идеология левого движения — это идеология наёмных работников. И это не абстракция, а идеологизация экономических, социальных, политических интересов именно этой социальной группы.
Под конец выступления Дмитрий признался, что вынужден влить «ложечку дёгтя в бочку мёда от А. Ковалева», восхищающегося объединительным съездом КТР. Эту структуру, признался Кожнев, он знает не понаслышке, а изнутри, являясь её работником. Очень здорово, отметил он, что был съезд, но каково сегодня реальное положение дел, насколько много работников объединено в структуры КТР? Очень немного. Более того, незначительный процент работников, даже являющихся членами структур КТР, активно и сознательно участвуют в их работе, в коллективных действиях. Это значит, что левым ещё предстоит большая работа с рабочими и профсоюзными движениями. Дмитрий отметил, что для него, как для марксиста, очень важно смотреть на вещи открытыми глазами, без иллюзий. Работа предстоит большая и от того, как именно она будет делаться, кем, с какими мотивами, зависит результат.
Борис Кагарлицкий прокомментировал выступления, отметив, что он хочет поддержать всех высказывающихся относительно вопросов взаимодействия людей и движений разной политической и идейной ориентации, то есть поступить подобно раввину из еврейского анекдота. Тот выслушал аргументы конфликтующих сторон и согласился с каждой из них. Когда же его жена возразила, что спорная курица может принадлежать только одному из жалобщиков, но никак не обоим, раввин покорно сказал: «И ты, жена, права». Дело в том, сказал Б. Кагарлицкий, что мы не должны смешивать разные уровни действия и разные уровни лексики. Прав Дмитрий Кожнев, что, по сути, речь не идёт об индивидуальных симпатиях и предпочтениях. Дело в том, что в логике либеральной политики осуществляется та реформа образования, с которой мы боремся. И в этом смысле у либеральной оппозиции власти очень сложная проблема. С одной стороны, они ненавидят власть, причём искренне и глубоко, может быть даже эмоционально сильнее, чем левые. Это уже что-то личное, заметил Кагарлицкий, появляющееся от того, что либеральные оппозиционеры близки к власти в каком-то большом, глубоком смысле. Но, с другой стороны, несмотря на сильную личную ненависть, системных противоречий с властью у либеральной оппозиции нет, нет у неё и системной альтернативы. Да, как это ни странно, они готовы защищать отдельную школу, особенно потому, что это конкретный способ насолить определённым людям, находящимся у власти. Но при этом их видение системы образования, экономической политики, трудового кодекса, пенсионной и налоговой системы почти не отличается от видения власти. Либеральные представления, только ещё более радикально рыночные, то есть ещё хуже с точки зрения интересов трудящихся. И это объективные вещи, их трудно обойти, несмотря на индивидуальные симпатии. В молодёжной правой среде, заметил Б. Кагарлицкий, немало симпатичных ребят, по-своему честных и самоотверженных, готовых лечь под дубинки и т. п.
Итак, не нужно смешивать уровни. Есть уровень повседневного общения с людьми, с теми же молодыми либералами, которые выходят протестовать 31 числа. Можно вспомнить слова Ильи Кормильцева из песни «Доктор твоего тела»: «Мы должны быть внимательны в выборе слов». Вопрос в том, как и с кем говорить. Мы должны быть внимательны в выборе слов. Мы можем говорить на своём языке в своём кругу, понимая друг друга, но мы должны понимать, что, разговаривая с широкой публикой, нередко её отпугиваем. И отпугиваем не тем, что говорим неприятные для неё слова. Мы просто говорим непонятные слова или даже давно забытые. Когда Полина Колозариди разместила в Facebook анонс, где было написано про права рабочих, какая-то девушка отреагировала так: «Права рабочих — как это романтично! Повеяло XIX веком, так интересно!» Наверное, предположил Борис, девушка никогда не видела ни одного рабочего, кроме гастарбайтеров, которых она рабочими не считает.
Что же касается КТР, то проблема не только в том, о чём говорил Дмитрий Кожнев. Если бы при ровно той же численности КТР, при ровно том же охвате качество всех организаций было другим, если бы они были боевыми, хорошо организованными, идеологически сплочёнными хотя бы на уровне хорошей социал-демократии, всё было бы уже сейчас великолепно. Но, к сожалению, это не так. Например, не было дискуссии по поводу документов, которые готовились для съезда, хотя она предполагалась теми, кто эти документы готовил (документ готовился в ИГСО). Людям было не очень интересно, что они такое принимают на съезде. Вписали в документ слово «эксплуатация» и успокоились. А вопрос профсоюзов сегодня очень серьёзен, именно поэтому взаимодействие профсоюзов и социальных движений принципиально. В том виде, в котором работают сегодня отдельно профсоюзы, — это тупик. И поэтому так важен опыт ЦВР, потому что это — вариант выхода из тупика, в котором находятся сегодня профсоюзы.
Степан Маленцов (Профсоюз «Защита», Санкт-Петербург) заметил, что не стоит так иронично говорить о добавлении в итоговый документ съезда КТР слова «эксплуатация». Это не случайное событие, оно выражает определённые процессы эволюции профсоюзного движения.
Следующей была секция
«Практика сопротивления: Международный опыт и российская специфика»,
модератор — Елена Сергеевна Галкина (доктор исторических наук, МПГУ, Москва). Открылась работа выступлением Василия Колташова (руководителя Центра экономического анализа ИГСО, Афины, Греция).
Василий Колташов. Я сейчас Расскажу о том, что происходит в Греции, начну с последних событий, чтобы дать присутствующим почувствовать реальность происходящего, а потом перейду к анализу тех процессов, которые стали причиной происходящего сегодня в Греции.
Не так давно в Афинах произошло очень заметное для Греции событие: массовые выступления граждан, недовольных политикой правительства, были жестоко разогнаны властями. Этот разгон стал темой активного обсуждения в прессе, тем более что он был проведён жёстко, пострадали сотни людей, полиция действовала агрессивно, стараясь нанести наибольший урон демонстрантам. Полиция прибегала также к провокациям, запуская в ряды демонстраций «профессиональных погромщиков».
С одной стороны, это вызвало бурю негодования в обществе, но с другой стороны это стало ответом властей, ответом правительства ПАСОК (правительства социалистов) на растущее недовольство в обществе, недовольство политикой жёсткой экономии, причём жёсткой экономии далеко не только бюджетной.
Произошло это в день, когда в греческом парламенте обсуждались и голосовались последние предложения по спасению Греции. Премьер-министр Греции Георгиос Папандреу сказал, что главное сейчас — спасение Родины. Но один банкир так выразился о ситуации, сложившейся в Греции: «Нет никакой Греции, есть её долг». И вот эта формула гораздо лучше отражает реальное положение вещей, отражает ситуацию, сложившуюся в Греции. Правительство показало свою готовность агрессией отвечать на выражение недовольства гражданами. Напомню, кстати, что граждане, собравшиеся у парламента, как раз и хотели воспрепятствовать парламентариям проникнуть внутрь, старались не допустить на заседание депутатов, в том числе и депутатов правящей партии, имеющей большинство голосов и право формировать правительство. Сегодняшнее правительство ПАСОК показало, что на фоне риторики о спасении Родины оно готово действовать очень жёстко.
Что же происходит в Греции? В декабре 2010 года — новый бюджет, предполагающий новые шаги по сокращению расходов. С этим бюджетом правительство связывало оптимистичные ожидания, обещая стабилизацию бюджета и беспроблемную оплату долга. Были предприняты следующие меры: повышение косвенных налогов, сокращение социальных расходов. Правительство уверяло, что эти меры дали хороший результат, и уже в 2011 году Греция покажет экономический рост, ситуация стабилизируется, и всё будет нормально.
Но уже в январе-феврале текущего года обнаружилось падение доходов бюджета. И власти вынуждены были начать подготовительную кампанию для проведения новых мер жёсткой экономии. Были предприняты новые меры: сокращение пособий многодетных семей, повышение косвенных налогов, масштабная приватизация, которая может дать в бюджет около 50 млрд, евро. Население убедилось, что дальнейшие меры правительства приведут к дальнейшему ухудшению положения.
Экономическая статистика Греции за 2010–2011 год продемонстрировала ухудшение положения, в то время как другие страны могли показать некоторый рост. Например, в Германии, США или России ситуация выглядит относительно неплохо.
В то же время экономика Греции — в глубокой депрессии, а может начаться и новый виток кризиса, новое падение экономики. Падают объёмы жилищного строительства (падение составляет около 40 %), растёт безработица (сегодня свыше 25 % трудоспособного населения), около 40 % молодёжи — безработные.
Сектор малого бизнеса, который в Греции очень велик, испытывает серьёзные трудности из-за сокращения потоков туристов и реальных доходов населения. Состояние сферы мелкой торговли, сферы бытовых услуг, строительства, то есть важнейших для греческой экономики секторов, очень тяжело, они теряют покупателей.
И в такой ситуации Греция должна выплачивать всё возрастающий внешний долг. Я не случайно процитировал фразу банкира о том, что Греция — это её долг. Назначение Греции в представлениях европейских финансовых кругов — выплачивать долг банкам, платить проценты по долгам. В самом начале греческого кризиса правительство ПАСОК было первейшим агентом паники по поводу греческого дефолта что привело в итоге к выплатам по государственным долговым обязательствам до 6 %, что оказалось выгодным опять-таки банкирам. Такое противоречие между реальным и виртуальным (финансовым) сектором проявляет себя и в других странах. Но в греческой экономике существует ещё одна интересная отрасль — морские перевозки. До кризиса налоги в этой отрасли составляли 1 %, сейчас — 0 %. В то время как население при покупке, например, мыла, должно платить 27 % косвенного налога. Сейчас в Греции нелегко собрать прямые налоги с населения, но косвенные налоги собираются активно и являются довольно высокими.
До текущего момента социальный протест выглядел традиционно для страны. Прежде всего, в нём участвовало организованное рабочее движение, то есть организованное профсоюзами, часть из которых активно поддерживает коммунистическую партию Греции. Провокации и агрессия полиции в последних событиях не нанесли урона организованному профсоюзному движению. Но удар пришёлся по новому элементу греческого протеста. Последнее время в социальные протесты вовлекаются наёмные работники и мелкие буржуа (59 % трудоспособного населения занято в сфере Услуг), ранее не принимавшие в протестных выступлениях активного участия. Сегодня в Греции происходит включение большой массы прежде пассивных людей в протестую активность. Однако некоторая вера в политиков, за которых были отданы голоса, сохраняется. Своими жёсткими действиями власть, с одной стороны, защищает нынешнюю политику, а с другой стороны, сделала шаг, который может сильно радикализировать движение. Власти пытаются запугать население, и шок в обществе, действительно, очень силён.
Перехожу к выводам. На чём бы я хотел остановиться в связи с Россией. Буржуазная греческая демократия оказывается недостаточной, хотя там она значительно более развита, чем в России: более реальными и обеспеченными являются свобода слова, свобода демонстраций, свобода забастовки и т. п. И всё-таки эта демократия оказывается недостаточной для того, чтобы народ мог реально влиять на политику, реально повлиять на решения, которые определяют его судьбу. Люди, собравшиеся в Афинах у здания парламента, и хотели донести мысль: демос тоже может решать, с ним нужно хотя бы считаться. Что сделали власти, я рассказал. Это важнейший политический урок Греции.
Экономические уроки. Я думаю, что Греция сегодня даёт образец того, как могут развиваться события в странах Европы. Показательные черты греческого кризиса: рост безработицы, упадок на строительном рынке, падение доходов населения, усугубляемое действиями политиков. Такое падение снижает доходы государства. Долг Греции постоянно растёт, ситуация в экономике ухудшается, социальная напряжённость растёт, растёт протестная активность. Политически для Греции нет иного выхода, кроме радикального изменения всей системы. Если Греция поднимет налоги на капитал, из страны «уйдут» инвестиции, если введёт налоги на морские перевозки, флот уплывёт под другой флаг. Это неизбежно в рамках «открытой экономики». В рамках открытой экономики Греции не выйти из кризиса. Выходить из кризиса, вести эффективную экономическую политику Греция может только вместе с другими европейскими странами.
Греческий дефолт последует в компании с другими дефолтами. Но дефолта в Греции до Нового года, скорее всего, не будет, хотя консервативного переворота в Греции исключать нельзя. Однако в нынешней ситуации консервативная политика не имеет шансов. Экономика в глубокой депрессии, если падение ещё не продолжится. Греческая трагедия — часть глобальной, общемировой трагедии, и смены правительства без изменения экономической модели не произойдёт. ПАСОК, например, повело себя жёстче, чем «честные неолибералы», не скрывающие своих намерений. И они обещают, кстати, что в следующем году Грецию ждёт экономический рост. Спасибо.
Затем слово взял Гия Жоржолиани, профессор Тбилисского Государственного Университета им. И. Джавахишвили, руководитель Центра социальных исследований, лидер политического движения «Социал-демократы за развитие Грузии» (Тбилиси).
Гия Жоржолиани: Хочу поблагодарить организаторов конференции, спасибо большое за приглашение, я очень рад быть в России участвовать в интересной дискуссии на самые актуальные темы. Анализ подобный, например, представленному в докладе Василия Колташова, показывает, что ухудшающаяся экономическая ситуация актуализирует левые подходы и концепции. Сегодня это становится очевидным всё большему числу людей. Экономический кризис становится политическим кризисом, и настаёт время для радикально иных идей и подходов, для серьёзных людей, которых все, наверное, ждали последние 20–30 лет.
Прежде чем перейти к изложению своего видения актуальных сегодня политических задач, тактики и стратегии левых, хотелось бы остановиться на том, что же происходит сегодня в Грузии. В России сегодня у всех на слуху маленькая книжечка, выпущенная сотрудницей Высшей школы экономики «Почему получилось у Грузии?». Я читал только краткие выдержки и интервью, связанные с этой работой, но я могу вкратце рассказать вам, что же получилось в Грузии.
Приведу некоторые цифры и формальные показатели 2009–2010 годов. ВВП Грузии — 12 млрд, долларов, на душу населения — примерно 2 800 (для сравнения: в Армении, где не было таких радикальных неолиберальных реформ, — 3 000 долларов). Средняя заработная плата в Грузии — 350 долларов. Но это зарплата тех, кто имеет возможность работать по найму, потому что только 600 тысяч человек заняты в экономике как наёмные работники, остальные вынуждены обеспечивать себе пропитание в натуральном хозяйстве. Всего же в Грузии трудоспособное население составляет около 2 млн. человек. Официальная безработица составляет 20 %. Из 600 тысяч наёмных работников половина занята в государственном, половина — в частном секторе. В сельской местности в Грузии проживают 47 %, из них 90 % занимаются сельским хозяйством, причём в основном — натуральным. То есть эти люди работают только ради элементарного пропитания. За рубежом больше грузинских граждан работают по найму, получают заработную плату, чем в самой Грузии, — примерно 700–800 тысяч человек.
Нужно отметить демографический срез социальных процессов в Грузии. Среди тех 40–45 % эмигрантов, которые покинули страну, 80 % — люди трудоспособного и репродуктивного возраста, от 20 до 50 лет.
Доля сельского хозяйства в грузинской экономике — 9 % ВВП, на государственную поддержку сельского хозяйства выделяют 1,5 % ВВП. Общемировая практика — 4,5 % ВВП. Доля расходов на образование -2,4 % ВВП, а в бюджете — 6 %. Доля государства в расходах на здравоохранение составляет менее 20 %, Расходы на науку — около 0,2 % от ВВП, расходы на образование в два Раза меньше, чем в «новых» членах ВС и в три раза меньше, чем в старых.
В науке дела обстоят следующим образом: это 0,22 % от ВВП. Можно сравнить с Финляндией, близкой к Грузии по численности, где доля расходов на науку составляет 4 %, а ВВП — 184 млрд, долларов. Ещё одно: Грузия занимает 4-е место в мире по числу заключённых на душу населения (после США, РФ и Сомали).
По поводу знаменитого упразднения коррупции в Грузии. Коррупция поднимается на всё более высокий политический уровень и профессионализируется. Сегодня и западные исследователи соглашаются с тем, что так как называемые «цветные революции» были крайне правыми, которые консолидировали до того неконсолидированных неолиберальных радикальных правых. Произошла колоссальная концентрация в руках правых — властных, экономических, информационных ресурсов и т. п. Политическая система Грузии не позволяет действовать в публичном политическом поле силам, желающим и предлагающим какие-либо изменения существующей системы.
Теперь о том, как мы видим наши цели, тактику и стратегию сопротивления неолиберальному режиму. Я бы хотел сказать, что скорректировал про себя название моего выступления. Если мы будем думать о том, как нам выжить, мы не выживем. Нам нужно думать о том, как нам победить, как нам найти оптимальные решения актуальных проблем, политические формы этих решений. Тогда мы и выживем и будем иметь перспективы.
Ситуация в Грузии серьёзно отличается от российской. Грузия является идеальным образцом для российских неолибералов, последним оплотом наиболее консервативного, фашистского варианта неолиберализма. Запад имеет вообще для Грузии большее значение, чем для России. Но Запад имеет для Грузии ещё и политическое значение, проводимая в стране политика легитимируется как характерная для большинства стран Запада. В то же время резко критикуется европейская действительность, но с правых позиций. У нас группа, аналогичная той, что формируется в России как правая партия, является сегодня правящей партией Грузии, которая создана вокруг Бендукидзе и некоторых высокопоставленных чиновников. У них есть свои СМИ, и они активно критикуют европейскую, особенно североевропейскую модель как самую неудачную, где люди живут очень плохо и тяжело.
Грузия — это страна, переживающая социальную катастрофу, но активных социальных протестов в Грузии нет. Левые в Грузии находятся в информационной блокаде, но наша цель не выжить, а победить. Левые идеи становятся привлекательными для всё большего числа молодых людей. И это поколение начинает делегитимировать действительность. Наше поколение начало свою политическую деятельность с делигитимации советского строя: критиковали его за отсутствие политических и гражданских свобод, за экономическую неэффективность. Реальные достижения советского строя — доступное качественное образование, здравоохранение, полная занятость — не оценивались. Ноне было политических свобод, а развившемуся обществу они были необходимы. Либеральные ценности в какой-то степени были целью, ккоторым мы стремились. Но вопрос в цене этой свободы. Всё больше людей осознают, что в начале 90-х годов они стремились к свободе но не за счёт отказа от социальных прав. Без права принимать решения нет свободы. Если ты не можешь участвовать в выработке решения, влиять на него, твоя свобода ограничена, если нет ресурсов реального влияния на механизмы принятия решения. Мы, борясь за свободу, потеряли все ресурсы, которые нужны для реализации свободы. А отсутствие социальных прав лишает людей ресурсов для того, чтобы воспользоваться свободой.
Поэтому интерес к левым идеям в Грузии сегодня чрезвычайно возрос у молодых людей. Мы сегодня в Грузии стараемся искать реальные пути, локализировать ситуации, где мы можем что-то сделать, исправить ситуацию. Но этого мало. Мы должны создать концепцию, которая бы объединила все эти локальные действия, предложить альтернативу существующему статусу-кво. Правда, этого в Грузии сказать не дают. Правительство Грузии уверяет, что реальная альтернатива — ещё большая радикализация ситуации. Например, недавно 3 или 4 большие больницы были приватизированы, уже почти не осталось стационарных медицинских учреждений в руках государства. Государство от всего отказывается, снимает с себя социальную ответственность, при этом происходит концентрация власти и капитала.
Мы начали кампанию «За другую Грузию» маленькими выступлениями, брифингами, в социальных сетях, на телевидении (где пройдёт), на локальных каналах. Другая Грузия — это альтернатива, это _ социально-демократическая Грузия, демократический социализм. Мы хотим сказать людям, что то, что называлось социализмом в советское время, не было социализмом, а то, что сегодня называется демократией, это не демократия. Но есть реальная демократия и реальный социализм. Мы стали предлагать лозунги, неизвестные нашей политической элите: «Здоровье», «Образование», «Труд». Этого ничего не было. Схема была простой: выдвигается лозунг: «Правительство — в отставку» и, если придёт достаточно народу, можно свалить правительство, захватить власть. Мы хотим изменить сам стиль политического действия, отказаться от стиля бандитского действия.
Мы ищем энергичных и креативных людей, ищем новые формы, в которых локальные проблемы и действия соединяются в общее движение. Можно сгладить те противоречия, которые выявляются в совместных действиях. Это не будет компромиссом, отходом от принципов, это будет поиском нового порядка, где будет больше плюрализма, гибкости, демократии. Что касается спора о терминах, то, перефразируя Фуко, я бы сказала так: давайте говорить о вещах, а не о словах. Если мы будем говорить о вещах, предметах, это будет понятно людям, найдёт у них отклик.
Мы должны понимать, что нельзя радикально изменить ситуацию в одной стране, эта проблема имеет глобальное измерение. Поэтому важен курс на интернационализацию левого движения, и особенно — на постсоветском пространстве. С другой стороны, такая интернационализация помогла бы движениям на местах, легитимировала бы нашу деятельность, некоторые наши соображения и показала бы нашим гражданам, что у нас больше сил.
Теперь хочу затронуть тему национализма и националистических настроений в обществе. Национализм сегодня в основном является экономическим национализмом, он направлен в первую очередь против трудовых мигрантов. Эту ситуацию создала неолиберальная экономическая политика, способствуя сегрегации общества. И правые же могут разыгрывать карту национализма, получая голоса, в том числе и за счёт левого электората. Левые, оставаясь на позициях интернационализма, боятся поднимать вопросы патриотизма, национализма. Но мы, Грузия сегодня — это не одна страна для всех, это две страны. Одна, вполне благополучная, — для 1 % населения и другая, погибающая, — для остальных. Нужно играть не на генетической или кровной, а на солидаристской, социальной общности. Мы должны стоять на позициях солидарности, трансформируя национализм в патриотизм, в котором будет актуализироваться солидарность. Ещё раз хочу поблагодарить организаторов за приглашение. Спасибо.
Завершала первый день работы конференции секция
«Практика сопротивления: субъект, организационные формы и перспективы»,
которую вёл Борис Кагарлицкий.
Михаил Рыжкин («Освобождение труда», Москва) сказал, что эффективность деятельности левых зависит от масштаба рабочего движения, левое движение не может развиваться в отрыве от классовой борьбы, от рабочего движения. Он отметил, что на секции активистов высказывалась и противоположная точка зрения, согласно которой левые должны организоваться, может быть, и создать партию, но они не должны зависеть от рабочего движения, не должны ориентироваться на вспышки рабочего движения. Эта партия должна стать мобилизующим ядром, главным фактором борьбы. Полярная точка зрения заключается в том, что партийные структуры не нужны, они себя изжили, нужны свободные сетевые структуры, объединяющие людей по убеждениям. Рыжкин отметил, что обе точки зрения представляются ему неверными. Он согласен, что партийная организация левых сейчас невозможна, любая такая попытка кончится небольшой сектой, которая будет бесконечно колоться на группы и группки, что мы видим последние 20 лет. Однако и сетевая организация породит только аморфные, не способные к действиям группы.
Будущее левых в России зависит от развития реального классового движения. Стихийные социальные выступления, возможные в России в ближайшем будущем, неподготовленные и незавершённые, могут, тем не менее, дать значительно больший толчок развитию левого движения, чем централизованные партии. Такие выступления могут стимулировать уход из левого движения прогнивших и застывших структур и способствовать созданию новых, более способных организаций, появлению новых людей. Только такой процесс и есть путь развития реального левого движения. Только таким и может быть толчок к созданию и развитию нормальных, дееспособных классовых организаций. Сегодня необходимо развиваться и поддерживать те организации, которые органически и гибко связаны с рабочим движением, являются его частью. Речь идёт, прежде всего, о том рабочем движении, которое связано с общим классовым движением, какое сейчас есть, в какой степени оно сейчас развито. Мы можем работать с этой гибкой структурой, не скатываясь к сетевому взаимодействию, но и не сковывая себя жёсткими формальными рамками организации, ориентироваться, прежде всего, на потребности и содержание классового движения.
Рыжкин подчеркнул также необходимость развития теории. Но теория, необходимая левому движению, подчеркнул он, не может быть сформулирована в кабинете или в кругу «правильных единомышленников», членов некой протопартии, как это происходило последние двадцать лет, что и привело к застою в левом движении. Теория, необходимая левому движению, должна осмысливать реальную социально-экономическую ситуацию и предлагать решения, адекватные задачам развития общества, развития левого движения. Сегодня необходимо существование организаций, способных стать частью рабочего и социального движений, осуществлять координацию, вести теоретическую дискуссию и быть при этом частью реального движения, принимать решения, участвовать в реальных действиях.
Елена Галкина, говоря о практике сопротивления и его перспективах в России, обратилась к международному опыту и заметила, что, в отличие от Греции, в России нет буржуазной демократии. В России есть система, названная политологом Дмитрием Ефимовичем Фурманом «имитационной демократией». Эта система, при которой формально существуют демократические институты, но они не работают, являются декорацией, публичной политики нет и реальной демократии, даже в её буржуазном варианте, нет. Эта ситуация гораздо ближе к Египту, нем к Греции. В Египте сложилась такая система, в которой существует одна правящая партия, называемая социал-демократической, и одна легальная светская оппозиция, набирающая 1–3 % на выборах и продвигающая иногда одного, а то и нескольких своих членов в парламент. Но почему же в Египте оказались возможными не только массовые выступления, но такие выступления, которые привели к смене политического режима, чего не произошло ни в Бахрейне, ни в Йемене. По массовости, например, египетские протесты не превосходили те, которые бушевали в Бахрейне или в Йемене. Действительно, может сложиться революционная ситуация в результате совпадения объективных и субъективных факторов, но перерасти в революцию она может при кризисе верхов, то есть должен быть раскол в верхах. И для того, чтобы революция не закончилась бунтом, на котором бы получили политические дивиденды консервативные силы, нужна ещё политическая организация. В Египте такая политическая организация существует. Речь идёт об организации «Братья мусульмане». Её идеологию нельзя назвать левой, тем более — радикальной, разве что при одном из прежних лидеров — Саиде Кутбе, — в 50-60-е годы эта организация имела социалистические тенденции развития, даже радикальные тенденции развития. Однако это в прошлом, сегодня идеология «Братьев мусульман» — это наиболее социальный вариант демократии. Е. Галкина предожила обратить внимание на опыт этой организации в борьбе за власть и на опыт её в организации революционных действий.
За событиями в Египте стояли «Братья мусульмане». Без них протест не был бы так хорошо организован, когда продумано было всё, начиная с подвоза еды и воды протестующим до полного контроля над лозунгами. Интересно, что кроме лозунгов «Долой Мубарака» других почти не было, «Братья» не хотели пугать Запад мусульманскими лозунгами. Опыт этой организации интересен тем, что это успешный опыт борьбы оппозиционной организации в условиях «имитационной демократии», когда невозможно свободно выйти на публичное политическое поле, оно полностью контролируется, нет хотя бы относительно свободной политической борьбы, осуществляется контроль над информацией. «Братья мусульмане» развивались как организация общественная, которая так себя и позиционировала: собственные школы, система образования, помощь бедным, правозащитная деятельность. «Братья мусульмане», по сути, делали то единственное, что могли делать в условиях «имитационной демократии». С самого начала базируясь на этих принципах (существует организация с 1928 года, активную деятельность ведёт с 40-х годов 20 века), эта организация может создать политическую партию, иметь большинство в парламенте и т. п. Е. Галкина отметила, что «Братья мусульмане» имеют влияние не только в Египте, но и в других арабских странах, например, в Тунисе. Эта организация сумела мобилизовать свои силы, выступить сознательным и активным субъектом массовых протестов, организовать их. Такая тактика, по крайней мере, на данном этапе, показала себя как очень успешная. Это тактика политической, по сути, организации, организации с политической программой, которая действует в рамках общественной организации, использует формы деятельности общественной структуры. Структуры, которая кажется сетевой, имеет ячейки почти в каждом поселении, позиционируется как общественная, но, с другой стороны, имеет и политическую программу, и структурирована достаточно чётко вертикально. Об этом опыте стоит подумать и в чём-то его, наверное, перенять.
Василий Кузьмин (Левый Фронт, Москва) говорил о таком феномене, как новые левые. Позади тяжёлый реваншистский период, краснокоричневый, хоругви и портреты Сталина, лозунги «Всё вернём», «Назад — в СССР!», «Даёшь водку за два с половиной рубля!» и т. п. Тяжёлый период, который, к счастью, миновал. Что впереди? Погружение левых в некую абстракцию, борьбу, скорее, с локальными проблемами, вроде фашизма, вроде поедания мяса. Часто деятельность российских левых напоминает кальку западного опыта и совершенно не соответствует реальной ситуации в России. Каковы же актуальные задачи левых сегодня в России? Работа с пролетариатом. Сегодня огромная проблема для левого движения — пассивность рабочего класса, действительно, его очень трудно разбудить. Когда во время конфликта или забастовки левые приходят к рабочим с флагами и политическими лозунгами, то понимают, что всё это и они сами рабочим не особенно и нужны. При этом левые, по мнению В. Кузьмина, игнорируют новые массы пролетариата — рабочих-иммигрантов, а это сегодня наиболее угнетённая и обездоленная часть рабочего класса. И они наиболее доступны для агитации. Но левые не находят с ними даже минимальный человеческий контакт. Это очень перспективное направление для левых — работа именно с этими рабочими. Эти люди находятся на положение полурабов, они поражены почти во всех правах, кроме того, они выступают поводом, почвой для стравливания разных народов, для разжигания националистических настроений коренного населения, для формирования «образа врага». Если бы мы нашли подход к рабочим мигрантам, — а пока ни одна из существующих группировок его не нашла, — это был бы большой шаг вперёд для левых.
Второе направление — работа с активистами антифашистского движения, которое пока, к сожалению, аполитично. Необходимо подвести антифашистскую среду к политике. Но левым пока не удаётся предложить антифашистам программу, более интересную, чем та, которой они придерживаются. Это явный проигрыш левых, которым не удаётся объяснить активистам антифашистского движения, что сколько ни руби голов у Гидры, вырастут новые. Сколько бы они ни уничтожили неонацистов, проблемы, неотделимые от капиталистического государства, будут снова и снова порождать неонацизм как явление, а, следовательно, и его сторонников. Скинхеды, фашисты — это проигрыши левых, те, кого не могли привлечь. Правым движениям легче вербовать скинов, так как и те, и те придерживаются сходных признаков: антидемократизм, дисциплина, повиновение. Поэтому скины и правые легче находят друг друга. Скины по сути своей реакционная сила, сколько бы мы не говорили об их революционном потенциале. Но тут можно бросить ещё один упрёк левым: скины — это в каждом индивидуальном случае проигрыш левых, это проигранные, не понятые нами и не понявшие нас парни с рабочих окраин.
Ещё один социальный слой, с которым можно работать — это работники милиции. Они сегодня воспринимаются левыми как абсолютное зло, а между тем это, без сомнения, представители угнетённого класса. После реформы милиции многие из них потеряют работу. Это, безусловно, подневольные люди. Василий Кузьмин напомнил, как Паоло Пазолини говорил о столкновениях студентов с полицией в 1968 году, что аристократическая молодёжь крошила детей пролетариев под революционными лозунгами. Стоит найти к этим людям адекватный подход и проводить агитацию. Не стоит ждать, конечно, что в милиции или полиции возникнет революционная организация, но работать с этими людьми можно и нужно, это принесло бы пользу левому движению.
Коснулся В. Кузьмин и вопроса о социальных движениях. Социальные движения — это некая ловушка для левых. Гоняясь за «социальщиками», левые могут потерять свою собственную сущность, потому что социальные движения заинтересованы в массовости, они рады всем, кто к ним приходит, как левым, так и правым активистам, социальные движения аполитичны, причём часто сознательно и принципиально. Левые не сумели объяснить социальным движениям, что такое соглашательство поддерживает и консервирует капитализм, являющийся, по сути, источником проблем, которые служат предметом беспокойства социальных движений. Если в социальных движениях левые встают бок о бок с правыми, не защищая своих политических принципов, работа левых в социальных движениях сводится к нулю. Да, в прессу попадёт сообщение, что такая-то левая организация участвовала в защите того или иного объекта, может быть, и акция будет успешной, и локальная цель будет достигнута. Но левым в этом случае не удастся сохранить собственную идентичность, то есть выразить главное — почему они выступают в защиту этого объекта, не удастся гласно заявить, что эта локальная проблема есть порождение капитализма, есть частный случай принципиальной несправедливости, объективно порождаемой капитализмом. С социальными движениями, безусловно, необходимо работать, нельзя каждый раз навязывать свою позицию, но нельзя давать поглотить себя социальным движениям, нужно отстаивать принципиальные для левых тезисы и принципы. Социальные движения пока в большинстве своём ещё не дозрели до политики.
Ещё одна опасность для левых, которую отметил Кузьмин, — грядущие выборы, грядущие возможные альянсы. В таких альянсах левые частенько оказываются вместе с либералами, поскольку те имеют сильные медийные и финансовые ресурсы и могут стать вроде бы сильными союзниками. Решаясь на участие в предвыборной кампании, левые начинают ходить вместе с либералами на митинги за свободу и демократию. Но необходимо помнить, отметил В. Кузьмин, что для левых демократические свободы имеют чёткую классовую характеристику: демократия — это рабочая демократия, свобода — свобода рабочего класса, а не свобода для всех. Левые не должны отказываться от диктатуры пролетариата, а этот принцип радикально меняет представление и о цензуре, и о свободе слова, вообще меняет содержание политических лозунгов. А либералы говорят об абстрактной свободе, маскируя за этим лозунгом принцип неограниченной свободы, а по сути — диктатуры капитала. Эти противоречия левых и либералов являются принципиальными и непримиримыми, поэтому нельзя вступать в предвыборную гонку вместе с либералами и идти у них на поводу.
Новые левые в сегодняшней России, по мнению Кузьмина, — это в определённой степени ортодоксы. Не в той степени ортодоксы, которые мусолят одни и те же цитаты Маркса и Ленина и пытаются всех поучать. Новые левые — это те, кто просто ясно понимает классовую сущность всех противоречий в обществе и не стесняются говорить о том, что они марксисты. Новые левые — это марксисты, которые не боятся себя так называть. Для того, чтобы соответствовать такому образу новых левых, необходимо строить широкую левую организацию, а не создавать кучку мелких сект. Необходимо собирать все силы и активы в единое целое, вырабатывать широкую программу. Конечно, это не дело одного дня, и сегодня, может быть, это в полной мере невозможно, но приступать к созданию широкой левой организации, мобилизуя все силы, можно уже сейчас.
Ведущий секции Борис Кагарлицкий выступил с обобщением прозвучавших выступлений и прокомментировал их.
Выступление Михаила Рыжкина наименее проблемно и соответствует вектору, который доминирует на этой конференции и который уже, по всей видимости, начинает доминировать в движении в той или иной мере. С одной стороны, речь идёт о том, что нет условий для технического создания новой левой партии даже не обязательно как верхушечного проекта, а как проекта, для которого обязательно нужно провести съезд. То есть, нет условий для создания левой партии путём механического объединения существующих групп. Но, с другой стороны, отказываться от консолидационных усилий тоже нельзя, нужно идти к консолидации через практическую работу, через прямое взаимодействие без механических попыток создания Централизованной партии. То есть речь идёт о том, подчеркнул Б. Кагарлицкий, о чём сегодня левые начинают говорить всё более активно — о создании более широкого общественного движения с очевидно левой перспективой, хотя бы с учётом актуальных сегодня проблем и их возможных решений. И в рамках этого общественного движения будет происходить консолидация левого ядра, которое будет проводить определённую линию, формировать повестку дня и т. д.
Следующее выступление Елены Галкиной было посвящено опыту «Братьев мусульман». Здесь немного смещаются акценты по сравнению с тем, что говорил Михаил Рыжкин, хотя и есть переклички. Политическая деятельность под видом общественной и даже благотворительной деятельности — это интересный опыт. Однако многие формы, в которых «Братья мусульмане» осуществляли свою деятельность, не воспроизводимы в России, не говоря уже о времени — его у «Братьев мусульман» было более чем достаточно, а у нас его нет совсем, учитывая перспективу кризиса, о которой нельзя забывать. «Братья мусульмане» похожи, скорее, на эсеров в русской революции, чем на большевиков. Хотя мы не знаем ещё, что из них получится, но они и сейчас начинают расслаиваться, в них появляются исламо-либералы, исламы-социалисты, фундаменталисты, прагматики и т. п. Не очевидно, что в условиях кризиса такой механизм срабатывает, если нет определённого идеологического ядра. Но сама идея о том, что политическая деятельность в условиях имитационной демократии может принимать внешне, по крайне мере, вид общественной деятельности, заслуживает внимания. Даже технически это необходимо: людей выгоняют из КПРФ, они хотят снова консолидироваться. Консолидироваться во что? Это может быть «Союз коммунистов», как мы видим в Красноярске и где-то ещё, но это может быть и общественная организация, которая может стать легальной «крышей» для левых организаций. Ну, например, у нас сегодня есть ЦБР, который не зарегистрирован, но действует как общественное движение, обходясь без регистрации. Можно сделать вывод, что реально существует два решения. Или действовать через реально работающую общественную организацию, имеющую политическое ядро, которую мы по факту имеем в Питере (хотя, может быть, в некоторой особой форме), или создавать некие общественные структуры как площадки для своей деятельности, которые постепенно изнутри политизируются.
По поводу выступления Василия Кузьмина Борис Кагарлицкий заметил следующее. Нельзя утверждать, что левые совсем не работают сегодня с рабочими-иммигрантами. Но парадокс заключается в том, что рабочие-иммигранты не осознают себя некой социальной общностью, даже потенциальной общественной силой внутри России, не осознают своего единства. Нужно иметь в виду, что это атомарная разрозненная среда, люди в которой всё время меняются, происходит постоянная ротация. Этим, кстати, рабочие иммигранты крайне выгодны капиталу. Такая постоянно меняющаяся среда не создаёт почвы для солидарности, для возникновения социальной общности. Наверное, через двадцать лет они уже будут поддаваться консолидации хотя бы потому, что процентов 60 из них останется в России, станут россиянами таджикского, туркменского и так далее происхождения. Другое дело, что этих двадцати лет у нас может и не быть. Это не означает подчеркнул Кагарлицкий, что не нужно работать с гастарбайтерами, и определённые шаги в этом направлении делаются. Потрясающих успехов в этом направлении нет, но и считать его совершенно забытым левыми тоже нельзя.
По поводу работы с «Антифа» Б. Кагарлицкий подчеркнул, что есть определённые успехи и в установлении сотрудничества с антифашистскими движениями. Он отметил, что в зале сидит Максим Солопов, который мог бы рассказать об этом сотрудничестве больше. Левые, безусловно, работают с «Антифа» политически, настаивал Кагарлицкий, и есть определённые достижения.
И ситуация с наци-скинами, по словам Бориса Кагарлицкого, не так проста. С одной стороны, довольно часто повторяют, что скины — проигранные левыми парни из рабочих окраин, сегодня это общее место всех левых. Несколько лет назад эти слова были своего рода ересью, скинов принято было считать злодеями, убийцами и т. п. Ситуация изменилась благодаря усилиям активистов антифашистского движения, например, Алексея Гаскарова, братьев Солоповых и т. п. Отношение к скинам изменилось, даже в Антифа-движении всё чаще звучит фраза о проигранных парнях с рабочих окраин. Дело не в том, что левые не знают, как вести себя, как поступать со скинами. Дело в том, что парни-то не совсем с рабочих окраин. В социологии неофашизма всё совсем не так просто, в этом движении значительная часть — представители среднего класса, в том числе даже верхнего среднего класса. Именно эти люди глубоко проникаются неофашистскими идеями, начинают формировать структуры, наиболее активно действовать в рядах антифашистов. Есть, заметил Кагарлицкий, феномен восстания среднего класса против неолиберализма, это отнюдь не пролетарский тип восстания, и он может быть уведён очень и очень далеко вправо. Всё это не означает, опять-таки, что с этой темой не нужно работать, нужно вычеркнуть её из повестки дня, но упрощение здесь опасно. Не нужно считать, что дело только в том, что обиженные, угнетённые ребята оказались обойдёнными нами, не мы первыми с ними поговорили. В этом случае мы можем сильно ошибиться с адресатом своей работы. Это не отменяет того, повторил Кагарлицкий, что левые должны видеть в рядовом наци-скине в первую очередь жертву системы, даже если он и не с рабочей окраины.
Найти подход к милиционерам и полицейским было бы невероятной удачей для левых, кроме того, и антифашисты, и профсоюзные активисты пытаются это делать, иногда даже успешно. Вопрос в том, как распространять и закреплять эту практику, развивать отдельные Успехи.
Наиболее сложный вопрос — взаимоотношения левых и социальных движений. Для левых характерно некое обожествление социальных движений, понимание их как всеобщей и абсолютной панацеи. В отношении к социальным движениям заключалась суть разногласий ИГСО и ИКД (Института коллективного действия). ИГСО всегда более критически относился к социальным движениям, чем ИКД, точнее, не к социальным движениям как таковым, а к практике левых по отношению к социальным движениям. Идея, разделяемая товарищами из ИКД, проста: нужно просто идти в социальные движения и помогать, помогать, помогать всем, чем можно. Конечно, помогать нужно, с этим невозможно спорить, вопрос в том, как помогать. Необходимо, по мнению Кагарлицкого, переформулировать сам вопрос. Не рассуждать о том, должны или не должны левые помогать социальным движениям, а рассуждать в двух направлениях. Первое — о том, какие социальные движения приоритетны для левых. И второе — какие социальные движения левые должны строить. Задача левых заключается не только в том, чтобы помогать социальным движениям, участвуя с ними в акциях, оказывая информационную поддержку и т. п., а в том, чтобы в значительной мере самим строить социальные движения. Левые должны становиться инициаторами, лидерами, организаторами социальных движений. На все социальные движения сил, разумеется, не хватит, необходимо разумно выстраивать приоритеты, чётко понимая, какие социальные движения в первую очередь важны для левых. При всём уважении к защитникам Химкинского леса, отметил Борис Кагарлицкий, эта тема не является сегодня приоритетной для левых. А вот образование, здравоохранение, отмена ФЗ-83 — это приоритетные темы. Левые, прежде всего, должны развивать, строить социальные движения по социальным вопросам, по самым «горячим» направлениям. Левым важны социальные движения, построенные вокруг социальных проблем, а не вокруг частных случаев беззакония, хамства и т. п.
Круг приоритетных для левых вопросов, вокруг которых нужно создавать и развивать социальные движения, определён уже несколько лет назад: это социально-трудовые права. Эта более широкая, чем рабочее движение, проблематика включает в себя проблемы рабочего движения: здравоохранение, образование, жилищные права, вообще социальные права. Эта проблематика позволяет вспомнить о социальной среде, незаслуженно забытой левыми — о бюджетниках. Это та среда, которая, с одной стороны, сегодня под ударом, а с другой стороны, в этой среде начинает развиваться интерес к левым идеям. И, наконец, эти люди вынуждены будут сопротивляться неолиберальным реформам просто для того, чтобы выжить. Работа с этой категорией, не являющейся традиционной для левых, не отменяет работу с профсоюзами, работу на предприятиях как приоритетных для левых направлениях деятельности.
Говоря о работе левых с социальными движениями, Кагарлицкий опять напомнил об опыте ЦБР как об отработанной модели координации деятельности социальных движений, защиты социально-трудовых прав. Интересный вопрос, заметил он, а почему это не воспроизводится нигде, кроме Ленинградской области? Чем уникальна Ленобласть? Много новых промышленных предприятий? Да, это есть, но, предположил Кагарлицкий, работают и ещё какие-то факторы. ЦБР, подчеркнул он, — пример того, как левые строят социальные движения, как социальные движения создаются и развиваются вокруг ядра, созданного левыми. При этом идеологического давления, требования непременного перехода в «правильную веру», в присяге на верность марксизму и социализму в ЦБР нет и в помине. Левым чрезвычайно важны социальные движения, подчеркнул Кагарлицкий, нужно выбрать оптимальную модель работы с ними, нужно в значительной степени создавать их, развивать, ориентируя на принципиальные проблемы.
По поводу электоральных блоков с либералами Кагарлицкий выразил горячую солидарность, назвав эти блоки ловушкой для левых, причём фатальной. Никаких союзов с либералами быть не может, сколько-нибудь приемлемые для левых отношения выстроить не получится, любые попытки здесь обречены.
Сегодня невозможно создать левую партию, но угрозы и вызовы сформированы уже сегодня. Сегодня, например, нет угрозы натовского вторжения в Россию, а завтра такая опасность может возникнуть, ц не потому, что первые лица что-то такое сказали или подписали, а потому, что экономический кризис может привести к реальному распаду страны. Распад может начаться не с политических, а социальных структур. Если Россия окажется тем, что принято называть «несостоявшееся государство», то решать тогда будем уже не мы, а, допустим, люди в голубых или каких-то ещё касках. Поэтому работать нужно уже сейчас. И активно, нужна постоянная и эффективная координация деятельности. Вопрос в том, кто, кем и для чего координируется. В целом вопросы координации у левых решаются не так уж и плохо: на митинги люди собираются, конференции проводятся. Но в этих случаях координация выступает как технический вопрос, а наша задача перейти от технической координации к политической. Политическая координация — это выработка единой повестки дня, организация действий, направленных на решение приоритетных задач, при уважении второстепенных задач, которые каждая группа для себя предполагает решать. Переход от технической координации к политической осуществляется через создание широкого социального движения, ориентированного на сопротивление неолиберализму.
И, наконец, главная проблема левых состоит не в том, что у нас что-то не получается, а в том, что когда что-то получается, мы не понимаем, почему. Недостатки и провалы, как правило, анализируются гораздо Успешнее, чем успехи, вот почему зачастую развить и тиражировать достижения не получается. Левые не понимают и не умеют ценить свои удачи. Вот почему важно понять и использовать как можно более широко опыт ЦВР. Сегодня вообще важнейшая задача — понять, что и как получилось, в чём причина успехов, и как их можно развивать. Такое понимание должно лечь в основу рекомендаций для дальнейшей деятельности.
Тема второго дня конференции была обозначена как
«Антикризисная программа и коалиция прогресса».
На сей раз была организована работа в тематических секциях.
Секция
«Трудовой кодекс и права рабочих»
модерировалась представителем МПРА Иваном Овсянниковым.
Дискуссию открыл Дмитрий Кожнев, который отметил в качестве одной из основных проблем рабочего движения неэффективность взаимодействия профсоюзов, отсутствие взаимной поддержки. Он указал также на необходимость в современной ситуации кропотливой работы по просвещению людей. Это занимает время и даётся нелегко, подчеркнул он, но нет лёгких путей, и в то же время нет непреодолимых препятствий. В отношении партийного строительства в левой среде бытует иллюзия, что, мол, отдельно партии и движения левого толка функционировать не могут, а при объединении всё получится. Механическое объединение не решит основных проблем, нужно учиться координировать свои действия. При этом каждый активист должен быть центром консолидации рабочих. Политическое строительство не должно быть оторвано от реальной социальной практики. Только там, где есть практика, возможно и объединение. Просвещение, пропаганда, идеологическая работа не должны быть второстепенным делом для левых, нужно помнить, что революция в первую очередь начинается в головах. Политизация людей происходит постепенно, в процессе реальной деятельности по защите своих прав. Экономические вопросы, вопросы заработной платы, рабочего времени, в конце концов, становятся политическими вопросами, если для своего решения требуют политических действий. Д. Кожнев указал также на необходимость взаимодействия различных групп между собой, необходимость работы непосредственно с народом, активизации низовых инициатив. Необходимо использовать опыт РСДРП, где были представители различных групп, классов и взаимодействовали друг с другом. Надо работать внизу, с народом, а не с бумажками (Дмитрий привёл пример Революции 1905 года, когда результат был достигнут благодаря работе снизу).
Владимир Макаров в качестве основной причиной слабости рабочего движения назвал пассивность людей. Рабочие погрязли в рутине, не хотят задуматься о проблемах более высокого порядка. Для выработки общих позиций и консолидации необходимо объединяться левым партиям и движениям, будет больше ресурсов и больше возможности для работы.
Из зала указали на необходимость просвещения, назвав главной причиной пассивности невежество. Подчёркивалось, что просвещение должно быть интересным, увлекательным, тогда будет больше осознанных членов профсоюзов. Надо учитывать причину неактивности. Люди боятся (проблема моногородов). КПРФ никогда не занималась созданием профсоюзов. А надо взаимодействовать именно с рабочими.
Павел Кудюкин (доцент НИУ Высшая Школа Экономики) отметил, что объектом просветительской и пропагандистской работы должны быть не только рабочие на заводах, но и учителя в школах. Учителя — это огромная группа людей, это «мозги» наших детей. Это категория очень тяжёлая, они очень зависимы и покорны. Если директор сказал голосовать за ЕР, они голосуют, обманывать не могут, хотя всё равно проверять никто не будет. Макаров подчеркнул, что в школах до 90 % работающих — это женщины в возрасте. Они робкие, запуганные. Школу надо раскачивать снаружи. Учителям нужна надёжная поддержка общества. Станислав Кувалдин (журнал «Эксперт») отметил, что врачи также тяжело поднимаются на социальный протест. Они очень индивидуализированы, большинство надеется на побочный заработок. Вместо солидарного социального протеста распространяется уход в индивидуализм. По единодушному мнению участников секции, надо бороться за умы людей. Нужно консолидировать различные социальные группы в совместной работе. Например, учителя могут проводить какие-то тематические кружки с рабочими, помогать, объяснять. А рабочие своей поддержкой придадут уверенности учителям. Павел Кудюкин поднял вопрос колоссального снижения качества гуманитарного образования. Последствием становится формирование убогого, ограниченного мировоззрения, а это становится серьёзным препятствием для формирования социально-психологической и идейной основы сознательного социального действия, осознанного социального протеста. Участники секции задались вопросом: «Что же мы делали не так в последнее время?» Дмитрий Кожнев заявил, что был «целый букет» ошибок. В первую очередь, подчеркнул он, профсоюзы строились как сервисные организации. Не было активного членства, люди вступали как в клуб. Он сказал: «Мы играли по правилам с государством, по закону, но нельзя с шулером играть честно». Макаров отметил: «Мы очень поздно организовались и мало что успели сделать. Не научились грамотно Доносить идеи профсоюзов до работников. Больше времени надо Уделять уличной борьбе. Сегодня как раз момент назрел». Дмитрий Кожнев напомнил, что создана специальная программа прикрепления к вновь созданным профсоюзным организациям инструктора, чтобы помочь молодым профсоюзам и организациям не повторять тех ошибок, с которыми все сталкиваются. Этот опыт необходимо развивать.
Секцию
«Борьба за общедоступное образование»
модерировала Наталья Просандеева (доктор философских наук, Институт философии РАН, Москва). В дискуссии участвовали студенты, учителя, преподаватели, участники профсоюзного движения, представители политических партий.
Александра Запольская рассказала об инициативной группе МГУ, о серии семинаров, на которых обсуждались инициативы со стороны министерства образования, альтернативные проекты; рассказала о неудачном опыте проведения конференции, посвящённой обсуждению проблем в образовании. Участники дискуссии сформулировали проблему пассивного протеста: когда всеобщее недовольство не выливается в серию коллективных действий, способных что-либо изменить. Отсутствует успешный опыт в сфере социального сопротивления. Одновременно происходит девальвация ценности образования в нашем обществе, вымывание лучших кадров из системы образования. Проблемы связаны также с информацией и с попытками внедрения иррациональной стандартизации образования.
Наталья Просандеева, Елена Галкина, Анна Очкина предложили издать “Перевод закона об образовании на человеческий язык с сокращениями, предложениями и разъяснениями”. Также говорилось о проведении митингов. Анна Очкина призвала заниматься раскачиванием общественного мнения, чтобы блокировать новые инициативы внесения изменений в систему образования. Пытаться добиться отмены хотя бы чего-то, чтобы показать, что борьба не бесполезна.
Секция
«Информационная политика и взаимодействие с прессой»
модерировалась Полиной Колозариди (ИГСО, Москва). Открывая её, Полина Колозариди так описала проблемы и задачи информационной работы левых: «У нас есть конкретные истории, с которыми необходимо работать. Вместо того чтобы выстраивать некую систему, мы допустили, что у нас господствует хаос. Левые умеют писать хорошо, думать замечательно, вопрос как это преобразовать в боевую медийную машину. Нужно ответить на вопрос: что мы можем практически начать делать вместе? И в первую очередь создать устойчивую связь друг с другом. Семён Борзенко настаивал на том, что сегодня для успешной работы в СМИ нужен интересный сюжет, а не абстрактная картина. Интернет позволяет написать очень много, он не ограничивает автора. Есть, например, Олег Хромов — хороший профессиональный левый карикатурист. Почему его творчество не востребовано? Можно открыть конкурс — самый лучший ролик про левое движение. За победу дать приз, если не материальный, то хотя бы какую-то компенсацию, поездку на какой-нибудь форум, фестиваль. Очень важно сегодня залезть в голову 16 летних «ботаников», чтобы сделать из них левых. Нужно работать с молодёжью. И ещё важная задача — создание у основной массы населения позитивного образа левых. Ольга Иванова (журналист, агентство «Новый Регион») отметила, что работа в социальных сетях ведётся, но в основном анонимно. Новости черпаются из блогов, прессе удобно брать оттуда информацию. Блогеры скрываются под псевдонимами. Многие из них левые. Блог не требует много времени. Они помогают выращивать целые личности, допустим, проект “Навальный”. Необходимо пиарить “Рабкор” через ЖЖ. В левой информационной среде недостаточно используются видеоролики. Московские левые — индивидуалисты, поэтому нужно создать клуб общения оппозиции.
Никита Петров (ИГСО, Москва) констатировал, что видеомодули необходимы левому порталу. Внимание читателей рассеивается после 3 тыс. знаков. С помощью видеомодулей можно реагировать на события. Инфографика объясняет социальный конфликт с помощью графики. Можно выделить помещение для собраний, встреч, своего рода социальный центр для обсуждения, дискуссий, которые можно завершить хорошей музыкой. Ирина Комолова отметила, что в информационной работе важен элемент доверия. Кира Лопатина напомнила участникам встречи, что уже есть сайт по региональным социальным движениям (stopreforma.ru), нужны контакты с информационными ресурсами. Желательно сделать несколько блогов, через которые велась бы работа по определённым темам.
Секция
«Принципы антикризисной экономической программы: за что бороться?»
модерировалась членом инициативной группы МГУ Алексеем Гусевым. Докладчиком выступил Василий Колташов. Его доклад содержал две части. В первой были рассмотрены природа, этапы, текущий момент и перспективы мирового экономического кризиса, а во второй — возможная антикризисная программа левых. С точки зрения докладчика, текущий кризис должен быть охарактеризован не просто как один из циклических кризисов, задающих 8-10 летний ритм капиталистической экономики, а как структурная агония неолиберальной модели капитализма, господствовавшей на протяжении последней более чем четверти века.
Главной преградой, которая встала на пути выхода глобальной экономики из кризиса по неолиберальным рельсам, оказалась невозможность обеспечить спрос по ставшим уже традиционными рецептам. В форме долгового крушения целого ряда стран (ещё потенциального или действительного) обнаружился не только экономический предел надувания пузырей в финансовом секторе. Также проявились политические границы неолиберальной антикризисной политики: опираясь на фактическую связь между эмиссионными мерами американских властей и лихорадочной спекуляцией на глобальном сырьевом, фондовом и продовольственном рынках в мире сформировался социальный кризис. Революционный каскад в арабском мире предстаёт уже в качестве следствия попыток неолиберальных правительств предотвратить окончательный коллапс спекуляций и пирамиды плохих долгов. Капитализм обречён на тщетные поиски платёжеспособного потребителя в рамках неолиберальной модели, и развитием текущего кризиса станет повсеместная, в том числе и в России, затяжная депрессия. Однако последняя, в сочетании с усугубляющимся социальным кризисом, создаёт условия для широкого движения трудящихся, в основу программы которого должны лечь ряд принципов, позволяющих обеспечить столь необходимый для капитализма спрос, а также создать политические и социальные условия для формирования независимой левой партии. Развитие классовой борьбы под воздействием кризиса ставит вопрос о новых институтах демократии, расширении свобод и реализации левыми радикальной — отвечающей интересам трудящихся программы преобразований.
Среди экономических пунктов программы левых могут быть названы следующие: требование «твёрдых денег»: эмиссия рубля, являющегося «деньгами рабочих», в которых выдаются зарплаты и обесценение которых наносит прямой ущерб доходам трудящегося большинства, должна быть поставлена под контроль последнего; широкая налоговая реформа, в том числе отмена косвенного налогообложения потребительских товаров, ложащегося целиком на плечи трудящихся; освобождение от налогов трудовых доходов и повышение налога на прибыль (прогрессивное обложение), введение налогов на роскошь и на приобретение инвестиционной недвижимости. Эти меры должны помочь не только созданию внутреннего спроса, но и заставить капитал искать технологические способы повышения эффективности производства. Национализация сырьевых монополий и крупной промышленности, а также сокращение рабочей недели — другие важные пункты. Левые заинтересованы выступать за восстановление единого экономического пространства в зоне бывшего СССР. Развитие таможенного союза с Белоруссией и Казахстаном должно идти не по пути копирования ЕС, а по пути устранения раздробленности, расширения и распространения трудовых и гражданских прав. Расширение трудового права вообще является «экономическим пунктом». Не являясь ещё революционно-социалистическими, данные требования неосуществимы без радикальной политической ломки, революционных преобразований в обществе. Чёткие экономические требования левых могут быть востребованы массами в конкретных условиях революционной ситуации, складывающейся под влиянием затягивающегося кризиса. С наибольшей вероятностью страны, павшие жертвами глобального экономического бедствия, ждут не социалистические, а буржуазнодемократические революции. Путь реформистских уступок сверху выглядит всё менее вероятным: стремясь переждать кризис, устранив лишь некоторые его симптомы, власти затягивают его и сами становятся препятствием для его разрешения.
с 12.15 до 14.30 состоялись
заседания, посвящённые отчётам руководителей секций и обсуждению итогового документа конференции.
Модератором была Александра Запольская (Инициативная группа МГУ, г. Москва).
Открыв заседание, Александра Запольская предложила начать с секции по образованию, предоставив слово ведущей секции Наталье Просандеевой, которая поблагодарила организаторов за приглашение на конференцию и призналась, что бурная дискуссия, разразившаяся на секции, заставила её посмотреть несколько по-иному на ситуацию в сфере образования, скорректировать некоторые свои воззрения. Рефлексию, по мнению Н. Просандеевой, можно разделить на две составляющих. Во-первых, эмоциональный элемент. Особенно привлекательным для неё оказалось то, что чувствуется желание изменить ситуацию в сфере образования, проявить активность. Она призналась, что была уверена: в российском обществе царствуют аномия и пассивность, в том числе у преподавателей и учителей, распространены усталость, отчаяние, безысходность. Наталья Просандеева призналась, что провоцировала аудиторию, уверяя, что никакой протест невозможен, и с радостью констатировала, что такая позиция встречала дружное возмущение коллег.
Далее она говорила о рациональной составляющей дискуссии, подчеркнув, что состав участников секций был очень разнообразным. Присутствовали преподаватели вузов, школьные учителя, представители социальных движений, студенты, представители профсоюзов и политических партий. Каждый пытался делиться своим опытом, опытом противостояния распаду, разрушению образования. Так, Саша Запольская рассказывала об опыте инициативной группы МГУ, которая пытается преодолеть пассивность и равнодушие студентов, которые сегодня, как известно, не учатся, а покупают образовательные услуги, и, как правило, совершенно не интересуются жизнью университета. Жизнь современного студенчества, очевидно, сосредоточена совершенно в другой области. Тем не менее, есть инициативные люди, которые пытаются сопротивляться разрушительным реформам, пытаются преодолеть всеобщее равнодушие. Наталья Просандеева напомнила, что в предшествующие эпохи студенчество было самой радикальной, самой революционной частью общества. И сегодняшнее поведение массы студенчества не может не расстраивать. Однако есть образцы и совершенно иного поведения, есть ростки гражданской активности среди университетской молодёжи. Елена Галкина блестяще анализировала проекты образовательных стандартов, правительственные инициативы и документы, которые без специальной подготовки ещё и трудно прочесть и понять. Елена Галкина своим анализом сделала понятными ближайшие и долгосрочные последствия реализации правительственных инициатив в области образования. Хорошо бы, чтобы люди, разбирающиеся в предмете и юридических тонкостях и имеющие мужество читать все эти документы, взяли бы на себя труд переводить их на человеческий язык, снабжали бы комментариями и сбрасывали в публичное пространство. Тогда все люди, вовлечённые в процесс: преподаватели, учителя, школьники, студенты, родители поняли бы, о чём идёт речь. А речь идёт, подчеркнула Н. Просандеева, об убиении института образования, важнейшего как в России, так и в глобальном контексте. Пока только образование смиряет нас, заставляет нас вести себя толерантно.
Н. Просандеева отметила, что на секции выступали учителя и представители профсоюзов, рассказывая об ущемлении прав работников образования, прессинге со стороны администрации, со стороны родителей и даже учеников, который испытывает учитель, о гонении на профсоюзных активистов. Не только наивно, но даже и не совсем нравственно призывать в таких условиях учителей устраивать акции протеста. Наталья Просандеева сказала, что нужно благодарить тех, у кого ещё есть мужество сражаться, сохраняя остатки образования для наших детей. Выступления представителя профсоюза учителей из Новосибирска — это, по образному выражению Н. Просандеевой, плач Ярославны о том, с какими трудностями сталкиваются люди, защищая свои права. У администрации имеется масса ресурсов, чтобы давить на недовольных работников, чтобы пресекать всякий протест. Грядущий закон об образовании, если будет принят, сделает ещё более трудным, почти невозможным сопротивление администрации, защиту социально-трудовых прав. По проекту закона предполагается возможность увольнения работника образовательного учреждения по политическим взглядам. По крайней мере, проект закона такую возможность администрации предлагает. Формирующаяся сегодня в России система образования будет принимать только абсолютно лояльных людей, готовых по указанию сверху изменить свои взгляды, способных к повиновению и послушанию. Иные, пытающиеся следовать своим принципам, тем более опирающиеся на определённые принципы в профессиональной деятельности, будут выдавливаться из системы.
Закончилась секция, по словам Натальи Просандеевой, на очень интересной ноте. Современный капитализм — капитализм когнитивный, капитализм знаний, но знаний как информации, которая превращается в товар. Однако знание по своей природе не продаётся, оно возможно как результат совместной деятельности, которая способствуют обогащению каждого, кто в ней принимает участие. Информационное пространство сегодня — главный ресурс крупного капитала, и вот если это пространство взять под контроль, можно осуществить победу над капитализмом изнутри, его же собственным ресурсом. Активистами такого процесса являются, например, хакеры, которые, опираясь на основные тренды развития крупных корпораций, разрушают эту систему изнутри. Всё-таки есть надежда, что ситуацию в образовании можно удержать, исправить, остановив разрушение. Но этот процесс разрушения — не исключительно российская беда, это глобальная проблема. Глобализация сама по себе — это процесс поглощения общества, мира транснациональными корпорациями. Наступление транснациональных корпораций на общество ведётся по всем направлениям, в там числе, и в сфере образования и культуры.
Слово для дополнения взяла Александра Запольская, которая отметила, что инициативная группа МГУ не нашла, разумеется полного ответа на вопрос «Что делать?», но план ближайших тактических действий существует. Так, в сентябре планируется акция в Москве и, если получится, в координации с другими городами, совместно с профсоюзом «учитель» и движением «Московские родители». Будет организован митинг в защиту образования, будут с 1 сентября раздаваться листовки, предполагается агитация в школах. Необходимо, отметила А. Запольская, мобилизовать и консолидировать тех людей, которые возмущены реформами, но не знают, как это возмущение выразить, как его реализовать в практических действиях.
Гия Жоржолиани поднял вопрос о наличии конструктивной альтернативы происходящим образовательным реформам. Если необходимо что-то менять, то нужно знать, как именно менять. Ненаправленное, неконструктивное сопротивление, по мнению Г. Жоржолиани, обречено. Выступающие, по его мнению, только констатируют негативные факты, а необходимо предлагать позитивную программу.
Наталья Просандеева отметила, что менять необходимо, так как происходящее — не только деструкция образования, это разрушение самого общества. Но она призналась, что не знает рецепта спасения. Более того, все рецепты спасения, навязываемые когда-либо обществу, ни к чему хорошему не приводили, поэтому она не взяла бы на себя смелость давать рекомендации. Она предложила высказаться тем, кто придерживается другой точки зрения.
Анна Очкина сказала, что вопрос об альтернативе становится самым острым и болезненным при обсуждении проблем образования. Система образования никогда, ни в каком обществе не висит в воздухе.
Не является абсолютно обособленной. Беда в том, подчеркнула А. Очкина, что реформаторы рассматривают систему образования как машину, автономно работающую, в которой достаточно менять детали, исправлять какие-то винтики, чтобы она работала по-иному и по заданной новой программе. Конечно, такой подход является абсолютно неверным, образование, может быть, и будет продолжать работать, но не по вложенной программе. Система образования работает всегда в определённой связи с обществом. Каким бы не считали советское образование, оно выполняло и выполнило вполне успешно определённый заказ. Сегодня никакого, выработанного обществом и связанного с его объективными интересами заказа на образование просто нет. Есть один, реализуемый в реформах: нам нужно как можно меньше образованных людей. И нет сейчас субъекта, консолидированной социальной силы, которая может выработать такой заказ и, тем более, добиться его реализации. Нужно хорошо понимать, а что мы хотим получить от системы образования на выходе. Поэтому сегодня, размышляя о том, что делать, нужно, прежде всего, хорошо выучить слово «нет!». Есть ряд реформ, которые нужно остановить или блокировать.
В том, что ряд реформ уже осуществлён, переход на двухуровневую систему, например, по мнению А. Очкиной, виновато общество в целом. Люди не понимали последствия грядущих изменений, не сопротивлялись им. Так же спокойно поначалу был принят ЕГЭ как способ борьбы с коррупцией в вузах. Теперь многое из того, что было спокойно принято гражданами, вызывает их возмущение, но отыграть назад гораздо сложнее, чем остановить тот или иной процесс в самом начале. Так же равнодушно общество отнеслось к отмене ЕТС и к введению новой системы оплаты труда (НСОТ) в вузах и школах. А ведь эта мера значительно повысила зависимость работников от администрации, ухудшила их положение. Общество пропустило очень много инициатив, которые воспринимались сначала как незначащие детальные изменения, но которые стимулировали разрушительные процессы, очевидные сегодня тому же обществу. Пресловутое Болонское соглашение, под эгидой которого ломалось и крушилось многое, даже приветствовалось общественностью поначалу. Многим нравилось, что мы «входим в Европейское пространство», правда, мало кто задумывался, каким путём мы туда попадаем и зачем. Самое правильное, самое главное сейчас, подчеркнула Анна Очкина, мобилизовать общественное мнение, делать то, что делает, например, инициативная группа МГУ, чтобы блокировать хотя бы новые инициативы. Каждая новая инициатива безумней предыдущей, это нужно хорошо запомнить. Нужно добиваться также отмены хотя бы чего-то из того, что уже продавлено. Разумеется, правительство не отступит по принципиальным направлениям, не откажется ни от ЕГЭ, ни от бакалаврата, ни от НСОТ. Но пытаться нужно, добиваясь отмены хотя бы технической решений, изменения деталей, что может привести к невозможности реализовать более крупные инициативы, будет вызывать сбои в работе системы Сегодня есть потрясающий ресурс-низовые чиновники, чьей обязанностью является реализация реформ. А они не могут, хотя очень хотят. Не могут, поскольку указания противоречивы и часто просто безумны.
Есть, по мнению А. Очкиной, ещё одна болезненная проблема, препятствующая возникновению внятной альтернативы сегодняшним процессам в образовании. Она согласилась с Натальей Просандеевой в том, что сформировалась в самой системе образования целая группа, целый слой невежд, воспитанных уже в этой, разлагающейся системе образования. Эти люди чувствуют себя комфортно в нынешней системе, предъявляющей требования только к формальным критериям деятельности и равнодушной к сути процесса, к подлинному знанию и профессионализму, даже враждебной всему этому. Она повторила подсказанное ей Борисом Кагарлицким название для таких людей — «птенцы гнезда Фурсенко». У этих невежд уже есть ученики, пошёл процесс размножения невежества. Эти невежды получили формальные подтверждения своей квалификации — дипломы о степенях и званиях. Продавленные правительством реформы дают дорогу невеждам. Новая концепция стандартов образования такова, что возможность обеспечивать контроль над существом дела исчезла, зато многократно выросла отчётность по формальным признакам. Поэтому следующим этапом сопротивления разрушению образования должна стать мобилизация разума и инвентаризация того, что ещё осталось здорового и продуктивного в системе образования. Постепенно необходимо формировать видение того, какого человека, какое общество, что мы хотим получить от той или иной системы образования.
Декларируемая сегодня правительством цель получить конкурентоспособного специалиста не годится для формирования нормальной системы образовании, это слишком узкая и сиюминутная цель, подчиняющая процесс обучения, процесс производства знания утилитарным целям. Если мы хотим получить всесторонне развитого человека и общество, способное к расширенному культурному и социальному воспроизводству, то сегодняшняя система образования не годится, а та, которая предполагается реформами, тем более не подходит. Но сегодня актуально остановить физическое разрушение, спасти то немногое, что ещё осталось. И главное, спасти людей. Современные реформы образования в России добились большего, чем добивались любые кампании, включая, например, инквизицию, связанные с уничтожением образованных людей. Самое страшное, что происходит Уничтожение личности в системе образования, — не физическое, а нравственное. Уничтожается любопытство, стремление к истине, профессиональная и научная добросовестность. К сожалению, система образования не рухнет из-за Реформ, она трансформируется изнутри, перестроившись на производство ложного знания, образование станет отравой для общества вместо того, чтобы стать лекарством. Может быть, если бы система действительно рухнула, и людям негде было бы учить детей, сопротивление было бы более упорным и эффективным. Нужно всё время об этом кричать, это задача номер один сейчас. По крайней мере, мы не можем допустить, чтобы люди успокоились. Мы должны суметь напугать общество.
Елена Галкина продолжила тему социального заказа на осуществляемую сегодня реформу образования. Конечно, такой социальный заказ есть, и реформа прекрасно продумана. Разработана она была в середине 90-х годов, просто тогда общественный протест был так велик по сравнению с той инертностью общества, которую мы наблюдаем сейчас, что претворить тогда эту реформу было невозможно. И вот она претворяется в жизнь спустя пятнадцать лет после разработки, разрабатывал её ещё А. Г. Асмолов, будучи в 1992–1998 годах заместителем и первым заместителем министра образования. В этой реформе выражен вполне конкретный социальный заказ от олигархическо-бюрократической верхушки, и он не сводится просто к уменьшению числа образованных людей. Е. Галкина напомнила, что во время одного из вчерашних заседаний было сказано, что существует две России: одна — для ничтожного процента сверхбогатых, так называемой элиты, и другая — для всех остальных. И реформа образования подчинена социальному заказу этой самой элиты, смысл же его, прежде всего, в пресечении вертикальной мобильности в принципе, в уничтожении её главного сегодня канала — доступного и качественного образования. Соответственно будет обеспечиваться консервация нынешней элиты и её воспроизводство. Смысл реформы в том, что в системе государственного образования не осталось бы образования качественного — ни школьного, ни вузовского. Даже элитные вузы, даже сохраняющие особый статус Московский и Санкт Петербургский университеты не смогут сохранить качественное образование в условиях разложения школы. Именно поэтому реформа образования, по мнению Елены Галкиной, является поводом для настойчивой агитации, для постоянных призывов к консолидации общества, всего остального общества, не элиты, к консолидации той самой России, которая принадлежит не пяти, а 95 процентам населения.
Марк Васильев (ИГСО, Москва) отметил, что медицинское образование сохраняется сегодня лучше, чем, например, гуманитарное, благодаря более последовательному сопротивлению. Он напомнил ещё об одной болезненной для российского образования проблеме, о введении в школах «основ православной культуры». С этим, по его словам, необходимо последовательно бороться, поскольку это бомба, которая подкладывается под общество.
Александра Запольская признала, что этому вопросу на секции внимания не уделялось, обсуждались более общие проблемы и последствия образовательной реформы а также формы и методы борьбы с ней. Затем она предоставила слово модератору секции по информационной политике и взаимодействию с прессой Полине Колозариди.
Полина Колозариди отметила, что на секции не обсуждался вопрос «Кто виноват?», главной темой был вопрос «Что делать?». На секции собралась довольно большая масса людей, недовольных существующим образованием. Недовольных не только организацией занятий, но и тем, что происходит с людьми, когда они находятся в информационном хаосе. И с точки зрения участников секции работа в информационном пространстве, взаимодействие с прессой и есть борьба с хаосом. Рассуждая об образовании, не нужно забывать и о просвещении. Ведь человек сегодня усваивает и познаёт не только то, что ему говорят в университетах и школах, он познаёт мир и самостоятельно. В этом самостоятельном познании большую роль сегодня играет Интернет, хотя наибольшей популярностью и пользуются сугубо развлекательные сайты. Задача левых — создание альтернативы тому, что сегодня существует в информационном пространстве. Неожиданное преимущество сегодняшней ситуации, по словам Полины Колозариди, заключается в том, что создавать эту альтернативу может каждый. У нас есть люди, сказала она, которые могут делиться своими знаниями, и сегодняшние информационные технологии дают им в руки средства, позволяющие эти знания распространять.
Далее П. Колозариди перешла к конкретным итогам обсуждения на секции. При обсуждении выяснилось, что есть довольно серьёзные ресурсы социальной, социалистической, марксисткой мысли, эти ресурсы есть в Интернете, есть журналисты, готовые освещать эту тему. Сегодня у левых нет общего информационного поля. Это была та отправная точка, с которой началась работа секции. Товарищи из Санкт Петербурга рассказывали о своём опыте взаимодействия с медиа, товарищи из других регионов делились своим опытом, своими наработками в данном направлении.
П. Колозариди отметила, что есть разные формы журналистики: статьи, видеоматериалы, интервью, аналитические материалы и т. п. Но нужно серьёзно задумываться о новых формах и — главное — об адекватном языке. Сегодня нельзя говорить на языке марксистов прошлого века. Нельзя писать многостраничные статьи, необходимо использовать лаконичный внятный формат, который понятен не только интеллектуалам, но и массам. Помимо статей и аналитических материалов есть видео, графика, картинки, необходимые для заполнения сайтов. Общее информационное поле, с необходимостью создания которого согласны все участники секции, Должно быть разнообразным и интересным, насыщенным.
Полина Колозариди обратилась к присутствующим на заседании с предложением примкнуть к реализации решений, принятых на секции. Во-первых, необходимо осуществлять постоянную координацию и обмен информацией. Участники секции выписали на отдельном листке все электронные адреса, и все присутствующие сейчас в зале, предложила П. Колозариди, могут присоединиться к этому сообществу. Для личного общения часто приходится тратить много времени, оно не может быть постоянным и, тем более, оперативным. Необходимо шире использовать электронное общение. Блоги, подчеркнула она, не заменяют живого общения, но создают представительство человека в сети. Ведите блоги, обратилась Полина к собравшимся, ссылаясь на резолюцию секции. В сети, отметила она, не хватает левых идей и людей, да и ей, как персонажу, не хватает ораторов, персонажей и героев с левыми взглядами, о которых можно рассказывать. Нельзя же каждый раз, когда речь заходит о протестах, вспоминать Чирикову и Навального. Нужно бороться с такой ситуацией общими силами, нужно заполнять информационное пространство левыми идеями и людьми.
Участники секции составили список разных жанров, в которых люди могут высказываться. Всем здесь присутствующим, всем, участвующим в конференции, есть что сказать. И нужно говорить, создавать сети, наполнять Интернет информацией в разной форме — интересной, доступной, ясной и левой. Нужно выходить за пределы своей тусовки, добиваясь реакции на свои сообщения, вербуя сторонников, хотя бы сначала идейных.
Кроме того, участники конференции пришли к выводу, что материалы острого или аналитического характера о социальных проблемах необходимо дополнять контактами, куда человек мог бы обратиться со своей проблемой, сходной с той, о которой он прочитал в статье. Это касается, прежде всего, материалов о деятельности социальных движений. Это необходимо для того, чтобы люди, обеспокоенные тем, что происходит сегодня и сейчас в их дворе, школе или городе, не оставались наедине со своей проблемой, а связывались со структурами, которые могут помочь, и с товарищами, которые могли бы тоже участвовать в решении этой проблемы. Участники секции, по словам П. Колозариди, только начали составлять список того, к чему после прочтения статьи должен прийти читатель. Это идея соединения информации с деятельностью может быть очень перспективной.
Полина Колозариди подчеркнула, что на секции рассматривались чисто практические вопросы и делались практические выводы. Итогом работы секции, по её словам, может стать сеть ресурсов, сайтов, куда все желающие с любыми взглядами и идеями могли бы зайти. На этих сайтах будет просветительский блок, потому что образование полноценное невозможно без просвещения. Этот блок будет выдержан в формате ликбеза по левой теории и левой практике. Нужен ликбез по текущим проблемам, информация и комментарии по поводу того, что происходит здесь и сейчас. Не всем, например, известно содержание изменений в системе образования и в социальной политике. Будет на сайте и компонент, связанный с прямым действием, общением, воздействием на различные структуры и институты.
В заключении Полина Колозариди сказала, что все, кто присутствует сейчас в зале, кто участвовал в работе конференции, составляют, по сути, социальную сеть. В неё могут быть включены и другие люди, каждый из присутствующих связан со многими людьми. Всем есть что сказать, у всех есть идеи, соображения, может быть, кому-то известны модели и методы решения проблем. Не обязательно на глобальном, но и на локальном уровне. Не нужно оставлять всё, что обсуждалось на этой конференции в нашем узком кругу. Наша информационная политика, подчеркнула Полина, заключается в том, чтобы всё, что говорится в этой аудитории, имело действие и влияние далеко за её пределами. Необходимо сохранять коммуникацию, общаться, создавать своё информационное пространство, необходимо делать так, чтобы наша деятельность что-то меняла. Мы живём в эпоху, когда у нас есть средства, необходимые для распространения наших идей. Если через 10 лет ничего не изменится, в этом будет только наша вина и больше ничья.
Марк Васильев заметил, что существенная ущербность этой секции, по его мнению, заключалась в том, что не обсуждался вопрос «Кто виноват?». Он подчеркнул, что все те двадцать лет, которые он состоит в левом движении, обсуждается вопрос о необходимости просвещения и политического ликбеза, без малого десять последних лет говорят о возможности использования компьютерных технологий для распространения информации, без малого пять лет говорят о социальных сетях. Если это всё сейчас преподносится как некая новация, значит, сказал М. Васильев, что-то не так. Значит, нужно было обсуждать вопрос «Кто виноват?».
Полина Колозариди возразила на критику одним вопросом: «А кто-нибудь что-нибудь делал?»
Из зала Полину попросили объяснить, как она конкретно представляет себе организацию просвещения и политического ликбеза. Александра Запольская заметила на это, что обсуждение на секции и выступление Полины и так было предельно конкретным, дальше нужно только работать — в прессе, в социальных сетях.
П. Колозариди отметила, что уже сегодня существует сайт ИГСО и ИКД, сайт «Рабкор. Ру», Facebook. Можно писать статьи, формировать новости, сообщать информацию, делиться опытом. На возражение, что всё сообщённое ею не является новой информацией, Полина заметила, что, если бы всё это делалось, половина повестки точно снималась бы.
Б. Кагарлицкий обратил внимание собравшихся, что выступление Полины Колозариди, очень хорошее и пафосное, даёт представление об общей тональности работы секции, но не знакомит с итогами её работы, поэтому возникают вопросы. Между тем, заметил он, итоги представляют собой очень конкретные рекомендации по совершенствованию информационной работы. Могу перечислить ряд из них. Например, решено переделать раздел «Сеть» сайта Рабкор. Ру так, чтобы в нём был обзор Интернет-ресурсов разного рода, в том числе и по социальной тематике, где можно найти информацию о борьбе за права жильцов, сохранение школ и т. п., то есть по деятельности социальных движений. Нужно повесить соответствующие тематические блоги, что и будет сделано в течение сентября-октября. Принято решение и об определённом изменении в других разделах сайта, в том числе в разделе «Музыка». Решено также провести мастер-класс по графике для левых активистов по веб-графике, обеспечить рассылку информации по бумажным медиа, которые с нами работают по определённой схеме и принято ряд более конкретных решений по текущей работе с определёнными сроками, исполнителями, задачами и т. п. Это было уже результатом внутренней работы левых журналистов, которые делали для себя соответствующие пометки, намечали план работы на сентябрь — октябрь. В октябре у нас будет ещё одно мероприятие по левым медиа, где мы сможем отчитаться в выполнении тех заданий, которые мы сами себе поставили.
Далее Александра Запольская
предоставила слово Петру Приневу (ЦВР, Санкт Петербург), который рассказал о работе секции «Трудовой кодекс и права рабочих».
Пётр Принев, начав рассказ о работе секции, заметил, что обсуждался, в основном, вопрос о том, что представляет собой на сегодняшний день профсоюз, какие типичные ошибки допускаются в профсоюзном строительстве, и как можно избежать или исправить эти ошибки. П. Принев отметил, что дискуссия была напряжённой и интересной, и он понял из неё, что в России сегодня существует две политические партии, считающие себя левыми: КПРФ и «Рот Фронт». Первая априори не хочет быть рабочей партией, а вторая очень хочет, но никогда ей не станет. Кроме того, дискуссия на секции выявила большую беду рабочего и профсоюзного движения: рабочие, как правило, пассивны, невежественны и всего боятся. Рабочие воспринимают профсоюзы как сервисные организации, не принимая идею индивидуальной ответственности и активного членства. Сами профсоюзы часто и подают себя как сервисные организации, стремятся к самоизоляции или, как минимум, не умеют планировать стратегически, не видят своего будущего дальше, чем решение одной конкретной, частной проблемы. Участники секции, по словам Принева, говоря о путях исправления описанной ситуации, подняли вопрос активного членства в профсоюзах. И тут же возникла идея о том, что для того, чтобы стать серьёзной силой, профсоюзы должны обрести идеологию. Это во-первых Во-вторых, идеология эта не должна ориентироваться на иконы и шаблонные лозунги, она должна идти от самих рабочих, быть осознана и принята ими. Вопрос в том, как заставить самого рабочего думать, как оторвать его от телевизора и развлекательных Интернет-сайтов. С одной стороны, подчеркнул Пётр, сегодня есть и желание, и возможность создавать рабочие и профсоюзные организации, бороться сообща, есть определённые успехи в этом направлении. С другой стороны, дальше разовых акций, дальше решения частных проблем дело не движется. А если вдруг движение и происходит, то движение задавливается, уничтожается, распыляется. Возникает негативный опыт, который препятствует созданию новой организации на этом же предприятии.
Обсуждение этих болезненных вопросов привело участников секции к выводу о том, что нужно менять само понимание профсоюзов. Строить профсоюзы не просто как организации, которые защищают, а как организации, привлекающие активных людей, не как «организации для всех», а как «организации каждого». И тут появилась идея, что необходима та самая пресловутая связка интеллигенции и рабочих, чтобы культурные и образованные люди могли для самих рабочих «подобрать слова», выразить терминологически их собственные требования и проблемы. Далее участники секции согласились в том, что необходимо строительство и развитие профсоюза на основе низовых социальных действий. Никогда профсоюз, да и любая рабочая организация не будут по-настоящему сильны, если вся инициатива идёт от кучки активистов, если нет поддержки от организации в целом, если нет коллективного действия. Единственный путь здесь, сказал Пётр, — это осознанное членство. Каждому вступающему в профсоюз необходимо объяснять, что он приходит туда не просто за защитой, он вступает в профсоюз, чтобы вместе со всеми бороться за свои права. Необходимо осознание членами профсоюза сложности такой борьбы и отсутствия всякой гарантии победы, по крайней мере, отдельных случаях. Профсоюз, как правило, обещает защиту своим членам, но не всегда получается её дать, и каждая неудача больно бьёт по репутации профсоюза в глазах рабочих. Они должны понимать, что это не просто защита, это борьба, они сами себя должны защищать.
Кроме того, участники секции пришли к выводу, что неплохо бы опередить господина Прохорова и выступить с инициативой внесения поправок в Трудовой Кодекс в свою пользу, в пользу наёмных работников. П. Принев упомянул в этой связи о своём собственном предложении внести поправки в закон о профсоюзе, опираясь на опыт зарубежных стран, например, Франции, Германии в строительстве и деятельности профсоюзов. Необходимо, как подчеркнул Пётр, чтобы с работодателем вела переговоры не первичная организация, а большое объединение, называемое профсоюзом, организованное по отраслевому или территориальному принципу. Такое объединение даёт возможность работникам в каждом конкретном социально-трудовом конфликте проявить общую солидарность, не подставляясь при этом перед работодателем. В этом случае члены большой, межотраслевой или региональной организации могут прийти на конкретное предприятие и предложить собственнику или руководителю вести переговоры на основании того, что на этом предприятии работает более половины членов профсоюза. Конечно, администрация или собственник могут отказаться от переговоров, но тогда профсоюз может мобилизовать своих членов и заблокировать работу предприятия на законных основаниях. Вот тогда будет эффективная борьба. А пока говорить, что 10 человек перевернут ситуацию на предприятии, это смешно. Это смешно, оговорился Принев, по отношению к «Форду», но «Форд» — сам по себе уникальный случай.
Пётр Принев также сказал, что обсуждался и положительный опыт. Например, «Рот Фронт» — это объединение рабочих организаций с активом, который понимает, что нужно выходить за ворота своих предприятий. Не бывает сколько-нибудь сильного рабочего или профсоюзного движения в рамках одного предприятия. Во-вторых, это опыт МПРА по органайзингу. Однако, заметил П. Принев, как только исчезают деньги и сильная организация, опыт органайзинга превращается в хождение по мукам. Делать это на личной инициативе — это означает, что нужно забросить семью и питаться тем, что подадут, словом, быть или сумасшедшим, или фанатиком.
И последняя проблема, которую особо подчеркнул выступающий, — это самоизоляция профсоюзов, устранение от социальных движений и актуальных социальных проблем. Необходимо разъяснять, что борьба должна вестись не только за размер заработной платы, но и за структуру расходов: сколько нужно отдать за обучение детей, за лечение, за жильё. А это уже зависит от социальной политики государства, от общей социальной ситуации. Разъяснение этого рядовым членам профсоюзов, по мнению П. Принева, может способствовать солидарности между профсоюзами и социальными движениями. В идеале они должны соединиться в одно, общее движение.
Из зала поступил вопрос о том, каким образом можно объяснить рабочим необходимость членства в профсоюзе и уплаты профсоюзных взносов, если постоянно констатируется отсутствие солидарности. Люди не всегда могут объединиться даже в рамках одного подъезда. Нет ли противоречия между констатацией пассивности масс и предложением агитировать их на сознательную борьбу?
Пётр Принев ответил, что ситуация с заработной платой и трудовыми правами тяжёлая, любому рабочему, обращающемуся в профсоюз и желающему вступить туда, это понятно. Можно также доходчиво разъяснить ему его права и обязанности. Тех же, кто не обращается, Пётр предложил не трогать. Существует, признал он, некая идеализация рабочего класса у левых. На одного сознательного, активного рабочего на предприятии приходится сотня тех, кому полностью и откровенно наплевать на свои права, и не нужно втягивать в движение таких, это бесполезно. Рабочие сами должны прийти к пониманию того, что пресмыкательство перед работодателем не только не достойно, но и не выгодно. Их должны убеждать успехи профсоюзов. А ходить и уговаривать человека вступать в профсоюз — это очень глупо. Не нужно гнаться за взносами, на этот 1 % от заработной платы невозможно оформить даже реальную юридическую помощь. Все наши проблемы от отсутствия осознанного членства. Вступая в профсоюз, человек идёт не защищаться, он идёт бороться, он идёт наступать. Не нужно требовать сегодня сознательности ото всех рабочих. Многие сегодня ещё думают, что пока им ещё что-то платят и не требуют денег за выход на работу, это всё ещё можно перетерпеть.
Но Приневу был задан из зала ещё вопрос о том, каким образом профсоюз, в котором состоит 10 % работающих на предприятии, поднял себе зарплату.
Пётр Принев ответил, что один из способов, довольно действенный, по крайней мере, до 1 августа, — обращение в Гострудинспекцию. Ему возразили, что способ часто не работает, так как инспекция может «замылить» это обращение. П. Принев парировал это замечание, заявив, что действенность того или иного способа зависит от актива. Если актив соберёт жалобы с членов профсоюзов и начнёт ходить в инспекцию, то, в конце концов, вода камень точит. Есть соответствующие примеры, члены профсоюзы авиадиспетчеров рассказывали о своём опыте на секции, Дмитрий Кожнев, оппонент Петра, подчеркнул, что результаты успеха профсоюза (повышение заработной платы, например) автоматически распространятся и на тех, кто не состоит в профсоюзе. И не захотят вступать в него, уверенные, что профсоюз добьётся чего-нибудь и без их участия, а они смогут воспользоваться плодами победы. Ничего не нужно делать, не нужно вступать в конфликт с работодателем, платить взносы, а только пользоваться результатами чужих усилий. Принев настаивал на том, что пассивные члены, иждивенцы и так в профсоюзе не нужны. Оппонент частично признал его правоту, но подчеркнул, что такая позиция ведёт к уменьшению членов профсоюзов и в перспективе — к ослаблению их. Не нужны профсоюзы, утверждал Принев, которые объединяют всех, всех объединить нельзя. Сила профсоюзов — в сознательном членстве. Именно поэтому нужно менять законодательство о профсоюзах, гнать из него поганой метлой первичные профсоюзные организации и завязываться либо на отрасли, либо на территории.
Дмитрий Кожнев отметил, что 10 % сознательных членов профсоюза — это очень прилично, с этим можно гнуть работодателя в бараний рог. Этого достаточно, чтобы организовать итальянскую забастовку и парализовать предприятие напрочь. Есть проблема в том, что коллективный договор и, следовательно, все успехи профсоюза, распространяются на всех. Но, тем не менее, практика показывает, что можно создавать дееспособные организации, мобилизовать активных членов. Сейчас на «Фольксвагене», например, 680 членов профсоюза МПРА, которые платят деньги несмотря ни на что, которые готовы пойти на какие-то жертвы и лишения, они уже хорошо почувствовали значение солидарности.
Александра Запольская вынуждена была прекратить дискуссию, чтобы дать возможность выступить руководителю секции «Принципы антикризисной экономической программы: за что бороться?» — Алексею Гусеву.
Алексей Гусев подчеркнул, что дискуссия разворачивалась вокруг доклада Василия Колташова — продолжительного, обстоятельного, детального, касающегося, в первую очередь, природы и причины текущего кризиса, а также возможных прогнозов относительно перспектив развития кризиса и посткризисной ситуации. Доклад касался также перспектив развития кризиса в России и, соответственно, задач, которые стоят перед левыми. Нынешний кризис был охарактеризован Василием не просто как обычный циклический кризис, повторяющийся с периодичностью раз в восемь-десять лет, а как кризис системный, обозначающий неотвратимость и неизбежность смены социально-экономической модели, отказа от неолиберального экономического курса. Главный вопрос, на который докладчик пытался ответить в своём выступлении, таков: есть ли выход из кризиса в рамках существующей неолиберальной экономической модели или выход лежит за пределами этой модели и в таком случае какой она должна быть, и какой может быть? Докладчик привёл интересную аналогию с малоизученным кризисом 1810–1820 годов в Великобритании. Несмотря на технологический переворот, кризис затянулся, промышленность не имела сбыта, депрессия продолжалась довольно долго, и ключевым её фактором было отсутствие спроса со стороны потребителя. Выход был найден только с открытием больших рынков в Латинской Америке. Можно провести некую аналогию с тем, что мы имеем сейчас. Докладчик меньше внимания уделял технологическим изменениям, которые могут ожидать капитализм в среднесрочной перспективе, а остановился на том, что он счёл главным на сегодняшний момент, а именно на том, как создать потребителя. Докладчик утверждал, что неолиберальная модель не может дать ответа на этот вопрос. Единственно возможный выход из текущего кризиса связан с массовым движением трудящихся с ключевой ролью левых в этих движениях, с созданием и утверждением альтернативной экономической модели. Россия при сохранении неолиберальной модели ещё долгое время будет завязана на экспортную, сырьевую модель, значение внутреннего рынка и внутреннего спроса будет уменьшаться. Будет падение доходов, что усугубит социальный кризис. Была показана связь между денежной эмиссией, являющейся главным ответом на кризис всех неолиберальных правительств от Вашингтона до Москвы, и ростом цен на продовольствие. Докладчик доказал, что спекуляция продовольствием показывает политические пределы подобной антикризисной политики. Подтверждением этого тезиса являются, например, арабские революции. Продолжение неолиберальной практики реагировать на кризис денежной эмиссией приведёт к обострению всех кризисных явлений и интенсификации тех кризисных, а вместе с тем и революционных процессов, которые мы наблюдаем несколько последних лет. Сама антикризисная программа, предложенная Колташовым, вызвала некоторые споры. Главный аргумент оппонентов — данная программа не является последовательно социалистической, не предполагает социалистической революции. Докладчик возражал, что речь сегодня идёт не о социализме и социалистической программе, а о программе, соответствующей той революционной ситуации, которая возникает. Василий Колташов остановился на нескольких пунктах. Первое: рабочие должны требовать политики твёрдого рубля. Инфляция съедает их доходы, неподкреплённая ничем эмиссия не вредит капиталистам, защищающим свои капиталы, обращая их в валюту, но наносит непоправимый вред бюджету рабочего. Рабочие должны требовать изменения налоговой политики: отмены косвенных налогов, которые ложатся бременем на доходы рабочих, введения налогов на роскошь, введения налогов на инвестиционную недвижимость, увеличения налогов на прибыль. Необходимы также требования реального сокращения рабочей недели, национализации крупных отраслей. В докладе отмечалась перспективность таможенного союза с Белоруссией и Казахстаном.
На секции обсуждались также вопросы, связанные с международной и политической ситуацией, в том числе ситуацией в Китае, роль этой страны в мировом кризисе.
После обсуждения итогов работы секций состоялась презентация Центра Взаимопомощи Рабочих (ЦВР)
Леонид Родин (организатор ЦВР) пояснил, что члены ЦВР хотели бы построить презентацию своей организации в виде заседания, подобного тем, которые они проводят два раза в месяц. Леонид Родин перечислил движения и организации, которые сотрудничают с ЦВР, но не представлены на презентации: РКСМб, ДСПА (Движение сопротивления имени Петра Алексеева), «Автономное действие», Профсоюз «Рубеж», «Союз жителей общежитий», «Защита Сиверского леса», Студенческое движение, «Свободные профсоюзы Санкт-Петербурга», которые помогают и деятельно, и финансово. Правовую поддержку оказывает правовой центр «Петербургская Эгида».
Идея создания ЦВР родилась два года назад. На первой встрече в сентябре 2009 года было только пять человек, первая инициативная группа ЦВР: представители профсоюзов «ПрофТЭК» и «Полиграф» Леонид Родин и Пётр Принев, а также представители «Товарищества инициативных граждан России» (ТИГР) Дмитрий Кпевцов, Вадим Титов и Дмитрий Можегов. Созданию и формулированию первоначальных задач ЦВР способствовало то, что в это время развивалось движение «гаражников», которому нужна была помощь. По словам Леонида Родина, небольшой фонд помощи у них был, и они начали работу. Так началась деятельность, которая для участников ЦВР неотделима от постоянного обучения практике социального сопротивления. «У нас опыта чуть побольше, чем у простых граждан, — сказал Леонид, — но мы постоянно учимся». В том же сентябре 2009 года к инициативной группе обратились товарищи из Жилкомсервиса № 2, которые хотели создать профсоюз для защиты своих трудовых прав.
Леонид Родин отметил, что Центр начался с работы над этими двумя проблемами. Началась работа, в ЦВР стали обращаться левые организации, предлагая помощь. ЦВР проводит заседания два раза в месяц, работает рассылка, в которой распространяется информация о проводимых и готовящихся акциях, обсуждаются текущие дела и проблемы.
Дмитрий Клевцов отметил, что в первую очередь их объединило понимание необходимости защиты прав граждан и практическая деятельность в этом направлении. Сначала, сказал Дмитрий, было сформулировано определение ЦВР, которое до сих пор очень помогает в работе: «ЦВР — это неполитическая организация, в которую входят профсоюзы, различные движения и организации, и простые граждане». Это определение, принятое всеми, по мнению Д. Клевцова, обеспечило во многом успех дальнейшей работы, в ЦВР нет политических конфликтов и разногласий, все сосредоточены на реализации общих целей. Однако Дмитрий отметил, что постепенно к Центру стали присоединятся левые организации и признал, что ЦВР, не декларируя свою политическую позицию прямо, так или иначе становится левым. Инициативные группы, которые приходят в ЦВР, никакой политической обработке не подвергаются, они оформляются в процессе работы и формируют свои взгляды, в том числе и политические. Взаимопомощь, товарищество, взаимная поддержка, дружеские отношения, по словам Клевцова, являются стержнем ЦВР.
Степан Маленцов отметил, что Центр Взаимопомощи Рабочих возник не на пустом месте. Существовало взаимодействие между организациями, которые основали ЦВР, велась совместная работа. Существовали Комитет Солидарных Действий и Комитет Единых Действий Санкт-Петербурга, в рамках которых была возможность координировать работу различных групп и движений. Но Комитет Солидарных
Действий на момент создания ЦВР прекратил свою работу в результате ряда внутренних противоречий, а потребность в объединении и координации была настоятельной. Таким образом, для создания ЦВР существовала определённая почва: была потребность, были наработаны связи и опыт, было желание не повторять ошибок, совершённых предшествующими организациями.
Дмитрий Клевцов отметил, что ЦВР осуществляет взаимодействие, скорее, непосредственно между активистами, чем между организациями. Объединение активных, инициативных людей — залог успеха ЦВР. Центр работает на принципах демократии, утверждаются решения, принятые единогласно. Одним из основных принципов организации, подчеркнул Дмитрий, стал такой: «Не помогаешь — не мешай!». По сути ЦВР объединяет различные ресурсы входящих в него организаций: кадровые, информационные, материальные, технические и т. п.
Леонид Родин подтвердил слова Степана Маленцова о том, что ЦВР возник на определённой почве. И попросил рассказать о причинах и обстоятельствах вступления в ЦВР людей, присоединившихся к его работе спустя год после создания и работы в качестве самостоятельной организации — Марию Медведеву, Ивана Овсянникова и Кирилла Васильева.
Мария Медведева рассказала, что организация «Питерские родители» возникла на волне возмущения законом ФЗ-83, сокращающим право граждан на образование, грозящим платным школьным образованием. Она напомнила, что последствия принятия закона почти не обсуждались в прессе, и необходимо было прорвать информационную блокаду, нарушить этот «заговор молчания». В Санкт-Петербурге, отметила М. Меведева, существует организация «Петербургские родители», но у неё другие цели, она занимается социально-правовыми вопросами, связанными с судьбой детей-отказников. Организация же «Питерские родители» занимается проблемами бесплатного образования, в первую очередь дошкольного и школьного.
Мария рассказала, что «Питерские родители» хотели в первую очередь привлечь внимание к готовящемуся к принятию закону ФЗ-83, для чего провели акцию 1 мая. Планируя всероссийскую акцию 15 мая, «Питерские родители» обратились к товарищам из «Левого фронта» для того, чтобы они помогли правильно написать заявление о митинге. Но возникли разногласия, поскольку «Левый фронт» заявил митинг на тот же день и место, по той же теме, только на час позже. Началось давление на организацию «Питерские родители» со стороны «Левого фронта», обвинения в намерении расколоть город. Помощь в урегулировании конфликта «Питерским родителям» предложили товарищи из ЦВР. Мария Медведева встретилась с Леонидом Родиным и Степаном Маленцовым и обсудила с ними возможные решения. Решено было использовать ситуацию на пользу Целям социального протеста, были выпущены пресс-релизы, сообщавшие, что 15 мая, с часу дня до пяти вечера пройдёт марафон против ФЗ-83. На митинге «Питерских родителей» слово получили представители «Левого фронта», на митинге «Левого фронта» выступила Мария Медведева как руководитель движения «Питерские родители». Таким образом, подчеркнула Медведева, назревающая проблема, угрожающая деятельности и репутации обоих движений, была решена с помощью Леонида Родина. Так началась совместная работа. Огромное преимущество ЦВР перед другими организациями, предлагающими свою помощь общественным движениям, — отсутствие условий предоставления помощи, можно просто оказывать посильную помощь другим организациям, к которой никто не принуждает. Мария Медведева подчеркнула, что всем, желающим использовать опыт ЦВР и создать подобную организацию в своём регионе, нужно понимать, что взаимопомощь должна быть добровольной, принуждение, выдвижение условий предоставления поддержки недопустимы. На этом, заметила она, в Санкт-Петербурге погорели многие организации, пытающиеся координировать деятельность общественных движений.
Мария отметила, что работа в Центре заражает всех духом взаимопомощи, сотрудничества, дружбы.
Иван Овсянников заявил, что ЦВР сегодня является самой заметной организацией на поле социального протеста, ещё не захваченном, с одной стороны, либералами, а с другой — КПРФ. ЦВР, по словам Овсянникова, является наследником координационных советов, существовавших в Санкт-Петербурге и подобных тем, которые и сегодня существуют в других регионах. Однако ЦВР имеет и особую ценность. Эта ценность заключается в том, что активисты малочисленных инициативных групп, сосредоточенных, как правило, на решении локальных проблем, приходя в ЦВР, научаются сотрудничеству и взаимодействию, выходят на новый уровень работы. Это уже не борьба за частные сиюминутные интересы, а борьба за более общие принципы и более значимые права. Появляются универсальные активисты, готовые вписываться в любой социальный протест. Локальные инициативы не распадаются, добившись успеха в решении частного вопроса, или, напротив, потерпев неудачу, отчаявшись, а продолжают функционировать в рамках большой структуры, вливаясь в общий процесс социального протеста. Происходит воспроизводство социально-протестной активности, накопление опыта, как группового, так и индивидуального.
Собственное вступление в ЦВР Иван с юмором описал как случайное. Он работал в МПРА, в офисе которого собирался Центр, так что Овсянникову «волей не волей» пришлось присоединиться к работе. Став серьёзным, Иван объяснил, что как член марксистской организации он не мог не использовать такую площадку для социальной активности.
Дмитрий Клевцов сравнил Центр Взаимопомощи Рабочих с бизнес-инкубатором, куда люди приходят с определённой идеей, получая информационную и материальную поддержку. Аналогично, по словам Клевцова, происходит и в ЦВР. Приходит социальная группа с определённой проблемой и получает помощь и поддержку, необходимые ресурсы, знакомится с опытом других участников. При этом помощь каждой такой инициативе обогащает и других участников ЦВР, они всё время приобретают новый социальный и протестный опыт, учатся работать в разных условиях и на разные цели.
По словам Кирилла Васильева Питер отличается тем, что в нём несколько раньше, чем в других регионах, стали появляться координационные структуры, объединяющие актив социальных, профсоюзных и политических организаций. Если в большинстве регионов такие координационные советы и комитеты — это порождение антимонетизационных протестов 2005, то питерский Комитет единых действий уже 1999 года объединяет различных субъектов социального творчества, различные организации и движения. ЦВР — самая успешная площадка, объединяющая социальные движения и инициативы, политические и профсоюзные организации, из тех, которые, как признался Кирилл, он может вспомнить за свой девятилетний опыт политической деятельности. Но есть, однако, по словам Васильева, серьёзная проблема. Он заметил, что сложилась очень тонкая прослойка людей, на которых держится успешный проект под названием «Центр Взаимопомощи рабочих». Случись сегодня что-нибудь с этими людьми, и все усилия пойдут прахом.
Свой приход в ЦВР Кирилл подал как совершенно естественный. Раз в городе появилась успешная площадка, объединяющая социальные и профсоюзные движения, сказал он, левые просто обязаны к ней присоединиться. Непосредственно с товарищами из ЦВР Кирилл познакомился в 2010 году во время кампании против ФЗ-83. Первым совместным проектом ЦВР и Федерации Социалистической Молодёжи стал летний лагерь для активистов — единственный в России, как отметил К. Васильев, лагерь, который организовывался усилиями не только левых организаций.
Григорий Касьянов выступил от имени инициативной группы «Защитники Сиверского леса». Он сказал, что не является радикальным экологом и то, что он занялся проблемой вырубки леса, это во многом воля случая, просто он живёт недалеко от Сиверской. Таким образом это, подчеркнул Григорий, стало и его личной проблемой, и он посчитал своим долгом сделать всё возможное, чтобы спасти этот лесной массив. Григорий кратко рассказал историю леса и борьбы за его сохранение. Он подчеркнул, что вокруг леса осуществлялись махинации с правом собственности, при этом есть документы, подтверждающие статус этой территории как историко-культурного наследия и статус особо охраняемой природной территории. Тем не менее, с февраля, а особенно активно с марта 2011 года ведётся вырубка и застройка этой территории. На сегодняшний момент усилиями местных активистов (активно действуют, по словам Касьянова, не более 5 человек) вырубку удалось остановить, строительство ведётся вяло и осторожно, собственники территории побаиваются общественного мнения. Однако как только усилия активистов и, соответственно, внимание общественности ослабнут, считает Касьянов, строительство и вырубка возобновятся с новой силой.
Леонид Родин коснулся вопроса о взаимоотношении ЦВР с левыми партиями и организациями и о взаимоотношении левых между собой. Он напомнил, что два года назад распалась КОД — структура, помогающая профсоюзам. В основе её работы был избирательный подход к сотрудничеству с левыми партиями и организациями. С одними они по идейным соображениям были готовы работать, с другими — нет. В результате внутренние противоречия организации обострились, и она распалась. Распалась организация, помогающая профсоюзам, подчеркнул Леонид, из-за идейных разногласий питерские профсоюзы лишились поддержки.
Л. Родин отметил, что в процессе создания Центра и совместной работы в его рамках разных организаций сложился стиль взаимодействия, который и ему, и другим участникам процесса очень импонирует. Это, прежде всего, открытость всех сотрудничающих в рамках Центра организаций, готовность помочь, понимание приоритетности общих целей. Родин считает, что в рамках ЦВР в определённой степени преодолевается проблема российских левых организаций, когда «каждый сидит в своём огороде». Происходит заметное движение к налаживанию сотрудничества, конструктивного диалога между различными левыми организациями, сотрудничающими в рамках ЦВР. Это может, сказал Леонид Родин, в дальнейшем способствовать если не поголовному объединению всех левых организаций, то, по крайней мере, конструктивной совместной работе на постоянной основе.
Дмитрий Кпевцов и Иван Овсянников подчеркнули специально, что ЦВР является хорошим подспорьем для профсоюзов Санкт-Петербурга. Д. Кпевцов заметил, что у отдельного профсоюза зачастую не хватает сил для того, чтобы решить свою частную проблему, потому что она связана с более общей. Это может быть не только проблема конкретной территории или предприятия, а города, региона, отрасли. В рамках ЦВР есть возможность выйти на более высокий уровень решения проблемы. Объединение ресурсов и опыта, подключение организаций, занимающихся различными аспектами одной и той же проблематики, позволяет справиться не только с локальной бедой, но и с проблемой большего масштаба. И. Овсянников отметил, что большой проблемой профсоюзов является их замкнутость, отсутствие общественной среды, которая активно бы их поддерживала. Профсоюзы же не смогут эффективно работать, если вокруг них не будет складываться общественной среды, которая бы их поддерживала если они, в свою очередь, не будут поддерживать социальные движения. ЦВР представляет собой путь к решению этой проблемы.
В заключение презентации Леонид Родин предостерёг собравшихся от того, чтобы они сочли деятельность ЦВР абсолютно и безоблачно успешной, лишённой напряжения. Это — иллюзии. Работа была очень тяжёлая, в том числе и эмоционально, нужно было находить компромиссы, притираться характерами. Он также предложил помощь ЦВР в создании подобной организации в любом другом регионе. И, наконец, он поблагодарил ИГСО и лично Бориса Кагарлицкого, который за последние полгода внёс огромный вклад в развитие ЦВР.
На заключительной секции конференции состоялось обсуждение её итогов,
представленных собравшимся Анной Очкиной и Борисом Кагарлицким.
Анна Очкина сказала, что итоговый документ представляет собой не политическую декларацию, а скорее рамочную программу для дальнейшей работы, обобщающую результаты обсуждения различных вопросов за два дня конференции.
Борис Кагарлицкий зачитал проект итогового документа конференции:
«Непреодолимость экономического кризиса в рамках неолиберальной модели при одновременном отсутствии публичных и политических альтернатив приводит к тому, что структурные противоречия правительства пытаются «снять» за счёт одновременного массированного вливания денег в экономику и сокращения социальных расходов, причём речь идёт о реструктурировании остатков социального государства на основе неолиберальной концепции. Эта политика ведёт к снижению эффективности государственного вмешательства, падению покупательной способности денег, снижению жизненного уровня трудящихся, качества образования, здравоохранения и дезорганизации социального сектора в целом. На этом фоне возвращение экономического спада выглядит более чем вероятным, со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями.
В сложившейся ситуации принципиальное значение приобретает не только сопротивление антисоциальным мерам властей (ФЗ-83, ФГОС и т. д.), но и формирование новой общественной повестки дня, направленной на разрыв с неолиберализмом и поворот к новому социальному государству. Этот поворот потребует не только прекращения Разрушительных мер в области образования и здравоохранения, но и расширения государственного присутствия в экономике, включая, возможно, национализацию энергетического сектора и сырьевых Монополий. Трудящимся нужна портика, ориентированная на укрепление рубля, прекращение щедрой финансовой помощи бизнесу, перераспределение средств в социальный сектор, меры, направленные на стимулирование внутреннего рынка, налоговая реформа, переносящая нагрузку на наиболее богатые слои населения.
Попытки обеспечить единство левых за счёт механического соединения групп в одну партию нельзя считать перспективной стратегией, хотя любые усилия, направленные на достижение единства, должны приветствоваться. При этом тактическая и техническая координация должна быть дополнена политической — общей работой, направленной на совместно определяемые приоритетные направления, такие как социально-трудовые права, защита образования, здравоохранения и жилищных прав.
Объединение и консолидация левых будет происходить в процессе создания широкой коалиции в защиту социальных прав. Эта коалиция, не обязательно формируемая под последовательными и «чистыми» левыми лозунгами, однако, невозможна без решающего участия левых в формировании её программы и стратегии.
В социальных движениях мы должны видеть не только средство для решения локальных проблем и «политику малых дел», но и механизм для формирования культуры солидарности и развития гражданского самосознания.
Принципиальное значение в этом смысле имеет опыт Петербургского Центра взаимопомощи рабочих (ЦВР), являющегося примером демократической координации деятельности левых активистов, членов свободных профсоюзов и социальных движений самого разного профиля. Самым слабым местом социальных движений является отсутствие механизмов контроля за выполнение соглашений с властями в тех случаях, если последние идут на уступку. При этом необходимо усилить взаимодействие активистских объединений с левым экспертным сообществом и наладить медиа-работу, как с традиционными СМИ так с помощью социальных сетей и новых коммуникационных сред
После короткой дискуссии этот текст был признан в качестве итогового документа конференции.
Обзор подготовлен Анной Очкиной
АНАЛИЗ
Происхождение революционных партий
Борис Кагарлицкий
Изучая историю революций прошлого, марксистский историк неизменно останавливал внимание на изучении объективных и субъективных предпосылок свершившегося переворота. И если в качестве объективных предпосылок «принимались» и уровень экономического развития, и специфика социальных структур, и противоречия интересов между классами и социальными группами общества, то важнейшей субъективной предпосылкой неизменно выступало наличие революционной партии.
Исходя из той же логики, строили свою политическую стратегию левые организации. Опыт 1917 года оставался принципиальным образцом, независимо от того, как оценивало то или иное течение итоги революции. Как бы критически ни относились, например, троцкисты к сталинской версии истории большевизма, в данном вопросе у них разногласий не было. Именно наличие большевистской партии как революционного авангарда сделало возможным Октябрьский переворот.
Напрашивавшийся отсюда вывод был прост и очевиден. Революционная партия должна быть создана заранее, так сказать «заготовлена впрок», на случай революции. В нужный момент она займёт своё место на сцене истории и выполнит свою миссию. Именно строительство революционной партии в нереволюционной обстановке было главной головной болью и главной заботой тысяч радикальных молодых людей, мечтавших внести свой вклад в дело преобразования мира.
Наиболее частым результатом подобных усилий оказывалось возникновение более или менее крупной секты, порой довольно успешно готовящей кадры для будущей борьбы, но куда менее успешно в общественной борьбе участвующей. Но можно ли построить революционную партию в эпоху реакции? История даёт нам немало примеров того, как левым организациям удавалось успешно пережить периоды реакции, сохранить себя (хотя никогда это не давалось легко и без потерь). Но мы не знаем ни одного примера того, чтобы партию или движение в условиях реакции удалось построить. Больше того, необходимость «сохранения огня» диктует радикальным левым определённые правила поведения, закрепляющиеся в соответствующей коллективной психологии и навыках. Левые становятся политическими интровертами. Именно в этом, а не в идеологическом догматизме следует искать корень сектантства.
Чтобы сохранить революционный дух в атмосфере мещанского спокойствия, в условиях буржуазной повседневности и господства совершенно иных ценностей приходилось замыкаться от общества, отгораживаться от внешнего мира, и тем самым изначально обрекать себя на политическую неэффективность. Эта внешняя неэффективность левых была оборотной стороной успешного решения ими внутренних задач (самовоспроизводство, «поддержание огня»). Но чем лучше решались соответствующие «внутренние» задачи, тем меньше были способны сформированные соответствующим образом активисты и лидеры к решению новых, «внешних» задач, когда общественная ситуация менялась и эти задачи выходили на передний план.
И вот результат — там, где революционные события действительно начинали в конце концов происходить, марксистские секты либо не играли в них особой роли, либо оказывались на обочине, а порой даже выступали критиками революционного процесса, обвиняя его лидеров во всех смертных грехах, а саму революцию клеймя как неправильную и ненастоящую. Так было в Латинской Америке начала 2000-х годов. А революции 2011 года в Арабском Мире и вовсе вызвали в рядах борцов за последовательную марксистскую программу смесь растерянности, страха и возмущения
Впрочем, далеко не всегда усилия по строительству партии оказывались бесполезными. Во многих случаях возникали организации с радикальной программой, вполне дееспособные и влиятельные. Другой вопрос, насколько они соответствовали тому идеалу революционной партии, ради которого всё затевалось. И дело тут не только в официальной партийной доктрине. С точки зрения идейной доктрины, меньшевики были такими же революционерами и не менее последовательными социалистами, чем большевики. То же можно сказать и про русских социалистов-революционеров, причём не только левых. Опыт Кубы в 1958-59 годах не менее показателен — официальная коммунистическая партия «прозевала» революционный переворот. Отдельные её члены приняли участие в борьбе Че Гевары и Фиделя Кастро, но партия как таковая оказалась в стороне от событий, так же, как и компартия Никарагуа оказалась «вне игры», когда началась сандинистская революция. Впрочем, нужно ли так углубляться в историю? В начале 2000-х годов итальянская Партия коммунистического возрождения (Rifondazione Communista) выступала в качестве образца последовательной антикапиталистической силы, выводящей на улицы толпы молодых людей, распевающих революционные песни. Однако стоило Rifondazione приблизиться к власти, как начались обычные беспринципные компромиссы, итогом которых была позорная поддержка неолиберальной политики, проводимой правительством Романо Проди. Результатом такого курса было крушение не только самой Rifondazione, но и всего левого фланга в Италии, тяжёлая моральная травма для всех остальных левых в Европе.
Партийная доктрина говорит нам не о том, чем является организация на самом деле, но лишь о том, чем она хочет казаться, в том числе и в глазах собственных активистов и сторонников. Революционные партии, действительно сыгравшие свою роль в истории, отличались от своих провалившихся двойников не риторикой официальных документов, а повседневной практикой, не уровнем марксистской ортодоксии, а качеством марксистского анализа. Если говорить о практике, то принципиальное значение здесь имело именно наличие актива, не только постоянно занятого какой-то политической деятельностью, но и обладающего определённым совместным политическим опытом, коллективным сознанием, даже своего рода политической интуицией. Именно такая партия может быть демократической и сплочённой одновременно. Её члены и сторонники не ждут приказа сверху, не тратят время в бесконечных дискуссиях, а формируют свою политическую линию в процессе действия снизу, что не мешает им действовать солидарно, скоординировано, разрешая свои разногласия по ходу борьбы. В свою очередь революционное руководство — это не только опора на анализ, но и способность чувствовать массы, даже предчувствовать развитие их настроений; это не только алгебра, но и вдохновение. Перед нами организация, где доверие к лидерам опирается на совместное переживание текущего политического момента, где авторитет теоретиков основывается на их увлечённости практической деятельностью.
Все эти качества вырабатываются не в ходе повседневной работы в буржуазных парламентах, но и не во время сектантских дебатов. И если, как показывает опыт прошлого, штудирование теоретических работ, изучение книг и привычка к анализу могут сформировать отдельных политических интеллектуалов, способных неожиданно (порой для самих себя) превратиться из теоретиков в практиков и лидеров, то актив таким образом сформироваться не может. Активистская культура формируется только непосредственной деятельностью, её, как и рабочую профессию, нельзя выучить по книгам.
Стремление построить революционную партию заранее, без и вне революционной практики опирается на дурно понятый опыт большевизма, перетолкование советскими начётчиками от «истории партии». Этот подход, превратившийся в общее место марксизма к концу 1930-х годов, поставил под сомнение уже Эрнесто Че Гевара, заметив, что субъективные предпосылки революции могут складываться в процессе самой революции. В данном случае Че, как ни странно, был недостаточно радикален. Не только могут, но и должны. И никаким иным образом «сложиться», «развиться» и «созреть» не смогут.
Революционная партия является не предпосылкой, а продуктом революционного процесса. Вне его партия создана может быть, но — не революционная. И вполне естественно, что когда прекращается революционная практика, через некоторое время утрачивается партией и соответствующий «навык». Независимо от того, что написано на знамёнах, какие традиции воплощены в идеологии и доктрине, организация эволюционирует, становясь в лучшем случае реформистской. В чём, кстати, нет никакой трагедии — реформистское закрепление результатов революции может быть вполне осознанной, исторически важной задачей (как новая экономическая политика Ленина была не только отступлением от «военного коммунизма», но и попыткой консолидировать его наиболее важные, позитивные и значимые, с точки зрения будущего социалистического развития, результаты).
Сколько бы революционеры ни говорили о подготовке к грядущей борьбе и необходимости общественного переворота, к моменту этого переворота они никогда не будут готовы и соответствующим образом «предварительно» организованы. К тому же переход масс от пассивности к активной борьбе происходит быстро, внезапно и, порой, неожиданно для самих масс. Постоянно ожидаемый и предсказываемый левыми идеологами, этот протест столь же постоянно откладывается, а чудеса терпения, демонстрируемые народом, сводят на нет любые рациональные прогнозы социального действия, вплоть до момента когда всё вдруг, сразу и резко меняется. Пассивность большинства составляет на «низовом уровне» сущность реакционной эпохи. Французский историк Луи Эритье писал, что после поражения Великой Революции, совершивший её народ «впал в летаргический сон»1. Именно внезапность и быстроту перехода от пассивности к восстанию считает Эритье важнейшей характеристикой революции, которая есть «не что иное, как быстрое разряжение долго сдерживаемого гнева и возмущения против установившихся несправедливостей жизни; это есть открытое проявление скованного раньше негодования против тех притеснений, того гнёта, который выносил народ целые столетия»2.
Великая Французская революция началась без якобинцев (первоначальный Якобинский клуб имел мало общего с партией Сен-Жюста и Робеспьера), европейские революции 1848 года развернулись стихийно в условиях очевидной слабости республиканских движений, не говоря уже о пролетарских партиях, которых тогда вообще не было. Революции начала XXI века в Венесуэле и Боливии не были результатом партийной деятельности, а их политическая программа в большей степени формулировалась стихийными массовыми движениями (другой вопрос — хорошо это, или плохо).
И наконец, сегодняшние Арабские Революции происходят в обществе, где не только нет влиятельных левых партий, но даже на уровне интеллектуальной дискуссии левые остаются на заднем плане. Это отнюдь не мешает рабочим бастовать, а жителям городских пригородов стихийно создавать некое подобие Советов. Исход революции зависит от того, сумеют ли сами активисты, осмысливая собственный опыт, двинуться в сторону политической организации, отстаивающей интересы масс (если не по Ленину, то хотя бы по Робеспьеру). И смогут ли сторонники левых идей, которых несмотря ни на что в Арабском Мире немало, организоваться и найти своё место в водовороте событий.
Как же, однако, быть с опытом русского большевизма, который принято интерпретировать в качестве классического примера создания «субъективной предпосылки» для грядущей революции? Как ни странно, история России или Китая на этом фоне не только не является исключением, но, напротив, очень хорошо подтверждает общее правило. Большевизм, безусловно, был уже сложившимся течением в 1917 году, но сам он был порождением другой революции — 1905 года. Именно общественный подъём, начавшийся в России уже в 1903 году, превратил социал-демократические группы и кружки в реальную политическую силу, именно активисты, прошедшие школу Первой революции, создали костяк партии, придав ей сплочённость и устойчивость. Тем не менее в 1917 году «левая альтернатива» отнюдь не существовала в России в «готовом виде». Вернее, в таком «готовом виде» она существовала в мозгу одного единственного человека — Ленина, может быть, ещё Троцкого с Луначарским. «Старые» партийные кадры настроены были крайне умеренно и с опаской принимали радикальные требования вернувшегося из эмиграции Ленина. Именно приход в партию массы новых членов и активистов переломил ситуацию, сделав Октябрь возможным не только технически, но и политически.
Таким же точно образом Коммунистическая партия Китая, пришедшая к власти в 1949 году, была не только плодом организационных усилий Мао и его окружения, но и продуктом длительного революционного процесса, который развивался в стране с 1911 года.
Какое отношение всё это может иметь к дебатам о перспективах создания левой партии в современной России? Какие отсюда следуют выводы, в том числе и практические?
Левым нет причин приходить в отчаяние из-за неудачи предшествующих организационных попыток, но следует понять закономерность собственных неудач. Создание левой партии, независимой от капитала, — объективное условие успеха социальных преобразований. Но это отнюдь не то условие, без которого революция не может произойти, и тем более — начаться. На первых порах общественное движение неминуемо является рыхлым, его сознание — запутанным и противоречивым, а его программа — невнятной. Восставшая улица оказывается «безъязыкой», не находя слов не только для того, чтобы выразить свои потребности, но и для того чтобы их хотя бы сформулировать для самой себя. Гнев и обида остаются единственно внятными эмоциями, которые, по крайней мере, удаётся ясно артикулировать. Но именно эта потребность выразить и сформулировать собственную мысль, осознать собственные интересы и найти правильные формы для их защиты, порождает объективный спрос на политическую партию.
«Политику в серьёзном смысле слова могут делать только массы, — писал Ленин, — а масса беспартийная и не идущая за крепкой партией есть масса распылённая, бессознательная, не способная к выдержке и превращающаяся в игрушку ловких политиканов, которые являются всегда «вовремя» из господствующих классов для использования «подходящих случаев»3. Как выразился Александр Шубин, суммируя ленинскую мысль, от партии «исходит организованность, которая всё глубже проникает в тело стихии»4.
Однако пока нет массы, пока нет стихийного движения, нет и той политической почвы, площадки, на которой единственно только и может сформироваться последовательно социалистическая организация. А попытки создать её «заранее», без соответствующей практики и без взаимодействия с радикализирующимися массами напоминают знаменитый анекдот про сумасшедших которые прыгают с вышки в бассейн надеясь, что главный врач рано или поздно пустит туда воду.
Не удивительно, что на фоне организационных провалов наиболее успешной оказывается именно теоретическая и просветительская работа, ориентированная на распространение левых идей, поиск единомышленников и формирование «политических интеллектуалов», для которых интерес к теории неотделим от потребности в практике.
Из советских учебников по истории партии пришло странное, механистическое представление, согласно которому формирование левой партии обязательно должно пройти несколько непременных стадий вроде создания «марксистских кружков». А затем начинается дискуссия о том, на какой стадии мы сейчас находимся, «кружковой» или «докружковой». И участникам полемики даже в голову не приходит, что появление марксистских кружков в России конца XIX века отражало как раз уникальные специфические условия того времени, являясь на тот момент единственно возможной формой пропаганды и установления контактов между единомышленниками. Эта же работа в начале XXI века может и должна делаться совершенно иными методами и в совершенно других формах, больше того, она давно уже делается и небезуспешно левыми интернет-проектами, журналами, дискуссионными клубами, независимыми институтами.
Однако социал-демократическая партия возникла не из кружков, деятельность которых закончилась провалом первого съезда РСДРП, после чего Ленину с Мартовым практически всё пришлось начинать сначала. Мечты о создании организации превращались в реальность не по мере развития кружков, а по мере того, как поднималось массовое рабочее движение.
Сегодня на постсоветском пространстве экономический кризис создаёт условия для того, чтобы растущее разочарование в официальной политике и общественных порядках переросло в открытый протест и сопротивление. Вопрос в том, кто и как это движение возглавит, как будут развиваться события, куда, против кого будет направлен гнев масс.
Либералы выступают против кремлёвской администрации, используя против власти массовое недовольство именно теми её мерами, которые проводятся в соответствии с либеральными рецептами, и требуют в качестве ответа на неудачи правительственного курса проведения ещё более радикальных и жестоких мер в том же духе. Ещё большей приватизации, ещё более быстрого перевода транспорта, здравоохранения и образования на коммерческие рельсы, ещё более активного демонтажа остатков социального государства. Если массы недовольны властью оттого, что она слишком буржуазная и её политика слишком рыночная, то всю программу либералов можно свести к словам: «Больше рынка, больше капитализма!»
Единственное, в чём массовые настроения совпадают с позициями либеральной прессы, — это в осуждении коррупции. Однако и здесь либеральная позиция оказывается беспомощной и противоречивой. Отрицая рыночные корни современной коррупции, её связь с восторжествовавшим у нас механизмом накопления капитала, они не предлагают никаких мер системного характера, одновременно осуждая и репрессивно-расстрельную практику в духе китайских коммунистов. Иными словами, никакой программы борьбы с коррупцией у либералов нет, а их возмущение всеобщим воровством чиновников, следовательно, является чистейшей демагогией. Максимум, на что они способны, это предложить по возможности приватизировать государственные структуры и функции, чтобы то, что сейчас бюрократы воруют, завтра капиталисты клали себе в карман на законных основаниях.
В условиях глобального кризиса и прогрессирующего распада мирового рынка эта программа для страны гибельная, в самом прямом, буквальном смысле слова. Задача демократического преобразования нашего общества означает сегодня — как и сто лет назад — не требование блокироваться с либералами ради «общего дела» демократизации, а наоборот — решительного размежевания с либералами и борьбы против них, поскольку их экономическая и социальная программа не принимается подавляющим большинством народа, губительна для него, а потому с демократией несовместима. Говоря словами Ленина, только организации трудящихся могут быть в наших условиях «последовательным борцом за демократизм»5.
Сегодняшняя общественная потребность формулируется и осознаётся миллионами людей как потребность во власти, ответственной перед народом. Не больше, но и не меньше. В этом недовольстве, порождающем невнятно сформулированные, но, в сущности, вполне понятные требования, нет ещё ни социалистической, ни даже последовательно демократической программы, а потому опасность манипулирования массами совершенно реальна. Борьба за общественное сознание и за доминирование в общественном мнении становится важнейшей политической задачей, которая должна скоординировано решаться на всех уровнях, от публикаций в прессе и выступлений на митингах, до переписки в социальных сетях и разговорах в курилке. Но любые наши усилия были бы напрасны, если бы мы не могли опереться на объективную тенденцию, на реальные интересы, которые толкают и будут толкать людей в сторону более радикальных требований, в сторону постепенного осознания социальных противоречий и собственных потребностей. И чем больше люди начинают действовать самостоятельно, тем быстрее и лучше идёт это осознание. Манипуляция эффективна по отношению к пассивным, неопытным и деморализованным массам. Прекрасными примерами того является ход «оранжевой революции» в Киеве или аналогичные события в Грузии и Киргизии. Но даже в случаях, когда манипуляции срабатывают, важнейшей проблемой победивших политиканов становится то, как убрать людей с улицы, вернуть к привычной мещанской жизни, прекратить мобилизацию, остановить движение. Там, где это не получается, «оранжевый» Февраль превращается в «красный» Октябрь.
Чем больше развивается массовое движение, чем больше оно добивается успехов, чем более набираются люди политического опыта, тем труднее ими манипулировать, и тем острее их потребность в рациональных ответах, соответствующих их объективному интересу. Борьба левых сегодня является в первую очередь борьбой идейной, борьбой за сознание, за формирование общественной повестки дня. Но эти усилия имеют самый непосредственный организационный смысл, они составляют то содержание, вокруг которого будет проведена практическая объединительная работа.
Левая партия у нас возникнет как ядро более широкого движения и формироваться, развиваться, объединяться будет именно в рамках этого движения, в процессе его собственного становления. Это движение должно быть демократическим и антилиберальным, национальным (в смысле защиты и выражения ообъективных интересов большинства населения страны) и антинационалистическим (в смысле решительного отказа от любых форм расизма и ксенофобии). На каждом этапе развития движения принципиально важно ставить новые задачи — не только в плане большего политического радикализма, но и в плане большей социальной определённости его целей и лозунгов. Мы начинаем с борьбы за ценности Прогресса против наступающей дикости и реакции. Но прогресс сегодня неотделим от демократии и социализма.
Левое движение может подниматься и развиваться только вместе с массами, одновременно поднимая уровень масс и развивая их самих.
Можно надеяться, что из «кокона» прогрессистского блока вылупится прекрасная бабочка нового социализма. Сможем ли мы осуществить этот проект — зависит от нас самих. Во всяком случае, в условиях системного кризиса этот проект становится вполне реальным. И самая страшная проблема для левых состоит в момент общественного подъёма не в противодействии иных политических сил, а в привычке к бесполезным спорам, абстрактному теоретизированию и прочим «навыкам» эпохи реакции. Навыкам, от которых надо избавиться как можно скорее. Ведь эпоха реакции закончилась.
Анатомия левого сектантства
Иван Овсянников
Тема сектантства, этой дурной болезни, буквально разъедающей постсоветскую левую, является предметом навязчивой рефлексии той (к сожалению, немногочисленной) части современных социалистов и коммунистов, которая вообще способна к критике и самокритике. Анекдотический образ оторванного от жизни начётника, живущего в мире идеологических абстракций и псевдоисторических мифов; не менее анекдотические истории бесчисленных расколов и свар на фоне перманентного бессилия стали неотъемлемой частью левацкого фольклора, а также источником пессимизма для тех левых, кому их собственная деятельность представляется чем-то большим, чем просто разновидностью групповой психотерапии. Итак, что же такое сектантство? Каковы социальные предпосылки этой формы квази-религиозного сознания? Наконец, есть ли перспективы у российского левого движения?
Гигантские башмаки для Золушки
Чтобы ответить на эти вопросы, нам придётся начать несколько издалека. Термин «сектантство» в интересующем нас смысле употреблялся родоначальниками марксизма по отношению к различным толкам утопического социализма и коммунизма. Употреблялся почти буквально, поскольку ранние социалистические организации действительно строились по образцу религиозных общин, их идеология зачастую была пронизана мистицизмом, а пропаганда — евангельской риторикой и проповеднической экзальтацией. В работе «К истории первоначального христианства» Энгельс рассматривает сектантство как неизбежный и необходимый этап развития любого массового народного движения, будь то раннее христианство или рабочий социализм. «В самом деле, — пишет он, — борьба с всесильным вначале миром и одновременно борьба новаторов между собой — одинаково присущи как первым христианам, так и социалистам. Оба великих движения созданы не вождями и пророками, — хотя у обоих имеется достаточно пророков; оба они — массовые движения. А массовые движения на первых порах по необходимости сумбурны; сумбурны в силу того, что всякое мышление масс вначале противоречиво, неясно, бессвязно; сумбурны они, однако, и в силу той роли, какую на первых порах ещё играют в них пророки. Эта сумбурность проявляется в образовании многочисленных сект, борющихся друг с другом по меньшей мере с таким же ожесточением, как и с общим внешним врагом»1. Однако несмотря на всю незрелость и эксцентричность утопических учений, классики не жалеют для них самых восторженных эпитетов. «Где у немецкой буржуазии, вместе с её философами и учёными, найдётся такое произведение об эмансипации буржуазии… которое было бы подобно книге Вейтлинга «Гарантии гармонии и свободы», — страстно восклицает Маркс в 1844 году. — Стоит сравнить банальную и трусливую посредственность немецкой политической литературы с этим беспримерным и блестящим дебютом немецких рабочих, стоит сравнить эти гигантские детские башмаки пролетариата с карликовыми стоптанными политическими башмаками буржуазии, чтобы предсказать этой Золушке в будущем фигуру атлета»2.
Обретая силу и массовость, обогащаясь опытом классовых битв, привлекая на свою сторону перебежчиков из рядов образованной буржуазии, рабочее движение перерастает свои «детские башмаки». На смену сектам приходят массовые организации трудящихся; узкое, замкнутое в себе, абстрактное доктринёрство («пустая болтовня о принципах», по характерному выражению Ленина) уступает место политическому сознанию, отвечающему актуальным запросам реального движения, определяющему его стратегию и тактику в непрерывно меняющейся конкретноисторической действительности.
Адепты ранних коммунистических общин были одержимы будущим. Большое движение находилось в эмбриональной фазе своего развития. Идеи социального переустройства, зревшие в головах немногочисленных энтузиастов, ещё не овладели массами, ещё не стали знаменем поднимающегося пролетарского движения. Более того, сам класс, способный воспринять социалистические теории, ещё только нарождался. «Величайшую честь этим ремесленникам, — пишет Энгельс в статье «К истории Союза коммунистов», — делает то обстоятельство, что, будучи сами ещё не настоящими пролетариями, а лишь той частью мелкой буржуазии, которая только переходила в ряды современного пролетариата и не стояла ещё в прямой противоположности к буржуазии, то есть к крупному капиталу, они оказались в состоянии инстинктивно предвосхитить своё будущее развитие и конституироваться, хотя ещё и не вполне сознательно, как партия пролетариата»3.
Сектантство, присущее пионерам социалистической мысли, было следствием их маргинальное™. Однако сама эта маргинальность являлась не результатом поражения, но знаком того, что «пророки» опережали своё время.
Сектантство иного рода — реакционное, одержимое прошлым, — беспощадно высмеивается Марксом в образах «великих мужей эмиграции»: генералов, растерявших свои армии, революционных вождей, отставших от поезда истории, обанкротившихся пророков, опьяняющих себя иллюзиями и ревниво оберегающих истлевающие реликвии ушедшей славы. Симптомы недуга здесь и там одни и те же: догматизм, нетерпимость, замкнутость, вера в собственную исключительность, отрицание действительности ради мифического «золотого века»… Но если в первом случае мы имеем дело с «детской болезнью левизны», то во втором — с осколками движения, впавшего в старческий маразм. Отлив исторической волны оставляет на берегу немногих выживших робинзонов. Причём однородные черты психологической деградации могут быть свойственны (хотя и в неодинаковой мере) представителям самых различных идеологий и классов. Беглые роялисты и революционные эмигранты сходны друг с другом в том отношении, что все они пытаются тем или иным способом рационализировать своё поражение, заняты поддержанием угасающих традиций, изолированы от породивших и покинувших их социальных сил.
Крах СССР и кризис пролетариата
Распад СССР означал не просто крах определённой общественной модели или идеологии, но и всемирно-исторический кризис пролетариата. Объективно существующая социальная группа «наёмные работники» (класс «в себе») разумеется, никуда не исчезала. Напротив, она росла как абсолютно, так и относительно, особенно — на периферии капиталистической системы. Однако пролетарская идентичность — пролетарское классовое сознание, развитию и воспроизводству которого на протяжении десятилетий служили рабочие партии профсоюзы, левая интеллигенция было основательно подорвано. То что длительное время воспринималось как нечто естественное, в действительности было порождением социалистических идей, вошедших в плоть и кровь поколений трудящихся накопленным опытом борьбы и солидарности. Подобно тому, как национальное самосознание явилось продуктом буржуазной идеологии, выработанной и утверждённой в битвах с феодализмом, идея пролетариата как особой социальной общности, возвышающейся над прочими идентичностями и реализующей себя в противостоянии с капиталом, является продуктом борьбы рабочих за свои жизненные интересы.
Социализм, — пишет Энгельс, — является «теоретическим выражением пролетарского движения», «идеальным отражением» фактического конфликта между производительными силами и производственными отношениями «в головах того класса, который страдает от него непосредственно — рабочего класса»4-Таким образом, социальное бытие рабочих определяет их сознание. Однако определяет отнюдь не автоматически, а лишь в специфических условиях подъёма рабочего движения, когда борьба отдельных групп трудящихся перерастает в борьбу класса, объединённого в национальном и/или международном масштабе. Классовое сознание рабочих не сводится к пониманию той очевидной истины, что их интересы противоречат интересам работодателей. Основой пролетарской классовой идентичности является признание определённой стратегии коллективного поведения в ситуации столкновения этих интересов — стратегии солидарных действий, эффективность которой может быть доказана только социальным опытом самих трудящихся.
Кризис массовых рабочих организаций, будь это профсоюз, партия или государство, ведёт к разложению классовой общности, кризису классового самосознания. В случае СССР подобная деградация стала очевидной уже в 20-30-е гг., была усилена сталинским террором и войной, а затем закреплена брежневским патернализмом. Кратковременный подъём рабочего движения в 80-е гг. завершился «шоковой терапией» 90-х, поставившей крест на розовых перестроечных иллюзиях. И лишь в 2000-х начинается медленный и трудный процесс становления нового рабочего класса, символом которого стали знаменитые забастовки на «Форде».
Аналогичные — разные по степени разрушительности — процессы происходили повсеместно. Существование альтернативного капитализму «второго мира» было не только маяком надежды для страдающих от последствий колониализма развивающихся стран, но и мощным стимулом социального прогресса в капиталистических метрополиях. Какой бы малопривлекательной ни была советская модель для трудящихся Запада, сам факт подобной конкуренции сдерживал аппетиты капитала. Случайно ли, что период «холодной войны» был временем наибольших завоеваний европейских и североамериканских трудящихся, эпохой «государства всеобщего благоденствия» и «общества потребления»?
Триумф свободного рынка означал крах прогрессистских идей деколонизации в странах третьего мира, попавших в безысходную долговую кабалу МВФ и Всемирного банка, и одновременно заставил рабочих богатых стран конкурировать с дешёвой и бесправной рабочей силой периферии.
Провал советского «эксперимента» был воспринят как крах социализма не только буржуазными идеологами и множеством левых интеллектуалов, но и массовым сознанием. Хотя именно в 90-е неолиберальный капитализм выступил в невероятно отталкивающем обличье своей «второй молодости», господствующее разочарование в любых попытках рационального переустройства общества вывело на политическую сцену такие, ранее абсолютно маргинальные, силы, как религиозный фундаментализм и неофашизм. Реформистские рабочие партии и профсоюзы пустились в паническое бегство, отбрасывая как ненужный хлам свои прежние идеалы и принципы. Уделом радикальных левых стали сектантство и пессимизм, выразившийся в измышлении «новых политических субъектов» в лице разнообразных меньшинств и «идентичностей».
Однако не прошло и десятка лет после катастрофы, как новые массовые антикапиталистические движения нарушили буржуазную идиллию. По всему миру, от Греции до Аргентины, от Франции до Киргизии, рабочий класс всё более мощно заявляет о себе стачками и протестами, стихийными бунтами и сознательной самоорганизацией, созданием новых, боевых, профсоюзов и левых политических партий.
Рабочие не являются перманентно революционной силой. Показателем их революционности является степень их классового сплочения. Как крупные поражения, так и временные частичные победы пролетарского движения могут усилить консервативные и даже прямо реакционные тенденции в среде трудящихся (то, что троцкисты именуют «кризисом руководства», является лишь одним из симптомов кризиса классового сознания, но таким симптомом, который при известных обстоятельствах может иметь решающее влияние на исход «болезни»). Спад классовой борьбы влечёт за собой упадок самого рабочего класса, который может выражаться как в люмпенизации, так и в «омещанивании». Но поскольку слабость пролетариата неизбежно усиливает позиции буржуазии, провоцируя всё более наглое наступление на права трудящихся, самоорганизация и радикализация масс вновь ставятся на повестку дня. Очередная «смерть марксизма» сменяется очередным «воскресением», повторяя цикл регресса и возрождения пролетариата.
Наследники поражения
Травма, связанная с распадов Союза и реставрацией капитализма, не могла не наложить глубокий отпечаток на облик постсоветского левого движения. Более того, само возникновение этого движения было глубоко противоречивой реакцией на драматические события 80-90-х гг., болезненной рефлексией поражения мировой революции XX века. Полемика о «классовой природе СССР», в большинстве случаев сводящаяся к спору о том, в какой момент и почему русская революция сошла с «единственно правильного» пути, стала исходной точкой самоопределения различных левых течений. Многочисленные размежевания в левом лагере происходили не столько по линии реальных политических разногласий (поскольку с реальной политикой или социальной борьбой практика этих групп почти не соприкасалась), сколько по вопросам сугубо идеологического свойства: связано ли перерождение советского государства со «сталинским термидором» или «хрущёвским ревизионизмом»; было ли подавление махновщины и кронштадтского мятежа революционной необходимостью или проявлением большевистского «комиссародержавия»; можно ли назвать советский строй социалистическим, государственно-капиталистическим, или «бюрократически деформированным»… Вопреки комическому впечатлению, которое нередко производят подобные дебаты сегодня, они имели основополагающее значение для формирующегося радикальнолевого дискурса. Даже для современных буржуазных идеологов такие сюжеты как Октябрь 1917-го, Гражданская война и сталинизм всё ещё являются основными мотивами мифотворчества. Баталии либералов и «державников», одинаково враждебных коммунизму и рабочему классу облекаются в мистифицированную форму борьбы «сталинизма» (воспринимаемого в качестве прообраза путинского режима) и «антисталинизма», отождествляемого с буржуазной демократией. Если уж современные капиталисты вынуждены рядиться в антикварные одеяния, то это тем более закономерно для левых, рассматривающих себя в качестве прямых наследников революционной традиции. Не определившись по отношению к величайшей в истории попытке самоосвобождения рабочего класса, социалистическое движение в России (да и где бы то ни было) просто не могло бы существовать.
«Сталинофилы» и «западники»
Оба течения оформились в годы Перестройки: первое — как консервативная реакция на политическую «вседозволенность», распад государства и государственной экономики, усиливающиеся социальные контрасты и экспансию «тлетворного» Запада; второе — как критика позднесоветских порядков с позиций демократического социализма, попытка отыскать «третий путь» между авторитарнобюрократическим «реальным социализмом» и либеральным капитализмом. Первое опиралось, с одной стороны, на ортодоксальный («пуританский», по выражению Александра Шубина) слой бюрократии, видящей в Перестройке угрозу советской системе, а с другой — на тот «народный сталинизм», который в 70-80-е гг. был стихийной реакцией на возмутительные привилегии партхозноменклатуры, а в 90-е стал протестом деклассированных масс против чудовищных реалий эпохи первоначального накопления. Позднее со сталинистско-охранительной струёй, представленной деятелями вроде Нины Андреевой, смешалась черносотенно-монархическая риторика в духе общества «Память», дав в итоге ту красно-коричневую муть, которая сегодня — с подачи Зюганова и Ко — фигурирует под маркой коммунизма.
Второе черпало вдохновение в ранней советской демократии, идейном наследии внутрипартийных оппозиций 20-х гг. и небольшевистских социалистических традиций. Неформальные политобъединения, ставшие выразителями этих взглядов, стали предшественниками современных анархистов, троцкистов, социальных экологов и других демократических левых, оказав известное влияние и на зарождавшееся в то время «новое» профдвижение. Однако, заключив «тактический» блок с реформистской фракцией номенклатуры против её консервативной части, лидеры левых либо были интегрированы новой буржуазной элитой (известный пример такого перерождения вывший анархист, а ныне т! един из идеологов «Единой Ррфзии» Андрей Исаев), либо отброшены за обочину политической жизни.
Имитация советского
Как демократические левые, так и охранители, одни раньше, другие позже, могли похвастаться весьма широкой социальной базой, значительную часть которой составляли рабочие. Лозунги демократического социализма «с человеческим лицом», противопоставление революционного аскетизма эпохи Ленина коррупции и порокам позднесоветской бюрократии были общим местом перестроечной публицистики и массовых протестных движений той поры. Распад Союза, «шоковая терапия» и приватизация 90-х породили волну советско-патриотического, антизападного реваншизма, в котором протест против бесчеловечных капиталистических порядков был смешан с чувством национального унижения и имперской ностальгии. Ни в первом, ни во втором случае «народ» не выбирал неолиберальный капитализм, однако волна протестного движения времён Перестройки подняла к власти Бориса Ельцина, а сливки с национал-патриотических настроений конца 90-х снял вовсе не «коммунист» Зюганов, а ставленник олигархов Путин, умело совместивший нацпатовскую риторику с неолиберальным социально-экономическим курсом.
Можно, конечно, объяснить этот парадокс тривиальной ссылкой на трусливых или злонамеренных «вождей». Однако иных лидеров эти массовые народные движения не выдвинули! Они вообще не породили из своей среды сколь-нибудь значимых политических деятелей Неформалы и диссиденты, на краткий миг поднятые демократической волной, оказались оттеснены ловкими аппаратчиками, представителями той самой номенклатуры против которой и было направлено социальное недовольство. То же самое можно сказать и о верхушке КПРФ 1990-х гг., укомплектованной «красными директорами» и «губернаторами» — осколками старой и фрондирующими элементами новой социальной элиты. Аморфные массы, в составе которых рабочие составляли не более чем разрозненные частицы, лишь следовали за той или иной группировкой правящих, становясь заложником чуждых социальных интересов и идеологических мифов. Начавшийся процесс классовой самоорганизации был подсечён под корень катастрофической ломкой 90-х гг., когда миллионы трудящихся были в одночасье превращены в «бывших людей», дезадаптированных в новой реальности «совков» — социальных аутсайдеров. Стремительная деиндустриализация и обнищание, разрушение системы социальных гарантий; сопровождавшаяся взрывом мракобесия капиталистическая «переоценка ценностей»; словом, крушение всей традиционной картины мира советского человека, создали тот, первоначально очень многочисленный слой, который до сих пор является ядром социальной базы КПРФ и более мелких национал-патриотических и сталинистских сект. Несчастные пенсионеры; живущие полунатуральным хозяйством «рабочие» депрессивных предприятий; опустившаяся на дно нищеты рядовая интеллигенция; озлобленные, остро переживающие закат сверхдержавы, военные; не пожелавшие «поступиться принципами» осколки КПСС — все они были объединены не столько общими социальными интересами, сколько общей «советской» идентичностью, особой субкультурой. Демонстративное, сплошь и рядом переходящее в невменяемость, отрицание капиталистической реальности, стало для них специфической формой нонконформизма. Они не могут смириться с тем, что для огромного большинства жителей Ленинград — давно уже Санкт-Петербург, или что Советский союз распался, а не временно оккупирован силами зла. Их образ мышления, эстетика, способы саморепрезентации ретроградны, лексика изобилует клише советского агитпропа. Их практика сводится к тому, чтобы доказать — прежде всего, себе самим, что в «катакомбах», среди посвящённых, оазис советское™ ещё возможен.
Парадокс в том, что, несмотря на всю свою численность, КПРФ была и остаётся квази-религиозным образованием, большой сектой или субкультурой, возглавляемой циничными манипуляторами. Нелепомракобесная риторика, являющаяся визитной карточкой российской «компартии», вовсе не является каким-то злонамеренным извращением марксизма-ленинизма. Наоборот — элементы коммунистической идеологии служат для неё чем-то вроде магических побрякушек на одеянии шамана. Как Русская Православная Церковь одурманивает свою паству, создавая некий альтернативный мир, «Святую Русь» в душе каждого верующего, так и КПРФ является резервацией, последним прибежищем для людей, навсегда травмированных 90-ми. Могут возразить, что «компартия» неоднородна: внутри неё существуют противоборствующие течения, весьма неточно именуемые «неона-родническим» и «неотроцкистским». Первое опирается на «нищих духом», второе находит сторонников среди тех, преимущественно молодых и образованных, членов партии, которые уже в силу этого выглядят в ней белыми воронами. Проблема в том, что эти «неотроцкисты» являются инородным телом не только по отношению к господствующей аппаратной группировке, но и к основной массе «верующих». Движимые честолюбивыми или принципиальными мотивами, они видят партию там, где есть только церковь, политику — там, где есть лишь религия.
Мумия и жрецы
Впрочем, было бы ошибкой считать, что религиозное сознание присуще одним только сталинистам и национал-патриотам или, как часто думают, одним старикам (естественное вымирание которых должно-де привести левое движение в норму). Сектантский «вирус» не пощадил и тех левых, основой идентичности которых была критика «реального социализма» с марксистских или анархистских позиций.
Давно замечено, что облик, нравы, «Я-концепция» многих антисталинских левых групп разительно напоминает характернейшие черты их оппонентов: догматизм, схоластичность и примитивизм мышления, нетерпимость к «еретикам», тирания непогрешимых «вождьков» и, главное, полнейшая неспособность перелететь на ту планету, где обитают «глупые» рабочие, проявляющие досадное безразличие к своему «революционному авангарду». В этом смысле очень характерно недавнее программное откровение российской секции Комитета за Рабочий Интернационал, посвящённое профсоюзам: «…Поэтому мы убеждены: необходимо избегать бизнес-тред-юнионистского подхода… При таком подходе профсоюзные активисты тратят массу времени на семинары в менеджмент-стиле, обсуждают «органайзинг» и «мотивацию», тогда как необходимо разработать ясную стратегию и план действий, чтобы вовлечь рабочих в сопротивление политике боссов»5. Борцам с «бизнес-тред-юнионистским подходом», конечно, невдомёк, что подозрительное слово «органайзинг» в переводе на русский означает попросту оргработу, а «семинары в менеджмент-стиле», проводимые передовыми профсоюзами, направлены на то, чтобы обучить профактивистов элементарным навыкам «вовлечения рабочих в сопротивление политике боссов». В самом деле, зачем тратить массу времени и сил на учёбу, оргстроительство и прочую рутину, когда всё, что нужно — это «ясная стратегия и план действий», сводящиеся к простому, как всё гениальное, призыву: «Рабочие, идите и боритесь…» (дальше следует длинный перечень разнообразнейших «за» и «против»). Когда же неправильный мир отказывается подчиняться правильным призывам негодными объявляются не «ясный план и стратегия», а «оппортунисты», в очередной раз обманувшие доверчивый пролетариат.
Все типичные пороки леворадикальных сект имеют в своей основе одну причину — длительную изоляцию носителей революционных идей от борьбы класса, эти идеи породившего. Если социализм является «теоретическим выражением пролетарского движения», то, пребывая вне этого движения, он неизбежно деградирует, становясь «консервированным» классовым сознанием, хранителем которого выступает кучка маргинализированных адептов. Главной чертой такого — мумифицированного — социализма является, с одной стороны, крайняя озабоченность вопросами доктрины, а с другой — упрощение и опошление этой доктрины, сведение её к набору азбучных истин и лозунгов на все случаи жизни. Разгадка этого парадокса проста — марксистская теория во всей её полноте и сложности сектантам попросту не нужна, как карлику — башмаки великана. Бедность практики порождает бедность теории, но в то же время развивает догматизм. Ведь именно идеология или, скорее, оттенок идеологии является основой сектантской самоидентификации, единственным мотивом, связывающим членов секты между собой. Этим же объясняется и пресловутая склонность к расколам: когда от единства или разобщённости по существу ничего не зависит, «развод» является естественным и логичным способом решения «семейных» проблем.
Реконструкция против реконструкторства
Глубочайшая пропасть разделяет постсоветских левых на две непримиримые идейно-политические и культурно-психологические общности. Причём различия мировосприятия, стиля жизни и саморепрезентации зачастую имеют куда большее значение, чем идеологические разногласия. Было бы неверно отождествлять эти группы с троцкизмом и сталинизмом, интернационализмом и национал-патриотизмом, радикализмом и реформизмом. Скорее, можно говорить о реконструкторском и критическом течениях, взаимодействие и противоборство которых определяют облик современной российской левой сцены.
Однако времена меняются, и левые вынуждены либо меняться вместе с ними, либо перейти из призрачного полубытия в небытие. На развалинах деморализованного и разбитого советского рабочего класса постепенно оформляется новая, гораздо более независимая и дееспособная генерация трудящихся. Медленно, очень медленно, происходит становление новых профсоюзов. Слабые, очень слабые очаги социального протеста объединяются в коалиции — координационные советы. В молодёжной среде развивается левая субкультура антифа. Под влиянием антикапиталистического движения на Западе «левизна» входит в моду среди интеллектуалов. Мировой кризис пока не привёл в России к сколько-нибудь массовым выступлениям, однако он создаёт широкое аморфно-оппозиционное брожение, которое пугает власти, заставляя их выбирать между всё более чёрствым пряником и всё менее устрашающим кнутом.
В этой ситуации левые вновь становятся востребованными — пока ещё не обществом в широком смысле, а общественниками: активистами социальных движений и боевых профсоюзов, где радикальные левые играют заметную роль. Эта востребованность объясняется не столько успехами левой пропаганды, сколько объективными обстоятельствами. Первое из них — это слабость социально-протестного движения, которое переживает трудный период становления. Свободным профсоюзам и социальщикам нужны люди, готовые оказывать бескорыстную поддержку их борьбе: активисты, организаторы, публицисты, агитаторы и т. д. Опыт показывает, что сегодня ни одна из статусных партий не способна дать социальным движениям такие кадры. За редкими исключениями, респектабельные политиканы желают лишь одного: манипулировать, чтобы пиариться, пиариться, чтобы манипулировать. Отсюда — характерное для социальщиков недоверие к «партиям» и ассоциирующейся с ними «политикой». Однако если всмотреться в эту декларативную «аполитичность», то в ней обнаруживается не столько узость мышления, ограниченного лишь частными, групповыми проблемами, сколько радикальное отрицание официальной псевдополитики, прежде всего, с моральных позиций. Леворадикальные активисты, доказавшие свою самоотверженность и компетентность, всё чаще рассматриваются социальщиками как «свои» — товарищи и соратники по борьбе, чьи взгляды вызывают уважение и симпатию, а «экстремистские» методы — одобрение.
Опыт показывает, что только выход за тесные рамки бюрократически дозволенного, способен обеспечить протестным группам как резонанс в СМИ, так и уступки со стороны властей. В условиях информационной блокады, дефицита ресурсов, пассивности населения и противодействия властей низовые инициативы вынуждены заявлять о себе актами демонстративного неповиновения. Одной из форм подобного бунта является то, что трансляторами, в сущности, весьма умеренных, неполитических, требований социальщиков выступают откровенно «нелегитимные» с точки зрения Кремля группы и деятели.
Некоторые левые, претендующие ни много, ни мало на роль «авангарда масс», видят в этом «инструментализацию», прагматичное использование «политиков» социальщиками, блюдущими лишь свои групповые интересы. «Неблагодарность» часто усматривают в том, что, даже работая бок о бок с левыми организациями, общественники, как правило, не вступают ни в одну из них и не проявляют должного интереса к тонким различиям революционных оттенков. Но разве не является левая политика инструментом в руках угнетённых?
Разве левая программа не должна быть «дорожной картой» широкого движения трудящихся, ответом на его актуальные запросы?
Сектанты рассматривают марксизм не как «теоретическое выражение пролетарского движения», но как истинную веру, в которую они призваны обращать пролетариат. Этим «ортодоксам» было бы полезно перечитать «Манифест коммунистической партии»: «Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом. Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение (и т. д.)»6. То, что «символический капитал», приобретаемый левыми, участвующими в социальной борьбе, утекает сквозь пальцы, никак не способствуя росту их численности и известности; что, несмотря на все свои заслуги, левые не воспринимаются широкой публикой в качестве политических представителей социально-протестных движений, является проблемой и виной самих левых, неспособных преодолеть свою сектантскую ограниченность.
Попытки создать широкое левое объединение, предпринятые по инициативе ряда лидеров боевых профсоюзов, провалились именно по этой причине. Проект Движения трудящихся, первоначально поддержанный многими рабочими активистами, был утоплен в бесконечном «эзотерическом» словоблудии «true марксистов». Пришедший на смену ДТ РОТ Фронт рискует разделить ту же судьбу. Разница лишь в том, что бесплодные дискуссии о принципах заменены столь же бесплодными попытками официальной регистрации. И всё же, тенденция налицо, и некоторые основания для оптимизма есть. Объединённые общим делом, общей проблематикой, дееспособные российские левые всё более остро осознают необходимость широкой антикапиталистической активистской организации, способной эффективно содействовать развитию структур рабочей солидарности или, говоря словами «Коммунистического манифеста», «формированию пролетариата в класс»7.
Раскол в КПРФ: начало объединения левых?
Алексей Симоянов
В России нет классовой левой партии, но есть оппозиция, претендующая на звание левой. Естественно, речь идёт о Коммунистической Партии РФ. Многие считают, что она уже давно не коммунистическая, не оппозиционная и даже не левая партия, да и вообще ей никогда не была. Там преобладают националисты, монархисты, с которыми не о чем говорить и нельзя иметь ничего общего. Другие полагают, что раз уж на прореженной администрацией президента политической грядке из семи оставшихся овощей КПРФ — самый красный, а большего мы не имеем, то работать надо с ним. Даже если этот овощ, будучи снаружи красным, как редиска, внутри белый, он может предоставлять левым активистам некоторое поле для деятельности. Так, через партийный список КПРФ практически любой может баллотироваться кандидатом в муниципальные/ городские/ областные депутаты, заниматься серьёзной политикой, решать реальные проблемы населения, помогать людям и т д. На локальном уровне многие региональные отделения КПРФ вполне успешно контактируют с социальными движениями, стоят в авангарде протестных действий. Более того, в некоторых головах сохраняется призрачная надежда, что Зюганов не вечен, а партию можно перестроить, поменять, обновить.
Однако недавние события в московской КПРФ ставят под сомнения даже такие весьма скромные надежды. Раскол в городском комитете партии произошёл летом 2011 года в связи с тем, что высшее руководство решило снять с должности секретаря МГК Владимира Дмитриевича Уласа. За этим последовало исключение из партии Уласа и многих членов его команды. Аналогичные расколы во многих региональных отделениях КПРФ по стране — наиболее драматичные конфликты разгорелись в Челябинске и Красноярске, где всё также закончилось массовыми исключениями и публичным расколом.
О масштабах конфликта в Красноярске, продолжавшего полыхать даже после того, как лидер местных коммунистов Владисдав Юрчик и его ближайшие соратники были исключены из партии, можно судить по рассказу областной газеты о ходе партийной конференции: «Делегаты конференции трижды голосовали за выдвижение партийного списка и кандидатов по одномандатным избирательным округам на выборах в Законодательное Собрание края. Дважды счётная комиссия конференции объявляла выборы недействительными, так как оба раза были выявлены вбросы бюллетеней в урну для тайного голосования. Выдвинуть кандидатов в депутаты Законодательного Собрания края удалось только с третей попытки, правда, для этого пришлось фактически нарушить принцип тайного голосования»1.
Фактически можно говорить об одном едином кризисе, тянувшимся со знаменитого «ленинградского дела — 2008».
Всё началось с доклада председателя Центральной контрольноревизионной комиссии Владимира Никитина XVII Пленума ЦКРК КПРФ «Об опасности неотроцкистских проявлений в КПРФ». Это был ответ на раскол в комсомоле КПРФ 2006 года и на растущую оппозиционность курсу Зюганова внутри партии. Никитин определил неотроцкизм в четырёх пунктах:
1) Это отсутствие настоящей партийности и нежелание связывать себя нормами Программы и Устава партии.
2) Склонность к левой революционной фразе при упорном стремлении к союзу с крайне правыми силами.
3) Игнорирование коренных интересов и прав русского народа.
4) Стремление породить недоверие к руководителям партии и избавиться от стойких коммунистов.
Под угрозой быть обвинённым в неотроцкизме со всеми вытекающими последствиями в партии практически запрещались свободные Дискуссии и критика руководства, Поощрялось строгое безальтернативное следование рядовых коммунистов заданиям и требованиям из центра. Дабы не получить ярлык неотроцкиста, коммунистам запрещалось и думать о возможном участии в Марше несогласных, о единстве оппозиционных сил. Кроме того, никитинская парадигма мышления насаждала в партии махровый национализм, который полностью вытеснял всякие остатки марксизма в идеологии, по Никитину это называлось: «переход от революционно-классовой борьбы к национально-освободительной».
По данным пунктам обвинить в неотроцкизме и исключить из партии можно было любого, так как они по сути диаметрально противоречат канонам марксизма даже в самой широкой его трактовке. Сам Улас заметил: «Если следовать решениям ЦКРК, то Мао Цзэдун, Че Гевара, да и Ленин до 1917 года — типичные неотроцкисты». Он же ещё тогда проявил независимость и выступил против данной компании в партии.
Другой предпосылкой можно считать прошедшие в 2008 году чистки Ленинградского городского и областного отделений КПРФ, в ходе которых выбранный на съезде партии лидер отделения В.И. Фёдоров был исключён из партии, а на его место «протащен» ставленник Зюганова С.М. Сокол.
Улас также выразил несогласие с данными событиями и поведением ЦК. Петербургские диссиденты часто высказывали свою позицию нё различных сайтах КПРФ, курируемых Уласом. Это привело к тому, что 24 января 2010 года на семинаре-совещании руководителей региональных отделений КПРФ секретарь ЦКРК Никитин раскритиковал руководство сайтов, особенно сайта Comstol.ru, курируемого сторонником Уласа Олегом Комоловым. 27 января работа сайта, кстати, крайне популярного (2-й по популярности среди всех российских сайтов КПРФ) была приостановлена. 15 февраля сайт был окончательно закрыт, а Владимиру Уласу был объявлен выговор за «Противодействие борьбе ЦКРК с нарушителями программных установок». 12 мая 2010 года, события получили дальнейшее развитие — В. Д. Улас был снят с поста секретаря МГО КПРФ, всё бюро МГК было также распущено. Такого радикализма от лидеров партии никто не ожидал. Однако 4 июля 2010 года было опубликовано постановление ЦК КПРФ, в котором был распущен уже весь Московский городской комитет КПРФ. Были сняты со своих должностей все секретари окружных комитетов партии, многие лидеры районных комитетов. Прекращалось финансирование многих городских газет КПРФ, были уволены их редакторы. Были отменены все принятые решения о выборе делегатов на конференцию в Москве. И до того руководство КПРФ часто шло вразрез со своим же уставом, но пренебрежение выборами делегатов, за которых проголосовали рядовые коммунисты на местах, было полным пренебрежением ко всем демократическим процедурам. Стоит отметить, что параллельно с этим, летом же прошлого года проходили чистки во многих других региональных организациях КПРФ. Они коснулись обкомов Челябинской, Воронежской, Калининградской областей, Приморского края. Магнитогорского горкома и многих других региональных отделений. Везде постов лишались местные лидеры, несмотря на протесты рядовых коммунистов, а на их место ставились близкие к Зюганову и верные ЦК люди. 18 декабря на отчётно-выборной конференции городской партийной организации было выбрано новое руководство МГК во главе с Рашкиным.
Такова приблизительно ситуация на сегодняшний день. В дополнение можно добавить о прошедших неделю спустя после городской конференции районных партийных конференциях, свидетелем которых я был и которые все как одна напоминали следующую картину. Московский партактив разделился на три части: на присланных из центра комиссаров вместе с местными «фанатами Зюганова», обличающих Уласа и его команду и оправдывающих таким образом его снятие, на тех, кто оказался не согласен (этих людей было мало и они ожидаемо оказались в меньшинстве), и на подавляющее большинство тех, кому было всё равно. Те, кто ожидали бунта внутри КПРФ после творимого руководством беспредела, ошиблись, большинство рядовых коммунистов оказались готовыми в очередной раз прогнуться под линию руководства партии и не отважились даже на «бунт на коленях».
Каковы же причины произошедшего? Что спровоцировало целую серию раскола в регионах? Очевидно, что речь идёт о комплексе причин, где-то больше, где-то меньше, но вкупе они все имели место быть.
Опасение теряющего популярность в партии и обществе лидера КПРФ Геннадия Зюганова потерять власть в партии. Боязнь конкуренции с популярными региональными лидерами (особенно У пасом) или коалицией таких лидеров.
Как известно, Зюганов находится во главе партии уже 18 лет. И за эти годы сомнения в эффективности данного лидера становятся всё сильнее. За это время партия скатилась от сильнейшей политической силы с 40 % рейтингами, полумиллионной численностью, первой фракцией в ГД, «красным поясом», перспективами на приход к власти к банально сильнейшей оппозиционной партии из всех остальных карликовых партий, с 10 % рейтингом, без возможностей влияния на власть и без перспектив. Партия вымирает, и это признаётся даже её руководством. На этом фоне в партии постоянно проявляются критические и оппозиционные настроения в адрес её лидера. Очевидно, Зюганов это знает и боится конкуренции, боится потерять высокое положение. Между тем как Улас, лидер МГК, член ЦК уже давно воспринимался внутри партии как один из возможных лидеров КПРФ. Относительно молодой, с хорошей биографией, эффективный руководитель, усиливший партию (рост поддержки КПРФ в Москве на выборах в 2 раза — с 7 % до 14 % за годы его руководства), и т д. На мой взгляд, данный мотив отставки Уласа был одним из приоритетных.
Клановые споры внутри КПРФ. Борьба группы высокопоставленных членов КПРФ Рашкина — Кашина — Обухова — Никитина с зам. председателя КПРФ Мельниковым, членом команды которого являлся Улас.
Несмотря на кажущееся единство, КПРФ отнюдь не является монолитной организацией. Она также разделена на фракции, группы, кланы. Так что вторая причина раскола в КПРФ — фракционная борьба двух партийных сил. Условно в партии можно выделить два крыла. Первое составляют зампред ЦК КПРФ Мельник И.И. и его сторонники: нобелевский лауреат Жорес Алфёров, бывший посол РФ в Норвегии Юлий Квицинский, бывший вице-премьер РФ в правительстве Примакова Юрий Маслюков, секретарь ЦК КПРФ по информационно-аналитической работе Олег Куликов, лидер воронежских коммунистов Руслан Гостев, лидеры омских коммунистов Олег Смолин и Александр Кравец, лидер алтайских коммунистов Михаил Заполев, челябинских — Пётр Свечников и чувашских — Валентина Шурчанова, беспартийный коммунист адвокат Юрий Иванов (провал гайдаровского «демократического выбора» и оглушительный успех КПРФ на выборах 1995 года во многом — заслуга его ораторского таланта: незадолго до выборов в прямом эфире Иванов «разгромил» Гайдара в дискуссии), глава московского горкома КПРФ, депутат Мосгордумы Владимир Улас и даже спичрайтер Зюганова, член президиума ЦК КПРФ Александр Фролов. Замечу сразу, что большинство из них сторонятся фракционной борьбы, между тем как сами попадают под удар ЦКРК и ЦК. Второе крыло составляет группа Рашкина — Кашина — Обухова — Никитина. Среди их сторонников — в основном беспартийные («антисионист» Николай Кондратенко и «православный бизнесмен» Сергей Собко) и члены Аграрной партии (Николай Харитонов и Александр Давыдов), избирающиеся в Думу по спискам КПРФ. Из депутатов — членов КПРФ на стороне Кашина: лидер самарских коммунистов Валентин Романов, один из лидеров владимирских коммунистов Виктор Паутов (бывший замдиректора фирмы «Газконтракт») и свердловских коммунистов Николай Езерский (бывший председатель совета директоров ОАО «Уральский трубный завод»). «Кашинцем» считается и его подчинённый — управделами КПРФ Алексей Пономарёв (бывший член Аграрной партии). Кашина поддерживают также подмосковная и североосетинская КПРФ2. Социальная база первых — левые интеллектуалы в основном из Москвы и Петербурга, вторых — аграрии. Очевидно, все разгромы региональных отделений полностью совпадают со списками сторонников Мельникова. Ранее у него было большинство в ЦК. Теперь уже нет.
Претензии партийного центра на контроль выдвижения от КПРФ кандидатов в депутаты региональных законодательных собраний.
Как утверждают эксперты: «В последнее время, относительно падения ценности федеральных депутатских мандатов, растёт ценность мандатов региональных». Не секрет, что партии часто занимаются продажей мест в своих списках. Не является исключением и КПРФ. Поэтому разгромы региональных отделений также связаны с желанием руководства партии полностью контролировать процесс составления списков на местных выборах. Часто в таких списках оказываются обеспеченные бизнесмены, явно не без материальной заинтересованности партийного руководства3. Кстати, особенно много бизнесменов-коммунистов в команде Рашкина — Кашина. В данной ситуации региональные отделения, особенно сильные, работающие, являются для руководства партии помехой. Сильные региональные отделения, работающие с населением и пытающиеся представлять их интересы, работающие с социальными движениями, с профсоюзами, общественными организациями пытаются сами формировать избирательные списки из своих активистов и продвигать их к власти. Получается, что с одной стороны есть желание ЦК протолкнуть «своих», даже если они не имеют к области никакого отношения, а с другой — желание регионов выдвигать в депутаты своих сторонников, активистов и т. д. Свои 10 % — 15 % на региональных выборах с учётом растущих протестных настроений КПРФ получит всегда и всегда протолкнёт нужных кандидатов. Так что получается, руководству партии сильные региональные отделения не нужны. Нужны послушные, формальные, дешёвые организации по типу электоральных машин для проталкивания нужных людей во власть. Очевидно, это был не последний мотив для разгрома московского и других региональных отделений.
Авторитарно-бюрократическая тенденция подавления сильных регионов.
Проблемой, усугубившей конфликт, является структура КПРФ как партии, ведущей свой наследство от ленинских и сталинских времён. Партия полностью управляема её центральным руководством. Провозглашаемый демократический централизм заменяется авторитарнобюрократическим централизмом, что имеет место в возможности руководства партии безнаказанно нарушать партийный устав, обвиняя в этом других, исключать всех несогласных, пренебрегать решениями съездов, нарушать внутридемокра-тические процедуры, обеспечивать внутрипартийную цензуру, душить критику, самим использовать пропагандистскую машину партии для борьбы с внутрипартийной оппозицией. Всё из арсенала той же партии 70–80 лет назад. Если многие западные коммунистические партии перестроились, допустили создание идеологических платформ внутри себя, критику руководства, автономию регионов, то КПРФ полностью унаследовала сталинскую партийно-бюрократическую традицию давления на свободных акторов внутри себя.
Усмирение лидерами партии наиболее радикальных региональных лидеров.
Естественно, не следует сводить всё к злому умыслу властей, но их интерес в разгроме наиболее успешных и радикальных региональных отделений очевиден. Нельзя забывать, что уничтоженными оказались Московское и Петербургское горкомы, которые, пока они были независимыми, вели активные протестные кампании, сплачивали вокруг себя городские социальные движения. На этом фоне по-другому выглядит соглашательская политика самого Зюганова, безобидно ругающего власть с парламентской трибуны, но не способного организовать ни одной массовой протестной акции, и членов его команды, вроде Кашина, возглавившего в 2005 году общероссийский штаб протестных действий и сделавшего всё, чтобы остановить выступления против монетизации льгот4. Есть противоречие радикальных и решительных регионов, вмешивающихся в политическую борьбу, объединяющих протестные движения и мешающих власти партийного центра, мирно уживающегося с режимом и финансируемого им.
Если до недавнего времени некоторые левые упорно надеялись, что из кокона зюгановской партии родится прекрасная бабочка настоящей левой, классовой партии, то сегодня об этом уже не приходится говорить всерьёз. Следуя известному принципу о том, что «отдельные люди лучше структур, в которых они состоят», можно сказать, что в КПРФ безусловно есть честные люди, с которыми можно и нужно работать, сотрудничать, контактировать, но после всех внутрипартийных чисток едва ли многих таких людей мы найдём в руководстве сейчас. Очевидно, партия давно поделена между функционерами за зюгановским престолом, она превратилась в финансовый проект, цель которого отнюдь не в проведении социальных реформ в обществе. Тем, кто, находясь сейчас в партии, надеются пересидеть Зюганова, дождаться, когда он отойдёт в мир иной, придётся ждать долго, и здесь дело не в долголетии и хорошем здоровье нынешнего лидера КПРФ. Проблема состоит в другом — в том, что на место Зюганова придёт другой и, скорее всего, не лучше. Будет это Рашкин или Кашин, или кто-либо ещё — не важно. Важно другое — не в их интересах что-то менять. Это консерваторы, для которых сохранение статуса-кво выгодно. Более того, самое страшное, и это нужно признать, что власть Зюганова и его команды строится, к сожалению, на поддержке большинства, конформистского большинства внутри КПРФ, которым легче отказаться от своих недостаточно верных товарищей, чем пойти против руководства партии. Это очень хорошо видно по многим низовым структурам КПРФ, где должности секретарей держат «маленькие Зюгановы». Для таких людей за 60 коммунизм выступает как хобби, часто полезное, потому что даёт возможность не только хорошо провести время, но и, скажем, стать муниципальным депутатом. Таким людям внутрипартийные реформы тоже не нужны. Раздавать раз в две недели листовки — максимум, на что их хватает. На большее, на реальную борьбу они не согласны. Они любят Зюганова во многом как раз за его пассивность и консерватизм. И на такую внутрипартийную базу он как раз и опирается. Скинуть Зюганова в этой связи — задача практически не реальная. Думаю, что вместо того, чтобы надеяться выловить в мутной воде КПРФ левую партию, нужно начать эту партию создавать самим. Тем, кто попал под удары внутрипартийных чисток, следует не ждать чуда, а начать реально бороться. Руководство КПРФ не боится ослабления своих региональных позиций, потому что, как мы выяснили, они и не борются за власть. Поэтому они с такой лёгкостью «сливают» свои сильные региональные отделения. Но возможность выхода из партии деятельных членов и целых парторганизаций, их объединение, организация в единую структуру — страшный сон Зюганова. Пока всё идёт в самом благоприятном для него русле. Внутрипартийная оппозиция пассивна, страсти улягутся, как бы ничего и не было. Но, если Улас и те истинно коммунистические группы в партии, которым плюнули в лицо, начнут бороться, организуют параллельную КПРФ структуру и попытаются создать конкуренцию Зюганову, это будет для него самым страшным кошмаром. Нужно убирать псевдокоммунистов с политического поля России. Думаю, единство тех, кто верил в КПРФ, но был обманут, и левых, систематически критикующих эту организацию, просто необходимо.
ДИСКУССИЯ
Левый активизм как демобилизации
Пётр Сафронов, Ирина Юрьева
Сегодня капитализм требует от каждого из нас повышенной активности. Производство активности самой по себе становится главной формой труда наёмных работников. Деятельность современных левых в России полностью удовлетворяет таким требованиям капитализма. Митинг ради митинга, демонстрация ради демонстрации, книжный клуб ради книжного клуба и так далее — всё это неработающие формы активизма. Левый активизм в России сегодня не может заработать в полную силу, поскольку он чрезмерно мобилизован. Но кто обладает достаточно ясным пониманием того, для чего осуществляется такая мобилизация?
Мы утверждаем — никто. Каждый митинг левых сил (и недавно прошедший митинг против реформы образования тому подтверждение) похож на встречу старых друзей/капустник/провинциальную дискотеку, но только не на политическое мероприятие. Нужно помнить о том, что движение не существует ради самого движения! Возможно, левому движению России следует остановиться и задуматься о том, почему существующие формы протеста не создают сплочённых сообществ как субъектов политического процесса.
Стоит отметить, что критика митинга как формы политической активности существует, но почему-то остаётся незамеченной, хотя является самой что ни на есть критикой изнутри. Несмотря на существование примеров вполне обоснованной критики, поиск новых форм развития не осуществляется. Более того, мы видим скатывание к ритуализации протестных практик, пародийным и карикатурным образом повторяющих различные формы капиталистической эксплуатации.
Чем отличается негр у метро, раздающий рекламки косметического салона, от активиста какой-нибудь малоизвестной левой группы, раздающего агитационные материалы на митинге? Ничем. Лица на митингах одни и те же из раза в раз, и к ним окружающие, не вовлечённые в процесс, уже привыкли как к городским сумасшедшим и не обращают никакого внимания. После ритуального обмена листовками в загончике и нескольких невнятных выкриков, которые плохо слышно уже стоящим во втором ряду, все расходятся.
Какие новые формы социальной активности левых можно предложить? Наш ответ — демобилизация. Что мы имеем в виду? Конкретным примером может служить такая форма сопротивления как уход. Произвольный уход с рабочего места или из учебной аудитории. Одновременный выход всех сотрудников определённого офиса в туалет или в курилку. Задача здесь заключается в том, чтобы концентрировано выразить тот потенциал сопротивления, который заложен в самых обычных, повседневных действиях. Такого рода акции не смогут остаться незамеченными и не привлечь внимание окружающих. Уход будет удваивать ситуацию исключения работника/студента из сообщества. На этом исключении будет акцентировано внимание.
Логика повседневности может быть разрушена только изнутри неё самой. Левым необходимо перестать противопоставлять свою программу, своё мировоззрение обывательскому. Левые должны стать обывателями. Активист не должен быть активистом лишь во время митинга. Активистский режим должен работать всегда и включаться в повседневность, исподволь перерабатывая её. Важно не только и не столько количество деятельности, выраженное в количестве напечатанных и розданных листовок, но и его уместность. Если где-то можно бороться, уходя в курилку — это нужно делать. Если где-то можно бороться, фотографируя бомжей и гастарбайтеров на фоне роскошных новостроек — это нужно делать. Если где-то можно бороться, предоставляя в публичном месте свой ноутбук соседу, для того, чтобы тот мог проверить почту, — это нужно делать.
Борьба — это демобилизация. Это означает, что левые должны действовать по месту своего нахождения, там, где они живут, работают, пьют кофе. Легко быть левым среди единомышленников, но это путь изоляции от проблем общества. Не нужно отдаляться от мира, выступая с призывами лишь по расписанию (рутинность всех этих митингов очевидна, на митинги их участники ходят, как на работу). Каждый день в своём опыте надо демонстрировать возможность быть иначе, чтобы эту возможность мог увидеть кто-то ещё. Демобилизация — это организация.
Левым необходимо перейти к планомерной организации повседневности. Левые должны делать повседневность здесь и сейчас своей. Предложенный нами вариант ухода не является, конечно, единственным. Мы понимаем, что будет много возражений, связанных с его нереализуемостью на практике (есть аспект неформальных санкций, которые могут применяться на работе, в ВУЗе в связи с таким поведением). Будет тяжело сделать это чем-то более масштабным, чем несколько подобных выпадов среди немногочисленных групп, которые могут никого не привлечь.
Ошибётся тот, кто сочтёт наш подход направленным против левой теории. Наш подход направлен не против теории вообще, важность которой мы вполне понимаем и признаём, а против той теории, которая самонадеянно пытается противопоставить левых массам, культивируя чувства сектантства и элитарной замкнутости. Левое движение в России нуждается в теории, которая могла бы быть мощным инструментом социальной коммуникации. Такая теория должна служить не для целей критики и бесконечных утончённых «дискуссий», а для воздействия на сознание масс. Следовательно, новая левая теория должна говорить на массовом языке о массовых вещах: компьютерных играх, социальных сетях, употреблении наркотиков. Основной вектор новой левой теории должен определяться, на наш взгляд, признанием того, что культура труда окончательно ушла в прошлое. Современное массовое общество существует в условиях культуры праздности, язык и содержание которой как раз и предстоит освоить демобилизованному активизму.
Поиск новых форм должен осуществляться путём повседневной практики. И разговоры о том, что «никто не будет это делать», «это никто не поймёт» не должны мешать пробовать и искать. И начать можно с самых простых вещей, которые никто не делает: оказать помощь соседу, проявить внимание к незнакомцу. Необходимо вновь и вновь обнаруживать и проявлять этическое содержание левых идей. Политика и экономика — ничто без этики. Это хорошо понимают противники левых. Это должны отчётливо понять левые. Давайте отступим к повседневности! Давайте остановимся и твёрдо определим свои этические основания! Не впереди человечества, не позади него, а вместе с человечеством должно идти левое движение.
P.S. Эта статья — не провокация, а призыв к дискуссии и совместным действиям. К действиям, которые люди будут делать действительно совместно. И здесь не должно быть места высокомерию, снобизму и брезгливости. Есть люди, которые хотят выразить свой протест, люди, которые недовольны существующим порядком вещей, если исключить их из процесса борьбы и сопротивления потому, что они недостаточно или чересчур левые, — это будет равносильно воспроизведению логики существующего порядка, где мы исключены отовсюду.
Стокгольмский синдром левого движения
Кирилл Мартынов
Ни один разговор о политике в современной России не обходится без упоминания государства. Мы склонны обвинять государство во всех наших бедах и одновременно требовать от него немедленного решения всех наших проблем. Подобные настроения широко распространены в обществе, они затрагивают практически все основные социальные группы (за исключением разве что немногочисленных предпринимателей, предпочитающих в целях самосохранения в основном действовать непублично). Социологические опросы демонстрируют, что отношение граждан России к государственной власти глубоко амбивалентно: государству не доверяют, его боятся, но одновременно на него возлагаются практически все надежды.
Возможно, самый яркий сюжет такого рода за последнее время — это стремительный визит премьер-министра Путина в Пикалево, где местные заводы встали из-за нерадивости частных собственников, оставив людей без зарплат. Путин в данном случае является архаическим олицетворением государства как вотчины государя. С ним жители моногорода связывали свои поиски правды, от него получили спасение. Принципиально здесь то, что никаких иных инструментов регулирования, решения социальных проблем в российском обществе сегодня просто нет. Последний тезис является, по сути, предметом общественного консенсуса и действует повсеместно. Лишь государство уполномочено решать проблемы — это утверждение, сформулированное, как правило, имплицитно, никого не смущает. На противоположном полюсе от Пикалево находится, например, майор Дымовский, методично записывающий свои обращения к главе государства, переходя в них от жалоб к угрозам.
Примеры такого политического инфантилизма, настойчивого желания спрятаться за мощную государственную спину можно приводить бесконечно. Наше общество не мыслит себя без государственных костылей, и это, на мой взгляд, является его — или точнее нашим — главным симптомом. Никто не желает брать на себя ответственность. Никто не хочет решать своих проблем. Никто не пытается осознать и сформулировать свои коллективные интересы и сообща отстаивать их, защищая, в том числе от посягательств вездесущей власти суверена. Следствием этого становится государственная монополия не только на узаконенное насилие, но и на выражение мнений в средствах массовой информации, контроль над ресурсами, перераспределение благ (и, в частности, на пресловутую национализацию убытков) и ограничение гражданских прав. Такое положение вещей, появление авторитарного политического режима, выглядит естественным в абсолютно пассивном обществе, где единственной мотивацией для возвышения голоса «простым человеком» является очередная жалоба властям. Наш диагноз предельно прост: речь идёт не просто о патернализме, но о патернализме систематическом и тотальном, который делает нас заложниками государства. Привыкнув к своему положению, мы развиваем в себе стокгольмский синдром, симпатию к террористам.
Такова печальная картина нынешней российской действительности. Эффективные действия государства при этом являются, скорее, пропагандистским механизмом, использующимся для консолидации общества, чем реальной практикой. Для успокоения масс день за днём воспроизводятся знакомые информационные паттерны: прилетит министр чрезвычайных ситуаций и прекратит катастрофу, взяв риск и ответственность на себя, выступит премьер-министр и наведёт порядок, президент создаст очередной нацпроект, который будет надёжно защищён от рейдеров. Однако в реальности государство слабо и беспомощно, раздираемо противоречиями внутри правящей элиты, а «вертикаль власти» существует и функционирует лишь тогда, когда это выгодно всем заинтересованным сторонам.
Вспомним, как совсем недавно президент Медведев был вынужден предлагать поправки в уголовно-процессуальный кодекс, согласно которым граждан, подозреваемых в мошенничестве, нельзя арестовывать. Зачем это потребовалось Медведеву? Ведь во всём мире мошенники, как правило, находятся во время следствия под арестом: ведь иначе они могут повлиять на ход расследования, используя свои «профессиональные» навыки и связи. Суть предложений Медведева сводилась к тому, что он пытался защитить предпринимателей от произвола со стороны российских правоохранительных органов, использующих уголовное судопроизводство для давления на неугодных и не желающих «делиться» бизнесменов. У президента не было для этого иного механизма кроме предложения законодательного запрета арестов. О каком сильном государстве мы можем говорить, когда верховная власть лишена возможности контролировать политику своих силовых ведомств? В России эффективная государственная политика существует лишь на гербовой бумаге, да ещё в зоне личных хозяйственных интересов тех или иных представителей власти.
Однако когда жители Пикалево становятся заложниками государства, это понятно и простительно. В конце концов, в России существует вековая традиция ожидания барина, который приедет и рассудит. Хуже, когда в той же логике начинают рассуждать и действовать левые интеллектуалы и активисты. Мой основной тезис заключается в том, что провалы актуальной левой политики в России носят не случайный и не тактический характер, но обусловлены систематическим идеологическим дефектом в мышлении, заставляющим левых постоянно апеллировать к государству, фиксируя его бездействие и вину за это бездействие, призывая активнее вмешиваться в нашу жизнь. Речь, конечно, не идёт об анархистах, которые, по крайней мере, в этом пункте сохраняют верность идеалам. Однако традиционные марксисты, чей опыт с неизбежностью обусловлен существованием советского государства, мыслят именно в этой логике. Пора, наконец, понять, что СССР больше нет и что вероятность его повторного появления на мировой политической карте близка к нулю.
Теоретически левые должны быть авангардом обществу, деятельными, свободными индивидами, объединёнными в мощные коллективы. Об этом нам говорит любая революционная теория от Маркса до Грамши. В актуальной российской действительности значительная часть левой политики строится по модели арьергардного боя вокруг вопроса о том, кто лучше защищает и соответствует интересам наиболее пассивной части общества. То есть ностальгически настроенных пенсионеров, рабочих, не способных самостоятельно создать себе профсоюзы, молодёжи, которая настаивает на своём образе «социального инвалида», нуждающегося в защите со стороны государства. Тактика левых остаётся чрезвычайно примитивной. По сути, речь о стандартной последовательности действий: мы обнаруживаем некий факт социальной несправедливости, распространяем информацию о нём, а затем возлагаем вину за него на государство (чаще всего государство охотно соглашается с такой постановкой вопроса, поскольку она даёт ему право на интервенцию) и умываем руки. Левые сделали своё дело, наступает ход власти. Единственной нашей задачей остаётся мониторинг действий или бездействия государства и постоянная критика вне зависимости от степени её конструктивности.
В качестве довольно острого примера можно привести ситуацию вокруг Единого государственного экзамена (ЕГЭ). Министерство образования, изучив зарубежный опыт, попыталось провести достаточно внятную реформу, позволившую, по крайней мере, в 2009 году сделать элитное высшее образование доступным для рядовых школьников из провинциальных российских городов. Разумеется, эта реформа имеет множество недостатков, как и большинство реальных действий в реальном мире. Конструктивная дискуссия могла бы строиться здесь вокруг того, как сделать ЕГЭ лучше. Вместо этого левые в России встали в позицию радикального отрицания любых действий правительства в сфере образования. По их мнению, нужно было оставить всё как есть, и это при том, что советская система инженерного образования, сформировавшаяся 50 лет назад для обслуживания советской же индустриальной экономики, безнадёжно устарела вне зависимости от общественного строя. Принципиальным тут является тот факт, что левые атаковали ЕГЭ без какого бы то ни было реального изучения проблемы, без социологических исследований, без анализа политических перспектив этой борьбы. Левые оказались на стороне ультрареакционного ректорского лобби, основная цель которого сводится к защите собственных финансовых и коррупционных интересов в сфере образования. На первом шаге левые зафиксировали врага — им стали государственные чиновники-реформаты. На втором шаге левые стали требовать от государства вмешаться и оставить всё, как было, законсервировать старые коррупционные схемы поступления в высшие учебные заведения, предполагая, что это решение является единственно возможным и достаточным.
Критика ЕГЭ остаётся глубоко патерналистской, поскольку: а) никто не пытался увидеть своей собственной индивидуальной и групповой ответственности за плачевной состояние российского образования; б) не было попыток реализации локальных общественных программ, способных привести к улучшению ситуации; и, наконец, в) критики ЕГЭ не видели необходимости ни в серьёзном анализе ситуации, ни в широкой общественной дискуссии по этому важнейшему вопросу. Думается, что ситуация с кампанией против ЕГЭ является типичной, так что участие левых в обсуждении других политических проблем строится по тому же сценарию.
Горизонтом систематического патернализма с неизбежностью становится политический инфантилизм и безответственность. Характерной иллюстрацией такого инфантилизма является история, упоминавшаяся у Алекса Каллиникоса: на демонстрации антиглобалистов в Сиэтле группа велосипедистов везла плакат, надпись на котором гласила: «Давайте отменим капитализм и придумаем что-нибудь получше!»
Реальная власть не имеет возможности работать в таком режиме. Роскошь «придумывать что-то получше» могут позволить себе только подростки, которые паразитируют на бесплатной инфраструктуре, предоставляемой родителями. В большом мире спектр вариантов всегда ограничен, и действовать всегда нужно немедленно и явно. Как никто другой это понимал Ленин. Давайте подумаем: можно ли представить себе Ленина, требующего от царского правительства решения его личной проблемы или какой-то социальной проблемы рабочих? Разумеется, нет. Если мы чётко определились с тем, что буржуазное государство — наш враг, то мы также чётко должны понимать, что рассчитывать можно только на самих себя. Вот здесь и пролегает тот глубинный разлом, который деформирует и мышление современных левых, и их политическую практику: с одной стороны левые выступают против власти капитала, но с другой стороны хотят, чтобы главным актором борьбы с ней выступало буржуазное государство. Постоянно повышая ставки в этой гонке, левые объективно способствуют усилению государства и закрепляют тем самым власть капитала.
Разумеется, для такого положения вещей есть вполне объективные причины. Главная из них — это успехи социального государства, которые мы наблюдаем в Европейском союзе (впрочем, на фоне последних событий в Греции, стоящей на грани дефолта, и других странах Европы разговоры об успехах выглядят немного натянутыми). Однако следует помнить, какую цену мир платит за «всеобщее благоденствие» в развитых странах. В Германии несколько лет назад обсуждалась перспектива введения Grundeinkommen — базового социального пособия, которое выплачивалось бы всем гражданам страны вне зависимости от возраста, образования и занятости, и составляло бы около 800 евро. Сторонники этого проекта утверждают, что он не ляжет слишком уж тяжёлым бременем на финансовую систему страны, и даже, возможно, позволит сэкономить — многочисленную армию чиновников, занятых в системе соцобеспечения сегодня, начисляющих десятки различных пособий, можно будет смело увольнять.
Идеология этого проекта заставляет нас посмотреть правде в глаза. Сегодня мы живём в мире, где гражданам одних стран государство может платить огромные по меркам Африки, Азии и даже России деньги просто по факту их существования, в то время как мечта китайского рабочего будет по-прежнему связана с поиском стабильной и желательно сверхурочной работы, которая позволила бы ему прокормить семью. Заботливые европейские государства дают своим гражданам много, но что они потребуют взамен?
В том, что такое требование будет озвучено в той или иной форме, не приходится сомневаться. Левые теоретики обычно мыслят государство в рамках стандартной модели, предложенной школьным учебником по обществознанию. Согласно этой общеизвестной интерпретации, государство представляет собой лишь гибкий инструмент в руках граждан, проводник коллективной политической воли народа и больше ничего. Государственные чиновники должны рассматриваться как «слуги народа», государственные институты — как кумулятивный эффект индивидуальных интересов. Современная политическая теория убедительно демонстрирует, что инструментальный подход к государству является идеологической ловушкой.
Политолог Энтони де Ясаи в своей работе «Государство» демонстрирует, как любая государственная власть в силу своей внутренней природы склонна к экспансии, финальной точкой которой становится узурпация и контроль над всей экономической и политической активностью на данной территории. Причём у де Ясаи речь отнюдь не идёт о стандартной теории «тоталитаризма», он подчёркивает нечто совершенно иное. Узурпация — это нормальное состояние государства, не важно, идёт ли речь об СССР эпохи Сталина или о США эпохи борьбы с террором. Государство обладает своими внутренними имманентно присущими ему интересами, не сводимыми к интересам отдельных индивидов и социальных групп. Аргументы де Ясаи прозрачны и убедительны, причём (случай довольно редкий!) речь идёт как об исторических примерах, так и о теоретических обобщениях. В этом смысле де Ясаи, скажем, разительно отличается от Роберта Нозика, чья «Анархия, государство и утопия» является типичным примером умозрительной теории, легко опровергаемой ссылками на исторический опыт (что, впрочем, отнюдь не умаляет ценности его работы как таковой, а лишь несколько ограничивает сферу её применения).
Выводы, которые можно сделать из чтения де Ясаи, очевидны: чем больше мы кормим государство своим доверием, своими ожиданиями и своими просьбами, тем больший у него развивается аппетит. И европейское социальное государство уже настойчиво озвучивает свои требования, которые, например, касаются охраны прав детей — одной из ключевых проблем современной европейской политики. Ребёнок, рождённый в Европе, не принадлежит своим родителям. Законы наделяют его гражданскими правами, однако недееспособность делает гарантом этих прав государство: по сути, речь идёт об отчуждении прав человека в пользу властей. В треугольнике отношений между государством, родителями и ребёнком выстраиваются чёткие юридические приоритеты: формально все заботятся о правах детей, но фактически речь идёт об интересах государства, заложниками которого становятся семьи. Права детей, таким образом, становятся тем плацдармом, с которого ведётся наступление на индивидуальные свободы. Россия сегодня успешно перенимает этот «передовой опыт», адаптирует его к своим собственным нуждам. Государство может отобрать вашего ребёнка, потому что вы являетесь левым активистом, утверждая, что вы воспитываете его «ненадлежащим образом» — подобные случаи уже имеют место. Это будет происходить с молчаливого одобрения общества, привыкшего к тому, что государство «решает проблемы». И, к сожалению, думается, что это только начало новой государственной интервенции в частную жизнь.
Там, где Ленин говорил «мы должны сделать», «мы должны дать рабочим», мы предпочитаем говорить «государство должно сделать», «власть должна дать». Левые находятся в ловушке, затягивая на шее удавку, любезно предоставляемую государством. Государство действительно решает некоторую часть наших проблем, но взамен тут же берёт себе контроль над СМИ, запускает эрозию избирательной системы, дарит нам неработоспособный парламент, неработающую правоохранительную систему. Не стоит думать, что всё это делается чьими-то другими, не нашими руками. Не нужно надеяться, будто бы левые не несут ответственности за то, что происходит в нашем обществе сегодня.
В истории русской интеллектуальной культуры есть весьма любопытный и не слишком известный широкой публике эпизод. Константин Леонтьев, один из наиболее оригинальных отечественных мыслителей XIX столетия, в юности, как и все люди его поколения, симпатизировал социалистам. Разрыв с левыми идеями, по словам самого Леонтьева, случился, когда он, прогуливаясь по яркой разноцветной Москве, застроенной частными домами и церквями, спросил у своего друга-социалиста, желал бы он, чтобы все люди жили в одинаковых серых жилищах, доступных каждому. «Конечно, что может быть лучше!» — воскликнул попутчик будущего философа, сделав последнего правым консерватором. Вот и мне хотелось бы спросить у левых сегодня: хотели бы вы, чтобы государство целиком взяло на себя заботу обо всех людях в обществе? Что случится, если государство выполнит все требования социалистов и вмешается везде, где оно может вмешаться?
Подобное гипотетическое будущее рисуется мне в самых мрачных тонах. Что будет с немцами, которые привыкнут к существованию банкомата на углу соседней улицы, где их всегда ждёт очередная государственная подачка? Захотят ли они развиваться, брать на себя ответственность, совершать поступки и рисковать? Можно ли представить себе революционера, годами сидящего на пособии? Разумеется, мы можем использовать государство как временного союзника или инструмент в достижении наших целей. Однако не следует при этом забывать ни о его подлинной природе, ни о пределах нашего «союза». Потому что одна из главных проблем идеологии патернализма для нас заключается в том, что такое отношение к «старшему товарищу» опрокидывается на структуру самого левого движения, в котором точно так же, как в большом мире, существует пассивная окормляемая паства и небольшая группа активных и деятельных «авторитетов». Паства постоянно ждёт от лидеров решений, боясь мыслить и действовать самостоятельно, и эта ситуация вступает в резкое противоречие с базовыми принципами левой идеологии, коллективного управления.
В конце в соответствии с доброй русской традицией следует отвечать на вопрос «что делать?» Достаточно тривиальный ответ на этот вопрос состоит в том, что противопоставление индивидуализма и этатизма является ошибочным и ложным. На самом деле этатизм вполне способен интегрировать в себя самый радикальный индивидуализм, как это происходит во всех странах, где коррумпированное государство является основным работодателем и основным гарантом стабильности социального существования индивида. Выход за пределы этой дихотомии и преодоление патерналистической ловушки и «стокгольмского синдрома» любви к государству следует связывать с общественными программами коллективного действия. Требовать изменить ситуацию к лучшему нужно не от государства, но от нас самих, осознавших свои интересы и принявших программы действий по их защите. Следует помнить, что источником наших проблем и инструментом их решения почти всегда остаёмся лишь мы сами.
Левая альтернатива консервативному этатизму и либеральному индивидуализму всегда и с необходимостью связана с развитием public sphere, т. е. сферы общественного, но неподконтрольного государству консенсуса. Нужно помнить об уникальности нынешней ситуации, которая весьма благоприятствует консолидации индивидов в устойчивые общественные группы. Интернет, начавшийся как военный и научный проект, работает на принципах, которые резко противопоставляются бюрократическому аппарату национальных государств. Коммуникация в нынешнем обществе остаётся свободной, а её стоимость впервые за тысячелетнюю историю цивилизации стремится к нулю. Это создаёт плацдарм для отказа от всяких надежд на государство: здесь левым есть чему поучиться у либертарианцев. Из политических яслей левое движение в XXI веке должно шагнуть в сферу политического предпринимательства.
Игра в бисер без свойств или Что делать 3.0
Елена Галкина
Из Гпупова в Умнов
дорога лежит через Буянов,
а не через манную кашу
М.Е. Салтыков-Щедрин
Парадоксально и закономерно: «новые левые интеллектуалы» являются по сути самой европеизированной частью современной российской интеллигенции. Никто так органично не сможет вписаться в западные дискурсы, как наши новые левые. Впрочем, речь в моей заметке пойдёт не о причинах этого явления, а о последствиях.
Хорошо известные в узких кругах фильмы «Троцкий» (Канада, 2009) и «Товарищ Педерсен» (Норвегия, 2006) с разных сторон, но одинаково точно демонстрируют арсенал евроатлантического левого активизма, реализующего себя в игровой форме. Неслучайно, что наибольшего успеха подобная деятельность достигает в школьных классах, а потом с разными темпами деградирует до уровня хобби успешных представителей upper middle и middle middle class. А те немногочисленные кидалты, которые слишком серьёзно воспринимали юношескую мечту, гибнут, не найдя себе места во взрослом мире.
Марксизм — игрушка для богатых, национализм — пристанище плебса. Эти образы естественны для интеллектуального пространства «ядра» глобальной капиталистической системы, да и то экономический кризис уже заметно подтачивает эту недолговечную, хрупкую идиллическую конструкцию. Но в благополучном «первом мире» это всё же абстракция, скрывающая за собой многообразие, а вот в Российской Федерации данные идеи предстают в самом, так сказать, сферически-вакуумном виде, не замутнённом попытками саморефлексии.
В этом плане очень показательны проблемы, поднятые в статьях Кирилла Мартынова «Стокгольмский синдром левого движения», Петра Сафронова и Ирины Юрьевой «Левый активизм как демобилизация», а также способы их решения, предложенные авторами.
Верен ли уже давно имеющий статус common place тезис, что российский социум не хочет брать на себя ответственность, политически инфантилен, потому как взывает к государству, а недостатки современного левого движения в России суть концентрированное выражение этих родовых пятен?
Проблемы инфантильности нашего общества, запущенного патернализма действительно существуют, но это наследие советского прошлого, которое российская верхушка при всём желании не сможет долго эксплуатировать, одновременно проводя масштабную приватизацию государственных активов и снимая с государства социальные обязательства — систематично и одно за другим. Поскольку общественное бытие всё ещё определяет общественное сознание, поддерживать патерналистские мифы становится всё труднее.
Возьмём в качестве примера то же Пикалёво. Какие у жителей моногорода были варианты действий кроме обращения к власти, которая, если верить конституции РФ, исключительно по воле избравшего её народа обладает монополией на легитимное применение насилия, на принуждение? Апелляция к правительству в подобных случаях абсолютно нормальна, тем более что жители города прошли все уровни: требования предъявлялись сначала и на заводе, и городской администрации, митинг проводился в областном центре. Но федеральная власть отреагировала, только когда в городе началось именно восстание — была захвачена мэрия, перекрыто движение по федеральной трассе. Таким образом, фактически пикалёвцы делигитимировали местную власть перед лицом верховной и тем самым добились локального успеха: задолженности по зарплате были выплачены, предприятия возобновили работу.
Поведение участников акций протеста в Пикалёво никак нельзя назвать инфантильным, напротив, эта история, прогремевшая на всю страну, — одно из свидетельств взросления российского общества, постепенного, но объективно неизбежного выхода его из пещеры анахроничных представлений о власти. И число подобных примеров кооперации на низовом уровне, совместного действия граждан в отстаивании интересов перед лицом власти с каждым годом растёт. Если ещё 5–7 лет назад инициативная группа противников точечной застройки неделями бы уговаривала жителей собственного дома поставить подпись (а перед этим впустить их в подъезд или квартиру), теперь тысячи подписей собираются за несколько часов. Во многих городах именно «снизу» появляются различные виды социальных организаций, основная цель которых, в сущности, одна — борьба с вредоносными, попирающими права общества инициативами властей, будь то закрытие «малокомплектных» школ, снос памятников архитектуры или ликвидация гаражей. Особенно хорошо слышен был голос Петербурга, и неожиданное перемещение в столицу ненавистной социально активным питерцам В.И. Матвиенко, несомненно, прибавит этим организациям уверенности в себе — ведь её отставку почти официально связывают с низким рейтингом и протестной деятельностью местной оппозиции.
Именно события в Петербурге ярко демонстрируют проблемы левого движения, главная из которых — вовсе не наивные ожидания манны небесной от государства. Среди разрозненных пузырьковых объединений самыми заметными стали либералы. И дело не только в том, что либерализм популярен в среде петербургской академической интеллигенции. Если разобраться в мировоззрении большинства этих «либералов», довольно быстро выясняется, что на поверку — это коктейль из застарелого антисоветизма и либертарианства, преимущественно левого. Правда, сами носители этих идеалов будут долго спорить с таким определением — у них идиосинкразия на слово «социализм»… И дело не только в относительной сплочённости позднесоветских «либералов», оставшейся со времён торжественного поднятия над Смольным триколора. «Либералы» никогда не забывают упомянуть о своей политической ориентации, они гордятся ею, своей идентификацией, воспоминаниями, рефлексируют свою борьбу в соответствующей лексике. Внесистемные левые активисты этого почему-то не делают. Напротив, они стараются не навязывать свои идеи соратникам по защите школ, гаражей и старинных зданий. Чувствуется какая-то удивительная робость, боязнь заявить внешнему миру о себе как носителе определённой идеологии, а значит, и обязательств перед обществом.
Эти чувства, видимо, являются фундаментом и таких новаторских идей, как «демобилизация» активизма до уровня одновременного выхода клерков одного офиса в туалет. Авторам таких предложений, видимо, в силу их творческоинтеллигентского бытия неведомо, что подобные протесты имеют место нередко, равно как и резиновые забастовки, и более жёсткие формы саботажа, и ультиматумы руководству с угрозой коллективного увольнения, и исполнение данных угроз. Это естественные формы стихийного протеста. Задача левого интеллектуала состоит не в том, чтобы предлагать давно известные способы общения с работодателем, а в формировании социалистического сознания в протестной среде. Нужно понимать, что просто так, от грязи и сырости, оно не зародится. Большинство людей, потенциально готовых к социальной борьбе, живут в глубоком убеждении, что цель левых — «отнять и поделить», отобрать у гражданина квартиру и машину (ибо так понимают люди словосочетание «частная собственность») и запретить выезд в Анталью.
Любая теория формируется интеллигенцией, а потом «спускается вниз». В последние пару десятилетий мы можем наблюдать, даже пошагово проследить, успешное распространение «сверху вниз», от интеллигенции в городские низы, шовинистических и ксенофобских идей. Механизмы их распространения — отдельная проблема, здесь достаточно сказать, что в настоящий момент они имеют явный гандикап в силу, во-первых, последовательной, в течение многих лет, канализации протестных настроений экономически неблагополучной молодёжи именно в это русло; во-вторых, в связи с тем, что никто не предлагает внятных альтернатив.
Очевидно, что нужна целостная, продуманная программа борьбы, созданная непосредственно для современной России с учётом тех изменений в структуре общества и политической системе, которые произошли за последние 20 лет.
Но для этого надо работать и верить в истинность своих убеждений. Нельзя утром на работе заниматься идеологическим оправданием демонтажа уникальной системы массового качественного образования1, а вечером в уютном блоге позиционировать себя как левого философа и пытаться совместить эти взаимоисключающие параграфы.
У многих есть хобби, банальное или оригинальное — уже не суть. Один собирает марки, другой на мечах бьётся, собственноручно выкованных, третий играет в «левое движение» в офисных курилках и социальных сетях. Польза для государства (как частной собственности бюрократии) очевидна: люди не пьют запойно, старушек не грабят, в общем, ведут социально-здоровый образ жизни, не противоречащий конституционному строю. Может, так и надо?
Обсуждая социально-политическую активность, для начала желательно определить, в чём цель предлагаемого активизма? Гуманистично сделать людей лучше и добрее? Научить народные массы (офисный планктон) бороться за свои права? Или примирить их с действительностью, виртуозно жонглируя терминами в доказательстве неизбежности 60-часовой рабочей недели и необходимости платного образования для модернизации страны?
Свобода как беспечность, бонвианство как мечта — таков план бегства из зинданов отчуждения личности, предлагаемый западной масс-культурой. В рамках этой парадигмы мыслят и те, кто предлагает формулу «активизм как демобилизация».
Что это за левые, которые стесняются говорить о необходимости национализации крупной промышленности в России, боятся произнести слово «революция»? И это в то время, когда в обществе практически не осталось иллюзий в отношении правящей верхушки, и люди готовы поддержать любую заявку на протест и борьбу, но не манную кашу митингов по частным вопросам, а борьбу радикальную, за смену системы в целом. Потому что люди, глаза которых не застланы пеленой иллюзорного офисного благополучия от $1500 на члена семьи2, из собственного опыта знают, что о каких-либо уступках обществу российскую власть просить бесполезно.
На данный момент, при беспрецедентных за последние годы латентных протестных настроениях общества, левые проиграли инициативу на всех значимых фронтах политической борьбы интеллектуального класса за социально-активную городскую молодёжь. Победит тот, кто ясно и громко поставит своей целью радикальное изменение социально-политической системы и предъявит конкретную программу того, что собирается делать после того, как нынешняя власть, подточенная кризисом, сменится чем-то новым, далеко не обязательно лучшим.
Перспективы протестов
Андрей Манчук
Вторая половина 2011 года ознаменована видимым спадом революционной эйфории первого полугодия. Стало ясно, что народные выступления в Египте1 и Тунисе2 так и не смогли в корне поколебать политическую систему «ближневосточного капитализма», а лишь добились отстранения её самых одиозных представителей. Протестные кампании в Висконсине и других американских штатах, толчком к которым во многом явилась «Арабская весна», также не смогли помешать решительному наступлению на права профсоюзов. Полиция пресекла акции британских студентов и разгоняет молодёжные митинги на площадях Испании и Франции. А греческий парламент, несмотря на массовые протесты, временами переходящие в настоящие уличные бои,3 уверенно одобрил программу антисоциальных реформ.
При всей разнице в ситуациях этих стран данные выступления часто рассматривают как глобальный протестный ответ на кризис мир-системы капитализма, затронувший страны её центра и периферии. И когда СМИ едва ли не каждый день сообщали о новых протестах, многие с восторгом вспоминали о 1848 и 1968 годах, предвещая быстрый успех протестующей молодёжи4. Однако надежды на торжествующее шествие «прямой безлидерной демократии» бунтующих площадей быстро тают в лучах нежаркого осеннего солнца, провоцируя жаркие дискуссии в среде европейских и постсоветских левых.
«Не первый раз протестуют. И было ясно, чем всё закончится», — ехидно говорят сейчас скептики.
«Всё только начинается. Борьба ещё впереди», — с пылом возражают на это энтузиасты.
Все они по-своему правы. Выступления «разгневанных» действительно не явились чем-то принципиально новым в новейшей истории социального протеста. Их общим лозунгом можно считать широко известную фразу «Que se vayan todos!» — «Пусть убираются все!», озвученную протестующими студентами Чили в 2007 году, когда стало ясно, что социально-экономическая политика местных социалистов во всём следует прежней линии бывших пиночетистов. Идеологические основания нынешних протестов на площадях были сформулированы ещё на рубеже нового века, в эпоху зарождения «альтерглобализма». Оформившись в ходе массовых митингов в Сиэтле, Барселоне, Генуе, Праге, Флоренции,5 эта инициатива тоже апеллировала к беспартийной, внеполитической и «безлидерной» демократии, идеалом которой представлялся широкий союз «низовых социальных движений».
Эти надежды стали логичным ответом на ситуацию, когда либеральная демократия «обернулась круговой порукой парламентских партий и сговором элит»,6 а консерваторы и либералы по очереди проводили в жизнь общую политику в интересах богатого меньшинства. Традиционное левое движение было дискредитировано крушением «соцлагеря», превратившись в бессильную кучку маргинальных, враждующих друг с другом сект. А европейские социал-демократы окончательно эволюционировали в неолибералов из когорты Тони Блэра, Герхарда Шрёдера, Александра Квасьневского и Ференца Дьюрчаня.
В этих условиях, когда термины «партия» и «политическая борьба» перешли в лексикон ругательных слов, росла и крепла прекраснодушная вера в магическую силу «низовой самоорганизации масс» — которые в один прекрасный день, словно по волшебству, должны были заменить собой бюрократическую машину капиталистического государства. Или, по крайней мере, смогли бы серьёзно влиять на её политику, содействуя проведению прогрессивных реформ — начиная с пресловутого «налога Тобина» и экспериментов с муниципально-общинным самоуправлением.
Кризис этого движения, поныне действующего в форме международных социальных форумов и их координационных структур, более чем очевиден сейчас — спустя десять лет после его расцвета.7 Стагнация глобальной капиталистической модели, начавшаяся в 2008 году, казалось бы, открывала все возможности для распространения и роста влияния социальных движений — о чём столько говорили в начале десятилетия. Однако всё получилось ровным счётом наоборот. С началом экономического кризиса европейские власти повели решительное наступление на социальные права граждан, ещё оставшиеся у них после эпохи «восстания элит». И тогда быстро выяснилось, что аморфная коалиция, представленная на социальных форумах, не в состоянии организовать сколько-нибудь эффективное и успешное сопротивление этим «реформам». Не говоря уже о том, чтобы на деле доказать тезис о «возможности» иного, нового мира, который стал бы реальной альтернативой обанкротившейся системе.
Недавние события в Европе подтвердили несостоятельность «внеорганизационно-аполитичной» модели социальных движений. Как оказалось, правящие элиты вовсе не собираются «убираться» по требованию «разгневанной» молодёжи, а без колебаний выставляют против неё спецотряды полиции. Репрессивный аппарат буржуазного государства надёжно защищает господство социальной элиты. А протестующие не только не способны заставить политиканов уйти, но не могут добиться от власти даже частичных уступок. Ведь эпоха кризиса практически не оставляет лазеек для социального компромисса.
События в Греции и других странах Европы продемонстрировали завидное единство и консолидацию правящего класса в решительный для него момент. Несмотря на общественное давление, представители ведущих буржуазных партий публично одобрили крайне непопулярное в массах решение о сокращении бюджетных расходов и приватизации общественного сектора, сделав это без оглядки на собственное электоральное будущее. В свою очередь, правящая Социалистическая рабочая партия Испании разгоняет протесты «разгневанной» молодёжи, опираясь на молчаливое согласие своих противников из консервативной оппозиции. А лидеры оппозиционных французских социалистов не стали бурно реагировать на разгон молодёжных протестов в центре Парижа.
На фоне этой консолидации элит особенно заметна разрозненность и аморфность стихийных протестов. Как оказалось, сетевых флешмобов на площадях совершенно недостаточно для организации революции.
Особенно, если за твоей спиной не стоят имперские НГО или одна из фракций правящего класса, как это обычно случалось во время либеральных «майданов» в Восточной Европе. А ведущие СМИ откровенно замалчивают протестные акции, или преподносят их лозунги в искажённом, карикатурном виде.
Как оказалось, политика, как и во времена Лассаля, всё так же является реальным соотношением реальных сил. А протестующие могут противопоставить организованной силе буржуазного государства только своё возмущение и стихийный протест. Но этого слишком мало, чтобы рассчитывать на успех в борьбе с этим Левиафаном.
«Огромное количество молодых людей наивно полагали, что если они все вместе выйдут на улицу, то правительство прислушается к их требованиям. Но, разумеется, правительство не собиралось менять свой курс из-за одной студенческой демонстрации. Это было большое движение, самоорганизовавшееся при помощи интернета, фейсбука, и они ожидали немедленного успеха. Они были шокированы тем, как полиция и власти отреагировали на их выступление. Теперь же пришло время осмысления и подведения итогов» — говорит об этом Джим Брукшоу,8 активист британского профсоюза общественных служащих UNISON, член Лейбористской партии и Международной марксистской тенденции.
Как пишет в своей статье Дмитрий Колесник,9 это разочарование уже приводит к попыткам переосмыслить тактику движения. Сторонники «ненасильственного» протеста, которые доминировали в нём в первые дни, отходят на второй план, поскольку лозунг ненасилия показывает свою несостоятельность в условиях полицейского террора властей. Движение, где изначально преобладала студенческая молодёжь, расширяется за счёт элементов из более широких народных слоёв, радикализм которых удивляет и даже отпугивает некоторых «разгневанных», о чём на конкретных примерах рассказывает Колесник.
Становится очевидным, что без «политики» не обойтись. Массовые протесты в Чили, где студенты и школьники вновь требуют изменения национальной системы образования,10 привели общество к пониманию, что условием для выполнения этого, на первый взгляд, частного требования является реальная национализация стратегической горнорудной отрасли. Прибыль от неё должна идти не в карман собственников, а на нужды народного большинства. Однако, для этого требуется коренное изменение всей социально-экономической системы страны. А пиночетистские и «социалистические» элиты вряд ли пойдут на этот шаг добровольно, под давлением одних только «кастрюльных» протестов.
«Как показывает пример Туниса и Египта, сумев изгнать из власти её наиболее одиозные фигуры и низвергнув символы угнетения, уличные движения быстро распадаются, «расходятся по домам», не добившись смещения правящего режима, и тем более не добившись его замены более-менее последовательной народной властью с внятно изложенной прогрессивной программой. У этих движений нет стратегии, нет жёсткой организации и руководства, необходимых, чтобы спланировать и утвердить новый общественно-политический порядок, как это, например, сделали российские большевики в 1917 году. Поэтому, результаты их протестной деятельности были неполными и частичными. А сами их действия быстро утратили наступательный характер. Египетские военные, воспитанники старого режима, притворяясь союзниками вышедших на миллионные демонстрации молодых людей, сумели взять из их рук власть и отстоять государство-рантье — сохранив его ущербную экономическую структуру и свои связи с империалистическими покровителями», — пишет Мишель Ямин11, ливанский активист, который не состоит ни в одной из политических партий. Этот вывод очевиден для тех, кто видит, как буксует сейчас арабский революционный протест в отсутствии политического субъекта, который мог бы дать ему программу перестройки общества и направить борьбу на решение этой задачи.
Родовые слабости «внеорганизационных» протестов всё больше бросаются в глаза. Многие их участники оказались неготовыми к реальной политической борьбе. Сам лозунг борьбы за власть нередко вызывает неприятие и опаску — равно как и сопутствующие ей понятия, такие как «политика» или «партия». Между тем, сам бесплодный опыт «аполитичного протеста» свидетельствует — только политическая борьба даёт шанс на практическую реализацию требований стихийных выступлений «разгневанных», открывая возможность для реального изменения общества. Надежды на то, что капитализм добровольно сойдёт с исторической сцены, по существу, являются новым изданием старых социал-демократических надежд реформировать рыночное общество, которые потерпели крах с наступлением эры неолиберализма. Пора понять: они никогда не уйдут сами и никогда не дадут нам шанс на постепенную трансформацию общества. Скорее они похоронят его под обломками своей рушащейся и обречённой системы.
«Разгневанные» не приемлют понятие политического класса (как правых, так и левых) как коррумпированное и контролируемое жаждой власти, но при этом их манифест всё же содержит серию требований, адресованных… Кому? Отнюдь не самим людям. «Разгневанные» (пока) не говорят людям о том, что никто вместо них не удовлетворит их требования; не говорят, что люди сами должны стать теми переменами, которые они желают видеть. И в этом заключается фатальная слабость нынешних протестов: они выражают подлинный гнев, который сам по себе не способен преобразоваться в позитивную программу социополитических перемен… Даже в Греции протестное движение демонстрирует ограниченные возможности самоорганизации. Протестующие здесь — сторонники эгалитарной свободы без какого-либо регулирующего её органа… Когда протестующие стали дискутировать о том, что делать дальше, как выйти за рамки обычного протеста, большинство пришло к выводу о том, что им не нужна новая партия; что им не следует пытаться напрямую захватить государственную власть, а целью движения является оказание давления на политические партии. Очевидно, что этого недостаточно для реорганизации социальной жизни. Для того чтобы совершить подобную реорганизацию, необходим мощный орган, способный быстро принимать решения и проводить их в жизнь со всей необходимой суровостью», — откровенно указывает на суть этой проблемы Славой Жижек12.
Это желание «революции без революции» (фраза, брошенная Робеспьером в полемике с жирондистами) выказывает инфантильность значительной части нынешних левых. Видя своим идеалом новое бесклассовое коммунистическое общество, они вместе с тем отрицают реальные механизмы борьбы за его осуществление через крушение классового господства буржуазии. Мечтая о другом мире, они не готовы к реальной, прозаической борьбе за то, чтобы воплотить эти мечты в жизнь в объективных условиях текущего момента с его неизбежными тактическими противоречиями. Реальная политика, которая всегда ломает идеальные схемы революции, вызывает у многих неприятие или страх. И потому многие из этих людей попросту играют в левый активизм, имитируя борьбу движений и профсоюзов, но, по большому счёту, не пытаются всерьёз посягнуть на господство социальных элит.
Современный опыт показывает, что «автономное», стихийное действие не может заменить организационные и политические формы борьбы. Уличные столкновения с полицией эффектно смотрятся на фотоснимках новостных агентств. Однако пока что они не представляют серьёзной угрозы для буржуазного государства. «Кризис не будет преодолён в качественном плане до тех пор, пока левые не осознают себя силой, обязанной вести практическую борьбу за власть. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая моральную ответственность за свои слова и поступки, включая ответственность перед историей», — говорит в интервью Борис Кагарлицкий13.
Действительно, вопрос о перспективах движения «разгневанных» заключается именно в том, сможет ли оно стать силой, готовой к тому, чтобы последовательно, решительно бороться за власть, оспорив безраздельное классовое господство буржуазии. Станет ли оно силой, которой по-настоящему испугаются хозяева нашей жизни, так как больше не смогут игнорировать протест или манипулировать им в своих целях?
Пока что до этого далеко. Но означает ли это правоту скептиков, призывающих не обращать внимания на стихийные протесты «разгневанных»? Разумеется, нет. Вслед за временным спадом этого движения последует новый подъём, ведь его с неизбежностью порождает охвативший Европу кризис, усиливший наступление на социальные права миллионов людей. Протесты будут продолжаться в ближайшем будущем, расширяя свою географию. Массовые беспорядки жителей британских пригородов, где на историческую сцену вышли герои книг Ирвина Вэлша,14- это только пролог к дальнейшим социальным взрывам в Европе и во всём мире.
Вопрос в том, как будет развиваться это движение в условиях глобального кризиса левых сил. Оно может ограничиться уличными стычками и флешмобами на площадях, выпуская пар недовольного «реформами» общества. Или же перейдёт в новое, политическое качество. Для этого необходимо выработать общую стратегию борьбы, обозначив её практические цели, и проводить её в жизнь через тактику организованного политического протеста. Участники протестных акций должны консолидировать протестные силы, преодолев детские сек-тантские предрассудки. Им нужно предложить свою позитивную программу, близкую и понятную массам, расширить свою социальную базу, вовлекать в протесты как можно больше недовольных граждан, создавая критическую массу для осуществления революционного поворота. И эту программу надо будет ещё привнести в общественное сознание, преодолев барьер идеологической гегемонии буржуазии и потеснив популярные правые идеологемы.
Стихийный протест должен подняться до организованных форм политической борьбы, осознавая себя движением за революционное переустройство общества, как это объективным образом происходит сейчас в Чили. В противном случае он не добьётся даже частных уступок, не говоря уже о решении этой исторической задачи. Это невозможно без общей стратегии и организованного действия левых. Они должны преодолеть инфантильность, выйти из уюта маргинального прозябания, став субъектом реальной политики. Или, во всяком случае, решиться на такую попытку, чтобы участвовать в истории, не довольствуясь ролью зрителей на бездарном шоу элит.
«Мы не говорим миру: «перестань бороться; вся твоя борьба — пустяки; мы дадим тебе истинный лозунг борьбы». Мы только показываем миру, за что собственно он борется», — писал в своё время Маркс15. Левые обязаны участвовать в стихийных протестах масс, предлагая им свои лозунги, объясняя причины сложившейся ситуации и указывая на путь революционного разрешения кризиса. Наша борьба за изменение мира ставит своим условием необходимость свергнуть господство тех, кто правит нами сегодня.
«Друзья народа» никогда не решаются прямо смотреть на действительность и называть вещи своими именами (это слишком «сурово»!)», — иронизировал Ленин16. Но это именно то, что должны сделать участники антикапиталистического протеста в эпоху глобального кризиса капитализма.
КНИГИ
Экономика киберкоммунизма
Ирина Юрьева
Анархономика. Доклад Копенгагенского института исследования будущего. М.: Ультракультура, 2011
«Копенгагенский институт исследований будущего» был создан в 1970 году для выявления и анализа тенденций, влияющих на будущее в национальном и международном масштабе. Цель этих исследований — создание некой базы разработок для клиентов в частном и государственном секторе, на основе которых будут приниматься решения, ориентированные в будущее.
Одним из плодов работы «Копенгагенского института исследований будущего» стал сборник статей «Анархономика», который является чрезвычайно важным для формирования представления о том, как развитие информационных технологий может повлиять на мировую экономику и устройство общества в целом. Перевод представляет собой материал двух докладов «Аnаrchonomy» (2009)1 и «Out of Control» (2010)2, которые распространяются под лицензией Creative Commons. Сборник «Анархономика» также размещён в Интернете на тех же принципах3. Подход к развитию общества, используемый коллективом авторов Копенгагенского института, уходит корнями в теорию постиндустриального общества (Тоффлер, Белл). Он представляет собой некий технодетерминизм, связывающий процессы, происходящие в обществе, с развитием технологий.
В России данное издание представляется не менее актуальным, чем на Западе. Протесты против поправок в IV часть Гражданского Кодекса, скандалы вокруг судов над Pirate Вау, выход в свет нашумевшей книги Лессинга «Свободная культура», развитие Linux и лицензий GPL, попытки работы с Creative Commons — на фоне этих событий становится очевидно, что феномен анархономики и в нашей стране должен уже стать предметом для изучения.
По всей видимости, коллектив переводчиков «Анархономики» придерживается анархических взглядов, поэтому решил, что книга должна выйти в свет с обилием опечаток, что впрочем, никак не делает их труд менее полезным. Опечатки не мешают восприятию текста, в отличие от огромного количества содержательных повторов из статьи в статью, а порой и в рамках одной работы. Такое ощущение, что это пособие по тому, как из статьи сделать сборник статей.
Тема влияния информационных технологий на устройство общества в целом традиционно находится в поле левой политики в противовес либеральной концепции частной собственности4. Само по себе содержание «Анархономики» не относится к левому дискурсу, так как представляет собой пособие по выживанию бизнеса в надвигающемся мире киберкоммунизма. За это она уже подверглась критике со стороны российской левой публики5.
Исходной посылкой анархономического дискурса является концепция яблок и идей. То есть различие между материальными и информационными (нематериальными объектами). Впервые эта мысль была сформулирована Бернардом Шоу: «Если у вас есть яблоко и у меня есть яблоко, и если мы обмениваемся этими яблоками, то у вас и у меня остаётся по одному яблоку. А если у вас есть идея и у меня есть идея и мы обмениваемся идеями, то у каждого из нас будет по две идеи”.
Цель исследования сотрудников Копенгагенского института — представить феномен анархономики как новый способ функционирования современного общества в связи с его демократизацией и переходом на цифровые технологии, а также показать, какие у этого феномена могут быть последствия.
В книге рассматриваются два сценария, по которым может пойти мир в связи с всё большим распространением анархических принципов циркуляции информации в сети: «Восстание против карателей» и «Эпоха возможностей». Первый предполагает введение строгого законодательства касательно распространения информации в сети: никакой анонимности, закрытие сайтов с «незаконным» контентом, проигрыватели могут воспроизводить только тот контент, на который куплены права и т. д. Такая жёсткая система наблюдения и контроля спровоцирует возникновение децентрализованной пиратской сети PirateNet, которая будет бороться с ограничениями и слежкой. Стоит отметить, что на данный момент уже существует ряд анонимизирующих одноранговых сетей, таких как FreeNet.6
Второй сценарий — это свободный доступ к исходным кодам, открытый легальный контент. Массовая демократизация освободит ресурсы для производства, научных исследований и творчества. Между продуктами, распространяемыми на коммерческой и анархической основе, не будет непроходимой границы. Общий экономический рост будет невелик, зато это позволит добиться благосостояния большего числа людей.
Анархономика бросает вызов компаниям и вообще иерархическим структурам. Сети быстро растут и заменяют собой иерархические принципы организации.
Отдельным важным пунктом является появление 30-принтеров, которые переносят принципы киберкоммунизма в материальное пространство. Такое оборудование откроет возможность для автоматизированного производства в небольших размерах. Соответственно любую вещь, представленную в цифровом виде, можно будет с помощью недорого сырья воплотить в материальный объект. Мы наблюдаем, как перешла в цифровой формат киноиндустрия, музыкальная индустрия, как неизбежно перестраивается в него издательский сектор. Стоимость того, что так или иначе оцифровано, а всё идёт к тому, чтобы быть оцифрованным, стремится неизбежно к нулю. Таким образом, с помощью новых технологий широкий спектр материальных и нематериальных объектов станет доступным для гораздо более широкого круга людей, чем сейчас. Примером опенсорсного объекта, который, по мнению некоторых, может решить проблему голода на земле, является спирулина.7
Несмотря на то, что больший раздел этого сборника посвящён тому, как в условиях анархономики возможно выживание и процветание капитала, её надо обязательно читать левым, которым следовало бы сделать из тех тенденций, которые описаны в работе, свои выводы. Понять, как при таких особенностях экономической системы можно изжить капитал: как из реального, так и из виртуального пространства.
Фактически мы видим описание тех надвигающихся событий, которые как раз должны стать условиями для появления нового общества, где прежние принципы экономики окажутся бессильными, что станет благодатной почвой для формирования новых принципов взаимодействия. Капитал будет стремиться выжить в любых условиях, сам факт существования «Копенгагенского института исследований» говорит о том, что бизнес уже гораздо более подготовлен, нежели сторонники левых идей, к надвигающимся переменам. Таким образом, неплохо было бы озадачиться тем, что мы можем их подготовке противопоставить.
Бытие свободного покроя
Пётр Сафронов
Чухров Кети. Быть и исполнять: проект театра в философской критике искусства. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011
Книгой Кети Чухров издательство Европейского университета открывает серию «Эстетика и политика», выходящую под научной редакцией Артёма Магуна. Однако не эстетика и не политика выполняют сюжетообразующую функцию на протяжении всех восьми глав рецензируемого издания. В центр выдвинуто понятие исполнения — до и помимо того, как оно присвоено кем-либо. Обилие подробных искусствоведческих и культурологических экскурсов, развивающихся в диапазоне от фильмов Михаэля Ханеке до диалогов Платона и обратно, мешает уверенной реконструкции авторского смысла понятия «исполнение». Тем не менее, можно утверждать, что в концепции Чухров именно исполнение оказывается наиболее подходящим именем для освободительной деятельности, которая, вырастая из самой реальности, оказывается в состоянии её переоценить и произвести. Существующее в исполнительском режиме искусство распределено между реальным и воображаемым, известным и неизвестным, доступным и недоступным. Изменение этих соотношений составляет суть процесса игры, то есть такого «пребывания в росте, которое не накапливает приобретения, которое теряет приобретаемое
и чем дальше движется вперёд, тем больше не бережёт пройденное» (с. 90).
Развитие игры требует от исполнителя воли к самоотрицанию, к отказу от единоличной оккупации позиции возвышенного. Исполнение собственного исполнения преобразует действующего в «театрального перформера» (с. 46). Логика исполнения строится на создании зазора «между одновременной включённостью исполнителя, артиста в экзистенцию и выключенностью из неё» (с. 46). Это выключение из экзистенции мобилизует творческое производительное отношение к реальности, в которой «всё — и бытие, и жизнь, и социум, и человек — составляют открытый динамический процесс» (с. 226). Такое отношение к действительности, согласно Чухров, характерно прежде всего для авангарда, понятого вне жёстких пространственных и временных рамок. Авангард производит себя как искусство в процессе работы с реальностью, нацеленной на её преобразование. Искусство, политика, эстетика появляются и исчезают в жизни и благодаря ей.
Таков стихийный витализм книги Чухров и этот витализм, уснащённый постоянными обращениями к Ницше и Делёзу, формирует концептуальный стержень книги. Но насколько теоретически и практически оправданно превращение жизни из деятельности в действо? Можно ли основать социальную солидарность на «немыслимых действиях» (с. 259) авангардного художника? Чухров права, поскольку она верно отражает современную тенденцию небывалой демократизации доступа к искусству.
Возросшие возможности доступа к искусству не равны доступности искусства. Даже если искусство больше не связывает себя с возвышенным и высоким, оно продолжает испытывать пределы господствующих интерпретаций, устоявшихся образцов действия, наличных стереотипов восприятия. Искусство постоянно всё смешивает и более того, совокупность эффектов, возникающих в процессе неожиданных смешений, и образует искусство. Это смешение требует от художника всё большей концептуальной и инструментальной изощрённости, что и объясняет, в противоположность мнению Чухров, «миграцию» искусства по территориям, в которых его (пока) нет (см. с. 229).
Одной рукой разрушая романтическую парадигму возвышенного, Чухров другой восстанавливает её, утверждая, что искусство, «конечно же, находится в тесной связи с бытием, но, тем не менее, оно должно выходить из него и в него возвращаться, чтобы вновь выходить» (с. 130). Сложная вереница перемещений туда и обратно фактически обеспечивается восстановлением автономной территории воображаемого, с которой художник готовит плацдармы для утопического захвата «самой» реальности, которую, оказывается, можно «переиграть» (с. 260). Проблема заключается в том, что реальность никому не дана как целое и, следовательно, попытка «переиграть» реальность рискует превратиться в репрессивный механизм принудительной перекройки восприятия и бытия. Гораздо важнее понять природу гетерономности исполнительской практики. При этом особенно существенно то, что совокупность организованных различий, образующая порядок жизни, будучи подвижной на одном участке, фиксируется в другом. В свою очередь различие изменчивого и постоянного тоже подвергается реструктуризации.
Исполнение исполнения, которое наделяется столь высоким статусом в книге Чухров, вполне может оказаться составной частью стабилизированного, консервативного социального порядка, превращающего творческую деятельность в ритуализированный культ. Это побуждает ещё раз задуматься о том, насколько состоятельна идея критики как императив практической, а не теоретической философии. Не связана ли критика с неизбежным возникновением иллюзии своего рода органической свободы, «по природе» присущей каждому человеку? Парадоксальным образом критика искусства, предназначенная для эмансипации, реализует закрепощающий эффект, поскольку вменяет каждому способность собрать «артистическую машину» театра (с. 260) как если бы он уже обладал всеми требующимися для такого «проекта» умениями и навыками.
Притягательность и неизбежность скрытой натурализации сознания, «естественно» обнаруживающего своё могущество в любом акте эмансипации, входит в противоречие с установками авангарда, поскольку предполагает, что реальность сама поставляет источник собственного изменения, что изменение, говоря иначе, является модификацией определённых процессов и состояний внутри реальности. Таким образом, реальность успешно справляется с задачей «производства» себя в целом и в человеческом сознании в частности. Производство, соответственно, не столько индустриальный, сколько органический процесс, вторичными продуктами которого являются субъект и субъективность. Рефлексивность исполнителя оказывается не более, но и не менее, чем его природным достоянием.
Стабильность и постоянство онтологии, блокирующие возможность изменений, которые разоблачаются Чухров (см. с. 129), возвращаются в форме предрассудка о неизменности потенциальной сознательности каждого субъекта. Театр, при всех попытках расширить его значение за пределы узкой области искусства, прочитывается в рецензируемом сочинении именно в оптике этой области искусства, которая расширяется до универсальной метафоры. Давая основание вновь вернуться к известному вопросу о театральной, зрелищной организации современного общества, это ставит под сомнение оригинальность авторских суждений и их методологическую последовательность.
Формулировка позитивной эмансипаторной программы, безусловно, представляет очень большую сложность. Стоит ли связывать возможности освобождения с каким-то одним, определённым типом опыта, хотя бы и таким богатым, как опыт исполнения? Полагаю, что нет. Сопротивление изнашиванию инструментов теоретической и практической деятельности возможно при условии гибкого соединения различных форм активизма, не только прямо противопоставляющих себя стратегиям подавления, но и проникающих в их поры, инициируя множественность продуктивных различий, в рядке которых займёт подобающее место и различие между бытием и исполнением.
АВТОРЫ
Борис Кагарлицкий — директор Института глобализации и социальных движений (ИГСО)
Иван Овсянников — сотрудник аппарата Межрегионального профсоюза работников автомобилестроения (МПРА), член Российского социалистического движения (РСД)
Алексей Симоянов — сотрудник ИГСО
Пётр Сафронов — декан философско-социологического факультета Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации
Ирина Юрьева — выпускница философского факультета МГУ
Кирилл Мартынов — преподаватель Высшей школы экономики (НИУ-ВШЭ), главный редактор сайта «Мнения. Ру»
Елена Галкина — профессор Московского педагогического государственного университета (МПГУ)
Андрей Манчук — журналист, член Объединения «Борьба» (Украина)
Председатель редакционного совета
Борис Кагарлицкий
Ответственный секретарь
Игорь Сангаев
Редакционный совет
Анна Очкина (заместитель председателя)
Василий Колташов
Алексей Козлов
Андрей Манчук
Елена Галкина
Дизайн
Константин Девятов
Вёрстка
Сергей Яковенко
Корректура
Ирина Муратова
Адрес Редакции: Москва, Колпачный пер. д.9А
E-mail редакции: leftpolicy@gmail.com
Skype: leftpolicy
Телефон: (495) 9150902
Тираж 800 экз.
Выходит четыре раза в год
1
Л. Эритье. История Французской революции 1848 года и второй республики. СПб., 1907. С. 5
(обратно)2
Там же. С. 3.
(обратно)3
В.И. Ленин. Полн. Собр. Соч. Т. 14. С. 125–126.
(обратно)4
А. Шубин. Социализм. «Золотой век» теории. М.: НЛО, 2007. С. 714
(обратно)5
В.И. Ленин. Полн. Собр. Соч. Т. 11. С. 49. 108
(обратно)1
В.И. Ленин. Полн. Собр. Соч. Т. 11.
(обратно)2
К. Маркс, Критические заметки к статье «Пруссака» «Король прусский и социальная Реформа», #s018
(обратно)3
К. Маркс, Ф.Энгельс, Избр. соч. М.: Политиздат, 1987. Т.6, с. 270
(обратно)4
Ф. Энельс, Развитие социализма от утопии к науке. -3.html
(обратно)5
Манифест российской секции КРИ.
(обратно)6
К. Маркс, Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической Партии,
(обратно)7
Там же
(обратно)1
Красноярская правда, 17.09.2011
(обратно)2
Неотроцкизм как способ борьбы за преемника / М. Тульский / АПН НН: -nn.ru/diskurs_s/1077.html
(обратно)3
Красное знамя без серпа и молота / М. Рейнов 27.05.2010:
(обратно)4
Неотроцкизм как способ борьбы за преемника / М. Тульский / АПН НН: -nn.ru/diskurs_s/1077.html
(обратно)1
Таковым, в частности, является апология ЕГЭ как системы, благодаря которой элитное высшее образование стало якобы доступно рядовым школьникам из провинциальных городов. Нетрудно догадаться, что доступность рядовых столичных вузов и рядовых же факультетов элитных учебных заведений повысилась в связи с глубочайшей демографической ямой, вызванной падением рождаемости в 1990-е гг. Государство не могло пойти на резкое сокращение мест в вузах, ибо это автоматически влекло за собой одновременное массовое увольнение преподавателей — людей с достаточно высоким статусом и обширными личными связями с социальной верхушкой, что особенно ярко проявляется в регионах. Поэтому сокращение происходит мягко, поэтапно, а рядовые вузы на время действительно стали более доступны. Что касается по-настоящему элитарных учебных заведений и факультетов, а их перечень не изменился с советских времён, то все они успешно отгорожены от напора юного плебса глубоким рвом системы олимпиад и надёжными стенами дополнительного экзамена. Кроме того, гарантирует ли счастливое поступление в московский вуз по результатам ЕГЭ возможность качественного образования для провинциала? Естественно, нет, поскольку государственные стипендии не дают возможности даже физического выживания, и студент, не имеющий связей в Москве, вынужден идти на низкооплачиваемую, тяжёлую и нередко ночную работу. Эту проблему Минобрнауки решать не собирается, а напротив, считает такое положение дел нормальным, ибо в последней редакции проекта закона «Об образовании в РФ» гарантируется стипендия в размере 1/3 минимальной оплаты труда (п.5 ст.36). Саму же идею ЕГЭ нельзя рассматривать в отрыве от содержания данного экзамена, в особенности по гуманитарным предметам. Критика всегда шла именно в отношении содержательной части, проблема которой в том, что её нельзя улучшить — её необходимо менять радикально, заимствуя, к примеру, опыт британского A-level, по формату и содержанию гораздо больше сходного с советскими вступительными экзаменами, чем с примитивным ЕГЭ, формирующим мозаичное сознание.
(обратно)2
Средняя зарплата по Москве на 2011 г.
(обратно)1
Алия Моссалам. Народные комитеты продолжают революцию. Almasryalyoum.com. Перевод интернет-журнала Liva.com.ua
(обратно)2
Анжелик Крисафис. Тунис. Праздновать победу рано. Guardian. Перевод интернет-журнала Liva.com.ua
(обратно)3
Эрик Рибелларси. Посреди урагана. Афины глазами очевидца. Kasamaproject.org. Перевод интернет-журнала Liva.com.ua
(обратно)4
Хосе Мария Антентас, Эстер Вивас. Восстание возмущённых. Заметки с барселонской площади Тахрир. Intemationalviewpoint.org. Перевод Socialists.ru
(обратно)5
Там же.
(обратно)6
«Сейчас левые не живут в истории». Интервью с Борисом Кагарлицким. Интернет-журнал Liva.com.ua
(обратно)7
Борис Кагарлицкий. Социальный форум: как будто едем… Деловая газета «Взгляд»
(обратно)8
«Возможно, у нас всё будет намного хуже». Интервью с Джимом и Хазель Брукшоу. Интернет-журнал Liva.com.ua
(обратно)9
Дмитрий Колесник. Гнев, разочарование и снова гнев. Там же
(обратно)10
Олег Ясинский. Восстание пингвинов-2, и не только. Там же
(обратно)11
Мишель Ямин. Весна на «арабской улице». Анализ причин и противоречий революционного процесса. Там же
(обратно)12
Славой Жижек. Грабители всех стран, объединяйтесь! London Review of Books. Перевод интернет-журнала Liva. com.ua
(обратно)13
«Сейчас левые не живут в истории». Интервью с Борисом Кагарлицким. Интернет-журнал Liva.com.ua
(обратно)14
Гэри Янг. Англия. Бунты были политическими. Guardian. Перевод интернет-журнала Liva.com.ua
(обратно)15
Письмо А.Руге из «Deutsch-Französische Jahrbucher». Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Соч., т. 1, с. 381
(обратно)16
В. И. Ленин. ПСС., т. 1, с. 235
(обратно)1
См.
(обратно)2
См. -of-control.asp
(обратно)3
См.
(обратно)4
См. ; ;
(обратно)5
См. -pod-maskoi-anarkhizma-retsenziya-na-knigu-anarkhonomika
(обратно)6
См.
(обратно)7
См. -31.com/tag/spirulina
(обратно)
Комментарии к книге «Левая Политика. От сект к партии», Ирина Юрьева
Всего 0 комментариев