«Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля?»

Михаил Полятыкин Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля?

Господи! Спаси меня от соблазна казаться лучше, чем я есть на самом деле.

Из ежедневной молитвы автора

Внешность

Я никогда не считал себя Аленом Делоном в смысле внешних физических данных и сейчас не считаю, а потому никогда активно не волочился, как говаривали когда-то, за женщинами.

М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха», М., 1996

Характерная, а теперь и вообще легендарная деталь внешности — кожаная кепка-восьмиклинка, выставленная как-то даже на аукционе в Москве и купленная за 15 тысяч долларов предпринимателем, пожелавшим, что называется, «постучать по мэрскому голенищу».

В начале мэрской карьеры Ю. Лужкова многие втихаря посмеивались над его привычкой носить эту самую кепку, а в конце ее редкий высокопоставленный чиновник из приближенных не напяливал на голову какой-нибудь дорогущий суррогат а-ля Лужков. Люди меняются. Собаки, как известно, бывают похожи на своих хозяев, а подчиненные — на своих начальников… Вот и в новейшее постлужковское время врио мэра В. Ресин традиционный субботний объезд объектов совершал в традиционной же кепке.

Удивительные все-таки люди заместители начальников! Хоть первые замы, хоть последние, хоть больших начальников, хоть маленьких. Оказавшись по воле случая, по приказу вышестоящего чиновника, по мановению волшебной палочки или самого Творца заместители кардинально изменяются. И внешне, и внутренне, и на людях, и наедине с самими собой. Не говоря уже о подчиненных, членах семьи и друзьях.

Но, возможно, впечатление это и обманчиво. Ведь абсолютное большинство замов считают свою миссию вторых лиц не отвечающей их знаниям, способностям и таланту руководителей. Но они вынуждены скрывать это за завесой почитания первого руководителя до поры до времени. Хотя процентов девяносто из них не догадываются, сколь велика дистанция от первого лица до второго. Как у военных от полковника до генерала. Не знаю, как сегодня, а в Красной, а позже в Советской армии по выходе на пенсию генералам полагались такие преференции, которые полковникам и не снились. Дачные участки в ближнем Подмосковье по гектару, пенсии женам после смерти, автомобили и прочие атрибуты принадлежности к высшей касте. Помню, ко мне в отдел научно-технической информации, который я возглавлял, пришла наниматься на работу женщина лет сорока пяти, может, чуть старше. Рассказала: двое детей, муж военный, умер, не успев перешагнуть черту между полковничьим и генеральским званиями, хотя все документы были отправлены куда следует и вовремя. А пока бумаги ходили, человек умер.

— А что вы умеете делать? — спрашиваю.

— Я? Ничего… — с некоторой растерянностью и смущением от понимания своей неработоспособности ответила она. И продолжала:

— Муж меня и детей обеспечивал, жили мы в достатке. А теперь… — она в отчаянии не то чтобы махнула, а как-то неуверенно повела рукой.

Видно было, что ей и общаться-то нелегко, что относится она не к типу шустрых и знающих себе цену офицерских жен, а к тем домоседкам и домохозяйкам, за которых все и всегда решает мужчина.

— Ну хотя бы полы мыть умеете?

Она с готовностью закивала головой, и я уговорил кадровика взять ее уборщицей.

В моем отделе такой вакансии не было — он зачислил ее через хозяйственную службу.

Разница между первым и последующими креслами принципиальная. Именно начальник распоряжается финансами, принимает решения и отвечает за них. И этому умению ни один вуз обучить не может. Либо у человека в характере есть способность решать и отвечать, либо ее нет.

Только ленивый не топчет нынче на словах гигантски расплодившегося спрута российской бюрократии, но никто не решается — не может или не хочет — обрубить ему присосавшиеся к телу народа щупальца. Замечу: не к телу государства, поскольку государство и народ не суть одно и то же, и долгие годы прессующий нас когда-то слоган «государство — это мы» — большая натяжка и большой обман.

На мой взгляд… написал эти слова и задумался: не много ли на себя беру? Может, следует вместо местоимения личного употребить обезличенное притяжательное и написать: «на наш взгляд»? Вроде как дистанцироваться несколько от слишком явного выражения собственных взглядов и собственного мнения.

Зачем? В этом произведении мне не нужен лирический герой, как у некоторых сошедших со сцены политиков (хотя в телепередачах их и представляют как политиков), мне не нужны иносказательность и завуалированность, поскольку книга эта написана не по горячим следам недавних событий и перемен в коридорах московской власти. Она родилась более 8 лет назад, но опубликовать ее не было никакой возможности, о чем, конечно, расскажу, но чуть позже.

Я счастливый автор. Мне ничего не надо придумывать или выдумывать, не надо себя разрисовывать розовыми, а всех прочих черными или, на худой конец, коричневыми красками. За те 20 лет, что проработал в столичной печати, и за 15 лет дружбы с Ю. Лужковым я накопил достаточно знаний и опыта, достаточно видел и слышал, чтобы иметь собственное мнение о процессах и явлениях, совершающихся в моем любимом городе, и мне ничуточки не стыдно и не боязно за то, что я его имею. Тем более что я не замарался властью. И, по моему мнению, гидра бюрократии разрослась по двум причинам. Во-первых, из желания больших чиновников «порадеть родному человечку». Кто может сегодня сказать, сколько при министерствах и департаментах родилось всяких фондов, центров, институтов, агентств, контор с самыми замысловатыми названиями и с еще более замысловатыми и никому не понятными функциями. А печатных СМИ?

Задачи, функции и цели непонятны, а денежки идут. А. Кудрин, «лучший министр финансов всех времен» объявил: за три года сократим аппарат управления на 20 процентов. Как будто мы не знаем или кто-то не знает, что сначала сократят вакансии, потом уборщиц, потом ночных сторожей и на этом все закончится. А уж если дело дойдет до секвестра какой-либо лишней в звене управления конторы, то вместо нее тут же на теле гидры вырастут две новые. А то и три.

Во-вторых, рост чиновного серого люда обусловлен все той же боязнью принимать решения. Чем больше звеньев, тем дольше процесс исполнения, тем увереннее чувствует себя самый большой начальник. На любой бумаге он может начертать в углу резолюцию: «Иванову (Петрову, Сидорову и пр.). Прошу ваши предложения. Срок …» И подпись.

И пусть Иванов-Петров-Сидоров парятся. Но они ведь и не подумают. Они пустят бумагу вниз по струне и дойдет она, как миленькая, до самого жалкого клерка, которого и знать-то в лицо вышестоящий начальник не знает, да и не хочет.

В качестве примера привожу подлинник поручения Ю. Лужкова своим «низам» по поводу события, которое, как установило позже следствие, не имело места быть. И это только одна страница из четырех!

А вы говорите сократить…

Приходилось читать, что Ресин-де устал носить чужую кепку и чужой портфель и давно готов был подвинуть своего неуемного и не сдающегося шефа. И, судя по довольно резким выпадам в адрес прежних решений Ю. Лужкова в первые же не то чтобы дни, а даже и минуты, своего звездного часа, можно бы было с таким мнением согласиться. Отмена принятых Ю. Лужковым решений по застройке Боровицкого холма, освоению подземного пространства под Пушкинской площадью, встреча с общественниками — защитниками старой Москвы, наконец, вызывающе дерзкое вступление в «Единую Россию» давало также основания аналитикам предположить, что главный застройщик Москвы не прочь стать ее главным начальником.

Однако мало кто знает, что товарищ Ресин и сам по себе на московской иерархии власти фигура весьма значительная. Непросто значительная, а в некоторых вопросах еще более влиятельная, чем сам мэр. Кто внимателен, тот должен был заметить, что В. Ресин очень редко сопровождал мэра в его субботних объезд-шоу объектов. По этой части у него была всегда своя программа и собственный план объездов, которые, правда, не сопровождались таким количеством фотовспышек и телекамер, как шоу мэра. Здесь заместитель выглядит гораздо рациональнее своего начальника.

Об их взаимоотношениях В. Ресин рассказал однажды в интервью газете «Тверская,13», которое называлось «Лужков сегодня — больше, чем москвич»:

— Юрий Михайлович не только может генерировать идеи, не только может спрашивать, но, когда надо, может засучить рукава и активно внедрять собственные идеи. Я говорю это не из желания похвалить или из подхалимажа. Согласитесь, я уже вышел из того возраста, когда это было нужно, да и мое общественное положение не то…

— Между тем, — говорит корреспондент, — у вас вроде были какие-то трения с Лужковым…

— У нас никогда не было трений. Он с меня требовал и требует, а я исполнял и исполняю. Я вхожу к нему в кабинет со своим мнением, а выхожу — с его.

— А это не стыдно? И вы не чувствуете какого-либо ущемления самолюбия от этого?

— Нет. Наоборот, чувствую доверие к себе, которое я обязан оправдать. Я член команды и всегда буду выполнять то, к чему призывают.

— Вам будет жаль, если, допустим, он выдвинется в президенты и его изберут?

— Что значит жаль? Мне будет хорошо, когда ему будет хорошо. Но сегодня (интервью за 1,5 года до президентских выборов 1999 г. — М.П. ), как он сам говорит, перед ним такой задачи не стоит. Хотя, на мой взгляд, он больше, чем москвич. И если его изберут президентом — Москва только потеряет. Пока я замены ему в Москве не вижу.

— А вы не боитесь, что Юрий Михайлович зазнается — ведь все мы люди, а не боги?..

— Нет, не боюсь. Он не из той категории людей, которые зазнаются. От признания заслуг он только больше будет требовать и спрашивать. В том числе и с себя, — подчеркнул Владимир Иосифович.

Отмечу его слова о том, что у него не то общественное положение, чтобы, как говорится, прогибаться и вылизывать. Что верно, то верно. Не знаю, как праздновала Москва его 70-летие, а вот 60-летний юбилей довольно широко. Скромная делегация нашей газеты из двух человек подтянулась к офису в Газетном переулке только к вечеру и еще два часа мы стояли в очереди, дожидаясь доступа к телу. А если учесть, что процесс начался едва ли не с раннего утра, то можно себе представить, сколько на аудиенции побывало народу.

Мы подарили ему сувенирную саблю с насечкой: «Сгоряча — не бей сплеча, // Ну а лучше ее все же // Не вытаскивай из ножен». Ерунда, конечно, эта сабля на фоне настоящего холодного оружия с Кавказа, сваленного у его ног. Но как говорится, чем богаты…

А вообще Ю. Лужков многим В. Ресину обязан. Мэр как строитель клал только печки на дачах у соседей да умел тесать бревна. Настоящих же строек городских масштабов в глаза не видел — Ресин его тут здорово выручал все годы, что они были вместе. Он же ввел мэра в элитный масонский клуб миллионеров «Ротари», что Ю. Лужков категорически сначала отрицал, познакомил с Е. Батуриной.

Может, по мнению В. Ресина, начальник не вполне оценил его заслуг и отмена прежних решений прежнего мэра, кадровые судорожные перестановки — просто маленькая месть.

Или сам главный московский строитель увидел в действиях тандема Лужков — Батурина угрозу архитектуре и застройке Москвы, ему эта кампанейщина и откровенное территориальное хамство надоели, но до поры до времени приходилось терпеть. А кто из вас двужильный?

Или, что всего вероятнее, линию поведения В. Ресину на короткий промежуток времени руководства столицей подсказали «оттуда». Дескать, делай, как велено, и останешься при власти, при должности и при замке в Шотландии. И ведь остался!

Под кепкой Ю. Лужкова — серые глаза с небольшим разрезом, подтверждающим примесь азиатской крови, — его мать была родом из глухого башкирского села, она-то и наградила сына отличными от обычных русских чертами лица — скулами, овалом, глазами. Возможно, именно поэтому он питает особую привязанность к бывшему президенту Башкортостана Рахимову.

Когда в 1992 году вторая жена, Е. Батурина, родила Ю. Лужкову дочь, вся Москва знала, что он по вечерам уезжает с работы раньше, чем прежде, — торопится купать свою, как он говорил, Гюльчатай.

— А ты знаешь, у меня дочь родилась, на меня похожа, точная копия, — сказал он мне поздно вечером в день рождения дочери.

— Да это сейчас еще и рассмотреть-то невозможно, на кого она похожа…

— Нет, точно говорю. Лена ее называет Гуль… Гюль…

— Гюльчатай, — догадался я.

— Вот-вот, Гюльчатай.

— А вы знаете, что она у вас родилась уже в третий раз?

— Знаю, еще месяца три назад в Моссовете трепали: выкидыш, дескать. Я уж жене ничего не сказал. Думаю, в таком положении это для нее слишком серьезно, действительно выкинет. Ну а народ-то каков?

— Народ нормальный. Чем выше пост у человека, тем больше про него ходит сплетен, это естественно, и воспринимать вам надо все как должное. Такова наша жизнь, а ваша планида.

— Надо было фотографию беременной супруги везде опубликовать.

— Конечно. Вон журналистка Альбац всю Москву завесила своими фото в таком положении. Не знаю только зачем… А познакомились вы с будущей женой…

— …в период организации системы кооперативов и становления самого движения. Три сотрудницы моего скромного аппарата проделывали колоссальную работу, они не знали усталости и никогда не ныли, хотя я с ними был довольно строг — больше, признаюсь теперь, для того, чтобы не забывали, кто у них начальник, чем в целях воспитания и понукания к труду — их подгонять не требовалось.

Это они помогли мне так раскрутить систему, что ее потребовалось срочно останавливать, иначе коммунизму пришел бы конец гораздо раньше.

Мы часто засиживались допоздна, устраивали чаепития и чувствовали себя единым организмом, функционирующим надежно и устойчиво. Даже среди малочисленных коллективов не часто встречается такое искреннее стремление всех к единой цели, такое взаимопонимание и взаимная выручка, которые сложились у нас. Личное мое отношение ко всем трем сотрудницам было ровным и, по существу, одинаковым — я ведь не первый год работал руководителем и давно научился держать дистанцию с подчиненными, впрочем они это хорошо понимали. Знали и о том, что к тому времени я был уже вдов, воспитывал сына.

— Но у вас их двое…

— Старший уже был женат и не нуждался в такой постоянной заботе и опеке, как младший, которому едва исполнилось тогда тринадцать лет.

— Когда же вам его было воспитывать, если вы работали за полночь?

— А иногда и ночью, добавил бы я. Мне помогала моя мама, она заботилась о нем в мое отсутствие, как, впрочем, и обо мне, когда я появлялся дома. Сын же частенько поджидал меня на улице в довольно поздние часы, не водил компаний, чему я откровенно был рад.

— А как, интересно, развивался ваш с сотрудницей роман? И почему из троих, возможно неожиданно для самого себя, вы выбрали именно ее?

— Помните песню «Любовь нечаянно нагрянет…»? В моем тогдашнем возрасте трудно было предположить, что она нагрянет, хотя и существует классическое «любви все возрасты покорны»… Покорны — согласен, но чтобы нечаянно в возрасте за пятьдесят — вряд ли. Совместная работа и общий интерес связывают иногда людей гораздо прочнее других уз, и в этом процессе они начинают вдруг находить в коллеге такие черты, которые не встречались им прежде, и отмечать про себя: э, брат, да это похоже на то, что мне надо.

Я никогда не считал себя Аленом Делоном в смысле внешних физических данных и сейчас не считаю, а потому никогда активно не волочился, как говаривали когда-то, за женщинами.

— Женщины ведь любят ушами, а когда вы заговорите — только слушать согласись. Ваши познания обширны, а логика мышления и умение убеждать поражают. Я уже не говорю об умении добиваться поставленной цели. Вы ставили перед собой цель завоевать женщину, которая вам через несколько лет совместной работы наконец-то понравилась?

— Нет, не ставил. Все произошло совершенно естественно для нас обоих, и наша совместная жизнь после брака стала продолжением совместной работы. Мы просто полюбили друг друга — и поженились. Могу утверждать это с чистой совестью.

— Ну сейчас мы договоримся до того, что все городские проблемы и государственные дела вы обсуждаете с женой и принимаете решения с учетом ее мнения. Как когда-то Горбачев на подобный вопрос ответил: мы с Раисой Максимовной советуемся. Хотя невооруженным глазом было видно, что пахло там отнюдь не одними советами, а едва ли не прямым вмешательством августейшей супруги в дела государственные.

— Не говорите мне про чету бывших генеральных секретарей и бывших президентов! И тем более не сравнивайте, мне это не нравится. Я считаю Горбачева прямым виновником развала экономики, ее нынешнего состояния. Это по его вине — досоветовался — распался Союз и стремительно рассыпалось единое экономическое пространство. Нет, супруга не влияет на принятие мною решений, — уверенно подчеркнул Ю. Лужков.

Признаться, я несколько лукавил, когда говорил новоиспеченному отцу, что впервые слышу от него о рождении дочери. В тот вечер мы вернулись из поездки в область большим кагалом, я написал заметку в номер и повез показывать.

По пути в приемную встретил несколько веселых мужичков-аппаратчиков — ничего не мог понять. И только в приемной все прояснилось: три часа назад жена мэра родила ему дочь. Теперь уже точно. На радостях он выкатил ящик коньяку. Где праздновали, я не понял, но телохранитель пришел тоже ничего себе и сказал, что вес малышки 3,5 килограмма, назвали в честь матери Леной, а сам уехал с В. Ресиным в роддом и, конечно, теперь не вернется — такое событие!

Я поотирался в приемной, потом телохранитель мне моргнул, и мы пошли в его каморку. Посидели, отметили это радостное для шефа событие, а в десятом часу помощник из приемной сообщил по рации: приехал, дескать, сам, собственной персоной.

Я спустился этажом ниже в надежде показать все-таки свое сочинение.

— Вячеслав! — спросил он по громкоговорящей связи помощника, — кто у меня в приемной?

— Воронин и журналист, — ответил Вячеслав Иванович и пошел в кабинет, видно пригласили.

Вышел и сказал:

— Велел Воронину войти, а журналисту передать привет. Я не понял, что это означает…

— Это означает, что он меня послал, — перевел я.

— Может быть…

Тем не менее я не уходил — все бывает в этом мире, а в высших кабинетах — и подавно. Без каких-то минут одиннадцать ночи Ю. Лужков вывалился из кабинета — плащ нараспашку, сам какой-то вроде растерянный или даже обалдевший. И, несмотря на это, заметку прочитал и одобрил.

Кстати, первым, кто поздравил его сперва с рождением дочери, а потом уже с должностью мэра был, Э. Шеварднадзе, вторым — Г. Явлинский.

Глаза у него всепонимающие, много повидавшие. Иногда бывают усталыми, печальными, растроганными. Они становятся узкими и злыми, когда он возмущается, тогда говорит резко и отрывисто. Нечасто, но я его видел и таким.

Был, например, свидетелем его разговора по телефону с председателем тогдашнего Краснопресненского райсовета А. Красновым, на которого к Лужкову пришли жаловаться сразу несколько человек — делегация от района. Суть жалобы: председатель завел в районе какое-то специализированное летучее подразделение, придумал систему связи и наладил стукачество — народ, едва сбросивший, как ему тогда казалось, узы тоталитаризма, воспринял это как новое свидетельство посягательства на едва-едва становящуюся на ноги демократию.

Во время беседы в кабинете раздался звонок — звонил Краснов. Когда Ю. Лужков спросил, как ему удалось узнать, что идет прием, тот похвалился налаженной системой своей разведки, которая и доложила. И предложил — ни больше ни меньше — присоединиться к ней.

— Редкостная сволочь все-таки этот председатель, — подытожил разговор Юрий Михайлович. — Создал собственную службу безопасности, платит из районного бюджета, держит всех в страхе. Представьте, что такое в наше время небольшое, мобильное, тренированное и вооруженное подразделение. Да оно может нагнать страху не только на один район, а на весь огромный город, — зло, со сведенными губами закончил премьер.

Видел и растроганным на вечере презентации книги «Мы дети твои, Москва» в кинотеатре «Россия». Все действо организовывал и возглавлял И. Кобзон, который, подружившись с мэром, использовал эту дружбу на полную катушку через механизмы протекционизма, наибольшего благоприятствования своему, своих присных и своих друзей бизнесу.

Высказывалось мнение, что Ю. Лужкову не надо было идти на поводу у окружения и устраивать такое грандиозное шоу в зале «Россия», поскольку это могло вызвать раздражение у определенной части избирателей.

— Да раздражение может вызвать все, — заметил я, думаю, не без оснований.

Представишь книгу широкой публике: скажут — пропаганда, не представишь: скажут — боится. А в результате оказалось, что автор сделал все правильно.

Народу в зале собралось столько, что проще назвать, кого там не было, чем перечислить тех, кто пришел. Достаточно сказать, что впереди меня в амфитеатре слева сидел Михаил Ульянов, далеко не последний, как вы понимаете, человек в Москве и стране, Лужков с женой и Черномырдин с супругой сидели рядом в первом ряду, министры, деятели культуры и искусства, помощник Президента страны, члены правительства города, руководители департаментов, литераторы — словом, именно в такой момент надо брать власть в Москве, если кому-то захочется это сделать.

Я, кстати, оказался единственным журналистом, которому удалось взять интервью у мэра по поводу презентации его книги. Не потому, что он меня знает, он всю Москву знает и она его, а потому, что везет, как говорят, сильнейшим.

Едва я прошел через пункт досмотра, как увидел Юрия Михайловича беседующим с кем-то из знакомых, точнее, окруженным довольно плотной толпой. Вокруг суетились охранники и люди из пресс-служб, но Лужков не такой человек, чтобы пройти мимо старинного приятели или человека, с которым когда-то работал, а теперь вот встретил здесь, — единицы из тех, с кем он когда-то сотрудничал, могут попасть к нему на прием или встретиться еще где-то.

Я решил, что упустить свой шанс не имею права, и протиснулся к толпе, выжидая удобный момент. Мотали головами охранники и пресс-секретари: дескать, тебе-то что — обязательно сегодня? Но я не поддавался, поскольку журналистский азарт сродни любому другому. Именно поэтому убивают нашего брата везде на континентах, где есть горячие точки, а на место убитых тут же приезжают другие неугомонные — таковы законы профессии.

Обнявшись с двумя-тремя людьми на входе и перекинувшись с ними несколькими фразами, мэр двинулся по направлению к зрительному залу. Вот тут и я был начеку. Знаю, что он не любит таких наскоков и как-то отшил меня в бывшем Кремлевском дворце съездов, заявив, что говорить ничего не станет.

— Юрий Михайлович, — подлетел я тогда, — не хотите ли сказать пару слов москвичам?

— Нет, не хочу, — был ответ, и я умылся.

Но тут ситуация была другая. Я достал диктофон из чемодана — замечу, кстати, что с чемоданом этим, как курва с котелком, был я, по-моему, единственный на этом форуме.

— Юрий Михайлович, — сунул диктофон ему под нос, — что бы вы хотели сказать москвичам по поводу выхода своей книги?

И только это произнес, как понял, что на такой плевый с точки зрения интереса вопрос он отвечать не станет, — слишком рядовой и слишком приземленный. Я тут же переориентировался:

— Нет, не так. Что бы вы хотели от своих читателей, от москвичей?

— От читателей?

— Да…

— От них я хотел бы только одного: чтобы они прочитали книгу, и, конечно, я просто мечтаю о том, чтобы она им понравилась. Но, может, это и не главное. Главное, чтобы она пробудила какие-то мысли о Москве, желание жить в этом городе и улучшать его. Есть у меня в запасе пожелание потенциальным авторам: если очень хочется писать, еще раз подумайте, стоит ли это делать, — предупредил он подобных мне и двинулся в зал.

Предупредить — предупредил, но сам от этой напасти не избавился. Напротив, после первой книги насочинял столько, что впору подумывать об издании собрания сочинений. Другой вопрос, сколько строк из этого собрания принадлежат его личному перу. При таком количестве жаждущих приобщиться, страждущих заручиться и желающих отличиться ему самому совершенно необязательно марать пальчики чернилами. Уж если в те годы, когда был менее занят, менее востребован и менее известен, писал пальчиками других людей, то ныне и подавно. Не может человек при его загрузке и при такой должности сочинить столько, сколько он насочинял в последние годы. Но это, как говорится, вопрос совести и чести. В конце концов, весь гламур тоже сочиняют не сами гламурные личности, и может поэтому читать у них нечего и не о чем.

Потом был довольно приличный концерт всего с двумя-тремя слабенькими номерами, среди которых было и выступление ныне известной Анны Цой, поднявшейся впоследствии благодаря усилиям и влиянию своего мужа, пресс-секретаря Ю. Лужкова С. Цоя, и каналу ТV-Центр, где Цой — председатель совета директоров.

Мэр Лужков разбогател благодаря жене, Анна Цой — благодаря мужу. Все повторяется в этом мире.

Было также сказано на этом вечере много хороших слов не только в адрес писателя Юрия Лужкова, но и по поводу его по-настоящему творческой деятельности во имя города и горожан. В конце вечера он вышел растроганный на сцену — думаю, таким его видели редко, если видели вообще, скорее всего он сам не ожидал, что дело его получит такой отклик среди дотошных, привередливых, образованных, умных и требовательных москвичей. Всегда в движении, всегда в работе, он мало слышал слов, которых заслуживал, а тут услышал столько! Поневоле растрогаешься, хоть и кажешься другим несгибаемым и железным. А Ю. Лужков — не железный. Он подвержен, как и все мы, эмоциям и чувствам — и в том его привлекательность для многих как личности, человека и большого начальника при огромной власти. Но и пороки у него сродни этой власти.

Не помню, плакал он или нет, когда хоронил свою мать, а вот то, что он не стал хоронить ни на Новодевичьем, ни на Ваганьковском, ни даже в Кунцеве, характеризует его. Возможно, сегодня он поступил бы по-другому, поскольку сильно изменился и внешне, и, что самое главное, внутренне.

Как и все старые московские кладбища, Кузьминское, где он хоронил свою мать, представляет собой заросший и запущенный лесной массив. Я приехал туда, когда гроб с телом работники службы «Ритуал» уже на руках — по другому протиснуться между деревьев и могил было просто невозможно — несли к свежевырытой могиле. Кажется, была поздняя промозглая осень, низкие-низкие облака и дождик-сеянец. Народу было много, хотя не все присутствующие решались подойти к сыну умершей, чтобы выразить сочувствие. Я подошел, ничего не сказал, молча пожал руку повыше локтя — а что тут говорить?

Да, точно, было холодно. Жена В. Евтушенкова была в дорогущей — а в какой еще ей быть — норковой шубе. Почему запомнилось — не знаю. Возможно, именно из-за этой шубы.

О матери Юрий Михайлович всегда отзывался тепло, с сыновней нежностью.

— Родом она из Башкирии, — рассказывал он, — где с давних пор вперемешку живут русские и башкиры. С восьми лет, после смерти своей матери и женитьбы отца на другой, пошла она в няньки, а потом перебралась в Москву. Закончила всего три класса, но была от природы толковой, умной, умело вела домашнее хозяйство и семью. Своих сыновей — а нас было трое братьев-сорванцов, — Аркашку, меня и Серегу, она вырастила, воспитала и, главное, приучила к труду.

Была в молодости красивой, энергичной и, как говорится, заводной. Посмотришь на портрет и видишь: у этой молодухи нрав настоящего беса — в глазах искры горят, лицо доброжелательное и улыбчивое. И всегда готова ко всему — хоть к работе до изнеможения, хоть к веселью с песнями до утра. Лишь бы не сидеть без дела на завалинке.

Ю. Лужков регулярно бывает на могиле матери — я сам видел у него в «разблюдовке» такую запись.

Нос у него слегка, почти незаметно приплюснут, губы припухлые, хотя уже истончали, а в гневе вообще превращаются в ниточку, только очень жесткую, как леска.

Уши прижатые, как у породистой лошади, и это хорошо. Потому что будь они оттопыренными, то в сочетании с кепкой его круглое лицо напоминало бы трехлитровую кастрюлю. И так в Московской области жители его иначе как Луной не называют.

— А почему Луна? — заинтересованно спросил он.

— Не знаю. Может, потому что лицо у вас круглое…

— Крестьяне меня уважают. Знают, что я, как пехотинец, все их подмосковные поля на пузе перепахал…

Под кепкой — высокий за счет лысины лоб, переходящий в сплошную лысину. Как говаривал один мой знакомый, в драке волос не считают, а драться Ю. Лужкову приходилось немало, вот и облысел. Когда он слушает доклады подчиненных, то характерным образом морщит лоб, чуть склоняет голову набок, следит за говорящим непрерывно, не отвлекаясь, впрочем, лишь в том случае, если ему интересно то, о чем докладывают. Если же нет — может перелистывать бумаги, перекидываться репликами с кем-либо за столом, не упуская при этом основной мысли докладчика.

Когда он работает с бумагами, голый череп склоняет также набок, коротко остриженными ногтями на ухоженных руках прижимает к столу документ, при этом на безымянном пальце правой руки поблескивает тонкое обручальное кольцо, на шее — золотая цепочка. То ли крестик на ней, то ли какое-то украшение.

По поводу ногтей на руках, кажется, у него просто бзик. Потому что еще в студенческие годы, как вспоминают его однокашники, он уделял ногтям особое внимание.

Росту в нем немногим более 160 сантиметров, но при мощном торсе, широкой кости, большом весе он кажется более высоким, хотя для великих рост — не главное. И Наполеон, и Суворов, и Пушкин, и Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Хрущев были малышами. Один Ельцин столб, но — сами понимаете.

З. Церетели изобразил Ю. Лужкова по заимствованному сюжету у провинциальных скульпторов Демченко и Головачева с мячом и ракеткой просто монстром, а не человеком. И ни ракетка, ни футбольный мяч не сглаживают этого угнетающего впечатления. Могучий монстр-мыслитель с проникающим во все и вся взглядом. Должно быть, скульптор всех времен и народов, каковым он представляется нашему мэру, хотел потрафить своему покровителю, а получилось даже хуже, чем всегда.

Замечу, кстати, что когда-то Ю. Лужков был почти равнодушен, во всяком случае, не однажды подчеркивал это, к тому, как выглядел на снимках, в каком виде публикуют его портреты в газетах. Теперь я понимаю, что он только старался казаться равнодушным, и делаю вывод: сущность его несколько иная, чем на экранах и полосах газет. Я был свидетелем разговора мэра с фотокорреспондентом «Московской правды», в котором речь шла о снимках к материалу о нем. Он махнул рукой на разложенные фотографии:

— Я никогда не выбираю для публикации свои портреты.

И это было правдой до того момента, пока в его карманный пресс-центр не приняли на работу придворного фотографа, обязанного запечатлевать для истории каждый шаг мэра, вести фотолетопись его великих дел, распространять его лик через газеты и журналы. Перед очередными выборами за каждый такой снимок руководитель пресс-центра С. Цой требует аж 250 долларов со страждущих, и это, вероятно, не предел.

Вслед за фотографом появились художники, стремящиеся запечатлеть — некоторые влекомые, как когда-то и я сам, искренним желанием, стремлением и восторгом перед свершениями мэра, но абсолютное большинство — исключительно из корыстных побуждений.

Даже такой ас, как всенародно известный скульптурными портретами вождя мирового пролетариата, кавалер и лауреат Н. Щербаков, не устоял под общим напором — изваял-таки «дорогого Юрия». Не знал только, как преподнести, чтоб запомнили, что именно он это сделал. Несколько раз звонил мне после того, как мы познакомились в мэрском санатории на Южном берегу Крыма.

— Михаил, — просил, — помоги, пожалуйста, вручить. У меня с мастерской проблемы, вдруг поможет?

— Николай, — говорю, — Андреич, у него этих игрушек — полная хата. В каких только видах не запечатлели — разве что на унитазе не сидит. И то, видно, только потому, что туалет персональный.

Позировать же Ю. Лужков не любит, времени, говорит, нету. Поэтому большинство портретов, что я видел, не отражают его сути. Не могу передать, что в них не так, — я слишком часто с ним встречался, начиная с того момента, когда он был на Москве еще никем, и слишком много провел с ним времени в разговорах, чтобы иметь более или менее полное представление о его внешнем и внутреннем мирах, хотя объективно могу признать, что до конца его так и не понял. Подсознательно чувствовал и неискренность, и властолюбие, и нетерпимость к возражениям, и самолюбование. Но все это настолько завуалировано, закамуфлировано, спрятано под личиной рубахи-парня и заботливого отца всех москвичей, что я этих пороков не замечал — слишком был поражен умом, напором и энергией в достижении цели. А этого у него не отнимешь.

Большинство же его портретов слащавы, приторны и подхалимски вылизаны — этакие а-ля Шилов. Может, художники знают о слабости Ю. Лужкова к своему протеже и, что называется, наступают на горло собственной песне, «косят» под обласканного. На фоне подобных изысков художников фотопортреты заметно выигрывают — в них больше жизни, экспрессии, искренности. Его нетрудно снимать даже непрофессионалу. Постоянно меняющееся выражение лица, активная жестикуляция при выступлениях с любых трибун, богатая мимика дают снимающим массу шансов сделать хороший портрет.

В его книге «Мы дети твои, Москва», написанной, как известно, Л. Невлером, опубликован, на мой взгляд, не совсем удачный портрет «автора». Его попытались изобразить этаким Победоносцем, гордо поднявшим голову и впередсмотрящим. Но едва пробивающееся сквозь победительность, едва просматривающееся выражение самодовольства на его лице мешает воспринять его таким, каким захотели его показать.

Есть портрет, где он поправляет галстук-бабочку с пренеприятнейшим выражением на лице. Это выражение опять же крайнего самодовольства, сдобренное чем-то кошачьим — может, это и есть он настоящий?

Во многих изданиях публикуют его парадный портрет, рисованный художником Ржевским с фотографии. Он нравится мэру больше других, может, из-за хитроватого выражения лица в фас, соответствующего непростому типу деятеля, от которого ни подчиненным, ни обывателям не спрятаться и не скрыться.

— Это не он, — сказал я А. Полибину, начальнику информационного отдела мэрии, когда увидел портрет над дверью его кабинета. И опять же не знаю почему. То ли действительно Ю. Лужков так умело маскируется, то ли художник не проник в его суть — трудно это сделать, рисуя с фотографии.

— Как это? — возмутился Анатолий. — Он сам выбрал портрет, одобрил, дал команду, чтобы публиковали везде.

— Команду? Он же клянется, что ему такие нюансы неинтересны, — сказал я и подумал о том, насколько был прав, сомневаясь в искренности рассуждений о пофигизме мэра в отношении собственного лика. А вслух добавил:

— А я тебе говорю — не он! Заметь, какая в выражении лица несвойственная ему хитрость. Возможно, он сам себе кажется именно таким, возможно, хочет или хотелось быть именно таким, но он — другой. На этом портрете нет внутреннего мира, нет объема, нет жизни, если хочешь. Не знаю, на каком уровне, но я это вижу, я это чувствую.

— Ну, ты даешь! — развел руками Анатолий. — Мэру нравится, а тебе нет…

— Вот такое я говно, Толя. Извини.

Рисованные по памяти портреты — будь то Лужков или кто-либо другой, непринципиально — больше всего походят на книги больших начальников, которые они диктуют литобработчикам, литдоводчикам, литагентам и прочим людям от литературы или при литературе. Вроде бы все в тексте правильно, вроде и атмосфера передана, и время отражено, и личность «автора» просматривается, но при внимательном и даже при беглом чтении понимаешь: нет, автор не он. Не может литобработчик превратиться в личность, текст которой «обрабатывает». При всем старании, уме, образовании и образованности — не может. Ну, не может — и все тут.

Самый большой поток изваяний «подогнали» к юбилею Ю. Лужкова скульпторы. Статуэтки из мрамора и бронзы, бюсты и портреты разных размеров и модификаций завалили всю его подсобку — самую отличительную особенность зрелого мэрского периода. Поскольку помню ту подсобку абсолютно голой. И мне кажется, она заслуживает нескольких строчек повествования. Это такая боковушка, но не в традиционном отрицательном ее толковании, а своеобразный «аппендикс» коридора, связывающего кабинет и зал заседаний в единое целое. В этом «аппендиксе» стоит (во всяком случае стоял, когда я там бывал) низенький и маленький журнальный столик с электросамоваром посередине, тремя креслами, которые еле-еле устанавливаются вокруг столика. Напротив — диван, слева от входа — холодильник. В глубине коридора — туалет. Хозяин садится обычно в кресло так, чтобы видеть собеседников, при разговоре закидывает правую ногу на валик кресла и говорит: то зло, то убежденно, а то и смачно матерясь.

— Никак не могу отучиться, — сказал как-то. — Хотя, признаюсь, никогда и не пытался.

Чай наливает обычно сам, предлагает печенье, конфеты, бутерброды, баранки, изредка — варенье. Заварка обычно в пакетиках, чаще других — «Липтон».

С течением времени эта с голыми стенами боковушка оказалась целиком заваленной всякой всячиной, которую ему таскали на дни рождения, на юбилеи и просто так.

— Всякого говна нанесли, — заметил он как-то после очередных подношений.

Потом чиновный люд узнал, что ему нравится больше всего, и принялись таскать всякого рода оружие, говорят — за что купил, за то и продаю, — что в один прекрасный день ему даже пулемет «подогнали». И если правда, то как он, законопослушный, по его собственному утверждению, зарегистрировал этого монстяру?

Что же до изображений лика, то усилия подчиненных не пропали даром, и Ю. Лужков стал относиться к ним с должным вниманием. Это тем более оправдано, что со временем его портреты стали появляться на стенах большинства учреждений городской власти и не иметь такового считалось до недавнего времени просто дурным тоном. Не знаю, советовал ли кто-нибудь из руководителей высшего городского звена руководителям помельче или они сами быстро стали с усами, только факт остается фактом: портреты появились в больших количествах, качественно выполненные, в стильных современных рамках под стеклом.

В этом месте и на этом примере хочу порассуждать о бренности преходящих ценностей — денег, должностей, славы и прочей мишуры, что сопровождают человека на его жизненном пути. Прогнали с должности — и завтра в кабинетах тех же чиновников, что вылизывали и выстилали, будет висеть другой портрет, другого человека и нового начальника. Опять суета, опять заботы и затраты. Надо узнавать, какой лик нравится новому хозяину, где заказать, в какой раме, где повесить, — и прочее и прочее. А потом сидеть и дрожать: вдруг САМ приедет, посмотрит — и не понравится!

Уж если хочется украситься портретом, то повесьте лик выдающегося какого-либо деятеля в своей отрасли — не знаю, Мечникова там, Пирогова, Сухомлинского, Джунковского, Алексеева — да мало ли родила российская земля достойных людей. В том числе родившихся и трудившихся в славном стольном граде Москве. Тогда не надо будет менять, дрожать, в глаза заглядывать — свободу почувствуете, господа.

Недооценка Ю. Лужковым своих внешних данных не помешала сделать выгодную партию и жениться на дочери большого нефтяного начальника, удачно распределиться по окончании Института нефти и газа имени Губкина.

Вот что пишет об этом эпизоде в его биографии один из журналов: «В одной группе с Лужковым училась невзрачная, но всегда очень хорошо одетая девочка Марина Башилова. Поговаривали, что ее папа — большая шишка в нефтяном министерстве. На пятом курсе Ю. Лужков женился на Марине Башиловой и переехал в «министерскую» квартиру в проезде Серова. Естественно, что после заключения такого брака Юре уже не грозило распределение куда-нибудь на Новый Уренгой или Нефтеюганск. Вместе с женой его распределили в 1958 году в НИИпластмасс Министерства химической промышленности СССР, головную организацию НИИпластмассы».

Один-единственный раз я беседовал с женщиной, которая училась вместе с Мариной Башиловой. В то время я трудился соредактором замечательной совершенно газеты под названием «Хобби», в которой Ю. Лужков публиковал под рубрикой «Рукодел» советы по кладке печей в садовых домиках. Женщина просила рассказать и о своем хобби — она могла с помощью медного кольца, закрученного на конце медных проволок, определить место в помещении, наиболее благоприятное для размещения кровати, дивана, другой мебели. Через это место не должны были проходить магнитные поля, а в комнате М. Башиловой, по словам моей гостьи, кровать стояла как раз поперек мощного магнитного поля. Кровать, естественно, переставили, но было уже поздно, спасти женщину не удалось.

— А с Юрием Михайловичем, — спрашиваю, — общаетесь?

— Пока он не взлетел на такую высоту, общалась. А теперь как-то неудобно. Думаю, позвоню, а вдруг он сильно занят…

Ситуация мне знакомая. Можно с детства дружить с человеком, но проходит какой-то период времени — и прежний друг, приятель, сообщник, единомышленник, подельник, товарищ, наперсник, поверенный, собеседник, собутыльник, коллега, однодворец, однокашник или одноклассник становятся так далеки и так трудно воспринимаемы, что приходится жертвовать отношениями с ними во имя высшей цели. Которая, естественно, у каждого индивидуума своя — у одного это личное обогащение, у другого — жажда странствий, у третьего — звон наград, у четвертого… впрочем, разве можно перечислить все людские пороки и добродетели? У Ю. Лужкова, по его словам, одна страсть — работа. И это не показное стремление отличиться, это внутренняя потребность деятельности, стремление реализовать открывшиеся возможности и доказать самому себе и окружающим простую, как мычание, формулу: не только хочу, но и могу!

Прибор из медной проволоки посетительница оставила мне на память, я пробовал определять магнитные поля у себя в квартире — показывает на самом деле.

А вообще-то НИИпластмасс сослужил Ю. Лужкову отличную службу. На его благодатной почве родилось движение «прибамбасы из пластмассы» и выросла миллиардерша Е. Батурина, вторая жена Ю. Лужкова, которой он, как утверждает, ну совершенно не помогает в бизнесе.

Для полноты описания внешности замечу, что одевается он в зависимости от обстоятельств. Может носить смокинг с бабочкой, дорогие костюмы с галстуком, а может — тренировочные штаны с кроссовками, фирменные футболку, куртку и бейсболку.

Как-то приехал в здание мэрии на Тверской, 13, в выходной день, Ю. Лужков сидел за столом и разбирал бумаги. Одет был по-спортивному: кроссовки «Адидас», джинсы (фирму не разглядел), хлопчатобумажная клетчатая рубаха, так называемая ковбойка, и серый свитер. Если бы мне в оные времена кто-то сказал, что председатель Мосгорисполкома — я сам проработал в этом доме целых шесть лет — будет восседать в своем кресле в таком непотребном для своего поста виде, я бы просто плюнул тому в физиономию за такие кощунственные слова. Но, оказывается, и нормальные люди могут управлять нами.

Или его вид во время крестного хода в день закладки памятной капсулы в основание храма Христа Спасителя. На 7 января была назначена торжественная служба в Успенском соборе, крестный ход до места закладки капсулы с посланием потомкам. Патриарх Алексий II шел об руку с Ю. Лужковым, и на экране телевизора мэр смотрелся довольно любопытно. Жаль, что нельзя применить слово «комично», потому что не тот случай. Крупный Алексий, увеличенный в росте за счет рясы и головного специфического убора, был величествен, а вот сам по себе не мелкий Ю. Лужков выглядел бледновато.

На фоне сплошной белизны церковных одежд, выплывающих из ворот Спасской башни, он, в своем черном пальто и неизменной приплюснутой кожаной кепочке, казался совершенно инородным телом. Хотя посвященные знают, сколько он сделал для того, чтобы этот торжественный момент наступил.

Зато при закладке капсулы и установлении сверху на цементном растворе памятной доски — точной копии той, что была заложена когда-то, — равных ему не было. Мастерок в его руке держался свободно, а раствор он разравнивал — и это хорошо было видно — с удовольствием.

И последний мазок на портрете его внешности. Несколько лет назад он похудел по собственной воле и усилиям на целых десять килограммов. Утверждает, что это позволяет легче передвигаться, заниматься спортом. Поддерживает форму и не набирает вес за счет ограничений в питании — отказался от каш, хлеба и других калорийных продуктов.

Хотя, по его признанию, поесть любит, обожает пшенную кашу с молоком. Кстати, руководителям тех предприятий, которые он объезжал в рамках своего субботнего шоу, либо намекали, либо говорили в лоб в зависимости от степени доверия, что желательно накрыть достойный стол. И они накрывали — да какие столы!

Ничто человеческое Ю. Лужкову не чуждо.

Характер

Я не ангел, и крылышки у меня если и появятся, то наверняка не скоро. И жесткость, и конфликтность в характере присутствуют. Однако конфликтую я исключительно в интересах дела, которому служу и которое по мере сил стараюсь делать добросовестно. Ни перед кем не собираюсь рядиться в овечью шкуру, поскольку не тот у меня характер от рождения, а что дано, то дано. Я не думаю о том, как выгляжу в тот или иной момент на работе, не забочусь о последствиях того или иного шага, если вижу препятствия на пути к цели. Для меня всегда важен ре-зуль-тат!

М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха». М., 1996, с. 26

Все, что он сказал о себе, справедливо, если учесть, что характер у него действительно неординарный. Он может быть терпеливым и сдержанным довольно долго, потом неожиданно взорваться и так же долго отходить. На моем личном примере — вообще не отошел. Но об этом чуть позже.

Прежде чем рассказать, каким мне видится его характер, приведу мнение двух авторитетных людей. Вот что пишет известный физиономист и автор многих книг по анализу личности Б. Хигер:

«Ю. Лужков — ярый борец за нововведения, смелый, прямолинейный. Не следует ничьим советам, однако выслушивает мнение каждого, решения принимает самостоятельно. Верит только в свои силы, никому не передоверяет. Способен воспринять чужую идею и принять неординарное решение для ее осуществления. С подчиненными, которые не справляются со своими обязанностями, расстается без особых сожалений.

Обладает хорошей памятью и интуицией, способен спонтанно решать самые сложные проблемы, быстро и четко ориентируется в экстремальных ситуациях. Не любит делать доклады, но всегда к ним готов. Материалист, но верит в сны.

В нем полностью отсутствует амбициозность, если что-то не понял, не считает зазорным переспросить, вникнуть в суть проблемы с помощью сотрудников. Материальная сторона его мало интересует и меньше, чем всеобщее признание его заслуг, он достаточно тщеславен. Тактичен и напрасно никого не обидит. Не любит сидеть в своем кабинете, должен видеть, как выполняются его распоряжения, знать, не нужна ли его помощь. Не любит лести, не ждет похвалы. По натуре домосед, не любит уезжать из дома надолго, только в случае необходимости».

А вот мнение ученого-профессора МГАУ имени Горячкина Н. Тельнова:

«Сильные стороны Ю. Лужкова проявляются в волевом настрое, напоре, неукротимой жажде деятельности, спортивном тонусе и решительности. Он человек действия и стремится во что бы то ни стало достигнуть поставленной цели.

В борьбе никогда не уступит инициативы. Если приходится выжидать — может временно и затаиться, но не упустит нужный момент для удара. Когда желаемого не удается достигнуть прямо и быстро, ищет обходные пути и своего непременно добивается.

Тип психики Ю. Лужкова — самый трезвый реалист из всех психотипов, поскольку его сенсорное восприятие, соединенное с логическим анализом и при условии полноты информации, достаточно точно воспроизводит реальную картину мира.

Прекрасно понимая, как лучше организовать работу, и видя неспособность других действовать так же оптимально и результативно, как это может делать он сам, взваливает на себя кроме своих обязанностей также и дела окружающих людей. Даже если такая (подчас мелочная) опека станет кого-то раздражать, рядом с ним любой человек может чувствовать себя защищенным.

В любой области деятельности для него важна быстрая и ощутимая отдача. Результат он хочет видеть в материальном воплощении: завоеванный стратегический плацдарм, дача, квартира, машина…

Есть у Ю. Лужкова и слабые места. Когда надо уловить настроения, оттенки отношений людей друг к другу, он чувствует себя неуверенно. Ему легче проявить конкретную заботу о человеке, чем просто сочувствовать. Его постоянное деятельное напряжение, ответственность за множество своих и чужих дел может привести его к нервному истощению и упадку сил. Однако он старается скрыть это свое состояние от окружающих и производит впечатление человека, закованного в броню. Много горечи ему приносит сознание того, что своей независимостью, решительностью, твердостью и волей он создает о себе впечатление как о человеке, которому теплое участие не нужно.

Вообще человек его типа старается как можно больше узнать о тех, с кем ему приходится работать, из надежных источников. Он предпочитает не гадать, а конкретно оценивать имеющуюся информацию логически, по самой своей сильной функции. Поэтому Ю. Лужков судит о человеке по поступкам, а не по душевным собственным его качествам. Неудивительно, что его суждения о людях бывают довольно-таки прямолинейны».

К высказываниям уважаемых коллег могу добавить следующее: все свои выводы и умозаключения они сделали на основании косвенных данных, ни разу не встретившись лично с предметом своих исследований, а посему вместе с известной долей правды в анализах много случайного, того, что лежит на поверхности и, по сути, известно не только ближайшему окружению, но и всем, кто хоть однажды слушал мэра Москвы, встречался с ним или беседовал.

Мое описание его характера основывается на многочисленных встречах, беседах и наблюдениях вблизи и со стороны, высказываниях людей, близко и давно его знающих, и оно, естественно, никак не может быть уложено в скудные рамки рассуждений стороннего наблюдателя.

Чтобы понять характер Ю. Лужкова, введем его в систему, как любит делать это он сам при решении трудных задач, выдвигаемых временем или поставленных начальством. Составим простенькую таблицу из двух колонок — в одну впишем положительные, а в другую — отрицательные черты его характера. В алфавитном порядке, чтобы не создавалось впечатление, что чего-то больше, а чего-то меньше.

Как видите, положительных черт у него все-таки больше. Поздравляю!

Не стану под каждую черту характера подводить теоретическую, психологическую или иным образом сформулированную базу, как не стану под каждую из них искать документальное подтверждение. Не потому, что недостаточно документов и первоисточников — за 20 лет работы в городской печати у меня их скопились горы, — а потому, что, во-первых, надеюсь написать еще более полный его портрет — эта неординарная личность того заслуживает, а во-вторых, потому, что каждый из тех людей, кто близко его знает и непосредственно общался, найдет подтверждение любой приведенной мною черты в зависимости от того, где, когда, при каких обстоятельствах встречался, какую занимал при этом должность и чего хотел добиться от встречи с мэром.

Стоило понаблюдать за встречей бывшего президента В. Путина с Ю. Лужковым, чтобы обратить внимание на поведение последнего. Насколько уверенно он вел себя на подобных встречах с Б. Ельциным, настолько хило выглядел на фоне нового лидера. Несмотря на все свои конфликтность и апломб, дескать, мы, москвичи, а я их мэр, наполняем вам три четверти бюджета страны, В. Путина он явно побаивался.

Держался скованно, неуверенно и нерешительно. Это отчетливо было видно по репликам и ответам с оттенком подобострастия, по стремлению угадать, какой ответ хочет услышать собеседник. Больно было смотреть, как признанный лидер Москвы, могущественный мэр, еще вчера внушающий своим политическим — и не только — противникам страх и уважение, мэр, позволяющий себе многое из того, что прочим губернаторам и не снилось при прежнем режиме, сидит пред ясными очами молодого президента и внимает, не роняя ни слова.

Не уголки, а все углы его губ — да где там углы — все его губы, плотно сжатые, будто боящиеся разомкнуться и брякнуть что-либо, опущены книзу с выражением крайнего напряжения. Или с выражением внутренней борьбы, свидетельствующей о внешнем признании того, что происходит вокруг, и внутренними противоречиями с новым порядком вещей.

Я смотрел тогда на его лицо и думал: если бы у него были усы, то в прежние годы, в те счастливые времена, когда он был на коне, когда мечтал о взятии Кремлевского холма, как советовал ему на одной из научно-практических конференций в здании мэрии на Новом Арбате его друг Ю. Афанасьев, они бы торчали у него, как у С. Буденного, и он пиками этих усов прокалывал бы встречных и поперечных — всех тех, кто мешал восшествию на заветный престол.

Теперь же они бы повисли, как у Тараса Бульбы на рисунке Кибрика, где Тарас изображен прикрученным к стволу, а под ногами у него разгорается пламя костра, разложенного проклятыми ляхами. И из последних сил, с неимоверным отчаянием и надеждой крикнет Тарас:

— Слышишь меня, сынку?

— Слышу! — отзовется Остап и вынужден будет быстро-быстро ретироваться, чтобы не схватили и его подлые ляхи и не привязали бы рядом с отцом.

Чувствовал ли Ю. Лужков огонь под своими пятками? Знал ли, что пламя уже охватило весь его мощный торс и осталось только крикнуть, как Тарас. Но кому? Как утверждал классик, иных уж нет, а те далече. Одних он сдал, других предал, третьи переметнулись, и он реально может рассчитывать только на себя и на ту силу, которая появилась у него за спиной не так чтобы недавно, но и не так, чтобы очень давно, каких-нибудь лет 7 — 10 назад. После того как разбогатела его жена и появления в ряду друзей и соратников В. Шанцева, богатых евреев, актерского и попсового бомонда из их числа.

Если вы не состоите при должностях, а трудитесь на стройке или танцуете с метлой в московском дворике, то можете рассчитывать при встрече на благосклонное, заботливое и внимательное отношение к себе со стороны градоначальника. Думаю, что у Лужкова оно искреннее, а не показушное, рассчитанное на публику, хотя за несколько последних лет он зауважал показуху больше, чем прежде.

Не знаю, насколько многочисленный сегодня в Москве рабочий класс, но наш бывший мэр в его глазах всегда пытался выглядеть радетелем, заботливым хозяином. При пуске, например, завода по производству минеральных вод «Московия» в Зеленограде он сказал:

— Все, что завершает упаковку и расфасовку, все это несовершенно. И выполнять их вручную, в рутинном режиме в течение восьми часов силами наших женщин — мужчина сразу сдохнет при такой работе — вещь недопустимая, вещь неприемлемая…

Или вот его высказывание на совещании по реконструкции Гостиного двора:

— Завершить, закрыть надо мансардную часть и чтобы в холодное время года люди не мерзли на улице, выполняя отделочные работы, не трудились в скованных условиях, в теплой одежде…

Подобных примеров заботы мэра о рабочих можно привести великое множество, как, кстати, и о рядовых москвичах. Как утверждает сам Ю. Лужков, ему «в народ» ходить не надо, он, дескать, никогда из него не выходил. Возможно. Его просто вывели через черный ход окружающие его прихлебатели и искатели мест.

По-другому он разговаривает с руководителями различных рангов и положения в городских организациях. Чиновнику, который на стройплощадке Лужников пожаловался, что не получает зарплату в течение нескольких месяцев, он сказал:

— По цвету вашего лица не скажешь, что вы с марта месяца не получаете денег.

Или его замечание по поводу проекта противопожарной безопасности одного из объектов:

— Совершенно по-дикому выставлены эти требования! Просто садист человек. Я думаю, не просто садист, а враг! Это не проектант сидел — враг, которому нужно было вколотить деньги…

Хороший перл выдал Ю. Лужков на планерке по строительству Новой Олимпийской деревни на улице Удальцова:

— Кофман! — крикнул он. — Хватит пить!

Не могу сказать, что пил Кофман, бывший в то время председателем Комитета по физкультуре и спорту г. Москвы, просто констатирую: грубость обращения мэра прямо пропорциональна занимаемой чиновником должности.

— У меня масса друзей, среди которых есть и никому в Москве не известные люди, — говорит бывший мэр, — но от этого они мне не менее дороги. Искренняя дружба предполагает равенство человеческих качеств, а не регалий. У меня допоздна звонит телефон, и в любое время суток может ввалиться в дом кто-либо из тех, кого я давным-давно хотел бы увидеть, но все не удавалось.

А ковался этот необычный, противоречивый и неординарный характер на Москве Павелецкой-Товарной среди самой обычной, самой затрапезной публики. Вот как вспоминает о своем «золотом детстве» сам мэр:

— Начальная школа была через дорогу. Лужи не просыхали ни летом, ни зимой. Рядом со школой расположилась пивнушка, где два пожилых еврея, Гриша да Аркаша, торговали пивом, водкой, закуской. Здесь была и проходная завода, мужички, выходя со смены, прикладывались. Некоторые теперь говорят: пьяных тогда было мало. Были, и немало.

Как водится, тут же и мы крутились — девки, ребята. И забавы у нас были под стать времени — самые разнообразные, порой до жестокости. Железная дорога — под боком, снаряды возили на ней на фронт и с фронта. Стащим, бывало, снаряд с платформы, сунем в костер и ждем, пока рванет. Рвало так, что углы домов выворачивало. Поджоги всякие в моде были, шпаги из проволоки — все было.

Как-то купил за кило сахара у Линусика с нашего двора ружье старинное — то ли с латунным, то ли с медным стволом, боек ему приделал, приспособил резину вместо спускового крючка. Не знал только, сколько пороху в патрон набивают, думал — под завязку. Набил два патрона, лист железный нашел — и айда с пацанами на водокачку — пробовать. Нажал на спуск — и больше ничего не помню, память отшибло напрочь. Очухался, вижу — все пацаны вокруг лежат, ложе моего ружья в щепках, лист железный весь дробью прошит — сработало! А что никто из нас серьезно не пострадал — слава Богу! Повезло.

Вообще-то пальнуть всегда тянуло, война закончившаяся действовала, может, инстинкт какой — не знаю. Только желание стрельнуть было неистребимо, прямо чесотка какая-то, честное слово!

* * *

Была у нас и такая забава — дразнить пожарных. Разожжем, бывало, костер под дверью пождепо, дверь чем-либо подопрем и ждем, когда они начнут выскакивать. Тогда мы — врассыпную!

Но однажды они нас здорово наказали. Депо их было двухэтажным, с плоской крышей — с одной стороны высокая стена, а с другой — низкая. Мы любили влезать на крышу — и далеко видно, и пожарных лишний раз подразнить хотелось. А они как-то забрались по пожарной своей лестнице с низкой стороны и стали нас теснить к краю высокой. Деваться некуда: либо сдаваться на милость победителей, либо прыгать на шлак, кирпичи, стекла, что валялись под стенами. И, кроме того, высота приличная, прыгать рискованно. Но сдаться означало быть битыми, и мы все, как один, решили прыгать. Прыгнули, в общем, удачно, один только парень ногу сломал.

Конечно, похулиганить мы были горазды, как, наверное, все пацаны такого возраста. Ацетилен добыть, сделать гремучку, рвануть — все было. Но — не воровали. Ждали, когда с хлебозавода вывезут шлак, чтобы покопаться в нем, попробовать отыскать куски обуглившегося теста.

По весне мать лепешечки нам всякие пекла с травой съедобной — крапивой, лебедой, кореньями разными — все годилось. И развлечения были весенние. Крюком снаряжали железный лист, цеплялись за автобус — и айда по набережной до картонажной фабрики. Ни один водитель не успевал нас настигнуть — пока остановит автобус, выйдет, а нас уже и след простыл. Ищи-свищи. Правда, однажды чуть не доигрались. Лист на ходу стал так сильно раскачиваться, что его то и дело выносило на встречную полосу. Вынесло в очередной раз, смотрим — а навстречу полуторка мчит со страшной скоростью…

Надо заметить, что ни сам Ю. Лужков, ни все прочие авторы не избежали синдрома Павелецкой-Товарной, пересказывая, перепевая «босоногое детство» любимого героя на все лады. А когда он мне про все это рассказывал, я невольно обратил внимание на гладкость, последовательность, некую ритмичность его речи. И подумал — правда несколько позже, что он, видимо, рассказывает об этом не в первый раз. Что и подтвердилось, когда он выпустил свою книгу. Его записывающий передал обстановку двора Павелецкой-Товарной тех лет почти теми же самыми словами, что и я. И это не удивительно, поскольку рассказчик был один и тот же.

Так мой отец в возрасте за 80 лет каждый год рассказывал о событиях Гражданской войны, коллективизации — а я ездил на родину 10 лет подряд, чтобы дети запомнили, откуда есть пошли их корни, — повторяя одни и те же эпизоды, почти ничего не добавляя и не придумывая ничего нового.

Когда нынче «польские товарищи» предъявляют претензии за расстрелы их сограждан, вспоминаю рассказ отца о том, как сидел он в 1922 году в польском плену, в каких условиях содержали красноармейцев и сколько их умирало каждый день от голода (в основном), холода и болезней. Возможно, цифра в 20 тысяч и занижена!

Отец выжил благодаря тому, что нашелся земляк, который кашеварил на кухне и пристроил моего родителя мыть котлы — это его и спасло.

Коллективизация в нашем селе проходила, как и везде, — самые нищие, самые ленивые и нетрудоспособные жители ходили с маузерами на боку и загоняли людей в колхоз.

— Он приходит с наганом — что ты сделаешь? — разводил руками отец.

Как-то эти ребята пришли к нему и говорят:

— Саш, пойдем к Ваньке клуню ломать!..

— Я эту клуню не строил и ломать ее я не буду, — ответил мой Александр Стефанович, и я горжусь его стойкостью и мужеством.

В тот раз никто за такой демарш отца не тронул, но в 1943 году он все-таки «загремел» по 58-й статье на 10 лет и вернулся после смерти Сталина, в 1955 году.

Теперь убеждайте меня, сталинисты, что репрессий не было.

Ю. Лужков тоже вспоминал, как его отец работал в колхозе в Тверской области.

— Отец, Михаил Андреевич, рванул из своей тверской деревни в Москву сразу после первой голодной зимы, которая пришла на втором году коллективизации. В первый-то год все работали, трудодни отоваривали зерном, так что зимовали сытно, хотя и были босы. А на втором году народ в колхозе задурил. Люди разобрались: чтобы получить трудодень, не обязательно работать до седьмого пота, в коллективе этого все равно не видно. А в результате к весне чуть ноги не протянули…

Как-то спросил Ю. Лужкова: а что это вы не пьете? Во-первых, не по-русски, а во-вторых, извините, вы росли в такой среде, в такой атмосфере, на таком фактическом материале, что Воронья Слободка и описание рабочих в романе «Мать» — просто вершины и архитектуры, и интеллектуальной мысли.

Ю. Лужков думал недолго. Видно, привык к подобного рода вопросам и ответ всегда был под рукой. Он сказал, что в юности прочитал книги Мельникова-Печерского и быт старообрядцев настолько ему понравился, а их внутренняя чистота и красота, не говоря уже о преданности Вере и Богу, настолько поразили, что он решил раз и навсегда отказаться от спиртного и табака.

— Наблюдая ваше поведение на публике, оценивая всю деятельность, которая проходит на виду у такого города, как Москва, трудно поверить, что вы такой впечатлительный — под влиянием книжки окончательно и бесповоротно покончили со спиртным. Тем более что к тому времени вы уже должны были знать: на непьющих у нас на Руси смотрят как на юродивых. Может, существует тайная причина?

— Зрелость души и мысли к каждому человеку приходит в его время — к одному раньше, к другому позже. И по зрелому размышлению каждый индивидуум задумывается, как реализовать свой потенциал, который, я убежден, заложен в каждом. А реализовать его можно только на основе самоограничения, отказа от того, что мешает. Но одного размышления и одного понятия мало — нужны воля, желание и упрямство. У меня есть эти три качества. И мне удалось сделать то, что я сделал.

— Вы что, три десятилетия назад знали, что станете первым человеком на Москве?

— Не впервые беседую с вами, и обязательно у вас в запасе находится какой-либо каверзный вопрос, чтобы не сказать хуже. При чем тут знал, не знал… Просто я всегда любил работать — помните, говорил, что нас мама приучила к труду, — и по сей день убежден: трудолюбие — это единственное, что у человека отнять невозможно. Вот вы сами пьете?

— Пятый день в рот не беру, готовлю к печати интервью с вами.

— Видите как! Значит, когда время поджимает и надо многое успеть, рюмка — большая помеха. А мне почему-то всегда хотелось успеть многое, всегда не хватало времени.

— Скажите, вы доверяете людям, которые работают рядом?

— Доверяю, иначе как работать. Делать все самому? Но любой звеньевой на стройке знает, что одному управиться с дневным заданием невозможно — пупок развяжется. Для того и существует аппарат управления, руководители и исполнители, чтобы проводить в жизнь то, что необходимо, что принято и утверждено, что нужно городу и людям, в нем живущим, — убежденно говорит Ю. Лужков.

Я долго верил в искренность его слов о причине трезвого образа жизни. До тех пор, пока не наткнулся совершенно случайно в одном из журналов на свидетельства людей, близко знавших его со студенческой скамьи.

«Сколько мы с ним выпили водки в свое время — мало не покажется! — рассказал журналистам приятель Лужкова по институту Виктор Березин. — На Калужской площади был кинотеатр «Авангард» — там сейчас здание МВД. Рядом с ним стояли палатки голубого цвета (в просторечии — «Голубой Дунай» — М.П. ), где все продавалось, как теперь в рюмочных. Мы регулярно их посещали. Прогуливали тоже немало. В основном потому, что рядом был парк Горького, а там — пивные палатки, девочки — что еще надо?»

Подтверждает плевое отношение к учебе на первых курсах и сам Ю. Лужков:

— Студенческая жизнь началась бурно. Как всегда, резкий переход от обязательного посещения школы к необязательному вроде бы посещению института сыграл не очень хорошую шутку. Тогда ведь такого контроля за посещением, который ввели позже, попросту не было — староста отмечал присутствие, редкий преподаватель перепроверял его. Конечно, мы тут же начали пользоваться предоставленной свободой, попросту прогуливать. Уходишь из дома как будто на занятия, а сам в кино, парк Горького, благо он рядом с институтом. Студенческая жизнь захватила полностью, особенно, если учесть, что в школе девчонок не было, а тут мы учились все вместе.

В результате еле-еле одолел первый курс, думаю, закончил только благодаря хорошей подготовке в школе. В институте же учеба давалась легче. Две ночи не поспишь, поучишь в круглосуточном режиме — и твердая троечка обеспечена.

К концу второго года обучения понял: если так будет продолжаться, то мне не достигнуть поставленной элементарной цели — окончить институт и получить диплом. Но ни о каких высоких должностях, чинах и прочем я не мечтал и к ним не стремился. Но честолюбие подогревало: чем я хуже тех ребят в группе, которые учатся хорошо?

Так, через два года вольготной жизни я понял, что при ней капитальных знаний не получу, и поэтому начал новую жизнь. Честолюбие подгоняло меня, я стал повторять то, что описал Джек Лондон в «Мартине Идене», кстати, мне этот роман очень нравится.

В дополнение к ежедневному институтскому заданию я отматывал обратно катушку своих нетвердых знаний и учил. К концу второго года начал сильно удивлять преподавателей. Они ведь не знали, что сплю всего 4 часа в сутки, не знали, что буквально палкой мамаша каждую ночь гнала меня спать, перед ее глазами был пример соседской девчонки, которая не выдержала напряженной учебы и попала в больницу. Не секрет, однако, что, взявши зачетку студента, каждый преподаватель сперва смотрит, какие у него оценки, а потом начинает спрашивать. При этом он невольно ориентируется на своих коллег, и больше четырех баллов мне сперва не ставили, но все зависело от меня. А может, они думали, что это временное явление и скоро я снова вернусь на прежнюю дорожку.

Но я сдюжил. Перелом наступил через полгода, в очередном семестре, когда я вышел на уровень отличных оценок. Правда, однажды меня чуть не вышибли. Не знаю, что нами двигало, кроме желания пошалить, похохмить. Короче, с Витей Березиным, дружком моим, пошли сдавать зачет по оборудованию не под своими фамилиями. Он прикинулся Лужковым, а я — Березиным. Причем никакой особой идеи в этом поступке не было, никаких, как сказали бы теперь, корыстных устремлений. Просто от избытка сил и молодости затеяли мы подобное действие. Но преподаватель, которому сдавали, нас вычислил. Это было нетрудно, так как мы ходили к нему на семинары и он нас знал в лицо.

И подал докладную ректору. Такие штучки карались в то время сурово. Ректор Кузьма Фомич Жигач был добрейшей души человек, долго нас он расспрашивал: зачем один и тот же зачет в одно и то же время сдавать одному и тому же преподавателю, да еще не под своей фамилией? Что мы могли сказать на это? Мы и сами толком не знали, зачем так сделали. Словом, Кузьма Фомич нас понял, приказ о нашем отчислении не подписал, зато нас с Виктором этот случай здорово отрезвил — мы поняли, что переступили грань, за которой начинается недозволенное.

И продолжали с интересом учиться. Сопромат до сих пор помню, могу и сейчас балку рассчитать, эпюру построить, многое помню. Или взять такую чудесную науку, как металловедение, или лекции по приборам, нефтяному оборудованию. Среди преподавателей не было равнодушных людей, они были увлечены своими предметами, и увлечение их передавалось нам. Профессор Лапук, например, читал гидравлику. Наука еще та, сложная, сплошь формулы, режимы. И эту сухую информацию он подавал так, что к нему на лекции народ сходился как на представление — всегда было больше людей, чем числилось по спискам групп.

Помню случай, когда профессор завоевал большой авторитет, сказав всего одну фразу. Надо заметить, что занимались мы часто в неподходящих для этого условиях (снимали помещения, где находили), часто поздно вечером, в третью смену. Сидим однажды в аудитории — и свет погас. Самый подходящий случай себя показать, хотя на людей посмотреть невозможно. Студенты ведь не только интеллигентный народ, но еще и едкий. Вот один из однокашников в темноте громко заметил: «Темно, как у негра в…» Кто-то хихикнул, кто-то испытал неловкость, но остроумнее всех оказался преподаватель. Он сказал: «Мне очень хотелось бы познакомиться с человеком, который везде побывал!»

Причем сказал он это вслед за фразой студента, тут же, не задумываясь, не воспитывая, не изображая обиженную нравственность. Можете себе представить, как вырос после этого его авторитет в студенческой среде, а случай этот еще долго имел хождение в Москве как анекдот.

Не однажды приходилось мне применять на практике полученные знания. И удивляюсь, когда говорят: институт ничего не дает, учиться, дескать, не обязательно. Ерунда все это! Если знания глубокие, а работа связана с полученной специальностью, то применение знаниям всегда найдется.

А вообще учеба мне запомнилась как большой и светлый праздник. Бывали всякие минуты. Например, выходила у нас подпольная газета, такая тетрадочка, передаваемая из рук в руки, всякие штучки в ней публиковались. Пристал как-то комсомольский секретарь: покажите, дескать, что там у вас. Мы поняли: атас. Стали искать газетку побезобиднее, отдали, все на этом и кончилось, слава богу.

Каждое время рождает свой взгляд на студенчество, условия их жизни. В наше время в основном это были бедные, малообеспеченные люди, зато веселые и бесшабашные. Если кто-то из ребят начинал выкобениваться, его быстро ставили на место.

Питались во время занятий пирожками, выходила крупная такая тетя каждую перемену, выносила пирожки с повидлом и мясом — полтинник все удовольствие. А кому нужны были деньги — пожалуйста, на линию, там заработаешь, чтобы потратить на вечеринку.

Пришлось побывать и на целине: когда учился уже на четвертом курсе, отряд из 57 человек отправился в Казахстан, возглавлял его известный теперь человек Владиславлев — он тогда в комсомоле заворачивал. Условия были невероятные. Я поранил руку, а до центральной усадьбы — 40 километров, естественно, никто меня туда не повез.

Приезжал в отряд член ЦК компартии Казахстана Беляев, убеждал, что надо хорошо работать, что очень важно собрать урожай. Я слушал-слушал, а потом и говорю: мы, дескать, сюда затем и приехали, чтобы не дать пропасть урожаю, нас подгонять не надо, и это была сущая правда, я даже знак получил «За освоение целинных земель» вместе с однокашником Борисом Захаровым. Ребята потом его носили по очереди на экзамены: посмотрит преподаватель — целинник, глядишь, поблажечка выйдет. Хотя, как правило, такие трюки мало помогали.

Да, а Беляеву этому я и говорю: вы лучше скажите, почему здесь выращивают море пшеницы, а продают только ржаной хлеб с песком, от которого целый день на зубах хрустит. В автолавке — только конфеты «Золотой ключик» — на всю жизнь след оставили на зубах. Ботинок — и тех нет, хотя многие из нас порядком поизносились, бродили без обуви, зато у каждого карманы были набиты деньгами, мы бы сами себе могли все купить.

Реакция секретаря была моментальной: вы, дескать, работник тут временный, вам не положено никаких таких товаров, лучше бы слушали, что вам старшие говорят.

А вам бы, возражаю, постоять у штурвала комбайна, да пыль поглотать, да камни бы поотбрасывать, да зерно жевать из бункера вместо хлеба.

Он быстро свернул программу и с собой увез Владиславлева, требовал исключить меня из комсомола, передать протокол в институт, чтобы тоже выгнали. Саша Владиславлев собрал комсомольскую организацию, меня обсуждали, но вожака не поддержали. Я со своим упрямством заявил: виноватым себя не считаю, Беляев не ответил на мои вопросы, вы все тому свидетели. Не очень настаивал и сам Саша на том, чтобы меня исключили. Ограничились замечанием, но преследовали меня до самой Москвы, говорят, даже были попытки из Алма-Аты надавить на институтское начальство, чтобы меня выперли, но подробностей я не знаю. А может, учитывая, что я учился хорошо, они на все это махнули рукой. Язык мой не раз меня подводил. Помню, однокашник Борис Стальнов пригласил отобедать у него дома, мы, ясное дело, не отказались. Отец у него был полковник КГБ, мамаша приветливая. Все было хорошо до того момента, пока я не шмальнул про Сталина, про репрессии: дескать, он не должен нами так почитаться, как теперь. Полковник побелел, а жена его чуть не выронила из рук гору тарелок. Правда, и на этот раз все мне сошло с рук, хотя Борису, думаю, досталось. Чтоб знал, кого в дом приглашал.

Учеба закончилась как-то неожиданно, и не таким распределением, о котором я мечтал. А мечтал я пойти «пускачом», то есть запускать автоматику новых комплексов, новых нефтяных промыслов, производств. Во сне видел себя в этой роли, и все вроде бы должно было получиться.

Я шел на распределение четвертым и мог надеяться, что мечта осуществится. Ведь при распределении первый выбирал из списка то, что хотел, второй — кроме того, что выбрал первый, и так далее. Никто не позарился на мое место. Но едва я вошел, как мне сказали: а вас мы направляем на ВНИИпластмасс, поскольку пленум ЦК проголосовал за химизацию и прочее, и прочее. Я отказался. Это, говорю, несправедливо. И ладно бы метил на тепленькое местечко, а то ведь согласен был на грязную, тяжелую работу, лишь бы по душе. А мне: вы, товарищ, не понимаете задачу, поставленную партией и правительством. Идите и подумайте. Примерно через месяц позвонила секретарша декана: Юра, говорит, ты можешь остаться без диплома, комиссия из министерства решает, что делать с теми, кто отказался.

Я говорю: хрен с ним, пиши, что согласен, вспоминает бывший мэр.

Что в его рассказе правда, а что есть вымысел, никто, кроме него самого, сказать теперь не сможет. Другое дело, что все у него сложилось впоследствии благодаря такому распределению, как говорят некоторые, «в елку». Можно также предположить, что его не отправили в Сибирь по просьбе тестя, перед которым ходатайствовала его дочь — жена Ю. Лужкова Марина. Сам молодой специалист или не знал об этом, или сделал вид, что ни слухом, ни духом, ни каким боком.

Как бы то ни было, а связи с ВНИИпластмасс очень пригодились и были восстановлены после того, как предпринимательница Е. Батурина решила наладить пластмассовый бизнес. Ю. Лужков принимал директора института, и речь на встрече шла, скорее всего, о практической помощи в налаживании производства по выпуску «прибамбасов».

Не приходится сомневаться и в достоверности фактов злоупотребления спиртным, о которых пишет «Компромат RU», потому как фамилию В. Березина приводят и журнал, и сам Ю. Лужков. Значит, персонаж этот не выдуманный, а реально существующий.

А как причудливо порой пересекаются интересы и судьбы людей! Бывший мэр Москвы убирал урожай на целине, награжден за этот подвиг соответствующей медалью. На месте бывшей столицы целины Целинограда возникла новая столица свободного Казахстана — Астана. Здесь Е. Батурина — конечно, исключительно благодаря своему личному обаянию и деловым качествам, а не потому, что она жена бывшего целинника и мэра Москвы — построила самые престижные объекты в центре города. Интересно, за свои деньги или за счет бюджета дружественной республики Казахстан?

Упомянутого в рассказе А. Владиславлева после краха бывшего государства и политического устройства Ю. Лужков пристроит в свое «Отечество» на хорошую должность, а я напишу ему письмо с просьбой заступиться за меня перед его нынешним патроном, который типа не сможет вам отказать в память о той услуге, которую вы ему оказали в далекой юности.

Не ответил. А мне стыдно, что просил.

А В. Березин продолжает: «Когда в комнате мы пели, то Юра любил поорать. (Вот где истоки «успехов» Ю. Лужкова на эстраде. — М.П. ) Хотя к музыке особого интереса не проявлял».

О горячей любви Юрия Михайловича к песнопениям долгое время никто не догадывался — до тех пор, пока в кругу самых приближенных не оказался Иосиф Кобзон. Он-то и приобщил своего друга к шоу-бизнесу, выступлениям на сцене с сольными номерами и дуэтами. Вот как описывает одна из газет открытие еврейского праздника Хануки на Манежной площади: «Первым почетное право зажечь менору предоставили Юрию Михайловичу, что он и сделал с явным удовольствием, хотя и не без физического напряжения — менора оказалась высоковата. Грохнул фейерверк, на сцене запели еврейские песни. Юрий Михайлович стал подпевать, активно жестикулируя и даже пританцовывая. Публика подхватила инициативу и закружилась в танце, на ходу расплескивая кофе из пластмассовых стаканчиков».

Молодцы евреи! Не знаю, как там у них внутри сообщества, а снаружи они смотрятся единым организмом. Должно быть, после 40 лет скитаний по пустыне они так сплотились, что до сих пор кажутся нацией не разлей вода. А уж их отношению к родственникам, к родителям нам, русским, еще учиться и учиться.

Это же какое влияние надо иметь на мэра Москвы, чтобы заставить его «зажигать» на подобном празднике на виду у изумленной столичной публики…

Чьи лавры на сцене не давали Ю. Лужкову покоя? Зачем ему нужна эта дешевая слава с песнями в приличных собраниях? Ведь наверняка в своем кругу и певцы и музыканты подсмеивались над подобной слабостью мэра, над его стремлением продемонстрировать достоинства своего вокала.

Хотя сам он в других людях осуждал подобные кульбиты.

— Зачем он сунулся в политику? — спрашивал меня про В. Шинкарецкого, работающего на московском канале TV и ринувшегося в депутаты гордумы. На следующий срок его не избрали — и что?

— Сидел бы на месте, поливал бы меня с экрана говном — и все у него было бы в порядке. А теперь? — задавал он вопрос то ли мне, то ли самому себе, то ли вообще в никуда.

Ни от меня, ни от себя, ни оттуда, ни от самого бывшего депутата ответа он так и не дождался.

А себе самому он когда-нибудь ответил на вопрос: зачем? Он, самолюбивый профессионал, стремящийся делать все лучше других, вдруг стал на седьмом десятке учиться играть в теннис. Да еще и в репортаже по TV с Красной площади. Впечатление угнетающее, должен я сказать, а зрелище жалкое, хотя в старании правильно держать ракетку — сам ведь Ш. Тарпищев учил — стремлении ударить сильно и навылет отказать нельзя. Но как он сам не раз подчеркивал по поводу других ситуаций, одного стремления и старания тут маловато будет. Нужны многолетние — с детства — тренировки, помноженные на упорство и талант именно в этом виде спорта. И как бы он ни пыжился, доказывая, что самостоятелен и независим, факты говорят об обратном.

Характер-то характером и останется, а вот конъюнктуру им не перешибешь. Президент Б. Ельцин играл в теннис — и вся чиновная рать схватилась за ракетки, и даже ее «независимое» и «оппозиционное» крылья. Президент В. Путин катался на лыжах — даже для собственного удовольствия придумал зимнюю олимпиаду в Сочи, куда провалится половина народного достояния России безвозвратно, — и чиновная рать кинулась расхватывать лыжные ботинки и фирменные лыжные палки — у кого фирма круче. Как в той присказке: «оказалася лохмаче у самой хозяйки дачи».

Не смог отстать от этого паровоза и Ю. Лужков — встал-таки на горные лыжи. Может, и правильно. Ведь Тирольские Альпы располагаются в Австрии и из нового родового гнездышка, что в этих самых Альпах, до горнолыжных трасс подать рукой.

«Мы все безродные», — утверждает бывший мэр Москвы, и он тысячу раз прав. Как безродный отпрыск бывшей окраины Москвы полвека гонял футбольный мяч — ну и гоняй, пока сил хватает. Ан нет. Попер в аристократические виды, чтобы быть поближе среди приближенных, среди посвященных, среди привечаемых. Но, оказывается, стремление быть поближе к телу не всегда спасает. Не сумел раскусить слабости нового президента, не подстроился, не перестроился, не модернизировался — и поплатился. Следовало публично сломать теннисную ракетку, повесить на гвоздь горнолыжные ботинки, изогнуть кольцом фирменные палки — пропади они пропадом — и форсировать новое увлечение в команде нового президента. Прозевал. Потерял, что называется, нюх. Или объелся самодовольством: мы — Москва, мы — мэр Москвы, величина постоянная, как произведение мысли на бетон. Посмотрите, что мы из этого бетона на Москве сотворили, сколько мы из этого бетона с супругой намыли, и тогда вам, господа новые, станет понятным, почему я не ломаю ракетку и не вешаю ботинки на гвоздь, — сила есть, умом Бог не обидел, прорвемся, как было уже не раз.

Не прорвался. Вылет с такой формулировкой из такого кресла иначе как позором не назовешь. Хорошо с пенсией, хотя сам он вышибал людей даже без выходного пособия.

Другой однокашник Ю. Лужкова, Б. Захаров, вспоминает:

«Очень любил он и компанию. Мы ходили на танцы, играли в преферанс, причем Юра играл очень своеобразно. Как вспоминает один из его друзей в интервью журналу «Профиль»: если Лужков проигрывал каких-нибудь пять рублей, то потом заставлял тебя играть сутками, пока свои деньги не отыграет».

А отец, как известно, лупил сына не за то, что проигрывал, а за то, что отыгрывался. Азартен, Парамоша, ох как азартен! И этот свой азарт, неуемную жажду взять реванш он выплеснул и на улицы города, тщательно, впрочем, маскируя свои истинные цели и намерения. Какие?

«Игорный бизнес, — утверждал бывший мэр Москвы, — это полный разврат и моральное уродство. Я поддержу любое радикальное решение этого вопроса!»

Так он говорил как мэр и как человек, как отец своих детей и дед своих внуков. Возможно, под влиянием каких-то привходящих обстоятельств говорил искренне. Но азарт игрока, знающего ущербную психику других игроков, победил поползновения совести и благородства. Голосуя левой рукой против азартных игр, правой он подписывает распоряжение о внедрении системы «Джек Пот» в Москве. В нем есть совершенно замечательные пункты:

«4. Префектам административных округов оказывать содействие в реализации экспериментального проекта «Джек Пот», в подборе и согласовании в установленном порядке мест для размещения залов автоматов вблизи от выходов станций метро, торговых центров, ярмарок, на привокзальных площадях, а также мест для установки рекламных щитов.

5. Московскому метрополитену по заявке ООО «Джек Пот» выдать технические условия на обустройство открытых выходов из метрополитена для организации на полученных площадях залов игровых автоматов.

6. Предложить ГАО ВВЦ, ОАО «Лужники», ОАО «Экспоцентр», Московской железной дороге рассмотреть вопрос о размещении залов игровых автоматов на подведомственной территории».

Достаточно? Есть еще поручения Москомархитектуре, Москомзему, телевизионщикам и милиционерам — короче, всем, абсолютно всем городским службам и структурам предписывалось включить зеленый свет на пути этой разлагающей и уничтожающей личности системе.

Это не казино, где играют с жиру взбесившиеся олигархи, блатные телки, располневшие банкиры и криминальные авторитеты. Это заведения на потребу обывателю с пятеркой в кармане. Мой сосед по лестничной клетке в те времена, когда практиковался широко метод «на троих» встречал на станции «Солнечная» знакомых мужичков, чтобы заманить в гастроном.

— Слушай, — говорит мне, загадочно улыбаясь, — у меня есть рубль, скинемся?

— Вася, — отвечаю, — у меня есть трояк в кармане — и что? Я только поэтому должен идти и выпить?

Психология, уровень восприятия порока у каждого человека свой, как и способность к раскаиванию и самобичеванию. Еду с молодым парнем от станции «Очаково» домой. Вдруг ни с того ни с сего он начинает ругаться и едва ли не плеваться в салоне собственной машины.

— Да что с тобой? — спрашиваю.

— Посмотри направо…

— Посмотрел…

— Что видишь?

— Зал игровых автоматов. 24 часа.

— Чтоб он сгорел, этот зал! Я вчера ночью оставил здесь зарплату и командировочные, никуда не смог уехать. Теперь вот вынужден «бомбить», чтобы заработать на билет и семье что-то оставить…

— А зачем играл-то?

— Ну как зачем? Зашел из интереса, вроде просто так. Сыграл, выиграл прилично, еще захотелось. Проиграл, стал отыгрываться, да так и просадил все до копейки…

Этот что-то понял, пытается заработать, благо есть автомобиль, поклялся никогда больше не брать в руки фишки, хотя — не факт. А сколько бедолаг попали в сети этих одноруких бандитов благодаря «гуманному» распоряжению мэра Москвы! Психологи и врачи констатировали, в конце концов, появление в столице новой болезни — игромании. Появились в газетах объявления шарлатанов — «избавлю от игромании». Вот что натворил любимый московскими бабушками мэр Москвы.

Вчитайтесь внимательно в его фразу об игорном бизнесе, он ведь не сказал «я категорически против», а обтекаемо: «поддержу… решение». Не он, выходит, должен заботиться о горожанах, которые доверили ему руль управления — пусть и опосредованно, через главу государства и городскую думу, но ведь доверяли и на прямых выборах. В конце концов он так «поддержал решение» федеральных властей о ликвидации этого спрута, что автоматные прибежища до сих пор спокойно функционируют под разными другими вывесками и соусами. Казино ушли в подполье, а «автоматчики» трансформировались.

Да они никогда бы и не расплодились в таком несметном — на каждом углу — числе, если бы не подобное — подробное, грамотно и целенаправленно составленное, возможно, сам Ю. Лужков его и правил (посмотреть бы черновики), распоряжение мэра.

Кто хоть однажды, хоть раз в жизни пытался поставить в Москве какой-нибудь — один! — сраный киоск, тот знает, чего это стоит. И морально, и материально. Выбрать и согласовать место — в Центральном округе, на вокзалах, в Лужниках, на ВВЦ никто не даст — оформить этот несчастный клочок земли и заключить с городом договор аренды, благоустроить территорию и утвердиться на ней, подключить коммуникации, в первую очередь электроэнергию. А ее зачастую даже за взятку не подключают, ссылаясь на дефицит.

Еще бы не дефицит! Застройщики ковали деньги в течение 15 последних лет без оглядки. И только имеющие доступ к телу своевременно могли подключить все коммуникации без проблем. Прочим приходилось ждать — а на этом фоне страдали и дольщики — годами. И спросить не с кого — дефицит!

Если бы городские власти и лично бывший мэр хотели ликвидировать на теле города такую раковую опухоль, как игровые автоматы, они бы это сделали, как говорит один мой приятель, «слегонца». Стоило только не пролонгировать договора на аренду земли под помещениями игровых автоматов или, сославшись на форс-мажорные обстоятельства в виде федерального закона на запрет функционирования игорных заведений, досрочно в одностороннем порядке прекратить действия договоров — и все было бы кончено.

Пишу об этом с полным знанием предмета, поскольку испытал на опыте, по сути, рейдерского захвата сети распространения периодической печати АРП «Тверская, 13». Чтобы ее создать и развивать, потребовались серьезные усилия — подробнее расскажу в главе, посвященной бывшему мэру Москвы как политику, а чтобы сохранить, сил не хватило!

Одна песня, когда ты при должностях и регалиях, и совсем другая, когда ты в глазах чиновников никто. А в их глазах всякий обыватель, не принадлежащий к чиновному племени, — никто. Если же ты еще и бывший и в опале — то хана, пиши пропало, все отнимут, ничего вроде бы при этом не нарушая.

Схема может работать безотказно в любой сфере хозяйственной деятельности — хоть в отрасли космической, хоть обслуживающей общественные туалеты. Стоит тому, кто вхож, положить глаз на вашу собственность, и можете считать, что вы ее уже потеряли. И это при всех заверениях Ю. Лужкова о священном праве на частную собственность (скорее всего он имел в виду то, что принадлежит ему лично и его Семье), о поддержке малого и среднего бизнеса, развитии частной инициативы и пр., и пр.

Схема простая, как мычание, — запоминайте предприниматели всех уровней и всех мастей. На имя мэра (префекта, главы управы) практически любой гражданин пишет донос, где может указать любую причину, по которой тот или иной субъект хозяйствующего права не может более принадлежать господину N, а его следует передать в ведение структуру господина Х. Естественно, для пользы дела и в интересах города.

В случае, о котором я рассказываю, господин Черненко, мой преемничек на посту главного редактора «Тверской, 13», накатал такую бумагу на имя Ю. Лужкова, закинул ее С. Цою, и тот, прихватив для веса и с учетом личного интереса представителя в Совете Федерации от Омской области, «вошел» к бывшему мэру. Мотив — вернуть киоски по распространению печати городу. Результат: собственность перешла в частные руки, а не городу, киоски за один день перепродали ООО «Технология строительства», за спиной у мнимых владельцев есть настоящий — бывший заместитель С. Цоя господин Л. Крутаков, который сам ничего не подписывает, нигде не светится, но является фактическим владельцем захваченного неправовым насильственным путем имущества. Тут вам и времена, и нравы, и «законопослушный» мэр. Думаю, подобных примеров в Москве сотни. Если не тысячи. Поэтому в случае с игровыми автоматами все понятно: чиновники не хотят, а не не могут их ликвидировать. Потому что слишком много людей кормится через ту щель, куда трясущаяся от нетерпения, от неистребимого желания выиграть все и сразу, здесь и сейчас рука опускает последнюю пятерку. Тем более что в зале соблюдены все параметры комфорта для городского жителя: и зона «шаговой» доступности, и свобода принятия решения индивидуумом — играть или не играть, и яркая, броская, призывная реклама, и внимательный — не то что в городских присутственных местах — персонал, и индивидуальный подход — только играй, только проигрывай.

Если бы кто-нибудь на любом уровне в государстве — а начать нужно с Москвы — подсчитал стоимость вилл, яхт, апартаментов, самолетов в собственности у чиновников и членов их семей и сумел бы вернуть хоть часть украденного, не нужно было бы идти по миру с протянутой рукой и брать взаймы, не пришлось бы краснеть лидерам государства, подписывающим бумаги на увеличение (ха-ха-ха!) пенсий старикам, на смехотворные суммы материнского капитала, который, пока ребенок вырастет, весь сожрет инфляция.

Половинчатость мер во всем, расплывчатость формулировок тех законов и постановлений, которые призваны бороться с воровством и откровенным расхищением природных ресурсов, показывают истинное лицо наших «слуг народа» — они обслуживают сами себя, сохраняют свое благополучие и свои капиталы, нажитые неправедным трудом. Хотя каким трудом? Грабительским обманом, чубайсовскими пируэтами и чиновничьим беспределом. И самое удивительное, что все все знают, но никто ничего не делает. Вернее, власти представительные, исполнительные и судебные делают все, чтобы положение вещей не изменялось и чтобы наш терпеливый народ можно было и дальше грабить безнаказанно, беспошлинно и безответственно.

Извините, вроде бы отвлекся от основной темы, но уж в самом деле наболело и молчать об этом не могу. Да при ближайшем рассмотрении окажется, что ссылки Ю. Лужкова на несовершенство федеральных законов и бездеятельность российского правительства — только ссылки и не более того. Никто ведь не заставлял его такими темпами развивать порочную практику игры в отъем последних копеек у москвичей, никто не препятствовал праву законодательной инициативы по любым вопросам жизни в городе и стране. Но прыгать на еврейских праздниках, гонять шары и мячи гораздо приятнее, чем бодаться с вышестоящими чиновниками и трепать себе нервы на почве стремления к улучшению жизни москвичей.

По поводу воспоминаний однокашников Ю. Лужкова могу заметить вместо комментария (а что здесь комментировать?), что в жизни бывает всякое: пил-пил человек, а потом одумался, окружающие списывают ему грехи молодости, и вот он уже передовик, ударник коммунистического труда, целинник-медалист и примерный семьянин.

Другое дело, как впоследствии он представляет широкой публике свое исцеление — как подвижнический труд на морально-нравственном и духовном фронте либо честно и прямо признается: да, граждане, мудак я был в молодости законченный, чуть не умер на почве пьянства, а потому — во имя здоровья, семьи и служебной карьеры — решил завязать. И ничего предосудительного в этом нет. Б. Ельцин всему миру показывал свои таланты на поприще истребления спиртного — может, хотел выпить все, что производит «Кристалл», и дождаться наступления момента истины, трезвости то есть. Не дождался. Думаю, бывший президент бывшей великой страны просил прощения у своего народа не только за ее развал, не только за передачу власти в руки воров-управителей-перерожденцев, не только за Чечню, но и за свой внешний и внутренний облик. Так позорить страну, которой управляешь, не осмеливались ни один царь, ни один Генеральный секретарь ЦК КПСС.

И ведь ничего! Народ наш сдюжил. Даже избрал еще на срок. «Он наш, пьяненький, пусть рулит», — так или примерно так думали граждане страны, когда тянулись к урнам для голосования. Дорулился…

Мог бы и Ю. Лужков признаться, что, как пишет тот же журнал, «его пагубное пристрастие к алкоголю становилось все очевиднее и обернулось маленьким скандалом. В 1973 году Юрий Михайлович поехал в заграничную командировку в Венгрию. Мадьярские товарищи, как и полагалось в те времена, накрыли великолепный стол с токайскими винами. И у Лужкова прямо во время застолья случился инсульт… Со спиртным он завязал после этого скандального случая».

И, коль пошла такая пьянка, расскажу об одном забавном эпизоде по теме. Как-то я напросился на прием в субботу или даже воскресенье — не помню, поскольку в те годы он почти не делал различий между буднями и выходными. Ему надо было зарекомендовать себя в глазах начальства и собственных чиновников, узнать наконец Москву, этого монстра, этот городище со всеми его потрохами, чтобы ни одна б…, как он однажды выразился, не могла его обмануть.

Это потом он начнет потихоньку сворачиваться, больше представительствовать, чем работать, лечиться в больницах и отдыхать в отелях Кипра, играть в теннис, падать с лошадей, гонять на даче печников, которые сложили печку не так, как он умеет сам, подружится с Российским Еврейским Конгрессом и суррогатным автором своей книги «Мы дети твои, Москва», будет настойчиво учиться приличному поведению в приличном обществе, в чем немало преуспеет. Его, безродного, даже удостоят княжеского звания. «Липа», конечно, но приятно. Но прежде чем рассказать о том, почему «липа» и о собственном опыте «хождения» в князи, напомню, что слово «князь» обозначает вождя племени, правителя государства или государственного образования у славян и некоторых других народов. Были на Руси великие княжества во главе с великими же князьями. Был и светлейший князь — А. Меншиков.

В ХVIII веке в России был введен почетный дворянский титул «князь», который (внимание!) «жаловался царем (!) за особые заслуги». Титул был отменен в 1917 году специальным декретом, который назывался «Об уничтожении сословий и гражданских чинов».

В один прекрасный день ко мне в офис на Новом Арбате, 21, заявился представительного вида господин, на визитке которого значилось: «_______________________».

— Чем обязан такому вниманию к моей скромной личности со стороны столь высокой инстанции в иерархии прежней власти?

— Да почему прежней? — возразил мой визави. — Мы и сегодня имеем достаточно сил, средств и авторитета, чтобы влиять на принятие решений на самом высоком государственном уровне.

— Даже так?

— Конечно. Вы не представляете, какое нынче развернулось мощное движение за возрождение монархии, и мы намерены добиться коронования Ельцина на русский престол.

— Но это же полный абсурд, — возразил я. — В нем нет ни капли не только царской, но даже и дворянской крови.

— Ничего страшного. Признанный наследник либо наследница престола возведут его в дворянское достоинство с титулом графа или князя — и можно будет вести переговоры о престолонаследии.

— Но у него нет сына, — не сдавался я.

— Зато есть внук Борис. Дочь может быть при нем регентшей, вы же знаете, истории такие примеры известны.

— Знаю, но не уверен, что наше общество готово нынче вернуться к монархии.

— Ну, об этом можно спорить, а мировая практика показывает, что страны с монархическим укладом более устойчивы к перемене политического устройства, более стабильны в рамках общественного строя. Приезжайте в наш офис, он недалеко, поговорим о вашем будущем титуле, — откланялся князь.

Я согласился, но прежде чем поехать, проконсультировался со знающими людьми. Оказалось, что подобных организаций, каковую представлял явившийся мне князь, — множество. Между ними идет постоянная борьба за сферы влияния, за утверждение собственной идеологии, стратегии и тактики в продвижении к конечной цели — утверждению на Руси монархии с воцарением на престоле истинного наследника. В этом все ветви царствующего дома согласны. Нет только согласия в том, кто же настоящий наследник. Равно как нет единого координирующего их усилия центра — амбиции, честолюбивые устремления представителей различных ветвей Дома Романовых не позволяют им объединиться под общим флагом Российской империи — все хотят быть первыми и никто — последним.

Подтвердилось и положение о том, что дворянство и титул к нему может жаловать только особа царских кровей и только в случае, если она признана правопреемником престола. Никакие другие организации, как бы они себя не называли, никакие частные лица раздавать, дарить, продавать титулы и звания, вводить в сословия не имеют права, все подобные шаги, мероприятия считаются не имевшими места быть, а звания и титулы признаются ничтожными.

С тем я и поехал к моему новому знакомому. Офис организации размещался в жилом доме у Белорусского вокзала, обстановка в нем не княжеская и уж, конечно, не царская — я видел помещения, обставленные куда шикарнее и пышнее. Здесь, правда, присутствовали атрибуты, долженствующие убедить посетителя в том, что он попал именно туда, куда и стремился, — в очаг прежней культуры и чертоги прежней власти.

На стенах висели грамоты в рамках и с печатями, свидетельствующие о том, что такому-то имярек присвоен высокий титул князя или графа. И на самом деле среди нареченных немало было известных фамилий, среди которых помню Жириновского и Лужкова.

Признаться, удивился. Зачем ему при полусотне почетных званий различных университетов и академий, в том числе и зарубежных, обремененному учеными степенями и регалиями, увенчанному не шутовскими, а настоящими колпаками солидных научных обществ, объединений и учреждений, эта, как мне показалось, совершенно бутафорская затея! Тем более что не мог он не знать, что это все фикция, а сама грамота — филькина. Но — повелся. Не только азартен, но и тщеславен, Парамоша…

— Так он же пролетарий, — говорю князю, разглядывая грамоту.

— Ну и что? Его заслуги перед обществом, перед москвичами, перед гражданами так значительны, что мы решили присвоить ему этот титул. (По-моему, не князя, а графа. Точно не помню, врать не буду. Скажу лишь, что графский титул дороже.)

— Я спрашивал знающих людей. Все в один голос утверждают, что правом наделять титулами обладает только государь император. В нашем случае — наследник престола. Кроме того, в Европе полно организаций, подобных вашей. Они что, тоже раздают титулы?

— Раздают. Но они не имеют права. Только мы уполномочены Домом Романовых, и в уставе у нас это записано!

— Да в уставе можно записать все что угодно, я сам сочинил уже не один устав, знаю, что это такое.

— Это беспредметный разговор. Давайте перейдем к делу.

— Давайте.

— Я предлагаю вам приобрести поначалу княжеский титул с последующим превращением его в графский. Хорошо звучит — «его сиятельство граф Михаил Александрович Полятыкин!»

— Звучит действительно неплохо. Но ведь я не пролетарий даже, я — крестьянин. Какой из меня граф? Я и вилку держать не умею.

— Научитесь, не боги горшки обжигают. Отправим вас в Париж, там наши люди помогут вам адаптироваться среди этого общества.

— Я, конечно, вам искренне признателен, но пока не готов принять высокое достоинство. Побуду еще какое-то время крестьянином. А как только внутренне созрею — сразу к вам, — откланялся я.

Надеюсь, что Ю. Лужков с присвоением высокого титула забыл свои замашки «дуче», как называли его когда-то периферийные сотрудники «Химавтоматики» за диктаторский стиль руководства и поведения, перестал поедать голыми руками деликатесы с бумаги в гостиничных номерах и в присутствии замерших в почтении чиновников.

Я не психиатр, но могу предположить, что именно отказ от спиртного превратил бывшего «рубаху-парня», душу любой компании в неуправляемого начальника-монстра, которому все позволено. Быть постоянно нацеленным на карьеру, на достижение результата любой ценой очень даже непросто и очень для психики накладно. Но у Ю. Лужкова цель всегда оправдывает средства. И как умный человек он не может не понимать, что достижение цели безнравственными, преступными средствами, с помощью всепроникающей коррупции, взяточничества и цементирования бюрократического аппарата с его полным, безоговорочным, лакейским подчинением себе любимому не может не отразиться на внутренней сущности, не может не способствовать потере человеческого лица и морального стержня тем, для кого хороши все средства и методы в достижении цели. Даже если она и благая. Или кажется таковой.

Выход энергии, снятие стресса необходимы каждому нормальному человеку, а работающему в режиме перпетуум-мобиле, как Ю. Лужков, особенно. Возможно, именно грубость по отношению к подчиненным спасает его от стрессов.

Вот что он сам говорит по этому поводу:

— Я не могу принять по отношению к себе определение «конфликтный». И жесткость, и конфликтность в характере присутствуют. Однако конфликтую я исключительно в интересах дела, которому служу и которое стараюсь по мере моих сил делать добросовестно. Я не думаю о том, как выгляжу в тот или иной момент на работе, не забочусь о последствиях того или иного шага, если вижу препятствия на пути к цели. Для меня дисциплина исполнения — основа действия, основа продвижения на любом направлении. Принципиально для меня — сделал или не сделал, а молишься ты в православном храме или посещаешь мечеть — для меня безразлично, — подчеркивает он.

Пора, однако, вернуться и к нашим баранам — эпизоду со спиртным.

Было около одиннадцати утра, когда я приехал в дом на Тверской, 13, и почти сразу был принят, поскольку до того встреча не раз откладывалась, переносилась и отступать было некуда — речь шла о беседе, которая должна была послужить дополнительным материалом для одной из глав моей книги «Тореро в кресле мэра».

Ю. Лужков сразу пригласил в комнату отдыха, где стоял наготове электросамовар, чашки, наструганные во множестве бутерброды на любой вкус — лет несколько назад был только один вид — с колбасой. Пока мы разогревались, пока я готовил хозяина подсобки к откровенности в интервью, пришел В. Ресин. Увидев кипящий самовар и накрытый стол, присвистнул.

— Вот это закуска…

На что я быстро отреагировал:

— Да кто ж нальет-то…

— А ты будешь? — спросил хозяин.

— Почему бы мне и не быть? Я не скрываю видимых пороков, но тайных нет при этом у меня, — процитировал я строчки собственных стихов. — И потом — у меня выходной день, имею право.

Ю. Лужков встал, протиснулся между нашими ботинками — боковушка для его масштаба просто крошечная — подошел к холодильнику, достал бутылку «Столичной» с черной этикеткой.

— Мне тащат, а я-то не пью, — не то с гордостью, не то с горечью констатировал он, наливая при этом водку в фужер для шампанского. — Извини, рюмок не держу…

Я с должным уважением отнесся к посудине, в которую налили, мысленно прикидывая, что с этим делать. Выпивал когда-то одним взмахом руки граненый стакан, но с тех пор многое изменилось во мне. Да и вокруг.

Сделал три глотка, поставил, закусил. Включил диктофон и задал первый гадкий вопрос. Сделал еще три глотка, поставил, закусил, задал следующий вопрос. Оценил удобство такого конвейера — не надо отвлекаться на посторонние разговоры типа: подавай стопку, наливать буду, да и самому не надо ее подставлять. Опять же: никто не считает, сколько ты уже опрокинул стопок, и не будет мыть тебе кости по этому поводу. Тот же приятель юности Ю. Лужкова, что рассказал про «Голубой Дунай», до сих пор помнит, как они за один заход принимали по 10 стопок в 50 граммов каждая.

Прошло больше часа. Вошел А. Музыкантский, за ним толпился еще кто-то из тех, кому дозволялось сюда заглядывать, — таковых, кстати, были единицы. Я понял, что пора уходить.

— Все, — говорю, — я пошел, спасибо.

— Ты куда? — спросил хлебосольный хозяин, — а допивать кто будет?

— Да мне не выпить столько…

— А мне что, из фужера обратно в бутылку ее выливать?

И только теперь, взяв в руку бокал, я понял: такое мог сказать только наш человек. Только воспитанный в хорошо и регулярно пьющей среде, только сам познавший вкус, цвет, запах и цену этого исконно русского напитка. Последнее дело среди наших — слить напиток в бутылку и вовсе западло — выплеснуть его в раковину. Короче, я напрягся, выпил, закусывать не стал, вопросов больше не задавал, а быстро ретировался.

Сам непьющий мэр никогда не останавливает других, а иногда предлагает и тосты. Так бывало на приемах правительства Москвы в Кремле, так происходит это и в последнее время, когда приемы устраиваются в Гостином дворе. При этом он точно не лицемерит, как в некоторых мелочах.

Как-то во время чаепития в боковушке он вдруг спросил, по-моему, ни с того ни с сего:

— Что тебе подарить?

— Ничего мне не надо! — опешил я от неожиданности, а он между тем из стопки разного рода блокнотов, календарей и прочей муры уже вытащил один, достал из картонной упаковки. С золотым образом, с застежкой, блокнот смотрелся красиво.

— Держи, — протянул его Лужков, я поблагодарил, а когда стал заталкивать подарок в дипломат, нечаянно загремел бутылками — прихватил в надежде поменять на полные, а поскольку не удалось, так и таскал пустые с собой.

— Что там у тебя? — спросил он.

— Да вот бутылки таскаю, водки купить не могу. В баню собрался, а спиртного нет…

Он открыл холодильник, покопался в его недрах и достал бутылку армянского коньяка «Двин» десятилетней выдержки, который я, честно говоря, ни разу в жизни не пробовал.

Когда писал первую книгу о нем — совершенно искреннюю по тому времени и по моему тогдашнему отношению к нему — предложил поделиться гонораром на вполне законных основаниях. Он наотрез отказался, заявив, что работает не за гонорары. Я удивился, поскольку к тому времени уже знал, что он получал на домашний адрес по улице Александра Невского гонорары за подготовленные и подписанные псевдонимом «Б. Яковлев» материалы в «Вечерке» об августовском 1991 года путче под общим названием «Момент истины». Потом он издаст книжку на деньги В. Евтушенкова и на гонорар, как сам же неоднократно доказывал дотошным журналистам из недружественных изданий, будет обучать в Швейцарии младшего сына. Каким же должен быть этот гонорар?

Мало примеров лицемерия? Совсем свежий. У всех на слуху неоднократные заявления Ю. Лужкова о том, какой он законопослушный представитель исполнительной власти. А если что-то где-то кто-то в правительстве России считает, что это не так, что он поступает противозаконно, — на такой случай есть самый гуманный, самый справедливый российский суд — пусть он решает. Так говорит на публике. И вдруг на заседании градостроительного совета, где речь шла о восстановлении спаленного Манежа, когда кто-то из ученых мужей заикнулся о необходимости соблюдения закона, Ю. Лужков заявил:

— Что такое закон? Закон — не догма. Закон — это повод пофилософствовать…

Похоже, и в самом деле ничего и никого не боится, а на общественное мнение ему вообще-то наплевать.

Этот законопослушный руководитель нарушает все, что можно и что нельзя. Трудовое законодательство, постановления собственного правительства и свои как мэра распоряжения. Конечно, исключительно в случаях, когда ему это необходимо и выгодно.

Вы не поверите, но меня до сих пор — а прошло 10 лет с того момента, как я покинул кресло главного редактора газеты «Тверская, 13», — не уволили по закону. Согласно постановлению правительства и уставу редакции главный редактор назначается и освобождается постановлением правительства Москвы. Так вот, постановление о назначении есть, а об освобождении — так и нет. Во всяком случае я его не видел и не расписывался в том, что ознакомлен.

Не существует в природе и акта приемки-передачи предприятия «Редакция газеты «Тверская, 13» от одного руководителя другому, как это предусмотрено всеми существующими нормами и правилами.

Я нанимал адвоката, судился, но, как вы понимаете, проиграл. Во-первых, опоздал по болезни с подачей искового заявления, во-вторых, адвокат — не буду называть его фамилию, поскольку он уже умер, — попросту испугался приглашать тех людей из аппарата мэрии, которых я хотел представить как свидетелей. Да и они сами не горели желанием засветиться в суде на таком процессе. Бывший заместитель заведующего секретариатом Ю. Лужкова, старейший аппаратчик — сидел еще при В. Промыслове — В. Шаповалов так в лоб и заявил:

— Я против Лужкова никогда не пойду.

И правильно, подумал я, куда попрешь, если после ухода из секретариата пристроили на должность председателя Союза театральных деятелей, поди плохо. Чтобы изобразить правосудие, суд только с четвертого захода постановил не восстанавливать меня в должности — и на том спасибо.

В том, что Юрий Михайлович — хозяин своего слова, захочет — даст слово, захочет — отберет его обратно, убеждает сюжет, показанный по одному из центральных каналов. Когда ему доложили о преимуществе учебников на электронных носителях, он как человек прогрессивный сразу принял решение начать в школах Москвы эксперимент по внедрению этого прогрессивного типа учебников и во всеуслышание заявил об этом.

Но вот наступил новый учебный год. К нему в кабинет вошел гендиректор ОАО «Московские учебники» С. Линович и доказал, что если перейти на электронику, то вся полиграфическая база, которая кормится от издания учебников на бумаге, останется без работы. А это породит новые проблемы. Юрий Михайлович передумал и свое решение об эксперименте отменил. И правильно сделал. Потому что 70 процентов акций этого на 2/3 госпредприятия, которое получает кучу денег из бюджета, принадлежит — кому? Правильно — Е. Батуриной.

— С детства расквашенный нос и синяки нисколько меня не смущали, — утверждает Ю. Лужков. — У нас на Москве-Товарной ценились смелость, верность и умение терпеть. Теперь это называется держать удар.

Свидетельствую: он умел это делать и совсем недавно. Не говорю «умеет», поскольку фактически ожидать удара ему до недавнего времени было неоткуда. Разве что по ногам во время футбольных баталий членов правительства Москвы. Как-то после очередного матча он с видимым удовольствием сложил два кулака и сказал:

— Вот такой синячище у меня на ноге! Но мы победили…

И столько было гордости в этой фразе, столько азарта и самодовольства от того, что «синячище», и от того, что победили. И в этом он весь: готов лечь костьми, но победить.

Футбол — его страсть. Он ездил на тренировки в Лужники чуть свет и по субботам не для того, чтобы, как неоднократно утверждал, сплотить свою правительственную команду и чтобы все «игроки» были в хорошей физической форме, а скорее для того, чтобы удовлетворить эту свою страсть. Однажды в боковушке в стакан с кипятком бросил не заварку, а какой-то порошок.

— Что это? — чуть не в один голос вскрикнули мы с приятелем, который напросился со мной к нему на прием.

— Не знаю, лекарство какое-то. Третий день уже температура, черт знает что…

— Небось на стадионе простудились…

— Да нет. Хотя в футбол играл.

— И зря. Нельзя с температурой.

Много раз приходилось слышать от госслужащих и предпринимателей разговоры о том, что надо как-то вклиниться в футбольную команду к Лужкову, — неважно, играть «за» или «против», лишь бы на поле. В таком разе гораздо проще будет решать проблемы продвижения по службе и бизнеса. Предлагали воспользоваться этой замочной скважиной и мне.

— Я, во-первых, не футболист, а журналист, а во-вторых, себя уважаю и решать проблемы через сауну не намерен, унизительно это.

Ходили и разговоры, что членов своей спортивной команды он бережет и обороняет. Но после очередных выборов уволил префекта В. Систера, который с ним играл, и А. Брячихина, который в мяч — ни в зуб ногой. Вот и пойми его…

А что до продвижения по службе «футболистов», то лично мне наверняка известен один случай: вратарь М. Щербаченко из заместителей руководителя пресс-центра мэрии выбился — думаю, со 100-процентной протекцией С. Цоя, имеющего огромное влияние на мэра неизвестного происхождения, — в руководители Департамента по телекоммуникациям и СМИ. Правда, музыка играла недолго, он быстро проворовался и ретировался. Но Ю. Лужков такие «свои» кадры не бросает и не сдает — вратарю придумали должность — «руководитель издательских проектов».

Это он сочиняет то, что успевает украсть у других авторов, стоял и, скорее всего, стоит у кормушки с грантами, на которые, например, издательство «Олма-пресс» выпускает книги самого Ю. Лужкова и М. Щербаченко — о нем. А все обыскались протекционизма и коррупционизма. Упрям Ю. Лужков в достижении цели. Он добьется разгона комиссии Ю. Болдырева, в то время Главного госинспектора контрольного управления администрации президента, которой так и не позволит влезть в тонкости махинаций со столичной собственностью, устранит главного редактора «Российской газеты» Н. Полежаеву за критические выступления, приручит «Новую газету» и прочие СМИ. На этом месте можно ненадолго остановиться и оглянуться. Если бы в то время Ю. Лужков не стал так рьяно отстаивать своих подчиненных, не лег бы грудью на эту амбразуру, то сегодня мы бы имели в Москве совершенно иную картину. Его не изгнали бы с должности с позором, коррупция не пустила бы такие глубокие корни в тело власти, и префекты округов не становились бы в одночасье ворами и взяточниками, а руководители районных управ не кидались бы с первых дней отбивать суммы, которые они отдали за должность — из первых уст знаю, что не так давно эта должность стоила «всего» 100 тысяч долларов. Думаю, теперь она гораздо дороже.

Наверное, новоиспеченный мэр заступался за «своих» не из корыстных побуждений, а исключительно в силу той черты своего характера, которая не позволяла кому бы то ни было влезать в его «хозяйство». Типа сами наследили, сами и вытрем. Не вытерли. А люди при больших и малых креслах поняли, что у них появилась такая спина, которая может прикрыть всех и вся, списать любые безобразия и оборонить от любых наскоков.

Подоспела к этому моменту и инициатива Г. Попова о поощрении чиновников, которые помогают внедряться бизнесу. Именно он на одном из заседаний правительства предложил оплачивать услуги госслужащих в размере 10 процентов от суммы заключаемого договора или сделки. Так родился в городе Москве «откат», отцом которого является Г. Попов. Каким выбухал его ребеночек теперь, все знают, только никто не может понять, что теперь с этим дитятей делать — слишком большой, слишком умный, слишком изворотлив, слишком сладок. Из «откатика» родился «откат», из «отката» — «откатище». А дальше нас ждет геометрическая прогрессия и гомерический хохот над властью, выпустившей джинна из бутылки, тех, кто никогда и ни под каким видом не откажется от блюда под названием «откат».

— Если я стану утверждать, что люблю критику, вы ведь мне все равно не поверите, — говорит Ю. Лужков. — И, по-моему, любовь к критике — это патология. Совершенно нормально, что ее не любят все, и я не исключение. Тем не менее признаю объективную, основанную на фактах, конструктивную критику. Ту, которая в перспективе помогает принять правильное решение, найти верный ход.

Скажем, за плохие дороги и мусор во дворах нас только ленивый не критикует, да и мы сами, как я однажды заметил, уже люди с понятием, видим недоработки и прилагаем максимум усилий, чтобы навести здесь порядок. И сдвиги есть.

Злобную же, злопыхательскую субъективную, позерскую и хамскую критику не приемлю и никогда не приму. Я почти никогда не отвечаю на такую критику в печати, считая это ниже своего достоинства, и стараюсь не делать рекламу хамству от пера. Зато в судах мои иски к различным изданиям, в том числе и зарубежным, рассматривались неоднократно, и ни в одном мне не было отказано, все дела я с моими адвокатами выиграл.

— Было бы странно, если бы вы их проиграли…

— Почему? Ведь все меняется, меняется и судопроизводство, и сегодня можно уверенно говорить о заметном прогрессе в рассмотрении дел, когда судьи не заглядывают в анкеты сторон, а руководствуются буквой закона. И я подобные изменения только приветствую. Никогда правового государства нам не построить, если третья власть будет бесправной и безвластной, — уверен Ю. Лужков.

И как правильно говорит! Но лукавит, Парамоша, ох как лукавит!

Но давайте послушаем дальше:

— Я могу оценить моральный ущерб от критики и в 500 миллионов — его ведь руками потрогать нельзя. Что если для меня моя нынешняя должность — это единственная возможность реализовать себя, добиться успеха в жизни? Мне на материальные блага, скажем, наплевать, я могу в другом месте заработать больше. Но я очень щепетилен до того, что касается чести и достоинства. Обливание помоями в печати образует вокруг моего имени вакуум, я теряю точку опоры, я надломлен, не могу продолжить исполнение обязанностей в полном объеме. Нет, моральный ущерб дорого стоит…

Смелость, граничащую с хамством, он продемонстрировал в свое время на трибуне Верховного Совета России, рассмеявшись в лицо депутатам, грозившим снять его с должности, — с того исторического момента он стал известен всей России.

А не боялся потому, что знал: депутаты с ним ничего поделать не смогут — не они его выбирали и не им его снимать. Именно безнаказанность определила его тогдашнее поведение. Позже Ю. Лужков признается, что только развитие демократии в стране и самоуправление допускают такие выходки, о которых прежде и подумать было невозможно. Подобное бесстрашие мог бы продемонстрировать в те времена любой большой чиновник, однако самому Ю. Лужкову страх присущ так же, как и нам, простым смертным.

— Шеф никогда не садится на переднее сиденье и никогда не разрешает открывать окна, — сказал как-то его телохранитель.

Не знаю, с какого момента он ездит именно так, как сказал охранник, возможно, после инцидента в Останкине, когда его машину остановила толпа человек этак в 300. Он ехал на свою любимую передачу про самого себя, любимого, и якобы про город, сидел на заднем сиденье «Волги» справа, я — в центре, Цой — слева, а впереди — охранник с рацией. В те времена его не сопровождали мигалки и джипы, позади нас плелся «жигуленок» с опером и тогдашним председателем КГБ по Москве и области В. Савостьяновым. С ним, кстати, Ю. Лужков поддерживал теплые отношения — гулял у него на 45-летии в Жуковке, назначил командовать Московским нефтеперерабатывающим заводом.

Толпа показалась недалеко от телецентра — с транспарантами, красными, черными и желто-черными флагами. Все напряглись в нашей машине. Охранник нажал на все кнопки дверей, водитель то ли от незнания, то ли с перепугу свернул за толпой — и тут же выяснилось, что нам ехать надо было прямо.

Захолодало, когда двое шпанистых парней прямо перед машиной остановили трамвай. Мне и самому было хреновато, а Ю. Лужкову, видно, еще хуже. Он весь напрягся и побледнел. Наверное, подумал, что это заранее спланированная акция и сейчас его начнут вытряхивать из машины. Скорее всего, так бы оно и случилось, если бы он тогда катался с мэрскими знаками отличия, а так — все обошлось. Из машины сопровождения вышел мент, прогнал трамвай, и мы двинулись дальше. И в передаче он выглядел молодцом.

В общем-то, отношения с телевидением у Ю. Лужкова складывались постепенно, и на наших глазах прошли все этапы развития — от неприятия до любви взасос и аж до «мочилова». Что до использования этого мощного инструмента промывания мозгов и политического воздействия, то об этом чуть позже, а здесь я хочу остановиться на тех нюансах, которые подчеркивают всю противоречивость характера Ю. Лужкова.

В самом начале своего восшествия на столичный престол в глазах публики старался выглядеть демократом и революционером, и у него это неплохо получалось. В. Познер — не нынешний, хотя и теперь он его приглашал, а давнишний, скажем, «ранний» на российском телевидении Познер пригласил Юрия Михайловича в свою передачу сразу после утверждения его на посту премьера. Ю. Лужков пришел на передачу чуть ли не со всем своим кабинетом, а когда ведущий пригласил желающего — одного из них — на «кресло истины», где надо было отвечать на гадкие и каверзные вопросы умного и по-доброму въедливого Познера и телезрителей, уселся в него сам. Но мог ведь и не садиться! У него одних первых заместителей уже тогда было несколько, не говоря о прочих. Но в нем, видно, живет неистребимый дух, неистребимая жажда испытать себя в различных ипостасях, проверить судьбу-злодейку на всех «плахах», которые подворачиваются на тернистом пути руководителя такого ранга. Которые при любом режиме будут нужны и при верховенстве любой партии будут подставляться под народное возмущение в первую очередь.

Ю. Лужков умело отбивался от наседающих зрителей, уворачивался от вопросов ведущего, поскольку предмет знал, в клоаку плодоовощного комплекса и хитросплетения городского хозяйства вник настолько, что мог не бояться любых вопросов. Конечно, никто не постиг истину на этой передаче, и кресло ждало очередного испытуемого, но Ю. Лужков доказал: могу и здесь.

Вспоминаю и еще одну передачу, она шла по российскому уже каналу и называлась «Без ретуши». Человек 10 журналистов клевали Лужкова разными гадкими вопросами типа: «Зачем вы набрали в правительство прежних аппаратчиков?» Юрий Михайлович выглядел молодцом. Он вообще-то берет в большинстве подобных случаев откровенностью и напором, не говоря, конечно, о скорости соображения и умении сформулировать мысль.

Мне особенно понравился ответ на вопрос, не кажется ли ему его карьера головокружительной. На что он, опять же, по-моему, совершенно искренне, ответил, что каждый вечер ложится спать и встает утром с чувством глубокой неудовлетворенности собой и тем, что удалось накануне сделать. (Да и вопрос звучал походя, что-то вроде: «За последние годы вы четырежды ложились спать в одном качестве, а просыпались в другом, в новой уже должности?»)

Потом ведущий решил напомнить всем, что он здесь хозяин и имеет потому первоочередное право задавать вопросы. И спросил, почему, дескать, в вашем коррумпированном городском правительстве никого до сих пор не посадили?

Надо было видеть, как вскинулся Лужков! И надо знать его характер, чтобы понять или предвидеть реакцию на такой провокационный, по его мнению, вопрос.

— А где факты? — спросил он возмущенно и затем уже заговорил о том, что для подобных заявлений надо иметь хотя бы немногое: объективные факты.

На что ведущий вяло — явно не ожидал такого отпора — парировал: «А дело Трегубова? Он ведь даже еще не отсидел свой срок…»

— Я в то время даже в Мосгорисполкоме не работал, — среагировал премьер, и его противнику крыть стало нечем.

Передача в результате оказалась смазанной и оставила неприятное впечатление.

Короче, когда он после встречи с американцами в Белом зале Моссовета вошел в приемную и кивнул — пошли, дескать, — разговор завязался сразу вокруг передачи. В нем участвовали первый вице-премьер Б. Никольский, депутаты О. Орлов, управделами В. Шахновский.

Я устроился за приставным столиком, достал диктофон, поскольку твердо решил без интервью не уходить.

— Ты что это достал? — спросил Ю. Лужков, увидев мои приготовления.

— Запишу все, что вы тут говорить будете, и продам американцам.

— А я не боюсь, — махнул он рукой. — Пусть услышат нормальный русский мат.

Все ему в один голос твердили, что выглядел он достойно, хотя знакомая журналистка из «Московской правды» мне накануне сказала, что выглядел он похабно. Я не стал ей активно возражать, потому что, резко переменившаяся — от любви до ненависти действительно шаг? — по отношению к Ю. Лужкову (потом будет искать в нем только хорошее и подружится), она, по-моему, уже не способна объективно оценивать ни его, ни его поступки. Видно, так уж человек устроен…

Я сказал, что по ходу общего разговора премьер расшвырял своих собеседников, как щенят, и журналиста, способного задать ему достойный вопрос, в студии не оказалось.

На этом разминка закончилась, и началась его обычная свистопляска. Он звонил, ему звонили, он выслушивал доклады, давал указания, принимал решения, подписывал бумаги.

Урок из подобных «боев» он все-таки извлек. Завел свою передачу на своем карманном канале стоимостью в 4 миллиарда ежегодных рублей налогоплательщиков — наших с вами рублей — заматерел, забронзовел, зацементировался в мыслях и атрофировался как спорщик — спорить стало не с кем, всех запугали и подавили власть, энергия и безапелляционность.

И появилась передача с сусальными бабушками и дедушками в окошках, «правильными» москвичами, задающими «правильные» вопросы, на которые всезнающий, всепонимающий, всемогущий и все могущий мэр дает искренние исчерпывающие ответы, сыплет «по памяти» цифрами, подтверждающими рост благосостояния москвичей, увеличение доходов, улучшение качества жизни.

Назавтра бабушки и дедушки в дачной электричке будут славословить мэра, пускать слюни по поводу «лужковской» прибавки к пенсии, а он никогда с экрана ни одним словом не обмолвился, что пенсии эти — бабушки и дедушки — вовсе не «лужковские», а определены и установлены правительством города Москвы, деньги на них заработаны благодаря усилиям горожан — ваших детей и внуков, у которых мы отбираем и вам отдаем. А коли он этого никогда не сказал, получается благодетель в единственном числе — Ю. Лужков. Честолюбив, однако, Парамоша!

В один прекрасный момент кто-то, видимо, осмелился — уж не знаю как — сказать ему про сусальных старичков в окошках, и на его передаче появились три журналистских волка во главе, по-моему, с главным редактором радиостанции «Эхо Москвы» А. Венедиктовым.

Как же они его трепали на глазах у изумленной — больше всего чиновной — публики, которую приклеивают к экрану в это время добровольно-принудительно: ах, ты не смотрел?! «ЭХОвцы» Венедиктов и Корзун не давали дохнуть мэру, они знали ситуацию в городе не понаслышке и спрашивали напрямую, в лоб о проблемах и ждали таких же ответов. Но Ю. Лужков давно уже к этому моменту растренировался, крутился как мог, а Б. Ноткин бросал ему спасательные круги, но спасти не сумел. Эти два волчары рвали свою жертву на части беспощадно в открытом режиме и в прямом эфире, как теперь модно говорить, онлайн.

Результатом такого их бесшабашного, беспощадного и дурацкого, с точки зрения журналистской камарильи, поведения стали отказ обоим в дальнейшем общении перед лицом публики с высоким чином и выдворение с телеэкрана любимого мэром телеканала. Он должен сидеть в нем лицом к самому себе и ни к кому другому.

Как-то мне удалось вытащить Ю. Лужкова в Дом журналиста на встречу с читателями. А кто читатели с Арбата? Старики, пенсионеры. Они и заполнили зал для зрителей, и едва я открыл встречу, они начали трепать мэра почем зря. Злобы не было, была немножко напряженная атмосфера из тех, когда большой начальник должен держать ответ за своего последнего дворника. Вот и арбатские дедушки и бабушки хотели немедля получить ответы на самые животрепещущие свои вопросы. До каких пор не будет убираться подъезд, сколько можно ждать слесаря — ну и прочая такая ерунда.

Мэр отбивался как мог, по-моему достойно, и старики по прошествии некоторого времени окончательно угомонились. Но зато по окончании этого сеанса я получил по полной программе.

— Ты куда меня привел? — спросил Ю. Лужков резко, едва встреча завершилась. — Ты что, не знаешь, как это делается?

Я даже ответить толком не успел и толком не понял, за что получил. Встреча как встреча, потрясли немного — так это же только на пользу, разминка. Потом умные люди объяснили. Стариков, которые имеют право задать вопросик, специально натаскивают на этот прием, они репетируют перед камерами, а тут я, импровизатор хренов.

Понятно, что он полностью растренировался, деквалифицировался, чтобы проводить встречи подобного уровня, но горя-то большого нет.

— Э-э, барин, — говорили мужики в одном из рассказов Лескова, — ты нас грязненькими полюби, а чистенькими нас всяк полюбит.

Брезглив, однако, Парамоша.

Сформировавшееся в хулиганистом родном дворе умение держать удар пригодилось ему на первых порах работы в Мосгорагропроме, когда не долбил его на страницах газет только что самый ленивый журналист. В отместку на публикацию в «Литературной газете» про кошку и колбасу он запретил пускать корреспондентов на подведомственные предприятия, а на газету подал в суд — это в те-то времена!

В заметке речь шла о колбасе, которую кошки есть отказались и которую выпускали на мясокомбинате Мосгорагропрома, возглавляемого Ю. Лужковым. Его требование опубликовать опровержение результата не дало. Больше того — редакция поместила еще одну статью, «последушку», как говорят журналисты, где снова бомбили председателя столичного агропрома. Он хоть и занимал высокий пост, не знал, конечно, секретов тогдашних редакций. Ни одна из них никогда не признавалась, когда допускала промашку. И те руководители, которые это понимали, быстро отписывались: недостатки, дескать, устранены, жулики выловлены, несуны ликвидированы, любовницы сокращены, а пьяницы уволены. Копию такого ответа посылали в горком или райком, и все были довольны. А смеялись критикуемые, поскольку ничего подобного изложенному в отписке они делать не собирались. В случае же поступления в редакцию или райком повторной жалобы ее автору приклеивали ярлык — «склочник». И он мог писать хоть до конца своих дней — нигде б ничего не добился. Разве что могли мимоходом, рассердившись, посадить на пару лет. А если интеллигент, то и в психушку.

Ю. Лужков по накатанному пути не пошел, думаю, характер не позволил. Не побежал жаловаться в партийные органы, откуда, естественно, газету бы приструнили, не стал отписываться, признавая «некоторые недостатки» и обещая их исправить, не начал интриговать, чтобы в других газетах появились положительные заметки о его деятельности, а написал гневное письмо главному редактору. К чему это привело, я уже сказал — к появлению новой заметки, и тогда Юрий Михайлович подал в суд.

В городе и прецедента-то не было, и закона о печати не было в помине, и суды вообще подобными делами не занимались или, если занимались, то единственно по указанию партийных начальников и с определенной целью — дискредитировать истца и оправдать газету.

Не помню нынче, состоялся ли суд и чем закончился, это, в конце концов, непринципиально. Принципиален поступок.

Однажды дотошный московский журналист задал мэру вопрос: дескать, у вас зарплата всего 14 тысяч рублей, как вы сводите концы с концами, ведь вы — мэр?

— А я мало трачу, — был ответ.

Видимо, эта семья вообще экономная. Как-то перед очередными выборами мэра группа энтузиастов с многозаслуженным кинорежиссером и документалистом Борисом Загряжским, снявшим к тому моменту 10 короткометражных фильмов о Москве без единого рубля бюджетных денег! — решила показать Ю. Лужкова лицом к народу как достойнейшего из кандидатов.

— Ребята, — сказал, как всегда, возбужденно Загряжский, — давайте снимем пять-семь фильмов о Москве в русле нашего проекта и заткнем этого Доренку на хрен. Не в лоб покажем, как Лужков строит и дерзает, а исподволь, незаметно, как в рекламных роликах, где тебе засовывают информацию в подкорку головного мозга.

— Давайте, — согласились мы с Людмилой, его директором, — но вопрос прежний: где деньги, Зин?

— В его предвыборном штабе, — не растерялся Борис. — Напишем письмо, сходим объяснимся — не совсем же они там тупые…

— Как говаривал Лаврентий Палыч, попытка — не пытка, — согласился я, и мы отправились в штаб «Отечества» — благо они сидели во дворе нашего дома, в Композиторском переулке.

Флаги, антураж, охрана — все, блин, как положено. Нас принял пресс-секретарь, быстро сообразил, что дело стоящее, а деньги надо отдать небольшие, пообещал доложить В. Шанцеву, который принимал подобные решения, и мы ретировались.

Потом ходили еще не один раз и к разным людям, потом кампания прошла, и Ю. Лужкова избрали, а судьба нашего предложения так и осталась неясной. Судя по попытке издать еще и плакаты «За Лужкова», под которые тоже ничего не дали и даже не стали разговаривать, сославшись на централизацию, консервацию, сифилизацию этой работы внутри штаба, я понимаю, что все у них там было схвачено, за все и всем уплачено, а чужие просто там не ходят, с какими бы благими намерениями они ни приближались к предвыборному денежному мешку.

Неутомимый на выдумку режиссер Б. Загряжский придумал почти беспроигрышный вариант — обратиться к жене Ю. Лужкова, которая к тому моменту уже не раз выступала как покровительница детей и искусства. А у нас все сходилось — тут тебе и дети и искусством несет за две версты. Но, видно, искусства оказалось слишком много. Через несколько дней Борис был шокирован не самим отказом высокопоставленной жены, а той формой, в какой это было сделано.

Стоявший перед заветными дверями заслуженный работник, читавший лекции студентам разных стран на их родных языках, — внутрь его не пустили — дождался выхода — нет, извините, не Е. Батуриной, а неизвестно какого уровня сотрудницы, но, видимо, высокого, поскольку она, заявив, что никакой возможности поддержать сей проект нет, расписалась подлинной подписью госпожи Батуриной и велела Борису убираться. А что ему, бедолаге, оставалось делать?

Наконец я решил бросить в бой последнее средство, тяжелую артиллерию, и пошел по этому делу сам. Не к кому-нибудь, а еще к одному родственничку — господину миллиардеру В. Евтушенкову. Прихватил с собой кассеты с фильмами, сочинил трогательное послание про Москву, Доренко, выборы и мэра, добросовестно просидел в приемной сколько положено просидеть просителю у порога миллиардера, перекинулся несколькими словами, когда попал в кабинет, оставил кассеты и ушел ждать ответа. Как вы, наверное, уже догадались, как соловей лета.

— Да, — сказал миллиардер через несколько дней, — фильмы хорошие — и был таков. После этого он ни разу не взял трубку, и в конце концов я отстал — сколько можно унижаться? И потом — это все-таки его родственник и компаньон баллотировался в мэры, а не мой. После того, как я понял, что кино про мэра В. Евтушенкову по барабану, послал ему записку: «Уважаемый Владимир Петрович! Похоже, наше предложение о коротких фильмах, показывающих деятельность мэра Москвы, соотносимую с деятельностью его великих предшественников на посту градоначальников, вас не заинтересовало. Сожалею». Ответа жду до сих пор.

Я вспоминаю учредительный съезд «Отечества», на котором В. Евтушенков по-отечески смотрел из ближней ложи на то, что происходит на сцене, как ведет себя его протеже, назвавшийся лидером движения, как непринужденно увиливает от вопросов настырной журналистской братии о финансировании этого мероприятия.

Товарищ Ю. Микешин, бывший редактор издательства «Международные отношения», непонятно в каком порыве признается: «Я как-то дал Елене Лужковой, жене Юрия Михайловича, статью почитать. Она секунд десять на нее смотрела — статья занимала целую полосу — и отдала мне. За десять секунд она не просто прочла, но и проанализировала, отметила стилистические шероховатости…» Ну что тут скажешь? Или это тоже был двойник? Или двойница?

И, наконец, самый последний заход по поводу съемок фильмов о Москве и о Лужкове был к его выдвиженцу и, возможно, тоже компаньону Г. Боосу. Загряжский — настырный все-таки мужик — добился личного приема на каком-то из мероприятий «Отечества» или Госдумы. Должно быть, надеялся, что мытарства с выходом на такие высоты закончатся и он станет снимать. Как бы не так!

Один из лидеров «Отечества» и верный друг Ю. Лужкова смотрел упорно мимо просителя, в данном случае нашего друга Б. Загряжского, который пошел унижаться ради общего дела. И именно так, глядя мимо, будто режиссера вообще не сидело перед ним, Боос его послал. Кажется, даже не совсем интеллигентно.

Выходит, все разговоры о том, что ближайшее окружение взасос любит своего мэра, — это чистейшей воды миф. А вот то, что окружение его использует на полную катушку, — есть несомненный факт.

Он и сам о себе не все знает. Например, того, что он доверчив, как ребенок, и внушаем, как самый слабый индивидуум под гипнозом.

— Юрий Михайлович, — говорю, — вы чересчур доверчивы и вас дурят все, кому не лень.

— Пусть попробуют, узнаю — голову оторву.

— Вы никогда не узнаете. Бумажку Цою подпишете, а потом она гуляет по городу, обслуживает нечистых на руку чиновников и криминальных авторитетов, наносит урон вашему имиджу.

Не услышал. Упрям, Парамоша, и самоуверен. Не знает, что в лицо ему говорят одно, а в спину — совсем другое. Его уговаривает, например, В. Малышков, руководитель Департамента торговли и быта, открыть магазин «Родити» на Новом Арбате. Ю. Лужков режет ленточку, пьет шампанское, а спустя некоторое время хозяин магазина вместе с кассой ударяется в бега, «Родити» преобразуется в китайскую лавку, а имидж мэра получает очередной удар ниже пояса.

Когда я пишу о том, что своими действиями С. Цой наносит ущерб имиджу мэра, поверьте, я знаю, о чем речь. Помню, буквально шок среди думающей части столичной чиновной тусовки вызвало его появление на страницах бесплатного издания, заполненного до последней строчки рекламой, — это известная теперь, хотя и гораздо похудевшая и посеревшая «Центр-плюс». А в тот год газета только-только появилась на публике, ей позарез нужны были имена на своих тусклых во всех отношениях страницах — ну где возьмешь света в рекламном издании подобного типа? Да еще при такой печати и при таком качестве бумаги — слезы, а не издание.

Не знаю, кто кого нашел, гадать не стану. Возможно, они Цоя, а может, и он их, что вероятнее, — думаю, у него отменный нюх на подобного рода ситуации. Когда экзаменующемуся деваться некуда, а троечку получить надо. Вот и изгаляется как только может. Не знаю и ставок в этой нечистой игре. Знаю, что в редакции Ю. Лужков отвечал на вопросы столичных обывателей, ответы появились в газете, были растиражированы, их «впарили» каждому москвичу в почтовый ящик — представляете, какую Серега Цой оказал услугу редакции «Центра-плюс»? А ведь не только в нынешние — во все времена услуги ценились порой дороже золота. Его наш брат все равно пропьет или потеряет, в лучшем случае проиграет, а на услуге может въехать хоть в рай, хоть в царские врата.

После того, как в той же газете появилось интервью еще и В. Ресина, а через некоторое время на вопросы отвечали Платонов и Лужков, у меня был благой порыв позвонить мэру и сказать, что негоже в его положении, при том общественном звучании, которое теперь имеет его фамилия, помещать фото (ужасного, кстати, качества!) в издании рядом с рекламой презервативов, аксессуаров и писсуаров. И напомнить его же слова о том, что газета должна стоить денег, информация имеет цену стабильную и высокую.

Но звонить не стал. Во-первых, все, кто не дураки, уже поняли, откуда несет этим душком, на который налетел Лужков, во-вторых, он мог счесть это ревностью к другому изданию и попросту проигнорировать. Позже, общаясь с коллегами, я утвердился в своих предположениях и догадался, зачем его втравили. Странно, что Ю. Лужков этого не понимает, хотя теперь я думаю, что он делал вид, что не понимает. С такими мозгами, как у него, нельзя чего-нибудь не понимать. На его имени спекулируют, а он типа не замечает.

— Ребята, сказал я в своем кругу, — нельзя этого делать, никак нельзя! Это же реноме, авторитет, и если он сам не понимает, надо подсказать, хотя поезд уже далеко.

— Ну ты не прав! — подхватился Серега Цой (как будто именно от него я мог услышать что-то другое!). — Миллионные тиражи есть далеко не у каждой газеты, и далеко не каждый москвич может позволить себе купить хотя бы одну газету. Информации у людей нет, и надо использовать любую возможность встретиться с читателем, — чуть не с пафосом закончил он.

Скорее всего именно такими словами он уговаривал и самого шефа поехать в редакцию — ни в любимую «Московскую правду», ни в преданную «Вечерку», ни к приятелю Павлу Гусеву, ни в «Труд», а неизвестно куда, к кому и зачем.

— Не в такую газету он должен был идти, — не сдавался я. — Как ты не понимаешь, что такие встречи роняют авторитет среди людей, которые его знают и ценят, поддерживают во всех начинаниях. Особенно в среде интеллигенции.

Однако Серега упорно стоял на своем, и разговор ни к чему не привел. Хотя кто-то, видно, ему все-таки сказал подобные моим слова — больше он никогда к обсуждению этой темы не возвращался.

Я же не удержался и обсуждал этот факт со многими чинами не только аппарата правительства, но и руководителями ведомств.

Например, Л. Кезина, бывшая в то время начальницей Департамента образования и, по слухам, весьма приближенная к мэру, заявила:

— Я прежде чем дать интервью тому или иному изданию, посмотрю, кому принадлежит, какую линию, какую политику в области образования и просвещения проводит, — и только тогда принимаю решение.

— А что вы можете сказать по поводу выступления первых лиц городского управления в таком издании, как «Центр-плюс»?

— Ничего…

Позиция понятная. Не могла же она публично дать нелестную оценку своему начальнику. Кто ее осудит за это?

История с этими интервью аукнулась на заседании правительства, посвященном информированию населения о деятельности правительства и местных властей. Слово на заседании дали среди прочих и главному редактору «Центра-плюс», который не только плюнул в конкурирующие фирмы: мы, дескать, вон какую работу бесплатно выполняем для правительства города, и в то время, как другие газеты выбрасывают, не читая, нашу зачитывают до дыр — потому что на наших страницах представлены сам мэр Москвы, председатель Госдумы и главный строитель.

Сам Ю. Лужков на заседании произнес по этому поводу тоже несколько фраз типа: «Информация должна быть доступна и бесплатный «Центр-плюс» в каждом доме — это хорошо». Чувствовалось, что говорит он неискренне, не верит в то, что говорит, и в слова, которые его попросили сказать. А меня с этих его слов так просто закорежило — их произносил человек, совсем недавно отвергнувший, как негодную, идею издания бесплатной газеты правительства Москвы. С таким предложением пришел ко мне как-то старинный приятель Паша Шипилин, с которым когда-то горбатились на подневольных хлебах в «Московской правде».

— Слушай, — говорит, — давай объединим усилия и сделаем газету, которой еще не было.

— Это какую же? — насторожился я, поскольку приходилось выслушивать массу проектов и прожектов, порой я не успевал их переваривать. И, как правило, отказывался, потому что большинство предлагающих желают всего, но при этом все хочется получить за счет усилий других.

— Оставляем восемь полос как есть, добавляем столько же чистой рекламы — и отдаем бесплатно.

— Ну ты придумал! Я только-только начал более или менее продавать успешно, а ты хочешь все зарубить.

— Да не зарубить! Газета такая пойдет на «ура». Ведь люди, желающие получить программу телевидения, имеют ее сейчас за счет бесплатных газет, что бросают им в почтовый ящик. Правильно?

— Правильно. Ну и что?

— А то, что они просто рекламные, а у нас будет еще и информация. К тому же у тебя перестанет болеть голова с распространением: отпечатал — и сдал распространителям.

— И выгребай потом газету с помойки…

— А это как организуешь контроль…

— Вообще-то заманчиво, надоело возиться с продажей, тиражом и прочими прелестями газетного быта. Но ты же понимаешь, что я сам такое решение принять не могу, у меня есть учредитель — правительство Москвы. Я должен доложить Самому.

— Ну и доложи, кто мешает…

Доложи. Легко сказать. Его еще отловить надо, договориться о встрече, встретиться, чтоб никто дорогу не перебежал, что тоже случается. Сидишь, сидишь в приемной, время давно твое прошло уже и не надеешься попасть в заветные покои, а тут какой-нибудь Евтушенков на твою голову — шмыг — и в кабинете. А ты так и будешь сидеть.

Но долго ли, коротко ли, встреча состоялась. Чтобы никто не перебил, я начал с места в карьер.

— Юрий Михайлович, — пытаюсь придать голосу убедительность, поскольку Паша меня почти уговорил, — есть предложение «Тверскую» сделать бесплатной и наполовину рекламной. Из минусов — некоторая размытость статуса, хотя, если рекламу лепить не абы какую, можно морду лица и не потерять. Из плюсов — снижается нагрузка на бюджет, газета года через два станет окупать сама себя. Опять же рост тиража за счет рекламы.

Он сидел молча, наклонив голову, как тот бык, которому он вот-вот должен всадить пику в загривок. Потом, почти не поднимая головы, посмотрел исподлобья и едва процедил сквозь зубы:

— «Тверская» не такая газета, чтобы раздавать бесплатно, — сказал, как отрезал.

Я понял, что разговаривать об этом бесполезно, ушел, чтобы через некоторое время просто офонареть на заседании правительства, где был бенефис «Центра-плюс».

Никто тогда из членов правительства так и не понял, что это за финт такой и с чем едят бесплатные газеты. Но все промолчали — атмосфера закулисных договоренностей давно и прочно поразила верхушку столичных управленцев, и только видимость коллегиальности и бурных дебатов сохранялась еще на заседаниях. Именно поэтому, когда префект Юго-Восточного округа В. Зотов в брошюре «Как мэр Ю. Лужков управляет Москвой» утверждает, что здесь дают высказаться всем, — это истинная правда. Только от высказываний этих толку мало. Как правило, вся интрига заворачивается за много дней до заседания правительства. Готовятся документы, и кухня этой стряпни отработана за почти 20 лет едва ли не до автоматизма. А решения все равно принимает один человек — мэр Москвы. И принимает в зависимости от того, как его настроили и подготовили к принятию нужного одной или другой группировке решения. А когда нужное постановление или распоряжение у вас на руках, тут уж все зависит от скорости ваших ног и пробивной силы — не всякому постановлению суждено докатиться до конечного результата. На пути каждого стоит исполнитель, чиновник какого-либо ранга, которому напрягаться и заниматься с вами ох как неохота. И тут, брат, ищи подходы, иначе ничего не добьешься.

Помню, как принималось на заседании правительства решение о выделении средств «Московской правде» под проект «Округ». Ш. Муладжанов интриговал в течение довольно длительного времени — ведь бюджетные деньги на дороге не валяются, да и дают их далеко не всем. Поначалу префекты уперлись — платить-то надо было им. Тогда Ю. Лужков решил, как Махмуд, обойти их сзади:

— Что ж, — сказал, — тогда давайте пополам — часть вы, префекты, а вторую часть — город, то бишь я.

Было отчетливо видно, что все давно решено, что он гнет свою линию, не отступая от намеченного курса, — дать Шоду денег во что бы то ни стало — ни на метр.

Хотя некоторое время после путча между городскими властями и «Московской правдой» были довольно напряженные отношения. Потом все наладилось. Ш. Муладжанов подружился с Ю. Лужковым, приводил к нему американские и японские делегации, нашел человека на должность руководителя по связям с общественностью — короче, полное взаимопонимание.

Как после налаживания такой дружбы отказать в какой-то мелочи — в деньгах? Доводы некоторых префектов типа «есть же «Тверская» не поимели успеха, и мэр всех дожал — решение о выделении денег было принято. По пути из зала к выходу я обмолвился двумя словами со знакомой чиновной дамой:

— Во дела! Все кричат о необходимости экономии бюджетных средств — и тут же их транжирят. Полная лажа!

— А что ж вы промолчали?

— Что тут скажешь, — вмешался кто-то из префектов, может быть, Брячихин, — когда он пришел с готовым решением…

В ответ я только пожал плечами. Действительно, что тут скажешь.

Среди черт характера Ю. Лужкова можно отметить любовь его к позированию и позе, повышенное внимание к общественному мнению. Едва усевшись в кресло мэра, он тут же обозвал свою должность мэрзкой и утверждал, что стать мэром — радость небольшая.

Как-то после игры в волейбол в Серебряном бору с командой правительства России в его боковушку пришел тогдашний префект Северо-Восточного округа В. Систер. И стал уговаривать Юрия Михайловича баллотироваться на должность мэра без Г. Попова, самостоятельно. Возможно, видел в этом лишний шанс для себя после выборов, а может, пришел проверить, прощупать кандидата на вшивость. Не знаю. Но тон его был обиженным, капризным, что я вполне мог бы отписать на мой счет. Типа а этот что здесь делает? Особенно это стало заметно, когда Ю. Лужков обратился к нам, а во время беседы подошли еще два его заместителя:

— А на хрена мне это надо? Вы видели мою жену?

Мы все согласно закивали: при такой жене политику надо посылать подальше. Молодая, в «адидасах», она стояла сегодня на краю волейбольной площадки, искренне переживая за мужа. А он старался! Падал, прыгал, подбадривал партнеров, пытался дирижировать игрой. Хотя, как потом признался, никогда всерьез не играл. На что я тут же отреагировал:

— Это было заметно…

Шедшие к автобусу его партнеры и подчиненные, большие городские начальники, переглянулись, по их мнению, я ляпнул бестактность. Но откуда им знать, что истина мне дороже?

А между тем Ю. Лужков продолжал:

— Мне надо заниматься зарядкой, форму поддерживать, а не добиваться кресел.

Позже я ему все-таки высказал свое мнение о его собеседнике в тот день.

— Что-то мне в нем не понравилось, — сказал я. — Неудовлетворенное самолюбие, что ли?

— Амбиции из него прут, — подтвердил будущий премьер.

По поводу выдвижения В. Сайкина на пост мэра он с присущей экспрессией воскликнул, заложив, как обычно, руки за голову и закинув правую ногу на валик кресла — неужто и впрямь удобная поза?

— Он же приходил ко мне! Жаловался: выживают из министерства, вот-вот сократят. Так я ему прямо сказал: Валера, не ссы, найдем тебе дело в городе. Что у нас такие кадры под ногами валяются, что ли? А он что? Побежал в горком, выдвигаться! Хотя я его, если откровенно, прикрыл на первой сессии Моссовета, весь удар принял на себя, — вспомнил он не очень, видно, для него приятные события.

На тему мэрства приходилось слышать и такой пассаж:

— Я бы хотел через час соскочить с этого места, — кричал он в трубку неизвестному мне собеседнику, хотя из дальнейшего я понял, что говорит он с кем-то из депутатов.

— На х… мне все это нужно? Тем более что вы все делаете, чтобы в Москве разразился кризис власти. Вы доведете до того, что народ разгонит либо представительную, либо исполнительную власть. Но люди не дураки, они исполнительную власть оставят, потому что есть надо каждый день. Вам не нужен мэр? Так следовало его отменить как такового — и дело с концом! Вы же признали неконституционным указ, хотя не имеете право его трактовать.

Он, увлекшись, говорил уверенно, убежденно, громко — все стояли вокруг стола, слушали.

— А ты сам-то за что голосовал? — вдруг, словно спохватившись, спросил Ю. Лужков своего собеседника. — Я так и думал, — услышав ответ, сказал он и откинулся на спинку кресла. — Закон о краевом совете на нас не распространяется, и ты против перемен, которые произошли в городе. Вам же Конституционный суд объяснил, что статья десятая Конституции о местном самоуправлении тоже для Москвы не годится, для нее нужны — и уже есть — особые законы. Москва шире, глубже, разностороннее любого целого региона, а вы хотите под нее подложить плоскую простынку, Николай Иваныч!

Потом продолжал:

— Я, говорите вы, ваш союзник. И везде голосую против. А ведь я уже мэр, мне никакой совет не нужен. И нигде не написано, как вы утверждаете, что через три месяца должны состояться новые выборы. Следующие — да, но через пять лет. И надо быть последними мудаками, чтобы раскачивать лодку, в которой вы все сидите. И даже топить эту лодку.

Когда газетчики пронюхали, что В. Батурин родственник и что он оскандалился, будучи премьером правительства Калмыкии, Ю. Лужков руками и ногами открещивался от брата жены, хотя и принимал его у себя в мэрии. Открещивался до тех пор, пока не заматерел в своем кресле, пока не понял, что наконец-то может дружить с кем захочет, делать все, что захочет, и сам черт ему не брат.

А названный брат ему — Т. Исмаилов и настоящий вызов общественности и порядочной части московской публики — поездка Ю. Лужкова в Турцию на открытие фешенебельного отеля, а также участие в праздновании юбилея своего друга, где членов столичного правительства — самого некоррумпированного (!) — одаривали на глазах у миллионов телезрителей.

В связях, порочащих его, заметен Парамоша.

И в то же время он естествен в каких-то своих порывах. На очередные выборы пришел голосовать без паспорта — забыл дома. Другой бы — кого вся Москва знает в лицо — проголосовал бы, поскольку ни одна комиссия не смела бы отказать, а Ю. Лужков голосовать не стал — развернулся и поехал за паспортом, всем продемонстрировал свое отношение к существующим законам. Но это — для публики и на публику. Как он их блюдет на самом деле, видно по тому, что он наворотил в центре столицы и на ее окраинах.

Не могу не отметить его внимательность и деликатность к тем, кого он принимает, точнее, принимал в своем Красном доме. Сижу как-то у него в кабинете довольно поздно, говорю какие-то слова, кажется, про майки с надписью «Антарктида», которые имеют, по утверждению самого Ю. Лужкова, лишь три человека в Москве, кроме него самого еще А. Чилингаров и Ю. Сенкевич.

— Ты знаешь, Артур Чилингаров в приемной сейчас. Может, пусть войдет, не помешает? — И смотрит на меня вопросительно.

Причем я уверен: если бы я сказал, что помешает, он бы его не пригласил.

— Конечно, нет, — ответил я, не задумываясь, а чуть позже мысленно отреагировал: надо же, на таком посту мужик, а меня, мелочь пузатую по сравнению с ним, спрашивает.

И еще был случай. Звоню ему из дома поздно вечером, он в это время говорил по другому телефону, а меня спросил:

— Ты откуда звонишь? Из дома? Тебе удобно будет перезвонить позже?

Не знаю, каков он на отдыхе, а на работе Ю. Лужков всегда спешит, всегда горит, всегда опаздывает. Пригласил меня однажды пообедать — для высших чинов мэрии есть отдельная столовая, куда везет и отдельный же лифт.

Когда-то он именно для важной публики и был устроен, открывается отдельным ключиком, который хранился у охранника, у лифта был (и, кажется, теперь есть) отдельный милицейский пост — словом, все, как у людей. С приходом разношерстной демократической публики в Моссовет, когда депутатов насчитывалось более трех сотен и они восседали не только в креслах мраморного зала, но и на лестницах и перилах в своих рваных джинсах и грязных отечественных кроссовках, пост упразднили среди прочих, в лифте могли кататься все желающие, хотя о его существовании мало кто знал. Но такая вольница и свобода продолжались недолго. После взрывов жилых домов, терактов в метро и на столичных магистралях милицейские посты везде восстановили, добавили еще и новых, ужесточили пропускной режим. Восстановили пост и запустили лифт с ключиком.

На этот раз нас сопровождал самый главный охранник Ю. Лужкова В. Шукшин, он открыл ключиком дверь, мы спустились в столовую. Ю. Лужков заказал на второе котлету, а я отбивной шницель. Он быстро проглотил и первое, и второе, запил — не помню чем — и вскочил со стула.

— Вы ему принесите все, что скажет, и запишите на мой счет, — быстро скомандовал официантке — и был таков, только его и видели. Я не успел даже рта раскрыть, чтобы сказать, что не все у него спросил, не все записал. Если бы заказал котлету, как он, то успел бы сесть на хвост и все сделать, что запланировал. А так — умылся.

И почти последнее — о демарше с купанием в проруби на 8 Марта. Накануне очередного такого праздника позвонил приятель: приезжай, дескать, в Серебряный Бор, городские власти в проруби будут купаться, как и в прошлом году. И, кстати, все газеты к этому дню раззвонили, и по всем «ящикам» — большим и малым — было сказано.

Поехал, предварительно созвонившись с Аркашей Климовым, моим безответным фотокорреспондентом с давних пор, который снимал и в прошлом году.

Не успел я поздороваться с приятелем, добравшись до места действия, — как за спиной затормозила машина. Из нее вышел Ю. Лужков, его жена, А. Чилингаров. Я обратил внимание на то, что жена не похожа на женщину, которая собирается рожать, — а ведь еще полгода назад вся Москва обсуждала ее беременность. Но то ли это была очередная сплетня, то ли она не стала рожать — не знаю.

Едва Ю.М. вышел из машины, поздоровался, я спросил: купаться будете?

— Не знаю, — ответил он, — но плавки взял…

— А я не буду, не в форме…

Приятель пристал к нему: снимите, дескать, кепочку.

— А что — не нравится? — спросил Ю. Лужков, снимая кожаную маленькую, наподобие восьмиклинки, кепочку и надевая спортивную шапочку.

— Юрий Михайлович, — спросил я, пока шли от машины к будке для переодевания, — что за бред пишут газеты про Америку и Церетели? Что, действительно будете финансировать строительство знака в Штатах?

— А что они написали? — спросил он быстро. — Им не нравится?

— Ругаются. Дескать, сами с голой попой, а туда же…

— Будем строить и будем финансировать! 80 миллионов «деревянных» потеряем.

— А приобретем?

— А приобретем 300 миллионов настоящих денег…

— За счет чего?

— За счет эксклюзивного права на изображение знака на открытках, конвертах и прочей муре. Так что считать надо, а не ругаться, — улыбнулся он и тут же попал в окружение фотокорров, операторов, репортеров.

Я отошел, поскольку все, что меня интересовало, уже узнал, а до купания было далеко.

Разные мнения по поводу этого шоу можно было услышать в толпе — от полного одобрения до возмущенного неприятия — дескать, кругом разруха, а они развлекаются. А по мне — молодцы! В свой выходной день приехали, пообщались с народом, окунулись в проруби, сказали слова о здоровье — кому от этого хуже?

Гавриил опоздал, но тем не менее купаться — в своих фирменных прошлогодних трусах до колен — тоже полез. Потом злословили: заболел. Но уже во вторник он выступал по Московской программе ТV, и никаких признаков болезни видно не было — может, накачали специально, поставили на ноги и показали, чтобы убедить публику: все подобные разговоры — сплетни.

Кстати, о сплетнях: говорят, он в год имеет 150 тысяч долларов. На что «иностранец» — заведующий иностранным отделом «Московской правды» М. Стоянов — заметил: «Ну, это немного». А другая заведующая, Н. Баталова, добавила: для него, может, и немного, а нам хватило бы.

Помните, когда писал о своих впечатлениях от показанной по телевидению встречи Ю. Лужкова с тогдашним президентом В. Путиным, то заметил, что, похоже, Ю. Лужков чего-то боится. Чего?

Я предположил, что бывшая служба В. Путина раскопала что-нибудь такое, на что прежняя кремлевская администрация не обращала никакого внимания, и на этой почве Кремль мог запросто не только торговаться с могущественным мэром Москвы, но и попросить его в конце концов подвинуться. Хотя с новым порядком избрания губернаторов по указке президента у последнего с Лужковым не появились бы проблемы. За него вступились бы городская Дума и «Единая Россия» (не вступились. — М.П. ), отделению которой на Москве он служил исправно и добросовестно — отрабатывал, отбатрачивал за то, что совсем не выгнали из политики, зацепился.

Или он боялся потерять место? Ю. Лужков не раз утверждал (лицемерно?), что за него не держится. Если что заколеблется, говорил он, я сразу же уйду, место я себе всегда найду — у меня есть руки, есть голова, я еще бегать могу, в футбол играть и за место не держусь, как некоторые.

Или боялся потерять табуны, пасеки, недвижимость, накопленное, честь и достоинство, авторитет? Но имущество не на нем, как и у всех разумных членов столичного и федерального правительств, а все прочее в глазах порядочных людей Ю. Лужков давно уже потерял.

Остается одно — власть. Вот что он боялся потерять больше всего, хотя и объявлял уже об уходе, он никогда и никуда не уйдет, даже если лишился мэрского поста. Не работа его наркотик, как он утверждает (во всяком случае, утверждал), а власть. Безграничная, всепоглощающая страсть к распоряжению чужими судьбами, устремлениями, средствами, чужими благами, чувствами, совестью, гражданским долгом, чужими должностями, управленческими решениями, талантами, чужими благосостоянием, здоровьем и даже жизнями. Это не относится к категории самоутверждения или к факту реализации личности. Это патология наподобие страстей римских цезарей или русских царей эпохи зарождения государства.

Однако пора бы и задуматься: а что же это за зверь за такой — власть? Почему с самого зарождения человечества многие индивидуумы стремятся к ней, а добиваются лишь немногие — лишь самые циничные, самые жестокие, самые неприспособленные к иным видам деятельности, самые порой ординарные. Не будем брать в расчет монархию — там вроде как все ясно. Хотя что тут ясного, когда тайны дворцовых переворотов, умерщвления монарших особ обоего пола, ссылка в крепости, монастыри, отравы и прочие атрибуты сведения на нет человеческого существования так и остаются тайнами, сколько бы Э. Радзинский ни упирался в напрасной надежде разгадать их. В напрасной, поскольку он волен нынче трактовать события давно минувших лет так, как они ему видятся с вершины дня сегодняшнего, а столетия назад все они виделись совсем по-иному.

Если попробовать определить власть как субстанцию, то придется признать, что овладеть ею стремятся и личности выдающиеся, и личности ничтожные в силу своих собственных представлений о том, к чему бы они эту власть употребили. Одним кажется, что они могли бы составить славу своему отечеству и отсыпать немерено благ своему народу, другим хочется отомстить обидчикам и показать им, где зимуют раки, третьим представляется неправедным все устройство мира, требующее их личного вмешательства, четвертые стремятся к власти в силу неуемности характера и неудовлетворенных амбиций — можно причины и мотивы, по которым люди стремятся к высшей власти перечислять до бесконечности. В этом ряду и Александр Македонский, и 12 римских цезарей, и Чингисхан, и Петр Первый, и Наполеон, и Черчилль, и Рузвельт, и Гитлер, и Сталин — и все прочие их сменившие, сменяющие и те, кто сменит в будущем.

Если же посмотреть на сущность власти как государственный институт, то без него государство не то, что функционировать — существовать не сможет. Страшнее войны может быть в государственных масштабах только безвластие. Отсутствие власти тут же компенсируется анархическим и криминальным элементом, обыватель вынужден прятаться от насилия где придется, и в такой ситуации ему абсолютно все равно, какая установится власть, — лишь бы гарантировала жизнь и хоть какое-то спокойствие.

Немцы, оккупирующие во время Второй мировой войны советские города и села, очень хорошо это знали. Они, едва закрепившись в населенном пункте, назначали коменданта и старосту, какой-никакой актив в виде полицейских из местной шпаны и недовольных режимом, подкрепляли эту структуру несколькими подразделениями своих солдат — и вперед, власть заработала.

В сельской местности они первым делом раздавали колхозную землю в частную собственность по едокам, облагали индивидуальные хозяйства посильным налогом, и наши крестьяне воочию могли убедиться, что значит лозунг «Земля — крестьянам». Очевидцы, оставшиеся пока еще в живых, утверждают: если бы оккупанты не начали расстреливать и вешать, возможно, они бы так быстро не убрались с нашей земли.

А что до грабежей и отъема продовольствия, так наша доблестная армия ничуть не отставала. У моей собственной матери, у которой было на руках шестеро детей, выгребли подчистую все, что она закопала на огороде на период недолгой эвакуации в соседний район. Немцы не нашли, а наши нашли. Вот и весь сказ. Кто из них лучше? Конечно, наши, потому что нашли.

В самом утилитарном звучании власть призвана обеспечивать быт жителей больших и малых городов, создавать приемлемую среду обитания и атмосферу спокойствия. Если бы многочисленные ее соискатели наперед знали, что их ждет, они бы так не рвались в руководящие кресла — есть много достойных профессий во всех без исключения сферах приложения человеческих сил, кроме властных структур. И многие стремятся внутрь этой совершенно специфической области приложения сил исключительно по невежеству и от незнания сущности предмета, к которому стремятся. Абсолютное же меньшинство — из желания принести пользу людям, которые доверили управлять ими.

Когда Ю. Лужков только стал мэром, моя давнишняя приятельница Н. Баталова из «Московской правды», разошедшаяся с властями после ГКЧП, а до того взасос с ними дружившая (впрочем, все вернется на круги своя очень скоро), звонила после одного из заседаний правительства города:

— Ты представляешь, людей насильно сгоняют с насиженных мест — им, видишь ли, потребовалась земля под строительство коттеджей для богатых. Но люди-то уезжать не хотят. — Потом добавила: — А как он себя ведет! — воскликнула она, имея в виду председательствующего на заседании правительства Ю. Лужкова. — Ты бы видел! Орет, только что ногами не топает, — вот что власть с людьми делает.

— Да у него всегда власти хватало, — заметил я и через некоторое время получил стопроцентное подтверждение этих слов из уст самого мэра.

Помню выступление Ю. Лужкова с предвыборным докладом в его родной «керосинке». Он говорил, может, целый час, а может, даже больше. Много слов сказал о том, какой видится ему городская власть, которую он собирается сформировать и возглавить, если москвичи его выберут.

— Что касается власти — ее у меня всегда хватало, и не такой это вкусный пирог, как некоторым кажется. Кстати, хотел бы я посмотреть на человека, который осмелится дать точное толкование такого понятия, как власть. В общем смысле власть — это возможность определять поведение людей с помощью авторитета, права, насилия, которое может быть экономическим, политическим, государственным, семейным и любым другим. Весь этот букет мы еще недавно имели в полном ассортименте, когда государственная власть добивалась угнетения народа с помощью идеологического воздействия, имела мощный аппарат подавления и принуждения (можно подумать сейчас он слабее — М.П. ). Конгломерат из государственных и партийных структур, подавляющий структуры хозяйственные, отдавший в руки высшего партаппарата абсолютную власть над всем и вся, еще ждет своих исследователей, — утверждал он.

Власть пирог невкусный, а скушать хочется, и чем больше откусить, тем лучше. Ю. Лужкову с тем набором черт характера, которыми его наградила природа или которые он развил благодаря упорству, настойчивости и целеустремленности, довелось откусить солидную долю этого несладкого пирога. И чем он его теперь заменит, мы поживем — увидим.

Какой политик Ю. Лужков?

О моей партийной принадлежности мне хотелось бы сказать следующее: почему-то все обязательно хотят приписать правительство Москвы, мэра к какому-то лагерю, выискивают похожие места в программах различных партий. То меня считают «красным», то демократом, то радикалом. Но занятие это непродуктивное. Главное для правительства города — это хозяйственные дела, политикой мы не занимаемся, а если бы и вступили в какую-либо партию, то это пока еще не созданная партия.

М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха», 1996.

Теперь можете меня спросить: какой политик Ю. Лужков?

— Никакой! — отвечу с совершенно спокойной совестью. — Он, можно сказать, стал политиком не по призванию, не по велению своей богатой на эксперименты души, не по велению своего неуемного сердца и буйного темперамента, а исключительно в силу обстоятельств, подаривших ему влиятельнейшее кресло мэра такого влиятельнейшего в стране и мире города, как Москва.

Я очень долго размышлял над тем странным на первый взгляд противоречием, которое видно в его поведении и высказываниях даже невооруженным глазом: он в одном случае твердит о своей беспартийности и аполитичности, а в другом или в других влезает в эту самую политику по самое некуда. Причем не в нашу, российскую, доморощенную, а в европейскую западную и даже мировую. Как когда-то в детстве его зудило от понятного для каждого пацана желания, как он пишет, «стрельнуть», так и в зрелом возрасте зуд истончает его плоть и возбуждает мысли от желания высказаться по глобальным проблемам — будь то отношения с Западом или военная доктрина Северной Кореи. Наш Парамоша везде поспел.

Причина такой политической всеядности при лицемерных заявлениях об аполитичности кроется в его твердом убеждении в том, что руководство страны недооценило его как политика глобального масштаба, как мыслителя, имеющего право от имени великой страны высказывать собственные суждения, делать выводы и предлагать те или иные решения, способствующие укреплению авторитета России в глазах мирового сообщества и столь необходимой ей интеграции в экономику и политику развитых стран. Эта его уверенность до такой степени граничила с самоуверенностью, что он терял чувство реальности и принимал за чистую монету и выдавал за свои высказывания не очень компетентных специалистов в вопросах международных отношений — достаточно прочитать эти самые высказывания, которых на моем столе — целый том.

На внутреннем политическом рынке он натопал, наследил за то время, что активно вмешивался в политическую жизнь, как слон в посудной лавке. Каких-нибудь пятнадцать лет назад кричал в телефонную трубку:

— Да какой из меня политик? Говно это, ваша политика… У меня есть наркотик. Я в воскресенье ездил по городу, побывал на стройках школ, больниц, домов. Вот это музыка, вот это симфония, это красота. Здесь я вижу, как мои усилия — медленно, с потугами, с передрягами — воплощаются в реальное дело, в нужное дело. Прежде всего — москвичам.

Тогда он, видимо, понимал, что соваться в грязное и бессовестное дело, каковым является политика и занятие ею, ему не стоит. Потом почему-то решил по-другому. Скорее всего, не сам решил, помогли.

Дали денег, придумали ему бутафорское «Отечество», куда приткнулись вышедшие в тираж политики и приклеились ничего не умеющие и ничего не желающие делать молодые и алчные, — он сам, кстати, после фиаско своего движения на выборах в Госдуму очередного созыва разогнал половину руководящих органов, но было поздно.

Грешен, я и сам приложил руку к рождению этого чахоточного дитяти, поскольку был делегатом — среди четырехсот прочих — учредительного съезда. Накануне его созыва позвонил В. Якушев, занимавший тогда пост руководителя комитета по СМИ и телекоммуникациям.

— Послушай, — говорит, — тебе выпала большая честь…

— Мне-то за что?

— Не паясничай. Тебя избрали делегатом учредительного съезда общественного движения «Отечество», возглавлять которое будет сам Юрий Михайлович. Кому как не тебе быть делегатом на таком съезде.

— А кто ж меня избрал?

— Какая тебе разница? Короче, заходи, получи мандат — и на съезд.

— Ну на съезд, так на съезд, — обреченно выдохнул я в трубку и отключился.

Он состоялся в актовом заде здания мэрии на Новом Арбате, 36 и один в один походил на многочисленные запрограммированные, запротоколированные дежурные мероприятия советских времен, на которых большинство партийных ли, профсоюзных ли, производственных или сельскохозяйственных активистов проводило едва ли не половину своей сознательной жизни.

Дежурный доклад, жидкие хлопки, размытые резолюции и вздохи облегчения публики по окончании мероприятия были самыми отличительными их чертами. Не стал исключением и учредительный съезд «Отечества» с его серой невыразительной публикой и повторяющим зады уже заявленных и зарегистрированных партий уставом.

И не стоит винить в том идеологов и создателей движения. Ничего нового, кроме как «земля крестьянам», а «фабрики рабочим», в нашей стране придумать нельзя, если хочешь переманить на свою сторону абсолютное большинство доверчивых граждан.

Мой старенький сват, почти оглохший и почти ослепший к концу жизни, почти потерявший память, не потерял из нее только одной фразы:

— Оммонили большевики, — тихим и грустным голосом говорил он. — Землю обещали, а не дали…

Крестьянин Брянской области, он всю жизнь мечтал о своем клочке земли, всю жизнь ждал, когда владение этим самым клочком позволит ему стать свободным и независимым от произвола властей, от страха перед голодом, от унизительной необходимости каждый день являться на колхозное поле и работать за «палочки» — так назывались ничем не отовариваемые по окончании сезона сельхозработ трудодни. Все, чем можно было эти самые «трудодни» отоварить, отбирало государство. Самые лихие деньки наступали у крестьян тогда, когда с одного до другого конца деревни раздавалось паническое, едва не шепотом передаваемое, но звучащее в каждом ухе набатом сочетание зловещих для каждого селянина слов: «Уполномоченный едет…»

Эти слова означали, что надо готовиться к очистке закромов и амбаров — безоговорочному и беспрекословному взиманию налогов и поборов, к холодной и голодной зимовке людей и скотины. И если сегодня оглядеться вокруг в российской глубинке, то можно, не боясь сильно ошибиться, констатировать, что по отношению к тем, кто выращивает хлеб и картошку, ничего не изменилось. Земли у них по-прежнему нет, и прав на нее они не имеют. Изменилось другое: прежде на этой земле хоть кто-то работал, обихаживал и собирал урожай, а нынче работников — да что там работников — вообще живых на селе не осталось или скоро не останется вовсе, если политика государства в отношении этих людей останется прежней, чубайсовско-уничтожающей.

Так что лозунг «Земля — крестьянам» актуален по-прежнему.

Впрочем, как и «Фабрики — рабочим». Моего свата «оммонили» большевики, а моих братьев и детей — новые хозяева жизни, министры-капиталисты да непонятно откуда в нашей стране появившиеся олигархи. Знают дорогие наши президенты, премьеры и прочие лидеры, что осуществляется невиданная в истории цивилизованных стран социальная несправедливость, что обделен и унижен своим нищенским существованием великий народ. Все знают, все видят, но ничего не делают для этого самого народа, в преданности которому клянутся со всех трибун любых съездов. Особенно перед выборами.

Так что — «Фабрики — рабочим!»

Еще Г. Плеханов утверждал: «Не забывайте, что в политике нет благодарностей, и если вы не будете думать сами о себе, то другие будут думать о вас лишь до тех пор, пока им нужно будет пользоваться вашей силой. Но как только дело дойдет до ВЫГОД (выделено автором. — Ред.), принесенных борьбой, то высшие классы будут помнить только о себе, да разве еще о том, чтобы держать вас в узде и в повиновении. Но если вы будете сильны и сплочены, если вы сознательно пойдете к своей цели, то сумеете отстоять свои права и недаром затратите свои силы».

Трудно при внимательном чтении не согласиться с уважаемым автором — мы наблюдали это после победы октября 1917-го и после «победоносного» октября 93-го. Борцы с привилегиями пересели с «чаек» на «мерседесы», понапринимали едва уже не тысячи законов в пользу себя, любимых, и нет никакого сомнения, что любая очередная волна «народных избранников» пойдет, как изволил выразиться прекрасный поэт, «по выбитым следам». И удивляться этому не надо. Человек — он всегда человек, денег всегда мало, а потребности всегда превышают возможности. Не верите, сходите в депутаты Госдумы.

В подтверждение же вывода Г. Плеханова можно привести в пример шахтеров, вместе с которыми Б. Ельцин грозился лечь на рельсы и которых после разгоняли силой с насиженного места на Горбатом мосту, — а они ведь добивались только того, что накануне взятия власти обещали демократы. Но обещать — это одно, а выполнить — совсем другое.

Помню, как Ю. Лужков сидел в Кремле на совещании у президента В. Путина за одним столом с лидерами «Единой России» — тогда еще «Единства», движения, о котором он в своей газете «Вестник Отечества» от 29 ноября 2000 года с пренебрежением скажет:

— В одном я могу согласиться с Березовским: «Единство» — одноразовая партия без идеологии и собственной философии. Сегодня они предлагают не строить государство, а бороться за лакомую долю власти.

Вот уже в его устах власть стала лакомым куском, а ведь еще недавно он клялся — я ему лично придумал этот афоризм, который он сам и его переписчики повторяли не один десяток раз, — «властью не награждают, властью наказывают». Наказывать-то наказывают, но далеко не всех. Честных и добросовестных чиновников, стремящихся к усовершенствованию далеко не совершенного бытия обывателей, — действительно наказывают, поскольку в силу этой самой своей порядочности они работают не за страх, а за совесть, но они же — и самые нежелательные «гости» в структурах власти. Такие люди мешают остальным — тем, кого не наказывают, а премируют властью — таковых, к сожалению, большинство, так как генофонд страны после октябрьского, как теперь принято говорить, переворота сильно попортился.

В Первую мировую войну погибли самые смелые. В гражданскую — офицеры, помещики и целый пласт старой русской интеллигенции. Ушли навсегда многие тысячи революционеров, не примкнувших к большевикам.

Во времена НЭПа родился класс деловых людей, которых вырезали в 29-м году. В 32-м настала очередь слоя лучших крестьян, мужиков, на которых держалось сельское хозяйство. Ну а в 37-м добивали остатки старой интеллигенции и выбраковывали едва народившуюся новую, собственную.

Те, кто случайно уцелел, полегли за землю русскую в ополчениях Великой Отечественной, а до 53-го года вылавливали тех, кто чудом остался жив. После смерти Сталина вырезали, не убивая, одновременно культивируя приспособленчество, насаждая кумовство, протекционизм и другие пороки, которые постепенно привели к деградации общества. И в конце концов оно осталось без талантливых руководителей, настоящих личностей и просто работяг в городе и на селе.

Ссылка же на Б. Березовского тоже далеко не случайна. До того момента, как олигарх убежал, Ю. Лужков принимал его регулярно. В 1995 году они встречались едва ли не ежемесячно: 14 апреля, 26 мая, 30 июня, 8 августа, 10 октября, 1 ноября, 25 декабря. Причем последняя встреча в том году проходила с участием Орджоникидзе, ведавшего международными внешнеэкономическими связями, — может, согласовывали план бегства олигарха за кордон?

На этом фоне вовсе не экзотическим выглядит предложение Б. Березовского помочь Лужкову обустроиться в Англии, ссудить деньгами на первых порах, помочь с жильем и трудоустройством. У богатых свои причуды.

Политика вся — езда в незнаемое. Вчера говорил одно, а сегодня Ю. Лужков вступает в ряды партии, которая с потрохами проглотила его детище, его «Отечество», и не только не поперхнулась, но даже и не поблагодарила за готовую структуру, сдавшуюся без выстрела сильнейшему во имя сохранения благ и привилегий своему лидеру. Его блага — это была его работа, его привилегии — это бизнес жены и Большой Семьи, а также то, что он успел сколотить на своем посту. А это тоже немало.

После такой беглой экспозиции для тех, кто когда-либо заинтересуется его личностью после нас, а заинтересуется обязательно, личности подобного масштаба не рождаются каждый год, покажем подробную картинку вхождения Ю. Лужкова в политику и падения на этой скользкой и гнилой дороге. Строил бы себе Москву, красовался на своем хилом канале в своей дохлой передаче, реализовал бы парочку грандиозных проектов — и остался бы кристаллом в памяти народной. Нет. Полез в политику, заляпался, забрызгался, теперь кучу времени и сил потеряет, чтобы отмыться. Во попал…

На мой взгляд, состоявшимся политиком можно считать человека, который сумел пройти в своем развитии несколько обязательных этапов, хотя многие склонны считать политиками всех, например депутатов Госдумы. По-моему, это большая натяжка. Ну какой, скажите, был политик Вася Шандыбин? Страна никак не может родить замену набившим оскомину лицам на экранах. Зюганов, Жириновский, Хакамада, Немцов, а теперь вот Касьянов с «демократами» кочуют из программы в программу, второй десяток лет повторяют зады за самими собой, любимыми, и грозятся — вот ужо возьмем власть. Взять-то они возьмут, а кто отдаст-то? Да и при ближайшем рассмотрении окажется, что она им не очень-то нужна. Куда как удобнее издалека критиковать президента, правительство, всех своих конкурентов и противников, чем отвечать за порушенную и поруганную страну, потерявшую имя, имидж, честь и славу, добытые великими предками. Лидеры всех партий и движений, партиек и движеньицев придумали для себя неплохую жизнь за счет тех, кто дает им деньги на прожитье, на пропаганду идей, противных руководящей верхушке, на подрыв единства и мощи страны. На какие шиши они существуют и функционируют — непонятно, но ведь существуют! Да что существуют! Живут, резвятся, и неплохо.

Новому лидеру, если таковой вдруг объявится, нелегко будет прошибить брешь в рядах давнишних противников-соратников. Они разделили сегменты общественного влияния и нормально себя чувствуют — дорогу друг другу не перебегают, площадок всем хватает, а обывателя «обуть» все горазды. Достаточно побывать на правительственных приемах в Кремле, чтобы убедиться в том, что их взаимные наскоки, которые они нет-нет да и демонстрируют широкой публике, не более чем игра. И сплошной обман.

Что же до правительственных приемов, то расскажу на примере одного из них, что это такое, что и с чем на них едят непростые наши сограждане, что пьют и кого привечают. Думаю, читателям это будет любопытно.

Конец каждого очередного года знаменуется в Москве новогодним приемом в Гостином Дворе, который устраивают мэр и правительство, а прежде устраивали в банкетном зале бывшего Дворца съездов, а ныне — Государственного Кремлевского дворца — я бывал именно там. Фельдсвязью по спискам, составленным согласно должностям, будущим гостям доставляются красивые пригласительные билеты в фирменных конвертах, где говорится о том, что вас приглашают. Обычно доставляют два конверта: в одном привозят поздравление от мэра, в другом — приглашение.

В конверт с приглашением вложено напоминание, что билет действителен «при предъявлении документа, удостоверяющего личность», а также крохотная бирка с надписью «ваш стол № 82». «Спасибо, — подумал я, получив все бумажки, — в прошлом году стол был под номером, кажется, 69. За какие незаслуги отодвинули?»

Потом выяснилось: в этот раз приглашено гораздо больше гостей, чем обычно. Связано это было с ожидавшимся присутствием в зале самого президента страны, что вызывает усиленные наряды. Режим прохода такой, что ключи в дамской сумочке звенят до тех пор, пока их не вынут и не положат на столик рядом с детектором металла, или как там он называется? Кроме того, уже за чертой человек в форме таинственно спросит: оружие, наркотики не несете?

Да не несу я этой гадости, потому как иметь ее гораздо накладнее, чем не иметь, не держать и не пользоваться.

Прошел через Боровицкие ворота по брусчатке вверх еще через два заслона, вниз по лестнице — гардероб. Уже здесь стали попадаться знакомые лица как масштаба городского, так и более высокого, государственного. Вообще-то список приглашенных обновляется нечасто и во многом зависит от того, чего тот или иной деятель достиг в обществе и как влияет на общественное сознание. Безоговорочно же исключаются те, кто насолил в течение года властям.

Всех, чьи имена на слуху, чьи лица мелькают на экранах телевизоров, можно увидеть здесь одномоментно — никуда ходить не надо. Артисты, министры, лидеры, правители общаются, поздравляются, угощаются. Г. Зюганов, В. Лифшиц, Г. Хазанов, А. Малинин, председатель Госбанка и прочая и прочая со скромно одетыми, как правило, женами или без оных представляли здесь то, что мы имеем.

Не знаю, решаются ли в этот вечер какие-либо важные дела, скорее всего, решаются, иначе зачем сюда приходить, хотя считаю, что подобное неуместно. Пришел отдыхать — отдыхай.

В начале седьмого вечера появился президент с женой, прошел к своему столу во главе зала и сказал короткую речь.

— Москва заметно похорошела, — заявил Б. Ельцин и напомнил, что она еще и подарок получила — настоящую русскую зиму. Он сказал, что уходящий год был високосным и вот он, наконец, закончился. — Не надо только забывать, — сделал ударение президент, — что наши надежды оправдались — Россия выбрала свободу.

Он, надо понимать, имел в виду свое переизбрание.

Затем пригласил к сотрудничеству все политические силы: как-никак выборы почти во всех регионах завершились, борьба окончена и теперь вновь избранных местных лидеров он призывает к сотрудничеству послужить России, оправдать доверие избирателей, независимо от партийной принадлежности. А так как мы все — граждане великой, свободной и независимой страны, то можем общим трудом сделать ее еще и процветающей. (Неужели верил в то, что говорил? Ведь совсем скоро они устроят нам дефолт. — М.П. )

В заключение Б. Ельцин напомнил о том, что следующий год для Москвы особый — год ее 850-летия, и он надеется, что город встретит его как следует.

Мы за это выпили, потом слово взял Ю. Лужков (я записал дословно).

— Уважаемый президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин! — торжественно и энергично начал мэр, — уважаемые москвичи и наши гости! Чуть больше суток остается до наступления Нового года. С этим замечательным праздником мы связываем свои мечты и мысли о будущем. И я считаю в связи с этим, что наступающий год будет вторым по счету на небольшом отрезке времени. И я не оговорился, утверждая подобное.

Полгода назад мы уже праздновали. И я не ошибся. Я говорю о том дне, когда победа Бориса Николаевича Ельцина на президентских выборах с предельной четкостью определила судьбу России великой. Никогда ни одна страна не осуществляла такого рывка из тоталитаризма к демократии, никому подобный рывок оказался не под силу.

Вспомните, никто в России не пытался лишить граждан права на свободную, независимую жизнь, на политическую волю, на выбор. В общественном сознании произошли колоссальные изменения, и только люди с рабской психологией могут или могли предпринять шаги к ограничению свободы.

Если говорить о Москве, то она в тот решающий момент сказала свое слово. Если говорить о Москве, то она встречает свое 850-летие лидером страны в образовании, науке, литературе, искусстве. Самое главное сегодня — не ругать то, что мы уже прошли, а надо двигаться дальше. И мы можем гордиться тем, что сделано в уходящем году правительством города. Все наши обещания стране, москвичам выполнены полностью. Благодаря энтузиазму москвичей развивались строительство, образование, искусство.

И новый год мы встречаем как год, который будет отмечаться всей Россией и всем прогрессивным человечеством, это год, который президент России предложил назвать годом согласия и консолидации. Надо постоянно настраивать себя на добро, на созидание, которые должны помочь людям укрепить наше общество.

Цвет Москвы собрался здесь, в этом зале, чтобы отпраздновать наш семейный праздник на принципах, которыми руководствуются в семьях.

Я поднимаю этот бокал за Москву, за здоровье и мужество президента, за всех честных людей России! — закончил Ю. Лужков так же энергично, как и начал.

Все встали и с криками, повторяющими слова этого тоста, который один только и можно говорить до бесконечности и все равно за это будут пить, опрокинули свои бокалы.

Поскольку я до этого момента сидел и писал, то только теперь обратил взор свой на стол, так как сотрудницы редакции велели рассказать им, чем же кормят нашего брата в таких высоких собраниях. Когда же заметил, что ничего в кулинарных делах не понимаю, меня попросту обязали записать.

Записал. Каждый стол рассчитан на 12 персон, всего столов было около ста — вот и считайте, сколько набежало народу на угощение Ю. Лужкова. Но вряд ли говорили ему в лицо, кем он пред ними слывет. (А. Чубайс появился, по сообщению соседей, там тогда, когда мэр пошел провожать Б. Ельцина, вынужден довольствоваться чужим мнением, так как сам я рыжего не видел. Но не приехать туда, где были оба первых лица, он не осмелился бы. Потому, думаю, информация о нем верна. Тем более что своих-то надо было повидать…)

Потом пригляделся и к столу: блюдами он поделен примерно на равные части, и блюда там и там — один к одному. Холодное мясное, холодное рыбное, заливное, овощи, фрукты, напитки. Мясное из карбоната, шейки, два вида мяса фаршированного. По краям вместительные тарелки — помидоры, петрушка, салат.

Пока я сидел разевал рот на речи руководителей, девочка официантка подошла поинтересоваться: не надо ли чего и что мне положить.

— Положите что-нибудь на свой вкус, — не стал я пижониться, и она накидала в мою тарелку всего понемногу.

Кстати, такой поход за закуской проще и лучше, чем ее добывание с помощью выложенных на тарелках вилки и ложки. Кто из нас дома обучается подобному искусству? Хотя обучаться — уверен — необходимо.

Мужик один сидел напротив меня с женой, и надо было видеть, как он мучился, пытаясь зацепить кусок холодного мяса приемом официанта — десертной ложкой и вилкой, сложенными одна с другой. Он возился несколько минут, напрягся, бедный, и покраснел. В конце концов ему на помощь пришла жена: забрала у него злополучный прибор для навьючивания продуктов и подцепила кусок обычной своей вилкой. Ничего страшного, но мужик, думаю, испытал несколько неприятных минут, хотя воспитанная публика и сделала вид, что ничего не заметила.

Холодная рыбная закуска была представлена семгой, осетриной, украшенными дольками лимона, маслинами, помидорами. Кроме того, отдельно стояла икра черная в розочках, заливная осетрина и рыба фаршированная, должно быть судак. Огурчики подали отдельно, а в вазе для фруктов красиво были выложены яблоки, груши, апельсины, виноград. Дополнен был стол коньяком, водкой «Столичной» и «Московской», водой минеральной и газированной — тип не запомнил. Да, еще шампанское и сухое вино.

За столом у меня с соседом по креслу вышел не то чтобы спор, а разговор такой:

— Года два назад, — говорю, — на таком же вот вечере мы за своим столом все выпили и попросили еще. А нам говорят — платите…

— Не может того быть, — возразил сосед. — Давно хожу на это мероприятие и не помню ни одного случая, чтобы не подали водки, если кончилась…

— Значит, — говорю, — мне не повезло…

На том мы оба посчитали данную тему исчерпанной.

Тем более что вовсю уже шел концерт, а я сел, не рассчитав, спиной к артистам. Из знаменитостей пели Л. Лещенко и А. Малинин при новом имидже — без своей косички.

Перед тем, как мне собраться и уйти, я встретился с А. Малининым в очереди страждущих пожать руку и поздравить Ю. Лужкова. Система очень проста: подходишь и ждешь, когда можно будет сказать слова и пожать руку. Я пошел к нему чуть ли не с окончанием концерта, поэтому довольно быстро пробился — даже впереди А. Малинина. Мэр ходил со стопкой в руке, в которой было налито совсем чуть-чуть водки.

— Небывалый, — говорю, — случай. Вы, Юрий Михайлович, со стопкой, а я без. Неужели все в этом мире переменилось?

— А ты возьми вон со стола, — предложил он, показывая на стол, у которого мы остановились.

На нем действительно стояли рюмки и фужеры, но я то ли растерялся, то ли посчитал для себя неудобным, то ли испугался, что пока налью — его уведут и я останусь с носом — при таком количестве народу это запросто. Поэтому быстро протянул ему руку и сказал обязательные слова про Новый год и про то, что мне к нему нужно.

— Так приходи, какие тут разговоры, — ответил он, не задумываясь, скорее всего с учетом несколько возбужденного состояния, в котором находился, — что ни говори, а президент и премьер-министр соизволили присутствовать у него на празднике, да и народ все шел и шел с искренним желанием пожелать ему всего самого хорошего.

Я же на прощание наклонился и прошептал ему на ухо:

— Вы вроде говорили кому-то, что я хреновую книгу про вас написал…

— Да ты что, ты же знаешь, я никогда не критикую…

Когда я наклонился к нему ближе, то заметил над верхней губой что-то типа подсыхающей болячки. Потом те, кто видели его по телевизору, подтвердили: да, действительно лихорадка выскочила. Может, поэтому он в последнее время ездит по стройкам не в привычной всем кепочке, а в шапке и пальто. Или куртка у него такая теплая, не разглядел.

С чувством исполненного долга вернулся я к своему столу, чтобы посмотреть, чем будут потчевать на горячее, и его как раз подавали. Две небольшие свиные отбивные, аппетитно поджаренные и разрумяненные, лежали с одного края тарелки, а три шпажки говяжьего шашлыка — с другой. Естественно, с зеленью и при соусе типа хрен.

Отбивные я съел с удовольствием, а что до шашлыков, то они показались мне откровенно жесткими. Жевать не хотелось и я оставил все на тарелке, покинув гостеприимный и хлебосольный зал.

Позже, глядя, как с экранов телевизоров лидеры партий поливают конкурентов в борьбе за власть, я не верил ни одному их слову — все эти слова есть игра для непосвященных. А посвященные знают, что завтра все лидеры соберутся за общим столом и будут спрашивать друг друга: ну как я тебя вчера? И смеяться над серой толпой, которой стоит показать палец и она покатится со смеху. А вожди разойдутся и снова в глазах избирателей начнут шифроваться — чтоб никто не догадался.

Вспомните, как конспирировалась «Единая Россия», вылупившись из-под кремлевских стен под именем «Единство», как отнекивалась от ярлыка «партия власти», но шило-то в мешке не утаишь. И фактически, и теоретически, и практически это сразу была самая настоящая партия власти — была и есть. Коммунистическая партия Советского Союза. Достаточно беглого взгляда на депутатов ее съездов, чтобы прийти к этому однозначному выводу. Губернаторы, мэры крупных городов, члены правительств с периферии и столичная верхушка, советские и российские знаменитости из актерского бомонда — все собирались, чтобы сказать во всеуслышание, что они не являются партией власти. И мы все поверили. И только после выборов 5-й Госдумы «медведи» сняли маскхалаты и внаглую заявили: да, мы партия власти. Спасибо, как говорится, за откровенность.

Интересная деталь: абсолютное большинство членов «Единой России» — бывшие коммунисты. В исполнительном секретариате командует Ю. Карабасов, бывший секретарь МГК КПСС, В. Шанцев принципиально, как неверующий коммунист, ни разу не перекрестившийся на виду у публики в храме Христа Спасителя в дни различных церковных праздников, спускается с неба на нижегородскую землю прямо в объятия тамошних священнослужителей, быстро узнает, как правильно креститься, и принимает церковное благословение. Жажда власти и денег сильнее идеалов?

Сегодня «Единая Россия» проходит путь, которым давным-давно протопали большевики. Они сперва захватили власть и только потом сделались партией. «Единству» удалось накануне выборов преемника Б. Ельцина быстро сориентироваться, быстро сконсолидироваться, быстро вскочить на подножку уходящего предвыборного поезда и в результате завоевать большинство в парламенте, скинув на ходу коммунистов. Последователей тех большевиков, что победили в свое время не числом, не уменьем, а исключительно в силу стечения обстоятельств и слабости государственной власти на тот момент. И, конечно, благодаря наглому, всеохватывающему обману: «Вся власть Советам», «Земля — крестьянам», «Фабрики — рабочим».

Фигу вам всем: ни власти, ни земли, ни фабрик народ не получил. Нынешний обман — брат-близнец давнишнему обману. Нынешний — я имею в виду ельцинскую политику десяти лет его правления, отдавшего страну на разграбление, а власть на узурпирование. Посулы следовали за посулами, обещания за обещаниями, а страна пребывала, пребывает и еще долго будет пребывать в состоянии разрухи. Приведения в порядок экономики ожидать в ближайшее время не приходится — слишком много людей при власти заинтересованы в обратном — то есть в сохранении бардака, видимости рынка, прозрачных границ для проникновения зарубежных товаров, сохранении теневой экономики и черного нала. Слишком просто в подобной ситуации выловить свою увесистую рыбешку и отрезать столько от бюджетного пирога, сколько твой уровень власти позволит. Чем больше власти, тем больше кусок. В любых случаях власть желает многого. Или всего.

Практика подтверждает: чтобы политиком быть, а не казаться, необходимы следующие условия: во-первых, близость к самым высшим уровням признанных лидеров в государстве — в нашем случае имеем в виду Ю. Лужкова и его близость в свое время к первому президенту России; во-вторых, хорошие отношения с прессой, свой медиа-холдинг, службы распространения, радио и телевидение — свои или хорошо прикормленные; в-третьих, демонстрация близости к простым людям, на чем въехал в свое время в большую политику В. Жириновский, на каждом углу потрясавший документами на двухкомнатную малометражную квартиру. Не погнушался этим ходом в свое время и Б. Ельцин с его знаменитой поездкой на трамвае в районную поликлинику.

В 91-м взгромоздившись вместе с растерявшимся и перепуганным Б. Ельциным на танк и всячески потом аккуратно — по-другому при прежнем царе было нельзя — напоминая об этом, Ю. Лужков сделал первый серьезный шаг на пути к себе, сегодняшнему (или уже вчерашнему? — М.П. ). Всегда в битве за власть властолюбцы пытаются любыми способами переманить на свою сторону обывателей — и чем больше, тем лучше.

Не стану повторять зады и напоминать, как мы жили в те времена (можно подумать, сейчас живем лучше) и насколько всем опротивело вранье властей (как будто сейчас нам говорят правду), что москвичи толпами поперли на защиту Белого дома. Кто кого и от кого защищал? Только теперь понятно, что народ встал на защиту одних жуликов от других. Иначе как понимать разграбление страны, дележ территории и собственности, высокие должности всех участников тех уже довольно отдаленных событий. Имеются в виду и путчисты, и их победители. Выиграли в той игре все, кроме российского народа, страны и отечества.

Выиграл и Ю. Лужков, острым аппаратным нюхом поймавший правильный ветер. Б. Ельцин не забыл его заслуг, приблизил, позволил произвести отъем госсобственности в пользу Москвы, и на этой почве произойдет много интересного и непонятного даже узкому кругу приближенных, не говоря уже о публике, которая платила страхом на баррикадах.

Про сам путч, про то, как защищали Белый дом, про все, что последовало за теми событиями, написаны уже горы литературы, не стану ее перепевать и цитировать. Расскажу только о том, что сам видел и что чувствовал.

19 августа 1991 года вернулся утром с зарядки, а жена испуганно вдруг говорит:

— Слава Нечаев звонил. Спрашивает, что случилось. Он что-то слышал по радио, вроде как Горбачева скинули.

Включил «ящик». По всем каналам — одна и та же заставка, а потом диктор объявляет: Горбачев болен, вице-президент Янаев подписал указ об образовании государственного комитета по чрезвычайному положению.

Внутри у меня все оборвалось. Я не большой поклонник Горбачева, но он избран по закону, и свергать, снимать, освобождать и прочее можно также только по закону. А тут — на тебе.

Металл в в голосе диктора, текст заявления ГКЧП, в котором слова о наведении порядка, снижении цен, посулы 15 соток земли каждому желающему, подавление преступности. Ничего, ровным счетом ничего нового, кругом обман и безобразие.

— А этот мужик, — сказал я дочери про диктора, — покрыл себя навек позором.

— Почему?

— Потому, что именно он согласился читать все это. Да еще с металлом…

Созвонился с коллегами, а после того, как объявили о закрытии средств массовой информации, понял, что остался без работы.

— Девочки мои, — сказал жене и дочери, — теперь вы будете меня кормить, пока не найду работу.

— Конечно! — в один голос сказали они.

Потом добавили порознь.

Жена:

— Не бойся, мы тебя не оставим.

Дочь:

— Хорошо, что я не истратила свои деньги.

Чуть позже сын пообещал приносить в дом большую часть зарплаты, чего уже давно не делает.

Так я узнал, какая у меня замечательная семья.

Поэтому, когда приехал на работу, однозначно высказался на собрании, что на поклон к этим самозванцам и ворам, как назвал их мой друг, приехавший из Курска специально на мой юбилей, не пойдем и регистрироваться вновь, как они велят, не станем.

До этого собрания в редакции газеты «Авто» я проехал специально через центр, побывал у Центрального телеграфа, Моссовета и пришел к выводу, что «так» власть не берут. Танков видно не было, Красный дом функционировал, вокруг было спокойно. Я сказал ребятам, вернувшись в контору, что все у путчистов произошло спонтанно, но, видно, ошибся. Буквально следом приехал один из наших корреспондентов и сказал, что у Лесного городка по Минскому шоссе стеной прут на Москву танки. И вспомнил: немцы шли не только по Волоколамскому шоссе, но и сбрасывали десант у Кубинки.

Состояние тревоги нарастало. К середине дня поехал снова в центр. На Манежной был митинг, встретил у памятника Долгорукому ребят из «Курантов».

— Что там происходит?

— А уже ничего. Митинг кончился, народ сидит на бэтээрах, угощает солдат, уходить не собирается. Митингующие пошли защищать Белый дом на Красной Пресне, а вторая их часть — к Моссовету, — объяснили мне.

Так я понял, что малость опоздал и танки теперь уже на позициях. Атмосфера сгущалась. Наш редактор В. Симонян заметил:

— Как хорошо, что нас сегодня не вывезли из типографии в киоски «Союзпечати». Представляете, в какой компании газет лежала бы сейчас наша? Потом бы не отмылись.

Единогласно постановили: в случае чего организовать новое дело, где надо работать руками, в комиздания наниматься не пойдем и служить самозванцам и ворам не станем.

К обеду 19-го числа по Москве уже были расклеены листовки с указом Б. Ельцина о неподчинении ГКЧП, народ кучковался вокруг агитаторов. Горком, видно, готовился, потому что у Долгорукого несколько ораторов призывали поддержать ГКЧП, а дядя-ветеран торчал с плакатом, на котором текст слов приветствовал наступающие перемены.

В это же время или чуть раньше Ю. Прокофьев вызвал Ю. Лужкова, вернее, хотел вызвать, чтобы вручить ему ключи от кабинета председателя ЧП по Москве. На что Юрий Михайлович, думаю, предварительно пославши, ответил решительным отказом и заявил, что едет в Белый дом к Ельцину.

Тогда Ю. Прокофьев вызвал Б. Никольского, человека в Москве также довольно авторитетного, партийного в прошлом деятеля, но он тоже отказался.

Однако все это я узнал позже, а 19-го к вечеру обстановка все еще была неясной. Кажется, именно вечером ГКЧП провел пресс-конференцию, на которой Бовин (тогда политобозреватель «Известий», позже — посол в Израиле — М.П. ) задал Стародубцеву непонятный для того вопрос:

— Но вы-то как попали в эту компанию?

Видно, имел в виду следующее: в комитете собрались люди, никогда и ничего не умевшие делать, комсомольские в прошлом и партийные в недавнем функционеры. А Стародубцев, что ни говори, всегда растил хлеб. Не признает фермерства, единоличника, но это, извините, его личное дело. А к танкистам-то зачем?

Не знаю, что он ответил, не смотрел. Наверное, что-нибудь невразумительное. Зато про Янаева потом целый день рассказывали анекдоты. Оказывается, он только что не продемонстрировал по «ящику» свои мужские достоинства, а рассказать о них — рассказал. И что всеми якобы болезнями переболел мужскими, и жена на него не жалуется.

И такой вот идиот объявил себя президентом. Хотя ничего удивительного. Он ведь из комсомольцев, а то, что в среде высших их чинов творилось в свое время, — не передать. Разврат и пьянство, воровство, кумовство и протекционизм, аморальщина и безнравственность, граничащие с подлостью, — все присутствовало в верхах этих наследников больших и малых престолов на Руси, на Украине и во всей бывшей метрополии.

Какое счастье, думаю, что никогда не стремился в эти структуры, даже до комсорга нигде не дослужился, судьба миловала.

Поздно вечером я ехал домой, еще не зная, что у Белого дома растут баррикады, что люди встали стеной на пути танков. Впрочем, не знал я этого и весь следующий день. Угораздило ведь родиться, да еще стать юбиляром! Проскочила и исчезла мысль о том, чтобы отменить намеченный праздник на работе и дома. Но было поздно: и на работе, и дома готовились к нему с большим тщанием, загодя, и не мог я обидеть родных мне людей. Хотя, если бы проявил твердость, они бы меня поняли.

И второе. После того, как редактор мой признался, что всю ночь с 20-го на 21-е число простоял на баррикадах, а мне не сказал специально, чтобы не сорвать юбилей, я долго размышлял над тем, пошел бы туда или нет. Конечно, задним числом ответить утвердительно легко. Но, видно, к тому моменту я все-таки не созрел нравственно для того, чтобы в первые же минуты рвануться на защиту российского правительства. Я не бывал в рядах демонстрантов на митингах, организуемых прежде демократами. Не потому, что не люблю демократии. Просто в отличие от людей в колоннах я довольно общался с лидерами движения, знаю многих, и у меня к моменту путча не было слепого доверия к их словам и действиям. Я не мог истерически орать: «Ельцин, Ельцин!» потому, что себя уважаю. И знаю, что Ельцин имел вполне нормальные человеческие слабости и недостатки, которые, впрочем, при всеобщем поклонении могли стать ой какими опасными для самой демократии и для всего народа русского.

Если не ограничивать власть нормальными, жесткими, демократическими законами, то она может оказаться разнузданнее прежней, и любой жесткий и жестокий лидер может стать Сталиным сегодня.

Народу, по-моему, все едино, кто им понукает, демократ или коммунист. Важно, чтобы никто не понукал, а давал жить. Но не получается.

Пока мы 20-го вечером выпивали и закусывали, редактор наш дежурил на парапете, в конце дня в Москве ввели комендантский час, но мои гости все равно стали разъезжаться, их никто не задерживал на улицах. Во всяком случае, никто из них на следующий день не пожаловался. Значит, в определенной степени час этот был чисто бутафорским, работа, проделанная за два дня Россией, москвичами, дала свои плоды. Не решившаяся на большое кровопролитие хунта была арестована, подробности были во всех газетах.

По поводу поведения Ю. Лужкова в дни путча «Вечерняя Москва», начиная с 27 августа 1991 года, опубликовала целый цикл статей, шаг за шагом, час за часом и день за днем описывающих перипетии борьбы, его чувства и действия. Заметки шли под рубрикой «Ю. Лужков рассказывает» под заголовком «Момент истины» и вызвали большой интерес москвичей. Потом они были изданы отдельной книгой, а так называемая «Белая книга» («Смерть заговора») вышла в Москве и содержала документальные свидетельства тех поворотных дней.

Мне они показались значительнее «Момента истины», может, по причине подлинности или потому, что в первом случае корреспондент просто «сфотографировал» рассказ действительно хорошего рассказчика Ю. Лужкова, однако и самая блестящая устная речь — всего лишь устная речь.

Может, это придирки, а один мой приятель сказал даже, что я ревную к коллеге: дескать, не ты написал про это, а он. Ревности нет, а вот сожаление — откровенно — есть. Я не был на баррикадах, и именно это не давало мне морального права писать на всех тогда интересующую тему путча.

Единственный вопрос, который я задал Ю. Лужкову, готовя материал для газеты, звучал так:

— Рассказывают, что вы отказались взять в руки автомат, когда его предложили. Почему?

— Для начала хочу вас огорчить — никто не предлагал мне автомат. Но если на эту тему рассуждать… Вы ведь сравниваете меня с тореро, не так ли? Легко шпагой кольнуть быка, а вот заставить его со всего разгону влепиться в бетонное ограждение стадиона — на это нужно мастерство. И какое!

Наша задача в период путча состояла в том, чтобы заставить до зубов вооруженного противника врезаться в бетонную стену живого противодействия организованных москвичей, а если бы этого не получилось, можно было бы попросить автомат.

Пройдет каких-то два с небольшим года, и снова случится в стране — случится-то в Москве, и хотя, как утверждают политики и экономисты, Москва это не вся Россия, но и ограничивать влияние столицы на происходящие в стране процессы попросту нельзя — большая катаклизма. Верхи долго будут бодаться из-за пирога власти на трибунах, в коридорах и под коврами, но договориться не сумеют, и конфликт закончится вооруженным столкновением и расстрелом Белого дома. И снова Ю. Лужков двумя руками голосовал и активно помогал Б. Ельцину. Но сначала о том, что я видел собственными глазами с 16-го этажа дома № 21 на Новом Арбате, где в трех комнатенках размещалась редакция недавно испеченной газеты правительства Москвы, главным редактором которой был ваш покорный слуга. Итак, из записной книжки.

Удивительно, но факт: мы прошли в здание на Новом Арбате, 21, совершенно беспрепятственно, никто не спросил пропуск. Охрана дома в этот момент смотрела репортаж СNN о событиях возле Белого дома и надеялась, видно, что мимо милицейских кордонов не проскользнет и мышь.

А проскальзывали и люди с автоматами: с высоты 16-го этажа мы отчетливо видели бегающих по крышам домов на противоположной стороне человечков, то залегающих, то ныряющих в слуховые окна. Возможно, среди них не все были солдатами двух фюреров, может быть, то были любопытные или журналисты, но то, что время от времени с крыш начинали палить из автоматов, — это точно.

В такие минуты мы отгоняли друг друга от окон и выходили в длинный пустынный коридор — пережидали. Потом снова возвращались и прилипали к окнам, наблюдая, как разворачиваются события.

Вот на крышу ресторана «Арбат» вышли несколько человек с автоматами — свои, чужие? Прячась за вентиляционными шахтами и подиумами с прожекторами, они, крадучись, перебегают с места на место, держа автоматы наизготовку. В подзорную трубу мы разглядели отличительные знаки рязанцев — значит свои.

Больше всего мы боялись столкновений между самими воинскими подразделениями. Одно дело, когда они находятся где-то и подтверждают свою верность Президенту и правительству, а другое — когда они уже прибыли на танках в Белокаменную. Куда повернут они дула своих орудий, по каким целям станут палить, если усатый генерал лишь накануне утверждал, что многие части преданы им — предателям.

С помощью CNN и TV-6 мы видели отчетливо фасадную сторону штурмуемого дома, а с помощью подзорной трубы могли разглядеть даже усы Руцкого, если бы он вздумал высунуться в окно. Толпы зевак вокруг места события заметно затрудняли действия воинских подразделений. Тем более что не одни зеваки собирались в толпы. Прямо под нами то один, то другой молодчик выскакивал навстречу бойцам оцепления, начинал размахивать руками и что-то доказывать. Их тут же брали под белые рученьки и вели в стоявший рядом с цепью «воронок». Время от времени бойцы с разбегу врезывались в толпу и выхватывали из нее наиболее крикливых — быстро, четко, профессионально. Вот бы так всегда. Тогда бы Москва не пережила ужасный день с многочисленными жертвами.

Но, видно, до последнего момента президентская сторона верила в возможность мирного исхода, а сторона противная — что Президент не осмелится применить силу. Наглость, с каковой защитники «демократии» отвергали все предложения по мирному исходу, поражала и невольно заставляла задуматься: а может, действительно они правы и за ними сила?

Теперь, когда положено столько жизней, когда пролито столько крови, все вдруг отчетливо увидели истинную сущность этих людей: их непомерные амбиции сопряжены с потрясающей трусостью. После нескольких выстрелов из танкового орудия по бункерам предателей, захвата спецназом первых этажей Белого дома стало ясно, что пора его защитникам сдаваться, что рассчитывать им не на что. И тут женщина, которая была с нами, предположила: Руцкой обязательно застрелится, как честный офицер. Должно быть, ей очень хотелось верить, что благородство еще есть, что рыцарь должен оставаться рыцарем.

Мы двое возразили: предатели не стреляются, и оказались правы. Коллегу же окончательно сразила просьба бывшего спикера и бывшего генерала к послам зарубежных стран о предоставлении им политического убежища. Сколько обманутых, одураченных ими людей устраивали в столице митинги, учиняли беспорядки, мешали нормальной жизни горожан. Сколько пены вышло изо рта Анпилова, пока он их защищал, сколько подметных писем написали депутаты Моссовета, призывая защитить и оборонить.

Оборонили… Положили свои головы за двух предателей.

Время от времени под нашими окнами возникали интенсивные перестрелки, хотя понять, кто и откуда бьет, было совершенно невозможно. Треск автоматных очередей и стук крупнокалиберных пулеметов метались в зажатом пространстве между домами, и только отбитая штукатурка да куски выбитой пулями щебенки указывали место очередной дуэли.

Обозначивших себя стрельбой снайперов снимали с крыш и чердаков, и тогда толпы зевак ломились от любопытства: кто же это был? Сбившаяся в кучу толпа молодых людей и подростков перетекала с одной стороны улицы на другую — в зависимости от того, где события казались ей интересней. В конце концов бойцам это надоело, и они оттеснили любопытствующих к «Октябрю», где те и остановились.

Многие наши коллеги позже отмечали: в реальность происходящего верилось с трудом — замечание совершенно справедливое. Прекрасное осеннее утро, солнце, какого не было даже летом, с высоты здания на Новом Арбате далеко просматриваются улочки старой Москвы и с другой стороны — арбатские переулки. И во всей этой благости — треск автоматных очередей, пальба из гранатометов и танковых орудий, тела убитых.

Ужасно было видеть выбивающееся из окон пламя и клубы черного дыма над Белым домом. Огонь становился все интенсивнее, а дым плотнее, и мы как-то разом заговорили о том, во что обойдутся городу и государству ремонт и восстановление.

После того как на Краснопресненскую набережную направилась колонна «воронков», стало очевидно, что дело приближается к своему логическому концу. Иным он не виделся, пожалуй, никому. И лучше всего это знали сами оборонявшиеся, хотя продолжали бессмысленное сопротивление.

…А в «Смоленском», между тем, было полно покупателей, зеваки толпились под стенами расстреливаемого дома, прохожие, как обычно, торопились по своим делам. Может быть, именно так привыкают к войне в горячих точках и именно привыкание к ней — самое страшное.

После этих событий Ю. Лужков рассказывал:

— Мне то и дело приходится отвечать на вопросы журналистов по поводу разрушений, произведенных в Москве во время событий 3–4 октября, и говорить о том, какие меры принимает правительство к скорейшей ликвидации последствий драмы, разыгравшейся на Красной Пресне и в Останкине. Должен признаться, для меня ответы на подобные вопросы не составляют труда. Квалифицированные специалисты из управлений и комитетов, подчиненных правительству, четко и согласованно выполняют все этапы работ, связанных с ликвидацией последствий мятежа. С территории вокруг Белого дома убраны остовы сгоревшей и разбитой варварами техники, разобраны баррикады — одних бетонных блоков было 4 километра по периметру — включен фидер для подачи электроэнергии на Белый дом, и готовится ее включение в мэрии.

Сметы, калькуляции затрат, подсчет необходимого количества материально-технических ресурсов и рабочей силы рассчитать нетрудно и организовать работу тоже. Конечно, придется отвлечь строителей с жизненно важных для города объектов, ускоренными темпами вести восстановительные работы. Вандализм разгулявшихся бандитов дорого обошелся городу и горожанам. Никогда ни один мятеж и ни одно восстание не приближали общество к благоденствию — они всегда разрушали экономику и задерживали развитие производительных сил.

Но все последствия «второго Октября» можно преодолеть довольно быстро — были бы средства и желание. Нельзя, как уже очевидно, быстро преодолеть синдром всепрощенчества, поразивший наше общество в августе 1991 года и не выветрившийся из нашего сознания по сей день. А ведь именно он привел нас к кровавым событиям октябрьских дней.

Тогда, на фоне победы над тоталитаризмом, нам всем хотелось быть до конца демократичными и добренькими, не наказывать виновных в смерти трех молодых парней, списать их жизни на волю случая.

Списали. Теперь воспрянувшие в результате подобной «доброты» политические авантюристы и фашиствующие экстремисты убили уже 130 человек, 800 ранили, 400 из них госпитализированы. И опять не видно виновных.

Бывший заместитель председателя Моссовета Седых-Бондаренко, лично повинный в том, что произошло на Смоленской площади 3 октября, организовавший преступный штаб по борьбе с существующей властью, призывавший к насилию и виновный в избиении милиционеров, отпущен правоохранительными органами на свободу. Значит, и дальше он может действовать безнаказанно?

Именующий себя «лидером Красной Пресни» Краснов подталкивал одурманенных людей на баррикады. Он не только не исполнил Указ Президента страны, но и активно ему противился, подстрекал массы к неповиновению и сопротивлению. Неужели в Лефортове не найдется места для таких деятелей?

Куда, вы думаете, пойдут эти люди — если их можно еще так называть — после освобождения? Они снова пойдут организовывать боевиков, джентльменов удачи, раздавать им оружие, тренировать для следующих кровавых игр. Они снова станут призывать к разбою, потому что для них человеческая жизнь — копейка, разменная монета — и больше ничего. Не их, конечно, собственная жизнь, а наша с вами, чужая и чуждая для них жизнь.

Чтобы привести в порядок и восстановить порушенное, потребуется много сил. Чтобы привести в норму политическую ситуацию в обществе, нормализовать отношения внутри него — потребуется гораздо больше. Для этого в первую очередь необходимо наказать виновных в кровопролитии по всей строгости законов чрезвычайного положения, невзирая ни на прошлые заслуги, ни на обещания исправиться. Иначе история может повториться не как фарс и не как комедия, а как трагедия огромного масштаба, как национальное бедствие русского народа, не говоря уже о Москве и ее жителях.

Не надо витийствовать, рассуждая о демократии. Наказание виновных за преступления — это самая настоящая демократия и есть. И это сегодня — требование времени, требование момента, требование самой жизни. Если мы хотим в ней порядка, спокойствия и благоденствия нашим детям и внукам, — закончил он.

Что было после разгрома Белого дома, хорошо известно. Зачинщиков бунта и его вождей подержали для острастки в Лефортове, потом выпустили, потом наградили властью, наделив вотчинами, как Руцкого, или депутатским мандатом, как Варенникова. И для тех и для других все закончилось хорошо. Только вот жизнь погибшим непонятно за что защитникам Белого дома вернуть не удалось.

А Ю. Лужков спустя годы с высокого мэрского кресла продолжал агитировать за Б. Ельцина. Так получилось, что едва ли не случайно оказался в кабинете Ю. Лужкова и стал свидетелем и участником беседы на предвыборную тему.

— Я лично буду поддерживать нынешнего президента, — продолжая разговор с теми, кто стоял рядом, сказал он.

— Не знаю, — заметил я, соображая, можно ли сказать то, что думаю, или лучше уж теперь промолчать. Решил сказать: — Я пока вижу одного кандидата, за которого я бы голосовал не задумываясь. Да он не выдвигается…

— Оставим это, — догадался мэр, какого кандидата я имею в виду. — Сам подумай, кто в соперниках, кому можно доверить власть, которая только-только становится на ноги? Что, Зюганову? Немцову? Явлинскому или Жириновскому? Только Борис Николаевич при всех его недостатках, я подчеркиваю, может довести дело реформирования России до конца.

— Да уж, недостаточки ничего себе…

— Хорошо, давай считать. Его обвиняют в развале Союза, но ведь Союз распался не в Беловежской Пуще! С 1985 года начался развал системы СЭВ, и все последующее было делом времени. По большому счету, Беловежская Пуща спасла Россию от гражданской войны.

— А что же, по-вашему, происходит в Чечне?

— Ах, Чечня… Как руководитель государства, как президент, что должен был делать Ельцин, наблюдая за ситуацией в Чечне, за действиями того же Дудаева, двинувшегося в сепаратизм и отрыв от России, не имея на то никаких юридических оснований? Смотреть и тихо проглотить эту пилюлю? А завтра мы бы получили Россию, составленную из обломков великой державы?

— Из обломков самовластья, как в бывших республиках…

— Хочешь, понимай и так. Все Борис Николаевич сделал правильно. Другое дело, что такого генерала, как Паша Грачев, нет, наверное, ни у одного президента мира.

— Можно подумать, только он. Ну какую войсковую операцию может успешно провести охранник, даже если он и в погонах генерала с маршальской звездой? Одно дело ведь охранять и совсем другое — воевать…

Он почему-то не обратил внимания на эту реплику и продолжал:

— Ему — я имею в виду президента — предъявляют обвинения в развале экономики страны и всеобщем обнищании народа. Но оглянитесь вокруг — в России люди живут примерно вдвое лучше, чем в ближнем зарубежье, это же объективный показатель, который нельзя придумать. И неизвестно, что станет со страной, избери мы завтра другого президента: откат назад, в коммунистическое прошлое, к репрессиям и тоталитаризму, междоусобицам — да все, что угодно. Нет, я — за нынешнего президента! — убежденно произнес Юрий Михайлович. И продолжал:

— Ведь мы выбираем не личность, не тенденцию развития и даже не курс, который будет прокладывать эта личность. Мы будем — нравится нам это или нет — выбирать снова политическую и экономическую систему государства на многие годы вперед. Я вижу огромный созидательный потенциал той системы, которая сегодня складывается. Поэтому я буду поддерживать Бориса Николаевича Ельцина, который будет продолжать, если его изберет Россия, начатые преобразования. Возвращаться, останавливаться и снова все ломать — это гибель для России!

Моя беспартийность не мешает мне поддерживать многие конструктивные партии и движения даже в тех случаях, когда я не полностью разделяю их программы. Мэру с чисто практической точки зрения хочется, чтобы люди объединялись в партии по интересам. Тогда и правительству города легче служить горожанам. Очень трудно учесть интересы каждого человека в отдельности, а когда интересы значительных социальных групп выражаются через партийную платформу, можно в этом взаимодействии осуществлять серьезные меры, чтобы их удовлетворить.

Буквально накануне голосования, дня за два, Ю. Лужков распространил обращение к москвичам с призывом голосовать за действующего президента. Оно появилось в печати неотредактированным, не знаю, кто готовил и кто читал, но со стилистикой, лексикой и грамматикой русского языка там явно нелады. Тем не менее текст тиснули еще и отдельным тиражом, затолкали в почтовые ящики.

Я спросил у С. Цоя, руководителя пресс-центра: как можно обратиться к людям с «последней прямотой», если неизвестны критерии первой?

— Так это же он сам сказал, — был ответ.

— А-а… а, ну тогда понятно, — невесело констатировал я и повесил трубку. Ну что тут скажешь?

Я храню в архиве растиражированный вариант, а здесь привожу поправленный мною — как и плакаты пятилетней давности, этот текст уже История.

«Дорогие москвичи, земляки мои и соотечественники! — так обратился мэр к избирателям. — Все силы души и запас вашего доверия хотел бы я использовать в этот решающий момент не борьбы за власть, как думают многие, а в судьбе Отчизны. Момент тем более серьезный, что внешне обманчивый: сегодня не рвутся снаряды, не прут на Москву фашистские танки, как в сорок первом, когда было предельно ясно — либо погибнем, либо выживем. Теперь все тихо, по-мирному сидим, видим кандидатов в президенты по телевизору и между делом решаем, пойти ли 3 июля на выборы или лучше все же поехать за город. А за всем этим — судьба России, роковая черта: либо хаос и тирания, либо надежда.

Почему так считаю и говорю? Разве коммунисты враги россиян, разве не хотят они, чтобы было лучше? Хотят. Все хотят. Никого не подозреваю в дурных намерениях. Но тот путь, та дорога, по которой зовут идти в будущее, ведет к развалу и хаосу. Тут уж поверьте опыту практика. Знаю, как развернутся события, шаг за шагом могу предсказать, что будет. Вначале грядет насильственное ограничение цен, нехватка продуктов. Затем втянемся в печатание денег, появятся талоны на продукты и, как следствие, трудовые армии, а может быть, и отряды продразверстки.

Все пойдет одно за другим, по логике тоталитарной системы и даже не по воле «вождя». И будет идти до тех пор, пока не отгородимся от всего мира, чтобы здесь, на своей земле, принуждать людей работать силой, а не экономическим интересом.

Именно поэтому обращаюсь к вам со всей прямотой: не преуменьшайте опасности! Идите на выборы! Мы не привыкли держать судьбу страны в своих руках, всегда это за нас делало начальство. Но сейчас — вот наше главное завоевание — голос каждого может оказаться решающим. А отказавшись голосовать, что потом скажешь детям и внукам? Что в тот судьбоносный день дачный участок свой предпочел избирательному?

Пишу так не потому, что хочу на кого-то повлиять. Я давно вне политических партий и, как никто, вероятно, знаю недостатки теперешней власти и пороки нынешней переходной системы. Каждый день страдаю от них, какой бы вопрос ни решал.

Но когда меня спрашивают, почему я так активно включился в поддержку Б.Н. Ельцина, отвечаю: потому что на этом пути есть надежда. На то, что отстроимся, на то, что покончим с бандитами, будем жить сытно, богато и счастливо, без смут и неурядиц. Потому что тут тоже есть логика — именно той системы, что вынуждена считаться с вами, мои дорогие сограждане, искать вашей поддержки, а не навязывать свою волю силой. Поэтому ради детей и внуков, ради страны, ради себя — все на выборы третьего июля!»

Два момента хотелось бы отметить по поводу обращения и собственно дня голосования. Во-первых, бросалось в глаза отсутствие почасовой информации из Центризбиркома, что прежде присутствовало. И когда коллеги спросили, в чем дело, я не раздумывая ответил:

— А вы что, не знаете? Ельцин должен победить — вот и все.

Только и после, и даже сейчас непонятно, почему коммунисты не обратили внимание на эту особенность, — ведь их кандидат наступал на пятки будущему президенту. Неужели верна однажды уже высказанная мною мысль о том, что Г. Зюганову такая громадная власть и такая ответственность просто не нужны и коммунисты выборы попросту «слили». Или все-таки накануне сторговались с властями и сделали потом вид, что ничего не заметили?

Во-вторых, запускать листовки миллионными тиражами, не выправив текст литературно, недопустимо — зачем держать у ноги штат борзых в виде сотрудников пресс-центра, которые совершенно не хотят работать, а начальства до смерти боятся, поскольку надо усидеть, удержаться в хлебном, непыльном кресле.

— Юрий Михайлович, — говорю, — ну кто в Москве знает журналиста по имени Сергей Цой? Что он написал и где опубликовал?

Он поднял голову от бумажки, молча внимательно посмотрел на меня, как будто впервые видел. В его взгляде не отражалось ничего, кроме равнодушия, — ни огонька интереса к тому, что я сказал, не было. Я мог бы мгновенно осечься и замолчать — зачем лезть на рожон там, где не находишь понимания? Но в подобных ситуациях многое зависит от характера экзаменуемого. Либо он в целях самосохранения затыкается и молчит, как рыба об лед, либо, плюнув на самосохранение, прет, как танк, дальше. Я из второй категории и потому продолжил:

— Вот двери вашей машины он открывает хорошо — хотя это не относится к его должностным обязанностям, — сказал я, и потом в течение трех с половиной минут изложил свое видение и свою концепцию работы пресс-центра. Не забыл и о недостатках, среди которых самые существенные это: уродливая атмосфера внутри коллектива, к тому же нетворческая и неэффективная.

Уродливая потому, что заставляет редакторов газет искать руководителей пресс-центра, рядовые перья должны, пресмыкаясь, добиваться официальных материалов, интриговать с сотрудниками, флиртовать с сотрудницами, чтобы получить хоть какую-то информацию. Хотя снабжение ею всех средств печати — святое дело любого пресс-центра, а не только мэрзского.

Нетворческая атмосфера, потому что главной и наипервейшей задачей каждого, кто устраивается к Цою на работу, считается достижение собственного благополучия, а вовсе не творческие достижения, не стремление как можно объективнее, честнее, умнее и тоньше донести до обывателя то, чем занимается правительство такого города, как Москва. Тонкость должна прикрывать откровенные хвалебные запевы и охлаждать хвалебные порывы членов команды, или, как я называю ее с некоторых пор, бригады Ю. Лужкова, чтобы обыватель — ну не такой же он в самом деле простак, каким представляется властям, — искренне или, во всяком случае, с небольшой долей сомнения верил в то, что ему впаривают со страниц газет и с экранов телевизоров. Лобовые, хоть хвалебные, хоть ругательные заметки и речи не дают, как правило, положительного результата. Достаточно в качестве примера вспомнить смертельные, как ему казалось, атаки Доренко на Лужкова, которого все равно избрали.

Атмосфера неэффективна, потому что эффект достигается только при постоянной, напряженной, целеустремленной работе в определенном направлении. В нашем случае — в информировании москвичей о качестве работы правительства. А все опросы показывают: информированы более или менее 10–15 процентов населения. Остальные пользуются слухами, домыслами и всем тем, что среди народа называется ОБС, то есть «одна баба сказала».

Это было видно всем невооруженным глазом, и за глаза об этом говорила вся пишущая братия города. В глаза, вслух никто никогда об этом не говорил. По причине зависимости от этого источника информации, а также по причине известной корпоративности в журналистском мире, на фоне которой разборки на НТВ выглядели откровенно нонсенсом. Хотя, конечно, каждый имеет задницу, и ее хочется прикрыть как можно надежнее. Исходя из шкурности, это можно понять, а если по совести — то противно.

Никогда про пресс-центровские особенности не говорил вслух и я. Во-первых, потому что у меня без всяких пресс-центров было достаточно источников информации и хватало здоровья, нахальства для ее получения. А во-вторых, потому что я еще много лет назад понял: мэр со своим нукером — неразлей вода и пытаться их разъединить — пустое дело. В чем, как вы поняли, убедился лишний раз.

После прошедших выборов Ю. Лужков еще много лет будет демонстрировать преданность Б. Ельцину, использовать его, как в случае с комиссией Болдырева, жать руку на плакатах перед очередными выборами, а на приеме в Кремле по поводу наступления Нового, 1997 года скажет слова, которые я привел несколько выше. А уже через неделю президент простудится и с подозрением на воспаление легких будет госпитализирован. Пройдет немного времени — примерно с месяц — и в интервью шведскому телевидению Ю. Лужков скажет, что Б. Ельцин политически не активен, а вслед за этим заявит, что пора бы ему подумать об отставке.

С чего бы это он так резко и так круто переменился? Ведь он, несмотря на свои лицемерные заявления о непричастности к политике, приложил как руководитель избирательного штаба колоссальные усилия к тому, чтобы Б. Ельцина избрали на второй срок. Копейки стоит парение в воздухе Н. Михалкова по сравнению с громадным административно-прессово-угнетающим аппаратным ресурсом столичного мэра и его разросшегося до невероятных размеров чиновничества. Одних государственных унитарных предприятий до недавнего времени было около тысячи. И при этом мэр на каждом углу твердит, что он законченный рыночник и ярый приверженец малого и среднего бизнеса. Кормежка ГУПов — это деньги из карманов налогоплательщиков, из наших с вами карманов, господа-граждане-товарищи москвичи.

Не на пенсионные выплаты, не на социальные нужды, не на сирых, убогих и обездоленных, не на инвалидов и беспризорных детей тратятся эти деньги, а на вполне здоровое племя прикармливаемых, которое может, должно, просто обязано само на себя зарабатывать да еще платить в бюджет города. Интригами, посулами, протекционизмом, кумовством, откатами добывают хозяйствующие субъекты права стать ГУПами, хотя в последние годы количество их вроде бы сокращается. Но ведь они за то время, что функционировали, успели разграбить пол-Москвы.

Можно предположить, что Ю. Лужкову было обещано больше, чем он получил за свои заслуги перед Б. Ельциным и его присными. Ведь по «разблюдовкам», то есть по расписаниям каждого мэрского дня видно, что он принимал и В. Юмашева, и Т. Дьяченко, и Б. Березовского, дружившего в те времена с первой Семьей в стране — не путать, пожалуйста, с первой Семьей на Москве. Хотя, думаю, в стремлении к отъему государственного и переводу в частное, семейное, они мало чем отличаются.

Возможно, Ю. Лужкову обещали пост премьер-министра, хотя, по его заявлениям, он никогда к нему не стремился. Но разве можно ему верить? Москву он полностью оприходовал, по разным источникам, ему принадлежат — через подставных лиц — примерно 20 процентов городской собственности в самых различных сферах — недвижимость, туризм, торговля, гостиницы, девелоперские услуги — да мало ли чем можно обогатиться в таком городе, как Москва. Была бы голова и кресло. А если кресло такое, как под мэром, то и головы не надо. А у Ю. Лужкова, надо отдать ему должное, она есть.

Возможно, он просил какой-нибудь надельчик за пределами Москвы или должностишку кому-либо из присных, а его кинули. Ну, помните, про Г. Плеханова? Сперва вы помогаете взять власть, а потом вас посылают на… может, это как раз тот случай. Догадки, конечно, догадками, а факты фактами, и правды теперь мы не узнаем никогда, поскольку один фигурант этих рассуждений покинул сей прекрасный мир, а второй даже под пыткой не признается в том, что же произошло на самом деле. Казаться ему привычнее, необходимее и проще — столько лет притворяться и лицемерить — чем быть.

Ручковался Ю. Лужков на портретах и агитках и с В. Черномырдиным, который строил, строил да так и не построил свой дом. Нет, свой-то он построил на Калужском шоссе, а вот свой «Наш дом» он попросту развалил. Как всегда, первым, еще на 60-летии нынешнего 75-летнего мэра В. Черномырдин сказал о том, что Москве повезло на двух Юриев — Долгорукого и Лужкова. Все обрадовались и повторяют зады до сих пор. Что-нибудь новенькое придумать слабо? Жаль, что Виктор Степанович больше ничего не придумает.

Через какое-то время мэр на очередном заседании столичного правительства с пренебрежением отзовется о премьере:

— Я не знаю, — скажет он, — кто там у них наверху решает, а кто представляет, Чубайс или Черномырдин…

Так или иначе, но на первом этапе подъема на место политического тяжеловеса Ю. Лужков засветился на публике с теми, с кем и надо было, чтобы оставаться не только на плаву, но и на виду. Характерный штрих его поведения в те времена. Пока было не известно, чья возьмет — гэкачепистов или Б. Ельцина, — портрет последнего лежал на его рабочем столе плашмя — вроде как портрет есть, а вроде как бы он тут присутствует случайно. После победы «демократов» портрет занял на столе вертикальное положение — вроде как так оно и было. Предусмотрителен, однако, Парамоша.

В период предвыборной 1996 года кампании Б. Ельцина он создал городской штаб по выборам, накачивал и нашпиговывал префектов округов с упорным постоянством, хотя официально штаб возглавлял не он, а, кажется, Толкачев, в то время руководивший Москомимуществом. Была в полной мере задействована тяжелая артиллерия в виде народных, заслуженных, просто любимых и прочих артистов, актеров, певцов и музыкантов.

За первую половину года Ю. Лужков принял аж 45 актеров и руководителей театров. Так, 30 января 1996 года в течение дня он беседовал с И. Волчек и В. Этушем. С первым в 9.45 утром, со вторым в 16.30, встречался он и с Г. Волчек, Э. Быстрицкой, М. Захаровым. Весь потенциал этой когорты был заряжен на поддержку Б. Ельцина в его нелегкой борьбе с Г. Зюгановым. Не знаю, какие слова говорил мэр артистам и какую сладкую жизнь обещал после выборов, но все они, как один, встали в ряды пропагандистов и агитаторов. Мэр побывал на концертах в различных залах О. Газманова, В. Добрынина, Л. Долиной, Н. Бабкиной. В этот же период, перед самым голосованием, из Северного речного порта отправился агитационный пароход с артистами, журналистами и предпринимателями. На нем на халяву катались Меладзе, старший Киркоров, председатель комитета по малому предпринимательству, директор НИиПи Генплана Москвы, какие-то плоские модели.

Возглавлял эту миссию К. Норкин, маршрут лежал по Волге до Костромы и Ярославля, где и состоялись концерты для местных жителей и всякие чудеса вплоть до поездки фокусника на автомобиле по городу с закрытыми глазами.

Корабль был украшен надувными шарами цветов российского флага, борта расцвечены плакатами с призывами за Б. Ельцина, ну и прочая такая мура. В каком-то из городов миссия пересеклась с автопробегом Жириновского, но драки не было, а так — словесная идеологическая перепалка, в которых, как известно, победителей не бывает, поскольку каждая сторона считает себя победительницей.

В этот же период Ю. Лужков принял 59 журналистов различного толка, разных взглядов и вероисповедания. Б. Ноткин привел к нему И. Лесневскую, которая стала матерью-прародительницей РЕН-ТV, а позднее мэр участвовал в заседании попечительского совета этого канала. Зачем позволил позже проглотить его — непонятно.

Чаще всех Ю. Лужков встречался с Е. Яковлевым, посетил в июле газету «Известия» и беседовал с тогдашним главным редактором И. Голембиовским. 10 встреч провел со своим записывающим Б. Невлером, штурмуя издание своего бестселлера «Мы дети твои, Москва», и одна из встреч была трехсторонней: Ю. Лужков, Б. Невлер и К. Шор, начальник Московского главка ЦБ РФ. Вероятно, обсуждался вопрос, на какие деньги издавать книгу, кто будет платить и как это все закрыть так, чтобы никто не догадался. Надо отдать должное Ю. Лужкову, он очень щепетилен в вопросах, когда дело касается его порядочности и чести. Щепетилен в той части этого щекотливого вопроса, в которой его могут уличить в неблаговидном поступке. Не сам по себе поступок его смущает, а именно возможность быть уличенным. Особенно журналистами.

Что касается отношений с прессой, то в начале его карьеры они выстраивались трудно. Во дни народной беды, как можно определить период от начала путча и до его разрешения финальным спектаклем, пресса дважды переходила из рук в руки. Сперва закрыли все издания, кроме коммунистических. На этой волне родились «Эхо Москвы» В. Гусинского и «Общая газета» Е. Яковлева. Потом закрыли коммунистические. Потом открыли все.

Среди прочих коммунистических закрыли и «орган» горкома КПСС газету «Московская правда», из редакции которой я к тому моменту уже ушел. Мы с коллегой С. Нечаевым — он также уволился к тому времени — пришли навестить бывших товарищей, утереть им слезы. Заведующая отделом Н. Баталова рвала бумаги и заталкивала обломки дел и мыслей в крафт-мешки.

— Нина Андреевна, — говорю, — никто сюда не придет и шмонать тебя не станет.

— Станут, станут, — едва ли не в истерике вскрикивала она, продолжая рвать бумаги и не переставая лить слезы.

Вошел Сева Таиров, замечательный профессионал и человек, так рано ушедший из жизни, что до сих пор в это с трудом верится. Он оказался единственным из моих знакомых — и, думаю, не только из моих — кто за два месяца до путча, на пятидесятом году жизни вступил в Коммунистическую партию — не могу сказать, из каких побуждений, скорее всего в пику тем, кто его упорно не принимал в ряды этого авангарда, в одну секунду превратившегося в арьергард, стоило чуть-чуть тряхнуть его трухлявое дерево. Сева хотел тем самым доказать, что можно стать партийным не из корысти, а единственно из идейных побуждений. Никаких своих благих порывов он реализовать не успел, рухнул в одночасье прямо на работе и в течение короткого времени сгорел — царство ему небесное.

— А у нас ЧП, — сказал он, — нас вот закрыли, — в совершенно не свойственной ему манере, не бодрым голосом сказал он.

— Подумаешь, закрыли, — в отличие от него довольно бодро заметил я. — Мы вот тоже два дня были закрытыми. Как закрыли, так и откроют.

Потом мы сидели и пили шампанское в огромной и неуютной комнате отдела городского хозяйства и быта, где я написал абсолютное большинство своих заметок в период работы здесь, нас благодарили за то, что мы с Нечаевым пришли к ним в столь тяжелый для них час. Кстати, никто из них нам даже не позвонил с сочувствием, не говоря уже о посещении, когда прихлопнули нас. Но об этом ни я, ни Слава ничего не сказали.

А сочувствовал коллегам я искренне. Как-никак, а именно Н. Баталова нашла меня в журнале Моссовета «Городское хозяйство Москвы» и пригласила к себе в отдел. Было это вскоре после появления на посту первого секретаря Московского горкома партии Б. Ельцина.

— Слушай, ты, — начала она с присущей, возможно, несколько наигранной, но ставшей, тем не менее, устойчивой привычкой, грубостью разговор. — Нам в газете нужен скандалист, ты годишься.

— А кто сказал, что я соглашусь? — спросил я, хотя, откровенно, приглашение в главную тогда городскую газету мне польстило. Я работал в журнале Моссовета, довольно престижном в узких кругах, но малолитражном издании, которое руководители не могли, а скорее и не хотели сделать многотиражным: их и так все устраивало. Паек главного редактора, талоны на продукты в престижные «Елисеевский» и «Диету» сотрудникам, бытовые услуги на рабочем месте, путевки в санатории, поликлиника горкома партии — все эти незаметные на первый взгляд, но ощутимые в совокупности блага никоим образом не зависели от тиража, количества читателей и качества издания. Меня все устраивало в нем, кроме того, что мои заметки читали слишком немногие люди в Москве. Если же журналист не упорен и не честолюбив, то никаких высот он никогда не добьется. Не в смысле должностей и окладов — этого можно было добиться вне зависимости от степени таланта, — а в смысле завоевания читательской аудитории, влияния на умы и сердца, а в итоге — на общественное мнение.

Неудовлетворенный аудиторией, я писал в газеты, отвечал на письма, работал с редакциями. Короче, не сидел и не собирался сидеть у моря и ждать погоды, и мои усилия увенчались этим приглашением. На которое, тем не менее, я сразу не ответил, сомневаясь:

— А кто тебе сказал, что я — скандалист? — спросил я мою визитершу.

— Никто, я сама знаю, читала, — уверенно заметила она и перечислила несколько моих публикаций в журнале. Все они были больше проблемными, чем скандальными, требовали вмешательства властей, чтобы переломить ситуацию с теми же овощными базами или в торговле пивом. Когда она их перечислила, я понял, почему она пришла.

Главным редактором ее газеты только что назначили М. Полторанина, ставленника и протеже нового первого секретаря горкома КПСС Б. Ельцина. Его резкий курс на полное обновление руководящей партийной верхушки требовал информационной поддержки, газета горкома должна была стать лучшей в городе. И она стала. Критика еще вчерашних кумиров и лидеров, порой безоглядная, скандальные выступления на темы бытового обслуживания и торговли, косвенно ударяющие по тому или иному секретарю райкома, подняли тираж едва ли не к миллиону экземпляров. Такого газета отродясь не видала. И, думаю, больше никогда не увидит.

Вот в такую газету пришли меня звать, а я еще и кочевряжился. Скорее всего, не из принципа, а от природной вредности. Покочевряжившись, согласился.

На смотринах у главного редактора моя будущая начальница почему-то нервничала, а я был абсолютно спокоен.

— Оклад у тебя будет 190 рублей, — сказал М. Полторанин, когда ему все про меня было сказано.

— Это для меня не главное, денег заработаем, сколько захотим, — ответил я на его ход.

— Вот нахал, вот нахал, — запричитала начальница, боясь, что редактор меня после этих слов пошлет на все четыре стороны. Но этого не случилось. Я был принят скандалистом и в этом качестве пребываю и поныне. Иначе вы бы всего этого сейчас не прочитали, а я бы не написал.

Желание писать для человека пишущего — это святое. Без него никогда не родится ни одна мало-мальски достойная внимания широкой публики заметка. К сожалению, абсолютное большинство пишущих делают это по необходимости или по принуждению. Необходимость связана со службой в той или иной редакции, где платят зарплату или ее не платят, а включают в размер гонорара, тогда необходимость писать обостряется, а принуждение осуществляет руководство редакций, которому надо угодить хозяевам — властям, бизнесменам, партиям. Все до противного просто в наш прагматичный век. Романтики пера вымерли вместе с кончиной века перьевых ручек и тоненьких блокнотов, их заменили диктофоны, компьютеры, диски. Порою техника заменяет и самое главное достоинство журналиста — его мозги.

— А ты знаешь, — заметил Ю. Лужков в очередном телефонном разговоре после того, как прихлопнули комиздания, — мы решили не закрывать газеты. Будем бороться с ними при помощи общественного мнения.

Потом неожиданно спросил:

— А ты Муладжанова знаешь?

— Конечно, — говорю, — вместе чернила хлебали на разных мероприятиях.

— Что он за человек?

— В работе — зверь, ухватистый, оборотистый, был ответственным секретарем когда-то, слетел по бабьей части.

Так это ж хорошо…

— Конечно…

— А взгляды?

— Трудно сказать. Он всегда умел сосклизнуть. Думаю, настоящие его взгляды станут ясными только теперь, когда он стал главным редактором и хозяином газеты. Человек на первой руке — совсем другой, чем на промежуточной.

Через некоторое — довольно короткое — время они подружатся. Ш. Муладжанов будет водить к мэру американские и японские делегации, порекомендует человека на должность руководителя отдела по связям с общественностью. Ю. Лужков будет участвовать в праздниках «Московской правды», гонять мяч в Лужниках в составе своей команды против журналистов, подкидывать бюджетных денег — словом, поддержка по полной программе.

Заслуги Гусинского Ю. Лужков оценит высоко — сдаст в аренду его структурам почти задаром офисные площади в доме № 36 по Новому Арбату, сделает его банк уполномоченным правительства Москвы, будет с ним встречаться и обедать. Например, 23 марта 1994 г. в 12 часов у них состоялся «деловой» обед, а 14 апреля в 13 часов — просто обед. В чем отличие? И еще штрих. Любому просителю-посетителю на прием отводится 30 минут — будь любезен, укладывайся. А с Гусинским 13 октября того же года мэр общался аж два часа, с 13.00 до 15.00.

На следующий год Ю. Лужков будет присутствовать в гостинице «Славянская» на праздновании первой годовщины канала НТВ, принадлежащего тогда Гусинскому. Анекдотический же случай с отсидкой вместо своего спонсора в Лефортове известен всей стране. Что это, как не связь, порочащая и должность мэра, и личность самого Ю. Лужкова? И подобных связей в его мэрской биографии премного. Б. Березовский, А. Абашидзе, А. Смоленский, А. Быков, Б. Патрикацашвили, Секу Асахара и многие другие.

Вслед за «Московской правдой» пооткрывались и другие газеты. Ведь все наши издания — послушный инструментарий в руках власти. И хотя они стали называться сплошь и рядом «народными» и «независимыми», поснимали с первых полос побрякушки, что навешивала прежняя власть за заслуги перед нею, за околпачивание и промывание мозгов обывателей, новая власть смекнула: никуда не денутся. И «народные», и «независимые» приползут, как миленькие, поскольку кушать хочется всегда, а без денег это весьма проблематично.

Так и случилось. Хотя на первых порах, когда еще теплились остатки коммунизма, мэра и мэрию «бомбили» довольно ощутимо. Сначала его зацепили на учредительстве в «Оргкомитете» — он мухой вылетел оттуда, нюх не подвел. Да и силищи, как сейчас, у него тогда не было. Теперь бы он просто плюнул и растер. В «Литгазете», кажется, Ю. Щекочихин опубликовал чуть ли не на полосу статью под названием «Страх», где говорилось о коррумпированности московских высших милицейских чинов и о завязках Ю.Лужкова с ними.

Статья вызвала среди чиновничества большой переполох. В кабинете у Ю. Лужкова собрались — точнее ввалились вместе и сразу В. Шахновский, Б. Никольский, К. Буравлев и главный юрист мэрии. Двое или даже трое из них были с «Литгазетой» в руках, в которой на целую полосу разверсталась статья под названием «Страх». В. Шахновский по этому поводу заметил:

— Собрал все сплетни, про что уже десять раз писали.

А Костя Буравлев сказал, подавая Ю. Лужкову газету с подчеркнутыми абзацами:

— Ни одного точного факта не привел. — И потом добавил, больше к публике, чем к мэру, который в это время уже говорил по телефону: — Хотя ругательная статья — лучшая реклама…

Юрий Михайлович, между тем, говорил в трубку:

— Да, я займусь этим. Мне нужно капельку времени, самую капельку, хоть немножечко… — И потом: — А ты не говори лишних слов. Ты тратишь время, которое я мог бы потратить на решение твоих проблем. — И положил трубку.

В. Шахновский рассказал о том, что происходило на сессии Моссовета. Оказывается, доблестные депутаты решили не признавать — ни больше ни меньше — Указа Президента о назначении Ю. Лужкова мэром как неконституционного.

— Не слабо, — заметил он. — Если они это примут, то Борису Николаевичу ничего не останется делать, как ликвидировать органы представительной власти. Не ликвидировать, точнее, а распустить… Кстати, надо нам по-другому разговаривать и с российскими властями. Что это с их стороны за дискредитация исполнительной власти Москвы? Распоряжения по нашей городской собственности подписывают все кому не лень. — Полторанин, Бурбулис, Шахрай.

Потом в трубку: «Надо по-другому работу организовать!»

Позже довелось мне присутствовать при разговоре на тему о газетах, когда Ю. Лужков давал указание юристу правительства о подготовке исков к «Правде» и «Независимой».

— Ты должен так все подготовить, — подчеркнул мэр, — чтобы «Правда» выплатила мне за моральный ущерб пять миллионов — пусть они разорятся окончательно!

— Пять миллионов вам никто не заплатит, — вмешался я, как обычно, не в свое дело.

— Почему?

— А кто определяет, что ущерб нанесен именно на эту сумму?

— Никто, я сам…

— Практики такой нет, Юрий Михайлович, — заметил молчавший до того юрист.

— Значит, все зависит от того, как посмотрит суд, — констатировал я, гордый своими познаниями в юриспруденции, каковою никогда не занимался.

— Я могу оценить такой ущерб и в 500 миллионов, — парировал между тем Лужков, — его ведь руками нельзя пощупать. Что, если для меня это — единственная возможность реализовать себя, добиться в жизни успеха? Мне на материальные блага, скажем, наплевать, я могу и помимо сегодняшней должности зарабатывать больше. Но я очень щепетилен до того, что касается чести и достоинства. Обливание помоями в печати образует вокруг моего имени вакуум, я теряю точку опоры, я надломлен, не могу продолжить исполнение обязанностей в полном объеме. Нет, моральный ущерб дорого стоит…

После такой эмоциональной тирады юрист пообещал лично поехать в суд и представлять интересы Ю.М. с перспективой вырвать 5 миллионов. По-моему, не вырвал.

Упоминаемые милицейские чины, как мне кажется, не могли быть в одной коррупционной связке с мэром. И тому есть веское документальное подтверждение. Поскольку всякий большой (да и маленький) начальник без собственного войска не чувствует себя настоящим хозяином положения на своем корабле, то сразу после занятия кресел начинается смена караула в прямом смысле: личной охраны, охраны конторы, милиции, полиции, военачальников и министров силовых структур — не случайно у нас в стране их практически невозможно даже сосчитать.

И Ю. Лужков не исключение. Ему сразу хотелось поменять головку ГУВД и посадить там своих людей. Но легко сказать — поменять. А как? Непросто, конечно, но можно, стоит только добыть убойной силы компромат на испытуемых. Как он его добывал, не знаю, врать не стану. Скорее всего, использовал приятеля Г. Попова, начальника ФСБ (а как тогда называлось?) по Москве и Московской области Савостьянова. Ни у кого нет столько компромата на больших начальников, сколько у этого ведомства, в том числе и на начальников милицейских.

В ГУВД направили налоговиков во главе со старшим налоговым инспектором А. Березовым, которые раскопали весьма неприглядные кульбиты генералов. Они создали совместное предприятие фирму «СЕАБЕКО», которую возглавлял гражданин Канады господин Бернштейн, а председателем стал начальник ГУВД Москвы П. Богданов. И понеслось.

Генералы выписывали себе служебные командировки и гуляли за кордоном по полной программе. Начальник за два года прокатал 3500 марок ФРГ и 1000 фунтов стерлингов. Его заместитель Н. Шаранков — 2760 марок ФРГ, а Ю. Томашев — 2348 долларов США и 4000 марок ФРГ, начальник ГАИ В. Юрьев — 5740 марок ФРГ и 4630 долларов США — всех переплюнул!

Газета «Щит и меч» опубликовала заметку про заморские вояжи господ генералов, но они плюнули и забыли. Однако это не устраивало Ю. Лужкова, и он им забыть не дал. Справку ГНИ он направил в редакцию своей газеты «Тверская, 13», где мы ее и опубликовали с сокращением одной фамилии — того, кто прогулял больше всех, начальника ГАИ.

Когда начальник оперативно-распорядительного управления мэра С. Веселовский, который курировал ГУВД, передавал мне текст, он попросил:

— Слушай, ты, пожалуйста, Юрьева вычеркни…

— А ты ему должен что ли?

— Да нет, но понимаешь…

— Понимаю, вычеркну….

Так заметка и вышла без фамилии главного гаишника Москвы. И он редакцию «отблагодарил» сполна, а мне лично заметка эта вообще вышла боком — милиционеры преследовали редакцию все почти 10 лет, что я был главным редактором. И только много позже сообразил, что Ю. Лужков ловко меня и имидж правительственной газеты использовал в борьбе с генералами. Ведь одно дело публикация в неофициальном издании, каковым являлся «Щит и меч», и совсем другая песня — выступление официального органа печати правительства Москвы. Генералов всех со временем поменяли, но позиция их преемников в отношении редакции «Тверской, 13» не изменилась.

А начали они с мелкой пакости — забрали служебную черную «Волгу», выделенную, кстати, из гаража мэрии, от нашего офиса на Новом Арбате, 21, на штрафстоянку. Весь белый прибежал водитель:

— Михаил Александрович, — кричит, — машину угнали!

Потом выяснили — угнали недалеко, на штрафстоянку на Рябиновой улице. Отдали, правда, без штрафа, но через неделю на том же месте забрали вторую машину редакции — «Жигули»-семерку. Я был в бешенстве, понял, что это не случайность, поехал на эту стоянку сам.

— Капитан, — спрашиваю служилого объемом, как и большинство гаишников, в два обхвата, — ты мне объясни, почему ты забираешь именно мои машины? Они тебе что, мешают? Там же машин — целая шпалера вдоль всех домов, а ты выбираешь мою.

— Да просто крайняя стояла, — лениво ответствовал служака, и стало ясно, что говорить с ним не о чем.

Вернувшись, позвонил самому.

— Юрий, — говорю, — Михалыч, это просто издевательство над вашей газетой, над редакцией и надо мной как ее руководителем. В конце концов, это неуважение и к вам. Неужели нельзя их остановить?

— Буду я этой х… заниматься… — ответил он без энтузиазма и отключился.

Ранним утром следующего дня мне позвонил полковник ГАИ, который отвечал за проезд членовозов по Кутузовскому проспекту, — видно, мэр все-таки вмешался:

— Вы, — говорит, — не волнуйтесь. Никто больше вашу машину не тронет.

— Нет, — отвечаю, — теперь в каждом номере у нас будет заметка — и обязательно критическая — про работу ГАИ и гаишников. И вам придется отписываться — я же на стоянку ездил.

— Лучше давайте дружить, — предложил полковник, и на том мы расстались.

С ним, но не с милиционерами вообще. Не стану перечислять все гадости, которые они учиняли, начиная от преследования моего сына с препровождением от подъезда его собственного дома и при предъявлении им паспорта с регистрацией именно по данному адресу в 176-е отделение и удержания — трезвого — в клетке и кончая блокированием в центре города Дома работников искусств мероприятия редакции по презентации книг. Блокировали, объявив ложную тревогу по случаю заложенной именно в этом районе бомбы. На мероприятие никто из многочисленных приглашенных отцов города не приехал. Был только заместитель председателя Гордумы А. Крутов. И то потому, что приехал на метро.

Но это, конечно, цветочки по сравнению с тем, как они повели себя при расследовании покушения на мою жизнь. Видит Бог, не хотел писать об этом, как о слишком личном, хотя, с другой стороны, что ж тут личного, если хотят за публикацию умертвить — подчеркну, не убить, а именно умертвить изощренным способом главного редактора газеты правительства города. Да еще такого, как Москва.

И еще одна причина, которая подвигает меня рассказать об этом случае, — правда, вкратце, самую суть — настоящая в последнее время охота на моих коллег в Москве, Подмосковье и стране. Случаи эти всем известны, не стану их перечислять, а почему случай со мной не стал достоянием широкой общественности, станет понятно по ходу описания. Из которого станет также понятно, какая милиция и как нас бережет, кому она служит и чего можно ожидать от преобразований, которым она якобы подвергнется.

Поскольку криминальная эта история тесно связана с выборами в Мосгордуму — впрочем, большинство подобных ситуаций прямо или косвенно провоцируют выборы, преступность и серьезный бизнес — то попытаюсь доказать, что выборы в Москве это вовсе не реальность, а чистый блеф.

Объясню, почему. Но сначала послушаем, что говорит Ю. Лужков по поводу выборов:

«Мы не привыкли держать судьбу страны в своих руках, всегда за нас это делало начальство. Но сейчас наше главное завоевание — голос каждого может оказаться решающим…» [1]

«Первое, что нужно сделать в отношении теневого бизнеса и гипотетического захвата им Думы — не пускать туда сомнительных людей с криминальным прошлым» [2].

«Я не хочу навязывать свое мнение, но считаю, что если кто-то из действующих депутатов, кто активно работал, приобрел опыт, снова хочет войти в состав городской Думы — нужно его поддержать» [3].

«Политическая стабильность обеспечивается прежде всего наличием сбалансированной системы разделения властей — исполнительной, законодательной и судебной. (Нота Бене! — как воскликнул бы мой преподаватель истории СССР. — Исполнительная власть — на первом месте — символическая оговорочка! — М.П.) Нужен также эффективный механизм выборов, ротации и преемственности властных структур» [4].

В последней цитате я обратил бы внимание на слово «ротация», поскольку именно обновления депутатского корпуса не происходит на протяжении многих лет. Депутаты прежних созывов перекрашиваются под требование момента, встают под флаги партии власти — и спокойно садятся на нагретые кресла.

Неужели так здорово работают? Неужели защищают интересы избирателей с таким рвением, что они плачут от счастья, голосуя за тех, кто сидит в доме на Петровке второй, пятый созывы?

Нет, ребята, все не так, все не так, ребята. Смычка представительной и исполнительной властей в Москве выгодна и тем и другим, приносит дивиденды всем — и чиновникам, и депутатам.

Депутат себя уважает, потому что у него много возможностей, другое дело, что вряд ли вы найдете вокруг себя людей, которым бы депутат помог хоть в чем-то — они придуманы для того, чтобы улучшать в первую очередь свою жизнь. Не случайно на каждой первой сессии Гордумы очередного созыва главным становится вопрос об увеличении списка привилегий себе, любимым. И это правильно.

Хотя это и проза. Есть и поэзия. Депутат имеет право законодательной инициативы, возможность «входить без стука» к должностным лицам (неважно, что в самом низу лестницы), ходатайствовать, лоббировать, представлять чьи-то интересы, выдавая их за интересы местности, от которой избран, а то и всего города, выступать с речами и докладами.

— Депутаты на то и депутаты, чтобы все знать, — обронил при субботнем посещении синагоги Ю. Лужков. — А то им не о чем будет болтать.

От продавливания чьих-то интересов в думе, участия в коммерческих проектах, обсуждения и одобрения или противодействия предоставлению городских заказов растет вес депутата, увеличиваются и суммы на лицевом счету, не говоря уже о наличности.

Нет. Быть депутатом хорошо. Может, даже лучше, чем генералом, у которого виснут на шее подчиненные, воры-интенданты, психи и дезертиры. Быть и чиновником неплохо, поскольку не только он зависит от депутата, но и депутат от него. Именно чиновник «выкатывает» материальные блага, путевки, поликлиники, обследования, оборудование, автомобили, помещения, оргтехнику, канцелярщину, мобильники, лимиты на международные и междугородные переговоры, представительские расходы, организацию презентаций, банкетов и смотров и еще много того, из чего складывается не наша с вами быдластая и постылая «жисть», близкая к существованию, а то и прозябанию, а жизнь настоящего ее хозяина.

В известном анекдоте говорили: самэц должен быть с деньгами. Теперь это прошлый век и пошлый взгляд. Нынче «самэц» должен быть еще и упакован по самое некуда — вот тогда его можно назвать депутатом. И чиновники делают все от них зависящее, чтобы в этом смысле не обидеть избранника, не ущемить его достоинства в какой-нибудь скрипучей двери сложнейшей административной машины управления Москвой, разогнанной ныне до размеров неуправляемости.

— Чиновников, — любил повторять наш бывший мэр, — должно быть по-настоящему мало…

За те блага, которые депутаты получают от исполнительной власти, они платят немногим — уступками при принятии законов, при дележе бюджетного, вечно усеченного пирога, закрыванием глаз на явные шалости высших чинов города с недвижимостью, с расходами на всевозможного рода шоу-представления — этого едва ли не узаконенного вида обогащения причастных управленцев и отмывания умыкнутых бюджетных средств и всепроникающей коррумпированности, порождаемой необходимостью рассчитываться городскими ресурсами с теми коммерсантами, которые дали денег на шоу-представления. «Мы не тратим на праздники деньги из бюджета» — это сказочка про белого бычка. Лучше бы потратили, можно было бы хоть проследить расходы.

Согласованные действия депутатов и чиновников рождают симбиоз, сиамских близнецов, между которыми втиснуться практически невозможно: система придумана как самодостаточная, самовозрождающаяся, самовоспроизводящаяся. Именно поэтому слово «ротация» в устах мэра что в отношении чиновников, что в отношении депутатов звучит как насмешка, если хотите, как издевка над нами, легкомысленными и легковерными, абсолютно убежденными в том, что мы кому-то отдаем свой голос. В то время как его просто изымают у нас изнутри и употребляют по собственному усмотрению. В устах продвинутой части пишущих и снимающих это называется «административный ресурс».

Посмотрим поближе, что это за зверь за такой, на конкретных примерах выборов в Москве различных уровней, которые всегда давали нужный администраторам результат. Тот самый, которого Ю. Лужков добивается всенепременно любыми средствами. Как говорится, цель в его деяниях всегда оправдывает средства.

В период выборов бывшего главного пограничника страны генерала Николаева в Госдуму по Южному округу столицы в редакцию «Тверской, 13» пришел человек из его штаба. Надо, говорит, опубликовать положительный материал о нашем кандидате.

— С какого? — спрашиваю.

— А вы разве не знаете, что его сам (!) Лужков поддерживает?

— Знаю. Ну и что?

— Как что? — искренне удивился мой гость.

И я прозрел.

Для всех этих штабистов, пофигистов, активистов, позитивистов, негативистов и прочей публики, прочно присасывающейся в период выборов к килю идущего по ветру корабля, очевиден один факт: если поддерживает Сам Лужков, то все должны встать по стойке смирно и писать кипятком на противников поддерживаемого. Всем вокруг надо не рассуждать, а делать, что велят, печатать бесплатно то, что принесли и что штаб считает нужным.

Я не счел. Поскольку к тому времени располагал точной информацией, что в квартирах домов Южного округа раздаются звонки неизвестных и они, называя вас по имени и отчеству, вежливо приглашают голосовать за Николаева (в другом случае Иванова, Петрова, Сидорова и пр. — М.П. ). Прием недопустимый в предвыборной борьбе, который ставит кандидатов в неравное положение и может быть использован только теми, у кого в запасе «административный ресурс».

Потому что номер квартирного телефона, ваши фамилию, имя и отчество можно получить в трех организациях: в паспортном столе домоуправления (ЖЭКе, РЭУ, РЭПе, ДЭЗе — что там еще?), в паспортном столе милиции, в недрах избирательной комиссии. Но известно, что списки для них отродясь составляли жилищные конторы.

Вопрос на засыпку: если вы с улицы придете узнать адрес и телефон своего соседа, вам его дадут? Да вам и собственного вашего адреса не скажут, если вы — не дай, конечно, бог — на пиковой волне склероза его запамятуете. А тут все на блюдечке. Жалко, что не во всех квартирах, от которых есть «ключи» у штабистов, деньги лежат.

И так как все это было мне хорошо известно, я сказал посланцу:

— Мы публиковать материал о Николаеве не будем. Он ведет борьбу с соперниками некорректно, чтобы не сказать — незаконными методами, а если будем — то только за большие деньги, — встал я из-за стола, чтобы не слушать про Лужкова, про штаб, про город.

Штабист ушел, так, по-моему, до конца и не поняв, в чем дело, а в мое досье, я думаю, добавилась бумажка про то, какое я говно.

Потом я узнаю, что генерал благодаря энергичному подсаживанию столичными властями взгромоздился в депутатское кресло и тут же всех послал — создал какую-то карликовую то ли партию, то ли гвардию, то ли фракцию, то ли секцию, то ли санкцию и успокоился.

А пол-Москвы корячилось…

Посмотрим, как используется тот же ресурс при выборах депутатов Гордумы. Они — умницы, не отнимешь — приняли в свое время городской закон за номером 22 о выборах взамен трех, ранее действовавших: о выборах депутатов Гордумы, о выборах мэра и вице-мэра, о выборах советников районного собрания. Теперь их объединили под одной крышкой, то бишь обложкой, или названием — кому как меньше претит.

Кроме новых положений типа избирательного залога или возможности мэру идти на выборы одному, если вице-мэра, скажем, сбили на всем скаку, есть и существенные изменения в пользу того самого ресурса, который мы препарируем, хотя, признаться, какое это препарирование — так, снимание зимней одежды. Законом предусмотрено снижение порога явки избирателей с 50 до 25 процентов.

Понятно, организовать сегодня явку более половины избирателей нереально. И не только потому, что чиновникам не хочется слишком напрягаться на этом поприще, а властям нести дополнительные расходы на обработку наших мозгов и чувств. Избиратель — это не среднестатистический представитель «электората». Он живой, перемещающийся, видящий, и если он видит — а видит он точно — что его жизнь при совершенствующейся избирательной системе все ухудшается — зачем голосовать? И за кого? Но это вершки. А корешки — в желании депутатов и главы городской администрации обезопасить себя от неожиданностей. И неожиданностей в течение последних 20 лет новейшей истории Москвы не происходит.

Однако это не все. Через год после выборов мэра в то время, о котором я пишу, состоялись и выборы депутатов Гордумы, где, как вы уже знаете, абсолютное большинство депутатов были переизбраны. Сами про себя сварганили закон, сами и попользовались — лепота!

Это оружие сработало также и по причине абсолютного засилия чиновного аппарата в городе. Каждый третий житель Москвы — либо чиновник, либо работник бюджетной сферы, получающий жалованье из бюджета городской казны, пользующийся благами от власти, бесплатным транспортом и прочим, — все как у депутатов, только в меньших количествах.

При любом шторме в стане тех, кто нами управляет, кто распределяет, наделяет, награждает, наказывает и милует, ничего не изменится. Если только они не передерутся между собой и не захотят перегрызть друг дружке горло за большую власть, за большие деньги.

Никто и не дрался, пока у руля виднелся в рубке мощный торс в кепке. Его авторитет, его безграничная (как ему казалось) власть, его жесткость, честолюбие и тщеславие, его собачий нюх на интриги, лицемерие и сокрушающий напор не давали никаких шансов претендентам не то чтобы заикнуться о смене власти в Москве — им даже подумать об этом было страшно. Да что претенденты. Самая высшая власть не хотела с ним связываться, пока он не зарвался окончательно. Тем более что всем — и царям, и холопам — при нем было хорошо и спокойно. Как при крепостном праве.

Выходит, малая толика населения столицы избрала нам власть, которая может казнить, может миловать, может дать, может взять (что вероятнее). Либерал и демократ, романтик перестройки и теоретик Г. Попов — и тот не выдержал: опубликовал в «Известиях» статью под названием «Как нам избавиться от власти меньшинства», в которой, правда, цифра количества служилых аппаратных людей представляется нам несколько заниженной, — он называет 20 процентов.

Избавиться от их власти, Гавриил Харитонович, никак-с невозможно-с. Потому как для того они своими изощренными на обмане нас, обывателей, мозгами шевелят годами, чтобы сохраниться, чтобы выжить, чтобы усидеть, чтобы обеспечить… впрочем, можете продолжить этот ряд по своему вкусу.

К этому ресурсу, обеспеченному законодательно, образно говоря «представительскому», добавляется ресурс «исполнительский», который обеспечивает исключительно аппарат, кровно заинтересованный в проведении в думу «своих» депутатов. Во главе всего этого движения за продвижение стоял заместитель Ю. Лужкова в правительстве города А. Петров, а практическое руководство процессом осуществлял Департамент территориальных органов власти. Фактически он исполняет функции бывшего орготдела Моссовета, который А. Петров и возглавлял когда-то.

Нечасто, но мне приходилось наблюдать, как варится на этой кухне депутатская каша.

— Так, что тут у нас? — спрашивает А. Петров то ли себя, то ли вошедшего начальника департамента, рассматривая длинную бумажную «простыню» с фамилиями, галочками, палочками, черточками.

— Он, что, идиот? — поднял Петров голову от «простыни» и разглядывая предвыборный плакат кандидата Н. Московченко. На плакате крутощекий малыш тянулся с рук матери к счастливому Ю. Лужкову, на заднем плане скрылся сам кандидат. Надпись гласила: «Лиза Московченко: папа, я люблю этого дядю!» Сбоку дотошный избиратель начертал жирным фломастером: «А кто же папа?» Оказалось, таким методом рекламировал себя Н. Московченко на правах кума Ю. Лужкова.

— Давай вместо него внесем в наш список другую фамилию, — сказал А. Петров, называя фамилию.

— Так у него по рейтингу только шестая позиция, — возразил тогдашний начальник департамента В. Виноградов.

— Ну и что? У нас тут свой рейтинг, — убежденно сказал А. Петров, снова углубляясь в изучение «простыни».

Что правда, то правда. У них свой список, свой рейтинг, своя игра, своя власть, свои люди на всех постах.

— Вот если бы ты был с нами, — заметил мне Серега Цой в прощальной беседе, — сидел бы себе на месте.

Возможно. Но я ни с кем. Я имею свой взгляд на вещи, события, явления. Не замарался властью и всегда говорил и писал только то и о том, что видел, знал и чувствовал, никогда не пел с чужого голоса, а уж теперь разучивать чьи-то мелодии — и вовсе западло.

В тот раз Н. Московченко в Мосгордуму все-таки втиснулся, а вот в следующий состав не вписался. Его сняли с регистрации, и он носился по Москве с матюгальником, понося своего кума Ю. Лужкова и иже с ним, пока его не замели менты.

В качестве конкретного примера того, что власть может сделать депутатом кого захочет, приведу следующий. Встречаю в «предбаннике» зала заседаний правительства Ю. Загребного, работающего в то время на поприще информационных технологий.

— Как дела? — спрашиваю в меру участливо, чтобы не подумал, что от скуки.

— Ты представляешь, — возбужденно, громким шепотом заговорил он, — меня выдвинули кандидатом в том округе, где Новодворская с компанией, представляешь?

— Представляю. По-моему, такие ходы ничего не приносят. Гончара-то все равно выберут…

— Выберут. Но если у него не будет в Думе большинства, он не станет председателем, а это как раз то, что требуется доказать. Так что буду избираться…

— Желаю удачи.

И что вы думаете? Избрали!

Пороха, правда, Ю. Загребной не выдумал, полсрока провозился с проектом закона о распространении периодической печати, который так и не был принят. О том же, что его не изберут на очередных выборах, я знал года за полтора до того. Об этом мне прямым текстом сказал тогдашний заместитель председателя Думы А. Крутов.

И не избрали.

Пресловутый административный ресурс проникает до предприятий и квартир, через руководителей разных контор на местах и участковых милиционеров. Накануне выборов депутатов Мосгордумы третьего созыва маленькие и большие начальники, например, Департамента потребительского рынка и услуг, думаю, по прочим ведомствам то же самое, обзванивали предприятия и настоятельно рекомендовали «личному составу» проголосовать досрочно. Видно, у закоперщиков кампании во главе с А. Петровым был мандраж — а он и в самом деле был, как позже признавались люди из горисбиркома, — что народ не придет в день выборов, и разработали опережающий вариант. А низы ринулись исполнять. Из тех примеров, о которых мне известно, знаю, что никого не заставляли голосовать за определенного кандидата, процедура с запечатанием конвертов соблюдалась четко. И на том спасибо.

Участковые инспекторы и штат ментов повыше рангом собирают компромат на неугодных, кладут на стол, где фильтруют, составляют списки и кладут на следующий стол — и так по возрастающей до самого главного стола. В тот раз А. Петров вручил мне список кандидатов, у которых имелись нелады с законом, со словами:

— Родина тебя не забудет.

И точно. Меня за это чуть не убили. А. Петров не только не приехал ни разу в больницу, он даже не позвонил ни разу врачам, хотя прекрасно был обо всем осведомлен — ему первому я написал записку с подробным описанием того, что со мной произошло.

А произошло следующее.

Через две недели после публикации списка из 13 фамилий под заголовком «А у этих кандидатов криминальные дела» в газете тиражом аж 1 млн. 363 экземпляра — в день выхода позвонил А. Петров: «Ну ты, блин, взорвал Москву на хрен» — меня, пьяненького по поводу рождения внука в подъезде дома на Новом Арбате, где был офис газеты, встретили (на виду у охраны здания) двое неизвестных и один хорошо мне знакомый, которому я искренне обрадовался, так как давно не видел.

— Ребята вот хотят поговорить с тобой, — сказал мой давнишний знакомый.

Я согласился, сел к ним в машину — моего водителя они предварительно отослали в редакцию — и мы поехали к моему дому. Очнулся в 17-й горбольнице с диагнозом «разрыв мочевого пузыря», перенес две операции, а когда убедился, что «не споткнулся и упал», а стал жертвой хорошо спланированной операции по физическому устранению, то написал А. Петрову записку, которая начиналась словами: «Анатолий! Эти сволочи не могут меня купить (я же не Серега), поэтому решили меня убить».

Поводами для вывода об устранении стали телефонные звонки домой незнакомцев, которые начинались словами: «А где Михаил Александрович?» и заканчивались безответным отключением после вопроса жены «Кто говорит?». По поясу брюк растеклось кровавое пятно, а в том месте, где вошел в левую почку шприц, обозначился четкий кружок запекшейся крови величиной с 10-копеечную монету. В тот момент, когда меня вывели из бессознательного состояния, врач, бравшая кровь, сказала:

— Ребята, да у него токсины в крови…

В тот же день, когда А. Петрову отвезли письмо, в палате появились двое в пиджачках, спрашивали, я отвечал, подписывал, отдал (без протокола — а откуда я знал, что они казачки засланные, а не настоящие опера или следаки) главный вещдок — окровавленные штаны с пятнышком, записную книжку, которую вскорости вернули, и принялся ждать, когда же поймают моих обидчиков.

Однако никто ловить их и не собирался. По своим каналам через знакомых, через знакомых знакомых и опытных гэрэушников узнал: кому-то очень большому в Красном доме перебежал — причем подчеркнули: трижды (!) — дорогу. И предупредили: пусть сидит тихо, а не то добьют.

Тогда я стал мучительно соображать — за что? Вспомнил про публикации о торговле человеческими донорскими органами. Точнее, не о самой торговле, а о несоответствии числа, например, пострадавших в автомобильных авариях в милицейских отчетах и данных медицинского департамента. Который, кстати, является одним из самых закрытых среди всего чиновного наполнения городских властей. Попробуйте добыть в его недрах любую цифру — ничего не добьетесь. В лучшем случае вас отправят к настроенному на обман журналистов пресс-секретарю, в худшем — просто отправят или пошлют. Кто как может из нашего брата, тот так и откапывает информацию в недрах медицинских учреждений — не потому ли новый мэр Москвы сменил начальника этого департамента одним из первых? Число пострадавших по милицейским сводкам оказывается гораздо больше, чем по данным медиков. Где разница?

Едва вышла в свет заметка с этим вопросом, как в редакции раздался звонок, и пресс-секретарь мэра Серега Цой попросил опубликовать материал с положительной информацией о работе известного института, упоминавшегося в заметке, и прокололся: дескать, его просит опубликовать такую заметку советник Ю. Лужкова, курирующий все силовые структуры города. Каким боком он до медицины? Что ему в ней? С чего бы такой интерес к сфере, совершенно не пересекающейся с характером выполняемой работы в правительстве города. Люди, которые постоянно сталкиваются с чиновниками разных уровней и разной квалификации, через несколько лет почти безошибочно могут определить по жесту, взгляду, повороту головы, иносказаниям, чего от них хочет человек при должности. Они, эти люди, также знают, что, как правило, чиновник тащится по своей колее, не выбиваясь и не высовываясь: тащит и тащит. Если же он ломанулся, грубо говоря, в чужую колею, влез в сферу интересов своих коллег, то можете быть уверены: здесь что-то не так.

Теперь представьте ситуацию: советник мэра, курирующий тот или иной вид деятельности городских структур, по уши влез в долги. Или давно стакнулся с мафиози в погонах или без оных, или вообще на фоне всеобщего безумства шальных денег в сфере первоначального накопления капитала испугался того, что навсегда отстанет от тех, кто уже успел отщипнуть от беспризорного, по сути, бюджетного пирога.

— Хорошо бы, — сказал мне в доверительной беседе один из них, не мелкая сошка, начальник управления, причем одного из самых приближенных к Ю. Лужкову, — банк бы лопнул, где я взял кредит.

— А зачем брал-то? — спрашиваю.

— Как зачем? Все берут, и я взял. На ремонт квартиры. Вот отремонтировал, а теперь расплачиваюсь. Или лопнет? — с надеждой посмотрел он на меня, и его узкие глаза-щелочки сощурились еще больше, стали еще уже, а лицо приобрело едва уловимое выражение алчности и выжидательности.

Где гарантия, что не подобные этому чиновнику люди сидели в правительственных креслах, таскали портфели министров в те дни, когда рушились последние устои финансовой системы государства. Не они ли до августа 1998 года, до обвала рубля, насоздавали через своих людей сотни карликовых банков, куда закачивались мафиозные, бандитские деньги, а также золото партии. Обвал был выгоден, прежде всего, банкирам и властям. Коррумпированным их структурам. Они ожидали его, знали, когда все рухнет, да, пожалуй, сами обвал и спровоцировали. И развели руками: дескать, дурная страна, дурная экономика, пьяный президент, тупоголовый премьер-министр: что тут поделаешь?

Какой народ, какое государство, какая нация смогли бы выдержать в течение короткого времени между отпуском цен в 1992 году и дефолтом 1998 года такие удары? Никакой, никакое, никакая. Кроме русского.

Любой советник, помощник, секретарь, имея, как говорят продвинутые интеллектуалы, «доступ к телу», имеет в глазах чиновников, ведомства которых курирует, «ведет» по бурному морю интриг, закулисной и подковерной борьбы, огромный вес и может использовать его как во благо чиновнику и его ведомству, так и во вред. А такому доверчивому лидеру, как Ю. Лужков, внушить ту или иную мысль большого труда не составляет. Особенно если при подобном внушении используется тысячелетиями апробированный в отношениях между царями, королями, императорами, султанами, с одной стороны, и вельможами — с другой прием лести и подобострастия.

Чиновник — великая сила, великий тормоз на пути прогресса и незаменимый элемент любой системы управления. Давно и прекрасно это зная, я все-таки не стал публиковать заметку, которую мне подогнали из пресс-центра, где речь шла о положительном как раз опыте института, упомянутого нами прежде в связи с отрицательным опытом.

Хуже скажу. Вместо этого газета опубликовала материал о том, как сильные мира сего стремятся легализовать использование органов и плазмы детей, абортируемых после 12 недель беременности. Позже общественность Англии будет шокирована тем, что донорские органы детей изымались без согласия родителей и годами хранились в морозильных камерах различных клиник.

А куда, кстати, у нас деваются исчезающие люди? Их ведь насчитываются десятки тысяч, и среди них огромный процент детей. Никто из властей предержащих не обращает внимания на публикации по теме о нелегальном бизнесе на донорских органах, все делают вид, что ничего не происходит. Как и в случае со мной, когда вся правоохранительная система развела руками: дескать, споткнулся, упал…

О том, что я не упал, после очередной иносказательной — помните, не высовывайся, а то добьют — критической публикации в адрес ГУВД и резолюции на ней Ю. Лужкова: «Куликову. Прошу принять главного редактора и наладить отношения», я написал заявление на имя начальника ГУВД, где все изложил. И о том, что со мной произошло, и о том, что ни единого следственного действия за весь год не произведено — никто не опросил даже моего водителя, возможного соучастника, потому как он выехал через 5 минут вслед за машиной, которая меня увезла, и именно он нашел меня у подъезда моего дома уже без сознания. Не опросили и сотрудников охраны в подъезде офиса редакции, а бабушки ведь очень даже глазастые и внимательные. Больше скажу: никто этого не сделал и после возбуждения уголовного дела по факту нанесения тяжких телесных повреждений, хотя налицо было покушение на убийство.

Обидевшийся на заметку генерал-полковник (за три года прошагал путь от полковника до генерал-полковника. За какие заслуги?) меня не принял, отправил с помощником господином Фроловым — звания не помню — к начальнику знаменитого МУРа, тоже генералу, Голованову. После того, как я ему все рассказал, он вручил мне значок, посвященный 80-летию известного всему миру МУРа, и отправил к начальнику убойного отдела товарищу И. Губанову. Выслушав внимательно все, что я сказал, убойщик спустил меня этажом ниже — к следаку В. Бурнаеву. (Извините, если длинно, но короче уже просто нельзя.)

Я — в который раз, прости, Господи! — повторил все, что со мной произошло, перечитал, подписал, что «с моих слов записано верно», и удалился, почти не сомневаясь, что уж теперь-то, теперь все пойдет по-другому, по-новому. И штаны найдутся, и преступники отыщутся.

Когда легковерен и молод я был, милицию нашу я сильно любил, перефразировал бы я строчки гениального нашего поэта, потому как — да, вы догадались: никакого движения по делу не произошло. Ни генерал Голованов, ни его подчиненные не сделали никаких телодвижений, которые свидетельствовали бы об их служебном — нет, не рвении, об этом не может быть и речи, — а об элементарной дисциплинированности по отношению к документу, поступившему через самую высокую инстанцию. Что же тогда говорить о тех, кто идет в ментовскую честным советским путем, кто несет в дрожащих руках исписанный листок школьной тетради, на котором, возможно, последний крик о помощи, последняя надежда на то, что «люди в синих шинелях» оборонят и защитят их бедных.

Нет, не случайно все опросы общественного мнения фиксируют только негативное отношение в обществе к милиции и милиционерам. Поборы на рынках, побои в «клетках», куда сажают временно задержанных, часто совершенно случайных людей, отказ в приеме заявлений тех, кто обращается в милицию, — все это и создает стойкий образ мента, не воспринимаемого в обществе. И это при том, что Ю. Лужков каждый год бывал на партийно-хозяйственном активе столичной милиции, выслушивал их доклады с высоких трибун, сам выступал с часовыми речами — короче говорить он разучился — назначил сам себя главным милиционером Москвы, а преступность не унимается. И речь не об ударах сковородкой по голове меж супругов, не о поножовщине среди наркоманов. Настоящая, крупная мафиозная преступность, намертво спаявшаяся с высшими чиновниками во всех структурах власти, вот что определяло и определяет нынче криминальную физиономию столицы.

Ровно через год после обращения и после возбуждения уголовного дела, после еще одной публикации, разговоров с начальником службы собственной безопасности ГУВД С. Черных, встречался с «коллегами» из пресс-центра ГУВД. В кавычках, потому как наших коллег не может быть по определению — они «нарисуют» про тебя все, что велит начальство.

В конце концов дело отправили по месту жительства, где за него никто не хотел браться до моего обращения в прокуратуру, пригласили к следователю 176-го о/м, что в Солнцеве, по фамилии Худяков. Снова «с моих слов записано верно», снова он трепал меня на том, сколько пил, где и с кем, а в самом конце этой «приятной» во всех отношениях беседы признался, что до того, как меня пригласить, и пять, и даже шесть раз все, что было в папочке, перечитал и знал наизусть.

— А что же вы меня трепали? — спрашиваю.

— Порядок такой, — отвечает.

— И последует по порядку? — спрашиваю.

— Искать будем, — отвечает. И продолжает: — Укольчик вам точно в почку сделали. Такие процедуры в криминалистике хорошо известны. Хотя, сразу скажу, найти непросто.

— Разве?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что проще дела и быть не может. Опросите бабушек, которые стояли на вахте в моем офисе в день покушения, память у бабушек, сами знаете. Они опишут мне человека, которого я встретил в тот вечер, и вспомню его. А дальше — дело техники. С подобным случаем справился бы ваш стажер. У вас есть стажер?

— Нет, а что?

— Возьмите меня своим стажером, выдайте пушку, ксиву, я вам за месяц все раскрою.

— Не думаю, — твердо отрезал следак и выпроводил меня вон из своего вонючего и засранного кабинета.

Вскоре картина повторилась. Ни одного, как у них говорят, следственного действия он не произвел, даже не опросил моего водителя, не говоря уже о бабушках на вахте. Ждал я, ждал этих самых действий и не дождался. Решил немного подкрутить ситуацию. А что бы вы сделали на моем месте? Хотя лучше бы на нем никогда не оказаться. У самого главного мента побывал, всех генералов МУРа прошел, восемь раз рассказывал, что со мной произошло, по сути ничего не требуя. Скажите, просил я, где мои окровавленные штаны, где акт их экспертизы. Может, мне все, что произошло, попросту приснилось или я это придумал, как какой-нибудь писатель-фантаст. Но никто ничего говорить не хотел, штанов не было, акта тоже.

— А вообще-то они были? — резонно может — и имеет право — спросить дотошный читатель.

— Конечно, — отвечу я с уверенностью, поскольку куча людей их видела и держала в руках. И если моя жена как лицо заинтересованное — в чем, кстати, заинтересованное? В том, чтобы истина никогда не восторжествовала? Не думаю. Думаю, наоборот. Но ведь в такой заинтересованности нет ничего не только противоестественного, но и противозаконного.

Брюки видели мой хирург Хестанов и лечащий врач 17-й городской больницы, что в Солнцеве. Их передала в руки следователям Петровки, 38, сотрудница редакции З. Корытько. Кстати, как я уже написал, никакого протокола изъятия вещдока в этом гнезде насилия, интриг и вранья составлено не было. Вот вам — знаменитая Петровка, 38. Или в самом деле ментовская публика деградировала и не в состоянии уже исполнить профессионально и самой малой необходимости.

А ведь по большому счету это есть должностное преступление, преднамеренное затягивание следствия или попытка пустить его по ложному пути. Сколько раз приходилось видеть в фильмах, правда больше американских, как большие чины чинили препятствия чинам младшим при расследовании дел, связанных с наркомафией, коррупцией властей и полицейских чинов. У них это возможно, у нас — никогда. У нас если чин большой — значит априори безгрешен. А на самом деле у него просто гораздо больше возможностей закопать любое дело, зарубить любое начинание, привлечь связи гораздо более высокого уровня. Весь секрет коррумпированности в высших милицейских сферах именно в этом, именно в возможности проделывать на своем посту, в своем кресле любые штучки. Без опаски, без оглядки на кого бы то ни было, без всякого сомнения в том, что уличить тебя никто не сможет. Ну, разве что другая, более крутая по части связей с высшим руководством и более богатая за счет вливаний от криминальных структур команда возьмет верх в борьбе за власть. Тогда возможны, как говорится, варианты.

Короче, загнанный в угол, я написал злую заметку под названием «Кого бережет их милиция», где изложил примерно те мысли, которые излагаю здесь. Там же я написал, что город Питер как криминальный центр в подметки не годится Первопрестольной. Потому что в Питере слабее криминальные связи между властью и бандитами, что в Москве эти связи гораздо крепче и гораздо тоньше, что и выражается в меньшем количестве заказных убийств; зачем убивать, если всегда можно договориться?

Позже я узнаю, что эту заметку, с отчеркнутым абзацем про Москву, положили Ю. Лужкову на стол со словами:

— И вы считаете его до сих пор своим другом?

Он ничего не ответил, молча прочитал отчеркнутое, а в течение дня мои «доброжелатели» то и дело напоминали ему о моем проступке. Если бы это случилось лет пять назад, когда он в отношениях с людьми был совсем другой, он бы велел соединить его со мной и в лоб спросил бы, что это значит. И тогда я бы все объяснил.

Он звонить не стал. За последние годы он сильно изменился, изменился и круг приближенных к нему людей. Времена, когда ему запросто, как простому смертному, можно было возразить, давно миновали. Мне по барабану дворцовые интриги, а после того, как власти меня кинули, я вообще перестал появляться в доме правительства города на Тверской, не ходил ни на какие мероприятия, которые оно проводило, помня предупреждение: «пусть сидит тихо». Меня никогда не интересовало, кто, где, что про кого и кому сказал и что кто кому ответил. Я всегда был выше этого и считал, что все про человека должно сказать то дело, которое он делает. Если умеет и делает его хорошо, если, несмотря на интриги, поборы, неприятности, шантаж, сплетни за спиной, дело неуклонно продвигается, то значит все нормально. Шелуха осыплется, труха развеется, молва утихнет, а дело останется.

Но такое убеждение в наше время и в нашем городе — это нонсенс. Так жить нельзя. Как там, у незабываемого злого черного гения всех революций? «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», — утверждал он и, похоже, был абсолютно прав. Уединившийся Лев Толстой пришел к полному разладу с самим собой и плохо кончил. Сбежавший от людей Солженицын перестал быть нравственным компасом общества и непорочным кумиром толпы. Хотя толпа и не понимает, что писатель он вовсе никакой, но приветствует и почитает его внутренний стержень и сопротивление режиму. Но ведь сопротивляться он начал в силу определенных обстоятельств, которые мне, например, вовсе неведомы. Зато я хорошо помню его «Один день Ивана Денисовича», где ни о каком, даже внутреннем сопротивлении, не говоря уже о хоть как-то выраженном внешнем, нет и речи. Напротив, все там подчинено мысли о непротивлении злу насилием, о необходимости смириться с обстоятельствами и надеяться на лучшее, которое должно явиться независимо от твоей воли, твоего желания, твоих усилий. От тебя требуется только одно — выжить, высуществовать, выкарабкаться.

Хотя нет. Выкарабкаться — это очень сильно сказано. У героя того рассказа нет никакого желания что-то для этого предпринимать, хочется плыть по течению, а там что Бог даст. И автор, несмотря на прошедшие десятилетия с момента опубликования своей первой вещи, в душе не изменился. Он остался верен ориентации на непротивление. Вернувшись на родину кумиром, получив из рук властей материальные блага и встретив ожесточенное сопротивление недругов, он тихо уполз с тропы борьбы и скрылся за высоким забором.

Боец и борец А. Сахаров оставался в строю до конца. Пусть не победного, но до момента, до которого хватило сил.

Позже я пойму, что таких людей земля не может рожать пачками, тем более наша. Избитая, изуродованная ущербной идеологией иждивенчества, пораженная на излете советской истории пороками казнокрадства, мздоимства и всеобщей тащиловки из закромов родины всего, что лежало там не только плохо, но даже хорошо, она смирилась с посредственностью, и быть таковым в тогдашнем обществе считалось за благо. Выкликнулось в те годы, а аукивается все еще и сегодня. Тем, что за 20 лет не только не продвинулось вперед в качестве жизни, а все упорнее откатывается назад. Тем, что среди лидеров парламента, движений и партий, среди всех правительств, что руководили страной за эти годы, не нашлось ни одной по-настоящему светлой головы, которая без колебаний повернулась бы к светлому будущему. Конъюнктурщина, кумовство, протекционизм, личная выгода в каждом шаге, каждом постановлении мешают нормально идти вперед. Это не охаивание всех и вся — это констатация факта. Факта отката, факта топтания, факта устремлений правителей к личному благополучию. За этими устремлениями человек просто исчез, стал незаметен. Прежде, при коммунистах, он был винтиком, нынче стал пылью.

Пыль — это каждый, кто ниже тебя на социальной лестнице. Видно, поэтому генерал-полковник Н. Куликов не обратил никакого внимания на мою публикацию: собака лает, ветер носит, однако собака оказалась кусачей. Вскоре я опубликовал еще одну заметку под названием «Опять двойка». Я напомнил генералу, о чем шла речь в прежней публикации, и привел несколько свежих примеров из общения родных и знакомых с подчиненными генерала. Общение это заканчивалось, как правило, плачевно для родных и знакомых, а для ментов — к их удовольствию от демонстрации силы, власти и возможностей.

Не получив опять ответа, я к письму на имя Ю. Лужкова приложил обе вырезки и умыл руки. Реакцию мэра вы уже знаете, реакцию генерала тоже. Он прислал официальный ответ, в котором признал, что факты имели место, а служба собственной безопасности разберется с нерадивыми.

И началась разборка. Ко мне явились аж двое коллег — из пресс-службы ГУВД и из пресс-службы МУРа. Я — вот наивняк — все как на духу им про себя рассказал: дескать, споткнулся, упал, очнулся — гипс. Спасайте, братцы, помогите своим ищейкам, вконец нюх потерявшим. Второй год ищут — найти не могут. Скорее всего, констатировал я, просто не ищут. Надо было видеть, с какой готовностью они со мной соглашались: как активно поддакивали и кивали. Ну, думаю, — в который раз?! — теперь-то дело сдвинется. Коллеги в обиду не дадут.

Каково же было мое удивление, когда через какое-то время мне уже другой следак, точнее, следачка, читала вслух то, что они насочиняли. Ни одного слова по существу дела! Ни одной фразы из того, о чем я рассказал. Все у них вертелось вокруг заметок, в которых я отчасти оказывался прав, а в чем-то неправ, но дело это яйца выеденного не стоит, хотя районных ментов надо бы все же наказать. И тут я понял: мент в любом качестве коллегой мне быть не может. Он все равно останется подневольным ментом, волом в ярме из погон, сколько бы звездочек на них ни налепили. Деградация прошлась по всем рядам, по всем отрядам, по всем звеньям доблестной столичной милиции, и не видеть этого может только слепой градоначальник. Или тот, кому именно такая милиция и нужна. Или, наконец, тот, кто сам зависит либо от людей, точнее, от волов в погонах, либо от тех, кто командует ими. Другого просто быть не может, другого просто не дано. Другое — за пределами здравого смысла, за пределами разума, за пределами логики.

После обращения в районную прокуратуру, где заместитель прокурора господин Кисель не хотел принимать заявление — пришлось послать заказным письмом, — пригласили к другому следователю, важняку с юных лет Е. Азаровой, которая, как оказалось, в глаза не видела дела, которое при мне в руках держал следователь Худяков. Оно — по докладной заведующей канцелярией 176 о/м на имя начальника — вообще до отделения не дошло и не зарегистрировано.

Через какое-то время важняк Е. Азарова прислала бумажку, из которой следовало, что дело за номером таким-то приостановлено, потому как нет лица, которое можно привлечь. Хотя я назвал три фамилии в числе подозреваемых.

Не хочется ни констатировать, ни резонерствовать, ни рассуждать, ни обсуждать, ни звать, ни плакать, ни воевать — все, навоевался.

Одно замечание: Ю. Лужков за несколько дней до выборов принимал у себя кандидата в депутаты господина Станкова — одного из 13 в том списке людей, имеющих проблемы в отношениях с законом.

А отношения Ю. Лужкова с прессой долго были натянутыми. Кроме «Литературной газеты» и «Правды» с критикой активно выступали «Российская газета» и «Независимая»: первая регулярно что-либо раскапывала, особенно по части раздачи слонов в виде городской недвижимости и бесконкурсной продажи систем телекоммуникаций и предприятий торговли. Приводились и цифры количества тех родственников самого мэра и его жены — короче, второй Большой Семьи (в отличие от первой — Б. Ельцина) — что владела фирмами различных направлений и видов деятельности. И сегодня, например, у его сына больше 5 тысяч квадратных метров офисных и производственных площадей.

Музыка, однако, играла недолго. Вскоре она мэру наскучила, он довольно легко расправился с главным редактором «РГ» Н. Полежаевой, а с новым подружился. И газета заткнулась. Между тем многие издания искали в нем «друга», надеясь выплыть, и преуспели. Кроме «Московской правды» доплаты из бюджета — через различные структуры городских хозяйствующих субъектов — получили городские приложения к ведущим центральным газетам, абсолютное большинство вкладышей в «Московскую правду», появился еженедельник «Московская среда» — с 500-тысячным бесплатным для читателей (и это правильно, издают-то за их счет как налогоплательщиков) тиражом. Выходит «Промышленная газета», из тиража которой продается в киосках два экземпляра, ни одного экземпляра не продает «Московская перспектива» — раздает тираж по организациям стройкомплекса.

Каждая префектура считает своей обязанностью выпускать еженедельники солидными — до 300 тысяч экземпляров — тиражами, а каждая управа пытается не отстать. При этом все они, начиная от главной правительственной «Тверская, 13», завышают тиражи в разы — та же «Тверская, 13» примерно в 10 раз: в выходных данных пишет 100 тысяч экземпляров, а фактически — не больше 12. Цели у всех этих карликов две: первая и основная — обеспечить безбедное существование своим людям за счет бюджета. Вторая важная — прославлять городские власти на всех уровнях, хвалить начальников и не поднимать никаких серьезных проблем, которые — не дай бог — могут попортить морду лица начальнику жэка. Не говоря уже о тех, кто сидит в управляющих креслах префектур и управ.

Кто бы взялся подсчитать, во что обходится горожанам содержание этого сонма восхваляющих и восклицающих, какое количество народу припадает к этой кормушке ежемесячно, и какую практическую пользу обывателю приносит эта «когорта неприкосновенных» — как-никак, хоть каким-то боком, но они при власти.

И, конечно, над всем этим подножием Джомолунгмой возвышается телеканал под названием «TV-Центр», съедающий в год свыше 4 миллиардов бюджетных рублей. Огромная вершина по затратам, но никак не по влиянию на массы — посмотрите рейтинги каналов и передач, которые публикуются регулярно во многих изданиях. Даже с учетом погрешности отставание этого затратного средства массовой информации слишком велико.

Вся эта масса пишущих, снимающих, говорящих людей резко активизируется в период подготовки и проведения выборов, публикует фото великих строек, целые полосы интервью с кандидатами в депутаты от одной партии — догадайтесь с трех раз, какой? А потом сами кукловоды разводят руками: вот те раз, из 35 депутатов в городской Думе — 32 единороссы. Ай молодца!

Вспомните развешанные по всему городу «ручкающиеся» плакаты. Это же надо быть таким беспринципным, чтобы «ручкаться» чуть ли не с половиной кандидатов в депутаты Думы — людей совершенно разных не только как личности, но и по политическим взглядам, подходам к реализации планов обустройства города и жизни горожан. Мэр участвует в грандиозном обмане избирателей вместе со своей карманной городской избирательной комиссией и властями округов и районов. Утверждаю еще раз и категорически: выборы в Москве это блеф. При соблюдении видимости волеизъявления избирателей — большего цинизма власти невозможно себе представить.

На фоне утвердившейся автократии на информационном поле Ю. Лужкову легко и совершенно безболезненно можно было рассуждать о свободе печати. На IV съезде Московского Союза журналистов он сначала «умыл» организаторов. Едва вошел в зал, как председательствующий П. Гусев пригласил его в президиум, открыл заседание, и тут случился конфуз. Ю. Лужкову предложили выступить первому, а он вдруг отказался: с какого, говорит, я должен начинать, если съезд — ваш, первый вопрос посвящен отношениям прессы и власти — вот и начинайте.

В конце заседания организаторы получили по сусалам еще раз, и опять прилюдно, да при таких фигурах, что собрались в зале: мэр отказался вручать дипломы победителям и лауреатам конкурса среди СМИ, в том числе и нам. И я подумал, что уж нам-то мог и вручить. Со мной, сказал Ю. Лужков, никто не договаривался, и в президиуме так и не сумели разобраться, договаривался с ним кто-либо или нет.

И вся эта свара происходила на виду у людей, которых каждый день можно было видеть на экранах, слушать по радио, чьи подписи появляются ежедневно под заметками в газетах. Старенькие правдисты, молоденькие нудистки, экономисты, капиталисты — словом, те, кто формирует день за днем общественное мнение, кто может из любого человека и любой группы людей сделать либо примерных мальчиков — умненьких и все понимающих, знающих, как надо поступить в тот или иной момент, за кого поднять ручку и где опустить ножку. Голосуй или проиграешь! — вот и весь сказ. Трудно представить, что, если бы проголосовали за другого, было бы лучше — хуже-то некуда.

Пока я разглядывал публику, Ю. Лужков говорил с трибуны:

— Мы не будем и не хотим вторгаться в творчество журналистов, пусть они будут независимы, а не ангажированы. Свобода печати стала свершившимся фактом, особенно в Москве. Но являются ли СМИ сегодня в полном объеме свободными? Откровенно — нет. Раньше политическая составляющая довлела над СМИ, и это давление было всеохватным и касалось любой формы деятельности. Сегодня оно стало слабее, но не исчезло совсем, а разбавлено влиянием денег…

Потом пожаловался на канал ОРТ (ныне Первый канал — М.П. ), который не показал материал итоговой пресс-конференции мэра, объяснив это тем, что два человека — Чубайс и Березовский — фактически руководят каналом и объективности от них не дождешься.

— Им не нужна положительная информация о Москве. Не обижайтесь, но это так, — уверенно заявил мэр.

Свое выступление закончил рассуждением о печати как четвертой власти, о тех издержках, которые проявляются из-за отсутствия четкого законодательства в этой области, критериев объективности. Именно поэтому любой журналист, высказывая свое субъективное мнение, может о неугодной ему личности сказать и написать все, что вздумается, и не нести за это никакой ответственности.

Похожие мысли он выскажет глубокой осенью 2010 года на встрече с журналистами и общественными деятелями в Фонде Артема Боровика. Уже не мэр, он поделит всех журналистов на три категории: тех, кто служит власти, тех, кто за деньги пишет заказуху, и тех, кто любит журналистику в себе и пишет правду, — таких-то и убивают.

После Ю. Лужкова на IV съезде дали слово Сванидзе, потом вице-премьеру В. Игнатенко — обоих я слушал плохо, особенно последнего. Мне показалось, что он совершенно не знает, зачем сюда пришел, и тем более не знает, зачем вылез на трибуну. Ни одного конкретного предложения, которое было бы направлено на поддержку прессы и улучшение отношений властей и газетчиков, не прозвучало. Мне быстро надоело, и я спросил соседа, Д. Авраамова:

— Слушай, Дмитрий, а Игнатенко откуда? Как может вице-премьер (!) так несуразно выступать. Что ж тогда говорить о рядовых министрах…

— А ты не знаешь?

— Конечно, нет. Я же не бываю на тусовках, ты знаешь…

— Сочинский мальчик, это тебе о чем-нибудь говорит?

— О многом, — ответил я, молча взял свой чемодан и на виду у изумленной публики удалился.

Что-то внутри вроде дернулось, типа «не стоит так себя вести, вдруг запомнят», но подавил это противное чувство. Если неинтересно, то насиловать себя не следует. Жизнь коротка, а психика слишком нежный инструмент, чтобы над ней издеваться.

Конечно, Ю. Лужков создал свою информимперию не сразу, хотя почти 20-летний срок у кормила власти позволяет наворотить и не такого. И надо отдать ему должное — еще на заре своего восхождения он понял, что только привлечь на свою сторону перья — пусть многочисленные — маловато будет. Необходимое условие достижения результата в пропаганде и агитации — это симбиоз писателя и читателя, попросту — наличие сети распространения печатной продукции. И зарождалась эта сеть после развала так же трудно, как и новая власть.

На заре зарождения новой демократии — до сих пор только зарождается — на рынке распространения печати был один игрок — «Союзпечать», которому власти давали команду продавать или не продавать. Продвигались к читателю только официальные издания — «Правда», «Советская Россия», «Московская правда» и им подобные. Заявившие о себе «Демократическая Россия», «Независимая газета» и даже «Московские новости» всячески тормозились. На все претензии инакомыслящих у «Союзпечати» был один ответ: нет мощностей, киосков мало, людей не хватает, площади не позволяют и т. д. Партгосаппарату такое положение вещей было выгодно, и всяческие попытки организовать альтернативную сеть, разрушить монополию государственной сети пресекались на корню.

Многие пытались прошибить эту стену — и отступали. Не только из-за противодействия со стороны партийных властей и ведомств, но и перед серьезностью задачи. Хорошо организованная структура должна быть обеспечена транспортом, киосками, помещениями, складами, горючесмазочными материалами, наконец, кадрами. Шапкозакидательские настроения некоторых отчаянных лиц, пытавшихся свернуть эту гору, быстро менялись на упаднические. Нужна была серьезная поддержка правительства, чтобы это осуществить, нужен был человек, который смог бы это организовать и которому премьер мог бы доверить такую работу.

Главный редактор «Авто» В. Симонян предложил Ю. Лужкову свои знания и энергию в обмен на материально-техническое обеспечение альтернативной сети распространения. Ударили по рукам, был подготовлен проект постановления правительства, Ю. Лужков дал команду своим службам довести его до кондиции и представить на утверждение правительства.

И ничего не получилось. Председатель комиссии по гласности Моссовета, имевший, как я теперь понимаю, свой интерес в другой структуре, сразу сказал, что никакого постановления правительства не будет, подключайтесь к тому, что делает «Независимая газета», тогда все решим. Кроме того, Московское отделение «Союзпечати» развило такую бурную деятельность, что чиновники, которым Ю. Лужков поручил заниматься этим делом непосредственно, ничего делать «не собирались — лишь доказывали при каждом удобном случае, что реализовать предложение невозможно. Если, дескать, волевым порядком демонополизировать «Союзпечать», тогда центральные газеты, коммунистические издания откажутся от услуг альтернативных киосков и сеть прогорит.

Прошло время. Вопрос всплыл снова. И снова родилось предложение — на этот раз без насильственной экспроприации имущества «Союзпечати». И вновь было дано поручение, и вновь история повторилась — никто не стал готовить проект постановления правительства, несмотря на строгое указание его премьера.

Потом был путч, два дня тузы от «Союзпечати» ликовали, потом дрожали, потом сидели тихо, потом преобразовались в «Роспечать», потом…

Потом еще на одном документе по тому же поводу Ю. Лужков наложил резолюцию — на уже готовом, со штампом Мосюрцентра, постановлении своего правительства. Дал день сроку, чтобы согласовали все члены его кабинета или написали обоснованные возражения.

И что же? Ответственный за этот участок работы министр связи и транспорта А. Пешков «спустил» документ на нижние этажи своей лестницы, где тот и умер.

— Вы думаете, все резолюции, наложенные Юрием Михайловичем, исполняются? — спросил меня как-то в частной беседе один из его министров. И хмыкнул: как бы не так.

Я принимал участие во всех трех попытках и должен признать свое поражение на тропе войны с чиновниками. И только четвертая попытка удалась. И то, думаю, лишь потому, что газета правительства Москвы стала выходить приличным тиражом, и потому, что мы не стали ни с кем связываться, а создали частную фирму по распространению, присвоив ей название газеты — «Тверская, 13».

На коротком письме с обоснованием необходимости создания подобного рода предприятия Ю. Лужков начертал: «Согласен. Но без выделения средств из бюджета. За это еще городу надо платить».

Мои знакомые газетчики меня потом подкалывали: что ж, дескать, дружбан твой денег не дал. Не дал и не дал, говорю, переживем. Пережили. Взяли взаймы, подружились с Мосгортрансом и наставили киосков по всей Москве. Потом учредители-супруги развелись, меня выгнали за строптивость и чинонепочитание, сеть перестала развиваться, теснили со всех сторон конкуренты, и все закончилось рейдерским захватом, о котором я уже упоминал.

Новые власти Москвы объявили киоскам войну, правда, говорят, что не газетным, но, думаю, при таком чиновном рвении, которое присутствует среди районных управленцев, они сроют все, что можно срыть вместе с тем, что нельзя. Тем более что в результате первого же объезда мэр выгнал с работы сразу двоих руководителей районных управ. Теперь все остальные сидят в своих креслах и дрожат, ждут, когда дойдет очередь до них. Плохо, когда умеешь принимать и отдавать, а работать не умеешь. Но в эти кресла и садятся вовсе не затем, чтобы работать.

Как показывает опыт, частные фирмы и конторы работают лучше и эффективнее государственных, а порой и управляются государством легче и проще, чем казенные. У властей на руках все козыри для управления: разрешения на регистрацию, аренду, эксплуатацию коммуникаций, подключения, налоговые рычаги — да о чем тут говорить, если в Москве 132 контролирующие, инспектирующие, указующие организации. Любой бизнесмен сдохнет под таким прессом вместе со своим бизнесом. Поэтому все слова, сказанные и даже написанные в виде законов и циркуляров о развитии малого бизнеса, который в приличных странах образует основу независимого от властей среднего класса и обеспечивает основную массу налоговых поступлений в бюджет, останутся разговорами до тех пор, пока не будет вычищено это поле перед предпринимателем. Не нужно ему столько указующих перстов, указующих на единственное место в своем прикиде — карман.

Заигрывание властей города с малым бизнесом не есть попытка поднять этот вид деятельности горожан хоть на какую-то высоту, а стремление казаться, а не быть. Всякие конференции, мастер-классы, выставки изделий Города мастеров, консультации скорее играют роль потемкинских деревень — они позволяют всем, кто причастен и призван по должности развивать, нормально тратить деньги якобы по назначению и отчитываться за потраченное. Наверное, есть от этих больше общественных показушных мероприятий и реальная польза. Но совершенно ничтожная.

Она сродни походам первой московской Семьи «в народ». Хотя на вопрос «Откуда вы знаете проблемы рядового человека и как часто пытаетесь делать выход «в народ»?» Ю. Лужков ответил, не задумываясь:

— Я не живу за каменной стеной, и мне не нужны докладчики и выходы «в народ». Я никогда из него не выходил и от него не удалялся.

И это правда. Слезьми умиления заливаются бабушки, когда рассуждают о «лужковской» надбавке к пенсиям, а сусальные старички из его программы на TV-центре благодарно кивают на обещания установить во дворе стол для домино.

Культивирование имиджа защитника сирых и убогих, неустанно пекущегося о благе всех москвичей без исключения, настолько стало привычным для него, сколь и необходимым. Потому что так очень легко увернуться от действительно серьезных вопросов типа: а почему вы, Юрий Михайлович, отказались от депутатского мандата Государственной Думы — этого высшего законодательного органа страны, где ваши незаурядные умственные способности, энергия, настойчивость и пробивная сила могли бы сослужить неоценимую службу не токмо одной столице, но и всему отечеству?

Не знаю, что бы он ответил. Но вряд ли заговорил бы об обмане избирателей, хотя обман налицо. Кругом обман. Вспомните, кто возглавлял всегда списки кандидатов в депутаты любого уровня от «Единой России»? Ее лидеры С. Шойгу, Ю. Лужков, М. Шаймиев, Б. Грызлов. Из них только Б. Грызлов работает, что называется, «по специальности», остальные депутатскую работу игнорируют, остаются на своих местах при исполнительной власти, потому что у нас в стране именно она и есть самая первая — за 20 «новых» лет прежние стереотипы не выветрились. Дурной пример заразителен. И вот уже 118 «народных избранников» отказываются работать в 5-й думе. В 4-й отказались 31.

Народ их выбрал, а работать для народа они не захотели. Дотошные могут возразить: но ведь каждый из них на своем месте и при своей должности только то и делает, что служит народу. Возразить можно. Но служба народу и нации этих псевдодепутатов — не факт. Они служат государству, но ведь между государством, нацией и народом дистанция огромного размера. Перечитайте последние «труды» Ю. Лужкова, сочиненные, правда, не его пером. То тут, то там он кивает на федеральные власти, отсутствие необходимых законов и подзаконных правительственных актов, необходимых для процветания его любимого города. Да вот хотя бы: «Анализ современной социально-экономической политики российского правительства производит удручающее впечатление. Но если бы дело было только в этом. Эта политика не просто плохая, она не имеет никакого отношения к современности».

Возможно, так оно и есть. Да что там «возможно», все так на самом деле. Но констатация — это еще не деятельность и не действие. А вот если бы мэр Москвы объединился в Госдуме еще с двумя «паровозами», что тащили «Единую Россию» к власти, глядишь, они бы и вытащили страну с узкоколейки на полноразмерное полотно. Но это — хлопотно, накладно и не факт, что выполнимо, успех не гарантирован, лавры сомнительны, оваций не ожидается.

То ли дело в своей, знакомой до последней физиономии вотчине, здесь тебе, пожалуйста, аплодисменты, заглядывание, заискивание, троекратно и не единожды «ура, ура, ура» за «папу», как называют его самые приближенные и осведомленные, и прочие атрибуты властной непогрешимости — на хрена ихней козе наш народный баян? Но и вовсе без народа обойтись никак нельзя. Ни один политик не впишется в свои ворота, если не будет заигрывать с избирателями. Найдите брошюры С. Сулакшина «Знакомьтесь с незнакомым знакомым Лужковым» и В. Зотова «Как мэр Лужков управляет Москвой». Возможно, есть и более поздние лизоблюдские произведения, но, думаю, они никак принципиально не отличаются и интереса не представляют.

В этих изданиях вы найдете полный джентльменский набор славословий, завуалированных под вопросы и ответы, эпизоды с детьми, ветеранами и инвалидами, которым, вынув из кармана, мэр вручает 10 тысяч своих кровных рублей. Не говоря уже про это убогое — хуже «Аншлага» — зрелище, называемое «Лицом к себе». Бутафорские сюжеты, втискиваемые в рамки злобы дня, как кажется организаторам этого шоу, вопросы и пространные до бесконечности ответы. Все видят и все молчат. Потому что боятся. И точно так же, как эта набившая оскомину передача, ничего не передающая нового, сам мэр давно уже ничего нового не говорит. А когда понял, что пора стукнуть ботинком по трибуне, то разразился в любимой своей газете аж двумя полосами про поворот сибирских рек.

«Нам, россиянам, чтобы вернуть уверенность в себе, нужны мощные цели, которые улучшили бы климат в обществе, сформировали его оптимизм и веру. Требуется чувство победы…» — пишет Ю. Лужков и далее подчеркивает, что «терять связи с Центральной Азией не просто недальновидно, но и опасно».

С каких таких позывов он зарулил в совершенно не свое дело, сказать не могу. Разве только предположить, что таким резким пируэтом он решил привлечь к себе ослабевающее внимание публики. Не бабушек, естественно, с нашего двора, а серьезной публики. Или решил вложить все свои деньжищи в этот проект вместе с Назарбаевым (вспомните, у Е. Батуриной бизнес в Астане) — он никогда ничего не делает без собственной выгоды.

Когда он утверждал, что не политик, он не кривил душой. Все его потуги на этом поприще оказались втуне. Ни один из кандидатов в мэры городов, которых он в свое время официально поддерживал, не стали мэрами. Ни в Челябинске, ни в Свердловске, ни в Красноярске, куда, как полагаю, его «командировала» бригада В. Малышкова. Хотя Ю. Лужков самолично ездил их поддерживать. Видно, его шапкозакидательские настроения или тех, кто его посылал, превалировали над серьезным анализом обстановки в названных городах, над знанием местных условий и специфики. Выходит, не такой уж он и тяжеловес на российских просторах, каким видится сам себе и его приближенным.

Или взять его фиаско на заседании прежнего состава Совета Федерации, куда входить он почитал за высокую честь. Он говорил своему другу В. Ресину:

— Тут мужики собрались что надо, они чувствуют свою ответственность перед страной за принимаемые решения, а не штампуют то, что предлагает Государственная Дума, где заседают в основном популисты, — убежденно подчеркнул он.

Спорить с такими его выводами трудно. Одно дело, когда в высшем органе представительной власти собраны люди, отвечающие за то, что делается в их вотчинах и в целом в стране, и совсем другое, когда их вотчину представляют незначительные личности, направляемые в эти самые органы местными властями с единой целью: лоббировать интересы вотчины. И местного царька, естественно. Они полностью зависимы от своих местных и совершенно не имеют силы влиять на чужих, центральных. Кому они нужны в таком разе?

При голосовании в Совете Федерации по договору с Украиной о дальнейших отношениях и разделительных линиях 106 сенаторов выступили против позиции, которую занимал Ю. Лужков. Поддержали его 25.

— Юрий Михайлович, — спросил его корреспондент ТV-6, — почему они проголосовали против вашей позиции?

— Не против моей позиции, они проголосовали против интересов России! — возразил Ю. Лужков.

Но каковы амбиции, согласитесь! Один он выражает подлинные интересы страны, в то время как все прочие политические деятели их предают. Не слабо.

Вспомните его бодания и высказывания по поводу Севастополя. И к чему они привели? Ни к чему. Разве что к ухудшению положения моряков Черноморского флота и всех жителей Севастополя. Инцидент с американскими кораблями в бухте Севастополя и расквартированием американских военных наглядно показал — граждане Севастополя способны защитить себя сами. Хорошо, конечно, что сегодня ситуация изменилась к лучшему, но Ю. Лужков тут ни при чем.

А позорный случай с попыткой изъятия оружия у его верного нукера В. Шукшина? Можно думать о себе все что угодно, можно говорить о том, какой ты заслуженный, уважаемый и крутой, но больше слов и мыслей людей убеждают факты. А факты, как известно, вещь упрямая.

Сам Ю. Лужков об инциденте с оружием охранника и о посещении Севастополя в беседе с корреспондентом TV-6 рассказал:

— Посещение этого российского города — российского не по сегодняшнему географическому статусу, а по сути своей и языку горожан, принесло нам не только радость, но и огорчение.

На обратном пути, когда мы уже собирались войти в самолет, моего охранника задержал полковник милиции и спросил:

— У вас есть оружие?

— Конечно есть!

— Вы не имеете права входить в самолет в оружием. Вы представляете таким образом особую опасность в полете.

Шукшин объяснил полковнику, что самолет не рейсовый, самолет специальный, ответственность за него несет мэр Москвы, который находится рядом. Но, видимо, команда этим работникам была дана из Киева, такой ответ их не удовлетворил, и они попытались отобрать оружие, на что я предложил запаковать пистолет и передать его командиру корабля. Командир корабля размещает его в самолетном сейфе и отдает его по прибытии самолета работнику охраны. Это мое предложение не было принято.

Короче, мы явились свидетелями довольно неумной провокации украинских властей против нашей делегации, и, конечно, в первую очередь против мэра. Между тем в составе делегации были больные, которые нуждались в медицинской помощи, но это не остановило этих деятелей.

Мы вызвали прокурора, его не оказалось, вызвали одного из руководителей порта, прибыл заместитель начальника и присоединился к требованиям — незаконным совершенно требованиям — этих людей. Все это длилось примерно три с половиной часа. Эта неумная провокация закончилась самым странным образом: когда мы сказали, что никуда не полетим, оружия сдавать не собираемся, как не собираемся оставлять здесь нашего работника охраны — а было и такое требование — нам предложили передать оружие консулу, который находился с нами с момента моего прибытия в аэропорт, и консул должен был решить сам этот вопрос. На словах все это было сделано, оружие охранник не сдавал, и мы спокойно долетели до Москвы.

— Вы человек, занимающий высокое положение в России, а пересекли границу Украины как нелегал, а не официальное лицо согласно статусу. Вы пересекли границу как рядовой гражданин. Почему именно так?

— В отношении того, что я пересек границу как нелегал, я совершенно отвергаю эти замечания, мягко говоря. Я свободный гражданин своей страны и буду действовать так, как я считаю для себя полезным в пределах тех межгосударственных отношений, которые существуют между Украиной и Россией.

— Скажите, пожалуйста, ваш визит в Севастополь с кем-то согласовывался из высшего руководства или нет?

— Я всегда принимаю решения самостоятельно, поскольку и в нашем демократическом государстве руководитель субъекта Федерации волен сам решать, как ему использовать рабочее время. Я обычно информирую президента (Ельцина — М.П. ) о намерении совершить те или иные поездки, но в данном случае я этого не сделал ввиду того, что президент нездоров.

— Но есть люди, которые исполняют обязанности, скажем, Черномырдин…

— Я вообще не слышал, чтобы Черномырдин исполнял обязанности президента. Вы здесь, по-моему, заблуждаетесь.

— Я имею в виду, что в стране кроме президента еще есть люди, которые осуществляют руководство Россией.

— Да, но я хочу сказать, что я отчитываюсь только перед президентом.

— После вашего визита на Украину имеете ли вы замечания из Кремля?

— А какого, собственно, рода замечания?

— По поводу визита — какой-нибудь анализ делался, нет?

— Там выговор какой-нибудь…

— Да, именно…

— Категорически нет. Да я, собственно, и не принял бы никаких замечаний. Мы живем совсем в другой стране, чем вы представляете себе по аналогии с Украиной. Мы свободны в наших решениях, в наших позициях. Это одно из главнейших завоеваний России в этот период времени. Свободны для того, чтобы выражать свою позицию и защищать ее. И здесь никто не может мне объявить выговор за мою искреннюю позицию или сделать замечание. Даже если это и будет сделано, я его не приму. Единственное мнение, к которому я отношусь с полнейшим уважением, — это мнение президента России.

Привожу этот текст значительно сокращенным и отредактированным, поскольку в «сыром» виде язык Ю. Лужкова мало похож на литературный письменный. Ответы изобилуют ненужными повторами, лишними предлогами, перескакиванием мыслей, которые по этой причине теряются, и надо сквозь частокол слов продираться до смысла.

Из разговоров с корреспондентом хорошо просматриваются два момента: подтверждение характерных черт этой, как я уже говорил, неординарной личности, таких как неуступчивость, упрямство, стремление доказать и утвердить свою, на его взгляд, абсолютно правильную позицию. И второе: отчетливо просматривается в беседе желание мэра лишний раз самоутвердиться и показать публике, что он — это он и есть. То есть самостоятельный, ни от кого и ни от чего не зависимый, и сам черт ему не брат. А кто брат — так это только президент, которого он, кстати, очень скоро предаст и продаст с потрохами во имя личного благополучия. Игнорирование всех прочих личностей в иерархии управления государством, возможно, стало одной из основных причин того, что его выперли из власти без почестей и торжественных фанфар, играющих на закате сигнал «захождение». Здесь уместнее были бы звуки «выхождение». Думаю, пренебрежительное отношение столичного мэра к коллегам в правящей верхушке не изменилось и при смене власти. Другое дело, что оно уже не демонстрировалось столь отчетливо, как прежде, а тщательно скрывалось.

— Вы, Юрий Михайлович, — спрашиваю, — человек более скрытный или более откровенный?

— А вы как думаете?

— Вы отвечаете, как в подтасованных опросах общественного мнения, где «сколько надо, столько будет». Особенно при хитроумной постановке вопроса: «А как вы считаете, этот господин более умен или все-таки менее глуп?»

— Кстати, а вы сами как относитесь ко всевозможным опросам? Ведь то и дело там мелькает ваша фамилия среди прочих известных в России личностей, а иногда даже оказывается в числе первых трех-пяти? Вам это приятно, щекочет немножечко честолюбие?

— Отношусь равнодушно, а почему, вы должны понять из предыдущей моей фразы. Если их принять всерьез, то можно так зациклиться, что потеряешь чувство реальности, а я реалист до мозга костей, прагматик, а если хотите считать меня политиком — не возражаю. Только напишите, что я политик утилитарный.

Вот такой получился разговор, который так и не прояснил такую черту характера Ю. Лужкова, как скрытность.

Впрочем, он редко отвечает впрямую на прямо поставленный вопрос. Спрашиваю:

— Вы нередко упоминаете Господа. Не всуе ли? И вообще — вы верующий?

— Я вырос в семье, характерной, наверное, для моего времени, когда под одной крышей, где спокойно, а где в страшных противоречиях, уживались верующие и безбожники, — ушел он опять же от прямого ответа.

А казалось бы — чего проще? Ответь. А может, он старообрядец и просто не признается? Не знаю, в храме Христа Спасителя бывал, но на службе с ним рядом не стоял. По телевизору видел, как он крестился, но двумя или тремя перстами, разглядеть, конечно, не удалось. А жаль.

История же с этим пистолетом, кажется, не стоит выеденного яйца. Заявляешь перед вылетом, что имеешь зарегистрированное оружие, сдаешь в аэропорту вылета, получаешь в аэропорту прилета. В описанном случае смешались амбиции одних, желание их унизить других, а в результате прочие пассажиры ждали вылета 4 часа, считай, просидели в заложниках. У мэра Москвы.

А интервью то закончилось совершенно благостно:

— Я люблю Украину, — сказал Ю. Лужков, — наслаждаюсь украинским языком, у меня много друзей украинцев. А все узлы нужно разрубать вместе, по-братски и двигаться дальше по дороге жизни.

Как в воду глядел. Прошло совсем немного времени, и ему снова рады в Севастополе, не кричат «геть» на Украине, не свистят вслед националисты в Крыму. Что ни говори, а газ — великий умиротворитель, и Украина последовала путем, который и предсказывал сразу после развала Союза Ю. Лужков как утилитарный политик.

Тогда ведь все мы — и чистейшей воды политики, ищущие всегда, везде и всюду личную выгоду, и политологи с примесью политиков, зарабатывающие имя и имидж на предсказаниях и угадываниях, основанных на знаниях и анализах, а зачастую на гаданиях и астрологических заморочках, когда заходят планета за планету, звезда за звезду, а ум за разум, и обыватели, заботящиеся в основном о хлебе насущном, воспитании детей и здоровье нездоровых стариков, — думали и гадали о том, куда двинется страна, эта колесница, что стала заставкой на российском канале. Эта безудержная сила и непонятная страсть под красивым, звучным и родным названием Россия.

— Куда пойдет Россия? — переспросил он, закинул по привычке ногу на валик своего излюбленного кресла, немного подумал и принялся рассуждать — экспромтом, без подсказок, без суфлеров, переводчиков, спичрайтеров и прочих прихлебателей при власти и при личностях, ее олицетворяющих. Порой их вокруг набирается столько, что если бы однажды они встали в кружок вокруг избранного объекта, который обязан их вкусно кормить, красиво одевать, сладко спать укладывать, то объект бы очень сильно удивился: да откуда вас столько и что вы тут все делаете?

У. Черчилль постоянно ходил на службе с фужером спиртного, дымил сигарами, принимал доклады, лежа в постели, и при этом говорил речи, которые писал, репетировал и шлифовал жесты сам. Потому и стал тем, кем он стал в политике ХХ века, — непревзойденным оратором, мыслителем, писателем, политиком. Он так пекся о благоденствии нации, что мог продать собственную душу хоть черту, хоть дьяволу, хоть Рузвельту, хоть Сталину. Душу, тело — все что угодно, кроме своей любимой Англии и англичан. Был у нас такой лидер? Будет?

— Я бы не стал утверждать, что хорошо ориентируюсь в политических дебрях сегодняшних дней, — заговорил Ю. Лужков. — Говорю так не из ложной скромности, а потому, что не являюсь специалистом в политике. Я — хозяйственник и останусь им до конца своих дней или, по крайней мере, до конца активной трудовой деятельности.

Да и не нужно быть политиком, чтобы увидеть, как пошла ползучая чрезвычайщина, волна наката на новую экономику накануне путча, — требование премьер-министра В. Павлова о введении чрезвычайных мер, кучкование всех структур, которые начали объединяться и с трибуны Верховного Совета через доклады и информацию запугивать депутатов союзного парламента тем, что надвигаются какие-то действия со стороны демократических сил и нужно вводить чрезвычайное положение.

Сейчас, в еще более усложнившейся ситуации, важно попытаться спрогнозировать, что будет дальше, определить направления и тенденции в развитии государства и государственности.

Прогноз сложный. Прежде всего в России, да и во всех республиках, где введен институт президентства, один президент сделать ничего не сможет, хотя и избран, как правило, всенародно. Как руководитель исполнительной власти, а не монарх, он должен иметь вертикальную систему исполнения всех тех решений, которые принимает. Эта схема должна базироваться на подчинении ему администрации на местах. Подчеркиваю: не представительных органов власти, а именно исполнительных — в областях, национальных и территориальных образованиях. И, естественно, подобная система должна сформироваться до самых нижних этажей управления — до села, деревни, хутора.

Схематично это выглядит примерно так: президент — глава администрации области — руководитель более низкого звена. Это, уверяю вас, не то же самое, что прежняя партийно-государственная структура. Принципиальное отличие — в демократическом выборе руководителей. Ведь прежде Генеральный секретарь ЦК КПСС был вечным. Вечным был Брежнев, вечным был Сталин, Хрущев практически был бы вечным, если бы дурью не начал маяться, — значит все вечны.

При этом рядовые коммунисты никогда ведь их не выбирали на эти вечные должности. Как, впрочем, не избирали они и первого секретаря райкома, который волевым порядком назначался сверху при имитации выборов. Вот и все.

Сегодня администрация на местах должна избираться людьми, проживающими на данной территории, и это должны быть руководители, которым население доверило право управлять экономикой соответствующего уровня на территории. От имени народа этот руководитель должен представительствовать во властных и исполнительных структурах, через них реализовывать свои функции.

Но при этом обязательно подчиняться руководителю вышестоящей администрации, не говоря уже о президенте, иначе власти не будет. Президент же должен иметь право сместить руководителя, не выполняющего его указы и распоряжения, и назначить новые выборы. Не другую личность, я подчеркиваю, а новые выборы. Исключающие, впрочем, возможность избрания устраняемого руководителя. Это необходимое условие, которое поможет избежать местничества. Считаю подобный подход оправданным, поскольку президент избирается всем народом, ему принадлежит верховная исполнительная власть.

Государство не может нормально функционировать, распавшись на медвежьи углы, пересев на натуральные сани со стремительного современного экспресса рыночных отношений. Другое дело, что их пока тоже нет, но и на натуральном обмене мы далеко не уедем. Хотя некоторые думают, видно, по-другому.

Руководитель, например, администрации Краснодарского края решил вдруг не отправлять в российский фонд мясо, чем немало возбудил население: дескать, самим мало. Он, говорят, наш защитник и какая нам беда, что на Севере, на Кольском полуострове люди не получают мясо, мы того не чувствуем. И в этом своем ослеплении натурой, собственностью население края забыло, что именно с Кольского полуострова получает минеральные удобрения для своих полей и бычков на мясо откармливает в немалой степени за счет северян. При таком подходе ничего не получится, это очевидно.

Поэтому президент, создавая административно крепкую, но демократическую систему, не должен заигрывать с Верховным Советом (сегодня — с Госдумой и Советом Федерации. — М.П. ), четко, а если требуется — то и жестко проводить свою линию, иначе он не сможет выполнить задачу, поставленную перед ним избирателями, по существу — всем народом.

Прогноз мой заключается в том, что проведенные подобным образом преобразования существенно улучшат ситуацию в России…

Не перебивая рассуждений о государственном устройстве страны, замечу, что это мой собеседник говорил 20 с небольшим лет назад, и то, что мы сегодня имеем на карте административно-политического устройства, в точности соответствует предположениям Ю. Лужкова. Только до того, как система устаканилась, она побродила в лабиринтах суверенитета, нахлебалась его вдоволь. Особенно там, где средств не хватало на самое необходимое. Кроме как на войну. Но на эти забавы деньги находили другие — не российские — структуры власти.

Слушаем дальше.

— Есть и еще один аспект у обсуждаемой проблемы — территориальный, который также требует решения. Почему-то мало кто обратил внимание на опубликованные предложения Гавриила Попова о территориальном устройстве. Суть предложения в том, чтобы отойти наконец от привычной схемы деления по национальному признаку, как у нас до сих пор ведется, а перейти, образно говоря, на блочный принцип территориального устройства, где нации не будут обосабливаться, не станут прочеркивать новые и пытаться восстанавливать прежние границы. Все это ведет только к провокации межнациональных конфликтов, которых у нас и так предостаточно.

Почему-то разумные предложения остались невостребованными, а по сути — и незамеченными. Хотя подобное с нами уже было. Было с предложениями Андрея Дмитриевича Сахарова, когда он говорил о федерации, о конфедеративном устройстве Союза. Все тогда на него махали руками, а в итоге то, о чем он говорил, возвращается. Только в худших вариантах. Экономика ввергнута политикой в полное разорение, хотя я лично убежден: со временем история все вернет обратно, пусть в иных ипостасях, на иных принципах, но вернет обязательно…

Прервемся еще раз на экскурс в недалекую историю. Я присутствовал на самом первом съезде демократически избранного Верховного Совета СССР, слушал выступление А. Сахарова. Помню, как выходил он раз за разом на трибуну тогдашнего Дворца съездов, где проходили заседания, как своим тихим, прерывающимся, надтреснутым голосом бил и бил в одну точку: то, что происходит сегодня, не должно продолжаться, говорил он. Надо дать республикам больше самостоятельности, пусть Союз станет большой конфедерацией, никакой эйфории по поводу победившей перестройки быть не должно — она еще далеко не победила и вряд ли победит, если в стране будет продолжаться так, как сегодня.

Его сгоняли с трибуны аплодисментами, топотом и свистом, колокольчик председательствующего М. Горбачева надрывался у Андрея Дмитриевича за спиной, а он никого не хотел слышать и слушать — упорно и настойчиво прорывался к трибуне снова и снова. Он хотел прорвать стену непонимания, стену отчужденности, стену страха перед будущим.

Я сидел в ложе прессы и искренне жалел его. И не понимал. «Зачем, — думал, — раз за разом лезть на рожон, зачем дразнить это стадо, которое никогда не пойдет за незнакомым вожаком, на незнакомое поле, если есть проверенные. Освоенные, обжитые луга и теплые коровники, куда всегда приятно вернуться, получить из привычных рук порцию пойла в своем стойле. Как говорится, наше дело телячье — обосрался и стой».

В день его похорон быстро сдал очередную заметку в номер и рванул провожать. Стою на площадке, жду лифт, а из него выходит… выходит и смотрит прямо на меня, как будто я ему что-то должен, — конечно же, главный редактор. «Да сдал я все, не должен», — говорю ему взглядом, но он, видно, взгляды не расшифровывает.

— Вы куда собрались? — спрашивает.

— Туда, где сейчас вся Москва, — отвечаю. — На похороны Сахарова.

— Есть срочное задание. Я только что был в горкоме партии, зайдите ко мне.

Понурившись, поплелся. Верно говорят на флоте: держись поближе к камбузу и подальше от начальства. И еще одно золотое флотское правило: увидел на верхней палубе офицера — быстро ныряй на нижнюю, иначе обязательно схлопочешь наряд. Неважно за что.

Мой наряд в тот день заключался в том, что надо ехать в клуб «Меридиан», где проходила очередная встреча кандидата в депутаты от компартии. Не знаю, как в нынешних редакциях, а в прежних никаких уважительных причин отказаться от задания не существовало.

К дому же А. Сахарова у Курского вокзала я поехал на следующий день. Моросил мелкий противный дождь. У подъезда по обе стороны от дверей все свободное пространство широкого тротуара было заставлено венками из живых цветов с надписями и без, бесчисленное количество букетов лежало поверх венков, и на каждом третьем, четвертом венке или букете лежала записка: «Андрей Дмитрич, простите нас».

Я медленно шел мимо этой такой теперь ему ненужной красоты, останавливался у каждого венка, у каждой записки и, беззвучно шевеля губами, произносил: «Андрей Дмитриевич, простите нас». Я знал, за что прошу прощения, и люди, которые писали это, — тоже знали. Миллионы рядовых коммунистов, и я в их числе, — знали, видели, что происходит и куда катится страна. Знали — и молчали. Я точно такой же трус, как и прочие.

И хорошо теперь понимаю, за что просил прощения у народа патриарх Алексий II, — много чего понимаю, но жизнь начинается с истоков, а не возвращается к ним, и каждое новое поколение делает свои ошибки, на 99 процентов похожие на отцовские.

А может, потому и живет еще человечество?

Однако продолжим.

— Теперь Россия. Москва — ее столица. И я не чувствую себя гражданином Союза в том смысле, что не хочу быть гражданином Молдавии, Армении или Грузии. Может, у кого и есть такая потребность — у меня ее нет. Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна. Ведь каждый человек привязан к своей малой родине, своей земле, и дай Бог, чтобы люди из всех этих мест, что олицетворяют для них родину, процветали.

Великая страна — Россия, и я искренне, как россиянин, хочу, чтобы все в ней было хорошо. Но у нее сложный выбор. Я вообще-то с трудом представляю, по какому пути она пойдет. Думаю, по одному из трех: первый — не в той последовательности, которая для меня кажется более привлекательной, я просто их перечисляю — это полная изоляция от всех остальных республик и попытка России, как таковой, стабилизировать свою экономику, обеспечить нормальный уровень жизни российскому — не русскому только — народу, населению, то есть тем, кто живет на ее территории.

Россия — богатейшая страна, она выживет и быстро поправит свои дела. Быстро. Два-три года — и будет существеннейшее улучшение жизни народа. Еще раз подчеркиваю — российских людей, живущих на ее территории, а это более ста национальностей.

Второй вариант: это тот, который сегодня имеет место на практике. Россия входит в союз вместе с другими республиками-государствами, которые признают политические и экономические интересы друг друга, на равных участвуют в реализации экономического договора. Я убежден, что это правильно, что экономика всегда должна быть на первом месте, за нею должен последовать какой-то политический союз, обеспечение единства представительства во всем мире, военная стратегия. Это будет похоже на Соединенное Королевство Великобритании, такая своеобразная конфедерация со слабыми общими структурами и мощной автономизацией.

Хотя и на этом пути есть две большие сложности, можно их назвать и опасностями. Первое: не все бывшие республики войдут в такой союз из тех, кто прежде составлял экономическое общее пространство. Вот, говорят, Украина пока решает, как быть, решают и другие. Я не считаю Прибалтику — это отрезанный ломоть.

Если подобное случится и с другими, то мы будем иметь существенно ослабленную экономическую систему, в которой единый баланс производства и потребления имеет оторванные куски. Скажем, Украина делает массу полуфабрикатов для химической промышленности, сама потребляет массу производимого в России. И вдруг она уходит. Это повлечет за собой установление и охрану границ, организацию таможен, усложнит деятельность всего общего хозяйственного механизма, сделает союз практически нежизнеспособным. За этой первой опасностью последует масса политических неувязок. Таких, как: не вошел в союз, значит, являешься суверенным государством. И не де-юре, а де-факто. Автоматически потребуется разработка мер по защите проживающего на территории такого государства русскоязычного населения, опять же возникает вопрос о границах — никуда от этого не денешься. Как бы не пришлось защищаться от бывших братьев по государственному устройству. Придется решать вопросы и по ядерной энергетике, военным базам, в целом об армии.

Но и для тех, кто войдет в новый союз, все будет складываться непросто — это вторая сложность. Возникает необычайно много проблем, и прежде всего проблема консенсуса. Любое решение может быть сорвано из-за позиции какой-либо одной республики-государства. Кто-то может быть несогласен по политическим мотивам или исходя из эгоизма экономической выгоды для себя — есть ведь и такие. Или, скажем, по мотивам социальным — кому-то покажется, что его интересы в социальном плане ущемляются, все субъекты союза разные. У одних громадная трудоизбыточность, у других промышленность развита недостаточно, и решать вопросы экономики в полном согласии и единстве практически невозможно.

Поэтому вполне прогнозируется ситуация, при которой принятие решений будет тормозиться по довольно простой причине: кто-то из лидеров сказал «нет» — и все. Ведь правила простого большинства или двух третей тут применить нельзя — слишком деликатная сфера. Поэтому опасность увидеть такой союз недееспособным чрезвычайно велика, и я буду молиться, буду искренне мечтать о том, чтобы этого не случилось.

И, наконец, третий вариант развития событий в России. Он, конечно, далеко не бесспорный, но имеет немало сторонников. Россия по этому варианту является такой же республикой-государством, как и все остальные. Она сама решает свои проблемы, никому ничего не дарит и ни от кого ничего бесплатно не получает. Финансовые проблемы и денежное обращение также решает сама и, по сути, не нуждается ни в каком союзе ни с кем. Пусть каждое государство решает свои проблемы само — так, как считает нужным, правильным и допустимым. Но если какое-то из них захочет присоединиться к России и создать союз — милости просим. Но Россия при этом остается естественным лидером нового образования — раньше это была империя, теперь должен быть равноправный союз. Хотите присоединиться — пожалуйста. Вот вам наша технология, наша нормативная база, наши принципы хозяйствования. Не хотите — не надо. Мы никого не просим, мы ни в ком не нуждаемся и будем жить не хуже, а лучше.

Можете присоединиться к России как к лидеру, это нормально: добровольно пришли — добровольно ушли. Экономической основой подобного союза должна быть полная взаимная выгода при безусловном лидерстве России и при политическом, национальном равноправии.

Долгая история отношений России с другими народами не была такой сплошь негативной, как нам ее в течение десятилетий рисовали. Дескать, царское самодержавие только и делало, что угнетало народы и народности национальных окраин и меньшинств, но сегодня истина все больше проясняется. В дооктябрьской России отношения с присоединившимися добровольно, да и присоединенными территориями были нормальными, нации жили в ее составе с достоинством. Русский царь их не угнетал, не лишал родного языка и письменности, не изгонял лидеров. А уж о таком вандализме, как депортация, и говорить не приходится.

Эмир Бухарский до Октябрьской революции жил и правил в своей Бухаре, и никакой царь его не изгонял. Его изгнали после революции. А до того он правил под верховенством белого царя самостоятельно. И ничего плохого в той системе государственного устройства не было. Были чрезвычайно разумные пропорции между государственностью людей, Российской империей и управлением на местах, территориях национальных образований.

Мы все это отвергли после революции, заявили, что там угнетение и прочее. Надо, по-моему, посмотреть исторические корни взаимоотношений — что там было хорошего, а что плохого. Теперь Россия никого не должна заставлять идти с собой, никого не надо втягивать или тем более принуждать. Но и зависеть в экономике от кого бы то ни было — тоже не годится.

Из тех трех вариантов пути, по которому двинется Россия, последний мне представляется наиболее разумным — поверьте, во мне ни на гран не говорит великодержавный шовинизм или национализм. По своему духу, по системе мышления, по способу руководства хозяйством города я интернационалист, но тем не менее при всем понимании, при полнейшей поддержке права наций на самоопределение, на суверенитет, на отделение, выделение и все прочее мы должны признать и другую реальность, которая сложилась к сегодняшнему дню в бывшем Союзе. Россия является экономическим лидером, и этот бесспорный факт должен существенным образом влиять на ее отношения с остальными республиками-государствами, — закончил Ю. Лужков.

Согласитесь, все, что он сказал давно, актуально и сегодня. Может, его надо было назначить министром иностранных дел?

Тем более что он одним из первых заметных лидеров нашей страны — пусть и региональных (ничего себе региончик!) — поднял знамя борьбы за защиту русскоязычного населения в ближнем зарубежье, попросту — в республиках развалившегося некогда огромного, влиятельного, мощного и устрашающего другие, государства.

Из правительственных учреждений время от времени слышались какие-то неотчетливые и неупорядоченные голоса, не подкрепляемые конкретными действиями и потому не слышимые ни теми, кто притеснял русскоязычную публику — не обязательно русских, ни теми, кого притесняли. Власть на государственном уровне непонятно чего то ли боялась, то ли стеснялась. Боялась, возможно, молвы и раздражения по поводу заступничества на Западе — ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна! — не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы не то чтобы рявкнуть на этот самый веками загнивающий, как говаривали еще совсем недавно новые лидеры страны, но так и не загнивший окончательно западный миропорядок, но и тихонько пискнуть не решались. Боялись лишиться моральной поддержки своей политики разграбления национального достояния, сырьевых ресурсов, уничтожения крупной промышленности и реального сектора экономики, а фактически — боялись, что не успеют награбить столько, чтобы хватило на десять поколений вперед. Чего стоит на этом фоне позорное бегство — иного слова найти просто невозможно — наших доблестных Вооруженных сил из Европы, завершившееся деморализацией и развалом некогда одной из самых мощных армий мира. Отец перестройки получил за это Нобелевскую премию мира, почет в Европах и Америках, а Россия — военные контингенты НАТО по всей протяженности российской границы со всеми сопредельными государствами. И ему не стыдно.

Стеснялись же новые лидеры рявкнуть потому, что и сами были при власти, когда случились избиения жителей Литвы, Грузии, Азербайджана.

На встрече с делегацией правительства Москвы в 1993 г., членом которой мне довелось быть, после посещения кладбища Шахидон, где захоронены жертвы расстрелов митингующих жителей Баку в феврале 1990 года, Г. Алиев расскажет, как его, отстраненного от дел и, как он считает, ошельмованного Горбачевым и его присными, нашли в санатории Барвихи и сам Горбачев позвонил ему.

— Гейдар Алиевич, — якобы сказал Михаил Сергеевич, — обратитесь к своему народу, пусть в Баку образумятся, они ведь хотят свергнуть советскую власть, и вы хорошо можете представить, что за этим последует.

— Они, конечно, прекрасно знали, где я нахожусь, — рассказывал Алиев. — Я сам служил в органах и возглавлял КГБ республики, приемы и методы этой команды хорошо знаю. Хотя Горбачев и сказал, что меня с трудом нашли, я понял, что это ложь. Просто я им понадобился, не я, вернее, а мой авторитет в Азербайджане. Я мог бы, кажется, поправить свои дела, если бы согласился, опалу бы сняли, но я твердо сказал «нет». И мотивировал тем, что за много лет ко мне никто не обратился, все делали вид, что я умер или пропал без вести. А теперь потребовался — и меня воскресили. И хотя я знал, что за отказом может последовать расправа, остался тверд и вскоре уехал из Москвы.

Как бы то ни было, а в первые годы второй революции, в которой через столько десятилетий победили вроде как белые, а все равно управляют красные, потому как белых этому искусству никто не обучал — среди них попросту не было кухарок, а если и были, то очень мало — наши соотечественники оказались брошенными на произвол судьбы.

Вот тут-то и прозвучал голос Ю. Лужкова.

— Мы не имеем права бросать на произвол судьбы, оставлять без заботы и внимания своих сограждан, — утверждал он раз за разом, где только это было возможно. — У нас должна быть активная позиция по защите интересов русскоязычного населения. Активная! Мы, например, открываем школы с преподаванием на языках народов Балтии и считаем это правильным, гуманным, в межнациональном плане разумным, логичным и необходимым. А в Риге русскоязычную школу закрывают и, закрывая, противопоставляют славянские государства, славянские народы — они эту школу делают украинской. Нужно совместно с государственной властью России действовать в этом направлении, защищать интересы русскоязычного населения. И это необязательно русские. В той же Прибалтике к русским, или к русскоязычным, относятся и украинцы, и белорусы, и другие нации.

Такая наступательность — это не шовинизм и не воинствующий национализм, а необходимость обеспечения равновесия, условий комфортного проживания представителей любой национальности в любом месте земного шара. Это соответствует Декларации о правах человека, полностью соответствует. А законы Эстонии и Латвии до сих пор являются бесчеловечными по отношению к значительной части населения, которое считает себя гражданами этих стран, но их выживают, выталкивают, притесняют. (Замечу в скобках. А чего стоит недавнее избрание парламентом Латвии бывшего эсэсовца руководителем службы по вопросам гражданства. — М.П. )

В Казахстане, при всем нашем уважительном отношении, расшаркивании с господином Назарбаевым и при его заверениях, что казахи и русские ближайшие братья, происходит активная казахизация страны. Активная казахизация! Не слышали такого термина? Изгоняются руководители из промышленности, назначаются директора-казахи, причем неважно — годится, не годится, лишь бы казах. Притесняется казачество. И это на территории, которую Сталин просто приписал к Казахстану для того, чтобы было 3 миллиона человек в республике. Была такая граница — меньше 3 миллионов не могло быть в союзной республике. Но это русские, исконно русские области.

Я абсолютно убежден, что всеми нашими возможностями и силой государственных решений мы должны проводить работу по взаимодействию стран в вопросах тех контактов и той работы, которая ведется в СНГ и со странами Балтии. Мы не должны ни в коем случае выпадать из системы общегосударственных целей и общегосударственных тенденций.

И если мы говорим об интересах защиты русских, нельзя забывать, что это 45 миллионов человек, хотя точно сейчас никто не знает. Кто-то говорит 45, кто-то — 60, но так или иначе — это третья часть России. Это колоссальная по своей значимости проблема. И если не будет мощного экономического присутствия России в этих странах, не будет и самой возможности обеспечить и общественные, и, если хотите, политические цели, которые в любом случае имеются и должны реализоваться во взаимодействии с государствами СНГ и Балтии. Когда есть мощные экономические связи, есть большая уверенность в том, что и другие общественные и политические проблемы будут решаться успешнее. Я считаю, что это очень важно.

Не менее важно и следующее, что касается в основном стран Балтии. В этих государствах имеются предприятия с подавляющим преимуществом русскоязычного персонала. Как правило, они брошены на произвол судьбы. Государственной поддержки не получают и должны решать свои проблемы самостоятельно. Я думаю, надо отдельно выделить этот класс предприятий и с ними проводить целевую работу по взаимодействию. Это не есть поддержка, это не есть подкармливание, это не есть благотворительность или гуманитарная помощь — это экономика.

Тот же завод РАФ, почти полностью обновленный, обратился к нам с предложением — поставить Москве микроавтобусы по очень сносной, допустимой цене. Мы пошли навстречу потому, что на нем 95 процентов работающих — русскоязычные. Мы потребовали довести качество микроавтобусов до определенных параметров, договорились, и эта задача обоюдно теперь решена.

Опыт такого сотрудничества можно распространять на рыболовецкие суда, суда морского флота, рыбоперерабатывающие предприятия и другие. Это целая система нашего целевого, а не размазанного взаимодействия, которое надо развивать и совершенствовать, — подчеркнул мэр.

В последние годы государство сделало определенные шаги по тем проблемам, о которых Ю. Лужков говорил довольно давно. Предприняты попытки законодательно упорядочить миграцию (не удается. — М.П. ), сократить число препон на пути тех наших соотечественников, которые хотели бы переехать в Россию на постоянное место жительства. Лед тронулся, но сказать, что это ледоход, а тем паче настоящий весенний паводок, никак нельзя. Так что проблема остается. Особенно на фоне вымирающей России.

Стать заметным политиком в наше время ни в одной стране невозможно, если активно не участвовать (или хотя бы не пытаться) на своем уровне — если позволяет — в тех политических, экономических, военно-стратегических, гражданских процессах, которые происходят в дальнем зарубежье. Все наши лидеры бегали за благословением в Европу или Америку, поскольку, перефразируя уже упомянутое классическое выражение, можно сказать: жить в этом мире и быть свободным от мира нельзя.

Не исключение в этом ряду и Ю. Лужков. Не сразу и не вдруг включился он в погоню за авторитетом на международной арене. Первые полгода в должности он, по его собственному признанию, не знал, куда бежать в первую очередь. Хозяйство огромное, проблем миллион, аппарат не включается в работу на полную катушку, втихаря саботирует, чтобы никто не догадался, — какие уж тут вояжи за рубеж.

Но постепенно ситуация выровнялась, хозяйство более или менее стабилизировалось, чиновники разобрались, что к чему, поняли, что мужик настоящий, что пришел он всерьез и надолго, и лучше с ним не шутить, а работать. Тогда-то он начал потихоньку расслабляться и через 20 лет расслабился окончательно. За что и выгнали.

Утвердившись же в кресле, Ю. Лужков принялся активно внедряться в сознание международных деловых и политических кругов, он вел бурную и агрессивную деятельность. Так, в 1996 году он провел 66 встреч с представителями дальнего и ближнего зарубежья, преимущественно дальнего. Встречи с послами и бизнесменами, приемы у себя и ужины у них, дружеские встречи и деловые переговоры. В иные дни Красный дом на Тверской, 13, превращался в настоящий маленький МИД.

Скажем, 24 апреля 1996 года мэр в 14.00 провел деловой обед с послами зарубежных стран, в 17.00 принял посла Греции, а в 18.00 принял представителей посольства Израиля в конгресс-зале Центра международной торговли. При акцентах на зарубежье он не забывал засветиться и на просторах родины. В том же году он 9 раз встречался со священнослужителями, включая презентации Евангелия, передачу икон, посещение Святейшего Патриарха в его резиденции в Переделкине, празднование Дней славянской письменности. 13 встреч провел с региональными лидерами, из них почему-то две, больше всех, — с бывшим губернатором Кемеровской области Кислюком. С прочими встречи, выезды, обеды, ужин по поводу открытия конференции на тему «Влияние военной науки и техники на развитие города».

Не могу сказать, на этой ли конференции или на какой другой встрече высказал он вот такую мысль по военному строительству:

— Военную мощь России следует поддерживать на разумно-достаточном уровне. Армия и флот (морской и воздушный) должны находиться в таком состоянии, чтобы обеспечить надежную защиту нашей территории и наших граждан от любых военных угроз извне.

Это его высказывание до того оригинально, что лучше бы вообще не говорил, отправлял бы солдат на картошку да стройки советского капитализма и прослыл бы великим военным тактиком и стратегом.

Когда он понял, что никто ему не указ и он может говорить все, что думает, он смело шагает на следующий уровень:

— Россия была, есть и будет активным участником международных отношений. Мы намерены всеми силами содействовать построению нового международного порядка, где решающее значение будут иметь не сила, а закон и взаимоуважение.

Речь не мальчика, но мужа, не мэра города, даже такого, как Москва. Эти слова вполне могли бы быть сказаны не только министром иностранных дел, но и самим главой государства.

На своем посту Ю. Лужков успел высказаться.

Он высказался по всем вопросам международного сотрудничества России с разными странами — Америкой, Китаем, Японией, Англией, Францией, Канадой, Германией, Израилем, странами Латинской Америки и Ближнего Востока. Сборник его высказываний по различным направлениям его обширной деятельности, в том числе и международной, был подготовлен к печати не чиновниками, а энтузиастами и редакцией газеты «Тверская, 13». Редактор сборника половину чуши, что он нес в международном отделе, выбросила.

— Я не знаю, кто ему все это сочиняет, но это же сущая абракадабра, нельзя такое печатать, — сказала она.

Но не напечатали мы сборник не поэтому. Уже готовую рукопись передали через тогдашнего его заместителя заведующего секретариатом В. Шаповалова, который это дело просто заволокитил, многие речи и статьи — не обязательно из включенных в сборник — он готовил мэру сам. Может, приревновал, может, счел, что это автору высказываний показывать нельзя. Возможно, сам Ю. Лужков нашел у себя самого что-то такое в выражениях и заметках, что решил плюнуть и забыть. Но это уже его проблемы. А выполненной непростой работы мне по-настоящему жаль. Чтобы совсем не пропала, приведу хоть несколько изречений, которые нарыли мои добровольные помощники.

О российско-британских отношениях. «В последние годы у нас установились очень неплохие отношения с Великобританией — одной из самых развитых в промышленном отношении стран мира с глубокими и ревностно охраняемыми правовыми и культурными традициями. Сейчас, похоже, преодолены существовавшие разногласия между Москвой и Лондоном во взглядах на пути экономического развития, которые сделали на долгие десятилетия наши отношения прохладными. Однако важно не останавливаться на достигнутом. Совершенно очевидно, что потенциал взаимовыгодного сотрудничества двух государств в экономической, торговой, политической, культурной и других сферах очень высок. Необходимо способствовать укреплению взаимного доверия, распространению и углублению взаимных контактов на самых различных уровнях. Мы имеем все возможности для того, чтобы вывести российско-британские отношения на качественно новый уровень».

О российско-германских отношениях. «Развитие российско-германских связей вольно или невольно оказывает заметное воздействие на политический климат в Европе. Эти отношения имеют глубокие исторические корни. К сожалению, в прошлом они омрачались ожесточенными войнами. Хотелось бы надеяться, что периоды конфронтации навсегда ушли в прошлое.

В настоящее время у нас есть все необходимые предпосылки для развития всесторонних экономических, социальных и научных взаимовыгодных связей».

Об отношениях России со странами Латинской Америки. «Латинская Америка представляет собой континент огромных экономических возможностей. Некоторые латиноамериканские страны в промышленном отношении являются для нас идеальными партнерами: наша промышленная продукция, у которой нет шансов пробиться на рынки США, стран Европейского сообщества или Японии, может быть востребована некоторыми латиноамериканскими государствами. Несмотря на разделяющие нас немалые географические расстояния, мы вполне можем значительно расширить торгово-экономический оборот с такими государствами, как Мексика, Аргентина, Бразилия, Чили, Уругвай, Колумбия и другими. От подобного расширения деловых операций прямую выгоду получат все участники и заинтересованные стороны».

Достаточно? В таком же духе выдержаны все его сентенции по поводу связей с зарубежьем. Под ними мог бы подписаться не то чтобы любой мелкий клерк МИДа, но даже и первокурсник МГИМО, который время от времени заглядывает в газеты.

Особняком стоит Америка благодаря описанию самим Ю. Лужковым встречи с Б. Клинтоном:

«Президент произвел на меня, как всегда, хорошее впечатление (походя похлопал по плечу, типа, что Клин, блин. — М.П. ) и в личном, и в деловом плане, очень располагает к себе, умеет слушать, понять своего собеседника. Вопросы, которые мы обсуждали, касались сегодняшней ситуации в России. Главный вопрос, который я поставил (вот, действительно, блин. — М.П. ) перед ним, был связан с ошибочным подходом Америки к взаимодействию с Россией в области экономики и бизнеса.

Я хотел встречи с Клинтоном, чтобы объяснить ему, насколько невыгодно самой Америке работать с Россией только через кредиты на межгосударственном уровне. Мы — Вашингтон и Москва — должны работать в режиме совместного ведения бизнеса».

Уже из приведенного текста видно, что Ю. Лужков впрягся не в свою телегу, допустив подмену понятий. Вначале говорит о сотрудничестве России и Америки, а заканчивает Вашингтоном и Москвой. Какой дипломат, какой политик может позволить себе подобное? И коль скоро речь идет о столицах, то и решать их следовало мэрам этих столиц, а никак не президенту первой страны мира и мэру, хоть и не последнего, но все-таки города.

Итак, за те 20 лет, что Ю. Лужков занимал ведущее положение в Москве, — из них 18 был первым лицом в столичной иерархии власти — он сделал все, что мог, чтобы стать первым лицом в государстве. А именно: вошел в серьезную политику за ручку с признанными лидерами страны; создал свою партию — пусть «Отечество» называлось и по-другому; основал медиа-империю со всеми ее внешними атрибутами и внутренней начинкой — газетами, радио и телевидением, собственными и хорошо прикормленными ведущими государственными и частными; не снимая, носил маску защитника нищающих год от года горожан; привлек внимание западноевропейских политиков и заокеанских покровителей — словом, если бы захотел, запросто мог бы стать лидером нации вместо нынешнего. Однако не стал. Либо не захотел, либо не пустили. Но об этом знает он сам, люди за высоким забором из красного кирпича и сидящие в мрачном здании на Лубянской площади.

Плохой политик остался хозяином. Каким?

Какой хозяин Ю. Лужков?

Если мы хотим, чтобы экономика служила человеку, а не абстрактной идее, граждане в своих действиях должны руководствоваться соображениями пользы и выгоды — личной пользы и личной выгоды.

М. Полятыкин. «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха». М., 1996

Свое кредо о личной пользе и личной выгоде он сумел реализовать на своем высоченном посту в полной мере. Это как раз тот случай, когда счастливо сошлись желания и возможности и человек сумел получить от любимой работы все, что хотел для себя, любимого. И в то же время смог отдать горячо любимому им и родному городу ум, энергию, умение заставить людей работать и спросить с них. Помните, В. Ресин сказал: он спрашивает, а мы выполняем. Под этими словами, вне всякого сомнения, мог бы подписаться каждый член столичного правительства, поскольку спрашивать мэр Москвы умел, как никто другой.

Второй вопрос, что и его министры-капиталисты и руководители городских структур управления воспринимали слова о личной пользе и личной выгоде как руководство к непосредственному исполнению и активному действию. В противном случае не увеличилась бы до неимоверных размеров гипертрофированная структура городского стройкомплекса, не заполонили бы столицу государства незарегистрированные и незаконно зарабатывающие мигранты, не скатились бы в бездну неслыханных прежде поборов здравоохранение и образование. Не говоря уже о поборах в среде чиновников всех мастей. Не случайно проводимые среди столичных жителей опросы показывают: среди главных проблем, от которых они хотели бы избавиться, коррумпированность городских служб, работа милиции и ГИБДД, наплыв мигрантов, транспортные проблемы и уличная преступность.

Но поскольку результаты подобных опросов хорошо известны, то накануне очередных выборов власти заказывают обычно контропрос с предсказуемыми результатами. И получается, что деятельность городского правительства позитивно оценивают едва ли не 60 процентов москвичей (избавиться от коррупции в среде чиновников хотели бы 56 процентов), негативно отозвались в ходе того опроса лишь 20 процентов. Цена вопроса — в методике опроса, то есть опрашивающим надо знать, каким должен быть результат, тогда общественное мнение будет формироваться в нужном направлении.

Про коррупцию знают все. И знали давно. Ю. Лужков — лучше многих, он еще в самом начале своего пути в качестве лидера Москвы предлагал действенные рецепты борьбы с этим злом.

— Сегодня зло взяточничества стало более опасным, чем вчера. Чиновники, как часто называют их журналисты, или работники различных аппаратных структур, несколько лет назад отчаянно боялись нарушить какие-либо нормативы, законы из-за партийного гнева. Объективно говоря, страх потери партбилета означал страх потерять работу, и это, нужно признать, было мощным сдерживающим началом при злоупотреблениях. Это тот фактор, который нынче перестал работать. Должны бы начать вместо него действовать экономика, суды. Но ситуация складывается так, что суд, как таковой, другие правоохранительные органы из-за обилия возникших в нашем новом государстве проблем, из-за нарушения законности, правил, нормативных актов, связанных с хозяйствованием, практически ничего не предпринимают в этом направлении. И в результате появился негативный момент: чиновник все меньше боится, все больше надеется воровать безнаказанно, рассчитывая, что никто его не достанет.

Я называю это вторым моментом, поскольку пошел второй этап реальной либерализации экономики, хотя либерализация законов, по которым экономика должна действовать, не пошла. И многое через перекос принципов демократизации жизни приравнивается к вседозволенности, к полной анархии и в экономике.

Но тот, кто так считает, впадает в громадное заблуждение, с этим надо кончать решительно и быстро, потому что общество развалится в экономическом плане, произойдет полнейшая деструкция.

А коль чиновник перестал бояться, нужны новые методы борьбы со взяточничеством и коррупцией. Какие? Прежде всего, государственный служащий не должен работать в сферах предпринимательства, частных фирмах, коммерческих структурах.

Кроме того, чиновнику надо много платить. Наконец, активнее, быстрее должна идти приватизация, чтобы у государства, а значит и у чиновника, не осталось рычагов давления и рычагов, через которые он мог бы осуществлять коррупцию во взаимодействии с предпринимательскими структурами.

Разрешительный порядок во всех сферах хозяйственной, административной деятельности должен существенным образом сократиться, если хотите — со временем просто умереть. Разрешительная нынешняя система — питательная среда для чиновника, где и проявляются его нездоровый интерес, мздоимство, взяточничество.

Конечно, рано или поздно рынок утвердится, частный бизнес достигнет определенного уровня развития, государственное регулирование резко сократится. Но это при дальнейшей капитализации нашей экономики, хотя многие почему-то боятся этих слов. Думаю, бояться их не надо — от объективной оценки происходящего в обществе и в экономике нам будет только легче.

На сегодняшнем же этапе нужно ужесточить борьбу с коррупцией через правоохранительные органы, принять соответствующие законы в парламенте. Резко ограничить государственное право регулирования взаимоотношений государства и бизнеса, отобрав разрешительные функции у чиновников. И, наконец, до предела упростить, упростить до полного понимания простыми людьми, которые обращаются к чиновнику, все инструкции, все положения, все регламенты и прочие документы этого порядка.

Рассмотрим другую ситуацию: когда человек распоряжается своим, ему без всяких условий можно полностью доверить принятие решений, ведь это его собственное. Если он редко ошибается, если быстро принимает пусть рискованные, но безошибочные решения, то быстро выиграет в конкурентной борьбе. Время при этом имеет колоссальное значение, недаром говорят: «Время — деньги».

По иной схеме работает государственный чиновник, который распоряжается чужим. Если дать ему право принимать рискованные решения, то сбудется вековая мечта Козьмы Пруткова. Помните, как он говорил: «Спокойствие многих было бы надежнее, если бы дозволено было относить все неприятности на казенный счет»? — цитирую по памяти.

Поэтому есть большой соблазн опутать лиц, принимающих решения в общественном секторе, огромным количеством всяческих правил, процедур и ограничений. Как показала мировая практика, стоимость процедуры принятия решения становится просто гигантской, а времени на это уходит в 300 раз больше, чем в частном секторе.

При этом вероятность ошибочных решений не только не снижается, а даже увеличивается. Дело в том, что такие сложные процедуры снимают личную ответственность за конечные результаты труда, но они страшно живучи, потому что создают большое количество спокойных, высокооплачиваемых рабочих мест.

Смотрите, как все ясно! Но никому еще не удалось эту болезнь даже начать лечить, я уж не говорю — вылечить. Если мы хотим подлинной, здоровой конкуренции между частным и общественным сектором, мы должны поставить государственного чиновника и частного предпринимателя в сходные условия. Нужно дать чиновнику возможность принимать самостоятельные решения, но одновременно и увеличить его ответственность за конечный результат.

Я не понимаю, почему частный предприниматель, принявший ошибочное решение, прыгает со сто первого этажа небоскреба, а чиновник, принявший ошибочное решение, всего лишь переводится на другое, часто даже более высокооплачиваемое место.

Я, конечно, далек от того, чтобы заставлять таких чиновников делать себе харакири, но что-то нам нужно придумать…

Ну что можно возразить против четко изложенной концепции борьбы с поразившим наше общество злом. Ничего. Так ведь и сам автор этой концепции ничего не придумал, не сделал, кроме как расплодил многократно чиновный клан. Под каждого сходящего с высокой лестницы руководителя тут же придумывается новая структура. Н. Куликову поручили вместо ГУВД руководить охранниками мэрии — в должности генерал-полковника, вот военачальник, вот полководец! Бывшему префекту ЦАО Г. Дегтеву поручили возглавлять Департамент по конкурентной политике, а количество освобожденных префектов административных округов исчисляется десятками — и каждого надо пристроить на хорошую должность. В какой-нибудь ГУП типа Московский торговый центр интеграции и развития. Если такой должности в штатном расписании нет — ее придумывают, выделяют деньги, помещение, стол и кресло — и жизнь продолжается.

В Израиле я разговаривал с предпринимателем, который пытался организовать поставки сахарного песка в Москву. Не организовал.

— А что помешало? — спрашиваю.

— Надо было давать вашим чиновникам столько, что никакого бизнеса не захочешь. Больше, чем в Москве, нигде не берут. Можете мне поверить, я работаю во многих городах разных стран.

— Чиновнику, — считает Ю. Лужков, — надо много платить, хотя это вызывает порой у граждан непонимание, а то и возмущение: мы, дескать, стоим у станка, а он — сидит за столом. Другое дело, что чиновников должно быть по-настоящему мало, тогда они получать будут столько, что перестанут нуждаться в побочных доходах.

Кроме того, государственный служащий не должен работать в сферах предпринимательства, частных фирмах, коммерческих структурах. Это принципиально важный момент, который сегодня сплошь и рядом игнорируется. В результате чиновник, пользуясь служебным положением, создает структуры, где является физическим лицом, помогает сам себе и коммерческой структуре как государственный служащий. Как правило, это делается в ущерб государству, тут и к гадалке ходить не нужно.

Активнее, быстрее должна идти приватизация, чтобы у государства, а значит, и у чиновника не оставалось рычагов давления и рычагов, через которые он мог бы осуществлять коррупцию во взаимодействии с предпринимательскими структурами.

Даже если чиновник совсем ма-а-а-ленький, он и тут, что называется, с ручкой. Меняются от масштаба кресла только масштабы взяток. А когда функции государственного чиновника будут сведены до минимума, почти на нет, тогда положение резко изменится…

Много лет прошло с того момента, когда были сказаны эти слова, приняты новые законы на государственном уровне, есть уже государевы люди, по которым многие годы плакали тюрьмы, и они осуждены. Но все это не останавливает других взяточников. По моему глубокому убеждению, если бы в свое время посадили А. Чубайса с «коробкой из-под ксерокса», в которой, если кто не помнит (а молодежь и вообще не знает), лежали «ничейные» полмиллиона долларов, то мы сегодня не имели бы того, что имеем.

Правильно рассуждают специалисты по борьбе с мздоимством: дескать, во многом виноваты мы сами, мы, обыватели, читатели, писатели, предприниматели и прочая публика, общающаяся ежедневно с чиновным кланом. Несем врачам, учителям, тренерам, начальникам. Но это не зло, это знаки внимания, во всяком случае, до того момента, пока не принимают серьезных размеров, или до момента, когда презенты начинают вымогать. Зло рождается в кабинетах, куда надо «занести» за разрешительную подпись. И суммы там несопоставимы со стоимостью коробки конфет и бутылки коньяка.

Опять же — родственнички. Вся страна оборжалась после публикаций о доходах наших правящих верхов. На всех управителях плохо сидит тришкин рваный кафтан, благодетельницы-супруги одевают, обувают и кормят своих сановных мужей, содержат детей и престарелых родителей, вывозят в Куршевели и на Мальдивы. Эта «липа», это издевательство над публикой, общественным мнением и законом о коррупции видны невооруженным глазом — причем видны даже тем, кто вообще не интересуется ни политикой, ни экономикой, ни самими министрами. Зачем, спрашивается, принимать такой закон? Только затем, чтобы показать народу: мы партия власти, боремся с коррупцией изо всех сил. И при этом смеемся вам в лицо, дорогие вы наши избиратели.

Кстати, и Ю. Лужков задекларировал сущие пустяки из своего имущества. Особенно, конечно, умиляет старенький автомобиль на 100 гектарах калужской земли. А на ком, интересно, табуны, ульи, коровы, хоромы в Молоденове и за кордоном?

И если «Дом отдыха правительства Москвы «Молоденово» на самом деле казенная дача, то кому принадлежит населяющая ее многочисленная живность, одно перечисление которой, думаю, представляет ба-а-альшой интерес. Коровы, лошади, овцы, козы, куры, утки, гуси, индейки, кролики, страусы, павлины, фазаны и, конечно, пчелы и собаки. Все это семейство разместилось на площади в 49 гектаров, обеспечено хозяйственными постройками, сараями, денниками, тренажерами и площадками для выгулов, навесами для прогулок и прочими удобствами.

Теперь можете себе представить, что на этих площадях построено для людей, если по полной программе обеспечены скотина и птица. Для такого количества живности требуется много воды, и устроители дачи мэра незаконно «прихватили» часть реки Слизни, впадающей в Москву-реку. Поскольку за высокие заборы и сквозь охрану никакие инспекции и санитарные влачи не допускаются, то скорее всего, отходы жизнедеятельности всей живности спускаются вниз по течению к Рублевскому водозабору.

Хороший хозяин Парамоша.

Особенно если учесть, что на той же Рублевке на площади уже в 60 гектаров он строит (а может, уже и построил) настоящий замок, один в один копирующий дворец в Павловске Ленинградской области. Здесь предусмотрен музей оружия, которое ему натащили за столько лет, бункер, который не возьмет ни одна бомба, и прочие «прибамбасы», намытые из пластмассы.

И это не все, как многие догадываются. Хотя что тут догадываться, когда Ю. Лужков собственной персоной представал перед камерами телевидения в Медыни Калужской области, где он построил молочно-товарную ферму. А я долгое время не мог взять в толк — с чего бы это в московских школах второй год подряд море разливанное молока под названием «Большая перемена». В больших пакетах, в маленьких — едва ли не полы моют в школах этим самым молоком — такое его количество подгоняют услужливые чиновники от школьного питания — неужели В. Малышков и здесь руку приложил? — обеспечивают стабильный и регулярный сбыт производимой на ферме бывшего мэра продукции. Наверное, на этом его свечном заводике и передовая технология — да, точно, он сам с гордостью показывал и рассказывал — и зарплата у работников достойная, и прибыль зашкаливает.

Кто там заикается о протекционизме?

А в школах, между тем, детей кормят черт знает чем… с обязательным молочным соусом.

Ну да ладно, нажил и нажил. Мэр такого города не имеет права быть нищим, а то над ним, бессребреником, все смеяться будут, а вот бояться никто не будет — что это тогда за начальник? Тем более что даже при соблюдении личной выгоды он наворотил в городе вона сколько! Одно перечисление объектов, к которым он приложил руку, начиная от Иверских ворот и кончая гигантским замыслом Москва-Сити и кольцом новых высоток, займет не одну страницу. В этом ряду особняком стоит один из самых ранних его подвигов — выведение москвичей с плодоовощных баз и с колхозных полей. Он довольно подробно рассказал об этом в своей книге «Мы дети твои, Москва», не стану обращаться к ее тексту. Там Ю. Лужков пишет о борьбе за право москвичей работать там, куда они нанимались, а не на вонючих базах, о битве на уровнях партийных бонз и министров. Я же хочу рассказать о том, что происходило на нижних ступенях лестницы управления, куда докатывались ценные указания о выделении людей на базы, стройки и в колхозы. А поскольку я сам таскал, носил и выгребал дерьмо на строительстве таких объектов, как универмаг на площади трех вокзалов, Дом международной торговли на Краснопресненской набережной, на овощных базах в Очакове, Солнцеве, Толстопальцеве, Хорошево-Мневниках, Тушине, в колхозах Озерского, Подольского, Серпуховского районов Московской области, то знаю ту нашу головную боль не понаслышке. Хочу, чтобы старшие товарищи все это вспомнили и вздрогнули, а молодые чтобы никогда не испытали тех унижений, которым подвергались мы. А за то, что ни мы, ни наши дети, ни наши уже внуки не подвергаются подобным унижениям, надо сказать огромное, искреннее спасибо Ю. Лужкову. И только потом — новым реалиям в стране — рынку, поставщикам, посредникам, магазинам, овощным базам.

— Давайте теперь вспомним, — говорил Ю. Лужков в 1996 году, — что было пять-семь лет назад. Это ведь было не так давно, но это надо вспомнить. Надо вспомнить, чтобы увидеть результаты усилий на данном направлении, прежде всего в организации и решении экономических проблем; чтобы знать, почему город может сегодня спокойно жить и работать в условиях завозных кампаний, которые раньше буквально разваливали на два с лишним месяца нормальную работу организаций и предприятий столицы, — заметил он.

Итак, действительно, давайте вспомним, как это было. Заместитель председателя шефской комиссии Краснопресненского райкома партии Борис Бабанин целый день «сидел на телефоне» — звонил во все организации, шефствующие над Волоколамским районом, и просил срочно отчитаться за сделанное во второй декаде октября. Отчеты все получались на одно лицо: выделено на уборку картофеля и овощей столько-то, на разгрузку вагонов столько-то и т. д. Показатели у всех были примерно одинаковые, стабильные на протяжении полутора месяцев, в течение которых продолжалась страда по завозу и закладке на зимнее хранение плодоовощей, хотя пик ее настал только теперь, когда созрел урожай в Подмосковье.

Много лет занимается Б. Бабанин этой работой. Знает, сколько поставляет продукции не только район, который он ведет, но и все Подмосковье. Конечно, год на год не приходится, но количество завозимого, например, картофеля превышает 500 тысяч тонн, овощей — 700 тысяч тонн и т. д. Город ждет, город требует, город помогает.

«Перевезти эту массу, заложить, сохранить — ох какая нелегкая задача», — думал Борис, глядя на колонки цифр перед глазами, и поднялся, чтобы отнести сводку в штаб.

Через некоторое время в научно-исследовательских институтах, проектно-конструкторских бюро, конторах и магазинах зазвонили телефоны — количество людей, выделенных на завтра для работы на овощных базах, должно быть удвоено.

Зазвонил телефон на моем столе.

— Михаил Александрович, — сказал в трубку кадровик, пытаясь придать голосу твердость и уверенность, поскольку реакцию на свои слова уже знал, — назавтра не 7 человек на базу, а 15. Из них — 5 мужчин в ночь, с ноля часов.

А я, как только понял, что говорят из отдела кадров, сразу догадался, о чем пойдет речь, но в такой промежуток времени, как телефонный разговор, найти убедительную причину, по которой можно не дать людей, очень трудно. То есть не давать людей вообще нельзя. Тут пришьют и «непонимание момента», и «срыв реализации продовольственной программы», и все что угодно. Можно попытаться отбиться только от какой-то части задания — послать, допустим, не 15, а 10 человек, но коль эта цифра будет названа, надо стоять насмерть. Уступишь один раз — и провал. С каждым звонком цифра будет возрастать, а желание бороться против этого уменьшаться.

Я не давал без боя ни одного человека. Ни на строительство коттеджа для министра товарища Видьманова, ни на покос, ни на пахоту, ни на овощную базу. И кадровик знал это. Именно поэтому он решил придать твердость своему голосу, но я-то отлично прослышал в нем оттенок неуверенности и поэтому, не успел он договорить, резко бросил в трубку:

— Нет у меня людей, Николай Тимофеевич, нету!

Он к такому обороту дела был тоже готов.

— Посмотри свой табель. У тебя по штату 40 человек!

— Не 40, а 38.

— Все равно. Уж 15 человек найти можешь.

Я понял, что битва будет долгой, махнул рукой людям, которые были в этот момент в кабинете, устроился поудобнее в кресле и решил потянуть резину. Если не удастся отбиться сразу, то потом это сделать гораздо труднее. Кроме того, я надеялся, что ему надоест препираться, поскольку обзвонить-то надо все отделы. Быстро оценив все, я даже изменил голос и тон — из непримиримого он стал просительно-извинительным.

— Ну, Тимофеич, ты же знаешь, что я никогда не отказывался. И сам хожу со своими людьми. Вспомни — в прошлом году, когда мы ездили вместе с тобой на свеклу, — подбирал я ключи к неумолимому стражу по части соблюдения начальственных указаний. Но кадровик был тверд:

— Пятнадцать человек — и ни одним меньше. Иначе я буду докладывать директору, — пригрозил он, и я понял, как здорово их там всех прижали сверху.

Делать было нечего. Я вызвал табельщицу, так как опыт подсказывал, что в этом щепетильном деле надеяться на память нельзя. У табельщицы не только список всех сотрудников со всеми болезнями и справками, но и график выходов на стройки, базы и пр. При внимательном его анализе можно было сделать вывод, что ровно третью часть рабочего времени каждый из нас проводит не на своей основной работе, а на полях, стройках и базах.

За работу в выходной день надо давать потом два дня отгула — неофициально, конечно, иначе никто не пойдет. Задания руководства по основной деятельности отдела нужно выполнять либо задерживаясь допоздна, либо в выходные — и снова за отгулы, так как ИТР не положена никакая доплата. Разорвать этот замкнутый порочный круг нет никаких сил, и остается только воевать с кадровиками. Но и тут не все удается.

— Ну что там у нас с людьми? — спросил я Галю, как только она вошла с табелем, хотя отлично знал «что».

Из 38 сотрудников 8 имели справки, что им нельзя работать физически, хотя некоторых из них я встречал в дачных поездах с прямо-таки неподъемными рюкзаками, мешками, баулами, сумками, вязанками и еще черт знает с чем. Но справка — это документ, и никому не имеешь права сказать, что она липовая. Человек обидится. Три сотрудника были больны, двое — в отпуске, из двух групп отдела брать людей было никак нельзя — срочное задание. Словом, куда ни кинь — всюду клин. А выделять надо.

— Давай по «головам», — сказал я без всякой надежды на успех, взял «собачку» и написал первой свою фамилию — может, это вдохновит подчиненных. Потом были долгие переговоры с каждым в отдельности, обещания, угрозы, слова о долге, лесть, комплименты, посулы, а в результате набралось только 12 человек. Остальных троих, что наотрез отказались, я все равно записал и передал список в отдел кадров, не сказав, что полностью разнарядку не выполнил.

Пришлось потом для видимости ждать их у проходной базы, клясться тому же Тимофеичу, который был старшим, что вот-вот подойдут. Он поклялся, в свою очередь, уполномоченному райкома партии — и нас пропустили на территорию. Тимофеич умудрился втиснуть в общий счет троих отсутствующих, и теперь главной задачей было получить справку о том, что отработали столько-то человек.

— Женщины — налево, мужчины — направо, — скомандовала встретившая нас вся окольцованная золотом заведующая складом и повела к хранилищу.

Длинный ряд машин с капустой тянулся через всю территорию до ворот, прерывался и начинался снова за воротами. Бранились шоферы, которым никак не удавалось разгрузиться, на них никто не обращал внимания. Толпами ходили представители народного контроля всех уровней — от собственной группы овощной базы до городского комитета, сновали туда-обратно уполномоченные райкома партии и райисполкома и даже, говорят, только что уехал сам первый секретарь. Кроме них были секретари или их заместители каждой организации, которая принимала участие в работах.

А нашей «тете Элеоноре», как я почему-то сразу окрестил заведующую, было все равно. Она довольно быстро шла впереди нашей пестрой и уже успевшей порядком растянуться толпы и наконец пришла к складу — огромной многоэтажной железобетонной махине, похожей скорее на зрелищное предприятие, чем на хранилище.

— Вот тут будете работать, — бросила Элеонора и ушла. Мы вспомнили вереницу машин у ворот и загорелись желанием немедленно приступить к разгрузке, но не тут-то было. Машин у склада не видно, спросить, что делать, оказалось не у кого, так как бригадирша тоже ушла в помещение вместе с женщинами.

— Кури, ребята! — предложил наш главный художник, располагаясь на поддоне.

Мимо нас шли и шли люди. Много людей. Немало времени утекло, прежде чем поток их прекратился, и примерно столько же еще, прежде чем появилась наша начальница. Возле нее уже вились несколько человек — старшие групп зондировали «насчет справочек». Элеонора не обращала на них ни малейшего внимания, на что они, конечно же, нисколько не обижались — привыкли.

— Будете разгружать вагоны с картошкой, — сказала она. — Ждите, когда подадут.

— А скоро? — спросил художник.

— Не знаю. Сказано — ждать.

— А домой когда? — не удержался мой подчиненный, который недавно женился.

Народ заулыбался, а кладовщица не удостоила его ответом.

— Может, нам пока на капусту? — неуверенно предложил я, зная, что любое безделье разлагает и уничтожает личность вдвое, впятеро быстрее, чем самый тяжелый труд. — Вот там хвост какой…

— Это не ко мне, — ответила хозяйка. — У меня картофель.

Прошло часа полтора, приближалось время обеда, и начались разговоры о том, что и где к этому часу открылось. Вокруг оказалось немало интересных торговых точек, и не успел я моргнуть глазом, как двое моих ребят исчезли. На вопрос к остальным «куда» последовал дружный ответ — «сейчас придут».

Пришли они уже после того, как подали вагоны, разбираться было некогда, да, честно сказать, и не хотелось. И так все ясно.

Картошка оказалась груженной навалом, пополам с землей. Пришла Элеонора, принесла вилы с обломанными рожками, корзины. Подъехала на электрокаре миловидная девушка, все отреагировали и тут же узнали, что зовут ее Нина, она из НИИ, командирована сюда на время завозной кампании. Нина поставила каром контейнер, и нам велели наполнить его доверху исключительно стандартной продукцией — без болячек, срезов и земли. В этом случае, объяснила Элеонора, она сохранится чуть ли не до весны.

Работа закипела. Правда, почему-то все время кто-нибудь из нас оказывался лишним. Приходилось ждать то вилы, то корзину, то возвращения из хранилища кара с пустым контейнером. Вначале мы тщательно осматривали чуть ли не каждый клубень, памятуя о весне, но после того, как Элеонора отругала за медлительность, плюнули на весну и стали сыпать в корзины все подряд. Тем более что кладовщица пообещала отпустить, как только выгрузим вагон. А если не выгрузим ко времени — она не даст справку.

Прибежал Тимофеич, перепуганный. Без бумажки ему назавтра являться на работу никак нельзя — в парткоме спросят, что сделано на базе, и тогда несдобровать. Пришли народные контролеры, заглянули в вагон, спросили, из какого совхоза такой продукт, перекинулись несколькими фразами.

— Они же должны в контейнерах присылать картофель… — заметил один.

— Вот и присылают, — возразил другой, и оба направились в склад проверить, как потом выяснилось, правильность технологии закладки на длительное хранение.

Технология эта не соблюдалась. В акте контролеры отметили, что расстояние между контейнерами меньше положенного, что много картофеля нерастаренного, что температура в хранилище выше допустимой и т. д. Было обнаружено и несколько мешков отборного картофеля в другом складе, что недопустимо.

Прошло два часа с начала работы, как снова вышла заминка — остановился кар.

— Вот так и мучаюсь уже третью неделю, — пожаловалась Нина, стукнув кулачком по сиденью. — Час работаю, три стою.

Я пошел посмотреть, что делается окрест, благо знал эту базу уже несколько лет, работал как «привлеченный» на помощь строителям, когда только-только начиналась реконструкция. И вот теперь она была закончена. Вместо полуподвальных складов возвели капитальные здания, вместо естественной вентиляции в хранилища начали подавать холод, кладовщиков стали называть «мастерами хранения». Словом, перемены должны быть налицо.

Но оказалось, не все в прошлом. Как и прежде, самосвалы сваливали капусту, а инженеры и техники укладывали ее в бурты. Суетился «мастер хранения», следя за правильностью установки вентиляционных коробов, загнивала огромная куча листьев, остающихся после зачистки, множество людей толпилось вокруг бурта. «А ведь была запроектирована, кажется, механизация…» — подумал я, проходя мимо этого вчерашнего дня методов хранения.

Чуть дальше, внутри огромного зала, люди в сапогах, как и прежде, топтали в дошниках капусту, укладывали в бочки семенные огурцы. «Кто их будет покупать?» — подумал я, но спросить было не у кого — все работающие были такие же, как я сам, «привлеченные».

На подъездных путях базы скопилось множество вагонов — с грузом и порожняком. Бегал маневровый тепловозик, разводя их по разным веткам, — которые к дебаркадерам складов, которые — за ворота. У нескольких складов вагоны не открывали — пришли цитрусовые в рефрижераторах, а порядок их приемки совсем другой. Тепловозик посвистывал, бегал взад-вперед, но число вагонов, как мне казалось, не уменьшалось. Вместо выведенных за ворота тут же добавлялись новые.

«Наверное, интересно посмотреть сейчас на Москву сверху», — подумал я, представив, как к воротам каждой из баз 21 плодоовощной конторы стекаются людские моря, а потом ручейками растекаются по хранилищам, складам, буртам, площадкам, путям, воротам, мастерским. Через некоторое время они выходят из ворот, проломов в ограждениях, запасных калиток и даже перелезают через заборы. На их место приходят другие. И так каждый день. И у каждого в табеле стоит полновесная восьмерка, за все заплачено полновесным рублем.

…Народ успел пообедать, пока я ходил, причем было заметно, что не только поесть. Нина пока не появлялась, а время шло. Другой кар доставил нам несколько контейнеров, Элеонора велела наполнить их и позволила после этого уйти.

— Следующая смена разгрузит, — объяснила она и написала Тимофеичу справку, что мы отработали.

— А почему без объема сделанного? — спросил я, так как всегда возмущался таким подходом. Что сделано, то сделано, пусть пишет как есть.

— Тебе больше всех надо? — уставился на меня Тимофеич, и я не стал настаивать. В конце концов он старший, и мне наплевать.

— А не пойти ли нам в баню? — предложил художник. — Жены ничего не узнают, ведь до конца рабочего дня еще два часа…

— И действительно, — согласились многие, и компания заспешила к ближайшей станции метро.

Пройдет немного времени, и мы придем в это же хранилище перебирать и затаривать картофель и овощи перед отправкой их в магазины. Вместо Нины на электрокаре катается штатный работник, доставляет с пятого этажа на первый контейнеры, которые в период завоза затаскивали наверх. И опять то и дело мы простаиваем, а после окончания такой смены мысленно молимся, чтобы эта партия пакетов с картошкой не попала в овощной магазин, куда мы постоянно ходим.

Но, наверное, все-таки попадает, поскольку дома содержимое пакета лучше не показывать, а потихоньку сначала перебрать еще раз и из двух-трех сделать один. А может, эта картошка и не с нашей базы?

Это на базе. А сколько нас, бедолаг, вкалывало в подмосковных хозяйствах — учету не поддается. Помню, во время уборки картофеля и капусты в одном из совхозов Озерского района столичной области приходилось вручную грузить автомобили, забрасывая в кузова сетки с картофелем, морковью, кочаны. Накланяешься до темноты в глазах, и становится совершенно безразлично, что под ногами — картофелины или комки земли. Кроме того, сетки забрасывали снизу, с земли, взявшись за углы вдвоем, коротким взмахом. Они тяжело ухались на пол кузова, получая повреждения. Потом по сеткам будут ходить в сапогах, чтобы загрузить машину как положено.

Когда директора совхоза спросили, почему нет ни погрузчика, ни сортировальной площадки с транспортерами, ни контейнеров, тот искренне удивился.

— А вы-то зачем? — развел руками. — Вон вас сколько! А надо будет — еще пришлют! — уверенно закончил он.

И ведь действительно пришлют. Хорошо еще, что в этом совхозе всегда готовы к встрече тех, кто приезжает на уборку. А то зачастую директора это совершенно не волнует — пусть прибывшие сами о себе и заботятся. Кстати, отсутствие средств механизации, невыполнение заданий по организации пунктов товарной подработки продукции приводят и к значительным простоям машин и железнодорожных вагонов, увеличивает путь вагона с овощами, который однажды я проследил от и до. Но оговорюсь сразу. Я не стал следить за вагоном, который пришел бы на одну из станций Московского железнодорожного узла в период интенсивного завоза и закладки овощей, поскольку в этот период многое можно простить, исходя из прямо-таки чрезвычайных обстоятельств, в которых оказываются все организации и учреждения, причастные к завозу и закладке. В период же относительного затишья, когда вагонов на плодоовощные объединения поступает немного, в основном с цитрусовыми, проще оказаться у истоков причин поистине астрономических цифр простоя.

Об этом я обязательно расскажу, но чуть позже, а пока хочу поделиться историей с географией, которая случилась со мной уже не как с начальником отдела во главе «привлеченных», а как с журналистом. Все, что я видел на плодоовощных базах, в один прекрасный день описал в заметке: и про Элеонору в норках и бриллиантах, и про вилы одни на троих, и про отгулы — словом, изложил в заметке все, что накипело и с чем мне мириться никак не хотелось.

Куда, думаю, отнести такую заметку? В московские издания — бесполезно, дай-ка я замахнусь на центральные. Пришел в «Советскую Россию», второй по значимости после «Правды» партийный орган. Положил на стол. Знал, о чем писал, знал, как написал, знал, зачем писал. Заведующий отделом, в который меня направили из приемной, быстро все прочитал, все понял, поднял на меня усталые глаза — а они у всех журналистов ежедневных газет всегда усталые, у самого были такие, когда трудился в ежедневной газете.

— Нет, говорит, — не можем мы такое опубликовать.

— Я плохо написал? — спросил я на всякий случай, поскольку знал, что написал нормально и по этому признаку мне отказать просто невозможно.

— Нет, текст нормальный. Но, понимаете, у нас на подобные публикации о Москве — табу. В Москве все должно быть хорошо. Как-никак город борется за звание города коммунистического труда, а тут — такое безобразие. Нет, не можем, извините.

Я забрал свое сочинение и откланялся — что можно было сказать, а хоть бы и сказал — толк в чем?

Сравнивая тогдашнюю ситуацию с нынешней, могу со спокойной совестью на 100 процентов утверждать, что ситуация повторяется один в один. После того, как меня изгнали с должностей и кресел, написал заметку и пришел в «Российскую газету» — пусть, думаю, читатели узнают, что никого я не предавал, ничего не украл, никому не продал казенного имущества.

И что? Вернули точно с такой же формулировкой — «извините», «собачка» с этим словом хранится у меня в архиве. Прогрессивная «Новая газета» также ничего публиковать не стала — московский мэр и столичное правительство для редакции тоже табу. Что-то там у них с арендой помещений, что-то на личных отношениях, только президентов, министров и всех прочих на верхних этажах государственной власти они бомбят, не задумываясь. А вот московских не трогают. Значит, зависят.

Люди меняются с изменением статуса и общественного положения. Выступивший на вручении премии Артема Боровика бывший мэр Москвы предстал перед публикой в совершенно новом обличье — рьяного борца за демократию. Он говорил о возвращении тоталитаризма, о желании властей ликвидировать остатки демократии. Это он утверждает на фоне своих собственных слов об укреплении демократии.

«И то, что мы имеем сейчас в России, — это процесс «исправления» «дефективной демократии». Поэтому это не что иное, как процесс усиления демократии. Пусть сложного, но развития институтов демократии, укоренения демократических традиций в обществе. Иногда этот процесс идет долго, иногда болезненно. Подчас мы учимся на примерах «от противного». Но это, несомненно, процесс строительства сильного демократического государства. Которое может и должно быть достойным и равноправным членом мирового сообщества суверенных демократий»…

Скорее всего он их запамятовал, как и то, что именно он давал в свое время команду применять против демонстрантов резиновые дубинки — эти «демократизаторы», которыми омоновцы угощали всех подряд, невзирая на пол и возраст.

После стрельбы в Останкине и разгона протестующих мне позвонил ведущий тогдашней радиостанции «Москва и москвичи», съеденной позже структурой В. Евтушенкова радиостанцией «Говорит Москва», Б. Войдецкий. Его удивила та легкость, с которой милиционеры побросали свою амуницию и автомобили и поспешно спасались бегством.

— Ну, видел? — спросил Борис.

— Видел, — отвечаю.

— А тебе не кажется, что это сильно смахивает на поджог рейхстага или захват радиостанции на территории Польши в сентябре 1939 года?

— Да черт его знает. А какой резон?

— Покончить с оппозицией одним махом — и дело с концом, показать им, кто все-таки в стране есть кто.

— Такие кроссворды вообще-то не для моих мозгов. Я было замахнулся по призыву Гайдара на защиту Моссовета. А мне оттуда умные люди посоветовали: сиди тихо, без сопливых тут обойдутся.

— Вот видишь, возможно, они знали то, чего не знаем мы с тобой.

— Так на то они и власти, чтобы знать больше нас. Наше дело — пиши или рассказывай, как ты.

— Что дальше будет, как ты думаешь?

— Дальше лучше не будет.

— Вот это точно.

На следующий день случился расстрел Белого дома, и те события, которые последовали за ним, — вы все про это знаете. А я теперь соображаю: может, Борис был прав, и власти в самом деле сыграли роль попа Гапона и, хотя постреляли народу не в пример меньше, чем в кровавое воскресенье, добились нужного результата — крикунов разогнали, оппозицию приструнили, все, кто должен был оказаться наверху, там и оказались. В том числе и мэр-демократ Ю. Лужков.

Можно бы, конечно, и возразить: это когда-то было, что тут уж и вспоминать. Так вспомним разгоны с побоями и «воронками» на Триумфальной площади, на Пушкинской, на улице Тверской — обязательно дубинки, обязательно кровь, обязательно приводы в отделение.

Вот такой он демократ, Парамоша.

Пишу о парткомах, райкомах, горкомах, с тем чтобы читатели, особенно юные, могли себе представить, что это была за силища, подавляющая, нивелирующая, унижающая все общество. Как-то готовил газетный материал о пяти кандидатах в депутаты. Среди них был и такой заслуженный авиаконструктор, как А. Туполев. Позвонил ему домой, чтобы согласовать текст и уточнить — снимает он свою кандидатуру или нет. Вроде бы его выдвигали еще и от общественной организации, а не только от территории. И вдруг человек такого масштаба и такого уровня устало говорит в трубку по поводу текста и по поводу снятия: надо бы посоветоваться с райкомом и все согласовать. Я обалдел.

Всегда знал, что райкомы сильны, но не подозревал, что до такой степени. Еле-еле уговорил генерального конструктора не согласовывать, потому что время было позднее, все полосы, кроме первой, где шел мой материал, уже подписали, за опоздание меня могли хорошенько взгреть. И хотя все кончилось благополучно, неприятный осадок остался.

Уже через короткое время работы на посту начальника Мосгорагропрома Ю. Лужков понял: уговоры — ерунда. Должна работать экономика. И пошел по инстанциям — доказывать с выкладками в руках необходимость создания новой системы. За сохранность урожая стали платить, за разгрузку вагонов — расчет на месте, ученые мужи поощрялись за новые идеи по сохранности овощей и картофеля.

Другое дело, что выплачиваемые суммы не шли ни в какое сравнение с тем, что все равно можно было украсть. За счет пересортицы, порчи, обмана, обсчета и обвеса.

Тогда он решил: хозяином продукции должен быть магазин. Появилась первая в городе арендная «точка» на Ленивке. Газеты захлебывались от восторга, покупатели плакали от радости. Дело однако не пошло — общество не созрело для радикальных перемен, а мелкий ремонт мотора оборотов не прибавил. Потом появились свободные цены, и вся идея аренды оказалась в результате малоэффективной. Теперь-то мы хорошо знаем, что торговля должна быть частной.

Надо сказать и о том, что газеты захлебывались тогда не только от восторга. Несмотря на то что Лужкову удалось совершить невероятное, а именно — вывести с плодоовощных баз «привлеченных», его опыты и эксперименты привлекали все больше внимания контролирующих органов. Особенно старался Комитет народного контроля СССР. Руководителя Мосагропрома трясли на заседаниях, как грушу, ему приписывали поступки, которых он не совершал, его обвиняли в том, чего он не делал. Ему объявляли выговоры, его штрафовали, и разговоры о том, что его направили в это пекло, чтобы он свернул там свою крепкую шею, — так напугал Ю. Лужков всех функционеров от партии и от советской власти своей кипучей деятельностью на посту зампредисполкома Моссовета, которому было поручено организовать кооперативное движение.

На него взвалили это дело, как на новенького, он к тому моменту не проработал в Мосгорисполкоме и двух лет. А появился он в Красном доме на Тверской, 13, с началом горбачевской перестройки, когда новый первый секретарь горкома партии по фамилии Ельцин начал перетряхивать старые во всех смыслах кадры. Он не был здесь новичком, поскольку несколько лет возглавлял постоянную комиссию Моссовета по бытовому обслуживанию населения, но не был и тертым чиновником исполкома — постоянные комиссии собирались тогда больше для проформы и никакого существенного влияния на городскую жизнь оказать не могли.

Я же впервые услышал о нем от журналистки Нелли Чеховской, которая брала у него интервью для журнала Моссовета «Городское хозяйство Москвы». Она стремительно вошла в нашу комнату на шестом этаже недавно отремонтированного дома № 11 и быстро выпалила:

— У какой симпатюлечка, этот Лужков! Маленький, кругленький, губки бантиком, а глазки умненькие…

Буквально с первых дней работы в исполкоме он перевернул тихий и сонный быт своего чиновного окружения. До него со звонком в семь вечера кабинеты мгновенно пустели, народ устремлялся к выходу — с авоськами, сумками, пакетами. Всяк что-нибудь да тащил: белье из прачечной, приемный пункт которой работал один раз в неделю, ботинки из ремонта, продукты из «Диеты» или от «Елисеева», заказы для «белых» из господского буфета — все шествовало в этой толпе довольных прожитым днем людей. Годами, десятилетиями сидели они, не переламываясь на государственной службе, — сытые, холеные, необремененные. Ничто не предвещало неприятностей и в дальнейшем. Ветры так называемых перемен проносились где-то рядом, раскаты от грома сокращений замирали на дальних подступах. У всех были везде свои люди, и не простые, а номенклатурные. В свою очередь в Мосгорисполкоме у этих номенклатурных также были номенклатурные, а посему долгие годы все было тихо-мирно.

Влетевший в эту заводь Ю. Лужков здорово замутил ее своей неуемной жаждой деятельности. «Ничего, горячо возьмется, быстро остынет», — судачили моссоветовские кумушки обоего пола в коридорах, буфетах и столовых. Однако сильно ошиблись.

Он не только не остыл, но и удвоил энергию в связи с новыми обязанностями, которые на него повесили все по тому же извечному принципу — кто везет, на того и наваливают. Ему поручили организацию кооперативного движения.

Не знаю, смог бы он так же быстро разрушать, если бы пришлось. Наверное, смог бы. Еще быстрее, чем создает. К этому ненормальному в понятии чиновного люда человеку пробивался все же интерес: почему ему больше всех надо? Зачем высовывается — сиди тихо, и ничего с тобой не случится. Но сидеть тихо он не мог и так раскочегарил кооперативное дело, что даже те, кто его провозгласил наиважнейшим, перепугались.

В результате Ю. Лужкова «бросили» в совершенно провальное овощное и продовольственное пекло, где в то время не воровал только ленивый, а работал в настоящую силу только полный идиот. Много раз видел я его «в деле» — на совещаниях, в конторах и агрокомитете, на заседаниях исполкома, где случались его вопросы, на плодоовощных базах днем и ночью.

Рейд, который начинает председатель комитета в час ночи, — это, согласитесь, тоже нонсенс. Ночью такому чину положено спать. Он же не тот генерал, у которого случилось ЧП в ведомстве…

Некоторые жаловались: груб, дескать. А как не будешь груб, если на овощной базе в Перове ночью студентам негде бывало выпить стакан горячего чая, тогда как на соседней — круглосуточно подавалась горячая пища. Будешь груб, когда, несмотря ни на какие твои распоряжения, ночью вагоны не разгружают, а руководители баз спят в это время безмятежным сном. Даже не обеспечив дежурство.

Тогда же я записал его рассуждения о плодоовощном рынке:

— Я активный сторонник рынка, но надо постепенно овладевать механизмом рынка, учиться коммерции, выгодной торговле. А начинать учиться надо на избыточном товаре. Допустим, на луке, если его производство превышает потребность. Ну давайте реализовывать избыток — проводить ярмарки, изобретать новые блюда, продавать за границу, наконец.

Условно назовем группу товаров, где есть избыток на внутреннем рынке, первой. Ко второй группе отнесем товары, где избыток можно создать за счет условий: сокращения налогов, стимулирования ценами, заинтересованности хозяйств в материалах и технике.

Цель — перевод товаров из этой группы в первую, где рынок уже начал действовать. И, наконец, к третьей группе отнесем товары, острый дефицит которых невозможно ликвидировать только за счет изменения условий. Здесь нужен иной подход, капитальное строительство, значительные материальные затраты, приобретение техники и технологий, расширение материальной базы производства, наукоемкие исследования и так далее.

При этом должна быть программа, оканчивающаяся… чем? Правильно, переводом товаров сперва во вторую, а затем и в первую группу. А там, мы помним, рынок уже вовсю действует. Если бы мы пошли по этому пути, то за пять последних лет были бы уже на новых рубежах. Сегодня же стоим одной ногой в пропасти, хотя пять лет назад стояли на ее краю, — констатировал Лужков.

Зачем я вам обо всем этом рассказываю? Да затем, чтобы показать: человек этот не сидел сложа руки, не ждал, когда ему покажут пальчиком, что надо делать, не ждал, пока погрозят, — он всегда работал, искал и находил пути решения там, где его предшественники отступали.

Но такие нравятся немногим, точнее — многим не нравятся. Самостоятельность в принятии решений, здоровое честолюбие и способность ориентироваться в самых сложных ситуациях только подчеркивали слабость тех, кто руководил тогда страной и партией. И трудно представить, чем бы закончился путь Лужкова в Агропроме, если бы не грянули новые времена.

Ошибался ли он? Наверняка. И охмуряли его опытные овощные волки, и решения принимал иногда просто от отчаяния, и возможности свои не реализовал, и пищевую промышленность не вывел полностью на светлую дорогу, не успел реконструировать, хоть и собирался.

Я катался с ним по овощным базам, в том числе и ночью. На звонок с просьбой взять в рейд он, не долго думая, назначал встречу где-нибудь у метро ВДНХ в 0.30, а то и в час ночи. Никакой охраны, никакого сопровождения у него тогда не было, а появлялся он на базах, как нынче его преемник С. Собянин на объектах вдоль МКАД, неожиданно. Журналистов же приглашал прокатиться ночью в надежде, что они откажутся, но, видно, плохо знал наше противное племя, как правило, никто не отказывался. Другая песня — какого потом содержания появлялись заметки.

— А ты знаешь, Владимир Иосифович, — сказал он как-то Ресину, показывая на меня, — вон он был первым журналистом, который написал правду обо мне как начальнике Мосгорагропрома. Я, честно признаться, не ожидал. Думал, как обычно, будут охаивать все, что я делаю. Открываю газету — надо же! Ни одного плевка. С тех пор помню его фамилию, — поднял он палец вверх.

А газета была, между прочим, «Московская правда», орган горкома партии, — все, что в ней публиковалось, считалось партийной истиной в последней инстанции. Критикуемых начальников приглашали куда следует, они выходили с выговорами, а то и безработными. Так что объективная и честная заметка о рейде по плодоовощным базам ценилась чиновниками высоко. Хотя Ю. Лужков не казался мне в то время таким уж чинушей.

Он был намного демократичнее, открытее, честнее в отношениях с людьми. Мало было нужды притворяться и лицемерить, мало людей домогались его благосклонности и покровительства, не соблазняли комиссионными банкиры, не учили жить актеры, не было необходимости бежать сломя голову на теннисный корт. Он был свободен в выборе друзей и, по большому счету, не успел нажить врагов — золотое было для него время.

— Ты хороший журналист, — скажет он мне через несколько лет, прочитав заметку о новом административном делении Москвы. И добавит: — Яковлев из «Вечерки» тоже неплохой.

— Согласен, только я лучше.

Он пропустит этот пассаж мимо ушей.

Опыт работы в агропромышленном комплексе Б. Ельцин учтет, когда предложит Ю. Лужкову войти во временное правительство Силаева и среди прочих вопросов отвечать за снабжение продовольствием. И Лужков отреагирует:

— Если я обосрусь с продовольствием, то все, капут. Я бы с удовольствием возглавил какую-нибудь другую отрасль, например культуру. Это безопасно, надежно, не то, что продовольствие.

Сегодня, когда в магазинах все есть — дорого, но есть — трудно поверить в то, что не так давно, даже в пределах жизни одного поколения, полки этих самых магазинов были пусты и стерильны — как операционные. И надо было видеть (нет, лучше никогда не видеть), как толпа покупателей-обывателей набрасывалась на вывезенные в торговый зал тележки с колбасой, сыром и прочим дефицитом. А дефицитом были даже крупы и макароны — ужасное было время.

Ю. Лужков хорошо это помнил. И заботу о наполнении, как теперь модно говорить, продуктовой корзины москвичей ставил на первое место. Он посетил с краткосрочными — не более одних суток — визитами многие бывшие республики бывшего Союза, везде заключал договора о поставках, блюдя при этом — как самый высший — интерес города Москвы и его горожан. Он торговался, уступал, наступал, не сдавался, добивался результата, который ему был нужен.

А было это так. Едва я прослышал о вылете делегации правительства Москвы в Ставрополь, позвонил и говорю: возьмите меня с собой.

— Пожалуйста, — согласился Ю. Лужков. — Только Цою скажи…

Я позвонил руководителю его пресс-центра и сказал, чтобы он включил меня в бригаду, предупредив, что с «самим» — договорился.

— Хорошо, — ответил Сергей и положил трубку.

Однако в список меня не вписал, думаю, по причине ревности или по другим, только ему ведомым причинам. Скорее всего подобным способом он заставлял многих коллег считаться с собой, набивал цену, а может, судя по истории с фото Ю. Лужкова, которые он продавал, торговал местами в самолете — престижно ведь прокатиться с самим мэром Москвы! Сказал же мне о том, что не лечу поздно вечером накануне вылета.

— А что, — переспросил я, — Юрий Михайлович действительно решил меня не брать по причине отсутствия мест в самолете?

— Точно так, — не моргнув глазом, ответил Цой.

Я был поражен. Никогда не замечал, чтобы Ю. Лужков говорил мне неправду — ему нет в том нужды. И, естественно, решил выяснить, что и как, поскольку самолюбие мое было задето, что называется, по-настоящему. Ну сказал бы сразу «нет» — и все. Нашел его в машине по дороге домой после очередной встречи на телевидении, где он, как всегда, отбивался от назойливых телезрителей.

— Юрий Михайлович, — говорю дрожащим голосом, — а это правда, что вы меня с собой не берете в Ставрополь?

— Кто тебе сказал?

— Серега говорит — вы не велели, вроде бы мест нет…

— Да он негодяй! Приезжай завтра во Внуково к восьми часам.

— Хорошо! — обрадованно крикнул я в трубку, но он этого уже не слышал, отключился.

Хорошо-то хорошо, да, как в той песне, ничего хорошего. Добираться как? Стал вызванивать тех крупных чиновников, кто собирался лететь, но половина из них, как неожиданно выяснилось, улетела с ночи, а оставшиеся лететь вообще не собирались.

Долго выяснял, как идут автобусы, больше всего боясь опоздать — в такой ситуации это было бы, конечно, глупо. Так спешил, что приехал чуть не на полчаса раньше, а сопровождающие мэра чиновники уже были на месте — даже те, кто улетел от жен и детей еще накануне вечером.

Серега, увидев меня и изрядно удивившись, не показал, однако, виду — пообтерся возле шефа, почти заматерел. Вовсю суетился министр транспорта, это было вполне оправдано; по его прикидкам, набралось довольно много лишних людей, что в пересчете на задницы и килограммы приводило к перегрузу самолета.

Без каких-то минут восемь влетел на поле Ю. Лужков с сопровождением, вышел из машины и стал здороваться с народом. Для каждого находил какие-то приветливые или подначивающие, но не обидные слова, и общая атмосфера была вполне благоприятной.

До того, впрочем, момента, пока к нему не подошел министр по транспорту и не сообщил, что на борту, то бишь пока на поле, лишние люди.

— А я никого не приглашал! — ответил мэр в своей обычной моментальной манере, и я в очередной раз убедился в его поразительном умении ориентироваться в обстановке. Коли есть пресс-атташе и министр — вот пусть и определяются со свитой, на то они ответственные люди, за это и получают зарплату.

А Ю. Лужков между тем продолжил свою мысль:

— Я вот его пригласил, — показал на меня, — и вот ее, — кивок в сторону Татьяны Цыбы.

— А остальных отправить обратно? — с сомнением в голосе спросил министр А. Пешков.

— Как хотите… — был ответ.

Внутреннее напряжение, которое возникло в сей момент среди журналистской братии, разрядилось таким образом довольно быстро, и полетели только те, кого Ю. Лужков назвал. Никакие интриги никому не помогли.

В аэропорту Минеральных Вод встречали руководители Ставрополья но почему-то не первые лица — видно, тогда для многих Ю. Лужков еще не был той фигурой, которой стал позже, — проводили в зал приемов, угостили завтраком — без спиртного, не то, что в городе Орле.

Разговор между членами делегаций шел о ценах на зерно, не помню, по какой цене хозяева хотели его толкнуть, помню лишь реакцию Ю. Лужкова. Он характерным образом наморщил лоб, мысль его под голым черепом работала, видно, чрезвычайно интенсивно, потому как через какие-то секунды он сказал:

— Если вы просите такую цену, нам буханочка хлеба обойдется в сумму, совершенно неподъемную для населения. Мы за такие деньги купим зерно у американцев, впрочем, даже дешевле.

Хозяева после такой его реакции не то чтобы смутились: они просто поняли, что перед ними — хозяин, который за просто так свою копейку не отдаст и будет искать выгоду на каждом шагу и при каждой сделке.

Сообразив, что могут потерять и то, что еще не успели приобрести, ставропольские хлеборобы или те, кто представлял их интересы в тот момент, почти моментально согласились на бартерный обмен. Они готовы были за зерно получить машины для сельхозработ, резиновые сапоги и прочий ширпотреб, список которого мэр предусмотрительно захватил с собой. Скорее всего он предполагал, что переговоры ударятся именно по этому пути, и соответствующим образом вооружился. А я понял, что самая главная задача для него в таких поездках — добиться максимального результата с наименьшими материальными потерями для города.

Потом на автомобилях мы поехали в совхоз-комбинат «Южный». Помню, сколько было шума вокруг его строительства, но, едва познакомившись с ситуацией на месте, я понял, что он теперь для Москвы потерян навсегда. В Карачаево-Черкесии во все времена шла непримиримая борьба за власть и сферы влияния между черкесами и карачаевцами, предметом которой и вожделением служили, естественно, недвижимость и объекты промышленного производства.

Ю. Лужков ходил снаружи и внутри теплиц и убежденно говорил о реальных возможностях использовать для подводки воды и тепла нержавеющие трубы, поскольку стальные изнашиваются очень быстро. Складывалось впечатление, что для него вообще не существует нерешаемых проблем. Если такие трубы дороги, говорил он, значит, надо увеличить съем продукции с квадратного метра, собирать в год не один, а два, а то и три урожая, чтобы компенсировать затраты. Многие в свите слушали его, открыв рты, не веря и одновременно удивляясь такому дерзкому полету мысли, хотя вполне могли бы до этого додуматься сами.

Впрочем, считаю, им этого не требовалось. Москва построила агрогород, возвела жилые дома и здания соцкультбыта, давала деньги на их содержание. При этом никакими помидорами невозможно было окупить затраты — воровали гораздо больше, чем собирали.

Потом был обед, но тут тоже не наливали. Заставленный яствами стол ломился от всевозможной снеди, бараньи ноги вздымались посередине огромных блюд, однако даже традиционного для северокавказцев вина нам не выкатили.

— Они, видно, знают, что Юрий Михайлович не пьет, — говорю Андрею Леонову, представлявшему Московский телеканал, — но мы-то тут при чем? Уж нам-то можно было хоть винца плеснуть под баранью ногу?

Наверное, нет нужды говорить, что ноги эти так и остались нетронутыми.

Только перед посадкой в самолет по пути обратно, в той же комнате приемов в аэропорту, наконец-то, хозяева расщедрились — выкатили спиртное на всякий вкус. Времени, правда, было мало, и мы успели лишь пригубить — не прихватишь же с собой с чужого стола.

…По результатам этого десанта все газеты — даже те, корреспондентов которых с нами не было, — отчитались перед читателями. Я написал нейтральную заметку о том, как все происходило, а Татьяна не удержалась и плюнула в коммунистов, обозвав свой труд лозунгом Ставрополья: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!»

Во время упоминавшегося визита в Азербайджан речь на переговорах тоже шла о продовольствии, но не только, разговор велся о деньгах и о культуре. На встрече с Г. Алиевым Ю. Лужков напомнил, что в прошлые годы одна только Ленкорань поставляла Москве 300 тысяч тонн самых ранних овощей — капуста, например, появлялась на прилавках московских магазинов начиная с 15 апреля — раньше она нигде не вызревала. Все торгующие организации города знали: надо продержаться до этого заветного числа и можно будет спокойно жить целый месяц — до тех пор, пока не пойдет узбекская.

В качестве довеска московский мэр заметил: именно Москва протянула Баку руку помощи в тот момент, когда запасы продовольствия в городе приблизились к критическим. Мука, зерно, картофель и другие продукты из столицы России сгладили пик их недостатка в один из самых сложных периодов. Республика Азербайджан, в свою очередь, поставила 5 тысяч тонн табака, который долгое время правительство Москвы искало за семью морями и тремя океанами.

Тихий, мне показалось, даже какой-то вкрадчивый голос Алиева, без заметных акцентов и смены интонаций, плохо ложился на диктофон, и пришлось вести запись вручную. Правда, этому способствовал и инцидент, разыгравшийся во время встречи.

Увидев, что я держу на столе включенный диктофон, служитель или охранник, или хрен его знает кто, подлетел ко мне соколом и чуть ли не за рукав стал вытаскивать из-за стола, где вели переговоры высокие договаривающиеся стороны. Я едва сдержался, чтобы не двинуть ему локтем в бок, понимая, что присутствую при важном событии. И хотя тогда ближнее зарубежье не воспринималось как настоящие иностранные государства, тем не менее.

Г. Алиев выразил сожаление по поводу продолжающейся войны с Арменией и посетовал: армяне захватили 18 процентов территории Азербайджана. Ни одним словом не обмолвился он о том, что ожидает помощи от России в этом деликатном для политиков деле, а вот принявший делегацию несколькими часами позже С. Гусейнов, исполняющий обязанности премьер-министра республики, говорил об этом напрямую.

Взгляд у него жесткий, неискренний и требовательный: Москва обидела, значит, должна. Он, видно, никак не мог взять в толк, что есть две Москвы. Одна — это горожане, население, сложное хозяйство, с которым управляется местное правительство, и вторая — столица федерального государства.

С первой можно дружить, договариваться, торговать, обмениваться. Но требовать чего-либо от нее бесполезно — ничего не получится, ее обирают так же, как и прочих. Требовать следует с Москвы федеральной. А недавний вояка, занявший, как я понял из его поведения, явно не свое кресло, многого не понимал. Возможно, Г. Алиев именно по этой причине в конце концов убрал его и объявил сепаратистом — Восток, как известно из уст неумирающего героя, дело тонкое.

Кроме помощи в борьбе с Арменией С. Гусейнов потребовал вернуть Азербайджану деньги, потерянные республикой при обмене купюр, республика получила 4 миллиарда, а потребность у нее в несколько раз выше.

Ю. Лужков внимательно слушал, а когда начал говорить, я вспомнил про мэра Манагуа — картинка была похожей. Профессионал легко обходил острые углы любителя и, согласившись в конце концов с тем, что произведенный обмен денег есть мошенничество, добавил:

— Но вы ведь уже ввели свою валюту, так что денег теперь никто не даст. Речь можно вести только об обмене.

Не помню, где читал фразу «я мысленно ему зааплодировал», но со мной происходило именно это. И вообще в течение одного дня я наблюдал трех совершенно разных Лужковых. С Г. Алиевым он был сдержан, серьезен, не жестикулировал, не говорил лишних слов — только те, что должен был сказать именно здесь, в этом кабинете.

С женщиной, министром культуры или что-то в этом роде, был красноречив и почти галантен. Не преминул заметить, что слова приятной дамы звучат для него, как азербайджанская музыка, которую уважает. Причем настолько, что был бы гораздо беднее, если бы ее не было.

И, наконец, с Гусейновым выступал в паре опытный и сильный премьер-министр, который точно знает, чего хочет его правительство для своего народа и какими методами этого можно добиться.

За обедом выпили по крохотной рюмке азербайджанского, естественно, коньяку, а перед заключительной пресс-конференцией Г. Алиев водил нас по огромному правительственному дому, о котором я упоминал, и рассказывал всякие байки про тех руководителей партии и правительства, а также братских республик, которых пришлось ему встречать и принимать здесь в свое время.

Журналистам рассказали о достигнутых договоренностях, быстро ответили на все вопросы, от доморощенных до иностранных, и мы рванули в аэропорт.

Но не тут-то было. Хозяева решили преподнести напоследок сюрприз и провезли нас мимо аэропорта на берег Каспийского моря, чтобы мы почувствовали в полной мере, что такое город Баку. А может, как предположил кто-то из наших, действительно не готов был к вылету самолет.

Как бы то ни было, но РАФ привез нас на берег Каспия, когда уже порядком завечерело. На почти пустынном и довольно крутом берегу террасами стояли правительственные дачи — прежде руководителей-коммунистов, а теперь, естественно, демократов. Или тех, кто занимает руководящие кресла в республиканских органах власти.

Отлогий берег с отличным песком и раздевалками ждал нас. Но почти никто из делегации не был готов к такому повороту событий — плавки с собой захватили либо самые ушлые, либо те, кто постоянно в них ходит. Правда, полотенца откуда-то появились.

Делать было нечего, коль приехали, надо нырять. Можно бы и нагишом, да то тут, то там мелькали какие-то женские силуэты, и мы не решились — поплыли кто в чем: в семейных, футбольных, с цветочками трусах.

— Юрий Михайлович! — кричу. — А в какой стороне Турция? Раз уж мы здесь, надо использовать этот шанс.

— Какая Турция? — смеется. — Это же Каспийское море, а не Черное, — ответил он, плывя обыкновенными саженками, как, может, когда-то на Москве-реке.

Таких результативных визитов Ю. Лужков нанес бесчисленное множество, однако и совершенно ненужных ему встреч навязывали немало. Я присутствовал на одной из них, но думаю, все они похожи друг на друга и проходят по обкатанному сценарию. Ю. Лужков появился в Белом зале дома на Тверской, 13, прежде своего визави — мэра Манагуа. Поздоровался со всеми присутствующими, подошел ко мне:

— Как жизнь?

— По-разному. Когда деньги есть, чтобы продолжать начатое дело, — хорошо, а когда нету — плохо.

— А я в таких случаях говорю — все прекрасно!

— Это потому, что вы — оптимист, а я — оптимистический пессимист.

— Выходит, ты сегодня один, а завтра — другой?

— Полосатый, как арбуз…

Тут появился мэр Манагуа, толстый и, как мне показалось, с больными ногами, черноволосый дядька в сопровождении столь же толстого, потного, рыжебородого переводчика. Защелкали жиденькие затворы фотокорров, стреканула единственная камера ТВ, и мы вошли в зал — переговоры начались.

После обязательных слов о впечатлениях от Москвы, показа ее светящейся карты грузный мэр Манагуа пригласил нашего посетить его город и изложил свою просьбу — как я понял, все и затевалось ради этого. В Никарагуа после падения насаждаемого нами режима коммунистов остались оборудование, техника, но запчастей нет, ремонтировать некому.

Ю. Лужков ответил в том смысле, что отраслям городского хозяйства столицы Никарагуа он готов помочь, послать своих специалистов. А также готов как президент общественного фонда «Новый свет — 500» развивать взаимовыгодное сотрудничество в самых разных областях — науке, культуре, деловой сфере.

Не сказал, что приглашение принял, а сказал, что вскоре пошлет туда своего заместителя в правительстве — по делам службы.

Для него, помнится, переговоры с литовской премьер-министершей были гораздо сложнее, а тут он сидел совершенно без напряга — что ему до манагуанцев-никарагуанцев, когда под его высокой рукой — сама Москва. И просить пришли к нему, а не он — к ним.

Побывав на этих переговорах, я лишь утвердился во мнении, что они ему совершенно не нужны, а чья там такая интрига, что пришлось идти и разговаривать, не знаю.

На все переговоры с регионами и бывшими союзными республиками он брал с собой министров своего правительства — так стали называть бывших начальников главков и управлений.

— Меня довольно часто ваши коллеги-журналисты спрашивают: Юрий Михайлович, что это, дескать, за прихоть у вас такая — переиначили Мосгорисполком в правительство? И в чем вы выиграли? То ли хотите обособиться от союзных и республиканских структур — и мы, мол, не лыком шиты, то ли к Западу решили прислониться поближе — мэрия, префектура, муниципалитеты, департаменты — все оттуда. Или еще говорят: это стремление наше самолюбие собственное потешить — премьером и министром назваться вроде как престижнее, чем председателем исполкома и начальником главка.

Что могу сказать? Прежде всего, по поводу последнего: это я сразу отметаю как замечание некорректное. И, думаю, все члены городского правительства со мной согласятся. А что касается переиначивания, так у нас вся жизнь переиначена, и карты все перекроились. Что особенного, что и в Москве перемены? А вызваны они в первую очередь стремлением привести городские структуры управления в соответствие со сложившейся действительностью. Давно известно, что все главки в Москве по объемам работ, предоставлению услуг или товарообороту приравнивались всегда к республиканским министерствам, а их начальники — к званию министра. Им положены были такие же льготы, как министрам оклады и прочее, — и надо ли было продолжать этот внешний обман?

Теперь посмотрим с другой стороны: ускорение, объявленное в начале перестройки, состоялось — с невиданной скоростью бывшие республики бывшего Союза превращаются в суверенные государства, с каждым из которых в отдельности или с некоторыми сразу предстоит иметь в дальнейшем дело членам нашего правительства. И согласитесь, министр с министром скорее договорятся, чем государственные деятели разных уровней. Обосабливаться же от кого бы то ни было мы не собираемся — Москва была, есть и будет столицей России.

Другое дело что нам предстоит — так же, впрочем, как и другим крупным городам и целым регионам, — преодолевать рецидив «центристской» болезни республиканских ведомств, которые им не переболели или которые его уже успели приобрести.

Никаких, между прочим, иллюзий мы по поводу Запада не питаем — это к вопросу об ориентации. Мы четко представляем себе ситуацию и убеждены: только сами, только вместе с москвичами, только тяжелым повседневным трудом можно добиться результатов. Надо зарабатывать. Всем! Городу, предприятиям, организациям, каждому себе на жизнь. Если не научимся — погибнем.

И, откровенно, я счастлив, когда вижу, что удается что-то сделать, когда усилия мои и моих коллег по городскому правительству приносят хоть маленькие, но положительные результаты. Кто-то их замечает, кто-то нет, но суть не в этом. Суть в том, чтобы не останавливаться, двигаться вперед, пытаясь защитить москвичей от неприятностей быта. Не хотелось бы, чтобы они в нас разочаровались, — вздохнул мэр.

Опыт Москвы переняли со временем все регионы — и в 15-миллионном мегаполисе, каковым является Москва, и в 300-тысячной Псковской области управленцы в сфере городского хозяйства стали называться министрами.

Как-то недосуг было задуматься: а кто, собственно, есть губернатор или мэр в каком-нибудь кнопкине-попкине и префект административного округа в Москве, под высокой рукой которого — самое малое — 700 тысяч населения или больше миллиона, как в Южном или Юго-Восточном округах. Иные государства во много раз меньше по численности, хотя бытовые проблемы у всех одинаковы; люди что в государстве из 10 тысяч человек, каковые существуют внутри архипелагов Океании, что внутри московского округа, где их насчитывается миллион, живут одними и теми же заботами: им надо рожать, растить, учить детей, содержать стариков, лечить больных, думать о хлебе насущном. И никуда от этих повседневных забот простых людей власти — как бы она ни называлась, в какие бы одежды ни рядилась — не деться.

— Представиться политиком проще, — говорит Ю. Лужков, — ведь его задача сводится в основном к искусному маневрированию на острие общественного мнения, манипулированию и жонглированию словами и идеями. В случае неудачи можно всегда уйти в тень, выставив на освещенный участок представителя исполнительной власти, хозяйственника.

Ведь слов можно сказать очень много, причем очень хороших, получить в среде избирателей самые лестные отзывы и даже быть избранным в тот или иной орган представительной власти, где, как правило, быстро забываются все прежние слова и все предвыборные обещания.

А правительства народ судит по делам. И на плечах правительств лежит забота о хлебе насущном, именно они предпринимают меры к жестким схемам сбора податей и налогов, штрафуют, наказывают, администрируют, и было бы по меньшей мере странным, если бы обыватель любил этих людей — их цели кажутся публике совершенно непонятными, а ближайшие заботы слишком мелочными — обвиняют же меня порой в том, что я вникаю в каждую деталь. При этом, заметьте, всем хочется жить лучше. То есть работать меньше, получать больше, тратить по минимуму, иметь по максимуму. Тут уж ничего не поделаешь, таким человека создал Бог, и не только его — так устроена сама природа. Справедливо это или несправедливо, правильно или неправильно — второй вопрос. Но так есть. Принадлежность к партии власти или, точнее, работа во властных структурах — это не привилегия, поскольку — я убежден и на себе испытал — властью не награждают, властью наказывают.

Не стану ничего добавлять к его словам — я достаточно порассуждал на эту тему в предыдущей главе. Замечу только, что из огромного количества «наказанных» чиновников единицы отказываются от власти добровольно и «награждают» себя свободой от насиженного кресла.

Когда я утверждаю, что у Ю. Лужкова в деяниях присутствует личная выгода, то опираюсь не на умозаключения, а на факты, которые, как известно, упрямая вещь. Почему-то никто из критикующих первую московскую Семью не вспомнил, что бизнес Е. Батуриной начинался не со стадиона «Лужники» и заказа на пластмассовые кресла, а с постановления правительства Москвы о развитии так называемого «Русского бистро». Ю. Лужков красиво и вдохновенно, убедительно и доходчиво рассказывал, как новая система быстрого общественного питания заткнет за пояс «Макдоналдс», сколько появится новых рабочих мест и как будет радоваться рядовой московский обыватель. Не говоря уже о гостях столицы, посетителях выставок, артсалонов и музеев. Мэру вторил начальник Департамента потребительского рынка и бытового обслуживания В. Малышков. Короче, все преимущества перед существующей системой и перед теми, которые возникнут в будущем, были налицо.

Правда, ни Ю. Лужков, ни В. Малышков не сказали, что они неоднократно встречались с руководителем сети фаст-фуда «Макдоналдс» и вели речь о том, чтобы и эта система потеряла бы в Москве немного. Да, впрочем, как теперь совершенно очевидно, она и не потеряла, а только приобрела — новые места, новые «точки», новые рынки. А где же «Бистро»? Принятие постановления столичного правительства предусматривает и финансирование того или иного проекта, однако никаких цифр на том заседании названо не было. Думаю, если бы мэр их озвучил, то у многих членов его правительства глаза бы на лоб полезли. Возможно, именно благодаря этому постановлению был в районе метро «Кантемировская» построен завод для выпуска тех самых «прибамбасов из пластмассы», с которых пошел весь бизнес Семьи.

— За те 15 лет, что моя жена возглавляет фирму «Интеко», она не выиграла ни одного муниципального тендера по строительству, кроме последнего — по застройке Молжаниново, — утверждал Ю. Лужков.

Только не уточнил: а зачем его жене выигрывать какие-то тендеры, если и без них все приплывает в руки. С 2001 по 2007 год было принято более 15 постановлений правительства Москвы и распоряжений мэра, в которых фирме «Интеко» определяются те или иные преференции по застройке свободных участков столичной земли. И в каких местах! Пироговская, Ходынка, пойма Сетуни, Ломоносовский, Мичуринский проспекты. Кстати, одно замечание по существу. Помните, велись довольно активные дебаты о переносе зоопарка из центра как раз в пойму Сетуни — место чистое в сравнении с Красной Пресней, доступное, по всем параметрам подходящее для людей и животных. Но зоопарк остался там, где он был, вбухали деньжищи в реконструкцию, а что выиграли — непонятно. Зато идея отказа от нового строительства у речки Сетуни становится понятной — земельку эту присмотрела Семья, прихватизировала с нарушениями и не по настоящей, а по заниженной цене. Оценки разнятся, но, по-любому, покупатель заплатил меньше, чем должен был.

Земля дорогая, а жилье, офисы, гостиницы, развлекаловку строить все равно выгодно. Потому что цены растут, спрос на жилье в Москве за счет приезжающих из других регионов и из ближнего зарубежья покупателей не уменьшается. По оценкам других застройщиков (не «Интеко») квадратный метр строят за 1–1,5 тысячи долларов, а продают за 7. И Ю. Лужков разводит ручками: что же это происходит с ценами на жилье? Сам породил монстра монополизма, а потом удивляется.

Был период, когда Семья скупила чуть ли не все цементные заводы в стране. В Новороссийске и округе выкупили три завода, и сразу в три раза взлетела цена на цемент. Сливки сняли, заводы продали, сами ушли, а цена осталась. Личная польза и личная выгода. Всюду. Всегда и во всем.

Несколько лет назад в Солнцевском районе построили микрорайон с красивым названием — Радужный. И на желающих купить началась массированная атака: Ю. Лужков, выступая по телевидению, на голубом глазу клялся, что ровно через два года — ни минутой позже — к жителям Солнцева и Переделкина придет линия легкого метро — только раскупайте квартиры.

Под знаменем этой аферы выступил и депутат Солнцевского района, председатель Московской городской Думы В. Платонов, и префект Западного округа, и глава администрации района «Солнцево», и прочие нижние чины. И все клялись. Только покупайте. Через два года все будет тип-топ. Прошло больше 5 лет. Ни в одном сообщении, ни в одном официальном документе нет даже упоминания о метро в Солнцеве. Что это, как не классический обман, как не профессиональная афера властей! Какой Остап Бендер с его штанами? Ему такой масштаб даже никогда бы и не приснился.

Но мы-то каковы? Я каждый день ездил на работу через станцию метро «Юго-Западная». Когда услышал такую важную новость, сразу почувствовал неладное.

— Олег, говорю водителю, — да тут строительством и не пахнет. В Жулебино одну станцию не могут достроить, а в Солнцево тянуть аж 10 километров — где они, метропроходцы? Даже забора нет…

А квартиры народ расхватал — что такое в нашей жизни два года? Как любит сказать Ю. Лужков, у нас в запасе вечность. И для жителей Радужного утренний выезд до метро превращается действительно в вечность — каких-нибудь 5–7 лет назад доезжали за 15 минут. Нынче — если без пробок — то самое малое надо затратить 45. Потому как вместо пятиэтажек настроили 17-этажные домишки, количество жителей увеличилось втрое, а дороги остались теми же, как и школы, поликлиники, детские сады, сберкассы и почты. Нигде ни к чему не подойти, везде очереди, в первых классах — по 28 человек. Чему такого ребенка может обучить учитель?

— У правительства Москвы есть хорошая, но трудно реализуемая традиция, — утверждал Ю. Лужков, — в начале года оно публикует свои планы, а в конце него отчитывается перед горожанами, хотя нас никто не заставляет ни публиковать планы в нашем сегодняшнем неплановом хозяйстве, ни даже отчитываться.

Составляя планы, мы используем не красивые, но расплывчатые показатели типа «улучшить», «обеспечить», «поднять», «повысить», а конкретные количественные показатели типа «квадратные метры возводимого жилья», «квадратные метры отремонтированных дорог», «гигакалории возведенных тепловых мощностей» и другие количественные показатели, которые вносятся в перечень возводимых и вводимых в действие школ, детских садов, станций метрополитена и так далее.

Нам ни разу не пришлось краснеть за результаты года. Несмотря на все трудности, мы всегда полностью выполняли наши обязательства — и по жилью, и по ремонту, и по дорогам, и по всем другим позициям. По комплексу социальной защиты мы платим доплаты к пенсиям, обеспечиваем бесплатным питанием учащихся из социально незащищенных семей.

Таким образом каждая годовая программа имеет не только качественные цели, она несет в себе конкретные количественные оценки, и самое главное здесь следующее: пообещал — выполняй.

Действительно ведь отчитывалось правительство, и действительно цифры всегда бывали впечатляющими. Это был такой ежегодный ритуал, такой же обязательный, как и приемы в Кремле. Перья скрипели, чепчики вверх летели, микрофоны плавились, публика умилялась. Стоя перед фасадом еще каких-нибудь 5 лет назад, настоящим, а не нарисованным. Хотя уже тогда, если удавалось заглянуть за стену, можно было бы при внимательном разглядывании увидеть первые признаки ущербности всей системы хозяйствования в Москве. Погоня за квадратными метрами жилья и принятие этого показателя за основной, стремление любой ценой выжать как можно больше денег из покупателей этих самых метров загоняли в тупик другие проблемы, о которых теперь столько разговоров.

Никогда не поверю, что Ю. Лужков не знал об их существовании, не видел и не понимал того, что ожидает город, если ведение дел будет продолжаться в том же духе. Конечно, знал. Но кому хочется признаться, что завтра из едва ли не национального героя ты превратишься в заурядного пенсионера. Пусть богатого — ну и что? При его щепетильности, как он сам признавался, при честолюбии и тщеславии, при неистребимом желании быть на публике и на виду — и так облажаться в глазах этой публики!

Неужели не стыдно, Парамоша?

Журналисты, раскапывающие те или иные факты, не украшающие личности членов Семьи, проигрывают суды не потому, что факты не имеют места быть, и даже не потому, что суды и судьи едва ли не в открытую всегда становятся на сторону властей, а потому, что зачастую факты пишущим нечем подтвердить — документов им никто и никогда не покажет — табу. Мэр и сам — опосредованно, — но признает:

— При выяснении отношений между властью и гражданином большое значение имеет то, кто будет представлять интересы сторон. Если мощной, хорошо организованной власти будет противостоять отдельный гражданин, о равноправных отношениях говорить не приходится. Именно поэтому мы планируем развивать местное самоуправление — не стихийно, не наскоком, не преследуя только цель любым способом, но срочно осуществить демократизацию общества, а спокойно, шаг за шагом, разумно.

И все кажется правильным. Поскольку всегда в судебных его спорах со СМИ на его стороне мощная команда юристов, вооруженная всеми необходимыми документами, выкладками, выписками и цифрами, а на стороне редакций и журналистов такой армии нет. Если ее нанимать, то никаких денег на процесс не хватит, а у властей денег хватит на все — платят-то они не из своего, а из нашего — налогоплательщиков — кармана.

Мы ведь никак не можем избавиться от комплекса неполноценности в отношениях с властью, несмотря на то, что содержим ее на свои копейки. А раз содержим, то и должны спрашивать с нее по полной. Но — не умеем, стесняемся, не обучены. У Ю. Лужкова осталась масса нереализованных идей на тему отношений власти и городской общины.

— Важнейшим источником благосостояния городской общины являются городское имущество и земельные ресурсы. Если мы хотим справедливого распределения городских расходов между гражданами, мы должны понимать, что доходы от этого имущества на равных основаниях принадлежат каждому гражданину Москвы. В прошлом из-за неразумной приватизационной политики (в недавнем прошлом, совсем недавнем — мы даже еще не успели оценить результатов) этот принцип нарушался.

Городская община при таком способе приватизации утрачивала доходы, но и большинству горожан они не доставались. В предстоящие годы мы должны сделать все, чтобы восстановить справедливость. И я могу сказать, что Москва была единственным так называемым субъектом Федерации — в глазах господина Чубайса мы действительно были субъектом, — который возразил, восстал, можно сказать, против такой политики и против такой практики. И мы не дали возможности растащить, раскассировать имущество города — сейчас многое нужно поправлять.

Речь, разумеется, идет не о переделе собственности, но увязать налогообложение с размером собственности — наш моральный долг. Прежде всего перед теми, кто эту собственность создавал, лишая себя многого. Конечно, в будущем мы должны изменить сами принципы так называемой приватизации, и уж особенно того, что после нее еще осталось. В будущем слово «приватизация» должно быть исключено из нашего лексикона, а соответствующие действия — из нашей практики. Собственность должна стать товаром и может менять собственника только по рыночным законам. И новый собственник должен использовать ее лучше, чем она использовалась прежде.

Мэр Москвы и городское правительство понимают, что переход госсобственности в частные руки для нового владельца не манна небесная, но и не неоправданная щедрость со стороны городской общины. Стороны должны получать взаимную пользу, — утверждает Ю. Лужков.

Пока у сторон взаимной пользы не наблюдается, хотя столичная земля приносит прибыли не меньше, чем залежи полезных ископаемых. И, как утверждают знающие люди, в том числе известный экономист С. Глазьев, земельная рента лишь частично поступает в городской бюджет. Чтобы ее не «закапывали», не растаскивали, нужны открытость и конкуренция на рынке недвижимости, тогда московская земля перестанет быть объектом наживы для земельных спекулянтов, а начнет реально наполнять городской бюджет.

Что в этом направлении за 20 лет сделал Ю. Лужков? При огромном количестве правильных слов, при его многократно повторяемом постулате, что для него в первую очередь важен ре-зу-ль-тат, именно он и не впечатляет. Если, конечно, вести речь не о воплощении его грандиозных проектов, а о комфорте проживания в городе и качестве жизни горожан. Ведь только ленивый не знал или не слышал о его войне с «отцом» приватизации А. Чубайсом, какими только словами он его ни обзывал публично, но сам дал «добро» на приватизацию чисто бюджетной организации — комитета по науке и технике при Мосгорисполкоме. Потому что возглавлял комитет его родственничек В. Евтушенков, добившийся впоследствии выдающихся результатов в бизнесе.

Непоследователен, однако, Парамоша.

Зато очень даже последователен в другом — в стремлении объять-таки необъятное. Кроме того, что он член многочисленных обществ, академик и профессор десятков университетов и институтов не только в нашей стране, но и за рубежом, кавалер бесчисленного количества наград самого различного достоинства и происхождения, лауреат не знаю скольких премий, он еще и знаменитый изобретатель. Он изобретает буквально все и буквально на ровном месте. Вот что пишет об этом журнал, на который я уже ссылался:

«Юрий Лужков, его жена, коллеги по мэрии — авторы многих серьезных изобретений. «Роспатент» признал московского мэра, Елену Батурину, членов правительства Москвы Бориса Никольского и Владимира Малышкова, а также других столичных чиновников изобретателями Московской кольцевой автодороги, пчелиного улья. Кулебяки, расстегая, пирожка печеного полуоткрытого и крыши стадиона «Лужники». Эксперты теряются в догадках: какие дивиденды может принести мэру его талант изобретателя?»

И ведь действительно талант! И прямо-таки всеядный! С крыши стадиона — на грешную землю МКАД, с чужого гамбургера — к собственному пирожку. Да что с ним случилось, с нашим бывшим мэром? Обеспечивает безбедную жизнь потомкам в десятом колене? Или это элемент старческой шизофрении, при которой, как утверждают психологи, вначале потихоньку развивается, а потом резко проявляется тяга к стяжательству.

В одном из своих произведений Ю. Лужков написал, какое трепетное у него отношение к дореволюционному градоначальнику Алексееву, убитому сумасшедшим москвичом. Автор признается, что перечитал все, что нашел в библиотеках об Алексееве, восхищается его талантом хозяйственника и благородными жестами в отношении города и горожан. Он не ждал милостей от городской Думы, строил объекты соцкультбыта на свои деньги, и только потом ему возмещали потраченные суммы. Кто-нибудь слышал, чтобы первая московская Семья совершила хоть какой-нибудь акт благотворительности — ну хоть крошечный.

И как можно было выдать патент на «изобретение» МКАД? Во-первых, она существовала задолго до ее реконструкции, во-вторых, посмотрите, что наворотили эти «изобретатели». Кто возвращался в час пик в город из Внукова, наверняка упирался в длиннющий хвост из автомобилей на пересечении Ленинского проспекта с кольцевой дорогой — выезд на нее, как правило, запружен машинами под самую завязку, они стоят чуть ли не в три ряда, которые узкий выезд вместить не может. И такая картина — на всех въездах-выездах. Кто бы спросил с этих «изобретателей».

А ведь Ю. Лужков отлично знал транспортные проблемы. Кто слушал его рассуждения о качестве покрытий московских автомагистралей, наверняка поражался знаниям мэра в этой области. Он на память может перечислить, в каком карьере России какой щебень добывают и какая нужна фракция для дорог того или иного класса. «Ему-то это зачем?» — думал как-то я, слушая увлеченные рассуждения о будущем столичных магистралей. Потом понял: он, прикоснувшись к проблеме, не может выслушать специалистов и принять решение на основании их слов. Он должен знать! Причем речь не идет о недоверии тому или иному спецу, просто он глубже хочет погрузиться в тему. Среди причин плохого качества Ю. Лужков называл кроме классического русского разгильдяйства, являющегося, по его мнению, не врожденным, а привитым порочной системой хозяйствования и государственного устройства, слабую материально-техническую базу дорожников, неподходящее сырье и еще с десяток причин, знать которые мог только человек, хорошо знакомый с технологией производства асфальтобетонной смеси и ее укладкой.

Строить дороги он пригласил как-то знаменитого старателя В. Туманова с его не менее знаменитым кооперативом, перевернувшим на российском Севере все прежние понятия о темпах строительства и качестве дорожного полотна в нашем государстве. Приглашал и знаменитую германскую фирму, заставил вкалывать доморощенных специалистов и рабочих. Но эффект, как видим, нулевой: каждой зимой разваливается, разбивается, размораживается, расслаивается, разухабливается дорог гораздо больше, чем удается отремонтировать в короткие летние месяцы. Кроме того, не хватает бетона, асфальта, машин, рабочих, попросту денег.

Болезненно он переживал неспособность быстро добиться здесь результата. Как-то в «Московской правде» появилась заметка с критикой политики и практики ремонта дорог. Как возмущался Ю. Лужков! Не потому, по его словам, что покритиковали — кто нынче без греха, а потому, что написали, не разобравшись в существе, с ходу отвергли сам принцип, предложенный правительством, в то время — исполкомом Моссовета.

— Он бы хоть меня спросил! — возмущался Юрий Михайлович. Имея в виду корреспондента. — Я, можно сказать, душу вкладываю в асфальт, готов сам лечь в это проклятое полотно, а он?

Кажется, его службы подготовили по этому инциденту опровержение или появилась статья другого характера — я уже не помню, но факт такой имел место.

Он вообще ревниво относится к реализации собственных идей, болезненно переживает, когда критикуют. Хоть и утверждает, что двумя руками за справедливую критику, но, как и все, критики не любит. Или любить ее — это патология?

Но и, кроме того, ежегодный объем ремонта дорог переваливал уже в то время за 10 млн квадратных метров, а однажды эта отметка подскочила к цифре 17. Правительство города ищет новые подходы к решению транспортных проблем с учетом того, что количество автомобилей растет в городе с невиданной прежде скоростью и пробки на улицах города становятся для автомобилистов досадным, но, увы, привычным явлением.

Одно время Ю. Лужков усиленно пропагандировал идею «закручивания» Садового кольца в одну сторону, то есть хотел организовать здесь одностороннее движение, но потом остыл и как-то признался, что эта идея была предложена им больше для затравки, для тренинга мозгов транспортников, дорожников, архитекторов и проектировщиков.

На одном из заседаний правительства Москвы в течение двух с лишним часов обсуждался вопрос об устройстве транспортной эстакады через Москву-реку и водообводной канал в районе Замоскворечья. Одновременно решали, как быть с общей схемой транспортного движения у Храма Христа Спасителя.

А обсуждать было что. Бульварное кольцо, как хорошо знают москвичи, на самом деле вовсе и не кольцо — с двух сторон оно прерывается на берегах реки Москвы в районе Замоскворечья, которое остается едва ли не со времен своего основания самым труднодоступным районом города для пешеходов и транспорта. Так исторически сложилось, но так не должно быть, считали еще авторы первого Генерального плана развития Москвы 1927 года. Потом был Генплан 35-го, потом 71-го, и не один из них так и не был реализован до конца. Думаю, что и последний, нынешний, не будет.

Теперь времена переменились. Если предшественники нынешних городских властей делали в свое время ставку на расчистку улиц, мешающих соорудить мост в районе станции метро «Кропоткинская», то теперь борцы за сохранение московской старины вряд ли позволят это сделать.

И даже не в них дело. Стоило послушать, как шло обсуждение, чтобы без усилий понять: в зале заседаний собрались москвичи, действительно заинтересованные в сохранении былого и нынешнего облика столицы, люди, которые даже для благих целей не позволят снести ни одного памятника.

Конечно, противоречия в отношениях с общественностью возникают — не могут не возникать. И если группе людей кажется, что предназначенный под снос дом представляет какую-то ценность, хотя порой это им действительно только кажется, то правительство тщательно рассматривает варианты, отстаивает свою точку зрения и доказывает с документами на руках свою правоту. И только добившись понимания, продолжает работы.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что не только расчистку улиц под эстакаду со сносом памятников планировали прежние власти. В середине 60-х годов директор института «Мосинжпроект» И.Н. Муравьев прорабатывал различные варианты прокладки туннелей, которые должны были по опыту крупных зарубежных столиц рассекать чуть ли не весь город и располагаться порой ниже туннелей линий метрополитена.

В начале 70-х руководство страны и города постарело, одряхлело и к новшествам охладело. Возможно, и с деньгами начались проблемы, словом, поступила команда: хватить копать. И прекратили.

Несмотря на то, что к этому времени на площади Восстания, например, полностью переложили все коммуникации под строительство транспортной развязки, но — законсервировали. По сей день.

Вариант туннеля в районе Замоскворечья предусматривает спуск под землю у Гоголевского бульвара, где устраиваются развязки с сооружениями метрополитена, а выход должен быть, по мнению специалистов, на Б. Якиманку в районе «Президент-отеля», длина — 940 метров.

Будет он проложен при новом правительстве города? Думаю, если не при этом, то и ни при каком другом. Или оно придумает — на новенького — что-нибудь свое?

А вот то, что при нынешнем правительстве надо построить пешеходный мост через водообводной канал, — это точно. Необходимость строительства такого моста диктуется возведением храма Христа Спасителя, к которому сегодня, по существу, пешеходных путей нет. С возведением моста образуется пешеходная экскурсионная зона: Замоскворечье — храм Христа Спасителя — территория Пушкинского музея — объекты Кремля, — рассуждает бывший мэр.

Добавлю, что мост создаст также совершенно новый имидж Москвы как туристского центра и станет любимым местом отдыха горожан, как стал мостик к Третьяковской галерее, называемый все чаще «Лужковским», или «Лужков-мост». А вы говорите памятники…

— Во-первых, конец Бульварного кольца, пересечение его с Москвой-рекой — это один из самых старых заповедных районов города, и надо к нему относиться предельно внимательно и бережно, — утверждает Ю. Лужков.

Второе. Нужно обязательно замкнуть Бульварное кольцо.

Третье. Нужно разгрузить Большой Каменный мост, куда стекается и где концентрируется сейчас движение, поскольку на довольно большом протяжении Москвы-реки он является единственным мостом, который пропускает весь поток транспорта из центра города в Замоскворечье, на Ленинский проспект и так далее.

Кроме того, на некоторых участках Замоскворечья мы имеем такие рекреации, которые являются, несмотря на то, что это центр города, труднодостижимыми для человека. Скажем, тот же Кремлевский полуостров: кажется, от Каменного моста к стрелке рукой подать, а на самом деле шаговая и даже автомобильная доступность весьма и весьма здесь ограничена. И полуостров получился тупиковым. Это застойная зона Москвы, такая же, как и Краснохолмский кусок, или Красные холмы. И если не развязать эти узлы каким-либо образом, то такие участки в центре города будут пребывать в нынешнем их состоянии — полуразвалившемся и необитаемом.

Все это требует бережного, внимательного отношения к сохранению среды. И в то же время — создания коммуникационных систем, связывающих эти куски, участки города с остальной живой городской средой.

Сложный вопрос, если говорить о том воздействии, которое новые градообразующие элементы оказали бы на уже существующую историческую застройку. Если провести эстакаду по крышам — это все, это значит, что мы будем растерзаны, убиты морально средствами массовой информации, теми, кто дорожит видом Москвы и прочее. Поэтому нужно принять решение о строительстве пешеходного моста.

При этом следует соблюдать определенные условия для того, чтобы не испортить облик города, с одной стороны, а с другой — поджимает необходимость выводить Бульварное кольцо на замкнутый режим. Это так или иначе приводит к пробивке туннеля, но здесь возникает много сложностей.

Туннель — это не просто участок, который перенесет с одной стороны реки на другую. Скажем, от Кропоткинской или Пречистенки. К этим названиям, кстати, нужно привыкнуть основательно, потому что полсотни лет называли так, а теперь в один день назвали по-другому, и путаешь Воздвиженку со Знаменкой, Пречистенку с Варваркой, а все это потом мешается с Ильинкой и Маросейкой.

Так вот, вернусь. Туннель должен быть сложен с выходами на Якиманку — не просто элемент, где мы в одном месте въехали и дальше где-то в другом месте выехали. Говорить о строительстве туннеля и не поставить перед собой задачу замкнуть Бульварное кольцо — это абсурд, это выброшенные деньги, которых нет.

Меня почему-то не очень сильно волнует, что будет на Пушкинской площади или у Никитских ворот, а в большей степени, что будет в районе Новокузнецкой, Пятницкой и у Яузских ворот. Туда вся эта система должна быть развернута, и надо знать, что там нужно сделать. Скорее всего это должен быть туннельно-эстакадный вариант, но пока об этом говорить очень опасно и очень преждевременно.

Нужно поставить задачу перед архитекторами, транспортниками по отработке системы замыкания кольца и рассмотрению всех тех опасных, сложных или, наоборот, всех тех возможностей, которые дает нам превращение Бульварного кольца в единую транспортную систему.

И если архитекторы докажут, что есть реальная возможность замкнуть Бульварное кольцо с проходкой туннеля на участке, о котором говорилось, то сама жизнь будет заставлять двигаться навстречу этой задаче, и, самое главное, при этом не останется ее воплощение нашим внукам.

То, что вы сейчас прочитали, сказано Ю. Лужковым более 15 лет назад. Что сделано в этом направлении? Ничего! Прислушаются ли к этой его идее новые московские власти, пока не известно, а если и прислушаются, то реализуют ли на практике — большой вопрос.

Путь от Замоскворечья к храму Христа Спасителя, на территорию Пушкинского музея, к Кремлю можно смело назвать «дорогой к храму», который и в начале строительства, да и сегодня стоит в этом ряду столичных достопримечательностей особняком. Поскольку — новодел.

Как-то я спросил его:

— Юрий Михайлович, вы чувствуете как представитель самого высшего звена власти свою вину перед народом за оскорбление его веры и осквернение храмов? Может, именно во искупление грехов прежних правителей вы так истово предаетесь возвращению церкви ее бывших владений и даже затеяли грандиозную стройку — восстановление храма Христа Спасителя?

— Как личность и как человек я не чувствую перед своим народом, а точнее — перед москвичами, никакой вины. Не я и не мои близкие давали команду на уничтожение сорока московских сороков, и не мои родственники поворачивали ручку адской машины, взрывая Храм храмов. Но как представитель власти, которую мне доверили земляки, я абсолютно убежден: долги народу государство должно вернуть сполна. И речь не только о духовном. Что должно было сделать государство после ваучерной приватизации и после Чубайса? Во-первых, подтвердить свой долг перед обманутыми людьми. Если нет денег, надо выпустить облигации, которые в течение ряда лет покрывали бы недостаток средств. Это сейчас денег нет, но мы ведь оптимисты, и через какое-то время экономика должна все-таки встать на ноги. Во-вторых, государство должно расчистить все эти авгиевы конюшни, найти этих людей и судить, они должны быть наказаны для того, чтобы историческая справедливость восторжествовала.

Что касается ваучеров и фондов, которые ограбили народ, отобрав у наших граждан, по некоторым оценкам, 60 триллионов рублей, — это вина Чубайса, это вина государства. Оно должно было, усмотрев первый фонд, который ограбил людей, какой-нибудь «Технический прогресс», сразу же сделать выводы: найти этих людей, предать суду и не дать развернуться другим фондам, которые также грабили — сегодня это состоявшийся факт. Именно в таком контексте я рассматриваю возвращение храмов верующим, издание литературы по истории Русской церкви, воссоздание храма Христа Спасителя.

— Но мнение в обществе по этому поводу не однозначно. Обыватели говорят о баснословных суммах, потребных на восстановление, которое можно было бы потратить на поддержку их нынешнего бедственного положения, эстеты утверждают, что невозможно в одну и ту же реку войти дважды, имея в виду, что дух того времени, когда создавали храм, вернуть невозможно, а значит, невозможно пристегнуть, грубо говоря, к этой идее идею духовного возрождения России, как утверждают сторонники воссоздания храма и вы сами.

— Дискутировать по любому поводу можно до бесконечности — вы наверняка знаете это свойство русской натуры. Споры среди российской интеллигенции на тему с вариациями «кто виноват?» и «что делать?» продолжаются не один век. И могут продолжаться еще столько же, а вернее — будут продолжаться столько, сколько будет стоять Русь и существовать в ней интеллигенция. Можете мне поверить — это будет всегда.

Но кто-то же должен вместо споров делать дело, которое от любого количества слов не подвинется ни на йоту, — утверждаю это как практик и хозяйственный руководитель со стажем. Пока к станку не встанет рабочий, пока на стройку не придет строитель, чтобы положить первый камень, любые благие пожелания останутся не более чем пожеланиями, а любые теоретические положения будут оспариваться с неменьшим ожесточением, чем вчера и позавчера. И у каждого спорящего будут находиться все более веские аргументы.

Храм, который не построил архитектор Витберг и построил архитектор Тон, может вызвать споры. Но истина при этом неизменна: один не построил, а другой построил.

Сколько лет велась дискуссия вокруг Мемориального комплекса на Поклонной горе! То строить, то не строить, то скромнее, то пышнее, то не тот архитектор, то не нравится скульптор, то подтасованы результаты, то первый секретарь не понял, то генеральный не разобрался — и так могло быть по сей день. Если бы в один прекрасный момент столичное правительство не сказало решительно и бесповоротно: комплексу на Поклонной горе быть! И не вышло в правительство страны с предложениями и пожеланиями, не направило бы вслед за этими шагами строителей и монтажников на площадку, ставшую для нас номером первым на три напряженных года.

Можно потратить все деньги на потребу живота своего — хоть в прямом, хоть в переносном смысле, а можно оставить, поджавшись, грядущим поколениям, как оставили нам наши предки, память души и сердца народа, память веков и память поколений.

Вспомните, всю жизнь наши родители копили, чтобы купить ковер, мебель, дачу. Покупали, умирали, а купленное переходило к детям, а от детей к внукам. Разверните историю семьи в широкомасштабную историю целого народа и увидите, что принципы ведения хозяйства здесь одинаковы — от отца к сыну, от поколения к поколению. Нерадивый сын промотает полученное, а радетельный, работящий и бережливый — приумножит. Зачем же нам походить на нерадивого?

Дебаты в печати были тогда бурными. Доводы противников восстановления храма сводились в основном к двум позициям: во-первых, ужасная дороговизна — по оценкам специалистов, строительство обойдется в 150 миллионов долларов, во-вторых, смущает этический аспект. Нельзя вернуться в прошлое, и новый храм не будет иметь для России того духовного значения, которое он имел, будучи возведен на народные деньги в первый раз.

Термин «народные» употребляется чаще в пропагандистских целях, чем соответствует своему прямому понятию. И при царе-батюшке и, думаю, ныне невозможно построить такого монстра, не запустив руку в государственную казну. А к началу строительства было собрано всего два миллиарда тогдашних рублей — смешная сумма.

Возможно, кто-либо другой под благовидным предлогом и отступился бы. Дескать, пока денег нет, начинать не стоит, а то родим долгострой. Позже, кстати, он этого перестанет бояться и будет поручать строительство крупнейших объектов через своих чиновников сомнительным компаниям типа «Евразия», руководитель которой умыкнет свыше 1,5 миллиарда долларов, скроется в Англии, оставив после себя долговременную память: останки фундаментов океанариума на Поклонной горе, торгового центра на площади Павелецкого вокзала, башни «Евразия» среди объектов Москва-Сити.

Но там приложили руку, по неподтвержденным пока данным, Орджоникидзе и Росляк, его боевые заместители. А здесь, на храме, он командовал сам — никому не доверял это святое дело. Он наверняка знал, что денег ни в городской, ни в государственной казне нет как нет и просить их бесполезно. Он заявлял:

— Сейчас мы не можем сидеть, как галчата с раскрытыми клювами и ждать, когда из федеральной «кормушки» нам бросят червячка. Точнее, сидеть-то мы можем, и кое-кто все еще сидит. Да прокормиться так уже не удастся. Если и бросят нам что-нибудь, то только самую малость, когда потребуется снять чрезмерное социальное напряжение. А могут даже вообще ограничиться обещаниями, — подытожил он.

И на очередном заседании своего правительства по обсуждению бюджета предложил, чтобы выжить, осуществлять режим наибольшей экономии средств в жестком режиме в отраслях и в префектурах, сказал, что нужно иметь реальные, выполнимые программы, провести анализ по инфраструктуре, по федеральному уровню и регулярно пересматривать вводимые и подготавливаемые объекты.

Нужно, говорит, также организовать работу по более полному сбору налогов по отдельной программе, установить в каждой палатке кассовый аппарат, задействовать всякие инициативные программы. И напомнил, что поставили по Тверской улице паркометры: припарковался — плати, однако результат оказался нулевой. В других столицах мира такая мера приносит городской казне до 30 процентов дохода. А мы понесли значительные затраты в валюте, ничего не получив взамен.

Потом спросил: с какой стати в Мосремонте выросли вдруг затраты? Начальник себе живот отрастил, ходит как барон — и что? Никто здесь никаких конкурсов не проводит, а почему — непонятно. А почему Метрострой требует денег на проходку одного метра в 3–4 раза больше, чем иностранные фирмы?

Еще мэр сказал, что нельзя жить в условиях финансового произвола, надо все в бюджете раскладывать по полочкам, и тогда можно будет говорить о системе. Она должна прийти на смену панибратству и вкусовщине, когда действует принцип — даю тому, кого люблю. Нравится мне сегодня Ресин — значит самый лакомый кусок достается ему, завтра разонравился — отдам Никольскому, и так далее. Такая практика не годится.

Ни с одним тезисом, или выводом, или намеченным путем ведения финансового хозяйства не поспоришь. Потому что все — верно. Одно смущает: от слов он так и не перешел к делу. Мосремонт как жировал, так и жирует, если не круче, метро перестали строить вообще, инвесторы ушли, а с бюджетом ох какие проблемы.

А ведь самые многочисленные заседания столичного правительства случаются тогда, когда слушается исполнение бюджета города за прошедший год и планируется городская казна года текущего, а то и предстоящего. Все заинтересованные стороны, все первые лица, кому предстоит зарабатывать, исполнять, выделять и выбивать, присутствуют в зале — каждый слушает в три уха, боясь пропустить момент, когда можно будет хоть как-то «подкрутить» ситуацию в свою пользу.

Оно и понятно. Денег всегда мало, а расходы год от года растут. Деление тем не менее происходит по устоявшемуся принципу: все средства раскладываются, грубо говоря, на три «кучки». На социальную поддержку населения, на содержание отраслей городского хозяйства, на инвестиции. И как бы ни изгалялось над собой столичное правительство, денег больше, чем сумеет заработать, оно не получит.

Поэтому на всех этапах подготовки бюджета происходит серьезная борьба между префектами административных округов или территориями и ведомствами, то есть департаментами и комитетами. Каждой стороне хочется иметь денег в бюджете больше. Приходилось слышать из уст руководителей территории, например, такие слова:

— Сколько же можно над нами издеваться? — то есть поручать выполнение определенного вида работ, а денег на эти цели не выделять. Или дать сущие крохи только для прецедента: дескать, денег дали, гони работу. Вот и крутись, как знаешь.

То, что обсуждается на заседаниях правительства и утверждается затем городской Думой, — это видимая часть айсберга. Есть у города и заначка — внебюджетные поступления, фонд, к размерам которого и к суммам, на его счетах аккумулируемым, доступа ни депутатам, ни кандидатам, ни пионерам, ни пенсионерам попросту нет. Табу.

Первый крикливый созыв Моссовета потратил больше всего времени на выяснение вопроса именно о заначке. Скажите, сколько закопали, — приставали депутаты и к премьер-министру, и к главному финансисту. Но никто ничего, конечно, не узнал, так как ни министр, ни финансист на вопрос не ответили.

Мы с вами тоже, конечно, не узнаем тех сумм, которые хранятся на счетах фонда, никогда не почувствуем как налогоплательщики результатов от расходования заначенных средств, но зато имеем право знать, из каких источников формируется фонд.

Послушаем того, кто этими деньгами — возможно, единолично — распоряжался. Цитирую по протоколу совещания на строительстве тогда нового СИЗО.

— У правительства города, — сказал Ю. Лужков, — есть рычаг, который иногда мы использовали раньше, но почему-то не используем сейчас. Это штрафы, пени и прочие всякие поступления. Не прямые налоговые, а случайные, не учитываемые в бюджете. Объем их, собираемых в городе, приличный. Можно договориться с Министерством внутренних дел ради такой задачи, выйти к Черномырдину и Чубайсу — до сих пор не понимаю, кто там у них решает вопросы. Кто олицетворяет, а кто решает.

Надо идти к тому, кто решает. И договориться о продолжении финансирования. Ибо эта точка является стратегической для решения проблем в нашей правоохранительной системе. Вот не будет решения по судам, по СИЗО, и мы бы заткнулись в наших мерах по улучшению общего правопорядка. Я предлагаю… за счет города, за счет штрафов, пени, разных платежей, которые не включаются в бюджетный процесс, а являются как бы случайными и не планируются, и правительство имеет право распоряжаться этими деньгами вне налоговых поступлений. А сумма этих средств больше, чем те 30 миллиардов, которые нам нужны для того, чтобы нормально продолжить строительство СИЗО. И мы построим его за счет штрафов и пеней. И по будущему году я вместе с налоговой инспекцией уже тогда выделяю эту статью в бюджете города. Пришел рубль — и сразу туда. И мы решим эту проблему, — уверенно закончил мэр.

Проблема была решена за счет тех источников, которые он назвал. Но есть ведь еще и масса других. Те же уже набившие оскомину городские парковки, непонятно почему не заработавшие, хотя были оборудованы купленными на валюту паркометрами. И вроде бы для Ю. Лужкова остался секрет за семью печатями — почему? Да потому, что те члены его хваленой бригады, которые отвечали за этот участок работы, просто этого не хотели.

Люди, которые выделяли деньги на закупку оборудования, получили свои дивиденды за счет отката, те, кто нанимал монтажников на эти деньги, — соответственно, а те, кто не хотел, чтобы эта система в Москве заработала, развивалась и наполняла бюджет, попросту сыграли роль луддитов, только трансформировавшихся под наши дни. Вот и весь сказ. Что ж тут разводить ручками, когда спрашивать надо было.

Мощным источником пополнения внебюджетного фонда города — не идущим по своим возможностям ни в какое сравнение с перечисленными — служат доли города, которые он имеет во всех сферах бизнеса: торговле, туризме, гостиничном хозяйстве, строительстве. Не уверен насчет промышленности — здесь все сделано для того, чтобы она перестала существовать. И не один Чубайс виноват.

— Правительство Москвы, — объявил Ю. Лужков после очередного визита «наверх», — договорилось с федеральными властями о передаче завода АЗЛК в собственность города. Мы знаем, что нужно делать, и производство автомобилей будет возобновлено на «Москвиче» в течение ближайших лет.

После он едва ли не перенесет рабочее место на завод, будет проводить планерки с руководством, оперативки с инженерами, примет постановления правительства с выделением средств из бюджета, расхваливать и рекламировать при всяком удобном случае новые-старые-престарые модели «Москвича», все эти «Иваны Калиты», «Князья Владимиры» и прочую автомобильную рухлядь. Даже своего неверного нукера пересадит на один из них, будет лицемерно утверждать, что «Москвич» теперь лучше «Волги». Растроганная Е. Батурина построит на территории завода часовню с табличкой со своей фамилией.

И что? Нанятый городом менеджер с армянской фамилией распродал имущество завода на металлолом, хотя больше всего мне нравится красивый финт городских руководителей с реализацией Дворца культуры. Договор его купли-продажи от имени правительства Москвы подписали министр промышленности Е. Пантелеев и руководитель антимонопольного комитета. Когда же Е. Пантелеева въедливые журналисты спросили, почему вы, дескать, продаете недвижимое так дешево, да еще в частные руки, — это же музей, это достояние москвичей — он заявил, что вскоре после продажи город выкупит свою бывшую недвижимость. Но, правда, в три раза дороже.

Как показывают многочисленные проверки городской счетной палаты и других контролеров, доли города в имуществе компаний и учреждений различных форм собственности используются неэффективно, зачастую, как в случае с ОАО «Манежная площадь», дробятся, делятся с «дочками» других частных компаний, и доля города автоматически уменьшается.

Ю. Лужков однажды выразился в том смысле, что после принятия решения и получения определенного результата в той или иной сфере городского хозяйства и управления дальнейшая судьба субъекта этого хозяйствующего права его попросту больше не интересует. Ему достаточно того, что уже получен, как он акцентирует, ре-зу-ль-тат. Скорее всего недобросовестные чиновники, жулики всех мастей и всех отраслей отлично изучили эту его особенность и использовали на полную катушку. И если бы он доверился им при возведении того же храма Христа Спасителя или комплекса на Поклонной горе, то результатом были бы залитые водой котлованы.

По поводу строительства храма Ю. Лужков не уставал повторять, что на его возведение из бюджета не взято ни копейки. Сколько пожертвовал народ, мы помним, а вот правительство города выложилось по полной. Все комитеты и департаменты были обложены данью и отвечали за своевременное внесение взносов по всей строгости. Ю. Лужков с пристрастием спрашивал с тех, кто увиливал, задерживал платежи, и мэр прекрасно знал, что деньги не из бюджета, знал, откуда они. Вот какой разговор состоялся на совещании по строительству храма при посещении его Ю. Лужковым 11 августа 1996 года. Руководитель строительного комплекса города В. Ресин доложил, кто сколько денег перечислил и кто сколько должен. В должниках оказался и Департамент потребительского рынка, возглавляемый В. Малышковым. Он задолжал аж миллиард рублей.

— Малышков! — строго спросил мэр. — Самая бедная система?

— Юрий Михайлович, как ни странно, действительно это так…

— Дай ему стакан, пусть он туда слезу прольет…

— У нас получилась странная ситуация, мы никак не можем разрядить. Префектурам дали всего 9800, а на меня — три миллиарда.

— Подожди. Есть такое название книги: «Каждый умирает в одиночку». Посмотри, Володь (Ресин. — М.П. ). Три миллиарда! Да что такое три миллиарда даже для одного ГУМа? За год! Это же годовая цифра! Да разве это вопрос?!

— Сегодня это вопрос. Но мы его будем решать. До конца года решим.

— Да что ты говоришь? Какой конец года?! За неделю надо решать.

Привожу эту протокольную запись, чтобы показать атмосферу, чтобы вы видели, как целеустремлен Ю. Лужков. Неделя — и никаких гвоздей! И он отлично знает, о чем говорит. То, что департамент, возглавляемый В. Малышковым, не в состоянии оказался внести оброк, лишний раз подтверждает вывод о «черной» торговле в его недрах. Иначе откуда взять за неделю сумму, которую надо было скачать за полгода?

Много разговоров ходит вокруг его личного интереса в том или ином проекте, акциях в ППСК ТЭЦ-25 или в процветающем камнеобрабатывающем комбинате, что в Долгопрудном. Точно не знаю, врать не стану. Правда, комбинату он благоволит и составляет протекцию. На одном из совещаний по храму Христа дал такую команду:

— Но при проведении конкурса прошу учесть, что при прочих равных условиях нам предпочтительно отдать эту работу Ткачу (директор комбината в Долгопрудном. — М.П. ), потому что, выполнив эту работу, 35 процентов он возвращает в виде налогов государству. И при этом — полная ответственность. Если мы отдадим эту работу Ткачу, то у него есть чем материально это дело соответствующим образом гарантировать, обеспечить.

Вот такая политика нашего мэра — ярого борца с протекционизмом во всех его проявлениях. При такой политике, как вы думаете, кто победит в конкурсе? И я так думаю.

Если он едет со своим субботним шоу на предприятие, будьте уверены — вокруг мероприятия уже закручены всякого рода интриги и выстроены козни соседу по ведомству — сделано все, чтобы мэр приехал на мой объект, а не его. Ведь под посещение можно будет пробивать деньги, накачивать авторитет, щегольнуть при случае: у меня сам мэр был. И карточку на стену в кабинете.

Не однажды Ю. Лужков посещал рынок «Садовод», который находится под высоким патронажем правительства Москвы. И как-то вслед за ним я послал корреспондента — купить чего-нибудь и взять чек. Взял. Но только после того, как протопал через всю территорию, а это, кто бывал, тот знает, что такое.

Рынок «Садовод» расположен на внутреннем кольце МКАД, рынок бывшего совхоза «Белая дача» — на внешнем. Новое руководство города и прежнее области уселись наконец-то за стол переговоров для обсуждения острых вопросов выживания в нынешних экономических условиях общего конгломерата и создания — не комфортных, об этом пока и речь-то стыдно заводить — а приемлемых условий для жизни людей. Не «для проживающего на территории населения», а именно для жизни простых людей.

Года еще этак полтора назад я прочитал совершенно случайно — как и всякий журналист газет не читаю — заметку о том, что в окружении вице-премьера С. Собянина культивируются слухи о том, что Москву и область следовало бы давно объединить. И на ту же самую тему я собственными ушами слышал разговор двух бывших «голов» — городского и областного (Ю. Лужкова и А. Тяжлова).

— Это глупость! — кричал мэр в трубку. — Эта накачка идет специально, что область находится под пятой Москвы, это же неправда. Если мы с тобой скатимся до подобных рассуждений и выяснения отношений, то грош нам цена в базарный день. Никакого неравенства в отношениях не существует, и мы его не потерпим, нет у Москвы великодержавного подхода.

А речь, как я понял, шла о налогах столичных предприятий в области и областных — в столице. Ю. Лужков моментально все разложил по полочкам: чья собственность, тот и должен получать налог с предприятия. А для создания работающим сносных условий надо вводить местные налоги, в том числе и на трудовые ресурсы.

— А если ты заломишь большой налог на все это, — заметил он, — то мы просто не потянем или нам станет невыгодно содержать предприятие, и мы его просто продадим.

И затем, выслушав ответ, добавил:

— Нет, ты не купишь, у тебя денег не хватит.

А когда собеседник сказал что-то, видимо, про собственность, то Юрий Михайлович возразил, как всегда, экспрессивно:

— Я не хозяин даже собственного кабинета и стола в собственном кабинете! А с собственником надо быть на «вы». Лужков же в данном случае представляет интересы города, если доверили управлять его собственностью.

Потом еще долго-долго он слушал своего собеседника на том конце провода, наконец устал, начал подписывать бумаги, потом слушал стоя, потом, положив трубку, развел руками:

— Поддал он там, что ли…

Кстати, именно по признаку излишеств по части нашей любимой горькой А. Тяжлова не избрали жители области на очередной срок. Вот и доказывайте мне, что народ наш окончательно спился, ничего не понимает и ему обязательно надо подставлять вертикальный шест, чтобы он хоть что-нибудь разглядел на верху этой самой вертикали. Ни хрена ему — народу — подставлять не надо, даже помогать не надо, а уж подсказывать и указывать — тем более, мы этого не любим. Мы — это народ.

Привыкли, понимаешь, обзывать: «проживающее население», «народ в глубинке», «электорат», «крестьянские массы», «промышленная прослойка», «вшивая интеллигенция», «нарождающийся класс», «городская община» — по собственному усмотрению можете дополнить. Меня же в данном случае интересует понятие «городская община», потому как живу в городе, да еще в таком непростом, как Москва. Как жить в нем, как выживать, как общаться с властями, и можно ли от них хоть что-нибудь поиметь.

— В ближайшие годы, — утверждал Ю. Лужков, — мы будем продолжать совершенствовать отношения городской общины и власти. Это должны быть справедливые и четкие, фактически контрактные отношения. Смотрите, до чего мы, как говорится, уже дошли. Заказчиком в этом социальном контракте, естественно, выступает городская община, а исполнителем — органы и учреждения правительства города. При этом мы имеем в виду не только четкое определение содержания услуг, предоставляемых населению Москвы, но и справедливое, ясное и логичное правило определения цены услуг. Правило здесь простое: нет оплаты — нет услуги, соответственно, нет услуги — нет оплаты. Контрактный же подход означает, что власть собирает налоги и взимает платежи не в ущерб интересам граждан, а для их же пользы. Не подумайте, что я, как гоголевский городничий, утверждаю, что вдова сама себя наказывает налогами.

Если горожанам нужно, чтобы вывозился мусор, убирались улицы и ремонтировались дома и дороги, их право принять решение, делать ли все это за свой собственный счет или консолидировать эти средства в городском бюджете. Очевидно, что решение о консолидации средств они примут только тогда, когда им будет ясно, что это выгоднее. Никакой другой критерий здесь играть роль не должен. Именно поэтому мы говорим о том, что городские налоги взимаются для пользы граждан, но эта польза, конечно, зависит от правил и условий, на которых горожане вручают исполнительной власти свои свободные, заработанные нелегким трудом деньги.

Ни одна копейка не может поступить городским властям, если не определено точно, на что она должна быть потрачена. При этом городская власть в ответе перед горожанами за выполнение двух условий: во-первых, общее бремя налогов должно справедливо распределяться между всеми гражданами, а во-вторых, нужно стимулировать снижение цен и повышение качества предоставляемых услуг.

Ничего подобного прежде не было. Разве раньше могли горожане открыто и всесторонне обсуждать ошибки, промахи и недоработки городской власти? Разве могли избиратели объективно оценить, хорошо или плохо эти власти им служат? Разве раньше мы могли хотя бы заикнуться о том, что ресурсы Москвы — земля, налоги на имущество — должны служить людям, а не приноситься в жертву несбыточным утопиям? Разве была у вас возможность выбирать наилучшего из нескольких поставщиков одной и той же услуги? Разве раньше была возможность у гражданина самому определять меру труда и меру потребления без вмешательства «мудрых» посредников в виде государственных надсмотрщиков? И, наконец, разве могли мы прежде построить хотя бы один миллион квадратных метров жилья без федерального финансирования, самостоятельно, за свои деньги? Список можно продолжать — все эти «разве» в корне меняют и стимулы, и возможности для каждого, на каком бы посту он ни работал.

В городе никоим образом не ущемляются гражданские свободы или свобода средств массовой информации. Город имеет собственный устав, отвечающий стандартам, признаваемым Организацией Объединенных Наций. Однако Москва — слишком большой город, и ей нужны наиболее приближенные к народу уровни власти, которые должны подписывать контракт, оценивать объем и качество работы, платить деньги и приводить в действие конкурентный механизм. Это очень большие изменения во взаимоотношениях населения и власти. Такую систему нельзя создать. Она может только возникнуть. Ведь самоуправление — это не комитеты пенсионеров при домоуправах. Задача мэра, правительства города — во взаимодействии с городской Думой создать такие условия, при которых самоуправление само возникнет в Москве как мощный фактор устойчивого развития города. И я думаю, что этот этап без достаточной подготовки очень торопились ввести некоторые радикальные объединения и партии. Но для Москвы, которая постепенно движется к реализации задач самоуправления, такой этап, причем не навязанный какой-то структурой власти, теперь настал. Оно только поддерживается ею, а возникает он снизу, исходя из готовности нашего общества к этому необычайно важному процессу — созданию полной структуры, полной пирамиды общественной системы управления городом.

Главная же задача городской власти состоит в том, чтобы создать условия, при которых каждый здоровый, дееспособный, активный человек может найти или создать рабочее место, обеспечивающее ему и его семье достойное существование. И лишь тот, кто не может позаботиться о себе, должен стать объектом социального попечительства.

Вся тысячелетняя история нашей страны выработала у россиян привычку полагаться на заботливое начальство в надежде на то, что только оно может сделать народ счастливым. Несколько последних поколений россиян жили в условиях высокой социальной надежности и стабильности. С одной стороны, это определило ряд позитивных моментов в материальной и духовной сфере, но, с другой стороны, по мнению многих, объективно стимулировало коррупцию и сковывало инициативу предприимчивых граждан. Не оспаривая деморализующего действия уравниловки, следует, однако, заявить, что складывающееся сейчас расслоение не имеет ничего общего ни с социальной справедливостью, ни с экономической целесообразностью. Оно взрывоопасно и может дорого нам обойтись. Долг руководителя Москвы — максимально выправить положение. Сбалансированность личной ответственности и социальных гарантий достигается лишь при соблюдении двух принципов: ни один человек не может быть лишен права на достойную жизнь. Если же по объективным причинам гражданин не может обеспечить себе такую жизнь, о нем обязано позаботиться общество; ни один человек не может получить социальную поддержку, если нет уверенности в том, что он делает все, что в его силах, чтобы не быть обузой для общества.

Это возможно только в богатом городе, а главное богатство города — это богатство горожан, возникающее благодаря их производительной деятельности во взаимодействии с городской средой. Поддержание специфической городской среды стоит дорого, но это совершенно необходимое условие. Сумма благ, производимых в городе, зависит не только от времени и интенсивности труда. Повышение стоимости воспроизводства рабочей силы, ухудшение любых элементов инфраструктуры, повышение уровня преступности, ухудшение экологической ситуации и другие проблемы не только влияют на наши эмоции, но и играют практическую роль. В зависимости от состояния дел эти факторы приносят убытки. Доходы, получаемые или, наоборот, теряемые казной из-за изменения цены земельных участков, — один из важнейших объективных показателей качества работы городской власти.

Создание справедливой экономической системы и продуктивной городской среды, действующей в интересах граждан, невозможно, если наряду с перечисленными экономическими правами граждане не будут иметь социальных обязанностей, материальным выражением которых являются налоги, устанавливаемые демократическим путем.

Здоровая социально-экономическая среда обязательно предусматривает дополнительную социальную ответственность для граждан, обладающих значительной собственностью. Необходимость этого не только обоснована многовековым опытом человечества, но и постулируется всеми религиозными конфессиями. Создав здоровую основу для частной инициативы, нам надо лишь помогать объективно нуждающимся в этом гражданам, учить их, если нужно, лечить, а также принуждать всех к исполнению законов, принятых на основе демократического согласия. Все остальное граждане делают сами.

Принуждение — очень нежелательный элемент общественной организации, но без него граждане не могут чувствовать себя в безопасности, спокойно владеть богатством, общественные нужды не могут быть оплачены. Нам необходимо не только совершенствовать наше умение принуждать к уплате налогов, но и вести серьезную работу по повышению престижности этой важнейшей общественной функции.

Справедливое распределение налогового бремени и других платежей будет постоянно находиться в сфере внимания мэра и правительства Москвы. Здесь мы предполагаем использовать все наше влияние на законодательные процессы в городе и на федеральном уровне, с тем чтобы перенести основное налоговое бремя с тех, кто много производит, на тех, кто много потребляет. Речь идет прежде всего о потреблении городских ресурсов. Это земли, энергия, недвижимость. Мы будем в полном объеме использовать для этой цели наши конституционные права законодательной инициативы. Очень большая и непростая работа предстоит в более справедливом распределении платежей за коммунальные и другие индивидуально потребляемые услуги. Существующая система огульного дотирования не является справедливой. Больше дотируется тот, кто больше потребляет. Надо постепенно добиться такого положения, когда каждый горожанин напрямую, без всяких дотаций оплачивает то, что он потребляет. А уровень заработков и других доходов семьи позволяет обеспечить экономный и справедливый уровень потребления.

Оговорился ли я, сказав «справедливый уровень потребления»? Разве кто-то по справедливости имеет больше прав потреблять, чем другой? Нет. Речь, разумеется, не идет о потреблении национальных богатств — здесь все граждане равны. Более того, те, кто попали в беду, кто объективно — по возрасту, по состоянию здоровья и другим обстоятельствам — не могут сами себе обеспечить достойный уровень жизни, имеют даже некоторые дополнительные права. И мы стараемся их осуществлять по отношению к тем, кто сегодня не в состоянии трудиться, — пенсионерам, ветеранам, многодетным семьям, матерям-одиночкам, студентам, которые хотят учиться, но не имеют по семейным обстоятельствам средств для продолжения учебы, и так далее.

Но я отказываюсь понять, почему тот, кто произвел и продал (я подчеркиваю — продал) согражданам больший объем товаров и услуг, должен иметь такой же уровень потребления, как и тот, кто проиграл в этом состязании. Ведь граждане своими деньгами проголосовали за право первого потреблять больше. Если мы оспорим это право, мы, быть может, и победим богатство, но не избавим страну от бедности.

При этом городская власть не может служить источником богатства горожан. У городской власти никогда не было и не будет средств, чтобы наделить всех граждан паями. Все, чем распоряжается городская власть напрямую, взято у горожан. Только труд, инициатива и предприимчивость могут обеспечить устойчивый прирост благосостояния. Городская власть должна лишь создать и поддерживать условия роста.

Мы активно благоустраиваем Москву, развиваем ее инженерную и деловую инфраструктуру, черпаем свою силу в деловой среде. Но мы отчетливо понимаем, что делаем это не столько для себя, сколько для следующих поколений москвичей. Только тогда, когда новое, освобожденное от груза прошлых привычек, в том числе и груза общественных привычек, в организации общественно-политической, социальной системы возьмет верх, только тогда необратимо утвердится и новый строй в городе или в государстве. Этот строй можно назвать демократическим, или, что более привычно, социально-рыночной экономикой.

Думаю, что сейчас только очень дремучие люди могут рассчитывать на то, что из руководящих органов страны во все организации и учреждения, каждому человеку поступит план мероприятий по переходу от командной к рыночной экономике. Нам сейчас дана только возможность это осуществить, а вот осуществить в полном объеме и завершенном виде никто, кроме новых молодых сил, пожалуй, не сможет.

Если мы хотим, чтобы экономика служила человеку, а не абстрактной идее, граждане в своих действиях должны руководствоваться соображениями пользы и выгоды — личной пользы и личной выгоды. Это мощные и проверенные стимулы; но они приводят к процветанию городов и стран только тогда, когда действуют в здоровой социально-экономической и налогово-правовой среде. Стать богатым в такой среде можно, только поставляя товары и услуги, нужные гражданам, пользующиеся у них спросом и не наносящие при этом вреда окружающей среде, здоровью людей или общественной морали. Не будет преувеличением сказать, что ключевым вопросом экономической реформы является именно создание среды, благоприятствующей развитию инициативы и предприимчивости, привлечение естественных интересов граждан к решению задачи роста общественного благосостояния.

Это тем более реально сейчас, когда открылись недоступные прежде в нашей стране возможности самим, за счет инициативы и предприимчивости, за счет привлечения частного капитала, решать проблемы, которые не решались в городе в течение последних 20 лет. И меня это радует. Конечно, мы утратили многие рычаги управления, к которым привыкли. Мы не являемся больше единственными распорядителями городских богатств, мы — равноправные партнеры с частным сектором. Мы не можем послать граждан на овощные базы за счет ни в чем не повинных предприятий, мы можем только заключить с ними добровольный договор, мы не можем заставить производителей продавать товары себе в убыток, стимулируя их интерес внеэкономическими методами, мы можем только воздействовать на свободные цены с помощью налогов, субсидий, манипулируя товарными запасами и применяя другие экономические методы.

Для многих эти перемены, эти методы непривычны. Но мне сейчас, честно говоря, не жалко прежних методов, которые хотя и были простыми, но не позволяли обеспечить процветание города. Вот уж действительно простота хуже воровства. Новым методам можно научиться. Новизна совсем не помеха. Зато сейчас действуют факторы, которые превращают граждан и городские власти в дееспособных участников важнейшего процесса развития города…

Читаю его исключительно выдержанную в моих — горожанина — интересах речь и в отчаянии думаю: да где же оно это партнерство с городскими властями? Как и 20 лет назад, я не имею никакой возможности — хоть как индивидуум, хоть как член ТСЖ — влиять на тарифы ЖКХ, на рост доходов, на понижение налогов, на повышение качества жизни. Все 20 лет новые власти — и городские в том числе, по Лужкову мои партнеры, мою жизнь только ухудшают — какое же это партнерство?

Можно, конечно, меня прищучить, что называется: на выборы не ходишь, власти не выбираешь, сам и виноват. Ты мог бы на все влиять через своих депутатов в муниципальном собрании, Городской думе, наконец, в думе самой главной решать все проблемы общественной жизни и через это — своей собственной. Прищучить, конечно, по этому признаку можно. Но вам самим-то не смешно?

И мне нет. Самый главный порок нашей системы управления народом — это казуистическая виртуозность в умении не быть, а казаться. В совершенном устройстве системы, которая призвана демонстрировать то, чего на самом деле нет, скорее всего, если будет, то нескоро — два наших поколения не доживут, а коли правду вам сказать — этого не будет никогда. Напридумывали, разрекламировали, насовали во все дырки «одних окон», «горячих линий», «экстренных связей» и еще бог знает чего. А горожанин как парился со своей проблемой в одиночку, так и продолжает. Никакое окно не спасает от необходимости собирать и подписывать при необходимости бумажки, ставить печати. Воспрянувшие поначалу «горячие» линии быстро остыли, потому как с момента рождения начали тушить сами себя. Нельзя пожаловаться, не назвавшись, не доложившись, не засветившись. Сегодня я назовусь, доложусь, засвечусь, а завтра у меня случайно отключится вода и свет, а послезавтра случайно в подъезде упадет сверху трехкилограммовая гантелина. Оно мне надо?

Могу перекреститься: вылет из Внукова, автобус через дорогу, расписание висит. Пришел. Автобуса нет. Вернулся. Позвонил по «горячей» линии Мосгортранса. Назвал, как учили, маршрут, номер, ф.и.о. собственные, адрес, телефон, запасной аэродром, размер (говорят, имеет значение) — короче, все, что требуется, чтобы тебе ответили. Правильно. Никто не ответил.

Присылают через почтовый ящик приглашение зайти и заключить договор социального найма квартиры, имея при себе паспорта проживающего населения, документы на льготы, свидетельства о браке и о смерти.

«Во, — думаю, — как ребята работать стали, приглашают, чтобы мне на корявых больных подагрических ногах не мучиться в очереди, — просто песня».

Запел, когда пришел в сельсовет, ах, простите, в тот отдел управы района Солнцево, где этот самый договор заключают.

Узкий и длинный коридор весь был забит страждущими обывателями. Моему удивлению не было предела. «Как, — думал я, — меня же пригласили, указали время, я потратился на копии документов, заставил жену заштопать носки, заклеил кроссовки, сменил белье на всякий случай, проглотил жвачку, чтоб без перегара, — и что?»

— А вы, — спрашиваю здоровенного дядьку в хвосте очереди, — договор заключать?

— Нет, я еще месяц назад документы сдал, теперь вот хочу получить обратно, уже подписанные. В тот раз также стоял, полтора часа.

Ни скамейки, ни табуретки, ни тем более стула не имелось в этой кишке коридора, слепой кишке отношения власти — по сути говенной районной власти — к своим подданным. А люди в очереди все больше пожилые, наверняка половина из них заслуженные, с наградами и регалиями, до которых девочкам за казенной дверью еще расти и расти. Но не они виноваты в этой вакханалии издевательства над людьми. Виноваты те, кто это все придумал, кто решил, что все сегодня можно, все сегодня льзя.

Короче, я повернулся и ушел. Если им нужен договор, пусть они его со мной заключат. Эмоции? Нет. Чистейшей воды быдластая жизнь горожанина, рядового москвича.

Сиживал в очередях. В иммиграционной службе Кипра, этого островка, с которого в нашу экономику вливаются деньги, несравнимые с размером государства по имени Республика Кипр и его финансовыми возможностями. Не знаю, какое место на административно-политической карте мира занимает остров с его населением, не достигающим миллиона человек, а вот что по инвестициям в российскую экономику он занимает третью строчку — вслед за Германией и Францией — знаю точно. Наши ребята в свое время подсуетились, туда вывезли, а теперь ввозят.

В зале ожидания приема чиновниками иммиграционной службы стоят столы, стулья, диваны, кресла, работает буфет — никакой суеты, никакой агрессии по отношению друг к другу, несмотря на кожу лица всех цветов радуги, увидеть просто невозможно — этого просто нет. Тебе могут продлить визу или вид на жительство, могут не продлить, но никто в тебя не плюнет, не нахамит, не оскорбит, не скажет «пшел вон».

И если мы, горожане, община, сами себя не любим, не уважаем, не хотим бороться за свои права, то кто, какой чиновник, какой «белый воротничок» нас полюбит? Никакой. А власть начинается с него. С самого незаметного, самого тщедушного, самого большим начальником презираемого. И мало кто знает, что на самом деле эти малозаметные «червяки» очень влиятельны и могущественны.

Обыкновенные технические служащие у телефонов приемных играют заметную неафишируемую роль в структурах высокой власти и значат порой для посетителя не меньше, чем сам хозяин кабинета. Они могут тебя не соединить, не заметить в приемной, не сказать, где начальник, — словом, имеют миллион возможностей указать вам ваше место.

Есть, например, такая игра. Вы пытаетесь дозвониться нужному начальнику, секретарь или помощник ласково говорит: хорошо, доложу, а вам перезвоню, будьте любезны оставить телефончик. Если вы не обивали достаточно порогов высоких кабинетов и не знаете правила такой игры — будете сидеть месяц, дожидаясь звонка. Потому что таких, как вы, сотни, а помощник один. Попав, наконец, в приемную, вы с удивлением обнаружите вдруг, что человек, обещавший неделю назад о вас доложить, точно такие же слова говорит всем страждущим. При этом он и не собирается отвлекать хозяина такими глупостями — докладывать, что кто-то домогается встречи или пытается соединиться.

Такая манера поведения — высший класс верховой езды в кресле секретаря-помощника — отшивать всех, не глядя на регалии, ранги, нашивки и прочую атрибутику, но отшивать интеллигентно, не отказывая напрямую, а изображая участие.

Если же придется прорываться без предварительной договоренности, то помощнику нужно будет о вас докладывать — тоже целая наука. Коли захочет, чтобы вас приняли, вовремя ввернет вашу карточку, выбрав подходящий момент — после обеда, звонка приятного человека и прочее. Не захочет помочь вам или боится получить нагоняй за несвоевременное вторжение — ни за что не пойдет докладывать, как бы вы перед ним ни крутились. Хотя, если крутишься перед глазами, деваться ему некуда — вдруг шеф действительно ждет вашей бумажки или вашего доклада по интересующему его вопросу.

И уж коль скоро речь зашла сама собой о высоких барьерах, дам бесплатно совет тем, кто не знает, как вести себя, попав через кордоны в нужный кабинет. Здесь также есть свои правила, нарушив которые, вы можете вообще в кабинет подобного ранга не попасть. С большими начальниками нельзя быть слишком нахальным, как бы начальник к вам ни относился, то и дело лезть ему на глаза, нельзя давать советы, что называется, в лоб. Говорить, допустим: а вы дайте команду такому-то… Каков бы начальник ни был, он имеет свое собственное достоинство, свои качества, не говоря уже об амбициях и претензиях. В любой момент он может вас послать, заметив: я бы советовал мне не советовать.

Поэтому подсказка — а начальники в них нуждаются не меньше подчиненных — должна быть мягкой, ненавязчивой: «Вы знаете, я хотел бы с вами (ни в коем случае — «вам») посоветоваться. Нельзя ли мне сделать то-то и так-то…» А уж когда скажут, что можно, просите, что вам нужно, но только пояснив, что уже сделано в этом направлении. Иначе начальник станет думать, что вы хотите проехаться за его счет. А это наверняка не понравится.

Конечно, в подобной весьма тонкой игре нельзя переигрывать и терять чувство собственного достоинства и собственную гордость, вы должны свое дело знать и делать его лучше любого начальника. Тогда он станет с вами разговаривать.

А вывод прост: аппарат вечен, как бюрократизм и взяточничество на Руси. Меняются под ударами политических бурь и общественных потрясений владельцы больших кабинетов и обширных приемных, но средний чиновник остается на своем месте — любому начальнику нужны, кроме своих людей на ключевых позициях, просто исполнители. Десятилетиями их выращивала система, как некие монокристаллы с определенными свойствами — малую толику этих свойств я перечислил выше. Но есть и более высокий ранг людей, которые и теперь, после всех перемен в Москве, остались на своих местах и по-прежнему обслуживают высшие структуры власти. Поменять их невозможно, нужны десятилетия. Нужны совершенно иные условия в обществе, иные подходы, комплекс мер, что обеспечат уничтожение коррупции, пронизавшей аппарат всех учреждений снизу доверху, и системы взяток. Но этого, наверное, избежать никогда не удастся. Чиновники берут во всем мире, и управы на них пока не найдено.

Когда противники возведения храма Христа Спасителя утверждали, что лучше было бы потратить деньги на строительство метро в отдаленные районы, они были правы только отчасти. Потому как храм воссоздан — можно спорить, каков в его облике процент новодела, — функционирует и приносит людям хоть какую-то пользу. А вот какую пользу москвичам приносит «чудо» под названием «монорельс», сказать никто не возьмется. Долго молчавший начальник метрополитена Д. Гаев в конце концов не выдержал и признался, что действующая магистраль между ВВЦ и станцией метро «Тимирязевская» себя не оправдывает, так как в день перевозит… от полутора до трех тысяч человек, ровно столько, сколько может проживать в одном московском многоквартирном доме.

Неужели никто из чиновников не видел на этапе предпроектной подготовки, что линия загружена не будет, так как основная масса работающих устремляется в утренние часы в центр столицы — так сложилось исторически и пока не факт, что новое городское правительство сумеет развернуть этот поток в обратном направлении. Для этого ему самому в первую очередь придется собрать чемоданы и съехать с Тверской в Орехово. Или хотя бы в Чертаново. Правда, тогда придется нанимать гастарбайтеров и на руководящие должности.

Еще лет 30 назад специалисты активно обсуждали соединение различных направлений линий метро хордами — то, что нынче снова появляется в планах. Но поскольку в те времена от идеи отказались — как раз по причине видимой незагруженности хордовых направлений — то следовало бы провести анализ пассажиропотоков между ВВЦ и «Тимирязевской». А если это было сделано, но проигнорировано, значит, цель у отцов города, у «папы» была одна: потратить как можно больше денег. Хотя такой зуд можно было употребить на восстановление пассажирского движения по Малому кольцу Московской железной дороги. О чем, кстати, разговоры также ведутся не одно десятилетие. Но — трудно, хлопотно, результат неочевиден, средства в таком темпе, как на монорельсе, не освоишь, иностранные фирмы не пригласишь под тем предлогом, что мы транспорт поверху пускать не научились.

Теперь вот умеем. Как утверждает тот же Д. Гаев, монорельс не окупится никогда. Значит, город за наш счет будет его содержать, катать туристов — два калеки в сутки, поскольку смотреть сверху на то, что происходит внизу, ни одному туристу не интересно, остается только насильно впаривать эту невидаль для провинциала на маршруте и брать деньги за показ. Даже и пословица такая есть: «За показ деньги платят».

Вот вам и «крепкий хозяйственник». Повторюсь: ничего он не делает без личной пользы и личной выгоды. И ладно бы не умел считать деньги, а то ведь умеет — и еще как! На примерах, которые я уже приводил, это отлично видно. Да и доли в городской недвижимости он мог сосчитать в уме, безо всякой линейки и арифмометра.

На строительстве Дома актера, что на Тверской, 16, в декабре 1996 года Ю. Лужков проводил совещание со всеми заинтересованными лицами — правда, только с одной стороны — правительства города. От тех организаций — банков, акционерных обществ, арендаторов, строителей, которые были задействованы на восстановлении сгоревшего много лет назад дома, — никого не пригласили. Потому что обсуждался самый животрепещущий вопрос: где деньги, Зин?

Гендиректор акционерного общества господин Арцруни доложил текущую обстановку: вызвавшийся быть инвестором «Микродин» жульничал, «Онэксимбанк» господина Прохорова стремился отщипнуть свою долю. Квартиры не были проданы, паркинг не заполнен, офисы не сданы в аренду, а кредиты надо отдавать, рабочим-туркам фирмы «Аларко» надо платить, короче, положение незавидное, пришлось обращаться за помощью к мэру.

Директор сказал, что с банкирами есть контракт — акции делятся 50 на 50, а Прохоров требует уже все 75, вроде сговорились на 70. На это Ю. Лужков сказал:

— Я тебя здесь поддерживаю. Кроме одного. Нас не поймут, если мы имеем контракт 50 на 50, а потом вдруг себе оставили 20 или 30. Юридически дело такое непонятное, чтобы Москва во главе с мэром села за стол и отдала дяде 20 процентов, имея контракт 50 на 50, сделать его 70 на 30. Если бы мы с председателем Москомимущества Толкачевым так сделали, вы бы могли сказать: прохвосты, сволочи, такие-сякие, но все-таки если бы вы это сделали, вас бы наказали, выговор там объявили. А самому такую вещь сделать… Требовать надо с других, но не нарушать пропорцию…

— Конечно, наиболее неудобно самого себя называть прохвостом.

— Мы не на Таймыре, мы на площади Пушкина, поэтому с нами такие номера не должны проходить. Я вот задаю себе вопрос, — Юрий Михайлович посмотрел на присутствующих, — а люди, которые придут после, что о нас скажут? Что они о нас подумают? Ведь если я хочу создать условия для будущих поколений, я должен об этом думать сегодня. И поэтому я говорю: никакого разбазаривания собственности мы допустить не должны. Нам выгоднее долгосрочная аренда. В противном случае все разбазарим, и потомки наши схватятся за голову и возопиют: что же он натворил, этот Лужков, Господи?!

Потом шел разговор о стоимости квадратного метра для арендаторов, подсчитывались прибыль, потери от процентов по кредитам. Сегодняшнее положение дел со сдачей помещений в аренду примерно такое же, каким было лет 15 назад, — спрос упал, площадей полно на любой вкус. А была за каждый метр буквально война, особенно между федеральными и городскими ведомствами.

Когда я пришел просить в Москомимущество положенные мне по постановлению правительства 800 метров, первый заместитель председателя, совершенно замечательный мужик В. Авеков спросил:

— Зачем тебе столько?

Я его понимал. В Москве, при всей ее, казалось бы, необъятности и ресурсах площадей, за каждый метр, особенно в центре города, шла ожесточенная борьба. Нередко на одно и то же помещение, на одну и ту же площадь выдавалось по два ордера, принималось несколько постановлений правительства, подписывалось несколько писем самим мэром, его первыми замами и просто теми, кому казалось, что они имеют на это право. В результате завязывались ожесточенные схватки, вплоть до рукопашных, и чаще всего побеждал сильнейший: не по преимуществу права, а физически — у кого было больше наличных денег, крепче нервы и мощнее охрана.

Слышал, как Ю. Лужков говорил людям в кабинете:

— Нашей собственностью уже распоряжаются все кому не лень: Бурбулис, Полторанин, Шахрай. Кончать надо с этим…

Самое беззастенчивое, беспрецедентное и беспардонное взяточничество царило в самом низу — в муниципальных округах, где сидящий на нежилых помещениях чиновник мог делать все, что ему взбредет в голову. Подчинявшийся по инстанции административному округу и Москомимуществу, он плевать хотел на все распоряжения сверху и мог замотать любое из них. Что и подтвердил первый зам в конце разговора. А пока я объяснил ему, зачем мне площади.

— А кто сказал, что газета всегда будет выходить на четырех полосах и один раз в неделю? Завтра мэр скажет: давай-ка три раза в неделю, да на восьми полосах — и что я стану делать? Опять побегу к вам с протянутой рукой?

Второе: в том же постановлении записано, что управление внешних сношений обязано закупить для редакции издательский комплекс. Не век же нам сидеть на шее у города, надо и гроши, в конце концов, зарабатывать.

Довольно долгий и дружелюбный разговор, в котором, кстати, выяснилось, что мы давно знакомы, закончился принятием общего решения: Москомимущество будет мне помогать.

— Раз уж ты сюда добрался, — подчеркнул начальник и добавил: — К нам ведь идут только такие нищие, как вы. Все прочие идут туда, — он показал пальцем в пол, имея в виду нижние этажи собственной епархии. — И там все решают…

Через некоторое время на хвосте почтового голубя прилетела весть — освобождается 13-й этаж дома, в котором я занимал скромный кабинетик. Позвонил, поехал, посидели — решили, что надо попытаться. Но противником выступала такая силища, как Госкомимущество во главе с Чубайсом — отцом неприемлемой для руководства Москвы модели приватизации. Кажется, его заместитель решил усесться в престижном кабинете.

В один из дней претенденты пришли захватывать этаж силой — вскрыли, несмотря на сигнализацию, обошли, обнюхали комнаты, ощупали мебель. Вселиться не успели — прибежала снизу охрана, запыхавшийся комендант, вернее, комендантша. И выставив всех, быстро накинули навесной замок с металлическим хомутом. Между тем у меня на руках уже было распоряжение о выделении 530 метров — фактически половины этажа — редакции, однако комендантша уперлась: давай, дескать, договор на аренду, тогда все будет по закону.

Заключать же подобный договор — это целая катавасия, только у дверей конторы БТИ проторчишь месяц, в течение которого могут произойти всякие события, упустишь все.

В конце концов Ю. Лужков дал «добро», и мы вселились явочным порядком.

— Теперь, — заметил мне служивый из нежилых помещений, — они будут охранять вас, — и ткнул пальцем в охранника той службы, которая охраняла еще вчера людей отца приватизации.

Но это он отдал дефицитные метры своей газете, а бывали весьма спорные «подарки». Ю. Лужков в Белом зале мэрии 4 октября 1994 года принял С. Асахару, которого привел к нему бывший начальник Москомзема В. Асцатуров — видно, ярый последователь учения знаменитого своей газовой атакой в токийском метро японца. Такой, что напряг самого мэра принимать Асахару с почестями в зале, где принимают послов иностранных государств, отпрысков президентов (например, сына президента Индии), знаменитостей отечественного пошиба.

Не стану рассуждать о нравственной стороне подобных приемов. Скажу лишь для непонятливых: особняк в центре Москвы недалеко от Петровки, 38, который отвалили Асахаре, не образовался из нравственных устоев Асцатурова, а носит, думаю, вполне выраженный материальный характер. Для японца — в кирпичном старинном особняке, а для бывшего главного земельного начальника? То-то…

А вот что получил от мэра бывший разведчик, а ныне осужденный предатель родины В. Резун, которого привел к Ю. Лужкову сам председатель гордумы В. Платонов, не известно. Но не поздороваться же за руку с Юрием Михайловичем он приходил…

Вообще-то развести мэра старались многие, у многих получалось, но не всегда. Скорее всего получалось тогда, когда он сам готов был повестись на какие-то коммерческие предложения — по примеру монорельса. А если не хотел — его не сдвинуть. Он приехал на строительство гаражей, ему долго рассказывали, чья тут земля, что можно с ней сделать, пока он не остановил докладчика:

— Да бог с ней, с землей. Я говорю, что земля городская и давать ее в залог городской структуре нельзя — получается, город сам себе дает в залог свою же собственность. Это просто немыслимая вещь. Вы вообще-то думаете? Так мне с пеной у рта, с восторгом докладывает мой заместитель Орджоникидзе: нашел, говорит, инвестора для гостиницы «Москва», который готов 250 миллионов долларов найти кредита. Потом, когда вся работа будет выполнена, гостиница должна вернуть 250 миллионов с процентами, а площади делятся в соотношении 65 процентов на 35, соответственно инвестору и городу. И Орджоникидзе говорит, это великолепный результат. А я спрашиваю: какой же это результат? Давай я тебе возьму кредит, ты построишь эту гостиницу, а потом она будет на 100 процентов моя. Вот так и обувают. И вы нас тоже хотите обуть с землей?

Вся ведь подноготная нового строительства на прежних местах — смена собственника. Той же гостиницей «Москва» владел трудовой коллектив, у всех сотрудников были какие-то акции, мизерная, но доля собственности. Те люди или тот человек, который на эту собственность положил, что называется, глаз, мог попросту выкупить акции у людей, ими владеющих. Но это долго, хлопотно, ненадежно — упрется бабушка-кастелянша, скажет: внуку хочу оставить. И что с ней делать, убивать? Тогда кастелянш не останется.

А сломать гораздо надежнее — собственники сидят на своих обломках, антиквариат в надежном месте, площади расширяются, жизнь продолжается.

Когда же не получается сломать, можно попросту сжечь, как Манеж. Это какие же надо получить — и от кого — гарантии, чтобы решиться на такое. И надо было точно знать, что никого не найдут и даже не будут пытаться искать. Это — Манеж. Что же тогда говорить о старых домах в центре, которые горят, как спички, и вместо которых вырастают настоящие дворцы для небедных.

Поиски свободных и несвободных участков будут, скорее всего, продолжаться и при новом правительстве города — деваться ему некуда. Хотя можно воспользоваться и опытом прежнего.

— Юрий Михайлович, — обратился к мэру застройщик территории под машино-места на ул. Муссы Джалиля, — прошел 17 января в Гордуме закон о сносе ракушек. Грубо говоря, надо сгонять людей с этих самых мест, закон позволяет именно так бороться с этим злом. 26 января будет второе чтение закона, но нам нужна поддержка вашего представителя в думе Анатолия Петрова.

— Обязательно, я обещаю, — сказал мэр и для верности добавил: — Обязательно!

Конечно, плоскостные железные короба под гаражами не украшают город, они занимают кучу места, но как же удобны для автовладельцев! Там тебе и погребок, и склад, и компания соответствующая — ни с каким «народным» гаражом не сравнить. Поданная властями как забота об автовладельцах идея «народного» гаража на самом деле преследует цель снести, скрыть не только ракушки, но и плоскостные металлические конструкции, чтобы освободить землю под ними. А что на этом месте построят, неизвестно — не факт, что гаражи. Да еще «народные».

Дума карманная, председатель свой, при чем тут народ?! Вновь народившийся демократ Ю. Лужков совсем недавно выступал с инициативой, предлагая вернуться к «довертикальной» схеме выборов губернаторов и, конечно, мэра Москвы. Не просто так, не за здорово живешь предлагал, а с совершенно ясной и определенной целью — лишить кремлевских возможности влиять на свою собственную как мэра судьбу — на всех остальных ему попросту наплевать.

И можете не сомневаться — его бы точно выбрали, несмотря ни на какое «мочилово» в ящике. Тем более грубо, неотесанно, неграмотно, неумело, непрофессионально, неадекватно, неаккуратно, неинтересно, непозволительно, небрежно, невежливо, невнятно, невразумительно, неврастенично, неглубоко и недоброкачественно обставленное «мочилово», как это нам преподнесли каналы — вот уж и в самом деле «каналы», еще вчера облизывающие Ю. Лужкова со всех сторон и получающие из его холеных ручек необходимые, а иногда, как гендиректор Первого канала К. Эрнст, и лишние блага. Хотя, скорее всего, благ лишних не бывает.

Несмотря ни на что, ни на какие их ухищрения «начальников начальников», по выражению Л. Парфенова, Ю. Лужкова в том сортире, который называется телевидение, замочить бы не удалось, сколько и каких бы доренков ни пригласили для исполнения этой непростой операции. Уж коли у наших людей до сих пор живет внутри генетический страх перед «уполномоченным», а дедушки и бабушки боятся, что их привлекут за неявку на избирательный участок, то свежие подвиги Ю. Лужкова на почве ведения хозяйства Москвы живы в памяти. И будут жить долго.

Сколько и чего украли со МКАД, Лужников, храма, откосячили при ежегодных городских праздниках, не говоря уже о 850-летии Москвы, это все быстро забудется, поскольку об этом газетчики и телевизионщики вякнут — и заткнутся — фактов-то нет, одни догадки. А по догадкам в «турму не содют», хотя власти, если захотят, посадят любого, как нечего делать.

Сколько и где на украденное построено особняков, загородных и зарубежных вилл, куплено яхт и самолетов, никто и никогда не узнает, и по этому признаку пасть затыкают очень быстро — не считай деньги в чужом кармане. Но — позвольте, в чьем же считать, если в своем считать нечего. Вот и занимаются наши люди подсчетом у соседа — хоть какое-то развлечение. Зарабатывать дают, но негде, а когда вроде и есть где — там зарплата мизерная.

— Когда несколько лет назад заговорили о необходимости перехода к рынку, — говорит Ю. Лужков, — по сути — о капитализации экономики, многие рядили саму проблему в розовые одежды: смотрите, дескать, как хорошо у них там в условиях рынка. Но те, кто так говорил, забывали, что мы — это не «они». Сами же руководители, призывавшие здесь к рынку, были не так сильны, как те, кто там управляет государствами. Именно поэтому в последние годы допущена, с одной стороны, масса ошибок на пути к рынку, которые вместо облегчения принесли новые тяготы народу.

В нынешних условиях главное, что нужно понять нам всем: рынок — это поляризация возможностей, в том числе и в условиях жизни людей. «Усредниловки» он не допускает, как и понятия «социальная справедливость», трактуемого часто у нас как уравниловка. Самое главное состоит в том, что либерализация частной собственности и частной инициативы неминуемо приведет и к возникновению капитала, и к определенной дифференциации доходов.

В какой мере это согласуется с представлениями россиян о социальной справедливости, допустимо ли, нужно ли для здорового развития? Наш ответ на эти вопросы состоит в том, что в определенных условиях нужно и то и другое. Какие же это условия?

Само понятие капитала долгое время в нашей стране было жупелом, которым, как детей страшными сказками, пугали взрослых людей. Как молитву, повторяли мы заклинания о том, что с развитием капитализма увеличивается обнищание трудящихся, все чаще возникают циклические кризисы производства и происходят многие другие беды. Нам даже не разрешалось задать себе простой вопрос: почему же массово нищающие в капиталистических странах трудящиеся в среднем живут лучше, чем трудящиеся в стране, где «все во имя человека, все для блага человека»? Дело в том, что общие выводы Маркса — правильные — относились к той форме капитализма, которая была в его время. И к тем правилам владения капиталом, которые были тогда. Но капитал капиталу рознь. Есть капитал производительный, работающий по практической схеме «деньги — товар — деньги». Люди, набравшись опыта после многих кризисов и неудач, в совершенстве научились так управлять его развитием, что наряду с ростом производительного капитала происходит рост общественного благосостояния. А есть другой капитал, работающий по другой схеме: «деньги — сырье — деньги». Словом «сырье» я здесь называю все то, что не нужно создавать трудом, но можно тем или иным способом присвоить.

Второй, паразитический, капитал растет не за счет производства товаров и услуг, а за счет присвоения чужого — прежде всего ресурсной ренты — и другого общественного богатства. Для существования паразитического капитала почти не нужен труд, и потому цена труда на рынке падает.

Если же какой-то человек стал богатым в ходе создания производительного капитала, его богатство является оправданным в глазах общества. Любой, кто хочет стать богаче, имеет в своих руках простое средство: достаточно произвести товары и услуги дешевле или лучше конкурента. Особой нужды в криминальных действиях нет, зато жизненно необходимы стабильность и законопослушание. Производительный капитал в разумной налогово-правовой среде не может существовать без среднего класса, без производства товаров и услуг, без конкуренции.

Для производительного капитала жизненно необходим труд, и он приобретает на рынке особую цену. В этом секрет процветания и стабильности таких стран, как США, Германия, Япония и других. Существенно, что найденные человечеством правила функционирования производительного капитала наилучшим образом согласуются с естественными интересами людей. Есть законы природы, Адам Смит переложил их на общественные отношения, а кто-то для удобства назвал это капитализмом.

Совсем по-иному дело обстоит, если человек стал богатым на основе паразитического капитала. У него нет иного основания для этого, кроме силы, а это, в свою очередь, значит, что никогда не кончатся кровавые попытки перераспределения капитала. Это будут разборки или на уровне мафиозных кланов, или на уровне государственных территориальных образований. Стабильности не будет, пока всей страной не завладеет один криминальный клан и не превратит ее в полицейское государство, которое ему нужно для того, чтобы управлять этой новой, приобретенной таким способом собственностью.

Если мы хотим жить в здоровом и процветающем городе, в котором низок уровень преступности, в котором надежно защищены права и имущественные интересы граждан, мы должны, прежде всего, подавить условия для развития капитала паразитического и создать условия для развития капитала производительного. И не бояться этих понятий — капитал и капитализм…

Свои постулаты о разном характере происхождения капиталов Ю. Лужков и повторял не единожды, и написал об этом много. Думаю, не без намека: посмотрите, вот у олигархов от нефти и газа формула капитала паразитического — «деньги — сырье — деньги», а у Е. Батуриной (подразумевается, и у него как члена ее семьи) капиталы производительные, по Марксу — «деньги — товар — деньги».

Спорить с подобным утверждением трудно. Объективно первая московская Семья отличается от олигархов «от трубы». Она заработала свои миллиарды на бизнесе — честном, нечестном, праведном, неправедном — это второй вопрос. Но на бизнесе. Только два момента смущают: во-первых, надо быть полным идиотом, чтобы не увидеть в бизнесе Е. Батуриной лапу «папы», во-вторых, не тачаются между собой и выводы Ю. Лужкова о том, что с увеличением количества произведенного товара падает его цена. Только за один год цены на жилье в Москве подскочили на 67 процентов, и в расчете на среднюю зарплату москвичи могут купить в 500 раз меньше квадратных метров, чем жители мегаполисов в других странах. И это при увеличивающихся в последние докризисные годы объемах ввода жилья, остающихся непроданными квартирах и сохраняемых людьми «про запас».

Так что, если вложить капиталы в предвыборную кампанию, то Семья в Москве победит всех. Плюсом идет 20-летний, тщательно культивируемый образ защитника всех москвичей, «крепкого хозяйственника» — имеются в виду крепкие рукопожатия на предвыборных плакатах единороссов — покровителя искусств и едва ли не народного артиста — а что? Я бы присвоил. По ходатайству И. Кобзона за артистичность при открытии аптек, принадлежащих певцу.

Получив из рук горожан карт-бланш на кресло мэра, Ю. Лужков мог бы в спокойном режиме, как он любил выразиться, править Москвой до самой смерти, хотя ему, думаю, это было бы уже неинтересно. Для грандиозных свершений — не осталось в городской казне денег, на территории — площадей под застройку, и пришлось заниматься тяжелой черновой работой по исправлению последствий его великих свершений на территории города. Но какая может быть черновая работа, если последние 10 лет ты уже ничего не делал, что нужно было делать, не напрягался — не был, а казался и надувал щеки. Сам же утверждает Ю. Лужков, что так устроен человек — работать хочется меньше, зарабатывать больше, отдавать меньше, получать больше. И это не вина индивидуума, это его сущность, так устроен мир.

При всей своей нацеленности на демократизацию выборов в столице почему-то Ю. Лужков не предпринял никаких шагов к тому, чтобы они действительно стали демократичными. Назначением префектов и глав административных районов он всех их держит за яйца своею мощною рукой, и московская модель управления строго повторяет вертикаль федеральной модели — не пукни кролик на Камчатке без команды из Москвы. Именно эта модель позволяет культивировать коррупцию, против которой больше 20 лет боролся мэр Москвы, не предпринимая к изничтожению этого зла никаких шагов. «Москва принос любит», — говаривали наши предки, а теперь говорят наши детки.

Назначение на должность префекта — это флаг в руки на вольное, сытное, почти неуправляемое кормление. В одном Центральном округе после первого префекта А. Музыкантского — большой, доложу я вам, управленец — сменилось их уже бессчетно. Едва ли не по новому человеку в год появляется на этом непростом хлебном месте. Может, быстро отбиваются и уступают место следующему страждущему. А округ Южный, как я уже упоминал, вообще кузница кадров. Не буду перечислять все «заслуги» команды Ю. Лужкова — о них были многочисленные публикации, заведены дела, фигуранты в бегах, а Ю. Лужков утверждает, вернее утверждал:

— В нашей команде играют профессионалы, а не любители. Каждый знает свой маневр и добросовестно делает свое дело, что в немалой степени определяет нынешнее положение в Москве, которое даже наши противники признают стабильным. Наверное, в этом есть и моя заслуга, но здесь абсолютная доля коллективного труда и коллективных усилий. Если кому-то нравится списывать это на имидж премьера — пожалуйста.

В его команде, которую правильнее все-таки называть бригадой, с некоторых пор — с тех самых, как он перестал вникать в каждую мелкую чиновную сошку, доверившись лизоблюдам, льстецам и наушникам, — торговали местами и местечками в городской иерархии власти. А где, как не в зоне «шаговой доступности» должна быть самая доступная, самая контролируемая, самая избираемая, самая демократичная власть. Да еще из представителей разных политических сил — кто не умеет работать, того сразу будет видно. Но если не пойти по этому единственно правильному пути, то никогда от взяточничества, мздоимства, протекционизма и издевательства над обывателями ни город, ни страна не избавятся. Потому как рыба начинает гнить с головы.

Так что одной рукой ратуя за демократию, во второй Ю. Лужков держит «демократизатор».

Непоследователен, однако, Парамоша.

Система управления городом, возможно, оптимальна по разделению управленческих функций: город — префектура — округ. Но есть еще ведомства с мириадами чиновничества, есть бесхребетные, бесправные и безденежные муниципалитеты. И весь этот спрут управления и порока в системе управления висит на шее у избирателя-обывателя, в просторечии — у населения. Абсолютно убежден: пройдет еще не одно десятилетие, прежде чем горожане избавятся от метастазов только что ушедшей городской власти, и то лишь в том случае, если так бурно начавшаяся новыми властями делужковизация города будет продолжаться такими же высокими темпами. И если эти новые власти через 5 лет сменят другие — абсолютно новые — без слизи, бронзы, замшелости, окаменелости, деревянности.

Ю. Лужков непоследователен тогда, когда ему выгодно выглядеть таковым, ведь на самом деле, как мы помним, у него на первом плане «личный интерес и личная выгода». В конце 1999 года он посетил НИИпластмасс имени Г.С. Петрова — все ученые забегали до неприличия. С докладом, довольно длинным, но для делового человека абсолютно нескучным, выступил генеральный директор П. Иванов. Он подробно, возможно слишком подробно, рассказал о достижениях института, и даже непосвященному было видно, что здесь занимаются нужным и важным делом. Не знаю, учили эти ученые Е. Батурину отливать «прибамбасы из пластмассы», но то, что Ю. Лужков приехал сюда абсолютно подкованным и подготовленным, могу утверждать ответственно. Потому как, судя по записи, директора он слушал вполуха, бросал — для разрядки? — подначивающие реплики. Когда директор заговорил о совете директоров и заявил, что все люди в нем очень приличные и интересные, Ю. Лужков заметил:

— Очень, очень приличные. Даже все встают.

На слова о гербе института, где основной элемент вторичные полимеры, Юрий Михайлович отреагировал:

— Герб в виде смятой бутылки? Или как?

И полный прикол: заместитель директора носил изобретенные институтом носки 15 лет. Ю. Лужков спросил:

— Снимал?

Обычная водопроводная вода, пройдя через фильтр, изобретенный в институте, приобретает — по желанию пьющего — свойства «Боржоми» или «Смирновской», или любой другой жидкости.

— Лучше «Кристалла», — вставил непьющий мэр.

После окончания доклада директора он четко изложил свое видение проблем института, как будто имел текст до того — невозможно 40-минутную речь с ходу проанализировать, отвлекаться по ходу на реплики, выдать четкие рекомендации и предложить готовые решения.

А Ю. Лужков выдал.

— Итак, — сказал он, — давайте по докладу сделаем выводы. Выключите радио. Первое — это очень хорошо, что институт все-таки старается найти себя. И найти себя не как нахлебник, а как самостоятельная экономическая система, которая может обеспечить свою текущую жизнь. Второе — нам нужно развивать те направления, которые он может взять на себя. И я об этом говорю достаточно уверенно, потому что этой публике можно доверять. Третье — нам нужно то, что сделал институт сейчас, максимально использовать.

Не нужно покупать за рубежом баки и многое другое по мелочи — то, что очень многие фирмы в Москве производят. Не знаю, почему нас несет покупать за рубежом, хоть это в два раза дороже.

Дальше: В. Шанцеву следует закупить через регулярные поставки реактивов для химических кабинетов школ в счет взаиморасчетов с городом, институтом. Можно в его структуре еще организовать производство лекарств, не только реактивов, но и лекарств. Даже если сами лекарства вы не будете получать, то таблетирование, размещение и все остальные элементы вы могли бы производить. Мы бы дали вам помещение близко к жилому массиву, к оптимальной зоне. И это супервыгодное дело.

Следующий вопрос. Нужно самым активным и самым решительным образом поучаствовать финансовыми вложениями в инвестиционное направление работы института и то, что уже разработано, реализовывать в городе. И здесь нужно внимательно посмотреть на то, как ведет себя Комитет по науке и технике. Я перестал их чувствовать, хотя тяготею к каким-то новым вещам и разработкам. А от них чаще всего слышу слово «нет». Они за эти годы ни разу ко мне не обратились: «Юрий Михайлович, есть интересная вещь, но нет денег. Те деньги, которые нам выделили, все потрачены. Дайте нам еще, помогите, найдите каких-нибудь 5 миллионов для быстрейшей реализации этого проектика». Никогда. То есть я пока еще не определился окончательно, но я делаю вывод очень неприятный для этой службы, очень неприятный, — закончил свою речь (здесь значительно сокращена. — М.П. ) Ю. Лужков.

Что получилось, а что нет из программы института, сказать не могу — это уже другая песня, но фторированной воды в кранах нет, лекарства недоступны, носки пахнут.

— Специалисты могут делать скидки на местные особенности, но для них это лишь один из факторов. Все равно, говорят они, азбука рынка непреложна: инвестиции, налоги, маркетинг. Что инвестиции пропадут по дороге, налоги не возьмешь с «черного нала», а маркетинг разобьется о мафию, в общие принципы не укладывается, — утверждал Ю. Лужков в своей лекции о российской версии законов Паркинсона.

Возможно, так и вышло в случае с НИИпластмасс. А может, и нет. Тазики пластмассовые, кабины для уличных туалетов клепают по всей стране.

Когда я утверждал, что активность Ю. Лужкова на поприще хозяйственной деятельности постепенно снижалась и превратилась в страстное желание петь и танцевать, то основывался не на умозрительных заключениях, а на первичных документах — расписанных по часам ежедневных «разблюдовках», которые в свое время передал мне Серега Цой в качестве утешительного приза за то, что накатал на меня донос мэру. Даже два.

Кривая активности Ю. Лужкова в своем кресле понижалась. Так, например, 5 сентября 1994 года он предпринял 13 различных действий, считая личный прием, выезды за пределы Красного дома, встречи и совещания, 5 сентября 1996 года — только 8 действий подобного рода. 29 августа 1994 года до 14 часов предпринял 6 действий, двумя годами позже на эту же дату, но до 18.30, — только 8 действий, а вот 29 сентября 1994 года — аж 15 таких действий, завершившихся обедом в посольстве Швейцарии в 18.30. К сожалению, сравнить не с чем — «разблюдовка» за 1996 год на эту дату не сохранилась. Или Серега дал их не полностью.

А вот, например, 6 сентября 1996 года — 7 действий, а 4 сентября — 8, закончившихся празднованием 50-летия А. Куликова на 4-й линии Серебряного Бора. К сожалению, у меня нет более поздних данных, но тенденция к сокращению собственных усилий на посту городского головы отчетливо просматривается. Неслучайно в последние 8 — 10 лет он ничего нового не говорит в своей передаче о себе любимом. Много лет повторяет фразу о том, что не граждане существуют для власти, а власть для граждан, которую впервые озвучил в выступлении с предвыборной речью в своей «керосинке». Речь ему и эту, ставшую впоследствии многоупотребляемой, фразу придумал К. Норкин, автор и редактор его речей и трудов в раннемэрский период. Потом появятся много других.

Но это не оригинальная мысль, а калька, срисованная у В.Ф. Джунковского, дореволюционного городского головы, который в своих «Воспоминаниях» написал: «Не население существует для власти, а власть для населения. Это, к сожалению, многие администраторы у нас не учитывали». Великий администратор напрасно беспокоился — и до сих пор не учитывают. Через 100 лет после его высказывания.

Каковы причины снижения активности мэра? Думаю, их несколько. Во-первых, за счет налаживания работы городских структур он смог позволить себе немного расслабиться, во-вторых, внедрялся, расширялся и процветал бизнес жены, в-третьих, все больше времени стали отнимать светские мероприятия, занятия престижными видами спорта, устройство сада-огорода, пасек и конюшен, в-четвертых, он все больше становился свадебным генералом без обязанностей и обязательств перед кем бы то ни было. Он и самого президента не спрашивал, когда собирался на время оставить Москву. Оставлял — и все.

— А кого я должен спрашивать? — недоумевал он. — Я на государственной должности, несу ответственность за все перед избирателями.

Теперь, после отставки, он несет ответственность только перед своей совестью, только за ошибки, совершенные вольно или невольно, но не признанные. И он их никогда не признает. И прощения просить у москвичей, как просил Б. Ельцин и как просил патриарх Алексий II, он не будет. Не надейтесь. А он сказал бы: не дождетесь.

Вместо послесловия. Делужковизация Москвы началась

Ни в коем разе ни очернять, ни охаивать, ни унижать, ни торжествовать по поводу свалившегося с олимпа титана автор не собирается: кумир поверженный — все бог.

Моя задача гораздо сложнее. Эта книга — попытка, опыт публицистически-психологического этюда, который позволил бы читателю с достаточной долей достоверности узнать — каков он, прежний мэр московский? Настоящий, а не залаченный ублажаемой им прессой, не зашпаклеванный ручным телеканалом, не прилизанный придворными художниками и фотографами, подлинный — без клеветы, ретуши, лести, чернухи и порнухи…

Правда ли, что он может в мужской компании запросто пульнуть крепким русским матом и в то же время способен поддерживать светский разговор с королевой Англии или наследниками российского престола; верно ли, что в делах с коммерсантами он честен, насколько это возможно в его должности, или пытается надуть их по-крупному всякий раз, когда представляется такая возможность; что толкнуло его в политику и насколько его окружение поражено синдромом мэропочитания и сколь коррумпирована столичная чиновная элита.

Горы литературы уже написаны о столичном градоначальнике. И все они, эти горы, увенчаны и увешаны хвалебными словесами — полная противоположность писанине 20-летней давности, когда периодические издания публиковали о нем только ругательные слова — кто изобретательнее. Но тогда он не обладал такой властью, как еще совсем недавно. Его, опять же недавнему, могуществу позавидовал бы сам Юрий Первый Долгорукий, памятник которому стоит на площади прямо напротив бывшего кабинета нашего Юрия Второго, бывшего мэра Московского.

И это вовсе не основатель Москвы простирает над площадью мощную длань — это десница Юрия Лужкова накрывала город со всеми его потрохами, и сквозь его крепкие пальцы не проскальзывала даже мышь.

Эта книга — попытка анализа причин, по которым фигура такого масштаба, государственного уровня, признанная в политических кругах многих стран, имеющая бесспорные заслуги перед прежней и действующей властями, усердно — во всяком случае внешне — служившая им, вдруг оказалась неугодна.

Где она, эта тайна дворцового переворота, какие кнопки нажимали и какие при этом разжимались пружины, чтобы в одночасье (для непосвященных) свершился этот акт публичной порки. По-другому освобождение от ТАКОЙ должности, с ТАКОЙ формулировкой назвать нельзя. Ушли ведь с почестями его многолетние товарищи по горячему политическому цеху — с большим почетом вынесли их на золоченых носилках, а его выкатили на тачке и вывалили во дворе под одобрительное улюлюканье посвященных — наконец-то свершилось.

А ведь у тех, кого вынесли на золоченых носилках, грехов перед обществом, действующими властями и собственной совестью наверняка не меньше, если не больше. Хотя вотчины у них были на несколько порядков пожиже, чем у Ю. Лужкова. О нем написаны горы объективной, хвалебной, откровенно льстивой литературы, сняты фильмы, сочинены лизоблюдские частушки, сшиты тысячи «его» кепок.

Но те люди, его коллеги — даже молодой президент Калмыкии — вовремя смекнули: что-то «там» не так, пора, как говорится в просторечии, по рабоче-крестьянски, делать ноги. Скорее всего смекнули-то они не сами, скорее всего им помогли смекнуть люди из-за высоченного красного забора, больше известного в узких кругах широкой мировой общественности, как Кремлевская стена.

Однако обычно хозяева домов прячутся от любопытных глаз не за стенами, а именно за заборами. Нынешний их стандарт — не менее четырех метров сплошной стены — попробуй загляни. Даже территория внутри периметра не проветривается и пахнет застоявшимся воздухом. Когда-то она ударит, очистительная гроза…

И вот как будто ударила, и что? Снова долой, беглый огонь и пленных не брать? Но ведь это безумие. Да, мир жесток. Бог изгнал из рая Адама и Еву, чтобы они не вкушали плоды в райском саду, а добывали хлеб свой насущный в поте лица своего; Каин убил Авеля, по существу, ни за что, только за то, что отец призрел Авеля и не призрел Каина; свой избранный народ Создатель заставил 40 лет бродить по пустыне в поисках земли обетованной, и до сих пор нет ему покоя; все революции делят людей на католиков и протестантов, на красных и белых, на чужих и своих; все государственные институты построены на том, что есть богатые и бедные, больные и здоровые, умные и глупые. И в этом жестоком мире надо уметь не только жить, надо уметь выживать. Никто не плюнет в руку, когда ты будешь мести тротуар, скорее плюнут на тротуар. Это надо воспринимать как данность, как необходимость существования, как саму жизнь.

Кто и что может способствовать тому, чтобы мир стал менее жесток и более милосерден? Культура, искусство, литература, музыка? Нет, власть и люди при власти. Потому как от того, кто приставлен наблюдать за обществом, зависят и культура, и искусство, и литература, и музыка — да каждый наш шаг зависит от властей, а сами люди при власти — от своих лидеров.

Мест лидеров в структурах высшей власти немного, стремятся к ним многие, а добиваются лишь самые циничные, самые жестокие, самые неприспособленные к иным видам деятельности, самые порой ординарные. Овладеть властью стремятся и личности выдающиеся, и личности ничтожные в силу собственных представлений о том, к чему бы они эту власть употребили. Одним кажется, что они могли бы составить славу своему отечеству и отсыпать немерено благ своему народу, другим хочется отомстить обидчикам и показать им, где зимуют раки, третьим представляется неправедным все устройство мира, требующее их личного вмешательства, четвертые стремятся к власти в силу неуемности характера и неудовлетворенных амбиций — можно причины и мотивы, по которым люди стремятся к высшей власти, перечислять до бесконечности. В этом ряду и Александр Македонский, и 12 римских цезарей, и Чингисхан, и Петр Первый, и Наполеон, и Черчилль, и Рузвельт, и Гитлер, и Сталин — и все прочие их сменившие, сменяющие и те, кто сменит в будущем.

Ю. Лужков добивался власти в силу своего неуемного честолюбия и тщеславия и явно лицемерил, когда утверждал, что властью не дорожит. Он не боялся потерять табуны, пасеки, недвижимость, накопленное, честь и достоинство и даже авторитет. Больше всего он боялся потерять власть — для него безграничную, всепоглощающую страсть к распоряжению чужими судьбами, устремлениями, средствами, благами, чувствами, чужими совестью, гражданским долгом, должностями, управленческими решениями, талантами, чужим благосостоянием, здоровьем и самими жизнями.

Теперь осталось определить, почему он потерял этот свой наркотик. Самые разные предположения высказывались на сей счет, назывались политические, экономические аппетиты кремлевских, порочащие связи бизнес-жены и его многочисленной семьи и еще многие другие причины вплоть до самых невероятных.

А причины-то хоть и не на поверхности, но все-таки не очень глубоко. Тот, кто близко знаком с деятельностью Ю. Лужкова на посту мэра с первых шагов, знали о его постоянной конфронтации с федеральным правительством. Начиная с назначения его в так называемое временное правительство, возглавляемое И. Силаевым сразу после путча, и заканчивая перетягиванием каната с А. Кудриным незадолго до отставки — ни одно правительство, ни один состав он в грош не ставил, считая себя умнее, деятельнее, прозорливее, работоспособнее, легитимнее — москвичи, дескать, избрали.

Совсем недолго он просидел во временном правительстве — сбежал. И не только потому, что, по его словам, премьер стал везде ставить своих людей, а не москвичей, а потому, что быстро понял — там ему ловить нечего, развернуться не дадут. То ли дело своя, до боли знакомая вотчина, где тебя знают, почитают, а главное — боятся, здесь ты — хозяин.

— Надо нам по-другому разговаривать с российскими властями. Что это с их стороны за дискредитация исполнительной власти Москвы? Распоряжения по нашей собственности подписывают все кому не лень — Полторанин, Бурбулис, Шахрай, — возмущался мэр.

Он не упускал ни одного случая, чтобы пободаться, будь то субвенции на исполнение Москвой столичных функций, отчисления в дорожный фонд, реформы в промышленности и ЖКХ.

— Столице требуется много больше, чем другим городам, гостиниц, автобусов, столовых, кафе и ресторанов, да мало ли чего еще. Москва просит выделить на эти цели лишь небольшую часть из нами же заработанных и переданных в федеральный бюджет средств. Но в федеральном правительстве слишком крепки позиции недоброжелателей Москвы, крепки антимосковские настроения и в Государственной Думе, — говорил Ю. Лужков.

Кому, скажите, это понравится? Но это, конечно, не главная причина, хотя и существенная. И одной, главной причины нет. Его уход породил целый комплекс причин. Его сгубили гигантизм, вождизм, порочащие связи и неумеренные аппетиты лучшей предпринимательницы страны. Он уже давно, по его же собственному выражению, обменял власть на собственность, выражающуюся в колоссальных приобретениях через родственников и подставных лиц недвижимости, сельхозугодий, из которых только задекларированных 110 гектаров.

Те финансовые ресурсы и материальные средства, которые накопила его семья, позволяют ему концентрировать в своих руках огромную власть и управлять только так, как ему хочется. И в любой момент можно провести обратную мену — собственности на власть. Может, мы это еще и увидим.

Ю. Лужков не упускал случая лишний раз самоутвердиться и показать публике, что он — это именно он и есть. Самостоятельный, ни от кого и ни от чего не зависимый — и сам черт ему не брат. А брат ему — президент Ельцин, которого он очень скоро предаст и продаст с потрохами во имя личного благополучия, личной выгоды и личной пользы. Игнорирование всех прочих личностей в иерархии управления государством тоже, видно, стало одной из причин того, что его выгнали без почестей и фанфар, играющих на закате дня сигнал «захождение». Здесь, естественно, уместнее сыграть «выхождение».

Думаю, пренебрежительное отношение бывшего мэра к коллегам и правящей верхушке не изменилось и при смене высшей власти. Другое дело, что оно стало неафишируемым, а тщательно скрываемым. Но шила-то в мешке не утаишь…

Не прошли незамеченными и демарши Ю. Лужкова в компании с личностями типа Г. Исмаилова, нарочитая демонстрация близости к бизнесменам сомнительного толка, личные приемы людей наподобие Секу Асахары и В. Резуна, откровенный блеф с отсидкой в Матросской Тишине вместо В. Гусинского. И, наконец, раздражающе действовало на его начальников выпячивание оглушительных успехов в бизнесе его жены Е. Батуриной, к которым, как он не раз утверждал, не имеет никакого отношения — ну и развелся бы!

Кроме того, в последние годы он стал на хозяйственном поле города чудить все больше. Кто ему шепнул, не известно, но он в одно время выступил с инициативой растить газоны без одуванчиков — чем не золотое дно для любителей стричь купюры с необъятных московских газонов. Позже, видно, одумался, призывать перестал, а реализовалась идея или нет, не известно.

Зато жива и благоденствует афера со стерилизацией бездомных животных — на каждую собаку выделяется из бюджета города 16 тысяч рублей. Не надо призывать отдать эти деньги вместо бездомных собак бедным людям, животных надо любить и о них надо заботиться. Но главное-то для Ю. Лужкова ре-зу-ль-тат! Которого за многие годы реализации этой программы так и не достигли — количество бездомных псов не уменьшается, а увеличивается.

Гигантомания подвигнула его на аферу с возведением московского Сити — у всех есть, а мы чем хуже — и новые власти города получили в довесок к прочим проблемам еще и эту головную боль. Бесперспективная и неокупаемая, камнем повисшая на шее горожан монорельсовая дорога, высотки на «Новом кольце Москвы», покупка во Владивостоке и перегон в Керченский пролив с последующим распилом гигантского парома, разгон облаков с замахом на ликвидацию осадков над Москвой в виде снега — это самые крупные, самые масштабные затратные акции «крепкого хозяйственника» Ю. Лужкова. Вряд ли он на своих сельхозугодиях, молочно-товарных фермах, в сфере туристических и девелоперских услуг также расхлябанно ведет свое хозяйство — уж там-то он точно «крепкий».

Вся его деятельность поощрялась, прикрывалась и стимулировалась правительством города и городской карманной думой. Еще 20 лет назад он рекомендовал — по примеру структуры мэрии — в каждом административном округе иметь «маленького» Карнаухова — министра торговли, «маленького» Малышкова — министра потребительского рынка и прочих «маленьких» министров. Соответственно в районах надо было иметь министров масштабом поменьше — мини-министров. Так складывалась, так формировалась эта гидра вертикали, сама по себе, может, и несшая рациональное зерно, но в конце концов и породившая гипертрофированную систему взяток, откатов, отмывок.

Зависимость по «вертикали» каждого от каждого порождает чинопочитание, угодливость, чегоизволистость и прочие пороки во властных коридорах. Впрочем, эта болезнь поразила и федеральные системы, которые к тому же связаны корпоративно-партийно-хозяйственными узами.

Только тогда, когда назначать людей на государевы посты будут не по признаку личной преданности, а по деловым качествам, когда непокорных, вихрастых, неудобных не будут изживать, выдавливать с мест всеми силами, а привлекать к управлению, когда наконец будет править в стране ЗАКОН, а не лица, когда судьи перестанут ориентироваться на толщину кошелька подсудимого или на фамилию в справочнике государственного и местного органа управления — только тогда могут начаться — не факт, что закрепятся — позитивные факторы и изменения в стране, к которым стремятся — надеюсь, искренне — наши верховные правители и вожди.

Они не могли больше, просто не имели права закрывать глаза на происходящее в Москве. Допустим, Ю. Лужкова переизбрали бы на Москве, — а его переизбрали бы точно, — президент освободить его уже бы не смог, разве что арестовать, но это война, это революция, это уже перебор. Особенно если учесть, что Ю. Лужкову удалось посадить губернаторами своих людей в Калининграде (хорошо, что выгнали), в Иванове, в Нижнем Новгороде. Объедините капиталы, сосредоточенные в этих семьях, и получите общую сумму, превышающую бюджет страны.

С такими деньжищами и с такими структурами можно делать что угодно. Скорее всего, президент это понял в какой-то момент, увидел в сплошной лужковизации столицы России угрозу национальной безопасности страны и принял непростое, но единственно правильное решение. И буквально на следующий день после его указа об отрешении от должности мэра столицы началась делужковизация Москвы. Можно это сравнить с дегазацией, дезактивацией, дезинтеграцией — с чем угодно, но именно с этой частью слова, не помню, как называется.

И последнее. Автора могут упрекнуть в конъюнктурщине и желании ловить попутный ветер в свои паруса. Дескать, был обласкан, писал панегирики, а теперь — вот. Не писал. Моя первая книга о Ю. Лужкове вышла почти 15 лет назад и называлась «Тореро в кресле мэра, или Юрий Лужков: хронология успеха». Она была совершенно честной и искренней, я ни одной строчки ни с ним, ни с его борзыми перьями не согласовывал. Он был другим, и именно таким я его видел. Каким видел — таким изобразил. Возможно, ошибался в чем-то, может, заблуждался, но то, что не врал и работал на него не за коврижки, — это точно.

Можно упрекнуть автора в длительном — больше 10 лет — молчании по поводу: дескать, лев повержен, рвите его на части. Ничего подобного. Книга, во всяком случае большая часть ее объема, написана давно и пролежала все это время сначала на столе, потом в столе, потом в шкафу, потом на антресолях. И куски, и отрывки, и целиком предлагал разным изданиям и издательствам — никто не взял. Почему, понятно из текста.

Мой мудрый отец на 90-м году жизни сказал по поводу моей профессии:

— Все газеты врут. В 42-м году писали, что мы немцев гоним, а на самом деле — я же вижу — отступаем.

— Отец, — говорю, — можешь мне поверить: я неправду не пишу, пишу исключительно правду.

— Правду будешь писать — золотым не будешь, — подытожил мой мудрый родитель.

Как в воду глядел. Но я ни о чем не жалею. Книга дождалась своего издателя — без интриг, без протекции, без блата, без знакомства с главным редактором я положил рукопись на стол — и она была принята. Коллеги, не бойтесь правды, она — бог свободного человека.

И совсем последнее. Период, который охватывает повествование, — почти 20 лет, в некоторых эпизодах даже больше. Для удобства прочтения молодежь, которая не помнит, не знает имен, структуры, административного деления города, легко найдет упоминаемые фамилии и ведомства в «повседневном» для нее Интернете.

Автор искренне надеется, что сделал свою работу добросовестно, за нее не стыдно, и делу делужковизации Москвы она послужит достойно.

Примечания

1

Из обращения к москвичам перед голосованием за Б. Ельцина 3.07.1996 г.

(обратно)

2

Из интервью газете «Центр-плюс», № 46, 1997 г.

(обратно)

3

Там же.

(обратно)

4

Из газет. 1998 г.

(обратно)

Оглавление

Внешность

Характер

Какой политик Ю. Лужков?

Какой хозяин Ю. Лужков?

Вместо послесловия. Делужковизация Москвы началась Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg