«Французская демократическая миссия в Европе и ее конец»

Французская демократическая миссия в Европе и ее конец (fb2) - Французская демократическая миссия в Европе и ее конец 776K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Райнхард Хён

Французская демократическая миссия в Европе и ее конец

Райнхард Хён

профессор Берлинского университета

1940 г.

Frankreichs Demokratische Mission

in Europa

und ihr Ende

Von

Reinhard Höhn

o. ö Professor an der Universität Berlin

L. C. Wittich Verlag – Darmstadt

Предисловие переводчика

Со времен Французской революции национальная демократия, там, где она существовала в европейских странах, подвергалась множеству угроз. Революцию начали разносить по всей Европе. В Северной Америке с момента зарождения Соединенных Штатов демократическое устройство распространялось лишь на белых поселенцев. Там истреблялись индейцы, процветала работорговля неграми.

После Второй мировой войны резко усилился процесс разложения остатков демократии в Европе. Произошла англо-саксонская колонизация Германии, а затем ее решающее проникновение в другие европейские страны. Создание надгосударственных структур в Европе становится свидетельством окончательного краха демократии в ее устоявшемся политическом понятии. Знаменательно, что творцы объединенной Европы копируют внешние формы немецкого Нового Порядка времен Второй мировой войны. Но европейское будущее по их замыслу предстоит определять представителям космополитического капитала. России в этих планах отводится роль задворок Западного мира.

Однако у этого процесса есть другая сторона. Существует перспектива гибели Западной Европы как средоточия европейских народов из-за колонизации афро-азиатскими народами. Ислам стремится стать идеологической основой будущей европейской конструкции. Существует перспектива деградации основных европейских народов, фактической гибели европейской культуры, ее превращения в этнографический реликт без возможности творческого развития.

Американская демократия и ее агрессивные мировые устремления держатся исключительно на военной мощи США. В современном англо-саксонском мире нет правящих личностей, которые достигли бы уровня даже Клемансо или Бриана, хотя эти двое не были образцами государственных мужей, и все их усилия оставить после себя процветающую Францию остались тщетными. Что же тогда сказать о явно марионеточных фигурах Саркози, Камерона и Меркель? Банкиры из «Леман бразерс» и «Голдмен Закс», хозяева Лондонской биржи, англо-голландского алмазного пула и тому подобные личности лишены понятия о национальной чести и патриотизме стран, которые они берутся представлять. Но именно эти персоны стоят за кулисами политической сцены ведущих стран Запада. Сегодня по примеру своих предшественников десятки лет назад, они добиваются объединения Европы в единую надгосударственную структуру без национальностей и границ, которая в случае реализации этих планов утратит свое историческое значение.

В этом заключается поучительный пример для России. Его смысл заключается в том, что слабую страну завоевывают «малой кровью». В подходящий момент объявляются коллаборационисты, и марионеточное правительство, если не считать его собственных денежных расчетов, действует в интересах колонизаторов. Ни о какой самостоятельности во внутренней и внешней политике тогда не может быть речи. С народом окончательно перестают считаться. Привилегированным слоем становятся крупные валютные спекулянты, владельцы немногих крупных промышленных предприятий и собственники нефтяных и газовых источников.

В отличие от Франции, которая в период немецкой оккупации сменила застой на процветание, России с ее космополитической властью грозит обескровливание и потеря лучшей части своего населения, той, которая придется не по нраву новым колонизаторам и утратит влияние на общество. Некоторое утешение сулит возможная «физиология» протекания этого процесса. – Паразит, насытившийся кровью жертвы, в результате сам погибает. Останутся ли после этого в русском обществе действенные силы сопротивления, покажет будущее. Но тогда на авансцену должен выдвинуться совершенно новый слой, противостоящий не только колонизаторам, но также пассивной и косной массе, огромному холуйскому массиву населения, утратившему понятие о национальной чести и человеческом достоинстве.

Перегнившие идеи Французской революции вновь сияют на знаменах современной демократии. Их лживость со временем становится всё очевиднее, но тем надежнее они служат интересам интернационального капитала. Одураченные европейские народы по-прежнему верят, что лозунги «свободы, равенства, братства» имеют непреходящую ценность, и что обман является результатом усилий узкой корыстной группы в рядах проповедников демократии. Сама же демократия – чудесное явление на все времена. Исторические уроки не учат этих простаков, а прозревающим личностям остается по примеру Фридриха Ницше уединяться в пустыни великолепного самосознания, без надежды когда-либо перейти к действию. «В мелкой воде утонет всякое время»! – пророчествовал немецкий философ.

Однако национал-социалистическая Германия останется великолепным образцом и непревзойденным примером появления могучего народного государства среди омута бессмысленного существования буржуазных стран. Национал-социализм на собственном опыте доказал также, что классовая борьба не может считаться нормальным состоянием государства, но является признаком больного общества. Сталинское же государство, безусловно, не являлось формой подлинно народного социализма. Его зачатки были подавлены торжествующей марксистской идеологией – этим порождением преступного мозга.

Старый французский пример отсылает к последующим временам, периодически воспроизводя ситуацию демократического типа, обрастающую всё большим количеством фальшиво-оправдательных аргументов. Всё это указывает на непреходящую ценность немецко-французского опыта 40-х годов прошлого века. В будущем предстоит меряться силами космополитическому блоку и крупным национальным государствам с чертами немарксистского социализма. Неизвестно, кому выпадет эта пионерская роль, и найдется ли достаточно сильное европейское государство, способное бросить вызов мировому финансовому спруту. Ясно одно – этому чудовищу не удастся создать стабильный международный порядок. Скорее, Европу заполонят азиатские орды, как от неба далекие от традиционных ценностей европейских народов. Тогда состоится закат Европы в соответствии с пророчеством Шпенглера, и откроется новая страница мировой истории с непредсказуемым будущим.

Но что полезного для себя может извлечь современная Россия из отдаленного французского опыта? – Прежде всего, осознание того факта, что без опоры исключительно на собственные силы страна не выберется из пропасти, куда ее столкнул демократический интернационал. Наконец, придется по-новому оценить проблему коллаборационизма. Тесное сотрудничество богатых русских кругов с агрессивным финансовым интернационалом – несомненный факт предательства своего народа. Это совсем другой род коллаборационизма в сравнении с идеологией Виши, корни которой уходили в цветущий период Священной Римской Империи Германской Нации.

Узкий патриотизм француза Шарля Морраса /1868-1952/ не имел под собой глубокой исторической почвы. Французский абсолютизм XVIII века, на который в конечном счете ориентировался этот поклонник старины, был драматическим пережитком более счастливых времен. Революция 1789г. довершила разрушение основ французского государства. Короткий период наполеоновского господства стал последней вспышкой национальной энергии. Европейские войны, которые вел Бонапарт, не принесли процветания Франции, так как имели главной целью уничтожение политической самостоятельности европейских наций. Каким бы анахронизмом не казались свергаемые Наполеоном монархии, вместе с ними обрекались на политическое бессилие узкие слои национал-патриотов, для которых самостоятельность и сила их государств значили гораздо больше преходящей /монархической/ формы правления, узость которой они ощущали задолго до наполеоновских походов.

Нетворческая демократия французского образца, как раковая опухоль, распространялась по Европе. Германия в силу характера немецкого народа и его героического прошлого, как ни одна европейская страна, ощутила на себе всю силу радикального революционного удара, и то, что она не смирилась со своим временным падением, глубоко закономерно. Франко-прусская война 1871-72гг. на несколько десятилетий восстановила равновесие европейских сил, позволив Германии занять подобающее ей место на континенте. Но Первая мировая война и революционный шквал, обрушившийся на Германию, казалось, надолго покончили с самостоятельностью немецкого государства. Среди множества противоборствовавших сил внутри страны не находилось ни одной достаточно мощной, чтобы переломить ситуацию. Так продолжалось до того, как основанная в 1919г. Национал-социалистическая немецкая рабочая партия /НСДАП/ за полтора десятка лет, используя в последний раз демократические процедуры, в 1933г. пришла к власти в Германии. Историческая справедливость была восстановлена. Всё, что случилось после 1938г., принадлежит другому периоду истории и не умаляет значения гигантских достижений национал-социалистического государства в экономической и социальной областях. В отличие от государственного руководства Германии той эпохи финансовые тузы современной России – это люди без родины и без чести. Но именно они фактически управляют страной.

На братоубийственной войне 1941-45гг обогатился клан международных плутократов, столкнувших Германию с Россией. Главной целью этой войны было уничтожение обеих континентальных держав в стремлении не допустить их союза, который мог положить конец господству космополитических хищников в этой части мира.

Дух, порожденный Французской революцией, трансформировался во всё новые формы. Поэтому важно проследить его истоки и понять глубокий исторический смысл породившего ее государства. Неотвратимым будет конец всякой демократической химеры, в какие бы хитроумные одежды она ни облекалась. Сами творцы глобального миропорядка знают подлинную цену демократии, созданной их предшественниками. Робеспьер и Дантон слепо воплощали идеи, внушенные французским революционерам так называемыми просветителями задолго до событий 1789г. Эти «просвещенные» лица заложили динамит под будущее Европы, как сообщества самостоятельных народов. Неведение или злой замысел двигал ими? – В обоих случаях они находились под властью идей, порожденных историческим процессом разрушения социальной иерархии, в основе которой лежит органическое неравенство между людьми. Это неравенство определяется не богатством или формальными атрибутами власти. Оно имеет природное происхождение и неустранимо, как всякое подлинно природное явление. Поэтому глубокий анализ французской демократии, проделанный видным немецким социологом Райнхардом Хёном, так актуален и значим для понимания будущего европейских народов.

Еще одной ценной частью работы Р.Хёна является напоминание о постоянном фанатичном нерасположении ведущих французских политиков к национальной немецкой элите, маскировавшимся заботой о «простых немцах», будто бы угнетаемых в своей стране правящим слоем. Какое «освобождение» несли немецкому народу эти цивилизаторы, показал режим в Германии после 1945г., сохранивший оккупационный характер до настоящего времени. Рядовой немец живет под постоянной угрозой расправы, особенно если выразит сомнение в «холокосте». Так обнаруживаются подлинные хозяева современной Германии, жестокие и безудержно алчные. То, что ведущая роль хозяев немецкого народа перешла от французов к англосаксам, ничего не меняет по существу. – Действует всё та же идеология, порожденная французской революцией XVIII века, примитивная, но доказавшая свою эффективность через два с лишним столетия.

Поучительный пример представляет европейский порядок во времена расцвета Священной римской империи. До тех пор, пока немцы не распылили свое руководство между различными национальными группами /австрийцы, французы, итальянцы, испанцы/, Империя процветала. В середине Средневековья она утратила свою первоначальную силу и до наполеоновских войн существовала лишь формально, а затем исчезла, как политическое и географическое понятие.

История возвращает нас к понятию органической демократии. – В этом смысле демократия понимается как твердо структурированная форма государственного управления, основанная на иерархии, корпоративном устройстве и патерналистском отношении правящего слоя к трудящейся части народа.

Избавившаяся от правых и левых политиканов Германия, оккупировав Францию в 1940 году, попыталась на свой лад очистить эту страну от либерального наваждения, используя внушительный потенциал антидемократических настроений, накопленный во французском обществе. Ведущие фигуры коллаборационистского правительства не были паникерами или трусами, доказав свое мужество и любовь к отечеству на полях сражений Первой мировой войны. Но в период между войнами их вера во Францию поколебалась из-за бессмыслицы парламентского правления и вытекавшего отсюда нелепого руководства страной. Хаос нарастал, перейдя в критическую фазу в середине 1936 года, когда лидер социалистов Леон Блюм возглавил правительство Народного Фронта, потворствуя действиям левых партий, попиравших государственные интересы. Его преемники – К.Шотан, Э.Даладье и П.Рейно /июнь 1937 – июнь 1940/, провоцировали европейскую напряженность, подталкивая Германию к противостоянию с восточноевропейскими странами и Советским Союзом. Внутренняя жизнь Франции изобиловала тогда крупными экономическими афёрами и социальными потрясениями. Французские консерваторы уже не видели возможности выхода из этого состояния собственными силами государства.

Писатель Дриё ля Рошель свидетельствовал об этом времени: «В зловонной парижской среде тесно сплетены еврейство, деньги, развращенный свет, опиум, левые. Узкий кружок, полный высокомерия и самодовольства… Непреложным и неоспоримым образом в нем царят предрассудки, из которых образуется самое противоречивое, комичное и гнусное сборище… Все эти тайные братства смыкаются здесь и помогают друг другу с неприкрытым фанатизмом… Оба вида извращений, салонная аристократия, декадентское искусство. И все окутано политическим франкмасонством. Всякий наркоман знает, что всегда найдет кого-нибудь, кто защитит его от властей».

Сразу после оккупации Дриё в своем Дневнике описал трагедию падения Франции: «С нашей стороны ни одного ответного удара с юга до севера. Дети, воспитанные учителями-масонами, социалистами и коммунистами, с младых ногтей страдают атрофией сопротивления; а вся верхушка – это выпускники лицеев, до глупости рациональной и объевреенной Сорбонны, Эколь Нормаль, Политехнического института, инспектора министерства финансов. Все бегут, что есть мочи… Вот где обнажился совершенно анахроничный характер нашей культуры. Не имея ни политических, ни социальных, ни моральных ресурсов, мы не в состоянии иметь соответствующее вооружение… Напротив, социализм, обретя в Германии гибкие и сильные формы, использовав преимущества капитализма и социал-демократии, торжествует над старой парламентской и плутократической системой… Все, что я любил во Франции, было мертвым или в состоянии агонии… А в основе всего лежало пораженчество, которое было тайной страстью всех французских рабочих и мелких буржуа со времен Седана и фашодского кризиса. Французский народ так и не простил себе этих поражений и уже тогда вынес себе приговор. Со своей стороны, дворянство и буржуазия не могли поверить в демократическую судьбу Франции».

«Невероятным стало то, что люди, которые создали всю эту посредственность, дремоту, бессмысленность и эту измену, – они вдруг захотели извлечь из-под груды обломков силу, способную воевать. Эти люди, которые убили всё добродетельное, что крылось во французском духе и во французском сердце, теперь претендовали на то, что возродят эти добродетели одним махом и сделают людей бойцами, наделенными силой, ловкостью и жертвенностью… Эти евреи, эти чиновники – рационалисты, журналисты из кафе, эти кулуарные политиканы – все они стали призывать к оружию и к жертвенности. Эти юристы из синагог и масонских лож, крикуны из парламента стали толкать в бой тех, кого они в течение пятидесяти лет тщательно разоружали заботами их учителей, профессоров Сорбонны, их журналистов и романистов. Эти апостолы, воспевавшие слабость и беспомощность, говорившие о мире дрожащими голосами, вдруг ожили и стали энергичными сторонниками войны, искателями приключений в словацком и польском конфликтах…

Бедные французы, которым так долго вдалбливали, что имеет значение только та их жизнь, эта шкура без всякой духовной подкладки, только аперитив и рыбная ловля – были вытолкнуты на передовую без самолетов и танков, под защитой недостроенной линии Мажино… А на что могли пожаловаться эти крестьяне и горожане, погибшие под огнем пикирующих самолетов и под гусеницами танков? Люди, которые послали их на бойню, были те самые депутаты, которых они с гордостью избирали раз в четыре года… вся эта фальшивая элита, созданная за счет дипломов, браков по расчету и игры на бирже». –

- Удручающая картина, нарисованная Дриё Ла Рошелем, не потеряла смысла до наших дней. Подобный стиль жизни сознательно культивируется в европейских государствах, как и в России, и при сходных обстоятельствах может привести к тем же результатам. Стоит продолжить цитирование: «Все эти дураки гордились тем, что ими правят другие дураки, у которых не намного больше храбрости и упорства… Эти мелкие воришки дважды за последние двадцать лет показали себя серьезными убийцами, крупными поставщиками пушечного мяса, неукоснительными и неустанными живодерами. Мелкий буржуа, выходец из народа отправляет на смерть, став министром, не хуже, а то и лучше, чем дворянин и принц», – писал Дриё ла Рошель.-

- «Германия придет в ужас от своего завоевания и той пустоты, которая откроется перед ее глазами. Она раздавила то, что уже было пылью… Германия находится под страшной угрозой со стороны Франции, подобно тому, как грозит солдату встреча с проституткой, больной сифилисом». «Разговариваю с людьми из разгромленной армии, и все они говорят одно и то же: не было настоящих боёв, не было настоящего сопротивления. С первых же ударов немцев начался отход наших войск, повсюду, сверху донизу. Штабы окопались в глубоком тылу, с которым невозможно установить связь, они не отдавали приказов, офицеры бросали своих подчиненных, а те из-за нехватки боеприпасов сразу же отступали. Там, где у нас имелись танки, боеприпасы или противотанковое оружие, это не использовалось в полном масштабе. Пораженчество справа соединилось с пораженческой позицией левых, и они не встали на защиту Франции как законного государства».

Предлагаемая вниманию читателей книга Райнхарда Хёна подтверждает верность суждений проницательного француза, не оставляя сомнений в глубокой закономерности периода франко-немецкого сближения.

Введение

В войне 1939г. обнаружились две точки зрения на последнюю стадию борьбы. Германия, которая сделала решающие выводы из мировой войны, и с революцией 1933г. установила новый порядок, противостояла Франции, которая рассматривала себя как важнейший представитель и хранитель демократии в Европе, и была обязана во имя демократии препятствовать новому порядку в Европе. Велась предполагаемая война за демократию и ее идеалы против угрозы варварства, в которой Франция охраняла цивилизацию.

В этой борьбе Франция опиралась на идеи революции 1789г. Несомненно, когда-то эта революция представляла собой мощную силу. Французские революционные лозунги свободы и равенства не только сокрушили абсолютизм во Франции, которая привела буржуазию к политической и социальной власти и установила новый государственный и общественный порядок. Революция распространила свое влияние далеко за пределы французских границ. Прежде всего, с ее помощью смогла развиться французская внешняя политика и агрессивный экспансионизм Франции.

Все решающие перемены в структуре государств XIX века опирались на идеологию свободы французской революции. Под девизом свободы находился каждый народ внутри абсолютного большинства государств Востока и Юго-Востока Европы. Италия достигла единства в борьбе против Габсбургов. В Германии единое национальное движение шло рука об руку с идеями 1789г. Последствием этого стремления к единству и свободе стало внутриполитическое признание и организационное преобразование этих идей, которые принесли внешнеполитическую свободу. Обнаружились демократические принципы, разнообразно варьируемые в европейских конституциях и отразившие ход и характер времени. Верилось, что таким образом могут быть преодолены все внутриполитические трудности, и одновременно с этим наступит также внешнеполитическая свобода. Чем дальше в историю уходила французская революция, тем больше кровавых жертв приносилось на ее алтарь имущей и образованной буржуазией после первого восторженного опьянения революцией. Эти жертвы, производившие ошеломляющий эффект, представлялись в известной мере исторически обусловленными, и должны были стать неизбежными в момент возникновения новых революционных идей.

Франция рассматривала себя как страну прогресса, которая вывела народы из темноты абсолютизма и тирании к свету, и жила в гордом сознании того, что она должна выполнить свою миссионерскую задачу в Европе с помощью своих демократических идей. Миссионерской идеей она приукрашивала свои внешнеполитические притязания на власть. Духовная сила демократической идеологии должна была считаться решающим показателем внешнеполитического положения Франции в Европе и мире. Демократические идеи французской революции были до последнего времени исходным пунктом внешней политики Франции. Она стояла и пала вместе с ними.

Если сегодня ретроспективно рассматривать духовный базис, созданный Францией с помощью демократических принципов ее внешней политики, то создается впечатление отсутствия строгой систематичности и внутренней последовательности этих действий. Франция предстает защитницей демократии и её идеалов, оплотом цивилизации, возлагая на себя ответственность перед миром. Военное поражение 1870/71гг. не должно было ничего изменить в этом положении. В частности Франция верила в то, что она неудачно сражалась только потому, что эти идеи не сохранились в чистоте, и рассматривала их как источник внутреннего обновления и внешнего развертывания силы. Отныне это представлялось ей, прежде всего, особенно убедительной формой мира, как образца для других народов. Франция понимала это как противостояние «прусскому варварству», с помощью которого она должна была отстоять цивилизацию, поставив себя на службу человечеству, которое преподносилось как работающее на нее. Все остальные государства должны были измеряться степенью, которая достигла их цивилизация, следуя этому образцу. К этому прилагалась специально созданная твердая шкала демократических ценностей. Этим Франция взяла на себя роль цензора европейского порядка, которую абсолютизм играл в Европе при Ришелье и Людовике XIV. Этот духовный базис был в то же время главным принципом новой формы французской гегемонии в Европе и стал сознательно использоваться Францией.

Каким значением обладали духовные и культурные государственно-политические притязания Франции на господство, показала мировая война 1914-18гг., когда Франция – страж демократии и поборник цивилизации, проповедовавшая крестовый поход против прусско-германского абсолютизма, со своим осуждающим приговором сумела сплотить вокруг себя народы Европы.

Эта мировая война велась со стороны Франции как мировоззренческая борьба за демократию и против абсолютизма монархических государств. Здесь открылся арсенал революционной идеологии 1789г., а немецкий противник представлялся политически отсталым. Два главных принципа противостояли в борьбе друг другу: деспотическая форма господства, чьими носителями всё еще были Гогенцоллерны, Габсбурги и турки, и демократическая конституция, которая представлялась идеалом человеческой цивилизации в XX веке. Свержение монархии и введение демократической конституции в Германии относилось к главным целям Франции. После войны должна была образоваться новая демократическая Европа, в которой Франция, как производитель и образец демократии для мира, оставляла за собой право играть главную интеллектуальную и моральную роль. Исход войны показал, что эти ожидания подтверждались. Исчез ряд монархий, и демократия стала авторитетным принципом нового порядка Европы. При господстве Франции «интернационал демократий» должен был сменить «интернационал тронов».

В дальнейшем, однако, повсюду в системе союза народов обнаружился отказ от высшего положения французско-демократического миропорядка. Выявилась неспособность демократической системы эффективно решить политические и социальные проблемы средних и малых государств Средне- и Юго-Восточной Европы. Демократический парламентаризм с его множеством партий угрожал национальному единству народов. Власть не доходила до народа, но – только до малого слоя профессиональных политиков, духовно зависимых от Франции, не испытывая необходимости по-настоящему понимать свой народ. Результатом французской идеологии были постоянные раздоры в Европе. Чехословакия стала для демократии «сверхшвейцарией». Но из-за своей неспособности удовлетворительно решить требования национальностей демократическая идея мира потерпела фиаско, что особенно убедительно прошло перед глазами мира. Одновременно было разрушено духовное монопольное положение Франции, в которое до сих пор верили, и согласно которому ее политическая идея должна была указать путь в будущее для всей Европы.

Фашистская Италия и национал-социалистическая Германия владели сознанием того, что эти проблемы не могли быть решены формами демократической конституции. Духовное ослабление внешнеполитической силы демократии соответствовало все яснее становившимся дипломатическим неудачам Франции и ухудшению ее международного положения. Во французских работах мы встречаемся с тех пор со всеми типичными симптомами общего духовного кризиса и попытками искать виновников, препятствующих ее развитию. Военные, политики и дипломаты возлагают друг на друга ответственность. В действительности обнаруживается, что у Франции не хватало идей, чтобы плодотворно и твердо проводить внешнюю политику. Идеи 1789г. больше не в состоянии были проявить свою силу, тогда как Германия принесла новое мировоззрение, шаг за шагом разрывая оковы Версальского договора, и с присоединением Восточной марки /Пруссии – И.Б./, Судетской области и Чехословакии раз за разом добивалась успеха.

Демократическая система внешне достигла наивысшего развития после мировой войны /имеется в виду 1914-18гг. – И.Б./. После «победы» в мировой войне Франция верила, что со своей демократией она законным образом овладела духовной платформой на все времена. Поэтому понятно, что Франция заняла позицию против вновь возникшего национал-социалистического порядка в Германии. Она сразу представила Германию абсолютным противником и передислоцировала на это всю силу своей аргументации. Франция нуждалась в противнике своей демократической миссии для поддержания и оправдания своего положения в мире, что было теперь ее фундаментальным принципом. Так становилось ясно, что представляет собой новая Германия в полностью определенной, абсолютной характеристике, и что в ходе развития ее идей она не вмещается и не может быть искусственно втиснута в схему «демократия против абсолютизма». Французская наука совершала решительную подготовку к тому, чтобы только с военным поражением противника быть готовой принять на себя эту роль. Тот, кто сравнит это теоретическое новаторство с формулировками ее военной пропаганды, может констатировать удивительное сходство между ними.

Такой образ Германии был фальшивым. Это верно также, если рассматривать необходимость для французской идеологии в рамках противостояния между демократией и абсолютизмом быть замкнутой в себе и последовательной. Франция не располагает новыми идеями и владеет духовным базисом, подходящим только миру идей 1789г. Поэтому стало необходимым идеологически так преобразовать противника, чтобы его можно было встретить перед миром с этим обветшалым оружием. Тот, кто без предубеждения проверит французскую критику новой Германии с политической, экономической и социальной точек зрения, найдет ее непонятной и непостижимой. Только тот, кто смотрит на всё глазами французской демократии, занимающей перед миром боевую позицию против своего предполагаемого противника, может ее понять. Образ новой Германии, нарисованный эмигрантами, только потому мог казаться таким устойчивым, что вопреки действительности Франция хотела увидеть его через шоры 1789г.; ведь только в этой революции пророки эмиграции могли найти достаточный опыт для подобной оценки. К тому же духовное противостояние теперь необходимо было приспособить к миру, который находился под влиянием идей 1789г., и чьему мышлению и аргументации еще доверяли в значительной степени.

То, что так и не выявил мир, показала война. Голословность аргументов против Германии, которые в действительности проходили мимо сути дела, как и полная необоснованность подобных пророчеств, окончательно доказали собственное идеологическое бессилие Франции. В то же время французские государственные деятели показали миру, что Франция, боровшаяся за идеалы демократии, уже сама отказалась от них. Провозглашение ее военных целей показало это с особенной ясностью. Здесь произошло отречение от демократической идеологии во внешней политике. С культом идей французского историка Бенвиля вышли на передний план государственно-политические конструкции (1). Затем Франция отказалась от борьбы идей и всё с большим высокомерием пыталась представить разумное обоснование своих притязаний, как имеющих традиционный характер.

В то же время до сих пор пропагандируется уничтожение Германии, как главная задача в установлении нового демократического порядка под идеалы демократической миссии Франции, без привнесения какой-либо другой идеи. Для этого подходит, по-видимому, любое средство. Сами монархические государства могут быть охотно признаны в Германии, если при этом их политическое единство будет разрушено. Не столько идея, сколько голая сила отныне должна иметь решающее значение для положения Франции в мире. Франция пыталась встать духовно в один уровень с Германией и доказать ценность своих демократических идей. Согласно Бенвилю, новое примиренное государственное положение Германии не потребует вмешательства собственной силы Франции, но должно удерживаться с помощью искусного манипулирования политическим средствами в духе немецко-французских отношений, отвечающих ее старым традициям. В абстрагированной от разумного толкования системе Бенвиля Германия должна содержаться в бессилии и раздорах. В связи с этим оформился главный принцип абсолютистской внешней политики Франции, в центральном пункте которой стоит «Завещание» Ришелье /о нем ниже/.

В войне 1939/40гг. официально пропагандируемый ход мыслей Бенвиля означал отчаянную попытку поддержать утраченную веру во внешнеполитическую убедительность собственной демократической конституционной формы через схему насилия в государственном порядке Европы. Поверхностно рассмотренные, эти идеи выглядят соблазнительно целеустремленными и энергичными. Однако тот, кто следит за политической историей Франции, и знает, как она постоянно подпитывалась сознанием своей духовной миссии в европейской конституционной политике, должен видеть за этим безграничный упадок духовной силы, которую до сих пор несла французская политика. Отказ от демократической идеологии во внешней политике оказался решающим симптомом духовного крушения французской идеи мира. Другим фактом убедительно установлено преобразование демократических государств с помощью внутренних авторитарных форм в ходе войны. Разочарование, которое пережила Франция с ее демократической миссией в войне 1939г. против национал-социалистической Германии, а также в отношении нейтральных государств, которые больше не желали выслушивать демократические призывы, – это был только этап на пути общего разрушения демократической идеологии.

Абсолютистская государственная политика в духе Ришелье – это, конечно, было постоянно ясно Германии, – с давних пор являлась ядром французской внешней политики в отношении Германии. Маршал Фош расчетливо преследовал ее во французской революционной войне, как позднее французский верховный комиссар Тирар /Tirard/ (2), или в литературной области Морис Баррес (3) в своей идеологии Рейнланда /французская шовинистическая политика в отношении традиционно немецкой области Рейна – И.Б./. До настоящего времени французский призыв к сознанию нации был твердым фундаментом и идейным оправданием ее государственной политики. Только в войне 1939/40гг. Франция потерпела полное поражение со своей идеей демократической миссии. Она, однако, пока еще цеплялась за демократические конструкции Бенвиля и только упустила из виду, что владеет уже только скорлупой некогда наполненной духовной силой политической системы. В подобной ситуации французских солдат нельзя было привести к победе.

Таким образом, война внесла окончательную ясность. Она еще раз ясно показала, что Франция сделала идеи 1789г. основой своего мировоззренческого противостояния, когда за ними уже не стояло однажды приданное им содержание. Франция проиграла эту мировоззренческую борьбу, так как ее демократические принципы в действительности больше не обладали никакой основой. В самой Франции они были препятствием ее политическому и социальному прогрессу. Это показала критика демократии, которая с редкой ясностью проявилась в последние годы перед войной. Версальский договор и вызванный им общий искусственный беспорядок в Европе доказал, что новый европейский порядок не мог больше выносить Францию с ее демократическими идеями, выдвигавшую претензии, которые не могли быть выполнены. Она дала народам формулы, с помощью которых они не были в состоянии удовлетворить свои насущные потребности.

После того как однажды с помощью идей свободы Европа провела победоносную борьбу против абсолютизма, она стояла под непрерывным духовным давлением идей 1789г. Народы верили, что французская демократия с ее принципами свободы и равенства создаст обновленную счастливую Европу. Но случилось обратное. Демократия, которая когда-то приветствовалась народами Европы как утренняя заря нового времени, оказалась непригодной для любого позитивного строительства.

В то же время эта демократия вновь и вновь поднимала в Европе вопросы, не имевшие для нее значения. На действительные жизненные потребности Европы эта система не могла дать никакого ответа. Эта постановка вопросов демократией лишь обновляла и одновременно маскировала французскую государственную систему без какой-либо фактической ответственности перед действительно новым порядком Европы. С этой внешнеполитической миссией французских демократических идей сегодня покончено. Характерно, что влияние французской демократии в последние десятилетия в духовном смысле покоилось почти исключительно на академической доктринальной системе французского определения конституционного права. Здесь французская демократия последовала общему закону разрушения из-за окостенения своей доктринальной системы в отсутствии надежных признаков политической идеи, которая имела бы жизненную силу.

Некоторые теоретики иностранных государств, однако, разрабатывали демократическую конституционную систему согласно французской теории, до недавнего прошлого обладавшей немалой притягательной силой. Эта теория была базисом, исходя из которого французская демократия вербовала своих сторонников. В момент, когда французская демократия претендовала на создание нового европейского порядка народов и пространств, она уже осознавала, что не может противопоставить свои аргументы и внести какой-либо творческий вклад в организацию новой Европы и не в состоянии тесно связать ее в одно целое. Франция уже утратила свою духовную позицию, которую теперь желала бы воссоздать с помощью силы и в надежде на физическое уничтожение носителей идеи нового порядка.

Полный крах демократической системы в Европе осознается сегодня всеми народами мира. Однако духовное противоборство во многих государствах только началось. После военного поражения Франции они начали подниматься с духом и размышлять. Поэтому сегодня особенно важно осознать духовную ситуацию, созданную демократической идеологией во внешней политике Франции; необходимо понять и одновременно выявить ее обусловленность. Только так станет возможно повсюду в Европе окончательно преодолеть в духовном смысле прежнее положение и проложить путь к победе сил нового порядка и созидания. В то же время мы видим сегодня, что французская демократия, которая говорила о вечных ценностях человечества и общечеловеческих идеалах, является свидетелем приходящей к концу индивидуалистической эпохи. Франция отказалась от борьбы против абсолютизма, почерпнула из него свою силу и свои политические формулировки, но в то же время взяла индивидуум в качестве исходного пункта своих политических и экономических действий, не в состоянии преодолеть влияние этой индивидуалистической эпохи.

Французская демократия лишь усилила хаос, но одновременно привела к осознанию своего положения народы, которых она привела на край пропасти. Французская демократическая система, связанная с мировой демократической миссией, привела демократию к совершенно ясному концу. Англия, бывшая когда-то твердым противником идей 1789г., и которая объединила абсолютистские государства в борьбе против французской революции, использовавшая эти идеи исключительно в собственных интересах, знала, как провести всю эту новую работу. Но она не могла предложить миру войти в ее собственную замкнутую идеологическую систему.

С уничтожением французской демократии, которая в войне 1939/40гг. вела последнюю борьбу за идеалы демократии, освобожден путь для Нового Порядка Европы. После этой катастрофы сама Франция, открытая внешнеполитически, не возвратилась к демократии, как после проигранной войны 1870-71гг., когда в этой демократии еще признавалась внутренняя сила, как источник обновления. Напротив, она склоняется теперь к авторитарному государственному мышлению, заявляя при этом народам мира, что вплоть до настоящего времени они находятся в глубоком заблуждении, жертвой которого пала сама Франция. Однако в решительном отречении от демократии можно увидеть ее будущий вклад в духовное и моральное единство континента и с этим – в становление Нового Порядка в Европе.

Исходя из внутренней и международной ситуации Франции до и во время войны, из факта осуществления ее демократической миссии в Европе, сегодня необходима подлинная переоценка политической идеологии Франции в отдельных этапах. Только тогда можно будет судить о значении, которое имеет для страны и мира отречение от демократии и от связанной с этим миссионерской идеи. Если данная книга начинается с мировой войны, то это потому, что здесь особенно ясна идея демократической миссии и ее противоречие событиям двух последних десятилетий. Изложение вынужденно постоянно возвращаться к французской революции 1789г. и ее основным идеям. Книга сознательно игнорирует собственно исторические главы, в частности избегая подробного изложения требований, выдвигавшихся этой революцией. И здесь выделяется связь демократической миссии Франции с ее внешней политикой. Как мне известно, до сих пор не исследованы обстоятельно спады и подъемы политического воздействия этой идеи.

Материалы, представленные в работе, опираются на широкий круг источников. Используется большое количество официальных французских источников, ссылки на изложение идеологии эмигрантов приблизительно этого периода, одобренные материалы, полученные в стране. С учетом многопартийности, раздирающей Францию, эти источники, запечатлевшие самые различные духовные течения, проанализированы автором с целью избежать противоречий в выводах. Здесь приводятся принципиальные высказывания главных персон страны.

Эта книга представляет собой сокращенное изложение вышедшей работы автора «Французская демократия и ее духовный крах». Внутриполитический кризис демократии вскрыт также в докладе автора зимой 1939г. в Институте государственных исследований.

Заканчивается в сентябре 1939г. Райнхард Хён

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Вступление

А. Мировая война как миссионерская война

I. Французская демократическая миссия пред миром

Французская историческая миссия в борьбе за идеалы демократии против абсолютистски управляемой императорской Прусской Германии – Франция как «образец борьбы за идеалы» против варварства – Исторически ложный вывод и его пропагандистский эффект – Пруссия как противник и «единственный враг общемировой цивилизации» – Уничтожение Пруссии как высшая культурная задача – Борьба Франции против «гегемонистских устремлений германской расы» – Избавление индивидуализма в мире от прусского механизирования – Франция как охранитель вечных ценностей человечества – Мировая война как крестовый поход в интересах цивилизованных народов.

II. Французская демократическая миссия против Германии

Французская борьба за освобождение Германии от мнимых оков абсолютистского государства – Добыча Германии для французской демократии как цель французской армии – Привязка к революционной идеологии 1789г. – Прусские солдаты в глазах Франции – армия холопов под командованием деспотов – Описание французской военной организации как свободолюбивой, достойной человека и особенно притягательной – Армия как общий государственный аппарат Пруссии – инструмент абсолютизма – Либеральные конституционные поправки как искусная маскировка – Известный либеральный путеводитель к либерализму, заступающему место аристократов – Предательство либерализма с помощью немецкой буржуазии и терпимость кабалы при содействии чиновной бюрократии – Цель Франции – осуществление революции в духе 1848г. – Решение французско-германской проблемы после введения демократии – Связь внешнеполитической миссии и демократической освободительной миссии в отношении Германии.

B. Демократия как основополагающий принцип нового порядка Европы и ее несостоятельность

Насильственное демократическое приобщение Германии – Вследствие этого ожидание естественного преимущества и духовного превосходства Франции – Мировая война как пробный камень для блага демократической Франции – Обязанность французской демократии по надзору за Германией – Ее позиция как демократического цензора – Французские планы всеобщего мира и миропорядка только маскировка ее внешнеполитической государственной системы – Ликвидация порожденного Францией искусственного беспорядка и создание естественного порядка с помощью мышления о расе и крови новой Германии – Чехословакия как образец организации государства, созданного согласно идее западной демократии – Демократическая задача Чехии против немецкого меньшинства – Фикция высшей культурной ценности Чехословакии и ее практические последствия – Чехословакия и фиаско ее порядка в восточно-европейском пространстве.

С. Поиски виновника

Французские разъяснения крушения нового европейского порядка – Вопрос о вине до национал-социалистической революции, исходя из центрального пункта версальского диктата – Долговой счет после революции 1933г. как счет упущенных возможностей – Поиски виновников как симптом общего духовного кризиса демократической системы – Сравнение с образом действий абсолютистских государств в отношении революционной Франции 1789г. – Тщетность ссылки на овладевшую идею при недостатке внутренней подъемной силы – Смысл идейной борьбы и мировоззренческое превосходство Германии в XX веке – Немецкие войска как носители этой идеи – Аншлюс Австрии – триумф народной идеи над искусственными ограничениями с помощью воздвигнутых Версальским договором пограничных столбов – Французская недооценка силы и значения этой идеи.

Д. Французская мировая демократическая миссия в войне 1939г.

I. Общее значение демократического миссионерского мышления во французской внешней политике

Внешнеполитическая сила демократической миссионерской идеи в эпоху Французской революции – Национальное стремление к единству внутри народов абсолютистских государств – Империалистическое превращение новых демократических идей – Демократическая конституция как идеал и разрешение всех внутриполитических трудностей – Демократическая миссионерская идея – важный элемент французской внешнеполитической идеологии и пропаганды со времен Французской революции – Использование этой демократической миссионерской идеи в войне 1939г. – Согласно французской точке зрения национал-социализм – только форма абсолютизма – Французская миссия: защита демократии и ее идеалов против этого угрожающего миру абсолютизма.

II. Духовная подготовка миссионерской войны 1939/40гг. согласно французской теории

Систематическая работа французской теории – Ее представление о национал-социализме как новой форме абсолютизма – Зачисление основополагающих понятий: «народная общность, Фюрер, раса и Рейх» в эту теорию – Связь с известным представлением о пангерманизме – Миф расы и крови как конкретное внешнеполитическое превращение притязаний пангерманизма на гегемонию – Новая миссия германской расы – угроза французской демократической миссии – Ecpéce humaine /род человеческий/ против мифа о расе – Отождествление внутреннего, так называемого диктаторского деспотизма и планов внешнеполитического порабощения – Противоположная картина французской миссии – Французская надежда на духовную победу над абсолютистским государством, воплощенным в новой Германии – Война 1939г. как крестовый поход народов против тирании.

III. Подведение итогов духовной подготовки к войне

Немедленное включение старой идеологии в связи с военным поражением – Лозунг Даладье по случаю 150-летия Французской революции – Высказывания Даладье, Монье, Понсе, Бартелеми и Дамекуа после военного поражения – Отклики на них в прессе – Французская борьба за спасение цивилизации и культуры от мнимой угрозы.

IV. Миссионерская война и нейтралитет

Втягивание в нейтралитет в представлении сторонников миссионерской войны и противодействие нейтралитету – Французский отказ от нейтралитета ради самого нейтралитета – Признание благожелательности нейтралитета для собственной выгоды – Нейтралитет как ступень к использованию демократией средств в борьбе за свободу – Оправдание любого нарушения нейтралитета со стороны демократии – Продолжение и расширение старой демократической идеологии миссионерства.

V. Обманутые ожидания Франции

Неудача французских усилий и безрезультатность демократических призывов к миру – Французская недооценка решающего изменения в восприятии народами значения борьбы за демократические идеалы – Значение установленного Германией нового порядка – Невозможность ликвидации этого порядка через схему его включения в абсолютистское понятие мира – Разжигание мировоззренческой борьбы – Недостаточное согласование французской военной идеологии с действительностью – Ее диалектическое противостояние открытому демонстративному бою, интеллектуальная игра – Бессилие французской идеологии и Франции достичь целей с помощью давления и угроз.

E. Эмигрантская идеология и демократическая миссионерская война

I. Новая Германия и французская демократическая миссия

Французская вера в надежное обоснование ее внутриполитической миссии в отношении Германии в войне 1939г. как мировой войне – Национал-социализм как очевидная форма абсолютизма – Французская надежда на действенную силу лозунгов освобождения на фундаменте мнимо тиранической Германии – Полная недооценка Германии 1939г. – Отсутствие в Германии точек соприкосновения с французско-демократической идеей в отношении к войне – Национал-социалистическая революция как окончательный отказ от французских революционных идей – Фронтовое переживание мировой войны и его значение – Систематический иммунитет Германии против демократических принципов в эпоху 1918-33гг. – Фронтовое переживание для Франции эпизод, для Германии – источник внутреннего обновления – Завет фронтового солдата и его осуществление в форме национал-социалистического государства – Отстранение враждебных народу и оживлявшихся военных сил в Германии и их продолжающаяся активность во Франции – Безрезультатность их лозунгов в Германии как свидетельство далекой от действительности ситуации во Франции.

II. Контрреволюционные эмигранты и их общее значение

Контрреволюционные эмигранты – постоянно опасный политический советник – Их признание за границей как экспертов по политическим, экономическим и социальным отношениям в их бывшем отечестве – Эмигранты как возвещатели идеалов – Их неспособность отвечать за разрушение нарисованной ими картины мира – Вытекающие отсюда ложные спекуляции – Идеология катастрофы как духовная почва эмигрантских действий и базис для их политического и экономического существования – Основания для признания их аргументов принимающими хозяевами – Особое применение этих аргументов во Франции – Издавна далекая от действительности эмигрантская идеология, опирающаяся на образ Германии для французов.

III. Французские эмигранты 1789г. и их влияние

Уроки, которые Франция могла извлечь из собственной истории – Оценка французской революции эмигрантами 1789г. /принцы, дворянство и духовенство/ – Тогдашняя идеология катастрофы – Новый порядок как временное состояние – Новые властители только политические банкроты – Надежда на возмущение французского народа в момент военной катастрофы – В результате полная неспособность оценить состояние своей нации – Оценка положения согласно своему желанию, а не в соответствии с действительностью – Идеология эмигрантов как решающий источник формирования общественного мнения о порядке во Франции у принимающих их хозяев – Поражение коалиционного войска и разочарование во всех ожиданиях как исключительное средство разъяснения ситуации – Выгодные только Франции действия эмигрантов.

IV. Современная эмигрантская идеология и французская демократическая миссия

1. Подобная германской катастрофа в мирное время

Зависимость Франции в оценке обстановки в стране от эмигрантов.

а) Политическая и экономическая идеология эмигрантов

Теория немецкой контрреволюции – Мнимая противоположность между вермахтом и партией – Пренебрежение унаследованными экономическими законами и пророчество скорой катастрофы – Воображаемая оппозиционная толпа /Herde/ – Неустойчивое положение перед приходом к власти как исходный пункт эмигрантской характеристики новой Германии – Эмигранты с демократической точки зрения – представители подлинной Германии в противоположность «Анти-Германии» современной эпохи – В действительности эмигранты – пережиток победившей национал-социалистической революции в Германии – Эмигрантская идеология и посольские послания.

b) Оправдания фальшивых пророков

Никакого осознания, несмотря на несбывшиеся предсказания всех пророков – Оправдание отсутствия политической катастрофы в Германии – Переоценка мнимого деспотизма национал-социалистического режима – Объяснение фальшивого пророчества экономической катастрофы – «Искусственные стимулы», устранение классовой борьбы, забастовок и материальные ограничения для рабочих как следствие жестокой системы насилия.

c) Демократические экономические теории и эмигрантские пророчества

Две теории национал-социалистического экономического порядка: капиталистическая эксплуатация или возврат к примитивным экономическим формам – Их результат: успехи немецкого экономического государственного порядка – Единственное средство ликвидации этого порядка, как следствия жестокой или замаскированной государственной системы, – война.

II. Прогнозы на период войны

а) Политическая и экономическая идеология катастрофы

Предсказание катастрофы этой «искусственной», «неорганической» системы в войне – Обновленные доказательства всех эмигрантских пророчеств применительно к войне – Политическое сопротивление немецкого народа экономической и политической системе насилия после начала войны, как непоколебимый тезис французской военной идеологии – Чрезвычайные возможности для развития демократической миссии Франции против мнимо политически и экономически порабощенной Германии – Военная идеология и эмигрантская идеология идут рука об руку.

b) Военная идеология эмигрантов – особенное искусство

Военная идеология эмигрантов – Мнимое воспитание национал-социализмом солдат холопами уступает свободно воспитанным личностям демократической армии – Предсказание военного поражения вермахта в открытом полевом сражении – Идеал личности в английской военной организации и выведенное отсюда превосходство против солдат новой Германии – Исторические реминисценции теории.

c) Крупная ошибка

Обманутые ожидания, крушение всех надежд и пророчеств в политической, экономической и военной областях.

F. Отказ от демократической миссии в отношении Германии и возвращение к Ришелье

Отказ Франции от демократической миссии и удаление от всех мировоззренческих идеалов с объявлением ее военных целей – возврат к внешней политике абсолютизма.

I. Традиция Ришелье и демократически-революционная миссионерская идея

«Завещание» Ришелье – не только абстрактная схема господства, но покоящаяся на духовной базе абсолютизма – Политика ослабления Германии, непосредственно связанная с престижем Франции – Цель Ришелье как идеал французской внешней политики под предлогом всемирной демократической миссии облагодетельствования человечества с 1789г. – Сознание миссии французской демократии и внешнеполитическая техника старого режима /Ancien Régime/ 1661-1789гг., т.е. от начала правления Людовика XIV – Демократическая идеология как духовный первооткрыватель для домогающейся государственно-политического расширения Франции в отношении Германии – Планы высокопоставленного революционного генерала Гоша.

II. Продолжение Тираром политики Ришелье в период оккупации Рейнской области и ее демократически-идеологическая маскировка

Главный принцип Тирара (4); «История обновляется, но не повторяет свои пути» – Его сознательная связь с Гошем (5) – Усилия Тирара по подъему культурных связей между Германией и Францией как чисто политический расчет – Смешение абсолютизма и демократически-империалистической политики.

III. Идеология Рейнланда Мориса Барреса

Баррес, теоретик французской демократической миссии в отношении Рейнланда – Предназначение Рейнланда для мнимо демократической миссии – Право на самоопределение народов как ядро французской внешней политики в отношении Рейнланда в связи с активизированной французской пропагандой – Не аннексия, но создание свободного государства под французским влиянием – Рейнский сепаратизм и французская демократическая миссия – Историческое заблуждение Барреса и плачевное крушение Рейнланд-политики.

IV. Жак Бенвиль, современный вариант учения Ришелье

Бенвиль, упорнейший противник демократической миссионерской идеи – Традиционная система французских королей, как его идеал – О набросанной Бенвилем исторической картине как общем учении о Франции – Военные цели против Германии – Их содержание: организация немецкой анархии – единственная необходимая гарантия «безопасности Франции» – Теория Бенвиля о расчленении Германии и использовании сил партикуляризма /политической обособленности – И.Б./ против рейнского единства – Его учение как программа французской внешней политики.

V. Поворот к государственной силовой схеме Ришелье – отказ от демократической миссионерской идеи

Использование Бенвиля как свидетельство конца французской идеологии – Отречение от французской миссионерской идеи с единственной целью: уничтожения и разрушения, без какой-либо другой идеи – Французская неспособность сконструировать идеи для нового порядка – Отказ от любого идеологического оправдания и убедительных попыток с помощью разумного обоснования – Преобразование до сих пор существовавшей французской идеологической специфики – миссионерской веры в открытое притязание на власть – Внешняя силовая схема – остаток организующей политической силы прошлого столетия – Имитация помощи от другой, «настоящей» Германии – лишь слабая маскирующая мера для этой силой схемы – Сравнение между духовными ситуациями Германии и Франции при начале войны.

G. Конец французской демократической миссии в Европе

I. Разрушение монопольного положения демократической идеологии

Интерпретация политических и конституционно-правовых процессов внутри различных государств мира французской системой со времен революции 1789г. – Франция как высшая инстанция в оценке всех конституционных проблем других народов – Значение демократической миссии для внешней политики Франции – Точка зрения Франции на новые конституционно-правовые явления в европейских государствах после войны – Каждый новый порядок в глазах Франции – незначительный или конституционно-правовый курьез – Ликвидация демократии в Германии – смертельный удар по демократической системе в Центральной Европе – Недостаточные возможности для решения демократической миссионерской задачи в отношении нового немецкого политического и социального порядка – Проявления кризиса демократической системы – Последняя французская попытка спасения – Линия Мажино – не только военная защита, но также символ духовной ситуации для французской демократии.

II. Демократия без целевой установки на борьбу

Негативные результаты заимствованной из Франции системы: устранение абсолютизма – Ее неудача в позитивном выражении – Горькие опыты отдельных народов с демократическими идеалами – Утрата притягательной силы демократических институтов – Практическое бессилие демократических принципов – Собственные сомнения Франции в восхваляемой ею системе – Отсутствие целевой установки в борьбе.

III. Окостенение демократии в политическую доктринальную систему

Демократия как схема – Отстаивание своих традиционных понятий – Ее неспособность к противоборству с проблемами жизни – Демократическая доктринальная система – эстетическая игра с унаследованными рассуждениями – Абстрагирование этой системы от всякой действительности – Притягательная сила этой учебной системы для теоретиков европейских и неевропейских стран – Новая действительность и старая доктринальная система – Демократия представляет лишь исторический интерес.

IV. Демократия как препятствие прогрессу

Значение демократии 150 тому назад – Не только политический, но также социальный переворот – Беспомощность демократии в отношении проблем XX века – С помощью демократии как средства новый феодальный класс добивается господства и жестокого подчинения неимущих слоев – Французский отказ от принципа невмешательства 6) – Французская социальная система больше не является примером и образцом для мира – Бессилие Франции в отношении собственного социального кризиса – Новый немецкий социальный порядок и французская демократия – Война как борьба против этого социального порядка – Предполагаемая военная победа Франции – предлог для изменения социальной структуры Германии – Осознание Францией внутреннего бессилия демократии – Немецкая военная и духовная победа над французской демократией.

V. Демократия и Новый Порядок в Европе

Маловажность демократии для будущего Нового Порядка Европы – Ее беспомощность в отношении современных проблем мира – Недостаточность демократической системы мышления – Демократия как устаревшая и отсталая система в сравнении с установленным в Германии порядком – Внутреннее обновление Германии и Италии – важнейший вклад в Новый Порядок в Европе, совершённый перед войной 1939г. – Политика равновесия западной демократии – откровенная схема господства – Формула баланса против действительного внутреннего равновесия государств Оси – Абиссинская война, расчленение Чехии, аншлюс Австрии и Судетов как решающие удары против унаследованной системы европейского равновесия – Успешная борьба Испании за восстановление своего внутреннего равновесия – Военное поражение западной демократии, окончательное крушение системы и технических приемов старого европейского порядка – Национал-социалистическая Германия и фашистская Италия как носители будущего Нового Порядка Европы – Политическое, экономическое и социальное обновление европейского Великого Пространства – Быстрое развитие европейской судьбы.

VI. Виши: отказ Франции от демократии и Новый Порядок Европы

Официальный отказ Франции от демократии после ее поражения – Отказ от демократии как источник обновления в противоположность 1870 году – Statt république nunmehr état franéçais /вместо республики отныне этатистская Франция, с сословным представительством в органах власти. Этатизм – активное участие государства в экономической и социальной жизни общества – И.Б./ – Французское обвинение против либерального и индивидуалистического мировоззрения демократии – «Вечная Франция» против «вечных ценностей демократии» – Франция в «тотальной революции» – Требование моральных реформ руководства и народной массы после возврата к осознанию «первых столпов» – государства, земли и семьи – Мероприятия авторитарного государства как образец для будущей французской политики – Принципиальный отказ от демократии – вклад в Новый Порядок Европы.

А. Мировая война как миссионерская война

I. Французская демократическая миссия перед миром

Когда в 1914г. началась мировая война, Франция вступила в нее с до мельчайших подробностей подготовленной идеологией перед миром. Она сознавала смысл своего идеологического влияния на мир и знала, как важно обеспечить свою моральную силу. Франция боролась за то, чтобы заявить своим правлением о сохранении в силе идей 1789г., направленных против абсолютистского режима империалистической Германии. Как оплот свободы, она выступала за демократию, право и справедливость, составляющие честь и достоинство людей. Она сражалась против Германии, которая попирает демократические идеалы Франции и всего мира и собирается насиловать другие нации. Поэтому Франция вынуждалась к борьбе против абсолютистских государств и воображала, что с победой над абсолютизмом и его окончательной ликвидацией снова станет руководить этим историческим процессом. Только на этот раз предстояла гораздо более упорная и всеобъемлющая борьба. Однако приходилось считаться с угрозой абсолютистской Германии уже не против одной Франции, но против всех государств, которые приняли и испытали ценности идей 1789г. в отношении общеевропейской цивилизации.

Теперь она обновляла суждения о своей исторической миссии в борьбе за идеалы демократии: Франция – страна революции, которая разбрасывает идеи освобождения во всех странах мира; она даровала миру демократический индивидуализм и внутри демократии содействует чувству свободы, равенства и справедливости. Эта Франция, по ее мнению, совершила последнее и высшее, что от нее вообще можно было потребовать. Она с оружием в руках сражалась за свои демократические идеалы, к которым мир готов был присоединиться, чтобы защитить его кровью своих сыновей. «Высший долг», который был когда-либо на нее наложен, Франция свободно приняла на себя. Всё возрастали заклинания о ее великодушии. Еще никогда Франция не ощущала, по словам Клемансо: «ясную потребность жить и возрастать в идеале борьбы, поставленной на службу человеческой совести, и в намерении обеспечить праву в высшей степени прочное место для граждан и народов».

С этим Франция предстала перед миром «образцом борьбы за идеал». Так она открыла перед народами «ворота жизни». Французский солдат явился для мира «солдатом цивилизации». Согласно этому представлению, он должен был победоносно разогнать «орду варваров». В интересах мира все цивилизованные народы в сознании этой высокой миссии должны принять участие в «сражении против современной формы варварства», что должно стать их «моральным долгом». С обратной стороны медали для награждения французских воинов находились слова: «За цивилизацию 1914-1918». Историческим смыслом был насыщен абсолютно бессмысленный девиз: «Французская либеральная демократия, поборница идеи 1789г. против абсолютистски управляемой Пруссо-Германии». В монархической Пруссии всё-таки было, по крайней мере, такое же либеральное правовое государство, как во Франции. Известно, какие обширные основополагающие требования французской революции были приняты в буржуазно-либеральной конституции.

Хотя Франция в полевых сражениях 1813/1815гг. понесла поражение, однако прусское государство после победоносной войны застряло в своем реформировании. Идеи поставлялись немецкому либерализму и широко воплощались в Пруссии через конституции отдельных государств /Германия была тогда территориально раздроблена – И.Б./. Либеральная буржуазия переняла в Германии французские революционные идеи, используя их в борьбе против государства, и законодательно закрепляя в конституции главные принципы французских революционных требований. Результатом стало покоящееся на конституционном праве и насильственном расчленении правовое государство XIX столетия. В этом правовом государстве ослабел король как орган государственной власти. Все понятия о свободе и собственности граждан могли воплощаться только путем закона, через участие буржуазии в парламенте. Само управление происходило на законодательной базе. При каждом вмешательстве /также неправомерном/ в область свободы и собственности нередко возникала растерянность и необходимость обращения к независимому суду. Это правовое государство сохранялось также в период войны /Первой мировой войны – И.Б./. В немецких судах дебатировались вопросы правовых гарантий отдельных граждан, в то время как во Франции правовое государство с начала войны утратило законодательную силу, а Фош и Клемансо фактически ввели военные суды, заступившие место гражданских судебных органов.

При некотором умении можно было постоянно использовать французский лозунг: «Борьба против прусского абсолютизма во имя идеалов 1789г. – свободы, равенства и справедливости». Согласно представлению французской республики, Пруссо-Германия, была государственной формой монархии. Немецкая императорская власть, представляя собой олицетворение современного абсолютизма, могла привести мир к традиционно-легитимному продолжению прусской королевской политики, как это было в 1792г. в борьбе против французской революции. В этой ситуации Франция хотела применить революционные идеи 1789г., с которыми она, однако, ни в малейшей степени больше не имела дела, но они давали в руки Франции удобные аргументы. Упомянутая Пруссо-Германия слыла в своем внутреннем устройстве прототипом нового абсолютизма, из чего можно было сделать внешнеполитические выводы. Построенная изнутри на жестокой власти Пруссия должна была использовать эту власть также против своих соседей. Она установила право, не признающее договоров, и рассматривала войну как средство, ведущее к цели, согласно которой весь мир должен быть порабощен, и всё это рассматривала как божью заповедь. Поэтому необходимо было противостоять «врагам цивилизации, справедливости, свободы и человечности». Против этого абсолютизма Франция приводила аргументы, почерпнутые из времен борьбы французской революции против абсолютистских государств.

Таким образом, вся французская пропаганда была приспособлена к работе перед миром и противостояла противнику, который был охарактеризован как абсолютное зло, в необходимости уничтожения которого мир должен быть убежден. Сила пропаганды направлялась прежде всего против Пруссии. Пруссию считали, как это понималось в XIX веке, государством, которое с помощью муштры и грубой силы приобрело господствующее положение над немецкими государствами, и с ее вызывающим отвращение духом намеревалось проникнуть во всю в целом высококультурную Германию. Как заявил германист из Сорбонны Шарль Андлер (7), с этой Пруссией Германия получила «неспособность понять достоинство и свободу народов, которая обнаруживается при контакте или конфликте с ней». Согласно французским представлениям эта Пруссия еще жила в состоянии, характерном для Времен Священного Союза. Она была «государственной машиной Фридриха Великого» /П.Готье, «Немецкий менталитет в войне», 1916г./. При непосредственной помощи милитаризма и прусской государственной бюрократии Пруссия сохранила свое господствующее положение в Германии. Этими средствами она внутриполитически порабощала Германию и ее союзников, а внешнеполитически – мир. Прежде всего, Австро-Венгрия рассматривалась как зависимая от империализма Немецкого Рейха и непосредственно Пруссии. Прусский дух инфицировал немецкое чиновничество, угнетавшее другие нации. Поэтому прусский милитаризм есть «единственный враг цивилизованного мира». Он является «Антифранцией» /Хуберт Бурже, «Почему Франция фактически находится в состоянии войны?», 1914г./. Этот милитаризм, как великая опасность для свободной совместной жизни народов должен быть уничтожен. Против него Франция ведет борьбу. Она сражается поэтому «за идеал справедливости и братства, за республику и ее вечное будущее, за честь и прогресс» /там же/.

Теперь, правда, подлинные трудности по линии защиты демократических идеалов должна была бы доставить царская Россия. Однако помогало разъяснение, что Россия, поскольку она борется вместе с западными демократиями, недвусмысленно доказала симпатии к их идеям. Она уже изменила свое духовное состояние и вошла в европейско-демократический концерт. Затем было указано, что царь обещал после войны представить доказательства того, что русский народ осуществит свободу совести и мнений. От Священного Союза остались теперь лишь немецкая и австрийская династии. Решающая борьба уже идет, как разъяснял профессор социологии и сравнительной истории университета Невшателя Арнольд ван Женне своим читателям, формируя в немногих словах свои принципы: сторонники и защитники Гогенцоллернов происходят из доисторической эпохи, а у них на буксире Габсбурги и турки, и все они отличаются от союзных народов, воплощающих цивилизацию в мире XX века. Одни живут в эксплуатации и угнетении под Германией и ее союзниками, другие должны жить среди подлинно цивилизованных народов, что выражает их горячее желание. Последнее воплощает принцип сотрудничества на почве свободы.

Низвержение Пруссии, поэтому, становилось высшей задачей культуры, которая получит широкое распространение с помощью военной победы. После уничтожения Пруссии – цитадели абсолютизма и милитаризма – Франция выполнит свою чрезвычайную миссию перед миром. Это воспрепятствует регрессу в развитии цивилизованных народов и предохранит мир «от сабель Гогенцоллернов», организуя жизнь в постепенном сотворении порядка. Наконец, это уничтожит немецкую грёзу, после реализации которой «немецкий император овладеет резиденцией в Елисейском дворце и в Петербурге и превратит в руины Лондон в Англии, ставшей германской» /цитируется Э.Лависс/ (8). Так Франция смогла обнаружить веру пангерманизма в превосходство германской расы и соответствующее стремление к германской гегемонии в мире, приписав это монарху. От механической дисциплины, олицетворяемой Пруссией, Франция спасалась индивидуализмом и препятствовала тому, чтобы весь мир стал единым механизмом, который приходил бы в автоматическое движение через давящую пружину, до тех пор, пока мотор снова не остановится. Этим путем миру угрожала тотальная система управления, полное покорение и эксплуатация, и становился невозможным триумф вечной свободы и справедливости.

Под этими лозунгами велась миссионерская война. На первом месте в ней стояла Франция как страж вечных ценностей человечества, нашедших явное выражение в демократии. Это объясняет, почему ее демократические идеи объявлялись общеупотребительными и обязывающими. Однако Франция заверяла мир, что война не преследовала целей экономической гегемонии или политического соперничества. Речь также не шла о том, как могли думать поверхностные наблюдатели, что бельгийцы, французы, сербы и русские должны были жертвовать собой как солдаты Англии. По словам Женне, война в действительности есть «борьба за права народов против насилия со стороны диких зверей, за справедливость против жестокости, за добро против зла». На этом духовном базисе строилась вся пропаганда ненависти и мерзости в войне /Х.Х.Дитце, «Пропаганда войны и мерзостей нашего врага», «Кильский журнал», 1940г, ч. I, № 1/2 /.

Война относилась здесь к категории Крестовых походов раннего Средневековья и приравнивалась к войне французской революции против абсолютистских государств. С самого начала эта война намного превосходила по значению крупные миссионерские войны прошлого, так как она велась вокруг завоеваний современной цивилизации; речь шла о сохранении высших благ человечества, без которых жизнь теряла свою ценность. Французская миссионерская идея, уже намечавшаяся в эпоху Крестовых походов, провозглашалась Орлеанской Девой: «Тот, кто борется против Франции, борется против Иисуса Христа». Эта идея явно содержала религиозные притязания, в абсолютизме Людовика XIV поднималась на высочайшую ступень национального сознания, а в демократии нашла свое легитимное обоснование через французскую нацию, как воплощение цивилизации, и была в состоянии снова проявиться как политический фактор.

II. Французская демократическая миссия против Германии

В мировой войне Франция несла свою миссию не только перед миром, но также в отношении Германии. Французская борьба против угрожающего миру прусского абсолютизма, как возвещала ее пропаганда, велась вместе с тем во имя освобождения самой Германии от оков абсолютистского государства. Как некогда в своей революции французская армия шла за Рейн под лозунгом «война дворцам, мир хижинам» против абсолютистского угнетения, так теперь французские войска должны были вновь выполнить свою миссию в отношении Германии 1914г., которая игнорировала беды своей истории, – освободить народ от его угнетателей. Эти войска должны были показать немецким гражданам, как постыдно их работники были лишены всех своих прав, и, что они являются рабами своих работодателей, так же как в войне их солдаты были рабами своих офицеров. Немецкий народ должен был уяснить себе суть прусского милитаризма, который является позорным пятном и опасностью для всех свободных народов, и усвоить преимущества институтов французской демократии в области конституционного и военного искусства, социальный и политический порядок которой разворачивается на его глазах. Высшая цель Франции состояла в том, чтобы показать, что французская демократия – страж свободы и мира – должна победить. В этом духе профсоюзный лидер Жуо (9) заявил 04.08.1914г.: «Я работаю для фронта, который должен принести миру свободу, как это делали наши отцы».

Здесь революционная идеология 1789г. праздновала новый духовный триумф. Тут воспроизведены все аргументы, которые применяла когда-то французская революция, и особенно ее армия, в борьбе против абсолютистского государства. Прусское войско представлялось составленным из слепых, послушных рабов, беспрекословно склоняющихся перед приказами тирана, тогда как французские солдаты воодушевлены своей идеей носителей света и свободы, которые достигаются в борьбе. Вновь были использованы аргументы, подобные тем, которые применялись организаторами прусской армии Шарнхорстом и Гнейзенау до военной реформы 1808г. в духовном противоборстве внутри прусской армии /см. к этому – Р.Хён, «Законодательная борьба и армейский быт. Борьба буржуазии вокруг армии», 1938г./. Они служили теперь материалом для французской пропаганды против прусской армии 1914г. Это должно было показать, как далеко отстояла современная прусская армия в своем образе действий от реформы 1808г. Однако именно при Шарнхорсте и Гнейзенау, создавшим немецкую народную армию, на основе духовного обновления Пруссии был нанесен уничтожающий удар Франции.

Так абсолютистская прусская армия противостояла попыткам Франции представить собственную военную организацию как демократическую, свободную, человеколюбивую и обладающую особенной притягательной силой. Тогда как в Пруссии господствовала строгая иерархия и пассивное послушание, где люди становились исключительно материалом, во французском войске должна была проявляться взаимная симпатия: от солдат до генералов, как и чувство всеобщей солидарности. Дисциплина и послушание будут свободно выполняться, личная собственность людей – уважаться; однако потребуются все усилия, направленные на достижение высокой цели, понятные поэтому отдельным лицам, – всё то, что незнакомо прусским солдатам, не понимающим, за что они борются. – Так рассуждал Женне.

Приводилась в сравнение также английская армия, в которой обращалось особое внимание на поддержание индивидуализма. В противоположность иерархии в английской добровольной армии и во французской национальной армии, которая покоилась на принципах свободы, как памятник принципу равенства, свою иерархию немцы основали на слепом подчинении в их войсках, которая, согласно Женне, являлась военно-организационным выражением их абсолютистского государства. Немецкие солдаты, однако, должны жаждать освобождения от этого сдерживающего развитие военного механизма, и после введения демократии по образцу французской и английской армий выберут собственное военное устройство.

Как и армия, общая организация прусского государства, представлялась инструментом абсолютизма. На грядущем разрушении прусского чиновничьего государства основывалась освободительная миссия в отношении немецкого народа. Затем французская пропаганда не могла пройти мимо факта либеральной конституции Пруссии, которой она сама способствовала. В этой связи заявлялось, что все либеральные поправки в конституции и основанные на них преобразования есть ничто иное, как исторический камуфляж, маска, за которой скрывается абсолютизм. В дальновидном расчете известных либеральных руководителей: фон Гагерна (10), Георга фон Винке (11), фон Беннигсена (12) и фон Ховербека (13) содержались меры по переходу к либерализму. Это становилось особенной заботой Бисмарка с целью усиления власти короля согласно теории «обманчивого либерализма» /«trugerischen Liberalismus»/, которая получила хождение в Пруссии /Бисмарк применял в своей государственной практике любые приемы, отвечавшие его планам централизации Германии. В данном случае он использовал либерализм в его свободной трактовке, как возможность под вывеской свободы, в противовес принуждению, усилить государство – И.Б/.

У всех действительно либеральных народов конституционализм означал развитие данных народу гарантий в отношении государства и усиление власти народных представителей. Но только не в Пруссии. Существующий здесь конституционализм специфически прусской природы имеет мало общего с подлинным конституционализмом. В Пруссо-Германии правление постоянно, вновь и вновь стремится стать авторитарным, тогда как действительная суть современного конституционализма заключается в том, что правление должно строиться на основе мнения народа /Андлер/. Таким образом, по утверждению Андлера, буржуазия демонстрировала свою измену прусскому либерализму в интерпретации Бисмарка. В частности немецкие либералы должны была показать, что их конституция есть в незначительной степени полуабсолютистская, и советовали, как изменить ее в парламентско-демократическом смысле.

Теоретически эта критика опиралась на принцип равенства – предпосылку каждой в действительности демократической конституции, которая при проведении в жизнь в Пруссии, однако, отсутствовала. Кроме того, здесь не хватало всеобщего равного избирательного права, тогда как государство поставило в привилегированное положение касту студенческих корпораций. Подобные классовые различия и привилегии не знал ни один слой во французской демократии. Сверх этого, в Пруссии не соблюдалась свобода митингов и собраний. Каждый начальник, каждый руководитель производства запрещал своим подчиненным участие в собраниях, которые им не нравились. Самоуправление общин было только на бумаге. Практически оно упразднялось непреклонным правом контроля со стороны обер-президентов и земельных советников /Андлер, см. выше/. Прежде всего это относилось к чиновничеству, и Франция заявляла: весь немецкий народ порабощен чиновной бюрократией, которая бесцеремонно игнорирует права граждан.

Между тем как в Германии повиновались чиновникам, французская демократия настаивала на том, что при ней повиновались сами чиновники. В Германии чиновную бюрократию превосходила только военная каста, которая постоянно оказывала законодательное влияние и являлась важнейшим столпом империалистического неравенства, мошенничества и угнетения. Если этот прусский милитаризм с его образом мысли чиновничества глубоко проникнет в цивилизацию, тогда школы будут готовить детей лишь для казарм; управление, торговля, индустрия, всё без исключения точно последует военному порядку. Согласно французскому представлению, больше никто не будет заботиться о конституционных гарантиях, и только так может совершаться военное подчинение Германии династически узаконенному порядку Гогенцоллернов /О.Готье/.

С характеристикой императорской Германии как абсолютистского государства и ее либеральных учреждений как фальшивых институтов, Франция обрела базис для своей так называемой миссии против Германии, когда с введением подлинно свободных институтов на основе демократической конституции мир станет свидетелем окончательного умиротворения Европы. При этом значительную роль играла привязка к революции 1848г. С победой над Германией Франция собиралась продолжить дело этой революции (14). Типично высказывание уже цитированного французского социалиста, профессора Сорбонны Андлера: «Германия виновата перед нами в том, что была прервана революция 1848г., которую необходимо продолжить и закончить». Союзники могли иметь дело и вести переговоры только со свободным народом. Поэтому задача Германии – отречься от своих князей. Союзники, однако, могут сложить оружие не раньше, чем Германия сменит свое правление и введет демократическое устройство /Андлер/. Союзники этой вымышленной Германии должны содействовать ликвидации Пруссии в составе Рейха.

С установлением демократии в Германии, объявила французская пропаганда, проблема Франция-Германия должна быть решена на все времена. Когда будет покончено с немецким милитаризмом, и «свободная французская демократия, страна свободной мысли и чистой совести» осуществит свои планы в Германии, народы станут состязаться друг с другом в «свободной гармонии равновесия». Тогда Франция, безусловно, упразднит «элементы господства бесправия и угнетения». Ее роль после этой победы будет такой, какую следует ожидать миру в соответствии с историей и традициями Франции: «Франция продемонстрирует тираническую и низкую культуру властителя. Она уничтожит господствующие власти, пронизанные духом насилия. Силой своего гения Франция принесет свободу народам, обеспечит их гармоничное развитие и унаследует человечество, избавленное от старых и гнусных цепей». Так освободительная миссия Франции объединялась с ее демократической миссией в отношении мира.

B. Демократия как основополагающий принцип нового порядка Европы и ее несостоятельность

За демократической миссией Франции в отношении Германии стояла вера в то, что с введением демократии и насильственного конституционного приобщения Германии Франция в будущем овладеет естественным преимуществом и бесспорным превосходством в духовном и моральном отношениях. Ведь Франция считается матерью демократического парламента в мире, поборником и творцом демократии в Европе. Она заинтересована во введении демократического правления в мире, которое подготовит новое господство французской идеологии. Согласно этому представлению, народы признают господство Франции и покорятся ей.

После войны Франция поверила в эту цель, прежде всего, на почве введения демократической системы в Германии, которая должна была всецело утвердиться на все времена. Интернационал тронов пал, чтобы явился интернационал демократий, естественно, под французским господством. Превосходящая сила демократии, наконец, образуется из того факта, что французская демократия победоносно преодолеет великое противостояние в мировой войне. Мировая война должна быть пробным камнем, на котором разгромят монархию, оставив на триумфальной позиции французскую парламентскую республику. Таким образом, Франция на этой основе присвоит себе право представить демократию образцом для всего мира.

Внешние обстоятельства, казалось, способствовали всему этому. Т.Масарик (15) мог с триумфом констатировать: «Со времен войны в Европе существует только одна великая демократия – Франция и вдобавок к ней – много меньшие – Швейцария, Португалия, Сан-Марино и Андорра. Сегодня насчитывается восемнадцать стран, которые принадлежали великой Германии» /Масарик, «Воскрешение государства» в «Европейском обозрении» Жувенеля (16)/. Все эти страны верили, что Франция, как производитель демократии, должна была взять их под свое крыло. В особенности это относилось к Германии, где под давлением Франции идеология победителей была отлита в конституционные формы. В отношении нее, как самого младшего члена в концерне демократических держав, прежде всего, было применено принуждение. Во имя демократии Франция желала взять под надзор Германию. В предваряющей ноте Версальского диктата от 16.06.1919г. содержалось признание Германией своей вины за развязывание войны, как твердо установленный факт. Соответственно этому:

«Война была величайшим преступлением против человечества и свободы провозглашающих себя цивилизованными народов, которое когда-либо совершалось сознательно. Долгие годы правители Германии в соответствии с прусскими традициями всеми средствами готовили войну в Европе. Они не довольствовались своим благосостоянием и растущим влиянием, на что Германия имела право, в то время как все остальные нации выражали готовность признать ее членом сообщества свободных и равноправных народов. Ее целью было порабощение и тиранизирование Европы, так же как сама Германия порабощала и тиранизировала свой народ» /предваряющая нота, ответ союзных и присоединившихся к ним государств от 16.06.1919г. на замечание немецкой мирной делегации об условиях мира – И.Б./.

Эти представления были использованы не только для того, чтобы таким образом сконструировать морализирующий раздел для преувеличенных требований версальского диктата и вокруг этих так называемых мирных переговоров узаконить искусное шантажирующее давление. Скорее старались сформировать целое запоздалое историческое послание и, прежде всего, – в духе внутрифранцузской национальной традиции. Пресловутый памятник в Компьенском лесу, говоривший о «преступном высокомерии» побежденной Германии, в значительной степени служил этой цели. Вместе с тем так Франция создала формальный базис во имя демократии для своей обязанности в любое время осуществлять надзор за Германией и могла размахивать этим бичом по своему усмотрению.

Франция явилась в роли бескорыстного покровителя человечества на страже чистых и человеколюбивых идеалов, чтобы наблюдать, действует ли молодая немецкая демократия в унисон с добрыми демократическими нравами и демократическим порядком в Европе, или она намеревается вновь впасть в варварство, от которого Франция только что сама избавилась и спаслась на благо человечества и Германии. С этой ролью Франция приобрела одновременно положение демократического цензора, который устанавливает и решает, действует ли страна на благо человечества, или она глубоко пала, отказавшись, или собираясь отказаться от демократических идеалов, и с этим прекращает быть цивилизованным народом, чтобы при случае вновь стать с оружием в руках против идеалов демократии, вернувшись к собственному благополучию. Принятие в союз народов было внешним знаком того, выдержал ли народ это испытание. Германии, как известно, не приносила пользы ее государственная форма, и, не осознавая себя демократией, она не созрела для уважения союзом народов, и лишь через годы после введения демократического правления Германия должна была выдержать испытание на право вхождения в союз народов.

Созданный Францией в Европе на основе демократии «вечный порядок» действовал только короткое время. Скоро обнажилась лживость французской идеологии /Х.Михаэлис, «Англия и Франция. Исторический дуализм», «Ежемесячник внешней политики», 1940г., с.168/. Версальский мирный договор и созданная им система союза народов уже привели к глубокому разочарованию в отношении французских планов всеобщего мира и мирового порядка /Грим, «Франция на распутье», «Ежемесячник внешней политики», 1938г., с.208/. Вместо духа примирения и справедливости версальский договор заканчивает духом уничтожения. Во всех пунктах он обнаруживает глумление в стиле французской военной пропаганды. Договор создал систему малых государств, ставшую постоянным источником всё новых политических разногласий. Особенно настойчиво и недвусмысленно здесь выявлялось на глазах мира то, что восхваляемое Францией примирение /«Французское обозрение двух миров», 1938г., сб.47, с.518/, основанное на идеях французской цивилизации и духе демократии, в действительности означало лишь маскировку французской силовой системы.

Франция желала разрушить прусско-германскую гегемонию в продолжение наполеоновских планов мирового господства с демократической маскировкой. Малые государства были лишь пешками в шахматной игре французской внешней политики. Они использовались как опорные военные брусья для поддержания господствующего военного положения Франции в Европе. Говорилось о свободе и равенстве, о праве народов на самоопределение, а в результате с целью будущей войны добивались позиции военного окружения, которая считалась необходимой французскому Генштабу в стратегических целях. Во исполнение этой цели право на самоопределение немцев в Чехословакии Польше, как и других народных групп, не принималось во внимание и попиралось. Говорили о чести и задаче, которая стоит перед малыми народами, – снова сражаться, если понадобится, на французской стороне, а думали лишь о том, как Франции искусно пожертвовать на короткое время собственными средствами принуждения, чтобы затем использовать их интенсивное наращивание и сплочение. В первые месяцы войны 1939г. Владимир д'Ормессон часто заявлял о необходимости Малой Антанты:

«Как на скале, должна быть воздвигнута дамба против гегемонизма, согласно Договору 1919г., в который необходимо верить» /д'Ормессон, В., «Германия в Европе», газета «Время», 02.01.1940г./.

При этом постоянно прославлялись демократические завоевания и новый, провозглашенный президентом Вильсоном принцип права на самоопределение народов, который здесь, в юго-восточной Европе приводил к строительству новых государств. Этим государствам придавалось особое политическое значение, поскольку они в двойном смысле рассматривались как демократии – по своему происхождению и своей конституции. Действительность, конечно, выглядела совсем по-другому. Всюду, где это отвечало французским государственным интересам, под покровом этого мнимого права на самоопределение наций проводилось насильственное отторжение, прежде всего, старых немецких территорий. Мнимый польский национальный образ Западной Пруссии с ее драгоценными землями приводил к ее отделению от Германии и уничтожению столетней немецкой колонизационной работы, которую стремились завуалировать.

Санкционировалось внезапное нападение на Верхнюю Силезию и область Мемеля, только чтобы экономически и политически ослабить Германию. Видимость голосования под давлением бельгийских оккупационных войск в Эйпене и Мальмеди и пресловутые сказки о французском Сааре ясно показывали, как заставляли обращаться с этими превозносимыми демократическим принципами. Ввиду того бесчестия, с которым демократический блаженный мировой идеал использовался в Юго-Восточной Европе и на западной немецкой границе, можно не удивляться тому, что Франция должна была прямо препятствовать проведению его в жизнь, когда с немецкой стороны выражалось честное и глубокое убеждение в законных интересах Германии.

Во имя такой демократии, которая убеждена в своей мировой освободительной миссии, миллионы немцев порабощались господствующим произволом поляков и чехов, жестоко подавлялась ясно выраженная воля Германо-Австрии к присоединению к Великогерманскому Рейху и препятствовалось его проведение в жизнь. При этом едва ли можно было представить себе ту демократию, которая принятым временным Национальным собранием законом от 12.11.1918г. определила в статье 2: «Германо-Австрия есть составная часть немецкой республики». Теперь неожиданным образом больше не признавался главный священный принцип демократии. Франция, напротив, знала, что согласно диктатуре Версаля, выполнению требований этого закона необходимо было препятствовать прямо недемократически и безапелляционно.

Та же картина наблюдалась, когда в 1931г. Германия и Австрия по плану Таможенного союза каждый закон, внесенный таким несовершенным образом, пытались изменить в свою пользу. Такие попытки также пресекались Францией. Это сопротивление всем стремлениям к аншлюсу осуществлялось, когда Германия управлялась демократически, т.е. имелись, казалось бы, все предпосылки для участия в демократическом голосовании. Однако при необходимости французский империализм каждый раз игнорировал демократические принципы равноправия. Франция хотела держать в своих руках игру на Юге и Востоке Европы и, таким образом, нуждалась в «самостоятельной» Австрии.

Этим путем Франция показала миру, что в основе демократических идеалов лежали определенные цели. Они признавались или не признавались в зависимости от того, умещались ли эти цели в государственную систему Франции и могли содействовать ей. Нелегальные французские оккупационные войска на Рейне представили образ демократии, как борца за цивилизацию, перед миром в особенном свете. Репарационные платежи связывались с хитроумной кредитной системой, по которой Германия, как должник, попадала во всё более глубокую зависимость от своих врагов. Высота процентных ставок, предоставляемых Германии, показали миру, ради чего демократия вела эту войну, в которой народы проливали кровь и должны были расплачиваться за идеалы свободы и равенства 1789г., связывавшиеся с борьбой вокруг привилегий в мире. Эти идеалы служили отстранению и окончательному уничтожению неугодных конкурентов.

Демократическая идеология опровергается, поэтому, самым явным образом мировой войной и представляет собой действительность, противоположную той, которую рисует французская пропаганда. То, что этот образ фальшивый Германии, однако, утвердился, и с чем французская система также идеологически тесно столкнулась, было следствием возникновения нового порядка в Европе, который постепенно стал реализовываться национал-социалистической Германией.

С помощью демократической идеологии и покоящейся на ней шкале ценностей Франция должна была стать препятствием для аншлюса Австрии в состав Рейха, так как народы расценивались в зависимости от того, были ли они связаны с французской цивилизацией, или являлись ее противниками и потому – варварами, или они находились в промежуточной стадии, когда они должны были еще созреть до демократической идеи. Согласно этой теории Германия находилась в промежуточной стадии, так что аншлюс не представлялся возможным.

Мышление о расе и крови преодолевало эту произвольную схему и создавало естественный порядок там, где вмешательство Франции порождало искусственный беспорядок. Это же относилось к Судетской земле, где Франция в интересах своей властной системы искусственно сформировала малое государство по Рейну, наподобие Чехословакии или Польши, которые на основе демократической идеологии противостояли как равные партнеры великим державам, в чье защищенное пространство они были введены и существовали в течение столетия. Эти искусственные образования стали не только источником постоянных волнений в Европе, но также находились в положении, когда они, как самостоятельные государства, не могли выполнять выпавшие на их долю задачи. Когда они всё же пытались сделать это, полагаясь на собственные силы, это приводило к перенапряжению их финансов и человеческих сил, которые они не сумели вырастить, что отражалось на их положении самым тяжелым образом. Только с помощью постоянных субсидий Франция была в состоянии поддерживать жизнь в этих государственных формированиях, исходя из собственных государственных интересов.

Напротив, в Германии действовал новый порядок, внутри которого государства, подобные Чехии, вводились в свое естественное состояние, передоверяя свою защиту великому государству. Так они могли сохранить свою народную самобытность и одновременно освободиться от неотступно преследуемых Францией, совершенно чуждых им по природе задач в пределах французской властной системы. Прежде надрывно расходованные силы в духовном, финансовом и человеческом отношениях освободились теперь для нового собственного раскрытия и развития. Органический новый порядок в пространстве восточной Европы одержал победу над созданной Францией дезорганизацией внутри этого пространства. Чехословакия, поэтому должна стать для Франции и мира образцовым примером того, как идеи западной демократии больше не могут служить специально заложенным для этого целям. Франция хотела найти здесь особенно подходящую дли своих целей почву: малое племя чехов, по меньшей мере, так же враждебное поселенцам из других народов, было объединено в государство, ведущие идеи которого заимствовались от французской демократии. Эти народы в определенном смысле заключали между собой общественный договор в духе Руссо, который должно было соблюдать это новое государство. Все государственные и культурные организации были приспособлены к этому курсу.

Чехословакия должна была стать искусственной Швейцарией, образовавшейся подобным же образом, которую приводили для сравнения. Все народные антагонизмы намеревались устранить таким способом и преодолеть напряженность через уравнение на основе французской культурной системы. Свобода народов на почве демократической цивилизационной идеи праздновала здесь свой триумф. Из объединения народных групп надеялись создать благоразумного единого индивидуума в духе Вальдек-Руссо (17), который получил бы масштаб для своей деятельности во всех областях жизни, от политики до культуры и социальной жизни, из унифицированного, определяемого французской демократией мирового духа.

Со всей ясностью эта система обнаружила свою фиктивность не только во Франции, но в последние двадцать лет в глазах всего мира. То, что Чехословакия встала под охрану Немецкого Рейха, было только последним актом общего фиаско европейского порядка в восточноевропейском пространстве. Там, где Франция исходила из идеи общей однородной государственной массы, которую она должна была создать, volonte generale /общая воля – И.Б./, естественные силы и связи с наибольшей активностью действовали на соответствующую народность. Народности Германии, Словакии, Венгрии и Украины были значительно прочнее искусственного единства чехословацкого государства.

Согласно французскому представлению народы оценивались на основе того, принимают ли они французскую цивилизационную систему, или нет. Чехи относились к тем, кто отдал себя в распоряжение этой системы, и в культурном отношении составляли особенно высокоценный народ, который поэтому должен был осуществлять естественно обоснованное господство над немецкими народными группами. Если Франция пыталась организовать контроль за переходом Германии на путь общей цивилизации и при необходимости принимать решительные меры в интересах демократии, то чешский народ должен был делать то же самое в отношении народных общностей, особенно немецкой, которые согласно французской идеологии еще не созрели для этой системы, и потому сначала должны быть воспитаны в соответствующем духе. На основе этой шкалы ценностей была создана фикция чешского культурного превосходства, которая все фактические отношения изображала в резком противоречии с историей. Роль носителей цивилизации и культуры в отношении немецкого народа внутри этой системы отводилась чешскому народу. До настоящего времени эта роль не только не менялась, но к тому же основывалась на неописуемой ненависти и разладе между народами.

На примере Чехословакии видно, что согласно французскому разделению на цивилизованные и нецивилизованные народы, в зависимости от того, признают они или нет французскую цивилизационную идею, государства попадали в одну из этих категорий. Эта идея не только не осознавалась как фикция, но служила на пользу плохо функционирующей идеологии интересов демократической Франции. Тщетно также благоразумные люди во Франции сознавали опасность демократической идеологии, обнаруживали и обращали внимание на лежащие в этой системе опасности для самой Франции.

C. Поиски виновных

Новый порядок Европы, осуществлявшийся Францией на основе своей демократической идеологии путем строительства новых государств, таким образом, окончился провалом. Но как Франция должна была объяснить это крушение своим гражданам, как она оправдывала это перед миром, ставшим свидетелем явной несостоятельности французского демократического мирового порядка? Каким образом она, наконец, должна была ясно объяснить свое новое положение в мире? Здесь Франция использовала чрезвычайно показательные методы для объяснения общей ситуации, в которой она находилась перед войной. Французское правительство исходило из попытки найти виновников. Они постоянно обнаруживались в образе действий ответственных лиц в каждой конкретной ситуации. При этом резко различались два периода, и в соответствии с этим рассматривался вопрос о вине до и после событий национал-социалистической революции.

Основополагающим для попытки найти виновников в первый период стал вопрос: на кого свалить вину за то, что Германия существует и государственное единство до 1933г. вообще могло быть терпимо? При этом обращались к прошлому и начинали непосредственно с Версальского мирного договора. Снова приобрели актуальность аргументы Клемансо. Главной из совершенных ошибок называлась та, что союзники Франции, прежде всего Ллойд Джордж, по-другому воспринимали распределение сил, чем те, кто непосредственно добивался победы. Если Версальский мирный договор еще не навсегда убирал Германию с географической карты, тогда нельзя было допустить, чтобы она вновь медленно оправлялась после 1919г. Вводили в заблуждение «алиби революции» и «алиби слабости» /Тардье (18), «Актуальное решение», см выше, с.24 и след./.

«Пятьдесят лет слабости, слепоты, пятьдесят лет политики без широты, политики упущенных возможностей /Ж.Шлюмберже, «Против унижения», в «Новом французском обозрении», ноябрь 1938г./, – в этом вынуждена была упрекнуть себя Франция.

Как установлено, никогда Франция не могла допустить, чтобы военные Контрольные комиссии исчезли, никакое облегчение репараций по ее воле не было возможно; напротив, неукоснительное соблюдение Версальского договора должно была оставаться руководящей линией политики победивших союзников. В каждом отдельном случае, когда Германия ходатайствовала о ревизии Версальских договоренностей, ей указывали на взятые на себя обязательства и необходимость уважения подписанных ею договоров. Когда сегодня ретроспективно обозревают тогдашнее положение, то рассматривается как коренная ошибка чрезвычайной важности то, что Германии вообще предоставили право входа в союз народов. Однако тогда она получила равноправие, будучи не в силах использовать его согласно Версальскому договору, который был построен на отрицании равноправия, размывавшегося пункт за пунктом. Но из осторожности сразу же отметили, что это должно быть сделано постепенно.

Целиком необъективная в применении идеологии равноправия Франция забыла, что строжайшее выполнение договора должно было стать предпосылкой к тому, чтобы установить выдержала ли Германия испытание и созрела ли она для принятия в концерн демократических народов. Вместо этого потребовалось тщательно доказывать и подробно устанавливать, как Германия зарекомендовала себя, чтобы преждевременно не прервать процесс контроля, наблюдения и управления с тем, чтобы все силы в Германии, которые вели к войне, вновь не почувствовали под собой почву и не получили возможность одурачить Францию.

Сегодня делаются горькие упреки насчет недооценки того, что Германия однажды введет мораторий на выполнение своих финансовых обязательств. Никакие обстоятельства не должны были также ни на дюйм ослабить давление Великобритании и Соединенных Штатов. Если, однако, Германия уже получила облегчение, то необходимо было предусмотреть принятие оговорок насчет возможности неправомерного вмешательства на тот случай, чтобы Германия времен Веймарской конституции не стала Германией Адольфа Гитлера.

Если совершенно ясно, что Версальский договор был нацелен на уничтожение Германии, на что было прямо указано союзными державами, то в послесловии к этому договору ссылались на возможных виновников нового усиления Германии. Если когда-либо планы демократической идеологии и стоявшей за ними приукрашенной властной системы могли быть ясно изложены, то это здесь и случилось.

Со времени национал-социалистической революции открылся новый счет этим виновникам восстановления государства. Это был счет упущенных возможностей. Заявили, что сегодня лучше всего было бы произвести вооруженное вмешательство для спасения демократической системы и воспрепятствовать созданию авторитарного правления в Германии. Непозволительным легкомыслием станет бездействие, которое удалит Германию из концерна демократических держав и приведет её к авторитарному государственному устройству. Как же случилось, что с помощью демократических форм можно было так обмануться? Как смогли допустить, что, несмотря на давление введенного союзниками демократического порядка, и вследствие насильственного приобщения Германии к идеологии, без одобрения союзников снова могли произойти эти изменения?

С другой стороны, подвела идеология равноправия, «безрассудная вера» в то, что самой Германии после ее вхождения в союз народов нужно было доверить решение вопроса о своем государственном устройстве, как ее внутреннему делу, которое мир не пожелал рассматривать. Последствия этого показали сегодня, что сохранение демократического государственного устройства, безусловно, являлось базисом для признания Германии достойной быть в союзе народов. Хотя это явно не подчеркнули, но такое устройство собой было предпосылкой, вытекавшей из духа Договора. Если однажды пренебрегли этими принципами, то Франция вновь должна была поддержать в отношении Германии любую свободу действий, которую она, к сожалению, своевременно отказалась использовать.

Однако когда эта ошибка была совершена, и Германия получила возможность определять свое государственное устройство, то наступило самое время постоянно направлять на нее бдительный взор. Вместо этого с Германией вступили в дискуссию, предоставив ей время подготовить свою армию к новой организации, поставив Францию и мир перед свершившимся фактом ее военного усиления. Национал-социалистическое руководство поняло это и

«избрало образ действий государственного фокусника с необычными картинами мнимого знамени мира в правой руке для публики и с тайными отвлекающими маневрами в левой руке» /Эркнер, С., «Большая ложь. Двадцать пять лет мира», 1938г./.

С этим Франция осознала, что вновь одурачена. Между тем, немецкие оружейные предприятия развернули работу на полную мощность. Так выполнил свою цель первый период «безоговорочной мирной политики». Германия добилась вооружения. К тому же Наполеон с его упущенными в отношении Пруссии возможностями должен был стать историческим примером, из которого на глазах вытекали разбивающие надежды последствия! Как можно было признать, что Гитлер под лозунгом: «Когда я не разоружаюсь, я вооружаюсь», осуществил полное перевооружение Германии?

Внутри этого счета вины стояла ситуация противостояния Франции с вновь усиливающейся Германией и создаваемым ею Новым Порядком в Европе. Признавался тот факт, что при восстановлении немецкой обороноспособности могло быть достигнуто превосходство силой оружия. Здесь, однако, представлялся явный повод к военному вмешательству, к уничтожению нового авторитарного режима и восстановлению демократических конституционных институтов, что должно было также идеологически оправдать эту акцию в глазах мира. Франция снова упустила такую возможность при объявлении аншлюса Австрии, когда национал-социалистическая Германия открыто выступила против основополагающих принципов международного порядка демократической Европы, и это не повлекло военные последствия. Тогда был задан вопрос:

«Что обсуждали на этих днях защитники демократии, апологеты союза народов, пророки коллективной безопасности? Эти побежденные хранили молчание. Ни из скромности, ни из сожаления, ни по желанию их бездонная глупость не может служить здесь извинением. Они предпочли оставаться на заднем плане» /статья «Политическая ситуация» в умеренно-радикальном журнале «Пти Паризьен» («Рядовой парижанин»), март 1938г./.

Бездеятельность политического руководства Франции и его военная несостоятельность при аншлюсе Судетов, недостаток ясности смысла «европейской солидарности» отмечены как очень существенный пункт в счете вины принимавших решение лиц. Из всех этих упущенных возможностей логически вытекала несостоятельность французского правительства во время вступления Германии в Чехию. Эта ситуация рассматривалась тогда как стесненное положение, из которого, однако, должен быть найден выход. Характерно заявление Бернарда Лаверна:

«Если бы правительства Парижа и Лондона, вместо того, чтобы жаловаться и простодушно удовольствоваться миролюбивыми и скромными намерениями Фюрера, одновременно с немецкой провели также французскую мобилизацию, опасность войны была бы намного меньше» /Б.Лаверн, «Поражение демократии», Мюнхен, 1939г./.

Это рассматривалось как непростительная ошибка французского и английского министров, по мнению которых, «для того, чтобы победить, нужно было выяснить», в чем их страны были сильнейшими. Так приготовили «дипломатический Седан». Если всё это окинуть взором, то необходимо констатировать, что, хотя войну выиграла Германия, победу в борьбе за мир одержала Франция, заключал Бернард Лаверн.

Причины неудач виделась, в частности, в фальшивой внешней политике, в несостоятельности «дипломатических приемов», а с другой стороны, – в постоянной боязни руководства армии принимать крупные и смелые решения. Специалист по правовой политике Фландэн возлагал вину на доверчивость французской дипломатии, которая вместо того, чтобы заключать отдельные пакты, полагалась на союз народов, к этому времени уже ясно доказавший свою недостаточную силу и слабое функционирование в интересах французской внешней политики /П.Е.Фландэн, «Мир и свобода», см. выше/. Было заявлено также, что не использовались определенные средства, которые давал в руки Франции ее договор с союзниками. Это дискутировалось в то время, когда положение уже стало ясно каждому беспристрастному наблюдателю /дискуссия о развязывании войны была продолжена, см. Д.Ормессон, «Германия и Европа» в «Le Temps», 02-03.1940г./.

Тогдашние депутаты, а позднее премьер-министр Рейно, обвинили в неудаче исключительно руководство армии, которое выжидало в решающий момент. Упреки возвращались политическому руководству, а бездействие военных объяснялось знанием того, что за ним стояла расходящаяся во мнениях Франция, парализованная внутренней разобщенностью и «ожесточенной классовой борьбой», тогда как в Германии ей противодействовали /Луис Йерей, «Немецкая агрессия в Европе», 1939г./. У этого политического руководства пропадает всякая активность, и в нем видится ничто иное, как «старые парламентарии, которые в соответствии с законом своего окружения склоняются к любому компромиссу и нерешительности» /Б.Лавернь, см. выше/. По поводу Мюнхенского соглашения критикуется слабость и «недостаток твердости, неспособность принять решение и провести его в жизнь. Франция находилась в подчиненном положении даже в сравнении с теми нациями, которые с единодушным цинизмом парализовали дух активности в Европе» /Г.Дювен, Е.Мони, Н.Шульб в «Esprit» («Единый дух»), август 1939г./. Эти недостатки «сыграли главную роль в банкротстве французского духа, которое породил и сопровождает Мюнхен, в чем видятся «достойные сожаления события современной французской истории» /там же/.

«В одно мгновение, внезапно не только господствующее положение Франции в 1918-37гг. было поставлено на карту, но также присутствие Франции в мире, ее дух и даже существование как независимой нации; мгновенно отказал ее военный аппарат» /см. выше – Дювен, Мони, Шульб/.

Делался упрек в том, что «Франция победы, Франция Пуанкаре, Клемансо и Рура, Франция Бриана и Локарно забыла в игре в публичные споры, что люди, чья задача была бодрствовать и действовать, одурманенные словами, бросаясь формулировками, жонглировали тезисами и предвзятыми мнениями, и поставили на карту свою честь, осуществляя опасные эксперименты» /Е.Бай, в «Пети Паризьен», 1938г./.

Эта Франция ничего не замечала и ничего не сделала для того, чтобы как-то овладеть ситуацией. Она вынуждена была лишь наблюдать, «как эта слабость за слабостью и крушение за крушением приводили на край пропасти» /см. выше – Е.Бай/.

В целом всё это было характерно для духовной ситуации, в которую Франция попала перед войной. С высоты исторической панорамы, определяя виновников этих событий, пытались найти объяснение банкротству демократии; при этом обнаружились симптомы общего духовного кризиса, в котором находилась демократическая система так называемых победителей в мировой войне. В истории неизвестна попытка обоснования вины несостоятельностью системы в целом. Также при военном выступлении абсолютистских государств против революционной Франции в 1789г. фактором вины было признано то, что превосходящие силы коалиционных армий фактически не продвигались вперед, а революционные армии не покинули поле боя. Тогда пытались тщательно исследовать и выяснить причину этого. Наряду с погодными условиями и нехваткой пригодной пищи, замедленные и нерешительные действия герцога брауншвейг-люнебургского, командовавшего объединенными войсками, считались главной причиной той неудачи. В известной канонаде при Вальми герцог всё же не смог решиться на атаку. В действительности замедленная и нерешительная тактика была ничем иным, как военным выражением того, что герцог больше не верил в смысл политических действий. Ему недоставало ясно стоящей перед глазами цели борьбы и внутренней убежденности в необходимости и правильности борьбы, которую он должен был вести. Поэтому герцог колебался и не смог перейти к решительным действиям. По этой причине всё предприятие закончилось неудачей.

Вера в автоматическое функционирование идеи, которая когда-то обладала внутренней силой, оказалась тогда обманчивой. – Прошлое могло бы помочь оценить события последнего года совершенно иным образом, чем существовавшее до сих пор историческое описание. Однако всем стало ясно, как бесполезен призыв к унаследованной идее, когда утрачена ее подъемная сила. Подлинное введение ее в действие возможно лишь, когда уверенность в победе этой идеи придает внутреннюю силу действиям. В политическом и военном руководстве Франции уже не было такой уверенности в отношении действий против немцев, она отсутствовало и во французском народе. Наоборот, те, кто участвовали в мировой войне, и одновременно ожидали внутреннего обновления Франции, проявляли неизбывное восхищение действиями Германии, ее фронтовыми солдатами под водительством Адольфа Гитлера. Какой идеал могло противопоставить французское правительство национал-социалистической Германии? Едва ли отцветшие идеи 1789г. Если в прошлом еще могла существовать искренняя вера в силу этих идей, то сегодня она исчезла. Какие идеалы нужно было ясно и недвусмысленно противопоставить Германии, чтобы призвать народ к оружию? Примечательно заявление Андре Тардье, в котором он опирался на ситуацию 1789г.:

«Сегодня существует общее мнение о событиях в Европе с ужасающим чувством пассивности. Часто сравнивают эту ситуацию с 1789г. Но Франция отличалась тогда в своих ведущих слоях совсем другой внутренней силой» /см. выше/.

Сегодня общественным мнением Франции завладели проблемы заработной платы, пенсий, долга, биржевых курсов и организации цен без каких-либо идей, чувств и пристрастий. И это решающая точка зрения в объеме задач, стоящих перед страной /см. выше, – А.Тардье/.

Каким значением обладает сила идей и мировоззренческое превосходство во внешнеполитическом отношении, народам XX века стало совершенно ясно на примере Германии в течение последнего года. Немецкие войска маршировали в Рейнланде как носители новой идеи. За ними стоял внутренне сплоченный народ, который больше не мог выносить свои рабские цепи и был готов идти на крайние меры. Австрия присоединилась к Немецкому Рейху, так как народная идея XX века обладала крепчайшей внутренней силой, как раньше парламентско-демократические идеи 1789г., на которых было основано систематическое австрийское управление. Последовал аншлюс немецких Судетов, так как именно эта народная идея, в свою очередь, возобладала над искусственными ограничениями, наложенными Версальским договором. Проснулся голос крови. Судетские немцы больше не желали быть орудием демократической государственной политики.

Прошедшие в Судетах на чисто демократических принципах выборы, по мнению Франции, не должны были иметь ценности и доказательной силы перед миром. Это не были демократические выборы, так объявили сегодня. Они не должны признаваться, так как Германия совершила преступление, которое в результате, разумеется, будет иметь крайне вредные последствия для западной демократии. Франция могла бы не прибегать к подобным аргументам, так как она в своей сегодняшней борьбе против «абсолютизма» не сделала ничего, чтобы принести человечеству новые идеи. Сегодняшняя Германия, таким образом, встала на путь полного преобразования мировоззренческого базиса Центральной Европы. Западные демократии и особенно Франция, как гарант демократического порядка в Центральной Европе, не видит в этом ничего другого, кроме «результата бесчисленных дипломатических упущений, которые в 1924-36гг. способствовали тому, что Германия должна была усилиться…, ошибок, за которые нужно будет заплатить дорогую цену» /«Journal des debats Politiques et Literaires» – «Газета политических и литературных дебатов», февраль 1938г./.

Рассматривая отношения в Европе и роль Германии, демократии говорили, что в этой стране привели к успеху политика разбоя, грубое насилие и ослепляющий гипноз /Дени де Ружмон, «Французские ВВС в мае», «Новое французское обозрение», июль 1938г./. При этом они не осознавали, что вокруг этого разлома произошло совершенно новое оформление сил, которые действовали через присущую им тяжесть, и Новый Порядок в Европе проводился подобно тому, как это однажды осуществлялось силой тяжести идей французской революции. События последнего года и изменения на географической карте Европы одинаково свидетельствуют о том, что с демократической миссией Франции покончено, тогда как изменения на географической карте XIX века указывали на силу этой миссионерской идеи.

Д. Французская демократическая мировая миссия в войне 1939г.

I. Общее значение демократического миссионерского мышления для французской внешней политики

С тех пор как французские революционные войска в 1792г. с паролем «Мир хижинам, война дворцам» перешли через Рейн и вторглись в Германию, чтобы принести немцам мнимую свободу и равенство, демократическая миссионерская идея вновь и вновь оправдывала все войны, которые вела Франция. Она составляла важную часть французской внешнеполитической идеологии и пропаганды.

Французские революционные идеи когда-то, несомненно, обладали взрывной силой. Почему малые абсолютистские рейнские государства понесли поражение при вторжении французских революционных войск и не проявили силы сопротивления? Потому что господствовавшая здесь политическая и социальная система больше не имела возможностей к воскрешению. Почему вторжение Наполеона в Верхнюю Италию было воспринято с воодушевлением? Потому что его рассматривали как освободителя Австрии и малых абсолютистских княжеств. Господствовало радостное воодушевление новыми идеями, которые покончили с духовным стеснением церкви и господством иезуитов и принесли новый дух в Италию. Позорная сдача прусских крепостей после поражения 1806г. и симпатии к этому граждан французского происхождения могут быть поняты, если станет ясно, что французы являлись живыми представителями тех идей, с которыми немецкие граждане тогда находились в значительном духовном согласии, и которые стояли на пути распространения империализма.

Здесь уместно привести меткое высказывание Альфреда Розенберга в его речи к немецкому Вермахту в марте 1935г., напечатанное в «Оформлении идеи», т.2, 1936г., с.292: «Наблюдателю истории всегда казалось странным, что прямые потомки фридриховских офицеров почти без боя сдавали крепости революционным войскам Франции. Они, будучи тогда еще и прусскими офицерами, совершенно не были какими-то сознательными предателями, но они усматривали в противостоявшем вражеском войске представителя нового времени, нового мировоззрения и больше не осознавали себя носителями того, что им было предложено защищать. Они относились к этому как к пережитку прошлого, и рассматривали тогда эту революцию как явного победителя впавшей в критическое состояние старой монархии.

Идеи 1789г., наложившие отпечаток на современную Францию, господствовали в европейском мире почти сто пятьдесят лет. Во время походов революционных войск они служили средством пропаганды республиканского империализма и подобным же образом использовались Наполеоном как базис для монархического империализма. Борьба князей, а не народов, всемирное братание под французским руководством, наконец, идея французской мировой республики были духовными лозунгами, под которыми шагал республиканский империализм. Наполеон отбросил внутриполитические принципы революции и установил новую государственную и административную систему, которую он, хотя и приукрашивал идеями революции, однако содержательно меньше всего имел с ними дело. Тем не менее, внешнеполитически Наполеон использовал притягательную силу революционной идеи в борьбе против тронов.

Поражение Наполеона никоим образом не означало исчезновение вербующей силы французской революции. Напротив, революционные идеи в различных вариациях обнаружились в европейских конституциях и волновали души. Под их девизом утверждались конституции июльской революции 1830г. и революции в Германии 1848г. – Идеи французской революции также оставались духовным базисом и активно действовали в конституциях различных государств, принимая соответствующую форму; к примеру, в Германии, когда князь оставался править, а не был уничтожен, как во Франции. Чем больше проходило времени, тем скорее склонялись приносить кровавые жертвы, которые накладывались на имущих и образованных горожан после первого восторженного опьянения революцией, и производили ошеломляющее впечатление. В известной мере такие жертвы представлялись исторически обусловленными и неизбежными в период, когда появлялись новые, производящие переворот идеи.

С французскими революционными идеями представлялась особенная возможность успешно одолеть абсолютизм, как формирующий принцип внешнеполитического порядка Европы. Под лозунгом свободы поднимались отдельные народы внутри крупных абсолютистских государств Востока и Юго-Востока. Италия добилась единства в борьбе против Габсбургов. В Германии национальное объединительное движение шло рука об руку с идеями 1789г. Следствием этого стремления к свободе и единству было внутриполитическое признание и организационное превращение этих идей, которые приносили новую свободу. Таким образом, демократические идеи возникали как идеал и выход из всех внутриполитических трудностей, и прогресс в Европе также связывался с проведением идей Французской революции.

Французская пропаганда искусно использовала это положение, опираясь при этом на идею мировой миссии Франции. Она преобразовывала свои внешнеполитические цели в идеологию, которая претендовала на всеобщее действие и олицетворение прогресса современного мира. В магической формуле французской борьбы за «цивилизацию» сама Франция, по выражению Гизо, «считалась сердцем цивилизации в мире» и должна была в осуществление своего новаторского призвания выполнить «подлинно священное задание», как оно формулировалось Сен-Симоном. Как исходивший из Италии при Ришелье и Людовике XIV, добытый кровью абсолютизм, определял духовную позицию Европы, так Франция рассматривала идеи Французской революции в качестве нового и решающего духовного базиса для современной Европы /Пьер Фонсен, «Французский альянс», 1926г./ (19). Поражение 1870/71гг. ощущалось как триумф варварства над цивилизацией, как прискорбная трагедия французской цивилизационной идеи в форме, которая создавалась Ренувье (20) и возродилась при Третьей республике (21). Франции видела унижение и собственную вину в том, что она не сохранила свои свободные идеалы в чистом виде; с другой стороны, она рассматривала их как источник внутреннего обновления и внешнего силового развития.

Существуют идеи 1789г., с помощью которых Франция собиралась с духом. Так она вновь развивала свою миссионерскую задачу. Франция представляла свой внутренний мир как «симбиоз свободных граждан», свое правительство – как «правление людей с помощью самих себя», свои законы – как «автономную путеводную нить», свое государство – как «добровольный, или, по крайней мере, в значительной степени свободный союз». Так Франция желала стать образцом для всего мира. Она трудилась «на службе человечеству». Ее цивилизация равносильна цивилизации вообще, ее политическое устройство служит меркой прогресса в мире. В рамках этого мышления цивилизация является миссией, которую Франция должна была выполнить. Для Франции совершенно не существовало нефранцузской цивилизации. Она всегда толковала общепринятые нормы, как определяемые Францией и укорененные в идеях 1789г. Демократия есть «представительная форма национальной миссионерской идеи» /Ф.Р.Куртье, «Французский дух в новой Европе», 1923г., с.225/.

Там, где нужно было обрести духовную почву, как предварительный этап для политической власти, прежде всего, в культурной пропаганде, распространении французского языка, литературы, искусств и науки, власть опиралась на этот базис /о французской культурной пропаганде см. недавнюю хорошую работу Матиаса Швабе «Французская заграничная пропаганда», 1940г./. Характерно высказывание в статье в «Petit Journal» /см. выше/, которая предлагала «не только агитировать за язык, но также – за идеалы, традиции, обычаи, просвещение, общий дух Франции…», желая при этом «возвести бруствер против всякого искусства, враждебного галлам, прежде всего, против пангерманизма /«Petit Journal», 06.04.1911г./.

Известно также выступление французского посланника на открытии Международного конгресса по распространению и техническому обслуживанию французского языка на Льежской всемирной выставке 1905г, где он сказал: «Не осуждайте меня, когда я пою дифирамбы, так как не могу забыть, что симпатии, которыми пользуется французский язык, покорили сердца и повсюду прославляют Францию, ее расу и ее влияние» /Париж, 1906г., с.23/.

У крупных умов в этой стране также появлялись сомнения в правомочии французской демократической миссии, однако при внешнеполитическом рассмотрении положения Франции в мире она оставалась на непоколебимом фундаменте. Идеи 1789г., на которых основывалась вера во Францию, как пионера прогресса, направленного к процветанию человечества, другими словами, – во Францию как цивилизацию, – потребовали выведенную отсюда миссионерскую задачу Франции отнести к неприкосновенному резерву ее внешнеполитической идеологии.

Ни в Пруссии, ни в Австрии не было духовной силы, которая политически могла бы серьезно конкурировать перед миром с французской миссионерской идеей. Там, где преобладала философия немецкого идеализма и романтическое влияние, они оставались ограниченными чисто академическими рамками. Они вызывали восхищение в мире как проявления высокого немецкого духа. С ними, однако, не связывалась политическая программа, которую несла французская идеология. Признание относилось к умозрительным достижениям немецкого духа, чьи политические формы, впрочем, не признавались в значительной мере. У почитателей тихой Франции, поэтому, могло возникнуть сознание того, что достижения немецкого духа не опасны для политической системы Франции и прячущейся в ней миссионерской идеи. С другой стороны, чем тверже сама Франция отдавала дань этому сознанию, тем охотнее она могла ссылаться на собственную политическую миссию, на свое положение как «огненного столпа, который освещает мир» /Я.Новиков, «Развитие французской нации», 1905, с.32/ (22).

В ее представлении мир лучше всего разделяется на две сферы: Франция, владеющая высокой политической и одновременно миссионерской задачей, решающей ее с врожденным духом холодного, продуманного расчета и Германия, которая, вращаясь в сфере умозрительной духовной жизни, «ощущала себя, чувствовала и мечтала» /Виктор Гюго/ и должна была двигаться в неполитической, а потому неопасной сфере космополитизма, которую ей охотно оставляли /см. ответ Р. Биндинга Ромену Роллану в работе «Биндинг, ответ Германии миру», 1933г./. (23)

Лишь неохотно обратили внимание мира на признание культурного значения Германии. Еще в начале войны Германия Гёте, Шиллера и Рихарда Вагнера оставалась неуслышанной, но постоянные усилия создавали другую Германию – страну варварства, ставшую такой под управлением Пруссии /см. выше – Готье, «Германский менталитет и война», с.3/. Хотя подчеркивалось высокое значение культуры Германии, но ясно указывали миру на эту политически презираемую Германию. Эта «во многих отношениях высококультурная Германия» была тогда «политически некультурной» /см. выше – Андлер, с.2/. Одновременно из этого выводилась перед миром миссионерская задача Франции, которая заявляла, что она считает своим долгом через уничтожение Пруссии вновь содействовать победе этой культурно уважаемой Германии, и таким образом осуществить высшую цель человечества – полностью избавиться от противоречащей французскому натиску политической и государственной самостоятельности Германии. Эта культурная миссионерская задача представлялась перед миром важнейшим пунктом внутри общей французской миссии в отношении Германии.

Только со смешанным чувством смотрели на Францию, которая психологической изощренностью своей пропаганды, высокими словами маскировала ее грубое содержание. Немецкая культура целиком предстает здесь как антикультура, как «огромный механизм, который определяется главным образом соображениями выгоды» и свидетельствует перед миром о полном упадке этой культуры /характерно сочинение Х.Бурже «Немецкая культура перед цивилизацией современности», 1915г., с.16 и др./. Не возражали против того, чтобы в пропаганде немецкое право поносилось и представлялось как право насилия. Так как во Франции непосредственная связь между правом и политикой ощущалась исключительно тесно, то там неизбежно должно было существовать представление о насильственной системе властного права /Gewaltsystem ein Gewaltrecht/. Непосредственно в праве борьба между идеями нашла особенно сильное выражение.

Характерную формулировку французского учения о конституционном праве дал Л.Дюги (24). Он заявил, что борьба между Германией и Францией должна быть борьбой между идеей государства, как покоящегося на совместной работе всех граждан, вместе трудящихся над развитием правосудия и прогресса, и идеей государства как командующего суверена, держащегося на насилии. Идея властного государства, представленная всеми немецкими юристами и публицистами, должна была столкнуться с идеей des Etat collaboration /государства сотрудничества – И.Б./, созданного Францией /Л.Дюги, введение ко второму изданию его работы «Договор о конституционном праве», с. XI/. Другими словами, государство, исповедующее властное право на насилие, противостоит государству, руководствующемуся правосудием и свободным сотрудничеством народов.

В области культурной жизни подобные формулировки выслушиваются неохотно. Поэтому поколебалась нарисованная общая картина задач Германии и Франции в мире. Одновременно Франция потеряла в глазах мира культурных союзников в самой Германии, которые должны были спешить ей на помощь против прусской власти, и с этим она утратила важный фактор в своей миссионерской работе. Однако без приукрашивания своей миссионерской идеи все её политические действия теряли духовную почву. Важнейшими при этом становились угрозы исполнению этой миссии. Подобные угрозы, очевидно, создаются вновь и вновь и впредь должны представляться как угрожающие миру.

Таким образом, решающим был тот факт, что война 1939г. также вновь велась под знаком этой миссионерской идеи. Она выполняла двойную задачу. Прежде всего, необходимо было объяснить французскому народу, почему Франция вообще ведет эту войну, а затем требовалось доказать миру, что без его содействия она не имеет шансов на успех. Вплотную к этому французское правительство снова вытащило старый лозунг, сослуживший ему хорошую службу в 1914г.! Поэтому Франция провозгласила, что она втянулась в войну для защиты своих демократических идеалов, своей демократической конституции и демократии в мире. Эта война должна была вестись против якобы возрожденного национал-социализмом абсолютизма, представлявшего такую же опасность, как кайзеровский абсолютизм 1914г. Этот национал-социалистический абсолютизм уже совершил насилие и поработил свободные народы, такие как чехи и австрийцы, и теперь обратил угрозу против покровителя свободы – Франции, чтобы сокрушить ее демократические институты, германизировать и полностью поработить всю Европу, ввергнув ее в кабалу и варварство. Наряду с этим, снова выставлялась, хотя и в ослабленной форме, культурная миссия, которую необходимо было выполнить в отношении самой Германии.

Утверждалось, что Франция должна быть агрессивной в своей свободе и защищать ее от нового абсолютизма; на этом, в сущности, основана аргументация общего внутри- и внешнеполитического оправдания войны. Французское правительство верило, что подобными средствами оно, прежде всего, при содействии мира /die Welt/ сможет добиться того же результата, который в борьбе против монархической Германии в 1914г. привел к ее падению. Соображение было простым. – Это удастся, так как национал-социалистическая Германия представляет собой современную форму абсолютистского государства, и потому против нее можно использовать весь арсенал аргументов, взятых из времен Французской революции и ее борьбы против абсолютизма. Необходимо лишь приспособить их к современной ситуации. Кроме того, это позволит применить аргументы, относящиеся к периоду Первой мировой войны и также подогнать их к современности; тогда они окажут хорошую услугу. С другой стороны, была поставлена цель таким образом добиться единой организации всего мира против Германии.

Этим путем надеялись обрести духовный базис для военного противостояния с новой Германией. В прошлой мировой войне под маской защиты демократической свободы против прусского империализма в действительности велась борьба за исключение Германии, как сильного конкурента интернациональных экономических и финансовых магнатов, для трансатлантического гешефта. На этот раз пошли дальше. Перед печальной необходимостью бороться за порядок, который в своем становлении освобождался от международной финансовой и долговой системы, пригвожденной перед Европой к позорному столбу, привычная маскировка этой системы велась на глазах. Тогда международная плутократия на благо своего гешефта стремилась к тому, чтобы ничто не угрожало ее системе и господствующему положению в мире. Теперь видели, что и то и другое подвергалось опасности. Идеологическим базисом для нового столкновения были, однако, идеалы 1789г., во имя которых велась мнимая борьба за демократию и свободу против угрозы национал-социалистического порабощения.

Этот базис был тщательно подготовлен. Франция точно знала, какое огромное влияние могут оказать идеологические усилия на ее собственную силу сопротивления и на материальную мобилизацию мира /см. к этому Вайнбандль Ф., «Борьба против философии немецкого идеализма во французской и английской военной пропаганде», «Кильский журнал», 1940г., с.187/.

II. Духовная подготовка миссионерской борьбы 1939г. с помощью французской теории

Французская теория систематически отрабатывалась. В течение шести лет после революции 1933г. она занималась подробным изучением национал-социалистического государства, загружалась работой о его ведущих ученых, правоведах, германистах и философах и, таким образом, мир западной демократии рисовал себе образ новой Германии. В результате разнообразные нюансировки и контурные линии всегда сводились к тому, что Франция и мир должны были увидеть в национал-социализме новую опасную форму абсолютистского государства, потому так опасного, что оно, как это понималось, должно было содержать внутри себя сохранившиеся формулировки абсолютизма.

В этой картине появляется Фюрер, как диктатор намного могущественнее кайзера, искусственный «сверхкайзер», в сравнении с которым «Вильгельм II должен был рассматриваться как не имеющий влияния добродушный господин» /«Европа в опасности», «Le Temps», 22.08.1939г./. Повиновение Фюреру считалось результатом воздействия на его подданных, ослепленных послушанием. Их представительство – Рейхстаг «собирается только чтобы выслушать приказы повелителя, и не имеет в своем распоряжении никаких средств, чтобы выразить чувства страны, если они не совпадают с планами верхушки, которые навязываются народу и намного могущественнее, чем это было при кайзере» /«сессия Рейхстага», «Le Temps», 31.01.1939г./.

По этому представлению, народная общность является искусной маскировкой всех действий Фюрера. Народным голосованием /выборами/ называются мероприятия, с помощью которых на государственное управление должна быть наброшена завеса права, и этим выборы внешне, хоть в малой степени должны сохранить демократический фасад и, таким образом, приноровиться к миру /характерны формулировки полностью находящегося под французским влиянием норвежского писателя А.Бергсгарда в работе «Демократия и диктатура», 1934г., с.36, переведенной на шведский язык Гуннаром Фуруландом/. Здесь все немецкие разъяснения о сущности народной общности и смысле голосования за Фюрера, исходя из его положения внутри нее, рассматриваются лишь как маскировочные меры, предписанные правительством и национал-социалистической наукой, которая не свободна и томится под духовным и физическим давлением этой системы, поневоле вынося свои научные суждения.

Под восприятие национал-социализма как современной формы абсолютистского государства, был подведен широкий фундамент с помощью традиционной французской конституционной теории, исходящей из того, что только парламент дает возможность выразить волю нации, только там, где парламент должен быть производителем законов, можно говорить о свободе. Везде, где вместо этого решают отдельные лица, согласно французской точке зрения, осуществляется государственный произвол, действует абсолютистская государственная форма и с этим – диктатура. Также там, где полагаются на узкую схему диктатуры в противоположность демократии, и пытаются мыслить, исходя из этой пары понятий, сохраняется эта абсолютистская аналогия. Национал-социализм является в таком случае возрождением античного цезаризма. По этой причине ему не остается ничего другого, как реставрировать августейшую империю /Бертран де Жувенелль, «Пробуждение Европы», гл. XX, «Возрождение цезаризма», с.274 и след.; см. примечание 16/.

Французские публицисты, критикуя национал-социалистическую Германию и затрагивая вопросы конституционной жизни, писали об «отсутствующих парламентских гарантиях», об отсутствии основополагающих индивидуальных прав, о невозможности вотума недоверия Фюреру и о том, что один Фюрер является важной фигурой, назначаемой пожизненно, «с абсолютным авторитетом во всех без исключения областях и без какого-либо противовеса» /из работы Обри, 1934г./,

представляя его как «выразителя общественного мнения» в противоположность демократическим странам, /«Европа в опасности», «Le Temps», 22.08.1939г./.

Это факт, что он может совершенно самостоятельно действовать негласно и без отмены своих решений /«Диктатура и свобода», «Le Temps», 16.05.1939г./.

«Драма заключается в том, что реакции этого человека непредсказуемы» /«Европа в опасности», «Le Temps», 16.05.1939г./.

Всё, что национал-социализм особенным образом выделил как решающие шаги к конституционному положению Фюрера в Великогерманском Рейхе, прежде всего, укорененность Фюрера в народном Сообществе, при обсуждении французами являлось несущественным и стало бы только мешать в общей схеме, куда хотели поместить национал-социализм. Немецкая народная общность возникает как выражение старинной германской сути, свойственного ей стремления к коллективизму, который не должен считаться с ценностью отдельной личности /Р. де Хоркур, «Евангелие силы», 1936г., с.192/. Французам старались внушить в привычном представлении о «массе» и «стадном духе», что новая Германия является укротительницей масс /Мюре, «Идея профессора Форстера о Германии», в работе «Современная Германия», 1937г., с.111/.

Когда детально останавливаются на понятии народной общности, оно включается в один ряд с абсолютистской идеологией и служит для ее подчеркивания. Тогда эта умело рассчитанная формулировка примеряется к новому времени и менталитету Германии. С ее помощью демократические государства пытаются исказить идею, которая исходит из народа, как носителя суверенитета. В этом прямо лежит опасный момент такого представления. Показывается, однако, что за реальностью национал-социалистической народной общности нет ничего другого, кроме обнаженного и жестокого государственного цезаризма нового типа, который более умело пытаются легитимировать, чем это делал старый абсолютизм.

«Государство народной общности есть государство, которое презирает индивидуальность, государство без правовых гарантий и свободы», – так провозглашался решающий тезис, который французская конституционная теория почти единодушно, за редким исключением использовала перед войной, говоря о государстве Фюрера /об этом: Р.Боннар, «Государственное право под дымовой завесой в доктрине национал-социализма», 1936г., с.45; также рецензия Р.Хёна в «Немецком праве» от 15.09.1936г.; затем – работа М.Кота, «Замечания к изучению гитлеровского права», 1938г. и рецензия на нее А.фон Хайнинга в «Немецком праве», 1939г., с.158; также работы Р.Хён: «Парламентская демократия и новое немецкое конституционное право, в «Немецком правоведении», 1938г., вып.1, с.25 и «Понимание и разногласия в отношении немецкого конституционного права», в «Немецком правоведении», 1937г., вып.19-20/.

Из этой внутриполитической характеристики национал-социалистического государства, как ясно выраженного абсолютизма, французская публицистика извлекала внешнеполитические следствия. – Этот национал-социалистический абсолютизм – опасность для мира, с которой начинается борьба на уничтожение, так как он нацелен против свободы в демократической Франции и в мире в целом Против этого Франция своевременно, раньше, чем она будет опрокинута, должна составить самый широкий фронт. Воспоминание о прошедшей борьбе революционной Франции 1789г. против абсолютистских государств является здесь связующим пунктом. Согласно мнимо присущей национал-социализму внешнеполитической закономерности его пытаются объявить и растолковать как новую форму абсолютизма.

«Раса» и «Рейх» – два основополагающих понятия национал-социалистического учения особым образом разъяснялись с этой точки зрения. – Раса имеет для французов лишь внешнеполитическое значение. В ней не видят никакой реальности, но только – «миф», который должен выполнять совершенно определенную внешнеполитическую функцию. Миф расы в связи с мифом о Рейхе должен помочь осуществлению

«в новой форме старой германской мечты о тотальной и экономической гегемонии в Центральной и Восточной Европе» /статья «1914-1939» в «Le Temps» от 01.08.1939г./.

Миф о Рейхе также был представлен французам как новое издание пангерманизма. Поэтому и здесь видны умелые усилия опереться на известные понятия и укорененные представления и, исходя из них, оценить национал-социализм. С идеей пангерманизма из арсенала пропаганды прошлой мировой войны связывалось французское представление о планах прусско-немецкой гегемонии во всем мире /см. особенно – Андлер, «Происхождение германизма» и там же раздел «Германизм», написанный Готье/. Чтобы воспрепятствовать этому, Франция должна взять в руки оружие и спасти мир от варварства. Отождествлением «мифа о расе» и «Рейхе» с пангерманизмом пытаются сделать особенно ясной связь с идеей гегемонии Германии во всей Европе. Характерно заявление ученика Андлера, а позднее германиста в Сорбонне Эдмонда Вермеля, который в начале войны был главой комитета, состоявшего из ученых, писателей и журналистов и распространявшего во Франции «знание врага». В своем основополагающем исследовании, появившемся в 1938г. Вермель писал о национал-социалистической Германии:

«Имеется масса нордических людей, выражение расового чувства которых и все добродетели ставятся в пример. Но в развитие этой мысли невозможно было обнаружить ничего нового; речь идет, напротив, о пангерманизме вильгельмовского времени, который хотят использовать. Это, вероятно, старая надменность в отношении Востока и Запада, нашедшая здесь выражение» /Э.Вермель, «Доктрина германской революции, 1928-1938», 1938г., с.248. К дискуссии с Вермелем см. Х.Скурла, «Западноевропейское сознание и немецкий дух» в «Духе времени», т.5, с.289, а также Х,Скурла, «Изоляция немецкого духа», в «Духе времени», т.6, с.389/.

Этим образом миф о расе представляется базисом пангерманизма, миф о Рейхе – конкретной внешнеполитической конверсией пангерманистского стремления к гегемонии. Поэтому пангерманизм так опасен сегодня для его противников. Однако национал-социализм понимает, что с помощью биологического обоснования, когда на почве обусловленного кровью превосходства германская раса должна породить высокие творческие и культурные достижения, он сможет растолковать широким кругам в Германии свои гегемонистские устремления. На этот раз речь шла не только о том, что ведущий слой, состоящий из промышленников, дворянства и крупных землевладельцев, должен быть носителем этой идеи, как это было в Первую мировую войну. Сегодня носителем гегемонизма становился целый народ, которому это доводилось до сознания самым простым и эффективным образом; весь народ систематически ориентировали на это. Несомненно, так заявил культурно-политический сотрудник «Temps» Фервак, национал-социализм, в отличие от старых работ Пангерманской лиги о расовом учении, по-другому определяет предназначение немецкого народа, приписывая ему расширенные и завоевательные стремления. Но средства, которые еще в 1914г. считались «безумными и невыполнимыми», сегодня начали применяться Германией с большим мастерством и решительностью /Л.Фервак, «Новый порядок», в «Le Temps», 28.05.1939г./.

Так французское толкование внутриполитической сути национал-социалистического государства, как новой формы абсолютистского деспотизма расы и крови, нашло свои внешнеполитические параллели. Однако когда французов спрашивали, выступит ли Франция, если Германия примет другую государственную форму правления, ее ответ был ясен. Францию непосредственно касается то, что внутриполитический абсолютистский порядок Германии, несмотря на возможные изменения, в состоянии развить мощную внешнеполитическую силу из чувства расового превосходства и мистической веры в уже будто бы возникшую немецкую миссионерскую идею, которая угрожающе поднимается против французской миссионерской идеи.

За непризнанием расового учения Гитлера и его приравниванием к пангерманизму стояло непоколебимое желание не признавать немецкую жизненную необходимость. В июньской речи 1939г. в палате депутатов Даладье (25) заявил: «Мы говорим нет всем утверждениям о мнимом жизненном пространстве» /«Блокада сотрудничества» в «Le Temps» от 06.06.1939г./. – Для французов слова «народ без пространства» – легенда, которая без нужды снова и снова поднимается руководящими лицами Германии, которая уже не намеревается прибегать к мальтузианским средствам ограничения рождаемости, но должна действовать по-другому, создавая в Европе очаг войны.

Этому мифу о расе Франция противопоставляла идею espéce humaine, des Genus humanum /чисто человеческого, вида человека/. В соответствии с ней человечество должно рассматриваться как однородная масса. Согласно этой теории градации признаются лишь относительно, поскольку они более или менее соответствуют идеалу французской цивилизации и культуры. Здесь идеи 1789г. считаются мерилом оценки всех людей. Хотя эти приносимые Францией идеи выпадают на долю всего человечества, однако Франция представляется со стороны той нацией, которая естественно занимает господствующее положение, но, с другой стороны, она может выступать в роли бескорыстного двигателя человечества. Идея чисто человеческого /espéce humaine/ содержит в себе pro domo /«свой дом»/, внутри которого Франция и ее идеи являются центром тяжести. В своей глубине эта идея вида человека /genus humanum/ есть ничто иное, как выражение демократического империализма, первоначальная подготовка на духовной основе, из которой затем, смотря по обстоятельствам, могут быть выведены политические претензии на господство и получена их легитимация.

В рамках этой теории идеи французской революции умело маскируются, и если они давно утратили влияние в самой Франции, то они еще действуют во внешнеполитических рамках. При этом демократический империализм приобретает кажущуюся объективность, лежащий за текущими политическими интересами базис. В пределах этой концепции Франция, исходя из обстоятельств, исключительно в интересах законности вступается за свободу и цивилизацию против угнетения, несправедливости и варварства, ссылаясь затем на то, каким бескорыстным образом это происходит, и настоятельно призывая народы последовать ее примеру. Кроме того, возникала ситуация, когда миссионерская идея Франции не признается повсюду, и тогда приходилось говорить о внутреннем деспотизме Германии и ее внешнеполитических планах подчинения.

Этот метод Франция использовала, последовательно преследуя свои цели в отношении новой Германии. Поставив в один ряд внутренний диктаторский деспотизм и внешнеполитические планы подчинения, Франция рисовала цельную и полностью завершенную картину, обладающую строгой, оказывающей воздействие силой. Гарантии Фюрера о том, что не существует никаких территориальных претензий к Франции, наоборот, считались в основе исключительно умелым маскировочным маневром. Если национал-социализм в целом рассматривают лишь как маскировку установления диктаторской власти, то как тогда должны расценивать по-другому предложения Фюрера? В какое сильное замешательство от этих предложений пришли руководящие политики, показывают сообщения французского посла в Берлине Кулондра, который вскоре после вступления в должность доложил министру иностранных дел: «Германия добивается господства на континенте: Румыния повержена, Польша побеждена, а Советский Союз должен быть принужден к уступке области /к созданию зависимой от Германии Великой Украины/. Немецкий динамизм не остановится перед этими трудностями. В немецких военных кругах уже говорят о наступлении от Кавказа и до Баку».

Против нарисованной с большой тщательностью картины жестокого насилия и беспощадного угнетения согласно миссионерской идее национал-социалистической Германии демократическая публицистка Франции со всей ясностью разработала противоположный образ французской миссии. Франция должна была напомнить миру о своей задаче в этой критической и опасной ситуации. Она,

«как защитник старейших и устоявшихся традиций, вновь должна отстаивать свою историческую миссию в Западной Европе. Наступает момент, когда мы без промедления должны подготовиться к этому» /А.Риво, «Восстановление Германии.1918-1938», Париж, 1938г., с.412/.

Известный философ из Сорбонны Альбер Риво в вышедшей уже в середине 1938г. книге охарактеризовал эту ситуацию, отчетливо сосредоточив внимание на войне, которая должна разразиться не позднее, чем через полтора года. Здесь изображена явная опасность, угрожающая миру со стороны национал-социалистической Германии, с другой же стороны, подчеркивалось значение, которое будущая борьба должна иметь для мира. На это систематически ориентировалась французская публицистика. Риво ставил вопрос так:

«Если Рейху удастся объединить всех без исключения немцев в Европе и мире вокруг единого государственного организма, если из них составится единая нация, которая затем должна стать самой многочисленной, сильнейшей и лучше всего организованной в Европе, которая будет добиваться обладания всеми земными благами, а не только гегемонии над государствами, созданными в 1919г., которые должны быть низвергнуты; то затем поведется решающая борьба против других народов, так чтобы можно было окончательно уничтожить их или превратить в рабов, чтобы обеспечить немцам оспариваемую гегемонию» /Риво, цитированная работа, с.402/.

Тогда должны исчезнуть «культура и цивилизация», от чего проиграет весь человеческий род /Риво, «Разрушение гуманизма, в «Journal des Debats», 01.06.1938г./.

«Возникнут другие существа, которые не будут иметь человеческий вид и язык» /там же/.

Подобные формулировки уже явно направлялись в адрес мира и должны были подготовить момент, когда французская демократия развернет знамя свободы, и Франция призовет народы мира к крестовому походу против тиранов мира и к защите малых и слабых народов. Только если мир займет сторону Франции, наступит ситуация, когда война должна быть выиграна. Французский писатель Роланд Аликс со всей откровенностью признал в год начала войны «Новая франко-немецкая война только тогда не закончится поражением Франции, если мы поймем, что отсюда должен быть предпринят крестовый поход народов против тиранов» /Р.Аликс, «Судьба Франции и национальная жизнь», Париж, 1938г., с.287/.

Духовный базис, необходимый Франции для войны с Германией, таким образом, был создан: Франция, сателлит Англии не смогла мобилизовать собственную идеологию для борьбы с национал-социалистической Германией еще раз, как это было в 1914г. Поэтому противника Франции нужно было представить в ее стране и перед миром так, чтобы он мог быть разбит духовно с помощью унаследованной идеи. Обобщенно она может быть сведена к следующей формуле: Германия находится в начальной стадии цивилизации, которая была представлена Веймарской конституцией, в стадии, когда она вновь впала в варварство и собиралась увековечить это внутриполитическое состояние внешнеполитически. Демократическая Франция, напротив, есть оплот цивилизации, справедливости и свободы против варварства и политической аморальности. Она решает перед миром миссионерскую задачу с вызубренным значением, гораздо большим, чем в 1914г.:

«Властную миссию, миссию, которая достойна сама по себе и в историческом плане» /де Кункби», «Новый порядок», февраль 1934г./. Для этого предназначался преступнейший удар по цивилизации, который необходимо было предотвратить. Это стало миссией Франции, необходимость которой она в 1914г. уже доказала кровью своих сынов и снова должна была выполнить, – спасти Европу и этим положить краеугольный камень в ее счастливое и свободное будущее. Она стала «поданным другим нациям живым примером сильной организованной демократии и уважения другими народами свободно руководимого порядка и прогресса, который не исключает ни послушания, ни авторитета» /в «Le Temps», 19.01.1937г./.

Однако стало видно, куда должен был прийти мир, после того как Франция в великодушнейшем истолковании свободы народов натянула поводья в Центральной Европе не тем способом, который был необходим ей самой. Только на это, если хотите, французская демократия могла бы свалить вину за сегодняшнее состояние. Тем не менее, она заверяла мир, что ее единственная ошибка ещё раз не будет совершена.

III. Подведение итогов духовной подготовки к войне

Войны есть общее явление в жизни народов. Они имеют смысл в том случае, если народы из-за нужды и стесненного положения решают взяться за оружие. Для Франции не было подобной необходимости. Ее границы гарантировались. Это необходимо было считать непоколебимым тезисом немецкой внешней политики, которая рассматривала западную границу как неизменный факт. Таким образом, с объявление войны с национал-социалистической Германией, которая рассматривалась как мировоззренческая, Франция оказалась в высшей степени неприятной ситуации. Как можно было оправдать эту войну перед собственными гражданами, если немецкое правительство объявило французскую западную границу неприкосновенной? Франция знала о предлагаемых немецких гарантиях, и потому в войне не было смысла. Ее поведение невозможно было понять.

В этой критической ситуации французское правительство подхватило старый лозунг: «Защита идей 1789г.». Речь шла о защите против облаченного в новую форму абсолютизма, нашедшего выражение в Германии. Чтобы реализовать задуманное столкновение, Франция нуждалась лишь в его тщательной подготовке, и она нацелилась на соответствующую ситуацию. Эта война сразу же была объявлена войной в защиту демократических идеалов во Франции и во всем мире. Тогдашний премьер-министр Даладье представил этот общий лозунг по случаю празднования 150-летия французской революции 15.07.1939г. /его речь в официальной церемонии напечатана в «Le Temps» 16.07.1939г./. Он ориентировал это празднование исключительно на внешнеполитическую миссию революционной демократии 1789г.

Государство свободы во Франции, заявил Даладье, должно быть «мирной нацией», он уже мечтал о «союзе народов в виде сплоченного объединения», отрицая при этом «необходимость захватнической войны», и заявив, что «никогда не должно применяться насилие над свободой народов». Но уже годом позже Даладье призывал к «защите постоянно угрожаемых границ «мира свободы» в Западной Европе». Он цитировал старые революционные лозунги 1792г., когда в Законодательном собрании призвал французский народ к оружию со словами:

«Многочисленные войска вблизи наших границ. Все, кто имеют смелость, вооружаются против нашей конституции. Граждане, отечество в опасности!» /речь Даладье в «Le Temps» 16.07.1939г./.

Даладье ссылался на то, что с этого времени начался «славный эпос», когда «Франция победоносно ответит на все атаки и сохранит достигнутую свободу». Он поклялся духом Барреса, заявлявшего в Национальном собрании:

«Свобода стала верой всех граждан. Все обязаны ей своей кровью. Все французы призываются защитить свободу отечества. Республика теперь только большой осажденный город. Франция может стать одним обширным военным лагерем» /речь Даладье, см. выше/.

Здесь Даладье нашел базис для сравнения с сегодняшним временем. Он представил дело таким образом, будто свобода французов, которые «никому не угрожают», не мечтают ни о каких захватах, но «только желают мира между народами», эта свобода снова находится в опасности. – Как будто вновь на границах Франции маршируют армии абсолютистского властелина, чтобы отнять у Франции ее свободу и демократические принципы. Поэтому для сохранения этой свободы и поддержания принципов 1789г. необходимо приложить все усилия, которые французы уже предпринимали в 1789г., чтобы, таким образом, «идти по следам великих предков».

Так внутриполитически была ясно определена правительством идеологическая борьба: через 150 лет после французской революции Франция вынуждена для сохранения своей свободы вновь вынуть меч против того же самого абсолютистского государства, которое когда-то уже угрожало ей. Но Даладье не забыл также о внешнеполитической миссии демократической Франции в этой борьбе. Он заявил:

«Старое французское сообщество расширяется. Оно становится содружеством народов и объединяется в этом содружестве идеалом великодушия народов всех рас и всех религий» /см. выше речь Даладье/.

Но все те, «кто в целом мире полны решимости сохранить человеческое достоинство и свободу своих отечеств и приветствуют Францию», – сказал Даладье, – уже приложили «гигантские усилия» и принесли тяжелые материальные жертвы, чтобы защитить «свободу и мир».

Празднование 150-летия французской революции внешнеполитически рассматривалось больше, чем просто праздник воспоминаний в форме государственной церемонии /о внутриполитическом значении этой церемонии, в которой превозносилась демократия, тогда как сама Франция в значительной степени отвергала ее как государственную форму и только отмечала ее церемониальными мероприятиями, – см., в частности, Хён, «Французская демократия и ее духовный крах», с.51/. Это празднование засвидетельствовало перед собственным народом и миром, с какими лозунгами Франция решила вести войну. С развязыванием войны она использовала только старые лозунги, переведенные в другую тональность, и которые ассимилировала мировая пропаганда. Характерно заявление министра экономики и общественных работ де Монцье, занимавшего министерский пост уже во время войны, который со знанием дела сформулировал его так:

«Страна хочет жить и быть в состоянии свободно дышать… Простые люди во Франции знают, что их земля предоставляет не только свободу мысли, но также и жизненную свободу. Свобода же должна восприниматься в соответствии с собственным темпераментом и характером… Однако мы не желаем терпеть никаких варваров и присутствовать при очевидном обращении к варварству» /де Монцье (1876-1947) в дискуссии 17.11.1939г./.

Премьер-министр Даладье в своей речи прибавил:

«Мы ведем войны против любой ужасной тирании для блага Франции, за священные моральные ценности, которые человечество отстаивает от зверя» /«Le Temps», 16.12.1939г./.

Президент Франции Лебрен (26) заявил вдобавок: «Свобода, право и дух, одним словом, цивилизация, не могут погибнуть; мы – ее защитники, победим» /«Короткая речь обезоруженного» в «Le Temps» от 14.01.1940г./.

А университетский профессор, юрист Жозеф Бартелеми, известный своими передовицами в «Le Temps», обратил внимание мира на то, что сегодняшняя война является «не той политической борьбой, которую вы знаете из истории, но сопротивлением материи против духа» /«Le Temps», 08.01.1940г./. Война велась «между человеческим и зверским, между мирным господством закона и жестокостью, между истиной и ложью, между откровенностью и мошенничеством, между верностью слову и вероломством» /Бартелеми, в «Le Temps», 08.01.1940г./.

Чем дольше длилась война, тем резче становились формулировки, тем яснее выявлялась и выдвигалась на передний план миссия крестового похода, руководство которым Франция взяла на себя. Сенатор Дамекур объявил на открытии сессии сената в начале 1940г., что Франция борется «против господства дикости, которая быстро могла бы привести к смерти культуры» /в «Le Temps», 08.01.1940г./.

«Мюнхенец» Даладье, будучи в изгнании, установил формулу этого крестового похода, приравняв, по случаю, национал-социализм и коммунизм следующим образом:

«Я не знаю разницы между большевизмом и национал-социализмом, кроме той, которая может быть установлена между х о л е р о й и ч у м о й. Сталин и Гитлер усиливают влияние и, таким образом, удваивают наказание в отношении Англии, Франции и всех других цивилизованных стран, которые должны принять строжайшие меры предосторожности». Н а ц и с т с к а я ч у м а п р о н и к л а в Ц е н т р а л ь н у ю Европу, а б о л ь ш е в и с т с к а я х о л е р а п р и с о е д и н и л а с ь к ч у м е» /«Чума и холера» в « Le Temps», 20.01.1940г./.

Сам Франсуа Понсе, бывший посол Франции в Берлине, так хорошо знавший и понимавший Германию, впадал в тот же тон:

«Варварская идеология уничтожает индивидуумы и ослабляет характеры, склоняет головы перед арийским законодательством и разрушает высокоценные достижения ушедших столетий: добро, сострадание, умеренность, уважение к слабым и христианский дух» /Ф.Понсе, «Короткая речь», в «Le Temps», 02-03.01.1940г./.

Эти формулировки подхватывались прессой и возобновлялись всегда в новых выражениях. Национал-социализм представлялся тогда «приближением к состоянию варварства, существенной чертой характера которого являлась жестокость, которую необходимо было легально уважать» /«Мораль силы», в «Le Temps», 27.12.1939г./.

Сам Фюрер изображался «врагом человечества» и всех, «кто стремился сделать человечество лучше». Француз же борется «за то, чтобы человек остался свободным, тогда как он сам признает силу справедливого закона». Он борется за то, чтобы французы во Франции могли жить не как рабы в германизированной стране» /«Вечерний наказ смерти», в «Le Temps», 16.04.1940г./. Француз борется «не за то, чтобы завоевать, но чтобы сопротивляться завоеванию; не за то, чтобы угнетать, но чтобы отразить агрессора; не за то, чтобы господствовать, но за то, чтобы навсегда разрушить бессмысленные планы всеобщей гегемонии» /«Цель», в «Le Temps», 09.03.1940г./.

Это миссия, которую француз выполняет в отношении своего народа. Гораздо значительней, однако, миссия Франции по отношению к миру в этой войне. Демократическая Франция руководствуется в войне против Германии тем, что «эта нация с 70 миллионами жителей, руководимая подобными господами, вооружалась с такой силой, вынашивала такие планы, одурманивалась такой мистикой, всегда алчная и никогда не довольная, что это означает далеко идущую опасность для европейской цивилизации, с одновременной угрозой внезапного азиатского вторжения» /«Le Temps», 09.03.1940г./.

Франция ведет борьбу «за то, чтобы не склонять голову и деблокировать дикое наступление на Европу, ведущееся в течение нескольких лет» /«Юность Франции», в «Le Temps», 29.12.1939г./.

Франция считает своей обязанностью перед своей совестью и совестью мира сопротивляться «этому врагу человеческого рода», который больше «не говорит на языке» остального цивилизованного мира, и больше не знает «такого критерия», которым могли бы измеряться «моральные принципы, обустраивающие любую цивилизованную жизнь» /«Le Temps», 09.03.1940г./.

Франция ответила на вызов мировой совести со стороны Германии, которая «между положением равновесия и революционной силой делает выбор в пользу последней» /«Le Temps», 09.03.1940г./.

Как перед лицом этого мир может сохранять невозмутимость? Так как все народы земли, пусть они живут вдалеке от очага пожара, также должны думать о своей безопасности перед атаками со стороны Германии, то они имеют одну и ту же заинтересованность занять единый фронт в отношении этой Германии, которая намеревается нарушить основополагающие принципы мира /«Le Temps», 09.03.1940г./. Поэтому Франция объединилась с Англией, чтобы «во имя святости цивилизации атаковать с оружием в руках». Типично высказывание в «Le Temps»:

«Так как Франция выражает волю и пристрастия человечества, а также все преимущества современной цивилизации, она хочет защитить его с помощью немедленных действий /военного выступления/… возродить цивилизацию, гуманизм, разумное понимание прогресса в противодействии новому обличию вампиризма» /«Le Temps», 18.11.1938./.

Тому же, кто заявляет, что эти действия должны служить исключительно целям собственной безопасности, отвечают, что интересы Франции и Англии «неразделимы с волей свободных народов» /см. выше – «Юность Франции…»/, что их выступление в защиту права ни в коем случае не должно расцениваться как эгоистичные, но только – в общих мировых интересах.

IV. Миссионерская идея и нейтралитет

Всё, что представляла в документах французская теория перед войной в усиливающихся столкновениях с национал-социализмом, систематически использовалось в духовной борьбе. Оружие, которое настойчиво поставляли Вермель (27) и Риво (28), Франция применяла, давая понять миру в качестве руководящего направления необходимость крестового похода против тирании. В такой миссионерской войне не могло быть нейтральных стран, которые, однако, существуют, если они ясно не уяснили себе, угрожает ли террор или опасность немецкого мирового господства тем государствам, которые в осознании этой опасности уже взялись за оружие, чтобы отстоять свою свободу. Вновь и вновь цитировала «Le Temps» не подтвержденные источниками высказывания нейтралов:

«Эта война распространяется всё шире. Хотя мы не принимаем в ней участия, нас должно защитить наше оружие» /Д'Ормессон,В., «Германия в Европе», «Le Temps», 02.01.1940г./.

Французский министр обороны Ж.Перно в ноябре 1939г. заявлял перед прессой, что пресечение вражеского экспорта было бы только возобновлением мероприятий, которые западные державы уже применяли в 1917г.:

«При этом возникают препятствия со стороны нейтралов; однако их участие было бы только вызванным крайней необходимостью вкладом в защиту свободы мира, для которого западные державы должны ежедневно приносить тяжелые жертвы» /к этому – Бремер,К.Х., «Культура и варварство» в «Кильском журнале», 1940г., т.1, вып.1-2/.

Перно сделал политические выводы из борьбы, которую Франция вела за мнимое освобождение мира. Незадолго перед этим Ежемесячное обозрение /«Revue des deux mondes»/ уже констатировало:

«Утрачено понимание того, что в этой решающей борьбе в Европе и Америке еще существуют нейтральные государства /см. выше – «Культура и варварство»…/.

От обозначения этой войны, как миссионерской, до утверждения, что все народы, удаленные от очага пожара, должны быть заинтересованы в этой борьбе за свободу мира, лежит прямой путь к заявлению Перно. и к открытому нарушению нейтралитета, которое мировые державы должны позволить себе в этой войне /в статье «Мораль силы», «Le Temps»,от 27.12.1939г./. Это нарушение с самого начала было идеологически обосновано и представлялось тем весомее, чем выше вклад нейтралов в борьбу за освобождение мира, что в окончательном итоге после победоносной войны может быть записано на их счет.

С этой точки зрения признание нейтралитета возможно только когда он является благожелательным нейтралитетом, оказывающим косвенную поддержку борьбе за свободу мира, нейтралитетом, который складывается, исходя из обстоятельств, и полезнее явного вклада в дело демократии. Такой нейтралитет признается и при случае также вознаграждается. Этот благосклонный нейтралитет сохранял в мировой войне, например, Шпицберген. Любой другой нейтралитет, безразличный к делу борьбы за свободу, во имя которой должен был вестись крестовый поход, есть ничто иное, как предательство дела свободы. Английский юрист-международник сэр Джон Фишер Вильямс еще в 1936г. под впечатлением союзных санкций против Италии сравнил нейтралов с ангелами, которые в решающей борьбе между Богом и дьяволом остались нейтральными, и которые в духе Данте понесли особенное презрение и наказание от Бога /к этому – Карл Шмитт, «Обращение к дисциплинарному понятию о войне», 1938г., с.325/.

Таким образом, дух и содержание нейтралитета определяются через миссионерскую войну; больше нет никакого нейтралитета в себе, никакого нейтралитета ради нейтралитета. Остается единственный вопрос: «Кому необходим нейтралитет?». С миссионерской войной вводится новая норма в право о нейтралитете, которой измерены все сопутствующие понятия, и на основе которой они должны быть оценены. Нейтралитет, следовательно, мог бы еще сохраняться согласно унаследованным правилам о нейтралитете, но который в результате используется врагом дела свободы, и которому при всех обстоятельствах необходимо препятствовать.

Соответствующей стране нужно разъяснить ее обязанности в отношении дела свободы, если она вообще может быть причислена к кругу мировой цивилизации и культуры. Иначе она рассматривается как нерадивый должник и в случае необходимости будет вынуждена мириться с принудительным взысканием своей части долга для охраны цивилизации и дела свободы в отношении факта тирании. Нейтралитет в таком случае при его малейшем использовании является также только ступенью в борьбе демократии за свободу в мире. Ради чего и как твердо это использование должно применяться, зависит от того, насколько те, кто участвуют в авангардных боях за дело свободы, считают это необходимым в своих интересах.

Необходимость приобщения к борьбе за дело свободы без всяких размышлений становится высшим вкладом, когда это будет затребовано и вынуждено. Чем тверже в какой-то стране проникнет в сознание высота этой задачи в борьбе за свободу мира, тем естественней и радостней народ и правительство подчинятся этому требованию. Правительство также должно отказаться от строгого нейтралитета, так как такой нейтралитет явно задерживает вступление на путь борьбы за свободу, поскольку он указывает на то, что правительство действует против интересов собственного народа, чьей свободе способствует эта борьба, и чья свобода уничтожается, когда эта борьба заканчивается. Такое правительство, поэтому, само является тираническим, оно, по меньшей мере, не осознает подлинных интересов своего народа.

Оценка нейтралитета в мировой войне, его критериев и требований завершает картину демократической мировой миссии Франции в войне 1939г. Так далеко в прошлой мировой войне не осмеливались идти на риск. И всё же речь идет только о крайнем следствии этой идеи, на которой, если продумать ее в деталях, покоится общий идеологический образ Франции в войне 1939г., – идеи демократической мировой миссии, спасения демократических принципов мира, которому угрожает национал-социалистический режим и его мировая тирания. То, что к началу прежней мировой войны еще представлялось незавершенным, и только в ходе войны было резко сформулировано и выдвинулось на передний план в идеологической борьбе против Германии, на этот раз уже к началу войны 1939г. было подготовлено во всех подробностях. Поэтому речь идет ни о чем другом, как о возведении и продолжении старой линии поведения.

V. Обманутые ожидания Франции

Эта система, в частности, была так искусно выстроена и духовно подготовлена, что на этот раз она, казалось, не собиралась функционировать. Вместо призыва вступить в борьбу за свободу, Франция заверяла народы в своем далеко идущем нейтралитете и неотложно направляла демократиям свой призыв к миру. Как страж находящейся под угрозой демократии, Франция употребляла весь свой исторический материал, который она накопила в борьбе против абсолютизма, когда указывала на опасную угрозу миру со стороны национал-социализма. Англия, которая никогда не занималась разработкой собственной идеологии, взяла себе на службу эту французско-демократическую миссионерскую идеологию. Находившаяся под влиянием западной демократии нейтральная пресса повторяла ее аргументы.

Всё это, однако, не приносило ожидаемого успеха. Франция не приняла в расчет то, что с 1914г. в общем представлении мира /die Welt/ произошел коренной поворот в восприятии и оценке борьбы за демократические идеалы. В связи с этим деятельность демократической, насильственно приобщенной /gleichgeschaltenen – специфическое выражение национал-социалистов – И.Б./ прессы также ничего не могла изменить. Она не смогла изгнать из сознания людей, что демократический новый порядок, который должен быть установлен после предполагаемой победы Франции, только пролагал путь к постоянным новым осложнениям, которые не оставят в покое народы. Этот порядок, в свою очередь, станет главной причиной новой войны. Так просто, как в 1914г., сохранение демократического порядка в мире не могло стать основанием для радости и горести народов, потому что они пришли к осознанию того, что война 1914г. велась лишь за англо-французские планы гегемонии и стоящие за ними интересы финансовых групп, и потому кровь, пролитая их молодежью, не должна быть забыта. К тому же верилось, что после окончательного крушения демократического мирового порядка придет конец естественному господству Франции и ее роли как стража этой демократии в мире.

Таким было господствующим настроением, которое к началу войны пришло в сознание народов, и должно было привести к острой борьбе внутри самой Франции. Возрастающая пораженческая кампания доказала это со всей очевидностью. Еще более неблагоприятная ситуация сложилась за пределами Франции. Падение тогдашнего правительства, которое впряглось в работу по планам западной демократии, было обусловлено не только военным поражением. Народ отвернулся от этой политики, так как она вколачивалась в сознание по причине того, что больше ничего не желали делать.

Идеологии имеют смысл, когда они опираются на народ, действуют внутри него и таким путем переходят в практику. Демократические идеи обрели силу во времена Французской революции. В прошлой мировой войне Франция понимала, как в своей предполагаемой борьбе за демократические идеалы против Пруссо-Германии с этим фальшивым притязанием, всерьез представленным миру, добиться своих целей. Тогда она выступила против Германии, в значительной мере побуждаемая своими идеями 1789г. Франция не имела собственных новых путеводных идей, которые ее идеология и пропаганда могли бы действенно противопоставить немецкой стороне. Поэтому Германия могла по праву охарактеризовать Францию как мнимо прогрессивную страну и, наконец, намеренную приобщить Европу к господствующей демократической идеологии. Франция находилась в счастливом положении, когда ее не спрашивали о содержании собственной демократии. Она могла описать и объявить полумерами немецкие либеральные учреждения, недостаточно отвечавшие современным требованиям, указать на лежащий в глубине этого пережиток из эпохи абсолютистского государства, которое демократический мир не смог привести к свободе, которую это государство так настоятельно жаждало. Поэтому Франция должна была увести мир на путь войны – вынудить его к тому, что было необходимо демократической Европе.

Прежде всего, Франция смогла направить силу своей пропаганды против союзника Немецкого Рейха – Габсбургской монархии. Она представила ее наглядным образцом абсолютистского государства, опиравшегося на армию, бюрократию и клерикализм. Так открывалась возможность добиться решающего идеологического эффекта с призывом к устранению реакционной тирании Гогенцоллернов /см. Х.Рацебефер., «Центральноевропейская пропаганда демократии в отношении немецких военных целей 1914-1939», в сборнике «Народ и Рейх», 1941г., т.5, с.161/.

Однако в 1939г. ситуация была совершенно другой. Национал-социалистическая Германия предъявила миру новые идеи и практикой организации своего государства, как и нового порядка восточноевропейского пространства, показала, какой далеко идущий естественный порядок должен быть создан там, где идеи французской революции порождали только искусственный беспорядок. Теперь Франция настаивала перед всем миром на своем положении единственного носителя демократических принципов. – Ему противостояло новое мировоззрение, доказавшее миру свою пригодность и пользу. Это мировоззрение не оставляло возможности победить себя тому, что классифицировалось в старых категориях, и с этой позиции должно было доказывать миру свою пригодность или непригодность /см. А.Хайнинг, «Судьба французской национальной идеологии» в «Немецком праве», 1940г., с.993, а также – «Представление о нации во Франции» в сборнике «Народ в становлении, 1939г., т.5/. Это Франция должна была бы узнать из истории собственной революции.

Абсолютистское государство также тщетно пыталось духовно победить французскую революцию, разместив ее в измышленной схеме своей эпохи, и увидела в ней только анархическое господство черни, которое должно быть окончательно преодолено в течение столетия с помощью монархического порядка в Европе. Ему не помогло то, что внутри этой схемы французская революция представала лишь как новое проявление первобытного хаотического состояния, которое, по мнению теоретиков абсолютизма должно предшествовать всякому порядком. Хотя из размышления вытекало, что это ни в малейшей степени не имело отношения к реальности. В противоположность этому революционные французы 1789г. рассматривали себя как носители нового политического и социального порядка, который с помощью их подъемной силы был в состоянии внешнеполитически реформировать весь европейский мир.

Со старым оружием невозможно бороться с новыми быстро развивающимися политически революционными движениями. Никогда прежде новые духовные силы не капитулировали, внедряясь в старые схемы. Тогда, напротив, все духовные силы бросаются против старого мира и доказывают действием свое действительное значение. Они перерастают свои прежние рамки; борьба и внешнее давление действуют на новые силы как благотворный кризис и развивают всё, что в них заложено.

В своем обращении к миру Франция объявила о намерении вступить в великую идейную борьбу. В этом она, без сомнения, права. Только речь шла не о той борьбе, о которой говорила французская идеология, и с которой она задумала выполнить свою естественную миссию для мира. Франция больше не вдохновлялась идеями 1789г., – но тем, могли ли быть разрушены извне стоявшие на пути старого мира молодые политические жизненные формы Германии, или Франция в состоянии указать миру новые пути, и после отказа от идей 1789г. воплотить новый мировой порядок.

Однако ей еще раз помогла идеология, на основе которой Франция боролась за мир против абсолютизма, с которым, казалось, навсегда покончил диктат Версаля, и от которого теперь мир снова должен быть освобожден. На этом полностью неосознаваемом Францией фактическом и духовном положении вещей она выстроили теперь свое новое мировоззрение. Эта идеология была приспособлена к ситуации, которая в действительности уже не существовала. Ее диалектическое изложение явилось лишь демонстративным боем, интеллектуальной игрой, целиком прошедшей мимо сути дела. 150 лет народы верили, что французская демократия с ее принципами свободы и равенства приведет Европу к новому счастливому состоянию.

Но вышло наоборот. Хотя демократия когда-то была в состоянии достигнуть больших успехов в борьбе с абсолютизмом, однако со строительством Нового Порядка в Европе она оказалась полностью несостоятельной. Окончательно вера исчезла с новой мировой войной. В 1939г. мир больше не верил в то, что идеи французской революции и дальше являются неизменно полезными для формирования Европы, и что судьба мировой цивилизации зависит от их одобрения или неодобрения. Лозунг: каждый, кто не разделяет эти идеи, должен считаться врагом цивилизованной Европы, защита которой является священной обязанностью Франции, полностью утратил свою притягательную силу, как и призывы Франции открыть крестовый поход, в котором должны участвовать все остальные народы. С сожалением должны были констатировать, что не появилось предполагаемых «легионов добровольцев», которых приглашали сражаться за честь западной демократии.

С началом войны и в долгие зимние месяцы, когда Франция добивалась моральной и материальной поддержки нейтральных государств и «симпатии мира», она пережила великое разочарование в миссионерской идее демократии в мнимо миссионерской войне 1939г., – в идее, которая больше не имела силы. Чтобы иметь возможность оказать влияние с помощью своей идеологии, необходимо было применить давление и угрозы, которые, однако, также уже не действовали. Франция пережила разочарование в своей демократической миссии, предназначенной для Германии, но здесь она и с нею весь мир обнаружили это разочарование намного быстрее.

Е. Эмигрантская идеология и демократическая миссионерская война

I. Новая Германия и французская демократическая миссия

Высокая ценность прошлой мировой войны для Франции заключалась в том, что она должна была убедить мир в ее миссионерской задаче в отношении мнимо угнетающей и порабощающей Пруссо-Германии. Те, кто томились под господством тиранической монархии, вынуждены был лишь ждать окончательного освобождения от этого рабства. Французская пропаганда опиралась на свою освободительную миссию и использовала идею борьбы Франции за полное проведение демократии и ее институтов в Германии, как внутриполитическое средство ослабления Германии.

Особое конституционное положение Германии отвечало стремлениям Франции. Всё-таки на пользу Франции шло то, что при формировании основного права осуществлялся принцип разделение власти, повсюду закрепленный в конституциях отдельных германских территорий. С другой стороны, широко сохранялись унаследованные княжеско-суверенные властные отношения. Сюда французская пропаганда смогла подключить все свое искусство. Она использовала существующие внутриполитические противоречия внутри немецкого общества для достижения своих целей. Франция обратилась к либералам и говорила им о необходимости довести до конца революцию 1848г., причем демократическая Франция должна была помочь будущей демократической Германии встать на свою сторону. Она уверяла рабочих, что с падением кайзера и введением демократии в Германии создадутся предпосылки для освобождения рабочего класса и его политического равноправия. Наряду с существующими контрастами политического рода Франция использовала социальные контрасты. Было сказано, что с осуществлением демократии должны быть решены социальные вопросы в Германии, и тогда могут быть удовлетворены все желания рабочего класса. При этом Франция находилась в выгодном положении, так как никоим образом не намеревалась отчитываться о преодолении этих контрастов в собственной стране – образце демократии для мира.

Таким образом, пропагандистская сила французских военных целей была целиком основана на этой освободительной миссии. Франция вновь и вновь провозглашала, что борьба с Германией должна закончиться в момент, когда будут устранены последние элементы абсолютизма внутри ее конституционной структуры, которая целиком станет опираться на почву демократии. Утверждалось, что хотя с введением конституции в XIX веке Германия сделала первые шаги к применению идей прогресса и цивилизации, однако это развитие было быстро нарушено из-за влияния Пруссии и ее гегемонистских устремлений. Поэтому однажды начатый процесс сегодня должен быть продолжен в Германии и приведет к ее благосостоянию. Известно, как жестко сама Франция смогла действовать именно с этой пропагандой против окончания внутренней войны в Германии, когда внутренняя сопротивляемость немцев ослабела.

В войне 1939г. Франция верила, что ее внутриполитическая миссия в отношении Германии могла быть обоснована еще определеннее и яснее. Все предпосылки к этому были представлены прямо-таки идеальным образом. То, что национал-социалистическая Германия представлялась как пример абсолютизма, прояснилось при ее сравнении со свергнутой кайзеровской Германией, которая всё же имела «конституцию». Если эта конституция также описывалась как камуфляж, то это мотивировалось тем, что она не реализовывала подлинно демократические идеалы и принципы. Сегодня от этих помех необходимо было избавиться. Положение Фюрера, новые, возникшие повсюду в Германии авторитеты, устранение правомочных корпораций и ведение фюрер-принципа представлялись миру как лучшее доказательство нового абсолютизма Германии. Доказывали, что в сравнении с этим сила демократических идей Франции проявлялась с особенной ясностью.

Так вновь и окончательно определился противник, по отношению к которому необходимо было выполнить демократическую миссию. Но если демократическая миссия в отношении кайзеровской Германии уже могла оказать значительное влияние на мир, то тем более она должна была повлиять на мир в отношении национал-социалистического абсолютизма, – аргументировала Франция! По мнению Франции, положение в самой Германии шло навстречу ее миссии еще значительнее, чем в прошлой мировой войне. Чем дольше держится национал-социализм в Германии, тем с большей страстью немецкий народ размышляет о том, как освободиться от него, тем действеннее французские освободительные лозунги получают возможность оказывать внутриполитическое влияние.

Но здесь, как и в суждении о мире, были задействованы внешнеполитические лозунги, совершенно не принимавшие в расчет ситуацию, к которой они были приспособлены пропагандой. Не учитывали, что Германия 1939г. была совершенно другой, чем та Германия, с которой Франция имела дело в прошлой мировой войне, и на которую ориентировались тогдашние французские миссионерские лозунги. С 1933г. в Германии больше не было никаких точек соприкосновения с демократическими идеями, которые французская пропаганда могла бы использовать в той форме, какая была возможна при совершенно другом конституционном положении монархической Германии. Революция 1933г. означала сознательный отказ от французских идей 1789г. со всей духовной ясностью и определенностью, которые не могли найти более резкого выражения. Эта революция открыла немецкому народу совершенно другие принципы, чем те, на которых когда-то выстраивалась французская революция. Революция 1933г. провела четкую грань с миром идей 1789г. Она была политическим выражением фронтовых событий 1914-1918гг., революцией фронтовых солдат, воплощением их представлений о народе и государстве в жизненную действительность.

В новой мировой войне началось преодоление идей 1789г. Здесь больше не шла речь об отдельной личности и ее благе, ее собственности, ее правах внутри государства и в отношении государства – но о жизни народа. Здесь впервые стало ясно, что отдельная личность – ничто, народ – всё. В громе физических сражений обнаружилось, что отдельный человек может выстоять, только если рядом с ним стоят другие. Здесь стало ясно, что существуют священные слова, которые народы забыли под влиянием идей французской революции – слова общность и товарищ. Вызывали смех все отношения, исходя из которых в центре внимания стояла отдельная личность, а ее суверенитет занимал самое высокое положение, и отсюда пытались вывести общепринятые законы.

Теперь всё это отошло на задний план. Der homo oeconomicus /экономический человек – И.Б./, теоретическая фигура, с которой должна была работать национальная экономика, и на деятельности которого она имела обыкновение выстраивать свои принципы, потеряла значение для людей, которые прошли сражения мировой войны; утратилась ее действенность, как идеальной фигуры общественного договора, заключаемого личностью, исходя из философии Руссо. Однако первоначальная форма человеческой жизни, без которой народ вообще не может существовать, – общность, которая здесь возникла вновь, – пережила новое возрождение, и была восстановлена незыблемая ценность, созданная на родине фронтовым братством. Позднее историческое описание непонятным образом указывало на то, что не умение немецкого народа, взявшего дело в свои руки, долгие годы оберегало Германию от внешних врагов, и чье восприятие народа и государства выдержало жесточайшее испытание, когда они вообще смогли выстоять, – но те, другие, кто идеологию так называемой победы отлили в конституционные формы и навязали их немецкому народу.

К этой Германии национал-социализма, которая была принесена фронтовыми солдатами, и из жизненной общности фронтового братства взяла свою политически оформляющую силу, Франция пришла, чтобы противостоять ей с миссионерской идеей демократии. Германия в 1918-1933г. к тому же была постоянно невосприимчива к демократическим идеям, которые несли представители демократии внутри страны. В эти годы она получила живейшее наглядное обучение, которое только было возможно, о содержании западно-демократических идей и их непригодности для Германии. Однако это горькое обучение было непревзойденным по своей эффективности. Внешнеполитически немецкий народ видел, что за демократическими идеями не стоит ничего другого, кроме лика победы. Параграфы версальского диктата говорили словами и излучали уверенность силы, доводившую до сознания эту самую твердолобую идеологию.

Веймарская конституция с ее системой разделения власти была прямо-таки идеальной питательной средой для тех сил, которые действовали на государственно-разрушительной и народно-разлагающей основе. Тот, кто рассматривал эту систему в ее частных результатах, должен был увидеть в ней гениальное изобретение, нацеленное на то, чтобы парализовать любую государственную власть. Способ подачи такой системы поощрялся вражеским союзом, и ее сохранение в Германии, как condicio sine quanon, /обязательное условие для данного состояния – И.Б./, доказывало, что сюда сознательно переносился тип государственной организации, чье воздействие и требование сохранить его в силе могли привести к подавлению Германии.

Когда в народе пробуждались стихийные силы, стремившиеся к организации, тогда препятствия и промедление только вызывали противодействие. Они лишь увеличивали внутреннюю силу и ее взрывное действие. Франция не подозревала со своей «победой», что Германия с момента мятежа 1918г. пребывала в состоянии перманентной революции. Годы видимости процветания, казалось, побуждали сделать вывод о том, что Германия с помощью демократических идей и своего демократического конституционного строительства могла быть освобождена изнутри и окончательно включиться в блок западных демократий. Но это было ложное заключение. Для Германии годы с 1918 по 1933 были временем упорядочивания собственных, идущих наперекор сил, годы внутренней борьбы и становления самосознания собственной воли. С государственно-политической точки зрения эти годы расценивались как время полного осознания враждебности принятых демократией принципов, время сознательного отклонения от ее мировой идеи и борьбы против государственной формы, навязываемой враждебной стороной.

Германия, прошедшая этот процесс развития, с национал-социализмом вернулась к свойственному себе государственному устройству и могла больше не помышлять о миссии, которую пыталась внушить ей и задумала выполнить французская демократия. Во Франции, однако, еще верили, что Германия намеревалась вести мировую войну. При этом проходили мимо чудовищного смысла, который был заключен в мировой войне и послевоенном времени, как его осмысливал ведущий слой новой Германии. Теперь лучшие силы фронтового братства также и на стороне французского противника переживали чувство общности фронтового содружества. Свидетельства этого представлены в огромном количестве. Воюющие французские солдаты помогли представить нам эти переживания, которые говорили о неприятии мира идей 1789г. и тех, кто их использовал. Победа 1918г. воспрепятствовала обновлению Франции в духе XX столетия. Фронтовые переживания во Франции заглушались ликованием победившей чванливой западной демократии. На берегах Марны и в траншеях Вердена, как это теперь ретроспективно расценивалось в созданной литераторами идеологии, праздновали триумф идеи 1789г. Так, ставшие эпизодом во Франции, фронтовые переживания в Германии, были, однако, источником внутри- и внешнеполитического обновления.

На уроках той мировой войны национал-социализм осознал, что только через отстранение всех враждебных народу сил, которые до этого оказывали влияние на руководство, в будущем возможно воспрепятствовать борьбе народов друг с другом. Он вывел из опыта мировой войны решающие следствия и устранил парламентскую систему в Германии, которая не служила ничему другому кроме перестановки этих сил и их включения в государственный аппарат управления. Этим национал-социализм выполнил завет фронтового братства 1914г. об организации государства. В противоположность Германии Франция после внешне выигранной войны не произвела обновление внутренних сил, чтобы с помощью социальной и политической реформы дать государству порядок, и ничего не сделала для процветания французской молодежь. При сохранении старого порядка открывались все возможности для новой игры тех сил, которые когда-то начинали мировую войну. В 1939г. они вновь бросили в войну французскую молодежь и заставили ее проливать кровь за свои интересы. Эти силы теперь также объявили о демократической миссии Франции в отношении Германии. Чтобы немецкий народ вновь вернулся к демократии и выполнению французских задач, Германию нужно было освободить от ненавистной системы национал-социализма.

Если бы мировая война имела для Франции лишь внутриполитический смысл, тогда эти враждебные Германии силы должны были потерять политическое влияние. Национал-социалистической Германией, против которой превозносилась освободительная миссия Франции, они расценивались как свидетели порядка, который в Германии должен быть надолго преодолен. Однако брошенные против Германии демократические лозунги имели хорошо знакомый тон. Поэтому новой Германии теперь было необходимо внешнеполитически продолжить борьбу за жизнь немецкого народа, и внутриполитическое противоборство с демократией и стоящими за ней еврейско-масонскими силами.

Так было, потому что демократическая миссия, провозглашенная перед миром и вновь эксплуатируемая Францией в отношении Германии в войне 1939г., с самого начала была обречена на поражение. Франция только не обладала полным видением ситуации, в которой находилась новая Германия, для того чтобы вообще обнародовать эту миссию. Провозглашение Францией демократической миссии против новой Германии было в то же время яснейшим доказательством того, что Франция проводила явно враждебный курс и сознательно поддерживалась в этом своим господствующим слоем.

II. Контрреволюционные эмигранты и их общее значение

Когда разделяли французские иллюзии насчет внутриполитической ситуации немецкого народа и с освободительной миссией надеялись победить аналогично успеху в Первой мировой войне, то при этом опирались на фальшивые представления о национал-социалистической Германии, которые питали и распространяли немецкие эмигранты за границей. Годами от эмигрантов требовали признания того, что немецкий народ в действительности не желал построения новой Германии и что, напротив, при ее национал-социалистическом руководстве за спиной народа действовал малый круг авантюристов, которых единодушно не признавало подавляющее большинство народа. – Против желания немецкого народа так называемое руководство насильственными средствами обрело власть и с помощью насилия пытается удержать ее. С помощью страха и внутриполитических принудительных организаций до сих пор затыкались рты, чтобы немецкий народ вынужден был молчать. Немногие, кто поддерживают национал-социалистический режим, должны быть «безвольными, боязливыми; это неквалифицированные рабочие и обанкротившиеся представители среднего класса, которые выслеживали своих товарищей по работе и потому презирались, и кому во многом не доверяли; так что они могли иметь лишь незначительное влияние» /Райманн, Г., «Мировая империя или мировая революция», 1938г., с.270/.

Поэтому требовался лишь малейший толчок, несколько зажигательных лозунгов, чтобы разом разрушить всю эту с трудом возведенную постройку.

Во Франции охотно распространяли веру в подобные пророчества о внутренне слабой Германии. Были забыты уроки истории, в связи с чем контрреволюционные эмигранты постоянно являются сквернейшими и опаснейшими внешнеполитическими советчиками. Для них, как представителей сокрушенной политической системы, единственная надежда заключается в том, что новый порядок может обрушиться по внутренним или внешним причинам, и с этим восстановится провалившаяся государственная миссия Франции. Контрреволюционные эмигранты содержатся для того, чтобы разыгрывать за границей роль экспертов по новой политической картине в их бывшем отечестве. На основании этих сомнительных знаний они находятся в удобном положении, чтобы удовлетворить поверхностную тягу к сенсации, которая продолжает существовать в ожидании политического переворота.

Ряд причин действует одновременно и поддерживает у самих эмигрантов и у их хозяев желанную картину экономически и политически ошибочных спекуляций. Как представители побежденного мировоззрения, эмигранты удручающе неспособны перед самими собой и перед другими отвечать за безвременное разрушение картины мира, которую они рисовали. Они цепляются за детали, делают выводы из незначительных исторических анекдотов и находят свои критерии в том, что происходит из прошлого мира и потому неизбежно ведет к ошибочным заключениям. Эмигранты видят в представителях нового и революционного политического порядка только авантюристов и соблазнителей, а в самом новом порядке – систему, которая поддерживается методами насилия, и поэтому с естественной необходимостью должна пасть в короткое время.

Так возникает разработанная до мельчайших подробностей идеология обрушения, согласно которой новый порядок должен быть лишь хилым и преходящим промежуточным состоянием, носящим в себе зародыш распада. Эта идеология обрушения является духовной почвой, на которую опираются контрреволюционные эмигранты, и одновременно – опорой для их политического и экономического существования. Аргументы эмигрантов производили слабое впечатление на принимающих их хозяев. При этом решающее влияние оказывал тот факт, что эмигранты строили свои суждения на той оценке системы, которая за границей уже рассматривалась как общепринятая абсолютная шкала ценностей. Одновременно иностранцы через оценку эмигрантов, которая казалась им очевидной, избавлялись от труда ознакомиться с чужеродным для них миром идей нового типа и научиться понимать их. Они не нуждались в том, чтобы изменить свои взгляды, но, напротив, с помощью эмигрантов еще более укреплялись в сознании правильности принятой до этого шкалы ценностей. Контрреволюционные эмигранты и реакционные политики за границей чувствовали себя притянутыми друг к другу. Они препятствовали всякому подлинному взаимопониманию между народами, которое могло начаться, только когда признаётся сознание другого народа, отличающееся от шкалы ценностей собственной страны.

Таким образом, общая оценка духовной ситуации контрреволюционными эмигрантами была далека от действительности. Вдобавок злостная пропаганда контрреволюционных эмигрантов против новой Германии находила во Франции особенно хорошо подготовленную почву, тогда как создаваемый образ Германии с каждым шагом враждебной эмигрантской идеологии уводил французов от подлинного понимания этого образа. Еще Трайчке, немецкий ученый XIX века доказывал, что «немецкие эмигранты – активные пропагандисты и распространители ложных слухов». Через эмигрантов из Германии при руководящем участии Генриха Гейне распространялось представление о варварской Германии и сознательно утверждалось, что романтико-идеалистическая Германия должна быть противопоставлена остальному, цивилизованному миру /Гмелин, Х., «Образ Германии у французов», в «Духе времени», 1938г., с.530 и далее/. Ф.М.Фёрстер, М.Харден, Е.Людвиг и братья Манн содействовали созданию этой картины. Шарль Андлер и Голтье, с которыми мы познакомились при изложении французской миссионерской идеи относительно Германии, с 1914г. подхватили эту идею, использованную Гейне, как «классиком немецкого духа» и главным свидетелем немецкого варварства. Эта эмигрантская идеология отвечала образу французской демократической миссии в мире и ее охранительной роли против дальнейшего распространении этого варварства. Еврейские эмигранты с 1933г. нуждались лишь в том, чтобы продолжить этот ход мыслей, и они передвинули его на знакомую почву. Они перенесли прежний образ Германии на национал-социализм и поэтому нашли сильнейший отклик в литературной Франции.

III. Французские эмигранты 1789г. и их влияние

Однако Франция должна была знать из опыта ее «Великой революции» о вводящих в заблуждение суждениях политических эмигрантов. Уже приводилось сравнение между аргументами реакционных эмигрантов 1789г. против французской революции и теми, которые использовали эмигранты всех направление против национал-социалистической Германии, и указывалось на совершенно удивительные параллели между старыми и новыми аргументами. Здесь, в политическом катехизисе современных эмигрантов мы снова находим те же методы и, в частности, точно такие же обороты речи, лишь приспособленные к другой ситуации. Тогда эмигрировавшие из Франции во время революции принцы, дворяне и духовенство обнаружили полное неосознание общей ситуации в их бывшем отечестве. – Они описывали носителей новых революционных учреждений лишь как небольшое число политических интриганов, которые, хотя и присвоили себе право говорить «от имени народа», в действительности отвергались всей французской нацией /Ответ королевских принцев из Кобленца 16.11.1791г. на письмо короля от 16.10.1791г., напечатанное у Гиртаннера в «Исторических сообщениях и политических размышлениях о Французской революции», 1793г., т.6, с.305; к этому также – письмо министра иностранных дел Делесара французскому посланнику в Вене Ноэлесу от 21.01.1792, напечатанное в «Минерве», 1792г., т.2, с.56/.

Политические банкроты, – говорилось в «Ответе…», – завладели Францией и понятно, что посредством искусных лозунгов, должны были очаровать народ и привести его в состояние опьянения. Поэтому народ не мог осознать своих подлинных интересов и протестовать против нарушения единственно законного миропорядка Европы. Это общее «опьянение», то состояние гипноза, в котором очутился французский народ, могло, однако продолжаться лишь «некоторое время». Затем народ вновь станет «благоразумным», осознаются его заблуждения в отношении старого порядка, и произойдет страстно ожидаемый возврат к власти представителей прежнего порядка. Этот момент, однако, должен быть точно рассчитан.

Французские эмигранты, которые оплакивали рухнувший монархический порядок в их отечестве, в своей идеологии катастрофы, в надежде на Англию, Пруссию и Австрию провозглашали, что революционная Франция просуществует в течение шести недель, самое большее – несколько месяцев, и, безусловно, будет мгновенно и полностью разрушена с началом войны. Со временем применялись всё новые обнадеживающие обоснования гибели революционной Франции.

«Только терпение – через несколько месяцев снова говорилось о терпении» /«Политические беседы Тодта, 1790г., т.2, с.429/.

«Еще шесть недель, максимум два месяца,… и тогда можно будет смело сказать обо всём…» /«Политический журнал», 1790г, т.1, с.685; там же: «При этих обстоятельствах нацию ожидает лучшая и великая участь, когда обман, сегодня еще оглушающий многие головы, мало-помалу рассеется. Этого момента все ждут с нетерпением»/.

Так провозглашали эмигранты больших и малых княжеских дворов Европы. До этого уверяли, что французский народ сознавал, что в его Национальном собрании восседает только «нравственно испорченная часть», ослепившая другую часть народа «химерой». Поэтому карточный домик должен рассыпаться.

В ту эпоху абсолютистские князья и их советчики разделяли эмигрантскую веру в то, что французский народ только и ждет, чтобы вновь возвратиться под господство разрушенного порядка. Эмигранты вселяли в них уверенность, что неимущие слои порабощенного революционерами французского народа, которому надоели революционные лозунги, будут приветствовать выступавших с этим войском принцев, дворянство и духовенство, как освободителей. В действительности, в этом военном походе речь шла об акции наказания «шайки карателей и их сторонников», тиранических угнетателей, от «еще более жестокого насилия» которых должен быть избавлен народ. /Общее заявление принцев всех христианских монархий, а также европейских принцев самого высокого происхождения, обращенное к Франции и остальной Европе, касающееся их настроений и намерений, 08.08.1792г., с.20. Опубликовано Институтом Эльзас-Лотарингии, Франкфурт-на-Майне, брошюра № 8689/.

Под впечатлением такого рассуждения генералиссимус прусско-австрийской армии герцог Карл-Вильгельм Брауншвейг-Люнебургский в составленном им известном манифесте писал:

«Убеждаешься, что здоровая часть французского народа ненавидит необузданность господствующей партии, и что бóльшая часть населения с нетерпением ожидает момента помощи, открытого объявления мер против ненавистных угнетателей, и требует немедленного возвращения к справедливости и миру».

Тогда, как и сегодня, эмигранты ценились как прирожденные эксперты по всем вопросам страны, которую они оставили. Типично также замечание в «Политических беседах Тодта», Гебайнер, «Переписка 1791г.», т.2, с.350, где сказано:

«Позавчера известный аббат Маури прибыл сюда; надо было видеть, какая толпа скопилась вокруг него! Он говорил, что новая конституция во Франции (сообщение о которой пришло в октябре 1791г.), не сможет продержаться более трех месяцев. Это свидетельство весомо. Оно исходит от аббата Маури!».

Эмигранты представлялись важнейшими советчиками при оценке всех внутриполитических вопросов, касающихся нового порядка. На веру в них в значительной мере смогла опираться внешняя политика принявшей их страны.

Этим контрреволюционным эмигрантам, однако, явно недоставало компетентности. Они занимали привилегированное положение, когда требовалось разъяснить хозяевам, какое значение имеют лозунги свободы и равенства, на которые до сих пор опирался политический порядок, и которые имеют значение для широких масс горожан и крестьянства с социальной точки зрения. Однако общая социальная и политическая реорганизация, происходившая на почве революции, прямо указывала на ущербность позиции эмигрантов. Как они были бы способны нарисовать своим хозяевам объективную картину этой революции, которой они фактически содействовали в глубине души! Поэтому они высмеивали свободу как фантом и умалчивали о том, что при прежних отношениях свобода имела высший смысл в ее социальном воздействии на тот слой, который нес общий груз общественной системы прошлого. Ведь пришла свобода, которую крестьянин отождествлял с окончанием военной службы, с упразднением королевских налогов, десятины духовенству, 81% прямых налогов и прочих господских поборов. С проведением принципа свободы исчезли его мучители – лесные сторожа и дорого обходящиеся надзиратели за солью, накладывавшие арест на имущество солдаты. Исчез произвол сборщиков налогов и чиновников администрации /см., в частности, сочинение закоренелого противника французской революции И.Тэн, «Возникновение современной Франции», третье издание, с.154 и след./. Одинаковое значение имело это и для находившихся в лучшем положении крестьян, но несших до этого времени бремя барщины и ленной службы.

Однако эмигранты, несмотря ни на что, вдохновлялись единственным желанием возможно быстрее захватить свои прежние позиции, и принимающие их хозяева, с помощью которых они надеялись добиться своей цели, должны были указать им возможно более легкий путь к этому. Но должны ли были они сообщить эмигрантам, что в основе французской социальной революции лежала эмансипация буржуазии по отношению к дворянству и духовенству? Ведь составлявшую костяк революции буржуазию необходимо было, со ссылкой на угрожающую социальную реакцию, перетянуть на свою сторону, тогда как лозунги свободы и равенства в политическом отношении крайне скептически воспринимались контрреволюционными слоями. Эти эмигранты совершенно не осознавали положение своей нации, видели его сообразно своему желанию, а не тем, чем оно являлась в действительности, и добивались уничтожения этой действительности.

К тому же контрреволюционные эмигранты должны были оправдывать свою политическую неудачу, благодаря которой только и стало возможным совершение переворота и учреждение нового политического порядка. Здесь случилось обычное, когда старое состояние представлялось как идеал, а новый порядок, наоборот, характеризовался как преступление против конституционного строя народов. Впрочем, он считался выражением хаоса и, вследствие этого, – явлением временного порядка, который с самого начала был обречен на уничтожение. Тогда, устраняя хаос и восстанавливая прежнее состояние, старый порядок выполнял свою миссию перед миром, а также в отношении французского народа, от которого новая революционная Франции будто бы единодушно отвернулась. Ликвидация этого нового, но уже обреченного на гибель порядка была определена самими союзниками перед французским народом как простейшее дело, а сама война описана как «военная прогулка». Пророчествовали, что после короткого сопротивления новым властителям произойдет изнутри экономическое и моральное крушение; при этом война фактически рассматривалась как уже решенное дело /см. Инструктивное сообщение издателя «Минервы», прусского капитана Архенхольца в «Минерве», 1792г., т. 4, «Замечания о войне против Франции», с.126/.

Легковерие хозяев и господствовавшая в них ненависть к революционному порядку только шли навстречу стремлениям и пророчествам эмигрантов, которые не должны были ласкать слух принимающей стороны, но чьи предубеждения поддерживались, так как там слышали то, что хотели услышать. Посланники Пруссии и Австрии в Париже подтверждали картину революционной Франции, которую эмигранты набрасывали для монархических дворов. Эмигранты, однако, рассматривали события во Франции с точки зрения мира /Welt/, в котором сильно нуждались, как и те круги в Париже, с которыми они до сих пор поддерживали и расширяли отношения. Контрреволюционные эмигранты не делали различия между часто происходящими революциями в пользу другой правящей фамилии, и революциями, которые, как это случилось во Франции, охватывали весь народ и вызывали полное изменение общей политической и социальной структуры.

Таким образом, идеология эмигрантов стала решающим источником формирования общественного мнения о новом порядке во Франции. Важная политическая литература этой эпохи была единственным отражением их воззрений /к этому – см. Чрезвычайные инструкции австрийского капитана в отставке Фрайберна Тренка фон Тондера в изданных в Ньювиде «Политических беседах» Тодта, 1789г., т.1, где нашли общее выражение общие представления эмигрантов о мире. Это издание в то время читалось фактически во всей Германии, а кроме нее было известно по всему юго-востоку вплоть до Константинополя. В нем ежедневные политические события обсуждались между умершими персонами крупных монархов, таких как Фридрих Великий, император Леопольд, Мария Терезия, или между известными полководцами.

Наряду с этим изданием, основанный венским профессором Ноффманном предположительно не без живого участия Кайзера «Венский журнал», в то время когда революционные войска уже оккупировали Майнц, поддерживал идеологию, призывавшую к бунту вновь сместившее короля французское войско, – и к введению старого порядка. В подобном стиле писал издаваемый в Гамбурге «Политический журнал», а также выходящий в Ньювиде еженедельник «О том и об этом» /или «Меньше и больше» – свободный перевод «Drunter und Drüber» – И.Б./. Их издатель Фрайхер Инзебург фон Бури был, как и Тренк фон Тондер, офицером в отставке. См. также работу Хансена «Источники к исследованию Рейнланда в эпоху французской революции», т.1, с 449 и след.; затем – т.2 «Источников…», Введение, с.20; далее – вышедшее также под заголовком «Политические беседы Тодта» изложение развития этого издания д'Эстером, 1936г., т.1, нарисовавшим яркую картину происходящего/.

Эксперты, как с французской, так и с немецкой стороны, тщетно ожидали разумных советов от эмигрантов и подтверждения картины, которая составлялась в абсолютистских государствах о революционной Франции. Они указывали на то, что революционная конституция означала, прежде всего, тесную связь со свободой /к фактической оценке положения см. Ответ президента Национального собрания на речь короля по поводу принятия конституции, 07.10.1791г, напечатанный у Гиртаннера (см. выше), с.233/. Но в социальном отношении эти эксперты не имели ясного представления о том, что большинством нации конституция рассматривалась как «вид религии». Это большинство с энтузиазмом признало конституцию и готово было энергично отстаивать ее /см. Послание министра иностранных дел Делесара французскому посланнику в Вене Ноэлесу от 21.01.1792г., напечатанное в «Минерве», 1792г., т.2, с.56/. Спокойные и трезвые наблюдатели сомневались в том, что народ, только что освободившийся от старого порядка, «тотчас вновь спокойно склонит шею и станет рассматривать разорванные цепи как игрушки./Архенхольц, «Замечания к положению Франции в конце 1791г.», «Минерва», 1792г., т.1, с.21/.

Они сомневались в том, что пушечных ядер было достаточно для доказательства французам того, что «прежний деспотизм» был бы лучше, чем сегодняшнее свободное состояние, и что

«лучше уплачивать большие налоги, чем малые, лучше терпеть жестокое угнетение, чем протестовать против него» /Архенхольц, «Замечания о сегодняшней войне против Франции, «Минерва», 1792г., т.3, с.386/.

Эти наблюдатели спрашивали, как было бы возможно, что «боги, которые так низко ставили волю нации», вновь вознесли эту волю /речь президента уголовного трибунала Парижского департамента М.Требар от 15.02,1792г., напечатанная в «Минерве», 1792г., т.2, с.48/. Однако они заявляли, что будущая война против Франции никоим образом не будет направлена на то, чтобы сорвать дело революции, но, напротив, – развить ее и усилить ее эффективность /письмо министра иностранных дел от 21.01.1792г., «Минерва», 15.02.1792г., с.61/.

С этой точки зрения издатель «Минервы», бывший прусский капитан фон Архенхольц, трезво оценивавший ситуацию, привел чрезвычайно показательные суждения докладчика в дипломатическом комитете Национального собрания Франции о предстоящей войне с Германией:

«Кажется, будто благотворный гений охраняет положения французской конституции. Все средства, примененные во вред, должны были принести выгоду; слабая преграда, противостоявшая бурному потоку свободы, наполняет его и ускоряет ход, силой низвергая эту преграду» /Заключение дипломатического комитета Национального собрания Франции о войне с Германией, см. выше/.

/Примечание переводчика: приведенные цитаты отражают неодинаковое понимание свободы и ее функций, а также положения во Франции разными группами французских и немецких экспертов, от радикальных до умеренных/.

Ничто, однако, не оправдывало надежд. Осталось лишь ожидать внутреннего разрушения, так как французское население, которое должно было с ликованием встретить своих освободителей, не проявило к ним ни малейших симпатий. Коменданты крепостей защищались, вместо того, чтобы переходить к освободителям с развернутыми знаменами, а войска, в которых должны были господствовать контрреволюционные настроения, стойко держались, так что дело приняло другой оборот. Все предсказания разом обратились в ничто. Пришло первое крупное разочарование. Политики, как и военные, увидели, что этот фантом рухнул. Крушение всех надежд содействовало жалкому отказу союзных армий от военного выступления. Однако в политической литературе эта эмигрантская идеология продолжала действовать. Еще в конце 1792г., когда поражение союзных армий после безрезультатной канонады под Вальми давно стало фактом, когда французская армия уже овладела Майнцем, и новый революционный режим имел полный успех, «Венский журнал» продолжал пророчить скорое крушение и контрреволюцию во Франции /«Венский журнал», т.IV, с. 310, 316/. Однако в целом эмигранты, на чьих советах и суждениях строилась внешняя политика абсолютистских государств, не уставали применять фальшивые оценки, которые, скорее, использовались революционной Францией, чем вредили ей. В результате внутренние агенты, оплаченные противником, не смогли действовать, как было задумано.

IV. Современная эмигрантская идеология и демократическая миссия Франции

I. Мнимое разрушение Германии в мирное время

Оценками эмигрантских пророчеств миру представлен богатый опытный материал. Франция, которая когда-то могла опираться непосредственно на свой опыт, создала теперь обширную, доходящую до подробностей литературу, полемизировавшую с упущениями и ошибками эмигрантов времен французской революции. Франция могла бы извлечь отсюда правильные выводы для современной ситуации. Она могла и должна была знать, что содержали пророчества эмигрантов, и какую роковую роль имели обыкновение играть эти эмигранты, как только им позволяли влиять на политические решения. Но вместо подозрительного отношения к ним, впадали в старые ошибки. Эмигранты занимали важное место референтов занимавшихся Германией. В университетах, в прессе, хозяйстве, вообще там, где Франция должна была вступать в естественные отношения с соседней национал-социалистической Германией, она была поставлена в зависимость от оценки германских событий эмигрантской средой. По существу, как подчеркивалось снова и снова, имелись достаточные трудности, чтобы вообще понять Германию /Жаегер Ж.А., «Сложные проблемы Германии в решениях ее Фюрера», в работе «Современная Германия», 1938г., с.26/. Франция выбиралась посредником, который меньше всего подходил для этой роли. Подобный процесс протекал также и внутри других западных демократий. По каналам, контролируемым международной еврейской прессой, эта эмигрантская идеология извергалась на весь мир как единственно верный взгляд на Германию.

а) Политическая и экономическая идеология эмигрантов

Распространяясь о том, что немецкий народ изнутри пронизывается оппозиционными течениями, эмигранты верили, что эти оппозиционеры готовят контрреволюцию, и она уже стоит при дверях /принц Юбер Лёвенстен, описывая будущий Рейх, предсказывал «падение Гитлера» как самоочевидность, «После падения Адольфа Гитлера, судьба германского Рейха», Лондон, 1934г./. Это соответствовало представлению о национал-социалистической системе как проявлении абсолютизма в ущерб немецкому народу, который свыше десятилетия пользовался демократическими свободами, и неизбежно должен был протестовать против этого абсолютизма. Без раздумий принималось за очевидное, когда представители эмиграции в хозяйственной сфере – еврейские экономисты и ведущие эксперты в различных областях хозяйства – в подробностях и с так называемыми документальными материалами, которыми оснащались исследования, предсказывали грядущую экономическую катастрофу, расписанную строго по месяцам /см. работу «М.Шах о политике Рейха», в «Le Temps» от 22.01.1939г./. Это подавалось как логическое следствие того факта, что национал-социалистическая Германия отказалась от фундаментальных, неопровержимо действующих экономических законов и потому с необходимостью должна была разрушиться /к этому – лежащую в ряду эмигрантской идеологии главу об экономике Рейха Шарля д' Отрюи в «Современной Германии», от 20.07.до 20.08 1937г./.

Эта работа опиралась на так называемый «Меморандум» группы немецких промышленников, который в виде письма в редакцию должны были направить в базельскую «Национальную газету». В ней говорилось, что недостаток сырья, «явный валютный дефицит» в соединении с повышением цен на важнейшие сырьевые продукты и угрожающий голод должны ускорить разрушение Германии. Однако Германия должна экспортировать, чтобы не умереть с голоду, а, между тем, на каждой экспортной цене она теряет иностранную валюту и слабеет из месяца в месяц. После этого Германия экономически встанет на грань пропасти, близкая к финансовой катастрофе, которая может наступить сегодня или завтра /см. к этому – упомянутую работу д'Отрюи, c.78 и статью Р.Лоре, а также – «Финансовые проблемы» в «Le Temps» от 07,01.1936г. и работу «Что происходит в Германии?», 1935г., с.26/.

Германия уже сегодня живет «как в осажденной крепости» /Э.Вермель, в «Современной Германии», 1937г., с.125/. – Национал-социалистическое государство уже попало в затруднительное положение, и решительные люди, если бы смогли, были бы рады вернуться к старой экономической системе. С моральной точки зрения кризис виделся «скорее, как проблема патологии, как психическая проблема» /Э.Вермель, с.26/. Заграница критически отнеслась к сообщению эмигрантов о том, что существуют глубокие противоречия между вермахтом и партией /Ж.Кла, «Армия и партия», в «Современной Германии», ноябрь 1938г., с.231/. Всё же это противоречие, известное со времен веймарской конституции, должно было значительно усилиться при новом режиме. Надеялись на то, что «дух Рейхсвера, традиционно опирающегося на старые традиции, вступит в новый конфликт с национал-социалистическим духом» /Ф.Вендель, в «Современной Германии», 1937г., с.54/.

Ведь существует «австриец Гитлер», ставший «неограниченным властителем прусского войска», которое «не имеет ничего общего с традицией славы, верности и послушания» /см. к этому – работу «Гитлер и Священная Империя», в «Парижском обозрении» за март 1939г., а также – дискуссию в «Le Temps», 02.04.1939г., в частности, отразившую эту идеологию/. В принципиальных изменениях, произведенных Фюрером в высшем руководстве Вермахта в феврале 1938г., увидели, разумеется, ничто иное, как подтверждение доказательства первоначальной размолвки между Вермахтом и партией, и с этим – близкий конец Рейха /см. «Новый удар по государству Гитлера» в «Иллюстрациях», 1938г., с.161 и след., а также – статью д'Аркура о кризисе в Германии в «Ежемесячном обозрении», от 04.02.1938г., с.164/.

Вся эта система воображаемой оппозиционной толпы была обнаружена эмигрантами и нашла отражение в заграничной прессе /к этому – сочинение эмигранта Г.Райманна, «Германская мировая империя или мировая революция»/. Скоро заговорили о «дворцовой революции внутри режима», о «расколах и противоречиях» в партии по поводу католических праздников /см. соч. д'Аркура, «Перспективы Германии», в «Ежемесячном обозрении», 1938г., т.46, с.811 и далее/. Затем возложили надежды на скорый саботаж в тяжелой индустрии руководимого Г.Герингом «Четырехлетнего плана экономического развития Германии», на ожидаемую вспышку забастовки рабочего класса против генералов, на «возмущение масс» или на религиозную войну католиков с протестантами, которых будто бы преследует национал-социалистический режим /к этому – доклад Эрнеста Мерсье, который в апреле 1939г. грезил о религиозных беспорядках в Германии, а также сообщение в «Le Temps» от 28.04.1939г., постоянные комментарии Франсуа Венделя по религиозным вопросам в «Современной Германии», а также работу М.Эрмэ, «Гитлеризм и марксизм», 1937./.

Говорили также о крупной задолженности национал-социалистического государства и его самоуправления /Бинг,В., «Финансовая ситуация в местном самоуправлении Германии», в «Современной Германии», 1937г., с.114/, о постоянных займах, исчерпании всех кредитных возможностей и последующем за этим «трагическом конце». «Система искусственного стимулирования внешней торговли с математической точностью влечет за собой снижение хозяйственного потенциала и истощение финансовых резервов» /«Современная Германия», 1939г., с. 153-156/. Обещанный результат устранения безработицы был бы лишь кажущимся. Итогом ликвидации многомиллионной безработицы станет снижение общего уровня заработной платы, что будет свидетельствовать о больше не переносимом обнищании /Ф.Вендель, «Современная Германия», 1937г, с.54/. «Уже повсюду слышен глухой шум, грозящий обвалом здания национал-социализма». Повсюду видятся «тревожные симптомы» дрожания колосса» /там же/. Пророчески провозглашалось: «Когда сердце этой анемичной экономики перестанет биться от малокровия, колосс будет обрушен» /там же/.

При политических расчетах, на которые опирались эмигранты и те, кто им доверился, еще до прихода к власти национал-социалистов настаивали на дальнейшей неустойчивой ситуации. Они полностью забыли, что за это время была создана новая сплоченная Германия, которая не могла измеряться старыми масштабами. Удивляло при этом, что все эмигранты, к какому бы лагерю они ни принадлежали, с помощью самой различной аргументации постоянно приходили к одному и тому же выводу о скором и логически неотвратимом крушении новой Германии. Множество подробностей, приводимых эмигрантами, как мнимыми знатоками немецких отношений, в которых они ориентировались намного лучше французов, втянутых в чуждые им материи, подчеркивали эту картину и дополняли ее таким образом, который, казалось, не допускал никаких ошибок.

Фактически отсюда вытекали последствия самых разнообразных подсчетов в фальшивой оптике, на основе которой новая Германия рассматривалась каждый раз с самых разных точек зрения. Все явления в новой Германии оценивались по законам старого взаимодействия сил из эпохи до 1933г., или в результате унаследованных экономических законов. Там, где это не представлялось возможным, в непостижимости нового видели лишь выражение господствовавшего хаоса в Германии, которая рано или поздно найдет свой конец.

С течение времени стали с сомнением выслушивать, как мнимые знатоки обстановки раз за разом с помощью документированных материалов подтверждают и подчеркивают старые воззрения и прежнее понимание ситуации.

Тот, кто в отношении оценки новой Германии эмигрантами помнил, как Франция поступила с собственными эмигрантами в эпоху французской революции, мог знать, что однажды она уже находилась в подобной ситуации. Однако тогда старый, отживший порядок повел наступление против молодой революционной Франции, и своими мерками измерял этот новый мир, олицетворяемый ею. В Германии, напротив речь не шла о другом, подобном абсолютизме, который однажды был побежден, но, сегодня, наоборот, против Франции восстал мир, представляющий новые, свежие идеи, чтобы не позволить ей ввергнуть мир в новую тиранию. Поэтому Франция не могла заблуждаться в оценке этой Германии. Несмотря на это, широко распространялось мнение, что давно померкшие идеалы 1789г. были вечным мерилом для мира. Не видели, что молодые, укорененные в жизни идеи вступили в борьбу против пережившего себя государственного порядка, и Франция находилась в такой роли, какую играли абсолютистские государства в отношении революционной Франции 1789г. Когда французская идеология ошибочно полагала перейти в наступление, в действительности она уже находилась в обороне. Поэтому она защищала позиции, которые уже невозможно было защитить.

Следовательно, эмигранты в отношении теперешней эры «анти-Германии» выдавали себя за представителей действительно существующей и подлинной Германии, которая находится в гармонии с великими и вечными идеями демократии и с ее принципами. В то же время эти эмигранты казались представителями демократической Германии, от которой они ловко становились посланцами в мире, чтобы принять активное участие в подготовке миссионерской войны, тогда как другая часть немецкого народа надеялась на освобождение. Если уж необходимо допустить сравнение с эмигрантами времен французской революции, тогда речь пойдет, в крайнем случае, о том, что те эмигранты находились бы на правильной стороне, которые от мира абсолютизма перешли в мир свободы.

В действительности эти эмигранты придерживались мнения, что «Рейх лишь через них мог бы обрести жизнь», так как они «держали идею Рейха в подлинности и чистоте», когда национал-социалистической революцией были ликвидированы последние жалкие остатки той «подлинной» Германии /Лёвенстен, «Крах Адольфа Гитлера», см. выше, с.37/. Если французы когда-то могли говорить о своих эмигрантах, принцах, дворянстве и священничестве, что «эти силуэты внушают страх лишь слабым душам» /речь Иснара об эмигрантах в Национальном Собрании, напечатанная в «Минерве», т.I, с.116/, то нужно констатировать, что эмигранты 1933г. играли не менее ничтожную роль в немецком народном сознании. Они были уже политически мертвы, когда, сделав выводы, покинули Германию. Сегодня с трудом припоминаются их имена. Они принадлежат в значительной мере к интеллектуальному слою, который не ведет никакой практической деятельности в политической жизни. Здесь питавшаяся мифами литературная французская нация разрушилась литературным типом немецкой эмиграции.

Так демократическая миссионерская идея Франции в отношении национал-социалистической Германии получала весомую поддержку с помощью эмигрантской идеологии. Когда для доказательства верности своего взгляда на новую Германию указывали на сообщения своего посла, то выяснялось, что как французское правительство, так и его советники с этой идеологией имели предвзятое мнение и были дезориентированы в отношении Германии. Однако посол указывал, что, живя во Франции, нельзя получить достоверную картину Германии. Но еще в конце 1939г. посол Кулондр с мрачным видом наблюдал, как поднимаются тяжелые грозовые тучи на внутриполитическом горизонте Германии, и растут явные признаки суровых внутренних потрясений Третьего Рейха. Позднее история опишет, как курьезы эпохи то, что во времена прессы, радио и высокоразвитых информационных возможностей было возможно подобное неосознание действительности новой Германии, представленное здесь так явно. Никакие коммерческие операции не предлагались инженерами и представителями какой-либо конкурирующей фирмы, которые благодаря этим отстраненным от действительности силам всё равно претерпели бы банкротство /ироническое описание невозможности повлиять на ситуацию в Германии в пользу Франции – И.Б./. Однако западные демократии использовали любые общественные элементы, которые в Германии и в старой Австрии так плохо разбирались в демократии, что должны были проиграть.

b) Оправдание фальшивых пророчеств

Только суровые события могли открыть глаза миру на действительность. Месяц за месяцем, год за годом, с 1933 по 1939г. переживалось одно разочарование за другим. Ожидаемый внутриполитический крах Германии не наступал, о расколе внутри страны не было речи, в экономическом отношении Германия с единым руководством всё тверже сосредоточивалась на единственной великой цели, направляя все силы на борьбу за свое существование. Это должны были признать /Х.Лиштенберже, «Усиление режима гитлеризма в Германии» в «Современной Германии», 20.02.1938г./.

К подлинному осознанию этих фактов, однако, не пришли. Они создали, правда, некоторую степень неопределенности, которая, однако, в новых выражениях вносила успокоение. Вместе с тем новые формулы должны были помочь преодолеть наступившее тяжелое разочарование. Вопреки всем предпосылкам в Германии сохранялось внутренне единство, которое приходилось констатировать сегодня, так как «деспотизм» национал-социалистического режима был явно недооценен. Национал-социалистический Фюрер, «навязавший свою волю народу», решающие свойства Германии, – такие как: «безупречный порядок, военную организацию с неослабевающей дисциплиной, способность терпеть и жертвенный дух, доходящий до самоотречения», – поставил на службу «варварскому учению, установив режим насилия в сочетании с низостью и ложью» /Мерсье, Е., «Франция перед своей судьбой»», «Современная Германия», 20.02.1938г./.

С применением жестоких средств насилия, «с помощью террора и с использованием массовой истерии» /Розински,Х., «Германская армия», 1939г.,с.231 – на англ. языке/ режим искусственно поддерживал видимое единство Германии и понимал, что необходимо предотвращать любую возможность восстания. К тому же, национал-социалистическое руководство, как «талантливейший знаток психологии народных масс и примитивных массовых инстинктов», скрупулезно эксплуатировало все человеческие недостатки и держало массы под постоянной угрозой. Только этим объяснялось отсутствие активного сопротивления народа, жаждавшего свободы /Александер,Е., «Миф Гитлера», 1937г., с.28 и след./.

Но уже труднее было найти причину того, почему не наступала экономическая катастрофа. Здесь составлялся подробный расчет ожидавшихся событий: от трудностей, которые национал-социалистическая Германия должна была встретить на международной почве, до экономического краха этой Германии. Кроме того, Германия со своими общими экономическими законами явно стояла на твердой почве; основа ее экономики покоилась не на золоте, а на рабочей силе; регулирование безработицы рассматривалось как источник богатства, а не как нерентабельные издержки. Однако согласно унаследованному учению всё это могло привести к концу любую замкнутую систему финансов и положить конец здоровой экономической и финансовой жизни. Это означало, что в Германии был невозможен никакой продолжительный подъем народа /см. инструктивную статью «М.Шах о политике Рейха», в «Le Temps, 22.01.1939г.»/. Исходя из этой логики, катастрофа уже давно должна была наступить.

К тому же существующие здесь технические сооружения всегда изображались, в конечном счете, полностью непродуктивными, будучи фундаментом нерентабельной индустрии, которая неизменно представлялась как военная промышленность, и чья катастрофа предсказывалась вновь и вновь /Ф.Экар, «Новые стороны экономики воюющей Германии» в «Современной Германии», 1939г., с.96; Р.Лоре, «Аспекты немецкой экономики», в «Le Temps», 23.01.1939г./. Описывалась система возрастающих займов, не отвечавшая доходам государства; налоговое бремя, давно перешедшее за границы возможного; ощутимый недостаток золота и валюты, поскольку Германия разрушила кредитное доверие к себе. Поэтому Рейх в возмещение своих нехваток принуждался к перестройке промышленных технологий, и цена этого процесса возрастала впятеро против стоимости произведенной массы товаров. Ни один народ не смог бы продолжительно переносить такое. Как говорилось, всё это, конечно, было связано, с редкой неспособностью национал-социалистического руководства, которое верило, что «новая экономика могла основываться на принципах, противоречащих опыту других народов» /«Le Temps», 14.01.1939г./.

К тому же руководство уже не в силах было изменить ситуацию и направление своей политики, так как его расходы далеко превышали резервы страны /Р.Лоре, «Le Temps», 23.01.1939г./.

Как тогда следует охарактеризовать в этой экономической ситуации новую Германию, объявлявшую об отсутствии катастрофы, тем более что введенный иностранный бойкот при существовавших предпосылках еще должен быть усилить? Как можно было объяснять после этого сообщения о том, что Третий Рейх, не имея конвертируемой валюты, всё же обнаруживал бесспорные успехи: увеличение продукции, рост налогооблагаемого дохода, устранение безработицы, равновесие в торговле и в средствах платежа? Однако эти факты невозможно было отрицать, как и политические успехи Германии /Х.Лиштенберже, в «Современной Германии», 29.01.1939г./.

Но при этом Германия будто бы несет расходы на свое вооружение в форме, при которой эта лежащая при смерти система не может исполнять свои обязанности. Однако тогда возникает вопрос: устанавливается ли в Германии полный хаос, если страна в действительности готова решать экономические проблемы путем, который до сих пор не удался западным демократиям? Что происходит, если в Германии всё увеличивается производство продукции, продолжается устранение безработицы, а валюта остается стабильной?

Но, по утверждению ее критиков, этого не могло быть. Здесь обнаруживалось также оправдание собственных взглядов на действительное экономическое положение Германии. Объявляли: речь идет не о чем ином, как искусственном стимулировании «кажущейся восходящей линии развития, которая не может длиться долго» /Р.Лоре, «Аспекты немецкой экономики», «Le Temps», 23.01.1939г./. Этот стимул должен обрести конец с применением Германией тех же мер, как и внешнее разрушение в политической области: через насилие /типична статья «Эволюция Рейхсбанка», в «Le Temps», 01.02.1938г./. Пугают, когда говорят:

«Мера немецкого труда и немецкого усердия включает созданную жертвами и отказом от изобилия индустрию вооружений, через не имеющий других примеров добровольный отказ великого народа от своего благосостояния /«Европа перед пропастью», в «Le Temps», от 22.08.1939г./.

Пугают ценой, которую заплатила Германия за свою бодрость. Это привело к «жертве каждого личной свободой, жизненным испытаниям, которые с каждым днем становятся всё сложнее, в рамках государства, где всё развитие подчинено военному аппарату /«Германский национал-социализм», «Le Temps», 01.02.1938г./.

Французский рабочий никогда бы:

«не подчинился этим притязаниям авторитарного государства, если бы от него требовали отказаться от хлеба, масла, мяса и других средств пропитания с единственной целью – сделать возможным интенсивное и ускоренное производство пушек и самолетов» /д'Отрюи об экономике Третьего Рейха, см. выше/.

Французы никогда бы не смогли «жить в этой постоянной блокаде своего сознания» /Р.Лоре, «Аспекты немецкой экономики», см. выше, ч.I/. и подчиниться этой системе, которая «исключает любую свободу мысли, каждую личную свободу» /о финансовых методах управления в Германии, см. «Le Temps», 14.08.1939г.; также – О.Ше, «Дух Третьего Рейха», 1936г., с.194/.

Всем этим фактам могло быть дано единственное объяснение: если самими немцами с их малой душевной чуткостью и чувствительностью легче переносились физические неудобства, то только потому, что этому обучила их война и инфляция /Ж.Платье о занятости в Германии, в «Современной Германии», 1937г., с.78/. Здесь преобладает грубое насилие, узнаваемое уже в политической области, и которое, очевидно, является для Германии «религией» /О.Ше, «Дух Третьего Рейха», с.74/. С помощью насилия национал-социализм до сих пор добивался того, что немецкий рабочий без мятежа переносил экономические притеснения худшего рода, отказываясь от потребления яиц и жиров, при ограничении производства продовольствия, и приучался к спартанскому образу жизни с тем, чтобы все силы поставить на службу индустрии и вооружению. Характерно заявление, что в случае кризиса «народ теснее затянет ремни в своей хижине, а если кризис обострится, то ему придется затянуть их в два раза сильнее. Национал-социалисты даже не боятся предсказывать массам их будущий жребий» /Р.Лоре в «Le Temps», 07.01.1936г./.

Таким образом, не повышение жизненного уровня одиночек, но достижение наибольшей массы продукции должно быть единственным требованием национал-социалистической экономики и социальной политики /Р.Капитэ, «Организация экономики и социальной жизни в Третьем Рейхе», «Современная Германия», 1937г., с.85/. Однако трагическое заблуждение национал-социализма состоит в непонимании того, что «люди отвергаются, когда перестают рассматриваться как цель; люди должны быть людьми, а не считаться средством» /Капитэ, – см. выше/. – А это состояние национал-социализм может поддерживать лишь с помощью насилия.

В подробной статистике снова и снова исследовали новый немецкий жизненный стандарт и пришли к выводу, что даже общий низкий уровень немецкого национального дохода может сохраняться только потому, что немецкого рабочего принуждают довольствоваться своим положением через строгое предписание сверху. Как заявляет профессор Сорбонны Эдмон Вермель, национал-социализм «всё больше и больше выращивал, как послушное орудие, гомогенную массу, потерявшую всякий контроль над общественными делами, и свел к минимуму ее потребление» /Э.Вермель, см. выше/.

c) Демократическая теория экономики и пророчества эмигрантов

Созданная французским экономическим учением теория объясняла хозяйственный подъем в Германии применением насильственных мер. Это учение содержало два полностью противоречащих друг другу конечных пункта, которые впоследствии можно было свести к лозунгам: капиталистическая эксплуатация, или возврат к примитивным экономическим формам /далее излагается точка зрения французских социалистов на экономические процессы в национал-социалистической Германии – И.Б./.

Согласно первому воззрению национал-социалистический порядок в экономике включался в категорию капиталистической эксплуатации. Его усматривали в развитии немецкого хозяйственного законодательства, в профессионально-сословном расчленении, в законе об упорядочивании национального труда, в законах и распоряжениях о немецком социальном законодательстве. Всё это находили характерным для капиталистических побуждений XIX и XX веков, и в результате считали ничем иным, как новой, особенно рафинированной системой капитализма /Б.Герин, «Фашизм в крупных странах. Италия-Германия», 1936г., с.1/. При этом предпринимательство связывалось с национал-социалистическим руководством и с разделением прибыли. Эта теория покоится на идеалистическом представлении о мире. Идея о том, что экономику определяют цели всенародной общности, которой она должна служить, чужда этой теории, которая исходит из того, что только корысть является движущей силой экономики. Корысть рассматривается как суверенный принцип внутри предоставленной самой себе экономической жизни. Поэтому ее пытаются обнаружить в действиях каждого индивидуального пользователя внутри любой экономической системы.

В новом немецком хозяйственном устройстве корысть находит своего индивидуального пользователя в политических вождях. Почему же, рассуждают теоретики, эта система вообще введена ими, если не для их собственной пользы? Вероятно, руководящие персоны рассматривают самих себя как индивидуальных пользователей. С подобной точки зрения организация рабочих в Германии представляется структурой, специально созданной для удобного политического контроля над рабочими, а Германский трудовой фронт – казармой, в которой рабочего воспитывают так, как этого желают власти. Управляющие работой должны «добиваться полного исключения любого права на участие рабочих в регулировании их собственных условий жизни», создавая сословную структуру исключительно с целью «усиления классовой диктатуры предпринимателя» /Р.Капитэ, см. выше/.

Показательно заявление Поля Клоделя:

«В этой системе благосостояние для рабочих и крестьян означает рабство. Заводы, строительные площадки или шахты становятся вооруженными караульными постами. Профсоюзы находятся полностью в руках полиции» /П.Клодель, «Один сезон ада», в «Новом французском обозрении», 1938г., т.2/.

Тем самым трудовая книжка попадает в центр внимания. Здесь удостоверяется степень доверия, которого достоин рабочий, и, таким образом, он передается на милость или немилость предпринимателя. Например, зимняя помощь считается социальным налогом, который капиталистическая система взваливает на широкие массы. Непостижимая идея общей жертвенности всего немецкого народа при этом вообще игнорируется. Организация «Сила через радость» /KdF/ с её оздоровительными поездками изображается принудительной депортацией с той целью, чтобы после оздоровления можно было снова работать в усиленном режиме. Закон о порядке национальной работы, однако, может рассматриваться как грандиозная показная попытка придать работе новый смысл и ценность, и является только программой, призраком, с которым жонглируют чувствами рабочего /Ж.Платье, работа «Экономическая хроника», в «Современной Германии», 1937г., с.55/.

В результате общий национал-социалистический экономический и рабочий порядок представляется этими теоретиками только блефом. За проклятиями в адрес эгоистического капитализма в речах Фюрера стоит жестокая действительность самóй капиталистической системы. Рабочему же этот новый моральный кодекс ничего не предлагает. Он только лишает его естественного защитника – синдикатов и профсоюзов, препятствуя борьбе за справедливую оплату, и обнадеживает массы на будущее /Р.Лоре, «Финансовые проблемы», в «Le Temps», 07.01.1936г./. В том, что национал-социалистическое государство намеревается привести к согласию общую экономическую жизнь, устанавливая определенную заработную плату, критики видят лишь мероприятие на благо предпринимателя, связанного с национал-социалистическим руководством. Когда будто бы в интересах рабочих избегают классовой борьбы, тогда рабочий, обычно, несет поражение от предпринимателя, которому явно отдается предпочтение. Миссия этого государства, настаивает бывший профессор университета в Страсбурге Рене Капитэ, больше не состоит в том, чтобы соблюдать «интересы отдельного человека ни в расчете на его безопасность, ни к его благополучию, ни также – что было бы благородным и возвышенным – к усилению его умственной и моральной самостоятельности».

Миссия такого государства заключается также не в том, чтобы избавить людей от беспорядка, анархии и несправедливости, устанавливая социальный порядок, позволяющий людям жить в спокойствии и законности /Р.Капитэ, «Организация экономики и общественной жизни в Третьем Рейхе» в «Современной Германии», см. выше/. Национал-социалистическое государство преследует единственную цель – с помощью бесцеремонной эксплуатации граждан, своей рабочей силы служить самому себе.

Западное представление о мире представляет собой завершенную картину, в которой располагаются все явления общественной жизни и нового социального порядка в Германии. В результате эта социальная система предстает в искаженном виде. Ей будто бы наносится тяжелый ущерб, так как за этим национал-социалистическим приукрашиванием явно прячется жестокая эксплуатация. Всё же в представлении об общности, по которому национал-социалистический хозяйственный порядок рассматривался как усиление капиталистической системы, мало толку, хотя оно должно расцениваться как сплошной обман, который особенно годится для целей национал-социализма.

Согласно другой теории эта лежащая в национал-социалистическом хозяйственном порядке система рабства объясняется возвращением к примитивным экономическим формам. Основные представления национал-социализма о верности, повиновении и общности толкуются здесь как новая форма прежней ленной государственной системы. С этой точки зрения общий немецкий рабочий и экономический порядок объявляется возрождением старой феодальной системы. Повсюду видят сходство и линии связи.

Согласно воззрению о восстановлении старых хозяйственных форм, крупные предприятия представляются родом средневековой крепости, предприниматель – управляющим /комендантом/ крепости, который устанавливает патриархальные отношения для повиновения ему. Техническая организация заводов, рабочих, десятников, мастеров, вплоть до инженеров и самих предпринимателей, рассматривается как современная феодальная иерархия, при которой каждый связан с другим повиновением и верностью. Каждый занимает определенный пост, которым он управляет, и за который должен отчитываться. Правила внутреннего распорядка, подобные тем, которые приняты в национал-социалистической хозяйственной системе, должны рассматриваться как ложная витрина агрессивных и жестоких средств закабаления. Они являются базисом общей системы ленного права (29). На нем покоятся современные обязательства верности. Оно закрепляет положение рабочих и предпринимателей. Как ленная система жизни сообщества в целом, так и правила внутреннего распорядка виделись средством, соответствующим фундаментальным представлениям, понимаемым в правилах средневекового способа борьбы за существование, которую эта система регламентировала.

Однако не только предприятия и существующие здесь отношения между предпринимателями и рабочими привлекаются к сравнению с ленным государством. Сравнение распространяется на общее развитие, которое приняла экономическая жизнь Германии. Старые артели /Genossenschaften/ и гильдии /Zünfte/ верили, что в своей сословной структуре они возрождают ценовой контроль и управление потребностями, которые оценивались как типичное выражение средневековых хозяйственных форм. Теперь же в законах о наследственных крестьянских дворах, в попытках вновь привязать крестьян к своему клочку земли видели форму современного крепостного права. Препятствия к переселению из деревни в город, воздвигаемые национал-социалистическим государством, и новое оживление оседлого существования трактовались как тенденция к воссозданию средневековой общественной структуры, стремление вновь заложить основу средневекового государства.

Заложенное в этой воссоздаваемой средневековой хозяйственной системе порабощение изображалось особенно утонченно, когда оно, в противоположность капитализму, не только с видимой легкостью производило сознательное подавление людей, как это обнаруживалось в отсутствии договорной свободы. С наибольшей вероятностью рабство закладывалось через обязательства, которые эта система социального мистицизма накладывала на рабочего под внутренним принуждением. В частности, эти трудно постигаемые обязательства оказывали, однако, чудовищное влияние. Рациональное возведение заводов и чисто материальные интересы индивидуумов с помощью этого нового социального порядка облекались в символы, которые независимо от материальной стороны должны были гармонически решить проблему противоположности этих интересов. При таком образе действий во всё более твердых требованиях можно было опираться на рабочий класс, чтобы постоянно оправдывать его повиновение с точки зрения сообщества. Так стало возможным, что национал-социализм добился того, что при трезвом расчете вовсе не могло быть достигнуты. При этом такая замаскированная система насилия апеллировала к типично немецкому чувству и свойствам характера и сознательно применялась как новая форма искусной маскировки для достижения определенных экономических целей.

Объяснение немецкого экономического и социального порядка, как системы насилия, как и сущности успеха новой Германии, могло быть еще больше усилено с помощью двух указанных, полностью различающихся, но, в конечном счете, преследующих одинаковые цели теорий. Не только полностью ошибочная точка зрения на немецкую экономическую систему и основанные на ней пророчества приводили к заблуждению, но также не годились примененные ранее методы, которые недостаточно считались с «положенной в основу этой системы бесчеловечностью» и с ее «целью: разрушению личности» Эта экономическая система насилия, которая беспощадно выступала против личности и ее интересов, как в политической, так и в экономической областях, недооценивалась в своей жестокости /см. выше Р.Капитэ, «Организация экономики и социальной жизни в Третьем Рейхе», с.86, а также – М.Эрмэ, «Гитлеризм и марксизм», с.7/. При этом пророчествовали так, будто вновь нашли почву под ногами, чтобы открыть миру путь к возможному одолению этой системы насилия – путь войны.

2. Прогнозы на войну

a) Политическая и экономическая идеология катастрофы

Аргументация выглядит логичной. Национал-социалистическая хозяйственная система, по мнению каждого из этих знатоков, могла сохраняться в силе ничем иным, как явным экономическим самоубийством. Эта система поддерживается «тяжелыми материальными и моральными жертвами» в мирное время, но должна рухнуть в войне. Но как должна быть построена «искусственная и неорганическая» система, чтобы выдерживать напряжение экономики, которого требовала война! У нее отсутствовали бы все экономические основания. Как было сказано, у автаркического государства в войне

«становится ощутимой и видимой серьезность кредитных злоупотреблений, как это и случилось в действительности. Золото больше, чем кредит, должно быть нервом войны» /см. Инструктивную статью «Авантюризм в экономике как метод финансирования Германии», в «Le Temps», 14.08.1939г./.

Тогда горько отомстит за себя отход от золотого стандарта – это основополагающее «заблуждение национал-социалистической системы». Если с методами финансирования национал-социалистического режима можно было бы некоторое время работать внутри своих границ, так долго, как позволяла бы замена золота на товарообмен, то положение во время войны будет уже совсем другим. Здесь «не произошло бы чуда». Общая экономическая и финансовая структура, которая могла быть приспособлена к мирной ситуации, не годится для военных целей /см. выше – «Le Temps», 14.08. 1939г./. Поэтому национал-социализм живет в постоянном страхе этой военной опасности. Сами «создатели контролируемого немецкого кредита… были бы рады освободиться от этой системы» /там же, см. выше/.

Наряду с этим подсчитывалось, в частности, как много Германии будет не хватать сырья. Правда, «мистика автаркии» повышает надежды на то, что Германия могла продолжительное время не зависеть от помощи других народов, однако, это было бы «опасной иллюзией, которая приведет к глубокому разочарованию» /«Национал-социалистическая Германия», «Le Temps», 01.02.1938г./.

Войну можно вынести самое большее в течение шести недель. Затем все предприятия потихоньку останавливаются, самолеты больше не поднимаются из-за недостатка бензина, бронемашины не смогут двигаться; общий арсенал вооружений стал бы тогда не более, чем огромной кучей металлолома, новым источником сырья для победы /ирония автора – И.Б./. Но с этим национал-социалистическое государство получило бы заслуженную расплату за разрушение всех навыков и установившихся правил хозяйственной жизни, которые оно произвело вопреки всем доброжелательным советам. Это государство искусственно поднимало свою экономику, вместо того, чтобы позволить ей органически расти согласно существовавшим до сих пор законам. Тогда выяснится также общая утопичность этой хозяйственной системы, и национал-социализм будет вынужден со страстным желанием вспоминать время, когда он охотно прибегал к финансовой помощи заграницы, если отказывался от своих экономических ошибок и снова использовал взаимные экономические связи в рамках международной системы /имеется в виду начальный период экономического развития национал-социалистической Германии, только начавшей вырабатывать собственный стиль хозяйственного управления – И.Б./.

После этого новая Германия разрушится уже от недостатка сырья и кредитов. Однако казалось, что и в политической области представляются огромные возможности для манипуляций. Немецкий народ порабощен таким ужасным образом, что вследствие террора, массового внушения и гипноза он не смог бы в мирное время сбросить ненавистный режим, и война станет рассматриваться как удобный случай к его освобождению. Оппозиция, которая «сегодня частично или полностью подавлялась», «в случае развязывания войны при первой мобилизации примет огромные размеры» /к этому – Д'Аркур, «Перспективы Германии», в «Ежемесячном обозрении», 1938г., т.46, с.811 и далее/.

При этом ориентировались, в первую очередь, на немецкого рабочего, который через новую экономическую систему лишается гражданских прав и используется лишь для целей государства. Этот рабочий первым станет сопротивляться /об этом – постоянные намеки Даладье в его речах к подбадриванию Франции, в «Le Temps» 31.01.1940г./. В громе хозяйственных сражений, гораздо более сильном, чем он был в прошлой мировой войне, в сознании того, что рабочие должны медленно, но верно умирать от голода, если новая война затянется, чары гипноза, в котором удерживаются рабочие, скоро исчезнут. Тогда также будут осознаны химеры феодальной экономической системы с ее преданностью, послушанием и общностью, и вновь станет ясной вечная проблема, которую национал-социализм скрывал некоторое время: борьба рабочих против эксплуатации. Одновременно выявится окостенелость немецкой хозяйственной системы, ничто не удержит взрывную силу рабочих, и с рафинированными средствами совершающегося обмана будет покончено.

Несостоятельность экономической системы национал-социализма, с одной стороны, протест рабочего класса и, в конечном счете, – всего немецкого народа против принудительного порабощения и насилия, – с другой стороны, были двумя столпами, на которых Франция выстроила идеологию катастрофы для задуманной войны. Теперь открывались колоссальные возможности для раскрытия демократической миссии Франции и для достижения успеха.

Эта идеология катастрофы в случае войны пришла на смену другой идеологии, которая должна была иметь законную силу в мирное время, и которая так явно разочаровала. Отныне всё было сконцентрировано на войне. Была забыта несостоятельность категорических пророчеств мирного периода. Интересовал лишь единственный вопрос: как долго эта абсолютистско-диктаторская система сможет выстоять в войне? Все прошлые пророчеств теперь были переключены на войну. Богатый пропагандистский материал был сосредоточен исключительно на военной ситуации и использован для нее. Таким образом, на все, что подвергалось анализу, находился один ответ: война есть тот фактор, который навсегда уничтожит ненавистную систему. Эта война должна вестись для того, чтобы разоблачить ненавистную национал-социалистическую Германию и положить конец «великому блефу» /Г.Рэман, см. выше: «Трудно понять, как национал-социалисты смогут успешно обманывать мир, когда существующая военная машина переполняет Европу»/.

Военная идеология и идеология эмигрантов идут сегодня рука об руку и передвигаются от рубежа к рубежу. Осмотрительные критики пришли к такому же выводу. Они заявляли, что даже если пророчества эмигрантов не могут полностью соответствовать истине, то достаточно уже многих отдельных фактов, подлинность которых не может быть подвергнута сомнению, для доказательства непрочности системы, когда требуются высочайшие силовые усилия, чтобы удержать ее от падения.

b) Военная идеология эмигрантов – особое искусство

Наряду с политической и экономической теперь вышла на передний план военная эмигрантская идеология особого рода. Прежде уже заявляли, что немецкое оружие непригодно, что немецкие танки из-за быстроты изготовления сделаны из плохого материала, так как должны были быстро изготовляться, и что немецким войскам не хватало необходимых резервов оружия. К тому же в этих войсках не было единодушия, так как видные генералы расходились во мнениях друг с другом и, особенно, с Фюрером /см. указанный выше доклад Эрнста Мерсье/. Сегодня дух и борцовские качества немецких солдат изменились, и их исследовали с точки зрения теории насилия, с которой повсюду рассматривалась новая Германия. Здесь пришли к новым ошеломляющим выводам:

Немецкий солдат, утверждают теперь, посредством национал-социализма становился холопом, разрушенный изнутри как личность. Как он может оказать сопротивление войску, прошедшему полное воспитание, развивавшее личность в солдате; армии, у которой военный идеал личности целиком сливался с политическим идеалом свободы и демократии? В современной борьбе, где всё ориентируется на личность, немецкий солдат оказывается несостоятельным, – сделан вывод. В особой степени это относится к полевому сражению, в котором солдат больше не стоит в окопах, или не может спрятаться за танком. Открытое полевое сражение, поэтому, необходимо. Здесь национал-социалистический абсолютизм, если его вообще смогут так долго вынести в военном отношении, станет военной расплатой за свою политическую систему и будет уничтожен. Тогда станет ясно, что попрание идеалов демократии не может остаться безнаказанным. Эти цельные идеалы формируются и черпают свою силу непосредственно вытекающей из жизни сплоченностью народов, и при необходимости придают моральную силу, чье значение национал-социализм хотя и не признаёт, но с горечью испытает на собственном опыте /см. лежащее в этой плоскости сочинение «Мораль силы», в «Le Tempe» от 27.12.1936г., а также речь Даладье «Страна и ее защитники» на Рождество 1939г./.

Теория открытого полевого сражения и поражение новой Германии приведет, наряду с этим, к крушению военной теории Вермахта, которая в войне средств опирается на незыблемость укрепленной системы линии Мажино. Изнуряющее сражение в соединении с блокадой считается здесь решающим фактором. Особенно оно должно выявить общее значение идеологического превосходства демократии также с военной точки зрения. Тогда война предстанет продолжением духовного противостояния между западными демократиями и национал-социалистическим абсолютизмом

Ссылка на польскую кампанию, где пришли к подобному открытому столкновению, и произошло прямо противоположное ожидаемому результату, не смогло поколебать убеждения в непригодности национал-социалистических солдат в полевом сражении против войск западных демократий. Хотя поляки обычно считались передовыми борцами за цивилизацию, свободу и просвещение против тирании, но в военной области прикладывались другие масштабы. Было сказано, что польские солдаты ни в коем случае не могли сравниться с солдатами западных держав в их личной ценности. Ведь они сами лишь в относительно короткое время избавились от тирании, тогда как западные народы уже сотни лет осуществляли идеал свободной личности. Идеология, на которую опирались эти борцы, и их естественное превосходство против рабов национал-социалистического войска в особенности признавались английской стороной. Поскольку англичане намного дольше французов исповедовали идеал личности, то со ссылкой на этот идеал, прежде всего, должны были основываться предсказания, демонстрирующие превосходство демократии также и в военной области.

В этой военной идеологии эмигрантов встречались удивительнейшие исторические представления. Солдат национал-социалистической Германии сравнивался с наемным холопом и наймитом регулярного войска в абсолютистском государстве, которое формируется в системе насилия. Этот воин не знал, за что он борется. Ему противопоставлялся революционный солдат, исполненный энтузиазма от сознания своего политического идеала, обладающий естественным превосходством. Продолжала действовать в воспоминаниях и служила в подтексте в качестве примера особенная ситуация, в которой находилось французское революционное войско в военном походе 1792г., когда оно замещало энтузиазмом и воодушевлением недостаток военной муштры, и, несмотря на это, армии абсолютистских государств принуждались к отступлению.

Современного французского солдата сравнивали затем с Tirallier /стрелком, пехотинцем – И.Б./ 1792г., чья личность представлялась образцом бойца в сравнении с солдатом национал-социалистического государства, который лишь под принуждением мог иметь превосходство, тогда как стрелки французской революционной армии в бою свободно доказывали свое превосходство над войском абсолютистского государства /в частности, я ссылаюсь на работу Р.Хёна «Революция, войска и картина войны на рубеже XVIII века», 1941г./. Если это моральное превосходство личности французского воина могло сказаться так значительно еще во времена французской революции, то оно намного сильнее должно было проявиться в современной войне с ее ужасным, изматывающим оружием поражения, где всё зависело от личности, и люди воспитанные в рабстве окажутся полностью несостоятельными.

Мысль о немецком солдате как «воине-автомате» была не новой. Ее уже применяли в мировой войне /1914-1918гг. – И.Б./. Прусскую муштру связывали с всеобщей воинской повинностью, уподобляя немецкого солдата машине, выдрессированной навечно. При этом указывали на то, что немецкие солдаты в прусской армии становились просто «человеческим материалом», причем механически оценивались как отдельные номера и всё «исполняли только по приказу» /к этому – Лурье,М., «О Максе Эрмэ» в «Современной Германии», 1937г., с.54/.

С этим сравнивали французскую армию, в которой не было никакого подавления и насилия и господствовала высшая степень свободы. Такая аргументация была нацелена также на пропаганду в самóй немецкой армии и преследовала цель вызвать протест немецких солдат против своего начальства. Немецкая армия постоянно сравнивалась с французской, которая представлялась идеальным образцом воинской жизни. Здесь на передний план выставлялась демократическая миссионерская идея. Предположительно построенная на демократических принципах свободы и равенства французская армия должна была освободить управляемую абсолютистскими принципами прусско-немецкую армию от этого порабощения. Впрочем, повседневно обнаруживалось явное превосходство немецкой армии в военном отношении, обрекая малоценную пропаганду против нее на неэффективность с самого начала.

В войне 1939г. делался меньший акцент на пропаганде против немецких войск. На этот раз были сделаны выводы из «абсолютистской немецкой системы насилия» с учетом боевой ценности немецких солдат. При этом, однако, констатировалось, что политически-экономическое разрушение, которое последует в открытом полевом сражении, будет достигнуто вместе с общей победой демократических принципов свободы над угнетением и тиранией в мире. Таким образом, образовалась совершенно замкнутая идеологическая система, приспособленная к военной ситуации, которая, казалось, охватила все возможности развития событий. Немецкая система насилия должна была пасть в войне. Иллюзия исключалась.

c) Большое заблуждение

Отсюда возникали все расчеты. Они только вновь не были основаны на реальности. Ориентированная на войну идеология катастрофы оказалась новым огромным заблуждением. С ним Франция пережила крушение всех до сих пор бывших надежд и всех без исключения основанных на этом отдельных планов. Первая фаза разочарования пришла сразу после военного поражения. Ожидание внутреннего распадения национал-социалистического Рейха не оправдались. Разделение народа и Фюрера, которое должно было наступить в этот момент, не произошло. Теперь стало окончательно ясно, что случилось не то, о чем постоянно утверждали эмигранты, и во что так охотно верили, – будто при благоприятных обстоятельствах будет потрясена партийная клика, и с помощью государственного аппарата низвергнут противник. /Типично выражена эта точка зрения в работах: Г.Стефель, «Диктатура фашистской Германии», Париж, 1936г., с.20; Ш.Лёвенстен, см. выше/. Указывалось, что Германия была «отвратительная мятежная провинция, которая управляла людьми с помощью варварской шайки» /об этом – сообщение рейхсминистра внутренних дел, напечатанное в «Фёлькишер Беобахтер» 20.09.1940г./.

Не сбылась также надежда на военный мятеж. Ни оппозиционные офицеры и генерала, ни другие силовые группы, которые должны были сговориться с западными державами, не дали о себе знать. Как сильно надеялись до последнего времени именно на это, особенно обнаружилось при аресте Стефенса и Беста /английские лазутчики, заброшенные на континент и арестованные немецкой службой безопасности на территории Голландии в ходе искусно проведенной операции – И.Б./. Эти лица намеревались провести переговоры с представителями немецких оппозиционных групп в Вермахте.

Огромное разочарование пережили и с надеждой на экономическую катастрофу. Обманчивыми оказались критерии, с которыми западные демократии оценивали немецкую экономическую систему и ее внутреннюю силу. Совершенно не приняли во внимание заблаговременную подготовку Германии, проводившуюся в экономической области; не осознавали огромную силу, которой обладала нация, когда она использовала свою внутреннюю сплоченность в борьбе за жизнь или смерть. Теперь нация уже не должна измеряться унаследованными мерками и теориями. Напротив, она нашла другие формы, поняв, как приспособить свою экономическую и финансовую мощь к политическим целям. Окостеневший экономический порядок с его обкатанными основными правилами тогда был разрушен, и оказалось, что народ смог жить также, когда он установил взамен унаследованных другие правила игры в своей экономике. Здесь, кроме того, стало ясно, что эти унаследованные правила являлись ничем иным, как отражением общей политической системы в хозяйственной сфере. В революционном порыве народ одолевает весь мир, больше не останавливаясь перед ним, как кажущимся неприступным бастионом.

Как когда-то Франция в чисто военной области противопоставила закрытой линейной тактике войск абсолютистских государств стрелковую систему, предоставлявшую огромные возможности подвижным, эластичным и боеспособным смелым силам, так в эпоху тотальной войны Германия противостояла окостеневшей, унаследованной экономической системе с ее устаревшими законами и будто бы ненарушаемыми правилами. Новая система, подготовленная с помощью Четырехлетнего плана экономического развития /во главе с Генеральным уполномоченным Германом Герингом – И.Б./, была эластичной и боеспособной, изобретательной и смелой в отыскании новых путей и средств /Кёрнер, «Строжайшее управление военной экономикой», в работе «Четырехлетний план», 1940г./. Она управлялась «меняющимися требованиями военного руководства на земле, на воде и в воздухе» /Кёрнер…, там же/. Этим обрушивалась любая спекуляция на старых экономических законах и с необходимостью вытекавшей из них катастрофе.

Франция, казалось, полностью забыла, как в 1789г. ей пророчили разрушение, и при этом она лишь упустила из виду, что экономические заботы не были решающими, пока выдерживалось сплоченное состояние нации, которое намеревались удерживать любыми средствами. Франция, которая в 1792г. казалась стоящей на грани финансового краха, через год смогла на десятилетие одолеть всю Европу. С восхвалением возврата демократии в новой Германии и ожидаемого вследствие этого воздействия на широкие круги внутри страны с опорой на идеологию, с помощью которой эмигранты надеялись на восстановление старой государственной формы, Франция потерпела полное фиаско. Возвещенное восстановление демократии и французская освободительная миссия обернулись насмешкой над теориями последнего десятилетия. История никогда не давала возможности, чтобы отжившие формы, недостойным образом ушедшие без борьбы из жизни, снова вводились искусственно и насильственно. С тех пор, как французский король в 1792г. позорным образом отказался от своего положения, авторитет Франции, как мировой державы, уже не мог быть восстановлен. В Германии демократия и парламентаризм были побеждены их собственным оружием. Они больше не имели внутренней силы сопротивления и не могли противостоять прорыву новой эпохи.

Уже изменение государственной формы могло быть постоянным только, когда оно вырастало из общественного мнения и поддерживалось им. Так введение веймарской конституции в Германии стало возможным вследствие того, что твердая тенденция внутри страны шла навстречу французской пропаганде и соединилась с ней. От так называемых демократических идеалов эпохи 1918-1933гг. Германия была избавлена коренным образом, поэтому для немцев они больше не имели ни малейшей притягательной силы, которая служила бы предпосылкой для любой демократической миссии Франции. Напротив, все немцы сознавали, какими роковыми были эти идеи, от которых Германия отреклась в революции 1933г. То, чего эмигранты не могли видеть, и о чем принимающая их страна также судила полностью фальшиво, был тот факт, что для новой Германии демократия нерасторжимо связывалась с воспоминаниями о национальном унижении, внешнеполитическом рабстве и долговой кабале. Демократию били ее собственным уничтожающим орудием.

Как можно быть настолько безрассудным, чтобы вновь восхвалять, как высшую цель, введение принципов западной демократии, весь стыд и позор которых поколение немцев только что пережило! Как возможно было обосновывать этим надежду на внутриполитическую катастрофу! Как можно было не осознавать, что Германия отказалась от так называемых демократических идеалов 1918-1933гг. через практическое наглядное обучение, которое она получила со стороны Франции, и которые так решительно прославлялись, будто у немцев существовала отдаленная возможность вновь привязаться к ним и пробудить в них желание вновь возвратить эту государственную форму!

Сегодня Франция и мир узнали на своем опыте, что восхваление демократии и связь реимпорта этой демократии с французской миссией в отношении Германии не оказали влияния на немецкий народ, как ожидалось. Это было сравнимо с последствиями известного манифеста главнокомандующего союзными армиями герцога Брауншвейг-Люнебургского, в котором он обещал французам 1789г. восстановление старого монархического порядка и предвещал от этого большую притягательную внутриполитическую силу воздействия на революционную Францию. Немецкий народ воспринял сообщение о намерении повторного введения демократии в своей стране не только как борьбу против своего политического, но также против своего социального порядка. Хотя западные демократии говорили только о преобразовании политического порядка и умалчивали о том, что они намеревались сделать в социальных отношениях, каждый немец знал, что в результате политического закабаления с необходимостью должно быть введено экономическое и социальное рабство. Версальская система дала Германии ужасный урок в этом отношении. На политических руинах возникло экономическое разрушение с безработицей и обнищанием широких масс.

Как могли верить во Франции, что народ только что поднявшийся наверх из глубокой нужды, и так явно испытавший, что политическое бессилие означало также экономическое, как и бессилие в социальных отношениях, вновь спокойно склонит шею под старое иго, чтобы принять на себя эту нужду и эту бедность? С каким пафосом Франция провозгласила однажды:

«Страна, которая стала свободной, не покориться никакой власти, желающей склонить ее под старое иго!» /«Минерва», 1792г, т.II, с.263/.

Франции достаточно лишь прочесть историю собственной революции, чтобы установить, какое значение имело угрожавшее восстановление прежнего социального порядка для боевого духа и фанатического ожесточения широких кругов народа. Ничто не воздействовало на французов 1792г. сильнее, чем основанная на опыте уверенность, что с вступлением войск абсолютистских государств и их последующим «Corps des Rache» /актом мести – И.Б./ обретенная экономическая свобода и подъем из хозяйственного обнищания были бы утрачены навсегда. Ничто не может сплотить народ крепче, чем угроза социальной реакции.

В своих революциях народы стараются воплотить собственный образ жизни и потому не спрашивают, что об этом думают другие народы или другие правительства. Они не позволят ни с помощью угроз, ни посредством насилия сойти с однажды правильно избранного пути. Это французы могли узнать из опыта собственной революции. В то время со своей революционной конституцией свободы они считали себя далеко превосходящими абсолютистские государства и видели в себе беременность будущим. Никакая сила в мире не могла заставить их снова отказаться от демократической конституции. В войне 1939г. на стороне национал-социалистической Германии было чувство превосходства. Конституция немецкого государства Фюрера содействует внутреннему проявлению силы так, как это до сих пор никогда не было возможно, и при демократической конституции веймарского государства нельзя было себе представить. Превосходство ощущалось в особенных формах, когда единое твердое руководство воплотилось в одном человеке, который почитался и руководил от имени всего немецкого народа, придав ему огромную силу. С этим было связано осознание того, что новый порядок в руководстве народом и его преданность соответствовали германской сути, и что таким образом должны быть сделаны решающие шаги для следующего тысячелетия немецкой истории. Всё это также связывалось с ясным сознанием, что немецкому народу угрожали бедствия, если бы в отношении него осуществилась демократическая миссия Франции.

Франция построила свою демократическую миссионерскую идею в отношении Германии, в значительной степени опираясь на идеологию эмигрантов, в прямой противоположности тому, как она когда-то сама возвысилась. Если в мирное время в Германии потешались над эмигрантской идеологией и едва ли могли поверить, что она в состоянии оказать серьезное влияние на ведущие умы западных демократий, то во время войны немецкому народу сразу стала ясна вся серьезность, с которой Франция пропагандировала демократическую миссию в отношении Германии. Немецкий народ поднялся в твердой сплоченности и уже в первые дни войны опрокинул все надежды на свое внутреннее разрушение. С этого момента изменилась общая ситуация. Сегодня французский генеральный комиссар по информационной службе Жироду, ссылаясь на духовную сплоченность Германии, заявил своим соотечественникам, что:

«многие французы еще не могут осознать интеллектуальную и моральную силу этой страны» /«Le Temps», 27.11.1939г./.

Рейно, тогдашний министр в кабинете Даладье счел необходимым объявить в своей речи о финансовой и хозяйственной военной политике:

«Наш враг огромен. Он сделал бурные приготовления» /напечатано в «Le Temps» 16.11.1939г./.

Короткое время спустя с его стороны последовало уже новое признание внутренней силы Германии:

«Этот режим угнетения и обнищания в наших глазах есть что-то чудовищное, но и нечто сильное» /«Le Temps», 15.12.1939г./.

Такое сильное, что господин Рейно должен был призвать французов к введению авторитарного режима, «который в глубине души нам противен». Он ясно дал понять:

«Франция уже пережила патетические, но еще не такие серьезные уроки. Мы победим, однако, чтобы одолеть врага, мы должны, прежде всего, победить себя» /«Le Temps», 15.12.1939г./.

Затем он утешительно добавил:

«Возможно, наш идеал свободы продолжает жить теперь в глубине нашей души, но он готов вновь расцвести после нашей победы» /«Le Temps», там же./.

Правда, эмигрантская идеология опять возвратилась, когда господин Рейно в середине речи заявил, что немцы в начале войны 1939г. находились в экономической ситуации, подобной 1918 году; или когда Жозеф Бартелеми, утверждал, «опираясь на факты», что «немцы экономически не смогут выстоять и должны обессилить, несмотря на то, что Германия по своей природе способна пользоваться неограниченно слабым питанием и почти бесконечно переносить все лишения. Чем сильнее немец испытывает голод, тем воинственнее он становится» /Бартелеми в «Le Temps» от 26.12 1939г./.

Однако явно обнаружилась совершенно новая картина. Где до сих пор говорили о крахе новой Германии, теперь печь шла о готовности к новой войне. Где сомневались в моральной силе Германии, были вынуждены указать на эту силу и, ввиду этого, – на необходимость мобилизовать собственные средства принуждения /об этом – в Декларации правительства, «Le Temps», 01.12.1939г./. Там, где пророчилось политическое разрушение Германии, сейчас были вынуждены со ссылкой на внутреннее единство нового Рейха вести в собственных рядах борьбу против пораженчества /очень характерны статьи: «Приветствие общественности», в «Le Temps» 12.01.1940г. и «Враг», в «Le Temps» 17.12.1939г./.

Но были сделаны упреки по поводу несостоявшегося обрушения Германии с началом войны, в котором правительства западных демократий заверяли эмигрантские советники, и премьер-министр Даладье должен был признать «опасной иллюзией то, что национал-социалистический Рейх слабый» /«Le Temps», 26.12.1939г./, и весьма благоразумно отступиться от точки зрения, подобной той, которой придерживались французские эмигранты после уничтожения всех иллюзий абсолютистских дворов 1792г. Между тем, поступающие военные результаты открыли миру глаза на цели, которых добивались представители старого и нового порядка. Они также внесли полную ясность в представление о военной идеологии эмигрантов, согласно которой порабощенные немецкие войска в открытом полевом сражении должны были с необходимостью понести поражение от борющихся индивидуальных личностей западных демократий.

F. Отказ от демократической миссии в отношении Германии и возврат к Ришелье

Таким образом, война 1939г. положила конец идеологии, которую западные демократии выработали на основе унаследованных критериев, применив ее к Германии. Это случилось после того, как французские государственные мужи провозгласили перед миром, что Франция выступила в поход за идеалы демократии, за цивилизацию против варварства и тирании, чтобы принести свободу многострадальному немецкому народу. Духовная и политическая сила демократического идеала в отношении национал-социалистической Германии подверглась суровому испытанию и принесла разочарование уже вскоре после начала войны. Мировая общественность никогда не обнаруживала это яснее, чем в момент, когда Франция после крушения всех надежд, которые она возлагала на развязывание войны начала обсуждать свою военную цель в отношении Германии.

В мировой войне /1914-1918гг. – И.Б./ Франция маскировала свою подлинную военную цель идеологией демократического облагодетельствования мира и своей мировой миссии. Вновь и вновь подчеркивалось с особенной силой высочайшая ценность того, что с введением демократической системы в Германии должны окончательно проясниться отношения между нею и Францией. О подобном насильственном приобщении к этой демократической идеологии и полученном в результате этого естественном превосходстве Франции над Германией Франция больше не оговаривалась в войне 1939г. Напротив, Франция отреклась от демократически-мировоззренческих идеалов при подчеркивании своих военных целей и выдвинула на передний план чисто государственно-политические конструкции. Германия должна была изнутри подчиниться принципам демократии, от которых сама Франция окончательно отказалась. Построенную на демократических идеалах внешнюю политику Франция также не собиралась проводить, публично не объявляя об этом. Демократическая Франция в прошлом была также согласна с раздроблением Германии на королевства и княжества, если бы они смогли исполнять такие функции, которых невозможно было добиться через распространение демократической идеологии и основанной на этой идеологии системы господства.

Сегодня Франция с полной откровенностью вернулась к внешней политике абсолютизма. Традиция Ришелье отныне открыто господствовала во внешней политике демократии. Эта традиция без какого-либо камуфляжа выдвинула на передний план все расчеты и соображения о французском будущем.

I. Традиция Ришелье и демократически-революционная миссионерская идея

Эта идеологическая традиция, – всем известное, так называемое «Завещание Ришелье», предусматривала слабую Германию, которая расщеплялась на многие малые государства и города и должна была подпасть под господствующее политическое влияние Франции. «Завещание» возникло из особой ситуации, в которой Франция оказалась при начале второго министерства Ришелье, в середине Тридцатилетней войны. Ришелье виделось сплоченное объединение против испано-габсбургской державы, которая охватывала границы Франции от Испании до Северной Италии, Юго-Восточной Швейцарии, Немецкого Рейха и Нидерландов. Ришелье видел цель своей политики в подрыве этого опасного для внешнеполитического развития Франции окружения /ср. – о внешней политике Ришелье: Теодор Моммзен, Введение к немецкому изданию «Завещания Ришелье», Политические классики, т.14, с.59 и далее, а также с.172 и далее. Здесь напечатано заключение Ришелье о внешнеполитическом положении с 1629 по 1634г./. Разложение состоявшего из многих частей Немецкого Рейха, естественно, играло при этом особенно значительную роль, так как в пределах этого испано-габсбургского окружения Рейх представлялся слабейшим звеном. С помощью тщеславных князей, подобных курфюрсту Трира Филиппу Кристофу Зётерну, или авантюристу Георгу Йенатчу /Jenatsch/, Ришелье смог бы добиться своих далеко идущих целей, если бы не случайная неудача.

Политика Ришелье не представляла собой исключительно абстрактную государственную схему, но основывалась на духовной базе абсолютизма и соответствовала его представлению о мире. Ришелье со своей политикой в духовном отношении имел «репутацию» суверенного князя. Эту политику он должен был поддерживать, заботиться и расширять ее, что составляло обязанность каждого суверена. Из духовного притязания отдельных князей на значимость и полное признание своего государственного положения вытекало требование, прежде всего, в отношении соседних государств. В своем «Завещании» Ришелье дал, в частности, детальные инструкции по поводу того, как государь, находившийся в положении Людовика XIII, мог и должен был всеми мыслимыми средствами государственного искусства сохранить эту репутацию суверена /см. выше – «Завещание Ришелье, с.196 и далее/. Справедливо подчеркивалось, что именно духовное обоснование внешней политики Ришелье должно было закрепить представление о ее высокой репутации /к этому: Моммзен, «Ришелье как государственный деятель», сс.127, 226 и след.; также – Фридрих Майнеке, «Идея государственного разума», 1924г., с.188 и далее/.

Из практики Ришелье вытекало два важных основания для французской внешней политики до настоящего времени: Германия должна быть ослаблена, прежде всего, через разложение любого существующего политического режима. Наконец, эта политика ослабления Германии неразрывно связана с престижем Франции.

«Ancien Régime» /старый режим, политический строй, существовавший с конца XVI века до Французской революции 1789г. – И.Б./ соответствовал общим политическим представлениям о престиже Du Roi /военной, гражданской и духовной администрации монарха во Франции в период Старого режима и Реставрации – И.Б./. Он чествовался главным образом при Людовике XIV, с основанием Рейнского союза в 1658г. с помощью Мазарини, и в связи с французской оккупацией Эльзаса при активном содействии подкупленного кардинала Фюрстенберга отмечал свой высокий триумф. Эти представление были живы еще в последние годы Старого режима. Их носителем был, прежде всего, последний значительный министр иностранных дел Людовика XVI, граф фон Фергене, о котором современный французский историк сказал, что он был полностью проникнут этой традицией /Гроссен, «Политика Ренана де Фергене», 1925г., сс. 1 и 7/.

Идеальный образ слабой Германии Ришелье и основанное на ее слабости государственное положение Франции оставались главной опорой французской внешней политики при Старом режиме. Теперь изменились лишь методы. Этот идеал скрывался от мира через демократическое облагодетельствование и миссионерскую идею. Когда Ришелье методами абсолютистского государственного искусства добивался внутреннего ослабления и подавления Германии, то теперь это должно было достигаться с помощью демократической миссии. Пример Франции, как той страны, которая принесла европейскому миру принципы свободы и равенства, образец культуры, объявление прав человека, как навечно определяемой magna charta (30), прокламацию отказа от всех принципов угнетения – всё это породило признание того, что необходимо внешнее содействие государственно-политической позиции Франции и жизни в этой стране, завершавшей политику Ришелье со всеми ее методами. Здесь соединились миссионерское сознание французской демократии и внешнеполитическая техника Старого режима.

Демократическая идеология должна была подготовить духовный путь для затухающего государственно – политического распространения французской позиции в отношении Германии. Верилось, что со своим искусством воздействия Франция естественным образом найдет тогда союзников и навсегда свяжет их французской цепью. Франция с ее демократическими идеями, таким образом, надеялась наподобие магнита воздействовать на противостоящий ей порядок в замышляемых отдельных государствах абсолютистски управляемой Германии. После соответствующей духовной подготовки часть за частью Германии должны были склониться перед Францией. При этом чем тверже будет проявляться сила воздействия французской демократии, тем быстрее завершится этот процесс, тем слабее и беззащитнее станет Германия, и тем более широкий круг будущих немецких государств будет вовлечен и попадет под влияние Франции. Однажды революционная Франция решила также порвать с методами абсолютизма во внешней политике. Она смогла, как это случилось в первые годы французской революции, принять решение, что больше никогда иностранные народы не должны рассчитывать на порабощение Франции, которая была также убеждена в том, что с ее революционными идеями и заключенной в них притягательной силой с их растущим и продолжительным влиянием можно было действовать так же эффективно, как и при системе Ришелье.

Так, с революцией 1789г. и с введением демократических принципов, как казалось, начался совершенно новый период французской внешней политики. В действительности речь шла лишь о других методах достижения той же цели.

Демократия и империализм в образце, который был испытан Ришелье, ни в коем случае не исключали друг друга, несмотря на все внутриполитические различия и внешнеполитические контрасты. Для немцев это стало особенно ясно и убедительно на примере политики главнокомандующего армией Самбре-Мааса, революционного генерала Гоша (30'), в отношении Рейнланда, не исключавшего конечной целью аннексию этой немецкой территории. Для начала Гош намеревался под именем «христианской республики» создать буферное государство между Францией и Германией, которое имело бы местное самоуправление, но находилось под французским суверенитетом. Признание Франции как страны, которая принесла миру свободу, притягательная сила ее свободных институтов, и сознание внутренней связи мира с этой Францией свободы должны были стать духовным базисом этой новой республики, которая первой выделилась из союза абсолютистских государств и обратилась к свободе. Эта республика должна была одновременно представлять образец для других государств, которые должны последовать ее примеру.

II. Продолжение Тираром политики Ришелье во время оккупации Рейнланда и ее демократическая маскировка

Быстрая аннексия Рейнланда Францией после революции 1789г. и его введение во французский союз государств, хотя и обосновывались идеями свободы, препятствовали проведению планов, задуманных когда-то революционным генералом Гошем. Во Франции после Первой мировой войны эти планы, однако, продолжали действовать, кроме того, как пример связи между демократией и имперской внешней политикой. Так обер-комиссар всей оккупационной армии в Рейнланде Тирар /оккупация произошла в 1923г. – И.Б./ констатировал, что теперь проводились в жизнь принципы старой политики Франции в новых формах, которые приспосабливали политику 1789г. революционного маршала Гоша к новым временам и должны были ее продолжить /P.Тирар, «Франция на Рейне», 1930г., с.35/.

Сам Тирар сознавал себя убежденным последователем революционного маршала и пытался, используя диктат Версаля, снова, как в первый раз, и надолго обеспечить активное проведение рейнландской политики, идя по пути Гоша. Для него важным и решающим была не аннексия, но создание автономного государства, стоящего под постоянным французским влиянием, которое должно было выделиться из федерации Немецкого Рейха. Только этим он надеялся достигнуть цели дальнейшего ослабления Германии. Лишь в этом он видел последовательное и надежное продолжение политики Ришелье, приспособленной к демократическим методам в новую эпоху. Только так он должен был проводить принцип, которого со страстью придерживался /«новая история продолжается как повторение старой»/.

Тирар считал, поэтому, что Рейнланд должен быть умиротворен, то есть полностью проникнут французским духом и попасть в политическую зависимость с тем, чтобы Германия могла в руках Франции стать оккупированной и измотанной /ср. это с планами Франции в отношении Германии в превосходной работе Гельмута Люпке «Уничтожение Германии», 1940г., с.63. и след.; а также рецензию Отмара Беста в «Дойче Альгемайне Цайтунг», 01.06.1940г., как и рецензию Йоханнеса Штойе «О Версале», в «Volk und Reich», 1940г./. Поэтому Тирар превозносил Гоша как «усмирителя Рейна» и в речи, посвященной памяти маршала, произнесенной в Вайсентурне, прославлял Гоша из-за дальновидного политического значения его плана в отношении Рейнланда /напечатана Тираром в издании «Франция на Рейне», с.461/.

Усилия, исходящие от Тирара, как ответственного носителя политики Франции на Рейне, должны были, поэтому, заложить духовный базис для обновления французской гегемонии на демократических принципах. Так, еще сохранившиеся памятники зодчества эпохи барокко изображались работой французского духа и с этим – как знаки и доказательство принадлежности к французской культуре. Например, имена Бальтазара Нойманна, или Шлауна утаивались, а знаменитый Треппенхауз /лестничная клетка – И.Б./ Brühler Schlosses работы Нойманна приписывалась французу /Реан, «Искусство Франции на Рейне в XVIII веке», 1922г., с.55 и след.; далее – ссылка на Тирара, сс.9 и 18 (см. выше)/. В интересах современности Тирар призывал трудиться над созданием подобных культурных отношений через оживление совместной франко-немецкой работы в Рейнланде во всех областях искусства, архитектуры и археологии. Он отдал распоряжение предоставить все льготные условия немецким университетам и их профессорам в Рейнланде для создания там удобной позиции «франко-рейнских» отношений /Тирар, «Сообщения о немецких университетах», с. 496/.

Тирар основал французские школы, французские техникумы и держал речь на открытии Центра изучения германизма в Майнце. При этом он выразил желание показать рейнландцам, что Франция имеет обыкновение уважать «обычаи, прошлое и культуру народов, с которыми она завязала отношения» /к этому – «Сообщения обер-комиссара о Центре изучения германизма в Майнце», с.100/. Со всей резкостью Тирар высказался против распоряжений немецких органов власти, предписавших своим чиновникам избегать обложения налогами квитанций и банкнот франко-рейнского происхождения. Он усмотрел в этом открытое сопротивление и фактический срыв своих планов /циркулярное письмо министра юстиции от 04.03.1921г., напечатанное у Тирара, с.491/.

Сами французские эмигранты, поселившиеся в Рейнланде со времен французской революции, стали приводить доказательства исторических франко-рейнских связей, способствуя политике Тирара. Тирар распорядился о редактировании своей работы об эмигрантах 1789-1792гг. Составитель этой книги Пьера де Весье, сообщил во вступлении, что он предпринял свою работу, потому что в эту эпоху впервые возникли ставшие продолжительными контакты французов с населением левобережья Рейна /Весье,П., «Деятельность французских эмигрантов на Рейне в 1789 – 1792», Париж, 1924г./. Здесь выступили наружу и целиком сохранились те же революционные противоречия, которые разделяли эмигрантов, как представителей абсолютизма, и Францию эпохи революции 1789г. Эти противоречия более чем через столетие точно так же стояли за целями, которых добивались стороны во внешней политике. В эмигрантах еще видели только французов, которые впервые наладили связи в гостеприимно принявшем их Рейнланде, и приписали это французскому влиянию в нем, совершенно независимо от того, обращались или нет эти французы против Франции революционной эпохи и ее мира идей. Эту реабилитацию эмигрантов с помощью официальных представителей демократического французского правительства отразил в пламенных речах депутат французского Национального собрания начала 20-х годов XX века Иснар об эмигрантах, как тех, кто «составляли заговор против отечества», о чем они не переставали мечтать со времен революции 1789г. /см. работу Тирара/.

Так смешались абсолютизм и демократическо-империалистическая политика. Представители абсолютизма должны были выступать как свидетели французской миссии. В таком духе в ряду с Гошем Тирар представляет графа Фержене, последнего видного министра иностранных дел перед революцией, который с помощью субсидий рейнским курфюрстам и их министрам непосредственно создал ситуацию, использованную Францией с основанием буферных государств в Рейнланде после 1918г., чтобы по-новому воссоздать прежнее положение /см. выше – Тирар/. В этом же роде Тирар восхвалял трирского курфюрста Филиппа Кристофа фон Зётерна, который в апреле 1632г. во время своей борьбы с кайзером Фердинандом II содействовал французским войскам в Трире и в один из важных государственных праздников передал ему крепость Эренбрайтштайн (31). В действительности, утверждал Тирар, речь шла лишь о «формах адаптации к новым временам» /см. выше – Тирар/.

III. Рейнландская идеология Мориса Барреса

То, что Тирар старался демонстрировать миру на практике, – продолжение старой политики Ришелье посредством демократической миссии, – знаменитый французский писатель и поэт Морис Баррес наглядно представил нам еще раз удивительным образом, когда состоялась оккупация Рейнланда. Весь писательский вес Барреса был использован для выражения идеи, которую он сам назвал «навязчивой идеей французской истории», /ставшую знаменитой через полемику Гримма: Гримм, «Франция на Рейне», 1931г., с.35 и «Пуанкаре на Рейне», 1940г., с.11 и след./. Баррес усматривал в оккупации Рейнланда французскими войсками старую цель Ришелье – обеспечить безопасность французской восточной границы с Германией посредством создания более или менее связанного с Францией вассального государства. Франция обладала военной властью в Рейнланде. Учитывая обстоятельства, она исходила из идеи осуществления своей миссии в отношении этой территории. Поэтому Баррес подхватил лозунг Гоша и вновь возгласил: не аннексия, но создание свободных государств в рамках немецкого Рейха, которые должны находиться под французским влиянием, чтобы решающим образом ослабить немецкий Рейх. Баррес был убежден в том, что Франция может и должна выполнить эту миссию в отношении Германии. Только так она была бы в состоянии пожинать плоды Версальского договора, и только так предоставляется возможность «использовать старую колею Карла Великого вплоть до времен Конвента и Наполеона» /М.Баррес, «Великая проблема Рейна», издано сыном М.Барреса Филиппом, 1930г., Париж/.

В незамедлительной реактивации французской культурной пропаганды Барресу виделась предпосылка для осуществления французской миссии, в которой заключалась его особая задача как писателя и французских писателей вообще /см. выше, с.9/. При этом Баррес исходил из того, что также и в настоящее время прусская культура резко отличается от культуры остальной Германии. – Всё, что имеется в общенемецком сознании западной Германии, заключено лишь в тонком чиновьичем и офицерском слое, несущем прусский внешний лоск, который с устранением этого слоя снова исчезнет сам по себе. Здесь, определенно, речь шла о том, чтобы преодолеть прусское влияние на Западе и произвести резкое разделение между прусской и непрусской Германией. /В ежедневной прессе также неоднократно прорабатывался вопрос о культурных связях Рейнланда с Францией. Характерно, к примеру, высказывание Фабри: «Рейнланд принадлежит нашей цивилизации. Люди там кареглазые, а женщины не такие медлительные, как на правобережье. Как и во Франции, имущество здесь чрезвычайно рассредоточено. Отвергается католическая Пруссия. Здесь пьют вино и много вина». – Цитируется Л.Бёмер, «Рейнское сепаратистское движение и французская пресса», 1928г., с.23/.

С демократической миссией Франции в отношении Рейнланда тесно связана идея права на самоопределение народов /Бёмер…, сс.5 и 20/. Это право является средством, с помощью которого Рейнланд после выполнении Францией ее демократической миссии должен, как созревший фрукт, упасть ей на колени. Согласно Барресу право на самоопределение выдвигается всегда в новых формулировках, как ядро французской политики в Рейнланде. В самоопределении рейнландцев должно лежать завершение требуемой Барресом рейнландской политики, связанной с активной культурной пропагандой. Здесь должно обнаружиться последнее внутреннее оправдание пароля: «не аннексия, но создание свободного государства под французским влиянием».

Непременные требования рейнско-сепаратистских кругов шли навстречу этим представлениям. То, что было сделано во время ноябрьского переворота Аденауэром и Каасом в Западной Германии и Хаймом в Баварии /в 1918г. – И.Б./, привело сепаратистское движение к стремлению отделить оккупированную Западную Германию от прусского механизма. Это сепаратистское движение уже через недели после переворота агитировало и конспирировало в этом направлении под лозунгом: «отделение от Берлина» /см. статью Гюи де Траверсэ в «Парижском обозрении», 1928г., т.6, с.404 и след.; с.580 и след.; об отношениях Аденауэра и вождей Баварской народной партии см. особенно с. 437 и след., и с.604 и след./. Сепаратистское движение дало французам сигнал о том, что будто бы повсюду в Рейнланде преобладает ненависть к Пруссии. На этом основывался Баррес, постоянно представляя доказательства сепаратистских стремлений рейнского населения. Следовательно, волю рейнландцев было необходимо только поддержать и организовать ее воплощение. Они будто бы были уже готовы к признанию и принятию французской миссии и нуждались лишь в толчке для окончательного перехода на сторону Франции. Баррес выдвигал всё новые требования о создании экономических и финансовых связей, которые привяжут рейнландцев к Франции и только к ней /см. к этому – его речи в Палате от 06.02, 02.07 и 27.03.1920г./.

Историческое заблуждение Барреса и выстроенной на такой идеологии рейнской политики заключалось в том, что она покоилась на силе миссионерской веры, которая давно была утрачена. Франция всё еще питалась воспоминаниями о своей успешной миссии, когда во время ее революционной войны ей счастливо свалились с неба рейнские территории, так как французские революционные солдаты, как военные представители этой идеи тогда обладали силой, с которой она в значительной степени духовно согласовывалась, а существовавший здесь абсолютистский порядок больше не имел никакой жизненной силы. Эта единственная в своем роде ситуация и теперь должна была свести всю идеологию к французской миссии в отношении Рейнланда. При этом забыли только, что действительность, между тем, стала совершенно другой.

Недостаточно было того, что Пруссия изображалась рейнландцам как опора абсолютистского гнета, чтобы уже на этом могла быть основана действенность миссионерской идеи Франции. Воззрение Барреса при содействии антисепаратистских пфальцских чиновников проходило мимо того факта, что «жестокая Пруссия», в действительности, не имела отношения к «гнету» в Рейнланде. Открывшаяся антипрусская пропаганда Франции совершенно не понималась рейнландцами. С другой стороны, и внешнему наблюдателю представлялась полностью не объяснимой антипрусская пропаганда этого периода, так как Пруссия уже демократизировалась и посредством веймарской конституции была лишена гегемонистского положения в Германии. Это становится ясным, если эту конституцию анализировать с точки зрения идеологии французской миссии в отношении Германии. – Пруссия должна быть абсолютистской, даже если она фактически управляется демократическим образом; Пруссия должна угнетать Рейнланд, даже если об этом не идет и речи – иначе не может быть обоснована демократическая миссия Франции в отношении Рейнланда! Как носитель демократической миссии, Франция снова и снова нуждалась в противостоянии абсолютистскому государству, в отношении которого она провозглашает лозунги свободы, и собирается сделать действенной свою миссию. Только так может быть осознано это явное насилие над действительностью.

В результате пришли к следующей гротескной ситуации: идеологи типа Барреса, которые, возможно, сами серьезно верят в политические, экономические и культурные симпатии Рейнланда к Франции, поставили перед Парижем политическую проблематику, представляя исторические воспоминания, как конкретную реализацию в современной эпохе, и будущее французской внешней политики изображали с лучезарным оптимизмом. Между тем, в это время французские генералы стояли перед неразрешимой задачей – необходимостью сформировать народное мнение для проведения в жизнь программы рейнландской политики на демократической основе. – Попытка, которая окончилась явным провалом.

IV. Жак Банвиль, современный возвещатель рейнской теории Ришелье

Рейнландская политика верховного комиссара и идеологическая «обшивка» этой политики Барресом была последней попыткой, которую Франция предпринимала с 1789г. для осуществления демократической миссионерской задачи предполагаемого ослабления Германии. При этом особенно интересно, что эта линия в отношении Германии в целом сохранялась и была установлена с тем, чтобы реализоваться в мировой миссионерской войне. Предполагаемую цель намеревались достигнуть введением демократии в Германии и ее последующим демократическим приобщением к господствующей идеологии /Gleichschaltung – специфический термин национал-социалистов, использованный в данном случае для характеристики французских действий – И.Б./.

Эта французская идея обрести союзников в Германии для выполнения своей миссии была полностью разрушена национал-социализмом с началом войны. После того, как эмигрантская идеология и основанные на ней пророчества полностью провалились, Франция окончательно отказалась от общей маскировки своих внешнеполитических целей с помощью демократического мышления. Отныне на передний план выступила другая личность, чье имя символизирует новую программу: Жак Банвиль, современный возвещатель чисто абсолютистской теории Ришелье. Он является резким противником демократической идеологии Барреса, резчайшим противником демократической миссионерской идеи в отношении Германии. Уже во время текущей мировой войны Банвиль пропагандировал идею о возврате к системе Ришелье и потому делал упреки французской внешней политике последнего столетия, так как, по его мнению, она уклонялась от этой линии. Он, однако, не осознавал, что демократические революционные идеи, связанные с миссионерской идеологией постоянно имела в виду политика Ришелье и в том случае, когда ее намеревались осуществлять другими средствами.

Французские революционные идеалы, напротив, приводили только к тому, чтобы дать духовное оружие к внутреннему сплочению Германии. Но ее противники намеревались воспрепятствовать тому, чтобы Германия добилась такого национального единства, каким обладала Франция. Однако Банвиль не понимал, что с помощью демократической миссионерской идеологии, прежде всего, открывалась возможность для отдельной части Германии «выскочить галопом» из этой объединенной страны, и общая конструкция, возведению которой не препятствовали, хотя и обладала достаточной силой сопротивления, вновь должна была ослабнуть, /т.е. французские усилия складывались с фактическим коллаборационизмом внутригерманских противников единства Германии до 1933г. – И.Б./.

Для Банвиля идеал внешней политики лежал в традиционной системе французских королей. Он раздавал им похвалы, так как они, как «наследственные хранители французской безопасности бережно обращались с французской кровью и использовали «все неполадки», которые обезоруживали германский колос, чтобы посеять в нем раздоры и отвлечь его внимание» /Ж.Банвиль, «История двух народов», немецкое изд. 1939г., с.9/.

Эта высокая цель французской внешней политики, по Банвилю, соответствовала установленному навечно главному принципу, согласно которому Германии необходимо создавать возможно бóльшие трудности. Поэтому единственная пригодная гарантия для него лежала в организации немецкой анархии /Ж.Банвиль, «История двух народов», с. 53: «Немецкую анархию необходимо организовать и сделать продолжительной. Это может считаться политическим шедевром Франции в XVII веке, и сегодня должно увенчать усилия многих поколений. Апогей Франции наступит со времени, когда она будет стоять без страха перед некогда опасным, но теперь безоружным и бессильным соседом»/.

Идеальной картиной немецко-французских отношений эти идеологи считают их состояние после Вестфальского мира (32) и бессилие и раздробленность Германии в XVII веке. Для Банвиля Европа после Тридцатилетней войны 1618-48ггг. переживала свою чудесную эпоху. Необходимо восхищаться ясностью этой политики, заявлял Банвиль. Она состояла в том, чтобы «обезоружить германское варварство и обрезать когти бестии» /см. выше/.

Франции еще раз представилась возможность возвратиться на традиционный путь ее внешней политики в 1918/19гг. после очевидного подавления Германии. Здесь Франция должна была силой вновь установить вечный исторический закон немецко-французских отношений, и теперь единая Германия ни при каких обстоятельствах не могла быть терпима.

Люди, подобные Барресу и французским внешнеполитическим деятелям, с помощью демократической миссионерской идеи желавшим добиться цели ослабления Германии, которую преследовал Ришелье, рассматриваются сегодня только как политические шарлатаны. Они не осознают основной принцип, который постоянно вновь начинает проявлять свою действенность, когда Франция противостоит единой Германии /речь идет о военных действиях против Германии, когда не срабатывает демократическая идеология – И.Б./. Однако это всегда приводило к кровавым конфликтам совершенно независимо от политической государственной структуры Германии, идет ли речь о Германии Оттона IV, Карла V или Гогенцоллернов, и безразлично к тому, какая разница существовала между отдельными повелителями. Но при этом всегда организовывались войны, нацеленные на то, чтобы Германия состояла из нескольких независимых государств, которые только через рыхлую связь держались бы вместе.

Из этой исторической картины Банвиль исходил в своем общем учении о французских военных целях против Германии. Оно основывалось на теории разделения противников. Здесь, заявлял Банвиль, должны быть сделаны выводы в духе Версаля. Гогенцоллерны пали, напротив, Виттельсбахов, Габсбургов и другие династии необходимо было сохранить с явной целью – использовать их как партикуляристские власти против единства Рейха. Из подобной политики вытекали необозримые последствия. Такая политика могла изменить лицо и будущее Европы и вернуть Франции безопасность, которую она постоянно и тщетно пыталась обрести в последние столетия, но каждый раз могла оплатить лишь неслыханными кровавыми жертвами.

/См. Банвиль, «Последствия политики услащения» (дословно – «пряника» – И.Б.), 1920г./, немецкий перевод под названием «Французские военные цели», 1939г./.

Согласно Банвилю, Франция в 1918-19гг. еще раз могла взять судьбу в свои руки, однако, она не использовала эту возможность.

V. Возврат к государственной схеме Ришелье – отказ от демократической миссионерской идеи

Эта историческая концепция Банвиля пережила неожиданный ренессанс во Франции в последние годы и особенно в ходе войны 1939г. Его работы официально пропагандировались и господствовали в литературе. При этом добивались большего, чем оживление теории Банвиля 1915г., которую французская пропаганда использовала уже во время прошлой мировой войны. Использование Банвиля было ясным доказательством того, что Франция идеологически стояла на краю пропасти. До сих пор разгром Германии пропагандировался всегда только с позиции учреждения нового демократического порядка и под демократические миссионерские идеалы. Теперь речь шла только о разгроме и уничтожении без какой-либо идеи. До сих пор объявлялось, что любая территория, которая должна быть вырвана к ослаблению Германии, подвергнется проникновению французского духа в ее сферу влияния. Акт отделения тогда должен стать естественным «замковым камнем», уложенным в этот процесс. Предполагалось, что французская культура обладает большой притягательной силой, и немцы добровольно склонятся к Франции. Именно поэтому Франция должна выполнить для них свою миссионерскую задачу.

С возвратом к Ришелье дело свелось только к ослаблению и разгрому Германии. Сегодня Франция больше не была в состоянии породить конструктивные идеи какого-либо нового порядка, или даже позаимствовать их у Германии, и миру должно быть это понятно. Ее лозунги призывали к разрушению без малейшей попытки идеологического оправдания. Франция отказалась от намерения с помощью разумного обоснования и разумных законов доказать общую законность своих притязаний, характерной особенностью которых сама демократия всегда очень гордилась. Она больше не настаивала на своих требованиях, используя преимущества логической необходимости, но думала только о силе. – До сих пор во французской идеологии специфика миссионерской веры возвышалась до открытого притязания на власть над Германией. Об этой вере говорилось, что ее ценность и значение очевидны.

Из этой духовной ситуации французской демократии, которую ясно обнаружила война 1939г., однако представилась возможность провозгласить неслыханный ренессанс, на котором настаивал Банвиль. Через преодоление современности абстрагировалась из прошлого силовая схема, на основе которой Франция, как решающий континентальный фактор, нарисовала общую картину ряда средних и малых государств. О политически формирующей силе прошлого столетия остался в сознании лишь образ могущественной и влиятельной Франции, о которой снова грезили. Банвиль видел ошибку в том, что отстранились от силовой государственной схемы и пытались на этом базисе построить свое процветание.

При этом ситуация изображалась так, будто Франция потому не была больше могущественной, что нарушила правила политического благоразумия, содержавшиеся в завещании Ришелье. Верили, что, возвратившись к этому Завещанию, вновь склонятся к цельной и во все времена действующей внешнеполитической схеме, правила которой необходимо соблюдать, если хотят гарантировать всю ее силу. Лишь несоблюдение этих правил привело к сегодняшней внешнеполитической слабости. Прежде всего, мирный диктат, завершивший прошлую войну, должен быть преобразован, опираясь на принципы Ришелье. В соответствии с этим Германия ни в коем случае не должна остаться в ее до сих пор существующей форме. Она должна быть ликвидирована как отдельная страна, и «Франция сможет получить позитивные материальные гарантии для своего стратегического господства над Германией» /Мистлер,Ж.., в «Le Temps», 18.11.1939г./.

Совершенно в манере Банвиля Жозеф Бартелеми заявлял:

«Мы полагали, что проводили великую политику, когда подавляли немецкие династии… Однако эта картина лишается своего центрального пункта /Вильгельм II/, теряет силу, пока не исчезнет полностью, и мы являемся, естественно, до определенной степени ответственным виновником этого немецкого единства, которое представляет огромную опасность для Европы и мира» /Ж.Бартелеми, «Идеология», в «Le Temps», 18.11.1939г./.

В этом же духе Владимир д'Ормессон, обращаясь в прошлое, делал упреки французской революции, обрушиваясь на «отвратительное движение» к немецкому единству:

«Французская революция распространяла в Европе принципы, которые снова обернулись против нас» /В.д'Ормессон, «Германия в Европе», «Le Temps», 02.01.1940г./.

Одновременно он выступил также против привязки к ситуации 1919г. и немецко-австрийских объединительных стремлений: «сумасшедшей мечты социалистической партии, которая в объединении различных немецких элементов в единое государство видела гарантии для мира в Европе».

Социализм, утверждает он, примиряется с тем, что «проходит мимо насущной задачи и сохраняет немецкое единство» /там же/.

Однако всё должно стать по-другому. На этот раз нельзя повторить ошибку Версаля. Напротив, необходимо добиться исправления того, что однажды было упущено. Открыто заявлено, что нужно извлечь уроки из прошлых ошибок /Мильеран, в «Le Temps, от 10.12.1939г./. Под чары этих ошибочных планов не хотели попасть, пока не победили, но, по словам Мильерана, бывшего президента республики, уже сегодня «готовятся условия договора, которые дадут представление о победе» /Мильеран, в «Le Temps» от 12.12.1939г./.

Как выразился Поль Рейно, этот договор должен привести к «тотальному миру» и обрести свой фундамент во «французской вахте на Рейне» /«Le Temps» от 09.11.1939г./.

В этой связи знаменательно признанное официальным заявление Андре Шомэ в «Пари-Суар» от 05.11.1939г.:

«Желаемый союзниками и всем миром /Welt/ мир /Frieden/ может состояться лишь, если германизм, чьим символом является Гитлер, будет уничтожен. Но германизм пока устоял и настаивает на своём. Мир 1914 года показал, что ни юридических, ни экономических предпосылок недостаточно для его ликвидации. В действительности, эти предпосылки носят территориальный характер и заключаются, прежде всего, в вахте на Рейне».

«LeTemps» наслаждалась предчувствием угрожающего Германии полного внешнего и внутреннего крушения, свержения «Гитлера и его банды», «полного уничтожения партии» и размышляла о мерах, которые могут коснуться также подрастающего поколения /к этому – поучительные высказывания Пьера Милле в статье «Душа Германии», «Le Temps», 17.02.1940г./.

Лишь мимоходом, в воспоминании о прошлой демократической миссионерской идее жестокую политику кромсания Германии были вынуждены идеологически приукрашивать в военных целях. Так Жозеф Бартелеми заявил, что, в то время как он опирался на проблематичные советы «нейтральных государственных мужей», нужно было «по меньшей мере, в течение половины столетия с помощью немцев создать отеческий протекторат /находящийся в зависимости от Франции – И.Б./ и ознакомить их с навыками мягкой и необременительной цивилизации» /«Le Temps», от 26.12.1939г./.

В этих малых, отделенных друг от друга княжествах, подчеркивалось с другой стороны, должна быть заложена возможность «другой Германии», о которой уже так много говорилось в мировую войну, и снова обнаружить Германию Гёте и Бетховена, подлинную Германию, которая была превращена в Германию власти, насилия и коллективизма /к этому – Эдит Маргенбург, «Гёте во Франции», в сборнике «Дух и время», 1938г., с.9 и далее; а также – показательная статья Симони «Миссия Франции», в «Le temps» 28.11.1939г./. Характерно также высказывание Ж.Лефранка в «Le temps» от 18.11.1939г.:

«Я охотно вновь увидел бы германца, который под мирным небом в гармоничной музыке воссоздает ласкающий слух образ Доротеи /героиня музыки Бетховена – И.Б./ . Однако достаточно того, чтобы определенный ветер подул из Берлина, и германец уже надевает каску, заряжает свой пулемет, поднимает Доротею на руки и возглашает в полный голос: «Хайль Гитлер!». Поэтому необходимо воспрепятствовать тому, чтобы в будущем разбойничий северный ветер дул из Берлина, или, по крайней мере, нужно оберегать немецкие области, которые могли бы жить без какой-либо ярости. Необходимо каждого человека оградить от опасной инфекции, исправить атмосферу вокруг него и вернуть ему свободу доступа к простым удовольствиям и добропорядочной работе».

Владимир д'Ормессон, официальный внешнеполитический обозреватель «Le Temps», однако, пытался доказать, как нецелесообразна для самой Германии подготовка западными державами «раздела Германии», который для самой Германии, стремящейся к порядку и осознанию смысла происходящего, как и для Европы может обернуться, по сути, противоположным тому, к чему, страстно стремятся /В.д'Ормессон, «О двух полюсах германского мира», в «Le Temps»,13.02.1940г./.

Сегодня повсюду появляются исследования, занятые различением характера отдельных немецких племен. При этом обсуждаются благоприятные для Франции возможности будущего раздела Германии, и из этого выводится моральная готовность к разделу «германского мира» на виды, что юридически установит «политическое и моральное равновесие» в интересах Европы и Германии. Вечный покой, который наступит и будет царить в Европе, когда Германия будет повержена и лишена возможности вредить дальше, Бартелеми прославлял словами:

«Когда тигр выходит из своих джунглей, тогда за ним следуют шакалы, чтобы питаться его объедками, и выхватить свою пищу, используя беспорядок в стаде» /Ж.Бартелеми, «Драма социальной войны», «Le Temps»,26.12.1939г./.

С возвратом к Ришелье и его требованиям французская внешняя политика должна была обрести твердый фундамент, которым больше не могла служить демократическая миссионерская идея, напротив, проходящая мимо сути дела. В этом видится только внешняя сила и совершенно не осознается, что государственная политика Ришелье покоилась на определенном духовном базисе, и потому подобная политика не может снова стать действенной. В свое время она была итогом жизненного мироощущения абсолютистского государства, находившего всеобщее признание в Европе, и выдающимся образом воплотилась в личностях, подобных Людовику XIV, так что он и его двор могли считаться образцом для европейских правящих дворов. Только потому, что это жизненное чувство позднее утратило свою внутреннюю надежность, общественное устройство, покоившееся на абсолютистской системе, стало сомнительным и пошатнулось; когда, с другой стороны, французская революция 1789г. стала возможной. Эта революция показала, как тесно связаны друг с другом внутриполитические преобразования и внешнеполитическое развертывание силы.

Таким образом, духовная ситуация Франции при начале войны решающим образом отличалась от той, которая существует в новой Германии. У Германии не было и мысли реставрировать благоразумные политические правила Средневековья, или взять, к примеру, за образец Рейх Оттона Великого и Фридриха Барбароссы, чтобы снова приобрести значение и влияние. Таким образом, хотя Германия ценит и почитает традицию своего средневекового Рейха, она знает, однако, что средневековый Рейх вырастал из своих особенных сил, которые тогда нельзя было игнорировать /к этому – Р.Динер, «Проблема Рейха и гегемонии», в «Немецком праве», 1939г., с.561 и далее/. Поэтому новая Германия обязана своей силой не схеме Рейха, но единственно тому, что она поняла, как взять под контроль политические и социальные отношения своего времени и смогла идти новым путем. Для этого нового Рейха внешняя мощь даже не была, как во Франции, оболочкой однажды наполненной духовной силой системы.

В национал-социалистическом Рейхе возникло священное желание и нашло глубокое выражение взращенное столетиями страстное чувство и единодушное стремление всех немцев к объединению, которого Германия до сих пор всегда была лишена. Когда затем национал-социализм проводил окончательное оформление и придал твердые формы новому Рейху, то старый Рейх уже не должен был служить для него образцом. Напротив, новый Рейх необходимо было создать лишь после того, как Германия была политически и социально обновлена и для всех немцев возведен базис – немецкое народное сообщество. В то же время в мире упорно не замечали того, что явно обращало на себя внимание, – прямого возврата Франции к государственной схеме Ришелье.

Поэтому новому Рейху и его силе не могла противостоять со стороны Франции безыдейно существовавшая государственная схема из времен Ришелье после того, как с идеологией 1789г. и основанном на ней идеализме Франция больше не преуспевала, и ее притязания на господство в Европе с помощью демократического уравнения этой Европы провалились. Для искусства политики Ришелье, которую когда-то расчетливо и ревностно использовали крупные или малые княжества и города и умело разыгрывали между собой, исчезло всякое основание. Когда Франция верила, что в Германии еще есть государства, которые могли применять образ действий, применявшийся в эпоху Ришелье, то она впадала в далеко заводящее историческое заблуждение. Франция не могла понять, что Германия после своего политического обновления в течение короткого времени наверстала то, что раньше было достигнуто Англией и Францией. К тому же, Великогерманский Рейх превзошел эти страны в том, что он был создан на твердом фундаменте в современных жизненных формах XX века.

С началом войны двух порядков между собой в 1939г. демократическая Франция, у которой новая Германия выбила из рук оружие для новой демократической миссии, должна была признать перед миром свое духовное банкротство с возвратом к государственной схеме Ришелье. С другой стороны, новый Немецкий Рейх получил свою внутреннюю силу не из реминисценций абсолютистской эпохи, но опираясь на народное единство, черпавшее свою силу из вновь выросших политических и социальных жизненных форм. Носители этого Рейха твердо сознавали необходимость создать Новый Порядок в Центральной Европе, который после преодоления хаоса в Европе должен привести эту Европу к мощному подъему.

Однако мир стал свидетелем особенной ситуации, когда Франция, которая будто бы вступила в последнюю борьбу в защиту демократических идеалов, должна была возвратиться к чисто абсолютистской идеологии. С этим Франция отказалась от возможности сравняться с Германией и доказать ценность или непригодность своих демократических идей. Она цеплялась за систему, состоявшую из благоразумных правил эпохи абсолютистской кабинетной политики. Однако о подобных правилах демократическая Франция из опыта собственной революции могла бы знать, что народы не станут давать им ход.

G. Конец французской демократической миссии в Европе

I. Крушение монопольного положения демократической идеологии

Сознательно примененный Францией отказ от демократической идеологии с выяснением ее целей в войне 1939г. имел огромное общее и принципиальное значение для военного положения и немецко-французских отношений во время войны. Этот отказ зафиксировал конец господствующего положения Франции в мире на основе ее демократических идеалов и демократических конституционных принципов. Он явно показал всему миру крушение монопольного положения, с помощью которого Франция в последние 150 лет после французской революции необоснованно отстаивала свое естественное право, как страж демократии и ее принципов.

Французская революция означала окончательное крушение мира, который характеризовался личностями суверенных князей. До этого все политические и конституционно-правовые события у самых разных народов мира интерпретировались теоретически на основе долгое время существовавшей французской системы; вероятно, таким путем народы намеревались получить возможность поддерживать собственные духовные и политические традиции. Вопрос о существовании конституционного акта и предоставленных им основных прав, в том числе права на свободу; организация государственной власти на принципе триединства, т.е. разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную; устройство парламента, как учредителя законодательства, зависимость государства от воли народа и т.д. – были факторами, которые со времен французской революции указывали решающее направление для оценки данной страны. Если когда-то Франция являла в такой персоне, как Людовик XIV, образец суверенной личности, репутации и блеску которого старались подражать все другие правившие дворы, то после революции она гордилась тем, что демократия открыла новую эру человечества, и в темноте абсолютистской тирании должен был распространиться свет. Ее демократические институты считались учреждениями прогресса и цивилизации, располагаясь на вершине демократической шкалы ценностей.

Франция считала само собой разумеющимся, что должны быть признаны ее притязания на роль высшей инстанции в оценке всех вопросов, касающихся конституционного устройства народов. В связи с суждением о том, в какой степени каждая страна развила свои демократические институты, решалось насколько она удовлетворяла современным требованиям цивилизации, и не находится ли она в состоянии полного или наполовину варварства. Эта оценка обнаруживалась в парных понятиях: демократия-деспотизм, общественное служение – абсолютистский насильственный произвол /см. П.Риттербуш, «Демократия и диктатура», в «Кильском обозрении», 1938г., с.222 и след.; также – Р.Хён, «Основные принципы французского административного права», в его работе «Иностранное административное право современности», 1939г., с. 20 и след./. К решению о зачислении этой привлекшей внимание страны в одну из категорий согласно принятой градации затем подключался и начинал деятельность в полном объеме целый идеологический аппарат.

Смотря по обстоятельствам, Франция, как охранительница демократии в мире, могла объявить об угрозе демократическим идеалам и обратить внимание народов на угрожавшую им тяжелую опасность. Она могла именем демократии сама взяться за оружие, а, между тем, с войной объявляла «крестовый поход против варварства», призывая народы мира встать на ее сторону. Она могла, наконец, сослаться на свою миссию в отношении предположительно враждебного свободе правительства, угнетающего свой народ, лишенный этих демократических институтов, и, таким образом, каждый раз, исходя из обстоятельств, непосредственно вмешиваться во внутренние дела иностранного народа /Эрнст Крик, «Французская революция и национал-социалистическое движение», в сборнике «Народ в становлении», 1939г., с.139/.

Мировая война окончательно, на практике открыла нам глаза на значение демократической идеологии. На этой почве, при дальнейшем совершенствовании французской духовной подготовки к войне 1939г. нам дали понять, какое практическое значения эта идеология имела для Франции. Она не была неподтвержденной выдумкой, которая нуждалась во вступлении и приукрашивании, как с легкостью склонялись считать с немецкой стороны, но рассматривалась самой Францией, как важное духовное обоснование своего внешнеполитического положения в мире, которое при всех обстоятельствах необходимо было сохранять и дальше. С устранением абсолютистского режима и всего, на что опирались княжеские суверенитеты и репутации, Франция постоянно основывала свое внешнеполитическое положение в мире на демократическом миссионерском мышлении.

С тех пор, как французская революционная армия под девизом «Свободу народам» в 1792г. перенесла через Рейн демократическое миссионерское мышление, с которым связывалось положение Франции, как стража цивилизации, существовал идеологический фундамент ее положения в мире. Только этим нужно объяснить то, что до недавнего времени ярые противники демократии, насколько их влияние касалось внутренней демократической организации Франции, были полностью единодушны в оценке значения демократии, когда они обращались в адрес мира. Но сейчас они восхваляют перед народами мира политическую систему демократии, которая в целом была решительно отвергнута самой Францией, и когда выяснился ее вред для всей Германии, как «зверского режима» /«Зверский режим», в «Le Temps», 15.06.1939г./. Они называют мировой задачей Франции, с политической и социальной точки зрения, организовать демократическими средствами мирную и счастливую Европу.

Тогда «французское понятие свободы и равенства» также имело бы сегодня твердый смысл. На основе этих представлений Франция обретала положении, на основе которого миру могло быть предложено «учение о правовом и социальном равновесии»; и тогда можно было бы увидеть, как живет Франция, и взять с нее пример /Аликс,Р., «О национальной жизни», с.271 и далее/. Теперь больше не говорили о вреде и кризисе демократии, как о катастрофе, к которой эта демократия привела Францию. Напротив, демократия, оказывается, была потребностью для мира. В обсуждаемых речах народу изложили, какое значение имеет демократия для мира, и то, что Европа с отказом от демократии неизбежно придет в политический и цивилизационный упадок. Этот явный разлад во мнениях по поводу внутриполитического фиаско демократии и открытая критика этой демократии отмечаются в ее собственных рядах, как лицемерие, которое объясняется только особенностями внешнеполитической ситуации и, кроме того, – желанием подвести духовный фундамент под жалкое внешнеполитическое духовное положения Франции. С большими усилиями вплоть до недавнего времени этим способом пытались сохранить идеологический базис, который резко противоречил силе фактов.

Главенствующее положение демократической идеологии Франции в мире могло быть таким продолжительным, потому что демократии не подходила никакая другая форма государственного руководства и конституции, которая нашла бы равноценное одобрение со стороны французской демократии. Только в войне произошел решающий перелом. Россия и Италия при всем контрасте установившегося в них политического порядка создали государственные системы, находившиеся в крайней противоположности к французской демократии. В ряде других стран после войны также должен был наблюдаться явный отказ от демократии и склонность к авторитарным государственным формам, как это было, например, в Турции, Венгрии, Испании и Португалии. Всё же эта ситуация не означала окончательного потрясения французско-демократического монопольного положения. Франция сама перешла в наступление против новой авторитарной конституционной системы, и она представлялась ей государственным и конституционно-правовым курьезом.

Переход к авторитарным формам в малых странах покончил, наконец, с представлением Франции о том, что он означал незначительное отклонение от классической французской системы, с помощью которого народы посредством твердого государственного руководства надеялись преодолеть вероятные кризисные явления, а после восстановления нормальных условий эти отклонения от традиционной системы вновь выправлялись бы сами собой /см. инструктивную работу Рене Пино, «Королевская диктатура», в «Ежемесячном французском обозрении», т.43, с.468 и след./. Великие державы, такие как Россия и Италия, предупреждали Францию, что ее отход от традиционной демократической системы тяжело отомстит за себя, потянув за собой сильные внутренние и внешние потрясения, и в результате приведет к хаосу. Франция объясняла этим странам и миру, что не собирается оставлять демократию, и приводила всё в новой аргументации доказательства того, какую огромную ценность несла демократия именно в XX веке. С этой позиции авторитарные государственные формы казались прямо-таки жизненно важным поводом к тому, чтобы мир заново превозносил блага демократии

Только с концом демократии в Германии на почве национал-социализма было окончательно покончено с монопольным положением французской демократии. Если Франция могла рассматривать Россию как страну, лежащую вне демократической сферы интересов, а Италию – как находящуюся вблизи этой сферы, то с устранением демократии в Германии демократическая система в Центральной Европе была поражена в самое сердце. К тому же здесь новая действительность, отказавшаяся от всех демократических представлений о ценностях, встретилась лицом к лицу с демократической миссионерской идеей в Центральной Европе.

Народ, который враждебные державы принуждали к демократии, и на который через версальский диктат наложили оковы, испытал на своей шкуре /Körper/ все беды, которые принесли ему идеи 1789г., освободился от этих идей во всех их формах и выбрал новый путь. Он вырвался из цепей духовного рабства, задерживавшего развитие его сил, выбрасил за борт унаследованные воззрения на государство, народ и экономику и сформировал новое учение, чтобы из собственной силы и обращения к тождественному себе прошлому, избрать правильный путь. До сих пор считавшиеся бесспорными истины о сфере государственной организации утратили свое значение. Священный закон разделения власти был лишен своей завесы так называемой непреложной истины, которую внесли идивидуалистическо-либеральные экономические теории, построенные на идеальной фигуре des homo oeconomicus /экономического человека – И.Б./. Утратили свою магическую притягательную силу на душу и золотые слитки в сейфах. Общая структура социальной жизни подверглась переосмыслению. Одновременно был произведен радикальный отказ от соединенной тесными узами с демократией капиталистическо-индивидуалистической экономической системы. Вступление рабочего, как соотечественника в народную общность /Volksgenosse и Volksgemeinschaft – особые национал-социалистические термины – И.Б./ стало основой для нового социального порядка в Германии.

В отношении этого нового политического и социального порядка демократия больше не исполняла свою миссию. Ее монополия была разрушена, а основополагающие ценности старой Европы потрясены. В Европе произведено нарушение устоявшегося порядка, которое не только поставило под сомнение этот унаследованный порядок, но доказывало, что народ также должен был жить другим образом и даже понимает, как лучше жить. С изумлением и растущим неудовольствием Франция смотрела на путь, каким шла новая Германия. Она и дальше судорожно пыталась доказать общеприменимость демократии для мира. При этом признавалось, что демократия находится в кризисе. Выяснялось, что это был кризис самой идеи демократии. Но, поскольку демократия должна быть вечным фактом человеческого рода, вневременной, общеобязательной системой ценностей, ее кризис сводился не к возможному отказу от демократической системы, как таковой. Напротив, причину кризиса видели в том, что «демократические принципы никогда не понимались правильно и не были проанализированы» /Лаверн,Б., «Поражение демократии», с.3/.

Таким образом, сегодня не было необходимости устранять либеральные и демократические учреждения, но следовало лишь приспособить их к текущим обстоятельствам /«Le Temps», 17.03.1938г./. Этим путем Франция должна была преодолеть сегодняшний кризис и предложить миру демократию, пригодную для нужд XX века.

Народы вынуждались лишь иметь терпение, однако быть настороже с тем, чтобы в переходное время сохранить демократические идеалы в мире, и с помощью лжеучения не подорвать веру в них человечества. При этом систематически бралась на службу идеология катастрофы. Предвещали близкий конец нового немецкого порядка, одновременно добиваясь того, чтобы мир, который с этой проклятой системой должен неизбежно рухнуть, совсем не принимали во внимание.

Однако эта аргументация также не помогала. Напротив, внутриполитическая критика немецкого порядка в пределах демократических стран стала с этих пор смертельным оружием против притязаний на общеприменимость демократических принципов в мире. Теперь в мире произошло ясное разделение стран на демократические и недемократические, причем демократия явно перешла к обороне. Прежнее монопольное положение демократии сменилось новой духовной фронтальной структурой. Трактовка иностранной стороной новой государственной системы в сравнении с западными демократиями была с этой точки зрения весьма показательна. Всё, что больше не было демократическим, объединялось теперь под общим понятием авторитарного или автаркического государства и противостояло демократии /к этому – Даскалакис Г.Д., «Понятие автаркического государства», в «Немецкой науке о праве», 1938г., с.76/.

Там, где были учреждены новые конституции, демократия повсюду теряла почву. В Болгарии и Румынии центр тяжести лежал в завоевании нового авторитета и позиций общности /к этому – Доклад болгарского государственного юридического советника Владыкина в Институте государственных исследований зимой 1940г. «Внутренние противоречия либеральной демократии»/, или, как в Испании, сознательно последовали немецкому образцу. Хотя Франция провозгласила свои демократические принципы как образец для мира, однако внешний образ этого мира изменялся из года в год. Это также должно было показать Франции, что ее демократическая миссионерская идея больше не имела рекламируемой силы.

Однако миру представлялся образ демократии, которая, хотя и выставляла наружу свои миссионерские притязания, однако практически перешла в оборону. Через 150 лет после французской революции, когда революционная армия перешла через считавшийся непреодолимым Рейн, Франция с ее демократией была вынуждена отступить за укрепленную линию из бетона и стали. Линия Мажино означала больше чем оборонительную позицию. Она была также символом духовной ситуации, в которой через 150 лет французская демократия обнаружила перед собой реорганизованную силу Германии.

II. Демократия без воинствующей целевой установки

Однажды в революционном порыве французская демократия обрушилась на Европу. Всё, что включалось в ее рамки, казалось, было прогрессивным и беременным будущим. Но со временем главенствующее положение французской демократии и её внешнеполитическая эффективность упали, когда под лозунгами свободы угнетенным народам Италия в отношении Австрии, Балканы в Османской империи и другие народы обратились против своих угнетателей. Свобода, которую эти нации страстно желали, казалось, могла быть достигнута единственно лишь в борьбе с французскими демократическими идеями. Было понятно, что при новом устройстве каких-либо государств, внешнеполитическая свобода которых достигалась с помощью французских революционных идей, подобное «благо», которое несли эти идеи народам, было оговорено и внешнеполитически. Однако в борьбе народов против явно устаревшей абсолютистской государственной системы либеральная демократия могла повсюду находить навербованную ею силу там, где её конституционный идеал непосредственно не желали использовать или не использовали.

Но с момента, когда, казалось, независимость и национальное единство были достигнуты, обнаруживалось, как мало могло быть заимствовано из этой французской системы для позитивного преобразования. Однако с подготовкой возможной ликвидации абсолютизма в его внешнеполитической и династической форме воспринималась масса негативного. – С достижением этой цели исчезала повсюду духовная энергия этой борьбы. На место национально-освободительного духа борьбы приходил парламентский механизм, который отторгал каждую активную и борющуюся личность. Поучительно разочарование и расслабление, которыми характеризовалась политическая жизнь Италии после Рисорджименто (33). В Германии после 1870г. лучшие духовные силы противостояли политическому строю как аутсайдеры.

Всё же наибольшее разочарование демократическая система принесла балканским народам /к этому – Р.Динер, «Итало-албанский союз и европейская государственная система права», в «Deutsches Reich», 1940г., т.18/. Тогда оговаривались о начале пространственно-обустраемового развития собственных прогрессивных и жизнеутверждающих сил согласно демократическому конституционному принципу. Случилось же противоположное. Неизбежно связанные с парламентаризмом партийные нравы ослабили и подвергли опасности только что достигнутое национальное единство и допустили усиление социальных контрастов до непреодолимой степени. С демократической формой правления отнюдь не получили влияния национально настроенные силы. Напротив, власть попала в руки малого слоя профессиональных политиков и интеллектуалов, которые также духовно и финансово во многом зависели от западных держав и особенно от Франции.

Взгляд на Север дополняет картину. Думали, например, что в Норвегии можно добиться победы соединением старогерманского свободного мышления с демократическими идеями. В действительности связанная с парламентаризмом демократическая система северных /нордических – nordischen – И.Б./ народов была духовно ослаблена решающим образом, и ее судьба лежала в чуждых /в расовом отношении – И.Б./, прежде всего в еврейских руках, которые с помощью захваченной ими прессы подавили все собственно норвежские государственно-строительные силы или угасили и отклонили их туда, где они больше не могли представлять опасность. Тот, кто серьезно изучает связь между еврейством и парламентаризмом в северных странах в течение последних ста лет, приходит прямо-таки к ошеломляющим выводам /к этому – см. работы шведа Эрика Эриксона и выпуски издаваемого им журнала «Нации»/.

Таким образом, демократическая система в Европе обратилась в прямую противоположность закону, по которому она когда-то вводилась. Демократия окончательно доказала свою неспособность породить новый внутренний порядок в Европе. Ее абстрактные положения целиком наносили удар в пустоту. Ей не хватает противника, в борьбе с которым демократические лозунги когда-то доказывали свою привлекательность и могли найти соответствующее применение. Абсолютизм, угрожавший свободе, больше не был реальностью. Теперь он использовался как неэффективный шаблон. То, что демократия нуждается в абсолютистском противнике и по необходимости приукрашивается с этой целью, доказывает духовное противостояние с Германией. Французская пропаганда клевещет, помещая Германию в ряд абсолютистских государств. Направив против нее демократическую миссионерскую идею, она оказалась несостоятельной. Однако и отдельные демократические институты также больше не обнаруживают ни малейшей притягательной силы.

Главная забота народов больше не заключается в том, чтобы искать защиты от произвола исполнительной власти. Меньше всего можно ожидать подобное от демократического парламента, чья зависимость от анонимной власти и групповых интересов общеизвестна. С этим также лишается магической силы всякое понятие о демократической конституционной жизни. Настолько же потерял свой нимб парламентский закон, как и принцип разделения власти, идея равенства или заявления о правах человека. Сами французы в явной форме оповестили об этом через внутриполитическую критику своей собственной демократии уже перед войной 1939г. /к этому – Р.Хён, «Французская демократия в зеркале собственной критики», в сборнике «Германское обновление», 1940г.; также – Р.Хён, «Французская демократия и ее духовный крах», см. выше, с.17 и далее/. Так, Жозеф Бартелеми, заявил, что сами «убежденные либералы, решительные демократы и неисправимые парламентарии» показывают, что

«каждая громко звучащая статья о правах человека, которая провозглашается с высоты мира, побуждает содрогаться сами существующие до сих пор институты, которые, казалось бы, определены навечно, но которые уничтожаются деспотизмом в мире… Все остальные принципы, за которые готовы были умереть, свелись к банальностям и общим местам» /Ж.Бартелеми, «Кризис современной демократии», см. выше, с.5/.

Андре Тардье критиковал основополагающий для демократии принцип свободы в словах, которые компрометируют ее через 150 лет после французской революции так, как это однажды делало абсолютистское государство во Франции /А.Тардье, «Час решений», см. выше, с.268/. Принцип большинства, некогда гордая формула революционной демократии, новый бог, которому должны поклоняться, после которого старые боги были низвергнуты с престола, форма, через которую общая воля должна была найти свое конкретное выражение, должен был считаться опаснейшим принципом демократии. Этот принцип обратился против человеческого общества, когда апеллировал к нижайшим инстинктам. Он устранил лучшие общественные элементы, препятствуя каждому подлинному действию, и в действительности сводил общество к игрушке скопища ничтожеств, честолюбцев и эгоистов /Джейкоб Якоби, «Закат великой демократии с возвращением к авторитету», 1938г., с.60/, Французский специалист по конституционному праву Эмиль Жиро констатировал:

«Демократии каждый раз недостает живого идеала, демократии всё время не хватает эффективности /Э.Жиро, «Кризис демократии как немощь исполнительной власти», 1938г., с.39/.

А Ж.Бартелеми затронул эту проблему, придав ей внешнеполитическое направление, иронически восклицая:

«Кто готов умереть за господство демократического парламента?» /см. выше/.

Все эти ключевые демократические понятия: свобода, равенство, большинство и права человека действуют в современном мире так, как будто они заимствованы из другого мира. Нехватает только конкретной ситуации, к которой они когда-то были приспособлены. Эти понятия не имею больше никакой борцовской целевой установки. Они лишились почвы, которая когда-то дала им возможность раскрыть свою внутреннюю силу.

III. Отвердение демократии в политическую доктринальную систему

Параллельно с этим изменением протекает отвердение демократии в абстрактную доктринальную систему. Она представляется замкнутой в себе схемой, способной дать ответ на все проблемы государственной и конституционной жизни. Со своими традиционными представлениями она притязает на непоколебимый авторитет и требует своего признания. Только она сама владеет проблемами жизни, больше непосредственно не дискутируя о них ни с кем. Так как упорно продвигаемая демократическая идея и действительность расходятся друг с другом, то эта доктринальная система возвращается к идее демократии и независимо от социальной действительности утверждает на ней свою принципиальную действенность. Она желает быть вечной истиной человеческого рода и представлять собой окончательную форму развития человечества. Несовершенство людей такая система приписывает тому, что эта идея не имеет возможности реализоваться таким образом, как это необходимо для руководства людьми, чтобы привести организацию их государства в удовлетворительное состояние.

Целью этой доктринальной системы /Lehrsystem/ больше не является революционная политическая и социальная реорганизация, которую когда-то провозглашала французская революция, но – эстетическая игра с унаследованными рассуждениями. Новая Германия будет судить о сути этой системы и оценит ее, исходя из своего опыта. К тому же эта демократическая доктринальная система доказывает свою духовную надменность, с которой любая замкнутая система имеет обыкновение выступать против новых идей. Когда не могут привести в порядок собственные унаследованные категории мышления, то представляют как какую-то аномалию, или как проявление национальной дурной манеры то, что заложено в характере немецкого народа, и что ни в коем случае не полагается иметь демократическому государству. Повсюду в системе новой Германии находят противоречия и недостатки и доказывают этим внешне логически и неопровержимо, что эта новая, целиком нелогическая система не может функционировать и, если вначале она обнаруживает успехи при всей ее нелогичности и собственных противоречиях, то, в конце концов, она неизбежно должна погибнуть.

Подобный способ аргументации известен в истории. Франция сама должна была узнать о нем из опыта революции 1789г. Тогда революционная Франция критиковала абсолютистское государство с такой позиции. Это государство рассматривало себя как твердо покоящееся на унаследованной абсолютистской системе в ее общей структуре, как норме европейского мира. Всё, что осмеливалось посягать на унаследованный порядок вещей, измерялось масштабами его блага и пригодности, существовавшими до сих пор. Доказывалось, что только «деспотизм порождал великих людей» /«О кромвелизме», в «Политических беседах Тодта», Т.1, 1792г., с.18/. Утверждали, что Франция полностью разорится и послужит для всех народов примером того, что разрушение старого правления во все времена влечет за собой крайне негативные последствия /«О кромвелизме», с.60/. Всё, что представляло тогда силу и стимулы для французов, считалось чем-то вроде аномалии, болезненным всплеском, лихорадочным эксплуатацией общего политического и социального организма. Энтузиазм и воодушевление рассматривались как аномальные последствия этого болезненного состояния, которое, однако, утешались тогда, как и сегодня, не могло длиться долго. Оно должно было с необходимостью исчезнуть, после чего все старые законы должны возобновить свой прежний ход.

Подобная аргументация лежит в основе противоречий между старым и новым. Она никогда не означала опровержения нового, вообще не касалась противоположной стороны, но лишь являлась успокоительным средством для собственной нужды. С его помощью собирались с духом представители старого мира, с неопровержимой логикой доказывая, что хаос, который не мог быть началом чего-то существенного, скоро вновь пройдет и уступит место закону, в согласии с которым, безусловно, должна продолжаться жизнь. На основе этого до сих пор существующего закона пытаются доказать непреходящее значение требований, которые больше невозможно выполнить. Это имеет то преимущество, что в такой полностью замкнутой и сформированной системе, казалось бы могут быть даны точные и неопровержимые ответы на всё, что требуется доказать. Однако до сих пор эта абстракция явно не внесла полной ясности в свое содержание. Многие вопросы остались открытыми. Но настаивали на том, что необходимо действовать в соответствии с основными принципами этой системы. Однако свою внутреннюю силу и жизненную необходимость каждая старая или новая система должна доказывать через ее достижения и результаты.

Эта ситуация обнаруживается в истории французской демократии и повторяется всякий раз, когда абстрактная доктринальная система еще долго продолжает действовать, тогда как в действительности уже господствуют новые принципы. Старые немецкие рейхспублицисты XVIII века представляли в свое время закрытую доктринальную систему сословного государства в то время, когда отдельные территории уже давно были отпали от абсолютистского государства, а сословные рейхстеории находились в гротескном контрасте с действительностью абсолютистских государственных форм, и даже вообще не касались их. Никогда нельзя соблазняться сформированными и унаследованными доктринальными системами. – Они не имеют признаков внутренней мощи, но являются вульгарным выражением убывающей жизненной силы. Там, где больше не может появиться ничего нового, окостеневают понятия, когда-то отражавшие действительность. Тогда революционные политические события опускаются до уровня ученой системы понятий, в то время как жизнь проходит мимо этой системы.

До недавнего времени эта абстрактная, окоченевшая демократическая доктринальная система, однако, обладала значительной привлекательностью для студентов и европейских теоретиков и могла оказывать влияние на европейские страны. Когда они пытались организовать государственную жизнь на этих духовных принципах и соответствовавшей политике, то обращали свой взгляд, прежде всего, на Францию. В их докладах, дискуссиях и учебниках эти страны закладывали систему французской демократии, как основополагающую и нормальную схему для конституционного строительства и пытались объяснять всякую другую действительность в свете более или менее сильных отклонений от требований этой системы. Эти демократические схемы мышления так сильно насиловали действительность, что их значение нельзя было недооценивать. С их помощью западные демократии пытались препятствовать внедрению новых идей повсюду в мире. Они были духовной линией Мажино, пролегавшей, прежде всего, между Францией и народами Балкан и Севера.

Между тем, крах французской демократии открыл глаза народам на то, в какой обманчивой системе, заслонявшей их трезвый взгляд на реальность, их принуждали содержать себя. Полный крах французской демократии в военной области уже глубоко потряс демократические устои повсюду в Европе. Начался общий великий перестроечный процесс. Окоченевшая духовно доктринальная система демократии больше ничего не могла сказать миру о будущем новом порядке Европы. Она ушла в прошлое, как и система сословных государств или абсолютизм, которые вынуждены были капитулировать перед новыми революционными событиями. Сегодня всё это представляет для Европы лишь исторический интерес.

IV. Демократия как препятствие прогрессу

Идеи, за которые агитировали в XX веке, должны были содержать лозунги для выполнения новых общественных задач, которые ставил это век. 150 лет назад французская демократия означала глубокий переворот для Франции, так как буржуазия и крестьянство одновременно с понятиями свободы и равенства обрели новое социальное положение. В тогдашних отношениях и времени, когда буржуазия в борьбе против абсолютистского государства и феодального общественного устройства осознала себя, такие основополагающие демократические понятия, как свобода и равенство, необходимо было приспособить к требованиям времени. Они предполагали здоровое гражданское общество. На этой основе Франция с ее системой совершенной общественной свободы верила, что сможет соблюдать все социальные права личности.

Революция 1789г. принесла Франции аграрную реформу. С этого времени она является страной мелких собственников. Но во всех других сферах колоссально возросло обладание имуществом трестов, концернов и консорциумов, поставивших себе на службу прессу и осуществлявших постоянное давление на правительство. Революция 1789г. уничтожила господство феодалов и ликвидировала привилегии дворянства и духовенства. Однако возникли новые феодальные господа, которые пришли к власти с лозунгами свободы и братства, но даже не были в состоянии обеспечить пропитание подчиненные им массы трудящихся. Безработица была внешним признаком растущей на почве свободы и равенства анархии.

Французская демократия мало-мальски функционировала, пока буржуазия представляла собой социальное единство и была в состоянии решать новые общественные задачи конституционным путем. Когда же это социальное единство больше не существовало, широкие массы промышленных рабочих и буржуазия были приобщены к демократической системе, и эта демократия при полностью изменившемся экономическом положении обернулась против народа. Некогда французская революция запретила гильдии и корпорации Она хотела, чтобы одиночки, до сих пор не имевшие влияния на цеха и гильдии, могли распоряжаться своей рабочей силой. Она верила, что всякое управление и регулирование трудовой жизни будет ненужным, если только государство гарантирует договорную свободу. Но на практике это приводило к жестокому угнетению неимущих классов.

То, что проявилось во Франции, было лишь иллюстрацией к подобным событиям во всем мире. Нигде в современности социальный порядок не мог отказаться от принципов свободы без того, чтобы хаотические отношения не подорвали изнутри прекрасно составленную конституцию и в результате сделали ее иллюзорной. Франция сама приняла это во внимание, хотя перед миром документировала в своей системе интервенционистское управление, которое должно было отойти от принципа laisser faire /невмешательства государства – И.Б./ – главного принципа гражданского общества /Р.Хён, «Основные принципы французского административного права», см. выше, с.26 и далее/. Однако Франция, сохраняя представление о системе свободного права /Freiheitsrechte/, была вынуждена совершать резкое вмешательство государства в общественную жизнь. Несмотря на принципы свободы и равенства, гражданское общество должно было поддерживать свою жизнь с помощью государственного вмешательства, когда оно в силу изложенных причин больше не имело возможности существовать самостоятельно.

Тот, кто бросит взгляд на французскую социальную систему в последние двадцать лет, должен сделать вывод, что демократия больше не могла представлять для мира какую-либо ценность. Внутри Франции именно на демократию была возложена ответственность за весь вред, который обнаружился в социальной структуре. Здесь представители рабочего класса были объединены с ярко выраженными представителями капиталистическо-плутократической системы. Это воспрепятствовало тому, чтобы с помощью демократии рабочий класс мог принять участие во власти, что дало бы ему возможность включиться в борьбу за распределение средств производства. Рабочий класс боролся против демократии, так как она рассматривалась как средство, с помощью которого крупный капитал умело использовал свою силу против рабочего класса /Марлио,Л..,«Разновидность капитализма», 1938г./.

Речь шла об истолковании социальной свободы и равенства, которые обе группы понимали по-разному; о том, чтобы обосновать и усилить собственную позицию против другой группы. В результате этой борьбы французское общество в последние годы попало в состояние тяжелейшей напряженности. Классовая борьба была лозунгом в этой борьбе. Шотем, который с июня 1937 по март 1938г. был премьер-министром в двух кабинетах, тщетно пытался восстановить социальные свободы, избегая конфликта интересов. Он потерпел поражение в борьбе с марксистской Всеобщей конфедерацией труда, предоставившей свою силу в распоряжение правительства Народного фронта. Генеральный секретарь социалистической партии Поль Фор заявил в адрес правительства Шотема:

«Это абсурд оспаривать классовую борьбу. Точно также можно оспорить свет дня» /П.Фор, в «Populaire», 05.02.1938г./.

В отношении правительства Даладье, которое хвалилось намерением восстановить социальные свободы во Франции, Фор придерживался такой точки зрения:

«При капиталистической системе, где не знают, как найти работу, пропитание и жилье, а также пособия для будущих матерей и отцов, рекомендация повысить рождаемость заслуживает размышления, прежде чем перейти в энтузиазм» /там же/.

Правительство Даладье также знало о недовольстве профсоюзов и грозящих забастовках и не могло изобрести ничего другого, как со ссылкой на законы 1877г. и 1938г., угрожать введением военного положения /см. о французской социальной структуре очень ценную работу Луизы Хильгер «Рабочие условия во французском трудовом праве», вышедшую в научных записках Немецкого трудового фронта, изданных профессором Зибертом, Берлин, 1939г., с. 12 и далее, с. 22 и далее, с.260 и далее/.

Несомненно, споры должны были решить явно недемократическим способом. Относительно факта классовой борьбы намеревались задействовать идеи 1789г. с их бессодержательной идеологией, которую на практике отбросили по всей линии. «Целые поколения», заявлял Андре Зигфрид, «в прошлом жили с сознанием того, что они должны пребывать в твердом и непоколебимом порядке. Сегодня же сложилось впечатление, что мы должны жить при всё новом, никогда не кончающемся кризисе. Только старое поколение благодаря своему вспоминанию имело представление об устойчивости, понятие о которой молодое поколение целиком утратило» /«Вслед за усилиями», в «Le Temps», от 02.01.1936г./.

И Эррио рассматривал грядущую «гражданскую войну как неизбежность» /«Le Temps», от 02.01.1936/, предупреждая ведущих политиков, утверждавших, что «в настоящую эпоху речь идет не столько о том, чтобы добиваться триумфа, сколько о необходимости довольствоваться тем, чтобы избежать опасности разрушения или конфликтов» /А.Зигфрид, «Кризис Европы», 1935г./.

Всё это относилось к автономному индивидууму и в целом к обществу, которое было создано с целью защиты этого индивидуума, но оказалось анахронизмом.

Предложения, которые Франция намеревалась воплотить на демократической основе для ликвидации своего социального кризиса, показали только, что демократия и в социальной области также оказалась полностью несостоятельной. Стало ясно, как сильно недоставало Франции мировоззренческого единства, которое могло стать единственной предпосылкой для преодоления социального кризиса. От основополагающего для демократической политики демократического индивидуалистического принципа не желали отказываться и в экономике. С другой стороны, видели, что этот принцип привел к нетерпимым последствиям. Равенство работающих концернов, артелей и трестов в их подчинении новому абсолютизму фактически основывалось на экономической базе, которой резко противоречили все требования общественной демократии.

Однако в профсоюзах, которые должны были охранять интересы своих отдельных членов, но в которые вступали в принудительном порядке, их критики видели резчайших противников всякой личной свободы. Замечали, как бесплановое руководство экономикой ежегодно порождает недовольство порядком, при котором тысячи наилучшим образом обученных, высококвалифицированных рабочих не находят работы. Осознавалось, что на почве социальных спекуляций полностью разрушалась общественная этика, что падение франка плодило нуворишей, которые с помощью умелых спекуляций, часто путем дискредитации ведущих лиц или их заместителей, могли занять важные позиции, тогда как, с другой стороны, возрастала пролетаризация масс /Л.Марлио, «Разновидность капитализма», см. выше/.

Несмотря на это, руководители экономики не желали отказываться от принципа «laisser faire». При этом надеялись, что теперешний нарушенный экономический ритм вновь восстановится с помощью твердо зафиксированных законов экономики и тяжелые социальные расстройства ликвидируются тогда сами собой. Но когда сами желали отойти от капиталистической системы, тогда провозглашали возврат к докапиталистической экономике /Пиру,Г., «Кризис капитализма», 1936г., с.148/, или надеялись, что с всеобщим избирательным правом, действующим в экономической сфере, можно добиться разрешения социального кризиса.

На этой основе пытались с панацеей демократии и всеобщего избирательного права добиться решения, которое уже провалилось в политической сфере. Или вновь провозглашали, как это было при старом абсолютизме или социализме, освобождение от извращений, когда оба этих режима через приспособление к современной эпохе должны были вернуть себе свою прежнюю жизненную силу. В результате же оставались со старыми жизненными формами. Теперь они выдвигались в облагороженной форме с небольшими вариациями. Тресты представляли собой экономическую Антанту, когда они осуществляли государственный контроль, но сами должны были руководствоваться принципами, которые

«извлекли из своего привилегированного положения, которое не приносило выгоды публике или рабочему» /Г.Пиру, см. выше/.

Право собственности, однако, не должно было использоваться в его строгой форме, как это было до сих пор, но, с другой стороны, принимали тезис, что непризнанная собственность ни к чему не обязывала, как это было в средневековье. Всё должно было зависеть от мудрости и осознания необходимости улучшения социальной структуры. В действительности в конечном итоге всё осталось по-старому.

Общие социальные требования после введения иной социальной структуры предполагали предшествующие реформы в других областях, на отсутствие которых, в конечном счете, можно было сослаться, отрицая собственную вину. Невозможностью ничего изменить объясняли несостоятельность усилий в социальной области. Говорилось, что возврат к новому либерализму в области экономики, основанному на новой этике, должен был опираться на изменение конституции, которое устранило бы пороки унаследованной системы. Социальный кризис являлся как бы моральным кризисом. Но старые моральные принципы следовало вновь выставить в выгодном свете, и тогда старая социальная система снова будет функционировать. Так мероприятия, будто бы устраняющие все трудности, скрещиваются одно с другим и переплетаются друг с другом, не принося видимой пользы.

То, что не проводились принципиальные социальные реформы, господствующий бюрократический слой во Франции со времен национал-социалистической революции обосновывал новыми аргументами, ссылаясь на внешнеполитическую опасность. Под этим лозунгом немногие социальные реформаторские меры, предпринятые кабинетом Блюма, были вновь ликвидированы. Вместе с тем эту внешнеполитическую опасность использовали как большую, формирующую единство силу, и на этом основывалась надежда на то, что настоятельно необходимыми социальные реформы становятся ненужными. Знаменательно, что незадолго до начала войны известный в прошлом фронтовик Фабр Люс заявил:

«Секрет нашей республики заключается в том, что она верит в восстановление равновесия с помощью войны, – то, чего она не смогла добиться в мирное время» /Фабр Люс, «Секрет республики», 1938г., с.232/.

Такую ситуацию Франция представила на обозрение миру. В противоположность этому Германия предложила миру новый социальный порядок, который отличался от социальных отношений во Франции и Англии в такой же степени, как построенные на принципах свободы и равенства порядки 1789г. отличались от тех, которые господствовали в старых феодальных государствах. В Германии знали, что, там, где внедрялся экономический либерализм, построенный на свободе и равенстве, рабочий класс практически лишался всех формальных прав на равенство и свободу. Когда капиталистическая система, оставляя экономические мотивы, предоставляла образование заработной платы на волю свободной игре спроса и предложения, то при экономически ослабленном состоянии это особенно тяжело отражалось на рабочем классе. В Германии в условиях послевоенного развития /речь идет о Веймарском периоде – И.Б./, когда из-за превышения предложения над спросом исходили из нищенской зарплаты, с одной стороны, и государственно-политического объединения рабочего класса, с другой стороны, всё дело неизбежно сводилось к борьбе за другое формирование зарплаты и цен и с этим – к постоянной борьбе против государства /к этому – меткое резюме у Эберхарда Койтера в «Der S.A. Führer», 3-й выпуск, 1940г., №1/.

В Германии сознавали, что революция 1789г. во Франции исключила из нации рабочий класс, а требования свободы и равенства были приспособлены к потребностям третьего сословия. В результате пользу извлекла буржуазия – социальный носитель этого сословия. В отношении напирающего четвертого сословия /пролетариата, рабочих – И.Б./ буржуазия заняла такую же позицию, которую когда-то занимали король и господствующий слой, состоявший из дворянства и духовенства. Унаследованные от рождения преимущества больше не давали возможности войти в закрытые ворота, но только – деньги. Это был фактор, от которого зависел процесс разделения внутри гражданского общества. Он стал единственным мерилом общественной организации. Рабочий класс стучался в двери нации во всех европейских странах. Однако господствующий слой не воспринимал его, но возвращал в свои границы. Таким образом, сама система классовой борьбы влекла разрушительные последствия для каждого народа.

Здесь национал-социализм подал пример указывающего направления. Он осознал, что решение рабочего вопроса было коренной социальной проблемой XIX и XX столетий и устранил классовую борьбу, которую принес французский общественный порядок вместе с основанной на идее свободы и равенства экономической системой. Национал-социализм установил, что материалистически фальсифицированная либерализмом идея свободы привела к эксплуатации и господству плутократического меньшинства, в противоположность новой свободе, которая покоилась на развитии отдельных личностей внутри народной общности на основе выполненной работы. В противоположность введенному либерализмом лишению прав рабочих, национал-социализм приобщил рабочего к народной общности, которую он возвысил до сообщества всей нации.

Немецкий народ должен был впервые в Европе решить рабочий вопрос в национальном и социальном духе и с политической и социальной точки зрения приобщить рабочий класс к вновь образованному народному сообществу. Немецкий народ, который, вместе с тем, спас свое крестьянское сословие и знал, как по-новому закрепить положение этого сословия, которое на почве индивидуалистического понимания земли неизбежно близилось к концу; этот народ совершил революционное событие огромного масштаба. Немецкая общественная система, основанная на принципе социальной справедливости и высшего раскрытия личности внутри новообразованного сообщества, освободила рабочего от оков унаследованной социальной системы. Это является взрывчатым веществом огромной социальной силы в XX веке.

В противоположность этому, западная демократия больше не могла ничего предложить. В ее понятии цивилизация должна была со временем обеспечить политический и социальный прогресс в мире. На самом деле, эта демократия уже давно означала для мира ничто иное, как препятствие прогрессу. Противоборство, как в социальной, так и в политической области, развернулось уже не вокруг французской демократии, но вокруг организаций и учреждений, созданных юной национал-социалистической Германией и фашистской Италией.

Западные демократии, когда они вступили в войну 1939г., находились в положении абсолютистских государств, которые когда-то выдвинулись против революционной Франции. Как эти абсолютистские государства не желали признавать то, что посреди монархически управляемой Европы стоит демократия с принципами свободы и равенства и основанном на этих принципах социальном порядке, так западные демократии не желали терпеть того, что национал-социалистически управляемая Германия с ее принципами народной общности и руководства и основанном на этих принципах новом социальном порядке в Европе, становится хозяином и определяет новое лицо Европы. Как абсолютистские государства опасались притягательной силы французских идей и особенно их социальной взрывной мощи, и изнутри и извне противились им силой, так западные демократии боятся притягательной силы новых идей /см. «Призыв к женщинам использовать их влияние на мужчин для обеспечения порядка и спокойствия», в «Тайной переписке между живыми и мертвыми», 1789г., №45, с.374. Там был сделан вывод: «Крупные правители получили Указы, извещающие органы власти о том, что, туда, где народы продолжают подражать французскому патриотизму, эти органы должны дать распоряжения соответствующим учреждениям об отправке в такие районы солдат для приведения этих народов к порядку»/.

Западные демократии знают, что лишь с введением основных принципов новой общественной системы их власть в собственной стране каждый раз будет разбита. Поэтому они прибегают к помощи вооруженного противоборства. С падением этой новой социальной системы вместе с ней исчезнет источник постоянного беспокойства за собственные рабочие массы. Германию в социальной сфере необходимо снова приобщить к господствующей демократической идеологии. Военная победа Франции должна стать предпосылкой для изменения общественной структуры Германии.

Между тем, военный разгром Франции показал, как опасно было с неразрешимой социальной напряженностью начинать войну против страны, которая была объединена не только политически, но также социально. В то же время французское правительство верило, что война автоматически приведет страну к внутреннему объединению в старых демократических рамках и, таким образом, все реформы станут излишними. Однако оно добилось прямо противоположного. Социальная напряженность возросла до невыносимой степени. Пытались овладеть ситуацией с помощью авторитарных мер. При этом копировали систему автократического государства без наличия для этого внутренних духовных, моральных и социальных оснований и, таким образом, только ускорили крушение.

Война, которая замышлялась как средство выздоровления от общественных недугов демократии, показала ее пустоту во внутри- и внешнеполитическом отношениях /см. к этому – Ф.Бербер, «Победа над Францией», Ежегодник внешней политики», 1940г., с.480/. В судьбоносное время, когда подлинность расходится с фальшью, Франция представила миру полное признание внутренней несостоятельности демократии, которая когда-то восхвалялась как идеал человечества и как безошибочное решение всех политических и социальных проблем. Если бы у этой демократии существовали какие-либо подходящие идеи для будущего, то война должна была привести к их вызреванию и проявлению. Верили, что демократии достаточно только выдержать испытание огнем, чтобы с нее осыпались все шлаки; тогда она воссияет с новой силой, вспомнит о свое сути и докажет свое превосходство перед новой Германией.

В действительности война вызвала полный крах демократии. Эта демократия, понесшая поражение от Германии, сплоченной политически и социально, привела к осознанию того, что Франция противилась воплощению новых политических и социальных идеалов. Война была выиграна, так как германская молодежь была глубоко убеждена в том, что противоборство с Францией значило больше, чем политическая силовая борьба между правительствами. Молодежь Германии боролась за свое будущее, она боролась против того, чтобы дыхание смерти французской демократии с победой Франции не утихало над поколениями народа, который осознал свою волю к новой жизни и силу стремления к новому пути. Война должна была стать выигранной. Возможно, народ никогда бы не пришел к ясному сознанию того, за что он боролся, которое принесла война. Франция хотела сокрушить установленные в Германии новые формы политического и социального характера. В войне 1939г. вновь обнаружилось, какой смысл принесли народу идеи борьбы, указавшие путь в будущее, и для которых он готов был пожертвовать всем. Однако французский фронтовик 1939г. обнаружил себя в трагической роли, когда он должен был отстаивать кровью порядок, который в действительности оказался препятствием для всякого социального и политического прогресса.

Французское правительство времен революционной войны могло объявить себя борющимся за новый политический и социальный порядок. С победоносным окончанием войны сограждане должны были окончательно решить, будут ли они навечно освобождены от

«чудовищных королевских налогов, церковной десятины, господских выделений, 81% прямых налогов, которые поступали от исполняющих экзекуции солдат, от судебных конфискаций, от барщины, от лесных сторожей и надзирателей по произволу сборщика налогов и чиновника администрации, с неторопливостью и пристрастностью судопроизводства, с необдуманностью и грубостью полиции и выходками жандармерии /Тэн,И., «Происхождение современной Франции», изд.3, ч2, с.134, на нем. языке/.

Столетиями из поколения в поколение каждый мог подвергнуться такому налогообложению, изнурялся жестоким обращением, должен был терпеливо сносить все беды, угнетение и пренебрежение. Французские соотечественники могли из собственного опыта увидеть разницу между их прежним и сегодняшним положением, и они призывали к борьбе.

Но как французское правительство в войне 1939г. должно было обосновать своим гражданам необходимость сохранения демократического порядка, переносить радости и горести, заставить французскую молодежь проливать кровь? Что получила бы французская молодежь, если бы Франция Рейно, маскировавшаяся идеалами 1789г., призывавшая к борьбе за демократию, на самом деле одержала победу? И каким был бы тогда мир? Не осталось бы ничего другого, кроме гнетущего сознания того, что с этим будущие поколения, народы, будут постоянно посылаться на смерть ради финансовых и спекулятивных интересов господ, и всякий социальный и политический прогресс должен быть подавлен силой.

V. Демократия и Новый Порядок в Европе

Демократия, которая оказалась помехой политическому и социальному прогрессу Европы, больше не имеет значения для будущего европейского Нового Порядка. Уже технически она становится бессильной против проблем современности. Ее образ мышления в этом направлении вообще не организован. Мысль, согласно которой единая конструкция могла бы удовлетворительно решить равным образом политические проблемы всех стран с учетом множества разнообразных политических условий и растущего понимания своеобразия народов и пространственных общностей, производит впечатление гротескной утопии. В проблему государственного строительства и Великопространственного Порядка, как и в социальную технику, демократия не может внести никакого вклада. Не абстрактные типы конституций, вышедшие из недр демократической конституционной теории, но созданные предпосылки самостоятельной целостности, отвечающие естественным потребностям народного и пространственного порядка современности, становятся объектом подлинного политического сознания.

Относительно проистекающих отсюда вопросов, проблем и целей действует давно устаревшая схема мышления, демократические категории, такие как демократия и диктатура, закон и предписание, конституционное право и разделение властей. С помощью демократии нельзя было решить расовые и народные проблемы, которые доказали свое далеко идущее значение для XX века. Те народные группы, которые предпринимали попытки с помощью парламентского представительства сохранить свое существование, были глубоко разочарованы. Если когда-то демократия могла говорить об общественном договоре и правах личности по отношению к государству, как о проблемах эпохи, рассматривая это как свою задачу, которую необходимо решить, тотакая постановка проблемы в наше время больше не существует. Сегодня это уже ни к кому не относится.

Если демократия зависела от того, как должна быть разделена государственная власть, из-за чего она должна была сдерживаться и слабеть, то сегодня на переднем плане стоит проблема, как добиться нового единства. Этот вопрос лежит, однако, за пределами внимания демократии, которая существует в антагонизме между государством и личностью и, соответственно, в условиях ослабления любой исполнительной власти. Для решения этого вопроса демократия могла предоставить только разработанную до мельчайших подробностей вымышленную систему. Проблемы, решение которых в настоящее время возбуждает авангардные духовные силы демократии во имя ее расцвета, на почве новой действительности потеряли всякий смысл. Уже с потрясениями в последние голы перед войной французские теоретики были вынуждены признать, что через действия новой Германии, по заключению самой демократии определяемые как предпосылка для любой современной организации государства, рассматриваемые этой демократией вопросы больше не заботили Германию, так как утратили для нее значение.

Демократия вообще рассматривается как устаревшая и отсталая система. Франция в последние годы перед войной уже бежала вслед за Европой, понимавшей, что необходимо заложить фундамент для своего преобразования. Она постоянно пыталась навязать этой Европе демократическую постановку вопроса, с которой Европа больше не желала и не могла иметь дела. К тому же у демократии отсутствовали органы для различения сущности Нового Порядка и сопутствовавшего ему нового строительства. Все её понятия проявлялись неуместно и стали ложными. Все они, без исключения, были извращены. Демократия, таким образом, находилась за пределами текущих событий.

Через устранение демократических оков в политическом, духовном, социальном и организационном отношениях были высвобождены совершенно новые силы и энергии. Германия на собственном примере показала миру, что такое раскрытие сил привело к устранению напряженности и контрастов в социальной сфере через ликвидацию наследия XIX столетия – классовой борьбы, сотрясавшей всю Европу в XX веке, и державшей ее в постоянном подчинении своим проявлениям. То, что до сих пор истощало силы во внутреннем антагонизме, могло отныне использоваться для плодотворного решения задач. То же самое происходило и в экономической области. Там, где под принуждением индивидуалистически-либерального мира идей принимались общепринятые законы, и навязчивые идеи этого мира несли поражение, Германия показала новый путь и дала миру германский образец валютной и экономической системы, которая не только развеяла ожидания неизбежного скорого разрушения, но сумела продемонстрировать внушительные экономические достижения в освоении великонемецкого пространства. Там, где демократия погрузила в хаос борющиеся силы, авторитарные государства доказали, что они в состоянии преодолевать эти антагонизмы внутри собственного народа и могут привести эти силы в действие для достижения крупных целей и решения насущных задач.

На место механической организации народа, как источника голосов на выборах, пришло подлинное понимание и ликвидация демократии масс через органическую структуру общества. То, что при демократии, для которой народ мог быть только источником голосов на выборах и запланированной бесформенной массой, было полностью невозможно, произошло здесь, в Германии: через организацию всего народа, учёт отдельных лиц в низовых ячейках с помощью партийной организации, общественной организации помощи NSV /Национал-социалистического союза – И.Б./, Трудового Фронта, профессиональных Палат и совершенно новых принципов трудового права.

Там, где демократия завершила распад и атомизирование народа, были установлены новые органы порядка, непосредственно оправдавшие себя в часы нужды самым лучшим образом. Тогда как французский гражданин с полным недоверием смотрел на свой парламент, немецкий народ, поддержанный своим новым порядком в политической и экономической областях с помощью твердого закрепления своих прав, приобрел внутреннее спокойствие и моральное преимущество. В этих важных событиях виделось начало процесса освобождения от демократии через обращение к собственной силе народа и к свойственной ему внутренней организации нового порядка – основные предпосылки, ведущие к достижениям в любой области, что доказала война 1939г.

Это внутренне обновление последовало подобным же образом, но по собственным законам, в фашистской Италии. Так этими народами перед войной /речь идет уже о Второй мировой войне – И.Б./ был внесен крупный вклад в Новый Порядок в Европе. На пути к нему демократия была окончательно устранена, как фактор в картине Нового Порядка в Европе. В то время как западные демократии трусливо опасаются европейского равновесия, пытаясь защищаться с помощью заключения союза народов, конференций и формирования новых блоков, Германия и Италия с помощью внутреннего нового порядка своих государств доказали, как обманчива была политика равновесия для любых государств, которые желали сбалансировать силы Европы, тогда как они не раз безуспешно пытались создать равновесие внутри собственных стран.

Эта система равновесия была ничем иным как схемой силовой власти, которая, к тому же, прямо противоречила действительным потребностям народов Европы. Такая система могла сохраняться только на время, пока народы находились под чарами демократической идеологии и выстроенной с ее помощью государственной и конституционной организации. Однако это состояние покоилось лишь на чисто поверхностном равновесии внутриполитических сил, без учета действительных потребностей народов в политическом, экономическом и социальном отношениях. С помощью такой формально сбалансированной системы эти внутриполитические силы придерживались курса, с помощью которого они навязывали народам внешнеполитически искусственные, односторонние государственные потребности, соответствующие фальшивой программе европейского равновесия.

Однако те народы, которые в действительности достигли состояния устойчивого внутреннего равновесия, после устранения фальшивой системы компенсирования сил /т.е. поверхностного, искусственного равновесного состояния социальных слоев – И.Б./, намерены отвергнуть также ее внешнеполитическую действенность. Эти народы, исходя из своей жизненной необходимости, должны потребовать такого возвращения сознания народа во внешней политике, которое внутриполитически привело бы к несущему укрепление порядку. Они отказываются впредь признавать критерием то, что доказало свою явную несостоятельность. Италия, которая провела победоносную абиссинскую войну, нанесла первый решительный удар сил нового порядка против пустой государственной схемы равновесия в Европе. С аншлюсом Австрии и Судетов, как и с включением Чехословакии в зону защиты Рейхом, Германия подтвердила, что она больше не будет подчиняться этой искусственной системе равновесия, и вместо того намерена организовать естественный порядок внутри своего пространства. С аншлюсом Австрии и Судетов Рейхом миру стало ясно, что государственные образования, которые в системе европейского равновесия были обречены на гибель, вернулись на естественный путь к пространству и народу, которому они принадлежали. Это означало еще один решительный удар по западным демократиям в Европе.

Против этого создающегося в Европе Нового Порядка демократия привела в движение все свои средства. Против Италии Лигой Наций была мобилизована система санкций. Однако Италия доказала в абиссинской войне, что ее внутреннее равновесие также экономически было надежнее, чем объявленные государствами Лиги Наций для поддержания унаследованной системы равновесия и кажущиеся подавляющими меры в составе санкций. Италии нанесла удар и выиграла экономическое сражение. Когда Испания вступила на путь установления своего внутреннего равновесия через устранение западно-демократической конституционной формы, что впоследствии неизбежно повернулось бы против существовавшей до сих пор системы равновесия в Европе, она пыталась помешать сохранению этой формы с помощью гражданской войны, разжигаемой демократическими силами. Государственная политика западноевропейских демократий в Испании была разрушена на поле сражений.

В это время Германия, которую с помощью унаследованной валютной системы и отстранения от мирового рынка хотели поставить на колени, победила в экономическом и финансовом сражении. Когда внутри Чехословакии, государства, созданного для поддержания искусственной системы равновесия в Европе, и никогда не умевшего обрести собственное равновесие, народные группы отреклись от этого государства, западные демократии незадолго перед этим выставили в качестве ultima ratio /последнего довода – И.Б./ мобилизацию демократических армий против сил Нового Порядка в Европе. Мюнхен стал последним уроком. Там обнаружилось, что демократия готова была сражаться за поддержание своей системы в Европе. Она желала связать силы Нового Порядка в Европе всеобщей блокадой и в материальном сражении уничтожить их в тотальной войне.

Сегодня произошло великое разделение между силами обновления и сторонниками старой демократической системы. Военное поражение открыто примкнувших к демократическому фронту Голландии, Бельгии и Норвегии, означало в то же время окончательное крушение системы и техники старого европейского порядка. С этим старый порядок Европы, препятствовавший ее естественному развитию, технически и духовно перестал существовать и потому должен был исчезнуть, как политическое явление. «С Францией исчез важнейший пункт кристаллизации союзов, коалиционных войн и политики разыгрывания карт против других держав» /К.Мегерле, «Принципы новой Европы», в «Берлинской биржевой газете» от 13.07.1940г., вечерний выпуск/. Как внутриполитически через установление подлинного порядка все силы, которые до сих пор расходовались в контригре, высвободились для строительства, так отныне и внешнеполитические силы, связанные до этого в политической игре равновесия и растрачиваемые исключительно на пользу фальшивой системы, освободились для строительства новой Европы.

Это факт, что Европа после провала демократической миссии противостоит ей сегодня. С решением этой задачи, в частности, должны прорваться и исчезнуть полученные отсюда многие кровоточащие раны Европы. С осознанием и решением этой проблемы европеец, представляющий собой зеркальное отражение внутренней неуравновешенности и разобщенности, должен вернуть себе внутренний покой и свое равновесие.

Новый Порядок несли народы, боровшиеся и проливавшие за него кровь. Он был осуществлен с сознанием европейской ответственности, которой не было у Франции, которая после мировой войны /Первой мировой войны – И.Б./ вновь пыталась организовать Европу на принципах демократии /см. Р.Мегерле, «Основные принципы новой Европы», в «Берлинской биржевой газете»,13.07.1940г./. Однако ее меры сводились с чисто властно-политической точки зрения к охране демократического империализма. Англия же, как она часто говорила об этом, никогда не относилась с пониманием и сочувствием к вновь организующемуся порядку в Европе. После прошлой мировой войны она всегда видела Европу с характерной для нее позиции в отношении европейских проблем таким образом, чтобы не дать возродиться континенту в его силе. По замыслу Англии Европа, как ее противник, не должна была обрести спокойное и внутренне твердое единство, хотя эта страна, как лежащая в европейском пространстве, должна была считаться европейской соучастницей в ответственности, и уважаться в мире и в Америке, как европейская держава.

Европейский порядок, который до сих пор устанавливался через династические интересы и альянсы, с помощью Нового Порядка Европы должен был перерасти установленную систему государств, которую желали завести на вечные времена /см. к этому – Р.Хён, «С какого времени Англия разыгрывает демократическую внешнюю политику?», в «Дойче Альгемайне Цайтунг» («DAZ»), от 04.10.1940г., а также – Р.Хён, «Духовная неудача Англии», в «DAZ», от 28.08.1940г./. Новый Порядок должен дать отдельным народам в Европейском Великом Пространстве новую политическую, экономическую и социальную родину. Вся Европа пришла в стадию движения, причем сегодня здесь происходит великое переселение народов, мобилизующее все силы. И существуют очевидные доказательство тому,что потоки крови направляются по новому пути, и высвобождаются совершенно новые свободные энергии.

Это движение должно иметь преобразующее значение для народов вплоть до отдельных личностей. Оно заключается в создании нового типа человека с полностью новым кругозором, чье жизненное пространство должно быть сплоченным против чуждых Европе сил. Для его экономического существования представляются всё новые возможности. Он перерастает прежнее сужение своей личности. Война перепахала землю Европы, и из сорной травы, покрывавшей землю Европы, образовалось новое засеянное поле. Европа двинулась вперед гигантскими шагами. В середине войны мы испытываем новый порядок на юго-востоке. Изо дня в день Европа расстается с демократическими представлениями и проблемами, которые лишали ее возможности развиваться дальше. Против новых задач, властно ожидавших решения, блекнут все демократические постановки вопроса. Страны, еще находящиеся под чарами французских демократических идеалов, с трудом приходят к осознанию и противоборству со старым, чтобы быстрыми шагами идти вперед. Этим становящимся Новым Порядком ни государства, ни народы не останутся незатронутыми на продолжительное время.

VI. Виши: отказ Франции от демократии и Новый Порядок Европы

Однако сама Франция дала миру убедительнейший пример того, что демократия стала несущественной для новой эпохи /см. к этому – В.Дайтц, «Европейский перелом в судьбе», в «Кильском журнале», 1940г., с.266/. Через 150 лет после Французской революции мир убеждается, что Франция вместо демократии, которую она превозносила перед миром как фундамент для любой политической и социальной организации, после своего поражения пересмотрела то, что считала раньше источником своего внутреннего обновления, и отныне должна была бросить все силы на организацию подлинного и действенного народовластия, отказавшись от идеи демократии и демократического государственного устройства /см. к этому содержательную статью А.Розенберга «Конец французской революции», в «Фёлькишер Беобахтер» от 14.07.1940г./. Общий комплекс представлений, которые концентрируются вокруг Виши, поставляет для этого интересный доказательный материал.

Перед войной политик, ученый или журналист едва могли рискнуть добиваться обновления Франции вне демократических представлений без того, чтобы не натолкнуться на непреодолимое сопротивление, тогда как сегодня все избегают того, что могло бы напомнить демократические цели и демократические методы. Внешне это уже проявляется в том, что больше не говорят о «республике», но только о «état français» /французском государстве» – И.Б./. Это отражено в послании главы государства в «Le Temps» от 12.10.1940г. Поиски виновников носят сегодня совершенно иную окраску. Не только отдельные политики, экономисты или солдаты обвиняются в поражении Франции, но, прежде всего, сама демократия со всем содержанием своего либерального и индивидуалистического мировоззрения. Это констатировал после катастрофы новый министр внутренних дел Адре Маркэ, когда заявил:

«Сегодня армия, солдаты и офицеры сетуют на гражданские чины, а те, в свою очередь, – на армию. Все, однако, заблуждаются в этом. Общая политическая, экономическая и социальная жизнь страны обрушилась от первого удара, скорее всего, изнуренная нашими верховными руководителями. Мы обнаружили себя под обломками либеральной, капиталистической и парламентской системы» /к этому – радиообращение Маркэ, от 25.07.1940г., опубликованное в «Le Temps» 26.07.1940г., а также комментарий к нему в «Le Temps» 28.07.1940г. См. далее статью в «Le Temps» от 09.09.1940г. «Идолы лопнули»/.

В то же время, если до и в ходе войны в каждой речи и в каждой политической статье в особенности можно было слышать, что ценность Франции и ее значение для мира лежит в том, что создала демократия, и что Франция должна прилагать усилия для поддержания своего идеала, так как демократия обладает «вечной ценностью», то сегодня подчеркивается «вечная Франция», для сохранения которой хотят, чтобы демократия была ликвидирована /см. к этому – «Авторитарный порядок», в «Le Temps» от 26.09.1940г./. Ее принципы были официально отвергнуты, и сделан вывод, что космополитический дух демократии разрушил национальный идеал, который вновь пытаются достичь /«Le Temps» от 26.09.1940г./. В экономической области, заявляет государственный секретарь по промышленному производству и труду Рене Белин, необходима система установленной сверху экономики /régime d'économie dirigée/. Он требует заместить этой системой принцип laisser faire «во имя общих интересов на благо страны и французской общественности» /см. к этому – речь Рене Белина перед журналистами в Виши, напечатанную в «Le Temps» 19.08.1940г./.

Коснувшись политической области, министр иностранных дел в правительстве Петэна Поль Бодуэ заявил:

«Мир, существовавший до 10.05.1940г. окончательно похоронен. Скоро во Францию придут новые отношения между трудом и капиталом, новая административная и воспитательная система, внедряется новое восприятие жизни, основанное на авторитете, приказе и послушании» /«Le Temps», 19.07.1940г./.

Как мы слышали от Бодуэ, Франция сама отказалась от конституции 1875г., и от главных принципов Французской революции. Она переживает новую революцию, «Revolution totale». – Самый известный и ярый поборник демократии и ее учреждений Жозеф Бартелеми, который характеризовался однажды как «убежденный демократ», и во время войны 1939г. выступал как борец за демократические идеалы против национал-социалистической диктатуры и варварства, требовал теперь внутреннего углубления и отказа от демократических идеалов /см. к этому – в этом переводе, а также работу Р.Хёна «Французская демократия и ее духовный крах», с.20, и статью Бартелеми «Как заслужить свободу», в «Le Temps» от 30.07.1940г., в которой он прощался с демократическими идеалами/.

В целом Бартелеми провозглашает необходимость «моральной реформы руководства и массы» /«Необходимость риска» в «Le Temps» от 20.08.1940г./ и обращается против парламентской коррупции /«Авторитарный порядок», в «Le Temps» от 23.09.1940г./, признает социальную несправедливость классовой борьбы, вредное влияние финансовой олигархии на политику, насильственное и фиктивное принятие решений партийным большинством /«Идолы лопнули», «Le Temps» от 21.09.1940г./ и ошибочное понятие лозунга свободы /см. к этому статьи 1940г. в «Le Temps»: «Национальная революция», 30.08.; «Об управлении», 26.08.; статьи 18,21,24.08.1940г.; далее – «Миссия Верховного суда», 14.08.; «Иметь терпение», 15.08; «Методичное исследование», 19.07.1940г./.

Вслед затем было представлено радиообращение маршала Петэна, изложившего главные принципы работы своего правления /о нем – в «Le Temps» от 15.08.1940г./. Теперь в центр обсуждения попадают совершенно новые представления. Петэн говорил о семье, которая должна стать основой нового французского государства. Сегодня объявляется:

«Государство есть высшая точка нашей системы, которое очень сильно обветшает, если оно не будет иметь твердого фундамента. В этой возрождающейся французской нации семья становится первой опорой государства. Только семья делает возможным рост населения и расцвет лучших личных качеств людей. Она одна дает свободе ее подлинно человеческий смысл» /«Семья внутри государства», в «Le Temps» от 10.08.1940г./.

В ряду с семьей стоит земля /la terre/. Подчеркивается значение связанной с землей крестьянской семьи /famille terrienne/. «Кодекс о семье» объясняется решением французского правительства заложить принципы семьи и почвы в основу восстановления страны /«Кодекс о семье» напечатан в «Le Temps» от 12.09.1940г., где его положения представлены к обсуждению правительством Петэна; далее – «Труд и современность», в «Le Temps» от 13.09.1940г./. Наряду с этим обсуждается ценность общности в сравнении с разлагающим индивидуализмом и значение строгого руководства /см.: «Национальная революция», в «Le Temps» от 30.08.1940г.; «Обязанность», в «Le Temps» от 26.08.1940г./, ответственность, дисциплина и авторитет в серии статей в «LeTemps»: /«Терпение и стойкость», 15.08.1940г.; «Жизненный вопрос», 26.07.1940г.; «Порядок и авторитет», 19.09.1940г. и «Против лжи», 16.09.1940г./. В особенности Франция опирается на ненавидимые демократией представления авторитарного государства и надеется на то, что «делом» можно будет исправить то, что «испортила бессмысленная болтливость» /о сходных усилиях Франции под давлением необходимости в ходе войны см. содержательную статью Генриха Мутха «Сокращение рождаемости во Франции в годы войны», в «DAZ», от 07.08.1940г., вечерний выпуск и «Идолы рухнули» в «Le Temps», от 21.09.1940г./.

Как правдиво констатировано! Внешние признаки ясно указывают на то, что маршал Петэн после духового и военного краха Франции хочет сделать выводы по поводу демократической системы и ее принципов. Не только формальный «отход от демократии» имеет значение для французского народа в его поддержке и опоре на Новый Порядок в Европе. С отказом от ставшей бессодержательной демократии уже сегодня Франция, которая характеризовалась как страж и хранитель демократии в Европе и основанной на демократии французской внешнеполитической миссии, объявила всем народам, которые до последнего времени питались идеалами 1789г., что это было далеко идущим заблуждением, жертвой которого должна была пасть сама Франция.

В этой схеме отвердевшей демократии можно увидеть урок на будущее, с помощью которого появится возможность внести серьезный вклад в восстановление духовного и морального единства континента и с этим – в становление Нового Порядка в Европе. Больше никогда не появится возможность того, что держава, подобная Англии, которая использовала демократическую идеологию и для сохранения демократических идеалов намеревалась втягивать Францию в борьбу, снова могла рассматривать ее как «плацдарм» и «континентального воина» для поддержания собственного, основанного на совершенно других интересах властного положения на континенте. На будущее положение Франции во вновь организуемой Европе уже указал Адре Маркэ, заявив:

«В Европе возникнет Новый Порядок, задача Франции – стать устойчивой частью этого Порядка» /«Le Tempe», 26.07.1940г./.

Куда направится это развитие, от этого будет зависеть то, как Франция освоится в новой действительности Европы.

Перевод с немецкого: Игорь Бестужев, 2012 г.

Примечания

(1) Жак Бенвиль /1879-1936/ – французский историк, автор книги «Политические последствия мира», 1920г.

(2) Пьер Эммануэль Тирар /1827-1893/ – французский премьер-министр в 1889-1890гг.

(3) Морис Баррес /1862-93/ – французский писатель и политический деятель. Автор трилогии «Роман национальной энергии» /«Лишенные почвы», 1897; «Призыв к солдату», 1900; «Их лица»,1903/. С 1899г. депутат Национального собрания от Нанси. В конце XIX в. ввел понятие «титульной нации», понимая под ней доминирующую этническую группу, язык и культура которой становятся основой для государственной системы образования. Титульные нации Баррес противопоставлял национальным меньшинствам внутри государства /например, евреям и армянам во Франции/. Баррес считал, что национальное государство может быть сильным лишь при двух условиях: национальные меньшинства и этнические диаспоры проявляют лояльность к государству и титульной нации, которая, в свою очередь, должна поддерживать «свои» национальные меньшинства за границей. Эту классификацию Баррес разработал в период «дела Дрейфуса», вдохновленный процессом против этого еврейского шпиона в рядах армии. Тогда суд доказал виновность Дрейфуса, но правившее либерально-масонское сообщество оправдало его.

(4) П.Э.Тирар /1827-93/ – французский политический деятель, с 1879 по 1889г. возглавлял различные министерства, в 1889-1890 – премьер-министр Франции.

(5) Лазарь Гош /1768-1797/ – генерал времен Французской революции 1789г.

(6) «Laiser faire Prinzips» – принцип невмешательства государства в экономику, которая представляется саморегулирующейся системой, в процессе реализации обретающей эффективное равновесие. В этой системе государство устанавливает правила взаимодействия экономических агентов на рынке и наблюдает за их исполнением, не являясь самостоятельным субъектом рынка. Этот принцип – синоним экономического либерализма, вытекающего из теорий Адама Смита, Д.С.Милля, Людвига фон Мизеса /1881-1973/, Ф.-А. фон Хайека /1889-1992/, Й.Шумпетера /1883-1950/, Милтона Фридмана /1912-2006/.

(7) Шарль Андлер /1866-1933/ – еврейский профессор Парижского университета, автор книги о политической жизни и философии Германии второй половины XIX века, критик марксизма. Специализировался на немецком социализме. Профессор немецкого языка в Сорбонне /1901/ и в Коллеж де Франс /1926/.

(8) Из работ 1914, 1915 и 1922гг. Эрнста Лависса /1842-1922/ – французского историка, члена Французской академии, автора работ по истории Пруссии, а также – средневековой истории Германии и Франции.

(9) Леон Жуо /1879-1964/ – французский лидер левого рабочего движения, лауреат Нобелевской премии мира 1951г. за профсоюзную деятельность.

(10) Г.Х.Э.Гагерн /1776-1862/ – умеренный либерал. Настаивал на введении конституций в союзных германских государствах. Был членом первой Палаты в Гессен-Дармштадте и имел значительное влияние на ход политических дел. Его план государственного устройства Германии с общим парламентом и главенством одного могущественного наследственного государя сделал Гагерна президентом германского Национального собрания, открывшегося во Франкфурте в мае 1848г. Его надежды на скорое соглашение с отдельными германскими государствами не оправдались. В октябре Гагерн предложил объединить Австрию с остальной Германией в один неразрывный союз. В январе 1849г. его компромиссная программа объединения Германии в единое государство без Австрии была принята парламентом, но прусский король отказался принять императорскую корону. В 1862г. Гагерн открыто перешел на сторону Австрии, вступившей на конституционный путь.

(11) Барон Георг фон Винке /1811-75/ – прусский политический деятель, один из лидеров правого либерализма.

(12) К.В.Р. фон Беннигсен /1824-1902/, будучи депутатом второй Палаты в Геттингене, когда объединительные усилия в Германии набрали силу, с рядом других депутатов составил заявление, указывающее на необходимость общегерманского парламента и сильной центральной власти с главенствующей ролью Пруссии. В июле 1859г. 35 видных либералов подписали эту программу, после чего в августе под руководством Беннигсена состоялось более многочисленное собрание с главным требованием объединения демократов – сторонников конституции в одну национальную партию. Для осуществления этой программы в сентябре во Франкфурте был основан Германский национальный союз, избравший Беннигсена председателем своего исполнительного комитета. Несмотря на первоначальное противодействие этим стремлениям Союза со стороны прусского правительства, пропаганда Беннигсена оживила начавшееся в Германии движение к национальному объединению. После присоединения Ганновера к Пруссии в 1866г. в нём образовалась национально-либеральная партия под председательством Беннигсена с задачей превратить Германию в союзное государство. Беннигсена избрали членом северогерманского Рейхстага и прусской Палаты депутатов в ранге вице-президента этих учреждений. В 1873-79гг. Беннигсен был президентом прусской палаты депутатов. В 1877/78гг. он вел переговоры с Бисмарком о своем вхождении в прусское министерство, которые закончились неудачей.

(13)Э.Ф.фон Ховербек /1822-75/ – левый либерал.

(14) Февральская буржуазно-демократическая революция 1848г. привела к ликвидации Июльской монархии. После того как в июне было подавлено восстание рабочих, республиканская буржуазия пошла на уступки монархистам. По конституции Второй республики ее президентом в декабре был избран принц Луи Наполеон Бонапарт. На выборах в законодательное собрание в мае 1849г. победила монархическая Партия порядка. В июне попытка политической группировки Гора во главе с Ледрю-Ролленом воспрепятствовать наступлению монархизма окончилась неудачей. В борьбе Законодательного собрания с президентом, открыто готовившим монархический переворот, буржуазные республиканцы лишились поддержки в стране. В результате государственного переворота 02.12.1851г. установился режим военно-буржуазной диктатуры Луи Наполеона Бонапарта, а через год была провозглашена империя, и Бонапарт стал императором под именем Наполеона III.

(15) Томаш Масарик /1850-1937/ – чешский государственный деятель, один из лидеров движения за независимость Чехословакии, первый президент Чехословацкой республики /1918-36/. Отец – словак, мать немка из Моравии. Масарик был антинемецки настроенным масоном и поклонником англо-американской культуры, стремившимся к созданию либеральной многопартийной демократии с допущением национальных меньшинств в политику.

(16) Бертран де Жувенель /1903-87/ – французский либеральный экономист и социолог. Разрабатывал концепцию «возможного будущего». По отцу был наследником старого дворянского семейства, мать еврейка. В первой половине 1930-х годах Жувенель участвовал в деятельности республиканской партии синдикалистов Жоржа Валуа. В 1934г. он разочаровался в традиционных политических партиях и сблизился с Пьером По /«Борьба молодежи»/, а также с правым деятелем Гренгуаром. Посещал роялистов и националистические круги, встречался с Дриё Ла Рошелем. Жувенель учредил «Клуб большого щита», поддержав Франко-германский комитет», где сблизился с будущим немецким послом во Франции Отто Абетцом. В феврале 1936. Жувенель беседовал с Гитлером для одного из французских журналов и подвергался критике за дружелюбное отношение к диктатору. Тогда же он присоединился к фашистской Народной партии Жака Дорио и стал главным редактором журнала «Национальное освобождение», но порвал с Дорио, когда тот поддержал мюнхенское соглашение с Германией. Двуличие Жувенеля впервые проявилось, когда он поддержал чехословацкую независимость и стал личным секретарем первого премьер-министра Чехословакии Э.Бенеша.

В апреле 1947г. в местечке Монт Пелерин в Швейцарии вместе с Ф.Хайеком, М.Фридманом и 34-мя другими учеными Жувенель основал «Mont Pelerin Sociey» /«Гора под покровом»/. Эта либеральная международная организация поддерживает экономическую политику свободного рынка и политические ценности «открытого общества». Собрание «Монт Пелерин» с 1968г. происходят каждые два года. Среди президентов Общества: Фридрих фон Хайек /1947-61/, Милтон Фридман /1970-72/, с 2010г. – Кеннет Миноуб /Англия/. Среди основателей Организации – Людвиг фон Мизес, Карл Поппер, Джордж Стиглер, Д.М.Бьюкенен, Хайек, Фридман, Стиглер. Бьюкенен и четверо других – лауреаты Нобелевской премии.

(17) П.М.Вальдек-Руссо /1846-1904/ – премьер-министр Франции в 1899-1902гг. В условиях политического кризиса, вызванного делом Дрейфуса, сформировал кабинет, включивший все группировки – от «реакционного» генерала Галифе до социалиста Мильерана. Вальдек-Руссо был убежден в невиновности Дрейфуса. Его правительство оправдало Дрейфуса и вместо него отдало под суд Деруледа и его друзей по обвинению в государственной измене. Это сплотило республиканцев в борьбе с клерикализмом. Косвенным результатом действий Вальдека-Руссо стал раскол Социалистической партии.

Поль Дерулед /1846-1914/ – французский политический деятель, участник подавления Французской коммуны 1871г., организатор и лидер крайне правой Лиги патриотов /1882-89/, активный антидрейфусар. В феврале 1899г. с помощью военных пытался произвести государственный переворот. В 1900г. приговорен к изгнанию из Франции, через пять лет амнистирован.

(18) Андре Тардье /1876-1945/ – французский политический и государственный деятель. В 1926-36гг. – депутат парламента. В первой половине 1930-х годов занимал ряд министерских постов. В 1929-30гг. с перерывами и в феврале-марте 1932г. был премьер-министром и министром иностранных дел. В 1930-е годы настаивал на усилении исполнительной власти и ограничении прав парламента.

(19) Пьер Фонсен /р.1841г./ – французский писатель, профессор в Бордо и Дуэ. Основал в 1883г. культурно-просветительную общественную организацию «Французский альянс».

(20) Шарль Ренувье /1815-1903/ – французский философ, лидер французского неокантианства, член Академии моральных и политических наук.

(21) Третья республика – политический режим во Франции, существовавший с 04.09.1870 по 22.06.1940г.

(22) Яков Новиков /1849-1912/ – социолог и экономист, сторонник пацифизма, писал на французском языке.

(23) Рудольф Биндинг /1867-1938/ – немецкий писатель, отличавшийся строгой манерой письма, близкой к неоклассицизму. Капитан кавалерии в первую мировую войну, завершивший перед тем образование в Лейпцигском и Берлинском университетах, он писал популярные книги в период республики и в Рейхе. Наиболее известные повести Биндинга – «Кавалерийский устав для возлюбленных», 1924г.; романтическая и пророческая книги «С войны», 1925г.; автобиография «Прожитая жизнь», 1928г.; «Философские диалоги», 1933г. Биндинг отдавал предпочтение темам рыцарского поведения, жертвенности, нравственной чистоты и прославлял войну, как героическое испытание /рассказ «Бессмертие», 1922г. – о подвигах и гибели знаменитого немецкого летчика Рихтгофена/. Понимая большое значение происходящих в стране перемен, он, хотя и с оговорками, выражал опасения против вхождения в новую Германию «черни» /«Pöbel»/. Однако в 1933г. Биндинг обрушился на критиков режима. Отвергая нападки Ромена Роллана, он писал в «Ответе немцев миру» о «подлинно немецкой вере» в преображение Германии. При этом Биндинг не состоял в НСДАП, до конца сохранив аполитичность, но никогда не подвергался преследованиям.

(24) Леон Дюги /1859-1928/ – французский юрист, один из авторов теории надклассового корпоративного государства, оставивший труды по теории государства и права, по конституционному и гражданскому праву. Здесь сделаны ссылки на его «Договор о конституционном праве».

(25) Эдуард Даладье /1884-1970/ – Французский премьер-министр в 1933, 1934 и 1938-1940гг. Председатель партии радикалов в 1927-31, 1935-38 и 1957-58гг.

(26) Альбер Лебрен /1871-1950/ – последний президент Франции в период Третьей республики /1934-1940гг./. После разгрома Франции поселился на юге Франции как частное лицо. В 1943г. он был арестован немцами и перевезен в Тироль, где содержался под домашним арестом. Затем Лебрен вернулся во Францию /в Визель/, но и там жил под наблюдением.

(27) Эдмонд Вермель /1878-1964/ – французский историк, профессор Сорбонны, специализировался на Германии. Либерал, кальвинист

(28) Альбер Риво /1876-1955/ – профессор философии в Сорбонне, в июне-июле 1940г. – министр национального образования в правительстве Петэна.

(29) Ленное право – отношения между вассалом и сюзереном на основе пожалованного лена, т.е. права пользования имуществом на определенных договором условиях. Широко применялось в средневековой Германии.

(30) Magna charta: Великая хартия вольностей – грамота, подписанная английским королем Иоанном Безземельным 15.06.1215г., и ставшая впоследствии одним из основополагающих конституционных актов Англии.

(30') Луи Лазар Гош /1768-1797/ – французский военачальник, выходец из народа, самоучка, стал генералом в 25 лет. Применял новаторский подход в военном деле. В 1793-97гг. провел несколько блестящих военных операций. Как полководца, его ставили не ниже Наполеона. Внезапная смерть оборвала бурную военную карьеру Гоша.

(31) Крепость Эренбрайтштайн построена в начале XIX века на восточном берегу Рейна, близ Кобленца после включения Рейнской провинции в состав Пруссии и повышения статуса Кобленца до столицы края.

(32) 41. Вестфальский мир 1648г. – окончание европейской Тридцатилетней войны 1618-48гг. Завершился двойным договором: между императором Священной Римской Империи и его союзниками, с одной стороны, и Швецией с союзниками – с другой; и между императором Священной Римской Империи и Францией с союзниками. Постановления Вестфальского мира касались территориальных изменений, вероисповедных отношений в Империи и ее политического устройства. Швеция получила остров Рюген, всю Западную и часть Восточной Померании с городом Штеттином, г. Висмар, секулярное архиепископство Бремен и епископство Верден. Основная цель Швеции была достигнута: важнейшие гавани на побережье Северного и Балтийского морей оказались в ее руках.

Франция получила бывшие владения Габсбургов в Эльзасе и подтверждение своего суверенитета над Мецем, Тулузой и Верденом. Швецию и Францию провозгласили гарантами выполнения Вестфальского мира /в числе гарантов был и великий князь Московский – русский Государь/. Швецию формально приняли в состав Священной Римской Империи с правом посылки депутатов на имперские сеймы. Германские князья добились полной независимости от императора во внутренней и внешней политике, с ограничением – не заключать внешних союзов против императора и Империи. Таким образом, п о л и т и ч е с к а я р а з д р о б л е н н о с т ь

Г е р м а н и и б ы л а з а к р е п л е н а и у с и л е н а. Швейцария и Голландская республика добились международного признания их суверенитета. Франция надолго обеспечила себе доминирование в Западной Европе. Границы европейских государств в основном сохранялись все последующие столетия.

Вестфальский мир фактически стал причиной длительной политической и экономической отсталости Германии. Немецкие политики проводили аналогию между Вестфальским миром и Версальским договором 1919г. Крупный австрийский историк Генрих Зрбик /1878-1951/ назвал Вестфальский мир «вечным законом» французской гегемонии и германской слабости. В 1940г., после начала войны с Францией в Германии был издан комментированный немецкий перевод текстов Вестфальского мира и ряд специальных работ о нем, в которых утверждалось, что национал-социализм был порожден протестом не только против Версаля, но и против Оснабрюка /1-й Вестфальский договор/ и Мюнстера /2-й Вестфальский договор/. В этих работах утверждалось, что Фридрих II, Бисмарк и Гитлер возглавили три этапа в борьбе против наследия Вестфальского мира.

(33) Рисорджименто – буквально Возрождение – национально-освободительное движение итальянского народа против австрийского гнета, за объединение в единое национальное государство раздробленной на мелкие государства Италии, длившееся с конца XVIII века до 1870г.

Райнхард Хён родился 29.7.1904 в Грэфентале (Тюрингия), сын участкового судьи, евангелического вероисповедания, с 1922 года член Союза Немецко-национальной обороны и защиты, в 1923-1932 годах член Младогерманского ордена, в 1923-1926 годах изучал юриспруденцию и национальную экономику в Киле, Мюнхене и Йене, в 1926 сдал экзамен на референдария, в 1928 году получил ученую степень кандидата наук в Йене. Работал в Йене репетитором, с 1933 года член НСДАП и СС, в 1933-1935 годах на официальной службе в СД.

В 1934 году получил доцентуру в Гейдельберге, в 1934-1937 культурно-политический референт СД, в 1934-1941 годах издатель журнала Национал-социалистического союза защиты права «Немецкое право».

В 1935 году стал внештатным профессором в Гейдельбергском университете (преподавал государственное право и административное право), с 1935 года одновременно по совместительству работал для СД, с 1935 года внештатный профессор Берлинского университета, с 1936 года директор института изучения государства (обществоведения) в Берлинском университете, с апреля 1935 по 1937 год руководитель центрального отдела II 2 (анализ областей обитания) в Главном управлении СД, заместитель начальника коллегии по полицейскому праву Академии Немецкого права, в 1939-1945 годах штатный профессор в Берлинском университете (государственное право и административное право), в 1942 году научный директор Международной академии обществоведческих и административных наук, в 1944 году оберфюрер СС.

После окончания войны занимался лечебной практикой, в 1953 году стал руководителем Немецкого экономического общества, с 1956 года учредитель и руководитель Академии для руководящих работников экономики в Бад-Харцбурге.

Хён умер 14.05.2000 в Пёкинге под Штарнбергом.

Источники: BDC; Wistrich, стр.139.; Das große Lexikon, стр.269; Lösch, Geist, стр.320; Vezina, стр.84; Heiber, Walter Frank, стр.881 и дальше; Wer ist wer 1976/77; Hochschullehrerkartei REM; Klingemann, стр.30. Некролог в: Süddeutsche Zeitung, 22.5.2000.

Из: Michael Grüttner. Biographisches Lexikon zur nationalsozialistischen Wissenschaftspolitik (Михаэль Грюттнер, Биографический словарь национал-социалистической научной политики), Verlag: Synchron, Heidelberg 2004

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg