«Время борьбы»

Время борьбы (fb2) - Время борьбы 1304K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Стефанович Кожемяко

Виктор Кожемяко Время борьбы Лики героев и личины предателей – от начала прошлого века до наших дней

Посвящается 90-летию Великого Октября

Предисловие Видя свет негасимый

Книга эта, которую я посвящаю памятной дате Великой Октябрьской социалистической революции, не художественное описание или научное исследование того, что произошло в моей стране 90 лет назад. Это – перекличка времен за целый век, от предреволюционной поры до нынешних дней. Собственно о революции здесь не так уж много страниц. Но суть в том, что с нею неразрывно связана вся предшествовавшая и последующая жизнь нашего народа, то есть наше прошлое, настоящее и, осмелюсь сказать, будущее тоже.

За последние полтора десятилетия мы стали свидетелями яростных и изощренных усилий, направленных властями предержащими на искажение или просто-напросто уничтожение памяти Великого Октября. Сперва это ознаменовалось ельцинско-чубайсовской попыткой переименовать многолетний главный советский праздник в фарисейский «День согласия и примирения», а затем – путинско-сурковской отменой праздничного 7 ноября вообще. С иезуитской подстановкой иного праздника, тремя днями раньше. Таким образом, решили не только вычеркнуть из памяти народной великую историческую дату, но и столкнуть ее с другим, тоже великим событием отечественной истории.

Что ж, в указах, постановлениях и законах можно отменять всё, вплоть до восхода и захода солнца. Однако из песни, как известно, слова не выкинешь. А в исторической песне России, означающей ее судьбу, это слово настолько велико и влиятельно, свет его во всём мире так ярок, праведен и благотворен, что росчерком пера с ним не справиться.

Конечно, к одному росчерку всё далеко не свелось. Действует огромная пропагандистская машина, и, если чего-то ей удалось добиться, то самое горькое, по-моему, – это нынешнее представление многими моими соотечественниками русской, российской революции как дела антипатриотического. Потому и противопоставляют Минина с Пожарским Ленину со Сталиным. Или, что еще коварнее, Сталина противопоставляют Ленину. И, лицемерно отмечая годовщины военного парада, состоявшегося на Красной площади 7 ноября 1941 года, умалчивают, какой же дате, какому событию он был посвящен. А имя на Мавзолее старательно драпируют. Чтобы не резало глаз.

Но правда состоит в том, что именно с трибуны ленинского Мавзолея на параде, посвященном 24-й годовщине Великого Октября, обратил Сталин к воинам Красной Армии и всему советскому народу исторические слова: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александр Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

* * *

Вы понимаете? Минин, Пожарский и Ленин – вместе, в одном ряду! Так было, и в этом величайшая сущностная правда нашей советской истории, победоносная сила ее.

Позволю себе одно личное воспоминание. В детстве, которое совпало с началом войны (мне было около семи лет, когда я услышал по радио те сталинские слова), подсознательно очень хотелось объединить всех своих любимых героев в общих боях. И вот, фантазируя в мечтах о схватках с врагами, в которых, разумеется, сам я участвую, придумал крепость и долговременную ее оборону, где мысленно собирал и дружинников Александра Невского, Дмитрия Донского, и ратников ополчения Минина и Пожарского, и гвардейцев Петра Первого, моряков Ушакова и Нахимова, суворовских чудо-богатырей. Были здесь также, сколь это ни покажется парадоксальным, вооруженные казаки и крестьяне под водительством Разина и Пугачёва, скакали конники Салавата Юлаева… А крепость у меня называлась – Революция.

Совершенно четко помню, что я долго искал название и перебирал разные, но остановился всё-таки на этом. Почему же? Почему именно оно стало в моем представлении наиболее обобщающим и позволило поставить рядом с дорогими моему детскому сердцу Чапаевым, Щорсом, Будённым и другими революционными героями не менее дорогих героев и полководцев совсем иных времен, весьма далеких, казалось бы, от времени Октябрьской революции?

Тогда это происходило подсознательно – задумался уже позднее, задним числом. И ответ приходил, например, тогда, когда в архиве ЦК ВЛКСМ, в записной книжке Зои Космодемьянской (предвоенной еще книжке!) я увидел вместе имена тех красных героев и строки лермонтовского «Бородино». Вместе они готовили к подвигу дух юной советской героини!

А соединяло их… Соединяло то, что и было в основе, в самом корне как нашей революции, так и характера народа нашего – понятие справедливости.

Пусть тогда, в детстве, я этого вполне еще не осознавал. Неважно. Я это чувствовал, что, пожалуй, не менее значимо. И такое чувство – чувство справедливости – мне было передано если не от рождения, то всем существом окружающей жизни и всеми книжками, которые я читал, начиная с наших русских народных сказок. Сказки, песни, былины, Пушкин и Гоголь, Некрасов и Толстой – всё это было о том, что нельзя обижать слабого, нельзя обирать бедного, нельзя унижать и оскорблять человека, поскольку он – человек, а люди все равны.

Тогда не добавлялось, конечно: равны перед Богом. Не звучало на школьных уроках имя Христа. Но дух-то Христов, дух справедливости, при безусловно, казалось бы, атеистическом воспитании воспринимался нами, причем как нечто самое жизненно основное. Потому что он был сутью всей нашей жизни советской, строившейся после Великого Октября.

Дух справедливости. Она, справедливость, – выше и дороже любых денег, любого богатства, выше всего на свете. И Советская Родина, за которую во время Великой Отечественной шли в бой наши солдаты, была воплощением справедливости. И Революция произошла во имя неё. Недаром же Александру Блоку, гениальному русскому поэту с обостренным чувством справедливости, увиделся во главе той внешне отталкивающей голытьбы, что составляла революционный строй (или «сброд»?), «в белом венчике из роз впереди Исус Христос».

Прочтем у другого русского гения – композитора Георгия Свиридова: «Художник различает свет, как бы ни был мал иной раз источник, и возглашает этот свет. Чем более он стихийно одарен, тем интенсивней он возглашает о том, что видит этот свет, эту вспышку, протуберанец. Пример тому – великие русские поэты: Горький, Блок, Есенин, Маяковский, видевшие в Революции свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен».

* * *

Виден ли этот свет сегодня, по прошествии девяти десятилетий? Виден ли он не только позади, но и впереди?

Вопросы настолько важные, что, думается, и не может быть для нас ничего важнее.

О, какой мглой окутано за последние годы сознание многих и многих! В каком непроглядном, ядовитом, разъедающем очи болотном тумане приходится существовать! Вот и сдвинулся разум даже у тех, кто родился, учился, всю свою жизнь прожил при Советской власти и кому вроде бы излишне разъяснять ее достоинства.

Впрочем, любопытно следующее. Нынче не редкость встретить странную логику: человек может и признать, что многое в советское время было значительно лучше, нежели сейчас, однако всё это бесспорно лучшее никак не соединяется с Октябрьской революцией, которую тот же человек с чужих слов презрительно именует переворотом и проклинает как самое злое антироссийское зло.

Но ведь Советская власть не сама собой возникла. Она рождена Октябрьской революцией, и все блага, которые, пройдя через огромные преграды, страшные катаклизмы и мучительные испытания, в конце концов, дала народу, есть великие блага Великого Октября.

Да, теперь внушают, что и благ никаких не было, потому что не было, дескать, ста сортов колбасы, как в Швеции, или столько личных автомашин, как в Америке. И совсем не просто (пока еще не просто?) разъяснить многим простую истину, что было у нас зато нечто гораздо большее.

Было больше справедливости.

Ну как донести это до сознания, всецело поглощенного только лимузинами и колбасой?

Октябрьскую революцию клянут за лозунг «Грабь награбленное!», которого, кстати, у нее не было. Но если даже и в такой анархической форме происходила где-то «экспроприация экспроприаторов», всё равно хочется спросить: неужели это нравственно хуже, чем «Грабь заработанное!», что реализовали после своей так называемой августовской революции 1991 года пришедшие к власти руководители России?

Вот вернулись господа вместо товарищей. Хорошо? После Октября к господам в их роскошные и безразмерно большие хоромы подселяли людей из лачуг и подвалов. Нынче тех, кто оказался в нищете и не в силах платить за безумно подскочившее в цене жилье, вышвыривают из предоставленных Советской властью квартир.

Говорят, по Конституции у всех нас есть все гражданские права. Но главного права – на жизнь – у многих, оказывается, нет. Настоящее право на жизнь только у того, кто, как минимум, может теперь оплатить и квартиру, и нормальное питание, и дорогую операцию, и лекарства, не доступные для большинства.

В народе всегда считалось безнравственным, аморальным, совершенно недопустимым положение, когда у одного человека было всё, а у другого – ничего. И Советская власть такое не допускала.

Теперь это – норма, и эксплуатация человека человеком, искоренить которую ставил как главную задачу Великий Октябрь, вновь стала нормой. А фантастические богатства кучки нынешних олигархов, ограбивших народ, и нищета миллионов – пока лишь вынужденный повод власти время от времени поговорить «о сокращении слишком большого разрыва в доходах», глухо замалчивая коренную несправедливость жизнеустройства, в которую страна отброшена после ликвидации достижений социалистической революции.

* * *

Постоянные размышления обо всём этом побуждают меня сегодня к моей журналистской работе. Они же продиктовали необходимость подготовить эту книгу, которая, надеюсь, в чем-то вызовет актуальные размышления моих современников.

В книгу вошли очерки, статьи и беседы последнего пятнадцатилетия – конечно, только небольшая часть написанного за это время. Но изначально возникла у меня мысль обязательно включить сюда и страницы, принадлежащие не мне, а моему отцу. Сперва я хотел дать их в конце, в приложении, как некое дополнение к теперешнему своему взгляду на жизнь и людей. А затем, после раздумий и совета с редактором, принял иное решение: не завершить, а, наоборот, открыть ими книгу.

Отец, ушедший из жизни без малого двадцать лет назад, я уверен, не возразил бы. Что же касается читателей, думаю, они поймут, чем такое мое решение вызвано и согласятся с его правомерностью.

Говорят, всё познается в сравнении. Отцовские воспоминания о предреволюционной деревне такую возможность дают. Конечно, это воспоминания всего лишь одного человека, и претендовать на какую-то всесторонне полную картину хотя бы той же деревенской, крестьянской жизни во всей России перед Октябрем они не могут. Но – это, несомненно, честная память, за что я, зная своего отца, могу твердо ручаться. Стало быть, для меня (и для читателей) это такой жизненный документ, от которого вполне можно идти в размышлениях о революции. Помогает многое увидеть и понять.

Так, через эти оставленные отцом воспоминания понятнее становятся мне чаяния крестьян, изложенные ими в коллективных обращениях к Государственной думе периода первой русской революции. Анализ того огромного потока наказов, «приговоров» и петицией приводит в своей книге «Советская цивилизация» Сергей Георгиевич Кара-Мурза. И вот что в них самое главное.

Требование отмены частной собственности на землю содержалось в 100 процентах обращений. Более половины – 59 процентов – требовали закона, запрещающего наемный труд в сельском хозяйстве, а 84 процента – введения прогрессивного подоходного налога. Среди неэкономических требований выделяется всеобщее бесплатное образование – в 100 процентах крестьянских обращений.

Сопоставьте это с тем, что вы прочтете у отца, – о его страстной мечте учиться. Реальностью для него, как и для миллионов других крестьянских и рабочих детей, она станет только после Октября 1917-го.

Основные требования крестьян Октябрь осуществит. Начиная с ключевого: продажу земли запретить, а частную собственность на землю – отменить. Но вот 90 лет спустя мы видим, что Государственная дума, с гордостью провозглашающая себя правопреемницей Думы дореволюционной, голосами «партии власти» и ее приспешников всё вернула на круги своя. Наплевав на петиции, «приговоры» и наказы крестьян нынешних, на все их возмущения и протесты.

И разве не то же самое происходит с образованием, которое опять стремятся разделить на «элитарное» – для избранных и второсортное – для массы? Отец как величайшее потрясение пережил коварную хитрость, заложенную в программе «народной» начальной школы: оказывается, дальше пойти учиться с этими знаниями он не может. И, оказывается, специально всё было так устроено!

В упомянутой книге С. Кара-Мурзы я читаю, что сам царь Николай II лично был одержим идеей школы «двух коридоров», «селекцией» детей по сословным и материальным признакам. Октябрьская революция, создавшая родную для нас единую советскую школу, всё это решительно отмела. Но теперь (под разными соусами и в разнообразных видах!) опять нам это возвращают. Чтобы хорошее образование было только для богатых.

Например, из более 500 государственных вузов России может остаться лишь 90 или даже 60. В новосозданных же частных при плате, доступной лишь «избранным», понятно, кому по карману будет учиться…

* * *

Да, время, в которое мы живем, стало временем отмены великих октябрьских завоеваний. Кому-то это уже абсолютно ясно, а кто-то от понимания еще очень далек. Что ж, надо таким помогать, если только они категорически не затыкают себе глаза и уши.

Для моего поколения время жизни резко разделилось надвое – советская эпоха и постсоветский, антисоветский развал. Развал не только экономики, но, что еще важнее, корневых наших духовных и нравственных ценностей. А это не могло не отразиться на людях.

Я хочу рассказать о времени – советском и антисоветском – через людей. Есть знаковые личности, такие как писатель Николай Островский или шахтер Алексей Стаханов – выходец из орловских крестьян, как прославленная героиня Зоя Космодемьянская или народный артист Евгений Самойлов. Есть люди не столь знаменитые, но тоже несущие в себе черты советской эпохи, и их я воспринимаю нынче как лики света.

А вот падение нравов в обществе, снижение уровня жизни у большинства граждан России в результате так называемой перестройки и катастрофических «реформ», когда уничтожение советского образа жизни стало главной, первоочередной задачей пришедших к власти мне представляется погружением во тьму. Не верю, что это будет продолжаться долго.

У большинства народа раскроются глаза, и люди вступят в борьбу за лучшую жизнь, пойдут за надёжными лидерами. Здесь, в книге, я представляю некоторых из них. Это лица борющейся моей партии – КПРФ.

За что она борется? За справедливость. За то, во имя чего 90 лет назад был совершен Великий Октябрь и ради чего почти семь с половиной героических десятилетий ярким светом сияла миру самая справедливая на Земле Советская социалистическая держава.

Ее свет не погас. Он будет (непременно будет!) обозначать человечеству верный путь в будущее, дабы жестоким капиталистическим самоистреблением не кончилась вся жизнь на прекрасной и хрупкой нашей планете.

Глава первая Это было в начале двадцатого века

Трудно нынче, даже мысленно, перенестись на сто лет назад, когда в недрах российского общества вызревала великая революция. Трудно во всей полноте охватить ее движение и результаты.

В этой главе – лишь некоторые штрихи огромной темы. Но они должны помочь осмыслению нашего прошлого во имя будущего. Помочь опровержению вымыслов, искажений, целенаправленной клеветы.

Погрузившись в крестьянскую жизнь, какой реально была она в начале минувшего столетия, вы острее почувствуете и лучше поймете нараставшую боль несправедливости, которую несло в глубине души основное население тогдашней России. Вдумавшись затем в подлинную, а не «нарисованную» картину борьбы девяностолетней давности, точнее разберетесь, кто же губил и кто по-настоящему спасал Россию в годы революции, иностранной военной интервенции и Гражданской войны. А последующие признания наиболее честных противников Великого Октября тоже становятся весомыми аргументами в доказательство его правоты.

Свидетельствует мой отец

Итак, откроется эта глава воспоминаниями моего отца, и я должен представить их.

Прежде всего считаю нужным отметить, что писались воспоминания не для печати. Просто отец рассказывал время от времени что-нибудь из своей жизни, а мне это было интересно. Вот и упросил его, хотя бы частично, положить свои рассказы на бумагу. Как память детям, внукам и правнукам.

Взялся он за такую непривычную для него работу в очень преклонном уже возрасте, когда жить ему оставалось совсем немного. Но взялся, как я понял, с увлечением. И после его смерти в январе 1988 года осталась эта большая картонная папка, где сложены были 120 листов, исписанных убористым и четким, до боли родным почерком, который старость (а было отцу уж почти 90!) не разрушила и нисколько не исказила.

Правда, повествование свое, начатое в неторопливом, размеренном тоне, с массой подробностей и деталей, потом стал писать всё более и более бегло, но даже и так закончить не успел. Однако то, что успел, думается, заслуживает более широкого внимания, не ограниченного нашим семейным кругом. Ведь рассказывая об одной русской крестьянской семье, отец рассказывает и о многих других, ибо во многом судьбы их оказались схожи.

А тот факт, что писалось это не для газеты или журнала, вообще «не для публики», то есть, я считаю, вряд ли подвергалось какому-либо конъюнктурному саморедактированию, делает отцовские записки максимально достоверными и исторически ценными. Поэтому стоит предать их гласности, включив в современный разговор о дореволюционной, советской и сегодняшней России.

Выходит, разная она, «Россия, которую мы потеряли». Одна – в известном одноименном фильме Говорухина и другая – на страницах воспоминаний моего отца, не доверять которому я не могу. Собственно, потому и печатаю, что не сомневаюсь в правдивости.

И еще один есть существенный повод для публикации: целый ряд тем и вопросов в этих заметках представляется мне нынче необыкновенно злободневным.

Вот сейчас крайне остро стоит вопрос о земле. Вновь замаячило возвращение в русскую деревню помещиков; вновь происходит обезземеливание крестьянской массы под благовидным предлогом наделения ее правом частной собственности на землю и свободной купли-продажи; вновь реальной становится кабальная зависимость бедняка на селе. Воспоминания отцовского детства и юности способны, по-моему, напомнить людям, к чему мы возвращаемся, и вразумить: нынешнее «решение земельного вопроса» никак нельзя считать справедливым, а значит, и завершенным.

Всегда волновало меня особенное обстоятельство, что родился отец буквально в той точке, где сходятся Россия, Украина и Белоруссия. То есть он как бы воплощал в себе исконное, коренное родство и неразрывную общность Великой, Малой и Белой Руси, которую теперь стараются разорвать.

Да как можно! Право, это всё равно, что разорвать на части человека. Сначала я даже намеревался дать отцовским запискам такой заголовок: «Родом я брянский, черниговский, гомельский» (у него-то совсем просто – «Моя биография»). Попробуй действительно выделить в Стефане Георгиевиче Кожемяко великоросса, малоросса или белоруса. По паспорту да и по всей жизни – русский, а фамилия то ли украинская, то ли белорусская (как у Лукашенко). Говорил и писал только по-русски, но знал что-то и по-украински, и по-белорусски. Учился в Москве и Ленинграде, работал потом до конца жизни на Рязанщине и женился на рязанке Ксении Григорьевне Веселовой, моей матери. Но память всегда связывала его с местами, где свойственное трём славянским народам органически соединилось и переплелось. Так надо ли сталкивать, противопоставлять одно другому, как делают это безответственные и корыстные политики?

Кстати, об имени отца. Поскольку его имя стало моим отчеством (Стефанович), меня иногда спрашивают: «Польское что-то?» На самом-то деле, конечно, был отец в своей деревне Степан, а не Стефан. Записали Степана Егоровича по-другому – Стефаном Георгиевичем в свидетельстве по окончании Николаевского начального народного училища, о чем сам он в этих воспоминаниях сообщает. Так потом в паспорт и пошло.

Учеба же и вообще весь труднейший, тернистый путь моего отца из крестьян в интеллигенты видится мне особенно актуальной на сегодня темой. Я бы сказал так: только Октябрьская революция и Советская власть дали ему, как и его братьям и сестрам, миллионам крестьянских детей, возможность учиться, получить среднее и высшее образование. И он, и моя мать, похожим путем ставшая учительницей, не были членами партии, но этот факт и многое другое, связанное именно с партией коммунистов и Советской властью, ценили очень высоко. Да и можно ли иначе? Впрочем, неблагодарных людей, как продемонстрировали последние годы, у нас оказалось многовато…

Уже в тридцать пять лет отцу удалось окончить Ленинградскую лесотехническую академию, и с тех пор он, инженер-лесовод, лесничий, занимался любимым делом – сажал и выращивал леса на рязанской земле, где родились я и мой брат.

Отец умер, малость не дожив до катастрофического развала страны. Иногда я даже думаю: слава Богу, что не увидел ничего этого! Последние его годы были спокойными, и, хотя пенсия, которую он получал, была невелика (как и у матери – не намного более 60 тех, полновесных советских рублей), но всегда заверял, что им вполне хватает и даже остается на сберкнижку. Так оно и было. А потом все эти их сбережения «сожрет» Гайдар…

Читайте фрагменты из записок отца – рядового, обыкновенного, «простого» русского человека – о времени и о себе. Я почти ничего не правил в них, лишь какие-то нечаянные стилистические огрехи, полностью сохраняя достоинства подлинного исторического документа.

Мужицкая доля Степан (Стефан) Кожемяко

КТО МЫ БЫЛИ

Родился я в конце девятнадцатого столетия – 15 августа 1898 года. Много времени прошло с тех пор. Величайшие события совершились за это время и в нашем краю, в нашем государстве.

Иногда я в шутку ребятам-первоклассникам задаю такую задачу:

«Я родился в XIX веке, а мой брат в XX веке. Насколько я старше своего брата?»

«На один век», – отвечают некоторые ребята.

Иначе говоря, прожито немало времени и пережито многое.

Моего возраста советские люди были активными участниками великих революционных событий, двух мировых войн (1914–1918 и 1941–1945 гг.). Даже не участвовавшие непосредственно в военных и революционных действиях граждане моего поколения являлись созидателями, строителями новой советской жизни. Они переживали трудности восстановительных лет после революции, а также после страшных разрушительных войн.

Родители мои были потомственные крестьяне-земледельцы. Они всю жизнь трудились в нужде, в горе и страхе за свое существование. Они были неграмотные и не разбирались в законах общественного развития, в причинах их тяжелого, безрадостного бытия. Отец и мать родились уже после крепостного права, но хорошо знали своих родных и близких – очевидцев, переживших ужасы помещичье-крепостного права в России.

Еще при жизни родителей среди их односельчан были участники и исполнители крепостного режима в деревне, когда помещики-крепостники расправлялись с крестьянами, как с рабами. Издевались над ними. Продавали крестьян, меняли их, могли отдать в солдаты на пожизненную службу в царской армии.

Особенно жестоко расправлялись с крестьянами управители помещиков, вышедшие из самих же крестьян и поступившие на службу к помещику. Называли в наших местах этих помещичьих прислужников войтами.

В полной мере испытали на себе «мужицкую долю» мои предки – дедушка и бабушка по отцовской линии Егор Васильевич и Анастасия Денисовна Кожемяко.

Деды и прадеды мои были крепостными крестьянами. Никакой грамоты не знали. В нашей семье было девять человек: отец, мать, четыре сына и три дочери. Жили в селе большими семьями. Часто можно было встретить в одной семье несколько пожилых братьев со своими семьями и старых родителей. Вместе легче было справляться со всеми хозяйственными работами.

Здесь же можно сказать, что из всех членов большой семьи я первый начал учиться грамоте. Во всей нашей деревне из 25 дворов в то время было не более 10 человек грамотных.

В школьном возрасте мне пришлось увидеть в натуре помещиков – злейших врагов крестьян. Недалеко от нашей деревни расположились помещичьи имения: в Ларневске, в Лотках, в Грибовне и других местах.

Как правило, сами помещики жили в городах, а в имениях хозяйничали их управляющие. Вот эти помещичьи охранники жестоко расправлялись с крестьянскими ребятишками, когда захватывали их в своих лесах и парках при сборе грибов и ягод. Охранники на оседланных лошадях с собаками разъезжали по лесу и наводили страх на ребят. Был и со мной такой случай в имении помещика Воробьева, когда мы с ребятами осмелились собирать чернику в помещичьем лесу.

Иногда мы в школьные годы ходили на заработки в Ларневское имение. Убирали сено, очищали стволы яблонь, снимали яблоки в саду и выполняли другие работы.

Вспоминаются также другие «приятные» встречи с живыми помещиками.

В целях охраны посевов от скота в каждой деревне при въезде и выезде устанавливались ворота. Для проезда по деревне нужно было ворота открыть, потом опять закрыть и ехать дальше. Проезжающему помещику не хотелось слезать с повозки, и вот он зовет мальчишек и приказывает открыть ворота. Ребята подбегают и быстро открывают, потом за ним опять закрывают ворота. Помещик доволен услугами ребят и в награду бросает на землю медную монету в несколько копеек. Ребята в драку, хватают монету и с радостью убегают. В дальнейшем они зорко смотрят вдаль за ворота – не появится ли вдали повозка с ездоком, чтобы не упустить случая заработать три копейки и на них купить кусок сахара.

В такой компании приходилось и мне участвовать неоднократно.

Как известно из истории, крепостное право в России было отменено не по милости царя-батюшки к мужику, а по экономическим соображениям государства.

Но, освобождая крестьян от крепостного права, царское правительство не обидело помещиков. Сам царь и его свита были самыми крупными землевладельцами. По желанию помещиков им были выделены участки наилучших земель, а землеустройством помещичьи земли были так расположены на территории сел и деревень, что затруднялось ведение хозяйства крестьянами. Так называемые «отрезки» отводились помещикам в центре крестьянских земель. Из-за этого развязалась непрерывная жестокая борьба крестьян с помещиками, а чаще с арендаторами «отрезков».

Ежегодно наша деревня по договору с арендатором отрабатывала ему за пользование «отрезками» под выпас скота. В школьном возрасте мне лично приходилось участвовать в отработке жителями нашей деревни арендатору за пастьбу скота на «отрезках».

В сложных и трудных условиях было крестьянское земледелие после отмены крепостного права. В таких условиях трудились и наша семья, и вся наша деревня, и крестьяне окружающих сел и деревень.

ГДЕ МЫ ЖИЛИ

Наша деревня Александровка (по местному – Слобода) расположена на территории Брянской области Красногорского района.

До революции относилась к Черниговской губернии, то есть к Украине.

После революции Красногорский район неоднократно переходил из одной области в другую. Некоторое время числился в составе Гомельской области (Белоруссия), потом Западной области (Смоленск), потом Орловской области.

И, наконец, в 1944 году была образована Брянская область, в которую включен Красногорский район.

В общем, получается, что родом я и брянский, и черниговский, и гомельский…

Многовековое общение русского, украинского и белорусского народов наложило свой отпечаток на культуру и быт населения нашего края. В процессе смешения языков и наречий образовалась местная специфическая разговорная речь, совсем не похожая ни на какую литературную.

Вот пример разговорной речи населения в те далекие, детские и юношеские мои годы:

«Лявон пашов в клеть, взяв пастоялку и скрбая яе прямо из глека». – «Левон пошел в амбар, взял крынку с молоком и начал есть прямо из крынки».

«Пятрок в лясу набрал целую кайстру абабков». – «Петр в лесу набрал целую сумку грибов».

«Ляксей вырастив в своем гароди дробниньскую бульбачку». – «Алексей вырастил в своем огороде мелкую картошку».

«Змитрок не любя есть цыбулю». – «Дмитрий не любит есть лук».

Видите, как переплелись и смешались языки – русский, белорусский, украинский…

КАК МЫ ЖИЛИ. ПИТАНИЕ

Описание уровня материальной жизни населения нашего края отношу примерно к 1900–1920 годам, то есть ко времени моей постоянной жизни и работы в тех местах.

Начну хотя бы с такой детали. Вся наша посуда в период моего детства состояла из следующих предметов: деревянная кадка для воды, деревянный черпак или железный, чугуны разных размеров, горшки глиняные и миски, миски деревянные и ложки самодельные деревянные. Вилки совсем не применялись.

И вот кругом стола на лавках и скамейках садятся за стол человек 7–8 больших и малых членов семьи. На середину стола ставят большую миску со щами. Рядом миска с ломтями хлеба. Из одной миски все черпают щи по очереди. Из другой, тоже ложками или пятерней руки, берут мясо, хотя бывало оно, конечно, далеко не каждый день.

В дальнейшем нам удастся приобрести белые, как тогда говорилось, то есть алюминиевые тарелки и вилки с деревянными колодками, и начали привыкать есть каждый из своей тарелки. Это было уже «прогрессивное» нововведение в деревенском быту в начале XX века.

Считаю нужным особо отметить значение хлеба в питании сельского населения того далекого времени. Это был основной наш продукт. Воистину всему голова!

Прекрасно понимаю, почему столь много литературных произведений, замечательных стихов и песен посвящено хлебу и тем, кто его растил, – крестьянам-земледельцам.

Недаром в военное время (в первую мировую) у нас даже так говорили: «Без оружия еще воевать и победить можно, а без хлеба – нельзя».

Теперь расскажу о том, как трудился крестьянин-земледелец в нашей деревне. Каковы были его успехи.

Климатические условия нашего края – благоприятные для всех сельскохозяйственных культур средней полосы России.

Но в отдельных местах рельеф слабоволнистый, пониженный. Почва достаточно увлажненная, оподзоленная, дерново-подзолистая и плотная. Для обработки тяжелая. Существовавшие в то время орудия – самые примитивные. Лошаденки были слабые.

Вот какие в нашем хозяйстве, да и во всей деревне, были сельскохозяйственные орудия и транспортные средства: телеги на деревянном ходу, тяжелые, сохи деревянные, тяжелые в работе. Только два лемеха сделаны из железа. Бороны были только деревянные. Ухитрялись умельцы делать так, что во всей бороне не было ни одного железного гвоздя. Другие орудия также были деревянные самодельные.

Брат мой Федя, когда с большим трудом попал позже в ремесленную школу в Красной Горе (в 25 километрах от дома), взялся за переделку некоторых орудий. В устройстве бороны он поставил дубовые, хорошо отструганные бруски, сколотил раму гвоздями и, самое главное, вделал железные зубья. Это было уже большим техническим мероприятием по усовершенствованию сельхозорудий.

В то время, примерно в 1910 году, в нашей деревне впервые появилась в поле борона с железными зубьями. Вскоре в отдельных хозяйствах появились и первые одноконные железные плуги.

В севообороте в хозяйстве процветала трехполка: пар, озимое поле, яровое поле. Так называемая чересполосица, с межами, уродовала поверхность посевных полей.

От примитивной агротехники урожаи зерновых были очень низкие – по 50–60 пудов с десятины.

Большим врагом ржи в нашем хозяйстве был сорняк костерь, вечный спутник ржи и ее конкурент. Это растение тоже из семейства злаковых. Высота его равна высоте ржи. На вершинах вырастает метелка с семенами. Семена при их размоле имеют темный цвет и неприятный горький вкус. При жатве ржи костерь нельзя было отделить от ее стеблей, поэтому весь урожай зерна с полей представлял смесь ржи с костерем. От количества костеря в муке зависел вкус хлеба.

Небольшая примесь сорняка в муке не портила вкус, а количество в 50 процентов делало вкус хлеба горьким. Хлеб получался вязким, темного цвета и неприятного запаха.

При очистке семян ржи имеется возможность отделить и удалить костерь и получить чистые зерна. Так и делают более зажиточные крестьяне. Они из чистой ржаной муки пекут хороший вкусный хлеб. Но таких счастливчиков немного в деревне. А больше таких, которые «любят» и «уважают» сорняк за то, что он прибавляет вес урожая. Иначе бедняку нечем накормить своих детей. А их, как правило, 5–7 едоков и больше.

Таким образом, вредный сорняк становится «спасителем» от голода во многих случаях деревенской жизни. В то время в поле можно было наблюдать такую картину. Более широкая полоса ржи хорошо обработана. Рожь хорошо растет, костеря во ржи меньше. Это полоса, конечно, более зажиточного крестьянина. А вот рядом полоска узкая, межа высокая, задернелая. С двух сторон межи глубокие борозды, иссушающие почву.

На такой полосе для костеря самые благоприятные условия. Сорняк бурно развивается, глушит рожь. Хозяин такой убогой полосы, конечно, бедняк, захудалый земледелец. Он получит урожай ржано-костеревый. И этим будет рад.

И вот такая картина наблюдается в итоге.

В каждой деревенской хате выпекают хлеб. Но хлебы эти имеют разное качество: у одного хозяина – чистый и вкусный, у другого – чернее, хуже на вкус, у третьего – черный, горький, совсем невкусный.

Все здесь решила примесь костеря.

О хлебе вспомнился еще один тяжелый случай.

Был неурожай, вызванный засухой. Голод охватил и наш край. Вспыхнули болезни, в том числе даже холера. Было страшно. Люди в панике, но не знают, что делать.

В радиусе 20 километров никаких врачей не было. А что-то нужно было предпринимать срочное и действенное. В отчаянии возбужденные люди ухватились за средство самолечения и самоспасения. От кого-то услышали совет, что холеру можно победить путем окуривания больных дымом горящего куриного помета.

И вот – жуткое зрелище. В жаркую июльскую пору на улице нашей деревни горят костры, окутанные желтым дымом. Подносят к костру больного и заставляют его вдыхать ядовитый дым. Окуривают человека дымом и ожидают его выздоровления. О результатах такого «лечения» можно не говорить.

Голод заставлял есть траву, листья, мох, желуди.

В эти тяжелые дни вдруг прошел слух: «Идет помощь. Из уездного города нам везут муку».

Народ заволновался, повеселел. Действительно, какое-то количество муки на уезд, на волость было доставлено для голодающих. Но опытным земледельцам не верилось, что в таких трудных условиях хлеб сможет дойти до деревни. Слишком много голодных на пути следования продукта. Сначала в уезде задержат часть груза, потом в волости оставят для начальства муку, и только какое-то небольшое количество привезут в деревню.

Так и получилось. В деревне взяли муку сначала староста и его помощники. Остаток уже разделили по домам – по одному пуду на двор вышло.

ЖИЛИЩЕ

Что представляла собой деревня начала XX века? Крестьянские избы располагаются в ряд с одной стороны проезжей дороги. Между избами оставляются промежутки для противопожарной безопасности, на которых высажены деревья. С течением времени в промежутках возводятся новые избы – для отделившихся новых семей. Так образуется сплошной ряд изб, соединяющихся крышами друг с другом. Деревня растет в длину. Потом закладывается второй ряд изб на противоположной стороне дороги. Деревня растет в длину и ширину.

Избы строили из бревен разных пород. Но преобладали осиновые и березовые. Сосна на избы у нас была недоступным, редким деревом.

Бревна допускались кривые, извилистые и грубо отесанные топором. Поэтому стена получалась неплотная. Пазы между бревнами заполнялись мхом. Конечно, холод в таких избах легко проникал в жилище в течение всей зимы.

Крыши были только соломенные.

Рядом с избой стояли надворные постройки для скота, для хозяйственных нужд, погреба. Двор представлял состав из деревянных изб, расположенных в виде четырехугольника. В середине – свободная площадка для хозяйственных работ. Крыши соломенные сомкнуты одна с другой. Зимой еще менее опасны от огня, а вот в сухое время года летом постоянно грозит пожарная опасность в деревне. В таких случаях огонь быстро охватывает крыши строений. Особенно опасно бывает в ветреную погоду. Пожар так быстро расходится по деревне, что жильцы не успевают уносить имущество, а часто гибнут в огне и люди, и скот.

Пожар в сельской местности в то время был самым страшным и непреодолимым бедствием в жизни людей. Земледелец пребывал в вечной тревоге за свое существование, за выживание на земле. Он был совершенно бессилен против природных бедствий (засуха, пожары, голод и др.). Со стороны царской власти не принимались меры к улучшению жизни земледельцев. Введенные властью земельные налоги на крестьян усиливали их нужду и разорение.

Теперь заглянем внутрь избы крестьянина.

В первые годы XX века в деревне еще были избы с печами без дымоходов. Называли их куренками, или с отоплением «по-черному». Мне приходилось быть очевидцем такой избы у соседа. Зимой в морозный день дверь наполовину открыта, из нее валит густой дым. Внутри избы жильцы в одеждах сидят на земляном полу в согнутом виде. Над головой и до потолка сплошной дым. Там теплее, а внизу страшный холод. В печи горят дрова, в горшках варится пища.

Когда заканчивается топка печи и выходит наружу дым, дверь закрывают. Легко представить себе условия жизни в такой избе.

К концу первого десятилетия куренки стали заменять избами с дымоходами. Их называли: с отоплением «по-светлому».

Заглянем в такую улучшенную избу, в которой и мне посчастливилось прожить детство и юность до 26 лет. В такой избе выросли и все мои младшие три брата и три сестры. И с нами в одной семье росли еще сироты – трое: наш двоюродный брат и две двоюродные сестры. Словом, «жить было не скучно», если учесть, что все мы жили в одной четырехстенной избе, площадью примерно 7x7 аршин – 7x8 аршин – 7x9 аршин.

Угол избы занимала печь. Под печкой – курятник. На земле настил из досок – называется мост. Часть пола с правой стороны углублена и не покрыта досками. В этом углублении зимой бывает помещена свинья во время опороса или овца с ягнятами. Зимой обычно в избе размещались жильцы – около 10 человек, свинья с поросятами или овца с ягнятами, под печкой куры. А иногда в сильные морозы вводили в избу корову для дойки. Такую избу в настоящее время нельзя назвать человеческим, жильем. Коровы, содержащиеся в современных усовершенствованных помещениях, не согласились бы проживать в тех избах, в которых мы когда-то жили немало лет.

Продолжу описание бывшей нашей избы.

С правой стороны (от входа в дверь) над углублением в полу (в мосту) на высоте от земли в 1 метр сделан настил из досок. Этот настил называли полом. Ширина пола 1,5–2 метра, длина во всю избу.

Этот пол предназначен только для спанья. Выше, под потолком, устраивался второй дощатый настил – полати, тоже для спанья.

Кроме того, всю зиму несколько человек ночевали на печке. Печка заменяла собой койки и имела свои преимущества перед ними, хотя на печке и не было пружин. Лучше пусть тверже, но теплее.

С левой стороны (при входе в дверь) вдоль стены укреплялась широкая толстая доска, называлась – лавка, для сидения и складывания одежды. Такая же лавка укреплялась вдоль другой стены, перпендикулярно клевой лавке. В переднем красном углу дома лавки соединялись в концах и были сиденьем с двух сторон стола за обедом. В этом же углу устанавливались иконы, украшенные вышитыми рушниками.

Вешалок для одежды и шкафов не было. Одежда при входе в дом снималась и укладывалась на лавке в кучу: свитка на овчинный кожух, куртка, брюки – без всякого порядка. На полу для ночлега раскладывалась плетенка из соломы и застилалась полотном вместо матраца. Под головы клали общую длинную подушку для нескольких человек. Под подушки подкладывали те же кожухи, свитки, зипуны и все другое из одежды, что лежит под руками. Утром после сна одежда разбиралась для ношения. Пол на день оставался с подушкой и покрыт дерюгой до следующей ночи.

На таких твердых, неоструганных полах, на соломенных матах, под грубыми, жесткими покрывалами-дерюгами мы рождались, росли. И только через многие годы, увидев иную жизнь, узнали, что условия нашей бывшей жизни были совсем непривлекательные, неблагоприятные, незавидные для нормального развития человека, всякого живого существа. А все же выжили, выросли.

А немало было случаев и таких, когда женщина рожала детей в поле прямо во время жатвы серпом – самой тяжелой ручной работы. Трудится весь день, нагнувшись до земли, одной рукой захватывает горсть стеблей, другой, пониже у земли, срезает серпом, укладывает в сноп и связывает. Изнурительный труд и очень срочный. Не успеешь убрать урожай с полосы вовремя – зерно осыплется. Или нахлынет скот и уничтожит все. Семья останется голодной. А тут стихийно, не планово припрет рожать. В момент из снопов составят шалаш. В нем и появляется «стихийный», неплановый ребенок. Такие случаи были нередки в прошлые времена. Родильных домов не знали, а детей рождалось намного больше, чем сегодня. И многие из них умирали.

В избах того времени было тесно, темно, холодно зимой и жарко летом.

В целях экономии в избушках делали маленькие окошки с одинарными рамами, без всяких вентиляционных устройств. Поэтому на подоконниках постоянно стояли лужи воды. Стены плесневели, загнивали. Изба служила хозяину недолго.

Через какое-то время требовалось опять хлопотать об устройстве новой избы. Новые заботы, новые трудные годы для земледельца.

Такие времена мне хорошо запомнились. В одной, предпоследней избе мы прожили около десяти лет, и она начала разрушаться. Приступили к заготовке леса. И вот тогда я, будучи подростком, с отцом в лесу (около деревни Грибовня) пилил еловые деревья. Выдыхался я, выбивался из сил. Часами возились около одного дерева, требовалось бревен очень много. Не один год понадобился на устройство новой избы.

Тяжелые жилищные условия в деревне не проходили бесследно. Постоянные простудные заболевания и большая смертность среди населения, особенно среди детей.

Был и со мной опасный случай в детстве.

Примерно в восьмилетнем возрасте я простудился и сильно заболел воспалением легких. Температура была очень высокая. Ни врачей, ни фельдшеров не было. Меня уложили на горячей печи и начали применять разные домашние средства. Давали пить настои трав. Опускали в бочку с горячим паром, делали горячие ванны и др., ничего не помогало. И тогда – недели через две болезни – мать решила меня везти в Мхиничи к фельдшеру. Фельдшерский пункт находился в этом белорусском селе, в 15 километрах от нашей деревни.

В административном отношении наша деревня не относилась к Мхиническому медпункту, и нас могли не принять, но фельдшер Колесников оказался очень добрый, принял хорошо. Но главное было в том, что происходило это в холодное зимнее время, в бездорожье. Связь с пунктом была плохая. Дороги по лесной местности занесены снегом. Проехать было очень трудно. Слабая лошадка запряжена в сани-дровни с рамой для сена. Закутали меня шубами, уложили в сани и поехали. Мать управляла лошадью.

Жалкое было зрелище. Лошадка еле передвигается. Застрянет в снегу, вырвет ноги из снега, опять остановится. Добрались до Мхинич только к вечеру. Но все-таки добрались живые. Колесников любезно принял нас, осмотрел больного, поставил банки, дал микстуры и порошков, дал хороший совет на дальнейшее лечение. Трудно было поверить, что такая трудная поездка закончится благополучно.

Дома продолжали лечение. Примерно через месяц воспаление легких прошло. Стало легче, но началось другое заболевание. Обе ноги совсем перестали двигаться. Наступил какой-то паралич ног. Продолжалась болезнь многие месяцы. Лечение применяли опять своими средствами – ванны, грелки и др.

Детские болезни, несомненно, оставили след и на дальнее время. В 30-е годы в Москве сильно заболел ревматизмом. Лечился в НИИ ревматологии у проф. Кончаловкого. С тех пор продолжал лечение сердечно-сосудистой системы, бывал несколько раз на курортах. В этом, думаю, и последствия тяжелых жилищных условий в детстве. Таковы были жизненные условия всего населения села.

ОДЕЖДА

Такого вида одежды, какую носили мы в нашей деревне в первом десятилетии XX века, я нигде не встречал. Ни в каких книжках, ни в музеях, ни на театральных сценах, ни на выставках не видел людей в такой одежде.

Деревенский взрослый мужчина, например, выглядел так: зимой на голове валянная из белой овечьей шерсти шапка, самодельный шарф, белая шерстяная свитка с фалдами, внизу белый кожух, штаны из белого самотканого сукна, лапти на ногах, завернутые белыми портяными онучами; до колен ноги обвязаны пеньковыми веревками.

Самое характерное в одежде крестьянина было то, что она вся была сделана из самодельного материала. Верхняя – из самодельного белого сукна. Нижняя – из льняного белого полотна.

Такая одежда в смысле защиты от холода была и не хуже городской, но в ней позорным считалось появляться в городе.

Но как быть сыну небогатого крестьянина, который решил выбраться из «низкого» сословия и попасть в число служащих, учителей хотя бы начальной школы? Положение поистине заколдованное.

И вот в такое положение я и попал при поступлении в двухклассную учительскую школу в 1913 году. В начальной школе с одеждой я еще обходился благополучно. Там все одеты по-крестьянски, кроме отдельных учеников. Мне тоже понадобились только простой кожушок, свитка, шапка, брюки простые и лапти. Отец сплетет из лык. К окончанию школы мне сшили верхнюю рубашку из ситца и брюки из крашенного в крушине льняного полотна.

Выдренская двухклассная школа находилась от нашей деревни в 15 километрах.

Начали меня готовить к поступлению и учебе. Вот тут-то мы и узнали впервые, каково нашему брату было пробиваться «в люди».

В белой свитке и лаптях в учительскую школу показываться неудобно, да и встретят там «мужика» неприветливо. А всю одежду из фабричного материала сразу приобрести было невозможно. Все-таки решились купить пиджак приличного качества за 3 или 4 рубля. Купили дешевого ситца на рубашку и кусок крепкого материала (чертокожи) на брюки. Околотили у сапожника сапоги из грубой дешевой кожи. Одеял в то время не было. Пришлось купить дешевое покрывало, чтобы покрыть грубый матрац, набитый соломой.

Так меня оборудовали одеждой «городского» типа, чтобы скрыть мое крестьянское происхождение.

Но за тяжелой историей с переодеванием меня в «городскую» одежду последовал прямо-таки трагический случай. Только отвезли меня на учебу в Выдренку, еще не перестали вздыхать о больших расходах мои родители, как в нашем школьном общежитии из шкафа уворовали мой новый пиджак.

Перед началом учебного года в общежитии ставили спектакль. Было много посторонних зрителей. В тот момент, когда мы уходили в другое помещение, воры и забрались. К несчастью, и пиджак мой привлек внимание.

Это горе сильно потрясло меня, выбило из колеи. А родители переживали еще сильнее. Некоторое время я ходил без теплой одежды. У меня не хватало смелости опять просить родителей о покупке пиджака. Так продолжалось около месяца.

Наконец в выходной день приезжает ко мне отец и привозит новый пиджак. Этот намного хуже первого и дешевле. Покупали его без примерки, поэтому он оказался не по моему телосложению. Был сильно мешковат. Но мною был принят с большой радостью и без всяких возражений. И носил я этот невзрачный пиджак до самого окончания учебы и до получения звания учителя начальной школы. Носил его до тех пор, пока наружу стали вылезать хлопья.

А откуда бралась одежда у населения наших деревень в то время? В основном все создавалось в домашних условиях своими руками, самыми примитивными орудиями производства. Сеяли и выращивали лен. Перерабатывали на волокно. Пряжу делали ручным способом, в лучшем случае на самопрялках. На самодельных станках (кроены) ткали полотно или сукно из грубой шерсти. Льняное полотно все лето отбеливали на открытом воздухе. Сукно валяли тоже ручным способом. А из полотна и сукна шили верхнюю и нижнюю одежду.

Особо хочу рассказать об обуви. В деревне в то время все жители носили лапти. Теперь уже редко можно встретить человека старого поколения, ходившего когда-то в лаптях. Их можно увидеть разве только в местном краеведческом музее. «Лапотная эпоха» канула в вечность. Мы называем это завоеванием революции.

Многие поколения сельских жителей по сырым, грязным дорогам ходили в лаптях. Вероятно, в статистических справочниках не найдешь таких сведений, сколько затрачивалось человеческого труда на изготовление лаптей по всей бывшей России, а также сколько человек в то время страдали ревматизмом и другими болезнями из-за хождения в лаптях.

Длинные зимние вечера в деревне женщины просиживали за прялкой, а мужчины – за плетением лаптей. Что такое лапти? Многие уже не знают. А говорить об этом виде обуви нужно хотя бы потому, что миллионы сельских жителей бывшей царской России не могли существовать без лаптей, как без хлеба.

И не было в то время человека в деревне, который не занимался бы лаптями. В семье было 7-10 человек. Простых, из липового лыка, лаптей хватало примерно на 5 дней, укрепленных пеньковой веревкой на подошве хватало на 10–12 дней и сплетенных из одной пеньковой веревки лаптей в носке хватало на 2–3 недели. Вот и посчитайте, сколько труда затрачивал земледелец в году, чтобы не ходить босиком. Поэтому немало людей и не редко ходили в деревне именно босиком.

Летом, в горячую пору полевых работ, мать рано утром будила пятилетнего ребенка и по росе босиком направляла его прогонять в стадо скотину, пасти теленка, гусей и на другие работы. Зимой мальчики сидели за плетением лаптей. Были и своеобразные соревнования по подведению итогов, даже с поощрениями за высокие показатели по выработке лаптей за день.

Огорченная мать жаловалась другой женщине на своего семилетнего сына: «Не выйдет путя из моего Павлика. Он еле-еле плетет две пары лаптей за день, а Миша делает 3–4 пары задень. Молодец, Миша!»

Много дней за лето понадобится мальчикам ходить босиком. Тут, бывало, и некогда обуваться, тут и экономия лаптей. От загорания на солнце и от загрязнения за лето кожа на ногах грубеет, трескается до крови. Однако и это не давало мальчику права на отдых, на лечение. Считалось обычным явлением.

В нашей местности (в Брянской области) и других областях средней России сельские рынки и базары в обязательном порядке торговали лыками. Специальные межобластные организации заготовляли лыки из молодых липовых деревьев, вязали их в сотенные пучки и вагонами развозили их по разным областям – губерниям.

Отец, бывало, не пропускал ни одного базара. Обязательно едет на базар и ни разу не приезжает без 2-х, 3-х пучков лык для лаптей. Такое было время «лыковое», такова была необъятная Русь «лапотная».

КУЛЬТУРА И БЫТ

Советская власть в нашей стране преобразила жизнь городского и сельского населения.

В прошлом население нашего края, как и всей России, в основном было неграмотное. Грамотность среди многих сельских жителей считалась даже неполезным, непроизводительным, ненужным делом. С малых лет детей нагружали работой в хозяйстве. Для игр и развлечений не давали ни минуты времени. Игрушек для детей совсем не покупали. Изредка можно было встретить игрушки-самоделки.

Во всей деревне не было в то время самовара.

Чай редко пили, и только из глиняного чайника или из горшка.

Книг не было, и их не читали. Газет в деревне никто не выписывал. Добывали старые газеты только на курево.

Школы тогда были земские: начальные только в более крупных селах, церковно-приходские – в некоторых деревнях. А многие деревни школ совсем не имели. В нашей местности земские начальные училища были в селах Лотаки и Николаевке. У нас, в Александровке, в Михалевке и других деревнях не было никаких школ.

Почта в то время была только в волостном центре – Лотаках. Очень редко видели проходившего почтальона.

Будучи учащимся Выдренской двухклассной школы, я однажды в летние каникулы получил открытку от друга. Это было целое событие для нас и для соседей. Вот так мы тогда жили.

Свободного времени у сельских жителей не было.

Наш народ всегда отличался трудолюбием. Жизненные условия заставляли крестьянина в поте лица трудиться круглый год. Причем все работы – вручную. Особенно тяжелы пахота сохой, косьба травы на лугах, молотьба цепами, жатва серпом на полосе в поле.

Трудно перечислить все виды нелегких работ в тогдашнем селе.

Для средней крестьянской семьи ежегодно требовалось на своем самодельном станке выработать более сотни метров ткани. Делали ткани шерстяные, льняные, посконные. Работа за станком была напряженная, утомительная для женщин.

Выше уже упоминалось об антисанитарных условиях деревенской избы.

Для предупреждения заболеваний нужно было соблюдать хотя бы самые простые санитарные правила. К ним можно отнести мойку белья. Мыла тогда в деревне не применяли, так как и в продаже мыло редко встречалось. И женщины в качестве моющих средств применяли древесную золу. Делали это по такой технологии.

В высокую кадушку без дна (жлукто) загружали грязное белье, пересыпая его золой. Потом сверху несколько раз вливали кипящую воду и укрывали для прогревания всей массы белья. Так белье держали несколько часов, потом вынимали его и несли к проруби на пруду и там полоскали и еще колотили так называемым праником для лучшего промывания: «прали платье».

Удивительно выносливы и терпеливы на такой работе женщины! Зимой в лютый мороз они стоят у проруби на льду, а ноги в лаптях и в ледяной воде. Рядом с прорубью горит костер. Через несколько минут работница подходит к костру и греет промокшие ноги на огне. Потом опять с праником моет белье.

Вымытое и высушенное на морозе требовалось гладить, но утюгов в деревне совсем не было. Издавна в домашнем хозяйстве применялись самодельные инструменты. Для глаженья, вернее, для выпрямления или смягчения белья, применялись так называемые качалки. Деревянные палки, одна из них круглая, гладкая, другая немного выгнутая в середине с нарезанными на ней зубцами. Называли их – круглая качалка и зубчатая качалка. На круглую качалку наматывали белье и зубчатой качалкой катали этот свиток, покрепче прижимая к твердой поверхности скамейки или доски. После такой операции считалась законченной мойка белья.

На нижнем белье можно было увидеть пуговицы самодельные, сделанные из простых белых ниток.

Фабричные пуговицы были редкостью, так как покупка их требовала затраты денег. Это считалось роскошью.

Вспоминается мне пахота с сохой в поле. Была у нас рыжая лошадь – мерин. Старый, но упрямый конь. В упряжи непрерывно хлещешь его кнутом, управляешь вожжами. Сам устанешь не менее коня.

Запрягли рыжего в соху. А соха деревянная, очень тяжелая. А я – пахарь по природе слабосильный, маломощный. Да и по возрасту был еще недоросток. Вот около этой гигантской сохи мне и пришлось посоревноваться в силах с моим рыжим конем. Мерин потянет соху, я пытаюсь управлять ею, а соха бороздит в бок. Борозда получается кривая, мелкая. Я сильнее напрягаюсь, запускаю лемехи глубже, а рыжий тянет дальше. Наконец соха дает рывок в сторону, и я, как сноп, падаю на землю.

«Раззудись плечо, размахнись рука!» Косовица трав. Красиво воспел Кольцов в своих стихах труд косарей! Оно и действительно красиво, прекрасно, если наблюдать со стороны. И совсем другое самочувствие, когда малорослым и малосильным сам возьмешь косу в руки и начнешь ею косить.

Если косишь один, то тут еще никто не торопит, никто не поругает за порчу травы. А вот в коллективе косарей проходит взрослый человек свой ряд впереди, а ты, мальчишка, должен не отставать от него. А сзади тебя режет свой ряд третий косарь. Отстанешь – коса заднего косаря заденет за твою ногу, тогда – беда. Между двух огней, а ряд должен быть чисто скошенным, иначе – брак, потеря укоса и некрасивый вид.

А вообще поэт художественно изобразил труд земледельца на сенокосе.

Покритикуем еще одного малолетнего трудягу на молотьбе. Хорошо трудиться на молотьбе машинной, механической. Там машина тянет. А вот в то далекое время машин-молотилок в деревне еще не было. Молотили цепами вручную. Работенка тоже была и веселая, и нелегкая, и непроизводительная.

Собранные на сжатой полосе снопы сушили в гумне на овине. Потом на току раскладывали их в ровные ряды – колосьями в одну сторону, комлями в другую. Несколько человек – два, три, четыре или пять рабочих – брали в руки цепы, становились каждый на свое место на ряде снопов и начинали колотить цепами по колосьям. Если удары делать произвольно, беспорядочно, то получится хаос. Рабочие быстро устают, и молотьба прекратится сама собой.

При правильной организации работы удары цепов ритмично издают звонкие звуки, и создается веселое, бодрое настроение.

Но у каждого работника с цепом должен быть запас физической силы на весь ряд, до конца. Иначе получится перерыв у всего коллектива. Словом, слабому работнику не под силу ручная молотьба с цепом в руках.

Несколько свободнее время наступало зимой. Но и зимних забот и хлопот по хозяйству было очень много. Мужчины ухаживают за скотом. Перевозят корма. Заготавливают в лесу дрова и возят домой. Заготавливают лучину. Плетут лапти. Женщины работают со скотом и по хозяйству. Но главные работы зимой у женщин – изготовление пряжи и ткацкое дело, производство полотна для одежды.

В праздничные зимние вечера молодые развлекаются на посиделках.

Религиозные обряды в деревне соблюдались всеми жителями. Ходили в церковь.

Обрядам и обычаям придавалось важное значение. Аккуратно справлялись крестины, свадьбы, именины, поминки. Отмечались трудовые праздничные дни по случаю окончания важнейших сезонных полевых работ – обжинки, оббирки, обкоски, обивки и другие.

В такие дни полагалось лучшее угощение. Резали петуха, утку. Давали сладкое, иногда и выпивали бутылку водки.

А как прежде обстояло дело с пьянством?

Совсем непьющих – трезвенников – в деревне не было.

Каждый труженик охотно выпьет сотку, а то и полбутылки водки в любое время при удобном случае, если ему поднесут. Другое дело, если водку нужно купить, а потом выпивать. В каждом крупном селе были так называемые монопольки, то есть государственные лавки по продаже водки. Цена на водку была невысокая. Кроме казенных лавок, в каждой деревне был шинок по продаже водки. Содержали шинки обычно евреи-спекулянты. В таких местах цены на водку были выше.

В общем, водки было много, купить ее в любое время и в любом количестве было легко и доступно. И, несмотря на это, пьянство и алкоголизм в деревне не имели массового распространения. Даже не слыхали в то время, что пьяницу нужно лечить. Не знали таких явлений в сельской жизни. Конечно, были большие семейные праздники, свадьбы, религиозные праздники, когда много пили водки и немало было пьяных драк. Но проходил шумный праздник, наступал трудовой день – и все труженики на своих трудовых местах. Пашут, сеют, косят, молотят, как будто никакой пьянки и не было. Только у некоторых гуляк шишки на головах.

В нашей Александровке у еврея Лейбы тоже содержался шинок. По вечерам там собирались любители выпить и погулять. Вступали в состязания по выпивке, по физической силе и ловкости, кроме того, сводили счеты один сильный род с другим.

Собирались с одного сильного рода все мужчины – деды, отцы, внуки против другой, враждебной, семьи. Разгоралась драка. Пускались в ход стулья, скамейки и металлические предметы. Искалеченных гуляк тащили на отдых домой. Все расходились по домам.

Однажды к празднику на пасху пришли домой шахтеры из местных, работавшие на шахтах. Их оказалось около десяти человек. Для нас, мальчишек, в то время это было невиданное зрелище. Все парни стройные, красивые. Одеты совсем по-городскому. Все в сапогах с блестящими «бутылками» (голенищами). А некоторые даже в ботинках с блестящими на них галошами. Брюки на шахтерах синие, полосатые и других цветов. Особенно красивые были на них рубашки. Алые, синие, зеленые, красные атласные и другие. Пуговицы длинными рядами на косоворотках.

Мы были в восторге от такого зрелища!

Народ толпился вокруг шахтеров, все любовались их молодой красивой выправкой, их пестрой красивой городской одеждой.

Вечером все они собрались в шинке у Лейбы. Начались сначала мирные выпивки. Потом разговоры стали громче, перешли на ругань, разгорелась драка. Пустые бутылки летали по головам. Потом грохнула и разбилась бутылка с карболовой кислотой. Брызги ядовитой кислоты посыпались на головы, на рубашки и по всей одежде. В панике люди начали разбегаться по домам. Шахтеры, выбившись из сил и изуродованные кислотой, тоже брели в разные стороны.

Зрелище, прежде красивое, приняло ужасный вид. Рубашки от карболки распадались на клочья до самого тела. Брюки и сапоги – с дырками от ожогов. На головах – раны. С ужасом мы разбегались по домам.

Оказывается, шахтеры еще на работе накопили вражду друг против друга. Причины у них были разные. И вот, возвратившись домой, в разгуле начали сводить счеты между собой.

Видимо, подобные вредные явления на почве пьянства встречались во все времена общественной жизни. Но прежде, в начале нашего века, низкий материальный уровень жизни сельского населения являлся, по-моему, главным и решающим тормозом в развитии пьянства и алкоголизма. Каждый сельский труженик заботился прежде всего о куске хлеба. Как прокормить семью. И заработанные им с большим трудом гроши он никак не мог разрешить себе выбросить на водку. У него выработалась терпимость к водке в такой степени, что он легко переносил ее отсутствие.

В нашей деревне из 30 домов только один хозяин Кузьма-мельник занимался пьянством. А стал он пьяницей только потому, что имел нетрудовой доход от ветряной мельницы. За внеочередной помол мешка зерна клиент давал Кузьме бутылку водки. Вот постепенно мельник и втягивался в пьянство.

Было несколько хозяев – Патрей, Гордей, Третьяков, – которые во много раз зажиточнее Кузьмы. У них были деньги, заработанные тяжелым трудом, накопленные благодаря нечеловеческой скупости, бережливости, жадности к накопительству. И вот, думаю, благодаря трудностям при наживе своих денег эти владельцы были далеки от пьянства. Они всегда не прочь выпить, но своих денег на водку не давали.

Таковы были все жители нашей деревни по отношению к пьянству.

Коснемся вопроса семейной жизни в деревне.

Как упоминалось выше, жили большими семьями. Домашнее хозяйство создавалось дедами, отцами и внуками. В одной семье часто можно было встретить семью из 3-х поколений. Нельзя сказать, что жили они тихо, мирно.

В материальных недостатках, нужде много было причин для вражды. Но для раздела двора нужны были средства, а их не хватало. Так и продолжали жить вместе. Несколько семей были зажиточнее. Они отделяли старших сыновей, образовывали новое хозяйство.

В каждой семье было по 5–7 человек детей. Наблюдалась печальная картина в деревенской жизни. Семья в нужде. Не хватает хлеба. Ходят все в лаптях, в рваной одежде. Никаких перспектив для улучшения жизни. А семья растет. Через два года, а чаще через год рожают ребенка. Со стороны смотреть – жутко становится за таких людей.

Возникали разногласия в семьях.

Причины были разные, и ссоры в семьях были самые разнообразные. Но большие семьи продолжали жить вместе, как будто у них все благополучно. Для раздела не хватало средств.

А насколько прочны были семейные отношения в духовном смысле?

В нашей деревне за все время, что помню, не было ни одного развода. Были в семьях и хорошие, дружелюбные отношения, были и разногласия, ссоры, а жили вместе, не разводились. Не слышно было о разводах и в окружающих нас селах и других деревнях. В то время, по-моему, даже не знали, что есть такое право – на разводы, расторжение браков. Хорошо это или плохо? С объективной стороны это положительное явление. Самое главное – дети вырастали под надзором родителей. Не было беспризорных детей.

Во всей нашей деревне только Макар Баранков отделился от жены и жил раздельно, но развод не оформлял.

Как же оценить такие перемены в семейных отношениях, сравнивая количество разводов в те времена и в наше советское время? По некоторым сведениям, в отдельных городах количество разводов в новых семьях доходит до 30 процентов и более. Конечно, такое явление не назовешь положительным. В чем причина? Приходится повторить, что здесь мы опять встречаемся с каким-то парадоксом. При рассуждении о причинах пьянства и алкоголизма мы заметили связь между уровнем материального благосостояния людей и количеством случаев пьянства. Из менее обеспеченных или менее зажиточных людей в деревне реже встречается пьяница. И наоборот.

Некоторое сходство можно найти и в анализе причин развода в новых семьях. Прежде сельская семья не могла допустить мысли о разводе, так как некуда деваться после развода. Сдерживало семью от распада безвыходное материальное положение. В данное время молодые люди, выросшие в полном довольстве, получившие образование, не имеющие в советских условиях опасения за свое будущее, не могут переносить ни малейших случаев житейских неудач, ни мелочных бытовых неудобств, никаких противоречий в семейных делах. Легко, необдуманно идут на развод. Впрочем, это лишь одна сторона, и допускаю, что в своем суждении я не прав. Причин в этом сложном и тонком деле, конечно же, гораздо больше. И тут нужен особый, большой разговор…

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Подошел сентябрь 1907 года. Мне исполнилось 9 лет. Школьный возраст. К этому времени в деревнях появилось больше грамотных, хотя взрослые и старших возрастов мужчины и женщины по-прежнему в основном были неграмотны. А если появлялся вдруг фельдшер, техник или инженер – выходцы из простых крестьян, на них с восхищением смотрели в деревне, как в наше время восхищаются подвигами космонавтов.

Но уже назревало и среди неграмотных сознание полезности грамотности в жизни. Неграмотному человеку становилось все труднее вести хозяйство. На базаре он не мог справиться ни с покупкой, ни с продажей своего товара. Призванные в солдаты деревенские парни оказывались неполноценными служаками царю-батюшке. Уходили в города на заработки, на ремонт железной дороги, на шахты – везде неграмотному мужику было темно и не свободно в общении с людьми.

Пришло время и моим родителям подумать о направлении меня в школу. При этом еще рано было думать о дальнейшем продолжении образования, о получении какой-то специальности и о других высоких перспективах жизни. Суждения моих дорогих родителей были самые злободневные, простые, реальные. Они рассуждали по-своему, так: «Без грамоты становится жить трудно. Хоть работник в хозяйстве и нужен, но мальчик по природе растет слабый. Пахарь из него не получится, косить и молотить он тоже бессилен. А растут, и еще прибавятся дети в семье. Сколько их еще родится – Бог знает. Настанет время, и каждому мальчику придется отрезать часть полосы в поле и огороде для его нового хозяйства. Где им земли возьмешь? Пускай он идет учиться. Может, в дальнейшем и „в люди выйдет“.

Такие мотивы побудили родителей на поступление мое в школу. Главной причиной для их согласия, конечно, было то, что нас, детей, в то время было уже трое, из них мальчиков два. А в дальнейшем в нашей семье стало четыре мальчика и три девочки. Попробуй в условиях деревенской жизни устрой всех, создай домашнее хозяйство каждому сыну. В общем, решили меня учить в школе.

Это было немалое семейное событие. Отец мой неграмотный крестьянин, его отец, дед, прадеды были крепостные крестьяне, не знавшие грамоты. А вот я, их далекий потомок, начинаю учиться и иногда, втайне, мечтаю о дальнейшей учебе, вплоть до учителя начальной школы или до волостного писаря. Мало ли о чем можно мечтать…

Приближался сентябрь. Мать начала кое-что подбирать из одежды. Из куска красной материи вручную сшила мне рубашку. Подкрепила лапти. О сапогах тогда еще рано было говорить, а о ботинках нечего было и мечтать. Сшила сумку (кайстру) из белого самотканого полотна. Шубку и свитку ремонтировали позднее, осенью. Вот и все сборы.

Начальное училище расположено в селе Николаевке, в нескольких верстах от нашей деревни. Сперва, в сентябре, золотой осенью, ходить было даже приятно. Но вот наступила сырая, холодная пора. Одолевать грязную проселочную дорогу (а потом – занесенную снегом) стало трудновато. Редко подвозили нас попутные подводы. Обычно брели пешком. В сырую дождливую погоду одежда, конечно, до нитки промокала. Ноги в лаптях – тоже хлюпали. Картина была такая. У каждого ученика сбоку через плечо висела сумка из белого простого полотна. В сумке обязательно лежала аспидная доска с грифелем, книги, карандаши и ручка. В сумку же клали продукты – хлеб с салом. В постные дни бутылочку с постным маслом привязывали к сумке. Чернильницу с чернилами привязывали к сумке или к одежде спереди. Получался школьник, обвешанный сумкой, бутылочками с маслом и чернилами. От частого ношения масла на пиджаке спереди образовывалось масляное пятно.

Учебников в школе было недостаточно. Бумаги давали мало. Занятия с тремя классами вел один учитель. Условия для вечерних домашних занятий были совсем плохие: чтение и письмо выполнялись при лучине или маленькой пятилинейной лампе. Ну а все свободное от учебы время ученики работали дома по хозяйству.

Хочу еще упомянуть о том, как я не только сам учился, но и учил.

Получилось так. Отец мой, будучи неграмотным, наблюдая за мной, заинтересовался букварем. Рассматривал рисунки, подписи под ними. Потом запомнил буквы и начал слагать слова. При моей помощи он стал читать слова в букваре. И постепенно научился читать печатный книжный текст. Писать он не учился из-за недостатка времени.

А один раз взял в руки карандаш, стал упражняться, и в результате упражнений он написал на бумаге слово «ЯГОР».

Вот такого образовательного уровня достиг мой отец в свои примерно 35 лет.

Скоро потом совершится у нас революция, затем культурная революция. Провозгласят лозунг: «ДОЛОЙ НЕГРАМОТНОСТЬ!» И я сам буду активно участвовать в ликбезе, то есть учить грамоте пожилых женщин и мужчин…

Но вернусь к своим учебным делам.

Об окончании начального училища мне выдали свидетельство за подписью шести высокопоставленных членов уездного училищного совета. В свидетельстве сказано, что Стефан Георгиев Кожемяко, сын крестьянина, вероисповедания православного, родившийся 2/15/августа 1898 г., успешно окончил курс учения в Николаевском начальном народном училище. 1910 г.

Так в возрасте 12 лет я преодолел первую ступень образования. Имевшиеся несколько учебников вернул в школу. Своих книг не было, только несколько исписанных тетрадей да доска с грифелем. Вот и все, что осталось от учебы. В деревне не было библиотеки и каких-либо других учебно-воспитательных учреждений. Получился перерыв в учебе на неопределенное время. Меня захлестнули хозяйственные работы и заботы. Пройдет еще год-два – и у меня в голове не останется следов от учебы. Можно опять стать неграмотным.

Но вот тут подвернулся редкий случай, который сыграл решающую роль в моей дальнейшей жизни.

В Николаевке жил мой двоюродный брат по матери – Василий Емельянович Хромко. Он по возрасту был старше меня на пять лет. И как раз к тому времени получил звание учителя начальной школы – после окончания Выдренской двухклассной учительской школы. Огромное событие для всей нашей семейной династии!

Иногда во время каникул он заходил к нам в дом. Однажды разговор у него возник с отцом на тему о возможности устройства меня на учебу в Выдренскую учительскую двухклассную школу.

Но надежды на это были малые. Без хорошей подготовки поступить туда было невозможно. Мечты мои не сбывались, а отодвигались все дальше от реальной жизни. Деревенская тяжелая жизнь засасывала меня все глубже и глубже. А на Василия Емельяновича я смотрел как на Бога или какое-то другое высшее существо. Тем более, что был он в городской одежде, казавшейся мне необыкновенно красивой. Я же в это время выглядел забитым, бедно одетым, утомленным физическим трудом подростком.

Контраст между нами, по моему мнению, был настолько велик, что я даже боялся встречаться с этим человеком, боялся его обидеть своим мужицким видом. Будучи на сенокосе или в поле на работе с граблями в руках, однажды я увидел, что по дороге идет Василий Емельянович. Я настолько был взволнован, что предпочел скрыться за кустами. А он не увидел меня и прошел своей дорогой.

В дальнейшем судьба повернется в мою сторону, благодаря именно его участию. Поэтому считаю нужным особо рассказать, кто же был Василий Емельянович и как он достиг такой высоты в обществе.

Бедно тогда жили крестьяне во всех селах и деревнях. Но в малых деревнях вести хозяйство было несколько легче. Ближе были посевы, сенокосы. За скотом уход был лучше. Кроме того, в нашей Александровке мужчины делали колеса для телег и этим зарабатывали деньги. А вот в селе

Николаевке земледельцы жили намного беднее. Узенькие полосы посевов располагались далеко от дома. Урожаи снимали совсем скудные. Питались картошкой с огурцами. Одевались крайне бедно.

Вот таким убогим бедняком жил и крестьянин Емельян Хромко – отец Василия, по прозвищу Белебень. Во всей Николаевке тогда трудно было найти хорошо грамотного человека, кроме попа, дьяка и членов их семей. Грамотные были еще «сиделец» – продавец водки да две-три семьи местных евреев. И надо же так сложиться обстоятельствам, что мальчик Вася Хромко жил по соседству с домами священника и дьякона. Поповичи и сыновья дьякона оказались по возрасту сверстниками Василия. Часто они встречались, ходили на прогулки, играли вместе и подружились.

Поповичи и дьяконовы сыновья учились в городских училищах и в Выдренской двухклассной учительской школе. И вот кому-то из них пришла в голову дерзкая мысль: подготовить Василия к экзамену и помочь ему поступить в Выдренскую с учительским курсом школу. Так и сделали. Сделали великое дело. Василий поступил и начал успешно изучать программу на звание учителя начальной школы.

Небывалое в истории явление в крестьянской бедной семье! Забитый, немощный бедняк – и вдруг дерзнул попасть в интеллигенты, стать учителем. Если поискать в этом событии какую-то аналогию с событиями наших дней, то можно привести опять-таки чуть ли не героизм космонавтов.

Первый во всей окрестности и в Николаевке учитель из бедняков – крестьянин! Разве это не событие того далекого времени? Он стал учителем примерно в 1910–1911 годах. Это был мой родственник, и потом окажет он мне большую помощь в моем продвижении «в люди».

У Василия Емельяновича был меньший брат Иван. Он был примерно мой ровесник. Иван окончил начальную школу, и Василий решил готовить его к поступлению в Выдренскую двухклассную школу. Для подготовки к экзаменам требовалось усиленно заниматься все лето. Василий брал на себя роль репетитора, учителя по всем предметам программы. В это время вспомнил и обо мне. Он решил, что с двумя учениками вести занятия даже удобнее и успешнее, чем с одним. Василий посоветовался с моим отцом. Согласились на этом.

А для меня это был целый переворот в жизни. Прямо босиком зашагал в Николаевку на учебу. С мая до августа 1913 года занимался усиленно, напряженно. Мне, после трехлетнего перерыва, приходилось вновь проходить программу начального училища. Однако все трудности были преодолены. Программу проработали полностью. И в августе 1913-го Василий Емельянович повез нас в Выдренку для поступления в двухклассную учительскую школу.

Летняя учебная подготовка помогла. Мы с Иваном выдержали вступительный экзамен. В сентябре 1913-го нас зачислили учениками Выдренской двухклассной с учительским курсом школы. Начались занятия. Сбылись мои многолетние заветные мечты. Сделаны первые шаги долгого и нелегкого пути «в люди».

Хотя плоды учебы в этой школе еще были далеки и неизвестны, а уже хочется произнести приятное на слух слово «впервые».

Оказывается, так же, как в Николаевке Василий Емельянович, я из всех жителей Александровки впервые достиг такой «высоты». Многие с недоверием и насмешкой отнеслись к факту моих успехов. «Ишь чего захотел, – говорили некоторые наши деревенцы. – Мужиком не хочет быть, добивается быть учителем. Посмотрим дальше».

И действительно, смотрели все время. К счастью, учеба у меня пошла благополучно.

Теперь скажу несколько слов о Выдренской школе.

В белорусском селе Выдренке Могилевской губернии местный богатый помещик Барановский решил увековечить свое «благородное» имя. Из своего богатого имения он выделил жилые помещения под школу. Была организована Выдренская двухклассная с учительским курсом школа. Главная цель ее – готовить учителей начальных церковноприходских школ.

Из литературы мы знаем, что поэт Сергей Есенин учился тоже в Клепиковской двухклассной школе. Она имела право присваивать звание учителя окончившим ее ученикам. Выдренская же школа не имела права самостоятельно присваивать звание учителя. Она давала знания в объеме учительских и выдавала удостоверение об окончании школы. А для получения звания учителя нужно было держать экзамен экстерном при комиссиях, специально учрежденных. Подобные комиссии создавались в городах, преимущественно при духовных семинариях и училищах. Испытания на звание учителя проводились на основе правил, изданных «по Высочайше утвержденному 26 ноября 1888 года определению Святейшего Синода».

Как видно, присвоению звания учителя придавалось весьма важное значение. С точки зрения благонадежности. Поколению людей моего возраста выпало начинать жизнь, взрослеть, мужать, получать образование от букваря до вузов, пробивать себе дорогу «в люди» на грани двух веков – XIX и XX. Тут нельзя сказать, что у всех представителей данного исторического периода была какая-то общность в их жизненном пути. Каждый человек по своему общественному положению, по социальному сознанию принимал участие в великих революционных свершениях. В данном случае я имею в виду простых тружеников, начинавших свой жизненный путь на рубеже двух столетий. Нам, представителям этой эпохи, виднее различие в жизни дореволюционного периода и нового периода – советского. А многие события и явления общественной жизни царского времени стали для нас понятнее и получили другую оценку уже после свершения революции.

К числу таких явлений, если говорить конкретно, можно отнести построение учебных программ – в частности, программу двухклассной учительской школы.

Эта школа предназначалась для детей низшего сословия – крестьян, мелких служащих. Так вот, в ее программе, как и других школ для низших классов, умышленно были созданы тупики, препятствовавшие переходу в учебные заведения более высокой ступени – при желании повысить образование.

Было, как я теперь понимаю, создание искусственных преград и ловушек для способных учащихся из крестьян. Чтобы совсем лишить их возможности перехода в другие учебные заведения, не было в программе алгебры, тригонометрии, химии и др. И получалась такая картина. Окончивший двухклассную учительскую школу по некоторым гуманитарным дисциплинам почти мог поступить в старшие классы гимназии или реального училища, а вот по математике, физике, химии и другим предметам надо было начинать с первого класса, то есть с первой страницы учебника.

На преодоление умышленных тупиков и несоответствия программ энтузиастам из крестьянского сословия, желавшим продолжить свое образование, приходилось прилагать очень много непосильного труда. Сам был в числе таких энтузиастов. К счастью, только случайно не стал «жертвой наук». А вот мой единомышленник и друг Афанасенко Димитрий Васильевич не выдержал борьбы с преградами на пути к достижению высшего образования и погиб в возрасте 20 лет. В буквальном смысле – надорвался!

Сначала, после окончания Выдренской школы, нам пришлось отправляться (конечно, пешком) за сотню километров в город Мстиславль Могилевской губернии, чтобы выдержать экзамены экстернами на звание учителя начальной школы.

Надо сказать, что и дорога, и экзамены дались весьма нелегко. Димитрий очень переживал: «Вдруг срежусь на экзамене?» Семья бедная. Последние гроши израсходованы. В сумке остались последние сухари. Много вложено сил и труда на пути «в люди». А к тому же мой товарищ был человек впечатлительный, нервный. Можно сказать, тонкая натура.

Вывесили после экзаменов списки нашей группы экстернов – кто выдержал полные испытания и получил звание учителя начальной школы. Быстро я нашел свою фамилию. Другой мой друг – Глушаков. И тоже есть в списке. А где же Афанасенко? Его фамилия по алфавиту должна быть сверху списка, в первых его строках. А фамилии такой нет ни сверху, ни в середине, ни в конце.

Бедный Димитрий! Заметался, застонал, побежал искать членов комиссии. Но для членов комиссии – вершителей судеб человеческих – такие трагические случаи совсем не новость. Вероятно, они уже немало видели подобных сцен, поэтому все члены в данный момент разошлись по домам на отдых…

Димитрий всю обратную дорогу крайне тяжело переживал свою неудачу. И так мы расстались на дороге Краснополье – Мхиничи 18 сентября 1916 года.

Но несколько позже друга моего ждало еще более тяжкое испытание. Это когда мы с ним решились поступать в сельскохозяйственный институт, созданный вскоре после революции в белорусских Горках.

… Институт только начинал свою учебную деятельность. Проходил митинг по поводу открытия нового вуза. Студенты с нетерпением ожидали лучшего оратора – профессора Киркора. Но вот митинг окончился, и все разошлись по аудиториям. Началось чтение лекций.

С внешней стороны можно было считать, что у меня и друга моего все благополучно. Как и все студенты, мы живем в общежитии, из котла берем кипяток бесплатно и пьем с домашними черными сухарями. Аккуратно посещаем лекции и стараемся поточнее записать содержание. По одним лекциям, без математических формул, у нас запись получается достаточно полная и правильная. А вот читается лекция по кристаллографии. Профессор на доске наносит математические формулы, студенты записывают. Пытаемся и мы записать, но без знаний алгебры ничего у нас не получается. А на лекциях по математике нам стало совсем нечего делать. С каждым днем становилось яснее, что без подготовки по алгебре, химии и тригонометрии мы институтского курса не одолеем. Надо было что-то предпринимать основательное. Попробовали пригласить студента-репетитора по математике. Раза два-три позанимались с ним, но это оказалось непосильно для нас физически и материально. Такой вариант не подходил. «Что будем делать?» – с тревогой думали мы каждый наедине с собой. При мысли о возвращении домой становилось совсем страшно. Нам же здесь выпал редкий случай, когда мы стали на положении студентов, и нас отсюда пока не гонят.

Настроение наше становилось хуже и хуже. В данный момент мой друг Димитрий уже не стал покупать форменную студенческую фуражку, о которой столько мечтал. Слишком велики были обида и огорчение! Для него – неудачника повторилось несчастье, которое он пережил в Мстиславле на экзаменах.

Проучились мы в таких условиях в сельхозинституте октябрь, ноябрь, декабрь 1919 года. Подошли зимние студенческие каникулы, студенты собирались к отъезду домой. До этого времени мы сдали зачеты по некоторым легким второстепенным дисциплинам, а главнейшие из учебного плана остались нетронутыми.

Но уезжать домой нам было необходимо еще и потому, что сухари наши совсем «высохли», то есть мы их полностью израсходовали.

Идет поезд до Орши – Гомеля и т. д. Едем, а о дальнейшем боимся даже сказать вслух – «совсем» или «временно». Про себя я уже решил, что еду «насовсем». Но мой дорогой друг Димитрий был далек от мысли, чтобы оставлять учебу, уж очень много эта учеба поглотила средств и энергии. Возместить трудно.

После перерыва в школьной работе и по возвращении из Горок, я вернулся в свою Чиграевскую школу, где учительствовал. Место мое было свободно. Чиграевские граждане, увидев меня снова в школе, говорили: «У учителя остался один нос». Так я похудел за время студенческой жизни.

Пришлось и здесь наверстывать упущенное время за четыре месяца. К весне наверстал. Учеба вошла в норму – и в школе, и по ликбезу.

А Димитрий передохнул дома, насушил мешок сухарей и поехал опять в институт. Летом 1920 года я не вытерпел и тоже поехал в Горки – узнать о делах и проведать своего друга. Застал Димитрия в плохом состоянии. Физически он крайне ослаб. Из зачетов кое-что сдал, а по основным дисциплинам оставался в долгу перед институтом. Димитрий напрягал последние силы и не оставлял учебу. За лето он хотел подготовить некоторые дисциплины и сдать зачеты. Задолженность у него по учебе была большая, но он не сдавался.

Я в то время взвешивал свои силы, но смелости не хватило вновь вступить в борьбу за институт. Отступил на дальние позиции. На этот раз, правда, отступил не «насовсем».

Требовалось передохнуть, одолеть несколько страниц алгебры, а уж потом – снова в бой.

В данный момент мои тактические соображения расходились с действиями моего друга. Этим предотвратил неминуемую беду – остался жив.

А дорогой мой друг пал жертвой в борьбе за научный прогресс. Летом 1920 года он умер от истощения и нервного расстройства. Название причины смерти здесь приведено ненаучное. Но дело не в точности названия болезни, а в том, что человек погиб в неравной борьбе, взяв на себя непосильный груз науки. А проще говоря, главной конкретной причиной были алгебра, тригонометрия, химия, которые в свое время не включили в учебную программу Выдренской школы чиновники от науки старого царского режима.

Вот к каким трагическим последствиям приводила разница в программах, рассчитанных на «верхи» и «низы», на «элиту» и «чернь»…

Автор очерка «Мужицкая доля» Стефан Георгиевич Кожемяко в саду своего дома под Рязанью

Большевики спасли Россию

Почти двадцать лет идет массированная антисоветская обработка сознания людей в нашей стране. А исходная задача при этом – изменение отношения к Октябрьской революции. Великая Октябрьская социалистическая, как называлась она у нас в советское время, теперь именуется «переворотом», «катастрофой», толкуется как якобы основная причина разного рода бед и несчастий, пережитых страной в последующие десятилетия.

Удастся ли буржуазной власти, которая пошла теперь уже на полную отмену праздничного дня в годовщину Великого Октября и норовит устроить похороны Ленина, окончательно вытравить из народной памяти подлинное значение эпохального исторического события?

Есть надежда, что не удастся. И одним из свидетельств этого стал для меня выход в свет большого двухтомного труда под общим названием «Тенденции».

Название, прямо скажем, для широкого читателя не самое привлекательное. Однако у каждого тома – свой подзаголовок, и они, подзаголовки эти, уже куда горячее: том первый – «Война и революция», том второй – «Интервенция и Гражданская война». Самое же интересное – кто взялся сегодня за такое исследование и к каким выводам он приходит.

Да, именно в этом суть! Так вот, об авторе. По возрасту Василий Галин молод. По специальности он экономист. По партийной принадлежности – вне партий, то есть за историческое исследование взялся не для того, чтобы подтвердить или опровергнуть заранее сложившиеся идеологические взгляды. Наоборот, взгляд на 1917 год, который в конечном счете он называет «поворотным годом русской истории (и в определенной мере мировой)», равно как на предыдущие и последующие годы России, складывается у молодого ученого в ходе исследования. Его, в отсутствие заданной политической ангажированности, вполне можно назвать независимым.

Тем важнее в сегодняшних условиях выводы автора о времени, которое он для себя открывает. Предлагаю читателям беседу с ним, рассчитывая, что после этого многие обратятся и к самому двухтомнику.

– Василий Юрьевич, что побудило вас заняться этим трудом и что обратило именно к этому периоду истории нашей страны?

– Как экономист я исследую перспективы нашей экономики. А будущее не понять без истории. Октябрьская революция – ключевое событие минувшего века, и обойти его невозможно. После обработки накопленных мною материалов, систематизации их появились вот эти книги.

– Могли бы коротко сказать, что вы открыли для себя в результате исследования данного периода?

– Прежде всего – что русская революция была объективно закономерным явлением. И то, что победили большевики, было абсолютно закономерно.

– Между тем большевиков во главе с Лениным изображают нынче как некую злую для России силу. Вот, дескать, пришли – и всё разрушили. А вы как воспринимаете их роль?

– Если бы не было большевиков, Россия как государство перестала бы существовать. Таковы были тенденции, которые развились в нашей стране к тому времени. Большевики, придя к власти в основном на интернационалистских лозунгах, стали очень быстро в определенном смысле националистами. А точнее – они действовали как настоящие патриоты. Ленин, выступая, уже говорил, что мы оборонцы и защищаем социалистическое Отечество, что нам нужна великая, могучая Русь. Большевики сохранили государство Российское и спасли русский народ.

– Спасли Россию… Для меня это бесспорно. Однако многим, уверен, покажется просто фразой. Причем непонятной – после той усиленной идеологической обработки, которой люди подвергались все последние годы. Поясните, пожалуйста, в чем же состояла спасительная для страны миссия большевиков.

– К 1917 году Россия пришла в разрухе. Мировая война привела к абсолютному истощению ресурсов государства. В моей работе это демонстрируется на конкретных графиках и экономических расчетах. Мобилизационная нагрузка на Россию в 4 раза превышала мобилизационную нагрузку Англии за все время ее участия в войне! Когда Германия в 1918 году достигла такого же мобилизационного уровня, там тоже вспыхнула революция.

В России сначала произошла, как известно, буржуазная революция. Произошла она потому, что царизм уже не справлялся с ситуацией в стране. Приведу такое высказывание: «Революция (Февральская) была неизбежна». Это слова не Ленина, а сделанного столь знаменитым нынче Деникина! Далее генерал вполне определенно поясняет, что «революция явилась результатом недовольства старой властью решительно всех слоев населения».

Подобные оценки (опять-таки со стороны не большевиков, а их противников) можно продолжить. Философ Николай Бердяев: «К 1917 году в атмосфере неудачной войны все созрело для революции. Старый режим сгнил и не имел приличных защитников». Монархист Василий Шульгин: «Они – революционеры – не были готовы, но она – революция – была готова. Ибо революция только наполовину создается из революционного напора революционеров. Другая ее половина, а может быть, три четверти, состоит в ощущении властью своего собственного бессилия».

– Что ж, пришло Временное правительство…

– Так вот, власть этого правительства, пришедшего на смену царскому, очень скоро проявила еще большее бессилие перед лицом накопившихся огромных проблем. Не решались важнейшие из них – проблемы земли, войны и мира, мобилизации распадавшейся экономики и укрепления государственности. Можно сказать: в результате буржуазной революции по всем линиям в стране стало не лучше, а еще хуже. И привели к этому ведь не большевики (их-то ни в одном составе буржуазного Временного правительства и близко не было!), а Гайдары и Чубайсы того времени.

– Проиллюстрируйте, пожалуйста, к чему вели и привели тогдашние Чубайсы.

– Основу Временного правительства составила партия конституционных демократов (кадеты), представлявшая интересы либеральной буржуазии. Их поддержали либеральные ветви меньшевиков и эсеров. Буржуазия как победитель требовала от своего правительства соответствующих «лавров»: необложения налогом военных прибылей, свободы эмиссии, неограниченного права приобретения недвижимости, облегчения порядка получения иностранной валюты. Временное правительство сразу же объявило об охране банковской и коммерческой тайн, отказалось от мобилизационной национализации ключевых отраслей промышленности, предпринимавшейся в какой-то степени даже царским правительством, и пошло по пути укрепления фаворитизма. Это было сотрудничество правительственных группировок с буржуазными организациями, наделенными функциями учета и распределения продукции и сырья.

На требование социал-демократов о подчинении промышленности интересам государства либерал-демократы ответили, что новое правительство, подобно старому, принципиально «не приемлет» государственное регулирование промышленности «как меру слишком социалистическую».

– Это нам знакомо. Как же, демократия, свобода!..

– Временное правительство последовательно снимало все «недемократические» ограничения рынка. Так, оно полностью прекратило предпринимавшиеся царским правительством попытки, направленные на ограничение спекуляции. Это привело к еще более резкому росту инфляции, которая удовлетворяла уже не столько интересы государства, ведущего войну, сколько спекулятивные требования буржуазии. Она стала интенсивно выводить деньги за границу, причем «бегство капиталов» служило для банков предметом валютных спекуляций.

– До чего же современно все это звучит!

– Горькая перекличка. Буржуазия, как и сегодня, думала лишь о себе, о своих интересах, а не о стране. Конечно же, результаты не замедлили сказаться.

Вот один пример. Покупательная способность рубля, составлявшая накануне Февральской революции на внутреннем рынке 27 копеек, понизилась к октябрю до 6–7 копеек. Количество бумажных денег по сравнению с началом войны увеличилось в 12 раз, причем темпы эмиссии за восемь месяцев при Временном правительстве оказались в 4 раза выше, чем при самодержавии. Денежная система России практически рассыпалась, и над страной нависла угроза финансового краха.

Деньги полностью обесценивались, страна переходила к натуральному товарообмену. Это произошло не при большевиках! Обещание Временного правительства облегчить для народа бремя налогов «более справедливым распределением их» не выполнялось. Повышение уровня налогообложения капиталистов всячески оттягивалось, а введение в действие принятых 12 июня 1917 года под угрозой народного выступления трех налоговых законов (о единовременном налоге на доходы, о повышении ставок обложения по подоходному налогу и налоге на сверхприбыль) под давлением буржуазных кругов было приостановлено. После этого население перестало платить налоги вообще.

– Один из показателей уничтожения государственности?

– Безусловно. Всё шло именно в таком направлении. А власть будто этого и хотела. Французский посол в России уже вскоре после появления Временного правительства телеграфировал своему премьеру: «Беспорядок в военной промышленности и на транспорте не прекратился и даже усилился». Что творилось, скажем, на железнодорожном транспорте? Уже в 1916 году паровозный парк уменьшился на 16 процентов, а парк товарных вагонов – на 14. Бессистемно использовавшиеся дороги не справлялись с перевозками. И вот в таких условиях министр путей сообщения Временного правительства Некрасов, по словам Деникина, решил ввести «на место старых лозунгов принуждения и страха (?) новые начала демократической организации» путем выборности и т. п. во всех отраслях железнодорожного дела.

О последствиях этого решения 17 июля 1917 года докладывал начальник штаба Военных сообщений главного управления Генерального штаба: «Положение на железных дорогах признается отчаянным и ухудшающимся с каждым днем. Распад дисциплины так же, как и в армии, растет. Производительность рабочей силы резко упала…

Многие из находящихся в работе паровозов работают уже через силу, и если не будут приняты меры к поднятию продуктивности работы (ремонта паровозов), положение грозит к зиме катастрофой». Ленин по этому же поводу писал в конце сентября 1917 года: «России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут».

И благодаря чему транспорт не встал? Сошлюсь опять не на кого-нибудь, а на воспоминания Деникина: «В 1919 году в „Правде“ был опубликован приказ народного комиссара путей сообщения Красина, похоронивший окончательно некрасовские упражнения в области самоуправства: „Существующая система железнодорожного управления… привела транспорт к полному развалу… Всем завоеваниям революции грозит опасность уничтожения… На место коллегиального, а в действительности – безответственного управления вводятся принципы единоличного управления и повышенной ответственности. Все, от стрелочника до члена коллегии, должны точно и беспрекословно исполнять все мои предписания. Реформы приостановить и всюду, где только можно, восстановить старые должности и старый технический персонал в центральном управлении и на линиях“.

– Вон как поступили с «реформами»!

– Пришлось. Как видим, необходимость этого понимали даже такие враги Октября, как Деникин. Иначе – гибель страны. Так начинали тогда действовать меры «военного коммунизма» – меры вынужденные и абсолютно необходимые. Во имя спасения разваливавшейся России.

Словом, Октябрь был не столько разрушением, в чем постоянно обвиняют большевиков, сколько, наоборот, противостоял разрушению. Безудержному разрушению Февраля. Буржуазная революция очень быстро обанкротилась, фактически подорвав остатки государственности, и тогда на смену пришли большевики.

– Чтобы остановить нараставший хаос. И как собиратели распавшегося государства…

– Я бы сказал, как последний рубеж самозащиты общества. Он неизбежно должен был стать радикальным. Большевики сумели мобилизовать власть и экономику страны. Ни царское, ни Временное правительства не смогли этого сделать, что отмечали и Черчилль, и американский президент Вильсон, и английский премьер Ллойд Джордж…

– Вы сами признали, что экономика в России уже носила к тому времени мобилизационный характер.

– Но не до той степени, которая была необходима. А большевики обеспечили поистине спасительную мобилизацию власти и мобилизацию экономики. Только поэтому Россия и сохранилась как единая страна.

Сейчас на большевиков валят всё, обвиняя их в бессмысленной жестокости, всяческих преступлениях и т. п. Если, например, говорят о продразверстке, то это значит – хотели погубить крестьянство. Но молчат о том, что принудительная продразверстка была впервые введена еще царским правительством в 1916 году. А прибегнуть к ней пришлось вследствие продовольственного кризиса, причина которого крылась в разрушении рыночных механизмов во время войны. Председатель Думы М. Родзянко писал царю: «В течение по крайней мере трех месяцев следует ожидать крайнего обострения на рынке продовольствия, граничащего со всероссийской голодовкой».

Однако осуществить продразверстку царское правительство не смогло, что в значительной степени и стало причиной его падения. В начале февраля 1917-го тот же Родзянко подает Николаю II записку, где говорится «о полном крахе разверстки». Подвоз продуктов в Петроград за январь составил лишь половину от минимальной потребности. На заводах были случаи самоубийств на почве голода. Именно недостаток и невиданная дороговизна продовольствия стали причиной массовых забастовок и демонстраций, начавшихся в Петрограде 23 февраля.

– Это продолжилось и при Временном правительстве?

– Еще более усугубилось! Буржуазная власть абсолютно не справилась с жизненно насущной задачей. Перед Октябрем министр продовольствия С. Прокопович на заседании правительства категорически заявил, что снабжать он может только 6 миллионов человек, тогда как на довольствии находятся 12 миллионов.

Сравнивавший продовольственную политику царского, Временного и Советского правительств профессор Калифорнийского университета Ларе Ли заключает: «Только большевики смогли создать работоспособный аппарат продовольственного снабжения…»

Конечно, это далось неимоверным напряжением сил и множеством страданий. Однако вопрос стоял так: что вызовет большие по масштабу страдания – применение чрезвычайных мер или отказ от них?

– В общем, вы считаете, что меры были жёсткие, но жизненно необходимые?

– Убежден в этом. Радикальность складывавшейся ситуации требовала радикальности принимаемых мобилизационных мер, которые были реализованы в политике «военного коммунизма». Его принципы включали в себя распределение продовольственных и промышленных товаров по карточкам – по фиксированным низким ценам или бесплатно. Вводится всеобщая трудовая повинность, а в некоторых отраслях (например, на транспорте) – военное положение, так что все работники считаются мобилизованными. Все трудоспособные и неработающие от 16 до 55 лет обязаны были встать на учет в отделениях распределения рабочей силы и были обязаны работать там, где им прикажут.

Эта обязанность провозглашалась в январе 1918 года «Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа», а позже была включена и в Конституцию РСФСР 1918 года. К концу этого года стало обычным делом объявлять о призыве рабочих и специалистов различных отраслей на государственную службу, как это делалось с набором в Красную Армию.

– Мобилизационную нагрузку несли ведь и другие воевавшие страны.

– Да, но ни одна – такой величины, как Россия. Тяжесть мобилизационной политики «военного коммунизма» обусловливалась не только текущей обстановкой, но и разрухой, доставшейся в наследство большевикам. То есть они были вынуждены «платить проценты» за неспособность нести бремя власти всеми прежними правительствами России. К тому же вскоре после Октября начались интервенция и Гражданская война, совсем уж бросившие страну за грань выживания.

– Обратимся теперь к Гражданской войне. Есть точка зрения, для многих сейчас бесспорная, что Белое движение было направлено на спасение России под лозунгом «За единую и неделимую!», а большевики хотели Россию разрушить и уничтожить, поскольку им были чужды национальные интересы. Так ли было на самом деле?

– Традиционное понимание Гражданской войны – это то, что воевали белые и красные. На самом деле в Гражданской войне принимали участие четыре стороны: красные, белые, интервенты и четвертая сторона – русский бунт. Каждая из этих сил преследовала свою цель. Так, иностранные интервенты, пришедшие в Россию, по сути, воевали не за белых. В конечном счете воевали они за сугубо свои цели. Черчилль назвал белую армию «нашими наемниками».

– Есть такое высказывание?

– У него в воспоминаниях это есть. Он пишет буквально так: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело». Четко сказано! Ну и как после этого насчет патриотизма белогвардейцев, которым нынче принято умиляться? Очень значимой силой в Гражданской войне был русский бунт. Крестьяне, во всяком случае многие, после распада государства не хотели вообще никакой власти. Полностью отвыкли за время безвластия керенщины.

– Мы начали говорить, Василий Юрьевич, о Белом движении.

– Кадровые офицеры составили основу Белого движения. У них были все-таки сильные монархические корни. Кстати, как и в Германии: после революции 1918 года многие офицеры вермахта сохраняли верность Вильгельму П.

– Но разве можно сказать, что Белое движение (после Февральской-то революции!) было монархическим? Разве были Деникин или Колчак монархистами?

– Нет. Я не про это. Почему многие кадровые офицеры выступили против большевиков? Они по долгу, так сказать, были за продолжение войны с Германией. А большевики выступили за мир. Это было первое принципиальное разногласие.

– А была ли у Белого движения какая-то идеология?

– Общей идеологии не было. Ни у Деникина, ни у Колчака мы этого не найдем. Был лозунг «За единую и неделимую Россию без большевиков!» Дальше этого их идеология не шла. Если Деникин хоть как-то разбирался в политических партиях, то про Колчака и этого не скажешь. Он говорил: сначала победим большевиков, а уж потом разберемся. Брезжила весьма туманная идея после победы созвать Учредительное собрание и выбрать туда представителей «из здоровых сил общества». А кто эти «здоровые силы» – Колчак не расшифровывал.

Кстати, после прихода Колчака к власти часть депутатов ранее избранного Учредительного собрания, в разгоне которого обвиняют большевиков, была выслана за границу, а другая часть арестована. И в конце концов они были расстреляны в Омске. По приказу того же Колчака.

– Большевиков обвиняют в развязывании Гражданской войны и, соответственно, во всех ее жертвах. Каков ваш вывод на сей счет?

– Это принципиальный вопрос, поскольку отсюда произрастают многие обвинения. Но большевики не виноваты в Гражданской войне! Она была объективным следствием тех тенденций, которые складывались, и она была неизбежна в той ситуации. Слишком разные интересы у разных слоев общества, слишком радикализовано общество, причем вооруженное, разъяренное долгой войной, слишком было разрушено государство.

Если уж говорить, кто привел к Гражданской войне, то можно сказать так: либеральная буржуазная Февральская революция. Ничего не оставалось, как поставить на пути учиненной ею разрухи жесткий централизованный режим. Деникин, Колчак, Черчилль, американский посол в России Фрэнсис – да многие тогда говорили об этом: Россию от окончательного уничтожения может спасти только диктатура. Вопрос был лишь в том, чья она будет.

– В общем, недаром Колчака прочили в диктаторы?

– Белые пытались установить диктатуру. До Колчака претендовал на эту роль Корнилов, затем фактически и Деникин, потом после всех Врангель. Но никто из них удержаться не смог. Потому что диктатура держится не столько на штыках, сколько на тех идеях, которые они защищают, эти штыки.

Большевики пришли с новыми идеями. И эти идеи отражали чувства, настроения и чаяния большинства общества. Они давали перспективу развития его! Поэтому диктатура большевиков удержалась не столько штыками, сколько идеями. Штыки воевали за эти идеи, что признано и многими противниками большевиков.

Вот как, например, писал Н. Бердяев: «России грозила полная анархия, анархический распад… Он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться».

– Больше чем лозунги. За лозунгами следовали те или иные дела. Недавно, просматривая подшивку «Правды» за 1919 год, я прочитал заметку: «Колчак призывает крестьян вернуть помещикам принадлежавшие им земли». Наверное, это не могло вдохновить крестьян на помощь Колчаку.

– Естественно. Был указ Колчака о земельной политике. И там было сказано, что земля должна быть возвращена прежним владельцам. Можно сказать, крестьяне сами свергли Колчака. Ведь нередко бывало, что сперва, как в известной песне, партизанские отряды занимали города, а потом уже Красная Армия.

– Большевиков обвиняют в насилии, говорят о красном терроре.

– Без определенного насилия нередко в тех условиях сделать ничего было невозможно. В условиях Гражданской войны к террору прибегали и белые, и красные, и интервенты, и крестьянский бунт. Совершенная ложь обвинять в этом только красных, только большевиков. Или главным образом их.

Вот характерное признание бывшего меньшевистского деятеля А. Мартынова: «Когда власть в стране завоевал пролетариат, все силы ада на него обрушились, и тогда для спасения революции террор стал неизбежен. Но не было ли излишеств в применении террора со стороны обороняющейся Советской власти? Да, наверное, были, хотя неизмеримо меньше, чем со стороны наступающей контрреволюции, и бесконечно меньше, чем у нас было бы, если бы эта контрреволюция победила…»

Должна была прийти партия, которая хочет и может созидать. Только большевики смогли на основе своей идеологии укрепить диктатуру, которая позволила сохранить государство, сохранить страну и приступить к решению созидательных задач.

– Вскользь вы уже коснулись интервенции. Но давайте поговорим о ней подробнее. Ведь во всех пропагандистских разговорах трубадуров нынешней власти, посвященных Октябрьской революции и Гражданской войне, об интервенции молчат, как будто ее и не было. Разумеется, не случайно: слишком серьезная тень на те силы, которые противостояли большевикам и которые теперь всячески пытаются подретушировать, приукрасить, облагородить. Разве не так?

– Согласен. Надо сразу и однозначно сказать: Белое движение просто физически не могло бы возникнуть без сильной поддержки извне. Если материальное обеспечение Красной Армии шло за свой счет, то белые полностью, на сто процентов, снабжались Англией, Францией и Америкой.

– Есть данные?

– Есть, и они приведены в моих книгах.

– Что конкретно?

– Допустим, количество винтовок, орудий, танков, самолетов. Всё абсолютно поставлялось из-за рубежа. Частично поставлялись и продовольственные ресурсы.

Скажем, войска, которые были на Севере, целиком обеспечивали продовольствием и снаряжением англичане и французы. Они составили и основу белой армии там, на Севере. Высадилось 25 тысяч иностранных войск, а еще мобилизовали 25 тысяч местного населения.

– Значит, половина действовавших здесь сил – иностранцы?

– Да. В книге у меня приведены также данные, что деникинское движение начало расти только после того, как началось массированное финансирование его теми же англичанами и французами.

Если сказать о Колчаке, то основу его сибирской армии составлял чехословацкий корпус – 57 тысяч человек. Этот корпус появился здесь еще до того, как прибыл Колчак, и он явился центром, концентрирующим армию Колчака. Чехословацкие войска были включены в состав союзнических войск Антанты, подчинялись ее командованию. Есть сведения, что за участие чехов в Гражданской войне в России им были обещаны определенные дивиденды. Снабжены и вооружены чехи были тоже англичанами, французами и американцами.

– Известно, что Колчак официально поступил на службу в английскую армию. Когда это произошло?

– В начале 1918 года. Он находился тогда за пределами России. Потом англичане направили его для организации сибирской армии. Сам он называл себя кондотьером, то есть наемником, носил английский мундир и, как ни странно, находился под охраной английских войск даже в своем собственном правительстве.

– Вспоминается частушка времен Гражданской войны, которая нынче (тоже намеренно, конечно!) забыта:

Мундир английский, Погон французский, Табак японский, Правитель омский.

– Так и было! Воевали на иностранные деньги, иностранным оружием, пули тоже были иностранные – русских пуль там практически не было. Интервенция и Гражданская война со стороны белых полностью шли за счет Антанты.

– А какие все-таки цели при этом были у государств, вмешавшихся в российские дела?

– Во всяком случае, отнюдь не «единая и неделимая». Сильная Россия вообще никак не могла быть в их интересах. Тут совсем другое! Возникла возможность захватить куски разваливающейся страны, ее природные богатства, куски огромного русского рынка. Уже в начале 1918 года европейская часть России была поделена между Англией и Францией на зоны влияния.

– Где они занимались этим дележом?

– На военном совете Антанты в Париже. Спешили использовать момент! У каждой из этих стран были свой интерес, своя задача. Главная задача Англии как великой морской державы – блокирование выхода России в открытое море. Ведь 90 процентов российского экспорта шло морским транспортом. Поэтому надо было создать цепь государств, которые отрезали бы Россию от Северного, Балтийского и Черного морей. Была даже идея создать самостоятельную республику Коми, которую возглавлял бы английский офицер.

Французы, финансируя белую армию, требовали в будущем возвращения всех царских долгов. Причем вместе с процентами плюс проценты на проценты. Но далеко не только это! Поскольку считалось, что Россия будет безнадежно ослаблена, Франция стремилась создать альтернативу с востока своему извечному противнику – Германии. Отсюда план сделать великую Польшу и Малую Антанту, которая включала бы Румынию, Югославию и другие балканские страны.

– Словом, у каждой из вторгшихся в Россию держав действительно был свой интерес, но о благе России они, конечно, не думали.

– Ни в коей мере! Наоборот. Вот Америка. Она, казалось бы, далеко. Однако в США апологеты интервенции призывали к свержению власти большевиков как носителей чуждой идеологии. А сквозь это явственно проглядывало стремление не упустить свое место в конкуренции за рынки. То есть, если бы Россия рухнула, ее рынок был бы поделен между Англией, Францией, Германией и Японией. Как же американцам-то остаться в стороне?

– Понятно. У них зона интересов всегда там, где есть возможность что-нибудь урвать, будь это Россия или Ирак…

– В «восстановлении конституционного строя» в России приняло участие более десятка иностранных государств.

Деникин вспоминал, что «при главном командовании Юга были аккредитованы представители следующих стран: Англии, Бельгии, Болгарии, Греции, Италии, Польши, Румынии, Сербии, США, Франции и Японии». Можно добавить сюда австралийские и финские войска, входившие в состав интервенционистских сил на Севере.

При этом, замечу, интервенты предпочитали брать плату за «помощь во имя высоких идеалов» сразу и без церемоний. Вывозили всё, что могли! Попросту грабили. Так, за девять месяцев пребывания в Баку англичане вывезли 450 тысяч тонн марганца, 500 тысяч тонн нефти и т. д. Французы вывезли через Крым около 60 тысяч тонн зерна, 13 тысяч тонн соли, 5 тысяч тонн льна, табака и шерсти. Эвакуируясь из Одессы, французы захватили 120 находившихся там торговых судов с различным имуществом и товарами – эти суда составляли девять десятых всего торгового флота на Черном море!

– Да, щедро брали, ничего не скажешь…

– Ущерб, причиненный Дальнему Востоку, был еще значительнее. Львиная доля вывоза – лес, рыба, вагоны, речные и морские суда – шла в Японию. На Уссурийской железной дороге подвижной состав был сокращен этим грабежом более чем вдвое.

Север России дал британцам льна, пеньки, смолы, марганцевой руды и т. д. на сумму 2 миллиона фунтов стерлингов, американцам – примерно на 800 тысяч фунтов, французам – на 600 тысяч. Ущерб, нанесенный интервенцией только одной Архангельской области, составил более 1 миллиарда золотых рублей.

– А можно ли как-то выразить весь ущерб, который был причинен нашей стране интервенцией?

– Ущерб примерно подсчитан. Он был заявлен советской делегацией на конференции в Генуе в 1923 году. Там была заявлена сумма в 50 миллиардов золотых рублей, что составляло треть национального богатства России.

Это только материальный ущерб, но есть еще и потеря человеческих жизней. Россия за Гражданскую войну потеряла людей больше, чем за Первую мировую.

– Какую цифру вы считаете правильной?

– Есть несколько точек зрения. Я считаю, правильная цифра прямых потерь – 8 миллионов. А демографические потери составляют 16 миллионов человек, то есть это число тех, которые должны были родиться, но не родились.

– Можно ли все это целиком и полностью относить на счет большевиков, как делается сегодня?

– Такое обвинение базируется на том, что большевики виноваты в Гражданской войне. Но они не виноваты, об этом я уже сказал.

Белые обвиняли большевиков, что они предатели, торгуют Родиной. Но сами-то прямо состояли на содержании западных держав! А интервенты, вместе с которыми и при поддержке которых действовали белые, стремились к расчленению России.

Послушайте, что впоследствии писал о своих «союзниках» бывший член Северного белогвардейского правительства В. Игнатьев: «В их задачу входило не усиление России, не объединение ее, а расчленение». Другой член этого правительства – генерал В. Марушевский заключал: «Чтобы охарактеризовать создавшееся положение, проще всего считать его оккупацией». Председатель русского комитета внешней торговли при Северном правительстве П. Калинин в конце концов охарактеризовал происходившее как «колониальное завоевание».

Так кто же реально боролся за освобождение Родины, за единую и неделимую Россию? Конечно, большевики.

– Из всего, о чем мы говорили с вами, следует: Россия действительно была на грани полной катастрофы, но не Октябрь тому виной. Наоборот, Октябрь и последующие действия большевиков предотвратили уничтожение страны. Подытожим, Василий Юрьевич: чем же все-таки была Великая Октябрьская социалистическая революция?

– Она была таким же закономерным результатом развития человеческого общества, как Французская революция или Английская буржуазная революция. Французы, кстати, в свое время обсуждали, чем же их революция была – преступлением или подвигом. Но в конце концов в 1870 году они приняли «Марсельезу» как государственный гимн и утвердили революцию как праздник. Хотелось бы и у нас торжества такого же здравомыслия.

– Причем хорошо бы поскорее! Вот сделали государственным праздником 4 ноября, демонстративно противопоставив этот день 7 ноября. Конечно, освобождение Москвы от интервентов в XVII веке было великим событием. Но ведь не менее, а гораздо более спасительным для Отечества стал Великий Октябрь.

– По-моему, даже из фактов, прозвучавших в нашем разговоре, это очевидно. Причем Великая Октябрьская революция – это был колоссальный вклад не только в развитие нашей страны, достигшей в последующие годы невиданных высот. Это был и огромный вклад России в мировую историю, в мировое развитие человечества. И он не менее, а более ценен, чем Великая французская, или английская, или американская революции.

– А можете коротко сказать – почему?

– Ну отмечу хотя бы одно обстоятельство. Буржуазные революции, свершившиеся в Англии и во Франции, дали право на существование новой движущей силе. Это была буржуазная, либеральная сила. Точно так же социалистическая революция в России привела к признанию права на существование силы социалистической. Капиталисты во многом вынуждены были пойти навстречу справедливым требованиям трудящихся, и были признаны социалистические партии наравне с либеральными. Если до Первой мировой войны социализм воспринимался в основном как бунт, то теперь, когда он утвердился в России, когда показал, что может сделать, на что реально способен, взгляд на социализм существенно изменился. Особенно это стало очевидным после Второй мировой войны, когда Советский Союз победил в ней.

– Теперь снова хотят свести социализм в массовом восприятии людей до некоего маргинального, совершенно ненормального состояния. Теперь – это после 1991 года. Как вы думаете, примет ли Россия, вместе с навязанным ей пока отказом от праздника Октября, отказ от стремления к справедливости, который ей тоже изо всех сил навязывают?

– Едва ли.

* * *

К выводу о роли большевиков в спасении страны приходили не только ученые, политические деятели, литераторы, объективно понимающие ход истории, но и те, у кого хватило мужества реально признать свершившиеся события, повлиявшие положительно на жизнь народов России.

Несколько лет спустя после Великой Октябрьской социалистической революции белоэмигрант В. Ипатьев, в свое время активно боровшийся против нее, писал:

«Переход власти в руки пролетариата обусловил собой спасение страны».

Невольно вспоминается очень верная есенинская мысль:

Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье.

Это сказано поэтом тоже о революции. Огромное и сложное явление эпохального масштаба, оно в текущий момент, в непосредственном бытовом восприятии, то есть «лицом к лицу», многими виделось без понимания подлинного его исторического значения. И уж, само собой разумеется, не могли дать правильной оценки происходящему те, кто революции противостоял.

Однако прошло время, и даже многие враги Октября, наиболее трезвомыслящие, вынуждены были признать, что революция «не сделана какими-то злодейскими силами» (религиозный философ-эмигрант Н. Бердяев), а произошла как объективно закономерное явление, что большевики – не «кучка преступников», а настоящие спасители страны.

Сегодня, когда Великий Октябрь и всё с ним связанное подвержены в России неслыханному поруганию, когда день 7 ноября перестал быть государственным праздником, стоит напомнить те оценки, данные противниками революции, которые сознательно теперь замалчиваются. А ведь их не сочтёшь «большевистской пропагандой», и потому как аргументы в объективном осмыслении нашего исторического прошлого они для каждого человека особенно важны.

Хочу отметить ещё вот что. Вопреки и наперекор тотальной антисоветчине, которая санкционирована нынешней властью и захватила большинство средств массовой информации, стремление к правде у лучших представителей молодежи, в том числе молодых ученых, не угасает. Они ищут историческую истину и по-своему открывают ее для себя. Привожу высказывания некоторых противников Октября о революции и Гражданской войне, подборку таких же материалов об иностранной военной интервенции, которая пыталась задушить и разорвать на куски Советскую Россию после Октября.

ЧЕРВИ, КОТОРЫЕ ПОЖИРАЛИ ВНУТРЕННОСТИ СТАРОГО РЕЖИМА и подрывали его силы, были вызваны к жизни разложением самого режима. Царизм пал потому, что его мощь, его значение и авторитет оказались насквозь прогнившими. Поэтому при первом ударе революции царизм распался. Когда голодная петроградская толпа вышла на улицу, не считаясь больше с устрашающими указами царского правительства, последнее уже не обладало достаточной силой, даже чтобы спасти скипетр императора.

Д. ЛЛОЙД ДЖОРДЖ, английский премьер-министр в 1916–1922 гг.

ОНИ – РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ – НЕ БЫЛИ ГОТОВЫ, но она – революция – была готова. Ибо революция только наполовину создается из революционного напора революционеров. Другая ее половина – а может быть, три четверти – состоит в ощущении властью своего собственного бессилия.

В. ШУЛЬГИН, монархист, белоэмигрант.

КАКУЮ БЫ СУДЬБУ НИ УГОТОВИЛО БУДУЩЕЕ РЕВОЛЮЦИИ, каким бы коротким ни было пребывание у власти русского народа, первое правительство, непосредственно представляющее крестьян и рабочих, разбросает по всему миру семена, которые дадут всходы…

Ж. САДУЛЬ, французский агент.

ВЛАСТЬ ПАДАЛА ИЗ СЛАБЫХ РУК Временного правительства, во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое наследие во всеоружии реальной силы.

А. ДЕНИКИН.

ЛОГИЧЕН В РЕВОЛЮЦИИ, верен ее существу был только большевизм.

П. СТРУВЕ, один из лидеров кадетской партии, экономист, историк, философ.

В РОССИИ РЕВОЛЮЦИЯ ЛИБЕРАЛЬНАЯ, БУРЖУАЗНАЯ, требующая правового строя, была утопией, не соответствующей русским традициям и господствующим в России революционным идеям. В России революция могла быть только социалистической.

Н. БЕРДЯЕВ, религиозный философ.

Я ПРЕДПОЛАГАЮ, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО СОГЛАСИТСЯ на жесткую диктатуру ленинского типа как на зло меньшее, чем самоуничтожение или постоянная анархия, которая может закончиться только самоуничтожением.

А. ТОЙНБИ, английский историк и социолог.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОЙНЫ УГРОЖАЛО ПОЛНЫМ РАЗВАЛОМ государства и вызывало крайнее раздражение во всех слоях населения… Большевики, руководимые Лениным, своим лейтмотивом взяли требование окончания войны и реальной помощи беднейшим крестьянам и рабочим за счет буржуазии… Надо удивляться талантливой способности Ленина верно оценить сложившуюся конъюнктуру и с поразительной смелостью выдвинуть указанные лозунги, которым ни одна из существовавших политических партий в то время не могла ничего противопоставить…

Можно было совершенно не соглашаться со многими идеями большевиков. Можно было считать их лозунги за утопию, но надо быть беспристрастным и признать, что переход власти в руки пролетариата в октябре 1917 года обусловил собой спасение страны, избавив ее от анархии, и сохранил в то время в живых интеллигенцию и материальные богатства страны.

В. ИПАТЬЕВ, белоэмигрант.

ГОВОРЯТ, ЧТО БОЛЬШЕВИСТСКАЯ ДИКТАТУРА есть режим насилия меньшинства над большинством… Это неверно… Именно потому, что большевики глубоко опускали свой якорь в народную стихию, они нащупали в глубине ее такую гранитную опору для своей власти, какую совершенно бессильна была найти дряблая интеллигентская демократия в эпоху Керенского. Если судить о России по этой эпохе, то можно было бы прийти в отчаяние, можно было бы подумать, что вся Россия есть сплошная Обломовка и что рыхлость и безволие есть национальная черта русского народа. Заслуга большевиков заключалась, между прочим, в том, что они рассеяли это ложное представление о России…

А. МАРТЫНОВ, один из идеологов меньшевизма.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ ДОЛЖНА НАУЧИТЬСЯ СМОТРЕТЬ на события в России не как на случайный бунт озверелых рабов, а как на великий исторический поворот, разорвавший с прошлым навсегда… Отойдя на известное расстояние от событий, мы только теперь начинаем разбирать… что в этом поведении масс, инертных, невежественных, забитых, сказалась коллективная народная мудрость. Пусть Россия разорена, отброшена из двадцатого столетия в семнадцатое, пусть разрушены промышленность, торговля, городская жизнь, высшая и средняя культура. Когда мы будем подводить актив и пассив громадного переворота, через который мы проходим, мы, весьма вероятно, увидим то же, что показало изучение Великой французекой революции. Разрушились целые классы, оборвалась традиция культурного слоя, но народ перешел в новую жизнь, обогащенный запасом нового опыта…

П. МИЛЮКОВ, лидер партии кадетов, член Временного правительства.

НАСЕЛЕНИЕ НЕ ТОЛЬКО НАС НЕ ПОДДЕРЖИВАЕТ, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития.

А. КАЛЕДИН, генерал, руководитель казачьей контрреволюции на Дону.

АРМИЯ, ВОСПИТАННАЯ НА ПРОИЗВОЛЕ, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающая войска, – такая армия не могла создать Россию…

П. ВРАНГЕЛЬ.

С УЖАСОМ ЗРЮ, ЧТО ВЛАСТЬ ДРЯБЛА, тягуча, лишена реальности и действенности, фронт трещит, армия разваливается, в тылу восстания, а на Дальнем Востоке неразрешенная атаманщина. Власть потеряла целый год, не сумела приобрести доверия, не сумела сделаться нужной и полезной… Сейчас нужны гиганты наверху и у главных рулей и плеяда добросовестных и знающих исполнителей им в помощь, чтобы вывести государственное дело из того мрачно-печального положения, куда оно забрело… Только кучи надутых лягушек омского болота, пигмеев, хамелеонистых пустобрехов, пустопорожних выскочек разных переворотов, комплотов и политически-коммерческих комбинаций… гниль, плесень, лень, недобросовестность, интриги, взяточничество… торжество эгоизма, бесстыдно прикрытые великими и святыми лозунгами.

Н. БУДБЕРГ, колчаковский генерал.

В 1918 И 1919 ГГ. ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ МОНАРХИЧЕСКОГО ЛОЗУНГА не могло встретить сочувствия не только среди интеллигенции, но и среди крестьян и рабочей массы… Провозглашение же республиканских лозунгов не дало бы возможности сформировать мало-мальски приличную армию, так как кадровое офицерство, испытавшее на себе все прелести революционного режима, за ними не пошло бы.

A. ЛУКОМСКИЙ, белогвардейский генерал, помощник командующего белой Добровольческой армией.

БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ БЫЛО НАЧАТО ПОЧТИ СВЯТЫМИ, а кончили его почти что разбойники. Утверждение это исторгнуто жестокой душевной болью, но оно брошено на алтарь богини Правды. Мне кажется, что эта же богиня требует от меня, чтобы и о красных я высказал суровое суждение, не останавливаясь перед его болезненностью. И вот он, мой суровый приговор: красные, начав почти что разбойниками, с некоторого времени стремятся к святости.

B. ШУЛЬГИН.

ВОПРЕКИ СОЗДАННОМУ… ЛОЖНОМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ, продразверстка… укрепила авторитет большевиков и среди крестьян… Крестьяне… поняли, что политическая реконструкция [восстановление государства] – это главное, что необходимо для прекращения смутного времени, и что большевики – это единственный серьезный претендент на суверенную власть.

ЛАРС ЛИ, английский историк.

У МЕНЯ НЕТ НИКАКИХ СОМНЕНИЙ во вреде интервенции и Белого движения. Я должен был понять это раньше, еще в 1918 г. в Ростове, когда мы оклеивали все заборы воззваниями, призывающими записываться в Добровольческую армию, и когда к нам явилось всего несколько десятков подростков. Народ сознательно отверг интервенцию и белых.

П. МИЛЮКОВ.

ПОСЛЕДНИЕ ПРИКАЗЫ МОИ ОЗНАЧАЛИ: невозможность опереться на либералов, нежелание передать власть всецело в руки правых, политический тупик и личную драму правителя. В более широком обобщении они свидетельствовали об одном, давно назревшем и теперь особенно ярко обнаружившемся явлении: о кризисе русского либерализма.

А. ДЕНИКИН.

ОФИЦЕРЫ… СЛУЖИЛИ ЦАРЮ, потому что считали его первым среди слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что же! Мы пошли с ними… Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство… и пришли к полному убеждению, что они правы, что они действительно строят государство.

А. БАЛТИЙСКИЙ, генерал.

ПОНЯТЬ МНЕ ИХ (БОЛЬШЕВИКОВ) ТРУДНО… Но я считаюсь с интересами народа и твердо знаю: кто выступает против него, под любыми лозунгами и любыми фразами, – тот авантюрист. Правда, в конечном счете, всегда за народом, этому учит история… Мы с вами принадлежим к очень небольшой части населения, которая в силу разных обстоятельств руководила, направляла жизнь государства, вырабатывала политику. Причем в последние десятилетия делала это настолько скверно, что завела страну в военный и экономический тупик… Я подчиняюсь воле народа, он вправе иметь правительство, которое желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой Советской власти, но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю силы на благо горячо любимой Родины.

А. БРУСИЛОВ, генерал.

ЗАЛОГ ДЛЯ БУДУЩЕЙ РОССИИ Я ВИЖУ В ТОМ, что в ней у власти стоит самонадеянное, твердое и руководимое великим политическим идеалом (коммунистическим) правительство… Что мои надежды являются не совсем утопией, доказывает, что такие мои достойные бывшие сотрудники и сослуживцы, как генералы Брусилов, Балтийский, Добровольский, свои силы отдали новому правительству в Москве.

В. СУХОМЛИНОВ, генерал, бывший военный министр в царском правительстве, эмигрант.

БОЛЬШЕВИСТСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ТЕПЕРЬ СИЛЬНЕЕ, чем несколько месяцев назад… Крестьяне боятся, что любые другие партии, если им удастся восстановить старый режим, отнимут землю, которую дала крестьянам революция.

Д. ЛЛОЙД ДЖОРДЖ.

ОЧЕВИДНО, ЧТО ТЕПЕРЬ, КАК И ПРЕЖДЕ, англичане руководствуются в своих отношениях к России не сентиментальными отношениями и не симпатиями, а холодным прозаическим расчетом.

Князь А. ТРУБЕЦКОЙ.

ТЕПЕРЬ ВЫДВИГАЕТСЯ В БОЛЕЕ ГРУБОЙ и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии ради ее богатств и необходимости для Европы сырых материалов.

П. МИЛЮКОВ.

МЫ ОБРАЩАЕМСЯ С БОЛЬШЕВИСТСКИМ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ так, словно оно не является правительством. При старом режиме мы бы не высадились в Мурманске и Владивостоке без разрешения царя. Мы действуем, как во времена Французской революции, – захватывая Тулон и прилегающие места одно за другим.

Д. ЛЛОЙД ДЖОРДЖ.

ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ЧТО ПОЛИТИКА ЭТОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА (белого правительства Северной области) направлялась союзниками, вследствие чего оно в действительности лишь маскировало союзный протекторат. Это правительство пригласило на русский Север иностранные войска. И если бы по этому вопросу был проведен плебисцит среди населения, оно, несомненно, возвысило бы свой голос и твердо заявило: «Оставьте нас в покое». Эта война на севере России вдохновлялась главным образом Англией и являлась с ее стороны попыткой навязать свою волю русскому народу. Эта кампания была продолжением той политики, которую Англия проводила в Южной Африке, Египте, Месопотамии и в Индии.

У. РИЧАРДСОН, американский генерал.

НЕЖЕЛАНИЕ КРЕСТЬЯН СРАЖАТЬСЯ С БОЛЬШЕВИКАМИ… Всеобщего желания прогнать большевиков не существовало… Мы пришли к выводу, что Временному правительству (Северной области) предстоит приложить немало сил, чтобы поднять население на борьбу с теми, кто узурпировал власть в стране… Повсюду я искал сообщения о местном вожаке, который мог бы возглавить партизанское движение против большевиков, но безуспешно. Странно, что ни один встреченный мною русский не выказывал ни малейшего желания возглавить сопротивление врагу.

Э. АЙРОНСАЙД, английский генерал, командующий войсками интервентов на севере России.

Я ПОСТУПИЛ ДОБРОВОЛЬЦЕМ В СЕВЕРНОРУССКИЙ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД, будучи искренне уверен в том, что посылка этого отряда настоятельно необходима для того, чтобы можно было увести из России наши войска, доведенные до полного изнеможения ожесточенной борьбой в обстановке суровой полярной зимы… Как только я приехал в Архангельск – это было в конце мая, – у меня с первого же дня создалось такое впечатление, что политика, проводимая в России нашими властями, не соответствует официальным заявлениям…

Неожиданно для себя я увидел – теперь это известно всем и каждому в Англии, – что хваленая «лояльная русская армия» в значительной своей части состоит из взятых в плен большевиков, переодетых в английскую военную форму, готовых каждую минуту восстать… Далее я пришел к тому убеждению, что игрушечное правительство, посаженное нами в Архангельске, не пользуется ни доверием, ни симпатией со стороны населения и без поддержки английских штыков не могло бы просуществовать и часа.

ДЖ. ШЕРВУД-КЕЛЛИ, английский подполковник.

У НАС НЕ БЫЛО СТОЛКНОВЕНИЙ С РУССКИМИ В АРХАНГЕЛЬСКЕ, но до отъезда со мной произошел один неприятный случай. Выдающийся русский полковник, доблестно сражавшийся под началом союзников и хорошо мне знакомый, попросил разрешения встретиться со мной. Он был награжден британским орденом, которым очень гордился. И вот этот офицер вошел в мой кабинет и отдал мне честь. Затем он положил свой орден на стол, разделявший нас. За две минуты он высказал мне все, что думает о союзниках и их поведении. Потом снова отдал честь и вышел вон. Долго я сидел в полном молчании, глядя на отвергнутый орден, которым в свое время была отмечена беспримерная доблесть.

Э. АЙРОНСАЙД.

ВЧЕРА ПРИБЫЛ ГЕНЕРАЛ НОКС… Его душа озлоблена. Он сообщает мне грустные факты о русских. 200 000 комплектов обмундирования, которыми он их снабдил, были проданы за бесценок и частью попали к красным. Он считает совершенно бесполезным снабжать их чем бы то ни было.

М. ЖАНЕН, французский генерал.

БЫЛО БЫ ОШИБОЧНО ДУМАТЬ, ЧТО В ТЕЧЕНИЕ ВСЕГО ЭТОГО ГОДА мы сражались на фронтах задело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительна с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи…

У. ЧЕРЧИЛЛЬ.

ВЕРШИТЕЛИ ЕВРОПЕЙСКИХ СУДЕБ, по-видимому, восхищались своей собственной изобретательностью: они надеялись одним ударом убить и большевиков, и возможность возрождения сильной России. Положение вождей Белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны, на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи…

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ, великий князь.

КОЛЧАК ЕЛ… британский солдатский рацион.

Дж. УОРД, английский полковник.

НАДО ОТДАТЬ ДОЛЖНОЕ СОЮЗНИКАМ, вернее, англичанам. С того дня, как было решено вместе работать, мы от них ни в чем отказа не получали.

Г. ЧАПЛИН, белогвардейский капитан.

НЕСМОТРЯ НА ВСЕ ЗАВЕРЕНИЯ В ИСКРЕННЕМ ЖЕЛАНИИ организовать борьбу против большевиков, англичане смотрели на свое собственное присутствие в области как на оккупацию, вынужденную военными обстоятельствами… Все эти сибирские, новороссийские, архангельские и ревельские шашки нужны были в игре с большевиками. Каждый раз, когда шашки проявляли самостоятельность, они становились если не опасными, то, во всяком случае, стеснительными для британской политики.

В. МАРУШЕВСКИЙ, генерал.

17 (30) ИЮНЯ Я ИМЕЛ СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЙ и важный разговор с послом США Рутом и адмиралом Гленноном… Я оказался в положении, близком к кондотьеру.

А. КОЛЧАК.

ШАНСОВ ДЛЯ УДАЧНОГО НАСТУПЛЕНИЯ у армий Колчака практически нет. Они совершенно деморализованы постоянными отступлениями, у них практически не осталось мужества. Даже русский генеральный штаб в Омске признавал, что половину их войск нужно отвести в тыл для реорганизации. Сибирское наступление подходило к концу. Военное министерство уведомило меня, что не присылает больше снаряжения для солдат Колчака, поскольку нет надежды, что кто-нибудь из них достигнет Архангельска.

А. НОКС, английский генерал.

СОЮЗНОЕ ВОЕННОЕ КОМАНДОВАНИЕ ПРЕЗРИТЕЛЬНО ОТНОСИЛОСЬ к большевистскому движению и рассматривало его как ряд бесчинств, творимых дезорганизованными бандами. Однако факты говорят, что война велась против правительства русского народа. Омское правительство явно было правительством лишь меньшинства русского народа и никогда не пользовалось симпатиями широких кругов населения. Оно не обладало в действительности властью.

У. ГРЭВС, американский генерал.

СРЕДИ МНОГИХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ БЫЛ АДМИРАЛ КОЛЧАК, только что прибывший с Дальнего Востока, который, кстати сказать, он считает потерянным если не навсегда, то, по крайней мере, очень надолго. По мнению адмирала, на Дальнем Востоке две коалиции: англо-французская – доброжелательная и японо-американская – враждебная, причем притязания Америки весьма крупные, а Япония не брезгует ничем. Одним словом, экономическое завоевание Дальнего Востока идет полным темпом.

Н. БОЛДЫРЕВ, белогвардейский генерал.

С ФЕВРАЛЯ НАЧАЛСЯ ПОДВОЗ АНГЛИЙСКОГО СНАБЖЕНИЯ. Недостаток в боевом снабжении с тех пор мы испытывали редко. С марта по сентябрь 1919 г. мы получили от англичан 558 орудий, 12 танков, 1 685 522 снаряда и 160 млн. ружейных патронов. Санитарная часть улучшилась. Обмундирование же и снаряжение хотя и поступало в размерах больших, но далеко не удовлетворяло потребности фронтов (в тот же период мы получили 250 тысяч комплектов). Оно, кроме того, понемногу расхищалось на базе, невзирая на установление смертной казни за кражу предметов казенного вооружения и обмундирования, таяло в пути и, поступив, наконец, на фронт, пропадало во множестве, уносилось больными, ранеными, посыльными и дезертирами…

А. ДЕНИКИН.

ВОЕННАЯ ПОМОЩЬ ИНОСТРАНЦЕВ НЕ ТОЛЬКО НЕ ДОСТИГАЛА ЦЕЛИ, но даже принесла вред: всегда и всюду иностранцы оказывались врагами не только большевизма, но и всего русского; попытки образования собственных армий всюду терпели неудачи, объяснимые одними и теми же причинами: разлагающий тыл, реакционные элементы, контрразведка и т. п.; везде все антибольшевистские правительства оказались совершенно неспособными справиться с экономическими вопросами.

П. МИЛЮКОВ.

Глава вторая Лики советской эпохи

Эта глава – о советском человеке, представленном в девяти очерках и, соответственно, в разных личностях и разных судьбах. Здесь легендарный писатель, создавший в отечественной литературе классический образ героя-коммуниста, прототипом которого стал он сам, и рабочий, вчерашний крестьянин, имя которого дало название массовому трудовому движению, охватившему всю страну. Здесь московская школьница-комсомолка, чей самоотверженный подвиг вдохновлял миллионы бойцов в годы Великой Отечественной войны, и журналист, первым рассказавший об этой героине в газете «Правда». Здесь актер и певец, олимпийский чемпион и провинциальный музейщик.

Что объединяет их всех? Они – советские люди. Советским человеком стал и дореволюционный учёный, не покинувший Родину, когда возник перед ним такой роковой выбор, а верно служивший ей. Как и его дочь, замечательная советская художница-плакатистка.

В своё время говорили: «Мы родом из Октября». И в определенном смысле это верно. Однако, рожденный Октябрем, советский человек вместе с тем органически нёс в себе всё самое лучшее из великой духовности и нравственности тысячелетней России.

Справедливость и праведность коммунистического святого

Николай Островский

Советским святым назвал Николая Островского после встречи с ним потрясенный его подвигом французский писатель.

Что он имел в виду? Муки и страдания, переносимые этим человеком? Победу высочайшего духа над телом? Или веру коммуниста, которую ощутил как основу его великой победы?

Наверное, всё вместе.

Сам француз Андре Жид, как и многие другие иностранцы, рвавшиеся тогда поглядеть на Островского и поговорить с ним, в коммунизм не верил. Вернувшись из Советского Союза, написал скверную книжку. Однако скованный полной неподвижностью, абсолютно слепой человек, постоянно преодолевающий жесточайшие боли и, тем не менее, сохраняющий поразительный оптимизм, остался для него явлением сверхъестественного чуда – настоящим святым. Удостоил его наивысшим в христианском представлении сравнением, которое кому-то может показаться неправомерным либо кощунственным, но на самом деле, если вдуматься, глубоко оправданно. Сегодня нам особенно стоит в это вдуматься.

– Скажите, – спросил Николая Алексеевича незадолго до смерти корреспондент английской газеты, – если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить свое положение?

– Никогда! – был ответ.

И в однозначной твердости, с какой это было произнесено, сконцентрировались вся глубина и неколебимость самого главного его убеждения, его веры, надежды, любви.

Обратите внимание: про коммунизм в тот раз его спросили. А он сам не разбрасывается походя этим словом, наивысшим для него, не употребляет всуе (как истинный христианин – имя Бога). В «Как закалялась сталь» оно звучит совсем редко – например, в ключевом вопросе, с которым обращается к Артему, брату Павки, матрос Федор Жухрай:

«– Как ты, братишка, насчет большевистской партии и коммунистической идеи рассматриваешь?»

Далее, когда надо, Павка предпочтет говорить просто об идее, и для него-то понятно, какая она, а также что она – одна. Он и любимой Тоне, очень сильно любимой, но с которой приходится рвать, скажет так: «У тебя нашлась смелость полюбить рабочего, а полюбить идею не можешь».

И в знаменитом «Самое дорогое у человека – это жизнь…» после долгого поиска в черновиках откажется все-таки от первоначального варианта концовки: «… чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за идею коммунизма».

Он напишет: «борьбе за освобождение человечества».

Но освобождение – от чего?

Прочитав книгу, поняв, насколько можно, автора и его героя, попытайтесь сами ответить.

В моем понимании наиболее точный ответ: от несправедливости.

И тогда, если говорить о том, борьбе за что без сомнений стоит отдать жизнь, что есть в первую очередь и больше всего для Николая Островского и Павла Корчагина идея коммунизма, ответить надо будет так: справедливость.

К нему, этому слову, сегодня обычно присоединяют другое – социальная. Но, может быть, если о коммунизме, то лучше без такого как бы ограничения?

Справедливость во всем! Это – мечта народная от века, так неотступно и трепетно звучащая в прошедших сквозь время русских песнях, былинах, сказках.

А явление Христа, принятого потом всей ширью русской души? Разве не означало оно для униженных и оскорбленных знамения и обещания справедливости? Пускай хоть и не в этой, земной, жизни…

Но в этой тоже далеко не у каждого душа мирится с узакониваемой несправедливостью.

Из воспоминаний Д. Чернопыжского, школьного учителя Николая Островского: «… В Шепетовке было две школы: общественная гимназия и высшее начальное училище. В гимназии занимались только дети состоятельных родителей, потому что обучение там стоило дорого. Беднякам это было не под силу».

В главной книге Николая Островского с первых страниц остро передано именно духовное чувство униженности, бесправности и отверженности, возникающее у маленького еще по возрасту человека, судьбой поставленного в несправедливые условия существования. Он маленький лишь по возрасту, но не по самоощущению. И не столько Закон Божий как предмет, преподаваемый ему в училище, сколько, наверное, нечто изнутри самого себя поднимает в душе неосознанное и несформулированное, но с бесконечной горечью прочувствованное: как же это, если перед Богом все равны?

А то, что виновником несправедливого изгнания его из школы, положившего начало целой череде дальнейших несправедливостей, становится священник (кстати, у самого Островского в детстве было похожее), способно только усилить это чувство. Если праведная проповедь на словах оборачивается неправедностью на деле, веры в такую проповедь не может быть.

Есть в книге о Павле Корчагине характерный эпизод. Заспорили комсомольцы в железнодорожных мастерских – «братва мазутная» – о том, что привычка сильнее человека. Кто-то как пример привел курение. Втянули в спор и электрика Корчагина.

«Он сказал то, что думал:

– Человек управляет привычкой, а не наоборот. Иначе до чего же мы договоримся?»

Но… убедительный вдруг следует отпор. Да, да, весьма убедительный!

«Цветаев из угла крикнул:

– Слово со звоном. Это Корчагин любит. А вот если этот форс по шапке, то что же получается? Сам-то он курит? Курит. Знает, что куренье ни к чему? Знает. А вот бросить – гайка слаба. Недавно он в кружках «культуру насаждал». – И, меняя тон, Цветаев спросил с холодной насмешкой: – Пусть-ка он ответит нам, как у него с матом? Кто Павку знает, тот скажет: матершит редко, да метко. Проповедь читать легче, чем быть святым».

Это я от себя выделил последнюю фразу, но не сомневаюсь: Островский, когда писал, тоже мысленно ее выделял. Потому что в ней и за ней – очень многое и очень важное. Впрочем, давайте пока вспомним, что последовало дальше в той сцене:

«Наступило молчание. Резкость тона Цветаева неприятно подействовала на всех. Электрик ответил не сразу. Медленно вынул изо рта папироску, скомкал и негромко сказал:

– Я больше не курю.

Помолчав, добавил:

– Это я для себя и немного для Димки Цветаева. Грош цена тому, кто не сможет сломить дурной привычки. За мной остается ругань. Я, братва, не совсем поборол этот позор, но даже Димка признается, что редко слышит мою брань. Слову легче сорваться, чем закурить папиросу, вот почему не скажу сейчас, что и с тем покончил. Но я все-таки и ругань угроблю».

Оговорюсь, что в воспоминаниях шепетовского учителя Дмитрия Григорьевича Чернопыжского, на которые я уже ссылался, сказано: «… В ту пору некоторые ребята матерщинничали. От Островского же я никогда не слышал мата, в трудные минуты он только говорил:

– У, едят тебя мухи!»

Вполне вероятно, что и позднее школьных лет самому Островскому не приходилось преодолевать такую привычку, поскольку он ее не имел. Но он имел полное моральное право написать такую сцену, потому что на личном его счету были преодоления (не одно и не два!) куда серьезнее.

А ведь суть написанного в чем? Да, проповедь читать легче, нежели быть святым, это совершенно верно. Однако если уж ты читаешь другим проповедь (или, даже не говоря вслух, внутренне нечто высокое исповедуешь), то сделай над собой усилие, чего бы это тебе ни стоило, как бы трудно ни было, но – соответствуй. Стремись соответствовать!

Кто бы поверил слову Христа, не будь оно подтверждено его жизнью?

Кто бы пошел за коммунистами тогда, в революцию, не подкрепи они, лучшие из них, провозглашаемую веру собственным примером?

Вера в праведность и справедливость требует обеспечения собственным твоим делом, каждодневным поведением, твоими поступками. И если высота их, нравственная, духовная, будет близка к идеалу, тебя могут назвать святым, как назвал Островского писатель из Франции.

Островский в жизни и Корчагин в романе задачи стать святыми перед собой не ставят. Напрямую – конечно, нет! Да святые и вообще-то из лексикона, для того времени и тех людей ушедшего в прошлое. А идеал, как известно, в абсолюте недостижим.

Значит, не может быть абсолютной праведности и полной справедливости?

Но стремление, стремление к ним поднимает человека и общество! Не произнося столь высоких слов и даже, возможно, в мыслях их не имея, истинно исповедующий коммунистическую (равно – христианскую) веру делает над собой те усилия, которые его делают лучше, чище, выше.

Чем больше усилия, тем выше подъем. Духовный и нравственный подъем Павла Корчагина и Николая Островского идет от глубоко прочувствованной величайшей несправедливости к саможертвенности в борьбе с этим злом, как к высшему подвигу, каким, собственно, и становится их жизнь.

«Нет больше той любви, как если кто положит свою душу за други своя». Это христианская заповедь.

«Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Это говорит Корчагин в романе Островского.

И он, этот герой, как и создавший его писатель, не только так говорит. Они оба живут так! Ну, может, категоричное «ничто» – преувеличение, все-таки в жизни полностью личное от себя не оторвать, да полностью и не надо. Но вот то, что они могли, когда надо, подниматься над личным во имя общего, – это факт. И это стало наиболее убедительным доказательством истинности их веры.

Есть вера для храма и вера для жизни, вера для проповеди и для собственных поступков. Хорошо, когда то и другое совпадает. Но совпадает, как мы знаем, далеко не всегда.

Христос посоветовал богачу, «чтобы иметь жизнь вечную», раздать нищим свое богатство, и это записано в Евангелии. Однако многие ли имеющие богатство и вроде бы верующие в Святую книгу своей вере на деле следуют?

Коммунизм тоже предлагает коммунистам веру, следование которой в жизни невозможно без внутреннего напряжения и без усилий над собой. Заботиться не только о «моем», но и об общем, поступаться, если надо, «моим» и самоограничиваться ради общего – это нелегко. И общество, строившееся по коммунистической вере, требовало от людей определенного нравственного и духовного напряжения. Не потому ли многие возжелали иначе жить, что этого напряжения не хотели? Но к чему приводит «облегчение» духа и совести, мы теперь очень наглядно видим…

Конечно, нынешнее наступление против коммунизма, в какую бы фразеологию ни облекалось, по сути есть прорыв антидуховности и бессовестности. Деньги заменяют всё.

Где же в таком обществе место Николаю Островскому и его книгам?

Да, места им тут нет. Островский забыт. «Как закалялась сталь» не переиздается и в школах не изучается.

Но ведь это особая книга – величайший подвиг человеческого духа!

Вот свидетельство поэта Николая Тихонова во время войны: «Как закалялась сталь» сделалась «своего рода Евангелием… Ее читают и перечитывают во всех ротах и батальонах…»

В записной книжке Зои Космодемьянской – выдержки из «Как закалялась сталь». Эта книга формирует будущую героиню.

Мать Олега Кошевого вспоминала, что книга Островского всегда была у ее сына под рукой. Она стояла так, чтобы в любой момент ее можно было снять с полки, «если потребуется зарядка».

Вот оно! Значит, в книге есть то напряжение, от которого люди духовно заряжались, воспринимая огромную внутреннюю силу, необходимую для преодоления самого невероятного и для свершения, казалось бы, невозможного. Без преувеличения можно сказать, что поколение Великой Отечественной, поколение победителей было воспитано на этой книге.

А особость ее проистекает, кроме всего прочего, из неразрывной соединенности автора и героя.

И книгу Островского – конечно же, художественное произведение талантливого писателя – делает стократ более мощной вот эта реальность судьбы ее героя, в основе которой, мы знаем, не менее драматическая и героическая реальная судьба самого автора.

Да какое там «не менее», если на многих страницах его жизни даже более! И это мы тоже должны знать.

Самый, может быть, пронизывающий эпизод в «Как закалялась сталь» – прокладка комсомольцами железнодорожной ветки от станции Боярка к Киеву, чтобы дать городу дрова. Работа на пределе сил, дожди, а потом и морозы. Леденящий холод. В романе Рита Устинович присыпает Корчагину теплую куртку, а Федор Жухрай дарит валенки, и автор заставляет Павла это принять. А в жизни? Читаю о Боярке у Д. Чернопыжского: «Островский простудился, что называется, капитально. Узнав об этом, Дмитрий (брат. – В. К.) прислал ему валенки. Вы думаете, Николай надел их? Как бы не так! Он наотрез отказался и вернул их брату. Больше того, Николай обиделся – это ударило по его самолюбию: у других ведь валенок не было, что он, слабее ребят?»

Или еще. Из письма Островского Анне Караваевой, главному редактору журнала «Молодая гвардия», когда первый его роман готовился здесь к печати: «Ты пишешь, что „много болезней“, а Корчагина ведь резали девять раз, мною же записано три, и все же я чувствую, что это много». Не преувеличивал он по сравнению с реальностью, а даже где-то приуменьшал. Беспокоился (в том же письме А. Караваевой): «Вообще же автобиографическая повесть мучительно трудная вещь. Ведь тысячи могут указать пальцем и произнести: „Ты создал сверхгероя, которого в жизни вообще не бывает“, и если под этим героем кое-кто подразумевается, то можно себе представить переживания автора».

Переживания связаны с тем, что он-то знал: его «сверхгерой» – реальность, но поверят ли читающие? Убедит ли их (опять цитирую его письмо А. Караваевой) «показ одного из большевиков, Павла Корчагина, и его товарищей такими, какими они были на самом деле, без выкрутасов»?

Убедил! Потому что настоящее не может не убедить. А он был настоящим не только в жизни своей, но и в том творчестве, которое стало последним партийным его заданием самому себе, последним и, наверное, самым трудным его жизненным преодолением. Во всех своих предыдущих занятиях далекий от литературы молодой человек, как и его герой – кочегар, электромонтер, боец, комсомольский и партийный работник, – в двадцать лет (!) ставший инвалидом, отдавая всего себя служению великой идее, он создает книгу, равных которой по силе воздействия в мировой литературе немного.

Потому что она – больше, чем литература.

И критики, литературоведы, исследователи-профессионалы будут биться над разгадкой силы ее воздействия. Написанная непрофессионалом, она явила в авторе нечто гораздо большее, нежели обыкновенное писательское умение, и заставила буржуазных журналистов, когда первый перевод «Как закалялась сталь» появляется в Англии, признать: «Он в определенном смысле гений».

А один из лучших советских литературоведов об этом же, по-моему, достаточно точно написал так: «Он выплеснул себя в проповедь, которая проняла миллионы».

Выплеснул себя… Было что выплеснуть, и он сделал это предельно искренне, серьезно, с максимальным душевным и духовным напряжением. Без капли лжи и малейшей фальши. По-настоящему. Как и жил.

Тиражи книги уже очень скоро достигли миллионов экземпляров. Книга утверждала справедливость человеческих отношений и праведность в человеке.

Он года не дожил до возраста Христа. Завершил свой подвиг, когда было ему всего тридцать два.

Товарищ Стаханов

Алексей Стаханов

Есть имена, олицетворяющие собой целую эпоху. Таково имя Алексея Стаханова. О том, что совершил простой шахтер Донбасса Алексей Григорьевич Стаханов, знала в свое время не только вся наша страна – знал мир.

Я написал «простой», и это было действительно так, поскольку до той исторической ночи с 30 на 31 августа 1935 года он, забойщик шахты «Центральная-Ирмино» в горняцком городе Кадиевка, ничем особенным не выделялся среди своих товарищей.

Но в эту ночь он совершил то, что, казалось, было абсолютно невозможным: за одну смену добыл отбойным молотком 102 тонны угля, перекрыв норму выработки в 14 раз! Мало кому до тех пор известный рабочий установил мировой рекорд производительности труда. И вскоре имя его облетит Советскую страну от края до края, дав название движению поистине великому – стахановскому движению.

А вот в сегодняшней России это движение и его родоначальник забыты. Справедливо ли? Случайно?

Нет, конечно же, не случайно! Расскажу сейчас об одном эпизоде, который на многое раскрывает глаза. Когда горбачевская «перестройка», набирая все большие обороты, стала поворачивать в неожиданную для многих сторону, когда начали все яснее проявляться фальшь и коварная обманность провозглашенного лозунга «Больше демократии, больше социализма!», главным редактором к нам в «Правду, вместо испытанного и твердого коммуниста Виктора Григорьевича Афанасьева, был прислан Иван Фролов – верный помощник Горбачева и Александра Н. Яковлева. Так вот, курс, который ему поручено было проводить, стал вполне очевиден после этого происшедшего вскоре эпизода.

А случилось вот что. В отсутствие Фролова газета напечатала очерк об Алексее Стаханове. К этому времени уже развернулась вовсю на телевидении и в «демократической» прессе кампания по «разоблачению» советского прошлого, под уничтожающие колеса которой попал и Стаханов, ушедший из жизни в 1977 году. Мы, то есть большинство правдистов, намерены были защищать нашу историю и ее героев, однако Иван Тимофеевич, как оказалось, имел совсем другое задание. Вдобавок по возвращении из зарубежной поездки он, видимо, получил за этот очерк основательный выговор от одного из своих патронов, поскольку учиненный им самим скандал в редакции был поистине грандиозен.

– Вы думаете, что делаете? – кричал новый главный, чуть не топая ногами и потрясая номером газеты.

Что ж, мы поняли, почему возмущается ставленник Горбачева. Рад он был бы другому: если бы вместо этого очерка напечатали «разоблачительный» материал о Стаханове. Кстати, очередной такой материал и не замедлил появиться (как отклик на публикацию в «консервативной» «Правде»!) – на первой странице быстро желтевшей и уже откровенно антисоветской к тому времени так называемой «Комсомолки».

Да, уничтожение социализма в нашей стране и Советского Союза, который был добит в Беловежской Пуще, началось с уничтожения советских символов. А Стаханов, безусловно, принадлежит к самым выдающимся из них.

Послушаем Алексея Григорьевича про начало его жизни: «Я был сыном бедного крестьянина из деревни Луговая Ливенского уезда Орловской губернии. Мы имели клочок земли в четыре десятины, а семья – пять ртов (отец с матерью да нас, ребят, трое). В детстве не помню ни одного светлого дня…»

Отца Стаханова в 1914 году забрали на фронт, и домой он вернулся лишь в 1919-м. В одиннадцать лет Алексей уже вынужден был работать подпаском, чтобы хоть как-то подсоблять матери и двум сестрам. Затем батрачил у кулака, надеясь купить гнедого коня. Больше года кулак удерживал из заработка парня деньги за гнедого, а потом выгнал, не вернув денег и не дав обещанного коня.

А ведь конь был заветнейшей мечтой всех безлошадных крестьян и его, Алексея, – тоже. Я почувствовал это из рассказа самого Стаханова, когда встретился с ним. Произошла та встреча уже в 1971 году, то есть много лет спустя после громкого его рекорда, – в городе Торезе Донецкой области, где 65-летний горняк работал помощником главного инженера в шахтоуправлении № 2-43 комбината «Торезантрацит». Понятное дело, направлялся я к нему, чтобы поговорить в первую очередь, как всё тогда начиналось. Спросил, что привело его на шахту. И он сразу вспомнил давнюю мечту свою, сказав заметно дрогнувшим голосом:

– Знаете, честно говоря, я же на шахту приехал, чтобы… подзаработать на коня. К этому все мысли сводились. Подзаработав, собирался вернуться обратно в деревню. Да вот получилось иначе…

Как получилось – это и есть самое главное в его судьбе, крепко соединившейся с трудной, но героической судьбой Советской страны в предвоенные 30-е годы. Страна продолжала строить новую жизнь. Однако многим было понятно: война обязательно будет.

Сталин верно сказал в начале 30-х: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Обратите внимание: это было сказано в 1931 году. Ровно за 10 лет до 1941-го. «Время, вперед!» – таким стал главный призыв пятилеток индустриализации, когда небывалыми темпами создается экономическое и оборонное могущество державы.

Ускорить время, обогнав привычный календарный ритм, – с такой мыслью (а уже не о заветном коне) идет на свой рекорд Алексей Стаханов. Он сам говорил мне:

– На перекрытие плана шел уже другой человек, с иным сознанием…

В чем изменилось оно? Кто его изменил? Газета «Правда», главная газета страны, которая первой сообщила в короткой оперативной заметке о неслыханном достижении кадиевского забойщика товарища Стаханова, потом в развернутых материалах специального корреспондента назовет и еще одно имя – парторга шахты Константина Петрова. Он, как расскажет «Правда», светил своей лампой Стаханову в ту ночь в забое.

И верно, так было. По-своему, согласитесь, тоже символично.

– Однако суть не только в этом, – покачав головой, добавит Алексей Григорьевич, когда вспомню я в нашей беседе эту интересную подробность из газеты. – Парторг, можно сказать, душу мне осветил – вот что главное. Он, Константин Григорьевич Петров, и другие коммунисты помогли малограмотному парню из орловской деревни совсем по-другому увидеть цель и смысл жизни! А то, что лампой он светил, когда заступил я на ударную смену, – так всё это стало уже результатом большой подготовительной работы…

За это, между прочим, и цеплялись «разоблачители»: дескать, всё было подготовлено и организовано. По приказу сверху. А никакой, мол, особой заслуги самого Стаханова просто не было.

Подготовлено и организовано? Да! И в этом был стратегический замысел парторга шахты, решившего на деле проверить и показать, что же конкретно может дать новая, с двумя крепильщиками, организация труда. Однако Стаханову предстояло проявить не только физическую силу и выносливость, но и самое совершенное владение новой для того времени техникой – отбойным молотком.

Сначала-то у него не очень с этим получалось. А вот теперь, пройдя курсы забойщиков, изучив механизм до тонкости, он уверенно пошел на достижение рекордной производительности труда.

«Молоток играл в руках, глубоко врезаясь в пласт и отваливая глыбы угля, – расскажет он после журналисту „Правды“ о той незабываемой ночи и о своих ощущениях. – Незаметно, в напряженном, но бодром и радостном труде прошли 5 часов 45 минут… Когда труд в удовольствие – не чувствуешь усталости. Казалось, я мог согнать лаву еще раз, если бы хватило леса. Но крепить уже нечем было. Да и время смены истекало. Вслед за гружёной партией мы направились к стволу…»

Может быть, журналист здесь что-то приукрасил за шахтера? Если так, то лишь в словах. Но, уверен, не в чувствах рабочего, преобладающим из которых, несомненно, была радость. И рождена была она не только уверенным овладением техникой, но и чем-то гораздо большим. «Труд в удовольствие» – это труд не для «хозяина», который его присвоит, а для страны, где ты сам хозяин. Вот сознание этого, по-ленински утверждавшееся в рабочих людях партией коммунистов, и поднимало радостное чувство: «Мой труд вливается в труд моей республики».

Помню, рассказывала мне старейшая советская журналистка Елена Николаевна Микулина, много писавшая об ударниках и стахановцах, как в 1929-м ее, совсем юную тогда, поразило небывалое. При обсуждении только что напечатанной в «Правде» статьи Ленина «Как организовать соревнование» на заводе сельскохозяйственного машиностроения в Люберцах рабочие (нашлись же такие!) сами предлагали снизить расценки, считая их завышенными. Вот подобные жизненные факты и стали знамением совсем нового отношения труженика к труду, человека к обществу и, соответственно, общества – к человеку.

Сколько угодно можно злобствовать нынче, поливая грязью то время и тех людей, доказывая, будто не было никакого трудового энтузиазма, а лишь один сплошной ГУЛАГ. Реальные дела Стаханова и стахановцев убедительно опровергают это! Девять тысяч новых предприятий, созданных в стране за десять предвоенных лет, – вот реальность, которая опровергает выдумки и ложь (сравните, а что создано почти за пятнадцать лет в «новой» России?). В конце концов, опровергает Великая Победа, которой не могло бы быть, если бы не было того массового трудового энтузиазма стахановцев. Именно массового! Важнейшую роль этого вынужден будет признать во время войны даже самый главный враг нашей страны. «И было бы глупо высмеивать стахановское движение, – скажет Гитлер. – Вооружение Красной Армии – наилучшее доказательство того, что с помощью этого движения удалось добиться необычайно больших успехов в деле воспитания русских рабочих с их особым складом ума и души».

Как развернулись события вслед за рекордом Алексея на родной его шахте «Центральная-Ирмино»? Шахтпартком уже утром принимает постановление, в котором записан важный пункт: «Всем участкам посменно проработать опыт Стаханова».

Всё так и происходит! Уже в ночь с 3 на 4 сентября, работая по новому методу, партгрупорг участка «Никанор-Восток» Мирон Дюканов перекрыл рекорд Стаханова – вырубил 115 тонн угля. А 5 сентября мировой рекорд добычи угля переходит к комсомольцу Дмитрию Концедалову: его результат – 125 тонн. Значит, рекорды – не случайность. Значит, такие высокие показатели доступны не одному, а многим. И 7 сентября партком шахты обсуждает вопрос о переводе на новые методы работы уже всего коллектива участка «Никанор-Восток».

А Стаханов тем временем не собирается сдавать свои позиции. Он устанавливает 9 сентября новый рекорд – 175 тонн угля за смену. Затем третий – 227 тонн и четвертый – 340, чем снова и снова подтверждает незаурядное свое рабочее мастерство.

Однако начатое им движение очень скоро пойдет дальше родной шахты и даже значительно дальше всего Донбасса. Шире всей угольной промышленности! На Всесоюзное совещание стахановцев, которое соберется в Москве в ноябре того же 1935 года, приедут уже более трех тысяч человек со всей страны, представляя многие промышленные отрасли. Вслед за самим Стахановым, который выступит первым, здесь в течение четырех дней будут говорить с трибуны Петр Кривонос – железнодорожный машинист, Александр Бусыгин – кузнец недавно построенного (всего за восемнадцать месяцев!) Горьковского автозавода, ивановская ткачиха Дуся Виноградова, московский обувщик Николай Сметании и другие рабочие самых разных профессий.

В заключение выступит Сталин. Он скажет о том, что стахановское движение войдет в историю социалистического строительства как одна из самых славных ее страниц. И о том, что движение это выражает новый этап социалистического соревнования, связанный с овладением новой техникой. А говоря о корнях, истоках стахановского движения, подчеркнет: «Люди работают у нас не на эксплуататоров, не для обогащения тунеядцев, а на себя, на свой класс, на свое, советское общество, где у власти стоят лучшие люди рабочего класса. Поэтому-то труд имеет у нас общественное значение, он является делом чести и славы».

Ну а что теперь? Мы во многом вернулись назад, в достахановское, досоветское время. И уже невозможно по-сталински сказать, что труд у нас – дело чести и славы, дело доблести и геройства. Не рабочий – герой этого времени, да и вообще не труженик. Герой тот, у кого самые большие деньги. А как они приобретены, вроде бы не имеет значения. Мало того, какой-нибудь Фридман, Чубайс или Абрамович может нагло заявить: «Я заработал в этом году…» Он – заработал!

Перефразируя Сталина, скажем: люди работают у нас нынче на эксплуататоров, для обогащения тунеядцев. Причем истинно трудящихся не только обкрадывают – им могут месяцами даже совсем ничего не платить! И скажите, когда последний раз вы видели на телеэкране рабочего или крестьянина? Воров и бандитов – пожалуйста, а человек честного труда им не интересен. Так что не ему почести, не о нем песни и фильмы, не его праздники отмечает не его государство.

Я пишу эти строки вечером 3 января 2006 года. Сто лет назад именно в этот день родился Алексей Стаханов. В предновогоднем номере «Правды» я уже сказал, что он даже в дате своего появления на свет словно обогнал время. Ведь по старому стилю это был 1905 год, 21 декабря, а вот после Великой Октябрьской социалистической революции годом его рождения стал 1906-й. Вон как сразу рванул вперед!

Весь день его юбилея, с утра до вечера, отслеживал я по всем телеканалам, упомянут ли Стаханова хотя бы словом. Нет, не упомянули. Также, как не упомянули в конце августа минувшего года про семидесятилетие его трудового подвига.

Но вот вышла книга, которая сейчас передо мной, – замечательная книга, приуроченная, как я понимаю, специально к этим двум юбилеям. Называется «Алексей Стаханов. Взлет и забвение». Подарил ее мне автор – Петр Михайлович Лень. Сам профессиональный горняк, а затем журналист, он определил для себя главной целью жизни в последние годы восстановление памяти о Стаханове. Массу интереснейшего материала собрал и обобщил в своей книге, изданной усилиями таких же, как он, подвижников!

Хотя, откровенно говоря, две из первых страниц меня сильно смутили. Это – письмо президенту России с предложением отметить на государственном уровне 100 лет со дня рождения Героя Социалистического Труда Алексея Григорьевича Стаханова и 70 лет установления им мирового рекорда по добыче угля.

Датировано 20-м июня 2005 года. Подписано несколькими депутатами Государственной думы, среди которых уважаемые имена. Однако разве не ясно было всем им уже тогда, что обращение такое обречено на полный провал?

Рыночная экономика, а четче говоря – капитализм, не приемлет героев социализма.

Шахтерские гимны сейчас не слагают, Шахтерские песни уже не поют, В горняцком Стаханове шахты закрыли, Вчерашние шахтеры лишь плачут и пьют.

В таких бесхитростных, но трагических строках излил боль своей души Виталий Григорьевич Чистяков – ветеран города Стаханова, что в Луганской области на Украине. Бывшая Кадиевка, где родился стахановский рекорд, – это единственный город на планете, получивший имя рабочего человека. А сейчас здесь нет уже ни одной работающей шахты.

Стихи я взял из упомянутой книги Петра Леня. В ней, надо сказать, Стаханов – не только символ: живой человек! С человеческими слабостями, с личной жизнью, с драмой невероятного взлета и последующего груза огромной славы, в чем-то надломившей его. Однако сквозь всё это светится главное – красота человека, жившего не для себя одного.

«К нему, как в скорую помощь, обращались за помощью. Помогал людям. Никому не отказывал, добивался справедливости». Это из воспоминаний жены его сына. И подобных много, очень много! О времени, когда учился в Промакадемии, когда был во время войны начальником шахты в Караганде, о годах работы в угольном наркомате, а потом в министерстве.

Законом жизни для него, как и для многих в Советской стране, стало: «Человек человеку – друг, товарищ и брат» (а не волк, как проповедуется сегодня). И еще: «Сперва думай о Родине, а потом о себе». Отдавать для Стаханова и настоящих стахановцев было куда приятнее, чем брать.

И не может быть, скажу в заключение, чтобы реальность таких людей, живших на земле, осталась бесследной, навсегда ушла. Да, наверное, Стаханов и стахановцы самим явлением своим опередили время. Но я уверен: их время для нашей страны (да и для всего человечества!) – не прошлое, а будущее.

Драпировке не подлежит

Среди знаковых событий Великой Отечественной войны, определивших советскую Победу, своё историческое место – большое, важное, совершенно особенное! – принадлежит тому, что произошло на Красной площади нашей столицы заснеженным утром 7 ноября 1941 года, ровно 65 лет назад.

Да, вот уже шесть с половиной десятилетий прошло, а мы помним. И не забудем никогда. Но все ли помнят и всё ли? Что стараются забыть и почему? Зачем сегодня подделывают, маскируют, драпируют для народа историческую память?

С Мавзолея Ленина войска Красной Армии приветствовал Сталин.

Так что же произошло в тот снежный и морозный ноябрьский день на главной площади советской столицы?

Военный парад. Казалось бы, не битва, в которой решалась судьба войны. Но в том-то и дело, что по влиянию своему на весь дальнейший ход Великой Отечественной парад этот действительно вполне сравним с крупнейшими, судьбоносными сражениями.

Да он по сути и был сражением. Сражением духа! И стал победой советского духа, потрясшей весь мир и предзнаменовавшей конечную нашу Победу в мае 1945-го.

А ведь до нее было еще так далеко, и враг оказался у самого сердца Родины, когда наступил этот день – день главного праздника Советской страны. Такой праздник надо было отметить? Он был отмечен. Достойно. Величественно. Вдохновляюще.

Вот как писала «Правда» в номере от 8 ноября 1941 года:

«В суровой и строгой обстановке праздновала Москва 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Над нашей землей полыхает пожар гигантской войны, зажженной немецкими захватчиками. Гитлеровские орды озверело рвутся к сердцу нашей Родины – к Москве. Враг напрягает все силы, чтобы захватить наш город до наступления зимы, ибо зима не сулит ему ничего хорошего.

В приказах по немецкой армии был назначен срок вступления фашистских войск в Москву – 16 октября. Красная Армия сорвала планы фашистской банды. Зарвавшийся правитель Германии назначил следующим сроком 7 ноября. В этот день он хвастливо обещал устроить парад фашистских вояк на Красной площади в Москве. Но сие зависело не только от желаний чванливых гитлеровских генералов. В день 24-й годовщины Великого Октября фашистские орды были так же далеко от Москвы, как и во время назначенного ими первого срока вступления в столицу.

7 ноября на Красной площади в Москве состоялся традиционный парад войск Красной Армии. Перед гранитными трибунами, как и всегда в этот торжественный день, выстроились вооруженные силы советского народа. И, как всегда, на трибуне ленинского Мавзолея стоял Сталин».

Это было поистине ключевым – КАК ВСЕГДА! Что оно означало? Незыблемость красного праздника. Незыблемость советской традиции. Незыблемость завоеваний Великого Октября, которые враг хотел отнять у нашего народа. Недаром же Гитлер, еще только начиная войну против нас, запланировал победоносный свой парад в Москве не на какой-то другой день, а именно на этот. И это, если бы осуществилось, должно было символизировать победу фашизма над коммунизмом.

Нынче потерявшие память хотят чуть ли не законодательно приравнять коммунизм к фашизму, вынося такой вопрос в Парламентскую ассамблею Совета Европы. А тогда Европа, как и весь мир, с надеждой смотрела на страну, руководимую коммунистами, на страну Октября. В том же праздничном номере «Правды», который я цитировал, напечатаны стихи выдающегося французского поэта Жана Ришара Блока в переводе Павла Антокольского. Они называются «Октябрь 1941 года», и есть в них такие строки:

Удар направлен в сердце огневое, Но сердце крепче, нежели удар. Пускай враги под самою Москвою, Но там, на Красной площади, глумясь, Не примет Гитлер гнусного парада… И через много лет, когда-нибудь Октябрь двадцать четвертый будет назван Славнейшим и прекраснейшим из всех. Так будет. Это скажут наши внуки.

Поэт не ошибся. Именно так было в течение полувека после того дня и, я думаю, так обязательно будет.

Но теперь о Великой Октябрьской революции в связи с тем парадом не говорят.

За последние годы произведено много чудовищных операций над нашей историей. К ним относится и операция «Парад 41-го года».

Может быть, кто-то из тех, кто придумал ее, даже удостоился большой награды от нынешней власти. Они ведь соревнуются между собой, кто хитрее и ловчее что-нибудь изобретет в борьбе против революционного и советского нашего прошлого.

Известно, например, что Чубайс предложил сделать 7 ноября «Днем согласия и примирения». Но потом нашелся еще более изобретательный: пусть лучше согласие, примирение и народное единство празднуются 4 ноября – вроде и недалеко от 7-го (а народ уже привык в ноябре праздновать), однако повод совсем другой, и о революции можно не поминать вовсе. А выгнали 4-го в 1612 году поляков из Москвы или нет, это можно как-нибудь и подретушировать, задрапировать. Не всяк разберется.

Я вам напомню: ведь в ельцинском законе 1995 года, устанавливавшем Дни воинской славы, 7 ноября значилось как День освобождения Москвы от польских интервентов! То есть сперва таким образом намеревались вытеснить память об Октябре в этот день. А после возник иной вариант – и освобождение Москвы «перенесли». Видите, как беззастенчиво манипулируют историческими фактами?

Но вернёмся к параду. О нем, как и об Октябрьской революции, власть, конечно, тоже могла бы не поминать. Только с чем тогда она останется? На что в советской истории опираться будет? Нет, ей нужны и парад, и Сталинград, и оборона Ленинграда – но без Ленина, без Сталина, без Октября. И вот, что касается парада, решение найдено.

Простое, надо сказать, решение. Состоит оно в том, что каждая очередная годовщина легендарного парада публично отмечается, что возложено на московские власти (или сами они взяли это на себя), однако про то, чему парад был посвящен, не говорится ни слова!

Странновато с точки зрения здравого смысла? Еще бы. Но, как ни удивительно, дело пошло.

Вот передо мной «Московский ветеран» – газета Московского городского совета ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов, издаваемая при поддержке Комитета общественных связей Москвы. Номер годичной давности, где подробно повествуется о торжествах, как здесь сказано, посвященных 64-й годовщине исторического парада 7 ноября 1941 года. Тщетно искать и в этом большом материале, и во всем номере рассказа или хотя бы более-менее внятного упоминания о событии, в честь которого проводился парад.

Да, он сам стал великим событием, вошедшим в историю. Однако революция, которая ему предшествовала, в честь которой он состоялся и которую он защищал, – событие еще более великое. Ее масштабы и ее значение в судьбе нашей Родины неизмеримо больше, если вообще уместно тут какое-то сравнение. Во всяком случае, бесспорный факт состоит в том, что именно Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года 24-й своей годовщиной определила проведение парада 7 ноября 1941-го. Так можно ли забывать об этом? Можно ли об этом молчать?

Еще живы, слава богу, героические участники незабываемого парада. И торжества, которые 7 ноября проводят в последнее время власти Москвы, не обходятся без них. Телевидение показывает сюжеты с их участием – интервью накануне и в день годовщины, возложение венков к памятникам, прохождение по Красной площади.

«Казалось бы, и хорошо, – пишет нам в редакцию москвичка О. Д. Чабаненко, ветеран труда, член КПРФ. – Но почему у меня (и не только!) от этих картин, так же как от празднования на Красной площади 9 Мая, остается в целом удручающее впечатление? Объясню. Дело в том, что уж очень бросается в глаза, как обыгрывают всё в своих целях современные вершители наших судеб, как стараются они спрятать и замолчать то, что им „невыгодно“, что неприемлемо для них.

Несмотря на все эти красочные шоу, тягостно видеть задрапированный Мавзолей В. И. Ленина, с трибуны которого И. В. Сталин обращался к воинам Красной Армии в 1941-м и к подножию которого они победителями швыряли фашистские штандарты в 1945-м. Старых, в большинстве больных людей наряжают в красноармейскую форму и предоставляют возможность маршировать перед теми, кто ликвидировал результаты Великой Победы и Великого Октября. Причем делается вид, будто это – чествование победителей, хотя на самом деле – издевательство над обобранными и униженными стариками. Неужели они, участвующие в этом, не понимают, что их просто грубо используют?

И еще: ведь здесь ни словом не говорится о партии коммунистов, партии Ленина, которая привела наш народ к Победе, никогда не произносится имя Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина. Разве это не издевательство над историей? И разве может любой честный человек воспринимать такое без боли и возмущения?»

Подобных писем много, и их авторов нетрудно понять. У меня до сих пор щемит сердце, когда перечитываю строки своего давнего товарища и коллеги рязанца Геннадия Карпушкина, который был танкистом во время войны. Написал он мне это, впервые увидев во время празднования Дня Победы, что имя Ленина на Мавзолее тщательно задрапировано еловыми ветками, тканью и чем-то еще. «Надо же, какая подлость!» – не удержался обычно скупой на эмоции Геннадий Васильевич. А потом с острой болью поведал, что и на встрече ветеранов части, где он был, воинские гвардейские знамена устроители встречи постарались расположить так, чтобы портрета Ленина на них не было видно.

Кто же они, эти устроители? Наверное, те, кто у руководства ветеранской организации. О них разговор особый. Не знаю, прямо даются им такие указания на сей счет или, зная политическую конъюнктуру, сами проявляют инициативу, но «необходимая линия» во время публичных мероприятий, которые они организуют, обычно проводится четко. То есть они твердо знают, какие портреты можно выставить, а какие нельзя, о чем говорить позволено, а о чем – ни в коем случае.

Это учитывается и в печатных изданиях. Например, я уже упоминал газету «Московский ветеран». Так вот как написала она в связи с прошлогодним торжеством в честь парада 1941 года о руководителе Московского городского совета ветеранов: «Дважды Герой Социалистического Труда Владимир Иванович Долгих воевал под Москвой семнадцатилетним пареньком в составе сибирских дивизий. В мирной жизни прошел путь от инженера до директора крупнейшего завода».

Верно, воевал. Под Москвой. Семнадцатилетним. В сибирской дивизии. Только вот путь его в мирной жизни авторы репортажа существенно подсократили. И не по случайной, конечно, ошибке, а вполне сознательно. Предпочли остановиться на должности директора завода, опустив, что был всё-таки после этого Владимир Иванович не только первым секретарем Красноярского крайкома КПСС, но и много лет секретарем ЦК КПСС, кандидатом в члены Политбюро.

Почему подсократили? Думаю, ясно. О КПСС, да тем более о том, что был в этой партии одним из руководителей, лучше не говорить. Так принято. Драпировка.

Большой вопрос, что же искренне думают и чувствуют в связи со всем этим сами руководители ветеранских организаций. Конечно, они, как и вообще ветераны, люди разные. Кто-то «новые правила» принял, что называется, всей душой. Но многие, я уверен, внутренне возмущаются. А некоторые, как я заметил, сильно нервничают, когда заводишь с ними разговор на эту тему. Нервничают, поскольку знают правду и прекрасно понимают вопиющую несправедливость установленных умолчаний.

Что ж, в таком же сложном положении Владимир Иванович Долгих. И всё-таки я глубоко уважаю его. Он не стесняется называть советское время великим, с возмущением говорит об отмене праздника 7 ноября, гневно осуждает попытки «обновить» святое Знамя Победы, сняв с него серп и молот.

А особенно возросло мое уважение к этому человеку после его выступления на Всемирном русском народном соборе в прошлом году. Собор был посвящен истокам Победы, 60-летие которой отмечалось, и с трибуны назывались разные факторы, приведшие к победоносному для нас окончанию Великой Отечественной войны.

Кроме одного. Причем опять-таки, конечно, не случайно.

И когда слово предоставили Владимиру Долгих, он сказал об этом прямо и нелицеприятно. Сказал, что решающая роль в достижении Победы принадлежала Коммунистической партии во главе с И. В. Сталиным, которая стала главной идеологической и организующей силой народа, а потом обстоятельно и убедительно это обосновал.

Зал ему бурно аплодировал. Президиум – не очень. Но, по-моему, это его не расстроило. Он совершил поступок. Он сказал правду.

Для участников парада этот день по-прежнему праздник, поскольку никому не дано перечеркнуть советскую эпоху.

Он первым рассказал о «Тане» – Зое Космодемьянской

Пётр Лидов

Шестьдесят лет назад, 27 января 1942 года, в «Правде» был напечатан очерк «Таня» – о героической гибели в подмосковной деревне Петрищево девушки-партизанки, назвавшей себя на допросе Татьяной. Не жившим в то время трудно даже представить, с какой потрясающей силой прозвучал тогда этот газетный материал. Утверждаю как свидетель: за все последующие годы немногие из журналистских выступлений могли сравниться с ним по воздействию на читателей.

А меньше чем через месяц, 18 февраля в «Правде» появился очерк «Кто была Таня». Вся страна и весь мир узнали ее настоящее имя – Зоя Космодемьянская, школьница из Москвы.

Под обоими очерками была одна подпись: П. Лидов.

Он, автор газетных работ, ставших в полном смысле слова историческими, заслуживает, чтобы о нем знали и помнили – как и о бессмертной его героине.

В отделе кадров «Правды» хранится личное дело Петра Александровича Лидова. Жива вдова Галина Яковлевна, тоже много лет проработавшая в «Правде», ей 93-й год, но память до сих пор хорошая. Есть дочери – Светлана и Наталья. Остались его письма, дневники, записные книжки. А товарищи по работе и войне успели опубликовать ряд воспоминаний о пережитом вместе с ним. Так что мой рассказ будет строго документальным.

Годом рождения его значится 1906-й, местом рождения – Харьков. Но родителей своих он не знал. В автобиографии пишет: «Воспитывался первое время в приюте в Харькове и в колонии для подкидышей в с. Липцы Харьковской губернии. Из колонии был взят на воспитание и усыновлен профессором химии Харьковского технологического института А. П. Лидовым».

Вот каким образом он получил фамилию и отчество.

В семье профессора и его жены-врача, у которых недавно умер свой ребенок, его очень любили. Однако в 1919-м приемный отец умирает, и мальчику приходится идти на работы по найму – на спичечную фабрику, на телефонную станцию технологического института, а с 1920 года он – курьер в Харьковском губкоме партии. Здесь вступил в комсомол, и здесь же произошло еще одно, не менее важное для дальнейшей его жизни событие.

Об этом событии в официальных автобиографиях он не упоминает, но жене своей рассказывал не раз: в 1920-м Петя Лидов написал и напечатал первую свою газетную заметку. В Харьков прилетел самолет, который он увидел впервые в жизни, и нахлынувшее чувство восторга четырнадцатилетний подросток излил на бумаге.

Это стало знаком призвания. Были затем учеба в школе, комсомольская работа, служба в Красной Армии (все так типично для его поколения!), однако газета притягивала больше всего. И вот в мае 1925-го на I губернском съезде рабселькоров он был рекомендован – выдвинут, как тогда говорили, – на работу в партийном отделе газеты «Харьковский пролетарий».

Когда пишешь о журналисте, заранее зная, чем из опубликованного он в первую очередь для нас интересен, мысленно как-то само собой сопоставляешь его жизнь и поступки, его внутренний мир с жизнью, поступками и внутренним миром той, которую он восславил.

Самое большое мое открытие и, не скрою, величайшая радость – что автор в данном случае достоин своей героини. Он по возрасту мог быть ее старшим братом, но главное, оказывается, он брат ее по духу.

Что роднит? Чувство долга. Горячая вера в идеалы, во имя которых идет борьба. Любовь к Родине и готовность отдать за нее свою жизнь. Да вообще, я бы сказал, та нравственная цельность и красота, что свойственны Зое, открываются и в нем, Петре Лидове, чем больше этого человека узнаёшь.

А вся предвоенная его жизнь кажется подготовкой к главным, военным трудам, как вся короткая жизнь Зои по сути была подготовкой к ее подвигу.

Если говорить о стороне личной, то и знакомство с рабфаковкой Галей Олейник на дне рождения ее подруги в конце 1930-го, а затем женитьба на ней неотделимы от основной жизненной линии. Когда будущая жена первый раз его увидела, то назвала мысленно – солдат: был он в форме и по-солдатски подтянут, потому что служил в красноармейских газетах. А Галя с десяти лет – круглая сирота: отец погиб в гражданскую, мать умерла, и все шестеро малых, из которых она была старшая, попадают в детский дом.

Впереди же назревала еще одна война. Великая и грозная, где будет решаться судьба Родины.

– Он мне часто на ушко говорил: будет война, – вспоминает сегодня Галина Яковлевна Лидова.

Переехав в 1932-м в Москву, оба работают на оборонном заводе. Она – контролером ОТК, он – в редакции многотиражной газеты. Затем становится редактором знаменитой «Мартеновки» на «Серпе и молоте», откуда летом 1937-го Московский комитет партии направляет его в «Правду».

О сформировавшемся к тому времени внутреннем стержне коммуниста Петра Лидова больше многословных характеристик может сказать один эпизод, зафиксированный в его личном деле. Работая на заводе № 24, он выступает в защиту человека, исключенного по чистке из партии. Судя по всему, выступает он один, за что местная парторганизация объявляет ему выговор.

Подробностей в деле нет, однако Лидов, видимо, не смирился, убежденный в своей правоте. И через полгода человек этот, по фамилии Михайлов, был в партии восстановлен, а выговор с Лидова снят.

Война застает всю их семью в Минске. Тремя месяцами раньше Петр Александрович утвержден собственным корреспондентом «Правды» по Белорусской ССР, а 7 июня, после окончания занятий в школе, к нему приезжает жена вместе с обеими дочками. Старшая, Светлана, окончила второй класс. Младшей, Наташе, два года. Поселились пока в гостинице.

Почему канун рокового 22 июня запомнился многим особенно радостным и безмятежным? Петр и Галина выбрались наконец в театр. Смотрели «В степях Украины», и спектакль им очень понравился. Долго потом гуляли по ночному Минску.

Утром разбудил резкий междугородный звонок. Редакция. Лидов разговаривает односложно: да, нет. Положив трубку, спрашивает жену:

– Где моя военная форма?

Она сразу все поняла…

Лидов во время войны, военный корреспондент «Правды» Петр Лидов, – тема настолько большая, что требует целой книги. Я смогу привести тут лишь некоторые штрихи.

Прежде всего надо сказать о его журналистской мобилизованности и активности. Первый свой военный материал он передал в редакцию уже 22 июня. И очень досадовал в дневнике, что появился этот материал на первой странице «Правды» только в номере за 24-е, а не за 23-е. Рвался в Брест, но туда его не пустили.

А потом… «Он вел потом своеобразный дневник на страницах „Правды“, – вспоминает его товарищ по редакции Александр Дунаевский. – Дневник битвы за Москву. Вел регулярно, из номера в номер. А когда газета выходила „без Лидова“, в редакции раздавались телефонные звонки: „Что с Лидовым?“, „Не ранен ли военкор Петр Лидов?“

Ну а в каких условиях ему приходилось действовать и как он действовал, расскажет хотя бы такой эпизод из воспоминаний еще одного правдиста – Оскара Курганова:

«Мне доводилось не раз наблюдать за Лидовым в период его работы под Смоленском в 1941 году. Мы как-то получили телеграмму от редакции: „Написать о летчиках“.

Аэродром под Смоленском был в те дни, пожалуй, самым опасным местом на фронте. Лидов все же поехал туда. Машину не пропускали на аэродром, так как только что закончился налет вражеской авиации, а к аэродрому пробивались все новые «юнкерсы». Лидов пошел пешком. Потом он мне говорил, что этот день показался ему необычайно длинным. В момент, когда Лидов беседовал с летчиками, снова началась бомбежка аэродрома. Наши летчики взлетели в воздух на своих «ишаках», как называли тогда на фронте истребитель «И-16». Лидов остался один на аэродроме. Он лег на землю, которая сотрясалась от гула взрывов. После, когда все стихло, он хотел идти к командному пункту, но, должно быть, силы покидали его. Он сел на траву и так сидел минут десять. Потом он встал, взглянул на часы и сказал:

– Надо торопиться в Смоленск – мы не успеем сегодня передать…

Приехав в Смоленск, мы не могли связаться с Москвой – город в эти минуты подвергся налету немецкой авиации. Мы оказались в это время в городском саду, где увидели щель. Там, сидя на корточках, Лидов написал часть нашей корреспонденции о летчиках. Потом, когда взрывы немного стихли, он побежал к телефону…»

Конечно, условия работы у всех военных корреспондентов были не сахарные. «Но всегда, – написал тот же О. Курганов, – выделяется кто-то один – то ли своей смелостью, то ли своей осмотрительностью, то ли умением быстро ориентироваться в обстановке. И тогда этот человек становится неофициальным главой журналистского корпуса. Таким главой был у нас на Западном фронте Лидов».

Не случайно в августе 1941-го именно он летит на месте стрелка-радиста с одним из наших бомбардировщиков дальнего действия, чтобы бомбить фашистские города. И вскоре в «Правде» появляется большая его корреспонденция о дерзком полете в логово врага.

А некоторое время спустя, тоже не случайно, конечно, он летит к партизанам Белоруссии, совершив затем отчаянно смелый поход в захваченный немцами Минск. Можно представить изумление фашистов, прочитавших в «Правде» очерк «В оккупированном Минске» – за подписью Петра Лидова! Сохранилось свидетельство, что один из гитлеровских главарей заявил тогда:

– Не так уж прочно здесь сидим мы, если корреспонденты большевистской «Правды» могут ходить по оккупированному городу, хотя мы думаем, что вырубили большевизм в Белоруссии под корень.

Лидов побывал, кажется, во всех самых трудных и опасных, самых судьбоносных местах войны. Он писал свои очерки, корреспонденции, заметки из Сталинграда и с Курской дуги, с берегов Северского Донца и Днепра, из Чехословацкого корпуса Людвика Свободы, у которого первым из советских журналистов он взял интервью и который позднее скажет о нем: «Петр Лидов был прекрасный и мужественный человек, воодушевленный и страстный журналист. Перо в его руках было острым оружием…»

Лидов и «Таня», Лидов и Зоя – тоже огромная тема. Тоже на книгу! Выскажу и попробую обосновать здесь только одну мысль, которую считаю принципиально важной.

Мысль эта состоит из двух частей. Во-первых, Лидов не мог не написать то, что он написал. Во-вторых, написать о Зое так он смог потому, что сам был такой.

Известно, где и при каких обстоятельствах Лидов впервые услышал о происшедшем в Петрищеве. Это было в чудом уцелевшей придорожной избе, недалеко от только что освобожденного нашими войсками Можайска, куда он направлялся. Остановившись тут на ночевку, он случайно услышал рассказ старика об отважной юной партизанке, которую повесили немцы.

– Ее вешали, а она речь говорила! – несколько раз повторил старик.

Вот что особенно потрясло Лидова. Какая же это должна быть девушка, что за человек?! И хотя утром следующего дня ему передали редакционное задание – срочно побывать в деревне Пушкино, он, выполнив то, что требовалось, устремился в Петрищево.

Он всем существом своим понял: надо обязательно туда ехать и надо будет обязательно писать!

А как Лидов там работал, как написал… Об этом есть немалая литература, и короткий его газетный очерк разобран, что называется, по косточкам. Мне же хочется сказать не о мастерстве журналиста, которое несомненно, а о душе человека. Потому что знаю: при любом, пусть даже еще более высоком, мастерстве не родилось бы Слово столь искренней силы, не будь у автора этой чуткой и отзывчивой, чистой и доброй, этой редкостно красивой души!

Чтобы полнее ощутить ее, надо прочитать письма Лидова к жене и дочерям, оказавшимся в далеком Чернолучье под Омском, – письма, проникнутые удивительной нежностью: «Ваш любящий до конца жизни отец».

Надо прочитать лидовские дневники самых страшных военных месяцев. Где, например, среди мыслей о начавшемся немецком наступлении на Вязьму и о положении обреченного города, который они вынуждены покидать, вас пронзит такая запись:

«Думал о судьбе знакомых мне ни в чем не повинных, мирных, хороших людей, о судьбе 12-летней Вали – нашей соседки. Ее отец – на фронте, мать – на девятом месяце. Валя – умница, хорошая, воспитанная девочка. Когда я сказал ей: „Ничего, Валя, выживем“, она ответила: „Выживем, да не все“. Я улыбался ей, но знал, что она-то, наверное, и не выживет. Зная историю Минска, Смоленска и Гомеля, можно было предвидеть и трагедию Вязьмы».

Это он записал 2 октября 41-го. А 6 октября: «Вязьма накануне вечером эвакуирована – учреждениям было предложено покинуть город в 15 минут. (Валя, где ты? Где-нибудь на морозной дороге, среди ночи в поле с беременной матерью бредешь на восток…)».

У него множество неотложных забот, со всех сторон – удары на его голову, но… он помнит о Вале!

Наверное, вспомнил ее и тогда, когда стоял в Петрищеве над разрытой могилой, видя, что повесили немцы… совсем еще девочку. Всего лет на шесть старше той Вали, да и его Светлана не намного моложе…

Когда душа все это вмещает и на все откликается, только тогда может быть написана «Таня». Так, как она написана.

А начиная работу над вторым очерком – «Кто была Таня» (уже стало известно, что это Зоя Космодемьянская), Лидов записал в дневнике следующее:

«Еще там, в придорожной избе, слушая рассказ старика, хозяйка сказала: „Неужто все это правда, неужто бывают такие?“ Да, „такие“ были, есть и будут. Я хочу рассказать в этом очерке, откуда берутся „такие“. Я хочу показать, что не порыв чувств, а большая любовь к Родине, к своему народу помогла Зое совершить подвиг».

Он сумел в своем очерке это показать. И сделал еще больше: ценой собственной жизни доказал, что такие у нас есть и будут.

Вместе с другом Сергеем Струнниковым, военным фотокорреспондентом «Правды», сделавшим потрясающий снимок истерзанной «Тани», он погибнет при исполнении служебных обязанностей 22 июня 1944 года. Ровно три года спустя после начала войны и меньше чем за год до нашей Победы.

Зоя Космодемьянская

Его публикации о Зое Космодемьянской нашли отзвук в сердцах советских людей, и она живет в памяти народа и сегодня. Рассказы очевидцев, жителей деревни, вызывают потрясение и восхищение мужеством, невероятной силой духа совсем юной нашей соотечественницы.

– Мне не страшно умирать, товарищи! – успела сказать Зоя уже с петлей на шее. – Это счастье умереть за свой народ…

И еще успела крикнуть громким и чистым голосом, обращаясь к стоящим вокруг местным жителям:

– Эй, товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь, бейте немцев, жгите, травите!

На Руси испокон веку великомученики становились святыми. И она стала великомученицей. То есть в восприятии народа – истинно святой.

Служение памяти

Владимир Гамолин

Почти совсем незаметно прошел в нынешней России двухсотлетний юбилей великого Тютчева. Ни массовых праздников по стране, где прозвучало бы слово русского поэтического гения, ни множества достойных передач по телевидению. Оно и понятно: это же вам не Макаревич какой-нибудь, целую неделю отмечавший в те дни на всех телеканалах свое пятидесятилетие. Вон в программу «Первого канала» даже «любимый фильм А. Макаревича» удумали включить.

И стоит ли на этом фоне удивляться, что абсолютно незамеченным остался уход из жизни выдающегося подвижника – Владимира Даниловича Гамолина, человека, посвятившего свою жизнь пропаганде поэтического наследия Тютчева.

Между тем Вадим Валерианович Кожинов еще десять лет назад назвал жизненное деяние В. Д. Гамолина подвигом. Скромный сельский учитель, он воскресил тютчевский Овстуг, создал здесь, в селе на Брянщине, где великий поэт родился и провел немало заветных дней, замечательный мемориальный музей-усадьбу, ставший в один ряд с пушкинским Михайловским и лермонтовскими Тарханами.

А ведь было время, когда в Овстуге о Тютчеве не напоминало почти ничего. Главный усадебный дом, изрядно обветшавший, еще в 1914 году разобрали на кирпичи, чтобы построить из них здание волостной управы. Церковь в 1941-м взорвали немцы – им нужен был материал на прокладку дороги для танков Гудериана. И они же вырубили большой парк, боясь, что здесь будут укрываться партизаны.

Вот в каком состоянии видел тютчевскую усадьбу Владимир Гамолин, уезжая из родных мест после школы учиться в Ленинградский педагогический институт имени А. И. Герцена. В таком же состоянии застал ее и после возвращения в 1955 году. Окончив институт, он по направлению учительствовал на Сахалине, затем отслужил в армии на Камчатке. Но все-таки вернулся сюда. Потому что не мог не вернуться.

Иногда говорят: впитал любовь к чему-то или к кому-то с молоком матери. Ему необыкновенная любовь к Тютчеву передалась от отца. Был Данила Васильевич простым крестьянином, потом – председателем колхоза, сельсовета. И, видимо, знание того, что именно в этом месте, на этой земле, среди этой природы появился на свет и возрос тютчевский гений, произвело еще с ранних лет столь сильное впечатление на крестьянского мальчика, что потянулся он к стихам знаменитого земляка, переходя от простых ко все более сложным. Да так и остался покоренным великой поэзией Тютчева на всю жизнь, передав глубокое свое чувство сыну.

Фёдор Тютчев

Помню, при первой встрече с Владимиром Даниловичем – было это здесь, в Овстуге, лет двадцать назад – он рассказал мне, что самой большой драгоценностью для отца был сундучок с изданиями тютчевских стихов и книг о любимом поэте. Он так дорожил этим собранием, что в начале войны, перед приходом немцев, закопал сундучок в условленном месте, наказав сыну достать потом, если его не будет в живых.

Кстати, книги из отцовского сундучка, среди которых были старые, дореволюционные, и стали первыми экспонатами первого музея, который молодому учителю В. Д. Гамолину удалось открыть в январе 1957-го (после-то в поисках экспонатов он изъездит всю страну!). Громко сказано: музей. Это была всего одна комната, но – в здании историческом и, самое главное, Тютчева помнящем. Собственно, единственное такое здание сохранилось, и, надо же, сюда поселили супругов Гамолиных!

Дело в том, что здание это было школой, которую в 1871 году построила дочь Тютчева, Мария Федоровна, для крестьянских детей. И школа оставалась тут до самого возвращения Владимира Гамолина. Но вот как раз накануне его приезда рядом открыли вновь построенное школьное здание, где ему и предстояло учительствовать, а в старом устроили нечто вроде общежития для молодых учителей. В комнате, которую он сразу присмотрел под тютчевский музей, предполагали разместить школьную мастерскую. Однако Гамолин стал стеной: музей – и ничего другого! В твердости его характера и поразительной целеустремленности могли теперь все убедиться.

Да и Москва не сразу строилась. В каждом деле важен первый шаг. Началось-то с комнатки, а когда я первый раз сюда приехал, музейная экспозиция давно уже занимала все здание бывшей школы и бывшего учительского общежития. И уже говорил мне Владимир Данилович, что обком партии и облисполком приняли решение о восстановлении главного усадебного дома Тютчевых. Надо было слышать, с какой трепетной радостью он это говорил!

В сценарии овстугского Дня поэзии на 1981 год появляется пункт: «Закладка первого камня в фундамент восстанавливаемого дома Тютчева». А ровно через пять лет, в канун II Всесоюзного тютчевского праздника поэзии, новый музей в возрожденном из небытия родовом доме поэта торжественно распахнул свои двери для тысяч посетителей.

Надо ли разъяснять, что он, Гамолин, без сомнения, был счастливейшим человеком на этом торжестве.

Только вот про местные праздники поэзии стоит еще добавить. Самый первый официально так даже и не назывался. Просто областной краеведческий музей, директор которого Л. З. Школьников горячо поддержал начинания овстугского учителя-энтузиаста, подарил селу в 1961 году бюст Ф. И. Тютчева. У Владимира Даниловича сразу возникла мысль: надо не просто открыть бюст (конечно же, возле музея!), а провести по этому случаю поэтическое торжество, настоящий праздник для всего села. Чтобы как можно сильнее звучало тютчевское слово – и стихи его, и романсы, и, хорошо бы, стихи о нем.

Тут всё село и узнало, что, оказывается, Владимир Данилович – сам одаренный поэт. С импровизированной трибуны, которую составили два сдвинутых борт к борту грузовика, он прочитал и многое из Тютчева, и своё поэтическое признание в любви – ему и землякам:

Иду в поля, вдыхаю воздух, Вобравший свежесть рощ густых… Мне бесконечно дорог Овстуг, Как тютчевский волшебный стих.

Долго в селе говорили про этот день. А учителя Гамолина стали донимать вопросами:

– Данилыч, когда опять поэзию праздновать будем?

Праздновали через год – в следующем июне. Да так и пошло. Сперва был сельский праздник поэзии, затем районный, потом областной и, наконец, Всесоюзный, на который поэты уже не только из Москвы и других городов страны поехали, но и из зарубежья далекого – тоже.

Теперь, понятно, праздник не Всесоюзный, а Всероссийский. В прошлом году в этот день освятили вновь отстроенную церковь – зазвонили над ней колокола. Но для инициатора всего этого и многого другого праздник поэзии на здешней земле стал в прошлом году последним. Неполных три месяца не дожил Владимир Данилович до тютчевского двухсотлетия, которого так ждал…

Анна Сергеевна, супруга его, рассказывала мне, как все произошло. Было 17 сентября – один из самых радостных дней для брянцев, день освобождения от фашистской оккупации. С утра Владимир Данилович посетил вместе с односельчанами памятные военные могилы, а потом ждал «высоких гостей». Когда в музей приезжали издалека, он старался проводить экскурсии сам, хотя почти за полвека вырастил много прекрасных экскурсоводов, которыми справедливо гордился. А на этот раз гости что-то задерживались, и в итоге ему позвонили, что не приедут совсем.

– Он сильно огорчился, – говорит Анна Сергеевна. – «Ну вот, – вздохнул, – им не до Тютчева…» И упал. Сердце остановилось.

Последние слова его были о Тютчеве.

Зная этого человека, я представляю, сколько выдержало его сердце в разные годы. Ведь не очень-то старый, всего 73. Но равнодушным быть никогда не мог – вот в чем суть! А служение памяти Тютчева стало для него служением России.

Я сказал, что он вырастил хороших учеников, и это действительно так. Но все же лучше него никто экскурсии не проводил. Это были необыкновенные уроки любви – к Поэту, к поэзии, к Родине. Так вдохновенно и глубоко, как он читал Тютчева, по-моему, не читает ни один артист. Уж сколько времени утекло после той первой моей встречи с ним, а до сих пор слышится его голос, читающий, может быть, самое трагичное тютчевское, написанное после утраты последней любви:

Вот бреду я вдоль большой дороги В тихом свете гаснущего дня… Тяжело мне, замирают ноги… Друг мой милый, видишь ли меня? Все темней, темнее над землею — Улетел последний отблеск дня… Вот тот мир, где жили мы с тобою. Ангел мой, ты видишь ли меня?…

Конечно, во многом он был уникален и неповторим, как всякий талант. Но сегодня, вспоминая Гамолина, обязательно надо сказать, что, слава Богу, в своем подвижничестве, энтузиазме, бескорыстии не одинок он на нашей земле. Взять хотя бы то же музейное дело, родное ему. До него начинал и прославился на всю страну как хранитель Пушкиногорья Семен Гейченко. В Константинове на Рязанщине создавал и с каждым годом продолжал совершенствовать есенинский мемориал Юрий Прокушев. А сколько теперь у нас народных музеев Есенина – в Североморске, Вязьме, Орле… Всех и не перечислить. Народные они потому, что никакого государственного статуса не имеют, а создаются буквально самим народом и для народа. Создатели их – рабочие и учителя, студенты и врачи. Те, кому истинно дорога родная культура.

Наша надежда на таких людей.

Народный артист

Евгений Самойлов

Я встретился с народным артистом СССР Евгением Самойловым, накануне его 85-летия в апреле 1997 года.

За день до этой встречи в телепрограмме «Театр+ТВ» ведущая Екатерина Уфимцева принимала очередного гостя. Сравнительно молодой актер. Талантливый. Играл у модного Виктюка, снялся у Муратовой и Рогожкина, тоже модных. А недавно по указу президента стал заслуженным артистом РФ.

И вот, поговорив о разных обстоятельствах вчерашнего и нынешнего актерского бытия, из чего вытекало, в частности, насколько свободнее стала жизнь творца в театре и кино сегодня, ведущая задает сакраментальный вопрос:

– Скажи, Сережа, а о чем ты больше всего мечтаешь?

– Я мечтаю, – приподнято ответил кудрявый собеседник, – сниматься с блестящими западными артистами. Я мечтаю сниматься во всем мире. Я мечтаю, чтобы мои фильмы смотрели в Германии, Америке, в Париже…

Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.

Блестящие западные артисты есть, конечно. Желание, чтобы тебя узнали в Париже и Америке, понятное.

Но невольно подумалось: а мечтает ли этот актер, чтобы его узнали в родной-то стране? Чтобы фильмы с ним смотрели, любили, ждали в сельских клубах и заводских домах культуры, на полярных станциях и пограничных заставах, в научных институтах и на судах дальнего плавания? Как любили и ждали, например, фильмы с Борисом Бабочкиным, Николаем Черкасовым, Борисом Чирковым, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым, Марком Бернесом, Павлом Кадочниковым, Владимиром Дружниковым и, конечно, с Евгением Самойловым, звездой советского кино 30-х-40-х годов, замечательным мастером русской сцены.

В одном из номеров газеты «Вечерняя Москва» под заголовком «Красавца Самойлова обезображивали гримом» я прочитал о начале сценического пути актера: «В те далекие годы красивых артистов боялись, как огня, – они считались „отрыжкой“ прошлого. А юный Самойлов был невероятно хорош (вспомните его ранние фильмы). Поэтому Вивьен выпускал его только в характерных ролях и под толстым слоем грима».

– Какая глупость! – рассмеялся Евгений Валерианович, прочитав этот пассаж. – Причем здесь «отрыжка»? Вивьен, который был вторым моим театральным учителем после старого александрийского артиста Николая Николаевича Ходотова, действительно считал меня актером характерным. Соответствующие роли я у него и играл. Скажем, Кривого Зоба в горьковском «На дне»…

Было это в Ленинграде, где в 1930 году восемнадцатилетний Самойлов окончил театральное училище по курсу Леонида Сергеевича Вивьена и затем четыре года играл в руководимом им театре. Назывался – Театр актерского мастерства. Здесь же, кстати, начинали вместе с ним молодые Меркурьев и Толубеев, знаменитейшие в будущем советские артисты.

– Ну а как, – интересуюсь, – пришли вы в театральную школу?

– Любил театр. Отец нас приучал к театру с детства. Покупал билеты всегда в Александрийский, в Большой драматический… Как-то старался приобщить детей к культуре.

– Семья какая у вас была?

– Рабочая семья. Отец – путиловец. Был одно время даже мастером в пушечном цехе. А начинал чернорабочим.

Потом, когда я уже подрос и стало труднее в семье, я тоже пошел чернорабочим на Путиловский…

Евгений Валерианович долго молчит, потом продолжает:

– Так вот, о нашей теме. Тяга к культуре у отца была огромная! Очень любил книги и всю жизнь приобретал на какие-то сбереженные денежки. Когда я в 1928 году заканчивал школу, у него уже была колоссальная библиотека. Помню, он отвёл под нее целую комнату, которая была заставлена лучшими произведениями русской и мировой литературы в лучших изданиях. А когда мы с братом были еще совсем маленькие, по вечерам он читал нам Гоголя, а мы слушали… Тургенева читал…

Вот это влияние отца, приобщение нас к хорошей литературе имело для меня необыкновенно большое значение. А ведь сам он в детстве едва научился грамоте.

– Как звали вашего отца?

– Валериан Саввич.

Он говорил о родовых своих корнях. Но не менее важно – кто были его герои. На экране и сцене. Да и в жизни.

Газета «Российские вести», издание администрации президента, написала так: «Сердца четырёх», «Щорс», «Светлый путь» – для наших мам и бабушек эти названия звучат празднично. Они вспоминают, как убегали с лекций и уроков, как урывали каждый свободный часок, чтобы посмотреть еще одну киносказку, вызывавшую слёзы умиления и надежды на будущее. Молодым и прекрасным героем этих киносказок был Евгений Самойлов».

Вроде и похвалили – и пожурили одновременно. С одной стороны – «молодой и прекрасный», а с другой – «герой киносказок», то есть выдумок этих советских.

«Слёзы умиления и надежды на будущее» – тоже, конечно, с двойным дном: над теми светлыми надеждами своих мам и бабушек не перестают изгаляться! Социальный романтизм, пусть порой и наивный, но воистину прекрасный, стараются представить просто как идиотизм.

Между тем вот что сказал о себе и о своем творческом поколении народный артист СССР Евгений Самойлов:

– Мы были романтиками. Мы воспринимали жизнь добрыми чувствами, возвышенными, именно романтическими, и задачу свою видели в том, чтобы эти добрые чувства передавать людям. Получали небольшую зарплату, но работали честно, увлеченно. А о деньгах особенно и не думали – работали во имя более высокого.

Евгений Валерианович с явной досадой заметил, что сейчас актеры больше думают о том, как бы заработать. Впрочем, оговорился: чаще жизнь заставляет.

Однако есть ли сегодня в жизни нечто более высокое? Или самая заветная вершина – разбогатеть? И тогда, если ты артист, иметь возможность напоказ, как рекламу, выставлять свое богатство и роскошь – наподобие голливудских «звёзд», да и некоторых доморощенных…

Вот уж что абсолютно чуждо было Самойлову и его товарищам по искусству! Другой, как нынче выражаются, менталитет. Другим он был и у героев, которые их вдохновляли.

На сцене Самойлов очень скоро становится героем. В смысле амплуа: Мейерхольд в 1934-м пригласил его к себе в Москву из Ленинграда как раз на роли, которые в старом театре назывались «герой-любовник» И вслед за Петром в «Лесе» он играет Чацкого. Яркая работа, принесшая молодому артисту громкий успех в театральной Москве!

Ему предлагаются роли одна интереснее другой.

Казалось бы, теперь в театре он нашел себя вполне. Но…

– Кино тогда меня очень манило, – признаётся Евгений Валерианович.

– Хотелось более широкого зрителя?

– Наверное, и это. Однако манило, я бы сказал, органически: хотелось в творческом плане попробовать себя. Вот это было главное. Ведь какие к тому времени появились у нас великие фильмы!

Первый фильм, на который его пригласили, великим не стал. Рядовая картина под непритязательным названием «Случайная встреча».

– Тема была современная, с элементами комедии. Ну, конечно, любовная коллизия. А я играл главного героя – физкультурника Гришу…

Да, великим тот фильм не стал, но Евгений Валерианович безмерно благодарен кинорежиссеру Игорю Савченко (тоже романтику в душе и в светлом своем творчестве!), что заметил, позвал.

– Фактически Игорь Андреевич и открыл меня как киноактера. В театре заново открыл Всеволод Эмильевич Мейерхольд, а в кино – Савченко…

Интересно, как сложилось у него дальше. Мейерхольд искал для своего театра новую современную тему. И нашел в романе Николая Островского «Как закалялась сталь».

– Я был определен на главную роль – Павки Корчагина, – даже сейчас, шестьдесят лет спустя, в глазах Самойлова я вижу отблеск радости и гордости. – Знаете, Всеволод Эмильевич с невероятной увлеченностью работал над этим спектаклем, увлекая нас всех. Репетиции были очень содержательные и трудные.

– А что лично для вас был тогда Николай Островский? Как вы его воспринимали?

– Я как молодой человек того времени воспринимал и произведение Островского, и его самого в полную душевную силу. Всем сердцем воспринимал. Ведь этот роман потряс наше поколение! И я приступил к работе с горячим желанием выразить свое чувство на сцене.

В конце концов при помощи Мейерхольда это, кажется, получилось. На генеральной была мать писателя, были другие его родные. И все отмечали, что в спектакле я, оказывается, очень похож на Островского. По характеру – напористому, порывистому…

Во всяком случае, я считал для себя эту работу – кардинальной! Поскольку она вела меня на героический путь. Конечно, было страшно жаль, когда спектакль после генеральной вдруг закрыли (признав почему-то «пессимистическим»). А вскоре – еще большая боль: закрыт был и театр, трагедия разразилась над Мейерхольдом…

Но ведь вот как в жизни бывает. На той генеральной присутствовал помощник Александра Петровича Довженко – гениального кинорежиссера (это было ясно уже по первым его картинам), который снял к тому времени пять частей нового своего фильма «Щорс», однако был недоволен главным исполнителем. По всей Москве и на периферии искали другого Щорса. Вот этот помощник Довженко по режиссерской части – Бодик, киевлянин, и обратился после спектакля ко мне: «Мы хотим вас попробовать…».

Я, конечно, слышал, кто такой Щорс. Для меня это была фигура героическая, легендарная.

– «Чапаева» уже к тому времени видели?

– Еще бы! Восхищен был! Бабочкин… Картина Васильевых ведь очень проста по восприятию, но неимоверно сильна по сущности… Ну и как же было мне не поехать и не попробоваться на роль такого же героя. Сразу после Павки Корчагина, весь еще жаркий от этой работы, я еду в Киев пробоваться на Щорса. И все, что приобрел, работая над образом Павки, над его внутренней героической сущностью, над его революционной целеустремленностью, как нельзя лучше подошло для Щорса. Я только выучил монолог, который мне дали, прочел на пробе – Довженко тотчас меня утвердил.

Затем он работал со мной очень тщательно. Над анализом образа, над каждым кадром. И тут надо сказать, чем велик Александр Петрович. Во-первых, он талантливый писатель, сам писал неповторимые свои сценарии. Во-вторых, он философски мыслящий человек, большая умница. Потом вообще, в целом – редкостный самородок! И его воспитательность жизненная, которую я на себе хорошо почувствовал, она шла именно от большой самородочности.

Видите, в какую благодатную творческую среду я попал. Вивьен, Мейерхольд, Савченко, Довженко… А потом в кино – Александров и Пырьев, Пудовкин и Васильев, в театре – Охлопков, мастера Малого… Какие изумительные у меня оказались учителя!

Благодарность Самойлова всем, кому он чем-то признателен в творческой своей судьбе, показалась мне поистине безграничной. Это стремление никого не забыть, отметить по возможности какие-то особо дорогие моменты, подчеркнуть воспитательную их значимость…

Скажем, очень подробно рассказывает, как безотказно занимался с ним, наезжая в Москву из Ленинграда, выдающийся трагик Александрийского театра Юрий Михайлович Юрьев: «Я ходил к нему на Тверской, где он останавливался, и часами этот мастер „проходил“ со мной „Эрнани“ Гюго – приобщал меня на этом материале к классическому романтизму…»

С исключительной теплотой вспоминает что Мейерхольд приглашал его, «зелёного юнца», к себе в дом: «Вы только представьте!»… И опять ряд имен – людей, которых он имел счастье видеть здесь и слышать: Алексей Толстой, Борис Ливанов, Шапорин, Софроницкий, Оборин…

– Это было такое аккуратное воспитание. «Посидите с нами, молодой человек», – говорилось мне. И я сидел, слушал их разговоры, а иногда и сам немного участвовал. И воспитывался! Это же было бесценное уму и сердцу питание.

– А ваши герои, которых вы играли, они как-то воспитывали вас?

– Думаю, да.

Иначе, я думаю, и быть не могло! Герои, на которых воспитано было целое поколение, выстоявшее и победившее в Великой Отечественной, могли разве не оставить ощутимый след в душе одного из своих создателей?

«Известность актеру принесли проникнутые романтикой образы целеустремленных, одержимых высокой идеей людей».

Так сказано о нем в энциклопедическом кинословаре. И еще: «Обаяние актера проявилось в лирико-комедийных ролях».

Все верно. Эти лирико-комедийные роли – в «Светлом пути», «Сердцах четырех», «В шесть часов вечера после войны» – с обаятельнейшей самойловской улыбкой, согревавшей людей в самую трудную и суровую пору, да и сейчас, в проклятое нынешнее время, продолжающей согревать, прорываясь иногда на телеэкран, – слава Богу, что они были и есть. И, конечно, образы тех целеустремленных, одержимых высокой идеей…

Их за последние годы попытались уничтожить. Вылили на них море грязи. Обрушили горы клеветы.

Но они живы! Они чисты. Клевете неподвластны.

С болью вспоминаю я телепередачу о Щорсе – из коварно придуманного цикла «Киноправда». Прежде чем пустить на экран фильм Довженко (дабы не оказал на зрителей «вредного» влияния!), собравшиеся в студии занимались нелепейшим делом – накладывали ситуации художественного произведения на «реальные» факты и фактики. Хотелось крикнуть: «Господа! Как же можно? Ведь вы говорите о кинопоэме! Судите ее, пожалуйста, но по законам искусства».

Однако нет для подобных «судей» никаких законов. Ну а «принцип» один: все средства хороши. Вот и пускаются во все тяжкие.

То объявляют в коротичевском «Огоньке», что Щорс не в бою погиб, а был застрелен своим же комиссаром. То в украинской газетке еще хлеще выдают: «Щорса-то не було!».

А может, думаю, и в самом деле кто-то просто не в состоянии представить, что был такой – красивый, 24-летний, добровольно отдавший молодую свою жизнь не в разборке при дележе награбленного и даже вообще не за себя, а за других.

Христос тоже отдал жизнь за других.

Я вспомнил: Николая Островского, нынче преданного неслыханному глумлению, именитый европейский писатель – в потрясении от его книги и от увиденного при встрече с ним – назвал советским Святым.

И юных героев «Молодой гвардии» (в мощном спектакле того же Охлопкова Самойлов был Олегом Кошевым) не без оснований называли святыми.

А сейчас?

От кого же нас пытаются отлучить? Кого хотят назначить нам в герои? Какой выдвигают идеал?

Продолжая наш разговор, я поворачиваю к тому, что тоже остро волнует меня на фоне новых реалий в нашей культуре. К теме актерского успеха, актерской популярности. К теме «звезды» экрана и сцены.

– Евгений Валерианович, как встретили «Щорса»?

– О, после первого просмотра весь зал встал! Это было еще в старом Доме кино. Зал встал и долго аплодировал, приветствовал Довженко с большой победой. Ну и меня восхваляли. А потом фильм смотрела вся страна.

– Вы почувствовали себя звездой после этого успеха? Вот: «Я – звезда!..»

– Нет. Чувства превращения себя в «звезду» не было. Ни тогда, ни позже.

– Вы искренне это говорите?

– Совершенно искренне.

– Ладно, «Щорс» – это героика. Но затем были же «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны»… Чего ж говорить: актер-красавец! Девушки обычно сразу влюбляются, пишут письма, стоят у подъезда. Это было и будет. И у вас было наверняка.

– Ну все парадные до шестого этажа исписаны были.

– Признаниями в любви?

– Разумеется.

– А вы?

– Посмотрел и прошел. То есть все это не стало для меня лодкой, на которой я мог плыть. Куда угодно.

– А вот почему, Евгений Валерианович? Ведь в молодые годы голова от популярности легко кружится. У вас же такая была популярность! Казалось бы… В характере, что ли, у вас нечто было заложено? Какое-то противоядие против этой сладкой отравы?

– Может, и в характере. Но многое тут от тех же моих учителей. Знаете, почти 67 лет я на сцене, а ощущение, что еще ничего не сделал. Все время думаю: что-то надо делать! Все время неудовлетворенность.

– А ведь погибали на вашей памяти актеры от «звездной болезни»? После шумного киноуспеха.

– Это бывает и в кино, и в театре. Сыграет роль – и считает, достиг совершенства. И любовь к себе мгновенно подскакивает. Зашкаливает…

Я думаю, прежде всего – это вопрос воспитания человека. Понимаете, я вот пришел к выводу, что в искусстве театрального актера и киноактера имеет право работать не каждый. Это – для избранных.

– Конечно, – тороплюсь я со своим пониманием, – нужен талант.

– Да, – соглашается он. – Однако не только талант лицедейства! Ведь можно поступить в театральную школу или киноинститут: я хочу стать актером. Ну и что? А что ты хочешь дать людям? И достоин ли выйти к ним, чтобы их чему-то учить? Чему-то доброму, хорошему. Не все понимают: чтобы стать достойным Искусства, надо пройти весьма тернистый путь и выкристаллизовать в себе не только актера, но и человека.

– Кто для вас такие актеры, Евгений Валерианович? В ваших глазах.

– Для меня такими актерами были и остаются Корчагина-Александровская, Мичурина-Самойлова, Горин-Горяинов, Певцов, Николай Симонов, Черкасов… Конечно, великие артисты Малого театра… Великие мхатовские старики…

Вы понимаете, что такое образ актера? Вот идет по улице Горького Василий Иванович Качалов. Идет – и другая улица Горького.

– Для вас?

– Для меня, допустим. По ощущению моему. Идут прохожие, всё, как обычно, как всегда. И вдруг встречаю Василия Ивановича. Он идет – элегантно одетый, хорошей походкой, величавый какой-то. И улица Горького сразу приобретает другой цвет. Идет представитель Искусства!

Причем суть, конечно, не во внешнем виде. Гуляя по Тверскому бульвару, я встречал великого Остужева, великую Алису Коонен. В это время их мало кто и узнавал. Скромно одетая женщина, подтянутый, но тоже неброский мужчина. Однако они, как и Качалов, несли в себе особый духовный свет. Я смотрел на Коонен – и видел ее страстного, зажигающего душу Комиссара из «Оптимистической трагедии». Смотрел на Остужева – и передо мной были потрясающий Отелло и потрясающий Уриель Акоста. После его спектаклей люди ведь выходили на улицу как из большого праздника. Все радостные, все взволнованные, с необыкновенным душевным подъемом! А в жизни он проходил простым, обыкновенным человеком, для многих даже незаметным…

– Видимо, – спрашиваю, – чтобы актеру быть ТАКИМ, нужно быть личностью?

– Об этом я и говорю. Духовность нужна, нравственность… Это комплекс, создающий масштаб личности…

Из его слов я понял, почему. В нем чувствуются та же душевность и неподдельная скромность, почти целомудренность, что были в фильмах, где он играл и которые я, как и многие, любил с детства.

Одна из передач на телевидении, одна из совсем немногих, посвященных артистам нашего прошлого, называется «В поисках утраченного». Иногда попадают в нее и лица, к счастью, не покинувшие этот мир. Пожилые, понятно, однако живущие и нередко до сих пор радующие активной работой.

На телеэкране показывали прекрасную актрису Лидию Смирнову, которая сказала: «Спасибо Глебу Скороходову, что не забыл и Самойлова».

Но в целом в наше время не только забываются лучшие люди и достижения, но утрачивается и снижается уровень и мастерство актеров.

Это можно отнести и к кино. Великое отечественное кино, которое было неотъемлемой частью нашей духовной жизни и принесло Советской стране мировую славу кинематографическую утратило свои позиции.

Мечтающему «больше всего» сниматься «с блестящими западными артистами» (а мечтателей таких сейчас, наверное, немало) стоило бы вспомнить: не так давно крупнейшие западные артисты мечтали сниматься в наших фильмах, с нашими блестящими артистами, а поработать, к примеру, у Бондарчука почитали за честь.

Мне скажут: так и сейчас у Никиты Михалкова…

Не будем обманывать себя. Самообман это, когда едва ли не одно имя занимает пространство, где имен было все-таки далеко не одно. Самообман – считанными удачами, да и то относительными, «создавать впечатление». А уж какой самообман, переходящий прямо-таки в наркотическую одурь, – все эти «Кинотавры», «Киношоки», «Ники» и несть им числа, где сверкают юпитеры и наряды, хлопают хлопушки и воздушные шарики, льется шампанское!.. И всё – во славу творений, которые смотрят, пожалуй, только они и которые только им нравятся. Участникам этих тусовок.

Словечко противное, но оно выражает суть. Кстати, тот подающий надежды актер, чья заветная мечта – быть увиденным в Нью-Йорке и Париже, широко известен пока именно в узких «тусовочных» кругах. Даже стал здесь чуть ли не постоянным ведущим.

Вы помните, был у нас лозунг: «Искусство принадлежит народу»? К этому и стремились.

Нынче о многих театральных и кинодеятелях впору сказать: «Искусство принадлежит тусовке».

А еще, безусловно, богатым. Вот узнаю, что талантливая и некогда уважаемая мною актриса будет теперь выступать… в ночных клубах. Ладно бы эстрадная – с шоу-бизнесом туда и дорога. Нет, хорошая драматическая артистка, состоящая в труппе одного из ведущих столичных театров! Народная артистка России…

Могут сказать: а что, в ночных клубах разве не народ?

Так-то оно так. В определенном смысле и мафия наша отечественная – тоже народ.

Допускаю, что выступление в ночном клубе или казино может дать не только материальное, но и какое-то творческое удовлетворение. Но сравнимо ли с тем, что было у Евгения Самойлова и соратников его по искусству?

Он рассказывал, например, как встречали артистов на фронте. Все они тогда были народные – независимо от того, имели официальное звание или нет.

– Помню, читал я стихотворение Симонова «Убей его!». Начало 43-го, время труднейшее. Прочитал стихи – и вдруг бросается ко мне моряк (это на Черноморском флоте было). На груди автомат, на ремне гранаты, а сам весь взвихрен от волнения. Обнимает: «Спасибо, брат! Сейчас в бой иду. Спасибо за поддержку»…

Русский артист Евгений Самойлов, воспитанник русской реалистической школы (так сам он о себе говорил), до последнего приходил на каждый свой спектакль как на Служение. И прежде чем выйти на сцену – осенял себя крестным знамением.

Его отношение к театру было молитвенное.

И хорошо, что есть еще у нас театры, которые поддерживают в своих актерах и зрителях такое отношение.

Хорошо, что есть Малый театр.

Дом Щепкина и Мочалова, дом Островского, абсолютно закономерно стал он для Самойлова, прошедшего путями творческих исканий по разным сценам, родным домом.

Художественный руководитель Малого театра Юрий Мефодьевич Соломин сказал мне о нем: «Великий артист и достойнейший человек. Воплощённая история нашего искусства, гордость и совесть его».

Чтоб Родина для нас была дороже всего

Может ли человек предать свою Родину? Для истинных патриотов, выдающегося русского историка Матвея Любавского и его дочери – прекрасной советской художницы Веры Ливановой это невозможно в любых обстоятельствах.

Матвей Любавский и его дочь Вера Ливанова.

Задумаемся, почему великие конструкторы Сергей Королев и Андрей Туполев или, скажем, генерал Константин Рокоссовский, ставший впоследствии маршалом, продолжали в полную силу служить Советской власти, пострадав вроде бы от нее? Не ушли в диссиденты, не сбежали и не продались, не предали, подобно другому известному генералу – по фамилии Власов…

Расскажу о судьбах двух наших соотечественников, отца и дочери. К ним привлек мое внимание ныне покойный Вадим Валерианович Кожинов. Он не раз, учитывая постоянную мою газетную работу, предлагал или даже просил о ком-то либо о чем-то написать. Так было и тут – незадолго до его кончины:

– Стоило бы рассказать о них в «Советской России».

Потому, кроме всего прочего, стал этот очерк выполнением долга перед человеком, память о котором для меня свята.

А началось все, собственно, вот с чего. В одной из наших бесед с Вадимом Валериановичем упомянул я название рязанского села, близ которого родился и где прошло мое детство: Можары. Это было напечатано, и в тот же день Кожинову позвонила внучка академика Любавского – выдающегося историка, который в 1930-м был арестован и вместе с рядом других виднейших историков России осужден по обвинению в монархическом заговоре. Надо сказать, что уже через несколько лет все они не только возвратились к своей работе, но и были удостоены самых высоких почестей и наград. За исключением Любавского, Платонова и Рождественского, которые, увы, до реабилитации не дожили. Так вот, оказалось, что тот самый Матвей Кузьмич Любавский родился и детство провел в тех самых Можарах!

Должен признаться, я об этом не знал, да и о самом ученом, кроме фамилии и дела, по которому он проходил в начале 30-х годов, мало что было мне к тому времени известно. Кожинов про «дело историков» неоднократно писал – отсюда знакомство, правда, заочное, с Татьяной Германовной Ливановой-Любавской, которая по прочтении беседы в очередной раз и позвонила ему.

– Извините, но я дал ваш телефон, – сказал Вадим Валерианович. – Ее очень взволновало упоминание села, где родился дед, и она хотела бы поговорить с вами.

Боже, как много мы еще не знаем из того, что просто обязаны знать! Ну как же это: вот считал, что можарских-то знаменитостей, даже шире – рязанских, всех могу перечислить. А поди ж ты, не помнят про такого человека ни в Можарах, ни в Рязани…

– У вас там были Большие Можары и Малые? – представившись, спрашивает меня по телефону Татьяна Германовна.

– Да, – отвечаю. – Но по сути это одно село. То есть Большие Можары безо всякой границы переходят в Малые или, если угодно, наоборот. Кстати, у нас говорили не Малые, а Меньшие – с ударением на последнем слоге.

– Дед родился в Больших Можарах в 1860-м году. Его отец, Кузьма Иванович, был сельским дьячком. Церковь там не сохранилась?

Отвечаю, что не сохранилась, к сожалению. Хотя теперь, может быть, построили новую, я давно там не был.

– Обязательно летом туда поеду, – говорит она. – А сейчас… Вы меня простите, но хочу пригласить вас на выставку работ моей матери.

Переход был несколько неожиданным. Кожинов мне говорил, что дочь Любавского, в замужестве – Вера Ливанова, стала художницей и посвятила себя в основном политическому плакату, где достигла большого признания. Но как-то у меня одно с другим не соединялось – занятия ученого, исследовавшего проблемы древней и средневековой Руси, славянства, а с другой стороны – плакатная злободневность 30-х, 40-х и так далее годов XX века. Что тут общего?

Впрочем, еще один вопрос возник у меня сразу. Его в первую очередь хотелось задать внучке репрессированного историка и дочери успешно работавшей, как я понял, плакатистки. А Татьяна Германовна предупредила, что выставка через несколько дней уже закроется, так что с посещением надо бы поспешить…

И вот на втором этаже Центрального Дома литераторов я попадаю… в свое прошлое. Да, да, в свое – и всей нашей страны.

Все-таки удивительно, насколько плакаты, выпускавшиеся к каким-то злободневным событиям и датам, несут в себе дух времени, как сильно ощущение этого времени передают! Пожалуй, тут мало какое другое искусство с этим может поспорить. Или так лишь для тех, кто не только на выставках видел эти плакаты, а прожил с ними жизнь? Ну вот, допустим, как я.

Глаз выхватывает увеличенный календарный листок на фоне красных знамен: 12 декабря 1937 года, день выборов в Верховный Совет СССР. Нет, самого этого дня я помнить не могу, ибо было мне всего два года, но плакат очень хорошо помню, потому что, наверное, он долго еще висел в сельском клубе, да и дома у нас присутствовала маленькая, но яркая копия в виде листовки, украшавшая небогатый наш «интерьер». Вон сколько лет спустя узнал, кто была автор!..

И, знаете, глаза у меня буквально разбежались. От довоенных же плакатов «1 августа 1939 года в Москве открывается Всесоюзная сельскохозяйственная выставка» и «СССР – великая железнодорожная держава» к 1941 году, к началу войны, – «Вместе с Красной Армией на защиту Родины подымается весь советский народ». Тоже запомнился с той поры! А какое тогда произвел впечатление…

«Наше дело правое – мы победили!» Это, конечно, май 1945-го. «Знамя советское, знамя народное пусть от победы к победе ведет!» Это год 1947-й, тридцатилетие Октября. «Слава Советской Армии!» – ее тридцатилетие. А вот уже 1957-й, памятный фестиваль молодежи и студентов в Москве: «Участникам фестиваля привет!» Совершенно изумительный плакат 1962 года «Хлеб – Родине!» и очень лирический «Родина моя прекрасная!», созданный в 1967-м. Восстановление хозяйства после войны, борьба за мир, освоение космоса – и тут же такая добрая, теплая, такая домашняя и русская елочка обращается к ребятам: «Дорогие малыши, веселитесь от души. Я в густом лесу росла, я вам радость принесла!»

И все празднично, ярко, нарядно…

С трудом отрываюсь от этого многоцветья, перенесшего меня в советские годы, чтобы задать главный свой вопрос.

– Татьяна Германовна, – говорю, – ваш дед умер в ссылке, в 1936-м, а на следующий год его дочь и ваша мать создает вот этот знаменитый плакат к выборам. Нет ли здесь чего-то противоестественного?

– Нет. Я сейчас объясню.

– Вы говорили с вашей матерью об этом?

– Очень много. До самого конца – она умерла в 1998-м… Так вот, девизом жизни и заветом грядущим поколениям моего деда было: верой и правдой служить Отечеству! И он, видимо, хорошо сумел вложить это в душу своей дочери. Поскольку, несмотря на то, что не только дед, а вся семья перенесла тяжелые испытания, моя мама занималась политическим плакатом очень честно и от души. Это и было ее служение Отечеству – своими средствами. Если дед в своих трудах отразил русскую историю, то она в плакатах выразила то время Родины, в котором жила. Она создала своего рода эмблематику, геральдику этого времени. Но знаете, что было самым главным для нее?

– Что же?

– Мама говорила: «Я своими плакатами хочу украшать народные праздники». Она училась у очень знаменитых педагогов и от них восприняла заветы великих художников. Девиз Матисса был – украшать людям жизнь. Если бы она целиком посвятила себя живописи (а вы видели здесь ее картины), то это была бы живопись очень праздничная. И она перенесла свойственную ее таланту праздничность в плакаты, которые издавались ведь колоссальными, многомиллионными тиражами, украшая в те суровые времена не только клубы, но и сельские избы. Несли людям радость, которая так была им нужна. Которая жить помогала…

Конечно! Спешу рассказать Татьяне Германовне о плакатах ее матери в родном селе ее деда. В годы войны и после, в самое трудное время, были они тем же, что песни по радио, фильмы на экране. Замечательные советские плакаты, песни и фильмы, поднимавшие дух народа! Кто сегодня по-настоящему оценит величайшее их значение для нашего Отечества?…

Как я понял, Отечество – действительно ключевое понятие в этой династии русских интеллигентов.

Вышедший из семьи, где отец не особо был силен в грамоте, а мать и вовсе неграмотна, Матвей Любавский после духовного училища и семинарии вполне целенаправленно стремится в Московский университет – изучать отечественную историю, которую к тому времени он горячо полюбил. Эта любовь определит последующую его жизнь.

Блестящая защита в том же Московском университете кандидатской работы, удостоенной премии и золотой медали. Магистерская диссертация, оцененная как фундаментальный труд, который «составил эпоху в изучении Западной Руси». Наконец, диссертация докторская – ив том же 1902 году по рекомендации своего учителя и наставника Василия Осиповича Ключевского он занимает его место заведующего кафедрой русской истории. Надо ли говорить, как это было ответственно – стать преемником самого Ключевского!

Да, в науке, в преподавании (кроме многого другого, Любавский стал основоположником и первопроходцем курса исторической географии России), в Московском университете, где он проработает более тридцати лет, пройдя путь от приват-доцента до декана историко-филологического факультета, а затем и ректора, его след поистине выдающийся. Здесь мне представляется особенно важным сделать акцент на том, что составило стержень всей его научно-преподавательской и общественной деятельности. Да что там, всей жизни! Стержень этот – глубокий патриотизм.

Приведу два высказывания Матвея Кузьмича которые, признаюсь, своей искренностью и удивительной актуальностью для нынешнего времени меня необыкновенно взволновали.

Первое относится к 1915 году и прозвучало в обращении к учащимся высшей и средней школы в связи с развертывавшейся все шире войной. «Еще горше материальных потерь, – говорил он, – потери нравственные, которые может понести наша нация в случае торжества тевтонов. Упадок духа, утрата самоуважения, веры в себя – эти потери равны уже национальной смерти, параличу творческих сил нации, гибели национального русского гения, так много вносившего в сокровищницу истинной общечеловеческой культуры». Вот о чем больше всего болит его душа! И разве нынче над нами не та же угроза?

Авторов высказывание – из года 1918-го. Но обращено опять-таки будто в наши дни: «Никакое совершенствование жизни, никакой прогресс невозможен для страны и племени, если все живые и творческие силы его будут уходить на сторону, не будут работать дома, на местах, если всегда будут смотреть в сторону, стремиться туда, где живется веселее и радостнее, чем в тихой, серой, заплаканной Родине».

Сам он никогда и никуда от Родины не стремился. Он остался с нею и после 1917-го, остался до смертного часа, решительно отвергнув все заманчивые приглашения в эмиграцию. Так же, как, скажем, Анна Ахматова, именно об этом написавшая:

Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда…» Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.

Профессор Любавский становится одним из ведущих организаторов архивного дела в Советской России, активно участвует в подготовке кадров для этого дела, а многие ценнейшие архивы буквально спасает от гибели. И в 1929-м он заслуженно избирается академиком АН СССР.

Да, в следующем году его безосновательно репрессируют. Но не обида движет им, а прежнее желание служить Отечеству. Сосланный в Уфу, он продолжает заниматься историческими исследованиями, став сотрудником здешнего Института национальной культуры. Темы исследований – история башкирского народа и его отношений с народом русским.

Любавский работает до последней минуты своей жизни. Работает во имя Родины.

Почему я употребляю это слово – «обида»? А потому, что за последние годы обычным стало оправдывать обидой все, что угодно, вплоть до предательства. И сколько же вдруг оказалось обиженных, выдвинувших свои счета «этой стране»! Дети комиссаров, писателей, ученых, они сошлись в истерично-заполошных претензиях к Родине, объявленной «империей зла», чтобы, проклянув и предав, ее разрушить.

Я теперь понимаю: по существу, есть две категории людей. Для одних превыше всего свое «я». Для других – Родина. Разве могли обидеться на свою Родину Королев и Туполев, Рокоссовский и Ахматова, Любавский и Ливанова, если дороже нее и святее ничего в жизни для них не было?

Думаю и о Татьяне Германовне Ливановой-Любавской. Она по профессии театральный художник – заслуженный художник РСФСР, много работала с великим Борисом Бабочкиным, оформляя в Малом театре его спектакли. Но не менее значительно в моем представлении то, что делает она сегодня для увековечения светлой памяти деда и матери.

Наконец-то вышли одна за другой несколько книг Матвея Кузьмича Любавского. Этому больше всех способствовали доктор исторических наук Александр Якимович Дегтярев и творческий коллектив ученых Петербургского университета. Наверное, вполне закономерно, что среди членов редакционного совета этих изданий – Игорь Яковлевич Фроянов, которого «Советская Россия» защищала недавно от яростных нападок за его патриотические труды.

В Рязанском историко-архитектурном музее-заповеднике и в краеведческом музее города Сапожка, где Матвей Кузьмич учился в духовном училище, открыты посвященные ему разделы. И это – на основе материалов, подаренных его внучкой.

Состоялась и та выставка Веры Ливановой, где мне посчастливилось быть. Организованная издательством «Контакт-культура» и Домом плаката, она, увы, не имела широкой рекламы, которой, безусловно, заслуживала: не то и не те рекламируются нынче. Однако в Книге отзывов я прочитал множество трогательных, восторженных и благодарных записей, которые венчались такими строками: «Жизнь свою осмысливая заново, остаюсь с плакатами Ливановой!»

Останутся навсегда с Россией, с Отчизной и плакаты Веры Ливановой, и труды Матвея Любавского – истинных патриотов родной страны.

Не нужно мне солнце чужое

Владимир Бунчиков (справа) и Владимир Нечаев

Владимир Бунчиков и Владимир Нечаев – для многих моих нынешних современников имена эти мало что значат. Даже и не знают многие, кто они были. Но спросите любого ветерана Великой Отечественной, спросите любого, кто работал тогда в тылу или хоть был мальчишкой военных лет, и наверняка услышите самые восторженные восклицания о талантливых исполнителях советских песен.

Рассказывая о них, невольно задумаешься о таком необыкновенном, поразительном, великом явлении, как советская песня и ее роли в культуре народа.

Кажется, французам принадлежит этот афоризм: «Когда говорят пушки, музы молчат». Нашей величайшей всенародной войной за Советскую Родину он полностью опровергнут, потому что вряд ли во всей человеческой истории найдется другое время, когда все виды искусств достигли бы такого подъема и все музы сражались бы вместе с народом. Музыка Прокофьева и Шостаковича, изобразительное искусство Кукрыниксов и студии Грекова, фильмы Эйзенштейна и Пудовкина, Пырьева и Александрова, театры Большой, Малый, Художественный, литература Шолохова, Алексея Толстого, Леонова, Эренбурга, Фадеева, Твардовского, Симонова – все встали в строй.

А у песни в этом боевом строю место было особое. Прежде всего потому, что народ наш без песни просто не может жить. Она нужна ему, как хлеб и даже больше хлеба, а уж в такую трудную годину особенно.

Слава композиторам, поэтам и певцам, которые дали своему народу столь желанную и столь необходимую, поистине жизненно необходимую, песню! Надо прямо сказать: она – среди важнейших факторов нашей Великой Победы.

Дочь Владимира Александровича Бунчикова – Галина Владимировна, с которой я познакомился недавно, рассказывая об отце, с особой гордостью заметила:

– А знаете, его имя вошло в фундаментальный том «Истории Великой Отечественной войны»! Подумать только, прославленные полководцы, бессмертные герои – и вместе с ними артист…

– Но это же совершенно справедливо! – ответил я. – А что значил голос Владимира Бунчикова в те военные и затем в первые послевоенные годы, могу свидетельствовать как слушатель и очевидец.

Рязанское село Можары. На столбе в центре, возле клуба – черная тарелка репродуктора. Из нее в 41-м мы узнали о начале войны. А потом я, школьник-первоклассник, отсюда же впервые услышал:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой, С фашистской силой темною, С проклятою ордой!..

И всё перевернулось во мне. Это было нечто сверхъестественное, будто идущее с неба. Потрясающе сливались музыка, слова песни и голоса исполнителей, захватывая всецело и доставая, кажется, каждую клеточку в тебе, аж мороз по коже. А главное чувство – идти, сражаться с врагом, гнать его с нашей родной земли.

Рано было из первого класса на фронт, но под такие вот песни, поднимающие душу и дух, уезжали воевать более старшие сельские ребята. Мы же, чем могли, старались им помогать: изо всех сил работали в колхозе, собирали лекарственные травы и металлолом, писали письма и отправляли посыпки бойцам. И всех нас, остававшихся в тылу, соединяли с теми, кто воевал, удивительные, проникловенные песни, которые радио каждый день приносило и им, и нам, придавая вдохновение и новые силы.

Когда впервые услышал я имя и голос Владимира Бунчикова? Какая это была песня? Не берусь точно сказать. Может быть, я оказался вместе с ним «В землянке», когда под задумчивый перебор солдатской гармони, на фоне трепещущих отблесков огня, бьющегося в тесной печурке, повел он негромкий рассказ о несдающемся чувстве любви на войне – «в белоснежных полях под Москвой». Или, может, встреча эта первая была «В лесу прифронтовом», когда «с берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист». А может, он пел «Прощайте, скалистые горы» – песню моряков Северного флота, выходящих «в открытое море, в суровый и дальний поход», под грозный шум волн и под свинцово нависшим небом, но с твердой верой в победу.

Если же это был «Вечер на рейде» – лирический вечер прощания военных моряков с Ленинградом перед уходом в бой, то, значит, я сразу же услышал их обоих вместе – неразлучных далее на четверть века Владимира Бунчикова и Владимира Нечаева. Прекрасный дуэт, подаривший нам столько изумительных песен в неповторимом исполнении!

Если говорить профессионально, на языке музыковедческом, это был баритон Бунчикова и тенор Нечаева, отличительные особенности которых, в соединении и порознь, можно скрупулезно анализировать, разбирать, характеризовать. Но оставим такой разбор критикам-профессионалам для их исследований. Будем говорить о воздействии Бунчикова и Нечаева на так называемого массового слушателя – ведь не для музыковедов пели они. Каким же образом получалось, что песня в их исполнении сразу становилась любимой миллионами?

Самой любимой моей (и не только моей, конечно!) с первого раза, как только услышал, стала «Давно мы дома не были».

Я хорошо помню этот «первый раз». Конец зимы или начало весны. Видимо, наступала уже весна 45-го. День клонился к вечеру, но солнце еще ярко светило в окна нашего дома, и занят я был своими школьными заданиями. А радио в соседней комнате включено. Что-то там говорят, что-то читают, что-то поют. И вдруг…

Горит свечи огарочек, Гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, По нашей фронтовой.

Много к тому времени я слышал замечательных песен военной поры, которые готов был слушать снова и снова, но тут вот эта, еще одна, какой-то невероятно пронзительной интонацией прошла до самого сердца и доверительно, мягко сжала его. Пели два солдата, далеко от Родины пели, с грустью-печалью и светлой надеждой:

Давно мы дома не были, Шумит родная ель, Как будто в сказке-небыли За тридевять земель.

Вспомнили, как, наверное, часто бывало там, на фронте, дом родной и подруг.

Где елки осыпаются, Где елочки стоят, Который год красавицы Гуляют без ребят.

Обычные вроде слова, поскольку пелось об этом действительно часто, но здесь ворвалась новая, еще не звучавшая ранее нота этой постоянной в военные годы темы:

Зачем им зорьки ранние, Коль парни на войне, В Германии, в Германии, В проклятой стороне…

Потом, позже, из соображений политических «проклятую» заменят на «далекую». Но я все равно буду петь так, как услышал это впервые, содрогнувшись всем своим существом: «в проклятой стороне». Потому что она тогда для всех нас и была только такая – проклятая!.. А голоса двух солдат тут же перешли на самое желанное:

Лети, мечта солдатская, К дивчине самой ласковой, Напомни обо мне.

И потом повторили как заклинание: «Пусть помнит обо мне!»

Каждый из них обращал это к своей, единственной, а я так явственно, будто на экране, видел этот блиндаж, где в полумраке едва светится огарочек свечи и два усталых, измученных войной, донельзя истосковавшихся, но не сломленных человека, сохранивших, несмотря на всю выпавшую им кровь и грязь, в невероятной чистоте и нежности душу живу, поют о своей любви.

После я узнаю, что песню написали композитор Василий Соловьев-Седой и поэт Алексей Фатьянов. Гениальные стихи и гениальная музыка! Гениальные в том смысле, что трудно представить более точное выражение состояния души солдатской в тот момент – в момент идущей к исходу четвертого года военной страды.

Имена поэта и композитора, авторов этой великой песни, я узнаю позже, но еще двух ее соавторов (да, да, именно так!) узнал по задушевным их голосам, даже и не услышав объявления. Это были, конечно, они, хорошо мне уже знакомые и бесконечно любимые, каждый день ожидаемые и слышимые, – заслуженный артист республики Владимир Бунчиков и Владимир Нечаев.

И законными, полноправными соавторами скольких великих песен стали они, вдохнув в них свою душу и артистизм, свою искренность и талант, все свои неподдельные, истинные чувства!..

Поскольку телевидения тогда не было, я не мог видеть любимых артистов и только пытался представить, какие они. Увидел значительно позднее, уже после войны, когда приехал в Москву учиться. В то время «сборные» концерты с участием самых выдающихся исполнителей – эстрадных, оперных, драматических – проходили регулярно на многих площадках – от Колонного зала Дома союзов до сада «Эрмитаж» и по цене доступны были буквально всем. Здесь зрители встречались со Смирновым-Сокольским и Набатовым, Яроном и Хенкиным, в сценах из спектаклей выступали Рыжова и Турчанинова, Тарасова и Яншин, здесь пели Лемешев, Козловский, Давыдова, Максакова, Георгий Виноградов и, что бывало достаточно часто, Бунчиков и Нечаев.

– Накануне каждого концерта звонила администратор, – вспоминает Галина Владимировна Бунчикова, – и говорила: «Передайте папе, завтра форма одежды – фрак». Или: «Форма одежды – смокинг». Это была, по-моему, не просто форма одежды, а выражение высочайшего уважения к зрителям и слушателям, хотя в зале присутствовала вовсе не какая-то отборная, по-нынешнему говоря, «элита». Зрители и слушатели были разные – от министров до рабочих, но папа, как артист, с одинаковым уважением относился ко всем.

Да, как настоящий артист. Как советский артист.

Родился Владимир Бунчиков в Екатеринославе (Днепропетровске) в 1902-м. Семья большая, семеро человек, отец

– портной, мать вела домашнее хозяйство. А еще она хорошо пела, особенно украинские народные песни, которые Володю буквально завораживали. Он шел потом на берег Днепра, куда-нибудь на пустынное место и тоже их пел.

Незадолго до Первой мировой войны «в поисках лучшей доли» старший брат подался в Аргентину, забрав к себе потом постепенно и всю семью. Но он не уехал, несмотря на многочисленные приглашения и вызовы. И вот как Галина Владимировна объясняет это:

– Папа всегда говорил нам: «Человек должен умирать там, где он родился». Таков был его твердый принцип. Родину он любил не на словах, а очень глубоко, органично, и, думаю, недаром композитор Матвей Блантер, с которым он дружил, именно ему посвятил прекрасную свою песню на слова Михаила Исаковского «Летят перелетные птицы». Это была одна из самых любимых песен отца!

А я сразу вспоминаю спектакль «Ее друзья» по пьесе Виктора Розова, который с огромным успехом идёт в Театре Татьяны Дорониной. С какой пронзительной силой звучат там эта песня и неповторимый голос Владимира Бунчикова!

Летят перелетные птицы Ушедшее лето искать, Летят они в дальние страны, А я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, Родная навеки страна, Не нужно мне солнце чужое, Чужая земля не нужна.

Как же он стал певцом? Перебравшись к родственникам в Симферополь, устроился рабочим сцены в тамошний театр. Случались здесь незабываемые встречи. Обслуживал, например, гастроли самой Неждановой. Приносил цветы от поклонников Вере Холодной, за что получил от нее полтинник, на который смог купить себе добротные сандалии, сменив наконец до предела изношенные, дырявые башмаки. А во время Гражданской войны, когда город был под белыми, в театре выступал Александр Вертинский. Запомнилось, что после концерта к нему подошел офицер и, откозыряв, сказал:

– Вас приглашает спеть для него генерал Шкуро.

– Извините, но я очень устал, не могу.

– Приказы командующего не обсуждают!

И Вертинского увели. Спустя много лет, когда знаменитый артист вернулся на Родину, а Бунчиков тоже был уже известным артистом, в одном из концертов они встретились, и Владимир Александрович напомнил ему про тот эпизод.

– Да, было, было, – с грустью ответил Александр Николаевич.

А теперь – строки из воспоминаний Владимира Бунчикова:

«В театре шли музыкальные спектакли, и я непроизвольно запоминал и напевал вполголоса арии. Как-то, готовя сцену к репетициям, я подошел к неосвещенной рампе и… запел „Тройку“. Слышу аплодисменты. Думал, в темном зале никого нет, а там оказался помощник режиссера. „А что ты еще сможешь спеть?“ – „Вернись в Сорренто“. Спел. „А сколько тебе лет?“ – „Скоро шестнадцать“. – „Тебе еще рановато заниматься пением, но у тебя в голосе золото, береги его. И обязательно надо учиться“.

Он запомнил этот наказ. Голос берег – не пил, не курил, даже до пенсии не ел мороженого. А вот с учебой вышло так. Настало время идти в Красную Армию, и оказался он в родном Екатеринославе. Увлекся бурной общественной работой – в роте организовал творческую агитбригаду «Синяя блуза». И в одно из увольнений пришел к музыкальному техникуму. «Ноги сами меня принесли», – шутил потом.

Его согласились прослушать. Но… после первого же куплета серенады Дон Жуана остановили: «Спасибо». Что это значит? «Спасибо – „да“ или спасибо – „нет“? Полчаса томительного ожидания, а затем объявляют: „Зачислен“.

Но как же со службой это совместить? Придя в казарму, доложил начальству. Ожидал нагоняя за самовольство, а вместо этого его тепло поздравили: «Будете служить и учиться одновременно. Поможем!» И он был безмерно благодарен своим командирам – Ивану Григорьевичу Цыганкову и Александру Яковлевичу Калягину: ведь они дали ему таким образом путевку в большое искусство. С Александром Яковлевичем, который станет генерал-лейтенантом, дружба сохранится на всю оставшуюся жизнь.

Происшедшее можно было бы назвать просто счастливым стечением обстоятельств, удачным случаем, выпавшим в лотерею, если бы не просматривалась и здесь, и во всем дальнейшем пути советского артиста Владимира Бунчикова определенная логика советской жизни. Талант, и только талант, а не деньги или, допустим, какие-то «связи» открывал ему все новые и новые ступени любимого искусства.

Это была в Ленинграде художественная студия известного певца и педагога Владимира Касторского, а потом – занятия с не менее известным тенором Николаем Печковским. И Государственный музыкальный театр имени народного артиста республики В. И. Немировича-Данченко в Москве – под руководством самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко, уже тогда признанного корифея русской и мировой сцены. Сбылась давняя мечта юного Бунчикова: он стал оперным артистом! А каким по уровню, об этом напомнил ему, «дорогому Володе», в своем поздравлении к 85-летию не кто-нибудь – Иван Семенович Козловский:

«… В „Травиате“ в постановке В. И. Немировича-Данченко партию Жермона Владимир Александрович Бунчиков исполнял по высокому камертону, создавая завершенный актерский образ. Во всяком случае я был свидетелем, когда Владимир Иванович Немирович-Данченко довольно поглаживал свою бородку: „Это ничего, это хорошо!“. А разве Нечаев и Бунчиков, – продолжал в том же письме великий певец, – их высокие музыкальные дуэты – это не эпоха?!»

Совершенно ясно: продолжи Бунчиков дальше свой путь артиста оперного и опереточного – ему был гарантирован большой успех, и Галина Владимировна, перечисляя спетые им за одиннадцать лет ведущие партии во многих спектаклях (а тут и «Риголетто», и «Чио-Чио-Сан», и «Евгений Онегин», и «Тихий Дон», и «Катерина Измайлова» да плюс оперетты – «Перикола», «Корневильские колокола», «Дочь Анго» и другие, где, кстати, выступал он поначалу вместе с юной Любовью Орловой), его дочь, как мне показалось, выразила сожаление, что этот его путь оборвался на рубеже 41-го и 42-го годов переходом во Всесоюзный радиокомитет.

Но я дочери артиста возразил. Напоминая оценку того же Козловского: дуэты Бунчикова и Нечаева – эпоха!

Да и в самом деле, если говорить про счастье, человеческое или артистическое, то разве не в том оно, чтобы оказаться в нужный момент в самом нужном месте? Таким местом (обратите внимание – вскоре после начала войны!) стало для него Всесоюзное радио, которое тогда давало артисту самую многочисленную, самую широкую аудиторию.

Его возможности незаурядного оперного певца сразу же по достоинству оценены были и здесь: главный дирижер Большого театра Николай Семенович Голованов, ставя перед микрофоном оперу В. Мурадели «Доватор» – первое произведение такого рода на военную тему, зовет Бунчикова. А позже будет звать его в другие оперы, ставившиеся великим дирижером в концертном исполнении, что, судя по всему, давало немалое удовлетворение певцу.

Однако рискну утверждать: песня, советская песня, рожденная суровой страдой тех тяжелых и героических лет, – вот что давало удовлетворение наибольшее! И объяснялось это потрясающим отзвуком в душах миллионов людей. Можно сказать даже так: в душе народа.

Я читаю дневники и воспоминания артиста, читаю его газетные заметки и интервью, относящиеся к разным временам, – и везде это чувствуется. Вот, например, он пишет в 1982 году для газеты «Алтайская правда»:

«Год назад на страницах „Литературной газеты“ шла дискуссия о современной песне. Очевидно, это наболевший вопрос, поэтому не случайно то, что сейчас вновь затронута эта тема. Мне, проработавшему с песней почти сорок лет, тоже хочется принять участие в обсуждении этого вопроса.

Песня наиболее доступна широким массам трудящихся. Она входит в жизнь людей, в их праздники и будни, неся с собой большие воспитательные функции. Об этом говорят многочисленные письма, которые я получал и получаю до сих пор. Успех песни зависит от трех человек: от композитора, от поэта и от исполнителя. Если композитор по-настоящему талантлив, он никогда не будет писать музыку на плохой текст, в противном случае текст песни способен уничтожить любую красивую мелодию. Это же самое можно сказать и об исполнителе, который может как подчеркнуть качество песни, так и испортить ее.

Песня, если она действительно хорошая, должна доставлять нам удовольствие. Но в последние годы (внимание, читатель, – это еще только 1982 год! – В. К.) ее содержание зачастую весьма убого, иногда просто набор слов, лишенный всякого смысла…»

Здесь я остановлюсь. А что сказал бы он о нынешних так называемых песнях? Выдающийся русский советский композитор Тихон Николаевич Хренников недавно сказал о них очень коротко, но точно: «Мусор!» И этим мусором заполнены весь теле– и радиоэфир, вся эстрада и все компакт-диски…

Но почитаем еще Владимира Бунчикова – из той же его статьи:

«Мне посчастливилось работать со многими замечательными композиторами – Дунаевским, Блантером, Жарковским, Мокроусовым, Долуханяном, Мурадели, Хренниковым, Шостаковичем и такими поэтами, как Лебедев-Кумач, Исаковский, Сурков, Ошанин, Матусовский, Фатьянов, Долматовский и др. Часто я был первым исполнителем той или иной песни, а многим из них дал „путевку в жизнь“. Они приняты народом, а народ – самый требовательный ценитель искусства.

Многие считают, что песню спеть легко. Я с этим никогда не соглашусь, потому что каждая песня – это отдельный образ, и исполнить ее надо так, чтобы она понравилась слушателю и дошла до его сердца. Есть песни, которые вызывают в нашей памяти разные воспоминания: детство, юность, война… Мы хорошо знаем и любим величаво-печальную песню «Вечер на рейде», которую я впервые исполнил с ансамблем Александрова. Как же тяжело было петь ее, когда перед глазами – разрушенный Севастополь, и слезы застилали глаза!..»

Именно с этой песни начался прославленный дуэт двух Владимиров. Познакомились они там же, на радио, вскоре после того, как Бунчиков туда пришел. Выступали вместе на фронте и в госпиталях, но пели сперва порознь. А на одном из таких концертов у Бунчикова вдруг мелькнула мысль: что если попробовать в дуэте? И предложил товарищу выучить недавно появившиеся «Вечер на рейде» и «Васю Крючкина» Василия Павловича Соловьева-Седого. Подготовился тот на удивление быстро. Попробовали – вроде хорошо, голоса сливаются и оттеняют друг друга, что подтвердил и звукорежиссер. Музыкальная редакция включила в одну из передач. И прошли, как говорится, на «ура»! Так великолепный дуэт появился на свет, чтобы жить долгую четверть века.

Владимир Бунчиков писал потом:

«Песен мы спели великое множество, и очень разных. Многие создавались специально для нас, на наших, можно сказать, глазах. Нас слышала вся страна, наши песни пели, наши голоса узнавали сразу, и от того, как мы „читали“ маленькую вокальную пьесу, зависела ее судьба, ее дорога к сердцам. Да и какие чудесные песни были тогда! Я счастлив и горд, что нашим песням мы дали долгую и счастливую жизнь, сделав песню и музыкой, и поэзией…

Писали о нашем дуэте, что мы своими песнями создали радиотеатр. И это действительно так. Нас не видят, а только слышат. Как же точно надо передать интонацию песни, ее сюжет, слова…

Володя Нечаев умер неожиданно – в 1967 году, вскоре после нашего юбилейного концерта. Другого партнера я не искал, да это и не нужно было…»

Он был верным человеком. Верным всегда и во всем. С будущей женой познакомились на вечеринке у ее подруги, он пошел провожать. По дороге нашли подкову. Она висела потом у них в квартире всю совместную жизнь. А прожили они вместе 61 год – Мария Петровна пережила Владимира Александровича всего на четыре года…

Расставаясь с Галиной Владимировной я думал: «Создать бы музей советской песни военных лет и представить бы там, что писали люди своим любимым певцам! Тогда каждому стало бы понятнее, почему мы победили».

Приведу хотя бы некоторые выдержки из этих писем.

«Сейчас поздний вечер, и я решил второй раз в жизни побеспокоить вас, написать вам письмо. Мы с товарищами хотели раньше на ваше ответное письмо написать благодарность, еще раз сказать от имени бесчисленных фронтовиков, что считали и считаем своим большим счастьем в страшные дни и ночи войны слышать ваши песни, ваш чарующий, полный жизненной силы и красоты голос!.. Но тогда начались тяжелые бои, из которых остались в живых очень немногие. Погиб тот офицер, который особенно восхищался вами, – это Виктор Скачков, Герой Советского Союза. Очень умный и красивый парень. Теперь его нет, он сгорел в танке… Посылаю вам кое-что из своих стихов, которые сочиняются на фронте. Будьте всегда счастливы! Ив. Яловец».

«С приветом к вам группа моряков Северного флота. Мы не назовем точной даты, когда впервые услышали, как вы в паре с артистом Нечаевым исполняли песню „Вечер на рейде“. Огромным успехом пользовалась и пользуется на флоте эта песня! Когда с пирса отдаются швартовы, невольно, хотя бы мысленно, мы поем вместе с вами: „Прощай, любимый город…“ Убедительно просим вас написать нам вкратце свою биографию, за что будем премного благодарны. В свою очередь мы без колебаний грудью идем на защиту нашей Родины – покровительницы наших талантов».

«Слушая вас далеко от дома, мы невольно уносимся мечтами в родные места. Вы вместе с авторами песен словно подслушиваете наши душевные чувства и преподносите нам же их в удивительной отделке рифм и мелодии, в наилучшем исполнении. И чувствуешь себя еще увереннее, хочется идти в бой, хочется жить и служить на благо нашего народа, нашей Великой Советской Родины».

Вот вам лучшая иллюстрация ленинской мысли: «Искусство принадлежит народу». И когда оно действительно принадлежит народу, когда оно служит ему, помогает ему, живет вместе с ним, такой народ и такая страна непобедимы.

А что стало в нашей стране потом, какие песни зазвучали с экранов и по радио?

С горькими чувствами отмечал Владимир Александрович в 1992 году свое 90-летие.

– Юбилей встречаю в трудное время, – говорил он. – Мой родной город Днепропетровск находится в другом государстве, а Крым, где прошла моя юность, стал яблоком раздора. Людей убивают в мирное время. Воспрянули духом убийцы, жулики разных мастей, а неразборчивые политики ведут Россию неизвестно куда. Больно и оттого, что государство, по сути дела, не стало заниматься вопросами культуры, искусства. Все отдано на откуп проходимцам разных мастей!

– А ведь яснее ясного, – продолжу высказывание Владимира Александровича из его последнего интервью, – человек живет не только хлебом единым. Гораздо важнее его нравственное начало. Может быть, наша русская музыка, русская песня, русское искусство и литература помогут нам всем выжить и возродить Россию.

Подвиги русского Геракла

Анатолий Парфёнов

Сегодня с огорчением приходиться признавать, что по многим видам спорта российские спортсмены скатились с первых мест международных соревнований. Вспоминаются олимпиады, мировые первенства, и охватывает гордость за великий наш советский спорт, который – что же там подбирать слова! – был действительно лучшим в мире. Вот и на Олимпиаде в Австралии стали первыми, значительно опередив главных соперников – американцев как по количеству набранных очков (622 против 497), так и по числу завоеванных медалей (98 против 74).

В номере от 7 декабря 1956 года «Советская Россия» сообщает: «Блестящий финишный рывок советских спортсменов. Двенадцать золотых медалей гимнастов и борцов». Двенадцать золотых – за один день! Да плюс еще несколько серебряных и бронзовых…

Расскажу об одном из тех чемпионов Мельбурнской олимпиады – борце Анатолие Парфенове. Мне очень хочется, чтобы как можно больше моих соотечественников вспомнили или узнали это имя. Старшие – вспомнили, молодые – узнали. Всем нам, а особенно молодым, необходимо обращаться к судьбам таких людей, верных сынов и дочерей нашей Родины, чтобы глубже осознать величие того, что мы имели, и горечь того, что потеряли. Чтобы новым поколениям становилось абсолютно понятно, почему именно советские люди победили в самой жестокой войне и почему они побеждали в самых трудных спортивных состязаниях.

Написать про него первым посоветовал мне (даже настоятельно попросил!) мой давний знакомый Сергей Иванович Новоселов. Инженер по профессии, он в послевоенные годы учился в Бауманском высшем техническом. Учился одновременно с братом, и вместе занимались они спортом – классической борьбой. Сильная была секция борьбы в МВТУ! Так вот, сохранив любовь к этому виду спорта, часто рассказывая о его героях советских лет, Сергей Иванович всегда как-то по-особому выделял Парфенова. А однажды в конце концов напрямую сказал:

– Вы напишите об Анатолии Ивановиче очерк. Легендарный же человек!

Легендарный… Это я услышал и в Музее греко-римской и вольной борьбы, от его директора – заслуженного тренера СССР Владимира Степановича Белова, и от учеников Анатолия Ивановича Парфенова, и от многих младших его товарищей, которые, слава Богу, живут, а некоторые даже работают.

Впрочем, он тоже мог бы жить, если бы не трагедия, о которой речь впереди. В 2005 году, 17 ноября, исполнилось бы ему 80. Я знаю замечательного человека, который родился точно в тот же день того же года, и знаменательную дату он отметил. Это Михаил Петрович Лобанов, выдающийся русский литературовед и критик, профессор Литературного института им. А. М. Горького. И если говорить о них обоих как о представителях одного советского поколения, то главное в начале их жизни совпадает – война.

Оба уйдут на нее семнадцатилетними, прибавив себе год для военкомата. Оба, в семнадцать же, будут тяжело ранены: Лобанов летом 1943-го на Курской дуге, а Парфенов чуть позднее, осенью, при форсировании Днепра. Легендарность его начинается отсюда.

Вот представьте: темной осенней ночью стрелковая рота первой переправляется через реку, ставшую важнейшим военным плацдармом, с заданием окопаться на том берегу до подтягивания основных наших частей. Немцы этот передовой отряд обнаруживают. Начинается яростный обстрел, и плот, на котором находился сержант Парфенов, переворачивается, а его пулемет оказывается в воде. К счастью, это было уже недалеко от берега – он ныряет и спасает свое оружие.

И вот, когда на достигнутом правом берегу идут на них враги атака за атакой, комсомолец Анатолий Парфенов, буквально слившись со своим пулеметом, трое суток отбивает неистовый натиск. Днем и ночью, без передышек на сон и отдых. До тех пор, пока фашисты не пригнали сюда танки.

Они валом идут на окопы советских бойцов, и одна тяжелая машина с крестами на бортах переезжает боевую ячейку прямо над головой Парфенова. А потом еще раз и другой утюжит окоп, из которого уже раненый к тому времени солдат до последнего ведет огонь. Позади фашистского танка останется, казалось бы, могила. Но смельчак выжил! Когда очнулся под утрамбованными глыбами земли, едва дыша, и закричал изо всех сил, чтобы его услышали, в еле брезжащем сознании казалось, что крик достигает аж другого берега Днепра.

– А медсестра, которая, увидев торчащую руку, откопала меня, после говорила, что мяукал я, как котенок, – с улыбкой заметил однажды в разговоре с товарищем, вспоминая свое возвращение с того света.

Но вообще про себя рассказывать не любил. Тем более хвастаться. Бой, в котором от их стоявшей насмерть штурмовой роты осталось, как в известной песне, всего трое ребят и за который он будет награжден высшим орденом страны – орденом Ленина, станет просто фактом его биографии. А пулеметчик Парфенов, чудом спасшийся из-под гусениц вражеского танка, вынужденно отлежав в госпитале, пройдет потом краткосрочную танкистскую школу и сам сядет механиком-водителем в боевую машину.

По пути на запад, во время Висло-Одерской операции, его Т-34 совершит отважный бросок к польскому городу Калиш, проложив дорогу более тяжелой технике, за что он будет награжден орденом Отечественной войны I степени. Его еще и еще раз ранят, в том числе уже в Польше, но все-таки он дойдет до Берлина. С кем бы из знавших его ни говорил я о Парфенове, каждый обязательно рассказывал, как пришел он в борьбу. Думаю, потому что в этом, как и в военной его эпопее, тоже по-своему отразилось время. Ну и, конечно, характер этого человека.

После войны вернулся Анатолий туда, где родился и вырос, где ждала его мать. Это деревня Дворниково, Московская область, Воскресенский район. И стал крестьянский сын рабочим: пошел в соседний поселок на ткацкую фабрику имени Цюрупы слесарить, ремонтировать станки. Он ведь раньше окончил ремесленное училище, да и для танкиста техника – дело родное.

А спорт? Интересовался спортом. Как многие. Знал и про силу свою необычную: если надо было, например, какую-то технику из цеха в другой цех переместить, один таскал тяжесть, с которой и трое справиться не могли. Народ смотреть собирался на такое диво. Или, например, сцена, про которую как-то вспомнил в дружеском кругу: «Поехали с матерью за сеном. Накосили воз. Лошадь не тянет. Мать в слезы. Поднапрягся и… повез». Эдаким образом силач себя проявлял.

Так вот, летом 1951-го поехал он в Москву, на «Динамо», посмотреть футбольный матч любимой команды. А после заглянул туда, где тренировались динамовские борцы. Судя по всему, неслучайно заглянул – тянуло его уже к этому виду спорта. Первым, кого здесь встретил и к кому обратился, был совсем юный тогда начинающий борец Евгений Исаев, с которым позже станут они друзьями.

– А сколько лет тебе? – вспоминает Евгений Семенович свой вопрос Парфенову при той незабываемой встрече.

– Двадцать пять.

– Поздновато начинать-то, – обронил юнец, и за это до сих пор Исаев себя ругает.

Но подошедший к ним Николай Григорьевич Белов, первый из советских борцов чемпион Европы, обратил внимание на фигуру незнакомого парня.

– Ну-ка, – говорит, – пойдем в зал.

И вот тут, сказал бы я, начинается продолжение легенды. Недаром же повествуют об этом все очевидцы с искренним восторгом, и есть даже стихи о моменте, который его товарищи и коллеги считают историческим:

Я помню день, Когда пришел Парфенов в зал. Великий тренер Гордиенко Ему сказал: «Я знал, что должен ты сюда прийти. Входи, добро пожаловать! Теперь с тобой нам по пути».

Это Ширшаков написал, Лев Андреевич, с которым, как и со многими другими товарищами Парфенова, познакомился я на соревнованиях памяти того великого тренера Гордиенко – на мемориале в честь столетия со дня его рождения осенью прошлого года. Проходили соревнования в спортивном комплексе «Трудовые резервы», и здесь, на последовавшем затем товарищеском вечере, я еще раз убедился, какое оно дружное и сплоченное, ветеранское борцовское братство, как дорожат они в большинстве своем памятью о славных страницах советского спорта.

Итак, будущий великий борец, а пока просто рабочий подмосковной ткацкой фабрики предстал перед самым выдающимся советским тренером в этом виде спорта. Слово Виталию Белоглазову, с которым Парфенов потом и крепко дружил, и не раз боролся:

– Андрей Антонович (речь о Гордиенко. – В. К.) попросил его сперва штангу поднять. Было на ней 85 килограммов, и Толя, – не как штангисты обычно – за гриф и на грудь, а затем уже выжимают или толкают, – он ее перед собой поднял на вытянутых руках. Все так и ахнули: вот это да! А когда он по просьбе Гордиенко разделся, изумились еще больше. Атлет! Фигура Геракла!

Восторженные слова слышал я в связи с этим от разных людей – и, честно говоря, несколько удивлялся. Ведь все эти «разные» сами борцы, то есть люди редкостной силы, в полном смысле богатыри. И уж если так восхищаются силой и сложением своего товарища – значит действительно было чем восхититься.

– Чудо-богатырь! – продолжает Виталий Александрович Белоглазов. – Одни мышцы, ни жиринки. Рост у него был 190, а вес около 120, и все – сплошные мускулы.

О многом думал я, слушая все это. А больше всего, пожалуй, вот о чем. Такой необыкновенный силач и красавец дожил до 25 с лишним лет, словно и не придавая никакого значения этой своей феноменальности. Вот она, скромность русского человека.

– Я его спрашивал: «А как же ты в танк влезал, Толя?» – говорит Белоглазов. – «Потихонечку, – отвечал, – потихонечку…»

Правда, однажды там, на войне, подвели гигантские габариты, о чем рассказал мне его сын Владимир Парфенов, сам тоже по стопам отца ставший борцом, мастером спорта. Когда танк, который вел Анатолий Иванович, немцы подбили, он стал вылезать и зацепился валенком за крюк.

– Валенки-то были – 49-й размер! Вот и повис на танковой башне, и тут его подстрелили…

Но вернемся к тому, что его товарищи называют вторым жизненным подвигом Анатолия Парфенова. Не забудем, он начал тренироваться, овладевая классической (или греко-римской по нынешней терминологии) борьбой не только в необычно позднем возрасте, но и с тремя тяжелыми фронтовыми ранениями – в руку, ногу и голову. Рука, перебитая в локте, у него не сгибалась, а в голове до конца жизни оставались осколки фашистского снаряда, которые хирурги не рисковали извлекать. Нередко переносил жуткие боли.

Он начинает одерживать одну внушительную победу за другой. Над сильнейшими соперниками, включая прославленного Коткаса! Он становится чемпионом Советского Союза в тяжелом весе и в 1956 году, убедительно потеснив других претендентов, номером первым входит в состав олимпийской команды.

Надо сказать, что поначалу не повезло нашим борцам в Мельбурне. Было несколько проигрышей в предварительных соревнованиях, в том числе у Парфенова. Тем большее уважение вызывает то, что, мобилизовав все силы, советская команда в конце концов стала победительницей.

У Парфенова решающая схватка была с немцем Дитрихом. Ну да, немец из ГДР, но не следует забывать: после войны прошло еще немного времени, и она жила в Парфенове очень остро. Мне рассказывали, как однажды в Харькове, где проходили соревнования, он вскочил ночью во сне и начал крушить все вокруг. Оказывается, приснилось ему, что идет бой, немцы на него наседают, вот и начал отбиваться…

Дитрих – серьезный противник. Участник, победитель и призер пяти олимпиад! После Анатолий Иванович признавался товарищам, что не очень хорошо спал перед той схваткой. Но, когда началась она, советский борец сразу задал такой наступательный темп, что стало очевидно: немец этого напора не выдерживает. Наверное (так говорят очевидцы), вновь почувствовал себя Анатолий Парфенов бойцом в атаке, которая решала исход важнейшего боя. Важнейшего не только для его подразделения – для всего фронта, даже для страны. Ведь чувство долга, как давно заметили товарищи, было одним из главных качеств борца Парфенова.

И нет сомнений, что именно оно помогло тогда на олимпийском ковре вчерашнему солдату. Вопреки серьезным утратам здоровья, понесенным от тяжких ран, он максимально собрал воедино всю волю, а темпа, заданного вначале, упрямо не снижал. До победы.

Он стал заслуженным мастером спорта СССР, но еще и заслуженным тренером. Так что когда наступил неизбежный для любого спортсмена срок прощаться с выступлениями на соревнованиях, он с борьбой не простился, продолжая воспитывать учеников. И здесь тоже добился выдающегося результата.

– У нас в стране в нашем виде спорта это единственный факт, когда олимпийский чемпион вырастил еще одного олимпийского чемпиона, – сказал мне директор Музея борьбы В. С. Белов. – Он, Анатолий Парфенов, вырастил Николая Балбошина, который ровно через двадцать лет после собственной его победы в Мельбурне победил на Олимпиаде в Монреале.

Величайшую, ни с чем не сравнимую радость и гордость испытал, наверное, Анатолий Иванович в связи с победой своего ученика. Да уже был у него повод порадоваться при открытии тех Олимпийских игр в Канаде: ведь знамя нашей страны доверили там нести не кому-нибудь, а его любимому питомцу, ставшему для Анатолия Ивановича словно вторым сыном. Значит, верили в него. И он не подвел.

Балбошин начал тренироваться с Парфеновым в восемнадцать лет, когда призвали его во внутренние войска, относившиеся к спортивному обществу «Динамо». Анатолий Иванович был на четверть века старше, но иногда еще выступал, и Коля, будучи школьником, бегал смотреть соревнования на первенство Москвы, восхищаясь ветераном динамовской команды. А вот теперь они оказались в одном зале борьбы, и Анатолий Иванович, понаблюдав за Николаем, выбрал его себе в спарринг-партнеры. Чтобы самому тренироваться и его тренировать.

– Знаете, что я сразу понял? – говорит мне Николай Федорович. – Я понял, что на эти тренировки ни в коем случае нельзя приходить в настроении «так себе», «шаляй-валяй», нельзя даже на минуту-другую относиться к ним с прохладцей. Сам Анатолий Иванович каждый раз выкладывался сполна, и от меня он требовал того же. Коронная борьба у него была в партере, любимый прием – «двойной нельсон», и если этим приемом железно захватывал, вырваться было почти невозможно. Несмотря на возраст, силу сохранил могучую, а увлекался так, что иногда я побаивался, как бы что-нибудь во мне не переломил. Учил многому, и скоро пошли результаты. В 1969-м я выиграл молодежное первенство страны, потом – чемпионат «Динамо», чемпионат Советского Союза, Европы, мира…

Мы беседовали с Николаем Федоровичем после тренировки, которую он вел – теперь уже сам как тренер – в зале борьбы ЦСКА. «Подрабатываю», – заметил вскользь, не желая, видимо, вдаваться в подробности. Однако разговор у нас пошел о разном – от умения тренера увидеть в «зеленом» подростке будущего чемпиона до нынешнего положения спорта в нашей некогда величайшей спортивной державе.

В детстве был у него случай, когда пришел он, тринадцатилетний школьник, в недавно построенный недалеко от его дома спорткомплекс «Наука». Очень хотел заниматься борьбой. Но тренер предложил подтянуться на канате «без ног», а когда у него не получилось, выставил за дверь. Дескать, нечего тебе тут делать. И осталась от того эпизода у него не только жгучая обида – остались мысли, как легко можно любое, даже самое заветное, стремление пресечь. Ведь не пойди он больше в зал борьбы (а такое было абсолютно реально после перенесенной обиды), и не было бы олимпийского чемпиона Николая Балбошина.

А самая главная его мысль, усвоенная от Анатолия Ивановича Парфенова и подтвержденная личным опытом, состоит в том, что в спорте важнее всего преданность избранному делу. Всепоглощающая, «до фанатизма», как он говорит. Когда юношей, например, узнал, что в квасе есть какой-то процент алкоголя, решительно отказался от кваса. Вот этот в лучшем смысле слова «фанатизм» поддерживал и развивал в нем тренер Парфенов! И чем дальше слушаю я Балбошина, тем больше понимаю, что им обоим очень повезло друг с другом.

Суть, по-моему, в следующем: Николай, как никто другой, основами характера своего соответствовал высочайшим требованиям наставника. А требования эти были не только технические или силовые – они, в сущности, были нравственные.

«Ну как же ты мог такое сделать?» – это, по воспоминаниям Николая Федоровича, был самый суровый упрек в устах Парфенова, который, будучи удивительно добрым человеком, никогда и ни на кого голос не повышал. Коренной для истинно нравственного человека вопрос: как же можно? Барьер против лжи и двоедушия, себялюбия и корысти.

Я прочитал в одной из заметок об А. И. Парфенове, что он «смог свой несгибаемый победный дух передать Н. Балбошину». Входит ли нравственность в победный дух спортсмена? Думаю, по глубинной сути – обязательно. Не удивляюсь, когда на вопрос о том, с кем особенно дружил Анатолий Иванович и в ком видел пример для себя, я слышу имена великих динамовцев – легендарного вратаря Льва Яшина и выдающего боксера Николая Королева. Для меня несомненна их родственность в нравственном смысле.

А заходит речь о времени нынешнем, когда деньги вдруг вышли на первое место везде, включая спорт, – и слышу от Николая Федоровича Балбошина то, что, наверное, сказал бы сегодня и его учитель, его наставник:

– Я счастлив, что жил и боролся в то время, когда не деньги были для нас главным и когда мы побеждали.

Но если не деньги, то что? И почему побеждали столь триумфально, а теперь – уже не так? Это огромная тема, требующая специального разговора, однако свой ответ на вопросы, волнующие сегодня многих, дает личность Анатолия Парфенова. Как одного из лучших представителей того советского спортивного поколения.

Интересно проследить, чем до сих пор восхищаются в нем товарищи. Да, силой, которую сохранял он до весьма солидного возраста. Но еще его скромностью. Казалось бы, с такими заслугами был человек, а никогда заслуги эти не выставлял. Нынче едва «засветится» спортсмен на телеэкране – уже звезда. Имя Парфенова Международный астрономический союз присвоил одной из малых планет Солнечной системы, но не было ничего у него от звездной болезни. Недаром дети к нему так тянулись.

Вижу картинку: в Казахстане, в Петропавловске, куда приехала группа ведущих московских борцов пропагандировать свой вид спорта, идет Анатолий Иванович. Одет в немодный и неброский плащ, в руке сетка с кефирными бутылками, а за ним – гомонящая детская ватага:

– Дядя Толя, дядя Толя! Как ты сегодня бороться будешь? Победишь?

– Ковер покажет. Здесь сильные все, обещать ничего не могу…

Много теплых воспоминаний оставила и его любовь к крестьянскому труду, особенно к косьбе, крепко соединявшая олимпийского чемпиона с родной деревней. Мог даже с тренировки отпроситься, чтобы клевер для коровы вокруг стадиона «Динамо» обкосить. А потом как косил в левую сторону, так на очередных соревнованиях всех соперников «с бедра» в эту сторону и завалил.

Словом, всегда он чувствовал себя сыном своей земли и частицей своего народа, которые и давали силу ему. Нынче, дабы подчеркнуть особое положение «узкого круга» над народом, ввели в обиход это высокомерное понятие – «элита». У относящих себя к ней спортсменов стало модным вести «светский образ жизни»: постоянно ходить по всякого рода тусовкам, банкетам, фуршетам, сниматься для глянцевых журналов и в видео-клипах, выставляя напоказ личную жизнь и богатство, соревноваться между собой, у кого машина «самая крутая». Конечно, спортивным успехам все это не способствует – наоборот, разрушает их.

Парфенову после олимпийской победы вручили автомашину «Победа», и он ездил на ней до конца жизни. Другую, разумеется, мог бы купить, да как-то не собрался. Не очень-то думал об этом. А после 1991-го все накопления на сберкнижке враз пропали. Иная настала жизнь.

Мне символичным представляется, что его жизнь окончилась в роковом 1993-м. Поехал перед Новым годом в деревню дом протопить, чтобы повезти затем туда всю семью. Но день прошел, потом второй, а его все нет. Нашли лежащим в холодном доме на полу, без сознания, в замерзшей луже воды.

Судя по всему, стало ему плохо (может быть, фронтовой осколок в голове сдвинулся, есть и такое предположение), и, упав, потянулся к ведру с водой, чтобы запить лекарство. Ведро опрокинулось. В ледяной воде пролежал он больше суток, результатом чего стало тяжелейшее воспаление легких. И – конец.

… Я смотрю на его улыбающееся лицо в газете пятидесятилетней давности. Не знал он тогда, не мог даже вообразить, что не станет великой страны под названием Советский Союз, за которую он воевал и которую представлял на международных соревнованиях.

Не знал, что станется и с нашим спортом – почти из ста школ олимпийского резерва уцелеют едва около десятка. Деньги потребуют с детей за спортивные занятия и снаряжение. Хоккейные и другие спортивные площадки во дворах ликвидируют, а мастера хоккея, футбола, тенниса и прочих видов спорта в погоне за большими деньгами отправятся по белу свету – выступать не за свою страну…

Наверное, он спросил бы сегодня:

– Так чего же вы хотите? Каких побед? Мы победы за деньги не покупали, это вообще не для русских.

Любимый ученик Анатолия Ивановича говорит так.

Меня обрадовало, что по инициативе учеников и товарищей теперь проводится мемориал памяти богатыря земли Русской Анатолия Парфенова – «Богатырские игры». Однако должно произойти большее, гораздо большее. Когда снова такие цельные личности, как Анатолий Парфенов, Лев Яшин, Николай Королев – с беспредельной любовью к Родине и самоотверженностью, бескорыстием и нравственной чистотой, – займут центральные позиции в нашем спорте, когда опять будет забота о массовом спорте для всех и откажемся от чуждых нам нравов чистогана, вот тогда вернем себе место и честь самой великой спортивной страны.

Глава третья Личины антисоветской смуты

Сопоставлять советскую и антисоветскую жизнь можно в разных ипостасях. Но, пожалуй, нагляднее всего резкое отличие одной от другой проявляется в человеческом качестве. Достаточно сравнить, кто был знаковыми фигурами тогда и теперь, какие были герои советского общества и что за кумиры пришли им на смену.

Признаюсь, об этих «кумирах» не хочется писать. Однако приходилось и до сих пор приходится. Горе, причиненное ими моей Родине, настолько велико, что простить невозможно. Унижение советского человека, глумление над советской историей, разорение советской культуры и нравственности – всё это и многое другое на их счету. А каких людей, какую «нравственность» и «культуру» предлагают взамен? Пропасть их низменного падения воистину неизмерима.

Антисоветски настроенные лица заняли государственные посты при Ельцине и разваливали всю социально-экономическую систему, все отрасли народного хозяйства страны (теперь это уже признают и сами «демократы» из партии «Единая Россия»), а при Путине они же остались или пришли такие же и продолжают делать то же.

Но в народе говорят: сколько веревочке ни виться – быть концу.

Неустойчивость и рискованность такого положения чувствуют нынешние хозяева Российского государства.

Для сохранения себя они используют все возможности влияния на народ, организуют и всячески поддерживают показы по телеканалам программ, заведомо искажающих факты и советскую действительность, чтобы опорочить достижения советского строя, разными средствами внушить людям, особенно молодежи, непривлекательность и даже отвращение к устройству жизни на коллективных социалистических основах.

Целые серии заказных телефильмов, созданных под руководством враждебно настроенных к России режиссеров, на литературной основе авторов-диссидентов, иногда бежавших из Советского Союза и сочинивших пасквили на советское жизнеустройство в угоду приютившим их хозяевам, обрушились в последние годы на телезрителей.

«Московская сага», «Дети Арбата», «Штрафбат», «В круге первом» и другие подобные сериалы призваны по существу оправдать изменников, врагов Отечества, возвести на пьедестал предательство, а для авторов явились как бы самооправданием их неблаговидных поступков.

Те, кто разрушал сложившиеся традиционные советские отношения в обществе, пребывая у власти, и те услужливые их пособники из так называемой творческой элиты – все вместе они представляют обобщенный образ личин, недругов России и русских людей.

Интригующий автопортрет власти

В мае 1994 года в связи с выходом в свет книги Б. Н. Ельцина под названием «Записки президента» я обратился с публикацией нескольких вопросов российского гражданина к президенту своей страны.

Господин президент!

На торжественной презентации, показанной по телевидению, о вашей новой книге говорилось, что ей суждено стать бестселлером.

«Записки президента» – это действительно интересно для многих. Ведь многим хочется узнать подробности об участии первого лица государства в главных событиях нашей жизни за последние годы. Причем узнать не от кого-нибудь, а от этого самого лица.

Ценно и то, что содержащаяся в книге информация снимает массу вопросов.

Например, я все-таки сомневался, когда слышал, будто президент США звонит вам по разного рода «кадровым» делам. Считал, это уж слишком.

А оказывается – так и есть: «За несколько дней до начала седьмого съезда мне позвонил Буш. Он просил меня не отдавать без борьбы Гайдара и Козырева». Хорошо, что попросил, а не приказал. Но все равно после этого окончательно ясно: Гайдару логичнее называть себя не «Выбором России», а «Выбором Америки». Вопросов тут теперь нет.

Но, ответив на одни вопросы, книга породила немало других. Позвольте некоторые задать вам.

Одна из центральных глав книги называется «Крах империи».

Это – о 19–21 августа 1991 года, когда, как вы пишете, «рухнула последняя империя». И добавляете: «событие глобальное, планетарное».

Что ж, версия не нова. «Крах», «рухнула» – все это сказано как о великом благе. Но…

Дальше, где дается оценка действиям членов ГКЧП, читаю у вас совсем иное: «Эти люди и решили нашу судьбу на долгие годы вперед. Их надо „благодарить“ за распад Союза, за связанную с этим страшную драму общества».

Какова же в конце концов ваша истинная трактовка случившегося? Что произошло – крах империи, которую, помнится, кое-кто называл даже империей зла, или развал Союза? Великое благо это или страшная драма? А если драма, неужели вы до сих пор не признаёте, что сыграли в ней отнюдь не положительную роль?

Вы шли к власти, борясь якобы за интересы народа. Против корыстной номенклатуры. Во всяком случае такими были лозунги. А что теперь?

Извините за длинную цитату, но она представляется мне принципиально важной: «Однажды я проезжал на машине мимо митинга национал-патриотов или коммунистов-не знаю уж, кого было больше. Кажется, коммунистов. Останавливаюсь. Смотрю: стоит пожилая бабка, в руках полотнище – красный флаг, и она машет им, как маятником, будто ее кто дергает за веревочки. Вяло так, монотонно и приговаривает при этом: долой, долой… Я попросил Коржакова подойти к ней и спросить: кого долой-то? Он подошел, спросил, она в ответ: да пошел ты!»

Поразительная сцена и поразительно написана. Чего стоит одно это выражение: «пожилая бабка». Не только потому, что молодых старушек не бывает. Но – бабка! Написать такое о старой и, судя по всему, несчастной женщине… Назвать ее не бабушкой и даже не бабулькой, как насмешливо именуют таких женщин «новые русские»…

А ведь вполне может быть, что она ровесница вашей матери, о которой вы пишете с такой теплотой и памяти которой посвящаете книгу. Переживания матери президента, на которого нападает «проклятый съезд», понятны. Но отчего вы не захотели понять переживания той, другой старой женщины – с красным флагом? И неужто в самом деле не дошло до вас, кому адресовалось это ее «долой» и почему?

Вашу маму, как вы сообщаете, похоронили на Кунцевском кладбище в Москве.

А многие старики сейчас даже не уверены, что их более-менее нормально похоронят, потому что нет денег на гробы и могилы. По иронии судьбы в том же номере «Аргументов и фактов», где опубликована глава о вашей матери, есть такая заметка: «До 120 человек в неделю вывозят петербургские катафалки на безымянные кладбища. Похороны, которые стоят ныне от 300 тыс. руб., грозят многим семьям полным финансовым крахом».

Вы знали об этом? Если не знали, та женщина могла бы вас просветить. Но вы сами даже не подошли к ней – так сказать, представительнице народа. Послали начальника своей службы безопасности Коржакова. Так за кого же вы теперь, Борис Николаевич? Или считаете, что народ – это только чиновники да банкиры? А с другими-то встречаетесь, разговариваете хоть иногда, интересуетесь, как они живут? Что-то из книги этого не видно.

Лично о себе вы рассказали немало. О мыслях своих, чувствах. Особенно в острые, критические, переломные моменты.

Возникает образ человека мужественного, но и ранимого.

Вновь вспоминаете пленум Московского горкома партии, куда вас привезли «прямо с больничной койки и в хорошем партийном стиле топтали несколько часов».

Вы подчеркиваете: «Я не выношу обстановки публичного наскока. Когда бьют с разных сторон, все вместе».

Вот эпизод, связанный со Съездом народных депутатов.

«В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо. Очень нехорошо.

Вытащил меня из этого жуткого состояния Александр Васильевич Коржаков. Сумел как-то открыть дверь в баню. Уговорил вернуться в дом. Ну, в общем, помог по-человечески».

Подобные «жуткие состояния» переносить тяжело, что говорить. Но умеете ли вы проникнуться чувством другого человека, если он оказывается в аналогичном состоянии? Можете ли быть терпимым?

Такие мои вопросы не случайны. Вы сами подсказали их своим обстоятельным рассказом об отношениях с разными соратниками.

Интересная деталь. Подбирается кандидат на должность спикера парламента. И на что же вы обращаете внимание прежде всего? «Тогда Хасбулатов казался умным, интеллигентным человеком. И тихим. Главное – тихим».

Значит, это главное…

Подбирается другая кандидатура – председателя Конституционного суда. «Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причем – самым незаметным. Самым скромным… Тоже тихий, порядочный интеллигент».

Тихие, послушные, покладистые по первому впечатлению, они на поверку оказались и независимыми, и твердыми.

Но… примечательный у вас на это взгляд. Вот ваш комментарий к одной из напряженных бесед с Председателем Верховного Совета: «Каждый хотел быть лидером (то есть и вы, и он. – В. К.). Меня к этому обязывает, так сказать, служебное положение. А у него, как, мне кажется, это какая-то природная страсть».

Выходит, у вас такой страсти нет? Просто служебное положение вынудило? Да полно, вся книга по существу – это рассказ о борьбе за власть. Хотели вы того или не хотели, но картина получилась однозначная. Властный лидер, склонный к единоличному диктату, не терпит рядом с собой самостоятельных людей. А в случае противостояния, сопротивления может крепко и прицельно бить. Без колебаний.

Характерной показалась мне и история увольнения Егора Яковлева с должности главы телевидения «Останкино». Вроде, как вы оговорились, готовы были «работать с независимым, сильным, талантливым человеком, тем более на таком посту». Ан не вышло. И с ним не вышло. А уж Яковлев-то, будучи главным редактором «Московских новостей», так старался проложить вам дорогу к власти!

И вот – ваши слова: «Единственное, за что себя ругаю, что не нашел времени, а главное, сил, чтобы встретиться с Егором Яковлевым и нормально, по-человечески с ним поговорить».

Написать книгу время и силы у вас нашлись.

Хотя ведь очень нелегкое это дело! Тем более вы и сами, выступая на презентации, признали, что журналистский опыт у вас небольшой. Однако взялись-таки.

В телекомментарии к той презентации прозвучало, что ваша практика написания книг по горячим следам острейших политических событий по-своему уникальна. В мире ведущие политические деятели обычно приступают к мемуарам уже после ухода на отдых.

Впрочем, схожие прецеденты отечественного образца вспоминаю. Книгу Собчака, например. Или книгу, которая вышла вскоре после августа 1991 года и авторами которой значились тогдашний генпрокурор Степанков и его заместитель Лисов. По какому-то совпадению издание ее осуществила тоже редакция журнала «Огонек». Как и обеих ваших книг.

Чтобы читатели знали, насколько можно доверять всем свидетельствам и оценкам, содержащимся в книге, как вашим собственным, сообщу, а в издательствах это хорошо знают, что нынче руководители государственного масштаба далеко не всё, что произносится и печатается от их имени, пишут собственной рукой. Это раньше…

Ну, русские цари в большинстве своем книг не писали и не издавали. Разве что Екатерина Великая. Под псевдонимами.

Был еще Великий князь Константин Константинович. Этот писал и стихи талантливые, и романсы, и пьесы и подписывал К. Р.

Был Ленин. Так после него целое хранилище рукописей собрали, странно было бы заподозрить, что хоть одну свою речь или служебную записку он писал не сам.

Сталин? Безусловно все напечатанное за его подписью было написано им лично.

Вот Хрущев… Он, конечно, многие речи произносил экспромтом, а мемуары свои, став пенсионером, наговаривал на диктофон.

Вы в своей книге употребляете словечко из лексикона американской администрации: «спичрайтер», то есть «писатель речей».

«Я сразу попросил соединить меня с Илюшиным. Ночью к работе подключился Шахрай, спичрайтеры. Над моей короткой речью, кроме меня, трудились еще четыре человека».

«Мне помогали спичрайтеры Людмила Пихоя и Александр Ильин, мой первый помощник Виктор Илюшин, Сергей Шахрай и член президентского совета Юрий Батурин».

Я уже хотел было завершить свои вопросы и просьбы, да попался на глаза номер «Комсомольской правды» от 23 апреля, который я в тот день пропустил. А там – материал о вашей, Борис Николаевич, новой квартире. В новом, так называемом «президентском доме».

Нынче тема привилегий, с которыми вы когда-то активно боролись, вами прочно забыта. Почему – абсолютно ясно. Вашего окружения и всей новой номенклатуры привилегии неизмеримо переросли те, что были раньше. Причем полностью их даже не узнаешь и не учтешь. Где ваш показательный трамвай и районная поликлиника? А новый дом, суперпрестижный и суперкомфортабельный, – вот он, на улице Осенней, в московском районе Крылатское.

Супруга ваша объясняла в интервью той же «Комсомолке», будто необходимость переезда вызвана тем, что по соседству с вами на улице Александра Невского поселился какой-то подозрительный коммерсант. Безопасность ваша оказалась под сомнением. Был еще аргумент, что президенту не хватает просторного зала, дабы у себя дома принимать гостей на государственном уровне.

Что ж, может быть (хотя вон чешский президент Вацлав Гавел, насколько знаю, до сих пор живет в обычной городской квартире). Допустим, вам нужен государственный зал. А семьям двух ваших дочерей, которые получили по 128-метровой квартире в этом же доме?

Такие же элитные квартиры получили и лица из вашего близкого окружения – Александр Коржаков, а также Черномырдин, Ерин, Грачев, Гайдар, Шахрай, Лужков, Барсуков.

А вот назван в «Комсомольской правде» еще Валентин Юмашев: «журналист, редактирующий книги, выходящие из-под пера президента». И он оказался в числе самых приближенных, наиболее облагодетельствованных персон? Я помню фамилию этого огоньковца еще со времен первой вашей книги – «Исповедь на заданную тему». Стало быть, можно ждать дальнейшего продолжения начатой библиотечки?

* * *

Как и следовало ожидать, никакого ответа от Ельцина автор этого публичного письма, напечатанного в «Правде», не дождался. А лицо ельцинской и затем путинской власти в самом главном со временем не улучшилось.

Тайные стрельцы

Прошло уже 14 лет после тех роковых, трагических дней октября 1993-го. Однако многое о них так и остается неизвестным. Неужто останется неизвестным навсегда?

В небе предутреннем кровью забрезжила высь — Танки на площадь ревущей ордой ворвались.

Дальнейшее мы вроде знаем. Видели и слышали если не воочию, то по телевизору.

Огонь, плеснувший из орудийных стволов.

Грохот канонады.

Снова огонь и снова грохот пушечных залпов, методично бьющих по белоснежному зданию, которое на глазах становится черным.

А за его стенами – смерть людей, чья вина лишь в том, что они сохранили верность Основному Закону страны…

Кто же убил их? Кто сидел в танках и вел прицельную стрельбу по законному парламенту, по зданию, где находилось около 10 тысяч человек? Что чувствовали тогда те стрельцы и что чувствуют они сейчас?

Вот этого мы не знаем.

Ни одна газета, даже военная «Красная звезда», не поместила портретов тех, кто собственноручно стрелял в печально знаменитый дом на Краснопресненской набережной. А ведь, казалось бы, герои! Как формулировалось в официальных сообщениях, подавили вооруженный мятеж. Наверное, и награды получили. Какие? Указы тоже не опубликованы. Не появилось в прессе и очерков об этих людях или интервью с ними. Полное молчание. Тайна вокруг.

Был, впрочем, один момент гласности. Газета «Согласие» (скрывшийся под измененным названием «День») напечатала фамилии офицеров Кантемировской дивизии, составивших, как было сказано, добровольческие экипажи, стрелявшие из танков по Дому Советов. Однако насколько точны и полны эти сведения? Ведь оппозиционным газетам списки из Минобороны, да еще такого рода, не предоставляют.

«Но нам и не нужны фамилии, – написал Станислав Говорухин. – У них одна фамилия, одна на всех. Палачи!»

Только поставить точку на этом душа все-таки не велит. Вот тот же Говорухин, утверждая, что, «как все палачи, они работали за деньги», приводит справку: «Выплаты 12 офицерам-добровольцам, из которых были сформированы танковые экипажи, стрелявшие по зданию Дома Советов, – по 5 миллионов рублей каждому». Об источнике информации пока не говорит – «времена сейчас суровые».

Согласитесь, нам есть о чем спросить тех офицеров, особенно если они действительно стали добровольцами. Посмотреть им в глаза и спросить. Например, деньги или идейные убеждения подвигли их сесть в тот день за танковые рычаги? Знали они, что в здании, наряду с депутатами и их защитниками, находятся безоружные старики, женщины и дети, оказавшиеся в положении заложников? Известно ли было, к чему приведет применение кумулятивных снарядов? У людей в обстрелянных помещениях, по свидетельству очевидцев, вылетали мозги, стены были забрызганы человечьим серым веществом…

И, наконец, самое главное. Даже если принять версию, что действия военных 4 октября предотвратили гражданскую войну (другое мнение – это лишь попытка оправдать трагедию), теперь уже абсолютно ясно: штурм «Белого дома» с предварительным массированным артобстрелом вовсе не был необходимостью, единственно возможным вариантом выхода из кризиса, как это представила тогда официальная пропаганда. Один из немногих военачальников, осмелившихся публично высказать иную точку зрения, – генерал-лейтенант Леонид Ивашов заявил в «Комсомольской правде» прямо: «Что касается путей выхода из подобного кризиса, то человечество наработало их за свою историю тысячи. И штурм, тем более связанный с массовыми убийствами и кровопролитием, – далеко не лучший, а скорее последний».

Разные военные специалисты убедительно раскрыли мне ряд вариантов, по которым можно было, если уж на то пошло, иначе организовать операцию захвата «Белого дома». Совсем или почти бескровно. А известно ли было о таких возможностях людям, садившимся в танки, 4 октября? И что думают они о своей тогдашней роли теперь?

Вопросов много. Читатели «Правды» ставят эти вопросы в сотнях писем, которые идут и идут в редакцию.

Я решил попытаться найти ответы на них.

… У министра обороны Павла Грачева был помощник по связям с общественностью и прессой. Женщина. Елена Александровна Агапова. Я знал ее еще тогда, когда работала она обозревателем в газете «Красная звезда». К ней и посоветовали обратиться знакомые военные, когда я рассказал им о желании встретиться с кем-то из непосредственных участников расстрела «Белого дома».

– Только не говорите «расстрел», – предупредили меня. – Это у нас запрещено. Говорите о возможности связаться с кем-нибудь из офицеров, которые вели огонь по «Белому дому». Улавливаете разницу? Не расстреливали, а вели огонь.

Что ж, так и сформулировал я свою просьбу Елене Александровне. Она задумалась. Потом тяжело вздохнула:

– Надо подработать этот вопрос.

А затем стала излагать свое отношение к нему. Дескать, стоит ли ворошить – дело прошлое. Я возразил: никто из этих офицеров нигде в прессе до сих пор не высказывался. Между тем события-то исторические, и участники их тоже принадлежат истории. Так что голос этих людей важен не только для современности, но и для будущего.

Тогда прозвучало другое сомнение: вопросы, которые вы собираетесь поставить, болезненные, люди могут не пожелать отвечать на них.

– А я заставить не имею права, – подчеркнула Елена Александровна. – Может, раньше, в главпуровские времена, такое допускалось. Сейчас – нет. Это их личное дело – встречаться с вами или не встречаться, отвечать на ваши вопросы или не отвечать. А если я даже с просьбой обращусь к командирам, они воспримут ее как министерский приказ.

– Что же делать?

– Обратитесь в Московский военный округ. И Кантемировская, и Таманская дивизии к нему относятся. Там есть свой пресс-центр. Возглавляет полковник Гурьянов Владимир Иванович. Он для того и поставлен, чтобы связывать журналистов с тем или иным командиром своего округа. Звоню Гурьянову. И знаете, что сразу услышал от него?

– По этому вопросу вам надо обращаться в министерство.

– К кому?

– К Агаповой.

Круг замкнулся.

Все остальное, что сказал мне полковник, почти слово в слово повторило слышанное уже от помощника министра. И про ненужность такой встречи, и про болезненность вопросов, и про то, что приказать встретиться и побеседовать со мной он никому не может: это сугубо личное дело каждого.

– Да и чего, собственно, вы от них хотите? – восклицал начальник пресс-центра. – Ну что они смогут вам рассказать? Сидел в танке, нажал на кнопку – снаряд полетел… Вы бы лучше задали вопросы тем, кто отдавал приказ.

Верно, верно, их тоже надо о многом спросить. Но и те, кто «нажимал на кнопку», – не роботы, а живые люди. У них свой ум, душа, совесть. В каком состоянии находятся они сейчас – вопрос поистине исторический. Ответ на него поможет точнее определить наше и будущих потомков отношение к нынешней российской армии, на которую после 4 октября 1993-го пала черная тень…

– Ладно, дайте мне несколько дней, чтобы связаться с командирами дивизий, – подвел итог нашего разговора полковник Гурьянов. И еще раз предупредил:

– Но если они и их подчиненные не захотят говорить с вами, я ничего поделать не смогу.

Предупреждение это звучало столь настойчиво, что я понял: результат будет именно таким.

Не ошибся. Последовал отказ.

Поскольку встреча с важными действующими лицами октябрьской трагедии оказалась для прессы пока невозможной (не знаю, по собственному ли их желанию или по велению вышестоящих), поскольку голос самих этих людей пока нами не услышан, поскольку многие документы, относящиеся к тем дням, спрятаны за семью печатями, что остается нам? Искать других участников и очевидцев? Питаться слухами?

Вот говорят (это и напечатано в еженедельнике «Литературная Россия»), что по Москве прокатываются самодельные видеозаписи тех трагических сентябрьских и октябрьских дней. А на одной из них – такие кадры: некто в штатском задает вопрос сидящим перед ним молоденьким офицерам-танкистам. Тем самым. Какова же реакция? «Может, – замечает писатель Юрий Лощиц, – у кого из расстрелыциков дрогнул голос или лицевой мускул, или руки на столе заерзали? Нет же! Спокойно, уверенно, как о сданной на „отлично“ стрельбе по мишеням, рассказывают о количестве произведенных залпов. „Но ведь там были женщины, дети, обслуживающий персонал“. – „А нечего им там было делать! – с бодрой улыбкой отвечает офицер. – Моя вот жена дома сидела“.

Но говорят в Москве и другое. Будто несколько офицеров отказались-таки от участия в несвойственной армии карательной акции. Если так, это делает им честь. Если так, то можно сказать, что они в какой-то мере спасли честь сегодняшнего российского офицерства.

Говорят, солдат и офицер не имеют выбора: над ними довлеет приказ.

А если что не так — не наше дело, Как говорится, Родина велела. Как славно быть ни в чем не виноватым, Совсем простым солдатом, солдатом.

Между тем известен факт: в 1905 году инженер-поручик русской армии Дмитрий Карбышев наотрез отказался выполнять преступный, по его мнению, приказ о расправе над взволновавшимися воинскими частями и не повел свою роту усмирять их. А на суде, обвиненный в том, что опозорил офицерскую честь, бросил судьям в лицо:

«Не я, а те, кто заставляет войска стрелять в безоружных людей, пороть крестьян в селах, убивать рабочих в городах, позорят честь офицера». Уволенный со службы и вынужденный пробавляться случайными заработками, он не склонил головы. Как не склонил ее и сорок лет спустя – уже генерал Советской Армии – перед фашистами в концлагере Маутхаузен, подвергнутый страшным пыткам и заживо замороженный…

– Боже! Войска стреляют в толпы безоружного народа! И какие войска – русская гвардия, полки, созданные еще Петром Великим! Какое дьявольское наваждение поразило правителей России!

Так воскликнул генерал Брусилов, узнав о расстреле рабочих 9 января 1905 года у Зимнего дворца. И сам твердо отстаивал свою линию: армия должна воевать против внешнего врага, а не против рабочих и крестьян. Гвардейские части под его командованием не участвовали в подавлении забастовок и крестьянских волнений…

Говорят, сразу после октябрьских событий в Генштабе начали составлять списки на поощрение его работников – «для поднятия духа». Что это были за «пряники»? Досрочное присвоение званий, повышение в должностях, ценные подарки. За то, что 4 октября эти люди находились на своих служебных местах и героически смотрели, как армия расстреливала свой народ. Некоторые офицеры потребовали вычеркнуть себя из поощрительных реестров. Устыдились. А вот милицейский генерал армии Ерин, когда на брифинге его спросили, не стыдно ли ему носить звезду Героя России, вызывающее ответил: «Надеюсь, я не доживу до времени, когда будут интересоваться, какое у меня белье».

Нет, судя по всему, Ерину не стыдно…

Говорят, некоторые из стрельцов, паливших по «Белому дому», вскоре были переведены на новые места службы. Номера их танков – тоже в целях секретности – изменены. А кое-кто, говорят, все равно спивается.

Суд над теми, кто отдавал преступный приказ и кто его выполнял, еще впереди.

Всяк ищет своё в «Доходном месте»

Почему Татьяна Доронина с ее обостренным гражданским чувством поставила на сцене МХАТ им. М. Горького пьесу Островского «Доходное место», написанную без малого полтора века назад, мне совершенно ясно. Старая пьеса предельно злободневна.

В чем же злободневность ее?

Первый ответ, кажется, на поверхности: тема взяток. В «новой» России они приобрели такой размах, какого и близко не бывало ни при царе, ни – тем более – при коммунистах. Будто зловещий пароль времени, хрипло раскатилось по стране иноземное каркающее слово: коррупция. И уже американцы, новоявленные задушевные друзья наши, вынуждены в своих газетах признавать: «Россия погрязла в коррупции как никогда».

Однако слишком проста была бы художественная задача при постановке классической пьесы – свести всё к обличению взяточничества и взяточников. К этому, конечно же, Островский не сводил свой замысел и в середине прошлого века, а уж современному режиссеру непременно должно рассмотреть в знакомом тексте нечто гораздо большее.

Когда говорят (вполне справедливо!), что классика всегда современна, имеется в виду постижение ее авторами таких социальных и психологических глубин, которые для каждого времени способны раскрыться какой-то особенно актуальной гранью. Так и с «Доходным местом».

История молодого человека, вознамерившегося жить честно среди окружающей бесчестности, но сломленного, первых же читателей и зрителей привлекла своей правдой и остротой. Тогда в ней видели прежде всего картину жизни, которая всей жестокой логикой своей понуждает честность идти на поклон к подлости.

В последующие годы пьеса знала множество постановок и всяческих трактовок. Остановлюсь на одной. И не только потому, что спектакль, осуществленный Марком Захаровым в московском Театре сатиры, стал одним из самых громких, ярких событий театрально-общественной жизни конца наших 60-х годов. Не только потому, что в спектакле этом поистине блистали Анатолий Папанов и Андрей Миронов. Главное – каков был режиссерский подход к пьесе.

Захаров тогда сделал центральной линию «мальчишек», которые «стали нос поднимать», «стали разговаривать». А основной смысловой и эмоциональный удар – на финальной сцене.

О чем он там говорит, возбужденный и пылкий Жадов, в кульминационном монологе? О том, что «общество мало-помалу бросает прежнее равнодушие к пороку». Что «у нас пробуждается сознание своих недостатков, а в сознании есть надежда на лучшее будущее». Что «начинает создаваться общественное мнение…»

Он говорил это и многое другое в своем XIX веке. Молодой, 33-летний Островский словами пьесы говорил. А в 60-х годах века двадцатого, дабы что-то усилить, а что-то ослабить ради своей идеи, режиссер пошел на купюры, то есть изъятия из авторского текста, и даже на некоторую добавку к нему.

Ну вот звучали ударные слова финала: «В юношах воспитывается чувство справедливости, чувство долга, и оно растет, растет и принесет плоды. Не увидите вы, так мы увидим»…

Это – слова Островского. И все это, как и предыдущее, Андрей Миронов – Жадов обращал сперва к старикам-чиновникам Вышневскому и Юсову, а потом – повторяя все то же самое! – к нам, к зрительному заду. Только, волею режиссера, с небольшой, но весьма существенной коррективой: «Не увидим мы, так вы увидите».

И зал, захлебываясь от восторга, взрывался ответными аплодисментами. У меня до сих пор щемит где-то под сердцем, как вспомню тот восторг…

А спустя четверть века после нашумевшего спектакля Марка Захарова обещанные «плоды» и «лучшее будущее» мы увидели.

В жизни. В сегодняшней нашей жизни. И вот в спектакле на сцене МХАТ имени М. Горького – тоже. Удивительное совпадение!

Стала ли она, наша жизнь, лучше для нас по сравнению с тем, что было 25 лет назад? Каждый судит об этом по-своему. Некоторые из моих сверстников – «мальчишек» 60-х годов, устроившись в новых властных, партийных, коммерческих структурах, чувствуют себя вполне хорошо. Да и сам Марк Захаров, публично предавший огню свой коммунистический партбилет, очень доволен.

Не знаю, как он сегодня поставил бы «Доходное место». Сегодня подобные темы его не волнуют. А Татьяна Доронина поставила так. В пьесе Островского она прочитала и в своем спектакле выразила весь ужас нашего нынешнего положения, когда подлость не просто торжествует, вынуждая честность идти к себе на поклон и в услугу, но становится узаконенной в общественном мнении нормой жизни.

Что есть оно, общественное мнение? Утвердившаяся в повседневном обиходе, господствующая, непререкаемо влиятельная оценка, что такое хорошо, а что такое плохо. И отсюда – оценка общественного поведения людей и их положение в обществе. Если, к примеру, большинством признано, что воровать или брать взятки – нехорошо, то нечестному человеку и руки не подадут, и в доме его не примут, и уж, конечно, не допустят во власть.

Вы скажете: надо еще доказать, что это нечестный человек. И передо мной тут же возникает ключевая, по-моему, сцена из доронинского спектакля – диалог Жадова и Вышневского в первом действии. Реплики пылкого идеалиста (А. Чубченко очень тонок, пластичен в этой роли), провозглашающего свою решимость жить честным трудом и найти поддержку себе в общественном мнении, будто о скалу разбиваются. Монументально величественный, абсолютно непоколебимый в своей многолетним опытом выработанной самоуверенности чиновник, каким его жестко и четко рисует народный артист России Г. Шевцов, безапелляционно изрекает:

– Вот тебе общественное мнение: не пойман – не вор. Какое дело обществу, на какие доходы ты живешь…

В точку! В яблочко, что называется. Если оставить в стороне такие общеизвестные достижения последних лет, как развал страны, уничтожение экономики, науки, культуры, обнищание народа, а посмотреть на нравственное состояние общества, то главное, что здесь достигнуто, – это утверждение в общественном мнении формулы: «Не пойман – не вор». И еще: «Какое дело обществу, на какие доходы ты живешь».

Во времена Островского тоже действовали такие неписаные нормы. Против них-то он, да и вся наша родная литература русская в лучших ее образцах восставали со страстью и гневом.

Кое-что изменилось потом. Не говорю, будто не было у нас в годы Советской власти взяточников и воров. Были. Но – выставить напоказ наворованную роскошь все-таки не могли. Поскольку и суд, и – что самое главное! – общественное мнение были против них. Потому и воровать стали гораздо меньше.

Кстати, это отразилось при постановке «Доходного места» в 60-е годы. Тему взяточничества Марк Захаров тогда существенно приглушил, изымая из текста целые куски. Не очень-то актуально звучало! А вот когда потребовалось «демократам» ошельмовать коммуниста Лигачева (помните?), навесили ему именно ярлык взяточника. Понимая: в сформированном за советские годы общественном мнении это сработает сильно. Характерно и то, что не доказали ничего, хотя уж как копали. Потому что ничего за ним не было.

А сейчас? Вот бы так же копнуть под новой номенклатурой! Нет, не копают.

Больше того. Выступает, например, минувшим летом по телевидению один из богатейших наших бизнесменов. Заранее разрекламировано: будет бомба. И действительно, бомба разрывается – миллиардер обвиняет во взяточничестве двух крупнейших государственных чиновников. Сенсация!

Да, да, своего рода сенсация, хотя о том, что эти деятели нечисты, мы слышали уже и от Руцкого. Но что дальше, после этой телебомбы? А ничего. Ровным счетом. Мелькнула где-то заметка, что один из обвиненных вроде подал в суд за клевету. Однако состоялся ли этот суд, какие материалы рассмотрел, какое решение принял – мы ничего не знаем.

Да это уже и перестало наше общество интересовать. Люди знают: ОНИ – воруют. И все те чиновники, и тот предприниматель с компанией. Разворовывают и уже почти разворовали Россию. Но – вот основное завоевание «демократических» реформ! – это людей уже не очень колышет.

И когда опять же по телевидению обозреватель демонстрирует строительство гигантских личных дач наших министров и прочих вождей, намекая, что на зарплату такое вроде не возведешь, он при этом не бьет тревогу. Нет. О, какой шум поднимал тот же телеведущий в недавнем прошлом, выискивая привилегии партократов! А теперь, оказывается, министерское строительство он показал лишь для того, чтобы подчеркнуть: у людей наших исчезла зависть. Вот привезли группу людей на место, провели, возле этих дач – а они не завидуют. Дескать, и у них теперь есть возможности. Это обозреватель считает так…

Какая глупость! Неужто в самом деле у нас создано общество равных возможностей? Для министра, директора – и, скажем, рабочего?

Нет, люди уже терпимы к несправедливости потому, что отчаялись и привыкли. И более: несправедливость, нечестность, подлость стали уже оправдываться достигнутой свободой, неограниченным беспределом в действиях и поступках.

Таков глубочайший нравственный (вернее – безнравственный) переворот, произведенный в общественном сознании и общественном мнении. Зря что ли первопроходец «реформ» Гавриил Попов внушал, что взятки надо как бы узаконить? А ведь эта логика подмечена и отражена была еще Островским в «Доходном месте». Дословно предугадан Гавриил Харитонович в философствовании Фелисаты Герасимовны: «Не взятки, а благодарность!»

Отмечу, что заслуженная артистка России Л. Кудрявцева весьма колоритна в образе этой самой Фелисаты Кукушкиной. Достойнейший ее партнер – народный артист России Ю. Горобец в роли Юсова. Особенно ярок он, как и А. Корольков – Белогубов, в сцене гулянья в трактире. И режиссером мастерски создана тут стихия безудержного победного торжества. Напоминающего упоение сегодняшних «новых русских». Как же, мы теперь – «члены общества», хозяева жизни, нас «все уважают»!

В общем, знай наших. А откуда средства, на которые имеем возможность широко жить, – никого не касается…

В самом деле, вам разве конкретно что-либо известно, откуда у многих сегодняшних чиновников и банкиров такие бешеные деньги, которые составили вдруг их огромное состояние и на которые они приобретают «мерседесы» и «вольво», возводят виллы и особняки, ездят на Багамские и Канарские острова? Разве кто-нибудь способен по-настоящему расследовать это? Разве результаты таких расследований публикуются в газетах?

Нет, тут наша хваленая гласность не срабатывает. Тут – коммерческая и государственная тайна. Да и «новая» мораль.

Вспомните: «Какое дело обществу, на какие доходы ты живешь?»

Вспомните: «Не пойман – не вор».

Но никто особенно и не ловит. Известный публицист либерального толка, давно специализировавшийся на криминальной теме и проблемах коррупции, недавно констатировал: «В прошлом были правила игры, хорошие или плохие, какие бы то ни было. И еще был страх. А теперь нет ни страха, ни правил».

Страх перед заслуженным наказанием – это, думаю, неплохо. Лучше, чем беспредел вседозволенности.

Ну а «правила игры» – это как раз общественное мнение.

В финале Жадов, преодолев временную свою слабость, произносит тот страстный монолог о «лучшем будущем». У Чубченко это звучит проникновенно, горячо:

– Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем суда уголовного.

Да хотя бы уголовного нам для начала! А то ведь не часто до него доходит, редки случаи.

Смотря этот спектакль, я думал о судьбе сегодняшних Жадовых. Один из них, на мои взгляд, – Дима Холодов, которого мысленно я называю так: святой Димитрий из города Климовска. Ясно же, в нравственном отношении он несравненно чище и бескомпромисснее многих своих коллег, которые, увы, продажности не избегают.

В спектакле Вишневский, злорадствуя по поводу отступления сдавшегося было Жадова, восклицает: «Вы честны только до первой встречи с нуждой!» Но бывает еще и встреча с богатством, бывает искушение деньгами, комфортом, властью. Всякий ли честный человек выдержит это, особенно если результат неимоверных твоих усилий в борьбе с бесчестьем – почти нулевой?

Кого там отдали под суд из всего начальства Западной группы войск? Генерала Селиверстова? Он – главный коррупционер? Он – единственный?

Тревожно, страшно за судьбу честности в обществе, где тон задает и правит бал тотальная бесчестность.

Под занавес – несколько слов о рецензии на спектакль «Доходное место», которая появилась в газете «Коммерсант-Дейли».

Доронину обвинили в «хрестоматийном прочтении классики». Поначалу ей вроде противопоставили Андрея Гончарова с его «Жертвой века» – актуализированной (как сказано) «Последней жертвой» в Театре имени Маяковского. Однако потом вдруг оказывается, что гончаровское прочтение классики автора «Коммерсант-Дейли» тоже не устраивает: «Всеми силами пытались объяснить зрителю, как следует Островского понимать, – получилось вульгарно и скучновато». А у Дорониной, видите ли, «странно и тоже невесело…»

Принося извинения за хамский личный выпад журналистки, которым она позволила себе оскорбить в конце статьи женщину-режиссера и который даже привести здесь не могу, хочу сказать театральному коллективу: не вздумайте поверить, что у вас действительно получился плохой спектакль. У вас очень хороший спектакль! Хороши и Е. Глебова в трудной роли Анны Павловны, и Ю. Зыкова – Юленька, и Е. Катышева – Полина, и заслуженный артист России Г. Кочкожаров – Досужев… Очень точно стилизованы декорации заслуженного деятеля искусств Таджикистана В. Серебровского и вся музыкальная ткань, над которой работал композитор В. Соколов. Словом, прекрасный спектакль, в лучших традициях русского реалистического театра.

А не понравился рецензентке, судя по всему, даже не столько спектакль. ЕЙ не нравится сама пьеса. ЕЙ не по душе русская классика, которая, в ее восприятии «невыносимо скучна даже для пособия дореформенной школы».

Что ж, это-взгляд на Островского новой буржуазной прессы. Он иным и быть не может. И портреты Грибоедова, Пушкина, Гоголя на стене каморки Жадова в доронинском спектакле неспроста выдаются в статье за пример школярского подхода «учителя русской литературы».

Между прочим, главный смысл режиссерского подхода и состоит в обращении к общепризнанным лидерам совести, изображенным на портретах, а через них и к современному зрителю со словами Жадова: «На них благословение потомства; без них ложь, зло, насилие выросли бы до того, что закрыли бы от людей свет солнечный…»

Святая правда в этих словах! И если мы еще сможем чем-то спастись в навалившемся на нас безумии, если что-то может укрепить нашу веру, совесть, это – наша великая русская литература, всегда исповедовавшая и утверждавшая неколебимое противостояние добра всемирному злу.

После того, как в 1994 году был поставлен Татьяной Дорониной этот замечательный спектакль, мало что изменилось в российской жизни. В ней по-прежнему торжествуют хищники, а честный человек мучается, страдает, пропадает.

Возрождение или вырождение?

Что происходит в общественном самосознании, какие качества человеческой личности подвергаются изменениям под воздействием резкой смены государственного строя и поворота к капиталистическим отношениям?

Для ответа на поставленный вопрос я провел своеобразное социологическое исследование.

В подмосковном Истринском районе – на дороге между селом Кострово и деревней Жилкино, встретил пожилую женщину и мальчика и решил с ними поговорить. На куртке мальчика привлек мое внимание необычный значок. Звездочка-то обычная, октябрятская, из советского нашего времени, но портрет в нее вделан другой.

– Кто это там у тебя? Маршал Жуков, что ли?

Портрет показался мне похожим на Жукова.

– Нет. Терминатор.

Возникли перед глазами кадры американского супербоевика, где железный Шварценеггер яростно крушит все и вся налево и направо.

– Нравится, значит, он тебе?

– Ну.

– А еще что нравится смотреть?

– Мультфильмы.

– И какой любимый?

– «Мистер Бигос».

Его я не видел, помнилось по телепрограмме только название американского сериала.

– Ну а читать что любишь?

– Комиксы… Про черепашек ниндзя…

– А Пушкина читал что-нибудь?

– Не-е.

– Как же это? Тебе сколько лет?

– Одиннадцать.

– Ив каком классе?

– В пятом.

– Неужели вы ничего из Пушкина не проходили?

– Проходили. «Руслан и Людмила». Но я не читал.

– Может, Гоголя или Лермонтова что-нибудь читал?

– Не-е.

– Ну а русские сказки?

– Не-е.

– Он вообще читать не любит, – вмешалась заметно смущенная бабушка.

Мы познакомились, и я узнал, что ее зовут Нина Павловна Киселева, а внука – Миша Киселев. «Как раз ровесник перестройки, – подумал я. – И дитя реформ».

Будто угадав мои мысли, Нина Павловна стала говорить, что ведь не один он, к сожалению, такой. Наверное, почти все они, молодые, сегодня такие. Вот и старший внук, который учится в техникуме в Москве, как приедет к ним в Кострово на выходные, читать ничего не читает, а только смотрит до поздней ночи телевизор.

– А что там показывают-то! Преступность одну. Болтают, будто с преступностью борются, а сами воспитывают молодежь на преступности.

Прерву изложение дальнейшего разговора, ибо вполне узнаваемо, пожалуй, что может сказать пожилая женщина, из тех, кого презрительно именуют «совками», о сегодняшнем нашем телевидении. Да и о сегодняшней власти – тоже.

Власть, руководство телевидения, господствующая пресса относятся к мнению этих людей как к чему-то ни в малейшей степени не заслуживающему серьезного внимания. А уж что касается вопросов культуры – особенно. Дескать, серое старичье, какое у них может быть понятие о столь тонких материях!

И хотя меня не просто удивляет, но возмущает полное игнорирование жизненной мудрости старшего поколения, оставим это пока. Подумаем о другом.

Вот факт: одиннадцатилетний мальчик в России, ученик 5-го класса, не читал Пушкина.

О чем-то это говорит?

По-моему, очень даже.

Во всяком случае, в советское время такого не только не было – такое тогда невозможно было и вообразить.

Значит, это свидетельство грандиозного расстояния, которое пройдено нами по пути духовного возрождения России?

Потрясающее свидетельство! Но еще более потрясающе, что оно, как я убедился, многих сегодня совсем не потрясает. И это, в свою очередь, свидетельство колоссальных перемен в культурном менталитете нашего общества.

Думаю, как ни навязло в зубах за последние годы это иноземное словечко «менталитет», не все, однако, смысл его понимают.

Так вот. Раньше у нас человека, не читавшего Пушкина (объявись вдруг такой!), безусловно, назвали бы некультурным.

Раньше вряд ли мог считаться культурным тот, кто не знал Шукшина. Сейчас это вовсе необязательно. Зато, согласно установкам «Московского комсомольца» и прочих законодателей светских мод, никак нельзя «истинно культурному человеку» не знать, что у Федосеевой-Шукшиной – роман с Бари Алибасовым.

И ведь вот что примечательно при этом. Вы можете представления не иметь, кого и где она там играла, эта самая Федосеева-Шукшина. Равно как многие, да абсолютное большинство, уже не знают, в каких фильмах снимается и какие спектакли ставит Олег Табаков. Но зато многим известно, что шестидесятилетний мэтр женился на юной своей ученице, что она родила ему сына, что сын его от первого брака – удачливый хозяин модного артистического клуба «Пилот». Ну и т. д. и т. п.

Вот это и есть наш новый «культурный менталитет», создаваемый всемогущим телевидением и разнообразными изданиями.

Бывало, нас запугивали: вся культура для масс или «масс-культура» сводится «там» к дешевым комиксам, примитивным боевикам и сплетням вокруг постельной жизни «звезд». Зря уж так стращала и нагнетала советская пропаганда! Оказалось, ничего страшного. Даже интересно.

И теперь по многим показателям мы уже вполне можем поздравить себя с успешным вступлением в «мировую цивилизацию».

Если раньше, например, нам казалось странным, даже диким слышать, будто «Гамлета» или «Братьев Карамазовых» в самом трагическом месте могут прервать на телеэкране рекламой зубной пасты или жевательной резинки, то нынче это, можно сказать, – норма нашей культурной жизни.

Если еще недавно мы возмущались, что «Анну Каренину» и «Войну и мир» читают на Западе «в сокращенном варианте», то сегодня и у нас готовится к выпуску издание, где величайшие произведения русской и мировой литературы уложатся в четыре-пять страничек. А чего там! Удобно…

В общем, мы меняемся. Точнее, нас изменяют. Идет большой, широкий, глубокий обмен. Чего на что?

Можно вспомнить наивных индейцев, которые с энтузиазмом и радостью отдавали «цивилизованным» колонизаторам золото за стеклянные побрякушки. Или за спирт, которым их спаивали.

Вот и мы меняем чистое золото души, составляющее основу нашей отечественной культуры, на отраву, дурман, в лучшем случае – на пустую развлекаловку. Но пустота тоже ведь не обогащает. Пустота опустошает.

Осознается ли в обществе, какая неадекватная смена ценностей совершается и в каком состоянии находится у нас сегодня культура?

Например, говоря о достижениях демократических реформ в России, обязательно называют переполненные книжные магазины и лотки. В самом деле, казалось бы, чего только нет на этих пестрых, ярких лотках и прилавках! Однако…

Вот данные, сообщенные руководителем Ассоциации книгоиздателей Маратом Шишигиным. Если в 1990 году у нас выпускалось 14 книг на душу населения, то теперь – только 3. Тиражи упали катастрофически – в 5 раз!

Ясно, скажет кто-нибудь, это за счет сокращения всяческой идеологизированной макулатуры.

Но вот данные Книжной палаты.

Пушкин. В 1984 году (последнем перед «перестройкой») вышло 58 изданий общим тиражом 16 миллионов 205 тысяч экземпляров. В 1994-м – 21 издание, тираж 778 тысяч.

Гоголь. В 1984 году – 43 издания тиражом 17 миллионов 519 тысяч. В 1994-м – 13 изданий, тираж 520 тысяч.

И подобная картина – по всем русским классикам. Чем в основном заменяются их издания, думаю, известно. Серии типа «Шарм», «Купидон» или «Мировой детектив», «Мировой триллер», которые гонят нынче даже самые авторитетные издательства, – это еще далеко не худшее.

Скажут: спрос рождает предложение. Но ведь это особый спрос, духовный, его надо как-то воспитывать, формировать, что и делалось в нашем недавнем прошлом. При всех издержках делалось, по-моему, совсем неплохо.

А сейчас мне грустно видеть, как племянник убирает из родительского шкафа русских писателей, одного за другим, ставя на их место «Анжелику» и «Эмманюэль». Да не просто ставит, а с некоей гордостью обладателя настоящего богатства. И, читая это, он, конечно, уверен, что приобщается к подлинной культуре. Так ему внушили. А на скептическое мое замечание по данному поводу отвечает с вызовом: «Пушкина, что ли, читать?» Это – дословно!

Мне горько, что во время проведенных юбилеев Есенина и Бунина (широко проведенных, что по нынешним временам – редкость) мало звучало само есенинское и бунинское Слово. На концертах же досадно было видеть, как известные мастера открывают томик Бунина и читают прозу его и стихи… по книге.

После бунинского концерта в Большом зале Московской консерватории, на котором, увы, было множество свободных мест, у меня состоялся разговор с такими замечательными артистами, как Сергей Юрский, Василий Лановой, Михаил Глузский, Ольга Остроумова, Анатолий Ромашин. Вопрос к ним был один: почему за последние годы так упал интерес к серьезному художественному слову со сцены? Ведь в свое время чтение лучших русских и зарубежных писателей Всеволодом Аксеновым и Михаилом Царевым, Дмитрием Журавлевым и Яковом Смоленским неизменно собирало большую аудиторию.

– Причину надо лечить, – ответил Лановой.

Литературоведы и публицисты с Запада, ставшие у нас вдруг самыми авторитетными, внушают: «Читать не для того, чтобы возвыситься душой, а ради удовольствия, развлечения, забавы».

Телевидение эту мысль утверждает по-своему, превращая в сплошное развлечение и хохмачество чуть не все свои программы, обращая их не к душе, а просто к глазу и уху, к утробе и прочим органам грешного нашего тела.

Кстати, как раз в дни есенинского и бунинского юбилеев на улицах в центре Москвы красовался огромный плакат с портретом популярного эстрадного певца: это рекламировался концерт в честь его 50-летия. О посвященных им вечерах и концертах сообщалось более чем скромно. Если вообще сообщалось.

Такой вот переворот в оценках! Сам собой он произошел? Нет, конечно.

Нельзя не замечать в этом совершенно определенной политики, направленной на отвлечение от серьезного восприятия ценностей отечественной культуры и даже охаивание и унижение своих мастеров сцены и превознесение западных.

«Шарон Стоун блестяща! – захлебывается „Московский комсомолец“. – В блистательном до пят золотом парчовом „манто“ проходит маленькой аллеей, ведущей в зал»…

Появление американского «секс-символа» в Москве было окружено таким ажиотажем прессы и телевидения, будто это новое явление Христа народу. Репортеры отслеживали каждый ее шаг. Подробно рассказывалось и показывалось, какая у нее охрана. Расписывалось меню.

А почему, собственно? Зачем? Кто же объяснит замороченной нашей публике, что поклоняется она совсем не выдающейся артистке?

Хоть бы частицу эдакого внимания и эдакой рекламы тем, кто действительно того заслуживает!

Почему не поет в Кремлевском дворце и на телеэкране воистину выдающаяся русская певица современности Татьяна Петрова?

Или талантливая Татьяна Жданова, чье исполнение русских романсов и песен по-настоящему захватывает сердце и поднимает душу? Может, если бы молодые слышали с телеэкрана ее и других таких же прекрасных певцов, слышали русскую и советскую песню, а не постоянный рок-грохот под завывание на чужом языке, что им усиленно навязывается, они бы в конце концов поняли разницу между подлинным искусством и мнимым.

Спрашиваю себя и других: что же, этот абсолютно неравноценный обмен уже необратим?

А он, оказывается, кому-то из деятелей нашей культуры в радость! И если упомянутая Нина Павловна Киселева в тревоге за внуков, что они мало читают или читают всякое барахло, то писатель Владимир Войнович считает, что все нормально. Даже хорошо.

Его спрашивают, почему упал у нас интерес к литературе, а он отвечает: «Советская жизнь располагала к чтению: на работе – скука, за границу не поедешь, по ТВ только и показывают, как Брежнева награждают…» В общем, читать перестали потому, что все это, слава Богу, кончилось. Да и пусть перестали: «Знаете, если для того, чтобы быть хорошими читателями, нам нужен тоталитарный режим, то пусть лучше люди не читают».

Вы не улавливаете шулерства в таком обороте? Как изящно связаны любовь к литературе и пресловутый «тоталитарный режим»!

Жванецкий недавно пошел еще дальше, заявив, что, если коммунисты придут к власти, «не будет продуктов и будет балет».

Выбирайте, дескать: балет или продукты.

А мне припомнилась сцена у театральной кассы. Женщина интересуется билетами на «Жизель» в Большой театр. Ей говорят: «25 долларов». – «Это сколько же в рублях?» – Услышав ответ, вздохнула: «Больше половины моей пенсии»…

Однако при такой пенсии, при аналогичных зарплатах и стипендиях недоступны не только балет или, скажем, хорошие книги. Недоступны для многих и продукты. Замечу: а было для них доступно и то, и другое, и третье.

Когда слышишь сегодня заявления, подобные вышеприведенным, больше всего удивляет, что звучат они именно из уст людей, относящихся к миру культуры. Писатели, актеры, режиссеры (определенного толка, конечно) с такой легкостью жертвуют этой самой культурой! Пусть люди не читают, пусть закрываются библиотеки и почти не издаются толстые журналы, пусть уже нет отечественного кино, которым мы могли гордиться, а большинство театров скатились на развлекательный препертуар или дышит на ладан…

Я ведь ничего не преувеличиваю! Характерная деталь: московскому Театру под руководством Олега Табакова была вручена почетная премия американского города Бирмингема… «за успешное выживание в трудных экономических условиях».

И давайте скажем прямо: такого кино какое у нас было теперь действительно нет. Не надо обольщаться названиями каких-то новых фильмов – их мало кто видит, а то, что иногда мелькнет на телеэкране под рубрикой «Наше новое кино», находится за пределами искусства. Не надо перечислять имена каких-то новых киноталантов – их никто не знает, кроме разве что родных и близких.

Странное впечатление производит интервью молодого и удачливого по сегодняшнему времени актера, с откровенной бравадой заявляющего: «Я уже тридцать три раза „наплевал“ в вечность». Это значит, снялся в тридцати трех фильмах. Но о чем говорить, если из всего названного известны лишь два фильма, да и те принадлежат советскому времени. Что же касается наибольшего театрального успеха, он тоже весьма показателен. «Спектакль этот наделал много шума, – говорит актер, – он идет на ненормативной лексике».

Ненормативная лексика – это мат. Думаю, комментарии излишни.

Однако на вопрос журналистки: «Вы жизнью довольны?» – следует ответ: «Я поставил себе за правило не сетовать на судьбу. В принципе это правильно, когда человек начинает сниматься и пытается эксплуатировать, тиражировать сложившийся имидж».

Нормально!

Они, эти более или менее пристроившиеся к новой жизни художники, поразительно самодостаточны. Кажется, зритель, читатель и слушатель им вовсе не нужны – довольно междусобойчиков и тусовок для узкого круга.

Ну а кормление… Мы уже привыкли видеть любимых артистов в рекламе супа «Кнорр» или «ножек Буша». Кому-то что-то подбросит американский фонд Сороса. Кому-то привалит (о счастье!) английская премия Букера. Понятно, кто платит, тот и заказывает музыку. Вот в районе, где находится наша редакция, в советское время было три заводских Дома культуры. Теперь в одном из них ночной клуб «Мадам Софи», в другом – казино «Golden Palace», что значит «Золотой дворец». Раньше в рабочих домах культуры регулярно выступали лучшие артисты. Теперь на афишке ночного клуба тоже читаю известные имена. Только, разумеется, это уже не для рабочих. Да и репертуар «специфический». Что ж, кормятся былые наши кумиры от новоявленных толстосумов, а на бедных им наплевать…

Однако если им, предавшим свой народ, уже совершенно безразлично, кому и как служит их талант, будет культура в нашей стране или нет и какая культура, неужели мы все смиримся с позорным нашим вырождением?

* * *

Положение в культуре России за все прошедшие с тех пор годы становилось не лучше, а в чем-то даже ещё хуже. Именно поэтому пленум ЦК КПРФ обсуждал в 2007 году вопрос о защите русской культуры как духовной основы единства многонациональной России. Коммунисты продолжают настойчивую борьбу за сохранение величайших национальных ценностей нашей страны, за утверждение, развитие и поддержку истинной культуры, против агрессивной бездуховности и безнравственности.

Они не любят «эту страну»

Мне принес ветеран войны русскоязычный мюнхенский журнал «Страна и мир» с возмутившей его статьей. Журнал он увидел у внука, который в свою очередь получил от друзей, а те даже несколько ксерокопий сняли: дескать, интересно.

Чем же интересно это для сегодняшних молодых? Обоснованием мысли, которую им начали внушать уже давно?

В статье были такие слова: «Лучше бы фашистская Германия в 1945 победила СССР. А еще лучше б – в 1941-м!»

Кто это написал? Какой-то недобитый, как раньше говорили, немецкий фашист? Нет.

Может быть, кто-то из новоявленных русских фашистов, о которых столько разговоров сегодня? Тоже нет.

Слова эти принадлежат одному из публицистов нашей «демократической» прессы.

Не знаю, когда и кто первым бросил в лицо ветерану Великой Отечественной: «Если бы не вы, пили бы мы сейчас баварское пиво!» В то время баварским пивом широко у нас еще не торговали. Теперь – на каждом углу. Однако счет по тому же прейскуранту не уменьшается, а растет: зачем победили?

Аргументы знакомы. Кто больше людей потерял в ту войну – мы или немцы? Мы. Кто лучше живет? Они. И про Сталина, который был хуже Гитлера, и про сталинский режим, который защитили во время войны.

Да, все это давно знакомо. Просто автор статьи, процитированной вначале, доводит свою аргументацию до предела. Точнее – до беспредела. Вот и получается у него, что Гитлер – всего лишь «маленький честный Гитлер». Если Сталин «убивал детей всех народов», то он, оказывается, «только еврейских и цыганских детей». И «вряд ли бы Гитлер стал наказывать народы».

Хороший Гитлер. Гуманист Гитлер.

Осквернители памяти забыли, что такое совесть.

Боюсь, немало молодых уже поверили, что оккупанты в самом деле вдосталь поили бы их отличным пивком и кормили бы фирменными сосисками. Может, даже бесплатно. Правда, госсекретарь гитлеровского министерства продовольствия Баке в своих указаниях об отношении к русским на оккупированной территории распоряжался несколько иначе: «Нужда, голод, довольствование малым – удел русского человека…»

Это сторона материальная. А вот духовная. Гиммлер: «Умение считать, самое большее до 500, и правильно написать фамилию… Умение читать я считаю излишним».

Это для тех, кто останется жив. Гитлер же не раз повторял: «Дело идет о борьбе на уничтожение». И программы истребительных мер методично осуществлялись, гигантская индустрия умерщвления людей вовсю действовала, политика геноцида последовательно реализовывалась.

Пожелав нашей стране задним числом скорейшего поражения, автор упомянутой статьи провозгласил: «Не потеряли бы мы свои то ли 22, то ли 32 миллиона людей. И это не считая послевоенных „бериевских миллиончиков“.

Слово-то какое игривое – «миллиончики»…

Кто только и как не щелкает сегодня в своих трактатах цифрами человеческих жизней, будто костяшками бухгалтерских счетов! Разумеется, в определенных целях.

Когда-то перед нашими жертвами, понесенными в годы Второй мировой войны, склонял голову весь мир. Это были жертвы во имя спасения человечества.

Теперь об этом мало кто помнит и почти никто не говорит. Теперь значительно возросшие цифры приводятся в основном как доказательство нашего неумения воевать.

Между тем, если уж обращаться к статистике, можно ли не учитывать, что в числе более 27 миллионов человек, которых наша страна потеряла за годы войны, из списочного состава Вооруженных Сил – 8 миллионов 668 тысяч 400. Остальные – жертвы «нового порядка» среди населения городов и сел.

«Долгие годы войны мы шли по разоренным, сожженным землям Калининской области, Смоленщины, Белоруссии, Польши. Мы видели геббельсовскую пропаганду в действии: дикое опустошение земли, лагеря смерти, рвы с замученными людьми, „новую цивилизацию“, когда человек человеку – палач».

Так писала бывшая военная переводчица Елена Ржевская. Сейчас об этом многие писавшие уже не пишут. Книг об этом не издают. Забыли?

«Кто такое забудет – не человек, а дрянной мотылек», – будто предвидя нынешнюю ситуацию, предупреждал Илья Эренбург в статье, опубликованной 11 апреля 1945 года.

Впрочем, автор «Страны и мира», да и другие подобные авторы знают, каким был истинный гитлеровский гуманизм. Они знают, конечно, что Гитлер убивал не только еврейских и цыганских детей. Знают, что он наказывал народы: как иначе назвать, скажем, отношение к белорусам, у которых загублен каждый четвертый. Знают, но сегодня об этом конъюнктурно молчат.

А что было бы, если бы фашистская Германия и вправду победила СССР? Тот же автор обещает только хорошее. Третий рейх развалился бы. Чуть ли не сам собой. «Лет за пять».

Однако сколько успел бы Гитлер за эти бестрепетно отпущенные ему годы? Известен, например, план выселения из западных областей Советского Союза 46–51 миллиона человек. Компетентные исследователи истории германского фашизма считают: глагол «выселить» у «честного Гитлера» означал «уничтожить».

А остановился бы Гитлер в осуществления своего плана по отношению к Москве, если бы она сдалась? Ведь фюрер предписывал: «Город должен быть окружен так, чтобы ни один житель – будь то мужчина или ребенок – не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа».

Ленинград тоже планировалось стереть с лица земли…

Нет, у нашего автора – иная, идиллическая картина.

«И не было бы у нас в истории ни Катыни-40, ни Будапешта-56, ни Праги-68, ни Кабула-80-89, ни хлебного импорта, ни…

И никто бы нас не порочил. И Ростропович сидел бы дома и играл бы нам на виолончели».

Красота! Однако вдруг, словно спохватившись, автор сам себя прерывает:

«Нам? Вот тут – закавыка. Поскольку я еврей и родители мои и прародителя – евреи, то меня бы, конечно, сейчас (и никогда) не было бы на свете. Разве что за Урал забежали бы, что почти невероятно: один дед в Москве снаряды для „катюш“ делал, другой дед погиб в ополчении в 1942-м, одна бабка в Москве…»

Я замер, читая это. Действительно, кому неясно, что ждало евреев в случае победы Гитлера. А именно ему автор желает победы! Как понять?

Признает: «Лично я и моя семья, и все чудом уцелевшие евреи, до которых сначала Гитлер не добрался, а потом Сталин случайно не успел, – все мы, конечно, в выигрыше».

Но если бы? Все-таки если бы Гитлер победил, чего и хочет наш автор во имя избавления от Сталина, как бы тогда обернулось?:

Читайте: «Евреи бы сохранились в США, а с падением убийственного режима снова постепенно заселили бы интеллектуальную нишу на очищенных (юденфрай) территориях…»

Ну а вдруг – фантазировать так фантазировать – победившие нас немцы раньше американцев сделали бы атомную бомбу и бросили бы несколько штук на США? Насколько знаю, Германия была близка к созданию нового оружия…

Как легко и безопасно желать победы Гитлеру сегодня! Но хотел бы я посмотреть на этого автора, когда Гитлер стоял у порога Москвы. Хотел бы послушать, что сказали бы два деда по поводу нынешних деклараций внука своего. И послушал бы он, как реагировали мои друзья евреи, среди которых много фронтовиков.

Я прикасаюсь к острейшей теме.

Кто спасал и спас обреченных евреев во время войны против Гитлера? В знаменитом фильме американца Стивена Спилберга «Список Шиндлера», созданном на документальной основе, их спасает немецкий предприниматель Оскар Шиндлер. Веселый и беспечный член нацистской партии, он спасает тысячу евреев от смерти в Освенциме.

Газета «Известия» напечатала рецензию на этот фильм. И понятно пронзительное волнение автора, когда он пишет о трагической судьбе евреев и о подвиге немца. Но вот в статье прорывается ироническая, язвительная нота. В связи с чем?

«А тут и Красная Армия-освободительница подоспела на помощь… Красная Армия сказала им, что она их освободила».

Значит, не освободила – только сказала?

Позвольте, но что стало бы с той тысячью евреев, укрытых Шиндлером, если бы не пришла Красная Армия?!

Я позвонил автору статьи. Он ответил:

– А кто ее просил приходить?

Вот так говорят сегодня. Но так ли говорили, думали и чувствовали пятьдесят лет назад?

«В сарай вбегает много красноармейцев. Они спешат к нам, ищут живых, помогают встать. Перед теми, кому их помощь уже не нужна, снимают шапки.

– Помочь, сестрица?

Меня поднимают, ставят, но я не могу двинуться, ноги дрожат. Два красноармейца оплетают руки, делают «стульчик» и, усадив меня, несут.

Из деревни к сараю мчатся санитарные машины, бегут красноармейцы. Один предлагает помочь нести, другой протягивает мне хлеб, третий отдает свои перчатки. А мне от их доброты так хорошо, что сами собой льются слезы. Бойцы утешают, успокаивают, а один вытаскивает носовой платок и, словно маленькой, утирает слезы.

– Не плачь, сестрица, мы тебя больше в обиду не дадим!

А на шапке блестит красная звездочка. Как давно я ее не видела!»

Это – из дневника четырнадцатилетней еврейской девочки Маши Рольникайте, прошедшей ужасы вильнюсского гетто. Это – подлинные чувства человека, встретившего Красную Армию-освободительницу.

В предисловии к «Черной книге», рассказывающей о злодейском убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками, Василий Гроссман написал: «Беспримерный подвиг Красной Армии, прошедшей от Волги до Эльбы, в тяжелых, кровавых боях нанесшей смертельное поражение немецко-фашистским войскам, штурмом овладевшей столицей мирового мракобесия и мировой реакции Берлином, на веки веков будет записан на золотых скрижалях человечества. Пока будут существовать люди на земле, не забудется этот подвиг».

Это написано в 1945-м. Но вот в 1995-м отмечается 50-летие освобождения Освенцима – и Красную Армию, освободившую его, даже не упоминают…

Замечательный каунасский врач Елена Антоновна Буйвидайте-Куторгене в годы оккупации, рискуя жизнью, спасла сотни евреев. Как Шиндлер. И ее вместе с сыном Виктором Куторгой чтут в Израиле, присвоив имя «Праведники мира». Не вспоминается только такой факт: тогда же, во время оккупации, она вступила в Коммунистическую партию. Сняли с ее дома в Каунасе и мемориальную доску, где говорилось, что здесь собиралась подпольная партийная организация.

О том, что Шиндлер, спасавший евреев, был членом нацистской партии, пишут. О том, что Куторгене была членом Коммунистической партии и гордилась этим, молчат.

Больше того, коммунистов, которые спасали людей от фашистов, теперь приравнивают к ним. Воистину нет предела кощунству и цинизму!

А можно ли представить, чтобы во время войны или в первые годы после нее русский народ, которые внес великий вклад на алтарь Победы, призвали к покаянию? Нынче покаяния от него требуют.

«Спасая человеческие миры, – говорится в упоминавшейся статье об американском фильме, – немец Шиндлер спасает себя и всю свою нацию, пришедшую в отличие от россиян к всемирному покаянию».

В отличие от россиян… Значит, русские по отношению к евреям в годы войны – с немцами на равных? А с теперешней точки зрения – уже и гораздо хуже? Автор статьи ответил мне:

– Пока в каком-либо народе жив хоть один антисемит, надо каяться.

Как это ни горько, среди русских есть антисемиты. Но ведь и среди немцев, американцев, французов они тоже есть. Почему же так настойчиво обвиняют сегодня в антисемитизме именно русский народ? Весь в целом!

«… Довлеющее в самой глубинной сути русского народа, такое желанное и сладимое, что с ним и водка становится крепче, и хлеб вкуснее, и душа горячее, – антисемитизм».

Так выразился недавно в своей книге писатель, считавший себя всю жизнь евреем, но оказавшийся неожиданно русским. Заявил: «Я хочу назад в евреи. Там светлее и человечнее».

Мне отвратителен антисемитизм. Но скажу честно: такие противопоставления не менее отвратительны.

Сейчас много пишется и говорится о русском фашизме. Но, может быть, подобные ярлыки на весь народ больше всего этот фашизм и провоцируют? И, может, за разжигание национальной розни надо привлекать к ответственности не только тех, кто торгует гитлеровской «Майн кампф» и «Протоколами сионских мудрецов», но и авторов таких подстрекательских высказываний?

А фашизм всякий плох. Немецкий, русский, украинский, латышский, еврейский… Всякое противопоставление одного народа другому с позиций исключительности, превосходства ни к чему хорошему не ведет. Русофоб ничем не лучше юдофоба. Те, кто считает русских «недочеловеками», по существу повторяют Гитлера.

То, к чему стремился Гитлер – разобщить и столкнуть лбами всех нас, – сбывается. Многое сбылось. Нет Советской власти. Нет социализма. Нет СССР и советского народа. Под угрозой Россия.

И ее атакуют со всех сторон. Народ русский унижают и оскорбляют. Никуда не годная – «эта страна». Ни на что хорошее не способный «этот народ». Писатель, который захотел «назад в евреи», так прямо и написал: «И никакой другой эта страна быть не может, не следует обманываться… С таким народом возможно все самое дурное».

Что же тогда с ним делать, с народом этим? Гитлер знал. Он ведь воевал не лично против Сталина. И не только против социализма и Советской власти. Он воевал против России. В генеральном плане «Ост» значилось: «Разгромить русских как народ».

Не эта ли конечная его цель осуществляется сегодня? Не ради ли этого нас призывают отказаться от защиты Родины и как можно скорее сдаться?

Возникает чувство страшной несправедливости, нестерпимая обида и боль за нашу великую Победу, за людей, которые всему миру принесли ее.

За человека с красной звездочкой.

За человека с партийным билетом коммуниста.

За моих земляков из рязанского села Можары, которые полегли на фронте и пахали на себе, которые всей душой привечали западнобелорусских беженцев, спасая их от газовых камер. Имена тех своих одноклассниц, с которыми очень дружил, помню до сих пор: Фая, Роза, Ядвига.

Как звучало в мире: русские, советские, Сталинград! С какой надеждой!.. Необманутой надеждой.

Хуже всего, по-моему, неблагодарность. Склониться к человеку в минуту опасности, а потом, когда он защитил тебя и опасность миновала, плюнуть ему в лицо.

В наше время валят памятники и оскверняют память. Сохранились в нашей стране и в мире люди, лишенные совести и чувства благодарности!

Кстати, гнуснейшая статья из журнала «Страна и мир», о которой говорится здесь, была перепечатана в газете «Московский комсомолец» в 2005 году – к 60-летию Победы. Ничего не скажешь, сюрприз ветеранам в честь праздника. Да ведь и сколько нынче таких горьких сюрпризов…

Заказная сага

Страна посмотрела «Московскую сагу». Двадцать две серии, а говорят, сделано даже двадцать четыре – желающие будут наслаждаться полным объемом на телекассетах. Найдутся ли желающие? Судя по разговорам, сериал смотрели многие. Значит, увлек. В лучших книжных магазинах Москвы «как раз кстати» появился переизданный роман Василия Аксенова. Это новый, а вернее – рыночный прием, так же было недавно с «Ночным дозором». Фильм, благодаря своим спецэффектам, завлекательному сюжету и популярным актерам, делает рекламу очень слабой литературе, и она в результате расходится.

Одноименный роман Аксенова крайне слаб. В послесловии к сериалу, показанному после месячной демонстрации, это прямо или косвенно признали и некоторые участники съемок. А сам автор трехтомника в одном из интервью сообщил, что вообще-то вначале он писал не роман, а сценарий для американского телевидения и лишь потом переделал его в книгу.

Неудачно. Не получилось. Впрочем, сценарий тогда тоже, видимо, не получился. В титрах нового сериала значится: «По роману Василия Аксенова и экранизации Павла Финна». Однако нам показали экранизацию не Павла Финна, а Натальи Виолиной (автор сценария) и Дмитрия Варшавского (режиссер-постановщик).

Вопрос: зачем же понадобилось вторично переносить на экран явно неудавшееся произведение? Ведь не «Война и мир» и не «Анна Каренина», к которым кинематографисты обращаются вновь и вновь, находя в их психологической и художественной глубине возможности для нового своего прочтения средствами экрана. А здесь всё до убогости плоско, примитивно и пошло. Так зачем же?

Ответ, по-моему, прост. Да, написанное Аксеновым на сей раз предельно бездарно, однако бездарность начинена крутым антикоммунизмом, злым антисоветизмом. И есть в начинке этой сюжетные заявки, которые, будучи развиты и всячески расцвечены, обещали зрителя увлечь. Вот почему еще одна команда экранизаторов принялась за телевизионную реанимацию аксеновского творения. Вдохновляемая отнюдь не художественными его достоинствами, которых нет и в помине, а зарядом лютой ненависти к нашему советскому прошлому, к социалистическому строю, к партии коммунистов и Сталину.

Так что не стоит, подобно некоторым кинокритикам, заявившим о себе стремительными публикациями про новый громкий сериал, рассматривать его просто как произведение искусства, имеющее определенные художественные удачи и такие же недостатки. Не то перед нами! Когда-то Пушкин предлагал судить творца по законам, им самим над собой поставленным. Главные законы, которым следуют создатели «Московской саги», – вовсе не художественные, а политические. Создатели решали в первую очередь именно политическую задачу, и они предложили зрителям политический сериал.

Облаченность же его в завлекательную упаковку, над чем пришлось немало потрудиться, плюс использование хороших актеров сделали сериал, что называется, «смотрибельным».

Но можно ли анализировать здесь актерские работы в отрыве от основной задачи, которой служит этот протяженный телефильм? Нельзя. Это примерно то же, что взять отдельные фрагменты большого мозаичного панно и, скажем, восхищаться их блеском и отделкой. В мозаике кусочки отдельно не существуют. Важно, во что они складываются!

Вот и в данном случае. Как бы ни была интересна сама по себе работа Юрия Соломина или Инны Чуриковой, Александра Балуева или Кристины Орбакайте, общий итог определяется впечатлением от фильма в целом. А оно, по замыслу авторов, должно быть таким: жить в ЭТОЙ стране нормально – нельзя.

Не потому ли Вероника, жена маршала Градова, при первой возможности уезжает в Америку? Психологически, казалось бы, это не очень мотивированно. Да, муж погиб, мужа нет, но ведь здесь, на родине, очень любящий ее человек – офицер Вуйнович, к которому и она, судя по всему, неравнодушна. Вот-вот должен вернуться после войны любимый сын, которого она вроде бы очень ждет.

Но в том-то и суть: вроде бы. Приманки американского атташе (про которого она сама позже скажет, что так и не смогла его полюбить) оказывается вполне достаточно, чтобы бросить здесь все и уехать. Право, манок этот сродни запаху дорогих французских духов «Шанель № 5», который раньше, будучи узницей лагеря, Вероника вдруг ощущает сохранившимся на каком-то предмете одежды. О, вожделенный Париж! Сразу о нем приходят самые нежные мысли.

Словом, там, где-то там, на Западе, все хорошо, все нормально и привлекательно. Только там можно жить! Красной нитью в подтексте проходит это сквозь фильм. А потому возвращение Вероники и ее диалог с Вуйновичем, когда она заговаривает про то, насколько сильно скучала и скучает по родным, по Москве, по Серебряному Бору, воспринимаются как жуткая фальшь. И тут ни в коей мере не выручает даже максимальное старание одаренной и тонкой молодой актрисы Екатерины Никитиной.

Впрочем, об уютной жизни в Серебряном Бору Вероника, может быть, и в самом деле вспоминала иногда с ностальгическим чувством, потому что до поры до времени жизнь на этой просторной даче, построенной врачом и будущим академиком Градовым в 1900 году, была для большого, разветвленного семейства в самом деле весьма комфортной. Собственно, одна из ключевых концепций, о которой твердят авторы сериала, и состояла для них в противопоставлении теплого домашнего быта – и холодной, жестокой государственной машины. Советской, конечно. Тоталитарной, сталинской.

Всё однозначно. Машина эта всегда не права, а жертвы обязательно должны вызывать сочувствие. На этом строится сериал. Но так ли было в реальной жизни?

Теперь гораздо больше стало известно о тех годах и о жертвах. Были невинные, спору нет, но всех таковыми не назовешь. Если только не следовать принципу: кто против Сталина, тот уже поэтому ни в чем не повинен. Сталин-де – монстр, тиран, палач, его явление в этот мир несет всем одну лишь беду. Всем, начиная с его собственной матери, до которой авторы фильма тоже умудрились добраться.

Какой простой, детски наивный и какой, в сущности, лживый взгляд на историю! Объяснить все потрясения и трагедии XX века появлением злого Ленина и еще более злого Сталина, потом Сталина поставить на одну доску с Гитлером и столкновением двух диктаторов истолковать Вторую мировую войну…

Казалось бы, от наивности такой нашему обществу пора уходить. В конце концов и раньше было достаточно серьезных исследований того непростого и рокового времени, а в последнее время историческое изучение его обогатилось новыми открытиями и трактовками. Достаточно назвать интереснейшие работы Вадима Кожинова – о том же 37-м годе, о войне, о борьбе с космополитизмом. Или фундаментальные труды о советской цивилизации Сергея Кара-Мурзы, который также сосредоточивает внимание на особенно сложных страницах нашей недавней истории, давая им глубокое и внятное объяснение.

Нет же, кому-то выгодно удержать общество в состоянии глупой наивности, внедренной некогда так называемыми либералами. Кому? Наследникам «невинно пострадавших»? Тем, кто захватил нынче всю собственность в стране и более всего озабочен, чтобы вновь не произошла революция и не вернулась Советская власть? Конечно, им, новоявленным «хозяевам жизни»! Им – в первую очередь! Их заказ и обслуживают создатели подобных фильмов. Не важно, сознательно это происходит или для кого-то из участников бессознательно.

В послесловии к «Московской саге», которое я уже упоминал, очень характерное признание вырвалось вдруг у актера Алексея Кортнева. Он сказал о завершенной работе примерно так: может, мы нагородили совсем несообразное; но ведь что мы знаем о том времени? И далее: мы играли не время, а свое представление о нем.

Именно так! Кортнев же, поди, и не слыхал о работах В. Кожинова или С. Кара-Мурзы. Как и многие-многие другие актеры и телезрители. Вадима Валериановича при жизни на пушечный выстрел не подпускали к телеэкрану, не очень-то подпускают и Сергея Георгиевича. Общество по-прежнему продолжает питаться падалью со страшной кухни А. Н. Яковлева и т. п. Вольных или невольных агентов американского влияния! А Кортнев, ничего не знающий о времени, привычное представление о котором он изображает в «Московской саге», играет ужасную сцену допроса командира Красной армии Вуйновича – и у зрителей мороз по коже подирает. Что еще требуется от данного «художественного произведения»? Ничего. Дело сделано.

Нет смысла прослеживать все сюжетные линии сериала и разбирать их соотнесенность между собой. Все они в основном подчинены главной идее, о которой сказано выше: представить советский период нашей истории как сплошное нагромождение ужасов. Авторы не брезгуют использовать при этом и всевозможные исторические «утки» – вроде убийства Фрунзе по заданию Сталина или версии о готовившемся после войны переселении всех евреев в Сибирь.

Но хотелось бы вот на что еще обратить внимание. Взгляд авторов на происходящее в стране – это специфический взгляд из Серебряного Бора, где жила своего рода «элита». А что для нее народ? Оказывается, нечто чуждое, непонятное и неприятное. Вроде знакомца Нины, юной дочери доктора Градова, – того самого выходца из рабочих, который на серебряноборской даче вызывающе отчаянно вторгается в модный чарльстон или тустеп со своей пролетарской пляской, а потом, конечно же, дочку врача обманывает и идет в стукачи-палачи.

Народ появляется еще в виде медсестры, которая становится «фронтовой женой» маршала. После его гибели у нее рождается мальчик. Она приходит к «законному» сыну маршала – за помощью в трудную минуту: завербовалась, чтобы работать на Севере, просит временно устроить сына в детдом. И «законный» вроде проявляет любовь и заботу, везет брата на могилу их общего отца, а затем в благословенный Серебряный Бор. Но что дальше? Следы мальчика тут же бесследно исчезают. Даже в финале картины, где закадровым голосом от имени «законного» сына повествуется, что и как сталось потом с ее героями, этот мальчик не упоминается вовсе. Будто и не было его. Да что там, он же к «элите» прямого отношения не имеет – стало быть, и упоминания не заслужил.

А каким презрением облита безымянная «простая» женщина, которая вместе со своим семейством осмелилась горевать в связи со смертью Сталина! Тупой народ…

Есть, правда, некоторые из народа, кого в сериале представляют с симпатией. Это Агаша, домработница, пекущая в градовском доме знаменитые пирожки, и ее поклонник милиционер Петухов. То есть хороши дворовые те, кто «элиту» старательно обслуживает и охраняет.

Промелькнуло в послесловии к сериалу упоминание о том, какой дом в Серебряном Бору стал во время съемок домом Градовых: бывшая дача Косиора, так было сказано. Косиор – соратник Сталина, впоследствии расстрелянный. Однако уточню: дача все-таки не Косиора. Если точно – где жил Косиор. Так же, как не было собственных дач и у самого Сталина.

А кто теперь живет на тех дачах и в новых особняках Серебряного Бора, как и в прочих «привилегированных» местах?

Вот за окончательное утверждение и укоренение такого порядка вещей в конечном счете и ратует якобы «семейная», якобы «лирическая», а на самом деле сугубо политическая «Московская сага».

И следом за ней, немедленно, как закономерное продолжение (к 125-летию со дня рождения И. В. Сталина спешат?) – на том же Первом канале начались многосерийные «Дети Арбата». По культовому, как сказано, роману Анатолия Рыбакова.

Культовый – для кого? Еще одна заказная сага антисоветизма…

На телеэкране густеет ненависть к нашему советскому прошлому.

Далёк этот Арбат от страны родной

Как раз накануне 125-летия со дня рождения И. В. Сталина завершился на Первом канале телевидения показ 15-серийного фильма «Дети Арбата». Причем прошел он сразу же вслед за 22-серийной «Московской сагой».

Уже говорилось: это, конечно же, не случайно. Даже либеральная пресса признает: «У этих картин немало общего – в них предпринята попытка воссоздать сталинскую эпоху нашей истории, они выделяются масштабностью, большим бюджетом, участием многих звезд первой величины, агрессивной рекламной „раскруткой“, огромным количеством отзывов в прессе…»

Да, всё так. Только о самом главном умалчивает газета «Труд»: а ради чего усердие – и этот бюджет, и эта «раскрутка», да и большинство отзывов, которые приходится читать?

Воссоздание сталинской эпохи нашей истории – во всем ее величии и во всей драматической сложности – было бы для телевидения достойной задачей. Но нет же, нет! Об этом и не помышляли. Здесь изначально ставилась совсем иная цель: не воссоздать, а опорочить. Любой ценой и любыми средствами.

Совершенно очевидно, и становится все нагляднее, что мы имеем дело не с отдельными, спонтанными попытками изображать советское прошлое ядовитыми черными красками, а с глобальным проектом, целью которого является воспитание у людей (в первую очередь – у молодежи) неприязни, неприятия и даже отвращения к советскому периоду нашей истории.

Замечу, для молодежи нынешней, а чем дальше, тем больше, весь этот многолетний исторический период сливается во что-то одно, где отличия и оттенки почти неразличимы. Чем, кстати, вовсю пользуется и что всячески утверждает современный буржуазный агитпроп. В большом и малом. В «эпохальных полотнах» типа «Московской саги» и «Детей Арбата» или хотя бы в мимолетных «оговорках», которые, однако, прочно внедряются в сознание молодых.

Таким «оговоркам», между прочим, несть числа. Недавно я был поражен тем, что написал в правительственной «Российской газете» кинокритик Валерий Кичин. И заметка-то крошечная, всего-навсего краткое представление нескольких фильмов, включенных в программу дневного телеэфира. Но как представлено тут «Последнее танго в Париже»? Цитирую: «Самый известный и скандальный фильм Бернардо Бертолуччи, за просмотр которого на видеокассете в СССР люди сидели в тюрьме».

Ну надо же ляпнуть такое! Фильм снят в 1973 году, так что достаточно еще живых свидетелей, и не я один, а многие могут подтвердить: написанное кинокритиком – ложь. Не только каких-то мнимых «людей», но даже одного-единственного человека, сидевшего бы в тюрьме за просмотр этого фильма, где, по словам автора заметки, до сих пор «ошеломляют сцены секса без настоящей страсти», назвать он не сможет. Просто потому, что такового не было.

Почему он так безбоязненно для профессиональной чести лжет? Зачем? Он знает зачем. Тут ключевое: «в СССР». Молодежь сама уже не может помнить, как и что на самом деле было в СССР в 1973 году. И потому ей легко внушить ложь. А поскольку лжет не один Кичин, а, так сказать, Кичин коллективный, вездесущий, лжет целенаправленно, то как же в конце концов и не поверить.

И если «проходит» такая наглая ложь о сравнительно недавних 70-х годах, то что уж говорить о далеких 30-х или 40-х.

Для самого массированного антисоветского удара по мозгам то время выбрано, разумеется, не только потому, что оно уже отдалилось и объективных свидетелей остается все меньше. Главное – это не только наиболее героический, но и наиболее сложный, противоречивый период нашей истории, полный драматизма и трагедийности. Вот почему выдающийся современный мыслитель Вадим Кожинов, недавно ушедший от нас, обращаясь к тому времени, особенно настаивал: не критиковать надо прошлое, которое уже состоялось, а понять!

Но если весь героизм времени отбросить, а всю его реальную жизненную и политическую сложность предельно упростить, сведя к арестам и ГУЛАГу, доносам и расстрелам, не предпринимая при этом даже попытки разобраться, что к чему и почему, то результат будет именно такой, к какому нынешний необъявленный агитпроп и стремится. Чтобы молодежь «новой России», как бы скверно ей ни было сегодня и завтра, повторяла одно: «Не хочу быть „совком“!»

Для этого в конечном счете задуманы и «Штрафбат», и «Московская сага», и «Дети Арбата», да и, я уверен, многое что еще, ждущее нас впереди.

Понятно, почему ставка пошла на сериалы. Немереные деньги в сочетании с возможностями экрана («раскрученные» актеры, режиссерское и операторское искусство, спецэффекты, музыка и т. д. и т. п.), причем все это в большом формате многих вечеров и при сопутствующей нагнетаемой рекламе способно зомбировать куда действеннее всех разных прочих средств.

Ну кто бы стал сегодня читать такую крайне слабую и неинтересную поделку, как «Московская сага»? А экран, насколько можно, все расцветил. Обращение же к «Детям Арбата» сразу было подано как экранизация книги «культовой», «знаменитого романа эпохи перестройки».

Надо признать, что он и в самом деле имел тогда громкий успех. Но за счет чего? Благодаря необыкновенным художественным достоинствам? Нет, конечно, и это было ясно уже в то время. Только Евтушенко с его уникальным нюхом на конъюнктуру мог в пароксизме истерического восторга сравнить автора, Анатолия Рыбакова, ни больше ни меньше, как с Львом Толстым. Живший тогда последний классик русской литературы XX века Леонид Леонов отозвался иначе. Вот что записал с его слов близкий к нему литературовед А. Овчаренко 5 ноября 1987 года:

«Прочитал роман Рыбакова – спекулятивен. Да и не роман это, а беллетристика на потребу. Нельзя сокрушаться над судьбой похотливого мальчика, не замечая драмы большого народа, связанной с неотвратимой необходимостью любой ценой выиграть время, создать заводы, фабрики, колхозы».

Это оценка не только крупнейшего мастера слова, но и глубокого философа, настоящего патриота, понявшего ту драматическую неотвратимую необходимость, перед которой оказалось наше Отечество в роковые 30-е годы.

Рыбаков же и подобные ему все свое «детскоарбатское», по выражению Вадима Кожинова, понимание истории сводят к проблеме «злого дяди». Именно в этой роли – Сталин. Вот пришел он, злой, коварный, мстительный, нетерпимый, деспотичный, – и все испортил. Ведь вместе с собой привел рать таких же – от Ежова и Берии до какого-нибудь Юрия Шарока в рыбаковском романе.

Конечно, со времени первой публикации «Детей Арбата» минуло немало лет, и кое-что за эти годы даже в массовом сознании прояснилось и уточнилось. Так, уже не тянут бесспорно на роль неких идеалистов и романтиков революции Троцкий и Бухарин, Зиновьев и Каменев. Однако в сериале все равно в уста юного Саши Панкратова вкладывается глубокомысленное: «Революцию начинают идеалисты, а заканчивают подонки».

Все, кто против Сталина, – однозначно хорошие. Все, кто за него, – подонки. И в разговоре Марка Рязанова с Иваном Будягиным выводится некая особо патологическая жестокость Сталина – исходя из того, что где-то под Царицыном во время Гражданской войны он якобы отдал распоряжение расстрелять пленных белых офицеров. Но было ли это на самом деле? При каких обстоятельствах? Чем вызвано? Собеседники по сериалу в такое не углубляются. Здесь достаточно бросить штрих, мазок, «к месту» сказанное слово. Ну а скольких (реально!) расстреливали по приказу, скажем, Льва Давидовича Троцкого – это вообще остается за кадром и вне сериальных бесед. Ибо может сразу испортить картину.

Впрочем, Лев Давидович, даже не присутствуя в кадре, остается героем, поскольку все троцкисты, выведенные в сериале, – это не только невинные жертвы, но и герои. Благородные, интеллектуальные и духовно красивые. В отличие, понятно, от умственно примитивных и нравственно ущербных «сталинистов». А если добавить к этому, что одновременно с демонстрацией «Детей Арбата» на разных телеканалах можно было увидеть и услышать безусловные панегирики в адрес Троцкого, то расстановка исторических симпатий и антипатий уже не вызывает ни малейшего сомнения.

Один интеллектуал, побывавший недавно в Штатах, с упоением рассказывал, например, как в доме интеллектуала американского он увидел сто томов (!) сочинений Троцкого. Я поставил тут восклицательный знак потому, что в телеповествовании это звучало и с неподдельным восторгом, и с нескрываемым изумлением. А коснулись бы хоть немного сути этих многотомных писаний, по которым и пролег коренной водораздел между Троцким и Сталиным. Сказали бы где-то о его понимании роли России как вязанки хвороста в костре мировой революции, да и о том, что в финале своей деятельности он хотел победы Гитлера – во имя свержения сталинского режима. Нет, ни о чем подобном не говорят.

Меня могут упрекнуть в том, что слишком идеологизирую и политизирую разговор о художественном телесериале. Его ведь настойчиво представляют как «роман о советских Ромео и Джульетте» (точно так же «Московскую сагу» представляли как «семейный роман»). Но ведь совершенно очевидно: и «Дети Арбата», как и «Московская сага», – творения сугубо политические.

Таковы не только сериалы – такова изначально литературная первооснова. Выше я отметил, что причиной шумного успеха «Детей Арбата» при первой их публикации стали вовсе не какие-то выдающиеся художественные достоинства. А как раз остро злободневная на тот момент политическая тема, облеченная в завлекательный сюжет.

Признаем, беллетрист Рыбаков был все-таки умельцем по части сюжета и манящей его завлекательности. В этом смысле вполне объяснима популярность особенно детских приключенческих сочинений– «Кортик», «Бронзовая птица» и т. д. Взявшись за политическую, а если точнее – сталинскую тему и завернув ее в «детскоарбатские» хитросплетения, способные держать в напряжении многих читателей, он и получил желанный эффект.

Надо помнить, что тема Сталина, после продолжительного к тому времени замалчивания, стала почти с начала так называемой перестройки темой номер один. «Разоблачения», нарастая, пошли лавиной. Рыбаковское «читабельное» сочинение пришлось очень кстати.

А теперь? С чего бы это взялись реанимировать «трилогию», которую после сенсационной шумихи за десять с небольшим лет успели забыть? Привлек любовный роман Саши и Вари? Полноте! Странно и даже смешно читать уверения режиссера Андрея Эшпая: «Для меня, для Валентина Черных и Юлии Дамскер, написавших сценарий, был важен не политический аспект романов, который сегодня, возможно, в каких-то эпизодах выглядит наивно (хоть это признает! – В. К.), а в первую очередь личные судьбы героев».

Но попробуйте мысленно «вынуть» из литературной трилогии и телевизионного сериала политический аспект – тему Сталина. И попытайтесь честно ответить: кто-нибудь стал бы тогда это читать и смотреть?

То-то и оно. Главная притягательность и главный смысл сериала, как и предшествовавшей книжной основы, – именно в том, что его создатели стараются лицемерно отрицать. Сталин – вот главное. И здесь, и в «Московской саге». Выходит, «недоразоблаченный» за все эти почти двадцать лет.

Как же выглядит Сталин в новом творении? Ставлю вопрос так, потому что в любом кинофильме или телефильме, как и в произведениях изобразительного искусства, внешность действующих лиц имеет весьма важное значение, а в данном конкретном случае, замечу, – совершенно особенное.

Уже первое появление Сталина ошеломляет. Кто это? Вы понимаете, что он – Сталин, ведь Марк Рязанов по ходу действия направился именно к нему. Но что за чудовище встречает его в сталинском кабинете? Какой-то уродливый старик (а реальному Сталину в это время всего около 55 лет! – В. К.), обмотанный непонятной старушечьей шалью и хрипло бормочущий нечто невнятное. Весь облик и вся манера разговора вызывают впечатление полного дебила или монстра – «демократы» так любят Сталина величать. То есть актер Максим Суханов вместе с режиссером решили максимально, начиная уже с внешнего облика, реализовать на экране эту ходячую «демократическую» формулу. Монстр – так уж монстр!

Отдадим должное, М. Суханов далеко позади оставил исполнителя роли Сталина в «Московской саге» – некоего бизнесмена В. Миронова. Тот по сравнению с «арбатским» – конфетка. А здесь начатое в первой серии далее закрепляется, ну совсем как приросшая к лицу и телу маска. Эта неопрятная шаль будет на человеке, именуемом Сталиным, почти во всех сценах и почти до конца. Это хриплое бормотание, эти идиотские задыхающиеся смешки и сморщенный лоб кретина останутся во всех эпизодах, дополненные повторяющейся жадной и неопрятной жратвой.

Словом, хотели достичь физиологического отвращения от этого персонажа – и, наверное, достигли. Может, даже перестарались чуток, ибо такой испытанный эстет-»демократ», как Георгий Капралов, написал: «Поистине уникальный актер Максим Суханов. Но я все жду, когда его Сталин размотает свой шарф и заговорит не только страшным, хрипящим полубормотанием, но и так, как он позволял себе выносить убийственные приговоры – в полный голос…» Не дождался Капралов. «Уникальный актер» так из заданной маски и не вылез, оставшись вполне однообразным. Однако другому славному «демократу» – писателю Леониду Жуховицкому это абсолютно по душе, без всяких оговорок. «В его изображении, – пишет он о том же актере М. Суханове, – Сталин – типичный „пахан“ страны. Это хитрый, коварный, не слишком умный и в чем-то даже забавный персонаж».

«Не слишком умный…» Правда, Уинстон Черчилль, знавший эту историческую личность, полагаю, не хуже Леонида Ароновича и Анатолия Наумовича, сказал о Сталине иначе: гений. А Корделл Холл, государственный секретарь США в годы Второй мировой войны, написал о Сталине: «Он наделен необыкновенными способностями и разумом». И Аверелл Гарриман, посол США в СССР, признавал: «У него глубокие знания, фантастическая способность вникать в детали, живость ума и поразительно тонкое понимание человеческого характера… Я нашел, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров».

Итак, не слишком умный? А я ведь привожу, г-н Жуховицкий, мнения отнюдь не сталинистов, не друзей Сталина или его, как вы любите выражаться, лакеев и подпевал. Так говорят идейные враги. Но враги, не утратившие чувства реальности и достоинства.

Нынешние враги Сталина и России в самой России чувство это, кажется, теряют вконец. Не раз уже это демонстрировали в связи со сталинской темой, а тут просто-таки превзошли самих себя. Я думаю, только в гитлеровских пропагандистских фильмах и газетах могла появиться такая карикатура на Сталина. Право, там это изображение из «Детей Арбата» можно было бы использовать один к одному. Но ведь то – фашисты, которые шли нашу страну уничтожить. А кто же эти?

Реальный Сталин, по крайней мере внешний образ его, остался на сотнях фотографий и в тысячах документальных кинокадров. Вот по ходу этого сериала, почти после каждой очередной серии, я имел возможность на разных телеканалах видеть подлинного Сталина в документальных лентах – то о Черчилле, то о Ворошилове, то о Громыко. И везде он красив, обаятелен, представителен, везде в глазах его светится острый ум. Какой разительный контраст с тем, что показано в «Детях Арбата»! К счастью, думал я, все документы не переделаешь и не подделаешь.

В те же дни, по совпадению, в московском объединении «Фотоцентр» открылась выставка работ известного фотожурналиста-правдиста Евгения Халдея. Он снимал Сталина во время Потсдамской конференции. Помните, как царственно выглядит советский вождь на тех знаменитых снимках?

А друг и коллега Е. Халдея – старый фотокорреспондент «Известий» Сергей Смирнов вспоминал при открытии выставки, как в послевоенной Германии многие снимки из Потсдама появились в продаже в виде открыток. И что же? «Немцы почти все просили: „Мне со Сталиным“. Да ведь и в опубликованных воспоминаниях, которых немало, сталинский портрет никак не походит на карикатуру „Детей Арбата“. Впрочем, каждый видит свое. Всемирно известный писатель Лион Фейхвангер, например, отмечал: красивая рука. А какой-нибудь Радзинский или Евтушенко не перестает повторять: сухорукий. Такой у них взгляд.

Да, у них, потомков детей Арбата (а выражение это давно уже обрело вполне определенный смысл), свой взгляд на историю «этой страны» и ее героев. У них свое представление о правде.

Вот тот же Леонид Жуховицкий, давая итоговую оценку новому телесериалу, вопрошает: «Каким было сталинское время? Какими были лидеры монопольно правившей партии?» И отвечает абсолютно однозначно, что называется, ничтоже сумняшеся: «Сериал по знаменитому роману А. Рыбакова „Дети Арбата“ рассказывает об этом правдиво, детально, в полном соответствии с документами».

Ну надо же: не просто правдиво, а от документов, оказывается, ни на шаг! Кто-нибудь по наивности подумает, что и в самом деле. А на деле-то – с точностью до наоборот.

Я уж не говорю про то, что опять на Сталина вешается убийство Кирова (как в «Московской саге» – убийство Фрунзе), хотя авторитетные комиссии, которым было дано очень даже заинтересованное задание Хрущева, за много лет к такому выводу не пришли. Наоборот, возникла и уже достаточно утвердилась совсем иная, личностная версия трагической гибели друга и ближайшего соратника Сталина. Но мало того, Сталину, хотя и косвенно, полунамеком (экий подлый прием!), пришпиливают в сериале также убийство Орджоникидзе.

Вообще, если из фильма изъять сцены исторически недостоверные, боюсь, что от него почти ничего и не осталось бы. Кстати, в свое время о том же писал применительно к роману «Дети Арбата» Вадим Кожинов в своей замечательной статье «Правда и истина», опубликованной в апрельском номере журнала «Наш современник» за 1988 год. «Начать стоит, – замечал он, – с более или менее бесспорного – исторической неточности (если выразиться мягко) многих сцен романа».

Приведу здесь лишь одну конкретную претензию компетентного критика. Приведу и потому, что она весьма характерна, и главное еще – потому что ее полностью надо адресовать авторам только что увиденного сериала. Итак:

«На первых же страницах „Детей Арбата“ Марк Рязанов, „один из командармов промышленности“, беседует – осенью 1933 года – со своим племянником, студентом Сашей Панкратовым, который спрашивает у дяди:

«– Правда, Ленин писал, что Сталин груб и нелоялен?

– Откуда ты знаешь?

– Какая разница… Знаю».

«Удивительный вопрос Рязанова („Откуда ты знаешь?“) совершенно бессмыслен, – пишет далее В. Кожинов, – ибо деятель такого ранга никак не мог не знать, что еще за шесть лет до его разговора с Сашей, 2 ноября 1927 года, в „Правде“ был опубликован текст речи Сталина, затем не раз переиздававшейся массовыми тиражами, – речи, в которой Сталин, в частности, заявил:

«Говорят, что… в „завещании“ тов. Ленин предлагал съезду, ввиду „грубости“ Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту генерального секретаря другим товарищем. Это совершенно верно».

Если бы Саша задавал свой вопрос дяде до ноября 1927 года, – это было бы понятно. Но тот факт, что он задает его в 1933 году, может служить только разве показателем его невежества, его незнакомства с важнейшими политическими документами; что же касается надуманного вопроса Рязанова, который станет вскоре членом ЦК, он поистине абсурден.

Между тем в романе А. Рыбакова этот, в сущности, нелепый разговор предстает как едва ли не основная грозная завязка стержневой линии сюжета: якобы тайно разузнав о будто бы очень мало кому известной ленинской оценке Сталина, Саша Панкратов именно потому вступает в драматический конфликт со «сталинскими» силами…»

Остается добавить: и в сериале все точно так, как в романе. То есть, сцена, о которой идет речь, сохранена полностью, дословно и с тем же грозным смыслом. Как это объяснить? Ведь критическая статья, на которую я ссылаюсь, была опубликована 16 лет назад!

Кстати, в ней же, рассмотрев и другие подобные факты, Вадим Валерианович написал: «В „Детях Арбата“ очень много таких заведомо недостоверных сцен, свидетельствующих либо о незнакомстве автора с теми документами эпохи, которые в общем и целом доступны для изучения, либо о том, что автор игнорирует эти документы».

Такое же заключение следует сделать и об авторах телесериала. Думаю, они еще меньше были озабочены этой самой достоверностью, исторической точностью, соответствием документам. При том разгуле лжи, который господствует на телеэкране все последние годы, разгуле абсолютно безответственном и, наоборот, поощряемом, эта забота в их представлении стала бы, наверное, просто излишней роскошью. К чему стараться? И без того Л. Жуховицкий объявит: «Правдиво, детально, в полном соответствии с документами», а другой рецензент, Александр Неверов в «Труде», провозгласит: «Дети Арбата» – образец исторической точности». Правда, добавит: «По сравнению с „Московской сагой“. Разве что так – там-то всяческих „ляпов“, даже по признанию А. Неверова, и того больше.

Впрочем, должен подчеркнуть: «ляпы» бывают разные. Если «ляпают» не случайно, а вполне сознательно, это уже нечто другое и называться, видимо, должно по-другому.

Пример. В «Московской саге» – разговор о «паранойе Сталина». Со ссылкой на Бехтерева – светило психиатрической науки того времени. Дескать, потому его и отравили…

Но я сошлюсь на нашу современницу – академика Бехтереву, внучку. Что она говорит по этому поводу? «Это была тенденция: объявить Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе бы мы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя врачебный долг».

Это было напечатано в еженедельнике «Аргументы и факты» в 1995 году и с тех пор неоднократно цитировалось

(даже мною – несколько раз). Разумеется, можно предположить, что «сериалыцики» этого не читали и не знают. Но не менее вероятно другое: знают, а сделали вид, что – нет. Так им нужно.

Хорошо, что хоть в обоих «знаковых» сериалах избежали соблазна показать, как Сталин руководит военными действиями по глобусу. А ведь тоже, как и в случае с Бехтеревым, имеется «авторитетный источник» – Хрущев. Заявил же, и не где-нибудь, а на съезде партии, что «Сталин операции планировал по глобусу». Военные операции. «Да, товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линию фронта».

Кому поверим – анекдотчику Хрущеву или маршалу Жукову? Георгий Константинович в своих мемуарах четко о Сталине написал: «Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Увы, посмотрев «Детей Арбата» и «Московскую сагу», этого не скажешь. Глобуса избежали, но в остальном, что касается военного времени, все, связанное со Сталиным, соответствует больше мстительным вымыслам Хрущева, а не правдивым воспоминаниям Жукова и других выдающихся наших военачальников.

Не остается места, чтобы проанализировать линию Саши и Вари (артисты Евгений Цыганов и Чулпан Хаматова), да и другие сюжетные линии сериала. Но, повторю, я и не считаю любовную линию в фильме основной. Что касается других ответвлений от главного, сталинского, стержня, то о них можно сказать коротко: почти все они столь же убоги и однообразны, как в «Московской саге». Порой кажется, будто один сериал плавно перетекает в другой (так бывает с бесконечными фильмами про «ментов» на разных телеканалах – легко перепутать).

В самом деле. В «Московской саге» подлый соблазнитель интеллигентной девушки, выходец из рабочей семьи, с последующим абортом – и в «Детях Арбата» тоже. Там усыновление «кулацкого ребенка» молодыми героями фильма – и здесь то же самое: благородная троцкистка усыновляет кулацкого Тарасика. Там одна из героинь не хочет ехать со своим мужем-военным на Дальний Восток – и здесь, только не с мужем, а с любимым. Там другая героиня рвется из ненавистной «этой страны» с иностранцем в Америку – здесь во Францию. Там действие на определенном этапе почти полностью переносится в ресторан – и тут. Там то и дело чувствуется высокомерное отношение «элиты» к людям «второго сорта» – и здесь: достаточно вспомнить презрительный отзыв молодого антисталиниста про «какую-то доярку или свинарку», которая осмелилась высказывать свое мнение о пушкинской Татьяне из «Евгения Онегина». Ишь ты. Не пускать в калашный ряд!

Все это противно, поскольку несет определенную, совершенно недостойную концепцию. И в определенном духе воспитывает. Даже вроде бы «проходной» разговор двух каких-то случайных ребят на площадке вагона вовсе, как оказывается, не случаен. Разговор такой: «Ты шпаргалками пользуешься? – Пользуюсь. – А без них можешь? – А зачем?» И дальше, после небольшой паузы: «Ты комсомолец? – А зачем?»

Если соотнести этот разговор с последующими военными сценами, где в центре действия не комсомолка Зоя Космодемьянская, а девушка легкого поведения Варя, то для молодых зрителей должно быть очевидно, что не было якобы никакой особой роли комсомольцев в той войне…

В статьях про «Детей Арбата» и «Московскую сагу» пишут: у историка, беллетриста и телережиссёра – разные задачи. В чем-то действительно разные. Но как историк, так и беллетрист и режиссёр могут быть либо честными, либо бесчестными. И их отношение и позиция в оценке исторических событий проявляются в выполнении политзаказов на телесериалы.

В этом суть.

Превознесение предательства

Первый фильм по единственному, как отмечено некоторыми критиками, роману Александра Солженицына просмотрен. Десять телевизионных серий сделал режиссер Глеб Панфилов, обещав смонтировать затем из этого две серии для киноэкрана. Работа большая, широко разрекламированная. Для чего же предпринята она именно сегодня? Что это, всего лишь осуществление давней творческой мечты режиссера, прочитавшего тридцать лет назад запрещенный роман в «самиздате» и якобы сказавшего уже тогда: «Вот бы экранизировать!»?

Всякое рекламное признание перед телепремьерой за истину принимать, конечно, нельзя. На меня, например, если уж предаваться воспоминаниям, роман в то время не только не произвел какого-то особо сильного впечатления – наоборот, он вызвал сильное разочарование. И не у меня одного. Помню разговоры в кругу молодых научных работников космического НИИ: «Ну, это не „Матренин двор“. Даже высказывалось мнение, что роман – вообще не солженицынский жанр, что рассказы у него получаются лучше. А здесь и схематизм, беглость в обрисовке характеров, и недостаток художественной изобразительности, преобладание прямолинейной публицистики и нарочитая заданность многих ситуаций. Особенно фальшиво выглядел абсолютно карикатурный Сталин.

Однако я допускаю, что Глеб Панфилов все это мог воспринять совсем иначе. Во всяком случае, режиссерский его талант и положенные немалые труды – как при подборе актеров, работе с ними, так и при создании того, что называется атмосферой художественного бытия, – дали свой результат. В чем-то, пожалуй, при переводе книги на кинематографический язык ему удалось преодолеть явные изъяны солженицынской первоосновы. Но сложность в том, что, какое бы произведение этого автора мы ни взяли, его трудно вычленить из политического контекста. «В круге первом» среди них, если говорить о политической направленности, безусловно, на одном из первых мест.

Так что режиссерская мечта режиссерской мечтой, а появление на телеэкране сериала о советских зэках в январе-феврале 2006 года прежде всего следует объяснить повышенным интересом к данной теме со стороны тех, кто с подачи власти заправляет телевидением. Очевидность этого подтверждается всем телерядом последних месяцев, в который вписано солженицынско-панфиловское творение. Здесь же, на канале «Россия», совсем недавно показали «Мастера и Маргариту», придав этой работе антисоветский смысл и даже привнеся соответствующую добавку к Булгакову. На «Первом канале» прошел редкостно бездарный и антирусский по сути, но и опять-таки густо антисоветский «Есенин», а потом здесь взялись повторять одиозную «Московскую сагу».

А в каком непосредственном соседстве зрители смотрели «В круге первом» на том же главном государственном канале? Едва кончается «сталинская шарашка» – диктор истошным закадровым голосом вопит о сенсации из архива, которую должны посмотреть все. И что же? Оказывается, тухлятина про «немецкие деньги Ленину». Или следует «Терроризм в стиле ретро», а главные террористы в истории, оказывается, большевики. Или пускают Сванидзе с приторным восхвалением Ельцина как успешного борца против коммунизма…

Да, от ПАСЕ с его антикоммунистической резолюцией до государственного телеканала «Россия», от Полтавченко и Никиты Михалкова с гробокопательской инициативой «захоронения Ленина» до экранизации романа Солженицына. А в перспективе маячит и еще целая серия обещанных сериалов – антисталинских и антиленинских, антисоветских и антикоммунистических. Четко видя политический заказ (сомневаюсь, что кто-то еще не замечает!), что же всерьез разбирать художественные достоинства и недостатки таких произведений? Тут можно говорить разве что о мере убедительности, с какой впаривается в сознание зрителей под соусом художественности тот или иной политический тезис.

В послесловии к сериалу сыгравший главную роль молодой актер Евгений Миронов сказал, что его семью и близких эти ужасы прошлого, к счастью, миновали. Более того, дед строил первый, еще деревянный ленинский Мавзолей, а у тети портрет Ленина был рядом с Христом. «Так было у этих поколений», – говорит артист, и чувствуется: чего-то очень важного при всех своих усилиях он все-таки понять никак не может. Хочет понять, но – не выходит у него, концы с концами не связываются.

Ну да, Александр Исаевич одержал победу, о чем артист, конечно, говорит вполне искренне. Но как относиться теперь к деду и тете, к отцу и матери, ко всем тем людям советского поколения, которые, ограничивая себя во многом и жертвуя многим, строили страну не в ГУЛАГе и не в «шарашке», защищали не в штрафбатах и не под дулами заградотрядов? У Солженицына, и не только в этом романе, повторяется мысль: отстояв страну во время войны, сделали ее окончательно «вотчиной Усача» (так изящно называется Сталин). И что же, не надо было отстаивать, а лучше сразу сдать? И все те, кто шел в бой с именем Сталина и у кого портрет Ленина был рядом с Христом, они кто же – дураки (поскольку ничего не понимали), преступники (поскольку защищали сталинскую «шайку» или «банду»), и не подлежат ли они теперь вместе со всей страной международному суду не только в Страсбурге, но и в Гааге?

Мы видим сегодня уже достаточно ясно, что такой суд становится все более реальным. Да что там, фактически он уже идет! Со всех сторон – от стран Балтии до Украины и от Вашингтона до ПАСЕ. Всё при этом переворачивается с ног на голову – все оценки и критерии. Освободители стали оккупантами, а героями – бандеровцы и «лесные братья». Вот они точно были против Сталина, а значит, настоящие герои, вне всяких сомнений. И как же теперь нынешнее российское государство, юридически ставшее правопреемником Советского Союза, будет спорить с прибалтами и восточноевропейцами по поводу бесчисленных претензий, которые они предъявляют, если вместе с Солженицыным признает Советскую власть преступной?

Не ушёл я от фильма. Нет, наоборот, приближаюсь к теме, которая и в романе, и в фильме, на мой взгляд, центральная, хотя при обсуждении стараются ее обходить. Вот и в телевизионном послесловии к сериалу, когда собрали жену писателя и «правозащитника» Лукина, ученого Сергея Капицу и актера Миронова, едва лишь коснулся кто-то «неудобной» темы, как сразу и ведущий Киселев, и другие постарались разговор от нее увести.

Между тем как замолчать-то, если с этого фильм (и роман) начинается, это образует главный его сюжет и этим же все завершается. Конечно, вокруг накручено много чего, и даже можно сказать, как некоторые критики и говорят, что именно это накрученное и есть самое основное – разговоры, споры в «шарашке», определение разными действующими лицами линии своего поведения, нравственный выбор, который делается тем или иным заключенным. Но нельзя при этом уйти от выбора, сделанного дипломатом Володиным в первых же кадрах сериала, как и на первых страницах романа.

А выбор этот следующий. Государственный советник второго ранга, что значило подполковник дипломатической службы, Иннокентий Володин, которому каким-то образом стал известен строжайший государственный секрет, решает выдать его, позвонив в посольство Соединенных Штатов. Речь идет не о чем-нибудь, а о важных технологических деталях производства атомной бомбы, которые должен получить советский разведчик в Нью-Йорке. И вот этого разведчика дипломат выдает своим звонком из будки телефона-автомата. Вопрос: кто он, дипломат Володин, – герой или предатель?

Если по законам не только советского, но и любого, я думаю, государства, то, конечно, предатель. Разве не так? Однако Солженицын замутняет и осложняет вопрос другой проблемой, которую я уже означил выше. Государство-то «преступное», во главе «шайка» (или «банда»), как именуется советское правительство. И тут Александр Исаевич зовет в подмогу себе и герою своему, Иннокентию Володину, не кого-нибудь, а самого Герцена. Это он в свое время спрашивал: где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять на всякое правительство?

Герцен имел в виду, конечно, правительство царское; Солженицын (устами дядюшки Авенира, по-своему наставляющего племянника Иннокентия) – советское. Можно бы, при всей разнице, и согласиться, что это так. То есть что любовь к родине и к правительству может расходиться. Лично я готов сказать это сегодня о себе (не знаю, как Александр Исаевич, написавший о постсоветском состоянии нашей страны книгу под названием «Россия в обвале» и отказавшийся от высокого ельцинского ордена в связи со своим юбилеем).

Но… есть при всем при том очень большое но! И связано, на мой взгляд, оно с той конкретной ситуацией и тем конкретным поводом, которые испытывают любовь-нелюбовь дипломата Володина. Атомная бомба! Вот чего не хочет он, чтобы имела его страна, руководимая ненавистным правительством. Ибо, как внушал дядюшка Авенир, если уж атомная бомба попадет коммунистам в руки, то всему миру не сдобровать. «Гражданин мира», каковым называет себя в мысленном монологе Володин, вот и хочет спасти мир.

Благородно! Красиво! Да только так ли на самом деле? Мир ли спасает герой Солженицына или ставит под жесточайший удар родную страну и родной народ?

Такой вопрос можно было бы счесть лишь теоретическим или абстрактным, для какого-то разностороннего спора и сопоставления разных альтернативных точек зрения, если бы не было вполне конкретного на него ответа, уже данного самой жизнью. Вот свидетельство главного редактора «Ядерной энциклопедии» Аллы Ярошинской (отнюдь не коммунистки, замечу). Собственно, это свидетельство даже не ее, а официального документа, который к нынешнему времени стал известен: «С лета 1945 года военно-политическое руководство США начало разрабатывать план ядерного нападения на СССР, определять цели. Первый проект (доклад № 329) назывался „Стратегическая уязвимость России для ограниченной воздушной атаки“ и был датирован ноябрем 1945 года. В 1948–1949 гг. был подготовлен детальный план бомбардировки СССР. Предполагалось снести с лица Земли 70 городов и индустриальных центров, около двух тысяч объектов. Было подсчитано (вон как! – В. К.), что за месяц 2,7 миллиона людей будут убиты и еще 4 миллиона ранены». Да ведь это, наверное, какие-то сугубо минимальные, многократно приуменьшенные расчеты для успокоения мира и самоуспоения. На самом-то деле 70 городов под атомной бомбардировкой с радиационно зараженной вокруг местностью разве столько миллионов погубили бы!

Причем здесь эта допустительная частица «бы» куда ближе к реальности, нежели в угрожающих речах дядюшки Авенира (читай, А. И. Солженицына). Ведь к тому времени американцы уже абсолютно реально показали, как они не только могут распорядиться атомной бомбой, но и распорядились. Это ведь они, американцы, а не советские коммунисты сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки! О чем, между тем, ни единым словом не вспоминается ни в романе Солженицына, ни в фильме. Будто и нет тут ни малейшего повода для обсуждения в тех высокоумных беседах, которые все время ведут между собой в «шарашке» солженицынские интеллектуалы. Да оно и понятно – почему. Для них, как и для самого автора, американцы – главный антипод ненавистных коммунистов в Советском Союзе, и уже поэтому они, как жена Цезаря, вне подозрений. Их если за что и можно упрекнуть, так только за недостаточную решительность в отношении Советского Союза. О чем много раз по разным поводам Александр Исаевич и заявлял.

Прошло время. Много времени прошло. В его свете совсем по-другому видится то, что когда-то кому-то казалось так, а не иначе. Это я к вопросу о мере понимания происходящего и о прогнозе на будущее. Например, сколько издевок у Солженицына и любимых им героев по поводу наивности советских людей – ну, скажем, в отношении того же «американского империализма», которого, дескать, не надо было остерегаться. А оказалось-то, что наивность проявлял как раз Александр Исаевич со своими героями. Хотя, если точно, гораздо более чем просто наивность.

Разве не очевидно сегодня, что именно ядерный паритет (а не одностороннее владение США атомным оружием) спас мир, и в первую очередь нашу страну от неслыханных жертв? Это предвидели, это понимали крупнейшие физики Запада, помогавшие Советскому Союзу создать свой атомный противовес. И не ошиблись.

Ошибся Солженицын. В предсказании катастрофы, если коммунисты будут иметь атомную бомбу. В предсказании только благ для нас от американской политики, что также не сбылось. Нынче много требований к коммунистам каяться. Но вот имел возможность покаяться в связи с этим телесериалом Александр Исаевич. Так, мол, и так, не по-моему и не по Володину вышло.

Нет, видно, гордыня не позволила сделать к сериалу такой авторский комментарий. Все осталось, как было написано полвека назад. Безо всяких комментариев. И усилия создателей фильма, как в свое время и автора романа, направлены на то, чтобы вызвать к Володину максимальное сочувствие, сопереживание, представить его безоглядным героем и чуть ли не безвинно страдающим человеком. Действительно, ради чего же, если не ради этого, сделана почти вся последняя серия, где арестованный дипломат начинает проходить выпавшие ему невзгоды на Лубянке? Мы должны непременно его пожалеть, чего всеми средствами добиваются режиссер и актер Дмитрий Певцов.

Подумать только, как грубо обращаются с человеком! И за что? Всего-навсего пытался обезоружить свою страну перед лицом буквально смертельной угрозы. А этот противный Сталин (актер И. Кваша делает его еще более примитивным и карикатурным, нежели писатель в романе), когда ему сообщают о поступке работника МИДа, так отвратительно рычит: «Предатель! Иуда!», повторяя это много раз. Восторгаться должен был и радоваться?

А вот «цивилизованные» американцы посадили на электрический стул супругов Розенберг по одному лишь подозрению в том, что они передавали Советскому Союзу какие-то атомные секреты. Хотя тогда это не было доказано, а теперь совершенно точно известно, что не выдавали.

Я знаком с ветераном советской разведки Александром Семеновичем Феклисовым, который немало сделал, чтобы наша страна вовремя обрела атомную бомбу. Вполне могло быть, что его схватили бы по наводке вот такого, как в фильме, Володина. Феклисову несколько лет назад было присвоено звание Героя России. Но, руководствуясь логикой солженицынско-панфиловского сериала, звание это надо присваивать не ему, а тому, кто хотел его выдать.

Может, в самом деле постараться, поискать и – пусть посмертно – присвоить-таки прототипу героя «В круге первом»? Ведь Наталья Дмитриевна Солженицына утверждала в послесловии к фильму, что звонок такой в американское посольство был, что сделавшего этот звонок по голосу устанавливали. Значит, при желании можно его теперь установить и наградить?

Родина должна знать своих героев. Сегодня, кажется, это уже не Курчатов и другие советские ученые, делавшие «для Сталина» атомную бомбу. Они пособники «преступной власти».

Судя по всему, героями теперь могут стать генерал Власов, сдавший свою армию фашистам, полковник Генштаба Пеньковский, выдававший Западу советские военные секреты, бывший секретарь обкома КПСС Бакатин, который, возглавив в 1991 году службу государственной безопасности, выдал американцам всю систему электронного прослушивания, установленную в их посольстве. Тоже, как и дипломат Володин, заботился о «благе человечества». Тоже, выходит, герой.

Только кто же тогда есть предатель и что есть предательство?

Глава четвёртая Лица борющейся партии

Если взглянуть на весь постсоветский период честно, отбросив ту хитрую и лживую демагогию, которой обильно кормят народ в эти годы, каждый здравомыслящий человек должен будет согласиться, что лишь одна из политических партий действительно противостояла и сейчас последовательно противостоит разорению, извращению, дальнейшему падению нашей страны. Эта партия – КПРФ. Только ей по-настоящему дороги идеалы справедливости, идеалы Великого Октября, за которые настойчиво она борется.

Можно сказать, что Коммунистическая партия Российской Федерации молода, поскольку биография ее под этим названием не насчитывает еще и пятнадцати лет. Но вместе с тем будет абсолютной правдой, если мы скажем о более чем столетнем героическом пути, который составляет славу и гордость сегодняшних коммунистов России. Ведь партия, в которую они входят, стала фактической наследницей и преемницей лучших традиций РСДРП-РКП(б) – ВКП(б) – КПСС. Опираясь на эти традиции и творчески их развивая, КПРФ после своего воссоздания закалилась в борьбе, обрела новый большой опыт, стала подлинным авангардом всех, кто видит будущее нашей страны в возвращении на путь социализма.

О любой партии, наверное, лучше всего скажут возглавляющие ее люди. Именно поэтому я решил представить здесь несколько, что называется, первых лиц КПРФ, то есть людей, входящих в ее руководство. Несколько, потому что всех, о ком надо бы и хотелось бы рассказать, кто, безусловно, этого достоин, даже в самую большую книгу, к сожалению, невозможно вместить. Руководящий орган партии, ее Центральный Комитет – это более ста человек, в Президиуме ЦК – четырнадцать, а еще секретари Центрального Комитета…

Объединяет их, прежде всего, глубокая преданность коммунистической идее, самоотверженное служение великому делу, которому они посвятили свою жизнь.

Совершенно не правы те, кто утверждает, будто коммунисты в 1991-м покорно сдали свою партию. Были, конечно, такие, что сдали, только коммунистами их не назовешь. Но были и есть другие – истинные коммунисты, благодаря которым в труднейших, крайне драматических условиях партия возродилась и теперь продолжает борьбу. Лучших из них, выдвинутых первичными и региональными отделениями, я вижу в Центральном Комитете КПРФ и его Президиуме.

Вот Валентин Александрович Купцов. В нынешнем Президиуме ЦК по возрасту он один из старейшин. А тогда, в роковом августе 1991 года, был первым секретарем ЦК недавно организованной Компартии РСФСР. И что же, разве коммунист Купцов сложил руки и капитулировал? Ничего подобного! Я помню, как буквально недели две спустя после фактического запрета указом Ельцина КПСС и КП РСФСР мне передали предложение войти в общественную организацию «В защиту прав коммунистов».

– А чье предложение? – переспросил я.

– Валентина Александровича Купцова.

И мне сразу стало ясно, что первый секретарь остается на посту, что он действует!

В подготовке к Конституционному суду, где потом решалась судьба партии, да и во всей работе по объединению и сплочению сил коммунистов после тяжелейшего ельцинского удара вклад Валентина Купцова был огромный.

А в Самаре героически бился за партию Валентин Романов, в Саратове – Валерий Рашкин, в Чувашии – Валентин Шурчанов. Так что в Президиум ЦК КПРФ они входят по праву.

И ведь всё это очень яркие, неординарные личности! Скажем, Пётр Васильевич Романов – Герой Социалистического Труда, доктор технических наук, профессор, заслуженный химик России, был генеральным директором одного из крупнейших сибирских предприятий. Олег Анатольевич Куликов – ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, автор более ста научных работ. А тот же Валерий Фёдорович Рашкин, возглавляющий отдел организационно-партийной работы ЦК КПРФ, – не только блестящий инженер, но и мастер спорта по альпинизму, чемпион России 1997 года и бронзовый призер СССР…

Итак, познакомьтесь более подробно с некоторыми товарищами из руководства КПРФ – партии, борющейся за интересы трудового народа и за единство, целостность, независимость нашей страны.

Призвание лидера

Геннадий Зюганов

Лидером не назначают по протекции. Настоящий лидер массы людей выдвигается жизнью и временем, теми требованиями, которые они диктуют.

Я хорошо помню разговоры со многими товарищами в те дни почти полтора десятилетия назад, когда после сильнейших потрясений и ельцинского запрета, после упорной борьбы в Конституционном суде и трудной победы там представители коммунистов собрались на Чрезвычайный съезд КПРФ, чтобы определить дальнейший путь возрождающейся Коммунистической партии. Среди вопросов, которые перед этим обсуждались в разных аудиториях, был и вопрос о том, кто партию возглавит.

Характерно, что подавляющее большинство моих собеседников называли одно и то же имя. Прямо скажу: и у меня оно было в голове. Значит, этот человек уже чем-то выделился и обратил на себя внимание? Значит, были основания именно о нем говорить как о потенциальном лидере КПРФ?

Помню, февральским вечером 1993 года, когда партийный съезд завершался, я был в гостях у старейшей журналистки Елены Николаевны Микулиной. Предисловие к ее первой книжке о социалистическом соревновании написал в далеком 1929 году сам Сталин. А потом ей суждено было стать свидетелем, участником и летописцем многих славных дел советского народа, свершившихся под водительством партии коммунистов. Понятно, как остро переживала он трагедию страны и партии, разразившуюся в 1991-м. Так вот, размышляя при той нашей встрече больше всего о проходившем съезде, она меня спросила:

– А как вы думаете, кто будет избран руководителем Центрального Комитета, первым лицом в нашей партии?

– Не знаю, Елена Николаевна. Достойные люди есть.

– Я думаю, всё-таки Зюганов. Нет, обязательно его должны избрать. Обязательно!

– Почему вы так уверены? – переспросил я, услышав это имя, называвшееся и многими другими.

А в ответ прослушал целую лекцию с перечислением достоинств и безусловных преимуществ Геннадия Андреевича Зюганова в сравнении еще с кем-то из возможных претендентов. Оказывается, моя собеседница столь внимательно следила за всеми его выступлениями, столь тщательно анализировала каждое из них, а в общении с хорошо знавшими его людьми собрала о нем такие обстоятельные сведения, что могла свою уверенность досконально обосновать.

Что ж, не ошиблась Елена Николаевна Микулина. Не ошиблись и делегаты съезда, избравшие Геннадия Зюганова первым среди равных. Время, прошедшее с тех пор, по-моему, неопровержимо доказало: выбор был абсолютно правильный.

Пожалуй, нет надобности пересказывать здесь биографию человека, ставшего одним из крупнейших, известнейших политических деятелей нашей страны в конце минувшего столетия и начале нынешнего. Многие связанные с ним события свежи в памяти людей. О некоторых, особенно важных, он говорит в публикуемой ниже беседе. От себя замечу: главное, что вместе со своими соратниками ему удалось осуществить и что, несомненно, стало делом поистине историческим, – это возрождение, сохранение и укрепление Коммунистической партии Российской Федерации. Партии, продолжившей дело Великого Октября, партии подлинной (а не поддельной, не «подставной»!) справедливости.

Мне как журналисту довелось много раз беседовать с Геннадием Андреевичем. В разное время. Восхищали всегда его природный ум и незаурядная память, широкая эрудиция и способность глубоко анализировать происходящее в стране и мире, умение рассматривать в органическом единстве прошлое с настоящим и достаточно точно прогнозировать будущее.

Посмотрите, например, как в этой беседе, состоявшейся три года назад, он говорит о желании власти «что-то очень послушное иметь» на левом политическом фланге. Конечно, так называемая «Справедливая Россия», искусственно сконструированная «слева», – это и есть реализация того заветного властного желания. Другой вопрос, каковы будут результаты…

Впрочем, все эти годы, когда Геннадий Зюганов находится во главе КПРФ, были годами бесконечных попыток власти любым способом расколоть, дискредитировать, скомпрометировать партию коммунистов и ее лидера. Перетерпеть то, что он перетерпел, и выдержать всё это далеко не каждому дано. А он выдержал, выстоял! Вместе с родной для него партией.

Тогда с помощью засланных «кротов» и внутренних раскольников была предпринята очередная атака, чтобы партию уничтожить. Однако, сознавая всю меру нависшей опасности, Геннадий Зюганов на мой вопрос о предстоящем съезде, отвечает твердо: «Я уверен, что съезд преодолеет трудности, здоровая часть отстоит себя, укрепится, сплотится… Короче говоря, у меня нет сомнений, что партия будет укрепляться».

Так и произошло на том этапном съезде. Так потом шло и в последующее время. Обоснованный оптимизм лидера партии укрепляет веру в конечную победу ее справедливого дела.

Да, публикуемая беседа с лидером коммунистов пришлась на один из острейших в истории КПРФ периодов – она состоялась накануне X съезда партии летом 2004 года.

– Уже близок X съезд КПРФ, а за неделю до него – ваше 60-летие, Геннадий Андреевич. Такое совпадение. Я знаю, что вы не любите всякого рода юбилейщину, но все-таки 60 лет – это такой рубеж, который заставляет оглянуться и задуматься о многом, подвести какие-то итоги, извлечь какие-то уроки. Да и предстоящий съезд партии тоже ведь юбилейный. Причем вся история КПРФ, начиная с самых первых шагов, проходила при активном вашем участии. Мне и хотелось бы начать наш разговор с того, как видятся вам сейчас эти годы, что значила и значит в вашей жизни партия, с которой вы связали свою судьбу.

– То, что мой юбилей совпал с X партийным съездом, – это случайность. Но в смутное время круглые даты, наверное, обязывают к особо внимательному и взыскательному, сугубо требовательному анализу сделанного и оценке планов на будущее. К тому же мы находимся на рубеже тысячелетий, когда нарождаются новые энергии, выстраивается «новый мировой порядок». А Россия в это время оказалась на задворках мировой истории и все дальше оттесняется от столбовой дороги научно-технического прогресса, что ставит под сомнение ее будущее. Так вот, на мой взгляд, КПРФ – единственная реальная политическая сила, которая предлагает альтернативу глобализации по-американски – интернационализацию по-социалистически. Для миллионов людей КПРФ в прямом смысле последняя надежда. А для нашей страны, замечу, это исключительно важно еще и потому, что идеология, цели партии органично соответствуют нашей культуре, истории, традициям.

Я вступил в партию коммунистов абсолютно осознанно. Вступал, когда служил в Группе советских войск в Германии. Глубоко изучил программные документы, много читал Ленина, а кроме этого, уже и жизнь увидел. Причем не только свою, советскую, действительность, но и зарубежную. А прочитав ряд религиозных трактатов, я тогда понял, что советский строй, советская система, Коммунистическая партия, с точки зрения нравственной, этической, впитали в себя все лучшее, что открыто и отобрало человечество за многие столетия, – уважение к человеку труда, дружбу народов, истинное братство. И одухотворено это было нашей тысячелетней культурой. Жизнь показала, что уникальный советский проект под руководством Компартии – поистине потрясающий по своему величию и значимости. Ведь именно он обеспечил великий и стремительный прорыв нашей страны, наши выдающиеся достижения во многих областях, наши грандиозные стройки.

Честно говоря, осознание всего этого и побудило меня к вступлению в партию. Мои родители членами партии не были, но отец, инвалид войны, потерявший ногу под Севастополем, не раз мне говорил: «Запомни, сынок, ничего лучше, справедливее, перспективнее Советской власти не было на этой планете и не будет». Он был беспартийный большевик, с газетой под мышкой, палочкой в руке ходил в соседние деревни, выступал агитатором, убежденно пропагандировал планы партии и полностью поддерживал ее политику. И он рад был, когда узнал, что я стал коммунистом.

А когда КПСС была продана и предана, когда начала реализоваться жуткая схема ее умерщвления, когда стали ломать ее как систему управления, как хребет СССР, все очевиднее становилось, что страна распадется и развалится.

– Тот трагический период, сколько бы его тайных пружин со временем ни раскрывалось, все равно вызывает неизбывное недоумение: ну как же могло такое произойти?!

– Я видел или чувствовал, как это происходит. Во всяком случае, немало из того, что происходило. Я работал уже на Старой площади. Бывал в командировках на Кавказе и видел, как здесь разжигались националистические противостояния. Проводил учебу в Средней Азии и был в командировках в Прибалтике – там эти проблемы тоже оголились и усиленно нагнетались. И все это – на фоне нараставшей хаотизации в экономике, в общественной жизни, в партии. Ясно было, что без единой, сильной политической организации невозможно такое преодолеть. И вот тогда у людей, всерьез обеспокоенных происходящим и дальнейшей судьбой страны, родилась идея: во что бы то ни стало сохранить партию. Остовом такого сохранения стали российские коммунисты. Когда Горбачев со своей командой уничтожал КПСС, мы создали КП РСФСР.

Потому по ней били и бьют.

– Вы были у истоков Компартии РСФСР, вошли в ее руководство. Вас избрали ее секретарем. Главной целью виделось остановить развал?

– Да. Раскрыв предательскую сущность политики Горбачева, Яковлева и их окружения, решительно выступить против этой политики. Товарищи, создавшие будущую КПРФ, ставили тогда в первую очередь именно эту задачу. Тогда же, если помните, появилось мое открытое письмо Горбачеву и Яковлеву под названием «Архитектор у развалин», а затем родилось известное коллективное воззвание «Слово к народу». Но, к сожалению, люди не услышали этого обращения. Заключительный акт развала пришелся на лето. Одни сдавали экзамены, другие грелись на пляже, третьи копались в огороде, а у них из-под ног выдергивали страну, миллионы людей лишали будущего. Когда они потом спохватились, уже не было КПСС и великой Советской страны тоже не было.

– Наверное, и это было заранее продумано врагами: лето – наиболее подходящее время.

– Уверяю вас, все было продумано в деталях! Этот проект запустили много лет назад, и он был, конечно, разветвленным. Но он предусматривал одну обязательную, главную меру: надо было сломать КПСС и парализовать Компартию Российской Федерации, когда она появилась. Без этого реализовать их планы было невозможно.

– Словом, партия не только провозглашалась ядром всей нашей государственной и общественной системы, но и на деле была таковой. Поэтому основной огонь и сосредоточен был на КПСС и ее преемнице – КП РСФСР?

– Удары наносились прежде всего по этим структурам, и технология их была такая. С одной стороны, информационный вал террора против тех, кто выступал за партийное единство, против всяких раскольнических платформ, кто противился уничтожению партийного аппарата. С другой стороны, шельмование персонально всех, кто встал на пути этого убийственного черного вала.

Замечу: сегодня в борьбе против нашей партии повторяется то же самое. Но в еще больших масштабах, с большей озлобленностью и цинизмом, более изощренно, чем делалось тогда.

– Вы имеете в виду и эту массированную атаку в преддверии X съезда, сконцентрированную на вас как на лидере партии?

– О таком методе я уже говорил словами древнего китайского афоризма: «Бей по голове – остальное само развалится». Каким образом предотвратить развал, которого добиваются изо всех сил под маской красивых фраз и громких призывов? Сплочением партийных рядов. Вот почти все 18 тысяч первичных парторганизаций поддержали Президиум ЦК. Официально приняли на сей счет решения, обязали своих представителей проводить эту линию. Что касается верхнего эшелона, как и в прошлый раз, он оказался более уязвимым.

Он больше общается с властью, а власть умеет затягивать в сети, подкупать, власть умеет обещать, стращать, нагибать.

– То есть вести продуманную игру на человеческих слабостях?

– На слабостях, на зависимости, подконтрольности. Донизу тоже доходят. Я обратил внимание, например, как во время выборов в сельской местности администрация выдавливала нужные результаты. Ходят по дворам и говорят: если за этого не проголосуете, дрова не привезем, лошадь, чтобы съездить в больницу, не дадим, дети ваши в школу пешком пойдут. И так далее. Увы, на многих действует.

– Однако, надо признать, в таких острейших ситуациях, когда человек испытывается на излом, многое зависит от личного мужества, личной стойкости. Для коммуниста это особенно важно. Мне давно хотелось вас спросить вот о чем. Когда вы выступали со статьей «Архитектор у развалин», ведь работали в ЦК КПСС под началом того же Александра Николаевича Яковлева. Как при этом все складывалось? Как хватило духа пойти против течения? Давление же было, очевидно, сильнейшее.

– Не то слово… Отвечу вам так. У каждого есть истоки, которые предопределяют его жизнь и характер. Я с Орловщины, а ее война так перепахала, так изуродовала, так много нанесла ей травм, обид и несчастий! Но и закалила. Народ там крепкий и выносливый. Мои родители говорили: за правду, за державу, за святое дело надо уметь постоять. Изучая исторические работы Ключевского, я обратил внимание, что орловский воевода не присягнул Лжедмитрию. Он тогда среди воевод единственный такой был. Голову срубили за это, но он сказал, что лжецарям не присягает.

Я восхищался стойкостью и многих других наших предков, а также более близких предшественников, которые в критическую минуту могли сказать твердое «да» или «нет». Из истории той же Смуты. Патриарх Гермоген, уже старец, в темницах Кремля, в застенках, старческим своим голосом говорил: «Услышат русские люди, придут, освободят!» И пришли, и освободили.

А какие были трагические страницы в октябре 1941-го! В Москве уже паника началась. Сталин вызвал Жукова и спросил: «Что делать будем?» Тот ответил: сил у нас, может, и поменьше, но подошли сибирские полки. Карпов в своем «Генералиссимусе» очень ярко об этом написал. О стратегическом таланте Сталина, который вместе с Жуковым сумел под Москвой не просто собрать дивизии, а именно сибиряков. Морозы-то были за 30 градусов! Сибиряки пришли в полушубках, в валенках, основательно подготовленные. И редкостно храбрые! Ведь половину сражений под Москвой – многие этого не знают – врукопашную выиграли. Гитлер миллион человек потерял, отборные войска вермахта. На закрытом заседании он сказал: еще одно такое поражение, и не от кого в Германии рожать будет. Под Сталинградом уже гнали на фронт итальянцев, мадьяр, румын…

– В вас это историческое героическое чувство жило и поднялось в критический для Родины момент?

– Я честно говорю: так родители мои меня воспитали, так школа учила, пионерия и комсомол. Я это впитывал с детства. Герои-то кто: Сережка Тюленин, Зоя Космодемьянская… А у нас на Орловщине, если вы будете ехать из Москвы, ахнете. Например, проезжаешь Спасское-Лутовиново, потом Мценск, а дальше идет деревня Воля, а далее – Первый Воин, Второй Воин, Третий Воин…

– Земля предков сама питает?

– Бесспорно. Без этих истоков и корней человек не может устоять.

С другой стороны, если уж обо мне, я всю жизнь дорогу себе пробивал своим трудом и своей позицией. У меня никогда не было на подмогу «лохматой руки», влиятельных родственников. Были наставники, которыми я горжусь, та же школа, которая меня растила. Первые четыре года в школе учила меня мать, дальше – отец, оба они были потомственными педагогами. Я с медалью окончил школу. Директор попросил остаться, и я год учительствовал. В 17 лет.

– Тоже мужественное решение.

– И дополнительная выучка. Потом поступил в институт, теперь это педагогический университет. Ректор Михалев Георгий Михайлович – это наш Маресьев был. У него отрезаны были в результате аварии обе ноги. Я с ним общался много. Был председателем профкома, секретарем комсомольского комитета. Он преподавал историю и многое заложил во мне. Это был человек крепкий, хваткий, умный, с великолепной речью. Меня пригласил на комсомольскую работу Александр Степанович Хохлов, секретарь Заводского райкома партии в Орле. Настоящий интеллигент, человек глубокий и основательный. У меня по математике уже почти готова была работа, оставляли на кафедре, но я дал согласие, хотя сомнения, не скрою, серьезные возникали.

– Вы тогда оканчивали институт?

– Уже окончил. И Хохлов меня сагитировал. В горкоме партии наставником стал для меня Иванов Альберт Петрович. Он был первым секретарем, а я – вторым. Человек с государственным умом, необыкновенно подвижный и энергичный. За пятилетку в городе тогда были построены великолепные дворцы культуры, целый куст современных заводов, выработан генеральный план развития Орла. А еще – изобрели «орловскую непрерывку» строительства жилья и объектов соцкультбыта. Вдумайтесь: на город в 300 тысяч человек строили 200 тысяч квадратных метров жилья!

– Ежегодно?

– Да, каждый год. И школы, библиотеки, детские сады, больницы и поликлиники… К нам ездила вся страна учиться.

– Сами вы тоже на этом учились?

– Когда слышу выражение «школа жизни», вспоминаю те замечательные годы. Потом меня пригласили на Старую площадь, в ЦК. Уже был поздний Брежнев. Я его делю на раннего и позднего. Считаю, что он многое сделал в первой части. А после его инсульта в 1976 году стала складываться та атмосфера, в которой произрастали Горбачевы, Яковлевы, Шеварднадзе, ельцины, эти безответственные, хамоватые, беспринципные люди, готовые за должность продать все, что угодно.

Я тогда сказал начальству на Старой площади, что не верю в успех реформаторов, которым за 70, что необходимо умное сочетание мудрости, зрелости с молодой энергией и задором. А мне сказали: поезжайте назад, больше вас приглашать не будем. Но когда пришел Андропов, я стал одним из его команды. И мне повезло: в отделе пропаганды попал я в территориальный сектор РСФСР. Был у меня руководитель Николай Степанович Черных. Дай Бог ему здоровья. Умел поддержать и, когда надо, защитить. В центральном аппарате были свои правила, он меня многому очень тонко учил, но одновременно бросал на все более трудные задания – готовить ответственные аналитические материалы, вопросы на Секретариат, Политбюро, причем из самых крупномасштабных и сложных регионов.

Тогда я впервые объехал всю страну, воочию увидел ее богатства и размах колоссальных советских строек. Помню, когда в первый раз был на Саяно-Шушенской ГЭС и глядел на эту стодвадцатиметровую плотину, у меня шапка падала. Какие в Сибири просторы, пласты угля, богатейшие запасы нефти, газа, алмазные трубки! И сколько было не только великих дел, но и замыслов! Мне казалось, страна врывается в XXI век на полных парах. У нас же были миллионы строителей – в одном «Братскгэсстрое» 107 тысяч человек – от Урала до Сахалина. Могли прийти в тайгу или в чистое поле и возвести за два-три года целые города.

От всего этого было очень острое ощущение, что нам достались в наследство потрясающая держава, удивительно справедливый советский строй, народ-подвижник, народ-духовник, народ-герой, победитель – и тут вдруг стали ломать систему управления. КПСС – это ведь не просто партия, это система управления, а ее начали ломать беспощадно. Какие реформы, когда ты крушишь все системы жизнеобеспечения, не предлагая взамен ничего! И когда Яковлев сидел у себя в кабинете и, стуча по толстой папке, кричал: «Вот проект перестройки, мы эту страну перевернем!» – я сидел и думал: как же так? Страна с многомиллионным народом, с огромным и сложным производством, с атомными реакторами, у нас же 30 тысяч особо опасных производств было – и как это можно? Вот почему родилась тогда статья «Архитектор у развалин». Ее не напечатал бы никто – напечатал Чикин в «Советской России». Но, принимая статью, сказал: «Если кто-то третий будет знать – вытащат из газеты и пустят под нож».

– Да, по тому времени это был серьезный поступок.

– Я очень благодарен Чикину за его мужество и смелость. Яковлев тогда открыто сказал, что сделал две кадровые ошибки: не освободил Чикина и просмотрел Зюганова.

– Интересно, а как Яковлев и Горбачев реагировали на ту статью?

– Она вышла как раз накануне Дня Победы. И вот в Александровском саду, в святом месте, у могилы Неизвестного солдата, Горбачев ногами от ярости топал, и слюна вожжой у него летела.

А сколько сразу зарядили против меня газетных стволов и какие залпы пошли… Но самое любопытное – другое. Многие члены Политбюро подходили и говорили: «Молодец, спасибо». Но когда вместе собрались на совещание, куда меня вызвали, то так лупили, что кости трещали.

– Вот это ужасно. Вот психологический феномен для размышления.

– И сегодня бывшие коллеги так лупят. После всего, что пришлось пережить во время подготовки к думским выборам, после той «отвязанной» карауловщины, после потока лжи, клеветы, десятков спецопераций со стороны «партии власти» – ну зачем, спрашивается, вы становитесь в их ряд? Да, есть ошибки, упущения, что-то не так сделали. Но разве это партийная товарищеская критика?

– Больше похоже на другое.

– Опять и опять скажу: лупят не по мне, лупят по партии, по идее. Наша партия – хранитель советского гена, красного смысла, великой истории, уникального эксперимента, потрясающего проекта. И вот надо все это убить, растоптать, уничтожить, чтобы не осталось даже в мыслях, в сознании у людей. В этом главная задача того, что происходит.

Посмотрите, у меня за последние годы вышло несколько книг. Они изданы на всех основных языках мира. Я же не просил, чтобы издавали. Значит, есть потребность, есть в них что-то, представляющее интерес. Но вот спора со мной по существу поставленных проблем никто из «критиков» не ведет.

– Идет просто дискредитация, так ведь?

– Это называется «черная война». Какие там Геббельсы, гитлеры, ЦРУ! Они тут и в подметки не годятся. Вроде бы очевидно, что «кротиная политика» провалилась, и тем не менее находятся люди, в том числе в партии, которые не выполняют решения, принятые на партийных собраниях и конференциях. Опять реализуют заказ. Какую надо иметь зависимость, чтобы не слушать свои партийные организации, а плясать под дудку той же самой мафии. Ведь прямо властью сказано: пока есть КПРФ, мы не можем создать на левом фланге свою организацию.

– Послушную и управляемую?

– Разумеется. Отмечу одну особенность. Рядовые люди нутром всё чувствуют. Приходишь в первичку – критикуют, спрашивают, но по-товарищески, искренне, с желанием помочь, поддержать, плечо подставить. И почта от этих людей какая идет!

– Геннадий Андреевич, вот этот ярлык, приклеенный вам: «вождизм». Наверное, подразумеваются высокомерие, отрыв от людей, противопоставление себя большинству. Если искренне, вы чувствуете за собой такой грех?

– Я все эти годы на виду, не в кабинете. У меня по 100 суток командировок каждый год, по 300–350 встреч в коллективах. Объехал, обошел, истоптал всю страну. Выступал и в рабочих аудиториях, и перед крестьянами в поле, и в университетах – перед студентами и академиками…

– Может, это раздражает? Не каждый способен.

– Ну какой вождизм? Любое решение принимается коллегиальным образом. Смешно, хотя и грустно, слушать все эти глупости. Ко мне приходят некоторые и говорят: слушай, что ты нажил за свои труды? Я отвечаю: у меня много друзей, меня друзья не предали. У меня прекрасная библиотека, я очень люблю читать, исследовать, анализировать. Я сам немало написал, и оказалось это нужным, востребованным. Какие еще нужны капиталы? У меня есть главный капитал. Я могу написать фамилию Зюганов и поставить точку. И дальше не расшифровывать. Но тем не менее, может быть, и поэтому так беспощадно бьют.

– Я думаю, и поэтому. А когда воссоздавалась КПРФ после августа 91-го, наверное, далеко не все даже из близких вам людей верили, что возможно возрождение Коммунистической партии в России. Вы были в числе тех, кто верил. Скажите, сейчас, по прошествии времени, как вы смотрите на нашу партию? Что в ней видится вам залогом ее силы и какие проблемы больше всего волнуют и беспокоят?

– Признаюсь, когда начинали обсуждать возможность возрождения партии, некоторые товарищи смотрели на меня как на чудака. Но я говорил, что абсолютно не сомневаюсь: жизнь востребует. Когда изучал историю КПСС, то видел, что в ней всегда боролись как бы две партии: партия патриотов, партия народа, справедливости – и партия тщеславия, карьеры, партия русофобская, которая смотрела на Россию как на вязанку хвороста для разжигания мировой революции. Партия героев, тружеников, подвижников – и партия интриганов, которые затевали всякие склоки, расчищая себе дорогу к руководящим креслам, идя к этим креслам нередко по трупам.

Считаю, что принадлежал и принадлежу к партии справедливости, партии патриотов. Не сомневался, что потребность в такой партии у нас в стране исчерпана быть не может и обязательно должна быть реализована. Конечно, в условиях вероломства ельцинского режима возрождать ее было крайне сложно. Нужны были гибкость, тактика, умение вовремя оценить обстановку и быстро реагировать. Первые, кто уберег партию, – это люди старшего поколения. У них все это в крови было, они за это сражались, и они устояли.

Но возраст есть возраст. Он берет свое, а жизнь вперед идет. Мы за десятилетие помолодели на десять лет, то есть средний возраст партии. А вот сейчас, после отчетно-выборной кампании, руководящий состав в ряде организаций помолодел еще на десять лет. И это очень важно. Не устаю повторять: партия может быть сильной и влиятельной только при условии, если в ней правильно сочетаются молодость, задор, порыв, риск – и опыт, знание, мудрость, точность оценки.

Мы, кстати, подошли к решающей в этом смысле поре. Партию гнут и ломают, но не сломали. После декабрьских выборов в Думу все «зачистили». Правый фланг вытоптали. «Родина» – это проект Кремля, и она будет плясать под его дудку. Жириновский – это отряд кремлевских диверсантов, артистически выполняющий свою роль. Ну и на левом фланге, как мы уже говорили, им хочется что-то очень послушное иметь. Понимают, что мы не можем быть такими.

Нашим людям позарез нужна партия справедливости! Я убежден, что будущее за народным социализмом, помноженным на русскую идею, на идею дружбы народов и на современные технологии. Вот соединить это все – важнейшая задача нашей партии. Нам надо четче определить свою социальную базу. Думаю, это те, кто занят производительным трудом, а сегодня это более широкая категория, чем только рабочий у станка. Это и инженер, и учитель, и врач, и управленец. Вот что партия должна понять. Одновременно нам надо выстроить и укрепить несколько вертикалей, без чего партия не может успешно действовать и быть в современных условиях по-настоящему сильным организмом. И, конечно, должны быть партийная дисциплина, высокая степень ответственности.

Демократический централизм исключительно важен. Обсудили вместе, приняли решение – извольте выполнять. А у нас что получилось? На съезде приняли решение, доверили Президиуму, выработали курс, но эта групповщина продолжает заниматься абсолютно непотребным делом. Такое недопустимо, особенно в условиях нынешней информационной войны и в том жутком положении, в котором находится наша Родина. Разве можно об этом забывать?

Вы только вдумайтесь, чего требуют от России для вступления в ВТО. Европа требует, чтобы мы ввели мировые цены на энергоносители. А в нашей огромной холодной стране тогда все производство будет нерентабельно. Чего требует Америка? Не помогайте высоким технологиям и науке. Но без науки какой XXI век? Что там делать? Они по всему миру мозги скупают, лучшие математики наши у них там работают, лучшие биологи. Они же их не рожали, не воспитывали, не учили. Они их берут и используют по-своему. А чего требует Азия? Открывайте рынок труда. Что от нас после всего этого останется?

– Геннадий Андреевич, я вот думаю: если бы нынешняя власть в стране действительно хотела России добра, она оперлась бы на КПРФ. Должна была бы опереться!

– Эта власть в принципе не может опираться на КПРФ!.. Обратите внимание, почему на нашу партию такой накат. Потому что мы умеем грамотно людям объяснить, что нынешнее вступление в ВТО, не защищая своих граждан и свой рынок, смертельно для всех выживших у нас отраслей. Второе: что глобализация по-американски и расширение, господство на всех континентах НАТО для нас не партнерство, а трагедия. Третье: нынешняя экономическая и вообще вся политика внутри страны, уничтожающая последние права и социальные завоевания, ведет к окончательному и глубочайшему, как бездонная пропасть, расслоению в обществе, к превращению огромного большинства в люмпенов и быдло, в батраков, а кучка других вписывается в клан хозяев мира сего. Россия не может этого принять. У меня все внутри переворачивается, когда вижу в этой богатой Москве, как сидят беспризорные нищие дети на асфальте, бродят бездомные, побираются женщины…

Сейчас вброшены в Думу новые, не просто разрушительные – уничтожающие документы. Кодекс Лесной, по которому можно продать все леса, а это 65 процентов территории страны, и под ними все наши сокровища и богатства лежат. Плюс законы, по которым можно выдавить людей из собственного жилья, просто выбросить на улицу. Плюс пакет законов, которые уничтожают всю нашу систему образования, лучшую систему образования в мире.

Все эти навязываемые законы переписывают по сути 155 прежних законов, а 41 закон ликвидируют полностью. Они ликвидируют всю нашу советскость, которая была заложена в отечественной истории, во всей культуре не только за 70 лет, а за века. Нам меняют ген, меняют код! Задача КПРФ – это сохранить. Если не сохраним, то не на чем будет восстанавливать социализм и советский строй как главные условия, без которых невозможна справедливость. А идея справедливости, говорил Ленин, движет всем миром и всем прогрессом.

– Вы упомянули, что для успешных действий партии необходимо выстроить и укрепить несколько вертикалей. Какие?

– Прежде всего – для работы в массах. Нужна вертикаль профсоюзная, чтобы вместе с трудовыми коллективами активнее выступать в защиту их прав. Надо коммунистам идти в профсоюзы, деятельно участвовать в них, возглавлять. Надо создавать свою партийную экономику. Без этого невозможно сегодня, без значительных средств невозможно провести даже ни одной выборной кампании. Надо во что бы то ни стало создать вертикаль своих депутатских объединений во всех законодательных собраниях. Сейчас ведь выборы пойдут по партийным спискам везде… Да плюс молодежную вертикаль, создать молодежные организации – начиная от пионеров, юнармейцев, орлят. И когда все эти четыре руля начнут действовать при поддержке своей хорошо развитой прессы, которую нам тоже предстоит укреплять и отлаживать, вот тогда партия будет иметь другое, уже более высокое качество.

– А есть ли у вас надежда на тех, кто сейчас идет в партию? Понимают ли они, что такое быть коммунистом? И как вы сами понимаете, что значит быть коммунистом сегодня?

– Это значит, конечно, брать на себя огромную ответственность. Быть человеком честным и мужественным, решительным и грамотным. Обязательно – бескорыстным, потому что, кроме дополнительных тягот и неприятностей, никаких выгод человек от этого не получит. Но есть ни с чем не сравнимая радость и удовлетворение от сознания того, что ты участвуешь в борьбе за справедливое дело! И очень приятно, что, по-моему, молодежь это все более понимает. Несколько лет назад я повязал 5–7 красных галстуков на Красной площади. Над мною издевались по этому поводу. А нынче – полторы тысячи. Мы не можем привезти всех желающих. Посмотрите наши праздничные колонны, они молодеют на глазах. Почти везде в состав наших выборных органов избирают молодых, и мы их стараемся поддерживать, считаем это крайне важным и нужным. Пытались зажимать молодежь в Амурской области, в Тверской, но мы твердо сказали, что не дадим в обиду нашу смену. Без этого подлеска, без притока свежих сил в завтра идти нельзя.

И в связи с этим еще одна мысль. Молодое поколение 80-90-х годов было отравлено жутким антикоммунизмом. А вот новое подошло, кому было десять лет, а стало двадцать, оно на собственном опыте увидело дикий капитализм, этот воровской «рынок», увидело эту шайку, которая, как шакалы, готова любого растерзать и вывернуть из кармана всё у героя войны, у чернобыльца, у шахтера. Молодые видят голодающих людей, понимают, что сами лишены в жизни настоящей перспективы. И они все больше будут идти к нам. Надо только их понимать, учить, поддерживать.

– Как вы все-таки думаете, предстоящий съезд поможет укрепить партию при всех этих передрягах и смуте последнего времени?

– Партия – живой организм, в ней всегда есть противоречия. Я уверен, что съезд преодолеет трудности, здоровая часть отстоит себя, укрепится, сплотится. Сейчас возникает немало новых идей в ходе дискуссии «Коммунисты и вызовы XXI века». Внесены будут необходимые изменения в Устав, вызревает ряд новых положений программного толка. Правда, я думаю, еще потребуется время, чтобы их как следует осмыслить и обсудить во всех первичных отделениях. Короче, у меня нет сомнений, что партия будет укрепляться.

– Наверное, в этом поможет и критика. Товарищеская, деловая и конструктивная, направленная на улучшение дела, а не на сведение личных счетов. Она же должна прозвучать на съезде. Хотя вас обвиняют, что вы критики не хотите, что вы критики боитесь, что вы критику изживаете, что вы за критику расправляетесь. Разве это так, Геннадий Андреевич?

– Кого чрезмерно наказали, даже из тех, кто не выполнил решений последнего съезда и пленума? Только пожурили, указали, предупредили.

– Чтобы задумались и сделали выводы?

– К сожалению, не все задумались. Некоторые своим поведением сами ставят себя вне партии. Ленин, говоря о партии, подчеркивал, что организация удесятеряет силы. Но для этого она должна быть именно организацией! Она должна всё демократически обсуждать, но, приняв решение, непременно обеспечивать его выполнение. По-ленински: после принятия решения действуем как один человек.

Человек твердых идейных убеждений

Иван Мельников

Первым заместителем Председателя ЦК КПРФ избран Иван Иванович Мельников. Должность в партии, конечно, высокая, и она сама по себе обеспечивает внимание к человеку, который ее занимает. Так что можно понять «рядовых» коммунистов и наших сторонников, желающих побольше узнать о партийных работниках такого ранга. Ведь и о первом заместителе Председателя Центрального Комитета, как я убедился, представление у многих лишь самое минимальное.

Разумеется, это связано с постоянной блокадой КПРФ на телевидении, откуда люди ныне получают информацию в первую очередь. Председателя ЦК Геннадия Андреевича Зюганова страна больше узнала (включая его биографию), благодаря участию в президентских выборах, хотя сильно мешала всяческая ложь, направленная на дискредитацию лидера КПРФ. Мельников недавно возглавлял центральный список нашей партии на выборах в Московскую городскую думу, что в определенной мере приблизило его к москвичам. Но тоже были и ложь властных противников, и попытки любыми способами ограничить или исказить информацию о кандидате-коммунисте. Да и Москва – все-таки не вся Россия.

Кто же он и откуда, Иван Иванович Мельников? Ему идет 57-й год, а родился на тульской земле, в городке Богородицке. Кто-нибудь скажет: городок ничем не знаменитый. Однако я вспомнил, что в этих местах была усадьба Андрея Тимофеевича Болотова – выдающегося русского просветителя XVIII века, уникального агронома, писателя, историка. Замечательные люди рождаются во глубине России!

Родители одного из будущих руководителей КПРФ работали на почте, и растили они, замечу, семерых детей. Думаю, что-то особенное (коллективистское?) такая многодетная семья в характере человека обязательно закладывает.

В 1967-м, окончив с медалью школу, семнадцатилетний Иван Мельников приехал учиться в столицу. Поступил на механико-математический факультет великого МГУ имени М. В. Ломоносова. И далее вся его жизнь будет связана с Московским университетом. После окончания мехмата станет преподавателем – здесь же и в физико-математической школе при МГУ. Станет кандидатом физико-математических наук, доктором педагогических наук, профессором.

Важно нам отметить вот что: в 1972 году студент-пятикурсник Мельников был принят в ряды Коммунистической партии Советского Союза. С 1986 года он возглавлял профсоюзную организацию МГУ, тогда одну из крупнейших в стране, а в 1988-м на альтернативной основе был избран секретарем парткома университета.

Известный в России и за рубежом ученый и педагог. Автор ряда книг по математике, которые пользуются популярностью среди учителей и старшеклассников. А вместе с тем – коммунист, входящий в руководство партии коммунистов. Ее часто изображают в СМИ как «маргинальную», «пенсионерскую», как «партию вчерашнего дня», но если в ней такие люди, как профессор И. И. Мельников, что-то здесь явно не сходится.

Еще он депутат Государственной думы (уже третий срок), где шесть лет возглавлял Комитет по образованию и науке. На второй и третий срок переизбирали единогласно, что, конечно же, свидетельствует о немалом деловом авторитете. И единственный из российских представителей избирался председателем одной из комиссий Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) – по науке и технологиям.

Хотя сегодня с ПАСЕ у него больше связаны совсем другие впечатления.

Свою беседу с Иваном Ивановичем я начал именно с этого.

– Вот вы были на этих заседаниях ПАСЕ в Страсбурге, где выносился приговор коммунизму. Действительно, ведь очень похоже на судилище! Хотя судом это не называлось, но мне вспоминался Лейпцигский процесс, где гитлеровцы судили вместе с коммунистом Георгием Димитровым и саму коммунистическую идею. Итак, судят коммунизм, а вы – коммунист. Какие чувства испытывали при этом?

– Горячее желание ринуться в бой. Но они так всё устроили, чтобы не допустить к трибуне. Я сразу записался для выступления, однако в списке оказался 37-м. Хорошо, что Геннадий Андреевич поближе – 23-м, да и ему дали слово уже одному из последних.

Скажу, на что особенно обратил я внимание фактически во всех выступлениях в поддержку антикоммунистической резолюции. Звучало приблизительно так: «Что же это происходит в наших странах? Молодежь интересуется этими идеями, молодые покупают майки с эмблемами СССР, с портретами Че Гевары. Да мы не можем такое допустить!»

Очень остро чувствовался испуг перед теми процессами, которые происходят сегодня в мире, в их странах и в нашей стране. Ведь совершенно очевидно, что левая идея – идея социальной справедливости, по которой был нанесен столь ощутимый удар в начале 90-х годов, когда был разрушен Советский Союз, – вновь набирает силу. И это их пугает. Они во что бы то ни стало хотят прервать, остановить этот процесс.

Чувствуется и стремление, что называется, увести внимание от реальных социальных проблем, которые волнуют людей в разных странах. Но очень меня задело вот еще что. Старт этой кампании был дан в 2005 году, когда отмечалось 60-летие Победы, когда вновь во всем мире зазвучали и Советский Союз, и роль коммунистических партий в борьбе с фашизмом. Убежден: новая яростная антикоммунистическая кампания стала реакцией на это.

– Я согласен, наверное, так оно и есть. И сегодня мне хочется поговорить с вами о вашем отношении к идее, которую отстаивают коммунисты. Смотрите, сколько сил против нее! От Парламентской ассамблеи Совета Европы до наших доморощенных антикоммунистов, находящихся ныне у власти, от президента Буша до президента Путина. Ясно, что приверженность ваша этой идее не дает вам, профессору МГУ, никаких жизненных дивидендов. Наоборот! Было бы иначе – жизнь ваша была бы теперь и спокойнее, и удобнее, и материально гораздо обеспеченнее. Да и карьеру наверняка сделали бы большую. Собственно, это определялось уже в августе 1991-го, когда многие, в том числе ваши коллеги, порвали и с Коммунистической партией, и с коммунистической идеей. Обоснования у разных людей в чем-то, может быть, разные, но факт есть факт. Вы остались коммунистом. А могли бы оказаться, скажем, в «Единой России», или, если раньше, в каком-нибудь «Нашем доме», или «Демократическом выборе»?

– Видите ли, передо мной такой вопрос никогда просто не стоял. Если допустить то, о чем вы сейчас говорите – ну, скажем, какую-то высокую административную должность ценой отказа от своих идейных убеждений, то я не был бы тогда в согласии со своей совестью. А жить, находясь не в согласии с совестью, – это, по-моему, вообще не жизнь.

Для меня вопрос справедливости нашей идеи и справедливости того общества, которое мы строили, и в то время был ясен и ясен сегодня, и никакие попытки опорочить всё это на меня не влияют. Извините, но, как мне представляется, я могу нормально критически мыслить. Могу спокойно анализировать, отделить существенное от несущественного. Понимаете меня?

– Конечно.

– Ведь что произошло? На самом деле людей, которые считают нашу идею правильной и советский строй более справедливым, гораздо больше, нежели осталось в КПРФ. По разным причинам они не в нашей партии. Ну, наверное, многие думают, что этот строй пришел надолго, а надо заботиться о сегодняшнем существовании, о своей семье и так далее. Я даже не в порядке осуждения это говорю, а в порядке размышления.

Но все-таки… Не люблю и не хочу громких слов, однако есть, видимо, то, что закладывается родителями, всей системой воспитания. И вот для меня в жизни очень важными были слова одной нашей советской песни: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Если же я изменю этому принципу, то буду очень плохо себя чувствовать. Реально, органически плохо чувствовать!

Так что не пришлось мне мучиться выбором и чинить какое-то насилие над собой, чтобы остаться на том пути, по которому я сейчас иду. Наоборот, насилием было бы другое. А зачем?

– Скажите, а в ходе встреч с избирателями перед выборами в Московскую городскую думу эта тема как-то звучала?

– Да. И я почувствовал: люди очень хорошо относятся к тем, кто сохранил свои убеждения. Очень хорошо! Мы потом даже включили это в нашу предвыборную формулу: «Кто верен убеждениям, тот верен обещаниям». То есть нам вы, товарищи, можете верить уже потому, что в самые трудные времена мы сохранили свои убеждения. Значит, приложим все силы, чтобы и обещания свои выполнить. Но вы помогайте нам в этом. А в том, что мы искренне хотим это сделать, можете не сомневаться.

– Тут встает важнейший вопрос – о доверии людей. О доверии к нашей партии. Вопрос, в который, согласитесь, упирается очень многое. Рост партийных рядов, привлечение молодежи, наши успехи на выборах – всё в значительной степени зависит именно от доверия. Как же шире завоевывать его?

– У меня в школе был замечательный преподаватель математики – Роман Степанович Курченков. Я бы сказал, выдающаяся личность! Именно ему я обязан любовью к математике и шахматам, не говоря уж о том, что он был еще и талантливым музыкантом, руководителем городского хора, как композитор написал великолепную песню о родном нашем Богородицке, ставшую гимном города.

Но сейчас я хочу сделать акцент вот на чем. Он, Роман Степанович, заставил меня впервые задуматься, а потом и окончательно утвердиться в следующем выводе: если кто-то в школе имеет нелюбимый предмет, значит, ему не помогли этот предмет понять. Не было, значит, такого учителя. А если бы понял, то и полюбил бы.

Понять! Это относится вовсе не только к школьным предметам, а к жизни вообще. Безусловно, от этого во многом, даже в первую очередь, по-моему, зависит и доверие к нашей партии.

– То есть люди должны хорошо понять, к чему мы стремимся, чтобы поверить нам?

– Совершенно верно. Понять наше советское прошлое, которое подвергнуто в массовом сознании такому чудовищному извращению. Понять наши сегодняшние дела, намерения, планы. И, разумеется, очень существенно, чтобы нравственный облик и поведение коммунистов соответствовали тем принципам, которые мы провозглашаем. Ведь о партии судят по каждому из нас, и нельзя забывать: ты представляешь не только себя, но и партию.

– Как вы считаете, во время предвыборной кампании в Москве удалось чего-то достигнуть в лучшем понимании людьми КПРФ?

– Думаю, да. Не раз был свидетелем, как менялось настроение, отношение молодых слушателей по мере того, как они узнавали, что же реально представляет собой наша партия. У многих прямо-таки загорались глаза, многие откровенно говорили: «А мы не знали этого! Мы первый раз слышим, мы это совсем иначе себе представляли…»

– На недавнем семинаре-совещании руководителей комитетов региональных партийных отделений вы сделали очень интересный доклад об уроках выборов в региональные законодательные собрания и органы местного самоуправления. Особенно важными мне показались ваши наблюдения над тем, чего ждут сегодня люди от предвыборных встреч с представителями партии.

– Ждут уже не просто разоблачения или критики нынешней власти, поскольку отношение к этой власти у многих определенное и достаточно критическое. Поэтому наша позиция как таковая – «за» мы или «против» чего-то – уже не вызывает особого интереса даже у людей старшего поколения. Люди говорят: «Ну и что? У нас тоже есть позиция, только какой от нее толк».

А ждут от нас прежде всего ответов на такие вопросы: что мы предлагаем; почему нужно верить именно нам; как мы намерены реализовать наши предложения; есть ли у нас для этого силы и возможности. Я заметил, что, несмотря на всю нашу работу в предыдущие годы, для многих остается неясным, не вполне понятным или не очень отчетливым, к чему же конкретно мы стремимся. Нам-то казалось: о чем тут говорить, когда всё главное очевидно. Оказывается, не совсем!

На самом деле люди сейчас хотят, если можно так сказать, простого ответа на главный вопрос. Они говорят: нарисуйте нам важнейшие черты того образа будущего, к которому стремятся коммунисты. Вот расскажите, как вы видите ближайшее будущее – через десять-пятнадцать лет и как видится вам более отдаленная перспектива.

– Работа над новой редакцией Программы партии, которая сейчас идет, поможет в этом?

– Должна помочь. Одна из задач, которую мы ставим перед собой, как раз и состоит в том, чтобы актуализировать программу-минимум и одновременно обозначить важнейшие черты общества, за которое мы боремся. Ну и, конечно, прописать основные этапы этой борьбы. Прописать, чего ждать каждому человеку.

– А как вы ощущаете, достаточно у партии сил для такой работы? Достаточен ли интеллектуальный потенциал?

– Я вам скажу честно: проблема не в нехватке интеллектуального потенциала, а в том, что мы, то есть партия, ее структуры, не сумели пока использовать имеющийся потенциал, не научились привлекать к этой работе всех, кто готов, хочет и может работать. Есть огромное число умнейших людей – деятелей науки, культуры, образования, которые готовы помогать и предлагать. Да они, собственно, и предлагают себя, а мы зачастую не можем найти для них место. Это большая проблема! Из-за этого мы теряем людей. Если человек предложил раз, другой, третий, но видит, что мысли его остались невостребованными, что его не понимают или, хуже того, не хотят понять, он уходит в конце концов. Вот что нам предстоит преодолевать.

– В каком состоянии все-таки работа над новой редакцией партийной Программы?

– Задачу такую, как вы знаете, поставил X съезд, и с тех пор работа эта не прекращалась ни на один день. Но теперь Президиум ЦК и Программная комиссия переводят её уже в более интенсивную стадию. Ряд наиболее актуальных вопросов поставлен перед нашей партией и ее сторонниками в опубликованном на днях Обращении. До 1 октября все первичные, местные и региональные партийные отделения должны предоставить в Программную комиссию ЦК КПРФ свои предложения. Чтобы в декабре этого года проект новой редакции Программы был уже подготовлен и в свою очередь вынесен на обсуждение.

Не случайно мы обращаемся не только к партии, но и к ее сторонникам. Мы очень хотим, чтобы этот важнейший документ как можно шире обсуждался в обществе. Коммунисты предлагают строить справедливое общество не для себя, а для всех. Поэтому обращаемся ко всем гражданам: вот мы, коммунисты, так видим перспективу, и, если вы согласны, давайте вместе бороться за неё.

– Среди того, за что борется КПРФ, большое место занимает доступность образования.

– Да, наша программа в этой сфере так и называется: «Образование – для всех».

– Собственно, за то же боролись в свое время большевики – чтобы учиться могли не только люди из привилегированных классов и сословий, но и дети трудящихся. После Октябрьской революции Советская власть колоссально много сделала в этом направлении. Например, мой отец, выросший в бедной и многодетной крестьянской семье, только после революции, уже в 35 лет, смог получить высшее образование, к которому он и его товарищи всеми силами, но безуспешно тянулись раньше. Причем весьма драматично, даже трагично складывалось это у многих…

– Образование – одна из самых высоких ценностей, я так считаю. И при Советской власти проблема доступности образования по сути была решена. Вот я тоже из многодетной семьи, был седьмым ребенком, и все мы получили очень хорошее образование. Поэтому, когда начинают хаять Советскую власть, я этого никак не могу принять.

А нынешняя власть общедоступное образование сворачивает, делая это очень хитрыми, изощренными способами.

– В самом деле, далеко не все ведь и понимают, к чему ведут эти «реформы»!

– Наша задача – разъяснять людям. Допустим, с чем связывают переход на двенадцатилетку и профильное обучение в старших классах? С тем, что не обязательно, дескать, два последних года учиться всем. Пусть отучатся в «основных» классах, а уж в два старших будет конкурсный отбор. То есть сразу резко снизить уровень образованности. А если человек не окончил среднюю школу, то мечтать о высшем образовании ему уже и не приходится.

– Опять возвращение к «элите» и «быдлу».

– Мы видим, такое возвращение уже происходит, и коммунисты не могут с этим мириться. Одна из целей власти в том, что неграмотными людьми легче управлять. На это в свое время обращал внимание Ленин. А сегодня мы получаем своеобразное подтверждение: процент голосующих за КПРФ на последних выборах выше среди людей образованных. Кроме того, все «реформы» направлены на коммерциализацию. Идея платного образования сегодня добралась и до средней школы. Государство хочет скинуть свои обязанности на родителей.

– Я знаю о вашей дружбе с академиком и нобелевским лауреатом Жоресом Ивановичем Алфёровым, который входит во фракцию КПРФ в Госдуме, об очень тесных и добрых отношениях, которые вас связывают. Не могли бы сказать, что в основе таких отношений?

– Наверное, если по большому счету, – родство душ. Я всегда, конечно, с огромным уважением относился к этому действительно уникальному человеку и восхищался им. Не только его колоссальными научными заслугами, но и умением изложить ту или иную проблему, отстаивать свою точку зрения. А непосредственно наши пути пересеклись в Государственной думе, когда мы вместе начали работать в Комитете по образованию и науке.

Оказалось, что у нас очень близкие позиции по широкому кругу вопросов. И по оценке прошлого, и по взгляду на то, что сегодня происходит, по оценке положения в образовании, в науке и как надо менять ситуацию, что надо делать. Нас объединяет, по-моему, даже способ мышления и способ аргументации. Мы много встречались с ним, как говорится, и в неформальной обстановке, я бывал у него дома, в семье, на даче. Обсуждали откровенно самые разные жизненные вопросы, и это еще больше сблизило нас.

– Думаю вот о чем. Жорес Иванович много лет с КПРФ, но в средствах массовой информации это замалчивают. Причины понятны: не вяжется такое с извращенным представлением о нашей партии, которое у людей стараются создавать и поддерживать.

– Вы правы. Мне и Жорес Иванович об этом говорил, да и сам я замечал не раз, как, например, обходятся с его выступлениями или комментариями, если даже они попадают на телеэкран и в газеты. Прежде всего самым тщательным образом убирают все упоминания его имени в связи с КПРФ. Убирают всё, что связано с политикой, с оценкой истории, нынешнего состояния страны, с оценкой действующих политических сил и почему он во фракции КПРФ. А ведь если бы позволить ему во всеуслышание высказаться, это же кардинально поменяло бы у многих отношение к нашей партии!

– Ну вот, а болтают, что нынче нет цензуры. При такой жесточайшей цензуре! Потрясающее лицемерие… Но я хочу продолжить тему ваших товарищей. Среди членов Президиума ЦК КПРФ – член-корреспондент Российской академии наук Борис Кашин…

– По-моему, даже в нашей среде не все вполне понимают, кто такой Борис Сергеевич Кашин. А мне-то известно, что это в полном смысле выдающийся математик, которого знают ученые во всем мире. Который решил исторически известные задачи!

Это первое. И второе: он уже давно был бы академиком, если бы не остался верен своим убеждениям. Я помню 1993 год. Шла лекция по математике в Московском университете, в аудитории 02, и вдруг заходит Борис Сергеевич. «Что же вы здесь сидите? – говорит он. – Не видите, что происходит на улице. Ведь там людей бьют! И за что? За то, что они вас защищают…»

Он очень прямой человек. Не может юлить, как некоторые. Часто даже мешает ему это в жизни, но – вот он такой. Если честность можно градуировать, то это – предельно честный человек…

– Мне хотелось бы спросить вас и еще о многих ваших товарищах по партии. Спрошу, однако, о лидере, с которым вы рядом уже продолжительное время. Вы ведь, наверное, как никто другой, знаете Геннадия Андреевича, видели его вплотную в самых разных ситуациях…

– Ему выпало тяжелейшее время, и на плечи его лег неимоверной тяжести груз. Всё это вполне можно будет оценить, наверное, уже впоследствии, спустя годы. Но совершенно ясно и теперь, какой он незаурядный политик. Исключительно велика его заслуга, что партия наша достойно прошла эти годы. Ошибки? Да, были. У партии, у каждого из нас и у него в том числе. Но мы всегда должны давать интегральную оценку, учитывая очень многое.

Честно говоря, я поражаюсь его стойкости и работоспособности. Пропускать через себя столько неприятной информации, столько грязи, вранья, клеветы – мало кто способен такое выдержать. В этом смысле, замечу, нам надо очень бережно относиться друг к другу.

Как математик могу сказать, что у Геннадия Андреевича поразительная память…

– Я тоже не раз убеждался в этом.

– Он цифрами оперирует потрясающе. Причем это память длительная. Не так, что вчера услышал, а сегодня выпалил. Сегодня он может сказать то, что слышал два года назад, и скажет абсолютно точно. Уникальное природное свойство.

С Геннадием Андреевичем и работать легко, потому что он по-настоящему демократичный человек. Это те отношения, которые и должны быть в партии. Не начальник – подчиненный, а товарищ с товарищем. И это не напускное, не наигранное, не на людях только. Совершенно естественное!

– Хотя, может быть, и не очень хорошо завершать беседу таким вопросом, но не задать его не могу. Все-таки много было разочарований да и прямых предательств за последние годы. Вы столкнулись с этим среди своих друзей?

– Среди друзей – нет.

– Среди личных друзей вы имеете в виду?

– И среди партийных. Если говорить именно о друзьях. Ведь есть коллеги по работе, а есть друзья. К этому понятию я отношусь как к чему-то очень высокому, даже святому, и вот в такой категории людей разочарований, а тем более предательств я не испытал.

Вы знаете, например, что вплоть до августа 1991 года я был секретарем парткома Московского университета. Мы, члены бюро того парткома, дружим до сих пор. Собираемся, постоянно интересуемся, как у кого идут дела. Так вот, все сохранили свои убеждения и все так или иначе работают на общее наше дело.

А если шире посмотреть, то, конечно, разочарований было очень много. Вот говорят: пройти огонь, воду и медные трубы. Как ни удивительно, последнее проходится с наибольшим трудом и с наибольшими потерями. По моим наблюдениям, самое тяжелое испытание для людей – это испытание властью. Многие, увы, не выдержали его.

– Да ведь наша партия не во власти.

– А два председателя Госдумы, которых мы выдвигали? А губернаторы, ставшие ими тоже при нашей поддержке? Оговорюсь, что и долгое пребывание на высоких партийных должностях не для всех кончилось благополучно. Правда, здесь всё очень индивидуально, однако это тоже серьезное испытание.

– Мы с вами уже затрагивали вопрос, почему за эти годы немало бывших членов КПСС оказалось вне нашей партии. Оставляя в стороне тех, кто настоящим коммунистом никогда и не был, приходится признать: далеко не все (даже если не поменяли в корне свои взгляды) приняли для себя перспективу длительной, многолетней борьбы. Но можно ли лучших из них вернуть в партийный строй?

– Тоже индивидуально решается это. Есть люди, которые со своими семьями в нынешних условиях едва выживают и взять на себя дополнительный груз партийных обязанностей не могут. Есть такие, которые считают (не без оснований!), что партийность помешает их служебной карьере, и выбирают её, карьеру. Что ж, каждый свой выбор делает сам.

А мы должны, во-первых, очень бережно относиться к тем, кто в эти трудные времена сделал выбор в пользу КПРФ. И, во-вторых, всячески расширять круг тех, кто нам сочувствует и готов с нами работать, нам помогать, пусть поначалу не будучи членом партии. Из них, как показывает опыт, нередко вырастают настоящие партийцы: человек принимает решение, что надо и организационно связать свою жизнь с партией.

– Как бы вы, Иван Иванович, ответили на вопрос: что значит быть настоящим коммунистом?

– Прежде всего, конечно, иметь глубокие и твердые идейные убеждения. Второе: готовность самоотверженно работать, чтобы эти убеждения воплотить в реальность. И, наконец, третье. Я очень серьезно отношусь к моральному кодексу строителя коммунизма, к тем нравственным требованиям, которые он предъявляет. Поэтому настоящий коммунист в моем представлении – это человек, который обязательно имеет определенные моральные ценности и старается в жизни придерживаться этих ценностей.

Встал на защиту родной земли

Владимир Кашин

Заместитель Председателя ЦК КПРФ Владимир Иванович Кашин заслужил большой авторитет, особенно среди селян, своими делами. Почти пятнадцать лет возглавлял он одно из крупнейших научных учреждений отрасли – Всероссийский селекционно-технологический институт садоводства и питомниководства. И одновременно, в те же годы, принял активное участие в создании КПРФ, стал одним из ее руководителей.

В Государственной думе нынешнего, четвертого созыва – два академика. И оба (разве это не показательно?) входят во фракцию КПРФ. Напомню, что один из них – действительный член Российской академии наук, выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии Жорес Иванович Алфёров. А другой – Владимир Иванович Кашин, действительный член Российской академии сельскохозяйственных наук, лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки и техники.

Анкетные данные, конечно, немало говорят о любом человеке. Но я понимаю наших читателей, которые хотят поближе узнать тех, кто во главе партии коммунистов. А с Владимиром Ивановичем мы земляки, причем не только по Рязанской области: у нас и общий родной район – Сараевский. Так что когда читаю его стихи о родной земле, вижу поля наши, проселки и лес, речку Пару, на которой детство мое прошло…

Но для Владимира Ивановича земля – это еще и любимая профессия, дело жизни, унаследованное от его отца. Знаменитый был человек на Рязанщине Иван Семенович Кашин! Батрачивший с шести лет, он в Гражданскую красноармейцем брал Перекоп, а потом крестьянствовал, трудился на земле и вырос до крупного хозяйственного руководителя. Более тридцати лет был председателем передового колхоза, неоднократно избирался депутатом районного и областного Советов и до 85 лет оставался на боевом посту – в поле. Здесь в воскресный день случился инсульт…

Словом, при выборе жизненного пути сын пошел отцовской дорогой. Первая запись в трудовой книжке после окончания средней школы в 1966 году – рабочий колхоза имени 1 Мая. А потом он вернется сюда уже главным агрономом, с отличием окончив Рязанский сельскохозяйственный институт. И пойдет у него агрономическая, научная, руководящая административная работа в единстве, к чему добавится в 1975 году, вскоре после вступления в КПСС, и работа партийная: его изберут секретарем парторганизации Дединовской опытной станции в Луховицком районе Московской области, где он был к тому времени старшим научным сотрудником.

Кого выдвигали коммунисты на партийную работу? Как правило, все-таки лучших (хотя исключения, мы теперь это знаем, оказались поистине роковыми). Выдвигали обычно тех, которые и профессионально себя зарекомендовали, и на деле проявили идейную убежденность, организаторские способности. Всё это сумел рассмотреть во Владимире Кашине первый секретарь Московского обкома КПСС Василий Иванович Конотоп – сам, конечно, партийный работник очень незаурядный.

Вот некоторые цифры. Когда Кашин как главный агроном принимал опытное производственное хозяйство «Красная пойма», крупнейшее в Подмосковье и составлявшее единое целое с Дединовской опытной станцией, сдавало оно 8–9 тысяч тонн овощей в год. А когда переходил оттуда директором Московской селекционной станции ВНИИ кормов в Серебряно-Прудском районе – сдавали уже по 23 тысячи тонн. Основательно занялись под его руководством семенами многолетних трав: если до него едва набирали 30–35 тонн кое-каких, «мусорных», то при нем стали ежегодно отвозить на областную семеноводческую станцию 196 тонн по-настоящему элитных семян.

Учителями и примером для него стали легендарные Василий Стародубцев и Валентин Месяц, такие выдающиеся мастера сельского хозяйства, как Сергей Иванович Сычёв – директор Дединовской опытной станции и ОПХ «Красная пойма», Митрофан Андреевич Смурыгин – директор Всесоюзного научно-исследовательского института кормов, Петр Нилович Новиков – председатель колхоза имени Ленина в Серебряно-Прудском районе Московской области и другие.

Всюду, где он работал, забота о людях отличала его. Создавал прекрасную человеческую атмосферу. Скажем, в поселке Красная пойма он, мастер спорта по боксу (во время службы в армии стал даже чемпионом Среднеазиатского военного округа!) организовал несколько спортивных секций, куда потянулись дети и взрослые, и это помогло быстро преодолеть нездоровую, криминализованную обстановку – то был известный 101-й километр. А в поселке селекционной станции, которой он руководил, так много строили, вводя по 50 коттеджей и квартир ежегодно, что не было ни одной семьи, не получившей за время его работы новое жилье. Построили великолепный стадион, современный торговый центр, Дом быта, поликлинику, столовую-ресторан, ввели освещенную лыжную трассу…

Можно понять, почему Конотоп, будучи первым секретарем областного комитета КПСС, решил именно его рекомендовать в 1985 году первым секретарем Серебряно-Прудского райкома партии? Хочу раскрыть и еще одну особенность этого человека, которую, как сам Владимир Иванович считает, унаследовал он от матери: с детства не мог равнодушно видеть, чтобы на глазах его творилась несправедливость, чтобы сильный обижал при нем слабого. Обязательно вступался! И, думаю я, не потому ли он и сегодня остается в рядах партии коммунистов, твердо вставшей на защиту справедливости и родной земли?

Чтобы понять самое главное о ком бы то ни было из состава руководства КПРФ, надо осмыслить, что же человека привело в эту партию, единственную по-настоящему оппозиционную к нынешней власти, крайне трудно рождавшуюся и изначально гонимую. Так вот, почему и зачем именно в КПРФ академик Владимир Кашин?

На этот вопрос в беседе со мной он отвечает:

– Просто это моя партия. Ни в какой другой не мог, не могу и никогда не смогу быть. Коммунистом был мой отец, и, если хотите, я стал коммунистом генетически. Для меня невозможно было предать его дело. Два брата отца, брат мамы жизнь отдали во время войны за нашу землю и за Советскую власть. Мог ли я их предать?

– Но слом 1991 года многих заставил пересмотреть свою партийность и занять другое место в общественном спектре или государственной системе. А вы об этом не задумывались? Не возникало вариантов?

– Возникали. Только, я бы сказал, не изнутри, а извне. Например, мне предлагали стать вице-премьером и министром сельского хозяйства в правительстве Ельцина.

– Ничего себе!

– Потом ставший губернатором Московской области Тяжлов, с которым мы давно были знакомы, предложил должность министра сельского хозяйства у него в областном правительстве. Даже издал уже соответствующий указ. Но – поторопился…

– Судя по всему, ваша компетентность и ваши деловые качества оказались востребованными. А вы отказались?

– Решительно. Первую причину я вам уже назвал. Вторая состояла в том, что к этому времени я обладал самой серьезной информацией о программах, задуманных так называемыми либералами во главе с Ельциным. И для меня было ясно, что России уготован путь тупиковый, путь разрушительный, путь в никуда. Поэтому я прямо сказал, что не могу собственными руками разрушать то, что делал мой отец и делали мои односельчане.

Ведь начиналось, если вы помните, именно с разрушения агропромышленного комплекса – под лозунгом «Фермер накормит страну!» Начиналось с уничтожающих атак на сельские производственные структуры – агрокомбинаты, колхозы и совхозы, которые уже к 1982 году в основном решили в нашей стране продовольственную проблему. Мы производили 900 килограммов зерна на человека – больше всех в мире, производили больше всех молока и яиц из расчета опять-таки на каждого человека, по 75 килограммов мяса. Мы за двадцать лет после 1960 года на 347 процентов увеличили валовое производство сельского хозяйства. В три с половиной раза! Уровень жизни на селе реально повысился на 250 процентов, то есть в два с половиной раза…

– Сильные цифры. О которых власть нынче старается и не вспоминать.

– Я на днях говорил обо всем этом в своем содокладе после выступления министра Гордеева в Думе, докладывавшего о так называемом национальном проекте по сельскому хозяйству. Тогда, в советское время, в агропромышленный комплекс было направлено за двадцать лет 2 триллиона 300 миллиардов тех советских рублей, которые безусловно приравнивались к золоту. Было создано на селе 9 тысяч промышленных предприятий – перерабатывающих, строительных и других.

А теперь? Что произошло за эти пятнадцать лет «реформ»? Агропромышленное производство упало более чем вдвое! Только один пример. В сельском хозяйстве не хватает 700 тысяч тракторов и 160 тысяч зерноуборочных комбайнов. А то, что предлагается по этому президентскому «национальному проекту», потребует для обновления сельскохозяйственной техники пятьдесят лет. Полвека!

Вот он, тупик. И я видел, к чему мы придем при обозначившейся политике, уже тогда, в 1991-м. Поэтому не содействовать развалу, а противостоять ему, бороться против тех, кто с западной подачи запланировал по существу уничтожение нашей страны, – таков был мой выбор.

Уже в те годы, в 1990-1993-м, я везде, где только мог, старался раскрыть эту разрушительную составляющую, которая закладывалась в экономический механизм, чтобы лишить нашу страну продовольственной безопасности. У меня вышла целая серия статей – в «Сельской жизни», «Правде», «Рабочей трибуне». Но было понятно: бороться надо не в одиночку. Бороться надо в рядах партии.

– Вы к тому времени были уже в руководстве Компартии РСФСР?

– Да. В 1990 году при её создании меня избрали членом Политбюро и секретарем ЦК. И у меня, конечно, было большое чувство ответственности перед товарищами, перед коммунистами. А партию коммунистов хотели уничтожить. Так вот, главной задачей на тот момент стало – отстоять партию! Вместе с Геннадием Андреевичем Зюгановым, Валентином Александровичем Купцовым, Александром Сергеевичем Соколовым, Ниной Прокофьевой Силковой, Александром Григорьевичем Мельниковым, Алексеем Николаевичем Ильиным, к сожалению, ныне покойным, и другими товарищами мы вели эту работу.

Ни на один день не прекращалась работа нашего Секретариата и Политбюро, направленная на восстановление и регистрацию партии. Каждое утро буквально на улице, под козырьком какого-либо дома, в 6 часов проводили Секретариат, а в 9 вечера снова его проводили.

– Значит, партия по существу не умирала?

– Нет! Была непрерывная и большая работа. Была борьба.

– Я в то время вошел в состав объединения «В защиту прав коммунистов», одной из задач которого стала подготовка к Конституционному суду…

– Это две стороны одной и той же работы. Мы готовили восстановительный съезд. Место его проведения до самого последнего момента знали только три человека, в том числе я. Потому что опасно было и очень непросто – в то тяжелое время, когда даже некоторые герои, победители в Великой Отечественной войне, стеснялись надевать свои советские награды. Мракобесие вокруг достигло предела. Но я был убежден: сдаваться нельзя.

– И тогда, и сейчас изо всех сил стараются извратить существо деятельности коммунистов в советское время. Вы были первым секретарем райкома КПСС…

– Когда Василий Иванович Конотоп решил выдвинуть меня на эту должность, министр сельского хозяйства СССР Валентин Карпович Месяц, оказывается, тоже выдвижение приготовил – директором крупнейшего Всесоюзного научно-исследовательского института кормов. Так вот совпало. Не скрою, определенные колебания у меня возникли. Но ничуть не жалею, что решилось тогда в пользу райкома и что шесть лет я там проработал.

– А почему не жалеете?

– Это была возможность сделать для людей немало хорошего. Конкретно. К чему, не сочтите за громкие слова, я всегда внутренне стремился.

Когда принимал Серебряно-Прудский район, урожайность зерновых тут была 17 центнеров. А когда сдавал – 40 центнеров. При 19 тысячах голов дойного стада мы вышли на надои в 4200 килограммов. Мы отстроили все наши хозяйства, выйдя на скоростное сооружение животноводческих помещений и резко сократив срок от проектирования до постановки скота: он составил всего 43 дня. Как начальник штаба областной стройки вместе с другими товарищами я даже получил тогда премию Совета Министров СССР. В 17 раз были сокращены инвестиционные сроки! Замечу: в Московской области к 1988 году вводилось 50 тысяч скотомест за год. А вот в 2005 году по всей России – только 38 тысяч. Есть разница?

– Ничего не скажешь…

– И это ведь были не только прекрасные животноводческие помещения, оборудованные по последнему слову техники, где сразу же переходили на двухсменку, но и какие Дома животноводов! С джакузи, саунами, с комнатами психологической разгрузки. Помню, приехал к нам Василий Александрович Стародубцев (Серебряно-Прудский район граничит с Тульской областью) – и восхитился. Мы ему в «Новомосковском» такие же помещения построили. А потом и в Ивановской области, в других местах.

Вот вам работа нашей партии, работа коммунистов. Наглядно. Я уже был членом бюро Московского обкома КПСС. И жизнь меня убеждала, что впереди у нас широчайшие перспективы. Но произошла трагедия – и всё это оборвалось.

– Да, трагедия. Однако в недавно вышедшем новом сборнике ваших стихов (замечательно, что вы пишете стихи до сих пор!) я прочитал такие строки:

В час, когда страну задергали Супостаты всех мастей, Демократов ложных оргии, Мы становимся сильней.

То есть, как я понимаю, появляются силы для сопротивления, для борьбы. Но откуда они появляются и в чем вы их чувствуете?

– Прежде всего – в моей партии. Надо понимать, что партия – это коллективный разум, структурированная организация, и выработка выверенных, спрогнозированных решений, мобилизация коммунистов на борьбу за социальные и политические права трудящихся имеют огромное значение. В этом и есть главный смысл работы Президиума ЦК КПРФ, Председателя ЦК, ну и соответственно моей как члена Президиума и заместителя Председателя.

Отметил бы системность в работе, к которой мы стремимся, выделение направлений, на которых в тот или иной период сосредотачиваются основные усилия. В большом и многообразном конгломерате решаемых задач и повседневных наших действий есть два ведущих направления. Первое – это работа в Государственной думе, где наша партия представлена фракцией КПРФ, и второе – организация протестного движения.

– У вас лично и на одном, и на другом направлении – серьезнейшие обязанности. В Думе вы заместитель председателя Комитета по природным ресурсам и природопользованию, а вместе с тем возглавляете Общероссийский штаб протестных действий, созданный Центральным Комитетом КПРФ. Но есть мнение, до сих пор довольно распространенное, что пребывание коммунистов в Думе ничего не дает. Вам ведь тоже, наверное, приходится слышать такое?

– Приходится. Однако это ошибочное мнение. Можно вспомнить опыт наших предшественников – большевиков, которые, несмотря ни на что, шли работать в царскую Думу, и это был ленинский курс. А сегодня… Ну что бы значил, например, доклад министра сельского хозяйства в Думе, о котором мы с вами говорили, без нашей позиции, без нашего отношения, тут же выраженного с трибуны? Это был бы холостой выстрел. А мое выступление от фракции КПРФ заставило даже министра признать, что мы потеряли продовольственную безопасность.

– Он признал это?

– Вынужден был признать. Под давлением фактов. И я еще раз назвал поименно главных виновников этого. Греф и Кудрин со своими министерствами сделали всё, чтобы сорвать принятие закона о развитии сельского хозяйства и продовольственных рынков, а я был в рабочей группе по подготовке этого законопроекта. «Единая Россия» дезавуировала закон о продовольственной безопасности, внесенный нашей фракцией.

Я говорил: вот вы намерены открыть двери России в ВТО, а между тем реальностью для нашей страны в результате ваших действий становятся голод и холод. Представьте, если жизненные обстоятельства заставят нас закрыть границу. Мы же производим теперь всего 33 килограмма мяса на душу населения, а было 75, стали производить зерна меньше всех в Европе – 450 килограммов на человека. Куда это годится? В советское время, я уже называл, было 900.

Каждый год из села за счет диспаритета цен изымается 100 миллиардов рублей. Триллионы уже выкачали. За тонну солярки сейчас надо пять с половиной тонн зерна платить. За одну единицу техники – 250 тонн зерна, целый состав хлебобулочных изделий! За одну тонну удобрений – от трех с половиной до шести тысяч рублей. Все цены за последнее время увеличились в два-три раза, а на зерно… осталась та же цена!

– В голове не укладывается, честное слово.

– Вот именно – не укладывается. Абсурд, да и только. Закупочная цена для крестьян в десять раз ниже, чем стоимость хлеба в московских магазинах. В десять раз! Государственная поддержка на один гектар в Германии 330 евро, у нас – 5.

Додумалась «Единая Россия», заговорили сейчас о 20 евро как о задаче. А ведь при Советской власти часть бюджета, выделяемая на село, была от 19 до 25 процентов. Меньше 19 не было за все годы Советской власти. Сейчас – около одного процента! Белоруссия дает сегодня на 6 миллионов гектаров пашни полтора миллиарда долларов, а у нас столько же – на 117 миллионов га. Вы представляете? Вот куда эта «пятая колонна», засевшая в Кремле и в «Белом доме», нас ведет.

– Но вам скажут: вы ставите эти вопросы в Думе, а конкретный результат?

– В борьбе ощутимый результат зачастую достигается не сразу. Важно, что мы вскрываем реальное положение дел, предаем гласности то, что без нас было бы скрыто.

Ведь после доклада в Думе министра сельского хозяйства мы не только представили контрдоклад, но и провели пресс-конференцию, где были изложены наши данные и наши оценки.

А закон о недрах? После моего выступления на пленарном заседании он был снят с рассмотрения. Мы также провели пресс-конференцию, направили наш материал во все областные законодательные собрания и всем губернаторам. Аналогично по Лесному кодексу, по Водному кодексу.

Острейшая борьба развернулась сейчас вокруг проектов законов «О персональных данных» и «Об информации, информационных технологиях и защите информации». Власть замахнулась на всё и вся, хочет перечеркнуть 12 статей Конституции и 28 федеральных законов. Каждого из нас не только лишают минимальной свободы, элементарной неприкосновенности личности, но, ставя в полную зависимость, делают просматриваемыми насквозь. А если человек откажется от этого «идентификатора персональных данных», его просто не примут на работу.

– Болтают о советском тоталитаризме, а между тем вот он где, настоящий тоталитаризм! Полное порабощение нам готовят?

– Безусловно. А мы провели опрос, и выяснилось, что 90 процентов людей вообще ничего не знают об этих нависших ужасных законах. И представьте, если бы не было моего выступления в Думе по докладу министра Реймана, так бы никто ничего и не знал. Но поднялась волна! Я получил уже более 15 тысяч обращений граждан с протестами против готовящегося беспредела.

– Как отклики?

– Конечно. Православная церковь поднялась. Когда мы проводили «круглый стол» по этой проблеме, откуда только не приехали представители, чтобы выступить. Приняли участие более сорока общественных организаций. Мы подключили и большую группу ученых, юристов, правозащитников, экологов. Выработали рекомендации «круглого стола», которые направлены руководству Думы и Совета Федерации, а также в ведущие комитеты.

– Значит, борьба будет продолжена?

– Продолжается. И верная опора для нас по всем вопросам – наши избиратели, с которыми мы держим постоянную связь, перед которыми регулярно отчитываемся. А вот только что выезжали с Геннадием Андреевичем в Московскую область, где собрали более 500 депутатов всех уровней.

– Депутатов-коммунистов?

– Коммунистов и наших сторонников. Очень полезный состоялся разговор. Так что не могу согласиться, будто не нужно коммунистам быть в Думе и в законодательных собраниях на местах.

Разумеется, наши действия на парламентской арене будут успешнее, если мы будем иметь тщательно разработанную Социально-экономическую программу партии. Как вы знаете, работа над такой программой идет полным ходом.

Недавно я был во время выборной кампании в Тамбове. Выступая, излагал основные положения нашей программы. И вы знаете, как они ложатся людям на душу, на сердце! Например, в высшем техническом авиационном училище, где на встрече было около полутора тысяч человек, многие пункты программы встречались бурными аплодисментами. Совершенно ясно, чего ждут от нас люди и за что нам предстоит упорно бороться.

– Но бороться ведь не только парламентскими методами?

– Не только. Я же сказал о двух ведущих направлениях, которые всё время держит в поле зрения Президиум ЦК. Это как две руки: действуя одной, надо другой поддерживать, соединяя силу обеих.

– В борьбе против 122-го закона, отменявшего льготы, оба эти направления соединились?

– Наглядный пример! Мы в Думе задолго, еще летом, предупреждали, чем может обернуться этот злой законопроект. И уже летом на улице перед Думой начались столкновения протестующих с милицией. А в декабре я был в Коломне и, выступая, показал людям, что им грозит. Люди вышли и в знак протеста перекрыли трассу. Дальше, вы знаете, заполыхало всё Подмосковье. Всего же по стране в акциях протеста приняли участие более четырех миллионов человек.

– Во главе с коммунистами. И вот это оказалось результативным.

– Удалось выбить из бюджета дополнительно к 180 миллиардам рублей еще 250 миллиардов, потом еще солидную сумму. В общей сложности 600 миллиардов рублей. Действительно, результат налицо. Хотя забрала власть, по нашим данным, гораздо больше. Ведь стоимость льгот оценивалась на уровне 1 триллиона 500 миллиардов рублей. Но люди поняли: если они будут решительно действовать, то власть может и отступить. Серьезной школой стали те месяцы для наших партийных отделений.

А вот сейчас нарастает протест против повышения тарифов на услуги ЖКХ, о чем мы тоже предупреждали. Хорошо проявили себя наши земляки – рязанцы. Там уже вынуждены сократить повышение тарифов с более чем 40 процентов до 20. Но и с этим мириться нельзя. Наше требование: негодный Жилищный кодекс – на свалку!

– Горячее время у возглавляемого вами Общероссийского штаба протестных действий!

– Горячее. И обратите внимание: два года назад с нашим штабом было 14 общественных и политических организаций, сегодня – уже 30.

– Значит, убедились в его необходимости и действенности?

– Думаю, да. Мы ставим теперь задачу, чтобы такие штабы создавались нашими партийными отделениями не только в областных, но и в районных центрах, в малых городах. Многие парторганизации взялись за это очень активно.

– А какие еще организации проявляют активность на этом направлении?

– Молодежные. Наряду с нашим комсомолом – Авангард красной молодежи (АКМ), нацболы. Организации ветеранов, инвалидов. Женские. Военные – ДПА и Союз советских офицеров.

– Профсоюзы подключаются?

– Пять профсоюзов сейчас работают с нами. Аграрный, локомотивных бригад и другие. Всероссийская акция протеста 4 марта, я уверен, пройдет мощно. Говорю это, поскольку знаю настрой на местах.

– Но помех, трудностей и препятствий много?

– Очень много, конечно. От прямого насилия до внедрения в протестное движение «попов талонов».

– Этих «гапонов», судя по всему, и в нашу партию внедряют тоже. Согласитесь, Владимир Иванович, ведь КПРФ все эти годы работает в экстремальных условиях, испытывая постоянное давление и всяческие происки с разных сторон.

– Пережили достаточно. Скажу, что особенно обидно, когда теряешь товарищей, с которыми рядом прошел не один год. Но что поделать, наверное, и это еще не вечер. Очень непросто удовлетворить амбиции отдельных личностей. Очень непросто бывает кому-то миновать соблазн материального благополучия. Есть люди, которые, получив депутатский значок, забывают о своих партийных обязанностях и о том, кто же надел ему на лацкан пиджака этот значок. Причем меняются буквально на глазах! Еще вчера ходил с протянутой рукой – и вдруг здороваться перестаёт.

– Вот это горько…

– Да, теряют некоторые свое лицо и партийную сущность. Видимо, эта гниль была в человеке и раньше, но мы не замечали. Отсюда необходимость улучшать нам работу с кадрами – и в центре, и на местах. Партийная ответственность, партийная дисциплина, партийное товарищество обязывают каждого из нас не ослаблять требовательность и к самому себе.

– А тут еще новый антикоммунистический накат – от ПАСЕ до российского телевидения… Коммунистам же на телевидение по-прежнему вход закрыт.

– В том-то и суть! Не на равных борьба идет. Вот в Советском Союзе было 100 тысяч журналистов, а сейчас в России – 900 тысяч. И абсолютное большинство, 90 процентов, как минимум, обслуживают олигархов и власть.

– Но все-таки вы верите в нашу победу?

– Как спортсмен я знаю: без веры в победу бороться нельзя. А тем более победить.

От доверия товарищей к доверию народа

Сергей Решульский

Все члены Президиума ЦК КПРФ, входящие в этот высокий партийный орган, имеют свои, главные направления работы, за которые они в первую очередь отвечают.

Сергея Николаевича Решульского называют координатором фракции КПРФ в Государственной думе, а как член Президиума и секретарь Центрального Комитета он призван организовывать взаимодействие депутатов-коммунистов всех уровней – от Госдумы до органов местного самоуправления.

Всех читателей наверняка интересует при знакомстве с любым, кто представляет руководство нашей партии, содержание его работы в Думе и в самой партии, тем более, что сами его должности уже свидетельствуют о доверии к нему товарищей.

По специальности Сергей Николаевич инженер-электрик радиотехнического производства. Технарь, как он говорит. После окончания политехнического института в Махачкале работал на крупнейшем в Дагестане заводе «Дагдизель» – это город Каспийск. Причем начинал рабочим. Однокурсники его пошли кто в конструкторское бюро, кто в технологическое, а он… Сам попросился! Когда я спросил, что побудило его к этому, ответил так: «Мне хотелось, придя после учебы на практическую работу, прежде всего своими руками пощупать то, что предстоит производить. Чтобы досконально вникнуть в основы реального производства, а не ограничиваться представлением о нем только на чертежах и в проектах».

Своими руками и вникнув в основы… Согласитесь, здесь уже проявление чего-то очень важного в характере человека, поскольку всё же поступает так, как он поступил, далеко не каждый. Став в механосборочном цехе регулировщиком электромеханических и радиотехнических изделий пятого разряда, он через шестой разряд придет к должности инженера, начальника цехового технологического бюро, а затем и начальника этого ведущего цеха.

Но в партию вступал рабочим. Подчеркивает: вполне осознанно и уж никак не для «карьеры». Было ему тогда, в 1978-м, уже 26 лет, сформировавшийся семейный человек, для которого и завод стал семьей. А на заводе – более полутора тысяч коммунистов, где партком с правами райкома. До сих пор помнит давших ему рекомендации: Исаенко Александр Федорович – цеховой руководитель ОТК и Анисия Ивановна Мозговая – старший мастер электромонтажного участка. Очень уважаемые люди, рядом с которыми ему хотелось быть и которых ни в коем случае он не мог подвести. Кроме того, что задачи партии принимал в целом, общение со старшими товарищами в коллективе убедило: вот в этом единении – дополнительный стимул к лучшей организации производства и общей жизни.

Он никакой карьеры партийной не искал, потому что совершенно очевиден изначальный интерес его, «технаря», к производству. Но партийная работа искала Сергея Решульского! Человеческая, организаторская. Коль проявил себя умелым организатором, товарищи доверили возглавить партком завода. А очень скоро – и горком.

Это был 1984 год. Ему нет еще и 33-х лет. Всё происходило настолько стремительно, что могла голова закружиться. Тем более всего через три года первого секретаря Каспийского горкома выдвигают первым секретарем в горком столичный, Махачкалинский. По заслугам, в чем нет сомнения. Ведь напряженная работа по руководству Каспийском уже через год дала заметный результат: город награжден знаменем ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС и ЦК комсомола. За конкретные дела спустя еще три года выдвигают Решульского и вторым секретарем Дагестанского обкома КПСС.

Не часто жизнь, этот величайший режиссер, создает столь выразительные ситуации. Почти одновременно человек становится вторым секретарем областного комитета партии и народным депутатом РСФСР. В 1990 году на первых же выборах он побеждает в Кизлярском избирательном округе. И это уже было не только доверие товарищей по партии, но и доверие народа, проголосовавшего за коммуниста, партийного секретаря.

С тех пор – 16 лет! – он бессменный депутат. Сперва в Верховном Совете, а затем в Государственной думе. Теперь это четвертый созыв. Но С. Н. Решульский остается поистине народным депутатом и – без колебаний и отступлений! – убежденным коммунистом.

Если человек, будучи шестнадцать лет подряд депутатом, несмотря на самые суровые жизненные испытания и серьезнейшие угрозы, твердо верен званию коммуниста, это уже само по себе свидетельствует о его верности избранным жизненным принципам.

В беседе с ним я задал ему несколько принципиальных вопросов:

– Для меня, Сергей Николаевич, как и для наших читателей, важно разобраться вот в чем. В тот самый год, 1990-й, когда вы стали вторым лицом в руководстве Дагестанской областной парторганизации, но тут же и депутатом высшего органа Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, многие ваши коллеги, партийные работники, уже делали мысленный выбор, который окончательно определится в ближайшие какие-то год-два. Да уже в августе 1991-го многие вполне определятся, поставив точку в своей биографии не только как партийных руководителей, но и вообще как коммунистов. Вы-то понимали, к чему под руководством «главного перестройщика» всё катится?

– В 1985 году мы надеялись, что вот сейчас развернемся и весь наш потенциал пойдет на благо страны. Но прямо вам скажу: у меня очень быстро наступило отрезвление от речей тогдашнего Генерального секретаря. Ближайшие мои товарищи могут подтвердить: где-то уже через полгода я начал говорить открыто, что из этого нашего руководителя как бы не вышло совсем не то, что он нам предлагает.

Это не ставлю в какую-то особую заслугу себе. Просто я вырос профессионально на предприятии промышленном, где мастерство нужно показывать делами, а не болтовней и пустыми прожектами.

– Ну хорошо, значит, у вас был этот подход – смотреть при оценке прежде всего на дело. Однако суть моего вопроса – в самоопределении, которое при этом надо было предпринимать: куда идти, с кем, по какому пути? Ведь многие поспешили отречься от партии, когда связь с ней стала «невыгодной» или даже опасной…

– Я честно старался выполнять возложенные на меня обязанности, совмещая работу в областном комитете партии и свое депутатство. А в августе 1991-го произошли события, поначалу вызвавшие в народе большие надежды, но тут же – большие разочарования. Все-таки, надо прямо сказать, в массе своей народ надеялся, что удастся преодолеть этот разброд и шатания, в которые была ввергнута страна. Люди требовали каких-то решительных действий по наведению порядка и прекращению болтовни, которая неслась со всех политических трибун. Большинство хотело возвращения на нормальный путь развития, но – не получилось.

– А как сложилось тогда лично у вас?

– Если помните, был Съезд народных депутатов, на который собиралось более тысячи человек, и был Верховный Совет, работавший постоянно. Четверо из двенадцати депутатов от Дагестана, сменяясь, входили в Верховный Совет. Так вот, как раз произошла очередная ротация, и меня избрали членом Верховного Совета на постоянной основе. Были в нем Совет Федерации и Совет Национальностей. Я в Совете Национальностей стал представлять многонациональную республику Дагестан.

– Но что стало с партийностью вашей? Партия коммунистов была запрещена, ее официально не существовало…

– Коммунистом я оставался всегда. После августовских событий в 1991-м начались гонения, шельмования, в том числе и в нашей республике. Приехали эмиссары всякие. Но у нас, я считаю, народ очень выдержанный и в большинстве своем преданный Советской власти. После того как в Москве Компартия была закрыта, мы у себя в республике вынуждены были создать Партию трудящихся Дагестана. Это по существу были те же первичные партийные организации.

– Были зарегистрированы?

– Да. Хотя приходилось собираться где-нибудь в сквере перед обкомом или в каких-то других «неприспособленных» местах, поскольку все наши помещения были закрыты и для входа запрещены, там шла всяческая «инвентаризация» и т. п. Однако мои товарищи дагестанцы в это время поработали очень здорово, благодаря чему сохранили костяк нашей партийной организации. Я как был там на партийном учете, так и оставался.

– Хотя приходилось больше работать в Москве в этот период?

– У меня была там постоянная активная работа в Верховном Совете, но мой статус как-то поддерживал и моих товарищей в республике. А они поддерживали меня.

– Потом, когда Конституционный суд состоялся, Партия трудящихся Дагестана органично влилась в КПРФ?

– Конечно. Там и проблем никаких не было, когда мы легализовались.

– Да, очень интересно, как это всё на местах происходило… Ну а в 1993-м, во время расстрела Верховного Совета, где вам довелось быть?

– У меня день рождения 21 сентября. С тех пор он стал для меня и днем траура.

– Поскольку совпал с печально знаменитым указом Ельцина?

– Мы сидели за столом в Махачкале всей нашей семьей – и вдруг в 8 вечера объявляют по телевизору этот самый указ 1400. Выпили мы за здоровье всех нас и договорились, что утром, рейсом в 10.00, я улетаю в Москву.

Так и произошло. Вылетел я в Москву еще с несколькими нашими депутатами. В 14 часов 22 сентября мы вошли в здание Верховного Совета, а вышел я оттуда уже 4 октября. Всё, что происходило тогда, было на моих глазах. Поэтому, когда сегодня кто-то хочет принизить или по-другому интерпретировать те трагические события, душа моя протестует. Для меня, конечно, это было большое потрясение, но, как участник и свидетель, могу всем рассказывать, что я видел своими глазами и что пережил.

– Не сломались?

– Сразу же потом начались эти тайные наши совещания актива партии, которые шли в течение недели или даже больше: что будем делать и как будем делать? Поразительно! Раньше о таком я читал только в исторической литературе, посвященной большевикам, действовавшим в подполье. Были такие ситуации, что мы шли на конспиративное совещание в какой-то дом, в какое-то место – и вот собирались на расстоянии 15–20 метров друг от друга, делая вид, что друг друга не знаем.

На одном из таких совещаний принималось решение, я это хорошо помню, участвовать или не участвовать в выборах в первую Государственную думу. Очень не просто принималось. Были разные мнения. Долго взвешивали. Можно ли идти в такую Думу, которая повязана танками, расстрелом, кровью, вопиющим попранием всех конституциональных норм? Но в конце концов приняли решение участвовать в этих выборах.

И, думаю, мы не ошиблись. Иначе нас загнали бы в такое подполье, что народ остался бы в полном неведении о том, что на самом деле происходит, и его совсем беспредельно можно было бы дурить. А так, поскольку коммунисты в Думе очень энергично заявили о себе, у людей появилась надежда, что не всё потеряно. Ну а мы утвердились в правильности своего выбора: борьбу надо продолжать всеми возможными способами.

– Далеко не все, кто был коммунистами в том Верховном Совете или затем в Думе, коммунисты и теперь. Где Рыбкин, даже возглавлявший фракцию «Коммунисты России»? Где Селезнёв, на которого было столько надежд? Увы, перечисление можно продолжить. Всякого рода оправдания, которые слышишь из уст этих людей, для меня звучат фальшиво. Значит, Сергей Николаевич, возникает вопрос об истинности и глубине убеждений. Наверное, у кого-то они, как замечал Ленин, не глубже кончика языка?

– Выходит, так.

– А пребывание в парламенте, видимо, по-своему усложняет для человека эту проблему. Соблазнов много. Вот вы на много лет стали парламентарием. Что это значило для вас?

– Я учился. Учился, поскольку одно дело быть партийным руководителем или депутатом в той, советской системе – и совсем другое в системе нынешней. Надо становиться и дипломатом, и политиком, и в то же время надо быть политическим бойцом. Потому что постоянно приходится защищать свои убеждения, идеалы и всю свою жизнь. Да не только свою, а жизнь всех советских поколений, которые были до тебя. Не давать их перечеркивать и мазать черной краской.

И за все эти годы я ни разу не усомнился в том, что сделал в 1978 году правильный выбор, вступив в Коммунистическую партию. Я всегда убежденно считал и считаю, что это единственная политическая организация, соответствующая главным моим жизненным убеждениям. Тем, которые во мне воспитали в моей семье, моей школе, в моем институте, на моем заводе. А самое основное, во главу угла эта партия ставила, ставит и, я уверен, всегда будет ставить то, что так или иначе живет в душе почти каждого человека, – стремление к справедливости.

Справедливость – это ведь не уравниловка какая-то примитивная. Справедливость заключается, на мой взгляд, в создании условий для полной реализации позитивного, положительного потенциала, который есть в каждом человеке. И другое получается, если общество создает условия, когда подавляется этот положительный потенциал, когда на первый план выходят негативные факторы. К сожалению, они тоже у каждого человека есть. Но если человек и если всё общество осознанно их подавляют, тогда личность и раскрывается с лучшей стороны.

– А сейчас, наоборот, простор дан негативным, низменным качествам?

– Так устроено нынешнее наше общество. Оно, не побоюсь этого слова, диктаторски, насильственно удерживается в таком состоянии, чтобы у людей вовсю развивались именно самые низменные инстинкты. Ведь когда вместо духовных идеалов, духовных целей и задач – даже при осуществлении каких-то материальных потребностей – на первый план выходят рубль и доллар, тогда всё продаётся и покупается. Продаются ценности, в том числе духовные, продаются и покупаются люди. Совесть, честь, достоинство – всё это стало для многих уже просто разменной монетой. Вот чего ни в коем случае не могу принять!

Такое устройство общества возможно лишь какое-то время. Оно может держаться на насилии, на армии, на репрессивных структурах – милиции, ФСБ и так далее. Но, как бы тяжело ни было, всё равно я верю: мы, народ очень трудолюбивый, свободолюбивый и в душе более всего дорожащий справедливостью, не смиримся.

Чтобы скорее изменилась к лучшему жизнь в стране, наша партия, Компартия Российской Федерации, должна приложить максимум усилий. Донести до миллионов правду о реальности происходящего и планируемых властью угрозах. Помочь людям преодолеть ту апатию и те заблуждения, в которые умышленно ввергают их уже много лет. Организовать, сплотить людей, вдохнуть в них веру в свои силы.

Я думаю, мы способны на это. Именно этому, если говорить обо мне, стараюсь служить.

– Так вот давайте о вашей службе, Сергей Николаевич. Наверное, основная часть вашего времени уходит на работу в Государственной думе?

– Пожалуй, так.

– И вместе с тем это для вас партийная работа?

– Безусловно. Я же работаю во фракции КПРФ.

– Но есть достаточно распространенное мнение, что теперешнее пребывание коммунистов в Думе по существу напрасно, что оно реально ничего не даёт.

– О таком мнении знаю, однако с ним категорически не согласен. Считаю, партия правильно определила на своих съездах задачу нашей фракции в нынешней Государственной думе. Дума – это политическая трибуна для нашей партии. Именно через Думу, через работу наших депутатов, тяжелую, надо сказать, работу (это только по телевизору кажется она лёгкой!), мы и должны, с одной стороны, противодействовать разрушительным, унижающим людей законам, а с другой – в рамках этих законов, установившейся нормативной базы показывать возможности изменения всего этого антисоциального положения страны.

Далее. Мы должны использовать Государственную думу, как и региональные законодательные органы и органы местного самоуправления, для того, чтобы наши товарищи проходили хорошую практическую школу. Ведь управлять страной безграмотно, не имея навыков и опыта, невозможно. Вот коммунисты и обретают уже сегодня этот необходимый опыт.

Наконец, еще. Мы стараемся и будем стараться использовать Государственную думу как один из факторов сплочения людей по самообороне, самозащите и самоорганизации. Чтобы можно было жёстко и решительно требовать от нынешней власти выполнения тех наказов и требований, которые идут от большинства людей и волнуют народное большинство.

Убежден, что нельзя нам разделять парламентские и непарламентские методы работы. Не понимаю, почему, имея одну главную цель – установление народного правительства и построение народного общества, нужно добиваться этого либо парламентскими, либо непарламентскими методами. Они должны сочетаться! Чтобы с напором, который идет от народных масс, через этот напор, давящий на власть, а с другой стороны – через парламентскую трибуну и всю нашу парламентскую деятельность добиваться тех целей, которые на флаге нашей партии.

Если коммунисты в Думе, то страна будет слышать о наших идеях, задачах, действиях. И каждый коммунист здесь должен отрабатывать за свою партию, чувствовать себя боевой ячейкой партии.

– А что конкретно значит ваша должность – координатор фракции КПРФ в Государственной думе?

– Официально моя должность звучит так: первый заместитель руководителя фракции КПРФ. Как известно, руководитель нашей фракции – Геннадий Андреевич Зюганов. Но так уж из года в год сложилось, что все называют меня координатором. В том смысле, что ты обязан координировать каждодневную работу наших депутатов, налаживать их взаимодействие и отношения с другими фракциями, с руководством Думы и т. д. Вот я с моими товарищами и с аппаратом фракции это и стараюсь делать.

– У вас за спиной, включая Верховный Совет, шестнадцать лет депутатской деятельности. Большой срок! Что дали вам эти годы?

– Я уже сказал: всё это время учился, стараясь честно исполнять то дело, которое поручили мне мои товарищи, моя партия. Для меня, признаюсь, это повседневная, тяжелая и напряженная работа. Приходишь на работу не позднее половины девятого, и целый день, допоздна, – сотни вопросов, неотложных дел и проблем.

– И что в их череде вы считаете для себя самым главным?

– Чтобы голос фракции звучал каждый день на заседаниях Думы, чтобы наши товарищи были подпитаны для этого всем необходимым материалом, всей требующейся информацией. Спасибо за это и нашим газетам, в том числе «Правде». Она за последнее время очень заметно повысила свою информационную насыщенность и целеустремленную актуальность.

Надо нам добиваться еще большей гласности нашей работы. Мы прекрасно знаем, что задана жесточайшая цензура со стороны кремлевских деятелей. Задача – минимально допускать депутатов фракции КПРФ на телеэкран и на страницы газет. Если, скажем, вы посмотрите на государственном телеканале «Парламентский час», где должны быть все депутаты представлены, то увидите там сейчас сплошную «Единую Россию». Однако я рад, что, открывая каждый день широкий спектр газет, почти всегда нахожу какое-то выступление своего товарища по фракции. Либо ссыпку на выступления коммунистов в Думе.

– Значит, при всей цензуре замолчать коммунистов полностью невозможно?

– Невозможно.

– Еще бы! Писать, скажем, о проблемах науки – и не огласить мнения Жореса Алфёрова или Ивана Мельникова? Писать о сельском хозяйстве – и оставить без внимания, что думает на сей счёт Владимир Кашин? В нашей фракции все-таки авторитетнейшие специалисты!

– Говорят всегда очень убедительно и аргументированно. Говорят честно, душой и сердцем. А поскольку в СМИ далеко не все двери нам открыты, мы приняли решение, что будем чаше выезжать в регионы и выступать там. С отчетами о своей работе. Формируются группы по пять-семь человек, заранее расписывается график работы на местах. Люди собираются в клубах, театрах, школах, в других общественных местах.

Зачастую и здесь пытаются ставить палки в колёса – то замок в клубе поломался, то света вдруг нет и т. п. Но всё равно, должен отметить, не удаётся общение наших депутатов с народом полностью сорвать и запретить. Если не пускают в помещение, то где-нибудь на площадке перед клубом, на свежем воздухе идет разговор. Особенно интересуются люди нашей социально-экономической программой, нашими программами развития образования и здравоохранения.

– А какие у вас обязанности как у секретаря ЦК КПРФ?

– Организация взаимодействия депутатского корпуса. Налаживание информационной и организационной связи между депутатами местного самоуправления, законодательных собраний в краях, областях и республиках, а также в Государственной думе.

– Удаётся это?

– Тяжело, но в последнее время всё более заметен результат. Больше чем в 30 регионах удалось создать свои фракции в законодательных собраниях. Очень много депутатов смогли организовать на уровне местного самоуправления. Появились у нас уже региональные ассоциации депутатов-коммунистов. Это когда объединены депутаты региона и местного самоуправления. Есть хорошие примеры. Скажем, в Алтайском крае, в Волгоградской области, в Рязани…

Такое взаимодействие позволяет, с одной стороны, обмениваться опытом работы, а с другой – совместно вырабатывать предложения по тому или иному законодательному вопросу. Активнее включаются депутаты и в организацию массового протестного движения, что, разумеется, исключительно важно.

– Знаете, Сергей Николаевич, вы четвертый из членов Президиума ЦК, с которым я беседую для рубрики «Лица партии». На первые беседы пришли отклики. В основном – положительные, однако и замечания есть. Например: почему мало рассказываете о семье, о родовых корнях и вообще о личной жизни? Придется реагировать. Вы как попали в Дагестан?

– Да я там родился. В Хасавюрте.

– А родители?

– И они на Северном Кавказе, можно сказать, коренные. Предки отца переселились сюда где-то в конце XIX века, он хасавюртовец уже не в первом поколении. Мама из Краснодарского края. Она в 1946 году окончила педагогический институт и девчонкой по распределению приехала в Дагестан. Здесь познакомилась с отцом, который работал водителем на комбикормовом комбинате, и вышла замуж. Родился я.

– А кроме вас?

– У меня есть брат, на пять лет младше. Живет сейчас в Волгограде с семьей, работает на заводе. Моя жена окончила тот же политехнический институт, что и я, а по специальности – инженер-механик. Она работала у нас на заводе в конструкторском бюро. Познакомились еще в институте. Я отслужил в армии, вернулся, и мы поженились.

– В армии отслужили после института?

– Да, в Ракетных войсках.

– Как жену зовут?

– Наташа. Родилась у нас дочь Александра Сергеевна, которая окончила школу в Махачкале и Махачкалинскую медицинскую академию. Потом, уже в Москве, – ординатуру и аспирантуру. Специальность – отоларинголог. Сейчас она в декретном отпуске. У нее уже двое детей: старшему – три года, младшему – девять месяцев. Забавные такие люди, мои внуки, очень интересные. Я даже никогда не думал, что так сильно буду их любить.

– Жена сейчас не работает?

– Уже нет. Все-таки возраст. У нас есть еще сын. Ему 21 год, заканчивает Московскую медицинскую академию. Вот так уж получилось, что раньше в роду нашем медиков не было, а теперь сразу двое. По-моему, в выборе профессии дочь повлияла на своего брата. Но вижу, что учится с удовольствием.

– Ну а с Дагестаном вы связь не порываете?

– Это невозможно. Для меня Дагестан – родная земля. Там родные мне люди.

– Однако теперь всё чаще приходят оттуда нерадостные вести. Взрывы в Каспийске, стрельба в Хасавюрте, тревожные события в Махачкале и других местах… Что вы думаете обо всём этом?

– Советская власть много занималась Кавказом. Она занималась очень внимательно всеми национальными республиками. Мы с обоснованной гордостью говорили: Союз Советских Социалистических Республик!

Сейчас этого нет. И сегодня Кавказом не занимаются так, как, я считаю, необходимо это делать. Вот чем порождены многие и многие беды.

В том же Дагестане всегда был избыток трудоспособного населения. Но в советское время в горах строили филиалы современнейших заводов – например, радиотехнических, и приезжающие из Москвы просто ахали: «Как прекрасно!» Представьте себе, в высокогорном ауле – самое совершенное радиотехническое производство, где в белых халатах, в косыночках белых работают девушки с микросхемами. Это же был прорыв в новое состояние цивилизации!

– Сейчас этого не осталось?

– Ну что вы говорите! Конечно, нет. Вот я вам рассказывал про свой завод, откуда уходил на партийную работу. Там было более 14 тысяч человек. Сейчас работают около трех тысяч.

– То есть меньше почти в пять раз!

– В Дагестане очень сильно было развито машиностроительное производство. Завод «Дагдизель» и завод точной механики в том же Каспийске, завод имени Магомеда Гаджиева в Махачкале, сепараторный завод, Кизлярский электромеханический… Это всё крупнейшие предприятия, где были грамотные, толковые, высококвалифицированные кадры. Теперь же они оказались без работы!

А что это значит? Отец не может прокормить многодетную семью… И такое не только в городах – развалены колхозы, совхозы. Вот и поддаются некоторые на приманку различных эмиссаров, ведущих вербовку в бандитские формирования. Цель же понятна: оторвать Дагестан и весь Кавказ от России. Это в интересах Запада, которому мы не нужны как большая и мощная страна, а потребны лишь как сырьевая база…

– Каков в связи с этим ваш взгляд в будущее?

– Нас пытаются всеми силами еще больше разобщить и навязать нам совсем другой, чуждый нам образ жизни. Но должен сказать: несмотря ни на что, в том же Дагестане большинство людей и сегодня чувствуют себя советскими людьми. Хорошо помнят и высоко ценят то время, когда мы не делились на национальности, все составляли единый советский народ. С очень трогательным чувством вспоминают русских учительниц, тех юных девчонок, которые приезжали в дальние горные аулы учить детей аварцев, лезгин, кумыков, даргинцев… И ведь многие их ученики стали известными людьми не только в Дагестане, но и во всей нашей великой стране, даже в мире!

Сейчас дагестанцы проявили инициативу, чтобы поставить памятник русской учительнице. Значит, добрая память, чувства интернационализма и хорошего отношения друг к другу по-прежнему живы. Задача – таким образом построить наше общество и политику государства, дабы всё доброе, что мы имели в советское время, было не только восстановлено, а и существенно приумножено. Верю: хотя это и трудно, однако возможно. Ради этого и работает наша партия. Ради этого работаю я.

Борец в науке и политике

Борис Кашин

Борис Сергеевич Кашин – член Президиума ЦК КПРФ, доктор физико-математических наук, член-корреспондент Российской академии наук. Один из крупнейших математиков, выдающийся ученый!

У каждого человека есть своя математика жизненного пути. И чтобы понять человека, надо прежде всего вникнуть в основные движущие его жизнь формулы. Давайте попробуем разобраться, что вело и ведёт Бориса Сергеевича именно в том направлении, в котором он идет уже много лет, идет упорно, неуклонно, последовательно.

Добившись еще в юности значительных научных достижений, двадцатишестилетний Борис Кашин стал самым молодым доктором наук в СССР. В 2007 году, 5 мая, он отметил тридцатую годовщину своей работы в одном из прославленных коллективов Российской академии – Математическом институте имени В. А. Стеклова, который по праву называют мировым центром математической науки. И вот послушаем, что говорит о коллеге старейший академик РАН Сергей Михайлович Никольский, работающий вместе с ним в отделе теории функций:

– Борис Сергеевич Кашин – выдающийся математик, он известен во всем мире. На крупнейших международных конференциях и конгрессах его доклады не раз оказывались в центре внимания. Мне лично особенно импонируют его работы по теории приближения функций. Много очень серьезных результатов он получил там, где фигурируют выпуклые множества. Казалось бы, это всё абстрактные математические категории. Но то, что он сейчас делает, связано с дискретной математикой, которая, оказывается, очень нужна практически, то есть в прикладных работах. Например, при решении проблем сжатия информации при передаче её по каналам связи.

Можно добавить, что автор 65 научных работ Б. С. Кашин – профессор МГУ, что он подготовил немало докторов и кандидатов наук. Но когда я говорю о направлении жизни этого человека, то имею в виду не только его весомый вклад в математику.

Жизнь всегда шире нашей профессии, как бы ни были мы сосредоточены на ней. Жизнь ставит вопросы и выдвигает задачи, подчас вроде бы весьма далекие от чисто профессиональных твоих занятий, однако на эти вопросы тоже приходится отвечать, а задачи – решать. Вот тут, бывает, особенно и выясняется, какой ты на поверку не только профессионал, но и, скажем, гражданин своего Отечества.

В 1979 году, когда Борису Кашину не было и 28 лет, его избрали депутатом Верховного Совета СССР. Вопрос: как отнестись к этой общественной и государственной обязанности? Мог он отнестись формально – проходить свой депутатский срок со значком на груди и в ореоле положенного почета, не слишком утруждаясь, не очень вникая в какие-то новые и «посторонние» для себя дела?

Я знаю, что некоторые это могли. Но я понял: он – не мог. Органически не мог, по сути своего характера. Он стал депутатом по Октябрьскому избирательному округу Москвы, а это означало, что люди в районе, во всяком случае, немало людей, смотрели на него как на последнюю, высшую инстанцию при решении насущных жизненных проблем. Это были проблемы жилья. Это были конфликты на работе. Это были вопросы, связанные с дальнейшим развитием района.

Первый секретарь Октябрьского райкома КПСС Татьяна Петровна Архипова стала его наставницей в первых депутатских шагах. И как раз тогда он принял очень важное решение – о вступлении в партию.

Почему он это решение принял? Во-первых, коммунисты Октябрьского района, те, с которыми вплотную свела его жизнь, оказались настоящими коммунистами, и ему захотелось быть вместе с ними. Серьезнейшие испытания, ожидавшие нашу страну в недалеком будущем, утвердили его в правильности решения, и когда настал самый трудный для партии момент, он не отступил – вместе с истинными товарищами пошел в бой за спасение партии, ставшей неотъемлемой частью его жизни.

А во-вторых (об этом он сказал мне сразу и после еще к этому возвращался), было у него всегда ощущение, как он выразился, классовых корней. Пожалуй, слово «классовые» здесь следует понимать более расширительно – в смысле верности делу отцов, а для Бориса Сергеевича, я понял, очень важно, что его отец, крестьянский сын из подмосковной деревни Ивановка, ставший рабочим, во время войны героически проявил себя в разведке и в партию коммунистов вступил, защищая Советскую Родину.

Свой главный долг коммунист Борис Кашин видит сегодня тоже в борьбе за Родину.

Ученый, ставший самым молодым доктором наук в Советском Союзе и добившийся очень больших достижений в своей научной деятельности, был и остается коммунистом.

В беседе со мной он говорил так: «Я – советский человек, и советская эпоха – это мое время».

– Вы мне сказали, Борис Сергеевич, о ваших «классовых корнях» и о том жизненном опыте, который привел вас в 1980 году в ряды КПСС. Но десять лет спустя многие члены партии, в том числе и ваши знакомые, из неё вышли. Вы же, насколько я знаю, в эти критические годы отчаянно боролись за партию, а теперь – в руководстве КПРФ. Не могли бы с этой стороны как-то раскрыть для читателей вашу психологию и логику ваших действий?

– Попробую. Прежде всего надо сказать, что по сути своей я – советский человек. Советская эпоха – это поистине мое время, а Советская власть, та система, которая у нас существовала, – всё это было для меня совершенно естественной средой, в которой я счастливо жил и работал. И мне, честно говоря, очень жаль ребят, входящих в жизнь в нынешней мутной, грязной общественной среде, которая у нас за последние годы создана и искусственно поддерживается. Мутная она потому, что иная для этой власти нежелательна и даже недопустима. Такая власть только в таких условиях и может существовать. Прояснение обстановки для неё просто губительно.

– А как вы определили бы главную разницу в своих жизненных ощущениях тогда и сегодня?

– Главное, наверное, относится к чувству справедливости и несправедливости. Как многие, например, Александр Зиновьев, я считаю, что советский период был вершиной российской истории. Более того, я уверен: без новой попытки установить социальную справедливость у нас нет никакого будущего. Это и есть та главная задача для нашего общества, которую нам надо решить обязательно.

– Если бы все ученые думали об этом так же, как вы!

– Мне довелось общаться с плеядой ушедших ныне великих ученых, которые работали в нашем Математическом институте имени В. А. Стеклова. Начиная с основателя и многолетнего директора института академика Ивана Матвеевича Виноградова, дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, который в 1937 году решил знаменитую проблему Гольдбаха, высказанную ещё в 1742 году, – о том, что каждое нечётное число представимо в виде суммы трех простых. Так вот, он сам мне рассказывал, что толчком для этого послужила первомайская демонстрация.

– Каким образом?

– Весь коллектив института пошел на демонстрацию, а Иван Матвеевич по какой-то причине пойти не смог. И вот, когда колонны людей проходили мимо его дома (а жил он на улице Горького), услышал песню из рядов. Мне, рассказывал он, стало вдруг так грустно, что я один, в отрыве от всех, в этих замкнутых стенах квартиры оказался, – и невольно подумалось: а что я могу сделать для людей? В итоге он тут же сел и за несколько дней завершил то, о чем думал, видимо, очень долго.

– Если он сам вам рассказывал, значит, на него это произвело впечатление и осталось в нем где-то глубоко…

– Это не единичный случай. Суть в том, что все эти великие ученые, которые прекрасно знали себе цену – академики Колмогоров, Понтрягин, Виноградов и другие (основатели крупнейших школ!), – совершенно естественно воепринимали советскую систему. Они видели, что в обществе много способных, талантливых людей и эта система дает возможность им развиваться. Думаю, именно поэтому в большинстве своем ученые прекрасно приняли Советскую власть. Конечно, материальный фактор тоже имел значение…

– Но это же понятно: то положение, те условия, которые создавала Советская власть для ученых. Мне довелось немало беседовать с замечательным нашим писателем Виктором Сергеевичем Розовым. Он возмущался чудовищной пропастью, разделившей за последние годы богатых и бедных в нашей стране, но всегда говорил: «Я понимаю, когда в советское время проявлялась особая забота, скажем, об ученых. Это заслуженно. Это вознаграждение за творчество, за талант. А этим-то за что? За умение воровать?» Причем Виктор Сергеевич подчеркивал, что русскому человеку не богатство нужно, а достаток.

– Идея социализма, по-моему, наиболее значима стремлением к оптимальной организации жизни и своей справедливостью. В том числе при вознаграждении таланта. Выскажу, может быть, в чем-то спорную мысль. Если средний человек пробегает стометровку за 15 секунд, а рекордсмен мира – за 9, все-таки нет оснований слишком резко выделять одного от других, ставить одного над другими. А уж тем более давать возможность одному или нескольким (особо талантливым, что ли?) распоряжаться богатствами всей страны. Как это нынче получилось с кучкой олигархов.

При всех издержках социализма, который у нас был, он отражал то, к чему люди стремились всегда. Равенство возможностей. Коллективизм был реален. Уважение к труду и людям труда несомненно. Престиж творчества, включая научное творчество, очень высок. Люди жили этим, а сейчас многие фактически доживают. Сама научная среда, коллектив, где обсуждения шли широкие, где идеи возникали, – всё это сейчас умирает.

По-моему, никак нельзя такое принять и смириться с происходящим.

– К сегодняшнему положению науки и к её перспективам мы еще обратимся. Но сейчас хочу спросить вот о чем: как же сами ученые могли допустить этот развал? Да ведь мало того, что допустили, – участвовали в нем, активнейшим образом поддержали тех, кто вел к развалу и нашу науку, и всю страну. Неужели не понимали, какую угрозу несет Ельцин, ставший вдруг кумиром старших и младших научных сотрудников?

– Многие не понимали. Это были очень сложные времена, когда ситуация была крайне запутана, и её, разумеется, умышленно запутывали. Видя изнутри происходившее тогда в научных коллективах нашего района, да и во всем районе (ведь после депутатства в Верховном Совете страны я потом ещё два срока был депутатом Октябрьского райсовета), могу сказать, что большинство-то людей искренне хотели лучшего, но у них не было правильных ориентиров. У тех же, кто нависшую угрозу более или менее понимал и хотел с ней бороться – к таковым я отношу и себя самого, – не было опыта политической борьбы.

А против нас выступали, по западным программам, профессионалы. Мы не готовы были, надо прямо это признать, бороться с ними на должном уровне. Опыт приходил только в ходе борьбы, но, оказалось, уже поздно. Это серьезный урок нам, коммунистам, и на сегодня.

– В Октябрьском районе, вы говорили, был сильный райком, очень сильный первый секретарь Татьяна Петровна Архипова, и вместе с тем, насколько я помню, Ельцин там получил поддержку.

– Ну, Татьяны Петровны к тому времени в райкоме уже давно не было. Пришли другие люди, не такие убежденные и не такие мудрые. Кое-кто из них «перестроечной» фразеологией довольно скоро был сбит с толку, а другие перед Ельциным и главными его горлохватами просто робели. Как только появлялся он у нас в районе, на дискуссию против него посыпали обычно заворга райкома Владимира Романовича Родина, с которым мы тогда очень подружились и дружим до сих пор. Вот он перед Ельциным не терялся! Его «Голос Америки» даже назвал Лигачевым районного масштаба.

– А личный ваш опыт того периода каким был? И как проявили себя ученые вашего института?

– Несколько по-другому проявили, нежели в большинстве институтов Москвы. О многом говорит, например, такой факт: при выдвижении Сахарова в народные депутаты СССР он при тайном голосовании не набрал у нас и трети голосов. Между тем как в других институтах шел, что называется, на ура.

Если же говорить обо мне, то благодаря политическому опыту, который у меня все-таки накопился на депутатской работе, я уже в 1985 году стал понимать, что Горбачев клонит не туда, куда надо. А будучи по-прежнему депутатом районного Совета, нередко оказывался в эпицентре политических схваток.

Помню: январь 1989 года, собрание избирателей района в помещении Института стали. Проходило оно с шести часов вечера до часу ночи. Участвовали около тысячи человек. Мою кандидатуру выдвигал в народные депутаты СССР райком, и на этом собрании я произнес, может быть, самую лучшую свою речь. Такое у меня до сих пор впечатление. Сказал: когда я шел на это собрание, мой товарищ мне ехидно бросил: «Куда ты идешь? Ты же деятель периода застоя». А я ему ответил: «Лучше быть деятелем периода застоя, чем периода развала». И дальше развивал свою оценку ситуации.

Но переубедить людей было уже невозможно. Правда, больше половины голосов в тот вечер никто не набрал, и так называемым демократам не удалось провести своих кандидатов, что на общем фоне воспринималось как определенный успех. Однако вторым по числу голосов стал просто неадекватный человек, что окончательно показало мне состояние общества на тот момент. Людям хотелось чего-то нового и кого-то нового. Пусть хоть кого угодно, лишь бы новое лицо…

– Да, такое желание сыграло тогда в целом роковую роль.

– Я считаю эту проблему – знание того, чего хочет общество, – очень важной для нашей партии и сейчас. Мы должны постоянно, внимательно и, конечно, объективно, без самообольщения, настроение в обществе изучать.

– Но важно и другое – есть ли возможность на это настроение влиять. Трудно, скажем, пересилить телевидение, если нас туда фактически не пускают.

– Это верно. Это особый и большой разговор. За выход на телеэкран нам ещё предстоит бороться и бороться. Вон во время кампании перед выборами в Мосгордуму появилась возможность нашим кандидатам выступить в теледебатах на канале ТВЦ – и сумели всё же помочь многим правильно сориентироваться.

– Может, потому и руководство этого телеканала потом сменили?

– Не исключаю. Нас на телевидение не пускают потому, что боятся. Но замечу: возможности власти не безграничны. В принципе, понимание в обществе, что дела плохи, уже есть. Проблема в том, что многие пока не верят в возможность нашей партии взять власть и реализовать их желания. Что ж, вот в этом мы должны людей убедить.

На сегодня основной национальный проект в моем представлении должен быть такой: избавить страну от этой присосавшейся к власти команды, которая уже достаточно продемонстрировала, что она собой представляет. Вижу тут и личную свою задачу тоже.

– Вы сказали: вижу личную задачу. Но она осуществима, наверное, лишь в рядах партии. Что значит партия для вас?

– Очень много. Даже когда КПСС была по существу разгромлена, я твердо знал: партия коммунистов непременно возродится! Потому что в народе оставались живы её идеи. Вы помните, какая мощная была демонстрация 7 ноября 1991 года? Запомнился мне Геннадий Андреевич Зюганов на той демонстрации. Как он стоял посреди Красной площади и очень внимательно смотрел на проходивших вокруг него в колоннах людей. Будто впитывал эту народную энергию и волю.

А потом мы с моим другом Владимиром Родиным и другими товарищами взялись восстанавливать нашу районную парторганизацию. Ещё КПРФ официально не было, а у нас 15 сентября 1992 года уже состоялось собрание коммунистов района. Пришло на него более трехсот человек. И в результате мы официально зарегистрировали нашу организацию коммунистов, даже добились себе помещения в здании Октябрьского райсовета. Конечно, в 1993-м нас первых опять начали громить, но и снова до конца уничтожить не получилось.

– А где вы сами были во время октябрьских событий 1993-го?

– В Останкине. Не за теми вождями пришлось тогда идти, но это другая тема…

– Попытки уничтожить нашу партию не кончились. Наглядный пример – недавняя семигинско-потаповская диверсия. Ведь был момент, когда всё висело буквально на волоске. И я помню ваши страстные статьи в «Правде», «Советской России», «Правде России», где вы отстаивали единство партии, принципиальную идейную линию, давали убедительный отпор «пятой колонне». Помню и пленум Московского горкома в январе 2004 года, где обсуждались итоги очень трудного XIV пленума ЦК и ещё более трудного второго этапа IX внеочередного съезда партии. Мы с вами на том пленуме горкома сидели рядом, и я видел, что действовали вы, представляя ЦК КПРФ, как настоящий боец. Прямо скажу, мало были похожи на олимпийски спокойного академического ученого, какими их обычно изображают.

– Да, уж тут было не до олимпийского спокойствия. «Сезон политического бандитизма» – так назвал я тогда одну из своих статей в «Правде», и этому бандитизму надо было решительно, активно противостоять.

Семигина я узнал, работая в Координационном совете НПСР. Уже там пришлось очень серьезно выяснять с ним отношения. А 6 марта 2003 года на пленуме ЦК меня избрали членом Президиума Центрального Комитета, и это ещё больше повысило мою ответственность за сохранение партии, её идейного и организационного единства.

– Хочу остановиться как раз на вашей работе в Президиуме ЦК и вообще на его деятельности как коллективного органа. Одно из обвинений семигинско-потаповских фракционеров в адрес руководства партии состояло в том, что никакой коллективности руководства на самом деле нет, что Зюганов «приватизировал» партию, всё решает единолично и т. п. Что можете сказать на сей счет?

– К реальности это отношения не имеет. Если говорить о Президиуме ЦК, где я уже три года, то у нас в ходе обсуждения того или иного вопроса нередко возникают разногласия, происходит острая дискуссия, и мнение коллективное складывается из сопоставления разных мнений и точек зрения.

– А если не складывается?

– Тогда переносим принятие решения на другой раз. Идет дополнительная работа по изучению проблемы.

– Значит, вы не считаете, что Зюганов «давит» и навязывает своё, игнорируя товарищей?

– Нет, конечно. На пленумах Центрального Комитета вы и сами имеете возможность его стиль наблюдать. Президиум тоже работает как подлинно коллегиальный орган.

– А могли бы привести пример своего личного вклада в работу Президиума? Какой-то факт, когда ваше предложение было принято, реализовано и в результате у вас осталось чувство удовлетворения…

– Ну, например, по моему предложению Президиум принял в сентябре 2003 года важное, как я считаю, постановление «Об основных принципах отношений КПРФ с союзниками и попутчиками». Продиктована была эта моя идея уроками, полученными в НПСР. Горькими уроками, которые дорого нам обошлись. Потому идею Президиум поддержал. А затем мы с Валентином Степановичем Романовым работали над проектом постановления, в него вносились уточнения, изменения, дополнения. В итоге этот документ, на мой взгляд, сыграл свою роль в преодолении кризиса, который изо всех сил старались создать для нашей партии её противники.

– А теперь о том, как видится вам сегодня состояние науки в нашей стране и её будущее.

– Если сказать в общем, то состояние сверхплачевное, и это, по-моему, всем известно. Конкретно могу проиллюстрировать кое-что опять на примере моего Октябрьского района – района науки. Здесь президиум Академии наук, десятки академических институтов, но, кроме того, была мощная прикладная наука. Например, в области станкостроения. Здесь находился ЭНИМС – Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков. Он разрабатывал станки, которые потом внедрялись в производство на знаменитых станкостроительных заводах «Красный пролетарий» и имени Серго Орджоникидзе, находившихся здесь же. То есть в Октябрьском районе существовала в комплексе вся система – от науки отраслевой до производства. Замечу: очень конкурентоспособного производства!

А что мы видим сейчас? На месте завода имени Серго Орджоникидзе – торговый центр. Завод «Красный пролетарий» тоже прекратил свое существование на этой территории.

– И что на его месте?

– Какой-то бизнес-центр… Ну и, конечно, наука стала не нужна. Институт приватизировали, и он деградировал. Оставался еще какое-то время завод «Станкоконструкция», который был базовым при институте, но теперь прикрывают и его. Наш депутат-коммунист в Московской городской думе Сергей Никитин обратился по этому поводу с запросом к Лужкову. Однако боюсь, что уже поздно. Вот были бы коммунисты раньше в Мосгордуме и было бы их большинство – может, удалось бы спасти отрасль, где во многом мы лидировали.

К сожалению, таких примеров, как я привел, – десятки.

– Хорошо, что хоть Академия наук пока сохранилась…

– Но переживает очень тяжелое время. И вынуждена постоянно ощущать над собой секиру опасных «инициатив» правительства.

Главное, на мой взгляд, состоит в том, что власть не способна (да и не хочет!) поставить масштабные задачи перед Академией, и наука для этой власти – просто обуза. Не случайно же такое финансирование, при котором все расходы на науку скукожились у нас до 0,3 процента валового внутреннего продукта, тогда как в европейских странах ниже двух процентов эти расходы не бывают.

Вот буквально сегодня слышу по телевизору, что в Германии правительство выделяет еще 6 миллиардов евро на высокие технологии. Дополнительно! Стало быть, там находят задачи для науки – при капитализме, но находят. А у нас никаких задач нет.

– Дожили, что называется.

– Я думаю, только общественное мнение не позволяет нынешней власти сразу, в одночасье, угробить всю нашу науку, которая ей, власти, абсолютно не нужна. Ну и умирает наука медленной смертью, потому что нет ни финансирования, ни реальных запросов.

– Можно в каких-то цифрах это показать?

– По-моему, самые показательные цифры – это возраст ученых. В Академии средний возраст доктора наук – почти 62 года, кандидата – более 50. Возьмем в нашем институте хотя бы отдел, где я работаю. Из десяти человек только один моложе меня, а мне 54 года. Средний возраст научных сотрудников – около 70 лет. И если они уйдут, им нет замены. Авторитет российской науки держится сейчас на пенсионерах.

– Молодежь в науку не идет?

– Идет очень мало. Это не престижно, не оплачиваемо, бесперспективно – вот как молодые смотрят. Да оно и понятно. Когда я за рубежом говорю, что у нас зарплата профессора вдвое меньше, чем средняя по Москве, там не верят. Но это же факт!

Вот я сейчас возглавляю общественное движение «За возрождение отечественной науки»…

– Нельзя ли конкретизировать задачи этого движения?

– Основная задача – вернуть науке её авторитет. А для начала – выработать чёткие предложения.

– Власти?

– Скорее, обществу. Потому что от нынешней власти, как я уже сказал, ничего хорошего ждать не приходится. Это люди, поставленные для того, чтобы играть роль декорации, прикрывающей дальнейшее разрушение. Если раньше они, тот же министр Фурсенко, действовали более откровенно, то теперь вынуждены менять риторику. Ведь люди смотрят и думают: что же происходит? Наука во всем мире нужна, востребована, а у нас… Вот сверху и пускают в ход показушную фразеологию, создавая видимость, будто о чем-то заботятся и что-то хотят делать.

– Обещают зарплату ученым повысить…

– Даже если в какой-то степени выполнят обещание, этого недостаточно. Советский и зарубежный опыт говорят о необходимости зафиксировать на государственном уровне высокий статус ученого, как минимум, приравняв его к статусу государственного чиновника высокого ранга. Обеспечить ученым постоянную занятость, определенную независимость от администрации, достойную пенсию. Создать государственный орган с широкими полномочиями, отвечающий за формирование и реализацию приоритетных проектов, основанных на достижениях науки. Этот орган должен распоряжаться «бюджетом развития», ставить задачи перед руководством РАН и других академий, непосредственно взаимодействовать с научно-исследовательскими институтами.

– Борис Сергеевич, при том огромном объеме партийных, общественных дел, которыми вы в последние годы заняты, остается ли время для собственной научной работы? Как всё это совмещаете?

– Конечно, совмещать нелегко, но так интереснее. Стараюсь создавать себе какие-то периоды, когда сосредоточиваюсь на проблемах научных. Например, была у меня не так давно двухмесячная командировка, и там удалось решить задачу, поставленную почти шестьдесят лет назад.

Или ещё. Занялся финансовой математикой, то есть решил разобраться, что такое рынок с точки зрения математики. Это не совсем мой профиль – больше относится к теории вероятностей, а я в основном занимаюсь математическим анализом, геометрией. Но привлек известных ученых, и они сильно продвинулись в этой области – можно сказать, вышли на передовые мировые позиции.

Однако попытки предложить власти результаты нашей работы успеха не имели. Хотя результаты эти могли бы принести немалую пользу обществу. Скажем, пенсионная реформа приходит у нас фактически к банкротству. Между тем расчётом пенсионных схем занимаются во всем мире специалисты-математики. Мы таких специалистов подготовили. К сожалению, многие из них уже уехали за границу. По нашей просьбе еще десять лет назад президент Академии наук Ю. С. Осипов обратился в правительство. Никакого эффекта! Почему? Да потому, что не нужен им объективный анализ, не нужны независимые эксперты.

Если проблемы накапливаются, они, то есть власть, объявляют дефолт, как в 1998 году, да ещё на этом и зарабатывают. Всё говорит о том, что в государстве нашем не обойтись косметическими поправками – нужно менять систему.

У него сибирская закалка

Сергей Левченко

Среди руководства Коммунистической партии – членов Президиума ЦК КПРФ, особый интерес у читателей может вызвать лидер, который много лет возглавляет Иркутский обком партии – Левченко Сергей Георгиевич.

«Я сибиряк…» – вот самое первое, что сказал он мне, когда попросил его рассказать о своей жизни. И даже в интонации, с которой это было произнесено, послышалось нечто гораздо большее, нежели просто биографический факт.

Действительно, предки Сергея Левченко еще в начале прошлого века переселились с Украины в Сибирь, и родился он в 1953 году в Новосибирске. Но важно еще, насколько глубоко потом врос он в этот просторный, могучий русский край и, соответственно, насколько Сибирь в него вросла и его сформировала. А взаимопроникновение это, как я понял, оказалось очень сильным.

После всего, что узнал о нем – и от него самого, и от других, – у меня создалось такое впечатление: пожалуй, нигде, кроме как в Сибири, не сложился бы этот характер. И, с другой стороны, не представляю, смог ли бы он жить и работать где-то в других местах, пусть даже самых прекрасных. Мне ясно, что для него прекраснее и дороже мест на земле не существует.

Органически соединились в нем родной край и выбранная профессия. Человек какой специальности стал олицетворением Сибири в 60-70-е советские годы? Конечно, строитель! И вот как вышло в жизни у Левченко. Окончив школу в Новосибирске, здесь же поступил в строительный институт. Когда настал срок распределения на работу, выбрал Красноярск: там разворачивались самые крупные стройки. Мастером, прорабом, начальником участка на ударной комсомольской возводил с товарищами Красноярский алюминиевый завод.

А через пять лет происходит в его биографии событие, можно сказать, знаменательное: двадцатисемилетнего инженера главк назначает генеральным директором крупнейшего строительно-монтажного управления – в городе Ангарске Иркутской области. О том, что оно и в самом деле крупнейшее, говорило хотя бы слово «внекатегорийное», которым характеризовалось. Это значит – по масштабу работ выше первой, то есть официально высшей, категории!

– Но ведь у вас, наверное, если говорить о масштабе, он и в Красноярске был будь здоров? – спросил я Сергея Георгиевича.

– Это верно. Кроме корпусов электролиза на алюминиевом, мой участок начинал и огромный экскаваторный завод, строил и металлургический, и ряд других предприятий. Мы занимались монтажом металлоконструкций и особо сложных конструкций из железобетона. Ну а управление, которым мне предстояло руководить, вело строительство не только по всей территории Иркутской области, но и далеко за ее пределами – в Алма-Ате и Новокузнецке, Липецке и Хабаровске…

Этот груз он отважно примет в свои 27, став самым молодым руководителем такого уровня среди крупнейших предприятий Минмонтажспецстроя. Но и оказанное ему доверие, сами понимаете, не было случайным. Так же, как спустя еще пять лет, когда ему предложат возглавить Советскую власть в крупнейшем (опять крупнейшем!) районе Ангарска – стать председателем Юго-Западного райисполкома. Через два года, в 1989-м он – второй секретарь Ангарского горкома партии, а в начале 1990-го, в очень трудный для страны и партии момент, Сергей Левченко заменит внезапно ушедшего из жизни первого секретаря горкома Виктора Константиновича Худошина, который был заботливым его наставником на советской и партийной работе.

Партийная работа отныне и надолго, до сего дня, станет призванием «технаря» Левченко. Почему? Что заставляет человека, вполне и даже блистательно состоявшегося в первой своей профессии, не отринутого ею, а, наоборот, всё время призываемого, предпочесть гораздо более сложный и менее престижный в нынешних условиях (да к тому же неизмеримо менее денежный!) пост? Ведь с августа 1991-го ему придётся буквально в осаде отстаивать свой горком, биться за воссоздание запрещённой партии, а потом, будучи избранным в феврале 1993-го первым секретарём Иркутского обкома КПРФ, восстанавливать областную партийную организацию… Зададимся вопросом, чем же крепятся стойкость и мужество коммуниста, который, преодолевая все испытания, не сдаётся, не предаёт, не отступает?

– Насколько я знаю, Сергей Георгиевич, вы и ваши товарищи по Ангарской городской парторганизации ни в августе 1991-го, ни позже не сдали свой горком. Как всё это происходило?

– После указа Ельцина о запрете партии я собрал актив, и мы единогласно решили, что это вопиющая несправедливость по отношению к абсолютному большинству членов КПСС. Я же знал этих людей в своем городе! Честных тружеников, которые действительно во многом были примером для всех остальных. Ну а поскольку я первый секретарь и ответственности за городскую парторганизацию с меня никто не снимал, вопрос перед коммунистами поставил прямо: что будем делать?

Решение опять-таки было единогласное: горком не сдадим! Замотали цепями двери, установили круглосуточное дежурство внутри здания…

– Это было 22–23 августа?

– Да, в те дни… Были попытки штурма. Травили собаками. Звонили и угрожали.

Но и огромное количество звонков в нашу поддержку! Люди предлагали свою помощь: «Только скажите – мы придём и вас защитим». Я отвечал, что пока такой необходимости нет, что мы постараемся справиться сами.

– Между тем по всей стране в это время развернулась настоящая вакханалия в отношении партийных комитетов. Начиная с ЦК. Захватывали здания, забирали партийные документы и партийное имущество, а людей просто выбрасывали. Как же вы-то держались?

– Наверное, все-таки была в городе атмосфера большого уважения к горкому и его руководителям. Кучка так называемых демократов не могла ничего против этого поделать.

– Но милиция же, новая власть…

– А я заметил, что и милиция не очень старалась. Знали ведь они меня не один год. Знали и других в горкоме. Тоже уважали, наверное.

– И каковы были дальнейшие ваши действия?

– Стал обращаться с исковыми заявлениями в судебные инстанции. Вплоть до Верховного суда, куда дошел летом 1992-го.

– А здание горкома и в это время оставалось за вами?

– Да, по-прежнему.

– Расскажите, пожалуйста, кто был тогда вместе с вами, рядом с вами. Не один же вы продолжали борьбу?

– Что вы! Я считаю, нашему городу очень повезло. Рабочий город. Здесь быстро разбираются, кто есть кто, и судят здесь о каждом не по красивым словам, а по делам. В горкоме, в бюро горкома люди подобрались очень достойные и надёжные. В основном. Я вам скажу: абсолютное большинство членов того бюро и сегодня активно работает в партии.

– То есть не ошиблись в свое время, принимая их в члены КПСС?

– Не ошиблись. Первый секретарь Ангарского горкома КПРФ сегодня – это бывший заворг Бурцев Юрий Владимирович. Еще один секретарь горкома, Вера Егоровна Стенькина, и тогда была секретарём. Короче, действительно, большинство прежнего актива остаётся в партийном строю до сих пор.

– Спрашиваю об этом не столько в историческом плане, сколько в сугубо современном. Из прошлого надо извлекать уроки для сегодняшнего и завтрашнего дня. А за фактами, о которых мы сейчас говорим, – тема убеждённости коммуниста. Глубокой идейной убеждённости, которая диктует поведение в самых трудных ситуациях и не позволяет предать дело, которому служишь. Ведь служение это – не за деньги, не за выгодное местечко. Или, как говорится, не за страх, а за совесть. В нынешних условиях, когда молодёжь в массе своей становится всё более прагматичной и когда вдруг даже среди тех, от кого не ожидаешь, возникают иногда мотивы некоей карьерной или материальной заинтересованности (например, во что бы то ни стало попасть в выборный список и т. п.), чаще надо вспоминать и говорить о примерах иного рода. О бескорыстии, самоотверженности, о стремлении отстаивать справедливость для всех, а не какой-то личный свой интерес. Вы согласны со мной?

– Разумеется, это очень важно! И поскольку верно говорят, что человек проверяется в беде, мы все в пору запрета партии, да и потом, когда она возрождалась, проходили такую проверку. Знаем, что выстояли не все. Однако партия живёт, действует, и это – благодаря людям, которые не изменили.

– Как возрождение происходило у вас?

– Необходимость организации была очевидна. Мы искали пути такой организации в условиях запрета Компартии. Делегацией из шести человек ездили в Москву и Ленинград, чтобы установить какие-то связи. Затем я снова собрал наш актив в ДК «Строитель» и предложил, коли мы запрещены, принять участие в создании отделения Социалистической партии трудящихся. Оговорившись: как только добьемся отмены запрета, я первым вернусь в свою партию.

Меня поддержали больше трехсот человек, находившихся в зале. Послали на съезд СПТ в Москву. В результате я возглавил областное отделение этой партии: ноябрь 1991-го. Одновременно мы создали у себя отделение общественной организации «В защиту прав коммунистов», и мне тоже поручили им руководить.

– А жили-то вы на что?

– Хороший вопрос. Полгода жил на заработанное раньше. Ничем другим, кроме всех этих неотложных партийных забот, заниматься не мог. А затем пришла делегация с места прежней моей работы – попросили вернуться.

– Генеральным директором строительно-монтажного управления?

– Да, тогда оно еще называлось, как и прежде, – управление «Стальконструкция». Принял я товарищей в здании горкома, который мы удерживали за собой. Представители коллектива говорили о трудностях, о том, что дела стали ухудшаться и что желательно мое возвращение. А я ответил: пусть свое слово скажет весь коллектив. И на общем собрании проголосовали за меня.

Я вернулся. Стал работать. Но партийные дела не оставлял. А когда летом 1992-го надо было ехать на Конституционный суд в качестве свидетеля от Иркутской области, взял на два месяца отпуск без содержания. Вместе со мной полетела еще Светлана Александровна Перфильева, тоже работавшая к тому времени в Соцпартии, а до этого – первым секретарём Нижнеилимского райкома КПСС. Вот вдвоём мы и представляли иркутских коммунистов на том суде. Сказать было что!

Когда же где-то осенью нам позвонили товарищи из Москвы и сообщили, что прогнозируется положительное решение по вопросу отмены большинства пунктов ельцинских указов о запрете Компартии, радости коммунистов в Ангарске и других районах области не было предела. Начался новый период большой работы по собиранию областной парторганизации. Под девизом: каждый, кто честен, будь с нами вместе!

Создали оргкомитет областной. Меня выбрали председателем. Затем в два этапа – областная партконференция. Сперва избрали делегатов на объединительно-восстановительный съезд в Москву. А когда мы вернулись, прошёл уже восстановительный этап нашей конференции. Это было 13 февраля 1993 года.

– Именно тогда вас избрали первым секретарём обкома?

– Тогда.

– И с тех пор вы бессменно у руля областной парторганизации?

– Хотя звучит слишком красиво, но можно и так сказать.

– Вы были на партийной работе и раньше. Но ведь начинать заново пришлось в совершенно иных условиях. Так вот, если взглянуть на пройденный путь из сегодняшнего дня, какие этапы выделите?

– Про условия вы верно сказали: они для нас абсолютно иные. Была партия правящая – теперь оппозиционная, находящаяся уже столько лет в труднейшем противостоянии власти.

А если об этапах… Прежде всего, как я уже говорил, нам надо было восстановить партийные организации на местах. За год удалось это сделать во всех городах и районах. Потом продолжили работу в более мелких посёлках, в сёлах и деревнях.

Вместе с тем мы понимали: нужна трибуна для расширения нашего влияния. И в 1994 году я пошёл на выборы в областное Законодательное собрание, стал его депутатом. А на выборах в Госдуму в следующем году нашим кандидатом и затем депутатом становится секретарь обкома Вера Семёновна Савчук.

– Но вы тоже ведь были депутатом Госдумы?

– Позже, с 1999-го по 2003-й. А тогда необходимо было сосредоточиться на восстановлении и укреплении парторганизаций. Да и в Законодательном собрании области кое-что из начатого не хотелось бросать на середине.

– Что именно?

– Например, к тому времени я выступил с инициативой провести обсуждение путей развития производительных сил Иркутской области с учетом предложений различных политических партий. Помните, в советское время раз в пять лет проводились научно-практические конференции в регионах, посвященные дальнейшим перспективам их развития? Очень серьезные, с участием представителей разных министерств, ведомств, институтов, советских и партийных органов. Затем их рекомендации обобщались и учитывались Госпланом. И хотя Госплана сейчас, к сожалению, нет, аналогичный разговор мне представился полезным и в нынешних условиях.

– Ваше предложение было принято?

– Удалось доказать, что стоит такую конференцию провести. Я выступил с докладом, в котором изложил наше видение, а первый заместитель тогдашнего губернатора Ножикова сделал свой доклад. Затем, после обсуждения (собралось более трехсот человек!), создали группу по выработке рекомендаций.

И вот тут хочу отметить одно интересное обстоятельство. Как только мы начинали обсуждать какие-то сугубо практические вопросы – что называется, от земли, – весь «демократический флёр» со многих из наших оппонентов сразу спадал. И оставалась суть дела! В итоге абсолютное большинство наших предложений, которые я озвучил в докладе, прошло и было включено в эти рекомендации.

– Стало быть, с точки зрения дела хорошие были предложения?

– Получается так.

– Но сформулировать и зафиксировать дельные рекомендации – это одно, а реализовать – уже другое?

– Конечно. Областная власть, даже видя разумность и целесообразность наших предложений, в главном продолжала выполнять то, что спускалось сверху: приватизация, фермеризация, либерализация…

– Так не напрасными ли оказались ваши усилия?

– Нет! Обратите внимание на факт, о котором я сейчас скажу. Большинство той группы по выработке рекомендаций (а формировалась она в основном администрацией) в конце концов стали или коммунистами, или нашими сторонниками. Это очень уважаемые ученые, доктора и кандидаты наук, много среди них молодых. И теперь уже больше десяти лет они участвуют в разработке наших предвыборных программ, в анализе и оценке действий власти.

– Значит, поняли правильность вашей позиции?

– Думаю, да. Подготовлен и был выпущен брошюрой обстоятельный социально-экономический анализ результатов деятельности власти в нашей области за последнее пятилетие. Сейчас, к концу года, выпустим книгу о результатах этой деятельности за весь «демократический» период. Своего рода «Белую книгу».

– Каковы же эти результаты, Сергей Георгиевич?

– Печальные. Приведу несколько фактов. Вот Ангарский нефтехимический комбинат – половина работников была выброшена на улицу: из 30 тысяч человек осталось 15 тысяч. Перерабатывали 23,5 миллиона тонн нефти в год, а теперь с трудом набирают 8 миллионов. То есть осталась всего треть производства.

Ангарская швейная фабрика, где было полторы тысячи работников, в основном женщины, остановлена. В Иркутске эффективно работали станкостроительный завод, завод имени Куйбышева, заводы радиоприемников, карданных валов, «Радиан», «Эталон». Сейчас на их месте либо рынки, либо осталось около 10 процентов от того, что было в советское время. Несколько сотен предприятий области полностью прекратили свое существование.

В строительном комплексе работали более 200 тысяч человек, а осталось меньше четверти – 50 тысяч. И вот что происходит со строительством жилья. В 1990 году было сдано в эксплуатацию миллион 150 тысяч квадратных метров. А в этом году планируют сдать порядка 300 тысяч. Представляете разницу? Доходило же два-три года назад до 150–200 тысяч! Это практически десятая часть от показателей последнего советского года. Такое резкое сокращение строительства привело к бешеному росту цен на жилье.

– Ну а каково положение в сельском хозяйстве?

– В сравнении с тем же 1990 годом половина пахотной земли не засевается. Только 15 процентов оставшихся хозяйств сводят концы с концами, остальные – убыточные.

– Вы сравниваете нынешние цифры с показателями 1990 года, и везде – упадок?

– Очень большой. Разительный! Даже официальная статистика признаёт, что сегодняшний объём промышленного производства – менее 70 процентов от объёма производства 1990-го. Власти вынуждены признавать, что скрытая и явная безработица по области находится на уровне 12 процентов. Вот к чему пришли.

– Вы дважды боролись за пост губернатора. Что намерены были сделать для улучшения положения в регионе?

– Знаете, я часто отвечал на этот вопрос – и в 1997 году, когда первый раз участвовал в выборах главы областной администрации, и в 2001-м. Конечно, социально-экономический и политический курс власти надо менять для всей страны. Но меня больше всего поражает, что мы теперь – и область в целом, и каждый конкретный город, район, поселок – не имеем программы развития. Вот я работал руководителем Ангарска. До этого руководил здесь городским районом. В Ангарске было сосредоточено более 30 процентов областных объемов промышленного производства. То количество жилья, которое мы строили в год, сопоставимо с сегодняшним строительством жилья на всей территории Иркутской области. И я как руководитель района или города был бы в странном положении, если бы не знал, куда движется управляемая мной территория, каких показателей и каким образом мы стремимся достичь.

Причем дело было поставлено так, чтобы все это знали, чтобы над этими задачами работала вся территория.

– Да возможно ли то, о чем вы говорите, в условиях капиталистического разобщения?

– Я понимаю, в чем причины. Но вот одна из них: за конкретные планы так или иначе надо ведь отвечать. То есть если составишь конкретную программу, тебя через некоторое время люди будут спрашивать: а где эта конкретика, где запланированные дела? Поэтому можно говорить на областном уровне о повышении внутреннего спроса, о валовом региональном продукте и о многих других, достаточно сложных для понимания большинства населения, показателях. Чтобы потом не моргая смотреть людям в глаза и говорить: да, мы что-то там повысили или чего-то там добились.

Например, когда работал первый созыв Законодательного собрания, заместитель главы администрации области, выступая перед нами, оценивал положение дел в сельском хозяйстве числом фермеров. Он говорил так: вот в прошлом году у нас было 500 фермеров, а сейчас их 1400. То есть положение вон насколько стало лучше. Но как это число сказалось на результатах в сельском хозяйстве – об этом молчок. А ведь результаты не улучшились. Да и фермеров тех, как потом выяснялось, давно уже нет.

А нужна именно реальная и конкретная программа, скоординированная с районами, городами и поселками. Чтобы от поселка до областного центра конкретно знали свои задачи. И обсуждали не социально-экономическое положение вообще, а как выполняется план развития. Это, я думаю, дало бы определенный психологический настрой.

И еще. Учитывая, что я строитель, занялся бы созданием базы для дешевого жилья. Потому что никакой строитель в отдельности в сегодняшней ситуации без власти не создаст крупные комплексы строительной индустрии, крупнопанельного домостроения и многое другое. Так что, если власть этого не организует, никогда дешевого жилья у нас не будет. Ведь мы кирпич везем из Красноярского края, многие материалы – из Китайской Народной Республики. Какие расстояния и какие тарифы на перевозку!

– На выборах губернатора вы оба раза были вторым, причем в 2001 году действующий глава областной администрации обошел вас во втором туре меньше чем на два процента. Вы поверили в это?

– Разумеется, нет. В большинстве городов, где подсчет голосов завершается раньше, чем в сельской местности, я всюду выиграл с большим перевесом. Например, в Иркутске у меня был 51 процент голосов, а у Говорина – 39. В Братске, где два района, я набрал, соответственно, 61 и 63 процента, а он – порядка 30. А в Бодайбинском районе, где находятся знаменитые Ленские прииски, у меня оказалось более 70 процентов.

– И что же потом?

– Как обычно бывает ныне в подобных ситуациях. В 3 часа выключили свет, а когда в 8 стали новые результаты обнародовать, Говорин был уже впереди. Опережение, в самом деле, мизерное, но и оно было сфальсифицировано. Много тысяч подписей в изученных нами списках избирателей, особенно там, где результаты шли после 3 часов, оказались сделанными одним почерком и одной ручкой. Мы обошли и объехали этих людей – и подтвердилось, что на выборы они не ходили, о своем «голосовании» ни сном ни духом не знают.

Все эти материалы представили в суд. Однако вы знаете, как суды сегодня работают…

– Да, не хочет власть пускать коммунистов в управление страной и регионами. Создаётся впечатление, что чуть ли не все умелые люди – только в «Единой России».

– Если по каким-нибудь докладам и телевыступлениям судить, то так оно и есть. Ну а если по делам – совсем иная картина. Например, я скажу вам, кто сегодня лучший хозяйственный руководитель в Иркутской области. Это, несомненно, наш товарищ по партии Илья Алексеевич Сумароков. Свинокомплекс, которым он руководит, дает 90 процентов свинины, производимой во всей области. У него одного под 100 тысяч голов свиней, а во всех остальных хозяйствах, вместе взятых, не набирается и 12 тысяч. И то по подсчетам нынешней статистики.

– А в органы местного самоуправления сколько прошло человек, выдвинутых нашей партией?

– Хотя мы эту «административную реформу» резко критикуем (и есть за что!), но в выборах участие приняли. Прошло наших 270 человек. Четверо нас сегодня в областном Законодательном собрании. Мы создали ассоциацию депутатов всех уровней под названием «Товарищ». Благодаря этой депутатской вертикали больше стало скоординированности действий.

Иногда приходится слышать: а что, мол, коммунисты могут при таком жёстком отношении со стороны власти? Конечно, в других условиях могли бы гораздо больше. Но за это надо бороться. Без борьбы, замечу, не бывает победы.

– Что относите к своим победам за последнее время?

– Добились постоянного рассмотрения областной властью 122-го закона о монетизации. Вносились поправки в него, выделялись дополнительные деньги. И до сих пор еще это не закончено.

Вообще протестное движение у нас набирает всё большую силу. Верно говорят, что сибиряк медленно запрягает, зато быстро едет. Создали областной штаб протестных действий. Сегодняшняя власть на каждом шагу преподносит такие проблемы, что решить их можно только протестным путём. Широко известна длительная борьба коллектива Бирюсинского гидролизного завода – при активном участии коммунистов. Вот и Байкал пришлось защищать.

– На VII пленуме ЦК КПРФ остро был поставлен вопрос о необходимости пополнения нашей партии свежими молодыми силами. Как вы смотрите на эту проблему?

– Важнейшая она, что и говорить. Задачу десятипроцентного роста в этом году, я думаю, выполним. Хотя есть тут грани, о которых стоило бы особо сказать.

– Какие?

– Важно ведь не только количество, но и качество. В партию мы должны принимать лишь тех, в ком абсолютно уверены. Вот почему больше внимания стали уделять работе с нашими сторонниками, которых помог выявить Народный референдум.

И еще. Раньше человек шел в партию каким путем? Пионер, комсомолец, а потом уже коммунист. Воспитывался и рос на этом пути! Считаем, сегодня нам надо такую подготовку активнее восстанавливать.

– А что делаете для этого?

– У нас в области уже четыре с половиной тысячи пионеров. Шестой год работают пионерские лагеря, где побывало больше тысячи ребят. Соревнуются за право поехать в лагерь.

В этом году в июле действовала Байкальская школа комсомольского актива. На берегу Байкала, где особая энергетика! Надеюсь, школа эта станет традиционной, как и праздник партийной прессы, который тоже провели в Иркутске. Мы ведь имеем сегодня достаточно много наших газет.

– Сколько?

– Четырнадцать.

– Замечательно! И какие же, кроме областной?

– Городские, районные. Причем на четыре газеты проводится подписка. Это областная партийная «Приангарье» и городские – в Иркутске, Ангарске и Братске. Как ни пытаются заткнуть нам рот, не удалось это.

Конечно, впереди у нас огромная работа, но отступать некуда. Мы призваны помочь людям труда вернуть себе свою страну.

– Сергей Георгиевич, а в вашей семье молодежь есть?

– У меня четверо детей – три дочери и сын. Он, кстати, пошел по моим стопам – стал строителем. И работает в Ангарске, где когда-то работал я. Отзываются о нем хорошо. А недавно у него сын родился. Второму моему внуку четыре года.

– Ну и последний вопрос. Вот если бы вам представилась возможность вернуться назад и начать жизнь сначала, какую дорогу выбрали бы?

– Пошел бы тем же путём.

На страже порядка в партии

Владимир Никитин

Центральным контрольным органом партии по уставу является Центральная контрольно-ревизионная комиссия КПРФ – ЦКРК. Её возглавляет Владимир Степанович Никитин.

Каким же должен быть человек, которому доверяют такой комиссией руководить? Думаю, понятно: спрашивая с других, лично обязан вести себя безупречно. Иначе всем твоим требованиям – грош цена.

Видя нынешнего Председателя ЦКРК в различных ситуациях, не раз убеждался, что он постоянно помнит о высоком своем призвании. А особенно проявилось это в труднейшие дни борьбы с так называемой семигинщиной и семигинцами, когда в полном смысле решалась судьба партии.

Председатель ЦКРК при всех наиболее острых столкновениях не формы ради был тогда рядом с Председателем Центрального Комитета. Его даже могли обвинить (и обвиняли!) в несамостоятельности, в том, что «идет на поводу», искали разные другие струнки, дабы, сыграв на них, перетащить к себе этого упрямого человека или по крайней мере вывести его из строя. Но Владимир Степанович хорошему своему упрямству не изменил. Потому что ясно ему было: нападки на Зюганова главной-то своей целью имеют разрушение партии либо абсолютное изменение ее характера, ее лица, чего он не просто по должности, а и по самым глубинным своим убеждениям допустить не мог. Вспоминаю бушующий зал, где собрался пленум Московского горкома. Все фракционеры явились сюда, поскольку все понимают: от позиции столичного партийного отделения очень многое зависит в преддверии X съезда КПРФ. Зал кипит, через край перехлестывают страсти. А этот коренастый, плотный, сосредоточенный человек, находящийся в самом центре страстей, кажется совершенно невозмутимым. Шквал эмоций, окатывая его со всех сторон, будто разбивается об эту невозмутимую уверенность и надежность.

Ощущение надежности – самое основное, пожалуй, что несет он в себе. Кардинально испытанный на излом, остается твердым и верным родной партии.

А еще Владимир Степанович замечательно поет. Когда собираются товарищи – бывает это и на демонстрациях, и после пленума или партийного собрания, именно он, Никитин, становится нередко первым запевалой:

А ну-ка шашки подвысь, Мы все в боях родились…

Это – его любимая. Вслед за ним подхватывают друзья, и песня еще крепче всех объединяет.

Недавно узнал, что он пишет стихи. И вот, в канун Первомая – праздника нашей борьбы и солидарности, прозвучали с первой страницы «Правды» строки его «Набата»:

Набат гремит. Очнись! Беда! Москву в полон взяла Орда! Чужая рать пришла на Русь. Вставай, боец родной, не трусь! Россию снова Запад гнёт, Народ в духовном рабстве мрёт. Вновь гибнет русская душа. Ликует Запад, всё круша. Внедряет страх в наши умы, Власть денег, пошлости и тьмы. Кругом обман, разбой, грабёж… Нет, жить так больше невтерпёж! Долготерпенье – наша смерть. Но рано нам в земную твердь. За право жить идёт борьба. Нас ждет счастливая судьба. Восстань! Сплотись, народ родной! Пора с врагом идти на бой. Жизнь или смерть! Одно из двух. Вернем России Русский дух! Сомкни ряды! Волю — в кулак! Ударь! Повержен будет враг. За Родину война идёт. Ура, товарищи! Вперёд!

Он не только зовет вперед – сам сражается в первых рядах без страха и сомнения. Говорит: «Мой девиз – служение, а не властвование».

Обращаясь к Владимиру Степановичу, я попросил прежде всего рассказать о той острейшей ситуации, которая складывалась в партии перед X съездом.

– Каким образом Семигин пытался склонить вас к себе?

– Убеждал, что я лучший первый секретарь регионального комитета партии – Псковского, поэтому могу занять достойное место в теневом правительстве, которое он создает.

– Вы согласны, что роль Председателя ЦКРК оказалась тогда чрезвычайно важной?

– Надо говорить о роли Центральной контрольно-ревизионной комиссии в целом. У нас предателей не было. За исключением одного Габидулина из Башкирии. Все остальные проявили себя так, как надо.

Не менее важно отметить следующее. В тяжелый для партии момент подтвердилось, что совершенно правильно ЦКРК была создана как самостоятельный орган, избираемый на партийном съезде. Ведь раньше было иначе – Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, а теперь учли ошибки того времени.

– Как практически это сказалось?

– Приведу пример. Подрывную деятельность против партии вел не кто-нибудь – руководитель ведущего отдела ЦК партии! Говорю об организационном отделе и его заведующем Потапове. Так вот, мы как самостоятельная структура вступили в схватку с ним, можно сказать, еще на дальних подступах к решающему X съезду. Он как бы от орготдела представлял документы в Президиум ЦК, а мы, видя вредный характер этих документов, представляли по той же проблеме свои. Скажем, когда Корякин в Санкт-Петербурге начал раскалывать партию.

– То есть вы как-то блокировали действия Корякина и Потапова?

– Высказывали альтернативную точку зрения. Тем самым, не нарушая регламент внесения вопросов в Президиум, мы сумели провести нужную линию, и таким образом уже до съезда удалось оздоровить обстановку в этом важнейшем партийном отделении.

По другим регионам тоже приходилось принимать необходимые решения ЦКРК. Именно Центральная контрольно-ревизионная комиссия подняла вопрос о наличии признаков фракционности, то есть о создающейся в КПРФ фракции. Четко назвали фамилии…

– Кто это были?

– Потапов, Астраханкина, Иванченко. И вот сейчас, оглядываясь назад, я вспоминаю, как тот же Потапов сидел напротив нас, «честными глазами» смотрел нам в глаза и утверждал, что ни один региональный комитет не получает напрямую на свои счета деньги от Семигина – только через НПСР. А потом выяснилось, что они обманным путем убедили больше десятка обкомов брать эти деньги, и теперь наша партия вынуждена расплачиваться.

Мы столкнулись с предательством, причем долговременным, которое настигло партию и морально, и финансово. Это была настоящая раковая опухоль!

– Откуда же она, эта опухоль, взялась? Как появляются перерожденцы и предатели?

– Я сейчас подготовил статью, которая называется «Спасти человека в человеке». Размышляю там как раз и над вашими вопросами, которые имеют определенный философский смысл. Думаю, надо исходить из того, что в каждом человеке борются труженик и собственник, коллективист и индивидуалист, великан духа и пигмей духа…

Сейчас, когда в нашем обществе насаждаются западные ценности и западный образ жизни, всё сильнее действует своего рода культ «успешного человека». Успешного – любой ценой! И вот на пути к успеху предательство, в том числе политическое предательство, становится чуть ли не самым выгодным бизнесом.

– Значит, задача врагов нашей партии – ориентировать духовно слабых ее членов на этот «бизнес»?

– Можно сказать и так. Путем разжигания амбиций, стремления к лучшей в материальном смысле жизни… Ведь именно таким образом Семигин действовал! Поманил одного, другого, третьего… И кое-кто клюнул.

– Мы сейчас подошли, Владимир Степанович, к очень важной проблеме. Наверное, не случайно столько страстей схлёстывается во время федеральных и региональных выборных кампаний. И горько, что кипят эти страсти не только в борьбе с нашими политическими противниками, но нередко и в самих партийных отделениях: «Кого включают в список? Почему не меня? Чем я хуже?»… И так далее, и тому подобное…

– Наша партия должна быть авангардной. Это Ленин заложил, это значится в нашей Программе. А требование такое, отличающее нас от всех буржуазных партий, предполагает нацеленность на бескорыстное служение, на самоотверженность, на самопожертвование. Вот это и значит – социальный авангард. Как только прекращается служение и человек начинает работать на себя, он вырождается. Что и произошло с так называемой партийной элитой, которая предала КПСС.

– Ненавижу это словечко – «элита», особенно когда люди сами себя так называют!

– Разделяю ваше чувство. Но ставку нынешняя власть делает именно на поощрение тех из нашей партии, кто хочет быть не в авангарде, а в «элите». Мы же видим: сейчас всячески стимулируют, чтобы КПРФ превратилась в обыкновенную парламентскую партию. Вот, например, дают возможность проводить выборы в регионах по партийным спискам. Наряду с положительными моментами укрепления материальной базы и политического влияния это несет в себе и определенную опасность.

– А что можно противопоставить? Что предлагает ЦКРК?

– Заложено в Уставе, например, что все, кто находится на выборных должностях, обязательно должны отчитываться в партийной организации о своей работе. И парторганизация имеет право поставить вопрос об отзыве человека с той должности, которую он занимает, если он не выполняет уставных и программных требований. К сожалению, это часто не применяется тогда, когда надо.

Наш пленум еще в июне прошлого года принял решение о целесообразности введения партмаксимума при оплате труда депутатов всех уровней, избранных по спискам КПРФ. Большая часть их заработной платы должна идти на нужды партии, на организацию борьбы против антинародного режима.

Надо сказать, что мы не сами придумали это. Многие коммунисты, обращаясь в ЦКРК с письмами или при встречах, не просто предлагали, а требовали ввести партмаксимум. Целый ряд секретарей региональных комитетов выступил в поддержку. Четверо депутатов Московской городской думы от КПРФ решили 40 процентов своей зарплаты отдавать партии. На недавнем IX совместном пленуме ЦК и ЦКРК КПРФ, как вы знаете, принято решение «О партмаксимуме».

– Вспоминая ленинское время и ленинские принципы, в 60-е-70-е годы авторы писем в «Правду» тоже предлагали вернуться к идее партмаксимума. Но, увы, тогда это не прошло…

– Нас избирают не для того, чтобы мы властвовали над народом, а чтобы служили ему. Властвование и служение – это, как говорится, две большие разницы. Служение – отличительное качество труженика и Советской власти, а властвование – качество собственника, который стремится к господству над народом. Бывает, не успеем мы выдвинуть человека в депутаты, скажем, Законодательного собрания – смотришь, а он уже грудь колесом и заявляет: я, дескать, всю парторганизацию кормлю. Забывает, что коммунисты подняли его.

– Почему Председатель ЦКРК начал заниматься теоретическими вопросами?

– Потому что прежде всего, я считаю, мы должны одержать теоретическую победу над противником. В последнее время советую всем нашим товарищам перечитать «Манифест Коммунистической партии». Кстати, в будущем 2008 году исполнится 160 лет первого его издания. Полезно было бы переиздать нам этот документ с предисловием Геннадия Андреевича Зюганова.

Там отмечено, что отличительные черты Коммунистической партии – решимость в достижении цели и опережение других партий в теории. В теории будущего. Так вот, надо бы всем нашим секретарям региональных комитетов серьезно заняться теорией, и тогда они найдут ответ, как побеждать.

– В книгах ваших и статьях часто встречается: победная теория.

– Правильно! Уверен, это должно звучать у нас постоянно. Я преклоняюсь перед нашими основоположниками, потому что каждый из них в свое время разрабатывал именно победную теорию. Маркс и Энгельс, потом Ленин, который предложил проект, соответствовавший особенностям России…

Вот и сегодня социально-классовую борьбу нам необходимо сочетать с борьбой национально-освободительной. Ведь к эксплуатации труда в нынешней России добавилось угнетение духа. Мало того, в XXI веке, когда наступила новая, информационная эпоха, капитализм пытается уничтожить человека в человеке. То есть человека разумного превратить просто в биологическое существо, в функцию, работающую на них.

Значит, нам нужна теория спасения. Разве это нормально, что многие люди, которые ограблены, на выборах голосуют за своих грабителей?

– Ненормально, разумеется. Парадокс налицо.

– А причина в том, что людей заставляют жить в виртуальном мире. Они весь мир видят через телевизор, задающий им определенное сознание. По заказу хозяев. И вот за коммунистов эти люди, конечно, не голосуют. Навязанное сознание определяет их бытие.

– Где же выход?

– Думаю, главным путем спасения человека в человеке является сегодня духовная культура. Как триединство науки, искусства и веры. Веры в победу нашу! Состоявшийся недавно совместный пленум ЦК и ЦКРК КПРФ о задачах по защите русской культуры как духовной основы единства многонациональной России становится в этом смысле этапным.

– Что вы имеете в виду?

– Прежде всего – понимание более широким кругом наших товарищей важности самой проблемы. Надо признать, что до сих пор многие в партии к этому были невосприимчивы. А власть особенно бьет нас на стыках. На стыках социально-классовой и национально-освободительной борьбы, парламентской и внепарламентской деятельности, ветеранов нашего движения и новобранцев, отцов и детей.

Среди откликов на мою статью «Вернем России русский дух» был и такой: «Точнее было бы назвать „Вернем КПРФ русский дух, а России – социализм“. К сожалению, по данным социологов, КПРФ как защитницу русского народа до последнего времени воспринимали только 5 процентов населения, хотя Зюганов постоянно на эту тему говорит. Стало быть, гораздо более широкая и активная работа требуется на этом направлении. После мартовского пленума ЦК и ЦКРК она должна развертываться буквально во всех регионах.

– Я слышал, что хороший опыт есть в родной вашей Псковской области, где вы много лет были первым секретарем обкома КПРФ, да и теперь, насколько понимаю, остаетесь своим человеком. Могли бы хоть штрихами обозначить, как идет там эта работа?

– Учитывая, что наше будущее – это молодежь, мы создали молодежное движение «Русская цивилизация». В него вошли патриотически настроенные студенты, рабочие, школьники. Вопрос поставили так: «Любите русскую цивилизацию? Значит, защищайте ее! Вы же на земле Александра Невского живете».

Начали их просвещать. Потом – выдвигать перед ними одно конкретное дело, другое… Вот, скажем, создали издательскую группу и нацелили на подготовку патриотических статей, сборников, книг. Так родился очень интересный сборник «Оружие победы».

– Уже вышел?

– Да. Они основательно поработали также над календарем к 90-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Создали мы из этих ребят редакцию молодежной газеты. Внедрили их в областную Парламентскую молодежную ассамблею. Организовали творческий коллектив художественной самодеятельности, закупили современное оборудование. И вот ребята стали ездить с концертами по области, причем успех – замечательный.

Конечно, мы постепенно развиваем у них классовое сознание. Многие в результате приходят в комсомол. Только на последней нашей конференции я вручил 20 комсомольских билетов, 26 молодых людей одновременно вступили в партию.

– Это уже реальные плоды вашей работы с молодежью. На атмосфере в партийном отделении сказывается?

– Еще бы! Раньше, например, в день рождения комсомола собирались ветераны и поздравляли друг друга. А теперь для ветеранов комсомола современный комсомол дает прекрасные концерты. А когда эти ребята в шарфах КПРФ приезжают в район, когда выступает 23-летний секретарь Псковского горкома комсомола Андрей Огурцов и убедительно доказывает, что русская цивилизация лучше западной, что нам нельзя отказываться от своих ценностей, а коммунизм – самое совершенное общество, на людей это производит сильное впечатление. Ведь это не я говорю – почти 60-летний секретарь обкома партии еще советского времени, а человек, который при Советской власти практически не жил. Другое у людей восприятие!

– Он студент?

– Студент педуниверситета. Он и заместитель руководителя Парламентской молодежной ассамблеи…

– А читает ли молодежь ваши книги?

– Да, конечно. Они востребованы – «Заговор против человечества», «Россия, встань и возвышайся!», журнал «Набат», который мы выпускаем…

– Эмоциональному воздействию вы придаете, как я понимаю, большое значение?

– Информационная война против нас ведется с использованием психологического оружия. И мы должны работать так, чтобы воздействовать на генный уровень. Чтобы наши слова, наши песни доходили до духовных корней, вызывали ответную реакцию и чтобы народ вспоминал, какого он роду-племени. Вот для чего мы должны в первую очередь сплотить наши творческие силы, особенно в работе опять-таки с молодежью.

Пленум по проблемам русской культуры указал нам победный путь – он в соединении политических возможностей КПРФ с потенциалом российской науки и культуры. Именно этот сплав позволит пробиться к русскому социализму, советской державности и народовластию. Пленум дал всем нам хороший заряд. И очень важно воплотить его во впечатляющие дела, которые никого не оставили бы равнодушными.

– Откровенно скажу, меня восхищает, как вы поете. Наверное, это помогает в общении с молодежью?

– Помогает.

– Обидно же, когда молодые не знают лучших русских и советских песен!

– Языка русского многие толком уже не знают, изъясняясь на каком-то чудовищном полуамериканском-полублатном жаргоне. Объявлен нынче Путиным Год русского языка, однако всё это лишь на словах. А на деле именно он, Путин, отклонил предлагавшийся законопроект о гражданстве и внес свой закон, антирусский. При нем ликвидированы Министерство национальной политики, Федеральная миграционная программа, полтора года не финансировали программу развития нашего образования в бывших советских республиках.

– Вы, наверное, хорошо знаете, что там происходит, как заместитель председателя думского Комитета по делам СНГ и связям с соотечественниками?

– Действительно, знаю. Фактически отдаем молодое поколение русских, которые там живут, в руки Евросоюза и американцев. Вот США взяли из Латвии на бесплатное обучение 200 выпускников русских школ, а Россия – 15. О чем-то это говорит?

– Ничего себе!

– Надо же понимать, что в Штатах из них будут готовить янычар для работы против России. А Россия им свои вузы не открывает.

Или еще факт. Сейчас Евросоюз для неграждан, живущих в Эстонии и Латвии (а это в основном русские люди), открыл безвизовый въезд в страны Европы. Между тем в Россию попасть они не могут. Вот и получается, что Евросоюз – родной отец, а Россия – злая мачеха.

– Владимир Степанович, «Правда» в рубрике «Лица партии» старается ближе познакомить читателей с руководителями КПРФ. Можно, хотя бы вкратце, о вашем жизненном пути?

– Наверное, знаете, что по происхождению я – псковский. Родился в Опочке, есть у нас такой городок. Потом большая часть жизни прошла в Великих Луках. Здесь я окончил школу с серебряной медалью, а рабочую профессию получал на станке отца: стал шлифовщиком второго разряда.

– После школы?

– Нет, еще в школе. Когда учился в одиннадцатом классе, была у нас производственная практика.

– Вы из рабочей семьи?

– Из семьи рабочего и учительницы. Отец вступал в партию во время войны, он воспитывал во мне уважение к коммунистической идее. Мать из семьи крестьянской, всегда говорила, что она – беспартийный большевик. Была для меня примером труженика. Думаю, у любого человека многое с детства родителями закладывается. И «малой родиной», конечно.

– Вы упомянули: псковская земля – это земля Александра Невского. А сколько еще великих имен Отечества связано с ней! Пушкин, Мусоргский, Римский-Корсаков… Здесь и Александр Матросов свой подвиг совершил.

– Да, псковская моя родная земля – она особая. Если посмотреть на историю Руси-России, многие важные события и личности исходили отсюда.

– Ощущаете в себе их дух?

– Не сочтите просто за громкое слово, но, если честно, ощущаю. Всегда, мне кажется, ощущал. Да я ведь и отлучался отсюда лишь на время учебы в институте…

– В каком?

– Это был Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, который с отличием окончил в 1971 году. Правда, потом еще служил два года в армии – в Карелии. Но всё-таки после вернулся на псковскую землю: тянула она.

– А где и кем вы были в 1991 году?

– Работал первым секретарем Псковского обкома КПСС. Был тогда одним из самых молодых секретарей.

– Незадолго до «черного августа» вас выдвинули?

– За год. Перед этим прошел довольно большой путь на комсомольской, партийной работе. Начиная с первого секретаря Великолукского горкома комсомола. Когда возглавлял строительный отдел в обкоме партии, стал разработчиком программы комплексной застройки сельских населенных пунктов. Будучи первым секретарем горкома партии в областном центре, защитил кандидатскую диссертацию об управлении развитием города.

– Должности новая власть вам предлагала?

– Да. Но я отказался. Посчитал, что не имею права так поступить. И с одной авторучкой ушел, создав проектно-строительную фирму «Псковское возрождение», которая помогала переселению соотечественников в Россию, прежде всего – из республик Прибалтики. А в 1996 году, уже став первым секретарем обкома КПРФ, был избран в Государственную думу, депутатом которой остаюсь третий срок подряд.

– Возрождение партийной организации – это ведь очень трудная для вас была эпопея?

– Не только для меня. Я глубоко благодарен многим товарищам, которые проявили себя по-настоящему стойкими борцами. Ведь против коммунистов шла война буквально на уничтожение.

– И многие даже погибли на поле боя…

– Так оно и было. Я считаю, очень важно – не забывать этих людей. Мы у себя в обкоме создали Стену памяти. Это Стена павших борцов, куда решением бюро обкома заносятся портреты тех, кого уже нет с нами, но кто своим самоотверженным служением внес большой вклад в становление, развитие и укрепление Псковского областного отделения КПРФ.

– Это замечательно вы сделали!

– Здесь представлены изумительные люди, сгоревшие в борьбе за наше святое дело, за нашу идею. Например, бывший первый секретарь Псковского горкома КПСС Юрий Петрович Васильев, генерал-лейтенант Иван Егорович Мурылёв, доцент пединститута Гай Степанович Соловьёв, воссоздавший вокруг себя комсомольскую организацию, ленинградская блокадница Зинаида Васильевна Малярова…

А вот совсем молодой парень – Николай Васильев, выдвинутый нами на пост главы администрации Палкинского района. Победил в нелегкой выборной борьбе. А умер в своем кабинете – при невыясненных обстоятельствах. Мы его память увековечили.

– Что ж, надо склонить голову перед такими людьми. Они – пример для новых поколений коммунистов.

– Даже противники, которые иногда заходят к нам в обком, возле этой Стены памяти останавливаются с невольным почтением…

Оглавление

Предисловие Видя свет негасимый

Глава первая Это было в начале двадцатого века

  Свидетельствует мой отец

  Мужицкая доля Степан (Стефан) Кожемяко

  Большевики спасли Россию

Глава вторая Лики советской эпохи

  Справедливость и праведность коммунистического святого

  Товарищ Стаханов

  Драпировке не подлежит

  Он первым рассказал о «Тане» – Зое Космодемьянской

  Служение памяти

  Народный артист

  Чтоб Родина для нас была дороже всего

  Не нужно мне солнце чужое

  Подвиги русского Геракла

Глава третья Личины антисоветской смуты

  Интригующий автопортрет власти

  Тайные стрельцы

  Всяк ищет своё в «Доходном месте»

  Возрождение или вырождение?

  Они не любят «эту страну»

  Заказная сага

  Далёк этот Арбат от страны родной

  Превознесение предательства

Глава четвёртая Лица борющейся партии

  Призвание лидера

  Человек твердых идейных убеждений

  Встал на защиту родной земли

  От доверия товарищей к доверию народа

  Борец в науке и политике

  У него сибирская закалка

  На страже порядка в партии Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg