«Идеология суверенитета. От имитации к подлинности»

Идеология суверенитета. От имитации к подлинности (fb2) - Идеология суверенитета. От имитации к подлинности 1104K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Владимирович Леонтьев

Михаил Леонтьев Идеология суверенитета. От имитации к подлинности

Вместо предисловия Михаил Леонтьев — обо всём, кроме политики

Встреча Михаила Леонтьева, известного журналиста, политолога, аналитика, в эфире «Русский час» телеканала «Спас» с сотрудниками редакции журнала «Фома», а также студентами и аспирантами МГИМО и студентами Московской Духовной семинарии и академии. Ведущий передачи — Владимир Легойда.

В. Р. Легойда: — Михаил Владимирович, спасибо, что вы согласились к нам прийти! Получится у нас поговорить с Леонтьевым обо всем, кроме политики? Как вы думаете?

М. В. Леонтьев: — Ну, не знаю… Если обо всем, кроме политики… Мы попробуем. До сих пор ни у кого не получалось! (смеется)

Справка:

Леонтьев Михаил Владимирович. Родился в 1958 г. Окончил общий экономический факультет МИНХ им. Плеханова. Занимался социологией. С 1989 г. был корреспондентом в отделе политики газеты «Коммерсант». С 1990 г. был зав. отделом экономики «Независимой газеты». В 1993 г. принимал участие в создании газеты «Сегодня». С 1997 г. — руководитель и ведущий программы «На самом деле» на ТВ-Центре. С 1999 г. — ведущий программы «Однако» на Первом канале.

В. Р. Легойда: — Михаил Владимирович, а помните, у Высоцкого:

«Если путь прорубая отцовским мечом, Ты соленые слезы на ус намотал, Если в жарком бою испытал, что почем, Значит нужные книги ты в детстве читал…»?

Вот я, если позволите, хотел бы с этого начать. Какие «нужные книги» читал в детстве Михаил Леонтьев?

М. В. Леонтьев: — Как все, наверное. Удивительно, но мы все читали «нужные книги» в моем поколении. Самое главное — что их читали! Собственно, ерунды никакой не было кругом. И, при всех различных моих претензиях к предыдущему политическому режиму, тем не менее, как раз с точки зрения человеческой духовной жизни, человеческого общения и книг, тогда было очень много хорошего.

Я, естественно, читал в огромном количестве русскую и иностранную литературу. А если говорить о специфическом чтении, то мы с моим другом именно в детстве прочитали все, какие нам попались, исторические книжки. Любые, в том числе самые дурацкие. Поскольку книг-то было не так много, мы вычистили все доступные нам библиотеки, все доступные магазины. И если книга была историческая, независимо от того, про что она написана, — это могла быть история Азербайджана и все что угодно! — но если она была доступна, она была нами прочитана. Я очень увлекался историей, всякой. И, в общем-то, все мое базовое образование было получено тогда, потому что следующий период большого чтения у меня, к сожалению, наступил вот только недавно — в связи с профессиональной надобностью. Ну, некогда было после этого читать, к сожалению!

В. Р. Легойда: — А сейчас?

М. В. Леонтьев: — Я не представляю себе, как теперь вообще люди растут. У меня был тесть, который тогда был как-то инкорпорирован в деловой процесс. У него были дела, занятия, и он читал только газеты. Для меня это было совершенно невозможно: как человек может не читать книг? Теперь, наверное, многим нынешним людям трудно понять, как человек может их читать. Нет на это времени. Когда читать, где? И что — больше делать нечего?

В. Р. Легойда: — Да, это другая проблема! Ну, а если все-таки выделить какие-то важные возрастные точки? Ну, скажем, 10, 14 и 18 лет. Как вам сегодня кажется: есть какие-то книги, которые обязательно нужно в этом возрасте прочитать?

М. В. Леонтьев: — Ну, во-первых, до 10 лет — базовая детская литература. Я пытаюсь петь ребенку те колыбельные песни, которые мне пел папа. Я пытаюсь достать те книжки, иногда даже в том же издании. Это, конечно, глупо, но хочется именно те, которые были у меня в детстве. Начиная с каких-то ранних: «Старик-годовик», «Двенадцать месяцев», книги про животных — Сетон-Томпсон, еще что-то… Эта литература очень важна, по-моему.

Единственно — ребенку, конечно, сейчас лучше с точки зрения того, что у меня, например, в детстве никакого религиозного воспитания не было. Я из абсолютно нерелигиозной семьи. А сейчас мой ребенок приходит из школы, и у нее задание — она рисует семь дней Творения. Ей надо нарисовать, что там делается в каждый день.

В. Р. Легойда: — Это в воскресной школе?

М. В. Леонтьев: — Нет, это обычная, нормальная московская школа — Пироговка. И такая детская вера — она совершенно другая. Она настолько… Ну, я завидую просто!

Если говорить о подростковом чтении — то это как раз историческая литература. Огромное количество исторической литературы, первоначально уж совсем художественной, а потом даже и не художественной, всякой. А уже позже — это, конечно, базовая русская литература и, может быть, европейская: Манн, к примеру… Немецкая, в основном, наверное.

В. Р. Легойда: — А почему немецкая? Нравится?

М. В. Леонтьев: — Ну, как-то так получилось, не знаю. Она задевала. Ну, у меня, естественно, было очень много читанной «хемингуятины». В своем возрасте это тоже, наверное, чрезвычайно адекватно: Ремарк, там, и вообще…

В. Р. Легойда: — А почему так скептически? Мне кажется, для журналиста, наверное, очень важно…

М. В. Леонтьев: — Я не журналист, и никогда не думал быть журналистом! И первые лет десять, что я работал в журналистике, меня от слова «журналист» немножко как-то так… трясло.

В. Р. Легойда: — Понимаю.

М. В. Леонтьев: — В действительности, я и не был никогда журналистом. Ну, что такое нормальный журналист? Журналист — это репортер. Это человек, который способен «десять суток шагать ради нескольких строчек в газете». А я за свою жизнь сделал всего пяток репортажей, в основном, чеченских. Хотя это тоже, по сути, были не репортажи. Я, наверное, называюсь не нравящимся мне словом «публицист», вот оно некоторым образом отражает истину. Публицистика — это не журналистика.

В. Р. Легойда: — Михаил Владимирович, я не первый раз слышу, что вам не нравится, когда вас определяют как журналиста…

М. В. Леонтьев: — Ну, что значит «не нравится»?

В. Р. Легойда: — Ну, вы все время подчеркиваете, что вы не журналист…

М. В. Леонтьев: — Здесь, понимаете, вопрос другой. Я совершенно готов считаться кем угодно: сам назвался, тут уж извините. Залез в «ящик» — значит, могут обзывать любым словом. Но проблема-то не в этом. Когда говорят о журналистике, сразу начинают говорить о каких-то принципах журнализма и т. д. Вот тут у меня сразу начинается отторжение. Поэтому я сразу для начала говорю, что я не журналист, с вашими принципами, пожалуйста, от меня отстаньте: я их не знаю и знать не желаю вообще. Но я считаю, что журналист — это такой же человек, как слесарь, летчик, врач…

В. Р. Легойда: — Такой же, только хуже?

М. В. Леонтьев: — Ну, иногда зачастую и хуже. Но это от человека зависит, в общем-то. И поэтому общие человеческие принципы и критерии к нему так же применимы, как ко всем другим. Я не считаю, что журналист имеет какую-то индульгенцию. Мне не нравится идея, что у него такая физиологическая функция в обществе — резать правду-матку и, что видел, то и рассказывать. Не всегда все, что видел, надо рассказывать. Человек должен отвечать за последствия своих поступков. Если для него это не очевидно, если у него не хватает в мозгу вещества для того, чтобы в принципе оценить последствия своих поступков, — ну, что ж поделаешь? Наверное, это прирожденный журналист. Но если у него ума хватает все-таки, то он обязан нести ответственность. Если он способен понять, что его действия контрпродуктивны, а иногда и просто разрушительны, то, наверное, их совершать не надо. Так же, как любой другой человек не будет делать того, что может нанести ущерб близким или своим в личном, нравственном, политическом смысле и т. д.

В. Р. Легойда: — Когда вы говорите что-то с экрана, то у лично меня создается впечатление, что вы абсолютно убеждены в правоте своих слов. Может быть, оно ошибочно, но у меня оно создается. Это действительно всегда так или это просто часть вашего телеобраза?

М. В. Леонтьев: — Ну, во-первых, формат короткий, поэтому если ты еще будешь в этом формате рефлексировать, то весь формат заполнится рефлексией: паузами, сомнениями и т. д. Поэтому формат диктует условия.

В правоте своих слов… Даже не слов — за слова человек отвечает, в принципе, и я готов отвечать за свои слова, за все, даже за те, которые сейчас считаю ошибочными. Тем более — за них. Я хочу сказать, что в правоте себя, наверное, убежден только сумасшедший. Но я все-таки убежден в правоте тех ценностей, тех принципов, на основании которых я пытаюсь строить некие конструкции, логические, по сути. Я вообще занимаюсь смыслами, что тоже не является предметом журналистики. Во всяком случае, предметом тележурналистики точно не является.

В. Р. Легойда: — А как тогда.?..

М. В. Леонтьев: — Ну, вот и я не знаю как. Терпят зачем-то. Именно поэтому формат короткий: зритель не успевает понять, что мы занимаемся здесь не телевидением (смеются).

Что такое телевидение? Я сейчас говорю о политической журналистике, давайте уж не будем трогать шоу-бизнес…

В. Р. Легойда: — Да мы уже договорились и о политике не говорить! (смеется)

М. В. Леонтьев: — Идеальные телевизионные политические журналисты — Леонид Парфенов и Сергей Доренко. Два очень разных человека, совсем разные, но оба такие вот «телевизионные животные». И тот и другой смыслами не занимаются, они занимаются формированием образов. По-разному совершенно, потому что у них совсем разная фокусная аудитория. Парфенов адекватен для своих. Но то, чем он занимается, — это импрессионизм. Даже свои исторические полотна он вычищает от всяких признаков какой-либо аналитики. Он работает картинкой, образом, он работает стилем. Это и есть чистый инструмент телевидения как таковой.

В этом смысле я — очень плохой телевизионщик, совершенно откровенно говорю. Поэтому я всегда всячески избегал чисто телевизионных форматов, которые мне пытались предлагать: ток-шоу и т. д. Вот Познер может вести ток-шоу. У нас с Познером очень разные вкусы и взгляды, очень разные. Я не буду сейчас по этому поводу высказывать своих суждений. Но как телевизионный модератор он — высокий профессионал, он умеет это вести. Я не умею, это другая профессия. Не умею, не могу и не хочу — мне это в принципе неинтересно.

В. Р. Легойда: — А значит ли это, что, по-вашему, на телевидении вообще практически невозможно говорить о смыслах?

М. В. Леонтьев: — Ну, очень сложно! Вообще, на телевидении начинают говорить о смыслах тогда, когда для этого нет другого места. Очевидно, это случается из-за того, что обессмысленность дошла до определенного предела, и поэтому открылась эта противоестественная ниша. Наверное, она должна когда-то закрыться.

Когда ты имеешь аудиторию 50–60 миллионов человек, твоя задача состоит в том, чтобы максимально эту аудиторию удержать, не потерять, поскольку это самый прайм-тайм, самое рейтинговое время. Канал не может позволить себе в это время потерять две трети аудитории и разговаривать с оставшимися «искателями смысла». Я в свое время уже говорил и сейчас повторю, что человек, который занимается телевидением, в течение нескольких лет с неизбежностью превращается либо в кретина, либо в шоумена. В шоумена я точно не превратился пока, к счастью. Значит, остается второй вариант.

В. Р. Легойда: — Как-то вы жестко!

М. В. Леонтьев: — Ну, вы знаете, во всякой шутке есть доля шутки. Когда я приходил на телевидение, меня страшно грузил телевизионный формат, мне было очень тяжело, потому что я понимал, что Бог — в деталях. Чем лучше я знал предмет, тем сложнее мне было сделать по нему эфир. Я думаю, что у «Спаса» — все-таки другая аудитория, к счастью. Это аудитория, которая сознательно смотрит именно этот канал, она в контексте. Когда ты работаешь с телезрителем массового канала, например, Первого, то ты должен помнить, что, даже если ты сделал тридцатую передачу про то же самое, люди не помнят, или не знают, или не смотрели ничего до этого. Ты должен начать с начала. Потом ты должен заинтересовать зрителей, то есть сразу, в первой строке, объяснить, почему им это важно. Иначе они просто переключаются на другой канал. И ты должен быть им понятен. Ты не можешь в процессе нагрузить их никаким знанием, которое для них непонятно, потому что они теряют нить рассуждений. Это же не газеты, они же не могут перечитать или переспросить.

В. Р. Легойда: — Ну, можно записать и пересматривать. Но это, скорее, уже критика какая-нибудь.

М. В. Леонтьев: — Это уже другая аудитория. Мы говорим о массовой аудитории. Поэтому упрощение, то есть степень популяризации, а зачастую вульгаризации вопроса — очень высокая. И моя задача заключается в том, чтобы постараться, по возможности, не упустить основной смысл. Поэтому темы, которые являются предметом моих программ, — это темы, которые для меня, во всяком случае, абсолютно прозрачны и ясны. Есть масса тем, которые не являются для меня настолько однозначными. Но значит, я ими и не могу заниматься.

В. Р. Легойда: — Вот в этой связи, — простите, что перебиваю! — вопрос, который меня очень давно волнует. Когда-то была большая дискуссия на одном из интернет-сайтов, посвященных средствам массовой информации. Тезисом, который в эту дискуссию был вброшен и вокруг которого дискуссия развивалась, было то, что религия со своим богословским, историческим, духовным контекстом принципиально невместима в формат СМИ. Эта мысль была предельно жестко сформулирована, и копья ломались довольно долго. Для меня это вопрос, опять же, принципиальный: зачем мы всем этим занимаемся, если это все равно невозможно? Ведь это разговор о смыслах!

М. В. Леонтьев: — Если мы хотим сделать всю религию предметом СМИ, то, конечно, она больше, шире и глобальнее, чем предмет СМИ.

В. Р. Легойда: — Но религия и вера, в любом случае, — это разговор о смыслах. Означает ли ваш тезис, что, по-вашему, о вере на телевидении, например, говорить нельзя?

М. В. Леонтьев: — Нужно! Вопрос — как говорить? Это страшная проблема! Я за «Спасом» с самого начала не следил, но я помню, как делался «Русский взгляд» Ивана Демидова. Эта попытка, с одной стороны, в современном, не замшелом стиле говорить с позиций русского взгляда о каком-то текущем общественном, политическом процессе и, с другой стороны, попытка вкрапления туда проповеди, вообще религиозных сюжетов — все это очень сложно складывалось. Это была безумная проблема, потому что ритм другой. Вообще совершенно другое состояние энергии, совсем! Это суперпрофессиональная задача, ее надо решать.

Я бы с удовольствием вообще электричество отключил: никакого от него толку нет. Не было бы интернета и телевидения. И никто бы от этого не пострадал! Ведь прогресс основан на конкуренции, причем никакого совершенствования человечества, общества, качества жизни от прогресса не возникает.

В. Р. Легойда: — Михаил Владимирович, вы сейчас серьезно говорите?

М. В. Леонтьев: — Абсолютно!

В. Р. Легойда: — А как вы себе это представляете?

М. В. Леонтьев: — Поскольку человек живет на земле и в разных сообществах, то, грубо говоря, если ты не будешь конкурентоспособен, то тебя уделают — либо в прямом смысле, либо в каком-то косвенном: вытеснят с рынков, загонят за обочину, за можай… Поэтому прогресс — это абсолютно светский и, на мой взгляд, с религиозной точки зрения не имеющий ни смысла, ни цели, процесс, от которого возникают колоссальные издержки. Максимальной издержкой прогресса является отказ человечества просто воспроизводиться, что для любого живого существа является просто вопиющим фактом.

В. Р. Легойда: — Я во многом готов согласиться, но вы всерьез говорите: «Я бы отключил электричество»? Или это такая метафора?

М. В. Леонтьев: — Ну, наверное, это все-таки метафора. Но я не люблю ни телевидение, ни интернет. Но вот они существуют. Мало ли кто чего не любит!

В. Р. Легойда: — Все-таки, с вашего позволения, я бы хотел вернуться к вашим программам и вашему образу. Вам важно, что о вас подумают люди, которые смотрят программу?

М. В. Леонтьев: — Я обязан думать, хотя бы с профессиональной точки зрения, что обо мне думают люди, которые смотрят мою программу. Я не очень забочусь о том, что обо мне подумают мои враги, то есть люди, которых я считаю врагами и которым я очень не хотел бы понравиться. Потому что это катастрофа, если я понравился врагу.

Что обо мне думают единомышленники, я примерно знаю, и это не является предметом размышлений. В свое время Невзоров сказал такую вещь, которая, на мой взгляд, частично правильна, но именно с точки зрения журналистики. Он сказал: «Когда у тебя появляется позиция, то у тебя исчезает зритель и появляется единомышленник, и тогда тебе на телевидении делать нечего» Еще одно доказательство того, что то, чем я занимаюсь, для телевидения — правда артефакта. У меня есть позиция.

В. Р. Легойда: — То есть вам нужны единомышленники, да?

М. В. Леонтьев: — У меня есть единомышленники, и есть люди, которых я считаю своими потенциальными единомышленниками. Которые, я считаю, должны быть моими единомышленниками, потому что я пытаюсь обращаться к тем ценностям, которые для них являются, на мой взгляд, базовыми. Я пытаюсь эти ценности будить и на основании этих ценностей выстраивать смысл.

Если говорить о том, уверен я в своей правоте или не уверен, то я считаю, что мои логические построения и мои базовые позиции — они правильны. Я очень хочу, чтобы мне оппонировали по существу.

У нас сложилась очень интересная ситуация. Наше, так сказать, либеральное сообщество в массе своей, а можно сказать, практически полностью, изжило в себе способность к дискуссии по существу. Интересно, что в консервативном лагере, в лагере даже иногда правонационалистическом, где существуют эти общие основания и у людей есть общий ценностной язык, появляется возможность самой жесткой, иногда совершенно нелицеприятной, но дискуссии по содержанию. А либералы — как тетерева на току: они увидели какую-то метку — знаковое слово, по этой метке включаются, и начинается токование: «То-то-то, то-то-то…» Принципиальная позиция — не слышать собеседника. Просто задача такая: не дай Бог его услышать! Потому что как только ты его услышишь, ты начинаешь проигрывать. Ты должен обращаться к своим, показывая на него, и говорить: «Смотрите, какой урод! Вот мы вам говорим: вот оно! Вот оно, мурло! Вот кровавый режим! Вот мракобесие! Вот к чему они ведут: репрессии, лагеря, ГУЛАГ, ужас, смерть, кошмар!»

В. Р. Легойда: — Михаил Владимирович, я хотел бы еще задать один и тот же вопрос, что называется, с настойчивостью римского сенатора. Вот был один человек, который жил очень давно и, на мой взгляд, тоже занимался смыслами и общением с большим количеством людей. Причем довольно долго и довольно много. И он как-то сказал такие слова: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди. Я и сам не сужу о себе». Звали его апостол Павел, и сказал он это в 1-м послании к Коринфянам.

М. В. Леонтьев: — Я не претендую на конкуренцию с апостолом Павлом.

В. Р. Легойда: — Нет-нет, я ни в коей мере не пытаюсь вас противопоставить апостолу Павлу! Меня просто это действительно очень волнует. Я-то согласен, что вы не можете не думать о том, что будут думать о вас. Но ведь в принципе… Как проживать эти слова? Это что — совсем другое?

М. В. Леонтьев: — Понимаете, у нас неодинаковые функции с апостолом Павлом. Я же все-таки занимаюсь политикой. Апостол Павел политикой не занимался. Он строил Вечную Церковь. Вечную! И перед ним была бесконечность.

В. Р. Легойда: — Но он более глубокими смыслами занимался!

М. В. Леонтьев: — Конечно!

В. Р. Легойда: — Так значит, для него, по логике, было намного важнее, что про него будут думать! Или я неправ?

М. В. Леонтьев: — Я думаю, что эти смыслы настолько сакральны, что его задачей было эти смыслы восстановить. Это уже задача остальных — воспринять их или не воспринять. Я очень боюсь вот этого низведения Царства Божия с небес на землю, когда человек вдруг пытается себе вменять некие задачи, выходящие за его горизонт.

Почему я работаю на телевидении? А то я тут гадости всякие про телевидение говорю… Потому что этот инструмент работает. Вот есть тонкая работа — часы чинить. А можно кувалдой! Но понимаете, часовыми механизмами большие гайки не откручиваются. Хотя хочется иногда. Телевидение — это инструмент, и как-то получилось, что он у меня в какой-то степени в руках. И я стараюсь им пользоваться, потому что я думаю, что я должен заниматься тем, что считаю правильным и нужным. Мы вот не хотели про политику говорить, но это задачи, грубо говоря, политические.

Семинарист: — Мне думается, что сейчас, с развитием техногенной цивилизации, центр, откуда люди питаются интеллектуально, к сожалению, сместился от библиотек на компьютер. Как вы считаете, это хорошо или плохо?

М. В. Леонтьев: — Сместился, да. Ну, в компьютере тоже есть библиотеки, вообще-то. Но мы же прекрасно понимаем, что огромный объем общения с компьютером для массы пользователей, состоит, конечно, не из библиотек, а совсем из других продуктов, как правило, достаточно низкопробных или сиюминутных. Ну, вопрос вкуса, конечно. Мне, например, трудно себе представить, как можно читать классику — и русскую, и мировую, — с экрана. Непонятно и, кроме всего прочего, вредно для зрения. Но, наверное, есть люди, которые к этому привыкли. Это вкусовщина, тут я не настаиваю. Но, конечно, сместилось все.

Понимаете, вообще современная цивилизация очень сместилась, как любит говорить Саша Дугин, «в сторону симулякров». Вся эта техногенная цивилизация в значительной степени является механизмом управления миром. И этот постмодерновский механизм, в отличие от прежних механизмов модерна, построен на абсолютном изъятии основной массы населения любой страны, вне зависимости от степени ее демократичности из процесса принятия каких-то важных стратегических решений. Даже наоборот: чем более страна является по модели демократической, в западном понимании, тем меньше участие людей, народной массы — в принятии таких решений. Была претензия к коммунизму и фашизму, что они манипулируют сознанием, апеллируя к низменным инстинктам. Это так. Но их интересовало сознание и низменные инстинкты.

Современную так называемую либеральную демократию не интересуют никакие инстинкты и никакое массовое сознание. Она просто его отключает именно через эти техногенные механизмы. Почему в Соединенных Штатах так популярно обсуждение вопроса об однополых браках и ему подобных? Потому что это не имеет никакого отношения к национальной стратегии. А механизм преемственности элиты обеспечивается, в том числе, под прикрытием так называемой выборной процедуры.

В принципе, демократия невозможна без цензов. Только эти цензы трансформируются. Раньше были прямые цензы. Как родилась демократия? Были люди, которые платили налоги и которых король призывал и говорил: «Вот, ребята, мы будем вести такую-то войну. Эта война вам выгодна. Давайте деньги!» Почему британская монархическая система оказалась устойчивой, а французская — нет? Потому что английский король взимал деньги, вообще не сообщаясь с тем классом, который был основным податным сословием. А во Франции, наоборот, все решения принимались сообща, потому что, извините: нет денег — нет войны. Не дали, сказали: «Нет, вот эта война нам не нужна».

Семинарист: — Много было сказано сегодня о смыслах, много было сказано о понимании. И вот такой вопрос: что это за смыслы, которые вы популяризируете? Что это за смыслы, которых не видят другие люди и в которые вы им помогаете вникнуть?

М. В. Леонтьев: — Почему? Огромное количество людей видят эти смыслы! Ну, во-первых, есть базовые ценности. Я сейчас не говорю о вере, просто чтобы оставаться в рамках своих задач и своей профессии — политики. Хотя без этого основания вообще ничего не существует.

Я могу разговаривать с людьми, которые убеждены в двух вещах. Первое — что им нужна эта страна, Россия, и им нужно, чтобы она была. И второе — они понимают, что существует очень большая опасность: если мы будем так же дальше продолжать по инерции, то ее не будет. Дальше у этих людей могут быть самые разные взгляды на то, как надо сделать, чтобы она была. Эти люди для меня — свои, все. С некоторыми я радикально не согласен, потому что мне кажется: то, что они предлагают, неправильно. Вот это и есть, собственно, предмет разговора.

С людьми, которые находятся за рамками этого дискурса, простите за выражение…

В. Р. Легойда: — После «симулякра» — прощаем! (смеется)

М. В. Леонтьев: — …мне разговаривать сложно. Все равно можно, конечно. Мне страшно интересно разговаривать с некоторыми американскими аналитиками. Но это другого плана разговор. А с нашими уж совсем невозможно разговаривать, потому что для меня эти люди, извините, — предатели. Например, я тысячи раз говорил одну вещь: надо прекратить обсуждать вопросы военной реформы с людьми, которые считают, что России армия не нужна, потому что нет угрозы. Может, они правы, но о чем тогда говорить? Надо тогда какой-нибудь другой вопрос с ними обсуждать.

Семинарист: — Мой вопрос посвящен сформировавшейся недавно группе населения, которая называет себя «православные атеисты». Это люди, которые не признают себя верующими, но в то же время для них важны нравственные устои, на которых, в принципе, и держится общество. Вы не могли бы чуть-чуть прокомментировать этот феномен?

М. В. Леонтьев: — С моей точки зрения, само название «православный атеист» бессмысленно, как такой не очень, я бы сказал, дорогостоящий парадокс. Я понимаю, что, наверное, таких людей много. Это такие практичные товарищи… С одной стороны, возражать здесь трудно: ну, бедные они, их надо как-то жалеть. И потом, я думаю, что, если они действительно глубоко проникают в предмет, то они очень подвержены тому, чтобы стать православными верующими. То есть они находятся в этом смысле, простите за кощунство, в группе риска. Они более всего подготовлены, это некоторая унавоженная почва.

Хотя мне кажется, что наоборот — лучше. То есть когда от веры — к конкретному догмату, это лучше. Но бывает по-разному.

В. Р. Легойда: — То есть это не плохо?

М. В. Леонтьев: — Я еще раз скажу, почему я завидую детской вере. Потому что когда это растет естественно, это совсем другое дерево. Оно крепче.

Студент: — Вы говорили, что росли на книжках и что у вас есть ребенок. Но поскольку современная цивилизация все-таки больше растет на картинках, то скажите, какие фильмы или, может быть, мультфильмы вы смотрели в детстве? Какие фильмы и мультфильмы смотрит ваша дочь? И есть ли какие-то современные фильмы, которые можно смотреть детям, которые все-таки несут с собой старую традицию?

М. В. Леонтьев: — Это моя тема, я постараюсь быть краток. Я просто фанат анимации, и в первую очередь — отечественной анимации. Я вообще несостоявшийся мультипликатор, я мечтал этим заниматься. У меня есть друг — Миша Алдашин, который, например, снял фильм «Рождество». Фильм как бы не совсем канонический, и у нас почему-то боятся его показывать, хотя по духу, по-моему, это светлейший фильм. Я не знаю, может, вы его видели. Я несколько раз пытался договориться, чтобы его показали по какому-то каналу. Не получается.

Но сейчас эта же студия, «Пилот», сделала «Гору самоцветов». В первый раз за все послекатастрофное время наше государство дало из бюджета деньги на детское просветительское кино. И «Пилоты» сделали сорок две, по-моему, сказки народов России. Это тип даже не пропаганды, а просто человеческого, гармоничного патриотического воспитания. Я не знаю человека, который по этому поводу скривился бы. И это традиция! Это традиция Норштейна, Хитрука, Иванова-Вано и так далее, нашего кино.

Ну, есть, конечно, лучший продукт, есть худший, но почти все советские мультики, которые я сумел купить, они все у ребенка есть, она все их смотрела.

Есть очень хорошие, кстати, иностранные фильмы. Дорогой, недешевый Дисней, начиная с классического Диснея и кончая некоторыми последними работами. «Рыбка Немо», например, — отличный фильм, замечательный! Или с этим котом…

В. Р. Легойда: — Это с каким котом?

М. В. Леонтьев: — С Гарфилдом. Хороший кот!

В. Р. Легойда: — А-а, да. Это я согласен, это хороший кот! (смеются)

М. В. Леонтьев: — Это вполне соответствует и нашей традиции. И это очень важно.

К сожалению, есть огромное количество продукции, которая… Знаете, какой человек никогда не станет кулинаром? Если его все время кормить пищей, заливая ее кетчупом, посыпая диким количеством перца, то все — у него вкус убит навсегда! Он не сможет тонкую пищу есть. То же самое, когда детям втюхивают огромное количество дешевого американского или японского кино. У японцев есть гениальная анимация, но не это же идет в ход. И это, конечно, навсегда убивает вкус. Я не знаю, что с таким человеком надо сделать — наверное, трепанацию черепа, — для того чтобы он смог смотреть «Ежика в тумане» Норштейна!

Студент: — У меня очень простой вопрос, который я себе каждый раз задаю, когда вижу вас на экране. Скажите, а почему передача называется «Однако»? Кто ее так назвал? И еще, не могли бы вы рассказать, в чем важность названия передач на телевидении?

М. В. Леонтьев: — Ну, название передачи не должно прямо противоречить смыслу передачи (смеется). Хотя, так же, как название газеты, оно живет довольно мало, потому что потом люди привыкают…

В. Р. Легойда: — И не реагируют уже?

М. В. Леонтьев: — Да. Например, когда мы в свое время назвали газету «Сегодня», над нами все издевались: «Сегодня, сегодня, сегодня написала „Сегодня“!» Прошло две недели, и поскольку проект состоялся, все было замечательно. Газета «Газета» — то же самое. Чем успешнее проект, тем меньшее значение имеет его первоначальное название.

У меня была программа на ТВЦ, которая называлась «На самом деле». К сожалению, сейчас ее первоначальный смысл утрачен по причинам, от меня не совсем зависящим. Я — не информационщик. Я не собираюсь никому выдавать эксклюзивную информацию, конкурируя с огромными новостными дирекциями, которые должны этим заниматься. Я реагирую на поток информации, которая уже есть. Это некий контрапункт. Вот есть, что называется, «сеанс черной магии с разоблачением». Это когда все кругом кричат: «Черная магия!» — а мы вот здесь: раз — и разоблачение! Я всегда очень любил — и сейчас часто этим пользуюсь — приводить типические цитаты из западной и нашей прессы, отталкиваясь от них. Вот, смотрите: вам говорят так, а на самом деле все наоборот!

Однако, поскольку тот бренд остался в собственности канала, то «Однако» — другой вариант того же самого. Здесь некая трансформация связана с форматом, а по большому счету — еще и с тем, что у нас основной информационный поток канализирован, в основном, в печатных СМИ и на радио, которые не обладают той аудиторией, которой обладает Первый канал. Прежде чем мне разоблачить гнусные козни наших противников, мне надо сначала долго и подробно рассказывать про эти козни, потому что большинство зрителей ничего про это не слышало, к сожалению.

Я сначала пытался с этим бороться. С другой стороны, у государства есть какие-то рациональные задачи. Я понимаю, что именно мне, с профессиональной точки зрения, создает огромное количество проблем: мне очень нужны оппоненты. И меня, конечно, очень раздражает, когда я с оппонентом веду какой-то разговор, пытаюсь его как-то конопатить словами, а в этот момент сзади его хватают и куда-то волокут. Ребята, ну я же не договорил, куда вы понесли товарища? Я его сейчас выведу на чистую воду (смеется)! А мне говорят: «Не надо на чистую. Без тебя выведут».

Я понимаю, что, с какой-то точки зрения, может быть, это даже и правильно. А может, и неправильно. Скорее всего, правильно. Государство не обязано ради моего комфорта стимулировать широкую оппозиционную деятельность, чтобы у меня эти оппоненты были везде перед глазами. Хотя контрпропаганда — это очень эффективный способ ведения политической борьбы. В том числе и за ценности, когда ты не просто так, ни с того ни с сего, начинаешь людей лечить, и они знают, что вроде ничего такого не сделали. Конечно, сейчас вот этот элемент контрапункта снизился, и мне это досадно. Но что ж поделаешь…

Студентка: — Что изначально привело вас в область журналистики? Что к этому подтолкнуло?

М. В. Леонтьев: — В область журналистики меня привели тяжелые обстоятельства. Я никогда не собирался заниматься журналистикой. Экономикой я прекратил заниматься в советское время, поскольку невозможно заниматься экономикой, когда объект есть, а субъекта нет. Субъект потребления нормальной экономики, то есть советская власть, в экономике не нуждалась. В какой-то степени это сказалось на ее судьбе. И поэтому я залез в «экологическую нишу»: я сторожил, репетиторствовал, учил студентов истории.

Потом началась активная политическая жизнь. Тогда она мне казалась еще и чрезвычайным расцветом счастья, потому что я был антикоммунист, я был либерал. Я никогда не был западником в том смысле, в каком ими являются мои нынешние оппоненты и бывшие, как я раньше считал, товарищи. Но мы-то думали, что мы от режима избавились, а мы избавились от собственной страны. Нас обманули, но мы несем ответственность за то, что дали себя обмануть. Мы можем представить тома оправданий, почему это удалось.

Я начал писать, заниматься социологией, политологией и т. д. Эти тексты оказались востребованы. Сначала я занимался шахтерскими забастовками, меня туда посылали как внештатного корреспондента газеты «Социалистическая индустрия». Ни одной моей строчки в этой газете не напечатали. А я действовал как «встроенный агент», то есть я начал серьезно этим заниматься, написал воркутинским шахтерам их требования, шесть пунктов… Это я написал: просто там больше никого не было. В конце концов, мне позвонили из редакции и сказали: «Рви когти, тучи сгущаются!»

А мой первый большой текст напечатали в газете «Атмуда», если вы помните такую. Это была газета Латвийского Народного фронта. Тогда «Московские новости» были еще абсолютно подцензурным изданием, и Егор Яковлев ходил согласовывать тексты в ЦК. А в «Атмуде» публиковалось все подряд, и она висела на Пушкинской площади. Там начинал свою такую публичную, открытую публицистику Глеб Павловский, там очень много народу было из тех, которые потом составили уже самые разные «крылья» и направления. Заместителем главного редактора, который, собственно, и занимался этой газетой, был Володя Линдерман, который сейчас является вторым лицом в национал-большевистской партии. Забавно! Тоже, между прочим, очень характерная эволюция. Это его латышские «братья» загнали за можай впоследствии. Во искупление грехов, можно сказать.

А дальше появился «Коммерсант», в который специально приглашали людей, не изуродованных советской журналистикой. Это очень была полезная школа: буквально с первого… или даже до первого номера нас учили, как надо писать. Писать они меня не научили, потому что я довольно быстро разошелся с ними, но какие-то базовые элементы «коммерсантской» школы — страшно полезны, просто безумно! Самое главное — это такое достаточно спокойное отношение к своему авторскому тексту.

В. Р. Легойда: — А что значит «спокойное»?

М. В. Леонтьев: — Ну, в «Коммерсанте» ты не был журналистом. Ты был человеком, который приносит информационный продукт и сдает его. Потом рерайтер из этого продукта делает то, что считает нужным. Периодически, если ты глубоко вошел в тему и еще при этом отвечаешь перед людьми, которые являются твоими источниками, тебе становится жарко после того, как ты читаешь продукт рерайтера. Но, тем не менее, считалось, что читателю так лучше.

В. Р. Легойда: — Школа смирения такая!

М. В. Леонтьев: — Да-да, что-то вроде этого (смеются)!

Студентка: — Вы сказали, что у вас есть враги. Скажите, пожалуйста, а вообще у православного человека могут быть враги? И какой смысл вы вкладываете в слово «враг»?

М. В. Леонтьев: — У человека, который занимается политикой, враги обязаны быть, потому что иначе это не политика. Опять же, я хотел бы развести эти уровни. Причем они разводятся иногда на самом конкретном, реальном плане. Я близко знаком с очень многими людьми, которые являются моими жесткими оппонентами. И мне очень тяжело разводить свое политическое отношения к ним и личное.

И эти люди тоже очень разные. Вот, например, Володя Кара-Мурза — человек совершенно с другого берега. Никогда в жизни у нас с ним в личном общении не возникнет ни тени какой-то там вражды. Я его очень уважаю как человека, считая абсолютно противоположными его взгляды и позиции. Та же Оля Романова, про которую я сказал, что будь моя воля, я бы ее первую выгнал. Я к ней очень хорошо отношусь! Просто, если бы я занимался, предположим, информационной политикой на канале, я ее выгнал бы просто сию секунду, без всяких. Но постарался бы, чтобы это нанесло ей в личном и профессиональном плане наименьший ущерб. Или вообще не нанесло никакого.

«Возлюби врага своего», — не про это писано. «Возлюби» — это уж, наверное, простите, высший пилотаж. До этого надо расти и расти. Но уважать сильного врага — я всегда уважаю. Есть сильные противники, та же Чечня. Я уважаю чечен, я имею в виду «не наших» чечен. Они, конечно, звери периодически, но бойцы они потрясающие. Действительно очень сильные бойцы, их нельзя не уважать. Мы себя бы не уважали, если бы мы их не уважали. Я даже в какой-то программе про Ирак, когда была сдача Багдада, написал: «Уж одним мы можем гордиться: наши-то чечены покруче будут!» Своим противником мы можем гордиться.

Враги моей страны — мои враги. Политические. Наверное, это не совсем то, что имеется в виду в смысле религиозном. Я надеюсь, что это не то. Я стараюсь разделять.

Студентка: — Вы обронили такую фразу, что завидуете своей дочери в том, что она воспитывается в вере с детства. Не считаете ли вы, что гораздо разумнее, когда человек приходит к вере в более взрослом возрасте, когда он принимает осмысленное решение?

М. В. Леонтьев: — Не считаю. У человека есть огромное количество возможностей прийти к этому еще и разумно. Огромное количество! Ну, а потом, что такое человек, крещенный и воцерковленный с детства? Над ним есть защита. Это же не то, что человек пришел, скажем, к осознанию правильности политэкономической идеи. Или был сторонником неправильной теории эволюции, а стал сторонником правильной теории эволюции. Это же вера, там есть сакральный смысл! Детская вера — она другая: она — составная часть личности. Человек, который с детства верил, он гармоничнее. Он другой. Мне этого не дано, и это жалко.

Студентка: — Говорят, что наши праотцы учились военному делу для того, чтобы наши отцы учились экономике — для того, чтобы дать нам возможность заниматься гуманитарными науками. Как вы считаете, какие люди сегодня нужны в России? На каком мы находимся этапе развития? Нам сейчас нужно готовиться отражать внешнюю атаку, или поднимать экономику, или у нас зреет гуманитарный кризис?

М. В. Леонтьев: — А мы не можем отразить атаку, не поднимая экономики. По-моему, это абсолютно понятно. Мы не можем отразить атаку, не восстановив нашу полуразрушенную фундаментальную науку. Мы — первая держава в мире. Первая, понимаете? И у нас враги — первые. И мы можем выжить, только живя на уровне высших достижений человечества, не отставая.

Я приведу один пример. Он скользкий в какой-то степени, но, по-моему, понятный. Вот у меня, мягко говоря, сложное отношение к Сталину. Но в декабре 41-го года Сталин издал указ о восстановлении в университетах филологических и исторических факультетов. Их же не было. В декабре 41-го года! Вот этого понимания исторического процесса нам сейчас остро, резко не хватает. Нужны «длинные» цели — в самый худший, в самый тяжелый момент, когда, казалось бы, не до того. Вот когда мы понимаем, что нужны вещи, которые сработают через двадцать-тридцать лет, значит, мы собираемся жить вечно. Мы вечно собираемся жить, а не два года выживать!

Семинарист: — Я бы хотел вам задать два личный вопроса. Во-первых, когда вы пришли к вере и считаете ли вы себя церковным человеком в обычном понимании этого слова? А во-вторых, каким образом православие воплощается в вашей жизни? Как это совмещается с вашей профессиональной деятельностью, в том числе?

М. В. Леонтьев: — На этот вопрос мне отвечать очень стыдно. Ну, я тогда начну с менее стыдных вещей. К вере я пришел уже в совсем зрелом возрасте. То есть пришел я, наверное, гораздо раньше, но созрел до того, чтобы креститься, уже совсем зрелым человеком, когда мне было под сорок. Я считал себя таким «латентно верующим». Это было очень серьезное решение, как-то к нему было сложно быстро прийти. Потом нашлись правильные люди, которые меня «привели».

Церковным человеком в «правильном смысле» я себя считать не имею права, поскольку храм посещаю не систематически. Пост соблюдать стараюсь. Очень стыдно, ничего в свое оправдание сказать не могу… То есть, могу, конечно, сказать, но я понимаю, что это не оправдание. Тот образ жизни, который человек вынужден вести в связи с этой профессией, он, конечно, не облегчает эту задачу, мягко говоря. Но никто никому не говорил, что будет легко. Поэтому я еще раз говорю: виноват. Не являюсь примером в этом смысле ни в коей мере.

А что для меня значит вера… Всё. Это критерий и основание всего. Мне кажется, что я нахожу в христианстве то, на чем все стоит. На мой взгляд, православие и христианство — это одно и то же, просто потому, что никакого другого и нет. И ничего, что противоречит этому, во всяком случае, мировоззренчески, я в себе терпеть не могу. И допустить не могу.

В. Р. Легойда: — Спасибо, Михаил Владимирович, за откровенный разговор. На мой взгляд, это был разговор о смыслах, и мы пытались не говорить о политике. Я думаю, что нам это почти удалось!

«Русский час» на телеканале «Спас», 15.12.2005

I. Идеология суверенитета

Идеология суверенитета

Суверенитет (в данном случае государственный) — это возможность для страны самостоятельно принимать решения о своей судьбе и способность воплощать эти решения в действительность.

Современный суверенитет (как и несовременный, только в относительно большей степени) определяется не каким-либо международным правом, которого нет, не было и не будет за рамками баланса сил, а его материальными предпосылками — экономическими, идеологическими и культурными, военно-политическими.

Речь, во всяком случае, на нынешнем этапе, не идёт о формулировании некоей целостной идеологии. Для того чтобы подступиться к её формированию, надо как минимум определиться для начала: суверенитет существеннее и содержательнее «демократии». Демократия как инструмент, форма воспроизводства власти существующих элит сама по себе не несёт никакого самодостаточного смысла. И, во-вторых, спрос на адекватную идеологию русского суверенитета предъявляет даже действующая власть. И этот спрос никак не удовлетворён.

Политическая система: от имитации к подлинности

Наша политическая система — это имитация. Имитация, естественно, общепринятого «цивилизованного» либерального стандарта. Потому как иного в нынешней глобальной системе не положено. И хорошо, что имитация — потому, что оригинал ещё хуже. И хорошо, если мы это понимаем.

Советская система, в известном смысле, тоже была имитацией и существовала более или менее стабильно, пока она это понимала. Заметьте: все демократизаторские наскоки на действующую систему построены по старой правозащитно-диссидентской модели: «Вот вы тут написали у себя — извольте выполнять!»

Вот пока начальство отчётливо сознавало, что это не для того написано, чтобы выполнять, всё шло нормально. До тех пор, как наверх не проникли товарищи, не обладавшие навыком к мышлению, но обладавшие, к сожалению, навыком к чтению, которые, почесав репу, поразились: «Смотрите, действительно написано!» Идея реализовать буквально то, что было придумано понарошку, наиболее наглядно проявилась в территориально-государственном устройстве и его последствиях. В страшном сне никто не думал, что эти границы станут настоящими.

И сегодня буквализация нашей политической системы может иметь только один результат: она рухнет, похоронив под собой государство — на этот раз уже РФ.

Совершенствование демократии: ложная повестка дня

Спровоцированная «постболотным синдромом», дискуссия о развитии политической системы была изначально ложной. Демократизаторы, либерализаторы, неоперестройщики, десталинизаторы, ничему не научившиеся на самом наглядном и самом катастрофическом опыте, потому что ничего, кроме своих либеральных мантр, не знают, тащат нас в дискуссию в формате и категориях, не имеющих смысла.

Наша политическая система переходная, в том числе и поэтому — органически слабая. Она, безусловно, доказала свою живучесть в условиях благоприятной внешней и внутренней конъюнктуры, в условиях постоянного ресурсного подсоса. Медицинский диагноз состоит в том, что никакой такой конъюнктуры и никакого подсоса уже в среднесрочной перспективе не будет.

С имитационной политической системой мы могли существовать довольно долго и при благоприятной конъюнктуре даже «повышать благосостояние».

С имитационной политической системой мы кризис не переживём.

Идея перейти к настоящей «европейской» демократии — это тупик, обманка. Это попытка прыгнуть в поезд, который никогда уже никуда не пойдёт. Это аналогично нашим потугам побыстрее создать у нас «настоящий» фондовый рынок, а то у нас финансовая инфраструктура недостаточно разрушена.

Нам действительно нужна самая открытая дискуссия и об экономической политике, и о политической системе. И, в конечном счёте — о смысле и целях существования нашего государства. Никаких даже общих представлений об этом у нашего общества нет. Навязываемая нашему обществу убогая и пошлейшая дискуссия о темпах и способах демократизации и либерализации, ведущаяся по напёрсточным технологиям, способствует только общественной дегенерации.

Демократия и власть

На самом деле имитацией, полной и тотальной, является «материнская» образцовая западная демократия — изысканной в своих лучших образцах, столетиями выстроенной имитацией участия электората в управлении страной. Эта идеальная система, обеспечившая не только политическую, но и идеологическую диктатуру финансовых элит, сегодня находится даже не в кризисе — в тупике, который суть обратная часть тупика экономического.

Дело даже не в том, что кто-то и что-то угрожает её власти — пока никто и ничто. Системный кризис тем и отличается, что система не способна адекватно реагировать на вызовы. В процессе такого реагирования система себя не лечит, а калечит. То, что антикризисная экономическая политика лишь углубляет кризис, — это банальность. Но именно политическая система является непреодолимым препятствием к выбору любых других вариантов антикризисной политики, кроме паллиативных.

Демократия, причем любая, — это в первую очередь форма организации власти. То есть прежде чем содержательно говорить о демократии, надо бы понять, что такое власть… Власть — всегда прерогатива меньшинства. Она может быть делегирована с помощью той или иной процедуры или захвачена силой. Таким образом, всякая демократия как одна из частных форм делегирования власти (избирателями на выборах) по определению является управляемой. Неуправляемых демократий не бывает. С античности и до нынешнего постмодерна история демократии — это эволюция техники управления демократией. За счёт совершенствования этой техники демократия смогла позволить себе стать формально всеобщей, потеряв при этом практически все содержательные признаки участия граждан в реальном принятии решений. Демократия была и остаётся властью меньшинства, но если ранее это меньшинство было открыто и легально, то теперь оно эффективно скрывается за ширмой демократических процедур.

Демократическая санкция на власть в современном обществе в отличие от традиционного является единственно легитимной — даже если допустить существование форм «демократий», отличных от образцовой либеральной модели (например, китайская или ранее советская «народная демократия», или покойная ливийская Джамахирия и т. д.). Суть легитимности в признании большинством законности данной формы правления. Забавно наблюдать, как жрецы современной демократической религии пеняли Каддафи, а теперь Асаду: «Нельзя воевать с народом!» С любым ли народом нельзя воевать? С любой ли частью народа? С какой частью?.. Напомню блестящую характеристику легитимной власти, данную Виталием Найшулем: «Легитимная власть — это такая власть, которая имеет право стрелять в своих».

Кураторы мировой демократии произвольно лишают ту или иную власть легитимности, то есть суверенитета. Причём даже неважно, насколько корректны и лояльны критерии, — важно, что в этой системе легитимность даруется извне. И отбирается извне. То есть игра по правильным правилам предполагает изначально отказ от суверенитета в пользу куратора. То есть отказ от власти и замену её теми или иными форматами местного самоуправления.

Политическая модель «Демократия» — если речь не идёт собственно о стране-кураторе и бенефициаре этой системы — не предусматривает функции власти. Нигде, кроме Соединённых Штатов Америки, современная демократия не есть власть. То есть чисто этимологически она и не «демократия», поскольку профанируется не только понятие «демос», но и «кратос».

Что касается России, у нас это имитация имитации, выстроенная вручную и наспех, что и вызывает претензии лицензиара. Именно поверхностность и вторичность нашей имитационной модели и понимание властью её имитационного характера являются основанием нашего иммунитета. У нас, во всяком случае, власть не собирается молиться идолу, который она сама сляпала в утеху мировой прогрессивной общественности. Это основание шанса, что наша политическая система и, соответственно, наше государство способны пережить кризис. Шанса — но не гарантии.

Демократия и суверенитет

Демократическая религия — господствующая ныне тоталитарная идеология — родилась не из воздуха и не из благодетельных мечтаний. Идеология демократии была ответом на агрессивное наступление идеологии социальной справедливости. В то время западная демократия активно впитывала от неё и столь же активно рекламировала свои социально конкурентные качества. Теперь необходимость в этом отпала вовсе. И если в странах бывшего второго мира ещё существуют люди, способные перепутать современную демократию с минимальной социальной справедливостью, то в третьем мире таковых практически не осталось. Именно поэтому, например, в мусульманских странах социально протестные настроения всегда будут принимать форму радикального политического ислама.

Итак, либеральная демократия — это образцовая западная форма господства элит. Современная демократия — это декорация, позволяющая полностью изъять население из политики, то есть из процесса принятия стратегических решений. Потому что стратегические решения в этой системе — это решения об управлении финансовыми потоками.

Однако есть маленькая проблема: центр управления этими потоками находится точно не у нас. В этом контексте — что такое российская стабилизация «нулевых»?

Посткатастрофную страну, оказавшуюся на грани хаоса и развала, удалось собрать точно в соответствии с законами функционирования системы. Той современной глобальной системы, в которую Россия окунулась после краха сверхдержавы. То есть с помощью организации управления финансовыми потоками.

С одной стороны, это определялось рамками реально возможного и допустимого с точки зрения выживания страны. С другой стороны, это же определило и границы «стабилизации». В частности, многим казалось, что Россия в эти годы восстановила собственный суверенитет. Однако границы этого суверенитета в рамках данной системы определяются границами наших возможностей по управлению финансовыми потоками.

Границы эти в принципе понятны, что очень чётко и грубо обозначилось во время кризиса. Можно заметить, как вследствие этой наглядной демонстрации Россия сначала утратила интерес к экономической политике (в элементарно стратегическом смысле), а затем, уже в медведевский период, — и к политике внешней (в том же смысле).

Проблема в том, что современная демократия не предусматривает никакого стратегического управления, кроме управления финансовыми потоками. Вы вообще можете рассчитывать на стратегию только в той степени, в которой вы рассчитываете на управление этими потоками. Это экономика. В современной демократии, в отличие, кстати, от других моделей, экономика является в прямом смысле слова базисом, а политика — надстройкой, в точном соответствии с марксистской логикой. И что касается политики — политическая модель «Демократия» не обеспечивает осуществления власти нигде, кроме как там, где находится реальный центр управления финансовыми потоками. В этом контексте Россия имеет право рассчитывать только на местное самоуправление.

Можно констатировать одно: либеральная демократия в России как механизм осуществления власти действующих российских элит означает для страны катастрофу одномоментную и безальтернативную. Это даже если абстрагироваться от проблемы лояльности российских элит к собственной стране, о чём много раз уже говорилось. Этим мы отличаемся от наших западных учителей, где эта модель, в условиях преемственности государственно лояльных элит, означает не одномоментную катастрофу, а более или менее постепенное вырождение государства и нации.

Решение наших проблем, даже самых краткосрочных и насущных, никак не лежит в плоскости развития и совершенствования демократических процедур — то есть обеспечения преемственности нынешней властной элиты. Поскольку насущной проблемой выживания страны и сохранения элементарной легитимности власти является политическая ликвидация действующей элиты. Прошу заметить, речь идёт о ликвидации политической, а вовсе не обязательно физической.

К итогам «болотного» движения: неудавшийся мятеж элиты

Все три русские катастрофы (1612-го, 1917-го и 1991 годов), когда наше государство аннигилировалось, имеют одну общую составляющую. Это предательство элит. «Великий Болотный Протест», приуроченный к президентским выборам, — всего лишь очередное звено в этой цепочке. Историческая особенность российских элит: принадлежность к элите не сопровождается лояльностью к собственной стране и собственному народу. Скорее наоборот.

Исторически российская власть не идентична элитам. И только этим обеспечивается её легитимность. Она абсолютна, в том смысле, что не делится с элитами властью. В моменты кризиса и слабости, когда элиты завладевают властью — то есть возникает в том или ином историческом контексте та самая либеральная модель, — эта модель и эта власть оказываются нелегитимны с точки зрения общества. И начинается уничтожение элит, высших классов низшими. При этом предательство на то и предательство: элиты всегда обращаются к внешнему врагу для защиты от своего народа и своего государства.

Вопрос, способны ли нынешние элиты на такое в момент кризиса, когда им представится возможность взять власть и реализовать либеральную модель, — вопрос смешной. Для нынешних российских элит, по происхождению мародёрских, давно разместивших свои активы, недвижимость, потомство и политическую лояльность за рубежом, вообще никакого такого риска не существует (кроме как если случайно отловят и замочат). Если не получится, они могут вернуться сюда как уже настоящие полноценные коллаборационисты и полицаи под защитой оккупационной администрации.

«Расхомячивание» протеста

Почему «Великий Болотный Протест» не пережил своей годовщины?

Потому что он «расхомячился»: интернет-хомяк — главная социальная опора движения — его покинул. Навсегда. Вернуть хомяка в этот протест невозможно, а для любого другого возможного и вероятного протеста хомяк не нужен, да он и не пойдёт. Поэтому никакого возрождения этого протеста не будет. Констатируем это не со злорадством, а с сожалением и даже страхом, поскольку этот протест как раз никакого страха по большому счёту вызвать не мог.

Почему хомячий протест, в принципе, бесперспективен там, где реально существует государство и функционирует власть, хоть как-то сознающая себя таковой? Особенность интернет-публики состоит в том, что ею можно манипулировать, и довольно легко, правильно выбрав момент и тему. Но ею совершенно невозможно руководить. В тот момент, когда хомячья масса чувствует, что ею начинают управлять и руководить, она рассасывается мгновенно. А для настоящей революции нужны настоящие вожди и по-настоящему управляемая масса.

«Болотное движение» по сути своей есть движение внутриэлитное. Именно с этим связана его исключительно московская локализация. Такой публики в достаточно репрезентативном количестве нет нигде, кроме Москвы, даже в Питере. Поскольку эта публика, весь этот офисно-менеджерско-журналистско-пиаровский планктон — это и есть обслуга нашей элитной клептократии, локализованной в Москве. Кстати, очень забавно, когда от имени этой публики призывают к борьбе с коррупцией: в случае победы над коррупцией её даже истреблять не придётся — она просто помрёт с голоду.

То есть «болотное движение» — это типичный оранжад. Сырьё для производства «оранжевых революций».

Особенности «оранжевых революций»

«Оранжевые революции» тем и отличаются от революций настоящих, что они не революции — это внутриэлитные перевороты, в то время как революция — это смена элит. Истребление старых элит новыми. А о чём говорит опыт «революционного процесса» от Майдана до «арабской весны»? Сербия, Грузия, Украина, Киргизия — все жертвы процесса несчастны по-своему. Объединяет их одно: это никакие не революции, потому что никакой смены элит они изначально не предполагали. Это элитные перевороты, смысл которых — замена менее компрадорской группировки элиты на более компрадорскую, маргинализация национального государства, освобождение элит от останков госконтроля ценой сдачи страны под прямое внешнее управление.

«Оранжевой революцией» нельзя свергнуть власть, если она реально существует как власть, а не как система туземного управления, суверенитетом над которой обладает внешний хозяин. Поскольку «оранжевая» схема подразумевает необходимость спрашивать разрешения, можно ли туземному правителю сохранить своё кресло или пора сдать его более симпатичному для хозяина претенденту.

Реальный суверенитет в современном мире — вещь вообще-то вымирающая, но тут мы наблюдаем ликвидацию уже вторичных и третичных признаков государственности. Идеальным примером торжества целей и задач «цветной революции» является нынешняя Украина Януковича, где власть представляет собой результат публичной сделки между олигархическими кланами: любой громадянин незалежной может пальцем показать, кто в правительстве чей мальчик. Или девочка.

Вся настоящая и будущая история «цветных» и «нецветных» революций демонстрирует одно. С точки зрения господствующей элиты нет никакой принципиальной разницы в типе государственного устройства. Монархия, диктатура, либеральная демократия — это лишь тот или иной способ воспроизводства власти действующей элиты. В каждую эпоху, в каждой культуре, традициях и обстоятельствах один из них оказывается наиболее эффективным и адекватным.

Исключениями из этой демократической гармонии могут стать только не предусмотренные «цветочной» процедурой случаи перехода псевдореволюции в её настоящую открытую форму. Когда наступивший хаос пресекается путём установления жесточайшей революционной диктатуры. По типу иранской, талибанской. Или большевистской. После чего кудрявые революционеры принимаются стенать, что опять вот не сложилось — очередной злой Ленин сломал розовые перспективы доброго Керенского. Как цыган учил лошадь ничего не есть. Научил. Жаль — сдохла.

О необходимости «расхомячивания» власти

На самом деле любой политический процесс, осуществляется ли он через выборы, престолонаследие, перевороты, при любом государственном устройстве, назови его хоть демократией, хоть диктатурой, существенно разделяется только по одному признаку: это механизм воспроизводства власти действующей элиты или это слом такого механизма, то есть смена элит — социальная революция.

«Болотный протест», безусловно, никакой социальной революцией и даже попыткой таковой не был. Это восстание компрадорской элиты против власти. Во всяком случае, против того её элемента, который таковой властью в русском историческом смысле является, — проще говоря, против Путина В. В. Какая элита, такое и восстание. Напомним: накануне революции 1905 года наша буржуазия выработала свою специфическую форму протеста. Мы знаем из советской истории, что форма протеста крестьянства — это бунт, пролетариата — это стачка. А форма протеста нашей буржуазии — это «банкетная компания», когда собирается обильное застолье, на котором произносятся тосты антиправительственного содержания.

Компрадорско-буржуазно-демократическая квазиреволюция в России провалилась. А вот социальные протесты и, не дай бог, социальная революция в России возможны и вполне вероятны при резком осложнении экономической ситуации. А таковое осложнение практически неизбежно. То, что от такой революции нынешняя «болотная» и «околоболотная» публика получит мало удовольствия, утешение слабое.

Выход один: расхомячивание протеста должно сопровождаться расхомячиванием власти. В принципе, перед нами простая альтернатива:

а) восстание власти против элиты. Прямое обращение к народу через голову действующих элит. Собственно, нынешняя власть так и делает — правда, в основном по имиджевым пустякам. Но даже это обеспечивает ей легитимность. Пока;

б) восстание народа против элиты и власти. Это одновременно будет означать, что власти в действительном исторически русском смысле уже нет. Как не было её, например, в октябре 1917-го. В нашем конкретном случае это может означать и государственный суицид русского народа.

Собственно, единственный рациональный выход для действующей власти — это осуществить социальную революцию сверху. То есть сменить действующую элиту. Никаких, по большому счёту, мотивов не делать этого нет.

Первое. Поскольку действующая элита — мародёрская, компрадорская и никчёмная — сливает страну.

Второе. Поскольку эта элита чётко сформулировала и открыто вербализует жёстко антигосударственный и антинациональный политический курс и идеологию, при которых никакая системная позитивная деятельность невозможна. И открыто внедряет её внутри действующей системы власти.

Третье. Поскольку, по факту, эта элита уже восстала против действующей власти, то есть покусала руку, её кормящую. Продолжать кормить с рук бешеную собаку контрпродуктивно.

Путин: реанимация, прострация, революция

Хочу заметить, что Владимир Путин к настоящему времени уже состоялся как государственный деятель. Но сейчас перед ним — именно как перед государственным деятелем — стоит задача: спасти страну от надвигающейся катастрофы. Во второй раз. Только и всего.

В новейшем периоде истории такие задачи не удавалось решать никому. Подобная задача стояла перед Горбачёвым, и мы помним, как он с ней справился. Вообще в современной политике подобные задачи решать не принято. В «цивилизованном мире» считается, что таких задач вообще быть не может. А в «недоцивилизованном» — людей, способных решать какие-либо глобальные задачи, считается нужным мочить.

Умный американский аналитик Харлан Уллман говорил, что в современном мире (он имел в виду в первую очередь Америку) исчезли политики-визионеры. Доведённый до совершенства механизм либеральной демократии идеально отбраковывает таковых, оставляя наверху политкорректную посредственность: именно «политиков», в смысле — негосударственных деятелей. На горизонте, во всяком случае, в «цивилизованном мире», не видно не то что рузвельтов или черчиллей, даже рейганов, тэтчеров и колей. Одни меркели с обамами — идеальные политтехнологические «конструкции» для использования в избирательных шоу-кастингах.

Современный политический рынок предлагает потребителю эдакие избирательные матрёшки — пародии на национальные архетипы на все вкусы. В рамках окончательно победившего во всемирно-историческом масштабе «вашингтонского консенсуса», пресловутого «конца истории», считалось, что этим матрёшкам точно не придётся решать никаких судьбоносных задач, только выполнять рутинные представительско-имиджевые функции. А тут кризис, глобальный и системный. И что с этим делать?

И что делать Путину среди этих картонных персонажей? Скучно. Это даже, наверное, развращает, поскольку база сравнения заведомо и намеренно занижена. И не с кем о демократии поговорить. Потому что Ганди-то умер…

Предъявляя претензии Путину по поводу отсутствия ясной стратегии и чётких действий в ситуации надвигающегося глобального кризиса, мы отдаём себе отчёт, что таковой стратегии нет ни у кого в мире. И никому в голову не приходит приставать с такими претензиями к кому-либо, кроме Путина. Может быть, потому, что они — идеальные продукты недееспособной и исчерпавшей себя системы. А он — нет. Даже когда хочет таковым казаться. И потому что за ними не стоит ничего, никакого реального масштабного деяния. А за ним стоит.

Реанимация

Будучи призванным к власти в первый раз, Путин спас страну, находившуюся в коматозном состоянии. Аккуратненько собрал из останков. Он оказался нужным человеком в нужном месте в нужное время. Идеально нужным. Весь его профессиональный и личностный опыт оказался идеально востребованным для реаниматора с медицинским принципом — «не навреди».

Именно тогда, в начале 2000-х, в период реанимации, обнаружились основные его качества. Это полное отсутствие склонности к каким-либо авантюрам и при этом готовность к жёстким и решительным действиям в ситуациях крайней необходимости. Но только в них. Чтобы не повторять много раз уже сказанное, вспомним только три примера. Это Чечня. Это Ходорковский. И это, уже позднее, Южная Осетия. Именно тогда Путин проявился как последовательный эволюционер. И всё, что можно было выжать из эволюционных методов упорядочения действующей системы, он уже выжал. И «вертикаль власти» вертикальна и властна настолько, насколько это возможно в рамках действующей системы. А система-то, как мы не раз объясняли, по сути своей — больная, катастрофная.

Тогда на этапе реанимации у Путина не было ни мандата, ни ресурсов как-либо менять эту систему. Иначе реанимация превратилась бы в эвтаназию. Этот этап, можно считать, закончился в тот момент, когда реанимация, по сути, состоялась. И одновременно исчерпались все возможности эволюционного внутрисистемного развития.

Прострация

Этот этап наступал постепенно. Ещё за несколько лет до кризиса и до формальной медведевской паузы.

Кризис — точнее, его прелюдию 2008–2009 годов — страна действительно прошла относительно безболезненно. Потеряв при этом все иллюзии возможности какого-либо качественного восстановления и развития в рамках действующей системы. Кризис показал абсолютную зависимость этой посткатастрофной модели от внешней конъюнктуры. Он оказался, по сути, кризисом суверенитета. Притом что Путин доказал, что суверенитет России является для него первичной базовой ценностью.

Политика в смысле стратегии или каких-то попыток нащупать стратегию замерла, застыла. Сначала экономическая, а затем, в президентство Медведева, удачно подвернувшееся, и внешняя. Не считать же таковой пресловутую «перезагрузку». Осталась одна административная рефлексия. Текущее техническое управление, сопровождаемое модернизационным карнавалом.

Эта прострация — что-то вроде искусственной комы, в которую вводят больного, пока нет средств и возможностей для его активного лечения. И если таковые средства и возможности будут найдены, можно будет согласиться, что в этом и была какая-то великая сермяжная правда.

Революция

Год назад на Селигере Путин на вопрос, в чём он видит задачу своего третьего срока, сухо ответил: «Изменение действующей структуры экономики». Казалось бы, какая банальная прагматичная задача. Выполнить которую в реальное время в реальном месте можно только ценой изменения всей действующей модели — не только экономической, управленческой, но и социальной и политической. Проще говоря, надо бы сменить общественно-политический строй. Это революция. Сверху. Желательно.

Революция, повторимся, принципиально отличается от переворота, заговора, бунта и т. д. (хотя может таковые включать). Тем, что это, как уже говорилось, и радикальная смена элит, и радикальная смена сознания, и самое главное, — это преодоление, «снятие» объективно назревшего противоречия, которое нельзя ни игнорировать, ни подавить физически. Революция не «снимается» истреблением революционеров, потому что это просто её побочный продукт. Антитела. Болезнь можно либо излечить (сверху), либо скончаться от неё (снизу). Когда тов. Ленин говорил, что главный вопрос русской революции аграрный, он был в целом вполне прав. И Столыпин, искренне пытавшийся разрешить этот вопрос сверху, тоже был прав. А то, что в силу самых разных причин не удалось, — не судьба-с.

Для того чтобы снять вопрос — совершить революцию сверху, — Путину придётся преодолеть в себе идеального эволюционера. Недаром Путин позднее по этому же поводу заметил, что России предстоит совершить рывок, по масштабам сопоставимый с тем, что мы совершили в 30-х годах прошлого века.

На самом деле то, чего мы добиваемся от Путина, связано не только с политическими (внутри— и внешне-) рисками, с конфликтами внутри элит, риском нарушения равновесия и пресловутой стабильности, — это, по сути, выход из действующей системы, действующей модели экономики и жизни. Не только российской, компрадорско-паразитической, но и глобальной, мировой, где правила игры и разделение труда и отдыха определены достаточно чётко.

До сих пор путинская Россия при всех претензиях к ней, при нарастающем раздражении со стороны мирового регулятора, сохраняла абсолютную лояльность действующему финансово-экономическому порядку. Персонификатором таковой лояльности всегда был Алексей Кудрин, а реальным воплощением остаётся по сей день практикуемая кудринская модель финансовой политики — по определению несуверенной. Это многое объясняет и за это многое прощают. Опять же понятно, с какими рисками связан бунт против этого порядка.

Существующая ныне структура экономики не обеспечивает России минимальных гарантий сохранения суверенитета в случае резкого ухудшения внешней конъюнктуры. Наступление этого «случая» безальтернативно. Исходя из понимания того, что для Путина суверенитет является безусловным приоритетом, мы находимся как раз в ситуации крайней необходимости, когда надо принимать жёсткие и чреватые риском решения, мы не имеем никаких оснований сомневаться, что такие решения будут приняты. Для этого просто должны быть готовы и технология, и идеология.

На самом деле на сегодняшний момент не существует в разработанном рабочем формате ни идеологии, ни, тем более, технологии «русского прорыва», которую можно было бы представить Путину как возможную к исполнению. Осталось её только разработать и предъявить. В виде и качестве, достаточном для использования за рамками забора психиатрической больницы.

Путин и протоидеология суверенитета

У Путина есть идеология, безусловно. Это идеология суверенитета. В её русле он так или иначе действует с 2000 года. Её он акцентировал в прошлогоднем президентском Послании. И соответственно, желает он того или нет, это идеология Империи, имперской идентичности. Поскольку никакого другого реального суверенитета, кроме имперского, в современном мире быть не может.

Однако это протоидеология, поскольку «полуполной» идеологии не бывает.

Стакан наполовину пуст или стакан наполовину полон? Когда речь идёт о публичном выступлении политического лидера (я имею в виду прошлогоднее Послание), абсолютно естественно ожидать, что он будет придерживаться последней трактовки. Притом что таковая никак не противоречит действительности.

Вопрос в другом: почему этот стакан наполовину пуст, что это за пустая половина и какой пустотой она наполнена? Когда речь идёт о государственной власти, надо понимать: там, где идеология, — только там и есть государственная власть. А там, где её нет, — пустая половина стакана. То есть пространство скрытой власти, противостоящей государству.

Наша политическая система — это компромисс между государством (институтом президентской власти) и олигархическим правлением.

Отсюда, из этой полупустоты, — все тревожные симптомы этой системы. Это — необеспеченность устойчивого воспроизводства власти. И отсюда все эти, до сих пор никак не долеченные игры с «тандемом». Это сохраняющаяся конспиративность всей российской политики и конкретных политических решений, когда вполне логичные в рамках государственной идеологии действия вынужденно прячутся за политкорректными ширмами. Так, например, полный запрет на деятельность политических НКО, действующих на американские гранты, является вполне логичным ответом на преамбулу «акта Магнитского», в которой, по сути, декларируется намерение Соединённых Штатов финансировать свержение действующей власти в России. Однако этот идеологически абсолютно безупречный ответ вынужденно прикрывается нравственно уязвимой вознёй вокруг запрета американского усыновления.

Наша посткатастрофная элита — «полуолигархия» — тоже, безусловно, имеет свою идеологию. Как и положено, прикрытую утопией — «всеобщей представительной демократией». Эту тоталитарную идеологию можно назвать компрадорским олигархическим либерастизмом (политкорректное название — либеральный фундаментализм). И эта идеология, персонифицированная финансовыми властями и лично «конструктивным оппозиционером Кудриным», полностью определяет экономическую политику и экономический строй современной России.

И идеология суверенитета жёстко утыкается в пространство экономической политики, стратегически абсолютно компрадорской и противостоящей любым попыткам самостоятельного развития. «Это не ваша часть стакана! И нечего туда соваться!» Именно поэтому у Путина нет и не может быть, при сохранении действующего властного компромисса, никакой самостоятельной экономической идеологии, а соответственно, и никакой идеологии развития и идеологии лидерства.

Вторая половина пути состоит в том, что такая идеология должна появиться и реализоваться в деятельности. Иначе первая половина будет бессмысленна и безрезультатна.

Вторжение идеологии суверенитета на поле экономической политики за границы действующего властного компромисса и означает, по сути, ту самую революцию (сверху!). А без неё, без слома этого компромисса, никакое развитие невозможно. Да и воспроизводство власти и самой страны невозможно. И всякие требования и надежды на спасительные перемены в экономической политике тщетны и беспредметны.

«Новая индустриализация» в новом технологическом укладе

Кризис никуда не делся. И «выход» из кризиса с неизбежностью будет похлеще «входа». Повторим: императивом кризиса является принуждение России к модернизации, поскольку уже «вторые» волны его раздолбают нашу сырьевую экономику.

Можно ещё раз упомянуть о неизбежности наступления эры сланцевых углеводородов — то есть дешёвых и общедоступных, — но, даже игнорируя эту перспективу, очевидно, что просто конъюнктурное среднесрочное падение сырьевых цен, неизбежное с ударом очередных кризисных волн, нынешнюю российскую экономику добьёт. И не только экономику, с учётом вызовов социально-политического и военного характера, которыми неизбежно сопровождается кризис. Это означает только одно: нам надо в кратчайшие сроки создать другую экономику. Какую?

Вот здесь и проявляется главное фундаментальное различие между двумя подходами к так называемой «модернизации». Давайте сразу оговоримся о презумпции добросовестности сторонников этих двух подходов, оставив за скобками непродуктивный нудёж на тему о том, что всё это пустой пиар или что, мол, все распилят и разворуют.

«Модернизация по-либеральному»: интеграция в хаос на правах приказчика

Концепция либеральной модернизации — назовем её условно «сколковской» (ничего конкретно против «Сколково» не имея) — построена на скорейшей интеграции в мировые технологические инновационные цепочки, заманивание сюда глобальных структур, капиталов и технологий, заинтересованных (почему-то) в вовлечении российских интеллектуальных и материальных ресурсов в сферу инноваций. По сути, это позиция подрядчика в рамках глобального разделения труда даже с амбициями побороться за место особо привилегированного подрядчика. При этом очевидно, что главным распорядителем и главным бенефициаром по определению будем не мы.

В этой схеме не просто нет места реальному суверенитету — он, в общем, и не нужен. Он мешает адаптации к глобальным рынкам и потокам капиталов и технологий. То есть страна должна выстроить максимальное количество адаптеров — финансовых, экономических, культурных, политических, — чтобы как можно легче и быстрее подключиться к глобальной системе. И она нас полюбит. Естественно, эта концепция предполагает, что «капиталов в мире гораздо больше, чем в России», и, если обеспечить «инвестиционную привлекательность», они к нам придут. Причём придут именно нас модернизировать.

Этот подход, безусловно, обладает тем преимуществом, что он инерционен, неконфронтационен, естественен для действующей ныне модели глобального мира. Это шанс не только подзаработать на подряде, но и понравиться хозяевам этого мира. Шанс, что не будут обижать, и даже, возможно, пустят дальше передней.

Однако в контексте нынешнего кризиса всё это просто неверно. Поскольку это кризис именно данной глобальной системы, которая в процессе его перестанет быть и глобальной, и системой. Проще говоря, все эти радужные мечты базировались на концепции непрерывного и неограниченного роста, концепции продуцирования новых и новых ресурсов, достаточных для освоения и адаптации «развивающихся» стран и народов. Это всё напоминает мечты Украины о евроинтеграции. Построенные на древних сказках, как Евросоюз поднимал какую-нибудь Испанию и Португалию. Или Грецию. Кстати, где она теперь, эта Греция?

Ничего этого больше не будет. Нынешняя экономическая эпоха этим кризисом заканчивается. Даже игнорируя то обстоятельство, что Россия не сможет сохраниться как единый субъект и вообще как субъект, вписавшись на подсобные роли, — бог бы с ним, с субъектом, для настоящего либерала это не существенно, — даже в этом случае никаких надежд «вписаться» нет. Внешняя конъюнктура для России на обозримую перспективу будет негативной (послушайте хоть того же Кудрина). А вышеописанная модель полностью определяется внешней конъюнктурой.

«Новая индустриализация»: Россия на стройке

«Новая индустриализация» предполагает восстановление индустриальной мощи России на новой технологической и социальной базе. Это единственная возможная модель сколько-нибудь автономного развития. То есть единственная модель развития в условиях неблагоприятной внешней конъюнктуры. И, естественно, это модель, ориентированная на внутренние ресурсы и внутренний рынок.

Страна нуждается в такой индустриализации, поскольку объективно потребность в обновлении материальной базы экономики колоссальная. Мы находимся на стадии массового выбытия машин и механизмов всех видов — станков, турбин, движков, самолётов.

Эта потребность не рождает коммерческого спроса, поскольку в конечной фазе, потребительской, он закрывается лавиной импорта. Эта лавина, оплаченная сырьевой рентой, не только развращает страну, но и добьёт её в ближайшей перспективе, обрушив положительное торговое сальдо — единственное, на чём держится стабильность нашей системы. То есть для выполнения такой задачи необходимо системно приступить к дестимулированию сначала импорта, а затем и экспорта. Поскольку экспортная зависимость ничуть не менее опасна, чем импортная.

Опять же из задачи автономизации возможностей развития вытекает необходимость максимальной постсоветской реинтеграции: нынешняя РФ просто мала для такой задачи с точки зрения потенциала внутреннего рынка. И одновременно — строящаяся Россия станет гораздо более привлекательным центром интеграции, чем разрушающаяся.

В этом контексте хотелось бы уточнить выведенную Александром Дугиным формулу «патриотизм минус либерализм». Это всё абсолютно верно, если речь идёт о политическом либерализме. Много раз говорилось, что русский политический либерализм — это даже не концепция или мировоззрение, а геополитическая ориентация. Посему в России либеральная партия — это всегда партия национального предательства. Что касается либеральных экономических моделей, то они имеют право и обязанность существовать там, где им место. Поскольку более эффективного экономического механизма, чем рынок там, где вмешательства государства не требуется по каким-то особым причинам, человечество не придумало. И одна из задач будущей рабочей модели «русского прорыва» — это отделить конкурентный рынок от финансовых паразитов.

При наличии воли, в первую очередь воли к самосохранению, задача всякой модернизации решается одинаково. На стартовом этапе — это массовая закупка, иногда под ключ, предприятий, технологий, знаний и их носителей. В этом смысле модернизации Петра, Бисмарка, Мэйдзи, Сталина ничем не отличаются друг от друга. Различия только в источниках средств, способах их добывания и использования.

И, наконец, с точки зрения сохранения политической и социальной стабильности, которая в конечном итоге опирается на легитимность действующей власти, «Новая индустриализация» — это насущная необходимость. Хватит делить, гнить и ныть! «Россия на стройке» — это единственно возможный конкретный материально воплощаемый лозунг, способный вернуть нашему народу смысл существования.

«Новая индустриализация» и переломные технологии

На секунду вынесем за скобки нынешний глобальный кризис, шаг за шагом неумолимо разрушающий весь действующий миропорядок. Очевидно одно: материальной формой выхода (или невыхода) из этого кризиса точно будет технологическая революция, не имеющая прецедентов в истории человечества ни по скорости, ни по масштабам влияния на экономику, трудовую деятельность и вообще всю человеческую жизнь.

Нынешней весной крупнейшая консалтинговая компания «МакКинзи» опубликовала фундаментальное исследование о перспективах и последствиях развития прорывных технологий до 2025 года. 12 лет — это исторический миг на самом деле. При этом подчёркивается, что это не футурология, а простая экстраполяция уже действующих процессов, то есть, по сути, это самый минималистский прогноз.

Авторы утверждают, что масштаб перемен в человеческой жизни и деятельности, вызванный этими процессами, во много раз превосходит результат промышленной революции. Авторы употребляют термин disruptive technologys (не вкладывая в это априори чисто негативного смысла). Disruptive — по словарю — «разрушительный», «подрывной» — в смысле переламывающий существующий порядок вещей.

Не отягощая читателя подробностями, попытаюсь обобщить итоги исследования по отдельным группам самых «подрывных» технологий.

Это мобильный интернет, облачные технологии, интернет, встроенный в приборы, предметы и т. д. Суть в том, что любые объёмы компьютерной памяти и мощности становятся доступными в любом удалении от самого «железа».

Это роботизация, беспилотный транспорт, 3D-принтеры, означающие, по сути, отказ от современного массового крупносерийного производства и от современного традиционного промышленного труда. Традиционный рабочий исчезает. «Китаец» больше не нужен. И это, кстати, предпосылка для реиндустриализации в «развитом» мире на совершенно новой технологической основе.

Это революция в области новых материалов и технологий, в том числе, что в нашем случае особенно важно, добычи энергоресурсов и производства энергии. Та самая «сланцевая революция», альтернативные источники: суть в том, что энергоресурсов — как традиционных углеводородов, так и альтернативных — становится на порядок больше, они становятся принципиально доступнее и дешевле. Это не только конец «геополитики нефти». Это, по сути, снятие энергетических ограничений для экономики.

И наконец, важнейший момент — это распространение дистанционного образования — вещь, принципиально меняющая возможности и рынок качественного образования. Зачем вам оканчивать Урюпинский университет, если вы можете заочно учиться в Оксфорде, Принстоне или MIT (или МГУ и МФТИ, если они находятся в соответствующем состоянии)? Это означает принципиальную доступность любого качественного образования при резком обесценивании образования во всех смыслах «средненького». Покупать диплом бессмысленно, как и подделывать ЕГЭ.

Такой экономике нужны только суперспециалисты и суперинтеллектуалы. Это на самом деле страшненькая картина будущего для всех аутсайдеров. Для всех, кто хотел бы отсидеться в тени, за спиной, воспользовавшись преимуществами наличия каких-либо естественных ресурсов. Суть в том, что всё принципиально доступно: энергия, информация, технологии. Нет ограничений по качеству и численности «рабсилы», потому что нет, по сути, и самой «рабсилы». По сути, нужно только одно — владение капиталом и владение уникальными навыками и умениями, обладание конечными знаниями и способность генерировать новые. Кто этим владеет, тот получает всё. Что получат остальные, даже не хочется воображать.

То есть, по сути, это идеальные условия для Русского Реванша.

Как минимум Россия (вместе со своими партнёрами по евразийской интеграции) обладает тем преимуществом при смене технологических укладов, что процессу этому в минимальной степени препятствует наличие действующих старых активов. Историческим средством для расчистки и списания таких активов служили войны. Однако мы справились с этой задачей вручную — как «красные кхмеры» с Пномпенем.

Несметных ресурсов дешёвой рабочей силы у нас нет, а тут выясняется, что они и не нужны. А умение генерировать уникальные умения всегда (во всяком случае, до сих пор) считалось нашим национальным преимуществом. А нашу традиционную способность концентрировать капитал мы тоже вроде как сохранили, хотя бы в виде кудринской кубышки.

Теперь вспомним про кризис. То есть вся эта «Вторая промышленная революция» будет происходить на фоне вызревающей социальной катастрофы как в самых развитых и богатых, так и, соответственно, в бедных странах, обрушения действующего миропорядка, перерастания социальных конфликтов в политические и военно-политические — всего того, что президент назвал «глобальной турбулентностью».

При этом никакие ныне действующие «образцовые» экономические, политические и социальные институты уже не работают и работать не будут. Они с текущими задачами не справляются, не то что с такой перспективой. То, что, естественно, осталось за рамками исследования «МакКинзи», это как раз институты — новые модели управления государством, обществом, экономикой. Это третий, может быть, главный фактор успеха. Эта площадка совершенно пуста.

То есть — есть над чем поработать. Вот это, собственно, и есть развитие в том виде, в котором оно практически безальтернативно предлагается в современном мире. Это будущее Великой России. А отказ от него, как и неспособность к нему, означает падение в небытие. И, скорее всего, не только историческое.

Государство нужно для Победы

То особое значение, которое придаётся у нас празднованию Победы, очевидным образом не определяется «круглостью» или «полукруглостью» даты. Наверное, имеет значение, что ближайшая круглая дата будет уже в полном смысле исторической, поскольку реальных свидетелей, не говоря уже о живых победителях, можно будет пересчитать по пальцам.

Победа уходит в историю. И сейчас определяется то, как она в этой истории останется, и останется ли вообще. И будет ли вообще у нас история. То есть речь не о празднике и не о «десталинизации», хотя и об этом тоже. Речь о нашей идентичности: тот ли мы народ, который сотворил эту Победу? И, значит, способен сделать то же самое? Или совсем другой? Так, нынешние греки могут чтить подвиг трёхсот спартанцев, или монголы — канонизировать Чингисхана… Та атака на нашу Победу, на её абсолютность и её сакральность (при абсолютном же признании всей исторической правды, её сопровождающей) — это атака на нашу идентичность. Или, что гораздо хуже, попытка застолбить смену идентичности.

У нас сейчас «восстанавливают в правах» Первую мировую войну 1914–1918 годов. И это справедливо. Но несправедливо уравнивать её с Великой Отечественной. Никакая она не «Отечественная» — война со смутными и неясными целями, надрывающая народные силы ради нужд наших геополитических противников. Эта война не смогла стать отечественной, и поэтому Россия её проиграла. Даже не потерпев военного поражения.

Отечественную войну Россия проиграть не может по определению.

Есть войны господ — этакие рыцарские или бандитские разборки, что, в сущности, одно и то же. Это войны по правилам или по понятиям, где решаются конкретные вопросы.

И есть войны Народные. Которые путать с войнами господскими очень опасно. Это когда за ценой не стоят. Это вообще явление другого порядка, на которое способны не все народы и не всегда. И тем, которые не способны, судить об этом не дано. Кстати, это и нас касается. Может коснуться.

Россия формально — правопреемник СССР. С другой стороны, наше самоопределение, идентичность напрямую связаны с Победой. Не с конкретными результатами Второй мировой, которые… Да где они уже, эти результаты? В нашем генетическом коде эта война Народная и Священная. Это абсолютное сакральное столкновение добра со злом. Победа, достигнутая такой ценой, такими невероятными и невиданными усилиями, — это та война, которая, безусловно, «всё спишет». Только в этом контексте мы можем чтить, судить и прощать. Во всём, что касается памяти об этой войне. Это если мы действительно сохраним правопреемство, потому что, кроме международно-правовой формы, есть ещё право преемства. А его нам ещё предстоит заслужить.

То, что у нас называют «попыткой фальсификации истории», для многочисленных последышей нацистских коллаборационистов, по существу, — их реванш, обозначающий одно: что, в конце концов, они выиграли ту войну. В чём их, кстати, наглядно убеждает просто вид современной политической карты. Для более серьёзного заказчика это, в первую очередь, попытка навсегда исключить наш реванш, стереть генетический код, предполагающий в принципе такую возможность.

Шизофреническая и позорная кампания «десталинизации» — очень удачная картинка к мотивации либеральных генетиков. Независимо от их конкретной политической ориентации и общественного положения. Не о репрессиях речь идёт и не о цене Победы. Хотя патологическая страсть отдельных публицистов к фальсифицированному наращиванию масштабов наших потерь как в репрессиях, так и в боевых действиях, вполне показательна.

Панический страх перед Сталиным — это страх Победы, способности к Победе любой ценой. Давайте уж до конца: если цена Победы чрезмерна и непосильна, может, и не надо было Победы? Бог бы с ней, с Победой? Логически допустимая (и допускаемая в сегодняшнем российском политическом дискурсе) конструкция. И опять же, могла ли в конкретных исторических условиях эта цена быть существенно меньше? Это могло бы быть также вполне допустимым предметом содержательной дискуссии, если вынести за скобки истерику, эмоции, штампы и табу. Однако вынести их за скобки не удастся, потому что они и есть суть «дискуссии».

«22 июня» закончилось «9 мая» только потому, что всё, что можно было сделать до «22 июня», было сделано. Сознательно, последовательно и невзирая на цену. Всё, чем занималась страна последние десятилетия перед войной, — это подготовка к войне. Это был смысл её существования. Слезами, потом и кровью была построена экономика, показавшая самый мощный результат во Второй мировой. Всё то же касается внешней политики: борьба за коллективную безопасность, договоры с Францией и Чехословакией, попытки оттянуть неизбежное, не дать нас столкнуть с немцами на заведомо проигрышных условиях. И не в последнюю очередь пакт Молотова — Риббентропа есть возможность перенести будущую линию обороны далеко назад. Даже с учётом катастрофы лета 1941-го — прежде всего, с её учётом, — вот представьте себе, где бы были немцы через неделю-три, начни они наступления от старой границы?

В конечном итоге мы приходим к тому же, о чём много раз говорено: для чего вообще нужно государство? Государство нужно для Победы и больше ни для чего (речь идёт о настоящем государстве, а не о симулякре с разноцветными флажками и сданным на аутсорсинг суверенитетом). Если вам не нужна Победа, то вам и такое государство ни к чему — цена чрезмерна. Причём чрезмерной будет любая цена.

Смысл в том, что нам предложен тест на нашу способность к Победе. И если мы тест не пройдём, последствия будут соответствующие, можете не сомневаться.

«Однако», 04.09.2013

«Мягкой силы» не бывает без твердой. Как создать элиту, лояльную своей стране

Что такое «мягкая сила»?

«Мягкая сила» — не просто модная тема. Это область нашей профессиональной, да и не только, деятельности. Что само по себе, надо признать, не вполне адекватно. Поскольку у нас попытки формировать «мягкую силу» являются во многом сублимацией недоступности силы жесткой. Потому хотелось бы сформулировать несколько принципиальных моментов.

Первое. «Мягкая сила» — реальная, эффективная — является проекцией жесткой силы. Никакой «мягкой силы» в отсутствие жесткой силы у того же субъекта быть не может. Может быть только мягкое бессилие. Разные субъекты обладают разными возможностями и способностями проецировать и мультиплицировать «мягкую силу». Например, Советский Союз в 20–30–40-е и даже 60-е разным образом и разными инструментами, от коммунистической идеи, до Победы и Спутников, обладал гораздо большими возможностями проецировать «мягкую силу», чем его идеологические противники. Советская идеологическая экспансия была объективно мощнее советского экономического и военного потенциала. Нетрудно проследить момент, когда эта проекция стала пропорционально слабее. То есть американцы в итоге, безусловно, превзошли Советы в «мягкой силе».

Кстати, когда икра, космос, хоккей, водка и балет оставались последними, как казалось — анекдотическими элементами советской «мягкой силы», это, тем не менее, все еще была «мягкая сила». И не только потому, что за этим стояла сила жесткая, а потому, что это были элементы перфекционизма. Это действительно были лучшая икра и лучший балет.

Отказываясь от перфекционизма, мы зачеркиваем для себя в принципе тему «мягкой силы». Способность привлечь, понравиться, продать и продаться сама по себе не является силой ни в каком виде. В этом контексте, кстати, еще раз стоит вернуться к постоянно упоминаемому в связи с темой «мягкой силы» и «имиджа России» феномену Горбачева. Медицинский факт, что наиболее позитивный имидж нашей страны на Западе, наверное, за всю ее историю связан с деятельностью этого деятеля. Здесь важно видеть разницу между «мягкой силой» и позитивным имиджем. Один и тот же объект может обладать позитивным имиджем как партнер, союзник, начальник или пищевой ингредиент. Есть все основания полагать, что в основе позитивного имиджа страны при Горбачеве была ее способность все сдать и разбежаться по норам, при отсутствии всякой адекватной внешней угрозы. В глазах противника этот имидж не просто позитивный — восхитительный. Госсекретарь Шульц рассказывал, что он не мог поверить в те уступки, на которые легко и быстро шел Горбачев. Все это звучало бы банально, если бы среди нынешних старателей на базе российской «мягкой силы» не было бы такого количества сторонников «восхитительного имиджа».

И отсюда — второе. «Мягкая сила» со стороны субъекта подразумевает слабость объекта, диффузность, проницаемость его физической, идеологической и морально-нравственной оболочки. Голливуд, кола и iPad — это, конечно, инструменты «мягкой силы». Однако она нужна отнюдь не для того, чтобы прорваться на рынок с iPhone и колой. Как писал теоретик «мягкой силы» Джозеф Най, задача эта — «добраться до властных элит». То есть, по сути, сформировать пятую колонну. Конечная цель «мягкой силы» — подчинить объект влияния. По отношению к России в 80-е годы задача «добраться до властных элит» была решена, а в 90-е реализована со стопроцентным результатом. Поэтому все 2000-е — это казус, которого их «мягкие силовики» ни предусмотреть, ни объяснить не могут. И потому демонизируют Путина. А их проблема в том, что в России, несмотря на всю кастрацию, деградацию и дегенерацию, странным образом не добиты, не уничтожены полностью источники жесткой силы. Которые практически бессознательно, как радиационный фон, генерируют эту остаточную «мягкую силу». В основном внутрь страны.

Обещая продолжить тему в следующем номере, позволим себе сформулировать промежуточный вывод: главной проблемой российской «мягкой силы» является острейший дефицит силы жесткой. И при условии восстановления жесткой силы объектом применения нашей «мягкой силы» должна стать в первую очередь сама Россия. По причине самого широкого присутствия в ней «мягкой силы» других субъектов.

* * *

Возвращаясь к теме «мягкой силы», есть все основания воспользоваться самым свежим примером, очередным американским «Оскаром». То, что Голливуд и голливудская продукция являются одним из старых главных и мощных инструментов этой самой «мягкой силы», напоминать излишне. Так вот, не углубляясь в художественный анализ лауреатов (не дай бог, не наше это дело — со свинячьим рылом в калашный ряд), трудно не заметить, что и список наград, и сама церемония являются образцом общественного и государственного признания киноиндустрии в первую очередь как политического инструмента.

Кто еще более достоин премии за лучшую мужскую роль, чем Линкольн? Причем лично товарищ Линкольн. А не актер Дэй-Льюис. И далее точно по ранжиру: всем сестрам по серьгам. В точно выверенном сочетании политкорректности, общечеловеческих ценностей, американской народной популярности. В соответствии с ранжиром.

Заметьте, даже премия за лучший иностранный фильм — австрийцу Ханеке — уместная дань уважения дряхлеющей, рефлексирующей Европе от не склонной к рефлексии Америки. «Любовь», одним словом. Ну не политику же им делегировать, этим европейцам, в самом деле?!

Апогей церемонии вручения премии за лучший фильм лично госпожой президентшей как факт признания государственных задач и заслуг кинематографа в целом и фильма-лауреата, в частности. Кто бы мог подумать — «Операция Арго»?! Очередная легенда о героическом спасении героических «рядовых райанов», в данном случае — нескольких мифических американских дипломатов, успевших сбежать из захваченного иранцами посольства.

Вот почему бы не вспомнить не мифическую, а вполне реальную выдающуюся операцию по спасению остальных захваченных в посольстве дипломатов, провалившуюся в результате цепи нелепостей, случайностей и разгильдяйства? По поводу которой президент Картер, которому эта операция стоила следующего срока, сказал: «Пошло все к черту!»

Вот к доктору не ходи, у нас бы точно сняли про второе.

«Оскаров» в Америке вручает Киноакадемия, тысячи ее членов. Никто не собирается в здравом уме приписывать триумф политической грамотности конспирологическим интригам со стороны американских властей. Все гораздо круче. Вся эта публика, работающая на переднем краем идеологической борьбы, четко выстроена в системе правильных политических координат. На подкорковом уровне.

Именно так делается медийная и культурная политика в «свободном мире»: на соответствующие позиции подбираются люди, годные для выполнения задач, а негодные — отсеиваются. И так десятилетиями и столетиями. Политика, и медийная, и тем более культурная, как вещь более тонкая, делается с единомышленниками. А не с наемниками, сжимающими кукиш в кармане и при первом удобном случае его оттуда высовывающими. Как это делается у нас.

Весь этот праздник американского киноискусства очень актуален в связи с нынешним нашим переполохом по поводу идеи создать некий единообразный учебник русской истории. Заметьте, не пособие для будущих профессионалов-гуманитариев, тем более конкретно историков, а учебник для детей, которых для начала надо образовывать, то есть вводить в Образ. И Божий, и Гражданский. Можно напомнить о судьбе затравленного и оболганного либеральной общественностью несчастного учебника Филиппова. Ну не было там про «Сталина, эффективного менеджера»! Найти недостатки и недочеты в школьном учебнике проще простого, однако никто ничего не искал. Это была именно синхронная политически мотивированная травля.

Нигде в мире нет проблемы изучения национальной истории детьми с позиции ее единства, героизма, величия и самоценности. Только у нас. Можно было напомнить о переводных с английского, в основном популярных детских книжках по истории, где иерархия событий и персонажей с точки зрения нормально образованного русского человека выглядит полной паранойей. Про кинематографическую псевдоисторическую туфту вроде «Пёрл-Харбора». Или, например, британского «Золотого века», где исторической правде соответствует единственно лишь сам факт гибели испанской Непобедимой армады. У нас в аналогичном случае раздался бы оглушительный визг об искажении исторической правды, навязывании квасного патриотизма и так далее. Там не раздалось ни единого писка, и не раздастся.

Вообще снимать фильмы с позиций «исторической правды» там положено только немцам, потому что они народ наказанный.

Все это отражает один известный, но постоянно упускаемый исторический факт: в России, в силу понятных исторических причин, о которых здесь говорить не будем, никогда не было лояльной стране политической элиты. Российская легитимная власть легитимна постольку, поскольку обращается к народу через голову элит и обязана держать их в страхе и укороте. Если власть проявляет слабину, элиты в борьбе за свои политические привилегии нападают на власть, выхватывают ее, при этом власть теряет легитимность, то есть всякую лояльность со стороны народа. И элиты эти обращаются к внешнему врагу для защиты от собственного народа.

Это, кстати, общая механика всех русских Смут.

При этом носителем, дистрибутором «мягкой силы» могут быть лояльные своей стране элиты. Потому, прежде чем мы начнем оперировать нашей «мягкой силой», надо бы попытаться создать какие-то лояльные элиты на месте нынешних продажных, компрадорских и русофобских.

Вот для этого-то внутреннего применения сила и нужна. В первую очередь. И сила не столько мягкая, сколько вполне жесткая. Та, что обычно называется политической волей.

В словосочетании «мягкая сила», конечно же, слово «сила» — ключевое. Сила может приобретать различные формы, в том числе и сколь угодно «мягкие», от этого сущность и природа этой субстанции нисколько не меняются.

«Сила» — это такой инструмент политики, который позволяет установить отношения власти (управления) между тем, кто применяет «силу», и тем, кто подвергается ее воздействию. Ведь недаром в английском языке и сила, и власть не просто синонимы, они даже обозначаются одним словом power. Это очень существенно, поскольку всегда следует помнить, что в пространстве истории и культуры язык «говорит нами», а не «мы говорим на языке».

Таким образом, «мягкая сила» — это всего лишь одна из форм просто «силы», то есть один из способов установления властных (управляющих) отношений между субъектами. Мы сознательно не будем в этом материале рассматривать отличия «власти» и «управления», поскольку для разговора о «силе» и любых ее превращенных формах это непринципиально.

Различить «мягкую силу» и «обычную жесткую силу» всегда очень трудно. Например, куда отнести угрозу применения силы? А если еще эта угроза прямо не сформулирована, но оба субъекта взаимодействия прекрасно осознают, что она существует? Ответить на этот вопрос можно через рассмотрение содержания «мягкой и жесткой сил».

Жесткая сила

За «жесткой силой», как правило, скрывается то, что удобнее называть русским словом «мощь» (в английском это опять же не различается и находится внутри все того же power). Мощь армии, мощь ресурсов (в том числе и человеческих), мощь индустрии и экономики в целом. Применение (или угроза применения) этого комплекса или отдельных его элементов составляет содержание «жесткой силы». В политике (международной политике) эта форма силы являлась (и уверен, до сего дня является) основной формой установления отношений между субъектами. Это понимали прекрасно и в Древнем Риме, и позже, понимают это и в наши дни.

Квинтэссенцией этого осознания является выражение, приписываемое кардиналу Ришелье: Ultima ratio regum — «Последний довод короля», — отчеканенное на пушках, которые, по разумению великого кардинала, и являлись таковым последним «доводом» в политических (в том числе международных) спорах.

Вообще применение силы в качестве решающего аргумента для установления отношений власти является европейской нормой. Для американцев, например, достижение необходимых результатов с применением силы — это часть образа жизни, закрепленная в афоризмах и прочей «народной мудрости». «Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем только одним добрым словом», — говаривал известный деятель из города Чикаго. А в широко известном романе Марио Пьюзо его персонаж дон Корлеоне формулировал ту же мысль, но несколько другими словами: «Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться». Как правило, если предложение не принималось, следовало применение силы. Таким образом, физическое воздействие или угроза такового являются важнейшим и основным содержанием «силы» («жесткой силы»).

Пространство идеального

Содержание «мягкой силы», как правило, не материально и не имеет физической сущности. Или, по меньшей мере, материальное в ней занимает сугубо вторичное и подчиненное значение. Содержание «мягкой силы» принадлежит пространству идеального. Собственно, это и есть идеи и представления (в т. ч. культурные), формирующие ценности, цели и приоритеты в жизни и деятельности людей, оказывающие управляющее воздействие на поведение людей через стандарты, нормы и образцы — в конечном счете, и задающие тот или иной образ жизни.

Тот, кто формирует идеалы и может передать (навязать) эти идеалы другому, получает власть (управление) над тем, кто эти идеалы принял и сформировал свой образ жизни в соответствии с ними. Возможность трансляции содержания во многом определяется уровнем и качеством этого содержания. Это должны быть идеальные конструкции масштаба цивилизационного проекта — по меньшей мере, они должны быть соразмерны такой претензии.

Содержанием «мягкой силы» являются конструкции, создающиеся в пространстве культуры, философии и идеологии, и, в конечном счете, именно они формируют человеческое мировоззрение. Для реализации таких конструкций в качестве «мягкой силы» важнейшим институтом является институт веры. Необходимо, чтобы люди верили в эти конструкции или верили им.

Образцы применения

История европейской цивилизации знает не так уж много примеров реализации «мягкой силы». Предельными формами «мягкой силы» являются как минимум две мировые религии — христианство и ислам, а также конкурировавшая с ними на протяжении последних 300 лет общеевропейская вера в науку, «светские веры» XIX–XX веков в коммунизм и либеральную демократию. Кстати, нацизм формой «мягкой силы» не является, поскольку не предполагает равного инкорпорирования неофитов. Когда предметом веры является расовое превосходство властвующих, то оно может быть доказано только путем физической реализации данного превосходства, и никак иначе. Какая уж тут «мягкая сила». Так что неправы те, кто пытается ставить на «одну доску» фашистский нацизм и коммунизм. Это либо от безграмотности, либо, скорее, от злонамеренности.

После Второй мировой войны Советский Союз обладал обоими компонентами (формами) силы. Победоносная Советская армия и признаваемое во всем мире звание победителя фашизма и спасителя человечества делали Советский Союз невероятно привлекательным. Всеобщие равные права, которые оставались к тому времени еще только мечтой для многих и многих живущих на Западе, категорическое неприятие расизма и национализма, большой объем социальных гарантий также были существенной частью «мягкой силы» СССР. Расширение социалистического лагеря осуществлялось не только штыками и танками, но во многом благодаря идеологии, реальной привлекательности для массового сознания советского образа жизни — а если уж не самого конкретного образа жизни, то, во всяком случае, благодаря тем ценностям и идеологемам, на основе которых он был сформирован. За всем этим содержанием в качестве управляющей надстройки стояла «светская вера» в коммунизм — светлое будущее для всего человечества.

«Жесткая сила» против СССР не сработала. Германский нацизм, попытавшийся установить над нами власть с помощью «жесткой силы», потерпел сокрушительное поражение. Американцам тоже не удалось запугать Советский Союз атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Тем более что своя атомная «дубина» у нас появилась довольно быстро, и благополучный исход «жестко силового» подчинения СССР перестал быть очевидным.

Поэтому объявленная Западом холодная война на самом деле представляет собой программу формирования и применения против СССР так называемой «мягкой силы». В ходе этой войны была сконструирована на основе тщательной рефлексии марксистско-советского проекта новая «светская вера» — вера в либеральную демократию. Эта вера должна была стать исторической конкурентной альтернативой советскому проекту и его идеологемам.

Она, эта новая вера в Свободу, до сих пор является основанием и основным содержанием американской «мягкой силы». Эта вера уже сильно изношена и девальвирована реальной деятельностью США в роли мирового гегемона после распада СССР. Либеральная демократия теряет свою привлекательность с каждым днем по мере разворачивания системного цивилизационного кризиса. Пока она еще работает, но с каждым днем будет работать все хуже и хуже, поскольку «разрыв» между исторической практикой и провозглашаемой идеологией будет порождать рефлексию не только философскую, но и массовую.

То, что США и их союзники вынуждены все чаще применять в геополитике обычную «жесткую силу» (часто с контрпродуктивным результатом), говорит о том, что содержание «мягкой силы» уже не дает должного эффекта. Тем не менее, либерально-демократический проект как основное содержание западной «мягкой силы» пока еще остается действующим и, к сожалению, безальтернативным.

Россия в поисках твердой мягкости

Сегодня концепция «мягкой силы» стала одной из составляющих нашей внешнеполитической доктрины. Это активно, но не очень продуктивно обсуждается. Есть даже структура, призванная реализовывать эту концепцию, — «Россотрудничество». Поскольку сущность «мягкой силы» определяется ее содержанием, то логичным будет вопрос: какие именно идеальные конструкции, ценности, цели, нормы и образцы будут продвигаться в качестве инструментов установления отношений с нашими контрагентами по мировой геополитике? Без содержательного ответа на этот вопрос вся деятельность «Россотрудничества» будет как минимум безрезультатной.

Что мы хотим передать другим народам и странам? Чему мы хотим их научить? Какие идеологии, формирующие образ жизни, мы собираемся транслировать? Какие цивилизационные стандарты мы хотим создать и передать? Если мы просто принимаем западный образ жизни, вливаемся в «семью цивилизованных народов», то никакой «мягкой силы» у нас не будет. Эта либерально-демократическая «мягкая сила» уже находится у других, так же, как и мы, исторически принадлежащих к Средиземноморской цивилизации, и пока что она еще работает. И будет еще по историческим меркам довольно долго работать (пусть и плохо), если не создать ей достойной конкурентоспособной альтернативы.

Формально мне могут ответить, что структура «Россотрудничества» отвечает лишь за организацию «каналов трансляции». Хорошо. Но кто тогда отвечает за содержание? Министерство культуры? Институт философии РАН? Или, может, у нас есть партийные институты, аналогичные демократическому и республиканскому в США? Кто, как и почему будет критиковать современную геополитическую ситуацию? Какие продукты культурного производства (кино, театр, телевидение) будут работать на укрепление позиций России, а не представлять на Западе и в СНГ нашу страну в качестве убогой и неполноценной с чудовищной историей, как это происходит сегодня? Откуда такие продукты возьмутся, и почему? Какие рецепты предложит Россия для борьбы с мировым кризисом (поскольку он сегодня будет определять практически все содержание геополитики)?

Вопросы в большой степени риторические — по крайней мере, в рамках анализа ситуации. Список этих вопросов далеко не полон и составлен не в порядке их значимости. В то же время эти вопросы более чем принципиальны и в рамках проекта деятельности «Россотрудничества», и тем более в рамках реализации новой внешнеполитической доктрины. Без ответа на эти вопросы высока вероятность получить очередной фиктивно-демонстративный продукт. Такой вполне себе мягкий.

«Однако», 24.02.2013, 03.03.2013

На пятилетие осетинского конфликта: четыре стратегических вывода

О стратегических последствиях конфликта в Южной Осетии можно было говорить сразу и даже до него. Ничего не изменилось — изменилось только понимание, потому что история многое подтвердила. То, что ваш покорный слуга говорил 5 лет назад, сейчас разделяет гораздо большее число людей (во всяком случае, в экспертном сообществе).

По пунктам.

Первое: тогда и сейчас. Необходимо подчеркнуть, что непосредственная реакция на акцию Саакашвили была абсолютно верной. То есть Россия не просто поступила правильно — это был единственно возможный способ реакции. Россия выполнила гласно, публично и в соответствии с международным правом взятые на себя обязательства. Эти обязательства заключались в том, что Россия гарантировала недопущение решения проблемы силовым путём. Она обязана была это сделать. В случае, если бы мы умылись и воздержались от такой реакции, Россия перестала бы быть субъектом истории, субъектом мировой политики со всеми вытекающими отсюда последствиями — вплоть до неизбежной ликвидации суверенитета.

Собственно, в этом и был смысл конфликта. Мы прекрасно понимаем, что никакой Саакашвили не мог принять решение фактически о нападении на Россию. Саакашвили — сателлит, полностью контролируемый и оплачиваемый своими американскими хозяевами. Да, он рвался вперёд, он не совсем адекватен, он, безусловно, авантюрист и так далее. Но — он сидел на американской цепи, и спустить его с цепи мог только хозяин, Саакашвили цепью не распоряжался. Поэтому мы должны понимать, что это ещё раз в значительной степени подчёркивает акт политической воли, который Россия совершила, потому что и политическое руководство наше прекрасно понимало, что мы в качестве противника имеем не Грузию. И в этом смысле совершенно справедливо утверждение, что мы с грузинами не воевали. В данном случае грузины работали как американский штрафбат — это была разведка боем. Они проверяли нас на вшивость, проверили, и, кстати, это в дальнейшем имело чрезвычайно серьёзные, фундаментальные последствия для американских отношений с Россией. Безусловно, позитивные для нас. Это что непосредственно касается действия.

Второе. Реальными геополитическими последствиями конфликта — в том числе и официального признания Россией независимости Южной Осетии и Абхазии — были де-факто признание Южной Осетии и Абхазии протекторатом России (я имею в виду признание со стороны наших противников) и де-факто признание нами Грузии как американского протектората. Я хочу заметить, что даже нынешняя ситуация, нормализация российско-грузинских отношений, которая, как неоднократно я уже говорил, является по всем признакам российско-американской сделкой, — эта сделка включает в себя признание Россией американских интересов в Грузии. Если мы возьмём ситуацию накануне, то Абхазия и Осетия и так де-факто, в общем, признавались российским протекторатом. Де-факто, не де-юре, конечно. Но Россия ни в коей мере не считала Грузию американским протекторатом, а считала её традиционной зоной своих особых стратегических интересов.

То есть, в принципе, с геополитической точки зрения — это проигрыш. Проигрыш этот связан с отсутствием выстроенной, обеспеченной, содержательной и материальной политики России на постсоветском пространстве, в том числе и в Закавказье. То есть Россия практически демонтировала возможности свои (я не имею в виду военные возможности: они были, мы могли спокойно войти в Тбилиси и фактически сменить правящий там режим), она демонтировала политические возможности участия во внутригрузинской политике.

Поэтому можно сказать, что правильно, с точки зрения России, было бы принуждение Грузии не к миру, а к территориальному единству. Но понятно, что любое принуждение Грузии к территориальному единству связано с изменением политической парадигмы грузинской политики. Потому что единая Грузия может существовать только в контексте России. Никогда не существовала единая Грузия, сейчас не существует и существовать не будет без прямого российского протектората в той или иной форме, а форма — вопрос отдельный.

Третье. Признание независимости было единственным реально политически возможным для российского руководства способом в рамках правового режима гарантировать безопасность Абхазии и Южной Осетии в создавшихся условиях. Других реально очевидных возможностей не было. Это вынужденный шаг. Но при этом мы должны понять, что карликовые псевдогосударства создают колоссальные проблемы, причём не только стране-создателю, соседям или ещё кому-то — они в первую очередь создают проблемы себе. И я, с глубочайшим уважением относясь и к югоосетинам, и к абхазам и уважая их борьбу, их способность отстоять свою землю, своё существование как народов, хочу сказать, что существование в виде псевдогосударства, которое лишено всяких возможностей самостоятельного воспроизводства себя как государства и как социума, — оно абсолютно развращает. И это наша вина, потому что мы создали условия, при которых этот псевдосуверенитет начинает восприниматься элитами как инструмент решения каких-то своих проблем и задач, в том числе зачастую и в ущерб России.

Давайте честно. Никакой независимой Осетии и Абхазии быть не должно, как и многих других карликовых образований, — это всегда марионетки. Это всё равно что Палестинское государство, извините меня за сравнение, которое никогда не сможет существовать как самостоятельный субъект, а всегда будет объектом манипулирования со стороны разных сил. Я уж не говорю про Израиль — это отдельная проблема, не совсем связанная с вышеизложенным.

И наконец, четвёртое: чем дальше, тем больше. Понятно, что всё, что сейчас существует на Кавказе, в Закавказье, вообще в околороссийском пространстве, является паллиативом. Это промежуточная ситуация, которая не может сохраняться долго: она сама по себе потенциально нестабильна, она сама по себе потенциально уязвима и она должна развиваться либо к восстановлению единства постсоветского пространства — то есть исторического российского пространства, восстановлению полноценного имперского организма, — либо к уничтожению России. Уничтожению России как субъекта.

Вполне возможно существование каких-то территорий, административно-территориальных образований, одно из которых будет носить название Россия, но исторически к России это не будет иметь уже никакого отношения — ни в каком смысле: ни в территориальном, ни в историческом, ни в культурном, ни в этническом даже.

«Однако», 08.08.13

Русское чудо. Выученные и невыученные уроки истории

День народного единства — 4 ноября — праздник, над которым принято насмехаться и издеваться у нашей креативной элиты, по причине отсутствия веры, мозга и системного гуманитарного образования. Это праздник чудесного спасения практически сгинувшей, распавшейся, развалившейся страны, в которой все воевали против всех, жгли и грабили друг друга, в Кремле — поляки, а в каждом мало-мальски поселении — свой самозванец. Чудо спасения подчёркивается тем, что это праздник почитания иконы Казанской Божьей Матери, имеющей прямое очевидное отношение к его свершению.

Вот этот механизм избавления от Смуты, для которого необходимо Чудо, и есть повторяющийся, раз за разом воспроизводимый алгоритм русской истории. Русское православное сакральное государство, наследовавшее Византии и впитавшее в себя ордынскую управленческую традицию, выносило свой тип отношений с народом и элитами: государство легитимно тогда, когда оно, обращаясь к народу, «укорачивает» элиты, заставляет их работать на общий державный интерес. Когда и если государство ослабевает, элиты начинают добиваться политических прав, по сути, привилегий для себя, гарантий от «укорота». Когда и если они добиваются этого, государство теряет легитимность, потому что с народом так не договаривались. Политическая революция, как замечал Василий Ключевский, переходит в социальную, то есть истребление высших классов низшими, элиты обращаются за помощью и гарантиями защиты к внешнему врагу, разрушая государство. Для восстановления которого и необходимо Чудо. То есть нравственное мировоззренческое религиозное отрезвление страны. Таков механизм всех трёх русских смут. В первую Смуту вера, нравственные и религиозные скрепы сработали, и потому случилось Чудо. А во вторую все эти скрепы рухнули, и потому случилась неизбежная резня. То есть механизмом восстановления государства стала резня. В третью Смуту мы сохраняем шансы и на то, и на другое. Потому что государство наше будет всё равно восстановлено любой ценой. Но при этом не хотелось бы, чтобы эта цена была совсем «любая».

Есть ещё один механизм в новой русской истории, являющийся приобретением нашей исторической эволюции, точнее, петровских реформ. Западнообразный культурный слой был жёстко и искусственно имплантирован в Россию с разрушением традиций, уклада, всего строя — «синкретизма» национальной жизни в рамках форсированной принудительной модернизации. При всех проблемах и последствиях для развития страны эта модернизация представляется всё-таки необходимой (хотя о её формах можно поспорить). Поскольку с выходом России в пространство европейской политики вопрос стоял о сохранении России как субъекта этой политики или о превращении в объект, то есть, по сути, утрате самостоятельной государственности. Вот этот культурный слой, в дальнейшем воспроизводимый, и стал постоянной проблемой, «занозой» русской истории, унаследовав традиционное отношение допетровских элит к государству и прибавив к ним принципиальное «родовое» западничество.

Этот «культурный» слой и является в значительной своей части носителем той самой русофобии, о которой пишут авторы «Русского урока истории». Русофобии, которая является патологическим отражением ненависти к единственной в мире стране, которая не была покорена, побеждена, то есть «оцивилизована» в единственной доступной Западу манере. Поэтому эта страна не может считаться цивилизованной и подлежит неизбежному «оцивилизовыванию». Вот эту патологическую идеологию «недоевропейскости», «недоцивилизованности» России и разделяет известная часть западнического «культурного» слоя, превращая его раз за разом в «пятую колонну», инструмент в руках врагов России, её мировоззренческих и геополитических конкурентов. Этот слой, на современном этапе российской истории именуемый креаклами, и является самой серьёзной угрозой существованию России. Потому что победить её «снаружи» не удавалось никогда.

А изнутри… Это и есть, наверное, главный урок русской истории. Как обычно, невыученный.

«Однако» 8.10.2013.

Наша исключительность. Расстановка точек над модной темой По поводу популярной темы об американской исключительности, неосторожно поднятой Обамой

На самом деле идея мессианского предназначения Америки была заложена ещё отцами-основателями. Это, можно сказать, американская государствообразующая идеология.

«Мы должны помнить, что будем, как град, стоящий на верху горы, и взоры всех людей будут устремлены на нас», — писал Джон Уинтроп, лидер группы английских пуритан, высадившихся в Массачусетсе в 1630 году.

«Некоторые нации, можно сказать, рождены для власти, другие достигают её или пытаются сделать это. Только о Соединённых Штатах будет справедливым заявить, что власть возложена на них», — писал спустя 325 лет Джон Фостер Даллес, госсекретарь США.

Заметьте, божественная санкция осталась. Притом что санкционирующий всю эту историю американский бог радикально перестроился. Пуританский образец света и совершенства — такого совершенства, ради которого можно физически уничтожить не только его врагов, но и всех, кто случайно попался под руку, — претерпел за последующие годы такие изменения, что отцам-основателям в страшном сне не снились. Тем не менее, этот идол по-прежнему требует человеческих жертвоприношений.

«Продвижение свободы требует сначала сдерживания, а затем и ликвидации противостоящих ей сил, будь то отдельные лица, движения или режимы», — заявил в 2002 году Майкл Макфол, ныне посол США в России.

Надо заметить, что у нынешнего президента Обамы меньше всего охоты повторять эти американские мантры. Бедный Обама вынужден отбиваться и заискивать перед наседающими на него мессианцами, устроившими ему сейчас вот, например, бюджетный кризис (природа и последствия которого — отдельная тема. Здесь можно сказать только, что, конечно, сейчас Обаме дадут напечатать ещё денег. Но при этом — поизмывавшись по максимуму).

Если серьёзно, тут впервые, может быть, за долгие годы политические разногласия в Америке носят такой глобальный мировоззренческий характер. Обама как раз и пытается вернуть американцев домой к своим реальным проблемам. Хотя бы оттуда, откуда ему позволит обязанность нести невыносимое, в том числе и для бюджета, бремя глобального американского лидерства. На самом деле это, кстати, борьба не только против Обамы, но и внутри самого Обамы. И ненавидят его за саму возможность этой борьбы. Потому что никакой такой борьбы внутри Маккейна или, например, дамочки Клинтон в принципе быть не может.

Удастся ли Обаме вернуть Америку домой, сказать сложно. Но можно сказать одно: если это не удастся, Америка надорвётся под тяжестью своей миссии, как надорвался и рухнул СССР. Притом что миссия эта в нынешнем виде ничего, кроме исключительной самонадеянности и исключительного цинизма, под собой не имеет.

…На самом деле мы тоже исключительные. Наша исключительность в том, что мы единственная страна, которая не была покорена — насильно «оцивилизована» — западными миссионерами. Наша исключительность в том, что мы остаёмся, по сути, единственными открыто отстаивающими базовые европейские христианские ценности. Наша исключительность в том, что мы всех таких «исключительных» видели в одном месте.

«Однако, 03.10.13

С Россией американцам придётся сложнее

Что ждёт Россию? Изменится ли мир до неузнаваемости? Грозит ли нам экспорт «цветной» революции? Удастся ли домодернизировать страну? Что будет с оппозицией при «новом» Путине? На эти и другие вопросы «АиФ» ответил известный тележурналист, публицист и политолог Михаил Леонтьев.

Кишка тонка?

«АиФ»: — Михаил Владимирович, все ждут конца света: то ли большая война, то ли вторая волна кризиса скоро нас всех накроет. И мы будем жить совсем в другом мире…

М. Л.: — Изменится ли мир до неузнаваемости? Если коротко: да. Идёт смена эпох, большой слом старого мироустройства. Однако мир ещё постоит. А вот Россия может перестать существовать. Она давно бы распалась, если бы не события почти чудесного свойства. На них основано моё глубокое убеждение, что страна выдержит всемирную ломку. Она устояла не так давно в гораздо более критической ситуации благодаря пробудившемуся инстинкту самосохранения.

Вспомните, как в 1996-м мы имели на руках видимость страны, симулякр государства, которое капитулировало перед кучкой обыкновенных бандитов этнического окраса, впоследствии объявивших себя ваххабитами. Пока Россия свободно падала в пропасть, исправить ничего было нельзя. Да и как, если общество считает болезнь счастьем? Точно, как в анекдоте: «Больной, вы страдаете извращениями!» — «Что вы, доктор, я ими наслаждаюсь…» Извращения обычно кончаются плохо. Наслаждение закончилось ударом о дно пропасти: Югославия — дефолт внешнеполитический, Хасавюрт — дефолт внутриполитический. И, собственно, дефолт экономический. Только ударившись о дно, страна очнулась. Путин 1999-го — это спрос на доктора. Но реанимация — процесс деликатный. Принцип врача: не навреди. Нужна эволюция, а Путин — идеальный эволюционер. Но ресурс спокойного выздоравливания исчерпался лет за 5–6. А кризис стал удобным поводом, чтобы не заниматься никакой стратегией, а просто выживать кто как может.

«АиФ»: — Однако, есть ли у Путина свой «план Маршалла», чтобы восстановить страну так же, как поднимали Европу после Второй мировой войны и разрухи?

М. Л.: — План Маршалла был не европейский, а американский. У Путина нет заокеанского плана, чтобы поднять Россию с колен, типа японского или китайского. У него должен быть русский план. В чём он? Послевоенную модернизацию индустрии европейских стран осуществили путём внешних инвестиций. В Японию, Германию, Италию и Францию влили колоссальные иностранные капиталы, — и всё под американским колпаком. Но с нами так не выйдет: страну сначала пришлось бы разрезать на удобоваримые куски. Я вообще не верю, что внешний инвестор может установить над Россией политический контроль. Кишка тонка, ручки коротки. Даже если и удалось бы: кому нужна расчленённая Россия? Это объект, абсолютно непредсказуемый с точки зрения рациональной политической воли. Хуже Африки. Оно им надо? Новейшая программа модернизации России тоже отчасти предполагает, что откуда-то извне вдруг появятся инвестиции в немыслимых масштабах, а для этого мы будем улучшать инвестиционный климат. Звучит неплохо, но в условиях, когда экономические перспективы ухудшаются, а многие инвесторы вывозят из России капиталы, спасая свой бизнес, всё это не работает. Запад нам не поможет. Надежда только на отечественные источники. Решающая масса инвестиций должна быть изыскана внутри страны, как и во время прежних русских модернизаций — при Сталине и Петре Первом. Пресловутые «25 миллионов рабочих мест», о которых говорил Путин, может дать только реиндустриализация. И, кстати, та же наша программа вооружений, необходимая не только для обороны. Это и есть единственная на сегодня антикризисная программа и основа для модернизации страны. Люди, не замечающие этого, либо не хотят ничего видеть, либо у них другая задача — выть на Луну.

«АиФ»: — Пойдут ли оппозиции впрок деньги, которые ей выделяет «на демократию» американский Конгресс?

М. Л.: — Это всего лишь прямые госвложения США в косвенную поддержку «цветной» революции. Американцы честны, когда говорят: «Мы финансируем не партии, а неправительственные организации». Мол, ребята, мы поддерживаем демократию, свободные выборы. А вы что, против свободных выборов?.. Но за этой легальной частью айсберга скрываются гораздо более крупные теневые вливания.

С Россией, конечно, им придётся посложнее, чем с Украиной. У нас нет такой свободы антигосударственной деятельности, как в других постсоветских странах. Там внешний хозяин добился для себя полной свободы действий. В чём суть «оранжевых» революций? Там и власть и оппозиция финансируются из одного источника. В России не так.

Чем отличалась «оранжевая» масса на майдане? В обычной толпе нет бойцов — пехоты, разбитой на пятёрки и десятки, которую готовят годами с помощью этих самых «неправительственных структур». У нас всё это под контролем, во вменяемом состоянии. В России предатели, занимающиеся откровенно подрывной деятельностью, не разгуливают с удостоверениями-«непроверяйками», ограждающими их от любой ответственности.

Градус ненависти

«АиФ»: — Что будет с несогласными при «новом» Путине?

М. Л.: — Если власть устоит, оппозиция может и дальше оставаться тем же цирком шапито. В противном случае эта публика будет эффективным инструментом расшатывания стабильности. Для кого? Конечно, не для себя. Сейчас принято умиляться: ах, на улицы вышли не нищие, ограбленные коммунистические старушки и ветераны, а солидные люди с айфонами и пекинесами, средний класс, которому есть что терять.

Да, эта масса может послужить инструментом «цветочного» переворота. Страна беременна насилием и социальным взрывом. Советское понятие справедливости не отмерло. Оно просто оторвалось от реальности… В результате градус ненависти в народе высок. В 91-м при всей радикальности переворота гражданской войны не случилось, поскольку страна была социально однородна. Ресурс для сноса власти оказался достаточным, а для гражданской войны — нет. Вспомните тот же «опереточный» путч. Сейчас всё изменилось кардинально. Почему у Ходорковского нет перспектив? Потому что в глазах обычных людей он — клоп, насосавшийся народной крови. Как, собственно, и Прохоров, и все остальные.

«АиФ»: — Рискнёт ли власть выпустить Ходорковского?

М. Л.: — Почему бы и нет? Как заметил Дмитрий Медведев, у нас любят «улавливать сигналы». Это надо сделать так, чтобы всё было считано как сигнал силы, а не слабости. Но, еслиХодорковский всё-таки выйдет, участь его незавидна. Пока он сидел, на авансцене появилось слишком много всякой агрессивной шушеры, которая не уступит ему своё место под солнцем оппозиции. Его сожрут. Пока у него ореол сидельца, он им неопасен и даже полезен. Они больше всех заинтересованы, чтобы Ходор сидел вечно. Но, как только он появится на воле, раздастся такой хруст костей! Вы только взгляните на эти рожи: наглые, как тараканы, голодные, не имеющие даже элементарного политического опыта и не нуждающиеся в нём. Есть спрос на свежатину: чем меньше «несогласные» укоренены в политике, тем более они сейчас популярны.

«АиФ»: — Ждать ли массовых столкновений мигрантов с полицией по примеру Парижа?

М. Л.: — Мигранты как консолидированная сила — это несерьёзно. Кого считать мигрантами? Северокавказских граждан России или среднеазиатских гастарбайтеров? Что-то я не видел больших групп чеченцев или дагестанцев, занятых тяжёлым неквалифицированным трудом на стройках в Центральной России. Надо вырыть канаву — зовём таджиков. С чего бы это? Но в любом случае национальный шовинизм Россию убьёт, будь то шовинизм скинхедов либо кого-то другого. Готовность нанести 25 ножевых ранений незнакомому узбеку и занятие демагогией о маленьком уютном европейском доме для русского народа мало чем отличаются друг от друга. Это всё в одну лузу — идеальная форма для раскачивания страны.

«АиФ»: — Что впереди: застой или бунт?

М. Л.: — Хотелось бы немножечко позастояться. Однако у нас уже нет ресурса для застоя. Не до жиру. Прос…ли всё. А теперь требуем от людей сделать невозможное — рывок из положения лёжа. Поднять страну на дыбы в хорошем смысле. Мы, конечно, сможем и это, но только если предельно напряжём все оставшиеся силы.

Источник: aif.ru 30.05.2013

К годовщине инаугурации

Начнём с того, что сама идея «подводить итоги» в годовщину, — абсолютно продукт импортных медийных технологий. И, собственно, не факт, что 100 дней или год — это дата, к которой какие-то итоги должны быть готовы.

Разве что «болотным» забава. Так уж получилось, что «болотные» приспособили свой день радости и скорби как раз к инаугурации. Теперь у них есть стопудовый повод каждый год подводить свои итоги и стенать по «узникам 6 мая».

«Дети! Папа не для того повесился, чтобы вы на нём качались, а для того, чтобы в доме было тихо», — вот, в некотором смысле, синтез того, что можно по существу сформулировать к этой принудительной дате.

Начнём с конца — с «болотных». Президент действительно вернулся для того, чтобы в доме стало тихо, — и в доме стало тихо. И «болотная» движуха в годовщину — просто констатация того, что с этой задачей на сегодняшний день в нынешнем контексте Путин справляется. Стопроцентно. То есть Россия по-прежнему после известных «смутных времён» имеет возможность пользоваться завидным преимуществом политической стабильности. Это чуть ли не единственное преимущество на сегодняшний день, но оно дорогого стоит.

Другое дело, что ресурс этого преимущества ограничен достаточно жёсткими рамками глобальной экономической конъюнктуры. От которой мы, как известно, зависим, и зависимость от которой нам так и не удалось уменьшить, и никаких реальных и конкретных программ уменьшения такой зависимости, как известно, у нас нет. Впрочем, как известно, их нет ни у кого не свете. И это может нас в некоторой степени оправдывать, но ни в какой степени не может успокоить.

Собственно, обрыдло уже всё это повторять раз за разом, а больше, на самом деле, и сказать-то нечего. Ну вот не исполнило правительство президентские указы от 7 мая прошлого года. Есть подозрение, что оно их даже не читало. И что? Сильно это навредило экономической политике, которой всё равно не имеется?

Возвращаясь к анекдоту. Путин, пойдя на новый срок, в первую очередь, конечно, решал задачу восстановления этой самой политической стабильности. Никакого другого реального способа и никакого другого реального человека, годного для этого, у нас год назад не было, как нет и сейчас.

Однако — и это самое главное — кандидат Путин, а потом и президент Путин сформулировал достаточно ясно вызовы и угрозы, на которые страна и он должны ответить. Вызовы сформулированы, а ответов на них до сих пор нет. Единственный вопрос: этих ответов ещё нет или их никто не ищет? Ответа на этот вопрос тоже нет.

А в остальном всё, в общем и целом, удивительно спокойно. Точно в соответствии с «папиным» замыслом.

«Однако», 08.05.13

Битва за Арктику: остановить Россию уже не удастся

Канада подала в ООН заявку с притязаниями на арктический шельф до самого Северного Полюса.

В этой истории нет ничего нового. Все страны, которые имеют выход к арктическому шельфу, активизировались. Здесь, безусловно, есть политическая составляющая — в первую очередь НАТОвская и американская. Но, в принципе, для того чтобы претендовать на шельф, она даже, собственно, и не нужна, потому что и с точки зрения обычной геоэкономики, транспортных путей, и с точки зрения ресурсов — Арктика сейчас очень лакомый кусок.

Канада имеет вторую после нас пришельфовую территорию побережья. Естественно видеть её в качестве зачинщика во всей этой истории. Было бы странно, если бы всё это было иначе, потому что понятно — там её прямой интерес.

И так же понятно, что, скорее всего, из этого ничего не получится. В том смысле, что ущемить наши права на Арктику не удастся.

Начнём с того, что существуют соображения безопасности. Нельзя допустить проникновения стратегических подводных лодок в толщи Ледовитого океана поблизости от нас (пуски ракет возможны и через лёд в определённых условиях). Это резкое снижение подлётного времени, и понятно, что Россия не допустит никакой бесконтрольной военной активности в зоне Ледовитого океана, потому что это напрямую вопрос безопасности и её поддержания, ядерного сдерживания.

И мы видим, как наращивается военная составляющая присутствия России в Арктике, и как параллельно развивается экономическая часть. Потому что у нас есть абсолютно конкретные и абсолютно понятные проекты, комплексно позволяющие одновременно и восстанавливать и развивать инфраструктуру Северного Ледовитого океана (там же потепление идёт, у нас резко улучшились перспективы, связанные с Севморпутём). У нас одновременно начались некоторые пробные коммерческие проводки судов через Северный Ледовитый океан.

Плюс там же по дороге у нас шельфовые месторождения, совершенно циклопические по масштабам. Даже при сложных известных перспективах, связанных со сланцами и с изменениями ценовой конъюнктуры, мы можем быть уверены: там такого рода запасы и ресурсы и такого качества, что они всё равно не будут за балансом в условиях любых реальных колебаний цен.

Это всё вместе создаёт чёткий вектор развития в русской Арктике. Одно дело — мы просто развиваем Севморпуть. Другое дело, когда нам надо там ещё создавать и платформы, и инфраструктуру обслуживания всех этих платформ и так далее — и всё это надо будет развивать параллельно. Понятно, что это синергетика. Плюс надо всё-таки иметь в виду, что Советский Союз нам многое оставил. При всём ущербе, который был нанесён за 20 лет, там ещё очень многое осталось. Мы единственная страна арктического пояса, которая реально осваивала северную кромку своего побережья. Нигде нет такого города, как Норильск, условно говоря. Понятно, при каких обстоятельствах он появился. Часть этого подхода — и судоходство по нашим северным сибирским рекам, которые впадают в Северный Ледовитый океан. Опять же, конечно, ему был нанесён очень сильный ущерб. Но, тем не менее, сохранилась инфраструктура. Это и (опять же колоссальные) «скрытые» как бы предприятия по добыче и переработке природных ресурсов. То есть у нас есть колоссальные преимущества.

И ещё одно соображение. К сожалению, в силу нашей дегенеративной макроэкономической политики у нас в гражданской сфере практически нет проектов развития и возможностей развития. Вот таким проектом развития может стать именно проект освоения Севера. Может быть, не единственным, но сопоставимых я не вижу сейчас и по масштабам, и по технологиям, потому что всё это требует совершенно специфических технологий, к счастью. Это даёт возможность сделать Север драйвером экономического развития.

Возвращаясь к Канаде. Мы не можем отказать им в желании делать то же самое, что делаем мы. Но, во всяком случае, наезд на нас в этом регионе не получится. Никак.

Мне даже кажется, что это полезно. Потому что такие наезды имеют стимулирующую роль с точки зрения формирования активной российской политики в этом направлении, а нам стимулы, в общем, не мешают — к сожалению, они нам нужны.

«Однако», 11.12.2013

В Арктике у нас серьезные противоречия со всеми заинтересованными сторонами

Никакого вопроса о том, кому принадлежит это пространство, Советский Союз для себя даже не ставил.

Россия пытается активизировать работу «Баренцевой конференции» — формат взаимодействия России и ряда стран Северной Европы, инициированный еще в 1993 году. Вместе с тем, как отмечает «Независимая газета», у России и других государств Арктического региона есть целый ряд нерешенных проблемных вопросов. Норвегия и Швеция не признают эксклюзивных прав нашей страны на Северный морской путь. Кроме того, оспаривается и статус Белого моря как внутреннего моря России. Сохраняются разногласия между Москвой и Копенгагеном относительно подводного хребта Ломоносова.

Значение «Баренцевой конференции» и сложившиеся геополитические реалии в северной части земного шара комментирует Михаил Леонтьев.

Если мы не достигнем сопоставимого с СССР могущества, то рано или поздно все отнимут

У нас очень серьезные противоречия со всеми заинтересованными сторонами, связанными с Арктикой. Баренцево море здесь является не самой болевой точкой, но на нем все сходится. Понятно, что это территория, на которой на нас будет оказываться огромное давление. Если мы готовы этому противостоять, то какая разница, есть или нет «Баренцевая конференция»?

Давление от этого сильнее не станет, хотя для нас она может стать дополнительной поляной, где можно это противостояние озвучивать и формализовывать. Когда я говорю о готовности противостоять, я имею в виду, есть ли у нас ресурсы, силы и средства для этого.

Мы помним, как на советских картах была обозначена наша граница по Арктике. Она прочерчивалась по меридианам прямыми линиями к Северному полюсу. Никакого вопроса о том, кому принадлежит это пространство, Советский Союз для себя не ставил! Да и никто не ставил. США не признавали прибалтийские республики территорией СССР, а кому это мешало? Это никаким образом не способствовало отделению этих республик.

Надо понять, что геополитические амбиции, которые имеет Россия, могут опираться только на степень могущества, пусть и не такую, какое было у Советского Союза, но, во всяком случае, сопоставимую. Если этого нет, то рано или поздно все отнимут. Найдут способ, не мытьем, так катаньем, поэтому наши потуги отстоять свои позиции имеют смысл только в связи с одним: мы стараемся защищать наши позиции до, грубо говоря, «прихода основных сил». То есть мы рассчитываем восстановить возможности страны до такого уровня, когда эти позиции будут защищены гарантированно.

У других стран здесь есть свои противоречия, но против нас они будут действовать сообща

Если мы не ставим такую задачу, то перечень вызовов, которые существуют, достаточен, чтобы понять: с «Баренцевой конференцией» или без нее результат будет одинаков. У других стран здесь есть свои противоречия, но против нас они будут действовать сообща, тем более что все они — представители НАТО. Финляндия — исключение, но она только по инерции не является его членом.

Развитие событий прямо зависит от политических и экономических решений России в отношении самой себя, то есть в отношении восстановления своих возможностей. Россия показала, что вкладывается в удержание этих позиций. Но самого вопроса не возникло бы, обладая Россия возможностью отстаивать статус-кво. Мы же не мешаем никому из стран региона провести границы ровно так же. Антарктика исторически была интернационализована, но Арктику никогда никто не собирался интернационализировать. Если Канада, Соединенные Штаты, Исландия, Норвегия и Британия проведут такие линии, то это их дело. Принцип прост: от крайней точки российской границы проводится по окружности кратчайшая к полюсу. Я такой подход поддерживаю.

КМ. ру, 26.06.13

Первое место Путина — проявление запроса на альтернативу

Известный политолог и телеведущий Михаил Леонтьев комментирует лидерство российского президента в рейтинге самых влиятельных людей мира, составленном авторитетным американским журналом «Форбс».

Специфика журнала «Форбс» состоит в том, что в его поле зрения регулярно попадают самые яркие и заметные личности в области бизнеса и большой политики. Причём речь идёт не только о константных величинах. Как средство массовой информации, претендующее на влияние и большие тиражи, «Форбс» чутко реагирует на текущее общественное признание того или иного лидера. И в этом смысле обойти стороной фигуру Владимира Путина или присудить ему в этом году второе-третье место издание просто не могло такова объективная реальность.

Если вы посмотрите американскую прессу времён сирийского кризиса (а дело было в сентябре), то отчётливо увидите, что все ведущие комментаторы США дружно признали возросшую роль Владимира Путина в международных делах. Некоторые из них откровенно восхищались фигурой российского президента. Что для американцев, мягко говоря, несвойственно. Многие эксперты в Штатах обращали внимание на то, как «хозяин Кремля размазал Обаму».

Разумеется, не отреагировать на господствующие настроения «Форбс» не мог, и первое место Владимира Путина в рейтинге влиятельности — абсолютно адекватная оценка нынешних международных реалий. Ведь с точки зрения американской прессы, особенно правоконсервативной, влияние лидера РФ в этом году было просто феноменальным. И в этой оценке можно увидеть следующий контекст: мол, полюбуйтесь, ребята, какой наш президент тюфяк на фоне своего напористого и эффективного коллеги из России.

Может быть, речь идёт всего лишь о субъективном американском восприятии мировых лидеров? Едва ли. В этом году Владимир Путин действительно развернул многие тенденции в мировой политике. А это явление достаточно редкое — далеко не каждому мировому лидеру удаётся кардинально изменить саму парадигму международных отношений. В случае же с Сирией, где Россия переиграла Запад «по очкам», причём сделала это ловко и изящно, мы можем говорить именно о таком случае.

Сегодня в нашей стране не принято об этом говорить, но российская внешняя политика последних месяцев выглядит на сто процентов безупречно. С учётом реальных возможностей России, её реального веса в мире (отнюдь не самого большого) и множества негативных факторов внутри РФ и за рубежом, Москва превратилась в сильного и, что самое главное, тонкого игрока.

На Ближнем Востоке, являющемся главной болевой точкой планеты, мы действовали в соответствии с разумной, долгосрочной стратегией, выдерживая невероятное давление со стороны многочисленных оппонентов. При этом — я хочу это подчеркнуть! — Москва ни разу не поддалась эмоциям, отказавшись ввязываться в рискованные авантюры, чем вызвала форменную истерику со стороны наших «заклятых друзей» и многоуважаемых партнёров. Согласитесь: осторожная, взвешенная и эффективная внешняя политика дорогого стоит. Не каждая страна в современном мире позволяет себе такую роскошь.

Во внешней политике Россия действует на сто процентов суверенно. Причём фокус состоит в том, что именно такой курс сегодня востребован не только внутри РФ, но и далеко за её пределами, что связано с закатом США как единственной сверхдержавы и уже очевидным крахом однополярного мира. Американская внешнеполитическая идеология, представляющая собой дикую смесь демагогии о «ценностях демократии» со стремлением к тотальному доминированию, вызывает растущее неприятие на всей планете. Причём в первую очередь это касается ближайших союзников США: чем более проамериканскую политику проводит тот или иной лидер, тем ниже его авторитет в глазах собственного населения. История Тони Блэра, прозванного за своё раболепие перед Вашингтоном «пуделем Джорджа Буша», в этом смысле показательна и поучительна.

Пока однополярный мир переживал свой расцвет (1991–2008 годы), идеология суверенитета оставалась невостребованной. Она считалась глубоким ретро, а о носителях этой концепции презрительно говорили в таком духе: «Товарищи, вы не понимаете тенденций современного мира! Какой суверенитет? Опомнитесь: Вестфальская система давно умерла!»

Громче всех об этом, кстати, говорил видный американский стратег Генри Киссинджер. Но три года назад «старину Генри» словно подменили: он заснул и стал просыпаться только при упоминании своего имени. И пока мистер Киссинджер спал, однополярный мир потерпел крах (что прекрасно понимает и Барак Обама), а в международных отношениях взяла верх идеология суверенитета, которую поднимает на щит Россия.

Неудивительно, что в свете произошедших перемен в мире вновь возникают коалиции, ведутся захватывающие игры и складываются «концерты» — европейские, азиатские и другие. Россия же в этом мире выдвигается на первые роли — как страна, заявляющая о себе как об оплоте христианства, традиционных ценностей и идеологии суверенитета. Ещё бы — в мире давно сформировался запрос на альтернативу западному проекту, и наша страна постепенно начинает занимать эту нишу. В этом смысле признание Владимира Путина самым влиятельным политиком 2013 года, по версии журнала «Форбс», одно из зримых проявлений глобальных перемен.

«Невское время» 01.11.13

«Это — приговор Евросоюзу»

По мнению известного публициста Михаила Леонтьева, которое он выразил в интервью порталу KM.ru, Евросоюз поступил с Кипром «предельно садистски». «Нынешняя история с Кипром напоминает анекдот: «Я вчера спас девушку от изнасилования. Как? Уговорил», — заметил М. Леонтьев.

По словам публициста, то, что делают с Кипром, «это грязная, вонючая, но абсолютно корректная с юридической точки зрения операция, потому что Кипр никто в Евросоюз не тащил». «Они видели там свои преимущества, их никто не тащил вступать в определенные отношения с мировой финансовой системой, которая никому ничего не обещала. И никто Кипру не обязан. Евро — это не союз. С союзниками так не поступают. Это мочилово — грубое, асимметричное, но на которое они имеют формальное и реальное право, потому что они — хозяева. Они платят бабки, и они решают вопрос», — пояснил он.

«Я думаю, что серьезная вовлеченность Кипра в российские дела или России в кипрские не была последним аргументом в том, что с Кипром поступили предельно садистски. Кипрская экономика ни в чем не виновата. Кипр, будучи очень успешным государством, очень много вложил в Грецию, а Греция накрылась дефолтом. Этот дефолт был проплачен прямой эмиссией, и понятно, что это — немецкая эмиссия. Они не обязаны устраивать Кипру эмиссию, но это как бы нечестно. Киприоты пришли и сказали: «Ребята, вы чего делаете?! Вы им списали долги, вашим банкам проплатили, а мы?» А им говорят: «А мы вам ничего не обещали!» То есть Кипр накрылся на Греции. Конечно, у кипрской экономики есть проблемы, но они ничтожны по сравнению с тем, как его выставили. Но это — приговор Евросоюзу. Неважно, за что с Кипром так поступили: важно, что это — брак по расчету, а расчет больше не проходит. Поэтому этот брак будет рушиться. Я вообще подозреваю, что Евросоюз рухнет из-за выхода из него Германии», — заявил аналитик.

Что касается роли России в этой ситуации, то, считает Леонтьев, наша страна «помогла Кипру наполовину»: «Это прыжок на пять метров через десятиметровую пропасть. Рациональность этого действия мне недоступна: вы либо прыгаете, либо не прыгаете. Мы оказались задействованы за рамками нашей юрисдикции. Бог бы с ней, была бы она кипрской юрисдикцией, так ведь она не кипрская, а европейская. Мы свои деньги отдали не тому, кому надо, а теперь обижаемся, что они ведут себя неправильно. Но, ребята, кто же вас просил отдавать им деньги?..»

«Когда Путин говорит про суверенитет, то он говорит правильные мысли. Но суверенитет не ограничивается внутренней и военной политикой. Он и на экономику немножко распространяется, без экономики не бывает суверенитета. Для России это важный урок, но Россия теряет от экономической политики нашего финансового блока гораздо больше, чем от кипрских потерь. У нас на Кипре финансы, потому что в России невозможно работать. Почему там финансы государственных корпораций? Потому что государственная политика способствует тому, что в России работать нельзя. В России рефинансироваться нельзя. У нас нет нормального рынка, нормального кредита, ничего нет. У нас одна задача: надо выжать из экономики деньги и отдать их на Запад, потому что там эти деньги будут лежать, а здесь они будут плодить инфляцию. Деньги в экономике порождают инфляцию. А дыхание человека порождает грипп, поэтому человеку нужно заткнуть кляп в рот, чтобы он не дышал, и тогда у него не будет гриппа. Если ты человеку не даешь дышать, то у него точно не будет воспаления легких, а то, что он умрет, нас не касается. Это — финансовая стратегия нашего государства. Поэтому у нас государственные корпорации бегут на Кипр», — заключил Михаил Леонтьев.

КМ. ру, 27.03.2013

Примирение красных и белых уже состоялось

1 декабря в Ульяновске пройдет заседание Изборского клуба на тему «Примирение красных и белых и снятие противоречий между XIX и XX веком». Считается, что проект Изборского клуба создан для определения новой модели, которая, возможно, станет идеологической основой российской государственности. Почему проблема примирения красных и белых стала актуальна именно сейчас, почему за нее берутся эксперты клуба, а также как примирение возможно в рамках экономических моделей, в интервью Накануне. RU рассказал известный российский тележурналист, публицист Михаил Леонтьев.

Вопрос: — Михаил Владимирович, почему проблема примирения красных и белых вновь приобрела актуальность? И можно ли вообще их примирить? Далеко не все согласны, что это возможно.

Михаил Леонтьев: — На самом деле, это уже есть. Если мы возьмем Изборский клуб — это и есть красные и белые. Отмечу, что уже давно происходит деление не по линии красных и белых. Красные и белые примирялись много раз. Евразийцы были красно-белые, Сталин был красно-белым, начнем с этого, абсолютно красно-белый. У него были другие отдельные недостатки, но в этом смысле он очень синтетически воспринимал историю и доказал это.

Дело в том, что сейчас линия раздела проходит не по красным и белым, а по отношению к стране, грубо говоря, по геополитической ориентации. Отсюда существуют два параметра, по которым красные и белые легко примиряются.

Вопрос: — Какие это параметры?

Михаил Леонтьев: — Первое — это отношение к стране, то есть это патриотизм. Потому что красные и белые патриоты давно уже примирились. Это видно по митингам на Поклонной горе и так далее. И красные и белые предатели тоже уже давно и неплохо помирились. Вот посмотрите, для них главное предательство — это задача «слива» власти любой ценой, а власть и всевластие легитимное — это «слив» государственности. Она примиряет их между собой, вне зависимости от их мировоззрения, если у них оно вообще есть, кроме предательства.

Поэтому примирение красных и белых произошло и там, и там. Посмотрите на «болотные» митинги — они красно-белые. Это вообще не тот критерий, по которому что-то делится.

Второй параметр — это прорыв, это колоссальный рывок, который должна сделать Россия в развитии. Вот вокруг задачи как раз легко все это примиряется. Получается, что с одной стороны прорыв, с другой — война.

Вопрос: — Евгений Примаков в своей статье «Современная Россия и либерализм» пишет об актуальности для современной России темы соотношения государственных основ с либерализмом…

Михаил Леонтьев: — Очень правильная, сдержанная, по-примаковски сглаженная, весьма корректная статья.

Вопрос: — Можно ли соединить неолиберализм и подход, основанный на сильной роли государства в экономике? Или это упрощенное понимание проблемы?

Михаил Леонтьев: — Я не очень разделяю терминологию, которую употребил Примаков, но я понимаю, что он имел в виду. В чем прав Евгений Максимович? В том, что либеральный подход в экономике, безусловно, нужен. Рынок сам по себе либерален, просто у рынка есть очень четкие границы. Много раз говорилось о том, что раз и навсегда надо покончить с мифологией о роли государства в экономике. Это не имеет отношения к либерализму, монетаризму, это относится к нормальному здравому смыслу. Бизнес абсолютно идеален в своих естественных границах, за рамками он может очень мало. Бизнес не может ставить перед собой неконъюнктурные задачи. Если кто-то считает, что в экономике у государства нет неконъюнктурных задач, то, наверное, это ненормальный.

Потом, бизнес очень плохо выносит в определенных условиях, параметрах, обстоятельствах риски выше определенного уровня. Если есть какие-то проекты, даже экономически обоснованные, но очень длинные, и, таким образом, подверженные рискам внешней конъюнктуры, если эти риски очень большие, то русский бизнес их никогда, а западный — на сегодняшний момент на себя брать не будет.

Вопрос: — И что же, надо «поставить крест» на долгосрочных проектах?

Михаил Леонтьев: — Это не значит, что такие проекты не надо делать, это значит, что проблему рисков должно решать государство. Государство — стратег, государство может и должно ставить перед собой задачи, поставленные обществом. Ставить задачи неэкономические и неконъюнктурные и планировать эти задачи, добиваться их исполнения, а хозяйствовать должен бизнес. Государство не должно хозяйствовать, оно плохо это делает.

Вопрос: — Но многие с Вами поспорят по поводу того, насколько «эффективно» хозяйничают олигархи на приватизированных заводах.

Михаил Леонтьев: — Это не касается форм собственности, это форма управления. Государственная собственность может вполне управляться рыночно — если вы нанимаете управляющую компанию и по тем или иным соображениям не считаете нужным или целесообразным эту собственность продавать в настоящий момент. Тем более, если вы напрямую финансируете проект, вы не имеете права его продавать, потому что нельзя финансировать частный бизнес напрямую, это называется воровство.

Но проблема в том, что бизнес как идеальное хозяйствование разрушает государство как институт. Не царское дело торговать, царское дело — воевать. В широком смысле слова. В том числе и воевать в экономике, ставить стратегические задачи. Вот об этом идет речь. Это, в принципе, не противоречит тому, о чем пишет Примаков, просто он политкорректнее выражается.

Вопрос: — Тогда что, в Вашем понимании, Евгений Примаков называет неолиберализмом?

Михаил Леонтьев: — Неолиберализмом он называет либеральный фундаментализм. Не знаю, почему он «нео»? Но все равно, либеральный фундаментализм вообще отрицает государственное вмешательство. На самом деле, либеральный фундаментализм — это компрадорская колониальная идеология, насаждаемая мировыми действующими регуляторами в периферийных странах для того, чтобы вскрывать их рынки для экспансии и лишать их возможности не просто догоняющего, а опережающего развития. Это инструмент ассиметричной конкуренции со стороны лидеров. С целью сохранить и закрепить свое лидерство. Больше ничего за этим нет. Это вполне нормальная конкурентная практика — со стороны конкурента. Если вы на себя натягиваете методику конкурента, которая призвана не дать вам победить в конкуренции, то кто вы есть?

Вопрос: — Евгений Примаков также делает вывод, что России либерализм необходим, настоящий либерализм, и снижение роли государства в экономике возможно лишь в будущем, при совершенно других условиях. Но ведь для снижения роли государства эта самая роль хотя бы должна появиться…

Михаил Леонтьев: Это абсолютно верно. Что значит снижение? Если возвратиться к тому, что я сказал, то в рамках этих задач никакого снижения роли государства быть не может. Ну как может быть снижение в определении стратегии развития, в том числе экономического? Кроме государства, этого никто делать не может, не будет и не должен. С другой стороны, расширение роли государства может быть временным, в связи с тем, что задачи экономической реконструкции — индустриализации могут быть решены в настоящий момент только концентрацией государственных ресурсов. Это, конечно, сверхвмешательство, сверхучастие государства в экономике, когда вы не аккумулируете бюджетные средства. Что на это скажут мои партнеры из журнала «Эксперт», предположим? Они скажут, что нельзя изымать деньги из экономики для того, чтобы помещать в низкодоходные и рискованные активы. Они абсолютно правы в том, что, чем так использовать, лучше не изымать.

Вопрос: — А Вы с ними не согласны?

Михаил Леонтьев: — В отличие от них, мы считаем, что деньги из экономики надо изымать, их надо аккумулировать. В том числе и за счет продажи неких государственных компаний, может быть, добывающих, которые прекратили быть флагманами и инструментами проведения государственной политики в том числе. Они превратились в обузу, в структурную нагрузку на экономику. Может быть, эти очень большие средства надо аккумулировать, чтобы направленно пустить их на проекты развития, но потом в эти проекты инкорпорировать бизнес. Он с удовольствием будет инкорпорироваться в действующие проекты, гарантированные государством, потому что это снижение рисков и устойчивая и долгосрочная прибыль. Но сам на себя брать эти риски и задачи бизнес ставить перед собой не будет. Это абсурд. С этой точки зрения — да, конечно, сейчас нужно резкое увеличение роли государства, но не национализация, а нужно что-то создавать с нуля, а создавать может только государство.

Вот в этом наше различие между либералами-государственниками. Но не стоит забывать, что они тоже правы, по-своему, причем их правота на порядок лучше, чем то, что делают сейчас наши финансово-экономические власти.

Накануне. ру, 20.12.2012

Патриотизм и российская экономика

В преддверии двадцатилетия принятия Конституции Российской Федерации в обществе вновь началась дискуссия о том, стоит ли внести поправки в Основной закон страны, отменяющие запрет на государственную идеологию. С этой темой связаны и поиски национальной идеи, которая смогла бы объединить наш народ. Высказывается мнение, что такой идеей мог бы стать патриотизм.

Свое мнение на этот счет порталу KM.RU высказал известный аналитик Михаил Леонтьев.

Альтернативой патриотизму является предательство

Я не слышал, что кто-то пытается ввести в Конституцию единую идеологию, потому что идеологии нет, ее не видно. Идеология — сложная вещь, тщательно разработанная, чрезвычайно обязывающая с интеллектуальной и политической точек зрения. На самом деле пытаются убрать запрет на идеологию и тем самым стимулировать власть и общество на ее поиск.

Что касается патриотизма, то с ним никаких вопросов нет. Путин говорил, что нашей идеологией должен быть патриотизм, но это не идеология, а критерий отношения к тем или иным политическим решениям. С этой точки зрения здесь спорить просто нельзя, потому что альтернативой патриотизму является предательство. Его можно назвать нейтральностью по отношению к государству, космополитизмом, но, по сути, когда речь идет о политических решениях, исходящих не из интересов страны, это и есть предательство по факту. Поэтому я не вижу здесь места для дискуссий. Наша власть все время предпринимает микрошаги в правильном направлении, но эти шаги настолько микроскопичны, что они не решают задачу. Представьте себе пропасть шириной десять метров. Так вот нельзя ее перепрыгнуть, прыгнув сначала на два метра, потом — на три, потом — на пять. Результат все равно один, пропасть в десять метров нельзя перепрыгивать в два прыжка. Но, с точки зрения общественного сознания, капля камень точит. Если мы посмотрим, от чего мы идем, то увидим серьезные изменения, накопленные в самосознании государства и общества.

Идеология России — это идеология победы и справедливости

У нас все бы было в порядке, если бы не тяжелейшие проблемы с экономической политикой. Я боюсь, что все, что мы делаем во внешней политике, которая блестяща, будет ни о чем. Патриотизм состоит в том, чтобы прекратить абсолютно разрушительный, издевательский экономический курс, который зарывает экономику в землю, причем сознательно, с помощью простых макроэкономических параметров. Такую экономическую политику не проводит никто в мире. Мы дошли до того, что самым полезным действием в области экономики за всю историю новой России был дефолт. Не потому, что дефолт блестящ, а потому, что это единственное действие, которое шло поперек дегенерации.

Какой должна быть национальная идея России? Попытка ответить на это односложно свидетельствует об умственной отсталости. А если говорить не односложно, то я бы отметил такие моменты. Во-первых, Россия должна осознавать себя поликультурной имперской цивилизацией. Во-вторых, государство должно быть суперэффективным, способным победить любого противника.

Идеология России — это идеология победы и справедливости. Конечно, понятие справедливости очень разное, и его надо уточнить. Со своей точки зрения, одним из самых справедливых правителей в истории человечества был Чингисхан. Но для нас его справедливость сложноприменима, хотя мы являемся наследниками и этой традиции.

КМ. ру, 06.12.2013

II. Элита, народ и власть

Свобода и справедливость

Резкий рывок к ненюханной свободе, который наше общество проделало более 20 лет назад, привёл к тому, что мы этой «свободой» чуть не захлебнулись. Пришлось откачивать. Буквально.

Следствием этого рывка оказался острейший дефицит справедливости. И сколько бы известные, даже вполне многочисленные группы населения ни выходили на площади за «свободы», императивом и острейшим дефицитом для огромного большинства является именно справедливость.

Проблема в том, что эти понятия не ходят вместе, и не дай боже, чтобы они столкнулись. Наша задача — обеспечить ту степень свободы и ту степень справедливости, чтобы они не пошли друг с другом врукопашную, как это не раз бывало в нашей истории.

Определение понятий

Трудно найти сегодня более популярный, а потому и более затасканный лозунг, чем «Свобода и справедливость». Мягко говоря, мало кто отдаёт себе отчёт, о чём, собственно, идёт речь. Прежде чем ответить на вопрос, как мы совместим эти во многом противоречащие друг другу понятия, неплохо было бы понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе, и что мы имеем в виду, когда говорим о справедливости. Потому что более растяжимо трактуемые понятия, наверное, вообще найти трудно.

Исторически лозунг свободы — лозунг буржуазных революций. Пассивная свобода, «свобода от…» — от принуждения, от лжи, от проклятого начальства — это свобода подчинённых.

«Свобода для…» — это свобода господина, право на власть. Собственно, именно так и выглядели буржуазные революции, когда имущее сословие привлекало к своим задачам — задачам овладения властью — неимущее сословие. Проще говоря, «верхам» и «низам» предлагались (и предлагаются по сей день) совершенно разные «свободы». Вспомните: «Свобода, равенство, братство». Особенно здесь прелестно — «братство», и как ярко оно проявилось за 300 лет истории буржуазной (то есть либеральной) демократии.

И заметьте: даже в этой демагогической триаде отсутствует понятие справедливости. Но без справедливости у нас в России ничего построить нельзя. Если не обеспечить понимаемый и принимаемый нашим народом уровень справедливости, никакой свободы не будет. Или таковая свобода станет — как это опять же не раз бывало в истории — инструментом самоликвидации.

Понятие справедливости очень разнообразно трактуется — и не только с точки зрения разных идеологий. Оно связано с архетипами народного мышления, которые воспроизводятся раз за разом, даже когда эти идеологии сменяют друг друга, о чём свидетельствует вся наша история. В современном западном понимании, собственно, как и традиционном западном, — справедливость есть закон. Что законно, то и справедливо. Но если вспомнить, например, самый ранний дошедший до нас памятник русской церковной литературы (конец XI века) «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, главная идея его в том, что благодать выше закона: «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной». В законе оправдание, а в благодати спасение, пишет Илларион. То есть надо понимать так, что здесь «благодать» — это и есть высшая справедливость, божественная. И она выше любого закона.

И призывая к «верховенству закона», мы должны понимать, что закон этот должен быть основан на нашем историческом понимании справедливости. Иначе этот закон работать, уважаться и соблюдаться не будет, и мы будем по-прежнему повторять банальности о «правовом нигилизме» нашего народа. Дело здесь не в наследии коммунистической эпохи, а в более глубинных архетипах, с которыми невозможно и опасно не считаться. Русскому человеку, кроме материальных благ и утех, нужна благодать. А те, кому она не нужна, — они по определению не русские.

Экономическая свобода и экономическая справедливость

Что касается политики и даже в большей степени экономики, это противоречие между справедливостью как равенством перед законом (либеральное «равенство возможностей») и нашим традиционным «по справедливости», который иногда понимается как «поровну» (в экстремальном варианте, если вспомнить замечательного Шарикова, — «отнять и поделить»), — это сущностное противоречие и, с другой стороны, сущностная возможность компромисса. И что бы ни пищали по этому поводу записные демократы, это противоречие, как и возможность его разрешения, находится в первую очередь в материальной плоскости — в экономике.

Экономическая свобода — это либеральная ценность. Это рынок. Без экономической свободы рынка не может быть, он лишён смысла. А без рынка не может быть эффективной экономики, — и мы это проходили.

Рынок — единственный эффективный и вообще достойный внимания способ организации хозяйствования в тех сферах, где возможна жёсткая конкуренция. Ещё раз повторим: государство не должно хозяйствовать там, где способен хозяйствовать рынок. При этом, во-первых, теперь уже слепому видно, что рынок не обеспечивает глобального саморегулирования: глобальное саморегулирование — это такой же миф, как глобальное планирование. Во-вторых, сам по себе рынок не может эффективно функционировать в отсутствие развитых внерыночных институтов.

Но даже внутри рынка существует понятие «рыночной справедливости», которое тоже связано с эффективностью: это равные возможности для игроков. Без этого понятия рынок тоже жить не может. И обеспечение этих равных возможностей — рутинная работа государства (защита конкуренции, антимонопольное законодательство, деловой климат, гарантии отношений собственности и пр.).

Ничего больше в рынке непосредственно с точки зрения «справедливости» придумать нельзя.

Социальная справедливость

Важно понимать, что понятие «социальная справедливость» лежит вне рыночных отношений. Это отражается в классической альтернативе: либеральная экономическая свобода, когда неуспешные не должны паразитировать за счёт успешных, и идея перераспределения, когда «богатые должны делиться». В нашем архетипе — безусловно, должны. Вопрос — как и чем.

Безусловная ценность для русского общества и государства — неприятие социального дарвинизма, когда «выживает сильнейший». В первую очередь речь идёт о равном доступе к образованию и здравоохранению, причём не только в контексте «равных возможностей», а с точки зрения наших цивилизационных требований и целей государства в отношении своих граждан.

То есть, говоря об участии государства в перераспределении, мы имеем в виду не только социальные, пенсионные гарантии, обеспечение малозащищённых слоёв и т. д., — идёт речь также и о решении проблемы бедности, которую мы «заработали» 20 лет назад. Показатель болезни — так называемый децильный коэффициент, разрыв в доходах между богатыми и бедными, достигший у нас африканских значений.

Сверхвысокая концентрация капитала и, соответственно, доходов — это историческая российская проблема, известная ещё по работам Ленина, которого эта проблема по известным причинам очень радовала, поскольку и была одной из особенностей, приведших к русской революции. На сегодня можно назвать два основных фактора, которые эту проблему воспроизводят и, таким образом, усугубляют социальное неравенство. Во-первых, размывание «среднего класса». Во-вторых, торможение развития рынка труда, обесценивание рабочей силы. И то и другое — естественный результат «дикого капитализма», который у нас формировался в 90-е и который, что совершенно очевидно, не преодолён.

Что здесь можно сделать, если оставить за скобками возврат к «реальному» социализму (в этом случае о гармонизации свободы и справедливости придётся забыть)?

Первое, что приходит в голову, — это перераспределение. Обычно начинают с идеи восстановить прогрессивный налог: идея вовсе не абсурдная, но в наших нынешних условиях — необоснованная. Неминуемо упадёт собираемость налогов. А если нет результата — нет смысла нарушать устойчивость налоговой системы. Учитывая наши реалии, это приведёт только к уводу доходов от налога разными способами.

А вот введение «налога на роскошь» гораздо более обоснованно. Причём по причинам социально-психологическим, а отнюдь не фискальным — фискальное значение его как раз невелико. Здесь речь идёт в первую очередь о демонстративном сверхпотреблении, которое у нуворишей не купируется традицией и культурой. Это не дополнительное обложение состоятельных граждан, а обременение потребления сверхбогатых — то есть, по сути, «налог справедливости». Этот налог надо ввести не столько из экономических соображений, сколько потому, что его просто неприлично не ввести.

При этом такая мера не решит проблему разрыва в доходах, и децильный коэффициент может продолжать расти. Никакой налог не решит проблему разрыва в доходах. Никому её таким образом решать не удавалось. Более того, всегда такая попытка приводит к столкновению с экономической эффективностью.

Вернёмся к нашим факторам: высокая степень концентрации капитала, усугубляемая коррупционным и бюрократическим обременением бизнеса, и порча рынка труда. Этот рынок у нас уродливый: это рынок работодателей. Собственно продавцы рабочей силы не выступают на этом рынке в равноправной роли.

Есть у нас отдельные правые политики, которые считают, что для экономики очень выгодна либерализация трудового законодательства — по сути, обесценивание рабочей силы. Эффективен рынок труда, на котором покупатель и продавец находятся в равных конкурентных условиях. Мы не китайцы — в том смысле, что не сможем и не будем делать дешёвую рабочую силу своим конкурентным преимуществом. Сильные, работающие профсоюзы — это необходимый элемент нормального рынка труда.

Справедливость неравенства и проблема собственности

Идея полного равенства, то есть уравниловка, не только неэффективна, что доказано практикой, — она также и несправедлива. Для того чтобы признать справедливость перераспределения и прежде чем это признать, нужно признать несправедливость уравниловки.

Коммунисты теоретически этот вопрос решали, но решали они его в форме утопической, то есть в равенстве в условиях полного будущего коммунистического изобилия. Не будучи ни утопистами, ни футурологами, отложим это светлое будущее в область гуманитарных мечтаний.

Но для того чтобы отстаивать справедливость неравенства, мы должны основания этого неравенства, его экономическую природу считать абсолютно честной и законной. Неравенство не может быть основано на воровстве и коррупции. Невозможно убедить наш народ в справедливости и легитимности неравенства, основанного на нечестной игре.

Как бы ни решались вопросы соотношения экономической свободы и справедливости в рамках стандартной рыночной экономики, у нас есть нерешённая базовая проблема — это нелегитимность сложившихся отношений собственности. Речь идёт не о собственности вообще, а о её крупнейших, наиболее ликвидных кусках. Всё, что создано своими руками, даже самыми спорными способами, — это за рамками проблемы: мелкий и средний бизнес, считанные, к сожалению, построенные с нуля предприятия.

Речь идёт о «большой приватизации» — то есть о раздаче лучших кусков государственной собственности вне общих стандартных даже для того времени процедур. Излишне напоминать, что «большая приватизация» была очевидно несправедливой. Трудно спорить, что колоссальные активы достались узкой группе лиц фактически бесплатно.

Напомним, что некоторые из них считали, что аналогичным образом им должна достаться и власть, — это, собственно, и есть олигархия. На самом деле она, власть, у них и была. В конкретных условиях конца 90-х — начала нулевых без существенного ущерба для экономики аннулировать результаты «большой приватизации» и экспроприировать собственность было невозможно — этого ни страна, ни экономика не выдержали бы. Задача была «поставить в стойло». Во-первых, отделить от власти — «равноудалить». Во-вторых, заставить платить налоги.

Однако это никак не решило проблему с точки зрения справедливости — то есть построения базовых, незыблемых основ экономической жизни, легитимных с точки зрения народного понимания. Никто не может требовать уважения к собственности, если сам признаёт, что в основании этих отношений лежит вопиющая несправедливость. То есть проблема легитимности собственности в самой её основной, самой «дорогой» части — не решена.

Если государство попытается своей волей легитимировать несправедливо приобретённую собственность, этим оно делегитимирует себя. Причём, что очень важно, эта проблема стоит не только перед обществом и государством — она стоит перед самими собственниками. И они точно знают, насколько зыбки основания обладания их нынешними активами. И это понимание проявляется в их «оффшорном» поведении — не только экономическом, но и политическом. (Кстати, о существовании этой проблемы говорил Путин весной 2012 года во время предвыборной кампании, когда встречался с предпринимателями в РСПП.) Было бы крайне заманчиво предложить им некий конкордат — добровольное соглашение. Причём в первую очередь не с государством только, а с обществом. Оценить по текущей «справедливой оценке» доставшееся бесплатно или за бесценок, предложить выкупить, вернуть разницу стране. Естественно, оформив это в некие долговые обязательства, растянутые на 10–15 лет. Понятно, что речь идёт в первую очередь о сырьевых активах, где все первичные затраты, если таковые были, многократно окупились за счёт выручки.

За 15 лет собственность на эти бесплатно доставшиеся активы многократно полностью или частично менялась, обращалась на рынке. Здесь достаточно сложно выстроить механизм, при котором этот выкуп был бы адекватен по отношению ко всем приобретателям. Но поскольку это очень узкая группа лиц и активов, механизм при наличии воли и желания выстроить и обосновать можно — это принципиально выполнимая задача.

Оговоримся: речь идёт о собственности, которая не была украдена, а была приобретена, пользуясь крайне несовершенными и несправедливыми тогдашними законами и параличом государства. То есть это не преступники, а просто люди, ловко воспользовавшиеся обстоятельствами. Естественно, речь не идёт о преступно приобретённой собственности различных оргпреступных группировок.

Речь, по сути, идёт о проекте нового общественного договора, который, если он будет соответствующим легитимным образом одобрен народом, легитимирует всю действующую систему собственности. То есть это значит, что наши граждане считают эту модель приемлемой и справедливой.

Только на этой основе мы можем выстроить систему, при которой собственность действительно священна и неприкосновенна, поскольку не может быть священна и неприкосновенна ворованная или нечестно приобретённая собственность. Когда действуют такие отношения, собственность оказывается прикосновенна и отчуждаема самыми разными способами — снизу, сверху, сбоку и т. д.

* * *

Легитимное устройство государства, легитимная власть опирается на право. Но не на формальное право, а на признанное народом право им управлять.

Говорят, что демократия — это процедура. Это даже не ложь — это просто не демократия. Потому что не бывает демократии, не опирающейся на справедливость. Собственно, от этого все попытки демократии в России гибнут.

Мы должны построить справедливое общество, в том числе для тех, кто жить не может без «демократий» и «свобод». Потому что в несправедливом обществе их истребят.

«Однако», 18.06.13

К манифесту добросовестных либералов

Координаторы Либеральной платформы в составе «Единой России» Владимир Плигин, Виктор Зубарев и Валерий Фадеев опубликовали свой манифест «Против дискредитации либерализма».

Не будучи политическими либералами ни в коем случае, мы не можем не приветствовать появление этой здравой, здоровой и чрезвычайно полезной декларации. К характеристикам нынешних течений, позиционирующих себя как «либералы», здесь, собственно, нечего добавить. Повторим только, что этот либерализм, как и вообще исторически либерализм в России, всегда был не столько мировоззренческой концепцией и даже не известной экономической идеологией, а геополитической ориентацией, систематически превращавшей российских либералов в партию предателей.

Опять же чрезвычайно позитивно вполне здравое указание авторов воззвания на то, что в России в рамках экономической политики, проводимой, по сути, этими самыми «либералами» во власти, идёт «либерализация», а на самом деле «маркетизация» всякого рода социалки — т. е. демонтаж ценностно значимых представлений и механизмов социальной справедливости, пресловутых «равных возможностей». А вдобавок параллельно — тупая делиберализация и фискализация рынка, то есть собственно сферы экономических отношений хозяйствующих субъектов. Благодаря «либералам» из ЦБ и Минфина в России из экономики изымаются и отправляются за рубеж фактически все свободные ресурсы, отсутствует рынок доступного кредита для любой экономической деятельности, кроме административно-привилегированной.

Мы-то как раз считаем, что там, где существует и должен существовать рынок, либеральная политика — т. е. равенство субъектов — абсолютно необходима. Если бы эти люди действительно были либералами, они должны были бы стремиться к максимальному развитию и организации максимально жёсткой конкуренции, причём именно внутренней конкуренции. В то время как вся их реальная деятельность направлена ровно на обратное — на удушение отечественного производителя и прямое стимулирование импорта, следствием чего является продолжающаяся деиндустриализация России.

Авторы констатируют, что «у правящего класса нет новых ориентиров свободного развития России и её народа», но, на наш взгляд, несколько наивно верят, что ему, этому катастрофному, по сути, классу, такие ориентиры зачем-то нужны. Манифест представляет собой попытку, по сути, сформулировать платформу некой национальной буржуазии — чтобы она такие ориентиры генерировала. Авторы его полагают, что такая буржуазия в России есть, и посему хотят её политически представлять.

В силу генетики и практики российского бизнеса у нас есть серьёзные сомнения в существовании такого консолидированного слоя. Консолидированной и полностью аффилированный с правительственными квазилибералами и их внешними кураторами является как раз наша компрадорско-мародёрская олигархия вместе с обслуживающим её сервисным в разной степени «креативности» бизнесом. Такой слой, к которому апеллируют авторы манифеста, на наш взгляд, мог бы состояться только благодаря активной государственной политике развития и индустриализации, когда отечественному бизнесу могли бы быть предъявлены масштабные проектные «длинные» цели и возможности их реализации. Кои сам этот бизнес сегодня ни сформулировать, ни реализовывать не может — на наш взгляд, это очевидный факт.

Это, собственно, и есть основное содержательное различие наше с добросовестными либералами-государственниками, считающими, что новый русский рывок может быть совершён силами рыночной самоорганизации при правильном государственном регулировании. Оно, может быть, было бы и так, если бы у нас было неограниченное время, благожелательное (или, как минимум, лояльное) внешнее окружение, иное (не катастрофное) нынешней крупной собственности, да и некрупной в значительной части. И, как минимум, чтобы действующая глобальная экономика не находилась бы в состоянии системного кризиса, не имеющего выхода в рамках действующей модели. Кстати, модели «либеральной».

Тем не менее, нужно признать, что, на наш взгляд, опубликованная декларация является политически содержательной альтернативой нынешнему самопровозглашённому «либерализму» — как оппозиционному, так и официально-правительственному. И поэтому здесь, как минимум, есть предмет для разговора.

«Однако», 30.01.2013

Настоящая власть должна быть нищей

Известный политолог и журналист Михаил Леонтьев в рамках спецпроекта «НВ» размышляет об истоках коррупции и причинах распада СССР.

О развале СССР и построении нового государства

Как я понимаю процесс постсоветской эволюции? Была большая страна, которая выполняла определенную миссию. В тот момент, когда умерла советская идеология, это в первую очередь сказалось на деятельности и жизнеспособности политических элит. Стало понятно, где находятся единственные ликвидные деньги. Это, грубо говоря, «труба». А все, что находится вокруг «трубы», — сплошной балласт (прогрессивное человечество, промышленность, образование, культура, наука и так далее). И тогда родилась идея, что все это можно и нужно сбросить. А для этого понадобилось ликвидировать государство, что и произошло в конце 1980-х годов.

Впрочем, с какой бы ностальгией ни вспоминали сегодня Советский Союз, главный его недостаток заключался в том, что он… рухнул. Причем произошло это не в результате войны или техногенной катастрофы, а в общем-то на пустом месте, без всякого внешнего давления. Конечно, «американский империализм» желал гибели конкурента, но Америка сама обалдела от происшедших в нашей стране процессов. Это было коллективное безумие народа, которое и привело к разрушению государства. Значит, система не была здоровой.

Что же произошло после падения СССР? Вокруг этой самой «трубы» стали образовываться «тумбочки», куда можно складывать деньги. К концу 1990-х стало понятно, что вот-вот рухнет и эта система и что крушение РФ уже не за горами. Поэтому и нужна была путинская консолидация, которая была направлена на спасение недавно рожденного государства.

О коррупции

Постсоветская Россия — принципиально иная конструкция при всей своей внешней схожести со своим государством-предшественником. Это конструкция, построенная на коррупции. Хотим мы того или нет, но коррупция — это единственный элемент самоорганизации нашего общества. И никакого другого метода управления у нас, к сожалению, не сложилось.

Как работает всякая современная финансово-капиталистическая демократия? Через управление финансовыми потоками. Поэтому нужно было все «тумбочки» слить в одну большую «трубочку». Все, что не связано с «трубой» и не обслуживает ее, пусть выживает, как хочет.

В принципе, это система деградации общества. Но у нее есть отличительная особенность — стабильность. Ее системообразующим элементом является «подсос» — извлечение и перераспределение тех самых денег из «тумбочек», которые сливаются в «трубу». Но если отключится «подсос», то сразу же рухнет вся система. Поэтому для ее представителей станет большим ударом падение цен на нефть и газ. А это, несомненно, произойдет рано или поздно по независимым от нас причинам.

О татаро-монгольском наследии

Политическую культуру, в которой мы все живем уже не один век, Россия переняла у Золотой Орды во время татаро-монгольского ига. В чем ее суть? Система держится, по сути, на трех китах — самодержец, элита и народ. Самодержец кажется народу легитимным только в том случае, если он обращается к нему напрямую через голову элит.

И чем сильнее он прижимает к ногтю «бояр», тем большим авторитетом и популярностью пользуется в широких слоях населения.

Когда же самодержец по каким-либо причинам ослабевает или вообще умирает, то элита начинает требовать для себя новых гарантий и привилегий. Тогда начинаются разговоры о политических свободах, которые на самом деле нужны только элите, а не народу. Это заканчивается очередной русской смутой, по словам историка Василия Осиповича Ключевского, политическая революция переходит в социальную, то есть в истребление высших классов низшими.

Боясь очередного русского бунта, российские элиты всегда искали внешнюю защиту. Неслучайно, что тот же фигурант «дела «ЮКОСа» Платон Лебедев говорил в начале своего уголовного преследования: «У вас будут неприятности с Вашингтоном». Но элитариям, увы, приходится выбирать: либо нужно спокойно относиться к потере больших денег, либо приходится попадать в зависимость от тех сил, которые контролируют «трубу».

О мотивации «государевых людей»

Вообще, настоящая политическая власть, как мне кажется, всегда должна быть нищей, но не голодной. Увы, но сегодня политическая система в России перевернута с ног на голову, поскольку она сложилась как способ получения дохода. А ведь мотивация «государевых людей» должна отличаться от мотивации «торговых людей», занимающихся бизнесом.

Увы, но современная Россия не имеет будущего с нынешней элитой, которая должна быть как можно скорее истреблена в политическом смысле. Хотелось бы, чтобы такое истребление происходило с наименьшими издержками. Вот только сегодня степень внутреннего раздражения настолько высока, что это вполне может взорвать всю российскую систему. Отчасти это похоже на обстановку октября 1917 года, когда власть буквально валялась под ногами, и ее мог подобрать любой.

Я не вижу для России шансов на развитие в рамках той глобальной финансовой системы, которая сложилась в мире в последние полвека. А раз нам некомфортно жить в такой системе, то надо найти способ из нее «выскочить». Вообще, наше положение настолько поганое, что мы просто обречены на выживание. И это является залогом моего оптимизма, потому что страна наша уникальная, и другой такой в мире не будет.

О массовых народных волнениях

Я подозрительно и с опаской отношусь к массовым народным волеизъявлениям. Когда устанавливается «прямая демократия», все политические процессы, как правило, переходят под контроль организующего центра. Причем нередко он находится далеко за пределами нашей страны. Очень редко в нашей истории эти самые волеизъявления приводили к позитивным переменам, чаще всего они заканчивались катастрофой и сами по себе изначально являлись катастрофой. Прямая народная демократия всегда заканчивается зверской диктатурой, и не только в нашей стране. Скорее я бы полагался на самосознание отдельных групп в политической элите: когда ситуация, что называется, «припирает к стенке», они зачастую обнаруживают способность к созидательному труду на благо России.

О демократии

Все демократические режимы в истории человечества были фиктивными, так как демократия всегда выступала в роли цензора. Вспомните хотя бы римскую демократию! Кто там реально пользовался политическими правами? Тот, кто имел место в легионе. Что касается буржуазной демократии, зародившейся в Британии, то там тоже существовали свои ограничения: кто платит, тот и принимает политические решения. Именно крупный бизнес определял в Англии, давать или не давать деньги на войну очередному монарху.

Сама идея равенства между людьми — это сплошной обман, поскольку люди отличаются друг от друга по мотивациям, по способностям, по интересам. Поэтому разные люди должны иметь разные права и нести разные обязанности. Люди, которые хотят служить государству, должны иметь такую возможность. Но при этом они должны четко понимать, что, получая определенные привилегии и права (в том числе право умереть за собственную страну), они лишаются многих важных привилегий. Например, большого богатства.

О кризисе

Мировой финансовый кризис, свалившийся на всех, как снежный ком, стал серьезным психологическим ударом в первую очередь для российских элит. Сначала эта публика думала, что никаких серьезных потрясений не будет. Потом на полном серьезе полагала, что мы обладаем такими ресурсами, которые позволят нам остаться «островком стабильности» в разбушевавшемся финансовом море. Но вскоре стало понятно, что Россия не просто зависима, а абсолютно определяема внешней конъюнктурой. У нас просто-напросто пропала экономическая политика. Процесс хозяйственного управления существует вне экономической политики.

Об отношении России к ситуации в Ливии

Отсутствие в нашей стране внятной экономической политики привело к отсутствию и внешней политики. Это же смешно, что мы поддержали резолюцию Совета Безопасности ООН по Ливии! Страны, которые изо всех сил пропихивали ее, так и не смогли привести адекватных аргументов в пользу такого решения. Они ошиблись, посчитав, что Каддафи — политический труп. Им захотелось «возглавить восход Солнца» и бежать впереди с флагом. Однако вскоре выяснилось, что Каддафи не только жив, но и вполне владеет ситуацией в Ливии. Но поскольку вопрос мелкий, страна маленькая, им кажется, что легче добить, чем извиниться. Хотя на самом деле совсем не легче. Никто толком не знает, кем являются все эти повстанцы и что от них ждать. Зато Россия, проголосовав за резолюцию Совета Безопасности ООН, выполнила главную задачу — понравиться Западу.

О подготовке России к Играм-2014 и ЧМ по футболу-2018

Всякий формальный повод, будь то Олимпиада или чемпионат мира по футболу, способствует разговорам о том, что выделенные деньги будут разворованы. А без этих поводов разве их не разворовали бы? Разворовали бы! И при этом украли бы все деньги! А благодаря крупным спортивным соревнованиям есть хоть какая-то надежда, что украдут только половину денег.

Вообще, спортивные мероприятия — это своего рода сублимация агрессивной энергии, накапливающейся в мире. Государство исторически образовалось с целью победы в войне с конкурентами. А спорт существует как некий заменитель войны, позволяющий направить мощные энергетические потоки в мирное русло.

О Владимире Путине

Когда Владимир Путин был назначен так называемым преемником Ельцина, его действия были абсолютно адекватными и полезными. Особенно если мы вспомним, в каком состоянии ему досталась страна. Россия тогда была на грани распада. В Чечне действовала, по сути, оккупационная администрация. Мы ведь подписали при Ельцине капитуляцию перед бандитами!

В ситуации крайней необходимости Владимир Владимирович может быть жестким и последовательным. Случаи с Чечней или Ходорковским служат тому наилучшей иллюстрацией. Я полагаю, что в нынешней ситуации Путину было бы целесообразно воспользоваться противоречиями внутри российской элиты, чтобы часть публики отодвинуть на задний план. Тогда произойдет очистка и к власти придет новая элита.

Я считаю, что такой путь — единственный шанс для Владимира Путина подтвердить свой статус национального лидера. Однако в этом случае ему придется заниматься тем, чего он на самом деле не любит, — реальной идеологией и публичной политикой. Путин продолжает пользоваться прежней славой, но если Владимир Владимирович хочет вновь стать президентом в 2012 году, то без идеологии ему не обойтись.

Невское время, 20.04.2011

Может ли Обама зарезать Хиллари Клинтон?

На вопросы СМИ2.ру ответил известный российский политолог и журналист Михаил Леонтьев.

Analitik: — В опубликованных на сайте Кремля предложениях российской стороны к лондонскому саммиту G20 есть пункт о необходимости «создания наднациональной резервной валюты, эмиссия которой будет осуществляться международными финансовыми институтами». Каковы, на Ваш взгляд, перспективы реализации этого российского предложения? Могут ли быть приняты какие-либо решения по этому вопросу уже в Лондоне? Или это на перспективу? И на сколько отдаленную?

Михаил Леонтьев: — Я думаю, что как абстрактная идея она разумна. И я думаю, что она существует сейчас в обороте и введена там нами, китайцами и частично казахами именно как некая абстрактная идея. Недаром, если мы послушаем, что нам говорил Назарбаев — а он наиболее предметно нам об этом говорил, — то он сопроводил идею некой единой мировой валюты абстрактной идеей совершенно конкретного расчетного евразийского дензнака, которую он ставит как идею вполне практичную, к которой можно приступать хоть сейчас.

Причем, заметьте, это пока расчетная единица внутренняя, что-то типа расчетного рубля, который существовал в СССР. Речь идет о двух вещах. Во-первых, когда мы говорим о единой международной валюте, речь идет о том, что мы должны уговорить главного эмитента этой валюты — США — согласиться на отказ от доллара как монопольной резервной валюты и переход на международную валюту, которая якобы не контролируется США.

То есть существует как бы две формы этой валюты. Существует идея отвязки, о чем более последовательно говорят китайцы, отвязки эмиссии резервной валюты мировой от конкретных государств вообще — и важно, что когда эта валюта будет функционировать, тогда она не просто будет международной, какими-то институтами руководиться, а дело в том, что она будет эмитироваться на основании жестких принципов. Это означает не только то, что вместо доллара будет какая-то другая международная валюта корзиночная, а это означает, что эта валюта не будет бесконтрольно эмитироваться.

В этом смысле она в большей степени будет похожа на евро, когда объемы и принципы эмиссии очень четко контролируются. В данном случае они должны контролироваться еще четче, потому что евро — это некий союз неких государств, в общем, достаточно добровольный для них, он не является тотальным. А такая валюта будет с неизбежностью тотальной, поэтому и принципы, с которыми эта эмиссия должна регулироваться, должны быть жестче.

И самое главное, о чем китайцы говорят открыто, а наши говорят тоже, но как бы кулуарно, Дворкович это озвучивал, — это должна быть реально обеспеченная валюта. И когда начинают говорить, а чем конкретно реально обеспечена, — не может реально конкретная валюта быть обеспечена корзиной необеспеченных валют, это абсурд. Значит, она должна быть обеспечена, в первую очередь, золотом. Золотом плюс драгметаллами. Может быть, какими-то другими активами.

Китайский глава Центробанка просто напрямую ссылается на предложение Кейнса 30-х годов, когда он предлагал учредить мировую валюту, опирающуюся на 30 основных биржевых товаров, на корзину. На мой взгляд, эта схема технически чрезвычайно громоздка и трудно реализуема. Но все равно в первую очередь речь идет о золоте или о золоте плюс что-то.

Здесь я бы сказал две вещи. Первое: почему такой валюты, скорее всего, не будет. Во-первых, потому что США, для того чтобы согласиться с этим, должны просто отказаться от всей своей системы не только мирового финансового господства, но и системы собственного существования и производства финансового, производства собственной экономики, собственной модели жизни. Потому что тогда они лишатся права на эмиссию.

Они могут, в принципе, теоретически, на это согласиться только в случае, если будут стоять перед прямой, явной, для них очевидной угрозой дефолта. Или если мировое сообщество солидарно скажет: или мы вводим эту валюту без вас, или вы к ней присоединяетесь. Что практически очень маловероятно.

Второй момент, отсюда вытекающий, — обратный, состоит в том, что, если речь идет о малообеспеченной валюте, то, в принципе, не нужно ни мировой валюты, ни согласия США. Если вы свою валюту реально обеспечиваете, вы можете вводить ее сами, в той степени, в которой вы ее можете обеспечить. И тогда судьба доллара будет плачевна.

Один из аргументов, который сейчас многие приводят, почему доллар безальтернативен. На мой взгляд, аргумент не очень состоятельный, но других существенных просто нет, — он состоит в том, что, кроме доллара, ничего нет, потому что все остальное хуже.

Доля истины в этом аргументе есть. Но если вы даете миру конкурентную валюту, которая как минимум лучше доллара, потому что она реально обеспечена, а доллар не обеспечен ничем, то это означает просто одномоментный подрыв доллара и крах его. Опять же, США не могут этого не понимать, и поэтому они хеджируются: заметьте, какая реакция была у американцев на слухи о введении валюты.

На самом деле, все решения двадцатки были ровно противоположны тому, о чем говорилось. Но они-то были противоположны с точки зрения мирового сообщества, а не с точки зрения США. Было принято решение, не реформируя, ничего не делая, докапитализовать МВФ долларами. Или валютами разными. Но МВФ докапитализовывается на 250, до 250 миллиардов долларов, и для этого частично продает свои золотые запасы.

Я хочу заметить, что золотые запасы МВФ очень существенны. США имеют самый большой в мире золотой запас, который исчисляется примерно 8,5 тысяч тонн. Но на втором месте стоит МВФ, у которого где-то три с лишним тысячи тонн. Это очень много. Если взять, сравнить следующие по размерам страны, они уже сразу резко отличаются, в разы, по своим золотым запасам.

Так вот, мне здесь только один момент не очень ясен. Если Россия стремится создать мировую валюту, то она должна предложить МВФ пополнить свои резервы рублями, а не долларами. Я этого не слышал почему-то. Мне так показалось, что мы собираемся нашими золотыми резервами и золотыми доходами жертвовать. Хотя здесь до конца, до последнего такого я не слышал, но если бы это была идея рублевой эмиссии, я бы ее понял и поддержал, это было бы очень интересно на самом деле. Вот такая история.

Главное же препятствие концептуального характера к введению мировой валюты касается всех идей введения чего-то мирового. Потому что невозможно представить себе в современном мире реально действующий международный институт, который был бы одинаково лоялен ко всем своим участникам. Или даже будем говорить об основной главной группе этих участников и учредителей. Мы видим, как работает Совет безопасности ООН. И говорить о том, что ООН равно лоялен ко всем своим членам, было бы смешно. Притом, что он как бы устроен как раз на принципе максимально возможного равенства.

Представить себе такое же в финансах очень трудно. Все это напоминает эксперименты с языком эсперанто. Помните, был такой мировой язык? Кто же против, чтобы был единый мировой язык? Причем не имитируемый какой-то страной — тогда Францией, потом Англией, — а на основании всех языков созданных. Но как-то я не вижу особенного засилья эсперантистов у нас на свете.

А деньги — вещь гораздо более важная в этом смысле. Для многих, во всяком случае. Поэтому, мне кажется, что это теоретически очень позитивная конструкция. Если послушать, что говорят наши лидеры, они примерно это и говорят: «Мы не ожидали никакой предметной дискуссии». Да это было бы, наверное, и неуместно, потому что слишком большая разница взглядов, и это привело бы просто к беспредметному столкновению, но мы хотели просто вбросить эту идею для дискуссии, чтобы она, так сказать, погуляла.

Но вы заметили, я стал говорить о том, что все эмитируют долларами МВФ — то есть долларами США, — а должно быть продано золото. И как вы думаете, кто это золото купит? Его купят американцы. А зачем они его купят? А на случай введения обеспеченной валюты, имея и так самый большой в мире золотой запас. Потому что больше ни зачем золото не нужно.

Не думает же кто-нибудь, что Обама решил всем своим избирателям сделать золотые колечки и раздать с целью смягчения ударов кризиса. Золото нужно, что бы ни говорили американцы про доллар, — американцы, не американцы, все нынешние игроки нынешней системы эмиссионной, которые пытаются превратить доллар в такой же спекулятивный товар биржевой, коим являются нефть, зерно и все-все, что торгуется на бирже в качестве спекулятивных инструментов. Всякие фьючерсы, когда динамика цен вообще никакого отношения не имеет к реальным потребителям и производителям этого сырья и является динамикой курсов спекулятивных бумаг, продаваемых и покупаемых людьми, ни разу в жизни, может быть, этого продукта не державших в руках и не собирающихся этого делать.

Пытаются сделать с золотом тоже самое. Золото системно мочат. Хотя, если мы посмотрим, золото в пять раз поднялось за несколько лет в своей цене, но реально, даже сейчас, равновесная, реальная цена золота, если бы систематически не предпринимались усилия по его обесценению, то есть по торможению его роста, то она была бы тысячи две. Это вне контекста возможности восстановления золотого стандарта как в каком-то региональном или страновом плане, так и в глобальном.

Но я хочу сказать, что извращение, в той или иной степени, денежного стандарта неизбежно, потому что все действия нынешней администрации финансовой, глобальной (то есть американской, это практически одно и то же) ведут к неизбежному, безальтернативному снижению и, по сути, к разрушению системы платежей.

Потому что обесценивающийся доллар тянет за собой. Обесцениваются все ныне конвертируемые валюты, потому что они просто не могут позволить себе поддерживать этот курс, опасаясь дефляции глубочайшей. Это гонка девальваций, и об этом много говорили.

Россия, когда принимала решение о введении золотого червонца, ни с кем не советовалась, не проводила конференции двадцатки. Тем не менее, это оказалось чрезвычайно эффективной мерой, очень привлекательной валютой — золотые червонцы, которые никогда не обменивались на золото, и, тем не менее, это обеспечение было гарантировано, и во всем мире они котировались.

Существуют самые разные схемы и самые разные возможности введения такой валюты, в зависимости от концепции, организации книжной торговли или финансовой денежной политики и т. д. То, что это сначала подается как мировая валюта, — это демонстрирует публичную лояльность к мировому сообществу. То есть мы не хотим подставлять, мы не хотим дестабилизировать ничего, мы не хотим создавать ситуацию проблем, мы предлагаем всем решить вопрос на основании ответственной финансовой политики — то, о чем говорил Путин в Давосе. Он сказал две вещи: что надо отказаться от виртуальных денег и от виртуальных бумаг. Вот и все! По-моему, это совершенная аксиома. Если у вас кризис связан с виртуализацией ценностей, то эти ценности надо вернуть в их нормальное, невиртуальное состояние. Вот и все. Если вы не хотите, значит, это придется делать тем, кто это понимает.

Analitik: — В последнее время все чаще стали звучать разговоры о «трениях» в российском правящем «тандеме» — между президентом Медведевым и премьером Путиным. Есть ли основания для этих «разговоров»? Или политологи принимают желаемое за действительное?

Если да, то в чем причина? Связано ли это, в первую очередь, с неэффективностью антикризисной работы правительства или это следствие перераспределения власти и укрепления позиций Медведева?

И связанный с этим вопрос. Как Вы считаете, реально ли, чтобы президент Медведев смог отправить в отставку премьера Путина?

Михаил Леонтьев: — А вы можете убить своего мужа (жену)? Вы можете технически, я вам скажу, как это сделать: вы подходите сзади, берете тяжелый предмет, и с размаху бьете его по темечку. Можете? Да пожалуйста! Кто вам мешает?

Вопрос носит очень дегенеративный характер в принципе. Может, ну конечно. Он может, например, развестись с женой, съесть маленького ребенка — технически. Изнасиловать козу. Мало ли чего он может? Зачем? Вообще, откуда вот эта идея взялась? Диссидент Путин может убить Обаму? А Обама может зарезать Хиллари Клинтон? Вот зачем это? Я не понимаю логики.

Какая тандемократия? Есть президент, есть премьер. Таких стран много. Полномочия могут быть просто распределены между двумя людьми. Двумя — не пятью, только двумя.

У нас существует избранный президент. Избрание его на тот момент, когда его избирали, напрямую связано с кредитом доверия, который ему выдал Путин. Ситуация развивается по-разному, у нас кризис, это очень серьезно, это вызов власти.

Я могу сказать, что на сегодняшний момент наша руганная всеми, постоянно шпыняемая политическая система показала удивительную стабильность и удивительную степень выживаемости. Пока. Это не факт, что не возникнет проблем. На сегодняшний момент, пока, можно говорить, что она оказалась гораздо устойчивее, чем кто бы то ни было мог предположить. Может быть, даже среди ее создателей. Все может быть. Может быть, кого-нибудь укусит бешеная собака. Плохо сработает ФСО, и кого-нибудь укусит бешеная собака. И не обязательно она укусит двух первых лиц. Она может укусить третье или четвертое лицо. И он начнет что-то творить.

Технически этого нельзя избежать, но вероятность этого крайне мала.

СМИ-2.ру Апрель, 2009

База протеста в России колоссальна

В. КАРПОВ: — Добрый вечер! В студии РСН у микрофона Владимир Карпов. С нами сегодня в программе «Позиция» Михаил Леонтьев.

Подводим итоги прошедшего 2012-ого, строим планы на 2013-ый. Первое, о чем думаете, если говорить про 2012-ый?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Если говорить о России… Потому что в глобальном смысле самое главное — это мировой кризис и что вокруг него происходит. В России это, конечно, полуисчезновение тандема, возвращение Путина — на мой взгляд, убедительное, легитимное, вполне солидный мандат. Почему этого могло и не быть? Если бы не второй пункт, который тоже касается России. Это протестное движение, которое за это время прошло свой полный цикл. От неожиданного для многих подъема его якобы организаторов до неожиданного для многих его организаторов абсолютного рассасывания. Что говорит о том, что они не очень организаторами были. Это два момента, которые между собой связаны в какой-то степени. Конечно, первое важнее — возвращение конкретно Путина с конкретным мандатом, постепенное изживание тандема. Я считаю, что тандем был в чем-то частично оправданным, но в целом, на мой взгляд, опасным и вредным. В России нельзя, как показала практика, даже в ситуации более-менее контролируемой и предсказуемой, децентрализовать власть. Нельзя создавать для российских действующих элит два, по сути, альтернативных центра власти. Даже если эти центры власти разномасштабные.

В. КАРПОВ: — Для многих центр власти был по-прежнему сосредоточен у Путина.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Но мы же видим, что в данном случае существуют два субъекта. Один субъект полноценный, другой не очень. Но они существуют. Это страшно дезорганизует. Самое страшное на сегодняшний момент: это не является опасностью для курса, это не является опасностью раскола, это является причиной и поводом ничего не делать. Эта ситуация блокирует всякую позитивную деятельность. Негативную она, может, тоже блокирует. Но не до того нам. У нас 4 года был тандем. Теперь пора работать. Президент провозглашает не просто амбициозные цели. Он провозглашает императивные цели. Он говорит, что если мы не сделаем этого и этого, то страна будет в опасности.

В. КАРПОВ: — Это здорово. Только об этом говорят уже не первый год.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Об этом говорят первый год. Надо следить не только за тональностью, но и за словами. Правильные вещи говорили всегда. Но сейчас говорят о том, что существует императив выживания, существуют необходимые перестройки. Что существует ситуация в рамках мировой ситуации, что России нужно сделать некоторые вещи, чтобы сохраниться как субъекту истории, политики, то есть как России. Их надо делать! Говорить, что у нас ничего не делается, было бы некорректно. Но говорить о том, что делается именно то, о чем Президент говорит, что мы отвечаем на судьбоносный вызов, этого тоже нельзя сказать. Мы на него отвечать пока даже не начинали. Ничего, кроме тяжело, с горем, но, слава Богу, идущей программы по госвооружению, нет. Это важная вещь. Она могла бы быть одним из стартеров этого дела. Но ее недостаточно.

В. КАРПОВ: — А откуда сейчас есть уверенность, что сейчас мы точно возьмемся?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Уверенность есть из одного. Это экономическое принуждение. России ничего не остается. Я абсолютно уверен: если мы посмотрим на тональность последнего послания, даже люди сильно не симпатизирующие Путину, но политически адекватные, признают, что для него суверенитет России является существенной ценностью. Та нереализация им же обозначенных задач, неадекватный ответ на вызовы означает потерю суверенитета. На мой взгляд, это означает и потерю России. Потому что несуверенная Россия существовать не может.

В. КАРПОВ: — Это звучит как «отступать некуда, за нами Москва». Но не факт, что этого отступления не будет.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Факт. Другое дело, что мы можем не справиться теми средствами, которые мы выберем, теми ресурсами, которыми мы обладаем, той степенью воли, жесткости, самоотверженности. Мы можем эту задачу не выполнить. Мы не первая великая цивилизация в мире, которая перестает существовать. Наверное, и не последняя. Что поделаешь. Я абсолютно уверен, что путинская Россия не сдастся. Как бы кто ни относился к Путину, я не знаю нормальных людей (не фантастов-психопатов), которые бы не согласились с тем, что для него суверенитет России является абсолютной ценностью.

В. КАРПОВ: — Прозвучало в вашем вступительном слове, что цикл протестов завершен. С чего вы взяли, что цикл завершен? Может, это синусоида?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Мы говорили с самого начала этих протестов, что так будет. Именно потому, что мы понимаем: эти протесты не имели никакой перспективы. С социальной точки зрения, неожиданным для самих организаторов, оказался подъем, который привел их в состояние эйфории. И неожиданным оказался спад. Это говорит о том, что эти люди к динамике протестов, к их энергетике не имеют никакого отношения.

В. КАРПОВ: — Дважды прозвучало слово «неожиданный». Так почему ситуация предсказуемой стала?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Предсказуемой она стала для нас. Потому что существует московское сословие. Это не просто городские средние слои. Это достаточно сытая, довольная прослойка городских служащих. Это журналисты, дизайнеры, рестораторы, мелкие и средние бизнесмены. Это инфраструктура, обслуживающая российскую элиту. Эти люди, связанные с рентой элиты. Они связаны с ней генетически и политически. Это не революционеры! Это просто люди, которые не самостоятельны. Это обслуга! Когда они требуют прекратить коррупцию, это очень смешно! Ребята, а что является источником вашего пропитания? Коррупция. То есть рента, забираемая чиновниками, бизнесом нынешней российской элиты, которая по своему происхождению и поведению достаточно паразитична. Она нуждается в обслуге, в креативных, торговых, ресторанных услугах. Большинство этих работ достойны. Только они являются обслуживанием. Поэтому — Москва. Второй момент — это интернет-аудитория. Это специфически структурированные люди. Этой аудиторией очень легко манипулировать, если правильно выбрать момент и алгоритм. Но ей совершенно нельзя командовать. Поэтому это тоже не революция. Потому что революция требует организованных масс. А эти люди выходят тусоваться, не признавая никакого начальства, считая, что они вышли сами. И в тот момент, когда они чувствуют, что ими пытаются руководить, они руководителя посылают, они просто расходятся. Ими нельзя руководить, потому что у них неиерархическое сознание. Они потому и вышли, что они сами себе авторитеты. У них свои внутренние иерархии создаются и лопаются на основании самых сюрреалистических моделей.

В. КАРПОВ: — Как это выглядит? Бесцельное блуждание, никому не нужное. Но запрос остался!

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Этот запрос остался. Но он всегда будет неудовлетворенным. Если он будет удовлетворен, горе им. Потому что если они сумеют расковырять более серьезные пласты протеста, то первое, что сделают эти пласты — они их просто зачистят. Проблема в том, что объективные условия для социального протеста в России…. Что такое протест? Это восстание против элит! А эти люди сами являются частью элиты, обслуги их. Восстание против элит в России имеет под собой колоссальную материальную базу. Огромное социальное неравенство в стране, которая к социальному равенству не готова. Как не готова любая страна мира. Это социальное неравенство достигнуто не путем длительной эволюции, а путем нелегитимного мародерского захвата имущества. То есть субъективно сейчас базы нет. Но она может в любой момент появиться, в результате воздействия на Россию следующей волны мирового кризиса. Потому что в существующем внутреннем виде наша экономика сбалансирована. У нас мировое разделение труда разбалансируется на глазах. Мы же понимаем, что происходит. Происходит кризис, который усугубляется. Эта волна будет. Хотелось бы, чтобы это было небыстро, чтобы у нас было время подготовиться. Если власть не справится с задачами, которые она перед собой ставит (а это отнюдь не политическая реформа, не регистрация карликовых партий, не разрешение митингов повсеместно товарищам Удальцову и Навальному) — это реиндустриализация. Это создание в России предпосылок для экономического существования (даже не роста) вне зависимости от внешней конъюнктуры.

В. КАРПОВ: — Вы обратили внимание, что во время послания Путин ни разу не произнес слова «диверсификация»? Потому что оно навязло на зубах.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Он говорил вещи, которые технически входят в понятие диверсификации. Вы понимаете, как готовятся речи с расчетом на аудиторию ее восприятия? Это правильно, это совершенно другие задачи. Ведь вопрос не в том, как говорить. Вещи абсолютно позитивные обрыдли, потому что ничего не делается. И в этом виновата власть. Ведь если бы у нас шла диверсификация, если бы достигли успехов, это слово бы повторялось в каждом предложении. Будьте уверены! Если бы мы сдвинули махину структурной перестройки куда-то, если бы мы начали строить… А строить нам надо не инновационные предприятия, а строить инфраструктуру целиком… Путин сказал, что нужно выполнить задачу, сопоставимую с тем, что мы делали в 30-ых годах. Так ровно это — абсолютно адекватное понимание задач. Товарищу Сталину с его командой легче, наверное, было решиться на эту задачу, потому что ничего сдерживающего не было.

В. КАРПОВ: — Путин неоднократно повторял, что нынче не 37 год.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Вопрос в том, что и ресурса у него такого нет. А вызов по своей жесткости такой же. Только тогда это был вызов неизбежной мировой войны, неизбежного нападения на страну, а сейчас это вызов кризиса, при котором всякое возможно. Но самое главное одно. При падении спроса на российское сырье, нынешняя экономика ответит отказом от суверенитета. Экономика, а не политика.

В. КАРПОВ: — Я так понимаю, что некие симптомы, справимся мы или нет, могут быть ощутимы уже в 2013 году?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Если они и будут ощутимы в 2013 году, дальше уже поздно.

В. КАРПОВ: — Ресурсы есть у нас? Я говорю не про Путина, а про нас!

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Ресурсов у нас много. Сошлюсь на дружественный журнал «Эксперт», который пишет о том, что денег нет. А из экономики в последние три кризисных года изъято 4 триллиона рублей. Даже если придерживаться либеральной позиции эксперта… В том смысле, что они не выступают сторонниками взять эти средства и сконцентрировать их, руками государства направить на капитальное строительство. Хотя бы не изымать их из экономики! Зачем их изъяли из экономики? Их изъяли, чтобы разместить в ценных бумагах иностранных государств, терпящих на глазах бедствие. Если еще 5–6 лет назад можно было по глупости и незнанию, но на основании некой картины, говорить, что это надежное вложение, что это заначка… Ребята, это не заначка уже. Это извращение, это чистой воды паранойя — вынимать из экономики деньги и всовывать их в терпящие бедствие бумаги. Это рискованный актив под ноль процентов годовых. Ниже инфляции! Это минимальный ресурс. У нас есть разные способы концентрировать ресурсы. Самый главный ресурс — это деньги. Деньги — это квинтэссенция человеческого труда и знаний. Покуда эти деньги действуют, на эти деньги можно покупать заводы, технологии, специалистов. Рабочих можно привлекать! Понятно, что нам никто не продаст технологии первого ряда!

В. КАРПОВ: — С «Опелем» мы столкнулись…

М. ЛЕОНТЬЕВ: — С «Опелем» можно было купить при неком желании. Зачем нам покупать «Опель»? Купить под ключ автомобильный завод, если он нам нужен, как СССР покупал АвтоВАЗ… Нет никаких проблем! Это даже не так дорого! Поставить линии. Даже не надо покупать полный цикл. На самом деле, с автопромом мы кое-как решили. Проблема не в этом. Купить современную верфь, которая способна эффективно производить суда того класса, которые нам нужны… Или реконструировать действующие верфи, что, может быть, даже и дешевле. Купить производство в некоторых областях, которые у нас утрачены или не создались. Мы сейчас пытаемся создать элементную базу. Понятно, куда мы денемся. Мы же не можем оборону строить на иностранной элементной базе. Поэтому мы отстаем, но пыхтим и делаем, что можем. Не очень хорошо получается, но что-то делается и будет сделано.

Когда мы в 30-х годах покупали технологии в огромных количествах… Все модернизации делаются одинаково. При Бисмарке, при Сталине… Все делается одинаково. Изыскиваются средства в экономике. Потом изыскивается алгоритм использования этих средств. Вопрос в том, каким образом изыскиваются средства и каким образом они используются. Как использовал Петр, не мог использовать даже Сталин. И тем более так не строятся современные модернизации. Мы все время наши российские модернизации клали костями. У нас нет больше костей! Значит, надо использовать такие средства, какие есть. К счастью, сейчас у нас соблазна нет топить топку истории народными массами. То есть телами наших людей! Тел нет! Не хватит! Лучину зажечь можно, а топку истории топить нельзя. Средств этих очень много. Страна в течение долгого времени производила огромное количество продукта. Во-первых, конечно, при этих обстоятельствах надо что-то сделать с коррупцией, с ее масштабами. Потому что наша коррупция пожрать может что угодно. Она способна съесть любые средства. Проблемы освоить нет!

В. КАРПОВ: — Это мы научились блестяще!

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Но получить результат… Это одна из главных проблем госпрограммы вооружения. Там есть технически серьезные проблемы, потому что утрачено огромное количество компетенций в результате реформаторских действий.

В. КАРПОВ: — То есть деньги можно найти. С людьми — беда. На костях ничего не построишь…

М. ЛЕОНТЬЕВ: — На костях не надо строить! Мы стоим перед перспективой в ближайшие десятилетия тотальной роботизации производства. Какие кости? Китайцы не нужны будут! Это катастрофа для Китая. Я уверен, что Китай не успеет совершить той революции, при которой ему будет, куда девать миллиард рабочей силы до момента наступления тотальной роботизации во всех экономиках мира. Надо понимать, что когда производят роботы, остальные отдыхают, остальные сушат весла и сухари. То, что было во время промышленной революции… Только тогда это было в мизерном масштабе. Это экономическая катастрофа для человечества. Это очень быстро настает!

В. КАРПОВ: — Но это завтра! А мы живем вчера!

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Мы уже начинаем жить потихонечку завтра, потому что понятно одно: рента иссякает! Иссякает она не только из-за кризиса, но и из-за сланцевой революции. Одним из итогов года стало осознание всеми, у кого есть глаза, уши и заинтересованность, теми, кто не хотел этого осознавать никакими путями — это сланцевая революция. То, что перспективы цен на углеводороды крайне негативны. Вопрос: «Будет это за 3–5–7 лет?», — еще можно дискутировать. Но это неизбежно.

В. КАРПОВ: — У нас осталось совсем немного времени, чтобы успеть построить планы на 2013 год. Хотя 2012-й от 2013-го фактически неотделимы. В 2012-м пришло понимание того, что грядет. А в 2013-м это должно в чем-то выразиться. Симптоматика того, что мы что-то делаем, что движемся в верном направлении, она в чем будет заключаться?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Нужна концентрация политической воли. Нужна консолидация политической воли. Ситуация, при которой институционально существует Кремль, существует Правительство, но они играют друг с другом в игры, а, с другой стороны, вокруг этого играют в игры все остальные игроки… Экономические и не только экономические. В прошлом году играли в основном в политические. Эта ситуация продолжаться не может, потому что для того, что говорит Президент, нужна абсолютная единая консолидированная политическая воля.

В. КАРПОВ: — Экономическая опричнина?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — И политическая опричнина была бы неплоха. Я не против. Только не в формах грозненских. Надо помнить все-таки, что опричнина, в которой выделяется некое служивое сословие, слуги Государевы, его метла и собачья голова, в этом ничего плохого нет. Плохое есть в том, что страна делится на две части, на опричнину и земщину. Опричнина не занимается управлением земщиной. Она земщину отдает на самоуправление, но при этом периодически набегает на нее, совершает карательные акции и уходит назад к себе. Так нельзя жить в одной стране! Американцев трудно представить в таком виде, а мы почему-то должны существовать в таких условиях. Опричнина не справа налево, не с запада на восток, а сверху вниз! Это запросто. Это хорошо.

Почему я зацепился за слово «опричнина»? Потому что нам очень важно начать перестройку государственной службы. Мы сейчас видим, насколько опасна, насколько бессистемна даже масштабная борьба с коррупцией. Что бы вы не замышляли в качестве борьбы с коррупцией, какие цели себе не ставили, она все равно превращается в коррупцию же. Задача выстроить чиновничье сословие, службу государственную так, чтобы она была лояльна своей стране, а не своему карману, чтобы эти люди были мотивированы общей задачей. То, что Путин говорил про дефицит общих целей. Дефицит общих целей нужен в служивом классе. Потому что остальные в принципе не обязаны. В этом есть отличие опричнины и земства. Потому что земщина не обязана жить общими интересами! Они выбрали для себя, они — земство. Вы, ребята, дайте нам жизнь! Пахать! Богатеть! Работать! Бездельничать! Делать все, что угодно! Это наше дело. Мы на ваши общие цели не обязывались работать. Поэтому мы не в опричнине. Поэтому мы не являемся политической элитой. Мы платим налоги. Отстаньте от нас. А вот служивое сословие должно быть абсолютно лояльно государю, не подвержено частным, клановым корыстным интересам. У него должна быть другая корысть!

В. КАРПОВ: — Это идиллия!

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Это не идиллия. Так строится любое общество. В любом обществе должны быть люди, для которых корыстью является власть и карьера. Например, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Представьте себе формулу: плох тот солдат, который не мечтает стать миллионером. Это, что ли, идиллия? Госслужба от военной не отличается принципиально. Это по мотивации одно и то же. Плох тот солдат, который мечтает стать миллионером. Это очевидно! Он не солдат, он не годится! Я могу себе представить такую армию, где все солдаты мечтают стать миллионерами! Но я не могу себе представить, как она будет воевать. Раньше еще были войны, когда город отдавался на разграбление на три дня. Тогда еще можно хоть как-то представить мотив. Но сейчас так не принято.

В. КАРПОВ: — Представляете, сколько людей сейчас на госслужбе, которые мыслят так, как вы опасаетесь?

М. ЛЕОНТЬЕВ: — В том и проблема! Проблема в том, что их наказывать нельзя. Помните, была дискуссия «Надо ли наказывать за коррупцию?» Да, надо. Но казнить можно, только если ты заранее с человеком этим договорился, что за коррупцию ты его будешь казнить. Грубо говоря, у вас есть собака. Эту собаку вы взяли, чтобы она стадо охраняла. Собака не охраняет, с волками живет одной единой душой. Надо бы эту собаку задрать. Но при этом вы знаете, что это не собака, что это переодетая кошка. К ней собачьи уши приклеили. Вы знаете, что вы ее приняли в собаки. Но она не собака! Хомяк с ушами! Какое основание у вас эту псевдособаку драть, потому что она не собака? Вы ее сами такой сделали. У нас нет госслужбы. Надо начать ее строить. Все надо делать одновременно. Строить госслужбу нужно только под масштабные задачи. Я понимаю наше чиновничество, которое разложилось при полном отсутствии серьезной масштабной деятельности. Смотрите! Чиновничество в странах Юго-Восточной Азии чрезвычайно коррумпировано. Но там есть масштабные проекты роста. Да, там периодически кого-то ловят, говорят, что это коррупция. Они ее не могут победить. Но эта коррупция не противоречит росту.

Есть люди, которые реализуют себя через задачу. Они делают карьеру на том, что они построили мегаполис, что они создали колоссальную инфраструктурную сеть. Нельзя делать карьеру ни на чем! Так же, как армия, которая занимается исключительно парадами и муштрой, проеданием складов, не может воспитать великих полководцев и солдат, которые мечтают стать генералами. Потому что тогда они мечтают стать прапорщиками на складе. Это гораздо интереснее для человека скромного, но корыстного. И это комплекс задач государственного строительства. Трудно представить, как это будет делаться сверху. Я хочу сказать, если это будет делаться снизу, это будет гораздо кровавее и гораздо дороже.

В. КАРПОВ: — Это будет уже не странно, а страшно! У нас времени уже не осталось! Поэтому пожелание слушателям в этом году.

М. ЛЕОНТЬЕВ: — Пожелание, чтобы необходимая России революция была сделана сверху действующей властью. Это всем нам гораздо лучше. Стране, населению, власти! Давайте сделаем друг другу лучше. Зачем делать хуже?

РСН, 07.01.2013

Первый шаг к национализации нашей оффшорной элиты

Президентский проект закона, лишающего чиновников и депутатов права иметь счета и активы за рубежом, выгодно отличается в бурном потоке законодательных инициатив, где законотворцы путают твёрдое с зелёным, своей ясной юридической и политической логикой.

«Путин внёс в российский парламент законопроект, предусматривающий полный запрет чиновникам и членам их семей открывать счета и держать акции и облигации за рубежом в рамках политики по борьбе с коррупцией и утечкой капитала», — пишет «Уолл-стрит Джорнел». «Это стержень усилий Путина по борьбе с коррупцией», — вторит «Файненшл Таймс».

В том же духе его комментируют всевозможные оппоненты в России и за рубежом, обвиняя при этом в популизме, мягкости санкций, а главное — неспособности радикально пресечь коррупцию и утечку капиталов.

А причём здесь, собственно, борьба с коррупцией? Наличие счёта за рубежом, приобретение там акций и активов у нас не является ни преступлением, ни проступком. И ровно поэтому не предусматривает никаких карательных санкций, кроме автоматического увольнения с госслужбы. И речь здесь не о коррупции, а о конфликте интересов для людей, обязанных на своих постах защищать государственный суверенитет России. Вот именно это не могут понять люди, для которых само понятие суверенитета и необходимость его защищать мировоззренчески недоступны.

Впервые в нашей практике, причём, заметьте, в мягкой форме — наверное, чтобы с непривычки не хватил удар, — чиновникам внушается мысль, что выбор в пользу госслужбы связан с некоторыми добровольными самоограничениями, отказом от прав и возможностей, которыми другие могут свободно пользоваться. При этом мягкость санкций в первую очередь свидетельствует о том, что закон собираются применять. То есть он будет действовать потому, что он адекватен. Стране, социальному строю, образу мысли нынешней российской власти.

Мы знаем на практике, что ханжество, стремление показать себя святее господа — лучшее препятствие для реального правоприменения. К примеру, тотальный запрет на курение в госучреждениях по факту означает, что там будут курить. А отказ вернуть промилле означает, что реальное пьянство за рулем карать невозможно. Путинский законопроект может реально работать в реальной России потому, что в нём нет этого ханжества.

«Файненшл Таймс» — в той же статье замечает, что в последнее время в России принято много законов, призванных оградить Россию от влияния из-за рубежа: «Законопроект беспрецедентным образом ставит перед политиками вопрос о патриотизме».

Действительно, в беспрецедентной форме. Это прецедент. За которым последуют другие. Это первый шаг на пути к национализации нынешней нашей «оффшорной» элиты. Пока по возможности мягким, ненасильственным путем. То есть, придётся выбрать: одни в одну сторону, другие — в противоположную.

«Однако», 14.02.2013

Березовскому нет замены…

Ну, вот опять: хрестоматийная аксиома, рекомендующая не сквернословить в адрес усопшего, заметно сузила круг собеседников, готовых сегодня говорить о Борисе Березовском. Вот так, чтобы без папуасских плясок на крышке еще не заколоченного гроба, но и без горестного заламывания рук со скупой мужской слезой вперемежку. Однако Михаил Леонтьев, успевший поработать под началом Бориса Абрамовича, а до и после того вволю повоевать с ним, выразил готовность поделиться мыслями об ушедшем и его месте в российской политике. Однако…

— Прочел, Михаил, ваш комментарий на смерть Березовского. Пишете: мир праху. Спасибо, что так. Могли бы выдать: собаке собачья смерть. С вас станется!

— Нет, я не собирался. Мне жалко Бориса Абрамовича. Очень. Вот честно. Человек, безусловно, яркий, авантюрист международного масштаба, флибустьер, ренессансный типаж, уходящая натура.

— Вы ведь не любили покойного?

— Неправда. Он был мне интересен. Речь сейчас не о знаках — плюс или минус. С другой стороны, любить врага — это очень по-христиански… Выходит, я Бориса Абрамовича любил. Хотя в последнее время рассматрвать его в качестве серьезного противника было уже нелепо. В какой-то момент он потерял адекватность и, в итоге, сам это понял. Открытие стало для него катастрофой. Я уже цитировал Талейрана: «Это хуже, чем преступление, это ошибка». Фраза идеально подходит к Березовскому. Самое страшное для него — разочароваться в самом себе, признать фиаско. Борис Абрамович в таком состоянии жить не привык. Тупик, из которого он не смог выбраться. А раньше ради глобальных целей Березовский ничем не брезговал. Достаточно вспомнить книгу Юлия Дубова «Большая пайка». Она наверняка отцензурована героями повествования, но даже в таком виде является документом, который подшивают к уголовному делу.

— Чтиво занятное, увлекательное.

— Документальная проза, картинки с натуры. Дубов не великий писатель, вряд ли многое мог придумать. Меня поразила степень отмороженности выведенной в «Большой пайке» корпорации. Мало кто отважится рассказать о себе такое. А Боре всегда было свойственно на голубом глазу делать отвязные политические заявления. Помните, как в 96-м он брякнул в интервью, что олигархи вложили три миллиона долларов в избирательную кампанию Ельцина и теперь должны управлять Россией? Березовский искренне так считал. Или его фраза, брошенная Владимиру Соловьеву восьмью годами позже, о том, что в интересах демократии надо принести сакральную жертву, от которой все содрогнутся. Периодически Остапа несло…

— Когда вы с ним сошлись?

— В начале 99-го, кажется. За год до первых путинских выборов. Березовский сколачивал тогда антилужковскую коалицию. Я ушел с канала ТВЦ, где вел программу «На самом деле», поняв, что на меня рассчитывают как на бойца политического фронта, а я не готов сражаться за Юрия Михайловича и Евгения Максимовича. Нехорошо внушать людям иллюзию, будто на тебя могут рассчитывать в решающий момент.

— На этапе вашей дружбы с Гусинским вы разве не пересекались с Березовским?

— Встречался, но и только. Я ведь помогал Владимиру Александровичу создавать его медиабизнес, предложив стать русским Шпрингером. Гусинскому идея понравилась. Это лучше, чем заниматься мелким спонсированием отдельных продажных журналистов. Появилась газета «Сегодня», из нее вырос «Медиа-Мост». А с Борисом Абрамовичем мы тогда были антагонистами. Мне передавали, он очень обижался на то, что я назвал его бесом и посоветовал окропить святой водой. Я пошутил, а Борис вроде бы воспринял все всерьез. Кстати, напомню, против Лужкова с Примаковым Березовский выступил один, олигархат выстроился под коалицию во главе с Юрием Михайловичем и Евгением Максимовичем. Это была настоящая олигархия, реальная политическая власть, а не бизнес, к ней приближенный. Таких у нас и сейчас много.

— Но у Бориса Абрамовича имелась дубина под названием ОРТ.

— Дубина Гусинского звалась НТВ. И что? У Березовского возникли пищевкусовые разногласия с лужковской компанией, у меня тоже. Может, не совсем такие, но он посчитал, что мы единомышленники. В тот момент на меня обиделся уже Гусинский, который отказывался понимать, как я предпочел ему Борю.

— Вы вот так и обращались к Березовскому, на ты?

— По-разному. И по отчеству, и по имени. За глаза звали Березой. Могу точно сказать, что дистанцию в отношениях он не держал… На ОРТ меня принимал Игорь Шабдурасулов, блестящий администратор, абсолютно ни во что не влезавший. С Березовским я встретился позже. Люди, которым приходилось с ним общаться, подтвердят: Борис Абрамович обладал мощной внутренней энергетикой, сильной харизмой и в личном разговоре мог обаять кого угодно. Если ставил перед собой такую задачу.

— Вас чем купил?

— Мы сошлись на том, что на данном этапе наши цели совпадают. Я сказал, что рад этому, но если что-то будет не так, уйду.

— Однако, замечу, остаетесь на Первом канале по сей день. В «Однако», и не только.

— Не моя вина и не моя заслуга. Не я поменял курс, а Березовский резко прозрел и начал отгребать в сторону. Глупо совершать побег с корабля, с которого согнали человека, вдруг решившего свернуть. Боря выбрал другой путь. Дальше — больше, слово за слово, в итоге оказался в Лондоне и плохо кончил. Но пока мы работали вместе, он никогда ни во что не лез, позволял мне делать, что захочу. Хотя, например, у нас были диаметрально разные публичные позиции по Чечне. На эту и другие темы мы беседовали часто и подробно, но, повторяю, он не давил, ничего мне силой не навязывал.

— И с Доренко так строились его отношения?

— Мне кажется, Березовский оказывал сильное содержательное влияние на Сергея. Доренко прекрасный телевизионщик, гораздо более профессиональный, чем я. Но он не политик, не экономист, не идеолог. Сергей — журналист, а я никогда не занимался журналистикой, меня всегда интересовала политика. При этом я хорошо понимаю, что такое корпоративная солидарность, и честно играю командную игру, покуда считаю команду своей. Если накопившаяся критическая масса перевешивает, и команда становится чужой, надо уходить.

— Дирижер уважал солистов?

— Внешне — да, а что думал на самом деле… К примеру, у Березовского была страстная, подчеркиваю, политическая и интеллектуальная любовь к Тане Кошкаревой, в то время возглавлявшей службу новостей на ОРТ. Борис очень любил с ней общаться… По-разному отношения складывались, не было единой матрицы.

— Познер недавно рассказал, что Гусинский публично называл Евгения Киселева Компотовым. Как-то не комильфо, не находите?

— Владимир Александрович говорил полушутя-полулюбя, а Познер вряд ли был посвящен в детали тех отношений… Не будем заниматься пересказом сплетен об общих знакомых, но кому надо, прекрасно знают: некоторые телевизионные люди надували щеки и изображали Аналитику, торгуя пылью из-под кремлевского ковра. А терять вес начали в момент, когда их лишили доступа к этой самой пыли. Березовский тоже переоценивал значение неофициальной информации, получаемой из Кремля. Будучи прикладным математиком не только по специальности и складу ума, но и по мировоззрениям, он думал, что можно все просчитать. Картина мира такая. Прикладно-математическая! Он хотел сконструировать машину, которая заводилась бы и работала от одной-единственной марки бензина под брендом «Березовский». Лишь от нее, и никак иначе. Борис Абрамович искренне полагал, что все можно аршином общим измерить. И ошибся.

— Почему, как вам кажется, молчат люди, многим обязанные БАБу? Константин Эрнст или, скажем, Александр Волошин, пламенный секундомер Невзоров…

— Думаю, к Глебычу никто не обратился за комментарием о Боре. Он всегда по-особенному относился к Березовскому, вряд ли и сейчас по-человечески его списал. Это за рамками вероятности. Невзоров наверняка сказал бы что-то из ряда вон, он ведь парадоксалист… Нашел бы способ выразить эмоции и мысли. А что остальные молчат… Не вижу ничего зазорного. Есть серьезные обиды, непримиримые разрывы, которые разводят по разным окопам, а пинать покойного, видимо, люди считают ниже своего достоинства.

— Или боятся сболтнуть лишнее и Путина обидеть?

— Нет, конечно! Владимир Владимирович и сам мог бы многое рассказать о Борисе Абрамовиче. Возможно, Путин был бы ему кое-чем обязан, но действия Березовского с определенного момента освободили президента от любых прежних долгов. Да и вообще: у главы российского государства ни перед кем не может быть личных обязательств. Это опасно для страны. Царь одинок и свободен… Видите, даже Борис Абрамович в итоге написал покаянное письмо президенту.

— Вы его читали?

— Нет, но знаю, что оно есть и содержание соответствует тому, что о нем говорилось.

— Подозрительно кстати всплыла челобитная. Аккурат после смерти автора, который уже ничего не сможет опровергнуть.

— О том, что какое-то письмо существует, я слышал и до 23 марта. Думаю, подробности документа, не позволяющие усомниться в его подлинности, так или иначе станут известны. Если понадобится, могут и полный текст опубликовать. Раньше в Кремле не говорили о письме, видимо, опасаясь ловушки, провокации, мастером которых был покойный. Не поверили в покаяние. Но в последнее время самые разные люди — и симпатизировавшие, и открыто ненавидевшие Березовского — говорили, что тот искренне хочет вернуться в Россию. За год Борис крепко сдал, его моральное состояние ухудшилось. Во-первых, он откровенно разочаровался в западной системе. Для меня несколько странно, что человек с цепким и циничным умом столь долго созревал в понимании очевидной истины, но в результате он к ней пришел. Во-вторых, жестоким ударом стало решение лондонского суда в пользу Романа Абрамовича. Это подломило Березовского. Он не привык уступать, а тут его публично щелкнули по носу. Не могу судить, так ли сильна была депрессия Бориса Абрамовича или он слегка рисовался, изображая мучения. Все-таки Березовский — классический экстраверт, и смотрел на себя со стороны, чужими глазами. Именно поэтому версия самоубийства по отношению к нему кажется мне абсурдной. Нет, Борис мог покончить с собой, он был человеком поступка. Но Березовский все красиво обставил бы, отправив народам, странам и континентам послание, чтобы весь мир содрогнулся. Себя принес бы в сакральную жертву. А молча повеситься в ванной… Да еще на хреновине для занавески. Психологически исключаю, да и технически это затруднительно. Там даже кошку не повесишь. Скорее склонен думать, что история Литвиненко имеет отношение к смерти Бори.

— Каким боком?

— Если он просил прощения у Путина, то и за это. За провокацию о причастности к гибели Литвиненко российских спецслужб. Березовский с советчиками организовал и проплатил международную кампанию, вбухав в нее колоссальные деньги. Ну какую, скажите, угрозу для Москвы представлял Литвиненко? Он давно выложил англичанам все, что знал, и даже больше. Этому человеку нужно было затыкать рот огромным кляпом, чтобы не вываливал из себя всё, кому попало. Кличка чего стоит — Сквозняк. Скоро в Лондоне должен начаться коронерский суд по делу Литвиненко. Представляете, что в нынешнем своем состоянии мог бы сказать Березовский? А выступать ему пришлось бы, он основной свидетель.

— Другими словами, британцы замочили Платона Еленина?

— Безграмотно и некорректно было бы исключать вероятность естественного ухода из жизни. В его состоянии и в его возрасте. Но англичане теперь сами говорят о неестественной смерти, это не я придумал! Мне жаль английскую полицию. Им бы обратиться к коллегам из другой силовой структуры. Там наверняка все знают. Как и в деле Литвиненко. Как и в истории с Бадри. Британским налогоплательщикам впору перестать финансировать спецслужбы Ее Величества. Зачем тратить бюджетные средства, если ненужные свидетели умирают сами и делают это точно вовремя? Господь и провидение работают за джеймсов бондов. Вот и смерть Березовского по неясным мотивам в момент, когда он выразил готовность вернуться в Россию, выглядит подозрительной. Борис Абрамович не мог не понимать, что пропуском на Родину для него станет лишь деятельное раскаяние. Искупать вину, так делом. Слишком много он нагадил. Представляю, каким ценным источником информации о той стороне был Березовский! Такого нельзя отпускать…

— Реакция в России на кончину БАБа вас чем-то удивила?

— Он ушел по-человечески трагично, и даже те, кто мог бы злорадствовать, чуть умерили пыл. Но личностью Борис Абрамович был сложной, и такого, чтобы ему пропели осанну, объявили «новым Сахаровым», я не слышал. Наверняка, есть люди, продолжающие глубоко ненавидеть Березовского даже сейчас. Им гарантированно не понравятся мои сегодняшние слова, и они имеют на это веские основания. У них отношение однозначное. То, о котором вы сказали в самом начале: собаке собачья…

— Путин в их числе?

— Не думаю. На мой взгляд, он прав, что не комментирует и не вмешивается. Не царское дело. Да и не ждет никто, что президент России в данной ситуации направит письмо с соболезнованиями семье покойного. Нет такой задачи. Озвученный Песковым месседж выглядит адекватно и с политической, и с человеческой точек зрения.

— Если родственники примут решение похоронить БАБа в России, пойдете проститься?

— Конечно. Во-первых, умер человек, которого я знал. Во-вторых, это личность, как к ней ни относись. Но не представляю, кто из нынешнего окружения Березовского повезет его прах в Москву…

— Вы когда в последний раз виделись с Борисом Абрамовичем?

— Давно, в начале нулевых. Он еще не впал в экстремизм, не занимался системным вредительством. Я приезжал в Лондон на экономический форум, который потом благополучно сдох, и там выступал Березовский. Он устроил концерт, мол, Леонтьев — настоящий оппонент, с ним интересно полемизировать, а остальные участники дискуссии только сопли жуют. Я даже пошутил: «Что творишь, Боря? Хочешь, чтобы меня обратно в Россию не впустили?»

— К слову, лично вам он ничего не задолжал, Михаил? Андрей Васильев вот заявил, что Березовский не доплатил ему почти три миллиона долларов…

— Мне он не должен. Мой опыт общения с Борисом абсолютно не травматичен, жаловаться не на что.

— С этой смертью и власть осиротела: не стало главного врага режима. Но не только свято место пусто не бывает…

— Образ Злодея Злодеича сегодня не востребован. Он остался в девяностых.

— Полагаете, новый Троцкий не нужен российской власти?

— Лев Давидович тоже ничем не мешал Сталину из Мексики. Он превратился в маргинала, в человека ни о чем. Можно было не посылать к нему Меркадера с ледорубом… И Борис Абрамович давно не приносил вреда «кровавому режиму», с которым по инерции пытался бороться. Скорее, служил в качестве удобного пугала.

— И на кого же прикажете вешать собак тем журналистам, которые привыкли обвинять во всех смертных грехах в первую очередь Березовского? Неужели теперь слава целиком достанется Госдепу?

— Да, равноценной замены нет. Навальный и прочие Чириковы — другой психотип. Фигуры иного уровня и масштаба. Как говорится, до мышей… Госдеп не тот нынче. Как бы на самом деле не перезагрузился. В этом смысле мне жаль всех нас, персонажи-то мельчают…

— А МБХ? Михаил Борисович — боец старой закваски, из семибанкирщины. И в лагерях не сломался, и 14-й год скоро, до истечения срока рукой подать.

— Ходорковский, которого я тоже неплохо знал, стойкий парень, с личностной точки зрения, безусловно, заслуживающий уважения. Абсолютно не разделяю стонов и восторгов в его адрес, но это позиция.

— Он может стать лидером Болотной?

— Нет. Михаил Борисович и сам понимал, во всяком случае, раньше, что нормальным путем власть в России он никогда не получит. Ходорковский собирался за деньги купить страну, объявил войну Кремлю, используя методы и приемы, никак не считающиеся инструментами демократии. По сути, его подставили. Он ведь долго не лез в политику, в которую с радостью играли его коллеги-олигархи. А потом Ходорковского убедили ввязаться, двинули вперед и… слили. Он не нанимался в жертвы. Михаил Борисович был уверен в победе, совершил ошибку и жестоко продул.

— Дай бог здоровья сидящему…

— Надеюсь, Ходорковский благополучно выйдет через полтора года на свободу, но, уверяю вас, в результате ничего не произойдет. Никаких революций и тектонических подвижек в оппозиционном движении. Во всяком случае, по этой причине…

Журнал «Итоги», № 13, 01.04.2013

Расстановка точек над Ходорковским

Начать надо с того, что Ходорковский заслуживает в человеческом смысле уважения — и то, как он вышел, и то, как он себя ведёт сейчас. Я не буду подробно комментировать его ответы на вопросы. Он сказал где-то в интервью, что рассматривал свой срок как испытание и хочет выглядеть (и ему это, безусловно, удаётся), как человек, который это испытание полностью выдержал. Он, во всяком случае, стоит на позиции человека просветлённого, поднявшегося над суетой. С этим связаны его крайне сдержанные, «психотерапевтические» ответы на вопросы, которые можно назвать рёберными. Отношение к Путину, трактовка прагматизма и мести, отношение к себе и своему будущему в мире, отношение к Олимпиаде, кстати — всё это очень важно с точки зрения позиционирования человека в рамках политических координат.

Я бы ещё сказал, что чрезвычайно важна фраза Ходорковского о том, что он «играл в жёсткие игры и понимал это». Я не уверен, что он понимал это в то время, когда играл. Но, тем не менее, он это хорошо понимает сейчас. То есть сейчас он явно выводит себя за скобки банальной позиции его политических болельщиков, боление которых всегда было связано с попыткой его так или иначе прагматически использовать в своих политических играх.

В отношении к себе и к делу «Юкоса» — заслуживает внимания обязательство добиваться реабилитации и освобождения. Ходорковский, объявляя о намерении заниматься правозащитой, говорит большей частью о людях, связанных с делом «Юкоса», которое, как он считает, есть сфера его ответственности. При этом Ходорковский явно выносит за скобки вообще борьбу за всех униженных и оскорблённых. Он стремился показать, что очень ценит каждое своё слово, каждый нюанс, поэтому за всё, что он говорит — он отвечает, а того, за что он не может ответить — он и говорить не будет. Это важно.

Ещё пункт. Это обстоятельства освобождения. Опять же — абсолютно подтверждённые самим Ходорковским. Он говорил, что понимает: подпиши он прошение о помиловании с признанием вины, вышел бы ещё пять лет назад. Мне кажется, что это вполне адекватно. Другое дело — законы построены так, что сам факт просьбы о помиловании трактуется как признание приговора. Это вытекает из закона. Но это казуистика: на этом факте не концентрировали внимания ни российские власти, то есть Путин, ни Ходорковский. Эту фигуру умолчания они могут себе позволить. И президент говорил, заметим, не о раскаянии Ходорковского, а о том, что наказание достаточное и исчерпывающее, и есть гуманитарные основания для помилования.

Ещё момент. Я уверен, что Путин выпустил бы Ходорковского так или иначе. Во-первых, если бы он действительно в любой форме признал вину — то это случилось бы гораздо раньше. И точно он бы выпустил его в начале своего нового срока, если бы не «болотные». Потому в нашей политической традиции и практике (это не выдумка — это так оно и есть) это было бы рассмотрено как проявление слабости и заигрывание с оппозицией со всеми выходящими отсюда последствиями. Ровно так же, как была в своё время воспринята политическая реформа Медведева. «Испугались, прогнулись! Значит, можно дожимать!» Наш президент никогда не принимает решения под очевидным и явным давлением. Ни под каким. Это его известное правило, я, собственно, не помню исключений.

…В принципе, всё это ожидаемо, потому что это политически, психологически и тактически абсолютно понятное решение.

Грубо говоря (если уж сам Михаил Борисович говорит о прагматике), в последнее время нахождение Ходорковского в тюрьме нужно было куда больше оппозиции, чем Путину. Поэтому Путин и Ходорковский должны были объединиться в том, что Путин отказывался освобождать, а Ходорковский отказывался выходить ради политических дивидендов оппозиции.

Я думаю, что это и есть основа соглашения между Путиным и Ходорковским. Нет никакого смысла ценой политического ущерба одному и человеческого ущерба другому подкармливать эту публику. Для неё это соглашение — действительно удар и прямая потеря. Потому что как политический лидер Ходорковский этой публике, во-первых, не нужен, а во-вторых, он явно не хочет таковым быть. А как сакральную жертву, по поводу которой можно камлать, оппозиционная тусовка его потеряла.

Что касается самого дела. Подтвержу то, что говорил всегда и говорю сейчас — да, я считаю, что Ходорковский был виноват во многих экономических преступлениях, которые в то же время были абсолютно типовыми для той эпохи. То есть его дело — действительно пример избирательного правосудия. Другое дело, что я ничего плохого не вижу в избирательном правосудии, как и ничего хорошего — просто я понимаю, что иногда правосудие бывает избирательным. Не только в России. В Соединённых Штатах на волне кризиса были примеры избирательного правосудия, дела, по которым посадить можно было всех, а посадили (причём на десятки лет) лишь нескольких человек.

Важно помнить другое. Причиной дела «Юкоса» были не экономические преступления и даже не пресловутое нарушение Ходорковским правил игры, установленных для олигархов вновь избранным президентом. Причиной была попытка с помощью разных способов захватить власть в стране, где государство как институт находилось в состоянии полностью исчезающей величины. Что категорически противоречило представлениям Путина о восстановлении государства, как почти уже утраченного к тому моменту вообще субъекта и института. Понятно, что Михаил Борисович на тот момент такие средства имел, по многим обстоятельствам его возможности влияния были больше, чем у государства. Затевая эту жёсткую, как он выразился, игру, он понимал, на что он идёт, но, безусловно, рассчитывал на победу. Как у человека умного — и это подтвердила его последняя пресс-конференция — у него были основания рассчитывать на эту победу. Это был не абсурд, не сумасшествие, не самопожертвование, — это был ошибочный расчёт, который исходил из того, что государство не посмеет, не сможет пойти по отношению к нему на те шаги, на которые оно пошло.

Он начал жёсткую игру с государством, при этом довольно циничную. Обстоятельства этой игры мы помним и знаем: частью её, например, была скупка политических партий в парламенте с переходом к парламентской республике — то есть фактически захват власти за деньги.

Единственным средством, в котором государство было конкурентоспособным с Ходорковским на тот момент, было легальное насилие. Никаких других средств, где государство тогда было с ним сопоставимо по возможностям, не было.

Я считаю, что всё было сделано абсолютно правильно. А те результаты, которые были достигнуты в начале 2000 годов во всех сферах — в первую очередь, с точки зрения восстановления института российской государственности, а также сопряжённых с этим областях (в том числе и восстановления, например, доходных возможностей, в дистанцировании так называемых олигархов от власти) — есть результаты выдающиеся.

Олигархи — это не люди, близкие к власти, быстро проникающие в кабинеты и добивающиеся там выгодных решений. Олигархи — сами по себе есть власть. И поэтому в данном случае артефактом и, я бы сказал, историческим казусом является именно то, что Ходорковский проиграл. Это один из очень немногих случаев, когда президент шёл на колоссальные риски в ситуации крайней необходимости. Поэтому, когда здесь говорят о каких-то личных аспектах (а это очень любят говорить — личная месть и так далее) — может быть, я об этом ничего не знаю. Но и чисто прагматических государственных соображений для объяснения судьбы Ходорковского более чем достаточно.

«Однако», 23.12.2013

К макроэкономической политике правительства: это хуже, чем глупость

Вчера новый министр экономического развития, но бывший первый зам председателя Центробанка (что важно: отвечавший за трагедию, за денежную политику, то есть он не технический зампред, а идеолог Центробанка) гр. Улюкаев заявил, что этот год, 2013-й, оказался худшим после кризиса 2008 года. И это — при сильной, разумеется, стагнации в экономике.

Хотя реально у нас, конечно, не стагнация, у нас — рецессия (за вычетом растущих нефтяных цен, а может быть, уже и не за вычетом, если честно посчитать).

И якобы во всём этом конъюнктура мировая виновата: кризис, падение на рынках Европы и так далее. Вот и мы из-за них, мол, падаем.

Это можно было бы считать глупостью, если бы это не было беспримерной наглостью. Настолько наглой, разнузданной, безобразной позиции мы не видели даже во времена молодых реформаторов. Собственно, сам-то Улюкаев как раз является ярчайшим молодым реформатором, он просто с течением времени перестал быть молодым, вошёл в молочно-восковую спелость реформаторства.

Так вот. Начнём с мировой конъюнктуры, которую обвиняют в нашей стагнации. Россия не продаёт на внешние рынки товары с добавленной стоимостью, высокой или низкой, — ширпотреб, станки, машины — или продаёт в самой минимальной степени. Россия торгует сырьём. Простой взгляд на рынки сырья — в первую очередь нефтяной — показывает, что конъюнктура там очень неплохая. Да, у неё есть очень негативный прогноз, но доходы мы получаем не от прогноза, а от текущих продаж. Конъюнктура совсем хорошая. С какой радости это должно было загнать нашу экономику за Можай — совершенно непонятно.

Второй момент. Ответ-то на вопрос прост, как блин. Но этот ответ Улюкаев дать не может. Причина падения российской экономики — это системная макроэкономическая политика, проводимая в течение 13 лет командой Кудрина, Улюкаева, Силуанова. Причём в первую очередь — курсовая политика. Эти люди в течение всего этого времени проводили политику непрепятствования укреплению курса рубля, который за это время укрепился в четыре раза (!). Ни одна экономика мира — тем более открытая рыночная — не может оставаться конкурентоспособной при четырёхкратном (!) увеличении реального обменного курса национальной валюты.

Хочу заметить, что в первую очередь за курс отвечает именно Улюкаев, ну и его шеф Игнатьев, формально ушедший в отставку. Не понимать этого Улюкаев не может, потому что Улюкаев — человек умный, безусловно, и в общем, достаточно экономически грамотный.

Это не вопрос выбора экономической стратегии, это не вопрос борьбы «либералов» с «государственниками». Это понятно школьнику, это понятно любому хозяйственнику, это понятно всем руководителям и собственникам российских промышленных предприятий, у которых в течение последних лет произошёл перелом, когда их продукция, бывшая раньше конкурентоспособной, выпала из конкуренции вне зависимости от любых их попыток снизить внутренние издержки, наладить производство, наладить выпуск конкурентоспособной продукции. Посмотрим, например, на автопром российский: у нас много собирается машин, одинаковых практически с западными. Одинаковая продукция, одинакового качества, которая раньше была конкурентоспособной, оказывается неконкурентоспособной по причине курса в первую очередь.

К этому можно добавить безумную процентную политику: деньги дорожают якобы для того, чтобы сдержать инфляцию. Ставки кредита во всём мире на уровне или даже ниже реальной инфляции — для того, чтобы бороться с кризисом. А у нас реальные ставки на 7–8 % выше реальной инфляции, не говоря уже о тех ставках, которые предлагаются юридическим лицам, то есть нашим производителям на открытом рынке. Это за пределами добра и зла.

И всё это называется «борьбой с инфляцией». То есть мы монетарными инструментами боремся с инфляцией, которая имеет немонетарный характер. Потому что в основе нашей инфляции — непрерывное и постоянное повышение тарифов естественных монополий. Вот единственное, что можно сказать сейчас в плюс, — но это исключительно воля президента против всех ведомств и всех естественных монополий — идея замораживания тарифов. Но поскольку эта идея — абсолютно правильная, совершенно необходимая — не сопровождается никаким контекстом с точки зрения процентной политики, с точки зрения курсовой политики, то она, скорее всего, будет провалена.

В чём состоит в принципе нынешняя экономическая политика экономического блока нашего правительства? Они уничтожили безумной макроэкономической политикой все рыночные возможности развития, экономического роста, привлечения инвестиций и т. д. Отток инвестиций тоже связан, безусловно, с этим: какой смысл инвестировать в страну, которая постоянно, системно херит политику монетарную, финансовую, через макроэкономическую политику снижая свою конкурентоспособность? Рыночные возможности уничтожены — и естественно, экономика падает, доходы в бюджет сокращаются. А на этом основании искажаются нерыночные источники роста: прямые государственные заказы, программы инвестиционные и так далее — то есть то, что, по сути, является государственной политикой развития. Значит, и дальше падение усиливается, доходы ещё уменьшаются, и в итоге мы получаем стопор, спираль.

Мы повторяем опыт Греции, над которой мы всё время смеялись: мол, она не может свою валюту девальвировать, поэтому у неё все издержки производственные выше конкурентоспособных. Но у нас-то всё гораздо хуже, потому что у нас вроде, в отличие от Греции, как бы есть своя валюта.

Есть основания считать, что это уже не глупость. Это не ошибка, не сбой, не неправильный расчёт — это предательство национальных интересов. И, грубо говоря, причины и мотивы этого предательства должны быть в компетенции следствия и суда.

«Однако, 19.09.13

Россией правит Кудрин

Минэкономразвития прогнозирует по итогам года рост экономики на 1,4 %, в то время как ориентировочная цифра от Международного валютного фонда — 1,3 %. Цифры эти не только отличаются от «плановых», но уступают и показателю 2012 года: тогда было 1,8 % роста ВВП.

Между тем советник президента РФ Андрей Белоусов не просто отрицает факт стагнации, но и аргументирует свою позицию тем, что никакой стагнации не может быть при столь значительном резерве бюджетных средств, которыми обладает Россия. «У нас стагнация в головах», — эффектно парировал иллюзорным оппонентам (дело происходило на встрече с журналистами) Андрей Рэмович, очевидно, большой поклонник Булгакова.

Известный тележурналист и публицист Михаил Леонтьев изложил KM.RU свое видение состояния российской экономики и не только ее.

Экономическая часть президентского послания выглядит удивительно беспомощно

— Меня Андрей Белоусов в последнее время вообще очень сильно удивляет. Он — здравый профессиональный человек. У меня такое ощущение, что, поскольку доминирующий, в том числе и сексуально, в нашей экономической политике кудринский блок его вывел за рамки определения стратегии, он постоянно пытается вокруг нее бегать. Но это все равно что сознательно стрелять вокруг мишени. Вот есть мишень, а стрелять можно только в «молоко», а в мишень — нельзя. Все это очень хорошо видно на примере последнего президентского послания, в его экономической части. Все, что там было за пределами экономической части, достойно внимания и рассмотрения, но все, что касается достаточно обширной экономической части, удивительно беспомощно.

Это выглядит так, будто человек занимается решением огромного количества частных вопросов, озвучивает дельные вещи, но при этом старательно не касается сущности — стратегии, содержания политики. Я уж не знаю, может быть, Белоусов видит себя органично именно в этой роли, но почему он в этой роли видит президента — мне понять невозможно. Может, он исходит из тактического аппаратного искусства возможностей, но все равно результат по факту мы видим очень невзрачный.

Белоусов пытается заниматься микроэкономикой, а макроэкономику оставляет каким-то непонятным, некритикуемым, неуправляемым и вообще необсуждаемым людям. Но ведь если у вас макроэкономика чудовищна, абсолютно негативна, дебильна, деструктивна, то и с микроэкономикой тоже ничего дельного не получается.

Министерство финансов фактически ставит себя главнее президента Российской Федерации

Можно сколько угодно налаживать жизнь и быт конкретного предприятия, но в рамках открытой мировой экономики в рамках международной конкуренции оно все равно не будет конкурентоспособным. И это — абсолютно наш случай, это то, с чем мы столкнулись. И теперь мы наблюдаем этакие попытки заклеить половину одного очка другой половиной очка, зарисовать все зеленой краской, наклеить поверх какие-то блестящие звездочки и таким образом изобразить реальность «Модели великого Кудрина».

Министерство финансов производит странное впечатление. Такое ощущение, будто бы эта структура, имеющая свою идеологию, свою кадровую политику преемственности, свою иерархию, фактически ставит себя главнее президента Российской Федерации, который по их велению вынужден озвучивать на людях какую-то белиберду. При этом я совершенно уверен, что сам Путин, будучи человеком абсолютно вменяемым (да, пусть не выдающийся экономист, но он и не обязан им быть), понимает, что в том, что касается экономической сферы, он озвучивает именно белиберду. Но это же просто аномалия власти!

На основании вышеизложенного я хочу обратиться к нашим вечным критикам, которые любят осыпать нас претензиями то по делу «Пусси Райот», то по процессам над «болотными» активистами, то по Ходорковскому: высказывайте все свои претензии, пожалуйста, не Путину, а Кудрину, который и является по факту реальным руководителем нашей страны. Он по факту определяет нашу жизнь, это именно от него зависит — развивается Россия или не развивается, впадает наша экономика в бессмысленную стагнацию или не впадает. А Путин вынужден нам рассказывать, что то, что мы видим на этой картине, — этого всего не существует, потому что эта картина вообще является не картиной, а так, интерактивной инсталляцией.

КМ. ру, 18.12.2013

Прагматизация от Ливанова: деградация образования в отсутствии политики

На самом деле абсолютно естественны скандалы вокруг личности Ливанова — так же, как и естественно недовольство деятельностью Ливанова и в образовательном сообществе, и в политическом сообществе, и вообще везде. Потому что система образования у нас деградирует — это факт. Я бы не сказал, что она совсем разрушена: она очагово сохраняется, выживают какие-то партизанские учреждения, их довольно много, но в целом у нас разрушается именно система образования.

И проблема совсем не в Ливанове. Ливанов — это логичное и ухудшенное продолжение Фурсенко. На Фурсенко вешали много собак, но он всё-таки был учёный, а не «образовательный менеджер» — он понимал, что такое наука, он понимал, что такое образование, которое нужно для науки. Он был продуктом той эпохи, в которой трансформировалось бывшее советское образование.

Вот советская система — там было ясно, что государство хочет от образования: от массового общего образования, от достаточно массового высшего образования, от каких-то элитных перфекционистских образовательных структур (которые в Советском Союзе были — достаточно вспомнить тот же Физтех).

Так вот. Никакой системы образования, никакой системности государственной политики в области образования сейчас нету — потому что государство не может сформулировать, что оно хочет образования. То есть периодически президент выступает с вполне правильным системными вещами, которые выглядят декларациями, потому что президент отдельно, а система образования — отдельно. Она рухнула в значительной своей части, поскольку задача, ставящаяся перед образованием, с крахом страны сразу поменялась. Советское образование, кстати, тоже деградировало в позднесоветское время, но тут случился обвал.

Потому что задача встала другая: это «получение услуг». А дальше уже — в зависимости от того, какие «услуги» население желает получить. Если население желает получить в массе своей услугу «корочки» (желательно за не очень большие деньги), или население желает купить себе отсрочку от армии, или население желает купить себе статус, — то образование естественным образом и довольно быстро эти запросы населения удовлетворяло. Вообще, функция «прагматизации образования» в этом смысле была исполнена сразу и тотально, без всяких проблем.

На самом деле «прагматизация образования» не является целью нормальной государственной политики. То, что происходит в образовании, — это не только наша проблема. Всё мировое образование деградирует именно по принципу разрушение системы фундаментального образования. Понятно, что «прагматизация» начала 90-х, когда мальчики мечтали стать бандитами, а девочки проститутками, — она специфические задачи ставила перед образованием. Сейчас они немножечко меняются.

И поэтому большая часть системы образования перестала образовывать. Вот эти «пиксельные знания», которые сейчас господствуют в мире, в образовательной сфере проявляются ярче всего. Саша Дугин заметил: современная система образования отличается тем, что чрезвычайно высокая степень знаний, компетенций в каких-то узких сферах деятельности может соединяться с абсолютно дремучим невежеством в тех областях, которые в начала XX века должны были быть понятны гимназисту-двоечнику.

Это превращает человеческий социум в совершенно специфический организм, неспособный к самостоятельному мышлению. А такую способность даёт только фундаментальное образование — ещё раз повторю: всё советское диссидентство выросло из советской школы, потому что она давала фундаментальные знания. Сейчас считается, что фундаментальные знания давать ни к чему, поэтому появляются вещи, которые вообще не являются научными дисциплинами: краеведение какое-нибудь, культура половых отношений. И ещё ерунда какая-нибудь, которая не является дисциплиной и потому не формирует в человеке способность грамотно видеть мир и, таким образом, грамотно использовать свои знания.

Да, оно не прагматизировано было, советское образование. «Прагматизация», особенно в наше время, — это задача индивида, семьи, социальных групп, задача потребителей тех или иных специфических продуктов образования. А государство должно преследовать свои задачи. Ему нужно понимать, какого гражданина оно хочет иметь, какой трудовой человеческий капитал оно хочет иметь, и решать эти задачи вне зависимости от того, хочет этого гражданин или его семья или не хочет. Потому что эта задача — общественная, это не есть совокупность каких-то индивидуальных пожеланий.

Этого нет. И Ливанов в этом смысле — ещё худший продукт, чем Фурсенко, потому что фурсенковщину он реализует в каких-то уже карикатурных, балаганных формах. Но поменять здесь ничего нельзя, если нету политики.

«Однако», 14.04.2013

Суркову не нашли применения

Как часто бывает, в истории с отставкой не просто заметного, а мистифицированного, демонизированного, обросшего легендами, слухами и сказаниями политического лица интересны не столько реальные обстоятельства, — которые, скорее всего, банальны, — а рефлексия различных индивидуумов и групп интересов. И что сразу бросается в глаза — это сытое почавкивание, довольное пускание слюней либеральной тусовки. Притом, что Суркова обвиняют чуть ли не в финансировании «болотной» оппозиции. Да и то самый яркий, впечатливший общественность эпизод связан с обильным прикармливанием при Сколково пламенного революционера Пономарёва.

Вспоминать политическое лицо и политический вклад Владислава Юрьевича в современную российскую систему, наверное, можно и нужно, но к нынешней отставке это не имеет никакого прямого отношения. К слову только можно напомнить, что пресловутая сурковская «суверенная демократия» означала, по сути, внедрение в действующую государственную доктрину концепции реального суверенитета. То есть, собственно, того, на чём любая государственная доктрина только может и строиться. И, опять же, к слову, стоит вспомнить, что нынешний разрыв между состоявшейся идеей политического суверенитета и отсутствием гарантированных экономических предпосылок этого суверенитета для Суркова всегда был очевиден, и именно он наиболее занудно и последовательно говорил о развитии и модернизации тогда, когда это ещё не стало риторическим хитом сезона.

И Сколково как, на наш взгляд, достаточно локальный, но, тем не менее, реальный работающий институт модернизации придумывал и проталкивал именно он. И именно поэтому нынешний наезд на Сколково выглядит как. в том числе. и персональный наезд на Суркова. Притом, что представить себе, будто Сурков имел какое-то касательство к каким-либо злоупотреблениям в сколковском аппарате, невозможно в здравом уме и твёрдом рассудке.

С одной стороны, Сурков не мог не защищать Сколково, поскольку это, безусловно, его детище и им просто формально курируемое предприятие. С другой стороны, опять же забавно наблюдать, как наши либералы-западники плотоядно предрекают разгром Сколково — казалось бы, абсолютно западнической, наверное, самой западнической по формату и идеологии конструкции. Надо думать, что именно широкоформатное прямое участие одной из самых авторитетных брендованных западных структур в Сколково (MTI) более всего и вызывает раздражение не столько Счётных палат и Следственных комитетов, сколько этой самой либеральной оппозиции — как наглядное свидетельство западного коллаборационизма с проклятым путинским режимом.

Собственно из политики Сурков ушёл достаточно радикально, так или иначе признав, что период расцвета политических технологий в том виде, в котором они процветали при нём, исчерпан. И никаких не просто политических, а вообще громких публичных заявлений не делал. Поэтому выступление в Лондоне по жанру своему, скорее всего, означало, что он уже был готов уходить. Кстати, уход Суркова вполне может снять накал наезда на Сколково. И это тоже может быть мотивом вполне-таки по-человечески достойным.

Абсолютно смешно выглядят распространяемые некоторые пикейными жилетами версии об отставке как реакции на полемику с президентом на известном совещании с правительством: никакой полемики, по внимательному рассмотрению, там не было. И потом, такая «обидчивость» совсем не в жанре Владимира Владимировича. Есть все основания полагать, что уход этот — спланированный (по своей собственной инициативе или не совсем — это дело второе) и, скорее всего, не спонтанный.

И последнее. Напоминать о том, что Владислав Юрьевич человек талантливый, излишне. Но очень мало можно встретить в нашей системе людей с такой административной культурой, способных организовать чётко и до конца решение практически любой задачи. Как бы кто ни относился к содержанию самой задачи.

Исходя из этого, система, не сумевшая найти адекватного применения Суркову, безусловно, наносит себе ущерб. И, соответственно, наоборот — если сумеет такое применение найти.

«Однако», 09.05.13

Дельфин и русалка. К отчету премьер-министра Медведева перед Думой

Комментируя отчет главы правительства перед парламентом, сознательно воздерживаюсь от традиционных наездов и подколок по отношению к уважаемому Дмитрию Анатольевичу. Оговорюсь лишь, что оживлённая дискуссия по поводу промилле, как и соответствующий глубине дискуссии результат, как и в очередной раз проявленная непреклонность в отношении вечнолетнего времени, собственно, и внесли в мероприятие ту современную игриво-маразматическую живинку, которую так любит наш премьер. Собственно, это единственное, что запомнится из доклада не только широким слоям обывателей, но и узкому кругу присутствующих депутатов.

Оно и понятно, потому что то, что озвучил премьер — сведённый труд обязательного круга правительственных специалистов в конкретных областях — полностью отвечал жанру, целям и смыслу отчетного доклада XXIX Съезда КПСС. Наколка в том, что КПСС как заказчик и потребитель не присутствовала не только в зале, но и в природе. Поэтому никто ничего не слышал, не слушал и не понял. При том, что ничего трудного для понимания в докладе не было — просто это никому не нужно и не интересно.

«Задача Правительства — реализовать сбалансированные меры по достижению приемлемой динамики основных показателей».

Эта чеканная формулировка Дмитрия Анатольевича точно отражает его понимание не просто задач правительства, а задач российского государства в социально-экономической области. Поздняя КПСС понимала задачу ровно так же, только не умела её так технократически точно формулировать, по традиции обрамляя это псевоидеологической демагогией. На самом деле такое понимание задачи состоит в том, что никаких судьбоносных выводов, критически важных проблем, никакого содержательного выбора перед страной не стоит. Всё идёт нормально, надо только поднатужиться тщательне́е для достижения «приемлемой динамики показателей». По сути — это декларация отказа правительства от проведения любой экономической политики. Если под политикой подразумевается содержательная деятельность. То есть деятельность, смысл которой выходит за рамки «достижения показателя».

При этом президент очевидным образом формулирует перед правительством задачи вполне себе содержательные и декларирует необходимость ответов на вызовы, которые действительно считает критическими и судьбоносными. И, по всей видимости, действительно их таковыми считает: не будем здесь в сотый раз повторять известный перечень, можно остановиться только на одном. Необходимость структурной перестройки экономики ввиду явной угрозы для воспроизводства страны и системы в случае негативной динамики цен на сырьё. При этом негативная динамика цен на сырьё, в общем-то, налицо. Как следует из доклада премьера, доля доходов от нефтегазового сектора в бюджете увеличилась на 0,2 %. То есть, оставив в стороне статистические погрешности, случайные или злонамеренные, допустим, что эта доля как минимум не изменилась. И что?! И ничего.

Ни в докладе премьера, ни, кстати, в вопросах депутатов (не считая дежурно-правильной и бесполезной филиппики тов. Зюганова) ничего, буквально ничего про это не сказано. В который раз приходится констатировать, что правительство президента не слышит. Это когнитивный диссонанс, а точнее, разговор слепого с глухими. Притом что правительство не дало Владимиру Владимировичу никаких оснований и намёков предполагать, что оно всё это может услышать. То есть это правительство отвечать на эти вызовы не собирается, поскольку у него отсутствует в принципе система различения сигналов в данном диапазоне. Это своего рода дельфины. А дельфин и русалка — не пара, не пара и ещё десять раз не пара. Притом что наша российская власть публично раз за разом решает неразрешимую проблему спаривания с дельфинами.

Проще говоря, действующее правительство ничего делать за пределами текущего технического регулирования не может и не хочет. А другого правительства у президента для нас нет. И для себя, наверное, тоже.

«Однако», 19.04.2013

III. Россия, мир, политика и геополитика

Из глобальных кризисов выходят через войны

В ближайшие три-четыре года мир может измениться до неузнаваемости.

Сегодняшний мир кажется настолько непредсказуемым, что мы порой не уверены даже в завтрашнем дне, не то, что в том, каким он будет через 3–4 года. Обанкротятся ли страны еврозоны? Начнется ли большая война на Ближнем Востоке? Ждут ли нашу страну масштабные акции протеста против власти? Закатится ли, наконец, империя доллара? Дать ответы на эти вопросы очень сложно, но от них зависит слишком многое, чтобы не попытаться увидеть хотя бы основные механизмы и логики, которые приведут к тому или иному исходу. Поэтому «Свободная пресса» начинает цикл статей, основанных на интервью с известными российскими экспертами и посвященных ответу на один масштабный вопрос: «Каким будет мир вокруг нас в 2015 году?».

О своем видении ближайших перспектив рассказывает Главный редактор еженедельного журнала «Однако» и ведущий одноименной передачи на Первом канале Михаил Леонтьев.

Механизмы

— Я думаю, что прогноз на следующие пять лет по общей ситуации во всем мире связан с крайней неустойчивостью всей сложившейся системы связей и взаимоотношений: Евросоюз и прочие международные организации будут подвергаться очень большому расшатыванию, эрозии и т. д. Существующая сегодня система контроля и влияния будет разрушаться, и создаваться какие-то новые склейки. Здесь что-то прогнозировать очень сложно, можно экстраполировать какую-то волю, и это, скорее, вопрос не расчета, а конкретного действия.

То, что мы видим сегодня, является очень типичной фазой технологического перехода, мир видел ее уже много раз: сначала у вас появляется новая доминирующая в мире сила вокруг разрушенной старой экономики, эффективность которой падает. Эта новая сила, которая раньше была периферийной, теперь растет и становится дико конкурентоспособной, начинает завоевывать себе место. В тот момент, когда она становится мощной, но ресурс этого скачка начинает исчерпываться, у нее падает продуктивность капитала. Это падение компенсируется экономикой масштаба, т. е. начинается экспансия. И это тот момент, когда доминант чувствует свое нечеловеческое величие. Проблема в том, что экономике масштаба свойственно достигать неких пределов — либо это пределы земного шара, как в случае с американцами, либо это пределы сопротивления каких-то других игроков из-за того, что в определенный момент плотность вырастает настолько, что вы дальше двигаться уже не можете. И тогда вы начинаете эмиссию. Вы же самый великий и могущественный — вам все дают в долг. После экономики реальных масштабов, начинается экономика фиктивных масштабов — надувается пузырь. Потом он лопается, но в момент, когда он лопнет, уже где-то должны зародиться новые доминанты. Где они будут, сказать очень трудно, но есть ощущение, что Америка имеет возможность сохранить себя как экономика будущего, но уже не во всемирном масштабе.

«СП»: — То есть в основе предстоящих изменений будет лежать кризис?

— Да, дикий рост различных проблем пойдет по принципу домино. Дело в том, что экономические проблемы, которые формально можно просчитывать, никогда не решаются в сфере чистой экономики. В определенный момент экономические проблемы начинают сублимироваться в социальные, политические, в военно-политические и т. д. Избитая фраза о том, что из Великой депрессии мы вышли с помощью Второй мировой войны, отражает истину. Поэтому мы никогда не имеем в экономике чистого эксперимента, иначе она была бы точной наукой.

Нынешние финансовые дисбалансы будут проявляться во всем. Это приведет к распаду порченных валют, а если экономические системы будут разрушены, то понадобится какой-то фундаментальный якорь, которым может стать введение золотого стандарта в той или иной форме. Это будет некий процесс деглобализации, когда основные мировые игроки расходятся по своим цивилизационным зонам, где доминирует одна страна, одна культура и одна валюта.

«СП»: — Путин сможет построить у нас такую зону?

— Во всяком случае, на словах это заявлено. Сможет ли? Строить должен не Путин, это должна делать вся Россия, а он один сможет вряд ли. В конце концов, такие вещи строятся не без силовых элементов, но, в первую очередь, на внутренней воле. В кризис выживают только государства, а государство это такое образование, где люди живут не по расчету, т. к. если вы живете по расчету, то в кризис вы по расчету же начинаете расходиться. Поэтому это должна быть внутренняя воля.

«СП»: — Значит, должны быть даны какие-то смыслы, идеология?

— Да, должны быть смыслы.

«СП»: — Удастся ли все-таки втянуть в нашу экономическую зону Украину?

— Если политика России, направленная на евразийскую интеграцию, будет серьезной, последовательной и мощной, если она будет подкрепляться вытекающими отсюда мерами в экономике и всех остальных смежных сферах, то Украина никуда не денется: она будет втянута в эту орбиту. Ответ на вопрос «целиком или частями?» зависит от общей ситуации как в самой Украине, так и во всем мире.

Будущее Европы

«СП»: — К 2015 году ЕС в нынешнем виде сохранится?

— Даже если внешняя конфигурация и будет сохраняться, то содержание, конечно, будет совершенно иное. Уже совершенно очевидно, что Италию Евросоюз не вытащит — ее невозможно вытащить, она его утопит. То есть либо они будут «сбрасывать балласт», что приведет к эффекту домино, либо Германия сама соскочит, после чего существование всей этой структуры потеряет смысл — она, извините меня, превратится в СНГ. Здесь можно гадать, что произойдет раньше.

На самом деле разговоры о том, что можно сохранить еврозону в рамках ядра (Германия и Франция — прим. «СП») нереалистичны, потому что тогда это просто не имеет смысла делать: немцам нужен большой европейский рынок — они являются его бенефициарами. Огромный объем немецкого высокотехнологичного экспорта определяется тем, что Германия имеет для себя рынок Европы как базовый. Если это преимущество исчезает, тогда нет никакого смысла отказываться от личного суверенитета, учитывая, что дойчмарка всегда была наиболее сильной валютой Европы. Зачем тогда обременение? Ради чего? Поэтому я не вижу перспектив Евросоюза.

Вообще сегодняшний Евросоюз в какой-то степени является формой реванша Германии за катастрофу XX века. То, что можно условно назвать Четвертым рейхом. Такой красивый, элегантный, политкорректный, мягкий, политически очень сильно дезакцентированный Четвертый рейх. Это геополитическая идея, это идея ощущения Германией себя в Европе, которая реализована под крышей бывшего геополитического противника — Соединенных Штатов. Понятно, что в биполярном мире идея европейской интеграции была вписана в стратегию Холодной войны — это был ответ советской интеграции, который просто не мог не быть сформулирован, потому что отвечать-то как-то надо. Это также вопрос культурно-психологической реабилитации: Германия в мире и гармонии со всеми своими соседями.

Но здесь есть еще один очень важный момент: немцы не хотят печатать деньги. Они все равно их подпечатывают, но не напрямую, и они не пытаются заливать ими кризис, как американцы. Надо думать, что если они не решатся просто отказаться от еврозоны, они вынуждены будут это делать, потому что другого выхода нет. Но это тоже путь к разрушению еврозоны, только более длинный и более мягкий, так же, как и американская эмиссия является путем к разрушению зоны доллара. Потому что в определенный момент, когда ваша валюта выходит за рамки каких-то качественных параметров, доверие к ней начинает падать.

Если вы его понижаете системно, то результат предопределен. Вопрос только в том, быстро или медленно. Вся разница между Америкой и Европой состоит в том, что первая имеет гораздо большие проблемы фундаментального характера, но при этом имеет инструмент их текущего откладывания и смягчения в виде широкомасштабной эмиссии валюты, которая в нынешней конфигурации мира является валютой мировой доминанты. Поэтому чем сильнее давит кризис, тем сильнее спрос на доллар, что мы и видим на протяжении последних нескольких лет. В тот момент, когда это будет уже не так, это будет уже не кризис. Это будет другое слово, которое при детях не произносится. Это означает «С вещами на выход». Я хочу заметить, что выход из кризиса будет выглядеть гораздо хуже кризиса. Если кто-то думает, что выход из него будет прорывом в светлое будущее, то ничего там светлого нет.

Будущее США

— Что касается будущего Америки, то здесь необходимо учитывать, что она более всего склонна сублимировать свои проблемы в виде проекции силы, а социально-политическую и военно-политическую сферы трудно прогнозировать. Силы у США пока есть: накопленных военных бюджетов хватит еще надолго, но возможности уже не те.

Сегодня Америка стоит перед двумя вариантами: надорваться, пытаясь сохранить свою систему и свое доминирование над всем миром, или начать уходить, т. е. реанимировать классический американский изоляционизм. И то, и другое означает конец действующей модели. Только во второй ситуации Америка сохраняется как очень серьезный перспективный игрок, как мощная страна и мощная экономика, только не доминирующая. Более того, во втором варианте у США открывается перспектива реиндустриализации. Например, в ближайшее время она за счет сланцевых технологий добьется энергетической независимости, что даже без массового развертывания добычи сланцев в Европе приведет к обвальному падению цен на энергоносители. Колоссальный рост предложения сланцевого газа будет с неизбежностью давить на цены на нефть, потому что в мире нет таких технологических процессов, где нефть не могла бы быть вытеснена газом при определенных параметрах цены. Это все делает абсолютно реальным возвращение в Америку энергоемких производств: зачем их переносить в Китай, если колоссальная энергетическая база есть и на месте.

Второй момент, который отличает Америку от Европы, это чрезвычайно живучая бизнес-структура. Их экономика больна по всем макроэкономическим показателям, но бизнес очень гибкий и живучий, плюс условия его ведения совершенно уникальны. И бизнес может ее вытащить, если политики и нарастающие социальные напряжения не погубят ее раньше. Усугубляет эти напряжения то, что и Европа, и Америка — все развитое человечество — сегодня стоит перед перспективой демонтажа всех своих социальных институтов и всей социальной инфраструктуры: образования, здравоохранения, пенсионной системы — они все банкроты. Реальные антикризисные меры предполагают их упразднение. Сюда же попадают и военные расходы. Но поскольку современные демократии не могут навязывать то, что население категорически не принимает, таких мер принято быть не может, поэтому они будут осуществляться де-факто путем постепенного самодемонтажа этих институтов: нет денег — нет и социальных программ. В США это уже происходит, поскольку у них 50 % социалки финансируется штатами, а так как те сами печатать деньги не могут, то все, что ими финансируется, сжимается: закрываются больницы, увольняются полицейские, стоят школы без учителей.

О войне

«СП»: — Может ли это вылиться в аналог событий после российского 91-го года?

— Это может быть по-разному. Например, Америка очень остро нуждается в образе врага. Когда господин Кругман (лауреат Нобелевской премии по экономике 2008 года — прим. «СП») говорит: чтобы выйти из кризиса, США нужен экономический аналог Второй мировой войны, надо понимать, чтобы получить экономический аналог, вам надо сначала где-то найти физический. И Кругман абсолютно прав, если вспомнить, что из Великой депрессии Америку вывела война. Внешний враг — это очень хороший инструмент мобилизации. Из Бен Ладена выжали, что было возможно, и списали. Теперь из иранцев можно попытаться сделать ужас и кошмар. Из России его сделать трудно — понятно, что она ни на какие авантюры не способна. Из китайцев сделать легко, но проблема в том, что китайцы являются очень важной составной частью американской экономики и бизнеса: очень трудно наезжать на собственный инструментальный сборочный цех. Это все равно что ворваться в собственный дом и разгромить кухню и столовую — как-то не очень разумно, хоть и хочется. То есть вроде бы страшные, но совсем свои.

«СП»: — Зато иранцы и сирийцы как бы и «страшные», и не «свои».

— По Ирану степень авантюры пока запредельная, хотя они, конечно, очень бы хотели с ним разобраться. Но пока это все носит пропагандистский характер, хотя в условиях нарастания турбулентности возникает очень большая степень непредсказуемости. На счет Сирии не знаю — там сейчас пытаются вывести гражданскую войну на уровень развала страны.

Не только Америка, все выходили из глобальных кризисов через войны. Для того чтобы вывести новую технологию на уровень массового использования, требуется внеэкономическое усилие, которое обычно связано с войной как государственными затратами, совершаемыми под воздействием прямой угрозы выживанию. Великая депрессия началась в 1929 году, и до 1941 года никаких признаков выхода из нее не было.

«СП»: — На этом фоне тревожно выглядит то, что к 2015 году американцы достроят вокруг нас систему ПРО.

— Надо понимать, что нынешний мир существует, потому что действует принцип взаимного гарантированного уничтожения. Это те параметры, на которых базируется наша «перезагрузка» в отношениях с Соединенными Штатами. Если мы будем предпринимать адекватные усилия для противодействия построению ПРО, значит, он сохранится, а для этого надо много делать. Но есть еще один момент: Америка надрывается в своих военных усилиях, поэтому, возможно, ей и не удастся воплотить в жизнь свой замысел.

«СП»: — Есть вероятность, что Барака Обаму на предстоящих выборах не переизберут. В таком случае, какова будет судьба политики «перезагрузки»?

— Нет никакой перезагрузки, и какая может быть судьба у того, чего нет? Мы добились решения по такому сложному вопросу, как наше вступление в ВТО. Нам даже было дано обещание попробовать отменить поправку Джексона-Веника (поправка 1974 года к Закону о торговле США, ограничивающая торговлю со странами социалистического блока. Сохраняет действие в отношении России — прим. «СП») — можете себе представить? А по ПРО мы сами говорим, что переговоры зашли в тупик. Проблема в другом: похоже, что Обама очень полезен, чтобы списать на него социальный провал. Он воспринимался всеми как кандидат низов, антиистеблишмент. Поэтому возвращение республиканцев кажется преждевременным, и этому способствует действующая система партийного отбора, которая вышибает из избирательной гонки наиболее сильных кандидатов.

О ВТО

«СП»: — Что будет с нашей экономикой спустя три года после вступления в ВТО?

— Тема ВТО настолько неактуальна, что меня больше расстраивает тупой ажиотаж вокруг этого вступления, чем сам факт. Членство в ВТО является обещанием неприменения тех методов защиты внутреннего рынка, которые Россия могла бы применить, если бы не вступала в эту организацию. Нынешний кризис — это кризис всей философии, которая стоит за ВТО. Это кризис ничем не ограниченной, максимально дерегулированной свободной торговли. И какой смысл теперь туда вступать? Это все равно что вступить в чуму, или вступить в холеру. Вот весь мир в холере, а у нас не было, давайте, наконец, вступим!

«СП»: — А через три года «пациент» не умрет?

— Нет, там очень длинные переходные периоды. По тем параметрам регулирования, которые наши власти считали нужным отбить, где-то 10 лет, где-то 5 лет. А там уже «либо шах умрет, либо ишак сдохнет». На самом деле у нас уже сейчас уровень защиты рынка в целом очень низкий. Кроме того, в рамках ВТО все великолепно занимаются протекционизмом, но в несколько иных формах. Мы знаем, что ведутся «стальные войны», торговые войны вокруг других товаров. В конце концов, у нас существует такой совершенно неотразимый инструмент, как товарищ Онищенко, который никакому ВТО не подчиняется, поскольку является «борцом за чистоту». Поэтому Онищенко невозможно отменить никаким ВТО.

Об управлении обществом

— Есть еще один момент, который мы упустили. Это совершенно беспрецедентный уровень и скорость технологического прогресса. Особенно в области компьютерных технологий, роботизации и т. д. Ссейчас Китай является суперконкурентоспособной страной по причине наличия дешевой рабочей силы, которая, кстати, становится все дороже. Но в тот момент, когда основные процессы будут полностью роботизированы, кому будут нужны китайцы? И какая будет разница, где какая цена рабочей силы?

Это также связано с контролем над обществом. Если у вас небывалый технический прогресс накладывается на рост социального напряжения, то можете ожидать эскалации инструментов и форм насилия. Это может разрушить и систему глобального сдерживания, потому что может сложиться ситуация, когда оружие массового поражения окажется никому не нужным и бесполезным перед лицом новых технологий. Например, британские футурологи пугают индивидуально программируемыми пулями: зачем нужно «мочить» всех, если можно убить конкретно того, кого вы решили.

Ныне существующая социальная система полностью является продуктом нынешнего экономического уклада, и если уклад меняется, то это социальная система просто не работает.

«Свободная пресса», 21.11. 2011

О парадоксах малозаметности чужой «народной дипломатии» в России

Закон Магнитского стал контрольным выстрелом в голову пресловутой обамовской «перезагрузки». А наша реакция на него лишь оформила свидетельство о её смерти. Одна за другой закрываются межправительственные и околоправительственные комиссии, кормушки и шарашки, обслуживавшие американскую перезагрузку.

Как заявил новый директор вашингтонского института Кеннана Уильям Померанц: «Теперь нужно запускать малозаметные долгосрочные программы в обход Путина и государственной политики, вовлекая в них напрямую российский народ».

Такая откровенная «народность», естественно, должна бы сопровождаться максимальной малозаметностью. Потому как чисто большевистская идея обращения к народу через голову правительств слабо совместима с прямым иностранным финансированием. Помнится, германский Генштаб в 1917-м тоже тяготел к малозаметности.

«Там, где прошли революции, каждый день гибнут люди, — заметил президент в интервью «Российской газете». — Многие простые граждане мне говорили: ‘‘Ну, чего бунтуют? Они в случае чего, когда совсем будет плохо, сядут в самолет и отвалят… а нам здесь жить’’».

Вы будете смеяться, но уже садятся и отваливают. Вывозят агентуру.

Вслед за закрытием USAID, американского агентства международного развития, решение закрыть свои отделения в России и вывезти за рубеж своих сотрудников — российских граждан, — объявили Национальный демократический институт и Международный республиканский институт. То есть структуры, осваивавшие многомиллионные бюджеты на продвижение в России американских представлений о политической системе и национальных интересах России. Как заметил глава российской секции «Эмнисти Интернешнл» Никитин, деятельность оставшихся НКО в России крайне затруднена. Они вынуждены тратить время на проверки и отчетность. «Всё это показывает очень неприглядную картину того, в каком состоянии находится гражданское общество в России в свете последних изменений в законодательстве», — заявил правозащитник.

При этом закон открыто саботируется как самими организациями, так и Минюстом. Надо думать, по тому самому признаку малозаметности. На сегодняшний день как иностранный агент не зарегистрировался никто. То есть на нашем неприглядном фоне американское гражданское общество выглядит как раз глубоко приглядным. В буквальном смысле.

Американский закон об иностранных агентах, принятый в 1938 году, обязывает регистрироваться и регулярно отчитываться всех лиц — юридических и физических, — получающих помощь, приказы и просьбы из-за границы, от кого бы они ни исходили. В отличие от российского аналога, американский закон не делает различия между политическими, гуманитарными, экологическими и прочими организациями. Цель закона, как пояснил замминистра юстиции США Кеннет Ванштейн, «раскрывать и предавать огласке иностранное участие в попытках повлиять на наши законы, политику или общественное мнение».

«Кстати, если вспомнить, с какого момента стали наноситься пощечины Америке, вам бы стоило не кричать, а говорить шёпотом» (из к/ф «Прощай, Америка!»)

Как же, шёпотом?! На самом деле «закон Магнитского» и был провокацией. Очень удачной. Именно тогда, когда Обама вроде как созрел для того, чтобы заменить перезагрузочную демагогию реальными соглашениями с Россией, радикально меняет администрацию, назначил целого спецпредставителя по России, который теперь в Москву и сунуться боится, — все эти крики и стоны антироссийской клаки для того и нужны, чтобы спугнуть, не дать Обаме шанса. Какая уж тут малозаметность?

«Однако», 30.01.2013

«Нас в очередной раз разводят на деньги»

Россия спасает на международной арене Сирию, Кипр, кого-то еще. А зачем? Может, и так отсидимся? Рассосется само?

Не рассосется — считает тележурналист и политолог Михаил Леонтьев, только что побывавший в Дамаске. «В Сирии формируется личный состав и инфраструктура, собирающая всю мировую шваль для уничтожения сначала Сирии, а затем Ирана и России, — заявил он. — Это не фантазии, не бредни и не конспирология. Сирийская армия сегодня воюет с нашим реальным врагом на дальних подступах. И если мы не сможем ее поддержать, то будем воевать с ним уже у себя дома…».

Что за каша заваривается вокруг России? И кому её расхлебывать? На эти и другие вопросы М. Леонтьев ответил «АиФ».

«Групповое уговаривание»

«АиФ»: — Может, не все так угрожающе и насчет Сирии можно договориться? Например, как советуют в Израиле, взять и поделить — отдать под российский протекторат территорию на побережье, включающую порт Тартус с базой кораблей нашего ВМФ, а основную часть страны вместе с Дамаском отдать Западу. За что мы, в самом деле, там рубимся?

М. Л.: — А рожа у них не треснет? Судьбу Сирии должны решать сирийцы. Для них Сирия неделима. Именно поэтому в подавляющем большинстве поддерживает Асада. Некоторые хотели бы кого-то другого, но прекрасно понимают, что без нынешнего президента там жизни не будет. Потому что Асад — это многоконфессиональная толерантная Сирия.

Европе и не снилась подобная степень межнациональной и межконфессиональной гармонии. Но именно Сирию, последнее светское государство арабского Востока (не считая Алжира — там отдельная история) Запад вместе с самыми мракобесными ваххабитскими деспотиями Персидского залива уничтожает системно. Все это за огромные деньги охреневших от своих возможностей заливных монархий — катарской и саудовской, теперь, разумеется, объявляемых светочами демократии. Туда же ломятся толпы фанатиков, которых вербуют и очень профессионально обучают убивать. Встречались совершенно первобытные персонажи, убежденные, что они воюют в Израиле, и убедить их в обратном было невозможно… Конечно, можно если не завоевать, то изнасиловать и расчленить страну, привязав ее к батарее. Там офицер-суннит, между прочим, озвучил формулу асадовской Сирии: «Религия для Бога, Сирия для всех!».

Однако для заказчика Сирия лишь промежуточное звено. Свора, которая собирается там отовсюду, натаскивается против России. Сирийская армия, хочет она того или нет — передовая линия фронта российского. Каждый день эти солдаты и офицеры погибают, сражаясь с нашим врагом. Наши чеченские «друзья» выводят надписи по-русски: «Сегодня Сирия, завтра Россия!». А «воины ислама» пишут: «Спасибо Катару, Турции и Израилю!». Никто ничего уже не стесняется. Флаг оппозиции — французский колониальный флаг, символ разделенной страны. Сирию предполагалось разделить на несколько микрогосударств по конфессиональному признаку.

«АиФ»: — Однако, вкладываться в поддержку не столь близкого нам Ирана уже не так необходимо?

М. Л.: — Иран для нас гораздо более сложный партнер, чем Сирия, но именно поэтому нам надо иметь самые теплые отношения. А доверие между нами уже подорвано. Зачем мы кинули Иран с С-300? Это грубое нарушение контрактных условий, что, кстати, создало для России тотальные проблемы на мировом рынке оружия. Потому что серьезные страны продают не «железки», а безопастность. Мы — единственная страна, поставляющая другим государствам системы вооружений и услуги безопасности, независимые от мнения и воли США. Это наше основное конкурентное преимущество. Вопрос не в военно-техническом превосходстве и не в цене. Когда мы тут все рушим, происходит то же, что европейцы делают с Кипром, подрывая доверие к банковской системе периферийных стран. Что самое интересное — вот сейчас американцы с Ираном договорятся, а мы будем выглядеть полными идиотами.

«АиФ»: — А кому помогаем, спасая Кипр? Чем вся эта «микроконвульсия на мизинце левой ноги Евросоюза», по вашему выражению, коснется России?

М. Л.: — Я читаю: «Евро и рубль укрепляются по причине спасения Кипра». Это смешно. Условия спасения напоминают старый анекдот: «Вчера спас девушку от изнасилования!» — «Как?» — «Уговорил…». А тут даже не один персонаж, а, можно сказать, произошло групповое «уговаривание». Тут еще мелкий расчет сделать подлятину России, месть за русские оффшоры. Впрочем, не надо было самим подставляться с оффшоризацией наших крупнейших государственных компаний.

Мы вроде как пытались спасти Кипр. Не бескорыстно, конечно. Но, ребята, если вы хотите спасать, идите до конца. Или вообще не суйтесь. Взял нож — бей. Нет, мы достали его, поковыряли в носу, в другом месте, и убрали назад. Это как прыгать через пропасть заранее только до середины. Почему все так, а не иначе? У нас нет глобальной цели, ради которой мы бы спасали Кипр. Мы не видим, как такой полезный для экономики и политики инструмент можно использовать в будущем. И я понимаю людей, которые в этой ситуации, поразмыслив, умывают руки…

«АиФ»: — Куда теперь потекут капиталы российских вкладчиков и компаний — в Сингапур, Гонконг? Где замена Кипру?

М. Л.: — Деньги потекут в Америку. В финансовой системе, где единственным хозяином является только одна страна, в критической ситуации основные средства идут туда. Чем сильнее кризис, тем сильнее доллар. Пока система не рухнет. Нас просто в очередной раз разводят на деньги, а мы разводимся. Цитирую Башара Асада: «С Западом можно иметь дело, но ему нельзя верить. Кто не понимает этого — глупец либо сумасшедший».

От маразма к цинизму

«АиФ»: — Сумасшедшей и неадекватной все чаще называют политику Северной Кореи — соседа России. Ее руководство принимает решения, будто бы находясь в параллельной реальности…

М. Л.: — Это называется «дура не дура, а свои 25 рублей в день имею». Каждый делает то, что умеет. Кто-то строит экономику и промышленность. А кто-то, например, разрабатывает оружие массового поражения, а потом, размахивая им, выбивает продовольствие и кредиты. Корейцы, видимо, смекнули, что получат больше денег путем шантажа и вымогательства. Ну и оптимизируют все свои действия по этому параметру. Я помню, в 90-х на перекрестках мальчики протирали замызганными тряпками стекла автомобилей. Однажды один такой пацан сказал мне прямо: «Дядь, дай сто рублей, а то мазану!». То есть, перешел фазу лицемерия и начал рекетировать открыто. В Корее сейчас точно так же.

К сожалению, такого рода режимы, особенно на Востоке, почти не трансформируемы. Потому что народ, в общем, жесткий, и если ты ослабишь гайку, то не успеешь сообразить, когда тебя саданут сзади. Китайцы при Дэн Сяо Пине эту фазу как-то очень тонко прошли и достигли колоссальных результатов. Кубинцы, быть может, смогут повторить то же. А Северная Корея с самого начала была закручена до безумия. Помню фото в журнале «Корея» с подписью: «Рабочие крепят решимость быть беззаветно преданными». И по фотографии видно — действительно крепят.

«АиФ»: — Значит ли, что после смерти команданте Чавеса у России больше не осталось друзей?

М. Л.: — Чавес — специфический персонаж. У меня лично он по-человечески вызывает колоссальную симпатию, но ни разделять его политические воззрения, ни кому-то советовать их поддерживать я бы не стал. Потому что это очень странный человек — продукт глубокого кризиса венесуэльского общества. Оно жёстко разделено на две части: очень узкий средний класс, всегда сосавший деньги с ренты, в который входит всё образованное городское сословие и низы — от индейцев до районов фавел. Чавес — первый, кто пытался заставить средний класс делиться с низким сословием.

Он человек не моделей развития, а перераспределения. И в какой-то степени это было справедливо. Но в перспективе — все равно тупик. Его любили, и правильно любили, за это. Богатые его ненавидели. Но в итоге получилась структура, где подонки конкурируют с идиотами. Чавес был вождём идиотов, который противостоял подонкам. Он не справился, по факту, с задачей. Правда, не справился!

«АиФ»: — Но все-таки, он был нашим другом и союзником…

М. Л.: — Да, был, и много сделал для нас — в первую очередь купил очень много нашего оружия. И я думаю, что после Чавеса у России будут проблемы с продажей вооружений. С нефтяными контрактами — вряд ли, потому что они корректно заключены в рамках нормальных современных процедур. С оружием все тоже грамотно, но это вопрос гораздо большей политической воли.

«АиФ»: — А что ждет Грузию после депутатской «кастрации» Саакашвили? Какая судьба уготована «поедателю галстуков»?

М. Л.: — Где будет Саакашвили — деталь частного соглашения между Россией и США. Вся грузинская история — сделка, пока в хорошем смысле слова. Саакашвили мог проделать с оппозицией то же, что и до сих пор — разогнать и сфальсифировать, но ему не позволили хозяева. Заметьте — они его не слили, а терпеливо ждали формального повода. И дождались. Все уже поняли, что Грузия как государство существует только внутри России. Или не существует никак. Ощущение, что Бидзина Иванишвили это тоже осознает, только говорить не имеет права и возможности. Проблема в том тупике, который мы совместно создали в Абхазии и Осетии.

Азербайджанский политик не может признать независимость Карабаха, если хочет иметь политическое будущее, арабский — договариваться с Израилем, грузинский — признать независимость Сухума и Цхинвала. Это медицинский факт. Вопрос: как тупик вынести за скобки? Речь не о решении проблемы, а о замороженном конфликте. «Холодная» война была эпохой таких конфликтов. Размораживая их, вы получаете открытую рану. Либо, просто колете анестезией.

Пока что Россия ведет себя по отношению к Иванишвили чрезвычайно деликатно, нигде не скомпрометировав какой-то формой нашей поддержки. Это настолько явно регулируемые отношения, что они внушают надежду. А кроме того — признак нового курса администрации США, заменившей «перезагрузку» на реальные попытки договориться с противником, чтобы снять с себя непосильные нагрузки по всему миру. Американская политика всегда была цинична, а в последнее время стала маразматична. Обамовский курс — попытка вернуться от маразма к цинизму… И дай Боже! Потому что с циниками договориться можно, а с маразматиками нет.

АиФ, 03.04.2013

Открытый перелом

Грядущими «переломами» в политике для мира и России нас пугал уже даже наш президент в недавнем Послании. То, что ближайшие годы станут для России решающими, совершенно очевидно. Одновременно решающими они должны стать и для слабеющего глобального лидера — Соединенных Штатов. Собственно, это очевидное даже для американской политической элиты слабение и дает надежду на более или менее адекватные перемены. Мы уже писали о кадровых назначениях в администрации Обамы, вполне отчетливо отражающих намерение такие перемены осуществить.

Суть их в демилитаризации американской политики, отказе от повсеместного прямого военного присутствия (в первую очередь это касается региона Большого Ближнего Востока) и, таким образом, в переходе от повсеместного доминирования к замораживанию конфликтов через соглашения с потенциальными противниками в тех точках, которые не являются для США безусловным приоритетом с точки зрения сохранения своего лидерства. А таким приоритетом для них является опять же в первую очередь сдерживание Китая, усиление которого — единственный на сегодняшний день вызов этому лидерству. Опять же, повторим, материальной предпосылкой такого поворота является ожидаемое самообеспечение Соединенных Штатов углеводородами, что делает всю существующую «геополитику нефти» ничем не мотивированным непосильным обременением.

Этому повороту противостоит и будет противостоять колоссальное давление изнутри. Отголоском которого, кстати, является нынешняя проблема «фискального обрыва», когда республиканцы специально прижимают Обаму к стенке, чтобы было удобнее выбивать из него различные уступки. Притом что долговое бремя, с одной стороны, является для Обамы мощнейшим стимулом «протягивать ножки» более или менее «по одежке». С другой стороны, эта же техническая зависимость от позиции республиканцев в конгрессе делает эти попытки весьма уязвимыми. На самом деле, от того, насколько Обаме удастся избавиться от непосильного бремени тотального доминирования Америки, очень сильно зависит конкретный тип перелома, который предстоит пережить человечеству. «Не умеешь ты врать, Сеня. У тебя там не закрытый перелом, а открытый!..»

То есть, удастся ли Америке действительно избежать «открытого перелома» и коренным образом скорректировать свою политику, покажут уже ближайшие шаги новой обамовской администрации. Но очевидно одно — изменения в американской политике связаны не столько со сменой персонажей. Скорее, смена персонажей отражает нарастающее понимание американскими элитами реального положения Америки в мире. И в этом смысле предположение Михаила Хазина об отказе элит «Западного проекта» от своего глобального доминирования вполне оправданно. А это на самом деле полностью меняет картину мира. В том числе и для России.

Что касается России. Прошедший год, безусловно, стал межеумочным, переходным. Вопрос — от чего к чему. Это, безусловно, год ожидания перелома. Непонятно только — перелома чего и в каком месте. Если взять политическую риторику Путина, триумфально вернувшегося в президентское кресло, то там в статьях, в Послании, во всех значимых выступлениях все уже сказано. В первую очередь, сформулирована задача, понимание того, что при нынешней структуре экономики Россия себя воспроизводить дальше не сможет (а соответственно — и действующая власть).

И необходимость экономического рывка, «сопоставимого с тем, который мы совершили в 30-х годах прошлого века». При этом в реальной экономической стратегии не делается ровным счетом ничего. О «политэкономических» причинах этого, по сути, двоевластия мы писали и не будем повторять. Констатирую только, что в экономической политике, полностью контролируемой финансовым блоком «крепких кудринцев», осуществляется диктатура компрадорско-олигархического либерального фундаментализма. Следствием чего является практически полное прекращение доступа отечественных производителей к кредитным ресурсам (кроме тех единиц, кто допущен к тем или иным льготным программам). Кредит на 20–25 % годовых таким доступом считать невозможно.

При этом осуществляется массированное кредитование потребления, практически полностью импортного. То есть иностранное производство напрямую субсидируется за счет внутреннего. При этом из экономики изымаются огромные средства. 4 трлн рублей за последние три года выведены и размещены в иностранных государственных облигациях — инструментах с отрицательной доходностью и стремительно убывающей надежностью. При этом неиспользуемые остатки средств правительства на счетах в ЦБ и коммерческих банках составляют 7 трлн рублей. То есть вместе эти обе цифры превышают размер федерального бюджета в текущем году. Осталось только определиться: что это — паранойя или государственная измена? На самом деле, если подходить к оценке действий наших финансовых властей, здесь выбор, в общем-то, незамысловат: между тюрьмой и психиатрической больницей.

При этом номинально рекордные цены на нефть не обеспечивают уже даже простого воспроизводства системы. Реальный сектор реально же продолжает схлопываться. Это даже несмотря на масштабный гособоронзаказ (который, правда, Минфин все равно ухитряется радикально секвестировать). Кстати, эта ситуация отражает то, о чем много раз говорилось: нынешние $110 за баррель — это не прежние $110. Мы очевидным образом ощущаем капитальную инфляцию доллара (и соответственно, всех остальных валют, с ним связанных) при отсутствии номинальной инфляции в США. То есть реально доллар наполняется все меньшим количеством реального богатства. Посему неспособность системы сводить концы с концами при, казалось бы, высоких ценах на сырье и, во всяком случае, непадающей добыче не должна вызывать никакого удивления.

На самом деле, и изменение объективного положения США в мире, и субъективное осознание Америкой этих изменений могли бы быть серьезнейшим фундаментальным шансом для России, для того самого необходимого рывка. Однако действующая экономическая политика, доктрина, на которой она основана, и люди, которые эту доктрину реализуют, полностью исключают такой шанс. Российская экономическая политика, тотально ориентированная на внешнюю конъюнктуру, делает Россию жертвой чужих макроэкономических диспропорций. По причине отсутствия собственных. По сути, это не что иное, как патологическая солидарность, обязывающая Россию страдать от болезней, которыми болеют старшие по званию.

На самом деле ставшую в последнее время модной тему борьбы с пропагандой гомосексуализма следовало бы гармонично дополнить борьбой с садомазохизмом. Во всяком случае, в экономической политике.

«Однако», 30.12.2012

К итогам Давоса: они не врачи, они и есть болезнь

От светской посиделки в Давосе, где ежегодно собирается мировой бомонд, ждать каких-то прозрений и рецептов спасения нелепо. Однако это хороший индикатор настроений мирового экономического официоза.

На форуме в Давосе были представлены три сценария для России, выполненные по заказу форума, в основном, отечественными экспертами. Все три сценария оказались более или менее пессимистическими в контексте столь же пессимистической внешней конъюнктуры. Но наиболее пессимистичным оказался сценарий, представленный бывшим министром финансов Алексеем Кудриным.

«Среди… условий этого сценария — низкие темпы роста в России и непроведение институциональных реформ. Цена на нефть может снижаться до 60 долларов, что существенно ставит наш бюджет российский в трудное положение… Какими бы цены на нефть ни были, они уже не дадут такого прироста доходов. Все. Мы этот источник исчерпали».

Интересно, что Кудрин говорит правду. Как обычно. Вот всё, что видит, то и говорит. С точностью толкового бухгалтера. Не более и не менее.

Там же, в Давосе, Кудрин в интервью «Шпигелю», повторил свои претензии к действующему российскому военному бюджету: «Эти люди забыли, что Советский Союз потерпел крах, в первую очередь, из-за гонки вооружений… Нельзя, чтобы мы сегодня повторили эту ошибку. Чем дольше мы будем оттягивать политические и экономические реформы, тем хуже».

Где поп и где приход? И что это за реформы такие, которые отменяют минимально необходимые расходы на национальную безопасность?! На самом деле, Кудрин требует отказаться от единственной, по сути, действующей программы развития, коей является нынешний гособоронзаказ.

На самом деле, всех давосских сценаристов по России объединяет одно: они исходят из того, что российское правительство ни при каких обстоятельствах не прибегнет к активной структурной промышленной политике. По сути, управляемой сверху реиндустриализации. То есть они-то из этого исходят. А мы-то почему должны исходить?

Нуриэль Рубини, экономический гуру, единственный из давосских мудрецов, предсказавший нынешний кризис, вновь пророчит экономическую катастрофу, которая может начаться где угодно. Из-за огромных американских долгов, гигантского китайского пузыря или, что вызывает его наибольшее беспокойство, развала еврозоны из-за проблем с Италией и Испанией.

На самом деле, Рубини — это такой американский глобальный Кудрин. Экономические акыны: что видят — о том и поют. Не имея притом никакого представления о том, откуда это взялось и куда вывезет. Это люди глубоко системные. А изнутри системы системного кризиса понять невозможно. И выйти из него внутри системы невозможно. В этом-то и есть главный урок Давоса. Давос представляет болезнь, а не доктора. А доктора туда и не пустят.

«Однако» 29.01.2013

«Нам выгодно спасать Америку»

7 октября, в свой день рождения, Владимир Путин собирался встретиться «на полях» саммита АТЭС с Бараком Обамой. Но приехать в Индонезию тому помешал кризис в его стране.

Действительно ли стараниями нашей дипломатии Сирия была спасена от атаки Запада? Что Америке сейчас нужнее — новая война на Ближнем Востоке или партнёрство с Россией? И насколько сама Россия сильна, чтобы играть ключевую роль в глобальной политике? Об этом мы поговорили с известным теле ведущим и публицистом Михаилом Леонтьевым.

Иезуитская политика

Виталий Цепляев, «АиФ»: — Михаил, вы недавно вернулись с оружейной выставки в Нижнем Тагиле. Наша оборонка скорее жива, чем мертва?

Михаил Леонтьев: — Она не скорее, а абсолютно жива! Мы уже сейчас имеем совершенно другие Вооружённые силы, чем 5 лет назад. Одних самолётов закуплено для армии более 600. Больше закупают только США и Китай… Да, программа перевооружения идёт с огромными трудностями, со скрежетом. Но оборонка — это единственное, что живёт вопреки той макроэкономической политике, которую я считаю совершенно иезуитской и дебильной.

Что происходит? Такое впечатление, что в правительстве засели вредители! В условиях кризиса завышать цену кредита, сокращать ликвидность, дико завышать курс национальной валюты может только сумасшедший. В мире ставки нулевые, у нас же рынок кредита уничтожен, кредит доступен только для привилегированных получателей. С инфляцией у нас борются монетарными методами, хотя это инфляция издержек, которые плодят монополисты. В России безумная курсовая политика: если у вас реальный обменный курс рубля при открытой экономике увеличивается в 4 раза, вам ничего больше не надо, чтобы удушить собственную промышленность.

Россия пока является крупнейшим экспортёром углеводородов. Пока, потому что скоро благодаря сланцу таким экспортёром станут США. Но у нас внутренние цены на газ уже выше американских. Цены на электричество для промышленности за три года выросли на 80 %. У нас нет ни одного ведомства, которое бы отвечало за конкурентоспособность экономики! И она падает. А правительство нагло, бесстыже врёт про «исчерпание источников роста». Снижаются доходы — надо урезать расходы, и лапа протягивается к единственному источнику роста и модернизации — к оборонке.

Пока удаётся кое-как защищаться. У политического руководства есть понимание, что это единственный работающий механизм роста, причём качест венного роста… Ведь мы в оборонке уже создали даже то, чего не мог Советский Союз. Ракета «Булава», при всех её проблемах, точно будет доведена до конца, и это будет ресурс стратегического сдерживания на 40–50 лет. Дальше — истребитель 5-го поколения. Сегодня только две страны в мире — США и Россия — могут делать такие самолёты… Я бы обратил внимание на слова Дмитрия Рогозина: он говорил о том, что одной из главных целей огромных вложений в оборонку является развитие новых технологий, которые потом с неизбежностью будут перетекать на гражданку. Что, по сути, цель Госпрограммы вооружений — новая индустриализация России.

Неуправляемый хаос

— Давайте перейдём от наших оборонных успехов к дипломатическим. Интервенция Запада в Сирии усилиями России окончательно отодвинута?

— Интервенция в Сирии проводится непрерывно. Все соседние страны, включая Израиль, являются источником такой интервенции. И речь не только о снабжении оружием и подготовке боевиков. Речь и о действиях спецподразделений, которые там работают, и все это знают.

Но прямые внешние удары действительно отодвинуты. Достигнутое соглашение по химическому разоружению Сирии справедливо воспринимается как внешнеполитический триумф России. И тут свою роль сыграло всё — и наша военно-техническая поддержка Сирии, и знаковое присутствие там нашего флота, и, кстати, состояние наших Вооружённых сил. У страны, не имеющей своего военного потенциала, внешнеполитических триумфов не бывает по определению!

Изменилась и ситуация с Соединёнными Штатами. При всём колоссальном давлении груза прежней американской геополитики, Обама, в общем-то, ищет повод от неё отказаться. Он понимает ответственность за сохранение страны, а страна обременена непосильными обязательст вами по поддержанию своего тотального господ ства. А единственный способ для Америки выйти из системного кризиса, в котором пребывает американская модель мира, — это договариваться. И Америка впервые за многие годы готова договариваться. И с Россией, и с Ираном. А с кем ещё ей договариваться в регионе, где надо стабилизировать ситуацию? Не с Катаром же! Катар можно просто закрыть приказом по компании «Бритиш Петролеум», как какой-нибудь завод…

— Насколько удар по Сирии всё-таки вероятен?

— Он возможен в любой момент. Во-первых, Обама очень уязвим в своей политике: Америка находится в достаточно тяжёлом состоянии, желание его снести — огромное. И провокации против Асада практически неизбежны. Даже не потребуется никаких новых обвинений: Асад уже объявлен злодеем. И это проблема. Америка — тоталитарно-идеологическая страна, если уж Асада объявили злодеем, то они не могут от этого отказаться. Хотя более адекватного, сдержанного, толерантного и европейски образованного политика в регионе не было почти никогда. Он потолерантнее будет, чем Меркель или Кэмерон…

Уйти домой

— Вы вообще понимаете логику американцев? С сирийской властью они борются заодно с «Аль-Каидой» — той самой, которая показала Америке кузькину мать ещё 11 сентября 2001 г. Не западло, извините, Вашингтону заключать союз с террористами?

— Американская политика абсолютно цинична. Террористы, согласно этой политике, могут быть плохими или хорошими. Но проблема даже не в этом. Да, у нас есть много оснований полагать, что теракты 11 сентября и, кстати, япон ское нападение на Пёрл-Харбор в 1941 году были частью некоего политического плана, который позволял решать американские задачи. «Вскрытие» очень многих государств, которые мешали определённым силам и интересам, было обеспечено именно террористами…

Но нам давно пора прекратить оценивать американскую политику с моральных позиций. Нам действительно выгодно спасать Америку, выгодно, чтобы Америка вернулась от абсурда к здоровому цинизму.

Ещё десять, даже пять лет назад никакие сделки для США были невозможны. У них тогда могли быть либо враги, либо сателлиты. Враги — это цели, а сателлиты — прислуга, с которой сделок не заключают. Сейчас они чувствуют необходимость договариваться, лавировать. Чувствуют необходимость сделок. Ситуация изменилась благодаря кризису. Ведь Америка делает колоссальные шаги к тому, чтобы найти выход из этого кризиса, она огромными темпами реиндустриализируется, роботизируется, возвращает производство на свою территорию. Цены на газ в США в три раза ниже, чем в Европе, а электроэнергия в два раза дешевле. Представляете, какое это конкурентное преимущество! Но всё же этого мало: для того чтобы выйти из той колоссальной макроэкономической петли, в которую они сами себя загнали, им нужно резко сократить свои внешние обязательства. Попросту «уйти домой».

— Перестать быть «мировым жандармом»? Кстати, у многих стран есть свой устойчивый имидж: Китай — «мировая фабрика», Швейцария — «мировой сейф» и т. д. А к какому образу, какой роли надо стремиться России? Какие услуги или ценности мы можем предложить человечеству? Кроме отличного оружия, разумеется…

— Мировая совесть. Мы можем человечеству Бога предложить. Которого западный мир уже сам себе предложить не может, потому что он ему стал противен. Мы можем и должны предложить миру социальную модель, проект общест венного устройства, который разрешал бы неразрешимые и несовместимые с жизнью противоречия нынешней модели. Это и политическое устройст во, и социальное, и устройство экономики.

Причём это будет именно новое устройство, мы не можем эту модель вытащить из прошлого: её там нет…

АиФ. ру 12.10.2013

Обама запуган до безобразия

Наша внешняя политика сейчас выглядит блестяще

В сирийском конфликте едва ли не ключевую роль сейчас стала играть международная дипломатия. Начнется или нет западное вторжение против официального Дамаска? По сути, этот вопрос стал главным камнем преткновения в отношениях между Вашингтоном и Москвой, и, по мнению ряда экспертов, Россия выигрывает дипломатическую дуэль против США.

В этом аспекте действия американского и российского президентов порталу KM.RU комментирует Михаил Леонтьев.

Обаму заставили ввязаться в сирийскую историю

Наша внешняя политика сейчас выглядит блестяще, хотя судят по конечному результату, а результат очень сомнительный в перспективе. Обаму заставили ввязаться в сирийскую историю, причем в абсолютно дебильной и проигрышной для него форме. Он всегда был открытым противником именно такой политики, но его заставили. Это говорит о том, что даже если американский президент имеет свою позицию и волю и старается при этом ее мягко и деликатно проводить, то его все равно дожмут самым что ни на есть диким образом, а потом представят идиотом! С ним сделали дикие действия, и он не мог не оказаться в этой ситуации идиотом: у него не было выбора. В этом смысле наш президент имеет фору.

Человека, который оказывается в положении Обамы, есть человеческие основания презирать. Его можно и понять, но нормальный мужик в здравом уме не должен позволять с собой такое делать. Это за пределами всего, кроме американской политической этики. Россия — страна проблемная. У Путина проблемные отношения с российскими элитами, с различными крыльями властной структуры. Он не революционер, не садист, а человек, очень не склонный к резким, рискованным и силовым решениям проблем в первую очередь в собственном окружении. Но, по сравнению с положением американского президента, он — просто король.

Функциональная подсобность американского президента видна сейчас очень резко. Обама всеми силами пытался «бросать кости» представителям разных групп и не демонстрировать резких изменений американского курса. Однако ситуация, при которой он может избежать действий, которые сам не хотел предпринимать, ставит его в худшее имиджевое положение, чем если бы он эти действия совершил.

Такое впечатление, что Обама запуган до безобразия

За прошедший цикл подготовки к сирийской операции американская администрация прошла все фазы человеческого унижения, включая открытое признание в осуществлении платных услуг по отношению к Заливным монархиям. У кого еще повернется язык каким-то образом этизировать американские цели, задачи и ценности в этом деле? Америка — чуть более великая держава, чем Катар. Наняться для Катара сделать вонючую работу с грубым нарушением логики, здравого смысла и международного права — это… ну, я не знаю… Мне до сих пор казалось, что если американцы это сделают, то никогда не признаются.

Трудно представить, что ястребиная опушка Обамы будет спокойно смотреть, как сирийское оружие передается под международный контроль. Большого ума не надо, чтобы взять и распылить какую-то химическую дрянь в Сирии и сфабриковать двухкопеечное видео, якобы изобличающее сирийскую армию. Это еще проще сделать в Израиле или, например, в Турции. А потом устроят оглушительную истерику. Будет заявлено: «Как мы можем верить правительству, которое, уже один раз пойманное за руку, с беспримерной наглостью делает это в другой стране?! Порок не может быть не наказан» и так далее. Очень сложно себе представить, каким образом это можно предотвратить. Такое впечатление, что Обама запуган до безобразия.

КМ. ру, 16.09.13.

Соблазн палача

«Бог создал людей разными, а г-н Кольт уравнял их в правах». Этот известный американский афоризм лежит в основе базовых американских представлений о принципах социальной организации. Это есть основание американской концепции демократии, подразумевающей равенство прав сильных и самодостаточных индивидов. Равенство, основанное на способности оппонента отстоять свое право. И именно отсюда, кстати, американская фундаментальная приверженность свободному обращению оружия, несмотря на все его известные издержки.

Что такое бесконтактные войны: тот самый принцип трех «Б» — «безнаказанный расстрел безоружного противника с безопасного расстояния», впервые апробированный в Югославии и доведенный до садистского совершенства в Ливии? Это означает, что американский бог отменил уравнение г-на Кольта, сделав людей принципиально неравными. Во всяком случае, в международном разрезе.

Однако особенностью современных войн является то, что они все более становятся прерогативой узкопрофессиональной элиты, заменяющей собой огромные народные массы, одетые в серые шинели. Собственно, необходимость одевать эти массы в серые шинели и породила распространение современных европейских демократий. Призывая практически все население воевать и умирать за Родину, ты неизбежно должен предоставить ему хотя бы какую-то видимость политических прав. Мир, где отменено уравнение Кольта, это совсем иной мир. Во всяком случае, никакой традиционной «демократии» в нем места нет. И кстати, не только в области международных отношений и международного права, которого, собственно, никогда и не было по большому счету. На самом деле не некое «международное право» регулирует применение оружия, а оружие диктует это самое международное право. Вот наш автор цитирует авторитетного директора академического Центра политических исследований Бориса Шмелева, который призывает к международно-правовому регулированию применения современных бесконтактных средств поражения, сравнивая это с химическим и бактериологическим оружием. Разница в том, что так называемая моральная проблема использования тех же беспилотников (собственно, как и «пилотников») основана на абсолютном превосходстве применяющей стороны. В отличие от тех же СМП, где регулирование стало результатом именно паритетов. Кстати, именно поэтому СМП были и остаются средством сдерживания, а возможность бесконтактной войны — средством недержания силы.

Превосходство — это ключевое слово. При этом реализации военного превосходства, безусловно, предшествует достижение психического превосходства. Бесконтактная война — это только последняя точка в уже выигранной информационно-психологической войне. Иначе всегда есть опасность, что бесконтактная война перейдет в контактную.

Казалось бы, чего тут стенать о несовершенствах мира? Вот сложилось, как сложилось. И единственный способ — смириться и играть по правилам превосходящего противника, убедив себя, что он не противник, а отец родной. Это тот самый случай, архетипический в современной политике, когда единственный способ спастись от изнасилования — дать себя уговорить. Дело даже не в том, что уравнение Кольта отменено, по счастью, еще не для всех. Иначе бы рассуждать на данную тему было бы некому и негде. Дело в том, что последствия этой отмены не могут быть ограничены «американской заграницей». Еще раз повторим: современная война и современная военная элита по причинам организационно-технологическим превращается в достаточно узкую профессиональную касту. Если эта каста наделена возможностями и привилегиями безнаказанной расправы, это неизбежно будет отражено в социально-политическом устройстве не только мира, но и страны пребывания этой касты. Концепция бесконтактных войн превращает военную элиту в касту профессиональных палачей. Никогда в истории профессия палача, даже при наличии социальных привилегий, не считалась достойной и престижной. С другой стороны, такая абсолютная привилегия развращает ее носителя абсолютно.

Если говорить о современной Америке, то здесь работает единственный сдерживающий, но, возможно, спасительный факт — реализация принципа трех «Б» — дело крайне дорогостоящее. Например, как замечал Харлан Уллман — выдающийся американский военный аналитик, чтобы эффективно использовать один беспилотник в Ираке, нужно содержать человек 200 специалистов где-нибудь на базе в Техасе. Такая война — это запредельно дорого, особенно при нынешних скудеющих средствах. И американцы, кстати, это понимают. Собственно, только это они и понимают. И американский меркантильный цинизм — единственный шанс американскому обществу и социально-политической системе избежать вырождения и деградации.

Иначе новые военно-политические элиты, как это уже ясно просматривалось в эпоху Буша, продолжат бороться за американское лидерство, сублимируя ослабление экономических возможностей военно-политической экспансией, основанной на убеждении в собственном превосходстве. Американское политическое самосознание, видение себя в мире, вообще строилось по лекалам имперского Рима, включая сюда все — вплоть до «сенатов» и «капитолиев». Железная поступь легионов Рима не спасла его от разгрома толпами варваров, не обладавших сопоставимыми с Римом военно-техническими средствами, когда Рим сгнил изнутри. Разница только в том, что современный исторический процесс по сравнению с античными временами ускорен на порядки.

«Однако», 14.04.2013

Кое-что об американской коррупции

Обама уволил Миллера. Не нашего Миллера — не дай Бог! — а американского. Отвечавшего за налоги. При колоссальном бюджетном дефиците США вынуждены сокращать расходы и буквально выбивать налоги из своих граждан. В то время как крупнейшие корпорации могут вообще себе позволить не платить практически ничего.

Легендарная американская корпорация «Дженерал электрик», одна из крупнейших в мире, как выяснилось, совсем не платит налогов в США, построив бизнес на оффшорных схемах. «Нью-Йорк Таймс» выяснила это после назначения гендиректора компании Иммельта председателем президентского Совета по занятости и конкуренции, который, собственно, и призван рассматривать вопросы налогообложения корпораций. За последние 10 лет «Дженерал электрик» потратила на лоббирование на государственном уровне 200 миллионов долларов. А в её налоговом департаменте, позволяющем не только не платить налогов в Америке, но и выбивать миллиардные налоговые льготы, работает около тысячи человек.

Интересно, что интимные детали оффшорной схемы управления мегакорпорацией выяснились в Высоком суде Лондона в процессе судебного разбирательства по иску к ней российского бизнесмена Александра Лебедева. А суть иска в том, что мегакорпорация просто украла у него самолёты.

Крупнейшая в мире лизинговая компания GECAS, принадлежащая «Дженерал электрик», выдала компании Лебедева кредит на покупку «Эйрбасов» для принадлежащей ему немецкой компании «Блю вингз». После того, как немецкий регулятор под надуманным предлогом аннулировал лицензию авиакомпании, кредитор был обязан продать самолеты и вернуть Лебедеву причитающуюся ему долю. Вместо этого международный гигант выставил абсурдные суммы за ремонт практически новых самолетов, просто спрятал самолеты в разных странах, а затем продал их сам себе на фиктивном аукционе, списав причитающиеся русскому бизнесмену разницу на их фиктивный ремонт. Кстати, по такой же схеме этот же GECAS развел индийскую, китайскую и пакистанскую авиакомпании и даже ощипал «Аэрофлот».

Кстати, когда у нас в России прикрыли принадлежавшую тому же Лебедеву «Ред вингз», то хотя бы самолеты не украли. Нет у нас такой «Дженерал электрик». Кишка тонка.

Когда нам рассказывают о чудовищных масштабах нашей коррупции, когда якобы за русские оффшоры показательно мочат Кипр — кстати, единственный, наверное, оффшор, которым «Дженерал электрик» не пользовался! Надо отдавать себе отчет, что наши старшие учителя ушли по этому пути далеко вперед. И достигли в этой системе такого совершенства и юридической отточенности, что нам их, наверное, не догнать никогда. И не стоит тягаться.

«Однако», 29.05.13

Китайская экономика превращается в пузырь

На лентах агентств вы не найдете завтра заявления о том, что в Соединенных Штатах дефолт

Существуют понятия «технический дефолт» и «реальный дефолт». Технический дефолт — это невозможность осуществлять платежи по обязательствам. С психологической точки зрения, это разрушает образ бастиона финансовой стабильности, коим Америка была раньше. Кроме того, индекс надежности казначейских обязательств был снижен одним из рейтинговых агентств. То, что является психологически важным для рынков, то является психологически важным и для оппозиции в конгрессе. Если бы это была нечувствительная мера, они бы с этим не играли. Здесь вопрос о том, насколько они готовы перейти определенную черту. Пока не очень готовы.

В медицине есть искусственная кома, а в Европе — искусственно вызванная депрессия

Дефолт может быть связан с одним — с тем, что действия американцев приведут к резкой утрате доверия к американским бумагам. Дальше стоимость обслуживания этих бумаг резко растет. Поскольку долг огромен, то даже очень небольшое повышение стоимости его обслуживания может привести к очень большим трудностям для Соединенных Штатов. Но это не одномоментный процесс. То есть на лентах агентств вы не найдете завтра заявления о том, что в Соединенных Штатах дефолт. Этому должны предшествовать массовые продажи этих бумаг, отказ от приобретения бумаг. Я такого сценария не вижу. Если американская система вменяема, элита более или менее консолидирована (а это так), то такого развития событий на сегодняшний момент допустить невозможно.

Я думаю, что толчком к коллапсу американских финансовых обязательств, если таковой и будет, может послужить скорее обвал какого-то другого глобального рынка. Как в медицине есть искусственная кома, так и в Европе есть искусственно вызванная депрессия. Там ничего неожиданного возникнуть не может, все это может длиться довольно долго. Это — псевдодепрессия, потому что настоящая циклическая депрессия наследует кризису, а не заменяет его. Это сделано ровно в тех же самых целях, в которых искусственную кому устраивают медики, — чтобы стабилизировать положение больного, когда нет уверенности, что его можно вылечить.

Я абсолютно уверен, что китайская экономика превращается в пузырь

Второй очаг — это Китай. В широком смысле — это развивающиеся рынки, но Китай составляет критическую часть этих рынков. Я абсолютно уверен, что китайская экономика превращается в пузырь, что она переинвестирована и что она слабоконтролируема. В какой-то степени ее можно сравнить с белорусской экономикой до кризиса. То есть рычагов воздействия на экономику очень много, поэтому у рынка возникает иллюзия, что можно поддерживать стабильность в этой экономике, далеко выходя за рамки макроэкономики. Потом вдруг неожиданно наступает каюк.

В этом смысле Китай представляет собой смешанную модель экономики, обладает административными возможностями, которыми точно не обладают Соединенные Штаты. Но надо понять, что китайцы не глупостями занимаются и не питают никаких иллюзий. Они просто делают единственное, что они могут сделать: пытаются поддержать экономический рост и занятость любым путем, потому что обратное означает для них социально-политический коллапс.

Китай не может существовать ни в состоянии кризиса, ни в состоянии стагнации, в которую себя загнала Европа, то есть он не может находиться в состоянии искусственной комы. Он выйдет из этой комы, но выйдет крайне неприятно для действующих китайских властей. И они абсолютно правы. Одновременно они пытаются любыми способами стимулировать внутренний спрос и развитие внутреннего рынка, что тоже совершенно правильно, и у них есть серьезные успехи. Но это нельзя сделать быстро.

Мое глубокое личное убеждение, которое многими не разделяется, в том, что Китай не сможет заменить свои внешние рынки внутренними без экономических потрясений. Хотя понятно, что это — единственный шанс удержаться от проблем. А что такое серьезные проблемы Китая? Это резкое падение спроса на американские бумаги.

Ситуация с потолком долга в США не есть критическая проблема для Соединенных Штатов, но это — показатель того, что Соединенные Штаты не могут уменьшать бюджетные дефициты. То есть они нуждаются в постоянном заимствовании для того, чтобы оплачивать свои расходы.

КМ. ру, 17.01.2013

В Китае перестройка?

Есть основание предполагать, что пресловутая «вторая волна» кризиса начнётся не с Америки, самозабвенно печатающей доллары, и не с Европы, лежащей в стационаре и плотно обклеенной датчиками, а с перегретой китайской мировой фабрики, статистика которой темна и неясна, а последние инициативы подозрительно напоминают наш печальный советский опыт.

Западные эксперты восторженно приветствуют итоги 3-го пленума ЦК КПК 18-го созыва, объявившего курс на либерализацию. «План показал приверженность реформам и повысил целевые показатели», — заявляют экономисты «Голдман Сакс». «Следует признать, что это самое впечатляющее заявление о реформах, которое мы видели в этом столетии», — восторгаются аналитики «Кэпитал Экономикс». В то же время эксперты «Бэнк оф Америка Мэриалл Линч», хотя и считают решения пленума поворотным моментом в истории Китая, признают, что по значению и масштабам они, возможно, и уступают реформам Дэн Сяопина.

Что-то в этом есть до боли знакомое. И восторги западных экспертов, тонко учуявших запах китайской перестройки, можно понять. В таких вещах эти шакалы ошибаются редко.

План из 60 пунктов предусматривает в первую очередь либерализацию финансового сектора, облегчение процедур создания банков и частных финансовых компаний, смягчение контроля за тарифами на воду, энергию и топливо, повышение роли частного бизнеса, облегчение процедур IPO. Крестьянам разрешается залог и продажа земли, которая в Китае принадлежит государству. В связи со стремительным старением населения расширяется право иметь второго ребёнка в семье, в результате чего ожидается бэби-бум. Объявлено также о гуманизации системы наказаний.

Вот ровно этого китайцам как раз и не хватало. Особо умиляет радостное замечание о том, что реформы укрепят курс юаня. Это вообще большая американская мечта.

Реформы явным образом не решают две важнейшие проблемы Китая: резкое увеличение задолженности, приближающейся по масштабам к американской, и замедление экономического роста. С начала кризиса Китаю удалось поддерживать приемлемый рост за счёт гигантских госинвестиций в инфраструктурные и промышленные проекты, окупаемость которых, мягко говоря, сомнительна. При этом масштабные усилия нарастить внутреннее потребление с целью переориентировать экономику с экспорта на внутренний спрос требуют времени, которого у Китая, по всей видимости, нет. Притом, что эти усилия уже привели к резкому удорожанию рабочей силы. Как отметили с непривычной прямотой аналитики японского банка «Номура», рост экономики КНР в третьем квартале «не имел здорового характера».

Ещё раз подчеркнём: всё, что китайцы до сих пор делали в экономике, вполне адекватно, в том числе и упор на внутренний спрос. Только временное окно стремительно сужается, особенно на фоне столь же стремительной реиндустриализации Америки. А когда не получается по уму, возникает непреодолимое желание заняться глупостями.

Китай — последний паровоз мировой экономики. Если и когда он сойдёт с рельсов, это и будет, наконец, полномасштабный мировой кризис. И мы, наконец-то, отмучаемся. Все.

Русская народная линия, 20.11.2013

«Нет такой страны — Украина»

Рубрика «Интерактив» — он-лайн интервью с политиками, экономистами, учеными, писателями и общественными деятелями. На этой неделе на вопросы читателей «Росбалта» отвечает известный российский тележурналист, политолог и публицист Михаил Леонтьев.

Татьяна: — Как вы считаете, скоро ли российский рубль перестанет дешеветь по отношению к американскому доллару?

М. Л. — Это вопрос политики Центробанка. Он решает, в какой мере поддерживать национальную валюту. Я думаю, что где-то в районе марта-апреля может начаться уже достаточно серьезное падение доллара. Деньги без обеспечения печатаются в огромном количестве. Этот обвал, собственно, и остановит до определенной степени обвал рубля. Рубль не является полноценной валютой. Рубль крепко связан с долларом. То есть у рубля могут быть проблемы, отдельные от доллара, но у доллара не может быть проблем, отдельных от рубля. Политика Центробанка по девальвации рубля имела бы смысл, если бы мы сейчас переходили к тому, о чем говорили накануне кризиса — о превращении рубля в резервную валюту.

ББ: — В «Профиле» регулярно критикуется финансовая политика, проводимая Алексеем Кудриным. При этом дается альтернативное решение — работы Хазина и сотоварищей. Как показывает жизнь, теория Хазина верна, кудринские решения — нет. Почему он остается у руля все это время?

М. Л. — Не обязательно Хазина — есть разные работы. Но Хазин и сотоварищи создали действующую теорию нынешнего кризиса еще задолго до его наступления — это факт. Чтобы не прислушиваться к этим людям, надо иметь либо очень большое мужество, либо очень большую дурь. До сих пор наше политическое руководство не уверено, что Кудрин неправ. Но сам он, кстати, в значительной степени пересмотрел свою позицию — в значительной степени, но не коренным образом.

Сергей: — Как долго Европа будет терпеть вмешательство США?

М. Л. — Европа будет терпеть вмешательство США, пока Соединенные Штаты не рухнут. Экономически и политически, я не имею в виду — физически. Когда Европа освободится от американского диктата, ей просто нечего будет терпеть. Потому что предмет терпения исчезнет. Европа не является субъектом политики и не является представительницей собственных интересов. Она является объектом.

Davit: — Верите ли вы в демократию, и если да, то что она, по-вашему?

М. Л. — Есть «модельная демократия» — это то, что принято считать демократией (западная, либеральная): разделение властей, права человека, свободные и конкурентные выборы и так далее. Есть прямое, нормальное определение демократии — это власть народа, когда источником власти является не автократ и не право крови, а выбор. Я верю в демократию по тем же самым причинам, о которых говорил Черчилль: все остальные системы гораздо хуже. Особенно в настоящее время.

Демократия должна быть реальной. Современная же демократия является имитационной. Потому что демократия не может быть всеобщей. Люди разные. Нельзя наделять абсолютно разными правами людей с разной мотивацией, с разным интеллектом, с разными возможностями. Как только вы начинаете расширять демократию за рамки какого-то круга ответственных лиц (материально ответственных, ответственных жизнью и еще чем-то) разрываются политическое право и политическое обязательство. В этот момент демократия начинает выхолащиваться.

Возникает естественная проблема — как смикшировать равенство. Возникают механизмы по управлению народным волеизъявлением. В конце концов, эти механизмы становятся абсолютно совершенными, и народное волеизъявление просто моделируется элитой. Современная демократия — это система обеспечения власти элит — очень узких групп. Элита решает свои вопросы не публично, а публичный процесс имитирует участие народа в управлении собой.

Александр Севостьянов: — Ваш прогноз. Кто будет с носом в «газовом» конфликте?

М. Л. — На самом деле мы ничего не могли сделать. Мне кажется, что наши структуры сильно подставили нашу российскую власть. У украинцев оказалось очень много газа. Слишком много. Поэтому с чисто тактической точки зрения наше положение тяжелое. Они имеют возможность над нами издеваться. Эту возможность им обеспечил «Газпром». Я думаю, что мы все равно выиграем в этом споре в итоге. Вопрос — в чем будет состоять выигрыш. Если кто-то считает, что стоит возлагать надежды на Европу, и на то, что она в чем-то, наконец, убедится, то надо прекратить. Соединенные Штаты являются нашим противником. Это не значит, что мы должны с ними воевать, но это факт. Почему мы пытаемся лучше относиться к клевретам и сателлитам этого противника, чем к самому противнику? Я считаю, что сам противник всегда достоин большего уважения, чем его, грубо говоря, шлюхи. Мы должны были прямо понимать, что никакой поддержки ни от кого, особенно политической, мы не получим.

Владимир Сычев: — Какой Россия хочет видеть рядом с собой Украину? Образно говоря, чем-то, вроде Канады возле США, или как?

М. Л. — Нет такой страны «Украина». Это выдуманная реальность, причем придуманная людьми, которые ненавидели Россию и тех людей, которых называют украинцами. Украина существует за счет западенского элемента, который является продуктом насильственной смены идентичности. Причем это насилие было не только культурное, не только моральное. Это было и физическое насилие. Сейчас проводится эксперимент по смене идентичности всей остальной части. Россия не может существовать одновременно со всей Украиной. Естественно, есть вероятность, что Украина сохранится как государство, но в этом случае не должно быть России. Для меня этот вариант неприемлем, и мне кажется, что он менее вероятен, чем наоборот.

Андрей: — Добрый день Михаил! Хочу спросить, реален ли развал Украины или создание на базе её федерации или конфедерации?

М. Л. — Реален. Безусловно. Развал Украины на самом деле происходит — подспудно. Проблема в одном. Россия проявляет на этом поле абсолютное бессилие. Если раньше мы имели дело с получеловеками, то теперь решили на этом основании не иметь дела ни с кем. Вопрос с Украиной — это даже не вопрос с российскими этносами, которых много. Просто единый этнос. Он сросся исторически. Украинский элемент составляет огромную долю того, что считается великороссами.

Я думаю, что и федерация, и конфедерация — это промежуточные этапы на пути к развалу. Потом, конфедерация кого и чего? Можно представить себе конфедерацию палестинского ХАМАСа и сионистского Израиля? Можно. Номинально это было бы одним из способов решения проблемы. Только реально это не осуществимо.

Александр: — Как Вы считаете, ситуация на Украине может перерасти в гражданскую войну?

М. Л. — Может.

Виталий: — Как вы думаете, почему наше руководство не связывает газовую войну напрямую с США? Ведь звездно-полосатые уши в газовом конфликте видны за километр!

М. Л. — Связывает. Уже теперь, кстати, связывает. Но как и в ситуации с Грузией, мы все время оставляем дверь открытой, чтобы они одумались. Пока это приводит к очень небольшим результатам, скромным. Но, тем не менее, мы не готовы к противостоянию с Соединенными Штатами. Мы что, хотим им войну объявить? Объективно мы слабы.

Артур Тушин: — Ваше отношение к идее переноса столицы России за Урал?

М. Л. — Я не считаю, что возможен перенос столицы России за Урал. Не вижу ни смысла, ни реальной возможности. Зачем? С какой целью? С целью освоения Сибири? Это делается иначе. Способы перевода населения за Урал нам тоже известны. Мне не кажется, что настало время этим заняться.

Игорь: — Много реверансов в прессе в сторону Барака Обамы. И много ожиданий разумности от его международной политики. Однако, не кажется ли вам, что зря?

М. Л. — Эти ожидания связаны с непониманием того, как функционирует американская политическая система. Во-первых. И, во-вторых, непониманием того, какие ограничения нынешний кризис накладывает даже на это функционирование. Сейчас никаких возможностей для маневра у Обамы нет. Сам по себе он не является ни самостоятельным лидером, ни вообще политическим лидером. Команда, которую ему сформировали — это команда Клинтона. Это даже в большей степени команда Клинтона, чем была у самого Клинтона. Ее формировали близкие люди Клинтона — на уровне «секретарей по интимным делам». Начиная от Джона Подесты, и кончая Хиллари Клинтон.

Олег: — Весь Дальний Восток заполонили китайцы. Есть ли шанс отстоять нашу страну? Или это нашествие необратимо?

М. Л. — Весь российский Дальний Восток китайцы не заполнили — это бред. Это совсем не так. Подавляющее большинство китайцев, находящихся на российском Дальнем Востоке, являются либо торговцами, либо сезонными рабочими. Никакого желания натурализоваться на российской территории у этих китайцев нет. У китайцев есть некоторое желание натурализоваться в тех районах, где они занимаются сельским хозяйством. Сельское хозяйство вообще располагает к оседлости. Эти районы: Амурская область, Еврейская АО. В Хабаровском крае их, кстати, выгнали, и не факт, что это было правильно, и даже губернатор Ишаев теперь понимает, что он немножко переборщил. Не существует опасности заселения Сибири китайцами. Китайцы не живут в этих условиях. У них было несколько тысячелетий для того, чтобы заселять эту территорию. Они этого не делали, даже на юге.

Китайская угроза — это просто паранойя, обычная, нормальная паранойя. У нас есть проблемы с Китаем, в том числе и реально спорные территории. Вы посмотрите историю Дальнего Востока, и каким образом Россия навязывала Китаю территориальные договоры и границы. Давайте между собой, не напоминая об этом китайцам, признаем, что это не всегда было справедливо. А территории эти размером с полЕвропы. У японцев маленькая перенаселенная страна. Но у китайцев плотность низкая. Если даже наши не хотят там жить, то что там делать китайцам?

Росбалт, 19.01.2009

«Холодную войну еще нужно заслужить»

Каждое слово, сказанное нашим собеседником, украинский МИД обещает подвергнуть детальному анализу, а некоторые политики требуют объявить его персоной нон-грата. По их мнению, он — ярый украиноненавистник. Но в реальности известный публицист, главный редактор телепередачи «Однако» и одноименного журнала Михаил ЛЕОНТЬЕВ оказался не так уж страшен, а его отношение к нашей стране — заметно более глубоким, чем, возможно, это представляется многим.

Наш разговор происходил во время верстки очередного номера журнала «Однако». В офисе было шумно и очень оживленно. Но вся эта суета нам совершенно не мешала: беседа проходила в кабинете Леонтьева за плотно закрытой дверью. В начале интервью в книжном шкафу среди различной политологической литературы мы приметили пухлый том с заголовком «Тысячелетие русской конницы». Возможно, этой детали мы бы не придали такого значения, если бы некоторые оценки нашего визави не напоминали кавалерийскую атаку: Леонтьев «рубил» словами резко, наотмашь, не жалея никого, в том числе и себя.

Игра на повышение

— Михаил Владимирович, давно известно, что Украина находится в фокусе ваших интересов. Для начала хотелось бы узнать, насколько, по вашему мнению, была адекватной российская политика в отношении Украины в последние лет десять, и какой она будет теперь?

— Прежде всего давайте разберемся: адекватной чему и какой задаче? Проблема в том, что задачи-то как раз постоянно менялись. Я лично одно время верил, что постсоветская интеграция является императивом нашей внешней политики. Потом перестал в это верить. А теперь снова верю. Не знаю, это я такой глупый, или политика дрейфует. Возможны оба варианта. Но опять же, надо смотреть на критерии. Если говорить о такой политической банальности — как и зачем Путин поддержал Януковича в 2004 году, — то сначала у нас выяснилось, что «ни за чем». Потом — что «зачем». А теперь опять выясняется обратное.

Знаете, в чем украинские политики пытались убедить нас, россиян? Вот, мол, Западная Украина — у нее есть идея, политический драйв, воля какая-то. А на юго-востоке хотя и живет большинство, но там касательно идеи — каша какая-то. Потому и ушла-де Украина от России навсегда. Но мы долго не могли понять одной простой штуки: эта каша будет субъектна только в связи с Россией. Если России нет на политическом пространстве Украины, ее не видно, и ей, простите, ни хрена на Украине не надо, откуда же возьмется у вашего «пророссийского электората» субъектность? Так и продолжали ваши «нацики» всем диктовать свою волю.

Сегодня все меняется. Россия заявила, что ей в принципе не все равно. Она асимметрично стала на сторону своих во всех смыслах. И теперь говорит: с этой частью Украины мы просто один народ! И засуньте вы свои границы куда подальше! Такая позиция уже дорогого стоит.

— Хорошо, но как этот «пророссийский электорат» (т. е. ядро избирателей Януковича) будет теперь вести себя на выборах?

— Сложная, промежуточная ситуация у вас. С одной стороны, обанкротились «оранжевые», они себя девальвировали. Теперь та же проблема у Януковича. Который в чем-то оказался даже покруче своих предшественников. Я думаю, вы это лучше чувствуете. У нас говорят теперь даже не столько о политической ориентации вашей власти, сколько о генетическом жлобстве, которое уже всех достало. Я не о персоналиях, я об элитах, которые рулят у вас процессом.

Да, Янукович как хозяйственник — очень толковый человек. Всегда, когда он возглавлял у вас хозяйственное управление, экономика поправлялась. Точно могу сказать, что еще полтора — два года назад риск дефолта Украины был заложен во все бизнес-решения. Теперь Украина, конечно, не достигла процветания (этого и не произойдет, если не будет работать с нами над новым проектом интеграции), но пока она, во всяком случае, хотя бы избегает дефолта. При этом ваши элиты, как бараны, сопротивляются реинтеграции. Уверен, что они не могут не понимать, насколько она выгодна и безальтернативна для Украины.

— Дело не только в том, что выгодно, «российская карта» — это вопрос политического самосохранения действующей власти!

— Верно. Но как вы думаете, почему они ведут себя настолько безмозгло? Да потому что Украину пропускают через определенные циклы. Это похоже на то, что происходит в бизнесе. Сначала игра на повышение. Задачей Ющенко было проломить историческое сознание, произвести трепанацию украинского черепа. Да, люди, которые вскрывают ваш череп, вряд ли вызовут у вас любовь. Это больно, противно и возмутительно. Но после игры на повышение пришла пора фиксировать прибыль.

Сегодня задача авторов проекта не в том, чтобы вы все время дико наезжали на РФ, устраивали у себя антирусские истерики. Вся соль в том, чтобы воспроизводить такую политическую конфигурацию, при которой возможность, сама идея реинтеграции Украины с Россией, не была бы предусмотрена легальной политической повесткой дня.

— Что же — наши элиты сознательно ведут себя на убой? А если играют иначе, то получают «цветную революцию»? Или на самом деле она произойдет в любом случае, что бы им ни обещали на Западе?

— Они согласились на эту игру. Взгляните на эволюцию Януковича — с 2004-го по 2008-й. Просто в 2004 году он был не готов. Не было гарантий. А потом и задача другая стояла — оторвать. А теперь — фиксируют прибыль.

Сейчас у руля вашей страны находятся бизнес-элиты некой специфической генетики и ментальности. Такой вот продукт постсоветский, который ничем, увы, не был купирован. В отличие, скажем, от той же российской бизнес-элиты, где были свои очень сложные фазы естественного отбора, перераспределения и т. п. Ваши через это не прошли. И теперь, когда получили, как им пока кажется, абсолютную власть, у них просто поехала крыша.

— Что вы имеете в виду?

— Мы прекрасно с вами понимаем, что вся легитимация постсоветских элит построена на одной простой вещи: они — «не Россия». Модели бывают и совсем примитивные, местечковые. Типа молдавской. Вот тамошним ребятам, которые сейчас дорвались до власти, вообще плевать на Молдову и ее жителей. Страна существует отдельно от них, выживает за счет денежных переводов гастарбайтеров. Их рабочая сила стала дешевле китайской. Молдаване уже шьют пальто на экспорт — одно такое я недавно купил в Риме. Вы понимаете — по дешевизне рабочих рук они уже обогнали самих китайцев!

А вот функция этих элит — рекламировать себя «там» в качестве поставщиков услуг по борьбе с Россией. По ее дестабилизации, по ее окружению. Словом, лимитрофы — что с них возьмешь! Чем они лучше готовы предоставлять эти услуги, тем считаются легитимнее и получают всяческую поддержку на Западе. Степень автономности элит по отношению к хозяину внутри лимитрофных стран, конечно, разная. Но это процесс регулируемый.

Вот Грузия. Там происходил кастинг накануне старта проекта по смене власти. Грузия — это, конечно, не Украина, а штука, куда проще управляемая: собрали в посольстве местных политиков, побеседовали с ними, чуток помуштровали. И, указав пальцем, сказали: «Этот!» И «этот», как дятел, взялся выполнять домашние задания. Одна проблемка — в Южной Осетии Россия впервые за весь постсоветский период стала жестко выполнять взятые на себя обязательства, а также свои внешние задачи. Причем начала выполнять их в прямом геополитическом противостоянии с США. Мы же с вами понимаем, что воевали мы там не с грузинами. Грузины это сами показали. Ногами. Просто не стали воевать, и все. А воевали мы с самим режиссером этой драмы.

Так вот. Процесс, сегодня происходящий в мире, безусловно, с точки зрения постсоветской интеграции, — это шанс. Сейчас мы наблюдаем инерцию мирового порядка, который уходит. Вспомните 1975 год, когда вьетнамцы, имевшие нашу поддержку, вошли в Сайгон. Это был пик торжества советской системы. А что с ней случилось 10 лет спустя?

Они еще веруют в евроинтеграцию?

— Как, на ваш взгляд «издалека», в ближайшие месяцы или годы будет развиваться ситуация внутри Украины?

— Последнее двадцатилетие заставило украинцев научиться жить, игнорируя собственное государство. Государство это давно живет своей жизнью, далекой от них. И они как бы дистанцированно, если выражаться помягче, к нему относятся. Когда я говорю, что Украина по факту не состоялась как государство, то имею в виду прежде всего вот эту особенность вашей действительности, а не формальную сторону.

Сейчас мы наблюдаем новый политический цикл — идет дискредитация всей легальной политической системы. Идет неровно, с ремиссией, вам это самим видно. Но после того как с Юлей начали обращаться очень грубо, система вошла в следующую фазу. Украла Юля или не украла — это по большому счету уже никого не трогает. Если убрать первое обвинение, а вспомнить остальные, с юридической точки зрения они просто безупречны. Но выбран самый лучший способ реабилитировать преступника, который на самом деле в стране украл все, что было можно. Спасет ли это «оранжевых» — сомневаюсь. Но делегитимация системы усугубляется, это факт.

А теперь экономика. Без государства украинец может жить до тех пор, пока не рухнуло все. Фактор кризиса, о котором я все время говорю в отношении России, по Украине-то бьет на порядок сильней. У вас самый короткий лаг. Ваша экономика так сконфигурирована, что у нее нет никаких способов противодействовать нынешнему кризису без абсолютно полной кооперации с Россией. Которая — не факт, что спасет, но, во всяком случае, поможет. Когда помогать вам по-настоящему будет уже просто некому. Сама по себе такая экономика моментально падает, как альпинист без страховки. Это происходит после того, как в мире начинается новая фаза кризиса.

— Предположим. Но может начаться и новый политический цикл. Властные кресла займут другие «говорящие головы». И что?

— Давайте заметим: все это у вас происходит на фоне дискредитации легальной власти, всех легальных институтов и инструментов. Кстати, эта история началась даже не с Майдана, а раньше. Конечно, с Украиной можно было все это время выделывать любые геополитические трюки. Их до сих пор и выделывали. Можно еще более неадекватные элиты вам на шею посадить. И пусть даже от этого будет нехорошо России. На какое-то время. Но что украинский народ? Его вера этим элитам, то есть вера в их проект — на излете.

Вся внутренняя динамика ваших элит, вся их идентичность и ориентация таковы, что они просто не могут изменить свое поведение. Это даже не бронзовение, а нечто глубже. Вот советская элита не могла изменить свое поведение, хотя многие ее представители прекрасно понимали — ничем хорошим этот дрейф не кончится. То был большой системный кризис. Нынче он у американский системы — она сама блокирует возможности для самолечения и своей реакцией на вызовы лишь усугубляет проблемы.

А у вас эдакий еще локальный системный кризис — в головах элиты. Они даже сами с собой справиться не могут. И вообще ни с какими системными задачами давно справиться не в состоянии. Они могли как-то существовать, когда их никто не трогает, вокруг вакуум, и все идет хорошо. Могли себя воспроизводить и в экономике, и во власти. Но как только благоприятные условия кончились, сами себя переформатировать, сами себя спасать и менять собственную мотивацию эти персонажи уже не в состоянии.

Итак, я считаю, что дальше судьба Украины будет определяться внешними факторами. То есть политикой России, способностями ее, волей ее в той или иной степени ситуацией пользоваться. А также состоянием Европы и Америки — их желанием по-настоящему заниматься вашими проблемами. Параллельно, конечно, тому, что они замышляют сейчас в Центральной Азии. Но тут, взгляните, как лихорадит уже саму Европу в связи с маленькой Грецией! А ведь начнется процесс намного более серьезный, когда открыто скажут о том, как реально обстоят дела в Испании и Италии. Далее пойдет по принципу домино. Сам факт существования евро для стран юга ЕС является прямым препятствием к их экономическому восстановлению. И на фоне этого ваши элиты еще веруют во всю эту лабуду про евроинтеграцию?

Революционный симулякр

— Давайте о России. Сохраняется ли угроза «цветного сценария» в РФ? Насколько вообще он был реален?

— Риск был, есть и будет. И притихли наши «оранжевые» пока очень поверхностно. Наверняка были наивные люди, которые думали, что они с первого прыжка достигнут каких-то результатов. Особенно та публика, которую собирали на митинги. Эти несколько тысяч представителей «гламурно-креативного класса» искренне удручены, увидев безупречный результат Путина. От этой публики последовала до боли знакомая реакция — валить из страны. Заметьте, у них всегда: чуть что, сразу — «Валить!»

Но, думаю, более опытные люди, особенно их кукловоды, ни на что другое и не рассчитывали. Видно было, что это пока пристрелка — даже некоторых фигур, в которых они видели потенциал, в определенный момент вдруг оттащили назад. Того же Навального. Чтобы не «палить». А «палили» тех, кто уже давно сам себя «спалил».

Особенностью любого «оранжевого» сценария является одна важная вещь — наличие оппозиции и власти, управляемых из одного центра. То есть сама по себе «оранжевая революция» — симулякр[1], который не предусматривает смену элит. Не мне вам объяснять: сегодня даже законченному идиоту понятно, что у вас была не революция, а внутриэлитный (!) переворот.

В России, на мой взгляд, эта схема отсутствует. Поэтому успехом, с точки зрения кукловода, рассматривается не «бархатный» переворот, а скорее провоцирование — в центре ли, в регионах ли, но чего-то, что можно бы называть гражданской войной. Наподобие 1993-го в Москве или середины 90-х в Чечне. Заварушки, в которой на каком-то этапе даже сами «оранжевые» будут списаны в утиль. То есть физически истреблены. Главное — раскачка. Это замысел их кукловода.

Не могу сказать, что в Кремле не играли в свой сценарий. Но давайте будем честны до конца: в самом Кремле есть группы, которые мировоззренчески, генетически и политически ближе к «Болотной», а не к «Поклонной». Вдруг, как по сигналу, мы обнаружили проснувшееся «подполье» — определенные медиа-, а также бизнес-структуры, близкие к тем или иным башням Кремля, в один момент оказались, по сути, штабами «болотных». И были включены в процесс как организационно, так и финансово. А на заключительном этапе — политически.

— В чем же задумка кукловодов? Сначала в либеральных СМИ развернулась кампания за то, чтобы Медведев шел на второй срок. Затем, когда внутри «тандема» разобрались без «доброжелателей», игра велась на его раскол. Вы согласны?

— «Тандем» действительно превратился в некую систему двоевластия. Хотя это, безусловно, не замышлялось. И пока, слава Богу, было скорее технической проблемой. Т. е. действительно было нечто, напоминавшее два центра власти, два центра притяжения. Эти центры, конечно, не были симметричными. И вся затея была в том, чтобы эту симметрию менять и разрушать любыми средствами.

Но тут ничего нового. Мы, как и вы, по-прежнему живем в ситуации, заложенной в 1991 году, а то и раньше. Некоторая часть нашей и вашей политэлит — это банальные предатели. Из-за этого у кукловода время от времени возникает искушение подправить процессы. Это есть поправка к тому, о чем я сказал выше — об «оранжевой» угрозе. Нельзя сказать, что у них в России совсем нет шансов. Однако факт остается фактом: Путин ими не управляется. Это ломает все их планы и невыносимо их бесит.

Для нас на данном этапе проблема в том, что Путин с самого начала был вынужден действовать компромиссно. По своему складу этот политик — чистый эволюционер, настроенный на плавное, поступательное решение, в том числе — и стратегических задач. Он их совершенно четко понимал (или ощущал) и тихо работал на решение. Пока он просто не мог перескочить через самого себя. Но я подчеркиваю — пока.

Чем кормить «злое большинство»?

— Последние выборы прошли в общем-то под девизом: «Если не Путин, то кто?» Но Владимир Владимирович не вечен. И возникает вопрос: а дальше-то что?

— Ситуация с выборами выглядела так: или мы воспроизводим власть и государство, или разносим его в клочья. То есть или избрать Путина, или просто сорвать выборы. Мы создали такую политическую систему, которая воспроизводится через одного человека — Владимира Путина. Хорошо это? Плохо. Но это факт. И в то же время не повод кричать: «Какая у нас чудовищная система! Давайте ее разрушим, а потом вместе с ней повесимся, потому что мы недостойны жить на Земле».

На самом деле конкурирующие политические модели не доказали, что у них есть какие-то преимущества. Да, нынешняя модель крайне проблематична, и, на мой взгляд, одной из задач Владимира Владимировича является, в том числе, изменение системы таким образом, чтобы она не была завязана ни на одного человека, ни на двух, ни на трех. А имела бы гарантированный механизм самовоспроизводства. Как это сделать? Конфигурация системы пока непонятна, ее надо выстраивать. Менять же одну — неработающую, на другую — кое-как работающую плохо, но объявленную нашими «бледнолицыми братьями» идеальной, самоубийственно.

Я, конечно, мракобес: вот все говорят, что нужно двигаться к демократизации, а некоторые консерваторы и враги рода человеческого утверждают, что мы к ней еще не готовы. А я вот считаю, что не нужно бежать за билетом на поезд, который уже сошел с рельсов.

Действительно, Путин был безальтернативным кандидатом. За него голосовали не только его пылкие и фанатичные сторонники, но и не пылкие, и не фанатичные, а также критически настроенные и, кроме того, не сторонники вовсе. Результат был достигнут во многом благодаря «Болотной». Она консолидировала несколько расслабившееся, а частично уставшее и в какой-то степени деморализованное «путинское большинство». Поскольку то, что несут «болотные», его пугает, а то и вызывает лютую ненависть.

— Президент РФ уже подписал новый закон о партиях, и теперь собрал 500 человек — иди, регистрируйся в минюст. И будет, как на Украине, где существует 199 партий. Реальной политической работой занимаются десять из них или чуть больше. Остальные — предмет торговли и развлечения для тех, кто удосужится прочесть их реестр: он найдет там несколько казацких и немало других партий с весьма экзотическими названиями. России это нужно?

— Не нужно. Но вреда тоже особого нет. Проблема не в законе, который вы упомянули, а в генезисе всей реформы, которую иначе как глупостью и предательством не назовешь. Любой ее аспект — и выборность губернаторов, и создание общественного телевидения — можно обсуждать, но в целом это какая-то заполошная попытка бросить кость «болотным». Не факт, что они хотели именно эту кость именно этого животного. Собственно, мы имели дело с попыткой одновременно как-то умиротворить протестующих и создать механизмы, расшатывающие существующую власть. В результате сейчас возникла ситуация, когда по всей стране идут непрерывные выборы, на которых поносят Путина, Кремль, государство и так далее.

То же можно сказать и об общественном ТВ: это попытка за счет госбюджета и при поддержке Кремля создать оппозиционное телевидение. Ни больше ни меньше.

— Выходит, мало «Эха Москвы» и телеканала «Дождь» — уж либеральнее ТВ не найти!

— Мало, слабенький он. И вообще, у нас есть манера (к Украине это тоже относится) использовать на государственных телеканалах в качестве наемных работников оппозиционных журналистов. Считается, что это подлинное проявление свободы. В то время как любое западное телевещание построено на том, что не единомышленников на работу просто не берут. Если иначе — то это кадровая ошибка: ну просмотрели парня, оказался сумасшедшим.

Вот мой друг, Виктор Батор, был популярным журналистом польской государственной телекомпании TVP. После войны 2008-го с ТВ его вышвырнули: у него жена абхазка, и он, вы удивитесь, занял другую позицию в вопросе освещения войны с Грузией. Пробкой вылетел. С человеческой точки зрения (моей, Батора) — это подлятина. Но для государственного телеканала это правильно, потому что ТВ — идеологическая машина.

— «Злое большинство надо кормить только победами», — так называется одна из ваших недавних статей. О каких победах идет речь, и велика ли вероятность, что ими будут «кормить» тех, кто поддержал Путина?

— Есть для современной России абсолютно взаимосвязанные задачи, выполнение каждой из которых по отдельности просто не работает. А «злое» большинство требует исключительно решения конкретных задач. Во-первых, это масштабная реиндустриализация — восстановление модели крупнейшей индустриально продвинутой экономики, способной развиваться, опираясь на свой потенциал и собственное видение будущего. Сюда же относится восстановление и полномасштабное расширение внутреннего рынка. Во-вторых, экономический суверенитет. Мы по-прежнему дрейфуем к ситуации, в которой у нас могут исчезнуть гарантии этого суверенитета.

Если говорить о «путинском большинстве» или о самом Путине, безусловно, для него суверенитет — фундаментальная ценность. В этом уже никто не сомневается. Однако базовые константы пока таковы, что этот самый суверенитет в экономическом смысле мы можем утратить. Во время первой фазы кризиса (а в любой момент может быть запущен его следующий этап) выяснилось, что при малейших изменениях конъюнктуры мы едва ли контролируем падение. Да, ситуация в России оказалась куда более устойчивой, чем в остальном мире. Конечно, в рамках накопленных ресурсов мы можем контролировать политическую и экономическую обстановку, поддерживать инфраструктуру. Но не более. Это возможно до тех пор, пока накопленные ресурсы и запас прочности не исчерпаются. Что собой будут представлять следующие фазы кризиса? Какие сегменты мировой экономики он накроет далее? Нет никакого представления.

Сегодня Россия вроде восстановила докризисные показатели. Я не хочу сравнивать ее с Украиной — у вас действительно все значительно хуже. Но в первой фазе в России все с удивлением обнаружили, что глубина нашего падения могла быть похлеще. Наша экономика имеет те же уязвимые места, что и остальные — она очень зависима от внешней конъюнктуры, то есть уровень нашего экономического суверенитета невысок.

Наконец, есть еще один важный пункт взаимоотношений этого «злого большинства» и Путина — постсоветская реинтеграция. Он крайне тесно связан со всем, о чем я сказал выше. То есть ни вы, ни мы, ни кто-либо еще на пространстве экс-Союза в принципе не решит проблему реиндустриализации или какого-то развития без проекта реинтеграции. Последнее нынче не понятно разве что клиническим идиотам, которых, увы, остается немало, и они по-прежнему очень активны. Но от этого бесспорность данного тезиса не становится меньше. Даже масштаба внутрироссийского рынка, одного из крупнейших в мире, нынче недостаточно, чтобы обеспечить надежную траекторию развития. Тем более развития, основанного на нашем собственном целеполагании. Что уж говорить об остальных!

— Что же делать Путину в такой ситуации?

— Для начала Россия должна показать, что может не только твердо стоять на ногах, но и расти — даже с плохой внешней конъюнктурой. И экономически, и политически, и психологически, и как угодно еще проект реинтеграции должен стать притягательным, быть магнитом. Пока вся наша реинтеграция была основана, я бы сказал, на неких остаточных инстинктах, культурно-идеологических переживаниях. Но не на объективном притяжении. Центростремительные силы сработают, как только внутрь будет вмонтирован настоящий магнит.

— Но будет ли все это реализовывать команда избранного президента?

— Сегодня интеграционная политика России стала на порядок упорнее. Взгляните, что делают с Украиной! Какие у нас вообще могли быть проблемы с вами еще лет пять назад? Да с Януковичем вообще была бы полная идиллия. В России бы сказали: ну чего еще ждать от этих украинских братьев?

Но видим — вас ломают. Эффективно ли, тонко ли, правильно ли это делают — не важно. А теперь будут ломать, пока ваши элиты не пойдут на реинтеграцию. В конечном итоге никуда они не денутся, потому как существуют очень серьезные внешние обстоятельства. Европейской интеграции больше нет и быть не может. Некуда и незачем. Вам могут демонстрировать некие ритуалы, а под шумок лишь выманивать нужные преференции. И ваша экономическая ситуация еще больше погружается в депрессию.

— А каким может быть формат? Что имеет в виду Путин, заявляя о Евразийском союзе?

— Речь идет об экономической, цивилизационной и, наконец, военно-политической интеграции. Последняя составляющая, с моей точки зрения, — базовая. Никакие интеграционные проекты невозможны, если над ними не стоит военно-политическая надстройка, проще говоря — «крыша». Европа была ярким тому примером: без НАТО никакого интеграционного процесса у них не состоялось бы, так как именно «крыша» нивелирует у них все внутриэлитные экономические конфликты и противоречия. А их в реальной, а не медийной Европе масса.

Так вот. Как только мы восстанавливаем наш полюс силы — а в нынешнем рыхлом мире, скатывающемся в кризис, это можно сделать, — мы тут же обеспечим основу для нашего реального развития, а точнее — рывка вперед. Любой иной сценарий — это сценарий дальнейшего периферийного прозябания на задворках глобальной экономики. Это касается ваших элит: даже руководить ими из Вашингтона или Брюсселя в этой ситуации станет бессмысленно. Но любой украинский политик, который решится на новый интеграционный проект, войдет в историю на века. Причем в качестве центральной фигуры. Для этого нужно перебороть ублюдочную, на мой взгляд, психологию, которая делает, например, возможной мысль о том, что лучше быть первыми парнями на селе, чем вторыми — в Риме.

Концепция Путина

— В российской внешней политике, как всегда, много знаков вопросов. Вот, скажем, до сих пор непонятна позиция Кремля в отношении прошлогоднего кризиса в Ливии. Позже стали говорить, что Россия просто сдала ее на растерзание «цивилизованному сообществу». Как это получилось?

— Путин пытался выстроить нормальный рисунок взаимоотношений внутри «тандема». Внешняя политика — все же прерогатива президента. В данном случае прямое противодействие было бы вмешательством. Он не вмешался, а высказался. И это уже выбило искру.

На первый взгляд, Ливия — не столь важная для нас страна. Но сама ситуация очень показательна, так как отображает разные концепции взаимоотношений с внешним миром между командами Путина и Медведева. Конечно, ничего зазорного в том, что позиции оказались разными, нет. Медведев — живой человек, и как президент имел право на соответствующие распоряжения представителю в СовБезе ООН. Но Ливия оказалась вопросом поистине судьбоносным. Особенно если смотреть на долгосрочные последствия.

Кстати, есть и такая интерпретация: на самом деле стратегически, морально Россия предстает в глазах мира в совершенно ином качестве. Даже отступая на каких-то локальных позициях и как бы оставаясь в одиночку (разве что вместе с Китаем) в позиции по той же Сирии. И, казалось бы, весь состав СовБеза ООН снова голосует за «демократизацию» очередной жертвы. Но вот стратегически наши «заокеанские братья» теперь окончательно скомпрометировали себя. Мир начинает осознавать одну важнейшую штуку: проект хозяина не просто ублюдочен, а более того — крайне опасен для всех. Да, их пока жестко «нагибают». Из страха нужно идти в его фарватере. Но веры ему уже никакой. Тл есть нет у них того морального авторитета. А у России он есть. Мы снова — единственный субъект в этом мире, кто может буйного «пахана» приводить в чувство.

— Значит, схема такая: один шаг назад — два вперед?

— Тут стоит чуть отвлечься, чтобы понять, о чем речь. Возьмем проект Сколково. Весьма своеобразное видение модернизации. Ничего плохого не хочу сказать: сам проект толковый. Но что важно? Он достаточно локален с точки зрения глобальной экономики. Идеология его какая? Россия должна встраиваться в глобальный технологический инновационный мир, в ту иерархию, которую ей рисует бенефициар. Встраиваться, а не отвоевывать положение наверху, что, кстати, нам с вами неоднократно удавалось и в науке, и в технологии, и в ВПК. В рамках данной концепции мы, условно говоря, должны все свои розетки сделать под их штепселя. А штепселя — под их розетки. Все это и в экономике, и в финансах, и в политике, и в культуре, и во внешней политике тоже.

В рамках этой идеологии очевидно, что вопрос по той же Ливии не решался с точки зрения геополитического мировоззрения. Или того, кто на самом деле прав. Решался он по принципу «а вы с кем?». Какого формата ваши розетки и штепселя?

Вот так ситуация объяснима. Еще было предположение, что игра в конфронтацию по столь «мелкому» с точки зрения главных задач поводу не стоит свеч. Но эта концепция — не путинская. Она подразумевает, что Россия вписывается в качестве локального звена в чужую схему. Регулятором, хозяином, бенефициаром является известно кто. А это отказ от суверенитета. Я говорю, понятное дело, о суверенитете реальном, а не номинальном. Номинальным нынче каждая собака обладает.

Путинская концепция состоит в том, что Россия самостоятельно встраивается в глобальный мир и сама устанавливает точки соприкосновения с остальными полюсами, где это необходимо и выгодно нам.

Да, когда речь заходит о модернизации, пока это больше риторика, и пока все заявленные проекты действительно локальны. За исключением одного — ВПК, то есть объявленной Путиным программы вооружений. Этот элемент куда больше, чем просто оборона. Этот кластер, оставшийся нам от советского наследства, как раз и остается единственным носителем и технологии, и поистине передовой индустриальной культуры. В очень многих составляющих он и сейчас на самом переднем крае технического прогресса. При этом абсолютно не зависим от конъюнктуры. Как и в прошлом, качественный модернизационный рывок — не догоняющий, а ведущий нас сразу на несколько прыжков дальше, — будет проектироваться на платформах ВПК.

Война: бить или не бить?

— В контексте разговора о судьбах мира: затевают ли «бледнолицые братья» очередную «заварушку» на Ближнем и Среднем Востоке? Будет война с Ираном или нет?

— То, что мы видим, это процесс накачивания бесконечного конфликта. Результатом побед «свободы» и «демократии» во всех этих странах является перманентный хаос. Другого результата и быть не могло. Да, есть столкновение разных доктрин американской политики. Есть доктрина, которая скорее поддерживается Обамой — стабилизировать регион в виде некоего халифата, убрать все вменяемые светские режимы и отдать его под ответственность марионеточных салафитских монархий. Такой халифат — абсолютно интровертная идея, для Запада она не опасна. И есть конкурирующая концепция перманентного хаоса.

В конечном счете все это должно работать на сохранение глобального доминирования. Некоторые думали, что Обама — ограниченный изоляционист. Наоборот! У «бледнолицых братьев» существует острейшая необходимость поджечь мир. Есть экономика, которая просто не работает. И ей во что бы то ни стало пора списывать долги. Иначе — крах. Поэтому задача — нанести несопоставимый ущерб конкурентам и центрам силы. Такой вот действительно универсальный способ выхода из кризиса.

Если сравнивать с Великой депрессией, то увидим одну принципиальную разницу. Тогда Америка становилась кредитором всего мира. И не в результате депрессии, а по итогам войны — она стала не просто кредитором, а фактически монопольным владельцем мировой финансовой системы. Все остальные экономики, которые могли свободно печатать деньги, были разрушены. Сейчас все наоборот. Америка всем должна, она живет исключительно в долг, и все кредитуют ее.

— Что тогда мешает США продолжать спокойно печатать деньги для остального мира? Зачем силовые механизмы?

— Вера в доллар держится на авианосцах. И потом, вся история показывает: то, что мы сейчас имеем — это как раз завершение очередного экономического и технологического уклада. Который начинался с того, что у нас появился страшно конкурентный игрок. Настолько конкурентный, что вначале он стал локальным доминантом. И по закону убывающей продуктивности Рикардо, удельный доход на капитал начал падать. Поэтому он его компенсировал ростом масштабов. Пошла физическая экспансия. Когда такая экспансия достигла естественных границ, и игрок стал полным и глобальным доминантом, ему осталось только печатать деньги, то есть долги. Пока все дают в долг, бесплатно. Потому как доминант как бы самый мощный — в его конкурентоспособности никто не сомневается. Его долги якобы и есть наилучшее размещение денег.

Этот абсурд не может быть вечным. Спокойствие и покорность кредиторов могут сохраняться до определенной черты. Когда момент наступает, кредитор вдруг не дает в долг, и все. Бесконтрольная эмиссия — это способ разрушения финансовой системы. И доминант сейчас занимается исключительно тем, что фундаментально разрушает свою систему. В такой ситуации война (то есть глобальный хаос) — единственно возможный шанс уйти от неизбежного краха, который вскоре последует. Шанс, на который кое-кто, видимо, рассчитывает. Конечно, это очередная авантюра. Но какие у них еще есть выходы?

— Вернемся к Ирану и ближневосточной ситуации. Как она будет складываться?

— В мире теперь есть другие автономные игроки. Америка ослабла — это видно. Обама не может делать даже то, что делал Буш. Взгляните, какова реакция на наше с китайцами вето по Сирии! Истерика. А какая была реакция на вето по Ираку? Да никакой! Не хотите, ребята, как хотите. Можем и так. И полетели, и побомбили. А почему? Потому что считали себя столь могущественными, что могли позволить что угодно. Сейчас нет. Может, и начнут, но это уже не так легко устроить.

И еще. Башар Асад, безусловно, пользуется поддержкой подавляющего большинства своего народа, который прекрасно понимает, что его уход означает для него в лучшем случае гражданскую войну, в худшем — неизбежное физическое истребление. В то же время, абсолютное большинство сирийских суннитов тоже не готово отдаться на волю группам, на которые сделали ставку наши американские «друзья». Такая вот фантастическая операция. Но, как видим, пока результаты неожиданны для самого режиссера.

А если посмотрим на дальнейшие события или послушаем, о чем говорит Уэсли Кларк (он не идеалист, а человек, который в свое время уничтожал Югославию), то понятно, что все это скоординированный и последовательный план развязывания войны для переформатирования региона. То есть уничтожение всех светских «офицерских» режимов, которые являются противовесом в первую очередь суннитским монархиям. Далее — сталкивание шиитов и суннитов. Затем — сценарий большой войны в американском исполнении.

С военно-технической точки зрения, нанести удар по Ирану США и Израиль могут легко. Но какие задачи они решат для себя? Да, могут нанести ущерб ядерной программе. Но свернуть ее они не могут — процесс овладения технологией 40-х гг. прошлого века для такой страны, как Иран, — вопрос не технологии, а политического выбора и воли. Их главная задача — уничтожение исламской республики, смена режима. Но смены режима этими средствами достичь нельзя. Напротив — любая внешняя атака консолидирует режим. И более того, это приведет к усилению его авторитета в исламском мире. Поэтому «бледнолицые братья» сейчас думают-гадают, как поломать Иран окончательно и бесповоротно.

— Кстати, а почему всю историю с российско-американской перезагрузкой вы называете имитацией, утверждая, что никаких результатов она не могла дать изначально?

— Есть главный вопрос для России — это вопрос ее стратегической безопасности. Все взаимоотношения между двумя крупнейшими силовыми машинами в мире — США и Россией — построены на концепции взаимно-гарантированного ядерного уничтожения. Отсюда все договоренности, касающиеся сдерживания. Но уже дипломаты говорят, что в сфере ПРО — тупик. И что американцы плевали на все договора. Что это значит? «Тупик» — это слово в дипломатическом лексиконе, которое переводится на обычный язык с помощью ненормативной лексики. То есть у нас когнитивный диссонанс. Мы друг друга уже не понимаем в принципе.

Америка решила, что может строить свою концепцию безопасности на достижении полной и абсолютной неуязвимости. Понятно, что у России есть средства ответить на это, но чего они добиваются? Они хотят гонки вооружений? Или роста ядерной напряженности в мире?

Проблема российско-американских отношений в том, что они очень диспропорциональны. Очень трудно достигать равноправных отношений и ждать адекватности от ребят, под которых легло большинство мира. Пока фактор взаимно-гарантированного уничтожения работает. Но они стремятся его преодолеть. Мы им говорим: ребята, мы же все это понимаем! А они нам: да ну что вы, это совсем не так! Мы им: ну хоть письменную гарантию дадите? А они нам: да вы что, на слово не верите? Вот я теперь спрашиваю: что это вообще за бред? Чего стоит их письменная гарантия?

Торжество постдемократии

— Если в Google набрать словосочетание «крах либерализма», получим несколько тысяч ответов. А что об этом думает Михаил Леонтьев?

— Речь идет о модели «вашингтонского консенсуса», которая была построена на определенной системе ценностей, подразумевала некую политическую конфигурацию и философию человека, его атомизацию, где до крайности был доведен индивидуализм. Вообще эта концепция экономики изначально базировалась на непрерывном и беспредельном росте. Он имел рациональный характер — производительная экономика, рост производительности труда, научно-технический прогресс и так далее. А потом, как всегда бывает во всех экономических моделях, она перешла в стадию виртуальную, фиктивную и начала накапливать колоссальную диспропорцию. Штука в том, что все вещи, о которых я сказал (в том числе и современная демократия), работают только в условиях роста. А его больше не будет. По крайней мере, в рамках нынешнего уклада.

Эта модель построена на принципах, которые лучше всего выражает американская мечта: следующее поколение будет жить лучше нынешнего. Сейчас любой адекватный западный специалист, независимо от его политического мировоззрения, скажет вам, что следующее поколение не будет жить лучше, и об этом нужно забыть. Соответственно ломается и политическая модель, в том числе и модель покупки голосов. Долговой кризис имеет прямое отношение к современной демократии. При ней вы любой ценой должны завоевать доверие избирателя. Вы выстраиваете модельку, где две разные группы должны время от времени сменять друг друга у власти. Вы должны постоянно поддерживать разрастающееся потребление.

В итоге получается так: нужны деньги, где их взять? Можно поднять налоги, но тогда проиграешь выборы и завалишь экономику. Остается одно — одалживать. А непрерывная смена тех, кто берет долг, вообще снимает всякую ответственность за долги. Кто виноват в нынешнем кризисе? Вроде Буш. А кто надул этот финансовый пузырь? Клинтон? Как бы не так! Ведь существует преемственность в руководстве Федеральной резервной системы и Минфина США. И она совершенно не зависит от смены политической власти.

Современная демократия во многом является не более чем публичной вывеской. Структуры власти публичной и реальной отделяются вообще. И эта так называемая демократия лишь выполняет функцию симулякра.

Что в итоге? Вы наращиваете долги. А когда у вас возникает необходимость их уменьшить, то где это делается? В Аргентине, в Польше, в Греции. В ущерб их собственному развитию, последних заставляют наводить некий финансовый порядок. Но вы не можете это сделать в одном месте — в Соединенных Штатах. У США нет доктора, который приказал бы нужное лекарство пить. Приказывать просто больше некому. Эта модель блокирует принятие любых адекватных решений. Технически блокирует.

Как должна была бы выглядеть настоящая антикризисная программа США, да и Европы тоже? Это свертывание социальной инфраструктуры, включая здравоохранение, школу, различные пособия и так далее. И оборонной программы в особенности. Но кто-нибудь при «демократии» может себе позволить подобный политический шаг?

— Предположим, все действительно так плохо. Куда же тогда движется система?

— Мы будем иметь любую политическую модель, кроме прямой, равной, либеральной демократии — то есть постдемократию. Причем рано или поздно она восторжествует везде. Вопрос в том, что мы такие модели уже знаем. В истории человечества либеральная демократия занимает лишь маленький эпизод. Все остальное время мы наблюдали самые разные формы и виды этой модели. Главное, чтобы она не обрела людоедскую форму.

Как это сделать? Что такое вообще политическая система? Способ воспроизводства власти действующих элит. Монархия ли это, авторитаризм, демократия ли — неважно. Вопрос в том, какая из этих моделей обеспечивает воспроизводство власти неконфликтным путем и легитимна с точки зрения народа. Если этого не происходит, то единственная альтернатива — революция, то есть смена элит.

Соответственно, все модели преследуют одну цель: избежать революции. Но что должна представлять собой будущая модель? Вот этим сегодня интересно заниматься. Готовых рецептов нет ни у кого. Более того, никто даже думать об этом не хочет.

— Вечером 4 марта после оглашения предварительных итогов президентских выборов вас можно было увидеть на «Первом канале», где вы говорили, что левая идея изжила себя, то же самое с либеральной идеей. И должно якобы появиться нечто новое. О чем речь?

— Должен произойти синтез. Я — гегельянец (дико извиняюсь перед теми, кто придерживается другой системы мышления) и считаю, что общество развивается спиралевидно, повторяя в новых формах то, что уже было когда-то. Уверен, что всеобщая демократия не имеет ничего общего с реальной демократией — римской, например, где всегда существовал ценз. А что это такое? Твои права базируются на абсолютно ясных и неотъемлемых обязанностях: я умираю за Рим — я имею права. Но если вы наделяете правами всех и запросто так, то это означает только одно: эти права отъемлемы в принципе.

Ни одно серьезное акционерное общество не работает по принципу «один человек — один голос». Это вам скажет любой бизнесмен. А государство — еще более сложный и уязвимый механизм. Современная либеральная демократия — профанация реального народного волеизъявления и народовластия. Да, эта система доведена до совершенства и всем хороша, кроме одного — она больше не работает, а имитирует деятельность.

Поэтому нужно создавать другую модель, которая признает неравенство неравных людей и пытается относиться к нему с уважением и вниманием. Феодализм как традиционное общество строился на этих же принципах, но неравенство легитимировалось правом рода: царь, потому что папа царь; кузнец, потому что папа кузнец, и так далее. И любой человек традиционного общества считал такой порядок справедливым. Но для современных людей это абсолютно неприемлемо — они имеют право выбора. Однако в нормально структурированном обществе этот выбор будет происходить примерно так: я готов умирать за свою страну, поэтому беру на себя обязанности и получаю определенные права; не хочу умирать — тогда у меня будет другой набор прав. И каждый, упрощенно говоря, будет сам определять, к какому сословию ему принадлежать, а при желании сможет записаться или выйти из него.

— Значит: ты служишь — ты имеешь право голоса?

— Грубо говоря, да: ты можешь голосовать, потому что ты — солдат римского легиона. И если ты потерял ногу в бою, то тебя могут осыпать почестями, но право голоса ты потеряешь, потому что в этом обществе права даются не за твои заслуги, а за то, какую роль можешь исполнять. Подобная организация социума мне представляется более справедливой. Другое дело, как добровольно прийти к ней, потому что человек всегда будет стремиться к тому, чтобы минимизировать свои обязательства и получить максимум прав.

Но нам это нужно, мы должны найти альтернативу бесчеловечным формам постдемократического устройства. Кстати, советский опыт как раз был попыткой выбраться из тупика этих совсем не вегетарианских форм. Хотя опыт, на мой взгляд, несколько опередил время и не достиг искомого результата, поскольку есть основания (глядя на известные итоги) считать его довольно людоедским.

Правило Киплинга

— После событий августа 1991-го вы написали резкую статью «Тайный советник кремлевских вождей», героем которой был Сергей Кургинян. Несколько месяцев назад вас обоих можно было видеть на митинге на Поклонной горе. Что же изменилось?

— Мое отношение к тому, что я писал. Хочу заметить, что статья, о которой идет речь, была опубликована в «Атмоде» — газете Народного фронта Латвии. Что, по-вашему, я сейчас думаю о своей слабой, жалкой, но все-таки причастности к деятельности этой организации и вообще ко всему, что происходило 20 лет назад, и к тому, чем занималось тогда наше поколение?

Редактором «Атмоды», между прочим, в то время был Вова Линдерман. Кто он сейчас? Зампредседателя Национал-большевистской партии, которую возглавляет Эдуард Лимонов.

Что касается Кургиняна — мы с Сережей давно помирились. Я ему не то чтобы единомышленник — он совсем красный, я совсем не красный, но он во многом прав. И я первым ему это сказал: «Сережа, ты был прав. Ошибался ты только в одном — ты ставил на импотентов и предателей». С этим он тоже согласился.

— В 2007 году на ТВ вышел ваш проект «Большая игра», потом появилась его книжная версия. Тогда вы рассказывали о противостоянии России и Британии в Центральной Азии, занявшем значительную часть XIX века. Потом о новой «Большой игре», которой стала «холодная война». Спустя почти пять лет вам ничего не хочется добавить к тому, что вы говорили?

— Желание есть всегда, но структура проекта такова, что концептуально там все сказано. То, что происходит сейчас на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, безусловно, генетически связано с «большой Большой игрой» (извините за тавтологию), но в то же время представляет собой новый этап, который нельзя свести только к противостоянию англосаксонского мира и России. К сожалению.

— Почему к сожалению?

— «Большая игра» — это «холодная война», а ее еще надо заслужить, потому что это игра равных. Сейчас в этом смысле ее нет. Притом, что у нее есть как минимум еще одно достоинство — она холодная.

— Так что же, Киплинг ошибся, и противоборство англосаксов и русских все-таки завершилось? Ну, или, по крайней мере, приостановилось?

— Я только еще раз могу вам процитировать писателя: «Когда все умрут, только тогда закончится Большая игра. А пока мы живы».

Еженедельник 2000, Юрий ЛУКАШИН, Александр ДАНИЛОВ Киев — Москва — Киев 19.04.2012

Послесловие к разгону евромайдана в Киеве: предателей предали

Неудобно повторять старый анекдот, но он лучше всего описывает украинскую политическую реальность. Про двух украинцев, которые партизанский отряд, и трёх, которые партизанский отряд с предателем. Как тут выяснилось, команду на жёсткий разгон совершенно беззубой ночной тусовки на Майдане дал Лёвочкин — глава президентской администрации, ушедший после разгона в демонстративную отставку. То бишь Лёвочкин — тот самый третий «партизан». То бишь — предатель. Проблема в том, что представляют собой два предыдущих «партизана».

Янукович до последнего демонстрирует преданность европейскому выбору, жёстко зачищает собственную партию, вплоть до отъёма бизнесов и тюремных сроков, и в последний момент делает акробатический кульбит. При этом обвиняя в своей акробатике одновременно и Запад, и Россию, собственно, в одном и том же: денег не дают.

Однако даже после кульбита всё украинское телевидение, полностью на сегодняшний момент контролируемое Януковичем, продолжает пропагандировать «европейский выбор», — по сути гонит людей на Майдан. По сути, не оппозиция позвала людей на Майдан, а люди вышли как бы сами, после чего к ним прибились лидеры оппозиции. При этом Азаров заявляет, что вот щас он поедет в Россию и всё порешает. То есть безобидные люди на безобидном Майдане — это группа поддержки Азарова в процессе выклянчивания денег у России. В случае успеха, полного или частичного, следующий кульбит — это симметричное действие в отношении «европейцев».

И тут незадача. Предатель предал предателя предателей, и как-то оно «не склалось». Проблема в том, что в партизанском отряде гораздо больше трёх человек и мультипликацию предательств остановить затруднительно. Это вообще удивительное повторение первого Майдана, когда духовный отец Януковича Кучма ухитрился предать самого себя. Собственно, к партизанскому отряду какие могут быть вопросы? Вопросы к нам. Потому что Азаров всё равно едет и в создавшейся обстановке будет клянчить особенно напористо.

Ситуация вокруг украинской евроинтеграции выглядит так: бессмысленное соглашение об ассоциации, по сути — расписка о вербовке нынешней украинской власти условным «Евросоюзом» — превратилась в вожделенный сыр, который держит в клюве злобная русская ворона. При этом украинская лисица к дереву на цыпочках подходит, вертит хвостом, с вороны глаз не сводит и говорит чуть слышно, чуть дыша: «Цена на гаааз…». Предполагается, что ворона должна раззявить клюв. Задача народных масс — давить на клюв этой самой злобной вороны. Вопрос: разевать или не разевать.

Единственным, хотя и весьма спорным стимулом раззявить клюв было бы немедленное подписание Таможенного союза собственно Украиной. Собственно, тогда клюв разевается вполне корректно в рамках процедур Союза, о чём соответствующим товарищам всё время и говорили. Опять же, подобное решение вынужденно коррелируется со способностью Януковича удержаться у власти в создавшейся нервозной обстановке.

Но суть не в этом. Удержится или не удержится Янукович — от этого никаким образом не меняется сущность украинской власти, украинской политики и украинского квазигосударства. Это политика лёгкого поведения. И такое же государство. Братва вполне может собраться для того, чтобы поменять не справившегося Януковича на такого же, ну и что? Никакими политическими ориентациями эта категория трудящихся себя не обременяет. Вопрос в том, что с представителями этой профессии вполне можно, а иногда и нужно играть в разные тактические игры, но единственное, что с ними ни в коем случае не надо делать — это интегрироваться.

Интеграция с бл***ством полностью контрпродуктивна. Интегрироваться можно только со своими. О чём, собственно, и весь спич.

«Однако», 02.12.2013

Слово о Ленине. Украинские нацисты как традиционная основа евроинтеграции

Бесконечная рутина украинского майдана окрасилась инновацией: снос и раздробление статуи Ленина.

Бог бы с ним, с Лениным — товарищ заслужил разное к себе отношение. Характерно, что на опустевшем после статуи месте красуется флаг УПА. То есть украинских нацистов. «Враги в советский городок вошли и статую низвергли с пьедестала…»

Во-первых, буйно отрицательное отношение украинских нациков к Ленину, как и к Сталину, в значительной степени определяется их дремучей тупостью. Если бы не Ленин, давший Украине формальный суверенитет внутри СССР, и тем более Сталин, включивший в Украину западные области, и ставшие единственно возможным источником «национал-свидомости», — никакой бы Украины в её нынешнем смысле не могло бы быть. У финнов, например, хватает ума с пиететом относиться к Ленину, подарившему им независимость.

Во-вторых. Что касается замены Ленина на флаг УПА — этот ченч нас категорически не устраивает. Более того: он категорически не устроит большинство украинцев.

Забавно, кстати, что «боевым авангардом» евроинтеграции являются украинские нацисты. Это на самом деле всего лишь подтверждение доброй западной традиции, у колыбели которой стояли сначала гетман Скоропадский, затем Абвер, затем эту публику в виде военного трофея напрямую унаследовали американцы и продолжают наследовать до сих пор. Что, опять же, говорит в пользу глубокой исторической преемственности интеграционной европейской идеи. Начиная от Первого Рейха и заканчивая нынешним Четвёртым. Или не заканчивая.

Есть некие исторические основания полагать, что все эти рейхи ждёт примерно одинаковый хорошо наработанный конец.

«Однако», 9.12.2013

Зачем нужно было спасать Украину

Пункт первый. Факт заключается в том, что Россия спасла Украину. Украина не смогла бы просто закрыть бюджет реально без той прямой помощи, которую Россия оказывает — проще говоря, это было бы началом дефолта.

Пункт второй. Мы в качестве обеспечения под кредит берём украинские облигации, преддефолтные. Стоимость этих облигаций очень сомнительная. Это, конечно, просто прямая поддержка. Другое дело, что Россия практически берёт на себя функцию и дальнейшей поддержки Украины, потому что в тот момент, когда иссякнет ресурс данной поддержки, от этих облигаций можно будет прикуривать.

Третий пункт заключается в том, что состояние самой российской экономики и, как признал уже президент наш, по причинам внутренним — как давно и упорно утверждаем мы, по причине абсолютной дегенеративности макроэкономической и финансовой политики наших финансовых властей — крайне плачевно. И если на сегодняшний момент тот ресурс поддержки, которую мы оказываем Украине, не критичен для России, то в дальнейшем он может стать критичным — у нас просто может не оказаться средств и возможностей поддерживать Украину, и тогда украинские обязательства могут ещё иметь кумулятивный отрицательный эффект с точки зрения наших возможностей.

Отсюда — для того, чтобы оказывать такую помощь в таких масштабах, и явно не разовую, а завязанную надолго, нужно иметь очень серьёзные основания рассчитывать на лояльность нынешнего украинского правительства и на его способность удержаться у власти (это разные вещи). Но эти оба фактора очень важны. При том, что способность украинского правительства удержаться у власти в случае его лояльности — тоже связана безусловно с нашей активной поддержкой.

Я надеюсь, что у нашего руководства такие основания есть. Я думаю — не могу знать, но думаю — что и система предоставления кредита, и условия предоставления скидок на газ связаны. Связаны таким образом, чтобы не дать нынешним украинским властям лавировать так, как они это делали всегда: нарушая обязательства, предавая союзников и избирателей, работая во всех направлениях по принципу «ласкового теляти». Ожидать, что правительство Януковича сделает это добровольно — то есть, что оно прозрело, — было бы, по меньшей мере, странно.

Если говорить о «цене вопроса», то понятно, что это чисто политическая инвестиция, которая может стать чрезвычайно мощной экономической инвестицией, и предполагается, что станет — в этом, собственно, и цель евразийской интеграции на каком-то определённом среднесрочном этапе. Сейчас же это чисто политическая инвестиция.

Но, с другой стороны, какая могла бы быть альтернатива? Альтернатива, как уже неоднократно говорили, мне кажется, что с точки зрения российских интересов, с точки зрения долгосрочных интересов российско-украинского воссоединения, подписание Януковичем ассоциации с Евросоюзом было бы безусловно предпочтительнее при условии нашей крайне жёсткой позиции по отношению к Украине, которая, собственно, была декларирована. Опять же, мы уже говорили, что уверены: максимум через год — а то и раньше — мы получили бы майдан, но с русскими флагами, а не Евросоюза, да большего масштаба, и майдан этот бы опирался гораздо более устойчиво на явное большинство, включающее в себя русскую Украину, то есть юго-восток, который сейчас практически из всего этого процесса совершенно исключён. Потому что то, что собирает на майдане нациков, их не устраивает, а то, что противопоставляет этому Янукович, их не вдохновляет никаким образом.

Очевидно, такой способ решения вопроса связан с тем, что, во-первых, Янукович сам испугался. Я не думаю, что мы его напугали — я думаю, правительство обнаружило с очевидностью, что те экономические условия, которые перед ними стоят как минимум чреваты утратой власти, а это его клан категорически не устраивает. Поэтому у нас, собственно, особенно не было выбора. Публично не поддержать такой скандальный отказ от евроинтеграции Россия не могла.

Второй момент. Думаю, всё-таки есть опасения, что будут предприняты некоторые экстраординарные действия в политической, культурной, и всякой другой сфере, при которых российско-украинские связи попытаются максимально ампутировать. Особенно в области воздействия на общественное сознание. Мы видим, что на настроения украинского общества оголтелое, тотальное промывание мозгов и пропаганда, безусловно, влияют. Мы видим, что мотивация и понимание большинством украинцев реальных условий и реального результата пресловутой «ассоциации», псевдоинтеграции — они совершенно какие-то психоделические. Это в значительной степени зомбированное общество, зомбируемое не неделю, не месяц, а практически последовательно все годы украинской «незалежности». И огромный вклад в это внесло — и продолжает вносить, кстати, — правительство Януковича.

Я надеюсь, что непубличными условиями предоставления помощи является в том числе и прекращение русофобской пропаганды. Во всяком случае, во всех СМИ, которые контролируются властями — а это практически все украинские СМИ (во всяком случае, все электронные). Я думаю, что должно быть прекращено давление изнутри на партии, на Партию регионов или внутри неё, которые всегда были противниками псевдоевроинтеграции и сторонниками интеграции с Россией. И индикатором этого могло бы стать освобождение Игоря Маркова, депутата от Одессы и главы партии «Родина», из изолятора, куда он попал, как все прекрасно понимают, фактически как агент российского влияния.

Я думаю, что если проявлять жёсткость и последовательность в рамках этого самого процесса поддержки отказа Украины от подписания кабальных соглашений с Евросоюзом, то есть надежда получить положительный результат.

При этом есть ещё одно смягчающее обстоятельство — это то, что размещаться в украинских облигациях будут средства Фонда благосостояния. Те средства, которые обычно размещались в бумагах американских или европейских. Мы уже говорили, что если бы эти средства шли на форсированное развитие российской экономики, на программы реиндустриализации, можно было бы активно возражать нынешней идее помочь Украине. Но поскольку средства идут практически на помощь Соединённым Штатам, Германии и некоторым другим сильно пострадавшим странам, то гораздо больше смысла и оснований помогать Украине в ответ на сопротивление совершенно истерическому давлению Запада.

И ещё. Как показывает ситуация Ирана и Сирии, Соединённые Штаты на сегодняшний момент проявляют наибольшую прыть и наибольшую резкость (если не считать поляков и литовцев), с точки зрения риторики, в отношении украинских властей.

Мы помним, что ровно такая же риторика была и в отношении Сирии, и в отношении Ирана. Во всяком случае, по Украине хотя бы Соединённые Штаты не угрожают немедленно нанести ракетные удары. Тем не менее, в тот момент, когда были созданы условия для договорённостей о сделке — и по Сирии, и по Ирану, — американцы на это пошли, как это видно, охотно и сознательно, при этом, в общем, очень постепенно уменьшая тональность риторики.

То давление колоссальное, которое мы видим, связано с колоссальной, нечеловеческой индукцией западной русофобской пропаганды. Это огромные слои сознания, инстинкты, повадки, рефлексы, разбуженные сейчас. Это выстроенные институциональные и финансовые механизмы, которые действовали в течение очень длительного времени — фактически веками, если смотреть на историю западной русофобии. И прямое противодействие этому давлению эту ассоциацию давно бы снесло, как пух со стола. Поэтому ни в коем случае не надо ожидать, что американская риторика в отношении Украины будет смягчаться и в отношении российского якобы вмешательства и давления — надо на неё просто обращать меньше внимания. В конце концов, я вполне подозреваю, что наша поддержка Украине является реальной основой для некоего соглашения с Соединёнными Штатами по Украине. Потому что если мы не достигнем соглашения по Украине, мы, конечно, не сможем достигать соглашений ни по какому другому поводу. То есть, по сирийской модели: это будет доказательством или опровержением способности нынешней американской администрации заключать рациональные, соответствующие американским долгосрочным интересам сделки.

«Однако», 18.12.2013.

«Украина — это Россия»

Существует ли разница между Юлией Тимошенко и Виктором Януковичем, что отличает кланы Украины от кланов в России и вернется ли Украина к идее интеграции в Таможенный Союз рассказывает известный российский журналист и публицист Михаил Леонтьев в своем интервью интернет-изданию «Полемика».

— Как вы оцениваете евроинтеграционные устремления Украины и перспективы Украины в ЕС?

— Перспектив у Украины в ЕС нет. У самого ЕС довольно сомнительные перспективы. Тем более в ЕС только и не хватало Украины. Никаких евроинтеграционных устремлений у Украины нет и быть не может при общей с Россией экономике. Я не говорю о том, что Украине невыгодно сотрудничать с Евросоюзом, но евроинтеграция — это прямое вредительство. Существует на постсоветском пространстве определенная структура украинского общества и псевдогосударства. Украинское государство — это коалиция кланов, грубо говоря, наворовавших большие деньги, которые заинтересованы в том, чтобы эти деньги сохранить. Сохранить их можно, только проявляя лояльность к тому, кто контролирует эти потоки, где они, собственно, депонируются.

Впрочем, об евроинтеграции речь не идет — пока только ассоциация. Никакой евроинтеграции нет, и ЕС не собирается принимать Украину. Это расписка в лояльности, чтобы деньги не отобрали. Больше никаких политических взглядов, никаких разногласий по видению будущего, прошлого и настоящего Украины у украинской политической элиты нет.

Украина является и всегда будет несостоявшимся государством, в отличие от Белоруссии, Казахстана, не говоря уже о России. Самое глупое, что можно придумать, — это объяснять украинским политикам пользу и вред для Украины Таможенного Союза или европейского выбора. Польза для Украины не входит в сферу их интересов, об этом вообще речи нет. Если посмотреть, что говорит в эфир неглупый и, в общем-то, профессиональный украинский премьер Азаров, создается тяжелое впечатление — человек вынужден вести себя как клоун, он пытается объяснять и мотивировать вещи, немотивируемые в принципе.

— Тогда что могла бы предложить Украине Россия?

— Украина и Россия являются единым хозяйственным комплексом, во всяком случае, в технологиях, машиностроении, промышленности и так далее. У нас колоссальный оборонный заказ. Есть с ним проблемы, в том числе, и технологического характера, и вот, в частности, для этого нам Украина просто нужна, а уж как мы нужны Украине! Весь машиностроительный комплекс Украины никому, кроме России, не нужен. А мы можем предложить синергетику рынков. Это очень важно, потому что в условиях, когда в целом глобальная экономика стремится к рецессии, синергетика рынков обеспечивает возможность самостоятельного роста.

Существуют критически важные для уровня развития страны промышленные, экономические и интеллектуальные отрасли — такие, как космическая или авиастроение, которые без этой интеграции просто умрут. Причем Россия с этим кое-как справится, с большим ущербом для себя, а Украина — никак, этих отраслей просто не останется.

Теперь, если говорить о более простых рынках, — сельское хозяйство Украины никому в Европе не нужно. Европа очень четко квотирует сельхозпроизводство, и то, что является колоссальным преимуществом Украины в рамках опять же бывшего советского пространства, является абсолютным ущербом в условиях открытых взаимоотношений с ЕС.

В принципе, ассоциация, которую подписывает Украина, означает открытие украинских рынков для чужих товаров, с которыми украинские товары не конкурентноспособны большей частью. Потому что надо быть совсем сумасшедшим, чтобы представить себе масштабные, с макроэкономической точки зрения, инвестиции Запада в Украину. Теоретически, в принципе, это было бы очень хорошо, но это было возможно лет 20–30 назад, при другой конъюнктуре.

Даже так называемым украинским националистам глупо объяснять преимущества интеграции с Россией. Они говорят, что независимость страны является абсолютной ценностью, и «поэтому мы должны быть готовы идти на экономические жертвы ради сохранения своей независимости» — у них логика такая. Но что интеграция с Россией невыгодна Украине, могут говорить только параноики и лгуны.

— Куда бы интегрировалась Украина, если бы президентом была Юлия Тимошенко?

— Никакой разницы между Юлией Тимошенко, кроме личностной, человеческой и, грубо говоря, половой, и Виктором Януковичем не существует. Как я уже говорил, украинские политики не имеют политических взглядов и ориентации. У них есть шкурные интересы. Например, у Януковича есть традиционная ориентация на юго-восток, которую он, естественно, не может потерять, потому что иначе он провалится.

В настоящий момент регионалы зачистили всю политическую поляну на юго-востоке Украины, не оставив ни одного живого человека, который может быть конкурентом Януковичу, и поэтому они теперь хотят бороться за победу, понимая, что западенцы за них не проголосуют никогда из-за оранжевых. Регионалы теперь будут бороться за большинство на территории Центральной Украины. Это такие прагматические, я бы сказал, политические игры вполне циничного свойства.

От выборов на Украине вообще ничего не зависит. Конфигурация украинского псевдогосударства — это коалиция кланов, которые заменяют государство. В России тоже есть кланы, но они позиционируются относительно некоего государства, которое все-таки является самостоятельным субъектом и самостоятельной сущностью. В России государство есть — и исторически, и политически, во всех смыслах. Я не говорю, что наше государство идеально, можно было бы даже его считать абсолютно плохим, если бы украинское не было бы гораздо хуже. Поэтому все эти разговоры ни о чем.

Возьмите любого представителя украинской политической элиты и расскажите ему о том, почему Украине выгодно интегрироваться в Таможенный Союз или, наоборот, невыгодно. Какое ему дело? Ему это неинтересно, его интересует собственное бабло, собственное позиционирование внутри этой клановой системы, взаимоотношения с конкурентами, противниками и сообщниками, и больше ничего. И всякий выбор на Украине означает небольшую коррекцию в отношениях сил между конкурирующими кланами, и именно небольшую. Большой быть не может, потому что у них есть свои финансовые интересы и свои купленные люди. В украинской власти, как и в украинской политике, все мальчики и девочки кому-то принадлежат, и всякий, имеющий к этому отношение, знает, кто чей.

— Как вы относитесь к течениям неофашистского толка на Украине?

— Западная Украина в значительной степени фашизирована, это прямое следствие насильственной смены идентичности. Изнасилованный народ всегда фашизирует. Это история, которая длилась столетиями. Еще во время Первой мировой войны на Западной Украине австрийцы отстраивали концлагеря для прорусски, пророссийски, промоскальски настроенных представителей украинской элиты, интеллигенции, и не только интеллигенции. У нас есть не только Украина, у нас есть динамические сообщества типа Латвии и Эстонии, которые фашизированы не в меньшей степени. Это осколок большого, великого народа, который был специально таким образом переформатирован. Сейчас стоит глобальная задача переформатирования всей Украины по образцу и подобию Европы. Ну что поделаешь, хотят — имеют право. Очень многие русские политики и ученые давно говорили, что интеграция Галиции в Россию контрпродуктивна. Наверное, это было правильно.

— А вот что касается устойчивости Таможенного Союза. В последнее время Лукашенко стал демонстрировать тенденцию к самостоятельности и явную критичность…

— Лукашенко всегда очень жестко торгуется. Батька себя ощущает хозяином земли белорусской, буквально помазанником Божиим. У него мещанское представление о себе, своей личности и своей роли. Притом, что он очень много позитивного сделал и делает, но, тем не менее, в полной адекватности его обвинить нельзя. Никуда он не денется ни при каких обстоятельствах.

Кстати, политика России по отношению к Белоруссии себя оправдала — это достаточно жесткое отстаивание наших позиций в рамках абсолютного императива нашей интеграции, в первую очередь, военно-политической. Это не ставится под сомнение. Военно-политический союз никогда не подвергался сомнению, и хочу заметить, что это, собственно, подтверждение того очевидного факта, что всякая интеграция в основе своей имеет военно-политический союз. Потому что тогда у вас никакие межэлитные склоки не перерастают в политические противоречия. Так строятся все интеграционные проекты, включая известный европейский, потому что без НАТО никакой объединенной Европы бы не было.

— Как, по-вашему, Украина может вернуться к идее интеграции в Таможенный Союз?

— Украина вернется не к идее интеграции, а к идее воссоединения, т. е. к идее возвращения Украины в остальную Россию, поскольку Украина — это Россия, большой кусок России. А Россия — большой кусок Украины. Это единый народ, единая территория, единый этнос. Никуда она не денется, это не вопрос. В результате развала страны всплыли наверх абсолютно паразитические маразмирующие элиты, про Украину можно четко сказать — практически криминальные.

Чем отличается Юлия Владимировна Тимошенко в отношении с Уголовным кодексом — как российским, так и любым другим — от Януковича? Статьи немножечко разные. У нее нет обвинений в изнасиловании и краже той же шапки, но зато у Юли есть другие кражи. Все нормально. Это воровская элита почти напрямую, включая людей вполне авторитетных в соответствующих сообществах, которые имеют отношение как к действующей, так и к бывшей украинской власти. Гос подин Фирташ признавался американскому послу, что он был вынужден работать с бандитами, при этом американский посол и не просил его признаваться. Уважаемый Ринат Ахметов в криминальном сообществе пользуется очень большим, серьезным, заслуженным авторитетом. Какое это имеет отношение к взаимоотношениям украинцев и русских? Никакого, и не будет его иметь, просто это очень преходящие вещи…

«Полемика», Беседовала Елена ШИРЯЕВА, 21.10.2013

Гей, славяне!

Сюжет этот настолько поразил пылкое воображение автора, что нет никакой возможности им не поделиться. Потому как совершенно с иной стороны открываются пути к «европейскому выбору» Восточной Европы и труднопреодолимые препятствия, на этих путях стоящие.

Один украинский политик живописал в лицах широко известную историю. Украине в качестве условия для её ограниченной «ассоциативной интеграции» с Евросоюзом было ультимативно предложено выполнить четыре условия. Первые три касаются вещей, в общем-то, привычных: экономика и труба, свобода Тимошенко, отказ от любых форм интеграции с Россией — то есть банальной продажи родины, к которой большая часть обитателей украинского политикума относится достаточно легко.

Четвёртый пункт ультиматума касался широкой, в духе европейских стандартов, легализации ЛГБТ-движения, непременно открываемой весёлым гей-парадом.

И вот крепкие донецкие парни зачастили к украинским депутатам, практически поголовно уже сделавшим «европейский выбор»: мол, надо, ребята; мы-то, сами понимаете, не эти… но ради евроинтеграции… «А это мы не знаем, — настороженно ответили им обеспокоенные своей электоральной судьбой народные избранники. — Вот вы поставьте на голосование, и пусть страна узнает, кто есть кто». Эта прямо вытекающая из европейской инициативы процедура заводит процесс евроинтеграции в глухой тупик. В реальных условиях нашего постсоветского бездорожья и идиотизма можно быть густо-оранжевым, но позволить себе обозначиться голубым — это политическое самоубийство. На наш убогий взгляд — к счастью.

Всё это наглядно демонстрируется на улицах что Киева, что, например, Тбилиси, где 50-тысячная толпа, возглавляемая священниками, явилась на встречу с 20 (двадцатью) несчастными гей-активистами. За спиной которых стояла вся просвещённая Европа, а впереди — хорошо воспитанная ещё при прежнем режиме грузинская полиция. В результате ни одно еврозащищённое существо не пострадало — во всяком случае, физически.

При этом политический прессинг именно в этом направлении настолько силён, что буквальная реализация известной шутки «в Европу через попу» вызывает вопль отчаяния даже у самых отпетых евроцентристов. Известный бизнесмен, густо прозападный Леван Васадзе заявил: «Если цена вхождения Грузии в Европу — вот ЭТО… то я не хочу в такую Европу».

Самое интересное во всём этом, что обойти данное препятствие никак не представляется возможным. При попытке наших западников объяснить своим кураторам проблему и склонить их к гибкости в интересах торжества демократии и мирового империализма ответ таков: «Ничего не можем для вас сделать, это у нас самое сильное лобби».

Возникает ощущение, что мы, по нашей провинциальной косности, не понимаем действительной мощи и фундаментальности этого лобби и продвигаемой им идеологии. А это, оказывается, именно идеология, суть которой совсем не в физических способах взаимного удовлетворения, а в снятии всех традиционных человеческих норм и ограничений — обязательно вплоть до самых базовых. Тотальная скотизация человека — это наиболее эффективное средство манипулирования им.

В этом контексте несколько по-иному видится, например, история вокруг последнего визита Путина в Германию и особливо в Голландию, где тема эта звучала чуть ли не как главная. На самом деле влияние «голубого лобби» на формирование образа «кровавого режима» сильно недооценивается. При этом так же сильно недооценивается нашими «бледнолицыми братьями» и то препятствие, которое эта идея фикс создаёт на пути проникновения европейских ценностей на задворки Европы, не говоря уж об Азии. Это естественный «железный занавес», который — Бог свидетель — сооружаем не мы. И за это им, «братьям», большое человеческое спасибо.

P. S. Считаю необходимым оговориться: не может идти речь о каком-либо вторжении в чужую интимную жизнь. Последнее вообще преступно — в той степени, в которой эта жизнь стремится остаться интимной.

«Однако», 10.06.2013

«Нашу макроэкономическую политику я бы назвал дегенеративной и гнусной»

Эксперты KM.RU подводят итоги 2013 года. Главные события ушедшего года анализирует тележурналист Михаил Леонтьев.

То, что мы сейчас видим на Украине, — это «Грузия наоборот»

Первое главное событие — глобально, второе — локально. Первое событие — страшно позитивное, второе — очень гнетущее. Безусловно, в Сирии имел место успех российской дипломатии: удалось предотвратить войну. Но я бы отметил не столько это, сколько глобальный поворот в политике. Да, этот поворот — незавершенный, это начало тугого разворота.

Мы уже говорили, что Россия оказалась права. В чем? Наш упор на многополярность считали идиотизмом и маразмом, но это оказалось абсолютно правильным и прагматичным. Я бы даже сказал, суперпрагматичным, потому что Соединенные Штаты (американская элита), реально осознав ситуацию, стали договариваться и заключать сделки. Мы к этому оказались готовы. Причем речь идет не о «химическом предложении», а о нашей политике и в регионе, и в целом. Мы дали американцам возможность заключать прагматичные сделки. Раньше они к этому были не готовы, они этого не хотели и не понимали. А сейчас они готовы, хотят и понимают.

Посмотрите, это мы видим практически по всей плоскости наших интересов: Грузия, Сирия, Украина… То, что мы сейчас видим на Украине, — это «Грузия наоборот». Шла игра по принципу «не говорить ни «да», ни «нет», но в итоге все получилось, по сути, конвенционально. Это первое, и это — действительно поворотный момент.

Рожденный ползать упасть не может, и это гуманно

Второе — это экономический спад, который начался в России до кризиса. Он системно вызван макроэкономической политикой, которую я бы назвал совершенно дегенеративной, подлой и гнусной, и она тянется с 1991 года. В ее рамках единственным успешным действием был дефолт 1998 года, да и тот был вынужденным. Все шло во вред российской экономике!

Это, наверное, самая эффективная антикризисная политика в мире, потому что когда нас настигнет мировой кризис, то окажется, что у нас уже кризис полномасштабный, и нам уже ничего не вредит. Рожденный ползать упасть не может, и это гуманно. Нет ни одной страны в мире, которая осуществляет такую макроэкономическую политику. Она полностью направлена на то, чтобы полностью истребить отечественное производство и подкупить население, субсидируя его на покупку импорта за счет прожирания природной ренты. Это — главнейшее безобразие, которое вообще может существовать. Вот так это выглядит.

Интеграция нужна, потому что в том мире, который сейчас существует, мы одни не выживем

Скажу кое-что и об интеграционных проектах. Если взять все, что касается мировоззрения и самосознания России в той части, которая может определяться одним человеком (Путиным), то там все в порядке. Интеграция относится к пониманию, в том числе, и бытия России в мире. Понятно, что в том мире, который сейчас существует, мы одни не выживем.

Путин мыслит нормально, но там, где он не считает себя реально компетентным и доверяет невесть кому, — там кошмар, за одним исключением. Владимир Владимирович выбрал человека, который вряд ли ему лично близок и с которым связаны не самые лучшие ассоциации. Я имею в виду Сергея Глазьева. Вот он абсолютным образом предан этой идее. Он — фанат интеграции, он — настоящий имперский политик. Он настолько фанат, что даже не понимает, как остальные могут этого не понимать.

Когда я говорил, что Путин доверяет невесть кому, то к Глазьеву это не относится. Но все постсоветские элиты дезинтеграционны, они это ненавидят, потому что иначе они — никто.

КМ. ру, 05.01.2014

Укрощение строптивых — наша историческая миссия

Пару слов по итогам года. Танкеры, груженные сирийским химическим оружием под охраной российских кораблей, транспортируют его на американское судно, где оно будет уничтожено в соответствии с достигнутыми договоренностями. Год назад такую картинку посчитали бы продуктом буйного воображения.

Год назад Соединенные Штаты и их союзники клеймили Россию за поддержку «кровавого режима Асада» в Сирии и практически открыто готовились к военной операции. Параллельно муссировался вопрос о вероятных ударах по Ирану. Саудовская Аравия на голубом глазу предлагала России взятку в 15 млрд долларов за отказ от поддержки Сирии. Братская Украина самоотверженно делала европейский выбор. И лишь капризы и претензии евродипломатов препятствовали окончательному решению украинского вопроса. На этом негативном фоне исключение составляла только Грузия, вступившая накануне на путь излечения от «саакашизма».

Год назад вонь от только что принятого американцами «Акта Магнитского», казалось бы, полностью определяла атмосферу российско-американских отношений. Когда год назад мы говорили о возможности радикальных изменений в этих отношениях, да и вообще в политике и мировоззрении слабеющей сверхдержавы, авторитетные аналитики крутили пальцем у виска. И твердили о провале путинской дипломатии по всем векторам. Знаете, как в анекдоте: не проиграл, а выиграл, и не в преферанс, а в шахматы… Вот эти 15 млрд, вложенных, по сути, в реинтеграцию с Украиной, против 15 млрд неудавшейся саудовской взятки — наглядная иллюстрация российского внешнеполитического триумфа образца 2013 года.

Сентябрьское соглашение по сирийскому химическому оружию и намеченная на январь конференция Женева-2 радикально изменили ситуацию не только вокруг Сирии. Ноябрь — прорыв на переговорах по иранской ядерной программе. Сегодня о военных ударах по Сирии и Ирану, то есть о перспективах развязывания глобальной войны в регионе не может быть и речи. Саакашвили — символ патологической русофобии — не только вынужденно трудоустроился в США, но и стал невъездным на Украине. Сама же Украина спешно восстанавливает военно-техническое сотрудничество с Россией. Вильнюсский саммит, призванный стать торжеством так называемого «восточного партнёрства», превратился в его похороны. Где вместо призванных к присяге Украины и Армении на верность присягнула одна несчастная полуразвалившаяся Молдова.

Заметьте, всё, что ставили Путину в упрек, идею евразийской интеграции при жесткой, последовательной политике в отношении её противников, жесткая, последовательная позиция по Сирии, загоняющая, якобы, Россию в международную изоляцию, противодействие силовому решению иранской ядерной проблемы — всё это оказалось в плюс. В плюс оказалось, казалось бы неуместное упорство в отстаивании принципа национальных суверенитетов, противостояние всяческим гуманитарным интервенциям, отстаивание, казалось бы, навсегда утраченного влияния ООН. Россия сделала длинную ставку на многополярный мир, где надорвавшаяся на своем величии сверхдержава вынуждена будет договариваться. И Россия эту ставку выиграла.

А укрощение строптивых — это вообще наша историческая миссия.

«Однако, 27.12.2013

Изборский клуб

Изборский клуб экспертов — создан в сентябре 2012 года в городе Изборск Псковской области. Инициаторами клуба выступили известные политики, мыслители и общественные деятели государственно-патриотической направленности Председателем клуба был избран А. А. Проханов, а исполнительными секретарями — В. В. Аверьянов и А. А. Нагорный.

Идеологическое направление Изборского клуба можно обозначить как социальный консерватизм, синтез в единую идейную платформу различных взглядов русских государственников (от социалистов и советских патриотов до монархистов и православных консерваторов). Изборский клуб нередко рассматривается как альтернатива многочисленным клубам и площадкам либеральной направленности, долгое время претендовавшим на выражение и интеллектуальное обслуживание официальной политики РФ. В то же время необходимо видеть, что Изборский клуб отражает не новоявленный, а зрелый и давно сложившийся политико-идеологический полюс, который долгое время не удавалось институционализировать в силу различных субъективных факторов и целенаправленного регулирования экспертного поля со стороны властей, курирующих внутреннюю политику. О зрелости и укорененности в российской почве данного направления свидетельствуют дела, труды и биографии основных участников Изборского клуба.

club@izborsk-club.ru

redaction@izborsk-club.ru

Примечания

1

Симулякр (от лат. simulo, «делать вид, притворяться») — копия, не имеющая оригинала в реальности.

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия Михаил Леонтьев — обо всём, кроме политики

I. Идеология суверенитета

  Идеология суверенитета

    Политическая система: от имитации к подлинности

    Совершенствование демократии: ложная повестка дня

    Демократия и власть

    Демократия и суверенитет

    К итогам «болотного» движения: неудавшийся мятеж элиты

    «Расхомячивание» протеста

    Особенности «оранжевых революций»

    О необходимости «расхомячивания» власти

    Путин: реанимация, прострация, революция

    Реанимация

    Прострация

    Революция

    Путин и протоидеология суверенитета

    «Новая индустриализация» в новом технологическом укладе

    «Модернизация по-либеральному»: интеграция в хаос на правах приказчика

    «Новая индустриализация»: Россия на стройке

    «Новая индустриализация» и переломные технологии

    Государство нужно для Победы

  «Мягкой силы» не бывает без твердой. Как создать элиту, лояльную своей стране

    Что такое «мягкая сила»?

    Жесткая сила

    Пространство идеального

    Образцы применения

    Россия в поисках твердой мягкости

  На пятилетие осетинского конфликта: четыре стратегических вывода

  Русское чудо. Выученные и невыученные уроки истории

  Наша исключительность. Расстановка точек над модной темой По поводу популярной темы об американской исключительности, неосторожно поднятой Обамой

  С Россией американцам придётся сложнее

    Кишка тонка?

    Градус ненависти

  К годовщине инаугурации

  Битва за Арктику: остановить Россию уже не удастся

  В Арктике у нас серьезные противоречия со всеми заинтересованными сторонами

    Если мы не достигнем сопоставимого с СССР могущества, то рано или поздно все отнимут

    У других стран здесь есть свои противоречия, но против нас они будут действовать сообща

  Первое место Путина — проявление запроса на альтернативу

  «Это — приговор Евросоюзу»

  Примирение красных и белых уже состоялось

  Патриотизм и российская экономика

    Альтернативой патриотизму является предательство

    Идеология России — это идеология победы и справедливости

II. Элита, народ и власть

  Свобода и справедливость

    Определение понятий

    Экономическая свобода и экономическая справедливость

    Социальная справедливость

    Справедливость неравенства и проблема собственности

  К манифесту добросовестных либералов

  Настоящая власть должна быть нищей

    О развале СССР и построении нового государства

    О коррупции

    О татаро-монгольском наследии

    О мотивации «государевых людей»

    О массовых народных волнениях

    О демократии

    О кризисе

    Об отношении России к ситуации в Ливии

    О подготовке России к Играм-2014 и ЧМ по футболу-2018

    О Владимире Путине

  Может ли Обама зарезать Хиллари Клинтон?

  База протеста в России колоссальна

  Первый шаг к национализации нашей оффшорной элиты

  Березовскому нет замены…

  Расстановка точек над Ходорковским

  К макроэкономической политике правительства: это хуже, чем глупость

  Россией правит Кудрин

    Экономическая часть президентского послания выглядит удивительно беспомощно

    Министерство финансов фактически ставит себя главнее президента Российской Федерации

  Прагматизация от Ливанова: деградация образования в отсутствии политики

  Суркову не нашли применения

  Дельфин и русалка. К отчету премьер-министра Медведева перед Думой

III. Россия, мир, политика и геополитика

  Из глобальных кризисов выходят через войны

    Механизмы

    Будущее Европы

    Будущее США

    О войне

    О ВТО

    Об управлении обществом

  О парадоксах малозаметности чужой «народной дипломатии» в России

  «Нас в очередной раз разводят на деньги»

    «Групповое уговаривание»

    От маразма к цинизму

  Открытый перелом

  К итогам Давоса: они не врачи, они и есть болезнь

  «Нам выгодно спасать Америку»

    Иезуитская политика

    Неуправляемый хаос

    Уйти домой

  Обама запуган до безобразия

    Обаму заставили ввязаться в сирийскую историю

    Такое впечатление, что Обама запуган до безобразия

  Соблазн палача

  Кое-что об американской коррупции

  Китайская экономика превращается в пузырь

    В медицине есть искусственная кома, а в Европе — искусственно вызванная депрессия

    Я абсолютно уверен, что китайская экономика превращается в пузырь

  В Китае перестройка?

  «Нет такой страны — Украина»

  «Холодную войну еще нужно заслужить»

    Игра на повышение

    Они еще веруют в евроинтеграцию?

    Революционный симулякр

    Чем кормить «злое большинство»?

    Концепция Путина

    Война: бить или не бить?

    Торжество постдемократии

    Правило Киплинга

  Послесловие к разгону евромайдана в Киеве: предателей предали

  Слово о Ленине. Украинские нацисты как традиционная основа евроинтеграции

  Зачем нужно было спасать Украину

  «Украина — это Россия»

  Гей, славяне!

  «Нашу макроэкономическую политику я бы назвал дегенеративной и гнусной»

    То, что мы сейчас видим на Украине, — это «Грузия наоборот»

    Рожденный ползать упасть не может, и это гуманно

    Интеграция нужна, потому что в том мире, который сейчас существует, мы одни не выживем

  Укрощение строптивых — наша историческая миссия

Изборский клуб Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg