«Силовое предпринимательство XXI век»

Силовое предпринимательство XXI век (fb2) - Силовое предпринимательство XXI век [Экономико-социологический анализ] 1510K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Викторович Волков

Силовое предпринимательство XXI век

ВВЕДЕНИЕ

Периоды кризисов или быстрых социальных изменений обладают особой ценностью для социологии. Как и всякие перемены или неудачи, они обостряют рефлексию, создают спрос на знание, которое может помочь если не решить, то хотя бы понять возникающие проблемы. Но главная особенность быстрых социальных изменений состоит в том, что они создают для социологии нечто вроде лабораторных условий, в которых можно наблюдать в реальном времени формирование социальной организации, институтов, запуск новых социальных механизмов или складывание нового порядка. В эти периоды социальная ткань обнажена и многие явления, которые в стабильном обществе скрыты за идеологической завесой или повседневной рутиной, буквально бросаются в глаза, навязывают себя, представляют для социолога захватывающее зрелище. В прошлом именно такие явления, как индустриализация в Европе, иммиграция и урбанизация в США, межвоенные кризисы на обоих континентах, собственно, и вызвали к жизни социологию. Революция 1917 г. и сталинские пятилетки могли сыграть такую же роль, но не сыграли, став для социологии упущенным шансом и доставшись, в основном, историкам или «советологам».

С начала 1990-х гг. Россия и Восточная Европа снова стали лабораторией для социальных наук. Появилась возможность исследования в реальном времени смены политических режимов, общественного устройства, формирования рынков. Обществоведы стали свидетелями процессов, по масштабу и значимости аналогичных тем, которые когда-то дали толчок развитию социологии. С горькой иронией можно даже сказать, что сегодня в России социальные науки наконец-то имеют возможность изучать множество неудачных экспериментов и непреднамеренных последствий. Сейчас уже ясно, что страна заплатила огромную цену за переход к новой политико-экономической системе. По разным причинам социология, как и другие смежные дисциплины, оказалась не способна предсказать грядущий кризис или предупредить ошибки, совершенные при планировании и осуществлении реформ. Поэтому единственное, что остается, — это хотя бы изучать то, что происходило и происходит в различных сферах российского общества в период кризиса и быстрых изменений, и постараться использовать полученное знание для развития самой дисциплины.

Написание данной книги стало попыткой решить подобную задачу. Эта книга о роли организаций, обладающих преимуществом в использовании насилия, в хозяйственной жизни обществ, — как в теоретической перспективе, так и в современной российской действительности. Поэтому она состоит из двух частей. В первой части содержится обзор теорий и исследований, которые вместе составляют концептуальную основу для изучения феномена силового предпринимательства. К ним относятся как экономико-социологические теории государства, большинство из которых так или иначе связаны с данным Максом Вебером классическим определением государства как территориальной монополии легитимного насилия, так и сравнительные исследования мафии, которая большинством авторов рассматривается как аналог или конкурент государства. Во второй части приводится исследование роли силовых структур в формирующейся рыночной экономике России. Тем самым концепция силового предпринимательства, выработанная в первой части, получает эмпирическое наполнение и развитие.

С самого начала реформирования системы государственного социализма в СССР непредвиденные последствия реформаторских инициатив оказывались гораздо значительнее ожидаемых. Уже в 1988–1989 гг., на заре кооперативного движения, социальные процессы начали незаметно выходить из-под контроля или давать, на первый взгляд, неожиданные результаты. Экономическая либерализация второй половины восьмидесятых была призвана разбудить предпринимательскую инициативу населения, предоставить более широкие возможности повышения личного благосостояния экономически активным группам населения и тем самым стимулировать экономический рост. Когда во Дворце съездов все еще кипели дебаты по поводу гласности, новые предприниматели уже вовсю занимались частной коммерцией. Однако они были не единственными, кого мобилизовала горбачевская перестройка. Либерализация подвигнула к бурной активности и тех, кто не участвовал в реформаторских проектах, но вскоре прочно утвердился в качестве основного символического персонажа происходящих перемен. Те, кого люди прозвали «рэкетирами» или «бандитами» и кого правоохранительные органы стали называть «организованной преступностью», появились в массовом количестве примерно в то же время, что и новый класс предпринимателей, — в самом конце 1980-х гг. На фоне всеобщего перестроечного оптимизма все же прозвучало несколько мрачных прогнозов по поводу опасности, исходившей от так называемой «красной мафии». Но даже авторы этих прогнозов, указывавших в основном на коррумпированную партийную номенклатуру, не принимали всерьез двадцатилетних «качков» в «самопальных» спортивных костюмах «Адидас», ринувшихся на рынки собирать дань с кооператоров. На некоторое время рэкет станет повседневной реальностью российского бизнеса, особенно мелкого и среднего его сегментов, а появление бандитов заметно изменит социальный ландшафт российских городов. Менее чем через десять лет многие из них погибнут в результате многочисленных перестрелок и заказных убийств, кто-то сядет в тюрьму, иные же станут видными представителями региональных бизнес-элит.

На некоторое время влияние этой группы станет преобладающим в экономике, политике и повседневной жизни. Бандитская субкультура «обогатит» российскую массовую культуру романами, кинофильмами и песнями соответствующего стиля и содержания, которые, в свою очередь, сделают слова, жесты и нормы новой социальной группы еще более популярными в потерявшем ценностные ориентиры обществе. В середине 1990-х гг. мировая пресса будет писать о том, что российская организованная преступность угрожает не только реформам внутри страны, но и безопасности других стран. Российский президент назовет свою страну «преступной сверхдержавой». Наряду с группами более или менее сильной уголовной ориентации в политико-экономической жизни страны появятся не менее многочисленные организации, состоящие из работников правоохранительных органов и органов госбезопасности, вполне официально предлагающие охранные услуги, но на деле мало чем отличающиеся от бандитских группировок. К 2000-му г. проблема организованной преступности неожиданно начнеттерять былую остроту, а фигура бандита со всеми ее легкоузнаваемыми атрибутами отойдет на второй план, вызывая уже скорее иронию, нежели страх. Всего за пару лет бандиты исчезнут так же неожиданно, как и появились.

Речь идет, конечно, не о «физических» лицах, многие из которых по сей день живут и процветают, а о появлении и исчезновении бандитов как класса, т. е. социальной группы и общественного явления, социального института и явления культуры. Однако социологическое определение предмета будет иным. Хотя объектом рассмотрения во второй части настоящей книги являются прямо или косвенно знакомые каждому так называемые бандитские, силовые или охранные структуры (иными словами, «крыши») и те, кто их обеспечивал, с социологической точки зрения нас интересуют общественные отношения, связанные с использованием силы в целях получения регулярного дохода, а также практика, нормы и институциональные функции организаций, созданных для повышения эффективности коммерческого использования силы. Все эти аспекты мы объединили в понятие «силовое предпринимательство».

Зачем же вводить новое понятие, когда есть устоявшиеся, хорошо знакомые любому термины «организованная преступность» и «мафия»? Изобретение и употребление определенных слов или понятий является важнейшей частью деятельности различных социальных институтов. Слова не просто отражают некоторую реальность «внешнего» мира, но также несут отпечаток социального института, который ввел их в употребление и наделил инструментальной функцией. Термины «организованная преступность» и «мафия» принадлежат именно к такой категории слов. Они используются государством и средствами массовой коммуникации как инструменты воздействия на определенные группы и общественное мнение.

Социология как наука о социальных институтах обязана иметь свое видение реальности, отличное оттого, которое вплетено в практику изучаемых ею социальных институтов. Поэтому она либо вырабатывает свои понятия (например, «социальная мобильность», «гендер»), либо переопределяет уже существующие. Так, социологи, изучавшие сицилийскую мафию, переопределяли ее как «фигурацию политических посредников» или же как «индустрию частных охранных услуг». Некоторые даже пошли дальше, утверждая, что «мафии» как некоторой сущности или единой организации не существует и на самом деле этим словом обозначается набор методов и практик использования насилия индивидами или группами. Термин «орга-

низованная преступность» является более обязывающим, т. е. ценностно нагруженным, поскольку подразумевает деление общества на два мира — легальный и преступный. Проведение и поддержание границы между этими мирами — одна из основополагающих функций государства. Если социолог идет по пути использования существующих понятий, то он либо неявно принимает точку зрения государства и изучает социальную организацию «преступности», либо занимает радикально-критическую позицию и исследует то, как само государство производит классификацию, конструируя «преступность» или «мафию». В обоих случаях государство присутствует как нечто значимое: в первом случае как неявный источник категорий, во втором — как объект исследования.

Но если вынести государство «за скобки» и не рассматривать его как некий привилегированный институт, мы получим третий подход, который можно было бы назвать реалистическим. Он отсылает нас к старой идее «естественного состояния» (the state of nature), высказанной еще Томасом Гоббсом в «Левиафане» (1651). Определяющей чертой естественного состояния является отсутствие какого-либо центрального правительства, которое ограничивало бы действия индивидов и их выбор средств достижения цели. Это состояние господства естественных прав, в котором для достижения своих целей каждый волен использовать любые средства, включая насилие, и, соответственно, ожидает того же от других. «Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет несправедливости, — пишет Гоббс. — Сила и коварство являются на войне двумя основными добродетелями».[1] В естественном состоянии собственность существует лишь постольку, поскольку каждый может сам удержать то, чем он владеет. Противоположным состоянием, по Гоббсу, является гражданское состояние, в котором индивиды либо насильственно лишены, либо добровольно отказались в пользу некоторой верховной власти от естественного права устанавливать законы самим себе. При этом верховная власть гарантирует всем защиту жизни и собственности и предписывает единые для всех законы. Так возникает государство,т. е. организация, устанавливающая иерархию и порядок, в противоположность анархии, характерной для естественного состояния. Естественному состоянию свойственно наличие множества автономных индивидов или групп, готовых к применению силы для реализации своих интересов. Единственное, что их сдерживает, — это силовой потенциал других таких же индивидов или групп. В отличие от естественного состояния, в системе, где присутствует государство, использование силы монополизировано лишь одним человеком, одной группой или организацией, а остальные (люди, группы, организации) разоружаются в их пользу и подчиняются установленным ими правилам.

Со времен Гоббса фундаментальное различие между двумя типами состояния, естественным и гражданским, также использовалось для определения двух типов политики: международной («война всех против всех») и внутренней («иерархия и порядок»). Хотя естественное состояние рассматривается преимущественно как характеристика сферы международной политики, в которой основными единицами являются суверенные государства, его неправомерно сводить лишь к взаимодействию государств. По существу, любая система, состоящая из автономных единиц, владеющих силовым ресурсом и свободных в его применении, изоморфна системе международной политики, а любая сфера, в которой присутствует монополия на установление правил и контроль за их исполнением, образует подобие внутренней политики.

Общее допущение, из которого исходит автор настоящей книги, состоит в том, что, хотя организационные и символические атрибуты государственности формально продолжали существовать, Россия середины 1990-х гг. была гораздо ближе к естественному состоянию, как его описал Гоббс, чем к гражданскому состоянию, предполагающему наличие государства. Те, кто по должности обязаны были следить за порядком и исполнением законов, на деле предоставляли частные охранные и арбитражные услуги, конкурируя на одном экономическом поле со своими оппонентами из преступных группировок или других неформальных силовых структур. Множество разнообразных полувоенизированных формирований, от профессиональных уголовников до работников правоохранительных органов, от бывших спортсменов до казачьих объединений, активно занимались специфическим видом коммерческой деятельности, применяя силу, угрозы, давая гарантии, разрешая конфликты и контролируя исполнение решений. Быстрота социальных перемен дестабилизировала социальные нормы и требовала постоянной ревизии законодательства. В этих условиях однозначная моральная и правовая квалификация действий и поступков людей становилась все более и более затруднительной. Различия между общественным и личным, государственным и частным, законным и незаконным стали весьма условными.

В таком контексте использование традиционных терминов («организованная преступность», «мафия» и т. п.), осмысленное употребление которых предполагает вышеназванные различия и отсылает к «точке зрения» государства, представляется неадекватным. Поэтому автор и предпочел использовать более нейтральные термины — «силовые предприниматели» и «силовые структуры» — и предлагает изучать не «организованную преступность», а применение социально организованной силы в экономических отношениях.

Таким образом, в отличие от криминологии, которая рассматривает описываемые в настоящей книге явления как поведение, нарушающее рамки закона и, следовательно, определяемое как преступное, мы исходим из социологического видения, в соответствии с которым силовое предпринимательство рассматривается и как определенный тип действия, и как важнейшая составляющая социально-экономической структуры раннего капитализма в России в 1988–2001 гг. Используя термины «силовое предпринимательство» и «силовая структура» как широкие аналитические категории, мы также будем употреблять и принятые в обыденном языке термины, обозначающие различные эмпирические объекты: «преступная группировка», «бандит(ы)», «охранное предприятие», «крыша» и т. п., несмотря на то, что они могут привносить нежелательные для социологического исследования предрассудки, моральные оценки или правовые определения.

Для того чтобы переосмыслить описанные выше явления как силовое предпринимательство и связать их с формированием рынков и государства в постсоветской России, необходимо прояснить целый ряд теоретических и концептуальных вопросов. Поэтому первая часть книги посвящена теоретическому прояснению роли силового ресурса в конструировании и воспроизводстве общества, а также его использования для поддержания институциональной среды рыночной экономики. По сути, первая часть книги — попытка ответить на вопрос о том, какова роль социально-организованного насилия в хозяйственной жизни обществ?

Цель второй части книги — дать ответы на следующие вопросы. Каковы социально-экономические обстоятельства, вызвавшие быстрое образование организованных преступных группировок и других частных силовых структур? В чем состояла их деятельность? Какова была их роль в становлении нового социально-экономического порядка? Каков характер эволюции частных силовых структур, и как их эволюция связана со становлением экономического рынка и формированием государства в России?

Источниками первичной информации послужили 27 глубинных интервью с представителями различных силовых структур (в том числе организованных преступных группировок), предпринимателями и экспертами, проведенные в Санкт-Петербурге, Москве и Екатеринбурге, неофициальные материалы и данные, полученные правоохранительными органами, материалы журналистских расследований и публикации прессы, а также собственные наблюдения автора. Ссылки на интервью представлены цифрами, соответствующими номерам респондентов, данные о которых приведены в конце книги.

Многое из того, что содержится в книге, следовало бы описывать в прошедшем времени. Исчезновение силовых предпринимателей, особенно «бандитского» стиля, является следствием структурных сдвигов в политико-экономических отношениях. Но еще одним следствием этих сдвигов, как это бывало и раньше, будет стремление изменить прошлое. Еще немного, и мы станем свидетелями рождения препарированной «истории» новой рыночной экономики и «истории» формирования нового российского государства^ которой едва ли найдется место всей той жестокости и грубой силе, которыми пропитаны истоки любого, в том числе российского капитализма. Поэтому настоящее исследование — это еще и попытка написать своего рода критическую генеалогию, т. е. выделить и исследовать один из наименее благородных аспектов действительного становления рыночной экономики и рождения государственности.

Часть I СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА

ГЛАВА 1 СИЛОВОЙ РЕСУРС И ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

Элементарным видом неравенства как между индивидами, так и между социальными группами является различие в физической силе или в объеме имеющихся у них средств принуждения. Физические возможности, навыки, организационные и технические решения, приводящие к появлению этой формы неравенства, т. е. к превосходству одной группы над другой (или другими), мы в дальнейшем будем называть силовым ресурсом. Силовой ресурс дает возможность напрямую влиять на поведение индивидов и групп, контролировать соблюдение правил коллективной жизни и, соответственно, является ключевым для воспроизводства обществ. Для обществ прошлого был характерен высокий уровень открытого насилия; физическое принуждение носило явный и даже демонстративный характер. Это типично и для многих стран «третьего мира» сегодня, где бросается в глаза присутствие вооруженных людей на улицах городов, а политические и этнические противоречия разрешаются силой оружия. Но и в развитых обществах роль насилия и принуждения в повседневной жизни не следует недооценивать. В таких обществах силовой потенциал, состоящий из всевозможных военных и полицейских формирований, исправительных и карательных учреждений, во много раз больше, чем в любой стране «третьего мира». Внешне более миролюбивый и менее насильственный характер современных западных обществ объясняется не столько снижением значимости силового ресурса, сколько более сложной формой его социальной организации, что меняет режим его применения и способ воздействия. В этой главе речь пойдет о специфике силового ресурса, его роли в воспроизводстве обществ, об особой социальной группе, распоряжающейся силовыми ресурсами, и об основной форме институционализации управления этим ресурсом — государстве.

ТИПЫ РЕСУРСОВ И ТИПЫ ВЛАСТИ

В общественных науках под властью понимается способность одних людей или групп определять поведение других людей или групп, реализуя при этом собственный интерес даже вопреки желанию последних. Однако эта способность не является врожденной, а появляется благодаря обладанию некоторыми средствами, которые называются ресурсами. Ресурсы можно условно разделить на силовые, экономические и символические. Это простейшая классификация установлена в соответствии стремя основными способами воздействия на поведение людей, обнаруживаемыми в любом обществе и являющимися фундаментальными для любой социальной организации.1 Силовым ресурсом будет выступать все то, что обеспечивает относительное превосходство в физической силе и дает возможность воздействовать на поведение других индивидов или групп с помощью насилия или принуждения (явной или косвенной угрозы насилия). Источником действенности физического принуждения является естественное стремление людей избежать смерти или нарушения физической целостности, что ставится в зависимость от выполнения команд стороны, обладающей силовым превосходством.

Обладание какими-либо ограниченными благами, необходимыми для жизнедеятельности сообщества, может также служить средством для управления действиями тех индивидов или групп, которые этими благами не обладают. Воздействие экономических ресурсов связано с материальной зависимостью или материальным интересом (стремлением к увеличению экономических ресурсов) и предполагает взаимовыгодный обмен или материальное вознаграждение за какое-либо действие или воздержание от действия.

В своей деятельности люди воспринимают окружающий природный и социальный мир не напрямую, а через призму коллективных смыслов, представлений, символов, ориентируя свои действия на определенные нормы и ценности. Поэтому, имея возможность определять или менять символический мир и господствующие ценности, можно также управлять поведением индивидов и групп. Те, кто имеют привилегированный доступ к символическому производству и моральному нормотворчеству, также обладают важным властным ресурсом.

Исходя из этих трех способов воздействия — силой, интересом и убеждением — и соответствующих ресурсов, выделяют три формы власти: политическую, экономическую и нормативную.[2] Исторически обладание и использование этих типов власти конституировало определенные социальные группы, которые можно обнаружить в большинстве существующих или прошлых обществ и которые играли ведущую роль в управлении, хотя и не в равной мере. Социальное существование этих групп, их социокультурная организация и тип действия определялись их специализацией в использовании одного из трех ключевых ресурсов. Несмотря на то, что в разных обществах эти группы именовались по-разному, мы можем обобщенно обозначить их как класс военных, торгово-экономический класс и класс служителей культа. Три указанных типа социальной власти персонифицированы в образах рыцаря, буржуа и священника (или воина, купца и жреца) со свойственной каждому социокультурной спецификой, схожей в различных обществах. Наконец, в процессе развития обществ для каждого типа социальной власти определилась и соответствующая ей форма институционализации, т. е. устойчивые и узнаваемые образцы социальной организации. Для политической власти — это государство; для экономической — рынок; для нормативной — церковь (плюс многочисленные формы массовой культурной продукции и коммуникации). Вышеизложенное можно выразить в виде следующей таблицы.

Таблица. 1. Типы ресурсов и типы власти Тип ресурса Силовой Экономический Символический Тип власти Политическая Экономическая Нормативная Базовая социальная группа Военные Буржуазия Священнослужители Форма институционализации Государство Рынок Церковь

История обществ являет множество примеров как соперничества, так и сотрудничества социальных групп, распоряжающихся указанными типами ресурсов и осуществляющими политическую, экономическую и символическую власть. Эпохи господства одной из групп сменялись равновесием или победой другой группы, которая затем устанавливала длительное господство. Явная или скрытая борьба между королевской властью и церковью была характерна для истории Италии и Франции. В Иране в 1979 г. такая борьба закончилась революцией, победой исламского духовенства и установлением теократического режима (другие примеры теократического государства — Саудовская Аравия, Афганистан времен правления «Талибана»). На Руси и в России отношения этих властей были и остаются преимущественно союзническими, за исключением нескольких исторических эпизодов.

Зато конфликт между «старым режимом», который был, по сути, господством военной аристократии, и новым экономическим классом — буржуазией — составил важнейшую движущую силу европейской истории Нового времени. В результате победы «буржуазных» революций в ведущих западноевропейских странах в XVI–XVIII вв. там установилось длительное господство экономического класса, ограничившего или уничтожившего королевскую власть и взявшего под контроль аппарат насилия, т. е. государство. В других странах, таких как Испания или Греция, а также в государствах Центральной Америки военные режимы просуществовали до 1970-1990-х гг. XX в. Но в целом для современных западных государств характерно господство мирного, или «гражданского», общества над военными, превратившимися в наемных служащих государства.[3]

Во всех обществах существует тесная взаимосвязь между использованием силовых и экономических ресурсов. Она проявляется прежде всего в отношениях обмена между владельцами этих ресурсов, в возможности их взаимной конвертации и продуктивного использования одного типа ресурса в целях увеличения другого. Иными словами, устойчивое политическое господство всегда предполагает извлечение доходов (дань, налоги, ренты) в пользу правящей элиты, прежде всего владельцев средств принуждения. Но размер этого дохода и распоряжение им зависит от соотношения сил с другими группами. Оставляя за пределами рассмотрения нормативную власть, на страницах данной книги мы сосредоточимся на особых формах социальной организации и социального действия, связанных с использованием силового ресурса в целях получения дохода на постоянной основе, т. е. на формах конвертации силового ресурса в экономические блага и, шире, на его роли в функционировании экономики. Формирование новой социально-экономической системы в России в 1990-2000-е гг. дает обильный материал для исследования этой проблемы. Эта книга не только и не столько о государстве как монопольной организации, распоряжающейся силовыми ресурсами, сколько о его конкурентах — частных автономных организациях, как легальных, так и действующих за пределами легальности, также владеющих и распоряжающихся силовым ресурсом и занятых специфическим видом предпринимательства на формирующихся рынках.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СИЛОВОГО РЕСУРСА:НАСИЛИЕ И ПРИНУЖДЕНИЕ

В современных высокодифференцированных обществах осуществление власти предполагает сложную организацию, в которой переплетены вышеупомянутые формы власти. Повседневный социальный порядок поддерживается во многом за счет экономических механизмов и тонкого идеологического манипулирования, а насилие как бы спрятано за кулисами общественной жизни. Поэтому утверждения о приоритете политической власти над другими ее формами могут, на первый взгляд, показаться необоснованными. Наивными могут казаться и утверждения о том, что в основе политики лежат насилие и принуждение: ведь сегодня политика представляет собой сложный комплекс действий, подчиненных множеству правил и процедур, а к насилию прибегают, как принято говорить, только когда все «политические» меры исчерпаны. И тем не менее мы беремся утверждать, что силовой ресурс обладает приоритетом перед другими, что, по сути, он является главным и что в основе политики лежит принуждение.

Главенствующую роль силового ресурса можно обосновать следующими обстоятельствами. Во-первых, он необходим для обеспечения безопасности, а тем самым и для обеспечения возможности любой другой деятельности. Другие формы деятельности (включая экономическую и духовную) невозможны, если сообщество не обладает способностью мобилизовать достаточные силовые ресурсы для сдерживания угроз, обеспечения безопасности, создания благоприятной среды для «мирного труда». Во-вторых, применение силы является самым крайним, убедительным и конечным средством воздействия и решения проблем. Если другие формы власти или средства решения противоречий неэффективны, то стороны всегда могут прибегнуть к последнему и решающему средству — насилию. В-третьих, во многих ситуациях экономический и нормативный ресурсы имеют ценность не сами по себе, а как средство доступа к силовому ресурсу, как средство мобилизации или, наоборот, сдерживания насилия.

Анализ специфики силового ресурса удобно начать с выделения двух способов его использования: насилия и принуждения. Насилие — это применение силы, несущее явный и непосредственный ущерб имуществу, здоровью или жизни. Принуждение, наоборот, предполагает использование силы без ее фактического применения, т. е. в виде демонстрации или угрозы, для того чтобы заставить кого-либо действовать определенным образом (включая воздержание от какого-либо действия). Для нас важны как различия между этими двумя способами использования силового ресурса, так и их тесная взаимосвязь. В насилии мы видим расходование силы для достижения непосредственного разрушительного эффекта. В отличие от этого, принуждение предполагает скорее потенциальное, нежели действительное насилие, т. е. его использование в виде угрозы или обещания; принуждение направлено на чье-либо будущее поведение, а не на физическую целостность человека или имущества. Принуждение подразумевает сохранение силового потенциала, в то время как насилие — это его интенсивное расходование. Тогда можно сказать, что принуждение — это искусство использования силового ресурса без его активного применения и расходования. Вместе с тем для успешного и эффективного принуждения необходимо хотя бы однократное применение насилия. Ведь принуждение всегда подразумевает насилие — одновременно и как память, и как возможность. Поэтому определение минимально необходимого уровня и частоты насилия, требуемых для действенного принуждения, является ключевым элементом политической экономии силы как во внутренней, так и во внешней политике.

По сути, принуждение — это отложенное насилие, временно отмененное, не применяемое до тех пор, пока объект принуждения демонстрирует поведение, которое соответствует требованию или образцу, установленному теми, кто контролирует силовой ресурс. Тогда мы имеем феномен правила, т. е. устойчивой связи между настоящим и будущим поведением, которая обеспечивается возможностью применения каких-либо санкций. Концепция следования правилу включает три составляющих: установление ограничений или предписаний, наличие некоторой когнитивной схемы, которая делает правила субъективно значимыми и понятными, и видимая повторяемость (т. е. «регулярность» или правилосообраз-ность) поведения, позволяющая фиксировать отклонения или нарушения и при необходимости применять санкции. Собственно, эти три составляющих образуют социальный институт. Он предполагает наличие правил, их субъективного понимания, а также внешне узнаваемого повторяющегося поведения, позволяющего контролировать следование правилам со стороны сообщества. Конечно, далеко не все правила поддерживаются негативными физическими санкциями. Известно множество других форм позитивного социального контроля, но сама идея правила логически невозможна без санкций. Правила употребления слов в обыденном языке, например, не контролируются какой-либо специально созданной организацией (хотя есть организации, занятые составлением таких правил), но их нарушение может вызывать замечания, раздражение или просто непонимание со стороны других членов сообщества, своего рода «мягкие» санкции. При этом во многих сообществах существуют запреты на употребление определенных слов, нарушение которых ведет к более суровым физическим санкциям. Превосходство в каких-либо ресурсах дает возможность влиять на определение правил, а доступ к силовым ресурсам имеет решающее значение для контроля следования правилам, особенно тем, которые относятся к распределению других важнейших ресурсов в данном сообществе.

Использование силового ресурса представляет собой более тонкий социальный механизм поддержания стабильного порядка, когда принуждение осуществляется не столько как персонифицированная команда, подкрепленная угрозой (вроде приказа под дулом пистолета), сколько в качестве способа, которым сообщество обеспечивает следование безличному правилу. Тогда политика как применение силового ресурса (в данном случае так называемая «внутренняя» политика) уже предстает не как грубая сила, а как создание и поддержание — посредством явного или скрытого принуждения — определенных институтов, необходимых для упорядоченной общественной жизни, распределения ресурсов и воспроизводства сообщества. В таком «экономичном» режиме явное принуждение, не говоря уже об открытом насилии, не требуется до тех пор, пока правилу следуют, причем добровольно. Отсюда понятно, что экономически более эффективной будет политика, результатом которой является добровольное подчинение и следование правилам, не требующее активизации средств насилия. И вместе с тем любая, даже самая цивилизованная политика все же предполагает хотя бы фоновое знание о возможных насильственных санкциях.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

Хотя Макс Вебер считается основателем гуманистической и конструктивистской социологии, в области социологии политики и теории международных отношений он больше известен как реалист, стоящий в ряду таких мыслителей, как Макиавелли, Гоббс, Ницше, Моргентау и Раймон Арон.[4] Реализм подразумевает, что господство и борьба за власть, какой бы скрытый или превращенный характер они ни носили, являются постоянными и неизбежными свойствами общественных отношений; он также признает существование объективной, определяющей реальности, в качестве которой полагается установившееся или меняющееся соотношение сил. Распоряжение организованной силой и создание условий, позволяющих достигнуть превосходства или сбалансировать силу конкурентов в борьбе за власть, представляется реалистами сутью политики, которая обозначается как realpolitik или balance-of-power politics[5] Видение политики как действий, направленных на концентрацию силовых ресурсов и распоряжение ими для борьбы против конкурентов и достижения устойчивого господства, и отличает реализм от других способов понимания политики, например от республиканского — как принятия решений гражданами в процессе открытых дебатов. По словам Вебера, «все политические организации применяют силу, хотя и отличаются по способу, которым они используют силу или угрозы против других политических организаций».[6]

В рассуждениях Вебера субъектом политики выступает /?ола-тическое сообщество. Он определяет его как «сообщество, социальное действие которого направлено на подчинение упорядоченному господству “территории” и ее обитателей посредством готовности применить физическую силу, включая, как правило, силу оружия».[7]Членство в политическом сообществе первоначально определялось способностью к войне, этосом самопожертвования, владением оружием и его ношением, что на протяжении тысячелетий было первейшим условием принадлежности к классу «свободных» и «равных». Но не всякая вооруженная банда есть политическое сообщество. Политическое сообщество, по Веберу, конституируется следующими условиями: (1) территорией; (2) наличием силового ресурса, необходимого для осуществления господства; и (3) социальным действием, которое не ограничивается исключительно удовлетворением общих экономических нужд в рамках общинного хозяйства, а направлено на регулирование отношений между теми, кто проживает на данной территории. На последней особенности следует остановиться особо. Сообщество становится политическим не просто потому, что использует физическое насилие, а постольку, поскольку оно претендует на выполнение определенной институциональной работы по упорядочиванию и регулированию отношений между людьми, занятыми хозяйственной деятельностью на данной территории. При этом само политическое сообщество напрямую не занимается хозяйственной деятельностью и посредством своей организации, ценностей (в большинстве таких сообществ присутствует запрет на занятие трудовой или хозяйственной деятельностью) и образцов поселения отделено от экономического сообщества. В концепции Вебера, таким образом, рассматривается определенный способ использования силового ресурса, специфический для политического сообщества и состоящий в создании и поддержании институтов постоянного господства, призванных регулировать производство и обмен благами в пределах определенных территорий. Историческим примером политического сообщества может служить банда варягов (викингов) во главе с Рюриком, которая в X в. силой захватила власть на территории у озера Ильмень, обложила данью местное население, занималась охраной и поддержанием определенного порядка, способствуя образованию протогосударства — Новгородского княжества. Впоследствии они же основали Киев, обеспечивали его охрану от набегов кочевников, собирали дань, снаряжали и охраняли караваны для торговли с Византией, т. е. выступали как политическое сообщество и охранное предприятие.[8]

ГЛАВА 2 ГОСУДАРСТВО

Мало кто ставит под сомнение тесную связь между государством и применением организованного насилия. При этом теоретики государства признают, что в разные исторические времена и в различных регионах государства формировались под действием различных стимулов или сил. Так, «гидравлическая» теория происхождения государства связывает его появление с необходимостью координации больших общественных проектов — строительства ирригационных сооружений и каналов в засушливых областях, таких как древний Египет и Месопотамия. В контрактной теории государства основополагающим является договор между властью и гражданским обществом по охране прав последнего на определенных условиях. Сторонники реалистической и социологической точки зрения, согласно которой происхождение государства связывается с завоеваниями и созданием аппарата насильственного господства, справедливо подвергали контрактную теорию критике как идеологическое «прикрытие» отношений власти, основанных на принуждении. Анализ различных теорий происхождения государства не входит в задачи данной книги.1 Поэтому, в соответствии с ее замыслом, дальнейшее рассмотрение будет сосредоточено на политико-социологической концепции государства, признающей в качестве исходной реальности стремление политического сообщества к установлению и поддержанию территориального господства посредством насилия и принуждения в целях получения дохода. [9]

МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОГО НАСИЛИЯ

Вебер определяет государство как территориальную монополию легитимного насилия.[10] На практике существование государства зависит от способности администрации успешно поддерживать притязания на монопольный контроль за применением силы и обеспечивать легитимность поддерживаемого таким образом порядка.[11]Любое сообщество, обладающее превосходящей силой и способное сохранять длительный контроль за применением силы в рамках определенной территории, а также защищать ее границы, рано или поздно обретет легитимность. Вебер выделяет три исторических этапа превращения политического сообщества в государство: конкурентная борьба и бесконтрольное применение насилия группами воинов, занимающихся грабительскими набегами; возникновение территориальных монополий с ограниченным использованием силы, обладающих возрастающей степенью легитимности; и, наконец, период, когда аппарат принуждения преобразуется в институт охраны прав собственности.[12]

Согласно Веберу, формирование государства не является планомерной реализацией замысла или движением к намеченной кем-либо цели. Он рассматривает возникновение государства как результат борьбы за выживание и господство, как набор организационных решений, способствующих созданию превосходящей силы. В его подходе неявно содержится идея Ницше о том, что любое важное историческое событие — а возникновение государства, безусловно, является таковым — есть отражение меняющегося соотношения сил, находящихся в постоянной борьбе, признак того, что некая превосходящая сила установила свое господство. Исходя из критического подхода Ницше, названного им «генеалогией», формирование государства должно рассматриваться не как преднамеренное действие или реализация определенного проекта и тем более не как свободный контракт участвующих сторон. Сточки зрения Ницше, оно представляется «последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций».[13] Согласно такой точке зрения, формирование государства — это серия организационных нововведений в контексте непрекращающейся борьбы различных сил как внутри так и вовне какой-либо территории, процесс создания различных приспособлений и механизмов, предназначенных для сиюминутного использования. Причем некоторые из них переживают своих создателей и меняют свой смысл и назначение, будучи впоследствии приспособленными к другим целям. Например, всеобщий налог (taitle royale) и аппарат регулярного налогообложения были оригинальными изобретениями французского короля, в середине XV в. введенными с целью быстрого сбора средств для финансирования первых регулярных военных формирований в Европе, состоявших из шотландских наемников.[14]Лишь много лет спустя регулярное налогообложение прижилось в качестве общественного института и превратилось в важный инструмент макроэкономического регулирования.

Социолог Норберт Элиас считал формирование территориальных монополий силы законом истории. Распад империи Карла Великого привел к образованию большого количества мелких, слабо структурированных королевств, графств, феодальных вотчин и других территориальных объединений. Их правители, бывшие вассалы великих князей, превратились в суверенов, управлявших собственными владениями, собиравших дань и воевавших с соседями, чтобы завладеть трофеями и захватить новые территории. В ходе этих войн многие земли теряли суверенитет в результате поражения и присоединялись к владениям победителя. Это обеспечивало приток ресурсов для ведения новых войн. Элиас утверждает, что динамика развития ранних европейских государств состоит в следующем: стечением времени в результате войн на уничтожение (elimination contests) увеличивающиеся силовые ресурсы неизбежно сосредоточиваются в руках постоянно уменьшающегося числа правителей.[15]Вследствие простого закона, согласно которому в каждой войне есть победитель и проигравший, в действие вступает механизм формирования монополии: если определенные претенденты оказываются победителями, их силовые ресурсы возрастают, а возможности проигравших уменьшаются. Впоследствии ресурсы победившего правителя возрастают до такой степени, что он оказывается в состоянии установить и поддерживать долгосрочную монополию на использование силы в пределах значительной территории, которая таким образом становится его суверенным владением, а затем, будучи организованной и пережив своего создателя, — государством. Благодаря механизму конкуренции и монополизации в ходе человеческой истории количество автономных субъектов политики в мире неуклонно уменьшалось — с примерно 100 тыс. в V в. н. э. до около 170 (суверенные государства — члены ООН) на исходе XX в.[16]

Теоретический анализ того, как «невидимая рука» ведет к созданию центральной организации с монопольным правом на охрану и принуждение в пределах своей юрисдикции (территории), представлен также в работах известного теоретика государства Роберта Нозика. Он начинает свои рассуждения с анализа эволюции ситуации так называемого «естественного состояния» и «естественных прав», категорий, введенных Томасом Гоббсом и ставших центральными для западной политической философии. В естественном состоянии каждый гражданин имеет право сам защищать свою жизнь и собственность. В силу затратности индивидуальной защиты граждане будут склонны формировать охранные ассоциации и делегировать им соответствующие функции. Эти ассоциации или «охранные агентства», как их называет Нозик, будут прежде всего предотвращать конфликты внутри своей клиентелы. Но что будет, если конфликты возникнут между клиентами разных охранных агентств и они будут вынуждены защищать своих клиентов? Здесь неизбежен силовой конфликт или серия конфликтов и возможны три исхода:

а) победа одного охранного агентства над другим и присоединение клиентов и территории проигравшего к победившему;

б) раздел сфер влияния и проведение границы с последующим распределением клиентов по территориям;

в) в силу осознания бесперспективности и дороговизны дальнейшей войны стороны договариваются об общих правилах и решают подчиняться третьему лицу или организации, устанавливая единую юрисдикцию, т. е. сливаясь и увеличивая территорию.

Нозик стремится показать, как «невидимая рука» конкуренции формирует протогосударства, называемые им «доминирующими охранными ассоциациями». «Под давлением спонтанного объединения в группировки и ассоциации взаимной защиты, разделения труда, воздействия рынка, экономии на масштабах и рационального эгоистического интереса из анархии возникает нечто очень напоминающее минимальное государство или группы географически определенных минимальных государств».[17] Дополнительным объяснением действенности механизма «невидимой руки» у Нозика служит анализ особых свойств продукта под названием «охрана», но мы вернемся к этим рассуждениям в главе 4, посвященной рынку охранных услуг.

Прошло много времени, прежде чем историческая действительность начала приобретать черты идеально-типического государства, как его определил Вебер. Ситуация, при которой различные силовые структуры конкурировали с правительством или дополняли его, сохранялась вплоть до XVIII в. Отношения между правительствами и частными владельцами средств насилия, особенно за территориальными границами государств, долго основывались на временных альянсах, а не на постоянной службе, на соображениях тактического характера, а не на правовых нормах. «В периоды войн, — пишет Ч. Тилли, — правительства часто поручали каперам совершать набеги на противника, а иногда нанимали для этого бандитов или пиратов; они также поощряли мародерство в своих регулярных войсках».[18] Английский трон активно использовал услуги каперов вплоть до XIX в. В XVI в. так называемые «морские волки» (Sea Dogs) способствовали победам английского флота над Испанской армадой. «Помимо нападений на испанские суда и поселения, морские волки — капитан Дрейк, Кевендиш, Клиффорд (третий герцог Камберлендский) и Рэйли — занимались тем, что можно было бы назвать терроризмом при поддержке государства», — утверждает историк Дженис Томпсон.11 Угрожая спалить дотла два испанских колониальных города, Дрейк получил от них крупные выкупы. При этом он уничтожил три других города. И он, и Рэйли делились своей добычей с английским троном и были награждены за свои заслуги рыцарскими титулами. Однако позже, в 1618 г., когда грабежи сэра Рэйли в испанской Америке вошли в противоречие с внешней политикой Англии, он был казнен.

НЕКОТОРЫЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МОНОПОЛИИ СИЛЫ

Монополия силы является предпосылкой, условием возможности мирной экономической конкуренции. Классическая экономическая модель свободного рыночного обмена неявно подразумевает условия равной безопасности для всех участников (фирм). Такое положение может поддерживаться либо индивидуальными мерами по обеспечению безопасности, которые предпринимаются каждым участником против всех остальных, либо посредством всеобщего разоружения и отказа от права использовать силу в пользу третьей стороны. Первое решение является нестабильным и дорогостоящим (хотя это зависит от размеров фирмы), и механизм образования монополии со временем приводит ко второму. Это не значит, что монополия силы возникает в результате соглашения. Конкуренция с применением насилия будет способствовать перераспределению силовых ресурсов в пользу тех, кто выигрывает конфликты. Увеличение силового ресурса позволяет одерживающей верх организации вводить в действие и обеспечивать выполнение все большего числа правил и постановлений. Государство возникает как общий результат подобных усилий. Этот процесс способствует появлению безопасных экономических пространств, в которых развивается сотрудничество или мирная конкуренция.

В своей классической работе «Теория международной политики» Кеннет Уолтц приводит наглядный пример экономических последствий монополизации силы в сфере международных отношений. Нам представляется, что подобные закономерности действуют в любой системе, в которой присутствуют независимые силовые структуры и хозяйствующие субъекты. После перехода от многополярной системы баланса сил в мире к биполярной, т. е. после образования двух ядерных сверхдержав, Советского Союза и Соединенных Штатов, между государствами Западной Европы начало стремительно развиваться экономическое сотрудничество. Раньше, когда основные европейские государства сами были великими державами, их взаимоотношения подчинялись принципу игры с нулевой суммой: экономический выигрыш одного государства воспринимался другими как собственный проигрыш. Каждое государство расценивало экономический рост другого государства как угрозу собственной безопасности. Сотрудничество было возможно исключительно как стратегический альянс одних стран против других. Когда после Второй мировой войны государства Западной Европы попали под протекторат североамериканской сверхдержавы, они стали потребителями, а не производителями безопасности, т. е. основные заботы по обеспечению безопасности были переданы другому, значительно более могущественному государству. Вследствие этого изменилась система коллективных ожиданий: экономические успехи или трудности европейских стран перестали напрямую связываться с уровнем военной угрозы друг другу. «Впервые в современной истории, — пишет Уолтц, — факторы, определяющие вопросы войны и мира, находятся вне пределов европейских государств, а средства их выживания переданы другим».[19] Это новое обстоятельство, относящееся к структурному изменению в распределении силового потенциала (основные составляющие обеспечения безопасности были делегированы США как более сильной стороне), способствовало осознанию общих экономических интересов среди более слабых и последующей их реализации через новые механизмы европейского сотрудничества. Помимо зоны свободной торговли, система европейской безопасности создала возможности для введения однородных правил, регулирующих общий рынок, и тем самым позволила участникам получать все возрастающие выгоды от экономического сотрудничества.[20]

ИЗЪЯТИЕ РЕСУРСОВ И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Хотя в основе политики формирования государства лежит принцип монополизации силы, он не является единственным. Монополия силы как запрет на применение насилия без санкции правителя была тесно связана с фискальной монополией — исключительным правом правителя собирать дань или различные налоги под предлогом защиты страны и для управления ее хозяйством. Увеличивающийся спрос на средства для ведения войны и сохранения превосходства над внутренними или внешними противниками (в прошлом эта граница была весьма условной) подталкивал правителей к организационным нововведениям, целью которых было более эффективное взимание налогов.

Согласно утверждению Йозефа Шумпетера, модели налогообложения оказали не меньшее воздействие на форму современного государства, чем войны.[21] Элементарной формой изъятия ресурсов была дань натуральным продуктом, однако для ее сбора и учета требовались значительные усилия. Еще одной проблемой для правителей зарождающихся государств была зависимость от надежности военачальников (крупных феодалов) в военное время. Для увеличения дохода европейские правители предпринимали меры по монетаризации экономики, т. е. введению единого средства обращения и платежа, поскольку равномерное налогообложение подданной территории и эффективное использование полученных средств в военно-политических целях возможны только при выражении податей во всеобщем эквиваленте. Возможность содержать наемные войска и регулярную армию также зависела от наличия платежных средств. Попытки денежной консолидации, вызванные (гратегическими соображениями, способствовали, в свою очередь, созданию национальных рынков, основанных на универсальном средстве обмена.

Как правило, король являлся самым крупным землевладельцем, и источником его благосостояния были его владения. Попытки «нести регулярный налог и распространить его на всю территорию королевства встречали жесткое сопротивление подданных, часто доходившее до открытого бунта. Общее мнение, согласно которому король так же, как и все остальные, должен жить за счет своих земель, было одним из главных препятствий для легитимности государства, препятствием, которое пришлось преодолевать с помощью насилия и убеждения. Вот как описывает взаимозависимость принуждения и налогообложения Тилли: «Налогообложение было основным средством, с помощью которого строители государств начиная с XVI в. содержали свои постоянно растущие армии, являвшиеся, в свою очередь, главным инструментом защиты территории, ее расширения, обороны от внешних нападений и утверждения приоритета в использовании силы в ее границах. И наоборот, военные нужды в те времена были основным стимулом введения новых налогов и упорядочивания старых. Далее эта необходимость становилась самоподдерживающейся; для преодоления отказа платить налоги требовалось наличие боеготовых военных формирований».[22]

Процесс формирования государства неправомерно сводить лишь к попыткам правителей консолидировать политическую власть «наверху». Важнейшей, хотя и менее заметной, составляющей этого процесса является политика микроуровня, отправление власти «снизу вверх», эффектом которого и является государство. Как и другие формы общественной жизни, государство представляет собой некоторую совокупность практик. Так, в своем классическом исследовании истории манер Н. Элиас показывает, насколько сложным было практическое установление и поддержание монополии силы.[23] Он блестяще описал механизм, связывающий социальные процессы макроуровня и повседневные социальные взаимодействия на микроуровне. Большие военные победы и последовавшая за ними централизация власти создали структурные условия, которые позволили правителю учредить институты, корректирующие поведение личности так, чтобы при этом обеспечивался эффективный контроль насилия. По мере того как более сильный князь становился суверенным правителем зарождающегося государства, его двор превращался в основное место и форму государственного управления, а удельные князья, бывшие рыцари, — в придворных. Такая перемена статуса предполагала и изменение поведения в соответствии с кодексом «хороших» манер, который Элиас рассматривает как важнейший инструмент контроля аффектов, в первую очередь спонтанной агрессии. Таким образом, процесс превращения рыцарей в придворных оказывался тонким социокультурным механизмом демилитаризации местной военной знати. Основное открытие Элиаса состояло в том, что трансформация манер и морали от рыцарства к цивилизованности связана с политикой централизации государства. В действительности, набор практик, позволявших контролировать уровень насилия, варьировался от застольных манер (например, способа передачи ножа за столом) до жестких запретов на дуэли. В период формирования государств многие европейские монархи издавали эдикты, запрещавшие дуэли, а Людовик XIV установил четкие правила разрешения споров, особенно тех, что затрагивали вопросы чести.[24] Именно придворное общество, сформировавшееся как социокультурное выражение превосходящей силы и наложившее жесточайший запрет на несанкционированное использование насилия, дало мощный толчок развитию наук и искусств, этих исключительно мирных занятий, требовавших вкуса и самоконтроля.[25] Цивилизация, таким образом, получала свое наивысшее развитие там, где господствующая сила устанавливала жесткую дисциплину аффектов, препятствуя свободному разряжению агрессии и придавая ей множество более утонченных моральных и эстетических форм.[26]

Рост эффективности государства в XVIII в., связанный с введением мер повседневной дисциплины и надзора, способствовавших увеличению податливости населения, — основная тема исследования в известной книге Мишеля Фуко.[27] Пьер Прудон, один из основателей анархизма в XIX в., был, вероятно, первым, кто составил своего рода каталог практик современного государства и вынес им обвинительный приговор. Его рассуждения передают характерное для того времени отношение к этим недавним и еще не ставшим привычными нововведениям:

Быть объектом правления — это когда за тобой следят, шпионят, тебя инспектируют, направляют, держат в рамках закона, присваивают номера, регулируют, записывают, индоктринируют, наставляют, контролируют, проверяют, пересчитывают, оценивают, подвергают цензуре, командуют, — и делают все это существа, у которых нет на то ни права, ни мудрости, ни добродетели. Быть объектом правления означает, что при каждой операции, каждой трансакции тебя регистрируют, считают, облагают налогами, ставят на тебе штамп, замеряют, нумеруют, оценивают, выдают лицензию, уполномочивают, убеждают, останавливают, запрещают, исправляют, наказывают. Это означает, что под предлогом общественной пользы и во имя общего интереса тебя облагают налогами, муштруют, обдирают как липку, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, обременяют податями, обманывают, грабят; затем при малейшем сопротивлении, при первой же жалобе тебя подавляют, облагают штрафом, поносят, изводят, загоняют как зверя, нападают, бьют дубинками, разоружают, связывают, душат, сажают за решетку, судят, осуждают, расстреливают, депортируют, приносят в жертву, продают, предают; и в довершение всего насмехаются, издеваются, осмеивают, оскорбляют, обесчещивают. Вот что такое правительство, вот что такое его правосудие, вот что такое его мораль.[28]

Как и в случае с монополией силы, создание фискальной монополии на практике требовало гораздо большего, чем просто организации определенного центрального аппарата. В своей книге Джеймс Скотт описывает повседневные практики, конституирующие налоговое государство (fiscal state). Столь различные новшества, как введение фамилий и городское планирование, были частью государственной стратегии, нацеленной на создание более четкой инфраструктуры, что, в свою очередь, помогало идентифицировать и найти каждого отдельного налогоплательщика. Однако тот факт, что массовые народные выступления стали редкостью, не означает отсутствия сопротивления, поскольку, как показывает Скотт, борьба была успешно переведена в сферу повседневной практики, где крупные государственные проекты зачастую терпели неудачу.[29]

Борьба за легитимацию регулярной налоговой системы была важнейшей составляющей перехода от патримониального к современному бюрократическому государству.[30] Рано или поздно данный переход произошел в большинстве государств. Частная монополия силы, дававшая победившему правителю возможность контролировать значительные ресурсы, одновременно создавала практическую проблему эффективного управления ими. Изначально государство являлось не более чем организационным решением данной проблемы. Государственный аппарат, которым сначала был просто королевский двор (и как частное место жительства, и как публичное пространство), постепенно расширялся и превращался в систему функционально дифференцированных органов, управляемых представителями государства. По мере того как государственное управление отделялось от королевского двора и становилось функцией иерархически организованного профессионального аппарата, государство превращалось в отдельную институционализированную сферу, обслуживавшую публичные,т. е. общественные интересы. Элиас называет это переходом от частной монополии к общественной.

ГОСУДАРСТВО И БАНДИТ — ЕСТЬ ЛИ РАЗЛИЧИЯ?

Реалистическое описание процесса формирования государства как силовой конкуренции охранных ассоциаций за установление контроля над источниками дохода, а также само положение о том, что о основе политической власти лежит принуждение, ведут к непростому концептуальному вопросу: насколько адекватно утверждение о том, что государство представляет собой хорошо организованный охранный рэкет? Есть ли различия между бандитом и государством? если есть, то в чем они состоят?

Критика государства как организованного вымогательства известна давно. Еще Блаженный Августин высказался по этому поводу: «Если убрать понятие справедливости, то что такое королевства, как не грабежи большего масштаба?»[31]

Вспомним, что исходным пунктом упоминавшейся выше теории политического сообщества Вебера была группа «организованных мародеров», которые постепенно встраивались в территориальное сообщество, ограничивая использование силы и направляя ее вовне при поддержке сообщества и в его интересах. Для анализа политико-экономических оснований государства Манкур Олсон использовал термин «стационарный бандит». Исследования по истории формирования государств привели Чарлза Тилли к радикальному тезису: «Если охранный рэкет представляет собой наиболее гладкую форму организованной преступности, то ведение войны и строительство государства, которые суть тот же охранный рэкет, только обладающий преимуществом легитимности, можно квалифицировать как главные примеры организованной преступности».[32]

Большинство исследователей согласны в том, что, сопоставляя бандита и государство, мы имеем дело не с различными сущностями, а с некоторым континуумом, в котором меняются количественные показатели, такие как длительность господства и его экономические характеристики. При достижении определенных параметров они приводят к качественным изменениям, прежде всего к возникновению коллективной иллюзии (обладающей всеми признаками реальности именно в силу своей коллективности) легитимации государства и превращению его в некоторую внешнюю сущность или объект. Из рассуждений Олсона (как и многих других исследователей) следует, что время, т. е. фактическая длительность и ожидаемые горизонты господства (на современном языке — «политическая стабильность»), является основной и, по сути, достаточной переменной, обеспечивающей переход от бандита к государству. Для обыкновенного, «кочевого» грабителя (минимальная длительность господства) рациональным поведением будет требование к жертве отдать все имеющиеся блага. Стационарный бандит, т. е. тот, у которого есть возможность долгосрочной принудительной эксплуатации подконтрольной территории, заинтересован в подавлении других грабителей, поскольку они являются конкурентами за ограниченные ресурсы, которыми обладает население территории. Более того, у него есть рациональный интерес в том, чтобы брать менее 100 %,точнее, избегать повышения принудительного изъятия (дани или налога) сверх того уровня, при котором каждое новое повышение и следующее за этим расстройство хозяйственной жизни уменьшает совокупный доход общества настолько, что доля бандита в этой потере такая же, как и его доход от повышения доли в совокупном доходе. И хотя неограниченная власть стационарно-ю бандита будет создавать соблазн изымать как можно больше ресурсов в свою пользу, его долгосрочный интерес, возникающий в случае достижения прочного контроля над под-данной территорией и ее хозяйством, «подобно невидимой руке, будет заставлять его ограничивать уровень грабежа», — пишет Олсон.[35] Более того, стационарный бандит заинтересован в производстве общественных благ (безопасности, справедливости) и готов инвестировать в них до тех пор, пока затраченные на них средства приносят дополнительные деньги в казну. Следовательно, теоретически существует оптимальный уровень налоговых изъятий и трат на производство общественных благ. Однако в действительности его достижение связано не столько с рациональным расчетом стационарного бандита (или руководителя доминирующей охранной ассоциации) — сам он более чувствителен к собственной жадности, чем к требованиям «невидимой руки», — сколько с жесткими ограничениями, накладываемыми внешними и внутренними силами. Избыточное изъятие способно ослабить государство до такой степени, что оно рано или поздно либо потерпит военное поражение от внешних врагов, либо разрушится под действием внутренних конфликтов, что нередко приводило не только к поражению конкретного автократа, но и к насильственной смене режима.

Таким образом, чем длительнее господство, тем ближе изъятие ресурсов к оптимальному уровню и тем больше блага, доставляемые стационарным бандитом сообществу, следовательно, тем менее бандит походит на грабителя и тем более — на государство, т. е. тем легитимнее и, следовательно, эффективнее и стабильнее его господство и т. д., по кругу.

Аналитически основные отличия государства от бандита состоят в следующем:

а) государство производит безопасность, справедливость, порядок как общественные благо (априорно и для всего сообщества

граждан) в обмен на обязательную уплату налогов, а не как частные услуги, которые предоставляются отдельным клиентам при условии индивидуальной оплаты;

б) применение насилия и принуждения государством ограничено набором безличных формальных процедур, что должно снижать степень произвола, свойственного бандиту;

в) обе вышеперечисленных особенности, а также идеология долга и служения (государству, народу, отечеству) способствуют обретению легитимности, т. е. тому, что господство группы, контролирующей насилие, выглядит в глазах большинства граждан «полезным» и «справедливым», поэтому признается и добровольно поддерживается.

Таким образом, успешный процесс формирования государства предполагает производство общественных благ, наличие формальных правил и процедур, регулирующих действия власти, и легитимность последней. Это, конечно, идеально-типическое видение государства. В действительности многие государства далеки от такой модели. В разные исторические периоды государства демонстрируют различные свойства. В периоды, когда приватизируются важнейшие государственные функции, стираются институциональные границы между формальной и неформальной сферой, государство напоминает стационарного бандита или даже совокупность таковых. Рассматривая государство как процесс формирования и воспроизводства определенных институтов и практик, необходимо иметь в виду обратимость этого процесса, т. е. множественные случаи фрагментации и ослабления государств, а также многообразие социальных форм, которые исторически принимало политическое сообщество. Кроме стабильных демократических государств в современном мире есть группа так называемых слабых государств (weak states), расположенных в Африке и Азии.[36] Слабость таких государств проявляется в неспособности центральной власти контролировать автономные вооруженные формирования; в полной приватизации охранных и арбитражных функций и неспособности к производству общественных благ; в приватизации государственной казны правящим кланом. Для многих слабых государств (Ангола, Уганда, Кот'Ивуар, Сьерра Лионе, Киргизстан, Таджикистан, Афганистан и др.) характерен высокий уровень внутреннего насилия или тлеющий вооруженный конфликт (low intensity conflict) между различными политическими сообществами, низкий уровень безопасности и, как следствие, экономическая отсталость.

ГЛАВА 3 МАФИЯ В ЗЕРКАЛЕ СОЦИОЛОГИИ

Сегодня слово «мафия» используется очень широко. Им обозначают не только разнообразные формы организованной преступности, но часто и любые замкнутые сообщества, где возможности получения каких-либо благ ограничиваются кругом «своих» людей. Между тем мафия имеет конкретно-историческое происхождение, ограниченный «ареал» распространения, характерные способы деятельности (бизнеса), а также специфические организационные и культурные формы. Во второй половине XX в. это явление стало предметом большого числа исторических, антропологических и социологических исследований, что дает возможность более узкого понимания и определения мафии, а также систематического сравнения с аналогичными явлениями в других странах. Часть исследователей акцентируют внимание на стремлении мафии к поддержанию неформального политического господства на подконтрольных территориях, другие — на формах социальной организации, ритуалах, этнокультурных особенностях. Третьи рассматривают мафию как экономическое предприятие по производству и продаже определенных услуг. Первоначально, в 1960-70-х гг. сицилийскую мафию исследовали с помощью этнографических и антропологических методов, прибавляя к этому немногочисленные исторические свидетельства. Свидетельские показания высокопоставленных членов мафии, данные ими на судебных слушаниях в 1985–1997 гг. стали важнейшими источниками, которые были использованы учеными для развития социологического и экономического подхода.1 Большинство исследователей сходится на том, что мафия представляет собой упрощенный аналог или субститут государства. Претензии на политическое господство, а также использование насилия в качестве важнейшего ресурса предпринимательства (т. е. деятельность мафии и как правительства, и как охранного предприятия) делают необходимым ее подробное рассмотрение в этой книге.

ГЕНЕЗИС СИЦИЛИЙСКОЙ МАФИИ

Го, что впоследствии было названно «мафией», первоначально возникло и устойчиво воспроизводилось в шести западных провинциях острова Сицилия, а также в южноитальянской провинции Калабрия. По свидетельствам членов сицилийской мафии, они называют свою организацию Cosa Nostra («наше дело»), а ее аналог в Калабрии носит название Ndrangheta, которое произошло от греческого слова, обозначавшего «смелый», «благородный». В Неаполе также длительное время существует преступное сообщество, известное как Camorra.

Исторически Сицилия находилась на перекрестке средиземно-морских торговых путей, занимала важное стратегическое положение и постоянно подвергалась завоеваниям. Большую часть своей истории население острова прожило под властью других государств — греческого, византийского, нормандского и испанского. Феодальная Сицилия не имела собственной государственности, но ее жители, как отмечают многие исследователи, выработали неформальные механизмы самоуправления, которые позволяли поддерживать во многом самостоятельную жизнь, не зависимую от иностранного господства. Этот исторический фон создал локальную субкультуру, характерной чертой которой являлась враждебность к государству и склонность полагаться на свои силы. Конфликт с государством приобрел особую остроту после победной высадки на острове армии Джузеппе Гарибальди в 1863 г. и последующего создания единого итальянского государства.

Первое упоминание о тайных преступных сообществах на Сицилии относится к 1838 г. В докладе генерального прокурора Сицилии министру юстиции Бурбонского королевства говорилось: «Во многих деревнях существуют союзы или братства, что-то вроде сект, которые называются partiti, которые не имеют политической окраски, целей, постоянных мест встречи и которые объединены только лишь общей зависимостью от своего главы, который в некоторых случаях является землевладельцем, в некоторых — священником. У них есть общий денежный фонд, служащий общим целям, иногда для освобождения от ответственности или защиты какого-нибудь официального лица, иногда для защиты обвиняемого, иногда для уголовного преследования невинных. Они (братства) образуют множество маленьких правительств внутри правительства».[37] Первое систематическое описание мафии, свидетельствующее о ее устойчивости и влиянии, было опубликовано в 1876 г. Леопольдо Франчетти. Он описал ее как «индустрию насилия» — совокупность подпольных ассоциаций, имеющих законы, правила членства, санкции и промышляющих незаконным насилием.

Классовая структура феодальной Сицилии вплоть до середины XIX в. состояла из владельцев латифундий (баронов) и крестьян. Испании так и не удалось создать на Сицилии эффективную полицию, и порядок на острове поддерживался частными армиями и частными охранниками (campieri). После отмены феодальной собственности на землю в 1812 г. началось формирование земельных и сельскохозяйственных рынков. При этом большая часть владельцев латифундий стала переезжать в города, продавая свои земли или сдавая их в аренду частным предпринимателям (gabelotti). Считается, что частично из габелотти, частично из оставшихся не у дел частных охранников и начала формироваться мафия.[38] После объединения Италии на Сицилии была создана новая система государственной власти, введены новые законы и выборные органы. Началось формирование нового государства. Именно в период формирования государственности и рынков (последняя четверть XIX в.) и образовалась мафия.

Самим участникам тайных ассоциаций и братств термин «мафия» долгое время был не знаком. Они употребляли выражения «наше дело», «наши друзья», а себя называли иото di rispetto, иото d’onore — уважаемыми людьми, людьми чести. Термин «мафия» вошел в обиход благодаря театральной пьесе Джузеппе Ризотто / Mafiusi della Vicaria, название которой можно перевести как «Крутые из Викарии» (Викария — тюрьма в Палермо). В ней идет речь о сообществе бесстрашных и агрессивных преступников, находящихся в тюрьме и являющихся членами влиятельного секретного сообщества со своими правилами, ритуалами, характерным поведением. Пьеса была поставлена в Палермо в 1863 г. и стала гвоздем сезона, будучи сыгранной в том же году 55 раз. За последующие двадцать лет на Сицилии и в Италии ее сыграли более двух тысяч раз.[39] В пьесе термин «мафиози» употребляется в смысле «крутой», «надменный». Одна из реплик стала крылатым выражением того времени: «Chu vurrissi fari u mafiusu cu mia?». В свободном современном переводе это звучало бы так: «Ты что, пытаешься крутого передо мной изображать?». По мнению большинства исследователей, благодаря этой пьесе термин «мафиози» и производное «мафия» стали устойчиво ассоциироваться с тайным преступным сообществом, которое в то время уже существовало, но не имело обобщающего имени. Функцию наименования — но не изобретения, а скорее артикуляции уже существовавшей совокупности практик и социальных форм — выполнило, как это часто случается, произведение искусства.

К началу XX в. мафия заняла прочное место в политике и экономике Южной Италии, насчитывая вместе с калабрийской Ндран-гетой более 200 относительно автономных братств или «семей», каждая из которых контролировала определенную местность или населенный пункт. Численность некоторых семей не превышала 10 человек. Систематическая борьба с мафией началась в 1920-х гг., после прихода к власти фашистов во главе с Муссолини и с началом политики укрепления государства. Именно в этот период в уголовном кодексе появился термин associazione о delinquere, «преступное сообщество», что позволило комиссару Чезаре Мори, префекту Палермо, назначенному в 1924 г., арестовывать и сажать в тюрьму сотни мафиози. Борьба с мафией велась чисто репрессивными мерами, без особой заботы о правовом и процессуальном аспектах. Имея неограниченные полномочия, полиция просто стремилась выявить наиболее активных членов мафии, найти их и посадить в тюрьму под любым предлогом. Так, во время операции против клана Грисафи в течение одной ночи подчиненные Мори арестовали 357 человек по подозрению в принадлежности к мафии или сотрудничестве с нею.[40] Прекрасно понимая, что основой власти мафии является насилие, Мори открыто признавал, что он борется с мафией ее же средствами: «Если сицилийцы боятся мафии, то я докажу им, что я самый могущественный мафиозо».[41] Мори также стремился лишить мафию морального авторитета, обесчестить мафиози в глазах населения. По его распоряжению полиция конфисковывала имущество и скот членов мафии, устраивая праздничные раздачи населению и демонстрируя, что «уважаемые люди» не в состоянии защитить свою собственность, а значит, более не могут претендовать на уважение.

Спасаясь от преследований, многие мафиози эмигрировали в США, пользуясь каналом, налаженным одним из самых знаменитых мафиозо Вито Кашио Ферро. В США в то время как раз начался период сухого закона и расцвета бутлегерства, что создавало благоприятные условия для роста организованной преступности. Этот рост происходил во многом за счет массового прибытия свежего контингента с Сицилии. В 1928 году Мори объявил об успешном окончании борьбы с мафией и восстановлении государственности. Действительно, в период фашистской диктатуры влияние мафии было очень слабым. Но в 1943 году американские войска высадились на Сицилии и начали освобождение острова от фашизма. Для успешной операции им, естественно, требовались союзники, информанты, проводники и т. п., которые нашлись в большом количестве в итальянских кварталах американских городов среди обосновавшихся там «уважаемых людей». Так вместе с триумфальным освобождением Сицилии буквально «на броне» американских танков мафия вернулась и снова заняла господствующие позиции в политико-экономической жизни острова.

Послевоенная эволюция мафии во многом определялась ее активным вовлечением как в нелегальную, так и легальную экономику Южной Италии. С началом послевоенной индустриализации Южной Италии и активного развития инфраструктуры мафия фактически монополизировала государственные субподряды на строительство дорог, заводов, нового жилья. Это позволило повысить доходы преступных организаций. Из сельского дона, заботившегося о местном населении и вершившего справедливость, мафиозо постепенно превращался в городского гангстера-предпринимателя, а богатство становилось альтернативным источником статуса. Пино Арлакки одним из первых описал процесс превращения мафии п капиталистическое предприятие, последовавший за этим кризис традиционных ценностей и потерю легитимности. После того как и 1970 г. американская полиция ликвидировала основной канал поставок героина в США через Марсель (известный как French Connectioni), высокодоходные поставки наркотиков были налажены через Сицилию. Это означало нарушение традиционного морального запрета на наркоторговлю, долгое время соблюдавшегося мафией. Именно внутреннее разложение мафии облегчило задачу борьбы с ней, которую на этот раз возглавили коммунисты. В 1983–1984 гг. в Палермо прошли масштабные судебные слушания (Palermo maxi-processi), на которых впервые двое глав мафиозных семей, Томмазо Ьушетта и Сальваторе Конторно, нарушили обет молчания и дали показания. Всего в судебном процессе фигурировали 474 подозреваемых, 254 из которых были приговорены к различным срокам заключения. К концу XX века влияние мафии заметно ослабло. Этому способствовало активное преследование членов преступного синдиката, продолжившееся в 1990-е гг., а также снижение преступных доходов, вызванное как уменьшением государственных расходов на строительство в Сицилии, так и изменением географии мировых наркопотоков, которые теперь обслуживаются более мелкими этническими группами, близкими к местам производства наркотиков.

МАФИЯ КАК СУБКУЛЬТУРА, ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО И ПРЕДПРИЯТИЕ

Мафия — один из самых интенсивно эксплуатируемых жанров в кино и литературе. Члены подпольных синдикатов предстают то как кровавые убийцы в темных очках с автоматами и на черных машинах, то как защитники обездоленных и последний оплот традиционных семейных ценностей — жутковатые, но, в общем-то, симпатичные и трагические персонажи. Аура мафии, созданная силой искусства, затрудняет понимание этого явления, романтизируя его или, наоборот, сводя к обыкновенному криминалу с примесью эстетики. Что же представляет собой мафия с точки зрения социологии? Каковы основные парадигмы «мафиологии», и какие социологические теории применялись для объяснения ее появления, деятельности и шолюции? Условно можно выделить три основных способа интерпретации мафии в зависимости оттого, какому аспекту ее деятельности уделяется основное внимание и какие социологические подходы или исследовательские методы при этом используются: субкультурный, политологический и экономический.

Субкультура или организация?

Немецкий социолог Геннер Гесс, проводивший свое исследование в 1960-х гг., исходил из структурно-функциональной логики, типичной для социологии того времени. В своей книге «Мафия и мафиози: структура власти» (1973) он утверждал, что мафия является прежде всего субкультурой и набором поведенческих образцов, которые в контексте социальной структуры Сицилии выполняют ряд важнейших функций. Такой подход привел его к утверждению, что мафии, по сути, нет. «Мафия это не организация и не секретное общество, а метод, — пишет Гесс. — В своих общественных отношениях мафиозо использует физическое насилие или угрозу насилия. С помощью частного применения или угрозы насилия, которые государство считает противозаконными, мафиозо не только достигает повышения своего благосостояния или престижа, но и выполняет определенные функции в рамках субкультурной системы, оказывая услуги другим».[42]

Согласно такой точке зрения, поведение мафиозо выражает идеальные представления о сицилийском характере. Основной чертой этого поведения является требование уважения (rispetto) со стороны других и соблюдение соответствующего поведенческого кодекса чести, известного как omerta, «способность быть мужчиной», а также постоянная забота о поддержании и повышении собственного социального статуса. На практике это выражалось в следующих нормативно санкционированных чертах поведения. Во-первых, человек, претендующий на статус мафиозо, должен быть готов к насилию, к тому, чтобы отстоять свою собственность, интересы, решительно отомстить за нанесенный ущерб или оскорбление, причем сделать это самостоятельно, без помощи официальных властей и вопреки возможным санкциям. По свидетельству Франчетти, на Сицилии «наиболее действенный способ заставить себя уважать — заработать репутацию человека, совершившего несколько убийств».[43]

Во-вторых, принцип omerta предполагал умение хранить тайну, не распространять информацию за пределы доверенного круга, не делиться ею с официальными властями, в идеале — отказ от всякого обмена или сотрудничества с последними. Эта особенность отражала свойственное традиционной сицилийской культуре стремление полагаться исключительно на собственные силы и укоренившуюся веками двойную мораль. В-третьих, кодекс чести содержал 1акже нормы поведения, регулирующие отношения между мужчинами и женщинами и касающиеся сферы семьи. Если сицилийский мужчина являлся защитником всех женщин в своей семье, то мафиозо выступал в этой роли по отношению к сообществу в целом. Отказ мужчины от ранее данного обещания вступить в брак автоматически означал бесчестие для женщины, особенно в случае, если се ближайший родственник не мог принудить к соблюдению обещания или отомстить. Мафиозо не только являл собой образец мужского патронажа в рамках своей кровной семьи, но и осуществлял принуждение или месть, а тем самым защищал женщин или честь других семей в рамках сообщества. По данным Арлакки, из всех убийств, произошедших на равнине Джойя Тауро с 1940 по 1950 г., более 60 % были связаны с сексуальным насилием, похищением женщин или расторгнутыми помолвками.[44] Таким образом, все поведение мафиозо или мужчины, стремящегося им стать, было подчинено фанатической заботе о чести, завоеванию уважения в главах сообщества путем использования насилия, а также контроля за соблюдением традиционных моральных норм и запретов. Это по-юоляло достигать высокого статуса, источником которого был объем общественного уважения, что, в свою очередь, позволяло занять юсподствующую политическую позицию. При этом мафиозо — это (оциальная роль или функция, а не должность или профессия. Сюронники этой точки зрения указывают на то, что мафиозо мог иметь любой профессиональный статус. Формально он мог быть арендатором, пастухом, врачом, охранником или даже крестьянином, но благодаря своему поведению и соблюдению кодекса чести он становился «уважаемым человеком» и мог отправлять важнейшие политические функции (об этом ниже), постепенно меняя содержание деятельности, источник дохода и совершая восходящую мобильность.

Рассмотрение мафии как субкультуры ведет к тому, что основное внимание уделяется индивидуальному поведению, а сама мафия рассматривается либо как «метод» (Гесс), либо как слабо структурированная сеть авторитетных посредников, ставших таковыми в силу обладания качествами, особо ценимыми в местном социокультурном контексте. Но такая точка зрения, сформировавшаяся отчасти из-за недостатка надежных свидетельств об организации и внутренней жизни мафии, во многом соответствует легитимирующей идеологии самой мафии и ее склонности отрицать свое существование. Это хорошо выражено в определении мафии, данном сточки зрения ее понимания самими сицилийцами, которое воспроизвел в своих этнографических очерках Джузеппе Питре в конце XIX в.: «Мафия — это не секта и не организация; у нее нет ни правил, ни законов. <…> Мафиозо — это просто смелый человек, который не потерпит провокации; и в этом смысле каждому человеку следовало бы быть мафиозо. Мафия — это определенное сознание своего бытия, преувеличенная значимость индивидуальной силы и мощи как главного и единственного средства разрешения любого конфликта, столкновения интересов или идей».[45]

Однако новые свидетельства, полученные в ходе судебных процессов, дали основания поставить эту точку зрения под сомнение Данные о ритуалах приема и исключения, о наличии выборных и административных процедур и об иерархической организации способствовали изменению представлений о природе мафии. На основе таких данных была написана недавно вышедшая книга социолога Летиции Паоли «Мафиозные братства: организованная преступность, итальянский стиль» (2003). В ней автор, в частности, утверждает, что мафия обладает устойчивой организацией, не совпадающей с кровнородственными связями.

Во главе каждой семьи или группы (cosca) стоит выборный глава мафии (rappresentante или capomafia), который, в свою очередь имеет одного или двух советников (consigLiere), а также заместителя на случай ареста или других чрезвычайных обстоятельств. Кроме того, глава назначает capi decina (буквально — «десятников»), которые руководят группами по 8-10 человек (что-то вроде бригадиров). Средняя численность семьи — около 20 человек, хотя самые крупные насчитывали более 50. Согласно свидетельским показаниям, традиция мафии предполагала прямую демократию, т. е, выборы главы семьи на общем собрании, однако впоследствии во многих мафиях происходила узурпация власти представителями одного кровного рода и передача ее по наследству. Вместе с тем действительная история знает и массу случаев, когда замена главы семейства происходила насильственным способом, что являлось серьезным ограничением узурпации и наследованию власти. К 1950-м гг. на Сицилии начали создаваться специальные органы координации более высокого порядка, так называемые провинциальные комиссии — коллегиальные органы, в которых были представлены семьи, действовавшие в определенной провинции или местности (первая такая комиссия была создана в Палермо, где насчитывается до 18 независимых семей). Каждая мафиозная семья имела право делегировать в комиссию своего представителя (capo mandamento), который должен был быть рядовым членом, а не главой семьи. Такие комиссии были призваны разрешать споры и конфликты между семьями, выносить приговоры и регулировать насилие. Так, считается, что решения об убийствах в Палермо представителей власти, политиков и журналистов принимала исключительно провинциальная комиссия. Позже, в середине 1970-х, с целью более широкой координации по инициативе Пиппо Калдероне, главы мафии города Катанья, была создана региональная комиссия, в которую вошли представители шести из девяти сицилийских провинций (в трех восточных провинциях острова влияние мафии незначительно). Несмотря на то, что комиссии регулярно (обирались и принимали решения, их действительная власть над отдельными семействами была невелика, поскольку у комиссий не было своего исполнительного органа.

В 1980-е гг. изначальные принципы «мафиозной демократии» начали ослабевать, по мере того как стала набирать влияние мафиозная семья Корлеоне, возглавляемая Сальваторе «Тото» Риина. Он с начала централизовал управление внутри семейства, устранив промежуточные звенья в виде советников и десятников, а затем путем убийств и договоров с другими семьями создал коалицию, взявшую под контроль наиболее доходную территорию — Палермо. Поставив секретарем провинциальной комиссии Палермо своего человека, Риина сумел превратить этот орган в инструмент дальнейшей цен-фализации. То же самое было впоследствии проделано и с региональной комиссией. По мнению экспертов, к концу 1980-х гг. на (ицилии наметились явные признаки централизации деятельности мафии под руководством семьи Корлеоне и Тото Риина и возрождения традиционных ценностей, что явилось реакцией преступного мира на энергичные действия официальных властей.[46]

Аргументом в пользу существования мафии как устойчивой организации или секретного сообщества стали также данные о ритуалах приема и принципах членства. По мнению Паоли, членство в мафии нельзя охарактеризовать ни в терминах рациональной бюрократии, ни в терминах утилитарного контракта, когда стороны обмениваются благами или услугами. Наиболее адекватной является веберовская категория «статусный контракт», описывающая отношения, свойственные доиндустриальным обществам и отличные от целерационального контракта. Статусный контракт предполагает тотальное изменение правового и социального статуса человека, как если бы новая «душа» вселилась в его тело и он бы обрел новое качество, полностью отдавая себя в распоряжение нового сообщества. По словам судьи Фальконе, принятие в члены мафии «налагает на человека пожизненные обязательства. Вхождение в мафию аналогично религиозной конверсии. Невозможно уйти на пенсию из церкви или из мафии».[47] Такой тип сообщества называется «братством», что подчеркивает аналогию с кровнородственными узами, которые должны иметь первенство перед всеми остальными и не поддаются расторжению. Благодаря членству в таком братстве «людей чести», человек получает и более высокий, квазиаристократический статус, ибо мафия налагает на своих членов печать избранности и исключительности. Соответственно, выйти из такого статусного контракта живым практически невозможно, что подтверждалось свидетельскими показаниями.

Вступление в мафию представляет собой ритуал перехода, предполагающий определенные символические действия, интенсивные эмоции и, как следствие, внутреннее преображение и приобретение новой идентичности. Церемония инициации включает представление кандидата общему собранию мафии, описание правил, которые следует соблюдать, и произнесение ритуальной клятвы. Новичку предписывают отречься от всех своих прежних связей и аффилиаций, а также соблюдать строжайшую секретность. Клятва символически связана как с кровью, так и с религиозными католическими атрибутами. Во время клятвы крестный отец, представивший кандидата, делает надрез на указательном пальце его руки и кровь должна окропить бумажную иконку с изображением святого или святой (чаще всего это Святая Дева Благовестница), которую потом поджигают. Пока иконка горит, кандидат произносит клятву: «Я сжигаю тебя как бумагу, но боготворю тебя как святую; эта бумага горит, и пусть же мое тело сгорит, если я предам наше дело [т. е. буквально, Коза Ностру]». В других вариантах клятва звучала как «Я вступаю в Коза Ностру кровью и я выйду из нее только кровью». Часто вновь испеченный мафиозо должен был в последующие дни совершить убийство по поручению семьи.[48]

Несмотря на то, что действительные кровнородственные связи играют большую роль в социальном воспроизводстве мафии (часто в мафиозную семью входят родные и двоюродные братья, а лидерство и членство передается по наследству), свидетельства наличия социальной организации, отличной от кровного родства и воспроизводимой посредством особых правил, символов, практик и ритуалов, привели к изменению взглядов на природу мафии. Мафия теперь представляется не как совокупность взаимодействующих индивидов, характеризуемых специфическим поведением, а как устойчивые организации, координирующие свою деятельность с помощью специальных органов.

Мафия как политическое сообщество

Исходным моментом для объяснения генезиса сицилийской мафии выступают проблемы и противоречия, сопутствовавшие формированию государственности на Сицилии после отмены феодализма и присоединения к Италии. В XIX веке, пережив две революции, несколько крестьянских восстаний и войну, Сицилия отличалась высоким уровнем насилия. Разгул бандитизма и грабежа стал особенно острой проблемой после роспуска частных армий, охранявших владения баронов и обеспечивавших порядок. Но создание нового объединенного государства не решило проблему порядка. Плохая организация, непопулярная политика (воинская повинность, повышение налогов), а также враждебное и недоверчивое восприятие государства населением острова как нового завоевателя способствовали тому, что официальные власти не могли эффективно выполнять свои функции и граждане отказывались от какого-либо взаимодействия с ними. Образовавшийся вакуум власти был заполнен неформальными братствами «уважаемых людей». Государство было не способно представлять и защищать интересы основных классов, регулировать противоречия и конфликты, которые возникали между владельцами земель, арендаторами и крестьянами. Американский антрополог Антон Блок, проживший несколько лет в сицилийской деревне, определил мафиози как «фигурацию политических посредников» (термин заимствован у Элиаса), которые регулировали отношения между основными классами, а также служили связующим звеном между местным сообществом и представителями центральной власти.[49]

К концу XIX века многие местные полицейские чины и мэры некоторых городов были представителями мафии. Политика кооптации мафии во власть стала вынужденным компромиссом, который позволял Риму сбалансировать фактическую политическую автономию острова. Выборные депутаты также полностью зависели от главы местной мафии, авторитет которого давал ему возможность «попросить» электорат сделать ему одолжение и проголосовать за того или иного кандидата.

Каждая мафиозная «семья», или клан (cosca), претендовала на монопольное право регулировать социально-экономическую жизнь определенной местности (в деревне или части города). Любое преступное деяние или акт насилия, который планировался в определенной местности, должен был быть согласован с главой мафии, в противном случае его исполнители рисковали жизнью. По мнению многих исследователей, традиционный сельский мафиозо пользовался действительным уважением населения, его власть и эпизодически применяемое насилие были легитимны. Даже главный обвинитель мафии судья Фальконе признал, что «многие годы мафия вносила свой вклад в то, чтобы остановить хаос и полную дезинтеграцию сицилийского общества».[50]

Суммируя исследования Блока, Гесса, Арлакки и Паоли, можно выделить следующие политические функции мафиозо.

Охрана собственности и жизни. В условиях высокого уровня насилия и преступности и в контексте низкой эффективности и слабого авторитета официальных властей мафия стала основным институтом по поддержанию порядка и справедливости — в соответствии с их местным традиционным пониманием. В случаях кражи скота или имущества население обращалось за помощью к мафии, и во многих случаях похищенное возвращалось. По данным полиции времен «железного префекта» Мори, в 75 % случаев кражи скота полиция не могла достичь каких-либо результатов; в 15 % официальным властям удавалось найти похитителей и только в 10 % — вернуть похищенное. Вмешательство мафии было успешным на 95 % и обеспечивало возврат 70 % украденной собственности.[51]Одно из правил, установленных мафией, состояло в том, что воры должны были ждать 24 часа, прежде чем сбывать украденное. Если потерпевший не обращался в полицию, а приходил к местному capo-mafia, то это значительно облегчало поиск украденного. При этом нарушители этого правила или люди, совершавшие убийства без ведома мафии (включая и убийства, совершаемые членами мафии без согласования с главой семейства), подвергались наказанию или убивались.

За охрану порядка и собственности мафия собирала взнос, ко-юрый назывался pizza. Его должны были платить как деревенские арендаторы, торговцы, пастухи и т. п. так и владельцы магазинов и компаний в городах. Этот взнос давал определенную гарантию безопасности и право обращаться за помощью, но отказ от уплаты влек за собой угрозы, уничтожение имущества или даже расправы. Другой формой охранных платежей было устройство членов мафии на работу на фермы или в компании с выплатой высокой зарплаты или принуждение к покупке продукции по завышенным ценам у поставщиков, назначенных мафией.

Посредничество. Повседневная деятельность любого главы мафии состояла в приеме многочисленных людей с жалобами и проблемами, сбор информации о конфликтах и противоречиях в данной местности, осуществление посредничества при урегулировании споров по поводу имущества, земельных наделов, долгов, а также личных конфликтов. Мафия давала гарантии выполнения работодателями их обязательств по отношению к бесправным работникам, но по время массовых выступлений могла защищать интересы собственников, помогая подавлять бунты. Кроме того, мафия опосредовала отношения местных сообществ с центральными властями и национальным рынком. Согласно полицейскому донесению, глава семейства города Санта-Мария дель Гезу дон Паоло Бонтаде исполнял роль «традиционного capomafia, который вмешивается напрямую во все вопросы на своей территории, осуществляя посредничество в частных конфликтах, беря на себя роль великого защитника своих граждан, проникая в государственные офисы и частные компании, распространяя свое влияние посредством коварной системы скрытых угроз, формально прикрытой корректным и уважительным поведением».[52]

Поддержка морального порядка (социальная интеграция). Мафия также выполняла функцию подавления отклоняющегося поведения и тем самым обеспечивала соблюдение кодекса, который в основных чертах совпадал с традиционной моралью аграрной Сицилии. Легитимность мафии во многом основывалась на ее способности преподнести себя как блюстителя местных обычаев, защищая их от влияния внешнего мира. Capomafia выступал как защитник семейных ценностей, запрещая членам мафии вступать во внебрачные отношения и наказывая нарушивших запрет. До начала 1960-х гг. мафия соблюдала моральный запрет на извлечение доходов из организации наркоторговли, проституции, азартных игр. Но с разложением традиционных моральных устоев и переориентацией мафии на извлечение предпринимательского дохода, в том числе из наркоторговли, мафия перестала выполнять эту функцию, что постепенно привело к потере легитимности.

В своей книге Паоли пришла к выводу, что нормативная система, установленная Коза Нострой и Ндрангетой и основанная на систематическом использовании секретности и насилия, «конституирует правопорядок (legal order), альтернативный государству».[53]Согласно плюралистической теории права, признаками правопорядка является наличие двух типов правил и специально выделенной группы или организации, ответственной за вынесение правовых суждений и исполнение наказаний.[54] Правила первого типа регулируют поведение людей, а правила второго типа позволяют идентифицировать или менять правила первого типа, а также определять факты их нарушения и применять санкции. На сегодняшний день нет надежных свидетельств наличия у мафии письменных (формальных) законов или процедур, регулирующих их изменения. Однако, по крайней мере с конца XIX в., и сицилийские, и калабрийские мафиозные семьи оперируют четкими правилами вынесения судебных решений (rules of adjudication), а наказание осуществляет не потерпевший, а другие члены мафии. Конфликты между членами мафии рассматриваются провинциальными или региональными комиссиями. С 1957 года насилие в отношении другого члена мафии санкционировано только в случае наличия непосредственной угрозы жизни. Что касается конфликтов и «правонарушений» обычных жителей подконтрольной территории, то их дела обычно рассматривались собранием мафиозной семьи. Но кроме этого суда «первой инстанции» в Калабрии, например, существовал еще провинциальный суд, игравший роль верховного суда. Он состоял из трех capo-mafia, которые контролировали три административных района Калабрии, а также еще нескольких авторитетных мафиози.[55]

Несмотря на то, что мафия претендует на контроль за применением насилия на определенной территории и стремится поддерживать некоторый правопорядок, полное отождествление мафии с государством было бы неоправданно. По сравнению с современным государством мафия является более традиционным, архаичным и менее дифференцированным институтом, системой правления и регулирования социальных отношений, свойственной доиндустриальным обществам. «Законы» мафии во многом базируются на традиционной морали и обычаях, поэтому теряют свою силу по мере детрадиционализации итальянского юга. Кроме того, степень дифференциации управляющих функций в мафии низкая по сравнению с государствами, т. е. административная, законодательная и правоприменительная власть сосредоточена либо в одном лице, сарота-ра, либо в провинциальной или региональной комиссии. В целом мафию можно рассматривать как совокупность недоразвитых протогосударств, которые, однако, не смогли одержать верх над своим конкурентом. Паоли приходит к следующему выводу: «Мафиозные сообщества представляют собой случаи политических сообществ, институционализация которых не завершена. Они выступают в качестве политического органа по отношению к своим членам, но на протяжении истории боролись — в разной степени успешно — за то, чтобы навязать свой архаичный порядок всему населению своей территории и наделить этот порядок легитимностью».[56]

МАФИЯ КАК ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Многие исследователи (Франчетти, Гесс, Арлакки) обращали внимание на экономический аспект деятельности мафии — как на ее стремление к извлечению дохода, так и на ее роль в локальной хозяйственной системе. Но содержательно-экономический аспект деятельности мафии, который присутствует наряду с другими аспектами, следует отличать от формально-экономической модели мафии как предприятия или фирмы, занимающейся производством и продажей определенных услуг. Последнее означает описание структуры и деятельности мафии исходя из логики извлечения дохода посредством рыночного обмена, вне зависимости от того, как понимают свои действия сами участники и как они представляются своим клиентам. По сути, это применение теории рационального выбора для анализа явления, которое на первый взгляд кажется традиционным или даже экзотическим.

Наиболее полно и последовательно этот подход выражен в книге социолога Диего Гамбетты «Сицилийская мафия: частный охранный бизнес» (1993).[57] Если деятельность мафиозо содержит определенную полезность, то необходимо понять суть услуг, которые он производит, источник спроса на них, ресурсы, требуемые для производства этих услуг, способы их реализации и т. д. Гамбетта исходит из того, что мафиозо, по сути, является посредником на экономическом рынке; он производит и продает специфический товар под названием «охрана» (protection). Именно охрана, а не насилие как таковое, имеет определенную полезность, цену, а также требует издержек для своего производства. Но охрана выступает не столько как физическая защита, сколько как определенные гарантии, которые мафиозо дает продавцам и покупателям на рынках с повышенным уровнем риска. Последнее обстоятельство важно, поскольку именно риски, связанные с низкой защищенностью собственности, склонность к недобросовестному поведению и, как следствие, низкий уровень доверия создают спрос на услуги мафии. Иными словами, посредничество мафиозо гарантирует, что покупателю не продадут «лимон» (некачественный товар), что продавца не ограбят по дороге на рынок и т. п.[58] На рынках с высоким уровнем риска и низким уровнем доверия экономический обмен и, соответственно, прибыльная торговля затруднены без посредничества инстанции, которая может принудить обе стороны к соблюдению условий соглашения или прав другой стороны. Покупатель платит мафиозо за то, что тот защищает его от недобросовестного поведения продавца, а продавец — за то, что ему доверяет покупатель. Благодаря такому контракту, пишет Гамбетта, «возникает новое равновесие, и даже и простом мирке, состоящем всего из трех агентов — продавца, покупателя и мафиозо, — каждый получит преимущество. Трансакционные издержки будут выше, чем в мире полного доверия, но вы-юда тоже будет выше, чем при отсутствии трансакций».[59]

Гамбетта последовательно проводит аналитическое различие между рынком охранных услуг и рынком обычных товаров и услуг. В условиях Сицилии развитие первого стало условием формирования и функционирования последнего. Вместе с тем деятельность мафии и ее интерес в сохранении своих доминирующих позиций уменьшали эффективность обычных рынков и консервировали отсталость Южной Италии. Мафия предоставляла несколько видов защиты своим клиентам. Кроме очевидной физической охраны и защиты от недобросовестного поведения, которое рассмотрено выше, мафия осуществляла защиту от конкуренции. Например, в строительной сфере в Палермо мафия поддерживала картель, допуская на рынок подрядов только ограниченное количество фирм, поскольку рост числа рыночных агентов приближал бы предоставляемую мафией охрану к общественному благу и затруднял бы контроль, распределение возможностей получения прибылей фирмами и сбор налога мафией. «Именно по этой причине мафиозо продает защиту как благо, которое может потребить один агент, только если другие не могут это сделать. И конкуренция развивается во вредном направлении, поскольку другие фирмы входят в бизнес в меньшей степени за счет улучшения качества своих товаров и конкурентоспособности цен, чем за счет развития тех навыков (в пределе — навыков военного характера), которые позволят пользоваться монополистической властью мафиозо и его окружения».[60] Кроме того, мафия сама заинтересована в поддержании высокого уровня недоверия на рынках и в том, чтобы время от времени были пострадавшие от недобросовестных сделок или сторонней агрессии. Это касается прежде всего хозяйственных субъектов, не являющихся клиентами мафии. Знание о таких сделках препятствует повышению уровня доверия и переходу к двусторонним контрактам, исключающим мафию. Не отрицая определенной функциональности мафии, экономическая модель показывает отрицательные следствия ее господства на рынках, которые заключаются в поддержании менее эффективных конкурентной ситуации и институтов, что, в свою очередь, ведет к проблеме хронической недоразвитости и низких темпов экономического роста.

Для производства охраны требуются специфические ресурсы. К таким специфическим ресурсам относятся прежде всего информация (секретность), насилие и репутация. С одной стороны, мафия отличается гипертрофированным культом секретности во всем, что касается ее собственной жизнедеятельности. Это служит снижению собственной уязвимости перед лицом конкурентов из других семей или официальных властей, что дает преимущества для осуществления охранной деятельности. «Omerta не является, как полагали многие, просто традиционным кодексом, который формировался в течение длительного периода иностранного господства и сохранился по инерции; он не является и только средством недопущения государства в сферу деятельности мафии. Он является ключевой частью способности выступать в качестве предпринимателя в области охраны. В этом — одно из различий между продажей автомобилей и продажей охраны. Если в последнем случае наша частная жизнь не обязательно является индикатором того, насколько надежны будут наши автомобили, то в случае с охраной <…> то, что мы есть — или кем мы хотим казаться, — считается одним из важнейших признаков надежности», — утверждает Гамбетта.[61]

С другой стороны, важнейшей частью деятельности мафии является добывание и управление информацией. Рядовые члены мафии все время находятся в людных местах, ведут беседы с населением и бизнесменами, наблюдают, дают задания своим информаторам. Это связано с необходимостью знать о сделках, преступлениях, замыслах, конфликтах, экономической деятельности и прочих аспектах жизни на подконтрольной территории для того, чтобы осуществлять эффективную охрану, разрешение споров, устрашение и посредничество. Лучшая информированность позволяет более эффективно распоряжаться другими доступными ресурсами.

Понятно, что насилие и угрозы являются ключевым ресурсом для производства охраны, поскольку дают возможность к принуждению и контролю. Поэтому решительность в применении силы и ютовность к убийству обусловлены не столько культурой как таковой, сколько логикой бизнеса. При этом применение силы является частью самого бизнеса, поскольку демонстрирует возможности надежной защиты и создает соответствующую репутацию. Конкуренция между мафиозными семьями как охранными предприятиями неизбежно носит насильственный характер, поскольку отступить означает показать неспособность к защите своих клиентов, а успешное насилие, наоборот, является мощнейшим маркетинговым средством продвижения охранных услуг. Интенсивность насилия в Южной Италии объясняется не столько темпераментом или культурными кодами, сколько фактором репутации, который сам по себе является важнейшим ресурсом в охранном бизнесе. Сама репутация, воплощенная в имени «уважаемого человека» или мафиозной семьи, играет роль охранной грамоты. В этом специфика репутации в охранном бизнесе: в отличие от других сфер хозяйственной деятельности, где репутация подтверждает надежность поставщика, способствует сохранению прежних клиентов и привлечению новых, но не влияет на издержки производства товара или услуги, в охранном бизнесе надежная репутация сама выступает как ресурс, который экономит издержки, поскольку автоматически производит эффект сдерживания. Собственность на имя и воплощенную в нем репутацию являются аналогом собственности на торговую марку, и многие действия мафиози по регулированию использования свое-ю имени или защите чести, по сути, аналогичны защите торговой марки.

Гамбетта применяет экономическую логику и для объяснения 1гнезиса мафии, господствующей преимущественно в западной части Сицилии. С одной стороны, исторические обстоятельства создали спрос на охранные услуги. К таким обстоятельствам можно отнести отмену феодализма, введение частной собственности, формирование рынков. С другой стороны, на Сицилии возникло избыточное предложение людей, готовых к насилию, — бывших охранников поместий, служащих частных армий, вернувшихся с войны солдат, просто бандитов, которые к тому же создавали и дополнительные угрозы хозяйствующему населению. Западная Сицилия была более богатым районом с более интенсивной хозяйственной деятельностью, что, по мнению Гамбетты, и обусловило более широкое распространение мафии на западе. Таким образом историческая констелляция факторов спроса и предложения обусловила появление специфических предприятий, заменивших собой государство.

Экономическая модель мафии действительно проясняет и позволяет рационально объяснить многие поведенческие особенности ее членов. Она также несет в себе критический потенциал, отрицая культурную предрасположенность некоторых народов к преступной деятельности, что иногда предполагает субкультурный подход. Мафия или аналогичные структуры могут возникнуть там, где появляется сочетание специфических обстоятельств, способствующих возникновению рынка частной охраны и появлению независимых поставщиков соответствующих услуг вне связи с этнокультурной спецификой страны или сообщества, т. е. исключительно под действием экономических стимулов. Аналогичные явления наблюдались в США, Японии, Гонконге и России. Однако эта модель не в полной мере объясняет само формирование соответствующих организаций, их воспроизводство и эволюцию. Воспроизводство мафии на Сицилии на протяжении многих поколений невозможно объяснить лишь устойчивостью рынка, как если бы он был автономен от местной культуры, политики и действий самой мафии. Поэтому адекватное объяснение мафии возможно лишь путем наполнения той или иной модели конкретными историческими и социокультурными деталями.

МАФИЯ В США

В отличие от Сицилии, организованная преступность в США формировалась преимущественно в сферах противозаконной деятельности или торговли, таких как распространение наркотиков, подпольное производство алкоголя, проституция, азартные игры и т. д. Основной деятельностью подпольных синдикатов, состоявших главным образом из ирландских и еврейских эмигрантов, была торговля опиумом и кокаином, после того как в 1914 г. правительство приняло Закон Гаррисона, запретивший свободную продажу этих наркотиков. К этому времени уже сформировался устойчивый спрос на опиаты и кокаин, поскольку число наркоманов, среди которых были в основном белые состоятельные женщины среднего возраста, достигло, по некоторым оценкам, 500 тыс. человек. Центром импорта и дальнейшего распространения наркотиков был город Филадельфия, а лидером картеля — Арнольд Ротштейн по кличке Мозг.[62]

Но «золотой век» американской мафии начался после введения «сухого закона» в 1919 г. Как предшествовавшие события, так и последствия этого закона заслуживают отдельного внимания, поскольку хорошо иллюстрируют сложные причинно-следственные связи и роль непреднамеренных последствий в генезисе социальных инсти-tyroB. Введению «сухого закона» предшествовало появление широкого общественного движения — «движения за воздержание» (temperance movement), которое было инициировано Американским обществом воздержания, основанным консервативной протестантской частью американского населения в 1826 г., а также Женской христианской лигой воздержания и Американской лигой против салунов (Anti-Saloon League of America). Впоследствии была создана Национальная партия за запрет алкоголя, которая перенесла широкую общественную инициативу по борьбе с пьянством в сферу законодательной политики. Однако, как выявило исследование, проведенное Джозефом Гусфилдом, в действительности это движение было направлено против новых иммигрантов, прежде всего ирландских католиков, которые и играли роль «модельных» пьяниц, разлагающих трудолюбивую протестантскую Америку.[63] Антиалкогольное движение было, по сути, классовой борьбой с этническим и религиозным оттенком, — борьбой белого протестантского сегмента ia рынки труда, лучшие поселенческие территории и другие возможности против ирландцев, а также евреев, итальянцев и других меанглоговорящих групп. В результате в январе 1919 г. была принята знаменитая 18-я поправка, а через 9 месяцев — подзаконные акты, регламентировавшие исполнение закона. Практически сразу начался рост подпольного алкогольного бизнеса — теневого производства, а также «черного» импорта алкоголя из Канады, открытие подпольных баров и клубов (известных как speakeasies), которых в одном Чикаго во времена «сухого» закона насчитывалось до 10 тыс. Наиболее активными и эффективными в организации этого бизнеса оказались итальянские иммигранты и прежде всего выходцы с Сицилии, многие из которых прибыли в США, спасаясь от репрессий против мафии, развернутых Муссолини (наиболее известные среди них-Джозеф Боннано, Джозеф Профачи и Сальваторе Маранзано). Таким образом, сочетание борьбы между американскими протестантами и ирландскими католиками, законодательных мер в США и государственной политики в Италии этого же времени привели к последствиям, которых никто не планировал и не предсказал. Открылась новая предпринимательская ниша и новые возможности, которыми в силу имевшихся навыков и организации воспользовались прежде всего итальянские иммигранты. В результате того что отрицательные следствия явно перевешивали положительные, уже в 1933 г. закон был отменен. Но именно в этот период сформировалась мощная теневая экономика и организованная преступность, с которой власти США будут бороться последующие сорок лет, мафия же будет последовательно переносить свою деятельность в новые сферы: азартные игры, управление профсоюзами, торговля наркотиками и т. д.

Символом новой организованной преступности стали чикагские гангстеры и лидер наиболее крупной группировки Альфонс Капоне. Он родился, вырос и начал свою преступную деятельность в Нью-Йорке, но в 1920 г. после совершения нескольких убийств перебрался в Чикаго, примкнув вместе со своим наставником Джонни Торрио к сицилийской мафиозной группе Джима Колоссимо, который курировал проституцию. Вскоре Колоссимо был устранен и Торрио с Капоне вложили все силы и средства в организацию подпольного алкогольного бизнеса, который приносил обоим до 100 тыс. долларов чистой прибыли в неделю. По инициативе Капоне чикагские гангстеры заключили перемирие, разделив Чикаго на зоны влияния: конкурирующей ирландской группировке ОЪэньона досталась северная часть города. Но перемирие просуществовало до 1924 г., после чего началась война, послужившая прообразом для всех гангстерских боевиков. ОЪэньон был убит и лидерство «северных» перешло к Чарлзу Морану, штаб которого находился в просторном гараже на Кларк-стрит. Знаменитый эпизод этой войны вошел в историю как «бойня в день святого Валентина». 14 февраля 1929 года по приказу Капоне три киллера, переодетых в полицейских, подъехали к гаражу, вошли, поставили к стенке якобы для обыска (гмерых находившихся там ничего не подозревавших гангстеров и хладнокровно расстреляли их всех. Сам Моран, который должен был туда прийти, опоздал, и это спасло ему жизнь. Но вскоре его влияние гошло на нет, и Капоне практически монополизировал организованную преступность в Чикаго. В апреле 1930 г. Криминальная комиссия Чикаго опубликовала список из 28 «врагов общества», который возглавлял Капоне — «враг общества номер один». Примечательно, что всего лишь год спустя киностудия Warner Brothers и режиссер Джеймс Кэгни выпустили фильм про Капоне Public Enemy, а котором известный гангстер обладал привлекательными манерами и вел роскошный образ жизни, став своего рода ролевой моделью для Америки 1930-х. По мнению социолога Дэвида Рута, именно после того, как Голливуд сконструировал Капоне, гангстер стал центральной фигурой американской культуры. Образ гангстера помогал американцам осваивать и осмысливать быстро меняющийся мир.[64]

Карьера Капоне иллюстрирует важную закономерность в отношениях мафии и государства. До тех пор пока мафия действует а тени, не бросает публичный вызов власти и от ее действий не страдают обычные граждане, официальные власти не предпринимают против нее активных действий. Но когда лидеры мафии переоценивают свое влияние и их действия наносят ущерб репутации властей, последние, как правило, расправляются с лидерами мафии. Сальваторе Риина, Альфонс Капоне, Пабло Эскобар, Владимир Кумарин закончили свою карьеру публично известных лидеров мафии после того, как бросили открытый вызов властям и не справились с ответной реакцией. Капоне был посажен в тюрьму летом 1951 г. на 11 лет за уклонение от уплаты налогов, освобожден досрочно по состоянию здоровья в 1939 г. и умер своей смертью в 1947 г.[65]

В Нью-Йорке в это же время наблюдался аналогичный бум бутлегерства и организованной преступности. В 1930 г. там тоже начался конфликт между крупнейшими конкурирующими группировками — Джо Массерии и Сальваторе Маранзано, — вошедший в историю как «Кастелламарская война» (по названию городка на Сицилии). Причиной большинства таких войн было то, что гангстеры периодически перехватывали грузовики с алкоголем, принадлежащим конкурентам, и отнимали товар. Кульминацией «Кастелламар-ской войны» стало убийство обоих боссов, сначала Массерии, а потом Маранзано, классического сицилийского мафиозо, ставшего на короткое время после смерти конкурента «боссом всех боссов». Убийство было подготовлено новыми молодыми гангстерами Чарлзом «Лаки» Лучиано, Джо Адонисом, Франком Костелло, Мейером Лански и Бенджамином Зигелем («Багси Зигель», которому американский народ обязан появлением Лас-Вегаса), работавшими сначала с одним, а потом с другим лидером и предавшими обоих для того, чтобы самим занять господствующие позиции в преступном мире Нью-Йорка. Впоследствии американский криминалист Дэвид Кресси напишет, что в течение нескольких дней после убийства Маранзано 10 сентября 1931 г., произошла серия из сорока других убийств и что это было устранение классических сицилийских мафиози новыми молодыми гангстерами, руководствовавшимися исключительно интересами бизнеса. В отличие от своих «усатых» сицилийских донов, чтивших сельские традиции родины, новое поколение городских гангстеров выросло в Бруклине и Бронксе. Они были рациональны, динамичны, руководствовались исключительно интересами бизнеса и были гораздо лучше интегрированы в американское общество, разделяя его ценности и стремление к успеху, который измерялся прежде всего деньгами. И хотя постепенная смена поколений в американской мафии на рубеже 1930-х гг. действительно имела место, обширный заговор, на который указывали представители официальной американской криминалистики, был скорее всего мифом. Историк мафии Алан Блок, проверив все основные американские газеты, вышедшие в течение месяца после убийства Маранзано, обнаружил только три других убийства, которые могли быть как-то связаны, что полностью опровергало версию об организованной «чистке» мафии.[66]

Тем не менее версия властей о существовании мафии как обширной подпольной организации, состоявшей преимущественно из сицилийцев и представителей других этнических групп, своего рода заговоре иммигрантов, приобрела популярность по мере усиления борьбы с организованной преступностью. В предвоенные годы борьбу с мафией возглавил прокурор Нью-Йорка Джон Дьюи, наи-пысшим достижением которого было уголовное дело против Лаки Лучиано за принуждение к проституции: глава нью-йоркской мафии был осужден на 50 лет. Новый этап борьбы властей с мафией пришелся на 1950 г., когда была создана так называемая Комиссия Кефауэра (по имени сенатора от штата Теннесси Эстеса Кефауэра). И течение двух лет перед комиссией предстали около 600 свиде-м*лей, давших показания о различных аспектах организованной преступности. Слушания комиссии показывались по телевидению, чю впервые сделало мафию фактом публичной жизни в США. Однако показания в пользу существования разветвленного пре-пупного синдиката давали только представители власти, ФБР и Комиссии по наркотикам, в то время как все представители мафии, иызванные на слушания, говорили, что ничего о мафии не слышали (пот эпизод нашел отражение во второй части фильма «Крестный отец»). Единственным свидетельством, исходившим «с той стороны», пали показания Джо Валачи, данные им перед комиссией сенато-р.| Маклеллана в 1963 г. Валачи был одним из рядовых членов мафиозного семейства Гамбино в Нью-Йорке, затем попал в тюрьму, где совершил убийство другого члена мафии, и, опасаясь мести, иынужден был пойти на сотрудничество с властями в обмен на гарантии безопасности. Именно Валачи ввел в обиход термин La Cosa Nostra (в котором артикль La обозначал некую осязаемую сущность, в отличие от просто «общего дела»), рассказал о суще-стовании верховного совета мафии под названием «Комиссия», описал жесткую иерархическую структуру мафии, ритуал инициации и назвал основные территории мафиозных семей. В результате показаний Валачи окончательно оформилась теория организованной преступности, представлявшая ее как единую иерархическую (цианизацию, и теория этнического заговора, обвинявшая во всем представителей меньшинств. Наиболее полно эта теория выражена v работе Кресси «Похищение нации: структура и операции организованной преступности в США» (1967).[67] По данным ФБР, к началу 1970-х гг. американская мафия насчитывала до 3 тыс. человек, организованных в 24 мафиозных семьи.

ДЕБАТЫ О ПРИРОДЕ МАФИИ И ЕЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Американские социологи и антропологи предложили видение мафии, которое существенно отличалось от картины, нарисованной официальной криминологией.[68] В 1953 г. впервые вышла ставшая широко известной статья Дэниэла Белла «Преступность как американский образ жизни».[69] Ее основной тезис заключался в том, что в США организованная преступность является «причудливой лестницей социальной мобильности» (queer ladder of social mobility), т.e. выполняет важную социальную функцию, и поэтому обладает значительной культурно-символической притягательностью. Эта идея легла в основание теории этнического наследования, согласно которой каждая новая этнокультурная группа, прибывшая в США, проходит стадию организованной преступности, прежде чем ей удается интегрироваться в американское общество и повысить свой статус (фильм «Крестный отец» является иллюстрацией именно этой теории). Отчасти это происходило потому, что другие каналы вертикальной мобильности были недоступны или монополизированы иными этническими или конфессиональными группами. По мере восхождения одной этнической группы по «лестнице» благосостояния и престижа (во многом за счет коррупции и легализации криминальных доходов) освободившуюся нишу организованной преступности занимает другая группа и т. д. Если первоначальной этнической основой организованной преступности были ирландские и еврейские иммигранты, то постепенно их сменили итальянские, затем, по мере интеграции последних в деловой мир и политический истеблишмент, эту нишу заняли чернокожие, а также мексиканцы, затем выходцы из Китая и Юго-Восточной Азии и т. д.

Антропологические исследования Джозефа Албини и Фрэнсиса Янни наполнили теорию этнического наследования богатым эмпирическим содержанием и нарисовали альтернативную картину структуры и деятельности американской мафии. Албини, исследовавший преступный мир Детройта, утверждает, что мафия организована по сетевому принципу, в котором основную роль играют отношения дружбы, родства и патронажа. Лидеры мафии — это люди, на которых замыкаются множественные связи, соединяющие легальный и нелегальный бизнес, которые могут обеспечивать различным теневым группам контакты с политиками и другими влиятельными людьми для создания возможностей по извлечению дохода. Причём такие альянсы часто носят временный характер и включают множество людей, не имеющих постоянного отношения к преступному миру. Албини утверждает, что мафия не является тайным обществом, а представляет собой синдикат, состоящий из «системы слабо структурированных отношений, функционирующих прежде всего потому, что каждый участник заинтересован в улучшении своего благосостояния».[70] Исследования Янни подтвердили, что «организация» преступности далека от современной иерархической бюрократической модели. Связи в преступных группировках имеют традиционный характер, т. е. высоко персонифицированы, аффективны, а преступные организации «не имеют структуры, которая была бы независима от их текущего персонала».[71] Кроме итальянской организованной преступности, Янни предпринял изучение преступного мира чернокожего и пуэрториканского населения, к которому переходили наиболее криминализованные виды бизнеса, по мере того как итальянцы перемещались в легальную сферу. Этим он не только подтвердил идеи Белла об этническом наследовании, но и показал наличие различных форм социальной организации преступности в зависимости от этнических корней. Сицилийский тип организации и социального контроля, который давал выходцам с итальянского юга конкурентные преимущества в мало престижных полулегальных (форах жизни, постепенно уступал место другим, более гибким формам организации.[72]

Версия официальной криминалистики, согласно которой основным бизнесом организованной преступности является поставка населению запрещенных законом товаров и услуг, послужила также отравной точкой дебатов об экономической составляющей деятельности мафии. Альтернативную точку зрения выразил Томас Шеллинг, известный своими работами в области теории игр и теории сдерживания (deterrence theory). По его мнению, основным бизнесом организованной преступности является установление монополии для регулирования других видов бизнеса и организованного вымогательства. Мафия использует насилие для установления монопольного контроля над теми сегментами рынка, которые государство объявило нелегальными и на которые защита и контроль со стороны государства не распространяются. Поэтому организованная преступность осуществляет охрану и регулирование криминальных видов деятельности и собирает налог, выступая в качестве правительства. Поставщики нелегальных товаров и услуг, таким образом, сами являются жертвами организованной преступности.[73] В книге, написанной по результатам устного интервью с несколькими членами итальянской организованной преступности, Говард Абадинский приводит интересное свидетельство в пользу точки зрения Шеллинга — запись разговора мафиозо с мошенником, предоставленную бывшим начальником отдела расследований полиции Нью-Йорка. Некто Вуди мошенническим способом присвоил 500 тыс. долларов, принадлежавших универмагу «Мэйз», а Кармин Персико по кличке Змея, один из боссов мафиозной семьи Профачи, контролировавшей Бруклин, «просит» его заплатить значительную сумму, хотя сам никакого участия в операции не принимал. Персико приводит следующий аргумент:

— …Когда ты получаешь работу в телефонной компании или даже в универмаге «Мэйз», они берут с тебя налоги на каждую зарплату, так?

— Так, — отвечает Вуди.

— Тогда ты можешь спросить, имеет ли правительство право заставлять тебя платить налоги? Ответ на этот вопрос, Вуди, таков, что ты платишь налоги за право жить и работать и зарабатывать деньги в легальном бизнесе. Вот, так это та же самая ситуация — ты провернул дело в Бруклине; ты очень старался и заработал много денег. Теперь ты должен заплатить налог на это, так же как и в нормальном мире. Почему? Потому что мы тебе это позволяем. Мы правительство.[74]

Следует, однако, подчеркнуть, что одно из основных отличий американской мафии от сицилийской состояло в том, что она действовала в основном в нелегальных и полулегальных секторах американской экономики и никогда не имела моральной поддержки со стороны населения и политической легитимности.

Современные исследования мафии заимствуют способы интерпретации, выработанные новым институционализмом и экономической социологией. В частности, дальнейшее развитие получила идея о том, что специфика институциональной среды (законы, правила) определяет способ адаптации организаций (фирм) и особенности навыков работников таких организаций. Из этого следует, что государственная правовая политика или несоответствия между законами и возможностями их применения (enforcement) могут способствовать появлению организаций, эксплуатирующих несовершенства правовой системы. Несовершенная система прав собственности и их защиты ведет к появлению частных предпринимательских организаций, создающих альтернативные государству правовые системы и правоприменительные механизмы.

Иллюстрацией использования этого подхода для объяснения деятельности мафии может служить исследование американских правоведов Куртиса Милхаупта и Марка Уэста, посвященное японской организованной преступности, «якудзе».[75] В 1997 г. организованная преступность в Японии насчитывала 80 100 человек (в 1963 г. их было 184 091), организованных в большие корпорации. Наиболее крупная группировка Ямагучи-гуми насчитывает до 18 тыс. человек. Семья якудзы представляет собой иерархическую организацию, похожую на фирму, со своей эмблемой, визитными карточками, офисом и т. д. С одной стороны, группировки якудзы контролируют традиционные виды «индустрии пороков»; они также активны в сфере уличной торговли и в строительстве.

С другой стороны, важными сферами деятельности якудзы являются проведение банкротств, получение долгов и посредничество между квартиросъемщиками и собственниками в жилищном секторе. Здесь активность якудзы объясняется несовершенством законодательства. В результате постоянного заимствования схем регулирования банкротства, в японском законодательстве присутствует

несколько схем банкротства, в результате чего эффективного механизма банкротства, который бы давал возможность удовлетворять права кредиторов, так и не сформировалось. Поэтому большинство банкротств происходит частным образом с участием посредников, которыми могут быть либо лицензированные адвокаты, либо представители якудзы, так называемые сейрия. Якудза получает дополнительные предпринимательские возможности и за счет того, что сложная процедура получения адвокатской лицензии в Японии создала дефицит адвокатов. Кроме того, законодательство, регулирующее отношения между квартиросъемщиками и владельцами, составлено так, что дает преимущества квартиросъемщикам и делает процедуру их выселения, особенно в случае нового строительства, требующего разрушения старых домов, практически невозможным. Поэтому улаживание споров и насильственное выселение жильцов часто берет на себя якудза. Специфика японской организованной преступности состоит в ее полулегальном статусе. По мнению Мил-хаупта и Уэста, она представляет собой наилучший пример для иллюстрации того, как несовершенное государственное регулирование создает организованную преступность.

ГЛАВА 4 РЫНОК ОХРАННЫХ УСЛУГ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЭКОНОМИКИ

Экономический обмен традиционно считается мирным и свободным видом деятельности, противоположным насилию и принуждению — так называемым «внеэкономическим методам» воздействия. В социальных науках принуждение ассоциируется с политической властью, институционально отделенной от хозяйственной сферы. Вопрос об экономической роли политических сообществ, если использовать терминологию Вебера, или о роли групп, владеющих средствами принуждения и стремящихся к установлению определенного порядка, до недавнего времени считался второстепенным. В экономической теории, за исключением работ нескольких исторически ориентированных «торов, всегда существовало неявное предположение о том, что участники рыночного обмена находятся в ситуации равной безопасности; в ней редко уделялось внимание тому, какими способами, за счет каких издержек это условие достигается и что происходит, если условия равной безопасности нарушены. Группы и организации, ответственные за обеспечение безопасности, включая производство соответствующей информации, а также за ряд других функций, связанных с возможностью распоряжаться средствами насилия, редко попадали в поле зрения экономического анализа и оставались в ведении либо политической науки, либо правоведения (или даже криминологии). В данной главе делается попытка ввести такие организации в сферу социально-экономического анализа.

РЫНОК ОХРАННЫХ УСЛУГ

Различие между реальным насилием (т. е. непосредственным применением физической силы, сопровождающимся нанесением ущерба здоровью или собственности) и потенциальным насилием (т. е. угрозой силы, ставящей ее реальное применение в зависимость от

дополнительных условий) вводит в игру широкий набор политико-экономических отношений. Важнейшим долгосрочным последствием наличия у какой-либо организации силового ресурса, т. е. последствием относительного преимущества в использовании физического насилия, является способность определять поведение других людей или организаций. К этим другим людям или организациям относятся, во-первых, другие владельцы силы и, во-вторых, хозяйствующее, мирное население. В отношении других владельцев силы, выступающих в качестве потенциальной угрозы, силовой ресурс производит эффект сдерживания. Именно на эффекте сдерживания основано важнейшее общественное отношение, называемое «охраной», «защитой» или «обеспечением безопасности». Далее, силовой ресурс или ресурс физического принуждения может применяться для контроля за поведением тех, кто не владеет силовым ресурсом, в частности за поведением экономических субъектов, производящих конвенциональные блага и услуги. В этом случае силовой ресурс дает возможность управлять людьми, упорядочивать их поведение, обеспечивая предсказуемость действий и соблюдение правил или контрактов. Таким образом, наличие силового ресурса определяет две важнейшие формы ограничения действий других субъектов или управления их поведением — охрану (protection) и принуждение к исполнению (enforcement). Они же естественным образом могут быть превращены в услуги, предоставляемые другим группам в обмен на деньги или иные ценности, которыми эти группы обладают.

Охрана и безопасность: специфика услуги

Безопасность или охрана могут пониматься двояко: в узком и широком смысле. Узкое понимание охраны или безопасности предполагает прежде всего физическую защиту жизни или собственности от конкретных, явных угроз. При этом предполагается наличие силового дифференциала: объект защиты (клиент) не обладает достаточными средствами обеспечения безопасности, его силовой потенциал значительно меньше, чем у источника угрозы, поэтому необходима кооперация с носителем силового потенциала, адекватного угрозе. Такая кооперация может принимать форму коммерческих отношений,т. е. предоставления безопасности как конкретной оплачиваемой услуги.

Широкое понимание охраны или безопасности соответствует английскому термину protection, который подразумевает защиту

интересов, т. е. как безопасность, так и своего рода «протекционизм». Широкое толкование безопасности предполагает также сдерживание потенциальных или неспецифицированных угроз, обеспечение благоприятной среды для экономической деятельности, информационное обеспечение, реализацию интересов клиента в конфликтных ситуациях, предоставление конкурентных преимуществ. Далее мы будем понимать охрану или безопасность именно в широком смысле.

Безопасность следует отнести к базовым благам (как пища или жилье), т. е. тем, которые являются условием возможности любой другой постоянной деятельности. Но в отличие от естественных потребностей или необходимости защиты от природных угроз, потребность в безопасности непосредственно связана с угрозами, производимыми самими людьми, поэтому предоставление безопасности — это управление людьми. При низком уровне безопасности и предсказуемости (что в предельном случае одно и то же) любая другая деятельность будет затруднена.

Какие специфические черты присущи охране или безопасности как услуге? На наш взгляд, можно выделить три основные и тесно взаимосвязанные особенности.

Во-первых, безопасность — трудно квантифицируемое благо, особенно когда речь идет о состоянии среды, а не о защите от конкретных угроз. Ее исчисление и, соответственно, денежное измерение, затруднено. В пределе безопасность превращается в бинарную переменную (она либо есть, либо нет).

Во-вторых, безопасность связана с субъективным восприятием и ожиданиями,т. е. с воспринимаемым уровнем угрозы и защищенности. По сути, в долгосрочном измерении предоставление безопасности основано на управлении ожиданиями, а не на физическом насилии.

В-третьих, предоставление безопасности осуществляется не столько как взаимодействие с клиентом, сколько как взаимодействие с другими охранными предприятиями (или другими источниками угрозы) от имени или в интересах клиента. Таким образом, данная услуга основана на представительстве и посредничестве.

Эти три особенности дают производителям охранных услуг значительные преимущества в отношениях с клиентами и возможности манипулирования спросом.

Что производят охранные предприятия? По мнению Гамбетты, рассматривавшего в качестве охранного предприятия сицилийскую мафиозную семью, мафиозо производит гарантии, заменитель доверия на рынках с повышенным уровнем риска. Высокий риск здесь является следствием высокого уровня насилия, отсутствия деловой этики, склонности к недобросовестному поведению. Без посредничества мафиозо партнеры не рискуют вступать в обмен, а комиссионные мафии — плата, которую вносят хозяйствующие субъекты за возможность получать блага посредством обмена. Если нанесен ущерб, мафиозо обеспечивает компенсацию. Если есть физический риск, мафиозо предоставляет охрану или сдерживает потенциальные угрозы.[76]

По нашему мнению, охранные предприятия производят не столько доверие или его заменитель (это психологическая категория), сколько информацию, понимаемую как предсказуемость. Это достигается за счет способности управлять действиями других посредством умелого применения силы или угрозы (включая просто наглядность наличия силового ресурса). В основе деятельности охранных предприятий лежит использование ресурса принуждения по отношению: а) к другим владельцам силы (вероятным угрозам), что обеспечивает сдерживание угроз; б) к хозяйствующим субъектам, что обеспечивает исполнение взятых обязательств (добросовестное поведение). И в том, и в другом случае деятельность охранного предприятия состоит в установке и поддержании ограничений на действия других участников для обеспечения необходимой степени предсказуемости их действий. Можно сказать, что это производство знания того, «как будет», т. е. производство информации. Вот почему использование силового ресурса в условиях рынка можно свести к производству информации типа: «Ү будет поступать так-то и так-то» (не нападать или выполнять свои обязательства). Собственно, в этом и заключается польза охраны в широком ее понимании.

Таким образом, можно утверждать, что охранный бизнес — одна из разновидностей управления информацией и решения проблемы асимметрии. Эффективное производство безопасности подразумевает не только присутствие или применение силы, но и наличие информации, которая затем транслируется в соответствующие ожидания («на меня не нападут»).

Условия формирования рынка охранных услуг

Охранные услуги не всегда являются объектом свободной купли-продажи. Из вышеуказанного спектра охранных услуг далеко не все предоставляются посредством рыночного обмена. Масштабы и характер рынка охранных услуг могут существенно меняться в зависимости от социально-исторических условий. Рынок охранных услуг существует тогда, когда клиенты имеют возможность относительно свободного выбора поставщика и определения длительности охранных отношений, что сказывается на характере ценообразования. Соответственно, рынок предполагает множественность производителей охранных услуг.

Можно выделить два ограничения, определяющие возможность формирования рынка охранных услуг. В основе производства охраны лежит способность к принуждению, поэтому и сама реализация охранной услуги может содержать элементы явного или скрытого принуждения. В таком случае речь идет о вымогательстве (рэкете), т. е. отношении, при котором нет возможности выбора поставщика, а есть принуждение к покупке, а покупка при этом во многом фиктивна, так как сам производитель охраны является в то же время и источником угрозы. Это крайняя персонификация охранных отношений, в которых и явном виде присутствует принудительная эксплуатация.

Второе ограничение — отношения, при которых охрана и безопасность (а также справедливость) производятся как «общественные блага» {public goods), т. е. неделимые блага, предоставляемые всем гражданам без исключения, безлично и равномерно. В этом случае охрана тоже является навязанной, но, в отличие от вымога-1ельства, навязанной имперсонально (безлично). Общественное благо имеет свойство среды и не потреблять его нельзя. Безличность обеспечивается не только принципом гражданства, но и тем, что предоставление услуги и ее оплата — в идеале — принципиально разделены и не связаны с конкретными клиентами. При этом производитель- государство — является монополистом и предоставляет безопасность априорно и по принципу гражданства, называя это защитой гражданских прав и раз в год собирая налоги. Налог не является предметом рыночного торга, хотя может меняться посредством специальных политических процедур в рамках представи-юльных органов. В такой системе ограничений (нет свободы выбора поставщика, объема блага, цены; нет конкуренции; цена не является равновесной и т. п.) производство и продажа охраны так же, как и в случае прямого вымогательства (рэкета), не является деятельностью, регулируемой рынком.

Рынок охранных услуг, таким образом, возможен при ослаблении или устранении ограничений, связанных с монополизацией и прямым физическим принуждением к покупке. Его действительное формирование предполагает наличие множественности автономных организаций, распоряжающихся силовым ресурсом, возможность выбора поставщика и элементы свободного ценообразования. Это происходит либо вследствие ослабления или разрушения государства, либо в результате добровольного делегирования государством части своих функций (например, предоставления физической безопасности) частным фирмам, при сохранении монополии на юстицию и налогообложение, как это происходит в большинстве современных западных стран, где численность частной полиции и работников частной безопасности превышает государственную. Тогда можно говорить о том, что часть охранных услуг производится и реализуется по принципам рынка, а часть выведена за его пределы, монополизирована и является объектом политико-административной деятельности государства-монополиста. Эта граница является исторически подвижной. В ранние периоды истории, до формирования относительно стабильных национальных государств в XVII–XVIII вв., международная политика, включая сферу морской торговли, функционировала по принципам рынка охранных услуг в гораздо большей степени, чем сегодня, когда такие явления, как торг по поводу охранной дани или налогов (включая массовые восстания), приглашения на княжество (аналог выбора охранного предприятия), массовые миграции «под» другого принципала (короля или князя) практически не встречаются.

В итоге, можно предложить двоякую классификацию рынков охранных услуг, разделив их на нерегулируемые (анархические) и регулируемые (иерархические). Первые отличаются отсутствием вышестоящей властной инстанции (государства) или ее слабостью и, соответственно, высоким уровнем силовой конкуренции и полным набором охранных услуг, а вторые — наличием сильной вышестоящей организации, ограничивающей применение насилия и набор услуг, реализуемых посредством рыночного обмена.

Особенности предложения, спроса и ценообразования

Еще одна особенность деятельности по обеспечению безопасности состоит в том, что средства, с помощью которых создается угроза, и средства обеспечения безопасности — это, по сути, одно и то же. Поэтому в условиях множественности силовых организаций (будь то организованные преступные группы или государства в международной политике) каждая из них является одновременно и источником угрозы (или частью совокупной угрозы), и охранной инстанцией. В производстве и продаже охранных услуг инициатива всегда принадлежит силовым организациям. Следовательно, предложение охранных услуг первично по отношению к спросу; оно создает спрос. Примером избыточного предложения и, соответственно, активного производства спроса на охранные услуги является морская торговля в XVI–XVII вв., которая в значительной степени зависела от действий военных флотов, пиратов, различных полувоенных соединений и отношений между ними; а также Сицилия времен отмены феодализма и окончания гражданской войны, когда без работы осталось множество частных армий. Теоретически спрос на физическую безопасность пропорционален уровню риска, но этот уровень объективно установить нельзя. Поэтому производители охранных услуг могут активно заниматься повышением воспринимаемого уровня рисков и прибегать к различным способам повышения спроса на свои услуги. По мнению политолога Вильяма Стэнли, по такой логике десятилетиями действовали военные в Сальвадоре, где они провоцировали потом с особой жестокостью подавляли крестьянские выступления и требовали от землевладельцев увеличения охранных платежей (или ренты от экспорта кофе). Стэнли назвал это явление «государством-рэкетиром» (protection racket state).[77] По сходной ложке действует в настоящее время и американское государство, поддерживая высокий уровень воспринимаемых угроз и способствуя масштабному перераспределению бюджетных средств в пользу «силовых» ведомств.

Описывая деятельность сицилийской мафии, Гамбетта говорит об «инъекциях недоверия», т. е. о периодических провокациях недобросовестных действий по отношению к слабо защищенным торговцам, для того чтобы поддерживать высокий уровень спроса на свои услуги. В России 1990-х гг. большинство организованных преступных группировок (ОПГ) занималось и покровительством мошенников, и защитой фирм-клиентов от недобросовестных действий, поддерживая тем самым высокий спрос на свои услуги.

Однако следует выделить и объективный спрос на охранные услуги, который определяется спецификой институциональной среды или сравнительной силой и авторитетом альтернативных институтов рынка (бизнес-этики, деловых ассоциаций, возможностей неформального урегулирования споров и т. п.). В условиях рынка хозяйствующий субъект платит за снижение неопределенности, за возможность вести дело с ненадежными партнерами, за возможность разрешения противоречий, мешающих дальнейшей деятельности, а также за определенные конкурентные преимущества. Максимальный уровень охранных платежей определяется выгодой от продолжения экономической деятельности (ограничение по трансакционным издержкам); минимальный — издержками охранного предприятия. Следует упомянуть также две формы организации, при которых рыночный обмен между охранным предприятием и хозяйствующим субъектом трансформируется в административные отношения, а цена достигает максимального и минимального уровней соответственно:

а) охранное предприятие становится собственником своего клиента посредством насильственной экспроприации активов или посредством инвестиций (интериоризация клиента);

б) охранное предприятие создается как подразделение предприятия-клиента (интериоризация безопасности). В последнем случае, хотя цена охранных услуг для клиента равна издержкам производства безопасности, она может быть чрезвычайно высокой, поскольку один клиент вынужден покрывать все издержки, а экономия на масштабах охранной деятельности отсутствует. На практике, поэтому, собственные службы безопасности создаются и поддерживаются в основном крупными предприятиями и банками.

В условиях, когда поставщик и клиент связаны прямыми отношениями собственности, уровень платежей (цена охранных услуг) и их форма зависит от:

а) особенностей и показателей экономической деятельности предприятия-клиента: здесь важен уровень доходности, объемы наличного оборота, степень легальности, т. е. платит л и данный хозяйствующий субъект другому охранному предприятию — государству;

б) типа охранного предприятия: нелегальные силовые организации, как правило, получают процент от прибыли или оборота; легальные охранные предприятия — месячную плату плюс неформальные выплаты по конкретным услугам;

в) конкурентной ситуации на рынке.

В действительности охранные платежи могут приобретать множество форм, в том числе скрывающих их природу. К прямым охранным платежам можно отнести налог на прибыль, налог с оборота, налог с конкретных сделок, фиксированный тариф (абонентская плата), платежи ad hoc по случаю оказания разовой услуги, компенсацию конкретных издержек. К косвенным охранным платежам (превращенным формам) можно отнести различные формы арендной платы (от аренды торговых точек до аренды машины по продаже сигарет, устанавливаемой в баре по указанию ОПГ), страховку, наем на постоянную работу охранников или консультантов, покупку определенных товаров у определенных компаний по завышенным ценам. Так, в истории организованной преступности США есть любопытный эпизод, называемый «петрушечный рэкет» (parsley racket). Рестораны в Бруклине (Нью-Йорк) платили охранную дань мафиозной семье посредством регулярной закупки петрушки у назначенного поставщика по ценам, намного превосходящим рыночные, вследствие чего большинство блюд в таких ресторанах обильно приправлялись ненужной в таких количествах петрушкой. Понятно, что в случае судебного разбирательства косвенные платежи с гораздо меньшей вероятностью могут стать доказательством вымогательства.

Особенности контрактов

В условиях нерегулируемого рынка охранных услуг логичным является неформальный контракт. Кроме того что он дешевле, он также обеспечивает преимущества «поставщику» как более сильной стороне, поскольку принципиально открыт для толкования. Для сицилийской мафии неформальный контракт имел тенденцию принимать вид долговременных или даже пожизненных дружеских отношений. Это позволяло экономить на издержках торговли и перезаключения контракта, не создавало ситуаций временной незащищенности, а также легитимировало охранные отношения в терминах местной неформальной культуры. Поставщик охранных услуг по определению сам обладает возможностью к принуждению, и формальный контракт не требуется постольку, поскольку нет третьей гарантирующей инстанции, т. е. поставщик сам обеспечивает исполнение контракта с самим собой.

Тогда почему все же появляются формальные контракты? В общей форме ответ такой: формальные контракты появляются, когда изменяется соотношение сил. Это может быть, например, рост экономического влияния клиентов, в результате которого дальнейшие отношения требуют формальных гарантий прав собственности, которые и воплощаются в различного рода хартиях. Другой источник формальных контрактов — появление монополиста, оставляющего за собой регулирование охранного бизнеса, лишающего автономии другие охранные предприятия и выступающего посредником и регулятором лицензируемой охранной деятельности. Наличие контрактных отношений, следовательно, характерно для регулируемых рынков охранных услуг.

Ресурсы и конкуренция

Каковы ресурсы, необходимые для производства охраны и безопасности? Согласно рассмотренному в предыдущей главе исследованию Гамбетты, таковыми являются информация, насилие и репутация.[78]Однако начать следует с другого важнейшего ресурса — специфических социальных связей,т. е. организационного ресурса. Охранное предприятие формируется на основе уже существующих социальных сетей или организации, внутри которых присутствует более высокий уровень доверия или солидарности, а также специфические навыки. Примерами такого ресурса являются этнические или семейные сети, спортивные сети и организации, военные или милицейские организации, уголовные сети и субкультура. Во многих случаях охранное предприятие не создается «с нуля», а использует уже существующую социальную организацию, которая приспосабливается для решения других задач. Вместе с тем, конечно, это должна быть организация, участники которой обладают навыками, имеющими прямое отношение к охранной деятельности, прежде всего информационными и физическими.

Мафия должна знать о своих клиентах, бизнесе, проблемах, противоречиях, новых проектах, о том, кто с кем работает, и т. п.,т. е. иметь как можно более полную информацию о происходящем на ее «территории». Сбор информации составляет основную часть ее повседневной деятельности. Мафия — сама источник информационной асимметрии, как и любая спецслужба: она стремится знать все о других и не открывать ничего о себе или открывать лишь то, что считает целесообразным. Важнейшим ресурсом любого современного охранного предприятия является база данных, содержащая информацию как о других охранных предприятиях и их персонале, так и о хозяйствующих субъектах.

Конечно, центральным элементом любого охранного предприятия является социально организованная физическая сила. Но на практике «работает» не столько сила, сколько репутация. В той сфере, где использование силы имеет первостепенное значение, репутации строятся на основе отношений, отличных от коммерческой надежности. В теории международных отношений есть понятие «репутация решительности» (reputation for resolve). Такая репутация приписывается силовым организациям, прежде всего государствам. Она говорит о степени готовности применить силу в случае конфликта или для защиты своих интересов и, соответственно, определяет способность сдерживать другие угрозы. При анализе сценариев международных конфликтов репутация решительности является одной из важнейших переменных.[79] Репутация решительности принадлежит сфере отношений между владельцами средств насилия и не имеет непосредственной связи с клиентами или покупателями. Она возникает на основе прецедентов решительного, последовательного и успешного применения силы и отличается от коммерческой репутации, принадлежащей области «мирных» экономических отношений. Формально и та, и другая являются репутацией в том смысле, что представляют собой веру в то, что кто-либо имеет некоторое устойчивое свойство, неоднократно подтвержденное прошлым поведением, которое используется для предсказания поведения будущего. Но в отличие от обычной коммерции, где коллективная вера клиентов является основным источником репутации поставщика товаров, в сфере силовых отношений, в охранном бизнесе в частности, клиенты играют второстепенную роль. Здесь репутации возникают в процессе стратегической конкуренции, а не за счет добрых отношений с клиентами. В случае мафии, государства на международной арене или любой другой организации, наделенной возможностью использовать силу по своему усмотрению, коммерческая репутация как поставщика охранных услуг будет зависеть от репутации решительности и других качеств, обеспечивающих надежное сдерживание потенциальных угроз.

Важность репутации состоит в том, что она позволяет напрямую экономить издержки на производство безопасности. От владельца репутации не требуется постоянного применения силы или других активных действий, поскольку действие репутации — это влияние на ожидания других, эффект сдерживания.

ДАНЬ И ОХРАННАЯ РЕНТА

Экономический историк Фредерик Лэйн считал охрану действительной услугой, а спрос на нее — объективной необходимостью. При этом он предложил разделить предприятия на два типа: те, которые производят охрану и называются правительствами, и те, которые производят материальные блага или услуги и при этом платят правительствам за охрану. Плата за охрану, полагал Лэйн, может принимать форму не только непосредственных платежей за конкретные услуги по обеспечению безопасности, но и существовать в превращенных формах, включая налоги, тарифы, подарки, взятки в пользу тех, кто контролирует средства насилия. Независимо от формы эти платежи составляли важнейший параметр политической экономии раннего капитализма, влияя на издержки и создавая разнообразные предпринимательские возможности.[80] Представив отношения охраны как обмен между поставщиком и покупателем, Лэйн оказался первым обществоведом, предпринявшим попытку систематического анализа этих отношений с экономической точки зрения.

Доходы от использования силы принимают две основные формы: охранная дань и охранная рента. Предприятия, производившие охранные услуги, — города-государства, княжества, королевства и другие политические организации — занимались сбором охранной дани, составлявшей важнейший источник их дохода. Чистый доход военной элиты складывался из совокупных сборов с подданного мирного населения минус затраты на содержание войска или ведение войны. Правительство получало нечто наподобие монопольного дохода, который во многих случаях инвестировался обратно в экономику. Даже если данный доход тратился исключительно на предметы роскоши для правящей эл иты, это стимулировало производство новых видов продукции и не являлось полностью непродуктивным использованием ресурсов, утверждает Лэйн.

Однако это был не единственный доход, который приносила торговля охранными услугами. В определенных условиях покупатели не только несут бремя охранных издержек, но и сами могут получать доход от подобных услуг. Это происходит в случае умелой политики охранного предприятия (правительства). Лэйн ввел понятие охранной ренты — специфического дохода, получаемого купцами или другими производителями каких-либо мирных услуг за счет возможности покупать охрану по более низким ценам, чем у конкурентов, и тем самым снижать издержки и реализовывать это преимущество на рынке. Охранная рента являлась, по сути, разновидностью дифференциальной ренты, получение которой зависело от эффективности, активности и ценовой политики предприятия, контролировавшего организованное насилие и поставлявшего охранные услуги. При этом как охранные предприятия, так и торговые группы были вовлечены в сложные конкурентные отношения, нацеленные на получение экономических преимуществ путем использования реального и потенциального насилия, — когда для поддержания высокого уровня риска коммерческой деятельности и нанесения ущерба конкурентам привлекались пираты, разбойники, частные и правительственные армии, использовались иные средства.

Наиболее яркий исторический пример устойчивого, коммерчески успешного взаимодействия производителей охраны и торговых предпринимателей являла собой Венеция, военная аристократия которой активно способствовала, прежде всего за счет умелого использования военного флота, увеличению совокупного богатства республики.[81] Например, в конце XI века Венеция получила от Византии хартию, согласно которой ее купцы наделялись правом беспошлинной торговли, что давало им колоссальные конкурентные преимущества. Этими привилегиями они были обязаны венецианскому правительству, предоставившему военный флот для поддержки византийского императора в его войне против нормандского короля Сицилии, а затем и для других военных кампаний. Благодаря такой политике военных купцы получали охранную ренту, ибо их охранные издержки в Византии, в отличие от издержек конкурентов, были равны нулю (в то время как конкуренты должны были платить пошлины, которые Лэйн причисляет к категории охранных издержек). На примере Венеции Лэйн попытался показать — в духе меркантилистского подхода к вопросу об источниках богатства, — что охранная рента как реализация в международной торговле преимуществ, полученных в результате умелого использования силы, может стать важным источником экономического роста отдельно взятых государств. В эпоху раннего капитализма, пишет Лэйн, охранные ренты «были более важным источником доходов, чем превосходство в промышленных технологиях или промышленной организации».[82]

ОХРАННЫЕ ПРЕДПРИЯТИЯ И ХОЗЯЙСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ

На самом деле аргумент, выдвинутый Лэйном в пользу экономической продуктивности правительств и других организаций, владеющих средствами насилия, может быть принят, только если предположить, что перераспределение ресурсов от слабых стран в пользу более сильных является естественным и неизбежным процессом, а продуктивность государства измеряется его выигрышем в условиях игры с нулевой суммой. Поэтому модели Лэйна можно противопоставить аргумент, известный еще во времена Адама Смита: создание торговых монополий, перераспределение богатств или заключение торговых соглашений с помощью силы не является экономически оправданным, поскольку ведет к неоптимальному использованию ресурсов, отклоняя последние от наиболее эффективного их размещения, которое может подсказать лишь свободный рынок. Но модель, предложенная Лэйном, — это не единственный способ решить проблему экономической роли владельцев средств насилия. Дуглас Норт предложил альтернативную теорию, в рамках которой рассматривается прежде всего способность правительств определять правила игры и принуждать экономических субъектов им следовать, а тем самым формировать условия, способствующие экономическому росту или, наоборот, тормозящие его.

Что нам может сказать неоинституциональная теория об экономической роли силовых структур, в том числе государств? Неполнота информации о свойствах обмениваемых благ, о других участниках обмена (или ее несимметричное распределение среди участников экономической деятельности), а также необходимость контролировать соблюдение договорных обязательств вызывают появление трансакционных издержек. Иными словами, значительные ресурсы инвестируются в создание общей системы мер и весов, обеспечение безопасности, формулирование правил (законодательства) и контроль за их исполнением для того, чтобы упорядоченный экономический обмен стал возможен. Правила, регулирующие обмен, образуют институты, благодаря которым поддерживается порядок и уменьшается степень неопределенности в поведении контрагентов. При этом любая система экономического обмена, от локальной бартерной экономики до международной торговли, предполагает существование некоторых механизмов социального контроля и контроля за выполнением правил. В локальных экономиках плотная сеть социальных связей и моральные нормы принуждают людей к выполнению контрактных обязательств без каких-либо специальных организационных решений. Трансакционные издержки в такой системе будут ничтожны, но и территориальные масштабы обмена будут чрезвычайно малы. С ростом специализации и развитием торговли на дальние расстояния отношения обмена выходили за пределы локальных сообществ и полагались на безличные отношения или отношения в малознакомой местности или с малознакомыми партнерами. Здесь сразу возрастает значимость информации и появляются трудности с принуждением к исполнению обязательств. Трансакционные издержки начинают влиять на издержки производства. Тогда участники обмена стремятся образовывать свои ассоциации, гильдии, сети; они обмениваются заложниками, обзаводятся охранными отрядами или даже частными армиями, начинают активно взаимодействовать с правительствами. Создание этих институтов, предназначенных обеспечивать безопасность и принуждать к исполнению обязательств, предполагает растущие затраты. Основной аргумент Норта заключается в том, что торговля и другая экономическая деятельность будут развиваться лишь тогда, когда выгоды от нее будут больше, чем трансакционные издержки, связанные с созданием институциональной среды.[83]

Способы принуждения к исполнению (enforcement) различаются по своим затратам и эффективности, т. е. требуют различного количества ресурсов и покрывают различные по протяженности экономические пространства. В некоторых случаях экономические субъекты способны создать эффективные механизмы контроля, не сдерживающие развитие торговли. К примеру, неформальные ассоциации и частные охранные организации способны решать многие институциональные проблемы и способствовать расширению торговли, но их потенциал ограничен. Наиболее эффективное решение, по мнению Норта, — это универсальный посредник, способный вводить единые правила, законы, единицы измерения и контролировать их применение. Благодаря экономии на масштабах деятельность такой опосредующей инстанции будет сравнительно дешевой, а применение единых правил и стандартов позволит расширить пространство предсказуемого и правилосообразного поведения. Очевидно, что этим посредником является современное государство, которое в пространстве своей юрисдикции обеспечивает охрану граждан, непредвзятое разрешение споров и исполнение обязательств. «Государство продает совокупность услуг, которые мы назовем охраной и юстицией, в целях извлечения дохода. Поскольку в предоставлении этих услуг задействована экономия на масштабах, в результате появления организации, специализирующейся на этих услугах, совокупный доход общества будет выше, чем если бы каждый индивид сам защищал свою собственность»[84]. Более эффективная охрана и юстиция, таким образом, создают возможности для экономического роста.

Тем не менее во многих случаях организации, обладающие преимуществом в использовании силы и, соответственно, имеющие возможности определять и контролировать права собственности, не в состоянии создать эффективные институты. Напротив, они склонны к чрезмерному и экономически непродуктивному изъятию и присвоению ресурсов гражданского общества, следуют интересу максимизации собственного дохода и поддерживают неэффективные права собственности. Такое поведение может быть ограничено либо организованным противодействием гражданского общества, либо конкуренцией, вызванной угрозой со стороны сильных и более эффективных государств (или охранных предприятий). Эти рассуждения аналогичны рассмотренной в предыдущей главе модели «стационарного» бандита. Неоинституциональная теория, однако, не предлагает какого-либо объяснения того, почему в истории удавалось ограничивать интересы государства и изменять его политику или каким же образом «стационарный» бандит находит оптимальный уровень изъятий и затрат на производство общественных благ. В последующих главах мы вернемся к проблеме выбора силовыми структурами определенной экономической политики. В данный момент важно выделить общую для Лэйна и Норта мысль, имеющую также непосредственное отношение к основной проблеме настоящей книги. Отношения между организациями, владеющими средствами насилия, и их политика по отношению к экономическим субъектам, для которых они выступают в качестве источников безопасности и контроля за соблюдением правил, решающим образом влияют на экономические показатели группы хозяйствующих субъектов, локальной или национальной экономики — в зависимости от того, идет ли речь об охранной организации с небольшим числом клиентов, локальном политическом сообществе или национальном государстве.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА И ТИПЫ СИЛОВЫХ СТРУКТУР

Экономический аспект деятельности силовых структур, т. е. способы или методы, с помощью которых они зарабатывают деньги, можно обозначить термином «силовое предпринимательство». Производный термин «силовые предприниматели» (violent entrepreneurs) ранее упоминался авторами, изучавшими сицилийскую мафию, но не получил какого-либо теоретического развития.[85] В данной книге предлагается систематическое применение этого термина для исследования и концептуального объединения ряда явлений, родство которых не всегда очевидно. Понятие «силовое предпринимательство» будет применяться шире, чем это делали упомянутые авторы, т. е. не только для обозначения деятельности преступных групп, но также для описания действий законных и неформальных организаций или даже государств.

Силовое предпринимательство можно определить как совокупность организационных решений и способов действия, применяемых для конвертации организованной силы (угроз или насилия) в деньги или другие рыночные блага на постоянной основе. Если потребительские товары составляют основной ресурс торгового предпринимательства: деньги — финансового предпринимательства, информация — информационного и т. д. то силовое предпринимательство конституируется социально организованным насилием, потенциальным или реальным. Информационный ресурс для деятельности силовых структур не менее важен, однако пока мы ограничимся лишь самым простым определением и сосредоточимся на главном. Силовое предпринимательство — это средство извлечения и увеличения частных доходов групп, владеющих и распоряжающихся средствами насилия, посредством установившихся отношений обмена с другими группами, владеющими другими ресурсами. Основную единицу силового предпринимательства мы будем обозначать, следуя обыденному словоупотреблению, «силовой структурой» или другими сходными понятиями, такими как «организация, владеющая средствами насилия (или средствами физического принуждения)» и «охранное предприятие». Специалистов, занятых в этой области, мы будем называть иногда в соответствии с обыденным словоупотреблением («бандиты», «сотрудники охранных предприятий», «работники милиции, органов государственной безопасности» и т. д.), а иногда — имея в виду сходные аспекты их деятельности как частных лиц — обобщенно: «силовые предприниматели». Позже, в связи с рассмотрением основного вида силового предпринимательства, «силового партнерства», будет введен еще один термин — «силовой партнер».

Применительно к российскому контексту 1990-х гг., который будет рассмотрен во второй части книги, мы предлагаем следующую простейшую классификацию силовых структур и, соответственно, силовых предпринимателей. Они делятся на законные и незаконные (преступные), а также на государственные и частные. В итоге мы получаем четыре основных типа силовых структур (см. табл. 2): незаконные частные (организованные преступные группировки); законные частные (частные охранные предприятия и службы безопасности); незаконные государственные (неформальные группы сотрудников милиции и госбезопасности, так называемые милицейские и «комитетовские» «крыши») и законные государственные (органы правопорядка и госбезопасности, действующие только по должностной инструкции). Несомненно, в реальной жизни границы могут исчезать, образуя смешанные типы.

Таблица 2. Типология силовых предпринимателей Незаконные Законные Частные Организованные преступные группировки и сообщества Частные охранные предприятия и службы безопасности Государственные Неформальные группы работников милиции и органов госбезопасности Государственные служащие, действующие только по инструкции

Грабитель не подходит под определение силового предпринимателя, а стационарный бандит или местный князь, наоборот, являются таковыми, постольку поскольку стремятся к установлению длительных налоговых отношений с подданными (т. е. теми, с кого собирается дань) и предоставляют им определенные услуги, которые призваны оправдывать поборы. Превосходство в применении силы является необходимым условием силового предпринимательства, но оно не образует его содержания. Конвертация организованной силы в постоянный доход включает набор методов, которые приобретают форму отношений обмена определенных услуг на деньги или, по крайней мере, деклараций о якобы предоставляемых услугах. Эти услуги, как правило, включают физическую охрану, защиту прав собственности, разрешение споров (арбитраж), принуждение к исполнению и в некоторых случаях создание с помощью силы конкурентных преимуществ своим клиентам. Мы предлагаем объединить эти услуги в три группы, в результате чего получим три основных вида силового предпринимательства: физическая охрана, силовое партнерство и силовое посредничество. В последующих главах будет подробно описан каждый вид, а также связи между ними.

Доходы силовых предпринимателей принимают форму дани или налога (на прибыль, с оборота), собираемого регулярно и в соответствии с более или менее постоянной ставкой — как бы в оплату регулярных благ или услуг, которые владельцы средств насилия предоставляют клиентам или жителям некоторой территории. Отсюда очевидно, что силовое предпринимательство предполагает высокую степень монополизации использования силы внутри сферы, являющейся объектом правления и налогообложения. Вмешательство других субъектов охраны или налогообложения ставит эту деятельность под вопрос до окончательного выяснения отношений между конкурентами и раздела сфер деятельности — как правило, с использованием силы или угроз. Поэтому владельцы средств принуждения склонны мыслить в терминах «территории» и «сферы влияния» и проявляют болезненную чувствительность к вопросам границ. За пределами монополизированной сферы, наоборот, находится пространство, где царят неопределенность, угрозы и конкуренция, что служит обоснованием необходимости услуг силовых предпринимателей для их клиентов. Таким образом, монополия силы и, соответственно, иерархия внутри определенной сферы и неограниченная конкуренция,^ е. анархия, за ее пределами являются логическими условиями силового предпринимательства.

Наконец, необходимо подчеркнуть, что силовое предпринимательство является частной деятельностью. Это значит, что оно предполагает относительную свободу при принятии тактических и стратегических решений относительно использования силы, автономию от других источников принуждения и возможность извлечения частного дохода, напрямую зависящего от эффективности действий владельца силового ресурса. Таким образом, если некая силовая структура (в предельном случае — государственный аппарат насилия в целом) подчинена более высокой инстанции или находится под общественным контролем, то ее возможности вести силовое предпринимательство существенно ограничены (в сфере международной политики суверенных государств такие ограничения очень слабы). И наоборот: когда государственные служащие, имеющие доступ к соответствующим ресурсам, выходят из-под контроля вышестоящих инстанций и получают возможность извлекать дополнительный доход от распоряжения этими ресурсами как частные лица, они становятся силовыми предпринимателями.

Часть II СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

ГЛАВА 5 ОРГАНИЗОВАННАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ И РЫНОЧНЫЕ РЕФОРМЫ

КРИМИНАЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

Согласно официальной статистике, рост преступности в России был особенно быстрым с 1989 по 1992 г, когда количество преступлений почти всех категорий увеличивалось на 20–25 % в год.[86] Хотя и с меньшими темпами, рост преступности продолжался до 1996 г., после чего правоохранительные органы зафиксировали незначительный спад. Среди других видов преступности вымогательство выделялось наибольшим абсолютным приростом. Как утверждает в своем исследовании Владимир Сафонов, «до 1988 г. вымогательство не считалось распространенным типом преступления. В некоторых регионах (Алтай, Вологда, Курск и других) оно не встречалось вовсе. В 1989 г. количество случаев вымогательства в большинстве российских регионов увеличилось в три раза».[87] Если в 1986 г. правоохранительными органами было зарегистрировано 1122 случая вымогательства, то в 1989 г. этот показатель вырос до 4621. Затем, начиная с 1990 г., темпы роста вымогательства составляли 15–30 % ежегодно и достигли своего пика в 17 169 случаев в 1996 г., что в 15,3 раза выше, чем в 1986 г.[88] Эти показатели хорошо отражают

общую тенденцию, но не дают адекватного представления об истинных масштабах рассматриваемого явления, которое было гораздо шире того, что попало в официальную статистику. Согласно экспертным оценкам, только каждый четвертый потерпевший обращался в органы внутренних дел; милиция реагировала не более чем в 80 % случаев; обвинения предъявлялись лишь каждому шестому вымогателю; срок, к тому же довольно мягкий (не более трех лет), отбывал лишь каждый одиннадцатый.[89]

Возрастное распределение

Ниже приведен график, отражающий возрастную структуру криминальной мобилизации конца 1980-х гг. Он представляет частоту годов рождения (или численность возрастных когорт) индивидов, попавших в оперативную базу данных Северо-Западного регионального управления по борьбе с организованной преступностью (РУБОП), одного из 12 подразделений, созданных в 1992 г. для борьбы с организованной преступностью. К 1996 г., когда база данных попала в частные руки, в ней находилось почти 27 тыс. индивидов, большинство из которых были осуждены, обвинялись или подозревались в преступной деятельности как члены организованных преступных группировок. Кроме данных, собранных собственно РУБОПом, эта база также содержит данные, унаследованные им от предыдущих организаций аналогичного назначения (см. рис. 1).

Самым старым индивидом, внесенным в базу данных Северо-Западного РУБОПа, является некто Ефим Геллер (дата рождения 23 августа 1914 г.), антикварный делец и мошенник, осужденный в 1993 г. за присвоение государственной собственности путем вымогательства. Самый юный фигурант — Яков Толмачев (дата рождения 4 сентября 1982 г.), школьник, пытавшийся вымогать деньги у своего отца-бизнесмена путем инсценирования собственного похищения. Между этими крайними точками график показывает стабильный рост (до определенного момента) доли более молодых индивидов. Пик графика (т. е. наиболее многочисленная возрастная когорта) приходится на 1969 г. рождения (1518 человек), а также на когорты 1970-го (1471 человек), 1971-го (1441 человек) и 1968-го (1398 человек) годов рождения. Количество индивидов, принадлежащих к когортам 1966–1972 гг. рождения, превышает 1200 человек; вместе эти семь из шестидесяти восьми возрастных когорт составляют 36 % всех индивидов, попавших в базу данных РУБОПа. График также показывает резкое снижение численности индивидов, родившихся после 1972 г. Такой резкий спад, конечно, не может быть объяснен только тем, что преступные группировки достигли некоторой точки насыщения или что молодые люди перестали связывать свою жизнь с преступной деятельностью. Помимо этих причин (которые, как покажет дальнейшее исследование, не следует исключать), резкое снижение на графике может объясняться еще и тем, что в последний раз база данных обновлялась в 1996 г., и если бы она регулярно обновлялась и далее, то присутствие в ней более молодых когорт (т. е. после 1972 г. рождения) могло бы быть более значительным. Следует также заметить, что эта база данных пополнялась именно в тот период, когда рост организованной преступности был наиболее значительным и достиг своего апогея. После 1996 г. многие показатели преступности стабилизировались или даже снизились. Поэтому приведенный график все же дает вполне адекватное представление о возрастной структуре (т. е. о соотношениях, а не об абсолютных показателях) организованной преступности. Преобладание определенных возрастных когорт среди участников организованной преступности также подтверждается проделанными Сафоновым подсчетами возрастного распределения лиц, осужденных за вымогательство в трех российских городах (Пскове, Белгороде и Петербурге, включая Ленинградскую область) в 1991–1994 гг.: группа лиц в возрасте от 18 до 24 лет (т. е. около 1970 г. р.) значительно превосходит другие, составляя 53 % от общего числа осужденных.[90]

Рис. 1. Возрастное распределение внесенных в базу данных Северо-Западного РУБОПа

Что можно сказать о социальной траектории когорт 1966–1972 гг. рождения? Какие события и процессы определили жизненный выбор этих людей? Можно легко предположить, что они окончили школу в 1984–1990 гг., в случае призыва в армию вернулись в 1986–1992 гг. и именно в эти годы оказались перед выбором дальнейшего жизненного пути или профессии. В этот период руководство страны предприняло ряд новых мер по реформированию экономики: в 1986 г. был принят закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», открывший первые возможности для легальной частнопредпринимательской деятельности; в 1988 г. был принят закон «О кооперации», значительно расширивший негосударственный сектор; наконец, принятый в 1990 г. закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности» разрешил частную собственность и частное предпринимательство. Таким образом, можно сделать следующее предварительное утверждение, требующее дальнейшего объяснения: в период, ассоциирующийся с рыночными экономическими реформами, необычно высокая доля молодых людей пополнила организованную преступность.

Учитывая природу вымогательства (рэкета), естественно предположить, что в нем участвовали молодые люди, по тем или иным причинам имевшие сравнительное преимущество в использовании насилия. Такое преимущество могло быть получено либо в определенных социальных институтах, культивирующих физическую силу или навыки единоборств, либо в определенных жизненных обстоятельствах, создавших соответствующую предрасположенность. Кроме того, в обществе должны были сформироваться достаточно сильные стимулы, подвигнувшие людей к поиску новых способов применения этих навыков, включая новые экономические возможности. Наконец, для того чтобы организованное вымогательство приобрело значительные масштабы, нужны были механизмы, которые обеспечивали бы мобилизацию потенциальных рэкетиров для реализации новых экономических возможностей.

Спорт

Воспоминания участников и интервью позволяют воспроизвести некоторые особенности криминальной мобилизации. Движение рэкетиров начало набирать силу в 1988 г., когда группы молодых людей специфической внешности и поведения стали появляться на городских рынках и в других местах скопления уличной торговли. Короткие стрижки, спортивные костюмы, атлетическое телосложение и угрожающий вид делали их похожими друг на друга, как если бы они были членами одной спортивной команды. За физические данные их прозвали качками, г за их «рыночную» активность — рэкетирами или бандитами.

Многие лидеры ОПГ, не говоря о рядовых членах, вышли из спортивной среды. Например, лидер солнцевской ОПГ Сергей Михайлов, известный как Михась, — мастер спорта по вольной борьбе, а его бывший сподвижник Сергей Тимофеев («Сильвестр»), лидер ореховской ОПГ, активно занимался карате.[91] В 1989 г., когда в Москве и других городах начали происходить первые массовые конфликты между группировками и основным средством борьбы были кулаки, бейсбольные биты и металлические прутья (огнестрельное оружие все еще было редкостью), спортсмены быстро доказали свое превосходство. Вскоре стало ясно, что спортсмены, в особенности те, кто специализировались в различного рода единоборствах, представляли собой не только реальную силу, но и потенциальный политический ресурс. В 1993 г. ведущий московский авторитет и тренер по классической борьбе Отари Квантришвили предпринял попытку использовать этот ресурс для создания политической организации с видами на участие в предстоящих думских выборах — партии «Спортсмены России». В первом съезде этой партии в декабре 1993 г. приняли участие многие ведущие борцы, боксеры и штангисты. Планам Квантришвили, как известно, не суждено было сбыться: 4 апреля 1994 г. он был застрелен снайпером. Среди жертв заказных убийств оказалось много других титулованных спортсменов, занявшихся коммерческой деятельностью или связанных с преступными группировками: Олег Каратаев, чемпион мира по боксу и вице-президент Всемирной ассоциации бокса; Юрий Ступеньков, председатель Российской профессиональной лиги кикбоксинга; Вячеслав Цой, основатель Международной академии восточных единоборств.[92]

В отсутствие профессионального или коммерческого спорта в СССР существование и развитие этого важного социального института всецело зависело от государства. Виды спорта, связанные с силовыми единоборствами, были, как известно, приписаны либо к милиции, либо к Министерству обороны. Основные спортивные клубы (такие как «Динамо» и ЦСКА) и, соответственно, их региональные подразделения финансировались из бюджета силовых ведомств, а их члены (спортсмены, выступавшие за эти клубы) имели армейские или милицейские звания. Другие известные спортивные клубы, например «Спартак» и «Локомотив», находились на бюджете профсоюзов и Министерства транспорта. Кроме того, многие крупные советские предприятия — такие как «Уралмаш» или «Электросила» — содержали разветвленные сети спортивных клубов и секций. Развитие спорта было одним из постоянных приоритетов советской системы, а так называемый «большой спорт» обладал высоким социальным престижем, представляя собой один из каналов вертикальной социальной мобильности. Чемпионы являлись одновременно ролевыми моделями для молодежи и символами успеха. Но в условиях кризиса государственного социализма — как системы государственных финансов, так и советской системы ценностей — воспроизводство этого института было нарушено, и спортсмены начали искать способы адаптации к меняющимся условиям, полагаясь, естественно, на те физические и социальные ресурсы, которыми они располагали.

Исторически возникновение спорта как специфического общественного института и сопутствовавшее этому уменьшение допустимого уровня насилия было органической частью того, что социолог Норберт Элиас назвал «процессом цивилизации», — переходом ко все более дисциплинированному, дифференцированному и менее склонному к повседневному насилию обществу.[93] Спорт Может быть определен как организованная групповая деятельность, основным смыслом которой является соперничество между двумя сторонами. Это соперничество, или борьба, пишет Элиас, «требует некоторого физического напряжения и происходит в соответствии с определенными правилами, ограничивающими уровень допустимого физического насилия».[94] Спорт рождается тогда, когда насилие и возможные увечья значительно ограничиваются правилами, следование которым требует от участников определенных навыков самоконтроля. Одновременно развитие института спорта обеспечивало разрядку физической энергии и импульсов агрессии в форме игры или борьбы, практически исключавшей летальный исход, и тем самым способствовало постепенному повышению способности современных государств контролировать или ограничивать уровень насилия в обществе. Не сводя спорт к простой очевидной функции вспомогательной системы подготовки и воспитания людей для вооруженных сил, Элиас предложил более тонкое понимание роли спорта в обществе, предполагающее не явную на первый взгляд связь между спортом и формированием современных государств, в основе которых лежит монополизация насилия. Исторически возможности конвертировать избыточное насилие в подчиненные жестким правилам соревнования во многом зависят от способности государства и общества поддерживать институт спорта. Но плоды этой длительной конверсии могут быть достаточно быстро, хотя, возможно, и не полностью, разрушены в условиях кризиса. Когда государство ослабевает до такой степени, что оказывается уже не в силах эффективно ограничивать или управлять уровнем насилия, спорт, и особенно боевые искусства и силовые единоборства, может неожиданно дать почти все, что необходимо для создания негосударственных силовых организаций: навыки применения силы, силу воли, командный дух, дисциплину и т. д. Поэтому снижение финансирования и ослабление контроля за правилами и принципами, некогда превратившими открытое насилие в относительно безопасный или несмертельный вид соперничества, запустили опасный процесс адаптации спортсменов к новым условиям, что выразилось в поисках иных способов приложения полученных ранее навыков.

Роль спортивной среды в криминальной мобилизации хорошо прослеживается в интервью. Денис (1970 г. р.) тренировался в спортивной школе:

Занимался легкой атлетикой, метанием молота. Была у нас маленькая группа, вместе тренировались, 5 человек. Потом пошел в армию, вернулся в девяностом. Но спорт уже ничего не давал. Ну и что делать? Образования не было и тяжело было найти применение. Связи — только спортивные, их и использовал. Вот тогда наш круг «встал на двери». Пошли в гардеробщики, бармены, вышибалы. Пару ребят из нашего круга уже работали с тамбовцами. Но там не было дисциплины, люди делали, что хотели. Потом 7–8 человек пришли к Виталику [в то время — лидер борцовской бригады]. У него уже была структура, и он дал работу [10].

Другой респондент, Вадим (1969 г. р.), бригадир комаровской ОПГ, долгое время занимался каратэ и был вовлечен в деятельность группировки своими товарищами по клубу:

В 1992 г. стал заниматься активно. Раньше был знаком и вместе тренировался с Колей-Каратэ и Ларионовым. Они основатели всего движения каратэ в Ленинграде и очень большие фигуры в стране. Там встретил и других. Ну… было что-то вроде комплекса воина, хотелось себя попробовать… [4].

Секции каратэ воспитали много будущих участников ОПГ. Это японское боевое искусство появилось в Советском Союзе в 1970-е гг. и преподавалось любителями неофициально или даже подпольно в секциях при спортклубах. В 1981 г. ЦК КПСС принял специальное постановление, запрещающее преподавание каратэ; в Уголовном кодексе появилась соответствующая поправка (дополнение к статье 219). Когда на смену Л. И. Брежневу пришел Ю. В. Андропов, попытавшийся укрепить порядок и дисциплину, органы правопорядка начали активно исполнять волю партии, закрывая секции каратэ и угрожая участникам уголовной ответственностью. Что именно побудило партийное руководство запретить каратэ — идеологически чуждая философия этого вида спорта или попытка утвердить монополию правоохранительных органов на силовые виды спорта, — остается неясным, но в результате кампании по борьбе с каратэ многие инструкторы были уволены или даже привлечены к ответственности. Так, Владимир Илларионов, один из основателей каратэ в стране, которого Вадим упоминает в интервью, получил восемь лет тюрьмы и возобновил преподавание лишь в середине восьмидесятых, когда запрет на каратэ был снова неофициально снят.[95]

Снятие запрета вызвало новый приток желающих заниматься этим видом единоборств. Данная тенденция наложилась на массовое открытие частных видеосалонов, в которых демонстрировались разные боевики, в том числе фильмы о гонконгской мафии, послужившие своего рода учебником возможного применения полученных навыков. Первой серьезной рэкетирской организацией, появившейся в Ленинграде в 1985 г., была банда Коли-Каратэ (она же «банда братьев Седюков»). Николай Седюк, тренировавшийся с Илларионовым и работавший в спортивном клубе «Ринг», считался мастером высокого класса. Помимо жестокости и бойцовских качеств, он отличался жадностью и коммерческой хваткой. Сам клуб быстро стал источником бойцов для группировки, насчитывавшей около ста человек. В банду входил также актер Аркадий Шалолаш-вили, чьи таланты были незаменимы для вымогательства. На протяжении двух лет банда Седюков обладала монополией на сбор дани как с теневого, так и с легального бизнеса в Ленинграде. Однако в 1987 г. верхушка банды, включая братьев Седюков, Гогу Геворкяна («Макси-Шварцнеггер»), Шалолашвили и других, была арестована и приговорена к различным срокам лишения свободы. После этого она практически перестала существовать и уже не воссоздавалась в первоначальном виде: Коля-Каратэ был застрелен вскоре после своего освобождения в июле 1993 г., Шалолашвили умер от цирроза печени, а другие бывшие участники влились в новые группировки.

Спортивные связи, а также совместный опыт тренировок, соревнований и сходный образ жизни способны создать повышенный уровень доверия и групповой солидарности. В сочетании с физическими навыками они представляют собой необходимый социальный ресурс для формирования сплоченных группировок (тоже своего рода команд), но предназначенных уже для иных целей. Артур стал членом тамбовской ОПГ в процессе совместных тренировок по кикбоксингу в спортклубе завода «Северная верфь» в 1990 г.

Получилось, что вся группа в одной банде. Я тогда еще работал вышибалой и мне было не нужно, но мне доверяли и при мне обсуждали дела, иногда давали высказаться. Я не лез, но они знали, что я лоялен к криминальным кругам и нелоялен к власти в принципе.

Я понял, что я настроен радикально. Как меня приняли в банду? Однажды в раздевалке конфликт обсуждался. Я сказал, что надо туда всем приехать с топорами и все там расхуячить. Мне сказали, тебе хорошо говорить со стороны. Я сказал, что готов поехать. Съездили, так и стал с ними работать. Потом меня представили бригадиру [28].

В Ленинграде источниками «кадров» для быстро растущих преступных группировок были и специализированные учреждения, занимавшиеся подготовкой спортсменов или тренеров: Институт физкультуры им. П.Ф. Лесгафта, Военный институт физкультуры (ВИФК) и Школа высшего спортивного мастерства (ШВСМ). ВИФК и ШВСМ, как известно, специализировались на силовых видах спорта, таких как борьба, бокс, самбо, дзюдо и различные многоборья. Один из основателей тамбовской ОПГ Валерий Ледовских, выпускник Института физкультуры, был тренером по боксу. Спортсменами из ШВСМ и ВИФК были укомплектованы две ОПГ, известные в начале 1990-х гг. как «борцовская бригада» и «бригада Швондера». Бригада Швон-дера (названная по кличке Александра Купряшева, который сам не являлся курсантом ВИФКа и тяготел к уголовной традиции) контролировала торговые учреждения недалеко от самого института на территории, прилегающей к Финляндскому вокзалу. Группировка распалась после того, как Купряшев был застрелен в феврале 1993 г. [И]. Тренер ВИФКа по вольной борьбе Георгий Поздняков («Позд-няк»), убитый в апреле 2000 г., был правой рукой лидера «тамбовских» Владимира Кумарина.[96]

Война в Афганистане

Другим потенциальным источником участников ОПГ стали сообщества ветеранов афганской войны, закончившейся выводом советских войск в 1989 г. Тема социально-психологического влияния афганской войны на ее участников, особенно на девятнадцати-двадцатилетних солдат и сержантов срочной службы, не получила широкого обсуждения, но некоторые исследования «афганского синдрома», похожего на известный в США поствьетнамский синдром, все же были проведены. Психологи установили, что длительный и чрезвычайный по своей природе опыт афганской войны во многих случаях производил глубокие изменения в социально-психологических установках

участников. Ситуация постоянного риска быть убитым уменьшала чувство опасности и укрепляла специфическую готовность к смерти. Это создавало особую комбинацию повышенного индивидуализма («каждый выживает сам») и особого чувства общности, боевого братства, которое возникало на основе общего риска и боевого взаимодействия.[97] Будучи средством тотальной ресоциализации, война сильно трансформировала ценности и нормы ее участников, создав специфическую «афганскую культуру».[98] Эта культура впоследствии породила множество ветеранских организаций, названия которых часто отсылают к топографии Афганистана (например, «Панжер» или «Герат»), напоминая своим участникам о месте и времени, где они прожили «настоящую» жизнь.

Но то, что облегчало адаптацию призывников к экстремальным условиям войны, стало причиной конфликта и фактором социального отчуждения, когда участники афганской кампании возвращались к мирной жизни. И дело не только в том, что «настоящие» человеческие отношения, воспринимавшиеся как основа «боевого братства», были трудно совместимы с социальными конвенциями и «идиотскими» формальностями мирного общества. Отрицательное общественное отношение к афганской войне и ее публичное осуждение как ненужной и несправедливой сделали бессмысленной жертву, принесенную целым поколением. Это не могло не вызвать чувства разочарования у самих ветеранов и приводило к тому, что они все более замыкались в кругу своих бывших «братьев по оружью».[99] Система социального обеспечения разрушавшегося государства была плохо приспособлена для социальной реабилитации ветеранов этой войны, предоставив им самих справляться с послевоенным стрессом и искать место в быстро меняющемся обществе. Сходный опыт ожидал и участников первой чеченской кампании и других военных конфликтов, возникавших на постсоветском пространстве. Согласно социологическому исследованию, 75 % тех, кто воевал в Чечне в 1994–1996 гг., выразили желание снова вернуться на войну, а более 50 % выразили готовность работать в государственных или частных охранных структурах.[100]

Наиболее крупной частной охранной структурой, созданной и укомплектованной ветеранами войны в Афганистане, является ассоциация «Герат». Первоначально созданная в 1991 г. как спортивный клуб, ассоциация стала стремительно расти и к 1995 г. превратилась в сеть частных охранных предприятий, насчитывающую более 8 тыс. человек.[101] Интервью и другие источники свидетельствуют о том, что бывшие участники афганской войны внесли свой вклад в становление неформальных, в том числе откровенно криминальных, силовых структур. В Екатеринбурге, например, бывшие участники войны создали группировку, известную как «афганцы», которая специализировалась на предоставлении охранных услуг, оптовой торговле и мошенничестве. Группировка распалась после того, как в августе 1998 г. был застрелен ее лидер Владимир Лебедев.[102] Наряду с легальной благотворительной и коммерческой деятельностью многие ветеранские организации являлись прикрытием для силовых структур, занимающихся нелегальной охранной деятельностью. По словам одного из респондентов, «Афганвет» в Петербурге занимался практически такой же деятельностью, что и другие неформальные силовые структуры, включая ОПГ:

У «Афганвета» была серьезная репутация в этих кругах, не меньше, чем у бандитов. Мой брат активно в этом участвовал. Они делали то же, что и все, — * организовывали и охраняли автостоянки, магазины и т. д. Бандиты их особо не трогали, один раз, я помню, наехали на стоянку, хотели отнять машины, но наши просто вытащили «Калашников», и те сразу уехали. А вообще, все знали, что на них инвалиды. Многие потом пошли в охранные структуры [16].

Опыт военных действий дает важные физические и психологические преимущества в тех видах деятельности, в которых силовые конфликты являются обыденным, если не главным содержанием, а бывшие сослуживцы становятся незаменимым источником связей в мирное время. Роман (1969 г. р.) вырос в одном из окраинных районов Москвы. В возрасте 17 лет он получил звание мастера спорта по боксу. После школы пошел в армию и был направлен в Афганистан. Вернувшись в 1989 г., Роман сошелся с несколькими группами мошенников и теневых дельцов, занимался охраной и разрешением споров, часто с использованием насилия. В то же время он не пропускал возможности повоевать и участвовал во многих локальных войнах, включая Абхазию, Приднестровье и даже Боснию. Затем он наладил свой бизнес, который заключался в производстве и нелегальной поставке в Петербург и другие города дешевого спирта из Белоруссии:

Это афганские каналы целиком. Дело в том, что мне очень просто работать, в принципе, в стране, потому что у меня как бы результаты поездок на различные войны — большой получился как бы круг общения в разных местах. В том числе здесь, например, в налоговой полиции, которая сама по себе порекомендовала тех людей, которые занимаются [18].

В данном разделе мы не касались традиционной уголовной среды (этому будет посвящен особый раздел), а рассматривали социальные группы, ранее не связанные с рэкетом или охранным бизнесом, но активно мобилизованные на эту деятельность социально-экономическими условиями конца 1980-х гг. В связи с этим нельзя не упомянуть и бывших (а часто и действующих) работников милиции и военизированных спецподразделений, которые также пополняли ряды неформальных силовых структур. Прямых и надежных данных, которые отображали бы масштабы их участия, нам не встречалось. Косвенным образом это явление отражают показатели коррупции и преступности в рядах органов внутренних дел. На протяжении 1990-х гг. примерно 25 тыс. сотрудников (примерно четверть из всех покидавших органы МВД) ежегодно исключались за различные правонарушения и около 15 тыс. ежегодно привлекались к уголовной ответственности (62 844 в 1986–1990 гг. и 75 168 в 1991–1995 гг.).[103]Низкий уровень морали в сочетании с обесценивающейся зарплатой подтолкнул многих членов этой профессиональной группы к более выгодному, но не всегда законному приложению их навыков, связанных в первую очередь с применением силы и добыванием информации. Впоследствии многие бывшие работники силовых ведомств продолжили профессиональную деятельность в легальных частных охранных предприятиях и службах безопасности, но многие из них при этом прошли через неформальные или криминальные силовые структуры.

Рынок

Валерий Карышев, представляющийся как адвокат многих криминальных авторитетов и опубликовавший свой опыт в виде серии книг, приводит воспоминания преуспевающего банкира (Леонида К.), который начинал свою карьеру в качестве одного из лидеров люберецкой группировки:

Все началось, когда я стал рэкетиром. Помните Закон о кооперации? Рижский рынок был местом, где первые кооператоры предлагали шашлыки, джинсы, экзотические наклейки, карты с магазинами Москвы и так далее. По выходным на рынке шла бойкая торговля. Постепенно мы тоже туда подтянулись — ребята, которые прошли через «качалки», спортивные секции или просто уличные шайки. Первые рэкетиры, практиковавшие грубый наезд, были простыми ребятами. Нашими основными учебниками были фильмы про американскую и гонконгскую мафию; мы специально смотрели их в видеосалонах, чтобы приобрести опыт. Так знаешь ли ты, что Рижский рынок можно считать родиной московского рэкета? Именно здесь появились первые бригады, которые потом превратились в известные группировки. Но в то время мы состояли из нескольких бригад по пять-десять человек в каждой. Мы наведывались на рынок и бомбили торговые точки, киоски…[104]

Власти едва ли ожидали такого поворота событий, когда принимали постановления для развития кооперативной деятельности. Реформы преследовали цель пробудить инициативу и оживить предпринимательскую деятельность для улучшения экономических показателей, в особенности в секторе товаров народного потребления. Экономически активная часть населения принялась создавать кооперативы и малые предприятия по производству и торговле потребительскими товарами. Фактически они были близки к частнокапиталистическим экономическим формам. После принятия закона кооперативы стали множиться с большой скоростью, их прирост составил 450 % в 1988 г. и 150 % в 1989 г.; к 1990 г. их число достигло 193 тыс., а число занятых в них превысило 5 млн человек[105]. Повседневными символами экономических перемен стали городские вещевые рынки, кооперативные кафе и мастерские, а также многочисленные ларьки.

По мере того как в Москве, Ленинграде и других городах росло количество кооперативных предприятий, множилось и число рэкетирских бригад, регулярно навещавших эти предприятия в поисках дани за «охранные» услуги. В Свердловске две наиболее мощные группировки — уралмашевская и центральная — первоначально образовались как рэкетирские бригады, действовавшие на Уралма-шевском и Центральном рынках города и получившие от них свои названия. Большое количество бригад из Казани, Новокузнецка, Кургана и других сибирских городов, укомплектованные местными спортсменами и «качками», мигрировали в Москву и Ленинград, где возможности для коммерческой деятельности росли настольно быстро, что местные бригады не успевали заполнить нишу.

Петербургские респонденты прежде всего вспоминают вещевой рынок в Девяткино как место концентрации первой кооперативной торговли и, соответственно, появления первых бригад, занимавшихся регулярным вымогательством:

Перемены стали происходить в 1989 году, тогда же начались конфликты. Был дефицит идей, никто не знал, что делать. Коммерсанты подсказывали новые темы. Тогда появились контейнерные рынки. В Девяткино все стояли рядом: и наши, и тамбовские, и малышевские. Строго говоря, никакого тогда разделения не было. Места всем хватало, все ставили своих коммерсантов. Но было правило: коммерсантам друг друга не грабить. Деление появилось после конфликта. Федя Крымский отнимал деньги у торговцев малышевских. Встретились, ну а дальше известно: Сергей Мискарев («Бройлер»), бывший милиционер, зарезал Федю [7].

Сходное явление наблюдалось во многих городах России. Городские рынки и другие места концентрации кооперативной торговли становились точками притяжения молодых людей, готовых к силовым действиям и организованных в небольшие группы для вымогательства денег и иных ценностей.[106] Вчерашние спортсмены и качки были пионерами этого движения, а спортзалы — местом формирования новой волны организованной преступности, связанной прежде всего со сравнительно новым видом преступления — вымогательством. Будучи одним из наиболее многочисленных сегментов криминальной мобилизации, бывшие спортсмены, конечно, не были единственными, кто открыл новую предпринимательскую нишу. Бывшие участники локальных войн, уголовники, работники правоохранительных органов и даже члены возрождавшегося казацкого движения также активно пополняли ряды различных бригад и группировок и мигрировали в крупные города в поисках возможностей для силового предпринимательства. Именно способность к применению силы и возможность организованно управлять этим ключевым ресурсом для ведения определенной предпринимательской деятельности объединяли эти, на первый взгляд, различные группы.

Однако мало что произошло бы, если бы эти группы и их специфический ресурс сформировались в ином социально-экономическом контексте. Вероятнее всего, молодежные группировки просто эпизодически нарушали бы общественный порядок, как это случалось в Москве, Казани и других городах в середине 1980-х гг., когда они совершали набеги на города в поисках приключений и случайных трофеев. Кооперативное движение и последующее развитие частного сектора стали тем важнейшим фактором, который произвел быстрые изменения в рассматриваемом движении и вывел его на новый качественный уровень. Частная торговля и производство стали ресурсной базой движения рэкетиров и фактором, структурировавшим применение силы таким образом, чтобы обеспечить наибольший доход. К тому времени, когда дебаты по поводу гласности, частной собственности и нового политического устройства были в самом разгаре, основные контуры переходной экономической модели уже сформировались. В некотором смысле городской рынок и спортзал стояли у истоков специфического локального капитализма: рынок все более становился экономической базой для новых группировок; последние же обеспечивали охрану» и предоставляли иные услуги тем, кто вел торговлю и другую экономическую деятельность. Можно также «прочесть» эту схему в более общем виде, когда городской рынок выступает как элементарная

форма экономического рынка вообще, а спортзал — как символ организованной силы. Различным аспектам взаимоотношений между этими двумя важнейшими институтами, которые рассматриваются на примере взаимодействия негосударственных силовых структур и рыночной экономики в России 1990-х гг., и посвящена данная книга.

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Научные исследования и журналистские публикации часто сваливают в одну кучу все виды противозаконного или отклоняющегося поведения, носящего групповой характер, включая воровство, мошенничество, нелегальную торговлю, убийства, контрабанду, вымогательство, взяточничество и т. д. Действительно, если все это сложить вместе и назвать «организованной преступностью», как это нередко делается, особенно в западных СМИ, то получится ужасающая картина преступного хаоса, царящего на постсоветском пространстве. По словам одного британского специалиста, «российская организованная преступность является одновременно и симптомом, и причиной хаотического перехода страны к постсоветской эпохе».[107]

Некоторые исследователи выбрали в качестве общей объяснительной парадигмы социологическую теорию девиантного (отклоняющегося) поведения.[108] В самом общем виде этот подход берет за точку отсчета систему социальных норм и их кодификацию в уголовном праве и объясняет отклонение от норм нарушением процесса социализации личности и последующей неспособностью социальных институтов обеспечить достаточную степень интегрированности членов общества. Понятно, что объяснительные возможности этой парадигмы ограничены культурной и исторической относительностью социальных норм и, соответственно, отклонений.[109] Ее применимость становится проблематичной, когда мы имеем дело с переходным и быстро меняющимся обществом, когда социальные, а вслед за ними и правовые нормы претерпевают постоянные изменения и в силу этого не способны быть эффективным и авторитетным регулятором человеческого поведения, а поэтому вряд ли могут быть четкой отправной точкой социологических объяснений.

Понимание этого привело других исследователей к реанимации теории аномии (т. е. отсутствия норм), которая была введена в оборот Дюркгеймом для описания общества, страдающего от разрушения нормативного порядка вследствие быстрых перемен. Предполагается, что указание на состояние аномии одновременно содержит и объяснение быстрого распространения преступности.[110] Трудно отрицать, что термин «аномия» подходит для описания состояния постсоветского общества. Но объяснительные возможности теории аномии во многом иллюзорны, особенно по отношению к такому явлению, как организованная преступность, поскольку эта теория оставляет нерешенной проблему механизмов формирования и воспроизводства преступных сообществ. Кроме того, этот подход содержит ошибочное предположение, что все виды преступности абсолютно дисфункциональны и деструктивны. На основании теории аномии трудно объяснить высокую степень интегрированности и организованности преступных сообществ, трудно ответить на вопрос, почему среди «постсоветского хаоса» преступность оказалась такой организованной.

«Наследие прошлого»

В основу еще одного распространенного объяснения роста организованной преступности в России положены политико-экономические и культурные особенности, унаследованные от системы государственного социализма (или «коммунизма», как это называют советологи) и по-прежнему оказывающие воздействие на постсоветскую экономику и общество. Этому способу объяснения дали начало публикации ряда российских авторов, использовавших термин «красная мафия» для описания преступного союза партийной номенклатуры и дельцов теневой экономики в целях незаконного присвоения общественной собственности.[111] Идея о том, что российская организованная преступность выросла из преступных организаций, возникших до перестройки и многократно увеличивших свои силы в переходный период, приобрела широкую популярность на Западе благодаря книге Стивена Хэнделмана.[112] «Жесточайшая и часто насильственная конкуренция за трофеи эпохи коммунизма породила особый пограничный персонаж, уникальную посткоммунистическую разновидность преступника, — пишет Хэнделман. — Он являет собой любопытный сплав советского истеблишмента и классического русского преступного подполья».[113] Этот альянс коррумпированной номенклатуры и советского преступного мира получил в англо-американских работах название «Russian mafiya» (с лишней буквой «у» в отличие от принятого в английском mafia). Обычно это явление обсуждается в контексте присущего русским беззакония и традиционной культуры неформальных отношений.[114] Нетрудно заметить, что перекладывание всей «вины» за неудачи переходного периода на «коммунистическое наследие» эффективно выводит из-под критики политику «шоковой терапии», ускоренную приватизацию и другие составляющие либеральных реформ, перенося вину за неудачи на все тот же ненавистный «коммунистический режим». К тому же подобные рассуждения как нельзя лучше вписываются в менталитет «холодной войны» с его непременным конструированием различных врагов и угроз, создавая и на этот раз «новую угрозу»,[115] которая на поверку оказывается старой, поскольку, как утверждает Хэнделман, mafiya — это коммунизм, не желающий умирать.

Экономико-институциональный подход

Использование экономико-социологического подхода в исследовании сицилийской мафии и последующая проекция полученной модели на постсоветскую реальность позволяет сформулировать принципиально иной способ объяснения российской организованной преступности. Социолог Диего Гамбетта предложил рационально-экономическую модель, объясняющую деятельность сицилийской мафии и представляющую ее как индустрию частных охранных услуг (private protection industry). Он также указал на некоторое генетическое сходство между сицилийской и российской организованной преступностью.[116] Частный охранный бизнес (имеется в виду неформальный и нелегальный его вариант), условия для развития которого возникли и на Сицилии, и в России сразу после формального введения частной собственности, представляет собой деятельность по охране прав собственности и контролю за исполнением контрактных обязательств в контексте низкого уровня доверия, когда деловая культура не обеспечивает предсказуемого взаимодействия, а государственные правовые институты слабы или не пользуются авторитетом у населения. Тогда российскую организованную преступность, как и сицилийскую мафию, можно рассматривать как ответ на ряд институциональных потребностей формирующейся рыночной экономики, в частности — потребность в охране прав собственности, не удовлетворяемую государственными правовыми и правоохранительными учреждениями. Используя этот подход, социолог Федерико Варезе показал значительное сходство условий формирования (т. е. возникновения спроса и предложения охранных услуг) организаций мафиозного типа на Сицилии в середине XIX в. и в России в 1990-е гг. В ходе сравнительного исследования он обосновал уместность использования термина «мафия» и одновременно более четко определил его содержание.[117]

Неоинституциональный подход, привлекающий все больше сторонников как среди западных, так и среди российских обществоведов, предполагает анализ специфического рынка услуг, относящихся к институциональной среде рыночной экономики, — таких как обеспечение информации, спецификации и охраны прав собственности, предоставление арбитражных услуг, услуг по контролю за исполнением обязательств и т. д.54 В рамках этого подхода мафия, или организованная преступность, отождествляется прежде всего с частными нелегальными организациями, производящими эти услуги для удовлетворения рыночного спроса. Соответственно, российские криминальные группировки и другие неформальные силовые структуры рассматриваются как одно из возможных институциональных решений для защиты прав собственности или как теневая арбитражная система. Сталкиваясь с растущей неопределенностью поведения контрагентов и трансакционными проблемами и имея на выбор несколько вариантов преодоления этих проблем, экономические субъекты сравнивают затраты, связанные с этими вариантами, и выбирают наиболее экономичный. А поскольку российское государство и его правоохранительная система не только не обладают должной гибкостью, но и сами по себе дорогостоящи и малопредсказуемы, то экономические субъекты предпочитают платить частным, в том числе криминальным организациям (читай — мафии), которые в результате побеждают государство в конкурентной борьбе за рынок институциональных услуг.

Но что именно представляют собой неформальные силовые структуры? Каким образом они действуют и что именно они делают? Каковы механизмы частной охраны прав собственности и арбитража? Эти вопросы редко задаются последователями неоинституционализма. Многие из них склонны, возможно, в силу естественного недостатка эмпирических знаний, приписывать участникам неформальных силовых структур, в том числе преступных группировок, те же поведенческие закономерности, что и другим участникам рынка, т. е., по существу, сводить их к абстрактным экономическим субъектам. Иными словами, рассматривая деятельность неформальных силовых структур через призму рыночной модели или метафоры спроса и предложения, экономисты и социологи неоправданно преувеличивают роль экономических субъектов, «покупающих» охрану или другие институциональные услуги, как если бы «силовики», т. е. те, чьим ресурсом является организованная сила, были лишь пассивными поставщиками некоторого товара, покупка и цена которого определяется уровнем спроса и разнообразием предложения. В работе, посвященной институциональному строительству в России, Тимоти Фрай, например, делает следующее допущение: «Во многих случаях экономические субъекты могут выбирать, “нанять" ли им государство, самоуправляющуюся организацию или частную охранную организацию для обеспечения выполнения контрактных обязательств».[119]

Хотя теоретически такое прочтение ситуации выглядит вполне логичным, оно явно недооценивает возможности владельцев средств насилия определять выбор, доступный тем или иным категориям экономических субъектов. Стратегия неформальных силовых структур по продвижению на рынок своего «товара», известная из литературных источников как «предложение, от которого нельзя отказаться», говорит о том, что инициатива часто принадлежит именно им, а не «покупателям», хотя очень часто такая сделка внешне выглядит как добровольный акт. Эта стратегия не сводится к открытому принуждению посредством угроз или насильственных действий, хотя без них, конечно, деятельность частных силовых структур, особенно ОПГ, не обходится. Она состоит, скорее, в создании некоторого поля с ограниченным числом предусмотренных возможностей. В условиях наличия нескольких альтернативных вариантов решения проблемы безопасности и делового контроля «покупатели», т. е. экономические субъекты, действительно имеют некоторую возможность выбора. Но наличие эффективной формы решения этих проблем часто само является не столько результатом отбора, который совершают покупатели, сколько промежуточным итогом прямой конкуренции между различными силовыми организациями (силовыми предпринимателями), в которой задействован целый ряд параметров, включая информационную и силовую эффективность, политику налогообложения, организационную форму и даже культурные нормы и деловой стиль. Чисто экономическое («рыночное») прочтение проблемы институционального строительства, которое предполагает взгляд на происходящее с точки зрения экономического субъекта, оставляет без внимания совокупность отношений между владельцами средств насилия, которые своими действиями создают набор ограничений для действий экономических субъектов.

Вместе с тем для ответа на вопросы, поставленные в данной работе, институционально-экономический подход обладает рядом преимуществ.

Во-первых, он прямо или косвенно содержит важное для данной работы концептуальное деление. Вместо того чтобы с самого начала разделять группы или организации на криминальные (преступные) и легальные, этот подход предполагает деление на тех, кто производит институциональные услуги (такие как охрана и разрешение имущественных споров), и тех, кто вынужден покупать эти услуги, независимо оттого, находится он в легальном, теневом или криминальном секторе экономики. Другими словами, рынок частной охраны, легальный или криминальный, должен рассматриваться отдельно от рынка обычных товаров, будь то автомобили или героин. Исходя из этого становится понятной исключительная важность силовой компоненты в предпринимательской деятельности групп мафиозного типа (частных силовых структур) и их функциональное место на экономическом рынке. Соответственно, это поможет нам переопределить природу и роль ОПГ и других частных силовых структур в постсоветской России.

Во-вторых, неоинституциональное прочтение постсоветской организованной преступности позволяет связать ее распространение с процессом формирования рынков, т. е. с созданием новых социальных структур, а не просто с наследованием старых. Открыв новые возможности и столкнувшись с новыми ограничениями, даже традиционный советский уголовный мир продемонстрировал способность к адаптации и изменил свои формы и принципы деятельности, не говоря уже о новых группах, создававшихся специально под новые коммерческие возможности. Поведение отдельно взятой преступной группировки, особенно на ранних этапах формирования рынка, является откровенно насильственным и грабительским. Но их взаимодействие постепенно формирует относительно устойчивую систему, которая ограничивает их действия или даже управляет ими помимо воли участников, создавая некоторую форму порядка или, по крайней мере, элементы предсказуемости, необходимые для деятельности как группировок, так и экономических субъектов. Конечно, по сравнению с более поздними и сложными институциональными образованиями, не говоря уже об идеальных конструкциях, раннекапиталистические институты несовершенны и малоэффективны; они значительно уступают современным либеральным правовым государствам. Но реальность такова, что короткого пути к институциональному совершенству нет, а поэтому уродливые и грубые социальные формы существуют и, видимо, будут существовать еще значительное время. И в таком случае исследование формирования и трансформации действительных рыночных институтов является более плодотворным занятием, нежели оценка того, хорошо или плохо в России идут рыночные реформы по сравнению с идеальными моделями.

В-третьих, не отрицая принципиальной важности экономической сферы, институциональный подход позволяет рассматривать государство в качестве ключевого игрока в процессе преобразований. Такой подход доказал свою продуктивность в предыдущих исследованиях формирования рынков в Европе и не потерял своей актуальности по отношению к современным процессам. Более того, если институциональную социологию совместить с анализом социальных практик, то открывается возможность представить и исследовать государство не как некоторую объективную данность, сущность или источник власти, а как определенный способ применения силы, как некоторый эффект подвижного соотношения сил, достигшего временного равновесия. Принимая такую позицию, мы сможем исследовать динамику государства одновременно с исследованием «русской мафии» и подобных явлений, изоморфных самому государству.

Типы преступности и типы действия

Аналитическое разделение рынка институциональных услуг (рынка охраны) и рынка других благ или услуг соответствует определенному эмпирическому разделению в криминальном мире. Генетическим ядром организованной преступности являются группы, имеющие преимущества в использовании силы (ярчайший пример — гангстеры, вооруженные автоматическим оружием) и обеспечивающие охрану или исполнение решений, выносимых лидерами в отношении всего остального преступного мира (мошенников, контрабандистов, воров и т. д.). Один из основных аргументов Томаса Шеллинга, специалиста в области теории сдерживания, состоит, по сути, в том, что организованная преступность является для уголовного мира тем же, чем является правительство для мира законного бизнеса.[120] Именно поэтому деятельность организованной преступности — в том виде, в каком ее представляет Шеллинг, — требует установления монополии на насилие в пределах той сферы, в которой действует организованная преступная группировка. Те, кто использует организованное насилие для охраны, разрешения споров и исполнения решений, сами редко участвуют в традиционных видах преступной деятельности. Они управляют ею. И хотя мошенники, воры, контрабандисты, фальшивомонетчики и прочие жулики кажутся стороннему наблюдателю (а часто и ученым-криминологам) частью того же преступного мира, что и те, кто специализируется в применении силы и, стало быть, управляет этим самым миром, для социолога важно не упускать из виду эмпирические и аналитические различия внутри этого мира. На самом деле две группы, о которых идет речь, заняты совершенно разным делом, они полагаются на разные ресурсы и навыки, у них различные источники дохода, различная система культурных норм и т. д. В ходе дальнейшего повествования мы постараемся показать эти различия на российском материале.

Прежде всего нас будет интересовать именно управляющее ядро преступного мира — организованные преступные группировки, специализирующиеся на применении силы, а также другие сходные по этому критерию группы и организации, не имеющие явного отношения к преступному миру. Преступные группы, занятые традиционными видами преступной (или легальной коммерческой) деятельности, «произрастают» под прикрытием (естественно будет сказать — под «крышей») этих основных групп. Последние обеспечивают относительно безопасные и благоприятные условия для деятельности остальных. Таким образом, одни обеспечивают среду, и это их основной «бизнес», другие в этой среде занимаются остальными видами «бизнеса». Нас будет интересовать исключительно первый тип групп. В дальнейшем, говоря об организованной преступности и ОПГ, мы будем иметь в виду именно этот тип групп. Без быстрого роста групп, специализировавшихся на применении силы и, соответственно, на управлении, остальные виды преступной деятельности вряд ли бы получили такое широкое распространение в России.

С точки зрения социологии тип действия является более важным параметром, чем правовой статус группы или организации, специализирующейся на охране и принуждении к исполнению. Даже если «организованная преступность» понимается так, как предлагает Шеллинг, т. е. как группа, обладающая монополией силы и вследствие этого занимающаяся вымогательством (или налогообложением) и управлением, то правовое определение, изначально заложенное в сам термин «преступность», значительно сужает возможности социологического анализа. Определение «организованная преступность» есть выражение точки зрения государства; само явление может быть помыслено таким образом лишь при наличии государства и эффективной правовой системы. При отсутствии или слабости последних более уместно говорить о совокупности конкурирующих силовых организаций, обладающих слабой легитимностью. В этом случае они должны рассматриваться социологом как подобные и принадлежащие к одной категории, а не подразделяться с самого начала на легальные (легитимные) и преступные, помещаясь тем самым в различные группы. В современном русском деловом языке, например, слово «крыша» используется для обозначения групп или организационных решений, обеспечивающих безопасность и деловой контроль, вне зависимости от их формального правового статуса. Эти группы не обязательно являются преступными и могут быть представлены весьма широким спектром силовых организаций, начиная с частных охранных предприятий и заканчивая действующими сотрудниками органов правопорядка или государственной безопасности, выступающими как частные лица. Но все они, в общем-то, заняты одним и тем же — «крышеванием», т. е. использованием силового и информационного ресурса для предоставления определенного набора институциональных услуг на коммерческой основе. С одной стороны, «крыша» может быть поставлена в один терминологический ряд с «мафией», «якудзой» и «триадами», поскольку, будучи формой частного охранного бизнеса, она обладает многими сходными с ними чертами. Но, с другой стороны, в отличие от своих европейских, американских и азиатских аналогов, «крыша» не обязательно является секретной преступной организацией, а включает широкий набор переходных форм охраны и принуждения, от откровенно криминальных до близких к государству.

Далее, институциональное разделение между агентами, которые используют силу для охраны или (у)правления, и теми, которые производят обычные конвенциональные блага и вынуждены покупать охрану, является основополагающим элементом социальной структуры большинства обществ на протяжении всей истории. Использование силы (или принуждения) образует отдельный тип социального действия, отличный от экономического действия, характерного для пространства обмена. Исследование различных типов отношений между этими группами, равно как и между государствами и рынками как соответствующими формами их институционализации, до сих пор представляет собой одну из самых интересных задач, стоящих перед исторически ориентированной социологией и экономикой. В XX столетии такие ученые, как Макс Вебер, Норберт Элиас, Карл Поланьи, Фредерик Лэйн, Чарлз Тилли и Дуглас Норт, стремились понять роль государств — т. е. организаций, владеющих средствами принуждения, — в формировании капиталистических рынков. Все они так или иначе описали процесс того, как источник экономического развития постепенно смещался от государства как военно-политической организации к гражданскому обществу, сфере мирной экономической конкуренции. Этот сдвиг, лежащий в основе перехода к современной капиталистической модели развития, также предполагал историческую победу «экономического человека» (буржуа) над «воинственным человеком» (рыцарем). Победа буржуа, в свою очередь, вызвала сдвиг в онтологических предпосылках новых «буржуазных» наук об обществе, суть которого — придание представлениям о человеческом поведении, свойственным лишь определенной социальной группе (экономической буржуазии), статуса «естественных», «всеобщих» и «общечеловеческих».

Воинственный человек

Рационально-экономический подход адекватен, но недостаточен для понимания процессов распространения и институционализации негосударственного насилия в условиях рыночных реформ в России. Точка зрения «экономического человека» и метафора «спроса и предложения», применяющаяся для анализа «рынка» охранных и арбитражных услуг, должны быть дополнены социологическим анализом поведения «воинственного человека» и специфической социальной среды, которую он формирует. В связи с социальными процессами, имевшими место в России в конце 1980-х — начале 1990-х гг., уместно вспомнить мрачное предсказание, сделанное еще в конце XIX в. одним из основателей институционального направления Торстейном Вебленом в известной книге, посвященной жизненному стилю «праздного» (в прошлом — «воинственного») класса:

Черты воинственного человека (predatory man) ни в коей мере не растворились в общей массе современного населения. Они присутствуют и могут ярко проявиться в любое время. <…> Проявляясь в разных индивидах по-разному, черты эти по-прежнему открывают путь к появлению агрессивных форм человеческих эмоций и поведения всякий раз, когда стимул большей или меньшей интенсивности вызовет их к жизни. И они утверждают себя с огромной силой всякий раз, когда другие занятия, чуждые воинственной природе, не поглощают повседневных интересов и чувств индивидов.[121]

Россия 1990-х гг. дает возможность изучения социального типа, казалось бы, давно ушедшего с исторической сцены и уступившего место «экономическому человеку». В течение десятилетия те, кого называли «бандитами», были одной из наиболее влиятельных социальных групп, наложивших отпечаток на весь ход общественных преобразований. Это же десятилетие связано с глубокими экономическими реформами и становлением нового хозяйственного уклада. Правомерно задаться вопросом о связи между этими явлениями. Существовала ли какая-то связь между распространением частных силовых структур и формированием рынков? Еще одна важнейшая особенность этого периода — чрезвычайная слабость государства, находившегося на стадии формирования. Следовательно, необходимо поставить вопрос: как связана динамика негосударственного насилия с формированием государства, и в силу каких обстоятельств в самом конце 1990-х гг. произошло значительное изменение программы исполнительной власти в России, известное как политика укрепления государства? Наконец, каковы были действительные последствия укрепления государство, и как этот процесс сказался на характере силового предпринимательства?

ГЛАВА 6 СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО В РОССИИ 1990-х

ОТ ВЫМОГАТЕЛЬСТВА К ОХРАННЫМ УСЛУГАМ

Рассмотрение силового предпринимательства следует начать с его первой и элементарной формы — предоставления охранных услуг, в том числе и так называемого охранного рэкета (protection racket), т. е. отношений, связанных с предложением физической охраны в ситуации как объективной, так и искусственно созданной угрозы. Затем мы перейдем к анализу более сложных форм силового предпринимательства — силового партнерства и силового посредничества, — при которых производитель разнообразных институциональных услуг не является прямым источником угрозы и не имеет непосредственного контроля за уровнем рисков, возникающих в экономической деятельности.

Вымогательство является основным сюжетом популярного романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок», напечатанного в 1931 г. Желающий разбогатеть аферист Остап Бендер ищет и находит подпольного миллионера Корейко, «золотого теленка», и всячески принуждает его расстаться со своим богатством. Боясь репрессий со стороны советского государства и будучи при этом неспособным обеспечить свою безопасность и отвадить вымогателей, подпольный миллионер вынужден в конце концов выложить свои миллионы Остапу. В советский период «золотые телята» были серыми и невзрачными на вид, изо всех сил стремясь казаться обыкновенными советскими гражданами. Поэтому основная интрига романа состоит в поиске и идентификации «серенького» подпольного миллионера и применении к нему изощренных (и комичных) методов психологического воздействия.

Масштабы теневой экономики, как известно, значительно выросли к восьмидесятым годам. Она включала множество видов деятельности, использовавших как внутренние недостатки государственного социализма, так и любые подворачивавшиеся возможности личного обогащения: производство неучтенной продукции, подпольное производство алкоголя, спекуляция дефицитными товарами, мошенничество, антикварный бизнес, подпольный игорный бизнес и т. п. Популяция «золотых телят» стремительно росла, но наследники Бендера заметно отставали, поскольку идентификация с виду «сереньких» потенциальных жертв оставалась большой проблемой. Хуже того, во многих случаях подпольные миллионеры обзаводились связями с коррумпированными партийными и советскими служащими, предоставлявшими им неформальное прикрытие. Существовавшие в то время группы вымогателей состояли в основном из уголовников — как, например, банда Монгола, терроризировавшая московских «теневиков» в 1969–1972 гг. Банда была создана Геннадием Карьковым по кличке Монгол в 1969 г., после того как он отсидел три года за хищение государственной собственности. Другим членом банды был Вячеслав Иваньков по кличке Япончик, который впоследствии станет одним из наиболее влиятельных лидеров преступного мира и будет осужден за вымогательство в США в 1996 г. Тогда, в начале семидесятых, банда занималась поиском людей с «сомнительными» доходами и оказывала на них жестокое давление с целью заставить жертву делиться частью этих доходов. В отличие от рафинированных вымогателей из сатирического романа, реальные персонажи попросту заколачивали свою жертву в гроб и предлагали прокатиться в «последний путь» до кладбища. Банда Монгола была арестована в 1972 г., и ее лидер получил 15 лет лишения свободы.1 Для самих «подпольных миллионеров» обладание богатством было опасным качеством и потому тщательно скрывалось: в случае его обнаружения государством или вымогателями проблемы были неизбежны, с той разницей, что вымогатели постараются конфисковать собственность, а государство конфискует еще и свободу. [122]

Ввиду комплексной природы этого вида преступления, а также его ограниченной распространенности в России в прошлом, определение вымогательства долго оставалось предметом дискуссии. Основная трудность состояла в том, чтобы отделить вымогательство от ограбления и шантажа. Одни юристы подчеркивали отложенный характер угрозы как основную характеристику вымогательства; другие предлагали рассматривать как определяющий предмет вымогательства права собственности, а не конкретные вещи или деньги; третьи настаивали на том, что предметом этого преступного действия является человеческая свобода как таковая. В результате эволюции юридического определения вымогательства все эти нюансы вошли в Уголовные кодексы 1960 г. и 1994 г. как подвиды широко толкуемого типа преступления.[123] Таким образом, вымогательство было определено как действия, нацеленные на присвоение чьей-либо собственности или прав собственности под угрозой насилия или нанесения вреда собственности или ее владельцу, равно как и под угрозой распространения порочащей данное лицо информации. В новой редакции Уголовного кодекса, принятой в 1994 г., максимальный срок лишения свободы за вымогательство был увеличен до 15 лет.[124]

В юридической практике доказать факт вымогательства довольно трудно, поскольку угрозы часто носят скрытый или непрямой характер. Жертва может не испытывать явного давления, особенно если вымогатели ведут себя достаточно дружелюбно, не прибегая к откровенно враждебным действиям. Трудности в определении состава вымогательства возникают и в случае, если угрозы исходят от лица, не являющегося получателем вымогаемой собственности, или если собственность переводится на другое лицо, явным образом не связанное с источником угроз. Именно в силу того, что, в отличие от ограбления, вымогательство предполагает косвенное принуждение и влияет на будущее, а не на непосредственное поведение жертвы, оно представляет значительные трудности для строгого правового определения. Все это делает «мягкие» формы вымогательства достаточно привлекательным бизнесом, обладающим высокими шансами избежать уголовно-правовых санкций. В. Сафонов утверждает, что организованное вымогательство характеризуется особо высокой латентностью, которая в середине 1990-х гг. в некоторых регионах России достигала 70 %.[125]

Охранный рэкет

Вымогательство представляет собой некое действие, квалифицируемое как уголовное преступление, в то время как охранный рэкет — это институционализированные отношения. В российской уголовной практике обвинения обычно выносятся по конкретным фактам, т. е. после того, как отношения между преступником и жертвой удается разбить на отдельные эпизоды, содержащие состав преступления и подлежащие доказательству. Социологическая задача, следовательно, противоположна юридической и состоит в том, чтобы установить, каким образом отдельные действия индивидов и групп, направленные на вымогательство тех или иных благ, превращаются в устойчивую систему отношений.

Многие кооператоры и частные предприниматели периода перестройки начинали в сфере теневой экономики, другие, напротив, не имели к ней никакого отношения. Однако для значительной части населения все они выглядели подозрительно. То, чем многие из них занимались, еще вчера клеймилось как спекуляция, незаконная торговля и т. п. С самого начала кооперативный сектор возник как бы в особой институциональной среде, характеризовавшейся относительно низким уровнем безопасности и недостаточной легитимностью в глазах общества. Одним из последствий остаточных советских моральных установок была стигматизация новых предпринимателей. Слово «кооператор» несло неоднозначные оттенки, а термин «частник» был откровенно презрительным. Опросы общественного мнения зафиксировали сначала смешанное, а потом и все более негативное отношение к кооператорам, которых считали весьма деятельными, но при этом нечестными или даже откровенно преступными элементами.[126]

С началом экономической либерализации и кооперативного движения идентификация потенциальных объектов вымогательства перестала быть проблемой. При этом потенциальными жертвами вымогателей были уже легитимные, а не теневые предприниматели, теоретически имевшие право на защиту и полную правовую поддержку со стороны государства, но редко получавшие их на практике. Специальная статистика насилия над предпринимателями отсутствует: они далеко не каждый раз обращались с письменным заявлением в милицию, а если и обращались, то эти случаи растворялись в статистике других видов преступлений, не отражавших их экономическую специфику (хулиганство, нанесение телесных повреждений и т. п.)[127]. Однако печальный опыт предпринимателей первой волны хорошо запечатлелся в памяти участников (включая самих вымогателей) и многократно воспроизводился в воспоминаниях, художественной литературе и кино. Паяльник и утюг стали основными инструментами вымогателей новой волны и навязчивыми символами кооперативного движения, а предложение вырыть собственную могилу — стандартным методом начинающего рэкетира. Из воспоминаний рэкетира:

<…> Конечно, прибегали мы и к жестким формам наезда. Подъезжаем, говорим: «Давай, плати, лох». И он платил. А те, кто не соглашался, подвергались нашему прессингу. Благо учебные пособия у нас были хорошие — те же художественные кинофильмы. Были популярны паяльник и батареи с наручниками, которыми мы пристегивали клиента. Случалось, вывозили его в лес или закрывали в подвале. После небольшой обработки «влегкую» с избиением клиенты соглашались платить.[128]

Но даже после того, как предприниматель шел на уступки и выплачивал требуемую сумму, рэкетиры не исчезали. Наоборот, прецедент выплат закладывал основу дальнейших действий, и выплаты производились уже регулярно. Мы не будем здесь приводить разнообразные «страшные истории» запугиваний, физических воздействий и убийств предпринимателей с целью вымогательства, предполагая, что читатель прямо или косвенно знаком с этой страницей истории отечественного капитализма. Рассказы о грубых наездах рэкетиров стали неотъемлемой частью атмосферы, в которой развивалось частное предпринимательство после начала перестройки. Иными словами, предпринимательский риск был осознан довольно быстро, и далеко ходить за примерами было не нужно — они приходили сами.

Если вымогательство является вполне строгим уголовно-правовым понятием, за которым стоит конкретный эпизод, то охранный рэкет — это уже некоторая устойчивая система социально-экономических отношений, выходящая за рамки взаимодействия двух субъектов и сама оказывающая влияние на поведение участников. Прежде чем приступить к анализу структуры отношений, лежащей в основе охранного рэкета, напомним, как он осуществлялся в повседневной жизни. В своей элементарной форме охранный рэкет имел место на городских рынках, характеризовавшихся высокой плотностью торговли и простой пространственной организацией. Если рынок не был монополизирован одной преступной группировкой, он делился на несколько сегментов, которые рэкетиры охраняли друг от друга. Каждый рэкетир представлял собой конкретную угрозу частным торговцам и одновременно за определенную плату оказывал некоторым из них охранные услуги. При необходимости представители группировок или бригад подтверждали факт охраны — иными словами, факт того, что те или иные торговые места платят охранную дань именно им. По сути, это была не столько активная защита, сколько конвенциональное воздержание от насильственных действий, дающее возможность продолжения свободной торговли и оправдывающее получение дани (хотя в случае нарушения конвенции и попыток «получить» с «чужих» коммерсантов возникали конфликты). Сточки зрения коммерсанта, выплаты рэкетирам приобретали форму налога, дающего право на начало и продолжение торговли. Не обладая собственным силовым ресурсом для обеспечения своей экономической деятельности, коммерсанты были вынуждены платить тем, у кого он был. По свидетельствам респондентов, довольно быстро заработала и обратная логика: бандиты «ставили» «своих» коммерсантов, давая им подъемные деньги и, соответственно, обеспечивая охрану от посягательств себе подобных. Вот как описывает «обычную работу группировки» в начале 1990-х бригадир «тамбовских»:

Это называлось у нас «прикручивание точек», то есть комерсов. Старались добыть информацию, через знакомых, родственников, друзей, о неприкрученных комерсах — где открывался новый офис или кто-то бизнес начинал. Иногда даже платили за накол. Но многие сами приходили и рассказывали, и делали это не за деньги. Хотели приобщиться, сделать нам получше, мы же власть, и это все понимали. Потом разведывали, разрабатывали тактику прикручивания. Если перспективный, то пробивали на глушняк. Ну просто приезжали, иногда прилично одетые, иногда брали с собой самых страшных с переломанными носами [28].

Как только открывался какой-нибудь частный магазин или кафе, в него тут же наведывались мобильные бригады, предлагавшие охранные услуги. Все различные мягкие или жесткие сценарии таких визитов можно свести к одному: выяснить, «кому этот барыга платит», иными словами, обеспечен ли данный экономический субъект охраной. Если директор не мог дать вразумительный ответ на этот вопрос (т. е. назвать группировку или имя (кличку) одного их лидеров), автоматически следовало предложение о регулярной выплате предприятием охранной дани. Это означало, что название группировки, первой обнаружившей «свободную точку», и ее контактный телефон будут называться при появлении других таких же лиц, интересующихся вопросами безопасности. Понятно, что для подобных случаев была предусмотрена стандартная процедура проверки того, действительно ли названная группа получает дань и имеет ли она на это право (этот важнейший момент будет потом рассмотрен отдельно). В случае, если информация не подтверждалась, коммерсанта ждали санкции (примерно как за дачу ложных показаний) в виде физической расправы или дополнительных выплат за попытку обмана. Размер охранной дани начинался с 300–400 долларов в месяц и по мере развития охраняемого предприятия возрастал до 20–30 % его прибыли.

Не все отрасли хозяйственной деятельности представляли одинаковый интерес для охранного рэкета. Наибольшей привлекательностью обладали малые предприятия, особенно в сфере услуг, оптовой и розничной торговли, с низкими инвестиционными потребностями, быстрым и значительным наличным оборотом и относительно простой технико-экономической схемой деятельности. По данным опроса предприятий розничной торговли, проведенного в Москве, Смоленске и Ульяновске в 1996 г., выплаты дани частным охранным структурам стали рутинным явлением. Более 40 % предпринимателей признали факт частых контактов с рэкетом, считая при этом рэкет менее проблематичным явлением, чем произвол чиновников и налоговых органов. Исследование показало также, что большинство владельцев торговых предприятий воспринимали частные охранные структуры как заменитель государственных органов охраны правопорядка и отчасти судебных органов.[129] Если вначале экономические субъекты были в основном жертвами вымогательства и рассматривались как таковые со стороны ОПГ, то позже обе стороны часто устанавливали рабочие отношения, считавшиеся, как показывают интервью, взаимовыгодными в данных экономических условиях. Предприниматели часто видели в рэкетирах поставщиков действительных услуг и даже требовали их, когда возникали соответствующие обстоятельства. Из интервью с московским бизнесменом:

Вопрос: Были ли случаи, когда вас посещали с предложениями охраны, или просто грубые «наезды» с целью вымогательства?

Ответ: Такие ситуации были. Вот как с одним из наших генеральных директоров, фактически он являлся нашим соучредителем. И он очень любил хвастаться. Как только у него появилась новая квартира, новая иномарка, сразу же эти ребята начали требовать деньги. Но у нас (опять же дело случая — была такая передряга) угнали новый КамАЗ. И мы сказали: «Хорошо, вы будете у нас “крыша”, если вы найдете нашу машину». Естественно, они ничего не нашли, к нам опять пришли, мы им то же самое высказали, и на этом все дело притихло. <…> Вопрос: Отношения с рэкетом выгодны для бизнесменов?

Ответ: Я считаю, что это, в принципе, нормальный вариант. Опять же, если бы ребята, которые пришли к нам, помогли вернуть машину, то тогда бы с ними стоило работать. Атак как они только умеют просить деньги, как только что-то серьезное, сразу в сторону <…> Тот же серьезный рэкет не будет заниматься мелким вымогательством, это им слишком дорого встает. Незачем доводить людей до крайности, потому что каждый из нас в любой момент пойдет сразу же в РУБОП, сразу же начнется официальное расследование [20].

Охрана как реальная услуга

Немногие рэкетиры хотят кого-либо охранять. Изначально у них нет такого намерения, но на практике они вынуждены это делать. Иными словами, охрана является структурным результатом взаимодействия участников, приоритетным по отношению к их субъективным

намерениям. Все, чего хочет рэкетир, — это получать деньги, чем больше, тем лучше. На жаргоне слово «получать» или «получалово», собственно, и означает охранный рэкет в целом. Каждый рэкетир в отдельности предпочел бы просто получать, но, будучи частью системы со множеством взаимодействующих рэкетиров, он вынужден охранять или предоставлять другие подобные услуги. Трудно понять природу охранных отношений, рассматривая лишь одного, отдельно взятого рэкетира: его действия всегда будут представляться как простое вымогательство. Однако на самом деле концепция охраны (или защиты) предполагает множественность владельцев силы, каждый из которых одновременно может выступать и как угроза, и как источник защиты. Известный теоретик международной политики Кеннет Уолтц, говоря о межгосударственных отношениях, сформулировал это так: средства, с помощью которых одни государства угрожают другим, являются в самой своей основе средствами обеспечения собственной безопасности.[130]

Отдельный случай охраны будет всегда похож на вымогательство — ситуацию, когда источник угрозы и источник безопасности совпадают, но могут быть разделены за определенную плату. Однако если мы введем в анализ параметр времени и учтем существование других владельцев средств насилия, то защита (охрана, безопасность) приобретет форму реальной услуги, предоставляемой клиенту: участники не смогут усомниться в факте защиты. В этом случае роль угрозы играет кто-то другой, и владелец средств насилия имеет возможность предлагать охрану как некоторую услугу, в которой клиент объективно нуждается, т. е. возникают основания предложить обмен, а не требовать односторонний выкуп. Пытаясь прояснить различие между вымогательством и действительной охраной в контексте политики государств, Тилли указывает, хотя и косвенно, на то, что это различие предполагает значительный элемент субъективной интерпретации:

Какой именно образ вызывает у нас слово охрана (protection), зависит в основном от нашей оценки реальности и угрозы, а также того, до какой степени угроза является внешней. Индивид, производящий одновременно и угрозу, и защиту от нее, является рэкетиром. Тот, кто предоставляет требуемую защиту, но имеет очень слабый контроль за появлением угроз, может быть определен как легитимный защитник, особенно если цена его услуг не выше, чем у конкурентов.[131]

На самом деле эта не слишком приятная дилемма не описывает две различные ситуации, а возникаете едином поле, созданном взаимодействием множества владельцев средств насилия. Каждый владелец средств насилия может выступать одновременно как защитник для своих клиентов и как источник угрозы — потенциальной и анонимной или, наоборот, вполне конкретной — для тех, кто не является его клиентом. Группа владельцев средств насилия является и тем и другим одновременно. Поэтому «фокус», в результате которого появляется целая совокупность специфических социально-экономических отношений, называемых «охрана» или «защита», состоит во внутреннем — и неизбежном — разделении группы владельцев средств насилия на враждебные (конкурирующие) стороны так, что каждый из них является конкретным и действительным защитником от некоторой потенциальной угрозы, в существование которой также вносит свой вклад. Вымогательство неизбежно превращается в предоставление действительных охранных услуг в условиях множественности угроз, что характерно для сферы, в которой отсутствует монополия на применение силы. То есть речь идет об определенной структурной ситуации, а не о «добрых» или «злых» намерениях конкретных владельцев силы и их субъективном выборе. В последующих главах мы вернемся к рассмотрению того, как эта структурная ситуация порождает определенные практики силового предпринимательства, в частности «разводки».

Вернемся к ситуации, в которой оказались российские предприниматели первой волны. Даже исправно платившие охранную дань не были гарантированно защищены от сюрпризов. Пропорции распределения дохода от активов того или иного предприятия между бизнесменом и бандитами основывались на некоторых конвенциях, создававших видимость справедливости, но фактически устанавливались бандитами (особенно на более ранних этапах развития рынка). Хотя испытание паяльником или утюгом, копание собственной могилы и подобный опыт уже не угрожали бизнесмену, находившемуся под защитой частной силовой структуры (в противном случае подобные действия рассматривались бы как направленные против этой структуры, а не против бизнесмена), постепенная экспроприация активов путем произвольного повышения ставки «налога», а иногда и убийства «своих» бизнесменов для завладения их активами оставалась распространенной практикой. Она называлась «дербанить коммерсанта» и считалась естественной, ибо рэкетиры воспринимали охраняемых коммерсантов как свою собственность. Претензии на охрану содержали неявное утверждение права собственности. При решении коммерческих споров члены ОПГ часто называли бизнесменов, плативших им охранную дань, «наш барыга» или «наш коммерсант», подразумевая тем самым свою ответственность за его поведение и право распоряжаться его собственностью.

Однако суть этих элементарных неформальных отношений собственности лежит не в отношениях между бандитами и коммерсантами, а прежде всего в отношениях между самими владельцами средств насилия (ОПГ или другими силовыми структурами). По сути, право собственности по отношению к активам бизнесмена обеспечивалось наличием силового ресурса и реализовывалось в отстаивании силовой структурой права на получение охранной дани перед другими претендентами. Поэтому время от времени силовые структуры вынуждены были защищать своих клиентов от себе подобных. Но делали они это прежде всего для того, чтобы сохранить за собой право на получение части дохода охраняемого предприятия, т. е. чтобы исключить других «получателей». Эта ситуация наглядно иллюстрирует то, почему права собственности определяются как отношения исключения.11 Впоследствии среди ОПГ и других силовых структур происходил процесс внутренней дифференциации в зависимости от их политики по отношению к охраняемым предприятиям: некоторые стремились максимизировать размер получаемого дохода и часто разоряли «своих» коммерсантов; другие действовали, ориентируясь на более долгосрочную перспективу, и перераспределяли права собственности так, чтобы обеспечивать интересы своих клиентов и получать долгосрочный доход за счет коммерческого успеха последних: [132]

В девяносто пятом многие нагло объявили, что хотят вкладываться в конкретные куски. В рынки, автомобильные, вещевые. Когда они поняли, какие там деньги, сказали: «Мы готовы его, то есть комерса, беречь и отстаивать силой». Вот рынок, там сто магазинов, у их владельцев еще где-то бизнес, там, например, проблемы возникают и другие пираты приезжают, чтобы с ним разобраться. А тамбовские скажут: «Он наш, мы вам его не дадим». В середине девяностых стали жестко заступаться на точках [28].

В дальнейшем функции силовой структуры сдвигались в сторону создания конкурентных преимуществ «своим» коммерсантам. Затем, с развитием акционерных форм собственности, силовые структуры (через специально учрежденные компании) становились формальными совладельцами некогда охраняемых ими предприятий.

СИЛОВОЕ ПАРТНЕРСТВО

Этот термин упомянул в интервью один из респондентов, когда описывал деятельность своей силовой структуры и ее роль по отношению к другим бизнесменам. Респондент рассказывал о поиске коммерческих возможностей для своих клиентов, обеспечении гарантий под поставки товаров, заключении неформальных соглашений или использовании угроз для того, чтобы заставить кого-либо выплачивать полагающуюся сумму. «Мы что-то вроде силовых партнеров», — обобщил авторитет. Я сказал, что это интересный аналитический термин, который я хотел бы использовать в социологическом исследовании. Мой собеседник не возражал.

Итак, под силовым партнерством мы будем понимать ряд бизнес-функций силовых структур — функций, основанных на умелом коммерческом использовании организованной силы и информации с целью обеспечения благоприятных институциональных условий для экономической деятельности предприятий клиентов. Институциональные условия включают безопасность, информационную поддержку, обеспечение прав собственности, в том числе контроль за соблюдением контрактных обязательств и возвратом долгов, а также разрешение коммерческих споров.

Распространение рэкета в кооперативном секторе в конце 1980-х гг. оставалось экономически периферийным явлением. Основные производственные активы находились в руках государства, административная система работала, а фискальный кризис был еще впереди. Переход от охранного рэкета или просто физической охраны к более сложным и специализированным функциям силового партнерства произошел примерно в 1993–1994 гг. в контексте значительного расширения частного сектора. К этому времени преступные группировки накопили значительный объем силовых и финансовых ресурсов, необходимых для более активного участия в экономических процессах переходного периода. С одной стороны, силовые предприниматели жестко навязывали клиентам свои услуги, и во многих случаях у бизнесменов не было иного выхода, кроме как работать с преступными группировками. При этом преступные группировки успешно создавали и повышали спрос на свои услуги. Но, с другой стороны, объективный спрос на силовых партнеров был тоже достаточно высок, и бизнесмены часто сами обращались к представителям организованной преступности для разрешения конфликтов или обеспечения гарантий. Обратившись однажды к бандитам, многие предприниматели не вольны были самостоятельно прекратить это сотрудничество и попадали под постоянный контроль тех или иных группировок. Таким образом, инициатива в целом принадлежала силовым предпринимателям. Но без объективного спроса институт силового партнерства не получил бы такого широкого развития. Поэтому сначала мы рассмотрим практику создания искусственного спроса, а потом обратимся к анализу независимых факторов, поддерживавших высокий уровень спроса на силовых партнеров.

Искусственный спрос

Тактика жесткого давления и физического устрашения, практиковавшаяся преступными группировками, а также постоянные сообщения в СМИ, усиливавшие ощущение опасности и повышенного риска, привели к силовым предпринимателям множество клиентов. Искусственно создаваемые трансакционные проблемы также способствовали усилению потребности в силовых партнерах. Эту тактику можно проиллюстрировать следующим примером. Семья Петренко (фамилия изменена) приехала в Петербург с Украины в поисках работы. Через некоторое время они начали работать с представителями комаровской группировки, учредив торговую фирму, предлагавшую оптовые поставки ходовых продуктов по низким ценам. Для поставки продуктов фирма требовала предоплату. Собрав таким образом определенное количество денег, в основном с представителей отдаленных регионов, фирма попросту исчезала, а через некоторое время появлялась вновь под другим именем, снова рекламируя оптовые поставки. Этот нехитрый, но очень распространенный бизнес-трюк известен как «кидок». Если обманутые покупатели все же начинали заниматься активными поисками и приезжали в Петербург, пытаясь вернуть свои деньги, «комаровские» доходчиво объясняли им бесперспективность этого занятия. Но когда в целях возврата денег из Сибири от имени одного коммерсанта приехали два вора в законе, то «комаровские» вернули деньги и неустойку. Очевидно, что сибирские силовые партнеры взяли себе значительные комиссионные за возврат предоплаченной суммы [22].

На этом примере видно, что силовые партнеры с обеих сторон (и оказывавшие прикрытие мошенникам, и помогавшие вернуть деньги) оставались в выигрыше. При этом, помимо явного выигрыша, они косвенно стимулировали спрос на силовых партнеров, повышая риск коммерческой деятельности для тех, у кого их не было. Практически все преступные группировки в начале 1990-х гг. практиковали как «кидки», так и возврат денег работавшим с ними (точнее, части денег). Постепенно и неизбежно эта деятельность рационализировалась, все больше приобретая черты превентивного уменьшения риска «кидков». Прежде чем переводить деньги, силовые партнеры старались собрать информацию о потенциальных продавцах или покупателях и получить гарантии у их силовых партнеров. «Кидать» бизнесменов («лохов») было вполне легитимной практикой, но обманывать своих, т. е. бандитов, было чревато серьезным риском и не поощрялось принятыми в данном сообществе нормами. Похожая тактика создания фирм-однодневок активно применялась в сфере кредитных отношений, когда преступные группировки искали возможности получить кредит через подставных бизнесменов с целью его последующего присвоения. В этом случае единственным способом страховки была либо полная информация о получателе кредита, либо гарантии силового партнера в отношении возврата этого кредита. Нетрудно видеть, что такая система увеличивала потери или выводила из бизнеса тех, кто не платил и, соответственно, не пользовался прикрытием силовых партнеров. В какой-то момент спрос на силовых партнеров становился само-поддерживающимся.

На языке силовых предпринимателей искусственное стимулирование спроса часто обозначалось фразой «создать проблему», что также предполагало последующую возможность ее разрешения с получением коммерческой выгоды. Неправильно было бы предполагать, что силовые предприниматели намеренно давали друг другу заработать (хотя, несмотря на высокий уровень конфликтности в криминальной среде, тактическое сотрудничество не исключалось). На первоначальном этапе система взаимозависимости работала так, что конфликты между силовыми структурами, вызывавшие определенные потери, поддерживали высокий уровень риска на экономическом рынке. Тем самым конфликты обеспечивали стабильный доход владельцам силы за счет экономического класса (хотя некоторым представителям этого класса сотрудничество с силовыми партнерами было в определенных смыслах выгодно).

Трансакционные проблемы

Идеология и практика раннего периода реформ была основана на наивных представлениях о саморегулирующемся рынке. Члены правительства реформаторов долгое время находились под влиянием американских консультантов и руководства Международного валютного фонда, активно проводивших в жизнь рецепты так называемого «Вашингтонского консенсуса».[133] В то время симпатии по отношению к неолиберальным экономическим рецептам хорошо сочетались с антикоммунизмом Бориса Ельцина и его команды. Идеология рыночного либерализма предполагала прежде всего расчистку экономического пространства от оков прежнего государства и проведение шоковой терапии в виде либерализации цен и одновременно быстрой приватизации в надежде на то, что рыночная экономика сформируется сама собой, как только появятся собственники и четкие рыночные сигналы о том, что и в каких объемах надо производить.

Идеология «Вашингтонского консенсуса» ставила все с ног на голову. Ее привлекательность объяснялась в частности тем, что в стране не было ни ресурсов для создания новой институциональной среды, ни понимания длительности предстоящей работы: рынок должен был возникнуть сам, лишь благодаря разрушению старого и снятию всех запретов. В результате новая рыночная свобода не была уравновешена какими-либо правилами и ограничениями, а права частной собственности не обеспечивались надежными механизмами физической и правовой защиты.

К трансакционным проблемам можно отнести неспособность выполнить контрактные обязательства (поставить или оплатить товар, вернуть кредит и т. п.), дефицит наличных денег для ведения экономической деятельности, проблемы безопасной доставки товаров и подобные трудности. Если не считать сознательного мошенничества, то трансакционные проблемы порождались как субъективными факторами (недостаточным опытом и квалификацией в бизнесе, низким уровнем ответственности и оппортунизмом), так и объективными причинами, вызванными ограничением денежной массы и разрушением хозяйственных связей. Опросы предпринимателей, проводившиеся в девяностые годы, устойчиво показывали, что низкая контрактная дисциплина и низкий уровень надежности партнеров воспринимались как наиболее острые проблемы.[134] Оппортунизм был обычным явлением на товарных биржах: клиенты или брокеры могли выставлять свои товары одновременно на нескольких биржах, выбирать наиболее выгодные условия, а потом «прокидывать» по другим заключенным контрактам.[135] Субъективные просчеты и нехватка наличности только преумножали задолженности предприятий, а политика правительства усугубляла кризис неплатежей.[136] Директор, чье предприятие в августе 1994 г. задолжало 7 млрд рублей и которому, в свою очередь, были должны 8 млрд, так охарактеризовал ситуацию: «Все предприятия теперь в долгах, мы должны нашим поставщикам, нам должны наши заказчики, которым тоже должны. Все друг другу должны, и никто не платит, и все ждут бог знает каких гарантий».[137]

Появление тысяч новых банков и других финансовых учреждений в начале девяностых сопровождалось ускоренным ростом невозвращенных кредитов. Согласно некоторым оценкам, общая сумма невозвращенных кредитов составила 3 трлн 609 млрд рублей (1,64 млрд долларов) в начале 1994 г.; около 8 трлн (1,75 млрд долларов) в начале 1995 г.[138] и 44 трлн (7,9 млрд долларов) к концу 1996 г.[139]

Российские и зарубежные исследователи выделили несколько возможных способов решения трансакционных проблем, практиковавшихся на российских рынках: использование имеющихся социальных связей (relational contracting), неформальные урегулирования, государственный арбитраж, частные арбитражные комиссии и использование частных силовых структур. Исследователи сходятся в том, что в российской деловой практике участники в большой степени полагаются на имеющиеся (родственные, дружеские и т. п.) связи и неформальные методы, в значительной степени — на частные силовые структуры, — и относительно мало пользуются государственными судебными инстанциями (хотя этот показатель начал возрастать во второй половине 1990-х гг.).[140] Вместе с тем различные группы предпринимателей прибегают к различным методам решения трансакционных проблем — в зависимости от сферы деятельности, формы собственности, времени начала активной деятельности и других факторов, поэтому неизбежные «перекосы» в выборках ведут к различным результатам. Предприниматели, которые несут высокие расходы на безопасность, менее склонны пользоваться государственными судебными инстанциями в случае конфликтов. Они также демонстрируют более высокую готовность к применению силы, когда сталкиваются с недобросовестным поведением контрагентов.[141]

На точность данных, полученных в результате опросов предпринимателей и директоров предприятий, также влияет ряд факторов, не подконтрольных исследователям. По моему опыту, предприниматели, работающие с преступными группировками, склонны отказываться от сотрудничества с исследователями, они еще менее охотно идут на контакт или предоставляют информацию, чем сами члены группировок. Соответственно, такие предприниматели будут мало представлены в выборках. Далее, аналитические различия между основными способами решения трансакционных проблем трудно провести на эмпирическом уровне. Неформальные соглашения и встречи, которые фигурируют в исследованиях как способы решения трансакционных проблем, на деле часто предполагают реальное или виртуальное присутствие силовых партнеров. Даже фраза «Давай решим все мирно, не привлекая бандитов» в определенном контексте может быть угрозой, подчеркивающей возможность обращения к силовым партнерам. Наконец, некоторые респонденты сообщали о все более распространенной практике, когда имущественный спор решался в судебном порядке, но принуждением к исполнению решения занимались частные лица, т. е. бандиты. Имея на руках письменное решение арбитражного суда и занимаясь взысканием в частном порядке, они рисковали попасть лишь под статью «самоуправство» — довольно мягкую по сравнению со статьями о вымогательстве или грабеже.

Низкая эффективность судебной системы и высокая цена доступа к ней

Одной из причин широкого распространения института силового партнерства стало игнорирование значительной частью предпринимателей государственной судебной и правоохранительной системы. Истоки такого отношения лежат в запутанности существующих законов и подзаконных актов, больших сроках рассмотрения дел в судах и слабости исполнительной системы. Приватизация проходила в контексте недостаточно специфицированных прав собственности, неполноты корпоративного законодательства и отсутствия механизмов контроля. Эту ситуацию часто называли «правовым вакуумом». С 1992 г. основная нагрузка по рассмотрению имущественных споров была возложена на арбитражные суды. Согласно принятым нормам они должны были рассматривать дела в течение двух месяцев со дня принятия к рассмотрению. На практике, однако, большая часть дел в 1993–1997 гг. рассматривалась с превышением установленных сроков (в среднем три-четыре месяца, но тысячи дел тянулись более одного года).[142]

Но даже вынесение судебных решений еще не означало окончательного торжества справедливости, поскольку их исполнение представляло собой еще большую трудность. Формально этим должны заниматься судебные исполнители или приставы, но распространенные приемы саботажа делали их практически бессильными. Судебные органы не обязаны заниматься розыском должника или его имущества, если его нет по номинальному адресу, и дополнительных ресурсов на это приставам не выделяется. Проблема поиска, таким образом, перекладывается на заинтересованную сторону, которая должна решать ее в частном порядке. Кроме того, предвидя судебные осложнения, компании-должники часто переводят свои активы на имя других компаний. Подобные действия могут предпринимать и частные лица, переписывая собственность на родственников, жен, любовниц и т. д. Это объясняет, например, неожиданно высокую долю женщин (более 35 %) среди номинальных владельцев наиболее дорогого и престижного автомобиля Мерседес-600 в Петербурге.[143] В случае если судебный исполнитель не обнаружит никакой собственности или ценностей у должника, единственный возможный выход — наложить на должника обязательство выплачивать половину зарплаты в пользу кредитора, что, разумеется, во многих случаях не является приемлемым решением проблемы. Согласно данным, опубликованным министром юстиции в апреле 1995 г., в то время удавалось исполнить в среднем лишь половину судебных решений. Он также отметил опасную тенденцию снижения количества подаваемых в суды заявлений, касавшихся разрешения имущественных споров, и объяснил это тем, что граждане предпочитают внесудебные способы.[144] По другим источникам, показатель доли исполненных судебных решений за 1997 г. еще ниже — около 32 %.[145]

Низкая эффективность работы судебных органов и низкая результативность официальных способов исполнения решений были не единственными факторами, способствовавшими тому, что многие граждане или хозяйствующие субъекты игнорировали государственную судебную систему. К ним следует добавить чрезмерно высокие издержки легальной экономической деятельности,т. е. высокую цену доступа к государственной судебной системе, которая подталкивала к поиску альтернативных (теневых) судебных механизмов.[146] Согласно различным источникам, на протяжении 1990-х гг. доля теневой экономики колебалась в пределах от 20 до 45 % ВВП.[147] Среди основных причин роста теневой экономики исследователи приводят высокий уровень налогов и запутанную систему их взимания, нестабильность бюрократических норм, коррупцию и непредсказуемость исполнительной власти, особенно на местах.[148] При этом необходимо оговориться, что лишь относительно небольшая доля теневой экономики является содержательно криминальной, т. е. имеющей дело с запрещенными законом товарами и услугами. Содержание значительных сегментов «теневой», «серой», или «неформальной», экономики вполне законно. Именно уход (полный или частичный) от отношений с государственными органами регистрации и налогообложения или нарушение установленных этими органами правил впоследствии делает государственную судебную систему недоступной для многих экономических субъектов. Отсутствие Налогового кодекса и ситуация постоянно меняющихся правил и ставок, к тому же произвольно трактуемых налоговыми органами на местах, привели к тому, что в конце 1990-х гг. фактическое налогообложение могло превышать 80 % прибыли, не считая неформальных поборов. «Мы готовы работать с рэкетом, потому что он берет 10 %. Государство берет 90 % в виде налогов и еще больше в виде разного рода поборов и штрафов»,[149] — это высказывание предпринимателя из Омска, хотя и содержит некоторые искажения (бандиты берут до 30 %,а иногда и больше; от государства можно откупиться меньшими потерями), тем не менее хорошо отражает установку определенной части мелкого и среднего бизнеса.

К слабой правовой защите участников рынка, высоким и произвольным налогам нужно добавить «эффект начинающих», который характерен для раннего капитализма. У российской рыночной экономики не было совокупной кредитной истории, по которой можно было бы определять надежность компаний, бизнесменов, банков, партнеров. Крайне мало было информации о предыдущих сделках. Отсутствовали специализированные агентства, ассоциации, юридические фирмы, которые аккумулировали бы деловую информацию. Еще не сформировался репутационный капитал. Не было и опыта предпринимательской деятельности, за исключением участия в советской теневой экономике и опыта бывших советских граждан в эмиграции, поскольку с момента условного запуска рынков (либерализации цен и приватизации) прошло мало времени и новая экономика стартовала с нуля.

СИЛОВОЕ ПАРТНЕРСТВО И СИЛОВОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО

На деловом языке услуги силового партнерства обозначались скромной фразой «решать вопросы». Что это означало? На более ранних этапах преступные группировки занимались в основном простой физической охраной и страхованием от явного мошенничества («смотрели, чтобы не наезжали и не кидали»). Сюда же входило сопровождение торговых перевозок, в основном импорта, от границы до пункта назначения. «Был у нас вначале предприниматель, который ездил в Швецию за товаром. Мы встречали его у границы и сопровождали до Ленинграда. Но это были маленькие заработки и чаще конкретными товарами» [7].

Вот как описывает силовое партнерство Хож-Ахмед Нухаев, один из лидеров чеченской ОПГ в Москве в начале 1990-х, в интервью Полу Хлебникову:

Если бизнесмен хотел более серьезно раскрутиться, то брал себе партнера. Мы показывали, что мы в состоянии их бизнесу помогать, что мы в состоянии решать многие вопросы. Тогда они были заинтересованы в том, чтобы чеченцы были подпорой, и мы им помогали где-то двигаться. В других городах, где были чеченцы, у нас была сеть. То есть в любом городе, где налажена система была, мы могли очень быстро решить вопросы.[150]

По мере развития экономического рынка и стремительного роста числа сделок функции силового партнерства становились более сложными и разнообразными. Стандартной функцией силовых партнеров стало сопровождение сделок. Она заключалась в сборе информации о потенциальных партнерах или контрагентах, обмене гарантиями, контроле за выполнением обязательств. В случае возникновения осложнений силовые партнеры, представлявшие стороны в сделке, вырабатывали схемы их преодоления или возмещения ущерба и контролировали исполнение. Из интервью с бригадиром одной из петербургских ОПГ:

Вопрос: А чем в основном занимались?

Ответ: Чем конкретно занимались? Например, если у нас оптовый склад, то мы проверяли покупателей, собирали на них информацию, ездили смотрели их офис, находили возможности сделать так, чтобы они не кинули. В общем, работали как обычная служба безопасности. Или встречались с партнерами других коммерсантов, которые просили об отсрочке. Мы их спрашивали: «Ручаетесь?» Они ручались. Или, наоборот, если наш коммерсант не мог расплатиться, мы вырабатывали схему погашения, рассчитывали, когда он сможет отдать, и давали обязательства.

Вопрос: А не проще ли кинуть — меньше усилий, легкий заработок? Ответ: А зачем? Потом конфликт, или надо прятаться. Кидают, когда речь идет об очень больших деньгах [10].

По мнению и участников, и экспертов, большая часть контрактов на сумму более 10 тыс. долларов заключалась лишь при участии и под гарантии силовых партнеров, причем в качестве последних могли выступать самые разные лица или организации — от уголовных авторитетов до начальников служб безопасности или даже действующих сотрудников внутренних дел. Наиболее важным моментом в этой связи было взаимное признание силовых партнеров, основанное на предыдущем опыте, проверяемой информации и репутации. Если же у одной из сторон не оказывалось силового партнера, то либо снижалась вероятность заключения сделки, либо значительно возрастал риск — в зависимости оттого, выступала ли эта сторона в качестве кредитора или получателя.

Не так давно одна московская фирма наметила удачную сделку по следующей схеме: в Польше закупается партия шоколада (что с учетом всех накладных расходов обошлось бы в 25 тыс. долларов США) и перепродается в России оптовому покупателю за 50 тыс. долларов США. С поставщиком и покупателем были достигнуты договоренности, и дело оставалось за малым — получить в банке кредит. Но возникло неожиданное препятствие. Руководство банка поставило непременное условие, чтобы «крыша» заемщика встретилась со службой безопасности банка. Поскольку «крыши» у этой фирмы не было, ее руководителю пришлось обратиться к товарищу детства, который во взрослой жизни стал криминальным авторитетом: «Поприсутствуй на переговорах, как будто бы ты моя “крыша”». В результате кредит был выдан.[151]

«Решение вопросов» силовыми партнерами включало также отношения с государственной бюрократией по поводу получения лицензий, льгот, разрешений и т. п. для фирм клиентов. Наиболее ценным «активом» была далеко не всегда доступная способность. «решать вопросы» с налоговой инспекцией — как для создания более благоприятных условий «своим» предприятиям, так и для оказания давления на конкурентов.

В целом, на протяжении 1990-х гг. наблюдался сдвиг от угроз или прямого насилия в отношении должников или конкурентов в сторону использования в тех же целях государственных регулирующих органов (налоговой полиции, пожарной охраны, санитарно-эпидемиологического контроля). «Раньше, если кто-то там отказывался платить или создавал проблемы, просто сжигали магазин или, там, чью-нибудь машину. Теперь поняли, что проще и дешевле послать пожарную охрану, чтобы закрыть эту фирму или магазин, там, на неделю. Эффект один тот же» [9].

В какой форме происходит оплата силового партнерства? Эволюция силового партнерства описывается его участниками с помощью трех основных понятий: «получать» — «контролировать» — «быть в доле». «Получать» означает обложить какую-либо торговую точку или фирму данью, охранять ее от других претендентов и, если ей нанесен ущерб, добиваться компенсации. Размер дани лишь отдаленно соотносится с экономическими показателями или возможностями предприятия-клиента и устанавливается исключительно исходя из субъективных потребностей и оценок бандитов. Силовой партнер «контролирует» тот или иной бизнес, если он через «своего» аудитора или бухгалтера имеет доступ к информации о финансовой деятельности компании, финансовых потоках, всех ее операциях и контактах, обеспечивая надзор и подстраховку. Именно на этой стадии происходит перерастание охранного рэкета в отношения силового партнерства. Инвестиция денежных средств в развитие данной фирмы и вхождение представителей силового партнера в правление уже означает переход к долевому участию. Кроме отчислений в денежной форме (если есть возможности постоянного обналичивания средств), которые поддерживаются на уровне 20–30 % от прибыли, оплата силового партнерства может производиться во множестве других натуральных, наличных или безналичных форм (таких как консультационные услуги, арендная плата, страховка, благотворительность и т. п.).

Многие силовые структуры и криминальные авторитеты занимались «долговой темой», когда к ним обращались с соответствующими запросами. Тогда они выступали в качестве единовременных посредников. Петр Скобликов в своем исследовании нелегального истребования долгов выделяет три основных метода улаживания долговой проблемы. Первый метод предполагает встречу силовых партнеров кредитора и должника: если кредитор предоставляет убедительные доказательства задолженности, противоположная сторона может признать долг, гарантировать его возврат и оказать давление на «своего» задолжавшего бизнесмена для урегулирования проблемы. На практике это часто включает большой объем оперативной и информационной работы по нахождению должника, оценке его активов и установлению его силовых партнеров, если таковые имеются. В случае если силовых партнеров нет, на должника или членов его семьи оказывается прямое давление, вплоть до насильственного отчуждения имущества. В таких случаях должник часто оказывается вынужден сначала подыскать силового партнера, а уже потом заниматься урегулированием самой проблемы. По разным оценкам, плата за возвращение долга таким способом колеблется в пределах 30–50 % от его суммы.

Другой способ — откровенно криминальный. Он предполагает либо использование жестких угроз для того, чтобы заставить кредитора списать долг, либо физическое устранение кредитора в случае, если сумма долга значительно превышает затраты на организацию заказного убийства. Вероятность выбора именно этого решения — если отбросить моральные факторы — зависит от наличия у кредитора эффективного силового партнера. Согласно опросу предпринимателей, на жизнь которых были совершены покушения, в 40 % от них требовалось списать крупный долг.[152]

К третьему способу прибегают в ситуации, когда силовым партнерам не удается самим урегулировать проблему и при этом они не рискуют прибегать к активным силовым действиям. В этом случае с согласия обеих сторон может быть привлечен вор в законе для решения проблемы по воровским понятиям, т. е. в соответствии с неформальным кодексом уголовного мира. Решение вора в таких случаях считается обязательным для обеих сторон, а его вознаграждение — те же «полдоли», т. е. 50 % от оспариваемой суммы.[153]

Функции силовых партнеров основаны на двух типах действия: реактивном и превентивном. Реактивное действие возникает в ситуации нанесения какого-либо ущерба членам силовой структуры или подконтрольным хозяйственным субъектам. В общем виде это действие направлено на то, чтобы добиться материальной компенсации ущерба посредством переговоров и угроз или нанести ответный ущерб другой стороне (например, в случае «кидков» или других недобросовестных действий). На языке силовых предпринимателей это иногда называется «ответной комбинацией».

Превентивные действия направлены на контроль за будущим поведением других реальных или потенциальных участников деловых отношений как за счет информационного обеспечения, так и за счет репутации и соответствующего эффекта сдерживания. Если реактивное действие часто включает угрозы и насилие, то превентивное предполагает демонстрацию силы без ее активного применения, а также использование информационных возможностей. В начале 1990-х гг. реактивные действия часто перерастали в конфликты, сопровождавшиеся значительными жертвами и экономическими издержками. Поначалу силовые партнеры (как, впрочем, и работавшие с ними бизнесмены) были больше заинтересованы в крупных единовременных доходах, получаемых любыми способами, включая невыполнение контрактных обязательств или невозврат кредитов. Однако это приводило к многочисленным силовым разрешениям споров. Постепенное осознание долговременных экономических интересов и, соответственно, стремление избежать дорогостоящих конфликтов, эффект репутации, а также формирование системы неформальных правил взаимодействия силовых партнеров друге другом и с экономическими субъектами вызвали переориентацию силовых партнеров на превентивный контроль рисков, снижение уровня насилия и создание благоприятных условий для работы клиентов. Это вовсе не означает, что в один прекрасный день участники неформальных силовых структур вдруг стали более рациональными и решили ограничить уровень насилия. На самом деле рациональность, переориентация на долгосрочные интересы и последовавшие за этим изменения в способах действия силовых партнеров были, скорее, результатом конкуренции и вынужденной адаптации, нежели каким-либо осознанным проектом.

Еще одной формой силового посредничества стали так называемые «схемы обналичивания», т. е. выстраивание бартерных цепочек и контроль за ними с целью заработать на разнице между безналичной и наличной стоимостью товаров или услуг. Прибыль в таких схемах извлекалась за счет помещения в цепочку и продажи за наличные деньги товаров повышенного спроса (бензин, алкогольные напитки, сахар и другие продукты).33 Предприятиям, страдавшим от дефицита наличности и работавшим только благодаря бартеру, услуги специалистов по бартерным схемам позволяли выживать и продолжать работу в условиях рыночных ограничений, а силовым структурам (в основном преступным группировкам) — извлекать доход, осуществляя контроль за участниками запутанных цепочек и обеспечивая обмен товарами в каждом из звеньев. Силовое посредничество, в отличие от силового партнерства, не предполагает постоянных отношений с определенными хозяйственными субъектами, а сводится к поиску посреднических возможностей. Тем не менее оно сходно с иными способами силового предпринимательства в том, что так же основывается на способности управлять поведением других людей и тем самым контролировать выполнение соглашений. [154]

С конца 1980-х гг. различные частные силовые структуры путем стихийного изобретательства, имитаций, проб и ошибок открывали и нарабатывали ряд действий, позволявших им на постоянной основе извлекать выгоду в условиях перехода к частной собственности и рыночному типу хозяйствования. Мы обозначили совокупность этих способов как силовое предпринимательство и условно выделили три его вида: охрана, силовое партнерство и силовое посредничество. Охранные отношения (и охранный рэкет как пограничный случай) являются первой и наиболее простой формой силового предпринимательства, заключающейся в использовании силы для сдерживания потенциальных угроз, исходящих от других силовых структур. Силовое партнерство предполагает постоянные отношения владельцев средств насилия с хозяйствующими субъектами по контролю за рисками и выполнение этими субъектами контрактных обязательств, а также другие услуги, связанные с обеспечением благоприятной хозяйственной среды на предприятиях клиентов («деловое сопровождение»). Силовое посредничество — это оказание различных одноразовых или нерегулярных посреднических услуг при нахождении соответствующих возможностей или поступлении запросов (таких как возврат долгов или разрешение хозяйственных споров, обналичивание средств и организация бартерного обмена).

При разнообразии практик и сфер приложения соответствующих навыков (сдерживание, обеспечение гарантий, сбор информации, оказание давления, нанесение ущерба, многочисленные формы переговоров и т. п.) каждый из трех основных видов силового предпринимательства содержит, по сути, один и тот же ключевой элемент — способность определять или ограничивать действия других участников экономической деятельности как посредством прямого принуждения, так и за счет наложения взаимных обязательств, подкрепленных угрозой применения силы. Эта способность и представляет собой полезную функцию, или «услугу», которая позволяет хозяйствующим субъектам продолжать или расширять свою деятельность («оставаться в бизнесе») и которая, соответственно, оплачивается ими на постоянной основе. Ее приобретение является вынужденным шагом, хотя в условиях разнообразия силовых структур конкретный ее поставщик может быть предметом выбора, а цена — предметом переговоров.

Структурным результатом деятельности силовых предпринимателей, отличным от непосредственных, ими осознаваемых целей

(получение дохода, выживание, расширение сферы деятельности), стало стихийное складывание системы ограничений,т. е. структурированной среды, упорядочивавшей действия участников (как хозяйственных субъектов, так и силовых структур) на непредсказуемых («диких») формирующихся рынках переходной экономики. Там, где государство не создавало институты, регулирующие новую рыночную экономику, их создавали силовые предприниматели, получая за это доход. Имея неформальный статус, совокупность правил, которые установили силовые предприниматели, и способов принуждения к их исполнению была далека от идеальных правовых систем по своей четкости и экономической эффективности. Тем не менее она была более понятной, легко адаптируемой, а главное — более жестко контролируемой, чем находившаяся в зачаточном состоянии государственная система.

ГЛАВА 7 ВОРЫ И БАНДИТЫ

Прежде чем обратиться к вопросу организации и деятельности различных силовых структур в соответствии с классификацией, предложенной в главе 2, необходимо остановиться подробнее на проблеме соотношения преемственности и изменения в преступном мире России после распада системы государственного социализма. Основным объектом исследования в данной книге являются частные организации, владеющие средствами принуждения (силовыми ресурсами) и использующие их для извлечения прибыли во взаимодействии с хозяйствующими субъектами, т. е. организации, занятые силовым предпринимательством. Аналитически именно владение и специфическое использование силового ресурса, а не институциональная принадлежность или правовой статус являются основным признаком для выделения упомянутых организаций в одну группу. Вместе с тем по мере эмпирического наполнения аналитических категорий возникает необходимость учета всевозможных отличий и сравнения экономической деятельности различных силовых структур, анализа их взаимодействия друг с другом и их эволюции. Из того, что различие между организациями, квалифицируемыми правоохранительными органами как преступные (ОПГ), и другими силовыми структурами является для нас аналитически незначимым, не следует, что мы собираемся игнорировать эмпирические различия между ними. Более того, внутри самого преступного мира также существуют серьезные различия, порождающие противоречия и конфликты. До сих пор, говоря о незаконных силовых структурах, мы в основном подразумевали организации, члены которых не имели значимого биографического отношения к традиционному уголовному миру и использовали навыки своей прошлой профессии (спорт, милицейская или армейская служба) для занятия силовым предпринимательством в изменившихся экономических условиях. Но наряду с этими группами важную роль в формировании постсоветской преступной среды сыграли представители традиционного уголовного мира, активно формировавшегося еще в годы первых пятилеток. Они наложили свой отпечаток на развитие силового предпринимательства, но при этом и сами были вынуждены адаптироваться к меняющимся социально-экономическим условиям. Общественные изменения, разрушившие систему государственного социализма, в неменьшей степени коснулись и ее «двойника» — традиционного уголовного мира, вызвав раскол, конфликты и выхолостив его нормативно-идеологическое содержание. Появление новых преступных группировок, специализировавшихся на охранном рэкете, а также растущая капитализация преступных доходов в течение всего лишь нескольких лет изменили почти все аспекты жизни представителей старого уголовного мира, оставив, по сути, только фасад. Жаргон и так называемые «понятия», которые они стремились передать или навязать новому поколению преступников, тоже были переосмыслены и адаптированы к новым формам деятельности. Поэтому, несмотря на часто декларируемую преемственность постсоветского уголовного мира, для более адекватного понимания его динамики необходимо учитывать прежде всего произошедшие изменения.

ВОРОВСКОЙ МИР

Специфическое уголовное братство, известное как воровской мир, сложилось в советских тюрьмах и исправительно-трудовых колониях в 1930-е гг. Со времени первого научного исследования языка и культуры воровского мира, опубликованного будущим специалистом по древнеславянской литературе академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым в 1935 г., этот предмет привлекал многих российских и зарубежных исследователей. На их работах и основан нижеследующий анализ. [155]

Воровской мир можно назвать неформальным сообществом и субкультурой, объединявшей «профессиональных» преступников со значительным уголовным стажем. Основное назначение воровского мира — регулировать как свои внутренние отношения, так и отношения уголовной среды с внешним миром. Особый жаргон, манера держаться, мифология, ритуалы приема и исключения, кодекс норм, иерархическая организация, общие денежные фонды — все это относится к основным отличительным чертам воровского мира. Его элита, лидеры преступного мира, известны как «воры в законе». Часто слово «вор» используется для обозначения именно члена особой уголовной элиты и подразумевает вора в законе, а не просто представителя преступной профессии, занимающегося какими-либо видами краж. В то же время воровской мир включает не только «коронованных» воров, т. е. воров в законе, но и всех тех, кто придерживается правил и идеологии воровской жизни и чья карьера связана исключительно с определенными преступными занятиями и иерархией, принятой в уголовной среде. Далее мы будем использовать слово «вор» для обозначения любого члена воровского мира, а когда речь будет идти непосредственно о членах правящей элиты этого мира, будем говорить «вор в законе» или «законник».

Воровской мир имеет много предшественников, но где именно он берет свое начало — неясно. В своих основных чертах он сформировался в 1930-е гг. вместе с системой ГУЛАГа и во многом при ее посредстве. Благодаря перемещению по этой системе больших масс заключенных в ней множились связи, усваивались нормы, передавались указания, информация и другие элементы, необходимые для распространения организации и идеологии как внутри, так и за пределами пенитенциарной системы. Поскольку задачами воровского сообщества были организация и управление заключенными, выживание и воспроизводство преступного мира в экстремальных условиях советских тюрем и исправительных лагерей, то тюремная жизнь, «зона», была точкой отсчета для всей системы норм и организации этого сообщества. Те, кто выходил на свободу, несли ее нормы в гражданскую жизнь, но при этом воры были, по сути, бывшими или будущими зеками: жизнь на свободе рассматривалась как временная, после нее они все равно рано или поздно возвращались в зону. Несмотря на открытое противостояние между властями и воровским миром, лагерное начальство нуждалось в услугах воров в законе и даже зависело от них в вопросах поддержания порядка и улаживания конфликтов, поскольку те могли гораздо лучше управлять другими заключенными. В целом, чем более жестким и репрессивным становился советский политико-правовой режим, тем более организованным и сильным становился уголовный мир.

Не претендуя на всеобъемлющее исследование этого явления, мы можем, тем не менее, попытаться социологически реконструировать основные черты воровского сообщества. Для этого необходимо понять систему норм, поддерживаемых в этом сообществе, и их функциональное предназначение, поскольку именно нормы, включая нормы употребления слов, конституировали сообщество «блатарей». Варлам Шаламов по этому поводу писал:

Кодекс несложен. Но за столетия он оброс тысячами традиций, святых обычаев, мелочное выполнение которых тщательно блюдется хранителями воровских заветов. Блатари — большие талмудисты. Для того чтобы обеспечить наилучшее выполнение воровских законов, время от времени устраивают великие, повсеместные подпольные собрания, где и выносятся решения, диктующие правила поведения применительно к новым условиям жизни, производятся (вернее, утверждаются) замены слов в вечно меняющемся воровском лексиконе, «блатной фене».[156]

Правила, или понятия, используемые в мире профессиональной преступности, можно разделить на два вида: понятия, определяющие поведение членов этого сообщества, в особенности его элиты, т. е. воров в законе; и понятия, используемые ворами в законе для регулирования отношений и конфликтов в уголовной среде. Если первые представляют собой набор запретов и правил, относящихся к поведению воров, то второй тип трудно формализуем, поскольку существует лишь в практических ситуациях и навыках воров в законе.

Первое и основное правило, касающееся поведения воров, устанавливало запрет на сотрудничество с властями и работу в любых государственных учреждениях. Человек, который когда-либо в своей жизни служил в армии или работал на советское государство, не мог претендовать на полноправное членство в воровском сообществе, не говоря уже о звании вора в законе. Запреты на всякое сотрудничество с властями выполняли функцию поддержания границы между двумя мирами и, соответственно, воспроизводства уголовного мира как отдельной реальности. Соблюдение этой и других норм должны были контролировать воры в законе.

«Основным коллективным представлением воров, определявшим их отношение к внешней реальности, была идея борьбы двух миров, — пишет Лихачев. — Вор, как первобытный человек, делит весь мир на две части: “свой” — “хороший” и “чужой” — “плохой”».3 Явное и последовательное отрицание всего, что связано с официальной системой, включая приказы и распоряжения властей, составляло основную черту поведенческой нормы вора. Основные принципы воровского мира представлялись в виде лаконичных высказываний, сопровождавших татуировки нателе заключенного. Так, распространенная татуировка гласила: «Авторитетный вор — непримиримый отрицала».4 Такое поведение часто провоцировало суровые наказания со стороны лагерного начальства, наиболее распространенным из которых было помещение в карцер. Но после того как «мученик» отбывал положенное наказание, его статус в воровском сообществе повышался, и на его теле появлялась татуировка, отмечавшая этот эпизод в карьере заключенного. Так тело заключенного становилось своего рода книгой, по которой другие могли прочитать воровские нормы и личную историю отсидок и подвигов носителя татуировок, — если, конечно, они умели «читать», т. е. знали особый код. Из-за этой практики татуировок представители традиционного уголовного мира получили прозвище «синие» — по цвету росписей на теле.

Чем сильнее воры отрицали все, что было связано с формальной советской системой, тем больше они были преданы своему сообществу. Следующий комплекс норм касался солидарности уголовного братства и преданности воровской профессии. Функция этих норм — интеграция и поддержание солидарности. Если человек выбирал воровской путь и стремился достичь вершины в уголовной иерархии, ему было запрещено иметь жену и семью, равно как и культивировать родственные связи, которые требовали бы лояльности к какому-либо другому сообществу. Известная татуировка «Не забуду мать родную» на самом деле не имеет ничего общего с биологической матерью. «Мать» здесь обозначает, скорее, воровскую семью, которая дала своему питомцу второе рождение и настоящее воспитание. Такое прочтение подсказывает и то обстоятельство, что в предвоенные годы большинство из тех, кто начинал воровскую карьеру в юности, — а это очень важная часть воровских заслуг, — были беспризорниками, сбежавшими из интернатов и не знавшими своих родителей. Обещание не забывать родную мать, как и клятвы верности воровской идее, произносимые при коронации вора в законе, подчеркивали верность коллективу. Сюда же следует отнести и комплекс запретов на какую-либо работу. Помимо явного неприятия властей, которые заставляли работать и непослушание которым являлось сердцевиной воровского «кодекса чести», этот запрет еще поддерживал исключительную лояльность воровской профессии: вор должен жить только с украденного.

К нормам, способствующим поддержанию границы и интеграции в воровской мир, необходимо добавить нормы, касающиеся экономической стороны воспроизводства воровского сообщества. Его основой была система общаков, т. е. общих фондов, которые пополнялись за счет воровского промысла и служили для поддержания тех, кто находился в зоне. «Классический» общак функционировал по социалистическому принципу. Предполагалось, что все представители воровской профессии должны сдавать свою добычу или выручку в общий фонд, общак, и получать из него некоторую долю на повседневные нужды. Основная же часть общака предназначалась для того, чтобы «греть зону»,т. е. для обеспечения заключенных продуктами, табаком, алкоголем, наркотиками, а также для подкупа властей. Общак также предназначался для помощи тем, кто недавно освободился из мест заключения и первоначально не имел средств. Таким образом, система поддержки заключенных и само знание о ее существовании снижали страх перед зоной, смягчали возможные лишения во время пребывания в ней и тем самым повышали степень преданности преступным профессиям. Как утверждает известная татуировка, «тюрьма — дом родной».

Воры в законе отвечали за пополнение и распоряжение обща-ком. Поведенческие нормы воров в законе, требующие аскетизма, запрещающие роскошь и дозволяющие лишь необходимый минимум обихода, были логически связаны именно с функцией распоряжения общими фондами. Роскошь могла вызвать подозрение в присвоении и растрате общаковских денег, что, по воровским понятиям, каралось смертью. Кроме того, необходимость поддержания образа вора в законе как олицетворения веры в воровскую идею и верности понятиям превращала многих воров старого стиля в аскетов, страдальцев за идею, уголовных аналогов святых. Ведь их власть держалась не на богатстве и не на насилии, а преимущественно на специфическом моральном авторитете, поддерживаемом уголовной традицией.

Нормы, или понятия, второго типа использовались для регулирования отношений между членами воровского сообщества, включая воров в законе, а если надо, то и в любых других конфликтных ситуациях, в которых вор выступал арбитром. Функцию этих норм можно обозначить как посредничество или снятие противоречий. Согласно общепринятым представлениям, уголовная среда отличается чрезвычайно высоким уровнем насилия. Вместе с тем насилие является предметом жесткого регулирования. В воровской среде на спонтанное физическое насилие, особенно убийство, налагался запрет, нарушение которого предполагало суровые санкции (кроме случаев, когда насилие санкционировалось ворами в законе). Контролирование насилия относилось к одной из наиболее важных функций воров в законе. Решение об убийстве вора могло приниматься только на сходке — в случае предательства или серьезного оскорбления им других воров.

Воры были носителями норм, в соответствии с которыми разрешались конфликты и осуществлялось правосудие. По словам одного из наиболее влиятельных воров в законе Евгения Васина («Джема»), «вором в законе называют человека, который может правильно рассудить, развести без крови».[157] Вора в законе иногда называли просто «законник», т. е. тот, кто владеет сводом уголовных законов и трактует их. По словам одного из респондентов, «вор в законе — это как доктор неформального права» [1].

Сами понятия, используемые при разрешении конфликтов или спорных ситуаций (возврат долгов, компенсация ущерба и т. п.), близки к обычному праву и базируются на обыденной рациональности и житейских принципах справедливости. Будучи важным элементом саморегулирования уголовного мира, противостоящего государству и социалистической законности, понятийная правовая система могла быть только неформальной, т. е. не кодифицированной, а значит, держащейся на навыках и авторитете вора в законе как судьи и толкователя. Вор в законе виртуозно умел предъявить обвинение («завиноватить»), прояснить ситуацию, приведя ее к неким простым и житейски понятным формулам, обосновать, вынести вердикт. Не менее важным для исполнения роли судьи был авторитет самого вора, который обеспечивал признание его решений, а также наличие людей, готовых, если потребуется, применить насилие для их исполнения. Впоследствии эти навыки и наличие традиции неформального права позволили ворам в законе претендовать на роль параллельной судебной власти, теневой юстиции, когда социалистическое государство и его правовая система рухнули с распадом СССР.

Как становились вором в законе? Чтобы претендовать на это звание, необходимо было иметь «чистую» уголовную биографию. Она должна была начинаться в достаточно молодом возрасте, не содержать никаких эпизодов работы на государство или связей с властями, включать впечатляющий послужной список «отсидок», причем только по определенным, «благородным» статьям (изнасилование, например, считалось неприемлемой статьей), и эпизоды «правильного» поведения по отношению к воровскому братству. Авторитетный вор Вася Бузулутский, например, получил свой первый срок в возрасте четырнадцати лет и с небольшими перерывами провел почти сорок лет в различных тюрьмах и лагерях. Другой легендарный вор старой формации Владимир Бабушкин («Васька Бриллиант») сделал 10 «ходок» (т. е. был осужден на различные сроки 10 раз), что заняло почти всю его жизнь.[158] Кандидат на звание вора в законе должен был заслужить уважение своим характером, сообразительностью, лояльностью традиции — понимаемыми, конечно, сточки зрения криминальной профессии. Ритуал коронации должен проводиться на сходке с предоставлением не менее трех рекомендаций воров в законе. Его основным элементом являлась клятва верности воровской семье и ее принципам.

Конечно, сложный и закрытый воровской мир нельзя свести лишь к набору норм и соответствующих функций. Многое осталось за рамками этого краткого анализа. Но большинство этих норм, возникших еще в довоенное время, сохранились до 1980-х гг., как и сам традиционный уголовный мир. В приведенном описании мы стремились выделить лишь те черты, которые образуют идеальный тип традиционного уголовного подполья советских времен, поскольку систематическое сравнение воров и бандитов, старого и нового типа преступности возможно лишь как идеально-типическое.

СРАВНЕНИЕ ИДЕАЛЬНЫХ ТИПОВ

Те, кого в современной России называют «бандитами», мало напоминают классических бандитов прошлого — обитателей гор или лесов, смертельных врагов властей, предводителей крестьянских восстаний или просто грабителей, рано или поздно заканчивавших свою жизнь на эшафоте.[159] Сегодня это городские, урбанизированные бандиты, активно участвующие в деловой и политической жизни, но в любой момент готовые прибегнуть к насилию. Если о «головорезах» прошлого слагались легенды и предания, то бандит девяностых является любимым героем городского фольклора, популярных романов и телесериалов. Его можно легко распознать по физическим габаритам, жестам, речи, стрижке, одежде и, конечно, БМВ («боевой машине вымогателей»), Мерседесу или джипу. Но это внешний аспект. Как уже указывалось в предыдущей главе, его социальное определение — силовой предприниматель.

В отличие от бандитов воры в своей изначальной ипостаси не являются силовыми предпринимателями, хотя многие вынуждены были стать ими, когда изменились условия. Основная задача вора — воровать (в широком смысле) и избегать поимки. Воры ничего не производят и должны быть незаметны, по крайней мере за пределами своей среды. Бандит же, напротив, считает себя производителем определенных услуг и позиционирует себя соответствующим образом перед клиентами. Его производительность и способность влиять на экономическую деятельность происходят из возможности распоряжаться организованной силой. Эта способность должна быть наглядна, поскольку представляет собой основной рыночный ресурс этой группы. Отсюда многочисленные внешние атрибуты, знаки отличия (стрижки, золотые цепи, перстни и т. п.) и легко узнаваемый «самоутверждающий» стиль поведения. Представителей воровской профессии, в отличие от бандитов, гораздо труднее выделить из общей массы.

Доход вора связан со вторичным перераспределением собственности и в основном состоит из присвоения личного имущества других граждан или государства. Бандит же претендует на долю прибыли других предпринимателей, которая, как он считает, произведена при покровительстве или содействии организованной группы, которую он представляет. Поэтому его доход связан с перераспределением прибавочного продукта и носит характер регулярного налога (на прибыль или с оборота). Поскольку бандиты, сами будучи предпринимателями, стремятся получать доход на постоянной основе и в рамках долговременных отношений, они претендуют на право охраны собственности и порядка и в силу этого могут даже бороться с воровством, например, выгоняя воров из гостиниц, ночных клубов или вещевых рынков.

Воровская этика представляет собой проекцию ценностей и правил тюремной жизни на нормальную жизнь. Источником воровского авторитета служат сроки, проведенные в тюрьмах и колониях. Бандитские понятия сформировались на воле, поэтому они гораздо практичнее и рациональнее, свободны от множества запретов. Сотрудничество с властями и даже правоохранительными органами не является для бандитов проблемой, особенно если это приносит конкретные материальные выгоды. Бандитский авторитет формируется не столько в тюрьме, сколько через решительные силовые действия, умение применять силу в сочетании с определенными организаторскими способностями. В отличие от традиционных представителей воровского мира, которые полагались на силу аргумента и могли «завиноватить» кого угодно, бандиты полагаются исключительно на аргумент силы. Их способ действия, по сути, представляет собой элементарную форму политической власти, в основе которой, как известно, лежит способность к физическому принуждению. Воровская власть в гораздо большей степени зависит от морального авторитета и силы традиции — это пример нормативной власти.

Многие бандитские группировки культивировали здоровый образ жизни, запрещая, в отличие от воров, алкоголь и наркотики и поддерживая физическую форму в спортивных залах, где они регулярно собирались. Наконец, в отличие от воровского общака, который функционировал, скорее, по социалистическому принципу центральной перераспределительной системы, бандитские общаки напоминают банки, капитал которых складывается из процентных отчислений членов группировок и может использоваться как для крупномасштабного подкупа властей, так и для инвестиций в легальный бизнес. Если нормативная система воровского мира была подчинена задаче группового выживания в жестких условиях советских лагерей и тюрем, то бандитские нормы функционально связаны с участием ОПГ в экономической жизни в качестве силовых предпринимателей. Таким образом, воровской мир — продукт сильного репрессивного государства; бандитский мир — продукт незаконного использования силы в условиях слабого государства.

КОНФЛИКТ И РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ

Различия между воровской и бандитской субкультурами порождали многочисленные противоречия и конфликты. По свидетельству Андрея Константинова, Владимир Кумарин, лидер «тамбовских», отрицал воровскую идеологию и отзывался о ворах с презрением: «Зачем дармоедов кормить?»[160] Многие авторитеты относились к ворам в законе как к пережиткам прошлого и отказывались следовать воровским понятиям. Воры, в свою очередь, отвечали им презрительным отношением, называя их просто «спортсменами». Они обвиняли «спортсменов» в приверженности к насилию, в тупоумии и амбициозности, но за этим скрывались и реальные опасения по поводу безжалостной экспансии новых бандитов и их нежелания считаться с чем-либо кроме голой силы. Описывая преступный мир Екатеринбурга, С. Хэнделман приводит разговор с уголовным авторитетом старой формации, который с досадой признает, что новые молодые бандиты уже не выказывают никакого уважения таким, как он: «То, что сейчас происходит, ужасно. Старые ценности ушли».[161] Константинов цитирует исповедь вора в законе Юрия Алексеева («Горбатого»), который описывает, как старая уголовная традиция деградирует под влиянием тех, кто «только силу и уважают, никак не мозги».[162]

Нормативные противоречия переплетались с конфликтами конкретных экономических интересов. Гибкость, прагматизм и агрессивность бандитов позволили им быстро захватывать значительные сегменты формирующихся рынков, навязывать охранные услуги частному бизнесу, изобретать различные способы зарабатывания денег. Воры в законе, в свою очередь, стремились подчинить своему влиянию молодых бандитов, навязывая им свою идеологию, мобилизуя уголовные связи или используя силу. Константинов также приводит выдержку из письма воров в законе, конфискованного администрацией в одной из колоний: <«…> Ознакомиться с этой малявой всем достойным людям, принять к жизни и поставить в курс всех. Все достойные обязаны помогать в сборе общака (денег) на воровские нужды. Все кооперативы обязаны платить определенную часть денег в воровской общак. Все это должно контролироваться людьми из арестантского мира, но ни в коем случае не спортсменами и не другими собаками <…»>.[163]Раздел сфер влияния порождал конфликты, выражавшиеся в войнах группировок или цепочках заказных убийств. Один из наиболее известных эпизодов такой войны — осуществленный в Москве в 1992 г. по заданию ореховских бандитов во главе с «Сильвестром» (Тимофеевым) последовательный отстрел киллерами из Кургана верхушки таганской группировки воровской направленности. В результате многочисленных войн установилось определенное деление регионов на бандитские и те, которые «под ворами». Так, Петербург, Екатеринбург и Новосибирск считались в девяностые преимущественно бандитскими; влияние воров в законе в них было относительно слабым. В Москве же после многочисленных конфликтов и переговоров установилось равновесие, допускающее сотрудничество и мирное сосуществование группировок различной ориентации. Воровскими считаются Дальний Восток и южные регионы России.[164]

Под воздействием усиливающейся конкуренции воры были вынуждены адаптироваться, приспосабливать свои нормы и организацию к новой реальности, основанной на коммерческом расчете и насилии. Постепенно основные воровские заповеди превращались в лозунги, скрывавшие изменившуюся практику. Следует заметить, что первые признаки разложения воровских понятий появились гораздо раньше, вместе с растущей коррупцией самой советской системы в брежневский период. В 1982 г. на сходке в Тбилиси воры в законе обсуждали, должны ли они участвовать в политике. Грузинские воры настаивали на том, что необходимо расширять отношения с коррумпированной номенклатурой и через нее реализовывать свои интересы. Им противостояли российские блюстители чистоты понятий во главе с Васькой Бриллиантом, считавшие невозможным нарушение главного запрета. Возникший раскол с годами только увеличивался, и многие грузинские воры (например, Джаба Иоселиани, ставший в определенный период правой рукой главы независимого грузинского государства) продолжали активно проникать во власть.[165]

С началом перестройки и распадом СССР молодое поколение воров в законе попыталось возродить уходящую традицию, при этом существенно изменив ее содержание. Тюремная жизнь уже плохо сочеталась с растущими экономическими интересами уголовного мира: попасть в зону означало потерять контроль над многочисленными коммерческими проектами. Соответственно, тюремный стаж сокращался и терял свою значимость. С другой стороны, в 1990-е гг. стало возможным купить титул «вора в законе» в сравнительно молодом возрасте, не имея послужного списка и уголовного стажа, — типичный признак разложения для любой традиционной элиты. Формально этот титул давал право принимать участие в управлении уголовным миром и криминальным капиталом. И хотя степень уважения к купленному титулу едва ли могла достигнуть прежних высот, экономическое влияние вполне компенсировало этот недостаток. Так, в 1990–1992 гг. молодой вор новой формации Леня Макинтош вошел в состав московского банка «Столичный» для распоряжения «общаковскими» средствами, составлявшими часть капитала банка, через который в эти годы было введено в легальный оборот более 10 млрд рублей.[166]

Меняющаяся функция общака свидетельствуете возрастающей рационализации воровского мира под воздействием изменившейся социально-экономической среды. С появлением возможностей для капиталистического предпринимательства и особенно с развитием банковского сектора все возрастающая доля криминальных ресурсов капитализировалась — вместо того чтобы идти на потребление в тюрьмах и колониях. «Общаковские» средства вкладывались в существующие банки или образовывали начальный капитал для новых банков, чтобы затем инвестироваться в легальный бизнес (в основном в торговлю и импортно-экспортные операции). И хотя значительные средства продолжали направляться в зону, общаки уже работали не на идею, а на производство прибыли, которая присваивалась их распорядителями, т. е. ворами в законе.

Выхолащивание нормативного содержания воровской субкультуры и ее превращение в специфический тип капиталистического предпринимательства можно проиллюстрировать на примере карьеры Павла Захарова («Паши Цируля»), одного из наиболее влиятельных «законников» старой формации. Он начал свою уголовную карьеру в 1950-е гг. с карманных краж, наиболее престижной воровской профессии, и получил первый срок, когда ему было пятнадцать лет. Последующие пять тюремных сроков заняли в совокупности более двадцати лет жизни. Благодаря своим талантам и авторитету к 1980-м гг. Паша Цируль стал самым влиятельным «законником» в Москве и распорядителем крупнейшего общака. Он построил себе в Подмосковье трехэтажный особняк с подземным ходом и гаражом, где содержал пять престижных иномарок и микроавтобус. В нарушение еще одной воровской нормы он был фактически женат, хотя формальным мужем его жены был зарегистрирован его брат. Ортодоксальный вор в законе Вася-Очко обвинил Цируля в присвоении и растрате общаковских денег, в частности в «прокручивании» их через кооперативы и присвоении прибыли. Согласно воровским понятиям, такое обвинение означало, в случае его доказательства, смертный приговор. Конфликт между двумя лидерами обсуждался на многочисленных сходках и был «разрешен» лишь посредством устранения Васи-Очка. Захаров тем временем создал сильную преступную группировку, которая занялась предоставлением охранных услуг, легальным бизнесом и торговлей наркотиками. В декабре 1994 г. он был арестован и провел более двух лет под следствием. Павел Захаров не дожил до суда, скончавшись в тюрьме от передозировки наркотиков в январе 1997 г.[167] Символическим финалом его карьеры стало письменное отречение, которое, согласно некоторым источникам, он написал на имя главного прокурора Москвы незадолго до смерти, пытаясь тем самым добиться права выйти из тюрьмы под залог: «Прошу больше не считать меня вором в законе. Поскольку в 1953 году был коронован неправильно, с нарушением воровских законов и традиций».[168]

ГЛАВА 8 НЕФОРМАЛЬНАЯ СИЛОВАЯ СТРУКТУРА

Определив силовое предпринимательство как методы и организационные решения, обеспечивающие конвертацию организованной силы в деньги на постоянной основе, мы можем теперь рассмотреть преступные группировки с точки зрения этого определения. В реальности можно обнаружить почти столько же видов организованных преступных группировок (ОПГ), сколько существует видов противозаконной деятельности. Эксперты из правоохранительных органов отнесли бы сюда группы мошенников, угонщиков, квартирных воров, фальшивомонетчиков, наркоторговцев, производителей подпольного алкоголя и т. д., поскольку все они действуют как группы, функции которых распределены между участниками и хорошо координированы. Если преступление совершается индивидом в составе группы, это служит отягчающим обстоятельством и ведет к ужесточению наказания. Соответственно, любая группа из трех или более человек, совершивших несколько скоординированных преступлений, уже может считаться ОПГ.

В настоящем исследовании ОПГ будет определяться иначе. Наблюдения и интервью показывают, что традиционные преступные группировки (мошенники, угонщики, наркодельцы и т. п.) в большинстве случаев «приписаны» к некоторой «основной» группировке. Выражаясь их языком, они «работают с» или «под» этой группировкой. Сама «основная» группировка редко непосредственно участвует в каких-либо преступлениях, за исключением незаконного использования силы или угроз. Она выполняет охранительные и управляющие функции по отношению к другим группам, занимающимся традиционными преступными промыслами. Руководство такой группировки рассматривает другие преступные группы как своего рода предприятия, отчисляющие в его пользу часть дохода.

Более того, под «основной» группировкой могут находиться не только криминальные, но и легальные, «белые», предприятия или компании. Для нее обе категории предприятий являются объектами налогообложения и управления. Если формы и сферы деятельности тех, кто «работает» с «основной» группировкой, могут варьироваться от разборки угнанных автомобилей до торговли компьютерами, то бизнес «основной» группировки всегда один и тот же — силовое предпринимательство.

В данном исследовании под организованной преступностью, или ОПГ, мы будем понимать именно «основные» группировки или организации и рассматривать их отдельно от связанных с ними групп или предприятий вне зависимости от их положения в правовом поле. ОПГ, таким образом, определяется нами исключительно в связи с ее деятельностью как силовой структуры, т. е. как субъекта силового предпринимательства. Это аналитическое определение, выделяющее в качестве основного признака наличие силового ресурса и способность им управлять, на эмпирическом уровне выражается в специфической организации, образцах нормативной культуры и практиках, которые выделяют эти группировки из общей массы преступных групп. Исходя из этого можно сформулировать основное методологическое правило для дальнейшего анализа: следует выделять и анализировать те аспекты ОПГ, которые относятся к их способности управлять организованным насилием и извлекать из этого доход на постоянной основе.

ОРГАНИЗОВАННАЯ ПРЕСТУПНАЯ ГРУППИРОВКА

Слова и выражения, с помощью которых участники преступных группировок говорят о своих организациях, принципиально отличаются от языка, используемого правоохранительными органами. Язык участников тесно связан с их практикой и формой жизни и служит инструментальным целям. Концепты такого языка отличаются расплывчатостью и зависимостью от контекста; их содержание часто подразумевается и редко проговаривается. И наоборот, замена контекстуализированного языка практики на четкие объективные определения является неотъемлемой частью деятельности многих социальных институтов, особенно тех, которые связаны с правоведением или научными исследованиями. В юридической практике определения не являются нейтральным отражением действительности. Они используются в качестве инструментов борьбы с преступностью; их следует поставить в один ряд с наручниками или дубинками. Так, термин associazione a delinquere («преступное сообщество»), пишет Блок, «был изначально придуман властями для того, чтобы упростить массовые аресты мафиози в 1926–1927 гг., проводимые Чезаре Мори, префектом Палермо того времени».[169]

Сами участники «преступных группировок» и «преступных сообществ», наоборот, стремятся избегать каких-либо терминов, обозначающих организации, в которых они состоят. Сицилийские мафиози не были авторами термина «мафия» и не использовали его (они говорили об «уважаемых людях» или «друзьях наших друзей»), а их коллеги в США иногда называли свой мир и его традиции Cosa Nostra, т. е. попросту «наше дело», но при этом не подразумевали какую-либо конкретную организацию.[170] Российские бандиты исполь-зуюттермин «бригада» для обозначения основной организационной единицы, но само это слово, как известно, не принадлежит преступному миру и им не ограничивается. Слова, обозначающего преступную организацию вообще, у них нет.

Российские правоохранительные органы пользуются двумя родовыми понятиями: организованная преступная группировка (ОПГ) и организованное преступное сообщество (ОПС). ОПС может включать несколько полуавтономных ОПГ (иногда под ОПГ подразумевают бригады), оно является учредителем ряда компаний и имеет устойчивые связи в местных органах исполнительной власти или своих депутатов в законодательных органах. В дальнейшем я буду пользоваться и терминами, принятыми в кругу участников, и терминами, изобретенными правоохранительными органами («группировка», ОПГ, ОПС, «неформальная силовая структура»), в значении, описанном выше.

Названия и клички

Каким образом о преступных группировках говорят сами участники? Упоминая ту или иную группировку, они употребляют некое название во множественном числе, оканчивающееся на «-ские» или «-ые» и обозначающее принадлежность и происхождение, например: подольские, малышевские, центровые, бауманские и т. п.[171] Название группировки обычно отсылает к территории, имени лидера или связям, на которых изначально было основано данное сообщество, — например, спортивным или этническим. Вариации в названиях отражают различия в механизмах формирования группировок. Так, в Ленинграде первые бригады, занимавшиеся охранным рэкетом, выросли на базе студенческих землячеств и спортивных школ. В конце 1980-х гг. несколько студентов, приехавших учиться в ленинградских вузах (включая институт физкультуры) из Тамбова, образовали бригаду, которая стала называться «тамбовскими», или «тамбовцами» (в правоохранительных органах — тамбовская ОПГ). Землячества, представлявшие другие города (Мурманск, Воркуту, Пермь, Казань), стали центрами притяжения молодых мигрантов спортивной или криминальной ориентации. Так появлялись «мурманские», «ворку-тинские», «пермские», «казанские» и т. п.,т. е. бригады, позже объединенные лидерами в группировки. Группы же местных спортсменов (борцов, каратистов, боксеров), групповая солидарность и изначальное доверие которых возникло еще в связи с совместными спортивными карьерами, образовывали свои бригады. В отличие от топонимических названий мигрантских бригад, местные ленинградские бригады получали свои названия либо в соответствии с видом спорта — например, «борцовская», — либо по имени лидера — «Комаровские» (Ю. Комаров), «малышевские» (А. Малышев), «кудряшевские» (П. Кудряшев), «кирпичевские» (В. Кирпичев). В Нижнем Тагиле одна из группировок называлась «Фортуна» — по имени спортивного клуба, на базе которого она выросла и пополнялась. Этнические группировки, активно действовавшие во всех крупных российских городах, называли как в соответствии с конкретной этничностью («азербайджанцы», «чеченцы»), так и в соответствии с регионом («кавказцы»). В некоторых регионах названия группировок были связаны с определенной субкультурой, как, например, «синие» или «афганцы» в Екатеринбурге.

В Москве преобладали топонимические названия. Основные группировки возникли в конце 1980-х гг. в окраинных районах города (Солнцево, Измайлово, Люберцы, Орехово) и пригородах (Подольск, Балашиха, Коптев, Долгопрудный, Ногинск). Исключение составляет таганская ОПГ, название которой связано с одним из центральных районов столицы. Хотя фигурирующие в названиях территории и были на протяжении некоторого времени местом формирования и «базирования» соответствующих группировок, из этого не следует, что их деятельность привязана к этой территории. Если у группировки этническое название, это также не означает, что в ней участвуют исключительно представители данной этнической группы. Группировки быстро пополнялись участниками, не имевшими отношения ни к определенной местности, ни к этнической группе, а их сфера деятельности выходила за пределы первоначальной топографии. По прошествии определенного времени «солнцевские» или «таганские» стали так же мало связаны с районами Москвы, как «курганские» или «новокузнецкие» с сибирскими городами.

Клички представителей нижнего и среднего звена бандитских группировок часто отсылают к животным (слонам, быкам, котам и т. п.), инструментам (кувалдам, гвоздям, болтам и пр.) или другим подходящим предметам или признакам. Среди представителей более высокого ранга преобладает другой образец. Клички многих (но не всех) лидеров ОПГ образуются тем же способом, что и названия группировок. К имени прибавляется топонимическое прилагательное, отсылающее к определенной местности, часто той, откуда прибыл или где родился тот или иной авторитет: Витя Курганский, Степа Ульяновский, Федя Крымский и т. п. Способ образования таких кличек похож на способ образования «фамилий» средневековой военной знати. Во времена, когда институт фамилий как таковой в Европе отсутствовал, наличие передававшихся по наследству дополнений к именам было редкой привилегией; эти дополнения происходили от названий земель, которыми владел или правил тот или иной знатный род, и образовывались путем прибавления частиц «de» во французском, «of» в английском и суффикса «-ский» в польском и русском. Это не значит, что бандитские авторитеты стремились облагородить себя, подражая средневековой знати. Скорее наоборот: так называемые «фамилии» средневековой воинственной знати функционировали как клички.

Флаги, репутации, торговые марки 

Многие группировки постепенно утратили изначальную связь с определенной местностью, этничностью или конкретным человеком. Но если название группировки на самом деле ничего не означает, т. е. ничего не отражает, это еще не значит, что оно бесполезно. Важнейшая роль названий становится очевидной, если посмотреть на их практическое употребление (их роль в языковой игре). Иными словами, смысл названия группировки — не в представлении кого-то или чего-то (местности, этничности), а в практическом использовании. В практике силового предпринимательства названия группировок и имена (клички) авторитетов функционируют как флаги или как торговые марки, в которых воплощена определенная репутация.

В некоторых интервью, когда участники говорили о вступлении в группировку, они употребляли выражение «встать под флаг». Бригадир «комаровских» о механизме образования группировок:

Есть костяк, а к ним уже потом обращается молодежь — мол, хотим встать под ваш флаг. Их включают в группу. Чаще всего дают 500 долларов в месяц каждому и на двоих машину и сотовый телефон. Те могут спросить: «А зачем нам телефон?» — А им скажут: «Телефон нужен не вам, а нам, чтобы вы были под руками». Работают в основном по двое, один должен хорошо работать языком и головой, другой быть поздоровее и работать руками, если что. Один ведет переговоры, другой стоит рядом, молчит внушительно. В начале девяностых тамбовские чуть ли не объявления на столбах вешали, людей под свой флаг набирали [4].

Флаги являются прежде всего символами военных соединений; вступление в такое соединение предполагает идентификацию с флагом и лояльность. В случае ОПГ, которые, конечно, не имели флагов в прямом смысле, «встать под флаг» означало подчиняться правилам и отстаивать интересы группировки. Респондент о «казанской» ОПГ:

Обычно казанские работали отдельными не связанными друг с другом группами. Но в случае конфликта быстро могли собрать под свои знамена до сотни бойцов [14].

Роль символов в идентификации и поддержании групповой солидарности, наиболее полно раскрытая Эмилем Дюркгеймом, не является, тем не менее, первостепенным основанием отождествления названий группировок с флагами. Названия гораздо более важны в сфере межгрупповых отношений, чем для поддержания внутригрупповой солидарности. Именно в практике силового предпринимательства, предполагающего постоянный раздел сфер контроля и поддержание границ, название группировки функционирует как флаг. Представим себе крепость или господствующую высоту, взятую под контроль некоторой армией или военным отрядом: логическим завершением операции будет поднятие флага. Это означает не только то, что территория успешно завоевана. Флаг дает знать другим претендентам, что данный объект или территория находятся под защитой данной вооруженной группы, т. е. являются ее протекторатом. Флаг функционирует как знак охраны и способ сдерживания. Поднятие британского флага над Фолклендскими островами, например, означало не только успешное завершение военной операции против Аргентины, но также восстановление суверенитета британского государства на этой территории и сдерживание повторной агрессии, поскольку во флаге воплощена укрепленная репутация британского флота.

Названия преступных группировок функционируют точно так же. Как только группировка X установила охранные отношения с фирмой Y, руководство последней должно сообщать ее название или имя (кличку) авторитета всякий раз, когда другая такая же группировка будет проявлять интерес к данной фирме или угрожать ей. Подобное цитирование имен и группировок столь же рутинно, сколь и поиск «свободных объектов» самими группировками. «Объект» идентифицируется как «свободный», когда руководство не в состоянии назвать охранное предприятие. Если называние происходит (и наличие «крыши» подтверждается рутинной «пробивкой»), то новые претенденты на охрану, как правило, отступают. Таким образом, названия и имена служат группировкам символами охраны друг от друга и инструментами сдерживания.

Следующая логическая ступень — материализация имени или названия и использование материального знака вместо постоянного цитирования, превращение его в маркер охраняемого объекта. В Петербурге в начале 1990-х гг. на дверях киосков и магазинов можно было встретить табличку следующего содержания: «Безопасность обеспечивается А. И. Малышевым».[172] Это была не констатация факта, а сообщение, адресованное потенциальным конкурентам от лица одного из самых влиятельных авторитетов города. Позже эту инновацию переняли легализовавшиеся охранные предприятия, имеющие свои гербы и даже флаги. Они стали производить специальные наклейки с названием, гербом и телефоном охранного предприятия, которые прикреплялись к дверям офисов компаний или ресторанов с тем, чтобы потенциальные конкуренты сразу получали нужную информацию и лишний раз не нарушали рабочий ритм заведения.

Однако название ОПГ, равно как и любого охранного предприятия, может функционировать как знак охраны и инструмент сдерживания, только если в нем воплощена определенная репутация. Описывая механизм действия сицилийской мафии, Д. Гамбетта подчеркивает важность репутации в частном охранном бизнесе. Под репутацией он подразумевает «доброе имя», которое играет роль ценного актива в коммерческой деятельности, отсылая к ожидаемому качеству и надежности товара или дилера, и выступает как путеводитель для покупателя.[173] Коммерческая репутация является продуктом длительных отношений между производителем или поставщиком некоторого товара и его клиентами.

Чисто экономическая модель, которую Гамбетта применяет для анализа мафии, недооценивает другой тип репутации. В понятие репутации необходимо внести существенное уточнение. В той сфере, где использование силы имеет первостепенное значение, репутации строятся на основе отношений, отличных от коммерческой надежности. Признание охранного предприятия клиентами является следствием его признания другими владельцами силы, поскольку репутация охранного предприятия как надежного защитника на самом деле производна от его репутации как серьезной угрозы, с которой нельзя не считаться.

Название преступной группировки является носителем, в первую очередь, репутации решительности. Изначально это не более чем сумма репутаций отдельных ее участников, заработанных в столкновениях с представителями других группировок. На репутацию и статус бандитов влияет то, как они проявляют себя в физических противостояниях. В Ленинграде рубежа девяностых многие репутации делались у Медного озера, одного из главных мест «разборок». Фольклор «дуэлей» на Медном озере до сих пор сохранился в коллективной памяти в соответствующих кругах Петербурга. Одна такая история, например, повествует о конфликте между «азербайджанцами» и местными бандитами по поводу некой символической суммы («каких-то двести баксов», по утверждению рассказчика). Во время дискуссии о том, кто кому должен, бандит Вася Брянский выхватил пистолет, но азербайджанец не испугался, а наоборот, указав на свой лоб, сказал:

«Ну, стреляй». Тем самым он собирался показать всем, что у Васи не хватает решительности, и получить преимущество в споре. Но прием не сработал. Вася выстрелил в лоб своему оппоненту [9].

Репутация ОПГ нарабатывается постепенно через прецеденты решительных силовых действий и необходима для последующего успешного «решения вопросов». Вместо термина «репутация» часто используется слово «авторитет», которое применяется также по отношению к конкретному лицу, обладающему репутацией и на основе этого осуществляющему руководство группировкой.

Однако неправомерно сводить силовое предпринимательство лишь к применению физического насилия. Физическая охрана не является его основным элементом. В некоторый момент времени, как только индивид или группировка заработали то, что называется «авторитетом», они могут переключаться на более сложные виды деятельности, в которых авторитет будет уже не целью, а средством. Авторитет дает право участвовать в переговорах, касающихся имущественных споров, в распределении деловых возможностей, заключать контракты, гарантировать их исполнение и т. п. — т. е. «решать вопросы». С этого момента репутация решительности приобретает черты коммерческой репутации и обеспечивает авторитету приток клиентов, нуждающихся в решении проблем, которые им не под силу решить самостоятельно. Из интервью с бригадиром:

Я так думаю, что когда ты создаешь себе определенную репутацию, определенный имидж, то люди сами к тебе приходят. <…> А откуда иначе люди получают темы, откуда люди получают, так сказать, коммерсантов? Если ты будешь сидеть и бездействовать, то к тебе не потянется народ [19].

Таким образом, в основе силового предпринимательства лежит репутация решительности, но на практике ее необходимо превратить в коммерческую репутацию, служащую расширению сети клиентов и позволяющую вести силовое предпринимательство более эффективно.

Когда репутация отчуждается от своего носителя и коммодифицируется, т. е. превращается в товар, она становится торговой маркой. Упоминание имен, как уже говорилось, является важнейшей составляющей силового предпринимательства и происходит в рамках особого ритуала представления: «мы такие-то и такие-то» или «мы работаем с тем-то». Лицензия на использование торговой марки X или Y практически означает право представляться соответственно: «мы работаем с [группировкой] X» или «с авторитетом [или вором] У». Право на использование имени, т. е. торговой марки, дается авторитетом бригаде или индивидуальным участникам, как правило, после того, как они были проверены в действии. Например, в январе 1996 г. некий Андрей Ф. получил за заказное убийство управляющего петербургского аэропорта «Ржевка» Н. Суханова 500 долларов наличными и право представляться «мурманским».[174]Величина денежной суммы в данном случае является незначительной. Более важным является получение молодым бандитом права на использование торговой марки.

Имя или название признается в мире охранного бизнеса и вследствие этого является торговой маркой, предоставляющей своего рода гарантию надежной охраны. Лицензия на использование имени для занятия силовым предпринимательством, т. е. право выступать в качестве силового партнера и зарабатывать на этом деньги, предполагает неформальный контракт между лидером (или авторитетом) и бригадой (или отдельными лицами), которые выступают от его имени. Контракт предполагает обязательство отчислять определенную сумму в общак или в пользу авторитета и отстаивать интересы группировки в случае конфликтов. Бригада, не имеющая лицензии от одного из признанных авторитетов или использующая торговую марку без соответствующей лицензии, будет либо уничтожена, либо «сдана» правоохранительным органам.

Торговая марка позволяет лидеру получать специфическую ренту от предоставления бригадам своего имени для повседневного ведения бизнеса. Торговлей лицензиями на свою торговую марку наиболее активно занимался крупнейший петербургский авторитет А. И. Малышев, объединяя под своим командованием разрозненные бригады и небольшие группировки и собирая ренту («долю») с бригад, оперировавших его именем.[175] На этой стадии непосредственное физическое присутствие авторитета уже необязательно, он может находиться за границей или в местах заключения. Знак репутации успешно функционирует и в отсутствие своего физического носителя. Это одна из причин, по которым многие группировки продолжают действовать и сохранять прежнее название после заключения в тюрьму или гибели своего лидера. Вместе с тем продолжительность действия механизма приобретения лицензий ограничена, и малышевская «империя» распалась на независимые «княжества» после эмиграции лидера.

Структура ОПГ

ОПГ может формироваться как «снизу вверх», т. е. путем слияния нескольких бригад и последующего складывания иерархии, так и «сверху вниз», т. е. усилиями уголовного авторитета, стремящегося создать свою «структуру». Но в итоге получается сходный тип организации, приспособленный для ведения силового предпринимательства. Группировки «спортсменов» изначально представляли собой бригады по 7-10 человек без четкой вертикальной иерархии. По мере участия в различных проектах (таких как охрана наперсточников на рынках, кооперативных ларьков, контроль за подпольной торговлей алкогольными напитками) у бригады появлялся лидер, который впоследствии становился лидером растущей группировки. В других случаях бригады присоединялись к уже существующим более крупным группировкам. Так, группа спортсменов-самбистов из Владивостока мигрировала в Москву, где присоединилась к ореховской ОПГ, действовавшей под начальством Сильвестра, и стала известна как «дальневосточная бригада».

Бригадиры образуют основной оперативный ресурс группировки; их роль сравнима с офицерским корпусом в армии. Бригадир несет ответственность за все действия членов бригады и внутреннюю дисциплину. Как становятся бригадирами? Вадим присоединился к комаровской ОПГ в 1992 г. в качестве бойца, но вскоре был «произведен» в бригадиры. Вот как он описывает причину повышения статуса:

Я какое-то время работал в охранном агентстве. Но на бригаду меня поставили после одного случая, когда мы сопровождали состав с машинами для Назарбаева. Две платформы с дорогими машинами, тысяч по 60–70 каждая. Поезд остановили в чистом поле. Подъехали какие-то бандиты, хотели отцепить вагоны. Мы тоже стволы высунули из бронированного вагона. Стали стрелять вдоль поезда, чтобы им было не подойти. Чтобы выиграть время и вызвать помощь. Связь сработала, и мы вызвали вертолет из воинской части. Он прилетел, те поняли, что не выйдет, и уехали [4].

Бригадиры напрямую подчиняются авторитету. Последних в составе группировки чаще всего несколько, это своего рода «генералы». Иногда над авторитетами стоит лидер; в других случаях группировкой руководят одновременно несколько авторитетов со своими бригадами, как, например, в случае коптевской ОПГ, руководство которой состояло из братьев Наумовых и бывшего офицера спецназа Сергея Зимина. Особым случаем являются группировки в Казани. Каждая из 97-ми ОПГ этого города состоит из нескольких бригад и управляется советом бригадиров [14].

Представители традиционного уголовного мира, воры в законе, обычно формируют свои «структуры» сверху вниз. Вор в законе и его ближайшие сподвижники по местам заключения образуют будущее руководство группировки, вор становится лидером, а сподвижники — смотрящими, или положенцами. Последние набирают свои бригады, состав которых может варьироваться от бывших уголовников до спортсменов, но бригадирами воровских ОПГ, как правило, являются приверженцы воровской идеи и люди с тюремным стажем.

Вместе с тем структура ОПГ не является жестко заданной. По описанию одного из бригадиров, «у нас не было специально названной десятки или сотни. Под лидером был активный фронт, костяк, старшие, это полдюжины, остальные сто или сто пятьдесят для массовки, когда надо показать число. Им подкидывали по 100,300 долларов в месяц» [28].

В состав ОПГ также входят технические подразделения, ответственные за автотранспорт, оружие и средства связи. Эти три компонента являются стандартными «средствами производства» для силовых предпринимателей, поскольку они обеспечивают мобильность, боевые возможности и координацию. Кроме этого в состав ОПГ обычно входит ряд доверенных бизнесменов; их отношения с руководством ОПГ существенно отличаются от отношений обычных клиентов, с которых ОПГ «получает». Доверенные бизнесмены ответственны за инвестиции ОПГ в легальный бизнес, осуществляют управление активами и поиск новых возможностей. Часто они занимают должности генеральных директоров и выступают совладельцами компаний наряду с авторитетами, которые, в свою очередь, числятся в качестве заместителей по вопросам безопасности. Когда в такой организации появляется еще одно звено — депутаты законодательных или работники исполнительных органов, — то такая группировка классифицируется правоохранительными органами как организованное преступное сообщество, ОПС.

Рис. 2. Структура организованной преступной группировки Борьба за выживание

В начале 1990-х гг количество ОПТ стремительно росло. Согласно официальной статистике, их число выросло с 952 в 1991 г. до 4 300 в 1992 г., затем до 5 691 в 1993 г. и достигло максимума в 14 050 ОПТ в 1995 г. Для сравнения, количество ОПТ в 1988 г. составляло 50.[176] Столь высокий уровень оценок, скорее всего, основан на широком понимании организованной преступности и не учитывает размер, профиль деятельности, возможности группировок и другие признаки. Ниже приводится таблица, первая строка которой, по-видимому, включает все возможные ОПТ, в том числе состоящие всего из нескольких человек. Данные в нижней части таблицы представляют другой подход, позволяющий улучшить «разрешительную способность» статистических оценок, и включают дополнительные признаки — такие как «международные», «межрегиональные» и «коррупционные» связи, которые обычно характеризуют более крупные и влиятельные ОПТ. Введение этих признаков существенно меняет картину.

Таблица 3. Число организованных преступных формирований по данным МВД, 1993–1997 гг.9 1993 1994 1995 1996 1997 Выявлено организованных преступных формирований: 5691 12 849 14 050 12 684 12 500 — в них участников 27 630 50 572 57 545 59 389 60 000 В том числе со связями: — международными 307 461 363 176 222 — межрегиональными 1011 1258 1065 589 354 — коррумпированными 801 1037 857 424 Нетданных

Что в действительности происходило с группировками, стоящими за этими цифрами? В 1989–1991 гг. пригородные группировки начали агрессивно продвигаться в городские зоны торговли и предпринимательства. Периферийные города (такие как Казань, Курган, Воркута, Пермь) и южные республики России активно «экспортировали» свои группировки в Москву и Петербург. Некоторые из них успешно закреплялись и расширяли сферу деятельности, другие терпели поражение. «Казанские» и «пермские», например, были гораздо успешнее в Петербурге, чем в Москве. Зато в Москве прочно обосновались многочисленные этнические группировки — «чеченские», «азербайджанские» и «грузинские». Этнические группировки функционировали по-разному. «Чеченские» были более закрытыми и полагались на свои родовые структуры, в то время как другие, особенно «грузинские», включали в свой состав воров в законе и имели обширные связи в уголовном мире. Кроме новых российских группировок, объединенных под начальством авторитетов новой формации, вышедших из спорта или имевших военный опыт, в крупных городах действовали воровские сообщества, тяготевшие к традиционной уголовной культуре, но быстро адаптировавшиеся к высокому уровню вооруженного насилия и коммерции.

Разного рода утверждения о том, что в определенный момент в России сложилась некая единая преступная организация или что страна была четко поделена на сферы влияния, лишены основания. [177]

Наоборот, изучая преступный мир 1990-х гг., мы сталкиваемся с гетерогенной, мозаичной, подвижной реальностью, в которой территории, предприятия, торговые площади и разного рода коммерческие возможности постоянно дробятся, переплетаются и перекраиваются в процессе жесткой конкуренции между группировками различного происхождения и направленности. Хотя группировки часто заявляют о своем контроле за некоторой территорией, объектами конкуренции, передела или сотрудничества являются не столько территории или отрасли хозяйства, сколько конкретные коммерческие возможности или проекты («темы»). Эти возможности со временем меняются: городские рынки, экспорт цветных металлов, операции с ваучерами, финансовые пирамиды, фальшивые авизо, обналичивание, присвоение бюджетных денег и т. п. Выживание группировок зависит как от силового потенциала, так и от предпринимательских усилий по организации и контролю за различными проектами, способности находить новые «темы», в реализации которых члены ОПГ выступают не как технические исполнители, а как организующее и контролирующее начало.

Между многочисленными и разнообразными группировками, возникшими для освоения открывшихся коммерческих возможностей, быстро начали возникать противоречия и, соответственно, конфликты. При всем обилии возможностей извлечения дохода за счет умелого использования силового потенциала, объем этих возможностей был, тем не менее, ограничен, и группировки, не расширявшие сферу своей деятельности, слабели. Они вливались в более сильные или уничтожались ими. В ходе многочисленных конфликтов происходило укрупнение отдельных более успешных группировок; другие выбывали из борьбы. В 1992–1993 гг. в Перми разворачивался интенсивный конфликт между набиравшей силу грузинской ОПГ и объединенным «фронтом» славянских группировок. Общее руководство последними осуществлял вор в законе Николай Зыков («Якутенок»), находившийся тогда в нижнетагильской колонии. После серии столкновений и заказных убийств славянские группировки вышли более сильными, а представителям Кавказа пришлось покинуть регион.[178] Борьба за выживание 1992–1995 гг. периодически обострялась и доходила до крупных перестрелок, как, например, столкновение балашихинской и подольской ОПГ в Москве в мае 1992 г.[179] В табл. 4 приведены данные, дающие некоторое представление о количестве вооруженных столкновений в 1991–1997 гг. В силу очевидных причин эти данные не могут быть абсолютно точными, но представляется, что они адекватно отражают общую динамику насилия во времени.

Таблица. 4. Число зарегистрированных конфликтных ситуаций между организованными преступными формированиями, для разрешения которых использовалось насилие[180] Годы 1991 1992 1993 1994 1995 1996 1997 Количество вооруженных столкновений между ОПГ 144 305 610 690 630 620 600

Наличие сильного лидера было одним из важнейших факторов консолидации и успешной деятельности ОПГ. При этом сами лидеры редко принимали непосредственное участие в вооруженных столкновениях. Поэтому тщательно спланированные покушения на лидеров ОПГ становились все более важным методом решения конфликтов. Действия подразделений по борьбе с организованной преступностью также оказывали влияние на расстановку сил в преступном мире. Аресты лидеров ОПГ лишали их (хотя и временно) возможности участвовать в активной деятельности, что, безусловно, играло на руку конкурентам. Правоохранительные органы использовали конфликты между ОПГ для борьбы с ними, но и сами могли прямо или косвенно служить инструментом конкуренции в преступной среде. График на рис. 3 отражает частоту «нейтрализации» лидеров ОПГ в 1986–1997 гг.,т. е. ежегодное количество покушений на авторитетов и воров в законе и их арестов. График составлен автором на основе публикаций прессы и не претендует на количественную точность. [181] В данном случае важны относительные величины, позволяющие косвенно судить о динамике насилия и остроте конкуренции.

Рис. 3. Число убийств, покушений и арестов лидеров криминальных групп, 1986–1997 гг.

Из первоначальных лидеров-основателей ОПГ выжили лишь немногие. Смертность среди среднего и рядового состава ОПГ была еще более высокой. По свидетельству одного из участников, из 27 человек, приехавших в Ленинград в 1991 г. из Воркуты и образовавших воркутинскую ОПГ, к 2000 г. в живых осталось 12 [25]. По свидетельству бывшего бригадира тамбовской ОПГ, «до 1994 был расцвет, минимум смертей и посадок. Меня арестовывали миллиард раз, но ни разу я не был в ментовке дольше, чем 3–4 часа. <…> А в 1994–1995 из нашего крыла организации [это около 100 человек] человек 15 были убиты, причем человек 10 в междоусобице, а человек 25 село» [28].

Пик насильственной конкуренции пришелся на 1994–1995 гг. В целом, в большинстве российских городов период 1992–1995 гг. отмечен многочисленными войнами и конфликтами: между славянскими и кавказскими ОПГ, между местными и приезжими бригадами, между ОПГ традиционной уголовной направленности, возглавляемыми ворами в законе, и новыми ОПГ, руководимыми авторитетами, вышедшими из спорта или государственных силовых структур. Наиболее значимыми причинами конфликтов были коммерческие возможности, лидерство и различия в нормативных системах. Но независимо от конкретных причин и поводов, силовые конфликты и криминальные войны способствовали одному общему результату — уменьшению числа ОПГ и формированию немногих более многочисленных и организованных преступных сообществ, лучше интегрированных в рыночную экономику. Эта тенденция может служить объяснением статистически зафиксированному в табл. 3 уменьшению числа ОПГ с межрегиональными и международными связями (за этими категориями, по-видимому, стоят более крупные организованные сообщества).

ОБРАЗЦЫ НОРМАТИВНОЙ КУЛЬТУРЫ

В социологии любое исследование системы действия должно содержать различие между целью действия и его социокультурной организацией (структурой). Последняя может быть сведена к набору культурно заданных смыслов и институционализированных норм, которые придают действию устойчивый и легко узнаваемый характер. Структура социального действия, характерная для какого-либо сообщества, согласуется, с одной стороны, с личными мотивами участников, а с другой стороны, с функциями того социального института, к которому принадлежит данное сообщество. Анализ системы действия заключается в артикуляции соответствия между структурой социального действия и функцией социального института. Этот подход известен в социологии как структурно-функциональный.[182]Ценности и нормы составляют «образцы нормативной культуры»; они способствуют поддержанию определенного уровня интеграции сообщества и его воспроизводству. Ценности являются общими ориентирами для более широких сообществ, в то время как нормы представляют собой некоторый набор социально заданных предписаний (отличных от чисто технических норм), регулирующих деятельность более узких профессиональных групп и позволяющих им эффективно справляться с поставленными задачами, например: врачам — лечить пациентов, ученым — производить научное знание, военным — вести войну и т. д.[183] Соответственно, задачей данного раздела является анализ ценностей и норм, принятых в среде силовых предпринимателей, и объяснение того, как именно образцы нормативной культуры способствуют выполнению основных задач — таких как охрана и принуждение к исполнению.

Высокая ценность силы, низкая ценность жизни

Поэмы Гомера описывают различные подвиги и прославляют героев, возвышая их над смертными. Легко заметить, что эти подвиги представляют собой в основном всевозможные поединки и столкновения между индивидами, группами, армиями, городами-государствами или вымышленными существами, причем ни их причина, ни даже исход не имеют такого первостепенного значения, как сам драматизм насилия и коварство стратегем, позволяющих одержать победу. Агрессивное поведение и готовность к насилию являлись не просто нормой античного мира, в котором жил Гомер: эти черты были идеалом этого мира. Соответственно, навыки применения силы и высокий уровень агрессивности в сочетании с готовностью к смерти являлись наиболее высоко ценимыми и прославляемыми качествами.[184] Аналогичным образом средневековая воспитательная литература убеждала читателя в том, что, проявляя храбрость на поле брани, человек мог не только снискать почести и уважение, но и заслужить спасение после смерти. Жизнеописания святых часто делали акцент на навыках владения оружием и личной храбрости, так что святые становились похожими на рыцарей.[185] Даже кодексы чести относительно более миролюбивых джентльменов нового времени сохраняют многие черты ранних рыцарских кодексов, особенно в части применения силы.

Мастерство в применении силы естественным образом составляет высшую ценность для любого военизированного сообщества, даже несмотря на то, что успех военных действий может в большей степени определяться организацией и уровнем технологии, чем индивидуальной доблестью. Не менее важной является и привычка к постоянному риску смерти. Культивирование низкой ценности жизни, которая выражается в специфической повседневной готовности к смерти, является не менее важной ценностной компонентой, чем сила и боевое мастерство. Готовность расстаться с жизнью часто дает ее носителю преимущества, которые могут в силовом противостоянии сполна компенсировать недостаток физической силы: сильнее тот, кто готов умереть. Сражаться не ради того, чтобы выжить, а несмотря на риск погибнуть, — вот что на самом деле составляет ценностное ядро любого традиционного воинского сообщества. В своем исследовании Дюркгейм упоминает низкую ценность жизни в воинских сообществах и называет связанное с этим поведение «альтруистическим самоубийством».[186] В своей книге по истории морали польский социолог Мария Оссовская показывает высокую степень преемственности рыцарско-аристократической морали в различных культурах и в различные эпохи и также отмечает свойственное этой морали сочетание высокой ценности физической силы и презрения к смерти.[187]

Это ценностное сочетание является условием, повышающим возможности применения силы. Поэтому неудивительно, что мы находим его и в среде неформальных или нелегитимных групп, специализирующихся на использовании силы и в этом родственных военной знати и ее современным аналогам. Исследования сицилийской мафии, например, содержат описание культа силы и риска, специфического агрессивного поведения, с помощью которого мафиози отстаивают то, что они называют «честью», и стремятся повысить свой статус.[188]Ценности и нормы, принятые в российской бандитской среде, особенно в тех ее сегментах, которые выросли из спорта или военной среды, во многом сходны с описанными выше. Часто культ силы и презрительное отношение к смерти проявляются здесь в несколько примитивизированном виде. Культ агрессивности проявляется в мифологизированных историях, наделяющих лидеров ОПГ необычными качествами. Так, лидер казанской группировки Марат Абдурахманов («Мартин») слыл человеком страшным и непредсказуемым. «Говорили, что он мог, сидя в ресторане, улыбнуться собеседнику, а потом разбить о его голову бутылку <…>».[189] Про Колю-Каратэ, лидера первой в Ленинграде 1980-х гг. банды рэкетиров, ходил миф о том, что он умел наносить некие «энергетические» удары и владел приемами бесконтактного кунг-фу.[190] Социализация многих силовых предпринимателей, источником которой была длительная карьера, связанная с силовыми видами спорта, предопределила их последующую склонность к принятию ценности агрессии и риска. Предприниматель Сергей Михайлов, известный как Михась, основатель солнцевской ОПГ, вскоре после вынесения ему оправдательного приговора швейцарским судом и выхода на свободу дал интервью одному из ведущих российских еженедельных журналов. Несмотря на стремление представить себя как «просто бизнесмена», Михайлов все же не мог не подчеркнуть своих физических навыков. На вопрос журналиста о том, что Михайлов будет делать, если его офис подвергнется нападению, а охрана и милиция не смогут ему помочь, он ответил: «Тогда я буду драться сам. Вы не знаете, но поверьте мне на слово: дерусь я очень профессионально. Как-никак мастер спорта по борьбе».[191]

Однако источником претензий на господство и статус в бандитской среде являлась не столько физическая сила, сколько способность рисковать жизнью при решении споров или в каких-либо экстремальных ситуациях. Роман, бывший боксер и ветеран нескольких локальный войн, включая Афганистан и Боснию, сделал быструю карьеру силового предпринимателя, поднялся до уровня бригадира и стремится попасть в авторитеты. В интервью он многократно употребляет слово «честь» и постоянно говорит о важности преодоления страха смерти:

Я искренне считаю, что в нашей стране экономика делается людьми, доказавшими всем свое презрение к смерти. <…> Реальных людей на самом деле очень мало. Реальных людей — которые реально могут решать проблемы, одновременно и стреляя, и разговаривая, — в городе настолько дефицит <…> что любой человек может, в принципе, сейчас еще подняться. Любой человек, который готов погибнуть в любой момент [19].

Постоянное употребление прилагательного «реальный» не случайно. Это распространенное слово в среде силовых предпринимателей, характеристика, имеющая положительную коннотацию, часто применяющаяся к тому, кто воплощает в себе ценности данной среды и являет собой образец следования ее нормам. В данном контексте «реальный» понимается как «настоящий», но также и как «сильный». Согласно приведенной характеристике, это тот, кто способен и к решительному применению силы вопреки риску, и к ведению ответственных переговоров (реальные люди, «которые реально могут решать проблемы, одновременно и стреляя, и разговаривая»). Некто «реальный» («реальный бандит», «реальный пацан») — это совокупность некоторых черт, составляющих нормативного бандита или идеально-типическую его характеристику.

Нормы являются отражением ценностей на уровне конкретных социальных или профессиональных групп, они регулируют поведение группы в соответствии с задачами, отведенными данной группе в общественной системе разделения труда. Наблюдения и интервью позволяют сгруппировать нормы, принятые в среде силовых предпринимателей (имеются в виду прежде всего нелегальные силовые структуры), в три основные группы: нормы, регулирующие применение силы; нормы, регулирующие использование языка (речевые действия), и нормы, предписывающие отношение к собственной профессии. Мы назвали их соответственно «силовой принципиальностью», «ответственностью за речевые действия» и «квазипрофессиональной ориентацией».

Силовая принципиальность

Силовая принципиальность включает совокупность норм демонстрации или применения физической силы. Она подразумевает высокую готовность к насилию, наглядную способность защитить себя, свои интересы, свою собственность, а также активную и агрессивную позицию по отношению к окружающему миру. Но это лишь часть, причем во многом внешняя. Данный комплекс норм также предполагает умение управлять действиями других людей без активного применения силы, ограничиваясь демонстрацией наличия силового ресурса и возможных последствий его применения. Важной, но не всегда очевидной составляющей силовой принципиальности является то, что эта система норм не столько санкционирует применение силы, сколько ставит на нее ограничения. Неконтролируемая агрессия и неоправданное насилие на самом деле считаются серьезным проступком, подлежащим наказанию. Такое поведение получило название «беспредел», а его субъекты известны как «беспредельщики», или «отморозки». Эпизоды применения силы или конфискации собственности под угрозой расправы обычно обсуждаются в среде членов ОПГ. К подобным эпизодам применяются аргументы обычного права или справедливости, и, если применение силы квалифицируется в процессе таких обсуждений как чрезмерное или неоправданное, членам ОПГ, допустившим его, может быть публично предъявлено обвинение в «беспределе». Такое обвинение предполагает компенсацию или наказание и оправдывает ответные силовые действия пострадавшей стороны. Репутация «беспредельщиков» может закрепиться за ОПГ в целом, и тогда со стороны других ОПГ по отношению к ней может быть вынесен приговор. По мнению некоторых экспертов, устранение агрессивных лидеров балашихинской ОПГ в июне-июле 1992 г. было приведением в исполнение приговора, вынесенного ей другими ОПГ после неоднократных обвинений в «беспределе».[192]

Слово «беспредел», изначально употреблявшееся исключительно в преступной среде, постепенно вошло в повседневный лексикон других групп и теперь стало общеупотребительным. Время от времени его используют в публичных выступлениях члены российского политического руководства. Так, в марте 1999 г., выражая негодование по поводу бомбардировок Югославии авиацией НАТО, министр обороны маршал Игорь Сергеев назвал действия Североатлантического альянса «беспределом». Более того, этот термин, как оказалось, легко вписывается в риторику построения правового государства. В кратком выступлении 3 февраля 2000 г., показанном в телевизионных новостях, тогда еще исполнявший обязанности президента РФ Владимир Путин доходчиво объяснил необходимость укрепления государства: «Без правовой системы и диктатуры закона свобода превращается в беспредел».

Функциональное предназначение норм, регулирующих применение силы, состоит в ограничении насилия в отношениях внутри преступной среды и более эффективном его использовании вовне. И хотя силовая принципиальность требует от «реальных» бандитов готовности к насилию, никто лучше них не знает его разрушительных последствий. Тогда негативно маркированная концепция «беспредела» помогает сохранять равновесие между необходимостью поддерживать определенную репутацию, требующую эпизодического насилия, и спонтанным насилием, выходящим за рамки экономической целесообразности.

Ответственность за речевые действия

Ответственность за речевые действия представляет собой совокупность норм, регулирующих использование языка членами ОПГ и другими индивидами, занятыми силовым предпринимательством.

Эти нормы можно свести к следующим требованиям. «Реальный» бандит должен быть «конкретным» в своих утверждениях, обещаниях, угрозах, определениях и других речевых действиях, а также должен брать на себя полную ответственность за сказанное. Бандит не может сказать «я не имел этого в виду» или «я просто пошутил», поскольку в любой момент его слова могут быть приняты с предельной серьезностью как друзьями, так и врагами и тем самым возымеют некоторый материальный эффект. Если это угроза, то она должна быть приведена в исполнение и будет восприниматься конкретно, т. е. как нечто вполне осязаемое, материальное, теми, кому она адресована. Любое обещание должно выполняться; фактически любое речевое действие рассматривается как своего рода обещание, и любой бандит знает, что его могут заставить выполнить обещание или отвечать за последствия его невыполнения. Можно сказать, что норма ответственности за речевые действия способствует наделению слов материальной силой и приравнивает их к делам. Нормы, принятые в среде ОПГ, предполагают также систему санкций за неспособность отвечать за свои слова («базар»), оскорбление или нарушение каких-либо других норм. ОПГ Андрея Маленького («Волова»), активно действовавшая в Петербурге до ареста ее верхушки в июле 2000 г., была известна жестокой системой наказаний, включая отрезание пальцев и даже казнь участников, нарушавших правила.[193]

Упоминавшаяся ранее статья Лихачева, посвященная особенностям воровской речи, была написана под влиянием французских антропологических исследований примитивных обществ. Заметив, что в воровской среде слова приобретают материальные свойства, Лихачев был склонен толковать это наблюдение как проявление магического отношения к действительности, свойственного первобытным людям.[194] В случае с современными бандитами, которые демонстрируют аналогичное отношение к словам, можно выдвинуть несколько иное предположение. Повышенная ответственность и серьезное отношение к речевым действиям, которые наделяют последние материальной силой, имеют непосредственное отношение к функции бандитов как посредников в деловых отношениях, — посредников, дающих гарантии и принуждающих к исполнению контрактов. Обыденные представления однозначно ассоциируют современных бандитов с насилием, этот образ они сами активно поддерживают. Но на практике система норм позволяет им вести повседневный бизнес в основном с помощью слов, а не с помощью кулаков и «стволов».

Для пояснения этого тезиса необходимо обратиться к знаменитой работе английского философа Джона Остина «Как делать дела с помощью слов» и ее социологическому прочтению Пьером Бурдье. Остин обнаружил в языковой практике особый класс высказываний, которые не описывают (отражают) положение вещей в действительности, а выполняют некоторое действие, меняя действительность. Он назвал их «перформативными высказываниями», или «перформативами».[195] «Согласен», произнесенное во время брачной церемонии, или «Я называю этот корабль “Королева Елизавета», сказанное одновременно с разбиванием о борт бутылки шампанского, или «Я ставлю шесть пенсов на то, что завтра пойдет дождь», — являются скорее способами делать вещи (или делать что-либо), нежели говорить о них. Многие перформативы, утверждает Остин, являются контрактными («я обещаю» или «ставлю N пенсов») или декларативными («я объявляю войну») высказываниями. Он также делает предположение, что материальные эффекты перформативных высказываний связаны не с особой лингвистической формой и не с обстоятельствами, в которых эти высказывания произносятся. Эти эффекты порождаются так называемой «иллокутивной» силой, т. е. способностью каким-либо образом влиять на реальность.

Согласно Бурдье, Остин все же не смог дать удовлетворительное объяснение происхождению иллокутивной силы, поскольку он уделял слишком много внимания лингвистической форме перформативных высказываний.[196] На самом деле перформативное высказывание содержит явную претензию на обладание некоторой властью. Именно власть некоторого социального института дает его представителю иллокутивную силу, позволяя ему «делать дела с помощью слов».

Предельным случаем перформативного высказывания является правовой акт, который, будучи произнесенным должным образом тем, кто имеет право это сделать,т. е. представителем, действующим от лица целой группы, может заменить действие словом, что возымеет определенный эффект: судье достаточно лишь произнести «Я считаю вас виновным», поскольку за ним стоит ряд агентов и институтов, которые гарантируют исполнение приговора.[197]

Таким образом, способность делать дела с помощью слов, т. е. способность заменять действия словами, которая может, на первый взгляд, показаться свойством самого языка или личным даром говорящего, на самом деле зависит от некоторой совокупности фоновых практик и институтов.

Теперь мы можем лучше понять механизм силового партнерства. Мы также можем лучше увидеть различие между грабежом и силовым предпринимательством, между рэкетом и силовым партнерством. Силовое предпринимательство — это не просто насилие, напрямую конвертируемое в то, что грабитель может извлечь из карманов своей жертвы, а совсем иная форма применения силы, социально организованная так, чтобы производить речевые действия, имеющие рыночную ценность в силу того, что они могут управлять трансакциями,т. е. обменом материальных благ. Когда встречаются два силовых партнера, они обмениваются некими словами, и комиссионные, которые они при этом получают, есть денежное выражение ценности этих слов. Тем не менее сами силовые партнеры считают, что сделали при этом некоторое дело (санкционировали контракт, дали гарантии, обеспечили постоянство деловых отношений, договорились об условиях компенсации и т. п.). Это становится возможным, поскольку за людьми стоят организации, от лица которых они выступают, репутации, воплощенные в именах, внешние регалии, по которым бандиты распознают друг друга, совокупность норм, которые они в себе воплощают и которые связывают речевые действия с организованным насилием.

При встрече силовые партнеры дают гарантии от лица «своих» коммерсантов,т. к. слова последних недостаточно для гарантии осуществления постоянных отношений экономического обмена. Действительно, бизнесмены или коммерсанты часто попадали, особенно в ранний период развития предпринимательства, в ситуации невыполнимых обязательств или больших долгов, сталкивались с недобросовестным поведением контрагентов, и им приходилось обращаться к силовым партнерам, чтобы разрешить споры или вернуть деньги. Коммерсанты воспринимались бандитами как безответственные и бесхарактерные люди, не способные вызывать доверие, — настолько бесхарактерные и пугливые, что обирать их считалось почти что моральным долгом. Коммерсанты («барыги») воспринимались бандитами («реальными пацанами») как морально неполноценная группа, поскольку они не могли себя защитить и боялись за свою жизнь. Бандиты же, наоборот, постоянно рисковали жизнью (или постоянно об этом заявляли); их жизнь была залогом, гарантировавшим сделки. Взаимные гарантии силовых партнеров работали постольку, поскольку их слово имело силу закона. Часто различие между вымогательством и предоставлением действительных услуг было весьма условным. Бандиты вменяли коммерсантам вину за что-либо, ставя их в позицию должников, а затем получали предполагаемые долги. Платежи или комиссионные, которые силовые партнеры получали за то, что дополняли или даже подменяли взаимные обязательства экономических субъектов своими обязательствами, или за то, что заставляли коммерсантов выполнять свои обязательства, выступали в качестве денежного выражения их (силовых партнеров) морального господства. Если отбросить конкретные денежные интересы, то общественный результат всех этих запутанных и жестоких игр по принуждению к исполнению можно выразить известной строкой Фридриха Ницше из второй части «К генеалогии морали»: «Выдрессировать животное, смеющее обещать <…>».[198]

Квазипрофессиональная ориентация

Квазипрофессиональная ориентация — это любопытный набор норм, выражающих отношение «реальных» бандитов к своей работе. Это отношение представляет собой вариацию известного этоса «праздного класса», блестяще описанного социологом Торстейном Вебле-ном в его классической работе.[199] Этика членов праздного класса, который Веблен также называет «воинственным», или «хищным», классом (predatory class), запрещает им работать или заниматься каким-либо производительным трудом, а позволяет лишь воевать, заниматься государственным управлением и спортом. В своем чистом виде бандитский кодекс (или кодекс «правильного пацана») также содержит запрет на любые виды труда, включая занятие коммерцией и работу клерка. Бандит должен жить с того, что он «получает». Иными словами, бандит претендует на право получать доход (дань) прежде всего за то, что он таковым является, т. е. за свой статус, а не за какую-либо конкретную работу. С. Хэнделман в своей книге цитирует хвастливое утверждение некого преступного авторитета: «Сегодня можно получать деньги, не делая ничего».[200]Другой аспект этого же комплекса норм подчеркивает превосходство бандита над коммерсантом и обязывает последнего платить просто «по определению». Бандит же не должен никому платить; его призвание — «получать». Согласно одному из респондентов, когда на встрече представителей двух ОПГ выяснилось, что один из «малышевских» занялся коммерцией, лидер «пермских» Александр Ткаченко («Ткач») произнес фразу, воспринятую как оскорбление и послужившую причиной конфликта: «Теперь мы должны получать с тебя» [9]. Бандиты стремятся всячески показать (а многие искренне верят), что они получают деньги за свои личные качества и репутацию. А. Константинов цитирует откровения авторитета Руслана Коляка: «<…> Я не боюсь, что меня убьют. Я получаю деньги за свое имя, и для меня это очень важно <…> Меня убить можно, а получить с меня невозможно».[201]

Но действительно ли демонстративное отрицание какой-либо полезности или работы не позволяет бандитам производить реальные услуги, выполнять полезные функции и именно зарабатывать, а не «получать»? Для того чтобы участвовать в какой-либо деятельности, людям не обязательно понимать истинную природу этой деятельности. Более того, коллективный отказ оттого, чтобы открыто признать ее истинную природу, может составлять важнейшую часть самой этой деятельности. Описывая архаичную экономику обмена, основанную на отношениях дарения, Бурдье выводит необходимость того, что он называет коллективным «неузнаванием» (meconnais-sance). Важная во многих обществах форма обмена и возникающие при этом социальные связи сделались бы невозможными, если бы антрополог открыл участникам и заставил их признать факт того, что практика дарения прикрыта «искренней фикцией незаинтересованного обмена».[202]Чтобы система работала, «участники не должны пребывать в полном неведении относительно истины отношений обмена (дарения), которая высказывается в явном виде только в моделях ученых-антропологов, и в то же время они должны отказываться познать и, более всего, принять эту истину».[203]

Для представителей праздного класса, будь то военная знать прошлого или «уважаемые люди» сегодняшнего дня, поддержание «коллективного неузнавания» природы собственной деятельности как отличной от деятельности наемных работников являлось важной частью их воспроизводства в качестве господствующей группы. Для рыцаря или воина признать, что ему платят за конкретную работу, значило бы уравнять себя с другими группами и сделать зависимым, наемным, а значит, в чем-то несвободным. Понятие чести скорее заставит представителя праздного класса сделать что-либо бесплатно, чем признать факт предоставления платной услуги. Исторически понижение социального статуса военной знати и ее постепенное подчинение буржуазии, т. е. владельцам капитала или гражданскому обществу, происходило, помимо прочего, путем развенчания этоса праздного класса и замены его этосом профессиональной службы.

Теперь мы можем понять, почему бандиты как силовые партнеры часто определяют себя посредством риторики праздного класса и склонны отрицать какую-либо содержательную оплачиваемую работу, а также почему отождествление с коммерсантом или служащим может восприниматься как оскорбление. Ведь это не только противоречит той риторике, с помощью которой они обосновывают свое господство над коммерческим классом и право на получение дани, но и в какой-то мере символически приравнивает их к работникам правоохранительных органов. Квазипрофессиональная ориентация, выражающаяся в риторике праздного класса, помогает силовым предпринимателям согласовать социальный (господство) и экономический (оказание услуг) аспекты их существования. Далее, как уже упоминалось, важность имени и утверждение права на получение дохода только за счет имени и «уважухи» скрывают столько же, сколько и проясняют. Действительно, авторитетный бандит, по видимости, получает за свое имя и уважение, т. е. за репутацию. Но он должен сначала долго работать на репутацию, чтобы репутация потом работала на него. Искренняя вера в особые привилегии, закрепленные за именем, не мешают силовому партнеру выполнять большое количество специализированной работы, зарабатывая тем самым на жизнь. Но признание этого поставило бы его в иные, зависимые отношения с источниками дохода (коммерсантами). Один из респондентов упомянул о том, что на определенном этапе лидер ОПГ раздал всем бригадирам персональные ежедневники, чтобы более эффективно организовывать увеличивающийся объем работы [10].

ПРАКТИКИ

В своей повседневной деятельности силовые предприниматели используют ряд технических терминов, обозначающих различные формы своей деятельности. Некоторые из таких терминов вошли в обиходный язык и получили более широкое употребление, некоторые до сих пор используются только в профессиональном языке или жаргоне бандитов. Смысл этих терминов понятен только на фоне определенных практик. Под практиками мы будем понимать социокультурную форму основных видов человеческой активности, тот аспект, который относится к образу действия — к «как», а не к «что». Например, все люди должны есть (принимать пищу), но практики еды или питья демонстрируют потрясающее разнообразие в зависимости от конкретной культуры или исторической эпохи. То же относится и к практикам ведения войны, обучения, ухода за детьми, лечения болезней, наказания и т. д.[204] В этом разделе мы обратимся к этнографии и дадим описание некоторых базовых практик силовых предпринимателей. Наиболее удобный способ сгруппировать все многообразие повседневных практик — соотнести их с основными техническими терминами: «пробивка», «наезд», «стрелка», «разборка», «разводка».[205]

«Пробивка»

В практике силового предпринимательства информация о компаниях и предприятиях и об их силовых партнерах имеет стратегическое значение. Информация также экономит время и усилия. Силовой предприниматель должен знать, кто есть кто в данном регионе или сфере деятельности и кто с кем работает. Информация о вновь открывающихся предприятиях ценна тем, что может принести новых клиентов. Информация об их силовых партнерах может помочь оценить уровень их надежности и предсказать их поведение. В случае конфликта определенная информация может заменить физическую силу или оружие и способствовать «решению вопроса». Сторона, лучше осведомленная о своем противнике, имеет больше шансов выиграть спор. С другой стороны, силовым предпринимателям часто приходится действовать в ситуации недостатка информации и низкого уровня предсказуемости. Действительно ли эта торговая фирма находится под «крышей» ФСБ или ее директор пытается нас обмануть? Кто стоит за компанией Z? Будут ли их силовые партнеры применять силу или искать компромисса? Какова реальная стоимость активов компании X, не вернувшей долги? Какая ОПГ стоит за этой компанией?

Поиск ответов на подобные вопросы и обработка полученной информации занимают большую часть повседневной деятельности силовых предпринимателей. Эта практика обычно называется «пробивкой». В ранний период развития предпринимательства элементарная пробивка выглядела следующим образом. БМВ (или другая грязноватая иномарка) с тонированными стеклами подъезжала к офису недавно открытого магазина или частной фирмы, и ее пассажиры заходили к директору поинтересоваться — в этом случае более или менее миролюбиво, — кто охраняет данную «точку» и что будет делать ее хозяин, если возникнут проблемы. Кружение по городу с целью добывания такой информации и поиска новых клиентов было одной из основных форм занятости в начале 1990-х гг. Соответственно, только те компании, которые надлежащим образом позаботились о своей безопасности, могли позволить себе иметь офис и вывеску на одной из престижных центральных улиц. И наоборот, офис в полуподвальном этаже во дворе дома подальше от крупных улиц позволял экономить не только на оплате за помещение, но и на охранных издержках. Это также объясняет, почему деловые справочники «Желтые страницы» были такими тонкими в те годы: как только компания начинала себя рекламировать, «пробивка» становилась неизбежной. Позже ОПГ начали внедрять своих людей в местные администрации и банки с целью сбора информации о вновь открывшихся компаниях и их счетах. Информаторы предоставляли названия, имена и адреса, лидеры ставили задачи бригадирам, и мобильные бригады выезжали на «пробивку».

В дальнейшем, по мере роста сложности частной экономической деятельности и имущественных споров, усложнялась и практика сбора информации. Она требовала создания специализированных баз данных и использования методов деловой разведки. Формальные сведения можно было получать в региональных администрациях, но получение сведений более конфиденциального характера требовало доступа к базам данных МВД или ФСБ. Это называлось «пробить по базам данных». Тем самым повышалась ценность информационного ресурса, которым обладали сотрудники силовых ведомств. Если на более ранней стадии «пробивкой» занимались бандиты и сотрудники силовых структур по их заказу, то после 1993 г. на этом стали специализироваться частные охранные предприятия и службы безопасности.

«Наезд»

ОПГ разработали множество разнообразных способов оказывать давление на бизнесменов. Самые простые методы, практиковавшиеся начинающими рэкетирами, известны читателям из западных фильмов про гангстеров и мафию. Слово «наезд» обозначает различные способы демонстрации силы, включая нанесение некоторого ущерба. По словам Константинова, «наезд — это способ психологического, а иногда и физического давления на бизнесмена — в основном для стимуляции его искренности и деморализации».[206]Он может принимать различные формы: от визита страшных бандитов, крушащих оргтехнику, угрожающих персоналу физической расправой и обливающих офис бензином с обещаниями сжечь все к чертовой матери, до более или менее вежливых визитов пожарной, эпидемиологической или налоговой инспекции с явным намерением закрыть фирму. По понятным причинам «наезд» считается крайней формой давления и наиболее грубым способом вызвать желаемые поведенческие реакции: ускорить выплату долга (или просто «навесить» долг), обеспечить регулярную выплату дани, оказать давление на конкурентов и т. д. Этот термин также вошел в повседневный лексикон бизнесменов, политиков и журналистов. Так, визиты налоговой полиции в офисы крупнейших российских компаний и действия Генеральной прокуратуры в отношении группы «Мост» летом 2000 г. описывались прессой как «наезды».

«Стрелка»

В результате «пробивки» бизнесмена или фирмы ОПГ может получить имена тех, кто якобы является их «крышей». Следующей стадией будет проверка этой информации. Если названные имена знакомы, то представители данной ОПГ могут просто позвонить и удостовериться, действительно ли такой-то «барыга» им платит. В другом случае представителям предполагаемой «крыши» может быть назначена встреча, чтобы посмотреть на них и лично получить подтверждение. Считается, что бандит не должен обманывать другого бандита, тем более при личной встрече и при свидетелях. Обман может быть расценен как оскорбление и «предъявлен». Поэтому многие ситуации, и ситуации конфликта в особенности, требуют личных встреч. Согласно правилам («понятиям»), любой бандит или группировка может назначить встречу любому другому бандиту или группировке. Такая встреча называется «стрелка».

Основная часть взаимодействий силовых предпринимателей по поводу споров, гарантий, соглашений, сотрудничества и т. д. происходит (или происходила до конца 1990-х гг.) посредством многочисленных «стрелок». Поэтому стрелка является наиболее частым повседневным событием, рабочим моментом силовых предпринимателей. Стрелку нельзя пропустить или проигнорировать: это не только приведет к проигрышу по конкретному вопросу, обсуждаемому на стрелке, но и повредит репутации. Опоздание также не приветствуется и может поставить опоздавшую сторону в невыгодную ситуацию с самого начала. Наиболее примечательным аспектом стрелок является, пожалуй, их семиотика. «Забивая» стрелку, участники не оговаривают всех ее деталей и условий, но существуют особые знаки или признаки, которые помогают предсказать ее характер и исход. Все силовые предприниматели чувствительны к таким знакам и умеют их распознавать, а те, кто не умеют, значительно уменьшают ожидаемую продолжительность своей жизни. Наиболее важным является умение определить вероятность применения силы и соответственно подготовиться. Сколько человек нужно взять на стрелку? Нужно ли брать оружие? А что, если приедет милиция и всех арестует с оружием? Стоит ли рисковать? Что подсказывает репутация бандитов, назначивших стрелку?

Как силовые предприниматели принимают решения? В своих решениях они, скорее всего, руководствуются интуицией и опытом; именно интуиция, а не рациональный анализ и расчет чаще всего спасает жизнь. Тем не менее можно указать несколько руководящих принципов. Прежде всего, конечно, необходимо учитывать репутацию ОПГ, с представителями которой предстоит стрелка. Некоторые ОПГ (такие как «чеченцы» в Москве в начале 1990-х или «казанские» в Петербурге) были известны своей бескомпромиссностью и повышенной агрессивностью. Вероятность мирной стрелки с ними была значительно ниже. Далее, место, в котором назначена стрелка, также может служить признаком ее вероятного исхода. Если стороны хотят избежать насилия и убедить друг друга в этом намерении, то стрелка назначается в людном публичном месте — кафе, гостиничном баре или ресторане, — где применение оружия затруднено многими обстоятельствами. При назначении стрелки в менее приметном месте может быть оговорено ограничение на количество машин (считают машины, а не людей). Например, у входа в такой-то парк, по одной машине с каждой стороны. Но если место встречи звучит как «55-й километр кольцевой дороги» или «в шесть у Медного озера», то приехать на такую стрелку малым числом и без оружия означает серьезный просчет или крайнюю храбрость. В начале 1990-х гг. стрелки с участием десятков машин с каждой стороны были частым событием в крупных городах.

Присутствие большого количества вооруженных людей и нервозная обстановка, конечно, повышают вероятность силового сценария. Однако, если обе стороны адекватно подготовлены и показывают наличие силового ресурса, должен сработать механизм сдерживания и переговоры пройдут относительно мирным образом. Часто для проведения переговоров требуется демонстративное присутствие некой силы, которая служит фоновым аргументом или фактором, сдерживающим насилие. Один из респондентов, когда ему однажды потребовалось провести стрелку, а необходимого числа людей для поддержки не было, «просто заказал в транспортной фирме микроавтобус “Мерседес” с грузчиками, сказал, куда приехать, в какое время, и поставил их в отдалении, чтобы было видно, что есть некий автобус с людьми» [25]. В целом, умение «грамотно провести стрелку» (т. е. успешно и без стрельбы), своего рода бандитская дипломатия, ценилось в преступном мире более высоко, чем умение драться или стрелять.

«Разборка»

Столкновение с применением силы или оружия обычно называют «разборкой». Она может произойти как спонтанно, так и в виде спланированной массовой акции, когда две или более вооруженные ОПГ встречаются в условленном месте и применяют друг против друга автоматическое оружие. Одна из самых известных «разборок» произошла вечером 6 мая 1992 г. в Бутово, одном из периферийных районов Москвы возле кольцевой дороги. Балашихинская ОПГ имела шесть автоматов Калашникова и несколько пистолетов. Противоположная сторона, также адекватно вооруженная, состояла из представителей «подольских», «измайловских», «чеховских» и бойцов Сережи-Бороды. Всего в «разборке» участвовало около сотни человек. Сначала лидеры вели напряженные переговоры, потом кто-то выстрелил, и началась полномасштабная «разборка». Результат — трое погибших и пятеро тяжелораненых.[207] Известен (кстати, еще с древних времен) и более экономичный способ проведения «разборки». Во избежание серьезных потерь в ситуации, когда исход потенциального столкновения неясен, стороны могут договориться выставить по одному бойцу для рукопашной схватки. При этом результат индивидуальной схватки засчитывается как исход «разборки» между группами.

«Разборка» является крайним и наиболее дорогостоящим методом разрешения противоречий. Интервью с участниками оставили впечатление, что на самом деле лишь небольшое количество «стрелок» заканчивались «разборками», но зато, в отличие от рутинных «стрелок», «разборки», как и всякие экстраординарные события, много обсуждались и долго помнились. По-своему знаменитая «разборка» произошла 12 августа 1993 г. в уральском городе Нижний Тагил. Причиной конфликта стало стремление группировки выходцев с Кавказа при поддержке спортсменов местного клуба «Фортуна» захватить контроль над городским продуктовым рынком. Этому противостояла группировка «афганцев», сформированная на базе ветеранского клуба «Герат-Урал». Нижний Тагил знаменит своим мнкостроительным заводом «Уралвагонзавод», крупнейшим в мире по пространственной протяженности. Для проведения «разборки» t руппа «афганцев» остановила танк Т-90, возвращавшийся на завод с испытательного полигона, завладела им и направилась в город. Ньехав в город, танк остановился возле офиса фирмы «Гонг», чтобы и зять других участников группировки, и направился в сторону рынка. По тревоге были подняты милицейские силы, и бронетранспор-гсры МВД оперативно заблокировали дорогу на пути следования!анка. Его удалось остановить около Ледового дворца, недалеко от места предполагаемой «разборки». И хотя ни одного выстрела в этой «разборке» не прозвучало, никто не посмел оспорить победу представителей клуба «Герат-Урал». Ввиду отсутствия в Уголовном кодексе соответствующей статьи похититель и водитель танка (некто Власов) был осужден по статье «Угон автотранспорта».[208]

О еще более невероятном эпизоде «разборки» мне рассказал один из респондентов. Поставить под сомнение достоверность этого эпизода не позволяет то, что рассказчик лично занимался его подготовкой. ОПГ, к которой принадлежал респондент, находилась в состоянии конфликта с другой группировкой из Пскова. «Разборка» была неизбежна.

Мы сказали им приехать, место называлось Толмачево, примерно посередине между Псковом и Петербургом. Им сказали, что нужно свернуть с шоссе около моста через Лугу, проехать мимо заброшенного пионерского лагеря, подъехать к берегу реки недалеко от моста и ждать у кучи мусора. Я заранее нашел своего приятеля-летчика, командира то ли звена, то ли чего-то еще истребителей, которые базировались на аэродроме в Сиверской, недалеко оттуда (в то время на аэродроме базировались сверхзвуковые истребители-бомбардировщики Су-17. — В.В.). За 500 или 700 долларов, уже не помню, он должен был сделать некий маневр, это было нормально. Они часто использовали этот мост в качестве учебной цели. Мы условились по времени, и он должен был пролететь очень низко, а затем уйти вверх примерно над тем местом, где куча мусора. В общем, летчик все это сделал, реактивная струя должна была разметать мусор. Не знаю точно, что с ними было, мы туда не ездили, а просто позвонили им потом и спросили, хотят ли они продолжать… Некоторое время после этого еще ходил слух, что мы крышевали аэродром.

«Разводка»

Этот термин обозначает один из основных тактических приемов, используемых силовыми предпринимателями. Один из респондентов определил «разводку» следующим образом: «Это способ дать клиенту понять, что он на самом деле хочет» [12]. Обычно «разводка» применяется для увеличения охранных выплат посредством искусственного завышения масштабов угрозы. Схематично она выглядит следующим образом. Некая ОПГ X предоставляет охранные услуги фирме У, которая отчисляет за это ежемесячно определенную сумму. X хочет увеличить размер платежей, но поскольку отношения между X и Y партнерские или даже дружеские, X не может прибегнуть к прямому вымогательству. Вместо этого она договаривается с группировкой Z (например, кавказского происхождения), чтобы те осуществили грубый «наезд» на офис У, возможно, даже с нанесением легкого ущерба или конфискацией какой-либо собственности. Z осуществляет эту акцию, и У, понятно, звонит участникам X с рассказом о «наезде» и просьбой разобраться. X объявляет мобилизацию и забивает стрелку Z, чтобы потребовать возмещения. Затем они инсценируют разборку с ранениями, а X привозит раненых в офис У и говорит, что Z — полные отморозки и единственный способ решить проблему — это их перестрелять. Соответственно, необходимы деньги на оружие и лекарства, много денег. Сильно перепуганные коммерсанты с радостью отдают деньги. Наконец, X сообщает У об успешном завершении операции по ее защите, делится частью дохода с Z, и обе ОПГ отмечают удачную «разводку» в каком-нибудь ресторане. Таким образом, в своей классической форме «разводка» — это способ увеличения размера охранной дани посредством манипуляции внешними угрозами взамен прямых угроз.

При этом практика «разводок» позволяет нам заметить размытость границы между вымогательством и предоставлением действительных охранных услуг. Можно легко предположить ситуацию, когда никакого сговора между X и Z не было, a Z действительно была агрессивной мигрантской бригадой, пытавшейся отвоевать нишу в большом городе, и вовлекла X в реальную, а не инсценированную «разборку». Иными словами, такая ситуация могла бы произойти и без сговора, попросту ввиду присутствия множества ОПГ. А «разводка» возможна, только если сама ситуация, которую она имитирует, правдоподобна и вероятна. Поэтому «разводка» основана на логической взаимосвязи между угрозой и защитой, а также на том, что любого, кто не имеет своих средств безопасности, в ситуации отсутствия монопольного контроля над силовыми структурами, т. е. ситуации наличия больше чем одной угрозы, всегда можно «развести».

Приведем теперь пример исторической «разводки», целью которой были не материальные блага, а некоторые услуги. 11 февраля 1942 сбывший французский пассажирский лайнер «Нормандия», переделанный американцами в военно-транспортный корабль «Лафайет», был подожжен и сгорел в доках Нью-Йорка на Гудзоне. В главном штабе ВМС США это посчитали фашистской диверсией, поскольку разведка уже долгое время подозревала рабочих дока, среди которых было много итальянских и немецких эмигрантов, в том, что они посылают сигналы фашистским подводным лодкам, находившимся у американских берегов. Власти Нью-Йорка знали, что единственной силой, способной контролировать рабочих доков, а значит, предотвратить дальнейшие диверсии, была мафия. В результате в Вашингтоне возникла идея использовать мафию для борьбы с диверсантами, была разработана операция «Подполье», а властям Нью-Йорка дана санкция на секретные переговоры с боссами мафии Франком Костелло и Мейером Лански. Последние сообщили властям, что единственный, кто действительно может гарантировать порядок в доках, — это главный босс Лаки Лучиано, который в это время отбывал свой 30-летний срок в тюрьме Даннемора. В результате было заключено секретное соглашение. За неоценимую помощь правительству Лучиано перевели в более удобную тюрьму Грэйт Мидоу, а после окончания войны досрочно освободили.

Как впоследствии выяснилось, корабль «Нормандия» был подожжен самой мафией. Рассказ об этом содержится в посмертных мемуарах Лучиано и записях, продиктованных Лански своим израильским биографам. Идея разводки принадлежала Альберту Анастасии, одному из ближайших помощников нью-йоркских боссов, а ее одобрение — самому Лучиано.[209] Заговор мафии подвигнул правительство США придумать другой заговор, который, в свою очередь, позволил мафии получить то, что она хотела. При этом, конечно, нельзя исключить и третьего заговора, согласно которому Лански и Лучиано выдумали первый заговор, чтобы смыть с себя обвинения в действительном сотрудничестве с властями в противодействии фашистскому заговору. Ведь это было военное время, угроза была реальной, а правительственный контроль за рабочими-эмигрантами был слаб. Поскольку остальные участники заговора были мертвы, никто уже не мог подтвердить или опровергнуть откровения двух боссов нью-йоркской мафии.

Как видим, использование теории заговора ведет только к увеличению возможных заговоров и мало что объясняет. Такие теории, возможно, подходят историкам, но бесполезны для социологов. Что является очевидным в данном случае, так это то, что мафия использовала неспособность правительства обеспечить безопасность и управлять рабочими доков, чтобы управлять действиями самого правительства,т. е. помочь правительству понять, что на самом деле оно хочет освободить Лаки Лучиано. Мафия успешно манипулировала фашистской угрозой (вполне реальной в то время), чтобы повлиять на решения правительства, но она не смогла бы этого сделать, если бы правительство было способно само контролировать угрозы и защищаться от них. Таким образом, наиболее важной составляющей этой ситуации являются не действия отдельных субъектов, а структура самой ситуации. «Разводка», которую мы можем также определить как косвенное управление, представляет собой способ сознательного использования в своих целях уже существующей структуры, созданной присутствием и взаимозависимостью одновременно нескольких автономных силовых структур.

ГЛАВА 9 БАНДИТЫ И КАПИТАЛИСТЫ

В середине 1990-х гг. широкую известность получили данные о масштабах организованной преступности, опубликованные Аналитическим центром по социальной и экономической политике при Президенте РФ. Согласно этим данным, преступные группировки контролировали 40 000 предприятий, включая 2 000 в государственном секторе. Три четверти предприятий выплачивали охранную дань криминальным структурам.[210] Аналитический центр РАН опубликовал еще более ошеломляющие данные, согласно которым 55 % капитала и 80 % голосующих акций находились в руках организованной преступности.[211] Основываясь на этих данных, Центр стратегических и международных исследований США авторитетно заключил, что примерно 2/3 российской экономики находится под контролем преступных синдикатов и что российская организованная преступность представляет угрозу национальным интересам США.[212]

Потом, правда, выяснилось, что цифра, названная государственной статистикой, в четыре раза превышает общее число средних и крупных предприятий, приватизированных к тому времени, и в два раза — число существующих крупных предприятий т. е. если эти данные и имели под собой какую-либо реальность, то речь шла преимущественно о мелких фирмах.[213] По мнению группы американских ученых, занимавшихся исследованием российской приватизации, «многие крупные приватизированные фирмы не приносят прибыли, а даже организованная преступность заинтересована в том, чтобы риск соотносился с выгодой. Трудно представить себе, зачем организованной преступности контролировать слабые предприятия, которые увольняют работников, имеют серьезные проблемы с наличностью, сокращают производство и борются за то, чтобы сохранить детские сады, жилье и больницы, необходимые работникам».[214]

Без понимания форм, степени и смысла контроля преступных группировок над экономикой огрубленная и абстрактная статистика может привести к искаженным представлениям. Отдельные действия по сбору охранной дани, силовое партнерство и владение акциями — все это подразумевает определенную степень контроля, однако каждое действие имеет свой характер и масштаб. Последствия такого контроля для криминальных группировок, а также для экономических предприятий окажутся различными в зависимости от характера бизнеса и экономического поведения конкретных группировок. Контроль диалектичен по своей природе и порою предполагает взаимное влияние. В результате преступная группировка может сама попасть в зависимость от экономических активов, которые ей удалось захватить, особенно в том случае, если она намеревается получать постоянные доходы от их использования. Действительная степень контроля ОПГ над частной экономикой в России может отличаться от той, что показывает приведенная статистика; к тому же сам характер и последствия такого контроля в разных ситуациях могут оказаться различными. Более того, в ходе развития преступных группировок и экономических предприятий видоизменяются и отношения между ними. Можно также предположить, что владение экономическими активами способно изменить поведение преступной группировки, и наоборот, установление криминального контроля может повлиять на структуру затрат данного предприятия.

Эти предположения возникли в результате наблюдений и бесед, проведенных в ходе данного исследования. Однако, учитывая специфический характер предмета исследования, их систематичная проверка была практически невозможной. Тем не менее без понимания экономического аспекта действий силовых структур и их эволюции в меняющемся политико-экономическом контексте 1990-х гг. мы рискуем упустить важнейшую особенность становления капитализма. Я попытался преодолеть эту трудность при помощи исследования отдельных случаев (case studies), компенсирующего отсутствие большого массива данных вниманием к деталям. Выбор случаев для исследования во многом определялся наличием доступа к объекту исследования. При этом — там, где это было возможно, — я стремился найти случаи, которые вначале являлись вполне типичными, но впоследствии становились исключительными. Иными словами, наибольший интерес вызывали ОПГ и их лидеры, которые начинали так же, как и многие другие, но впоследствии оказались гораздо более экономически успешными. До сих пор наше внимание было сосредоточено на силовых возможностях преступных группировок, их взаимоотношениях, структуре и практиках, связанных с распоряжением организованной силой. Теперь мы перейдем к их экономической политике.

КАРЬЕРА СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ

Как становятся силовыми предпринимателями? В легендах о людях, достигших выдающихся успехов, часто упоминаются некие способности, которые проявились еще в ранние годы. Например, как повествует миф, Геракл, еще будучи младенцем, задушил двух змей, посланных убить его. В ретроспективе ранние признаки профессиональной пригодности трактуются как предопределенность к будущим достижениям. Истории о знаменитостях преступного мира не исключение. Еще в школе будущий глава нью-йоркской мафии Лаки Лучиано зарабатывал карманные деньги (и авторитет) тем, что предлагал младшим и более слабым еврейским мальчикам услуги личной охраны и защиту от побоев по дороге в школу. Если они отказывались, он избивал их сам. Один слабый с виду мальчик как-то отказался ему платить, и Лучиано решил его проучить, однако получил неожиданно твердый отпор. Этого мальчика звали Мейер Лански; впоследствии он стал главой еврейской мафии и другом Лучиано на всю жизнь.[215] Один из респондентов, активный член чеченской диаспоры в Петербурге, начал свою карьеру сходным образом. В интервью он рассказал, что в целях зарабатывания карманных денег он обычно предлагал защиту своим одноклассникам, занимавшимся фарцовкой и спекуляцией. Студентом он уже работал в службе безопасности в «ГрандОтель Европа» и, помимо этого, предоставлял охранные услуги Американскому медицинскому центру в Петербурге:

Они платили 300 в месяц. Решал вопросы, консультировал. Я нормально говорю по-английски, у меня честные глаза, широкая улыбка. А они, как и все иностранцы, боялись бандитов, наглых, брутальных. А я в костюме, галстуке, чистой рубашке, подъезжал на служебном Вольво [1].

В различных социальных обстоятельствах одни и те же личные качества и способности могут вести к различным карьерам. Человек, выросший в среде мелкого духовенства, проявивший соответствующие способности и имеющий высокие шансы сделать хорошую карьеру священника, может, тем не менее, стать воинствующим материалистом и революционером, как это случилось со многими молодыми интеллигентами в России в 1860-е гг. Способности человека не предопределяют его профессиональную траекторию, однако ограничивают возможные варианты карьеры. При определенных обстоятельствах киноактер может стать публичным политиком, но ему вряд ли удастся преуспеть в профессии бухгалтера. Макс Вебер назвал особый тип взаимосвязи между личными склонностями индивида и их вероятными (однако не обязательными) формами социальной реализации «избирательным сродством» (elective affinity).[216]В своей классической работе он выявляет «избирательное сродство» между протестантским аскетом и предпринимателем эпохи раннего капитализма. Социолог Геннер Гесс также попытался установить нечто вроде «избирательного сродства» между традиционным сицилийским характером и типичными чертами поведенческого кодекса мафиози.[217] Экономическая модель мафии, предложенная Д. Гамбеттой, напротив, ограничивается рассмотрением основных характеристик рынка специфического товара под названием «охрана» и соответствующего набора вариантов поведения, для которого не требуется особая теория социализации. Совершенно верно предполагая, что в происхождении мафии нет особых этнических черт (в данном случае, южноитальянских), Гамбетта тем не менее недооценивает роль субкультуры, хотя и признает ее значение как некоторой совокупности навыков.[218] Не имея какой-либо жесткой связи с этничностью, субкультура, на наш взгляд, играет существенную роль в воспитании потенциальных силовых предпринимателей. В случае затрудненного институционального воспроизводства боксерский клуб, сицилийская деревня, тюремный лагерь, армейское подразделение, этническая диаспора и даже отделение милиции могут стать субкультурами, порождающими силовых предпринимателей. Очевидные различия данных институтов могли бы привести к мысли о том, что субкультура является сомнительным понятием и что существуют дополнительные факторы — например, социальные и политические условия, — которые как раз и являются основополагающими. Однако некоторые виды занятий (например, работа ученого), некоторые виды спорта (например, настольный теннис) и определенные места (такие как российское село, за исключением казачьих областей) имеют меньше шансов воспитать силового предпринимателя, чем специальная служба, боксерский клуб или горная деревня на Кавказе. Субкультура также важна в качестве фактора, влияющего на социальную траекторию силовых предпринимателей и их способность к групповому воспроизводству. Вероятность того, что бывшие служащие вооруженных сил или государственных органов правопорядка, ставшие участниками неформальных силовых структур, будут работать в охранных агентствах или даже вернутся на государственную службу, гораздо выше, чем в случае представителей традиционной уголовной субкультуры. Таким образом, можно предположить, что принцип «избирательного сродства» Вебера действует на уровне субкультур. Индивиды, социализированные в определенной субкультуре, т. е. сформированные и подготовленные ею, могут быть призваны для деятельности, не предусмотренной и даже запрещенной данной субкультурой, но ключевым образом зависящей от ее норм и навыков.

Некоторые субкультуры в России сформировали индивидуальные склонности и навыки, необходимые для силового предпринимательства. Существенный вклад внесли спортивные клубы, особенно те, которые специализировались в боевых искусствах и единоборствах. По моим наблюдениям, примерно трое из пяти членов петербургских преступных группировок среднего и высшего звена в прошлом занимались спортом. В других городах, особенно Москве и Екатеринбурге, наблюдалась сходная тенденция. Бывшие борцы так же преуспели в незаконном силовом предпринимательстве, как бывшие сотрудники милиции и государственных охранных служб — в частном охранном секторе. Данная модель едва ли нуждается в объяснении. Сочетание таких качеств, как дух соперничества и солидарности, физическая подготовленность и сила воли, готовность применить силу, переносить физическую боль, лидерство и дисциплина, делали спортсмена подходящей кандидатурой на роль силового предпринимателя. Тем не менее этих качеств было недостаточно для того, чтобы отдельная личность или группа добилась успеха на данном предпринимательском поле. Из всех спортсменов только некоторые стали силовыми предпринимателями и только единицы добились крупного успеха. Приведенные ниже свидетельства и комментарии дают представление о том, как это происходило.

«Борцовская бригада»

С Валерием (имя изменено) я познакомился в гостиничном баре летом 1998 г. Наш общий знакомый отозвался о нем как об авторитете и определил его статус как «генерал, но не маршал» [9]. Внешний облик — короткая стрижка, массивная золотая цепь, крест и браслет. Роста среднего, однако его физическое сложение выдавало в нем спортсмена: Валерий — мастер спорта по вольной борьбе. Как приличествует его статусу, он держал двух телохранителей (один из них также работал водителем на его джипе Мицубиси Паджеро, а другой выполнял функции личного секретаря). Во время первого интервью речь шла в основном о вопросах, связанных с формированием и деятельностью преступных группировок, а также о недавнем пребывании Валерия в тюрьме — воспоминания были еще свежи. Спустя полтора года состоялись еще две встречи, одна — в том же гостиничном баре, другая — в его офисе. К тому времени его золотые регалии исчезли. На задней стене офиса висел большой плакат с изображением лидеров проправительственного движения «Медведь», которое чуть не выиграло последние выборы: министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу, ведущий специалист по борьбе с мафией Александр Гуров и чемпион по греко-римской борьбе Александр Карелин. Заметив мое удивление, Валерий показал мне на автограф Карелина на плакате и сказал: «Мой коллега, так сказать». Я не стал интересоваться, что именно он имел в виду.

Мне пришлось освоить скоропись, поскольку использование диктофона было исключено. Я пояснил, что мне как социологу важны общие модели, схемы и примеры, и что мне не интересно, кто кого убил, а также любые другие сведения, которые могут подвергнуть его или меня риску. Во время этих интервью я мог задавать любые вопросы, однако мой респондент отвечал только на те, которые считал возможными. Было оговорено, что Валерий будет просто пропускать вопросы, которые сочтет неуместными. Как и с другими респондентами, несмотря на то, что у меня был план интервью и список подготовленных вопросов, разговор часто приобретал неожиданные повороты. Социологи называют такие беседы «полуструкту-рированным интервью».

Валерий родился в 1962 г. в Ленинграде. В пять лет он начал посещать спортивную школу, а в семь уже был принят в спортивный класс при Школе высшего спортивного мастерства (ШВСМ). Это означало постоянные тренировки помимо обычной учебной нагрузки средней школы. «Мы тренировались до 8-10 вечера. Я был в секции вольной борьбы. Все друг друга хорошо знали, вместе тренировались и ездили на соревнования — борцы, боксеры, самбисты, дзюдоисты. Путин, кстати, тренировался в этой же школе». В 1979 г. Валерий окончил среднюю школу и в следующем году — торговый техникум. Когда в 1982 г. он демобилизовался из армии, его пригласили в команду «Динамо».

На самом деле это означало работу в милиции. Ты, наверное, знаешь, что «Динамо» — милицейский клуб, там тебя официально принимают на службу и присваивают звание. Зарплата была 170 рублей в месяц плюс талоны на обед, которые я мог продать, так что в целом получалось около трехсот в месяц. Но я быстро понял, что таким способом мне на машину не накопить [7].

В 1985 г. Валерий решил бросить занятия спортом, однако МВД не позволяло ему формально уволиться из милиции, пока он не предоставил медицинское свидетельство, согласно которому его можно было демобилизовать. Таким образом, спустя пятнадцать лет он закончил свою карьеру в вольной борьбе и официально ушел из ШВСМ. Он ушел из спорта, получив специальную подготовку и приобретя массу связей с борцами, боксерами, дзюдоистами и т. д.

После этого я пошел на работу в «Елисеевский». Туда ходит очень много людей, и это дает возможность понять, что происходит (Валерий имеет в виду особых людей, связанных с теневой экономикой, а не обычных покупателей. — В.В.). Тогда уже я понял, что неважно, из каких ты слоев, но если ты сможешь что-нибудь придумать и перевести свои мысли в экономику, то можно получать большие дивиденды. Надо просто подойти к этому с творческой стороны [7].

Проникнутый духом предпринимательства, Валерий начал искать сферы для его применения. Это были годы, когда еще действовали горбачевские ограничения на торговлю алкогольными напитками. Официально запрещалось продавать алкоголь после семи часов вечера. В результате процветала нелегальная торговля. Центром этой деятельности были стоянки такси, студенческие общежития и магазины в частных квартирах.

Мы, так сказать, решили отобрать торговлю водкой у государства. Т. е. объединить торговлю после семи. Для начала нам было необходимо наладить оптовые поставки и взять на себя управление розничной торговлей. Мы приходили к директору магазина и предлагали ему продавать нам, там, четыре машины водки в месяц [7].

Закупка водки через подкупленных директоров универмагов по государственной розничной цене стала стандартной схемой деятельности складывавшейся ОПГ. Розничная цена бутылки возрастала вдвое после семи вечера; команда Валерия забирала себе разницу и платила директорам их долю. Если директора магазинов не хотели продавать часть своих поставок водки через заднюю дверь, Валерий делал им предложение, от которого нельзя было отказаться.

Некоторые директора были не готовы к такому бизнесу. Иногда их приходилось убеждать. Как-то пришлось перевернуть машину одного такого директора. Но обычно они соглашались. Несложно подсчитать, сколько они получали с одной машины водки. Директор получал за нее тридцать тысяч рублей, что совсем неплохо по тем временам. Потом, он видит, что мы исправно отдаем ему его долю и решаем его проблемы, — ну вот так и работали [7].

Возникновение новой группировки, которую в то время называли «борцовская бригада», не осталось незамеченным в уголовном мире. Люди из уголовного мира пытались наладить контакты с борцами, вовлечь их в свою систему взаимоотношений и ценностей.

Иногда [уголовники] нас спрашивали: по какой жизни живете? А мы: «Ни по какой» (имеется в виду отсутствие особого кодекса понятий. — В.В.). По возможности старались без жестокости. Но никто не мог сопротивляться организации. А я сделал под себя организацию. Каждый знал свое место и обязанности. Никаких наркотиков, постоянные встречи, тренировки. Бригадиры изберут лидера. Я особо не люблю власть и стараюсь ее лишний раз не показывать, но в работе ты обязан показывать, что ты за все отвечаешь [7].

Таким образом, с одной стороны, существовала организация, дисциплина, физическая подготовка — некоторый род военизированной структуры. С другой стороны, ее лидер, выпускник торгового техникума, искал возможности коммерческой реализации и приспособил свою организацию для осуществления коммерческих проектов.

Я искал свободные темы, меня не интересовали темы, которые не приносят деньги. Воровством или мошенничеством старались не заниматься, это грязные деньги. Я не люблю, когда деньги лежат просто так. Они должны куда-то вкладываться. В один момент мы открыли частную швейную мастерскую, в которой шилась одежда, потом на нее нашивались модные лейблы, и затем она шла на продажу. Потом пошли к Мише Глущенко, тамбовскому, спросили, можно ли поставить своих людей у Смольного (имеются в виду фарцовщики под прикрытием бандитов. — В.В.). Глущенко широким жестом сказал: «Ставь». Серьезные изменения произошли в 89-м. Стали открываться кооперативы, и мы стали делать, что и все, — охранять точки, ставить коммерсантов, ларьки. Потом еще выкупили универсам за семьдесят тысяч рублей [7].

В этот момент я спросил Валерия, кого он имеет в виду под «мы». Последовал ответ: «Пластилин, борцы Поздняк и Чум, боксер Вопрос и Коля Нос, тоже боксер. У них были свои команды. В начале у нас было около тридцати человек». Таким образом, изначально предприятие Валерия насчитывало пять бригадиров, по пять-шесть человек у каждого. Позже в группировку вошел еще один бригадир, Денис, в прошлом метатель молота. У Валерия также был ближайший помощник, мастер спорта по дзюдо и выпускник Ленинградского университета. По отдельным замечаниям я пришел к заключению, что первоначально группировка была в некоторой степени связана с крупной преступной организацией «малышевских», однако в 1990-е гг. приобрела независимость.

Характер деятельности группировки Валерия был таким же, как и у других структур подобного рода. Она контролировала один из городских рынков и ряд частных магазинов и кафе. Борцы предоставляли физическую охрану, обеспечивали контрактную дисциплину, разрешали конфликты. Валерий подчеркивал свою роль организатора, способного создать и наладить дело, которое группировка взяла под контроль. Например, в 1990–1991 гг. группа контролировала проституцию в центре города — дело, которым прежде занималась «тамбовская» группировка, но собиралась его оставить. Будучи достаточно прибыльным делом, проституция тем не менее рассматривалась как неблагородная «тема», которая может понизить статус группировки, поскольку предполагала получение дохода «за счет женщин».

Мы взяли улицу Толмачева (место сбора проституток в конце 1980-х гг. — В.В.). Тамбовские особо ничего, кроме сбора дани, там не делали. Мы поставили бригаду и сказали девушкам, чтобы они запоминали имена и адреса, если с ними плохо обойдутся или не заплатят. Когда они жаловались, мы предпринимали действия, и они чувствовали себя в безопасности, а остальные знали, что мы это так просто не оставим. И к нам много обращались, хотели работать с нами. Мы наработали определенную репутацию. После этого мы на какое-то время влезли в долговую тему, потом занялись оптовыми складами. Затем мы решили, что нам нужно заняться производством. Купили хозяйство под Псковом. Какие-то кавказцы заявили, что это их земля. Мы спросили: «Что значит”ваша земля”? Ваша земля — это горы, вот туда и валите». Возникла напряженная ситуация, но в конце концов мы их выгнали. Сделали ферму и стали поставлять мясо предприятиям в обмен на их продукцию, на те товары, которые, мы думали, сможем продать за наличные. Так нарабатывали связи. Затем пригласили партнеров из Москвы, они добавили денег, и мы открыли мясоперерабатывающий завод [7].

От другого члена этой группировки я узнал о передаче управления, практикуемой в бандитских кругах. Когда авторитета тамбовской группировки по кличке Анжей отправили за решетку, он предложил Валерию за «полдоли» управлять делом, которое он контролировал до ареста, — мотель «Ольгино» на трассе Петербург-Хельсинки. Валерий согласился. Геннадий комментирует:

Видел бы ты, что творилось у «тамбовцев». Проститутки, наркотики, карманники, полный бардак. Наркоторговцы были выгнаны сразу. Затем Валерий принялся за подсчеты необходимого количества проституток, чтобы удовлетворить спрос. Не знаю, как он это сделал, но в конечном итоге у него получилась некая квота. Всех остальных выгнали. Затем он принялся за ресторан и бары. Один раз смотрим: появляются карманники. И говорим им: «Нет, ребята, вы здесь работать не будете», — и выпроваживаем их. На следующий день приезжает вор в законе: «С какой стати вы не даете им воровать?» А Валерий говорит: они, мол, воруют не у туристов. Они воруют у меня и у Анжея, который сейчас на зоне. Потому что если у чухонских туристов украдут кошелек, они не выложат денег за выпивку и проституток. Я позволю им воровать мои деньги? [9]

В 1992 г. верхушка ОПГ, включая Валерия, была арестована и получила обвинение в вымогательстве. Вот что, вкратце, привело к аресту. Группировка охраняла профессионального мошенника, некого Льва Левина. Когда Валерий поехал в Москву, местные бандиты попросили его помочь им найти человека, который незаконно присвоил 65 млн рублей «Электробанка» и, по подозрениям, скрывался в Петербурге. Оказалось, что этим человеком был Левин, который кинул и московский банк, и своих партнеров. Валерий начал оказывать на Левина давление, чтобы тот вернул деньги, однако в конечном итоге Левин обратился в РУБОП. Имелся еще один эпизод вымогательства, а также потерпевший. Автомеханик Поршень, который обслуживал автомобили ОПГ, взял деньги в долг, не смог отдать и скрылся. Позже члены группировки его поймали, пристегнули наручниками к трубе в туалете и оставили подумать о том, как вернуть долг. Однако ему удалось открыть наручники и сбежать. Единственным выходом для него было сдаться в РУБОП.

Валерия осудили на восемь лет лишения свободы; его сподвижники получили меньшие сроки. Через шесть лет, в конце 1997 г., его выпустили. Этот арест привел к некоторому отставанию ОПГ, особенно учитывая тот факт, что в середине 1990-х гг. силовые предприниматели активно проводили раздел потенциальных сфер влияния. Группировке, тем не менее, удалось сохранить свои основные предприятия при помощи тех ее членов, которые остались на свободе. Существует неофициальное правило, которое запрещает бандитам захватывать экономические предприятия других бандитов, отбывающих тюремный срок. Несмотря на это, силовые предприниматели делают все возможное, чтобы избежать ареста и заключения, так как это приносит серьезный материальный ущерб, препятствуя заключению предполагаемых договоров и разрывая уже существующие. В случае Валерия, однако, следует также помнить, что годы, которые он провел за решеткой, были самыми жестокими в современной российской истории и стоили многим, подобным ему, жизни.

Директор рынка

В какой-то момент разговора в помещение вошел человек, который поздоровался с Валерием и передал ему какие-то бумаги. Валерий представил его как Гургена. Это событие изменило ход беседы. «Гурген — мой коммерсант. Я работаю с ним с 1991 года, он профессионал». Для коммерчески настроенного авторитета стало обычным иметь ряд доверенных бизнесменов. К ним относятся не просто как к источникам дани, но как к настоящим деловым партнерам. Они управляют инвестициями ОПГ, в то время как авторитет обеспечивает их сохранность и выполнение существующих договоров, а также ищет новые сферы вложения. Каждый владеет половиной акций общего бизнеса и занимает некоторую формальную должность. Та к, Гурген оказался исполнительным директором холдинговой компании, владеющей и управляющей тремя крупными городскими рынками (Торжковским, Полюстровским и Южным), в которой Валерий официально занимает пост заместителя директора.

В истории Валерия, так же как и в офисе, где она была рассказана, много свидетельств рационализации деятельности ОПГ. Валерий подчеркивает важность специалистов и формальных отношений. Он оборачивается, показывает на таблицы и графики, висящие на стене рядом с плакатом партии «Медведь», предшественницы «Единой России», и начинает объяснять:

Сейчас уже время профессионалов. У нас все по отношениям, а надо так, как нужно. А сейчас все еще близкие люди. (Здесь имеется в виду, что надо отказываться от дружеских отношений и знакомств как основы организационной структуры и переходить к должностным отношениям. — В.В) Вот теперь у нас графики, все должности и работы расписаны, можно смотреть, кто что должен делать. В мае 1998-го у нас было более половины акций, теперь уже 100 %. Начали с пакета 25 %, потом скупали у трудового коллектива. Что касается Южного рынка, то там мы выиграли тендер, честно, наш проект был признан городскими властями лучшим. Деньги — инструмент для реализации мыслей. Недавно мы заинтересовались одним заводом. Вложили деньги, и он заработал [7].

Затем я поинтересовался у Валерия, изменились ли деловые взаимоотношения в последние годы и каким образом.

Меньше обмана. Вообще, я считаю, что обманывать нельзя. Когда происходит сделка, мы, силовые партнеры, встречаемся и договариваемся. А мне все равно, кто у них партнер. Например, у них — казаки. Мы устанавливаем, кто такие. Вот у них там, скажем, окажется такой-то, боксер, я его знаю, тренировались когда-то вместе. Я позвоню спрошу, как и что, он даст гарантии, а я ему верю. Но это неформальный путь. Можно пойти по юридическому пути. Вот у нас работает юрист, бывший зампрокурора города. Сидел за получение взяток от чеченцев, мы его вытаскивали, теперь он работает у нас. Тогда составляется контракт со всеми формальностями, и, если что, будем действовать через суд. Это раньше были кидки и ответные комбинации. Мне неинтересно стать богаче на энную сумму, если это связано с риском. Потом надо будет жить на матрацах. Вот Эльдар малышевский, кинул там кого-то и живет на матрацах [7].

Потом Валерий предложил провести экскурсию по рынку. Это также означало, что интервью закончено, и мы покинули офис.

Отношение, которое Валерий демонстрировал на протяжении всего интервью, может быть определено расхожим словом «хозяин», которое одновременно означает «владелец» и «руководитель». Это слово ассоциируется с продуктивным управлением, ответственностью и защитой и относится к руководству экономической собственностью, хозяйством. Обозначая главу зажиточного крестьянского хозяйства, оно, тем не менее, широко используется при описании успешных областных губернаторов и городских мэров (московский мэр Юрий Лужков считается образцовым хозяином), директоров предприятий и местных олигархов. Несмотря на свой традиционный оттенок, данное понятие вполне применимо к современным формам владения и управления, поскольку его традиционный характер не относится ни к конкретным областям, ни к технологиям управления, но указывает исключительно на полный суверенитет (и авторитаризм) руководителя и экономические результаты руководства. Хозяин — это сильная личность, которая обеспечивает порядок и содействует экономическому росту в данном регионе. В ходе интервью Валерий уважительно отзывался о красноярском алюминиевом «бароне» и неформальном главе города Анатолии Быкове. Бывший тренер по боксу, Быков («Толя-Бык», или «Челентано») сделал стремительную карьеру, превратившись из главаря местной бригады рэкетиров в директора холдинговой компании «ТАНАКО», которая в то время владела областным алюминиевым и энергетическим комплексом. Быкова часто называли хозяином края. «После выхода из тюрьмы я какое-то время прожил в Красноярске, — рассказывает Валерий. — Быкова там очень уважают как настоящего хозяина. В области нет группировок, потому что Быков их разогнал. Ему удалось подчинить своей воле миллионный город и навести там порядок» [7].

В контексте быстрых общественных изменений идея хозяина стала исключительно прагматичной — любые методы овладения собственностью хороши, если это впоследствии приносит порядок, стабильность и экономический рост. Другими словами, то, как человек управляет собственностью, важнее, чем то, как он ее приобрел. Подобное отношение, характерное для периода раннего капитализма, неизбежно подводит российское руководство к неприятному выбору между рационально-экономическим и правовым подходами к появившейся новой породе местных хозяев экономических активов. Следует ли интегрировать их в новые структуры управления экономикой на различных уровнях? Следует ли признать их уже существующее экономическое положение де-юре, или нужно провести их чистку в соответствии с буквой закона? При отсутствии четкой позиции центральных властей по этому крайне важному вопросу второго этапа российских реформ проблема находит свое разрешение на местном уровне.

ЭВОЛЮЦИЯ НЕФОРМАЛЬНЫХ СИЛОВЫХ СТРУКТУР

Мы назвали «силовой структурой» любое сообщество, которое распоряжается организованной силой и управляет этим ресурсом таким образом, чтобы превратить его в источник постоянного дохода прежде всего путем установления контроля над местной экономикой. Насилие и принуждение — мощные инструменты, используемые в борьбе между силовыми структурами, однако их недостаточно для длительного выживания. Необходимость гарантированного дохода привела некоторые ОПГ к принятию новой стратегии с целью увеличения своего участия в экономике. Их лидеры ощущали, что экономические вложения и участие в местной политике могут сделать их менее уязвимыми в случае, если государственная политика по борьбе с преступностью будет проводиться более активно. Это, в свою очередь, заставило лидеров сделать два существенных долгосрочных изменения: ввести более эффективное распределение прав собственности на предприятиях, которые они контролировали, и изменить свой статус в глазах закона и общественного мнения. Криминальная репутация, которая играла важнейшую роль на начальных этапах становления частного предпринимательства, оказалась отрицательным активом в контексте новых задач. История каждой ОПГ имеет, естественно, свою местную специфику. Однако можно выделить ряд общих этапов, через которые прошли ОПГ, условно обозначенные здесь как экономически успешные: 1) формирование рэкетирской бригады; 2) наращивание силового ресурса и создание более крупной организации; 3) война «на выбывание» и консолидация; 4) капитализация дохода от силового предпринимательства и заключение неформального пакта с местными властями; 5) создание бизнес-групп; 6) создание политической организации («надстройки»). Далее эта тенденция будет проиллюстрирована на примере эволюции двух силовых структур — тамбовской и уралмашевской.

«Тамбовские» 

Владимир Кумарин, будущий лидер тамбовской группировки, приехал в Ленинград в конце 1970-х гг. и поступил в Институт точной механики и оптики, но так его и не закончил. Он не был профессиональным спортсменом, хотя занимался различными видами спорта и в опубликованной А. Константиновым автобиографии особо подчеркивал свою физическую силу.[219] Вскоре Кумарин бросил учебу и пошел работать вышибалой в кафе-бар «Роза ветров». «Мы обеспечивали безопасность в кафе, улаживали конфликты — в общем, были вышибалами. Там появлялось много интересных людей, и мы, конечно, с ними общались. Тогда мы познакомились и с Новоселовым, нынешним заместителем председателя Законодательного собрания Петербурга».[220] Тогда, в середине 1980-х гг., немногочисленные бары были центрами притяжения людей с теневыми доходами, картежников и другой публики, тяготеющей к конфликтам. «Почти все мои знакомые и друзья прошли через школу баров: и Малышев, и Артур, и “Крупа", и Паша Кудряшев, и Челюскин. Мы все варились в одном котле».[221]

История тамбовской группировки («тамбовских», или «тамбовцев») берет свое начало в 1988 г., когда в Ленинграде встретились два уроженца Тамбова — Кумарин и выпускник Ленинградского института физкультуры им. П.Ф. Лесгафта по кафедре бокса Валерий Ледовских. Первоначально они собрали бригаду, охранявшую наперсточников. Далее эта бригада пополнялась уже не строго по земляческому, а скорее по спортивному принципу (многие участники пришли из силовых видов спорта). Само название группировки уже не отражало ее географическое происхождение. Как и названия других подобных группировок, оно, в первую очередь, способствовало внутренней дифференциации разраставшейся рэкетирской среды — в то же время появились «малышевские», «пермские», «казанские», «мурманские» и т. д. «Тамбовские» получили широкую известность благодаря серии телевизионных репортажей журналиста Александра Невзорова. По словам Кумарина, «<…> Невзоров начал выпускать репортаж за репортажем об ужасных “тамбовцах" — для нас это как реклама была. Так все к нам и полезли сами. Хотя было и такое, что людей искусственно заманивали, не буду отрицать».[222]В начале 1990-х гг. группировка начала стремительно расти, пополняя свои ряды бывшими спортсменами и присоединяя небольшие уже сформировавшиеся бригады. Кроме упомянутых «основателей», в верхний эшелон «тамбовских» входили также бывший тренер по боксу, впоследствии депутат Госдумы по списку ЛДПР Михаил Глущенко («Хохол»); лидеры великолукской бригады братья Гавриленковы; будущий директор частного охранного предприятия «Скорпион» Александр Ефимов (осужден в 1999 г.); бизнесмен Олег Шустер, некоторое время владевший местным 11-м телеканалом; а также набиравшие силу авторитеты Вася Брянский, Степа Ульяновский и Боб Кемеровский. Каждому из них подчинялось несколько бригад. По различным оценкам, численность ОПГ в 1990 г. достигала от 300 до 500 человек. На этом этапе «тамбовские» занимались стандартным силовым предпринимательством, навязывая охранные услуги и контролируя экономическую деятельность компаний и кооперативов, как в легальной, так и в теневой сферах, от импорта оргтехники и экспорта леса до игорного бизнеса и проституции.

В 1990 г. в результате разработки «тамбовских» правоохранительными органами 72 участника группировки, включая Кумарина и Ледовских, оказались за решеткой. Кумарин был приговорен к четырем годам лишения свободы. Эта операция серьезно ослабила группировку, однако не нанесла большого ущерба преступному миру города. Она, скорее, изменила соотношение сил в пользу малышев-ской и других конкурирующих группировок. В 1991–1992 гг. Александр Малышев превратился в главного «стационарного» бандита, имевшего офис в международной гостинице «Пулковская». Он сумел объединить под своим руководством множество разрозненных рэкетирских бригад, в том числе и некоторых бывших членов тамбовской группировки. В 1992 г. созданное тогда Северо-Западное управление по борьбе с организованной преступностью (РУБОП) начало борьбу с «малышевскими» и арестовало лидера и его ближайших помощников. Согласно Константинову, вакуум в руководстве, создавшийся после ареста «императора», привел к волне убийств и столкновений 1992–1993 гг. По некоторым подсчетам, за эти годы было убито 35 бандитов высшего и среднего звена.[223] Многие небольшие группировки позже откололись от «малышевских» и продолжили самостоятельную деятельность. Поскольку действия правоохранительных органов не могли повлиять на условия, вызвавшие к жизни организованную преступность (и особенно на ее экономическую базу), их усилия вызывали лишь внутреннюю реконфигурацию преступной среды, не затрагивая ее способность к воспроизводству. Как только «малышевским» был нанесен удар, другая ОПГ поспешила этим воспользоваться и изменить расстановку сил. Постоянно пополняемая молодыми бойцами из города на Волге, казанская преступная группировка вскоре заявила о себе в Петербурге.

Феномен молодежных группировок в Казани все еще ждет своего объяснения. В начале 1980-х гг., когда уровень общественной безопасности в Советском Союзе был еще высок, а уровень преступности низок, Казань и еще один близлежащий татарский город Набережные Челны уже были поделены между молодежными группировками. Каждая группировка называлась по имени определенного городского района. Изначально они занимались грабежами, мелким вымогательством, хулиганили и устраивали драки. Для большинства активное участие в действиях группировки редко продолжалось после двадцати лет, однако эффективный механизм набора новых одиннадцати-двенадцатилетних мальчишек гарантировал постоянное пополнение преступной среды. Еще одной отличительной чертой казанских молодежных группировок было отсутствие среди них спортсменов и их открытое презрение к культу мускулов. Вместо этого они широко использовали ножи, стилеты, металлические прутья, дубинки и другое традиционное оружие. Многие употребляли наркотики и тяготели к традиционным видам преступности [14]. С ростом частного предпринимательства группировки занялись рэкетом, однако масштаб частного бизнеса в Казани не соответствовал объему предложения «охранных услуг». Поэтому после того, как первые представители «казанских» устроились в Петербурге, группировки начали на короткие сроки посылать свои бригады в Северо-Западный регион. Несколько авторитетов руководили десятками сравнительно независимых бригад, каждая из которых добывала деньги для своей «материнской» группировки в Казани. В случае конфликта они тем не менее выступали как объединенная сила. После нескольких месяцев пребывания в городе на Неве те, кто выжил, возвращались в свой родной город на Волге и заменялись свежим контингентом.

Подобная тактика позволила «казанским» быстро усилить свое влияние в Петербурге в 1993–1994 гг., потеснив местные группировки. Однако их тактическая сила обернулась стратегическим поражением. В течение долгого времени их склонность к жестоким криминальным методам, активное участие в наркоторговле и система ротации препятствовали внедрению в местную политико-экономическую систему. Цитируя неназванных представителей «тамбовских», Константинов утверждает, что «казанские» проявляли чрезвычайную жестокость и зверство по отношению к бизнесменам, с которых брали деньги за свои охранные услуги: «Совсем отмороженные, своих же дербанят, развиваться не дают».[224] Подобное отношение было следствием системы ротации, которая создавала стимулы для максимизации краткосрочных заработков, а не установления долгосрочных взаимовыгодных отношений с бизнесом. «Казанских» мало интересовали долгосрочные вложения в Петербурге. После того как в апреле 1995 г. казанскими бандитами был застрелен сотрудник РУБОПа и еще один был ранен, правоохранительные органы начали беспрецедентную карательную операцию против руководящей верхушки этой группировки и ее коммерческих проектов.[225] Из интервью, взятого у сотрудника РУБОПа:

«Казанские» после 1995 года, после того как они застрелили сотрудников РУБОПа на Суворовском, много потеряли. РУБОП арестовал почти всех бандитов, стали давить казанских и других заодно, а другим бандитам сказали, что все это из-за казанского беспредела, и они тоже «казанским» предъяву сделали. К тому времени и Ноиль был убит, лидер и организатор «казанских». Они беспредельщики, и у них не было единого центра. Группы наезжали из Казани и брали сколько могли, а коммерсанты от них уходили, обставились против них другими крышами, чтобы к ним не попадать [6].

Другие эксперты также подтвердили, что «казанские» напрямую были связаны с мошенничеством, грабежами, наркоторговлей, что в конечном итоге и сделало их более уязвимыми при проведении кампаний по борьбе с преступностью [11,14]. Не исключено, что к борьбе с «казанскими» также приложили руку и другие ОПГ города.

Тем временем к началу 1994 г. все основные лидеры «тамбовских» вновь оказались на свободе. Теперь основная угроза, с которой столкнулась группировка, исходила не от правоохранительных органов, а от внутреннего конфликта, начавшегося в 1993 г. и являвшегося типичным для этой среды. Одна фракция ОПГ, великолукская бригада, руководимая братьями Гавриленковыми, конфисковала у бизнесмена, работавшего под «крышей» Кумарина, большую партию вина (на сумму более 1 млн долларов), закупленного накануне Игр доброй воли. Не желая возвращать ни вино, ни деньги, «великолукские» решили устранить лидера другой фракции. В июне 1994 г. на Кумарина было совершено покушение: наемный убийца выпустил по его автомашине 28 пуль, убив телохранителя и тяжело ранив Кумарина, который из-за этого потерял руку. В результате «внутреннего» расследования и последовавшей за этим войны все авторитеты великолукской бригады были постепенно устранены.[226]

В результате конфликта Кумарину удалось консолидировать руководство ОПГ. В 1995 г. началась ее активная переориентация на инвестиции в легальную экономику. Следует заметить, что эта ОПГ с самого начала отличалась более четкой организацией и более рациональной экономической политикой, если так можно выразиться. По мнению бывшего бригадира «тамбовских»:

У «тамбовских» изначально была более менеджерская организация, не спонтанная, как у бригад из других городов. Основной путь — старшие занялись бизнесом, но считали его своим и не делились с молодыми. С молодыми занимались криминалом. Вынуждены были заниматься криминалом, чтобы поддерживать иллюзию. <…> Периодически устраивался общий сбор, там разбирались случаи глупого поведения бригад, давались установки. Кумарин тогда сказал, что казацкая вольница не вечна. Он сказал, почти дословно, не пора ли перестать думать хуем и сердцем, а начать думать головами. Это где-то в девяносто четвертом. Сказал это, чтобы самому заниматься бизнесом. Но про его бензиновую тему тогда никто ничего не знал [28].

Обычно на этом этапе структура ОПГ начинает меняться. В «классическом» варианте ОПГ предоставляли охрану и контролировали сделки предприятий, получая 20–30 % прибыли, а руководство этих предприятий («барыги», «комерсы») рассматривались лишь как источник дани. Во многих случаях ОПГ могли произвольно конфисковывать их активы, поскольку рассматривали коммерсантов как свою собственность и подчиненную группу. Но по мере капитализации охранной дани в ОПГ стали появляться особые, «доверенные» коммерсанты, являвшиеся полноправными участниками и управлявшие инвестиционной деятельностью группировки. Вместе с ее ведущими авторитетами они являлись совладельцами крупных холдингов и занимали директорские должности (сами авторитеты часто оформлялись как заместители по вопросам безопасности). Многие коммерческие проекты «тамбовских», например, реализовывались через братьев Вячеслава и Сергея Шевченко, депутатов Госдумы (ЛДПР) и Законодательного собрания Петербурга соответственно. Оба являлись владельцами сети магазинов, ночных клубов, УКВ-радиостанции и издательской сети. Местная политическая протекция также обеспечивалась вице-спикером Законодательного собрания Новоселовым. Силовой потенциал «тамбовских» был легализован через создание частных охранных предприятий «Дельта-2», «Конкорд», «Кондор», «Касатка» [6].

Стратегический интерес «тамбовских» вскоре переместился в сферу торговли энергоресурсами. В начале 1990-х гг. основным поставщиком топлива в Северо-Западный регион была сибирская компания «Сургутнефтегаз». Ей принадлежало большинство нефтебаз, бензоколонок и других объектов топливно-энергетической инфраструктуры. Городские и областные власти находились в зависимости от ценовой политики сибирской монополии и объема поставок. Необходимость реорганизовать топливно-энергетический рынок стала особенно насущной после топливных кризисов 1994 г. Для изменения ситуации необходимо было ввести других игроков и создать конкуренцию на рынке нефтепродуктов. Но было и параллельное решение, которое позволяло тому, кто его осуществит, с одной стороны, помочь властям приобрести больший контроль за рынком, а с другой стороны, воспользоваться ситуацией в свою пользу. Суть этого решения, которое и начало осуществлять руководство тамбовской ОПГ, состояло в том, чтобы отрезать местную топливно-энергетическую инфраструктуру от своей материнской компании, т. е. взять под контроль дочерние предприятия «Сургутнефтегаза» в Петербурге и Ленинградской области и связать их с альтернативными поставщиками нефтепродуктов. Используя тактику выгодных предложений и предложений, «от которых нельзя отказаться», а также различные схемы и манипуляции с правами собственности, т. е. весь арсенал наработанных методов, тамбовская ОПГ осуществила этот план в течение трех лет. В то же время, следуя примеру московских властей, петербургское руководство приняло решение создать компанию, призванную защищать интересы региональных потребителей. В сентябре 1994 г. городская администрация совместно с банком «Россия», Морским портом Санкт-Петербурга и рядом ведущих бизнесменов создали Петербургскую топливную компанию (ПТК). К началу 1998 г. все бывшие дочерние предприятия «Сургутнефтегаза», а также новые компоненты топливно-энергетической инфраструктуры, созданные «тамбовскими», официально вошли в холдинг ПТК.[227] Взяв фамилию матери, Кумарин (ныне Барсуков) стал вице-президентом компании, а ее президентом стал вице-губернатор Юрий Антонов. К концу 1999 г. ПТК владела сетью из 70 АЗС и двумя нефтебазами.[228]

Для «тамбовских» ПТК оказалась чем-то вроде «троянского коня». Чем сильнее ОПГ вовлекалась в приобретение в собственность предприятий и фирм и в управление ими, тем более она была вынуждена подчиняться законам и правилам, отличавшимся от тех, которые были приняты в преступной среде. Многие пишут о влиянии преступной среды на стиль бизнеса в России, но мало кто обращал внимание на влияние бизнес-стиля на преступную среду. Тамбовская ОПГ стала в гораздо большей степени зависеть от профессиональных менеджеров, финансистов и бухгалтеров. Экономические интересы ОПГ, воздействующие на нее императивы рыночной экономики и стремление ее верхушки к подражанию бизнес-элите (иногда чисто функциональное) постепенно превратили ее криминальную репутацию — мощный фактор экономии издержек в охранном бизнесе — в отрицательный актив. Для успешной работы ПТК была вынуждена формально оставаться в рамках закона и в результате сращивания с региональными властями вынуждена в обеспечении прав собственности и безопасности все более полагаться на окологосударственные структуры. «ПТК имеет четкую инфраструктуру и абсолютно прозрачна для города как налогоплательщик», — утверждал в конце 1999 г. ее президент и вице-губернатор города Антонов.[229] Главным консультантом по безопасности ПТК стал один из бывших начальников ГУВД Сергей Буханевич [6]. Стремясь в автобиографическом интервью переопределить себя как бизнесмена, Владимир Барсуков говорил о том, что он открыл новые задачи и изменил свое понимание жизни. «В июне 1998 года я стал вице-президентом крупнейшего холдинга — “Петербургской топливной компании". У нас очень много задач, нужно решать много проблем: не сверстан еще бюджет, мы делаем единую бухгалтерию, единое холдинговое управление. То есть в моей жизни сейчас произошли большие изменения <…>».[230]

Но к концу 1999 г. ситуация стала ухудшаться — и бизнес-группа начала терять ключевых людей. В октябре в своем служебном автомобиле был взорван депутат Виктор Новоселов, в начале 2000 г. был арестован и потом осужден бывший депутат Сергей Шевченко, а его брат объявлен в розыск. Вскоре был убит и ближайший помощник Барсукова, бывший тренер по борьбе из Военного института физкультуры Георгий Поздняков.[231] Лозунг «Петербург — криминальная столица России», активно «раскручивавшийся» накануне губернаторских выборов противниками действующего губернатора, лишь добавил проблем бизнес-группе «ПТК — "тамбовские"». Но на этот раз на вызов, брошенный «тамбовским», был дан не совсем обычный ответ, что можно рассматривать как готовность учитывать новые правила игры. В газете «Смена» Барсуков опубликовал статью под названием «Тамбовцы, как и петербуржцы, — это всего лишь жители российских городов». В названии отразилось стремление «отмыть» слово «тамбовские», или «тамбовцы», от привычной ассоциации с преступным миром и переопределить себя в качестве граждан, работающих на общее благо. В самой статье выражается протест против термина «криминальная столица» и рассказывается о том, какую пользу городу приносит ПТК. Барсуков, в частности, утверждает, что 90 % общественного транспорта заправляется ПТК и что город владеет 14,5 % акций холдинга, в котором занято 2,5 тыс. человек.[232] Несмотря на эти усилия, ему впоследствии все же пришлось покинуть должность вице-президента ПТК. Этот шаг, тем не менее, едва ли следует считать потерей контроля. Его можно рассматривать и как реализацию принципа разделения владения и управления. По словам основателя ОПГ, «мы же занимаемся не только бензином, но и недвижимостью, торговлей продуктами. И действительно, думаю, что все у нас только-только начинается».[233]

К другим значимым активам, контролируемым Барсуковым-Кумариным и доверенными бизнесменами, относились торговый центр «Норд» на Невском проспекте, аэропорт «Ржевка», расположенный в северной части города, и Петербургский городской банк, который, как выяснилось, владел 75 % ПТК.[234] В 2003 г. в Санкт-Петербурге сменилась власть: губернатором была выбрана Валентина Матвиенко, а команда Яковлева, с которой у лидера «тамбовских» были тесные отношения, вынуждена была уйти. Тем не менее Кумарин-Барсуков претендовал на новые активы и был готов применять испытанные ранее методы для их захвата: хорошего менеджера для мирного времени из него так и не получилось. В это время силовое предпринимательство уже видоизменилось, и захваты предприятий (рейдерство) стали одной из основных его форм. Расширение и нефтяного бизнеса, и сектора городской недвижимости Кумарин-Барсуков начал проводить посредством захватов. Обычно такие захваты производились с участием коррумпированных сотрудников налоговой инспекции, которые регистрировали новых владельцев собственности после того, как совершались фиктивные сделки или подделка реестра акционеров за спиной ничего не подозревающего собственника. Потом новые хозяева выкидывали старых, причем районные отделы милиции были также подготовлены к тому, чтобы не рассматривать заявления потерпевших, а в случае сопротивления члены ОПГ могли оказать давление на жертву.

Для захвата Петербургского нефтеналивного терминала, который контролировал другой авторитетный бизнесмен Сергей Васильев, этих методов было недостаточно, т. к. последний мог оказать серьезное сопротивление. Захват нефтеналивного терминала, через который идет на экспорт нефть ряда компаний, в том числе «Транс-ойла» и «Сургутнефтегаза», позволил бы Кумарину-Барсукову занять стратегическое положение в энергетической системе Северо-Запада. В мае 2006 г. на Васильева было совершено покушение; по-видимому, это был упреждающий удар, после которого оставалось только довести до конца юридическую часть захвата нефтеналивного терминала. Покушение было совершено в центре города двумя автоматчиками, входившими в рязанскую ОПГ «слоны». Один из охранников Васильева погиб, а сам бизнесмен получил тяжелые ранения, но выжил. После этого он указал на Барсукова как на заказчика преступления.

Сама по себе стрельба в центре города уже могла быть расценена не иначе, как открытый вызов губернатору Матвиенко, т. е. государству, которое она представляла, и в контексте политики укрепления государства не могла остаться без ответа, тем более что покушение состоялось накануне сбора в Петербурге глав государств «Большой восьмерки». Барсуков-Кумарин к тому же приобрел репутацию «ночного губернатора», когда вел ночной прием бизнесменов для решения споров и раздачи денег на различные проекты. Наряду с другими захватами активов Барсуков захватил недвижимость на Невском проспекте, принадлежащую некой Наталье Шлаковой, оказавшейся приятельницей губернатора Матвиенко. В то же время интерес к ПТК стали проявлять крупные нефтяные компании, такие как «Лукойл» и «Сургутнефтегаз», но, по словам одного из информантов, на предложение продать ПТК и уехать жить за границу Кумарин-Барсуков ответил отказом. Судя по всему, Барсуков-Кумарин попал в ту же ловушку переоценки собственных возможностей и неспособности понять изменившийся баланс сил в пользу государства, в которую попадали многие лидеры мафии до него, бросая публичный вызов государству.

Правоохранительные органы начали энергичное расследование и по эпизодам захватов, и по делу о покушении на Васильева. 23 августа 2007 г. Кумарин-Барсуков был арестован на даче под Петербургом и перевезен в Москву, поскольку прокуратура опасалась его связей с местными правоохранительными органами. В процессе расследования один из сообщников Кумарина-Барсукова Бадри Шенгелия, проходивший по тому же делу о рейдерских захватах, пошел на досудебное соглашение и дал показания на суде. В результате Куйбышевский районный суд Санкт-Петербурга, из соображений безопасности проводивший выездное заседание в Москве, 12 ноября 2009 г. приговорил Барсукова к 14 годам заключения. Это был первый последовательный и успешный процесс такого рода, когда государство использовало уголовный кодекс и судебную процедуру для устранения последнего и единственного оставшегося крупного конкурента, силового предпринимателя из криминальной среды.

«Уралмашевские» 

Уралмашевская ОПГ стала называться так по месту своего образования — район, прилегающий к Уральскому машиностроительному заводу, известному как «Уралмаш». Ее основателями были местные спортсмены (С. Воробьев, А. Хабаров, С. Терентьев, С. Курдюмов и др.), а также братья Григорий и Константин Цыгановы, имевшие опыт деятельности в теневой экономике советского периода. Как и множество других подобных образований по всей стране, «уралмашевские» установили контроль над местным рынком и кооперативным сектором, а также наладили подпольное производство и продажу алкогольных напитков. Когда в конце 1991 г. завод «Уралмаш» столкнулся с серьезным дефицитом наличности и не мог выплачивать зарплату, воспитанники заводского спортклуба предложили свою помощь, а взамен получили право пользования несколькими помещениями, включая Дворец культуры, который вскоре стал главным офисом фирмы «Интерспорт» и штабом ОПГ. Как и сотни других ОПГ, «уралмашевские» получали 20–30 % прибыли хозяйственных субъектов, которым они обеспечивали безопасность и контроль за соблюдением контрактов. Но в отличие от других, они начали активно вкладывать деньги в охраняемые предприятия. Переход к капитализации охранной дани впоследствии предоставил ОПГ важные конкурентные преимущества.

Начало 1990-х гг. было периодом бурного роста ОПГ и расширения их коммерческой деятельности во всех крупных городах. Это быстро привело к острым конфликтам с применением силы. В 1992–1993 гг. в Екатеринбурге шла интенсивная война, в которой «уралмашевским» сначала противостояла группировка традиционной уголовной направленности «синие», а затем центральная ОПГ (или «центровые»), сформировавшаяся из спортсменов и городской молодежи вокруг Центрального рынка. Едва ли необходимо пересказывать все драматические эпизоды этой гангстерской войны, тем более что они уже неоднократно описывались в прессе.[235] В итоге «синие» проиграли и остались в основном в криминальных видах бизнеса. Противостояние уралмашевской и центральной ОПГ закончилось смертью Константина Цыганова и лидера центральной Олега Вагина, а также около двух десятков авторитетов и коммерсантов с обеих сторон. Но в целом конфликт закончился в пользу «уралмашевских». В результате «центровые», новым лидером которых стал тренер по каратэ Владимир Клементьев, остались в гостиничном, игорном бизнесе и торговле. Уралмашевская ОПГ начала активно продвигаться в область обработки меди, энергетический сектор и сферу коммуникаций. Группировка также проводила благотворительные акции, субсидируя городской транспорт и спортивные школы.

Весной 1993 г. правоохранительные органы арестовали Константина Цыганова, предъявив ему обвинение в вымогательстве. На пресс-конференции глава регионального ГУВД заявил, что арестован лидер организованной преступности. «Уралмашевские» были публично названы организованным преступным сообществом (ОПС). В ответ на это Андрей Панпурин, один из ведущих бизнесменов города, президент Евро-Азиатской компании и директор Уральского брокерского дома также созвал пресс-конференцию, на которой предложил другое видение ситуации, утверждая, что «“Уралмаш” — это финансовая группа, а не ОПГ» и что она переориентировалась на «социально значимую деятельность». Без какой-либо иронии предприниматель объяснил природу ее экономического успеха: «Стиль работы “Уралмаша”, в отличие от других, самый цивилизованный и демократичный: никто не душил бизнесменов, многие проблемы нивелировались, уходила боязнь идти на контакты с партнерами. Константин Цыганов является фигурой стабилизирующего фактора для сотрудничающих с ним предприятий. Он поддерживал баланс сил, который с его арестом может быть нарушен».[236] Через некоторое время Цыганов был выпущен на свободу.

На упомянутой пресс-конференции Панпурин пытался объяснить экономическую политику ОПГ, состоявшую в создании условий для инвестиций и расширения бизнеса. Значительный силовой ресурс ОПГ позволял обеспечивать безопасность бизнеса и контроль за исполнением обязательств для хозяйственных субъектов, принадлежащих ОПГ или ее партнерам, — набор услуг, спрос на которые был предельно высок в условиях, когда государство было не в состоянии их предоставить. Если рассматривать лишь экономический аспект деятельности ОПГ, можно предположить, что «уралмашев-ские» одними их первых нашли продуктивный способ использования силового ресурса, сосредоточившись на защите инвестиций и предоставлении гарантий охраны прав собственности бизнесменам, участвовавшим в совместных инвестиционных проектах. Согласно данным правоохранительных органов, члены уралмашевской ОПГ учредили около 200 компаний и 12 банков и выступали долевыми участниками еще в 90 компаниях. Основные инвестиции группы были направлены в холдинг предприятий по переработке меди «Европа», нефтеперерабатывающий комплекс «Уралнефтепродукт», компании мобильной и пейджинговой связи «Уралвестком» и «Континентал-Линк», торговлю автомобилями и производство пива.[237] В то же время было отмечено снижение числа уголовных преступлений, совершенных участниками ОПГ.[238]

К середине 1990-х гг. уралмашевская ОПГ превратилась в региональную бизнес-группу с полуофициальным названием «Уралмаш», которая состояла из предприятий и фирм, объединенных отношениями собственности, и неформальной «надстройки» с собственным силовым ресурсом, используемым для обеспечения безопасности и охраны прав собственности. Бандиты превращались в капиталистов, но полулегальный статус уже не соответствовал масштабам их деятельности. Лидеры бизнес-группы «Уралмаш» начали устанавливать отношения с властями, а последние уже не могли игнорировать новую силу, появившуюся в регионе. Первым знаком установления пакта стала активная поддержка, оказанная оппозиционному Москве Эдуарду Росселю на губернаторских выборах в 1995 г. Позже Россель заявит в одном из своих интервью, что, по его сведениям, у «уралмашевских» больше нет никаких проблем с законом. Наибольшее значение, по его мнению, имеет реальный вклад группировки в региональную экономику: «Я дал им приказ инвестировать в строительную индустрию региона».[239] Лидеры «Уралмаша» вошли в движение «Преображение Урала», которое активно занималось обеспечением общественной поддержки губернатору. В 1996 г., накануне президентских выборов, А.Хабаров организовал «Движение рабочих в поддержку Бориса Ельцина», за что получил благодарственное письмо от переизбранного президента и часы с дарственной надписью от губернатора. «Я действительно горжусь ими, — признался Хабаров. — Мне не просто их подарили. Меня отметили. Меня признали за человека, да? Это стоит того, чтобы помнить об этом».[240]

Летом 1999 г. движение «Преображение Урала» снова оказывало поддержку Росселю на губернаторских выборах. Незадолго до этого, 6 мая того же года, региональное отделение Министерства юстиции зарегистрировало общественно-политический союз (ОПС) «Уралмаш». В него вошли все оставшиеся в живых основатели урал-машевской группировки и еще десяток «белых воротничков, никогда не державших в руках что-либо тяжелее калькулятора» [6]. Аббревиатура ОПС (организованное преступное сообщество), ранее употреблявшаяся правоохранительными органами, была таким образом переопределена его участниками и формально утверждена государственным органом в новой расшифровке. Символическая значимость этого события очевидна. Практически регистрация ОПС «Уралмаш» дала возможность ее членам формально участвовать в выборах и региональных политических процессах, т. е., по сути, легализовало политическую «надстройку», реализующую интересы определенной группы собственников.

На официальном интернет-сайте союза помещена краткая летопись событий, представляющая историю ОПС в благоприятном свете. На раннем хаотичном этапе реформ, говорится в ней, группа спортсменов решила стать бизнесменами. Им удалось устоять под давлением «преступных элементов» и защитить свой бизнес и бизнес своих партнеров в то время, когда государство было не способно предоставить им защиту и арбитраж. На попытки ряда нечистоплотных сотрудников милиции сфабриковать против них уголовное дело «Уралмаш» ответил инвестициями в местную экономику, наполнением рынка товарами и услугами и решением проблемы безработицы среди молодежи. Помимо усилий, предпринятых для спасения региональной промышленности и ее защиты от «негативного внешнего вмешательства», группа оказывала поддержку спортивной и культурной жизни региона и взяла под охрану свой родной район Уралмаш (официальное название Орджоникидзевский) «с целью защитить граждан от хулиганов».[241] Стремясь укрепить общественную поддержку, члены ОПС «Уралмаш» организовали жесткую кампанию по борьбе с наркотиками под названием «Город без наркотиков» с целью очистить город от наркоторговцев и заставить наркоманов пройти программу лечения.[242]

И все же, согласно социологическому опросу, проведенному в Екатеринбурге осенью 1999 г., общественное мнение не так податливо, как хотелось бы руководителям ОПС «Уралмаш». Значительная часть опрошенного населения (75,9 %) полагает, что данная группа представляет собой «криминальную структуру» и «союз бандитов, стремящихся к власти»; 60,2 % также согласились с формулировкой, согласно которой ОПС «Уралмаш» является «группой бизнесменов, пытающихся приобрести популярность для достижения личной коммерческой выгоды»; 27,6 % считают их «группой бизнесменов, пытающихся улучшить ситуацию в городе»; 38,8 % согласились с мнением, что это «самая влиятельная экономическая и политическая сила в городе». На выборах в региональное законодательное собрание в марте 2000 г. С. Воробьев, один из основателей группировки, соперничал за депутатский мандате бывшим главой районной администрации Черкасовым. Несмотря на то, что последний одержал победу с минимальным отрывом, самым значимым событием на этих выборах стал тот факт, что электорат оказался четко разделен по возрастному показателю: более молодые избиратели голосовали за кандидата от ОПС «Уралмаш», в то время как старшая возрастная группа отдала свои голоса Черкасову, представлявшему старую администрацию.[243]

Закат ОПС «Уралмаш», как и «уралмашевских», происходил по мере укрепления государства, точнее, федерального центра. В нем есть тот же элемент, что и в нисходящей траектории Кумарина-Бар-сукова: действия, которые можно расценить как открытый вызов властям. В 2004 г. на Урале возник конфликт вокруг смены «смотрящих» от московских воров в законе. На место прежних были назначены воры кавказской национальности, а местный альянс авторитетных предпринимателей («уралмашевские» и «центровые») при участии местных представителей традиционного уголовного мира («синие») отказались признавать это решение и пускать «кавказцев» в свой регион. Защиту своих интересов «уралмашевские» решили провести публично и увязать ее с проблемами страны.

Через две недели после нападения террористов на школу в Беслане 1 сентября 2004 г. лидерами «уралмашевских» при участии «центровых» и «синих» был устроен митинг в центре Екатеринбурга, в котором приняли участие члены группировок и авторитетные предприниматели, всего около 400 человек. По сути, это была открытая сходка, где Хабаров, на тот момент депутат Екатеринбургской городской думы, выступил в качестве главного оратора. Он оправдывал борьбу с кавказскими ворами необходимостью борьбы с наркоманией и терроризмом: «Необходимо рассосать обстановку! Я сказал, что этих чертей, этих наркоманов здесь не будет. Мою судьбу, судьбу свердловчан они решать не будут. Второго Беслана мы здесь не допустим», — говорил на митинге Хабаров.[244] Попытка публично выставить себя защитниками города, да еще в форме митинга и со ссылкой на общенациональный контекст, привела к тому, что к концу года Хабаров был арестован по заявлению директора банка «Банк24.ру», долю которого Хабаров якобы принуждал передать в пользу лидера «центровых» Вараксина. Это, скорее все, послужило поводом, которого в иной ситуации региональные власти не заметили бы, как не замечали раньше. Но под давлением федерального центра Хабаров был арестован, а несколько его соратников, включая Вараксина, Ку-ковякина и Воробьева, были арестованы или объявлены в розыск. 26 января 2005 г. Хабаров был обнаружен в камере екатеринбургского СИЗО мертвым. Сначала прокуратура возбудила уголовное дело по статье «убийство», потом переквалифицировала его в «самоубийство», а в апреле 2007 г. дело было прекращено. Со смертью Хабарова и вследствие давления на его соратников ОПС «Уралмаш» перестало существовать как значимая сила в регионе.

Вертикальная дезинтеграция

Большинство ОПГ начинали свою деятельность с вымогательства или откровенно криминального бизнеса. Затем они перенесли свою охранную и посредническую деятельность в сферу легальной торговли и производства. Большинство ОПГ стремились максимизировать свои доходы, изъять и распродать активы предприятий, которыми им удавалось завладеть, а затем вывести вырученные средства за границу. После этого многие лидеры ОПГ покидали пределы страны. Другие ОПГ (возможно, меньшинство) постепенно переориентировались на более предсказуемую и долгосрочную политику по отношению к экономическим субъектам, на создание относительно благоприятных условий для инвестиций, источником которых была охранная дань и доход от всевозможных неформальных силовых услуг. В ноябре 1998 г. в интервью еженедельному журналу «Итоги» некий московский криминальный авторитет заявил следующее: «Самыми крупными инвесторами в России за последние два года являемся мы. Без наших вложений сегодня невозможно представить экономику страны. Плохо это или хорошо — вопрос не к нам».[245] Хотя точный объем подобных инвестиций вряд ли когда-либо станет известен, подобные заявления не следует воспринимать как чистый вымысел. Приведенные в данной статье примеры не единичны, а представляют собой распространенное явление. Когда силовые предприниматели становятся владельцами капитала, успешное использование активов и распоряжение ими начинает все более зависеть от логики и правил экономического действия. Во многом ОПГ стали жертвами собственного успеха. Стремясь захватить контроль над определенными сегментами легального рынка и капитализировать доходы, полученные от охранной и другой противозаконной деятельности, ОПГ и их лидеры сами стали объектами воздействия жестких императивов рыночной экономики. Те ОПГ, которые не смогли адаптироваться к легальной экономике, сохранили свой статус преступной группировки — и потеряли прежнее влияние, а те немногие, которые пошли по пути переопределения прав собственности в пользу экономических субъектов, активно использовали возможности легальных форм собственности и заключили неформальный пакт с региональными властями, — по сути, перестали существовать как ОПГ Осознание того, что их дальнейший успех зависит от ряда новых принципов (начиная с того, что высокий уровень насилия ведет к неоправданным затратам и риску,т. е. экономически нецелесообразен, и заканчивая более сложной зависимостью от профессионального менеджмента), создало предпосылки для превращения ОПГ в региональные бизнес-группы.

Если бы с самого начала экономической либерализации ОПГ действовали в хорошо регулируемой институциональной среде, их рост был бы существенно ограничен, а их деятельность вскоре свелась бы к традиционным видам преступности. Но условия были иными. Действия ОПГ ограничивались в гораздо большей степени правилами и ограничениями, складывавшимися в процессе их взаимодействия, нежели формальными рамками законодательства и деятельностью правоохранительных органов. Эти правила, часто называемые «понятиями», в начальный период стали важной частью зарождающихся рыночных институтов. Альтернативная система правил — государственное законодательство — долгое время оставалась запутанной, противоречивой и лишенной механизмов принуждения к исполнению. Хотя неформальные институты тогда были более эффективны и удобны для развития рыночной экономики, особенно для малого и среднего бизнеса, официальное законодательство и его применение все же постепенно набирали силу. К тому же выборочное применение законов было мощным инструментом влияния властей на частный бизнес, поэтому для силовых предпринимателей и их компаний игнорировать формальные правила и институты было достаточно рискованной политикой. В определенный момент союз с местными властями стал необходимым условием защиты инвестиций и дальнейшего роста финансово-промышленных групп.

Скрытые, а иногда и открыто декларируемые сделки между местными властями и финансово-промышленными группами, выросшими из ОПГ, заключались во многих других регионах Российской Федерации, в том числе и в Москве. Незадолго до своего ареста в Швейцарии осенью 1996 г. Сергей Михайлов, считавшийся правоохранительными органами лидером солнцевской ОПГ, выиграл тендер на модернизацию московской системы водоснабжения и принял участие в проекте строительства газопровода из Туркменистана на Украину. Его деятельность, принявшая международные масштабы, имеет много общего стремя приведенными выше случаями и может рассматриваться как еще одна иллюстрация интеграции ОПГ в легальную экономику. Решение, вынесенное швейцарским судом (Михайлов был оправдан и получил компенсацию в размере 450 тыс. долларов за «неправомерное содержание под стражей»), не столько компрометирует судопроизводство, сколько отражает растущую тенденцию бывших силовых предпринимателей теневой экономики принимать во внимание правила, принятые в легальной международной экономической системе.

Для многих авторитетов участие в организованной преступности стало средством быстрого повышения социального статуса в пределах одного поколения. Что происходит с самими ОПГ, когда их лидеры переходят в легальный бизнес? Переориентация на легальный бизнес сопровождается привлечением кадров из государственных правоохранительных органов и специальных служб для охраны собственности, а также наймом юристов для правового оформления деятельности или решения имущественных споров. По мере того как лидеры экономически успешных ОПГ развивали отношения с законными властями и интегрировались в легальный бизнес, члены среднего и низшего звена группировок становились ненужными. Многие из них теперь пополняют ряды обычной, неорганизованной преступности. Этот процесс можно назвать вертикальной дезинтеграцией. Если в середине 1990-х гг. молодые люди, склонные к насилию и риску, попадая в большие города, имели возможность стать участниками организаций с жесткой дисциплиной и постоянным источником дохода, то к 2000 г. эта возможность оказалась практически исчерпана. В результате общество все чаще сталкивается с другого рода опасностью — ростом жестоких преступлений (грабежей, уличного насилия), совершаемых небольшими группами, часто сопровождающихся тяжкими телесными повреждениями или убийствами. Если жертвами ОПГ были в основном сами участники ОПГ, а также работавшие с ними коммерсанты и чиновники, то жертвами неорганизованной преступности становятся простые граждане.

ГЛАВА 10 ПРИВАТИЗАЦИЯ СИЛОВЫХ ВЕДОМСТВ

До сих пор в этой книге состояние российского государства в 1990-е гг. затрагивалось мало. В некоторой степени это вызвано необходимостью сконцентрироваться на логике взаимодействия неформальных силовых структур и институтов, которые образовались в результате этого взаимодействия. Россию начала 1990-х гг. можно рассматривать как «естественное состояние» (по Гоббсу) или же как систему, аналогичную «анархической», поскольку государство оказалось не в состоянии упорядочивать экономические отношения, обеспечивать правовую защиту и безопасность субъектов хозяйственной деятельности. В результате и экономические субъекты, и силовые структуры действовали в слабо структурированной институциональной среде и в гораздо большей степени зависели от институтов и правил, созданных в результате их собственного взаимодействия, чем от существующего законодательства. Множество мелких частных силовых структур, создавших небольшие территориальные или экономические монополии, сосуществовали с государственными организациями. В таких условиях силовой потенциал экономических предприятий, равно как и экономический потенциал силовых структур, приобретают первостепенное значение. Как и в любой другой системе, где выживание каждого зависит от него самого и где ограничения на применяемые средства достижения целей слабы, в России начала 1990-х гг. организованная сила стала ценным ресурсом, а различиями в доступе к нему стали определяться различия в показателях экономической деятельности предприятий (в том, что называется economic performance). Целый ряд институтов и групп, ранее никак не связанных с управлением экономикой, однако имевших навыки использования силы и принуждения, поставляли кадры для новых неформальных силовых организаций, которые активно занялись частной охраной, контролем за исполнением контрактных обязательств и, соответственно, перераспределением дохода экономических предприятий.

Но правомерно ли оставить без внимания государство, когда речь идет о стране, в которой оно играло ключевую роль в течение нескольких сотен лет? Учитывая размеры и силу государства в советский период и ранее, отрицание его роли в переходный постсоветский период может оказаться ошибкой. Государство не могло исчезнуть в одночасье, даже после радикальных реформ 1992 г. Принимая во внимание ряд влиятельных исследований, убедительно доказавших важность государственных структур в революционных изменениях, любой подход, в котором государство отсутствует и согласно которому социальный порядок возникает сам по себе, должен представляться сомнительным.[246] Наследие советского государства должно было проявить себя и в переходный период. И все же выявить формы влияния государства не так легко. Его роль часто рассматривается учеными как негативная в связи с коррумпированностью и стремлением получать ренту за счет использования административных возможностей. Оппортунистическое поведение чиновников различного уровня и произвольные действия администрации лишь еще раз подчеркивали ослабление роли государства как общественного института обеспечения порядка и управления.

В настоящей главе рассматривается важный, но до сих пор мало изученный аспект действенного наследия советского государства. Загадка влияния практически исчезнувшего государства может быть частично разрешена путем исследования «тихого» преобразования крупных сегментов государственных силовых ведомств в индустрию частных охранных услуг. Мощный аппарат принуждения бывшего Советского Союза, ставший ненужным в результате произошедших внешних и внутренних перемен, вряд ли мог бесследно исчезнуть. Он лишь изменил свою организационную форму. Это отразилось в появлении нового термина «силовики». Преобразование государственных институтов принуждения и сбора информации в институты рыночной экономики требовало новых форм организации, которые были бы конкурентоспособными в меняющейся экономической системе, в которой государство уже не является основным собственником экономических активов. Таким образом появились частные компании, занимающиеся охраной и информационным обеспечением, укомплектованные бывшими сотрудниками органов государственной безопасности и милиции. Появление тысяч таких предприятий пришлось на 1993–1996 гг., а их рост продолжался и в 2009 г. До настоящего момента мы говорили в основном о незаконных силовых предпринимателях и практически не касались других важнейших участников рыночных отношений. Теперь их необходимо включить в рассмотрение и понять причины их возникновения, специфику деятельности, отношения с другими силовыми структурами и дальнейшую эволюцию.

Создание легальной индустрии частных охранных услуг не входило в планы разработчиков российских экономических реформ. К быстрому формированию этого нового сектора привело сочетание краткосрочных политических решений, нацеленных на ослабление прежних институтов безопасности советского государства, стремления сотрудников органов государственной безопасности и милиции адаптироваться к последствиям этих решений, а также институциональных потребностей формирующихся рынков. В отличие от приватизации экономики, которая с самого начала была ключевым моментом реформ, приватизация силовых организаций и, соответственно, функций охраны и контроля за соблюдением обязательств стала незапланированным и неоднозначным элементом перехода к рынку. Соответственно, при изучении этого явления мы можем увидеть действие механизма непреднамеренных последствий и еще раз убедиться в том, что действительный ход постсоветских изменений имел очень мало общего с осознанной политикой реформ.

ОТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ К ЧАСТНОЙ

Советские правоохранительные органы

Народный комиссариат внутренних дел (НКВД, предшественник МВД) был учрежден 8 ноября 1917 г., сразу после Октябрьской революции. Одновременно была создана «рабочее-крестьянская» милиция, которая стала основным полицейским органом и остается им до сегодняшнего дня. Начиная с 1918 г. милиция находилась одновременно в подчинении НКВД и местной администрации. С тех пор конфликты между центральным и местным руководством вызывали периодические реорганизации в пользу первого или второго. В 1931 г. период двойного подчинения закончился, и милиция перешла в ведение центрального руководства, однако в 1960 г. центральное министерство, в то время уже МВД, было упразднено, и приоритет получили республиканские управления. В 1962 г. на волне хрущевских реформ республиканские МВД были переименованы в Министерства охраны общественного порядка. После смещения Хрущева новое руководство свернуло многие его начинания и в 1968 г. восстановило союзное МВД в его прежнем виде.

История КГБ началась 20 декабря 1917 г. с создания Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, ВЧК. В 1922 г. ВЧК вошла в состав НКВД и стала его Государственным политическим управлением (ГПУ). С тех пор история органов государственной безопасности и их руководства определялась периодическими слияниями и разделениями двух силовых министерств в зависимости от воли партийного руководства. Каждый раз, когда глава государства хотел укрепить свою власть, он объединял обе организации в одно мощное министерство — как это сделали Иосиф Сталин в 1934–1941 гг., Лаврентий Берия в 1953 г., сразу после смерти Сталина, и Борис Ельцин (неудачно) в 1991–1992 гг. С 1954 г. Министерство безопасности, переименованное впоследствии в Комитет государственной безопасности (КГБ), оставалось независимым от МВД в организационном и оперативном плане. Как и МВД, оно формально подчинялось Совету министров. В действительности же все силовые министерства находились под жестким контролем партийного руководства.

На позднем этапе существования Советского Союза Министерство обороны, МВД, КГБ и Министерство иностранных дел получили неофициальное название «силовые министерства». Это название приобрело полуофициальный статус в России после распада СССР. В новой постсоветской идиоматике принято сокращать «силовые министерства» до «силовиков». В течение всей истории Советского Союза управление силовыми министерствами являлось первостепенной задачей партийных руководителей, поскольку они оставались ключевым инструментом для осуществления политической власти, и потеря такого рычага управления несла риск потери власти. Такое же положение сохранилось и в постсоветский переходный период. Участие ключевых силовых министерств и их руководителей в неудачной попытке смещения Михаила Горбачева в августе 1991 г. еще раз показало, что утрата контроля над «силовиками» может привести к попытке открытого политического переворота. Повышенное внимание постсоветского руководства к силовым министерствам выражалось в постоянных перестановках и периодических реорганизациях, подрывавших их единство и оперативные возможности.

Реформы органов государственной безопасности

22 августа 1991 г., после неудавшегося государственного переворота, статуя Дзержинского была свалена толпой перед центральным зданием КГБ на Лубянке в Москве. Это событие стало кульминацией спонтанного протеста населения против партийно-государственного режима. Акция была глубоко символична: КГБ воплощал силу и власть государства, и открытое насилие против «железного Феликса» должно было символизировать крах системы и полное освобождение от нее. В массовом сознании государство и его силовые органы представляли собой основное препятствие на пути к либеральным реформам, и теперь это препятствие было символически уничтожено.

За этим последовало реформирование органов государственной безопасности. Целью данных реформ, согласно откровенному признанию Вадима Бакатина, назначенного Ельциным главой КГБ, было дробление и децентрализация структур государственной безопасности с целью ослабления их влияния.[247] После неудачной попытки объединить оба силовых министерства под своим контролем (в январе 1992 г. это решение было признано Конституционным судом незаконным) Ельцин применил известный принцип «разделяй и властвуй». В течение трех лет после распада Советского Союза КГБ было реорганизовано и переименовано три раза, каждый раз при новом руководителе. Несколько прежних управлений КГБ были преобразованы в отдельные структуры, находящиеся в федеральном подчинении или подчинении непосредственно у самого президента. К концу 1993 сбывшая единая организация была разделена на пять отдельных структур: Службу внешней разведки (СВР), Федеральное агентство правительственной связи и информации (ФАПСИ), Федеральную службу контрразведки (ФСК), Главное управление охраны, в которое вошла Служба безопасности Президента (СБП), и Главное управление пограничной службы. В 1995 г. ФСК была переименована в Федеральную службу безопасности (ФСБ).[248]

Эта реорганизация способствовала фрагментации силовых и разведывательных служб государства. В рамках нового федерального закона, принятого 12 августа 1995 г., все вышеперечисленные органы (за исключением ФАПСИ), а также МВД, налоговая полиция и Федеральная таможенная служба имели право на оперативнорозыскную деятельность и могли иметь собственные военизированные формирования. По сравнению с советским временем, количество органов, предназначенных для выполнения этих функций, увеличилось с трех до семи. К середине 1995 г. в России было уже четырнадцать государственных правоохранительных структур и органов безопасности и разведки.[249] Сферы влияния и юрисдикции новых организаций были определены нечетко; эти организации конкурировали между собой и дублировали деятельность друг друга, 4to приводило к общей потере координации и эффективности. Например, и ФСБ, и МВД в настоящий момент имеют управление по борьбе с организованной преступностью и управление по борьбе с экономическими преступлениями, и все эти четыре подразделения нацелены на решение одних и тех же задач.

Реструктуризация органов государственной безопасности сопровождалась сокращением штата сотрудников. Негативное общественное мнение способствовало снижению престижа этой профессии, в то время как сокращение государственного бюджета и инфляция привели к снижению зарплат. Все это вынуждало сотрудников госбезопасности искать другую работу. Более 20 тыс. сотрудников КГБ уволились или были уволены в период с сентября 1991 г. по июнь 1992 г. Значительное число сотрудников ушло с работы после кризиса в октябре 1993 г., в том числе и члены специальных элитных формирований по борьбе с терроризмом «Альфа» и «Вымпел». В 1992 г. Ельцин подписал указ о сокращении в ходе реструктуризации 137-тысячного центрального аппарата бывшего КГБ до 75 тыс. (т. е. на 46 %). В 1992–1993 гг. значительная часть бывшего состава центрального аппарата была переведена в новообразованные органы (СВР, ФАПСИ и т. д.) и в региональные управления ФСБ, а 11 тыс. человек были уволены из рядов государственной безопасности.[250] К 1995 г. количество оперативников с профессиональным стажем от 7 до 15 лет сократилось в пять раз.[251]

По мнению экспертов, кроме этих очевидных факторов, спровоцировавших уход сотрудников из органов государственной безопасности и их переход в частный сектор, существовали также и другие, оперативные соображения более тонкого свойства, работавшие в том же направлении. Новые задачи, поставленные перед структурами госбезопасности, включали борьбу с организованной преступностью и защиту государственных интересов в условиях быстрой приватизации экономики. Одним из способов получения информации, необходимой для выполнения этих задач, было прямое внедрение в частный бизнес [11,12].Таким образом, если аналитически еще можно провести границу между поиском нового места трудоустройства бывшими сотрудниками госбезопасности и их новыми оперативными заданиями, эмпирическое различие между этими двумя явлениями установить практически невозможно.

Формально структура МВД не подверглась таким радикальным изменениям, как структура КГБ. Предвидя общественные беспорядки, советское руководство усилило специальные подразделения и войска МВД. Уже в 1987 г. для подавления возможных массовых выступлений был создан отряд милиции особого назначения (ОМОН). Спустя два года он был введен в действие в столицах нескольких союзных республик. В 1992 г, в ответ на рост организованной преступности, МВД создало отдельную систему региональных управлений по борьбе с организованной преступностью (РУБОП). В то же время сокращение бюджета центральных министерств привело к постепенному ослаблению контроля за региональными и областными органами внутренних дел и росту влияния региональных и областных администраций. С этого момента постоянные заявления министров внутренних дел о твердом намерении восстановить централизованное управление не имели серьезных последствий. Кроме всего прочего, к 1990-м гг. стало постепенно рушиться само основание системы, состоящее из опытных офицерских кадров. Низкие зарплаты и падение моральных устоев в МВД привели к еще большему, чем в КГБ, оттоку квалифицированных кадров. В 1989 г.

83,5 тыс. сотрудников МВД были уволены, в том числе 37 тыс. офицеров. Более 30 тыс. оставили службу в 1990 г.[252] Но эти цифры, скорее, отражают крайне высокую текучесть кадров, а не общее сокращение штата, поскольку прежние сотрудники были вскоре заменены новыми. Согласно приблизительным подсчетам, в 1991–1996 гг. до 200 тыс. человек уходило из МВД ежегодно, причем четверть из них увольняли за должностные нарушения или уголовные преступления.[253]

Контрмеры и адаптация

Первым организационным решением, своего рода ответным ходом, давшим ФСБ возможность решать возникшие проблемы — сокращение штатов, ухудшение материального благополучия и необходимость внедрения в рыночный сектор, — было создание института так называемых «прикомандированных сотрудников». Статья 15 федерального закона «Об органах Федеральной службы безопасности» давала действующим сотрудникам органов госбезопасности возможность быть прикомандированными к предприятиям независимо от формы собственности с согласия их руководителей.[254] Данное положение позволило тысячам действующих офицеров госбезопасности работать в частных предприятиях и банках в качестве «юридических консультантов», как скромно называлась эта должность. Используя свои связи в государственных структурах, а также информационные ресурсы ФСБ, они стали выполнять функции, которые были известны как «крышные»: защищать от вымогательства и мошенничества со стороны преступных группировок и оказывать помощь во взаимоотношениях с государственной бюрократией. Согласно оценкам экспертов, до 20 % сотрудников ФСБ были задействованы в деятельности «крыш» в качестве «прикомандированных».[255]

Долгосрочное решение проблемы коммерческого использования кадров и информационных и технических ресурсов КГБ и МВД было найдено в легализации частной охранной и детективной деятельности. Законодательная база этой деятельности была обеспечена федеральным законом «О частной детективной и охранной деятельности», принятым 11 марта 1992 г., и специальным постановлением правительства от 14 августа 1992 г., определявшим некоторые аспекты его применения. Одновременно МВД приняло «Постановление о вневедомственной охране», которое позволяло управлениям внутренних дел на местах учреждать специальные охранные подразделения и группы быстрого реагирования, работающие на коммерческой основе. Данное решение обеспечило местные органы МВД надежным источником внебюджетного финансирования и дало им еще большую независимость от центральных властей.

Согласно новому закону, частные охранные предприятия имели право «защищать законные права и интересы своих клиентов» на коммерческой основе. Закон разрешил агентствам заниматься многими видами деятельности: обеспечивать физическую защиту граждан и их собственности, консультировать по вопросам безопасности, собирать материалы по судебным делам, проводить исследования рынка, собирать информацию о ненадежных деловых партнерах, защищать коммерческие тайны и торговые марки, разыскивать людей, пропавших без вести, возвращать утраченную собственность и проводить расследования биографий сотрудников компаний своих клиентов.

Получить лицензию на учреждение частного охранного агентства относительно легко: Управление по лицензионно-разрешительной работе, открытое в каждом региональном управлении МВД, требует от всех потенциальных руководителей охранного агентства наличия диплома о высшем образовании и подтверждения факта прохождения специальной подготовки (или 3–4 лет профессионального опыта работы в правоохранительных органах или органах госбезопасности). Такая процедура упрощает создание частных предприятий и служб безопасности бывшими сотрудниками госбезопасности и милиции.

Наиболее цитируемыми данными о профессиональном прошлом глав частных охранных агентств являются цифры, предоставленные в 1995 г. исполнительным директором по безопасности Ассоциации российских банков В. Сидоровым (бывшим заместителем министра внутренних дел). Согласно его данным, половина начальников частных охранных агентств — бывшие офицеры КГБ, четверть- сотрудники МВД, а оставшаяся часть — работники ГРУ (Главного разведывательного управления Вооруженных сил) и других организаций.11 Эти приблизительные цифры, скорее всего, относятся к московскому банковскому сектору. Точные цифры по всему частному охранному сектору на 1 июля 1998 г. были следующими: из всех 156 169 лицензированных сотрудников частных охранных предприятий и служб безопасности в России 35 351 (22,6 %) пришли из МВД, 12 414 (7,9 %) из КГБ-ФСБ и 1 223 (0,8 %) из других органов правопорядка и безопасности.[256] По мнению одного эксперта ФСБ, эти показатели значительно изменятся, когда новообразованные специальные курсы и школы начнут готовить новые кадры для растущей индустрии охранных услуг.[257] В целом частные охранные агентства приняли на работу около 50 тыс. бывших офицеров из государственных силовых структур, что составляет более 30 % от общего числа лицензированных сотрудников. Их влияние трудно преувеличить, так как большинство из них, особенно бывшие работники КГБ, занимают ключевые руководящие посты в частном охранном секторе. Вторичное устройство на работу сотрудников госбезопасности было частично осуществлено профессиональной ассоциацией «Бизнес и личная безопасность», созданной бывшими сотрудниками ФСБ в 1992 г. В период с 1992 по 1994 г. ассоциация способствовала проведению переподготовки и трудоустройству более 4 тыс. бывших сотрудников госбезопасности, половина которых стала возглавлять частные охранные агентства.[258]

ЧАСТНЫЕ ОХРАННЫЕ АГЕНТСТВА

Закон определяет процедуры лицензирования для трех типов охранных агентств и их сотрудников: частные детективные агентства, частные службы безопасности и частные охранные предприятия. Детективные агентства, как правило, выполняют узкие и специализированные задачи в основном по запросу частных лиц для их личных целей. Вследствие этого количество независимых частных агентств ограничено (всего немногим более сотни на всю страну), а их услуги очень дорогостоящи. Здесь они не рассматриваются.[259]

Частные службы безопасности

Все предприятия, независимо от размера и формы собственности, получили право на организацию специального подразделения, частной службы безопасности (ЧСБ). Они открывались в большом количестве крупными предприятиями и финансовыми институтами с целью обеспечения физической и экономической защиты, сбора и анализа информации. Службы безопасности крупных банков и компаний, особенно тех, которые были уполномочены заниматься государственными финансовыми активами или стратегическими ресурсами, организовывались и укомплектовывались бывшими высокопоставленными офицерами госбезопасности. В качестве примера можно указать, что В. Зайцев, один из бывших командиров «Альфы», возглавил отдел безопасности банка «Столичный»; Михаил Горбунов, ранее служивший в ГРУ, стал начальником по безопасности в «Инкомбанке»; в прошлом заместитель председателя КГБ Филипп Бобков руководил корпоративной службой безопасности финансовой группы «Мост».[260] Во главе самой крупной, обслуживающей «Газпром» ЧСБ (в ее состав на конец 1990-х входило 13 тыс. сотрудников и 41 подразделение по всей стране) стоял бывший полковник КГБ Виктор Марущенко.[261] Однако большинство ЧСБ значительно меньше. Многие из них были созданы для защиты разовой сделки или для легализации вооруженных телохранителей главы компании и продолжают существовать только на бумаге.

Частные охранные предприятия

В отличие от ЧСБ, частные охранные предприятия (ЧОП) автономны от своих клиентов и действуют как независимые рыночные агенты, предоставляющие услуги на договорной основе. Первые ЧОП (такие как «Алекс» в Москве или «Защита» в Петербурге) появились еще до 1992 г.,т. е. до появления соответствующего закона. Многие будущие ЧОП начинали как неформальные службы безопасности конкретных деловых проектов. Например, ЧОП «Северная Пальмира», возглавляемое бывшим полковником военной контрразведки Евгением Костиным, сначала было основано как служба безопасности петербургского городского рынка строительных материалов «Муравейник». Позже оно превратилась в независимого поставщика охранных услуг для ряда строительных компаний, таких как «Бизнес Линк Девелопмент», «Ком энд Ком», а также «Авто Франс», официального дилера Пежо в Петербурге.[262] Этот случай иллюстрирует типичную модель развития ЧОП: первоначально связанное с определенным клиентом, предприятие постепенно становится автономным рыночным поставщиком услуг безопасности.

Принцип корпоративной идентичности, свойственный государственным силовым ведомствам, прослеживается и в сфере частной безопасности. Многие ЧОП были основаны сплоченными сообществами бывших офицеров из подразделений специального назначения, стремившимися превратить свои навыки и репутацию в рыночный актив. Не последнюю роль в уходе офицеров из спец-подразделений и их стремлении найти новое место работы сыграли и попытки центрального руководства использовать эти подразделения в качестве инструментов для внутриполитической борьбы во время кризисов августа 1991 г. и октября 1993 г.[263] Например, бывшие командиры специального антитеррористического формирования КГБ «Альфа» И. Орехов и М. Головатов оставили службу, чтобы открыть сеть охранных предприятий, названия которых четко указывают на изначальное место работы сотрудников: «Апьфа-А», «Альфа-Б», «Альфа-7» и «Альфа-Твердь».[264] «Альфа» в данном случае стала коммерческой торговой маркой.

После отказа участвовать в штурме Белого дома во время кризиса октября 1993 г. антитеррористическое подразделение КГБ «Вымпел» было переведено в подчинение МВД. В результате 215 человек перешли на службу в ФСБ и другие органы госбезопасности, а 135 сотрудников ушли работать в сферу частного охранного бизнеса.[265] Многие из них перешли в ЧОП «Аргус», основанное одним из бывших командиров «Вымпела» Юрием Левицким. Сейчас «Аргус» является одним из крупнейших частных предприятий безопасности в Московской области. Другие командиры учредили ЧОП «Вымпел-Честь», используя оригинальное название спецподразделения как торговую марку. Крупнейшее в Санкт-Петербурге ЧОП «Защита» было основано бывшими сотрудниками МВД и известно тем, что активно принимает на работу бывших сотрудников РУБОПа. Группа бывших офицеров-десантников, служивших в Афганистане, организовала предприятие «Алекс-Запад», которое является одним из ведущих поставщиков охранных услуг в Северо-Западном регионе. Первый московский «Алекс» был создан сотрудниками милиции; его петербургское отделение стало полностью независимым в 1992 г. и перешло к служащим вооруженных сил. В интервью с автором Борис Маркаров, директор «Апекс-Запада», рассказал об общем принципе приема на работу, признавшись, что «сейчас в “Алексе” нет людей из МВД». Он пояснил: «Мы им особо не доверяем, нам ближе армейский дух» [15]. Наиболее крупные ЧОП стремятся сохранить свою корпоративную идентичность и по сути представляют собой приватизированные сегменты государственных силовых министерств. Руководители ЧОП открыто признаются в том, что они называют «взаимовыгодным сотрудничеством» с государственными органами, подразумевая под этим предоставление ценной информации в обмен на деньги или оборудование. Позднее неформальные отношения между государственными и частными органами безопасности обрели организационную форму в виде Консультативного совета при ФСБ, состоящего из сотрудников управления экономической контрразведки и глав крупнейших ЧОП.[266]

Структурная динамика

Вскоре после принятия закона о частной охранной деятельности новый сектор экономики начал развиваться беспрецедентными темпами, особенно в Москве и Петербурге. Закон был принят в 1992 г.; официальная регистрация предприятий началась в начале 1993 г.; к концу года в России существовало уже больше 4 тыс. частных охранных агентств. Затем, к 1996 г., число охранных агентств удвоилось, достигнув 8 тыс. После 1996 г. рост продолжался, однако его темпы несколько снизились (см. табл. 5 и рис. 4). К концу 1999 г. число частных охранных агентств достигло 11 652, в том числе 6 775 ЧОП и 4 612 ЧСБ, в то время как численность лицензированного (т. е. имеющего разрешение на ношение огнестрельного оружия) персонала составляла 196 266 (общее же число сотрудников превышало 850 000). Количество огнестрельного оружия, которым к этому времени обзавелись частные агентства, составило около 71 400 единиц.23 В 1998 г. в Москве действовало 3 125 частных охранных агентств, в Петербурге их было 816, что составляло соответственно 29 и 7,6 % от их общего числа по стране в том же году. Пока не опубликовано никаких данных о размере доходов и обороте частных охранных агентств. Сообщается лишь, что ежегодный оборот крупных охранных предприятий составляет от 500 тыс. до 1 млн долларов США.24 В целом, преобладают небольшие охранные предприятия; во всей стране существует не более 80 крупных и очень влиятельных агентств.

Рис. 4. Динамика частных охранных агентств в России, 1992–2007 гг.

Данные обнародованы Иваном Маяцким, главой Главного управления по регистрации и лицензированию МВД в Бизнес и безопасность в России, 1999, № 2, с. 20 Эксперт, 1996, № 2, с. 2.

Таблица 5. Сектор частных охранных услуг в России, 1992–2007 гг. Всегоохранныхагентств Частныеохранныепредприятия Частныеслужбыбезопасности Агентства, лишенныелицензии 1992 0 0 0 1993 4 540 1 237 2 356 1994 6 605 1 586 2 931 73 1995 7 987 3 247 4 591 640 1996 9 863 4 434 5 247 622 1997 10 487 5 280 5 005 978 1998 10 804 5 995 4 580 1 364 1999 11 652 6 775 4 612 1 277 2000 12 620 7 521 4 834 2001 14 116 8 852 5 012 2002 15 968 10 703 5 162 2003 17 919 12 952 4 853 2004 20 500 15 000 4 700 2005 22 210 17 411 4 580 1 164 2006 26 105 21 758 4110 2007 29 290 25 533 3 509 1 065

На снижение темпов роста числа агентств в 1996 г. повлияло несколько факторов. Во-первых, приостановились реорганизация и кадровые перестановки в системе госбезопасности, способствовавшие оттоку профессионалов. Во-вторых, первичный рыночный спрос был удовлетворен — и возможностей экстенсивного роста стало меньше. В-третьих, руководящие органы МВД ужесточили меры по контролю и проверкам частных охранных агентств, с 1995 г. ежегодно закрывая более 600 агентств за различные нарушения.

Представленные на рис. 4 данные также отражают структурную тенденцию: после 1996 г. рост индустрии частных охранных услуг происходил за счет роста ЧОП, в то время как число ЧСБ постепенно снижалось. Иван Маяцкий, в то время глава Управления МВД по лицензионно-разрешительной работе, предложил два объяснения данной тенденции. Во-первых, значительная часть ЧСБ была создана банками в период быстрого увеличения их числа в начале 1990-х гг. Когда многие банки впоследствии обанкротились, их охранные службы также перестали существовать. Во-вторых, вскоре стало понятно, что для банков и компаний содержать свою ЧСБ дороже, чем нанять независимое ЧОП, — и постепенно многие выбрали экономичное решение.[267]

Второй фактор указывает на важную тенденцию: если вначале компании и банки стремились возложить задачи физической и экономической безопасности на внутренние службы, то позднее многие стали отдавать предпочтение внешним источникам. Частному бизнесу стало выгоднее работать с крупными ЧОП в результате экономии на масштабах и лучшего технического оснащения последних. ЧСБ, правда, обладают другим существенным преимуществом. Как подразделение компании или банка, она находится в подчинении двух различных инстанций — государственных органов, регулирующих эту деятельность, и лично генерального директора или владельца компании. Последняя инстанция, естественно, сильнее, и, в случае возникновения противоречий, ЧСБ скорее обойдет формальные правила. ЧОП как автономные поставщики охранных услуг, как правило, не зависят от своих клиентов (не считая случаев, когда они ими учреждены). Поскольку ЧОП производят услуги на продажу, а не для внутреннего потребления, то они ограничены правилами рынка. Согласно публичным заявлениям их руководителей, ЧОП предпочитают вести деятельность на основе официальных контрактов и в соответствии с законом. Это, однако, может оказаться и просто эффективной рыночной тактикой. Вне зависимости от реальной практики степень автономности ЧОП по сравнению с ЧСБ выше по определению. Рост числа ЧОП и уменьшение количества ЧСБ после 1996 г., возможно, указывает на тот факт, что, по мере развития рынков, для заказчиков соображения экономии становятся более важными, чем возможность непосредственно распоряжаться силовыми ресурсами.

«КРЫША»

С переходом кадров КГБ и МВД в рыночную экономику в качестве частных предпринимателей «крышный» бизнес достиг своего расцвета. «Крыша» являлась ключевым термином в деловом лексиконе 1990-х гг. Этот термин относится к частному силовому партеру — неважно, легальному или преступному, — и обозначает комплекс услуг, предоставляемых клиентам для обеспечения их физической безопасности и снижения степени риска деятельности их предприятий. В отличие от других терминов делового лексикона, ставших популярными в эти годы, выражение «крыша» пришло не из уголовного жаргона, а из профессиональной лексики разведчиков, в которой оно обозначало официальное «прикрытие» разведчика — должность дипломата, журналиста ит. п. Тем не менее термин был быстро взят на вооружение рэкетирами и приобрел криминальный оттенок. Постоянное использование термина способствовало дальнейшим лингвистическим инновациям, образованию из этого существительного новых глаголов, служащих для обозначения самой деятельности: «делать крышу» или просто «крышевать». Использование этих понятий отражает не только факт влияния спецслужб, но и некоторое изменение в понимании отношений между экономическими и охранными предприятиями. Раньше в преступной среде данный тип отношений обозначался словом «получать», которое ассоциировалось с односторонним изъятием средств, даже если в действительности в обмен предоставлялись реальные услуги. Понятие «крыша», напротив, подчеркивает ценность охранных услуг и служит оправданием платежей, полученных от клиентов.

Функции

В предыдущих главах речь шла о силовом предпринимательстве. ЧОП были не первыми, кто открыл для себя эту коммерческую нишу. С появлением первых кооперативных предприятий в конце 1980-х гг. бригады вымогателей начали активно собирать с них охранную дань. Охранный рэкет стал основным бизнесом, на котором выросли ОПГ. С ростом частного сектора и увеличением объема сделок ОПГ перешли к более сложным видам деятельности, таким как возврат долгов, контроль за соблюдением контрактов, разрешение конфликтов, переговоры с властями по вопросам регистрации, экспортных лицензий, освобождение от налогов и т. п. Вне зависимости от причин, порождавших спрос на эти услуги, их предоставление было необходимым условием выживания и развития частного сектора экономики. Поэтому мы рассматривали их как нечто отличное от рэкета — как «силовое партнерство». Каждый конкретный силовой партнер выполняет некоторый набор деловых функций для ряда работающих с ним экономических субъектов. Общим результатом деятельности силовых партнеров становится создание определенного набора ограничений, влияющих на поведение участников экономического обмена. Иными словами, по отношению к экономической сфере функция (в социологическом смысле) силового партнерства состояла в создании и поддержании институциональной среды, обеспечивающей некоторую степень предсказуемости. Хотя силовые партнеры, как правило, осознают свою бизнес-функцию, их институциональная роль остается за пределами их понимания.

«Крыша», по сути, обозначает силовое партнерство. «Крыше-вание» следует отличать от простой физической охраны. Физическая охрана, предоставляемая ЧОП в лице частных охранников и специального оборудования на контрактной основе, не является первостепенной задачей этих структур. В 1990-е гг. в деятельность успешного ЧОП прежде всего входил сбор и анализ информации о деловых партнерах, контроль за исполнением контрактов и, самое важное, неофициальные переговоры с другими предприятиями и их силовыми партнерами в случае физического или имущественного ущерба, угроз, расторжения договора или невозможности выплатить долг. К примеру, в 1992 г. ЧОП «Комкон», связанное с ФСБ, добилось возвращения крупного долга петербургскому филиалу Сбербанка России, после чего стало его постоянным партнером.[268] Именно способность к неформальному «решению вопросов» путем переговоров с другими силовыми партнерами очень высоко ценилась в деловых кругах и составляла основу репутации силовой структуры, будь то ЧОП или ОПП Из интервью с директором ЧОП «Алекс-Запад»:

Вопрос: Вы считаете себя «крышей»?

Ответ: Да, считаем. «Крышные» услуги оговариваются отдельно и оплачиваются конкретно в каждом случае. Оплата определяется конкретными условиями. Какими? Размер компании, степень риска, сложность ситуации. Стандартной величины нет. А охранные услуги — по стандартным тарифам, 6 долларов в час за человека. Те, кого мы охраняем, ставятся на абонентское обслуживание, для этого у нас есть специальная выездная группа.

Вопрос: А что входит в ваши задачи как «крыши»?

Ответ: Решение вопросов. У нас обычный российский бизнес: кидок, долг, проблема. Возникает много липовых фирм. По нашим данным, в Петербурге было около 70 тыс. липовых фирм. Они снимали помещение на 2–3 дня, завозили оборудование, сажали персонал и создавали впечатление надежной фирмы. Заключали контракты на поставку дефицитных или коммерчески выгодных товаров (сахар, водка, продукты) с несколькими фирмами с предоплатой. Потом, естественно, за ночь исчезали. Даже если крыша находит директора такой компании, то легально решить проблему возврата денег нельзя. Он готов быть объявленным банкротом, готов платить из своей зарплаты. А квартиру он уже переписал на малолетнего сына и т. д. То есть он прикрыт, и легально к нему не подкопаешься. Тогда «крыша» начинает решать вопрос. Но у нас есть база данных на все предприятия города, и, прежде чем наши клиенты заключают какие-то сделки, мы пробиваем фирму. «Европу» так кинули на 140 тыс. долларов, и мы потом возвращали этот долг [15].

Таким образом, силовое партнерство не просто обеспечивало безопасность частных клиентов, но во многом было деятельностью, связанной с институциональной структурой экономики. Отличие частного охранного сектора в России 1990-х гг. от таких же, не менее многочисленных секторов в других странах состоит в том, что в России деятельность частных охранных структур далеко выходила за пределы исключительно физической или информационной защиты и была связана с регулированием отношений собственности и имущественными спорами.[269]

К середине 1990-х гг. частные охранные услуги превратились в быстро развивающийся новый деловой сектор. Спрос на услуги ЧОП все чаще стал исходить от директоров госпредприятий, а также малых и средних фирм. Ясно, что крупные ЧОП работают с конкурентоспособными и прибыльными отраслями, — это нефтяная и газовая промышленность, банки, коммуникации, высокие технологии, экспортноориентированное производство и т. п. Среди клиентов охранного холдинга «Альтернатива-М», например, крупный химический консорциум «Росагрохим» и Научно-испытательный аэрокосмический центр им. Громова.[270] В Петербурге ЧОП «Стаф», возглавляемое бывшим майором КГБ Михаилом Тимофеевым, начало свою деятельность с возврата долгов телефонной компании «Петерстар». Затем оно стало партнером ПТС, основной телефонной сети, а также провайдера мобильной связи «Дельта Телеком».[271]

Конкуренция и ее пределы

В 1992–1995 гг. быстрые темпы приватизации и образование новых финансовых учреждений привели к быстрому росту частного сектора экономики. Но государственное законодательство, правоприменение и регулирование не отвечали потребностям рынка. Физический и экономический риск оставался крайне высоким. Количество неоплаченных долгов постоянно росло. Преступные группировки стремились к расширению своего участия в рыночной экономике. Однако именно в этот момент ОПГ столкнулись с сильным конкурентом — частными охранными структурами, созданными бывшими сотрудниками милиции и госбезопасности. Это не означает, что закон о частной охраной деятельности был принят именно для борьбы с преступностью. В то время у властей не было ни стратегии создания рыночных институтов, ни программы по борьбе с преступностью, и этот закон был разработан исключительно как тактическое решение проблемы трудоустройства бывших сотрудников силовых министерств. Однако в более широком социально-экономическом контексте данный закон привел к незапланированным результатам.

Поскольку преступные группировки первыми открыли для себя коммерческую нишу силового предпринимательства, они установили и основные правила игры, которые должен был учитывать каждый новый участник. Начальник Управления по лицензионно-разрешительной работе Северо-Западного ГУВД Юрий Буряк откровенно признал в интервью: «Охранный бизнес невозможен без общения с криминальными структурами. К так называемым “стрелкам" я лично отношусь спокойно. Они были, есть и будут. А вот то, что называется “разборка", — недопустимо».30 Для достижения успеха частные охранные агентства должны лавировать между существующим законодательством, которое постоянно ужесточается, и реальной практикой силового партнерства, которое осуществляется благодаря неформальным договоренностям и применению полулегальных методов. ОПГ также попытались использовать закон о частной охранной деятельности в своих целях, создавая ЧОП для получения разрешения на ношение имеющегося у них оружия и легализации своих охранных услуг. Так в Петербурге было основано одно из первых охранных предприятий «Скорпион», во главе которого встал один из лидеров тамбовской группировки Александр Ефимов («Ефим»). «Скорпион» «крышевал» более 100 фирм и активно привлекал к сотрудничеству работников милиции. В результате расследования РУБОПа в конце 1996 г. «Скорпион» был закрыт властями, а многие его сотрудники арестованы. Директору удалось скрыться, однако через год его нашли на Украине и арестовали.31 В июле 2000 г. Ефимова приговорили к шести годам лишения свободы за вымогательство.

Использование силы и угроз для возвращения долгов и разрешения споров между бизнесменами — один из основных видов деятельности ОПГ. Многие ЧОП также занимались подобной деятельностью, используя чисто криминальные методы. К примеру, в сентябре 1996 г. милиция арестовала генерального директора ЧОП «Барс-протэкшн», бывшего майора КГБ Владимира Жукова и его водителя. Их обвинили в нанесении побоев директору «Петротрейд» (компании, являющейся клиентом данного ЧОП) и вымогательстве 35 % акций компании, а также 20 тыс. долларов, которые он якобы был должен. Дело, однако, было разрешено неформально, и сотрудников ЧОП освободили без предъявления официального обвинения.32 Согласно данным экспертов ФСБ, около 15 % всех частных охранных агентств связаны с преступными группировками.33

В целом, несмотря на многочисленные случаи связи ЧОП с преступной деятельностью, общий результат их деятельности оказался скорее положительным, чем отрицательным. Не выступая в качестве непосредственных борцов с преступностью, они, тем не менее, сумели ослабить экономическую базу организованной преступности и ограничить ее экспансию. «Спасти фирму от взятия под “крышу” одной из преступных группировок мафии ой как непросто, — заявил в интервью директор ЧОП «Аргус» Левицкий. — Поэтому мы гордимся тем, что ни один из наших клиентов не оказался “под мафией" Если установление “крыши" уже происходит, то мы выходим на контакт с лидерами преступного формирования, говорим с ними на понятном им языке».[272] В другом интервью Левицкий так обобщил результаты деятельности индустрии частной безопасности: «Вы помните, что несколько лет назад весь бизнес у нас был криминальным. Мы могли стать бандитским государством. Сейчас, через пять лет, “крыши” — это охранные структуры. Тихо, без революции, без стрельбы мы сделали свое дело».[273] В целом ослабление возможностей ОПГ было достигнуто за счет более высокого качества услуг, предлагаемых ЧОП по более низким ценам, а также благодаря их активному взаимодействию с государственными органами.

Уже в 1991 г., в поисках дополнительного заработка к своим снизившимся зарплатам, неформальные группы сотрудников милиции и госбезопасности начали предлагать частным предприятиям альтернативные услуги по обеспечению охраны и контролю за соблюдением обязательств и таким образом вступили в открытую конкурентную борьбу с преступными группировками. Те компании, которым удалось обзавестись милицейской или «гэбэшной» «крышей», могли уже не бояться очередного посещения бандитов с предложением охранных услуг. Неофициальное правило, хорошо известное всем предпринимателям на российском рынке и гласившее, что «у каждого бизнесмена должна быть “крыша"», было специфической формой констатации неизбежности трансакционных издержек. Однако оно также имплицитно предполагало наличие альтернатив и, следовательно, конкуренцию между теми, для кого эти издержки были доходом. Каковы были эти альтернативы, логика выбора и его последствия?

Самый дешевый способ решения проблемы безопасности — завести знакомых в милиции, в особенности в РУБОПе. Это дает предпринимателю возможность считать РУБОП своей «крышей» и просить работающего там друга приехать на стрелку в случае наезда бандитов. Владелец небольшой сети аптек в Петербурге может служить примером типичного клиента такой неформальной «дружеской» милицейской «крыши». Платой за защиту могутбыть лекарства для родителей милиционера [3].Такое решение проблемы подходит, в основном, для малых предприятий и зависит от возможности завести нужных друзей. Однако надежность такой «крыши», в соответствии с ее низкой ценой, тоже невысока.

Другим вариантом решения проблемы «крыши», позволяющим избежать необходимости платить деньги преступной группировке, является наем действующего или отставного офицера ФСБ в качестве менеджера или консультанта по юридическим вопросам. Такой «консультант» решает сразу целый ряд проблем, защищая компанию от попыток преступного или бюрократического вымогательства и налаживая взаимоотношения между частным предприятием и властями. Согласно интервью, использование услуг сотрудников ФСБ (как официальное, так и неформальное) стало распространенной практикой для средних предприятий, особенно в Москве. Такой «юрисконсульт» обычно обходится компании в тысячу и более долларов в месяц. Так, одна из казанских ОПГ решила заняться московской компанией, изготавливающей силиконовое медицинское оборудование и имеющей производственную площадку в Казани. Не желая попасть под ОПГ, директор компании стал в срочном порядке искать альтернативное решение. Сначала он нанял полковника КГБ в отставке, а потом — «прикомандированного» действующего сотрудника ФСБ. К несчастью, спустя некоторое время офицер был убит в Чечне при исполнении служебных обязанностей. Впоследствии компания подписала контракте ЧОП [8].

Компания клиента и ЧОП, как правило, подписывают официальный договор, определяющий набор услуг и их стоимость. Если компании требуются вооруженные охранники, стоимость услуги рассчитывается исходя из 4–6 долларов США за охранника в час. Система сигнализации, включая «горячую линию» с группой быстрого реагирования, которая есть, как правило, у каждого ЧОП, стоит до 2 тыс. долларов США в месяц. Регулярное получение информации о другой компании стоит 100–300 долларов в месяц.[274] В другом варианте контракт может напоминать медицинскую страховку с ежемесячным взносом в несколько сотен долларов (в зависимости от размера и характера бизнеса), выплачиваемых ЧОП, к услугам которого обращаются только в случае возникновения проблемы. Если проблема достаточно серьезна (например, необходимо получить долг или разрешить конфликт, причем противником в конфликте выступает преступная группировка), она, скорее всего, будет решаться не на контрактной основе и плата (как правило, достаточно высокая) будет рассчитываться исходя из ценности оспариваемой собственности, степени риска и объема работы. Однако не все ЧОП предоставляют подобные услуги. Вместо этого они могут оказать содействие своему клиенту в обращении в органы правосудия для решения проблемы в рамках закона. В этом случае роль ЧОП состоит в том, чтобы добиться от судебных органов быстрого разбирательства дела и склонить их принять решение в пользу своего клиента. Многие ЧОП к концу 1990-х уже создавали отделы, оказывающие юридическую поддержку своим клиентам и работающие с государственными органами правосудия. Из интервью с содиректором петербургского ЧОП «Аванпост»:

Вот, например, бандиты приезжают во вновь открывшуюся фирму: «Вы на нашей территории. Будете платить столько-то». Те говорят: «Мы работаем с охранным предприятием, вот телефон, звоните». Обычно даже не звонят. Если звонят, едем на стрелку. Или так: наша фирма работает с другой фирмой, которая под бандитами. Та фирма «опускает» нашу,т. е. создает искусственный долг или, наоборот, не возвращает долг. Мы предпринимаем юридические меры, можем быстро наложить арест на счета или имущество. Потом снова переговоры. Обычно долг отдают. Мы принуждаем к ведению мирных переговоров, стараемся избежать силовых мер. Лучше всего задействовать государственные судебные органы. Сейчас можно заставить госорганы работать более результативно. Если надо, оказываем поддержку органам юстиции. Ведем индивидуальную работу с представителями госорганов. Когда у тебя сотни тысяч активов на балансе, ты семь раз подумаешь, вписываться ли в сомнительные дела [17].

Несмотря на то, что сфера частного охранного бизнеса представляет собой систему, близкую к рынку, существенные ограничения все же остаются, особенно в том, что касается свободы выбора силового партнера. Компания, однажды застигнутая врасплох посещением бандитов, поддавшаяся угрозам и начавшая платить деньги за охранные услуги, скорее всего, попадет в долгосрочную зависимость от группировки. Сходным образом, если один раз компания обратилась к преступной группировке для разрешения проблемы, то с этого момента она, скорее всего, будет постоянно находиться под ее принудительной защитой и любые попытки освободиться будут заканчиваться санкциями. Естественно, что компания, связанная с теневой экономикой или незаконной торговлей, как правило, нанимает участников нелегальных силовых структур или попадает под их влияние. Известно, что преступные группы заманивают клиентов, предлагая выгодные стартовые кредиты, что дает им возможность впоследствии стать совладельцами.

Благодаря договорному характеру отношений, более высокой степени предсказуемости поведения, а также более качественным услугам, ЧОП оказываются более выгодным способом решения проблемы экономической безопасности, чем ОПГ, при условии отсутствия описанных выше ограничивающих факторов. Из интервью, взятого в 1997 г. у директора московской торгово-промышленной компании: «Сегодня выгодно, намного выгоднее иметь дело <…> с ФСБ, нежели с какой-нибудь там группировкой криминальной <…> разговаривать с ними гораздо выгоднее, экономически выгоднее и, более того, надежнее».[275] В отличие от преступных группировок, ЧОП обычно не вмешиваются в дела своих клиентов, но они и не предоставляют кредитов. Как уже упоминалось выше, клиенты преступных группировок вынуждены платить до 30 % от своей прибыли, в то время как цена возвращения долга обычно равняется половине его суммы. Цена силовых и охранных услуг легального ЧОП договорная и зависит от размера и вида деятельности клиента. Но она обычно выражается в фиксированной ежемесячной оплате, а не в проценте от прибыли или от оборота, как это происходит в криминальном секторе. Согласно заявлению исполнительного директора среднего предприятия, занимающегося выпуском мультимедийной продукции и подписавшего контракте ЧОП «Защита», условия предоставления охранных услуг были достаточно выгодными:

<…> Когда создавала фирму в девяносто пятом, боялась, что вот-вот придут бандиты и потребуют платить. Пришлось искать знакомых, связанных с милицией. Они отвели меня в офис «Защиты». Там заключили договор на некие услуги по безопасности, бумажка такая, она у меня до сих пор где-то есть. Платили по безналу, сначала 200,

потом 350 долларов в месяц. Это были вообще копейки, прибыль была до 20 тысяч в месяц. Но хорошо то, что они не имели права вмешиваться в наш бизнес, проверять, считать. Мы просто покупали определенную услугу. То есть не процент, а фиксированную услугу, по типовому такому договору. Услуга состояла в том, что мы могли на них ссылаться и при необходимости звонить. То есть платили за то, что не приходили другие. Дополнительная услуга — возврат долгов. За маленькие суммы они не брали ничего, до 1000 долларов. За более крупные — 40 % суммы. Наш должник, «Великий город» Розенбаума, контролировался бандитами, и, когда он разорился, надежды получить долг не было никакой. Но «Защита» помогла вернуть его. Когда они за это берутся, им всегда необходимо показать юридический документ. Но где проходит грань между милиционерами и бандитами — мне совершенно не ясно [5].

Менеджеры крупных ЧОП утверждают, что их услуги являются более качественными благодаря профессиональному опыту их сотрудников. Несмотря на наличие силового ресурса, крупные компании полагаются на информационные и аналитические методы, наработанные на государственной службе. Они утверждают, что основной упор делается не на прямой физической защите и не на угрозах, а на превентивной нейтрализации возможной опасности и конфликтов. Заместитель председателя службы безопасности Ассоциации российских банков А. Крылов так описал методы легальных силовых партнеров: «Для возврата долга вовсе не нужно прибегать к силовым мерам — достаточно просто продемонстрировать имеющиеся у вас каналы распространения компрометирующей неплательщика информации».[276] Директор ЧОП «Алекс-Запад» утверждал, что у них есть база данных на все компании региона, позволяющая оценить степень надежности возможных партнеров клиентов компании до вступления с ними в деловые отношения.

В более жесткую конкурентную борьбу с ОПГ вступают те ЧОП, которые предоставляют редкую, но пользующуюся все большим спросом услугу по так называемому «снятию крыши». Эта задача связана с высокой степенью риска и состоит в том, чтобы заставить контролирующую данное предприятие ОПГ оставить его. После этого ЧОП естественным образом возьмет охрану данной фирмы на себя. Освободиться от контроля преступной группировки очень трудно — затраты на такую попытку обычно превышают выгоды. И все же в тех случаях, когда компания-клиент, стремящаяся освободиться от влияния преступной группы, сама не связана с нелегальным бизнесом и обладает большим коммерческим потенциалом, а ЧОП достаточно сильное и имеет хорошие связи с органами милиции, компания может пойти на риск и избавиться от контроля криминальной группировки. Подобная практика представляет собой любопытный частный способ борьбы с организованной преступностью, в котором открытая коммерческая заинтересованность, побуждающая бороться за клиента, несет латентный эффект относительной декриминализации бизнеса. «Снятием крыш» занимался, например, ЧОП «Балтик-Эскорт», одно из первых частных охранных агентств в Петербурге, основанное в апреле 1993 г. бывшим сотрудником МВД Романом Цеповым и бывшим офицером ФСБ Иваном Корешковым. Основной персонал «Балтик-Эскорта» изначально составляли бывшие сотрудники вильнюсского и рижского ОМОНа. В начале деятельности у ЧОП возник конфликт с чеченской ОПГ из-за предприятия автотехобслуживания «Инавтосервис», руководство которого пыталось найти другую охранную структуру. Далеко не мирная конкуренция закончилась в пользу ЧОП «Балтик-Эскорт», которое таким образом приобрело своего первого постоянного клиента. После этого ЧОП занималось сопровождением трейлеров, перевозивших импортную продукцию через Украину в Петербург, — по маршруту, контролировавшемуся ОПГ и считавшемуся одним из самых опасных для водителей. Эта деятельность, по мнению Цепова, оказалась решающей для последующего коммерческого успеха предприятия, так как благодаря ей «Балтик-Эскорт» приобрел репутацию надежного силового партнера [24].

Но в действительности сильными позициями на рынке охранных услуг «Балтик-Эскорт» обязан связям и влиянию самого Цепова: предприятие обеспечивало охрану Владимира Путина, когда он работал вице-мэром Санкт-Петербурга. Сам Цепов был тесно связан с Виктором Золотовым (начальником службы безопасности президента РФ) и другими выходцами из силовых структур Петербурга, занявшими ключевые должности в Москве. Роль Цепова заключалась в неформальном посредничестве между официальной властью в Кремле и властью и бизнесом на Северо-Западе, включая назначение людей на государственные должности (в т. ч. силовые структуры) и взаимодействие с криминальным миром. Посредничество между официальными и неофициальными властями (т. е. функция связи и координации различных социальных сетей) несло не только выгоды, но и риски. Цепов пережил три покушения, но был отравлен и умер в сентябре 2004 г.[277]

ПОСЛЕДСТВИЯ

История возникновения легального частного охранного бизнеса — яркий случай происхождения институтов в результате незапланированных и непредвиденных последствий действий различных агентов. Первым мощным толчком к началу процессов, описываемых в данной главе, стал ряд преобразований органов государственной безопасности, разработанных и осуществленных исходя из краткосрочных политических соображений в период, когда Ельцин и его окружение стремились укрепить политическую власть и нейтрализовать возможную опасность для нового режима. Радикальный либерализм и антикоммунизм начала 1990-х гг. способствовали легитимации этих решений. Первоначальная идеология рыночных реформ также способствовала радикальному ограничению роли государства и была построена на идее «невидимой руки» рынка, которая сама установит новый экономический порядок, как только будут созданы условия для свободной реализации экономических интересов. Все силы были направлены на примитивно понятную экономическую либерализацию. В такой ситуации ослабление системы госбезопасности и правопорядка привело к быстрому увеличению числа неформальных силовых структур: ушедшие в отставку и действующие сотрудники силовых ведомств открыли для себя способ конвертации профессиональных навыков в рыночный товар. Разрушив прежнюю советскую систему силовых ведомств, созданную для защиты государственной собственности и однопартийного режима, правительство, тем не менее, не сделало практически ничего для создания институтов, которые защищали бы права вновь появившихся частных собственников. Но и бывшие сотрудники органов милиции и безопасности, не говоря уже о преступных элементах, также не имели никакого представления об институциональном строительстве — большинство из них просто приспосабливались к новой экономической ситуации. Силовое предпринимательство, методы которого уже были отработаны членами ОПГ, стало их основным способом адаптации к сложившейся ситуации. Вместо того чтобы бороться с организованной преступностью, многие сотрудники государственных структур оставили службу и сами занялись этим видом деятельности.

Эффект конкуренции

Тем не менее в целом закон «О частных охранных предприятиях» можно рассматривать как удачный пример законотворчества, посредством которого распространенная неформальная деятельность (в данном случае использование силы и средств принуждения в частном порядке) приобрела законный статус и стала объектом государственного регулирования. Это был редкий в российской практике случай, когда принятие закона отражало попытку признать, узаконить и кодифицировать уже существующий вид деятельности, а не пытаться навязать ее «сверху» (хотя здесь мы могли бы добавить, что государство в этот период было просто не способно навязывать что-либо «сверху»). Темпы роста этого нового, узаконенного в 1992 г. сектора частного предпринимательства свидетельствуют об успехе законодательной инициативы и об огромном спросе на этот тип услуг. Разрабатывая и проталкивая закон «О частной охранной деятельности», сотрудники милиции и госбезопасности действовали в своих собственных непосредственных интересах — точно так же, как российское руководство, когда оно занималось дроблением силовых министерств. Общественная реакция на принятие этого закона была неоднозначной; часто говорилось, что новый закон на руку преступным элементам, стремящимся легализовать свои «крыши». Руководство МВД быстро поняло, что ЧОП выступают в качестве прямых конкурентов милиции и особенно вневедомственной охраны. В 1995 г. министерство, возглавляемое тогда Евгением Куликовым, предприняло попытки дискредитировать работу частных охранных агентств и выразить протест в Государственной Думе с целью добиться полного запрета данной деятельности. В январе того же года законодательный орган даже принял в первом чтении ряд поправок к закону о частной охранной деятельности, которые должны были серьезно ограничить возможности частных охранных агентств. Тогда же Куликов выступил с инициативой создания Комитета по сотрудничеству между банками и правоохранительными органами. В декабре 1995 г. МВД и Ассоциация российских банков подписали соглашение о сотрудничестве, согласно которому МВД обязалось обеспечивать безопасность банковского сектора.[278] Таким образом министр надеялся вернуть МВД обширный сегмент рынка безопасности, который к тому моменту был освоен охранными предприятиями и службами безопасности, созданными сотрудниками КГБ-ФСБ. Последние ответили на это открытым письмом к президенту и председателям обеих палат парламента, в котором подчеркивалась конструктивная роль деятельности частных охранных агентств в развитии цивилизованного рынка и в котором они предостерегали Думу от поспешных решений. Письмо, подписанное президентами ассоциаций ветеранов, служивших в основных спецподразделениях КГБ-ФСБ, в том числе в «Альфе», «Вымпеле» и «Весне», подробно объясняло, что вследствие неспособности государственных правоохранительных структур защитить частных предпринимателей частные охранные агентства являются единственным действенным институтом по борьбе с организованной преступностью и что, если вывести их из игры, преступные группировки немедленно займут их место и, соответственно, расширят сферу своего влияния.[279] В итоге первоначальный вариант закона «О частной охранной деятельности» устоял.

После неудачной попытки отменить этот закон МВД поменяло тактику и принялось усиливать контроль за его соблюдением, дав распоряжение региональным подразделениям ужесточить проверки с целью закрыть максимальное количество частных охранных агентств. В результате количество агентств, потерявших лицензию, резко возросло после 1995 г. (см. табл. 5). Тем временем группа юристов и лоббистов частного охранного бизнеса начала подготавливать новую, улучшенную версию закона, который прошел первое чтение в Думе в 1997 г., однако так и не был принят.[280]

Между тем рост частных охранных агентств продолжался. Его главным результатом стали создание и легализация новых организационных форм и практик частных охранных услуг. Бывшие неформальные и незаконные организации начали перестраиваться в соответствии с новыми возможностями, предоставляемыми законом. В ходе этих преобразований преступные группировки и неформальные группы государственных служащих, занятые «крышеванием», начали получать лицензии и в какой-то степени ориентироваться на формальные ограничения. Это, в свою очередь, сделало мутный «крышный» бизнес более прозрачным для государства. Государственные органы постепенно усиливали контроль за соблюдением правил и штрафные санкции за их нарушение. Согласно утверждению руководителя крупного ЧОП «Скат», «в принципе, достаточно сигнала со стороны потерпевшего о том, что на него пытаются оказать давление сотрудники такой-то охранной фирмы, чтобы эта фирма быстро потеряла лицензию».[281]

Принятие в 1992 г. закона «О частной охранной деятельности» служит фактическим признанием произошедшей фрагментации государственной монополии на насилие. К 2000 г. этот закон стал инструментом, позволяющим государству в некоторой степени контролировать силовое предпринимательство. Хотя едва ли кто-либо намеренно преследовал эту цель, казалось, что государство выбрало из двух зол меньшее и выстроило свою политику в соответствии с фактическими возможностями. Оказавшись не в состоянии обеспечить эффективную защиту и соблюдение законности в сфере экономики и столкнувшись с угрозой, исходящей от преступной среды, государство, как кажется, вынуждено было передать охранные и правовые функции своим бывшим сотрудникам, работающим в частном секторе. Такое толкование этого процесса, хотя и правдоподобное, на самом деле было бы не более чем продуктом умственных построений, вносящих логику и цели в действия, единственной реальностью для которых была борьба за власть, выживание, принятие мер и контрмер, а также множество сиюминутных интересов. Сложившаяся ситуация всегда отражает временный баланс сил, а не реализацию какого-либо плана или курса.

Непреднамеренным последствием приватизации силовых ведомств стал рост конкуренции и ее косвенное воздействие на организованную преступность. Несмотря на то, что обеспечение охраны и соответствующие издержки до сих пор остаются для экономических субъектов обязательным условием их деятельности, характер связанных с этим отношений изменился. Принятие закона способствовало формированию рынка частных охранных услуг, что можно рассматривать как прогрессивный шаг по сравнению с охранным рэкетом начала 1990-х гг. Под влиянием нескольких факторов, в том числе легализации охранной деятельности, господство нелегальных силовых структур над своими клиентами и жесткое ограничение выбора силовых партнеров начали ослабляться. Рост легальных охранных предприятий привел к расширению спектра услуг и возможностей выбора, наделив платежеспособных клиентов большей властью. Конечно, существующая конкуренция и ее правила далеки от совершенства, а присутствие в частном охранном секторе преступных элементов до сих пор ощутимо. Однако в результате степень предсказуемости действий участников рынка все же возросла. Более того, в отличие от преступных группировок, облагающих данью другие экономические субъекты и не платящих налоги по определению, ЧОП вынуждены действовать исходя из другого экономического принципа: производить и продавать конкретные услуги на контрактной основе и платить налоги государству.

Конкуренция и специализация также способствовали усилению тенденции, проявившейся ранее в среде преступных группировок, — переходу к превентивному снижению риска вместо нанесения ответного ущерба. Ответные меры требуют прежде всего наличия достаточного количества «бойцов»; в превентивной тактике акцент делается на добывании и анализе информации, а также юридической компетенции. Последней тенденцией в охранной деятельности является усиление информационных и юридических подразделений и сокращение числа вооруженных охранников до уровня, необходимого для выполнения контрактов по обеспечению физической охраны. Необходимость в распространенных в середине 1990-х гг. мини-армиях, разъезжающих по стрелкам и участвующих в разборках, постепенно отпадает [2,10,17].

ДАЛЬНЕЙШАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ОХРАННЫХ АГЕНТСТВ

ЧОП изначально появилось как альтернативная форма силовой структуры, занятая силовым предпринимательством и предоставляющая ряд организационных услуг, конкурируя или сотрудничая с преступными группировками. Эта форма оказалась достаточно конкурентоспособной. При возможности выбора экономические предприятия предпочитали заключать договор с ЧОП, а не с преступными группировками; многие ОПГ также преобразовывались в ЧОП и частично формализовали свои отношения с клиентами. Те, кто этого не сделал, постепенно вытеснялись с легального рынка и возвращались в теневую экономику. Чтобы отделить себя от ЧОП, служащих прикрытием для ОПГ, и завоевать доверие бизнеса, ЧОП, возглавляемые бывшими сотрудниками милиции и безопасности, начали использовать традиционные методы, «генерирующие» доверие. Они организовали ряд деловых ассоциаций и лиг с жестко контролируемым членством, добились формального признания ведущими западными компаниями, производящими услуги по безопасности, и занялись активной рекламой своих торговых марок и достижений на профессиональном поприще. Через сеть специализированных журналов контролирующие государственные инстанции начали публиковать списки ЧОП и ЧСБ, замеченных в незаконной деятельности и связанных с преступностью. Большой сегмент предприятий безопасности публично заявил о своей независимости от так называемых «карманных охранных предприятий» — учрежденных и полностью контролируемых крупными холдинговыми компаниями.

Теоретически ЧОП должны быть заинтересованы в сохранении преступных группировок и других источников физической и экономической опасности, способствующих поддержанию спроса на охранные услуги и помогающих получить серьезных клиентов. В то же время ЧОП заинтересованы в повышении качества своих услуг и снижении их стоимости. Чтобы завоевать доверие запуганных клиентов, которых СМИ давно убедили в том, что «русская мафия» распространила свое влияние повсюду, ЧОП не упускают случая подчеркнуть свое отличие от преступных элементов. Соответственно, им приходится быть более предсказуемыми и цивилизованными.

Кроме того, возможность удержаться на рынке безопасности стала все больше зависеть от выполнения требований законодательства. При этом следование всем формальным правилам, по сути, противоречит изначальной причине появления частных охранных агентств, которая состоит в необходимости защиты прав собственности и контроле за соблюдением контрактов. Ценность данных агентств для бизнеса состоит в том, что они «решают вопросы», т. е. заключают неформальные соглашения. Если сотрудники частных охранных структур устранятся от разрешения конфликтов и возвращения долгов неформальным способом, если они откажутся давать личные гарантии и участвовать в запугивании, в чем тогда будет смысл их работы?

Есть несколько путей их дальнейшей эволюции. Один, как мы уже видели, состоит в том, чтобы не заниматься самостоятельным разрешением имущественных и других споров в интересах своих клиентов, а использовать для этих целей государственные правовые институты. В этом случае ЧОП будет предоставлять юридические консультации и за счет использования неформальных связей гарантировать своему клиенту эффективную защиту со стороны судебных органов. Однако такое решение проблемы подразумевает рекламирование другой охранной структуры — государства. Закономерным результатом подобной практики будет преобразование ЧОП в консалтинговую компанию. Другой вариант — переориентация на физическую охрану, деловую разведку, предоставление технического оборудования по безопасности и т. п. Сегодня многие ЧОП занимаются изготовлением, распространением и техническим обслуживанием высококачественного оборудования безопасности, создают базы данных и рекламируют свои информационно-аналитические службы. Третье направление напоминает рассмотренную ранее эволюцию крупных преступных сообществ: вложение капитала в экономические предприятия и переход капитала из охранного в другие, конвенциональные виды бизнеса.

В 2000-е гг. рост частного сектора безопасности продолжался с темпами 10–15 % в год, то есть быстрее, чем российская экономика в целом (см. табл. 5). По мировым масштабам, численность частных охранников в населении России — одна из самых высоких в мире, что характерно прежде всего для стран с переходной экономикой (см. табл. 6).

К 2010 г. объем рынка частных охранных услуг оценивается экспертами примерно в 7 млрд долларов, а занятость в этом секторе составляет примерно 745 тыс. человек.[282] Дискуссии вокруг новой редакции закона «О частной охранной деятельности» велись участниками рынка вплоть до его принятия в конце 2008 г. Занявшие прочные позиции на рынке крупные игроки были заинтересованы как в ограничении конкуренции, так и в укрупнении охранных предприятий, чтобы вытеснить с рынка мелкие фирмы. А МВД, будучи представлено на охранном рынке как в форме ГУП «Вневедомственная охрана», так и многочисленными ЧОП, созданными выходцами из этого ведомства, стремилось сохранить доминирование на рынке, используя возможности регулировать этот рынок и лоббируя свои интересы в Государственной думе. «Вневедомственная охрана», по-прежнему являясь крупнейшим игроком на рынке частных охранных услуг благодаря доступу к ресурсам и возможностям МВД, стала, тем не менее, убыточной после 2004 г. и субсидируется из бюджета министерства.[283] Оппонентами, по понятным причинам, выступал приватизированный сегмент ФСБ, лоббистом которого, хотя и не особо успешно, выступал депутат Геннадий Гудков. В результате принятия поправок усложнились условия создания частных охранных организаций (как они стали официально называться): был повышен минимальный уставной капитал, усложнены требования при регистрации и наборе персонала, ограничен круг учредителей (им не может быть клиент предприятия и иностранные лица) и возможности создавать филиалы за пределами одного региона. Также был усилен контроль за огнестрельным оружием: теперь оно не может принадлежать ЧОП, а только арендуется им у государства. Все эти меры будут так или иначе ограничивать вход на рынок, способствовать укрупнению охранных предприятий и ограничивать конкуренцию. Новый закон сделал практически невозможным создание «карманных» ЧОП и служб безопасности. Дальнейшее развитие этого сектора будет происходить, по-видимому, за счет его внутренней реорганизации, а не расширения, как в предыдущее десятилетие.

Таблица 6. Численность частных охранников на 100 000 населения, первая десятка N*N« Страна Число частных охранников Население Число частных охранников на 100 000 населения 1 Венгрия 105 121 10 037 800 1 047,3 2 Бразилия 1 500 000 189 953 000 789,7 3 Болгария 58 703 7 673 200 765,0 4 ЮАР 307 342 49 000 000 627,2 5 Россия 329745 141 950 000 525,1 6 Чешскаяреспублика 51 542 10 209 600 504,8 7 Эстония 6 000 1 333 000 450,1 8 Румыния 92 000 21 154 200 434,9 9 Ирландия 17 500 4 104 300 426,4 10 Великобритания 250 000 60 363 600 414,2

ГЛАВА 11 ФРАГМЕНТАЦИЯ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

Формирование государств, центральный процесс в человеческой истории, происходит все время. Хотя он никогда не останавливается, в отдельные периоды в различных географических регионах он «вспыхивает» с особой силой, подобно вулканической активности, а потом «затухает», оставляя после себя новые политические образования. В Европе наиболее интенсивно этот процесс проходил в XV–XVII вв. (хотя и сегодня на Балканах и на территории бывшего СССР он еще не закончился). К XIX в. европейское государство приняло свою современную форму, которая и послужила основанием для известного идеально-типического социологического определения государства, данного Максом Вебером: «монополия легитимного физического насилия в пределах определенной территории».[284] Возможность конструирования идеального типа означала, что модель современного государства в основном сложилась и что вся последующая политика и, соответственно, ее анализ будут осуществляться уже в рамках этой новой формы социальной организации. На смену длительной и жестокой политике, суть которой — борьба организации, называвшейся государством, за установление суверенитета в пределах определенной территории посредством достижения монополии на насилие, судопроизводство и налогообложение, пришла политика другого типа, которая уже не затрагивала эти ключевые монополии, а опиралась на них. То, что когда-то являлось целью политики, стало ее основным инструментом. После того как государство состоялось в качестве организующей формы, позволявшей кон-тролировать применение силы, распределять ресурсы и осуществлять эффективное управление, борьба шла уже за достижение контроля над этими основополагающими возможностями.

Таким образом, необходимо четко различать политику суверенитета, результатом которой явилось формирование государства, и политику в обычном понимании, целью которой является контроль над государственным аппаратом. Говорить об обычной политике имеет смысл только после того, как аппарат государства достигнет определенного уровня административных возможностей. Политика формирования государства есть условие возможности политики в обыденном понимании.

Аналогичное соотношение присутствует и в познании обоих явлений. Рассмотрение политики как конкурентной борьбы между различными группами или партиями за контроль над государством (прежде всего над аппаратом исполнительной власти) с необходимостью предполагает существование государства и соответствующих административных возможностей, тогда как анализ формирования государства по определению не может полагать государство в качестве отправной точки. Поэтому политика формирования государства попадает, как правило, в область исторического познания, в то время как обычная политика рассматривается в контексте настоящего как текущая или современная политика, вне исторической размерности.

Одним из ярких исключений из этой тенденции является исследование бартерной экономики и роли денег в постсоветской России, выполненное американским социологом Дэвидом Вудраффом. Автор отходит от общепринятого понимания политики как борьбы различных групп за доступ к денежно-кредитным рычагам управления хозяйством и предлагает рассматривать российскую политику 1990-х гг. как борьбу за установление единого средства платежа, т. е. за то, чтобы создать один из таких рычагов управления, а вместе с ним и одно из ключевых условий государственности как таковой. В большинстве исследований постсоветского периода внимание ученых сосредоточено на успехах и неудачах политики рыночных реформ, проводимой российским правительством. По мнению Вудраффа, говорить о такой политике — значит ошибочно полагать, «что данное правительство уже имеет в своем распоряжении инструменты господства — в том числе контроль над денежными средствами, — которые поддерживают рыночную экономику в масштабе страны».[285] Он проводит различие между политикой денежной консолидации, включающей в себя борьбу между различными группами за то, что считать средством платежа, и политикой распределения наличных денег, т. е. борьбой зато, кто сколько получит из «кассы» (т. е. казны). Первый тип политики очевидно относится к процессу формирования государства, второй — связан с политикой в обычном понимании. По мнению автора, преобладание бартерной экономики, которая в середине 1990-х гг. разделила экономическое пространство России на множество закрытых и непрозрачных для правительства систем обмена и таким образом подорвала государственную монополию на средства платежа, дает основания отказаться от господствующей метафоры «рыночных реформ». Вместо этого при исследовании российской политики более уместна аналогия с меркантилистским периодом становления капитализма, когда формирующиеся европейские государства стремились ввести единые средства платежа на подконтрольных им территориях, тем самым создавая национальные рынки. Не настаивая на явном сходстве между историческими периодами, Вудрафф, тем не менее, демонстрирует, как можно продуктивно использовать историю для анализа современной политики. История (в данном случае история формирования государств и рынков) образует фоновое знание, которое помогает выявить структурные параллели и задает общее направление исследованию, не образуя при этом его содержания.

Исторические параллели условны, однако они дают возможность установить критическую дистанцию, которая так необходима в социологическом исследовании. Они важны эпистемологически, поскольку позволяют нам иначе взглянуть на реальность, увидеть ее совсем не такой, какой она навязывается нам господствующим и принимаемым на веру дискурсом сегодняшнего дня. Джоэл Мигдал, занимавшийся исследованием государств в «третьем мире», заметил, что мы ошибочно воспринимаем государство как часть привычного ландшафта: «То, что кажется нам неотъемлемой частью существующего миропорядка и воспринимается нами так же естественно, как окружающие нас реки и горы, на самом деле является творением короткого промежутка человеческой истории».[286]

Содержательный и структурный аспекты государства

Легитимация современного государства, в том числе и использования силы его представителями, связана с его претензией на служение общественным интересам и статус безличной общественной или публичной организации, производителя общественных благ. Если военная сила и организация составляют субстантивный, т. е. содержательный, аспект формирования государства, то достижение публичного статуса, т. е. претензия на служение общественным, а не частным интересам, относится к тому, что можно назвать структурным аспектом. Наличие государства подразумевает поддержание и воспроизводство границ между общественным и частным, формальным и неформальным, безличным и личным (персонифицированным) способами действия и соответствующими сферами. Это структурные, т. е. исключительно реляционные, формообразующие, категории. В отличие от территориальных границ, размечающих физическое («объективное») пространство, структурные границы конституируются поведением и восприятием (аттитюдами) участников, как чиновников, так и частных лиц. При формировании государства разделение сфер (и типов действия) на общественную и частную связано с экономическими интересами, разделение на формальную (официальную) и неформальную относится к системе правил и постановлений, а на безличную и личную (персонифицированную) — к способам их применения. Государство является легитимным (т. е. его законам следуют, а его приказам добровольно подчиняются), когда оно способно эффективно поддерживать эти границы, отделять себя от сферы частных интересов и персонифицированных отношений и когда оно воспринимается большинством подданных или граждан в качестве общественного, официального и безличного института. Механизмы поддержания этих границ также составляют важнейшую часть государства. Это могут быть как способы воспитания и обучения государственных чиновников для укрепления духа служения государству, так и проведение чисток и крайне жестоких репрессивных мер по отношению к служащим, не соблюдающим эти границы. Сбои и нарушения в поддержании структурных границ обычно называют словом «коррупция»^ восстановление или укрепление государства в структурном аспекте — «борьбой с коррупцией».

Исторически на образование структурных границ, формирующих современное государство, и на создание эффективной системы их поддержания ушло немало времени — прошли столетия, прежде чем основное правительственное здание было отделено от частного жилища главы государства, а государственная казна — от его личного состояния. Необходимо также различать исторические усилия, которые были предприняты для внедрения этих границ и различий, и постоянные ежедневные действия, посредством которых они воспроизводятся. История, или диахронная перспектива, показывает нам, как государства обрели современную форму и как они различались на разных этапах своего развития. Повседневное воспроизводство структуры (т. е. границ и отношений), или синхронная перспектива, показывает зависимость существования государства от повседневного поведения и отношения людей и дает нам представление о том, как государство может перестать существовать в случае исчезновения этих границ — даже если его содержательные элементы (административно-полицейский аппарат) сохранятся.

Этос и традиция государственной службы способствуют экономии ресурсов и усилий, затрачиваемых на поддержание границ. Нарушение традиции и истощение ресурсов, вызванные массовым оппортунистическим поведением государственных функционеров, ведут к структурному разрушению государства или его приватизации.[287] Структурный кризис может произойти практически в любой сфере государственного устройства, но наиболее глубоким он становится тогда, когда затрагивает основы государства — способность контролировать силу, вершить правосудие и собирать налоги. Тогда можно представить, как общественная монополия силы (общественный характер которой является важнейшим фактором легитимации) может распасться на множество частных «монополий», устанавливаемых частными организациями, владеющими ресурсом принуждения.

Многообразие субъектов политики

Отделяя структурный аспект формирования государства от субстантивного (содержательного), можно теперь рассмотреть государство с точки зрения сугубо конфигурационных, реляционных категорий. Субстантивный аспект включает в себя создание различных организаций, составляющих государство, в том числе тех, которые поддерживают его возможности по принуждению и обеспечению безопасности. Это организационно-техническая составляющая государства, люди, аппараты, технические средства — своего рода «hardware». Структурный аспект государства — это соотношение сил и соответствующие ему границы. Несмотря на то, что монополизация силы предполагает значительный рост военного, правоохранительного и административного аппарата, их существование еще не означает наличия государства (хотя обязательно порождает такую иллюзию). Монополизация силы — это изменение границ между силовыми структурами или организациями, распоряжающимися насилием, определяющее, каковы те единицы, которые являются субъектами силовых отношений. В какой-то момент субъектами силовых отношений являются индивиды или группы, при другой расстановке сил- это уже крупные организации, например города-государства или княжества. Вне зависимости от своего размера и названия эти единицы сохраняют достаточно безопасную и хорошо структурированную среду в рамках своих сфер ответственности и ведут борьбу друг с другом за их пределами. Реконфигурация сил создает новую ситуацию, при которой границы изменяются и субъекты политики принимают иные формы. Это может быть, например, распад более крупного государства на автономные анклавы, контролируемые племенными вождями, появление национальных государств (или их исчезновение) в качестве основных субьектов международной политики. Данный процесс может быть как консолидацией (политической монополизацией), так и дроблением крупных монополий и возникновением большого количества новых субъектов политики, что часто происходило после распада империй или больших государств. Однако с точки зрения конфигурационных изменений понятие территории несущественно или вторично; оно просто отражает границы более стабильных монополий. Единицы, из которых состоит та или иная конфигурация, могут иметь разные формы и названия, от рэкетирских группировок до княжеств, от городов-государств до империй. В современном мире преобладает форма, являющаяся на данный момент наиболее стабильной и жизнеспособной, — государство или национальное государство {nation-stote). Это, однако, не исключает возможности ее исчезновения в будущем — ведь существовавшие в течение столетий субъекты политики, такие как княжества, города-государства и империи, уже практически исчезли, хотя их правители, по-видимому, не представляли другого устройства и считали его вечным.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ И ПРИЗНАКИ СКРЫТОЙ ФРАГМЕНТАЦИИ ГОСУДАРСТВА

В свете различия между субстантивным и структурным аспектами государства можно представить ситуацию, при которой основной комплекс организационно-технических средств государства еще существует, но самого государства уже нет. Это позволяет лучше понять динамику российского государства в 1987–2000 гг. Скрытая фрагментация государства началась еще до распада Советского Союза, а законодательное провозглашение новой российской государственности не остановило процесс структурного разрушения государства, по крайней мере в течение первых пяти-семи лет. Рассматриваемый в предыдущих главах процесс возникновения, взаимодействия и эволюции различных частных силовых структур являлся одновременно анализом динамики российского государства, точнее, его скрытой фрагментации. Следует понимать, что структурный распад и скрытая фрагментация государства не обязательно подразумевают территориальное дробление на более мелкие политические единицы, как это произошло в бывшей Югославии, хотя возникновение режима полевых командиров в Чечне в 1996–1999 гг. может дать нам представление о том, как это могло бы произойти.

Под скрытой фрагментацией государства мы будем понимать утрату легитимным государственным аппаратом и его представителями монопольного контроля над применением силы, правосудием и сбором налогов, не сопровождающуюся территориальным дроблением или открытым вызовом со стороны конкурирующих частных или неформальных силовых структур.[288] Показателем скрытой фрагментации государства является появление конкурирующих и неподконтрольных государству источников насилия, посредников при разрешении имущественных и иных споров, а также инстанций налогообложения на территории, находящейся под формальной юрисдикцией данного государства. Деятельность этих конкурирующих организаций обозначается здесь как силовое предпринимательство. Условием возможности силового предпринимательства является автономия владельцев средств принуждения, а доходы от данной деятельности всегда идут на укрепление этой автономии. Таким образом, появление и расширение возможностей для ведения силового предпринимательства является практическим выражением фрагментации или структурного кризиса государства.

Выше мы подробно проанализировали преступные группировки и частные охранные предприятия, оставив за пределами исследования силовые структуры и неформальные группы, тесно связанные с государством или даже формально ему принадлежащие. Государственные служащие, имеющие доступ к силовым ресурсам государства, от начальников местных отделений милиции до правительственных чиновников, также активно участвовали в силовом предпринимательстве на соответствующем уровне. Для крупных компаний и олигархов неформальные государственные «крыши» играли ту же роль, что преступные группировки — для малого и среднего бизнеса.

Неформальная государственная «крыша»

Ранее мы разделили силовые структуры на частные незаконные (преступные группировки), частные законные (частные охранные предприятия) и, наконец, государственные незаконные (сотрудники государства, действующие как частные силовые предприниматели). Соответственно, «крыша» может быть предоставлена преступной группировкой, частным охранным предприятием или государственными служащими, выступающими как частные лица, в особенности теми, кто непосредственно работает в силовых ведомствах. Четвертый тип «крыши» можно охарактеризовать как законный государственный: это само государство, как оно представляется в идеально-типических моделях. Очевидно, что структурные изменения, проявляющиеся в укреплении четвертого типа «крыши» и ослаблении трех других, являются процессом, составляющим суть формирования государства (см. рис. 5). Причем переход от одного типа к другому является плавным, а границы между ними, как показывает это исследование, всегда размыты. Формирование государства — это когда большинство организаций концентрируется в правой верхней четверти этой схемы.

Едва ли возможно перечислить все существующие комбинации государственных служащих и различных организаций, которые эпизодически или постоянно связаны с «крышной» деятельностью. Важнейшим условием такой деятельности является доступ к силовым ресурсам государства, вне зависимости оттого, контролируются они высокопоставленными сотрудниками государственной безопасности и правоохранительных органов или государственными чиновниками разного уровня. Неформальная государственная «крыша» является чрезвычайно гибким и действенным механизмом благодаря своему прямому доступу к нескольким инструментам: насилию, административному принуждению и правоприменению. Тот, у кого есть возможность использовать милицию специального назначения, налоговую и пожарную инспекции, а также судебные инстанции, может решить практически любой вопрос на соответствующем уровне (местном, региональном, центральном) и остаться при этом практически неуязвимым. Многие средние и крупные предприятия используют именно этот тип «крыши».

Рис. 5. Типология «крыш»

Данный тип силового партнерства опирается на избирательное использование государственных силовых возможностей — на коммерческой основе и в частных интересах. Это результат слабости государства, которая тем не менее не исключает эпизодической демонстрации силы. Это показатель структурной слабости, которая, как утверждалось выше, может совмещаться с субстантивной силой, т. е. с наличием мощных силовых организаций. Неофициальная государственная «крыша» — особый тип коррупции, избирательного использования государственных средств принуждения в интересах частных лиц или групп. Выявить данный вид коррупции чрезвычай но сложно, поскольку роль государственных служащих здесь сводится к избирательному и эффективному выполнению своих должностных обязанностей, которыми легко прикрыть частные интересы. Причина высокой эффективности данного механизма силового партнерства состоит в том, что в условиях незаконченного процесса формирования государства (или при слабых институтах власти) избирательное применение закона легко превращается в форму шантажа, конкурентной борьбы или наказания. Например, расследование, проводимое правоохранительными органами, уголовное дело или проверка налоговой инспекцией часто на самом деле являются попыткой решения спора между предприятиями, одно из которых имеет привилегированный доступ к государственным ресурсам власти и впоследствии, в свою очередь, предоставляет какие-либо блага или услуги на неформальной основе. В случаях когда личная выгода и обмен услугами, связанные с деятельностью «крыши», тщательно замаскированы, доказать чью-либо виновность практически невозможно. Исследование благотворительной деятельности петербургских предпринимателей, например, выявило, что вторыми после инвалидов получателями благотворительных средств от частных компаний оказались региональные органы МВД: 35 % компаний, представленных в выборке, признали, что делали благотворительные взносы в их пользу (организации инвалидов как получатели благотворительности фигурировали в ответах 45 % компаний).[289] По существу, спонсорство превратилось в легальную форму оплаты частных услуг силового партнерства.

Сугубо криминальные формы силового партнерства ненадежны и лишены долгосрочной перспективы. После периода расцвета криминальных «крыш» в 1991–1996 гг. их число начало уменьшаться — под воздействием капитализации охранной дани, конкуренции, а также в результате некоторой активизации правоохранительных органов. Согласно оценкам экспертов, в 1998 г. в Петербурге только 10 % всех «крыш» были целиком криминальными.[290] Один респондент, в определенный момент входивший в ОПГ в Новосибирске, отметил, что чисто криминальные «крыши» были постепенно вытеснены из сферы легального бизнеса неофициальной милицейской охраной [18].

Еще одним результатом эволюции частного охранного бизнеса стало появление так называемых смешанных «крыш». Это организационная структура, в которую входят силовые структуры различного типа (преступные группировки, частные службы безопасности и государственные служащие) с целью совместного решения конкретных вопросов. Их сотрудничество создает более устойчивые и длительные отношения, а также новый тип неформальной организации. В результате достигается высокая гибкость и эффективность: такая неформальная организация может использовать уголовников или бандитов для запугивания и шантажа, ресурсы и репутацию частного охранного агентства — для легальной и «цивилизованной» охраны, а связи с государственной администрацией и судебными органами — для политической протекции и соблюдения своих интересов и интересов клиентов на более высоком, государственном уровне.

«Крыша» номер один

В середине 1990-х гг., когда организованная сила превратилась в один из наиболее ценных рыночных ресурсов, активными участниками экономической и политической деятельности стали различные полуавтономные вооруженные организации.[291] До лета 1996 г. наиболее влиятельной среди них была Служба безопасности Президента (СБП) во главе с генералом Александром Коржаковым, личным охранником Бориса Ельцина с 1985 г. Официально СБП была образована в ноябре 1993 г. в рамках Главного управления охраны (бывшее Девятое главное управление КГБ, отвечавшее за охрану партийного руководства) и быстро превратилась в элитную, хорошо оплачиваемую службу, насчитывавшую более 750 офицеров. В июне 1995 г. ее статус был повышен: СБП стала частью Администрации Президента, а Коржаков получил ранг министра. Новая силовая структура получила формальное право использовать разведывательные и информационные ресурсы ФСБ, а также неофициальную поддержку директора этой службы Александра Барсукова, близкого друга Коржакова.

Воспоминания Коржакова и его заместителя, бывшего полковника МВД Валерия Стрелецкого, свидетельствуют о сильном политическом влиянии, которого СБП достигла благодаря своей близости к президенту и обладанию значительными силовыми ресурсами и возможностями по сбору конфиденциальной информации.[292] Коррупция в правительстве была распространенным явлением, и компромат стал своего рода политической валютой. И Коржаков, и Стрелецкий утверждают, что собрали тонны материалов по делам о коррупции, некоторые из которых повлекли за собой официальные расследования и судебные разбирательства. Помимо охраны президента и сбора компромата, СБП вела и ряд экономических проектов. Она осуществляла контроль за распределением квот на экспорт нефти между частными предприятиями, создав при этом собственную компанию «Ростопливо». Кроме того, она взяла на себя управление государственным предприятием по экспорту драгоценных металлов «Роскомдрагмет». Согласно некоторым источникам, СБП также была тесно связана с экспортом оружия.[293] [294] Очевидно, что все эти виды деятельности не входили в официальные функции президентской охраны.

В условиях множественности автономных силовых структур каждая такая структура склонна рассматривать рост влияния другой как угрозу своим интересам и подвержена соблазну использовать свои силовые ресурсы для ограничения влияния соперников. Иллюстрацией этого тезиса может служить вооруженный конфликт между СБП и службой безопасности (СБ) финансовой группы «Мост», поддерживаемой управлением ФСБ (в то время ФСК) по Москве и Московской области, который произошел 2 декабря 1994 г. В своих воспоминаниях Коржаков упоминает неофициальный приказ Ельцина оказать давление на Владимира Гусинского: «<…> Преследуйте его везде, не давайте ему прохода. Создайте ему такую атмосферу, чтобы у него земля под ногами горела».11 По версии телохранителя президента, резкий приказ Ельцина был результатом интриг Бориса Березовского, который пытался укрепить свое политическое влияние. В то же время Коржаков не скрывает и своей собственной нелюбви к Гусинскому. Действительной причиной растущего недовольства президента и СБП (о чем также говорится и в мемуарах Стрелецкого) была публичная демонстрация силы СБ «Мост» во время поездок Гусинского по Москве в сопровождении эскорта бронированных машин, набитых вооруженными охранниками. СБ «Мост», насчитывающая до полутора тысяч человек, считалась одним из крупнейших частных охранных агентств. Неофициальный отдел безопасности компании «Мост» был основан еще в 1989 г., но серьезной организацией «Мост» стал только в 1993 г., после того как его возглавил Филипп Бобков, бывший заместитель председателя КГБ и основатель Пятого главного управления, отвечавшего за идеологический контроль и борьбу с диссидентами. В своей книге о России 1990-х американский журналист Дэвид Рэмник цитирует слова Гусинского по поводу этого сомнительного выбора: «Мы бы взяли самого черта, если бы он мог обеспечить нам безопасность».[295] Помимо выполнения обычных охранных и силовых функций, СБ также занималась политической и коммерческой разведкой, т. е. сбором компрометирующей информации. Офис группы «Мост» в то время находился в одном здании с московской мэрией на Новом Арбате. Служба безопасности была не единственным подразделением финансовой группы, и теоретически давление могло быть оказано на любое другое подразделение. То, что СБП выбрало в качестве основной цели именно службу безопасности, свидетельствует о том, какую важную роль играли силовые и информационные ресурсы в системе деловых отношений того времени. (Позже, в 1999 г., когда премьер-министром стал Евгений Примаков, объектом давления органов государственной безопасности станет служба безопасности Березовского ЧОП «Атолл».)

В назначенный день вооруженные люди Коржакова начали открыто преследовать эскорт Гусинского, следовавший от его дачи к офису на Новом Арбате, а потом совершили типичный «наезд». Охранники Гусинского были избиты прямо перед входом в здание офиса в самом центре Москвы «неизвестными» в масках, которые затем принялись обыскивать помещение офиса. Охранников же положили лицом на снег и держали так в течение двух часов. Напуганный до смерти, Гусинский первым делом позвонил в московский РУБОП и сообщил о разбойном нападении «неизвестных» в масках.

Приехала специальная группа РУБОПа, проверила документы «неизвестных» и, естественно, тихо удалилась. Увидев всю эту сцену из окна офиса, Гусинский позвонил своему близкому другу, руководителю московского ФСБ Евгению Савостьянову. В своих воспоминаниях Коржаков цитирует радиоперехват звонка: «Женя, выручай, за мной бандюки какие-то увязались. Приехали менты по моему вызову, ничего с ними не сделали, умотали. Надежда только на тебя».[296]Савостьянов сразу же взялся за дело, и на место приехала еще одна специальная бригада, которая сразу начала стрелять в воздух. По свидетельству Коржакова, несколько пуль попало в машину его людей. К счастью, один из сотрудников московского ФСБ узнал среди людей СБП своего бывшего коллегу как раз в тот момент, когда дело дошло почти до стрельбы на поражение. После этого прибыла дополнительная группа людей из СБП, они разоружили и арестовали своих противников из другой силовой структуры. На следующий день все газеты сообщили о таинственной перестрелке в центре столицы.

После этой мини-войны Гусинский в срочном порядке отбыл за границу, Савостьянов был снят с должности, а СБП доказало свое превосходство над другими силовыми структурами. Влияние конкурирующего олигарха на какое-то время было ослаблено. Это событие вызвало большой резонанс по причине высокого статуса участвовавших в нем организаций и в результате его освещения в СМИ. Однако его сценарий не сильно отличается от многочисленных аналогичных конфликтов с участием местных силовых структур, формально принадлежащих государству, однако используемых местным крупным бизнесом для защиты своих экономических интересов и борьбы с конкурентами.[297] Можно высказывать предположения о том, что это было давление на мэра Москвы Юрия Лужкова, но в данном случае это не принципиально. Важно то, какие для этого используются средства: когда есть автономные вооруженные организации, рано или поздно, по мере роста амбиций каждой из них, возникает силовой конфликт — если нет более сильной инстанции, способной перевести конфликт в другие формы. Московский случай свидетельствует не о силе государства, а о его слабости. Смысл его состоит в том, что охранное предприятие с офисом в Кремле оказалось на тот момент сильнее другого охранного предприятия, расположившегося в резиденции мэра Москвы на Новом Арбате.

Конкуренция за налогоплательщика

Поскольку в социалистической системе хозяйствования основная часть производственных активов находилась в собственности государства, все доходы от производственной деятельности также изначально поступали в распоряжение государства, а налог с личных доходов граждан удерживался в пользу государства при начислении заработной платы. Благодаря такой форме собственности государство имело возможность практически неограниченного изъятия средств из сферы экономики и последующего их распределения в соответствии с планом развития народного хозяйства. Официально налоги существовали, однако характер налогообложения в административной экономике отличался от традиционного понимания налогообложения. То, что называлось налогообложением, было похоже на ситуацию, в которой человек постоянно распихивает деньги из одних карманов в другие. Деньги перемещаются между карманами, не меняя владельца. Налогообложение в обычном понимании вызывает в сознании, скорее, образ человека, забирающего деньги у другого человека, который является их владельцем и который регулярно отдает определенную долю своих денег первому. Такая система подразумевает различие между инстанцией налогообложения и собственниками налогооблагаемых активов, а также некоторую форму контракта или взаимных обязательств. Государственная форма собственности снимала вопрос о налоговых отношениях между государством и хозяйствующими субъектами ввиду отсутствия разделения между ними: все отношения по поводу реализации прав собственности, т. е. доступа к ресурсам и их использования, разворачивались внутри самого государства (его бюрократических подразделений) и не предполагали отношений с внешними независимыми контрагентами. Поэтому в советской социалистической экономике налоговые отношения и отношения собственности фактически приобрели форму антибюрократических отношений и согласований, в которых чиновники и руководители предприятий выступали в качестве представителей (агентов) государства или его конкретных организаций.

Устроенные таким образом отношения собственности начинали скрыто меняться, когда частные интересы чиновников или неформальных административных групп получали преимущество над формально-государственными интересами. Нечто подобное неформальному налогообложению возникало тогда, когда эти группы консолидировались и могли вступать в отношения торга по поводу распределения ресурсов. А когда личные и групповые интересы получили повсеместный приоритете системе государственного распоряжения собственностью, т. е. чиновники перестали функционировать как агенты государственных интересов, система государственного социализма начала быстро разрушаться. В дальнейшем в результате реформирования, а потом и полного разрушения системы государственного социализма была создана формально автономная от государства сфера частной предпринимательской деятельности. Это неизбежно породило новую и чрезвычайно актуальную проблему отношений, прежде всего финансовых, между государством и внешней по отношению к нему сферой частной экономической деятельности.

Реформирование государственного социализма, таким образом, требовало не только либерализации экономических отношений и формального введения частной собственности, но и принципиального изменения функций и способов деятельности государства, институционального разделения государства и экономики и формирования новой системы политико-экономических отношений между этими сферами. В рамках новой рыночной модели, где государство должно выступать не собственником, а гарантом прав собственности, налогообложение начинает играть решающую роль. В экономической системе, основой которой являются самостоятельные хозяйствующие субъекты, отчуждение части дохода, получаемого юридическими и физическими лицами от использования находящихся в их собственности активов, становится главным материальным источником деятельности государства. При этом взимание налогов — это не односторонняя передача ресурсов от одних субъектов другим, а достаточно сложная форма сделки, в которой налог, по сути, является платой за некоторую совокупность услуг по обеспечению прав собственности, предоставляемых государством, а перечень и ставка налогов выступают как цена этих услуг.

Такая модель в общих чертах свойственна большинству современных западных государств. Но ее формирование, как и изменение самой практики взимания дани и налога, происходило в течение нескольких столетий сложной и драматичной истории развития государства и рынка. Та форма фискальных отношений между гражданским обществом и государством, которая теперь играет роль нормативной модели либерально-демократического устройства, на самом деле возникла достаточно поздно — после того как сменилось несколько предшествовавших ей форм. Даже если бы реформа государства в России с самого начала имела такой же приоритет, как экономическая либерализация, было бы утопией ожидать, что современная модель отношений между государством и экономикой может быть на практике реализована в течение всего лишь нескольких лет.

Приватизация государственной собственности и развитие новых частных предприятий поставили вопрос о необходимости создания новой системы налогообложения. Закон от 27 декабря 1991 г. заложил основы новой системы и учредил Государственную налоговую службу; в марте 1992 г. была создана Федеральная налоговая полиция. Однако основной документ, Налоговый кодекс, определивший основные правила и условия взимания налогов, был принят лишь в 2000 г. (его первая часть была принята отдельно в 1998 г.). В отсутствие кодекса практика налогообложения определялась множеством подзаконных актов и инструкций, что долгое время позволяло центральным и местным властям устанавливать и менять правила налогообложения и вести неформальные переговоры с хозяйствующими субъектами о степени соблюдения этих правил.

Принято считать, что несовершенная и грабительская система налогообложения является причиной роста теневой экономики. Это, в общем, справедливое утверждение нуждается в некоторой корректировке. В течение нескольких лет официальный налоговый статус и процедуры, относящееся к новым кооперативным и частным предприятиям, не были определены, и государственные органы не предпринимали почти ничего для их прояснения. Растущие группировки рэкетиров, наоборот, очень успешно собирали охранную дань, объем которой установился на уровне 25–30 % от прибыли. Ситуация практически не изменилась и в 1990-е гг.: запутанная государственная налоговая система с непомерно высоким уровнем налогообложения не шла ни в какое сравнение с простыми методами определения и сбора дани альтернативными налоговыми инстанциями. Утверждения, что общий уровень всех местных и федеральных сборов, если платить их исправно, достиг бы почти 100 %, цитируются в большинстве исследований российского предпринимательства.[298] Традиционное объяснение, которое также упоминалось в предыдущих главах, состоит в том, что вследствие высоких и непредсказуемых государственных налогов и сложного процесса их уплаты значительная доля частных предпринимателей предпочли действовать вне рамок существующего законодательства, способствуя формированию теневой сферы услуг по охране и разрешению хозяйственных споров. Теперь данное объяснение следует пересмотреть, поскольку оно основано на упрощении, которое становится очевидным при поиске ответов на следующие вопросы. Почему и каким образом выживали предприятия, оставшиеся в зоне действия этого якобы существовавшего «стопроцентного налога»? Как преступным группировкам и другим частным охранным структурам удавалось действовать в легальном секторе экономики, т. е. в сфере действия другого агента налогообложения?

Важно помнить, что хотя теневая экономика и подразумевает параллельное существование «другой», легальной экономики, она не обязательно предполагает четкую границу между ними. Предприятия не обязательно относятся либо к одному, либо к другому сектору; они могут находиться в двух секторах одновременно. Повсеместное стремление избежать уплаты налогов и трудности, с которыми сталкивается государство при их сборе в России, хорошо известны. В то же время считается, и, в общем, справедливо, что в теневой экономике налоговые инстанции хорошо информированы о прибыли своих клиентов и эффективно собирают дань. В таком случае не очень понятно, почему экономические субъекты должны устремиться в теневую сферу, если они могут иметь больше свободы в уплате налогов, работая с малоэффективной государственной налоговой системой.

Исследование фискального поведения субъектов и объектов налогообложения выявило целый ряд деталей, из которых следует, что термин «конкуренция за налогоплательщика» более адекватно описывает ситуацию середины 1990-х гг., чем разделение экономики на «теневую» и «легальную».[299] Теоретически легко провести различие между предприятиями, уклоняющимися от налогов, и предприятиями, платящими налоги, а также между государственными и частными (незаконными) налоговыми инстанциями. Однако в реальной практике налогообложения такое разграничение практически невозможно. В действительности несколько различных структур боролись за налогоплательщика и приспосабливали свои налоговые ставки к фактическим возможностям сбора налогов. Малому бизнесу, более гибкому и мобильному, чем крупные стационарные предприятия, уклониться от «грабительских» налогов государства и перейти под частную охранную структуру («уйти в тень») было проще. В более крупном бизнесе налоговая политика определялась путем сложных переговоров, целью которых являлось распределение облагаемого налогом дохода между несколькими налоговыми инстанциями таким образом, чтобы общий объем сборов от этого, однако, не увеличивался. Одно и то же предприятие могло платить деньги как преступной группировке, так и государственной налоговой инспекции, работая при этом — для разрешения трансакционных проблем и обеспечения безопасности — одновременно с ОПГ и с государственными органами.

Не делая какого-либо жесткого или окончательного выбора между теневым и легальным способами деятельности, экономические субъекты предпочитали гибко маневрировать между различными государственными и частными организациями, претендовавшими на долю от их дохода. Сталкиваясь с невозможностью сбора налогов в полном объеме, государственная налоговая инспекция была вынуждена на практике согласовывать сборы с действительной налоговой платежеспособностью хозяйствующих субъектов, но в рамках неких конвенциональных представлений о том, сколько приличествует платить. Иными словами, государственные налоговые инспекторы собирали то, что не могли не собирать, а хозяйствующие субъекты платили только то, что не могли не платить. Использование официальных налоговых ставок и процедур неизбежно наносило серьезный или даже непоправимый ущерб и фактически превратилось в наказание или способ давления на частный бизнес со стороны государства. В этой ситуации предприниматели были вынуждены научиться не «показывать» все свои доходы, поскольку естественным следствием этого были бы непомерно высокие налоги. При этом не следовало «показывать» и слишком мало, так как это могло вызвать негативные санкции в виде проверок и штрафов. Согласно проведенному исследованию, результатом многочисленных переговоров и взаимной адаптации стало установление экономически приемлемой реальной ставки в 10–30 %, сопоставимой с уровнем выплат криминальным «крышам» в теневой экономике.[300]

В середине 1990-х гг. практика гибких налоговых ставок распространилась на всех уровнях экономики. Предметом переговоров были не только ставки, но и средства платежа. В работе Вудраффа хорошо показано, как постоянно растущее число российских государственных и приватизированных предприятий «выпадали из сферы видимой денежной экономики и оказывались в непрозрачной для государства сфере бартерного обмена».[301] Налоговые органы, в свою очередь, колебались между тем, чтобы зачитывать платежи в форме готовой продукции или услуг, и требованием наличных денег. В октябре 1996 г. правительство учредило новый орган по сбору налогов — Чрезвычайную комиссию по налогам, — целью которой было заставить всех крупных должников заплатить налоги, причем наличными деньгами. Давление на крупных должников, таких как ВАЗ, КамАЗ и «Газпром», привело к повышению сбора налоговой задолженности в 1997 г. на 61 % и способствовало установлению приоритета центра над региональными властями в сборе и распределении налогов. Однако эта мера не столько укрепила позиции государства как источника публичной власти, сколько, наоборот, способствовала воспроизводству практики персонифицированных переговоров (хотя на этот раз и с позиции силы). Кроме того, замечает Вудрафф, силовое решение налоговых проблем, вероятнее всего, привело к переходу новых активов в руки московских финансовых групп, а не центрального правительства, поскольку выплата налоговых долгов посредством передачи части акций опосредовалась банками, находившимися под контролем олигархов.[302]

Конкуренция за налогоплательщика происходила на многих уровнях. На уровне крупных предприятий федеральные налоговые органы конкурировали с региональными и местными властями, а последние лоббировали в Москве варианты перераспределения налогового бремени и активно развивали местную бартерную систему, что делало местную экономику непрозрачной и тем самым «уводило» ее от федеральных налогов. Избирательные и кратковременные попытки центральной власти увеличить сбор налогов представляли собой чрезвычайные меры, призванные залатать дыры в бюджете, а заодно перераспределить активы в пользу заинтересованных групп, приближенных к власти.

На уровне среднего и малого бизнеса региональные и местные налоговые службы, поддерживаемые налоговой полицией, конкурировали с частными силовыми структурами. Конкуренция была в основном косвенной; ее результат выражался в объеме дохода, «показанного» предприятиями для официальной уплаты налогов. (Операции по борьбе с организованной преступностью, проводимые милицией, могут рассматриваться как прямая конкуренция.) Скрытая часть доходов облагалась впоследствии различными неформальными налогами. Один преступный лидер заявил в интервью московскому журналу: «Если бы налоговые инспекторы научились так же работать с коммерсантом, как мы, проблем бы со сбором налогов у государства не было. Ты вот, к примеру, слышал, чтобы нашему аудитору кто-нибудь взятку пытался дать?»[303] Это откровенное заявление, сделанное в конце 1998 г., на самом деле указывает на то, что по мере усиления государственных налоговых органов конкурировавшие с ними частные силовые структуры были вынуждены изменять свой статус и по отношению к государству, и и по отношению к хозяйствующим субъектам, с которых они собирали охранную дань. По мере обострения конкуренции за налогоплательщика, в которой государство проигрывало до конца 1990-х гг., частные силовые структуры, особенно ОПГ, вынуждены были все больше капитализировать охранную дань, наращивать инвестиции и долевое участие в легальной экономике, переставая быть силовыми предпринимателями и становясь хозяйствующими субъектами, выплачивающими налоги государству.

ГЛАВА 12 ПРОТИВОРЕЧИЯ ПОЛИТИКИ УКРЕПЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА

До сих пор мы рассматривали динамику силовых структур на уровне повседневных взаимодействий, а также институциональную среду, сформированную в процессе этих взаимодействий, и мало затрагивали вопросы государственной политики и действий правительства. Для понимания феномена слабого государства такой подход представлялся логичным. Под ослаблением государства в 1990-х гг. подразумевается потеря государством монополии на насилие, налогообложение и осуществление правосудия, что хорошо заметно на уровне повседневной практики, но не столь очевидно на макроуровне, за исключением проблемы налогового федерализма и войны в Чечне.[304] В заключительных главах книги будет рассмотрена идеология и практика укрепления государства и новые формы, которые приняло силовое предпринимательство после 2000 г.

ИДЕЯ УКРЕПЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА

После августовского кризиса 1998 г. и смены правительства начали складываться условия для консолидации государства. Общественное мнение качнулось в сторону поддержки сильной государственной власти; необходимость законности и порядка стала осознаваться более отчетливо и вытеснила ценности свободы и индивидуализма, популярные в начале 1990-х гг. С одной стороны, это была реакция на разрушение системы социального обеспечения, вызванное сокращением государственного бюджета, что, в свою очередь, явилось следствием неспособности государства обеспечить поступления от сбора налогов и приватизации государственной собственности.[305]С другой стороны, частные предприниматели, т. е. те, кто сумел воспользоваться экономической либерализацией, все отчетливей ощущали, что произвол властей и, как следствие, общая непредсказуемость экономической политики тормозят дальнейшее развитие частного предпринимательства. Представители частного бизнеса стали осознавать свой интерес в создании более стабильного порядка в сфере экономики.[306] Кроме того, конкуренция и накопление капитала в сфере силового предпринимательства привели к созданию более крупных и стабильных неформальных силовых структур. Новое равновесие после этапа гангстерских войн и растущие ставки в экономике постепенно изменили установки силовых предпринимателей: переговоры для них стали более предпочтительными, чем применение силы, а конфликт с государственными организациями и открытое нарушение законов становились все менее желательными. Для силовых предпринимателей, которые успешно легализовали свою деятельность, предсказуемые отношения с государством стали новым приоритетом. К концу 1990-х гг. в результате постоянного взаимодействия силовых структур и экономических субъектов была создана хотя и несовершенная, но работающая система общих правил и ожиданий. Однако без решительного вмешательства со стороны государства на создание единого правового пространства и гомогенной институциональной среды потребовалось бы еще очень много времени. В определенный момент различные векторы формирования государства, лишенные общего направления, начали складываться в осознанную и последовательную политику. Это стало особенно заметно после того, как в 1999 г. главой исполнительной власти был назначен Владимир Путин.

Необходимость укрепления государства подчеркивалась еще Ельциным в сентябре 1997 г. в обращении к Совету Федерации. В том случае слова о сильном государстве, сами по себе не новые для президента, были подтверждены некоторыми конкретными политическими мерами — усилением контроля за соблюдением судебных решений и налоговыми реформами.[307] Когда летом 1999 г. Путин был назначен на пост премьер-министра, он заявил о своей готовности пойти гораздо дальше в реализации проекта укрепления государства. Так называемое «наведение конституционного порядка в Чечне» было вынужденной и наиболее заметной частью новой политики. Укрепление армии и органов государственной безопасности было призвано усилить организационно-техническую сторону государства. Но вскоре стало понятно, что главным приоритетом политики Путина будет восстановление суверенитета,^ е. возможность проводить независимую внутреннюю и внешнюю политику, что предполагало не только укрепление исполнительной власти, но и усиление ее автономии по отношению к внешним и внутренним группам интересов.

В своем президентском обращении к Федеральному собранию 8 июля 2000 г. Путин заявил, что «неэффективное государство является главной причиной длительного и глубокого экономического кризиса», и дал достаточно подробное описание симптомов ослабления государства:

Мы создали «острова» и отдельные «островки» власти, но не возвели между ними надежных мостов. У нас до сих пор не выстроено эффективное взаимодействие между разными уровнями власти. <…> Центр и территории, региональные и местные власти все еще соревнуются между собой, соревнуются за полномочия. А за их, часто взаимоуничтожающей схваткой наблюдают те, кому выгодны беспорядок и произвол, кто использует отсутствие эффективного государства в собственных целях. И некоторые хотели бы сохранить такое положение на будущее. Вакуум власти привел к перехвату государственных функций частными корпорациями и кланами. Они обросли собственными теневыми группами, группами влияния, сомнительными службами безопасности, использующими незаконные способы получения информации. Между тем государственные функции и государственные институты тем и отличаются от предпринимательских, что не должны быть куплены или проданы, приватизированы или переданы в пользование, в лизинг. На государственной службе нужны профессионалы, для которых единственным критерием деятельности является закон. Иначе государство открывает дорогу коррупции. И может наступить момент, когда оно просто переродится, перестанет быть демократическим. Вот почему мы настаиваем на единственной диктатуре — диктатуре Закона.[308]

Новое правительство поставило экономический рост в зависимость от консолидации государства. Путин подчеркнул необходимость гарантировать защиту прав собственности и честную конкуренцию, а также освободить предпринимателей от административного диктата и снизить бремя налогов. Провозглашенная политика укрепления государства на самом деле была близка к классическому либеральному пониманию роли государства. Президент, естественно, упомянул о необходимости учитывать географию и традиции России. Однако ключевые принципы либеральной экономики, такие как отделение государственной власти от сферы частных экономических интересов и создание безличного правового пространства для честной экономической конкуренции (из которого должны быть удалены «сомнительные службы безопасности»), подтверждались в основном в заявлениях и в некоторых реформах, а их воплощение в реальность становилось все более проблематичным.

СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ЗАХВАТЫ ПРЕДПРИЯТИЙ

При том что в законотворчестве, разграничении полномочий центра и регионов, реформе налоговой системы и некоторых других сферах после 2000 г. были достигнуты успехи, меры по укреплению государства вызвали и последствия, явно противоречившие сути новой политики. Укрепление государства означало прежде всего усиление и активизацию отдельных его сегментов, деятельность которых в условиях отсутствия централизованного контроля и процедурной дисциплины стала новой формой силового предпринимательства. Это, в свок) очередь, не могло не вызвать эффекта, обратного желаемому: произвол отдельных государственных организаций и их стремление к реализации частной выгоды ослабляет государство как инстанцию, реализующую общественные интересы и производящую общественные блага.

Характерной чертой 1999–2002 гг. стали острые корпоративные конфликты, недружественные поглощения, силовые захваты предприятий — то, что на языке экономической публицистики называлось «переделом собственности». Это самым непосредственным образом связано с силовым предпринимательством, субъектами которого после 2000 г. выступают отдельные государственные организации, распоряжающиеся соответствующими ресурсами. Таким образом, одновременно с описанной выше либеральной идеологией строительства и укрепления правового государства интенсифицировалось коммерческое использование силовых и административных ресурсов государства для масштабного перераспределения экономических активов в пользу ограниченного числа финансовопромышленных групп.[309]

Это явление можно обозначить как четвертое перераспределение собственности. Напомним предыдущие три этапа. Первый этап (1988–1991 гг.) — период скрытой приватизации, когда директора государственных предприятий создавали кооперативы, которые позволяли перенаправлять сбытовые и финансовые потоки и получать выгоду от использования активов, формально принадлежавших не им, а государству. К началу массовой приватизации государство фактически уже не владело тем, что собиралось приватизировать. Второй этап (1992–1995) — период ваучерной приватизации, в результате которой фактические собственники, так называемые «инсайдеры» (директорат и трудовые коллективы), получили юридические права собственности. Около 60 % активов принадлежало трудовым коллективам, причем значительные пакеты были «распылены»: примерно 50 % оставалось у государства, а остальное перешло к внешним инвесторам. Эти госпакеты, которые государство часто передавало в доверительное управление частным лицам, а также небольшие доли внешних инвесторов стали потом важным ресурсом для захватов предприятий. Третий этап (1996–1997) — залоговые аукционы, в результате которых были приватизированы крупнейшие сырьевые предприятия в пользу небольшого числа групп, приближенных к исполнительной власти. В результате начали быстро формироваться крупные интегрированные бизнес-группы («олигархи»), которые к концу 1990-х гг. набрали значительные финансовые ресурсы и влияние для дальнейшей экспансии.[310]

Четвертый этап начался в 1999 г., после принятия в 1998 г. нового закона «О несостоятельности (банкротстве)». Но этот закон, как и другой активно применявшийся закон «Об акционерных обществах», неправомерно считать причиной массового захвата предприятий. Предпосылки и мотивы для масштабных силовых захватов предприятий создавались на протяжении 1990-х гг., а возможности представились в результате появления дешевых (относительно цен при покупке прав собственности через фондовый рынок) инструментов в виде государственной судебной и правоприменительной системы. Именно благодаря использованию в арбитражных судах этих законов и привлечению различных силовых организаций для исполнения соответствующих решений тысячи предприятий, включая крупнейшие добывающие и обрабатывающие предприятия, составлявшие основу советской промышленности, поменяли собственников и управляющих. Иными словами, стимулы для перераспределения активов следует отделять от способов и средств, с помощью которых это было осуществлено на практике. В контексте данного исследования важно то, что структурная слабость государства и, соответственно, широкое участие государственных организаций в силовом предпринимательстве определили специфику протекания корпоративных конфликтов, слияний и поглощений, придав им характер силовых захватов.

Можно выделить следующие стимулы и предпосылки перераспределения экономических активов. Во-первых, усилившиеся после залоговых аукционов крупные бизнес-группы начали создавать вертикально интегрированные и отраслевые холдинги. Они стремились к тому, чтобы стабилизировать повторяющиеся и критически важные трансакции, объединяя отношениями собственности и единого управления цепочки от добычи сырья до отгрузки конечной продукции. Этому мешали прежние собственники, например хозяева какого-нибудь горно-обогатительного комбината, поставщика редких металлов (ванадий, стронций) или ценных добавок, способные диктовать условия металлургическому гиганту. Другой мотив — консолидировать предприятия отрасли, скажем, пищевой или автомобильной, в единый холдинг. Во-вторых, в российской экономике еще оставались прибыльные экспортноориентированные предприятия (добыча и переработка нефти, производство стали, алюминия, машиностроение) и предприятия с растущим рынком (энергетическое машиностроение в условиях реформы энергосистемы, пищевая промышленность). Они представляли долгосрочный инвестиционный интерес, но часто находились в руках неэффективных или слабых собственников. По причине закрытости акционерных обществ и неразвитости фондового рынка захват предприятий посредством банкротства или по решению суда с использованием заказных уголовных дел или прямого физического насилия был не только дешевым, но и часто единственным способом овладения активами. В-третьих, региональная исполнительная власть стремилась к укреплению «губернаторской экономики», т. е. пыталась перевести под свой контроль основные предприятия региона, вытесняя внешних кредиторов или акционеров, а также нелояльных директоров. В-четвертых, захваты предприятий давали огромные возможности для краткосрочных доходов за счет распродажи активов, спекуляции, корпоративного шантажа и т. п.

Серьезным стимулом к перехвату управления, а это и есть основная составляющая захвата предприятия, стала ситуация с реализацией прав собственности. В условиях непрозрачности деятельности предприятий основные выгоды реализуются через текущее управление и принятие решений — во многом через теневые схемы, подставные компании, фиктивные цены и показатели. В таких условиях легко занизить прибыль и не выплачивать дивиденды, увести активы или не выполнить другие обязательства перед инвесторами. Поэтому для инвестора, который не участвует в управлении, значительно повышается риск инвестиций и снижается прибыльность. Инвестиции, следовательно, требовали участия в управлении предприятием. Отсюда — стимулы к перехвату управления и, наоборот, борьба за то, чтобы любой ценой сохранить управленческий контроль.

Захваты предприятий могли преследовать как краткосрочные (спекуляция, распродажа активов, возврат долгов), так и долгосрочные цели (включение в состав холдинга, инвестирование), однако смена руководства предприятия являлась необходимым шагом при любом сценарии. Новый закон о банкротстве предоставлял удобную формально-правовую схему, а полуавтономные региональные подразделения силовых структур, готовые к работе по «заказу», — необходимый механизм реализации этой схемы. Законодательство, действовавшее до 1998 г., определяло необходимую для начала процедуры банкротства сумму задолженности как равную стоимости активов. Такое определение суммы и другие составляющие банкротства делали его технически очень сложной процедурой. В целом этот закон давал преимущества должникам. В новом законе пороговая сумма задолженности, необходимая для начала процедуры банкротства, равнялась эквиваленту 15 тыс. долларов, что в условиях массовых взаимных долгов, особенно за электроэнергию, делало большинство предприятий потенциальными банкротами. По закону 1998 г. местный арбитражный суд назначал временного управляющего, тот созывал собрание кредиторов, где назначался новый менеджмент. Вся процедура была предельно простой и на практике неподконтрольной государственным органам.

К июню 1999 г. число исков о банкротстве достигло 12 тыс. За первые 10 месяцев действия нового закона суды приняли к рассмотрению 4 573 дела о банкротстве (в два раза больше, чем за предыдущие пять лет), из которых 2 006 дел закончились конкурсной процедурой (ликвидацией). В 2001 г. суды рассмотрели 47 762 дела, из которых в 1 229 случаях были назначены временные управляющие, в 7 084 случаях дело кончилось конкурсной процедурой, а 39 214 фирмы были ликвидированы как несуществующие (не подававшие признаков экономической активности) должники.[311] Предполагать, что все случаи назначения временных управляющих или конкурсных процедур были так называемыми «заказными» банкротствами с целью перехвата управления и завладения активами, было бы неправомерно. Точно установить число таких случаев представляется невозможным, но примерные оценки сделать можно.

По данным Высшего арбитражного суда РФ, в 2001 г. арбитражные суды приняли к рассмотрению 47 762 дела о банкротстве. Из этого числа нужно вычесть дела, инициированные государством (это около 79 % всех дел — несуществующие фирмы и неплательщики налогов), и учесть то, что заказные банкротства инициируются в основном негосударственными коммерческими кредиторами.[312] Это чуть меньше 10 % всех банкротств за 2001 г. Получаем примерно 4 700 случаев, среди которых и нужно искать банкротства с целью передела. Согласно оценке Председателя ФСФО Т.Трефиловой, в 2001 г. около 30 % банкротств были «заказными»: это не может быть доля от общего числа банкротств, поскольку только доля государства значительно превышала 70 %, так что этот процент логично отнести к тем самым 4 700.[313] В итоге получаем примерно 1 400 заказных банкротств в 2001 г. Учитывая, что это в основном средние и крупные предприятия российской экономики, масштабы перераспределения собственности весьма значительны.

Как же происходил силовой захват предприятий посредством банкротства? Первой задачей стороны, осуществлявшей захват, был сбор информации об объекте захвата — долгах, собственниках, связях, персоналиях, клиентах и т. п. Уже на этом этапе требовались услуги охранных предприятий и служб безопасности — и навыки бывших или действующих сотрудников МВД или ФСБ были наиболее актуальны. Затем производились действия либо по скупке долгов данного предприятия, либо даже по предотвращению их своевременного возврата, чтобы потом создать условия для возбуждения процедуры банкротства. Далее необходимо было заручиться возможностью начать в арбитражном суде рассмотрение дела о банкротстве, что требовало либо финансовых затрат, либо так называемого административного ресурса — влияния региональных властей, неформально контролировавших деятельность арбитражных судов. Важнейшим моментом было быстрое рассмотрение дела и утверждение заранее выбранного внешнего управляющего, причем все процедуры совершались так, чтобы предприятие-должник не было информировано о происходящем. После этого требовалась не менее быстрая смена руководства предприятия — приход в головной офис внешнего управляющего и перехват оперативного управления. Именно здесь требовался силовой ресурс, в качестве которого могли выступать региональные подразделения отрядов специального назначения МВД или Министерства юстиции (ОМОН, «Тайфун»), охранные предприятия и даже члены ОПГ. Соответственно, после получения и оформления судебного решения внешние управляющие с группой силовой поддержки захватывали головной офис, выставляли вон прежнее руководство и меняли охрану. Далее предпринимался комплекс действий, необходимых для смены собственника. Новое руководство могло перенаправить финансовые, сырьевые и сбытовые потоки захваченного предприятия через свои фирмы или банки, после чего предлагать прежним собственникам продать акции.

В случае если условия не принимались и реестр акционеров был недоступен «захватчикам», могли следовать более жесткие меры воздействия, такие как открытие уголовного дела на прежних собственников. Хотя достаточных оснований для открытия дела могло не быть, а само дело имело мало шансов в суде, привлечение отдела по борьбе с экономическими преступлениями регионального управления МВД или РУБОПа к корпоративному захвату давало возможность временного объявления в розыск прежних владельцев или даже их ареста, а также обысков и других видов принуждения для выкупа акций по низкой цене.[314]

Таким образом, для успешного корпоративного захвата требовалось обладание комбинированным ресурсом, дававшим возможность определенного толкования законов, вынесения судебных решений, исполнения этих решений в виде фактической смены руководства и оказания давления в целях передачи прав собственности на выгодных условиях. Для этого был необходим следующий набор действующих лиц:

— служба безопасности или охранное предприятие, поставлявшее необходимую для захвата информацию и разрабатывавшее оперативные планы захвата;

— коррумпированные или зависимые судебные инстанции для принятия решений о банкротстве и назначении временного управляющего;

— вооруженный контингент для исполнения решения и физического захвата предприятия (спецподразделения или службы безопасности);

— государственные органы, способные оказывать давление для нейтрализации сопротивления и для дальнейших действий по передаче прав собственности (подразделения органов внутренних дел, налоговой полиции);

— поддержка (или нейтралитет) региональных властей и региональных отделений ФСФО для признания юридической легитимности захвата.

К наиболее громким и вместе с тем типичным случаям 1999–2001 гг. можно отнести захват Новокузнецкого алюминиевого завода (НКАЗ) в Кемеровской области группой «Сибирский алюминий»

(«Сибал»),[315] захваты нефте- и газодобывающих предприятий группой «Альфа-Эко», в том числе нефтяной компании «Черногорнефть» и газодобывающего предприятия «Роспан»; борьба за Качканарский, Лебединский, Оленегорский ГОКи, Орско-Халиловский металлургический комбинат и завод «Фософрит»; попытки силового захвата Таганрогского металлургического комбината,[316] а также корпоративная война между группой «Сибал» и «Илим Палп Энтерпрайз» за крупнейшие целлюлозно-бумажные комбинаты (Усть-Илимский, Братский и Котласский).[317] Помимо этого в различных отраслях народного хозяйства происходили сотни попыток захвата предприятий. Для различных государственных силовых организаций и частных охранных предприятий это превратилось в новую сферу силового предпринимательства.

С такого рода укреплением государства был связан финал карьеры одного из наиболее известных силовых предпринимателей, вышедших из спортивной и криминальной среды. Вскоре после того, как Александр Лебедь был избран губернатором Красноярского края, между ним и Анатолием Быковым, считавшим себя на тот момент неформальным «хозяином» региона, возник конфликт. Внешне конфликт выглядел как личностный, однако вскоре стало очевидным, что за ним стоит интерес холдинга «Русал» к Красноярскому алюминиевому заводу (КрАЗу), блокирующим пакетом акций (28 %) которого владел Быков. Противникам Быкова удалось мобилизовать генеральную прокуратуру, начать расследование деятельности Быкова и открыть на него уголовное дело. После ареста Интерполом в Венгрии и последующей экстрадиции в Россию Быков был под следствием более двух лет. Находясь под арестом и ожидая суда, Быков все еще боролся за свой пакет акций КрАЗа.[318] В июне 2002 г. Быков получил условный приговор и был отпущен на свободу в зале суда. Однако к этому моменту в результате дополнительной эмиссии, проведенной во время его ареста, его пакет акций сократился до 2 %. Таким образом «Русалу» и стоящим за ним Олегу Дерипаске и Михаилу Черному удалось мобилизовать силовые ресурсы государства для реализации своих экономических интересов.

Эта стратегия неоднократно применялась «Русалом» на протяжении 2001–2002 гг, — для захвата Новокузнецкого алюминиевого завода (НКАЗ), а также предприятий целлюлозно-бумажной промышленности. Для начала процедуры банкротства НКАЗа были использованы долги предприятия поставщику электроэнергии «Кузбассэнерго» (подразделение РАО ЕЭС). После смены управляющих была полностью изменена схема сбытовых и финансовых потоков НКАЗа, а владельцам 66 % акций, братьям Михаилу и Юрию Живило (компания «МИКОМ»), было предложено акции продать. Сначала для оказания давления на собственников руководство «Русала» использовало неформальную силовую структуру — измайловскую ОПГ и ее лидера Антона Малевского («Измайловского»). После отказа для нейтрализации прежних собственников был использован Западно-Сибирский РУБОП, возбудивший против Михаила Живило уголовное дело (о попытке отравления губернатора Кемеровской области Амана Тулеева) и объявивший его в розыск.[319] Опасаясь ареста, Михаил Живило покинул страну, а его собственность перешла к руководству «Русала» посредством дополнительной эмиссии акций.[320]

Типичным примером использования государственных регулирующих и силовых органов для смены управления и собственности может служить ситуация вокруг Таганрогского металлургического комбината («Тагмет») в Ростовской области в апреле 2002 г. Это пример попытки захвата предприятия, контрольный пакет которого принадлежал его директору, со стороны миноритарного акционера, попытавшегося увеличить свою долю за счет консолидации более крупного пакета акций и одновременного уменьшения доли прежнего владельца. Директор «Тагмета» Сергей Бидаш владел 52 % акций, а бизнес-группа «Альфа-Эко» довела свой пакет до 42 % и пыталась уменьшить долю директора до 40 % и увеличить до контрольного пакета свою посредством лоббирования через ФСФО решения о незаконности предыдущей эмиссии акций. Принятое в пользу «Альфа-Эко» решение ФСФО было успешно оспорено с суде, но несмотря на это руководители «Альфа-Эко» мобилизовали ОМОН для силового захвата предприятия. В ответ руководство «Тагмета» привело в готовность службу безопасности и создало рабочую милицию. Последовали физические столкновения, и только вмешательство полпреда Южного федерального округа предотвратило дальнейшую эскалацию насилия. Впоследствии Бидаш, понимая, что его возможности противостояния мощной бизнес-группе, обладающей превосходящим административным ресурсом, ограничены, продал свой пакет группе «МДМ», ресурсный потенциал которой был сравним с таковым группы «Альфа».[321]

Политика укрепления государства (концентрация федеральной власти) и методы концентрации крупной собственности были таковы, что объективно входили в конфликт с более ранними декларациями Путина о диктатуре закона, реализация которых предполагала укрепление независимости судов и равномерное применение законов. Основные составляющие политики укрепления государства хорошо известны, и нет необходимости анализировать их подробно. Это федеральная реформа, которая включала создание федеральных округов, приведение региональных законов в соответствие с Конституцией РФ, реформу Совета Федерации и отмену губернаторских выборов. Итогом этой реформы стало снижение территориального распределения власти и существенная ее централизация. Как федеральная реформа, так и политика укрепления исполнительной власти во многом опирались на правоприменительные организации, такие как прокуратура, ФСБ, налоговая полиция и отчасти МВД. Их использование следовало политикоадминистративной логике, имеющей мало общего с правом или правами, что ставило их выше закона и подчиняло политическим задачам. Судебно-правовая реформа плохо совмещалась с текущими политическими задачами и была обречена на отсутствие поддержки как со стороны Кремля, так и изнутри правовой системы. Имея поддержку исполнительной власти, избранные собственники, активно участвовавшие в захватах предприятий, были заинтересованы в исключительных гарантиях прав собственности для себя и в отсутствии таких гарантий для остальных. В итоге были созданы условия не для создания нового консолидированного правового государства, а для нового этапа силового предпринимательства, основными субъектами которого стали государственные организации.

ПОЧЕМУ БАНДИТЫ ИСЧЕЗЛИ КАК КЛАСС

Сами лидеры и члены ОПГ далеко не всегда понимали, чем они занимались на самом деле, за что получали деньги, за что умирали в перестрелках. Но какова бы ни была их мифология, жаргон, язык, манеры, их деятельность в своей основе сводилась к управлению, перераспределению, регулированию отношений собственности — тому, без чего институт частной собственности был бы бессмысленным, а рыночный обмен невозможным. Уродливость, неэффективность, избыточное насилие, жадность, приводившая к разрушению бизнеса, склонность к обычному криминалу — все это не должно мешать нам увидеть в ОПГ элементарные формы политической жизни.

Но где-то на рубеже 2000 года герои девяностых стали исчезать. Речь идет, конечно, не столько о том, что одни погибли, других осудили на длительные сроки, третьи уехали за границу — важно понять, почему бандиты исчезли как класс, то есть как значимая социальная группа.

Российская экономика и политика начали меняться к концу девяностых. Приспосабливаясь к этим изменениям, сами бандиты тоже вынуждены были измениться. Те, кто опоздал, не понял хода истории, вскоре исчезли, уйдя в могилу или в тюрьму. Более умные и рациональные ушли в бизнес и государственное управление — и продержались там еще несколько лет.

Во-первых, появились новые источники стабильного дохода. Бандиты занялись инвестиционной деятельностью,т. е. начали вкладывать деньги в легальный бизнес. Они вступали в долю с бизнесменами, которых «крышевали», покупали или отнимали доли в предприятиях, становясь их собственниками. Изменился источник дохода — и это очень важно. Раньше бандиты получали охранную дань, занимаясь, по сути, простым вымогательством или конфискацией имущества. Это просто, но рискованно и нестабильно. Надо ездить на стрелки, разборки, терки, быть в центре конфликтов. Доход же от инвестиций в обычный бизнес (рестораны, предприятия пищевой промышленности, торговля и сфера услуг) был выше и требовал меньшего риска. С развитием рынков, формальных институтов собственности (акционерных обществ, холдингов и т. д.) бандиты начали получать предпринимательский доход и ренту, т. е. становились капиталистами — теми самыми «барыгами» и «комерсами», которых поначалу так презирали. А собственность требует более рационального поведения, расчета, предсказуемости, ограничения насилия. Те, кто, бандитствуя, дожили до тридцати, обзавелись семьями и недвижимостью. Они уже не хотели рисковать. Игры в «реальных пацанов» им наскучили, жены тянули в приличное общество. Так многие из них становились «приличными» людьми — настолько, насколько могли. Говоря языком политэкономии, капитализация охранной дани изменила статус бандитов, переведя их в другую социальную группу — с соответствующими последствиями для имиджа и поведения.

Во-вторых, по мере развития частного охранного бизнеса, в который пришли десятки тысяч бывших сотрудников спецслужб и милиции, бандиты стремительно теряли свою долю рынка охранных услуг. При всей своей энергии бандиты не были профессионалами в сфере безопасности и управления информацией. К тому же жесткий стиль продажи охранных услуг («наезд», «разводка»), криминальные повадки и непредсказуемость отталкивали новых потенциальных клиентов. Последние охотно заключали контракты с охранными фирмами. Работники спецслужб были способны создавать более благоприятную, чем бандиты, среду для бизнеса, снижали риски, а также предоставляли более разнообразный спектр услуг, в том числе специальное оборудование, деловую разведку и анализ, который требовался растущему бизнесу. Частные охранные предприятия были более эффективной формой силового предпринимательства, чем ОПГ. В ходе развития рынка охранных услуг бандиты проиграли конкуренцию и вынуждены были искать другие предпринимательские ниши.

В-третьих, начал усиливаться главный конкурент бандитов — государство. У этого явления много аспектов. Активизировался законодательный процесс. К концу 1990-х гг. более эффективно заработала судебная система. Это значит, что предприниматели стали более активно пользоваться формальным правом, ориентируясь на законы и судебные процедуры. Если управление уличными ларьками и вещевыми рынками еще можно было успешно вести «по понятиям», то более крупные и сложные компании выстраивались с учетом современного хозяйственного права. Соответственно, стала расти потребность в профессиональных юристах, а спрос на знатоков «понятий» падал. Многие из тех, кто вчера назначали стрелки на пустыре за гаражами, пошли получать юридическое образование и стали решать вопросы в юридических конторах. Те, кто не почувствовал веяния времени и действовал по-старинке, вскоре оказались за решеткой, как того и требовала новая правовая ситуация. Право устанавливать и толковать правила постепенно перешло к государству.

Далее, государство — после чудовищного по своим последствиям десятилетнего бездействия — кодифицировало налогообложение и снизило налоги. Снизив подоходный налог и налог на прибыль и формализовав процедуры, оно создало стимулы для постепенного выхода бизнеса из тени. Цена доступа к судебной системе и другим услугам государства снизилась. Государственники отыграли свои позиции. Обретая новое ощущение силы, государственные служащие, особенно те, которые носили погоны, стали энергично вытеснять бандитов, занимая их место. Более крупный бизнес активно искал протекции региональных властей, да и сами лидеры ОПГ понимали, что без сотрудничества с официальными властями, которые контролировали милицию и суды, сохранить и преумножить свои инвестиции стало проблематично. Функции «крыши» перешли к сотрудникам различных отделов МВД, ФСБ и прокуратуры. Государственники заняли место бандитов. В некоторых регионах наблюдалось и встречное движение: бандиты переходили на государственную службу, становились депутатами представительных органов различных уровней. Наиболее ярко этот процесс проявился в Приморском крае, где высшие должности в столичном и краевом руководстве заняли люди, прошедшие «боевой» путь лидеров ОПГ и «авторитетных» бизнесменов.

Укреплявшаяся государственная власть в союзе с новым крупным бизнесом претендовала на активы, принадлежавшие выходцам из ОПГ. В этой борьбе Анатолий Быков потерял свою долю в Красноярском алюминиевом заводе. При различных обстоятельствах закончили свою жизнь силовые предприниматели федерального масштаба. В результате неудачного прыжка с парашютом в 2001 г. погиб Антон Малевский («Измайловский»), лидер измайловской ОПГ и крупный бизнесмен, активно участвовавший в консолидации предприятий алюминиевого сектора. В том же году в СИЗО умер Евгений Васин («Джем»), один из наиболее авторитетных воров в законе, контролировавших организованную преступность в Хабаровском крае, и теневой хозяин Комсомольска-на-Амуре. После его смерти власти края начали методическую борьбу с «общаковскими», в результате которой ее нынешние лидеры были отправлены за решетку. В 2005 г., несмотря на долгую историю партнерства с региональными властями, был разгромлен ОПС «Уралмаш» — несколько лидеров были арестованы или объявлены в розыск, а Александр Хабаров был найден повешенным в камере СИЗО. В 2008 г. в Испании был арестован и до сих пор находится под следствием основатель бандитского движения в Ленинграде Александр Малышев (сменивший фамилию на Гонзалес), который руководил теневым бизнесом в России, находясь за границей. В 2009 г. как минимум на 14 лет лишения свободы был осужден Владимир Кумарин-Барсуков, основатель тамбовской ОПГ, «ночной губернатор» Санкт-Петербурга. В 2009 г. после покушения в Москве скончался самый авторитетный вор в законе старой формации Вячеслав Иваньков («Япончик»).

Уход со сцены лидеров силового предпринимательства стал лишь отражением структурных изменений рубежа 2000-х гг., которых они не до конца понимали. С их уходом закончилась короткая эпоха первоначального накопления, дикого капитализма, в которой такие персонажи были на своем месте. Они более всего соответствовали нехитрой механике бизнеса переходного периода, основанного в большей степени на принуждении, дележе и продаже, нежели на производстве. Они пользовались слабостью государственной власти, устанавливая свою, восполняли отсутствие законов своими «понятиями», жили постоянными переделами собственности, превращали конкуренцию в настоящую войну, мыслили короткими горизонтами. В их жизни воплотились все черты раннего капитализма, равно как и его обреченность. Энергией и жестокостью бандитов, кровью их и их жертв складывался новый российский порядок. Но чем дальше складывался этот новый порядок, чем более развитыми и сложными становились рыночные отношения, тем менее все зависело от силы отдельных личностей. Они превращались в угрозу титулам собственности, стабильным рынкам, капитализации компаний, репутации брендов, имиджу политиков новой волны, стратегическим расчетам новых хозяев. Не важно, кто и по каким причинам навсегда отошел отдел — из-за шлейфа ли прошлых несведенных счетов, по заказу ли новых партнеров, а то и просто по изношенности организма. Важно, что история отправила на пенсию целый класс, хотя многие его представители и нашли прибыльное место в мирной жизни. Российская мафия оказалась феноменом одного поколения.

ГЛАВА 13 СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО ПО ЗАКОНУ

Распад и формирование российского государства происходили в 1990-е гг. Механизмы и движущие силы этого процесса, в котором не было осознанного проекта, но была поддающаяся анализу логика распада и восстановления государственной монополии насилия, были описаны в предыдущих главах. Возникший на повестке дня проект государственного строительства с опорой на группы сотрудников силовых ведомств, в особенности на сотрудников бывшего КГБ СССР, в котором служил Владимир Путин, придал силовому предпринимательству новые черты, сделал его гораздо более масштабным и эффективным.1

Центральный конфликт формирования государства — конфликт между общественной, бюрократической природой государства и стремлением государственных служащих к извлечению частной выгоды в рыночных условиях, иными словами, между политическими задачами и коммерческими интересами государственников — наиболее ярко обозначил один из лидеров корпорации силовиков, бывший соратник Путина по КГБ-ФСБ Виктор Черкесов. Он троекратно повторил эту мысль в статье, написанной по поводу так называемой «междоусобицы спецслужб»: «нельзя позволить, чтобы воины становились торговцами».[322] Это разлагает чекистскую корпорацию и ведет к войне всех против всех. Самое важное — поддержание профессиональных норм и ценностей, лежащих в основе этой корпорации, ценностей воинской службы. Проникновение торгашеских ценностей, коммерческой ориентации, утверждал Черкесов, разлагает корпорацию изнутри: «Мы должны беречь нормы в своей среде. Ате, кто обнаруживает, что его подлинное призвание — это бизнес, должны уйти в другую среду. Не пытаться оставаться одновременно и торговцем, и воином. Так не бывает. Тут либо-либо».[323]Какую бы цель ни преследовал автор, в своей эмоциональной статье, которая стоила ему карьеры, генерал-полковник Черкесов точно уловил издревле поддерживавшееся ценностное различение, исторически конституировавшее касту воинов, на которой держались ее претензии на власть — запрет на коммерцию и обостренное осознание отличия своих ценностей от ценностей торговцев (коммерсов, барыг). Отчасти это идеология, позволяющая оправдывать охранный бизнес, т. е. получение (дани, налогов) с торговцев и тяглового люда. Отчасти — функциональный запрет, снижающий конфликты в среде вооруженных людей. Коммерция всегда разлагала воинский класс. Черкесов дал этому явлению название и оценку. Наша задача — дополнить их социологическим анализом практики.

В этой главе речь пойдет о силовом предпринимательстве как виде бизнеса, центральными ресурсами которого являются специальные полномочия и технические возможности, имеющиеся в распоряжении государственных служащих как служащих, но используемые ими для извлечения личного дохода, причем с разрушительными последствиями для национальной экономики. Эти полномочия даны служащим по закону, но используются они в предпринимательских целях. Отсюда это явление носит название «силовое предпринимательство по закону», в отличие от силового предпринимательства «по понятиям», больше характерного для девяностых.

СПОСОБЫ ОБОСНОВАНИЯ: ПО «ПОНЯТИЯМ» И «ПО ЗАКОНУ»

Устойчивое господство и воспроизводство определенного порядка держится не только на использовании ресурса физического принуждения. В долгосрочной перспективе важнейшую роль играют стандартизованные способы обоснования и оспаривания господства, а также следующих из этого господства распределительных отношений. Разбойник отбирает имущество или даже жизнь без какого-либо обоснования, исключительно посредством насилия и вне зависимости от согласия жертвы. Семантически действие разбойника всегда носит характер одностороннего требования независимо от того, сопровождается оно словами или нет. В отличие от этого, элементарный политический порядок складывается не только как охрана от внешних угроз и ограничение изъятия ресурсов, мотивированное интересом к расширению базы налогообложения, как в модели Манкура Олсона, описанной в 1 главе, но и выработкой способов обоснования. Эти способы обоснования представляют собой тонкий механизм управления насилием, с одной стороны, ограничивая применение насилия некоторыми правилами, а с другой стороны, усиливая его возможности за счет поддержки сообщества. Силовое предпринимательство отличается от грабежа не только наличием постоянных отношений, носящих характер обмена, но и тем, что оно отсылает к некоторой правовой системе, из которой черпает обоснования. В английском или французском языке «обоснование» звучит как justification и прямо отсылает к понятию справедливости (justice). По-русски, это действие можно было бы назвать оправданием, тем более что это слово также ассоциируется с правдой и справедливостью. Однако оно не подходит для наших целей, т. к. в повседневной практике слово «оправдание» используется по-другому: тот, кто господствует, обосновывает; оправдывается тот, кто подчинен. Умение обосновать (а не оправдать или оправдаться) является важнейшим навыком как для лидеров неформального силового предпринимательства, так и для правоприменителей, действующих в формальном (государственном) правовом поле.

Понятийное обоснование

В неформальном (криминальном) силовом предпринимательстве, рассмотренном в предыдущих главах этой книги, косвенное требование обоснования насильственных действий или перераспределения имущества выражается через особенности применения понятия «беспредел». Это нормативное понятие, которое обозначает неприемлемое, недопустимое поведение и служит для регулирования отношений, связанных с насилием и принуждением в криминальной среде. Публичное употребление этого слова впервые имело место в качестве заголовка статьи Леонида Никитинского про бунт в колонии под Ригой, опубликованной в журнале «Огонек»

в 1988 г.[324] В 1989 г. в прокат вышел фильм Игоря Гостева «Беспредел» про конфликт в колонии. Постепенно это слово стало общеупотребительным и вошло в лексикон российских политиков и бизнесменов.[325] По определению «Википедии», «беспредел — действия, переходящие всякие рамки писаных и неписаных законов. В воровском жаргоне под "беспределом" понималось грубое нарушение “воровских понятий" (например, опускание заключенного без достаточных к тому оснований)».[326] Вот отрывок из интервью, где участник силового предпринимательства пытается объяснить «концепцию» «беспредела»:

Вообще, беспредел — это когда человек несправедливо и беспредельно угнетает другого человека, делает что-то плохое, и при этом они изначально в крайне противоположных находятся отношениях. Беспредел — это когда менты и режим начинали давить заключенных, пользуясь тем, что вот я мент, у меня автомат, и вот я напишу задним числом и два моих друга скажут, что ты на меня с ломом шел. И просто вот возьмет — тебя в лоб и пристрелит, понимаешь. Вот отсюда это слово, «беспредел». Можно предъявить беспредел, но по большому счету это только такое, чисто неуловимое слово для того, чтобы кого-то обвинить [1].

В приведенном отрывке обнаруживаются сразу два смысла, которые несет это понятие. Во-первых, это несправедливое и чрезмерное применение насилия. Во-вторых, это тип обвинения, нечто, что можно «предъявить» и что, следовательно, влечет определенные последствия. С помощью этого слова квалифицируют насильственные действия, не имеющие достаточных оснований. Нельзя отнимать «по беспределу», а тем более наносить физический ущерб. «Беспредел» может быть предъявлен тем, кто его совершил, т. е. может быть назначено разбирательство, итогом которого должен стать вердикт. Если «беспредел» доказан, то следует наказание, вплоть до смерти. «Тогда [в начале девяностых] все время появлялись какие-то беспределыцики, ебошили комерсов, пытались отнять, что плохо лежит. С ними разбирались, объясняли, могли и убить» [28].

Различие между правильным поведением и «беспределом» оказывается очень важным в этой среде. Чужое имущество можно было украсть. Кража предполагала особое мастерство и составляла неотъемлемое право блатных: нельзя запретить вору воровать. Но отнять или забрать — а это то, чем занимались бандиты — можно было только с обоснованием, например за долги, или в залог, или в компенсацию ущерба, или в качестве наказания за вину, которую, в свою очередь, тоже надо было четко обосновать. По сути, обоснование — способ лишить другую сторону возможности ответного действия. Это становится возможным благодаря тому, что правота, приобретенная в результате обоснования, согласно общим, разделяемым всеми принципам или правилам, подкрепляет действие поддержкой всего сообщества и тем самым смещает баланс сил.

Возникает закономерный вопрос: почему в силовом предпринимательстве, которое по своей природе предполагает угрозы, конфискацию имущества, насилие и даже убийства, тем не менее поддерживался запрет на «беспредел»? Как надо было вести силовое предпринимательство, чтобы оно не считалось «беспределом»? Объяснение, по-видимому, связано с необходимостью регулирования насилия и недопущения войны всех против всех, вероятность которой высока, а последствия разрушительны для всех участников. Регулирование осуществлялось на основании элементарного правового порядка, частью которого была идея «неправового» поведения, которое и квалифицировалось как «беспредел». Правильное поведение заключалось не в воздержании от насилия, жестокости, конфискации имущества и подобных действий, а в том, что они могли и должны были быть обоснованными. Не важно, до или после, — важно, чтобы такое обоснование было принято сообществом, а значит, опиралось на некоторые разделяемые понятия, игнорирование которых квалифицировалось бы как «беспредел» и соответствующим образом наказывалось. Если какие-либо действия производятся с расчетом на необходимость и возможность обоснования, значит, их репертуар уже изначально ограничен, они не спонтанны, а структурированы. Именно так, заставляя осмысливать и предвидеть последствия, коллективные понятия и регулируют поведение членов сообщества.

«Понятия», принятые в преступной среде (воровские, блатные понятия), представляют собой элементарную правовую систему. Они регулируют поведение, речь, восприятие, а также дают ресурс обоснования и разрешения споров. В основе понятий лежат житейские нормы, нечто производное от естественного права с поправкой на уголовные обычаи и обычное право. Например, нельзя обманывать, нельзя воровать у своих, нельзя отбирать у «пацанов», нельзя заниматься коммерцией («барыжничать»), можно защищать свое и т. п. В качестве норм естественного права для разрешения конфликтных ситуаций или имущественных споров понятия противопоставлялись государственным законам, которые были более сложными и применение которых могло противоречить справедливости, понимаемой с точки зрения естественного права. Например, востребование имущества в уплату долга или в качестве компенсации ущерба могло быть невозможным по Гражданскому кодексу, если имущество было специально оформлено на другое лицо или были созданы другие юридические препятствия. Это порождало ситуацию, когда по понятиям было правильно и можно, а по закону — нельзя. Тогда действия по конфискации имущества обосновывалась понятиями. Суд по понятиям предполагал минимум формальностей и гарантировал исполнение решений.

Субъекты понятийного права, т. е. те, у кого были права, были ограничены кругом лиц, принадлежащих к уголовной среде или шире — к тем, кто живет исключительно воровством или применением силы и принуждения, т. е. отправлением власти. Поначалу из этого круга были исключены все остальные, прежде всего коммерсанты. Эта граница отделяла «людей» от «не людей». Силовые предприниматели присвоили себе исключительное право называться «людьми», решать вопросы «по-людски» и иметь привилегию жить «по понятиям». Остальные, «не люди», соответственно, не имели прав в понятийной системе: у них можно было отнимать имущество, с них нужно было получать, они не имели права что-то говорить (не имели права говорить на стрелке, если их не спрашивали), их можно было обмануть, хотя их можно было и защищать, например от явного «беспредела». Понятия были гибкими и зависели от статуса того, к кому они применяются.

Слабость государственной правовой системы и использование понятий в имущественных и перераспределительных отношениях предопределило доминирование воров в законе на раннем этапе силового предпринимательства. По своему статусу они были носителями и толкователями понятий и умели обосновывать, определять вину и наказание, т. е. выступать в качестве конечных инстанций при разрешении конфликтов или имущественных споров. Их претензия на исключительные полномочия и компетенции в рамках понятийного права обосновывалась тем, что они были наследниками воровской традиции нескольких поколений и имели статус («авторитет»), полученный при коронации и, следовательно, подкрепленный поддержкой и признанием «зоны», преступного мира, а не просто тем, что за ними стояла организация, способная привести в исполнение их распоряжения. Именно на понятийном праве, которое давало «инструменты» для фабрикации обоснований, держались в девяностые годы претензии воров и бандитов на постоянное господство и соответствующие доходы.

Правовой порядок поддерживается господствующей группой постольку, поскольку дает ресурсы для обоснования действий, прежде всего тех, которые связаны с принуждением и перераспределением, — и не важно, имеет ли этот порядок под собой неформальный кодекс чести, писаную правду, уголовные понятия или legis как кодекс или статут. На уровне действительной практики наиболее важным является то, как используется право, а не каково оно само по себе и откуда произошло. Прежде чем устанавливается ситуация так называемого «верховенства права», где оно используется для защиты всеобщих прав независимо от статуса человека, правоприменение долгое время служит обоснованию действий тех, кто обладает превосходством в использовании физического насилия, но использует его институционально, апеллируя к правовому порядку и коллективным понятиям о нем. С точки зрения повседневной практики любой правовой порядок сравним с конструктором, из которого можно изготавливать основания, необходимые для поддержания господства и следующих из него перераспределительных отношений, а также для их оспаривания. Изготавливать обоснования можно из разных правовых систем (можно разговаривать «по понятиям» или «по закону»). Первично само требование обоснованности. Если ее нет, то действие становится неправовым, т. е. «беспределом». В системе некодифицированного права знание понятий и навыки толкования сосредоточены в авторитете судьи, «законника», но отсутствие каких-либо объективных внешних рамок, с которыми можно было бы сверять его решения, создает возможности для произвола. По наблюдению Петра Скобликова, нормы, которые используются в воровской среде для разрешения споров, носят процессуальный характер (регламентируют процедуру спора), а материальные нормы (которые бы давали ориентиры для принятия решений по существу) присутствуют в незначительном объеме.[327]В российской уголовной среде никакого письменного понятийного кодекса не было, хотя были признанные толкователи и решения, некоторые из которых даже были записаны.[328] Но в целом соответствие решений понятийному праву и ограничение произвольных толкований осуществлялось только на периодических сходках. В развитых системах общего права (common law) право также творится судьями, но внешним порядком, ограничивающим произвол, являются записанные прецеденты, которые обеспечивают единообразие и предсказуемость судебной практики.

Обоснование «по закону»

Если в начале девяностых решение спорных вопросов редко включало формальные юридические документы, а воры в законе могли принципиально отказываться принимать «бумажки», поскольку те ассоциировались с государством и доверия не вызывали, а доверять можно было только «людям», то к концу десятилетия ситуация изменилась. По свидетельствам респондентов, разговоры «по закону» стали нормой. В них участвовали профессиональные юристы, а в качестве источника обоснований выступали положения соответствующих законов или другие формальные правила. Ни о какой «законопослушности» или соблюдении закона как поведенческой норме речь, конечно, не шла. Процедура сводилась к реализации интересов какой-либо стороны с использованием закона. Отнять или отстоять что-либо можно было не только «по понятиям», но и «по закону».

Использование текста закона для создания («фабрикации») обоснований является более сложной процедурой, чем «понятийный разбор» и требует более специфических знаний и навыков, особой профессиональной подготовки. Оно требует знания предусмотренных в соответствующей области права действий и ситуаций (составов), а также процедур, в соответствии с которыми статьи законов могут быть использованы для регулирования поведения участников (физических или юридических лиц), включая санкции. Например, глава 22 УК РФ, касающаяся экономических преступлений, содержит перечень действий в области хозяйственной деятельности, квалифицируемых как преступные, и соответствующие им меры наказания.

Но этого знания принципиально недостаточно, чтобы применять законы, а в особенности для того, чтобы производить обоснования для применения санкций. Как и любая практика применения правил, использование закона зависит от процедуры идентификации или установления юридического факта (подведения под статью). Последнее есть соотнесение фактов действительности с соответствующими определениями в законе, обеспечивающее перевод обыденных событий (например, «кинул партнера» или «пробил голову») на юридический язык («мошенничество» или «нанесение тяжких телесных повреждений») и превращение их в юридические факты. Это трансформирует практическую ситуацию в правовую, имеющую последствия.

В этом процессе есть важная особенность. Каких-либо четких, формализуемых правил такого перевода или правил однозначной юридической квалификации действий не существует и не может существовать — это есть вопрос навыков, практики, следования образцам, которые заданы в сообществе юристов и правоприменителей. Т. е. выбор того, как именно квалифицировать ту или иную ситуацию или действие, с какой именно формулировкой текста закона их следует соотнести в конечном счете зависит от усмотрения и навыка юриста или правоприменителя. Постоянство и предсказуемость решений может контролироваться профессиональным сообществом или специальными органами (например, прокурорским надзором над следствием или судьей), однако это не делает правоприменение чем-то объективным.

Если говорить более широко, то ни один закон не содержит правила своего применения. В правовой теории это явление известно как «открытость структуры права», если воспользоваться термином Генри Харта: «Открытость структуры права указывает на то, что существуют области поведения, в которых многое должно быть предоставлено на рассмотрение судов или должностных лиц, устанавливающих (с учетом конкретных обстоятельств) баланс между конкурирующими интересами, вес которых может варьироваться от случая к случаю».[329] Неполнота или открытость законов, тот факт, что ни прецедент, ни писаное правило сами автоматически не соотносятся с каждым новым случаем, а требуют усмотрения организации или лица, уполномоченного применять закон, дает возможность действия экстралегальных факторов при принятии решений. Одним из таких решений является правовое определение ситуации (установление юридического факта), которое допускает более чем одно толкование даже при наличии так называемых квалифицирующих признаков. Установление юридического факта критически важно, так как это влечет наступление последствий, предусмотренных в тексте закона. Применение норм пожарной безопасности, например, предполагает идентификацию их нарушений и появление основания для приостановки деятельности юридического лица, что ведет к материальному ущербу. Здесь и далее речь идет о таком режиме применения законов, который дает наибольшую свободу усмотрения лицам или организациям, уполномоченным эти законы применять. Частично такой режим создается благодаря самим законам, частично (и, видимо, в большей степени) — причинами, внешними по отношению к ним.

Приводя в действие закон, сам правоприменитель остается как бы в тени. Он не является субъектом действия, а с виду только подготавливает его. К этому надо добавить и то, что специалистов, подготавливающих применение закона или вводящих в действие закон, если речь идет о гражданском или уголовном процессе, может быть несколько. Их роли и действия формально определены процессуальными нормами. Это создает еще более сильную иллюзию безличности действия закона, эффект безличного аппарата. Именно в силу своей безличности использование закона, т. е. обоснование «по закону» — а оно определяется здесь как часть механизма господства, как способ вызвать согласие или подавить сопротивление, — представляет собой гораздо более действенное средство, чем житейские или понятийные обоснования. Иллюзия безличности является частью силы закона. В действительности у «операторов законности», т. е. правоприменителей, объективно есть большая, но скрываемая за претензией на безличность свобода квалификации действий других людей и создания обоснований, от которых зависят правовые последствия, т. е. распределение ущерба (потерь) и выгод.

Ситуация, называемая верховенством права или верховенством закона, в которой закон применяется более или менее равномерно ко всем субъектам права и не зависит от интересов правоприменителей, лежит за рамками данного исследования. Наоборот, главным предметом этой главы являются условия, при которых государственные служащие, имеющие по должности и специализации возможности мобилизации закона (оперативные сотрудники МВД и ФСБ, следователи, прокуроры, судьи, а также сотрудники надзорных органов), изобретают обоснованные по закону способы и организационные решения, позволяющие им получать постоянный рыночный доход от использования насилия и принуждения. Это силовое предпринимательство, частью которого является обоснование «по закону» (или законные основания) и ресурсы, предусмотренные законом. Отсюда следует важное уточнение: государственное силовое предпринимательство отличается не только тем, что им занимаются государственные служащие, использующие данные государством технические и организационные средства в целях систематического извлечения личного дохода, но и тем, что в нем в качестве ресурса используются законы и административные полномочия.

ОСОБЕННОСТИ ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ СРЕДЫ

Законы, кодексы и другие формальные правила, подкрепленные авторитетом органов государственной власти, уполномоченных их разрабатывать и принимать, следует рассматривать как ресурсы или инструменты. Их роль или применение являются совершенно различными, несмотря на то что они, как кажется, относятся к одной категории явлений. Одни дают определения, другие предписывают порядок, некоторые запрещают или ограничивают репертуар возможных действий и назначают санкции за нарушения, иные — наделяют правами или описывают порядок взаимодействия и т. п.[330]Этот список принципиально открыт, а формальные правила невозможно подвести под какое-либо одно определение, за исключением того, что они имеют объективную форму в виде текста, в отличие от неформальных правил, которые существуют только в коллективных представлениях и в практике. То, что на формальное правило можно указать пальцем, как на некий физический предмет («ткнуть в букву закона»), имеет мало отношения к тому, какую роль оно играете жизни и как используется. Правило не применяет само себя, и в этом смысле его объективность — чистая фикция. Стандарты использования правил заданы не самими правилами, а институтами. К слову: институты — это не сами правила, как часто ошибочно понимают, а способы их практического применения или способы следования правилам (включающие способы контроля). Как бы совершенен ни был закон с точки зрения юридических стандартов, это никак не гарантирует его столь же совершенного эффекта на практике (он может применяться избирательно, вообще не применяться и т. п.). Но и то, что характер формальных правил (кодексов, законов, подзаконных актов и инструкций) не определяет правоприменение, не значит, что они не влияют вовсе, что текст ничего не значит. Наоборот, есть ряд особенностей законодательства, которые создают условия возможности для инструментального использования законов в частных интересах правоприменителей. Это избыточность, противоречивость, изменчивость, нечеткость определений.

Избыточность и изменчивость законодательства являются следствием большого количества принятых законов, их низкого качества, а также частоты вносимых в них изменений. В России после 2000 г. возрастающими темпами росло как число принятых законов, так и количество поправок. По подсчетам Арины Дмитриевой и Дениса Примакова, «пик законодательной активности пришелся на время действия четвертого Созыва Государственной Думы (2004–2007) — за три года было принято 1076 законодательных актов (включая 25 федеральных конституционных закона). Депутаты третьего Созыва (2000–2003) были менее активны и приняли 756 ФЗ и 18 ФКЗ, в схожем темпе работали депутаты второго Созыва (1996–1999), принявшие 736 ФЗ и 5 ФКЗ».[331] Постоянным изменениям подвергались и базовые кодексы. В течение десяти лет были приняты три Административно-процессуальных кодекса (1992,1995,2002), а затем посредством 13 федеральных законов в последний вариант были внесены 130 поправок. В 2002 г. был принят новый Уголовнопроцессуальный кодекс, а затем посредством 60 новых федеральных законов в него были внесены более 600 поправок. С момента принятия нового Уголовного кодекса в 1996 г в него 80 раз вносились поправки. В 2003–2007 гг. во вторую часть Налогового кодекса РФ изменения вносились 96 раз. Проведенный авторами анализ не учитывал региональные законодательные акты, постановления правительства и указы президента, а также еще более многочисленные ведомственные акты и инструкции. Сравнение с другими постсоветскими и постсоциалистическими странами показало, что нестабильность законодательства в России наиболее высокая. В то время как другие страны снизили законодательную активность после периода реформ, а некоторые из них предпочли не менять законы, унаследованные от периода социализма, или даже вернуться к предшествовавшим этому периоду кодексам, Россия наращивает интенсивность законодательных изменений.[332]

Если понимать законы как инструменты, то наиболее важными для силового предпринимательства являются те из них, которые обосновывают применение насилия и принуждения к участникам хозяйственной деятельности. Это прежде всего Уголовный кодекс (УК), особенно в части, касающейся экономических преступлений, и Уголовно-процессуальный кодекс (УПК), регулирующий возбуждение уголовных дел и предварительное следствие. В исследованиях, проведенных юристами и практикам, были выявлены особенности российского законодательства, которые создают возможности для возбуждения так называемых «заказных» уголовных дел. С. Поляков указывает на то, что специфика формулировок, касающихся достаточных оснований для возбуждения уголовного дела, такова, «что “достаточность” данных всецело зависит от правосознания следователей и контролирующих их лиц».[333] Юрий Захаров и Петр Скобликов отмечают, что Уголовный кодекс дает следователям возможности произвольного толкования оценочных признаков, таких как «малозначительность деяния», «существенный вред», «крупный ущерб», а от этого, в свою очередь, зависит квалификация деяния и последующие санкции. Регулирование вопросов возбуждения уголовного дела и проведения тех или иных следственных действий, прекращения уголовного дела или переквалификации преступления носит рамочный характер и остается на усмотрение следователя.[334] Легкость нахождения оснований для возбуждения уголовных дел по экономическим статьям происходит как из самой природы так называемых «экономических преступлений», так и из расплывчатости многих формулировок статей УК, дающих возможности для широкого толкования. В отличие от преступлений, где есть физические последствия и потерпевшие, многие экономические преступления представляют собой не более чем эффект политики государственного регулирования, т. е. криминализации тех или иных действий с точки зрения интересов государства или правил, введенных государством. Яркий пример этого — все, что касается уплаты налогов или уклонения от их уплаты. Формулировки многих статей УК РФ, касающихся хозяйственной деятельности, допускают широкое и произвольное толкование ввиду того, что признаки деяния сформулированы абстрактно, они не детализированы и могут применяться к широкому набору ситуаций. Статья 159 «Мошенничество» предоставляет наиболее широкие возможности для фабрикации оснований для возбуждения уголовного дела и проведения следственных действий против субъектов хозяйственной деятельности. Оценочными признаками, служащими для подведения под эту статью, служат обман и злоупотребление доверием, которые якобы имели место при приобретении права на чужое имущество. По существу, само получение дохода или передача прав собственности, которые являются органичной частью хозяйственной деятельности, могут послужить причиной для уголовного преследования, если к ним применяются такие признаки, как «обман» и «злоупотребление доверием», которые по своей природе лишены какой-либо строгости и представляют собой результат толкования или временной социальной конвенции. А квалификация какого-либо эпизода хозяйственной деятельности как «мошенничества», т. е. «преступления», дает возможность следователю применить к последующей хозяйственной деятельности статью 174 УК РФ «Легализация (отмывание) денежных средств, полученных другими лицами преступным путем»,т. е. усмотреть еще одно преступление. Все это может повлечь за собой следственные действия, наносящие ущерб юридическому лицу, ограничения прав и свободы в отношении физического лица, а также угрозу санкций, причем закон предоставляет возможности для обоснования всех этих действий.

В такой ситуации ограничением мог бы служить прокурорский надзор, а также возможность подачи иска за незаконное возбуждение уголовного дела. Но обжаловать незаконность возбуждения уголовного дела практически невозможно; это не принято в судебной практике, утверждает Поляков. «В российской правовой системе никакого прокурорского и судебного контроля за возбуждением уголовных дел нет. Поэтому заказчики и исполнители незаконно возбужденных уголовных дел уверены, что как минимум два месяца (срок следствия, который легко продлевается) для беспрепятственного давления на “заказанного” человека у них есть».[335]

Особенности законодательной среды или отдельных норм сами по себе не являются причинами действий сотрудников правоохранительных или надзорных органов. Любой закон, как уже было сказано, обладает принципиальной неполнотой и предполагает, что решение о его применении принимается должностным лицом. Поэтому в правоприменении важны не только и не столько сами тексты законов или правил, регламентирующих применение этих законов, и не записанные прецеденты, а стабильность и предсказуемость применения, которая регулируется и корректируется сообществом, профессиональными стандартами и механизмами контроля, предполагающими возможность поддерживать консенсус по поводу применения нормы и исключать произвольные толкования. Но чем более четко сформулированы нормы, чем более они согласованы друг с другом, тем легче профессиональным сообществам контролировать их применение. И наоборот, такие явления, как избыточная плотность законодательства, предполагающая высокие издержки законопослушности и более высокую вероятность нарушения, противоречивость правил, а также нечеткий, общий характер формулировок дают больше полномочий тем, кто ответственен за правоприменение, и объективно затрудняют контроль со стороны более широкого сообщества. Формальные нормы и законы имеют значение, но только как потенциальные дополнительные ресурсы, которыми они становятся при наличии организационных и технических ресурсов, а также методов и навыков силового предпринимательства.

МЕЖВЕДОМСТВЕННЫЕ СЕТЕВЫЕ ГРУППИРОВКИ

В предыдущих разделах этой книги мы рассматривали неформальные организации, создававшиеся людьми для управления насилием и ведения силового предпринимательства. Эти люди, как правило, уже обладали навыками использования физической силы и определенным уровнем доверия к себе подобным благодаря прошлому опыту-тюрьме, спорту, локальным войнам, работе в правоохранительных органах. В условиях разложения институтов советского государства и появления новых возможностей для получения дохода эти люди объединялись в новые организационные единицы, ОПГ, которые были адаптированы именно для ведения силового предпринимательства на формирующихся рынках. При этом сама организация^ не только навыки ее участников, была важнейшим ресурсом этой деятельности. Ограничивая насилие, организационная дисциплина способствовала его целесообразному использованию в интересах группы — для создания угроз или охраны, предоставления гарантий и принуждения к их исполнению, перераспределения имущества, контроля за доступом к рынку, регулирования конкуренции. При всей своей самобытности и пугающей экзотике деятельность ОПГ соответствовала тому, что на современном языке называется economic governance. Эти организации не были частью государства, будучи либо незаконными и поэтому называемыми «преступными группировками», либо частными, но действующими в рамках лицензий, полученных от государства, и имеющими статус «охранных предприятий». Группы государственных служащих, вовлеченных в силовое предпринимательство, до сих пор рассматривались менее подробно. Хотя они уже были распространены в 1990-е гг., их господство пришлось на «нулевые» и было связано с политикой укрепления государства, точнее, с ее неудачным и непоследовательным проведением. Именно в эти годы они приобрели свою законченную организационную форму и стандартизировали методы силового предпринимательства. Но информации об их деятельности было крайне мало, и только к концу «нулевых» она стала поступать в открытые источники благодаря конфликтам в данной среде и отдельным попыткам властей бороться с этим явлением.

Благодаря эпизоду, вошедшему в историю «нулевых» как «война спецслужб», в прессу попало большое количество информации о том, как организовано силовое предпринимательство государственного образца. В сентябре 2000 г. было начато расследование в рамках уголовного дела о контрабанде мебели из Китая и ее продаже через торговые центры «Три кита» и «Гранд». Но уже в 2002 г. по указанию заместителя генерального прокурора Юрия Бирюкова уголовное дело прекращается, а следователь Генеральной прокуратуры Павел Зайцев, который вел это дело, сам попадает под следствие и в 2003 г. получает условный срок. Но после обращения депутатов Государственной думы к Путину дело возобновляется. Его оперативное сопровождение поручается Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН), которую на тот момент возглавлял Виктор Черкесов, бывший сослуживец Путина во время его работы в Петербурге и начальник УФСБ по Петербургу и Ленинградской области в 1992–1998 гг. ФСКН имела все полномочия по проведению оперативно-розыскных мероприятий. Благодаря оперативным возможностям и организационной независимости ФСКН и личной дружбе с Черкесовым Путин имел возможность получать независимую от ФСБ информацию о фигурантах дела «Трех китов», среди которых, как предполагалось, были высокопоставленные сотрудники ФСБ. По результатам проведенного ФСКН расследования были уволены начальник Управления собственной безопасности ФСБ Александр Купряжкин, начальник службы обеспечения ФСБ Сергей Шишин и заместитель директора ФСБ Владимир Анисимов.

В качестве ответной меры — а именно так оценил эти действия председатель ФСКН Черкесов — ФСБ начало расследование так называемой «незаконной» деятельности Департамента оперативного обеспечения ФСКН, именно того подразделения «антинаркотической» службы, на которое возложен сбор и анализ информации. В результате расследования фигурантами ответного уголовного дела стали офицеры ФСКН, МВД, Главного разведывательного управления (ГРУ) Генерального штаба Министерства обороны, Федеральной налоговой службы (ФНС) и сотрудники частного охранного предприятия. По сути, расследуя так называемую «незаконную» деятельность ФСКН, ФСБ наносило удар по бизнесу конкурирующей организации, предавая этот бизнес гласности и используя закон и предусмотренные законом действия, включая аресты должностных лиц, для разрушения этого бизнеса — в ответ на дело о контрабанде мебели, от которого пострадал и бизнес, и должностные лица ФСБ. Хотя судебное заседание по этому делу проходило в закрытом режиме, материалы расследования регулярно передавались в СМИ в течение 2007–2009 гг. Они представляют ценность для социолога не столько сточки зрения фактов (факты могли быть и фальсифицированы), сколько тем, что дают представление о способах организации, которыми пользуются сотрудники государственных органов для ведения силового предпринимательства.

Итак, по версии следствия, генерал Бульбов и его подчиненные сотрудники ФСКН Юрий Гевал, Григорий Черевко, Сергей Донченко и Сергей Гусев занимались незаконным прослушиванием телефонных разговоров за частное вознаграждение от коммерческих структур, а также оказанием других услуг по охране и содействию в разрешении коммерческих конфликтов. Это типичный набор услуг в рамках силового партнерства. В уголовном деле фигурируют также заместитель начальника Управления специальных технических мероприятий ГУВД Москвы и Московской области Михаил Яныкин. По должности он не только обладал полномочиями на проведение скрытого прослушивания и наблюдения, но и имел в своем распоряжении соответствующие организационные и технические ресурсы. В качестве посредников между ФСКН и МВД в деле организации незаконного прослушивания частных лиц и организаций фигурировали заместитель начальника Московского уголовного розыска Николай Орлов и офицеры (возможно, бывшие) ГРУ Игорь Горохов и Владимир Нестеренко. Еще одним фигурантом дела, предположительно, передававшим деньги за прослушку, был сотрудник Федеральной налоговой службы Александр Качук. Наконец, кроме должностных лиц различных силовых ведомств в деле ФСКН фигурировало частное охранное предприятие с говорящим названием «Немесида», учредителем которого была жена генерала Галина Бульбова. ЧОП выступало в качестве своего рода «отдела продаж», связывая сотрудников ФСКН с клиентами, готовыми заказывать прослушивание разговоров и платить за это. Заказчики прослушивания не назывались, но потерпевшими, по версии следствия, в период с октября 2006 по март 2007 г. стали высокопоставленные руководители РАО ЕЭС, «Роснефти», «Ренессанс капитала», Альфа-Банка, а также члены Совета Федерации и журналисты. Другим эпизодом уголовного дела против ФСКН стало получение Юрием Гевалом денег от генерального директора ОАО «Авиамоторный научно-технический комплекс “Союз”» Мкртича Окрояна в размере 3 млн долларов якобы за предоставление защиты от вымогательства акций предприятия неустановленными лицами. По версии следствия, ЧОП «Немесида» также получало регулярные платежи от нескольких компаний.

Организационной структуре, созданной Бульбовым и его коллегами, и другим аналогичным случаям, которые будут приведены ниже, присущи некоторые общие свойства. Во-первых, эти структуры являются межведомственными,т. е. состав их участников не ограничен сотрудниками какой-либо одной государственной организации, состоящими в отношениях субординации и формального разделения обязанностей, наоборот, они включают сотрудников разных организаций, причем отношения между этими сотрудниками выстроены уже по другим принципам. Каждый сотрудник вносит в новую неформальную структуру возможности и ресурсы, специфические для организации, в которой он работает, или для занимаемой им должности. Если в рамках формальной государственной структуры эти ресурсы разделены (оперативные действия, специальные мероприятия, следствие, надзор), то в рамках новой структуры они могут быть скомбинированы по-новому. Формальные ограничения тем самым нейтрализуются, а административные и силовые ресурсы оказываются задействованы без процессуальных ограничений и использованы для извлечения дохода. Например, одни сотрудники привносят связи с политическим руководством страны (политическое прикрытие), другие — технические средства добывания информации, третьи — возможности ведения следственных действий, четвертые — нейтрализацию функции надзора, пятые — возможности влияния на суды, шестые выступают как посредники или связующие звенья с бизнесом и т. п.

Вторая особенность государственного силового предпринимательства состоит в сетевой организации. Это значит, что такая организация построена по принципам личных и горизонтальных отношений, не предусмотренных формальной организацией. Сетевая организация является более гибкой в том смысле, что по мере необходимости она может задействовать новые звенья, временно «подключать» кого-либо для решения конкретной задачи. Такая сеть складывается поперек формальной иерархии и должностной структуры государственных организаций, отменяя формальные должности и ранги, переопределяя статусы по-новому — в зависимости оттого, кто какие задачи может решить в рамках коммерческих проектов группы.

Исходя из двух вышеназванных особенностей, мы можем обозначить это явление как «межведомственные сетевые группировки» (МСГ).[336] Межведомственный характер таких группировок, как и их сетевая организация, не является случайным. На них следует смотреть сточки зрения задач силового предпринимательства, использующего государственные ресурсы. Государственные служащие входят в МСГ не целыми отделами или управлениям — это было бы гораздо труднее скрыть и труднее совмещать с официальной службой — а по одному или по несколько человек из различных ведомств или отделов. МСГ позволяют совмещать служебные обязанности с реализацией коммерческих интересов именно благодаря тому, что они не используют официальные структуры, а рекомбинируют их, включая в новую сеть.

В сентябре 2006 г. был вынесен приговор участникам преступного сообщества, в состав которого входили генерал-лейтенант МЧС Владимир Ганеев, который занимал должность начальника управления безопасности МЧС, полковник милиции и заместитель начальника 2-го («убойного») отдела Московского уголовного розыска Евгений Тараторин, два заместителя отдела по контролю за незаконным оборотом оружия МУРа Юрий Самолкин и Владимир Лыса-ков, также в звании полковников, и еще три старших оперуполномоченных того же подразделения в звании подполковников. Эта МСГ была образована «поперек» двух ведомств, МЧС и МВД, соединив политический ресурс Ганеева, который был заместителем министра, и оперативные возможности сотрудников двух отделов МУРа на уровне замов. При МСГ Ганеева было также частное охранное предприятие. По версии следствия, группировка занималась вымогательством денег у предпринимателей путем возбуждения уголовных дел и предоставлением охранных услуг частным компаниям.

Контуры МСГ просматриваются и в деле о «крышевании» подпольного игорного бизнеса в Московской области, которое расследуется в то время, как пишется эта глава. В деле фигурирует предприниматель Иван Назаров, управлявший сетью казино, и не менее десяти сотрудников различных правоохранительных ведомств, которые, по показаниям Назарова, получали регулярные платежи в обмен на возможность продолжения незаконного игорного бизнеса. Исходя из того, кто был арестован в рамках этого уголовного дела, можно представить структуру этой МСГ. В нее входили несколько сотрудников прокуратуры, включая заместителя прокурора Московской области Александра Игнатенко, начальника управления прокуратуры по надзору за следствием Николая Урумова, прокуроров Ногинска и Клина, бывших прокуроров Одинцово и Серпухова; бывший сотрудник ГУВД Московской области, игравший роль посредника и доверенного лица начальника ГУВД Николая Головкина; три сотрудника Управления по борьбе с экономическими преступлениями (УБЭП) Московской области (подполковник, майор и капитан), а также два сотрудника управления «К» Бюро специальных технических мероприятий МВД, занимающегося преступлениями в сфере высоких технологий (полковник и подполковник).[337] В этой МСГ скомбинированы технические и административные ресурсы как минимум трех организаций: власть прокуратуры контролировать возбуждение уголовных дел и следствие, причем сразу в нескольких районах области, технические возможности сотрудников управления «К» МВД (они занимались прослушиванием и сбором информации как о действиях других участников МСГ, так и о бизнесменах, на которых потом заводились дела), оперативные возможности УБЭП по выявлению «экономических преступлений».

В случае ОПГ возникновение жесткой иерархической организации объясняется необходимостью дисциплины и контроля насилия в условиях конкуренции с другими ОПГ и опасности, исходящей от государства. Хотя ее участники могли принадлежать к спортивным клубам или другим организациям, членство в ОПГ или в мафиозной семье было основным статусом индивида, а верность семье — одним из главных принципов членства. МСГ также является неформальной организацией, но принадлежность ее участников к другим организациям не противоречит участию в МСГ, а наоборот, подразумевается и является условием включения в МСГ. Ее участники ценны постольку, поскольку занимают определенные должности, которые дают возможность действовать от имени государства, либо имеют доверительные связи с действующими государственными служащими, что, как правило, характерно для «бывших». МСГ по своей сути оппортунистичны, так как членство в них является вторичной занятостью и деятельность в интересах МСГ не поглощает все время участников, а осуществляется эпизодически. Соответственно, участие в МСГ предполагает умение совмещать его с выполнением прямых должностных обязанностей. Эта особенность наиболее характерна для так называемых «подразделений по борьбе с экономическими преступлениями», где подозреваемыми являются директора и владельцы компаний, а оперативные мероприятия, которые сотрудники ОБЭПов проводят по долгу службы, являются одновременно средством вымогательства и навязывания регулярных платежей.

МЕТОДЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА

Возможности нанесения ущерба работе хозяйствующего субъекта путем проведения оперативных мероприятий и следственных действий по уголовному делу дают возможность государственным служащим заниматься силовым предпринимательством. Так же, как и в более ранней, бандитской форме, силовое предпринимательство «по закону» может варьироваться от простого вымогательства до более сложного набора услуг и долгосрочных видов силового партнерства. Решающее значение имеет возможность нарушения делового оборота компании, а также физического принуждения (арест и длительное лишение свободы, сопровождающееся физическими и моральными страданиями, а также пытки и другие формы физического воздействия).

Применение этих средств, как было показано в первом разделе этой главы, обосновывается и санкционируется сложной юридической процедурой, представляющей собой с точки зрения социологии ряд правил социального конструирования. Они включают идентификацию действий, которые могут быть впоследствии квалифицированы как преступные; собственно квалификацию этих действий как преступных; соотнесение действия, квалифицированного как преступного, с санкциями из имеющегося перечня; применение санкций. При этом должностные лица, уполномоченные государством применять эти правила, действуют как операторы законности, т. е. не самовольно, не от себя лично осуществляют применение этих правил и санкций, а только приводят в действие некоторый безличный, созданный обществом и в интересах общества аппарат насилия. Обоснование «по закону» предполагает, что за насилием и принуждением стоит сила всего общества, и поэтому такое насилие и принуждение очень результативно, причем не только из-за высокого технического оснащения, но и за счет моральной силы, сопротивляться которой труднее, чем произволу отдельных людей.

С правовой точки зрения использование ресурсов государства осуществляется в рамках уголовного дела, для возбуждения которого необходимы достаточные признаки состава преступления. Механика приведения в действие государственных административных и силовых ресурсов описывается законодательными актами, такими как УК, УПК, федеральные законы «Об оперативно-розыскной деятельности», «О прокуратуре», «О полиции», а также различными ведомственными инструкциями. Но, как уже указывалось, наличие достаточных оснований зависит от усмотрения отдельных людей, причем степень зависимости меняется по видам преступлений. В случае объективных признаков (труп, телесные повреждения, следы взлома) или заявления потерпевшего основания для возбуждения уголовного дела существуют независимо от активности сотрудников правоохранительных органов. В других случаях, особенно в сфере экономических преступлений, которые во многом зависят от политики регулирования, т. е. оттого, какие экономические деяния криминализованы и как они описаны, наличие так называемых «достаточных оснований» в гораздо большей степени зависит от активности и усмотрения отдельных людей. Это «усмотрение» проверяется предварительным расследованием, контролируется надзорными органами и в конечном итоге может быть оспорено судом. Но если создается такая социальная организация (МСГ), которая позволяет фабриковать «достаточные основания» для возбуждения уголовных дел исходя из интересов участников этой организации, и в нее входят представители всех инстанций, то их усмотрение будет единственным основанием для применения государственного принуждения вне всякой содержательной связи с законодательством. Эта связь становится инструментальной.

Номинально законодательные нормы создают ограничения для произвольного применения насилия со стороны государства. Но сами по себе они ни на что не влияют, поскольку их применение зависит от людей, от практики, принятой в том или ином профессиональном сообществе, от механизмов организационного и группового контроля, от вероятности применения санкций за неправильное использование полномочий. Анализ нормативных документов самих по себе мало что прояснит: важно не то, каковы нормы и правила и какой смысл был вложен в них законодателем, а то, как они практически используются и в чьих интересах. С юридической точки зрения важны противоречия, двусмысленности, толкования норм. В социологическом исследовании на первый план выходит действительная практика и ее социальная организация.

Дела оперативного учета и уголовные дела

Основными инструментами силового предпринимательства «по закону» являются оперативные мероприятия, проводимые в рамках оперативных дел, следственные действия и оперативные мероприятия в рамках уголовных дел, а также сами уголовные дела как средство психологического давления. В практике силового предпринимательства дела оперативного учета и уголовные дела — это названия для ряда процедур, которые позволяют сотрудникам силовых ведомств получать информацию о лицах или хозяйствующих субъектах и ограничивать их деятельность или свободу, что потом становится предметом торга по стандартной схеме вымогательства: искусственное создание угрозы и снятие ее за материальное вознаграждение или другие выгоды.

Помимо уголовного дела в практике правоохранительных органов существует еще так называемое «дело оперативного учета». Если у оперуполномоченного ОБЭПа, например, имеется информация от некоего источника о том, что в некой коммерческой структуре готовится или совершается преступление, то на этом основании и с согласия начальника ОБЭПа может быть заведено дело оперативного учета. На основании дела оперативного учета, которое вводится в общую закрытую базу МВД, сотрудник может до года вести оперативные мероприятия по сбору материалов для последующего возбуждения уголовного дела. По данным респондентов из правоохранительных органов, большинство таких дел прекращается и только небольшая доля ведет к возбуждению уголовных дел. Это очень существенный момент. Дело оперативного учета позволяет сотрудникам правоохранительных органов на законных основаниях делать две вещи. Во-первых, оказывать давление на бизнес посредством сбора информации и проведения оперативных мероприятий. Во-вторых, обеспечивать безопасность бизнеса отдельных клиентов, в том числе теневого бизнеса, поскольку если оперативное дело ведет один сотрудник, то другие сотрудники или подразделения уже не имеют права вмешиваться. Такую практику описывает сотрудник подразделения по борьбе с экономическими преступлениями:

Наибольшая часть заказных дел является возбуждением вот этих дел оперативного учета без произведения надлежащей проверки. Еще раз, чтоб вы понимали: что это значит? Это значит, что предприниматель находит, сейчас мы говорим про экономические дела, сотрудника, который заводит на него дело оперативного учета. Считается, что этот сотрудник его разрабатывает. Все, в чье поле зрения попал данный коммерсант, с помощью наших баз тут же получают информацию о том, что данный коммерсант разрабатывается таким-то, таким-то подразделением. Все. До свидания. Не лезьте. Опоздали. Под такой крышей можно ходить год [30].

Таким образом, дело оперативного учета является легальным средством оказания охранных услуг по защите бизнеса оперативными сотрудниками одного подразделения от возможных посягательств других подразделений. При этом в отличие от уголовных дел, которые регулируются УПК, процедура возбуждения дела оперативного учета регулируется ведомственными приказами МВД. С помощью дел оперативного учета происходит выявление экономических преступлений, которые, мы помним, имеют минимум объективных признаков, а являются артефактами текущего законодательства и усмотрения правоприменителей.

Если дела оперативного учета являются бизнесом оперативного состава, то уголовные дела, которые возбуждаются и ведутся следователями и являются объектами прокурорского надзора, используются сотрудниками следственных управлений (теперь Следственного комитета РФ) и прокуратуры. Сотрудник ОБЭП поясняет:

Уголовное дело — это не прерогатива одного только оперативника. Разговор тут идет о следствии, про следователя и далее. И во всей этой цепочке оперативник играет не такую уж и большую роль и получает не такие уж большие деньги по сравнению с тем, что получает следователь, по сравнению с тем, что получает прокурор, по сравнению с тем, что получает судья. На этой стадии можно заказывать. Это крайне серьезные люди с крайне серьезными намерениями. Все зависит от намерений. Тут нужно понимать, что человек хочет: просто насолить конкуренту, <…> либо вы, пардон, хотите этого человека полностью выбросить из бизнеса, либо создать ему на какое-то время проблемы, после которых он упустит важный какой-то кредит, либо вы его хотите посадить. В зависимости от цели возрастает количество людей, должностных лиц из разных организаций, с которыми вы должны будете взаимодействовать и, соответственно, суммы [30].

Активность оперативных сотрудников сосредоточена на стадии ведения дел оперативного учета и мероприятий на стадии возбуждения уголовных дел. Они также могут вести оперативное сопровождение на стадии расследования, но уже в неформальной связке со следователем и прокурором. Определяя полномочия и распределение власти в рамках уголовного процесса, законодательство и ведомственные инструкции косвенно определяют и то, кто может заниматься каким видом силового предпринимательства. Для оперативных сотрудников — это в основном вымогательство и банальное «крышевание». Для следователей и сотрудников прокуратуры — услуги по регулированию конкуренции и доступа на рынок, по перераспределению активов.

Вымогательство

Дело старшего оперуполномоченного Управления по налоговым преступлениям ГУВД Москвы Андрея Серяпина и бывшего сотрудника ФСБ и директора ЧОП «Вымпел-АТ» Александра Печалова-Морозова, осужденных в августе 2010 г., хорошо иллюстрирует технику вымогательства посредством проведения оперативных мероприятий. В 2008 г. Серяпин осуществлял оперативное сопровождение по уголовному делу об уклонении от уплаты налогов, возбужденному в отношении некой строительной компании «ДКН». Фальсифицировав несколько агентурных сообщений о том, что в офисах двух других компаний, «Дельта» и МФА, на самом деле никак не связанных с ДКН, могут храниться документы, якобы имеющие отношение к уголовному делу компании «ДКН», Серяпин с несколькими оперативными сотрудниками произвел обыск и изъял документы в этих компаниях. В результате деятельность обеих компаний (они оказывали финансовые и консалтинговые услуги) была парализована. Дмитрий Данилов, владелец этих компаний, обратился к своему знакомому, оперативному сотруднику УВД Москвы Виталию Лазарчуку, попросив его выяснить причины визита оперативников из УНК и изъятия документов. Тот сначала напугал бизнесмена информацией о том, что его собираются посадить по заказу конкурентов, а потом предложил помощь и вывел на посредника, которым был адвокат Московской областной коллегии адвокатов Денис Тумаркин. Последний представился другом генерала, начальника главного следственного управления ГУВД Москвы Ивана Глухова. За 40 млн долларов адвокат пообещал обеспечить закрытие уголовного дела и возврат изъятых документов. Потом потребовалась еще дополнительная сумма в 12 млн рублей для сотрудников ФСБ, которые якобы хотят свою долю. Данилов выполнил и это условия, опасаясь банкротства своих компаний. Но потом оперативник УНП Серяпин, встретившись с Даниловым, заявил, что деньги до него не дошли и были присвоены Лазарчуком и Тумаркиным. Серяпин потребовал еще 1,5 млн долларов, которые Данилов должен был передать через посредника, бывшего сотрудника ФСБ, директора ЧОП «Вымпел-АТ» Печалова-Мо-розова. В этот момент Данилов обратился в правоохранительные органы, и упомянутые персонажи были задержаны при получении денег. Суд приговорил Серяпина и Печалова-Морозова к пяти годам лишения свободы за мошенничество в особо крупном размере.[338]

В этом эпизоде есть характерный прием, используемый оперативными сотрудниками — фабрикация основания для осуществления оперативных мероприятий в целях последующего нанесения ущерба хозяйствующим субъектам. Попросту говоря, надо написать документ про агентурное донесение и в рамках проверки этого донесения произвести обыск с выемкой документов. Дальше можно заниматься вымогательством, причем в этом эпизоде присутствует не только фабрикация оснований для оперативных действий, но и появление фиктивных посредников, действующих от имени высокого должностного лица, руководителя главного следственного управления, который по должности имеет контроль над предварительным следствием.

Более сложные схемы вымогательства включают попытки ввести акционеров, представляющих интересы сотрудников правоохранительных органов, что создает прямую угрозу правам собственности. Такой эпизод описывал в интервью владелец крупной торговой компании: «Четыре года назад была ситуация, на меня завели уголовное дело, арестовали, допрашивали, давали понять, что хотят ввести своих акционеров или хотят, чтобы я продал объект задешево. Уголовное дело, что якобы песок, который везли для стройки, был ворованный. Проводили обыски, при этом слушают твой телефон. Неприятно, когда приходят и вытряхивают игрушки твоих детей» [29]. Эта ситуация заставляет владельца компании вступать в переговоры и искать связи в правоохранительных органах, с помощью которых можно было бы закрыть уголовное дело за определенные деньги: «Идешь к людям, которым доверяешь. Это не глупые решальщики, которые потом бесконечно деньги тянуть будут. А те, кого знаешь, люди, которые имеют совесть. Они помогают выйти на нужных людей. Дальше встречаешься с их другом, он в какой-то момент просто рисует цифру на салфетке» [29]. Выплата некоторой суммы денег в этом случае была средством избежать более серьезных последствий для бизнеса в виде перераспределения прав собственности.

Рыночные услуги

Криминальное силовое предпринимательство девяностых, как мы помним из предыдущих глав, держалось не только на вымогательстве и искусственно создаваемом спросе, но и на потребности бизнеса в особого рода услугах, которые были названы «силовым партнерством». Силовое предпринимательство «по закону» также поддерживается спросом со стороны бизнеса на различные виды особых услуг, в целом похожих на те, которые оказывали ОПГ. Это услуги, связанные с перераспределением активов и регулированием конкуренции, они заказываются и оплачиваются бизнесом.

Вопреки общепринятому словоупотреблению, заказываются не уголовные дела, а воздействие на юридическое или физическое лицо с целью принуждения к определенному поведению (перечислению денег, продаже актива, изменению цены, изменению структуры собственников, отказ от каких-либо действий), т. е. оплачивается применение власти, а не само уголовное дело — юридический термин только прикрывает суть дела. Но для того чтобы иметь возможность воздействовать на поведение других людей в своих интересах или интересах заказчиков, а также избегать ответственности за последствия своих действий, отдельным сотрудникам правоохранительных органов и целым МСГ необходимо фабриковать обоснования «по закону». Способами фабрикации оснований являются уголовные дела, но заказывают, повторим, отнюдь не дела, а действия, которые они санкционируют.

Распространенной услугой является принуждение к продаже актива и к снижению его цены ниже рыночной. С точки зрения рынка и рационального размещения ресурсов отклонение от свободного ценообразования,т. е. любое принудительное отклонение цены от рыночного уровня, наносит ущерб экономике. Но с точки зрения индивидуального покупателя, покупка такой услуги имеет смысл, если принудительный дисконт выше, чем цена заказного уголовного дела и оперативных мероприятий. Следуя своей личной выгоде при покупке активов по заниженной цене за счет давления на продавца с помощью уголовного дела, отдельный бизнесмен тем самым поддерживает рынок услуг силовых предпринимателей и воспроизводит систему, которая повышает общие риски и которая явно не выгодна для бизнеса в целом.

Показательным случаем использования силового ресурса для перераспределения активов было, например, давление на Михаила Гуцериева в 2006 г. с целью принуждения к продаже компании «Русс-нефть», которую тот сам создал и агрессивно развивал на протяжении нескольких лет. Сам Гуцериев в интервью после возвращения из вынужденной эмиграции рассказал, что для того, чтобы вынудить его продать компанию, против него «возбудили 70 уголовных дел. Сейчас все они закрыты. Постоянно шли обыски у меня дома, утоп-менеджеров “Русснефти”. За моим домом установили слежку. Под окнами посадили приставов, сидят, мерзнут. Я их пригласил подняться в дом, погреться и перекусить, а они — “не положено”. Когда начинаешь переживать, болит сердце, мучают сомнения, без конца прокручиваешь в памяти слова, поступки, ситуации. Я не мог находиться в моей “Русснефти”, пока там шли обыски».[339] Продажа компании «Евросеть» ее создателем Евгением Чичваркиным осуществлялась под уголовным преследованием, от которого Чичваркин, как и Гуцериев, скрылся в Лондоне. «Я получил три копейки за то, что стоило копеек 20», — комментировал сделку бывший владелец «Евросети».[340] По словам уже бывшего владельца парфюмерного холдинга «Арбат-Престиж» Владимира Некрасова, его вынуждали продать компанию за 3 млн долларов после того, как против него и его партнера Сергея Шнайдера (он же дважды судимый в СССР Семен Могилевич) возбудили уголовное дело за неуплату налогов. Оба содержались под арестом во время предварительного следствия. Некрасов отказался продать компанию дешево, но впоследствии компанию пришлось обанкротить, так как владельцы провели в заключении полтора года и не могли ею управлять. В итоге суд вернул дело на доследование за отсутствием доказательств, и оно было закрыто, однако компания исчезла с рынка.[341]

Образцы подобных действий были созданы руководством страны в форме сначала дела Владимира Гусинского, которого под уголовным преследованием вынудили покинуть страну и продать активы, а затем дела ЮКОСа в 2003–2005 гг., которое послужило своего рода сигналом для правоохранительных органов об изменении политики и приемлемости использования уголовных дел для перераспределения собственности — уже как бизнеса, без всякой политики. Масштабы этого явления установить достаточно трудно, тем более что часть заказов на воздействие на конкурентов могло проходить в форме дел оперативного учета, которые не отражаются в статистике, а часть — в форме оперативных действий, не доведенных до возбуждения уголовного дела. Но и одной статистики уголовных дел по типичным экономическим статьям, таким как статья 159 «Мошенничество» и статьи 22 главы УК «Преступления в сфере экономической деятельности», достаточно, чтобы получить представление о распространении в России силового предпринимательства «по закону» после 2003 г. Анализ официальной статистики МВД показывает значительный и опережающий рост числа зарегистрированных преступлений экономической направленности (т. е. возбужденных уголовных дел) по сравнению с делами, которые передавались в суды, а также с числом вынесенных приговоров. Т. е. активность правоохранительных органов по возбуждению уголовных дел без судебной перспективы росла, причем особенно быстро в период 2004–2006 гг., за который это число удвоилось (рис. 6).

Рис. 6. Динамика численности преступлений в сфере экономической деятельности

Аналогичную динамику демонстрировал и показатель количества возбужденных дел по статье 159 УК РФ «Мошенничество» (рис. 7).

Рис. 7. Динамика числа мошенничеств

По экономическим статьям лишь около 30 % уголовных дел доходили до суда и только 10–15 % заканчивались приговорами. Это значит, что 85–90 % возбужденных уголовных дел либо закрывалось на какой-либо стадии, либо разваливалось в суде. Здесь необходимо заметить, что частично опережающий рост количества возбужденных уголовных дел по сравнению с раскрытыми (но не с осужденными по ним) объясняется их многоэпизодностью: если, например, в результате финансового мошенничества сразу много человек написали заявления как пострадавшие, то может быть возбуждено много уголовных дел, хотя подозреваемых и обвиняемых может быть два или три. Тем не менее многоэпизодность точно не покрывает всю разницу между возбужденными и раскрытыми преступлениями и никак не влияет на существенный разрыв с количеством тех, кого суд признал виновными. То есть процент дел, возбужденных без судебной перспективы, был и остается высок. Хотя, повторим, сказать точно, какая доля из них — заказные, не представляется возможным.

В России число осужденных по экономическим статьям составляет примерно 10 тыс. в год. Но основная опасность для бизнесменов и основной тормоз роста предпринимательства не в этом. Массовый ущерб компаниям, здоровью бизнесменов и качеству деловой среды наносится задолго до суда, на более ранних этапах работы правоохранительной системы. За первое полугодие 2010 г. по статьям главы 22 УК было осуждено 5 999 человек. За тот же период правоохранительными органами выявлено 39 591 преступление в рамках той же главы 22 УК. По 12 658 делам за тот же период завершено следствие. О чем это говорит? По меньшей мере о том, что по каждому делу проводились оперативно-розыскные мероприятия и следственные действия, которые с неизбежностью наносили ущерб бизнесу. Этот тезис требует отдельных расчетов, но можно с уверенностью предположить, что ущерб национальному хозяйству от борьбы с экономическими преступлениями превосходит ущерб от самих преступлений.

ТАБЛИЦА РЕСПОНДЕНТОВ

№ Имя или псевдоним Должность или ранг Организация или группа Город 1 «Амир» Неизвестно Чеченская диаспора Санкт-Петербург 2 Бадыров, Павел Директор ЧОП «Скат» Санкт-Петербург 3 Вадим Директор Сеть аптек Санкт-Петербург 4 Вадим Бригадир Комаровская ОПГ Санкт-Петербург 5 «Вера» Директор Мультимедийнаякомпания Санкт-Петербург-Москва 6 «Виктор» Майор Северо-ЗападныйРУБОП Санкт-Петербург 7 «Валерий» Лидер ОПГ Санкт-Петербург 8 Владимир Директор Компания по производству силиконовых изделий Москва 9 «Геннадий» Советник ОПГ Санкт-Петербург 10 Денис Бригадир МалышевскаяОПГ Санкт-Петербург 11 Евгений Капитан (бывш.) Уголовный розыск Санкт-Петербург 12 Константинов, Андрей Директор Агентство журналистских расследований Санкт-Петербург 13 Красюк, Дмитрий Пресс-секретарь ОПС «Уралмаш» Екатеринбург 14 Лебедев, Роман Капитан (бывш.) Уголовный розыск Казань 15 Маркаров, Борис Директор ЧОП «Алекс-Запад» Санкт-Петербург 16 Метелев, Кирилл Главный редактор «Оперативное прикрытие» Санкт-Петербург 17 Мошков, Дмитрий Содиректор ЧОП «Аванпост» Санкт-Петербург 18 «Петр» Боец ОПГ Новосибирск 19 «Роман» Бригадир ОПГ Санкт-Петербург 20 «Саша» Директор Строительная компания Москва 21 «Сеня» Бригадир ОПГ Санкт-Петербург 22 Стригалов, Борис Майор Северо-Западное УВД Санкт-Петербург 23 Тютяев, Дмитрий Содиректор ЧОП «Аванпост» Санкт-Петербург 24 Цепов, Роман Директор ЧОП «Балтик-Эскорт» Санкт-Петербург 25 «Юра» Бригадир ОПГ Санкт-Петербург 26 Юрий Михайлович Директор СБ гостиницы «Гранд Отель Европа» Санкт-Петербург 27 «Юрий» Майор Северо-Западное УВД Санкт-Петербург 28 «Артур» Бригадир Тамбовская ОПГ Санкт-Петербург 29 Олег Владелец Торговая компания Санкт-Петербург 30 Аркадий Майор ОБЭП Екатеринбург

БИБЛИОГРАФИЯ

Абдурахманов, Ринат, «Психологические проблемы послевоенной адаптации ветеранов Афганистана», Психологический журнал, 1992, № 1, с. 151–134.

Абрамкин, Валерий, Чижов, Юрий, Как выжить в советской тюрьме. Красноярск: Агентство «Восток», 1992.

Акерлоф, Джордж, «Рынок “лимонов": неопределенность качества и рыночный механизм», THESIS, 1994, № 5, с. 91–104.

Бакатин, Вадим, Избавление от КГБ. М.: Новости, 1992.

Балдаев, Д., Белко, В., Исупов И., Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы). М.: Края Москвы, 1992.

Белая книга российских спецслужб. М.: Обозреватель, 1996.

Вебер, Макс, «Политика как призвание и профессия», в кн.: Вебер, М., Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.

Веблен, Торстейн, Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984.

Верин, Валерий, Преступления в сфере экономики. М.: Дело, 1999.

Волков, Вадим, ред., Конкуренция за налогоплательщика: исследования по фискальной социологии. М.: МОНФ, 2000.

Волков, Вадим, «Монополия на насилие и скрытая фрагментация российского государства (исследовательская гипотеза)», Полис, 1998, № 5, с. 39–47.

Волков, Вадим, «О концепции практик в социальных науках», Социологические исследования, 1997, № 6, с. 9–23.

Волков, Вадим, «Республика как тип охранного контракта», Непрекос-новенный запас, 2007, № 5, с. 174–183.

Гоббс, Томас, Левиафан. М.: Мысль, 2001.

Гуров, Александр, Красная мафия. М.: Мико, 1995.

Гуров, Александр, Профессиональная преступность. М.: Юридическая литература, 1990.

Гуров, Александр, Рябинин, Иван, Исповедь вора в законе. М.: Росагро-промиздат, 1991.

Дмитриева, Арина, «Реформирование управления вневедомственной охраны в контексте развития рынка охранных услуг», Серия «Аналитические записки по проблемам правоприменения». Институт проблем правоприменения, ЕУСПб, сентябрь 2010 ().

Дмитриева, Арина, Примаков, Денис и др., «Законодательная активность, стабильность законодательства и качество правовой среды: сравнительный анализ постсоциалистических стран», Серия «Аналитические записки по проблемам правоприменения». Институт проблем правоприменения, ЕУСПб, май 2010, с. 7.

Долгова, Азалия, ред., Преступность, статистика, закон. М.: Криминологическая ассоциация, 1997.

Долгопятова, Татьяна, ред., Неформальный сектор в российской экономике. М.: ИСАРП, 1998.

Дьяков, Сергей, Долгова, Азалия, ред., Организованная преступность. М.: Юридическая литература, 1989.

Житенев, В., ред., Мафия в Екатеринбурге: общественное мнение и пресса об организованной преступности. Екатеринбург: Новая гильдия, 1993.

Исправников, В., Куприянов, В., Теневая экономика в России. М.: Фонд перспективных технологий, 1997.

Карышев, Валерий, Записки бандитского адвоката. М.: Центрполиграф, 1998.

Карышев, Валерий, Сильвестр: история авторитета. М.: Эксим-пресс, 1999.

Карышев, Валерий, Солнцевская братва: история группировки. М.: Эксим-пресс, 1998.

Кинсбурский, Андрей, Топалов, Михаил, «Реабилитация участников афганской войны в общественном мнении», Социологические исследования, 1992, № 2, с. 104–108.

Константинов, Андрей, Бандитский Петербург. СПб.: Фолио-пресс, 1997.

Клейменов, М., Дмитриев О., «Рэкет в Сибири», Социологические исследования, 1993, № 3, с. 115–121.

Константинов, Андрей, Бандитский Петербург’98. М.: ОлмаПресс, 1999.

Коровин, Владимир, История отечественных органов безопасности. М.: Норма, 1998.

Коржаков, Александр, Борис Ельцин: от рассвета до заката. М.: Интербук, 1997.

Косалс, Леонид, «Теневая экономика как особенность российского капитализма», Вопросы экономики, 1998, № 10.

Крыштановская, Ольга, «Нелегальные структуры в России», Социологические исследования, 1995, № 8.

Латов, Юрий, Экономика вне закона: очерки по теории и истории теневой экономики. М.: МОНФ, 2001.

Лихачев, Дмитрий, «Черты первобытного примитивизма воровской речи», в кн /.Язык и мышление. Труды Академии наук СССР, т. Ill-IV. М.: Академия наук, 1935. (цит. по изд.: Лихачев, Дмитрий, «Черты первобытного примитивизма воровской речи», в кн.: Балдаев, Д., Белко, В., Исупов, И., авт. — сост., Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы), М.: Края Москвы, 1992.

Максимов, Александр, Российская преступность: кто есть кто. М.: Эксим-пресс, 1998.

Модестов, Николай, Москва бандитская. М.: Центрполиграф, 1996.

Мостовщиков, Сергей, «Конец бандитизма в России», Эксперт, июнь 1999, № 26.

Мухин, Алексей, Информационная война в России: участники, цели, технологии. М.: Центр политической информации, 1999.

Ницше, Фридрих, «К генеалогии морали», в кн.: Ницше, Фридрих, Сочинения, в 2-х т. М.: Мысль, 1990.

Норт, Дуглас, Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997.

Ольшанский, Дмитрий, «Смысловые структуры личности участников афганской войны», Психологический журнал, 1991, № 5, с. 120–131.

Оссовская, Мария, Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. М.: Прогресс, 1987.

Панеях, Элла, «Издержки легальной экономической деятельности и налоговое поведение российских предпринимателей», в кн.: Волков, В., ред., Конкуренция за налогоплательщика: исследования по фискальной социологии. М.: МОНФ, 2000.

Паппэ, Яков, Олигархи: экономическая хроника, 1992–2000. М.: ГУ-ВШЭ, 2000.

Парсонс, Талкотт, Структура социального действия. М.: Академический проект, 2000.

Пожидаев, Дмитрий, «От боевых действий — к мирной жизни», Социо-логические исследования, 1999, № 2.

Радаев, Вадим, Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. М.: Центр политических технологий, 1998.

Радыгин, А., «Перераспределение собственности в постприватизационной России», Вопросы экономики, 1999, № 6, с. 54–76.

Разинкин, Вячеслав, Воры в законе и преступные кланы. М.: Криминологическая ассоциация, 1995.

Сафонов, Владимир, Организованное вымогательство: уголовноправовой и криминологический анализ. СПб.: Знание, 2000.

Скобликов, Петр, Взыскание долгов и криминал. М.: Юрист, 1999.

Скобликов, Петр, Имущественные споры и криминал в современной России. М: Дело, 2001.

Стиглиц, Джозеф, Глобализация: тревожные тенденции, пер. с англ, и примеч. Пирогова, Г.Г. М.: Мысль, 2003.

Стрелецкий, Валерий, Мракобесие. М.: Детектив-пресс, 1999.

Тамбовцев, Владимир, Государство и переходная экономика: пределы управляемости. М.: Теис, 1997.

Тамбовцев, Владимир, «Экономические институты российского капитализма», в кн.: Заславская, Т., ред., Куда идет Россия? Кризис институциональных систем. М.: Интерцентр, 1999, с. 193–200.

Тимофеев, Л., Латов, Ю., ред., Экономическая теория преступной и правоохранительной деятельности. М.: РГГУ, 1999.

Топильская, Елена, Организованная преступность. СПб.: Юридический центр, 1999.

Трабарин, Алексей, Воры в законе и авторитеты. М.: Эксимо-пресс, 2000.

Фрейд, Зигмунд, «Неудовлетворенность культурой», в кн.: Фрейд, 3., Избранное, кн. 2. М.: Московский рабочий, 1990, с. 3–79.

ФСБ России. М., 1995.

Фуко, Мишель, Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М.: Ad Маг-ginem, 1999.

Частный сыск; охрана и безопасность, 1995, № 3, с. 16–18.

Харт, Г.Л.А., Понятие права, пер с англ. Е. Афонасина и др. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007.

Хлебников, Пол, Разговор с варваром. М.: Детектив-Пресс, 2003.

Частные охранные предприятия Санкт-Петербурга: Аналитическая записка Агентства журналистских расследований. СПб., 1998.

Чирикова, Алла, Женщина во главе фирмы. М.: Институт социологии РАН, 1998

Шаламов, Варлам, Очерки преступного мира, / shalamov-varlaam/37.htm.

Abadinsky, Howard, The Mafia in America: An Oral History. New York: PraeQer, 1981.

Albini, Joseph, American Mafia: Genesis of a Legend. New York: Appleton-Century-Crofts, 1971.

Anderson, Annelise, «The Red Mafia: A Legacy of Communism», In: Lazear, E., ed., Economic Transition in Eastern Europe and Russia: Realities of Reform. Stanford: The Hoover Institute Press, 1995.

Anderson, Perry, The Lineage of The Absolutist State. London: Verso, 1979. Arlacci, Pino, Mafia Business: The Mafia Ethic and the Spirit of Capitalism. London: Verso, 1987.

Austin, John, How to Do Things with Words. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1962.

Axelrod, Robert, The Evolution of Cooperation. New York: Basic Books, 1984. Beissinger, Mark, Young, Crawford, eds., Beyond The State Crisis: Postcolonial Africa and Post-Soviet Eurasia in Comparative Perspective. Washington: Woodrow Wilson Center Press, 2002.

Bell, Daniel, «Crime as an American Way of Life», in: Bell, Daniel, The End of Ideology. Glencoe: The Free Press, 1967.

Bergreen, Laurence, Capone: The Man and the Legend. London: MacMillan, 1994.

Block, Alan, East Side — West Side: Organizing Crime in New York, 1930–1950. New Brunswick: Transaction, 1983.

Block, Alan, «History and the Study of Organized Crime», Urban Life, 1978, N 6, p. 455–474.

Blok, Anton, The Mafia of a Sicilian Village: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs. Waveland: Prospect Heights, 1974.

Bourdieu, Pierre, Language and Symbolic Power, trans. by Gino Raymond and Matthew Adamson. Cambridge: Polity Press, 1991.

Bourdieu, Pierre, Outline of a Theory of Practice. Cambridge: Cambridge University Press, 1977.

Bova, Russell, «Democratization and the Crisis of the Russian State», in: Smith, G., ed., State-Building in Russia: The Yeltsin Legacy and the Challenge of the Future. New York: M. E. Sharpe, 1999, p. 17–40.

Braun, Rudolf, «Taxation, Sociopolitical Structure, and State-Building: Great Britain and Brandenburg-Prussia», in: Tilly, Ch., ed., The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975, p. 243–327..

Busse, Eva, «The Embeddedness of Tax Evasion in Russia», in: Ledeneva, A., Kurkchiyan, M., eds., Economic Crime in Russia. London: Kluwer, 2000, p. 132–133.

Catanzaro, Raimondo, Men of Respect: A Social History of The Sicilian Mafia. New York: Free Press, 1992.

Carneiro, Robert L., «Political Expansion as an Expression of the Principle of Competitive Exclusion», in: Cohen, R., Service, E.R., eds., Origins of the State: The Anthropology of Political Evolution. Philadelphia: Institute for the Study of Human Issues, 1978.

Chalidze, Valerii, Criminal Russia: Essays on Crime in the Soviet Union. New York: Random House, 1977.

Clark, Samuel, State and Status: The Rise of the State and Aristocratic Power in Western Europe. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 1995.

Cressey, David, Theft of the Nation: The Structure and Operations of Organized Crime in America. New York: Harper and Row, 1969.

Durkheim, Emile, Suicide: A Study in Sociology. London: Routledge, 1951.

Elias, Norbert, The Civilizing Process, vol. 1–2. Oxford: Basil Blackwell, 1995.

Elias, Norbert, The Court Society. Oxford: Basil Blackwell, 1983.

Elias, Norbert, Dunning, Eric, Quest for Excitement: Sport and Leisure in the Civilizing Process. Oxford: Basil Blackwell, 1986.

Frisby,Tanya, «The Rise of Organised Crime in Russia: Its Roots and Social Significance», EuropeAsia Studies, 1998, vol. 50, N 1, p. 27–49.

Frye,Timothy, Brokers and Bureaucrats: Building Market Institutions in Russia. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2000.

Frye, Timothy, «Caveat Emptor: Institutions, Contracts, and Commodity exchanges in Russia», in: Weimer, D., ed., institutional Design, institutions, and Commodity Exchange in Russia. Boston: Kluwer Academic Publishers, 1995.

Frye, Timothy, Zhuravskaya, Ekaterina, «Rackets, Regulation, and the Rule of Law», yourna/ of Law, Economics, and Organization, October 2000, vol. 16, p. 478–502.

Galeotti, Mark, «Mafiya: Organized Crime in Russia», Jane's Intelligence Review. Special Report, June 1996, N 10, p. 415–429.

Gambetta, Diego, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection. Harvard: Harvard University Press, 1993.

Gilinskiy, Yakov, Crime and Deviance: Stare from Russia. St. Petersburg: Russian Academy of Sciences, 2000.

Gusfield, Joseph, Symbolic Crusade: Status Politics and the American Temperance Movement. Urbana: University of Illinois Press, 1963.

Handelman, Stephen, Comrade Criminal: Russia’s New Mafiya. New Heaven: Yale University Press, 1995.

Hart, Herbert, The Concept of Law. Oxford: Clarendon, 1994.

Heidensohn, Frances, Crime and Society. London: MacMillan, 1989.

Hertz, Noreena, Russian Business Relationships in The Wake of Reform. Oxford: Macmillan, 1996.

Hess, Henner, Mafia and Mafiosi: The Structure of Power. London: Saxon House, 1973.

Hobsbawm, Eric, Bandits. London: Delacorte Press, 1969.

Humphrey, Caroline, «Dirty Business,„Normal Life", and the Dream of Law», in: Ledeneva, A., Kurkchiyan, M., eds., Economic Crime in Russia. London: Kluwer, 2000, p. 177–190.

lanni, Francis, Black Mafia: Ethnic Succession in Organized Crime. New York: Simon and Schuster, 1974.

lanni, Francis, Ethnic Succession in Organized Crime. Washington, DC: US Government Printing Office, 1973.

Jones, Anthony, Moskoff, William, Ko-ops: The Rebirth of Entrepreneurship in the Soviet Union. Bloomington: Indiana University Press, 1993.

Lane, Frederic, Venice, A Maritime Republic. Baltimore: The John Hopkins University Press, 1973.

Lane, Frederic, Profits from Power: Readings in Protection Rent and Violencecontrolling Enterprises. Albany: State University of New York Press, 1979, Lupsha, Peter, «Organized Crime in the United States», in: Kelly, R., ed., Organized Crime: A Global Perspective. New York: Roman and Littlefield, 1996, p. 33–57.

Lyman, Michael, Potter, Gary, Organized Crime. Upper Saddle River: Prentice Hall, 1997.

Mann, Michael, The Sources of Social Power, vo Is. 1–2. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

Mason, David, Sidorenko-Stephenson, Svetlana, «Changing Public Perceptions and the Crisis of Confidence in the State», in: Smith, G., ed., State-Building in Russia: The Yeltsin Legacy and the Challenge of the Future. New York: M.E, Sharpe, 1999, p. 162–173.

Merle, Marcel, The Sociology of International Relations. New York: Berg, 1987.

Mercer, Jonathan, Reputation and international Politics. Ithaca: Cornell University Press, 1996.

Merton, Robert, Social Theory and Social Structure, enlarged edition. New York: Free Press, 1968.

Migdal, Joel, Strong Societies and Weak States: StateSociety Relations and State Capabilities in the Third World. Princeton: Princeton University Press, 1988.

Milhaupt, Curtis, West, Mark, «The Dark Side of Private Ordering: An Institutional and Empirical Analysis of Organized Crime», University of Chicago Law Review, 2000, vol. 67, N 1, p. 41–98.

North, Douglass, Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981.

Nozick, Robert, Anarchy, State, and Utopia. New York: Basic Books, 1974.

Olson, Mancur, «Why the Transition from Communism Is So Difficult», Eastern Economic Journal, Fall 1995, Vol. 21, N 4.

Paoli, Lentizia, Mafia Brotherhoods: Organized Crime, Italian Style. Oxford: Oxford University Press, 2003.

Parsons,Talcott, «An Outline of the Social System», in: Parsons,! Shils, E., Naegele, A., Pitts, J., eds., Theories of Society. New York: Free Press, 1961, p. 30–79.

Pejovic, Svetozar, «The Transition Process in An Arbitrary State: The Case for the Mafia», IB Review, 1997, vol. 1, N 1, p. 18–23.

Poggi, Gianfranco, The State: Its Nature, Development and Prospects. Stanford: Stanford University Press, 1990.

Polanyi, Karl, The Great Transformation: The Political and Economic Origins of Our Time. Boston: Beacon Press, 1965.

Radaev, Vadim, «Corruption and Violence in Russian Business in the Late 1990s», in: Ledeneva, A., Kurkchiyan, M., Economic Crime in Russia. London: Klu-wer, 2000, p. 79–81.

Radaev, Vadim, «Practicing and Potential Entrepreneurs in Russia», International Journal of Sociology, 1997, vol. 27, N 3.

Remnick, David, Resurrection: The Struggle for A New Russia. New York: Random House, 1997.

Ruth, David, Inventing the Public Enemy: The Gangster in American Culture, 1918–1934. Chicago: The University of Chicago Press, 1996.

Sachs, Jeffrey, Pistor, Katharina, eds., The Rule of Law and Economic Reform in Russia. Boulder: Westview Press, 1997.

Schelling, Thomas, Choice and Consequence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984.

Skocpol, Theda, State and Social Revolution. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.

Schelling,Thomas, «Economics and Criminal Enterprise» and «What is the Business of Organized Crime», in: Choice and Consequences. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984.

Schumpeter, Joseph, «The Crisis of the Tax State», in: Swedberg, R.,ed., The Economics and Sociology of Capitalism. Princeton: Princeton University Press, 1991.

Scott, James, Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed. New Haven: Yale University Press, 1998.

Serio, Joseph, Razinkin, Viacheslav, «Thieves Professing the Code: The Traditional Role of Vory vZakone and Adaptations to a New Reality», Low Intensity Conflict and Law Enforcement, 1995, vol. 4, N 1, p. 72–88.

Shelley, Louise I., Policing Soviet Society: The Evolution of State Control. New York: Routledge, 1996.

Sifakis, Carl, The Mafia Encyclopedia. New York: Facts on File, 1987.

Smith, Michael, Realist Thought from Weber to Kissinger. London: Louisiana University Press, 1986.

Solnick, Steven, Stealing the State. Harvard: Harvard University Press, 1998.

Stanley, William, The Protection Racket State: Elite, Politics, Military Extortion and War in El Salvador. Philadelphia: Temple University Press, 1996.

Taylor, Brian, State Building in Putin’s Russia: Policing and Coercion After Communism. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

Triesman, Daniel, After the Deluge: Regional Crises and Political Consolidation of Russia. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1999.

Tyler, Patrick, «Russian Vigilantes Fight Drug Dealers», New York Times, 4 March 2000.

Thompson, Janice, Mercenaries, Pirates, and Sovereigns: State-building and Extraterritorial Violence in Early Modern Europe. Princeton: Princeton University Press, 1994.

Tilly, Charles, «War Making and State Making as Organized Crime», in: Evans, P., Rueschemeyer, D., Skocpol, T, eds., Bringing the State Back In. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

Tilly, Charles, «Reflections on the History of European State-Making», in: Ch. Tilly, ed., The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 197.

Vaksberg, Arkadii, The Soviet Mafia. New York: St. Martin’s Press, 1991.

Vale, Malcolm, War and Chivalry: Warfare and Aristocratic Culture in England, France and Burgundy at the End of the Middle Ages. London: Duckworth, 1981.

Varese, Federico, The Emergence of The Russian Mafia: Dispute Settlement and Protection in a New Market Economy. A D. Phil. Thesis Submitted to Oxford University, 1996.

Varese, Federico, «Is Sicily the Future of Russia? Private Protection and the Rise of the Russian Mafia», Archives Europeennes de Sociologie, 1994, vol. 35, N 1, p. 224–258.

Varese, Federico, «The Society of the Vory-v-Zakone, 1930s-1950s», Cahiers du monde russe, 1999, vol. 39, N 4, p. 515–538.

Veblen.Torstein, The Theory of the Leisure Gass. New York: Penguin Books,

1994.

Volkov, Vadim, «The Selective Use of State Capacity in Russia’s Economy: Property Disputes and Enterprise Takeovers, 1998–2002», in: Kornai, J., et al, eds, Creating Trust in Post-Socialist Transition. New York: Palgrave, 2004, p. 126–149.

Waller, Michael, Yasmann, Victor, «Russia’s Great Criminal Revolution: The Role of the Security Services», in: Ryan, P., Rush, G., eds., Understanding Organized Crime in Global Perspective: A Reader. London: Sage, 1997.

Waltz, Kenneth, Theory of International Politics. Reading, MA: Addison-Wes-ley, 1979.

Weber, Max, Economy and Society: An Outline of Interpretative Sociology. Berkeley: University of California Press, 1978.

Weber, Max, Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. New York: Scribner’s, 1958.

Webster, William, Russian Organized Crime. Global Organized Crime Project. Washington: Center for Strategic and International Studies, 1997.

Wees, Hans Van, Status Warriors: War, Violence, and Society in Homer and History. Amsterdam: J. C. Gieben, 1992.

Williams, Paul, ed., Russian Organized Crime: A New Threat. London: Frank Cass, 1997.

Woodruff, David, Money Unmade: Barter and The Fate of Russian Capitalism. Ithaca: Cornell University Press, 1999.

Zhdanov, Vladimir, Hughes, James, «Russia’s Alpha Group Changes with the Times», Transition, March 1996, N 8, p. 28–31.

Примечания

1

Томас Гоббс .Левиафан. М.: Мысль, 2001, с. 88.

(обратно)

2

Социолог Майкл Манн, однако, считает, что необходимо разделять военную и административную власть, поскольку в современном мире они институционально разделены. Для нашей аналитической схемы такое разделение несущественно. См.: Michael Mann, The Sources of Social Power,vo\s. 1–2. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

(обратно)

3

Хотя политическое усиление военных (правда, пока без соответствующего изменения системы в целом) все еще вполне возможно и в западном мире, как показывают события в США после 11 сентября 2001 г.

(обратно)

4

Подробнее см.: Michael Smith, Realist Thought from Weber to Kissinger. London: Louisiana University Press, 1986.

(обратно)

5

См. также: Marcel Merle, The Sociology of International Relations. New York: Berg, 1987, p. 24–57.

(обратно)

6

Max Weber, Economy and Society: An Outline of Interpretative Sociology. Berkeley: University of California Press, 1978, p. 910.

(обратно)

7

Ibid., p. 901.

(обратно)

8

Подробнее см.: Вадим Волков, «Республика как тип охранного контракта», Непрекосновенный запас, 2007, № 5, с. 174–183.

(обратно)

9

Обзор теорий государства см. в кн.: M. Mann, The Sources of Social Power, p.44–91.

(обратно)

10

Макс Вебер, «Политика как призвание и профессия», в кн.: M. Вебер, Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990, с. 645–646.

(обратно)

11

М. Weber, Economy and Society, vol. 1, p. 54.

(обратно)

12

Ibid., p. 904–908.

(обратно)

13

Фридрих Ницше, «К генеалогии морали», в кн.: Ф. Ницше, Сочинения, в 2-х т. М.: Мысль, 1990, с. 456.

(обратно)

14

Perry Anderson, The Lineage of The Absolutist State. London: Verso, 1979, p. 32.

(обратно)

15

Norbert Elias, The Civilizing Processs, voL 1–2. Oxford: Basil Blackwell, 1994, voL 2, p. 345–354.

(обратно)

16

Robert L. Carneiro, «Political Expansion as an Expression of the Principle of Competitive Exclusion», in: R. Cohen and E.R. Service, eds., Origins of the State: The Anthropology of Political Evolution. Philadelphia: Institute for the Study of Human Issues, 1978.

(обратно)

17

Robert Nozick, Anarchy, State, and Utopia. New York: Basic Books, 1974, p. 16–17.

(обратно)

18

Charles Tilly, «War Making and State Making as Organized Crime», in: P. Evans, D. Rueschemeyer, T. Skocpol, eds., Bringing the State Back In. Cambridge: Cambridge University Press, 1986, p. 173.

(обратно)

19

Kenneth Waltz, Theory of International Politics. Reading, MA: Addison-Wesley, 1979, ch. 3.

(обратно)

20

Теоретическая модель сотрудничества более подробно рассматривается в книге: Robert Axelrod, The Evolution of Cooperation. New York: Basic Books, 1984.

(обратно)

21

Joseph Schumpeter, «The Crisis of the Tax State», in: R. Swedberg, ed., The I < onomics and Sociology of Capitalism. Princeton: Princeton University Press, 1991, p. 108.

(обратно)

22

Charles Tilly, «Reflections on the History of European State-Making», in: Ch.Tilly, ed., The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975, p. 23.

(обратно)

23

N. Elias, The Civilizing Process, vol. 1.

(обратно)

24

Samuel Clark, State and Status: The Rise of the State and Aristocratic Power in Western Europe. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 1995, p. 168.

(обратно)

25

См.также: Norbert Elias, The Court Society. Oxford: Basil Blackwell, 1983.

(обратно)

26

Зигмунд Фрейд, «Неудовлетворенность культурой», в кн.: 3. Фрейд, Избранное, кн. 2. М.: Московский рабочий, 1990, с. 3–79.

(обратно)

27

Мишель Фуко, Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem,

(обратно)

28

Pierre Proudhon, General Idea of the Revolution in the Nineteenth Century, trans. by J. Robinson. London: Freedom Press, 1923, p. 293–294. Цит. no: R. Nozick, Anarchy State, and Utopia, p. 11.

(обратно)

29

James Scott, Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human

(обратно)

30

Condition Have Failed. New Haven: Yale University Press, 1998.

(обратно)

31

Цит. по: G. Poggi, The State, р. 5–6.

(обратно)

32

Подробнее см.: Rudolf Braun, «Taxation, Sociopolitical Structure, and State-Mulldlng: Great Britain and Brandenburg-Prussia», in: Ch. Tilly, ed., The Formation of National States in Western Europe. Princeton: Princeton University Press, 1975, p. 243–327.

(обратно)

33

Ch.TiLLy, «War Making and State Making as Organized Crime», p. 169.

(обратно)

34

Цит. по: G. Poggi, The State, р. 5–6.

(обратно)

35

Mancur Olson, «Why the Transition from Communism Is So Difficult», Eastern I (onomic Journal, Fall 1995, vol. 21, N 4, p.440.

(обратно)

36

Подробное обсуждение проблемы слабых государств см. в: Mark Beissinger and Crawford Young, eds., Beyond The State Crisis: Postcolonial Africa and Post-Soviet Eurasia in Comparative Perspective. Washington: Woodrow Wilson Center Press, 2002.

(обратно)

37

Цит. по: Lentizia Paoli, Mafia Brotherhoods: Organized Crime, Italian Style. Oxford: Oxford University Press, 2003, p. 33.

(обратно)

38

Подробнее см.: Raimondo Catanzaro, Men of Respect: A Social History of The Sicilian Mafia. New York: Free Press, 1992.

(обратно)

39

Исследование было проведено Д. Новако. Цит. по: Diego Gambetta, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection. Harvard: Harvard University Press, 1993, p. 136–157.

(обратно)

40

Anton Blok, The Mafia of a Sicilian Village: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs. Waveland: Prospect Heights, 1974, p. 135.

(обратно)

41

Цит. по: Pino Arlacci, Mafia Business: The Mafia Ethic and the Spirit of Capitalism. London: Verso, 1987, p. 16.

(обратно)

42

Henner Hess, Mafia and Mafiosi: The Structure of Power. London: Saxon House, 1973, p. 127.

(обратно)

43

Цит. no: L. Paoli, Mafia Brotherhoods, p. 74.

(обратно)

44

Р. Arlacci, Mafia Business, р. 8.

(обратно)

45

Р. Arlacci, Mafia Business, р. 6.

(обратно)

46

L Paoli, Mafia Brotherhoods, р. 51–64.

(обратно)

47

Ibid., р. 73.

(обратно)

48

Ibid., р. 65–72.

(обратно)

49

A. Blok, The Mafia of a Sicilian Village, p. 5–16.

(обратно)

50

Цит. no: L. Paoli, Mafia Brotherhoods, p. 178.

(обратно)

51

Цит. по: Р. Arlacci, Mafia Business, р. 34.

(обратно)

52

L Paoli, Mafia Brotherhoods, р. 162.

(обратно)

53

Ibid., р. 120.

(обратно)

54

Здесь Паоли исходит из влиятельной теории права X. Харта. См.: Herbert Hart, The Concept of Law. Oxford: Clarendon, 1994.

(обратно)

55

L. Paoli, Mafia Brotherhoods, р. 128.

(обратно)

56

Ibid., р. 172.

(обратно)

57

D. Gambetta, The Sicilian Mafia. См. также краткий реферат книги Гамбетты в: Л. Тимофеев и Ю. Латов, редЭкономическая теория преступной и правоохранительной деятельности. М.: РГГУ, 1999, с. 58–63 и обзор экономических теорий организованной преступности в Юрий Латов, Экономика вне закона: очерки по теории и истории теневой экономики. М.: МОНФ, 2001, с. 68–122.

(обратно)

58

О проблеме «лимона» см.: Джордж Акерлоф, «Рынок “лимонов": неопределенность качества и рыночный механизм, THESIS, 1994, № 5, с. 91–104.

(обратно)

59

D. Gambetta, The Sicilian Mafia, p. 21.

(обратно)

60

D. Gambetta, The Sicilian Mafia, p. 23.

(обратно)

61

Ibid., p. 39.

(обратно)

62

Michael Lyman and Gary Potter, Organized Crime. Upper Saddle River: Prentice Hrtll, 1997, p. 102–103.

(обратно)

63

Joseph Gusfield, Symbolic Crusade: Status Politics and the American Temperance Movement. Urbana: University of Illinois Press, 1963.

(обратно)

64

19 David Ruth, Inventing the Public Enemy: The Gangster in American Culture, 1918-I v U. Chicago: The University of Chicago Press, 1996.

(обратно)

65

50 Подробно см.: Laurence Bergreen, Capone: The Man and the Legend. London: Mrt Millan, 1994.

(обратно)

66

Alan Block, «History and the Study of Organized Crime», Urban Life, 1978, N 6, p. 455–474. См. также: Alan Block, East Side — West Side: Organizing Crime in New York, 1930–1950. New Brunswick: Transaction, 1983.

(обратно)

67

David Cressey, Theft of the Nation: The Structure and Operations of Organized (ilmr in America. New York: Harper and Row, 1969.

(обратно)

68

Подробный обзор представлен в статье Peter Lupsha, «Organized Crime in the United States», in: R. Kelly, ed., Organized Crime: A Global Perspective. New York: Roman and Littlefield, 1996, p. 33–57.

(обратно)

69

54 Daniel Bell, «Crime as an American Way of Life», in: D. Bell, The End of Ideology» Glencoe: The Free Press, 1967.

(обратно)

70

15 Joseph Albini, American Mafia: Genesis of a Legend. New York: Appleton-Century-C tofts, 1971, p.288.

(обратно)

71

Francis lanni, Ethnic Succession in Organized Crime. Washington, DC: US Government Printing Office, 1973, p. 20.

(обратно)

72

Francis lanni, Black Mafia: Ethnic Succession in Organized Crime. New York: Simon etui Schuster, 1974.

(обратно)

73

Thomas Schelling, «Economics and Criminal Enterprise» and «What is the Business of Organized Crime», in: Choice and Consequences. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984, p. 158–194.

(обратно)

74

Howard Abadinsky, The Mafia in America: An Oral History. New York: Praeger, 1981, p. 50.

(обратно)

75

Curtis Milhaupt and Mark West, «The Dark Side of Private Ordering: An Institutional and Empirical Analysis of Organized Crime», University of Chicago Law Review, ;000,vol. 67, N 1, p. 41–98.

(обратно)

76

Diego Gambetta, The Sicilian Mafia’ The Business of Private Protection. Harvard: Harvard University Press, 1993, p. 15–33.

(обратно)

77

William Stanley, The Protection Racket State: Elite, Politics, Military Extortion and Wat in El Salvador. Philadelphia: Temple University Press, 1996.

(обратно)

78

D. Gambetta, The Sicilian Mafia, p. 34–52.

(обратно)

79

Jonathan Mercer, Reputation and International Politics. Ithaca: Cornell University Press, 1996.

(обратно)

80

Frederic Lane, Profits from Power: Readings in Protection Rent and Violence-controlling Enterprises. Albany: State University oi New York Press, 1979, p. 2.

(обратно)

81

Frederic Lane, Venice, A Maritime Republic. Baltimore: The John Hopkins University Press, 1973.

(обратно)

82

F. Lane, Venice, A Maritime Republic, р. 412–422.

(обратно)

83

Дуглас Норт, Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997, с. 76–83.

(обратно)

84

Douglass North, Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981, p. 23.

(обратно)

85

Anton Blok, The Моро of о Sicilian Village: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs. Oxford: Basil Blackwell, 1974; Diego Gambetta, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993, p. 77.

(обратно)

86

ледует, конечно, иметь в виду, что число зарегистрированных преступлений также отражает изменения политики и уровня активности правоохранительных органов. Статистика преступности зависит от способов учета преступлений, интересов МВД и его региональных подразделений, а также от изменений в уголовном законодательстве. См.: Азалия Долгова, ред., Преступность, статистика, закон. М.: Криминологическая ассоциация, 1997.

(обратно)

87

Владимир Сафонов, Организованное вымогательство: уголовно-правовой и криминологический анализ. СПб.: Знание, 2000, с. 154.

(обратно)

88

Там же, с. 154, 218.

(обратно)

89

Сергей Дьяков и Азалия Долгова, ред., Организованная преступность. M.: Юридическая литература, 1989, с. 98.

(обратно)

90

В. Сафонов, Организованное вымогательство, с. 220.

(обратно)

91

В художественной форме биографии этих людей изложены в книгах Валерия Карышева: Валерий Карышев, Солнцевская братва: история группировки. М.: Эксим-пресс, 1998; Валерий Карышев, Сильвестр: история авторитета. М.: Эксим-пресс, 1999.

(обратно)

92

Александр Максимов, Российская преступность: кто есть кто. М.: Эксим пресс, 1998, с. 37–44.

(обратно)

93

Norbert Elias, The Civilizing Process,vol. Ml. Oxford: Basil Blackwell, 1995.

(обратно)

94

Norbert Elias and Eric Dunning, Quest for Excitement: Sport and Leisure in the Civilizing Process. Oxford: Basil Blackwell, 1986.

(обратно)

95

Владимир Илларионов, «…И поражение от победы ты сам не должен отличать», Черный пояс, 1999, № 1 (http*//-karate.com. Дата доступа: 01.04.1999).

(обратно)

96

Смена, 2000,27 апреля, с. 3.

(обратно)

97

Дмитрий Ольшанский, «Смысловые структуры личности участников афганской войны», Психологический журнал, 1991, № 5, с. 120–131.

(обратно)

98

Ринат Абдурахманов, «Психологические проблемы послевоенной адаптации ветеранов Афганистана», Психологический журнал, 1992, № 1, с. 131–134.

(обратно)

99

Андрей Кинсбурский и Михаил Топалов, «Реабилитация участников афганской войны в общественном мнении», Социологические исследования, 1992, № 2, с. 104–108.

(обратно)

100

Дмитрий Пожидаев, «От боевых действий — к мирной жизни», Социологические исследования, 1999, № 2, с. 74.

(обратно)

101

Частный сыск, охрана и безопасность, 1995, № 3, с. 16–18.

(обратно)

102

Обзор структуры организованных преступных формирований Свердловской области, Отчет Свердловского РУБОП, 1999, с. 1.

(обратно)

103

А. Долгова, Преступность, статистика, закон, с. 46–48.

(обратно)

104

Валерий Карышев, Записки бандитского адвоката. М.: Центрполиграф, 1998, с. 30–31.

(обратно)

105

Anthony Jones and William Moskoff, Ko-ops: The Rebirth of Entrepreneurship in the Soviet Union. Bloomington: Indiana University Press, 1993, p. 16–33.

(обратно)

106

См. также: М. Клейменов, О. Дмитриев, «Рэкет в Сибири», Социологические исследования, 1993, № 3, с. 115–121.

(обратно)

107

Mark Galeotti, «Mafiya: Organized Crime in Russia», Jane’s Intelligence Review. Special Report, June 1996, N 10, p. 3.

(обратно)

108

Яков Гилинский, Организованная преступность в России: теория и реальность. СПб.: Институт социологии, 1996; Yakov Gilinskiy, Crime and Deviance: Stare from Russia. St. Petersburg: Russian Academy of Sciences, 2000.

(обратно)

109

Frances Heidensohn, Crime and Society. London: MacMillan, 1989, p. 1–15.

(обратно)

110

Tanya Frisby, «The Rise of Organised Crime in Russia: Its Roots and Social Significance», Europe-Asia Studies, 1998, vol. 50, N 1, p. 27–49.

(обратно)

111

Александр Гуров, Красная мафия. M.: Мико, 1995; Arkadii Vaksberg, The Soviet Mafia. New York: St. Martin’s Press, 1991.

(обратно)

112

Stephen Handelman, Comrade Criminal: Russia’s New Mafiya. New Heaven: Yale University Press, 1995.

(обратно)

113

Ibid., p. 10.

(обратно)

114

Annelise Anderson, «The Red Mafia: A Legacy of Communism», in: E. Lazear, ed., Economic Transition in Eastern Europe and Russia: Realities of Reform. Stanford: The Hoover Institute Press, 1995; Mark Galeotti, «The Mafiya and The New Russia», p. 415–429.

(обратно)

115

Paul Williams, ed., Russian Organized Crime: A New Threat. London: Frank Cass, 1997

(обратно)

116

Diego Gambetta, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993, p. 252–255.

(обратно)

117

Federico Varese, «Is Sicily the Future of Russia? Private Protection and the Rise of the Russian Mafia», Archives Europeennes de Sociologie, 1994, vol. 35, N 1, p. 224–258.

(обратно)

118

Владимир Тамбовцев, Государство и переходная экономика: пределы управляемости. М.: Теис, 1997; Вадим Радаев, Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. М.: Центр политических технологий, 1998; Владимир Тамбовцев, «Экономические институты российского капитализма», в кн.: Т. Заславская, ред., Куда идет Россия? Кризис институциональных систем. М.: Интерцентр, 1999, с. 193–200; Svetozar Pejovic, «The Transition Process in An Arbitrary State: The Case for the Mafia», IB Review, 1997, vol. 1, N 1, p. 18–23; Jeffrey Sachs and Katharina Pistor, eds., The Rule of Law and Economic Reform in Russia. Boulder: Westview Press, 1997.

(обратно)

119

Timothy Frye, Brokers and Bureaucrats: Building Market institutions in Russia. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2000, p. 143.

(обратно)

120

Thomas Schelling, Choice and Consequence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1984, p.182.

(обратно)

121

Torstein Veblen, The Theory of the Leisure Class. New York: Penguin Books, 1994, p. 264. Представляется, что такой перевод автора по указанному английскому изданию (подчеркивающий отличие человека воинственного от человека экономического) более адекватен в контексте данной работы, нежели уже опубликованный русский перевод (Торстейн Веблен, Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984, с. 257).

(обратно)

122

Алексей Трабарин, Воры в законе и авторитеты. М.: Эксимо-пресс, 2000, с. 20–40.

(обратно)

123

Владимир Сафонов, Организованное вымогательство: Уголовно-правовой и криминологический анализ. СПб.: Знание, 2000, с. 10–27.

(обратно)

124

Валерий Верин, Преступления в сфере экономики. М.: Дело, 1999, с. 47–49.

(обратно)

125

В. Сафонов, Организованное вымогательство, с. 157.

(обратно)

126

Если в 1989 г. 45 % общесоюзной выборки выражали положительное и 30 % отрицательное отношение к деятельности кооперативов, в 1990 г. это соотношение составило 30 и 42 % соответственно. См.: Vadim Radaev, «Practicing and Potential Entrepreneurs in Russia», International Journal of Sociology, 1997, vol. 27, N 3, p. 25.

(обратно)

127

По мнению экспертов, угон автотранспорта заявляется в 80 % случаев; хищение другой собственности — в 40 %\ нанесение телесных повреждений — в 25 %; вымогательство — только в 10 %. См.: Азалия Долгова, ред., Организованная преступность. М.: Криминологическая ассоциация, 1998, с. 36.

(обратно)

128

Валерий Карышев, Записки бандитского адвоката. М.: Центрполиграф, 1998,

(обратно)

129

Timothy Frye and Ekaterina Zhuravskaya, «Rackets, Regulation, and the Rule of Law», Journal of Law, Economics, and Organization, October 2000, vol. 16, p. 478–502.

(обратно)

130

В оригинале фраза звучит так: «The means of security for one state are, in their very existence, the means by which other states are threatened» (Kenneth Waltz, Theory of International Politics. Reading, MA: Addison-Wesley, 1979, p. 64).

(обратно)

131

Ch.Tilly, «War Making and State Making as Organl7ed Crime», p. 173.

(обратно)

132

«Суть отношений собственности состоит в праве исключать, и организация, имеющая сравнительные преимущества в насилии, имеет возможность определять и обеспечивать (enforce) права собственности» (Douglass North, Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981, p. 21).

(обратно)

133

Джозеф Стиглиц, Глобализация: тревожные тенденции, пер. с англ, и примем. Г.Г. Пирогова. М.: Мысль, 2003.

(обратно)

134

Большинство бизнесменов, опрошенных на Первом всероссийском конгрессе предпринимателей, главной проблемой назвали низкую надежность партнеров (Информационный бюллетень КСБР, 1995, № 1, с. 32–35). См. также: Вадим Радаев, Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. М.: Центр политических технологий, 1998, с. 116–127.

(обратно)

135

Timothy Frye, «Caveat Emptor: Institutions, Contracts, and Commodity exchanges in Russia», in: D. Weimer, ed., Institutional Design, Institutions, and Commodity Exchange in Russia. Boston: Kluwer Academic Publishers, 1995, p.45.

(обратно)

136

Cm.: David Woodruff, Money Unmade: Barter and The Fate of Russian Capitalism. Ithaca: Cornell University Press, 1999.

(обратно)

137

Цит. no: Noreena Hertz, Russian Business Relationships in The Wake of Reform. Oxford: Macmillan, 1996, p. 101.

(обратно)

138

«Оценки, представленные на семинаре начальников служб безопасности российских банков в Москве в январе 1995 г.», БДИ, 1995, № 2, с. 15.

(обратно)

139

Светлана Глинкина, «Особенности теневой экономики в России», Независимая газета, 18 марта 1998.

(обратно)

140

Согласно данным 1994 г., 20 % опрошенных предпринимателей предпочитали пользоваться государственными правоохранительными и судебными инстанциями, 15 % предпочитали обращаться к бандитам и частным охранным агентствам, 11 % полагались на собственные силы, 14 % использовали другие (не уточнялось какие) методы разрешения споров, а 40 % воздержались от ответа. См.: Владимир Тамбовцев, Государство и переходная экономика: пределы управляемости. М.: Теис, 1997, с. 76. Опрос, проведенный в 1996–1997 гг., показал, что 11 % предпринимателей были готовы применять силовые методы для решения спорных вопросов, 42 % испытывали эти методы на себе, а 53 % признали регулярные расходы на безопасность, причем более трети из них оценили эти расходы как значительные. В. Радаев, Формирование новых российских рынков, с. 129, 174,185.

(обратно)

141

Vadim Radaev, «Corruption and Violence in Russian Business in the Late 1990s», in: A. Ledeneva and M. Kurkchiyan, eds., Economic Crime in Russia. London: Kluwer, 2000, p. 79–81.

(обратно)

142

В 1993 г. количество дел, рассмотренных с превышением нормативных сроков, составило более 236 тыс. (всего за год было рассмотрено 275 тыс.); в 1994 г. -254 тыс. (из 285 тыс.), причем более 16 тыс. дел находились в судах более года. Эта тенденция сохранялась по крайней мере до 1997 г. См.: Петр Скобликов, Взыскание долгов и криминал. М.: Юрист, 1999, с. 45.

(обратно)

143

Данные собраны совместно с Агентством журналистских исследований. Автор также благодарит Елену Богданову (Европейский университет в Санкт-Петербурге) за помощь в анализе данных.

(обратно)

144

Правда, 19 июля 1995.

(обратно)

145

См.: П. Скобликов, Взыскание долгов и криминал, с. 30.

(обратно)

146

Об издержках легальной экономической деятельности см.: Элла Панеях, «Издержки легальной экономической деятельности и налоговое поведение российских предпринимателей», в кн.: В. Волков, ред., Конкуренция за налогоплательщика: исследования по фискальной социологии. М.: МОНФ, 2000, с. 26–48.

(обратно)

147

МВД дает следующие пропорции доли теневой экономики в ВВП по годам: 1991 г. — 10–11 %; 1993 г. — 27 %\ 1994 г. — 39 %; 1995 г. — 45 %; 1996 г. — 46 %. Госкомстат приводит более низкие проценты: 1992–1994 гг. — 9-10 %; 1995 г. — 20 %; 1996 г. — 23 %. См.: Леонид Косалс, «Теневая экономика как особенность российского капитализма», Вопросы экономики, 1998, № 10, с. 59.

(обратно)

148

См., например: В. Исправников и В. Куприянов, Теневая экономика в России. M.: Фонд перспективных технологий, 1997; Татьяна Долгопятова, ред., Неформальный (сктор в российской экономике. М.: ИСАРП, 1998.

(обратно)

149

Цит. по: Алла Чирикова, Женщина во главе фирмы. М.: Институт социологии РАН, 1998, с. 179–180.

(обратно)

150

Пол Хлебников, Разговор с варваром. М.: Детектив-Пресс, 2003, с. 59.

(обратно)

151

П. Скобликов, Взыскание долгов, с. 73.

(обратно)

152

В. Мазеин, «Тактика выживания бизнесмена, коммерсанта», Мир безопасности, 1998, № 5,с.23–27.

(обратно)

153

П. Скобликов, Взыскание долгов, с. 76–81.

(обратно)

154

Пример бартерной схемы см.: Там же, с. 84–85.

(обратно)

155

Вот лишь основные работы: Дмитрий Лихачев, «Черты первобытного примитивизма воровской речи», в кн.: Язык и мышление. Труды Академии наук СССР, т. Ill-IV. М.: Академия наук, 1935 (в настоящем издании далее ссылки на эту работу по изданию: Дмитрий Лихачев, «Черты первобытного примитивизма воровской речи», в кн.: Д. Балдаев, В. Белко, И. Исупов, авт. — сост., Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы), М.: Края Москвы, 1992); Александр Гуров, Профессиональная преступность. М.: Юридическая литература, 1990;Александр Гуров и Иван Рябинин, Исповедь вора в законе. М.: Росагропромиздат, 1991; В. Абрамкин и Ю. Чижов, Как выжить в советской тюрьме. Красноярск: Агентство «Восток», 1992; Вячеслав Разинкин, Воры в законе и преступные кланы. М.: Криминологическая ассоциация, 1995; Valerii Chalidze, Criminal Russia: Essays on Crime in the Soviet Union. New York: Random House, 1977; Joseph Serio and Viacheslav Razinkin, «Thieves Professing the Code: The Traditional Role of VoryvZakone and Adaptations to a New Reality», Low Intensity Conflict and Law Enforcement, 1995, voL 4, N 1, p. 72–88; Federico Varese, «The Society of the Vory-v-Zakone, 1930s-1950s», Cahiers du monde russe, 1999, vol. 39, N 4, p. 515–538.

(обратно)

156

Варлам Шаламов, Очерки преступного мира. Цит. по: -varlaam/37.htm.

(обратно)

157

Коммерсантъ, 5 октября 2001, с. 12.

(обратно)

158

Николай Модестов, Москва бандитская. М.: Центрполиграф, 1996, с. 79–80.

(обратно)

159

См.: Eric Hobsbawm, Bandits. London: Delacorte Press, 1969.

(обратно)

160

Андрей Константинов, Бандитский Петербург’98. М.: Олма-Пресс, 1999, с. 74.

(обратно)

161

Stephen Handelman, Comrade Criminal: Russia’s New Mafiya. New Heaven: Yale University Press, 1995, p. 88.

(обратно)

162

А. Константинов, Бандитский Петербург’98, с. 88.

(обратно)

163

Там же, с. 73.

(обратно)

164

В. Разинкин, Воры в законе, с. 17; А. Константинов, Бандитский Петербург’98, с. 74–77.

(обратно)

165

J. Serio and V. Razinkin, «Thieves Professing the Code», p. 76.

(обратно)

166

В. Разинкин, Воры в законе, с. 64.

(обратно)

167

Н. Модестов, Москва бандитская, с. 103–105; А. Трабарин, Воры в законе и авторитеты, с. 98–125.

(обратно)

168

Цит. по: А. Трабарин, Воры в законе и авторитеты, с. 125.

(обратно)

169

Anton Blok, The Mafia of A Sicilian Village: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs. Oxford: Basil Blackwell, 1974, p. 144.

(обратно)

170

Diego Gambetta, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993, p. 138.

(обратно)

171

Из этого правила есть, естественно, исключения — например, Слоны (г. Рязань) или названия группировок в Казани, использующих собственную топонимику: «Жилка», «новотатарские», «Тяп-ляп», «Кинопленка» и т. п.

(обратно)

172

Елена Топильская, Организованная преступность. СПб.: Юридический центр, 1999, с. 43.

(обратно)

173

D. Gambetta, The Sicilian Mafia, p. 43.

(обратно)

174

Оперативное прикрытие, 1997, № 2, с. 10.

(обратно)

175

Андрей Константинов, Бандитский Петербург. СПб.: Фолио-пресс, 1997, с. 182–184.

(обратно)

176

Яков Гилинский, Организованная преступность в России: теория и реальность. СПб.: Институт социологии РАН, 1996, с. 77.

(обратно)

177

Источник: Азалия Долгова, ред., Организованная преступность-4. М.: Криминологическая ассоциация, 1998, с. 258.

(обратно)

178

Federico Varese, The Emergence of The Russian Mafia: Dispute Settlement and Protection in a New Market Economy. A D. Phil. Thesis Submitted to Oxford University, 1996, p. 205–206.

(обратно)

179

Подробности см. в: Николай Модестов, Москва бандитская. M.: Центрполи-граф, 1996, с. 354.

(обратно)

180

Источник: А.Долгова, Организованная преступность-4, с. 258.

(обратно)

181

Автор благодарит А. Улыбаева и Е. Богданову за помощь в сборе данных и составлении графика.

(обратно)

182

Наиболее четкое и доступное изложение этого подхода CM.:Talcott Parsons, «Ап Outline of the Social System», in: T. Parsons, E. Shils, A. NaegeleJ. Pitts, eds., Theories of Society. New York: Free Press, 1961, p. 30–79. См. также: Талкотт Парсонс, Структура социального действия. М.: Академический проект, 2000.

(обратно)

183

Одним из наиболее продуктивных примеров применения данного подхода является анализ Робертом Мертоном нормативной системы науки. См.: Robert Merton, Social Theory and Social Structure, enlarged edition. New York: Free Press, 1968, p. 604–615.

(обратно)

184

Hans Van Wees, Status Warriors: War, Violence, and Society in Homer and History. Amsterdam: J.C. Gieben, 1992.

(обратно)

185

Malcolm Vale, War and Chivalry: Warfare and Aristocratic Culture in England, France and Burgundy at the End of the Middle Ages. London: Duckworth, 1981, p. 31.

(обратно)

186

Emile Durkheim, Suicide: A Study in Sociology. London: Routledge, 1951, p. 234, 238.

(обратно)

187

Мария Оссовская, Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. М.: Прогресс, 1987.

(обратно)

188

Henner Hess, Mafia and Mafiosi: The Structure of Power. Lexington, MA: Lexington Books, 1973.

(обратно)

189

Андрей Константинов, Бандитский Петербург’98. СПб.: Фолио-пресс, 1999, с. 214.

(обратно)

190

Там же, с. 142.

(обратно)

191

Профиль 31 января 1999, № 3, с. 31.

(обратно)

192

Н. Модестов, Москва бандитская, с. 160.

(обратно)

193

Ваш тайный советник, ноябрь 1999, № 2, с. 25.

(обратно)

194

Д. Лихачев, «Черты первобытного примитивизма воровской речи», с. 360

(обратно)

195

John Austin, How to Do Things with Words. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1962, p. 2.

(обратно)

196

Pierre Bourdieu, Language and Symbolic Power, translated by Gino Raymond and Matthew Adamson. Cambridge: Polity Press, 1991, p. 74–75.

(обратно)

197

Ibid., р.75.

(обратно)

198

«Выдрессировать животное, смеющее обещать — не есть ли это как раз та парадоксальная задача, которую поставила себе природа относительно человека? Не есть ли это собственно проблема человека?..» (Фридрих Ницше, «К генеалогии морали», в кн.: Сочинения, в 2-хт.,т. 2. М.: Мысль, 1990, с. 439).

(обратно)

199

Торстейн Веблен, Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984.

(обратно)

200

S. Handelman, Comrade Criminal, р. 14.

(обратно)

201

А. Константинов, Бандитский Петербург'98, с. 276, 278.

(обратно)

202

Pierre Bourdieu, Outline of a Theory of Practice. Cambridge: Cambridge University Press, 1977, p. 171.

(обратно)

203

Ibid., p. 6.

(обратно)

204

Подробнее см.: Вадим Волков, «О концепции практик в социальных науках», Социологические исследования, 1997, № 6, с. 9–23.

(обратно)

205

Впервые значение этих терминов было раскрыто А. Константиновым и другими авторами Агентства журналистских расследований в книге «Бандитский Петербург».

(обратно)

206

А. Константинов, Бандитский Петербург'98, с. 127.

(обратно)

207

Н. Модестов, Москва бандитская, с. 155–156.

(обратно)

208

Сыщик, 1993, № 2, с. 2.

(обратно)

209

Carl Sifakis, The Mafia Encyclopedia. New York: Facts on File, 1987, p. 242.

(обратно)

210

Известия, 26 января 1994

(обратно)

211

Независимая газета, 21 сентября 1995.

(обратно)

212

William Webster, Russian Organized Crime. Global Organized Crime Project. Washington: Center for Strategic and International Studies, 1997, p. 2.

(обратно)

213

Joseph Blasi, Maya Kroumova and Douglas Kruse, Kremlin Capitalism: Privatizing the Russian Economy. Ithaca: Cornell University Press, 1997, p. 116.

(обратно)

214

J. Blasi, М. Kroumova, D. Kruse, Kremlin Capitalism: Privatizing the Russian Economy, p. 119.

(обратно)

215

Carl Sifakis, The Mafia Encyclopedia. New York: Facts on File, 1987, p. 200.

(обратно)

216

Max Weber, Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. New York: Scribner’s, 1958, p. 90–92.

(обратно)

217

Henner Hess, Mafia and Mafiosi: The Structure of Power. Lexington, MA: Lexington Books, 1973.

(обратно)

218

Diego Gambetta, The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1993, p. 10–11.

(обратно)

219

Андрей Константинов, Бандитский Петербург'98. СПб.: Олма-Пресс, 1999, с. 353.

(обратно)

220

Там же, с. 354.

(обратно)

221

А. Константинов, Бандитский Петербург'98, с. 355.

(обратно)

222

Там же, с. 359.

(обратно)

223

Там же, с. 144.

(обратно)

224

А. Константинов, Бандитский Петербург’98, с. 216.

(обратно)

225

Вадим Химич, «Расстрел машины РУБОПа. Сорвавшаяся разработка», Оперативное прикрытие, 1997, № 1, с. 23–25.

(обратно)

226

Об этом эпизоде Мариной Козловой был снят документальный фильм «Бандитский мартиролог» (серия «Вне закона». СПб.: Дубль-видео, 1998). См. также: А. Константинов, Бандитский Петербург’98, с. 342. В течение 1994–1995 гг. были убиты Н. Гавриленков («Степаныч»), Анжей, Косов, Архипов, Рунов и Гаврисенков. В. Гавриленков был ранен во время покушения на него в отеле «Невский Палас».

(обратно)

227

См.: Оперативное прикрытие, 1998, № 1, с. 28–33; Общая газета, 20–26 августа 1998, № 22, с. 4.

(обратно)

228

Ирина Резник, Анна Щербакова, Юлия Говорун, Ольга Петрова, «Горе от Кума», Ведомостью ноября 2009 ().

(обратно)

229

Личности Петербурга, 2000, № 1, с. 8.

(обратно)

230

А. Константинов, Бандитский Петербург'98, с. 390.

(обратно)

231

Смена, 27 апреля 2000, с. 3.

(обратно)

232

Смена, 20 апреля 2000, с. 4.

(обратно)

233

А. Константинов, Бандитский Петербург'98, с. 388.

(обратно)

234

Ведомости, 30 ноября 2009.

(обратно)

235

См. обзор в кн.: В.Житенев, ред., Мафия в Екатеринбурге: общественное мнение и пресса об организованной преступности. Екатеринбург: Новая гильдия, 1993.

(обратно)

236

Вечерний Екатеринбург, 29 мая 1993, с. 1.

(обратно)

237

Справка в отношении ОПС, действующих в Свердловской области. Аналитическая записка Свердловского УФСБ. 1998, с. 2.

(обратно)

238

«Обзор структуры организованных преступных формирований Свердловской области», Отчет Свердловского РУБОП. 1998, с. 8.

(обратно)

239

Независимая газета, 11 июня 1999, с. 4.

(обратно)

240

Сергей Мостовщиков, «Конец бандитизма в России», Эксперт, июнь 1999, № 26, с. 55.

(обратно)

241

См.: -uralmash.ru.

(обратно)

242

Patrick Tyler, «Russian Vigilantes Fight Drug Dealers», New York Times, 4 March

(обратно)

243

Рукопись проекта «Отношение населения Екатеринбурга к ОПС "Уралмаш"», Социум, Центр социологических исследований, 2000.

(обратно)

244

Цит. по: Ксения Дубич, «Черный передел», Труд 7, № 243,23 декабря 2004 г. (-12-2004/81682_chernyj_peredel.html).

(обратно)

245

Итоги, 8 декабря 1998, с. 16.

(обратно)

246

См., например: Theda Skocpol, State and Social Revolution. Cambridge: Cambridge University Press, 1979; Karl Polanyi, The Great Transformation: The Political and Economic Origins of Our Time. Boston: Beacon Press, 1965.

(обратно)

247

Вадим Бакатин, Избавление от КГБ. М.: Новости, 1992, с. 77.

(обратно)

248

Владимир Коровин, История отечественных органов безопасности. М.: Норма, 1998, с. 80–86.

(обратно)

249

Michael Waller and Victor Yasmann, «Russia’s Great Criminal Revolution: The Role of the Security Services», in: P. Ryan, G. Rush, eds., Understanding Organized Crime in Global Perspective: A Reader. London: Sage, 1997, p. 198.

(обратно)

250

Евгения Альбац, «Рапорт об отставке», Известия, 2 марта 1994.

(обратно)

251

Белая книга российских спецслужб. М.: Обозреватель, 1996, с. 76.

(обратно)

252

Louise I. Shelley, Policing Soviet Society: The Evolution of State Control. New York: Routledge, 1996, p. 56.

(обратно)

253

Азалия Долгова, Преступность, статистика, закон. M.: Криминологическая ассоциация, 1997, с. 48.

(обратно)

254

ФСБ России. M., 1995, с. 18.

(обратно)

255

Александр Львов, «ФСБ на вольных хлебах», Новая газета, 13–19 июля 1998, с. 6.

(обратно)

256

Бизнес и безопасность в России, 1999, № 2, с. 34.

(обратно)

257

Михаил Александров, «Участие органов ФСБ России в консультативной деятельности и подготовке кадров для негосударственных структур безопасности», Мир безопасности, июнь 1999, № 6, с. 23.

(обратно)

258

Игорь Борисов и Юрий Рудаковский, «Клиенты нами довольны», Секьюрити, 1995, № 2, с. 5.

(обратно)

259

В некоторых случаях частные детективные агентства являются подразделениями крупных частных охранных предприятий. Это снижает стоимость и дает компаниям дополнительные законные права для проведения наблюдения.

(обратно)

260

Ольга Крыштановская, «Нелегальные структуры в России», Социологические исследования, 1995, № 8, с. 96.

(обратно)

261

«Служба безопасности РАО “Газпром": состояние и перспективы развития», Бизнес и безопасность в России, 1997, № 2, с. 6.

(обратно)

262

Евгений Костин, «Я не вижу себя в другом качестве», Личности Петербурга: Безопасность, 1998, № 1, с. 36.

(обратно)

263

Vladimir Zhdanov and James Hughes, «Russia’s Alpha Group Changes with the Times», Transition, March 1996, N 8, p. 28–31.

(обратно)

264

И. Орехов и M. Головатов, «Все проблемы решаются мирно с помощью “Альфы"», Бизнес и безопасность в России, 1998, № 9-10, с. 28–29.

(обратно)

265

Валерий Яков, «Высокие чины оценили “Вымпел”только после его развала», Известия, 3 марта 1994.

(обратно)

266

В. Смирнов, «Опыт работы ФСБ с негосударственными структурами безопасности», Бизнес и безопасность в России, 1999, № 2, с. 22.

(обратно)

267

Иван Маяцкий, «Так о чем же мы плакали в прошлом году: похлебка пуста или жемчуг мелок?», Мир безопасности, 1999, № 1, с. 2.

(обратно)

268

Оперативное прикрытие, 1996, № 6, с. 9.

(обратно)

269

В Соединенных Штатах Америки в 1982 г. более 1,1 млн людей работали в частных сферах безопасности; согласно оценкам 1995 г. это число увеличилось до 1,6 млн. В Великобритании работает около 100 тыс. сотрудников частной безопасности. Цит. по: Timothy Frye, «Contracting in the Shadow of the State: Private Arbitration Commissions in Russia», in: J. Sachs and K. Pistor, eds., The Rule of Law and Economic Reform in Russia. Boulder: Westview Press, 1997, p. 132.

(обратно)

270

Мир безопасности, 1997, № 9, с. 10.

(обратно)

271

Михаил Тимофеев, «Меня радует, что “Стаф" воспитал настоящие кадры» (интервью), Личности Петербурга, 1998, № 1, с. 54–55.

(обратно)

272

Юрий Левицкий, «“Аргус" не снимает "крыш"», Частный сыск, охрана, безопасность, 1995, № 9, с. 12.

(обратно)

273

Юрий Левицкий, «Охрана и пресса: столкновение интересов», Оперативное прикрытие, 1999, № 3, с. 29.

(обратно)

274

Анна Каледина и Татьяна Новикова, «Детективные рассказы», Деньги, 23 июня 1999, с. 28.

(обратно)

275

Цит. по: Вадим Радаев, Формирование новых российских рынков: Трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. М.: Центр политических технологий, 1998, с. 208.

(обратно)

276

А. Каледина и Т. Новикова, «Детективные рассказы», с. 28.

(обратно)

277

Андрей Цыганов, «Последний эскорт», Коммерсантъ, 28 сентября 2004 ().

(обратно)

278

Речь Куликова и текст соглашения опубликованы в Бизнес и безопасность, 1996, № 1, с. 8–11.

(обратно)

279

«Когда охрана стреножена, криминалитет торжествует», письмо, адресованное Президенту Российской Федерации Борису Ельцину, председателю Совета Федерации Владимиру Шумейко, председателю Государственной думы Ивану Рыбкину и секретарю Совета безопасности Олегу Лобову, за подписью С. Гончарова, С. Лысика, В. Розина, И. Зевелева и В. Величко опубликовано в Секьюрити, 1995, № 2, с. 3.

(обратно)

280

Основные поправки опубликованы в Бизнес и безопасность в России, 1999, № 2, с. 14–17.

(обратно)

281

Интервью с Павлом Бадыровым, главой ЧОП «Скат», Ваш тайный советник, май 2000, № 8, с. 32.

(обратно)

282

См.: Арина Дмитриева, «Реформирование управления вневедомственной охраны в контексте развития рынка охранных услуг», Серия «Аналитические записки по проблемам правоприменения». Институт проблем правоприменения, ЕУСПб, сентябрь 2010 (-memo/3919-2010-sentyabr).

(обратно)

283

А. Дмитриева, «Реформирование управления вневедомственной охраны в контексте развития рынка охранных услуг».

(обратно)

284

Макс Вебер, «Политика как призвание и профессия», в кн.: М. Вебер, Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990, с. 645.

(обратно)

285

David Woodruff, Money Unmade: Barter and the Fate of Russian Capitalism. Ithaca: Cornell University Press, 1999, p. 7.

(обратно)

286

3 Joel Migdal, Strong Societies and Weak States: State-Society Relations and State Capabilities in the Third World. Princeton: Princeton University Press, 1988, p. 16.

(обратно)

287

Подробное исследование оппортунистского поведения государственных функционеров см. в кн.: Steven Solnick, Stealing the State. Harvard: Harvard University Press, 1998.

(обратно)

288

Впервые это понятие было предложено автором в 1998 г. См.: Вадим Волков, «Монополия на насилие и скрытая фрагментация российского государства (исследовательская гипотеза)», Полис, 1998, № 5, с. 39–47.

(обратно)

289

Пчела, 1998, № 12, с. 7.

(обратно)

290

Андрей Константинов, Бандитский Петербурге. СПб.: Фолио-пресс, 1999, с. 279.

(обратно)

291

Например, в 1993 г. Российский союз казаков, имеющий свои военизированные формирования, начал предоставлять охранные услуги на одном из крупнейших московских городских рынков — Даниловском («Союз казаков взял Даниловский рынок», Известия, 20 июля 1993).

(обратно)

292

Александр Коржаков, Борис Ельцин: от рассвета до заката. М.: Интербук, 1997; Валерий Стрелецкий, Мракобесие. М.: Детектив-пресс, 1999.

(обратно)

293

Алексей Мухин, Информационная война в России: участники, цели, технологии. М.: Центр политической информации, 1999, с. 65.

(обратно)

294

А. Коржаков, Борис Ельцин, с. 285.

(обратно)

295

David Remnick, Resurrection: The Struggle for A New Russia. New York: Random House, 1997, p.186.

(обратно)

296

А. Коржаков, Борис Ельцин, с. 286.

(обратно)

297

В прессе также упоминается конфликт, в котором сотрудники ФСБ Москвы противодействовали сотрудникам РУБОПа, пытавшимся провести обыск в центральном офисе компании «Логоваз» Бориса БеРв30ВСК0Г0- Известия, 14 апреля 1995, с. 4.

(обратно)

298

Согласно подсчетам Татьяны Долгопятовой, для того чтобы заплатить работникам зарплату в размере одного рубля, предприятие должно было заплатить налоги государству в размере 99 копеек, а налог на прибыль при этом составлял 67–69 % от прибыли. (Татьяна Дол го пятое а, Неформальный сектор в российской экономике. М.: ISARP, 1998, с. 43–44.) Свидетельства избыточного налогообложения содержатся также в интервью, приведенных в работе: Eva Busse, «The Embeddedness of Tax Evasion in Russia», in: A. Ledeneva, M. Kurkchiyan, eds., Economic Crime in Russia. London: Kluwer, 2000, p. 132–133.

(обратно)

299

Вадим Волков, ред. Конкуренция за налогоплательщика: исследования по фискальной социологии. М.: МОНФ, 2000.

(обратно)

300

Элла Панеях, «Издержки легальной экономической деятельности и налоговое поведение российских предпринимателей», в кн.: В. Волков, ред., Конкуренция за налогоплательщика, с. 31.

(обратно)

301

D. Woodruff, Money Unmade, р. 143.

(обратно)

302

Ibid., р. 190.

(обратно)

303

Александр Рыклин, «Братва на нервах», Итоги, 8 декабря 1998, с. 15–16.

(обратно)

304

Дэниел Трисман, однако, утверждает, что политика асимметричного фискального федерализма спасла Россию от распада в 1992–1995 гг. (Daniel Triesman, After the Deluge: Regional Crises and Political Consolidation of Russia. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1999).

(обратно)

305

David Mason and Svetlana Sidorenko-Stephenson, «Changing Public Perceptions and the Crisis of Confidence in the State», in: G. Smith, ed., State-Building in Russia: The Yeltsin Legacy and the Challenge of the Future. New York: M. E. Sharpe, 1999, p. 162–173.

(обратно)

306

Caroline Humphrey, «Dirty Business, “Normal Life", and the Dream of Law», in: A. Ledeneva, M. Kurkchiyan, eds., Economic Crime in Russia. London: Kluwer, 2000, p. 177–190.

(обратно)

307

Russell Bova, «Democratization and the Crisis of the Russian State», in: G. Smith, ed., State-Building in Russia: The Yeltsin Legacy and the Challenge of the Future. New York: M. E. Sharpe, 1999, p. 17–40.

(обратно)

308

(обратно)

309

Более подробно это явление описано в: Vadim Volkov, «The Selective Use of State Capacity in Russia’s Economy: Property Disputes and Enterprise Takeovers, 1998–2002», in: J. Komai et al, eds, Creating Trust in Post-Socialist Transition. New York: Palgrave, 2004, p. 126–149.

(обратно)

310

См.: А. Радыгин, «Перераспределение собственности в постприватизационной России», Вопросы экономики, 1999, № 6, с. 54–76; Яков Паппэ, Олигархи. M.: ГУ-ВШЭ, 2000.

(обратно)

311

Данные взяты с официального сайта Высшего арбитражного суда РФ ().

(обратно)

312

Цифры взяты из выступления заместителя председателя Высшего арбитражного суда РФ Василия Ветрянского, помещенного на сайте

(обратно)

313

Труд, 23 августа 2001.

(обратно)

314

Обобщенный сценарий составлен по материалам сайта и публикаций журнала «Эксперт».

(обратно)

315

См.: Компания, № 2,2002; Коммерсантъ Санкт-Петербург, 9 июля 2002, с. 15.

(обратно)

316

Коммерсантъ, 8 апреля 2002; Компания, 24 апреля 2003.

(обратно)

317

См. также обзор корпоративных конфликтов на сайте агентства «Росбалт» ().

(обратно)

318

Коммерсантъ, 7 августа 2001, с. 4.

(обратно)

319

Компания, 14 августа и 21 августа 2000.

(обратно)

320

Подробности оказания давления были описаны в иске M. Живило, поданном в окружной суд Нью-Йорка в октябре 2001 г.

(обратно)

321

Коммерсантъ, 8 апреля 2002; Коммерсантъ Деньги, 24 апреля 2002.

(обратно)

322

Виктор Черкесов, «Нельзя допустить, чтобы воины превратились в торговцев», Коммерсантъ, 9 октября 2007, № 184 ().

(обратно)

323

Там же.

(обратно)

324

Леонид Никитинский, «Беспредел», Огонек, 1988, № 32, с. 27–29.

(обратно)

325

Недавним случаем публичного употребления этого слова стало обвинение в «беспределе», которое прозвучало на съезде Ассоциации российских банков 5 апреля 2011 г. из уст главы банка ВТБ Андрея Костина в адрес бывшего руководства Банка Москвы, подразумевавшее, что действия бывшего руководства нарушают все правила ведения бизнеса. См.:

(обратно)

326

/беспредел.

(обратно)

327

Петр Скобликов, Имущественные споры и криминал в современной России. М.: Дело, 2001, с. 119.

(обратно)

328

П. Скобликов обнаружил следы попыток кодифицировать понятия, но суще* ственного влияния на характер понятийного права они не оказали. Там же.

(обратно)

329

Г.Л.А. Харт, Понятие права, пер с англ. Е. Афонасина и др. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007, с. 139.

(обратно)

330

Формальные правила можно рассматривать как «институциональную среду», а можно — как ящик с инструментами, из которого оператор законности извлекает различные инструменты, чтобы изготовить основания или решить другие проблемы, как если бы он связывал, измерял, приколачивал, скреплял.

(обратно)

331

Арина Дмитриева, Денис Примаков и др., «Законодательная активность, стабильность законодательства и качество правовой среды: сравнительный анализ постсоциалистических стран», Серия «Аналитические записки по проблемам правоприменения», Институт проблем правоприменения, ЕУСПб, май 2010, с. 7.

(обратно)

332

А. Дмитриева, Д. Примаков и др., «Законодательная активность, стабильность законодательства и качество правовой среды: сравнительный анализ постсоциалистических стран», с. 10–11.

(обратно)

333

С. Поляков, «Условия российской правовой системы для заказных уголовных дел», Адвокат, 2009, № 5, с. 4.

(обратно)

334

Юрий Захаров, Петр Скобликов, «В тени закона: коррупционные технологии при расследовании уголовных дел», Проблемы права, 2005, N® 6, с. 19.

(обратно)

335

С. Поляков, «Условия российской правовой системы для заказных уголовных дел», с. 4.

(обратно)

336

Прочтение аббревиатуры МСГ как «межведомственные силовые группировки» будет тоже корректно

(обратно)

337

Сведения об арестах сообщались следующими СМИ: «ФСБ пришла с обыском в центральный офис подмосковного ГУВД» (); Сергей Машкин, «Коллега показал на бываших прокуроров», Коммерсант, 20 мая 2011, № 89 (); Олег Рубникович, Александр Жеглов, «Подмосковная полиция осталась без Водилы», Коммерсант, 1 июля 2011, № 118 (httpy/kommersant.ru/doc/1669959); Алена Марьянова, Григорий Туманов, «Казино под управлением К» ().

(обратно)

338

Александр Жеглов, «Дело выкупа не стоит», Коммерсантъ, 28 августа 2010, № 135 ().

(обратно)

339

Михаил Гуцериев, «Я никогда неторговая Россией», Ведомости, 19 мая 2010 (-po-urovnyu-razvitiya-operezhaet-pravoohranitelnuyu-i-sudebnuyu-sistemy).

(обратно)

340

«Подальше от России», Ведомости, 11 июня 2011 ().

(обратно)

341

Елена Шмараева, «“Арбат-Престиж" открыться не желает» (; Анастасия Берсенева, «В “Арбат-Престиже" преступлением и не пахнет» ().

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Часть I СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА

  ГЛАВА 1 СИЛОВОЙ РЕСУРС И ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

    ТИПЫ РЕСУРСОВ И ТИПЫ ВЛАСТИ

    ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СИЛОВОГО РЕСУРСА:НАСИЛИЕ И ПРИНУЖДЕНИЕ

    ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО

  ГЛАВА 2 ГОСУДАРСТВО

    МОНОПОЛИЯ ЛЕГИТИМНОГО НАСИЛИЯ

    НЕКОТОРЫЕ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МОНОПОЛИИ СИЛЫ

    ИЗЪЯТИЕ РЕСУРСОВ И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

    ГОСУДАРСТВО И БАНДИТ — ЕСТЬ ЛИ РАЗЛИЧИЯ?

  ГЛАВА 3 МАФИЯ В ЗЕРКАЛЕ СОЦИОЛОГИИ

    ГЕНЕЗИС СИЦИЛИЙСКОЙ МАФИИ

    МАФИЯ КАК СУБКУЛЬТУРА, ПОЛИТИЧЕСКОЕ СООБЩЕСТВО И ПРЕДПРИЯТИЕ

      Субкультура или организация?

      Мафия как политическое сообщество

    МАФИЯ КАК ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

    МАФИЯ В США

    ДЕБАТЫ О ПРИРОДЕ МАФИИ И ЕЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

  ГЛАВА 4 РЫНОК ОХРАННЫХ УСЛУГ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЭКОНОМИКИ

    РЫНОК ОХРАННЫХ УСЛУГ

      Охрана и безопасность: специфика услуги

      Условия формирования рынка охранных услуг

      Особенности предложения, спроса и ценообразования

      Особенности контрактов

      Ресурсы и конкуренция

    ДАНЬ И ОХРАННАЯ РЕНТА

    ОХРАННЫЕ ПРЕДПРИЯТИЯ И ХОЗЯЙСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ

    ОПРЕДЕЛЕНИЕ СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА И ТИПЫ СИЛОВЫХ СТРУКТУР

Часть II СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

  ГЛАВА 5 ОРГАНИЗОВАННАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ И РЫНОЧНЫЕ РЕФОРМЫ

    КРИМИНАЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

      Возрастное распределение

      Спорт

      Война в Афганистане

      Рынок

    ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

      «Наследие прошлого»

      Экономико-институциональный подход

      Типы преступности и типы действия

      Воинственный человек

  ГЛАВА 6 СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО В РОССИИ 1990-х

    ОТ ВЫМОГАТЕЛЬСТВА К ОХРАННЫМ УСЛУГАМ

      Охранный рэкет

      Охрана как реальная услуга

    СИЛОВОЕ ПАРТНЕРСТВО

      Искусственный спрос

      Трансакционные проблемы

      Низкая эффективность судебной системы и высокая цена доступа к ней

    СИЛОВОЕ ПАРТНЕРСТВО И СИЛОВОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО

  ГЛАВА 7 ВОРЫ И БАНДИТЫ

    ВОРОВСКОЙ МИР

    СРАВНЕНИЕ ИДЕАЛЬНЫХ ТИПОВ

    КОНФЛИКТ И РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ

  ГЛАВА 8 НЕФОРМАЛЬНАЯ СИЛОВАЯ СТРУКТУРА

    ОРГАНИЗОВАННАЯ ПРЕСТУПНАЯ ГРУППИРОВКА

      Названия и клички

      Флаги, репутации, торговые марки 

      Структура ОПГ

    ОБРАЗЦЫ НОРМАТИВНОЙ КУЛЬТУРЫ

      Высокая ценность силы, низкая ценность жизни

      Силовая принципиальность

      Ответственность за речевые действия

      Квазипрофессиональная ориентация

    ПРАКТИКИ

      «Пробивка»

      «Наезд»

      «Стрелка»

      «Разборка»

      «Разводка»

  ГЛАВА 9 БАНДИТЫ И КАПИТАЛИСТЫ

    КАРЬЕРА СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ

      «Борцовская бригада»

      Директор рынка

    ЭВОЛЮЦИЯ НЕФОРМАЛЬНЫХ СИЛОВЫХ СТРУКТУР

      «Тамбовские» 

      «Уралмашевские» 

      Вертикальная дезинтеграция

  ГЛАВА 10 ПРИВАТИЗАЦИЯ СИЛОВЫХ ВЕДОМСТВ

    ОТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ К ЧАСТНОЙ

      Советские правоохранительные органы

      Реформы органов государственной безопасности

      Контрмеры и адаптация

    ЧАСТНЫЕ ОХРАННЫЕ АГЕНТСТВА

      Частные службы безопасности

      Частные охранные предприятия

      Структурная динамика

    «КРЫША»

      Функции

      Конкуренция и ее пределы

    ПОСЛЕДСТВИЯ

      Эффект конкуренции

    ДАЛЬНЕЙШАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ОХРАННЫХ АГЕНТСТВ

  ГЛАВА 11 ФРАГМЕНТАЦИЯ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

    ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА

      Содержательный и структурный аспекты государства

      Многообразие субъектов политики

    ОПРЕДЕЛЕНИЕ И ПРИЗНАКИ СКРЫТОЙ ФРАГМЕНТАЦИИ ГОСУДАРСТВА

      Неформальная государственная «крыша»

      «Крыша» номер один

      Конкуренция за налогоплательщика

  ГЛАВА 12 ПРОТИВОРЕЧИЯ ПОЛИТИКИ УКРЕПЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА

    ИДЕЯ УКРЕПЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА

    СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ЗАХВАТЫ ПРЕДПРИЯТИЙ

    ПОЧЕМУ БАНДИТЫ ИСЧЕЗЛИ КАК КЛАСС

  ГЛАВА 13 СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО ПО ЗАКОНУ

    СПОСОБЫ ОБОСНОВАНИЯ: ПО «ПОНЯТИЯМ» И «ПО ЗАКОНУ»

      Понятийное обоснование

      Обоснование «по закону»

    ОСОБЕННОСТИ ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ СРЕДЫ

    МЕЖВЕДОМСТВЕННЫЕ СЕТЕВЫЕ ГРУППИРОВКИ

    МЕТОДЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО СИЛОВОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА

      Дела оперативного учета и уголовные дела

      Вымогательство

      Рыночные услуги

ТАБЛИЦА РЕСПОНДЕНТОВ

БИБЛИОГРАФИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg