«Левая Политика. Россия на пенсии»

Левая Политика. Россия на пенсии (fb2) - Левая Политика. Россия на пенсии (Левая Политика - 24) 4248K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Семёнович Романов - Борис Юльевич Кагарлицкий - Анна Владимировна Очкина - Владимир Пешков - Руслан Солтанович Дзарасов

Выходит три раза в год

Председатель Редакционного совета

Борис Кагарлицкий

Редакционный совет

Анна Очкина (заместитель председателя)

Даниил Григорьев (ответственный секретарь)

Руслан Дзарасов

Василий Колташов

Редактор

Кирилл Волгин

Дизайн

Константин Девятов

Номер издан при поддержке филиала Фонда Розы Люксембург в Российской Федерации

E-mail редакции: journal.leftpolicy@gmail.com

Тираж 600 экз.

Содержание

5. Найти ответы

ДОКЛАД

8. Пенсионная система в России: Тупики бюрократических реформ и перспективы преобразования. Аналитический доклад ИГСО.

КОНФЕРЕНЦИИ

49. Российская экономика и общество на перепутье: преодоление неолиберализма или усугубление кризиса (обзор дискуссии)

71. Руслан Дзарасов. Неолиберализм и Россия

81. Владимир Пешков. Оптимизация кризиса

88. Анна Очкина. Агония социального государства

95. Даниил Григорьев. Математические модели планирования: воспоминание о будущем

100. Александр Мальцев. Технологическая стагнация в глобальной экономике

127. Дмитрий Литовка. Психопатологии и капитализм

ДИСКУССИИ

131. Даниил Эвер. Всё уже было

136. Борис Кагарлицкий. Класс не в себе

КНИГИ

142. Борис Романов. В защиту варваров

146. Юрий Угольников. Размышления по поводу «Щекотливого субъекта»

157. АВТОРЫ

Найти ответы

В преддверии майских праздников 2015 года ознаменовалось острой дискуссией внутри правительства. Спорили о будущем пенсионной системы и о том, как перераспределить имеющиеся ресурсы. Граждан, которые эти средства накапливали, у которых эти деньги вычитали из зарплаты, по обыкновению не спрашивали. Но общество постепенно осознаёт масштабы проблемы. И хотя активности особой по этому поводу не было заметно, то заинтересованность и понимание значения происходящего несомненно выросли.

Речь идёт прежде всего об экономическом кризисе и связанном с ним кризисом пенсионной системы. Рубеж 2014 и 2015 годов ознаменовался резким падением рубля, обесценившим значительную часть сбережений простых граждан, веривших обещаниям властей и накапливавших средства в национальной валюте. Последовательные судорожные усилия Центрального Банка и Министерства финансов по укреплению рубля лишь создали дополнительные факторы нестабильности и повторно обесценили накопления рядовых вкладчиков, которые, поняв масштабы девальвации меняли рубли на доллары по 56–60 рублей за одну зелёную бумажку, а затем вынуждены были конвертировать обратно доллары в рубли, чтобы делать текущие покупки по 50–53 рубля за доллар.

Однако на уровне государственного бюджета положение дел оказалось не лучшим. Спад производства и падение покупательной способности населения власти пытались компенсировать не ростом государственных расходов, а напротив, продолжением политики жёсткой экономии. Результат не заставил себя долго ждать

— кризис углубился, а поступления доходов в бюджет сократились ещё больше. Победные реляции об укреплении рубля не могли скрыть углубляющегося упадка реального сектора, причём рост национальной валюты лишь усугублял положение

— деньги, которые могли бы пойти на инвестиции или кредитование граждан и предприятий, уходили на финансовый рынок, в спекуляции. И винить в этом приходится именно Центральный Банк, политика которого однозначно делала спекулятивные вложения единственно прибыльными. Разумеется, подобные тенденции наблюдались по всему миру, но у нас они оказались особенно ярко выражены.

На этом фоне разразился очередной, уже не первый кризис Пенсионного Фонда Российской Федерации. Правительство начало искать спасения в попытках заморозить (фактически — конфисковать) средства, из которых формировалась накопительная часть пенсий, одновременно поставив вопрос о повышении пенсионного возраста. Министр финансов Антон Силуанов сообщил об этом в несколько гротескной форме, заявив: «Недавно мы встречались с экспертами в этой части, причём с международными экспертами. Эксперты рекомендуют нам увеличивать возраст до 65 лет и для мужчин, и женщин»1. Кто были эти загадочные эксперты, из каких они были стран и какие аргументы приводили, так и осталось государственной тайной. Как и полное содержание экспертного доклада о необходимости отмены накопительной части пенсии, который был заказан Пенсионным фондом России в конце сентября 2014 года за 9,85 млн рублей2. В таких условиях Институт глобализации и социальных движений подготовил собственный альтернативный доклад, обосновывающий необходимость иной политики — сочетания солидарной пенсии с формированием накопительного пенсионного фонда, создания рентной базы для обеспечения пенсионных накоплений вложениями в реальный сектор (прежде всего в жильё), предоставления гражданам выбора нескольких вариантов по срокам и условиям выхода на пенсию, а главное — необходимость независимого аудита и санации самого Пенсионного Фонда РФ.

22 апреля 2015 года правительство приняло решение не проводить конфискацию пенсионных накоплений граждан, но кризисное состояние всей пенсионной системы в целом этим никак не преодолели. Тем самым вопрос о будущем накопительной и солидарной пенсии так и остался нерешённым, провоцируя большую общественную дискуссию, в которой левые непременно должны принять участие.

Между тем, как бы ни были велики проблемы пенсионной системы или любой другой подсистемы современного российского общества, они просто не могут быть решены без радикального преобразования социальных отношений в целом, без отказа от неолиберальной политики, которая привела нас к глубочайшему кризису. Хуже того, при отсутствии внятной альтернативы, сам по себе кризис не только не приводит к отказу от этой политики, но, напротив, становится поводом для очередного усугубления неолиберальных реформ, как мы могли наблюдать не только на примере дискуссии о пенсионной системе, но, ещё более ярко, на примере здравоохранения и образования. В этих сферах декабрь 2014 года ознаменовался целой чередой новых правительственных инициатив, по сути означавших уже не только массовые сокращения работников, но и систематический погром — ликвидацию структур бесплатной медицинской помощи, специализированных государственных школ и т. д. В стране уже в 2014 резко выросла больничная смертность — и это при том, что в больницы по возможности старались не брать безнадёжных пациентов, чтобы не портить статистику.

Преодоление кризиса возможно только на основе систематической экономической реконструкции, предполагающей не только рост государственного участия в экономике, но и принципиального изменения направленности государственной политики, её принципов и приоритетов, а главное — структуры и природы самого этого государства. Таким образом, без политических перемен никакая кейнсианская или марксистская экономическая политика работать не будет. Однако отсюда отнюдь не следует, будто нет необходимости эту альтернативную политику обсуждать и вырабатывать — чему и была 23–24 апреля 2015 года посвящена конференция, проведённая в Российском экономическом университете при участии ИГСО и при поддержке Фонда им. Розы Люксембург. Материалы этой конференции вместе с докладом о пенсионной реформе публикуются в этом номере.

На протяжении многих лет мы анализировали противоречия неолиберализма, предсказывали его кризис, объясняли неизбежность подобного хода событий. Время полностью подтвердило нашу правоту. Все прогнозы, даже те, которые мы сами порой считали крайне радикальными, оказались верны. Однако время требует уже не прогнозов, а политических, экономических и социальных решений. Принимать их придётся, скорее всего, не в самых лучших условиях — неолиберализм оставляет за собой руины. Но даже для реконструкции руин всё равно нужен план.

ДОКЛАД ПЕНСИОННАЯ СИСТЕМА В РОССИИ: Тупики бюрократических реформ и перспективы преобразования

Аналитический доклад ИГСО

Составители:

Кагарлицкий Б. Ю.

Колташов В. Г.

Очкина А. В.

Григорьев Д. И.

21 апреля 2015 г. Москва

ВВЕДЕНИЕ

В 2002 году в России была проведена пенсионная реформа. Она была начата без санации Пенсионного фонда (ПФ), без аудиторской проверки. Уже 2008 году стало понятно, что она провалилась. Однако Правительство затевало новые и новые этапы реформы. Сейчас оно покушается на права граждан. Предложения Министерства Финансов, других правительственных ведомств и экспертов включают в себя повышение пенсионного возраста, отмену досрочного выхода на пенсию для представителей ряда профессий, отмену пенсий для работающих пенсионеров, зарабатывающих более 83 тысяч рублей в месяц, замораживание накопительной части пенсии и отказ от неё в ближайшем будущем и так далее. Фактически речь идёт о судорожных попытках любым способом заткнуть бреши, образовавшиеся в Пенсионном фонде. Расплачиваться за эти меры, являющиеся попыткой правительства справиться с последствиями своих собственных грубейших ошибок, как всегда, должно население.

Всё это вновь ставит вопрос о пенсионной реформе, которая должна быть проведена в интересах общества, обеспечив работоспособность ПФ и сохранение прав граждан. Чиновники уверяют, что выбора нет. Но это не так: прогрессивную и устойчивую пенсионную систему можно создать. Провал пенсионной реформы 2002 года должен быть не поводом для проведения «в пожарном порядке» новых бессистемных и антигуманных мер, обречённых на такой же провал в самом ближайшем будущем, а отправным пунктом серьёзной дискуссии, направленной на эффективную реорганизацию пенсионной системы в интересах граждан, стимулирующую развитие отечественной экономики.

Старые ошибки: перманентная реформа с 2002 года

В 2002 году в России стартовала пенсионная реформа. Официально она ставила во главу угла обеспечение финансовой сбалансированности ПФ на длительное время. К тому времени в России отмечалось ухудшение демографической ситуации. Соотношение пенсионеров к количеству работающих граждан России ежегодно ухудшалось за счёт возрастания доли граждан старших возрастов. Доля трудоспособных россиян, напротив, сокращалась. Такое положение дел оказалось результатом соединения долгосрочных тенденций демографического спада, начавшихся ещё в СССР, с последствиями неолиберальных реформ 1990-х годов, сломавших советскую модель экономики и резко снизивших уровень жизни. Результатом был спад рождаемости, дополненный резким ростом смертности мужчин трудоспособного возраста.

Однако уже в 1999 году в России начался новый экономический подъём, и реформа пенсионной системы должна была быть с ним долговременно увязана. Без этого было бы невозможно сформировать новую модель, в которой предусматривались как страховая, так и накопительная части пенсии. Основа её была представлена в Федеральном законе от 17 декабря 2001 г. N 173-ФЗ «О трудовых пенсиях в Российской Федерации» (статья 5, п.2)1. Впоследствии целый ряд аспектов реформы корректировались дополнительными решениями и актами.

Формирование накопительной пенсии, однако, предусматривалось не для всех возрастов, а только для граждан 1967 года рождения и младше. По действующим на данный момент правилам, будущая пенсия россиянина, родившегося после 1967 года, складывается из трёх составляющих: суммы страховой части пенсии, накопленной к моменту выхода, поделённой на 228 месяцев, или 19 лет (ожидаемый период выплат пенсий по старости), фиксированной базовой страховой части, а также накопительной части на момент выхода на пенсию, поделённой на 228 месяцев.

Цели и задачи реформы не были сколько-нибудь последовательно и внятно разъяснены населению. В результате россияне отнеслись к реформе с недоверием. Показателем этого недоверия стало появление подавляющего большинства так называемых «молчунов» — граждан, так и не сделавших, в соответствии с новыми правилами, выбор в пользу какого-либо конкретного фонда, куда должны были бы поступать их пенсионные накопления. В стране развернулась «бумажная забастовка». Большинство граждан не откликнулось на письменные обращения Пенсионного фонда РФ и так и не выбрало способ размещения накопительной составной пенсии. Они не понимали сложных формул реформаторов, не представляли, как те могут работать, боялись риска финансового инвестирования (присвоения их денег) и были убеждены, что будет лучше, если государство продолжит за всё отвечать и далее.

Серьёзной проблемой реформы был отказ от санации ПФ. Правительство предполагало, что накопившиеся финансовые проблемы Фонда будут решены за счёт будущих пенсионеров в течение длительного времени. Реформа не задумывалась как быстрое качественное обновление, способное снять все старые проблемы пенсионной системы. Однако до 2008 года рост экономики долго маскировал неудовлетворительный характер реформы.

Осложняющим для реформы фактором была потребительская инфляция. Хотя экономика в 2002–2008 годах уверенно росла, происходило снижение покупательной способности рубля. Трудящиеся видели, что только постоянный рост цены их рабочей силы на рынке труду позволял увеличивать уровень потребления. Это приводило к высокой текучести кадров, а также способствовало сохранению серых схем оплаты труда. Граждане готовы были смириться с отказом работодателя от выплаты налогов и средств в пенсионные фонды в обмен на повышение наличной зарплаты, выдаваемой «в конверте» или по различным «серым» схемам. В результате недополучение средств ПФ стало хроническим. Подобная ситуация стала возможной именно потому, что значительная часть наёмных работников не верила в возможность получения «нормальной пенсии» в России. Они предпочитали получить наличными то, что должно было уходить на непонятные схемы ПФ. Таким образом реформа не только не стала способом разрешить финансовые проблемы пенсионной системы, но на первых порах даже усугубила их.

Однако по мере того как доверие к рублю возрастало, появился интерес к накопительной части пенсии. Это не снимало беспокойства граждан по поводу роста потребительских цен даже на фоне укрепления рубля к американской валюте. Обществом ощущалось, что ни один из денежных знаков не гарантирует им сохранности и ценности накопительной части пенсии. В 2008–2009 годах произошло падение на фондовом рынке, что объективно поставило вопрос о правильности и ошибочности вложения в них пенсионных накоплений. Само по себе колебание фондовых рынков является нормальным явлением в условиях капиталистической рыночной экономики. Подобные факторы власти должны были бы учесть при старте реформы, но они не учли их. Чиновники позаботились о превращении пенсионных накоплений в капитал, но не сделали тех, кто создал эти деньги, заинтересованными в управлении, не создали сколько-нибудь открытых и прозрачных схем доступа людей к контролю за собственными накоплениями.

Провал реформы стал очевиден в тот самый период, когда в российском обществе сформировались слои работников потенциально заинтересованные в накопительном формате пенсии. Это представители интеллектуально весомых профессий, квалифицированные рабочие, средний управленческий персонал, увлечённые своей работой и не стремящиеся к раннему выходу на пенсию люди. Их интересы не были учтены, их не собираются учитывать и на современном этапе реформы.

Пенсионная реформа представлялась обществу как способ избавить людей от необходимости отчислять средства ради других. Каждый гражданин должен был отныне накопить на собственную пенсию.

На первых порах правительство делало вид, будто проблемы не существует, а позднее сами же стали ссылаться нас низкую доходность накопительной части пенсии как основание для её отмены. Задним числом, когда обесценивание рубля уже стало очевидным, правительство предложило заменить рублёвый эквивалент некими баллами, конкретное наполнение и обеспечение которых остаётся категорически непонятным не только населению, но и значительной части экспертов.

Реформаторы также проигнорировали общеизвестную нестабильность экономического роста — его прерывистый характер. После периода подъёма наступил кризис мировой экономики, что с 2008 года привело к падению курса ценных бумаг, двум девальвация рубля (2008–2009 годы и 2014–2015 годы) и падению цен на нефть в 2015 году. Эти события окончательно выявили слабость и уязвимость российской пенсионной системы. Обнаружилось так же, что ПФ не имеет собственной рентной базы и всё время нуждается в государственных субсидиях. Это ставится в вину трудящимся и пенсионерам, которые якобы стремятся «паразитировать» на нефтяных доходах правительства. Между тем именно правительство должно было решить вопрос о создании рентной базы для пенсионных накоплений, независимой от нефтяных доходов.

Потому совершенно не случайно, что в 2008 году потребовался новый этап реформы — её коррекция. Для населения новая «пенсионная формула» оказалась полной загадкой. Пресса сообщала: «Новоиспечённые российские пенсионеры жалуются, что не могут узнать размер своей пенсии до того, как начинают её получать, а Пенсионный фонд требует дополнительные документы»3. При этом, однако, сам ПФ не может раскрыть всех расчётов.

Единый социальный налог был заменён на страховой платёж в 34 % для зарплаты до 415 000 рублей в год (463 000 рублей — 2011 год, 512 000 рублей — 2012 год). Правительство назвало это повышением независимости пенсионной системы, поскольку 26 % из общей суммы страховых платежей должно было напрямую идти в Пенсионный фонд, минуя федеральный бюджет. Ранее же единый социальный налог (отменён в 2010 году) составляла 26 %. Страховой платёж не удержался на 34 %, и затем сполз до 30 %4. Слишком большим оказалось возмущение работодателей. Формально же это повышение должно было приблизить пенсию к 40 % заработной платы, что установлено рекомендациями Международной организации труда5.

Это пенсионную реформу спасти не могло. Накопительная и страховая — только две этих части были оставлены. Было устранено разделение на базовую и страховую части. Новый вариант предполагал распределение пенсионных платежей по новой схеме. 6 % из общей суммы в 26 % должны были идти на накопительные персонифицированные лицевые счета. На страховую часть пенсии начислялись остальные 20 %. Лишь половина из них подлежала персонифицированному учёту. Другая часть шла на «солидарный компонент финансовой системы пенсионного обеспечения». Он включал выплаты нынешним пенсионерам, иные социальные расходы (включая досрочные пенсии)6.

Не успели граждане разобраться в тонкостях изменений, как чиновники сделали новый резкий поворот. Они объявили о необходимости отмены обязательной накопительной части пенсии, повышении пенсионного возраста и других неприятных для граждан мерах. Разворот реформы имеет ту же причину, что и её начало в 2002 году — нехватку средств. Как и в других случаях, россиянам доказывают, что иного способа сбалансировать Пенсионный фонд не существует. Между тем, подобные заявления означают, что более десяти лет реформы были бездарно потраченным временем.

Когда пенсионная реформа вводилась, обществу объясняли, что другого пути нет. Авторы реформы утверждали: не существует иной возможности обеспечить благосостояние пожилых людей, а главное, что Пенсионный фонд просто не удастся поддерживать в равновесии, если система не будет изменена соответствующим образом. Через десять лет те же ведомства, а зачастую и те же самые люди, которые с яростным напором доказывали россиянам необходимость введения накопительной пенсии, с не меньшей убеждённостью стали выступать за её отмену.

Никто при этом не собирается ни объясняться, ни извиняться. Считается, что общество забыло все споры и всю критику пенсионной реформы. Прогноз скептиков оправдался: вводившаяся более десяти лет система неминуемо должна была прийти к кризису, и этот кризис наступил. Сказались несбалансированность системы, наличие в ней нестыковок и противоречий. Но как часто бывает в нашей стране, во имя исправления старых ошибок, собираются совершить ошибки новые — не менее серьёзные.

Министерство труда и социальной защиты России и продвигающие ту же идею депутаты Государственной Думы предлагают заморозить пенсионные накопления граждан, используя их для затыкания дыр, возникших в бюджете Пенсионного Фонда России.

Чиновники годами поощряли граждан России вкладывать средства в накопительные фонды. А затем, даже не получив формального согласия от миллионов людей, зачисленных в «молчуны», сами разместили на рынке их пенсионные средства. Теперь таким же точно образом, никого не спрашивая, ни о чём с людьми не договариваясь и ничем их потери не компенсируя, предлагается эти накопления использовать для компенсации дефицита Пенсионного Фонда РФ. По сути дела государственная бюрократия в очередной раз пытается заставить население расплачиваться за свои ошибки, одновременно подрывая доверие к пенсионной системе как таковой. Причём расплачиваться в самом буквальном смысле, своими пенсионными деньгами.

Существенно важно в данном случае, что подрыв доверия к пенсионной системе затронет не только тех, кто утратит надежду на использование в будущем своих пенсионных накоплений. Общий фон недоверия к государству и ощущение ненадёжности, враждебности по отношению к пенсионной системе как таковой способствует тому, что граждане предпочитают получить «живые деньги» сегодня за счёт уклонения (вместе с работодателями) от налоговых и пенсионных выплат. Возникает порочный круг: ненадёжность пенсионной системы снижает поступления в ПФ, что в свою очередь усугубляет ненадёжность пенсионной системы и объективно подтверждает опасения граждан.

Согласно планам правительства, на покрытие дефицита Пенсионного фонда в 2013-15 годах выделено около 3 триллиона рублей7. В сложившейся ситуации нет оснований считать, будто дефицит ПФ будет ликвидирован за счёт предлагаемых министрами мер. Напротив, в долгосрочной перспективе он будет возрастать. Ни к какому повышению пенсий или долговременной устойчивости работы ПФ эти меры не приведут, как и повышение пенсионного возраста до 63 лет8. Даже если предположить, что в краткосрочной перспективе они обеспечат некоторую экономию средств, этого будет явно недостаточно, чтобы закрыть образовавшиеся дыры в ПФ, а в долгосрочной перспективе потеря доверия населения обернётся потерями, полный масштаб которых даже трудно предсказать.

Показательно, что уже на данном этапе объяснения и обещания правительства на вызывают в обществе доверия и одобрения. Большинство россиян — 72 %, опрошенных ВЦИОМ весной 2015 года — высказались за сохранение накопительной системы пенсий9. Это указывает не столько на одобрение людьми достоинств существующей с 2002 года системы, сколько на уверенность в том, что после очередных преобразований ситуация станет только хуже. Фактически недоверие к правительственным реформаторам является своеобразным национальным консенсусом. И не учитывая этого, правительство рискует нарваться на очень серьёзные проблемы, причём не только экономические, но и политические.

Если мы хотим прекратить систематическое повторение одного и того же цикла, когда непродуманные и ошибочные решения, приводя к плачевным последствиям, корректируются новой порцией таких же непродуманных и контрпродуктивных мер, нам необходимо серьёзно и критически проанализировать накопленный отечественный и международный опыт, использовав его для проработки стратегии, реально ориентированной на интересы большинства населения и на задачи развития экономики.

Российская пенсионная система в контексте мирового опыта

Любая реформа, затрагивающая материальное благополучие и, следовательно, жизни множества людей, нуждается в детальной и тщательной проработке. Не менее важным, чем логическая стройность доводов, является эмпирический анализ (особенно актуальным это требование становится для неолиберальных, дерегуляционных мер, которые за последние 40 лет раз за разом приводили к результатам, сильно отличным от декларируемых).

Нет сомнений, что это дважды верно относительно пенсионного обеспечения в России, где, согласно данным Росстата10, на 2013-й год 65, 3 % денежных доходов населения приходились на оплату труда, а 18, 6 % составляли социальные выплаты. Более того, данная динамика изменения структуры доходов является трендом — если в последние годы доля доходов от собственности и предпринимательской деятельности колеблется в районе 15 % и ниже, то ещё в 2005-м она превышала 20 %. Сокращающаяся доля относительно независимых от государства источников к существованию говорит о том, что эффективное управление пенсионной системой это не только вопрос престижа и успешных отчётных показателей, но вопрос социально-политической стабильности, сохранения и развития одного из столпов социального государства современного типа.

Среди факторов, представляющих дополнительные вызовы для системы пенсионного обеспечения, можно назвать стабильное сокращение количества занятых в экономике на одного пенсионера (показатель сократился с 2, 21 в 1991-м году до 1, 66 в 2013-м), недостаточную величину коэффициента замещения утраченного заработка (33, 3 % по итогам 2013-го, в то время как планируемая ратификация Конвенции МОТ № 102 требует не менее 40 %, а почти все страны ОЭСД с обязательной накопительной системой планируют уровень в 60 %), рост дефицита Пенсионного Фонда (более 620 миллиардов в текущем году). Разумеется, крайне важны и абсолютные показатели — так, по итогам 2011-го года количество пенсионеров впервые в истории России превысило 40 млн человек11.

Все упомянутые факторы, а также острая общественная дискуссия касательно судьбы пенсионной системы, развернувшаяся в последнее время, требуют обращения к мировому опыту деятельности в данном направлении.

Первым шагом здесь является классификация существующих пенсионных систем по видам. В профильной литературе часто можно встретить двоякое деление данных систем на, условно, «систему Бисмарка» и «систему Бевериджа». Первая система представляет опору на солидарную, коллективистскую модель выплат пенсионерам за счёт непосредственно работающих, в то время как вторая сочетает в себе обязательный государственный, добровольно-обязательный профессиональный и дополнительный частный элементы. Учитывая рассматриваемый уровень абстракции, ясно, что действительное разнообразие возможных вариантов и конфигураций намного больше. В связи с этим представляется разумным воспользоваться комбинированной классификацией, применяемой в тематических докладах ОЭСР12.

Согласно этому подходу, пенсионные системы включают в себя три уровня:

1. Распределительный. Обязательный государственный компонент системы, направленный на то, чтобы обеспечить пенсионерам некий минимально приемлемый уровень жизни, избежать бедности.

2. Псевдобязательный, накопительный. Основной задачей этого уровня является достижение целевых показателей уровня жизни пенсионеров в сравнении с уровнем доходов в трудоспособном возрасте.

3. Добровольный, накопительный. Последний, индивидуальный уровень обеспечения, при котором сбор средств, управление ими и выплаты осуществляются частными организациями.

Учитывая большое разнообразие частных программ третьего уровня, целесообразно, следуя за экспертами ОЭСР, остановиться на обязательных и кавазиобязательных программах.

Далее, первый, распределительный уровень распадается на три вида пенсионных планов:

1. Таргетированные. Подобные планы обеспечения предоставляют повышенные выплаты пенсионерам с более низким достатком и сокращают долю выплат наиболее обеспеченным. В качестве критерия обеспеченности рассматривается как доход из других источников, так и различные активы в собственности.

2. Базовые. В таких планах либо все пенсионеры получают одинаковые выплаты, либо же величина выплат зависит лишь от общего трудового стажа, а не от получаемых заработков.

3. Минимальные. Принципиально схожие с таргетированными планами, только при определении величины выплат не принимается в рассмотрение дополнительный доход от сбережений и прочих источников.

Аналогично первому уровню, второй также содержит несколько разновидностей:

1. Фиксированные выплаты. В данной схеме величина пенсии зависит от индивидуального уровня заработка и от числа лет, в течение которых проводились отчисления.

2. Схемы с очками (points). В зависимости от величины заработка, будущие пенсионеры получают на свой счёт определённые пенсионные очки, которые к моменту выхода на пенсию конвертируются (путём умножения общей суммы на рассчитываемое значение каждого очка) в обычные выплат. 12

3. Фиксированные взносы. Пенсионные выплаты формируются как из суммы накопленных взносов, так и из их инвестиционных доходов, в виду чего итоговый размер выплат очевидно колеблется.

4. Условные фиксированные взносы. Определённая модификация системы фиксированных взносов, только здесь осуществляемые взносы записываются на условных счетах и на них начисляется процент, определённым образом связанный с ростом заработка. Во время выхода на пенсию данный «условный капитал» конвертируется в деньги по особой формуле, включающей в себя среднюю продолжительность жизни. Таким образом, при данной системе выплаты автоматически подстраиваются под увеличение срока жизни и, следовательно, периода дожития.

Пенсионная система России (по крайней мере, до заморозки накоплений) определяется как комбинация модели условных фиксированных взносов и Базового плана (частное пенсионное накопление опирается на фиксированные взносы). Из стран ОЭСР лишь 4 государства придерживаются УФЗ — Польша, Швеция, Норвегия и Италия, при этом первые 3 сочетают данную систему с Минимальным пенсионным планом, а Италия — с Таргетированным.

Впрочем, подобные аналогии следует проводить достаточно осторожно, ведь по многим пунктам сопоставление едва ли возможно. В частности, зарплатоёмкость ВВП, определяющая в т. ч. потенциальную базу для пенсионных отчислений, в России претерпела заметное падение после рекордного показателя 40 % в 2009-м году, в то время как в ЕС и США этот показатель более стабилен и в последние годы колеблется в районе 65 %.

Значительно разнится и развитие финансовых институтов, в том числе информированность населения о всевозможных пенсионных планах — а значит, и их популярность. Так, в США, Канаде и Великобритании частные системы компенсируют более 30 % средней зарплаты, в то время как средняя месячная сумма выплат НПФ в России в 2013 году составляла лишь немногим больше 7 %13. Не говоря уже о том, что общее число участников негосударственных пенсионных программ в России равно почти 8 % трудоспособного населения (в США — более 20 %, не считая уже получающих пенсии).

Один из важнейших показателей способности пенсионной системы удовлетворить материальные запросы получателей это коэффициент замещения, рассчитываемый как отношение размера пенсионных выплат к среднему заработку по стране (иногда этот показатель исчисляется по отношению к сумме зарплаты на момент выхода на пенсию).

В среднем, для стран ОЭСР этот показатель 54 % для обязательной части и 67.9 %, если рассматривать ещё и добровольную (там, где она есть). Более того, иногда присутствует ярко выраженная любопытная обратная зависимость по отношению к получаемому доходу. Так, в Дании для человека, получавшего лишь половину среднего заработка, пенсия будет составлять 120.7 % его прошлого дохода, а если он получал заработка в 1.5 раз выше среднего, то пенсия покроет лишь 64.4 %. Помимо Дании, превышение пенсии над получаемым доходом наблюдается, например, в Израиле и Аргентине.

Пример Дании примечателен ещё и потому, что эта страна уже несколько лет лидирует в рейтинге пенсионных систем Melbourne Mercer Global Pension Index14, составляемом австралийским Центром Финансовых Исследований на основе многофакторного анализа. Более того, Дания это единственная страна, получившая высшую (А) отметку в общем списке, ближайшими конкурентами здесь выступают Австралия и Голландия.

Следует отметить, что в России сама концепция коэффициента замещения иногда подвергается критике из-за необходимости согласования индексации пенсий с общей индексацией зарплат, т. к. при опережающей индексации значение показателя может и упасть, хотя фактическая покупательная способность выплат возрастёт. Взамен предлагается рассматривать отношение средней пенсии к прожиточному минимуму, который должен превысить 200 % к 2018 году (сейчас он около 180 %). Однако такое измерение тоже не лишено скрытых проблем — известно, что рост цен на продукты питания и прочие неэластичные товарные группы оказывается куда выше совокупного индекса инфляции, применяемого при расчёте новой величины выплат.

Конечно, специфические проблемы усиливаются и величиной страхованных пенсионных резервов. Так, на конец 2013-го года общая сумма резервов в России колебалась в районе 800 млрд рублей, в то время как в странах типа Японии или США аналогичный показатель составляет триллионы долларов, а, например, в Швеции и Корее подобные активы ещё в 2010-м году составляли заметно более 20 % ВВП15.

Впрочем, можно отметить и несколько общих моментов, среди которых важнейшим будет рост влияния обязательных частных (mandatory private) систем. Достаточно сказать, что в ОЭСД средний коэффициент замещения государственных планов составляет 41 %, в то время как в сумма с обязательными частными системами это уже 54 % (в уже упоминавшейся Дании частный обязательный коэффициент вообще выше государственного на 17 % для среднего заработка, а в Исландии — на 60 %).

Увеличивается стоимость активов, которыми распоряжаются пенсионные фонды. Так, в России с 2008-го года объём всех пенсионных фондов увеличился на 42 %, достигнув 3,1 трлн рублей. Стабильная позитивная динамика видна и в большинстве других государств, в частности, за последнее десятилетие пенсионные активы в Голландии выросли со 102,6 % ВВП в 2001-м до 160,2 % ВВП в 2012-м, в Исландии — с 84 % до 141 %.

Наконец, высказываются и общие опасения. Множество экспертов говорит о том, что существующие системы хороши в среднесрочной перспективе, но при долгосрочном планировании надо понимать, что положение будущих пенсионеров в сравнении с нынешними будет неизбежно ухудшаться. На этом фоне звучат мнения о том, что пенсионным фондам следует обратить большее внимание на инфраструктурные проекты, позволяющие извлекать «автоматически» индексируемую прибыль. Ещё в 2011 году ряд крупных австралийских (AustralianSuper, UniSuper), канадских (OMERS, ОТТР) и датских (Pension Danmanrk) фондов имели сравнительно высокие (до 22 %) доли инвестиций в инфраструктурные проекты. Впрочем, надо признать, что на данный момент весь потенциал подобных капиталовложений крайне далёк от реализации.

Явление, получившее куда большее внимание, это возможность пенсионных накоплений положительно влиять на всю национальную экономику (особенно при условии слабой развитости финансового сектора) — тут самой частой ссылкой является пример Чили, показывающий явную взаимосвязь между ростом активов пенсионных фондов и капитализации рынка ценных бумаг (в процентах к ВВП).

Следующим общим моментом выступает актуальность реформирования пенсионных систем. Действительно, за последние 5–6 лет большинство стран прибегало как к одиночным реформам (вроде повышения пенсионного возраста), так и к комплексным изменениям, направленным на изменение показателей покрытия, соответствия целям (adequacy), финансовой стабильности, трудовых стимулов, административной эффективности, диверсификации и прочих.

По итогам этих преобразований, в подавляющем большинстве стран сокращался валовый коэффициент замещения, при этом его падение для наиболее обеспеченных категорий населения было ярче выражено (хотя есть и единичные примеры обратной тенденции, например, Швеция).

Излишне говорить, что спор о роли и будущих перспективах пенсионной системы ведётся и в России. Как и везде, в ход идут различные аргументы. Например, указывается на низкую эффективность использования пенсионных накоплений — в частности, начиная с 2004-го года, их доходность в ВЭБе была выше инфляции лишь по итогам 4-х лет (2005, 2009, 2012 и 2013 годы). Более того, за 2014 год ни одна из управляющих компаний не показала доходность, превышающую 11,4 % инфляции. При этом на пенсионных вложениях не лежит никакого «рыночного проклятья» — рэнкинги крупных НПФ показывают16, что многим из них получается удерживать доходность выше инфляции, тем более если ориентироваться на долгосрочную картину, а не показатели отдельных кризисных периодов.

Подобные опасения высказываются, конечно, везде. Например, на основе данных восьми стран ОЭСД было произведено эконометрическое моделирование, показавшее, что если разбить инвестиционный портфель поровну между государственными облигациями и участием в акционерном капитале, показатели доходности в ближайшие 40 лет большую часть времени будут достаточно высокими. Впрочем, низкая и даже отрицательная доходность во времена экономических кризисов имеет место во всём мире и не является специфически российским бедствием.

Неоднозначным можно назвать и стремление сократить роль государства в пенсионной системе. Так или иначе, доходность пенсионных фондов зависит от общего состояния экономики, определяемой в конечном итоге качеством и эффективностью комплексной государственной политики. Если происходит экономический спад, то снижается и доходность, что заставляет фонды либо смириться с потерей накоплений, либо искать более прибыльные (но и рискованные) источники вложений. Остаётся, конечно, вариант инвестирования в зарубежные рынки, но тогда создаётся болезненная ситуация зависимости отечественных пенсионеров от внешних сил, что не самым благоприятным образом сказывается на укреплении национального суверенитета.

Риски пенсионных инвестиций Распределение доходов 10% 25% 50% 75% 90% Реальный годовой доход 2.5% 3.3% 4.3% 5.3% 6.0% Коэффициент замещения 26.9% 31.9% 39.9% 50.5% 60.0%

Социально-демографический контекст пенсионной реформы

В обоснование пенсионной реформы как в 2002, так и в 2015 году чиновники и близкие к ним эксперты регулярно приводили данные о демографической ситуации в России и других развитых странах. Однако по большей части дело ограничивалось общими ссылками на снижение рождаемости, рост продолжительности жизни и старение населения. Между тем для понимания демографических процессов и связанных с ними проблем для пенсионной системы необходим куда более детальный анализ.

Демографические аргументы сторонников рыночной пенсионной реформы и, особенно, увеличения пенсионного возраста, строятся на весьма спорном предположении о том, что смертность в России не только снижается, но и будет снижаться дальше, а продолжительность жизни будет, соответственно, поступательно расти. Для того, чтобы понять, насколько верно такое предположение, нужно выявить:

— какой была динамика смертности в России в XX веке, какие факторы обусловили рост продолжительности жизни в XX веке;

— что способствовало и что препятствовало снижению смертности в России в XXI веке;

— какова нынешняя структура смертности в России по возрастным группам и по причинам смерти;

— какие факторы могут сегодня оказать решающие влияние на динамику смертности;

— насколько обосновано предположение о формировании тенденции устойчивого роста продолжительности жизни.

Иными словами, демографические аргументы за тот или иной вариант пенсионной реформы должны опираться на оценку того, насколько устойчив рост населения, на который ссылаются сторонники повышения пенсионного возраста.

Снижение уровня смертности в России в XX веке было неустойчивым и объяснялось конкретными социально-историческими факторами. Согласно аналитической справке Федеральной службы государственной статистики (Росстата), «Уровень смертности населения наиболее адекватно отражается в показателе ожидаемой продолжительности жизни при рождении»17. Динамика данного показателя в первой половине XX века отражает череду демографических катастроф, а период после 1965 г. характеризуется стагнацией или его снижением. Однако даже в периоды общего снижения смертности в России основной выигрыш, особенно у мужчин, был получен за счёт детских и молодых возрастов. Изменение же смертности в возрастах после 30 лет было ничтожным, она осталась практически на дореволюционном уровне (выделено авторами доклада)»18. И далее: В 2005 году показатель ожидаемой продолжительности жизни российских мужчин составил 58,8 лет (в западноевропейских странах, США, Японии, Австралии — на 15–20 лет больше). Ровно двукратное увеличение этого показателя, по сравнению с 1896–1897 гг, произошло в результате огромного сокращения коэффициента смертности младенцев на первом году жизни — в 26 раз (с 322 на 1000 родившихся в 1896–1897 гг. до 12,5 в 2005 г.). В 80 раз также снизилась смертность детей в возрасте 1–4 года. В то же время, в самых активных рабочих возрастах (25–39 лет) смертность уменьшилась незначительно, а у мужчин в возрастах от 40 лет она даже повысилась. При сохранении в дальнейшем современного (2005 г.) повозрастного уровня смертности мужчин России из нынешнего поколения 16-летних юношей до 60 лет не доживёт 47 %, т. е. около половины, в конце XIX века такая вероятность составляла немногим более половины (55 %)»19.

Очень важно выявить компоненты снижения смертности и роста в России в прошлом для того чтобы понять, насколько допустима и обоснована прямая экстраполяция тенденций роста ожидаемой продолжительности жизни при рождении. Рост ожидаемой продолжительности жизни в первой половине XX века был обусловлен снижением младенческой и детской смертности. После Второй мировой войны в системе здравоохранения стали активно использоваться антибиотики, что наряду с эффективной системой всеобщей вакцинации привело к резкому снижению смертности от инфекционных заболеваний. Не в последнюю очередь успехи в борьбе со смертностью были связаны с созданием в СССР относительно эффективной системы здравоохранения. Эта система охватывала всё население страны, была централизованной, доступной и всеобщей, работала основе чётких стандартов. Таким образом, факторами роста продолжительности жизни в послевоенном СССР стали:

• существенное снижение младенческой, детской и материнской смертности;

• относительный рост уровня и качества жизни (в частности, улучшение рациона питания);

• создание централизованной системы здравоохранения;

• широкое применение антибиотиков;

• относительное улучшение условий труда (в частности, сокращение рабочего дня и рабочей недели, начатое в 1956-60 годах по окончании послевоенного восстановительного периода, развитие санаторно-курортного лечения для работающих);

Однако ряд факторов смертности не устранялся действующей социальной политикой и системой здравоохранения. Это прежде всего:

• повышенная смертность в трудоспособных возрастах мужчин военного поколения;

• низкий уровень экологической безопасности, связанный с высокими темпами индустриализации второй, послевоенной волны;

• отставание темпов развития социальной инфраструктуры новых индустриальных регионов от темпов промышленного строительства;

• высокий уровень травматизма на производстве, обусловленный устойчивым, ставшим традиционным в России пренебрежением техникой безопасности труда;

• алкоголизация населения.

Нельзя сбрасывать со счетов и кризис советской системы здравоохранения, обнаружившийся уже к середине 60-х годов прошлого века и выражающийся в её неспособности справляться с новыми вызовами. Эта система была ориентирована на борьбу с острыми и инфекционными заболеваниями, на быстрое симптоматическое лечение после обращения пациента. Однако развитие диагностической и профилактической составляющей системы шло медленно и очень отставало от потребностей времени. Постепенно в стране формировалась так называемая современная структура смертности по причинам смерти, в которой на первые места выдвинулись сердечно-сосудистые и онкологические заболевания. Это требовало радикальной перестройки всей системы здравоохранения, предполагающей:

• опережающего развития диагностических структур и возможностей здравоохранения;

• создания эффективной системы профилактики заболеваний;

• интенсификации медицинских и фармакологических исследований сердечных и онкологических заболеваний, а также тенденций развития структуры заболеваемости населения;

• создание разветвлённой и доступной инфраструктуры для эффективного внедрения здорового образа жизни.

Такие преобразования произведены не были. Точнее, отдельные меры принимались, но были бессистемными и незавершёнными. Введённая в 1986 году всеобщая диспансеризация населения проводилась формально, диагностическое оборудование обновлялось медленно или вовсе не обновлялось, в научных исследованиях наблюдался застой. В этом плане после распада СССР ситуация даже ухудшилась. По итогам обследования ОНИ, в 2005–2011 годах Россия занимала 124 место в мире по средней продолжительности жизни, которая оценивалась в 68,7 года. Опережали Россию в этом рейтинге не только развитые страны, но и многие страны постсоветского пространства — Украина, Грузия, Молдавия, Беларусь и даже страны третьего мира — Египет, Марокко, Иран, Ирак, Суринам, Тринидад-и-Тобаго, Таиланд и ряд других20. За 52 года, с 1961-62 no 2014 год, ожидаемая продолжительность жизни выросла всего на 2,18 лет (у мужчин на 1,41 года, у женщин — на 4,11 лет)21. В целом с 1990 года средняя продолжительность жизни в мире увеличилась на шесть лет составила 68 лет для мужчин и 73 года для женщин22. Таким образом, приходится констатировать, что ссылки на постоянный рост продолжительности жизни, приводимые правительственными чиновниками, излишне оптимистичны и не отражают реальной демографической динамики.

Для того, чтобы понять, что в действительности означает современный рост продолжительности жизни и насколько можно прогнозировать его продолжение в будущем, нужно осознать следующее.

Первое. 90-е годы, по сравнению с которыми современная российская демография выгляди прекрасно, были годами демографической катастрофы, ставшей откликом на катастрофу социальную. «Если на рубеже 80-90-х годов общий коэффициент смертности населения находился на среднеевропейском уровне (10,7%о) то в 1999 г. он значительно превысил уровень всех развитых стран Европы (14,7%о)». «Более всего повысилась смертность в возрастных группах 20–29 лет, 30–39, 40–49 лет (в 1995 г. по сравнению с 1990 — на 61, 75 и 73 % соответственно… Годовая естественная убыль населения в 1999 и 2000 гг. превысила предыдущий «пиковый» показатель, отмечавшийся в 1994 г: 930 и 960 тыс. чел. по сравнению с 893…В 2000 г. общая смертность населения возросла до 2,2 млн. чел. или на 3,4 % за год, составив 15,4%о. В середине 2001 г. общий коэффициент смертности превысил пиковые значения 1994 г. — 15,9 по сравнению с 15,7… В 2001 г. рассматриваемые показатели продолжают ухудшаться. В целом по стране число умерших превышает число родившихся почти в 2 раза. В 43 регионах это превышение составляет от 2 до 4 раз»23.

Система здравоохранения погрузилась в кризис, были потеряны многие прежние завоевания. Доминирующее значение сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний в структуре смертности по причинам смерти сохранилось, но в результате колоссального снижения качества работы системы здравоохранения резко возросла смертность от инфекционных и хронических заболеваний, в том числе и таких, смерть от которых давно стала редкостью24. Уровень и динамика смертности для мирного периода в относительно развитой стране были ужасающим25.

Поэтому благоприятные по сравнению с 90-ми годами показатели демографической динамики означают не формирование устойчивой тенденции, а лишь преодоление катастрофической ситуации. И преодоление ещё статистически неполноценное. При этом коэффициент смертности 2013 года ещё превышает показатели 1980 года (13 против 11 промилле). Общий коэффициент смертности в 2013 году в полтора раза превышал показатели 1950, 1960, 1970, 1980 и 1990 годов. Старение население здесь играет отнюдь не главную роль26.

Второе. Рост продолжительности жизни, начавшийся в 2005 году, и прекращение естественной убыли, впервые отмеченное в 2013, не являются показателями социального прорыва, это было во многом следствием успеха отдельных социально-медицинских проектов. Прежде всего довольно сильно снизилась младенческая смертность в результате целенаправленного улучшение работы перинатальной и неонатальной медицины. Так, с 2001 года младенческая смертность снизилась почти вдвое: с 15,3 промилле (число смертей детей в возрасте до 1 года на 1 000 населения) до 8,2 промилле. Материнская смертность с 2000-го года снизилась более чем в три раза: с 39,7 смертей на 100 000 детей, родившихся живыми, до 11,3. Эти факторы могли дать существенный прирост ожидаемой продолжительности жизни. Также точечно велась борьба с раком молочной железы и раком простаты. Повышалась эффективность реанимации после инсультов и инфарктов.

Но это были отдельные проекты, которые действовали не на фоне общего процесса совершенствования здравоохранения, а, скорее, напротив, на фоне его коммерциализации, целевой фрагментации, снижения управляемости и социальной ориентированности. Недавно завершившаяся проверка Счётной палаты показала, что осуществляемая в России реформа здравоохранения не только не ведёт к повышению его эффективности, а напротив, способствует снижению качества и доступности медицинской помощи27. Оптимизация медицинских учреждений, которую Минздрав подаёт как избавление системы здравоохранения от неэффективных фондов, отнюдь не так оправдана с точки зрения медицины, как с точки зрения экономики. В докладе Счётной палаты приводятся данные о росте больничной смертности, что стало одним из следствий «оптимизаций» здравоохранения, в том числе и следствием снижения доступности и качества работа поликлиник, а также неотложной помощи.

В целом можно заключить, что мы наблюдаем не новый виток роста продолжительности жизни, вызванный радикальным повышением качества жизни и улучшением работы системы здравоохранения, а пока только компенсационный рост, возвращающий нас в демографической статистике в шестидесятые годы28.

Третье. Необходимо учитывать, что 14 первых лет XXI века были для России экономически благоприятными, эксперты назвали их «тучными годами». Примерно с 2005 года наблюдается устойчивый рост уровня жизни населения. Однако за все тучные годы не было сделано сколько-нибудь серьёзных вложений в социальную инфраструктуру, напротив, большие средства были потрачены на её дезинтеграцию. Социальные расходы устойчиво росли, но за счёт отдельных дорогостоящих проектов и за счёт траты на реорганизацию образования, здравоохранение, культуру и так далее. В 2014 году экономическая ситуация резко ухудшилась, и пока оснований ожидать положительной динамики нет. Россия сумела справиться с демографическим кризисом 90-х годов, но за весь период относительного процветания не заложила сколько-нибудь серьёзной основы для устойчивого роста продолжительности жизни населения. Более того, одновременно с преимуществами дорогой нефти последние 14 лет Россия могла использовать остаточный ресурс советского социального государства, прежде всего, эффект системности в функционировании социальных секторов, в том числе и здравоохранения. Сейчас этот эффект практически уничтожен десятилетиями рыночных реформ, а никаких других преимуществ не создано. Для экстраполяции сформировавшейся последние годы тенденции роста продолжительности жизни даже на десятилетие вперёд нет никаких серьёзных оснований.

Ещё один аргумент сторонников правительственного варианта пенсионной реформы: снижение численности трудоспособного населения. Действительно, начиная с 2006 года трудоспособное население России сокращается, а население старше трудоспособного возраста растёт. Однако с 2008 года наметился рост населения моложе трудоспособного возраста. С 2006 года отмечается рост рождаемости29. Но воспроизводство населения в России по-прежнему суженное, суммарный коэффициент рождаемости в 2014 году был равен 1.75030. Невысокий уровень рождаемости и её медленный рост вкупе с сохраняющимся относительно высоким уровнем смертности трудоспособного населения заставляет считать снижение численности трудоспособного относительно долговременной тенденцией.

На основании этих фактов строится главный аргумент за радикальное реформирование пенсионной системы — рост демографической нагрузки на трудоспособное население. Как мы видели, вплоть до 2013 года эта нагрузка снижалась. Однако по расчётам демографов, в 2013 году эта эпоха закончилась, «Россия вступила в период быстрого роста демографической нагрузки, причём как пожилыми, так и детьми. Этот рост будет очень большим. Правда, если говорить о нагрузке детьми, то её рост к концу третьего десятилетия скорее всего прекратится, а, в соответствии с частью прогнозных сценариев, даже сменится сокращением Но и в этом случае ни один сценарий не предусматривает её снижения до нынешнего уровня. Минимальный рост, по сравнению с 2013 годом, к 2026 годом составит 12 %, максимальный — 32 %. К 2031 году вилка увеличивается: минимум (после некоторого сокращения во второй половине 2020-х годов) — на 5 % больше, чем в 2013 году, максимум — на 34 % больше»31. Росстат прогнозирует 13,6 % при «низком варианте» развития населения, 14,1 % — при среднем, 14,8 % — при высоком32.

Таким образом статистика подтверждает эти аргументы сторонников повышения пенсионного возраста. Однако, принимая во внимание неустойчивость роста продолжительности жизни, доказанная нами выше и относительно высокий уровень смертности населения в трудоспособном возрасте, можно признать верным скорее минимальный прогноз роста демографической нагрузки, чем максимальный.

Между тем демографическая нагрузка не просто растёт, но и меняет структуру. Согласно упомянутому выше прогнозу Росстата, по низкому сценарию прогноза к 2030 году «нагрузка детьми» сократится, хоть и незначительно, а нагрузка людьми старше трудоспособного возраста вырастет на 25 %. Согласно «высокому» (демографически благоприятному) сценарию, нагрузка детьми вырастет на 7,7 %, а нагрузка людьми старше трудоспособного возраста — на 24,5 %. Сторонники повышения пенсионного возраста рассуждают математически: необходимо снизить демографическую нагрузку, и кризис пенсионной системы будет преодолён.

У повышения пенсионного возраста есть и социально-культурные основания. Существенно вырос уровень образования населения и доля занятых нефизическим трудом33. Это способствует тому, что трудовая деятельность воспринимается всё больше не как нагрузка, тяжкая необходимость, а как потребность. Меняется и социальное восприятие возраста, женщина пятидесяти пяти лет, как и шестидесятилетний мужчина всё меньше маркируются обществом как «пожилые».

Но есть весомый демографический аргумент против повышения пенсионного возраста. Это уже упомянутая нами относительно высокая преждевременная смертность. Смертность от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний не только растёт, но и молодеет. Учитывая то, что ожидаемая продолжительность жизни мужчин только с 2006 года начала превышать существующий пенсионный возраст (60 лет), а в 2014 году превысила его всего на 5 лет, можно вполне обоснованно заключить, что многие люди уже к имеющемуся пенсионному возрасту подходят с разрушенным здоровьем34.

Против повышения пенсионного возраста есть и другие серьёзные аргументы — социально-экономические. Таким образом, на основании демографической статистики можно привести аргументы как за повышение пенсионного возраста, так и против.

Несмотря на то, что решение о повышении пенсионного возраста не только статистически, но и социально-культурно выглядит назревшим, оно чревато серьёзными социально-экономическими рисками.

Во-первых. В 2013 году, согласно данным Росстата, около 17 % населения моложе и старше трудоспособного возраста было экономически активным35. Учитывая, что лиц старше трудоспособного возраста в 2013 году было на 30 % больше, чем лиц моложе трудоспособного возраста, как и то, что детский и подростковый труд в России не очень распространён, можно сделать вывод, что примерно от 15 до 28 % людей пенсионного возраста продолжали трудовую деятельность. Это тенденция сохраняется и вероятнее всего будет сохранятся и дальше. А это означает, что жизненные стратегии и потребительские ожидания значительная часть россиян строит, исходя из того, что с определённого возраста к заработной плате будет добавляться пенсия. Таким образом, повышение пенсионного возраста ударят по социально-экономическим настроениям и ожиданиям и сократит покупательную способность 5-12 миллионов пенсионеров, сохраняющих экономическую активность. Значит, экономические риски и общественные издержки повышения пенсионного возраста могут оказаться выше, чем преимущества и общественная выгода.

Экономические аргументы можно найти и против запрета на выплату пенсии работающим пенсионерам. Несмотря на то, что средняя пенсия по России более чем вдвое меньше средней заработной платы, есть значительный пласт людей, у которых зарплата не превышает двух прожиточных минимумов, то есть средней пенсии. И в связи с тем, что пенсионная система последние 20 лет всё время перестраивалась, ситуация на рынке труда менялась, работники с низкими заработными платами вполне могут выработать пенсию, сравнимую с их зарплатой, а то и большую. Запрет выплат пенсий работающим пенсионерам не только увеличит уровень бедности в стране, но и спровоцирует массовый выход на пенсию низкооплачиваемых граждан, что чревато различными дисбалансами на рынке труда и, опять-таки, резким ростом нагрузки на Пенсионный фонд.

Во-вторых. У повышения пенсионного возраста есть и возможные негативные социальные последствия. Относительно ранняя пенсия, особенно у женщин, давала возможность молодым парам достаточно бесконфликтно сочетать трудовую деятельность и родительские обязанности, так как «молодые» пенсионерки могли заниматься воспитанием внуков. Увеличение пенсионного возраста ударит по молодым парам с детьми больше, чем это представляется адептам этого аспекта пенсионной реформы. В условиях дефицита детских дошкольных учреждений во многих регионах и невысокого качества работы детских садов помощь родителей-пенсионеров часто оказывается принципиальной для молодых родителей. Снижение возможностей такой помощи из-за повышения пенсионного возраста может зачеркнуть главное завоевание демографической политики последних лет — сохранение доминирования двудетной модели семьи, прекращение сокращения репродуктивных планов молодых поколений, начавшегося в 90-е годы. Эта мера может отрицательно сказаться на уровне рождаемости, а также на экономической активности молодых женщин и в целом — на покупательной способности трудоспособного населения.

Таким образом, каким бы назревшим ни казалось решение о повышении пенсионного возраста, оно является весьма конфликтогенным и вряд ли может быть реализовано без системы соответствующих компенсаций и смягчений. Более того, должны быть учтены все экстерналии, как положительные, так и отрицательные, издержки и выгоды на уровне всего общества, на не только пенсионной или финансовой системы.

Кризис Пенсионного Фонда РФ и рецепты чиновников

В середине апреля 2015 года министр финансов Антон Силуанов заявил о необходимости срочно отменить досрочные пенсии и повысить возраст выхода на пенсию. С 60 лет для мужчин и 55 лет женщин он должен поэтапно подняться до 63 лет для представителей обоих полов, как министр предлагал ранее. «Это позволит не только снизить нагрузку на бюджет, но и сгладить последствия от слабой демографии на численность экономически активного населения», — подчеркнул он. Ранее Алексей Кудрин требовал повысить пенсионный возраст, иначе государство должно будет повысить налоги36.

Правительство стремится форсированно протащить свой проект, не дав обществу разобраться, а независимым экспертам — дать свои варианты реформы. Призывы чиновников к срочному реформированию напрямую связаны с экономическим кризисом, нарастающим в России. Первая его волна выявила слабость пенсионной реформы 2002 года. Вторая волна кризиса, развернувшаяся в экономике России в 2013–2015 годах, резко усилила реформационный зуд государственной бюрократии, что чревато воплощением самых чёрных ожиданий граждан по поводу пенсии.

Те же самые аргументы, которые в 2002 году приводили за введение накопительной пенсии, приводятся теперь для обоснования её отмены. Опять никто не просчитывает долгосрочных и даже среднесрочных последствий предлагаемых решений, никого не интересует реакция общества. Нет также никакого экономического анализа, а утверждается, что кризис ведёт к сокращению заработной платы и поступлений в бюджет. Создаётся впечатление, что в России на всякое изменение на рынке труда и в экономике нужна новая пенсионная реформа.

Под всякую конъюнктурную пенсионную реформу принято подводить «железное обоснование». В 2002 и 2015 году одинаково ссылались на опыт западных стран. В том числе и при обосновании необходимости повышения пенсионного возраста. Забывая упомянуть, что в европейских странах подобная реформа натолкнулась на массовое сопротивление — вплоть до уличных протестов и всеобщей стачки, в которой приняли участие миллионы людей во Франции.

Прежде чем затевать новый этап пенсионной реформы, властям стоило бы разобраться с причинами провала всех предыдущих. Они вовсе не в изменении хозяйственной ситуации (хотя рост экономики в 2002–2007 годах позволял чиновникам делать вид, что реформа удачна). Проблемой является грубо смешанный тип системы и сохранение в ПФ бремени старых проблем. Совершенно лишним в нём является страховой окрас главной составляющей.

Повышение пенсионного возраста обосновывается ссылками на рост продолжительности жизни и на впечатляюще число работающих пенсионеров — большинство людей вполне готово трудиться после 60 лет. Однако отсюда не следует, будто они готовы отказаться от пенсионных выплат. Большинство пенсионеров работают именно из-за нехватки средств.

Демографическая ситуация в стране сейчас не такая, какой она была сорок или пятьдесят лет назад, не говоря уже про начало XX века, когда закладывались основы современной пенсионной системы. И вполне понятно, что реформировать её в России можно и нужно. Однако проблема в том — как реформировать. При проведении социальных реформ фундаментальный принцип состоит в том, что недопустимо отбирать права, уже данные гражданам ранее. Разумеется, правительства то тут, то там этот принцип нарушают, но как правило это не остаётся без последствий. Даже если обходится без массовых волнений и протестов, подрывается доверие населения к государству.

И повышение пенсионного возраста, и фактическая конфискация накопительной части пенсии как раз являются покушением на уже имеющиеся у людей права, а потому подобный подход неприемлем в принципе. А реформирование пенсионной системы должно проводиться только после серьёзной общественной дискуссии и при условии, что средства рядовых граждан должны быть защищены от произвольной конфискации. Даже если в конечном счёте будет принято решение об отказе от накопительной пенсии, это не должно касаться тех, чьи взносы уже вложены в соответствующие фонды.

Так называемый социальный блок правительства продолжает выдвигать всё новые инициативы по реформированию пенсионной системы — от увеличения пенсионного возраста, до отмены накопительной пенсий. Президент общероссийского объединения профсоюзов Конфедерация Труда России, член совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Борис Кравченко убеждён, что предложение повысить пенсионный возраст резко противоречит интересам трудящихся. Очевидно, что подобное решение может вызвать недовольство подавляющего большинства россиян и серьёзно снизить уровень доверия к государственным институтам.

Заслуживает критики законопроект, разработанный Министерством труда и социальной защиты, предполагающий приостановление выплат пенсий работающим пенсионерам, имеющим годовой доход свыше 1 млн. рублей. В Правительстве не учитывают, что данный законопроект охватывает категорию высококвалифицированных работников: пилотов, авиадиспетчеров, моряков, шахтёров и работников добывающих отраслей. Вместе с тем, тревогу вызывает стремление государства снять с себя обязательства по обеспечению функционирования накопительной системы, в то время как правильно было бы реформировать систему. Согласно данным НИИ Социологии РАН37, наличие неработающих пенсионеров в семье увеличивает риск бедности в 3 раза. Получается, что переложив заботу о пенсиях на самих людей, государство всё равно столкнётся со значительным падением спроса, когда менее удачливых пенсионеров вынуждены будут содержать родственники. Конечно, это неправильно не только с моральной точки зрения, ведь очевиден дополнительный удар по внутреннему рынку, столь необходимому для реализации важной инициативы по реиндустрилизации и импортозамещению.

Следует помнить о том, что на сегодняшний день в накопительной программе участвуют десятки миллионов людей — простых работников крупнейших предприятий страны, являющих собой основу нашей экономики. Жонглирование их интересами неприемлемо. Подобное обхождение с пенсионными правами граждан ставит под удар достойное будущее этих людей. В любом случае, при принятии подобных решений необходим учёт интересов различных категорий нынешних и будущих пенсионеров, а также позицию тех наёмных работников, которые формулируют собственный добровольный интерес в участии в накопительных пенсионных схемах.

Ещё в ноябре 2013 года Правительство России одобрило новую пенсионную формулу и проект реформы пенсионной системы. Возраст выхода на пенсию не менялся, но были существенно ужесточены требования к трудовому стажу. Эти положения начинают действовать с первых месяцев 2015 года. Если ранее минимальная продолжительность Работы, дающая право на получение трудовой пенсии, составляла 5 лет, то в новой системе потребуется уже 15 лет. Между тем радикальных улучшений с выводом занятости из «тени» так и не произошло, и многие из работающих вне формального сектора экономики такого стажа просто не наберут. Они до пенсии не доживут.

Подготовленный Правительством новый проект пенсионной реформы — отражение отсутствия государственной пенсионной стратегии. Реформа вызвана текущими проблемами, но не даёт никакого долгосрочного решения. Острейшая проблема состоит в недостаточном наполнении Пенсионного фонда РФ. Его постоянно пополняют из федерального бюджета, поскольку текущего объёма не хватает для выполнения обязательств государства перед пенсионерами.

Ситуация будет ухудшаться из-за увеличения дисбаланса между работающими и пенсионерами. В результате вырастут обязательства государства и в то же время сократятся поступления в Фонд. Повышение ставки отчисления в ПФ вряд ли сработает, поскольку вызывает серьёзное недовольство бизнеса, который воспринимает это как дополнительную налоговую нагрузку. Неудачи с чередой «этапов» реформы подвигли чиновников к созданию системы баллов.

Огромная проблема для будущих пенсионеров это невозможность хоть как-то прикинуть размер своей пенсии. Условные ежегодные баллы, денежное выражение которых будет пересчитываться ежегодно в зависимости от макроэкономической и демографической ситуации, создают поле для очень широких манипуляций и полностью подрывают ощущение у населения хоть какой-то стабильности. Пенсионная система же нуждается в устойчивости, её надо трогать как можно реже. Однако такая устойчивость невозможна теперь без корректировки, реальной реформы. способной обеспечить трудящимся и пенсионерам гарантии.

Только так можно вернуть доверие народа к государству в этом вопросе. Когда государство начинает дёргаться, как было все нулевые годы — тогда доверие пропадает. Именно таково положение теперь.

Введение накопительной части, затем планируемый мораторий на неё и перечисление этих денег в страховую часть, чтобы покрыть текущие платежи, не очень внятная программа изменения организационно-правовой формы негосударственных пенсионных фондов, странные слухи по поводу отношения к деньгам молчунов и так далее — всё это означает, что систему лихорадит. Теряются последние стимулы для перечисления денег граждан в ПФ. В такой ситуации работник лучше договорится с работодателем на «серые схемы», чем будет получать легальную зарплату, потому что не верит в то, что ему эта пенсия когда-нибудь пригодится. Такова главная проблема в пенсионной политике.

Постоянно меняющиеся правила игры — единственный стабильный элемент российской пенсионной системы. Начать чиновники планируют с работающих пенсионеров. Хотят разделить их на богатых и бедных. Зажиточным предложат альтернативу: зарплата или пенсия. Чиновники насчитали 220 тысяч таких пенсионеров. Налицо явное нежелание государства широкого пропагандировать и обсуждать ход пенсионной реформы. Государство не заинтересовано, чтобы люди стали хорошо разбираться в деталях пенсионных расчётов, потому что это порождает массу вопросов и в первую очередь политических: как же вы заботитесь о своих гражданах, которые вас и содержат?

Статистика. Что думает общество?

Последние предложения Правительства по реформированию пенсионной системы малоизвестны и не пользуются серьёзной поддержкой. Чаще других инициатив россияне поддерживают отмену пенсий для граждан, выезжающих на ПМЖ за рубеж, реже всего — увеличение пенсионного возраста. На это указывают данные ВЦИОМ, приводимые ниже Опрос ВЦИОМ был проведён 4–5 апреля 2015 года и носил общероссийский характер. Было опрошено 1600 человек в 132 населённых пунктах в 46 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,5 %. Данные эти открыты38.

Наибольшую известность среди населения приобрела инициатива Правительства по увеличению пенсионного возраста. Знает о ней 60 % граждан. Об ином россияне информированы хуже. «Обсуждения на тему отмены выплат работающим пенсионерам слышала треть опрошенных (36 %), о прекращении отчислений гражданам, уезжающим на ПМЖ за границу — вдвое меньше (15 %)…О возможной временной или полной отмене обязательной накопительной части пенсии известно около четверти респондентов: 29 % слышали о так называемой «заморозке» и 23 % — о полном прекращении накоплений»39.

Более всего информированы россияне старшего возраста, имеющие неплохой достаток и высшее образование. Однако 20 % граждан до опроса не знали о названных планах Правительства. И что очень важно, «ни одна из инициатив по реформированию системы пенсионных накоплений не пользуется поддержкой даже четверти россиян. Среди прочих, чаще всего положительно оценивают отмену выплат пенсий гражданам, уезжающим жить в другие страны -21 /о. Остальные предложения поддерживают и того меньше: 11 % опрошенных высказались за «заморозку» накопительной части пенсии, столько же (11 %) за её полную отмену». Совсем мало респондентов поддержали прекращение выплат работающим пенсионерам (10 %). Ещё меньше — повышение возраста выхода на пенсию (9 %)40.

72 % россиян выступают за сохранение обязательной накопительной части пенсии. Причём больше всего граждане молодого и среднего возраста (76–78 % от 25 до 44 лет), а также работающие (76 %)41. «С тем, что данную форму накоплений следует отменить, согласны 10 % россиян. Причём то, каким образом респонденты распорядились своей накопительной частью пенсии, на распределение ответов практически не влияет. Затруднились ответить на данный вопрос 18 %, и заметно тяжелее определиться в своём мнении нынешним пенсионерам (30 %) и 18-24-летним (24 %), нежели основной части людей трудоспособного возраста (13–16 % от 25 до 59 лет)»42.

В то же время опрос ВЦИОМ показал, что в текущее время россияне «по умолчанию» отдают предпочтение пенсионному фонду государства. «Так, у каждого второго респондента до 48 лет (52 %) отчисления накопительной части пенсии поступают в Пенсионный фонд России. Однако уже более четверти работающих сделали выбор в пользу негосударственной системы: у 23 % ответивших отчисления поступают в негосударственный пенсионный фонд, у 4 % — в частную управляющую компанию». Однако беспокойство вызывает, что 15 % опрошенных 1967 года рождения и моложе сообщили: пенсионные отчисления вовсе не производятся43. Проблему эту повышение пенсионного возраста и иные «выдающиеся идеи» чиновников решить не в состоянии.

Сегодня много говорят о возможных нововведениях в области реформирования пенсионной системы. О каких именно инициативах Правительства РФ Вам известно? (закрытый вопрос, не более 5-ти ответов) Все опрошенные Низкий доход Доход ниже среднего Средний доход Доход выше среднего Высокий доход Увеличение пенсионного возраста 60 51 58 63 59 68 Отмена выплаты пенсии работающим пенсионерам 36 28 31 39 36 47 «Заморозка» накопительной части пенсии 29 21 26 30 30 37 Полная отмена накопительной части пенсии 23 18 22 23 26 26 Отмена выплаты пенсии гражданам, выезжающим на постоянное место жительства за пределы России 15 8 13 15 18 21 Ничего из перечисленного 20 30 21 18 14 13 Другое 1 1 1 1 Затрудняюсь ответить 7 8 8 7 8 3 Скажите, пожалуйста, Вы лично поддерживаете или не поддерживаете следующие инициативы в отношении реформирования пенсионной системы? (закрытый вопрос, один ответ по каждой строке) Полностью поддерживаю Скорее поддерживаю Скорее не поддерживаю Полностью не поддерживаю Ничего не знаю об этом Отмена выплаты пенсии гражданам, выезжающим на постоянное место жительства за пределы России 10 11 14 41 25 «Заморозка» накопительной части пенсии 4 7 18 43 28 Отмена накопительной части пенсии 3 8 16 46 27 Отмена выплаты пенсии работающим пенсионерам 3 7 15 60 16 Увеличение пенсионного возраста 2 7 15 65 11 Скажите, какая из этих позиции в большей степени совпадает с вашей личной точкой зрения? (закрытый вопрос, один ответ) Все опрошенные Пенсионер (в т. ч. по инвалидности) Учащийся, студент Временно не работаю, безработный Занят домашним хозяйством, нахожусь в декретном отпуске, отпуске по уходу за ребёнком Работаю Обязательную накопительную часть пенсии следует отменить 10 10 8 15 7 9 Обязательную накопительную часть пенсии следует сохранить 72 63 65 71 75 76 Затрудняюсь ответить 18 27 28 14 18 14 Скажите, куда в настоящее время поступают отчисления Вашей накопительной части пенсии? (закрытый вопрос, один ответ, по ответам респондентов не старше 48 лет) Все опрошенные Образование начальное или ниже, неполное среднее образование Среднее образование (школа или ПТУ) Среднее специальное образование(техникум) Незаконченное высшее (не менее 3-х курсов ВУЗа), высшее В государственный пенсионный фонд (Пенсионный фонд РФ) 52 42 50 54 52 В негосударственный пенсионный фонд (НПФ) 23 13 21 23 26 В частную управляющую компанию 4 3 2 5 5 Отчисления не производятся 15 21 21 12 11 Затрудняюсь ответить 6 21 6 6 5

В целом опрос ВЦИОМ показал, что россияне устали от раскачивания пенсионной системы правительством. Они не верят, что новые реформы (курс изменений, исходящий от властей) могут быть им выгодны. Итоги опроса заставляют думать, что общество предпочло бы избежать всех болезненных способов решения проблем ПФ. Оно не закрыто к развитию — усовершенствованию пенсионной системы, но с неприятием относится к её грубому переделыванию в ущерб гражданам России. Потому пойти на потерю ранее определённых прав готово лишь незначительное меньшинство опрошенных соотечественников.

Накопительная пенсия и задачи социального развития

Несмотря на то, что распространение накопительных пенсионных фондов повсеместно обосновывалось потребностями или трудностями самих пенсионных систем в конце XX века, она изначально имела и другую экономическую функцию, выступая как инструмент накопления финансовых ресурсов, необходимых для инвестирования. Поэтому отказ от накопительных пенсионных фондов автоматически означает сокращение средств, доступных для капиталовложений и инвестирования.

Накопительная пенсия в качестве единственного варианта пенсионной системы — вариант довольно рискованный. Она сама по себе не обеспечивает стабильности и не даёт гарантий трудящемуся населению. Но в качестве обязательного и дополнительного плана она представляет себе вполне социально позитивный и необходимый инструмент. Необходимо выполнение следующих условий:

• базовая, страховая и накопительная пенсии должны в равной мере, безусловно и твёрдо гарантироваться государством:

• накопительная пенсия должна выступать как один из инструментов пенсионных накоплений, базовая и страховая пенсии должны самостоятельно обеспечивать достойный уровень жизни пенсионера:

• у граждан должны быть чёткие, ясные, понятные и рациональные и гарантированные законом права по распоряжения своими пенсионными накоплениями;

• пенсионные накопления должны использоваться в целевых социальных программах;

• пенсионные накопления могут направляться в определённых случаях по желанию работника на его социальные нужды: для оплаты медицинской помощи, улучшение жилищных условий и т. п.;

• пенсионные накопления (их остаток) должны наследоваться независимо от того, получил ли человек пенсию уже, или нет.

• накопительная пенсия должна быть привязана к твёрдому, понятному и надёжному эквиваленту;

• накопительная система должна быть абсолютно прозрачной и осуществляться при хорошем информационном обеспечении. с системой обратной связи;

• виды накопительной системы должны быть разными, работник должен иметь выбор;

• процедуры накопительной системы должны быть максимально просты и удобны для граждан;

При выполнении этих условий накопительные пенсионные системы смогут рассчитывать на популярность в среде наёмных работников и может выступить инструментом нормализации пенсионной системы и одновременно — инструментом решения ряда социальных проблем. В том числе, определённые варианты накопления пенсии могут использоваться как альтернативы повышения пенсионного возраста. Можно предложить следующие решения:

• добровольный отказ работающего пенсионера (на строго определённый срок) от получения страховой пенсии (при условии их накопления в пенсионном фонде и последующей выплатой при достижении определённого возраста) с предложением выгодных вариантов накопления и перевода по достижения пенсионером определённого возраста недополученной им части страховой и базовой пенсии в накопительную часть, которая наследуется уже безо всяких дополнительных условий.

• добровольный отказ работающего пенсионера от получения во время продолжения трудовой деятельности (отказ должен оформляться договором на определённый срок) при условии предоставления пенсионеру по достижении оговорённого в договоре возраста определённых социальных льгот и благ: льготы на жильё, на получение целевых кредитов, льготы на платные медицинские услуги (врачебная косметология, протезирование)44;

• добровольный отказ работающего пенсионера от получения во время продолжения трудовой деятельности (отказ должен оформляться договором на определённый срок) при условии использования части не получаемой им части страховой и базовой пенсии на определённые цели по выбору работника (оплата процента ипотеке, оформленной на детей или внуков, оплата обучения детей или внуков и т. п.).

Все работающие приглашаются в различные программы, получая возможность выбора. Именно право выбора наряду с прочной правовой базой, информационным обеспечением и твёрдыми государственными гарантиями всех пенсионных выплат необходимы для того, чтобы эти схемы заработали. Со временем они могут приобрести довольно большую популярность, при соблюдении описанных выше условий. Тогда эти программы дадут эффект частичного повышения пенсионного возраста без негативных социальных последствий. Частичность будет компенсирована тем, что в эти программы, скорее всего, будут вовлекаться люди с относительно высокой заработной платой и трудовой квалификацией, с относительно высоким уровнем потребностей и, следовательно, с высоким уровнем потребительской активности, что даст ещё и дополнительный экономический эффект. При этом люди с невысокими доходами не будут ущемлены дополнительно принудительным повышением пенсионного возраста, так как базовый уровень его сохранится прежним.

Необходимо учесть, что для нормализации пенсионной системы есть источники помимо повышения пенсионного возраста:

• усиление контроля над страховыми отчислениями работодателей,

• обеспечение роста «белой» заработной платы при сокращении её премиальной части;

• санация и рационализация системы льготных пенсий, прежде всего, для чиновников, депутатов, судей и т. п.

И самое главное. Проблемы пенсионной системы не решаются как локальные финансовые или организационно-правовые задачи. Эффективно они могут быть только решены в контексте и в совокупности всего комплекса социальных проблем и задач.

Новая пенсионная система: идеи проекта

Какую бы реформу ни предлагали гражданам, их пытаются уверить — другого пути нет. На деле существует путь реформирования пенсионной системы, способный осовременить её, создать эффективную, ясную и привлекательную модель накопления. Но для этого необходимо реально учесть интересы общества, отразив также изменения на рынке труда.

Существующая система представляет собой гордиев узел проблем. Но разрубить его необходимо таким образом, чтобы не пострадали люди. Это означает реальное, глубокое и быстрое реформирование пенсионной системы России. Строиться оно должно на трёх принципах: сохранение достигнутого, отказ от ухудшения положения людей, обеспечение новых и притом надёжных источников доходов ПФ.

Решить накопленные вопросы не так сложно, как кажется, а база для финансирования Пенсионного фонда далеко не так узка, как утверждают чиновники. Система может и должна быть дифференцированной. Гражданам следует предложить на выбор несколько схем. При этом чем позже человек собирается выходить на пенсию, тем весомее будут предлагаемые ему выплаты и тем большей окажется доля, получаемая за счёт её накопительной части. Конкретные правила, сроки и пропорции должны быть тщательно рассчитаны, но это уже дело технических специалистов, которые должны приступить к работе после того, как принята стратегия.

Главное — перекатить панические метания из крайности в крайность, принять стратегическое решение и серьёзно обсудить его с обществом.

Разумеется, любое долгосрочное преобразование потребует серьёзной подготовки, а его положительный эффект скажется не сразу. Но очередной кризис Пенсионного фонда разворачивается прямо сейчас, вызывая панику у чиновников. Увы, за ошибки надо платить. И расплачиваться за них должны именно те, кто их совершает. Реформа 2002 года была частью общей государственной политики и ответственность за её последствия должно нести именно государство. Что же касается дефицита средств, то у нас в стране в 2004 году зачем-то был же создан Стабилизационный фонд (позднее разделённый на Резервный фонд и Фонд Национального Благосостояния). Сегодня, в условиях кризиса, неожиданно выяснилось, что почти всем корпорациям и естественным монополиям понадобилась помощь из государственных средств.

Но может быть вместо того, чтобы затыкать нефтедолларами дыры в бюджетах крупных компаний, стоит потратить средства на помощь населению? В том числе на то, чтобы ликвидировать дефицит Пенсионного фонда, а тем временем по уму подготовить долгосрочную и комплексную реформу. Вместо этого предлагается изъять накопления и не возвращать систему солидарности поколений.

Первым шагом полезной обществу реформы должен быть возврат к системе солидарности поколений, которая будет гибко (по решению гражданина) дополняться системой накопления. При этом необходимо чётко разграничить оба блока: солидарный и накопительный. Гражданин должен иметь право смоделировать свою пенсию, определив доли своих пенсионных отчислений, что направятся на выплату пенсий нынешним пенсионерам или будут инвестированы унифицированным способом. А именно — в сдаваемую в аренду жилую недвижимость. Таким образом будет создана рентная база для ПФ и одновременно будет стимулироваться рост реального сектора экономики, будут решаться социальные проблемы. При этом размер пенсионного капитала будет измеряться в средних по цене квадратных метрах, а не в рублях или других склонных к обесцениванию денежных знаках. Рента с доли пенсионера должна наследоваться.

Пенсионный возраст необходимо оставить на нынешнем уровне, но «базовый» возраст выхода на пенсию можно и нужно дополнить рядом добровольных опций (выход на пенсию в 65 и 70 лет для мужчин, соответственно в 60 и 65 для женщин). Каждая из этих предлагаемых опий должна предусматривать собственную схему накопления и выплаты пенсионных средств таким образом, чтобы добровольная отсрочка автоматически предусматривала более выгодные варианты для работника. Размер пенсионных отчислений с заработной платы должен опуститься до 20 %, из которых четверть (вне зависимости от выбранной пенсионной модели) должна перечисляться в фонд социальных пенсий. Одновременно нужно увеличить численность трудящихся перечисляющих деньги в Пенсионный Фонд РФ, пресекая найм трудящихся без оформления и обеспечив эффективный контроль за выполнением соответствующего законодательства. В первую очередь необходимо пресечь подобные нарушения в компаниях, созданных при участии государственного капитала, либо работающих при поддержке государства, по его заказам и т. д. При этом принципиально важно, чтобы сами трудящиеся оказались заинтересованы в законном оформлении и выплате всех положенных отчислений в бюджет. Разумеется, подобная ситуация может сложиться лишь по мере того, как в России будет восстановлено полноценное социальное государство, когда для граждан станет очевидно, что их средства действительно используются в их интересах и на общее благо. Комплексные экономические и социальные реформы, направленные на преодоление последствий неолиберальной политики 1990-х и 2000-х годов, в России назрели и без них невозможно найти выход из нынешнего кризиса на новый уровень экономического роста. Однако конкретные меры могут и должны приниматься уже в краткосрочной перспективе.

Необходимо также решить проблему пенсионных отчислений для иностранных рабочих и облегчить получение гражданства для тех из них, кто постоянно законно проживает и трудится в России. Таким образом можно будет искоренить дискриминацию и уничтожить лазейки для работодателей.

Пенсионный Фонд необходимо подвергнуть тщательнейшей аудиторской проверке, а затем — санации. Это позволит увидеть реальную структуру его расходов и доходов, а также выявить коррупционные схемы. Низкая эффективность работы ПФ может быть связана не только с нехваткой средств, но и с неверным и даже преступным их расходованием. Аудиторская проверка может вскрыть непрофильные расходы или перерасход там, где можно было избежать крупных затрат денег российских пенсионеров и государства. Кадровая и структурная природа ПФ в результате должна будет измениться.

Одновременно государство должно создать для ПФ имущественную базу, способную обеспечить покрытие части его расходов. В качестве плана по борьбе с нарастающим в промышленности спадом экспертная группа Кафедры политической экономии Российского университета им. Г. В. Плеханова предложила Правительству выкупить за два года 4 млн квартир, что потребует 8 трлн рублей затрат45. Если реализовать этот план и предоставить имущество в ПФ, то при годовой ренте от сдачи квартиры в наём в 180 тысяч рублей (15 тысяч рублей составляет расчётный ежемесячный доход с двухкомнатной квартиры, 64 кв метров), он сможет получать суммарно 720 млрд рублей. В то время как дефицит ПФ в 2015 году должен составить 629 млрд рублей46.

Будет не только достигнута стабильная и бездефицитная работа ПФ, но и российская экономика получит необходимый импульс к росту. Это может остановить сокращение заработной платы, массовые увольнения, и в итоге — избавить ПФ от сокращения поступлений. Средства на программу преодоления кризиса и одновременной санации ПФ можно взять из валютных резервов государства или получить в результате эмиссии. Мультипликационный эффект позволит избежать ощутимой инфляции. Выход отечественной экономики из кризиса обеспечит долговременную эффективную работу ПФ, а россияне будут избавлены от страха остаться без пенсии или с пенсией мизерного размера.

В дальнейшем политика ПФ должна обеспечивать загрузку строительной отрасли в вновь установленном, а не чрезвычайном режиме. За счёт средств накопительного блока пенсионной системы должны покупаться доходные дома, а размер накоплений измеряться в квадратных метрах. При годовой заработной плате в 240 тысяч рублей отчисление в ПФ должно составить 48 тысяч рублей, после вычета социально-страховой части (12 тысяч рублей), на накопительный счёт зачисляется 36 тысяч рублей. Эта сумма примерно равна 1/2 квадратного метра жилья (квартиры современной планировкой с простой отделкой и сантехникой), что ПФ покупает для сдачи в аренду через свою систему.

За 40 лет работы (с 20 до 60 лет) гражданин накопит на ренту, которая будет больше ныне возможной пенсии такого трудящегося. Если считать, что годовой доход его был почти стабилен на протяжении всех 40 лет трудовой деятельности, то накопления гражданина составят порядка 50 квадратных метров. Это даст ему ренту 11,7 тысяч рублей по нынешнему курсу ежемесячно. Правительству не придётся сетовать, что гражданин слишком зажился. А он при желании сможет выйти на пенсию — означающую начало получения выплат — позднее, тогда его рента ещё более возрастёт При этом такую пенсию можно будет передать детям.

Накопительная пенсия данного образца будет отвечать требованиям надёжности. Она будет обеспечена конкретным имуществом и защищена от прогорания компании, в чьи бумаги инвестированы деньги или от их уже ставшего традиционным обесценивания. Причём его доход окажется не менее 50 % от его месячной зарплаты в период трудовой активности. При необходимости такую пенсию можно будет начать получать намного раньше назначенного срока. Но тогда индивидуальный фонд перестанет возрастать. При передаче пенсии наследникам, те могут получить её натурой («квадратами» жилой площади) или её рыночной стоимостью.

Пенсия, предоставляемая по принципу солидарности поколений, должна иметь не менее жёсткие гарантии. Принцип её расчёта должен быть простым и понятным, а размер — составлять не меньше 60 % от существующей в экономике заработной платы специалиста той же или аналогичной профессии в настоящее время. Однако такая пенсия не будет носить характер передаваемой по наследству ренты. При этом она может начинать выплачиваться ранее законодательного срока выхода на пенсию (досрочная пенсия), а при добровольной задержке выхода на пенсию, может быть увеличена.

Реформированная в интересах общества и экономического развития России пенсионная система не должна предполагать разного рода репрессий, что ныне предлагают чиновники. Недопустимы урезания заработанной длительным трудом пенсии под предлогом, что гражданин продолжает трудиться или не скончался в отведённый ему государством срок. Напротив, здоровье и долголетие старшего поколения нации — это не её проклятье, а достижение прогресса.

Выплата пенсий не должна рассматриваться как пустое расходование средств, которые якобы можно выгодно инвестировать. Современный кризис показывает: инвестиции бессмысленны в условиях слабого спроса, а пенсионеры являются крайне ценным для экономики классом потребителей. Потому неолиберальный подход к реформированию пенсионной системы должен быть отброшен, кризис его очевиден по всему миру. Его место должно занять сочетание двух классических подходов: социального и накопительного. Оба они отвечают потребностям современного общества и могут гибко применяться для надёжного обеспечения граждан.

Оба подхода основаны на традициях. Пенсионная система по принципу солидарности поколений возникла относительно недавно. Однако жители городов уже тысячелетия назад стремились в активном возрасте накопить на дом, в котором можно было бы потом сдавать комнаты, чем обеспечивать себе средства к существованию.

Пенсионный Фонд РФ (или его уполномоченные организации) в результате такой реформы становится крупнейшим в стране собственником и покупателем жилой недвижимости.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как международный, так и российский опыт показывает, что именно сочетание социальной пенсии, построенной на принципе солидарности поколений, и накопительной пенсии является оптимальным как с точки зрения индивидуальных интересов граждан, так и с точки зрения общественных интересов и задач развития экономики. Однако реализация этого комплексного подхода возможна лишь при решении ряда задач.

Во-первых, необходим независимый аудит и на этой основе санация Пенсионного Фонда РФ. В условиях неэффективности и коррупции никакая пенсионная система работать не будет и любое, даже самое лучшее в теории решение будет неминуемо провалено. В таких условиях дискуссия о структуре и методах формирования пенсионных средств не более осмыслена, чем спор о составе и количестве жидкостей, заливаемых в бездонную бочку.

Во-вторых, необходимо создание рентной базы для накопительных пенсионных фондов, обеспечение их гарантированными ресурсами помимо финансовых инструментов.

В-третьих, необходимо использовать пенсионные накопления граждан не как источник средств для рискованных финансовых спекуляций, а как ресурс для стимулирования роста реального сектора экономики, и прежде всего в социально значимых сферах, таких как строительство жилья, а так же источник длинных денег для народного хозяйства.

В-четвёртых, необходимо создание комплексной дифференцированной системы, допускающей для граждан выбор различных вариантов пенсионного обеспечения и сроков выхода на пенсию.

В-пятых, никакие варианты пенсионной реформы не должны предполагать урезание уже имеющихся прав и возможностей граждан, независимо от того, касается ли это сроков выхода на пенсию или защищённости их пенсионных накоплений.

И, наконец, очевидно, что в долгосрочной перспективе эффективное развитие и модернизация пенсионной системы не могут быть обеспечены иначе, как в контексте более широких преобразований, направленных на восстановление и развитие социального государства в Российской Федерации.

КОНФЕРЕНЦИИ

Российская экономика и общество на перепутье: преодоление неолиберализма или усугубление кризиса

Материалы конференции, проходившей 23–24 апреля 2015 г

Международная научная конференция «Российская экономика и общество на перепутье: преодоление неолиберализма или усугубление кризиса» состоялась 23–24 апреля 2015 года в Российском экономическом университете им. Г. В. Плеханова. Её организатором выступила кафедра политической экономии РЭУ при поддержке фонда «Розы Люксембург» и при участии Института глобализации и социальных движений (ИГСО).

Организаторы дискуссии ставили перед собой задачу не только диагностировать разворачивающийся в России и мире кризис, но и сформулировать основные выводы относительно его преодоления. Чем глубже погружается Россия во «второй этап» кризиса, тем очевиднее становится неадекватность антикризисных мер, предлагаемых правительством страны в рамках привычных неолиберальных подходов. Иные варианты экономической политики, однако, не рассматриваются властями. И тем не менее именно возвращение к идеям Кейнса и Маркса может, по мнению участников конференции, обеспечить возвращение на путь экономического роста и социального развития.

Ниже публикуется краткое изложение основных выступлений на конференции и тезисы ряда докладов.

Обзор дискуссии

Конференция открылась с краткого вступительного тезиса заведующего кафедрой политэкономии Руслана Дзарасова, который констатировал кризис неолиберальных экономических моделей. Кроме того, он указал на исчерпанность того типа развития, который доминировал в России на протяжении прошедших трёх десятилетий. Фактически применительно к России речь идёт об идеологии, обосновывающей зависимое развитие, причём эту идеологию насаждают не только извне, но и изнутри страны, сами лидеры экономического блока правительства. В такой ситуации поиск альтернативы неолиберализму является важнейшим условием поступательного развития государства.

Взявший затем слово глава Института глобализации и социальных движений (ИГСО) Борис Кагарлицкий поделился своим прогнозом относительно дальнейшей судьбы экономики, построенной «на стремлении к занижению зарплаты, убивающей спрос и рынки», которая «блокирует внутреннее развитие». В этой ситуации, по его мнению, возникает кризис модели «дешёвого труда», институты государства, общества и производства деградируют, поскольку на протяжении многих лет их подрывал неолиберализм.

«Ситуация будет меняться, потому что наверху исчерпали набор привычных решений, — уверен Кагарлицкий. — Они понимают, что кризис порождён их же решениями. Но новых идей, которые противоречили бы сути их политической культуры и образу мысли, они выработать не могут. Возникает тупик культурный, идеологический и даже психологический. В условиях распада системы люди, обладающие идеями, предложениями и стратегиями, получают возможность прорваться в ту сферу, где принимаются решения. Но этот процесс не будет быстрым и безболезненным.

Мы действительно подошли к границе экономики дешёвого труда, экономики, которая построена на постоянном стремлении снизить зарплату, что в свою очередь убивает спрос и внутренние рынки, где производятся товары Система, для которой приоритетны внешние рынки, а не внутренние, мешает развитию самой себя. Это не просто деградация последних, это больше, чем просто экономический кризис. Нынешний кризис — это упадок политических институтов государства. На протяжении 20 лет, когда мы жили в условиях неолиберализма, мы подорвали механизмы воспроизводства общества и государства. Если это не прекратится, в будущем нам грозит распад общества как такового. Мы видим это на Ближнем Востоке, в Сирии и Ираке. Это не просто войны и интервенции. Разрушаются социальные структуры и механизма воспроизводства общества. То же происходит на Украине. К нам этот процесс приближается, и не потому, что нам его навязывает кто-то извне, а потому что мы сами поддерживаем такое развитие событий. Стратегии выхода из кризиса должны быть рассчитаны исходя из того, что он продолжит углубляться. Прежде, чем станет лучше, сделается значительно хуже. Нам придётся решать одновременно вопросы военного характера, реиндустриализации и повышения заработной платы. Прежде сделать всё это одновременно никогда никому не удавалось. Но нельзя думать, что это обязательно не получится. Нужна стратегия радикальных перемен в обществе и других путей нет. Всё будет драматично и сложно. Перед нынешним поколением стоят такие же масштабные и драматические задачи, «какие решали наши деды и прадеды».

В свою очередь Руслан Хасбулатов. заведующий кафедрой мировой экономики, председатель Верховного Совета в 1991–1993 гг., предложил обратить внимание на некоторые аспекты отечественного кризиса:

«Не повторяя того, что уже сказано сегодня и написано в моём двухтомнике «Закат рыночного фундаментализма», хотелось бы напомнить и ещё кое-что. Оставим в стороне все международные события и вернёмся к нашему отечественному кризису, который был большой неожиданностью для правящих кругов, но не для экономистов-профессионалов, которые давным-давно предупреждали, что эта модель устарела и нужна другая, а следование теории и политике либерал-монетаризма ни к чему не приведёт. Президент сказал «да, эта модель устарела», но об этом говорили ещё и в 2008-2009-м году. Хочу вам напомнить, что на той знаменитой «двадцатке» Меркель и президент Франции обвиняли США в том, что они насадили везде этот Вашингтонский консенсус, что привело к кризису. Саркози тогда сказал «надо что-то делать с капитализмом». Теоретическая мысль была в растерянности.

Мне кажется, наиболее последовательные решения тогда принимал американский президент Джордж Буш. У нас его обычно так изображают недалёким человеком в ковбойской шляпе, хотя он встал на курс национализации. Фактически национализированы были все инвестиционные банки и некоторые корпорации. Мне кажется, если бы на его месте был Обама, вряд ли он бы мог пойти на такие шаги, а про Буша думали, что если он, такой либерталист, решил пойти на такие меры, то проблемы действительно серьёзные. В такие периоды, когда капитализм испытывает трудности, это приводит к увеличению государственного сектора, государственного вмешательства и государственного влияния. Тем самым подтверждаются идеи Кейнса, который сказал, что свободный рынок и свободное предпринимательство остались в эпохе королевы Виктории

Сегодня уже ясно, что капитализм жить не может без государственной поддержки. На этой основе построили всё послевоенное благополучие Запада, создали государство благоденствия, смешанную экономику и развернули кейнсианские институты. Как высказался один популярный австралийский экономист, царила эпоха великой умеренности, социальные разрывы между стратами общества не превышали 1,6–1,7. Очень мощно ответили на это монополии и корпорации, течения, противостоящие кейнсианству, они добились того, что все эти кейнсианские институты были постепенно сметены. И в результате произошла экономическая контрреволюция, мир вернулся в эпоху XIX века.

При Рейгане в США, а в Великобритании при Тэтчер регулирующие институты убрали, и корпорации стали наступать. Итог подвёл в своём докладе за 2014 год ЮКТАД: 83 гражданина Земли контролируют столько богатства, сколько 3,7 млрд остальных человек. Вы знаете, что на планете сейчас около 7 миллиардов. Фактически мир находится на грани катастрофы, потому что такое неравенство и такая несправедливость не могут быть терпимы. Когда мы говорим о конфликтах, речь идёт о том, что в их основе лежит несправедливость. неравенство, недовольство текущим положением — даже если они проявляются как этнические или религиозные. В 50-60-е годы этого не было и не могло быть. Нищие не могли ни с чем сравнить своё положение, не могли его оценить, так как не было интернета и всех остальных современных средств получения информации. Наличие оных сегодня, особенно у молодёжи, вызывает желание всё изменить, сокрушить и изменить общество.

К большому сожалению, 20 лет назад мы приняли неолиберальную методологию. Тогдашнее руководство исходило из того, что если оно не станет младшим партнёром США, то не выживет. И вместе с согласием на такой статус приняли и Вашингтонский консенсус. Хочу напомнить о разрушении станции Лурдес на Кубе, что нанесло ущерб безопасности нашей страны. Это случилось, когда Путин продолжал поначалу эту политику. Или вспомним передачу глубоководного порта в Южном Вьетнаме. Однако президент увидел, что он идёт на уступки, но, с другой стороны, нет аналогичных встречных шагов — всё воспринимается как должное, о чём он заявил в своей мюнхенской речи. Но окончательно у нашего высшего политического истеблишмента открылись глаза после грузинской войны. Началось политическое переосмысление, но не экономическое. Сегодня наши экономические беды вызваны тем, что ту политику, которая была когда-то насаждена, до сих пор с удовольствием продолжают правящие круги.

Наш кризис не связан ни с санкциями, ни с Украиной и ни с мировой экономикой. Последняя с начала 2013-го года находится в режиме устойчивого подъёма. У нас по статистике уже в первом квартале 2013-го было снижение темпов роста, промышленность выросла на 0,6 %, а в 2013-м было в целом менее 1 % роста. В 2014-м, когда были приняты санкции, и усугубивший ситуацию разрыв промышленных связей с Украиной, которые играли очень важную роль, особенно в ВПК, всё ухудшилось. Наш кризис есть порождение экономической политики. Серьёзного антикризисного плана у правительства я не увидел. Имеет место лишь попытка повторить опыт 2008–2009, раздача денег своим, да и всё.

Судя по словам Путина, о том, что мы будем бороться с кризисом рыночными мерами, серьёзных изменений ожидать не приходится. Кейнс, наверное, перевернулся бы в гробу, если бы это услышал. Кризис как раз порождён рыночными явлениями, а преодолевается он административным. государственным, политическим путём, но не рыночным. Иногда говорят, что всё случившееся произошло из-за того, что зарплата росла быстрее, чем производительность труда… Если говорить о производительности, она понятно измеряется в промышленном секторе, а как измерить её в здравоохранении или образовании? Количеством читаемых лекций? Здесь много сомнительных вещей. Да и потом, рост промышленного сектора у нас был не таким уж и слабым, чтобы про это говорить. Сейчас некоторые представители крупного бизнеса уже взяли на вооружение этот тезис, что надо снижать уровень заработной платы, раз такие проблемы с производительностью. Жаль, что такие люди, как Оксана Дмитриева, которую я считаю одним из лучших российских политиков-экономистов, не возглавляют экономический блок правительства.

Я считаю, что если не произойдёт кадровой революции, если не заменить 50–60 тысяч человек, пропитанных неолиберальной идеологией, свежими кадрами, то никаких подвижек в борьбе с кризисом ожидать не приходится».

Выступивший следом Барри Гиллс, профессор политологии Университета Хельсинки, обратил внимание участников конференции на основные моменты, связанные с текущим кризисом. Свой доклад он начал с перечисления характеристик неолиберальной экономики, к которым, по его мнению относятся.

1) Обеспечение поддержки для входа капитала на рынки и распространение процесса концентрации капитала в мировом масштабе.

2) Объединение полицейских структур государства, его политики и законодательства с целью защиты капитала, обеспечения ему наиболее благоприятных условий для поддержания процессов накопления по всему миру при поддержке рыночной идеологии.

3) Распространение по миру власти транснациональных институтов, подчиняющих своей воле национальные государства, упрощая процесс капиталистической интеграции и накопления.

4) Политическая сторона дела, «исключительные» мероприятия. Задача здесь — максимально исключить, отстранить все несогласные с осуществляемыми действиями общественные силы от возможности влиять на национальное законодательство. Это понятным образом облегчает деятельность неолиберального государства и капитала, способствуя социализации рисков.

Кроме того, профессор высказался относительно долгосрочных причин текущего кризиса, «который, конечно, не является просто финансовым». К числу таковых он отнёс:

1) Чрезмерное извлечение прибавочного продукта из трудящегося большинства, иначе говоря, сверхэксплуатация труда в интересах капитала.

2) Чрезмерная концентрация богатства, капитала, власти и контроля над капиталом.

3) Общая тенденция недопотребления — из-за сверхэксплуатации происходит постепенное падение реальных доходов, а стремление сократить или вообще отменить социальные трансферы ещё больше подрывает благосостояние масс, что в итоге приводит к уровню спроса, недостаточному для поддержания экономического роста.

4) Недостаток инвестиций в реальные производственные мощности, в итоге чего растёт сектор элитного, а не массового потребления. Эту причину Гилле назвал паразитической концентрацией капитала относительно общества как такового.

«Всё это вместе приводит к фискальному кризису государств, а затем и политическому кризису легитимности, — убеждён профессор. — Также это способствует социальному расслоению, фрагментации, сжатию экономики, различным конфликтам и войне. Какие уроки мы можем извлечь из 6–7 лет этого кризиса, который до сих пор продолжается? Можно назвать несколько книг, которые сильно помогут в понимании природы этого кризиса и его особенностей. Помимо известной книги «Капитал в XXI веке» Томаса Пикетти. можно назвать «Кризис статуса кво» (The Status Quo Crisis) Эрика Хэллайнера, описывающий финансовые государственные меры, принимаемые в связи с кризисами.

Возвращаясь к основным выводам текущего кризиса, я бы мог назвать следующие:

1) Иллюзия стабильности и авторитета доминирующей зкономической теории оказалась подорвана. Имеет место яркий пример исторической амнезии. Представители современного мейнстрима говорили о сокращении рисков, но вместо этого они лишь усиленно увеличивались, пока не произошёл тотальный финансовый коллапс.

2) Ответ на кризис и предпринятые реформы. Сейчас активно обсуждаются все так называемые реформы, особенно банковская, которые таковыми, по сути, не были и носили очень ограниченный характер. Когда речь идёт о регуляции банковского кредита, упускается из вида, что собственно банковский кредит это 1/3 общего сектора как такового, а оставшиеся 2/3 — это теневой банковский сектор (представленный всевозможными деривативами, хедж-фондами, страховыми компаниями и т. п).

Ничего не делают с самой структурой этой системы, в том числе с известным принципом too big to fail. Никак не снимаются опасные последствия концентрации капитала, и представители Европейского Центрального Банка, рассуждающие о кризисе, прекрасно это знают. Всё, что мы видели, это предоставление дополнительной ликвидности финансовому сектору в строгом соответствии с монетаристской идеологией. С другой стороны, мы видим, как это сочетается с подходом жёсткой экономии, которая не совмещается с какими-либо социальными преобразованиями. Напротив, предлагается лишь всеобщая приватизация, коммерциализация, транснационализация.

Мы наблюдаем углубление кризиса по всей Европе, когда все перешли к эпохе сплошной стагнации без серьёзных попыток что-либо исправить. Сам кризис ввиду этого перешёл от локального банковского к финансовой системе, фискальному кризису, кризису национального долга, социальному кризису и, наконец, кризису политическому. И пока нет оснований полагать, что он прекратится на этом.

3) Олигархизация в глобальном плане, которая имеет место почти в каждом обществе и каждой стране. В течение текущего кризиса скорость накопления и концентрации капитала через активы среди супер богатых значительно возросла. Это что-то вроде наследственных привилегий, когда огромное количество активов позволяет богатеть ещё сильнее и быстрее. Я называют это олигархической конвергенцией, а уже упомянутый ранее Пикетти — патримониальным капитализмом. Он указывает, что следствием растущего неравенства в США оказалась стагнация покупательной способности среднего класса, из-за чего домохозяйства влезали в долги и по факту становились ещё беднее. Рост реальных доходов нижних 90 % населения с 1978 по 2007 годы составил менее 1 %, а аналогичный показатель для верхних слоёв превысил 60 %. Сложно вообразить, что подобное общество, с таким неравенством между социальными группами, будет и дальше нормально функционировать. Это верно не только для США.

Всё происходящее лучше воспринимать как элемент геополитики, чем следствие обычной экономической логики. Олигархическое лидерство снова обращается к локальному национализму, чтобы помочь встроиться в транснациональные системы разделения власти и влияния, хотя на первый взгляд это звучит парадоксально. В самих центрах капитализма возникают свои периферийные зоны, т. н. зоны «глобального юга».

Более 20 последних лет мы видим вырождение капитализма, социаль-нота регресса и отказа от тех завоеваний, которые были достигнуты в прошлом Это не триумф демократии, но её разложение, перетекание богатства к маленьким группам наверху.

Имеет место важнейшее противоречие между рыночными и политическими свободами, которое значительно усилилось в течение кризиса. Можете видеть эту жестокость, агрессивность финансовой системы, которая подавляет силой недовольных, как, например, в Греции, хотя есть пример Египта и многих других.

Учитывая, что так или иначе мир ещё регулируется национальными государствами, геостратегия может преобладать над экономической логикой. Усиление националистического милитаризма, новые конфликты, дестабилизация на Ближнем Востоке, войны — классически это всё описывалось как период империалистического соперничества, следующий за упадком предыдущей гегемонии, по итогам чего должны наступить глобальные перемены.

Олигархическая структура неолиберального капитализма вступает в открытое противоречие с интересами большей части населения, которую лишили любого прогресса и возможностей в этой структуре. Общие прогрессивные меры, необходимый ответ — это радикальная деконцентрация огромных фирм, доминирующих на мировом рынке, путём повышения налогов. Нужно усилить закон, который защищает труд от сверхэксплуатации. Реальный доход должен расти, тенденции, вызвавшие кризис, должны быть развёрнуты в другом направлении. Кроме того, необходимы новый тип инвестиций в общественный сектор, укрепление международного пацифистского движения, которое должно привести к максимально возможному ядерному разоружению и прекращению военной гонки. Если мы этого не сделаем, мы столкнёмся с действительно ужасающими последствиями».

Угрозам, которые представляет для человечества сложившийся порядок, рассказал и Димитрис Пателис, адъюнкт-профессор философии в Техническом университете Крита.

«Хотелось бы отметить, что человечество сейчас находится в очень критическом моменте своего развития, — считает он. — Этот глубочайший кризис мировой капиталистической системы является структурным. После кризисов конца XIX века и Великой депрессии это третий структурный кризис всей системы.

В рамках Евросоюза ведётся война против трудового народа. С начала этого кризиса в странах вроде моей родины нищета приобрела огромные масштабы. По официальным данным, насчитывается более 1,5 млн безработных. Даже из этих явно заниженных цифр следует, что у нас 27 % безработных, а среди молодёжи безработица превышает 60–65 %. Более 300 тыс. молодых специалистов покинули страну. Демографические последствия за эти 4–5 лет кризиса и так называемых реформ превышают последствия военного периода. Идёт социальная война против трудового народа, она ведётся в рамках Евросоюза, одного из политических полюсов, унаследованных от XX века. Это региональная форма интеграции с вопиющей неравномерностью и негативными последствиями.

Интеграция с введением единой валюты между неравномерно развитыми странами приводит к тому, что обнищание периферии прямо пропорционально обогащению центра. Мы видим, что в странах периферии ЕС, в том числе Греции, дефициты экономик пропорциональны профицитам стран центра. Мы имеем дело со сверхэксплуатацией в межгосударственной форме со стороны транснациональных корпораций. Евросоюз — это именно такой союз межотраслевых монополий, во главе которых стоит кредитно-финансовый капитал.

Греция вошла в Евросоюз в 1981-м (тогда — Европейское экономическое сообщество), и её экономика сильно изменилась в результате реструктуризации. Была разрушена существовавшая промышленность, нас принудили отказаться от любой экономической самостоятельности и безопасности — даже продуктовой, разгромили традиционные сельскохозяйственные производства путём установки всевозможных правил и ограничений. Фактически дотировали не только ликвидацию промышленности, но даже уничтожение готовой продукции, несмотря на мировую проблему голода.

После 1990-х в связи с расширением ЕС на Восток все эти проблемы лишь усугубились, когда Евросоюз стал откровенно империалистической формой интеграции, скорость которой прикрывала неравномерность развития. Страны центра якобы должны были указать более слабым стран путь реформ. Но фактически центр колонизировал их в соответствии со своими интересами. Принятие решений переносилось из национальных, избираемых подотчётных органов в наднациональные, не избираемые и не перед кем не отчитывающиеся. Это иногда называют мягко «дефицит демократии», но на деле речь идёт о диктате, о принуждении стран периферии. Пожалуй, можно и не говорить, что единая валютная система ЕС лишает отдельные страны фискальной независимости.

Мы обязаны понимать, что неолиберальная политика — это не пропагандистские стереотипы, а имманентная новой стадии мирового капитализма политика. Это не вопрос неправильного выбора. С точки зрения транснациональной олигархии, выбор сделан правильно — у них всё в порядке, а вот для периферии, для трудящегося народа это катастрофа.

Это всего лишь один из способов выйти из кризисной ситуации. Выход заключается в девальвации лишних капиталов, что делают прежде всего за счёт обнищания трудящихся, т. е. путём политики внутренней девальвации. В рамках Евросоюза единственное, что позволяет странам оставаться его членами, это внутреннее обнищание.

Текущие мировые конфликты — это акты единой, можно сказать, третьей мировой империалистической войны, а не оторванные друг от друга события. Война эта развернулась очень близко от России, на Юго-Востоке Украины.

Те же самые центры, которые принимают решения об обнищании трудовых масс ЕС, в том числе развёртывают войны против всех, кто не до конца подчинился этому режиму. Сокрушают даже откровенно лакейские режимы. Некоторые считают, что если они пойдут на соглашательство и пораженчество, то всё будет хорошо, и они придут к компромиссу. Так думает наше новое левое правительство во главе с бывшими еврокоммунистами. Они думают, будто станут вести переговоры, и наши захватчики пойдут на какой-то честный договор. Необходимо консолидировать все интеллектуальные, научные, политические силы во всём мире против этой евроатлантической оси. Нужно на интернациональной основе объединить усилия в борьбе против этих хищников, ведь в условиях войны только объединённые народы могут оказать эффективное сопротивление.

Выступление Димитриса Пателиса вызвало ряд вопросов из зала. В частности Владимир Пешков спросил о разнице в последствиях кризиса для столицы и регионов. Димитрис Пателис ответил: «У нас есть мегаполис — Афины, где живёт половина населения страны. Последствия мер жёсткой экономики наиболее ощутимы в городах, особенно крупных. Всё больше людей собирает пищу в мусорных баках. В крупных городах обнищание принимает массовый характер. В сельской местности есть возможность самообеспечения. Менее ощутимы результаты кризиса там, где развит туризм». На вопрос о воздействии «войны санкций» на экономику Греции Пателис заявил: «Санкции против России ударили очень ощутимо по сельскому хозяйству. Имеется некоторая дифференциация, и она не очень сильна и связана с возмещением самообеспечения в натуральных хозяйствах».

Следующим докладчиком был Джеймс Мидэуй, старший экономист New Economics Foundation в Великобритании.

«Я бы хотел заметить, что текущий кризис означает не просто какую-то мелкую проблему, но конец глобализации, идущей десятилетия либерализации, создания общего единого рынка и убеждённости в конце истории, — такими мыслями поделился он с участниками конференции. — Перед кризисом некоторые английские социологи говорили даже о появлении нового человека периода глобализации, наступлении какой-то «постисторической эпохи», полностью унифицированного мира. Не далее чем в 2006-м можно было слышать с трибун, что все проблемы экономики уже решены и дальше остаётся лишь беспроблемное спокойное развитие. В этом плане события 2008-го оказались действительным пробуждением, но последствия были вовсе не такие, каких хотелось бы левым.

Некоторые надежды связывались с пробуждением национальных государств, но вместо социальноориентированной политики, отстаивания суверенитета государство само стало фундаментальным актором, старающимся продолжать неолиберализм в его отжившей форме, хотя одновременно с этим оно оказалось вынуждено бороться с проблемами в экономике и социальной сфере, как раз имеющими неолиберальную природу.

В связи с этим, например, в Западной Европе можно было наблюдать за постепенным исчезновением демократических норм, ассоциируемых с государством. Характерным примером тут будут новые лейбористы во главе с Тони Блэром. Такие же центристские движения возникли в Германии. Получилось, что те, кто должен был активнее всего сопротивляться неолиберальным порядкам, добровольно стали их главными проводниками.

При этом надо понимать, что невозможно сравнивать пост-кризисный и предкризисный рост экономики. Кроме того, ни тот ни другой не идут ни в какое сравнение с тем невероятным ростом, который мы видели в 50-х, 60-х и даже 70-х годах XX века. Каким-то образом сложился новый политический консенсус, в котором увеличение неравенства стало одним из важнейших элементов.

Но чем большее число ресурсов оказывается сконцентрировано в руках немногих, тем меньше совокупный уровень трат — в конце концов, есть пределы тому, сколько денег можно потратить. Разумеется, в итоге наступает экономическая стагнация, ведь совокупный спрос оказывается ниже, чем мог бы быть, окажись деньги распределены более равным образом.

Ещё одна важная тема: удивительно низкие ставки процента, которые представляют сейчас исторический минимум с 1930-х или даже раньше. Само по себе это означает огромные привилегии для владельцев капитала (тем более по государственным бондам эти ставки порой оказываются чуть ли ни отрицательными!). Вопреки ожиданиям, такой уровень ставок вовсе не привёл к пику инвестиций в реальный сектор — напротив, они остаются крайне низкими и демонстрируют очень небольшой уровень прибыли.

Вообще причины роста рынка государственных бондов (обязательств) уходят корнями в 1970-е, когда, собственно, появились риторика и сама идеология неолиберализма. Распространялись идеи о том, что стоит исключить государство из экономической деятельности, как капитализм сделает своё дело — люди разбогатеют, предпринимательство расцветёт, мир станет лучше. Стоит отметить, что на этом пути неолиберальный проект потерпел неудачу. Хотя удалось радикально сократить налоги на богатых (что, вообще говоря, есть прямая передача средств в их руки), не получилось сделать того же относительно государственных расходов. Если при Тэтчер доля расходов была 41 % ВПП, то при Блэре — 39 %, и это несмотря на десятилетия рассухщений о необходимости сокращения роли государства! Впрочем, перераспределение налогового времени тоже сыграло свою роль — сильно раздулась кредитная сфера, возрос бюджетный дефицит и рынок гособя з ател ьств.

Несколько слов следует сказать и о монетарной политике. Убеждённость в том, что Центробанку стоит понизить ставки, влить новые средства, как кризис будет преодолён, не прошла проверки реальностью. Спустя 6 лет после количественного смягчения мы можем сказать, что оно лишь усилило те тренды неравенства, те структурные проблемы, которые были порождены неолиберальной политикой.

В самом деле, если вы создаёте деньги, на которые покупаете бонды, то эти деньги всё равно в итоге уходят в те самые финансовые институты, которые и привели к нынешнему положению вещей. Нельзя обойти внимание и последствия для демократии. Применительно к центробанкам можно сказать, что на них не распространяется никакой демократический контроль. Для ФРС это верно с момента возникновения, для Банка Англии — примерно с середины 90-х. Отдельный вопрос: ситуация с ЕЦБ. Эта структура обладает огромной властью — недавно она шантажом склонила правительство Греции на свою сторону, угрожая обрушить весь банковский сектор этой страны в случае неповиновения.

Собственно, несмотря на всю эту жестокость в отношении бюджетов и средств, мы не видим никакого реального прогресса — напротив, темпы технических инноваций лишь замедляются, а сами они становятся менее существенными. Если раньше изобретение стиральных машин поменяло жизнь миллионов женщин, то сейчас наши изобретения вроде айфонов, по сути, оказываются пустышками, ничего радикально не преобразующими. Зато деньги активно уходят в бонды, акции, прочие активы, недвижимость. Доля недвижимости (т. е. всевозможных услуг с ней связанных) в ВВП Англии составляет 12 %. Но ведь рентные платежи — это не создание какого-то продукта, это просто перераспределение денег. То есть вы получаете капитализм, который переносит средства из одного места в другое, ничего сам не производя. И государство ему в этом лишь помогает! При низких темпах роста экономики вся система вырождается в игру с нулевой суммой. Эту ситуацию активно используют too big to fail компании, увеличивающие своё влияние при помощи государственной поддержки.

Государства оказываются оккупированы финансовыми организациями и недемократическими силами, и никаких прогрессивных социал-демократических мер ожидать в таких условиях не приходится.

Помимо активного влияния на государственную политику, важно начать поиск и негосударственных решений — вспомнить о различных традициях общественных форм собственности, социальных организаций.

Критически важно понимать, что такой тип капитализма враждебен как внутренне, так и внешне. Ленин в своё время популяризовал эту идею о смешении капитала и государства, которое в итоге будет использоваться группами влияния в своих интересах, в том числе путём войн и прочих насильственных действий.

Всё это означает, что для изменения текущей ситуации, исправления сложившейся системы, нужны серьёзные действия не только изнутри, но и извне, только так можно рассчитывать на действительный успех и социальный прогресс».

«Молодые люди, это ваш кризис, жизнь вашего поколения будет проходить под его знаком. Но обрадовать может то, что именно вы должны с ним справиться», — с такого обращения к студентам начала своё выступление заведующая кафедрой социальной теории Пензенского государственного университета Анна Очкина, призвавшая российское общество вспомнить социальное государство позднего Советского Союза, времён т. н. застоя.

«Это интегрированное социальное государство не сводилось только к социальной поддержке, но включало в себя такие сферы как образование, культура, наука, здравоохранение. Все, отвечающие за формирование человека, — заявила Очкина. — Однако надо понимать, что в массовом сознании социальное государство — это своего рода протекционизм. Мы говорим про новое социальное государство, основанное на творчестве, на активности и развитии. Но может ли такая формулировка стать программным лозунгом? Консолидирующей целью могут стать инфраструктурные преобразования. Сейчас в России трудно выработать позитивную программу — и даже обсудить её. А вот план преобразований в здравоохранении — к примеру, остановку оптимизации или нормализацию транспортной инфраструктуры — предложить можно».

Известный экономист Андрей Бунич назвал российскую экономическую систему не оригинальной. По его словам, она очень похожа «на Мексику середины 1990-х или Таиланд».

«В России нет рыночной стихии, я скорее вижу у нас какого-то уродливого государственно-бюрократического монстра, замаскированного под капитализм, — признался он. — Однако сейчас маловероятно, что наше правительство поменяет курс — это из области фантастики».

«России следует взглянуть на 3D-модель нашей ситуации — Украину, которая продвинулась дальше всех на пути разрушения своей экономики, — заметил в свою очередь глава Центра экономических исследований ИГСО Василий Колташов. — Действовать по неолиберальным рецептам МВФ и Всемирного банка нельзя. Надо опираться на внутренний рынок, стимулировать спрос. Вторая волна кризиса разворачивается не только у нас, но по всей Европе. Необходимо обеспечить расширение российского внутреннего рынка, изменив курс на протекционистскую политику, и вкладываться в производство. Кроме того, есть смысл отказаться от соблюдения норм ВТО, что вполне оправдано в связи с введёнными против России санкциями».

В заключительной части первого дня конференции были представлены доклады сотрудника ИГСО Даниила Григорьева и студентов РЭУ Александры Калмыковой, Марата Сулейманова и Анны Казаковой. Даниил Григорьев обратил внимание участников конференции на опыт использования математических методов в планировании, накопленный в позднем СССР благодаря работам академика Глушкова и его коллег. Анна Казакова говорила о новых методах организации производства, а Марат Сулейманов посвятил свой доклад деятельности Центрального Банка РФ, которую оценил как полностью провальную. Александра Калмыкова описала негативные последствия неолиберальной глобализации для роста мировой экономики.

Второй день конференции начался с доклада Василия Колташова «Экономический кризис и вторая волна».

«Во время Олимпиады в начале 2014 года произошло первое серьёзное падение курса рубля, — напомнил экономист. — Экономика продемонстрировала свою болезнь, и высокие мировые цены на нефть этому не помешали. Иностранные инвестиции, обещанные чиновниками, не пришли. Старания ЦБ привели сначала к укреплению рубля, но через полгода произошёл новый обвал. При этом, несмотря на то, что вся экономическая стратегия была совершенно неэффективна, произошло закрепление старого либерального подхода. Правительство взяло за образец политику жёсткой экономии, которая проводится в ЕС, несмотря на общеизвестную вредоносность этой модели. Сократили социальные учреждения, заморозили пенсии и повысили тарифы. Россия так и не осмелилась отказаться от правил ВТО, хотя страны ЕС и США нарушают их в отношении России, развязав «войну санкций».

Правительство клялось в верности неолиберальной экономике все последние годы. Вполне логично, что в 2014–2015 годах власти как и ранее отказываются от системной политики поддержки собственной экономики. При этом у нас западная модель политики протекционизма — корпоративный протекционизм. Правительство защищает сырьевые и экспортные корпорации, а также крупнейшие банки. Российские потребители не могут рассчитывать на подобную поддержку. Промышленные предприятия в России страдают от дорогого кредита и заполненности национального рынка импортом. Удешевлять кредит уже поздно, так как это не остановит кризиса и не приведёт к прекращению спекулятивных игр на валютном рынке. А там зарабатываются сотни процентов прибыли. Спекулянты играли против рубля в конце 2014 года и за рубль — в начале 2015 года. Это способствовало уходу денег из реальной экономики. Впереди отток капиталов с рынка ценных бумаг, который будет нестабилен, возможно, уже во второй половине 2015 года. И тогда можно ожидать нового падения курса рубля, чему поможет также спад в реальной экономике.

Наш кризис отличается от кризиса ЕС и США хотя бы тем, что у нас слабый фондовый рынок. Большое количество средств вращается не на наших биржах, а на американских и английских. Рубль же падает в ответ на то, что падает спрос. И кредит не может быть инструментом спасения, так как сейчас россияне перекредитованы. Только очень дешёвый кредит мог бы помочь, но правящие круги не пойдут на такой «подарок» населению. Они не желают замечать, что Украина выступает как модель кризиса для России. На Украине экономические обвалы случаются на несколько месяцев раньше, чем в России. Украина — пример, как далеко может зайти кризис при ориентации на принципы вашингтонского консенсуса, где главная идея — зависимость экономики от внешнего рынка.

Весной объявили, что мы прошли острую фазу кризиса и впереди оздоровление, даже рост, но острых фаз всегда несколько. Во второй части 2015 года — начале 2016 года у нас тоже будет острая фаза. При этом каждая следующая окажется острее предыдущей Выход из же кризиса возможен; он состоит в увеличении потребления, перестройке социальной сферы, отказа от чисто рыночных принципов. Надо повышать уровень жизни, помогать россиянам с приобретением недвижимости и жилья, наращивать собственное производство и держать заградительные пошлины, чтобы оно могло расти,

Джеймс Мидуэй продолжил обсуждение тем, начатых его докладом первого дня конференции.

«Начать я бы хотел с небольшого отступления, а именно с того сдвига, который произошёл при переходе от первой волны кризиса (2007–2008) ко второй. Первая была чисто финансовой, но теперь переросла в хронический недостаток спроса и продолжающуюся стагнацию. Но второй кризис — это логичное завершение всей неолиберальной политики последних десятилетий, когда реальные доходы населения всеми способами понижались, но уровень производства рос. Таким образом, мы имеем дело с классическим кризисом перепроизводства — продуктов всё больше и больше, а но роста спроса недостаточно для их приобретения.

Что делать, если вы всё это производите, но у вас нет рынков сбыта? Здесь можно рассмотреть две классических стратегии, применяемые соответственно Германией и Великобританией. Первая, не в силах найти спрос на внутреннем рынке, старается реализовать свою продукцию вовне. А в Великобритании, где только 7 % экономики — это собственно производство (manufacturing), такой подход не работает, и вместо этого получается экономика чепухи (bullshit economy), где потребление вынуждены стимулировать кредитом.

По идее, такие меры помогают бороться с проблемным спросом, но если посмотреть чуть дальше, всё оказывается не так радужно. В случае Германии вы не решаете кризиса, а просто переносите его географически — конкретно в Южную Европу, обрушивая там экономику. Великобритания же переносит кризис во времени — создаёт новые долги, которые в итоге всё равно должны быть как-то оплачены.

Последствия второй волны, которые мы наблюдаем, создают предпосылки для новой, третьей, более опасной. Попытка найти несуществующий спрос ведёт и к социальному, политическому кризису. В итоге разрушаются центральные институты государства, в том числе институт денег, что наглядно видно на примере кризиса евро. В случае Германии нужно понимать, что она не является защищённой территорией — политика подавления реальных доходов и одновременно старания перенести свои проблемы в другие страны — это всё сознательные действия части правящего класса Германии в последние десятилетия, по крайней мере, с момента объединения страны.

Понижение зарплат в Германии, которые не росли последние 15 лет, одновременно с введением евро как общей валюты, создало невероятные преимущества для торгового экспорта. В итоге ФРГ всё больше и больше экспортирует а остальные страны ЕС, менее экономически развитые, вынуждены этот избыток импортировать. Получается система с растущими дисбалансами. В целом этот избыток производства, создаваемый в Северной Европе, перерабатывается на Юге в виде долга, а уже сами проблемы его выплаты как раз и проявляются в кризисах вроде тех, что мы видели в 2007–2008. Своеобразные политические решения тут состоят в так называемых программах помощи (bailout). Греции, например, перечислили около 250 млрд евро. Но эти деньги не доходят до адресатов — более 90 % суммы уходит обратно франко-германским банкам в виде обслуживания кредита. В то же время бремя долга уходит из частного сектора в общественный, что ещё больше способствует усилению политического кризиса не только в Греции, но и вообще в еврозоне.

Такова картина классических отношений центра-периферии, когда народ Греции вынужден нести все тяготы и лишения, а правящий класс Германии занимает верхнюю позицию в этой выстраивающейся иерархии. В Великобритании, кстати, работают такие же механизмы. В 2011 году в Шотландии прошли выборы, основной повесткой которых была борьба против политики жёсткой экономии, которую пытались насадить власти Великобритании. Поддерживающие эту борьбу люди полагали, что лучший способ избежать её — добиться независимости Шотландии. Эта оппозиция жёсткой экономии была основной для большого количества голосов за отделение, причём основная их часть принадлежала представителями рабочего класса. Эта ситуация заставила запаниковать наши правящие круги.

Тому есть несколько причин Во-первых, у Шотландии есть значительные запасы нефти, и если Великобритания их потеряет, то баланс платежей столкнётся с ещё большими проблемами, чем сейчас. Во-вторых, тот путь борьбы с кризисом, который избрало правительство, путём накачки кредита, требует обладать стабильным, мощным государством с большим финансовым сектором, и вот если 10 % твоей страны просто хочет встать и выйти из этого государства, вы уже не кажетесь такими серьёзными. Иными словами, это стремление продавить политику жёсткой экономии приводит к ещё более глубокому политическому кризису, особенно опасному в преддверии общих выборов 7-го мая.

В заключение можно сказать, что политически окрашенная вторая волна кризиса на наших глаза перерастает в третью, чреватую ещё более драматическими финансовыми потрясениями. Вмешательство Goldman & Sachs в процедуру выборов лишь дополнительно это подтверждает. Усиливающийся кризис к тому же увеличит чувствительность Великобритании к внешним шокам. Отношениям между политической сферой и интересами финансового капитала в том виде, в котором они существуют сейчас, должен быть положен конец».

Светлана Мудрова, откликаясь на выступление Андрея Бунича, рассказала о том, как крупный капитал уходит в руки нескольких частных лиц, позиционирующих себя как государство Таким образом, неолиберализм поворачивается против мелкого и среднего капитала, а государство и корпорации сливаются в единое целое. Ещё Николай Бердяев говорил: «То, что на Западе было бы научной теорией, у нас превращается в догму». Именно так получилось с либеральными доктринами. Необходимо помнить слова Евгения Примакова о том, что государство должно сохранить контроль над главными, стратегическими секторами экономики, включая финансовый. В противном случае Россию ждёт окончательная деиндустриализация, и тогда наша страна бесповоротно станет сырьевой колонией Запада и Китая.

В свою очередь Димитрис Пателис в своём докладе рассказал о кризисе в Греции и перспективах выхода из него. Он уверен, что здесь необходим конкретно-исторический подход.

«Греция — страна со средним уровнем развития производительных сил, — напомнил Пателис. — Её историческая специфика в том, что капитал связан с индустрией судостроения, а также с морской торговлей. Страна не отличалась развитой промышленностью, а греческая буржуазия была связана с английским капиталом. При этом политически правящий класс до Второй мировой войны ориентировался на фашистский проект устройства страны. В 1936 у власти стоял режим Метаксаса. Он стал диктатором после консенсуса всех буржуазных партий ради преодоления кризиса 1929 года. Он заявлял, что режимы Муссолини и Гитлера идеальны с точки зрения политического устройства общества. Околофашистская верхушка Греции оказалась вынужденно вовлечена в войну на стороне Англии. В итоге, когда Италия объявила войну в октябре 1940 года, Метаксас тоже был вынужден объявить войну. Но сердцем он был на стороне фашизма.

Сначала греки разбили итальянцев, но потерпели поражение, когда в дело вступили немцы. Потом страна оказалась в немецко-итальянской оккупации, и возникло движение сопротивления. Интересно, что война шла вплоть до 1949 года в форме интервенции и гражданской войны, когда англичане совместно с бывшими сотрудниками фашистов перевооружили армию, и фактически эти силы правят страной до сих пор. В этом аспекте можно рассмотреть и диктатуру «чёрных полковников». Однако элита на протяжении всех этих лет сохранила свои позиции. Её следующее поколение, решило вопрос о членстве в ЕС уже в 1960-е годы. В 1981 Греция официально вошла в ЕЭС. После этого в Греции произошла реструктуризация экономики. Фактически страна отказалась от всякой собственной экономической безопасности.

Ситуация усугубилась когда Греция приняла евро. Единая валюта лишает страну суверенного права фискальной политики. А профицит центра прямо пропорционален дефицитам периферии. Единая валюта — инструмент гегемонии. Деньги — это не техническое средство, финансовая система не может быть отделена от производственных отношений. В этом смысле единая валюта лишает национальные правительства суверенных прав, подчиняя их той политике, которая определяется на центральном уровне. Единая валюта функционирует и сильные становятся сильнее, а слабые — слабее. Это отражается и на проблеме государственного долга. Проблема особо остро встала после 2008 года, но у неё глубокие корни. Сначала кризис ударил по кредитно-финансовой системе. У домохозяйств и фирм вдруг не оказалось свободных средств, и все бросились за кредитами.

В результате возникла специфическая система, которая распространилась на все отрасли экономики, когда риски перекидываются на плечи общества, а прибыли идут к крупному капиталу. Это можно характеризовать как социализацию рисков и приватизацию прибыли.

Вообще долг постоянно рос на протяжении всей истории независимой Греции. В 1861 году после революции страна получила 2 млрд золотых франков. С 1992 по 2014 год Греция заплатила больше 1 трлн за обслуживание долга. В 2009 году госдолг составлял 129 % ВВП. В 2014 году внешний государственный долг достиг 175 % от ВВП — 320 млрд евро. А после их возврата в 2020 году останется дополнительный долг в 300 млрд евро. В бюджете 2015 года предусмотрено 50 млрд налоговых доходов, из них 18 млрд идёт на зарплаты и пенсии. Что это за долг и как он возник? В качестве помощи с 2010 по 2014 гг. Греция получила 225 млрд, но деньги пошли обратно в ЕС, немецким и французским банкам-кредиторам. Собственно именно их и выручали, когда говорили о спасении Греции. Банковский сектор получил 250 млрд в качестве докапитализа-ции. То есть эти деньги пошли кредиторам, а не на зарплаты и пенсии. При этом с 2010 по 2014 год Греция заплатила 164 млрд евро. 267 млрд ушло на обслуживание краткосрочных облигаций.

При этом крупный капитал от налогообложения отказывается, ему дают льготы, платят же мелкие производители. Есть система дотаций тех или иных секторов крупного капитала. Также в греческом бюджете до сих пор дыра после Олимпиады 2004 года. Ещё одна четверть внешнего госдолга — расходы на вооружение. связанные с программами в рамках НАТО. Греция — это страна с наибольшим финансированием военного сектора. Идёт огромный отток капитала в швейцарские банки, офшоры и так далее. Крупный капитал, кроме получения дотаций, также паразитирует на государственных заказах. Они занижают цену на конкурсных тендерах, а потом в ходе работ поднимают её. Таким образом, нынешний долг страны не является долгом греческого народа. Он возник из-за подобного разделения труда и экономической структуры.

Выход из этой ситуации — аннулирование внешнего дола и всех долговых соглашений, национализация банков и ряда стратегических секторов производства, перераспределение доходов и реструктуризация хозяйства в интересах народа, демократизация институтов, Нужно развивать многосторонние экономические и политические связи на равноправной основе. Нужна не только политическая воля, но и новый социальный и политический субъект. Он может возникнуть только в форме Народного фронта, который поставит в качестве основных целей спасение народа и страны»,

Владимир Пешков подробно остановился на ситуации в российских регионах, на которые сегодня возложили ответственность за выполнение путинских социальных указов.

В 2014 году регионы восстали. В Архангельской области ветеринары устроили акции протеста в сёлах райцентра. Серьёзная волна пикетов прошла в вологодской области против отмены электричек. Большая проблема с бюджетом возникла в Псковской области. Там сократили не только аппарат, но и число сельских поселений, серьёзно изменив транспортные системы, вынудив людей совершать длительные поездки, в том числе и через те участки, где даже нет дорог. В результате расходы на бензин превысили поступления от сокращения административного персонала в сёлах. На это накладывается непродуманная финансовая политика.

Губернаторы новой волны, пришедшие 5 лет назад, временщики, лично лояльные верховному руководителю. У них нет стратегии развития. Между тем, в регионах появилась тенденция к росту протестной активности. Например, в Вологодской области из 24 протестных акций 6 касались промышленного сектора. Схожая ситуация в Карелии, где идёт противостояние между мэром и губернатором.

Федеральная власть не спасает регионы. Единственный выход — заменить коммерческие кредиты государственными, а потом списать.

Другой докладчик Дмитрий Литовка в своём выступлении связал развитие психологических заболеваний и в частности аутизма с развитием и кризисом капитализма, возвращение которого в Россию сопровождалось всплеском психологических заболеваний. Аналогичные проблемы есть и в центре мировой капиталистической системы, что доказывает нео-правданность подхода к человеку как к чистой рыночной силе.

Александр Мальцев рассказал о корнях инновационной паузы, связав их с развитием процесса глобализации. По его мнению, развитие финансового сектора негативно отражается на научном прогрессе.

Человеческому измерению кризиса оказался посвящён доклад Анны Очкиной. «Понимание неотвратимости кризиса в регионах приходит к людям через кризис рынка труда — сокращается заработная плата, отменяют премии, — констатирует она. — Происходит кризис всех социальных систем ценностей и устойчивых моделей поведения. Единственным ответом оказывается постмодернизм, который убивает всё обобщение, фиксирует бесконечности изменений без цели и оснований.

Страхи людей детализируются и усиливаются, а главным желанием на их фоне оказывается стремление сохранить работу, что сдерживает протестную активность. Однако недовольство есть, а взрыва нет. Объект недовольства не персонифицирован. Объект возмущения — правительство. Путин же вне подозрений. Разные группы недовольны разным, а неравенство только усиливает разобщение.

Кто конкретно возмущён и недоволен? Региональные чиновники. Они должны быть гиперлояльными, но власть к ним плохо относится. Регионам делегировали все социальные обязательства, а реальные экономические права сузились. Чиновники лицом к лицу со своим населением и должны гасить все выступления. А для власти главный показатель успехов — отсутствие протестов, и чиновники понимают, что не могут выполнить указания центра. У них есть протестующее население, которое можно использовать и по-другому, для собственной поддержки.

Очень богатые выигрывают от кризиса. Те, кого официально считают бедными, проигрывают, но, как ни странно, сравнительно немного. Им по сути уже падать некуда. Их потребительская корзина настолько мала, что радикально ухудшиться ситуация уже не может (если только мы не перешли уже грань голода). А средние слои проигрывают сильнее всего, так как по ним наносится основной удар. Часть вытесняется в зону бедности. Иными словами, переходит в другое социальное качество.

Протест локализуется не там, где действительно плохо. А там, где появился человек, кто взялся за организацию протеста. Самый грустный вопрос — а за что пойдут? Слово «демократия» потеряло свой позитивный смысл и связывается с натовскими бомбардировками и анархией 90-х. Консолидирующий лозунг и цель сейчас — инфраструктурные преобразования».

Подводя итоги конференции, Руслан Дзарасов констатировал, что кризис неолиберальной модели прошёл точку невозврата, настало время для применения качественно новых подходов к экономической политике, направленных на возрождение социального государства. Однако, как подчеркнул Борис Кагарлицкий, вопрос о переменах — это уже не вопрос теоретической дискуссии экономистов, а вопрос политической воли: когда появится и появится ли новый субъект политического и социального действия.

Неолиберализм и Россия

Руслан Дзарасов

Доклад на конференции

Неолиберализм — это идеология современных правящих классов Запада, обосновывающая их доминирование в мире «моральным превосходством» их системы ценностей. Яркое выражение эти взгляды нашли в известной концепции «конца истории» одного из ведущих теоретиков данного направления, философа международных отношений Френсиса Фукуямы1. Суть его позиции в том, что с крахом советского строя якобы завершается поиск человечеством альтернативы либеральному мировоззрению. При этом Фукуяма вовсе не утверждал, что прекратятся международные конфликты и наступят мир и спокойствие. Он лишь настаивал, что более нет и даже в будущем не будет (!) универсальной системы ценностей, противостоящей либерализму. Под последним понимаются прежде всего представительная демократия американского образца и рыночная экономика. На волне эйфории «победы над коммунизмом» в правящих кругах Запада считалось, что этим ценностям теперь обеспечено беспрепятственное «триумфальное» шествие по всему миру.

Эта концепция — яркое проявление имперского высокомерия современных правящих классов Запада, прежде всего США. Между тем следует различать современный неолиберализм и классической либерализм XVIII–XIX веков. Либерализм Вольтера, Смита, Бентама и других боролся за освобождение рядового человека от пут феодального общества. В те времена у человечества было ещё мало опыта капиталистической эксплуатации, и либералы не представляли себе появления новой, буржуазной элиты. Современный неолиберализм как бы исходит из негласного признания того, что добиться свободы для всех невозможно. Он приспосабливает идеологию прав и свобод индивида к обоснованию господства правящих кругов Запада над миром. Это не что иное, как перерождение классического либерализма в свою противоположность — от обоснования свободы к оправданию её подавления.

Подлинная роль неолиберализма в современном мире лучше всего видна сквозь призму мир-системного подхода, развиваемого школами Фернана Броделя, Иммануила Вал-лерстайна, Андре Гундера Франка, Джованни Арриги, Самира Амина и других. Отличительная черта этих течений — взгляд на капитализм как на неоднородную мировую систему, развивающуюся через эксплуатацию центром (развитыми странами) периферии (отсталых стран). Следует подчеркнуть, что мыслители рассматриваемого направления вышли из марксизма и сохранили, хотя и в разной мере, связь с исходным мировоззрением. Автор данных строк полагает, что такие фундаментальные категории Маркса, как трудовая стоимость, прибавочная стоимость и цена производства, создают незаменимую аналитическую основу для мир-системного подхода и особенно для исследования современного капитализма. Феномен зависимого (периферийного) капитализма можно усматривать в безвозмездной передаче капиталу центра значительной части трудовой стоимости, созданной населением периферии. Компрадорский капитал периферийного общества обогащается на своём посредничестве в эксплуатации населения и природных ресурсов своей страны в интересах капитала центра.

Сегодня эти отношения господства и подчинения на мировой арене нашли своё яркое выражение в «глобальном сдвиге» производства с Севера на Юг. В ответ на падение прибылей в результате «стагфляции» 1970-х годов транснациональный капитал развитых стран начал массовый перенос производства в регионы мира с низкой оплатой труда. Этот процесс получил благозвучное название «глобального арбитража труда», по существу означающее усиление международной эксплуатации трудящихся. Так, средний рабочий Ямайки получает сегодня вдвое, Боливии и Индии втрое, а Нигерии вчетверо меньше, чем его американский собрат2. В результате «глобального сдвига» производства с Севера на Юг произошло шоковое расширение мирового рынка рабочей силы. Если в 1980 г. в мире насчитывалось всего 1,9 млрд, рабочих, то в к 2007 г. их число увеличилось до 3,1 млрд. Около 1,2 млрд, человек из Китая, Индии и бывшего СССР пополнили глобальный рынок труда. 73 % рабочих проживает сегодня в развивающихся странах3. В то же время «капитал и знания сконцентрированы в развитых индустриальных странах. Глобальная занятость отражает эту гигантскую асимметрию в распределении производственных ресурсов мира», — отмечают специалисты Всемирной организации труда4. Именно благодаря этому и стало возможно столь масштабное сокращение сферы материального производства в странах центра, о котором часто говорят как о наступлении «постиндустриального общества».

По некоторым оценкам, стремительное расширение мирового рынка труда в последние два-три десятилетия привело к снижению капиталовооружённости труда в мире в целом на 55–60 %5. Это означает резкое изменение баланса сил между трудом и капиталом в пользу последнего, т. к. теперь гораздо большее число рабочих конкурирует за одно рабочее место. В результате оказалось подорвано положение наёмного труда во всём мире. Это касается профсоюзов и системы социальных гарантий наёмных работников. По существу, западное общество разорвало тот «социальный контракт», который оно заключило с наёмными работниками в годы послевоенного «золотого века капитализма»6. Это выразилось, в частности, в стагнации реальной заработной платы в странах центра. Так, в 2005 г. средняя реальная заработная плата американского рабочего, не принадлежащего к управленческому персоналу (nonsupervisory worker), была на 8 % ниже, чем в 1973 г. (в ценах 2005 г.). За этот же период средняя производительность труда по промышленности США выросла на 85 %7. В результате подобных процессов доля заработной платы в ВВП стран-членов ОЭСР резко снизилась.

Перенос производства с Севера на Юг позволил временно поднять прибыли западных корпораций. Однако он стал и основой т. н. «финансиализации» мировой экономики, под которой понимается замещение производственного капитала финансовоспекулятивным. Этот процесс имеет множество проявлений. В частности, речь идёт о стремительном росте котировок акций нефинансовых корпораций, оторвавшихся от динамики реальных активов. Факты говорят о том, что американские компании нефинансового сектора используют резко возросшие прибыли от эксплуатации периферии мировой экономики для финансовых, спекулятивных вложений в небывалых масштабах. Традиционно, те. во времена «золотого века» капитализма, примерно 30 % этих средств направлялось на выплату дивидендов, а 70 % — на финансирование производственных инвестиций. С началом мирового кризиса на выплаты дивидендов и выкуп акций использовались абсурдные 90 % внутренне накапливаемых фондов8. Это необходимо для повышения курсовой стоимости акций. В результате претерпела резкие изменения структура активов нефинансовых корпораций. Более половины этого показателя составляют теперь финансовые активы, на которые ранее приходилась скромная доля.

Кроме прибылей, репатриируемых корпорациями центра в страны базирования, источником финансиализации является массовый вывоз капитала из стран периферии. Страны центра, прежде всего Северная Америка, держат свои богатства дома, тогда как страны периферии и полу-периферии — за рубежом9. Главной сферой приложения «свободных» капиталов в мире, основанном на господстве американской валюты, являются ценные бумаги США. Механизм этого процесса вытекает из самой природы глобального капитализма, основанного на эксплуатации периферии центром.

Результатом глобального сдвига производства являются, с одной стороны, резкий рост совокупного предложения промышленных товаров на мировом рынке, а с другой — столь же масштабный недостаток совокупного спроса. Дефицит последнего проявляется в систематическом росте незагруженности производственных мощностей в развитых капиталистических странах10. Результатом становится падение нормы чистой прибыли в промышленности мира, снижение инвестиций и темпов роста мировой экономики11. Таков путь мировой экономики через эксплуатацию периферии к современному мировому экономическому кризису.

Неолиберализм стал той идеологией, на основе которой происходила экспансия западного транснационального капитала по всему миру. При этом доктрина продвижения демократии использовалась для сокрушения силой режимов, сопротивлявшихся «вскрытию» их экономик западным капиталом

Именно на этом историческом фоне следует рассматривать пагубную роль, которую неолиберализм сыграл в судьбе стран бывшего Советского Союза.

Страны СНГ испытали соответствующую трансформацию своих экономик. В «лихие» 90-е доля промышленности в общей величине добавленной стоимости в среднем упала в странах СНГ с 38 % до 29 %12. Владимир Часовский выделяет следующие основные изменения в промышленном развитии стран СНГ:

— рост доли сырьевых отраслей в добавленной стоимости промышленности, который в значительной мере объяснялся не только высоким качеством сырья, но и «переориентацией добывающих предприятий с поставок на традиционные рынки СНГ… на успешно функционирующие рынки сырья и полуфабрикатов дальнего зарубежья»;

— обрабатывающая промышленность стран Содружества характеризовалась систематической тенденцией к падению производства и сокращению ассортимента продукции;

— специализация и кооперация быстро сокращались, и обрабатывающая промышленность испытывала сильную деградацию, переходя к более примитивным образцам продукции;

— происходил интенсивный разрыв производственно-технологических связей предприятий, принадлежавших прежде к одним и тем же кластерам. Это было особенно наглядно видно в пищевой промышленности, в которой перерабатывающие предприятия всё больше ориентировались на внешних поставщиков, в то время как «иностранные компании вытесняли национальных конкурентов с рынка сырья для пищевой промышленности, а затем начинали устанавливать свои правила ценообразования на территории стран СНГ»;

— несбалансированное распределение инвестиций между отраслями в пользу энергетики, металлургии, химической и лёгкой промышленности (за исключением последней, всё это экспорт-ориентированные отрасли с низкой степенью переработки сырья).13

Все эти черты промышленного развития могут интерпретироваться как структурное приспособление экономик стран СНГ к их новому положению в мировой экономике. Подобный вывод подтверждается основными тенденциями развития внешней торговли той же группы стран. Результаты трансформации производства можно ярко видеть из данных нижеследующей таблицы.

Таблица 1.Доля крупнейших участников мировой торговли в мировом экспорте и импорте в 2012 г. СНГ ЕС-27 Китай США Япония Остальной мир Экспорт 4.4 32.5 11.8 8.9 4.6 37.8 Импорт 3.0 33.0 10.7 13.7 5.2 34.4 (1)-(2) + 1.4 — 0.5 •И — 4.8 — 0.6 +3.4 Источник: ISCCIS. (2013) Foreign Trade of CIS and EU Countries 2009–2012 Pock-etbook, (Moscow Interstate Statistical Committee of the Commonwealth of Independent States), p 5.

Данные таблицы 1 показывают основные принципы международного разделения труда в современном мире, в котором периферия является поставщиком дешёвой производственной продукции в центр, а не наоборот. Подобный вывод следует из того факта, что соответствующие доли стран СНГ, Китая и остального мира в совокупном мировом экспорте существенно превышают соответствующие доли импорта. Важно подчеркнуть, что периферия вывозит в центр преимущественно товары с низкой степенью обработки сырья, а, следовательно, и с низкой величиной добавленной стоимости.

Страны СНГ экспортируют в остальной мир в основном сырьевые товары — минеральные ресурсы и некоторые виды продукции с низкой степенью обработки, такие как древесина, целлюлозно-бумажная продукция, камень, металлы и металлоизделия. Доля экспорта продукции обрабатывающей промышленности очень низкая14. В то же время, если мы обратимся к структуре импорта в страны СНГ из остального мира, то увидим противоположную картину. Основную его долю составляет продукция обрабатывающей промышленности15. Таким образом, постсоветские государства экспортируют в основном продукцию с низкой степенью обработки сырья, а импортируют, наоборот, продукцию с высокой добавленной стоимостью.

В наглядном виде это демонстрирует Рис. 1.

Рисунок в обобщённом виде демонстрирует влияние перехода к периферийному (или полуперифе-рийному) капитализму на социально-экономическое развитие страны в сравнении с другими государствами. Как по рангу индекса человеческого развития, так и по ВВП на душу населения все бывшие советские республики без исключения отстали от СССР на порядок16. Среднее место для, так сказать, «капиталистического СССР» показывает Украина. Пропасть между двумя общественными системами очевидна. Она лишь отчасти отражает огромную человеческую цену насаждения капитализма в нашей стране.

Рис. 1. Соотношение рангов индекса человеческого развития и подушевого ВВП СССР (1987 г.) и бывших советских республик (2007 г.) (ранги выстроены по убыванию показателей, т. е. место в левом нижнем углу самое лучшее)17

Такой результат, плачевный для всех бывших советских народов, далеко не случаен. Каковы бы ни были пороки СССР (которые автор данных строк полностью признаёт и целиком осуждает), он имел одно решающее преимущество перед любым обществом периферийного капитализма — никому не передавал безвозмездно сколько-нибудь значимую часть фонда труда своего народа. Это оказалось столь гигантским социально-экономическим и культурным преимуществом, что делает достижения советского общества недоступными ни для какого капиталистического общества, не принадлежащего к паразитическому центру. Именно в этом и состоит смысл рассматриваемого рисунка. Претензии антикоммунистов к СССР во многом (хотя и не во всём) справедливы. Однако жизнь умножает эти претензии в несколько раз и относит к капитализму. Такова ирония истории, позволяющей антикоммунистам плевать в свою страну только против ветра.

В 2000-е годы Россия предприняла непоследовательные попытки отстоять свою самостоятельность в мире. Используя доходы от экспорта энергоресурсов, она увеличила военные расходы, укрепив армию и флот. Дипломатия страны стала более самостоятельной: в «мюнхенской» речи В. Путин напомнил Западу о его нарушенном обещании не расширять НАТО на Восток; летом 2008-го года Россия решительно вмешалась в ход войны на Южном Кавказе, где США предприняли косвенную агрессию руками своего клиентского режима в Грузии; в 2013 г. российская дипломатия предотвратила прямое вмешательство в гражданскую войну в Сирии, выдвинув мирную инициативу по решению вопроса о химическом оружии этой страны; осенью 2013 г. Россия сорвала подписание колониального договора Украины об ассоциации с ЕС. предложив соседней стране крупный заём на выгодных условиях. Однако самое главное — это выход процесса евразийской интеграции на новый уровень. Это грозило формированием нового центра экономического развития на пространстве бывшего СССР, при котором большая часть трудовой стоимости населения будет оставаться на территории этих государств. В последний год в России также были приняты некоторые законы — такие как «О деофшоризации» и «О стратегическом планировании» — которые при всей своей декларативности и недостатках (они не действуют) могут означать поворот к более активной роли государства в экономике.

Все эти меры непоследовательны. Военный потенциал России далеко не адекватен задачам защиты интересов страны от новых стратегических угроз; компрадорские олигархи продолжают определясь лицо российской экономики, например, наращивая вывоз капитала на Запад; дипломатия мечется между конфронтацией с Западом и отступлением перед ним. Эта непоследовательность, на взгляд автора, не случайна. Она отражает полупериферийный характер отечественного капитализма, занимающего, как сказано, промежуточное положение между центром и периферией капиталистической мир-системы. И всё же и в таком виде эта политика вызвала существенный ответ Запада.

Чтобы лучше понять реакцию Запада, необходимо рассмотреть экономические интересы США на постсоветском пространстве. Во многом они связаны с контролем над мировыми энергоресурсами, который необходим для поддержания глобальной американской гегемонии в условиях развёртывания кризиса мировой экономики. Экономические интересы США сталкиваются с российскими интересами в Каспийском регионе и в Средней Азии. Во многом они связаны с созданием коммуникаций для транспортировки энергоресурсов в Европу в обход России.

Разгоревшуюся в результате борьбу за контроль над богатым нефтью регионом Каспия и Средней Азии всё чаще называют новой «Большой игрой». США преследуют двоякую цель в регионе: с одной стороны, они стремятся закрыть России доступ к нефтяным богатствам Каспия и Средней Азии, а с другой — установить свой контроль над транспортировкой энергоресурсов на Запад. Этим определяется политика США на Кавказе, вытеснение из которого России изолировало бы её от оспариваемого региона. Потерпев поражение в своей поддержке агрессии исламского экстремизма в Чечне, Соединённые Штаты сделали ставку на антироссийский режим в Грузии. Вооружив его, они подготовили войну на Южном Кавказе летом 2008 г., но вновь не достигли успеха.

Провал агрессии в Ираке и Афганистане побудил Б. Обаму разработать доктрину «косвенной вовлечённости», означающую ставку на формирование проамериканских коалиций в регионах, в которых появляются силы, способные бросить вызов гегемонии США. Считается, что таким путём возможно обеспечить и сохранить американское лидерство более дешёвой ценой. Ярким примером подобного подхода является ещё одно внешнеполитическое новшество Обамы — доктрина «фокус на Азию». Имеется в виду формирование широкой коалиции крупных и малых государств Азиатско-Тихоокеанского региона во главе с Соединёнными Штатами, которая позволит окружить и изолировать Китай, положив предел росту его экономического могущества и политического влияния.

Доктрина косвенной вовлечённости вовсе не означает отказа США от развития своих вооружённых сил и совершенствования вооружений. Наоборот, США предпринимают грандиозную попытку приобрести военное превосходство над любой другой страной мира. Именно на это нацелена стратегия «быстрого глобального удара обычными вооружениями». совершенствование ядерного арсенала страны и создание третьего позиционного района противоракетной обороны в Европе. Как показывает анализ специалистов, стратегия США направлена на достижение ядерного превосходства над Россией и Китаем, позволяющего нанести неотразимый ядерный удар, на который противник окажется не способен ответить Предполагается достичь способности уничтожить большую часть ядерных сил России и Китая первым мощным ударом ядерными или обычными вооружениями, защитившись от ослабленного ответа с помощью ПРО

Таким образом, анализ показывает, что эксплуататорская природа капитализма закономерно порождает ставку неолиберализма на силу, как основу внешнеполитического курса современных Соединённых Штатов. Этому в огромной степени способствовал кризис современного мирового хозяйства, порождающий эрозию гегемонии США. В этих условиях Россия стала рассматриваться американским правящим классом как враг, чья самостоятельная роль на мировой арене должна быть исключена. Именно с этой точки зрения надо подходить к содержанию острейшего современного международно-политического и военного кризиса на Украине. Неолиберализм оказывается идеологией и практикой правящих классов центра мирового капитализма. Он обосновывает отношения господства и подчинения в современном мире. Россия должна преодолеть эту форму идеологии колониальной зависимости.

Оптимизация кризиса

Владимир Пешков

Доклад на конференции

Российские регионы в 2015 году «окунулись» в кризис падения доходов. Когда власти в предыдущие годы говорили об этом кризисе, он не носил массового характера. Речь шла либо о замедлении роста, либо о недостаточности доходов для удовлетворение амбиций региональных властей. Хотелось мега-проектов, но денег на это не было. С самого начала 2015 года собственные доходы регионов впервые реально «просели» — в среднем на 10–15 %, но кое-где и вдвое1.

Любопытно, что общей тенденции в доходах нет. Одни регионы в январе показывали впечатляющий рост, а уже в феврале опустились до федерального тренда. Другие, напротив, в феврале вышли из «красной» зоны в «зелёную». Но все эти позиционные изменения надежды на улучшение пока не дают, говоря об одном: настоящий кризис наступил.

В ожидании худшего

Уже к 2014 году стало ясно, что для регионов постепенно наступает время трудностей. Главными проблемами к тому моменту были внешнеэкономические сложности для предприятий и нарастающий госдолг регионов. Определённые затруднения испытывали не только предприятия нефтегазового сектора (в свете долгосрочного тренда на снижение спроса и цен на углеводороды), а также металлурги и химики. Региональные чиновники ещё в начале года признавали, что динамика госдолга отнюдь не радостная2. При этом в первые месяцы года ещё никто не предполагал, что произойдёт потом.

Весь 2014 год региональные власти провели в ожидании. После начала украинской кампании и анонсирования санкций элита не предполагала, что всё это нанесёт какой-либо существенный урон экономике. Депутат Госдумы и экс-губернатор Вологодской области Вячеслав Позгалёв утверждает, что поначалу элиты и вовсе были в состоянии эйфории: «Многие ожидали, что Запад ограничит въезд в страны ЕС и США нескольким десяткам человек — и всё. Потом началась вторая волна санкций, и мы почувствовали, что это для нас создаёт определённые трудности»3.

Впрочем, уже в мае 2014 министр экономического развития Алексей Улюкаев предположил, что может потребоваться сокращение расходов. С начала года рубль начал терять позиции, хотя к маю падение ещё не было катастрофическим. Однако заявление чиновника фактически анонсировало ужесточение политики жёсткой экономии, которая и без того уже практиковалась регионами4.

Именно в этот момент стартовали кампании выборов губернаторов. В СЗФО они проходили в шесть регионах из одиннадцати, в целом по России — в 30. Главы регионов проблем в экономике порой не отрицали, но предпочитали всё списывать на внешнеэкономические причины, как это сделал, к примеру, псковский губернатор Андрей Турчак. А вот вологодский губернатор и вовсе заявил, что его антикризисная кампания завершена и что впереди следует ждать только роста. Но уже осенью, после триумфальной победы он был вынужден заявить о введении мер жёсткой экономии5.

Несмотря ни на что, 2014-й год регионы СЗФО (кроме Ненецкого АО) закончили с превышением собственных доходов бюджетов по сравнению с 2013-м годом. В 2015 году больше всего начали проседать регионы СЗФО, ориентированные на внешний рынок. Это и нефтегазовые субъекты (Коми и Ненецкий АО), и металлургическая Вологодская область, и Калининградская область6, которая со всех сторон окружена границами стран ЕС. В начале года в регионах была некоторая паника из-за неопределённости: все понимали, что денег становится меньше, но не было ясно, насколько. Затем паника улеглась, но не из-за того, что положение исправилось, а по причине привыкания к новым условиям.

Ожидая тяжёлого 2015 года, региональные власти посвятили осень разработке планов по оптимизации. Они коснулись главным образом бюджетной сферы — образования, здравоохранения, культуры и социальной защиты. В первую очередь это затронуло Псковскую область, где «долговой мыльный пузырь» достиг таких размеров, что пришлось сокращать сразу всё, прибегая порой к абсурдным шагам. К примеру, власть пошла на оптимизацию системы соцзащиты, сведя её к двум региональным центрам в Пскове и Великих Луках. Кроме этого, в одну структуру слили областной драмтеатр, центр народной культуры, кукольный театр и филармонию7.

Год обвала

С самого начала 2015 года, как по заказу, начался обвал доходов региональных бюджетов. При этом 2014-й год все закончили более или менее сносно. Если большая часть оказалась в минусе на 10–15 процентов (а некоторые и вовсе в плюсе), то ряд регионов пострадал особенно сильно. В ЦФО больше всех пострадали Тверская (70 % от доходов первых двух месяцев прошлого года по итогам февраля) и Курская области (72 %). В СЗФО эта участь постигла Ленинградскую область (60 %) и Коми (49 %). Аналогично (и даже сильнее) просели нефтяные регионы «тюменской матрёшки» — Тюменская область собрала лишь 32 % налогов, Ханты-Мансийский АО — 47 %, а Ямало-Ненецкий — 65 %8.

Видно, что прямой зависимости от добычи нефти у пострадавших регионов нет. По всей видимости, больше всего потеряли развивающиеся производства других отраслей. Действия ЦБ привели к резкому удорожанию кредита, что подкосило реальный сектор экономики9. Сейчас ставки постепенно снижаются, но вернуть потерянное уже не удастся. В сущности, ЦБ таким образом решил поддержать курс рубля, а не экономику10. Напрашивается вывод, что итогом действий ЦБ стало 10-15-процентное (в среднем по регионам) проседание экономики и соответствующее снижение поступлений в бюджеты.

«Сейчас проигрывают те регионы, где была экономика, — говорит депутат Псковского областного собрания депутатов от «Яблока» Лев Шлосберг. — Псковская область по доходам за первый квартал просела очень несильно по той причине, что у нас главный работодатель — это бюджет, у нас 2/3 занятых — это бюджетная сфера. Учитывая, что явного закрытия бюджетной сферы не было, общий цикл круговорота одних и тех же денег через НДФЛ обратно в зарплату и обратно в НДФЛ поддерживает условную стабильность. Минус идёт через рост цен, через валютные колебания и за счёт общего беспокойства»11.

Впрочем, говорить о точных зависимостях пока рано: сперва нужно дождаться бюджетной статистики хотя бы за первое полугодие (по всей видимости, она появится к концу лета). Наполнение бюджетов не носит линейного характера и особенно это проявилось в нынешнем году. С другой стороны, они сильно зависят от уровня доходов за год до этого. К примеру, в январе 2014 года Томская область собрала 272 % налогов к уровню января 2013 года, а в январе 2015-го «просела» до 35 %, выровняв таким образом уровень доходов до некоего среднего. Обратная ситуация наблюдалась в Ненецком автономном округе.

Оптимизация также не везде привела к ожидаемому результату. Статистики бюджетной эффективности до сих пор нет. Однако, по расчётам Льва Шлосберга, в отдельных случаях это может давать отрицательный эффект. «Стоимость детского отделения для жителей Дедовичского района, если оно переезжает в Порховский район, выше, — говорит он. — Если в Дедовичах детское отделение держалось на страховых деньгах, включая питание и даже косметический ремонт, то после его перевода за 40 километров в соседний район тот же бюджет оплачивает медицинский транспорт с водителями, бензином, ремонтом, налогом на имущество — сотни тысяч рублей просто в трубу»12.

Рассказанная Шлосбергом история говорит как минимум о разумных пределах оптимизации. Одно дело сократить управленческие расходы, а другое — физически объединить учреждения, переведя их в единое помещение. В масштабах небольшого города это может быть некритично, но чем больше физическое расстояние между объединяемыми организациями, тем выше риск получить обратный эффект.

Пути выхода

Для выхода из сложившейся ситуации недостаточно «косметических» мер. Необходимо менять политику финансовых властей, которая сейчас направлена не столько на поддержку реального сектора экономики, сколько на финансовую подпитку банковской системы. Об этом говорит всё тот же Лев Шлосберг.

«На компенсацию ставки рефинансирования один великолукский свинокомплекс получает только из бюджета Псковской области 150 млн руб. и ещё 400 млн из федерального бюджета, — рассуждает псковский депутат. — Но это не деньги на развитие сельского хозяйства, это деньги банкам. Но за эти 150 млн можно построить примерно от 15 до 20 ферм с числом животных до 200 голов — то есть экологически устойчивое производство, которое будет перерабатывать свой навоз. В каждом районе появится такое производство, поддерживающее сельский образ жизни.

И строить это нужно за бюджетные деньги»13.

При этом очевидно, что должна быть минимизирована ставка ЦБ. Как показала практика, повышение ставки не только не привело к стабилизации курса рубля в текущем режиме, но больно ударило по экономике страны в целом.

Необходимо регулировать бюджетную систему государства таким образом, чтобы как можно больше денег оказывалось в регионах. Это необходимо не столько для крупных региональных инфраструктурных проектов, сколько для насыщения местных и региональных экономик платёжеспособной валютой. Это ярко иллюстрирует опыт экономиста Рустама Давлетбаева из Башкортостана. Ему удалось внедрить на местном уровне так называемые «гезеллевские деньги». Он лишний раз подтвердил тезис Сильвио Гезелля о том, что локальное денежное обращение («свободные деньги») выгоднее местным экономикам, нежели их интеграция в крупные денежные системы. В современном мире этот тезис подтверждает опыт перехода на евро периферийных экономик Европы — в частности, Греции. В то же время, эта проблема не чужда и для российских регионов.

Однажды Давлетбаев встретил своего друга, который инвестировал в сельское хозяйство. Несмотря на то, что были отремонтированы фермы, закуплена новая техника и восстановлен севооборот, денег в его предприятии не было. «Кредиторы, предъявляя свои требования, заставляли ликвидировать так называемое ликвидное имущество, и он ходил чернее ночи, потому что в первую очередь ему было необходимо резать племенной скот», — рассказывает экономист. По его словам, единственной целью введения талонов была помощь предприятию в преодолении кризиса14.

В итоге на территории работы сельхозпредприятия были внедрены так называемые «шаймуратики» — товарные талоны, прозванные в честь колхоза «Шаймуратово». На талонах при этом была размещена таблица их старения: по 2 % за каждые 28 дней. Талонами в отсутствие достаточной рублевой массы стали выдавать зарплату, а местные жители начали ими расплачиваться в местном магазине. Эмиссию талонов организаторы жёстко контролировали и даже начисляли налоги на оборот. «За два года товарооборот на территории вырос в 12 раз, а производительность повысилась на 20 %, - объясняет Давлетбаев. — В результате введения такого инструмента произошла интенсификация экономического обмена». Плюс к этому на 26 % выросла зарплата. За первую же неделю местное население рассчиталось с личными долгами, и возник так называемый «позитивный корпоративный дух»15.

Товарооборот продолжал расти. Через 2 года и 3 месяца после начала эксперимента «шаймуратиками» заинтересовалась прокуратура. К этому моменту месячный товарооборот местного магазина вырос со 100 тыс. руб. (исходный) до 1,5 млн., то есть в 15 раз — но это не было окончательным. «География товарных талонов разрослась настолько, что они начали ходить не только в семи деревнях, они начали обслуживать экономику всего района. Их стали таксисты принимать в качестве оплаты, а бабушки продавать за них молоко, масло, сметану с подворьев. Подключились бизнесмены, потому что для них это тоже увеличение товарооборота — продавали мебель, пиломатериалы, можно было арендовать помещения за эти товарные талоны»16.

В итоге организаторы эксперимента перестали платить зарплаты «шаймуратиками», но они продолжают обращаться как векселя с отсрочкой платежа17.

Что, если…

Если политика финансовых властей не изменится, следует ожидать продолжения ухудшения ситуации. Экономика после увеличения ставки ЦБ в конце прошлого года вряд ли сумеет восстановиться. Это значит, что себя будут чувствовать хуже региональные бюджеты. Станет усиливаться их дефицит, а значит, на местах продолжат и дальше оптимизировать всё, что только можно и нельзя. По всей видимости, в будущем многие регионы повторят опыт Псковской области.

Одной из проблем региональных и местных бюджетов является со-финансирование федеральных программ, которые не являются жизненно необходимыми в нынешних условиях. Они приводят к популистской накачке бюджета целевыми деньгами, которыми власти в реальности не располагают, будучи вынужденными тратить их строго по назначению. При этом в условиях ухудшения экономической обстановки резко выросли риски неисполнения софинан-сирования этих программ.

Необходима и жёсткая финансовая дисциплина: важнее вовремя присылать деньги получателям, нежели популистски раздувать бюджеты за счёт неэффективных расходов. Это нужно для того, чтобы всё необходимое делалось вовремя, чтобы власти затем не работали в «режиме пожарной команды».

Эти факторы приводят к так называемому мультипликативному эффекту: ситуация в регионах будет постепенно ухудшаться. Единственное, что в итоге мог бы сделать федеральный центр, это заместить все долги регионов перед банками бюджетными кредитами, а затем их списать. Первая часть этой логической цепочки уже реализуется. Но дойдёт ли дело до второй, ещё неизвестно: российские власти обычно не готовы к столь радикальным шагам. Вдобавок мало будет просто обнулить долги регионов, нужно создать механизм, при котором не появится новых долгов и не пострадают текущие потребности.

Необходимо перераспределять деньги из федерального центра в регионы. Инфраструктурный кризис в глубинке всё больше усугубляется, особенно в городах. Срочно нужно ремонтировать десятки (а то и сотни) мостов, строить новые. Такие стройки обычно финансируются местными и региональными бюджетами, иногда — федеральным. В отдельных случаях альтернативы аварийным сооружениям, срочно требующим замены, нет в принципе. Дальнейшее затягивание ситуации чревато техногенным катастрофами и логистическим коллапсом.

Вряд ли возможно остановить отток населения из сельских регионов и его концентрацию в крупных городах и вокруг них. Люди стремятся быть ближе к благам цивилизации, избегая в том числе наиболее болезненных оптимизаций в бюджетной сфере. Этот процесс был запущен индустриализацией в 1920-1930-е годы, и с тех пор тенденция стабильна.

Возможно только приспособить экономику к нынешним условиям. От этого зависит не только благополучие людей и социальная стабильности в стране и каждом регионе в отдельности, но и будущее России. Речь даже не идёт о лидерстве в мировой системе, а хотя бы просто о выживании государства.

Агония социального государства

Анна Очкина

Доклад на конференции

Сегодня наше общество стоит перед выбором, однако большая проблема в том, что не вполне понятно, какие у него есть альтернативы. И научная, и экспертная, и общественная дискуссия запутались в терминах. Защитники общественного сектора и социального государства говорят о губительности неолиберальных реформ. Сторонники неолиберального вектора уверяют, что главная беда России — огосударствление всех экономических процессов и присутствие государства во всех сегментах экономики. Апологеты нынешнего курса оказываются в самом сложном положении: им нужно оправдывать явно антисоциальную политику правительства и при этом восхвалять усилия президента по сохранению социальных гарантий. В чём же на самом деле проблема? Нельзя говорить о свободе предпринимательства в полном смысле этого слова. Но является ли вмешательство российского государства в экономическую жизнь препятствием для неолиберального «освоения» социальной сферы общественного производства — здравоохранения, образования, культуры, ЖКХ и общественного транспорта? Насколько противоречия между некоторыми членами кабинета правительства, с одной стороны, и администрации (команды) президента, с другой, являются действительно борьбой за подлинно социальный курс?

Подход к реалиям российской экономики и политики с точки зрения классовых интересов позволяет понять, что так называемое огосударствление не означает ни социально-ориентированного курса, ни даже контроля государства над экономикой. Оно оказывается просто-напросто проводником интересов крупных корпораций. «Газпром», «Сбербанк», РЖД действуют вполне независимо от государства, никогда, впрочем, не отказываясь от его поддержки. История с отменой электричек, в которую должен был вмешаться лично президент, финансовая блокада Крыма со стороны «Сбербанка» — всё это факты, подтверждающие независимость крупных российских корпораций от государства в принятии решений, которая сочетается с полной и почти безоговорочной поддержкой государства этих экономических гигантов. Заметим, что никаких разоблачений действий «Сбербанка» по финансовой блокаде Крыма и содействия официальному Киеву в осуществлении финансовых операций вы не найдёте даже в самых официозных СМИ. Как и шумихи по поводу того, что электрички, возвращённые по приказанию президента, стоят теперь в 2–2,5 раза дороже.

Так называемое огосударствление экономики есть не что иное, как сращивание государства с корпорациями и его оформление как главного субъекта неолиберальных реформ. В свою очередь противостояние президентского и правительственного курсов оказывается ничем иным, как столкновением разных ситуационных политических интересов. Правительство делает ставку на быструю и агрессивную коммерциализацию большей части общественного сектора, а часть президентской команды стремится обеспечить некое подобие социального компромисса, причём на уровне видимости и общественного мнения. При этом предложения по пенсионной реформе или реформе здравоохранения, исходящие от президентской команды, отличаются только большей путаницей и непоследовательностью, но никакой особой «социальности» в них нет.

Поэтому сегодня актуальным является переосмысление многих объяснительных моделей и терминов — их очищение от неверных толкований.

Между тем тот социально-экономический кризис, который сегодня так часто констатируют, является кризисом системным, а не просто частью капиталистического цикла. Терминологическая путаница и бессилие многих объяснительных моделей в социальных науках — также следствие системности и комплексности кризиса. Именно поэтому есть две новости для представителей молодого поколения. Первая плохая — это их кризис. Большая часть их жизни пройдёт под его знаком. Вторая новость скорее хорошая: именно нынешняя молодёжь студенческого возраста станет тем поколением, которое будет преодолевать этот кризис, попутно решая острые актуальные проблемы, существующие до сих пор. По-настоящему хорошая новость: кризис можно разрешить путём обновления большинства социальных институтов, в том числе и системы институтов социального государства, которое является единственной социально-экономической моделью, адекватной потребностям общественного развития, как тактическим, так и стратегическим его целям.

Но и социальное государство сегодня переживает глубокий кризис, спровоцированный не только внешним давлением, коммерциализацией и бюрократизацией, но и внутренними противоречиями. Более того, адресуемые сегодня российскому государству упрёки в росте неэффективных социальных расходов справедливы. Однако траты эти не только неэффективны, но и, по сути, не социальны. Расходы государства на социальные нужды осуществляются сегодня в основном в двух направлениях. Во-первых, так называемая адресная помощь, траты на смягчение последствий растущего социального неравенства. Во-вторых — на реформирование социальной сферы, создание системы бюрократического контроля над образованием, здравоохранением и социальной защитой. То есть, по сути, часть социальных расходов направляются на реформы, сокращающие социальные права и гарантии для граждан.

Поэтому сегодня не может быть речи о восстановлении социального государства образца XX века. Необходимо конструировать социальное государство века XXI. И в первую очередь это должна быть модель, позволяющая раскрыть трудовой, творческий и человеческий потенциал общества, обеспечить развитие и воспроизводство этого потенциала. Такое социальное государство не должно сводиться к помощи и поддержке «слабых слоёв» населения и смягчению противоречий капиталистического общества. Необходимо социальное государство, ответственное за человеческое измерение экономики.

Сегодня российскому обществу нелишне вспомнить социальное государство позднего Советского Союза, эпохи так называемого застоя. Разумеется, нельзя говорить об СССР как об экономическом рае или торжестве демократии. Однако в социальной политике более или менее последовательно применились принципы, которые полезно вспомнить сегодня. С определёнными оговорками можно говорить о том, что социальное государство позднего СССР строилось на новаторских приёмах, которые, впрочем, по ряду экономических и политических причин до конца и не реализовали.

Прежде всего, это принцип подчинения всех структур социального государства задачам социального развития. Кроме того, советская модель welfare state — это модель интегрированного социального государства. Советское государство не было, по большому счёту, инструментом социального компромисса. Для этого в СССР, скорее, использовали причудливую комбинацию коммунистической идеологии и формирующегося с 60-х годов потребительского общества.

Советское социальное государство первоначально предназначалось прежде всего для формирования у общества качеств, необходимых для очередного прорыва, теперь уже инновационного, после Второй мировой войны. Потому оно и не сводилось только к социальной поддержке и помощи бедным (даже не ставило явно такой задачи) и органически включало в себя такие сферы, как образование, культура, наука, здравоохранение, то есть все сферы общественного производства, отвечающие за формирование и развитие человека. Оно ориентировалось на задачи развития потенциала общества в соответствии с требования НТР. Это была своего рода альтернатива мобилизационной экономике, которая уже не могла работать эффективно в условиях более свободолюбивого, более сытого и более образованного общества 60-70-х годов.

Однако консолидированное воздействие на социальную сферу в СССР, обеспечив существенный рост образовательного и культурного уровня, сформировало в конечном счёте слишком высокий уровень социальных потребностей и притязаний населения, которые, впрочем, не нашли выхода в социальном творчестве и политической активности, а обернулись завышенными потребительскими ожиданиями в сочетании с общим недовольством государственным строем.

Достижения, связанные с утверждением в СССР интегрированного социального государства, не трансформировались в общество более высокого качества, с точки зрения социальной ответственности и гражданской активности. Во многом это стало следствием того, что поздние советские поколения уже не воспринимали социальные права как свои завоевания, но даже принимали их как данность, а не как объекты постоянной борьбы. Кроме того, социо-творческий потенциал общества сильно сдерживался отсутствием подлинной демократии, свободы гражданской активности. С 1970-х годов в СССР установился своеобразный режим политической несвободы в сочетании с пассивной социальной демократией. Граждане постоянно ожидали от государства решения своих социальных проблем, вместо того чтобы организовываться самим и отстаивать собственные интересы. Государство превентивно вырабатывало собственную концепцию и стратегию, довольно, впрочем, адекватную генеральным социальным потребностям. Это и удерживало людей от социального протеста, подрывая основы самоорганизации. Такая зависимость от государства обеспечивала внешнюю политическую лояльность в сочетании с внутренним скрытым недовольством и растущими претензиями. Последние, кстати, часто предъявлялись именно к качеству обеспечения, а не к недемократичным принципам формирования социальной политики.

Именно поэтому социальному государству удалось развить общество, однако не получилось использовать его социально-культурные ресурсы для нового прогрессивного витка. Тем не менее принцип ориентации на цели социального развития и принцип интегрированности в сочетании с подлинной демократией — это очень продуктивные принципы, которые можно и нужно использовать для выхода из кризиса. По сути, социальное государство интегрированного и демократического типа является инструментом, но не самоцелью прогрессивных социальных преобразований. Очень важным принципом при формировании такого социального государства является общественный контроль над развитием и управлением социальным сектором общественного производства. Такие сферы, как образование, здравоохранение, культура и так далее не могут более управляться непрозрачным бюрократическим способом — в управлении ими должны участвовать все структуры гражданского общества.

Сегодня реформы приводят к дефрагментации социального государства, к выдавливанию из него стратегической, развивающей составляющей. Инструментами такого давления на социальные права и гарантии являются коммерциализация и бюрократический контроль. Локальные социальные проекты, даже масштабные, не могут компенсировать ущерба от потери социальной политикой комплексности и системности. «Услуги», даже бесплатные, не заменяют права, как подачки не заменяют расширение жизненных возможностей, обеспеченных бесперебойным функционированием инфраструктуры, отвечающей за социальное развитие. Несколько дорогостоящих медицинских центров не заменят множества поликлиник, закрываемых и реорганизуемых сегодня повсюду в малых городах и районных центрах. Несколько крупных и достойных университетов не смогут удовлетворить потребность в образовании населения огромной страны. Адресная социальная помощь работает больше на консервацию и воспроизводство бедности, чем на её устранение. Ведь, необходима постоянная, довольно дорогая система проверки документов, подтверждающих бедность, границы которой оцениваются весьма формально. При сокращении возможностей социальной мобильности из-за дефрагментации и коммерциализации социальной сферы пособие становится единственным источником существования для бедных слоёв. Найти работу с заработком выше пособия трудно, если недоступно образование, отказаться от льгот невозможно из-за роста цен на медицину, транспорт и т. д. Получается, необходимо изо всех сил сохранять свою бедность, держаться за неё как за единственное средство существования. Вот такой парадокс.

Таким образом, реформы социальной сферы подрывают саму основу воспроизводства общества, сокращая его шансы на развитие. Это обуславливает длительность и системность текущего кризиса — сегодня не просто подорван человеческий потенциал общества, но и в значительной степени разрушены механизмы его накопления.

Неконструктивность исходных концепций губит любые попытки социального проектирования, а отсутствие осознанных стратегически и тактически операционализированных целей социального развития делает социальные расходы неэффективными даже тогда, когда они вроде нацелены на конкретный социальный результат. Было бы неправильно обвинять во всём только коррупцию, которая у нас, как правило, отвечает за всё. Разумеется, нецелевое «освоение» бюджетов социальных проектов происходит постоянно, но коррупция не есть исходная причина неэффективности социальных расходов. Более того, сама эта неэффективность, бессистемность и произвол в социальном проектировании становится естественной базой коррупции.

Как для экспертного, так и для обыденного понимания самое сложное сегодня — это осознание системности кризиса. Между тем сегодняшний кризис — это кризис социальных институтов, кризис ценностей и устойчивых моделей поведения. Самый громкий и последовательный методологический ответ на это — постмодернизм, который просто фиксирует бесконечность изменений без целей и оснований. Классик постмодернизма Зигмунд Бауман говорит о том, что человечество принуждено жить в ситуации неразрешимых моральных дилемм. На самом деле неразрешимость моральных дилемм — не объективный факт, не неизбежное следствие усиливающегося многообразия и сложности общественных отношений. Это следствие кризиса морали, когда широко рекламируемый «плюрализм ценностей» подменяет сегодня их гуманистическую иерархию. И не последнюю роль здесь сыграл кризис, тупик развития социального государства, ставшего в прошлом веке символом социального прогресса, бесспорным гуманистическим достижением.

Этот кризис очевиден при поиске субъекта и ближайших целей, лозунгов перемен. В современном российском обществе можно вполне уверенно констатировать социальное недовольство, вызванное неолиберальными реформами образования и здравоохранения, разрушением общественного транспорта. Но это не означает, что в нашем обществе консолидируется общественный субъект, способный осознанно выступить в защиту социального государства. В массовом сознании сегодня социальное государство — это государственный патернализм, набор льгот и поблажек. В сознании россиян государство — это такой забавный гибрид Левиафана и Деда Мороза, который может одарить, а может и проглотить. Но, так или иначе, государство рассматривается обыденным сознанием как единственный субъект, способный на действие. Новое социальное государство, основанное на творчестве, на активности и развитии, сегодня вряд ли может быть воспринято даже на уровне лозунга. И демократия сегодня, будучи необходимой целью и средством прогрессивных преобразований, не может автоматически стать основой консолидации социальной базы прогрессивных реформ. Российское общество сегодня атомизировано, разобщено, в нём доминирует индивидуальный интерес и индивидуализированные практики. Поэтому идея вседозволенности и бесконтрольности, защищённости частной жизни хорошо укоренена в сознании, а вот идеи ответственности и коллективизма — значительно меньше. И, главное, наше общество страдает от катастрофического дефицита солидарности. Всё это затрудняет формирование социального субъекта даже на фоне очевидного недовольства.

Консолидирующей целью могут стать инфраструктурные преобразования. Сейчас в России трудно выработать комплексную позитивную программу, даже широко и конструктивно обсудить не просто. А вот программу преобразований в здравоохранении, прежде всего остановку оптимизации и реорганизации медицины, прекращение бесконечных инноваций в образовании, вполне можно предложить как социальную программу-минимум. Восстановление транспортной инфраструктуры в регионах также можно рассматривать как консолидирующий социальный проект. Главной задачей этих программ будет пробуждение грахщанской активности, выявление и оформление сознающего себя, активного социального субъекта. При этом предложить такие проекты можно через структуры, отколовшиеся от консервативных, аффилированных с властью организаций — региональные отделения ФНПР, КПРФ и — даже — «Единой России». Это станет возможным по мере развития кризиса, когда региональные ячейки «столпов стабильности» вынуждены будут радикализироваться, сталкиваясь с конкретными социальными проблемами и требованиями рядовых членов организаций.

Математические модели планирования: воспоминание о будущем

Даниил Григорьев

Доклад на конференции

На этой конференции мы заслушали массу интереснейших сообщений, освещавших неолиберализм с различных сторон — экономической, социальной, политической и даже культурно-этической. Фактические данные, реальные иллюстрации губительности этой идеологии показали, насколько сегодня актуальна нужда в радикальном переосмыслении всех практик последних десятилетий. Тем не менее я хочу, как говорится, зайти с другой стороны.

Важно отметить, что ярче и показательнее всего о всевластии, доминировании какого-либо комплекса идей и методологии говорят вовсе не вопросы, которые поднимают в ходе обсуждения, а как раз темы, которые принято обходить полнейшим молчанием. «Всем всё ясно, вопрос закрыт» — подобный вердикт, вынесенный неизвестно когда и неизвестно кем, блокирует любой возникающий диалог, в ходе которого могут появиться «неудобные» вопросы.

Наиболее показательным здесь является обсуждение (точнее, его отсутствие) всевозможных авангардных моделей управления экономикой, базирующихся не только на различных вариантах общественной собственности, но и не использующих деньги в качестве основного регулирующего механизма. Стоит отметить, что подобный вопрос активно обсуждался в академической среде (преимущественно в 1920-1930-е годы), хотя никакого однозначного ответа в итоге не получилось — так или иначе, стороны сошлись в том, что даже в социалистической экономике необходимы некоторые рыночные элементы.

Видимо, самым популярным доводом можно считать так называемый калькуляционный аргумент Мизеса-Хайека, впервые изложенный Людвигом фон Мизесом в его сочинении 1920-го года1. Он утверждал, что будто без использования механизма цен в принципе невозможно никакое рациональное распределение ресурсов. При этом впоследствии не делалось никакой поправки на технический прогресс, появление новых видов техники, возможностей массовых синхронизированных вычислений.

Складывается достаточно любопытная картина, когда всеми признаётся, что научные достижения — это здорово и удобно, вот только сфера их применения должна оставаться довольно ограниченной: онлайн-

игры, финансовые транзакции, оптимизация производственных цепочек, даже автомобили на автопилоте, но только не задачи первостепенной общественной важности.

В свете этого хотелось бы упомянуть о двух проектах перестройки экономического управления на научных, технических основах, которые с разной степенью успешности были воплощены в 60-70-е годы XX века.

Первым из таких проектов является система ОГАС академика Виктора Михайловича Глушкова (под чьим руководством в 1966-м году воздали первую в СССР персональную ЭВМ «МИР-1»), Как описывает систему сам Глушков в своей книге2, «В решениях XXIV съезда КПСС ОГАС определена как Общегосударственная автоматизированная система сбора и обработки информации для учёта, планирования и управления… Помимо учёта и текущего управления главной задачей вертикальных связей в ОГАС является обеспечение системы объёмно-календарного территориально-отраслевого планирования во всех звеньях экономики (от Госплана СССР до цеха, участка, а в краткосрочном планировании и до отдельных рабочих мест)… Смысл вертикальных связей в ОГАС в этом аспекте состоит в том, чтобы обеспечить интеграцию локальных программ по всем уровням иерархии территориального управления, вплоть до общесоюзного уровня».

Собственно, саму задачу построения такой системы перед Глушковым в 1962-м году поставил председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Хотя фактически идея кибернетизации советской экономики не принадлежит самому Глушкову (её пионером принято считать Анатолия Ивановича Китова, какое-то время он работал в команде Глушкова), именно с Виктором Михайловичем связан наиболее драматичный и наиболее близкий к реальному применению этап исследований и разработки.

Забегая вперёд, можно сказать, что полноценной реализации ОГАС не получила, если не считать локальных проектов автоматизации, как, например, на Львовском телевизионном заводе. Причиной тому явилась и косность бюрократической системы, властные амбиции представителей политической элиты, высокая (сравнимая и даже превосходящая космическую программу) стоимость реализации, привлекательность альтернатив в виде плана реформ Либермана и многое другое. Наиболее детально эта полная трагизма история изложена Б. Н. Малиновским3.

Освещая основные идеи, продвигаемые Глушковым, следует заметить прежде всего принцип комплексности управления, являвшийся характерной чертой советской экономики — все заводы, предприятия, территориальные и отраслевые единицы могли быть объединены общей компьютерной сетью, способной планировать и координировать общую деятельность не на основе деклараций и формальных целей, но на основе реальных возможностей и технических особенностей каждого из мелких звеньев цепи. Глушков подмечал, что подобный тип управления нереализуем в странах с капиталистическим укладом, т. к. в принципе невозможно заставить фирмы раскрывать госорганам все данные, в том числе относящиеся к коммерческой тайне.

Следующий немаловажный пункт — это изживание товарных рудиментов экономики. Глушков полагал, что именно эти пережитки потенциально представляют наибольшую угрозу стабильности советской модели. Для этого он предполагал ввести безналичную систему расчётов не только между предприятиями, но и на частном уровне. Далее, предлагалось разделить всю денежную систему на два контура — в одном бы обращались только «легальные» средства, полученные на личные счета от предприятий, которые нельзя было бы передать кому-то ещё или обналичить, а в другом, «нелегальном», оставалось бы всё прочее, используемое для частной перепродажи, оказании мелких услуг и тому подобного. В перспективе «легальный» сектор мог бы вытеснить или как минимум значительно сократить все теневые операции. При полном охвате экономики можно было бы вести речь и о переходе на полностью безденежные модели распределения.

Наконец, большую роль отводил Глушков и демократизации сферы потребления. Ведь если при производстве советские граждане были объединены, то индивидуальное потребление их разобщало. Бороться с этим Глушков предлагал созданием своеобразных районных клубов потребления, в котором желающие смогут не только размещать заказы на те или иные продукты (в частности, осуществляя этим обратную связь, критично важную для любого планирования), но и делиться своими соображениями, обсуждать с соседями наиболее оптимальные схемы приобретения и потребления товаров.

Глушков полагал, что если не принять подобных мер, то СССР всё равно столкнётся с серьёзным экономическим кризисом, решение которого обойдётся куда дороже и будет сопряжено с куда большим набором неприятностей. Увы, в 1982-м году в возрасте 58 лет Глушков скончался, и хотя в какой-то форме наработки ОГАС ещё теплились несколько лет, с развалом СССР и переходом к радикальному неолиберализму эти идеи остались в прошлом окончательно.

Надо сказать, что независимо от СССР история дала ещё один пример попытки внедрения кибернетики в общественную жизнь — эта попытка связана с именем английского учёного Энтони Стаффорда Бира и, конечно, президента Чили Сальвадора Альенде.

В самом начале 1970-х Бира, уже имевшего ряд проектов в промышленности Чили, пригласило правительство для реализации масштабной идеи о переходе на новый качественный уровень управления хозяйством. Бир с головой погрузился в работу, и вскоре был развёрнут проект Киберсин4, во многом схожий с предполагаемой системой Глушкова.

Одной из отличительных особенностей была так называемая аль-гедоническая цепь, исходящая из соображений Энтони касательно теории жизнеспособных систем. Так же, как и Глушков, Бир предлагал связывать все предприятия, отрасли и даже отдельные рабочие места единой системой мониторинга, обеспечивавшей постоянное наблюдение за текущими изменениями. Бир был открытым критиком советского планирования, полагая, что планирование на такие большие сроки, как 5 лет, не может быть достаточно эффективным, если периодически не проводится ревизия этих планов, не оценивается актуальное состояние дел. Впрочем, не был он апологетом и капиталистических моделей — помимо того, что они исключают массы из процесса принятия решений, их статистика также работает слишком медленно (новые данные появляются спустя 6-12 месяцев), когда от них может быть больше вреда, чем пользы.

Движимый стремлением исключить замалчивание мелких проблем, Бир опирался на идею работы человеческой нервной системы — любые проблемы на местах, если они не решались вовремя, усиливали сигналы «раздражения», переходя на всё более и более высокие иерархические позиции. Потенциально даже проблемы с функционированием оборудования на отдельной фабрике могли дойти до уровня президента. Общее управление, равно как и аналитика глобальной ситуации, должна была производиться в так называемой управленческой комнате (operation room), где можно было не только посмотреть на жизнь страны в реальном времени, но и оценить различные последствия принятия тех или иных решений.

Параллельно с этим предполагалось развернуть систему сбора мнения населения по самым важным вопросам (например, обращаясь к народу в телеэфире), снабжая частные жилища специальной аппаратурой.

Увы, проект Бира также не успел заработать в полную силу. Добившись некоторых успехов (в частности, Киберсин сумела предотвратить последствия масштабной забастовки владельцев частных грузовиков, хотя транспортное снабжение осуществлялось при помощи 20 % оставшихся автомобилей), система была разрушена после военного переворота генерала Пиночета, который тоже предпочёл насильственное насаждение неолиберализма изощрённым техническим решениям.

Подводя итог выступления, хочу сказать, что эти примеры не являются просто достоянием истории. Напротив, они показывают, что даже 30, 40 и даже 50 лет назад техническое развитие человечества позволяло внедрить подлинно прогрессивные методы управления и контроля, о которых политические и общественные деятели XIX века могли лишь мечтать. Стремительное развитие информационных технологий, происходящее в последние десятилетия, делает задачу перехода на подлинно инновационные методы регулирования и развития общества не только прихотью нескольких энтузиастов, но условием выживания всех гуманистических завоеваний истёкшего века.

Технологическая стагнация в глобальной экономике

Александр Мальцев

Доклад на конференции1

Рубежной вехой в развитии мировой экономики начала XXI столетия стала Великая рецессия 2007–2009 гг., поставившая под сомнение перспективность вылившейся в финансиализацию2 постиндустриальной модели хозяйствования и освободившая экспертов из плена иллюзий, будто главенством в глобальной экономической иерархии страны ОЭСР обязаны исключительно развитию индустрии услуг и информационно-коммуникационной сферы. Идеалистические заявления о том, что «роль Америки заключается в снабжении глобального хозяйства знаниями и услугами, а не вещами» [Gertner, 2011], и призывы не беспокоиться об «упадке обрабатывающей промышленности… потому что мы (США и другие развитые государства. — А. М.) стали экономикой идей» [Has-sett, 2010] вытеснили совсем другие представления. «Американцы построили свою жизнь на продаже друг другу домов, которые они приобретают на деньги, взятые в долг у Китая, — мрачно иронизирует лауреат Нобелевской премии по экономике 2008 г. П. Кругман, — промышленность, некогда главная сила США, находится в окончательном упадке» (Krugman, 2011]. Один из разработчиков теории информационной экономики, профессор Колумбийского университета Дж. Стиглиц пришёл к выводу, что дальнейшее форсирование перетока факторов производства из вторичного в третичный сектор чревато для экономики Соединённых Штатов повторением сценария 1929–1933 гг. [Stiglitz, 2012]. Большую озабоченность «финансовой гипертрофией» выражает другой Нобелевский лауреат Р. Солоу: «Сохраняется подозрение, что процессы финансиализации зашли слишком далеко… финансовая активность абсорбирует такое количество ресурсов (особенно интеллектуальных) и создаёт такую потенциальную нестабильность, которые не компенсируются потенциальными выгодами от её развития» [Solow, 2013].

Схожие идеи высказывают видные российские специалисты. Так,

В.В. Лукашевич и С.Ф. Сутырин, анализируя последствия и причины финансово-экономического кризиса 2007–2009 гг., подчёркивают: «современный кризис стал первым в новейшей истории кризисом формирующейся глобальной экономики знания» [Лукашевич, Сутырин, 2009, с.8]. В.Т. Рязанов указывает на «зыбкость и уязвимость к внешним шокам» постиндустриальной хозяйственной системы. «Развивая сервисный сектор, делая только на него ставку в стратегии развития, — резюмирует экономист, — невозможно обеспечить стабильное и независимое развитие страны» [Рязанов, 2013, с. 15]. По мнению Л.С. Бляхмана, индустриальная модель развития мирового хозяйства переродилась в рентно-долговой капитализм — корпоротократию — «союз правительств, банков и корпораций», который «приводит ко всё большему несоответствию между системой управления и фундаментальными целями общества, к обогащению немногих и обнищанию большинства» [Бляхман, 2013, с. 7].

Одной из наиболее плодотворных попыток объяснения роста справедливых опасений экспертного сообщества в перспективах постиндустриализма нам представляется гипотеза немецкого исследователя Г. Менша о «технологическом тупике», связывающая происхождение крупных социально-экономических катаклизмов и вызванную ими модификацию общественных настроений с запаздыванием появления прорывных инноваций [Mensch, 1979]. Развивая эту идею, академик В.М. Полтерович выдвинул гипотезу о том, что выступавшие двигателем социально-экономического развития постиндустриального общества цифровые нововведения к середине 2000-х гг. исчерпали потенциал своего роста, а зародышевая стадия формирования био-, нанотехнологий не позволяла им взять на себя функцию локомотива хозяйственного прогресса, что, в конечном счёте, и стало одним из главных катализаторов раздувания разрушительных пузырей, надутых не находящим мест прибыльного приложения вне спекулятивных операций с недвижимостью и производными финансовыми инструментами капиталом [Полтерович, 2009]. В свою очередь, С, Ю. Глазьев доказывает обусловленность экономического кризиса 2007–2009 гг. процессами замещения технологических укладов [Глазьев, 2009].

Примечательно, что даже мейн-стримные экономисты, ранее достаточно редко уделявшие внимание воздействию технологического фактора на функционирование глобального хозяйства, начали увязывать проблемы современной мировой экономики с инновационной стагнацией. Например, профессор университета Джорджа Мэйсона Т. Коэун с сожалением констатирует, что в настоящее время человечество вышло на технологическое плато и вряд ли в ближнесрочной перспективе стоит ожидать серьёзного улучшения жизненного уровня людей. Более того, экономист рисует пессимистичные картины недалёкого будущего, где дальнейшее развитие информационных технологий чревато углублением разделения общества на класс обладателей высоких компетенций (их доля, по оценкам учёного, составит 15 % населения Земли, а уровень благосостояния будет соответствовать доходам сегодняшних миллионеров) и «оставшуюся часть, которая столкнётся со стагнацией роста доходов и ужасными карьерными перспективами» из-за замещения их рабочих мест искусственным интеллектом [Цит. по: Flowers, 2013].

Как видим, попытки установить взаимосвязь между технологическими сдвигами и кризисными моментами в современной мирохозяйственной практике получили широкое освещение в литературе. Вместе с тем, такие вопросы как источники текущей инновационной паузы, выявление её специфических характеристик, а также проблем, порождаемых технологической стагнацией, и роль развивающихся стран в наступлении «инновационного штиля» требуют дополнительного рассмотрения. Исследование этих явлений станет предметом нашего изучения в данной статье. Сначала мы установим отличительные черты «технологического тупика», в котором оказалась мировая экономика в 2000-е гг. и систематизируем причины, породившие этот феномен. Затем перейдём к анализу проблем, вызванных инновационной паузой и выявим «ответственность» emerging markets в замедлении технического прогресса.

1. Причины и отличительные черты инновационной паузы 2000-х гг.

Принципиальным отличием текущей «инновационной паузы»3, которая, как показывает экономическая история, всегда сопровождает процессы замещения технико-экономических укладов, стала её продолжительность. Всё больше экспертов указывают на перманентный дефицит новых технологических решений и научных открытий, с которым столкнулась глобальная экономика в последние десятилетия. Так, расчёты Дж. Хюбнера, сотрудника пентагоновского центра военно-морской авиации в Чайна Лейк показывают, что к середине 2000-х гг. человечество уже создало 85 % «экономически целесообразных» инноваций (к 2038 г. этот показатель достигнет 95 %), а уже к 2024 г. ежегодное число создаваемых в мире научно-технических новинок упадёт до уровня Средневековья [Huebner, 2005, р. 980, 983]. В свою очередь, профессор Северо-Западного университета в Чикаго Р. Гордон акцентирует внимание на малозначимости информационного сектора для повышения хозяйственной эффективности и достатка людей: «Изобретения, созданные после 2000 г., ориентированы на развлечения, миниатюризацию, ускорение работы и интеллектуализацию коммуникационных гаджетов, но это не привело к серьёзным изменениям в производительности труда и уровне жизни по сравнению с электрическим освещением, автомобилем или водопроводом». Отсюда экономист делает неутешительный прогноз: «Будущий рост реального душевого ВВП будет медленнее, чем в любой из периодов начиная с конца XIX столетия» [Gordon, 2012, р. 2]. Ещё более пессимистичной точки зрения в отношении дальнейшего развития стран Запада, ввиду замедления инновационного процесса, придерживается профессор Иешива университета (г. Нью-Йорк) Я. Вайг, предрекающий державам-лидерам современности участь позднего Рима и цинского Китая, чьи элиты продолжению технологической гонки предпочли поддержание статус-кво и, в конечном счёте, оказались неспособны «дать отпор натиску варваров» [Vijg, 2011, Р- 210].

В чём же причины феномена технологической стагнации? В обобщённом виде можно выделить два основных подхода, объясняющих природу замедления научно-технического прогресса. Пожалуй, наиболее популярным объяснением инновационной стагнации начала XXI столетия является институциональная гипотеза, связывающая торможение генерации новых знаний и открытий с нежеланием общества, достигшего стадии зрелости, жертвовать комфортом во имя нарушающих привычный порядок вещей и не сулящих быстрой экономической отдачи технико-экономических нововведений. По мнению сторонников данной теории, единственным средством борьбы с «инновационной меланхолией», в которую погрузилась современная мировая экономика, теоретически может выступить «нарушение планетарной стабильности» под воздействием «деградации окружающей среды и крупного вооружённого конфликта», только и способных вынудить хозяйствующих субъектов активизировать развитие науки и технологий [Vijg, 2011, р. 210–211]. Впрочем, даже сами последователи этой концепции признают, что риск наступления подобных событий, к счастью, минимален и поэтому едва ли способен оказать стимулирующее воздействие на процессы разработки остро необходимых глобальной экономике фундаментальных открытий [Vijg, 2011; Geim, 2013]. Другая группа исследователей связывает «научно-технологическую спячку» последних десятилетий с не зависящими от экзогенных факторов причинами, усматривая корень проблемы в первую очередь в достижении предела развития когнитивных способностей человека, чей ограниченный потенциал, собственно, и стал главным препятствием для запуска очередной инновационной волны. Выход из сложившейся ситуации приверженцы подобных представлений видят в замене человеческого разума, якобы не справляющегося с резко расширившимся набором задач, искусственным интеллектом [Kurzweil, 2005]. Однако ряд последних работ ставит под сомнение декадентский рефрен «технологического уныния», пронизывающий современное обществоведение. Например, расчёты профессора Открытого университета Нидерландов В. Вестеры показали, что «устаревший» человеческий мозг, не претерпевший каких-либо изменений за последние 100 тыс. лет, с его пиковой вычислительной мощностью 1016 операций в секунду по-прежнему мощнее современного компьютера, на 5 порядков превосходя аналогичный показатель одного из наиболее производительных процессоров Intel Core i7 Extreme Edition i980 EE (10" калькуляций в секунду) [Westera, 2013, p. 32].

Предваряя изложение собственной позиции по данному вопросу, тем не менее, признаём — инновационная пауза отнюдь не является плодом фантазии излишне рефлексирующих любителей научной фантастики. Так, используя систематизированный профессором Я. Вайгом список основных открытий человечества, можно обнаружить снижение числа фундаментальных новшеств, созданных в глобальной экономике, с 1,4 в год в 1972–1989 гг. до 1,0 — в 1989–2006 гг. [Vijg, 2011, р. 230–231] Нельзя не обратить внимание и на сравнительно невысокую динамику совокупной факторной производительности, демонстрируемую лидером глобальной экономики — Соединёнными Штатами, которые в 2000-е гг. (1,5 %) смогли превзойти результат 1990-х гг. (1,0 %), но так и не превысили показатель «золотой эры» 1950–1973 гг. (в среднем 2 % за год) [Shackleton, 2013, р.5].

Вдвойне примечательно, что далеко не все учёные воспринимают инновационный «штиль» и низкие темпы производительности как явное предзнаменование скорого возвращения Тёмных веков. Скажем, профессор Стэнфордского университета П. Дэвид доказывает, что внедрение таких крупных новшеств, как генератор постоянного тока, всегда сопровождалось продолжительным «диффузионным лагом», поэтому не следует требовать от инноваций «моментального» макроэкономического эффекта [David, 1990]. П. Кругман просит читателей «The New York Times» не спешить с выводами об исчерпании потенциала цифровой революции и предрекает скорое начало хозяйственного подъёма, разгоняемого началом второй фазы информационно-коммуникационного переворота, базирующегося, в отличие от первой стадии, на беспроводных технологиях [Krugman, 2013]. Разделяя технооптимизм принстонского экономиста и жизнеутверждающий тезис одного из ведущих мировых экспертов в области истории развития технологий, профессора Северо-Западного университета Дж. Мокира — «будущее должно принести нам больше технического прогресса, чем когда-либо ранее» [Mokyr, Is Technological Progress], сформулируем своё видение первопричин рассматриваемой «технопаузы». С нашей точки зрения, глобальная инновационная пауза 1990-2010-х гг. детерминировалась взаимоналожением завершения холодной войны, вынуждавшей противоборствующие стороны щедро финансировать программы фундаментальных исследований, и стартовавшей за падением железного занавеса мощной волны глобализации, которая, с одной стороны, активизировала процессы выноса отраслей материального производства на периферию мирового хозяйства, позволив государствам ОЭСР снизить объём потребления природных ресурсов, одновременно улучшая экологическую ситуацию в своих странах, но с другой — пошатнула позиции индустриальной сферы как главного заказчика инноваций. В результате «информационное общество», мыслившееся теоретиками постиндустриализма оптимальной формой социально-экономического развития, максимально полно раскрывающей творческий потенциал личности, и зиждившееся на взаимодополнении промышленности и наукоинтенсивных видов услуг, переродилось в деиндустриализированную социально-экономическую систему с гипертрофированным сервисным сектором. Её сущностные характеристики рассмотрим сквозь призму проявившихся важнейших проблем размывания индустриального каркаса и его замещения приобретшим угрожающие масштабы торгово-финансовым комплексом, упразднения модели социально-рыночного хозяйства и раскручивания производства создававшихся в рамках парадигмы «планируемого устаревания» товаров.

2. Проблемы, детерминированные технологической стагнацией

Финансиализация экономик абсолютного большинства развитых стран (если в 1970 г. только в двух государствах ОЭСР — Мексике и Франции финансы создавали более 1/5 ВВП, то в 2008 г. в 28 из 34 участниц данной организации этот показатель превышал 20 %, а в 15 державах -25 % валового внутреннего продукта) [Assa, 2012, р.36] обернулась окончательным вытеснением «денежными менеджерами» промышленников в качестве ключевых персонажей экономической жизни. В конечном счёте это вылилось в переориентацию инновационного процесса с создания новшеств, приносящих реальный народнохозяйственный результат, на конструирование широкого спектра финансовых инструментов, которые, по меткому замечанию П. Кругмана, «никак не помогают обществу… но совершенствуют способы надувания пузырей, уклонения от законов и де-факто создают схемы Понци» [Krug-man, 2009]. Так, если за 1970–2006 гг. в глобальном хозяйстве появилось лишь 46 прорывных открытий в «материальной» сфере [Vijg, 2011, р. 230–231], то число созданных только в 1970-е гг. новых финансовых продуктов превысило 100 единиц [Flood, 1992, р. 3]. Более того, недавние эконометрические исследования подтвердили обоснованность сетований Нобелиата. Например, экономистам Банка международных расчётов С. Чеккетти и Э. Харруби удалось выявить отрицательное влияние «излишне разросшихся финансов» на экономический рост и тем самым опровергнуть устоявшееся представление «чем больше финансов, тем больше экономического роста». В частности, учёные установили, что в странах с динамично развивающимся финансовым сектором рост производительности труда в наукоёмких отраслях обрабатывающей промышленности уступал 2 % аналогичному показателю «морально устаревших» производств в государствах с «низко растущими финансами», а в целом рост занятости в сфере финансов на 1,6 % «съедал» 0,5 % прироста ВВП на одного работающего. Кроме того, всё большую озабоченность экспертного сообщества вызывает межсекторальная конкуренция за человеческий капитал, обостряющаяся в условиях, когда «люди, в другую эпоху мечтавшие найти способ лечения онкологии или полететь на Марс, сегодня мечтают стать менеджерами в хедж-фондах» [Cecchetti, Kharroubi, Reassessing the Impact of Finance on Growth], Нельзя отрицать, что для подобных суждений есть необходимые основания. В частности, в конце 2000-х гг. 20 % выпускников математических факультетов британских университетов ежегодно пополняли ряды биржевых и банковских служащих [Higher Education in Science, Technology, Engineering and Mathematics (STEM) Subjects, p. 34], a 47 % студентов Гарварда после получения диплома трудоустраивались в различных финансовых учреждениях [Wadem 2013, р. 49].

Несмотря на драматичность ситуации, мы не склонны вливаться в хор критиков, демонизирующих финансовую сферу и возлагающих на неё ответственность за все неурядицы, накопившиеся в мировой экономике за последние десятилетия [Stiglitz, 2010; Johnson, Kwak, 2010]. По нашему мнению, одной из решающих причин «сервисной гипертрофии» и других структурных перекосов, поразивших экономики развитых стран, стало сохранение веры в возможность пребывания на вершине мирохозяйственной пирамиды за счёт производства, грубо говоря, одних информационных технологий и ноу-хау, в то время как другие отрасли материального производства, исходя из логики эпохи «компьютерного оптимизма» 1980-2000-х гг., подлежали трансферту за рубеж [Иноземцев, 2011]. Как следствие, нехватка инвестиционных ресурсов и интенсификация миграции промышленного потенциала за пределы материнских стран (скажем, за 2000–2009 гг. капитальные затраты американских ТНК обрабатывающего сектора за рубежом выросли на 9 %, а внутри страны, напротив, снизились на 50 %) [Atkinson, et al„2012, р.53] обострили проблему безработицы и привели к снижению доходов значительной части населения. В одних Соединённых Штатах за 2000–2009 гг. произошло сокращение 5,8 млн рабочих мест в индустрии [Lawrence., Edwards, 2013, р. 1], а рассчитанная в постоянных ценах средняя еженедельная заработная плата в 2010 г. (297,8 дол.) уступала «самой себе» образца 1972 г. (341,7 дол.) 13 % [Economic Report of the President, p. 380]. В совокупности эти факторы запустили процессы расстыковки глобального совокупного спроса и совокупного предложения, что наиболее рельефно проявилось в быстром росте числа простаивающих основных фондов: за 1997–2009 гг. в США недоза-грузка производственных мощностей возросла с 15,8 до 31,4 % [Economic Report of the President, 2013, p. 387]. В результате доходность инвестиций в реальном секторе держав Триады за 1973–2006 гг. упала с 16,3 [Chan-Lee, Sutch, Profits and Rates of Return] до 8-10 % [Baaquie, 2010, p.7], тем самым стимулируя переток капитала на финансовые рынки, где норма прибыли накануне кризиса 2007–2009 гг. колебалась в диапазоне 15–25 % [Sinn, 2010].

Вторая фундаментальная проблема современной модели мирового хозяйствования, выразившаяся в крушении общества всеобщего благоденствия и его болезненном замещении «обществом участия», «где каждому придётся в большей степени отвечать за собственное благосостояние» [Привалов, 2013, с. 10], также во многом стала следствием деградации индустриального базиса. Наиболее выпуклым её проявлением является набирающая силу тенденция к размыванию несущей опоры экономической стабильности — среднего класса, чья доля в структуре населения даже такой образцовой в социально-экономическом смысле страны, как ФРГ, за 1997–2010 гг. снизилась с 65 до 58 %,4 и углублению имущественной пропасти (в странах ОЭСР за 1985–2010 гг. коэффициент Джини поднялся с 29,0 до 31,6 %) [An Overview of Growing Income Inequalities in OECD Countries]. Чаще всего обвинения в «великом расслоении» предъявляются политикам-неоконсерваторам, которые, по мнению П. Кругмана, «свернули государства благосостояния» в интересах «горстки супербогачей и ряда крупных компаний» [Кругман, 2009, с. 17]. Шведский исследователь Л. Дальстрем прямо возлагает вину за беспрецедентное перераспределение богатства на национальном, а также на мировом уровне на «с рвением лоббируемый международным капиталом… вероломный дискурс свободного выбора» [Dahlstrom, How the Neoliberal Berserk Fury Destroys the Welfare Sector — the Case of Sweden]. Однако простота данных объяснений не должна вводить в заблуждение. Эрозия институтов, поддерживавших относительное равенство доходов, стала лишь одним из звеньев комплекса процессов демонтажа велферизма5 / welfarism, вызванного, с нашей точки зрения, не столько безволием идущей на поводу у крупного бизнеса элиты, сколько потребностью адаптации хозяйственных систем развитых стран к новым реалиям «беспромышленной» эры, чьё наступление обусловливалось переплетением двух объективных закономерностей: деиндустриализации экономики и старения населения. Так, углубление интернационализации экономической деятельности, изначально интерпретируемое как однозначно положительное явление, открывающее перед государствами ОЭСР «возможность направить выполнение рутинных инженерных задач в страны с излишками рабочих… а самим передислоцировать рабочую силу и капитал в отрасли, создающие более высокую добавленную стоимость, и передовые НИОКР» [TheNew Global Shift], привело к неожиданным результатам. Скажем, в США вместо запланированного на 1998–2008 гг. Бюро трудовой статистики создания 2,8 млн вакансий в high-tech индустрии произошло сокращение 68 тыс. рабочих мест в высокотехнологичных отраслях [Zaccone, Has Globalization Destroyed the American Middle Class?]. Надежды на то, что низко- и средне-квалифицированные трудящиеся, подгоняемые усиливаемой глобализацией конкуренцией с мигрантами, будут повышать свою компетенцию и пополнят ряды высокооплачиваемых специалистов, также не оправдались. Из 27,3 млн рабочих мест, созданных на территории Соединённых Штатов в 1990–2008 гг., 97,7 % абсорбировалось неторгуемым сектором (государственными услугами, здравоохранением, розничной торговлей, строительством, гостиничным и ресторанным бизнесом), где средняя добавленная стоимость на одного занятого в 2008 г. (80 тыс. дол.) более чем в 1,5 раза отставала от показателя (122 тыс. дол.) торгуемой части американской экономики (прежде всего промышленности и сельского хозяйства) [Spence., Hlatshwayo, 2011, р. 4, 25]. Параллельно в занятых строительством постиндустриальных экономик Северной Америке и ЕС усилилось старение населения, ставшее непростым испытанием для социально ориентированных моделей хозяйствования, укоренившихся в данных регионах с середины XX столетия. Например, удельный вес трудоспособных лиц в общей численности жителей стран ОЭСР упал с 62,1 % в 1970 г. до 50,0 % в 2010 г.6, потребовав увеличения только затрат на пенсионные выплаты с 5 до 9 % ВВП [Clements, et al„2012, р. 1–2], а дальнейшее увеличение количества пожилого населения в общевозрастной структуре государств «золотого миллиарда» на 1 %, по расчётам профессоров Гарвардского университета Дж. Грубера и Массачусетского технологического института Д. Уайза, обернётся ростом расходов на социальное обеспечение пожилых лиц на 0,26 % ВВП [Gruber, Wise, 2002, р. 54].

Попытки прямолинейного решения проблемы финансирования социальных обязательств повышением налоговой нагрузки (за 1970–2010 гг. фискальное бремя в странах ОЭСР в среднем возросло с 27,5 до 33,8 % ВВП7) только упрочили стремление бизнеса выйти за пределы государств базирования. Скажем, в США при увеличении корпоративных доходов за 2006–2011 гг. на 219 млрд дол. лишь 16,7 % прироста формировалось на их территории [Bank, 2013, р. 1308], в результате чего доля налога на прибыль за одно пятилетие снизилась с 2,7 до 1,2 % ВВП8, а в Великобритании 30 % крупнейших национальных компаний в 2006 г. вообще не внесли никаких платежей в казну Соединённого Королевства [Palan, et al., 2010, р. 65]. В свою очередь, упования на мигрантов как на социальную группу, способную заместить на рынке труда поколение выходящих на заслуженный отдых бэби-бумеров и готовую взять на себя груз ответственности за поддержание системы всеобщего благосостояния в работоспособном режиме, лишь подтвердили провидческие слова М Фридмана: «Вы не можете одновременно иметь свободную иммиграцию и социальное государство» [Цит. по: Griswold, 2012, р. 159]. Оказалось, что увеличение за 1988–2011 гг. удельного веса жителей стран ОЭСР, родившихся за границей, с 6,7 [OECD Employment Outlook, р. 170] до 12,5 % всего населения [Cohen, 2013] усилило давление на и без того напряжённые бюджеты государств благоденствия. Так, в 2004 г. средняя семья низкоквалифицированных американских иммигрантов (при их общей численности порядка 15,9 млн чел.), уплачивая 10,6 тыс. дол. налогов в год, получала от всех уровней власти США различных видов помощи на 30,2 тыс. дол. [Rector, 2007, р. 1], а ежегодный ущерб, наносимый незаконной миграцией, к концу 2000-х гг. достиг отметки в 113 млрд дол. [Martin, Ruark, 2010, р. 1] и не компенсировался «прибавкой» к ВВП в 37 млрд дол., создаваемой легальными приезжими. Вместе с тем высокий уровень зависимости т иностранных специалистов (40 % работающих в Соединённых Штатах исследователей со степенью Ph.D. родились за границей [Immigrations Economic Impact], а 33 % британских учёных являются иммигрантами) [Van Noorden, Global Mobility: Science on the Move], которые, как показали недавние исследования [International Mobility of Highly Skilled Workers], при выборе принимающей страны ориентируются не только на размер оплаты труда, но и на качество жизни, вкупе с необходимостью поддержания на стабильно высоком уровне социального обеспечения стареющего местного населения вынудил постиндустриальный мир резко увеличить объём государственного долга, разросшегося за 1960–2012 гг. с 50 [Abbas, et al, 2010, р. 11] до 110 % ВВП государств ОЭСР9 Однако, судя по всему, сложности с финансированием welfare state только начинаются. Скажем, специалисты журнала «The Economist» предупреждают, что дальнейшее превращение «рабочих пчёл в пенсионных трутней» при продолжающемся наплыве низкоквалифицированной иностранной рабочей силы, претендующей на всё большую часть «социального пирога», чревато раздуванием к 2050 г. национального долгового бремени «до уровня 100 % валового национального дохода в Америке, 150 % в целом по ЕС и более 250 % в Германии и Франции» [Цит. по: Razin, et al., 2011, р. 3] со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями для системы велферизма. Помимо этого, в двадцатилетней перспективе от развитых стран для удержания бремени поддержания «обществ социальной справедливости» в районе 1/5 ВВП потребуется целый ряд непопулярных шагов: повышение пенсионного возраста минимум на два года, сокращение пенсий на 12 %, др [Clements, et al., 2012, р 27]. Наверное, наиболее правдиво будущее «социальных государств» в 2013 г. описал король Нидерландов Виллем-Александр: «Классическое социальное государство второй половины XX столетия неспособно поддерживать эти сферы (социального обеспечения и долгосрочного ухода. — А. М.) в их нынешнем объёме… поэтому люди должны сами организовывать свою жизнь и заботиться друг о друге» без помощи правительства [Dutch King Willem-Alexander Declares the End of the Welfare State],

Третьей — по ходу нашего изложения, а не значимости — проблемой современной мирохозяйственной практики выступает прочное укоренение концепции «запланированного устаревания» / planned obsolescence, вынуждающее потребителей, вопреки их реальным потребностям, регулярно обновлять сделанные ранее приобретения из-за заложенного в товарах производителем «запрограммированного» выхода из строя спустя определённый промежуток времени и сдерживающее возрождение индустриального базиса на основе новых прорывных открытий. Данная технико-экономическая парадигма, появившаяся в 1920-1930-е гг. для нейтрализации неотъемлемого спутника системы массового производства — затоваривания рынков, расколола научное сообщество на два лагеря: усматривающих в «контролируемом старении» способ активизации замены устаревших технологий новыми и их антагонистов, убеждённых в том, что подобная стратегия приводит к распылению ресурсов на множественные косметические усовершенствования вместо их концентрации на создании фундаментальных новшеств. По-своему права каждая из сторон.

Сторонники «одноразовых вещей» доказывают, что «если продукты будут слишком надёжными, потенциальные инноваторы будут иметь недостаточное количество стимулов к инвестированию в развитие новых технологий и поэтому экономика может попасть в стагнацию» [Boradkar, 2010, р. 201], подкрепляя свою позицию аргументами из практики современного международного бизнеса, выбравшего в последние десятилетия именно этот путь развития, основанный на так называемых «улучшающих инновациях» / incremental innovations, внушающих покупателю «желание купить что-то чуть более новое, чуть лучшее и чуть раньше, чем необходимо» [Bartels, et al, 2012, р. 11]. Так, за 199Д-2012 гг. удельный вес выручки от продажи изделий, базирующихся на «прорывных технологиях» / breakthrough technologies, в общем товарообороте упал с 32 до 28 % [Drucker, Adjusting to Incremental Innovation Portfolios], a из 261 появившейся в 2000–2004 гг. на рынке потребительских товаров США новой товарной позиции лишь три продукта относились к категории «действительно создающих новую потребительскую ценность» [Roth, Sneader, 2006, р. 2]. Нередко приверженцы доктрины «планового старения» парируют обвинения в намеренном сокращении эксплуатационного срока изделий заботой об окружающей среде, реализуемой путём стимулирования потребителей к покупке более «дружелюбных к природе» товаров следующего поколения. Формально, бессмысленно отрицать положительное влияние на экологию, оказываемое введением стандартов, регулирующих, скажем, содержание вредных веществ в выхлопных газах автомобилей, даже если платой за это стало усложнение конструкции автотранспортных средств и сокращение ресурса их отдельных узлов и агрегатов. Также трудно не согласиться с утверждением, что качество жизни во многом зависит не от частоты появления «радикальных открытий», а от «многочисленных улучшений, крупномасштабной коммерциализации и расширения использования радикальных инноваций». В доказательство данного тезиса чаще всего приводится пример современной фармацевтической промышленности, где доля лекарств, создаваемых в результате модернизации уже существующих препаратов, возросла с 47 % в 1977 г. до 63 % в 2005 г. Именно это, с точки зрения многих специалистов, обеспечило «снижение побочных эффектов, сделало лекарства более удобными для применения… и обеспечило пациентам более комфортную жизнь и более быстрый выход на работу» [Pentkantchin, The Advantages of Incremental Pharmaceutical Innovation].

По нашему мнению, аргументация противников отстраивающейся вокруг «улучшающих нововведений» парадигмы «контролируемого старения» выглядит более сильной. Критический анализ достижений эпохи «одноразовой жизни» развенчивает утопические мечты о том, что «планируемое устаревание станет проводником технологического прогресса» [Cooper, 2013, р. 141]. Едва ли можно отнести к прогрессивным трендам ситуацию с замедлением увеличения продолжительности жизни людей, совпавшим со сдвигом вектора развития глобальной фармацевтической отрасли в сторону «небольших улучшений» старых продуктов: если изобретение одного пенициллина обеспечило в 1944–1972 гг. продление средней человеческой жизни на 8 лет [Kardar, Antibiotic Resistance], то в 1996–2003 гг. создание более чем полутысячи лекарственных модификаций 10 — лишь на 4–5 месяцев [Lichtenberg, 2012, р. 20]. В одной из наиболее high-tech ориентированных отраслей глобального хозяйства — автомобилестроении — в этом плане ситуация немногим лучше, что особенно ярко иллюстрирует сравнение бензо-электрической Toyota Prius, которая, по идее «зелёных», должна вывести человечество в экологически чистое будущее и формально является средоточием всех достижений в сфере транспортного машиностроения последних десятилетий, с традиционным раздражителем «экологически сознательных» граждан — громоздким и технически архаичным Hummer Н1. Срок службы яркого представителя японской школы «планового устаревания» составляет 109 тыс. миль, что в 3,5 раза меньше ресурса американского внедорожника, а за время производства, эксплуатации и последующей утилизации гибрид потребует на 50 % больших энергозатрат в сравнении с монструозным джипом, главным образом из-за сложности изготовления и переработки аккумуляторных батарей [Prius Outdoes Hummer in Environmental Damage].

Причины торжества «одноразового способа производства» видятся нам не столько во внезапной потере бизнесом желания «делать качественно» и тем более не из-за каких-то мифических планов производителей навязать покупателям «некачественный товар, а иногда и товар, прямо угрожающий здоровью человека» [Шарапов, Улыбышева, 2013, с. 75], сколько в переходе глобальной экономики в «беспромышленный» цикл развития, в котором рост обеспечивается не «увеличением доходов населения, привязанных к росту производительности труда», а наращиванием долгов и разогревом инфляции активов, провоцирующих раскручивание спроса [Palley, 2012, р. 4]. В таком контексте вполне очевидным выглядит желание современного бизнеса неукоснительно следовать букве закона, сформулированного в 1932 г. основателем концепции «одноразовой жизни» манхэттенским риелтором Б. Лондоном, согласно которому требуется всеми возможными способами вытравить из потребителей желание «использовать их старые машины, старые покрышки, старые радиоприёмники и старую одежду» [London, Ending the Depression Through Planned Obsolescence],

3. «Великое удвоение» и инновационная пауза

При этом косвенным «виновником» ускорения становления новой модели хозяйствования и её сердцевины — парадигмы «контролируемого старения» как генератора увеличения потребления — стала трансформация Китая из страны, которую ещё в 1999 г. западный истеблишмент не ставил в мировой иерархии выше Бразилии [Segal G. Does China Matter], в ведущую индустриальную державу глобальной экономики. «Китайский фактор» в этом плане, действительно, многогранен. Выделим главное.

Во-первых, дешевизна товаров из Поднебесной (средневзвешенный индекс цен на импортируемые из КНР товары за 1990–2005 гг. снизился с 60 до 53 % среднемирового уровня) [Alvarez, Claro, The China Phenomenon], превратившейся в крупнейшего экспортёра готовой продукции, позволила, с одной стороны, смягчить последствия стагнации реальных доходов населения развитых стран, с другой — существенно облегчить денежным властям государств «золотого миллиарда» задачу борьбы с инфляцией. Так, анализ, проведённый учёными Чикагского университета К. Бродой и Дж. Ромалисом, показал, что в 1999–2003 гг. наращивание Соединёнными Штатами импорта из Китая снизило внутреннюю стоимость изделий краткосрочного пользования на 2,8 % и обеспечило снижение инфляции для 10 % наиболее бедных американцев на 6 % [Kenny, What’s Wrong With China Trade], В таких условиях центральные банки государств ОЭСР пошли на резкое снижение процентных ставок с 8 % в 1994 г. до 4,6 % в 2006 г. [OECD Factbook 2009, р. 102]. что, естественно, подстегнуло кредитный ажиотаж, масштабы которого приняли угрожающие размеры. Достаточно отметить, что долг домохозяйств наиболее развитых государств мира за 1995–2010 гг. увеличился на 1/3 — с 60 до 80 % ВВП ОЭСР [Gir-ouard, et al., 2007, p. 7, Aheame, Wolff, 2012, p. 10]. Между тем вычисления специалистов Банка международных расчётов С. Чеккетти, М. Моханти и Ф. Замполли показали, что в 1980—

2006 гг. увеличение потребительской задолженности в странах ОЭСР на 1 % ВВП «тормозило» рост валового внутреннего продукта на 2,5 % [Сес-chetti, et al., 2011, р. 10].

Во-вторых, интеграция Поднебесной и других трудонасыщенных emerging markets в мировое хозяйство подтвердила злободневность гипотезы оксфордского экономического историка Дж. Хабакука, называвшего дешевизну и большое количество рабочей силы одним из главных препятствий для роста капиталовооружённости и тем самым ускорения технологического прогресса [Habakkuk, 1962]. За 1990-е гг. международный рынок труда пополнили 1,46 млрд трудящихся из развивающихся стран, в результате чего к 2000 г. в мире произошло двукратное увеличение предложения трудовых ресурсов. По оценке профессора Гарвардского университета Р. Фримена, «великое удвоение» мирового хозяйства — «вхождение Китая, Индии и бывшего советского блока в глобальную экономику» — привело к снижению отношения основного капитала к труду на 61 % [Freeman, The Great Doubling], означая, что «в последние десятилетия мир идёт по пути, обратному техническому прогрессу» [Дзарасов, 2013а]. В таком контексте становится понятным, почему экономические агенты, «развращённые» в 1990—2000-е гг. резким расширением запаса дешёвой рабочей силы, не спешили с внедрением дорогостоящих прорывных открытий, предпочитая поддерживать свои рыночные позиции переносом производственных активов в регионы с более низкой заработной платой и незначительной модификацией уже существующих продуктов. Ситуация зашла так далеко, что, по прогнозам экспертов, глобальная «технологическая стагнация», даже в случае сохранения КНР нормы накопления на отметке 40 % ВВП, будет длиться не менее 30 лет — до возвращения ка-питалонасыщенности мировой экономики к уровню начала китайской экспансии на международные рынки [Freeman, The Great Doubling], Пока же человечеству предстоит свыкнуться с низкими темпами развития НТП, поддерживаемыми преимущественно приёмами «контролируемого старения». В свою очередь, население стран ОЭСР должно готовиться к продолжению снижения доли оплаты труда в национальном доходе из-за сохраняющегося разрыва в уровнях оплаты труда между центром и периферией глобальной экономики, выталкивающего промышленность развитых стран в зарубежные «Палестины» [Elsby, et al., 2013, р. 27–28].

В-третьих, в целях поддержания выгодного «своим» экспортёрам заниженного курса юаня Китай усилил покупку иностранной валюты, в результате чего объём китайских международных резервов за 2001–2008 гг. возрос в 9 раз — с 0,2 до 1,9 трлн дол. [China's Foreign Exchange Reserves, 1977–2011]. Для сохранности своих сбережений, на 2/3 номинированных в американских долларах [Orlik, Davis, Beijing Diversifies Away From U. S. Dollar], Поднебесная начала скупать наиболее надёжные финансовые инструменты — казначейские обязательства и гарантированные правительством Соединённых Штатов ипотечные бумаги. К началу Великой рецессии КНР конвертировала 448 млрд дол. в облигации Freddie Mac и Fannie Мае и около 1 трлн дол. в американские «казначейки» (34 % их объёма на руках нерезидентов), а в целом Китай стал контролировать 12 % всего внешнего долга США [Nolan, 2008, р. 30]. Более того, если принять в расчёт резкое разрастание объёмов суверенных фондов капитала стран-экспортёров углеводородов во многом спровоцированное стремительным ростом потребления сырья Китаем, то становится понятной логика рассуждения экспертов о том, что именно Поднебесная, обрушившая на мировые финансовые рынки огромное количество ликвидности, спровоцировала снижение кредитных ставок до рекордно низких отметок и тем самым запустила механизм разогрева пузыря на рынке недвижимости, ставшего спусковым крючком мирового экономического кризиса 2007–2009 гг. [Mees, 2012]

Характеристика активно развивающегося в последние десятилетия «синдрома одноразовой жизни» будет неполной без констатации свершившегося: за проникновением в сферу общественного производства последовало завоевание человеческого

сознания, что превратилось, с нашей точки зрения, в мощный социокультурный барьер для хозяйственного прогресса на базе новых технологий широкого применения. Самое главное препятствие видится нам в формировании под воздействием появления широкого спектра «улучшающих» новшеств и разгоняемого методами «контролируемого старения» ощущения ускорения темпа жизни, в результате чего люди начинают думать, что «всё в этой жизни должно быть доступно немедленно»11. Этот феномен, получивший название «микроволновая ментальность» [Cole, 2000, р. 164], стал одним из драйверов резкого сокращения горизонтов бизнес-планирования и переориентации вектора социально-экономического развития с реализации долгосрочных планов на решение краткосрочных задач. Помимо прочего подобный сдвиг мировоззренческих приоритетов активизировал процессы так называемого «дисконтирования будущего», когда, как пишет аналитик Министерства внутренних дел США И. Голкани, «и индивиды, и общества предпочитают получать выгоды как можно раньше» [Golkany, 2009, р. 36]. В этих условиях экономические агенты «начинают бояться рисковать, становятся самодовольными, праздными и консервативными» [Мокуг, Technopessimism Is Bunk], Очевидно, что такого рода ценностные установки несовместимы с задачами активизации инновационного процесса, представляющегося многим учёным способом разрешения накопившихся проблем мировой экономики и реализуемого с помощью, к счастью, не истреблённого диаметрально противоположного набора качеств, включающего «изобретательность, инициативность, энтузиазм, смелость и дерзость» [Окрага, 2007]. Отметим также, что присущий современному бизнесу высокий «уровень нетерпения» и потребность в быстром росте доходов оказывают дестимулирующее воздействие на внедрение не приносящих сиюминутной финансовой отдачи технико-экономических новшеств, чья материализация зависит от стабильности капиталовложений. Наиболее наглядной иллюстрацией этой закономерности является опыт Соединённых Штатов, где на протяжении 1990–1999 гг. инвестиции в новое оборудование и программное обеспечение, выступавшие основным средством, с помощью которого инновации — ключевой драйвер экономического роста — распространялись по экономике, росли на 5,2 % в год, тогда как в 2000–2011 гг. — в десять раз медленнее (0,5 %) [Stewart, Atkinson, 2013, р.1]. По «странному» стечению обстоятельств приступ «инвестиционной близорукости» I investment short-termism совпал со снижением темпов производительности труда с 2,7 % в 1995–2000 гг. [Gordon, 2010] до 1,9 % в 2000–2011 гг. [Mishel. Gee, 2012, р. 38], а также с резким сокращением финансирования участия страны в создании Международного экспериментального термоядерного реактора (2008 г.)12, отказом от лунной программы NASA (2010 г.) [Chang, 2010], открывающей, среди прочего, возможность добычи на спутнике Земли термоядерного топлива будущего — гелия-3, сворачиванием запусков космических челноков (2011 г.) [Broad, 2011], др.

4. Выводы

1. Деиндустриализация ведущих стран мира выпустила на свободу «джина» финансиализации, вынужденного в одиночку выполнять не свойственную ему функцию поддержания хозяйственной конъюнктуры. Побочным эффектом подобных структурных сдвигов стало превращение государств «золотого миллиарда» в заложников финансовых инженеров и конструкторов банковско-биржевых продуктов, которые, как оказалось, не способны обеспечить социально-экономический рост без создания схем, подрывающих устойчивость всей народнохозяйственной системы.

2. Корни продолжительной инновационной стагнации, поразившей глобальную экономику в 1990-2000-е гг., следует искать не в интеллектуальном бессилии человечества, якобы исчерпавшего все свои креативные способности из-за достижения предела возможностей мозга, а в стечении целого ряда мирохозяйственных обстоятельств, в совокупности оказавших дестимулирующее воздействие на технологический прогресс. Главным из них стало вхождение в процессы глобализации трудоизбыточных развивающихся рынков, спровоцировавших снижение капиталонасыщенности, в результате чего «испорченный» резким расширением предложения дешёвой рабочей силы бизнес не торопился создавать затратные прорывные открытия, предпочитая вместо этого заниматься «офшоризацией» индустриального производства и довольствоваться «улучшающими» нововведениями, реализуемыми в рамках парадигмы «контролируемого старения».

3. Синдром «одноразовой жизни» завоевал не только сферу производства, но и прочно закрепился в сознании экономических агентов, превратившись в труднопреодолимую социально-культурную преграду для внедрения новых технологий широкого применения. Торжество «микроволновой» ментальности, постулирующей необходимость получения моментальной отдачи от самых незначительных усилий, стало причиной экономико-исторической амнезии капитализма начала XXI столетия, который забыл, казалось бы, давно выученные уроки промышленной революции XVIII столетия, осуществление которой стало возможным не в последнюю очередь благодаря «защите исследователей (и инноваторов. — А. М.) от краткосрочных интересов» [Cohen, 2009, р. 89].

Список литературы

Бляхман Л.С. Глобальный кризис и смена парадигмы хозяйственного развития // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2013. Сер.5. Выл. 2.

Бузгалин А., Колганов А. Мировой экономический кризис и сценарии посткризисного развития: марксистский анализ II Вопросы экономики 2009 № 1

Глазьев С. Мировой экономический кризис как процесс смены технологических укладов II Вопросы экономики. 2009. № 3.

Дзарасов Р. С. «Насаждение отсталости» и борьба против Российской Академии наук. М: ЦЭМИ РАН, 2013.

Дзарасов Р.С. Национальный капитализм: развитие или насаждение отсталости? // Альтернативы. 2013. № 2.

Иноземцев В Л. Воссоздание индустриального мира: контуры нового глобального устройства// Россия в глобальной политике. 2011. Т. 9, № 6.

Кругман П. Кредо либерала М: Издательство «Европа». 2009.

Лукашевич В.В., Сутырин С.Ф. Глобальный финансово-экономический кризис: причины и последствия II Вестник Санкт-Петербургского университета. 2009. Сер.5. Вып. 3.

May В. Россия в поисках новой модели роста II Вестник Европы. 2012. № XXXIII.

Полтерович В. Гипотеза об инновационной паузе и стратегия модернизации II Вопросы экономики. 2009. № 6.

Привалов А. О моде на спецоперации II Эксперт. 2013. № 38.

Рязанов В Т. Неустойчивый экономический рост как «новая нормальность»? II Вестник Санкт-Петербургского университета. 2013. Сер.5. Вып. 4.

«Хорошее общество»: социальное конструирование приемлемого для жизни общества. М.: Институт философии РАН, 2003.

Худокормов А. Г Экономическая теория: новейшие течения Запада М ИНФР-М 2010.

Шарапов С., Улыбышева М. Одноразовая жизнь // Эксперт. 2013. № 36.

2008 Report to the Congress of the U. S. - China Economic and Security Review Commission. Washington, D. C.: U. S. Government Printing Office, 2008.

Abbas S. A. et al. A Historical Public Debt Database // IMF Working Paper. 2010 № 10/245.

Ahearne A., Wolff G. B. The Debt Challenge in Europe // Bruegel Working Paper 2012 No. 2.

Alvarez R, Claro S. The China Phenomenon: Price, Quality or Variety? URL: -seminarios/seminarios/pdf/TheChinaPhenomenon.pdf. (дата обращения 07.05.2014)

An Overview of Growing Income Inequalities in OECD Countries: Main Figures. URL: . (дата обращения 07.05.2014)

Assa J. Financialization and Its Consequences: the OECD Experience // Finance Research. 2012. Vol. 1, no. 1.

Atkinson R. D„Stewart L. A., Andes S. M„Ezell S. J. Worse than the Great Depression: What Experts Are Missing about American Manufacturing Decline. ITIF, 2012. March.

Baaquie В. E. Interest Rates and Coupon Bonds in Quantum Finance. Cambridge University Press, 2010.

Bank S. A. The Globalization of Corporate Tax Reform // Symposium: Tax Advice for the Second Obama Administration. 2013. Vol. 40, iss. 5.

Bartels B. et al. Strategies to the Prediction, Mitigation, and Management of Controlled Obsolescence. Hoboken: John Willey & Sons, 2012.

Boradkar P Designing Things: A Critical Introduction to the Culture of Objects Oxford Berg, 2010.

Bojer H. Distributional Justice: Theory and Measurement. L., N.Y.: Routledge, 2003.

Broad W. J. With the Shuttle Program Ending, Fears of Decline at NASA II The New York Times. 2011. July 3.

Cecchetti S. G„Kharroubi E. Reassessing the Impact of Finance on Growth URL: http:// sirc.rbi.org.in/downloads/4Cecchetti.pdf. (дата обращения 07.05.2014)

Cecchetti S. G., Mohanty M. S., Zampolli F. The Real Effects of Debt II BIS Working Paper 2011. No. 352.

Chang К Obama Calls for End to NASA’s Moon Program //The New York Times. 2010. February 1.

Changing Patterns of Pharmaceutical Innovation. NIHCM Foundation, 2002. May.

Chan-Lee J. H„Sutch H. Profits and Rates of Return. URL: / growth/35485300.pdf. (дата обращения 07.05.2014)

China’s Foreign Exchange Reserves. 1977–2011. URL: /Reserves, htm. (дата обращения 07.05.2014)

Clements В et al The Challenge of Public Pension Reforms in Advanced and Emerging Countries // IMF Occasional Paper. 2012. No. 275.

Cohen D. Three Lectures on Post-Industrial Society. Cambridge, MA MIT Press, 2009.

Cohen N. Immigration Is Not a Drain on Public Coffers, OECD Report Shows // Financial Times. 2013. June 13.

Cole L. Communication in Poultry Grower Relations. Ames Iowa State University Press, 2000.

Cooper T. Sustainability, Consumption, and the Throwaway Culture II Walker S.. Giard J. (eds.), The Handbook of Design for Sustainability. L., N. Y. Bloomsbury. 2013.

Dahlstrbm L. How the Neoliberal Berserk Fury Destroys the Welfare Sector — the Case

of Sweden. URL: -contentAjploads/201 ЗДЗ/12-How-the-neoliberal-berserk-fury-destroys-the-welfare-sector-the-case-of-Sweden.docx. (дата обращения 07.05.2014)

David P. A. The Dynamo and the Computer: An Historical Perspective of the Modern Productivity Paradox //American Economic Review (AEA) Papers and Proceedings. 1990. Vol. 80. по. 2.

Drucker М. Adjusting to Incremental Innovation Portfolios: Avoiding the Erosion of Company Profits and Market Position. URL -to-incremental-innovation-portfolios-avoiding-the-erosion-of-company-profits-and-market-position-2. (дата обращения 07.05.2014)

Dutch King Willem-Alexander Declares the End of the Welfare State URL www.in-dependent.co.uk/news/world/europe/dutch-king-willemalexander-declares-the-end-of-the-welfare-state-8822421.html. (дата обращения 07.05.2014)

Economic Report of the President. Washington. D. C.: U. S Government Printing Office 2013.

Elsby M. W. Hobijn B., §ahin A. The Decline of the U. S. Labor Share Final Conference Draft to be Presented at the Fall 2013 Brookings Panel on Economic Activity September 19–20, 2013.

Epstein G.A. Introduction: Financialization and the World Economy / Epstein G.A. (Eds). Financialization and the World Economy. Northampton: Edward Elgar, 2005.

Flood M. D. Two Faces of Financial Innovations // Federal Reserve Bank of St. Louis Review. 1992. Vol. 74, no. 5.

Flowers A. The Productivity Paradox: Is Technology Failing or Fueling Growth? URL: (дата обращения 07.05.2014)

Freeman R. The Great Doubling The Challenge of the New Global Labor Market. URL: . (дата обращения 07.05.2014)

Geim A Be Afraid. Very Afraid of the Tech Crisis // Financial Times. 2013. February 5.

Gertner J Does America Need Manufacturing? // The New York Times. 2011. August 24

Girouard N.. Kennedy M, Andr6 C. Has the Rise in Debt Made Households More Vulnerable // ECO Working Paper. 2007. No. 535.

Golkany I. M. Discounting Future // Regulation. 2009. Spring.

Gordon R. J. Is U S. Economic Growth Over? Faltering Innovation Confronts the Six Headwinds // NBER Working Paper Series. 2012. No. 18315.

Gordon R. J. Revisiting U. S. Productivity Growth Over the Past Century With a View of the Future II NBER Working Paper 2010. No. 15834.

Griswold D. T. Immigration and the Welfare State // Cato Journal. 2012. Vol. 32, no. 1.

Gruber G., Wise D A. An International Perspective on Polices for an Aging Society II Altman S. H.. Shactman D. I. (eds.). Polices for an Aging Society. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2002.

Habakkuk H. J. American and British Technology in the Nineteenth Century. Cambndge University Press, 1962.

Hassett K. Obama’s Obsession Drives Progress in Reverse. URL: -08-16/obama-s-obsession-drives-progress-in-reverse-commentary-by-kevin-hassett.html. (дата обращения 07.05.2014)

Higher Education in Science, Technology, Engineering and Mathematics (STEM) Subjects. L.: The Stationary Office, 2012.

Huebner J. A Possible Declining Trend for Worldwide Innovation II Technological Forecasting & Social Change. 2005. Vol. 72.

Immigrations Economic Impact. URL: -whitehouse.archives.gov/cea/ cea_immigration_062007.html. (дата обращения 07.05 2014)

International Mobility of Highly Skilled Workers: A Synthesis of Key Findings and Policy Implications. URL: -aes.nsf/eng/ra02037.html. (дата обращения 07.05.2014)

Johnson S„Kwak J. 13 Bankers: The Walt Street Takeover and the Next Financial Meltdown. N. V. Pantheon Books, 2010.

Kardar S. E. Antibiotic Resistance New Approaches to a Historical Problem. URL: . (дата обращения 07 05 2014)

Keller S Welfarism II Philosophy Compass. 2009. No. 4/1

Kenny C. What’s Wrong With China Trade? Ask the Candidates. URL: -10-15/what-s-wrong-with-china-trade-ask-the-candidates. (дата обращения 07.05.2014)

Krugman P. Making Things in America //The New York Times. 2011 May 19.

Krugman P. Money for Nothing // The New York Times. 2009. April 26.

Krugman P The ICT Revolution Isn't Over // The New York Times. 2013. October 11.

Kurzweil R. The Singularity Is Near: When Humans Transcend Biology. N. Y.: Vikina 2005.

Lawrence R. Z„Edwards L. U. S. Employment Deindustrialization: Insights from History and the International Experience // Policy Brief. 2013. No. PB 13–27.

Lichtenberg F. R. The Effect of Pharmaceutical Innovation on Longevity: Patient-Level Evidence From the 1996–2002 Medical Expenditure Panel Survey and Linked Mortality Public-Use Files // NBER Working Paper. 2012. No. 18552

London B. Ending the Depression Through Planned Obsolescence URL: (1932)_Ending_the_depression_through_planned_obsolescence.pdf. (дата обращения 07.05.2014)

Martin J., Ruark E. A. The Fiscal Burden of Illegal Immigration on United States Tax Payers. Washington, D. C.: Federation for American Immigration Reform, 2010.

Mees H. Changing Fortunes: How China's Boom Caused the Financial Crisis. Rotterdam: Erasmus University, 2012.

Mensch G. Stalemate in Technology: Innovations Overcome the Depression. Cambridge, MA: Ballinger Publications, 1979.

Mishel L., Gee K-F. Why Aren't Workers Benefiting From Labour Productivity Growth in the United States // International Productivity Monitor. 2012. No. 23.

Mokyr J. Is Technological Progress a Thing of the Past? URL: /article/ technological-progress-thing-past. (дата обращения 07.05.2014)

Mokyr J. Technopessimism Is Bunk. URL: -is-bunk.html. (дата обращения 07.05.2014)

Nolan Р. Is China Buying the World? Cambridge: Polity Press, 2012.

OECD Employment Outlook 2001. P.: OECD, 2001

OECD Factbook 2009. Economic, Environmental and Social Statistics. P.: OECD, 2005

Okpara F. O. The Value of Creativity and Innovation in Entrepreneurship II Journal of Asia Entrepreneurship and Sustainability. 2007. Vol. Ill, iss. 2.

Orlik T, Davis В Beijing Diversifies Away From U. S. Dollar URL: . (дата обращения 07.05.2014)

Palan R, Murphy R„Chavagneux C. Tax Heavens: How Globalization Really Works. N. Y.: Cornell University Press, 2010.

Palley T. I. Financialization: What It Is and What It Matters / PERI Working Paper Series. 2007. No. 153.

Palley T. I. From Financial Crisis to Stagnation: The Destruction of Shared Prosperity and the Role of Economics. Cambridge University Press, 2012.

Pentkantchin V. The Advantages of Incremental Pharmaceutical Innovation. URL: www. institutmolinari.org/IMG/pdf/note0412_en.pdf. (дата обращения 07.05.2014)

Phillips К. American Theocracy: The Peril and Politics of Radical Religion, Oil, and Borrowed Money in the 21" Century. N.Y.: Viking, 2006.

Prius Outdoes Hummer in Environmental Damage. URL: /dpd/mdex. php?Article_ID=14304. (дата обращения 07.05.2014)

Razin A., Sadka E., Suwankiri В Migration and the Welfare Sta: e: Political Economy Policy Formation. Cambridge, MA: MIT Press, 2011.

Rector R. The Fiscal Cost of Low-Skill Immigrants to State and Local Taxpayers. Washington, D. C.: The Heritage Foundation, 2007.

Roth A., Sneader K. Reinventing Innovation at Consumer Goods Companies II McKmsey Quarterly. 2006. November.

Segal G. Does China Matter. URL: -segal/does-china-matter. (дата обращения 07.05.2014)

Shackleton R Total Factor Productivity Growth in Historical Perspective // Congressional Budget Office Working Paper Series. 2013. No. 2013-01.

Sinn H.-W Casino Capitalism: How the Financial Crisis Came About and What Needs to Be Done Now. Oxford University Press, 2010.

Solow R. How to Save American Finance from Itself: Has Financialization Gone too Far? URL: -save-american-finance-itself. (дата обращения 07.05.2014)

Spence M., Hlatshwayo S The Evolving Structure of the American Economy and the Employment Challenge // CFR Working Paper. 2011. March.

Stewart L. A., Atkinson R D. Restoring America's Lagging Investment in Capital Goods. The Information Technology and Innovation Foundation Report. 2013. October.

Stiglitz J. E. Freefall: America, Free Markets, and the Sinking of the World Economy. L., N. Y.: W. W. Norton & Co., 2010

Stiglitz J. E. The Book of Jobs. URL: -depres-sion-201201?wpisrc=nl_wonk. (дата обращения 07.05.2014)

The New Global Shift. URL: -02-02/the-new-global-job-shift. (дата обращения 07.05.2014)

Van Noorden R. Global Mobility: Science on the Move. URL: -mobility-science-on-the-move-1.11602. (дата обращения 07.05.2014)

Vijg J. The American Technological Challenge: Stagnation and Decline in the 21st Century. N. Y.: Agora Publishing, 2011

Wade R. Inequality and the West // Rashbrooke M (ed), Inequality: A New Zealand Crisis. Wellington: Bridget Books, 2013.

Westera W. The Digital Turn: How the Internet Transforms Our Existence Bloomington Author House, 2013.

World Investment Report 2013. Global Value Chains: Investment and Trade for Development. N. Y„Geneva: United Nations. 2013.

Zaccone J. Has Globalization Destroyed the American Middle Class? URL: . (дата обращения 07.05.2014)

URL: -enviro.comAindex.php?PAGE=1407&NODE_ID=1407&LANG=1 (дата обращения 07.05.2014)

URL: 2370-public-debt-percentage-gdp.html#axzz2kMYKJ2Rd. (дата обращения 07.05.2014)

URL: -policy/table2.xls. (дата обращения 07.05.2014)

URL: %20Society. (дата обращения 07.05.2014)

URL: -of-the-middle-class (дата обращения 07.05.2014)

URL; -members/age-dependency-ratio. (дата обращения 07.05.2014)

URL: . (дата обращения 07.05.2014)

Психопатологии и капитализм

Дмитрий Литовка

Доклад на конференции

Мой доклад посвящён детским психопатологиям в современных капиталистических обществах. Как они связаны с темой конференции? Из марксистской политэкономии мы знаем, что основой капитализма является отчуждение: отчуждение пролетариата от средств производства, отчуждение пролетариата от процесса труда и от результатов труда. Без этих трёх слагаемых не будет ни капитала, ни класса капиталистов, ни пролетариата. Отчуждение описывалось в связи с диалектикой, которая, в свою очередь, была связана с мышлением человека. Отчуждение является неотъемлемой частью человека как подвида Homo sapiens sapiens со Второй сигнальной системой.

Я хочу вам показать проявления отчуждения в современных нам капиталистических обществах. Оно видно в обществе, в общественных отношениях, при этом базируясь на психике человека. Нет таких общественных отношений, которые не имели бы связи с психикой. Если же допустить иначе, что такие отношения не затрагивают психику ни одного из людей, то получается, что они повисают в воздухе, без привязки к конкретным людям.

В патологии отчуждение является главнейшим симптомом для психического заболевания, причинами которой в медицине считается многие факторы, лечение которого до сих пор в точности неизвестно. Это аутизм.

Аутизм по МКБ-10, это Международная классификация болезней 10-го пересмотра, имеет код F84. В 40-х годах Каннером и Аспергером на Западе, в СССР — Мнухиным были описаны различные синдромы, связанные с аутизмом, появился сам термин.

Симптомы аутизма — это отчуждение в социальном плане, мутизм, эхолалии, стереотипные движения, боязнь нового, аутистам трудно глядеть в глаза, часто ими упоминаются местоимения в третьем лице, в том числе, когда они говорят о себе самих. Например, название современного фильма об аутисте содержит в себе эту черту: «Антон тут, рядом»

Причины аутизма до конца не ясны, есть мультифакторность. В основе аутизма лежит дизонтогенез психики: несформированность, дефицит определённых звеньев психической деятельности; незрелость, недостаточность и/или искажение онтогенеза их мозговой организации. Повышенная эмоциональная чувствительность, быстрая истощаемость психики вполне возможно вызывают отчуждение от окружающих.

Распространённость аутизма вроде невелика: от 5 до 60 человек на 10 000 по разным оценкам, точной статистики нет, но ему присущ высокий процент инвалидности и тяжесть страданий. Намного более сейчас распространены пограничные состояния, расстройства аутистического спектра. Распространённость этих расстройств быстро растёт. В США от РАС страдали в 2012 году 1,1 % от детской популяции, в 2014 году — уже 1,5 %. В России эта цифра на уровне 1,1 %. Рекордсменом вроде как является Южная Корея с 2,6 % (это каждый сороковой ребёнок). В чём-то стремительный всплеск напоминает эпидемию СДВГ в 90-х годах в США, когда в некоторых штатах количество отклонений с ММД, сопутствующих СДВГ, достигало 15–20 % от общего количества детей младшего школьного возраста, но это расстройство уже тогда имело хоть какие-то препараты для лечения, наподобие риталина. Сейчас же при лечении СДВГ в североамериканской практике применяются психостимуляторы, в российской — ноотропные и седативные препараты, также применяется их комбинация с психолого-педагогическими мероприятиями. В отношении же аутизма, РАС методов с похожей эффективностью пока ещё нет. Способы, которые сейчас применяют для лечения аутизма, РАС самые разные — это безглютеновые, безказеиновые диеты, витаминные добавки, АБО-терапия, психологическая терапия на основе вовлечения ребёнка в деятельность, прежде всего игровую, воздержание от некоторых прививок (здесь уже больше речь идёт о профилактике), применение апипродукции и, естественно, медикаментов. Но ни один из способов не гарантирует стопроцентного излечения от этого заболевания.

Человек особенно уязвим для сил, связанных с отчуждением, в детском возрасте, по мере своего становления. Но если во времена Энгельса отчуждение выражалось в усиленной физической эксплуатации и это давало на выходе уменьшение среднего роста, замедление полового созревания и более раннее наступление дряхлости у пролетариата, то сейчас оно же, в условиях многократного уменьшения физически тяжёлого, в том числе детского труда в тех же странах Запада, выражается в негармоничном развитии личности, дизонтогенезе психики.

Обращает на себя внимание вот что, в России всплеск психических заболеваний, потребности в психологической помощи пришёлся на приход капитализма в Россию. Возникли проблемы с воспроизводством населения, причём не только в самом физическом плане рождения детей, но и в плане их психического созревания, становления их как личностей.

Более тонкие механизмы эксплуатации, отчуждения проводятся теперь через более тонкое воздействие на массовую психологию, но от этого они не становятся более безвредными. Происходит по сути отчуждение личности. Например, если читать гуру маркетинга Филипа Кот-лера, то в его книге «Маркетинг 3.0» речь идёт именно об отчуждении культуры, отчуждении человека от самого себя. Подход к человеку как к безликому агенту рыночных сил не оправдывает себя, так как вопрос в воспроизводстве человека не только даже как биологической сущности, а как родовой сущности стоит со всей остротой на повестке дня. Не замечать этого, игнорировать, приписывать аутизм, психические заболевания исключительно биологическим причинам, генетическим означает не видеть этого. Выбирание ресурсов для прироста капитала наталкивается теперь на ограничения в виде самого человека.

Одна из гипотез патогенеза аутизма, связана с неадекватной работой зеркальных нейронов. Джакомо Риццолатти, открывший зеркальные нейроны в 90-х годах, говорит в своём ноябрьском интервью: «Помимо зеркальных нейронов, безусловно, работает наше сознание, воля — с их помощью можно частично гасить те чувства и эмоции, которые появляются из-за действия зеркальных нейронов. А ещё большую роль играют социальные нормы, принятые в обществе. Если общество поддерживает идеологию эгоизма, индивидуализма: заботься в первую очередь о себе, собственном здоровье, материальном богатстве, — то вам приходится быть эгоистичным, поскольку считается, что именно это приведёт к успеху. В таком случае роль вашей системы зеркальных нейронов снижается волевым усилием, воспитанием, привычным поведением. В западных обществах, особенно в последние века, был период строго индивидуалистического подхода.»

Если исходить из рассуждений Риццолатти, то проблема психической нормы и отклонений при становлении личности в онтогенезе человека связана напрямую с массовой психологией.

Гармоническое развитие личности — это прежде всего гармоничное развитие психики человека. Иметь человеческие руки, обладать прямохождением, головой с большим мозгом, заниматься орудийной деятельностью ещё не означает быть человеком. В конце концов, человек как мыслящее существо, обладающее речью, появился не так давно, не ранее 40 тысяч лет назад, а скорее всего ещё позже. О времени появления есть моя последняя статья в «Рабкоре». Неустоявшееся в эволюционном плане и ломается легче всего. В итоге мы видим негармоничное развитие, дизонтогенез психики человека, которые свойственны теперешнему капиталистическому обществу, причём в странах ядра капиталистической системы страдают от него уж точно не меньше, чем в странах по-лупериферии. Нарастание кризиса капитализма не снижает уровень заболеваемости психики, а повышает его. Более того, выход из кризиса по пути ещё большего выколачивания капитала из людей способен ещё более подкосить людей, воспроизводство человечества. И увеличение материального богатства, средств производства, капитала здесь служит очень слабым оправданием.

Совсем в итоге избавиться от социально-психических эффектов, связанных с отчуждением, невозможно в обществе, построенном на этом самом отчуждении. Уберите его по максимуму из фундамента, и вы получите на выходе совершенно другое общество — коммунистическое.

ДИСКУССИИ

Всё уже было

Даниил Эвер

В популярной журналистике широко известно, что наибольший интерес у аудитории вызывают подчёркнуто плохие новости. Некоторые исследования говорят, что люди склонны переживать негативные эмоции дольше и сильнее, чем радостные. Может, в этом кроется объяснение, хотя могут быть и другие причины. Тем не менее факт остаётся фактом: страх, тревога и неуверенность помогают «продать» материал куда лучше, нежели безмятежность, умиление и восторг.

Увы, возросший поток текстов, весьма критичных по отношению как к текущему положению России, так и к её ближайшим перспективам, проистекает не только лишь из упомянутого свойства масс-медиа. Нельзя его в полной мере назвать и выражением некоего недовольства ситуацией, которая в конце концов благополучно разрешится сама собой. Всё чаще и чаще в статьях различных, даже вполне охранительных и «патриотичных» комментаторов, можно встретить подлинное беспокойство, не говоря уже про скептичную аналитику профильных экспертов.

В обществе (а не только в его «читающей» и политизированной части) нарастает ощущение серьёзного, системного кризиса, в который неминуемо вскоре погрузится наша страна. Кто-то называет это «возвращением в 90-е», кому-то оказываются ближе аналогии последних лет СССР, а третьи и вовсе не утруждают себя какими-либо историческими параллелями. В преддверии столь неудобных, но, видимо, обязательных потрясений, многие авторы оглядываются на последние десятилетия российской истории, пытаясь подвести под ней своеобразную черту.

В ход идут рассуждения о взрывном росте торговых площадей, небольшой культурной революции, «ресурсной» перестройке экономики и закате технологичных производств, равно как и о расцвете непотизма, глупости и торжествующей жестокости. При безусловной справедливости всего перечисленного крайне редко речь заходит о куда более существенных переменах, определяющих судьбу общества, то есть о сознании его рядовых представителей.

Последний серьёзный политический кризис, заодно явившийся родовой травмой нынешнего режима, как известно, произошёл в 1993-м году. Тогда линия раскола прошла между неолиберальной прозападной интеллигенцией (включая куда более практичных радикалов-реформаторов) и неким разнородным альянсом, ставшим известным под штампом «красно-коричневых».

Говоря о низовых членах обоих лагерей, стоит заметить, что почти никто из них не отличался глубоким пониманием ситуации.

Условные противники «совка» были склонны к тотальной идеализации Западного мира, считающего дни до того, как он сможет даровать все земные блаженства населению России, по какому-то недоразумению упавшему в объятья красных варваров. Само собой, никакие реальные факты новейшей истории, не говоря о более изощрённых теоретических моделях эволюции капиталистической системы, во внимание не принимались.

«Красно-коричневые» отвечали тем же. У представителей этого лагеря причудливым образом сочетались и ортодоксальный марксизм-ленинизм, и монархические симпатии, и обывательский национализм, не говоря уже про целый вал конспирологических «доказательств». Так и не успев развиться во что-то более целостное, движение было насильственно подавлено, что надолго поставило крест на политическом процессе в России.

Впрочем, свой отпечаток на действительности «советским имперцам» оставить всё же удалось, ведь в результате их сопротивления первоначальный план «либеральных преобразований» был несколько смягчён, и за народом сохранилась возможность пользоваться остатками некогда социального государства.

Казалось, с тех гор страна успела пережить целую массу событий, обязанных кардинально изменить восприятие и ценности среднего гражданина. Диковатый шик эпохи «первоначального накопления» сменился почти европейским скромным стилем, кричащие вывески и афиши уступили места продуманной типографике и сдержанным цветовым палитрам. Передовые гаджеты и распространение интернета сделали и того больше — изменили отношение к информации (равно как и к скорости её передачи), создали целые сегменты рынка, которых раньше мало кто мог предполагать. К сожалению, на этот раз новомодное глянцевое бытие определило сознание лишь частично.

Недавние политические волнения показали, что современные россияне, тем более в крупных городах, стали уделять куда большее внимания качеству агитации и прочим нюансам политического менеджмента — вот только на содержательную часть программ подобная придирчивость не распространилась.

Если мы посмотрим как на ключевые заявления некоторых наиболее влиятельных оппозиционных фигур, так и на программы связанных с ними партий, мы обнаружим до боли знакомые тезисы. Подобно чудотворному заклинанию, различные политики продолжают повторять тезисы типа «Россия — это Европа!», винить во всём избыточное государство и бюрократию, нападать на «социальный популизм», предостерегать от активных действий по сглаживанию имущественного неравенства. Отдельные публицисты и вовсе настаивают на решительном искоренении «совкового» патернализма, левачества и прочих недостатков, мешающих России слиться в объятьях с «цивилизованным миром» (разумеется, на условиях лояльного младшего партнёра). При этом, несмотря на всё показное стремление к глобализации, российская специфика не мыслится составным элементом мировой системы, переживающей очередную болезненную реконфигурацию. Десятилетия провальных рыночных реформ, доведших страну до очередного, куда более пугающего и глубокого упадка, не принимаются в расчёт. Как и раньше, вся вина возлагается либо на отдельных лиц (типа Путина) и их ближайшее окружение, либо, в крайнем случае, на более аморфные организации (место КПСС в обличающей риторике заняла «Единая Россия»),

Вся отсталость, жестокость, примитивность, неэффективность — словом, всё, что составляет суть капиталистической периферии — объявляется лишь следствием злой воли ряда жуликов, которых нужно просто-напросто заменить «нормальными, честными людьми».

Вряд ли стоит упоминать, что возникшие внешнеполитические напряжённости также связаны с внезапной личной неприязнью мировых лидеров по отношению к представителям российских элит.

Нынешний аналог «красно-коричневых», чьи последователи в интернете были прозваны «ватниками», тоже не претерпели существенной эволюции. «Уникальные традиции духовности», советская политэкономия, ностальгия по значительному международному влиянию, требование возрождения институтов социального государства и даже борьба с западным масоно-гей-сатанизмом — таков будет приблизительный рецепт этого странного микса. При всей внешней (и местами содержательной) дикости, именно среди этого направления порой встречаются требования, в западной традиции именуемые «прогрессивными» — речь идёт о прогрессивной налоговой шкале, усилении контроля за крупным бизнесом, масштабных социально-ориентированных программах. Подобные комбинации серьёзно напоминают ценностные ориентиры множества движений на мировой периферии во второй половине XX века (Латинская Америка, Индокитай, Африка), в т. ч. и знаменитый «девелопментализм», положивший начало мир-системной традиции анализа.

Помимо парадоксального вкрапления идей и концепций, более-менее адекватных напряжённой действительности, у «ватников» есть ещё одно важное преимущество. Как правило, основные приверженцы подобных лозунгов — это ещё недавно деполитизированные, «среднестатистические» жители страны, пережившие насильственную, непредвиденную фрустрацию в результате развития глобального кризиса. Это означает, что типичный «ватник», в отличие от иного «креативного» неолиберала, теоретически способен на идеологическое, культурное, политическое развитие по мере роста собственной компетенции. Более того, значительное число людей, участвующих в украинском кризисе (как в военных действиях, так и в плане гуманитарной помощи), говорит о том, что «молчаливое большинство» в критических ситуациях вполне способно и на впечатляющую самоорганизацию, и даже на прямой риск собственной жизни и здоровью.

Такая политическая неразбериха является живым подтверждением сразу нескольких тезисов.

Во-первых, любой исследователь постсоветской реальности может убедиться, что для создания нового человека вовсе не достаточно широкого ассортимента сушилок для обуви и микроволновых печей — при всём внешнем поске подобные вещи никак не влияют на индивида как часть общества. Подлинные, серьёзные перемены сознания требуют создания и развития комплексных социальных институтов, какой бы устаревшей и не постиндустриальной ни казалась эта мысль на первый взгляд.

Во-вторых, какими бы ядовитыми статьями ни плевались «революционные» пуристы, но от осины не родятся апельсины — фрагментированное, архаичное, грубое и местами шизофреничное общество будет порождать граждан с соответствующим восприятием реальности. Любые масштабные политические перемены, если они вообще произойдут, будут по умолчанию «неправильными», не вписывающимися в какой-либо идеологический трафарет, а, может, и вовсе не обладающими внутренней последовательностью. В конце концов, отказываться брать от ситуации столько, сколько она может дать, прикрываясь строгой бунтарской моралью, значит игнорировать реальную массовую политику как таковую, предпочитая ей привычный формат упражнений в субкультурной этике. Но именно с этой «тусовочной» этикой грядущие (и местами уже начавшиеся) события заведомо не будут иметь ничего общего.

Последний опыт событий на юго-востоке бывшей Украины ещё раз показывает, что, стихийно возникнув, народное движение вовсе не гарантированно придёт к возвышенным и законченным формам.

Напротив, неблагоприятные внешние обстоятельства, враждебное «соседское» давление, непомерные амбиции бесчисленных микролидеров — всё это способно не только законсервировать проблемные тенденции, но и привести к полному уничтожению всего накопившегося политического потенциала.

Эта хрупкость, нестабильность перспектив вчерашних обывателей, против воли вступивших во «взрослую» политическую жизнь, является источником дополнительной ответственности, которую должны ощущать социальные активисты, на чью долю выпала возможность доказать, что общественный прогресс может существовать где-то, кроме подзабытых произведений научной фантастики.

Класс не в себе

Борис Кагарлицкий

Возможно, этот текст покажется кому-то из наших читателей слишком абстрактным и слишком теоретическим. По сути это не более, чем некоторые заметки, мысли, возникающие при наблюдении за нашей общественной дискуссией. Но именно поэтому нет смысла ждать, пока все эти мысли и идеи приобретут законченный и стройный вид, текст должен быть опубликован именно сейчас, когда эта дискуссия идёт.

Проблема наших споров не только в тех позициях, которые мы занимаем, взглядах, которые отстаиваем и в аргументах, которые приводим. Проблема в самой методе, проблема в том, как и о чём мы пытаемся говорить. И главное, в том — кто говорит, и от чьего имени.

На писание этого текста меня подвигла статья Виктора Арсланова Вопросы к современным левым, опубликованная совсем недавно в журнале “Скепсис”1. Автор этого текста, уважаемый исследователь истории марксизма, знаток трудов Дьёрдя Лукача, Михаила Лифшица и работ “Франкфуртской Школы”, подробно разбирает аргументы сторонников Новороссии и её противников, после чего, не обнаружив прогрессивного и демократического движения ни там, ни тут, приходит к выводу, что всё очень плохо, но надо непременно стремится к “объединению русских трудящихся с украинцами против своих угнетателей, в равной мере как и против власти государственно-монополистического капитала в США и против власти криминального капитала в России” Как это сделать и какими практическими шагами, тем более шагами политическими это “единство трудящихся” организовать, автор явно не знает, да его это и не очень волнует. Коль скоро ситуация получила принципиальную идеологическую оценку, про практические шаги пускай думают другие. Беда лишь б том, что с высоты подобной обобщённо-философской позиции ЛЮБЫЕ практические шаги покажутся неправильными, поскольку для достижения подобного высокого и чистого идеала надо будет сперва пройти через грязное болото реальности.

Статья Арсланова с "Скепсисе" очень хорошо иллюстрирует неизлечимую болезнь российской левой интеллигенции, да и, пожалуй, в известной мере, всей, не только отечественной левой.

Рассуждая о том, как оценивать события в Новороссии, автор пишет текст так, как будто речь идёт о дискуссии историков, посвящённой трактовке какого-то сложного вопроса ранней Античности или позднего Средневековья. Ход его мысли никоим образом не меняется от того, что события эти происходят прямо сейчас, и не где-то за тридевять земель, а практически в нашем же сегодняшнем обществе, с нашими соотечественниками и современниками.

Для Арсланова вопрос стоит исключительно о его собственном отношении к событиям, но отнюдь не о его месте в этих событиях, о том, как оценить тот или иной процесс, идущий совершенно помимо его воли, а не о том, как повлиять на этот процесс, какую роль он сам может и должен играть в этом процессе.

И весьма показательно, что наша интеллигенция иногда свысока, а иногда снисходительно оценивая предрассудки, ошибки и противоречия во взглядах и поступках обычных людей — тех самых “трудящихся”, которых нужно, как мы знаем, объединить и куда-то, предположительно, направить, совершенно не задумывается о том, как она сама выглядит в глазах этих самых трудящихся, что она сделала или собирается сделать, чтобы заслужить их уважение, доверие или хотя бы просто вызвать их интерес. Нет, не интеллектуалы должны заслужить доверие масс, асами массы каким-то образом должны заслужить одобрение интеллектуалов. Если же не получается, то тем хуже для масс.

Вполне понятно, что от философа или историка философии совершенно необязательно требовать политической позиции, но как раз в том-то и беда, что подобного рода рассуждения и определяют то, что у нас принято искренне выдавать за политическую позицию. Между тем для политика, в отличие от историка, вопрос о “прогрессивности” или “реакционности" данного процесса, может формулироваться прежде всего как вопрос о том, что мы можем сделать, чтобы использовать данные события в интересах прогресса или, напротив, противодействовать надвигающейся реакции. Это вопросы совершенно практические и именно в контексте этой практики, исходя из её задач и возможностей имеют смысл какие-либо оценки. Эти наши оценки, ясное дело, могут быть совершенно ошибочными. Но об этих ошибках как раз и будут судить историки. Точно также надо сознавать ограниченность наших возможностей и малость наших сил. Но опять же, сознавать эту ограниченность не для того, чтобы отказываться от действия, а для того, чтобы действовать эффективно, сообразно с имеющимися ограниченными ресурсами, достигая, таким образом, максимально возможного эффекта.

Политический процесс идёт не сам собой, вне и без нас, он касается нас самым непосредственным образом и мы являемся его участниками, даже если ничего не делаем. Занимая позицию пассивного наблюдателя, отдаваясь всецело интеллектуальному созерцанию, либо напротив, ставя себя в позицию никем не уполномоченного судьи, мы не только не снимаем с себя ответственности за происходящее, но, напротив, совершаем преступление перед историей.

Деградация идеологии левых и шире, общественного сознания, происходит в условиях вполне объективного процесса социальной де-волюции и отражает этот процесс. Понятное дело, что неолиберальная реакция сопровождалась разрушением институтов социального государства, а зачастую и фундаментальных общественных ячеек демократии на низовом уровне, парализовав способность людей к эффективной самоорганизации. Экономической основной происходящего было уничтожение и реструктурирование промышленности, соответствующая перестройка научного и образовательного сообщества, расчленение и демонтаж сетей солидарности и кооперации даже профессионально-корпоративном уровне. Заметим, что процессы эти с разной степенью интенсивности происходили в большинстве индустриальных стран, Россия и Украина в этом ряду находятся, несомненно, на первых местах (причём, похоже, Украина даже впереди России).

На социальном уровне это обернулось повсеместным деклассированием многомиллионных масс, причём на сей раз деклассирование приняло не форму обнищания, потери постоянного жилья и работы, как в прежние времена, но, напротив, происходило, зачастую, на фоне растущего индивидуального потребления. Деклассирование произошло в форме утраты миллионами людей определённости и осознанности своего социального статуса, распада горизонтальных связей, исчезновения тех отношений и правил, которые собственно и делали те или иные общественные группы солидарным и дееспособным целым. Иными словами имела место деградация социальных отношений. Перефразируя Маркса, можно сказать, что “класс для себя" стал даже не в “классом в себе”, а сделался “классом не в себе": оказавшисьмассойлюдей, способных отождествить себя с чужими интересами и идеологиями, нередко прямо враждебными их собственным объективным потребностям. В отличие от “класса в себе”, который не осознаёт своих действительных интересов, нынешний “класс не в себе" как раз осознаёт чужие и даже противоположные интересы как свои собственные. Причём происходит это не от недостаточного доступа к культуре, как раньше, а наоборот, из-за того, что люди тонут в потоке культурного мусора, производство которого как раз и является одной из важнейших функций "информационного общества”.

Призывать исправить положение с помощью «повышения уровня сознания» бесполезно, поскольку нынешняя дезориентация масс имеет вполне объективные причины, в том числе из-за разрушения самой структуры классовых интересов, складывавшихся в индустриальном обществе. Изменить ситуацию пропагандой идей невозможно, её можно исправить лишь действиями, направленными на практическое изменение общества и консолидацию интересов массовых слоёв трудящихся. Иммануил Валлерстайн неоднократно говорил о растущем в глобальном масштабе процессе пролетаризации масс, однако оборотной стороной того же процесса оказывается резкое сокращение численности пролетариата в классическом марксистском понимании и замена его массовым полупролетариатом. На самом деле, объективно, пролетариат — как сумма общественных отношений, объединяющих миллионы людей — никуда не делся, он просто «спрятался». Однако «спрятался» не столько от социологов и аналитиков, сколько от самого себя.

Очень легко наблюдать это на примере “пролетариев новой волны", продающих не только свою рабочую силу, но и свой интеллект и даже свои личные качества на рынке труда. Несмотря на то (а отчасти и благодаря тому), что в сущности эксплуатация и отчуждение перешли на более глубинный, экзистенциальный уровень, эти люди не только не торопятся признать себя пролетариатом, но и готовы почувствовать себя кем угодно ещё — “новыми городскими слоями”, “креативным классом", "продвинутой интеллигенцией”, “хипстерами” и т. д., лишь бы только не признать, чем они являются на самом деле.

Соответственно и левая идеология претерпевает по ходу событий определённые изменения, опускаясь до уровня старого утопического социализма, отражающего порой самые противоречивые, отсталые и деструктивные формы нестабильного сознания. Точно так же как ранние формы утопического социализма по-своему адекватно отражали неразвитую форму становления самого класса наёмных работников, так и нынешние идеологические конструкции левых интеллектуалов отражают деградацию классовой практики в обществе начала XXI века.

Деградация никогда не бывает полной и всеобщей, а реакция — тотальной. Однако это является, с точки зрения функционирования общественной идеологии, скорее проблемой, нежели основанием для оптимизма. Поскольку процессы социальной деградации переплетаются с сохраняющими свою инерцию процессами развития, одно может успешно выдаваться за другое, создавая в головах и на практике безнадёжную путаницу. А накопленный идейный и теоретический опыт также перерабатывается в ходе реакции, становясь её материалом, также как любые стилистические, теоретические, философские концепции прошлого, перемешанные в окрошке постмодернизма становятся частью его эклектических конструкций. Если в конце XIX века революционная мысль перерабатывала в своих интересах достижения буржуазной мысли эпохи Просвещения, то сегодня реакционная идеология таким же точно способом переваривает остатки прогрессивной и левой мысли XX века.

В результате, с одной стороны, самые примитивные формы утопического социализма или, наоборот, буржуазного радикализма, в борьбе с которыми, собственно, и формировался марксизм, успешно совмещаются с использованием марксистской или постмарксистской лексики, а зачастую и предъявляются нам как новейшая “левая идеология”. С другой стороны, идеология вообще, любая идеология и любые формы якобы “политического" мышления и “дискурса” оказываются настолько оторванными от практики и главное от общественных потребностей, что само их существование становится очевидно вредным, а их носители превращаются в паразитов, которые воспроизводят себя за счёт разрушения или деградации окружающей их среды.

Общие ссылки на приверженность социализму или абстрактно-банальная и повторяющаяся уже десятилетиями из текста в текст критика капитализма или рынка не дают нам ровным счётом ничего в плане практического преобразования общества. В подобном дискурсе нет даже намёка на переходную программу, на стратегию выхода из текущей ситуации. Хуже того, претендуя на радикализм, подобное мышление априорно отвергает любые рецепты практического действия как «непоследовательные», «половинчатые» и в лучшем случае «реформистские». Они, кстати, таковыми и являются на самом деле, поскольку любая практика, по определению, будет непоследовательна, любое конкретное преобразование — частичным. Строго говоря именно этим практика и отличается от общей теории, которая может позволить себе абстрагироваться от случайных жизненных обстоятельств и умственным усилием заменить исторический процесс одномоментным скачком «из царства необходимости в царство свободы». Это умственное усилия было абсолютно необходимо, чтобы обозначить цель и направление пути, но оно никак не может заменить сам путь.

Социализм является не воплощением абстрактного принципа, а итогом развития и практическим разрешением порождённых им противоречий. Соответственно социалистическая политика (и социальная трансформация) является отнюдь не попыткой воплотить в жизнь некую вневременную 'справедливость" или готовую утопическую модель, а реализацией реально существующих общественных потребностей, которые невозможно осуществить не выходя за пределы экономической логики капитализма (даже если эта политика порой проводится ещё в рамках капиталистического общества). При этом общественные интересы и потребности гораздо шире, чем классовые интересы и потребности “пролетариата" (как бы мы ни трактовали это понятие), однако социальное положение этого класса объективно делает его интересы в наибольшей степени, среди всех других общественных классов, совпадающими с перспективами развития и освобождения человеческого общества в целом. Вопрос лишь в том, что сам пролетариат перестаёт быть абстрактным теоретическим обобщением, превращаясь в «класс для себя» лишь через практическое действие. То самое «половинчатое», «незрелое» и «непоследовательное» действие, которое так отвратительно интеллектуалам.

Социальное бытие современных трудящихся, увы, не соответствует готовым формулам нашей теоретической азбуки. И вовсе не потому, что азбука эта не верна, а именно потому что с её помощью надо ещё научиться записывать сложный и противоречивый “текст” общественной реальности XXI века.

А записав и прочитав его, начать действовать, совершая собственные поступки: сделать хоть что-то для практической организации движения, беря на себя ответственность не только за возможные успехи и достижения, но и за ошибки и поражения. И дело тут не в само праве на ошибки, от которых свободны лишь те, кто ничего не делает, а в именно ответственности перед обществом и историей. Потому что только практическое участие в политической и экономической борьбе даёт социальному классу то самое сознание, без которого любая теория остаётся бесполезной игрушкой бессмысленных интеллектуалов.

КНИГИ

В защиту варваров

Борис Романов

А.Щипков. Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики. Спб.: Алетейя, 2015

Публицист Александр Щипков известен как составитель и автор публицистического сборника «Перелом» (собрание статей о справедливости традиции). На сей раз предметом его рассмотрения стали процессы политической деградации общественной жизни, происходящие в современном мире, анализируются новые возникающие угрозы и вызовы гуманистическим ценностям человеческой цивилизации. Это и активизация террористических фундаменталистских движений на Ближнем Востоке, неонацизм в разных проявлениях, в том числе и на Украине, моральный террор «актуального искусства», разрушение нравственных ценностей. Эти процессы автор называет «феодализацией и архаизацией привычных социальных и экономических институтов».

Большое значение в книге уделено трагическим событиям на Украине, исследованию феномена украинского радикального национализма и его антироссийской направленности.

В центре внимания автора — идеология неолиберализма, её сползание к самым реакционным и опасным тенденциям. Первая глава книги озаглавлена «Смысловая эволюция современного неолиберализма». В ней автор говорит о разрушении моральных критериев в мировой политике. Ответственность за это Щипков возлагает на неолибералов. «У современных либералов нет иной морали, кроме самой архаичной античной идеи противостояния «цивилизации и варварства», и связано это с обращением западных элит к новым формам колониализма, которые были абсолютно невозможны в период соперничества двух социальных систем во второй половине прошлого века. До XX века идеология европейского колониализма оформлялась в выражениях вроде «бремени белого человека» и «необходимости цивилизовать дикарей». «Этот лексикон устарел именно тогда, когда набирал силу марксизм. Под его влиянием такие явления как мировая зависимость и мировое неравенство были впервые описаны на языке политэкономии», — подчёркивает автор. Если во времена холодной войны речь шла о противостоянии идеологий и социально-политических систем, то сейчас, после распада советского блока, либеральный мейнстрим вновь возвращается к доктрине открытого колониализма.

Обращаясь к анализу причин роста влияния крайне правых неофашистских и неонацистских движений в современной Европе, Щипков критикует миф западных политологов правого толка о том, что фашизм был всего лишь ответной реакцией на коммунизм. «С исторической точки зрения фашизм отнюдь не является реакцией на коммунизм, а вытекает из условий и политико-экономических факторов либерального капитализма», — отмечает Щипков. Автор убедительно доказывает, что наиболее точное определение классовой сущности фашизма было дано в 30-е годы XX века лидером болгарских коммунистов Георгием Димитровым: «Фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала».

Главное в этом определении, считает автор, установление прямой связи между фашизмом как идеологией и властью финансового капитала. «Из этой связки следует, что фашизм есть продолжение ультраправой неолиберальной идеологии — идеологии крупного капитала. В связи с этим становится понятно, почему левые социал-демократы и коммунисты всегда подчёркивали связь между фашизмом и капитализмом, а либеральная теория «тоталитаризма» эту связь принципиально отрицала», — отмечает автор.

В главе «Бинарная теория тоталитаризма: пределы применимости» автор называет данную концепцию во многом устаревшим реликтом холодной войны.

«Возникает естественный вопрос. Зачем, имея в своём распоряжении понятия «коммунизм» и «фашизм» (причём любое из них может быть предметом моральных оценок), вводить третье понятие, занимающее метапозицию по отношению к первым двум и нивелирующее их видовые признаки? Вероятно, затем, чтобы уйти от исторической конкретики». А. Щипков отмечает, что «в России морально устаревшая и в значительной мере паранаучная теория двух тоталитаризмов до сих пор имеет приверженцев в среде либеральной интеллигенции».

А. Щипков, анализируя многочисленные идеологические проявления неонацизма и русофобии и прямые преступления современных украинских неофашистов — бандеровцев, выявляет причины сближения респектабельных представителей западной демократии и крайне правых сил на Украине. Он считает, что союз неолибералов и крайне правых радикалов — это не случайность и не временная тактическая уловка, а закономерность, вытекающая из их всё возрастающей идеологической общности. В основе этого парадоксального на первый взгляд, но лишь на первый взгляд, симбиоза лежит апология идей социального, национального, культурного и цивилизационного неравенства. В современной Украине мы могли наблюдать, как под проевропейскими и националистическими лозунгами одновременно при поддержке западных демократий разрушались реальные демократические институты, межнациональное согласие и основы государственности. Можно вспомнить и пример Чили времён Пиночета, где для реализации праволиберального экономического курса при поддержке США установилась военная диктатура фашистского типа.

В тоже время вряд ли в полной мере можно согласиться с мнением автора, что «в России в отличие от США либерализм не вытекает, а идёт вразрез с национальной традицией». Как известно, истина всегда конкретна. В современной России речь скорее следует вести о реакционной роли компрадорского либерализма и его политических представителей, в прошлом партий «Союз правых сил» и «Правое дело», закономерно утративших поддержку избирателей, и их продолжателей и идейных наследников в лице оппозиционеров из партии РПР — ПАРНАС и «Партии прогресса» А. Навального.

Строго говоря, либерализм в эпоху буржуазных революций, а в России была одна из самых запоздалых буржуазных революций в Европе, играл безусловно прогрессивную роль. Со времён Великой французской революции с её лозунгами Свободы, Равенства и Братства либерализм выступал как идея формального равенства всех граждан в противовес феодальному консерватизму, отдававшему привилегии аристократии и монархическому абсолютизму. Социалистическое движение добавило к либеральным ценностям юридического равенства людей идею социального равноправия, борьбы за социальное равенство и права угнетаемого четвёртого сословия пролетариев.

Неслучайно в годы Второй мировой войны именно союз западных либеральных демократий и советского коммунизма объективно защищал общечеловеческие ценности и основы цивилизации от расовой теории германского национал-социализма с его идеологией арийского превосходства, разделения людей на высшие и низшие расы.

Следует также учитывать, что в ЕС ведущую роль играет Европейская народная партия, объединяющая консервативные и христианско-демократические партии, тяготеющие в социально-экономической политике к неолиберальным подходам. На последних выборах в Европарламент на втором месте была Партия европейских социалистов (ПЕС) и лишь на третьем либеральный «Альянс за свободу и демократию».

Обращаясь к традиционным ценностям в главе «Борьба за традицию: новая форма политической легитимизации», А. Щипков показывает, что защита их может носить как справедливый, так и глубоко реакционный характер. «Фактически правый и левый традиционализм исключают друг друга». Первый стремится к «неоязычеству — «новому Средневековью» без христианства», а второй мечтает восстановить в правах «христианский этический слой европейской традиции». В книге подвергаются критике идеи консервативного философа Александра Дугина и его интерпретация комплекса идей отечественного традиционализма, а также архаичные взгляды правых консерваторов, выступающих под лозунгами реставрации дореволюционной монархии.

Щипков ставит актуальный вопрос о возможности синтеза социалистической идеи и традиционализма, сближения социалистов и сторонников традиционных ценностей. Будучи приверженцем идей левого традиционализма, автор закономерно обращается к наследию русских славянофилов, народников и эсеров, христианских социалистов. Для приверженцев традиционных ценностей путь только один — влево, считает А. Щипков и выступает за синтез христианских, гуманистических и социалистических идеалов.

В заключение книги А. Щипков делает важный вывод, который как бы подводит итог всех его размышлений. «Чтобы выйти из кризиса, мировой системе придётся перестраиваться, менять идеологическую компоненту. Но сделать это в рамках «классического либерализма» уже невозможно». Поэтому возникает реальная угроза и соблазн перехода транснационального капитала, который автор называет «диспетчерами системы», к архаичным и репрессивным формам правления. И с этой оценкой трудно не согласиться.

Размышления по поводу «Щекотливого субъекта»

Юрий Угольников

В середине прошлого века Я. Э. Голосовкер писал: «Экзистенциализм — домино (клоунский наряд) философии». Яков Эммануилович говорил о Сартре. Жижек не утверждает, что любая социальная роль может оказаться на поверку только маской клоуна, но если бы Яков Эммануилович дожил до наших дней, он бы, наверное, непременно извинился и перед Сартром, и перед экзистенциалистами. Да и Альтюссер, назвавший однажды трагическим клоуном учителя Жижека — Лакана, наверное, признал бы свою неправоту. До профессионального фокусника философии Жижека им далеко. Критик Игорь Гулин так описывает метод его рас-суждений: «Он достаёт из цилиндра кролика и, пока вы смотрите, как он достаёт из цилиндра кролика, достаёт из кролика ещё одного кролика». Перевод не новой уже книги Жижека «Щекотливый субъект» слова Гулина подтверждает.

Жижеку можно предъявить много претензий: упрекнуть его в том, что он «преподносит публике свой цинизм под видом кинизма» (слова философа Андрея Тесли) или в том, что рассуждает он о предметах, о которых имеет весьма смутные представления. Впрочем, большой вопрос: насколько это «незнание» является именно незнанием, а не демонстрацией пренебрежения: ну, не важно на самом деле Жижеку, кто именно занял место Иуды в иконографии — концепция важнее.

Даже сами концепты «стадии зеркала», влечения к смерти, «большого другого» в том виде, в каком они были сформулированы Лаканом и восприняты Жижеком, — базовые для понимания философии Жижека идеи нуждаются как минимум в корректировке, но сейчас не об этом.

Несмотря на софистическую клоунаду, Жижек порой обращает внимание на важные вопросы. Разбирает, скажем, гегелевскую триаду «тезис-антитезис-синтез». Ею сегодня не пользуется только ленивый, при этом триаду эту понимают довольно превратно. Антитезис противоположен тезису и снимается в синтезе — вот собственно всё, что нам нужно: был тезис, потом пришёл антитезис, а потом синтез — что-то между ними среднее. Суть триады, однако, не в этом. Доведение тезиса до логического конца и порождает свою противоположность. Антитезис и есть в то же время законченный, доведённый до завершения тезис, а синтез — завершённый и доведённый до логического конца антитезис (хотя Жижек тут же ударяется в поиски промежуточных стадий, превращая гегелевскую триаду в нечто громоздкое).

Любопытно, впрочем, что настаивая на именно таком понимании диалектической логики при решении конкретных проблем, например, защиты экологии, он о диалектике забывает. Мысль о том, что именно развитие техники избавит от экологических проблем, созданных современными технологиями, — вполне диалектическая, но именно с ней Жижек хочет поскорее разделаться. В принципе, его позицию можно было бы выразить афоризмом Оскара Уайльда из эссе «Душа человека при социализме»: «Безнравственно использовать частную собственность, дабы залечить злостные язвы общества, основанного на частной собственности». С Уайльдом можно согласиться: это не только безнравственно, но и бессмысленно. Однако речь в данном случае идёт не об использовании собственности и техники здесь и сейчас, но о том, что та же частная собственность, существующая сегодня, создаёт условия для разрешения создаваемых ею проблем в будущем. Бесплатный труд миллионов лишённых прав домохозяек, воспитывающих своих детей, готовящих, стирающих, ведущих домашнее хозяйство вместо мужей, позволил мужьям отдавать все силы производству, т. е. помог состояться индустриализации, но, однако, именно индустриализация и развитие технологий, произошедшие во многом и благодаря бесплатному труду женщин, позволили им добиться равноправия. Условно говоря, феминистки призвали женщин выйти на улицы, а помогли им выйти изобретатели посудомоечной машины и пылесоса.

Впрочем, уповать на то, что разного рода проблемы разрешатся по отдельности, каждая своим индивидуально-диалектическим образом, всё же наивно: проблемы, порождаемые современной цивилизацией, взаимосвязаны, представляют собой единую систему. Хотя на взаимосвязи как таковой Жижек и не настаивает. Особенно заметно это, когда он критикует современную политику мультикультурализма. Конечно, для отечественных реалий критика мультикультурализма и толерантности в современном её понимании так же актуальна, как вопрос о переработке рекордного урожая бананов для жителей Крайнего Севера. Да даже в странах с гораздо более развитой экономикой терпимость нельзя назвать столь уж типичной. Обитающий на какой-нибудь лондонской окраине гопник ничуть не толе-рантней своего московского собрата и кулаки в дело пускает столь же охотно, и не дай бог вам встретиться с ним и продемонстрировать свой не слишком знакомый ему акцент.

Ситуация, которую описывает Жижек и в которой на смену системной ксенофобии пришли идеологически не обоснованные, «случайные» вспышки агрессии, — ситуация скорее условная, гипотетически представляемая, нежели реальная, она, скорее, является исключением, чем правилом. Схема, созданная Жиже-ком, отлично подходит для объяснения того, почему именно Альтюссер убил свою жену, но мало работает для объяснения того, с какой именно радости Брейвик запасается оружием и идёт расстреливать сторонников неугодного и излишне терпимого к приезжим режима. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что книга Жижека написана задолго до теракта.

И всё же даже без столь красочных примеров в Германии, где десятилетиями культивировалось чувство вины, неонацизм сегодня распространён. Да что там Германия, даже среди евреев, столь пострадавших от гонений в прошлом столетии, ксенофобия — не такое редкое явление. Причём речь может идти даже о взаимной вражде разных ветвей одного и того же народа — скажем, о напряжённом отношении между ашкенази и сефардами. Что уж говорить о других странах и народах, не переживших Холокоста и его последствий.

Менее очевидных видов нетерпимости или притеснения по тому или иному признаку, вроде эйджизма, тем более никто не отменял. Представители организаций и сообществ, вроде бы ставящих своей целью защиту прав меньшинств, угнетённых или просто не защищённых слоёв охотно третируют людей, не входящих в опекаемую группу. Наглядный пример из отечественной блогосферы: участницы феминистских сообществ, позиционирующие себя как радфемки, с чистой совестью сдают трансгендеров на растерзание гейхантерам, организуют травлю лесбиянок и т. д. В европейском и американском радикальном феминизме подобное поведение сейчас уже недопустимо, но в прошлом и там случались схожие конфликты. Конечно, деятельность, преподносящаяся как защита прав ЛГБТ, может использоваться для притеснения женщины, но точно так же для ограничения прав женщины может использоваться и «защита» детей, но это же не значит, что права детей не следует защищать.

В конце концов сам же Жижек в своей книге говорит, что слой людей действительно терпимых не слишком велик. Когда он иронизирует по поводу разговора чиновника — общественного работника с молодым хулиганом-скинхедом, воспроизводящим в ответ на вопросы чиновника те самые тезисы, которые тот привык использовать для объяснения асоциального поведения, и говорит, что общение между ними «состоялось», то общения между ними на самом деле не было. Такое же общение могло бы состояться между двумя включёнными магнитофонами. Жижек приводит к описанному выше случаю аналогию с поведением современных пациентов на приёме у психоаналитика, когда врачу приходится прикладывать усилия не для того, чтобы разговорить пациента, а для того, чтобы прекратить поток его рефлексии. Но это лишь мнимая рефлексия — её нет, пациент заранее знает, что именно «должен» ожидать от него доктор, и предлагает ему «отражение» его же взглядов: рефлексии как таковой не происходит — пациент не говорит о себе — он говорит об абстрактном субъекте, наделённом его чертами. И так же малолетний фашист не говорит о себе: те сведения, которые он выдаёт спрашивающему его работнику, — это информация о ком-то другом, защитная маска, можно сказать, повесть о «лирическом герое» хулигана.

В конце концов никому ведь не нравится брать вину на себя, всегда хочется найти козла отпущения. Так что если врач принимает речь пациента за чистую монету, а чиновник — слова малолетнего фашиста, они сильно ошибаются, переоценивают степень их способности к рефлексии. Конечно, и хулиган, и пациент могут использовать свои знания о психоанализе Фрейда, или о социальных конфликтах, но знание и понимание — это разные вещи. Миллиарды людей знают о Дарвине и его работах, но эволюцию подавляющее большинство представляет себе, скорее, в духе Ламарка: что вот взял жираф и за миллионы поколений вытянул шею — «натренировался», и таких примеров множество. Пока слои населения, склонные к терпимости, не будут слишком обширны, общение гипотетического гопника с гипотетическим чиновником и будет сводиться ко взаимному «пониманию».

Здесь начинаются спекуляции на тему того, что терпимость к иным культурам означает отторжение своей собственной (намёк на это у Жижека есть), но дело не в этом. На практике сегодня мы видим, что вроде бы слова Жижека подтверждаются. К интернационализму оказываются более склонны сравнительно немногочисленные люди со сравнительно высоким доходом. В то же время среди живущих на грани и за гранью бедности неожиданно легко распространяются правые идеологии. Странный парадокс: вроде бы со снижением уровня доходов человек должен проявлять большую тягу к коллективизму, люди с низкими доходами охотнее тратят свои деньги на благотворительность, чем обладающие солидным (пусть даже мнимым) капиталом: это экспериментально доказал Пол Пифф.

Для объяснения феномена надо обратиться, во-первых, к исследованиям учёного, которым Жижек не интересуется вовсе: основателя этологии Конрада Лоренца. В книге «Так называемое зло» он указывал на то, что сплочённость коллектива (даже минимального — состоящего всего из двух особей) может коррелировать с агрессией в отношении к существам, не входящим в группу. Агрессия, которую члены коллектива направляли бы друг на друга, перенаправляется вовне, а человек всё же подчиняется тем же законам, что и другие живые существа.

Иными словами, именно бедность делает человека, практически как в афоризме Ницше, «лучше и злей», и бедняки такие злые именно потому, что такие добрые. С одной стороны, взаимопомощь в условиях недостатка ресурсов помогает как-то выжить, с другой, ресурсов всё же мало и их приходится оберегать от конкурентов. Но именно это создаёт опасность разного рода шовинизма и нацизма.

В книге Жижека есть масса интересных замечаний о природе нацизма. В том числе он говорит, что националистический фашистский режим не просто позволяет людям реализовать свои мазохистские и садистские стремления (в подчинении жёсткой иерархии и в угнетении и уничтожении разного рода меньшинств соответственно). Если бы это было только так, национализм не смог бы стать столь успешным. Но национал-фашистские режимы предоставляют людям возможность почувствовать единство, осуществить своё вполне нормальное, природное стремление к коллективизму. Неслучайно в название гитлеровской партии входило, неожиданным, казалось бы, образом, и слово «социалистическая».

Мысль Жижека можно даже продолжить и развить: именно предоставляя нации симулякр единства, тоталитарный режим получает в ответ вполне реальную агрессию, которую может затем использовать, направляя по своему усмотрению на тех, кого он вздумает назначить своими врагами. То есть дело не только в том, что враг заставляет сплотиться, но и в том, что сама сплочённость помогает находить всё новых врагов.

Почему только симулякр единства может предоставить человеку подобная идеология? Потому что реальная самодеятельность, реальная взаимопомощь никакому тоталитарному режиму и тоталитарному движению не нужна. Да, во многом современный человек и отучен от реальной взаимопомощи, окружён социальными институтами, приватизировавшими взаимопомощь. У него есть пенсия, есть страховой полис и много чего ещё, но это все государственные замены коллективной помощи. Я не призываю отказываться от государственного регулирования пенсионного обеспечения и т. п., а просто хочу показать, насколько призрачен современный коллективизм, в лучшем случае это коллективизм ненависти. Так же приватизируются близость и коллективизм корпоративной этикой и патернализмом современных корпораций, внушающих сотрудникам представления о себе как о единых семьях, об этом Жижек тоже упоминает.

Такие формы квази-единства вытесняют привычные формы взаимопомощи. В сущности, индустриализация по Форду не так уж сильно отличается от индустриализации по Сталину или Гитлеру. Когда чуть дальше Жижек пишет, что максимальная детализация потребностей, их учёт государственными органами, не позволяют больше заявлять меньшинствам (да и не меньшинствам тоже) о своих конкретных нуждах как о свидетельстве всеобщего социального неблагополучия, то это не совсем так. Проблема не в том, что они, мы не можем заявить о наших проблемах, а в том, что детальный учёт нужд и тотальное обеспечение «сверху» разрушает горизонтальные взаимодействия, не позволяет людям самим позаботится о себе и друг о друге. Конечно, даже замена государственных учреждений общественными организациями не обязательно спасёт от разрушения горизонтальных связей: и организации быстро бюрократизируются, и всё же развитие общественных организаций было бы достойным ответом патернализму чиновников и корпораций.

Не одиночество, а жажда единства (пусть даже мнимого) толкает людей в объятия тоталитаризма, и то, что получаемое ими единство иллюзорно, делает случайные проявления агрессии здесь и сейчас (те самые, о которых пишет Жижек) всё более вероятными. Если вспомнить того же Лоренца, он отмечал, что ритуалы, отвечающие за переориентацию агрессии и перенаправления на других представителей вида, периодически не срабатывают, переориентации агрессии за пределы коллектива не происходит: агрессия преодолевает ритуал единства. Можно предположить, что чем более иллюзорно единство, которое обретают люди, соблюдая корпоративные и государственные ритуалы, тем эти прорывы агрессии вероятней.

В агрессии нет ничего хорошего, и всё же в современном мире достаточно вещей, вполне заслуживающих ненависти. Однако сложно ненавидеть институты, а не конкретных людей. Да и с конкретными людьми всё не так просто: сегодня бедные и богатые не конкурируют напрямую. Работник какого-нибудь предприятия на одном конце земли может никогда и в глаза не видеть его владельца или крупнейших акционеров. Или биржевые игроки — это совершенно иной мир: среднестатистический рабочий, скажем, буривший нефтяную скважину где-нибудь под Норильском, вообще никогда не узнает, сколько именно заработал белый воротничок, перепродавший добытую им нефть. Этот враг для него невидим и, можно сказать, не существует. Иное дело трудовые мигранты, с которыми ему приходится конкурировать напрямую.

Человеку, чтобы избавится от ксенофобии, требуется всё же достаточно высокий уровень образования, более широкие представления о мире. Его коллективизм и альтруизм должен стать осмысленным, а не инстинктивным. Русскому крестьянину, уверенному, что у жида рога растут, от антисемитизма избавиться намного сложнее, чем жителю города, имеющему чуть большие знания. Но

именно навыков осмысления беднейшим слоям часто и не хватает: у них нет элементарной возможности получить качественное образование. К тому же и контактируют они со столь же несклонными к терпимости представителями меньшинств.

Конечно, и интеллектуалы порой, даже не порой, а весьма нередко проявляют взгляды диковинно дикие. Несмотря на всю философскую изощрённость, Хайдеггер таки подпал под обаяние национал-социализма. Разбору того, почему это произошло, в чём была слабость философский позиции Хайдеггера, в книге Жижека посвящено немало страниц, и хотя не со всем в этом разборе стоит соглашаться, он, безусловно, заслуживает внимания.

Впрочем, стоит повторить, Жижек критикует и современный либеральный мультикультурализм (хотя точнее было бы сказать, что эта критика направлена против политики позитивной дискриминации). Политика толерантности стремится к выделению всё большего числа сообществ и страт со специфическими интересами, ко всё большему дроблению общества на всё меньшие подсистемы и всё лучшему удовлетворению внутренних потребностей этих всё более малых сообществ. Именно внутренних: эти страты воспринимаются как нечто не то что бы совершенно статичное, но как замкнутое, «свободное от общества» и формирующееся вне зависимости от других страт, слоёв, вообще социальных отношений.

Условно говоря, если бы современный сторонник толерантности (читай — позитивной дискриминации) пытался защитить пролетариат, он бы выдвинул множество предложений по улучшению положения рабочих, но при этом игнорировал бы взаимоотношения рабочего и капитала. Он действовал бы в полном соответствии с афоризмом Уайльда: пытался излечить язвы общества, не замечая, что средство лечения добывается созданием новых язв. Современный адепт терпимости защищает меньшинства, игнорируя среду, которая их порождает, т. е. делает виктимизированным меньшинством.

Если бы такая политика могла осуществляться в чистом виде, мы бы имели дело с социальным воплощением апории Зенона о стреле. Суть апории, напомню, состояла в том, что если мы представляем пространство как бесконечно делимое и при этом представляем эти бесконечно малые фрагменты как неподвижные, то движение становится невозможным. Если мы рассматриваем бесконечно малые сообщества не как интегрированные в общественный организм, а как целиком самостоятельные, в каком-то смысле неизменные, пытаемся вычленить всё более уникальные и малочисленные страты, то изменение общества становится невозможным, общество как таковое растворяется в этих стратах.

Впрочем, в чистом виде осуществление подобного подхода, вероятно, невозможно.

Общество потребления видит в меньшинствах в первую очередь специфическую касту потребителей, сам рынок легко подстраивается, создавая специфические виды услуг (от гей-проституции до вегетарианских ресторанов), но при этом социально меньшинства остаются неинтегри-рованы. Можно сказать, создание специальных экономических кластеров, нацеленных на обслуживание меньшинства, может даже препятствовать его социальной интеграции, относительное экономическое благополучие может умерщвлять социальную активность.

Жижек не упоминает об этом, он формулирует проблему несколько иначе: он говорит, что та «вывихну-тость» — та травма, которую преодолевает меньшинство, больше не может этим меньшинством презентоваться как знак неблагополучия социальной системы в целом (см. об этом выше). Такое определение порождает много вопросов. В описании Жижека манифестация наличия неблагополучия важнее попыток его преодоления: для него, возможно, даже неважно, наличествуют ли признаки кризиса системы или только манифестируются, но в таком случае мы имеем дело с каким-то симуля-кром социальной активности — разрешение социальных проблем в нём почти невозможно.

Жижек, впрочем, последователен: наиболее революционным он считает истерический дискурс. Истерик же, если я верно понимаю Лакана, получает удовольствие именно от невозможности удовлетворения своих желаний — именно невозможность и является целью истерика. Это соотносится с размышлением Жижека о формах предательства революции — по сути, в описании Жижека любое отношение к свершившемуся перевороту может быть только его предательством. Революция — нечто не-продолжаемое. Впрочем, насколько верно понимается истерический дискурс как наиболее революционный — большой вопрос. Если отвлечься от теоретизирования, то едва ли дискурс, скажем, марксова «Капитала» можно назвать истерическим при его вполне революционном характере. Тут можно сказать, что дискурс революционной литературы и революционный дискурс — не одно и то же, но всё же в какой степени они могут отличаться — большой вопрос.

Жижек говорит, что меньшинство, исключаемое из общества, должно осознать себя этим самым обществом. Рецепт соблазнительный. Сравнивая сегодняшних мигрантов, подметающих улицы Москвы и Подмосковья, и отечественных тружеников ксерокса и факса, целующих фотографии новых машин, хочется сказать, что настоящие русские сегодня — это узбеки.

И всё же с Жижеком нельзя согласиться: примеры, которые он приводит, заведомо неприменимы к современности, Когда демос греческого полиса провозглашает себя подлинным обществом в пику аристократии, то это происходит в обществе достаточно однородном. Оно не разделено ни по религиозным признакам (если кто не исповедует олимпийских божеств или проявляет излишнюю критичность, для тех есть цикута), ни по национальным и языковым. Даже экономически греческий полис довольно однороден. Современный социум устроен на порядок сложнее: он состоит из множества меньшинств, интересы которых пересекаются, сталкиваются. Даже если представители твоего пола, расы, веры составляют численное большинство в каком-то регионе, они могу оставаться меньшинством. Можно здесь вспомнить парадоксальное высказывание Леонарда Коэна, родившегося во французской Канаде, о своём родном городе: французы (франкоговорящие канадцы — Ю.У.) чувствовали себя здесь меньшинством, потому что они были меньшинством в Канаде. Канадцы (англоговорящие — Ю.У.) — потому что они были меньшинством в Квебеке, а евреи, потому что они везде меньшинство.

В России женщины составляют большинство избирателей, но при этом в Думе и правительстве женщины остаются в явном меньшинстве, да и среди крупнейших отечественных капиталистов дам практически нет. Кто был меньшинством в России в эпоху гражданской войны: евреи, из которых, видимо, реввоенсоветы состояли на 40 %, или русские, украинцы и белорусы, которые, несмотря на то, что руководили ими зачастую именно евреи, активно громили еврейские местечки? На разнице интересов различных меньшинств легко спекулировать: когда на Евровидении побеждает Кончита Вюрст, это можно однозначно интерпретировать как проявление лояльности к транссексуалам со стороны жюри, со стороны Кончиты — это даже не акт защиты. Когда какая-нибудь модная певица изображает в кадре страсть к юной девушке, то это почти наверняка будет не акт в защиту ЛГБТКиА, а простой способ привлечения мужской аудитории, это уже не защита меньшинства, а навязывание аудитории новых современных коммерческих стереотипов женской сексуальности.

Жижек приводит примеры двойных стандартов, которые проявляет европейская интеллигенция (в этом случае интеллигенция левых взглядов) к меньшинствам, когда ей приходится сталкиваться с чем-то, что не соответствует её представлениям, но примеры эти выглядят не вполне убедительно, точнее неубедительно противопоставление этих примеров, когда агрессивное поведение по отношению к женщинам среди китайцев-маоистов представители западной интеллигенции готовы были списать на специфику «национальной традиции» — это, конечно, возмутительно, но с какой стати противопоставлять им обрезание клитора.

Может быть, Жижек хотел бы, что бы мы вспомнили его рассуждения о диалектике на примере мужского полового органа, когда он говорит, что подлинно диалектическим в выборе его функции продолжение рода или мочеиспускание, будет отказ от выбора? Но почему всё же в данном случае не признать, что «оба хуже». Почему надо предпочитать удаление клитора? На том основании, что для женщин народов, у которых оно практикуется, — это возможность войти во взрослый мир? Для женщин средневекового Китая бинтование ног так же было возможностью войти во взрослый мир, и сами матери делали это со своими дочерьми, но что это меняет? Для мальчиков некоторых племён Папуа-Новой Гвинеи так же, например, может быть вполне естественно, что с семи лет они регулярно потребляют мужскую сперму (и во всяком случае традиция передаётся из поколения в поколение), но это не отменяет того, что это всё же насилие, пусть и прижившееся, воспринимаемое как должное. Как и поедание своей крайней плоти, и многие другие ритуалы, практикуемые в разных обществах, именуемых традиционными. Да и не традиционных тоже.

Жижек, разбирая идеи Бадью и апостола Павла, проводит краткий экскурс в историю раны (довольно абстрактную): вначале — в первобытном обществе раны (возможно многочисленные) — атрибут инициации, потом, при монотеизме, все раны сводятся к одной — обрезанию, наконец в христианстве, когда Павел провозглашает, что необрезанным, если они живут по писанию, их «не-обрезание во обрезание идёт» рана как бы интериоризируется, подразумевается, но уже не наносится. Однако на поверку мы не так далеко ушли от первобытного мира, и не только представители разных субкультур, для которых тэту, пирсинг, шрамирование (т. е. видимые раны) становятся знаком принадлежности к специфическому сообществу. Раны, которые наносят себе сотни тысяч людей в погоне за стандартами красоты: вкалывая ботокс, удлиняя мужской половой орган, накачивая грудь силиконом… эти раны гораздо вредней, чем кольцо в носу (вспомните искалечившего себя Майкла Джексона). Так чем современная пластическая хирургия так уж отличается от удаления клитора?

Конечно, разбираться в противоречивых интересах разных меньшинств и политике угнетения, маскирующейся под политику защиты, в эволюции различных групп меньшинств сложно. Проще или сказать «меньшинство, оно и есть меньшинство» — это политика позитивной дискриминации, это и есть осуществление апории Зенона в социальной сфере в чистом виде (и, повторяю, в современном мультикультурализме позитивная дискриминация далеко не изжита).

Но можно напомнить, что в Древней Греции наиболее радикальный ответ парадоксу Зенона (по крайней мере, парадоксу стрелы) был сформулирован, кажется, ещё до того, как Зенон успел о нём задуматься. Традиционно приписывается он основоположнику диалектики Гераклиту и состоит из двух слов: «всё течёт». То есть материя не косна, мы не можем найти бесконечно малые неподвижные: они всегда будут пребывать в движении. Сейчас мы живём в эпоху торжествующей диалектики. Её противница — метафизика, утверждающая торжество вещи самой по себе, посрамлена на всех фронтах. Одно и то же явление может совместить в себе противоположные черты: свет, например, может оказаться частицей и волной одновременно, а кот быть живым и мёртвым (если с ним мысленно экспериментирует Шрёдингер).

Постмодернистский ответ на проблему меньшинств и социальных ролей очень похож на ответ диалектики апориям Зенона: «всё течёт» — говорит постмодерн. Но если диалектика пытается в этом потоке уловить закономерность и, главное, констатирует, что при всей изменчивости противоположности всё же существуют, противоречия, коренящиеся в наших представлениях о природе и в самой природе, не мнимы, а реальны («война — мать всех вещей», говорил всё тот же Гераклит), то для постмодерниста в чистом виде противоречий нет: человек свободно движется в потоке социальных ролей или масок (постмодернист — это почти герой Вуди Аллена Зелиг: он может быть кем угодно). При этом постмодернист не замечает, что его игра, мягко говоря, не обрадует тех, для кого социальная роль, идентичность, принадлежность к какому-то сообществу представляется действительно чем-то важным (а зачем ещё вести борьбу за собственную идентичность, если вам она не кажется важной?).

Это превращение политической борьбы в увлекательную, но безопасную игру, цирк. Представляете, например, что после акции в защиту зверей с призывами отказаться от уничтожения животных ради еды, участники идут в ресторан и угощаются там мясными блюдами? Может, в светлом будущем, когда люди научатся выращивать отдельные органы животных, это и будет возможно, но сейчас это нонсенс. Это клоунада, и такой клоунадой (хотя он и не является постомодернистом), увы, занимается в том числе и великолепный фокусник от философии Славой Жижек. В сущности, его мысль о социализации женщин с обрезанным клитором мало чем отличается от «каминг-аута гетеросексуалов»: легко и приятно размышлять о чужих проблемах и даже высказываться в защиту, когда сам ничем не рискуешь.

АВТОРЫ

Руслан Дзарасов, доктор экономических наук, заведующий кафедрой политической экономии Российского экономического университета им. Г. В. Плеханова.

Борис Кагарлицкий, кандидат политических наук, директор ИГСО.

Андрей Коряковцев, кандидат философских наук, доцент кафедры политологии Уральского государственного педагогического университета (УрГ-ПУ), член Союза российских писателей.

Дмитрий Литовка, специалист по экономическому управлению и менеджменту.

Анна Очкина, кандидат философских наук, заведующий кафедрой методологии науки, социальных теорий и технологий Пензенского государственного университета (ПГУ), заместитель директора ИГСО.

Владимир Пешков, журналист, член руководства Российского социал-демократического союза молодёжи, Вологда.

Борис Романов, политический аналитик, историк, сотрудник журнала «Социалист»

Даниил Эвер (Григорьев), экономист, сотрудник ИГСО.

Юрий Угольников, заведующий отделом науки сайта «Рабкор».

Получено в печать 01.07.2015. Формат 60x84 1/16.

Усл. печ. л. 10,0. Тираж 250 экз. Заказ № 80-з.

ФГБОУ ВПО «Российский Экономический Университет им. Г. В.Плеханова».

Напечатано в ФГБОУ ВПО «РЭУ им. Г. В. Плеханова».

1

Московский комсомолец, 14)94.2015.

(обратно)

2

См. Газета. Ру, 9.04.2015:

(обратно)

1

/

(обратно)

2

://premier.gov.ru/events/723.html

(обратно)

3

(обратно)

4

http://bs-life.ru/finansy/nalogy/esn2013.html

(обратно)

5

-online.ru/article/51217/

(обратно)

6

/9

(обратно)

7

(обратно)

8

(обратно)

9

-glas-naroda-protiv-lyubyih-pensionnyih-reform/

(обратно)

10

-06.htm

(обратно)

11

-12.htm

(обратно)

12

-pensions/OECDPensionsAtAGlance2013.pdf

(обратно)

13

(обратно)

14

-pacific/australia/retirement/mercer-melbourne-global-pension-index-infographic.pdf

(обратно)

15

-ilibrary.org/docserver/download/5k9180xv25xw.pdf?expires=1429187401&id=id&accname=guest&checksum=21432E3EA600ACCFEC11СС74DE5CDB83

(обратно)

16

(обратно)

17

Ожидаемая продолжительность жизни при рождении (показатель средней продолжительности предстоящей жизни, сокращённо — ОПЖ или СППЖ) — важнейший интегральный демографический показатель, характеризующий уровень смертности населения. Это один из показателей таблицы смертности, расчётная величина, показывающая, сколько лет в среднем проживёт родившийся человек при условии сохранения на протяжении всей его жизни текущей интенсивности смертности СППЖ — вероятностный показатель, отражающий сложившиеся относительно долговременные тенденции смертности в отличие от среднегодового уровня смертности, который есть просто средний возраст умерших в данном году и подвержен различным случайностям

(обратно)

18

Динамика смертности населения России. Аналитический материал Федеральной службы государственной статистики. 2006 год /Электронный ресурс. . Дата обращения 17.04.2015

(обратно)

19

Там же

(обратно)

20

World population prospects. The 2010 revision. Электронный ресурс. -I_Comprehensive-Tables.pdf Дата обращения 17.04.2015

(обратно)

21

Официальная статистика. Население. Демография/ Официальный сайт Федеральной Службы Государственной статистики. Электронный ресурс. /# Дата обращения: 17.04.2015

(обратно)

22

(обратно)

23

Харченко В.И., Акопян А.С., Михайлова А.Ю. Уровень смертности в России в сравнении с развитыми странами. / Электронный ресурс. /1/06. С. 81–83. Дата обращения: 17.04.2015

(обратно)

24

Уже в начале периода обращало на себя внимание значительное повышение смертности от тех болезней, доля которых в общей смертности незначительна. Например, коэффициент смертности от дифтерии с 1988 по 1993 г вырос в 16 раз, от стрептококковой ангины — в 3 раза, от паратифа — в 2 раза. Показатель смертности от сахарного диабега вырос на 88 %, от болезней поджелудочной железы — на 61 %, от туберкулёза — на 57 %, от цирроза печени (кроме алкогольного цирроза) — на 54 %, от язвы желудка и кишечника- на44 % и Т.Д….В 1993 г. вновь увеличился показатель младенческой смертности: с 18,0 в 1992 г. до 19,9 в 1993 г.) (Борисов В. А. Демография. М.: Нота Бене Медиа Трейд Компания, 2003).

(обратно)

25

Очень подробно и доказательно смертность в России в 90-е годы анализируется в статье Харченко В, И„Акопян А. С„Михайлова Р. Ю., Михайлов А. Ю. Уровень смертности в России в сравнении с развитыми странами. Электронный ресурс. /1/06. Дата обращения: 16.04.2015.

(обратно)

26

Пик демографического старения Россия прошла в 1967 году (доля лиц в возрасте старше 65 лет превысила 7 % численности населения), с 1975 по 1985 годы и далее начиная 1991 ежегодный рост числа умерших значительно превышал динамику доли лиц старше 60 лет. Значительный рост смертности в России в 90-ые не сопрягается с параллельным процессом постарения населения. Средний возраст населения России во второй половине XX века был ниже, чем в любом регионе Европы и Японии и лишь немного меньше, чем в Северной Америке. Подробнее см., например: Харченко В, И„Акопян А. С„Михайлова Р. Ю., Михайлов А. Ю. Уровень смертности в России в сравнении с развитыми странами. Электронный ресурс. /1/06. Дата обращения: 16.04.2015. С. 78–81

(обратно)

27

Реформа здравоохранения оказалась неэффективной. //Комсомольская правда. Электронный ресурс, . На сайте Медицинской газеты помещены комментарии Министерства здравоохранения РФ (Минздрав и проверка счётной палаты// Медицинская газета. Электронный ресурс. /минздрав-и-проверка-счётной-палаты. 17.04.2015). в которых частично спариваются выводы счётной палаты. Однако эти объяснения не вполне убедительны. Так, в комментариях говорится, что нельзя по росту расходов населения на медицину судить о снижении доступности медпомощи, так как, де. расходы государства на здравоохранение растут также, соотношение доле расходов на медицину государства и населения не меняется. Однако в комментариях не учитывается, что меняется существенно структура расходов и населения, и государства, на медицинскую помощь. Государство всё больше тратится на дорогостоящие отдельные проекты, население — на насущную медицинскую помощь, в том числе и скорую, но больше всего рост расходов приходится на диагностические процедуры. А именно доступность диагностики и скорой помощи — наиболее существенный фактор устойчивого снижения смертности.

(обратно)

28

Несомненно 60-е годы были периодом наибольшего успеха советской медицины и социальной политики, годами максимальной за всю историю продолжительности жизни в России, однако сам по себе факт, что спустя полвека Россия всё ещё находится на том же уровне, вряд ли можно считать доказательством серьёзного успеха в сфере здравоохранения, демографии и социальной политики.

(обратно)

29

Официальная статистика. Население. Демография. / Официальный сайт Федеральной службы государственной статистики. Электронный ресурс: /# 14.04.2015

(обратно)

30

Это означает, что при сохранении нынешней интенсивности рождаемости в среднем одна женщина за весь детородный период родит 0,85 девочки, то есть следующее поколение матерей составит 85 % от нынешнего. Это и есть суженный тип воспроизводства населения — тенденция к снижению численности материнских поколений.

(обратно)

31

Андреев Е., Вишневский А. Демографическая нагрузка на трудоспособное население./ Демографические перспективы России. Демоскоп weekly. Электронный ресурс. Дата публикации: июнь 2014 года. Дата обращения: 17.04.2015

(обратно)

32

Официальная статистика. Население. Демография. Демографический прогноз до 2030 года. / Официальный сайт Федеральной службы государственной статистики. Электронный ресурс. /# 14.04.2015

(обратно)

33

Официальная статистика. Трудовые ресурсы.; Население. Образование. / Официальный сайт Федеральной службы государственной статистики. Электронный ресурс. /#; /.

(обратно)

34

Официальная статистика. Население. Демография. Естественное движение населения. / Официальный сайт Федеральной службы государственной статистики. Электронный ресурс. /# Дата обращения 17.04.2015

(обратно)

35

Для расчётов мы совместили данные Росстата о численности населения по возрастным группам и данные об уровне экономической активности, представленные в разделе «Трудовые ресурсы» на сайте Росстата.

(обратно)

36

(обратно)

37

НИИ Социологии РАН. «Бедность и неравенства в современной России: 10 лет спустя», стр. 76, Москва 2013

(обратно)

38

(обратно)

39

(обратно)

40

(обратно)

41

(обратно)

42

(обратно)

43

(обратно)

44

По сути предлагается система неких «пенсионных сертификатов». Тонкий момент — она вряд ли будет работать при высоком уровне коррупции в госаппарате и нестабильности финансовой системы. Как впрочем, и любые социально ориентированные и эффективные программы накопительной пенсии.

(обратно)

45

/

(обратно)

46

(обратно)

1

Fukuyama F. The end of history and the last man. - New York: Free Press, 2006

(обратно)

2

Rodrick D. Labour Markets: the Unexpected Frontier of Globalization // The Globalist. -2011. - May 31. Available at: Шd=9156.

(обратно)

3

Ghose A., Majid N and C. Ernst. The Global Employment Challenge. - Geneva: International Labour Office, 2008. О глубоких последствиях расширения рынка труда для европейской и американской экономик и о его роли в нынешнем кризисе этих регионов см. в работе: Freeman, 2010.

(обратно)

4

Ghose A., Majid N and С. Ernst. The Global Employment Challenge. Executive Summary. -Geneva: International Labour Office. 2008, p. 1.

(обратно)

5

Freeman, R. (2010) What really ails Europe (and America): the doubling of the global workforce’. The Globalist, 5 March. Available at .

(обратно)

6

Kapstein E. Workers and the world economy // Foreign affairs. - 1996. - Vol. 75. - No. 3.

(обратно)

7

Pollin R. Global outsourcing and the US Working Class // New Labor Forum. - 2007. Vol. 16.-No. 1, p.122.

(обратно)

8

Milberg W. and Winkler D. Financialisation and the dynamics of offshoring in the USA // Cambridge journal of economics. - 2010. - No.34, p.288

(обратно)

9

Aerni V., de Juniac Ch., Holley B., and Nang T. Tapping Human Assets to Sustain Growth. Global Wealth 2007. - Boston, MA: Boston Consulting Group, 2007, p.14

(обратно)

10

Mohun S> Aggregate capital productivity in the US economy, 1964–2001 // Cambridge Journal of Economics. - 2009. - Vol.33, p.1032

(обратно)

11

Brenner R., 2009, What is Good for Goldman Sachs is Good for America. The Origins of the Present Crisis, Center for Social Theory and Comparative History UCLA. p. 7.

(обратно)

12

Часовский В. Промышленность стран СНГ в условиях транзитивной экономики // Известия РАН. Серия географическая. — № 5. С. 43.

(обратно)

13

Там же. C. 41-50

(обратно)

14

Внешняя торговля стран СНГ и ЕС 2009–2012. Статистический справочник. — М.: Межгосударственный статистический комитет Содружества Независимых Государств, 2013, с. 29.

(обратно)

15

Там же. С. 31.

(обратно)

16

В советской статистике ВВП понимался как «чистая продукция», т. е. вновь созданная стоимость материального производства без учёта услуг. Это близко к современному показателю «производство реального сектора», не включающего целый ряд весьма весомых сегодня элементов, таких как спекулятивные операции

(обратно)

17

Рассчитано по: Human Development Report 1990. - New York, Oxford: Oxford University Press, 1990, p.119; Human Development Report 2009. - Basingstoke, New York: Palgrave Macmillan, 2009, pp.171-173

(обратно)

1

Открытый информационный ресурс по анализу финансового и социально-экономического развития субъектов РФ на основании информации официальных источников: Минфин России, Казначейство России, Росстат: Режим доступа: /

(обратно)

2

В. Пешков. Отнять и поделить. / В.Пешков // Левая политика. — 2014. - № 22. -С. 42–51.

(обратно)

3

В. Пешков. Вячеслав Позгалёв: “Я — человек команды". / В. Пешков // Бизнес и власть. -2015. - № 1. — С. 22–24.

(обратно)

4

В. Колташов. "Жёсткая экономия" и "второй кризис” в России. / В. Колташов // Левая политика. — 2014. - № 22. — С. 9–13.

(обратно)

5

В. Пешков. Жёсткая экономия. / В.Пешков // Лента. ру. — 3 декабря 2014 года. Режим доступа: /

(обратно)

6

Открытый информационный ресурс по анализу финансового и социально-экономического развития субъектов РФ на основании информации официальных источников: Минфин России, Казначейство России, Росстат.

(обратно)

7

В. Пешков. Жёсткая экономия.

(обратно)

8

Открытый информационный ресурс по анализу финансового и социально-экономического развития субъектов РФ на основании информации официальных источников: Минфин России, Казначейство России, Росстат.

(обратно)

9

Центробанк России поднял ключевую ставку до 17 % // РИА "Новости”. - 6 декабря 2014 года. Режим доступа:

(обратно)

10

Клепач: повышение ставки ЦБ имело плохие последствия для экономики // РИА “Новости”. - 8 апреля 2015 года. Режим доступа:

(обратно)

11

Интервью со Львом Шлосбергом 15 апреля 2015 года в Вологде. Локальный источник, звуковой трек.

(обратно)

12

Там же.

(обратно)

13

Там же.

(обратно)

14

Выступление Рустама Давлетбаева 12 марта 2015 года на открытии “Клуба директоров” Вологды. Локальный источник, звуковой трек.

(обратно)

15

Там же.

(обратно)

16

Там же.

(обратно)

17

В. Береснев, А. Гавриленко. Кризис даст векселям «АК БАРСа» второе рождение? / В. Береснев, А. Гавриленко // Бизнес Онлайн. — 18 февраля 2015 года. Режим доступа: -gazeta.ru/article/126036/

(обратно)

1

Английский перевод эссе опубликован в книге Collectivist Economic Planning (London: George Routledge & Sons, 1935; reprint, Clifton, N.J.: Augustus M. Kelley, 1975), pp. 87-130.

(обратно)

2

В.М. Глушков, «Основы безбумажный информатики». Москва, Наука, 1987

(обратно)

3

Б.Н. Малиновский «История вычислительной техники в лицах», Киев, «КИТ», 1995

(обратно)

4

Подробное описание всей истории проекта можно найти в Бир С. Мозг фирмы, Москва, Либроком, 2009

(обратно)

1

Статья выполнена в рамках молодёжного гранта Астанннского клуба Нобелевских лауреатов 2014 г.

(обратно)

2

В современной литературе нет консенсуса относительно определения и содержания феномена «финанснализации». Так, профессор Массачусетского университета в Амхерсте Г. Эпштайн понимает под финансиализацией «увеличение роли финансовых мотивов, финансовых рынков, финансовых акторов и финансовых институтов в управлении национальной и мировой экономиками» [Epstein, 2005, р.5]. Видный американский общественный деятель К. Филлипс описывает финансиализацию как процесс, посредством которого «финансовые услуги… занимают доминирующую экономическую, культурную и политическую роль в национальной экономике» [Phillips, 2006, р. 268]. Многие исследователи, работающие в рамках гетеродоксальной традиции, сходятся во мнении о том, что ключевые последствия финанснализации заключаются в следующем. Во-первых, как пишет видный посткейнсианец Т. Пэлли, финансиализация «увеличивает значимость финансового сектора по сравнению с реальным сектором». Во-вторых, финансиализация приводит «к перемещению доходов из реального сектора в финансовый». В-третьих, финансиализация «увеличивает имущественное неравенство и способствует стагнации доходов» [Palley, 2007, р. 1]. В России англицизм «финансиализация» также прочно вошёл в лексикон экономистов, зачастую представляющих собой диаметрально противоположные течения экономической мысли. Например, А.В. Бузгалин и А.И. Колганов указывают на появление — под воздействием процессов финансиализации — нового типа личности — homo finansus, ориентированной на «финансовые трансакции как главный способ жизнедеятельности» [Бузгалин, Колганов, 2009, с. 126]. В свою очередь В.А. May подчёркивает, что финансиализация есть «качественно новый глобальный экономический процесс», под влиянием которого происходит сближение денежного, товарного и валютного рынков, что «с одной стороны, существенно затрудняет анализ и прогнозирование развития си туации на этих рынках и во всей мировой экономике, а с другой — экономические агенты получают новые инструменты для своей работы, в том числе для хеджирования рисков» [May, 2012, с. 39]. Автор разделяет точку зрения на процессы финансиализации известного российского учёного Р.С. Дзарасова: «финансиализация стала главной предпосылкой глобального переноса материального производства из развитых стран, особенно из США, в регионы с низкой оплатой труда» [Дзарасов, 2013, с. 61]. Именно под этим углом зрения данный феномен будет рассматриваться в данной статье.

(обратно)

3

Этот термин впервые ввёл в оборот академик В.М. Полтерович [Полтерович, 2009]

(обратно)

4

-of-the-middle-class.

(обратно)

5

С философской точки трения велферизм — концепция, согласно которой «благополучие необходимо всем людям, независимо от их достоинств» [ «Хорошее общество», 2003, с. 66]. При этом велферисты утверждают, что «весь смысл морали должен заключаться в улучшении жизни людей» [Keller, 2009, р. 83]. Экономисты традиционно интерпретируют велфернзм как хозяйственную политику, все аспекты которой нацелены на увеличение благополучия человека [Bojer, 2003, р. 20–21]. Мы согласны с позицией авторитетного российского экономиста А.Г. Худокормова, полагающего, что социальное государство является необходимым компонентом развития общества, отстраивающегося вокруг знания: «человек-труженик должен быть социально защищён… он должен быть уверен в завтрашнем дне — и для себя, и для своих близких, ибо творческая энергия живёт и действует лишь там, где создан некий достаточный уровень душевного комфорта» [Худокормов, 2010, с. 78].

(обратно)

6

-members/age-dependency-ratio.

(обратно)

7

-policy/lable2.xls.

(обратно)

8

.

(обратно)

9

-economic-data/12370-public-debt-percentage-gdp.html#axzz2kMYKJ2Rd.

(обратно)

10

Всего 569 за 1995–2000 гг. См. подробнее: Changing Patterns of Pharmaceutical Innovation. NIHCM Foundation, 2002. May. P.3

(обратно)

11

%20Society.

(обратно)

12

-enviro.com/index.php?PAGE=1407&NODE_ID=1407&LANG=1

(обратно)

1

(обратно)

Оглавление

Содержание

Найти ответы

ДОКЛАД ПЕНСИОННАЯ СИСТЕМА В РОССИИ: Тупики бюрократических реформ и перспективы преобразования

КОНФЕРЕНЦИИ

Неолиберализм и Россия

Оптимизация кризиса

Агония социального государства

Математические модели планирования: воспоминание о будущем

Технологическая стагнация в глобальной экономике

Психопатологии и капитализм

ДИСКУССИИ

Всё уже было

Класс не в себе

КНИГИ

В защиту варваров

Размышления по поводу «Щекотливого субъекта» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg