«Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая»

Ричард МакГрегор Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая

…Живой и богатый фактами рассказ о партии, которая со дня основания в качестве подпольной организации в 1921 году сохранила приверженность к секретности как основополагающему принципу. МакГрегор не довольствуется официозом, а получает информацию от живых людей, знающих систему изнутри.

The Washington Post

Увлекательно! Автор исследует хитросплетения отношений между компартией и китайским правительством, показывая, как политическая машина мешает правильно управлять миллиардом людей.

Esquire

…Тщательное, глубокое, но легкое для восприятия исследование китайского правящего класса, объясняющее, как страна за 30 лет стала экономической сверхдержавой, несмотря на бедность большинства населения.

The Associated Press

Пролог

Летом 2008 г., через год после начала банковского кризиса на Западе, небольшая группа иностранцев, приглашенных в Китай в качестве финансовых советников, прошла за высокие стены правительственного комплекса на территории Запретного Города в центре Пекина. Попав в зал приемов, консультанты присели на краешки чрезмерно мягких кресел с салфетками на спинках. Кресла были расставлены подковой и создавали эффект идеально зонированного пространства, где гости обособлены от хозяев. Цветы, дымящийся чай, радушные слова, адресованные прибывшим издалека друзьям… все атрибуты освященного веками протокола приемов высокопоставленных особ.

Для внимательного наблюдателя, однако, единственным компонентом совещания, не вписывающимся в такой сценарий, был сидевший напротив иностранцев хозяин, вице-премьер Ван Цишань, отвечавший за финансовый сектор Китая. Высокий и широкоскулый человек с решительными импозантными манерами, этот новый член Политбюро никогда не принадлежал к тем чиновникам, над чьими высказываниями собеседники ломают голову, как над прорицаниями дельфийских пифий. Подобно птице-шалашнику, на гнездо которой идет любая яркая мелочь, что отыщется поблизости, китайцы зачастую устраивали подобные встречи для зондирования зарубежных мнений. Ван сразу дал понять, что Китай не намерен перенимать взгляды иностранцев на его финансовую систему. Как вспоминал потом один из участников, «мистер Ван заявил: «Вы поступаете так, а мы — эдак»». Китайцы всегда так говорят, да только смысл слов Вана был иным. Он имел в виду: «У вас свой путь, а у нас — свой. И наш путь правильный!»

Когда Китай в 2001 г. впервые устроил мероприятие в стиле Давоса, финансисты принялись посещать этот форум с таким же рвением, как и конференцию в Швейцарских Альпах. Лимузины, апрельским днем 2009 г. доставлявшие финансовую элиту из аэропорта в жарком и влажном Хайнане до конференц-центра на взморье, рассекали ландшафт, весьма непривычный для традиционных встреч с властями Китая. Широкие, «имперские» проспекты и усиленно охраняемые мраморные здания Пекина с исполинскими дверями и сверхстилизованными совещательными залами словно остались в другом мире. В отличие от северной столицы, давящейся пылью песчаных бурь, что налетают из близлежащей пустыни, Боаоский форум, названный в честь восхитительной тропической бухты, был организован с одной целью: продемонстрировать теплую дружбу со стороны поднимающегося Китая.

В начальные годы работы этого форума «ухаживание» было взаимным. Пекин хотел приобрести западные навыки, чтобы выполнить «капремонт» обанкротившихся государственных банков. В свою очередь, зарубежные банкиры жаждали получить доступ на китайский рынок. Аванс был представлен серией сделок, лихорадочно заключенных в конце 2005 — начале 2006 г., когда иностранные финансовые институты инвестировали десятки миллиардов долларов в государственные кредитные организации Китая. Деньги поступили вместе с обещаниями, что иностранцы обучат местных увальней секретам мастерства в области финансовых инноваций и управления рисками. Западные банки отнеслись к этому процессу как к своего рода вечерней школе для взрослых — и вот почему последовавшие события оказались столь шокирующими.

Не прошло и пары лет после заключения крупных банковских сделок, как поджавшие хвост вестготы глобальных финансов вновь появились на китайском пороге. На сей раз они пришли с шапкой в руке, униженно выклянчивая деньги, чтобы поставить подпорки в своих балансовых отчетах или попросту распродать недавно приобретенные акции, лишь бы хоть что-то привезти домой. Вместо того чтобы, так сказать, распустить в Боао и Пекине павлиний хвост, заморские банкиры вкупе с советниками, крадучись скользнули на форум и столь же тихо его покинули, храня стыдливое молчание. На Боаоском форуме 2009 г. высшие китайские чиновники один за другим громили медоточивые заявления прошлых конференций, чтобы как можно глубже вбить в головы приезжих идею поворота колеса Фортуны. Первый из них, руководитель органов финансового госконтроля, «высек» последнюю встречу глобальных лидеров, назвав ее «лицемерным пустословием». Еще один оратор впился клыками в международные рейтинговые агентства и их роль в финансовом кризисе. Удалившийся от дел бывший член Политбюро высказал зловещий совет: Штатам, дескать, надо бы принять меры к «защите интересов азиатских стран», если хотят, чтобы Китай и впредь покупал их долги.

Когда миропомазанник «Чайна Инкорпорейтид» дождался очереди к микрофону в Восточном зале курорта Боао, он также скинул вежливую маску. Лоу Цзивэй, председатель Инвестиционного фонда Китая, другими словами, источника суверенного национального богатства, всеми силами старался поддерживать умиротворяющий имидж своей организации с момента ее основания в 2007 г., однако первые нелегкие годы в этой должности подточили даже его оптимизм. Смелые начальные инвестиции в офшорах привели к потере денег и вызвали дома ядовитую критику. За границей же Лоу столкнулся с оппозицией, протестовавшей против вложений в США и Германию.

Собравшимся дигнитариям Лоу поведал историю о том, как сразу после учреждения его фонда одна из евросоюзных делегаций потребовала, чтобы он капитализировал все доли, приобретенные в европейских предприятиях, и не просил права голоса в обмен на купленные акции. «Лишь теперь, — сказал Лоу, — ему ясно, насколько мудро с его стороны было уступить столь категоричному и вместе с тем снисходительно-опекающему требованию». Ведь если бы Лоу позволили выйти с этими акциями на рынок, он потерял бы огромные деньги. «Я хочу выразить признательность этим финансовым протекционистам, коль скоро мы в результате не вложили ни цента в Европу». Зато сейчас, саркастически бросил он (аудитория отреагировала сдавленными смешками и горькими вздохами), европейцы застенчиво вернулись, чтобы сообщить: вложения приветствуются, да еще без каких-либо ограничений. «Они вдруг решили, что нас можно любить».

Настроения горького триумфа, прозвучавшие в Боао, с первых месяцев 2009 г. начали проявляться в правительственных коммюнике, в стенограммах официальных прений и на двусторонних встречах как дома, так и за границей. Машина официальной пропаганды также переключилась в турборежим. «Жэньминь жибао», рупор Коммунистической партии Китая (КПК), обычно отводит первую полосу текущей деловой повестке высшего руководства, их зарубежным гостям и самым последним политическим кампаниям. Эта газета — своеобразная доска объявлений для внутреннего пользования чиновников; если она и публикует финансовые известия, то исключительно на последних страницах. Зато новость о внушительной прибыли, извлеченной крупнейшими китайскими банками (которые Запад в свое время издевательски именовал «финансовыми зомби»), оказалась до того пленительной, что газета опубликовала ее в марте 2009 г. Крупно набранный заголовок на первой полосе гласил: «Банковская система Китая сдает сказочную экзаменационную работу и после проверки международным финансовым штормом вырывается вперед».

На протяжении десятилетия Пекин сопротивлялся давлению Вашингтона в лице Генри Полсона, министра финансов США и бывшего босса «Голдман Сакс», который требовал массовой финансовой либерализации. За семь лет, предшествовавших 2008 г., объем китайской экономики вырос более чем в три раза. Однако по мере развития Пекин терял терпение, с каким ему приходилось выслушивать назидания иностранцев, а с наступлением западного финансового кризиса взгляды людей вроде Ван Цишаня распространились по всей системе и вырвались наконец на поверхность, да еще с доселе невиданной силой. Многие китайские руководители начали вслух декларировать настроения, которые Ван Цишань высказывал в приватном порядке, а именно: «Какого дьявола мы слушаем Запад? Чему он нас может научить?!»

Многие пытались проанализировать и объяснить постмаоистскую модель правления, запущенную Дэн Сяопином в конце семидесятых. Является ли она великодушной автократией сингапурского толка? А может быть, это государство, идущее по пути капиталистического развития, подобно Японии? Неоконфуцианство, замешанное на рыночной экономике? Замедленная версия постсоветской России, где элита прибрала к рукам общественные средства производства для личного обогащения? Социализм баронов-разбойников? Или же речь идет о принципиально новой модели — так называемом пекинском консенсусе, как гласит модный афоризм, — которая выстроена вокруг прагматической, проблемно-ориентированной политики и технологических инноваций?

Мало кто теперь решается описывать существующую модель как коммунистическую, даже сама правящая КПК.

Этот анализ до некоторой степени объяснил, каким образом идеи коммунизма оказались затушеваны в ходе развития крупнейшего коммунистического государства мира. Многочисленные головокружительные противоречия современного Китая способны кого угодно сбить с толку. То, что вначале было революционной партией, ныне прочно укоренилось в качестве истеблишмента. Коммунисты пришли к власти на волне общественного омерзения к коррупции, однако сами оказались поражены той же самой раковой опухолью. Высшие руководители во всеуслышанье клялись в приверженности марксизму, а в деле создания рабочих мест опирались на безжалостный частный сектор. Партия проповедовала равенство, а сама сидела на доходах, распределяемых с типично азиатской несправедливостью. В свое время коммунисты презирали дореволюционный компрадорский класс китайских дельцов, но с бесстыдной поспешностью ринулись создавать альянс с магнатами Гонконга, вернув себе эту британскую колонию в 1997 г.

Разрыв между надуманной партийной риторикой («Китай — страна социализма») и реальностью увеличивается из года в год. Однако партия обязана защищать эту риторику, коль скоро риторика выражает ее политический статус-кво. «Их идеология является идеологией власти и, следовательно, оправданием власти», — говорит синолог Ричард Баум. Последовательное развитие этой логической посылки означает и защиту существующей системы. Как выразился Дай Бинго, самый высокопоставленный чиновник китайского МИДа, «наша ключевая задача — поддержание фундаментальной системы и национальной безопасности». Суверенитет, территориальная целостность и экономическое развитие, то есть приоритеты любого государства, подчинены необходимости сохранить партию у руля власти.

Партия всячески старалась не демонстрировать крепкие мускулы своего продолжительного правления на передний план общественной жизни Китая. Для многих на Западе оказалось очень удобным придерживать КПК в тени и делать вид, что в Китае действует эволюционирующая правительственная система, для которой характерны сильные и слабые стороны, выверты и недостатки, как и в любом другом государстве. Процветающая экономическая жизнь и позитивный отклик на глобализацию предоставили им возможность забыть о том, что коммунизм по-прежнему сохраняет свою хватку, словно ныне вездесущие кофейни «Старбакс» свидетельствуют о политическом прогрессе.

Но стоит заглянуть под капот китайской модели — и Китай предстает вполне коммунистическим. Владимир Ленин, разработавший прототип для управления коммунистическими странами во всем мире, с ходу узнал бы эту модель. Длительность пребывания Коммунистической партии Китая у власти зиждется на простой формуле, взятой из ленинского наследия. Ибо в ходе любых реформ минувшего тридцатилетия партия строго следила за тем, чтобы держать в кулаке государственную машину и трех китов стратегии собственного выживания. Эти киты — кадровый контроль, пропаганда и Народно-освободительная армия.

С момента провозглашения себя единственной легитимной властью в объединенном Китае в 1949 г., партия размещала своих членов на всех без исключения ключевых постах государства, на любом уровне. Все китайские СМИ подчиняются командам Отдела пропаганды, даже если выбиваются из сил, чтобы соответствовать веку Интернета. Ну а вдруг кто-то решится бросить вызов системе? Ничего, у партии есть могучий резерв, ведь она всегда держала под строгим контролем вооруженные силы и спецслужбы — гаранты своей власти. В полиции на всех уровнях — от мегаполисов до мелких деревень — имеется «отдел внутренней безопасности», чья роль в том и состоит, чтобы защищать режим партийного правления, иными словами, «выпалывать» «несоответствующие» политические взгляды, пока они не приобрели широкую аудиторию.

Китай давно поменял старомодную систему центрального планирования на более прилизанную гибридно-рыночную экономику, величайшее инновационное достижение партии. Однако попробуйте проанализировать Китай по списку дефиниций Роберта Сервиса, ветерана-историка и специалиста по Советской России, — и увидите, что Пекин сохранил удивительно много качеств, характерных для коммунистических режимов XX столетия.

Подобно коммунизму на пике своего могущества, КПК выкорчевала или, если угодно, «оскопила» политических соперников; ликвидировала независимость судов и прессы; ограничила религию и рамки гражданского общества; ошельмовала конкурентные версии национального строительства; централизовала политическую власть; внедрила широкую сеть спецслужб, а диссидентов отправила в трудовые лагеря. Подавляющую часть своей жизни (хотя нынче и в меньшей степени) партийные руководители в Китае подражали коммунистам былых времен, провозглашая «непогрешимость доктрины», а себя выставляя «безупречными знатоками человеческих дел».

КПК неоднократно находилась на грани саморазрушения, в частности, после тридцатилетнего периода жестоких кампаний Мао Цзэдуна, продолжавшихся с пятидесятых годов, а затем вновь в 1989 г., когда армия подавила демонстрацию в Пекине и выступления в других городах. Сама партия претерпела экзистенциальный кризис вслед за крушением Советского Союза и его сателлитов, причем эхо этого события, затянувшегося на три года вплоть до 1992, откликается в пекинских коридорах власти и по сей день. После каждой катастрофы партия поднимала саму себя за волосы, чинила и обновляла доспехи и усиливала фланги. Каким-то образом она пережила, перехитрила, перещеголяла или попросту объявила вне закона своих критиков, посрамив всех ученых мужей, которые предрекали ей верную гибель на многочисленных перекрестках истории. Даже взятая сама по себе, то есть в роли политического аппарата, КПК поражает масштабами. К середине 2009 г. в нее входило 75 миллионов человек, то есть примерно каждый двенадцатый взрослый китаец — член партии.

Маргинализация всех политических оппонентов делает КПК в известной степени похожей на иракскую армию после второй войны в Персидском заливе. Даже если бы ее распустили или она просто развалилась бы на части, ее все равно следовало бы собрать заново, потому что только члены КПКБ владеют навыками, опытом и связями для управления страной. Как однажды сказал мне известный шанхайский профессор, позицию партии можно выразить следующими словами: «Я умею, а ты — нет. А раз ты не умеешь, я сам все сделаю». Партийная логика носит авторекурсивный характер. Альтернатив нет, потому что они не дозволяются.

Мало найдется событий, которые отразили бы продвижение Китая и отступление Запада в ходе финансового кризиса столь же ярко, как это в феврале 2009 г. сделал пекинский визит Хиллари Клинтон, нового госсекретаря США. Прежние американские администрации Билла Клинтона и Джорджа Буша-младшего работу начинали с агрессивно-соревновательного отношения к Китаю. Миссис Клинтон еще до посадки в аэропорту публично дала понять, что вопросы прав человека ее не очень-то волнуют. А на пресс-конференции непосредственно перед отлетом она с лучезарной улыбкой призывала китайское правительство продолжать покупку американских долговых обязательств — ни дать ни взять, коммивояжер, сбывающий с рук недоброкачественный товар.

Хитроумная стратагема Дэн Сяопина, внедренная два десятилетия назад и диктовавшая метод скрытного выдвижения Китая в мире — «прячь свою яркость, выжидай благоприятного момента», — соблюдалась только на бумаге задолго до визита миссис Клинтон. Ничем не прикрытая откровенность, с которой Китай устроил охоту за ресурсами по всей Африке, Южной Америке и Австралии; выход госкомпаний-тяжеловесов на иностранные фондовые биржи; растущая роль в ООН, а также колоссальная экономическая мощь сделали Китай на рубеже столетия новым центром глобального бизнеса и финансов. Китайская звезда вспыхнула как никогда ярко, хотя ООНовские представители КНР продолжали требовать слова от имени относительно бедной, развивающейся экономики.

Схлопывание западной финансовой системы и подрыв доверия к США, Европе и Японии чуть ли не за одну ночь подняли мировой рейтинг Китая. За несколько месяцев в начале 2009 г. Китай, не связанный сколько-нибудь серьезными публичными дебатами на отечественной почве, внес дополнительные 50 миллиардов долларов в Международный валютный фонд, на пару с Гонконгом — 38 миллиардов долларов в один из азиатских валютных фондов; предоставил 25-миллиардный заем безденежным российским нефтяным компаниям; выделил 30 миллиардов для австралийских добывающих компаний; а также предложил десятки миллиардов различным странам и компаниям в Южной Америке, Центральной и Юго-Восточной Азии, чтобы гарантированно заручиться поставками сырья и заложить рыночный фундамент для дальнейших закупок.

В сентябре того же года, пока западные государства и предприятия по-прежнему находились в проигрышном положении, Китай подготовил кредитные линии в объеме до 60–70 миллиардов долларов на сырьевые и инфраструктурные проекты в Африке, а именно в Нигерии, Гане и Кении. В Гвинее, буквально через несколько дней после того, как армия расстреливала гражданское население и насиловала женщин на улицах столицы, правящая хунта (изгой на африканском континенте, да и во всем мире) объявила о начале переговоров с Китаем по поводу многомиллиардной ресурсно-инфраструктурной сделки.

Амбиции и влияние Пекина попали под свет прожекторов, и все увидели нечто такое, что всего несколько лет назад могло показаться немыслимым. В начале 2009 г. Центробанк Китая выдвинул предложение найти альтернативу доллару в качестве глобальной резервной валюты, а впоследствии повторил свой призыв. Франция послушно подтвердила суверенитет Китая по тибетскому вопросу, чтобы больше не раздражать Пекин, когда тот отменил Евросоюзный саммит, узнав, что Париж приветствовал визит далай-ламы. В конце 2009 г. Барак Обама отклонил встречу с тибетским духовным лидером, желая подстраховаться для своего первого, намеченного на ноябрь, визита в Китай, хотя и согласился принять далай-ламу в начале 2010 г. На празднества по случаю бо-летия своих ВМС Китай пригласил весь мир, чтобы тот воочию увидел новый флот атомных подводных лодок в порту Циндао.

Исполинский китайский рынок, несколькими годами ранее считавшийся лишь «долгоиграющей» западной мечтой, приобрел небывалую значимость. Перед началом шанхайского автосалона (апрель 2009) ежемесячный объем продаж автомобилей в Китае превышал аналогичные показатели любой другой страны, в том числе и США. Месяцем позже в Брюсселе Ван Цишань с группой министров встретился с Кэтрин Эштон, тогдашним комиссаром Евросоюза по торговле, и примерно пятнадцатью представителями высшей бизнес-элиты, которые сетовали на трудности доступа на китайский рынок. Ну конечно, снисходительно признал Ван, выслушав их за деловым завтраком, на рынке имеется определенная «неорганизованность». «Я знаю, что у вас есть жалобы, — сказал он с присущей ему невозмутимостью. — Но обаяние китайского рынка непреодолимо».

Другими словами, как вспоминали потом участники встречи, наповал сраженные китайским вице-премьером, он дал понять буквально следующее: «Китайский рынок настолько громаден, что вы все равно на него придете, невзирая на все свои жалобы». Хуже того, многие из этих бизнесменов понимали, что Ван, в общем-то, прав.

К концу 2009 г. новая агрессивно-самоуверенная позиция Китая предстала, если можно так выразиться, на широком экране для всеобщего обозрения. Речь идет о Копенгагенской конференции ООН по проблемам глобального изменения климата. В последний день напряженных переговоров китайцы позволили себе довольно пренебрежительный жест, прислав на сессию глав государств лишь относительно невысокое должностное лицо, хотя обсуждение проходило с участием Барака Обамы и других мировых лидеров. Еще на одном заседании (в тот же день, кстати), куда пришел китайский премьер Вэнь Цзябао, некий член китайской делегации изволил погрозить пальчиком президенту Соединенных Штатов. Вряд ли есть смысл напоминать, что если бы на встречу с китайским руководителем был откомандирован относительно мелкий западный чиновник — да к тому же взялся бы его поучать! — подобное оскорбление сочли бы настолько серьезным, что на улицах Пекина прошли бы антизападные демонстрации. А вот Китай ничуть не смутился после Копенгагена, несмотря на всю критику. Как выразился один из высших чиновников, «развитым странам следует извлечь отсюда урок и решить, чего они добиваются: конфронтации или же сотрудничества с Китаем».

Развитие и преобразование ряда азиатских государств (Сингапур, Малайзия, Индонезия, Южная Корея) вслед за процессом деколонизации, который начался после Второй мировой войны, сыграли роль подъемника для всего региона. Мощная экономика Японии потрясла Запад и бросила ему вызов. А экономическое преобразование Китая, страны с одной пятой населения планеты, является и вовсе беспрецедентным событием. Китай — это подлинный мегатренд, феномен, способный перекроить всемирную экономику. Причем правит им коммунистическая партия, что только усугубляет раздражение Запада, который всего несколько лет назад упивался окончательным триумфом либеральной демократии.

Мало того, исключительное по своему характеру решение о смене курса, которое КПК приняла в конце семидесятых, в буквальном смысле перевернуло жизнь сотен миллионов граждан этой страны. Согласно оценкам Всемирного банка, менее чем за два с половиной десятилетия (с 1981 по 2004 г.) доля беднейшего населения Китая упала наполовину. «Для большей наглядности, — отмечает далее Банк, — следует сказать, что абсолютная численность бедняков (рассчитанная теми же методами) в развивающемся мире в целом за этот период снизилась с 1,5 до 1,1 миллиарда человек. Другими словами, падением числа бедняков в последние два десятилетия XX века мы целиком и полностью обязаны Китаю».

На протяжении жизни одного-единственного поколения партийная элита превратилась из безликой толпы заплечных дел мастеров, ряженных в полувоенные френчи а-ля Мао, в зажиточный, отлично одетый и дружелюбный к бизнесу правящий класс. Меняя себя, они изменили и собственную страну, а теперь помогают менять весь мир. Сегодняшняя КПК в полном составе ратует за выход на скоростные магистрали глобализации, что, в свою очередь, означает большую экономическую эффективность, повышение норм прибыли и упрочение политической стабильности.

Каким же образом китайские коммунисты сумели этого добиться, в то время как братские компартии за рубежом одна за другой лопались, будто мыльные пузыри? Старая максима журналистики — «самая блестящая история зачастую находится под носом» — совершенно справедлива и для Китая. Одна беда: когда пишешь о партии, далеко не всегда удается разглядеть ее в деталях, хотя бы она и смотрела непосредственно тебе в лицо. КПК и ее функции по большей части скрыты — или же закамуфлированы. Во время взаимодействия с внешним миром партия старается держаться скромно. А порой ее вообще не видишь, отчего работа журналиста, освещающего механизм управления Китаем, становится безумно трудной.

Вот почему репортажи из Китая то и дело упоминают правящую Коммунистическую партию, но, за редким исключением, никогда не вдаются в детали, как именно она правит. Настоящая книга представляет собой попытку заполнить лакуну, объяснить функции и структуры КПК, а также механизмы реализации политической власти. Книга не претендует ни на полноту, ни на окончательность. Это всего лишь повесть о любопытном журналисте, который приоткрыл — или хотя бы постарался приоткрыть — многие запертые двери системы. Книга старается поставить Коммунистическую партию на ее истинно законное место, в сердце современной истории Китая.

Красная машина Партия и государство

«Партия подобна Господу Богу. Он вездесущ. Ты просто его не видишь».

Профессор одного из пекинских университетов

В 2007 г. на церемонии закрытия XVII съезда Коммунистической партии Китая, проходившего в Доме народных собраний — внушительном сооружении в советском стиле, расположенном на западной стороне площади Тяньаньмэнь, — на подиум вышли девять мужчин и стали занимать места в президиуме. На взгляд неопытного наблюдателя, они были похожи, как близнецы-братья.

Все девять были одеты в темные костюмы и, за исключением одного человека, носили красные галстуки. Гладкие, высоко зачесанные и черные как смоль волосы выдавали приверженность традиции — у высших китайских руководителей принято краситься, от этой привычки их может отучить только арест или выход на пенсию. Если бы кто-нибудь получил шанс заглянуть в их биографии, он обнаружил бы и другие удивительно сходные черты. Все, кроме одного, имели инженерно-техническое образование; всем, кроме двоих, перевалило за шестой десяток. Какую бы роль им ни приходилось играть после окончания вуза, все девять параллельно занимали и партийные должности, то есть были профессиональными политиками, даже если на краткое время отвлекались на хозяйственные вопросы. А вот социальное происхождение отличалось. Кое-кто поднялся из самых низов, из бедноты; другие были, так сказать, князьками, привилегированными отпрысками былых высших руководителей. Личные связи также разнились, однако безжалостные партийные структуры по мере восхождения этих людей по партийной лестнице стерли любые отличия.

По освященной временем традиции, характерной для коммунистической эры, все девять скромно поаплодировали самим себе. В глазах репортеров и массы государственных чиновников, что собрались на сей театрально-помпезный ритуал, важнейшей особенностью была отнюдь не манера, с которой девятеро вышли на подиум, или удивительная схожесть их внешнего вида и карьерной истории. Нет, ключом была последовательность их появления, поскольку именно она цементировала иерархию высшего руководства на следующее пятилетие и заодно закладывала линию преемственности на предстоящее десятилетие. Выстроившись на фоне 20-метрового панно с осенними мотивами, девятеро замерли по стойке «смирно», ожидая, когда их в качестве избранных руководителей страны представит первый из вошедших, Ху Цзиньтао, Генеральный секретарь ЦК КПК.

Перед началом съезда власти выполнили тщательно продуманные процедуры обеспечения безопасности, зарезервированные для крупнейших политических мероприятий. Охрана территорий иностранных дипмиссий была удвоена; полиция заняла посты на всех магистральных перекрестках, а на улицах по соседству с Домом народных собраний материализовались патрули из угрюмых сотрудников спецслужб в штатском. Интеллектуалы и ученые получили циркулярные уведомления с советом держать свои мнения при себе. В сентябре, за месяц до съезда, прошли «интернет-рейды», в результате чего на несколько недель были отключены серверы, на которых работали в буквальном смысле тысячи веб-сайтов. В столичном пригороде власти приступили к сносу «поселка жалобщиков», где обитало множество провинциалов, приехавших в Пекин искать справедливости.

Правительство столетиями содержало общенациональный петиционный офис, куда жители страны могли обращаться по поводу обид на чиновничий произвол. Однако перед съездом Пекин пригрозил, что поставит черные метки в личных делах территориальных руководителей, если те допустят проникновение недовольных в столицу. А на случай, если кто-нибудь все же прорвется, возвели последнюю линию обороны, призванную защитить Политбюро от населения — целый ряд «черных каталажек». В них провинциальных ходатаев можно было некоторое время подержать, после чего отпустить. Арест протестующих граждан схож с выигрышем политических очков на Западе, где для этих целей применяется методика временного снижения уровня преступности.

Спецслужбы, местные активисты, государственные чиновники, а также иностранные и китайские журналисты со временем усвоили характер «сезонных» репрессий, ритм которых диктуется политическим календарем. К примеру, телевизионные интервью с выдающимися диссидентами лучше всего брать заранее, да еще за несколько месяцев вперед. К моменту наступления часа «Ч» физический — и даже телефонный — контакт с критиками линии партии безжалостно обрезается. Вань Яньхай, яркий борец за права ВИЧ-инфицированных, оказался одним из многочисленных активистов, которых схватили на улице и поместили под временный арест. Его задерживали и раньше: на двенадцать часов без предъявления обвинений накануне годовщины событий на Тяньяньмэнь (4 июня 1989 г.), а также в августе. «Моя свобода была ограничена», — процитировал он официозную фразу, которой пользуются сотрудники службы безопасности, хватая людей на улицах. Дело в том, что Вань вывел из себя китайский Минздрав, рискнув подать в суд на правительство в связи со скандалом вокруг зараженной крови для переливания. Из-за открытой дружбы с диссидентами Вань не сходил с радарных экранов спецслужб. Всякий раз «ограничение свободы» имело место в гостиничном номере, где Вань подвергался «консультации» по поводу своих взглядов на партию. «Они до сих пор намерены контролировать наши мысли», — сказал Вань позднее.

За годы, предшествовавшие назначению на высшие руководящие посты, и в помине не было общественных прений, предвыборных туров или иных бульварно-сенсационных стычек кандидатов — короче говоря, мероприятий, всегда предваряющих избирательные кампании по западному образцу. Отслеживание хода этой драмы по большей части можно уподобить наблюдению за громадным, хорошо укрепленным замком в окружении рвов и многочисленной стражи. Мы бы видели, что в замке то зажигаются, то гаснут огни; порой в крепостных воротах возникают фигурки посетителей. Изредка из-за могучих стен доносятся раздраженные вопли. Иногда на глаза попадаются жертвы фракционных стычек или элементарного головотяпства, которых вышвыривают за ограду, а потом развозят по тюрьмам или оставляют коротать век на пенсии. Скажем, в процессе подготовки к XVII съезду (2007 г.) в результате крупнейшего коррупционного скандала был смещен партийный босс Шанхая, коммерческой столицы Китая, причем для принятия решения первым лицам государства понадобилось несколько лет напряженных внутренних обсуждений.

Партия десятилетиями не меняла способа открытия миру имен своего нового руководства и, соответственно, руководства страной. Как и при любом решающем политическом событии, кандидатуры на высшие посты обсуждались за закрытыми дверями, в ходе сложных приватных переговоров — а в ряде случае и ожесточенных битв, — с большим упреждением по времени, напрямую или же через доверенных лиц, посредством политических дебатов по вопросам экономики, политической реформы и коррупции. Зарубежная, в частности гонконговская, пресса всеми силами старалась следить за этими внутренними боями, а вот местные и, естественно, более информированные СМИ получали приказ хранить молчание. Завеса секретности превратила собственно объявление в редкостное для современного Китая действо: подлинную политдраму и триллер, кульминация которой происходит вживую и на глазах публики. Для простых китайцев имена и должности новых руководителей были тайной за семью печатями вплоть до момента, когда эти руководители выходили на авансцену, залитую светом софитов и фотовспышек.

Выведя вереницу людей на подиум, Ху лаконично представил их собранию. Сотрудник МИДа, выступавший на ориентацион- ном брифинге перед началом мероприятия, охарактеризовал его как «встречу с Политбюро». «А мы можем задавать им вопросы?» — поинтересовался один западный репортер. «Нет, — прозвучал ответ. — Это, так сказать, пресс-конференция с односторонним движением».

На следующий день местные СМИ опубликовали репортажи в строгом соответствии с партийными установками, а также санированные и утвержденные биографии членов нового Политбюро, распространенные официальным новостным агентством. Любой, кто тем утром разложил бы китайские газеты в один ряд (или проделал то же самое со скриншотами веб-сайтов), решил бы, пожалуй, что у него галлюцинация. Текст заголовков и собственно статей, изображения, размер и компоновка фотоснимков были абсолютно идентичными.

Китайские руководители периодически выражают изумление в ответ на критику, что, дескать, их восхождение не носит полностью демократический характер. Несколько месяцев спустя, в мае 2008 г., во время посещения школы для китайских детишек в японском городе Йокогама, восьмилетний мальчик задал Ху Цзиньтао невинный вопрос: отчего ему в свое время захотелось стать Председателем КНР (этот титул принадлежал Ху по праву, ведь он был избран главой КПК). После того как нервный смех в классе улегся, Ху ответил, что на самом деле он не хотел себе такой работы. «Просто люди всей страны проголосовали за меня, это они хотели, чтобы я стал Председателем. И я не мог подвести китайский народ», — ответил товарищ Ху. В похожем ключе говорил и Цзян Цзэминь, предшественник Ху как на посту генсека, так и Председателя КНР. В интервью одной из американских аналитических телепрограмм в 2000 г. он сказал, что «его тоже избрали», хотя и признал тот факт, что избирательные системы Китая и США «отличаются друг от друга».

В 2007 г. делегатам XVII съезда КПК разрешалось — а в некоторых случаях и предписывалось — общаться с прессой в целях формирования более прозрачного и дружелюбного имиджа партии в глазах остального мира. Нельзя сказать, что у партии нет любопытных историй, к тому же в последние годы классовый состав ее членов сильно расширился. Многие бизнесмены обоего пола, вступившие в ряды КПК или открыто признавшие свою партийность после усилий, предпринятых Цзян Цзэминем в 2002 г., — личности очень яркие, с захватывающими биографиями в духе «из грязи в князи». Но даже в тех случаях, когда партия пытается произвести хорошее впечатление, она ведет себя уклончиво и настороженно.

Например, Чэнь Айлянь, одна из свежеиспеченных китайских миллионерш, член партии и делегат партсъезда, очень живо начала со мной беседу, с огромным удовольствием рассказывала о своем бизнесе. Ее предпринимательская биография кажется одновременно безумной и сказочной, причем подобные истории можно услышать в самых разных уголках Китая. Чэнь поведала мне, что занялась автомобилестроением в начале 90-х, потому как «обожала машины». Объем сбыта комплектующих перевалил за многие миллионы долларов, и в итоге ее частная компания превратилась в крупнейшего в Азии производителя колес из алюминиевых сплавов. В личном автопарке Чэнь есть «Роллс-ройс» (для особых случаев), «Мерседес» (для повседневного использования) и внедорожник «Исудзу» (для загородных поездок). Но стоило нашей беседе свернуть к теме партии, как бизнес-леди превратилась в некое подобие автомата. Даже на невинные вопросы она отвечала благоговейным, «молитвенным» тоном. Сами же ответы стали более сухими, сдержанными, словно заученными с чужих слов. Официальные лозунги, да и только.

На вершине системы восседает товарищ Ху. Будучи Генеральным секретарем Коммунистической партии — титул, превосходящий две другие его должности (Председатель КНР и Главком Вооруженных сил), — он держит в руках колоссальную власть, определяющую параметры государственной политики. Загадочная фигура даже для политических инсайдеров, Ху в течение первого срока правления, начавшегося в 2002 г., предпринял попытку подать себя в образе своего рода благожелательного императора, чьи вмешательства во внутреннюю и внешнюю политику являются мудрыми, широкомасштабными и при этом весьма нечастыми. Некогда его имя ассоциировалось с лагерем реформаторов, однако по мере продвижения к должности «престолонаследника» прежнюю ясность личных взглядов Ху накрыло туманное облако.

Для человека в его положении инструментарий закрепления нужного имиджа всегда под рукой. Старенькая тетя, воспитывавшая Ху с пятилетнего возраста — для горстки западных репортеров уникальный источник неотфильтрованной информации, — была ограждена местными властями от общения с прессой сразу после назначения Ху на пост генсека. Мало того, ответственные работники прошлись по ее дому, убрали детские и юношеские фотографии племянника — не ровен час, попадут в руки журналистов и прочего сброда и вольются в альтернативную, а не надиктованную партией, биографию. Снимки юного Ху, размещенные в Интернете в 2009 г., то есть через семь лет после его назначения, были безобидными и милыми (старшеклассник со свежим цветом лица на школьной экскурсии), однако местные бюрократы в период его восхождения не хотели принимать на себя ответственность за их публикацию.

Ху следил за тем, чтобы его имидж не обрастал подробностями, и за весь первый период своего правления ни разу не дал интервью ни местному, ни зарубежному изданию. В преддверии пекинской Олимпиады в августе 2008 г. Ху все же выступил на коротенькой пресс-конференции перед двадцатью пятью иностранными журналистами, но отвечал лишь на заранее объявленные и тщательно профильтрованные вопросы. Высказывания Ху, регулярно публикуемые на страницах «Жэньминь жибао», не дают почвы для суждений о его личных взглядах. Один китайский политобозреватель уподобил политические заявления Ху утиной походке: одна лапка смотрит вправо, другая влево, и в целом поддерживается неуклюжий баланс, выглядящий надежным лишь со стороны.

Жесткий контроль собственного имиджа мог бы показаться консервативной уступкой былым временам, когда существовал более авторитарный коммунизм. Однако в сравнении со своими предшественниками Ху был совершенно невыразительной фигурой, намеренно лишенной плоти и крови. А вот Дэн Сяопин, напротив, обладал ярким революционным реноме, испещренным боевыми шрамами многолетней борьбы с безумными политкампаниями Мао Цзэдуна. Дэн с гордостью выставлял свое сычуаньское происхождение «от сохи» и отличился, в частности, тем, что громко отхаркивался в плевательницу по ходу назидательной отчитки Маргарет Тэтчер насчет Гонконга («железная» леди посетила Пекин в начале восьмидесятых). Цзян Цзэминь, непосредственный предшественник Ху, обожал петь на публике и на английском языке цитировал пассажи из Геттисбергского послания[1] и других западных канонов. Мао навлек на китайский народ множество бедствий, но сам он был харизматичной личностью, а его прославленные афоризмы до сих пор образуют литературный, политический и деловой стиль Китая.

Ху не продемонстрировал ни бесхитростную напористость Дэна, ни шутовскую общительность Цзяна, ни доморощенную, жутковатую властность Мао. У него нет акцента, который бы выдал его происхождение; в повседневный язык не вошло ни единого его высказывания. Один британский дипломат, который организовывал участие Ху во встрече «Большой восьмерки» в шотландском Глениглсе (2005 г.), где предполагалась неформальное, спонтанное общение мировых лидеров, вспоминает, что ответил его китайский коллега: «Председатель Ху ничего не делает спонтанно». Воплощенный идеал профессионального партийного бюрократа, Ху был осмотрительным и осторожным формирователем консенсуса: хао хайцзы («пай-мальчик»), по словам более язвительных китайских критиков. Однако его скромная манера держаться отнюдь не являлась старомодной; напротив, она идеально подходила для своего времени. Сегодняшние сложности, стоящие перед Китаем, означают, что ни партия, ни окружение Ху, ни даже китайский народ более не в состоянии терпеть «сильную руку» типа Мао или Дэна. В дни Мао и Дэна вождь стоял над партией; Ху, напротив, несмотря на всю свою личную власть, живет в тени партии.

Скромный имидж был продиктован способом возвышения партии за счет своих вождей задолго до вступления Ху на пост генсека. В 1992 году Ху стал кандидатом на высший пост после кооптирования в состав Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Отсутствие достаточной поддержки среди членов Политбюро тогда означало, что у Ху нет права на ошибку в ходе борьбы за должность Генерального секретаря. В результате, когда он через десять лет наконец занял этот пост, у него практически не было преданных сторонников или готовой, детализированной политической программы, которую могли бы усвоить и выполнять чиновники. Лишь в ходе второго пятилетнего срока правления, да и то не сразу, Ху начал действительно возвышаться над колоссальным партийным аппаратом как в Пекине, так и на местах. Ближе к концу своего президентства большинство американских лидеров превращаются в «хромых уток», но китайская политическая система перевернута с ног на голову, поэтому Ху — как и его предшественник Цзян Цзэминь — по-настоящему консолидировал власть в своих руках лишь к моменту окончания второго срока полномочий.

Поскольку народ отсечен от формальной политики, мало кто из обычных граждан сумел бы узнать тех девятерых мужчин из внутреннего круга Политбюро, которые выстроились на подиуме при закрытии съезда. Понятное дело, Ху был известен всем и каждому — правда, только в лицо, а не как человек из плоти и крови. Глава законодательной власти У Банго, занимавший «пост № 2», был бесцветным шанхайским функционером, который добрался до политического Олимпа, не оставив сколько-нибудь заметного следа. Премьер Вэнь Цзябао, занимавший третью позицию сверху, искусно культивировал имидж человека из народа в отличие от жены и родного сына, которые заработали себе скандальную известность бизнес-сделками.

Четвертым шел Цзя Цинлинь, крупный, высокий полнокровный мужчина, на котором, казалось, по швам трещит костюм. В отличие от многих своих коллег, Цзя был хорошо известен, в основном, благодаря намекам на коррумпированность. Он возглавлял провинцию Фуцзянь в период одного из крупнейших в истории Китая скандалов со взяточничеством: так называемое дело Юаньхуа о контрабандном ввозе товаров на общую сумму 6 миллиардов долларов. Многие из причастных к делу чиновников угодили в тюрьму или даже были казнены, однако Цзя и его супругу к ответу не призвали — либо за недостатком улик, либо, что более вероятно, благодаря заступничеству политических союзников. Когда Цзя стоял на подиуме и взирал на журналистов, многие из которых ожидали, что в преддверии съезда он будет позорно смещен, его розовощекая физиономия выражала презрительную насмешку хорошо упитанного политического долгожителя-триумфатора.

Остальных членов Постоянного комитета (двоим из них, считающимся преемниками Ху, не исполнилось и шестидесяти) с трудом узнали бы даже в провинциях, которыми они некогда руководили. К моменту принятия в члены Постоянного комитета Си Цзиньпин, «номер шесть», генерал-майор Народно-освободительной армии Китая, был известен куда хуже, нежели его супруга, знаменитая певица. Кое-кто из девятерых успел проявить себя в ряде отраслей, например, в СМИ или в полицейской службе, поскольку они их возглавляли. Однако для большинства китайцев Политбюро было обрюзгшим от власти и могущества, начисто лишенным индивидуальных черт и далеким от народа органом.

Ху говорил недолго, зато не скупился на расплывчато-эзотерические лозунги, какими пестрят все официальные выступления — вроде «научное развитие», «гармоничное общество», «передовая социалистическая культура» и тому подобные. Модные словечки, идущие нарасхват внутри партии и в интеллектуальных кругах, связанных с администрацией Ху, для широких слоев населения, в сущности, не несли никакого смысла. Завершив выступление, товарищ Ху во главе восьмерки коллег покинул подиум. Впоследствии руководящий синклит Политбюро в полном составе почти никогда не появлялся перед объективами фотокорреспондентов. Вся церемония заняла около десяти минут.

На столах боссов полусотни крупнейших госкомпаний Китая среди компьютерных штучек, семейных фото и прочих принадлежностей современной офисной жизни имеется по красному телефону. Высшие управленцы, которые при каждом звонке вытягиваются по струнке, именуют его «красной машиной», по-видимому, оттого, что назвать такой аппарат просто телефоном у них язык не поворачивается. «Когда звонит «красная машина», — сказал мне один управляющий банком, — деваться некуда, надо отвечать».

«Красная машина» и впрямь мало похожа на обычный телефон. Во-первых, ее номер всего лишь четырехзначный. Устанавливать соединение она может только со своими собратьями, такими же четырехзначными телефонами, которые используют одну и ту же систему криптографической защиты. И тем не менее, такой аппарат является предметом вожделений. В глазах председателей совета директоров крупнейших госкомпаний, к услугам которых имеются любые новейшие телекоммуникационные устройства, «красная машина» служит доказательством того, что они попали не просто на вершину своей компании, но и в высший эшелон партии и правительства. Эти телефоны суть предельные символы статуса, ибо выдаются они только гражданам, занимающим пост не ниже вице-министра. «Вещь крайне удобная и в то же время очень опасная, — поведал мне директор одной из крупных сырьевых госкомпаний. — Надо точно знать, в каких отношениях находишься с человеком, которому звонишь». Рядом с кабинетами боссов имеется еще один инструмент ранжирования — служба внутренней связи;

в частности, там принимают шифрованные факсы из квартала Чжуннаньхай, резиденции высшего руководства, а также иных партийных и государственных служб.

«Красные машины» рассыпаны во всему Пекину; они стоят на столах министров и их заместителей, главных редакторов партийных изданий, председателей советов директоров элитных госпредприятий и руководителей бесчисленных подконтрольных партии организаций. Телефоны и факсы оборудованы шифровальными устройствами для защиты партийно-правительственной связи не только от иностранных разведок, но и от любого китайца, не вхожего в систему партийного правления. Владение «красной машиной» означает, что ты сдал экзамены на членство в сверхсплоченном клубе, который правит страной: небольшая группа численностью порядка 300 человек (в основном мужского пола) отвечает за одну пятую населения земного шара.

Современный мир изобилует примерами элитарных структур, которые обладают закулисной мощью, многократно превышающей их формальный численный потенциал. Скажем, в Великобритании существует сеть однокашников «олдбойз», первоначально означавшая связи среди выпускников закрытых учебных заведений для верхнего социального класса; во Франции есть les enarques, то есть выпускники эксклюзивной парижской Ecole Nationale d''Administration которые тяготеют к высшим эшелонам политики и коммерции; Япония известна своей элитой «Тодай», то есть выпускниками юрфака Токийского университета, точки отсчета карьеры в бессменно правящей либерально-демократической партии, Минфине и бизнесе в целом. Индийский эксклюзивный «Гимхана-клаб» символизирует элиту, получившую образование в Англии. США знамениты своей «Лигой плюща»; кроме того, здесь в ходу «Белтуэй»,[2]«Кэй-стрит»,[3] ВПК и куча других ярлыков, означающих неявное влияние инсайдеров со связями.

Но никто и в подметки не годится Китайской коммунистической партии, которая подняла кумовство правящего класса на совершенно новую высоту. «Красная машина» предоставляет партийному аппарату связь по «горячей линии» с многочисленными ветвями государственной власти, в том числе с госкомпаниями, которые Китай ныне рекламирует по всему миру как независимые коммерческие предприятия. Критики республиканской администрации Джорджа Буша-младшего вовсю порицали связи (по их мнению, настоящий сговор) между Диком Чейни и топливно-энергетической отраслью. А теперь вообразите себе, какими протестами зашлись бы эти критики, если бы выяснилось, что у Чейни и у глав «Экссон-Мобил» и других крупнейших энергокомпаний Америки на столах стоят защищенные телефоны для перманентной и мгновенной связи между собой. Далее, расширяя аналогию: что бы эти критики сделали с главой «Экссон-Мобил», если бы узнали, что он получает непрерывный поток партийных и государственных документов, которые доступны руководителям китайских госкомпаний в силу их должности? «Красная машина» и атрибуты, которая она несет с собой, в точности выполняют именно эти функции.

Один заместитель министра признался мне, что больше половины входящих по «красной машине» звонков представляют собой просьбы со стороны высокопоставленных партийцев, примерно в таком духе: «Ты не мог бы пристроить моего сына (дочь, племянницу, племянника, кузена, старинного приятеля)?» За минувшие годы мой знакомый чиновник выработал целую стратегию, как справляться с этой напастью: надо сразу дать согласие, но оговориться, что кандидату сначала придется выдержать очень серьезный экзамен, чтобы его могли принять на государственную службу, а вот на это отваживается мало кто из потенциальных протеже. Далее, «красная машина» предоставляет и другие возможности. В те дни, когда еще не существовало сотовых телефонов, инвест-банкиры, которые по той или иной причине не могли срочно связаться с потенциальным клиентом, норовили воспользоваться этой линией в отсутствие хозяина кабинета. И пусть в наш век изощренной мобильной телефонии «красная машина» может показаться причудливым рудиментом былой эпохи, она сохраняет статус символа, предоставляющего доступ к партийной системе с беспрецедентным охватом, к строгой иерархии, педантичной организованности и параноидальной секретности. Красный, революционный колер аппарата также имеет глубокий смысл. В периоды политических кризисов партия всегда выражает опасение, что Китай «меняет цвет»; эта кодовая фраза означает, что красные коммунисты теряют власть.

Высокопоставленные члены КПК обладают социальным статусом, намного превосходящим даже уважение, каким чиновники и так пользуются в любом государстве с глубоко укоренившимися бюрократическими традициями. Они словно иностранные дипломаты в собственной стране — живут в охраняемых кварталах, однако обязаны получать разрешение на поездки за границу, а общение с людьми вне официального и семейного круга регламентируется строгими протоколами безопасности. Если их обвиняют в каких-либо криминальных деяниях, они в первую очередь держат ответ перед партией, а не перед законом. Но за такие преимущества приходится платить, причем не только в форме психологического стресса, на который во всем мире жалуются чиновники и их семьи. Членство в партии — это не просто формальное участие, а целый комплекс обязательств. Китайцы, продвигающиеся по службе, обязаны принимать любые порученные дела и не могут покинуть партийные ряды без серьезных последствий. В этом смысле чиновники выше определенного ранга напоминают Майкла Корлеоне из «Крестного отца», который сетовал, что при каждой попытке выйти из мафиозного бизнеса его заново «втягивают обратно».

Вряд ли можно считать совпадением, что Ватикан принадлежит к тем немногочисленным странам, с которыми Китай так и не сумел установить дипсвязи с момента образования КНР в 1949 г. Этот город-государство, представляющий собой административный центр католической церкви с резиденцией римского Папы, служит единственным примером организации, чьи масштабы — если рассматривать их на глобальном уровне — сопоставимы с КПК. Ватикану тоже присуща приверженность ритуалам и секретности. Партия охраняет свой катехизис с той же фанатичностью и уверенностью в собственной правоте, с какой Ватикан отстаивает право диктовать догмат веры. После многолетних, неоднократно возобновляемых переговоров Ватикану так и не удалось согласовать свою всемирную прерогативу назначения епископов с позицией КПК, которая утверждает, что ей одной предоставлено право утверждать кандидатуры католических священников на территории Китая. В частных беседах эти постоянно срывающиеся переговоры между Римом и Пекином сплошь и рядом сопровождаются шутками из категории черного юмора. Один из неофициальных китайских посредников этого процесса, посетивший Ватикан в 2008 г., с усмешкой указывал на удивительное сходство партии и католической церкви. «У нас есть Отдел пропаганды, а у вас — евангелисты. У нас [кадровый] Орготдел, а у вас — Коллегия кардиналов», — заметил он ватиканскому коллеге. Тот спросил: «А в чем же тогда разница?», на что его китайский собеседник под дружный смех ответил: «Вы — Бог, а мы — дьявол!»

Подобно Ватикану, партия всегда следила за тем, чтобы решения на высшем уровне оставались прерогативой этого «клана». Фантастическое заявление товарища Ху — дескать, меня вся страна избрала — оставило за кадром тот факт, что голосовали только делегаты XVII съезда и аналогичных, ранее проведенных мероприятий. Но даже эти делегаты (общей численностью порядка 2200 человек) были лишены права выбора. В преддверии съезда политологи-китаисты предполагали, что делегатам дадут хотя бы список кандидатов, чтобы они путем голосования свели его к окончательным девяти именам. Кроме того, во внутренних кругах муссировалась более радикальная идея: выдвинуть двух кандидатов на пост генсека, как это было сделано, к примеру, компартией Вьетнама на ее съезде в 2006 г. В итоге оба этих мнения тихо оставили без внимания в пользу голосования в коммунистическом стиле.

Названия организаций, посредством которых партия осуществляет свою власть — Политбюро, Центральный Комитет, Президиум и тому подобное — выдают одну из особенностей, о которой частенько забывают: современное китайское государство до сих пор функционирует на советских принципах. Владимир Ленин, вождь русской революции, разработал систему, согласно которой правящая партия следит за работой государства на всех уровнях. Ленин выдавал себя за избавителя рабочего класса, однако изобретенная им структура была безжалостно элитарной. На вершине системы Ленин предписал установить «возможно большую централизацию», позволяющую самозванным профессиональным революционерам вроде себя диктовать волю массам, коль скоро рабочий класс считался неспособным подняться над повседневной борьбой. Однако на нижнем ярусе этой системы, то есть среди фабричных и низовых парторганизаций, Ленин предписывал «возможно большую децентрализацию», чтобы в Центральный Комитет стекалась информация даже о самых незначительных изменениях на местах. Ленин писал: «Чтобы центр мог… действительно дирижировать оркестром, для этого необходимо, чтобы было в точности известно, кто, где и какую скрипку ведет… кто, где и почему фальшивит (когда музыка начинает резать ухо), и кого, как и куда надо для исправления диссонанса перевести…»

Центральный Комитет КПК играет роль своего рода расширенного совета директоров, насчитывая порядка 370 действительных членов и кандидатов. В его составе числятся министры и высшие должностные лица Пекина, руководители провинций и крупных муниципалитетов; кроме того, имеется целый блок военных. Некоторые, хотя и не все, главы крупнейших госпредприятий тоже входят в ЦК. В лице остальных членов представлены прочие интересы китайского государства, начиная от нацменьшинств (например, тибетцы) и кончая начальником так называемой Центральной гвардии (в народе известной под названием «Бюро телохранителей» Ху Цзиньтао), секретной службы КПК. Центральный Комитет выбирает, а вернее сказать, назначает Политбюро, куда входит порядка двадцати пяти членов. Политбюро, в свою очередь, назначает Постоянный комитет, святая святых руководства, который в текущей реинкарнации состоит из девяти членов.

И пусть девятка, вышедшая на подиум в 2007 г., представляла собой единственно возможный список кандидатов на высшие посты — значимость этого момента была чрезвычайной, коль скоро члены данной крошечной группы поделили все уровни политической власти, которой обладает партия над правительством, страной и всем ее населением в количестве 1,3 миллиарда человек. С другой стороны, основные обязанности этого ядра Политбюро не вполне совпадают с привычными для нас приоритетами элитарного руководящего органа — по крайней мере, возникает такое впечатление, когда слушаешь ежедневные заявления центрального правительства в Пекине. Политбюро определяет основную политику в области экономики и дипломатии, а в последние годы особенно плотно занимается растущими проблемами Китая из-за взрывного спроса на энергоносители, ухудшения экологической обстановки и тех проблем, которые связаны с управлением подвижным, 700-миллионным сельским населением. Члены Политбюро отчитываются по этим вопросам и окончательно определяют соответствующие направления политики, однако, в отличие от министров кабинетной системы, они не занимаются повседневными, рутинными задачами.

Главнейшие приоритеты Политбюро лежат совсем в иной области: в обеспечении плотного партийного контроля над государством, экономикой, госслужбой, армией, полицией, просвещением, социальными организациями и СМИ. Контролируется сама идея о том, что такое Китай и в чем заключается его официальная история: на месте страны, из которой иностранцы выкачали все соки, а потом разбили на куски и унизили, появляется обновленное могучее государство и возрожденная культура. Ядро китайской системы, при всех своих местных модификациях, до сих пор несет отчетливую печать сходства с ленинским изобретением, хотя минуло свыше сотни лет с момента разработки этой модели, а система-первопроходец в Москве и ее восточноевропейских сателлитах развалилась пару десятилетий назад. Даже для «красной машины» имеется свой советский прототип. Русские использовали защищенную телефонную систему, известную под названием «вертушка», с помощью которой и организовывалась связь между членами партийной элиты.

Мао поначалу внедрил у себя советские институты. Впрочем, он всегда считал партию бюрократической и недостаточно революционной организацией, а в 1950-х гг. заявил следующее: «Некоторые наши товарищи ковыляют как женщины с бинтованными ступнями, вечно жалуясь, что другие идут слишком быстро». Вместо того чтобы партия надзирала за народом, Мао решил: пусть народ надзирает за партией — и эта-то философия привела в 1966 г. к безумному десятилетию культурной революции, когда хунвэйбинам разрешалось терроризировать всякого, кто, по их мнению, отклонился от правильного революционного пути. Как говорилось в одном документальном фильме о том периоде, «Мао натравил революцию на революцию, которая была недостаточно революционной». После падения и смерти Мао партия вернулась к истокам. Дэн Сяопин вышвырнул деструктивные идеи Мао и поставил партийную организацию на ленинскую базу: она вновь стала власть предержащей элитой, которая обеспечивает просвещенное руководство массами.

Идея о том, что партия управляет правительством, особенно когда эта же партия и есть, по существу, само правительство, доступна далеко не всем. Я прожил в Шанхае четыре года (с 2000 г.) и всякий раз, встречая иностранцев, которые не могли усвоить эту концепцию, советовал им взглянуть на официальные автомобили, доставляющие высших муниципальных чиновников на улицу Каньпин, где расположена мэрия: строгий параллелепипед из серого мрамора, возносящийся над элегантными, тенистыми улочками бывшей французской концессии. Эти автомобили дают первый и легкоусвояемый урок китайской политики, «Ленинизм для чайников», если угодно, а все потому, что их номерные знаки наглядно демонстрируют иерархию городского правления. Номер первого секретаря шанхайского горкома — 00 001; у мэра и второго секретаря — 00 002, то есть на одну ступень ниже; у вице-мэра и следующего по старшинству работника горкома — 00 003, и так далее. Госномера суть банальная иллюстрация наиболее важного направляющего принципа китайской политики, а именно: партия стоит над государством во всех его проявлениях. Политический язык послушно отражает эту иерархию, в нужном порядке располагая слова «руководители партии и правительства» во всех официальных сообщениях.

Авансцена китайской политики («ленинский оркестр») — это правительство и другие государственные органы, которые на первый взгляд ведут себя подобно своим аналогам в других странах. Минфин ежегодно верстает бюджет, жонглируя соперничающими заявками на вечно недостающие фонды. Министры сходятся на кабинетные совещания, чтобы с боем отстаивать свои приоритетные направления. Многочисленные китайские ученые в различных НИИ готовят толстенные и зачастую весьма влиятельные, а порой и острые научные доклады. Суды выносят решения по рассматриваемым делам. Вузы учат студентов и раздают ученые степени. Журналисты строчат статьи. А священнослужители в санкционированных властями церквях торжественно читают мессы и отправляют таинства. Но реальная политика вершится за кулисами партийных форумов.

Под Политбюро находится громадная и по большей части тайная партийная система, которая управляет всем госсектором, включая вооруженные силы, а также жизнями чиновников, которые трудятся на всех пяти уровнях власти, начиная с Пекина. Партия обеспечивает кадрами министерства и ведомства посредством изощренной и непрозрачной системы назначений;

инструктирует их по вопросам политики посредством скрытых от глаз комитетов; направляет их политическую позицию и публичные высказывания посредством пропагандистской сети. Служащие государственных институтов обучаются и регулярно переобучаются в 2800 партийных школах, прежде чем идти на повышение. Обвинения во взяточничестве, подлоге или ином преступлении сначала расследует партия, и лишь затем дело передается в гражданский суд на основании партийного вердикта. Но даже в этом случае мера наказания, выносимая судом, определяется согласно директивам партии, которая контролирует судей напрямую, а адвокатов — косвенным путем, через юридические ассоциации и механизм лицензирования.

Китай поддерживает многие формальные институционные атрибуты, которые придают ему внешнее сходство с плюралистской системой, обладающей исполнительной властью, парламентом и судами. Однако всепроницающее закулисное присутствие партии означает, что роли этих органов на авансцене должны постоянно подстраиваться к тем реалиям, которые скрыты от глаз. Щупальца государства — сиречь, партии — тянутся далеко за рамки правительственных структур. Помимо того, что партия контролирует любое госпредприятие или регулирующее ведомство, соответствующие партийные отделы надзирают за ключевыми НИИ, судами, СМИ, всеми санкционированными религиями, вузами и прочими образовательными учреждениями, а также воздействуют на неправительственные организации и ряд частных фирм. Далее, КПК напрямую контролирует восемь так называемых демократических партий Китая, назначая их лидеров и финансируя их бюджеты.

Эти роли, разыгрываемые за кулисами и на авансцене, смешиваются в органах государственного управления, поскольку высокопоставленные режиссеры, продюсеры и сценаристы от партии также блистают в правительственных ролях. Ху Цзиньтао — Генеральный секретарь, но при этом носит менее высокий титул Председателя КНР., Аналогично, возглавляемое товарищем Ху Политбюро стоит над Госсоветом, китайским эквивалентом кабинета министров, возглавляемым премьером Вэнь Цзябао, который также является членом Политбюро. Когда Ху посещает Вашингтон и другие западные столицы, он всегда анонсируется в роли Председателя КНР и (по настоянию китайцев) главы государства, а не в роли Генерального секретаря Коммунистической партии Китая, которая и представляет собой его самую высокую должность. Ху щеголяет своим партийный титулом лишь в поездках по горстке выживших братских коммунистических государств вроде Кубы, Вьетнама и Северной Кореи. Выступление под этим титулом, скажем, на лужайке Белого дома, поставило бы принимающую сторону в неловкое положение. Кроме того, при этом более выпукло стала бы смотреться роль КПК, чего не хочется ни Ху, ни другим лидерам.

Разделение ролей между партией и правительством не просто ставит в тупик непосвященных: это также источник скрытого напряжения внутри самой системы, что и было проиллюстрировано политическим скандалом в связи с распространением смертоносного вируса атипичной пневмонии в 2003 г. Этот инфекционный кризис, угрожавший ввергнуть страну и ее экономику в застой, был взят под контроль лишь после вмешательства Ху, который сместил министра здравоохранения и пекинского мэра за попытку скрыть истинные масштабы эпидемии. Руководство страны пристыдил и заставил действовать один из пекинских военных хирургов в отставке: чтобы обойти диктат Отдела пропаганды, который сознательно снижал численность инфицированных, он направил факс с неподтасованными данными в руки иностранных журналистов.

Местные и зарубежные обозреватели принялись превозносить драматическое вмешательство Ху: это-де переломный момент, когда доселе закрытая и невосприимчивая система была вынуждена открыться и отчитаться перед публикой. Однако изнутри все выглядело иначе. Министр и мэр, занимавшие государственные посты, не виноваты в укрывательстве фактов, утверждали критики. Мэр, к примеру, подчинялся указаниям пекинского горкома партии. Министр раболепно следовал линии внутренних партийных органов, контролирующих политику здравоохранения. Ни тот ни другой не обладали автономностью. «Многие правительственные чиновники были этим крайне расстроены, потому что всего лишь выполняли решения, принятые парткомами и вышестоящими партруководителями, — сказал мне один из советников Ху. — А из этих двоих сделали козлов отпущения».

Если оставить в стороне немногочисленные символические исключения, каждый министр или высокопоставленный чиновник является членом партии. И напротив, далеко не каждый высший партиец имеет параллельный правительственный пост. Вместо этого многие высшие партийцы работают в ключевых партотделах, которые стоят над правительственными ведомствами. Орготдел ЦК КПК отвечает за кадровые назначения. Отдел пропаганды занимается новостями и информацией. Отделу объединенного фронта, как и предполагает его название, поручено организовывать поддержку партии вне непосредственной сферы ее компетенции, например, среди китайской бизнес-диаспоры в Гонконге и на Тайване, а также в социальных организациях на отечественной почве.

Такая система служит своего рода политическим перископом, который позволяет КПК тайно следить за любым государственным или негосударственным ведомством. Или, пожалуй, здесь скорее подойдет слово «паноптикум», но не в смысле собрания диковинок, а в смысле идеальной тюрьмы (изобретенной английским философом XVIII века Иеремией Бентамом), где горстка надзирателей имеет возможность в любой момент незаметно наблюдать за заключенными. Как повторял бывший министр иностранных дел Цянь Цичэнь в ответ на западную критику бедственного положения с правами человека, Китай отнюдь не является одной громадной тюрьмой. И действительно, во многих отношениях эта страна обрела немыслимую ранее свободу. Однако КПК, ослабив вмешательство в частную жизнь китайцев, приняла все меры, чтобы закрепить за собой высоты на полях политических сражений. Подобно стражнику из тюрьмы-паноптикума, КПК вездесуща и, по большей части, невидима. «Партия подобна Господу Богу, — сказал мне профессор одного из пекинских университетов. — Бог вездесущ. Ты просто его не видишь».

В конце 1999 г., находясь в Пекине, я присутствовал на небольшом ужине с Рупертом Мердоком, где он заявил, что за все свои поездки в Китай так и не встретил ни одного коммуниста. На первый взгляд, это утверждение кажется странным, ведь любой сколько-нибудь значимый госслужащий номинально является членом КПК. Если Мердок хотел вести бизнес в Китае, особенно в области СМИ, одном из важнейших секторов для частного иностранного капитала, он не смог бы избежать контактов с партией. Более того, ему пришлось бы принять этот факт, как оно, собственно, и случилось. После неоднократных обращений на протяжении многих лет Мердоку удалось договориться о встрече с тогдашним шефом пропаганды Дин Гуаньгэнем, ключевой фигурой «номер восемь» в партийной иерархии до 2002 г. Позднее Мердок в рамках дорогостоящего венчурного предприятия объединил силы с сыном Дина, чтобы обойти строгие китайские ограничения, накладываемые на иностранное вещание, но безрезультатно. К 2009 г. Мердок практически махнул рукой на Китай.

Мердок не одинок в своем мнении об отсутствии коммунистов в КНР. Подобные высказывания я слышал на протяжении многих лет от целой когорты искушенных, предельно прагматичных бизнесменов, имевших дело с Китаем — особенно сразу после их встречи с каким-нибудь высокопоставленным партийцем. С одной стороны, эти заявления вполне понятны. Для многих бизнес-лидеров, вложивших средства и получивших прибыль от трансформации страны в экономику, которая зачастую выглядит как разнузданная форма капитализма, контакты с партией выражались в форме общения с чиновниками, желавшими заниматься бизнесом. Келвин Маккензи, один из наиболее влиятельных редакторов Мердока, был изумлен темпами развития Китая при коммунистах, в 2000 г. посетив Пекин в составе британской делегации. Маккензи, в свое время занимавший пост редактора «Сан», таблоида-бестселлера, который в каждом выпуске на третьей полосе печатает топлес-фото красавиц, был ярым защитником тэтчеризма, и его постоянно бичевали левые. На прощальном банкете он потряс принимающую сторону, громогласно заявив, что по возвращении в Британию «тоже станет коммунистом», чтобы вдохнуть новую жизнь в свою родину. Для заезжих гостей типа Маккензи единственной возможностью увидеть «Красную книжицу», цитатник изречений Мао, была бы экскурсия на воскресный блошиный рынок по пути в аэропорт.

Западная элита была некогда хорошо знакома с боевой диспозицией коммунистической политики, в основном за счет изучения исходной модели в Советском Союзе, чем и занималась мини-отрасль исторической науки и журналистики, известная под названием «кремлинология». Распад советской империи в начале 1990-х привел к потере значительной доли глубоких знаний о коммунистических системах. Совсем другое дело — синология, которая всегда уделяла такое же внимание китайской истории, культуре, науке и языку, как и современной политике. Социально-экономическая трансформация Китая, произошедшая в этот же период, и ее влияние на остальной мир еще больше отвлекли внимание от формальной политики Пекина. Политжурналистика благоденствует при партийной конкуренции и наличии потенциала к смене режима, чего нет в повседневной жизни Китая. Научные исследования, переживающие расцвет параллельно предмету своего изучения, также испытали на себе действие китайской экономики, поскольку вырос спрос государственного и корпоративного секторов на анализ уникальнейшего феномена: возрождения благосостояния одной пятой человечества.

Вряд ли стоит удивляться тому, что научные круги и СМИ все активнее сосредоточиваются на социально-экономических преобразованиях Китая. В сравнении с его громадным политическим аппаратом, который функционирует как бы «подпольно», экстраординарный экономический рост страны проявляется в повседневной жизни потребителей и их политических представителей во всем мире. Китай производит одежду, которую носят эти люди, игрушки, в которые играют их дети, а зачастую и пищу, которую они едят. А если встать на точку зрения политиков, Китай играет центральную роль в экономических трендах, которые создают и уничтожают рабочие места в их избирательных округах. За прошедшее десятилетие объем полос, которые западная пресса выделила на освещение споров по поводу курса китайской валюты, многократно превосходит публикации с подробным анализом внутреннего механизма КПК.

Западным гостям становится все труднее ассоциировать яркую суматоху сверкающих новых городов Китая с концепцией правления компартии. Хмурое маоистское государство, которое некогда встречало инвесторов и туристов суровой советской архитектурой, кислыми чиновниками, хамоватым обслуживающим персоналом и хроническим дефицитом потребительских товаров, отлично вписывалось в рамки предвзятого мнения о традиционном коммунизме эпохи холодной войны. Авансцена нового Китая, которая вроде бы с нуля была построена за несколько коротких лет, мало напоминает старую модель. В преддверии пекинской Олимпиады-2008 Николай Урусофф, архитектурный обозреватель «Нью-Йорк Таймс», сравнивал новый пекинский аэропорт с «прозрением, которое венский архитектор Адольф Лоос испытал в Нью-Йорке более столетия назад. Он пересек порог будущего». Речь идет не просто о грандиозности пространственных форм: «Здесь невозможно отделаться от ощущения, что ты ступаешь сквозь портал в иной мир, чья пылкая приверженность изменениям оставила западные нации глотать пыль». Во время поездки в город Урусофф несколько поумерил энтузиазм. И все же такой оптимизм в отношении страны, до сих пор находящейся под пятой авторитарного правления, в равной мере отдает должное умению КПК маскировать признаки своей власти и способностям предприимчивых пекинских девелоперов с их достопримечательностями, которые, к слову сказать, по большей части спроектированы зарубежными архитекторами.

В случае западных политиков отрицание правления компартии может носить намеренный характер. Перед своим историческим визитом в Китай в 1972 г., Ричард Никсон вместе с Генри Киссинджером вымарал слово «коммунист» из всех выступлений, где речь шла о китайцах, поскольку оно приносило ему проигрышные очки дома. К примеру, Мао Цзэдуна он стал именовать просто Председателем, а не полным титулом «Председатель ЦК КПК». В официальной хронике визита, публиковавшейся госдепом, ни разу не встречается слово «коммунист»: ни в стенограммах речей, ни в ответах на пресс-конференциях, ни в здравицах. Иностранцам, посетившим Китай в XXI в., можно простить иллюзию, что они находятся где угодно, только не в коммунистическом государстве. Никсон, однако, приземлился в Пекине, когда Китай по уши погряз в издевательствах, смертях и разрушениях «культурной революции».

В последние годы китайцы запутали картину еще больше, внедрив в свою политическую риторику концепции, выдержанные в лучших традициях типичного западного либерализма. Мао в своих трудах пользовался термином «демократия», однако после протестов 1989 г. система стала глубоко враждебна к тому подтексту, который несет это слово. Когда в Китае набрал популярность Интернет, органы госбезопасности с самого начала добавили слово «демократия» к списку терминов, запрещенных для поисковиков. Любой, кто в 2005 г. вбил бы фразу «демократия в Китае» в поисковое окошко на китайском веб-сайте фирмы «Майкрософт», увидел бы сообщение об ошибке и надпись: «Удалите запрещенный текст из запроса». Вэнь Цзябао многих огорошил своим неожиданным маневром, когда на пресс-конференции в 2007 г. заявил, что «демократия, закон, свобода, права человека, равенство и братство» не принадлежат исключительно капитализму, а напротив, являются «плодами цивилизации, которые были сформированы совместными усилиями всего мира в ходе медленного процесса исторического развития».

Заявление Вэня вызвало в западных СМИ обычный шквал репортажей о том, как Китай внедряет у себя политические реформы по западному образцу. Многие, однако, упустили из виду тот факт, что Вэнь, хорошо помня, что обращается к международной аудитории, не сделал крайне важную оговорку, которая встречается во всех официальных китайских документах насчет демократии, включая партийную «Белую книгу», выпущенную на эту тему в 2005 г.[4]«Демократическое правительство представляет собой власть Коммунистической партии Китая от имени народа», гласит доклад. Внутри же самой системы реакция на заявление Вэня была не столь наивной. Как однажды в шутку поведал мне бывший высокопоставленный сотрудник, смещенный после пекинских событий 1989 г., «нужен новый словарь, чтобы понять, что именно имеют в виду китайские вожди, вещая о демократии».

Подобно прочим коммунистическим и революционным партиям, которые на протяжении всего хода истории формировались из подпольных ячеек и подпитывались энергией ожесточенной борьбы с правящими режимами, компартия Китая тяготеет к секретности как по привычке, так и по своей природной склонности. В стране, с готовностью ухватившейся за Интернет и мобильную телефонию, КПК до сих пор не имеет самостоятельного веб-сайта. Лу Вэйдун, преподаватель партшколы г. Яньань, бывшего оплота китайских революционеров, отмахнулся от моего вопроса. «Все важнейшие СМИ принадлежат партии, — сказал он, — так что свой веб-сайт нам и не нужен».

Пожалуй, было бы нелегко спрятать такую крупную организацию, как китайская компартия, если бы не одно «но»: КПК со всем тщанием исполняет свою закулисную роль. Отделы ЦК, занятые контролем кадров и СМИ, намеренно ведут себя очень незаметно. Эти отделы (также известные под названием «малые руководящие группы»), которые направляют министерства и диктуют их политику, работают вне поля зрения общественности. Состав всех этих отделов, а во многих случаях и сам факт их существования, редко упоминается в подконтрольных государству СМИ, не говоря уже о проведении каких-либо обсуждений механизма принятия решений. Их членский состав удается разгадать лишь путем кропотливого «кремлинологического» просеивания китайской прессы, на что порой уходят годы. «Единственный случай во всей постмаоистской эпохе, когда [китайская] пресса перечислила текущих членов хотя бы одного такого отдела, был отмечен в 2003 г. в Гонконге, где подконтрольная партии газета «Вэньвэйбао» опубликовала состав Рабочей руководящей группы по Тайваню при ЦК КПК», — сообщает Элис Миллер из Института Гувера.

В Гонконге КПК остается практически на нелегальном положении с момента возвращения бывшей британской колонии в 1997 г., игнорируя местные законы, которые требуют регистрировать любую политическую партию. Цэн Юйчэн, обычно словоохотливый ветеран — руководитель пропекинской партии в бывшей колонии, до сих отказывается открыто признавать себя партийцем. В октябре 2008 г., перед выборами на пост главы законодательного собрания Гонконга, Цэн сказал, что не станет отвечать на подобные вопросы, поскольку местное население «очень отрицательно» относится к КПК. Он посетовал, что, когда в девяностых годах сам основывал собственную партию, любой человек, связанный с Пекином, получал кличку «бандита-коммуняки».

Партия также тщательно следит за тем, чтобы не выпячиваться в сфере международного бизнеса, систематически принижая свою роль в крупных госпредприятиях, зарегистрированных на биржах Нью-Йорка, Гонконга, Лондона и так далее. Толстые проспекты, публикуемые перед размещением акций этих компаний за рубежом, переполнены самыми разнообразными сведениями об их коммерческой деятельности и советах директоров, однако многочисленные функции, относящиеся к партии, особенно в области кадрового контроля, полностью затушеваны. «Партия весьма активна в этих компаниях, однако власти достаточно умны, чтобы держать данный факт на заднем плане, — сказал один из работающих в Пекине западных юристов-консультантов. — Среди западных посредников существует негласная договоренность занижать роль КПК, чтобы не отпугивать западных покупателей». Банкиры и юристы утверждают, что им и так нечего рассказывать публике, коль скоро КПК никогда не предоставляет сведения или документы о своей роли в госкомпаниях, не говоря уже о бизнесе в целом. «Здесь вообще нет оснований для раскрытия информации, потому что и раскрывать-то нечего, — говорит другой адвокат. — Это напоминает фантом».

С течением времени скрытность партии перестала быть простой привычкой, а напротив, переросла в инструмент выживания, ограждая КПК от закона и широкой общественности. Нынче обычные граждане могут подавать на китайские власти в суд, и многие именно так и поступают, хотя шансов на успех мало. Однако вчинить иск КПК они не могут, потому что ответчика как бы не существует. «Подавать в суд на партию опасно и бессмысленно, — сказал мне Хэ Вэйфан, бывший в ту пору профессором юриспруденции при Пекинском университете, одном из старейших и престижнейших вузов Китая. — Как организация, КПК находится вне и над законом. Она должна быть юридическим лицом, чтобы на нее можно было подать иск, однако она даже не зарегистрирована в качестве организации. Партия вообще существует вне правового поля». КПК настаивает, чтобы любые общественные организации регистрировались в государственных органах, и наказывает нарушителей, в то время как сама никогда не соблюдала такое требование, невозмутимо полагаясь на одну-единственную строчку в преамбуле к Конституции, где говорится о ее «направляющей и руководящей роли», считая эту строчку достаточным основанием для своей власти.

В стране, которая заявляет, что в ней строится более открытое, опирающееся на закон общество, правительство не жалует граждан, которые пытаются пролить свет на этот юридический вакуум. Профессор Хэ, к примеру, едва избежал ареста после того, как в Интернет просочилась критика, которой он подверг КПК в ходе одной приватной встречи. «Партия — это организация, не имеющая юридических оснований, попирающая свободу личности и закон, — сказал профессор Хэ. — Партия вечно вмешивается в работу СМИ и присваивает себе власть. Что это за система такая? Ведь она серьезно нарушает [китайскую] Конституцию». Стенограмма этой частной, неформальной встречи (ныне известной под названием «конференции в Западных горах» в честь места ее проведения[5]) была выложена в Интернет студентами-энтузиастами, которые на ней присутствовали и вели конспект. Прозвучавшие высказывания возмутили критиков-лефтистов. Вскоре на веб-сайте Китайской академии социальных наук появился анонимный пост, в котором утверждалось, что профессор Хэ и реформистская группа, организовавшая эту встречу, затеяли заговор, направленный на создание «теневой политической партии: незарегистрированной, но де-факто существующей». Для китайцев это звучит как очень опасный выпад, близкий к обвинению в подрывной деятельности. Кроме того, сам пост был отъявленно лицемерным, поскольку в точности копировал критицизм, высказанный в адрес самой КПК.

С тех пор как Мао превратил правовую систему в руины, подменив ее революционными комитетами и деспотическим насилием, партия внедрила более изощренный подход, пользуясь законом как союзником, помогающим руководить запутанной экономикой и справляться с растущим социальным напряжением и административными перегибами. К интеллектуалам от юриспруденции все чаще прислушивается руководство страны, которое на словах поддерживает идею гармонизации китайского законодательства с мировыми стандартами. Сейчас в Политбюро числятся выпускники юридических и экономических факультетов, потихоньку размывая преобладающее большинство инженерно-технических специалистов. Однако параллельно развитию правового общества КПК всемерно укрепляет и расширяет свою базу. Почти треть зарегистрированных адвокатов, или 45 тысяч человек из 150 тысяч (по данным на май 2009 г.), являются членами партии. Почти все юридические фирмы (а точнее, 95 %) имеют свои парткомы, которые устанавливают зарплату адвокатам не только исходя из их профессиональных качеств, но и с учетом лояльности к партии. Свое проникновение в правовую систему КПК рассматривает не как слабость, а напротив, как одну из ключевых сторон. Отставной судья, работавший в Чунцине, крупнейшем мегаполисе на западе Китая, вспоминает, что ему ответили на протест против вмешательства партии в судебные приговоры. «Вы называете это вмешательством, — сказал чиновник, — а мы называем это руководством».

В преддверии XVII съезда КПК (2007 г.) однокашники Ли Кэцяня, провинциального лидера и кандидата в наследники Ху Цзиньтао, с восхищением говорили о его либеральном юридическом образовании. Ван Цзюньтао, его бывший коллега по Пекинскому университету, вспоминает широту взглядов Ли, за которую тот был известен среди преподавательского состава, и его поддержку идеи «конституционного правительства» — кодовая фраза, означает независимость исполнительной, законодательной и судебной власти. То, что в глазах непосвященных может показаться комплиментом, в самой партии сродни политическому жупелу. В США, к примеру, аналогом Ли был бы кандидат от религиозных правых, которого в канун выборов убирают в связи с его поддержкой запрета абортов. Источник комплимента также играет отрицательную роль, поскольку Ван Цзюньтао был посажен в тюрьму, а затем и сослан за участие в протестах 1989 г.

В официальных заявлениях партия регулярно напоминает правовой системе о ее месте в рамках сложившейся иерархии. Согласно докладу, который Верховный народный суд предъявил Всекитайскому собранию народных представителей в 2009 г., судьи обязаны сохранять верность — в указанном порядке — партии, государству, массам и, наконец, закону. Как обнаружил Ли, попытки перспективных руководителей поиграть с этой иерархией влекут за собой существенный политический риск. «Это очень плохо сказалось на положении Ли в партии, — заметил другой его однокашник. — Поборники жесткой линии крайне подозрительно относятся к подобным взглядам». В итоге Ли не удалось реализовать личные амбиции, потому как на подиум Дома народных собраний он вышел позади своего конкурента Си Цзиньпиня, который и занял место наиболее вероятного преемника Ху.

Карьера Ван Шэнцзюня, верховного судьи Китая и — номинально — высшего судебного должностного лица страны, превосходно иллюстрирует ценности такой правовой системы. Ван никогда не учился юриспруденции, а взошел на пост в 2008 г., побывав до этого в должности партийного руководителя провинции Аньхой, а затем поработав в Пекине чиновником от госбезопасности. Если не считать учебы на историка, которая была прервана «культурной революцией», образование Вана ограничилось Центральной партшколой в Пекине. Прибегая к американской аналогии, это все равно что верховным судьей назначить бывшего чикагского бюрократа, приняв во внимание его успехи по борьбе с преступностью и последующую работу на посту начальника отдела Минюста в Вашингтоне, куда он попал в качестве партийного выдвиженца. Эта аналогия не вполне точна. Верховый Суд Китая отличается от американского. В нем сотни судей, вдобавок он выполняет и административные функции. Впрочем, в широком смысле подобное сравнение справедливо. В глазах партии политические верительные грамоты Вана сделали его идеальным кандидатом на высшую судебную должность.

Ван играет еще одну важную роль, принимая зарубежных судей и юристов, поскольку выступает их номинальным аналогом с китайской стороны. Крайне сложно договориться о встрече с Чжоу Юнканом, наиболее высокопоставленной и властной фигурой в правовой небесной тверди Китая, поскольку Чжоу не занимает ни одной формальной правительственной должности, которая открыто объявляла бы его высшим руководителем судебного ведомства страны. Чжоу — член Политбюро и отвечает в нем за весь исполинский аппарат государственной безопасности, включая полицию. Еще он возглавляет Комиссию ЦК КПК по политическим и законодательным вопросам, высшую правовую власть страны, надзирающую за судами, полицией, Минюстом, а также законодательным органом, Всекитайским собранием народных представителей. После XVII съезда государственные СМИ вскользь упомянули о его назначении на пост секретаря этой комиссии, однако в остальном его работа и речи направлены главным образом внутрь, то есть на партийные органы, а не на широкую публику.

Высшее руководство постоянно начеку, чтобы не допустить посягательств на партийную власть со стороны западных идей соревновательно избираемого парламента и независимой судебной системы. На протяжении нескольких месяцев в начале 2009 г. два члена синклита Политбюро выступили с речами, резко критикующими методы западного демократического правления. В одной из них Цзя Цинлинь предупредил, что Китаю требуется возвести «линию обороны против западных двух-и многопартийных систем, двухпалатной законодательной власти, принципа разграничения властей и прочих ошибочных идеологических вмешательств». Ло Гань, член Постоянного комитета Политбюро до 2007 г. пошел еще дальше. В речи, опубликованной перед окончанием срока его полномочий, Ло признал, что китайским судам надо идти нога в ногу с международными тенденциями, но категорически отверг утверждение, что в результате этого судьи и адвокаты должны обрести самостоятельность. «Вражеские силы, — заявил он, — пытаются подорвать и поделить Китай, пользуясь правовой системой как предлогом. Вопроса о том, какую позицию должны занимать юридические органы, вообще не существует. Правильная политическая позиция та, на которой стоит партия».

Китайские руководители долго обсуждали достоинства доктрины разграничения властей, при которой между партией и государством пролегла бы более широкая межа. После многих лет бесплодных дискуссий они попросту сдались, так как однопартийное государство не может дать санкцию на подобную реформу. Сейчас идея подлинного разграничения стала и вовсе немодной, потому что такая концепция, если ее довести до логического конца, рискует ограбить партию, лишив ее контроля над государством. «Дэн много говорил о разделении партии и правительства, и в этой области были предприняты огромные усилия, — заявил советник Ху Цзиньтао. — Но по сути дела, достигнув определенного уровня, эта идея заглохла».

Нет такого правового препятствия, которого партия не могла бы преодолеть. Для службы госбезопасности достаточным легальным основанием для ареста любого критика была единственная строчка в Конституции насчет руководящей роли партии. Ху Цзя, один из самых отважных диссидентов Китая, не раз спрашивал агентов в штатском, которые не выпускали его за порог собственной квартиры: «На основании какой статьи закона вы меня держите?» В ответ раздраженная полиция лишь избивала его. Но однажды, вспоминает Ху, один из агентов все же отреагировал на этот вопрос. «На основании преамбулы к китайской Конституции!» — выкрикнул полицейский, оттаскивая Ху от двери.

В середине 2008 г. Ху Цзя был арестован по обвинению в пособничестве иностранцам, якобы пытавшимся просаботировать пекинскую Олимпиаду. В итоге партия прижала к ногтю и профессора Хэ, хотя и более изящным образом. Устав от бесконечных, повседневных политических интриг, профессор Хэ в 2008 г. уволился из Пекинского университета, приняв предложение стать новым деканом юрфака в университете города Ханчжоу, столице провинции Чжэцзян. Власти начали с того, что заставили вуз забрать обратно свое предложение, в результате чего профессор Хэ, оказавшийся без работы, был вынужден довольствоваться местом внештатного преподавателя в малопрестижном университете Шихэцзы, который расположен в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, у западной границы Китая. Это был намеренно унизительный перевод, как если бы профессора Гарвардской школы права назначили в поселковую школу в техасском захолустье.

Если предположить, что для КПК, закосневшей на ленинском пути, характерна параноидальная секретность, коррумпированность, враждебность к власти закона и мстительность к противникам, то возникает вопрос: как же у нее получилось руководить одним из самых масштабных процессов экономического роста и создания национального богатства в истории человечества?

Гениальность КПК заключена в способности ее вождей на протяжении трех десятилетий сохранять политические институты и авторитарную власть в старомодном коммунистическом стиле, сбросив при этом идеологическую смирительную рубашку. Сознательное самоотстранение партии от вмешательства в частную жизнь китайских граждан также привело к аналогичному высвобождающему эффекту. Дегуманизация повседневной жизни, столь характерная для традиционных коммунистических обществ, в Китае практически исчезла, и параллельно пропали очереди в магазинах. В ходе этого процесса КПК проявила недюжинный политический талант, каким-то образом сумев сцепить легитимность коммунистического государства с производительными силами расширяющейся предпринимательской экономики.

На место тоталитарного террора Мао Цзэдуна партия поставила своего рода социальный договор в духе «Не хочешь — не бери». Если ты играешь по правилам партии, что означает воздержание от соревновательной политики, тогда ты со своей семьей будешь жить спокойно и, может статься, даже разбогатеешь. Однако эта социальная сделка не существует в изоляции. Она подкреплена всепроницающей пропагандистской системой, которая непрерывно шельмует любые альтернативы партии. Подтекст таков: лишь КПК стоит между страной и той убийственной, ведущей к обнищанию нестабильностью, в которую не раз засасывало Китай на протяжении его истории. Этот социальный контракт, выверенный согласно указанной политике, также гласит: обогащайся, или тебе же будет хуже!

Но и при такой оговорке у китайца-частника появилось куда больше возможностей для процветания, начиная с конца 1970-х гг. Нынче рядовые китайские граждане живут совсем не так, как их родители лишь поколение назад. Одна за другой все вещи, для которых некогда требовалась партийная санкция — место твоего проживания, работы и учебы; твоя зарплата; к какому доктору ты ходишь; с кем и когда вступаешь в брак и заводишь детей; где и что именно приобретаешь; когда и куда путешествуешь и с кем — словом, все это для китайца-горожанина стало предметом личного выбора. Теперь нужны только деньги, и ничего больше. Что же касается правил, которые долгое время ограничивали миграцию сельских жителей, то и они потихоньку отменяются.

В 1950–1970 гг., когда КПК непосредственно контролировала рядовых китайцев и зачастую угрожала им смертоубийственными маоистскими кампаниями, народ научился обращать пристальное внимание на партийные заявления. Многие китайцы продолжают следить за тяжеловесными формулировками официальных новостей по случаю важных политических событий, в частности, XVII съезда. Правительственные и научные круги, даже фондовые инвесторы, которые понимают, что изменения политики, продиктованные партией, способны повлиять на биржевые котировки, до сих пор старательно прислушиваются к этим речам. А в остальном партийные заявления существуют в своего рода параллельном пространстве — подобно радиоприемнику, вечного бормотания которого большинство людей просто не фиксирует.

Самоустранение партии из многих областей повседневного быта и труда китайских граждан было в равной степени стратегическим и просвещенным маневром. При всей пьянящей свободе, которую эти изменения принесли китайскому народу, отступление партии, как ни парадоксально, лишь укрепило ее власть. КПК сумела сохранить свою тайную политическую жизнь, руководя государством из-за кулис, получая при этом почести и выгоды от либерализованной экономики и богатеющего общества.

Плоды реформы, проведенной в Китае с 1978 г., весьма ощутимы. За три десятка лет страна сумела осуществить серьезнейшую модернизацию — аналогичные события в Великобритании и США, называемые промышленной революцией, потребовали, для сравнения, ста лет. Экономика удваивается каждые восемь лет. Под руководством КПК за сравнительно сжатые сроки состоялась миграция сельского населения в города; произошел взрывной рост частной собственности: дома, автомашины, бизнес-предприятия и акции; сформирован средний класс, численность которого в два раза превосходит население Соединенного Королевства; сотни миллионов людей наконец вышли из нищеты. За последние десять лет Китай галопом перескочил через многочисленные бедствия: азиатский финансовый кризис 1997–1998 гг.; рецессию в США вследствие схлопывания интернет-пузыря и террористической атаки и сентября; а также эпидемию атипичной пневмонии в 2003 г., которая едва не остановила отечественную экономику. Когда в 2008 г. по миру ударил кредитный кризис, Китай оказался чуть ли не лучше всех подготовлен к внезапному спаду деловой активности.

В то время как партийные коллегии КПК функционируют в закрытом режиме, экономика подпитывается плодами относительно открытых обсуждений. Все вопросы, которые в большинстве развитых стран выложены на дискуссионные столы — объем открытых рынков, доля государственной собственности, опасности протекционизма и влияние плавающих валютных курсов, — точно так же выносятся на обсуждение и в Китае. Либеральные экономисты до сих пор подвергаются спорадическим волнам критики из опасения, что их идеи, по большому счету, угрожают доминантности государства. Однако тот факт, что партия безостановочно выискивает формулу, отвечающую ее двоякой цели — оставаться при власти и одновременно богатеть — означает, что к рекомендациям этих экономистов все равно прислушиваются.

Партия не вынесла одного очевидного урока из экономического успеха: наилучшие результаты дал госсектор, который был более всего открыт обсуждениям и конкуренции. В глазах КПК либеральная экономика преуспела в Китае лишь оттого, что была объединена с авторитарной политикой. В этом отношении инстинкты Китая носят традиционный для Азии характер. Видимая рука государства и невидимая рука рынка не находятся в противоречии; напротив, они созданы для взаимного дополнения и укрепления друг друга. В наши дни китайские чиновники считают чуть ли не банальным вопрос о врожденном антагонизме коммунистической политсистемы и капиталистической экономики. Реальная жизнь Китая полна символов того, как партия сумела выгодно слить воедино обе системы. В шанхайской партшколе, стоящей в четверке наиболее важных партийных вузов страны, такая конвергенция интересов входит в тематику учебного плана.

Эта партшкола, открывшаяся в конце 2005 г. и занимающая 40 гектаров территории в районе новостроек Пудун, размещена в роскошных современных зданиях, спроектированных парижскими архитекторами. Козырек над главным входом напоминает красный лакированный стол, подчеркивая традиционную для китайской культуры идею, что это «место, где мастер преподает ученику». Как и всегда, партия сознательно формирует раздельные образы школы на отечественной почве в глазах китайских слушателей, и то, как она выглядит со стороны. Официальное название школы в дословном переводе с китайского звучит как «Китайский кадровый колледж Пудун». А вот при переводе на английский слово «кадры» вместе с коммунистическим подтекстом вообще убрали, в результате получилось «Китайская академия управления Пудун», что напоминает скорее MBA-школу, нежели столп партийной системы. Небольшое изменение названия подчеркивает ключевую цель системы партшкол — в равной степени укреплять и задавать стандарты партийной лояльности и прививать современные управленческие навыки.

В первый же день занятий слушатели — сплошь перспективные руководящие работники плюс небольшой процент частных предпринимателей — совершают ритуальное посещение небольшого музея, устроенного в память о том месте, где в 1921 г. тринадцать активистов тайно учредили Коммунистическую партию Китая. По дороге в музей слушатели проходят через квартал XIX столетия, ловко перестроенный одним бостонским архитектором, где нынче полным-полно фешенебельных ресторанов и дорогостоящих кондоминиумов, а цены соперничают с ценами в мировых столицах вроде Нью-Йорка и Лондона. Начиная с середины 1990-х гг. значительная доля старого Шанхая была снесена, уступив место небоскребам и современной застройке. В 2001 году один из гонконговских магнатов-риелторов получил разрешение перестроить этот маленький квартал (именуемый Синьтяньди, или «Новый рай на Земле»), потому что согласился сберечь ряд старых, низких домов и реконструировать примыкающий к ним партийный музей.

Рабочие семьи, проживавшие в этом квартале, горько сетовали на скудную компенсацию, которую им выплатили при выселении. Массовое недовольство, вспыхнувшее по аналогичным причинам в других частях города, через несколько лет привело к смещению влиятельного секретаря шанхайского горкома и члена Политбюро. Однако идея о том, что священные партийные места должны сохраниться среди сказочного ландшафта в духе яппи, вызвала гораздо менее острую полемику.

То, что некогда выглядело фатальным столкновением ценностей, обернулось рекламой фундаментальной силы КПК. «Народ может собственными глазами видеть прогресс партии, — говорит профессор Ся Цзяньмин, ректор шанхайской партшколы. — Этот ландшафт — своего рода гармония. В нашем обществе люди из разных социальных слоев могут следовать разными путями для удовлетворения своих потребностей».

Дело, однако, на этом не заканчивается. Оборотная сторона однопартийного государства заключена в многочисленных и постоянно множащихся реалиях Китая XXI столетия. Бурный подъем, наблюдаемый в течение последних трех десятилетий, посеял семена конфликта и изменений внутри КПК, национальной экономики и общества в целом. Партия, следуя ленинским принципам, проникает в правительство и общество. Сейчас наблюдается обратная картина. Общество со всеми своими быстро развивающимися устремлениями, потребностями и противоречиями проникает в партию, и та старается идти в ногу с этим процессом.

Китай захлестнула волна людей и организаций с эволюционирующими профессиональными интересами, принципами и планами, которые несовместимы с репрессивным государством, вечно сующим нос в чужие дела. Предприниматели, адвокаты, журналисты, верующие, учителя, научные работники, историки и даже врачи, откровенно высказывающиеся о проблемах здравоохранения, все активнее требуют себе права просто заниматься своей работой или следовать личным взглядам без какого-либо политического вмешательства. Наиболее масштабная реформа Китая последних двадцати лет, а именно — создание рынка частного жилья, также породила новую страту из потенциальных политических активистов и инвесторов среднего класса, которые хотят защитить ценность своей собственности. Если парафразировать высказывание В. С. Найпола, сейчас наблюдается миллион мятежей на улицах, в киберпространстве, внутри компаний и на фермах; люди требуют лишь одного — пусть власти несут ответственность за свои действия и говорят правду.

Впрочем, успехи китайской экономики перемежаются неудачами. Пока Китай богател, масштабы социального неравенства превзошли даже США и Россию. Сейчас в Китае миллионеров больше, чем в Штатах. Миллионеры не просто обогащались. Во время экономического бума они набивали кошельки за счет беднейших слоев. С 2001 по 2003 г. когда экономика быстро развивалась, среднедушевой доход беднейшей децили (то есть 1-%-ной доли населения) падал, а доход наиболее состоятельной децили возрастал по 16 % в год.[6]

КПК не терзается угрызениями совести, арестовывая оппонентов, которые открыто бросают вызов системе. Партия мешает им зарабатывать на жизнь себе и своим семьям, хотя и сторонится конфликтов с более масштабным насилием. В принципе революционные партии без колебаний готовы проливать кровь, чтобы захватить власть. Правящие партии, под которые КПК сейчас себя стилизует, научились жить по иному набору правил. «Дело не просто в том, что Ху — это не Дэн Сяопин, — сказал бывший редактор «Цзефан жибао» («Освобождение»), официальной газеты шанхайских коммунистов. — Показатель — то, как люди выражают свои взгляды внутри и вне партии. Принцип единоличного правления более неприменим».

А если взять КПК как политмашину, то она уже доказала, что перед лицом многочисленных испытаний способна вести себя как изворотливый, легко приспосабливающийся зверь. Вместе с социальными изменениями последнего десятилетия менялся и состав партии. Вожди систематически выкорчевывали пролетарские корни в обмен на альянс с более богатыми и успешными классами, рождающимися из рыночной экономики. Партия, где некогда доминировали рабочие, а затем крестьяне — к 1978 г. последние составляли едва ли не половину всей численности, — ныне подыскивает себе талантливых студентов и состоятельных предпринимателей. Именно они представляют собой быстро растущие источники новых членов КПК; так, например, за период 2002–2007 гг. численность коммунистов по этим категориям выросла на 255 и 113 % соответственно. Многие из них охотно вступали в партийные ряды, коль скоро в обмен получали доступ к связям, решающим для продвижения по карьерной лестнице.

В начале 2009 г. в одном из пекинских кафе я встретился с тремя студентами элитных вузов Китая. Я стал расспрашивать их о КПК, они были единодушны в перечислении ее привлекательных сторон. «Для многих молодых людей вроде меня, членство в партии — это символ успеха, — сказал Ни Ханьвэй, студент-математик университета Цинхуа, китайского аналога Массачусетского технологического института. — Вторая причина такая: если ты член партии, тебе открыт доступ на государственную службу». Во всех вузах Китая имеются разнарядки на новых членов партии, а наиболее успешным студентам предлагаются призы в виде должностей.

Собравшись тесной группой в кафе «Мыслитель» в районе университетского квартала Пекина, студенты поиздевались над старой идеологией, высмеяли политзанятия, обязательные для членов КПК, и открыто признали, что скачали из Интернета текст реферата, который полагается подавать вместе с заявлением на принятие в партийные ряды. Один из них возмущался кровавой бойней на площади Тяньаньмэнь в 1989 г. Двое других осмотрительно предпочли не заострять на этом внимание — как на событии давно минувших дней. Все трое, похоже, без тени сомнения приняли готовую идею, что государство будет играть решающую роль в их жизни. «За границей заявляют, мол, компартия понаделала ошибок и, может статься, через несколько лет вообще распадется, — заметил Хуан Хунфан, студент-политолог Народного университета. — Но мой преподаватель сказал так: «Не следует недооценивать мощь государства. Президент или члены центрального правительства в действительности очень умные люди, способные пользоваться своей властью и политическими мерами для управления всей страной»».

Когда принадлежность к элитной структуре выглядит недостаточно заманчивой, партия добавляет денег. Чтобы привлечь в «клуб» частных инвесторов, партия предлагает стимулирующие выплаты бизнес-руководителям и работникам, которые рекрутируют новых членов — подобно компании «Амвэй» и прочим «пирамидам». К примеру, в Саньсяне на юге провинции Гуандун горком выделил на эти цели премиальный фонд в размере 5 миллионов юаней — и почин подхватили по всей стране. Граждане, учредившие партячейки на ранее не охваченных частных предприятиях, получили по 5000 юаней: очень приличную сумму, эквивалентную трех-четырехмесячной зарплате среднего фабричного рабочего.

Многие предприниматели походят на Чжу Пэйкуня, который владеет частной школой риелторов на юге Китая. Учреждая свою компанию в 1994 г., он и не задумывался о создании партячейки. Партия и бизнес в ту пору взирали друг друга в высшей степени подозрительно. А сейчас Чжу говорит о КПК с особым уважением и видит в ней незаменимый инструмент обретения деловых связей, необходимых ему для дальнейшего развития и процветания. «Величайший успех партии — это ее способность приспосабливаться к изменениям обстановки, — утверждает Чжу. — Все лучшие люди вступают в партию».

Для подкрепления своей легитимности КПК умело прикрывается главенствующими китайскими традициями. Последнее десятилетие стало свидетелем «воскресения» Конфуция, древнего мыслителя, которого при Мао презрительно называли символом феодальной отсталости. Методичная реставрация прочих культурных канонов является знаком более широкого тренда: партия, образно выражаясь, меняет упаковку своей власти, подает власть в образе естественного продолжения наиболее просвещенных эпох императорского Китая. Когда от былой идеологии остались рожки да ножки, избранные исторические фигуры придают однопартийному правлению имперский лоск.

Идея, что компартия вовсе не приземлилась в Китае на ленинском космолете и, стало быть, может задействовать глубокие традиции авторитарной центральной бюрократии, вполне очевидна для внешнего мира. Страны не так-то легко расстаются со своей историей, несмотря на усилия фанатиков типа Мао, которые тщатся все стереть и начать с чистого листа. В Китае, однако, такое заявление в течение долгого времени считалось опасным. «Много лет тому назад я бы расценил подобный вопрос как провокационный, — говорит Фан Нин, видный политолог консервативного толка. — Ожидалось, что с приходом коммунистической власти мы начисто порвем с прошлым». А теперь, утверждает Фан, без сильного центрального аппарата возникла бы «независимость в регионах, а затем хаос». «Вот секрет правления в Китае: всеми шапками [сановников] заведует император, — сказал Фан. — Хочет — снимает их, хочет — надевает. Не думаю, чтобы эта часть системы когда-либо менялась».

После кончины Мао партия «прополола» и «порыхлила» посеянное Лениным, осторожно надстроила правовую систему и приступила к кооптации более богатых, более образованных членов общества. Подобно тому, как некоторым западным политическим партиям нравится подавать себя в образе большого шатра, КПК сейчас вышла на рынок с имиджем инклюзивной организации с уникальными китайскими корнями. Теоретически Китаю доступно все: демократия, функционирующая правовая система, энергичное гражданское общество, самостоятельно мыслящие ученые-спорщики, инновационные вузы и процветающий частный сектор — лишь бы они развивались в рамках границ, которые для них определила партия.

Китай часто превозносится как экономическое чудо, последнее из азиатского числа. Ошеломительные способности к выживанию, которые продемонстрировала КПК, числятся скорее по категории политического чуда, хотя и выстроенного на экономическом развитии. Партия сумела модернизировать свою базу и сохранила за собой легитимность правящего органа, при этом плотно удерживая ключевые активы богатства и власти. Однако без быстро растущей экономики ей мало что осталось бы контролировать. Это было особенно справедливо в 1989 г., на волне кровавых событий на Тяньаньмэнь, потрясших КПК до основания.

«Чайна инкорпорейтид» Партия и бизнес

Мы — компартия, и нам решать, что означает собой коммунизм.

Чэнь Юань, Китайский банк развития

В Китае очень важно демонстрировать политическую власть Коммунистической партии. Менеджменту по силам справиться с подавляющим числом проблем, но все-таки не со всеми.

Ли Лихуэй, президент Банка Китая

Глубокие личные и политические раны, нанесенные пекинской бойней 1989 г., были еще свежи, когда небольшая группа чиновников, ученых и редакторов газет собралась в конференц- зале гостиницы «Пекин» в нескольких сотнях метров от площади Тяньаньмэнь. По окончании совещания, состоявшегося в 1991 г., то есть через два года после тех событий, был обнародован его манифест, а вот о списке участников до сих пор идут споры, потому как кое-кто из них вскоре поспешил отмежеваться от всего мероприятия. В особенности это касается Чэнь Юаня, который в то время работал заместителем управляющего Центробанка, а его отец был одним из наиболее видных работников аппарата центрального планирования. С другой стороны, сама тема совещания, вызвавшего острую полемику, известна точно, как, впрочем, и характер нездоровой политической атмосферы, в которой оно проходило.

Решение партии применить военную силу для очистки площади и прилегающих проспектов можно сравнить с порывом ледяного ветра, что пронесся по всему Китаю. Экономическая политика в ту пору зациклилась на борьбе между сторонниками жесткой линии, которые рассматривали разгон демонстрации как шанс возродить старомодный механизм госконтроля, и либералами, которые при Дэн Сяопине замыслили перехватить инициативу по внедрению рыночных реформ. Многие интеллектуалы жаловались на чрезмерную жестокость подавления диссидентства и суровость наказаний за участие в протестах.

По всей системе перекатывались ударные волны постепенного распада советского блока. Чуть ли не в канун пекинского совещания Михаил Горбачев был смещен военным путчем, на что Пекин поначалу отозвался довольной усмешкой, а затем и раздражением, когда Горбачев вновь вернулся к власти несколько дней спустя. В глазах китайцев, именно на Горбачеве лежала основная вина за подрыв всемирного коммунистического движения. Его политические реформы не только фатально ослабили КПСС, он к тому же предательски бросил братские компартии по всей Восточной Европе.

Пекинское совещание рассматривало эти события в одном-единственном ключе: как обеспечить выживание КПК в условиях, когда рушится мировой коммунизм? Громкий призыв, прозвучавший в форме манифеста объемом 14 тысяч иероглифов, был столь же радикальным, сколь и пророческим. «Партия должна крепко сжимать не только оружие, — гласил этот документ, имея в виду партийный контроль над армией, — но и экономические активы». Другими словами, право собственности на крупнейшие активы китайского государства (в частности, гигантские энергетические и промышленные предприятия, а также земля) должно принадлежать не просто китайскому государству, а собственно партии.

В сегодняшнем могучем и внешне уверенном Китае с его стремительно растущей экономикой и всеми перспективами процветания легко забыть, что этот успех вовсе не был стопроцентно гарантирован. Напротив, после событий 4 июня Китай утонул в пессимизме и оказался в политическом тупике, подвергнувшись остракизму вследствие западных санкций. За минувшие годы КПК настолько успешно подавляла любые внутренние обсуждения этих событий (хотя они имели место во многих городах страны), что нынешняя молодежь — да и многие иностранцы — не придают им особого значения. Когда в начале 2005 г. скончался Чжао Цзыян, генсек ЦК КПК, снятый в 1989 за несогласие с применением военной силы, многие китайцы моложе тридцати не смогли даже вспомнить, кто он такой, поскольку Отдел пропаганды не дозволял упоминать его имя на протяжении всех шестнадцати лет.

Категорическая позиция партии, оправдывающая применение военной силы, почти стерла память о масштабах этой репрессивной акции и той горечи, которую она вызвала. Некоторые источники утверждают, что за 18-месячный период с 4-го июня проверкам подвергся каждый десятый член партии (которая в ту пору насчитывала 48 миллионов человек). Проверка охватила государственную службу, СМИ, вузы, НИИ, артистические и литературные круги… Тех, кого не бросили в тюрьму, — выгнали с работы или понизили в должности, заставляли писать покаянные опусы о своей позиции во время протестов и клясться в лояльности к партии. Все объяснительные записки подшивались к личным делам. Чистка поистине сталинских масштабов, хотя и без аналогичного числа казней. Сун Пин, партийный старейшина и наиболее высокопоставленный покровитель Ху Цзиньтао, поддержал кампанию, в ходе которой всякий потенциально подозрительный член партии был обязан заново подать заявление о вступлении в КПК: чтобы его можно было считать «коммунистом на деле, а не только на словах». «Станет ясно, кто действительно хочет сражаться за коммунизм до самого конца, — говорил Сун. — Боеспособность партии заметно возрастет».

Десятилетие, предшествовавшее протестам, было для Китая поистине революционным. Сельские домохозяйства получили право продавать любые излишки сверх установленной государством разнарядки — реформа, породившая всплеск благосостояния в сельской местности, где проживает большинство китайцев.

Рост свободного рынка сельхозпродукции происходил в тандеме с ограничением власти плановых органов в Пекине на фоне все более децентрализованной и конкурентоспособной экономики в целом. Высшие политические руководители вроде Чжао Цзыяна и Ху Яобана приветствовали обсуждение политической реформы, включая возможность общенародных выборов, более открытых СМИ и менее масштабную роль парткомов, которые напрямую руководили министерствами и госпредприятиями. Не в пример сегодняшним заорганизованным, регламентированным фотосессиям, в конце партийного съезда 1987 г. иностранным репортерам разрешили неформально пообщаться с членами Постоянного комитета Политбюро на коктейле.

Тяньаньмэньская бойня привела к жесткой переоценке привольных восьмидесятых и безжалостной смене приоритетов руководства, став водоразделом между двумя эпохами реформы. Суетность относительно открытой политико-экономической атмосферы, пестуемой Чжао Цзыяном и Ху Яобаном, вышла из моды. Учитывая, что политическая и финансово-бюджетная власть неумолимо уплывала из рук Пекина, а коммунизм переживал кризис во всем мире, с начала 1990-х гг. партийный центр принял решение раз и навсегда дать понять, кто в доме хозяин.

По-видимому, Чэнь Юань задолго до 4 июня осознал, что традиционные методы уже не сработают. Партия нуждалась в чем-то большем, нежели старомодная идеология и возвращение к централизованному планированию, чтобы вновь обрести легитимность своего правления. За обедом в вашингтонском ресторане «Космос-клаб» ныне покойный политолог Том Робинсон изводил Чэня язвительными замечаниями об очевидном противоречии между официальной марксистской идеологией и рыночными реформами, проводимыми в Китае. Утомленный этим инквизиторским допросом, Чэнь демонстративно отложил нож с вилкой, чтобы поставить точку. «Послушайте, мистер Робинсон, — сказал он. — Мы — компартия, и нам решать, что такое коммунизм».

С самого прихода к власти в 1949 г. партийные вожди неоднократно меняли определение коммунизма. И вслед за подавлением волнений 1989 г. сделали это вновь. Последняя по счету дефиниция звучит более старомодно, хотя и со смелым вывертом. Вместо того, чтобы защищать отмирающий госсектор, грозивший потопить национальную экономику, а заодно и политическую систему, КПК решила ступить на новый, рискованный курс: безжалостно модернизировать работу госпредприятий, поставить выживших на командные высоты прибыльной индустриальной экономики (под своим контролем) и вывести их на глобальную бизнес-арену. Китайские руководители хотели, чтобы у них были предприятия мирового уровня, которые носили бы коммунистический и коммерческий характер одновременно. Если дело выгорит, КПК обретет невиданную доселе мощь.

Если у кого и были коммунистические верительные грамоты для участия в совещании 1991 г. в отеле «Пекин», так это, конечно же, у Чэнь Юаня. Помимо веса его собственной должности, он был сыном Чэнь Юаня, близкого коллеги Дэн Сяопина в первые годы постмаоистских реформ. Чэнь-старший слыл консерватором на многих уровнях, будучи постоянно начеку против вредных влияний, которые, как он опасался, могут подорвать партию. В частности, он запретил сыну учиться за рубежом (на что Чэнь-младший годы спустя жаловался друзьям), потому как с подозрением взирал на иностранные идеи. В одном из своих знаменитых высказываний Чэнь-старший утверждал, что за китайской экономикой надо приглядывать «как за птицей в клетке», метафорически подразумевая систему централизованного планирования. Клетку можно увеличить, регулярно проветривать, можно запустить других птиц — но ее никогда нельзя отпирать или, тем более, вовсе выкидывать. В конце концов Чэнь-старший рассорился с Дэном по вопросу о темпах рыночных реформ, которые, по его мнению, ослабят государственную власть. Сын Чэня продемонстрировал лучшие навыки сидения на двух стульях.

Те, кто в конце 1990-х гг. посещали пекинский офис Чэня-младшего, рассказывают, что на столе он держал фото, на котором был запечатлен с Дэн Сяопином в последние дни «культурной революции». Дэн счел весьма важным навестить своих высокопоставленных коллег и их семьи, чтобы лично заверить: беда миновала, можно возвращаться в Пекин. Для проницательных наблюдателей это фото было не просто напоминанием о жесте Дэн Сяопина. Пальмы на заднем плане снимка свидетельствуют о том, что Чэня обошли стороной худшие перегибы «культурной революции» — по крайней мере, на протяжении определенной части того периода. Фотография была сделана в тропическом Хайнане, куда более приятном месте в сравнении с ледяными северо-восточными провинциями, где и оказались многие ссыльные.

Чэнь-младший и его коллеги также считали себя консерваторами, но только более современного толка. Команда Чэня поддерживала постепенное внедрение рыночных реформ и институтов в западном стиле — под строгим партийным контролем и при условии усиленного патриотического воспитания. Они не соглашались с возвращением к маоистской политике, за которую ратовали, по их выражению, «романтики» и «традиционные упрямцы-консерваторы». Себя же они именовали «новыми консерваторами» — благодаря им в китайский язык и вошло выражение «неоконсерваторы», причем задолго до того, как это явление укоренилось в США с подачи администрации Джорджа Буша-младшего. Но, самое главное, они отдавали пальму первенства КПК, считая ее единственной силой, способной сохранить страну в целости перед лицом непрерывной угрозы подрыва системы со стороны Запада и местных смутьянов. Организацию, что некогда была революционной партией, утверждали они, нынче следует переделать и укрепить в роли «правящей партии».

Основными мишенями неоконсерваторов были вовсе не маоистские романтики, которые даже в те мрачные дни в начале 1990-х гг. пользовались весьма скромным влиянием. Самая большая опасность для КПК исходила от политических либералов, что в китайском политлексиконе соответствует правому крылу. Неоконсерваторы винили их в беспрестанном лоббировании интересов частной экономики, а также в разнузданном критиканстве партии, что якобы и привело к разжиганию волнений 1989 г. Либералы, утверждал манифест, потребовали «тотальной реформы системы собственности и в итоге нацелились и на политическую систему, в первую очередь КПК, желая довести дело до развала всего текущего порядка». Неоконсерваторы решили не уклоняться от схватки, а напротив, повысили ставки, заявив, что партия должна переоформить собственность на крупнейшие государственные активы на свое имя.

Проштамповка имени партии на документах о праве собственности принесет массу выгод, заявляли они. Годами не получается решить болезненный и запутанный вопрос о том, кто чем владеет. Многочисленные формы государственной собственности, расписанной по министерствам, предприятиям, военным и правительственным ведомствам, плюс непонятные отношения в правах на различные виды активов и потоки прибыли, напрочь лишают возможности обмениваться общественными благами и извлекать из них пользу. Неоконсерваторы утверждали, что прямое владение партией решит проблемы одним росчерком пера. Вдобавок это было политически выгодным шагом, коль скоро КПК встанет в один ряд с растущими госпредприятиями, чтобы отражать зарождающуюся политическую конкуренцию со стороны частников.

Частный сектор, говорили неоконсерваторы, вообще «никакого отношения не имеет к партии», и его следует держать в узде. Что же касается экспериментов с приватизацией и диверсификацией видов собственности госкомпаний, это дело надо прекратить. Подобные изменения допускаются лишь в случае «мелких предприятий с серьезным дефицитом». Другими словами, всяческий нежизнеспособный шлак, образовавшийся в госсекторе, можно распродать, а вот крупные компании в ключевых отраслях надо сохранить для государства.

Одна из причин, почему либеральные оппоненты с энтузиазмом принялись громить манифест, заключается в именах участников группы, его разработавшей: уж очень это были высокопоставленные лица. В паре с Ян Пином, партийным ветераном-активистом, главным организатором совещания был Пань Юэ, занимавший в ту пору пост замглавреда газеты «Чжунго цин-няньбао» («Молодежь Китая»), который проводил рабочее время «пустив побоку свои обязанности, и знай себе размахивал сотовым телефоном». В ту пору владение мобильником — размером чуть ли не с кирпич — было символом либо особого статуса, либо принадлежности к гонконговской триаде, и вот почему в Китае сотовый телефон первой волны в шутку называют «Старшим братом»: здесь звучит отголосок титула, под которым известны мафиозные боссы Гонконга. У Пань Юэ не было связей с уголовным миром, однако имелось право привилегированного доступа к системе благодаря тестю, высокопоставленному военному. Пань доказал, что обладает собственными навыками энергичного политического дельца. В конце 1990-х гг. он преобразился в самого громогласного чиновника от экологии, а после XVII-ro съезда КПК (2007 г.) его влияние пошло на убыль.

Сыновья революционных «бессмертных» и прочих высших руководителей более года посещали семинары, организованные Панем и Яном. Апофеозом стала встреча в гостинице «Пекин» в конце 1991 г. Окончательная версия документа в 14 тысяч иероглифов была подготовлена чуть позднее под надзором Чэнь Юаня. Интеллектуалы и либеральные обозреватели, зачахшие в ссылках на периферии или высланные за границу по следам событий 4 июня, с особым наслаждением принялись бичевать происхождение участников этой встречи. Они приклеили им ярлык «Клуб плейбоев», а сам манифест назвали «Белой книгой партийной фракции царевичей». Один из критиков высказался так: «По сути, это предложение без особых церемоний переводит активы, номинально принадлежащие народу численностью 1,1 миллиарда человек, в руки КПК, которая составляет лишь 4 % от этой цифры». Критика оказалась настолько дискредитирующей, что газета «Молодежь Китая» отмежевалась и от конференции, и от ее документов. Впрочем, идея была убита более прагматичным политическим соображением: прямое владение государственными активами подаст фатальный сигнал о слабости партии, а вовсе не о ее силе. «Предложение такого рода может оказаться весьма рискованным, — сказал один из участников встречи. — Если партия заберет себе право собственности, это станет сигналом, что она готовит страховочную сетку, потому как судно дало течь и тонет».

В тот период предчувствие кораблекрушения витало в воздухе. К середине 1990-х гг. финансовые столпы коммунистической системы и центрального правительства начали разрушаться. Пекинский экономист Ху Аньган привлек внимание вождей, высказав зловещее сравнение, словно ледяным душем окатившее тех членов Политбюро, которые беспокоились о своем месте в истории. Собираемые Пекином налоги, заявил он, уже упали ниже уровня, который наблюдался в Югославии непосредственно перед ее распадом.

Из-за многочисленности экономических проблем разработчики политического курса Китая не знали, с чего начать. Во время визита в Сычуань в 1993 г. экономист Милтон Фридман дал тогдашнему губернатору недвусмысленный совет, как мгновенно внедрить рыночную дисциплину в экономику, где доминирует государство. «Не следует, — сказал Фридман, высший жрец Чикагской школы экономики и апологет свободного рынка, — отрезать мышиный хвост по одному дюйму. Чтобы уменьшить боль, надо отсечь хвост одним махом». Губернатор ответил в том же духе, распространив эту метафору и желая показать Фридману, что подобные реформы вряд ли столь уж просты. «Мой дорогой профессор, — промолвил он, — у нашей мыши столько хвостов, что мы даже не знаем, с какого именно начинать». Как вспоминает Стивен Чонг, коллега Фридмана по Чикагской школе экономики, Милтон потерял дар речи.

В конце концов именно Дэн Сяопин разработал проект новой модели, хотя, в отличие от конца 1970-х гг., на сей раз было предусмотрены два связанных между собой пути, 10 июня 1989 г., буквально через несколько дней после того, как с улиц вокруг площади Тяньаньмэнь была смыта кровь, на телеэкранах появился сияющий Дэн. Он пожимал руки командирам, выбившим студентов из центра города. Выступая перед ними с пропагандистской речью, Дэн заявил, что самая главная ошибка, допущенная руководством в 1980-е гг., заключалась не в переходе к открытой экономике, как яростно утверждали критики, а в недостаточном идеологическом и политическом воспитании. «Мы должны принять все меры, чтобы никакая вредная тенденция не достигла вновь такой точки», — сказал он, имея в виду 4 июня.

Партия вскоре приступила к реализации плана Дэн Сяопина, защитив его дополнительной линией обороны. В министерствах, судах и военных частях были укреплены или заново созданы политотделы, призванные стать системой раннего оповещения о появлении потенциальных аномалий. «Они обеспечивают прямой партийный контроль над всеми важнейшими институтами», — сказал Цзян Пин, профессор юриспруденции в отставке. Отдел пропаганды ЦК КПК был наращен, его снабдили дополнительными ресурсами и установили более четкие правила, под каким соусом подавать экономическую реформу обиженному населению. Кроме того, подкрутили и гайки в системе кадровых назначений в лице Орготдела ЦК КПК, чтобы гарантировать лояльность не только госслужащих, но и работников системы просвещения, СМИ и прочих многочисленных ведомств, находящихся под контролем партии.

Что касается второго пути, на его подготовку ушло больше времени. В начале 1992 г. под давлением лефтистов, которые желали положить конец либеральной экономической реформе, Дэн Сяопин от отчаяния позаимствовал у Мао тактический прием, чтобы заручиться поддержкой своего курса. Великий Кормчий прославился, в частности, тем, что во время политической свары исчезал из Пекина, а возвращался в наиболее выгодный момент, ошарашивая своих оппонентов и перехватывая инициативу. Хотя поездка Дэна и явилась отголоском тактики его предшественника, сам он целился совсем в другую мишень. В ходе этого символического турне по югу страны, в Шэньчжэне (бизнес-Эльдорадо, выстроенном на голом месте, где лишь два десятилетия назад не было ничего, кроме рисовых полей), Дэн Сяопин раз и навсегда покончил с затянувшимся маоистским влиянием на экономическую политику.

Рецепт Дэна был прост. Партия продолжит внедрять рыночные реформы, но только в тандеме с более жесткой и скорректированной политической властью центра. Далее, пусть КПК и не будет владеть государственными активами напрямую, она сохранит за собой право нанимать и увольнять менеджеров, которые управляют этими активами. Для процветания экономики необходимо перевернуть вверх ногами громадные госпредприятия, которыми в свое время непосредственно руководили коммунистические комиссары, а их партийных работников — приструнить. Вместо того чтобы заниматься плановым выпуском товаров и обеспечивать пожизненную занятость, отлично зная, что Минфин все равно покроет любые убытки, государство должно делать деньги, если хочет выжить.

Рыночные реформы Дэн Сяопина, запущенные в 1978 г., уже принесли Китаю симпатичные дивиденды, породив в 1980-е гг. такой тип национального богатства и предпринимательской энергии, который оказался недостижим для нефтезависимого Советского Союза. Однако 4 июня и коллапс коммунизма в Европе стали тревожным звонком, давшим понять, что неверное управление свободным рынком может погубить и КПК. Партийный лозунг новой эпохи был прост: «В экономических вопросах — ослабленный контроль, в политических — усиленный».

Вслед за южным турне Дэн Сяопина экономика стряхнула с себя мрачные настроения, вызванные 4 июня, и сорвалась с места. В страну хлынул поток иностранных инвестиций. Местные предприниматели воспрянули духом. «Всемирная фабрика», промышленная зона на юге Китая, обеспечивающая многомиллиардные поставки товаров широкого потребления, начала набирать критическую массу. Однако вместе с резким всплеском объемов производства накатила и волна запутанных проблем, инфляции и общественного недовольства, подпитываемая массовыми увольнениями из госкомпаний и гневом на чиновничье растаскивание оставшихся активов. В первой половине 1990-х гг. КПК отнюдь не производила впечатления, что у нее все под контролем. Вместо объединения страны и возвращения полной власти центру, первоначальным результатом реформистской перезагрузки Дэн Сяопина был хаос.

На протяжении следующего десятилетия около полусотни миллионов человек потеряли работу в госсекторе, что составляет суммарный объем рабочей силы Италии и Франции; еще 18 миллионов нашли себе места на фирмах, которые уже не предоставляли былых привилегий. Три «железных» обещания — «железный стул», то есть пожизненная должность; «железная чашка с рисом», то есть гарантия занятости; и «железная зарплата», то есть гарантия средств на существование и пенсии — были отозваны. Лишь за десять лет (с 1993 г.) численность рабочих на городских госпредприятиях центрального подчинения упала с 76 до 28 миллионов человек. Госсектор, который всегда был средоточием партийного контроля за экономикой, подвергся подлинному опустошению. Сугубо прагматичная реализация этих реформ отозвалась мощной негативной реакцией на политику Дэн Сяопина; раздались апокалиптические пророчества: Китай, дескать, на грани жесточайшего системного кризиса.

Многие обозреватели за рубежом решили, что КПК также начала фундаментально меняться, но они спутали перестройку госсектора с приватизацией в западном стиле. Чжу Жунчзи, грубоватый и энергичный протеже Дэн Сяопина, отвечавший за экономическую политику в середине 1990-х гг. и ставший премьером в начале 1998 г., вспоминал собственный шок, каким отреагировал на вопрос Джорджа Буша-старшего: «Как продвигается программа приватизации?» Чжу возразил, что Китай занимается «реализацией государственной собственности», сиречь, переводом крупных активов из-под государственного контроля в самостоятельное управление. На это Буш толкнул его в бок, подмигнул и сказал что-то вроде: «Называйте как хотите, а мы-то знаем, что творится». Буш не единственный из западных лидеров недопонял Чжу, который в глазах внешнего мира слыл разрушителем самих основ государственной экономики. Этот образ, считавшийся на Западе комплиментом, раздражал Чжу и вдобавок вынуждал занимать оборонительную позицию дома. Еще в бытность свою мэром Шанхая он совершал поездку по США, где его превозносили как «китайского Горбачева». Та же самая фраза, но повторенная в Китае, означала бы крайне серьезное политическое обвинение. Неудивительно, что Чжу раздраженно отвечал: «Я — китайский Чжу Жунчзи, а не Горбачев».

Внутри КПК он противостоял легиону критиков, недовольных его резкими манерами и, как выразился Цзян Цзэминь, «неистощимой способностью гладить людей против шерсти», но зато никто не мог обвинить его в преступной приватизации крупных госпредприятий. При всех своих расхождениях во взглядах, высшие пекинские политразработчики были по большей части едины, когда речь заходила о необходимости консолидировать и укреплять власть партии и государства, не давая ей зачахнуть без присмотра. Предложение о прямом праве собственности партии, прозвучавшее на совещании в гостинице «Пекин», умерло, однако остался жить принцип, гласивший, что КПК и государство должны сохранить контроль над господствующими высотами экономики.

На XV партийном съезде (1997 г.) Чжу сумел одной фразой в афористичном китайском духе выразить квинтэссенцию реформы госпредприятий: «Держись за большое, отпускай маленькое». КПК и государство сохраняли контроль за крупными компаниями в стратегических отраслях: энергетика, черная металлургия, транспорт, телекоммуникации и т. п. Один из рецептов, прописанный для десятков госкомпаний, предполагал размещение их акций за рубежом, в то время как в руках государства оставалось 70–80 % акционерного капитала. Многие иностранцы ошибочно приняли продажу миноритарных долей за приватизацию. В свою очередь менее крупные, убыточные предприятия были распроданы или же переданы в управление местным органам власти, как и пророчествовали неоконсерваторы шестью годами ранее. Политика Чжу Жунчзи во многих смыслах действует и поныне, особенно когда идет речь об укреплении госсектора путем его рационализации, о повышении профессионализма управленцев и о требовании, чтобы компании сами заботились о здоровье своих финансов.

Со стороны Чжу-лаобань, или «Хозяин Чжу», как его именовали дома, выглядел всесильным. Зарубежная пресса окрестила его «экономическим царем Китая»: титул, подразумевавший неограниченную власть. О Чжу ходили легенды; рассказывают, что он бил кулаком по столу и в бешенстве орал на чиновников, которые, по его мнению, пытались пустить реформы под откос. А еще ходят слухи, будто, став вице-премьером, он заявил: «Я заготовил сто гробов. Девяносто девять для взяточников, а последний — для себя». Позднее Чжу открещивался от этой сентенции, среди прочих приводя следующий аргумент: девяноста девяти гробов никак не хватит на всех продажных чиновников. Чжу всячески давал понять, что способен за счет власти центра добиться желаемых результатов в любом уголке государства. В действительности же опора Чжу на пекинскую бюрократию была оборотной стороной его слабости за пределами столицы. «Выжить он мог лишь путем общенациональных а так, чтобы укрепить свои позиции внутри центрального правительства. Он вел себя жестко оттого, что не имел выбора, — сказал один известный пекинский ученый. — В противном случае он бы продержался очень недолго».

Чжу не мог одним взмахом волшебной палочки в Пекине добиться полного подчинения в каждом отдаленном городе и провинции страны. Оба предыдущих десятилетия экономика претерпевала децентрализацию, а вместе с этим в руки регионов переходила и финансовая власть. Кончина централизованного планирования усугубила аналогичное размежевание в финансовой системе. Крупные банки были общенациональными институтами и устоявшимися брендами, однако назначение менеджеров высшего звена в значительной степени контролировалось на провинциальном и муниципальном уровнях. Кроме того, произошла локализация регулирующего механизма посредством создания тридцати одного регионального представительства Центробанка. Вплоть до 2003 г. в Китае не имелось полностью автономного национального банковского регулятора.

Представьте на секунду, что банковская группа HBSC («Гонконг-Шанхай Банкинг Корпорейшн») в Великобритании вдруг уступила право назначать руководство региональных филиалов провинциальным политикам, которые за это могли бы еще требовать кредиты. Аналогично штаб-квартира HBSC оказалась бы бессильна реализовывать свои предписания за пределами Лондона, потому как утратила бы контроль над тем, что происходит вне столицы. Стоит распространить такой сценарий по всему громадному Китаю, и станет ясен масштаб сложностей, с которыми столкнулись Чжу и центральное правительство. Чжу знал, что без возвращения контроля над широчайшей сетью отделений пяти основных заимодавцев, играющей роль кровеносной системы национальной промышленности, на долю которой приходилось порядка 60 % всех выданных кредитов, его великий план экономического развития будет выброшен на помойку. Чжу сетовал, что вмешательство властей на всех уровнях давно превратило банки в виртуальные «банкоматы для чиновников и близких к ним бизнесменов». С этого момента, надеялся Чжу, единственный подобный банкомат будет находиться в самом Пекине.

Для гальванизации системы требовался кризис. К счастью для Чжу, он оказался под рукой в первый же год его премьерства. Азиатская финансовая катастрофа, начавшаяся в середине 1997 г., крепко ударила по китайской экономике и ее скрипучим финансовым институтам. К 1998 г. свыше половины — а если точнее, порядка 57 % — всех займов, выданных Промышленно-коммерческим банком Китая, крупнейшим кредитором страны, оказались безвозвратными. Что же касается банковской системы в целом, то среди кредитов, выданных до 2000 г, доля безнадежных долгов составила 45 %. Наследие многих лет неумелого, а зачастую и коррумпированного менеджмента государственных банков перестало быть бременем для одного лишь Минфина: сейчас это была смертельная угроза для всей экономики.

Покамест система лежала в кризисе, Чжу тихонько достал ленинскую монтировку, чтобы с ее помощью подчинить банки своей воле. Великий централизатор Чжу убедил Политбюро учредить две высшие партийные комиссии для возвращения децентрализованной экономической системы под контроль Пекина. В конце 1990-х гг. эти комиссии, в обоих случаях возглавляемые членами Политбюро, взяли на себя управление финансовой системой всей страны посредством очень простого механизма. Пекинский партийный аппарат в тандеме с Орготделом ЦК КПК отодвинул в сторону региональных «шишек», вернув центру право назначать и увольнять старшее руководство банков и госпредприятий в любой точке КНР. Региональным банковским филиалам, которые отказывались подписываться под программой Политбюро, грозило закрытие. Стратегия Чжу вызывала в памяти пусть грубоватую, но верную поговорку, бытовавшую в годы войны во Вьетнаме насчет «понуждения к миру» вьетконговских деревень силами американских военных. Одним словом, партия решила, что банковских менеджеров надо с самого начала ухватить за причинное место. Не исключено, что после этого они наконец поймут, что к чему.

На поверхности государственная регуляторная система оставалась целостной. Местные банки и региональные надзорные власти выглядели непотревоженными. Но только со стороны, потому что в недрах системы Политбюро создало настоящее параллельное пространство, «могучий, но вместе с тем почти невидимый партийный механизм контроля за финансовым руководством». Ни Чжу, ни Политбюро не озаботились приданием легитимного статуса этим всемогущим партийным комиссиям за счет проведения каких-либо законопроектов через парламент. Не было и официального сообщения об их формировании. Впрочем, тот факт, что обе комиссии не имели правового базиса, не играл никакой роли. Поддержки Политбюро и прямой угрозы увольнения провинциальных банковских руководителей оказалось более чем достаточно, чтобы встряхнуть местных чиновников и заставить их подписаться на план Пекина по обеспечению экономической базы КПК.

В мае 2001 г. гонконговское «Фар истерн экономик ревью» («Дальневосточное экономическое обозрение») указало на досадный факт, что управляющий Центробанка не вошел в финансовую комиссию ЦК. Реакция последовала незамедлительно. Публикация прямо намекала, что теневой партийный механизм полностью узурпировал функции Центробанка. Партия быстренько ввела тогдашнего управляющего в состав комиссии, однако не стала корректировать масштабы ее всеобъемлющей власти. Отчетливо понимая щекотливость темы, Отдел пропаганды ЦК КПК приказал местным СМИ воздержаться от обсуждения работы комиссий, не говоря уже о разглашении их состава. Первые более-менее серьезные репортажи о двух могущественных партийных органах, контролирующих работу банковской системы, появились в китайской прессе лишь пять лет спустя, в 2003 г., когда работа была по большей части сделана.

Может показаться странным, что партия с такой поспешностью отреагировала на одну-единственную публикацию в региональном журнале, вдобавок англоязычном. Однако начиная с того момента, когда Пекин решил реструктурировать госпредприятия и продать отдельные их части на зарубежных фондовых рынках, партия намеренно принижала свою роль в этих операциях, прятала ее от собственного народа и остального мира.

Лощеные инвест-банкиры из «Меррилл Линч» оказались в совсем другом мире, с инспекционной поездкой посетив «Шанхайскую нефтехимическую корпорацию» в 1992 г. Это предприятие, построенное на мягком насыпном грунте в заливе Ханчжоу, обеспечивало существование 40 тысяч рабочих вместе с семьями. Бытовая инфраструктура включала жилье, школы, магазины, поликлиники; выплачивались пенсионные пособия. «У них было все; не хватало разве что похоронного бюро, — сказал один из консультантов, занимавшийся вопросами биржевого размещения акций этой корпорации в 1993 г. — Имелся даже свой полицейский участок, который функционировал под юрисдикцией как МВД, так и самого предприятия». Своего рода автономная экономическая экосистема, «Шанхайский нефтехим» был традиционным госпредприятием до самого последнего болтика.

Когда Пекин решил реструктурировать компании вроде «ШНХ Корп.» — которая на тот момент была девятым по счету крупнейшим предприятием Китая, — и продать часть акций за рубежом, он столкнулся с необходимостью принять массу сложнейших, судьбоносных решений. Как быть со всеми социальными услугами, которые доселе обеспечивались этими компаниями: здравоохранением, школьным образованием, пенсионным обеспечением? Что делать с многотысячной армией лишних рабочих: просто выкинуть их за ворота или же выплачивать пособия из средств, вырученных при продаже акций за границей? Сумеют ли компании внедрить у себя жесткие требования аудита, предписанные иностранными биржами? Удовлетворят ли они тщательным проверкам, которые проводят менеджеры зарубежных инвестиционных фондов? И самый щекотливый вопрос: каким образом прикажете объяснять роль внутренних парторганизаций, которые годами заправляли делами предприятий без каких-либо пут вроде корпоративной отчетности, норм и требований, предъявляемых к системе управления?

Те самые качества, которые в 1993 г. делали «Шанхайский нефтехим» маловероятным кандидатом для мобилизации капитала на Нью-Йоркской или Гонконгской фондовых биржах, оказались идеальными для переделки госсектора, на которую нацелилось китайское руководство. Продавая часть акций предприятия за рубежом, партия по сути дела рекрутировала союзников для предстоящего слома системы. После увольнения тысяч рабочих и раскрытия финансовой отчетности «ШНХ Корп.» партия смогла бы заявить, что иностранцы тоже приложили руку к этой ситуации. Но когда речь заходила о раскрытии роли партии, которая напрямую контролировала предприятие, все, кто был связан со сделкой, замыкались в молчании. Впоследствии та же самая битва разыгрывалась много раз на протяжении многих лет с одним и тем же результатом.

«С самого начала поднимался вопрос: что нам раскрывать насчет КПК? Разве не компартия заправляет всеми делами? Над этим мы бились очень долгое время», — вспоминает один из консультантов по сделке с «Шанхайским нефтехимом». Еще один специалист выразился более откровенно: «Сейчас ситуация изменилась, но в ту пору никто не сомневался, что партия и есть кукловод, который дергает за ниточки всех событий в обществе и компании. Единственной силой была вертикаль власти, которая и принимала решения».

Рекламный проспект «Шанхайского нефтехима», разработанный с участием гонконгского отделения «Меррилл Линч» и их юридических консультантов и аудиторов, толщиной напоминал телефонную книгу доинтернетовской эры. Документ трещал по швам от обилия подробнейших сведений о производственных линиях, потребляемых ресурсах, имущественной собственности и численности работников. Риски, характерные для предприятия, находящегося во владении государства и функционирующего в обстановке, где властвуют как рыночные, так и могущественные силы, капризные бюрократы, были выложены на всеобщее обозрение. Однако, если не считать простой декларации, что парочка управленцев в совете директоров занимает партийные посты, проспект полным молчанием обошел роль единственной наиболее важной директивной силы, действующей на предприятии.

На момент биржевой регистрации кровавые пекинские события 1989 г. еще не поблекли в памяти Вашингтона. Годом ранее успешная президентская кампания Билла Клинтона обвиняла Джорджа Буша-старшего в потворстве «пекинским мясникам», так что вряд ли было уместно привлекать внимание инвесторов США к тому факту, что китайские коммунисты контролируют предприятие, пытающееся мобилизовать биржевой капитал в Нью-Йорке. Впрочем, надежда на то, что теневые партийные органы, ведущие тайную жизнь и надзирающие за госпредприятиями, вдруг решат открыто заявить о своей власти, все равно не имела опоры. «Компания отчаянно не желала этого делать, — сказал второй консультант. — Стоит только начать такую дискуссию, как ты вмиг оказываешься на скользком грунте. Крайне нежелательно документировать тот факт, что один-единственный орган отвечает за все кадровые и хозяйственные решения».

Жесткая установка на изъятие упоминаний о партии из текста документа приводила порой к комическим ситуациям. Относительная новизна биржевой регистрации китайских госпредприятий за рубежом вызвала необходимость объяснить иностранным инвесторам, как работает китайская политическая система, приведя такое описание прямо в рекламном проспекте «ШНХ Корп.». Вот так и вышло, что даже в Китае, в стране, где КПК контролировала правительство и весь госбизнес, документ обошел молчанием факт существования партии. К примеру, проспект вообще не упоминает КПК в разделе «Политический обзор», который, по идее, должен описывать политическую систему Китая. Вместо этого в текст вставлена лукавая фраза: «Согласно Конституции, высшим органом государственной власти является Всекитайское собрание народных представителей», хотя в самой Конституции, конечно же, сказано, что высшим органом политической власти является КПК, которая, в свою очередь, диктует государственную политику и кадровые решения властей и предприятий.

Китайские компании вместе со своими консультантами ссылаются на букву закона, когда их спрашивают, почему они не раскрывают роль КПК в их работе. Они заявляют, что за принятие решений по бизнес-стратегиям и кадрам отвечают советы директоров и управленцы. «Но замалчивается тот факт, что советы директоров подвержены внешнему влиянию, — говорит один из юристов, который консультировал множество китайских компаний по вопросам офшорных сделок. — Такие вещи в США не раскрываются. «Ситибанк», к примеру, не упоминает, что перед увольнением председателя правления им приходится совещаться с саудовцами». Подобные аргументы, позаимствованные из арсенала крючкотворов, стороной обходят тот факт, что саудовцы — всего лишь акционеры, которые могут завтра же распродать свои доли и покинуть «Ситибанк». А вот КПК институционализировала свое негласное присутствие в госкомпаниях, и это-то присутствие не подлежит продаже. По признанию того же адвоката, «корпоративное законодательство формально гласит, что правления [китайских госпредприятий] могут не прислушиваться к советам партии. На деле же такая ситуация невозможна».

С момента биржевой регистрации «Шанхайского нефтехима» государственные предприятия Китая сильно изменились. Множество других компаний выставили свои акции и развивают бизнес за рубежом, в коммерческой атмосфере, которая своей напряженностью превосходит любые ожидания китайских компаний даже десятилетие назад. Многие предприятия сформировали офшорные партнерства и ввели иностранных директоров в свои правления. Партийным органам пришлось отступиться от мелочного вмешательства в повседневные деловые решения, потому как хозяйственная деятельность компаний слишком сложна для микроменеджмента чисто политическими методами. При всем при этом, однако, КПК не уступила ни пяди на целом ряде фронтов. Например, не затронут партийный контроль за кадровыми назначениями, сведено к минимуму обсуждение роли партии в компаниях за рубежом. Впрочем, к моменту, когда крупные госбанки начали привлекать средства на иностранных фондовых рынках (с 2005 г. и далее), омерта,[7] окружавшая роль КПК на отечественной почве, дала трещину.

Не будет преувеличением сказать, что модернизация и последующая биржевая регистрация китайских банков за границей стала поворотным пунктом для всей мировой экономики. Если бы реструктуризация банков не удалась, великий проект финансово-экономической реформы Китая понес бы непоправимый ущерб. Государство вложило чудовищные средства в банковскую реструктуризацию. По оценкам, банковская реформа обошлась китайским налогоплательщикам в 620 миллиардов долларов, или 28 % экономического выхода страны за 2005 г.; если же учесть капиталовложения, заявленные в 2008 г., этот показатель еще возрастет. Для сравнения упомянем, что резко раскритикованный план спасения финансовых институтов, принятый администрацией Буша в конце 2008 г. и предусматривавший покупку «токсичных активов», также обошелся примерно в 700 миллиардов долларов, хотя и составил куда более скромную цифру в относительных единицах (5 % от ВВП за тот же год).

Пекин не занимался привлечением и тратой спасительных средств в ходе одной-единственной операции. Напротив, этот процесс занял многие годы; финансировался он разными путями и не нуждался в санкции всемогущего Конгресса. Тем не менее, китайский план вызвал активнейшую полемику внутри системы и потребовал значительную политическую волю для своего продвижения. В совокупности крупные госбанки урезали число своих отделений с 160 тысяч (1997 г.) до 80 тысяч (2003 г.). Промышленно-коммерческий банк Китая избавился от 200 тысяч человек, хотя даже при этом в нем осталось порядка 360 тысяч сотрудников, занятых в 17 тысяч отделений. Банк Китая и китайский «Стройбанк» уволили по 100 с лишним тысяч человек каждый.

В свое время, беря интервью у старших руководителей госбанков, я всегда удивлялся их отказу обсуждать эти увольнения, наивно полагая, что такие меры, напротив, вызвали бы прилив энтузиазма у менеджеров иностранных инвестиционных фондов, потому как банки приходили в спортивную форму для биржевой регистрации за границей. Лишь позднее я обнаружил, что власти засекретили информацию о массовых увольнениях — она в буквальном смысле стала государственной тайной, — а вся подробная отчетность об этом процессе шла с грифом ДСП. Партийная дисциплина запрещала банковскому руководству отвечать на мои вопросы. Впрочем, отдельные высокопоставленные служащие, например, Го Шуцин из Строительного банка Китая, были намного более открыты, когда я поднимал тему, относящуюся непосредственно к партии.

Го — непривычно откровенный чиновник, словоохотливый в ситуациях, когда большинство его коллег ведут себя скованно и формально. Вместо китчевых поделок вроде макетов Великой Китайской стены или сувенирных упаковок зеленого чая, которые многие компании дарят гостям, сияющий Го предпочитает раздавать книги о микроэкономическом менеджменте и валютной политике, вышедшие из-под его пера. Го, родившийся в 1956 г. во Внутренней Монголии, на протяжении многих лет стремительно поднимается по карьерной лестнице. В возрасте сорока с небольшим он уже занимал пост вице-губернатора Гуйчжоу, одной из наиболее бедных провинций Китая: верный признак, что партия готовит его к высокопоставленным ролям, ведь в КПК существует правило: восходящие «звезды» обязаны некоторое время провести на должностях подальше от зажиточных приморских регионов. Когда Го был заместителем председателя правления Центрального банка, его перебросили возглавлять орган, отвечающий за валютные резервы Китая, потому что его предшественник покончил с собой, выпрыгнув из окна седьмого этажа военного госпиталя в Пекине. А в 2005 году Го десантировали в Строительный банк Китая при схожих обстоятельствах, когда председателя правления этого банка арестовали по подозрению во взяточничестве. Как и подобает политическому «разруливателю» ситуаций, Го принял новую должность, ни дня не проработав в коммерческом банке. Один из его коллег ехидно заметил: «А вы поинтересуйтесь у него, оформил ли он хотя бы один кредит за всю свою жизнь…»

Поскольку от успеха реструктуризации Стройбанка зависело очень многое, откровенность Го неприятно удивила целый ряд руководящих работников. Едва успев занять пост секретаря парткома и, одновременно с этим, председателя правления, он принялся критиковать роль партии в делах этого банка. В интервью отраслевому журналу «Цайцзин» («Финансы и экономика»), который славится тем, что смело раздвигает границы дозволенной журналистики, Го в компании с еще одним чиновником пожаловался, что банковский партком узурпировал функции совета директоров. По его словам, местный партийный комитет устраивал «десятки собраний», рассматривал кредитные заявки и вмешивался в кадровые вопросы на самом глубоком уровне «в нарушение устава банка». Го пообещал, что при нем такой порядок вещей изменится. «Принцип ясен: между партией и органом, принимающим хозяйственные решения, необходимо сформировать механизм взаимозависимости и взаимоограничения».

В довесок Го заявил, что 90 % менеджеров его банка «профнепригодны». Возможно, он просто не ожидал, что все его комментарии — особенно последний — опубликуют. Несколько месяцев спустя он присутствовал на небольшом обеде, который давало руководство одного из зарубежных новостных агентств в Пекине. Участие приняла и Ху Шули, тогдашний главред «Цайцзина», известная своими усилиями по превращению журнала в самое независимое и авторитетное издание Китая. После того как иностранные организаторы принесли традиционную клятву, дескать, «разговор останется между нами», Го сказал, что как раз они-то его не волнуют. «Меня куда больше беспокоит во-он та скандалистка», — промолвил он, показывая на госпожу Ху. И все же, когда я чуть позднее брал у него интервью, Го повторил свои критические высказывания в адрес КПК. «Партия не является коммерческой организацией, — сказал он. — В прошлом роль партии была неверно истолкована, и в результате в нашем банке возникла ошибочная практика».

Банкиры «Морган Стенли», подписавшиеся на биржевую регистрацию «Стройбанка» Китая, были захвачены врасплох этими комментариями. Отдельные из них вполголоса предложили: раз уж КПК имеет такое влияние, не лучше ли и впрямь отразить ее роль в рекламном проспекте? Их мигом одернули. «В конце концов, никто всерьез не верил, что только государство контролирует компании, — вспоминает один из советников по этой сделке. — Какой вообще смысл вдаваться в провокационное и тенденциозное описание роли парткомов? Это непродуктивно, да и не нужно». Другой советник нахмурился, заслышав комментарии Го: «Как же так? Он ведь был назначен партией, а теперь говорит ей пересесть на заднее сиденье…»

Если проспекты, предназначавшиеся для иностранцев, подвергались тщательной чистке, то на отечественной почве китайские банковские руководители применяли иной подход, обсуждая роль партии в интервью с журналом «Цайцзин» и в беседах с местными вузовскими исследователями в 2005 и 2006 гг. Эти руководители выбрали более уважительный тон, нежели Го, однако, по китайским понятиям, были все же весьма откровенны. Что бы ни утверждали проспекты, старшие банкиры ясно давали понять: банки являются не только коммерческими институтами, они — инструменты национальной экономической политики. Факт, который еще найдет свое подтверждение в глобальном финансовом кризисе три года спустя.

Цзян Чаолян, председатель правления Банка путей сообщения, пятого по счету коммерческого банка Китая, заявил, что партком отвечает и за стратегию, и за кадры. Руководствуясь отнюдь не единственной целью — извлечением прибыли для акционеров, — партия должна действовать в интересах «социальной стабильности» и национальной «макроэкономической политики», заданной правительством. Зарубежный партнер банка, холдинг HSBC, ничуть не обеспокоился этим обстоятельством, хотя сделка по приобретению 19,9 %-ной доли в Банке путей сообщения подавалась акционерам HSBC как шанс изменить традиционный корпоративный стиль руководства. Цзян рассказал, что сэр Джон Бонд, тогдашний глава HSBC, заметил ему: «Пожалуй, мне тоже придется стать секретарем парткома, раз уж я председатель правления». «Он совсем этому не удивлялся», — вспоминал Цзян.

Беря интервью у Ли Лихуэя, президента Банка Китая, один китайский журналист рассказал ему анекдот про независимого британского директора, который хотел присутствовать на заседаниях парткома, но «не будучи членом компартии, решил подыскать себе какого-нибудь британского коммуниста, чтобы тот от его имени ходил на партсобрания». Без тени улыбки выслушав эту шутку, Ли принялся защищать партию и ее незаменимую роль в определении бизнес-стратегий банка и установлении связей с другими ветвями власти. «В Китае очень важно демонстрировать политическую власть Коммунистической партии, — сказал он. — Менеджменту по силам справиться с подавляющим числом проблем, но все-таки не со всеми».

Нынче в самом Китае почти не спорят о том, следует ли за пределами коммунистического клуба раскрывать закулисную роль партии в китайских госпредприятиях. Этот вопрос был решен еще во время биржевой регистрации «Шанхайского нефтехима», который создал прецедент нераскрытия такой информации, и с той поры все ему следуют. Подлинный конфликт внутри Китая, на который ссылался Го, заключен в самой системе: между традиционалистами, которые хотят держать госпредприятия в кулаке, и амбициозными старшими руководителями этих госкомпаний. Сетования Го Шуцина были предвестниками важного тренда с далеко идущими последствиями для глобальной экономики. «Если партия хочет, чтобы мы управляли нашими компаниями коммерческим образом, — аргументировали эти руководители, — она должна позволить нам вести такую работу исключительно хозяйственными методами».

Корпоративный зверь, появившийся на свет в результате затянувшихся и болезненных родов «Чайна инкорпорейтид», оказался новым и странным созданием. Как и приказывала партия, он был одновременно коммерческим и коммунистическим. Иметь дело с могучими перестроенными госпредприятиями, страдающими раздвоением личности — задача нелегкая не только для остального мира. Сам Китай с трудом к этому приспосабливался.

Как оно зачастую и бывает, изменения обрушились как снег на голову, хотя их предпосылки тщательно выкладывались на всеобщее обозрение на протяжении многих лет. Именно это и случилось в 2005 г., когда Пекин произвел фурор на Западе своей первой широкомасштабной сделкой по слиянию и поглощению, в ходе которой «Национальная корпорация Китая по разработке шельфовых нефтепромыслов» (сокращенно CNOOC) предложила 23 миллиарда долларов за покупку калифорнийской «Юнокал», обладающей энергетическими активами в США и Азии. Нелегко переварить мысль, что какая-то компания, контролируемая компартией, получит право купить нефтегазовые активы, принадлежащие американской корпорации. Но корни неудачи, которой в конце концов обернулась эта попытка, лежали глубже, чем вполне предсказуемый политический шум. Дело в том, что Фу Чэнъюй, глава CNOOC, при составлении предложения не сумел согласовать противоречивые требования партии и своего совета директоров.

Биография Фу охватывает тот же отрезок истории, что и у многих других руководителей его поколения. Он родился в 1951 г.; в середине 1960-х гг. был вынужден прервать учебу из-за «культурной революции»; вступил в ряды хунвэйбинов. Позднее он признавался коллегам, что это было головокружительное время: бесплатное питание и поездки по всему Китаю. К двадцати с небольшим он остепенился и вернулся на стезю добродетели, начав работать на северо-восточных нефтепромыслах. Фу рос в должности и наконец стал одним из самых искушенных руководителей госпредприятий в Китае. Впрочем, даже он не понимал, как именно следует обращаться с международным советом директоров, который выбрала его компания, продав за границей акции одного из своих филиалов.

Перед сделкой с «Юнокал» Фу заручился разрешением правительства и положительной санкцией парткома CNOOC, который он же и возглавлял. Однако его решение поставить правление перед фактом — дескать, вот готовое предложение, прошу ознакомиться — разгневало независимых иностранных директоров. Таким образом, CNOOC с самого начала была скомпрометирована, и Фу не мог быстро и гибко реагировать на перипетии начавшейся битвы за поглощение. Когда Конгресс возразил против сделки (аргумент — интересы национальной безоспасности), китайцы горько посетовали на протекционизм и сошли с дистанции. Однако на протяжении всей полемики Фу так и не задался гораздо более глубоким вопросом: как партком попытался подвинуть правление в сторону. Что бы он ни говорил, всегда находилось достаточно оснований для лоббирования в Вашингтоне мнения, что CNOOC представляет политические приоритеты китайского государства, а не свои собственные коммерческие интересы.

Многие иностранцы, имевшие дело с крупными китайскими госкомпаниями в первые дни экономической реформы, чувствовали себя совсем как японские представители гигантского конгломерата «Мицубиси», которые в начале 1980-х гг. вели переговоры о строительстве электростанции для металлургического комбината Баошань, новаторского проекта неподалеку от Шанхая. Японцы были сильно раздосадованы, когда китайская сторона одержала верх и вынудила их пойти на уступки. «Да, вы выиграли переговоры, — воскликнул один из руководителей «Мицубиси». — Но нашей команде противостояла вся ваша национальная сборная!» Чэнь Цзиньхуа, титан сталелитейной промышленности, который и рассказал эту историю в своих мемуарах, признался, что японцы не ошиблись. «К участию в переговорах мы пригласили многих талантливых экспертов из энергосистемы Китая, а «Мицубиси», будучи одиночной компанией, не смогла этого сделать, — пишет Чэнь. — Этот пример продемонстрировал преимущество нашей широкомасштабной социалистической кооперации».

Когда двумя десятилетиями позже крупные госкомпании вроде CNOOC начали выходить на внешние рынки, социалистическая кооперация, ныне известная под новым брендом «Чайна инкорпорейтид», оказалась не только преимуществом, но и помехой. Дело усугубилось еще и тем, что от былой социалистической кооперации госпредприятий почти ничего не осталось. Вместо кооперации партия внедрила своего рода социалистическое соревнование, чтобы добиться максимальных результатов от госсектора. В XXI веке «Чайна инк.» уже не является монолитом из мемуаров Чэня — теперь она скорее напоминает крупный, алчный косяк. Следуя стадному инстинкту, китайские компании в то же время соревнуются между собой на индивидуальном уровне, чтобы — подобно рыбам, охотящимся за аппетитным кусочком — урвать себе сделки на отечественных и офшорных рынках. А скопом и под предводительством главной рыбины по имени КПК, «Чайна инк.» конкурентоспособностью не уступает любым другим морским чудищам.

За последние тридцать лет Китай преобразился во многом благодаря неунывающему, предприимчивому духу простых китайцев, которые живо ухватились за шанс начать делать деньги, которого так долго были лишены. Куда менее понятно, каким образом компартия сумела при этом выпустить на свободу предпринимательский дух государства, да еще столь мощный. Маятник качнулся до того быстро, что проблема, стоявшая перед КПК, перевернулась с ног на голову. В 1990-е гг. Пекин беспокоился, как бы сохранить госкомпании на плаву, а к началу нового столетия реструктурированные предприятия — зачастую созданные с нуля — оказались настолько громадными, богатыми и амбициозными, что задача стала заключаться уже в том, чтобы удержать их в узде.

Десятки крупных госпредприятий, некогда слывших динозаврами рассыпающейся коммунистической системы, сумели за десятилетие трансформировать свою структуру и рентабельность. Гиганты коммунистической промышленности внезапно обзавелись миллиардными прибылями благодаря государственной антиконкурентной защите, стремительному экономическому развитию, дешевому капиталу и производственной эффективности, резко возросшей в ходе реструктуризации. В 2007 г., когда был отмечен исторический пик темпов экономического роста Китая: совокупная прибыль госпредприятий центрального подчинения достигла 140 миллиардов долларов в сравнении с почти нулевой отметкой в течение всего предыдущего десятилетия. Объем выручки в три раза превзошел показатели, зафиксированные лишь пятью годами ранее. В списке «Fortune-500», который ранжирует компании по объемам продаж, китайские предприятия сейчас парят возле самых верхних отметок, хотя раньше числились среди отстающих.

Но если Китай за этот период богател, о собственно китайском народе этого сказать нельзя. За десять лет (с 1997 г.), то есть за период ошеломительного экономического бума, доля заработной платы рабочих в ВВП страны упала весьма существенно, с 53 до 40 %. Трансформация госсектора принесла партии серьезные дивиденды, как и предсказывали участники встречи в гостинице «Пекин». Разбухающие прибыли облегчили бремя национального бюджета и укрепили финансовую отчетность государственных банков. Однако политика преференций, распространенных на госкомпании — земля, сырье и энергоносители по низким ценам — обеспечила извлечение выгод лишь для государства, в ущерб широким народным массам. Аккумулируемые государством средства не были самоцелью. Предвидя рост спроса на сырьевые материалы и учитывая сокращение запасов отечественной нефти, Пекин в 2002 г. начал активно подталкивать крупные, разбогатевшие госкомпании к занятию офшорных позиций. «Идите и становитесь крупнее и сильнее», говорило руководство страны. Не приходится удивляться, что фирмы во главе этой очереди, а именно в нефтяном и сырьевом секторах, вызывали бурную полемику практически повсюду, где появлялись.

Неуклюжая тактика Фу Чэнъюя, обернувшаяся неудачной сделкой для CNOOC, разгневала многих лиц внутри системы, но Фу сохранил свой пост, чему немало способствовала визгливая и порой ксенофобная реакция в США. Когда пришло время для следующей масштабной сделки, «Чайна инк.» показала, что вынесла много уроков. Но вот фундаментальная проблема закулисного присутствия КПК в крупных госпредприятиях так и осталась нерешенной. Та же самая завеса секретности, которую партия набрасывала на свои дела дома, затемняла роль правительства при выходе госкомпаний на зарубежные рынки. Вследствие этого иностранцы зачастую терялись при попытках понять, где же заканчивается сфера действия государства и где начинается собственно коммерческое предприятие.

В 2001 г. (году основания) «Алюминиевая компания Китая» («Чайналко») обладала всеми признаками современной и комфортабельно биполярной госкорпорации. Материнская компания была сформирована в 1990-е гг., в период драматических изменений, путем консолидирования раскидистой сети бокситовых рудников, обогатительных фабрик и заводов по выплавке первичного алюминия вместе с их сбытовыми подразделениями. Иными словами, появился на свет второй по величине мировой производитель в рамках данной отрасли. Чтобы новая компания не приобрела склеротических привычек старого госсектора, правительство снабдило ее рыночной составляющей, приказав «Чайналко» вывести часть своих наиболее ценных активов в отдельное предприятие, «Чалко», которому предстояла регистрация на иностранных фондовых биржах в том же году.

«Красная машина» на столе Сяо Яцина, председателя правления, символизировала статус «Чайналко»: корпорация входила в список полусотни компаний, которые с точки зрения государства были принципиально важны для обеспечения национальной безопасности и экономического развития. Возле аппарата правительственной связи, соединявшего Сяо с партийной элитой, имелся и новый государственно-корпоративный атрибут: экран с текущими котировками акций предприятия на иностранных биржах. Взятые в совокупности, эти электронные устройства несли двоякий смысл. На переднем плане компании типа «Чайналко», распираемые коммерческими амбициями, следили за своими котировками с такой же придирчивостью, что и их западные конкуренты. А за кулисами партия при необходимости незаметно натягивала вожжи, сознавая, что в ее руках остались все рычаги управления. На долю руководителей вроде Сяо выпала нелегкая задача. Им приходилось одновременно жонглировать интересами компании и решать задачи, которые партия считала важными для страны. Один из критериев успеха выражался бизнес-показателями, другой — политическими результатами, и ни один из них не был до конца ясен.

Во многих отношениях олицетворение нового характера государственного бизнеса 42-летний Сяо, ставший председателем правления в 2002 г., был на десяток лет моложе Фу Чэнъюя и большинства руководителей других госпредприятий. Как и Фу, который возглавлял CNOOC, Сяо обладал всем предписанным багажом бизнес-администратора высшего эшелона. Он был членом ЦК КПК, а также председателем совета директоров и секретарем парткома «Чайналко». Сяо принялся развивать компанию в разных направлениях, диверсифицируя ее хозяйственную деятельность: занялся медью и редкоземельными элементами дома, а за рубежом принимал личное участие в переговорах по бокситовому руднику на севере Австралии. Не прошло и нескольких лет, как страна поручила ему задачу настолько исполинскую, что перед ней померкли любые прежние успехи не только «Чайналко», но и любого другого китайского госпредприятия.

Дело в том, что в ноябре 2007 г. крупнейшая в мире горнодобывающая компания «Би-эйч-пи Биллитон» объявила о намерении поглотить своего главного англо-австралийского конкурента «Рио-Тинто» — и это известие всполошило Пекин. Китай увидел в этой сделке (первоначально объемом 127, а затем и 147 миллиардов долларов, что делало ее на тот момент второй по счету в истории) недвусмысленную угрозу — сделка могла привести к почти полной монополизации, особенно в области железорудной торговли. За пятилетний период до 2008 г. цены на железную руду выросли пятикратно. Одной из причин явился экспоненциальный спрос на руду в самом Китае. Но ничуть не менее важным фактором был дефицит предложения, за что, по мнению Китая, надо винить крупнейшие горнорудные компании, которые отказывались вкладывать достаточные средства в развитие. Политбюро быстро приняло решение встать на пути сделки, и этот шаг как никогда ярко высветил роль «Чайна инк.» на мировой арене.

«Чайналко» предприняла попытку осуществить крупнейшее в истории Китая зарубежное капиталовложение по выкупу д% акций «Рио-Тинто» за 14 миллиардов долларов на лондонском фондовом рынке. Памятуя об ошибках CNOOC, Сяо немедленно провел серию упреждающих мер, раздавая интервью зарубежным СМИ с доселе невиданной для главы китайского госпредприятия активностью. Кроме того, он слетал в Австралию, чтобы лично успокоить встревоженных политиков насчет намерений «Чайналко». Публичные высказывания Сяо были выдержаны в едином ключе. «Чайналко» принадлежит государству, однако функционирует без стороннего вмешательства. «Все управленческие и коммерческие решения принимаются нами самостоятельно», — говорил он. Однако, к досаде Сяо — и его политических хозяев, — все заверения в автономности на обоих этапах сделки с акциями «Рио-Тинто» натыкались на глухую стену недоверия, с которой в свое время столкнулась и корпорация CNOOC, нацелившаяся на «Юнокал». Внекоммерческие мотивы, стоявшие за поступком «Чайналко», всплывали один за другим, и это неудивительно.

Начать хотя бы с того, что «Чайналко» выступила претендентом на акции «Рио-Тинто» лишь после так называемого конкурса красоты — выражение из жаргона инвестиционных банкиров, которым обозначается квалификационный отбор. В данном случае конкурс проводился в закрытом режиме и непосредственно китайским правительством. На патриотический призыв Политбюро атаковать «Би-эйч-пи Биллитон» откликнулось так много государственных энергетических и металлургических компаний, что правительство решило определить китайского претендента путем внутреннего тендера. «Чайналко» выиграла благодаря коммерческой компетенции, которую она демонстрировала дома, а также стабильной игре за рубежом. Однако заинтересованность правительства означала, что длань китайского руководства постоянно лежит у Сяо на плече.

Критики также указывали на тот факт, что «Чайналко» подавала свое предложение через материнскую компанию, а не через зарегистрированную за границей «дочку», как это было в случае CNOOC. Это решение обусловливалось рядом привлекательных коммерческих причин, поскольку «Чайналко» была диверсифицированной горнодобывающей группой подобно ее мишени, «Рио-Тинто». Имелся, однако, и серьезный политический стимул. Материнская компания на 100 % принадлежала государству, что способствовало быстрому принятию решений, без вмешательств со стороны докучливых международных директоров, которые и подорвали атаку CNOOC на «Юнокал». Свою роль сыграл и метод финансирования «Чайналко». Деньги поступали от консорциума под эгидой Китайского банка развития. КБР, изначально учрежденный для финансирования отечественных инфраструктурных проектов, питал далеко идущие планы по выходу за рубеж в кильватере «Чайна инк.». Политическая подоплека сделки с «Рио-Тинто» стала особенно очевидной, когда выяснилось, что ее финансирование было одобрено Госсоветом или кабинетом, потому как правление КБР ее вообще не обсуждало.

И наконец, надо учесть то обстоятельство, что «Чайналко» не отозвала свое предложение в отличие от соперников, вынужденных отступить назад из-за глобального кредитного кризиса. За каких-то полгода сырьевой рынок с уникальными темпами роста цен вдруг обвалился, следуя за всемирным экономическим спадом. В конце 2008 г. гигант «Би-эйч-пи Биллитон» отступился от «Рио-Тинто». А в феврале 2009 г., выставив еще одно предложение, чтобы удвоить свою долю в «Рио», «Чайналко» истекала кровью так же интенсивно, как и любая другая сырьевая компания мира. На бумаге купленная за 14 миллиардов долларов «Рио-Тинто» упала на 10 миллиардов, к тому же основной бизнес «Чайналко» также приносил убытки. Однако благодаря поддержке щедрого китайского государства «Чайналко» по-прежнему обладала наступательной силой. Это-то она и продемонстрировала, предложив 19,3 миллиардов долларов за увеличение своей доли в обремененной долгами «Рио-Тинто» и за контроль над призовыми минеральными ресурсами.

Дорогостоящая атака на «Рио-Тинто» попала и под прицельный огонь внутри самого китайского правительства. Лоу Цзивэй, глава едва оперившегося национального инвестиционного фонда, в ту пору и так уже подвергался критике за неудачные офшорные вложения; его активно бичевали в Интернете за защиту первоначальных зарубежных инвестиций, упавших на бумаге очень сильно. «Омерзительный и бесстыжий взяточник, пустивший заработанные народным потом и кровью деньги на достижение личных амбиций», — так отозвался один из кибернавтов на выступление Лоу в Университете Цинхуа в конце 2008 г. В частных беседах Лоу сетовал, что на самом деле общественности следовало бы взглянуть на «достижения» Сяо Яцина из «Чайналко». «Он ухнул 10 миллиардов, — возмущался Лоу, — а меня полощут за куда меньшую сумму!» На публике Сяо действительно ударил лицом в грязь, однако в кулуарах он проявил достаточную ловкость, продемонстрировав свои политические достижения и заработав — пусть даже обманчивую — репутацию человека, торпедировавшего сделку «Би-эйч-пи Биллитон». «Сяо неоднократно повторял, что перед ним стояла задача воспрепятствовать слиянию двух [иностранных] горнодобывающих гигантов, — писал журнал «Цайцзин», — и это ему удалось».

Но наиболее яркое доказательство смычки «Чайналко» с государством еще ждало своего часа. Пока Сяо-бизнесмен договаривался об удвоении вложений «Чайналко» в «Рио-Тинто», в прессу просочились сведения о том, что Сяо-политик также обсуждает свой возможный переход на новую правительственную должность в кабинете министров. Иностранные советники «Чайналко» отмечали тревожные настроения Сяо в последние, крайне напряженные дни лондонских переговоров с «Рио-Тинто». Сяо мрачно шутил: если дело не выгорит, ему, пожалуй, вообще не следует возвращаться в Пекин. Как только сделка была утверждена, поступило официальное сообщение о назначении Сяо в кабинет министров. В Китае эти события были однозначно связаны между собой. Без второго соглашения об увеличении доли «Чайналко» в «Рио-Тинто» Сяо потерял бы миллиарды уже вложенных государственных средств и не сумел бы обеспечить свою компанию — а вместе с ней и свою страну — новой сырьевой базой. Иначе говоря, не выполнил бы ни коммерческую, ни политическую задачу.

Попытка «Чайналко» удвоить свою долю в «Рио-Тинто» все-таки провалилась, но лишь несколько месяцев спустя, в июне 2009 г. главным образом по коммерческим обстоятельствам, хотя вполне вероятно, что такой исход был предрешен по причинам, аналогичным инциденту с CNOOC. Дело в том, что назначение Сяо в состав кабинета министров оказалось последней каплей: подозрения о невидимой руке китайского правительства затмили любые коммерческие основания для инвестиций «Чайналко» в англо-австралийскую горнодобывающую компанию. Правительство собственноручно выбрало «Чайналко»; финансирование напрямую утверждалось кабинетом министров; предложение подавала материнская компания, что тем самым минимизировало копание в деталях за рубежом; и наконец, буквально через несколько дней после окончательных переговоров, глава правления покинул свою корпорацию и перешел на утвержденный партией пост в правительстве — причем его место занял другой государственный чиновник, также утвержденный партией. Вскоре после провала сделки органы госбезопасности арестовали в Шанхае четырех сотрудников китайского представительства «Рио-Тинто» по подозрению в даче взяток и промышленном шпионаже. Не приходится удивляться, что в Австралии политические оппоненты сделки подавали «Чайналко» в образе агента китайского правительства. Что касается КПК, которая поставила себе задачу убедить скептиков в независимости «Чайналко», ее заявления были злостным искажением истинной цели.

Руководство «Чайналко» хотя бы пыталось парировать критику и публично отвечать на обвинения, но ведь далеко не все госпредприятия выносили полемику на открытое обсуждение. В компаниях вроде «Национальной нефтяной корпорации Китая», более известной под сокращенным названием «Петро-Чайна», презрительное отношение к «клеветникам» дома и за границей давно стало второй натурой. «Петро-Чайна» проще всего описать как китайский «Экссон-Мобил»: большая нефтекомпания со связями в политике и ВПК, в грош не ставящая партнеров по рынку. Самонадеянность «Петро-Чайна» обусловлена длительной практикой нефтедобычи в самых суровых областях страны, вдали от бюрократического надзора центра: на крайнем западе в Синьцзяне и на северо-западе в Дацине.

При запуске реструктуризации предприятия в конце 1990-х гг. «Петро-Чайна» по численности своих работников была в десять раз крупнее любой нефтекомпании мира. «В ту пору они практически олицетворяли собой министерство нефтедобывающей промышленности», — сказал Пол Шапира из «Голдман Сакс», который в 2000 г. подписался на глобальную биржевую регистрацию крупнейшего нефтедобытчика Китая. В процессе реструктуризации, направленной на продажу части своих активов иностранным инвесторам, группа освободилась от миллионной армии рабочих, а министерство было расформировано, оставив компанию практически без присмотра со стороны правительства. Многие некогда могущественные министерские чиновники заняли высшие административные должности обновленной компании, сделав ее еще более независимой.

Мало кто за пределами отрасли слышал про эту корпорацию, пока она в конце 1990-х гг. не объявилась в Судане, надеясь найти новые источники нефти взамен истощавшихся дацинских месторождений. Сделанные ими капиталовложения поместили компанию — а вместе с ней и зарубежные китайские инвестиции в целом — на геополитическую карту мира, да только совершенно неожиданным для Пекина образом. Когда борцы за права человека привлекли внимание всей планеты к подавлению восстания в Дарфуре, они взяли на мушку не только суданские власти, но и «Петро-Чайна», которая, по их словам, стала главным сторонником Хартума. Правозащитная кампания подавала «Петро-Чайна» и ее материнскую фирму, владевшую суданскими активами, в образе невидимой руки монолита под названием «Чайна инкорпорейтид». Партия назначала высших администраторов материнской фирмы и ее зарегистрированной за рубежом «дочки». Акциями владело государственное ведомство. Здравый смысл диктовал, что компания и государство были слиты в единое целое. Отсюда следовал и очевидный вывод: компания пришла в Судан исключительно по делам китайского правительства.

Полемика, достигшая апогея в преддверии пекинской Олимпиады-2008, замаскировала куда более запутанные противоречия, существующие внутри самого Китая по вопросу политики госпредприятий. Биржевые предложения CNOOC и «Чайналко» поначалу почти не вызвали споров дома, потому как пользовались в правительстве широкой поддержкой, но вот в случае с «Петро-Чайна» дело обстояло иначе. Оказалось, что компания была столь же непопулярна среди отдельных фракций внешнеполитического истеблишмента в Пекине, как и за границей — хотя по разным причинам. Китайских чиновников и политологов мало волновал тот факт, что «Петро-Чайна» вкладывалась в страну с ужасающими нарушениями прав человека. В собственное оправдание они могли бы ткнуть пальцем в сторону решительно недемократической Саудовской Аравии и ряда других богатых нефтью стран. Нет, они выступили с критикой потому, что увидели, как одиночная компания взяла на себя функции китайских дипломатических кругов по болезненному вопросу отыскания источников нефти.

Хуже того: в ту пору «Петро-Чайна» занималась нефтью исключительно в собственных интересах, до внешнеполитических осложнений ей дела не было. Когда я в 2007 г. брал интервью у ряда аналитиков, они раскритиковали «Петро-Чайна» за то, что она вовсе не преследует интересы Китая, а продает суданскую нефть самым богатым покупателям на международном рынке, в первую очередь Японии. «Меня не беспокоит, заправляет ли партия этими компаниями, зато сильно тревожит, чем они занимаются, — сказал Чжу Фэн из Пекинского университета. — Эти госкомпании превратились в могущественные лоббистские группы. Они даже перехватили внешнюю политику Китая в Судане».

«Петро-Чайна» не то чтобы отмахнулась от столь непривычных публичных обвинений со стороны известных ученых: по обыкновению, она вообще не удосужилась на них ответить. Коль скоро Китай все сильнее начинал зависеть от нефтяного импорта, «Петро-Чайна» владела массой козырей против подобной критики. Но когда пришло время демонстрировать силу внутри отечественной экономики, крупные нефтяные компании Китая столкнулись с куда более опасной политической обстановкой. «Секрет успеха в том и состоит, что надо показать свое управленческое мастерство, не вызывая при этом неприятностей для партии», — говорит Эрика Дауне из Брукингского института. В 2005 году, сражаясь за цены на топливо, нефтяные компании слишком далеко зашли.

Вместе с «Синопеком», самым большим нефтепереработчиком Китая, а заодно и крупнейшей (по объему выручки) китайской корпорацией, «Петро-Чайна» давно уже недобро косилась на плотный контроль за нефтяными ценами на отечественной почве. Когда в 2005 году правительство отказалось поднимать внутренние цены, несмотря на их резкий скачок на глобальных рынках, обе компании решили пойти на беспрецедентные меры, чтобы все-таки изменить такую политику. Особенно сильно страдал «Синопек»: являясь крупнейшим нефтяным импортером страны, он терял деньги на каждом литре иностранного топлива, продаваемого отечественным потребителям. Решив пуститься на блеф в игре с очень высокими ставками, несколько нефтеперерабатывающих заводов попросту встали, якобы на «плановый капремонт». Эти действия, ничуть не менее безжалостные, чем любые корпоративные ухищрения на Западе, вызвали серьезный дефицит топлива на юге Китая, который почти полностью работает на импортной нефти, а также в бассейне Янцзы близ Шанхая. Возмущение водителей грузовиков и таксистов, вынужденных простаивать в очередях на летнем солнцепеке, не говоря уже про закрывшиеся предприятия, загнали власти в угол. Премьер Вэнь Цзябао лично занялся переговорами и утвердил единовременную субсидию этим компаниям, лишь бы положить конец дефициту топлива.

Пока специалисты бичевали «Петро-Чайна» за выгадывание барышей в ущерб национальным интересам, разъяренные местные обозреватели поносили нефтяных гигантов, которые желали пользоваться выгодами своего почти монопольного положения под эгидой государства без каких-либо встречных обязательств. На сей раз основная критика была направлена на «Синопек», который практически единолично поставлял топливо в Южный Китай. Одно дело хулиганить за границей, и совсем другое — осмелиться лишить топлива промышленные центры Китая. Через два года глава «Синопека» обнаружил, что из-за тактики компании нажил влиятельных врагов.

В 2007 г. когда Чэнь Тунхая, главу правления «Синопек», арестовали по обвинению во взяточничестве, пресса взахлеб пересказывала сенсационные истории о его любовнице, которая успела побывать куртизанкой целого ряда чиновников министерского уровня и послужила причиной их падения. Однако отраслевые руководящие работники в интервью говорили мне, что всему виной — нефтяной кризис двухлетней давности. Князек Чэнь уже давно был коррумпирован. По словам коллег, он тратил порядка 5880 долларов в день, чуть ли не весь свой месячный оклад. Однако противопоставив себя высшему руководству, он дал своим врагам отличный повод. «Когда возглавляешь госкомпанию, все понимают, что ты должен защищать свой угол, — заметил один из старших отраслевых управленцев. — Но ведь при этом надо знать свое место».

За падением Чэня определенно стояло нечто большее, нежели просто лихоимство, и это стало очевидно после назначения его преемника. Коррупционный скандал вверх дном перевернул «Синопек», ключевую государственную компанию. Су Шулинь, сменивший Чэня на посту, обладал как раз тем набором качеств, в которых нуждалась партия для приведения дел в порядок. Его функции не слишком отличались от функций персонажа Харви Кейтеля в «Криминальном чтиве»: чистильщик, который должен отмыть автомобиль от крови и убрать все свидетельства преступления. Су работал в нефтяной отрасли, однако основной профессиональный опыт получил в партийных организациях. Его прислали в «Синопек» как своего рода пожарного инспектора, чтобы он проверил и восстановил партийную дисциплину, по опасениям властей, утраченную компанией в эпоху правления Чэня. Приоритеты Су вышли на свет, когда он начал объезжать многочисленные совместные предприятия «Синопека». Выяснилось, что Су слабо разбирается в механизмах работы этих СП, да и озабочен — к величайшему раздражению партнеров корпорации — вовсе не производственным процессом. «Почему, — раз за разом вопрошал Су, — на ваших СП не учреждены партячейки?!»

В пику скептикам, КПК менее чем за десятилетие сумела построить прибыльный госсектор с независимыми коммерческими устремлениями, однако находящийся под ее контролем. Для Чэнь Юаня, разрабатывавшего экономическую политику в 1990-е гг., новое столетие также обернулось триумфом как в политическом, так и в личном смысле.

В 1998 году Чжу Жунцзи снял Чэнь Юаня с должности вице-управляющего центральным банком, существенно сместив вниз по карьерной лестнице и сильно ущемив эго. Однако Чэнь ярко проявил себя и на новой работе — стал секретарем парткома и президентом Китайского банка развития, так называемого политического заимодавца, потому что этот банк был специально учрежден для финансирования приоритетных нацпроектов типа ГЭС Санься («Три ущелья») и территориальных инфраструктурных комплексов. Для Чэня, коммуниста новой формации, новая работа стала поистине звездным часом; он сумел превратить свой банк в один из наиболее глобальных институтов страны. Он начал с расширения спектра щедро предоставляемых кредитов, охватив нефтяные и автомобилестроительные компании, которые стремились стать «национальными чемпионами». Далее, банк оказал поддержку политически популярным проектам, финансируя сельскую инфраструктуру, экологические проекты, выдавая ссуды малоимущим студентам и кредиты на покупку недорогого жилья. Не будучи связан путами реструктуризации, которую претерпевали госбанки, объем кредитования Китайского банка развития вырос с 73 миллиардов долларов в 1998 г. до 544 миллиардов долларов десятилетие спустя.

Воодушевившись призывом Политбюро, КБР в 2006 г. начал выход на глобальную арену в кильватере «Чайна инкорпорейтид». Банк выиграл мандат на управление пятимиллиардным фондом, который Пекин учредил для инвестирования в Африку, и купил долю в английском «Барклиз банке». КБР также возглавил финансирование попытки «Чайналко» по выкупу акций «Рио-Тинто» и по другим офшорным сделкам. Амбициозный Чэнь попробовал даже приобрести долю «Ситигруп», когда этот американский банк в 2008 г. мобилизовывал новый капитал, но его остановило высшее руководство, опасавшееся вкладывать средства в шаткие западные институты. В частных беседах Чэнь хвастал, что его банк вырос в самого крупного кредитора проектов развития в мире, «воспарив», как он выразился, «выше культового Всемирного банка в Вашингтоне». Впрочем, на редких встречах с иностранными журналистами Чэнь воздерживался от повторения подобных комментариев — возможно, потому, что помнил завет Дэн Сяопина: «Прячь свою яркость».

Но даже в роли знаменосца китайского госкапитализма на глобальной арене Чэнь сохранил осмотрительность и всегда помнил о пролетарских корнях своей партии. В 2007 г. в фойе пятизвездочной гонконговской гостиницы «Пенинсьюла», где было намечено совещание международного консультативного совета КБР, я обратил внимание на мужчину в матерчатой кепке и френче а-ля Мао, который напоминал директора государственной фабрики былых времен. Он шел к лифту в окружении толпы щегольски одетых секретарей и советников, причем контраст был настолько резкий, что я лишь задним числом сообразил, что передо мной — Чэнь.

А вот его дочь Сяодань не слишком жаловала пролетарский стиль. В отличие от отца, она получила разрешение родителей учиться за границей, в американском Университете Дьюка. В ноябре 2006 г. она представляла Китай на ежегодном благотворительном балу в парижском «Отель де Крильон». На этот бал традиционно приглашаются отпрыски европейских королевских семей, транснациональных промышленников и голливудских «звезд», а в 2006 г. его почтила своим присутствием и представительница самого нового глобального игрока, Коммунистической партии Китая — мадемуазель Чэнь. Все светские дебютантки были в нарядах haute couture, взятых напрокат по такому случаю. Мадемуазель Чэнь пришла в розовом хлопковом платье от Аззедина Алайи; вздумай девушка его купить, платье обошлось бы в несколько официальных месячных окладов ее папы. Впрочем, появление Сяодань на этом балу ярко высветило траекторию ее семейства, а заодно и всей КПК.

Пожалуй, тот Чэнь, с которым я пересекся в фойе гостиницы «Пенинсьюла», был один в своем роде. Сегодня китайские руководители обычно не ходят на встречи с богатыми и влиятельными иностранцами, одевшись по старому партийному обычаю. Френчи и военные мундиры они приберегают для партийных оказий или армейских совещаний. И все же стиль Чэня и история его семьи красноречиво свидетельствуют, что высшие китайские чиновники научились сидеть на нескольких стульях сразу. Каким бы богатством и властью они ни обладали, можно быть уверенным, что у них найдутся правильные слова и для марксистов, и для маоистов, и для адептов рынка: все зависит от того, кто слушает. Ловкость китайских руководителей в этом смысле остается одной из наиболее удивительных черт «Чайна инкорпорейтид». Человек, который минуту назад назидательно вещал о том, что Западу следует подчиняться рыночным правилам (проповедь, обычно читаемая для защиты конкурентных цен на китайский экспорт), в следующее мгновение обрушивает на аудиторию описание ужасов разнузданного капитализма и уверяет в своей приверженности марксизму. Смену политических одеяний можно уподобить тому, как банкир с Уолл-стрита заскакивает в телефонную будку и, словно Кларк Кент из фильмов про Супермена, через секунду вылетает из нее в костюме Карла Маркса.

В искусстве «менять походку» мало кто может сравниться с Лю Минканом, главным банковским регулятором Китая. Став банкиром в возрасте тридцати трех лет в 1979 году, после «культурной революции», Лю быстро пошел вверх, сменив целый ряд хозяйственных и правительственных должностей. Он работал в Банке Китая, в администрации провинции Фуцзянь и центральном банке, затем возглавил Комиссию по регулированию банковской деятельности Китая, созданную в 2003 г. Попутно Лю получил степень МВА, присужденную Лондонским городским университетом, куда он до сих пор направляет перспективных работников учиться и стажироваться в области либеральной экономики и финансов. Во время реструктуризации госбанков Лю безжалостно натаскивал подчиненных по глобальным регуляторным нормам типа величины банковского покрытия, соотношения риска и доходности или долевой составляющей просроченных займов. По пятницам, перед уходом на выходные, младшие сотрудники любят пугать друг друга: дескать, того и гляди нагрянет Лю и примется всех экзаменовать по формуле «Базель-II», которая названа так в честь швейцарского города, где были подписаны соглашения о регулировании оптимального уровня банковских резервов.

Лю, за которым давно закрепилась репутация одного из самых сведущих в западной практике специалистов, восхищает иностранных гостей лекциями о финансовой реформе, которые читает на безупречном английском. Лукавит Лю при этом или нет — другой вопрос; как бы то ни было, впечатление он производит весьма глубокое. Однако на важных политических мероприятиях Лю меняет образ — с лощеного банкира мирового уровня на сурового адепта китайского марксизма. Во время XVII съезда КПК (2007 г.) Лю избегал читать проповеди о либеральном финансировании и базельских соглашениях, а пичкал своих сотрудников речами о великом изобретении, «китаизированном марксизме». В конце 2007 г. и в преддверии съезда, выступая на церемонии открытия нового учебного года в школе партактива Комиссии по регулированию банковской деятельности, Лю призывал сотрудников «применять в работе новейшие достижения китаизированного марксизма».

Примерно в то же время Го Шуцин из Строительного банка Китая вещал, что «единственный способ реализовать на практике новейшие коммунистические принципы — это добиться максимизации прибыли для акционеров». Для такого заявления у него имелись все основания: крупнейшим акционером банка числилось одно из центральных ведомств, которое, в свою очередь, контролировала партия, так что устойчивая прибыльность банка определенно входила в интересы КПК. Что и говорить, от этого зависит экономика страны. Но мысль, что акционерная прибыль может быть напрямую связана с коммунизмом, отличалась новаторством и смелостью даже для Китая.

Посмеиваться над этими высказываниями можно сколько угодно, однако от них нельзя с легкостью отмахнуться как от ритуальных формул, произносимых недобросовестными католиками, которые ходят на воскресную мессу по привычке и из желания поддерживать нужные социальные связи. За партийной риторикой стоит вся мощь политических институтов, способных строить и ломать карьеры. В особо ответственные моменты, например, во время проведения съездов, эти заявления являются свидетельством коленопреклонения, политической лояльности и верности партии, что и требуется для успешного продвижения на государственной службе.

Ярким примером олицетворения таких противоречий является финансовая реструктуризация громадного, широко раскинувшегося госсектора Китая. Модернизация госпредприятий ведется у всех на виду, хотя от этого зрелища порой бывает мороз по коже. Целые населенные пункты со всеми своими жителями, которые некогда полностью полагались на государственную «железную чашку с рисом», подверглись самым радикальным изменениям. Руководство предприятий попало под давление со стороны иностранных инвесторов, а консервативный политический класс, чья жизнь строилась вокруг государственной собственности, оказался сметен в сторону.

Но, когда речь заходит о политической реструктуризации этих предприятий и роли КПК, ясности становится куда меньше. Из-за необходимости обеспечивать прибыльность и глобальную конкурентоспособность, руководство компаний ныне пользуется относительной свободой, которая лишь десятилетие назад казалась недостижимой мечтой. Человек есть человек, и многие за счет этой свободы построили личные империи, однако на протяжении всей реформы госсектора партия сохраняла свое влияние за счет кадрового контроля при назначении на все высшие посты. А уже через своих выдвиженцев партия может руководить корпоративной политикой.

Сила КПК была продемонстрирована в конце 2008 — начале 2009 г., когда углубляющийся всемирный финансовый кризис угрожал захлестнуть и Китай. Центральный банк, Комиссия по регулированию банковской деятельности и даже сами банки хором призывали к осторожности при разработке контрмер. В предыдущее десятилетие все три участника активно боролись за создание надежной системы коммерческих банков. Политбюро, однако, узрев зияющую пропасть резкого спада деловой активности, выпустило высочайший эдикт, предписывающий открыть денежные «насосы». Банкам ничего не оставалось делать, кроме как наперегонки кинуться выполнять приказ. За первые шесть месяцев 2009 г. китайские банки выдали ссуд в полтора раза больше, чем за весь 2008 г., причем лишь 15 % ушли на приобретение потребительских товаров и кредитование частных предприятий. Для сравнения отметим, что в 2007 г. доля таких ссуд составляла одну треть. Подавляющая часть отошла госкомпаниям.

Если обратиться к опыту развитых стран, поведение китайских банков весьма поучительно. К рассматриваемому моменту многие западные банки оказались в прямом управлении у своих правительств. Вашингтон и Лондон умоляли финансовые институты возобновить кредитование, чтобы оживить экономику, но у них не было конкретных инструментов принуждения. Зато в Китае банки принадлежат государству и управляются государством. Когда партия распорядилась увеличить объем кредитования, высшее руководство банков приступило к выполнению своего политического долга. На кону стояло нечто большее, чем бизнес. «Высшие руководители [крупных госбанков] одновременно являются правительственными чиновниками на уровне заместителей министров, — писал журнал «Цайцзин». — Так что, помимо заботы о своих банках, они отвечают за исполнение политики центрального правительства по стимулированию экономики».

Партийный кадровый контроль суть фундамент способности партии реструктурировать госпредприятия, не теряя над ними власти. Партия настолько высоко ценит свою власть в сфере назначения и увольнения государственных служащих, что ставит ее в один ряд с контролем СМИ и армии. Чжоу Тяньюн, относительно либеральный теоретик при Центральной партшколе в Пекине, выразил абсолютную квинтэссенцию партийного подхода в своей книге «Атака на баррикады», опубликованной в начале 2008 г. «Для сохранения руководящей роли партии в политической реформе, — писал Чжоу, — необходимо следовать трем принципам: партийный контроль вооруженных сил; партийный контроль кадров; партийный контроль новостей».

Партийный орган, обладающий высшей кадровой властью, а именно Орготдел ЦК КПК, вне всяких сомнений является самым крупным и наиболее могущественным ведомством в области кадровых ресурсов в мире. Хотя о нем почти не слышно за пределами, и мало что известно внутри Китая (если не считать официальных кругов), его влияние простирается на все государственные департаменты. Во многом напоминая саму партию, Орготдел представляет собой грозную и таинственную махину, старающуюся приспособиться к многообразному миру, который вырос вокруг нее за последние три десятилетия.

Хранитель личных дел Партия и кадры

Все кадровые сотрудники знают, где нас найти. Это все равно что знать адрес родительского дома.

Ван Мингао, Организационный отдел провинции Хунанъ

Система пришла из Советского Союза, но КПК развила ее до предела.

Юань Вэйши, Университет им. Сунь Ятсена, провинция Гуандун

Ли Ган заплатил 300 тысяч [за свою должность], но за два года погрел руки на 5 миллионов. Прибыль 1500 %. Спрашивается, где еще можно сыскать столь доходную профессию на этой грешной земле?

Сотрудник Центральной дисциплинарной комиссии КПК; цитата из публикации в «Чайна Нъюсуик»

Присев за столик кафетерия при партийном комплексе в Чанша, я тут же протянул свою визитку. Это был рефлекторный жест вежливости, часть ритуала взаимного знакомства, который настолько укоренился в Азии, что бизнес-консультанты без тени улыбки объясняют неофитам, как именно следует обмениваться визитными карточками. Сидевший напротив меня Ван Мингао поначалу безупречно играл свою роль, разглядывая мою карточку со всех сторон и мудро при этом кивая, однако не завершил ритуал ответным жестом. Когда мы закончили болтать и собрались идти на ужин, я напрямую поинтересовался, нельзя ли мне получить его визитку, на случай, если возникнет необходимость связаться с ним в будущем. «Я не ношу визитные карточки», — ответил Ван и сложил руки на груди, давая понять, что тема исчерпана. В его глазах это не было проявлением неуважения. Господин Ван попросту не раздавал визитки аутсайдерам. Его работодатель, Организационный отдел провинции Хунань, смотрел только в одну сторону: внутрь, на партию.

Ван подобрал меня у ворот административного комплекса города Чанша, столицы провинции Хунань в центральной части Китая. Как во всех серьезных госучреждениях этой страны, охрана на входе вела себя надменно и сурово с очевидными аутсайдерами, но словно не замечала привилегированных лиц, статус которых для неопытного глаза был неопределим. Охранник в зеленой униформе свирепым взглядом смерил меня и моего помощника, а когда мы чуть приблизились, вскинул руку ладонью вперед и пролаял приказ отойти в сторону, к разношерстной кучке других бедолаг. Пока мы стояли в ожидании, мимо — не сбрасывая скорости и уж во всяком случае не обращая внимания на охрану — проезжала местная элита в шикарных машинах последних моделей, зачастую без номерных знаков. Подъехал господин Ван, усадил нас в свой экипаж, и мы тоже без дальнейших помех попали внутрь, каковой факт свидетельствовал о высоком статусе господина Вана. Территория комплекса застроена величественными краснокирпичными зданиями — здесь заседала националистическая администрация Чан Кайши перед эвакуацией на Тайвань в канун коммунистической победы в 1949 г. Еще через минуту господин Ван высадил нас у кафетерия, чтобы дать интервью.

На организацию этой аудиенции у меня ушло несколько месяцев заискиваний и выкручивания рук. «Если речь не пойдет о государственных тайнах, то, наверное, можно…» — наконец сказал Ван. Он терпеливо сносил вопросы, демонстрировал безупречную вежливость и высидел двухчасовое интервью, после чего пригласил на ужин. В Китае хозяин традиционно предлагает заезжему гостю отужинать вместе и протестует на повышенных тонах, заслышав отказ. Вести себя по-другому — значит проявлять неслыханную грубость. С другой стороны, не дав мне свою визитку, Ван злостно нарушил практически все остальные протокольные правила первого знакомства. Раздача карточек сотрудником является символическим выражением того, как его работодатель видит мир. Для Вана вся вселенная была очерчена границами его Орготдела. Карточками он обменивался только внутри коммунистического клуба.

Очень нелегко договориться о встрече с работником ведомства, которое не хочет выставлять себя напоказ даже внутри Китая. Национальная штаб-квартира Орготдела ЦК КПК находится в неброском здании на пекинском проспекте Чанань, примерно в километре от площади Тяньаньмэнь. Никакой вывески, говорящей о том, чем тут занимаются. Номер главного коммутатора Орготдела вы не найдете в обычных телефонных книгах. Номера абонентов, звонящих отсюда на мобильные телефоны, не определяются: высвечивается лишь цепочка нулей. Единственный способ, которым рядовой гражданин может связаться с Орготделом — это позвонить на номер 12 380 и после сигнала автоответчика надиктовать сообщение о любой «организационной» проблеме уровня выше районного. В начале 2009 г. был открыт и веб-сайт с аналогичной услугой. Примерно в то же время Орготдел назначил представителя по связям с прессой, хотя за первые шесть месяцев тот не произнес ни слова на публике. Друзья Ли Юаньчао, нынешнего относительно либерального начальника Орготдела ЦК КПК, назначенного в конце 2007 г., как-то признались, что сами подшучивают над доведенной до абсурда секретностью вокруг деятельности этого органа. «Неужто наша партия до сих пор сидит в подполье?» — воскликнул один из его старинных приятелей, который мог разговаривать с Ли о чем угодно, только не о его работе.

Этот отдел вполне правильно, хоть и маловыразительно именуют кадровым органом КПК, однако такое название не отражает экстраординарной сути его функций и полномочий, которые даны ему для проникновения во все без исключения государственные ведомства, и даже кое-какие номинально частные организации. Проще всего передать его масштабы, если вообразить себе аналогичное ведомство в Вашингтоне. Пусть оно занимается назначением всего кабинета, губернаторов и их заместителей, мэров крупных городов, руководителей всех федеральных служб, глав правлений «Дженерал электрик», «Экссон-Мобил», «Уол-Март» и еще полусотни важнейших американских корпораций, членов Верховного суда, редакторов «Нью-Йорк Таймс», «Уолл-стрит джорнал» и «Вашингтон пост», боссов телевизионных сетей и кабельных каналов, президентов Йеля, Гарварда и прочих крупных университетов, руководителей аналитических центров вроде Брукингского института или Фонда наследия. Мало того, весь процесс должен проводиться за закрытыми дверями, а итоговые результаты назначений будут объявляться без каких-либо объяснений. Так же молча Орготдел отсеивает кандидатуры.

Политбюро в Пекине принимает решения по самым важным назначениям, однако Орготдел играет при этом роль привратника, мимо которого должны пройти все претенденты. «Начиная с определенного уровня все официальные должности в бюджетном секторе подпадают под юрисдикцию Орготдела, — сказал мне Ван с гордостью, характерной для члена элитного, могущественного и секретного клуба. — С 1949 года, — добавил он, подмигивая, — мы занимаемся даже кое-какими журналистами». Ван и ему подобные работники в организационных отделах любого уголка Китая запросто умеют различать людей, которые вхожи в партийные комплексы вроде хунаньского. Шифровка и расшифровка иерархий и сопутствующих привилегий — их хлеб насущный. Партия осторожно учится делать систему более прозрачной, в порядке эксперимента позволяя общественности выступать на местных съездах народных представителей и выражать свое мнение по поводу кандидатов на выдвижение — процесс, который получил креативное название «демократической рекомендации». Впрочем, сам Орготдел работает под покровом тайны.

Очередное напоминание о закрытом характере мира, в котором существуют Орготдел и его сотрудники, я получил, когда спросил Вана об излишней секретности этого органа. Вопрос вызвал у него замешательство, как если бы никогда не приходил ему в голову. «Государственные учреждения вывешивают таблички у входа потому, что имеют дело с публикой. Мы же существуем только для обслуживания кадров, — сказал Ван. — Все кадровые сотрудники знают, где нас найти. Это все равно что знать адрес родительского дома».

Орготдел ведет личные дела всех руководящих работников госсектора, следит за их политической надежностью и результатами деятельности, что является незаменимым подспорьем для партийного контроля над громадным государственным сектором страны. Вместе со своими коллегами в антикоррупционном подразделении партии Орготдел выявляет «черные метки», полученные за взяточничество или, скажем, за сексуальные преступления. Один из источников гордости — спектр выполняемых функций. «Организационные ресурсы нашей партии не имеют себе равных среди любых других партий мира», — хвастливо заявляют внутренние документы. Эта система растиражирована на каждом уровне власти в Китае. Для упрощения работы центр надзирает за назначениями в провинциях; провинциальные орготделы надзирают за городами, и так далее, вплоть за самых нижних, поселковых уровней. На практике секретарь парткома каждого из этих уровней обладает громадной властью над кадровыми назначениями на вверенной ему территории.

Один китайский функционер, впоследствии переквалифицировавшийся в частного инвестора, сравнил работу Орготдела с процедурой, которой подвергаются соискатели должностей в административном аппарате Белого дома. В обоих случаях кандидаты проходят собеседование. В случае Китая это осуществляется через Орготдел — он, кстати, направляет своих сотрудников на выездные сессии, чтобы вести такую работу по всей стране. В Соединенных Штатах этим занимаются комиссии Конгресса. Во всем остальном такая аналогия лишь уводит в сторону, как оно и случается сплошь и рядом при попытках прямых сопоставлений западной и китайской систем правления. Один процесс проходит на публичном многопартийном форуме, второй — практически полностью за закрытыми дверями, чему способствуют и раболепные СМИ, которым запрещено освещать подробности битв за утверждение кандидатов, даже если они хоть что-то об этом пронюхают. Призрачное, незадокументированное присутствие партии, сидящей за спиной китайского правительства и манипулирующей его кадрами, делает любое подобное сравнение излишним.

Коль скоро Орготдел обладает патронатным правом в форме назначения на самые серьезные партийные и правительственные должности в стране, он превратился в арену жесточайших внутриполитических баталий. Члены Политбюро, фракционные группы, центральные и территориальные органы, а также частные лица, связанные с различными министерствами и отраслями — все они воюют между собой за назначение своих людей на ключевые должности в государственных институтах. «Когда освобождается место начальника управления, многие старшие руководители в Пекине желают заполнить его своим протеже. В таких ситуациях Орготдел сталкивается с очень непростой задачей, — заметил У Сы, редактор видного либерального журнала «Яньхуан чуньцю» («Исторические хроники»). — Речь должна идти о достоинствах и таланте, но все оборачивается проверкой твоей лояльности к Орготделу и испытанием могущества твоего покровителя. По большому счету, Орготдел нельзя обойти». В условиях отсутствия выборов или иного открытого публичного соревнования за правительственные должности суть внутренней политики Китая как раз и составляют закулисные битвы за назначения. Орготдел, служащий своеобразной клиринговой палатой этих споров, превратился в институциональное средоточие всей политсистемы.

Доказательством статуса Орготдела может служить список его бывших руководителей. Например, Дэн Сяопин и Ху Яобан. Цзэн Цинхун, политический «чистильщик», игравший роль «серого кардинала» при Цзян Цзэмине. А когда Ху Цзиньтао во время второго срока своего правления (с конца 2007 г.) начал прибирать к рукам власть над партийным аппаратом, он сумел протолкнуть на эту должность своего приверженца Ли Юаньчао.

Но поскоблите поверхность этого колосса — и увидите признаки паники, вызванной тем, что многочисленные не подвластные Орготделу веяния начинают подрывать систему. После беспорядков 1989 г. Орготдел усилил надзор за потенциально подозрительными объектами, особенно вузами, однако идеологические основы его работы все-таки пошатнулись. Члены партии «теряют веру», была жалоба в одном из ДСП-документов Орготдела. «Отдельные рядовые партийцы и даже руководящие работники утратили ясность мысли и начали сомневаться в неизбежности окончательной победы социализма и коммунизма». Многие люди стали верить в «привидения и божества вместо Маркса и Ленина» — отсылка не только к распространению западных религий, но и к возрождению традиционных китайских предрассудков, якобы искорененных после 1949 г.

Орготдел насквозь пронизан вечными внутренними противоречиями, присущими большинству политических систем. Политбюро прилагает все усилия к тому, чтобы подбор высших управленцев проходил на профессиональном уровне, но само же подрывает процесс, вмешиваясь в назначения в пользу лоялистов и даже родственников. Могущественные чиновники, властвующие над своими вотчинами, и вовсе сметают в сторону формальные правила, устраивая рынок, на котором продаются и покупаются государственные должности, несущие громадные финансовые выгоды. «Послевоенные руководители радикально отличались от своих нынешних преемников, которые думают только о себе и охотятся главным образом за властью, окладами, статусом, квартирами и элитным медицинским обслуживанием, — заметил Чжан Цюаньцзин, в течение пяти лет возглавлявший Орготдел ЦК КПК до 1999 г. — Такие мотивы вызывают зависть и поощряют покупку должностей».

Что касается территориального уровня, то и здесь секретари парткомов и начальники низовых орготделов устроили из своих полномочий настоящую франшизу, продавая места в госслужбе за очень приличные деньги.

Объем этого рынка можно проиллюстрировать на таком примере: в 2007 г. в Сычуани разразился коррупционный скандал, когда некий мошенник, выдававший себя за главу одного из территориальных орготделов, «нагрел» местного чиновника на 63 тыс. долларов, пообещав ему старшую административную должность. «Посмеиваясь над наивным, злосчастным бюрократом, — писали газеты, — люди в то же время изумлялись масштабам влияния орготделов».

Зачарованный своими собственными ритуалами и привилегиями, Орготдел до сих пор обладает громадной властью, которая вызывает как страх, так и презрение к этому закосневшему реликту бюрократической системы, стремящейся не отставать от более разностороннего и открытого общества, где полным-полно новых требований и соблазнов, присущих миру денежных интересов. Один из заместителей министра, которому приходилось ежегодно прыгать через обруч Орготдела, чтобы остаться на своей должности, для характеристики этого органа воспользовался китайским афоризмом: «Для успеха маловато, но более чем достаточно для провала». Полемика вокруг современного Китая во многом связана с тем, как КПК управляет людьми. Орготдел занимает центральное место в еще более важном вопросе: способна ли партия контролировать самое себя.

Вскоре после того как Красная армия,[8] совершив в 1930-е гг. годы Великий поход, сделала своим оплотом так называемый Особый район со столицей в Яньани, Мао Цзэдун решил, что ему нужен специальный орган для обеспечения политической надежности своих сторонников, которые стекались в эту гористую местность. Братская модель для такого привратника была под рукой, в Советском Союзе. Оргбюро, один из двух исходных органов в Советской России, Ленин учредил еще в 1919 г. для управления повседневными делами партии. Сталин очень быстро увидел всю полезность этой структуры. В начале 1920-х гг. он превратил Оргбюро в оперативную базу для создания своей собственной машины, перехватывая бразды правления из рук немощного Ленина. Власть Сталина над личными делами высших членов партии заработала ему прозвище «товарищ Картотеков».

Мао не без оснований опасался, что среди многочисленных аутсайдеров, прибывавших в Особый район и не входивших в закаленные боями партийные ряды, найдутся засланные националистами шпионы. Сформировав организационный отдел из своих приспешников, Мао внедрил в нем культуру, которая сохранилась и поныне: этот орган играет роль контролера, следящего за полнейшей лояльностью руководящих кадров к самой КПК и ее вождям. По мере того как первоначальный революционный идеализм уступал место яростной междоусобице в крошечной группе окопавшихся в Яньани коммунистов, Мао тоже открыл полезность этого органа для консолидации власти в своих руках.

Идея Оргбюро была одной из самых важных «статей советского импорта», позаимствованных китайской компартией. Впрочем, Орготдел отнюдь не приземлился в Китае подобно некоему инопланетному созданию; напротив, здесь он нашел благодатную почву. Китайская традиция иметь один-единственный орган для систематизации центральной власти над государственными чиновниками насчитывает без малого тысячу лет. На протяжении длительных периодов китайской истории провинциальные руководители назначались в столице. «В отличие от средневековой Европы здесь не имелось ни профессиональных гильдий, которые формировали бы сплоченные силы и структурированное общество, ни иных органов самоуправления, — отмечает Ласло Ладани, иезуит и ветеран-синолог. — Не было уравновешивающих сил, которые могли бы высказывать свое собственное мнение в лицо центральной власти. Китай как единое целое держался лишь на могущественном центральном правителе».

Еще во времена династии Восточная Хань (25–220 гг.) имперская система обладала неким подобием Орготдела, известным под названием «Ли-бу» или, если угодно, министерство по делам государственной службы. Глава Ли-бу носил подчеркнуто уважительный титул «небесного наместника». Это министерство сохранилось и в последующих династиях — выражаясь современным языком, оно входило в число шести ключевых органов, которые консультировали императора по вопросам назначения и увольнения чиновников, организации экзаменов для поступления на госслужбу, карьерного роста и перевода на другие должности. Из летописей династии Тан (618–907 гг.) мы знаем, что чиновников ранжировали по девяти ступеням, отражающим их прилежание, добродетельность, честность и так далее. Мировые судьи, которым предписывалось «разбирать дела и выносить приговоры непредвзято и искренне», также подвергались служебной аттестации согласно кодифицированному перечню, именуемому «Двадцать семь совершенств».

Партии все больше и больше нравится ссылаться на исторические прецеденты, демонстрируя неразрывную связь китайской политической культуры с ее нынешним бюрократическим аппаратом. В наши дни Орготдел ссылается на максиму танской династии, которая предписывала переводить чиновников в столицу лишь после того, как они прослужили в сельской местности: «Без опыта работы на местах не может быть назначения в центр». В докладе Орготдела от 2008 г. записано буквально следующее: «Если в будущем данный принцип будет соблюдаться строже, он сможет оживить бюрократическую систему и поддержит развитие сельских районов и национального благосостояния».

Организационный отдел ЦК КПК, каким мы его знаем на примере современного Китая, сформировался лишь после 1937 г., когда коммунисты и националисты создали Второй объединенный фронт для борьбы с японцами. Едва оперившись, Орготдел занялся составлением толстых досье на индивидуальных членов партии, которые были обязаны писать и переписывать свои автобиографии, порой в несколько сот страниц, где также указывались подробнейшие факты из жизни их родственников и друзей. Критический разбор этих автобиографий, проводившийся совместно с партийной контрразведкой, имел очень жесткие последствия для любого человека, который навлек на себя подозрения. В этом отношении Орготдел вторил голосу эпохи. Яньань зачастую идеализируют в образе оплота молодых революционеров, которые, так сказать, в едином порыве готовили базу для своей будущей кампании за объединение Китая. В действительности это была арена борьбы за власть; далее последовали убийственные чистки. Партийцы, брошенные за решетку националистами, а потом выпущенные на свободу благодаря временному перемирию, по прибытии в Яньань были вынуждены давать в письменном виде самокритичную оценку своего поведения в гоминьдановских тюрьмах. То же самое касалось и их партийных товарищей по заключению. Затем эти объяснительные записки сопоставлялись, а любые нестыковки разбирались на безжалостных допросах.

Лю Байюй, впоследствии ставший видным писателем, рассказывал, что практически сошел с ума во время этой яньаньской кампании, известной под названием «чжэнфэн» (дословно «правильный ветер», или «упорядочение стиля работы»). По приказу одного из начальников партшколы он писал и переписывал собственную биографию объемом несколько тысяч иероглифов, начинавшуюся с первых дней его жизни. В полубредовом состоянии он излагал мельчайшие подробности своих «эксплуататорских» похождений, вплоть до того случая, когда он, совсем еще ребенок, задрал юбку наемной прачке, пока та стирала. Позднее Лю уверял, что «узрел-таки свет» в ходе этой процедуры. По его словам, принудительное написание девяти вариантов автобиографии оказалось «правильным лекарством для нездоровых интеллектуалов» вроде него самого, то есть заставило увидеть мир «объективно». «В духовном смысле я пережил личную революцию», — писал он. Партия одобрила его преображение. При Мао он стал заместителем министра по культуре и секретарем парткома Китайского союза писателей.

Несмотря на своих имперских предшественников, Орготдел Мао Цзэдуна по сути был репликой системы, в Советском Союзе известной под названием «номенклатура». Это список членов партии, которые образовывали коммунистический правящий класс и имели право занимать высокие должности в органах власти, промышленности и так далее. Такая система позволяет партии контролировать «назначение, перемещение, выдвижение и увольнение практически любых (Служащих, за исключением представителей самого низшего звена». Китай отличается от Советского Союза одной важной чертой: здесь эта система еще более масштабна, она проникает в самые недра органов власти и прочих институтов, находящихся под государственным контролем. «Китай более радикален, — говорит Юань Вэйши из Университета им. Сунь Ятсена в провинции Гуандун, имея в виду методы, применяемые КПК для управления даже самыми низовыми парткомами, на уровне поселков и школ. — Партия хочет возглавлять все. В этом-то и состоит главное отличие».

В вузах и иных ключевых учебных заведениях Советского Союза, к примеру, работа секретаря парткома заключалась в надзоре за членами партячейки. А в Китае, говорит Юань, секретарь парткома имеет возможность контролировать как членов партии и их назначения, так и собственно учебный план, поскольку его полномочия превосходят сферу влияния ректора, формального руководителя вуза. «Дела в Китае выглядят порой весьма нелепо. Взять хотя бы столетнюю годовщину Пекинского университета, отмечавшуюся в 1998 г. Цзян Цзэминь выступил с речью в Доме народных собраний, а не на территории кампуса. К тому же мероприятие возглавлял не ректор, а секретарь парткома, — рассказывает Юань. — Многие преподаватели потом со смехом передавали мне, как он суетился и размахивал руками, пока ректор сидел в уголке, словно мышка. Сама-то система пришла из Советского Союза, но КПК развила ее до предела».

Все назначения, начиная с руководителей общественных организаций ветеранов или инвалидов и заканчивая учеными мужами и директорами национальных инженерно-технических проектов типа ГЭС «Три ущелья», подлежат рассмотрению Орготделом. Глава «зонтика» частного сектора, Всекитайской торгово-промышленной федерации, является частью элитной номенклатуры и, стало быть, его организация малопригодна в качестве независимого органа, отстаивающего интересы бизнеса, хотя этого никто и не требует. Помимо назначений, Орготдел функционирует в роли своеобразного министерства, отвечающего за мультикультурализм: он распределяет государственные должности среди верноподданных представителей пятидесяти пяти официальных нацменьшинств Китая. Тибетцы, синьцзянские уйгуры, хуэйцзу — «китайские мусульмане» и прочие народности — все они проверяются на лояльность КПК и получают часть довольно символических должностей, чтобы придать громадному государству более эгалитарный лоск. Кроме того, Орготдел надзирает за выделением небольших разнарядок для восьми так называемых демократических партий, чтобы они тоже были представлены в госслужбе, академических кругах и так далее. Без всякой иронии можно сказать, что эти должности распределяются в награду за признание «демократическими партиями» однопартийного коммунистического режима.

Спектакль в Пекинском университете с вездесущим секретарем парткома в главной роли, о котором свидетельствовал Юань Вэйши, суть страховка КПК от волнений 1989 г. и их влияния на бюрократию. В 1980-е гг. Орготдел ослабил контроль за вузами, требуя от них согласовывать с партией лишь самые высокие должности. Хотя нельзя сказать, что такое послабление полностью развязало руки вузам и превратило их в очаги демократического либерализма, оно все же не допускало прямого политического давления. Но в мае 1991 г. партия одним росчерком пера расширила список номенклатуры, и Орготдел получил большую власть над вузами. Примерно в то же время КПК заручилась дополнительным рычагом влияния на студентов и интеллигенцию, потребовав, чтобы вузовские руководители отныне посещали ежегодные партконференции в целях укрепления партийного строительства в их учебных заведениях. Эта последняя мера обернулась для партии добавочной выгодой, дав еще один стимул к рекрутированию самых многообещающих и светлых умов страны в ряды КПК.

Затем обрушился шквал прочих директив, которые позволили Орготделу плотнее взяться за пропагандистскую сеть; при этом Союз журналистов и ряд телерадиостанций были включены в номинальный номенклатурный реестр, что тем самым повысило их статус. Различные партийные органы, контролирующие профсоюзы, Коммунистический союз молодежи, а также Всекитайскую федерацию женщин, вновь заняли место в списке приоритетных позиций. Партячейки в правительственных департаментах, которые при Чжао Цзыяне были сокращены, а порой и вовсе упразднены, получили вторую жизнь и укрепили политическое ядро системы.

Одновременно был усилен режим секретности вокруг точного числа и наименования элитных должностей, подконтрольных Орготделу. Политолог Джон Берне из Гонконгского университета в начале 1990-х гг. составил номенклатурный реестр за 1990 г., воспользовавшись доступом к материалам министерства персонала, которое играет роль фасада Орготдела ЦК КПК. Хунь Чаню, еще одному ученому из того же университета, удалось раздобыть аналогичный перечень за 1998 г. хотя на сей раз по другим каналам, поскольку министерство персонала больше не публикует такую информацию. Возросшая секретность, отмечает доктор Чань, противоречит «стремлению к большей прозрачности и административной открытости», хотя именно это партия и провозглашала, например, когда Китай брал на себя соответствующие обязательства в 2001 г. при вступлении в ВТО. По оценкам доктора Бернса, в начале 1990-х гг. центр напрямую контролировал порядка 5 тыс. ключевых партийных и правительственных должностей. А вот доктор Чань вообще не стал давать оценок: по-видимому, усиленный режим секретности «подрезал ему крылья».

На первый взгляд Орготдел XXI столетия решительно отличается от подразделения службы госбезопасности, некогда задуманной в Яньани. В списке правил назначения на должности свыше семидесяти пунктов, словно это законопроект. Выдвижение привязано к стажу работы, уровню образования и к занятиям в партшколах, которые проводятся в обязательном порядке каждые пять лет. Чиновники на госслужбе, например, губернатор или мэр, оцениваются по внушительному перечню показателей, будто вышедших из-под пера менеджмент-консультанта. Экономический рост, инвестиции, качество воздуха и воды на вверенной территории, общественный порядок — все это теоретически учитывается при аттестации.

Орготдел обладает всеми атрибутами изощренного, транснационального «охотника за головами», в арсенале которого имеются психологические тесты, детекторы лжи и конфиденциальные собеседования с коллегами перспективных выдвиженцев. Увы, практическое внедрение этих правил — вещь куда более сложная. Те же самые предписания содержат достаточно большие лазейки, из-за которых аттестационные критерии порой вообще не действуют. К примеру, чиновники из категории «особо талантливые молодые кадры» могут пойти на повышение без учета стажа работы. «По большому счету, все зависит от того, заметили тебя или нет, — говорит один из консультантов Орготдела. — Научной системы не существует. Вот и выходит, что почти все получают одни и те же оценки, иначе невысокие результаты плохо скажутся на твоем начальнике».

Китайские вожди уже давно поделили между собой сферы влияния в промышленных секторах и министерствах. Премьер Ли Пэн, объявивший военное положение в 1989 г., длительное время был царем энергетической отрасли, где двое его детей доросли до высоких должностей. Чжу Жунцзи контролировал финансовый сектор, что и позволило ему сказать свое веское слово при назначении руководства китайских банков, а заодно и собственного сына, который стал высокооплачиваемым главой крупнейшего инвестиционного холдинга Китая. А Цзян Цзэминь властвовал над технологическим сектором, раздавая должности многочисленным лоялистам и позволив своему сыну стать ключевой фигурой в промышленности Шанхая в начале этого столетия. Более свежий пример: Цзэн Цинхун в паре с Чжоу Юнканом, членом Политбюро с 2007 г. и ответственным за законодательную работу и службу госбезопасности, были ключевыми игроками в так называемой нефтяной мафии, а также имели влияние при назначении на высшие должности в энергетическом секторе Китая.

Когда Политбюро решает сосредоточить внимание на том или ином вопросе, заявленные Пекином критерии могут играть очень серьезную роль. Директива Цзян Цзэминя по подавлению религиозного движения «Фалуньгун», которое в 1999 г. застало вождей врасплох своей сидячей демонстрацией у ворот Пекинского правительственного комплекса, встряхнула региональное партийное руководство. Получив приказ разогнать это движение и не дать его последователям вновь появляться с протестами в Пекине, муниципальные и провинциальные боссы пошли на жесткие меры, включая пытки и убийства, лишь бы выкорчевать «Фалуньгун» с корнем. Не так давно Политбюро взялось еще за один вопрос: повышение безопасности труда в горнодобывающей промышленности. Причем с таким рвением, что в 2009 г. город Линьфэнь в богатой углем провинции Шаньси на шесть месяцев остался без секретаря горкома: потенциальные кандидаты на эту должность никак не решались ее занять. Руководитель одного из местных уездов (этот уезд регулярно пропадает с космических снимков из-за чрезвычайного загрязнения атмосферы), сказал, что установка Пекина на предотвращение несчастных случаев на шахтах превратила работу провинциального чиновника в «крайне опасную профессию: если не проявлять осторожность, можно угодить за решетку или вовсе на кладбище».

Экономический рост, который в глазах Пекина означает новые рабочие места и социальную стабильность, является самым важным универсальным критерием на всей территории Китая, хотя сам по себе этот показатель еще не гарантирует звездную карьеру. В противном случае чиновники из регионов, год за годом опережающих темпы развития остальной части страны — например, Вэньчжоу в провинции Чжэцзян, где экономикой заправляет частный сектор, — стали бы доминировать в высшем эшелоне центральных органов власти. Если на то пошло, далеко не все чиновники из этих регионов добирались до верхних позиций в Пекине. Как пояснил один китайский специалист, подобные критерии держатся в резерве и применяются только в случае необходимости. «Такой подход на руку старшим руководителям, поскольку позволяет им использовать свое влияние и общественное положение. В противном случае они стали бы заложниками системы». Эти нормы, добавил он, очень напоминают китайское законодательство: чисто для справки.

За последнее десятилетие наиболее эффективным партийным инструментом преодоления кумовства было решительно традиционное и прагматическое средство. Орготдел устроил перспективным выдвиженцам нечто вроде испытания в форме ротации на различных должностях и административных подразделениях в разных уголках страны. Тех, кто успешно справлялся с этим своеобразным стресс-тестом, направляли в Пекин для вступления в «лигу тяжеловесов». Например, к 2007 г. и моменту своего назначения на пост министра торговли, который ставил его во главе внешнеторговой политики и иностранных инвестиций, Чэнь Дэмин уже прослужил на трех должностях с радикально отличающимися функциями.

Скажем, пребывая на посту мэра и секретаря горкома в Сучжоу, Чэнь помог превратить этот город (расположенный в бассейне Янцзы близ Шанхая) в один из самых передовых промышленных центров КНР, попутно заработав славу тем, что отчаянно защищал местные интересы, даже когда это действовало на нервы Пекину. После того как в 1994 году центральное правительство подписало с Сингапуром соглашение о создании в Сучжоу технопарка, Чэнь утвердил план, по которому на противоположном конце города была открыта частная бизнес-зона, целиком принадлежащая местным промышленникам и прямым конкурентам этого проекта. Когда взбешенные сингапурцы потребовали объяснений, Чэнь ответил, что иностранным инвесторам придется учитывать «культурные различия», ведя свои дела в Китае. Это заявление было пронизано отчетливым презрением в сочетании с глубокой и, может статься, неосознанной иронией. На протяжении почти десяти лет сингапурские руководители позиционировали себя в роли представителей всего региона, превознося уникальные достоинства так называемых азиатских ценностей, которые они надменно ставили выше якобы бестолковой западной конфронтации. Чэнь проявил как творческий подход, так и цинизм, разыграв культурологическую карту в пику Сингапуру.

После Сучжоу Чэнь был направлен в Шаньси, где его репутация выиграла бой с грязной, коррумпированной и высокоаварийной угольной промышленностью, что само по себе является достижением. Наконец, Чэня прислали в Пекин, поручив ему весьма деликатную область, энергетическую политику министерства экономического планирования, после чего выдвинули заведовать внешнеторговым направлением. Карлос Гутьеррес, тогдашний министр торговли США, занимавший в администрации Буша должность, эквивалентную должности Чэня, впервые встретился с ним в конце 2007 г. и, по собственному признанию, был впечатлен хваткой нового китайского руководителя, хотя тот совсем недавно вступил на свой пост. Выдвижение Чэня, отметил Гутьеррес, произошло по схеме, широко применяемой суровыми и успешными транснациональными корпорациями: перспективных выдвиженцев они направляют сначала на полевую работу, в отстающие подразделения и региональные отделения со сложной обстановкой, и лишь после этого переводят в штаб-квартиру. Довольно меткое наблюдение, хотя Гутьеррес мог бы развить его глубже.

Орготдел перемещал Чэнь Дэмина туда-сюда, словно наемного сотрудника некоей компании, в данном случае Коммунистической партии Китая. Что же касается руководителей китайских госпредприятий, то Орготдел и с ними обращается, как если бы они были аппаратчиками, тасует при возникновении каких-либо коммерческих неурядиц. И это неудивительно: в периоды, когда руководству госкомпаний предписывается вести себя не как политикам, а как предпринимателям, на поверхность неизбежно выходят новые конфликты.

Собираясь в ноябре 2004 г. в лондонский «Мандарин-отель» на встречу с потенциальными инвесторами в свою новую китайскую телекомную компанию, Эдвард Тянь ожидал неприятных вопросов. Лишь днем раньше Организационный отдел ЦК КПК без предупреждения объявил перетасовку высших должностных лиц в трех крупнейших телекомных корпорациях Китая: «Чайна Мобайл», «Чайна Юником» и «Чайна Телеком». Две из них уже были зарегистрированы на иностранных биржах, а третья вот-вот должна была это сделать. Узнав о принятом решении, инвесторы — да и сами управленцы — разинули рты от изумления.

Это все равно что неожиданно поставить руководителя американской AT&T возглавлять своего отечественного конкурента «Веризон», а начальника «Веризона» перевести в «Спринт», причем как раз в тот момент, когда все три компании отчаянно сражаются друг с другом, каждая — за свою политику ценообразования и отраслевые стандарты. Тянь, вернувшийся после докторантуры в Штатах, согласился возглавить «Чайна Нетком», четвертую, едва оперившуюся госкомпанию в области телекоммуникаций, и сам в этот момент совершал всемирное турне, рекламируя предстоящую продажу акций своего предприятия. До Тяня уже доходили слухи о намеченных изменениях, однако он не знал, к чему именно готовиться. «Попробуй, объясни такие вещи зарубежным инвесторам», — жаловался он. Пройдет еще несколько лет, прежде чем ему самому удастся разобраться в системе назначений.

Большинство иностранных инвесторов и слыхом не слыхивали про загадочный орган, в названии которого смутно угадываются мотивы Оруэлла. Сами же китайские корпорации вместе со своими банкирами и юристами старательно избегали упоминать Организационный отдел ЦК КПК перед многомиллиардными продажами своих акций. Пожалуй, ярче всего гнев проявился у китайцев, потративших годы на выстраивание подлинно коммерческой корпоративной культуры на своих обновленных госпредприятиях.

Основная проблема заключается даже не в пренебрежении, которое продемонстрировал Орготдел в отношении корпоративных уставов и норм, с таким трудом приживавшихся в крупных госкомпаниях в течение целого десятилетия. По словам одного видного китайского банкира, это было чистой воды невежество. Партия даже не задумалась о советах директоров и их юридической ответственности за выборы председателей правления и старших должностных лиц. «Надлежащий порядок требует, чтобы председатель правления сначала подал заявление об отставке на рассмотрение совета директоров, — сказал банкир. — А вот Орготдел понятия не имел о таких процедурах. И вообще вопрос надо ставить гораздо острее. Решение Орготдела напрямую нарушает китайское же законодательство о ценных бумагах, утвержденное Собранием народных представителей. В законодательстве сказано, что должность председателя правления не может подвергаться влиянию каких-либо сторонних органов».

«По сути дела, утверждение о том, что советы директоров и впрямь управляют делами, верно в той же мере, что и заявления о свободе слова и вероисповедания, гарантированной китайской конституций, — продолжал банкир. — В реальности ничего такого нет. На всех крупных госпредприятиях перед заседаниями правления обязательно проходит заседание парткома. Эксплуатационные расходы, капиталовложения в основные средства и тому подобное — все это выносится на обсуждение совета директоров, однако кадровые вопросы остаются в руках партии. Тут сколько ни придавай самостоятельности правлению и его функциям, ничего не изменится, если весь менеджмент назначает партия».

Ван Цзяньчжоу, которого перебросили с поста главы «Чайна Юником» заведовать корпорацией-конкурентом «Чайна Мо- байл», рассказывал друзьям, что не получал на этот счет никаких предупреждений. Так же Орготдел не удосужился проконсультироваться ни с одним членом совета директоров. Будучи руководителем предприятия, зарегистрированного на биржах Нью-Йорка и Гонконга — со всеми вытекающими последствиями, — Ван бросился искать совета у юрисконсультов. Адвокат выразился лаконично: «Больше не упоминайте свою старую компанию».

Но как бы ни ярились бизнес-руководители и инвесторы, умышленный элемент неожиданности при таких перебросках отлично служит целям КПК, в очередной раз напоминая, кто в доме хозяин. Ротация — простой и всем понятный сигнал, адресованный высшему административному звену госкомпаний. В свое время «Чайна Мобайл» чуть ли не за ночь превратилась в крупнейшую компанию мира в области мобильной телефонии, и вся эта отрасль китайской экономики получила мощнейший толчок. В руки начальников предприятий в этом стратегическом и важном для национальной безопасности секторе стекалась власть. «Возникло мнение, что их надо бы приструнить. Лучше, если этими компаниями заведуют политики, а не предприниматели, — сказал один из советников. — Надо было разрушить возникающие центры влияния».

Миф, что партия не вмешивается в такие решения, культивируют самым тщательным образом; например, публичные уведомления о новых назначениях проводятся через официальные структуры, в частности, Госсовет и подчиненную ему Комиссию по администрированию и надзору за государственными активами, отраслевые министерства или же материнские компании. В прессе подобные объявления неизменно именуются «сменой работы» — вот вам и внешне едва различимое, но фундаментальное различие между методом подачи этих назначений внутри системы и истинным положением дел. С точки зрения партии, переброску чиновников с предприятия на предприятие или из одного органа власти в другой даже сменой работы назвать трудно: они тасуются внутри одной и той же системы.

В первые же годы этого столетия из председателя правления CNOOC сделали губернатора провинции Хайнань; глава «Петро-Чайна» стал заместителем министра Агентства экономического планирования; председатель электроэнергетической корпорации «Хуанэн» был назначен заместителем губернатора провинции Шаньси; заместитель управляющего центрального банка превратился в главу «Стройбанка», а председатель правления «Чайналко» вырос до поста советника при кабинете министров. Даже глава единственного в стране номинально частного банка «Миныпэн», превозносимого прессой за отвагу, с которой он решился нарушить госмонополию в сфере финансов — и тот проходил согласование с партийными органами.

Эдвард Тянь, учредитель и председатель компании «Чайна Нетком» — один из тех немногих, кто увидел систему с обеих сторон: сначала как аутсайдер, а позднее — когда партия провела его в ряды номенклатуры — изнутри. Тянь и так уже был богатым и успешным частным бизнесменом, когда ему в конце 1990-х гг. предложили возглавить едва оперившийся «Нетком», венчурное госпредприятие в области телекоммуникаций. Его китайские коллеги по «АзияИнфо», частной компании, которую Тянь соучредил и протолкнул до регистрации на нью-йоркском «Насдаке», подумали, что он спятил, решив уйти работать на государственное предприятие. Через некоторое время Тянь убедился, что они были недалеки от истины.

Китайские госчиновники считали «Нетком» прогрессивным, грамотным проектом, попыткой четырех государственных инвесторов разрегулировать отечественный телекомный сектор, где в ту пору доминировал «Чайна Телеком» вместе со своим министерским покровителем. Новорожденный «Нетком» должен был принести в Китай широкополосный доступ, встряхнуть отрасль и в то же время позволить инвесторам, в частности, министерству железнодорожного транспорта, получить пропуск в самый «горячий» (на ту пору) сектор глобальной экономики. Привлечение Тяня, доктора наук из американского вуза и выходца из частного сектора, показало бы системе, и в том числе Цзян Мяньхэну, сыну Цзян Цзэминя и покровителю-тяжеловесу, как можно думать по-новому. Но когда Тянь принялся настаивать, что, будучи президентом компании, он также должен войти в совет директоров, ему сказали «нет». Ведь все эти директора — заместители министров, а Тянь — всего лишь предприниматель. Этот клуб еще не был готов распахнуть двери человеку без надлежащего ранга. «Я был очень разочарован и даже подумывал уйти, — вспоминает Тянь. — Мне посоветовали успокоиться, поработать с годик и посмотреть, что получится».

Годом позже «Нетком» демонстрировал впечатляющие успехи и блестящие перспективы. Компания приняла на работу сотни менеджеров. Проложенная ею оптико-волоконная сеть связала тринадцать городов. Росла выручка. И наконец инвесторы согласились принять Тяня в состав совета. «Это был эпохальный момент. Я почувствовал, что система меня признала», — говорит Тянь. Впрочем, настоящее признание пришло лишь через два-три года, когда компания развернула работу в десяти провинциях, где в свое время хозяйничал «Чайна Телеком». Чтобы остаться главой разросшегося «Неткома», Тяню требовалось заручиться согласием не только своего совета директоров, но и партии в лице Орготдела. Это было нечто новенькое для обеих сторон.

Тянь хотел эту должность, эквивалентную должности заместителя министра; но зачем ему идущие «в комплекте» привилегии и ограничения? Он не желал видеть «красную машину» на своем столе. И должностной загранпаспорт ему тоже был ни к чему, ибо в этом случае он не смог бы выезжать за границу чаще двух раз в год: таким в ту пору был лимит для людей в чине замминистра. Любая дополнительная поездка требовала разрешения сверху. «Не хотел я присоединяться к политической системе, — говорит Тянь. — Она бы сразу урезала мои свободы». Орготдел, приняв во внимание, что Тянь долгое время учился в аспирантуре и докторантуре за рубежом, согласился сделать для него исключение. Тянь успешно прошел внутреннюю проверку и возобновил свое членство в партии (он вступил в КПК еще студентом, но, уехав за границу, временно утратил статус); Орготдел это удовлетворило. Он подтвердил должность Тяня и позволил ему войти в святая святых парткома.

С другой стороны, «ночь длинных ножей» в телекоммуникационной индустрии, она же — перетасовка ключевых фигур отрасли, до сих пор терзает Тяня и его коллегу Чжан Чуньцзяна, тогдашнего председателя правления и секретаря парткома, с которым он вместе был вынужден краснеть и отдуваться в Лондоне. Вернувшись в Китай, они обратились в ЦК и правительство, выражая озабоченность ротацией на руководящих постах. После биржевой регистрации «Неткома» Чжан пошел еще дальше, чтобы хоть как-то «разжать челюсти партии на горле их компании». Он рекрутировал Джона Торнтона, экс-президента «Голдман Сакс». В то время Торнтон читал лекции в Китае и согласился войти в состав совета директоров. Затем Чжан привлек и консалтинговую компанию «Маккинзи и K°.», чтобы получать советы по управлению внутренними процессами.

Для Торнтона, уже имевшего опыт вывода китайских госкомпаний на международные фондовые рынки, ориентационная лекция Чжана о роли парткома стала настоящим откровением. «Имеется шесть функций, за которые отвечает партком, — сказал Торнтон, — и все они критически важны». Задуманный проект несколько месяцев разбирался с вопросом, как можно руководить компанией в более прозрачном ключе. Следует ли сделать так, чтобы за аттестацию и назначение старших должностных лиц напрямую отвечал совет директоров, как, собственно, и обещал «Нетком» в рекламных биржевых документах за границей и как того требовало китайское законодательство? Или контроль за персоналом все-таки должен остаться в руках парткома? В итоге «Нетком» согласился с тем, что старших управленцев будет назначать именно совет директоров, но здесь имелась загвоздка. Партком выдвинет кандидатуру на рассмотрение совета директоров, если большинство его членов были утверждены партией. Теоретически роль совета укреплялась, однако на практике директора видели только тех кандидатов, которые уже прошли селекционный партийный отбор. Усилия, направленные на создание в компании более открытой кадровой системы, обернулись пшиком. «На поверхности все выглядит глянцевым, — сказал один из советников, — но если присмотреться, под фасадом увидишь сплошную традиционную основу».

Примерно через год Тянь покинул «Нетком» и вернулся в частный сектор. Чжан перешел в другой телеком, на сей раз «Чайна Мобайл», а в 2008 г. «Чайна Нетком» и вовсе исчез: при очередной отраслевой перетасовке его поглотила другая госкомпания. В конце 2009 г. Чжан был арестован по подозрению в коррупции; на этой довольно иронической ноте и закончилась карьера человека, которого некогда превозносили как защитника корпоративного управления в китайском стиле. С другой стороны, у Тяня сформировался более позитивный взгляд на систему, нежели в его бытность аутсайдером. «Думаю, сейчас-то я могу найти ей оправдание и понять, как она продержалась тысячу лет, — сказал он. — Ни за что бы в это не поверил лет десять назад». Время, проведенное в «Неткоме», Тянь сравнил с опытом своей работы в правлениях западных компаний, где, по его словам, сильно занятые директора выбирают старших управленцев на основе консультаций с «охотниками за головами». Каким бы политическим ни был этот процесс в Китае, Тянь утверждал, что у него на родине селекция функционеров происходит гораздо более тщательно, чем на Западе. Став «одним из своих», Тянь сумел даже подыскать обоснование для отраслевой перетасовки. «Уж очень ожесточенной стала конкуренция. Все равно что три родных брата устроили междоусобицу, а за что бьются, и сами не знают, — заметил он. — И тогда родители сказали: «А давайте-ка пересядьте да посмотрите друг на друга под иным углом. И вообще, с этого момента вам лучше быть паиньками»».

Орготдел неусыпно следил за поведением сбивавшихся с пути управленцев. В 2009 г. прошла ротация начальников трех государственных авиакомпаний, которые возглавили своих бывших соперников, чтобы уменьшить накал конкурентных страстей. Что же касается телекоммуникационной отрасли, то там руководство компаний тасовалось еще пару раз.

Коль скоро Орготдел отвечает за подбор руководителей полусотни крупнейших госпредприятий, ему несложно играть роль сурового отца. Но чем ниже иерархический уровень и чем дальше от Пекина, тем сложнее становится прививать дисциплину. Доказательством может служить история Ли Юаньчао перед его избранием на пост главы Организационного отдела ЦК КПК.

Примерно за шесть месяцев до съезда КПК в 2007 г. озеро Тайху в провинции Цзянсу вдруг стало зеленого цвета. Жизненно важный источник водоснабжения для десятков миллионов человек в «стране рыбы и риса», как в старину именовали это плодородное сердце Китая, попросту зацвел: озеро заполонили водоросли, питавшиеся стоками промпредприятий на его берегах. Так бывало и раньше, но на сей раз загрязнение оказалось настолько масштабным, что все озеро покрыла плотная зеленая тина. Происшествие встряхнуло Пекин, который в очередной раз потребовал, чтобы местные органы власти ужесточили надзор за соблюдением законодательства по защите окружающей среды. Кроме того, «осквернение вод» вызвало шквал политических вопросов в адрес Ли Юаньчао, первого секретаря парткома провинции Цзянсу и перспективного выдвиженца.

В принципе, все уже знали, что на предстоящем партийном съезде Ли намечен к принятию в члены Политбюро. Нет, местная пресса об этом не сообщала, поскольку не имела разрешения сверху, однако какими-то неясными путями, которые столь характерны для Китая, эти слухи стали общим достоянием, словно их напечатали на первой полосе. Впрочем, никто понятия не имел, какая именно должность и на каком уровне ему уготована. Сотрудники провинциальной администрации, сопровождавшие Ли во время интервью в марте 2007 г., примерно за месяц до цветения озера, высказывали шутливые догадки о будущем назначении босса — правда, за глаза. Сам же Ли был не столь благодушен и в конце разговора попросил в репортаже избегать всяких упоминаний о его ближайшем будущем.

В тот день Ли преследовал иную цель и долго рассказывал о критериях, которыми он, будучи секретарем парткома, измерял качество работы провинциального руководящего аппарата. Нынче, подчеркивал Ли, экология столь же приоритетна, как и экономика. Экономический рост в ущерб качеству воздуха и воды он сравнивал с ребенком-сластеной. «Если дать слишком много конфет, у него испортятся зубы. С ВВП та же история. Вещь хорошая, но чрезмерно увлекаться ею не стоит». Через несколько месяцев он сам был вынужден отвечать за ту же проблему, на которую и жаловался. Впрочем, отклик властей Цзянсу на зацветшее озеро оказался гораздо более традиционным, чем современные критерии, которые продвигал Ли.

На публике он бичевал загрязнителей воды; говорил, что «пожертвует 15 % роста» провинциальной экономики, лишь бы очистить озеро, и приказал закрыть свыше 2 тысяч мелких химических заводиков. Этот шаг тут же привлек к себе внимание всей страны, одержимой стремлением к экономическому развитию, но совершенно проигнорировал тот факт, что инцидент произошел как раз во время «вахты» Ли на его посту. А вот в уезде, где скопилось наибольшее число предприятий-загрязнителей, местные власти хотели решить проблему иным путем. Они не стали сокращать объем выпуска продукции хим-предприятий, которые платили большие налоги в местный бюджет, и не реагировали на критиков с их требованиями вообще убрать этот прибыльный бизнес. Вместо того чтобы пожертвовать экономическим ростом, они сосредоточили внимание совсем в иной точке: на местном активисте по имени У Лихун.

Он многие годы требовал привлечь к ответственности грязные предприятия, окружавшие озеро Тайху. Его успехи получили признание и в Пекине: в 2005 г. У был признан ведущим защитником экологии в Китае. В ходе своей работы он собрал горы фотоснимков и химанализов, доказывающих бедственное состояние озера, и раз за разом обращался к местным, провинциальным и центральным властям. Сейчас оправдались его худшие опасения: водоросли толстым слоем покрыли водоем. Однако вместо того, чтобы похвалить У, тем более что его работа совпадала с политикой Пекина, который потребовал срочных мер по защите экологии, активиста арестовали. Обвинение гласило, что он якобы вымогал деньги у местных компаний, угрожая обнародовать их экологические нарушения. По словам У, скоропалительно вынесенный приговор был основан на его собственном признании, которое он подписал, когда его лишили еды и на протяжении нескольких суток подряд не давали спать.

После своего первоначального сенсационного заявления о готовности жертвовать экономикой ради защиты окружающей среды, Ли перестал высказываться, молчаливо соглашаясь с арестом У. Вскоре стала ясна и причина. В ноябре, примерно в то время, когда апелляционный суд подтвердил трехлетний тюремный приговор У Лихуна, Ли был официально назначен на пост главы Орготдела ЦК КПК. Если его и пожурили за загрязнение озера и потерю жизненно важного источника питьевой воды, это не стало достоянием гласности. Во всяком случае инцидент не помешал его карьере. Это давно ожидаемое выдвижение поставило Ли на десятую по счету позицию в центральной иерархии, то есть лишь на одну ступеньку ниже членства в Постоянном комитете, составленном из девяти человек. Впрочем, такой ранг давал все основания ожидать, что он войдет в этот орган на следующем съезде в 2012 г. Сразу после переезда в столицу Ли продемонстрировал, что отлично понимает, что к чему. Одним из его первых распоряжений на новом посту был перевод шефа пропаганды провинции Цзянси в состав Отдела пропаганды ЦК КПК: должность в ранге замминистра. Этот шаг обеспечил Ли поддержку влиятельного союзника в сердце национальных СМИ. Будучи давним сторонником Ху Цзиньтао, Ли начал работу по заполнению как можно большего количества позиций людьми из лагеря своего вождя, чтобы укрепить его влияние на партийный аппарат.

В этой истории Ли, на первый взгляд, предстает лицемером. Однако не будем спешить с выводами. Учтем политические реалии. Проследим, как власть над экономикой и кадрами спускается до уровня низовой администрации. Допустим, Ли уволил бы и наказал чиновников, допустивших загрязнение; но тогда он устроил бы политический «огненный шторм», который, пожалуй, поглотил бы и его карьеру. Буква закона тут не помощник. Не имеется системы запретительных норм для предъявления упрямым загрязнителям, не говоря уже о мерах правопринуждения. Местные суды существуют в пределах местной партийной системы и зависят от нее. Ли мало что мог сделать, пока инцидент не разросся до уровня общенационального кризиса и не встряхнул всю систему, от Пекина до самого низа.

Неспособность внешне могущественных партсекретарей вроде Ли Юаньчао справиться с кадрами, находящимися гораздо ниже, стала для меня очевидной, когда в провинции Хунань примерно в то же время разразился еще один шокирующий экологический скандал. История выглядела знакомой: тонны ядовитых металлов сливались в реку Сянцзян, источник питьевой воды для миллионов жителей одного из уездов. Пытаясь докопаться до ответа, что же случилось и кто виноват, власти поняли, что главнейшим препятствием были вовсе не центральная или провинциальная администрации (они-то как раз вели себя очень открыто и всеми силами старались ликвидировать проблему), а их же подчиненные на местах.

Берега реки Сянцзян усеяны десятками фабрик, вдобавок поблизости расположен крупнейший в Китае цинковый завод не первой молодости. Вокруг — протухшие водоемы и овощные поля. Местное население сардонически шутит: знай люди, где выросли их овощи, ни за что не стали бы их покупать. Как сказал мне один деревенский житель, «мы всегда предлагаем гостям чай, но они не хотят его пить». Самый свежий случай загрязнения произошел в начале 2006 г., когда в реку хлынули отходы полусотни мелких заводиков, наспех выстроенных в тот период, когда резко подскочили глобальный спрос и цены на индий — редкоземельный металл, идущий в производство полупроводников и жидкокристаллических экранов. Раньше львиная доля индия выпускалась заводами провинции Гуандун на юге Китая, однако тамошние предприниматели, загрязнив местные воды, решили перебраться на нетронутые зеленые поля к северу.

Самая поразительная вещь во время моего путешествия на реку Сянцзян произошла не во время самой поездки, а еще раньше, в городе Чанша, в кабинете главы провинциальной государственной администрации по защите окружающей среды. Начальник, отзывчивый и прямолинейный человек, сказал мне, что намерен закрыть фабрики-нарушители. «Сегодня же подпишу приказ!» — заявил он. По моей просьбе он позвонил в район эпицентра проблемы, чтобы договориться о моем визите, но, услышав ответ, буквально опешил. Оказывается, разрешение на визит иностранного журналиста можно получить только в местном муниципалитете, и с этим экологический начальник всей провинции ничего не мог поделать.

Да, глава госадминистрации по защите окружающей среды провинции Хунань формально превосходил местного экологического чиновника, но с реальной властью дело обстояло иначе. Бюрократ возле реки Сянцзян оглядывался на своего секретаря парткома, от которого и зависело, сидеть ему на своем месте или нет. Местный же секретарь парткома меньше всего хотел выставлять на всеобщее обозрение проблемы по контролю загрязнений, да еще в то время, когда Пекин требовал наконец навести порядок. Далее, у местных чиновников имелась еще одна причина не пускать к себе аутсайдеров. Закрытие заводов по выработке индия сыграло бы против их прямых интересов, потому как фабриканты вносили мзду акциями своих предприятий. Должностные лица, отвечавшие за экологию реки Сянцзян и озера Тайху, были в равной степени повязаны с бизнесом.

У бюрократов, общавшихся с предпринимателями, имелось множество козырных карт. Они могли по желанию открывать заводы или закрывать их в самый неподходящий момент, когда очень хорошая конъюнктура. Могли наложить — или не наложить — штраф на пачкунов. Могли, вдобавок, «скорректировать» предельно допустимые концентрации, а также порядок, время и место утилизации отходов. Они контролировали полицию, которая могла отгородить предприятие от экологических демонстрантов, а могла и пропустить их к воротам. Они имели влияние на местных судей; могли замолвить словечко при оформлении займа в местном банке… И, обладая столь масштабной и неподконтрольной властью, они могли потребовать — и требовали! — долю участия в бизнесе (для себя, родственников или же клевретов) в обмен на решение не закрывать фабрику. Такая комбинация из широких административных полномочий означала, что бюрократы низового уровня способны пестовать или уничтожать бизнес, особенно вдали от крупных городов, на периферии, где меньше надзора сверху. Потенциал для коррупции самоочевиден, но в Китае он с дополнительным вывертом.

Уже многие должностные лица были арестованы за взятки в обмен на визирование бизнес-сделок. Не меньшую озабоченность партии и Орготдела ЦК КПК вызывает процветающая практика покупки должностей. Наиболее доходными являются места секретаря парткома и начальника территориального орготдела, потому что в конечном счете именно от них зависит, кто какую государственную должность займет. Подобная торговля есть не что иное, как издевка над функциями орготделов, которым поручено находить и выдвигать достойных и компетентных чиновников. Это означает, что Орготдел, являющийся как бы тенью государственной власти, в свою очередь тоже отбрасывает тень в форме изощренного «черного» рынка тех самых должностей, которые он призван контролировать.

Насчитывается масса задокументированных случаев «покупки и продажи официальных должностей», как это именуют в Китае, но самым, пожалуй, вопиющим случаем с далеко идущими последствиями можно назвать дело Ма Дэ из провинции Хэйлунцзян.

В традиционных делах о коррупции речь идет о должностных лицах, берущих деньги за те или иные услуги. А по словам Ма Дэ и его жены, он начал брать взятки ровно по противоположной причине: уж очень многие люди приносили подарки, ничего не требуя взамен. Его жена уверяла, что когда Ма в 1988 г. стал одним из заместителей мэра Муданьцзяна, города на северовосточной окраине страны возле российской границы, он порой не решался включать свет после возвращения с работы. «Стоило только зажечь свет, — говорила она, — как у дома выстраивалась очередь с подношениями».

Поначалу Ма с супругой вообще не открывали дверь, но потом один из его коллег укоризненно заметил: «Вы что же, совсем не пользуетесь мирскими благами? Если вы не принимаете вещи, которые вам принесли люди, они решат, что вы им не доверяете. Хотите, чтобы они отвернулись и пошли к кому-то еще? Оглянитесь вокруг, посмотрите, как другие люди едят, пьют и ходят на сеансы массажа. Если Ма хочет стать командиром без солдат, то как ему удастся вести свою работу? Без подарков режим Ма Дэ будет нестабильным».

Уверенность, что без взяток невозможно добиться успеха, настолько распространена, что даже стала темой местного бестселлера 2007 г. под заглавием «Директор пекинского представительства». В этой книге (входящей в серию о главном герое, лоббирующем в столице интересы безымянного муниципалитета на северо-востоке Китая) один за другим появляются коррумпированные персонажи, с которыми борется честный работник: все хотят выиграть выборы на территориальном собрании народных представителей и занять место заместителя мэра. Имя автора способствует росту продаж: книгу написал Ван Сяофан, работавший политсекретарем заместителя мэра Шэньяна, промышленного центра (также на северо-востоке) в конце 1990-х гг., когда в городское правительство просочилась мафия.

В то время заместитель мэра Шэньяна греб взятки миллионами долларов, а заодно собирал дань с подчиненных, которые, желая подлизаться, соревновались друг с другом в размере подношения к очередному китайскому празднику. Лихоимца поймали, когда антикоррупционный партийный орган занялся бюрократами, любившими играть в рулетку в Макао, бывшем португальском анклаве по соседству с Гонконгом. Его засняли в залах для особо азартных игроков; за несколько коротких месяцев он просадил 40 миллионов юаней. В итоге его казнили в 2001 г. Мэр Шэньяна, замешанный в том же скандале, также получил смертный приговор, но его отложили, а сам мэр вскоре умер от рака.

В повести Вана выведен образ честного и принципиального Ли Вэйминя, которого глубоко волнует судьба города, куда его направили служить в составе муниципального правительства. Ли неподкупен и даже следит за тем, чтобы родственники не пользовались его положением для личной выгоды. Водители и секретари не хотят с ним работать, потому что ничего не получают даже за сверхурочные. Коллегам не нравится, что Ли продолжает жить в старом доме, не желая перебираться в новый, сверкающий квартал для бюрократов, где обитают остальные чиновники, которые совершенно правильно чувствуют, что принципиальность Ли бросает на них тень в глазах рядовых жителей. Кроме того, Ли демонстративно не ходит на роскошные банкеты, предпочитая питаться за рабочим столом, и окружающих заставляет следовать своему примеру. По словам автора, такое поведение заработало ему репутация «неблагоразумного человека, который не сочувствует коллегам».

Главный соперник Ли — его полная противоположность. Азартный игрок и бабник со связями в бизнес-сообществе и уголовном мире, Сяо Чаосюань, по всем статьям перебивает Ли в ходе борьбы за должность заместителя мэра. Покамест Ли подчиняется правилам, запрещающим устраивать предвыборные кампании, Сяо ведет себя как прожженный политикан: наносит личные визиты делегатам местного собрания народных представителей, раздает подарки и посулы. Сяо пользуется безоговорочной поддержкой бывших сослуживцев, которые все до единого получали при нем финансовые выгоды. «Работать на Сяо приятно и соблазнительно, потому что ему нравится делиться доходами от своей службы», — сообщает автор. Неудивительно, что Сяо легко побеждает на выборах, где голосовать могут только чиновники.

Ван, создавший это произведение, пять лет проработал в офисе заместителя мэра города Шэньян, пока не арестовали его начальника. Следующие три года он провел в мэрии, но только и делал, что давал показания полиции и партийным комиссиям, которые расследовали скандал. «Как-то раз я накричал на моего шефа за его поездки в казино», — вспоминает он. Опыт работы в муниципалитете лишил Вана всяких иллюзий. «С одной стороны, последние три десятилетия были великими. Экономика развивалась, чего не скажешь про культуру, общество и политику, — сетует Ван. — По сути, система осталась прежней. Люди просто потихоньку поднимаются шаг за шагом. На Западе политиков выбирают лишь на несколько лет, а в Китае им обеспечена пожизненная карьера. И никак от них не избавиться…»

Ван до сих пор следует широко распространенной в Китае манере отращивать ноготь на одном мизинце: традиционный символ, который некогда отличал чиновника от простого работяги. Судя по всему, в данном случае сантиметровый, холеный ноготь Вана символизирует его молчаливый призыв, чтобы писатели и работники искусства также пользовались уважением, которое общество нынче оказывает лишь бюрократам. Нельзя сказать, чтобы Ван затаил дыхание в ожидании этого славного момента. В Китае, говорит Ван, к властям относятся с почтением, которое вызывает в памяти цитату из старого советского фильма: «Осади назад, пусть пройдет товарищ Ленин!» «Если писатель, актер и чиновник окажутся на соседних стульях, все будут обращаться в первую очередь к чиновнику, — говорит Ван. — Обожествление власти стало в Китае национальной религией». Система надзора за руководством муниципалитетов посредством орготделов, а затем и внутренних выборов на уровне территориальных собраний народных представителей, — по большей части чистая насмешка. «Все равно что дедушка будет надзирать за сыном, который, в свою очередь, присматривает за собственными отпрыском, — говорит Ван. — Смену политической системы можно сравнить с ситуацией, когда раненому солдату предлагают ампутировать руку, якобы с целью остановить кровотечение, хотя он при этом рискует расстаться с жизнью».

Лихоимство, коррупция, отчаянный эгоизм и предательства, характерные для системы продажи должностей, были с особо желчным сарказмом отражены во внутренних и на редкость откровенных докладах, составленных орготделом Цзилинь, еще одной провинции в северо-восточном промышленном поясе Китая. Эти документы назвали конкуренцию за выдвижение «четырьмя видами легкоатлетических соревнований», причем все они направлены на подрыв усилий орготдела по повышению профессионализма. В «спринте» чиновники выгадывают себе шансы на повышение в момент перетасовки начальства. В «беге на длинную дистанцию» они любыми средствами подлизываются к своим боссам и делают «эмоциональные инвестиции в форме подарков, гостеприимных приемов и помощи в решении проблем руководства». «Эстафета» требует заручиться «рекомендациями родственников, друзей, однокашников и местных жителей». А при «барьерном беге» чиновники действуют через голову своих непосредственных начальников, зачастую обращаясь к кадровикам-пенсионерам, чтобы те замолвили за них словечко в территориальном орготделе.

Что же касается Ма Дэ, то поначалу на него косо смотрели в Муданьцзяне и даже сместили с поста заместителя мэра, когда Ма проиграл на выборах в местном собрании народных представителей, что во многом напоминает биографию Ли Вэйминя из «Директора пекинского представительства». Ма сделал для себя кое-какие выводы. После ареста он признался, что примерно лет через десять, в 2000 г., отхватил себе самую высокопоставленную должность за всю свою карьеру, а именно, место секретаря парткома в Суйхуа, провинция Хэйлунцзян, заплатив свыше 100 тыс. долларов начальнице провинциального орготдела. К тому моменту Ма стал докой по части взяток. Вместо того, чтобы тупо вывалить пачки купюр на стол в рабочем кабинете, где от подношения вполне могли отказаться, он сделал первый «взнос» в больничной палате, где начальница поправлялась после операции. Другими словами, банальная взятка превратилась в символ заботы и пожелания скорейшего выздоровления.

Устроившись в Суйхуа, Ма Дэ принялся до мелочей соблюдать ритуал партийных лидеров, принятый по всей стране. В октябре 2000 г. он собрал сотрудников муниципалитета на сеанс документального кинофильма, который распространяла партийная комиссия по борьбе со взяточничеством. Фильм назывался «Поучительные уроки из дела Ху Чанцина» и был предписан к обязательному просмотру. (Ху, осужденный в конце 1990-х гг. за получение взяток на сумму свыше 5 миллионов юаней, стал первым провинциальным руководителем, казненным после эпохи 1950-х гг… С той поры его путь повторили многие.) По окончании просмотра Ма выступил с речью, призывая своих сослуживцев «глубоко осмыслить и строго соблюдать партийные предписания и законы страны». Кроме того, Ма рьяно взялся — правда, лишь на публике — за внедрение прозрачной и заслуживающей доверия системы кадровых назначений со всеми элементами модернового декора, рекомендованными Орготделом ЦК КПК. И таблица количественных критериев аттестации, и сбор мнений общественности перед выдвижением того или иного товарища, и открытое голосование партхозактива — все пошло в дело. Ма строил в Суйхуа «систему подлинной ответственности». «Я никогда не разменяю вверенную мне власть на личные интересы и деньги, — заявил он перед лицом собрания. — Мы обязаны формировать чувство локтя, поощрять откровенность и выкорчевывать вредные тенденции вроде подхалимства, лести и закулисных интриг».

Но на самом деле покупка этой должности привела Ма прямиком в сердце давно выстроенной коррупционной системы, где прочно гнездилось все то зло, против которого он выступал. Как в своем комментарии выразился Шао Даошэн, эксперт по коррупции при пекинской партшколе, «за один-единственный холодный день не вырастет льда на вершок». Практика торговли должностями в этом регионе началась несколькими годами раньше, еще при Тянь Фэншане, который к 2000 г. дослужился до высокого пекинского поста, став министром земельных и сырьевых ресурсов. Все, что предстояло сделать Ма, так это отшлифовать текущую практику, превратив ее в системное, всеобъемлющее явление. Прокуратура утверждает, что к 2002 г., когда в числе многих других мздоимцев был арестован и Ма, не менее 265 чиновников, то есть примерно каждый второй номенклатурщик, назначенный орготделом провинции Суйхуа — либо купили, либо продали свое место, словно акции, обращающиеся на фондовом рынке. Банковский счет семейства Ма, открытый его сыном в Пекине, за какие-то три года поправился на 20 миллионов юаней.

На нижних уровнях суйхуанской администрации имелись «десятки маленьких ма дэ», питавшихся из этой же кормушки. В их числе был и Ли Ган, заплативший 300 тысяч юаней за место секретаря парткома небольшого округа в Суйхуа с населением порядка 330 тысяч человек. Округ Ли Гану достался сельский, бедный; с каждым годом ситуация ухудшалась. Здесь тысячи детей не учились в школе; по улицам в поисках случайного заработка бродили десятки тысяч безработных, уволенных с обанкротившихся госпредприятий; три с половиной тысячи семей жили только на пособия. За два года до ареста Ли Гана местная экономика угодила в депрессию, и налоговые сборы сократились на 30 %. А вот Ли Ган, продавая должности, за это же время сколотил себе целое состояние. Следователи, подсчитывая общую сумму, позднее сами удивлялись, насколько удачным оказалось его вложение в покупку хлебного местечка. «Ли Ган заплатил 300 тысяч, но за два года погрел руки на 5 миллионов. Прибыль 1500 %. Спрашивается, где еще можно сыскать столь доходную профессию на этой грешной земле?» — заметил один из дознавателей.

Ма Дэ сумел избежать казни лишь благодаря своему же злейшему конкуренту по имени Ван Шэньи, который, собственно, и был мэром Суйхуа и занимал второй по счету партийный пост в округе. Ненавидели они друг друга жутко. «Ма Дэ — холодный и грубый; он рвет мясо громадными кусками и хлещет спиртное как воду», — рассказывал один чиновник, хорошо знавший обоих героев. — А вот Ван — деликатный, чем-то даже напоминает женщину. Все купюры в его кошельке лежат бумажка к бумажке, прямо как в банке». Ма и Ван поделили город пополам, чтобы поживиться на крупном проекте: центр Суйхуа предполагалось замостить тротуарной плиткой. Затем они с легкостью издали административные указы, согласно которым жители этих улиц и расположенные на них фирмы были обязаны делать отчисления в некое «комплексное благоустройство муниципальной инфраструктуры». В итоге они спасли друг друга от расстрела, потому что каждый согласился все-все рассказать о делишках конкурента. В случае Ма, по словам его адвоката, полное признание означало откладывание высшей меры на неопределенный срок.

Очутившись в узилище, склонный к философствованию Ма заявил, что система назначений — и абсолютная власть, которую она давала партийным боссам — изначально содержит коррупционные стимулы. «На практике в любом регионе секретарь парткома является представителем партии и орготдела, — сказал он, — и, стало быть, за ним остается последнее слово по кадровым вопросам». Что же касается системы, где «зеленый свет» получают только многообещающие работники, результат выходит точно такой же, потому что партия, по сути, публично объявляет, что больше никто не будет расти в должности. «Все оставшиеся бросаются делать деньги. А если кто попадет в приоритетные списки на выдвижение, то без колебаний выложит потребную сумму, лишь бы рост начался как можно раньше».

Если не поменять систему, результат будет один и тот же при любом партсекретаре. Для проверки своего тезиса Ма предложил антикоррупционному ведомству устроить эксперимент: прислать какого-нибудь заведомо честного сотрудника на место секретаря парткома в отдаленном регионе и оставить там на годик. «Этот человек вскоре начнет брать деньги с еще большим размахом, чем я сам в свое время», — уверял Ма.

В случае Ма Дэ прокорродировало основание системы назначений, покрывшись паутиной коррупционных трещин. Не так давно Орготдел обнаружил, что подорвать влияние партии способен даже легитимный государственный бизнес. Любой чиновник одной ступенькой ниже уровня номенклатуры считал, что битва за следующий шаг является самой главной в его жизни: именно она определяет его восхождение к эксклюзивному партийному рангу. В этой точке карьеры простой бюрократ превращается в члена правящей элиты, но находящегося под прямым контролем Орготдела ЦК КПК. Если сравнивать однопартийное китайское государство с Западом, то это примерно эквивалентно победе перспективного политика после многолетней обработки электората.

Для чиновников госпредприятий карьерный рост в начале текущего столетия стал определяться иными критериями. Когда госкомпании продавали свои акции за рубежом, руководящие работники получали фондовые опционы. Последовавший затем биржевой бум поставил многих этих чиновников перед дилеммой, с которой никогда не сталкивались их предшественники. Готов ли ты ждать перевода в номенклатуру, другими словами, хочешь ли ты стать настоящим политиком и подвергаться надзору и давлению за небольшой легитимный доход? Или лучше обналичивать акции, которые выданы тебе на совершенно законных основаниях, и продолжать оставаться бизнес-руководителем? Неудивительно, что многие китайцы предпочли взять деньгами и заняться делами предприятия. Лишь несколькими годами ранее подобный вопрос вообще бы не возник, потому что вплоть до конца 1990-х гг. работники правлений на госпредприятиях не имели права получать фондовые опционы.

Пекин изменил свое отношение, когда взял курс на вывод крупных госпредприятий на иностранные биржи. Коль скоро очень многое зависело от успеха этого шага, Пекин решил послать фондовым рынкам четкий сигнал, выделив государственным служащим акции госпредприятий, как это принято в частных западных компаниях. В результате китайские функционеры получали такие же стимулы к повышению рентабельности и биржевых котировок, как и западные инвесторы. В теории опционы напрямую связывают вознаграждение с бизнес-показателями компании, поскольку они позволяют правлению купить акции по установленной номинальной цене, а впоследствии их выгодно продать, если биржевая котировка превысит стоимость покупки. Этот сигнал вызвал за рубежом полемику, в основном потому, что Пекин не заострил внимание на одном важном условии: опционы на самом деле не предназначались для реализации. Вместо того, чтобы стать стимулирующим инструментом, китайские опционы были уловкой, благодаря которой государство могло получить максимальную цену при размещении акций за границей. Опционы регистрировались на имена должностных лиц, однако по сути оставались собственностью государства. «В то время правительство не слишком задумывалось о будущем, — говорит Ли Лимин, журналист «Экономического обозревателя». — Они просто хотели решить текущую задачу».

Поначалу не все китайские чиновники разобрались в характере предоставленных им опционов. Один иностранный инвестиционный банкир рассказал такой случай: он со своим клиентом из муниципального «Шанхайского промышленного холдинга» вел переговоры с «Фиделити», глобальным инвестиционным фондом, когда ШПХ собирался выпустить новые акции в Гонконге. В мае 1996 г. эти акции были зарегистрированы с котировкой порядка $НК7, а затем выросли чуть ли не в шесть раз, означая тем самым весьма значительную потенциальную прибыль для этого китайского клиента. Брокер из «Фиделити» поинтересовался: «А вам не завидуют коллеги, не имеющие таких опционов?» «Нет, не завидуют, — ответил чиновник, — потому что опционы на самом деле не имеют смысла, как если бы они принадлежали кому-то другому». По словам банкира, брокер сильно разгневался и потребовал объяснений, подозревая, что вся прочая информация по новому выпуску носит такой же фиктивный характер. Китаец сообразил, что допустил просчет, и тут же стал выкручиваться, заявив, что безвозмездно отписал прибыль государству, лишь бы не восстановить коллег против себя.

Высшее руководство крупных государственных фирм зачастую могло бы извлечь потенциально громадную, многомиллионную прибыль из этих опционов; у них, однако, нет иного выбора, кроме как соблюдать директиву, предписывающую воздерживаться от реализации опционов. А вот сотрудники, стоящие одной ступенькой ниже уровня номенклатуры и не находящиеся под прямым контролем Орготдела ЦК КПК, склонны принимать совсем другие решения. Когда в первые годы текущего столетия наблюдался резкий подъем фондовых рынков, члены правлений начали потихоньку обналичивать прибыль. Например, к 2008 г. небольшая группа руководителей «Чайна Мобайл» сбыла свои опционы на сумму 1,53 миллиарда долларов.

И без того противоречивая ситуация с опционами осложнилась дебатами о щекотливом внутреннем вопросе по поводу крайне скудной формальной оплаты труда руководства наиболее значимых госпредприятий. Эти люди с завистью смотрели на многомиллионные заработки своих западных коллег. «В то время высшие управленцы госпредприятий в Гонконге получали меньше секретарши-иностранки», — сообщает один из китайских банкиров. Из-за маленьких формальных окладов они стали выискивать другие источники дохода: премии, оплата личных издержек из кармана предприятия, неофициальные фонды для проведения различных кампаний и дополнительные зарплаты, оформляемые через дочерние фирмы.

Управленцы, работавшие за рубежом, с энтузиазмом подхватили этот почин. Цзи Хайшэн, президент сингапурского отделения КОСКО, государственного грузового пароходства Китая, сидел на целой горе опционов стоимостью в миллионы долларов. Курс акций КОСКО бодро шел в гору параллельно с резким ростом объема внешней торговли. Подобно многим бизнес-руководителям во всем мире, оказавшимся в сходной ситуации, Цзи подумал, что было бы неплохо поощрить сотрудников за успешное ведение дел. «Финансисты из подразделения «КОСКО Инвестментс» показали настоящее чудо: рыночная стоимость наших акций выросла с SG$100 миллионов до нынешних SG$10 миллиардов, — заметил он. — Сингапурские СМИ именуют меня не иначе как суперзвездой, потому что я породил многочисленных миллионеров и даже миллиардеров». Цзи беззаботно заявил, что «не понимает», отчего правила пекинских властей ограничивают реализацию опционов, и решил следовать в первую очередь «местным сингапурским законам». Другими словами, он имел право продать свои опционы — и именно так поступил.

Люди типа Цзи сознательно идут на такой выбор. Они могут либо подчиниться требованиям и сохранить пригодность к выдвижению в высшие эшелоны партии, либо остаться на уровне бизнес-руководителя и продолжать делать деньги. «Если человек не хочет лезть наверх, любые ограничения теряют для него эффективность», — говорит журналист Ли Лимин. Фондовые опционы, в известном смысле эзотерический финансовый инструмент, вдруг превратились в политическую проблему. На кону стояли отнюдь не только деньги. Речь шла о новом поколении управленцев, которые отказывались от выдвижения в обмен на финансовые выгоды. «Они говорят: смотрите, я повысил стоимость активов; значит, меня надо вознаградить, — сказал китайский банкир. — А партия отвечает: подумаешь, так получилось лишь оттого, что мы тебя туда поставили».

В конце 2008 г. правительство сумело частично взять ситуацию под контроль. Оклады руководства начали повышаться, но при следующей рецессии этот процесс приостановился.

Произошла кодификация правил; в частности, была ограничена сумма, на которую индивидуальный управленец мог продать опционов. Цзи Хайшэна без особого шума вообще убрали из КОСКО, а падающий фондовый рынок дал системе передышку.

Впрочем, фундаментальную проблему так и не удалось решить. «Правительство не хотело, чтобы компании ориентировались только на рынок. В противном случае власти потеряли бы над ними контроль, а ведь это их очень пугает, — заметил Ли. — Они опасаются, что, если бизнес-руководителям дать кучу денег, никто не захочет идти в партийную систему».

Полемика вокруг фондовых опционов в Пекине и неприятная история с Ма Дэ на северо-востоке — это две стороны одной медали. В случае Ма Дэ чиновники узрели личную выгоду, которую им давала покупка места в системе — даже несмотря на угрозу ареста. На госпредприятиях руководители сумели сколотить себе состояния, вообще выпав из системы. И там, и там партия попала впросак.

КПК, не покладая рук, принимала меры — боялась, как бы демонстрация подобного вероломства не вскипела на поверхности института, который является гарантом партийного правления в высшей инстанции. Речь идет о НОАК (Народно-освободительной армии Китая).

Почему мы сражаемся Партия и винтовка

Армия не может иметь собственных взглядов. Ей запрещено выражать свое мнение.

Янь Сюэтпун, Университет Цинхуа

Враждебные западные силы не пожалеют денег и пустят в ход любые средства, лишь бы привить западные «ценности», расколоть НОАК и «очистить» армию от партии.

Гу Минчжи, генерал-майор, штабной колледж НОАК

В ночь, накануне каждого военного парада, в ванной перед зеркалом, Цзян Цзэминь «работал над ролью». Словно подросток, подражающий поп-звездам, Цзян тщательно репетировал походку и выправлял осанку, со строгим выражением лица вытягиваясь по стойке «смирно» перед собственным отражением. Во всяком случае об этом можно прочесть у его официально утвержденного биографа.

История знает немало случаев, когда те или иные политики безуспешно пытались подать себя в образе солидного главкома. Американец Майкл Дукакис, кандидат от демократов на президентских выборах 1988 г., стал всеобщим посмешищем, снявшись на танковой броне в каске. Что касается Цзяна, то перед ним стояла более серьезная задача, нежели исправление репутации «легковеса» и ретуширование слегка шутовского имиджа, который он демонстрировал в первые годы пребывания на посту генсека. С назначением на эту должность Цзян унаследовал не только страну и ее правительство, но и армию.

Китайская Красная армия, позднее переименованная в Народно-освободительную, была основана в 1927 г. в качестве военизированного крыла революционной партии. После обретения власти КПК без устали работала над тем, чтобы не выпустить армию из рук. С конца 1970-х гг. партия понемногу ослабляла режим центрального планирования, давая свободу частному бизнесу и прекращая вмешательства в частную жизнь благонамеренных граждан; эти реформы радикально изменили лицо страны в сравнении с маоистской дистопией, унаследованной Дэн Сяопином. Однако основополагающий принцип НОАК — «винтовку контролирует партия» — никогда не подвергался пересмотру. При всем нынешнем упоре на расширение глобальных возможностей, главнейшая миссия НОАК всегда направлена на отечественную почву: сохранить КПК у власти. Сразу после того как Цзян принял бразды правления, ему напомнили об экзистенциальном значении армии для партии. Столкнувшись с двухмесячными демонстрациями в центре Пекина, Дэн вызвал войска, которые вымели критиков КПК со столичных улиц, убив при этом сотни, а может, и тысячи беззащитных людей. Цзяна назначили генсеком за несколько дней до кровавой бойни, но его слово не имело решающего веса: Дэн передал ему официальный пост главкома вооруженных сил лишь пять месяцев спустя, когда власть КПК в государстве и столице была восстановлена.

По сравнению с предшественниками, у Цзян Цзэминя и его преемника Ху Цзиньтао имелась более веская причина беспокоиться о лояльности армии. Мао и Дэн были в той же степени профессиональными революционерами, что и политическими вождями. До прихода коммунистов к власти в 1949 г. Китай десятилетиями находился под контролем военщины. Цзян и Ху сломали этот шаблон. Впервые за сотню лет в стране появилось гражданское руководство, стоящее выше военно-политической иерархии. Неудивительно, что Дэн дал Цзяну такой совет: «Четыре дня из пяти следует проводить с высшим армейским командованием». Судя по всему, наследники Дэна приняли это напутствие близко к сердцу. Лишь за два первых года на посту главкома Цзян проинспектировал свыше сотни военных объектов.

За минувшие два десятилетия собственно гражданский электорат пользовался куда меньшим вниманием со стороны Цзяна и Ху. Следуя указаниям КПК, Минфин ежегодно увеличивал официальный бюджет НОАК темпами в ю% и более, тратил миллиарды долларов на закупку вооружений и разработку новых боевых комплексов. Скорость и масштаб военной модернизации интенсифицировались именно при Цзяне и Ху; НОАК наращивает возможности распространить влияние Китая за пределы непосредственных территориальных интересов на акватории Индийского и Тихого океанов. Как Цзян, так и Ху регулярно посещали военные церемонии, военно-учебные заведения, заглядывали в гарнизонные столовые во время поездок по провинции, а для приема парадов всегда уважительно облачались в оливково-зеленые френчи а-ля Мао.

Оба вождя развивали потенциал военной машины, хотя иразными путями. Цзян потворствовал сторонникам жесткой линии, заняв непримиримую позицию в отношении тайваньского вопроса. Придя к власти, Ху слегка остудил страсти и отодвинул Китай от пропасти опаснейшего военного противостояния по обеим сторонам Тайваньского пролива. Большинство публикаций о военно-гражданских аспектах внутренней жизни Китая сосредоточивают внимание на потенциальной эрозии отношений НОАК и КПК, однако в новую эпоху гражданского руководства армией самым опасным явлением было расхождение взглядов Цзяна и Ху: другими словами, внутри самой партийной верхушки.

Авантюризм Цзяна напугал многих представителей политического истеблишмента, поскольку угрожал фундаментальному догмату партийной политики, направленному на создание стабильной внутренней и международной среды для экономического развития. Отказываясь от линии Цзяна, Хуподражал политике Дэн Сяопина, когда тот вновь стал вождем в 1978 г. Дэн убедил генералов, что в начале периода реформ приоритет нужно отдавать экономике, поскольку это единственный способ добиться стабильности в стране и обеспечить полномасштабную модернизацию НОАК в будущем. Китай перенял армейскую модель у Советского Союза, однако при Дэне произошел решительный отказ от всех прочих аспектов московской политики холодной войны, а именно военного соревнования с Западом. Теория «мирного подъема» Китая, сформулированная Чжэн Бицзянем, советником Ху, в 2005 г., основана на аналогичной посылке, диктующей необходимость избегать военной конфронтации с Западом. «Коммунистическая партия Китая — это отнюдь не КПСС, — говорил Чжэн. — Отсюда-то и проистекает наша уверенность в будущем процветании».

При смене позиции по тайваньской проблеме Ху предусматривал более масштабную роль НОАК, роль, которая бы отвечала задаче расширения глобальных интересов страны. В глазах общественности ключом к успеху его политики был устойчивый экономический рост. Пока хватало средств для военного бюджета, Ху считал, что способен удерживать «ястребов» на расстоянии. Впрочем, его послабления по тайваньскому вопросу оставили неприятный привкус у сторонников жесткой линии, которых немало как в ВПК, так и в дипломатических кругах. В частных беседах «ястребы» негодовали, что Ху лишь на словах выступает за возвращение Тайваня.

«Тайваньский вопрос снят с повестки дня. Никто больше не говорит о воссоединении», — заявляет Янь Сюэтун, один из наиболее известных «ястребов». Янь, защитивший докторскую диссертацию при Калифорнийском университете в Беркли, заведует кафедрой международных отношений в пекинском Университете Циньхуа, который входит в первую тройку вузов страны. Я побывал у него в середине 2009 г., в период быстрого потепления отношений с Тайванем. Во время разговора Янь чуть ли не выплевывал слова:

«Легитимность нынешней власти слишком опирается на экономическое развитие. Они вообразили, что до тех пор, пока люди верят, что могут богатеть, у них есть право руководить Китаем, невзирая на любые территориальные уступки. Вот как выглядит господствующая идеология этой страны, но лично я считаю, что она приведет к катастрофе».

Едкие комментарии, вроде высказываний Яня, вполне способны ослабить положение китайских лидеров внутри самой КПК, а также армии. Излишне говорить, что они практически не публиковались в Китае.

В начале 2009 г., когда в стране все было спокойно, а в отношениях с США, Тайванем и Японией впервые за многие годы царила безмятежность, одно из ключевых партийных изданий отвело место под статью высокопоставленного китайского военачальника. Генерал Ли Цзиньай, член Центрального военного совета, высшего командного органа НОАК, разразился критикой, более уместной во времена серьезного кризиса, а не в период стабильности. «Мы должны решительно отвергнуть вредные идеи вроде деполитизации и национализации вооруженных сил, — призывал Ли на страницах журнала «Цю ши» («Поиск истины»). — Пусть НОАК всегда держит стяг Партии как боевой штандарт, и пусть воля Партии всегда будет волей НОАК».

Передовица, опубликованная в 2005 г. в «Цзефан цзюньбао», центральном печатном органе Минобороны Китая, содержала ту же мысль, но выраженную в более настойчивой форме. Эта публикация появилась по случаю праздничного для НОАК события, Дня армии (прошел почти год после того, как Ху официально унаследовал высший военный пост от Цзян Цзэминя). Согласно подсчетам Джеймса Мавенона, военного эксперта по Китаю, фраза о том, что вооруженные силы безоговорочно верны партии, была повторена семнадцать раз с незначительными вариациями. Годом раньше праздничная передовица упоминала лояльность к КПК только шесть раз, а вот в 2005 г. партийные идеологи разошлись не на шутку, установив своеобразный рекорд:

«Наша армия находится под надежным партийным руководством, действует по приказу партии, всегда держит партийный стяг как боевой штандарт, следует указаниям партии и воле партии. История нашей армии — это история поддержания абсолютной руководящей роли партии; победы нашей армии — это победы, одержанные благодаря абсолютной руководящей роли партии; а слава нашей армии основана на абсолютной руководящей роли партии. Жизнь партии и сила партии, сосредоточенные в ее абсолютной руководящей роли в армии, суть квинтэссенция и основа традиций НОАК».

При разборе подобных деклараций, а также высказываний китайских вождей о демократии, полезно держать под рукой толковые словари ленинизма. Согласно преобладающей западной модели, армия является аполитичным институтом и служит нации по указаниям законно выбранного правительства, под каким бы флагом оно ни выступало. В Китае, где армия находится под контролем одной-единственной политической партии, все наоборот. В рамках китайской системы страшнейший грех, близкий к государственной измене — это вовсе не политизация, а деполитизация армии, направленная на создание национальных вооруженных сил.

В китайских штабных колледжах перспективным офицерам вбивают в головы мысль, что советские коммунисты не сумели сохранить контроль над армией — вот, собственно, почему их государство и оказалось беззащитным перед идеологическими диверсиями Запада. «После переворотов в Восточной Европе империализм стал подобен необъезженному жеребцу, который носится по лугам мира и топчет позиции развивающихся социалистических стран, — написал старший преподаватель военно-политического училища в Нанкине. — Враждебные западные силы не пожалеют денег и пустят в ход любые средства, лишь бы привить западные «ценности», расколоть НОАК и «очистить» армию от партии».

В комментарии, с которым генерал-майор Гу Минчжи выступил в 2009 г. на страницах издания Китайской академии социальных наук, наиболее влиятельного научного органа страны, говорится о том, что КПК должна контролировать «мысли, политику и организацию» вооруженных сил. Многословная диатриба генерала атаковала «фантазии и гегемонию западных капиталистических классов», которые «навязывают понятия свободы, равенства и прав человека в качестве универсальных ценностей». Антизападная направленность статьи подкреплена коллажем фотоснимков, на которых американские солдаты издеваются над иракскими заключенными в тюрьме Абу-Грейб.

Беспрестанная культивация руководящей роли партии в НОАК идет параллельно нескончаемым, чуть ли не истеричным кампаниям в официальных СМИ, которые из года в год насаждают принцип «абсолютной приверженности» армии к КПК. На первый взгляд, эти кампании не имеют рациональной основы. Уже более десяти лет не наблюдается ни гарнизонных мятежей, ни каких-либо публичных баталий, которые могли бы восстановить НОАК против партии. Пресловутые марсиане, приземлись они в Китае XXI столетия, после быстрого сканирования прессы решили бы, наверное, что вооруженные силы начинают выходить из-под партийного контроля. Постоянное напоминание о приверженности армии политике партии наводит на мысль, что для чтения газет нынче, как и в эпоху маоизма, требуется контринтуитивный тип мышления. Тогда, при маоизме, представление о масштабах проблемы можно было составить единственно по частотности официальных отрицаний наличия этой проблемы. Достаточно посмотреть сквозь эту призму, и становится ясно: выступления в официальной прессе ярче всего доказывают, что партия всегда с изрядной долей скептицизма выслушивала заверения военных в лояльности.

Благодушие в партийных рядах исчезло после жестокого подавления демонстрации на площади Тяньаньмэнь и дальнейших последствий.

Громадные масштабы протестов 1989 г., тот факт, что они охватили города по всей стране, широкая поддержка со стороны студенчества, рабочих и интеллигенции, а также вызванный ими раскол на самом верху — все это до сих пор отзывается в КПК. Столь же глубокие, хотя и куда менее известные потрясения партия пережила, когда выяснилось, что отдельные командиры и солдаты НОАК не желают выполнять приказ и очищать Пекин от демонстрантов посредством грубой военной силы.

Когда в середине мая поступили первые мобилизационные предписания, командующий легендарной 38-й армии, генерал-лейтенант Сюй Циньсянь, занялся подготовкой к вступлению в город — планированием маршрутов, точек сбора и сосредоточения войск, путей отхода на случай сопротивления. Но вот когда политкомиссар Пекинского округа отдал окончательный приказ, Сюй заупрямился — во всяком случае, так рассказывают многочисленные свидетели. 38-я армия, дислоцированная в соседней с Пекином провинции, славилась традицией быть всегда и во всем первой: именно ее Китай задействовал в Корейской войне; именно с нее началась механизация войск; она первой получила авиационное крыло и подразделение электронного противодействия. А теперь ей предстояло первой войти в столицу и восстановить закон и порядок.

За несколько недель до 4 июня Сюй повредил ногу и оказался в госпитале. Следя за развитием событий, он все больше и больше проникался сочувствием к студентам. Поначалу он написал рапорт с просьбой временно отстранить его от командования, ссылаясь на собственную госпитализацию, а когда сверху надавили, — попросту отказался выполнить приказ. «В чем бы меня ни обвинили, — сказал он, — я своих солдат туда не поведу». Сюя сняли с должности. Сейчас некоторые бывшие сослуживцы генерала утверждают, что он отказался следовать приказу лишь после первой стычки на улицах Пекина, но зато никто не отрицает, что Сюй получил пять лет по решению военного трибунала.

После подавления выступлений осадные настроения продлились в Пекине еще как минимум полгода. Армейские подразделения заняли академические учреждения, НИИ и вузы, сотрудники и студенты которых участвовали в протестах. Кадровых военных направили надзирать за пропагандистской работой в гражданских СМИ. Кроме того, прошли внутренние расследования в рядах НОАК; были наказаны командиры и солдаты, не желавшие следовать приказам и самовольно покидавшие вверенные им посты. В каждом подразделении НОАК, включая штабы, оперативные части, научные институты, учебные учреждения и военные заводы, всегда имелся собственный политотдел и партком. Механизм, которым партия контролирует госслужбу и бизнес, воспроизведен и внутри вооруженных сил. После 4 июня партия решила, что надо углубить проникновение в армию. В результате современная НОАК численностью 2,3 миллиона военнослужащих обладает сногсшибательным количеством партячеек: 90 тысяч, то есть по одной на двадцать пять человек.

Отнюдь не случайно три армии НОАК дислоцированы рядом с Пекином; крупные боевые силы окружают и другие важнейшие города. В Тибете, наиболее отдаленном аванпосте китайской империи, регулярные армейские части вместе со своим полувоенным крылом, Народной вооруженной милицией, используются для подавления протестов, как это случилось, к примеру, в 2008 г. В Синьцзян-Уйгурском автономном районе НОАК держит четыре дивизии возле населенных пунктов, где в 1990-х гг. годах разразились ожесточенные этнические столкновения. После 1989 г. подразделения Народной милиции численностью 800 тыс. человек прошли существенное переоснащение и переобучение, чтобы освободить НОАК от задач по непосредственному подавлению гражданских беспорядков. Стремясь вывести армию из внутренних конфликтов, руководство страны в июле 2009 г. направило лишь милицейские силы для подавления кровавых межэтнических стычек в Урумчи, столице Синьцзян-Уйгурского АР, где погибло почти 200 человек. Что же касается НОАК, то она сохранила там чисто символическое присутствие. Впрочем, в итоге именно НОАК остается последним гарантом безопасности при конфликтах.

За нескончаемыми пропартийными декларациями стоит не только паранойя, вызванная событиями 1989 г. Это также своеобразное признание того факта, что имеются долгосрочные тенденции, которые трансформируют нынешнее китайское общество и подрывают старомодный партийный политконтроль за военной машиной. Современная НОАК более «поджарая» и целеустремленная; качество ее оснащения и подготовки высоко как никогда. С другой стороны, заказать новое вооружение легче, чем ответить на вопрос: «Почему мы сражаемся?», как это в свое время сделал Фрэнк Капра, знаменитый американский кинорежиссер, создавший серию одноименных документальных фильмов во время Второй мировой войны. В условиях рыночной экономики уже не приходится рассчитывать, что лояльные кадры в военном обмундировании будут беспрекословно повиноваться партии. Подобно прочим современным армиям, НОАК вынуждена соперничать с частным сектором, чтобы привлекать талантливую молодежь в свои ряды. Советская Красная армия такой конкуренции не знала. Новое поколение армейских офицеров нуждается в высококлассном техническом, стратегическом и лингвистическом обучении, к тому же каждый офицер обязан горячо верить в партийные идеалы.

Помимо избитой традиционной идеологии, штабные колледжи пытаются пропитать армию новыми националистическими настроениями, которые подогревает КПК. Но даже здесь партию ждет множество ловушек, коль скоро политические дебаты ведут к появлению групп, расходящихся по вопросу истинной миссии вооруженных сил. Разбухающий военный бюджет Китая сильно возбудил неонационалистическую интеллигенцию и часть широких слоев населения, которые в сильной армии — и даже потенциальной будущей войне — видят чуть ли не Спасителя, не обращая внимания на степень готовности НОАК к сражению.

В глазах этой толпы столкновение цивилизаций и выход Китая на вершину после столетия унижений и есть тот благородный путь, которому должна следовать страна. Ван Сяодун, известный демагог-консерватор, любит цитировать модные теории дарвинистской социобиологии, настаивая на возрождении и стимуляции былого воинственного духа Китая. «В отсутствие внешнего давления биологический вид деградирует, — пишет он в гипернационалистическом бестселлере 2009 г. под названием «Китай сердится». — То же самое относится и к человеческим обществам». Задайте Вану вопрос: «Почему мы сражаемся?», и он ответит, дескать, не ради победы в неизбежной войне, а ради самой битвы и кровной чести страны.

Мало найдется реформ, столь же опасных для партии, как модернизация вооруженных сил. Чем сильнее КПК толкает армию на путь превращения в современную боевую силу, тем выше риск, что военный истеблишмент сорвется со своих традиционных швартовов и примется следовать собственным автономным инстинктам вразрез со взглядами политических хозяев. По словам китайских офицеров и ученых, эта тенденция успела закрепиться. «Наша армия становится более профессиональной и, стало быть, в большей степени национальной, а не околопартийной, — утверждает один из пекинских профессоров, видный специалист по международным отношениям. — Мы просто не можем произнести это вслух».

Жестоким подавлением демонстраций 1989 г. НОАК в конечном счете доказала, что готова исполнить свой долг и защитить КПК в момент наивысшей опасности. Однако военная машина, решавшая эту задачу, — неповоротливая, чрезмерно раздутая, недостаточно механизированная, оснащенная устаревшим оружием, складированным на удаленных базах со времен холодной войны, — плохо подходила для предстоящей миссии. Новая НОАК, строительство которой партия ведет уже сегодня, будет иметь несколько ролей. Она станет инструментом управления государственными делами Китая на международной арене, защитником родины за ее пределами, и полицейской дубинкой дома. Охрана партийной власти в будущем потребует от армии не только умения расстреливать безоружных протестантов на городских улицах.

В конце 1950-х гг., когда Китай нашел у себя нефть, в стране не имелось гигантов типа «Стандард ойл» или «Экссон», которым государство могло бы поручить задачу извлечь это сырье из недр. Тогда Мао обратил взор на человека по прозвищу «Однорукий генерал», который во главе десятков тысяч военнослужащих занялся бы освоением северо-восточных нефтепромыслов. Юй Цюли, родившийся в 1914 г. и вступивший в партию еще подростком, сделал военную карьеру на посту политработника, сражаясь с японцами, а затем и с внутренними врагами-чанкайшистами. Левую руку он потерял в 1936 г, во время Великого похода, и с тех пор это всегда напоминало о его героическом боевом прошлом. После прихода КПК к власти Юй работал в центральном военном аппарате, но в 1958 г. был назначен на пост министра нефтяной промышленности — работа, которая превратила его в одного из самых известных коммунистических промышленников Китая.

Он не пробыл на новом посту и года, когда были открыты громадные запасы нефти в Дацине, отдаленном уголке Маньчжурии, который летом превращается в сплошное комариное болото, а зимой сковывается лютой стужей. Отчаянно нуждаясь в квалифицированных рабочих руках, Юй обратился к самому крупному работодателю страны — армии. После войны в Корее НОАК насчитывала 5,5 миллионов человек, если сложить вместе сухопутные войска, ВМФ и ВВС. Мао разрешил демобилизовать 30 тысяч. Эти люди были направлены в Дацин для работы на промыслах. Аналогичный приказ получили и три тысячи бывших офицеров. Армия была естественной средой для нетерпеливых вербовщиков вроде Юя. К началу 1950-х гг. НОАК успела приобрести промышленное ноу-хау благодаря упору на развитие зарождающейся национальной нефтегазовой промышленности; в частности, в 19-й армии имелась даже целая дивизия, которая стала первым «нефтесаперным» подразделением коммунистического Китая. Непосредственно в Дацине военные строители спешно прокладывали дороги, трубопроводы, возводили насосные станции и прочие компоненты базовой инфраструктуры.

Когда в марте i960 г. в нефтяную столицу Китая начали прибывать демобилизованные солдаты и офицеры, многие из которых были участниками корейской войны, гонка за скорейшее освоение месторождения получила название «битвы за Дацин». Премьер Госсовета Чжоу Эньлай, обращаясь к руководству промысла, сравнил секретаря горкома с маршалом, который лично находится на передовой. «Соберите все свои силы для битвы на полное уничтожение, — призывал Чжоу нефтяников, — и отбивайте у врага один фронт за другим».

С момента своего основания НОАК всегда выполняла факультативные функции, помимо чисто военных задач. Армия в буквальном смысле занималась бизнесом, в частности, для пополнения своего скудного бюджета. Также армия выделяла целые военные части, от имени страны направляя их на промышленные объекты типа дацинского месторождения. Миллионы военнослужащих были демобилизованы в конце 1950-х гг., еще один миллион — в середине 1980-х гг… Перед правительством встала задача трудоустроить всех этих людей. Бывшие солдаты заселяли отдаленные районы, облегчая нагрузку на бюджет и одновременно обеспечивая стратегические территории квалифицированной рабочей силой. Порядка 170 тысяч бывших военнослужащих НОАК сформировали в начале 1950-х гг. Синьцзянский солдатский корпус, который впоследствии стал громадной бизнес-империей с собственными силами безопасности. Еще 80 тысяч человек были направлены в территориальные промышленные организации. Когда Дэн провел первую армейскую чистку в 1981 г., 57 тысяч демобилизованных мужчин и женщин пополнили ряды правоохранительной системы. Многие переквалифицировались в судей, хотя большинство ни разу не бывали в судебных залах, не говоря уже о получении юридического образования. В 1982 г. десятки тысяч бывших солдат уехали в Шэньчжэнь, новую экономическую зону, для работы на стройках.

Предпринимательская деятельность НОАК резко усилилась в 1980-е гг. по настоянию Дэн Сяопина, который хотел сфокусировать бюджетные затраты в первую очередь на экономическом развитии. Коммерческая империя НОАК достигла пика в конце 1980-х гг., когда армия насчитывала почти 20 тысяч фирм и предприятий. Помимо нефтяного направления, выросшего из дацинского проекта, военные приложили руку к самым разным видам бизнеса, начиная с пятизвездочных отелей, фармацевтики и легкой промышленности и заканчивая торговлей и контрабандой, не говоря уже о поставках вооружений на экспорт. По идее прибыль должна была направляться на улучшение быта простых солдат. В действительности основной поток денег пополнял карманы корыстных генералов, их родственников и закадычных друзей.

Вооруженные силы, еще более засекреченные, чем сама партия, сделались государством в государстве, где тайные коммерческие интересы офицеров соседствуют с их обязанностью защищать КПК и страну. Бизнес отвлек внимание множества высших военачальников и развратил их. В свою очередь, опора на прибыль от околоармейских предприятий исказила механизм управления военным бюджетом. По сравнению с национальной экономикой, войска показали себя неповоротливым увальнем, который отстает по темпам модернизации и плохо приспособлен к решению множественных стратегических, экономических и социальных проблем, обременяющих гражданские власти. Когда в начале 1990-х гг. экономика резко рванула вперед, партия постановила, что пришло время ускоренной реструктуризации вооруженных сил, и стала понуждать НОАК наверстывать упущенное.

И дело не только в том, что военным требовалось преодолеть последствия десяти лет финансового пренебрежения. Армии, как и самому китайскому обществу, предстояло избавиться от маоистского наследия — глубоко укоренившегося институционного участия в партийной политике, а также многослойной иррациональной структуры, оставшейся после холодной войны. Рыночные реформы Дэна стали настоящим «золотым дождем» новых шансов, а для некоторых людей и источником богатства, невиданного в эпоху Мао. Китай начал расправлять крылья, превращаясь в мировую державу. Чтобы держаться на уровне, армия должна была стать современной боевой силой, избавиться от сотен тысяч солдат в дополнение к колоссальной демобилизации в 1950-е и 1980-е гг., и от тысяч деловых предприятий.

Ничто не символизировало трансформацию стратегического положения Китая в большей степени, чем нефть. За пять лет после обнаружения дацинского месторождения объем добычи обеспечил все внутренние потребности страны в этом сырье. Позднее Юй был награжден местом в Политбюро, где и возглавил раннюю версию «нефтяной мафии», группы экономических консерваторов, которые выступали за традиционное центральное планирование и развитие тяжелой промышленности. Дацинские запасы удалось растянуть до 1993 г. а затем Китай превратился в нефтяного импортера. Зависимость от зарубежной нефти, объем поставок которой неуклонно возрастает с каждым годом, стала поворотной точкой для экономики и навсегда переопределила масштаб интересов национальной безопасности. В год, когда начал иссякать нефтяной поток, темпы прироста военного бюджета перевалили за 10 %-ную отметку, и эта тенденция сохраняется до сих пор. Впридачу в тот же год Китай принял новую военную доктрину, которая революционализировала положение в военной сфере в ответ на ослепительную высокотехнологическую огневую мощь, продемонстрированную американскими войсками при освобождении Кувейта от иракцев. Традиционная массивная сухопутная армия, обученная вести «народную войну», должна была уступить место более компактной и подвижной военной силе с резко возросшим техническим потенциалом и уровнем взаимодействия. НОАК, являвшаяся в свое время источником рабочей силы для энергетических проектов, сейчас должна была взяться за новую миссию: научиться проецировать военную силу за государственные границы, чтобы защищать нефтяные, газовые и прочие ресурсы, поступавшие с Ближнего Востока и других регионов, или перекачиваемые из соседних стран по сети наземных трубопроводов.

Связи между армией и нефтяной промышленностью вышли за рамки дацинского проекта. Когда Ирак не смог найти денег, чтобы оплатить оружие, купленное во время ирано-иракской войны, он погасил задолженность натурой, в 1996 г. предложив «Петро-Чайна» и китайской оружейной госкорпорации «Норинко» нефтяную концессию на 1,2 миллиарда долларов. Свержение Саддама Хусейна силами американских военных застопорило проект, и работа по нему началась лишь в 2009 г. Аналогично, китайские инвестиции в суданские нефтепромыслы проводились параллельно продаже оружия Хартуму. Впрочем, героические деяния «Однорукого генерала» и ему подобных фигур на почве бизнес-предпринимательства давно канули в прошлое. Изменения, перед лицом которых гражданское партийное руководство поставило НОАК в начале 1990-х гг., вынудили навсегда отказаться от старой военной машины.

Медленно, но неуклонно партия заталкивает НОАК обратно в казармы. После 1992 г. Политбюро ни разу не вводило военных в состав своего Постоянного комитета, хотя за пятнадцать лет до того, в момент окончания «культурной революции», когда лишь армия обеспечивала целостность страны, Политбюро более чем наполовину состояло из генералов. Зато сейчас только два человека их двадцати четырех членов Политбюро носят военную форму. В 1998 году Цзян Цзэминь окончательно приказал армии покинуть сферу крупного бизнеса. Ху Цзиньтао, его преемник, возглавил надзор за исполнением этой директивы.

Свидетельства того, что привилегированные группы военных до сих пор стоят над законом, можно каждый день видеть воочию на улицах крупных китайских городов. «Порше», «БМВ» и дорогие внедорожники с военными номерами, а зачастую и с роскошно одетыми дамами за рулем, стали обыденным явлением. Возникает впечатление, что эти машины, игнорирующие правила дорожного движения или нахально припаркованные в неположенных местах рядом с ночными клубами и фитнес-центрами, существуют в своего рода параллельном пространстве, куда рядовым гражданам доступ заказан. Но при всей своей крикливости эти свидетельства привилегированного статуса — не что иное, как рудименты безмятежных деньков, когда НОАК была на гребне влияния и коррумпированности. Партийные инсайдеры, стремящиеся создать правовое государство, утверждают, что права и обязанности НОАК прошли столь же строгую кодификацию, как и полномочия чиновников в гражданской сфере. «Это была очень привилегированная организация, — сказал один из советников Ху Цзиньтао. — Любой демобилизованный военнослужащий гарантированно получал место в органах власти. Сейчас такого нет, все подобные привилегии были отозваны. И это великое достижение партии».

Генералы, выставленные за дверь политики и бизнеса, получили на руки одну-единственную задачу: создать для КПК такие сухопутные, военно-морские и воздушные силы, которые отвечали бы требованиям XXI столетия. Возвращение в казармы компенсируется тем, что бытовые условия военнослужащих стали куда более приемлемыми и современными. Значительно выросло и денежное довольствие солдат и офицеров. Увеличен оперативный бюджет, военные НИИ получили обильные фонды на финансирование разработок под нужды грядущих высокотехнологических сражений. Вместе с тем эта задача вызвала к жизни новый набор подспудных напряжений и противоречий между становлением профессиональной армии, чей дух берет корни в западных традициях, и назойливым вмешательством партии, которая хочет сохранить контроль над своим самым ценным активом. Как и повсюду в нынешнем Китае, яркий и модерновый фасад до сих пор крепится на тяжелых якорях старомодного партийного надзора.

Обратимся к иерархии. Высший армейский пост занимает Ху Цзиньтао, являющийся Верховным Главнокомандующим и председателем Центрального военного совета КНР. Ху получил должность главкома, поскольку является генсеком ЦК КПК, хотя следует отметить, что передача военной власти состоялась далеко не сразу. Цзян Цзэминь пошел на это лишь через два года после оставления поста Генерального секретаря, чем вызвал сильное недовольство среди политического и академического истеблишмента. Был создан прецедент, и вот почему многие считают, что Ху последует примеру своего предшественника, когда сам покинет пост генсека в конце 2012 г.

Теперь заглянем глубже, в повседневную практику партийного надзора за жизнью армии. Здесь режет глаза своей архаичностью вездесущая паутина партийного контроля, состоящая из 90 тысяч партячеек. Даже инсайдерам система кажется отжившей свой век, а зарубежных наблюдателей и вовсе ставит в тупик. «Политическая система убивает армию, — сказал мне один отставной офицер. — У нас нет института сержантов, а ведь именно на этом уровне ведется подлинная военная работа». Под институтом сержантов этот китайский офицер имел в виду традиционный западный подход, согласно которому значительная власть находится в руках унтер-офицерского состава. В западных армиях командиры уже давно прислушиваются к мнению своих сержантов, капралов, прапорщиков и так далее, которым делегированы полномочия принимать многие решения на низовом уровне. «В нашей культуре подобное делегирование лишь повышает авторитет командира, — говорит эксперт по НОАК, старший офицер армии США. — Трудно внедрить систему сержантов в структуре, где не принято делиться властью. В Китае очень многое завязано на боязни потерять лицо; здесь недостаточно иметь командное звание — нужно и вести себя, как начальник».

Из-за того, что основной упор делается на политику, иерархия в Китае перевернута с ног на голову. С момента основания в НОАК царит двоеначалие — армия напоминает человека с двумя головами, которые следят друг за другом. Каждую командную должность занимают два офицера в одинаковом чине: один считается командиром, другой — его политкомиссаром. Не так-то просто понять, где проходят границы их полномочий, кто кому подчиняется, и в каких случаях. «У них попросту не получается постигнуть нашу сержантскую систему, в которой командир может следовать решениям, принятым его подчиненным, — говорит офицер-иностранец. — А мы никак не разберемся в их системе с двумя параллельными командирами в одном и том же звании». (Нынче в НОАК появился сержантский корпус, однако эти военнослужащие так и не обзавелись ни полномочиями, ни самим духом, присущим их западным коллегам.)

Политкомиссары были переняты из советской Красной армии, хотя в Китае они с имперским душком. Китайские императоры посылали своих эмиссаров на фронт, чтобы те приглядывали за военачальниками. КПК использует комиссаров аналогичным образом, чтобы надзирать за войсками изнутри, контролировать назначения через Орготдел НОАК и выкорчевывать коррупционеров. В то время как сержанты олицетворяют систему высокого доверия, в рамках которой командиры полагаются на умение подчиненных самостоятельно принимать решения, политкомиссарская модель — подобно всему китайскому обществу — вообще не предусматривает доверительных отношений.

Политработники современной НОАК сочетают функции моральных наставников, идеологов и администраторов. «Они изо всех сил стараются внушить тебе, что исполняют роль профессиональных управленцев и ничего общего не имеют с оголтелыми фанатиками, которые носятся со своими красными книжицами-цитатниками», — сообщает иностранный эксперт-офицер. В тех редких случаях, когда происходит утечка информации об их реальных функциях, становится ясно, что любые скандалы с участием комиссаров носят откровенно политический, а порой и сугубо личный характер.

Наиболее знаменитый открытый мятеж против засилья комиссаров произошел в 1994 г. и касался одного из лейтенантов, служившего в пекинском гарнизоне. Местный замполит залез в частную переписку своего подчиненного и узнал, что его жена беременна вторым ребенком, на сей раз долгожданным мальчиком. Комиссар тут же проинформировал об этом руководство городка, где жила лейтенантская семья, и муниципальные власти приказали женщине сделать аборт. Разъяренный лейтенант взялся за оружие, расстрелял замполита и ряд других гарнизонных офицеров, после чего проник в дипломатический квартал, расположенный в сердце столицы, в двух километрах от площади Тяньаньмэнь. Он умертвил семнадцать человек общим числом, а затем покончил с собой. Репутация армии, запятнанная кровью 1989 г., лишь содействовала этой трагедии. Солдаты, высланные в погоню за обезумевшим лейтенантом, потеряли массу драгоценного времени на переодевание в штатское, чтобы — как сообщалось в одном из репортажей — не «обеспокоить общественность» своим зловещим видом.

Безразличие младшего офицерства к обязательному политическому воспитанию и полнейшее непонимание того, как партполитработа связана с отправлением военной службы в современных условиях, сквозит и в официальных документах. Юн Чунчан, сотрудник Военной академии, сетовал в 2008 г., что перспективные офицеры все в большей степени становятся «одержимы чисто военными взглядами» и перестали считать политическое воспитание важным делом. Когда мы проводили опрос мнений, один слушатель заявил: «Раз у нас теперь рыночная экономика, применяются денежные стимулы и повсеместно подчеркивается важность закона, отчего мы до сих пор утверждаем, будто партполитработа является жизненно важной?»

«А вы что, в этом сомневаетесь?» — рявкнул Юн на молодого офицера. Впрочем, он посовещался с руководством, и полученный сверху ответ гласил, что принцип главенства политики есть «научный вывод последних десятилетий», не подлежащий отмене. «В 1954 году кто-то убрал [из политического устава армии] фразу о жизненно важной роли партполитработы, но Председатель Мао вернул ее на место. Руководящие товарищи, в частности, Дэн Сяопин, Цзян Цзэминь и Ху Цзиньтао, вновь и вновь подчеркивали насущную необходимость такой формулировки». Система политкомиссаров, впервые созданная Советским Союзом, была затем отменена распоряжением Сталина на основании вывода о ее дальнейшей нецелесообразности в поднятии морального духа войск. А вот в Китае, где партия до сих пор у власти, эта система осталась.

С точки зрения неонационалистов, вопрос: должна ли армия постоянно находиться под контролем партии, вообще не стоит. «Знаете, я об этом даже не задумывался. Разве это важно?» — ответил Сун Сяоцзюнь, когда я поинтересовался его мнением. Я познакомился с ним в 2009 г., когда Сун рекламировал книгу «Китай сердится», написанную им в соавторстве с Ван Сяодуном и другими патриотически настроенными пропагандистами, которых иногда именуют «новыми левыми». Сун, отставной морской офицер, в свое время преподавал в училище подводников, а в середине 1980-х гг. покинул военную службу. Сейчас он работает редактором околовоенного журнала для энтузиастов, интересующихся новейшими техническими разработками в сфере вооружений.

Для таких, как Сун, нет необходимости оправдывать или объяснять право КПК руководить армией — да и всей страной, если на то пошло. Сплошь и рядом слышится: таков, дескать, «вердикт истории», жизненный факт, порожденный революцией, в которой армия сыграла решающую роль. «Если вам так хочется поболтать на эту тему, советую учесть, что в Китае, над которым вечно измывались другие страны, компартия возникла вместе со своим военизированным крылом, — сказал он. — Это особенно верно в отношении периода между 1927 [когда была основана НОАК] и 1949 годами [когда КПК захватила власть]. В отличие от Великобритании и прочих государств, здесь люди поднимались с самых низов и возрождали честь и достоинство родной страны посредством военной силы».

С течением времени НОАК претерпела эволюцию, развиваясь согласно предписанной в последние годы роли и все больше отдаляясь от ритуальных заклинаний о приверженности делу партии. Армия превращается в профессиональную силу, с собственным духом и набором ценностей. И пусть молодые офицеры по-прежнему могут лицемерить насчет партийного контроля, они как никогда раньше сосредоточены на повышении профессионализма. «Младшее офицерство часто жалуется на качество военного руководства, — говорит Эндрю Янг, тайваньский ученый и регулярный гость китайских военно-учебных заведений. — Они крайне обеспокоены темпами изменений. Им хочется стать частью общемировой системы. Этот нижний ярус офицерского корпуса пронизан настроениями глобализма».

Некогда в офицерском сословии доминировали семейные военные кланы. Сыновья воспитывались в одних и тех же училищах, а затем, по мере служебного роста, оказывали друг другу содействие. В наши дни молодому офицеру мало быть «красным» — он должен еще обладать профессиональными знаниями. Успех военной карьеры привязан к техническим навыкам, а служба стала высокоспециализированной. Ужесточены требования к уровню образования, которое теперь надо получать в военных академиях; кроме того, была восстановлена иерархическая система званий, заменившая простое различие между «командирами» и «бойцами» революционной эпохи, повторно введенное Мао Цзэдуном в 1965 г. Не хватает лишь фактического боевого опыта. «Это самая высокообразованная армия, которую мне когда-либо доводилось видеть», — заметил внештатный преподаватель училища НОАК. Да, в ней встречаются «царевичи», отпрыски былых высокопоставленных руководителей, но они редко попадают на самый верх. Привилегированное происхождение не помогает: эта «золотая молодежь» все чаще и чаще терпит поражение в соперничестве за высшие военные должности. «Вместо того чтобы двигаться вверх и занимать старшие посты в генералитете, большинство царевичей заканчивают карьеру в должности заместителей, — говорит Бо Чжиюэ, китайский эксперт, изучивший послужные списки военных за несколько десятилетий. — Тот факт, что они наталкиваются на «стеклянный потолок» как в армии, так и в ЦК, означает, что их происхождение на самом деле играет роль тормоза».

Далее, НОАК без особой помпы внедрила систему единоначалия, в рамках которой командир несет основную ответственность за вверенное ему подразделение, хотя в теории ровно такую же ответственность должен нести и его политкомиссар. «Эффективное управление войсками требует сосредоточения власти в одном-единственном центре, — говорит Ю Цзи, китайский военный аналитик. — Это железное правило не знает исключений даже для НОАК». По его словам, есть лишь один способ, как могут ужиться боевой командир и его комиссар: «Политические вопросы обязаны подчиняться интересам боевого командования». Иностранцы, имеющие дела с НОАК, отмечают постепенное оттеснение политкомиссаров. «Мне доводилось бывать на китайских военных кораблях, где капитан вообще не отвечает на вопросы, пока не проконсультируется с замполитом, — вспоминает Бад Коул, преподаватель американского Национального военного колледжа и частый гость китайских ВМС. — Правда, попадаются капитаны, в грош не ставящие мнение комиссаров».

В то время как симбиотические отношения КПК и НОАК претерпевают эрозию, новый порядок — по словам Дэвида Шамбо, авторитетного специалиста по китайской политике — «благоволит более корпоративной, профессиональной, автономной и подотчетной армии». Конечная власть прочно находится в руках КПК, однако подобно тому, как партия отказалась от мелочного вмешательства в дела крупных госпредприятий, НОАК сейчас пользуется большей свободой в повседневных делах. Речь вовсе не идет о передаче политического контроля; пожалуй, такое переопределение формулы взаимоотношений КПК и НОАК как раз иллюстрирует приспособленческий талант партии. «Политические директивы до сих пор преобладают над чисто военной философией, — отмечает Шамбо, — однако партийная работа адаптируется к социальным изменениям».

Корректировку претерпевает и пропагандистская система. В 2009 г., по случаю празднования 60-й годовщины своих ВМС, Китай пригласил морских офицеров со всего мира посмотреть на новый атомный подводный флот, дислоцируемый в Циндао. В октябре того же года отмечалось бо-летие КНР. Для постановки военного парада на площади Тяньаньмэнь был приглашен не кто иной, как Чжан Имоу, талантливый кинорежиссер и чуть ли не диссидент, который все же стал частью истеблишмента, когда ему поручили организовать церемонию открытия Пекинской Олимпиады. Еще одним важным пропагандистским достижением для НОАК был первый крупный рейд к берегам Сомали, где китайский ВМФ осуществил противопиратское патрулирование, а заодно продемонстрировал осязаемую связь между военным бюджетом (который непрерывно увеличивался на протяжении двух десятилетий) и растущим международным влиянием страны.

Отдел пропаганды ЦК заботится о том, чтобы командные голоса военных не звучали в публичных дебатах и не привлекали внимание широкой общественности к разногласиям между НОАК и КПК. «Армия не может иметь собственных взглядов. Ей запрещено выражать свое мнение», — говорит Янь Сюэтун из Университета Цинхуа, имеющий тесные связи с военными. Вместо этого партия пропагандирует собственное сочинение о новом сверкающем оружии, самоотверженном патриотизме и растущей глобальной роли. Все три милитаристских события, срежессированные в 2009 г. для телекамер — сомалийская миссия, годовщина ВМФ и парад на Тяньаньмэнь — были направлены на воспитание у китайцев уверенности и гордости за свою армию, тем самым укрепляя систему партийного руководства НОАК. Но за рубежом к этому имиджу относятся с гораздо большим скептицизмом. Самая яркая иллюстрация: давным-давно откладываемая битва за Тайвань.

Подготовка к войне за Тайвань — для НОАК самый эффективный рычаг выкачивания денег из правительства. Для высшего партийного руководства эта грядущая война — тоже хороший повод завернуться в национальный флаг. Воссоединение с Тайванем риторически подается в образе чуть ли не божественной миссии НОАК, в рамках которой военные средства должны служить политической цели. «Партия всегда рассматривала Тайвань как последнюю недостающую деталь головоломки, — сказал Эндрю Янг из Тайбэя. — Их ни за что не убедить отказаться от Тайваня».

Большинство статей обсуждает баланс военных сил, подсчитывают нацеленные на Тайвань ракеты или отслеживают политическую полемику о самых последних продажах американского оружия непокорному острову. Это, конечно, очень интересно и важно, но статьи упускают из виду самое главное обстоятельство. Главное обстоятельство, не позволяющее Тайваню склонить голову перед диктатом Пекина, мало общего имеет с военной силой или потенциальной войной и той экономической катастрофой, которой война, несомненно, обернется. Да, оба эти фактора крайне важны для китайских политиков, но на самом деле обстоятельство носит чисто политический характер. Одним словом, это КПК.

Все время, что Джозеф У изучал кибернетику в Тайбэйском университете в начале 1970-х гг., его непрерывно донимали предложениями вступить в ряды правящей партии. Преимущества, казалось бы, очевидные: приоритетное получение визы для учебы за границей; ускоренное продвижение по карьерной лестнице как в армии, так и на гражданской службе; гарантированная занятость в фирмах, которые принадлежат партии. «Короче говоря, меня постоянно пытались завербовать, — рассказывал он много лет спустя, на интервью в своем университетском кабинете. — Все в один голос заверяли, что моя жизнь улучшится, стоит только записаться в Гоминьдан».

Гоминьдан (ГМД), в буквальном переводе «Национальная народная партия», во многих отношениях был зеркальным отражением своего соперника на континенте, то есть КПК. Подобно Коммунистической партии Китая, Гоминьдан основывался на ленинских идеях. В нем имелся собственный Орготдел для раздачи постов в госсекторе. В отличие от Китая, где КПК контролирует экономику из-за кулис, тайваньский Гоминьдан напрямую владел рядом самых больших предприятий острова. Кроме того, ГМД непосредственно руководил вооруженными силами. По иронии судьбы (о чем в нынешнем Китае предпочитают помалкивать), одним из первых политкомиссаров сформированной в 1924 г. гоминьдановской армии стал Чжоу Эньлай, впоследствии премьер Госсовета КНР, сильно пострадавший из-за Мао Цзэдуна; в 1920-е и 1940-е гг., когда между партиями возникали временные союзнические связи, Чжоу тесно сотрудничал с Гоминьданом.

Поколение, выросшее на Тайване после 1949 г., когда Гоминьдан покинул континент, с особой ясностью понимает, как именно работает Китай, — ведь эти люди были воспитаны в очень похожей системе. Увы, этого нельзя сказать о взглядах материковых китайцев. С начала 1990-х гг., когда в Тайване стали проходить публичные выборы в национальное правительство, КПК все никак не смирится с мыслью, что совсем рядом растет и развивается чужая, но китайская демократия.

На протяжении этого периода вожди Китая непрерывно внушали тайваньцам необходимость подчиниться суверенитету КНР, называли островную демократию коррумпированной и вели травлю тайваньских дипломатов по всему миру. В довесок Пекин стращает Тайвань войной, изредка постреливая ракетами через северную и южную оконечности острова. В канун первых президентских выборов в 1996 г. Китай зашелся воплями, намекая на жуткие последствия, если Тайвань открыто встанет на путь независимости. Несмотря на запугивания с материка, голосование стало привычным фактом жизни островитян.

Джозеф У — не единственный человек, судьба которого флуктуирует в такт выборным приливам и отливам, совсем как в демократических странах. В 1970-е гг. он вернулся из США с дипломом доктора наук в области политологии и занялся исследованиями, а вскоре презрительно отверг предложение вступить в Гоминьдан и ударился в оппозиционную политику. В 2004 г. вторично переизбранный тайваньский президент Чэнь Шуйбянь, лидер Демократической прогрессивной партии, назначил У на пост ведущего советника по вопросам отношений с КНР, а в 2007 г. У стал де-факто послом Тайваня в США. Увы, работа в американской столице не заладилась, поскольку США в ту пору были увлечены матереющим Китаем и с раздражением относились к президенту Чэню. После возвращения Гоминьдана к власти Джозеф, будучи политическим ставленником, тут же потерял должность. Мы познакомились в 2009 г.; Джозеф тогда, как и после учебы в Штатах, трудился в крошечном, захламленном кабинете университета Чэнчи, возле конечной ж/д станции на окраине Тайбэя.

Гоминьдан, вернувшийся к власти в 2008 г., отличался от партии, которая руководила Тайванем на протяжении полусотни лет после 1949 г. Почти все его основные предприятия были уже проданы или перешли в государственную собственность. Теперь Орготдел занимался выдвижением кандидатов на выборы, а не назначением на правительственные посты. Контроль над армией, ослабевший после отмены законов военного времени в начале 1990-х гг., исчез окончательно. Бывшие политкомиссары стали именоваться замполитами по вопросам соцобеспечения военнослужащих и получили совсем иные обязанности, приличествующие их новому титулу. Вооруженные силы, некогда являвшиеся боевым крылом ГМД, стали национальной армией. «Чэнь отдал недвусмысленный приказ убрать Гоминьдан из войск, — сказал У. — Многие офицеры с облегчением узнали, что им уже не надо подчиняться двум боссам и вести двойную жизнь».

Короче говоря, Гоминьдан отказался от всех тех атрибутов власти, которые некогда делали его столь похожим на КПК. Эта трансформация стала вдохновляющим примером для китайских реформистов и болезненной занозой с точки зрения КПК, потому что постоянно наводила на мысль сравнить демократический режим на острове с фанатизмом авторитарного правления на континенте. Хэ Вэйфан, профессор юриспруденции в Пекинском университете, говорит, что Тайвань — это наглядный пример того, что китайцы отнюдь не обречены на роль бессловесных винтиков с самого рождения. «Сегодняшний Тайвань, — сказал Хэ, — это завтрашняя метрополия».

А в глазах КПК временная потеря власти Гоминьданом есть очевидное доказательство ущербности партии-соперника. «Они потерпели фиаско, — заявил Сун Сяоцзюнь, соавтор книжки о сердитом Китае, который объясняет проблемы Гоминьдана давнишним расколом с коммунистами. — Допустили целых две грубейших ошибки. Одна имела место еще в 1927 г., когда гоминьдановцы стали на сторону военной диктатуры и крупных землевладельцев. Вторая ошибка случилась в 1946 г., когда они объединились с правыми и атаковали территории, освобожденные коммунистами». Зато другие люди видят в современном Тайване подстрочный комментарий к дивергентным политическим системам.

В 2007 г. в Пекине на церемонии открытия ежегодной сессии Всекитайского собрания народных представителей, послушного законодательного органа КНР, Ли Чжаосину, вальяжному бывшему министру иностранных дел и спикеру собрания, был задан вопрос насчет политики в отношении Тайваня.

«Вся политика будет следовать воле метрополии и воле народа», — ответил Ли.

«То есть вы хотите, чтобы народ стал голосовать?» — тут же встрепенулся один из тайваньских журналистов.

«Вопрос с подвохом, — натянуто рассмеялся Ли. — Разумеется, нет. Нет!»

Гоминьдан то приходил к власти на Тайване, то терял ее; впрочем, на один показатель смена правительства не влияет. По результатам опросов общественного мнения, от 70 до 80 % респондентов постоянно поддерживают — в тех или иных формах — текущий политический статус острова. Даже те, кто надеется на объединение, не желают обниматься с Китаем, пока там заправляет КПК. Большинство тайваньцев предпочитают статус-кво: остров остается самоуправляемой территорией со всеми атрибутами независимости, разве что кроме названия.

Результаты опроса смотрятся особенно выпукло на фоне глубоких экономических и личностных связей между двумя странами. С конца 1980-х гг. миллионы тайваньцев побывали в КНР: по делам бизнеса, в поисках родственников или просто как туристы. В какой-то момент в одном лишь Шанхае проживало свыше 600 тысяч тайваньцев. Сотни хайтэковских компаний Тайваня перевели весь производственный процесс на территорию КНР для снижения издержек, что и сделало Китай самым важным экономическим партнером острова. И вместе с тем, лишь немногие из тайваньцев, собственными глазами наблюдавших ошеломительное развитие Китая, прониклись идеями объединения. «Проблема заключена в однопартийном правлении, — говорит Эндрю Янг. — Тут люди отчетливо видят разницу».

Неистовый накал предвыборных страстей на Тайване — пожалуй, самый яркий пример различия двух политических культур. Впрочем, и не столь заметные вещи могут быть ничуть не менее красноречивы. После интервью мы с Джозефом У вышли из его кабинета, однако здания не покинули. Я познакомился с Джорджем Цзаем, также политологом и бывшим правительственным советником, а заодно и твердым сторонником Гоминьдана, который, кстати, имеет представительство в этом университете. На тайваньском политжаргоне У именуется «темно-зеленым», по цвету стяга Демократической прогрессивной партии, а вот Цзай — «темно-синий». Как бы то ни было, У великодушно представил меня своему заклятому политическому врагу. Человеку, живущему в Пекине, где вообще нет официальной политической конкуренции, было очень любопытно наблюдать обмен любезностями этих людей: вполне обычный демократический жест, который не присутствует в политической жизни Китая.

Цзай — рьяный поборник воссоединения. Впечатление, будто он только и делает, что пересекает пролив туда-обратно; к примеру, на следующие два месяца он уже запланировал минимум три поездки. Стоит Цзаю попасть в КНР, как коллеги начинают возить его по семинарам в самых разных уголках страны: Внутренняя Монголия, Дуньхуан (знаменитый буддистскими фресками), Цзинганыпань (где Мао отсиживался во время войны с националистами) и так далее. Во время этих поездок Цзай днями напролет братается со своими китайскими собеседниками, обсуждая тайваньский вопрос под всеми возможными углами зрения.

«За неделю до нашей встречи, — рассказал Цзай, — ему вдруг позвонили из военной разведки в Пекине и задали вопрос: президент Ма Инцзю только что выступил в одном из тайбэйских НИИ; так вот, должен ли Пекин понимать его заявление как окончательный ответ на речь Ху Цзиньтао, в которой обсуждалась судьба острова?» Цзай немедленно взялся за телефон, связался с Советом национальной безопасности Тайваня, с рядом других правительственных ведомств, потом перезвонил в Пекин и сообщил: нет, президентское выступление не следует понимать в таком ключе. Пекин явно доверяет Цзаю. Таких ярых сторонников объединения, как Цзай, на острове по пальцам можно пересчитать. Однако даже у Цзая имеется оговорка. «Да, я стою за воссоединение, — утверждает он, — но соглашаться с коммунистическим правлением не намерен. Терпеть этого не могу».

С конца XIX столетия Тайвань побывал японской колонией, затем китайской провинцией, а когда в 1949 г. здесь обосновались националисты под предводительством Чан Кайши, — превратился в конкурента центрального правительства Китая. С точки зрения КПК, возвращение Тайваня станет блистательным актом окончательного восстановления территориальной целостности Китая, который подвергся унизительной дележке под ножами иностранных агрессоров. С момента прихода КПК к власти запрещены любые иные трактовки этой официальной линии. С течением времени КНР наложила эти же ограничения на двухсторонние связи практически со всеми странами мира. Получая приглашение посетить страну, любой человек — даже самый «маленький» — обязан признать принцип единого и неделимого Китая, который подразумевает суверенитет КНР над Тайванем. Отклонение от этого курса мгновенно превращает любого в персону нон грата. Иностранные политики, нарушившие сей принцип, ставят дипломатические связи под угрозу и навлекают санкции на свои коммерческие компании. Эта политика всегда насаждалась с одержимостью, от которой дух захватывает: Тайвань — неотделимая часть Китая, иных мнений быть не может, и точка.

Дома, в метрополии, китайским СМИ тоже приходится лавировать между ловушками. К примеру, одна шанхайская газета, в 2002 г. освещавшая строительство в городе нового завода полупроводниковых приборов, назвала будущее предприятие «крупнейшим в Китае». Лишь на следующее утро кто-то сообразил, что формулировка-то неверна. В действительности на Тайване имелись еще более крупные электронные заводы, но раз Тайвань и есть часть Китая, именовать шанхайское предприятие самым большим в стране — нельзя. Редактору пришлось выполнить старомодный ритуал публичного покаяния, а в наказание за грехи ему урезали зарплату.

Тайваньские реалии разительно отличаются от той картинки, которую Пекин насильно сует под нос своим гражданам. Отнюдь не считая себя «частью единой семьи», как выражается Ху Цзиньтао, тайваньцы за редким исключением не испытывают инстинктивного влечения к стране, которой заправляет КПК. Ли Дэнхуэй, лидер ГМД и первый президент Тайваня, избранный в 1996 г., приступил к работе по решительному отделению от метрополии, а Пекин в ответ на это обозвал его «предателем китайской нации» и «негодяем на десять тысяч лет». В биографии Ли, как в зеркале, отразились перипетии истории острова. Ли родился и вырос при японских колонизаторах, безупречно владеет японским, но зато с сильным акцентом изъясняется на официальном пекинском диалекте. Легко понять, отчего Ли с таким трудом дается эмоциональная связь с метрополией: он ни разу в жизни не бывал в континентальном Китае.

Подъем демократического движения на Тайване при Ли Дэнхуэе в 1990-е гг. вызвал кризис отношений по обе стороны пролива; ситуация затянулась на добрый десяток лет. За это время Цзян тоже превратился в «ястреба» и заметно сблизился со сторонниками жесткой линии внутри военного истеблишмента. В КНР тайваньский вопрос всегда был пробным камнем политической зрелости, коль скоро здесь даже намек на слабость может стать оружием для политических оппонентов. Первое предложение Цзяна по воссоединению, которое он выдвинул в начале 1995 г., то есть в период незавершенной консолидации его власти над армией, полностью провалилось: ни один человек в высших эшелонах НОАК его не поддержал. Вскоре Цзян нашел повод закрутить гайки.

Когда несколько месяцев спустя, в июне 1995 г., Ли Дэнхуэй получил американскую визу, Цзян уступил нажиму генералитета и согласился отреагировать запуском ракет в морскую акваторию к северу от Тайваня. На следующий год, в канун президентских выборов на острове, Цзян санкционировал очередную демонстрацию военных мускулов; Пекин выразил недовольство, устроив крупные учения с запуском новой партии ракет. При этом Цзяну вновь пришлось побороться за контроль над армией, потому что на сей раз командующий учениями потребовал от Политбюро вообще не вмешиваться в процесс. Последней унизительной пощечиной оказалось направление ударной авианосной группы, которую президент Клинтон послал на патрулирование берегов Тайваня. Здесь Цзяну уже нечем было крыть.

Кризис 1995–1996 гг. стал поворотным моментом — именно тогда Цзян решил, что больше не позволит «ястребам» одержать верх по вопросу воссоединения. Китайских вождей потрясла виртуозная демонстрация технической и огневой мощи США в ходе первой войны в Персидском заливе. Пять лет спустя, когда разбухший объем внешней торговли сделал Китай как никогда зависимым от Америки, Цзян с возмущением узнал, что НОАК до сих пор не готова приступить к военной кампании против Тайваня. Жесткая линия Цзяна превратила тайваньский вопрос в особо мощный рычаг, которым НОАК могла выкачивать деньги из бюджета. «Военные полагают, что у них еще не все готово, — говорит Эндрю Янг в Тайбэе. — Они просят: «Не делайте резких движений, из-за которых нам придется прямо сегодня принимать какие-то меры. Лучше дайте пока побольше ресурсов»».

На протяжении всего второго срока правления, начавшегося в 1997 г., Цзян сближался со сторонниками жесткой линии и, требуя ускорить процесс объединения, поднимал ставки по Тайваню, отлично сознавая, что не успеет довести свою политику до конца. Если Тайвань, говорил Цзян, хотя бы раз откажется вести диалог на тему воссоединения, это послужит поводом к военным действиям. Хотя голоса генералов почти не раздавались в ходе публичных дебатов, многие свидетели указывают на то, что НОАК подзуживала Цзяна. По словам Сюзан Шерк, бывшего дипломата, а ныне политолога, в 1999 г. на летней даче руководства в приморском Бэйдайхэ состоялось совещание, на котором «генералы возбужденно утверждали, что на кон поставлена честь страны» и что Китаю надо проявить решимость.

Став в 2002 г. генсеком, Ху Цзиньтао унаследовал растущую экономику и Коммунистическую партию, которая плотно контролировала органы власти и вооруженные силы. А вот по тайваньскому вопросу Цзян оставил своему преемнику настоящую бомбу замедленного действия. Китай ввел в строй десятки новых подлодок, установил на них противокорабельные ракеты, а также разместил тысячи пусковых установок на своих берегах в нескольких сотнях километрах от острова. Ху предстояло сделать проход по политическому минному полю, найти способ снять тайваньскую проблему с повестки дня и восстановить абсолютный примат экономики, не раздражая при этом НОАК.

В 2004 г. Ху наконец отыскал мастерское решение: он предложил Всекитайскому собранию народных представителей ратифицировать закон, запрещающий сепаратизм. Как отмечал ряд наблюдателей, на первый взгляд неясно, зачем Китаю нужен антисепаратистский закон, который бы развязал руки военным в случае объявления Тайванем полной независимости. К примеру, раньше ничто не мешало Пекину затыкать рот сторонникам независимости в Синьцзяне или Тибете. Поначалу этот закон вызвал бурю возмущения на Тайване и волну критики в Европе и США. С другой стороны, сейчас Ху мог нанести удар из более устойчивого положения. Вскоре после этого Китай пригласил первую и далеко не последнюю группу представителей Гоминьдана принять участие в возобновлении межпартийного диалога с КПК.

Делая воинственные заявления дома и бросая вызов зарубежным критикам, Ху сумел вытащить тайваньский вопрос из рук «ястребов» и переформулировать его на своих собственных условиях. При этом заявленный Цзяном график воссоединения был снят с повестки дня. Напротив, Ху начал переговоры на высшем уровне с дружелюбно настроенными тайваньскими политиками и уже не столь сильно давил на педали милитаристски окрашенной риторики, которая так возмутила избирателей-островитян. «Ху не желает обсуждать график воссоединения, потому что это не в его интересах, — говорит Алекс Хуанг из Тайбэйского Центра стратегических и международных исследований. — Ху продвигает свою позицию путем стимуляции экономики. В этом контексте тайваньский вопрос не столь злободневен».

Когда гоминьдановский лидер Ма Инцзю был в 2008 г. избран президентом, что тем самым поставило точку в восьмилетнем правлении Чэнь Шуйбяня и Демократической прогрессивной партии, Китай пришел в восторг. «После выборов один из китайских руководителей сказал мне: «В эту победу мы вложили не меньше, чем ГМД!» — вспоминает Джордж Цзай. Его собеседник не уточнил, идет ли речь о деньгах или же о политическом капитале. Отношения сторон потеплели до отметки, которую в последний раз видели полтора десятилетия назад. Обмен официальными визитами стал обыденным делом, а переговоры по прямым транспортным коммуникациям впервые за много лет сдвинулись с мертвой точки.

Цзай не одинок в своем мнении, что смена позиции КНР отражает более глубокое понимание политики острова. «Они привыкли к демократии, и до них начало доходить, как работает наша внутренняя политика, — сказал Цзай. — Стабильный и демократичный Тайвань не будет причинять неприятностей Китаю». Успех тайваньской демократии увенчан иронией. Чтобы соблазнить избирателей-островитян, КПК пришлось подстроиться не только под демократический режим Тайваня, но и под его выборный цикл.

Естественно, китайские СМИ шумно отпраздновали потепление отношений, воздержавшись от обсуждения еретического компромисса, стоящего за этим успехом. В обмен на снятие Тайванем с повестки дня формальной независимости Ху на неопределенный срок отложил график воссоединения. Что и говорить, горькая пилюля для тех «ястребов», которые разобрались, что к чему.

В середине 2008 г. Янь Сюэтун, предрекавший войну с Тайванем и даже подталкивавший к ней на протяжении многих лет, разместил необычный пост на веб-сайте газеты «Хуаньцю шибао» («Глобальные времена»), крайне националистического издания. Янь извинился за все неверные прогнозы насчет неизбежности войны, которые он делал начиная с 2000 г. Однако прославленный профессор не стал восторгаться мирными перспективами, а напротив, впал в крайнее уныние в связи с исчезновением путей к решению тайваньской проблемы. «Конец надеждам на воссоединение, — позднее сказал он мне. — Конец принципу единого и неделимого Китая. Конец усилиям по возвращению этого острова».

Даже в официальных СМИ и политическом истеблишменте, завязанном на националистическом подходе к тайваньскому вопросу, мало найдется тех, кто бы осмелился выступать со столь жесткими заявлениями на публике, как Янь Сюэтун. «Лично я полагаю, что чем раньше произойдет военный конфликт, тем легче его будет контролировать. Просто локальная и ограниченная война, не более того», — заявил он в 2004 г. Раз за разом, в интервью и выступлениях в прессе, Янь демонстрировал такое же отношение к Тайваню, какое в свое время показывал Джордж Буш-младший в адрес иракских повстанцев: «Ну мы вам сейчас зададим!»

В 2000 году, когда Тайвань избрал своим президентом убежденного сепаратиста Чэнь Шуйбяня, Янь Сюэтун пришел к выводу, что Пекин оказался в цейтноте и что с каждым днем растет опасность навсегда потерять остров. Он не только отмахнулся от аргументов, что война подорвет экономику КНР, но и зашел еще дальше. Янь заявил, что экономический вопрос здесь попросту неуместен, коль скоро задета национальная честь. «Сильная страна может облагодетельствовать весь свой народ, в то время как богатая страна на это не способна, — написал он в одной из статей. — Богатство страны вовсе не показатель богатства народа. Государство может быть богатым, даже если в нем живет бедный народ. И напротив, страна сильная обеспечивает безопасность и достоинство всех своих жителей».

Янь придерживается мнения, что уклонение от военного конфликта грозит еще большими бедами, чем собственно война. Взгляните-ка, что случилось с Советским Союзом, когда он потерял три прибалтийские республики. Страна развалилась. «С распадом СССР средняя продолжительность жизни русских упала на пять лет, подскочила детская смертность, а за период 1992–2001 гг. численность населения сократилась на 5 миллионов человек, — записал он в 2005 г. в своем блоге. — Цену, которую Россия заплатила за государственную дезинтеграцию, можно сравнить с последствиями крупномасштабной, тотальной войны». Любые людские потери, понесенные Китаем, все равно не будут столь уж значительными, заявил Янь. «Если на то пошло, — присовокупил выдающийся эксперт по международным отношениям, — страна ежегодно теряет порядка 100 тысяч человек из-за одних только несчастных случаев на производстве».

Воинственные сентенции Яня снискали ему дурную славу на Тайване и стали излюбленным источником цитирования для зарубежных журналистов — правда, только в тех случаях, когда уважаемый профессор снисходит до интервью. С другой стороны, когда Ху Цзиньтао примерно в 2005 г. приступил к внедрению политики разрядки, говорливость Яня сделалась резким и неприятным диссонансом. Отдел пропаганды ЦК приказал закрыть одну из его газетных колонок; профессор стал намного реже появляться в СМИ. И все-таки нельзя не признать, что Янь — при всей своей дипломатической неуклюжести — затронул крайне чувствительный вопрос, а именно: слабый Китай не способен противостоять Западу в деле защиты своего суверенитета.

Яню вторит бестселлер 2009 г. «Китай сердится». Вот что там сказано о партийном истеблишменте: КПК вяло и неуверенно реагирует на угрозы, которые до сих пор исходят от иностранных империалистических держав. «Стоит им открыть рот, как раздаются невнятные, претенциозные звуки, — заявляет Сун Сяоцзюнь. — Эти люди беспрестанно высмеивают слабость и некомпетентность старого Китая в военной области. Но стоит заикнуться о «боевом духе» и «укреплении национальной обороны», как на тебя налепят ярлык фашиста». Китайские дипломаты, горько усмехаясь, жалуются, что разгневанные граждане шлют им таблетки с кальцием — надо, дескать, укреплять позвоночник, когда имеешь дело с иностранцами. Подобно дипломатам во многих других странах, пекинский МИД частенько изображают бесхребетным созданием, но вот для КПК, чья легитимность зиждется на факте освобождения доселе слабенького Китая от иностранных агрессоров, подобный образ куда опаснее.

Янь Сюэтун и Сун Сяоцзюнь в унисон поносят КПК и правительство КНР за безвольную дипломатическую политику, говоря о ней с такой гадливостью, словно речь идет о некоей форме национального хронического заболевания. Расходятся они лишь в вопросе о способе лечения этой хвори. Сун искренне считал, что книга «Китай сердится» выражает новую волну прагматичного патриотизма в китайском обществе. Янь же презирал КПК и был разочарован позицией широкой общественности.

Когда я встретился с Янем в середине 2009 г., он еще извинялся за свои ошибочные прогнозы, хотя и не за основания, на которых они были сделаны. Особенно, по его мнению, он промахнулся с настроениями китайского народа: ему казалось, что люди восстанут, если воссоединение с Тайванем будет вовсе снято с повестки дня. Ан нет, народу, как выяснилось, это было до лампочки. «У китайцев нет национализма, — заявил он. — Зато они очень ориентированы на деньги. Доминирующая идеология: обожествление денег. До тех пор, пока ситуация с Тайванем будет благоприятствовать извлечению барышей, нас не волнует независимость [острова]».

По этой же причине, утверждал он, представители среднего класса Китая, так же как и студенты в его университете, совершенно не интересуются политикой и демократией, потому как борьба за эти идеалы лишь нарушит ход их все более и более комфортной жизни. В двадцатую годовщину событий 4 июня, то есть буквально за несколько дней до нашего интервью, факультетские преподаватели, принимавшие участие в тех протестах, обсуждали, до какой степени они в свое время отличались от нынешних студентов. Сегодняшняя молодежь почти не интересуется 1989 годом и еще меньше желает участвовать в подобных демонстрациях. «Если китайское правительство завтра заявит, что мы ненавидим американцев и что погромщикам «Макдоналдсов» и посольства США ничего не будет, студенты стекутся туда рекой и начнут швыряться камнями. Но вот если центральные власти скажут, что за погром их ждет наказание, никто и пальцем не шевельнет, — говорит Янь. — Пока общество молится золотому тельцу, будет куча уголовных преступлений при нулевом политическом насилии. Люди вполне могут взяться за убийства, ограбления банков и прочие противозаконные вещи. Ради денег они готовы рискнуть собственными жизнями, но ни за что не пойдут на это ради участия в политических демонстрациях».

Янь забыл упомянуть, что студентов с давних пор предупреждали: вовлеченность в антипартийную политику может плохо сказаться на карьере. С другой стороны, он глубже развил свою мысль насчет ценностей всего общества. «Власти не волнует, каким образом человек обогащается — сутенерством, сбытом наркотиков, контрабандой, взяточничеством, подкупом или продажей национальной территории, — сказал он. — И вот почему правительство пользуется поддержкой народа по тайваньской проблеме и вопросам суверенитета. Власти говорят: мы не настаиваем на суверенитете в Восточно-Китайском море [то есть по поводу границы с Японией], потому что это благоприятно сказывается на экономическом развитии. Мы не предъявляем претензий Филиппинам [в связи с территориальным диспутом в Южно-Китайском море], потому что это хорошо для экономического развития. И мы позволяем Тайваню обретать суверенитет, опять же потому, что хотим способствовать нашему экономическому развитию».

«Партийные вожди понимают, что у них уже нет доминантной идеологии, с помощью которой можно управлять страной. Не осталось глубинных ценностей. В настоящий момент единственная господствующая идеология, которую разделяют и власти и народ, — это поклонение деньгам». С точки зрения Яня, богатство отнюдь не обязательно означает мощь. «Наш военный бюджет уже в 1,6 раза превосходит расходы России на оборону, но у нас никак не получается построить такие же вооруженные силы, — сетует он. — Наши затраты на образование не сравнимы с затратами Индии, но, опять-таки, у нас нет ни одного нобелевского лауреата. А в Индии их десяток. Да, у нас больше богачей, чем в Японии, и компаний с высшим рейтингом — тоже; но мы никак не можем выпустить продукцию мирового уровня. Валютных резервов накопили как никто другой на всей планете — и все равно не получается создать глобальный финансовый центр хотя бы по типу Гонконга». И так далее, список длинный.

Линь Чжунпинь, бывший замминистра обороны Тайваня, дал мне иную трактовку проблемы. Линь с восхищением отозвался о том, как Ху Цзиньтао подошел к решению тайваньского вопроса и сумел вырвать инициативу у «ястребов». Задолго до потепления отношений, сказал Линь, его китайские родственники сообщили, что Политбюро намерено превратить тайваньский узел в «невзрывоопасный международный вопрос», как оно и случилось. Выражаясь в афористичной китайской манере, новую тайванскую политику Ху Цзиньтао можно свести к такой формуле: «Проникни на остров, проникни в их дома, проникни в их умы». Все, что информаторы на материке пообещали в отношении тайваньской политики при Ху Цзиньтао, оказалось реализовано на практике.

А причина, по которой тайваньский вопрос сняли с повестки дня, состоит, по мнению Линя, в следующем: Ху Цзиньтао понял, что эта проблема не угрожает ни стабильности Китая, ни власти КПК, ни ее влиянию на вооруженные силы. «Ху знает, что злейший враг Китая находится отнюдь не за пределами его границ, — говорит Линь. — Это коррумпированные чиновники внутри».

Шанхайская клика Партия и коррупция

Людей раскидывали как попало. Многим из нас пришлось выносить незаконную слежку, домашние обыски, принудительную репатриацию, аресты, «перевоспитание» трудом, заключение в психиатрические больницы, прослушивание телефонов, издевательства и прочие формы репрессий.

Чжэн Энъчун, шанхайский адвокат

Если я не ошибаюсь, частные предприятия дают свыше 40 % ВВП нашей страны. А здесь, в Шанхае, вклад госкомпаний в ВВП составляет почти 8о%. Ну и кто более привержен к принципам социализма? Разве не Шанхай?

Чэнь Лянъюй, секретарь шанхайского горкома

Как оно и бывает сплошь и рядом, первый по счету протест вырос из вроде бы незначительного дела. Летом 2002 г. небольшая группа горожан неторопливо двигалась к зданию горсуда по улочкам старого Шанхая, из-за жары стараясь держаться поближе к стенам, в тени. В первом ряду шел сорокалетний ресторатор. Высокий, худощавый, с мягкими и изысканными манерами, Сюй Хаймин выглядел таким же скромным, как и его протест.

Дело, которое Сюй открыл в квартале Цзин в центре города, тоже было без особых претензий: чайная и ресторанчик, оформленные в контркультурном тибетском стиле. Своего рода хиппи-шик, модный среди городской молодежи, которая, внезапно обретя возможность делать деньги, задумалась об альтернативе повседневным крысиным бегам, столь характерным для наиболее богатых мегаполисов Китая, иными словами, захотела расслабиться. Сюй купил этот домик двумя горами ранее; он располагался на углу большого квартала в старом колониальном городе, неподалеку от самой знаменитой в Шанхае торговой улицы, Нанкинской, которая рассекает территорию бывшей Французской концессии и вьется до самой набережной реки Хуанпу. Он заплатил 50 тыс. долларов, а остатки сбережений потратил на ремонт.

Сюй никогда не пытался превратить свое заведение в некую сцену для политагитации. На стенах не висели фотографии далай-ламы, тибетского духовного лидера; здесь вообще не было ничего, что могло бы возбудить раздражение властей. Проблема заключалась не в тибетологических склонностях Сюя, а в том, когда происходила эта история. Едва бизнес Сюя набрал обороты, как он получил приказ властей района очистить помещение. Выяснилось, что местные чиновники, по сути дела, продали дом в обмен на участие в проекте застройки на этом месте. Чтобы работы могли начаться, а чиновники получить свою долю, Сюй должен был убраться восвояси. «Они меня даже не спрашивали, — сказал он. — Просто сообщили, что дом подлежит сносу».

В 1990-е гг. и в начале текущего столетия были снесены десятки старых шанхайских кварталов, где проживало многотысячное население. Город стал напоминать Берлин после налетов союзнической авиации. Последовавшая затем реконструкция по темпам и масштабам была одной из самых значительных в истории. Только за период 2001–2005 гг. в городе застроили 20 миллионов кв. метров земли, что эквивалентно трети Манхэттена. За короткое время выросли буквально сотни небоскребов и жилых кварталов, в довесок к и без того массивной строительной программе предыдущего десятилетия. На восточном берегу реки Хуанпу, где некогда располагался небольшой поселок, «под ключ» возводился новехонький финансовый квартал, ровно напротив сердца мегаполиса.

Здесь имелись все шансы сколотить громадное состояние. Жители вроде Сюя, которому хватило мужества встать на пути бульдозеров и денежной лавины риелторского бизнеса, рисковали не просто источниками средств к существованию. Они оказались врагами городских властей, извлекавших колоссальные прибыли из продажи земельных участков, не говоря уже про девелоперов и отдельных чиновников, которые рассчитывали серьезно погреть руки на будущих проектах в этой зоне. Перейти дорожку риелторам — все равно что замахнуться кинжалом на могущественнейшего местного босса, первого секретаря горкома по имени Чэнь Лянъюй, и целую армию продажных бюрократов.

Шанхайский адвокат, взявшийся представлять интересы жителей, неоднократно подвергался арестам. В преддверии партсъезда 2007 г. он направил на имя Ху Цзиньтао письмо, где изложил факты вопиющего произвола со стороны высших городских чиновников, причем ничуть эти факты не преувеличил. «Людей раскидывали как попало, — сообщал Чжэн Эньчун, имея в виду насильственное переселение из центра в крохотные квартирки пригородных новостроек. — Многим из нас пришлось выносить незаконную слежку, домашние обыски, принудительную репатриацию, аресты, «перевоспитание» трудом, заключение в психиатрические больницы, прослушивание телефонов, издевательства и прочие формы репрессий».

В зале судебных слушаний Сюй на глазах многочисленных сторонников показал судьям пачку документов на права собственности. «Любое решение властей о нашем выселении является незаконным, поскольку законы страны защищают нашу собственность, — заявил он. — Мы решили обратиться в суд, потому что до сих пор верим в правовую систему и честность наших судей». На самом деле Сюй знал, что никогда не сможет найти сочувствия в глазах судебной системы. Те же самые парткомы и районные власти, с которыми сражался Сюй, назначали судей и платили им зарплаты. Речь Сюя была лишь благородно звучащей декларацией, пиар-уловкой, которой он надеялся вынудить город и девелоперов предложить ему более выгодные условия. Как бы то ни было, любой шум, который Сюй мог поднять в СМИ, работал ему на руку: он привлекал внимание единственного органа внутри самой системы, который был способен призвать к ответу Чэнь Лянъюя и шанхайские власти в целом. Речь шла об антикоррупционном подразделении КПК, ее Центральной дисциплинарной комиссии.

Одного намека на подобное расследование достаточно, чтобы у любого партийного функционера по спине побежали мурашки. Когда речь заходит об уголовных преступлениях, высокопоставленные китайские партийцы напоминают американских военных. Гражданские правоохранительные органы и иные службы не имеют права их арестовывать, пока обвинения не будут рассмотрены партией. Это разрешается делать только дисциплинарной комиссии. «Допустим, в стране есть общие законы для всех, — сказал мне один чиновник, когда объяснял принципы работы этой системы. — Но в своем собственном доме ты следуешь своим внутренним правилам, и они-то важнее всего».

Эти «внутренние правила» очень просты. Прежде чем разбирать дело кадрового работника, надо заручиться разрешением вышестоящего партийного органа. Другими словами, чем выше чиновник, тем сложнее получить такую санкцию. Лавина коррупционных дел в Китае и безжалостные наказания для тех, кто нарушил правила системы, порой создают впечатление, что КПК всемерно нацелена искоренять взяточничество без каких-либо поблажек. Однако комиссию нельзя считать современной китайской версией «Неприкасаемых» в духе Элиота Несса, поскольку структура этого органа не дает своим работникам полной власти. Процесс получения санкции, защищающий высший эшелон от каких-либо расследований, означает, что комиссия постоянно натыкается на политические ограничения.

В случае Шанхая планка стояла особенно высоко. Этот мегаполис является не просто коммерческой столицей Китая. В рамках партийной иерархии Шанхай обладает статусом целой провинции, и вот почему Чэнь Лянъюй, будучи секретарем горкома, входил и в Политбюро. Единственный способ, позволявший расследовать махинации Чэня и его камарильи, предписывал действовать через их голову. Здесь требовалась санкция самого Ху Цзиньтао и всех девяти членов Постоянного комитета Политбюро, где имелось множество выдвиженцев именно из Шанхая. Сюю очень повезло, что его борьба с местными чиновниками совпала с периодом, когда влияние шанхайской клики в Пекине пошло на убыль. Впрочем, скандал и вызванные им политические пертурбации затянулись на несколько лет.

В сентябре 2008 г. бывший пекинский вице-мэр Лю Чжихуа был осужден за получение взяток на сумму порядка 1 миллиона долларов. Местные кибернавты принялись над ним посмеиваться. «Ну разве это деньги?! — написал один блоггер, обсуждая мздоимство Лю, который отвечал за строительство олимпийских объектов. — Да его вообще можно считать безгрешным. И не надо никаких судилищ. Отпустите бедного чиновника!»

Апокалиптические предостережения насчет подрыва коррупцией партийной власти, исходящие из уст китайских вождей, стали обыденным явлением за последние два десятилетия. В 2006 г. в речи к антикоррупционной комиссии Ху Цзиньтао открытым текстом сказал, что произвол партийных бюрократов вызывает рост социальной напряженности и общественные протесты. «Эта мина, заложенная под наши социальные устои, может привести к цепной реакции взрывов, которые посеют хаос и парализуют административную работу», — заявил он. При всей своей драматичности, высказывание Ху не слишком отличалось от столь же мрачных пророчеств Цзян Цзэминя, его предшественника. Откровения, всплывавшие при каждом новом скандале, давно уже вызывали бурю возмущения в официальных СМИ, после чего наступала очередь хмурых заявлений старшего партийного руководства: партия-де ведет «смертельный бой» с коррупцией. Каждый потом клялся работать лучше, а жизнь как шла, так и идет, потому что не меняется антикоррупционная система, по сути, позволяющая высшим чиновникам быть контролерами самих себя. Впрочем, с течением времени одно изменение все-таки произошло: размер взятки стал исчисляться миллионами долларов даже в случаях с представителями относительно низкого управленческого звена.

В конце 1990-х гг. печально знаменитое сямыньское дело потрясло как обычных граждан, так и центральное правительство. Один малообразованный, но весьма пройдошистый бизнесмен сумел подкупить чуть ли не весь городской муниципалитет, а также пограничников грузового порта, и ввез беспошлинной контрабанды на 6 миллиардов долларов. Впрочем, нынче о коррупционных историях во всех — даже самых бедных — уголках страны так часто сообщается в печати, что их и не замечают, как привычный шумовой фон.

За несколько месяцев 2009 г., пока я писал эту главу, начальник ж/д управления Урумчи (Западный Синьцзян) был осужден за казнокрадство в объеме 3,6 миллионов долларов; в Шанхае чиновник среднего звена, отвечавший за муниципальную собственность, проворовался на 1 миллион долларов и по решению суда лишился заодно и недвижимости стоимостью 6 миллионов долларов; в небольшом уездном городке неподалеку от Чэнду (провинция Сычуань) секретарь горкома и глава местной риелторской компании были казнены за взятки на сумму 2,5 миллионов долларов; во время обыска в доме начальника милиции самого бедного города провинции Гуандун было обнаружено наличности на 4,4 миллиона долларов; в Чунцине (Западный Китай) глава местной промзоны оказался на скамье подсудимых за растрату 32,1 миллиона долларов и за взятки на сумму 1,4 миллиона долларов, причем численность его подельников-бюрократов достигла тридцати человек; в Чанчуне (северо-восточный промышленный пояс) начальник милиции одного из округов держал в своем доме наличность на 1,9 миллиона долларов; а вице-мэр Сучжоу, отвечавший за городскую строительную программу, был осужден за одну-единственную, но рекордную взятку в размере 12 миллионов долларов. Когда речь идет о таких суммах, не приходится удивляться, что пекинский вице-мэр, державший под контролем многомиллиардный строительный бюджет, подвергся насмешкам за очень уж скромные «достижения».

В стране, ежегодно кующей новых миллионеров, неотразим соблазн попользоваться служебным положением. Китайский бюрократ имеет высокий статус, полномочия и все льготы, присущие административной системе с тысячелетними традициями. Однако конкуренция за обладание административной должностью обусловлена не только тягой к престижу и власти. Многие хотят получить такую работу именно оттого, что она поддается «монетизации». Ван Мингао, руководивший группой по изучению так называемого синдрома честного бюрократа (название, которое лишь подчеркивает редкость такого явления), утверждает, что «идея стать чиновником подразумевает стремление к обогащению». Если бы должности не обладали денежным потенциалом, не было бы и черного рынка, где продаются и покупаются места в органах государственного управления.

Скудная официальная зарплата чиновника — еще один стимул взяточничества. Сведения об окладах высшего административного и партийного эшелона не публикуются, однако они явно невелики, потому что даже министры не стесняются выражать свои жалобы на публике. Когда на одной из конференций в 2007 г. некий университетский профессор посетовал, что зарабатывает менее 13 тыс. долларов в год. Чэнь Чжили, бывшая в ту пору министром культуры, спросила у своего коллеги, министра по науке и технике Сюй Гуаньхуа, сколько зарабатывает он. Сюй ответил, что его месячный оклад составляет порядка 1350 долларов. От себя Чэнь Чжили добавила, что ее зарплата примерно такая же, 1450 долларов в месяц. Даже с учетом соцпакета и льгот типа государственной квартиры, служебной машины и гарантированной пенсии, официальный заработок высших управленцев попросту жалок, и его неизменно подкрепляют незаконными доходами. «Каждый чиновник ведет тройную жизнь, — разоткровенничался предприимчивый бюрократ, угодивший в тюрьму за взятки. — Публичная жизнь, личная и, наконец, тайная».

Автор одного весьма едкого и крайне популярного блога назвал коррумпированных чиновников «новым классом черных воротничков», которые прячут свои делишки под завесой непроницаемой секретности. «Они разъезжают на машинах представительского класса. Ходят по эксклюзивным барам. Спят на самых мягких постелях в самых фешенебельных гостиницах. Вся их мебель из резного красного дерева. За окнами их домов самые красивые виды в самых тихих местах. Они играют в гольф, путешествуют за общественный счет и вообще ведут роскошную жизнь, — гласила анонимная запись от июля 2009 г. — Это и есть новый класс «черных воротничков». Почему «черных»? Потому что у них черные машины. Черные доходы. Теневая жизнь. И все их дела теневые. Ни зги не видно, словно они стоят, закутавшись в черный плащ, в непроглядном ночном мраке».

Коррупция процветает в сферах с высокой долей государственного участия и значительным потенциалом для административного произвола: таможенная служба, налоговая, продажа земли, инфраструктурное развитие, госзакупки — да и прочие направления, которые зависят от госрегулирования. Данные показывают, что в 2008 г. наиболее привлекательными должностями в органах власти были отнюдь не элитные позиции типа МИДа, столичного аппарата Минфина и так далее. Судя по числу заявлений с просьбой принять на работу, десятку наиболее популярных ведомств страны возглавили территориальные налоговые управления в приморских регионах (и в первую очередь провинция Гуандун), а еще две позиции заняли таможенные службы в Шанхае и Шэньчжэне. Нижние десять строчек, то есть наименее привлекательные места, достались провинциальным статистическим управлениям.

Центральная дисциплинарная комиссия (ЦДК), размещенная в неброском современном комплексе в Пекине, обладает довольно скромным штатом: 800 человек. Под стать Орготделу и Отделу пропаганды ЦК, работа этого антикоррупционного органа децентрализована посредством сети отделений на каждом уровне и охватывает все государственные ведомства страны. Во всех провинциальных, муниципальных и уездных органах власти, включая любые подчиненные госорганизации, сформированы местные антикоррупционные комиссии или как минимум имеются их представители, надзирающие за поведением членов партии. На крупных госпредприятиях есть свои комиссии. На первый взгляд, столь широкий охват предоставляет дознавателям доступ к любой проблемной точке. Увы, действительность не столь радужна.

ЦДК, сформированная в своем нынешнем виде еще в конце 1970-х гг., была рассчитана на реалии давно минувших дней, когда чиновники и горожане сосуществовали в рамках единых трудовых коммун, когда не было потоков рабочей силы, товаров и капитала, и когда «коррупцией занимались индивидуальные лица или немногочисленные группы». По словам Флоры Сапио, эксперта по вопросам работы ЦДК, типичный штатный сотрудник комиссии — это, так сказать, «коммунист общего профиля», то есть с невысоким уровнем образования, слабой или вовсе отсутствующей юридической подготовкой и скудным набором специализированных следственных навыков. Коррупция в современном Китае — с его разбухающим богатством, непрерывно развивающейся бизнес-структурой, неприступными правительственными империями, массивными монополиями и глобальным размахом — попросту оставила традиционные коммунистические методы плестись в кильватере.

Официальные антикоррупционные кампании невольно укрепляют такое впечатление; сотрудники комиссии выглядят изнуренными героями, которые преодолевают немыслимые трудности и чуть ли не в одиночку сражаются с окопавшимися взяточниками. В 2005 году широкий отклик в местных СМИ получило интервью с Ли Юсином, старшим антикоррупционным работником провинции Чжэцзян. Ли посетовал, что на протяжении восьми лет подряд у него ни разу не было выходного дня. Он до сих пор обитает в ветхом деревянном домишке в Тайчжоу, довольно богатом городе. Вся его мебель — залатанный диван, ржавый холодильник и сломанный телевизор. Угрозы не дают жене спать: она то и дело просыпается и кричит от страха. Но Ли не сдается. «Когда личные потребности кадрового работника вступают в конфликт с нуждами организации, он обязан подчиниться интересам организации, — говорит Ли. — Если кто-то боится смерти или опасается потерять свою должность, такому человеку противопоказано работать начальником дисциплинарной комиссии».

Чтобы уравнять шансы сторон, партия позволяет ЦДК работать весьма жестко. Право проводить административные аресты — самое пугающее оружие в арсенале дисциплинарной комиссии. Когда она стучится к тебе в дверь, можно забыть про юридический антураж и процессуальные нормы. Следуя процедуре, именуемой шуангуй (двойной регламент), комиссия, по сути, похищает подозреваемое должностное лицо и держит его до тех пор, пока не будет вынесен вердикт: передавать дело в прокуратуру или нет. В случае шуангуя человек не может ни сообщить об этом семье, ни нанять адвоката, причем срок задержания разрешено продлевать до шести месяцев — без какого-либо участия правоохранительных органов.

Впрочем, забота о благополучии злосчастного чиновника все-таки проявляется. Такие паралегальные ограничения свободы, напоминающие домашний арест, дозволяется осуществлять где угодно: на работе, в общежитии, да хоть в больничной палате, но только при одном условии. Задержанный должен постоянно находиться в одноэтажном здании (или, по крайней мере, на первом этаже), а то в конце 1990-х гг. уж очень много чиновников свели счеты с жизнью, выпрыгивая из окон своих высотных узилищ. По сообщению мисс Сапио, сотрудники комиссии следят за «шуангуйцами» даже в туалетах. «Лишение сна, круглосуточные допросы и умелое сочетание грубого и мягкого обхождения» (то есть все методики, что вошли в политический обиход благодаря установке администрации Буша на безжалостное преследование террористов) давно уже получили статус легитимной практики в Китае, когда речь идет о подозреваемых, задержанных решением партии. В редких случаях, если чиновники проявляют особо активное желание сотрудничать, им дозволяется вернуться на прежнюю должность. Но очень мало сыщется тех, чья карьера шла в гору после шуангуя. Вообще говоря, такие мероприятия могут быть опасны для жизни и уж как минимум навсегда оставляют психологические рубцы. В то же время шуангуй, как ни парадоксально, является последним шансом спасти свою шкуру.

При полном отсутствии судей и присяжных вердикты комиссии выносятся на публику посредством необычного механизма: объявлением об исключении из партии. Лишь тогда дело передается в прокуратуру. Исключение из партии в связи с коррупцией равносильно судебному решению о виновности подсудимого, хотя собственно процесс и формальное вынесение приговора вполне могут состояться лишь несколько месяцев спустя. Как только чиновника передадут в судебную систему, его судьба практически определена. «Во время шуангуя человек еще пытается обрести личную свободу или хотя бы отделаться понижением по службе, — говорит пекинский адвокат Цянь Леян, работающий госзащитником обвиненных чиновников. К тому моменту, когда дела попадают к судьям, — продолжает Цянь, — спор ведется не о виновности или невиновности, а о длительности тюремного срока. — После передачи в руки судебной системы чиновник теряет всякую надежду. Это означает конец политической карьеры. Как правило, когда я принимаю такое дело, клиент находится в состоянии глубочайшей депрессии».

Партия — или, по крайней мере, ее подразделения, которые контролируют антикоррупционный орган на текущий момент — наслаждается страхом, который вызывает ЦДК и ее темная сила. Своих шпионов она именует «песчинками», которые рассеиваются по любому ведомству, попавшему на мушку комиссии. Редактор одной из шанхайских газет признался мне, что совершенно точно знает: в редакции есть один такой шпион, но вот кто именно… «Может, это уборщик. А может, и мой личный заместитель», — вздохнул он.

Комиссия по определению работает втайне и опирается на широко распространенную в китайской культуре практику доносительства. Ежедневно кипы анонимок и петиций поступают в ее офисы. Отдельные случаи коррупции вскрываются в ходе разбора судебных дел, возбужденных против китайских предприятий за рубежом. Однако самый активный помощник дисциплинарных комиссий — это отнюдь не публичное и прозрачное расследование. По оценкам Ван Мингао, от 60 до 70 % всех дел начинаются с подачи информантов. «Жэньминь жибао» сообщает, что в отдельных провинциях эта цифра достигает 90 %. «Глаза рядовых граждан — самый зоркий инструмент, — говорит Ван. — Многие расследования проводятся именно после сигналов от населения».

Конечно, зачастую информант только выдает себя за «рядового гражданина». В действительности такие доносы могут быть продиктованы соперничеством между противоборствующими группами. В ходе политических баталий на очень высоком уровне, как это было в шанхайском деле, анонимный компромат обязательно просачивается в китайскоязычную прессу Гонконга, западные СМИ, а в последние годы — и на китайскоязычные веб-сайты, размещенные за пределами КНР. Подобная утечка преследует одну цель: информация должна попасть в официальные круги непосредственно в Китае. Анонимки — единственный безопасный способ, которым рядовой гражданин или младший управленец может сообщить о фактах коррупции начальства и при этом не подвергнуться притеснению, а то и аресту.

Еще один прием, популярный среди политических конкурентов — заляпать соперника грязью посредством публикации какого-нибудь опуса, замаскированного под детектив. В Китае этот литературный жанр процветает благодаря общественному цинизму и презрению в адрес разложившихся кадровых работников, их алчных родственников и содержанок. Заодно такие детективы могут играть и вторую, более изощренную и подрывную роль, рассказывая о реальных случаях мздоимства, подавая их в беллетризованной, приключенческой форме. К примеру, «Гнев небес», наиболее известный roman a clef,[9] повествует о низвержении в 1995 г. Чэнь Ситуна, тогдашнего мэра Пекина. Книга насыщена красочными фактами, которые невозможно найти в сухих сообщениях официальных китайских СМИ. В частности, в «Гневе небес» рассказывается о распущенном сынке секретаря пекинского горкома, который обкрадывает казну для покупки роскошного особняка; устроив гнездо плотских утех в пятизвездочной гостинице, отец и сын делят между собой общую любовницу, заодно снимая весь процесс на видео, и так далее. Цзян Цзэминь, самолично запустивший расследование похождений Чэнь Ситуна, своего заклятого политического врага, поначалу высоко отозвался о книге, но затем, когда власти решили, что грязное белье уже достаточно проветрилось, «Гнев небес» был запрещен к продаже на территории КНР.

Опасность попасть под выстрел из анонимки объясняет, отчего чиновники с таким тщанием скрывают любые свои поступки, могущие навести на подозрение. Когда в 2002 г. Чжан Эньчжао, тогдашний президент и председатель правления «Стройбанка» Китая, входящего в тройку крупнейших кредиторов страны, получил приглашение одного американского финансиста сыграть в гольф в знаменитом калифорнийском клубе «Пеббл-бич», он попросил своих хозяев купить ему комплект клюшек. Как и по всей Азии, гольф стал невероятно популярен среди бизнес-сообщества КНР, хотя власти неодобрительно относятся к этому виду спорта: дескать, землю и воду надо бы использовать для сельского хозяйства. В одной из регулярно проводимых кампаний гольф даже назвали «зеленым опиумом», вредным для внутренней политики. Свою просьбу господин Чжан мотивировал тем, что не хотел привлекать «излишнее внимание», садясь в самолет с объемистым спортинвентарем. Будет лучше, настаивал он, приобрести клюшки непосредственно в игровом клубе.

Застенчивая дальновидность Чжана все же не помогла. Дисциплинарная комиссия задержала банкира в марте 2005 г., а основанием послужил зарегистрированный в США судебный иск, в котором Чжана обвинили в получении взятки в размере 1 миллиона долларов от фирмы, которая развлекала его в клубе «Пеббл-бич». Одним ранним мартовским вечером, когда Чжан вернулся с работы, ему позвонили и велели никуда не выходить из дома. Тогда он набрал номер своего банка и попросил подменить его на совещании, которое было намечено через два дня. Как вспоминают его коллеги, Чжан буркнул: «Я прийти не смогу», после чего повесил трубку. В восемь вечера за ним приехали и увезли в офис дисциплинарной комиссии. Больше Чжан на публике не появлялся. Примерно через полтора года он наконец предстал перед судом и получил пятнадцать лет за взяточничество.

«Услышав обвинения в адрес Чжана, Вэнь Цзябао пришел в бешенство», — рассказывает один из финансовых консультантов. Понять негодование руководства «Стройбанка» несложно: через несколько месяцев предстояла регистрация акций на иностранных биржах, и скандал ставил под угрозу плоды многолетних усилий по реформированию финансовой системы. Впрочем, успокоившись, Вэнь вполне мог бы поздравить правление банка с тем, что Чжана вообще удалось вычислить. Несмотря на успешную поимку, дело Чжана лишний раз подчеркивает еще один коренной недостаток антикоррупционной системы: высшие управленцы по большей части надзирают сами за собой.

Как в любой крупной организации, в наблюдательном совете Стройбанка Китая имеется представитель антикоррупционной комиссии. Этот человек отправляет стандартные политические функции, распространяя среди сотрудников последние постановления и предписания партии по борьбе со взяточничеством. Кроме того, он отвечает за рассмотрение внутренних жалоб, касающихся коррупции. Одним словом, любые обвинения в адрес коррупционеров обязательно проходят через него.

Инцидент с Чжаном прекрасно иллюстрирует врожденную слабость этой системы. Дело в том, что антикоррупционный сотрудник был подотчетен именно Чжану, который, будучи секретарем парткома банка, занимал высший пост. Другими словами, представитель антикоррупционной комиссии контролировал весь персонал банка и — теоретически — своего босса, то есть Чжана, который и назначил его на это место. Чжану просто не повезло: жалоба пришла из-за границы и попала на стол начальника центральной комиссии в Пекине. А вот если бы скандал начал разгораться не в Штатах, а непосредственно внутри банка, Чжану пришлось бы открывать расследование собственных темных делишек, на что, понятное дело, рассчитывать не приходится.

Эта система беспрестанно мучается поисками эффективного метода надзора за «кадровыми работниками номер один» типа Чжана из «Стройбанка» или секретаря шанхайского горкома Чэня Лянъюя. Ню Юйцин, эксперт при Центральной партшколе в Пекине, утверждает, что секретари парткомов — как на госпредприятиях, так и на провинциальном и муниципальном уровнях — почти не привлекаются к ответственности за свои махинации. «Эти люди словно витают над системой, существуют вне ее рамок», — говорит он. Представители комиссии, работающие в министерствах и на предприятиях, за редким исключением сообщают вышестоящим органам о выявленных нарушениях, потому что боятся последствий, оказавшись один на один с коррупционерами. Они «либо не осмеливаются [информировать руководство], либо просто не желают это делать», — говорит Ли Юнчжун, еще один сотрудник партшколы. Ли рекомендовал сформировать самостоятельный кадровый механизм для антикоррупционный комиссии, но эта идея провалилась, так как КПК никогда не допустит существование независимого органа. Все прочие предложения были отвергнуты по той же причине. «Один-единственный рот не заткнешь и двадцатью документами, — говорит Ню. — А с одной-единственной свиньей не справится и десяток кадровых отделов».

Китайские эксперты типа Ню и Ли выпустили множество критических докладов о том, как структура антикоррупционной системы подрывает ее независимость и эффективность. Вместе с тем, являясь сотрудниками партшколы, они вынуждены отступить перед лицом очевидного вывода: до тех пор, пока КПК и ее отдельным членам позволено контролировать самих себя, системная коррупция будет процветать. Один из тайваньских ученых выявил фундаментальную логическую ошибку рассуждений своих континентальных коллег. «Если бы партия последовала их рекомендациям, — писал тайваньский эксперт, — то получилось бы «разделение властей» в духе Монтескье, а этот принцип КПК давно забраковала как декадентский и буржуазный».

Условие, что комиссия должна заручиться разрешением на открытие расследования, особенно успешно играет на руку высшему руководству страны. Нет механизма, посредством которого комиссия могла бы получить санкцию возбудить дело в отношении любого из девяти членов Постоянного комитета Политбюро. Для этого подойдет разве что гражданская война, или сами члены Постоянного комитета должны будут явиться с повинной. Как сказал мне сын одного из бывших вождей, «эти люди как бы по умолчанию стоят над законом». Выходит, высшая должность также оберегает ближайших родственников и укрепляет табу, согласно которому запрещается любое публичное обсуждение частной и деловой жизни высшего руководства и членов их семей.

Фурор, вызванный интервью с одним тайваньским ювелиром, лишний раз подчеркивает строгость табу, которое охраняет родственников китайских вождей. Ювелир рассказал о своей встрече с Чжан Пэйли, супругой Вэнь Цзябао, в 2007 г. посетившей ювелирную выставку в Пекине. Госпожа Чжан долгие годы была вице-президентом Ювелирной ассоциации КНР и, судя по всему, держала акции компаний в сфере алмазной торговли на внутреннем рынке. Ювелир, польщенный высокими отзывами госпожи Чжан о качестве его драгоценностей, в свою очередь с восторгом поведал одному тайваньскому телеканалу о браслете, который увидел на руке супруги китайского премьера: вещице, по его словам, стоимостью около 300 тыс. долларов. Наивный торговец, который всего лишь пытался разрекламировать свой товар, очень скоро понял, до какой степени прокололся, ступив на запретную территорию. Через два дня после того как гонконгские и тайваньские газеты вышли с сенсационными заголовками, тайваньские ювелиры скинулись и выкупили целые полосы в этих изданиях, коллективно извинившись перед госпожой Чжан и заодно обвинив местные СМИ в искажении фактов.

Чжан Пэйли привлекла столь большое внимание потому, что ее роль в сверкающем алмазном бизнесе разительно отличается от имиджа честного и скромного премьера китайского народа, культивируемого ее супругом. В любой прозрачной политической среде очевидный конфликт интересов между должностью Вэня и богатством его супруги (приобретенном, к слову сказать, в особо контролируемой сфере) стал бы зерном для обмолота на мельнице публичных дебатов. Однако всевидящее око Отдела пропаганды ЦК проследило, чтобы деловые аспекты жизни госпожи Чжан сгинули в черной дыре. Сам Вэнь никогда не появляется с женой на публике, а китайским СМИ строжайше запрещено рассказывать о ее делах. «Это противоречит пропагандируемой китайским правительством атмосфере гласности. Кстати, на Западе публичное появление вместе с супругой давно стало нормой, — говорит Цзинь Чжун, редактор гонконгского политического журнала «Кайфан» («Гласность»). — У Цзян Цзэминя пожилая супруга, но он до сих пор повсюду берет ее с собой. То же самое относилось к Чжу Жунцзи и Ли Пэну, а теперь вот и к Ху Цзиньтао. Отчего же Вэнь так не поступает? По какой причине не появляется его жена? Ни один китаец не осмеливается коснуться такого вопроса».

Информационная блокада, которую мы наблюдаем на примере госпожи Чжан, повторилась и в другом случае, когда обвинения в коррупции были предъявлены компании, которую в свое время возглавлял Ху Хайфэн, сын Ху Цзиньтао. Инцидент оказался особенно неприятным для Ху, потому что незадолго до этого его восхваляли в прессе за способность держать свою семью в узде, в отличие от его предшественника Цзян Цзэминя. После того, как в июле 2009 г. компромат всплыл в Намибии, китайская интернет-полиция назначила высший приоритет цензуре любых публикаций на эту тему и добилась впечатляющих успехов, сумев заблокировать сообщения на веб-сайтах. Говоря конкретнее, как таковой доступ к сайтам типа «Нью-Йорк Таймс» или «Файнэншл Таймс» не ограничивался, зато отсекалась любая информация, где упоминался мистер Ху-младший. Точно так же подписной и запароленный новостной сервис «Фактива» вполне нормально работал внутри КНР, но стоило послать поисковый запрос о коррупционном скандале в Намибии, как тут же срабатывал цензорский фильтр.

Пока вожди и их семьи ведут себя осмотрительно, не выставляя свою власть и богатство на всеобщее обозрение в Китае — или, как в случае деловой активности госпожи Чжан и Ху-младшего, вообще не упоминаются в СМИ — их можно считать лицами неприкосновенными по определению. «Если император не хочет, чтобы дознаватели копались в тех или иных коррупционных делах, так тому и быть, — говорит Ван Мингао. — А то ведь они могут наткнуться на членов его семьи, и это пойдет вразрез с интересами монарха. По сути дела, речь была бы о попытке следователя-одиночки справиться с целым социальным классом». Единственная вещь, способная сместить баланс, — это политическая воля на высшем уровне.

Коррупционный скандал и низвержение пекинского мэра Чэнь Ситуна в середине 1990-х гг. символизировали тот факт, что Цзян Цзэминь наконец-то берет столичное руководство под контроль. Цзян поначалу выглядел чуть ли не марионеткой своих старших предшественников, однако вскоре начал умело и последовательно консолидировать власть, создав на вершине центрального аппарата целую лоялистскую базу, куда вошли выдвиженцы из Шанхая. Эта «шанхайская клика» сидела на пекинском насесте почти десять лет, осыпая свой родной город всяческими привилегиями и вызывая глухое раздражение в прочих регионах Китая. Власть этой фракции достигла зенита в 2002–2003 гг. — и начала убывать, сделав город и его руководство как никогда уязвимыми.

В колониальную эпоху Шанхай слыл «жемчужиной Востока» и являл собой средоточие меркантильных и торгашеских настроений, место, где «было трудно провести грань между властями и бандитами». Когда в 1949 г. полубосая армия Мао заняла город, коммунисты окрестили его «продажной девкой империализма» и взялись за кнут, закрывая частную торговлю, арестовывая или высылая предпринимателей, гангстеров, а заодно и иностранцев. К середине 1960-х гг. колесо истории совершило полный оборот. Шанхай, некогда «гангстерская малина», превратился в цитадель партийных ультрарадикалов. Колдовские чары двух этих антагонистических течений рассеялись лишь к 1989 г. По иронии судьбы Шанхай, который нынче ослепляет как заезжих провинциалов, так и иностранцев, своим возрождением обязан военному подавлению демонстраций, что в тот год прошли в Пекине и других городах страны.

В 1966 году Мао Цзэдун и его третья жена Цзян Цин прибегли к помощи шанхайских радикалов, чтобы запустить «культурную революцию», за которой скрывался путч, направленный против пекинских оппонентов Председателя. «Банда четырех», как впоследствии стали именовать Цзян Цин и трех ее шанхайских соратников, взялась за радикальную переделку экономики и искусства. Когда Мао умер, они попытались распространить свою власть на весь аппарат центрального правительства. Даже после того, как «банду четырех» удалось прижать к ногтю и в октябре 1976 г. арестовать, шанхайский горком продолжал сражаться, причем в буквальном смысле: мобилизовал местную милицию и предпринял попытку вооруженного мятежа против нового пекинского режима. Городские боссы опомнились лишь тогда, когда Пекин всерьез организовал войсковую операцию, а жители Шанхая, которым осточертели ультралевые начальники, вышли на улицы в поддержку нового центрального правительства.

В наказание партия превратила Шанхай в бастион государственной промышленности и заставила городские предприятия перечислять центру всю прибыль, ничего не оставляя для местных капиталовложений. В одном лишь 1983 г. Шанхай перечислил Пекину налогов больше, чем получил от него инвестиций за все предыдущие тридцать три года. Свыше четырех десятилетий город стонал под большим пальцем Пекина, но с наступлением 1990-х гг. вмешались новые политические веяния, на сей раз в пользу Шанхая.

Дэн Сяопин, подыскивая способ оживить национальную экономику и отразить нападки левых в связи с кровавой бойней на Тяньаньмэнь, вернулся из южного турне с козырной картой. Вновь очутившись на политической сцене в 1992 г., он пожаловался, что в конце 1970-х гг. совершил крупную ошибку: не включил Шанхай в список зон, где разрешено развивать рыночную экономику. Минуло не менее десяти лет после внедрения политики Дэна, прежде чем с Шанхая сняли поводок.

Новые шанхайские лидеры унаследовали город с великой, но выхолощенной торговой историей. Не теряя времени, они засучили рукава и взялись за дело. К началу XXI века город вернулся к жизни, подстегиваемый десятилетиями неудовлетворенных потребностей. Очевидные плоды этого роста — сверкающие небоскребы, величественные общественные здания, многоуровневые развязки и эстакады, напряженнейший деловой ритм — служат ярким свидетельством обновления Шанхая и Китая в целом. О коренном переломе в жизни города говорит его нынешний символ: финансовый квартал Пудун, своими небоскребами напоминающий Манхэттен, а ведь всего несколько лет назад на этом месте стояла бедная деревушка.

Панорама Пудуна поражает иностранных туристов, что чокаются бокалами на террасах фешенебельных ресторанов, устроенных в старинных, колониальной эпохи зданиях, которые выстроились на противоположном берегу, на набережной Вайтань.

Впрочем, имидж Шанхая, вновь переживающего расцвет коммерческого предпринимательства, — обманчив. В отличие от Южного Китая и бассейна Янцзы, где политика Дэн Сяопина начала пестовать рискованную рыночную экономику, Шанхай изначально развивался в качестве витрины достижений социализма. Мало кто из восхищенных гостей города знает, что большинство небоскребов построено муниципальными компаниями. В отличие от распространенного, но неверного мнения, что в Шанхае преуспевает свободная торговля, город в действительности представляет собой партийный идеал: своего рода Сингапур на стероидах, сочетание коммерческого процветания и госконтроля.

Сюй Куанди, шанхайский мэр начала нынешнего столетия, олицетворял дух этого суматошного города. Встречая группы посетителей в дверях своего кабинета, он торопливо пожимал человеку руку, после чего молча подталкивал его к креслу и немедленно переключался на соседнего визитера. Вот уж действительно, сильно занятая личность. Сюй, один из наиболее либеральных чиновников в городском правительстве, не очень-то беспокоился из-за нехватки местных частных предпринимателей. Напротив, он вскоре усмотрел в этом и положительный момент. «Я всегда считал родительские наставления очень важным делом, особенно в подростковом возрасте, — сказал он мне в 2001 г., причем сказал бессознательно снисходительным тоном, характерным для весьма могущественных бюрократов. — Конечно же, правительство не имеет права терять контроль над госсектором; мы ведь не стоим за шоковую терапию, как, например, в России. Взгляните на Японию. Когда ее экономика была здорова, правительство играло в ней сильную роль. То же самое относится к Тайваню и Южной Корее. А потом, когда они внедрили у себя рыночные принципы, эффективность упала». По словам Сюя, к 2010 г. доля частного сектора в экономической отдаче Шанхая должна достигнуть 20 %, в то время как в 1992 г. она составляла мизерный 1 %.

Позднее Чэнь Лянъюй сделал аналогичное хвастливое заявление, защищая город от нападок оппонентов, которые обвиняли Шанхай в излишней склонности к капитализму. «Если я не ошибаюсь, частные предприятия дают свыше 40 % ВВП нашей страны. А здесь, в Шанхае, вклад госкомпаний в ВВП составляет почти 80 %. Ну и кто более привержен к принципам социализма? Разве не Шанхай? — восклицал он, о чем свидетельствует неофициальный сборник его высказываний, циркулировавший среди чиновников после смещения Чэня. — Шанхай построил модель социалистической рыночной экономики нашей страны. Шанхай и не практиковал капитализм. Такой колпак на голове Шанхая был бы совершенно неуместен. Не тот фасон».

Факты свидетельствуют, что за пятнадцать лет политика сильного госконтроля сработала согласно плану. Яшэн Хуанг, экономист при Массачусетском технологическом институте, опубликовал очень интересное исследование, в котором показал, что в 2004 г. в целом по стране удельное количество частных предприятий в расчете на число домохозяйств поставило Шанхай на третью строчку — причем снизу. Этот показатель был ниже только в двух других регионах КНР, а именно в Пекине и Тибете, где в первую очередь заправляли, соответственно, центральные власти и армия. Отсюда следует вывод, что подавляющая доля денег, генерируемых в Шанхае, уходит в карман правительства (которое таким образом оплачивает свои инфраструктурные и прочие нацпроекты), ну и, разумеется, на коррупционные откаты. «Шанхай-то богат, — замечает Хуанг, — но этого нельзя сказать о его рядовых жителях».

Впрочем, с конца 1990-х гг. у Шанхая имелся иной козырь: мощная политическая поддержка в Пекине в лице Цзян Цзэминя и его союзников, сформировавших самую крупную, влиятельную и наиболее сплоченную фракцию в составе Политбюро. Доктрина, которой руководствуется город, приобрела общенациональную славу, подчеркивая важность могучего, богатого государства, которое является перманентным балансиром стремительно растущего частного сектора. Успех Шанхая, ставшего бастионом государственной власти, в сочетании с его политическими мускулами в столице заработал ему статус испытательного полигона, на котором проходит апробация ключевых реформ в области частного жилищного строительства, формирования рынков капитала, создания госпредприятий и развития системы соцобеспечения.

Как ни парадоксально, влияние столичной «шанхайской клики» привело к ужесточению политических ограничений в этом приморском городе. Центральное правительство не хочет, чтобы остальная часть страны выискивала в шанхайских газетах намеки на происходящее в Пекине. В отличие от столицы, с ее многочисленными противоборствующими государственными ведомствами и политическими устремлениями, в Шанхае имеется единое, всемогущее и вездесущее городское правительство и строжайшим образом контролируемый отдел пропаганды. Столичные беспорядки 1989 г. пошли Шанхаю только на пользу; город принял этот урок очень близко к сердцу и стал прямо-таки образцовой моделью поведения в глазах Пекина.

По ходу дела Шанхай не забыл заручиться и кое-какими политическими гарантиями. Во многих провинциях и городах КНР действуют правила, запрещающие чиновникам занимать высшие административные должности в своих родных населенных пунктах; этот механизм не дает местным властям окопаться и устроить себе удельное, неподконтрольное Пекину княжество. Так вот, Шанхай намеренно проигнорировал этот принцип, гарантируя призовые должности как раз для лояльных, выращенных на местной почве кадров. Результат можно сравнить со сбором разведданных, когда едешь по неприятельскому городу в машине с плотно тонированными окнами: видишь всех и вся, сам оставаясь незаметным. Точно так же Шанхай следил за политическими событиями вне своих стен, но весь остальной Китай не мог заглянуть за эти стены.

Шанхайцы всегда отличались клановым менталитетом, с надменным упрямством держались за свой диалект, а соотечественниками интересовались меньше, чем внешним миром. С точки зрения жителей Шанхая, возрождение города совершенно естественным и заслуженным образом вернуло их на позиции превосходства и старшинства, раз уж они обладают таким невероятным умом и изумительной деловой хваткой. За рассматриваемый период город умчался вперед галопом, оставив прочие регионы страны далеко позади. Разница в объеме ВВП на душу населения между Шанхаем и беднейшими провинциями типа Гуйчжоу практически удвоилась в сравнении с 1990 г. Однако в то время как шанхайцы весело праздновали свой тяжким трудом заработанный успех, остальной Китай угрюмо поглядывал в их сторону и ворчал о политических подачках. В ту пору в очередях была популярна такая издевательская шутка: «Ты что, из Шанхая, чтобы лезть без очереди?!» Недобрые настроения означали, что когда волна политического влияния в столице пошла на убыль, Шанхай вдруг оказался в особо уязвимом положении. Атака на город принесла Ху Цзиньтао немало выгод. Укреплялся его авторитет, а заодно и образ талантливого экономического вождя-антикоррупциониста. Снобистская репутация города привела к тому, что у всей страны чесались руки надавать Шанхаю оплеух.

Когда Цзян Цзэминя назначали на пост генсека в мае 1989 г., то есть буквально за несколько недель до появления танков на улицах Пекина, — его пришлось чуть ли не тайком везти из аэропорта на «Фольксвагене-Сантана», машине для рядового китайца, а вовсе не на приличествующем высшему руководству лимузине «хунци» («Красное знамя»). К тому же его попросили переодеться рабочим, чтобы добиться уже полной неузнаваемости, не то разгневанная толпа демонстрантов могла натворить бед. Вот в каком виде Цзян въехал в город для встречи с Дэн Сяопином.

И напротив, когда Цзян передавал бразды правления Ху Цзиньтао на съезде 2002 г. (то есть примерно в то же время, когда шанхайскому Сюй Хаймину доставили первое по счету уведомление о выселении), это событие в истории КПК стало поистине эпохальным. И дело даже не в том, что на место одного генсека сел его преемник по фамилии Ху, а в том, что Цзян согласился уступить свою должность, «не поднимая волн». Впервые за всю историю современного Китая, начиная с 1949 г., процесс передачи власти прошел совершенно мирным путем, что само по себе примечательно. Мало того: такое явление впервые наблюдалось и в истории любой иной крупной коммунистической страны. Далее, смена руководства произошла согласно эволюционирующему набору внутрипартийных правил, которые предусматривают возрастной потолок для вождей и министров, а также новый неофициальный лимит пребывания на посту генсека и премьера: не более двух раз по пять лет.

Гладкая передача власти от Цзяна к Ху была событием колоссальной важности, коль скоро речь шла об авторитарной партии, чья история пронизана турбулентными эпизодами. Каждая смена руководства в Советском Союзе, начиная от Ленина и заканчивая Горбачевым, происходила либо после смерти прежнего вождя, либо после его принудительного смещения. Если взять Китай, то Мао в свое время назначил преемника, злополучного Хуа Гофэна, которого в свою очередь задвинул Дэн Сяопин. Сам Дэн отказался занять пост генсека, однако сохранил закулисное влияние и позднее лично проследил за низложением двух своих бывших протеже Ху Яобана и Чжао Цзыяна, причем последний с 1989 г. и до конца жизни содержался под домашним арестом. На освободившееся место Дэн и тогдашний «совет старейшин» КПК выписали из Шанхая Цзян Цзэминя. «С приходом Ху к власти китайское правительство наконец оставило позади имперскую эпоху и отказалось от принципа единоличного правления, — говорит Чжоу Жуйцзинь, бывший редактор печатного органа шанхайского горкома партии. — С этого момента никто не считает вождя современным богдыханом».

Впрочем, нельзя сказать, чтобы Цзян сразу покинул свой кабинет вчистую. Он еще двадцать месяцев оставался на посту гражданского руководителя вооруженных сил, будучи Председателем Центрального военного совета КНР, чем сильно раздосадовал многих кадровых работников, которые считали это решение потаканием тщеславию и суетным слабостям. Среди девяти членов Постоянного комитета Политбюро также осталось немало его сторонников из «шанхайской клики», в частности, Хуан Цзюй, который вместе с Цзяном работал в Шанхае в 1990-е гг., после чего попал в Пекин в кильватере своего покровителя. Далее, повышение получил и пресловутый Цзя Цинлинь, наиболее знаменитый друг Цзяна. И все же присутствие шанхайских лоялистов в составе Постоянного комитета было запаздывающим индикатором власти этой группы, чей расцвет пришелся на 2002 г. когда состоялся XVI съезд КПК.

Перед тем как стать генсеком, Ху Цзиньтао десять лет скрупулезно культивировал скромный образ жизни и всячески избегал открытого противостояния оппонентам. Высший эшелон КПК помнил о тех публичных стычках в своей среде, которые едва не привели к перевороту в 1989 г., и теперь вожди старались хотя бы на публике работать сообща. Новый коллективный стиль руководства сделал Ху первым среди равных, раз уж он все равно был лидером, могущим диктовать политику и принимать кадровые решения. При всем при этом, подспудная внутрипартийная борьба двух высших лиц государства сохранилась; точно так же сохранились и лагеря их сторонников. Пока Цзян был у власти, никто в Шанхае не хотел видеть Ху. Уехав из города в 2000 г., он ни разу не посетил его вплоть до июля 2004 г., что можно уподобить ситуации, когда кандидат в президенты США не бывает в Нью-Йорке на протяжении всей избирательной кампании. Столь длительное отсутствие отражает преднамеренный политический расчет. Ху намеревался посетить Шанхай на своих собственных условиях, став Генеральным секретарем.

Еще в 2001 г. до Пекина начали доходить слухи о махинациях на шанхайском рынке недвижимости и отъявленном лихоимстве местных чиновников. Эти сведения поступали в основном через анонимки и обращения граждан; немалую роль сыграла китайскоязычная пресса Гонконга, постарались также и зарубежные англоязычные СМИ. Ху был вынужден держать Цзяна на своей стороне, однако это не сбило с толку его последователей, которые отлично разобрались в возможностях, предоставленных шанхайским скандалом. «Коррупционные расследования всегда служат рычагом, — сказал мне один из бывших чиновников, побывавший в тюрьме за взятки. — Это важная составляющая борьбы за власть». Сторонники Ху стали отслеживать сор, выносимый из шанхайской избы. Неторопливо, но настойчиво они принялись собирать улики с целью в будущем подрезать городу крылышки. Через три года станет уязвимым и сам Чэнь Лянъюй, назначенный новым секретарем шанхайского горкома в октябре 2002 г. Вместо того чтобы вести себя тихо и осмотрительно, Чэнь даст Пекину все поводы атаковать.

Чэнь вступил в Народно-освободительную армию в возрасте семнадцати лет, закончил армейское училище по специальности военный строитель, после чего был демобилизован и направлен в Шанхай, где ему предписывалось трудиться на машиностроительном заводе. Сын состоятельного инженера, получившего образование в Чикаго, Чэнь вступил в партию лишь в 1980 г. Дело в том, что раньше он не мог этого сделать; как говорят в Китае, ему «мешало ущербное социальное происхождение», а если конкретнее, американское образование отца. Кстати, об отце: во время «культурной революции» он был излюбленной мишенью на покаянных собраниях, где его малевали американским шпионом, а затем и вовсе вышвырнули из собственного дома возле Нанкинской улицы. Хунвэйбины сильно негодовали: подумать только, 1949 г. давно прошел, а в доме Чэня-старшего полно роскошных вещей, есть даже холодильник! И слуга-индус, как в колониальные времена!

Когда Чэню-младшему наконец разрешили вступить в партийные ряды, присущая ему уверенность в своих силах поставила его на путь ускоренного карьерного роста. К середине 1980-х гг. Чэнь стал начальником Управления отставных кадровых работников, что и позволило приобрести связи среди влиятельных пенсионеров от КПК, чье покровительство ценится на вес золота. Вслед за этим он возглавил районную управу в наиболее процветающем уголке Шанхая, рядом с рекой. Пока он был на этом посту, вверенный ему район Хуанпу прославился своей ночной иллюминацией, которая расцвечивает колониальные здания на живописной набережной и до сих пор поражает воображение туристов. Своего рода светозарный автограф, оставшийся на память от Чэня. Затем, пользуясь поддержкой Цзяна, он возвысился до уровня партийного руководства городом и наконец стал первым секретарем горкома. Мэр Сюй Куанди, его потенциальный конкурент и популярный кандидат на тот же пост, выбыл из гонки в 2001 г.: безо всяких объяснений его вызвали в Пекин и задвинули в сторону.

Сюй тоже вступил в партию в зрелом возрасте, в данном случае оттого, что питал отвращение к идеологическому фанатизму КПК, и не пользовался полным доверием «шанхайской клики». Непредвзятый и сговорчивый человек, он был горячим и красноречивым защитником интересов города и, желая продвинуть свой план развития Шанхая, часто выступал на радио, где в прямом эфире отвечал на звонки горожан. Чэнь же, напротив, отличался косноязычием и не обладал дипломатическими способностями. «Отец Чэня — весьма рафинированный и образованный человек, — говорил один из его друзей. — Ожидалось, что и в сыне не будет неотесанности, но… уж такова система». Чэнь со своими приспешниками прибрал город к рукам очень плотно — мэру Сюю с его рыхлой партийной сетью такое и не снилось. «Все вращалось вокруг Чэня, — сказал один из городских управленцев. — Пожалуй, в Шанхае он был посильнее Цзян Цзэминя и Хуан Цзюя».

Чэнь окружил себя лояльными клевретами из района Хуанпу, так сказать, сколотил себе «хуанпуйскую банду», которая пережила метаморфозу под стать своему главарю. Политический секретарь Чэня по имени Цинь Юй, арест которого сигнализировал о неминуемом падении босса, был в свое время скромным научным сотрудником при городском университете, зато после выдвижения переродился, приобрел наглые и хамские замашки, которые лишь отталкивали знакомых. Его подчиненные рассказывают, что однажды Цинь пошел в ресторан с бывшим коллегой-наставником, но вместо прежнего почтительного отношения весь ужин громко разговаривал по мобильнику и практически не замечал своего сотрапезника — гротескное нарушение этикета в обществе, где пожилые учителя традиционно пользуются особым уважением.

Перечисленные факты не имели бы существенного значения, если бы не два взаимообусловленных события, произошедших с разницей в несколько лет. Речь идет о склонности Чэня и всего Шанхая к грандиозным проектам и о стремлении добиться быстрой динамики роста любой ценой, невзирая на диктаты Пекина, который не одобрял торопливых и дорогостоящих планов. Впрочем, еще раньше шанхайские власти оказались замешаны в скандале с местным риелторским магнатом по имени Чжоу Чжэнъи, свежеиспеченным миллиардером, какие расплодились в предыдущее десятилетие благодаря буму на рынке недвижимости.

Чжоу провинился отнюдь не тем, что был богатым и напористым девелопером: недостатка в таких людях Шанхай не знает. Нет, падение Чжоу было вызвано его алчностью и недальновидностью. Подобно прочим опальным бюрократам и бизнесменам в Китае, он совершил смертный грех, опозорив систему — вот почему система его наказала. По ходу дела он превратился в нечто еще более опасное и стал политической мишенью. Когда жалобы на Чжоу начали проникать в Пекин, многие столичные враги Шанхая увидели здесь отличный шанс. «Если бы не Чжоу Чжэнъи, — говорит ресторатор Сюй Хаймин, — мы вполне могли оказаться в еще более сложной ситуации».

Сын фабричного рабочего, Чжоу Чжэнъи начал свое быстрое восхождение в 1995 г., когда на деньги, вырученные от успешной торговли лапшой в уличном ларьке, купил акции госпредприятий, которые те выдавали своим сотрудникам непосредственно перед частичной приватизацией и выходом на биржу. Следующий бизнес-ход Чжоу был столь же своевременным и удачным: он вложил прибыль в шанхайские земельные участки, когда рынок частной собственность только-только стартовал. Вскоре Чжоу заработал яркую и рискованную репутацию как в Шанхае, так и в Гонконге, где приобрел себе «бентли», шикарную подругу (позднее ставшую ему женой) и ряд открытых акционерных обществ. Потакая своей страсти к торговле драгметаллами, он держал на письменном столе монитор с текущими котировками Лондонской биржи металлов. «Молодой, до крайности самоуверенный и гениальный трейдер, — говорит о нем шанхайский аудитор Руперт Хугверф, встретившийся с Чжоу во время составления списка самых богатых китайцев. — Все свои трейдерские позиции он держал в уме». В отличие о множества прочих предпринимателей, Чжоу с нескрываемым удовольствием узнал, что появится в списке Хугверфа. В зените своей деловой карьеры он занимал одиннадцатое место в этом рейтинге.

За несколько недель до ареста Чжоу побывал на банкете, где присутствовали сэр Кристофер Хам, тогдашний посол Великобритании в КНР, а также ряд представителей зарождающегося класса шанхайских предпринимателей. С очаровательной непосредственностью Чжоу рассказывал о проблемах китайских нуворишей; к примеру, в отличие от своих более искушенных западных коллег, им очень трудно научиться изящным манерам и сделать жизненный стиль более утонченным. «Когда я еще только разбогател, — признался он, — то понятия не имел о чувстве меры и разукрасил ванную комнату золотом». Поняв позднее, до чего это вульгарно, он сменил интерьер, обставив свой дом вещами лишь самых изысканных брендов. В ту пору его сын жил в Англии, учился там в платном интернате. Чжоу спросили: «А в каком именно?» Тут он запнулся, полез за мобильником, набрал гонконговский номер жены, но и она не смогла дать ответ. Тогда Чжоу позвонил в Англию сыну, который и сообщил название учебного заведения: Миллфилд, одна из самых эксклюзивных школ в Великобритании. Сотрапезники поинтересовались: «А почему именно Миллфилд?» «Потому что там самая высокая плата за учебу», — последовал ответ.

На публике Ху Цзиньтао и Цзян Цзэминь всегда подчеркивали свое cooperation, как на праздновании 18-летней годовщины основания Партии, однако на самом деле боролись друг с другом за влияние на людей и на политику

И Ху Цзиньтао, и Цзян Цзэминь усиленно добивались доверия военных. Оба взращивали Народно-освободительную армию на щедрых бюджетах, и оба соответствующим образом одевались для военных парадов

Во время банковского кризиса в США и Европе Ван Цишань, член политбюро, ответственный за финансовый сектор, читал Западу лекции о превосходстве китайской системы

Эдвард Тянь был успешным предпринимателем, когда согласился возглавить только что образованную государственную телекоммуникационную компанию. Сперва Тянь был раздражен, когда Партия отказалась предоставить ему тот же статус, что и аналогичным чиновникам. Покидая компанию, он уже пел хвалы партийному стилю руководства

© China Photos/Getty Images/Fotobank © Vladimir Rys/Bongarts/Getty

Images/Fotobank

Для Чэнь Лянъюя не было достаточно крупного проекта, когда он возглавлял Шанхай. С Берни Экклстоуном, руководителем «Формулы-1», Чень курировал строительство в рекордные сроки великолепной гоночной трассы. «При демократии такое было бы невозможно», — поразился после инспекции трассы Джеки Стюарт, бывший чемпион мира по автогонкам в классе «Формула-1». Впоследствии Чэнь Лянъюй был посажен в тюрьму за взятки.

Визитная карточка Чжоу Хайцзяна, богатого предпринимателя из Цзянсу, как и у многих других бизнесменов, больше говорила о его политической лояльности, чем о его бизнесе.

Неугомонный Ли Жуй, один из самых видных критиков Партии, выжил благодаря своим былым революционным заслугам и связям, наработанным в бытность заместителем руководителя Орготдела ЦК.

Иностранцы потрясены панорамой Шанхая, устремившегося ввысь за несколько отчаянных лет, когда Пекин в начале 90-х позволил городу войти в рыночную экономику. Мало кто из поклонников Шанхая понимал, что для Китая это модель развития под руководством Партии

В бизнесе Чжоу отличался менее очаровательными повадками. Он и так уже едва выкрутился из коррупционного скандала вокруг Ван Сюэбина, одного из самых известных китайских банкиров. Разбирательство по этому делу вывело следователей на шанхайский филиал Банка Китая, который выдал Чжоу ряд сомнительных кредитов. Сам девелопер не пострадал, однако наглость Чжоу сыграла с ним злую шутку в его самом крупном бизнес-маневре — попытке получить права на застройку так называемого Восьмого восточного квартала в центре города. Этот участок Западной Пекинской улицы отличало множество невысоких особняков в стиле шикумэнъ («каменные врата»), модном в колониальную эпоху. Жилища подражали европейскому стилю конца XIX века, имели террасы и были украшены изящной каменной резьбой. Впрочем, по истечении семи десятилетий их элегантность изрядно поблекла. Как и весь город, эти дома пришли в упадок за годы коммунистического правления. Там, где раньше жила одна семья, сейчас обитали три, а то и четыре; во время «культурной революции» людей немилосердно уплотняли.

Чжоу одержал верх над самыми Опытными и могучими девелоперами региона, включая гонконгского Ли Цзячэна, одного из богатейших людей планеты, и добился права снести ветхие дома, чтобы застроить этот престижнейший район по-новому. Сделка, заключенная с шанхайским муниципалитетом в 2002 г., была вполне легитимной; Чжоу брал участок в аренду на семьдесят лет по невысоким ставкам, но в ответ был обязан уплатить местным жителям компенсацию и обеспечить их жильем в другом районе. Вскоре тысячи семей поняли, что Чжоу изначально не собирался держать слово: первые 2160 домохозяйств получили скудную денежную подачку, а квартиры им предоставили в отдаленном пригороде.

Разгневанные жители начали протестовать. В гонконгском доме Шэнь Тин раздался телефонный звонок. В 1930-е гг. ее бабушка купила угловой дом в Восьмом восточном квартале за три золотых слитка. Сама Шэнь родилась в Шанхае, выросла в этом доме, причем там до сих пор жила ее матушка, а теперь выясняется, что мать вот-вот выселят. Тогда Шэнь оставила двух своих детей на попечение супруга и отправилась в Шанхай, чтобы добиться для матери лучших условий. Она ходатайствовала перед местным жилищным бюро и даже попыталась самостоятельно подать судебный иск. Ей отказали. Стало ясно, что без профессионального адвоката не обойтись, но, в какую бы юридическую фирму Шэнь не обращалась, никто не хотел браться за ее дело. «Снос домов и переселение?! Да никто не решится воевать с таким проектом», — сказал один адвокат. Ему вторил другой: «Меня могут запросто уволить». Наконец, в апреле 2003 г., на следующий день после принудительного выселения матери, Шэнь постучалась в кабинет Чжэн Эньчуна.

Чжэн был полной противоположностью Чжоу Чжэнъи. Выглядел он как типичный городской адвокат средней руки, всегда ходил в одном и том же неброском костюме и с неизменным потертым портфелем. Но, характеризуя его облик прилагательным «серый», лучше добавлять существительное «металлик», потому как Чжэн взялся за это дело со стальной решимостью. Выслушав Шэнь, он согласился представлять интересы трехсот жителей, в том числе ее матери, в коллективном судебном иске против районных властей. Заодно он начал работу и по делу Сюй Хаймина, ресторатора-активиста. Чиновники тут же решили дать ему по рукам: стоило Чжэну оформить иск, как к нему пришли налоговики. Не обнаружив никаких нарушений, они надавили на фирму, где работал Чжэн, и начальство уволило своего адвоката под тем предлогом, что тот «согласился взять клиента, не проконсультировавшись с партнерами». Когда Чжэн нашел себе другое место работы, власти стали намеренно затягивать переоформление его адвокатской лицензии на новую фирму. Как вспоминает Чжэн, райкомовский работник, надзиравший за регистрацией адвокатов, сказал ему: «На вас и так уже жалуется 90 % районных управ». Вслед за этим Чжэну прозрачно намекнули, что лицензию он получит не раньше, чем откажется от этого дела. Впрочем, он все равно продолжал консультировать жителей и помогал им оформлять бумаги, отлично зная, что помощь Восьмому восточному кварталу не сулит ничего хорошего. «Шэнь Тин, меня ждут большие неприятности, и вам придется меня спасать, — сказал он своей клиентке. — Похоже, Чжоу — это наш шанхайский Лай Чансин». (Лай Чансин, ныне прячущийся в Канаде, был организатором сямыньской контрабандной аферы на 6 миллиардов долларов).

Словно зловонная жижа, вытекающая из-под плотно закрытой двери, из города начали просачиваться слухи о многочисленных земельных махинациях. Чиновники районных управ, не привыкшие к критическому вниманию в свой адрес, неуклюже реагировали на любые свидетельства их личной финансовой заинтересованности. Сунь Цзинкань, секретарь партийного комитета района Цзинь, где находился эпицентр городских земельных скандалов, по дешевке сумел приобрести акции проекта застройки. Когда я обратил его внимание на ряд нарушенных правил, он только отмахнулся: дескать, ничего подобного. «И вообще, правительство поощряет развитие частной экономики», — сказал Сунь. Риелторские сделки были сладким пирогом для чиновников. Одна ветвь районной власти получала дешевые акции за утверждение проекта. Вторая ветвь, а именно Жилищно-кадастровое бюро, вознаграждалась за выселение людей и установление компенсаций гораздо ниже рыночной стоимости теряемой жителями недвижимости.

Шанхай, преподносящий себя в образе космополитанского мегаполиса, который ничем не уступает Нью-Йорку или Лондону, был крайне обеспокоен утечкой информации о неприглядных делишках в риелторской сфере. На вокзалах появились сотрудники полиции в штатском, которые отлавливали жалобщиков, решивших искать справедливость в Пекине. Журналист агентства «Синьхуа», посылавший скандальные репортажи в столицу, где они попадали на стол партийным начальникам, был вызван в городской отдел пропаганды и получил запрет на дальнейшее освещение этой темы. Гонконговские газетчики, с особой страстью выносившие грязь материкового Китая на всеобщее обозрение — особенно в случае Шанхая, раз уж город был их бизнес-конкурентом — стали жаловаться, что за ними ведут неприкрытую слежку и мучают телефонными угрозами. Наблюдение было установлено и за иностранными корреспондентами, а всех, кто с ними контактировал, обязали сообщать полное содержание бесед органам госбезопасности. После того как я сам начал освещать цзиньские скандалы, ко мне тоже стали регулярно наведываться сотрудники службы безопасности в штатском, требуя отчитаться, что именно я собираюсь писать в следующих репортажах.

И все же тяжкая длань городских властей оказалась слишком медлительной: птичка вылетела и обгадила Шанхаю весь сияющий фасад. В конце мая 2003 г. в Шанхай была десантирована группа следователей из Центральной дисциплинарной комиссии, которые разбили лагерь в гостинице «Моллер Вилла». Появление дознавателей стало четко рассчитанным щелчком по носу горкома и выговором в адрес его собственного антикоррупционного органа. Да и место они выбрали с особым изяществом. «Моллер Вилла», известная своими сказочными башенками, которые в 1930-е гг. были вдохновлены сновидениями дочери первого владельца гостиницы, норвежца Мёллера, на протяжении долгих лет являлась также штаб-квартирой шанхайского отделения Союза коммунистической молодежи, оплота Ху Цзиньтао. Не прошло и нескольких дней, как следователи арестовали Чжоу Чжэнъи. В том, что здесь замешана серьезная политика, никто не сомневался. Пекин превратил Шанхай в образцово-показательный случай наказания коррупционеров, а заодно продемонстрировал свою способность вмешиваться в дела города, который годами захлопывал дверь перед носом чужаков. Впрочем, если налет эскадрона следователей и стал тревожным звонком, Чэнь Лянъюй его не услышал.

Первым делом город мобилизовал оборонительные ресурсы. Цзян Цзэминь, который в ту пору все еще возглавлял вооруженные силы КНР, использовал остатки влияния, чтобы дело Чжоу Чжэнъи вернули под шанхайскую юрисдикцию. За работу взялись и подручные Цзяна в отделе пропаганды. Десятки тысяч экземпляров бизнес-журнала «Цайцзин» с большой статьей об этом скандале были изъяты из киосков по всей стране. Впервые за свою историю это издание подверглось столь масштабной репрессивной акции. Несколько недель спустя шанхайское руководство закрепило результат, арестовав Чжэн Эньчуна. Непокорного адвоката обвинили в разглашении государственной тайны — обычный прием властей, желающих расправиться с критиками по политическим мотивам. Чжэн получил трехлетний тюремный срок. Пекин, вернув дело Чжоу на рассмотрение в Шанхай, пригасил зарождающийся конфликт, грозивший расколоть руководство страны. Однако поведение Чэнь Лянъюя вскоре заставило столицу вновь обратить взор на этот город.

Первая ошибка Чэня состояла в том, что он показал кукиш Пекину, когда Чжоу Чжэнъи был привлечен к ответственности за весьма незначительные нарушения, совсем не касавшиеся риелторского скандала. Отсидев только два года из трех, Чжоу получил условно-досрочное освобождение и вернулся в бизнес. Теперь он вел дела из небоскреба в центральной части города. Кстати, впоследствии выяснилось, что Чжоу умудрился подкупить даже тюремщиков: ему разрешалось отлынивать от обязательной работы, принимать визитеров, пользоваться телефоном и смотреть телевизор в кондиционированном кабинете старшего надзирателя. Вполне возможно, что эти поблажки и привилегии так и остались бы в тайне, не открой Чэнь в войне с Пекином новый фронт, на сей раз экономический.

Не было такого проекта, который не смог бы осилить Шанхай, пока Чэнь сидел в своем кресле. Город, одержимый стремлением вернуться на международную авансцену, брался за все новые и новые мегапроекты. За пару лет проложили гоночную трассу для «Формулы-1» стоимостью в миллиард долларов, чтобы привлечь толпу фанатов, которые носятся по планете вслед за своими любимыми спортсменами. «Ни одна демократическая страна не смогла бы такое себе позволить!», — изумленно восклицал Джеки Стюарт, чемпион Ф-1. Новый теннисный комплекс за 300 миллионов долларов, построенный для проведения матчей мирового тура «Мастере», вызвал не менее восторженные отзывы. Еще десятки миллионов были потрачены на строительство первой в истории ж/д линии для поездов с магнитно-левитационной подвеской, хотя весь маршрут составляет каких-то 33 километра, и прибывшие из аэропорта пассажиры сходят довольно далеко от деловых кварталов. Старинное оперное здание в центре города было в буквальном смысле оторвано от своего фундамента и перенесено на 70 метров в сторону, чтобы освободить место для новой автомагистрали. Кроме того, город приступил к переговорам с диснеевской студией, желая открыть в Шанхае тематический парк; аналогичные переговоры велись с Парижем для создания шанхайской версии Центра им. Жоржа Помпиду.

В прибрежной океанической зоне, но подальше от заиленного мелководья в устье Янцзы, город занялся строительством крупнейшего в мире торгового порта. Порт должен охватить вереницу островов, соединенных насыпной дамбой. Дамба, в свою очередь, будет смыкаться с городом по уникальному мосту длиной 32,5 километра, пролеты которого протянутся над открытым морем. Никого не волнует, что в юо километрах к югу есть весьма развитый портовый город Нинбо с естественной глубоководной бухтой, и дальнейшее освоение этого города обошлось бы во много раз дешевле. Нет, Шанхаю хочется иметь свою собственную, современную портовую базу.

Но зато никто не может поставить Шанхаю плохую оценку за его амбициозность и энергию при реализации столь колоссальных планов. Любой из этих проектов напрочь истощил бы ресурсы многих крупных городов или стал бы жертвой бесконечных согласований и споров. За несколько коротких лет Шанхай, не переводя дух, разделался с целой серией таких «твердых орешков» — гоночная трасса для «Формулы-1», теннисный стадион, железнодорожная линия «Маглев» и первая очередь порта, — не говоря уже об остальных инфраструктурных проектах типа новых линий метро, новых мостов и резкого всплеска прочих направлений гражданского строительства. А вот по части политических навыков город отнюдь не столь искусен.

Поворотный момент наступил в мае 2004 г., через год после ареста Чжоу Чжэнъи, когда Пекин возвестил о резком ограничении кредитования в общенациональном масштабе. Норма инвестиций — макроэкономический показатель, за которым центр следил особенно внимательно, — взлетела выше крыши, показывая доселе неслыханную динамику роста: 50 % в год. Центральное правительство отреагировало без проволочек. Банкам приказали урезать кредиты, а местные власти отныне должны были согласовывать с Пекином любые крупные проекты. С начала 1990-х гг. Шанхай поставил себе целью развиваться как минимум на 2 % быстрее, чем другие китайские города. Для относительно богатого мегаполиса в условиях активно растущей экономики эта задача не так уж и сложна. Вскоре после решения центра Чэнь Лянъюй дал ясно понять, что не собирается замедлять динамику городского развития, что бы там ни говорил Пекин. Многие муниципальные начальники по всей стране наверняка питали аналогичные настроения, но лишь Чэнь осмелился их озвучить.

Когда премьер Вэнь Цзябао докладывал Политбюро о результатах ограничения кредита, Чэнь выступил с резкой критикой. Он утверждал, что эта политика наносит ущерб Шанхаю и прочим быстрорастущим приморским центрам. Если в результате инициативы Вэня обанкротятся предприятия и удлинятся очереди безработных, премьеру «придется принять на себя ответственность» за вызванную нестабильность. Конец спору положило лишь вмешательство Ху Цзиньтао, который вновь подчеркнул приоритеты центра. Впрочем, смелое поведение Чэня изменило расклад: открытая конфронтация с Вэнем привела к тому, что разница во взглядах на экономику превратилась в опасную политическую междоусобицу на высшем уровне.

Вплоть до этого момента Чэнь еще пользовался политической протекцией Цзян Цзэминя, крестного отца «шанхайской клики», который сохранял контроль над военной машиной. В сентябре того же года Цзянь наконец покинул свой последний пост и вернулся в Шанхай, где въехал в просторный уединенный особняк где-то в тупике старой Французской Концессии — места настолько загадочного, что оно не прорисовано на городских картах. Отныне Ху Цзиньтао занимал все три высших должности в стране: Генеральный секретарь КПК, Председатель Госсовета КНР и Председатель Центрального военного совета КНР. Вознесение Ху оставило Чэня без серьезного прикрытия. Теперь Ху для атаки на Чэня требовалось только согласие девяти членов Постоянного комитета, неофициальное одобрение Цзяна и, разумеется, улики коррупционных махинаций.

Не было недостатка в людях, желавших помочь Пекину устроить головомойку шанхайскому руководству. Даже после ареста Чжоу Чжэнъи возмущенные домовладельцы продолжали агитировать против шанхайского горкома и муниципалитета. В 2003 и 2004 гг. группы жалобщиков, в том числе и Шэнь Тин, регулярно просачивались мимо агентов полиции на железнодорожном вокзале и доставляли свои заявления в столицу, где обивали пороги, требуя расследований. Сначала они пошли в Государственное петиционное бюро, затем в Комиссию ЦК КПК по политическим и законодательным вопросам, а там и в Законодательный отдел Государственного Совета. Однажды, когда их прямо в Пекине задержали сотрудники шанхайской службы безопасности, к ним обратился Чай Цзюньюн, один из высших городских чиновников. По словам Шэнь, он сказал следующее: «Значит, вы хотите опозорить муниципальные власти Шанхая, навредить Хуан Цзюю и Чэнь Лянъюю? Что ж, вы своего добились. Сейчас ЦК все знает, так что можете больше не усердствовать. Мы решим ваш вопрос, как только вернемся домой».

Жалобщики пропустили советы Чая мимо ушей и продолжили свою работу: обращались в центральные органы госбезопасности, в министерство строительства, да и в прочие инстанции, лишь бы привлечь к себе внимание. Сюй Хаймин, который тоже ездил в столицу, устроил личную микродемонстрацию протеста прямо на площади Тяньаньмэнь, встав с плакатом, который требовал остановить зарвавшиеся шанхайские власти, «нагло прибирающие к рукам частную собственность». Понятное дело, полиция быстро навела порядок на самой главной площади страны, но, как говорит Сюй, «одну минуту мы все-таки продержались». В тот период Пекин был перенасыщен шанхайскими агентами полиции в штатском. Конечно, все инициативы или протестные выступления подавлялись, однако результат превзошел самые смелые ожидания искателей справедливости. Каждый такой инцидент еще больше портил имидж Шанхая и лил воду на мельницу его столичных врагов.

Журналисты Боб Вудворд и Карл Бернстайн, расследовавшие обстоятельства Уотергейтского скандала, руководствовались знаменитым принципом «следуй за деньгами», а вот в случае Чэня дознаватели взяли себе на вооружение несколько иную максиму, которая характерна для коррупционных дел в Китае: «следуй за семьей». Многие обвинения, которые Шэнь и другие жалобщики на протяжении нескольких лет выдвигали против Чэня — дескать, он помогает обогащаться своим родственникам — полностью подтвердились. В обмен на заключаемые контракты компании пристраивали супругу и сына Чэня на фиктивные должности, отец и младший брат получали преференции при оформлении дорогостоящих риелторских сделок, в том числе и через Чжоу Чжэнъи. Шурин Чэня, отвечавший за строительство гоночной трассы для «Формулы-1», тоже погрел на этом руки.

Один за другим арестовывались лояльные чиновники, окружавшие Чэня, что свидетельствовало о неизбежности его падения. Следственная комиссия работала методично, как по учебнику. В 2005 и 2006 гг. процедура шуангуй была применена к десяткам ближайших муниципальных помощников Чэня. Эти «так называемые добрые друзья», как позднее окрестила их официальная пресса, «охотно передавали все необходимые материалы», которые требовались дознавателям. Помимо потворства обогащению родственников, Чэнь был обвинен в незаконном переводе 270 миллионов долларов из городского пенсионного фонда на счета компании, принадлежавшей доселе неизвестному местному бизнесмену. Его арест в августе 2006 г. стал сигналом, что вот-вот разразится крупнейший скандал. А как только в конце того же месяца был задержан Цинь Юй, личный референт Чэня, все поняли, что та же судьба ждет и секретаря горкома.

Вскоре появился и самый яркий признак того, что решение о смещении Чэня принято на высшем уровне, да еще и в типичной китайской манере. В августе 2006 г. Цзян Цзэминю исполнялось 80 лет, и по случаю юбилея одно государственное издательство анонсировала сборник «Избранных трудов» бывшего генсека. Фанфарами дирижировал сам Ху Цзиньтао. «Публикация «Избранных трудов» товарища Цзян Цзэминя — это крупное событие в политической жизни партии и государства в целом», — заявил он. Партячейки всей страны взялись организовывать кружки по изучению теорий Цзяна, а пресса целую неделю исходила славословиями в их адрес. С учетом реалий Китая это означало, что Ху и Цзян наконец достигли консенсуса по шанхайскому делу. Раз теперь и Цзян был не против, Политбюро официально утвердило расследование коррупционного дела Чэня. Это согласие сопровождалось оговоркой, что следствие никоим образом не затронет ни Цзяна, ни членов его семьи, про которых уже давно циркулировали слухи: мол, их бизнес-сделки пользуются политическим покровительством.

«Когда начинает рушиться стена, на нее тут же наваливается десять тысяч человек», — гласит старая китайская пословица. Едва задержали Чэня, как официальные СМИ захлестнула волна публикаций о темных делишках бывшего секретаря горкома, уличенного в казнокрадстве и взяточничестве. В Интернете началась травля бывших и предполагаемых любовниц Чэня, которым пришлось всячески от него открещиваться. Если речь заходит о бичевании падших чиновников, отдел пропаганды всегда очень охотно рассказывает об их половой распущенности. Так коррупцию легче выдать за моральное разложение индивидуума, нежели высветить ее истинную, системную природу.

Заключительный эпизод — суд над Чэнем — состоялся восемь месяцев спустя, в марте 2008 г., в Чанчуне, бывшей столице японской Маньчжурии на северо-востоке. Он также имел политический привкус. Партия не случайно выбрала именно Чанчунь, ведь этот город является чуть ли не самым удаленным от Шанхая. Власти знали, что шанхайские судьи своими местами обязаны Чэню и его клике, а посему вряд ли стали бы следовать линии Пекина при разборе дела. По вынесении приговора (18 лет тюрьмы) Чэнь ограничился очень короткой речью. «Я подвел партию», — заявил он со скамьи подсудимых. — Я подвел жителей Шанхая, и подвел свою семью». По виду Чэня сразу было понятно, что он длительное время подвергался шуангую. Не имея возможности красить волосы, как заведено у китайских высших чиновников, некогда жгуче черный Чэнь предстал совсем седым.

Его посадили в тюрьму Циньчэн, расположенную в пригороде Пекина и предназначенную для важных политзаключенных. Эту роль тюрьма играла с момента прихода к власти КПК. Как и прочим сидельцам, Чэню отвели одиночную камеру, а на прогулку выпускали раз в день, на один час. Было установлено круглосуточное наблюдение через специально устроенные окошки, в том числе и в уборной. Однако, по сравнению с другими китайскими тюрьмами, условия содержания в Циньчэне неплохие. Один китайский журнал сообщил, что Чэнь просил разрешить ему из личных денег разнообразить свое меню орехами и красным вином, но ему было отказано. С другой стороны, его тридцатидолларовые суточные на еду намного превосходят средний заработок обычного рабочего. Кроме того, тюремный персонал традиционно относится к своим подопечным вполне адекватно, потому как из собственного опыта знает, что бывшие опальные чиновники имеют свойство порой возвращаться к власти.

Многие шанхайские руководители с негодованием восприняли столь демонстративные гонения на свой город. В конце концов, все деньги, выведенные из пенсионного фонда, были успешно возвращены на место. Кроме того, говорили они, по части коррупции Шанхай ничем не отличается от других регионов страны. Увы, городу все же пришлось проглотить свою горькую пилюлю. Последним актом публичного покаяния стала организованная городскими властями демонстрация видеозаписей, на которых арестованные чиновники с рыданиями признавались в грехах. Последствия коррупционного скандала не заставили себя ждать. Был назначен новый секретарь горкома, ранее не входивший в «шанхайскую клику». Далее, в Шанхай десантировали нового начальника местного антикоррупционного органа, который также не имел никакого отношения к городу. Чжоу Чжэнъи арестовали повторно, и на сей раз он получил целых шестнадцать лет. Интересный факт: когда из тюрьмы вышел адвокат Чжэн Эньчун, мстительные местные власти вскоре снова его арестовали.

А вот история Сюй Хаймина, который тоже пользовался услугами этого адвоката, увенчалась более счастливым концом. Он добился лучшей компенсации за отчужденную недвижимость, а чиновники районной управы получили выговоры и приказ избавиться от всех акций, приобретенных ими в проекте застройки. «Нам вернули примерно четверть рыночной стоимости, но все равно это больше, чем мы первоначально заплатили за свою собственность, — сказал Сюй. — Зато чиновникам района Цзин пришлось вернуть акции за ту же цену, по которой они их приобретали. Один из них жаловался мне, что лишился ожидаемой 900 %-ной прибыли».

Даже мытарства Шэнь Тин принесли кое-какие плоды — ее мать получила более просторную квартиру по сравнению с первоначальным вариантом. Впрочем, сама Шэнь осталась недовольна результатом и излила гнев на страницах книги, где в красках описала историю сражений с бюрократами. В ноябре 2007 г., незадолго до намеченной публикации в Гонконге, ей позвонил мужчина, представившийся сотрудником шанхайского горкома по фамилии Ван.

«Если вы осмелитесь опубликовать свою книгу, мы покажем вам, что к чему, — пригрозил он. — Вы уже никогда не получите въездную визу [которая, по идее, должна автоматически выдаваться любому жителю Гонконга]».

«Ху Цзиньтао сказал, что страной управляет закон, так что ваши угрозы мне не страшны!», — ответила Шэнь.

«Ах вот как? Ну тогда пусть Ху Цзиньтао и выдает вам эту визу, — заявил чиновник. — У нас только одна Коммунистическая партия. Это вам не базар, где можно ходить от одного прилавка к другому».

Таинственный незнакомец сдержал слово. После выхода книги в свет Шэнь так и не смогла получить въездную визу. С другой стороны, кислое замечание чиновника — дескать, есть «только одна партия» — было совершенно верным. Масштабы коррупционного скандала в Шанхае, как и по всей стране, подрывали авторитет КПК и ее монополистическую власть, так что расследование в конце концов свернули. Партия хватает и убивает — а также защищает — по своим собственным политическим причинам. Выдача своих членов на растерзание посторонними недопустима, коль скоро это сродни утрате власти. Как охотно признают чиновники (правда, только в приватных разговорах), независимая антикоррупционная кампания, выходящая за пределы контроля КПК, грозит развалом всей системы.

В «зашифрованном романе» о похождениях Чэнь Ситуна в середине 1990-х гг. автор приводит метафору, иллюстрирующую ритуалистические этапы практически любого антикоррупционного расследования. Строгие и пугающие меры постепенно мягчеют и наконец вовсе сходят на нет. «Что такое антикоррупционное расследование? Это когда рычащий тигр делает доклад, лисица, посмеиваясь, хлопает в ладоши, муха беззаботно жужжит, и только мыши в панике носятся по улице».

В этой книге один продажный, но безымянный пекинский чиновник дает более подробное, сугубо прагматичное обоснование, отчего антикоррупционные кампании вскоре обязательно сворачиваются — оттого, что подрывают власть партии. «В наши дни антикоррупционная кампания производит много грома и мало дождя, — сказал этот философствующий казнокрад. — А всякая гроза рано или поздно обязательно проходит. Когда шторм нас минует, мы еще будем слышать гром, но ливень сильно ослабнет. А потом и гром затихнет. Антикоррупционную кампанию вообще нельзя довести до конца, так как в это дело вовлечено слишком много людей».

Упомянув несколько известных коррупционных скандалов, этот чиновник продолжает:

«Допустима ли эра гласности и реформ, которые отнимут у нас власть и поставят на наше место капиталистические классы? Нет, такой подход не годится. Мы не можем проводить антикоррупционные кампании до бесконечности. Ведь на кого опирается режим? Лишь на массу кадровых работников среднего звена. Если их лишить преимуществ, то с какой стати они будут обязаны посвящать себя служению такому режиму? Они поддерживают его лишь потому, что получают от системы определенные выгоды. Коррупция делает нашу политическую систему более стабильной.

Сравните китайских чиновников с их коллегами в Гонконге. Или на Тайване. Или в развитых странах. Там оклады государственных служащих в десятки, а порой и в сотни раз превышают заработок китайских чиновников. Мало того: длительная антикоррупционная кампания выявит и темную сторону Коммунистической партии. А если подобные вещи начнут демонстрироваться сплошь и рядом, массы утратят веру в КПК. Кто захочет принять на себя историческую ответственность за такое развитие событий?»

Шанхайское дело стало одним из самых резонансных в истории КНР. К апрелю 2008 г. за решеткой оказалось три десятка чиновников и бизнесменов. Масштабы и безжалостность расследования были напрямую обусловлены ценностью политических ставок. Шанхайские бюрократы правильно указывали, что их город коррумпирован ничуть не больше, чем другие регионы страны. Однако при взгляде сквозь политическую призму их поведение вело к последствиям, которые выходили далеко за рамки этого города.

Основания для утверждений вымышленного бюрократа из «Гнева небес» — дескать, партия не допустит внедрения антикоррупционной системы, лишенной политических ограничений — сохраняются в полной мере и до сих пор. К примеру, куда могло бы привести обстоятельное расследование в отношении семьи Цзян Цзэминя? Что именно могло бы вскрыть независимое изучение фактов фуцзяньской биографии Цзя Цинлиня и бизнес-занятий супруги Вэнь Цзябао? Такие вопросы партии бы не понравились. Тут только начни дергать за ниточки — сам не рад будешь, что связался.

Примерно такая же логика объясняет поведение КПК в одном из крупнейших скандалов прошлого десятилетия: деле «Саньлу», имевшем место чуть ли не во время Пекинской олимпиады. В отличие от Шанхая, упомянутый скандал не касался коррупции на высоком уровне. Однако попытки муниципальной молочной компании скрыть факты отравления десятков тысяч младенцев имеют кое-что общее и с шанхайским делом. В обоих случаях местные чиновники пользовались неограниченной властью и получили по шее от центра, когда вред уже был нанесен. Децентрализованная природа КПК и государственных органов стала фундаментом, на котором выросло китайское экономическое чудо. Но когда эта система выходит из-под контроля, последствия могут быть летальными.

Горы высоки, а император далеко Партия и регионы

Контроль центра не распространяется за стены Чжуннаньхая. Нижестоящие звенья попросту не слушаются.

Чжан Баоцин, вице-министр образования

По всем известным причинам, нам не удалось досконально расследовать эти факты, потому что во всем нужна гармония. Я был очень обеспокоен, поскольку предполагал, что ситуация приведет к катастрофическим последствиям для здоровья множества людей, но все же не мог направить туда своих журналистов.

(Фу Цзянъфэн, редактор еженедельника «Нанъфан чжоумо»)

До Олимпиады оставалась ровно неделя, чуть ли не минута в минуту, когда правление крупнейшего китайского поставщика молочных смесей собралось на экстренное заседание. Очень скоро в конференц-зале воцарилась атмосфера подавленности, почти паники.

Страна годами вела подготовку к Пекинским играм; открытие должно было состояться в счастливый момент по китайскому календарю — в восемь часов вечера восьмого дня восьмого месяца 2008 г. Чтобы освободить место для спортивной феерии, расчистили целые пекинские кварталы. Гигантские сталелитейные заводы вывели за черту города; миллиону автомашин строжайше запретили выезжать на улицы, чтобы снизить в столице загрязненность выхлопными газами. Дипломатическая политика КНР подверглась тонкой регулировке с целью временно сбить с толку критиков, которым не нравилось, что в Китае нарушаются права человека. В последние суматошные дни в преддверии Олимпиады народные вожди лично вмешались в процесс отбора школьниц, которым предстояло исполнять государственный гимн на церемонии открытия. Все было рассчитано до мелочей, ничто не имело права испортить долгожданный момент, олицетворявший возвращения Китая на его законное место в ряду величайших держав мира.

Вот почему мысль об Олимпийских играх так терзала правление «Молочной группы Саньлу» в ночь на 1 августа. Экстренное заседание проходило в штаб-квартире корпорации в городе Шицзячжуан, столице провинции Хэбэй, на расстоянии полутора часов езды от Пекина. «Саньлу» («Три оленя») была активным спонсором празднеств, приуроченных к Играм. Лишь днем раньше избранные представители компании участвовали в церемонии доставки в столицу Олимпийского факела, который центральные власти именовали не иначе как «священным огнем». А сейчас руководство фирмы оказалось перед лицом кризиса, в результате которого момент великой национальной гордости мог обернуться позором и непоправимой потерей лица для партии. Вот уже несколько месяцев компания получала многочисленные жалобы потребителей, а сейчас правлению фирмы были наконец предъявлены неопровержимые доказательства того, что наиболее популярный детский продукт «Саньлу» загрязнен опасным промышленным химикатом, который медленно, но верно отравлял сотни тысяч младенцев, питавшихся этой молочной смесью.

Заседание, где присутствовало порядка десяти человек, возглавляла председатель правления Тянь Вэньхуа, которая и превратила муниципальную молочную ферму в знаменитый общенациональный бренд. Госпожа Тянь позволила яростным дебатам затянуться на несколько часов, а перед восходом солнца наконец постановила: вместо открытого признания, что продукция отравлена, это дело надо сокрыть. Правление решило потихоньку освободить склады от ядовитого молочного порошка, заменив его свежеизготовленным, безопасным. А то, что успели раскупить потребители, пусть так и стоит у них дома, пока детишки не съедят.

Госпожа Тянь в свое время закончила ветеринарный техникум и внешне напоминала невзрачную школьную учительницу: стиль, характерный для многих кадровых работниц верхнего эшелона в Китае. Закрывая совещание в четыре часа утра, она приказала засекретить его протокол во избежание утечки информации. «Принятых мер вполне хватит для контроля ситуации», — сказала Тянь своим коллегам. Как продемонстрировали дальнейшие события, она просчиталась, и это решение стало едва ли не последним в ее двадцатилетней карьере на посту руководителя компании.

Когда через несколько недель в прессе появились сообщения о заболевших и умирающих младенцах, которых кормили отравленной смесью, центральное правительство в Пекине и общенациональные СМИ взвились на дыбы от бешенства. Утаивание фактов привело к печальным последствиям. К моменту обнародования проблемы — по истечении достаточно долгого времени после Олимпиады, которая была объявлена полнейшим успехом — у 290 тыс. детей были выявлены характерные признаки химического отравления. Многие на всю жизнь останутся инвалидами из-за испорченных почек, причем не надо забывать, что в Китае принята политика «одна семья — один ребенок». Шесть младенцев умерли.

Как выяснилось, в саньлуйском скандале было замешано множество злодеев. Неприглядная роль государственных властей и надзорных органов, недостатки правовой системы, неадекватные стандарты качества пищевых продуктов, безответственность корпоративного руководства и алчность бизнесменов — все это стало предметом разбирательства. Госпожа Тянь и другие высшие управленцы были уволены, а затем и арестованы. Десятки посредников, замешанных в попытке укрывательства фактов, попали под суд, причем некоторые получили высшую меру наказания. Правительство отреагировало бурно, гнев был искренним, однако в глазах любого человека, который следит за местными политическими событиями, саньлуйский скандал носил слегка сюрреалистический оттенок, характерный для общественной жизни Китая в целом. Вопрос оказался на политической авансцене. Он затрагивал властные, надзорные и законодательные структуры, с которыми рядовые граждане имеют дело чуть ли не ежедневно. Но мало кто решался отдернуть занавеску, чтобы выснить, каким образом партия и ее институты позволяли столь долго покрывать этот неприглядный инцидент.

При взгляде со стороны порой возникает впечатление, что власть в Китае — это некая мощная струя; она бьет из партийного центра и орошает коммунистические руководящие кадры в провинциях, уездах, городах и поселках по всей стране. Этот имидж старательно и искусно поддерживается и чиновниками низового звена. Как бы далеко ни находились местные вожди от Пекина, они, обученные чисто механическому и стереотипному мышлению, в беседе с иностранным журналистом первым делом принимаются цитировать самые свежие указания и эдикты, полученные из центра. К примеру, когда у руля стоял Цзян Цзэминь, интервьюируемый чиновник обязательно ссылался на его теорию «трех олицетворений».[10] При Ху Цзиньтао никакая дискуссия не обходилась без молитвословий в адрес модели «научного развития» и «гармоничного общества» — мантры его администрации. Беспрецедентные масштабы пропагандистской системы означают, что никто из чиновников не может спрятаться за оправданием: меня, дескать, не поставили в известность при обнародовании очередного политического курса. Наоборот, большинство должностных лиц достаточно сообразительны, чтобы выучить новые тезисы наизусть.

Такая характеристика власти более-менее верна в случае курса, который воплощает коренные политические интересы КПК.

Местные чиновники стараются шагать в ногу с мнением Пекина по вопросу национального суверенитета (ситуация вокруг Тибета, Синьцзян-Уйгурского АР и так далее). Политические кампании, которые спускаются с самых верхов, — например, подавление движения «Фалуньгун» — претворяются в жизнь с фанатической одержимостью. Крайне мало найдется тех, кто ставит под вопрос фундаментальную структуру системы и пресловутую необходимость однопартийного правления. А вот повседневные реалии экономического администрирования в Китае, подразумевающие участие местных финансовых интересов, требуют совершенно иного подхода. Процесс экономического управления отнюдь не напоминает сплошную реку, текущую из столицы; здесь скорее уместно сравнение с цепочкой шлюзов на одном политическом фарватере, откуда территориальные образования черпают себе то, что им нужно. Однако, как выразился один эксперт, они лишь делают вид, что следуют спущенным сверху принципам, а сами спихивают их дальше по инстанции.

Пекин перманентно обеспокоен потенциальным неповиновением местных «удельных княжеств» за пределами столичного округа. В 2005 ГОДУ Чжан Баоцин, тогдашний вице-министр образования, открыто посетовал, что многие провинции проигнорировали недвусмысленный и четко сформулированный приказ Пекина поддержать политику предоставления кредитов малоимущим студентам. «Контроль центра не распространяется за стены Чжуннаньхая [резиденции центрального правительства в непосредственной близи к Запретному городу], — раздраженно заявил он. — Нижестоящие звенья попросту не слушаются». В своей критике Чжан не затронул коренную причину пекинских трудностей, то есть собственно КПК. Виртуальный диктат чиновников на местах прочно цепляется за грунт благодаря фундаментальному парадоксу: из крепкой, всесильной партии получается немощное правительство и ущербные институты власти. В отличие от стран с демократическими правительствами и свободными СМИ, неподотчетность КПК означает, что любое указание, сделанное местным партийным бонзой, имеет силу закона.

Часто цитируемая китайская поговорка «Горы высоки, а император далеко» как раз и описывает это явление: чем дальше до Пекина, тем самостоятельнее чиновник. Впрочем, в действительности «удельное княжество» может быть совсем близко от столицы, но местные партийные бюрократы все равно найдут способ скрыть свои делишки от постороннего взора. Партийные структуры настолько непрозрачны и автономны, что способны держать в неведении не только широкую общественность, но и своих коллег. Так было и в Шицзячжуане, где местные чиновники всячески утаивали неприглядные факты от Пекина (до которого можно добраться на машине буквально за пару часов), чтобы защитить самое ценное предприятие города. С другой стороны, они были ограничены в своих действиях самим центром, который поставил партийным кадрам всей страны политическую задачу: сделать Олимпиаду успешной во всех отношениях. Эти два противоречивых императива — местный экономический протекционизм и общенациональная политическая кампания — стали ядовитой смесью.

Прежде чем рассматривать дело компании «Саньлу» в подробностях, следует напомнить, что своенравие периферии всегда было одной из сильнейших сторон коммунистического Китая. В любом повествовании о подъеме страны центральное руководство неизменно преподносится в роли светлой и доброй силы, которая тащит за собой косные, коррумпированные и отсталые регионы. Кстати, многие местные бонзы охотно проигнорируют указания Пекина, если проникнутся уверенностью, что это сойдет им с рук — и будут правы, поскольку в такой громадной стране, как Китай, центр не может предписывать политику, годную сразу для всех регионов. Шлюзы власти, дозволенные децентрализованной структурой КПК на местном уровне, являются одновременно источниками как динамизма, так и неповиновения.

Человеку, попадающему в округ Даньдун, в глаза бросается резкий контраст между двумя берегами реки Ялуцзян — китайским и северокорейским. Рестораны и караоке-бары Даньдуна переполнены посетителями, на торговых улицах не протолкнуться. Китайский берег застроен высотными зданиями, хотя десять лет назад здесь стояли одноэтажные домишки. А вот на северокорейском берегу, всего в нескольких сотнях метров, картина совершенно иная. В тени китайских заводских труб, бодро изрыгаюгцих клубы пара и дыма, пашут землю немногочисленные изнуренные буйволы, за которыми печально бредут худые, оборванные крестьяне и их полуголые дети.

Многие китайские города специализируются на производстве какого-то одного товара: носков, штанов или, скажем, кожгалантереи. Выступая с этой сильной локальной позиции, они и выходят на глобальные рынки. Например, в Шицзячжуане муниципальные власти всячески поощряли развитие местной молочной промышленности и ее флагмана, компании «Саньлу». Даньдунские промышленники, живущие вдали от сердца страны, лежащего между бассейнами Янцзы и Жемчужной реки, умудрились превратить свой город в крупнейшего в КНР экспортера унитазных сидений, причем продукцию их головного завода скупает американская сеть «Уол-Март». Ловкие горожане не преминут воспользоваться шансом сбыть какие-нибудь товары или услуги залетному иностранцу. Как-то мы с коллегой бродили по даньдунским улочкам. К нам подскочил предприимчивый гид: «Не хотите ли поглядеть на Северную Корею?» Не прошло и часа, как его лодка перевезла нас на другой берег, на землю, которую контролирует одно из самых закрытых и неприступных государств мира.

В октябре 2006 г. я вновь побывал в этом городе и поздравил местную администрацию с успехами. Реакция чиновников была столь же удивительной, как и сама метаморфоза Даньдуна. За восемь лет, минувших с моего предыдущего визита, Даньдун из сонного захолустья превратился в оживленнейший торгово-промышленный центр, едва не лопающийся по швам. Но вместо того, чтобы радоваться, чиновники лишь скорбно качали головами на мой комплимент. «Нет-нет, мы развиваемся недостаточно быстро». Я не поленился, посмотрел официальную статистику. В тот конкретный год экономика Даньдуна показала 16 % роста. Отчего же печалились градоначальники? Да оттого, что их соседи из города Инкоу добились 18 %-ного показателя. Даньдунские чиновники не интересовались темпами расширения национальной экономики: свои достижения они ревниво сравнивали с успехами ближайших соседей.

Публикации, обсуждающие подъем Китая, обычно преподносят его в роли конкурента США, Европы и Японии, и соперника низкозатратных промышленных центров в Юго-Восточной Азии, Мексике, Индии и так далее. В общем, так оно и есть. Китай обладает очевидными конкурентными преимуществами в форме дешевой, многочисленной и амбициозной рабочей силы и избытка дешевого капитала. Кроме того, здесь были внедрены многие успешные приемы иных представителей азиатского экономического чуда. Скажем, Япония в течение многих лет намеренно занижала курс своей валюты, лишь бы подстегнуть экспорт. Точно так же поступает теперь и Китай. Далее, страна позаимствовала у Тайваня идею особых экономических зон и технопарков, где проверила, как работают рыночные силы, прежде чем выпускать их на всю территорию страны.

Но любому, кто путешествует по КНР, в глаза бросается дополнительная особенность: местную экономику приводит в движение еще один — и крайне мощный — фактор. Я говорю о своего рода экономическом дарвинизме на локальном уровне, в рамках которого соседи соревнуются между собой. Подобно рыбьему косяку (с ним часто сравнивают «Чайна Инкорпорейтид»), провинции, уезды, города и деревни принимают участие в яростной конкуренции за право первым заглотить любое экономическое преимущество, которое им удастся выклянчить или подманить к себе. Стивен Чонг, чикагский экономист, который давно преподает в Гонконге и консультирует предприятия материкового Китая, после многих лет исследований сумел-таки понять, каким образом Китаю удалось добиться ошеломительного успеха. «Китайцам приходится иметь дело с коррупцией, никудышной судебной системой, цензурой СМИ и религиозных воззрений, странными системами просвещения и здравоохранения, которые нельзя назвать ни государственным, ни частными; добавьте валютный контроль, хаотичную политику и десятки тысяч случаев нарушения общественного порядка в год», — сказал он на приватной конференции по вопросу экономических реформ, которая проходила в Пекине в 2008 г. И все же факт есть факт: на протяжении трех десятилетий экономика КНР стабильно показывает почти ю% годового прироста.

Ну и как это им удалось? Объяснение, понял Чжан после многочисленных поездок в промышленное сердце страны между бассейнами Янцзы и Жемчужной реки, заключается в жесточайшей бизнес-конкуренции территориальных образований. Местный секретарь парткома, обладающий практически диктаторскими правами, и без того крайне опасный противник, когда посягают на его власть в пределах вверенного участка. Он может приказать швырнуть жалобщиков и прочих активистов в каталажку, может перекрыть кислород перспективным выдвиженцам в местные органы власти, и так далее. А когда речь заходит об экономических интересах, полномочия секретаря парткома превращают его в заклятого конкурента любого бизнес-центра планеты, и в особенности — ближайшего соседа.

Приведем цитату из выступления Чжана:

«Вам нужна бизнес-лицензия? Местные власти назначат чиновника, который будет ходить по инстанциям и выступать от вашего имени. Хотите разрешение на застройку? Вы его получите, да еще с гарантией возврата денег. Не нравится, что стройплощадку пересекает какой-то грязный ручей? Они с готовностью возьмутся выкопать пруд. Помогут подыскать архитекторов и строителей, а на этапе ввода производственных мощностей в эксплуатацию наймут для вас рабочих по разумным тарифам. Вам продадут дешевую электроэнергию, парки и увеселительные заведения, дешевый транспорт, водопровод, местную славную историю, и — я не преувеличиваю! — даже подкинут симпатичных девушек».

Шутливая ремарка Чжана насчет симпатичных девушек действительно не преувеличение. В 2005 году один уезд в провинции Аньхой объявил конкурс красоты. Победительницам предстояло возглавить агитбригады, которые ездили бы по стране и заманивали инвесторов для вложения в местную экономику. Когда весь Китай принялся стыдить чиновников за эту рекламную уловку, местный секретарь парткома заявил: «Красота — такой же деловой актив. Отчего бы им не воспользоваться?» По свидетельству Чжана, в населенных пунктах численностью 300 тыс. жителей может быть задействовано до 500 человек, чья единственная функция будет состоять в поисках и привлечении инвестиций.

В нынешнем столетии Китай стал свидетелем резкого увеличения числа протестов против местных проектов развития: явление, которое сильно беспокоит руководство страны. Впрочем, территориальные власти тоже порой устраивают санкционированные демонстрации, призывающие инвестировать в те или иные локальные проекты. К примеру, в 2009 г. два соседних городка в провинции Хунань начали соперничающие агитационные кампании — каждый требовал, чтобы высокоскоростная ж/д линия из Шанхая прошла именно через его территорию. Власти уезда Синьхуа в городском округе Лоуди основали «Движение за защиту железной дороги», в то время как чиновники соседнего Шаояна подбили многотысячную толпу выйти на улицы. В итоге оба города получили по кусочку этого проекта. Как только решение было принято, правительство приказало убрать фотоснимки санкционированных уличных шествий из Интернета, опасаясь, как бы другие регионы страны не подхватили этот «почин».

Тот факт, что местные власти играют центральную роль в отстаивании собственных экономических интересов, означает, что каждый населенный пункт ведет себя подобно автономному предприятию. Они всячески привлекают инвестиции, выкручивают руки банкам, чтобы те обеспечили финансирование, а зачастую сами держат акционерные доли в том или ином проекте. Другими словами, поступают, как обычные фирмы. В то же время широчайшие полномочия местных парткомов превращают каждый такой район в самостоятельное образование, чья юрисдикция охватывает суды и надзорные органы, контролирующие бизнес-деятельность. Вот и получается, что каждая территориальная юрисдикция есть самостоятельная компания, а у каждой компании имеется своя юрисдикция; отсюда и мощные стимулы к соперничеству.

Пекин умело пользуется локальным динамизмом для проверки новых идей, после чего распространяет успешные эксперименты на всю систему общенациональной политики. В начале 1980-х гг. рыночная экономика внедрялась только в особых экономических зонах типа Шэньчжэня, покамест прочая территория страны пребывала во власти центрального планирования. Не так давно политика в области здравоохранения, пенсионного обеспечения и земельной реформы тоже проходила апробацию сначала на местном уровне, и лишь затем распространялась в общенациональном масштабе.

Апогей темпов роста частного сектора и накопления богатства также пришелся на «золотой век» децентрализации в рамках коммунистического режима, а именно на период с 1980 по 1993 г. За эти пятнадцать лет ВВП Китая увеличился на 280 %; за одну лишь первую половину 1980-х гг. численность населения, живущего за чертой бедности, сократилась на 50 %; быстрыми темпами растет и уровень реального дохода. «Если бы каждая провинция КНР была отдельным государством, мы увидели бы, что из тридцати стран мира с самыми высокими темпами роста за этот период два десятка пришлись на территорию Китая», — утверждает доклад, подготовленный ведущими экономистами страны. Эта эпоха закончилась, как только центр в очередной раз запаниковал, что провинции выйдут из-под контроля. Политика подвержена известному циклу; как говорят китайские экономисты, «децентрализация ведет к хаосу; хаос ведет к централизации; централизация ведет к застою, а застой ведет к децентрализации». В начале 1990-х гг. поворотным пунктом текущего цикла стала тревога Пекина по поводу резкого падения налоговых поступлений на счета центра: чуть выше 20 %, то есть в два раза меньше, чем пятнадцать лет назад. Немедленное внедрение новой налоговой политики обеспечило гораздо более высокую долю поступлений в центральный бюджет.

Обратная сторона звездных темпов роста, обусловленных локальным динамизмом, состоит в том, что на свет появилась расточительная модель экономического развития за счет капиталовложений: явление, которое ныне является предметом беспокойства в глобальном масштабе. К примеру, Индия добилась 7–8 %-ного роста, инвестируя порядка одной четвертой своего валового внутреннего продукта. А вот в Китае, где ревнивые местные власти вынуждены всеми силами не отставать от соседних Ванов и Чжанов, инвестируется чуть ли не половина ВВП — и лишь ради того, чтобы выиграть парочку десятых долей процента у гигантского соседа. Пока Китай инвестирует больше, чем потребляет, его избыточная продукция будет изливаться за границу в поисках новых рынков сбыта. В свою очередь сохранятся и экономические дисбалансы, частным примером которых является «мыльный пузырь» жилищного строительства в Штатах.

Если бы мы ставили оценку Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао за умение держать слово и сбалансировать модель экономического развития Китая, то за первые пять лет они получили бы кол — и все по той же причине. Едва заняв высшие руководящие должности, они попытались проштамповать политику своей собственной печатью. Вместо прежних программ под девизом «развитие любой ценой», они предложили более щадящий рецепт в надежде, что Китай станет более зеленым, симпатичным, умиротворенным и не столь зависящим от дешевого экспорта и дымовых труб тяжелой промышленности. В какой-то степени их риторику можно назвать политическим маркетингом. Китайские политики — подобно своим коллегам во всем мире — стремятся дистанцироваться от предшественников. К 2007 г., когда они вышли на подиум Здания народных собраний, чтобы провозгласить начало второго срока своего правления, за их плечами осталась половина десятилетия рекордных темпов экономического роста. Темпы выпуска энергозатратной продукции, такой как сталь, цемент и алюминий, не только не замедлились, но в ряде случаев утроились, а положительное внешнеторговое сальдо вообще увеличилось в восемь раз. Протесты и недовольство населения достигли рекордных отметок (о чем свидетельствуют даже скупые официальные данные); страну охватило неравенство, невиданное за все годы коммунистического правления.

Ху и Вэнь обнаружили, что, как ни парадоксально, радикальная рецентрализация налоговой политики не только не укрепляет диктат Пекина в провинциях, а напротив, стимулирует независимые экономические устремления за пределами столицы. Местные органы власти, потерявшие возможность напрямую финансировать налогами порученные им программы (особенно в области просвещения и здравоохранения), были вынуждены с особым рвением заняться бизнесом. Как выразился обозреватель Лян Цзин, новый налоговый регламент «заставил добропорядочных барышень превратиться в потаскух». Для возмещения бюджетного дефицита местные власти «насели на крестьян, принялись нещадно эксплуатировать заводских рабочих и разрушать экологию, в то время как центр закрывал на это глаза и беспокоился лишь о ВВП и налоговых поступлениях, не обращая внимания на процесс». От некоторых программ, внедренных на территориальном уровне, волосы встают дыбом. Скажем, в мае 2009 г. власти Гунъаньского уезда провинции Хубэй приказали своим бюджетникам выкуривать (не в одиночку, правда, а в сумме) как минимум по 23 тыс. пачек сигарет в год — чтобы, видите ли, «защитить налоговые поступления и права потребителей». Предполагалось, что, чем больше госслужащие дымят, тем больше налогов соберут местные органы самоуправления. После волны общественных протестов программу свернули.

В большинстве случаев местные власти пополняют бюджет деньгами из риелторской сферы, продавая (зачастую по завышенным ценам) земельные участки. «Реформа налоговой системы означает, что у местных органов вообще нет иных источников поступлений, вот они и взялись торговать землей», — говорит эксперт Юй Цзянжун, собирающий статистику крестьянских жалоб. Его данные показывают, что бюджет Хэбэйской провинциальной администрации на 30 % состоит из выручки от продажи земли — а ведь это ограниченный ресурс. В целом по Китаю порядка 60 % всех протестов так или иначе связаны с фактами распродажи земли местными органами власти.

Неудивительно, что политика центра по балансировке экономики имеет ограниченный успех. При описании трудностей, стоящих перед Ху и Вэнем, часто прибегают к метафоре о супертанкере — он, дескать, тоже очень медленно разворачивается. В действительности китайская экономика напоминает скорее не одинокого левиафана, а целую армаду небольших торговых судов, упрямо идущих под полными парами, невзирая на потенциальные последствия для флотилии в целом. Если Китай продолжит инвестировать намного больше, чем потребляет, его экономика рано или поздно зашатается под бременем внутренних дисбалансов, что скажется на всем мире. В случае с местными органами власти, уже сейчас наблюдается дефицит продаваемой земли. Китайским вождям и не нужно прислушиваться к мнению западных экономистов или предостережениям Всемирного Банка: дескать, настоящая экономическая модель уже выдохлась, пусть даже в ближайшие годы Китаю и удастся выжать дополнительный рост. Разработчики политики и без того видят экономические проблемы страны. Слепое пятно системы обусловлено в первую очередь политическими причинами.

До сих пор основные усилия центра по поддержанию локального динамизма и ликвидации сопутствующей коррупции и чрезмерного увлечения инвестициями также носили политический характер. Пекин потребовал, чтобы местные партийные боссы отныне посещали Центральную партшколу в столице, а не всякие там курсы повышения квалификации в своих регионах. Приоритетность политики центра будет вбиваться в голову каждого партруководителя посредством лекций членов Политбюро и министров. Иначе, намекал Пекин, чиновникам лучше забыть о дальнейшем выдвижении. В свое время Пекин не интересовался низовыми партийцами. Их даже издевательски именовали «кунжутными кадрами», ведь при взгляде из столицы их власть казалась смехотворно малой. С другой стороны, провинциальные жители называли тех же самых руководителей несколько более уважительно — «отцы родные» — поскольку отлично понимали, что их жизнь и смерть зависит именно от местных кадров, что бы ни говорил центр. Словом, теперь столица начинала приглядывать за ними куда зорче.

Хитроумный Пекин внедрил модерновый инструмент надзора за «кунжутными кадрами», позволив китайским журналистам и блоггерам рассказывать о злоупотреблениях на местах, чего никогда не допустили бы в отношении высшего руководства страны. В 2009 г. были наказаны десятки региональных чиновников, и все благодаря современным технологиям интернет-поиска, напоминающего скорее виртуальную облаву на людей. Пример: в Сети появился снимок нанкинского чиновника, который в своей районной управе отвечал за недвижимость. Чиновник был сфотографирован с сигаретами марки «Нанкин 95 Империал» ценой $22 за пачку, причем на запястье у него красовались швейцарские часы «Vachreon Constantin» стоимостью порядка 15 тыс. долларов. Позднее чиновник клялся, что часы — дешевая подделка, но его все равно сняли с работы и даже завели уголовное дело. В Шэньчжэне пьяный секретарь парткома местной портовой администрации приставал к девочке-подростку в туалете, а когда за нее вступился отец, чиновник его избил. «Я занимаю такой же пост [в партии], как и мэр. Подумаешь, разок ущипнул соплячку. Да вы все для меня как грязь под ногами», — кричал он. Видеозапись разместили на сайтах, и парторг лишился должности. В сельской провинции Юньнань была уволена администрация местной тюрьмы, когда интернет-сообщество взялось обсуждать ее смехотворные попытки объяснить черепно-мозговые травмы погибшего заключенного: тот якобы сам ударился головой, когда играл с другими сидельцами в жмурки. В итоге тюремщики признали, что злосчастный заключенный был избит до смерти.

Традиционная скрытность партийных органов на местном уровне, подкрепленная деятельностью подвластных им низовых отделов пропаганды, не так уж опасна, когда речь идет только об экономическом неподчинении центру. Парочка-другая сталелитейных заводов, выстроенных вопреки диктату индустриальной политики центрального правительства, или несколько рек, загрязненных чуть сильнее дозволенного, не поставят страну на колени. Зато к катастрофическим результатам ведут инциденты вроде произошедшего в компании «Саньлу», когда город решил скрыть проблемы на своем самом прибыльном предприятии, да еще руководствовался политическими приоритетами Пекина. За каждым принципиально важным решением в ходе этого дела стояла почти невидимая длань парторганов, так или иначе орудующих на самых разных, конкурирующих иерархических уровнях. В ответ на общественный гнев, вспыхнувший после публикации фактов об отравлении детей, партия приняла все меры, чтобы обсуждение ни в коем случае не коснулось той кардинальной и даже зловещей роли, которую сыграла в этом сама КПК.

Даже по меркам взрывного роста Китая, молочная промышленность страны в предыдущее десятилетие продемонстрировала ошеломляющие достижения. Когда правительство, увидев пользу от расширения доли молочных продуктов в рационе питания китайцев, принялось всячески стимулировать их производство и сбыт, за пять лет (с 2001 г.) потребление этой продукции удвоилось, а выручка и вовсе росла опережающими темпами. К примеру, в 1999 г. валовой доход фирмы «Мэнню» («Монгольская корова») составлял лишь 5,9 миллионов долларов, а ведь она была самым крупным молочным предприятием Китая. Компания заручилась инвестициями от «Голдман Сакс» и «Морган Стенли», заказала разработку бизнес-плана у «Маккинзи и K°.» и была успешно зарегистрирована на гонконгской фондовой бирже.

К 2007 г. эта некогда мелкая частная компания из Внутренней Монголии стала «дипломированным» чемпионом китайской молочной отрасли с объемом продаж 3,1 миллиардов долларов. Сотрудники «Мэнню» любят шутить: «Наша коровка несется со скоростью ракеты».

К числу таких спринтеров принадлежала и «Саньлу». Под руководством новой начальницы Тянь Вэньхуа фирма в 1987 г. впервые в Китае внедрила практику подрядного производства молока, которую впоследствии подхватит вся страна. Другими словами, «Саньлу» отдавала своих коров в аренду фермерам, а те уже платили надоенным молоком, которое собирала разветвленная сеть заготовительных пунктов и посредников. В свою очередь, «Саньлу» получала управленческие комиссионные. Словом, вместо того чтобы самостоятельно производить молоко, «Саньлу» саму себя превратила в маркетингового гиганта.

Пятнадцать лет подряд «Саньлу» занимала верхнюю строчку по продажам детской молочной смеси на отечественном рынке. Компания стала крупнейшим налогоплательщиком в городском округе Шицзячжуан, который всеми силами старался привлечь инвестиции и промышленные фирмы, чтобы не отставать от ведущих мегаполисов страны. На корпоративном китайском языке предприятие называется «коллективным». Это значит, что и руководители и рядовые работники владеют его акциями, как правило, под политическим надзором со стороны местных партийных и исполнительных органов власти. В 2005 году, когда конкуренты уже стали дышать в затылок, госпожа Тянь организовала альянс с новозеландской фирмой «Фонтерра», крупнейшим мировым экспортером молочной продукции. «Фонтерра» предоставила самую передовую технологию и зацементировала лидирующие позиции «Саньлу».

В результате коммерческого успеха фирмы трудолюбивая, экономная и не замешанная в коррупционных скандалах Тянь вошла в состав партийной элиты. Еще в 1983 г. Всекитайская федерация женщин назвала ее «Знаменосцем красного флага 8 Марта». Десятки прочих титулов и премий подчеркивают значимость бизнес-успеха Тянь для КПК. К примеру, Тянь удостоена звания «Национальный работник» за «выдающийся вклад в работу с детьми», а провинция Хэбэй наградила ее титулом «Образцовый государственный служащий». В 2005 году Тянь стала «Самым уважаемым предпринимателем в китайской молочной промышленности». Кроме того, она заседала в Пекине на собраниях Народного политического консультативного совета — околопартийного органа, ежегодные сессии которого приурочены к созывам ВСНП.

Пожалуй, наиболее наглядно конфликт интересов Тянь отражают надписи на ее визитной карточке. Она была председателем правления «Саньлу», а также секретарем парткома компании, причем именно вторая, более высокая должность связывала ее правилами, которые отличаются от стандартных принципов работы бизнес-руководителей. Будучи главой правления, Тянь отчитывалась перед советом директоров «Саньлу». А являясь парторгом, несла ответственность перед «вышестоящими органами» (именно так принято выражаться в Китае), то есть перед начальством следующего иерархического уровня в самой КПК.

Практический опыт работы Тянь в сочетании с компетентностью «Фонтерры», нового акционера фирмы, по идее, должен был подготовить данное совместное предприятие к борьбе со скандалами, которые в ту пору сотрясали китайскую пищевую промышленность. Во всяком случае, эти проблемы не стали для «Саньлу» громом среди ясного неба. Еще в начале 2004 г. погибли тринадцать младенцев в бедной центральной провинции Аньхой: их кормили контрафактной молочной смесью. Жертв отравления назвали макроцефалами, поскольку их головы действительно разбухали, в то время как тельце усыхало. Один инцидент следовал за другим. Например, выяснилось, что под видом нового урожая в магазины поступал рис семнадцатилетней давности. Крупнейшая молочная компания Шанхая перерабатывала сухое молоко с истекшим сроком годности. В 2007 г. в Штатах начался мор кошек и собак, откушавших китайские консервы для домашних питомцев. Несколько человек в Панаме погибли, почистив зубы китайской зубной пастой; в ней был обнаружен химикат, входящий в состав антифриза.

После таких событий на Китай обрушилась лавина международной критики, и правительство в растерянности бросилось искать выход. Отдельные высшие чиновники, выпестованные на антиимпериалистическом кредо компартии, не придумали ничего лучше, кроме как огрызаться и отвечать ударом на удар. «Кое-какие зарубежные СМИ, особенно американские, нагло и беззастенчиво врут, именуя китайские продукты небезопасными», — заявил Ли Чанцзян, глава ведомства, контролирующего экспорт и импорт пищевой продукции. Господин Ли жаловался, что иностранцы «выдают белое за черное», однако за его инвективой проглядывала глубокая озабоченность центра положением дел с продуктами питания. В том же 2007 г. правительство выдало сигнал до того недвусмысленный и понятный, что дальше просто некуда: власти взяли и казнили бывшего начальника Государственной пищевой и фармацевтической инспекции Чжэн Сяоюя по обвинению во взятках с производителей лекарств, желавших выпустить свою продукцию на рынок. Впрочем, этот сигнал, усиленный редким событием — расстрелом чиновника в ранге министра, — был вскоре подавлен важнейшим партийным приоритетом того времени: убрать из печати любые негативные новости в преддверии Олимпиады.

Не раз и не два обозреватели сравнивали торопливо индустриализирующийся Китай с адскими фабриками диккенсоновской Англии или с «джунглями» Эптона Синклера, выведенными в 1906 г. на страницах одноименного романа о чикагских бойнях. Китайские пищевые скандалы до жути напоминали проблемы, осаждавшие Запад в эпоху его собственной быстрой индустриализации. В Китае, как сто лет назад в США и Европе, органы госнадзора не поспевали за стремительным ростом богатства и масштабов экологического загрязнения и коррупции, ставших следствием экспоненциальной траектории взлета экономики и социальных метаморфоз, которые шли в кильватере этого процесса. Впрочем, имелась и существенная разница между Китаем и Западом, а именно, КПК и кандалы, выкованные ею для средств массовой информации.

В США многие репортеры сделали карьеру, рассказывая о грехах капиталистов-грабителей. Их китайские собратья, в которых все сильнее проявляется коммерческая жилка, питают аналогичные инстинкты, но стоят перед практически непреодолимым препятствием в лице Отдела пропаганды. Этот могучий партийный орган уже давно перевернул джефферсоновский идеал информированного гражданского общества с ног на голову. Принципы существования Отдела пропаганды гласят, что СМИ созданы для служения партии, а интересы граждан — дело второе. В год пекинской Олимпиады отдел беспокоился не только по поводу сенсационных разоблачений, которые могли вызвать беспорядки и навредить экономике. Нет, отдел боялся, как бы в момент, когда на Китай будут направлены софиты всего мира, неподконтрольные СМИ не усугубили ситуацию, не опозорили КПК и весь китайский народ.

Отдел пропаганды начал предолимпийское закручивание гаек в конце 2007 г., задолго до самих Игр. По фатальному стечению обстоятельств, одновременно в шицзячжуанскую штаб-квартиру «Саньлу» стали поступать и первые рекламации на некачественную молочную смесь. Телефонные жалобы потребителей звучали практически одинаково на протяжении следующих восьми месяцев. Родители, кормившие своих младенцев молочной смесью «Саньлу», утверждали, что детская моча приобрела красный оттенок. В отдельных случаях почки разрушались настолько, что вообще переставали функционировать.

Причина крылась в химическом соединении, именуемом меламин, который используется в производстве пластмасс, клея и удобрений благодаря высокому содержанию азота. Среди предприимчивых посредников, собиравших фермерское молоко и затем сдававших его на заводы компаний типа «Саньлу», этот химикат был известен и под другим, неофициальным названием: «порошковый протеин». Китайские производители и раньше добавляли его для искусственного завышения белка в пшеничной клейковине корма для домашних животных, экспортируемого в США, что и привело к гибели многих американских кошек и собак. В конце 2007 г. эту же уловку переняли и поставщики молока. Стремясь снизить производственные издержки и удовлетворить новым пищевым стандартам, введенным после скандала с детьми-макроцефалами, поставщики искали способ повысить норму прибыли. Подрядный принцип, внедренный усилиями госпожи Тянь и позднее подхваченный компаниями-конкурентами, вернулся смертоносным бумерангом. «Саньлу» и другие молочные корпорации отдали контроль за качеством продукции на откуп бессовестным посредникам, озабоченным только барышами.

В тот период на авансцене деловой и партийной жизни «Саньлу» ничто не предвещало беды. В конце 2007 г. еженедельная телепрограмма «Знак качества: Сделано в Китае», транслируемая по каналам Центрального телевидения, осыпала «Саньлу» множеством похвал за ее замечательную молочную продукцию. Восторженные отзывы продолжали появляться в СМИ и в 2008 г., хотя число пострадавших детей непрерывно возрастало. Многие подобные сообщения были на самом деле платной рекламой, сочиненной пиар-отделом «Саньлу» и публикуемой от имени штатных журналистов. Один из таких «репортажей» появился даже 6 августа на страницах «Жэньминь жибао» и на самом популярном новостном сайте Китая, Sina. com. В частности, этот опус утверждал, что «Саньлу» превратилась в один из брендов, которые «изменили облик Китая» за последние тридцать лет. Пиар-усилия «Саньлу», олицетворяющие тесные связи между богатым бизнесом и подконтрольными партии СМИ, принесли корпорации множество выгод. Молочная смесь три года подряд без сучка и задоринки выдерживала проверки Государственной пищевой инспекции — неудивительно, что в 2008 г. продукция фирмы уже не тестировалась на наличие вредных примесей.

Однако за кулисами прелестная картинка — румяные младенцы, счастливые родители и молочные бутылочки — распадалась, как бракованный пазл. Внутри самой «Саньлу» уже несколько месяцев звучала тревожная сирена. Первые жалобы в 2007 г. попросту игнорировались, однако их с каждым днем становилось все больше и больше. В феврале один молодой отец из провинции Чжэцзян опубликовал в Интернете описание почечной дисфункции дочери, но затем снял свой пост, получив от «Саньлу» бесплатный запас молочной смеси. В июле местный телеканал в Хунани рискнул обойти предолимпийскую цензуру, показав фотоснимки саньлуйской продукции в репортаже о резком увеличении почечных камней у младенцев. Впрочем, в звуковом сопровождении название компании так и не прозвучало. В том же месяце редактор гуандунского еженедельника «Наньфан чжоу-мо» («Южный уик-энд»), широко известного журналистскими расследованиями, узнал о госпитализации двадцати детей, накормленных смесью компании «Саньлу». Местный отдел пропаганды запретил публикацию статьи, руководствуясь установкой центра на цензуру негативных новостей в преддверии Игр. «По всем известным причинам, нам не удалось досконально расследовать эти факты, потому что во всем нужна гармония, — впоследствии покаянно признавался Фу Цзяньфэн, редактор еженедельника, в своем блоге. — Я был очень обеспокоен, поскольку предполагал, что ситуация приведет к катастрофическим последствиям для здоровья множества людей, но не мог направить журналистов на злосчастное предприятие».

К концу июля «Саньлу» провела собственные анализы на базе государственной провинциальной лаборатории. Отчет, поступивший 1 августа, давал все основания для тревоги. Из шестнадцати присланных образцов пятнадцать показали потенциально опасное содержание меламина. Этот отчет не только поставил госпожу Тянь перед дилеммой: корпоративная прибыль или ответственность за здоровье людей. Как член партии, она столкнулась и с острой политической проблемой. Партийные директивы заставляли ее пойти против совести. Закон запрещает производство и продажу опасных товаров; но, являясь парторгом корпорации, госпожа Тянь была обязана выполнять свой главный долг — политический. А ближайшая политическая задача, поставленная Пекином, требовала принять все меры, чтобы Олимпиада стала успехом мирового значения. Непосредственно перед Играми Отдел пропаганды вновь усилил цензурные ограничения. Директива не могла пройти мимо внимания «Саньлу» и властей Шицзячжуана. В начале августа поступило циркулярное письмо из двадцати одного пункта; параграф номер восемь недвусмысленно гласил: «Запрещается обсуждение любых вопросов пищевой безопасности». Отзыв молочной смеси и открытое признание отравления младенцев за неделю до Олимпиады вызвали бы бурный скандал внутри страны и за границей, тем самым подорвали бы бизнес «Саньлу» и разрушили партийную карьеру высших управленцев корпорации и муниципальных должностных лиц.

Утром 2 августа, буквально через несколько часов после закрытия чрезвычайного собрания, объединенный совет директоров «Саньлу» был созван на телеконференцию. Единственный резидентный представитель новозеландской «Фонтерры», бизнес-ветеран по имени Боб Мэйджор, сообщил своим китайским коллегам, что после многочасовых дебатов его компания согласилась объявить о полном отзыве молочных продуктов. Несколькими часами позже ему перезвонили домой в Шанхай и сообщили, что шицзячжуанские власти наложили вето на это решение. «Фонтерра» предъявила протокол, где было зафиксировано постановление их правления о полном отзыве продукции, но в ответ «Саньлу» прислала протокол своего собрания, где речь шла лишь об ограниченном отзыве. В итоге обе фирмы отказались взаимно визировать свои протоколы.

Мало кто сомневался, чья сторона одержит верх. Первоначальное решение «Саньлу», принятое на ночном совещании в узком кругу еще до телеконференции, опиралось на приказ муниципальных властей Шицзячжуана. Объединенный совет директоров, который теоретически являлся единственным законным органом, принимающим решения о действиях компании, попросту задвинули; его постановление было объявлено не относящимся к делу. Газета «Фачжи жибао» [ «Правопорядок»], официальный печатный орган министерства юстиции Китая, отмечала позднее: «Именно на этой [ночной] встрече руководство компании ошиблось в оценке ситуации и сделало ряд неверных шагов, которые и привели «Саньлу» к печальному итогу».

Ориентируясь на Олимпиаду, вице-мэр, отвечавший за пищевую безопасность в Шицзячжуане, выложил перед «Саньлу» план стратегического прикрытия в однозначно политических тонах. Держите проблему в тайне, сказал он. Проследите, чтобы СМИ не подняли шум. Не дайте потребителям отправиться в Пекин с жалобами. На крайний случай, добавил он, заткните им рот деньгами. «Саньлу» немедленно и письменном виде обратилась в городской отдел пропаганды с просьбой помочь «скоординировать взаимодействие» с прессой, «чтобы не раздувать нездоровый ажиотаж, могущий отрицательно сказаться на обществе». Затем компания заручилась «кибернетическим» страховым полисом посредством так называемого защитного соглашения, заранее на платной основе заключенного с ИТ-фирмой «Байду», китайским Гуглом. «Байду» уже давно подкручивала гайки в своих поисковиках, обрабатывая запросы, касающиеся китайского правительства, чтобы заблокировать критические отзывы о КПК. Аналогичные услуги продавались и коммерческим клиентам. За 3 миллиона юаней «Саньлу» получила возможность ограничивать или фильтровать запросы, где среди ключевых слов упоминались молочные смеси компании, больные младенцы и меламин. (Впоследствии «Байду» отрицала сам факт продажи такой услуги.)

Неделей позже, когда шли уже четвертые сутки Олимпиады, пиар-отдел «Саньлу» продолжал позитивные репортажи. Пресс-релиз, размещенный на сайте Национальной ассоциации молочной промышленности, сообщал, что компания объявила акцию по бесплатной раздаче молочных смесей для младенцев, родившихся в день открытия Игр. «Порошковое молоко «Саньлу» говорит «Вперед!» детям Олимпиады, — вещала статья. — Высокими технологиями, высокими стандартами качества и высокими питательными свойства молочного порошка «Саньлу» мы говорим «Вперед!» будущему Китая». Лишь 9 сентября кто-то сумел достаточно сильно дунуть в свисток, так что сигнал донесся и до центрального правительства. После нескольких недель проволочек, пока «Фонтерра» кусала локти, правительство Новой Зеландии поручило своему пекинскому послу проинформировать китайские власти об отравленном молоке. Немедленно начался отзыв продукции — и одновременно покатились головы должностных лиц.

Вскоре «Синьхуа», официальное информационное агентство, объявило о смещении госпожи Тянь, и без обиняков дало понять, кто именно принял такое решение. Броские заголовки гласили, что это увольнение было «оргвыводом» партийного комитета провинции Хэбэй. В конце сообщения длиной 500 иероглифов «Синьхуа» как бы вскользь упомянуло, что госпожа Тянь получила отставку и решением совета директоров, «согласно уставу и действующим процедурам». На самом деле роль совета директоров была чисто номинальной. Как только партийные органы возвестили о смещении Тянь, правление на срочно созванной телеконференции просто «проштамповало» это решение. Впоследствии администратор «Фонтерры» заметил: «Они всегда принимают решения, а потом спрашивают себя: «Как бы это оформить легально?»».

Шицзячжуанский партийный комитет «подвинул» правление еще месяц назад, в августе, когда панически организовывал «дымовую завесу». На пике полномасштабного политического кризиса центральные и провинциальные партийные власти столь же бесцеремонно спихнули ответственность на чужие плечи.

Первое, на что я обратил внимание в комнате, где планировалась встреча представителей «Саньлу» с родителями пострадавших младенцев, были рисунки. При взгляде со стороны они ничем не отличались от обычной детской мазни: схематичные человечки с широкими улыбками, цветы и лучистое солнце. «А что, удачный намек», — подумал я. Может статься, детишки вообще нарисовали их в больницах; своего рода восстановительная психотерапия. При более близком изучении обнаружилось нечто совершенно иное. На одной картинке две женщины держались за руки, а внизу шла надпись: «Я люблю моих мамочек». Другой рисунок — на сей раз с двумя мужчинами — был озаглавлен так: «Хорошо быть геем!»

Сам факт, что помещение было арендовано в двухзвездочном гостиничном комплексе в западной части Пекина, красноречиво свидетельствовал о сложностях, перед которыми стояли граждане, подавшие иск на «Саньлу» и органы власти. Внушительные правительственные здания по всему Китаю выстроены на первоклассных земельных участках. Их роскошные вестибюли и богато декорированные конференц-залы специально рассчитаны на то, чтобы приводить посетителей в благоговейный трепет. Люди, бросающие вызов государству — как, например, адвокат Ли Фанпин, — вынуждены довольствоваться более скромными ресурсами. Для этой встречи Ли сумел подыскать лишь детский сад местного гей-сообщества на тринадцатом этаже обветшавшей гостиницы. Активная гражданская позиция Ли привела его на задворки китайского социума, куда выталкиваются и геи.

Едва скандал вышел на публику, Ли принялся рассылать мейлы и эсэмэски, призывая других адвокатов добровольно поучаствовать в групповых исках в каждой из провинций, где имелись жертвы. Отклик оказался беспрецедентным. За несколько дней Ли заручился услугами 124 адвокатов в двадцати двух из тридцати одной провинции Китая. «Похоже, у нас появляется все больше и больше адвокатов, которые хотят помогать обществу, — сказал Ли. — С другой стороны, речь о кризисе общенационального масштаба». С этим последним замечанием соглашалась и КПК. «Саньлу» была самым крупным делом за всю карьеру Ли, но с того момента, как правительство Новой Зеландии — пусть и с опозданием — проинформировало Пекин, «Саньлу» стала головной болью и высшего руководства страны. В подобных обстоятельствах адвокатов типа Ли полагалось отодвигать в сторону.

Как только проблема стала достоянием общественности, Отдел пропаганды ЦК мгновенно сменил галс. Он не был напрямую замешан в первоначальной попытке скрыть факты, хотя его же собственные предолимпийские цензурные ограничения давали шицзячжуанскому филиалу все основания подавлять негативные новости. Когда Игры закончились, перед отделом встала задача контролировать прессу и направлять общественное мнение. Нельзя было допустить, чтобы гнев пострадавших семей перерос в нечто более серьезное и политически окрашенное. Кроме того, скандал не должен был бросить тень на высшее руководство.

Для борьбы с правовыми последствиями к делу привлекли еще один теневой орган, а именно Комиссию ЦК КПК по политическим и юридическим вопросам. Ли почувствовал влияние этой комиссии, едва занялся организацией группового иска от имени своих клиентов. Первый по счету звонок, советовавший ему отказаться от тяжбы, поступил из Всекитайской адвокатской ассоциации. «Вы должны верить в партию и правительство!» — сказали ему. Вскоре Ли вызвали на совещание, где дали еще одно ценное указание: «Не беритесь за это дело и не пытайтесь представлять клиентов из других провинций!» Затем подключилось и Пекинское управление по делам юстиции: «Немедленно сообщите, если займетесь этими делами!»

Адвокатская коллегия, Пекинское управление и прочие органы, связанные с отправлением правосудия, подчиняются Комиссии ЦК КПК по политическим и юридическим вопросам. Надзор она осуществляет закулисным способом, с помощью партячеек, которые должны наличествовать во всех подразделениях правовой системы. К примеру, секретарь партийного комитета Ассоциации адвокатов был штатным сотрудником Пекинского управления, которое подчинялось Минюсту, а Минюст, в свою очередь, подчинялся политико-юридической комиссии ЦК. «Эта комиссия — как паук, сидящий в центе паутины, — сказал Ли. — Она контролирует все ниточки, связывающие полицию, прокуратуру, суды и судейский корпус».

Ли, убежденный христианин, открыто носит браслет с надписью «Молитесь за Китай». По его словам, всякий раз, когда ему советовали бросить тяжбу, он принимался спорить. «Они недовольны, что я организовал эти частные дела, — говорит Ли. — Им вообще не нравится частное вмешательство». Партийные органы предпочитают реализовывать власть не напрямую, а через дополнительную прослойку в виде госучреждений или подконтрольных государству профессиональных ассоциаций. «Один местный журналист, — признается Ли, — сообщил, что Комиссия приказала приструнить адвокатов». Во многих смыслах их беседу можно считать уникальным, сугубо китайским явлением. Журналист владел важной информацией о партийных манипуляциях правовой системы; такая новость, безусловно, заслуживает распространения в СМИ. Однако он мог передать ее только в приватном разговоре, поскольку пропагандистское крыло партии запрещает подобные публикации в широкой печати. Как рассказывает Ли, адвокаты-добровольцы начали один за другим выходить из игры. Кто-то поверил угрозам, что будет отобрана адвокатская лицензия. Многие прекратили участие, когда суды попросту отказались принимать их дела к рассмотрению.

Подобно Отделу пропаганды, Комиссия ЦК КПК по политическим и юридическим вопросам заведует весьма чувствительным политическим механизмом. Требуется обеспечить отправление правосудия в глазах общественности, но при этом не дать ситуации выйти из-под контроля. Для начала комиссия решила одним махом разделаться с судебным процессом над госпожой Тянь и ее основными подельниками. Заседатели в количестве трех человек проявили усердие, достойное самой жестокой потогонной системы: приступив к рассмотрению материалов в половине девятого утра 31 декабря, они не вставали с мест на протяжении более полусуток, то есть освободились лишь в одиннадцатом часу вечера. Что же касается приговоров для Тянь и еще двух десятков человек, обвиненных в целом букете преступлений, их зачитали тоже в течение одного-единственного заседания всего месяц спустя.

Хотя судебные процедуры были ускорены, чтобы семьи подсудимых не успели выразить протест, приговоры оказались без поблажек. Три распространителя «протеинового порошка» получили высшую меру (с отсрочкой в единственном случае). Тянь приговорили к пожизненному заключению. Мэр Шицзячжуана был уволен — как и ряд его ближайших подчиненных. Секретарь горкома, самое высокопоставленное должностное лицо в городе, в конце концов тоже был смещен. А Ли Чанцзян — тот самый начальник пищевой инспекции, который год назад возмущался зарубежной «клеветой» на низкое качество китайских пищевых продуктов, — с позором ушел в отставку. Десятки тысяч семей получили компенсацию согласно графику, разработанному властями. Ну и напоследок, чтобы покончить со скандалом и пригасить общественное возмущение, Верховный суд КНР согласился провести выездную сессию в Шицзячжуане для рассмотрения исков от пяти пострадавших семей.

Вскоре после вынесения вердикта пресса сообщила, что в американском штате Джорджия арестован бизнесмен, уличенный в преднамеренной торговле зараженными продуктами из арахиса, что привело к отравлению сотен людей, с несколькими летальными исходами. Официальные китайские СМИ, раздосадованные пристальным вниманием заграницы к «Саньлу», подняли шум: «Чуть ли не шестьсот человек отравились! Восемь смертей!» Агентство «Синьхуа» никак не могло угомониться: «Они знали, что продукты могут быть заражены сальмонеллой, но все равно продолжали торговать! Надзорные органы выявили нарушения, однако не стали проводить расследование!»

За презрительным тоном репортажей «Синьхуа» таится целая кладовая выводов, которые местная пресса так и не сумела сделать в случае «Саньлу». Алчность и эгоизм, то есть те человеческие качества, которые и спровоцировали попытку утаить факты, присутствуют во всех подобных случаях, независимо от страны. Государственные институты не безгрешны и подвержены коррупционным манипуляциям во всем мире. Но дело «Саньлу» продемонстрировало не только слабые стороны обычных людей, пытающихся любой ценой спасти свою карьеру и бизнес: с первого дня до последнего этот скандал служит уроком на тему невидимой власти КПК, которой она пользуется в ущерб гражданам, да и в ущерб себе.

Руководству КПК есть чем гордиться — в период национального кризиса партия способна мобилизовать ресурсы в масштабе, нереальном для большинства государств. К примеру, партия молниеносно отреагировала на сычуаньское землетрясение силой 7,9 баллов, погубившее в мае 2008 г. почти 90 тыс. человек и лишившее крова многие миллионы. Через считанные часы премьер Вэнь Цзябао уже вылетел к месту катастрофы. Тысячи кадровых работников, солдат и рядовых граждан были тут же направлены в зону бедствия для оказания помощи. «При столкновении с подобными природными катаклизмами, — писала «Жэньминь жибао», — партия и правительство играют роль мобилизующей силы социалистического государства, которая способна преодолеть любые трудности».

Впрочем, местные жители успели опередить партию и начали оказывать помощь самостоятельно. Богатые предприниматели, неправительственные организации, частные компании и отдельные граждане так дружно бросились на выручку, что власти не решились отправить их восвояси.

Через пару недель Орготдел ЦК созвал необычную пресс-конференцию, на которой старательно перечислил заслуги КПК в ходе ее спасительной миссии. Партии, по марксистской традиции считающей себя авангардом народа, явно не нравилось, что ее усилия на общем фоне выглядят не слишком презентабельно. Один из вице-министров по имени Оуян Сун зачитал список мер, принятых КПК для устранения последствий землетрясений, словно речь шла о производственной статистике. Свыше 500 армейских парторганизаций, почти 10 тыс. низовых партячеек, тысяча временных партийных органов и свыше 40 тыс. партийцев «стойко встретили опасности и трудности».

Пресс-конференция (лишь четвертая по счету за всю семидесятилетнюю историю Орготдела ЦК) производила странное впечатление. Оуян говорил как политикан, который после успешных выборов бахвалится своими призывами «Все на избирательные участки!»; впрочем, примерно так оно и было. Парадоксально, но факт: землетрясение обернулось политическим триумфом партийного руководства, поскольку общее горе сплотило нацию, направило ее на достижение общей цели. Однако гордость партии требовала, чтобы ее работа была признана официально и с пиететом.

В Китае говорят, что у успеха есть только один отец — и эта максима объясняет, отчего мы видим порой неправдоподобные репортажи. Согласно официальному сообщению, сделанному в 2007 г. с места аварии на шахте в провинции Хэнань, один из спасенных горняков, едва узрев свет дня после подземного мрака, промолвил: «Спасибо Центральному Комитету! Спасибо Государственному Совету! Спасибо властям провинции Хэнань! И спасибо народу нашей страны!» Помимо того факта, что горняк ни словом не упомянул собственную семью и близких, его заявление примечательно еще и тем, что в нем идеально отразилась правящая иерархия: на вершине ЦК, затем идет центральное правительство, потом провинциальные власти и, наконец, народ. Открытая похвальба Орготдела своими усилиями по ликвидации последствий землетрясения или, в более мелком масштабе, отчет о горняцкой спасательной операции, являются исключениями, которые подтверждают правило. Партийные органы предпочитают летать ниже зоны охвата общественного радара (как это было в скандале с «Саньлу»), чтобы не выставлять мускулы своей власти на всеобщее обозрение.

В случае «Саньлу» многочисленные партийные организации на местном, а затем и на центральном уровне зачастую оказывались на конфликтующих позициях, но порой действовали слаженно, что и позволило подавлять новостное освещение событий на каждом повороте этого дела. Партийные органы цензурировали СМИ, узурпировали управление компанией, отпихнули совет директоров и, наконец, уволили и арестовали старшее руководство корпорации. Когда пострадавшие семьи мобилизовали усилия и обратились за правовой защитой, эти же парторганы принялись третировать адвокатов, манипулировать судами и подкупать истцов. В итоге к рассмотрению была принята лишь горстка дел. Под занавес партия сурово наказала провинившихся чиновников.

В каждом случае и на каждом шагу партия руководствовалась своими внутренними процедурами и никогда не подпадала под огонь общественной критики. Если не считать мимолетных упоминаний о партийной должности госпожи Тянь, роль КПК вообще не фигурировала в этом деле. Подобная молчаливость остается характерной особенностью современного Китая. Задача управления кадрами, бизнесом, СМИ и правовыми институтами неизменно стоит в повестке дня КПК, чье руководство страной является — по ее же словам — «вердиктом истории».

Кризис «Саньлу» показал систему с ее худшей, секретной, кабаллистической стороны. Когда речь заходит о частном бизнесе, который вместе с госсектором процветал на протяжении последних трех десятилетий, КПК с готовностью ставит себе в заслугу эти успехи. Партия отказалась от многолетней традиции оперировать за кулисами и принялась открыто рекламировать свое присутствие на коммерческой авансцене. КПК не видит здесь противоречия: она принимает все усилия, чтобы работа частного сектора и бюрократического аппарата смотрелась гармонично, чтобы этот симбиоз выглядел взаимовыгодным для всех и каждого.

Дэн Сяопин совершенствует социализм Партия и капитализм

Дэн Сяопин был мудр. Он усовершенствовал социализм. До него у социализма было множество дефектов.

Нянь Гуанцзю, предприниматель

Я сам себя назначил парторгом «Хайэр». Вот и получается, что с самим собой у меня не может быть конфликтов, верно?

Чжан Жуйминъ, глава фирмы «Хайэр», крупнейшего производителя бытовых электроприборов в Китае

Государственная поддержка частного предпринимательства не столь велика, как помощь сектору государственному. Мы воспринимаем это как закон природы.

Лю Юнсин, Группа «Ист Хоуп»

Человек, известный всему Китаю под именем «Дурацкие семечки», показал на высотное здание делового комплекса за окном своего скромного двухэтажного магазинчика. «Не я один сидел, — сказал он. — Все, что вы здесь видите, принадлежит парню, который мотал срок вместе со мной».

За долгие годы Нянь Гуанцзю (его настоящее время) приобрел немало тюремных друзей. Первый срок ему дали в 1963 г. за спекуляцию, потому что в своем родном городе Ушу, провинция Аньхой, он торговал с лотка фруктами. Через несколько лет, во время «культурной революции», капиталистического послужного списка Няна оказалось достаточно, чтобы его вновь отправили за решетку, на сей раз с эпитетом «бычий демон и змеиный дух».[11] После подавления протестов 1989 г. сторонники жесткой партийной линии свалили в кучу предпринимателей и студентов-бунтовщиков, объявив их всех угрозой для государства, и Нянь угодил в тюрьму в третий раз. В камере он сидел с человеком, который и выстроил впоследствии соседний деловой комплекс.

В конце 1970-х гг., пока Нянь был еще на свободе, он открыл лавочку, где торговал традиционным, всем доступным лакомством: жареными присоленными семечками, которые китайцы охотно лузгают на протяжении всего дня. Семечки, в том числе тыквенные, он покупал оптом у фермеров. Предприимчивый и непокорный характер, из-за которого и начались неприятности Няня с властями, помог радикально трансформировать этот бесхитростный бизнес. Неграмотный отец Няня всегда слыл в квартале «дурачком». Ничуть не более начитанному Няню кличка досталась по наследству. Подыскивая яркое, запоминающееся название для семечек, он взял и попросту окрестил их своим дворовым прозвищем. На пакете, рядом с улыбающейся физиономией Няня, было напечатано название продукта: «Дурацкие семечки: выбор умного человека». Новый бренд немедленно приобрел популярность. Через несколько лет дело настолько разрослось, что под началом Няня трудилось более сотни человек. Так он заработал свое первое состояние.

Партийные бонзы Аньхоя, которые руководили одной из самых бедных и густонаселенных провинций Китая, не только не порадовались успеху Няня, но вообще пришли в ужас: а вдруг наверху решат, что существование частного предприятия типа «Дурацких семечек» — это серьезный политический просчет? Провинциальный партийный комитет слал в Пекин доклад за докладом о состоянии дел в компании и заодно интересовался, не следует ли прикрыть эту лавочку за ее капиталистическую сущность. Наконец, в 1984 г., досье на бизнес Няня оказалось на столе не у кого-нибудь, а у самого Дэн Сяопина. Вскоре Дэн нашел хитроумное решение в духе головокружительных экономических экспериментов, за которые он ратовал. Разгон предприятия даст повод считать, что политике открытых дверей пришел конец, сказал он на собрании «старейшин». Есть смысл вернуться к этому делу года через два. «Неужели мы и впрямь боимся, — заметил Дэн, — что «Дурацкие семечки» навредят социализму?»

К моменту нашей встречи в конце 2008 г. Нянь из подрывного капиталистического элемента успел превратиться в бизнес-знаменитость, пользующуюся поддержкой государства. Доказательством его возвышенного статуса был кадровый работник местного отдела пропаганды, встретивший меня при входе в магазин Няня. Китайские чиновники сплошь и рядом ставят палки в колеса журналистам-иностранцам, которые хотят проинтервьюировать тех или иных граждан на предмет былой несправедливости; им не терпится поскорее и подальше спровадить этих гостей. Однако чиновник из Ушу пригласил меня на банкет, предложил устроить экскурсию по городу и вообще просил без стеснений обращаться к нему по любому вопросу. До празднования тридцатого юбилея дэнсяопиновской политики открытых дверей оставались считанные месяцы, и город решил, что здешний уроженец лучше всего годится на роль «талисмана и олицетворения» местной предприимчивой экономики.

Нянь в свои семьдесят с небольшим лет выглядел престарелым волокитой: крестьянский загар, длинноватые волосы и френч а-ля Джавахарлал Неру, подбитый вышитым китайским шелком. Успех не отучил его от провинциальных замашек. Время от времени он громко прочищал глотку, смачно отхаркиваясь прямо на пол кабинета, ничуть не смущаясь, как если бы просто почесывал нос. Громкий, сипловатый от многолетнего курения голос, а речь настолько густо замешана на местном диалекте, что слова не сразу разберешь. Когда Нянь приступил к рассказу о своей жизни, я даже подумал, что ослышался. Неужто он и впрямь только что обвинил Мао в «чудовищных преступлениях» и бессчетных смертях? Чиновник из отдела пропаганды отделался нервным смешком. «Не принимайте его слова за чистую монету», — посоветовал он.

«Разогревшись», Нянь начал изъясняться не как мятежный бизнесмен, а скорее, как партийный функционер. Перемежаясь долгими паузами, один официальный лозунг следовал за другим. Каждая фраза, произносимая громким, напористым голосом, заканчивалась чуть визгливым подъемом тона, словно Нянь реагировал на булавочные уколы. Любой, кому доводилось сидеть в Доме народных собраний и слушать выступления вождей, немедленно узнал бы этот ораторский прием — сменой тона показывать аудитории, когда рукоплескать. Нянь высокопарно провозгласил «третью пленарную сессию ВСНП одиннадцатого созыва 1978 г.» историческим событием, которое «оживило судьбу Китая». (Аплодисменты.) Объявил, что китайская экономика находится в «хорошей форме» и развивается «упорядоченным образом». (Аплодисменты.) Поведал, что правовая система прошла модернизацию и теперь свободна от государственного вмешательства. (Аплодисменты.) Больше всего в этом выступлении меня поразили отнюдь не пинки, которыми Нянь время от времени награждал старую маоистскую систему, а восторженное славословие в адрес КПК и в первую очередь Дэн Сяопина — главного героя в глазах Няня. «Дэн Сяопин был мудр, — сказал Нянь. — Он усовершенствовал социализм. До него у социализма было множество дефектов».

Заявление Няня — дескать, «Дэн усовершенствовал социализм» — тремя словами выражает суть перевернутого с ног на голову мира, в котором существует партия и частный сектор Китая. КПК, поддерживающая идею социализма, значительную часть времени уделяет ссылкам на рыночные механизмы. Предприниматели вроде Няня, которые молятся на рынок, столь же прилежно ссылаются и на партию. В таких обстоятельствах не приходится удивляться, что в Китае порой очень трудно провести грань между тем, что относится к государству, а что — к частному бизнесу. Придя к власти, КПК закрыла частные предприятия и конфисковала их активы. Постепенно частную коммерческую деятельность поставили вне закона, хотя степень реализации этого курса была подвержена приливам и отливам политического цикла и к тому же зависела от конкретного региона. Подозрение к предпринимателям сохранялось на протяжении долгого времени даже после внедрения дэнсяопиновских рыночных реформ в конце 1970-х гг… К примеру, когда Цзян Цзэминь в июле 2001 г. позволил частникам вступать в партию, его решение привело к расколу среди высшего руководства и недовольству рядовых партийцев. В отличие от своих консервативных оппонентов, Дэн и его преемник Цзян поняли одну важную вещь: у партии много общего с частными предпринимателями, которые точно так же недолюбливают демократическую политику и независимые профсоюзы. Авторитарное правление КПК не только держало рабочих в узде; оно также обеспечивало гибкость, о которой политики в демократических странах только мечтают. Партия может быть на удивление толерантной к бизнесу, лишь бы государство получало свою долю.

Недоверие, которое партия питает к частному сектору, никогда не имело отношение к деньгам или вопиющему противоречию между индивидуальным богатством и официальным марксистско-маоистским пантеоном. Все приверженцы этого курса, который то провозглашался, то вновь забывался на протяжении трех десятилетий, сходятся в одном: необходимо извлекать прибыль. На самом деле КПК опасается лишь, как бы иностранный и местный частный секторы не превратились в политического соперника. Природный инстинкт КПК, побуждающий колонизировать частный сектор, зачастую не выдерживает конкуренции с колоссальным богатством нового предпринимательского класса. Партийные интересы заставляют КПК продвигать частные компании — ведь они обеспечивают трудоустройство населения, но затем, когда компании становятся не в меру крупными, партия натягивает вожжи. КПК приглашает предпринимателей обзавестись партбилетом, но третирует и сажает тех бизнес-лидеров, которые расходятся с ней во взглядах. Партия поддерживает более жесткое закрепление прав собственности, в то же время замутняя правила, регламентирующие порядок владения компаниями, активами и землей.

Однако главный принцип беспрецедентного партнерства коммунистической партии и капиталистического бизнеса остается неизменным. Этот притянутый за уши, неустойчивый и противоестественный альянс за короткий срок перевернул вверх ногами общепринятую, более чем вековую мудрость. Процесс может занять десятилетия, но нынешний консенсус на вершине КПК гласит, что при надлежащем надзоре и коротком государственном поводке частные предприниматели не только не вредят социализму, а напротив, являются ключом к его спасению. К счастью для Китая, Дэн достаточно рано усвоил урок, который не поняла практически ни одна неудачливая социалистическая страна, а именно: лишь активная частная экономика способна удержать коммунистический режим на плаву.

Когда я только познакомился с Чжан Жуйминем, который возглавляет фирму «Хайэр», крупнейшего в Китае производителя бытовых электроприборов и владельца одного из самых известных брендов, я задал ему вполне очевидный — как мне тогда казалось — вопрос. Чжан Жуйминь был руководителем «Хайэр» и одновременно с этим секретарем парткома корпорации. Как же ему удается избегать конфликта между партийными интересами и частной прибылью? Чжан пренебрежительно отмахнулся. «Я сам себя назначил парторгом «Хайэр». Вот и получается, что с самим собой у меня не может быть конфликтов, верно?», — ответил он.

Примерно в то же время в интервью официальному агентству новостей «Синьхуа», состоявшемуся в преддверии празднований восьмидесятой годовщины основания КПК (1921 г.), Чжан прибег к более уважительному тону. Журналист «Синьхуа» заметил, что отдельные репортажи приписывают Чжану некие «сверхвозможности», коль скоро он за каких-то семнадцать лет превратил практически разорившуюся компанию в глобальную корпорацию. Чжан ответил: «Да нет, откуда у меня сверхвозможности? Ведь я всего лишь рядовой член партии». Под его руководством, сообщала публикация, менеджеры старшего и среднего звена изучают ортодоксальные коммунистические догмы, которые и помогают им вести работу в секторе так называемых белых товаров.[12] В 2002 г. Чжан стал первым бизнес-лидером, кооптированным в состав Центрального Комитета КПК.

Китайская пресса окрестила Чжана «самым известным предпринимателем страны». Падкие на аналогии журналисты частенько именуют его «китайским Джеком Уэлчем» в честь основателя американской корпорации «Дженерал Электрик», и это сравнение неизбежно просочилось в заголовки множества статей, которыми пестрит зарубежная и местная пресса. Впрочем, история успеха «Хайэр» безусловно увлекательна, и лавры достались Чжану вполне заслуженно. В 1984 году, когда Чжан сел в кресло главы компании, он, метафорически выражаясь, взмахнул сказочным молотом и разбил все мосты, оставленные его предшественниками. Речь идет о принципиально новом отношении к качеству продукции, которое он сумел привить своим рабочим. Эту историю пересказывают в учебниках всех бизнес-школ. Сейчас продукцию с брендом «Хайэр» можно приобрести по всему миру. С другой стороны, сравнение с «Дженерал Электрик» и «нейтронным Джеком» не вполне уместно, и по очень простой причине. «Хайэр» — не частная компания; а когда правление попыталось реализовать свои акционерные права и полностью приватизировать предприятие, местные власти тут же выпустили запрещающий эдикт.

Статус фирмы «Хайэр» можно считать символическим отражением центральной проблемы китайского бизнеса. Мало кто осмелится спорить, что частный сектор страны — настолько крохотный в 1970-е гг., что официальная статистика его вообще не учитывала — через тридцать лет стал главным генератором рабочих мест, если не сказать экономического продукта. Но никто не знает его истинных размеров (по крайней мере, о них нет единого мнения), поскольку не удается определить, кто чем владеет.

В сентябре 2005 г. гонконгский брокер «Си-Эл-Эс-Эй», специализирующийся на акциях развивающихся рынков, выпустил большой доклад о том, как частное предпринимательство стало двигателем экономического подъема Китая. «Сейчас на долю частного сектора приходится более 70 % ВВП; в нем занято свыше 75 процентов трудовых ресурсов. Он создает базу для появления энергичного среднего класса, так что крупнейшая компартия мира не может позволить себе дать обратный ход рыночным реформам, — гласил этот доклад. — Раньше всех беспокоило, как государство отреагирует на экономический спад, но сегодня наиболее важный экономический вопрос формулируется иначе: «Как отреагируют китайские предприниматели?»».

Через неделю на это заявление откликнулось не менее уважаемое исследовательское подразделение швейцарского банка «Ю-Би-Эс»: дескать, частный сектор Китая «составляет не более 30 % экономики, какими бы индикаторами вы ни пользовались». Их конкурирующий доклад утверждал: «В Китае государство на 100 % владеет или контролирует следующие крупнейшие отрасли: нефтедобыча, нефтепереработка, горнодобывающая промышленность, банки, страхование, связь, черная металлургия, алюминий, электроэнергия, авиация, аэропорты, железные дороги, порты, автострады, автомобилестроение, здравоохранение, образование и государственная гражданская служба».

Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института, годами копавшийся в официальной китайской статистике, на вопрос о его собственной оценке размеров частного сектора ответил так: «Если честно, я не знаю. И, как мне кажется, мало кто знает. Отсутствие такой информации само по себе очень красноречиво свидетельствует, что частный сектор до сих пор считается как бы нелегальным». Хотя Хуанг и не получил точные цифры, он все же сделал один важный вывод: в конце XX столетия чисто частный сектор Китая, то есть только те компании, к которым государство не приложило руку, был «мизерным», и на его долю приходилось порядка 20 % всей промышленной продукции.

Неразбериха с тем, что есть частная собственность, а что — государственная, является намеренной: политическая система до сих пор осторожничает и не желает окончательно определять границы собственности. Поспрашивайте предпринимателей, можно ли к их компаниям применить термин «сыин» (то есть «частная»). Очень многие ответят, что им больше нравится называть свои компании политкорректно, «минъин» (дословно — «управляемая народом»). В народной республике, основанной на принципе отмены частного богатства, «управляемое народом» предприятие, даже если им владеет индивидуальное лицо, предпочтительнее фирмы, гордо именующей себя «частной». Сейчас большинство экономистов вовсе обходят этот вопрос стороной, классифицируя все компании по двум категориям: государственные и негосударственные, и на этом останавливаются.

Когда КПК дала «зеленый свет» рыночной экономике, именно периферия первой распахнула объятия частному бизнесу. Согласно новому курсу Дэн Сяопина, отныне крестьяне могли продавать излишки, оставшиеся после сдачи обязательной государственной квоты. Результат был революционный. Через пять лет почти каждая крестьянская семья отказалась от прежней коммунной системы и превратилась в мини-фирму. Ключом к этой революции в сельском Китае, где проживает основная масса населения, была поддержка на самом верху.

Партийное руководство при Ху Цзиньтао и Чжао Цзыяне обладало глубокими знаниями о жизни сельского населения и, кроме того, решительно склонялось к либеральной политике. Началось обильное финансирование сельского хозяйства, границы прав собственности существенно расширились, и частные компании, существовавшие под эвфемистическим названием «деревенско-поселковые предприятия», начали процветать. «В этот период капитализм в Китае был бодрым и добродетельным, открывал десяткам миллионов людей вполне приемлемый способ выхода из абсолютной нищеты», — говорит Яшэн Хуанг из Массачусетского технологического института. Увы, эта модель эпохи 1980-х гг. закончилась одновременно с десятилетием. Коктейль из политического и экономического либерализма залил Пекин кровью в июне 1989 г.

После 4 июня воспрянувшие духом консерваторы незамедлительно перенесли огонь на частный сектор. Чэнь Юнь, бывший министр экономического планирования и отец Чэнь Юаня, объявил, что отклонение от модели плановой экономики нанесло системе «смертельные раны». Цзян Цзэминь, ставший генсеком буквально за несколько месяцев до этого и еще неуверенно сидевший в своем кресле, наклеил на предпринимателей ярлык: «Лица свободной профессии, торгаши и коробейники, которые занимаются обманом, казнокрадством, взяточничеством и уклонением от уплаты налогов». Вскоре порывы ледяного ветра донеслись до провинции Аньхой. К сентябрю того же года был арестован и Нянь Дурацкие Семечки.

Нянь всегда кичился своим богатством, выстроил особняк и фланировал по району то с одной подругой, то с другой. Миллион юаней наличными, которые он держал дома в начале 1980-х гг. (а в те годы это была сказочная сумма), настолько заплесневели от летней жары и влажности, что однажды он устроил целое шоу, вытащив деньги проветриваться на воздухе. По примеру крестьян, которые раскладывают свежескошенную траву сушиться вдоль дороги, Нянь разложил банкноты на солнцепеке во дворе собственного заводика и еще больше прославился этой наглядной демонстрацией своего богатства. Но даже в темные дни конца 1989 г. горком Ушу никак не мог придумать преступление, которое можно было бы повесить на Няня. Сначала его попробовали обвинить в «казнокрадстве и растрате государственных средств», но дело развалилось в апелляционном суде на провинциальном уровне. Как только Нянь доказал, что владеет компанией, его уже нельзя было обвинить в воровстве у самого себя. У аньхойских властей оставался последний шанс: обвинить Няня в «хулиганстве и нарушении общественной морали», коль скоро с 1984 по 1989 г. он поддерживал отношения с десятью женщинами. Нянь держался упрямо и гордо. В ответ на обвинения в разврате он заявил: «У вас неверные сведения. На самом деле женщин было двенадцать». Нянь получил три года тюрьмы, однако вышел уже через пару лет — опять-таки, уверяет он, благодаря личному вмешательству Дэн Сяопина.

При всей своей склонности к эпатажу, он все-таки старался следовать правилам. Свою компанию Нянь оформил как кооператив, поскольку местное коммерческое бюро отказывалось регистрировать ее в качестве частного предприятия. Нанял нескольких чиновников, чтобы городские власти тоже были заинтересованы в процветании его бизнеса. Впрочем, этот шаг не очень ему помог, когда наступили сложные времена. Судя по всему, чиновникам вообще не нравилось работать, даже за плату. «Я штрафовал тех, кто читал газеты на рабочем месте, и брал по одному юаню за каждую минуту опоздания». Пока Нянь сидел за решеткой, бизнес развалился, и компания закрылась. После освобождения Нянь опять запустил свои «Дурацкие семечки» и к моменту нашей встречи в 2008 г. по-прежнему активно торговал, хотя так и не сумел повторить былой успех.

После политических «заморозков» 1989 г. понадобилось не менее четырех лет, чтобы стало ясно: китайская экономика не может расти и процветать без частного предпринимательства. Южная поездка Дэн Сяопина в 1992 г. сыграла роль катализатора процесса разрушения самых экстремальных идеологических барьеров в Пекине. Частичное отступление государства в 1990-е гг. вывело инсайдеров на командные позиции при массовой продаже компаний в секторах, не считавшихся стратегическими: текстиль, продукты питания и бытовая электроника. Вступление Китая в ВТО (2001 г.) позволило эффективным предпринимателям найти новые экспортные рынки. Подражая курсу Маргарет Тэтчер, которая приватизировала муниципальные квартиры в Британии, продавая их по низким ценам самим же жильцам, в 1990-е гг. китайские города один за другим начали создавать рынки частной недвижимости, распродавая государственный жилой фонд.

Но когда репрессивные меры 1989 г. трансформировали стиль партийного управления государственной экономикой, решительному пересмотру подвергся и партийный контроль за частным сектором. Курс, стимулировавший сельское предпринимательство в 1980-е гг., сменился новым режимом, который делал упор на города, являвшиеся средоточием политических беспорядков и экономических неурядиц. Повысилось налогообложение крестьян, был плотнее затянут кредитный пояс в сельской местности. Крупные госпредприятия, выжившие при массовой реструктуризации 1990-х гг., укрылись в хорошо финансируемых цитаделях, которые для них построила партия. Целые отрасли — и в первую очередь тяжелая промышленность, связь и транспорт — были зарезервированы исключительно для государства и защищены от неограниченной конкуренции.

«Хайэр» Чжан Жуйминя стояла на типичной линии сейсмического разлома, которые в конце 1980-х гг. появились в китайском бизнесе. Фирма «Хайэр», являвшаяся коллективным предприятием, акциями которого владели рабочие и администрация под надзором местных властей, всегда пользовалась активной поддержкой муниципалитета Циндао. Город предоставил землю и льготный кредит, а в остальном практически не вмешивался. В сущности, фирма «Хайэр» долгие годы успешно функционировала именно как частное предприятие. Правление компании привыкло считать себя хозяином и в 2004 г. предприняло попытку юридически закрепить такое положение дел. «Хайэр» решила поглотить одну из зарегистрированных на гонконгской бирже компаний, чтобы затем вложить в нее часть своих наиболее ценных активов. Одним махом руководство, включая Чжан Жуйминя, превратилось бы в крупных индивидуальных акционеров, обладавших контролем над хозяйственной деятельностью, брендами и вознаграждениями, а также валютой в форме котировавшихся в Гонконге акций; к тому же это позволило бы им выйти на внешний рынок.

Увы, маневр «Хайэр» не удался по причинам, помешавшим и Няню. Дело в том, что примерно в то же время маятник общественного мнения качнулся против распродажи былой госсобственности. Альянс консервативных лефтистов и популистов запустил пропагандистскую кампанию, которая сравнивала покупку госпредприятий со скандальной приватизацией в ельцинской России. Власти, потрясенные размахом и накалом этой критики, были вынуждены принять ответные меры. Если раньше собственность «Хайэр» регламентировалась довольно размытыми правилами, то вскоре ее статус был пересмотрен и уточнен. В апреле 2004 г. и без какого-либо предупреждения муниципальный орган Циндао, отвечавший за госпредприятия, объявил, что «Хайэр» принадлежит государству. Гонконгская сделка была торпедирована, и у менеджеров «Хайэр» оказались связаны руки. Этот прецедент стал сигналом и напоминанием, что любая компания, работающая на принципах частного предпринимательства, в один прекрасный день может быть объявлена государственной собственностью элементарным росчерком пера.

Управленцы «Хайэр» сопротивлялись три года, напрягая все свои немаленькие политические и коммерческие мускулы, чтобы отменить это решение. Менеджеры фирмы наотрез отказывались ходить на собрания для руководителей госкомпаний, которые организовывались муниципальными властями. «Всякий раз, когда нас приглашают поделиться своим успешным опытом, мы прежде всего подчеркиваем, что являемся коллективным предприятием», — сказал Ян Мяньмянь, президент «Хайэр».

Когда город попросил «Хайэр» взять под свой контроль одну из обанкротившихся фирм в Циндао, компания упрямилась до тех пор, пока план не отменили. В итоге муниципалитет понял, что к чему. В апреле 2007 г. одним щелчком компьютерной мыши город удалил «Хайэр» из перечня компаний на официальном веб-сайте госпредприятий Циндао. Фирма вернула себе прежний статус частного коллектива. Словно желая отпраздновать успех, «Хайэр» вскоре объявила о программе поощрительных опционов для своего старшего руководства. Впрочем, Чжан Жуйминь ничего от этого не выиграл, потому как не принято давать фондовые опционы члену ЦК КПК.

По истечении трех десятилетий рыночных реформ китайские компании по-прежнему существуют в самых разнообразных формах, лишь бы удовлетворить превалирующему политическому давлению. Они могут быть зарегистрированы как государственные унитарные, коллективные или кооперативные предприятия; встречаются общества с ограниченной ответственностью, чей диверсифицированный акционерный капитал поделен между государственными и частными владельцами. Отдельные частные компании специально зарегистрированы как государственные или коллективные образования — они, как говорят в Китае, «надели красные шапки», то есть заручились политической поддержкой и защитой от чиновничьего произвола. Хотя этот корпоративный трансвестизм осложняет жизнь предпринимателей, он продиктован здравым смыслом. Китайские банки, которые все до единого принадлежат государству, предпочитают оформлять кредит именно госпредприятиям, потому что конечным гарантом долга всегда выступает тот или иной орган власти. И напротив, банки мало доверяют частным заемщикам, особенно мелким. Не исключено, что банки не верят предпринимателям или просто не обладают квалификацией для расчета кредитных рисков при выдаче ссуд не под залог активов, а под движение денежной наличности, но, как бы то ни было, корень проблемы понять очень легко: частные компании не являются членами клуба.

Наиболее сообразительные фирмы ухитряются сидеть на обоих стульях. Самый крупный соучредитель «Леново», компьютерной фирмы, которая купила часть бизнеса IBM в области персоналок, является государственным НИИ, однако компания зарегистрирована (в том числе и на зарубежных биржах) в качестве частной. Некоторое время ее штаб-квартира размещалась в Штатах. Ян Юаньцин, глава фирмы, до сих пор испытывает неловкость, когда речь заходит о его членстве в КПК. «Давайте оставим политику в стороне, ладно?» — сказал он в конце 2004 г. в ответ на вопрос, каким образом ему удается сочетать собственную партийность с бизнес-обязательствами. С другой стороны, Ян действительно старается дистанцироваться от политики. Его советники говорят, что Ян мягко отклонил приглашение принять участие в работе Народного политического консультативного совета, околопартийного органа под руководством одного из членов Политбюро, призванного создавать впечатление, что партия прислушивается к мнению широкой общественности.

«Хуавэй», производитель телекоммуникационного оборудования и, пожалуй, самая успешная компания Китая на глобальном рынке, осторожно именует себя «коллективной», а не «частной» фирмой, и это различие сыграло важную роль при получении господдержки на решающих этапах развития ее бизнеса. В 1996 году Чжу Жунцзи, тогдашний вице-премьер, посетил «Хуавэй» с группой руководителей четырех крупных государственных банков. Услышав, что компания нуждается в средствах для противостояния иностранным фирмам на внутреннем китайском рынке, Чжу не сходя с места приказал банкам оказать всю требуемую поддержку. «[Отечественным покупателям] необходимо предоставить потребительский кредит», — заявил он. Впрочем, «коллективный» статус «Хуавэй» вызывает сомнения. Компания до сих пор не обнародовала подробную разбивку структуры владения активами. Предполагается, что большинство акций принадлежит Жэнь Чжэнфэю, бывшему офицеру-тыловику Народно-освободительной армии, который основал компанию в 1988 г., и его менеджерам. Точно такая же неясность окружает и «Пинань», страховую компанию из города Шэньчжэнь. «Пинань», один из крупнейших финансовых институтов Китая, классифицируется по категории частной компании, однако данные о распределении мажоритарных акционерных долей не раскрываются.

Критика «Хайэр» и споры вокруг истинного лица собственников фирм типа «Леново», «Хуавэй» и «Пинань» в какой-то степени отвлекают внимание наблюдателей от более существенных трендов. К началу XXI века многие китайцы начали аккумулировать личное и весьма немалое богатство. Показательно, что некоторые из них стали открыто говорить на эту тему. Появление нового класса супербогачей — опасный вызов авторитету КПК. Уничтожив частный бизнес после обретения власти в 1949 г., партия оказалась перед необходимостью пойти навстречу предпринимателям.

В конце 1990-х гг. Руперт Хугверф, молодой бухгалтер, живущий в Шанхае и владеющий китайским языком, столкнулся с серьезной проблемой: несмотря на знание страны, он не мог объяснить феномен «нового Китая». «Любой читатель газет запросто предскажет рост ВВП. Любой турист заявляет, что облик страны меняется на глазах. И что из этого?» В итоге Хугверф решил прибегнуть к способу, который давно стал на Западе символом предпринимательской экономики. Речь идет о первом в истории Китая списке богачей.

Тема богатства и возникновения нового класса в коммунистическом Китае была настолько резонансной, что подобная публикация не сошла бы с рук ни одному местному изданию. Партия может резко отреагировать даже на самое безобидное упоминание о том, что в китайском обществе наблюдается социальное расслоение. В 2002 году я брал интервью у шанхайского вице-мэра Цзян Сысяня. Вице-мэр заметил вскользь, что в его городе стремительно развивается новый средний класс. На первый взгляд, вполне безобидная ремарка, к тому же взятая на вооружение городской администрацией, чтобы успокоить иностранных бизнесменов: дескать, Китай все больше и больше походит на Запад. Так вот, буквально на следующий день мне позвонили из муниципалитета и передали настоятельную просьбу вице-мэра не публиковать его высказывание насчет среднего класса.

Но если вице-мэр не мог позволить себе говорить о социальных классах и богатстве, то перед Хугверфом таких ограничений не стояло. Он начал с обзвона предпринимателей. Большинству из них еще не выпадал шанс рассказать свою биографию — вот почему они с готовностью брали трубку и беседовали с иностранцем, которого и в глаза-то не видели. Зато местным журналистам не приходилось рассчитывать на столь же обходительное отношение, поскольку все понимали: китайские СМИ — полностью в крепких руках государства. Многие предприниматели испугались, как бы идея Хугверфа не обернулась для них политической смертью, и попросили убрать свои имена из списка. Жэнь Чжэнфэй, скрытный глава «Хуавэй», вообще принялся слать угрожающие письма через своих адвокатов и пиар-консультантов. В 2002 году его примеру последовал и Мяо Шоулян, сколотивший состояние в сфере недвижимости и бытовых электроприборов. «Он всегда опасался задеть какого-нибудь местного партаппаратчика», — заметил Хугверф. Но, едва Мяо в 2003 г. приняли в состав официального совещательного органа КПК в Пекине, он тут же расслабился и согласился сотрудничать.

Список появился как раз вовремя: впервые с 1949 г. он отразил критическую массу частного богатства и параллельное развитие культа предпринимательства. Старая поговорка — дескать, китайских экономических чудес много, но ни одно не встречается в самом Китае — уже потеряла актуальность. Сейчас в коммунистическом Китае появились собственные, доморощенные магнаты, чье богатство, личная жизнь, привычки, бизнес-стратегии и инвестиционные планы внезапно стали достоянием общественности. Хотя местные СМИ и не могли инициировать этот проект, они немедленно перепечатали список под предлогом освещения зарубежной прессы. В глазах самих предпринимателей такие публикации были проверкой их политических связей и навыков выживания, и многие птицы самого высокого полета не выдержали испытания.

Выяснилось, что политические силки расставлены повсюду. Ян Бинь, номер третий в списке 2001 г., владелец голландского паспорта и магнат-риелтор-цветовод, совершил непоправимую ошибку, распространив бизнес на Северную Корею. Дипломатический истеблишмент воспринял это как посягательство на свою территорию, и Бинь был вскоре арестован за уклонение от уплаты налогов. Его однофамилец Ян Жун, который владел первым в истории Китая бизнесом, получившим регистрацию на Нью-Йоркской бирже в 1991 г., бежал в США в 2003 г., из-за угрозы ареста со стороны властей провинции Ляонин. Список вменяемых прегрешений был длинный, но они тоже имели политическую подоплеку. Во-первых, Ян рассорился со своими покровителями из числа ляонинских чиновников, когда вздумал вкладывать средства за пределами провинции; затем вступил в полемику с Центробанком по вопросу владения крупным пакетом акций его собственной компании. Как только споры с государством вышли на публику, с Яном было покончено.

Не далее как в 2008 г. верхняя строчка списка означала опасность. Хуан Гуанъюй, самый богатый человек Китая (6,3 миллиардов долларов) и глава национальной сети магазинов электробытовых товаров «Гомэ», был арестован в ноябре 2008 г. по обвинению в инсайдерских сделках с ценными бумагами. Услышав подобные новости, люди не задавались вопросом: «Что плохого он сделал?» Нет, они говорили: «Интересно, кого он обидел?» Впрочем, скандальные аресты богачей оставляют в тени более важные вещи. Предпринимателей лишают доступа к банковскому капиталу, выдавливают из наиболее прибыльных секторов экономики, зачастую вынуждают вступать в противоестественные союзы с государственными партнерами, а иногда и сажают. Несмотря на такие неприятности, частное богатство постепенно становится неотъемлемой частью китайского общественного ландшафта.

Для многих предпринимателей включение в этот список означало и ряд преимуществ. При правильных обстоятельствах, когда за компанией стояли местные власти-покровители, предприниматели получали более высокий социальный статус, а порой и более высокий кредитный рейтинг. В 2002 году я побывал на Шаганском металлургическом комбинате. Пресс-секретарь Шэнь Вэньжуна, главы компании, горько жаловался, что намеченный к публикации список поставит его босса в неудобное положение. Я же посоветовал ему не беспокоиться: дескать, по сравнению с 2001 г. Шэнь Вэньжун должен опуститься строчек на тридцать, а то и сорок. Благодаря такому падению, сказал я, пресса уделит Шэнь Вэньжуну гораздо меньше внимания, чем раньше. Настроение пресс-секретаря тут же изменилось. Он с возмущением воскликнул: «Как же так?! Ведь мы делаем деньги быстрее других!»

Чем богаче становятся предприниматели, тем чувствительнее их политические антенны. Умные дельцы сближаются с партией, а та, в свою очередь, зачастую идет им навстречу. Предприниматели вроде Ван Ши, чье прошлое омрачено участием в политическом противостоянии, всеми силами стараются загладить былые прегрешения. Ван, глава China Vanke, крупнейшего жилищного девелопера страны, эпатажностью напоминает Ричарда Брэнсона: в свободное время он пишет книжки о собственных восхождениях на Гималаи и о походах по Центральной Азии. В 1989 году Вану было тридцать восемь. Из-за неуемного характера он очутился в первых рядах своих работников, которые вместе с другими шэньчжэньскими демонстрантами выступали в поддержку пекинских протестов. В результате местные власти внесли Вана в черный список; ходят слухи, что он целый год провел за решеткой.

Через много лет после своего освобождения Ван заявил, что сожалеет о личном участии в беспорядках. В интервью журналу «Тайм» (1997 г.) и «Вашингтон пост» (1999 г.) он сказал, что сделал ошибку, возглавив протесты. «Ведь я был председателем правления, то есть символом, а не частным лицом. Протест мне следовало выразить заявлением об отставке», — вздыхал Ван. К 2008 г., когда «Нью-Йорк Таймс» опубликовала пространное интервью — ведь Ван стал одним из самых богатых людей страны, — он, судя по всему, напрочь утратил все воспоминания об этом деле. Через пресс-секретаря Ван упорно отрицал сам факт своего участия в демонстрациях.

В конце 2008 г. Ван резюмировал правила ведения бизнеса в Китае, которые усвоил из собственного опыта. Итак, при открытии частного бизнеса очень важно привлечь какого-нибудь государственного акционера, чтобы компания получила «красную шапку». «Возьмешь слишком много — государство обидится; возьмешь слишком мало — обидишь самого себя», — говорит Ван. Через несколько лет его первый государственный акционер вышел из компании, однако и новый партнер принадлежал государству — уж Ван проследил. Первое правило Вана гласит: без «красной шапки» не рассчитывай на быстрое развитие. А вот и второе, смежное правило: решился превратиться в крупного игрока без «красной шапки» — будь постоянно начеку. Третье правило, вынесенное из событий 1989 г., понятно и так: не лезь в политику.

Исторический поворотный момент в отношениях КПК и частного сектора наступил на партсъезде 2002 г., когда Цзян Цзэминь открыто объявил, что отныне предприниматели могут вступать в партию. Многие из них сами записались в КПК через местные парткомы, которые понимали выгоду от присутствия успешных бизнесменов в своих рядах. Другие были членами партии еще до начала частной деятельности. К примеру, каждый пятый в списке Хугверфа уже носил партбилет. Цзян далеко отошел от оппортунистической риторики своих предшественников, которые именовали частников «алчными торгашами». По мере роста частной экономики Цзян-партаппаратчик сумел увидеть выгоды публичного братания с предпринимателями. Привыкнув играть закулисную роль в государственных и хозяйственных делах, партия узрела политические преимущества от рекламы своего проникновения в наиболее динамичную часть экономики. Партийная табличка у входа в каждую частную компанию напоминала бы всем и каждому, кто здесь хозяин.

Борьба с этим нововведением стала чрезвычайно показательным и противоречивым делом. Закоренелые лефтисты — громогласное меньшинство, периодически резко критикующее отход с позиций традиционного социализма — были надежной базой противников Цзяна. На этот раз к ним присоединился Чжан Дэцзян, тогдашний секретарь партийного комитета провинции Чжэцзян, и общественность стала свидетелем редкого явления — раскола в рядах руководящей элиты. Еще перед обнародованием этого решения Чжан заявлял, что категорически нельзя допускать предпринимателей в партийные ряды, иначе они могут подмять под себя местные партийные организации. «Чжан активно лоббировал свою позицию по этому вопросу и атаковал частников, однако Цзян Цзэминь вскоре прибыл в Чжэцзян и открыто заявил, что позволит предпринимателям вступать в КПК невзирая на любое сопротивление оппозиции», — говорит У Сяобо, китайский автор бестселлеров о частном бизнесе.

Провинция, где правил Чжан, усилиями частных предпринимателей превратилась в самый богатый регион страны по уровню дохода домохозяйств. На партсъезде 2002 г. Чжана ввели в состав Политбюро и поручили возглавить Гуандун, еще одну провинцию, благосостояние которой обеспечили частники. Впрочем, негативное отношение Чжана к предпринимателям было, по меньшей мере, объяснимо и не противоречило его глубоким коммунистическим корням. Чжана, уроженца северо-восточной провинции Ляонин, еще в молодости направили учиться в сталинистскую Северную Корею, считавшуюся братским соседом и союзником КНР. В 2002 году только Чжан и еще один член Политбюро могли похвастаться экономической подготовкой — остальные члены имели инженерно-технические дипломы. И мало кто обращал внимание, что диплом экономиста выдан пхеньянским Университетом им. Ким Ир Сена.

Чжан крепко усвоил: частные предприниматели опасны отлично профинансированной, независимой сетью социальных и деловых связей, которая не подчиняется партии и функционирует в обход ее структур. Предоставленные самим себе, они могут превратиться в инкубаторы оппозиционных центров. Партию с давних пор беспокоил данный феномен, так называемая мирная эволюция, означающая медленную эрозию партийной власти. По замечанию одной американской торговой корпорации, занимающейся сетевым маркетингом через представительство в Пекине, «КПК не хочет видеть крупные организованные группы в пределах сферы своих интересов. Неважно, религиозные это группы, политические или какие-нибудь еще. Главное, что они крупные. Партии попросту не нужна конкуренция».

Кстати, прямая торговля и сетевой маркетинг отлично иллюстрируют этот аспект развития частного сектора в коммунистическом государстве. Названия компаний типа «Амвэй» и «Эйвон» вызывают у западного обывателя ассоциации с рекламными вечеринками в домах потенциальных клиентов, по большей части скучающих домохозяек из пригородов. А вот КПК, которая все видит через призму сохранения своей власти, совсем иначе относится к развитию подобных отраслей в Китае. Появление «дамы из «Эйвон»» на пороге Китая стало событием в первую очередь политическим.

Ричарду Холуиллу, вашингтонскому лоббисту-ветерану, прежде не доводилось участвовать в подобных переговорах. В конце 1990-х гг. он прибыл в Пекин, чтобы представлять интересы своего главного клиента — фирмы «Амвэй», американского гиганта сетевого маркетинга. Напротив Холуилла сидели люди, с которыми он не привык иметь дела за столом переговоров. Речь шла о сотрудниках Управления общественной безопасности, то есть полиции. Эти сотрудники принесли целый список требований к клиенту Холуилла. Ричард неоднократно бывал в Пекине — хотел открыть потенциально огромный рынок сбыта для сетевого маркетинга — и уже сталкивался с министерством торговли и прочими китайскими ведомствами, отвечавшими за внешнюю торговлю и бизнес-регистрацию. Присутствие полиции стало сигналом, что правила игры изменились — причем не только для «Амвэя» и «Эйвона», но и для всех компаний, занимающихся прямыми продажами.

Корпорация «Амвэй» развилась в глобального игрока на базе очень простой бизнес-модели: она позволяла людям стать дистрибьюторами хозяйственных товаров, косметики и тому подобной продукции без начальных капиталовложений. Торговые представители зарабатывают не только продажей товаров «Амвэй», но и за счет привлечения новых участников. Местные органы власти, однако, никак не могли взять в толк различие между добросовестными, давно существующими фирмами, и «пирамидами», которые появились в Китае примерно в то же время. К примеру, скандальную известность приобрела одна тайваньская компания, которая сбывала «вибромассажеры для ног» по восьмикратно завышенной цене, тем самым вынуждая своих дистрибьюторов рекрутировать множество новых участников, чтобы хотя бы вернуть затраченные деньги. Разозленные горе-инвесторы, которым были обещаны золотые горы, принялись вовсю критиковать китайские власти за попустительство мошенникам. Кое-кто, лишившись всех сбережений, от отчаянья наложил на себя руки. Другие стали устраивать пикеты под окнами правительственных учреждений. Пекин отреагировал так, как принято среди бюрократов, столкнувшихся с принципиально новой проблемой. В апреле 1998 г. Госсовет, играющий в КНР роль кабинета министров, издал указ, зачитанный в блоке вечерних новостей государственного телеканала: любая деятельность в сфере сетевого маркетинга отныне попросту запрещалась.

Едва переговорщики от полиции начали засыпать Холуилла вопросами, он понял, что их беспокоит нечто большее, нежели мошенничество и общественное негодование. «А нет ли среди персонала «Амвэй» сторонников движения «Фалуньгун»? — спрашивали они. — Кто конкретно проверяет личные дела торговых агентов из Тайваня?» «Один из полицейских открытым текстом велел мне избавиться от всех адептов «Фалуныуна», — вспоминает Холуилл. — Я ответил, что эта мера ничего не даст, а только разозлит американский Конгресс. Впрочем, добавил я, если кто-то возьмется проповедовать в рабочее время, такого человека мы уволим. Полицейский подарил мне пристальный взгляд и сказал: «Советуем быть повнимательней»». Сардонический тон репортажа в иностранной прессе отлично отразил параноидальные настроения, царившие в ту пору среди китайских властей, обеспокоенных появлением всевозможных «амвэев» и «эйвонов». «Неужели за фразой «С толстой сумкой на ремне «Эйвон» в дверь стучит ко мне» кроется тайный, контрреволюционный смысл?», — интересовалась первая же строчка статьи. В глазах китайской службы безопасности именно так оно и было.

В Китае партия плотно контролирует религию, предписывая лишь пять официальных вероисповеданий, причем все службы должны регистрироваться в местном филиале Управления по делам религий. Неправительственные организации и частные благотворительные общества с трудом закрепляются на китайской почве по аналогичным причинам: правительство неохотно идет на регистрацию, которая необходима для создания прочной правовой основы их деятельности. Партийное руководство религией, неправительственными организациями и «дамой из «Эйвон»» базируется на том же принципе, не позволяющем им превратиться в конкурирующие центры власти.

Хотя в глазах Запада сетевой маркетинг выглядит вполне невинным, в Китае эта практика напоминает зажигательную гранату, начиненную всеми теми компонентами, что так беспокоят КПК, едва речь заходит о религии и неправительственных организациях. Собрания привлекли десятки тысяч людей, которые — следуя своей вербовочной роли — выходили к трибуне и разражались вдохновляющими речами о том, какие блага принесла им эта деятельность. Герберт Хо, работавший на «Амвэй», вспоминает, как некий мужчина на одном из таких собраний жаловался, что проработал на партию тридцать лет и ничего за это не получил. «Три года назад я вступил в «Амвэй» и уже накопил достаточно денег, чтобы купить квартиру и послать детей в колледж.

«Амвэй» — мой новый дом», — расчувствовался выступавший. Хо присовокупил: «Чиновникам было неуютно слышать такие речи. Попахивало религией, и китайские власти отнеслись к этой идее очень прохладно». Вдобавок иностранные фирмы порой вели себя опрометчиво; например, одна из компаний легкомысленно назначила вербовочное собрание на 4 июня, годовщину кровавых событий 1989 г.

Некоторое управленцы признают, что полиция в чем-то права. Многие члены движения «Фалуньгун», которым запрещено устраивать сходки, стали вступать в ряды сбытовых групп. Один из сотрудников рассказывает: «Когда наша компания устраивала крупные собрания, фалуньгуновцы тоже собирались в уголке. Правительство лишило их средств к существованию, так что наши сбытовые группы стали для них очевидным местом работы». Правительственные ведомства, отвечающие за внешнюю торговлю и трудовые вопросы, поддерживали респектабельных сетевиков, поскольку они создавали рабочие места и генерировали доходы. Однако этим ведомствам не хватало политического веса противостоять органам госбезопасности и полиции.

Энергичность, с которой правительство и китайские СМИ взялись осуждать сетевой маркетинг, лишний раз подчеркивает озабоченность КПК. Одна относительно либеральная газета на юге страны назвала такие компании «независимыми княжествами, стоящими над законом и напоминающими религиозные культы». Полиция утверждала, что эти фирмы желают контролировать «тело и душу» своих сотрудников. К тому времени слово «культ» стало настоящим политическим жупелом из-за ассоциации с движением «Фалуньгун», объявленным вне закона. Госсовет, критикуя сетевой маркетинг, пользовался формулировками, вполне применимыми и к самой КПК: «организация закрыта для аутсайдеров, механизм функционирования носит секретный характер, а сеть дистрибьюторов охватывает всю страну».

Когда отрасль вновь получила «зеленый свет», правительство распорядилось, чтобы каждый территориальный филиал имел собственный юридический адрес и представительство. Сбыт товаров, таким образом, носил открытый характер, а не осуществлялся как бы тайком, за закрытыми дверями частных квартир и домов. Дистрибьюторы имели право на вознаграждение за лично проведенные продажи, но комиссионные за вербовку отменялись. Для собраний численностью от двадцати пяти до пятидесяти человек (в зависимости от региона) требовалось получать разрешение полиции, оформляемое за две недели, а то и за месяц до намеченной даты. Требования преследовали одну цель: воспрепятствовать появлению «троянских коней» вне сферы государственного контроля. К 2008 г. запретительный пыл властей поостыл, и пара дюжин иностранных фирм все-таки получили свои лицензии. «Амвэй», в частности, инвестировал существенные средства в «связи с госорганами» и выстроил вполне успешный бизнес на китайской почве. Но полиция до сих пор ежегодно устраивает кампании «по ликвидации» нелегальных фирм, занимающихся сетевым маркетингом (обратим внимание на формулировку, обычно употребляемую для рейдов на организованные преступные группы).

Боязнь подрывной деятельности, в свое время приведшая к атаке на «Амвэй» и «Эйвон», послужила причиной еще одной партийной инициативы. На сей раз мишенью стал очередной гигант американского капитализма, «Уол-Март», из которого партия сделала образец насаждения профсоюзов в крупных иностранных фирмах.

«Первая кровь» пролилась в начале 2006 г. в Цюаньчжоу, портовом городе династии Мин и современном центре производства спортивных и туристических товаров. Китайское законодательство разрешает трудовым коллективам объединяться в профсоюзы, однако компании не обязаны их формировать. Поначалу администрация «Уол-Март» сопротивлялся нажиму под предлогом, что ей ничего не известно о намерениях работников учредить профсоюзную ячейку. Но, как только появилось достаточное количество подписей (собиравшихся на полуподпольных ночных сходках за пределами магазина), администрация уже по закону была вынуждена подчиниться этому требованию.

Вообще говоря, американской компании и не требовалось беспокоиться, что профсоюз нанесет ущерб ее бизнесу. Я приехал в Цюаньчжоу вскоре после этих событий, и местный профсоюзный босс Фу Фужун триумфально показал мне ключевой документ, хранившийся в его кабинете. Документ представлял собой один-единственный листок бумаги с тридцатью кроваво-красными отпечатками пальцев,[13] как если бы речь шла о сборе подписей для тайного общества. «Мы никогда не пойдем на упрощенческие меры вроде забастовок, — сказал Фу. — Благодаря профсоюзу будут созданы гармоничные связи между трудом и капиталом». Еще до встречи с Фу его работники невольно укрепили меня в этом же подозрении. Сотрудница, встретившая меня в аэропорту, не носила с собой визитку с указанием профсоюзной должности; вместо этого она дала мне визитку, относящуюся к ее семейному бизнесу — добыче карьерного камня где-то в провинции Хэнань. На следующее утро ее сменил другой сотрудник, но и у него не оказалось профсоюзной визитки — зато была карточка партнера-акционера местной фабрики по выпуску спортивной обуви. Возможно, эти люди и впрямь радовались, что заставили «Уол-Март» сформировать профсоюз, однако никто из них не связывал победу с повышением зарплаты и улучшением условий труда.

При коммунистах функция единственной официально признанной в Китае профсоюзной организации — а именно, Всекитайской Федерации профсоюзов — всегда заключалась в недопущении независимого тред-юнионистского движения. Вместо того чтобы представлять интересы рабочих внутри госпредприятий, профсоюз работал на партию. Приветственные возгласы, которыми иностранные профсоюзы встретили кампанию ВФП против «Уол-Март», были сделаны не по адресу. Когда Пекин в 2006 г. принял новое трудовое законодательство (обусловленное многолетними жалобами на плохие условия труда), ВФП держалась в первых рядах этой инициативы. Сейчас, однако, активисты-застрельщики старательно равняли шаг согласно интересам КПК. Как выразился Брюс Диксон из Института Джорджа Вашингтона, «в последние годы КПК позволяет ВФП активно выступать в интересах трудящихся, когда речь идет о законотворчестве и выработке политики, однако сажает за решетку всех, кто ратует за создание независимых профсоюзов».

Кампания против «Уол-Март» во многом напоминала политическую панику вокруг «дамы из «Эйвон»», и предназначалась для утверждения позиции партии на иностранных предприятиях, которые успели стать важной частью новой китайской экономики. По словам двух экспертов, занимающихся трудовым законодательством Китая, «фундаментальная цель [профсоюзной кампании] заключается в том, чтобы заново внедрить утраченный механизм контроля над большим числом работников, ныне занятых не на госпредприятиях, а в иностранных фирмах». И действительно, на иностранных фирмах трудится порядка 28 миллионов китайцев, что составляет почти ю% трудовых ресурсов городского населения страны. К концу этой трехлетней кампании ВФП расширила охват: если в 2003 в Федерацию входило порядка 30 % предприятий с иностранным капиталом, то в марте 2008 этот показатель составлял уже 73 %. Кампания не только увеличила объем профсоюзных взносов, собираемых в принудительном порядке: КПК получила новый комплект глаз и ушей внутри зарубежных фирм. В том же году один из магазинов «Уол-Март» на северо-востоке Китая без особой помпы учредил и партячейку. Весьма своеобразный момент в истории символа ультракапитализма, но при этом и свидетельство того, насколько изощренной стала официальная идеология КПК.

Усилия партии по внедрению в иностранные фирмы — лишь небольшая часть куда более масштабной стратегии. Конечная цель заключается в том, чтобы КПК постоянно присутствовала на любом крупном частном предприятии страны. Пожалуй, ярче всего маниакальное стремление партии быть вездесущей можно проиллюстрировать на примере частных компаний Вэньчжоу, куда КПК решила проникнуть в 2007 г.

Приморский Вэньчжоу, спрятанный за горным хребтом в часе лета к югу от Шанхая, славен тем, что именно здесь зародился неукротимый китайский капитализм. Хороших дорог к городу не было, сельскохозяйственной земли не хватало, да еще в опасной близи лежал Тайвань — словом, после 1949 г. Вэньчжоу оказался предоставлен самому себе. Раз уж государство почти не вкладывало в него средств, пустоту стали заполнять мелкие, в основном семейные предприятия. Специализируясь на производстве башмаков, пуговиц, зажигалок и пластиковых чехольчиков для визиток, кустари из Вэньчжоу успешно завоевали местный рынок сбыта, тем более что в этих товарах ощущался дефицит. Прибыль они инвестировали затем в другие направления, как внутри страны, так и за границей. Было время, когда на долю местных предприятий приходилось до 80 % глобального рынка зажигалок и чуть ли не треть общемирового производства замков.

Когда начал приоткрываться рынок недвижимости, именно предприниматели-вэньчжоусцы оказались в первой волне риелторских спекуляций, которые захлестнули затем Шанхай и прочие мегаполисы. Они же стали первыми частными инвесторами в угольные шахты Шаньси, причем как раз перед ценовым бумом 2002 г. Мало того — они доминировали среди зарубежных бизнес-ассоциаций китайской диаспоры и рекрутинговых фирм, которые, как грибы, повыскакивали по всей Европе в 1990-е гг. В Китае ходят легенды о коммерческой хватке торговцев из Вэньчжоу. Бизнес-секция любого книжного магазина в КНР полна изданий с такими, например, заголовками: «Жителям Вэньчжоу благоволит Господь Бог», «Эти кошмарные вэньчжоусцы», «Богатые сестры Вэньчжоу» и даже «Бизнес-талмуд вэньчжоусцев, китайских евреев».

Посещая частные компании как в Вэньчжоу, так и в других городах, я всегда задаю один и тот же вопрос: есть ли у них парткомы и чем конкретно они заняты. Отдельные управленцы (и почти всегда не для печати) пренебрежительно сравнивают их с политкорректным пусканием пыли в глаза. «Чистая формальность, как бы политическое шоу», — сказал старший руководитель одной шанхайской компании, которая в тот год (2001) получила грамоту, войдя в десятку призеров конкурса на звание лучшей низовой парторганизации. Лю Юнхао, выходец из сельской Сычуани, который в 1990-е гг. сколотил состояние на продаже свиного корма, принадлежит к тем немногочисленным людям, которые открыто отрицают влияние КПК на работу их предприятия; в случае Лю речь идет о группе компаний «Надежда». Это его заявление я слышал дважды: в 1996 г. и десятилетие спустя. «Думаю, неплохо, что партком организует какие-то учебные кружки и занятия, — сказал он. — Но их секретарь не входит в руководящий состав нашей компании».

А в остальном ответы были на удивление схожи. Подобно тому как все чиновники заучивают призывы вождей (даже если не следуют им на практике), все предприниматели наизусть запомнили текст, объясняющий присутствие партии в их компаниях. Итак, партком существует для разбора жалоб сотрудников, прямо как профсоюз, а также для «морально- этического» и «духовного» наставничества. «Это очень важно с точки зрения морального духа предприятия, — говорит Ли Жучэн, глава «Янгор» из города Нинбо, крупнейшей частной фирмы во всей швейной промышленности Китая. — Надо иметь духовный центр. В противном случае станешь пустой скорлупой». Ли вещал торжественным, уважительным тоном, которым так часто пользуются люди, обсуждая КПК с аутсайдерами: безошибочный признак, что он «попугайничал», повторяя официальные лозунги, а не выражал свое собственное, самостоятельное мнение.

Однако никто из предпринимателей ни словом не упомянул фундаментальную причину интереса КПК к частному сектору. Партийное присутствие, взятое прямиком из ленинского сценария, служит не только для надзора: это своего рода политический страховой полис, «спящая» агентурная ячейка, которую полагается активировать в минуту кризиса. Цель КПК в том и состоит, чтобы каждый значительный институт страны оснастить партийным активистом. Партия не скрывает своей позиции. «В опасные моменты, подобно тому как это было с движением «Фалуньгун», мы можем [посредством парткомов] мобилизовать все каналы для локализации кризиса», — говорит Чжан Дахун, замначальника отдела низовых парторганизаций шанхайского горкома.

Существует и предпочтительная модель проникновения в иностранные совместные предприятия, которую преподают в партшколах на примере СП с участием японского «Ниссана» и китайского автомобилестроителя «Дунфэн». Это самое крупное китайско-японское совместное предприятие было шансом трансформировать «Дунфэн», который оказался в сложном положении. Впрочем, сей факт не помешал китайской стороне на целый год затянуть переговоры по вопросу роли КПК в новой компании. «Дунфэн» не устраивало символическое учреждение парткома. Китайцы хотели, чтобы новое предприятие дало парторгу высший управленческий пост, платило ему зарплату и покрывало административные издержки. Отдельным соглашением «Дунфэн» выторговал право повесить партийную табличку при входе в партком. «Смысл в том, чтобы при сотрудничестве с «Ниссаном» парторганизация ни в коем случае не превратилась в некую полуподпольную ячейку на птичьих правах», — гласил меморандум Орготдела, разбиравшего этот случай.

Внутренний отчет Орготдела, составленный в 2005 г. по вопросу его работы в негосударственных компаниях, полон унылых ссылок на докладные записки низовых парторганизаций о падении роли КПК на частных и совместных предприятиях. К примеру, доклад цитировал такое высказывание: «По сути, мы оказались без денег и без власти. Стоит только открыть рот, как тебя тут же забрасывают язвительным насмешками». СП «Ниссан-Дунфэн» было ярким исключением на этом фоне, коль скоро у них имелось письменное соглашение о том, что представитель партии займет место в сердцевине процесса принятия решений.

Вэньчжоусцы никогда даже не пытались делать вид, что следуют линии Пекина; поэтому-то партия лишь в 2007 г. попробовала внедриться в местные частные предприятия. Несколькими годами ранее я побывал в этом городе. Один кадровый работник, пригласивший меня на традиционный приветственный банкет, шутливо прошелся по недавней политической кампании Цзян Цзэминя с довольно неуклюжим названием «Три олицетворения». «Два первых [олицетворения] я помню. Интересно, хоть кто-нибудь может сказать, как звучит третье?» — смеялся он с набитым ртом. Редко кто из китайских должностных лиц позволяет себе издеваться над партийными тезисами в разговоре с иностранцем, особенно едва знакомым. Парадокс в том, что эта кампания была средством приманивания предпринимателей на коммунистическую орбиту, что, собственно, Цзян и проделал чуть позднее. Хотя вэньчжоуские чиновники не вполне твердо помнили политические наставления Цзяна, они с точностью до доллара знали цены на автомобили представительского класса вроде «БМВ» или «мерседес-бенц».

На первый взгляд, партийный «штурм» Вэньчжоу обернулся неудачей. Из юо тысяч частных компаний города лишь 4100, или 4 %, сформировали у себя партячейки. В одном из первых репортажей «Жэньминьжибао» в начале 2008 г. перечислялись добрые дела этих парторганизаций, например, раздача телевизоров малоимущим семьям или забота об инвалидах. Возникало впечатление, что КПК — это объединение соцработников, а не авангард марксизма-ленинизма. Организаторы этих мероприятий заявляли о своем непринужденном отношении, об отсутствии какого-либо давления, разнарядок или политических игр. «Мы все равно поможем им учредить партячейки, будь это частное предприятие, общественная или неправительственная организация, хотя никто не вынуждает их это делать, — сказал Шао Дэпэн. — Если они подадут заявку и удовлетворят требованиям, мы просто направим их по нужному пути».

При более близком рассмотрении картина выглядит совсем иначе. Под этой инициативой подписалась лишь горстка компаний; что любопытно, все до единой были ведущими частными предприятиями города. КПК, сама по себе крупная организация, предпочитает иметь дело с влиятельными предприятиями, а не с теми фирмами, которых Цзян Цзэминь в свое время презрительно сравнивал с мелкими торгашами. Партия прозорливо сочла, что крупные частные компании, чьи интересы распространяются далеко за пределы города и охватывают всю страну, обладают гораздо большими политическими ставками. «Создание парткома — это символ нормализации, — говорит местный эксперт Ма Цзиньлун. — Посещая Вэньчжоу, высшие руководители страны посетят предприятие только в том случае, если на нем учреждена парторганизация. Вы спрашиваете, в чем состоит функция парткома? Она самая большая из всех».

Подобно тому, как вашингтонские юридические фирмы нанимают бывших политиков для установления связей с правительственными кругами, ведущие компании Вэньчжоу соперничают за ушедших в отставку функционеров из местного отдела пропаганды, которые затем становятся парторгами. Например, группа «Чжэнтай», изготовитель электронного оборудования и крупнейшая частная корпорация города, подыскивала секретаря парткома в должности более высокой, нежели та, что имел парторг «Дэлиси», фирмы-конкурента. Бывшие кадровые работники с удовольствием откликнулись на эти предложения. «Оба парторга уволились раньше времени, — рассказывает Ма. — Работа в частной компании лучше оплачивается».

Такая смычка позволяет партии обеспечить свое присутствие на частных фирмах и устроить дальнейшую карьеру для вышедших в отставку кадровых работников. Что же касается предпринимателей, здесь выгоды еще значительнее. Многие бизнес-лидеры занимают места в городском собрании народных представителей и официальном совещательном органе. Ма на личном опыте испытал могущество предпринимателей, когда был предварительно номинирован в список тридцати наиболее влиятельных жителей Вэньчжоу. Вскоре после этого ему — как и другим коллегам-ученым — пришлось снять свою кандидатуру. «В итоге все места в списке заняли предприниматели. Только они могли себе это позволить», — вспоминает Ма.

Та же тенденция проявляется и в более мелких бизнес-ассоциациях, учреждаемых партией на низовом уровне с целью установления связей и проникновения в частный сектор по всей стране. Они все в большей степени смыкаются с бизнесом и лоббируют его интересы. Опросы, проведенные Брюсом Диксоном, свидетельствуют, что доля китайских должностных лиц, которые считают, что основная задача бизнес-ассоциаций состоит в обеспечении партийного руководства частными компаниями, за период с 1999 по 2005 г. упала с 48 до 32 %. В то же время доля чиновников, полагавших, что ассоциации должны в первую очередь работать на благо бизнеса, подскочила с 42 до 57 %. «Партийное строительство в частном секторе идет успешнее, когда партячейки продвигают именно предпринимательские интересы, а не насаждают принципы партийного руководства», — считает Диксон.

Слова Ван Ши о важности «красной шапки», стычка фирмы «Хайэр» с властями Циндао, заигрывания «Хуавэй» с политическим истеблишментом и культивация партийной почвы на крупных фирмах Вэньчжоу — все эти явления являются звеньями одной цепи. Чем солиднее ты становишься, тем важнее добрые связи с КПК и тем значительнее выгоды, извлекаемые из хороших политических взаимоотношений. Резкий контраст в судьбах двух предпринимателей, которые в начале текущего столетия попытались покончить с засильем госмонополий в промышленных секторах страны, служит наглядным примером того, как правильные связи с властями помогают развивать бизнес, и какую цену приходится платить неудачникам.

Лет через десять после того, как Лю Юнсин начал завоевывать себе место под солнцем в алюминиевой отрасли, он рассказал об уроках, которые извлек из попытки вести дела в секторе, где с давних пор существовала полная государственная монополия. В конце 1990-х гг., когда Лю намечал свой бизнес, его инвестиционные планы были вполне конкретными. Объемы промышленного производства и гражданского строительства в Китае побивали один рекорд за другим. Непрерывно возрастал спрос на алюминий и сырье, на котором работала эта отрасль. Поскольку отечественные поставки глинозема во всей стране находились под контролем одной-единственной госкомпании, Лю решил, что его группе «Ист Хоуп» выпал редчайший шанс выйти на рынок за счет овладения всем производственным процессом, от добычи бокситов до выплавки первичного алюминия, чтобы никто из государственных конкурентов не смог взять его в заложники.

Лю, который к этому моменту уже был одним из самых богатых предпринимателей Китая, правильно составил как минимум одну часть своего бизнес-уравнения. Начиная с 2002 г. тяжелая промышленность страны в течение пяти лет переживала эпоху небывалого расцвета и прибылей. Однако политические процессы, связанные с проникновением в сектор, оказались куда более коварными. Когда в ходе интервью в 2008 г. Лю был задан вопрос об извлеченных уроках, он ответил, что самое главное — не стать «вторым Тебэнем». Лю сказал так: «Тебэнь — урок для всех нас. Настоящая трагедия».

Металлургический комбинат Тебэнь в провинции Цзянсу нынче удостаивается лишь небольшого примечания в анналах китайской экономики; это история о пронырливом предпринимателе, который перехитрил самого себя и получил по заслугам. Дай Гофан, владелец комбината Тебэнь, имел точно такой же бизнес-план, как и Лю: в первые годы текущего столетия он увидел аналогичный шанс в черной металлургии. Будучи недорогим производителем, он решил, что запросто сможет отхватить кусок прибыльного рынка, на котором хозяйничали довольно ленивые гиганты типа госконцерна «Баостил», чьи головные предприятия расположены возле Шанхая, в 150 км вниз по течению Янцзы. Все, что требовалось, — это обеспечивать крупные объемы производства. Рынок не обманул ожиданий Дая. Спрос на сталь и, соответственно, прибыль показывали устойчивый рост пять-шесть лет подряд, вплоть до середины 2008 г.

Здесь-то и закатилась звезда Дая. Бизнес Лю устоял под многочисленными ударами госмонополий, а вот Дай очутился за решеткой, когда с подачи центрального правительства вспыхнул скандал. Различие в судьбах двух предпринимателей объясняется просто. Лю сумел обойти подводные рифы противостояния, а Дай на эти рифы налетел, когда политические ветры в Пекине начали дуть поперек его курса.

Замысел Дая стать крупным игроком в черной металлургии Китая имел соавторов: партийных начальников в Чанчжоу, промышленном городе на реке Янцзы в провинции Цзянсу. В ту пору 41-летний Дай владел небольшим металлургическим заводом и мечтал развить бизнес так, чтобы можно было выстроить даже доменную печь. Предложение, с которым он обратился к городской верхушке в 2002 г., нашло позитивный отклик. Чанчжоу ревниво сравнивал себя с двумя более успешными городами-соперниками, Сучжоу и Уси, расположенными по соседству. «Власти Чанчжоу заявили: мы просто обязаны ухватиться за этот шанс, — говорит Чжоу Цижэнь, видный экономист при Пекинском университете. — Бизнес-решение было достаточно простым. Даю требовалась поддержка местных властей, земля и кредиты, в то время как перед муниципалитетом стояла задача заручиться одобрением центра. Власти сказали Даю: «Не волнуйся. Мы все устроим»».

Даже по меркам эпохи баронов-разбойников, тебэньский проект был весьма амбициозным. Новый комбинат Дая обладал бы мощностью 8,4 миллиона тонн, что составляет две трети объема выпуска стали в Великобритании в 2008 г. — хотя в случае Китая этот показатель не достигает и 5 %. Любые металлургические проекты стоимостью выше 50 миллионов долларов полагается согласовывать с Пекином. Чтобы обойти это препятствие, чанчжоусцы попросту разбили 1,28-миллиардный проект на двадцать два индивидуальных бизнес-кусочка и каждый из них утвердили самостоятельно. Поучаствовать согласились и местные филиалы крупных национальных банков, обеспечив кредитами до 40 % стартового капитала. В середине 2003 г. Дай начал строительство.

Если бы проект был запущен на один-два года раньше, не исключено, что Даю и властям Чанчжоу все сошло бы с рук. Увы, к началу 2004 г. в Пекине стали раздаваться тревожные звонки; экономика показывала все признаки серьезного перегрева. Особо пристальное внимание было уделено тяжелой промышленности: отрасль потребляла слишком много энергии, что вело к повышению цен на потребительские товары; выбрасывала слишком много загрязнителей, в том числе и парниковые газы; и к тому же в ней было задействовано слишком мало рабочих рук, несмотря на колоссальный объем капвложений в основные фонды. Пекин решил, что пора подать отчетливый сигнал — «убивая курицу, запугивать обезьян», как гласит китайская поговорка,[14] — дескать, пришло время приструнить инвестиционный ажиотаж. Подавляющая часть новых производственных мощностей вводилась в эксплуатацию на государственных металлургических заводах, которые расширялись как одержимые, но ни один из них не был столь выгодной политической мишенью, как тебэньский комбинат.

Вскоре государство всей своей мощью обрушилось на проект. Строительство заморозили в марте 2004 по приказу центра, а еще через месяц Пекин учинил над Тебэнем образцово-показательную расправу. Комбинат Дая обсудили на специально созванном заседании Государственного совета. Его постановление, опубликованное в официальной печати, пестрит суровыми формулировками вроде «незаконные и преступные действия» или «вопиющие нарушения», допущенные местными властями и банками. Даже кроткий премьер Вэнь Цзябао, который редко шел на открытую конфронтацию, показал политический кулак, подражая своему предшественнику Чжу Жунцзи. Вэнь направил в Чанчжоу следственные бригады аж из девяти центральных ведомств, чтобы те как следует порылись в бухгалтерских книгах Тебэня. Пекин ни секунды не сомневался, что его сыщики откопают золотую жилу из преступлений, как оно всегда и бывает. На горизонте замаячил грандиозный судебный процесс.

За минувшие годы тебэньское дело обернулось подлинным фарсом. Пекинские дознаватели пришли к выводу, что главнейший проступок муниципальных властей — разбивка проекта на двадцать два самостоятельных кусочка. Несколько относительно невысоких чиновников слетели с должности, секретарь горкома получил строгий выговор. Но за решетку сел только Дай. К тому моменту, как его дело попало в суд (а это произошло лишь через два года), выяснилось, что не было никакой подтасованной бухотчетности или мошеннических займов. И закона, запрещающего строительство больших металлургических комбинатов, тоже не было. Все ограничения накладывались лишь партией, которая затем снимала нерадивых чиновников с работы. В итоге Дая обвинили в оформлении фальшивых инвойсов, позволявших частично вернуть налоговые выплаты: практика, широко распространенная в Китае.

Чанчжоу, обиженный на Пекин за навязанную роль козла отпущения, почувствовал шаткость позиции центра, коль скоро следователи не смогли выявить действительно серьезных нарушений. В марте 2006 г. Дай в суде дерзко заявил, что невиновен, хотя обычно в подобных случаях китайские истцы признают свою вину, ибо это единственный способ смягчить потенциально суровое наказание. Поразительно, однако, другое: чанчжоуский суд (находящийся под контролем горкома) присоединился к Даю, показывая нос Пекину. Четыре года судьи отказывались выносить вердикт по этому делу. Защитник Дая, пекинский адвокат Цянь Леян, всплескивал руками от отчаянья. «Очень редкий случай, — сказал он мне в конце 2008 г. — Уж мы давили-давили на суд, но теперь, похоже, придется сдаться». Цянь понимал, что рассчитывать на полное оправдание бессмысленно, поскольку в этом случае центральным и местным властям придется выплачивать компенсацию за необоснованную задержку строительства и замораживание активов предприятия. «Возникла бы целая куча проблем», — сказал Цянь. Однако отсутствие хоть какого-нибудь вердикта само по себе было политическим заявлением города о своем негодовании: ведь Пекин наложил вето на серьезный проект, имеющий огромное значение для местного развития.

В середине 2009 г., пока Дай сидел под домашним арестом, суд вынес вердикт о виновности в малосущественных нарушениях. Постановление суда подчеркнуло низкую результативность кампании, развязанной Пекином против комбината. За период 2001–2004 гг общенациональный объем выпуска стали удвоился и достиг 280 миллионов тонн. К 2008 г., непосредственно перед глобальным кредитным кризисом и обвалом китайского рынка недвижимости, объем продукции черной металлургии перевалил за 500 миллионов тонн, что превышает совокупный выпуск семерки государств — крупнейших производителей стали, вместе взятых. К середине 2009 ежегодный объем выплавляемой стали составлял порядка 550 миллионов тонн, так что политическое уничтожение тебэньского комбината практически не повлияло на экономику. «Что же заставило девять центральных ведомств навести тяжелую артиллерию на малоизвестную частную компанию? — писал экономист Чжоу Цижэнь в газетной заметке, обсуждавшей судебный процесс в 2006 г. — Вполне естественно, что крупные госкомпании организуют громадные проекты. Но когда такими вещами занимаются частные предприятия, особенно в случае прямой конкуренции с государством, на них со всех сторон обрушиваются неприятности».

Хотя Чжоу и не упоминал об этом в своей заметке, он пытался получить разрешение проинтервьюировать Дая в тюрьме. На редкость необычная просьба объяснялась его профессиональным интересом к политике частного сектора. Чанчжоуский горком переслал его ходатайство в городское полицейское управление, оттуда Чжоу направили в более высокую, провинциальную инстанцию, а там и в пекинское министерство общественной безопасности, где, наконец, заявка была утверждена. Чжоу увидел человека с прекрасной деловой хваткой, но без каких-либо политических антенн. «Дай знал эту отрасль как свои пять пальцев, отлично разбирался в структуре базовых затрат. Ему казалось, что тебэньский комбинат станет самым дешевым производителем стали в стране, — рассказывает Чжоу. — Все его инвестиции основывались на рыночных соображениях, но в том-то и дело, что китайская экономика носит политический характер».

Таков урок, который Лю Юнсин хорошо усвоил в конце 1980-х и начале 1990-х гг., когда сделал состояние на свиных кормах в компании с родными братьями. Уже будучи главой собственной фирмы, он неизменно следовал проверенной стратегии: надо чуть-чуть опережать государственную политику, но ни в коем случае не высовываться слишком сильно. «Много раз мы выходили на передний край, словно политики не было и в помине, — говорит он. — Опережение допускается на полшажка, не больше. Прощупай почву. Обеспечь себе хороший контроль, иначе увязнешь. Или вообще окажешься в канаве, как это случилось с Тебэнем. Государственная поддержка частного предпринимательства не столь велика, как помощь сектору государственному. Поскольку таков характер реформы, тут ничего не изменишь. Мы воспринимаем это как закон природы».

Лю с давних пор учитывает предвзятость по отношению к частному сектору. В течение двадцати лет до 2002 г., когда он отделился от своих братьев, его бизнес ни разу не полагался на ссуды государственных кредитных учреждений. Поначалу банки вообще не были заинтересованы в предоставлении займов семейному предприятию, а когда наконец стали обхаживать братьев Лю, те в них уже не нуждались. Подобно многим другим предпринимателям, братья Лю научились самофинансироваться из получаемой прибыли. Как только Лю понял, что такова китайская система, его дела пошли на лад. «В противном случае, — говорит он, — ты всегда будешь считать себя обиженным и либо опустишь руки, либо совершишь нечто из ряда вон выходящее и, пожалуй, противозаконное».

Самостоятельность Лю, заработанная тяжким трудом, обусловила не только его манеру вести дела. Обязательное условие — выстроить очень дисциплинированные отношения с чиновниками и ни в коем случае не заниматься теневым бизнесом — также повлияло на выбор отраслей, в которые он мог вкладывать капитал. К примеру, рассказывает Лю, он отказался от риелторской сферы, поскольку не мог заставить себя подлизываться к бюрократам. «Бизнес в области недвижимости требует все время «окучивать» чиновников, кормить их, поить и задабривать подарками», — говорит он. Точно так же Лю решил не регистрировать свою компанию на бирже, потому что «огромное количество сил и времени уходит на лоббирование в надзорных и прочих ведомствах, а отсюда до нарушения закона рукой подать».

При попытке проникнуть в алюминиевую отрасль Лю столкнулся даже с еще большими препятствиями, нежели Дай, занимавшийся сталью. Соперником Лю была госмонополия в лице «Алюминиевой компании Китая» («Чайналко»), входившая в список из полусотни крупнейших концернов, которые напрямую управлялись партией из Пекина. «Чайналко», одна из самых могучих, опытных и агрессивных госкомпаний страны, также контролировала сырье и технологию, без которых не мог обойтись ни один конкурент, пожелавший выйти на этот рынок. Дело в том, что «Чайналко» обладала практически абсолютной монополией на глинозем — «держала» 98 % отечественных поставок. С другой стороны, в броне «Чайналко» имелись два слабых места, одно политическое, а второе технологическое. Хитроумный Лю на совершенно законных основаниях сумел-таки обойти политические подводные камни, а вот вопрос о том, как он преодолел второе препятствие и заручился ключевой технологией, заслуживает отдельного обсуждения.

Сначала Лю навел прицел на мишени подальше от столицы. Пусть «Чайналко» и была всемогущей в Пекине — на периферии дела обстояли иначе. Когда в 2001 г. «Чайналко» проходила реструктуризацию и регистрацию на иностранных биржах, центральное правительство предоставило ей права на разработку подавляющей части китайских бокситовых местрождений. В то время как корпорация хотела придержать запасы, чтобы сохранить высокие цены на сырье, малообеспеченные провинции, в которых добывался боксит, напротив, стремились как можно активнее осваивать свои месторождения. Лю обнаружил, что в провинции Хэнань, обладавшей 60 % всех китайских бокситов, его ждут приветственно распахнутые двери. Почуяв запах дополнительных налоговых поступлений, провинциальные власти быстро решили, что соглашение между «Чайналко» и центром на них не распространяется. Словом, Хэнань выдала лицензии на разработку своих бокситовых месторождений и Лю, и другим промышленникам, жаждавшим прорваться в эту отрасль.

«Чайналко» сражалась за каждый дюйм, использовала все свое влияние в центральном правительстве, чтобы задержать реализацию замысла Лю проверками законности инвестиций, и даже потребовала контрольный пакет Хэнаньского проекта, угрожая, что в противном случае дело не тронется с места. При этом «Чайналко» замедлила выдачу импортных лицензий на глинозем в целом, чтобы еще больше укрепить свою монополистическую позицию. Но постепенно в отрасли все же создавалась обстановка для частного бизнеса с полностью интегрированным производственным процессом. Лю добился доступа к бокситовому руднику в Хэнани, где мог отныне перерабатывать руду и получать глинозем. Притязания «Чайналко» на часть его компании удалось отбить. Кроме того, во Внутренней Монголии и Шаньдуне Лю построил печи для выплавки первичного алюминия, а энергия — затраты которой особенно велики в этой отрасли — поступала с электростанций, работавших на угле тех шахт, в которых Лю также имел долю.

Последней деталью головоломки стала патентованная технология обогащения и переработки местного низкосортного боксита в глинозем. Контроль за патентом принадлежал корпорации «Чайналко». Лю не рассказывает, каким образом ему удалось заполучить этот патент. Впрочем, известно, что другие предприниматели, желавшие проникнуть в отрасль, попросту стащили эту технологию из-под носа «Чайналко». Как и в случае бокситового сырья, госкорпорация пыталась нормировать использование технологии, чтобы не пустить конкурентов на рынок и сберечь свой монопольный статус. «Чайналко» контролировала два национальных отраслевых НИИ в Ляонине и Гуйчджоу, а посему считала, что с сохранностью технологии все в порядке. Зато инженерам, работавшим в этих НИИ, сильно не нравились подобные ограничения. Экономика-то рыночная — значит, чем чаще выдается патент, тем больше денег они могли бы заработать. В 2003 г. несколько старших инженеров не выдержали — ушли из государственных институтов и основали новый научный центр при Шэньянском университете. С собой они захватили проектную документацию на обогатительный процесс. Вскоре патентованная технология «Чайналко» оказалась доступна любому желающему. За короткий двенадцатимесячный период четыре инженера заработали порядка 5 миллионов долларов.

Их схватили за руку — да только поздновато. Проекты конкурентных обогатительных фабрик (в том числе и для Лю) были либо утверждены, либо вообще находились в эксплуатации. Момент удачно совпал с резким всплеском спроса на обогащенное сырье, и бизнес «Чайналко» понес серьезные потери. За трехлетний период с 2005 по 2008 г. доля «Чайналко» на внутреннем рынке глинозема упала с монополистических 98 % до 40 с небольшим. Самое поразительное то, что одна из наиболее могучих госкорпораций Китая пострадала из-за промышленного шпионажа, на который пошли местные частные компании. Бывшие инженеры были признаны виновными в хищении коммерческой тайны. Один получил три года тюремного заключения, остальные отделались небольшими штрафами.

Все время, что «Чайналко» ставила палки в колеса и не желала делиться технологией, Лю опирался на свой главный актив: деньги. В 2008 г. Лю «стоил» порядка 3 миллиардов долларов и занимал одну из верхних строчек в списке самых богатых китайцев. Он сумел профинансировать свои проекты, не прибегая к помощи банков. А вот чанчжоуский Дай, напротив, был тесно связан с банками, подверженными политическому давлению. Лю показал, как небедный и политически подкованный предприниматель способен не только выживать, но и процветать. Он заручился поддержкой центральных политиков, которые не видели экономической выгоды от сохранения монополизма «Чайналко» в сфере производства глинозема. Вместе с тем наиболее важные связи Лю установил не в Пекине, а с различными провинциальными властями, которые жаждали стимулировать экономическое развитие поближе к дому. У местных должностных лиц имелись все причины и права подыскивать предпринимателей вроде Лю. «Мы смогли удовлетворить их потребности в области бизнес-показателей, налоговых поступлений, защиты экологии и социального имиджа, — сказал Лю. — Извините за откровенность, но всем местным чиновникам, даже коррумпированным, требуется демонстрировать политические достижения».

В 2008 г. тридцать пять предпринимателей получили приглашение стать слушателями Центральной партшколы в Пекине: жест, который поднял отношения КПК и частного бизнеса на новый уровень. Поначалу приглашение распространялось на тридцать четыре человека. «Тридцать пятый, — признается бизнесмен, поведавший мне эту историю, — сам взмолился, чтобы его приняли».

Центральная партшкола, чей комплекс из современных зданий привольно раскинулся на обширной территории неподалеку от Летнего императорского дворца в пригороде столицы, находится на вершине общенациональной сети из 2800 аналогичных учреждений для повышения квалификации кадровых работников. Многие из этих партшкол читают курсы истории КПК и натаскивают слушателей по вопросам самых последних политических веяний из Пекина.

Приглашение тридцати пяти предпринимателей не имело прецедента в Китае. Предприниматели поселились в общежитии и учились вместе с перспективными кадровыми работниками, будущими вождями Китая. Лекции им читали самые видные фигуры в партии. Бизнес необычных слушателей в основном касался передовых технологий и новых форм СМИ, то есть это были люди богатые. В их число входили Юй Миньхун из школы английского языка «Нью Ориентал», зарегистрированной на бирже «Насдак»; Фэн Цзюнь из «Айго» (бытовая электроника); и Джеймс Дин, бывший коллега Эдварда Тяня из «АзияИнфо». Возможность принять участие в занятиях элитной партшколы эквивалентно приглашению на гарвардскую МВА-программу, где твои сокурсники — будущие политические лидеры США. В Китае это — лучший шанс обрести ценнейшие связи.

Прежде всего вновь прибывшие обратили внимание на сказочное оснащение учебного комплекса. В общежитии у них имелись широкоформатные ЖК-телевизоры «Леново» и беспроводной интернет-доступ, а также 50-метровый плавательный бассейн, корты для тенниса и сквоша, и даже бригада личных тренеров в отлично оборудованном спортзале. Подобно тинейджерам, закинутым в интернат, они быстро сообразили, какую ступень иерархической лестницы занимают относительно кадровых партработников: достаточно было сравнить бытовые привилегии. Итак, на них распространялось бесплатное питание в столовой, в то время как партийцы платили по пять юаней; в ванных комнатах лежала импортная зубная паста «Колгейт», а не местная «Хэймэй» («Черная сестра»). «Да-а, нашему положению можно было позавидовать, — вспоминает один из предпринимателей. — С нами обращались уважительнее, чем с начальниками на уровне уездных парторганизаций». На двери каждой жилой комнаты висела табличка с именем слушателя и его регионом (в случае партийных кадров) или названием компании и сферой бизнеса (в случае предпринимателей). Благодаря этим табличкам и именным бейджикам предприниматели получили возможность лично познакомиться с должностными лицами, встреча с которыми в обычных обстоятельствах крайне затруднительна. «За время учебы ребята, занимавшиеся продажей железнодорожного коммуникационного оборудования и средств экологического контроля, умудрились договориться об очень аппетитных сделках на будущее», — вспоминает предприниматель.

Учеба началась с короткого обзора священных партийных текстов вроде «Тезисов Мао Цзэдуна» и «Теории Дэн Сяопина». Имели место долгие лекции о региональных военных конфликтах, многосторонних переговорах и текущих мировых событиях. Подобно всякому, кто впервые сталкивается с профессиональными политиками на их родной почве, предприниматели были ошеломлены ораторскими способностями кадровых партработников и их умением согласовывать взаимоисключающие взгляды при разборе любой темы. К окончанию занятий бизнесмены стали по-новому и куда более уважительно смотреть как на самих чиновников, так и на их монументальные задачи. Зачастую каждый такой партработник отвечает за соцобеспечение и благосостояние десятков миллионов человек; трудится с утра до ночи, уезжает в длительные командировки без семьи, да еще посещает по три-четыре банкета за вечер с бесконечными тостами. А уж про соперничество и говорить не приходится. «У них такая конкуренция, что мы в сравнении с ними — просто дилетанты, — рассказывает предприниматель. — Оказавшись внутри системы, мы стали ее пылкими защитниками. Нечто вроде синдрома сироты. Как только тебя принимают в семью, ты готов грудью встать на ее защиту».

Вместе с тем в разгар учебного процесса предпринимателям недвусмысленно напомнили, что их действительно держат скорее за усыновленных детей, пусть даже очень опекаемых. И вот в какой форме было сделано это напоминание. Си Цзиньпин, президент Центральной партшколы и наиболее вероятный правопреемник Ху Цзиньтао, выступал перед группой; конспект его выступления раздали всем присутствовавшим партийцам, но предпринимателей обошли. Таковы, видите ли, внутренние правила. Вдобавок им запретили вести собственные конспекты этой лекции. Робко сидеть и слушать речь столь видной партийной фигуры и без того достаточно высокая честь.

Такого же повиновения партия требует в еще одной подконтрольной области, где даже допускается небольшое расхождение во взглядах. Речь о преподавании истории. КПК замечательно адаптируется к частному сектору; она научилась не стоять над душой у предпринимателей, чтобы те могли свободно развиваться, но при этом не имели возможности сформировать конкурентный центр власти. Но партии не достаточно контролировать правительство и бизнес в Китае. КПК давно поняла, что для сохранения правящего положения она должна также контролировать и историю страны.

«Надгробие» Партия и история

Я ощущал себя как человек, забравшийся вглубь горной страны в надежде отыскать сокровище: один-одинешенек, а кругом тигры и прочие звери.

Ян Цзишэн, автор «Надгробия»

В Китае глава Отдела пропаганды ЦК все равно что министр обороны в США и министр сельского хозяйства в бывшем Советском Союзе. От стиля его руководства зависит стабильность страны.

Лю Чжундэ, бывший замдиректора Отдела пропаганды ЦК КПК

Первые экземпляры «Надгробия» появились в книжных магазинах Гонконга в середине 2008 г. Их пришлось укладывать в стопки, как старомодные телефонные справочники. Толстое двухтомное издание было обернуто в плотный пластик и устрашающим видом напоминало о серьезности рассматриваемой темы.

Ян Цзишэн потратил почти два десятилетия на кропотливый сбор фактов, прежде чем удалось составить подробнейшую, неопровержимую летопись голодной смерти 35–40 миллионов китайцев за трехлетний период с 1958 г. — трагедия, которую КПК с давних пор пытается скрыть. По оценкам Яна, страна за тот же период недосчиталась 40 миллионов младенцев, просто оттого, что женщины и их партнеры были слишком слабы или больны, чтобы состоялось зачатие. Грандиозный труд Яна подтвердил то, что и так знал любой серьезный историк за пределами Китая, а именно: утопические планы Мао Цзэдуна по ускорению победы «истинного коммунизма», как он выражался, вызвали беспрецедентный голод, катастрофу апокалиптических пропорций. Содержание книги ошеломляет, но почти столь же поразителен и сам факт, что Ян, репортер при официальном государственном агентстве «Синьхуа», вообще сумел собрать такие данные.

Основная часть карьеры Яна пришлась на обычную журналистику — Ян писал статьи, которые затем проходили цензуру органов пропаганды. У него имелась и вторая, внешне незаметная функция, характерная для старших журналистов «Синьхуа»: подготовка секретных внутренних сообщений для нужд собственно КПК. Составляя эти обзоры, Ян ничуть не приукрашивал правду, поскольку такая информация была жизненно необходима Пекину, надзиравшему за работой и поведением чиновников на периферии. Некоторые из этих внутренних сводок, освещавших экономический спад, коррупцию бюрократического аппарата и превышение власти военными, оказались на столах высших пекинских руководителей — к вящему неудовольствию партийных боссов в регионах, где работал Ян.

Разочаровавшись в компартии после событий 1989 г., Ян развернул оружие против бывших начальников. Вместо того чтобы шпионить за регионами в интересах Пекина, он начал тайную миссию против самой КПК. Воспользовавшись привилегиями старшего журналиста «Синьхуа», Ян сумел проникнуть в государственные архивы, найти доселе скрытые факты и нарисовать практически полную картину великого голода, что доселе не удавалось ни одному исследователю — ни в Китае, ни за рубежом. Результат его усилий — «Надгробие» — одно из самых жгучих обвинений в адрес правления КПК за всю историю китайскоязычных публикаций, принадлежащих перу местного жителя. Более того, книга стала венцом поистине виртуозной и продолжительной тайной операции, проведенной в сотрудничестве с другими членами партии, решительно настроенными сорвать наконец вуаль лжи, что десятилетиями окутывала историю голода в Китае.

Яну помогали десятки людей внутри самой системы — демографы, которые годами тихо копались в госархивах, собирая точную статистику смертей; должностные лица на местах, которые все это время хранили ужасающие отчеты о событиях в своих уездах; провинциальные архивариусы, которые с радостью были готовы распахнуть дверь проверенному товарищу, делающему вид, что его интересует история производства зерновых; и коллеги-журналисты из «Синьхуа», не возражавшие поделиться источниками информации, лишь бы удалось наконец поведать правдивый рассказ о катастрофе.

«Надгробие» было издано в двух томах далеко не случайно. Книга полна подробностей, от которых голова идет кругом, как если бы Ян заранее хотел отбить любые попытки властей ошельмовать его труд после публикации. «Не было ни войны, ни эпидемии, да и погода стояла нормальная. Но от 35 до 40 миллионов человек попросту исчезли. Невероятно! — говорит Янг. — Такое в истории редкость, однако власти скрыли столь важное событие, чтобы о нем узнало как можно меньше людей. Эта история передается из уст в уста, но нынешняя молодежь верит ей с трудом».

В период голода и по его окончании центральное правительство направляло следственные группы в отдельные регионы для изучения обстоятельств катастрофы, однако и по сей день Пекин не опубликовал ни одного официального отчета о численности погибших. «Мы уже знали, что значительное количество людей умерло от голода, поскольку читали внутренние докладные записки от местных властей, — говорит демограф Ван Вэйчжи, который собрал собственные свидетельства массовой гибели. — Однако центр так и не предпринял широкомасштабных расследований». Даже простая постановка этого вопроса была политическим динамитом, поскольку ниточки привели бы к Мао и его соратникам, на которых ложится прямая ответственность за смерть десятков миллионов соотечественников.

В конце 1950-х гг. Мао приказал провести массовую коллективизацию сельских хозяйств и вынудил множество крестьян, ранее производивших зерно, направить силы на строительство примитивных шахтных печей и вагранок. Приспешники Мао утверждали, что «большой скачок» удвоит, а то и утроит производство продуктов питания, а объем выплавки стали превзойдет показатели развитых западных стран. К этому времени начал укореняться и культ личности Мао Цзэдуна, насаждаемый под жестким партийным контролем. Председатель, которого именовали «гениальным марксистом» и «выдающимся мыслителем», приобрел богоподобный статус.

Чтобы удовлетворить политическому императиву Мао, новые сельские коммуны начали сообщать о рекордных урожаях. При необходимости эта ложь подкреплялась государственным террором, организованным раболепными чиновниками, которые страшились политической смерти в случае отхода от диктатов Мао. Любой рискнувший поставить под сомнение объем урожая немедленно получал ярлык «правого уклониста». Многих забили до смерти вооруженные отряды, с чьей помощью местные должностные лица пытались добиться своих производственных квот — в буквальном смысле любой ценой. В ряде областей продукты питания попросту закончились. Даже те хранилища, где еще оставалось зерно, были закрыты, а любые попытки раздать хоть немного еды тут же вызвали бы обвинения в политической ошибке, потому как — следуя извращенной логике — такие действия противоречили бы победным реляциям, направленным в Пекин. Юй Дэхун, работавший в то время в администрации провинции Хэнянь, своими глазами видел толпы голодных возле запертых ворот набитых зернохранилищ. В последний миг перед смертью люди выкрикивали: «Коммунистическая партия! Председатель Мао, спаси нас!»

Само собой разумеется, что «Надгробие» не могло быть выпущено на территории Китая. Ни одно издательство на пушечный выстрел не рискнуло бы подойти к этой книге, несмотря на ее активную продажу в Гонконге. Комитет по комплексному управлению общественным порядком в городе Ухань (центральный Китай) внес «Надгробие» в перечень «непристойных, порнографических, извращенных и нездоровых книг для детей», предписанных к изъятию на месте. А в остальном КПК убило «Надгробие» молчанием, запретив любые упоминания в СМИ, и к тому же партия не делала никаких нападок на саму книгу, чтобы не привлекать к ней внимания.

Давно миновали дни, когда партия автоматически сажала в тюрьму или умерщвляла своих оппонентов. Нынче у многоопытного Отдела пропаганды имеется масса более тонких, изощренных способов решать проблемы. «Нарушителей спокойствия», как любит партия именовать своих наиболее упрямых критиков, словно речь идет о хулиганистых подростках, могут уволить с работы, заткнуть им рот угрозами семье, лишить доступа к СМИ и опозорить, прилепив непатриотическое прозвище. На крайний случай, «нарушителей спокойствия» всегда можно посадить или отправить в ссылку, где они неминуемо потеряют контакт с местными реалиями и политикой. Ужасы «большого скачка» задокументированы на Западе и известны любому человеку, изучающему новейшую историю Китая, но стараниями компартии сами китайцы слышат совсем другие рассказы о прошлом своей страны. Ян выжил после публикации «Надгробия» и до сих пор обитает в своей служебной квартире в Пекине. Однако игнорированием и самого произведения, и его автора, КПК надеется погрузить книгу в полное забвение, словно на дно океана, где она и останется лежать, невидимая и недоступная, вместе с прочими партийными тайнами.

Джаспер Бекер, автор англоязычного исследования проблемы, отмечал в 1996 г., что одна из главных особенностей повального голода в Китае в том и состоит, что на протяжении двадцати лет никто доподлинно не знал, имела место трагедия или нет. Лишь в начале и середине 1980-х гг., когда американские демографы обратились к китайской статистике народонаселения, стали широко известны первые авторитетные оценки, согласно которым за трехлетний период погибло порядка 30 миллионов человек.

Сам факт замалчивания голода вызывает вопрос: каким же образом власти сумели утаить смерти десятков миллионов человек? В 2003 году китайское правительство попыталось скрыть размах печальных последствий атипичной пневмонии, вирус которой прошел инкубацию на юге Китая, а затем проявился в крупных городах вроде Гонконга или Пекина. Только после того, как один военный хирург — и заодно довольно высокопоставленный член партии — прислал иностранным журналистам факс с точным числом зараженных пекинцев, правительство Ху Цзиньтао открыто признало масштаб проблемы и объявило карантин. По аналогичному сценарию в 2008 г. развивался и скандал с молочными продуктами. Фирма «Саньлу» и местные партийные власти скрывали информацию о сбыте ядовитого молочного порошка и больных детях до тех пор, пока новозеландское правительство не дунуло в свисток и один из журналистов не объявил название компании, нарушив приказ Отдела пропаганды.

В обоих случаях наблюдатели сходятся во мнении, что правдолюбы лишь ускорили неизбежное разоблачение, ведь власти рано или поздно все равно были бы вынуждены признать истинное положение дел. Невозможно до бесконечности замалчивать эпидемию, смерти и плач пострадавших семей, коль скоро такие факты распространяются в обществе средствами «сарафанного радио», и их нельзя спрятать за тюремными стенами, как какого-нибудь диссидента. Однако в эпоху тоталитарного правления Мао правительство владело инструментами, позволившими скрыть даже апокалиптический голод, а заодно подавить любые обсуждения этой темы. В Китае не имелось независимых СМИ или гражданского общества, которые могли бы требовать раскрытия информации. Крестьяне, основные жертвы голода, были беспомощны, бесправны и не обладали доступом к политическим центрам власти. Госкомстат владел низкокачественными данными, вдобавок вообще был упразднен в ходе последовавших политических кампаний. А еще партия контролировала исследователей, диктовала, кому чем заниматься и какие регионы посещать. В тот период не имелось ни спутниковых тарелок, ни факсов, которые в 1989 г. позволили миру следить за пекинскими демонстрациями.

Однако в XXI столетии, как свидетельствуют инциденты с атипичной пневмонией и «Саньлу», КПК уже не способна устроить широкомасштабную дымовую завесу. Современный Китай окутан сетями мобильной телефонии и Интернета, к тому же глубоко внедрен в глобальную экономику. Введение ограничений на поездки внутри страны или проблемы с продуктами питания немедленно проявились бы на внешних рынках и вернулись в Китай бумерангом. Но пусть даже КПК утратила возможность подавлять сведения о важных событиях — она по-прежнему контролирует форму и манеру подачи этих сведений.

Партия приняла все меры, чтобы голод официально именовался «трехлетним периодом трудностей», как если бы политика не имела к нему никакого отношения. (В 1980-е гг. и чуть ранее это время официально называлось «тремя годами стихийных бедствий»). КПК признает, что «культурная революция», начавшаяся в 1966 г. и затянувшаяся почти на десятилетие, была полна катастрофических ошибок, но затем риторика меняет курс в пользу партии, утверждая, что именно КПК является единственным органом, способным защитить страну от подобной нестабильности в будущем. На пресс-конференции в августе 2009 г. Ван Ян, секретарь провинции Гуандун и член Политбюро, обрушился на журналистов, задавших ему вопрос о свободе слова в Китае. Ван заявил: «В период «культурной революции» свобода слова имелась, вот она-то и ввергла страну в пучину хаоса». Более свежие воспоминания о событиях 1989 г. замутнены неуемным вмешательством КПК даже в самые крошечные сообщения о разгоне демонстраций и личностях участников. Замалчивание, искажение, полуправда, утаивание фактов и, если требуется, прямая ложь — таковы средства, подкрепляющие рьяные усилия КПК по устранению альтернативной информации.

Несть числа примерам глубоко укоренившейся амнезии. В недавно открытом Шанхайском историческом музее представлена экспозиция из детально проработанных и относительно сбалансированных сценок, воспроизводящих жизнь города в эпоху иностранного владычества. А вот период после 1940-х гг. безо всяких объяснений освещен очень скудно. Вообще не упоминается о том, что в 1949 г. власть в городе перешла к коммунистам, да и следующие полвека потрясений оставлены без внимания, хотя в 1960-е и 1970-е гг., то есть в эпоху «культурной революции», некогда космополитический Шанхай едва удержался на краю гражданской войны. По ходу просмотра возникает смутное подозрение, что чего-то не хватает. Ситуация начинает отдавать трагикомизмом, когда понимаешь, чего именно. Экспозиция возвращается к 1990-м, да и то в форме бессвязных фоторепортажей о праздничных фейерверках над свежевыстроенном метрополисом. От вопроса, чем мотивирован столь вопиющий пробел, директор музея Пань Цзюньсян замялся. «Многие вещи следует оставить истории», — отводя глаза, сказал он и поспешил сменить тему.

Отдел пропаганды ЦК не только заведует средствами массой информации, но и выступает в качестве высшего боевого органа партии в войне за историю. Его часовые расставлены во всех ключевых точках: в школах и других учреждениях министерства просвещения, где осуществляется контроль за текстами учебников; в НИИ и вузах, где отслеживаются результаты научных исследований. В сотрудничестве с Отделом объединенного фронта ЦК КПК Отдел пропаганды разрабатывает так называемые исторически корректные материалы для соотечественников в Гонконге и на Тайване; во всем спектре СМИ ведется надзор за плодами труда любых журналистов, кинорежиссеров и так далее. Подобно Орготделу, Отдел пропаганды не имеет официального телефонного номера и даже таблички на дверях своей пекинской штаб-квартиры, которая расположена напротив правительственного комплекса возле Запретного города. Указания, которые он раздает прессе, держатся в тайне. Одно время существовал внутриведомственный сайт, где редакторы изданий могли консультироваться по вопросам текущей цензурной политики, но даже это начинание прикрыли по причинам, связанным с госбезопасностью. «Они не хотят наследить, ибо опасаются разоблачений», — говорит бывший редактор Ли Датун, уволенный после публикации скандальной статьи по очередному наболевшему вопросу.

На Отдел пропаганды трудятся так называемые экспертные группы из отставных высокопоставленных партийных кадров, которым поручено просматривать газеты и выявлять любые отклонения от официальной линии. Эти анонимные группы обладают колоссальной властью, коль скоро имеют право сигнализировать высшему партийному руководству о тех или иных подозрительных статьях. «Всякий раз, когда члены Политбюро или Секретариата ЦК реагировали на эти докладные записки, разражалась буря, — говорит Ли. — А все остальное время над тобой словно висит дамоклов меч». Еще один газетный редактор сравнил Отдел пропаганды с прокрустовым ложем из греческой мифологии. Прокруст (имя переводится как «растягивающий»), укладывал путников на свое железное ложе и тем, кто был больше его размеров, обрубал ноги, а малорослых вытягивал. Словом, все должны были стать одинакового роста. «Отдел пропаганды изрекает лишь два слова: «да» и «нет», — свидетельствует редактор. — Мы обречены существовать во власти этого урода, который тебя либо вытягивает, либо обрубает, и умеет говорить только два слова».

Живописная характеристика, которую этот редактор дал Отделу пропаганды, несомненно, основана на его собственном неприятном опыте — и все же недостаточно полно отражает растущую изощренность сего органа. Как указывает Анна-Мария Брэйди в своей книге «Маркетинговая диктатура», в целях управления современной рыночной экономикой Отдел пропаганды позаимствовал многие рецепты воздействия на массовое сознание, апробированные на Западе — от рекламы до политтехнологий, — лишь бы сохранить согласие народа на режим однопартийного правления. «Китай моделирует у себя целый ряд западных аспектов, хотя отнюдь не те, которыми любят хвастаться западные либеральные интеллектуалы», — говорит мисс Брэйди.

История — жизненно важный и расширяющийся компонент так называемого патриотического воспитания в школах и беспрестанных, занудных напоминаний о столетнем унижении всей нации под пятой иностранных держав. Если говорить конкретнее, Отдел пропаганды следит за тем, чтобы патриотизм никоим образом не обособлялся от партии. «Основное содержание текущей патриотической кампании состоит в том, чтобы пропагандировать страстную любовь к Коммунистической партии Китая, — писал руководитель Коммунистического союза молодежи Лу Хао, обсуждая новейшие политические установки в 2009 г. — Ключевая задача — направить силы молодежи на объединение всех трех составляющих: социализма, патриотизма и руководящей роли КПК».

Надзор за историей, который осуществляет Отдел пропаганды, уже перерос временные рамки реального нахождения компартии у власти. По версии 2001 г., история КПК берет начало аж в 1840 г., «что и объясняет историческую неизбежность создания КПК». Это утверждение немедленно помещает целую вереницу событий — начиная с первой опиумной войны, открывшей длительный период подчинения Китая воле империалистического Запада, а позднее и Японии — под зонтик пропагандистской системы. Соответственно, сейчас у любого независимого историка появилось больше шансов чем-нибудь да не угодить властям.

Партия рассматривает историю в контексте политического руководства, где превыше всего ставится престиж КПК и ее власть. Подобно тому, как кадровые вопросы и коррупционные расследования обсуждаются исключительно внутри системы, так и споры по любым болезненным историческим проблемам решаются строго в пределах партийного круга. Как следствие, исторические дебаты носят закрытый характер, да еще ведутся эзоповым языком. Здесь и близко нет публичной открытости, характерной для заседаний левых политических партий Запада, например, британских лейбористов или французских социалистов.

По таким событиям, как «большой скачок», «культурная революция», подавление тибетского восстания в 1959 г., продемократические протесты 1989 г. и так далее, КПК ограничивается простым оповещением о своем вердикте. Партийные руководители обязаны следовать этим заявлениям, невзирая на личные взгляды, что напоминает вестминстерскую систему, в рамках которой министры связаны решениями Кабинета. Либо ты всеми силами поддерживаешь вердикт, либо становишься аутсайдером. Вот и получается, что мнение партии — по крайней мере, в теории — становится коллективным мнением всей страны с населением 1,3 миллиарда человек. Китайцы, желающие публично агитировать за альтернативный взгляд, делают это на свой страх и риск.

Нельзя сказать, что отдел пропаганды недооценивает сложность своей задачи по внедрению официальной линии. Как-никак, на кону национальная безопасность. «В Китае глава Отдела пропаганды ЦК — все равно что министр обороны в США и министр сельского хозяйства в бывшем Советском Союзе, — сказал Лю Чжундэ, в течение восьми лет с 1990 г. занимавший пост замдиректора Отдела пропаганды ЦК КПК. — От стиля его руководства зависит стабильность страны».

Одна из величайших «исторических» битв последнего времени с участием Отдела пропаганды не завершена до сих пор. Речь идет о том, как справиться с последствиями коллапса коммунистической системы в Советском Союзе и Восточной Европе в конце 1980-х гг. и начале 1990-х гг… К примеру, не далее как в 2006 г. был выпущен DVD с восьмисерийным документальным фильмом, причем под грифом «для служебного пользования». Фильм обсуждал уроки, извлеченные из развала Советского Союза, и был предписан к обязательному просмотру на уровне центральных, провинциальных и городских парторганизаций. В преддверии партсъезда 2007 г. власти пристально следили за любыми упоминаниями о распаде СССР и холодной войне, которая ему предшествовала. Перед съездом Отдел пропаганды выпустил двадцать общих указаний для редакторов, какие именно новости следует освещать в текущем году. Эдикт номер девятнадцать приказывал «строго контролировать репортажи о девяностой годовщине Октябрьской революции и не подыгрывать обсуждению распада СССР».

Примерно в то же время редактор экономической колонки «Файнэншл Таймс» Мартин Вулф вел переговоры об издании в Китае своей книги о глобализации. Все изменения, на которых настаивало крупное государственное издательство «Чжунсинь», были сосредоточены вокруг характеристики Советского Союза и коммунистических диктаторов. Вместо слов «коммунистическая диктатура» Советского Союза китайский издатель хотел видеть «тогдашнее советское руководство», а советскую «коммунистическую систему» надо было заменить на «плановую экономику»; что же касается списка властолюбивых диктаторов, где фигурировали Гитлер, Сталин, Мао и Ленин, имена Мао Цзэдуна и Ленина вычеркивались.

Тщательного разбора не избежали реалии советского периода в изложении Голливуда. Когда в начале 2007 г. фильм «Казино Рояль» вышел в китайский кинопрокат, местные СМИ вовсю подчеркивали, что лента не подвергалась цензуре. На самом деле Джуди Денч, которая играла роль «М», руководительницы секретной британской службы, пришлось заново записать целое предложение в одном из диалогов. Вместо фразы «Господи, как же я скучаю по холодной войне», в китайских кинотеатрах мадам М говорила (по-английски, разумеется): «Боже мой, до чего же я скучаю по былым временам». Лишь после этого картину допустили в прокат.

Тезис о «конце истории» мог получить дурную славу на Западе, уставшем от банковского кризиса и затянувшихся войн в Ираке и Афганистане, однако он до сих пор преследует партию на территории Китая. Ли Жуйган, молодой руководитель Шанхайской медиагруппы, в мае 2007 г. побывал в Германии в составе делегации от китайских СМИ. В делегацию входил и главный редактор «Жэньминь жибао». Позднее, в беседе с друзьями, Ли рассказал, какое впечатление на главреда произвел один из экспонатов Боннского исторического музея: последняя передовица главной партийной газеты Восточной Германии. «Интересно, а наш последний выпуск тоже поместят в музей?», — саркастически прокомментировал редактор.

Вместо того чтобы стать мягким подбрюшием КПК, история, напротив, оказалась прикрыта броневыми листами и превратилась в таран внешней и внутренней политики КНР, средством подъема масс на поддержку правительства. Регулярные воинственные проповеди, которые Китай читает Японии насчет необходимости придерживаться «правильного взгляда на историю» и заняться столь же глубоким самокопанием, как и послевоенная Германия, доказали свою эффективность: с их помощью удалось разжечь гнев молодежи на «заморских чертей». «Япония сознательно подтасовывает исторические факты, отрицает саму оккупацию [Китая], белой краской замазывает свои преступления — вот почему она стала беспрецедентным изгоем во всей Азии, — заявила «Жэньминь жибао» в 2005 г., в период крупномасштабных уличных протестов против Японии. — Если Япония и впрямь хочет стать «нормальной страной», ей не помешало бы поучиться у Германии, которая посмотрела в собственное прошлое как в зеркало».

Обиды Китая на Японию основаны на памяти о подлинных преступлениях, к тому же масла в огонь подливают уродливые и назойливые выступления токийских реваншистов. Аналогичным образом «столетие унижения», выжженное в умах молодежи на школьных уроках истории, основано на реальных событиях дипломатии канонерок, вооруженных вторжений, расовой дискриминации и колониальной аннексии, которые делают мало чести Западу. Однако китайские нравоучения в адрес Японии и других стран нелегко воспринимать всерьез до тех пор, пока гражданам КНР отказано в праве проводить критический разбор истории самой компартии. КПК не любит, когда «зерцало истории» подносят к ее собственной физиономии.

Партия безжалостно реагирует на любые предположения, что ее вердикт по основным политическим конфликтам может быть пересмотрен. Военный хирург Цзян Яньюн, превозносимый многими китайцами за отвагу при разоблачении заговора секретности вокруг атипичной пневмонии, более года провел под стражей, когда в печать просочилось его письмо с резким отзывом о разгоне пекинских демонстрантов в 1989 г. Самая едкая часть письма намекала, что два ныне покойных высших лидера, поддержавших применение военной силы, а именно Ян Шанькунь и Чэнь Юнь, в частной беседе сказали этому врачу, будто намечен пересмотр официального вердикта по упомянутым событиям. В Китае такие новости подобны электрическому разряду. Пересмотр истории не означает простое переписывание школьных учебников; речь идет о тектоническом сдвиге всего политического ландшафта. Многие семьи, из которых состоит партийная аристократия, непосредственно и лично заинтересованы в том, чтобы укреплялась официальная версия трагедии.

Приведем два примера: пересмотр трактовки «тяньаньмэньского инцидента» напрямую угрожает власти, престижу и богатству семей Дэн Сяопина и Ли Пена, которые лично объявили введение военного положения в 1989 г. И если можно призвать к ответу вождей, то в каком положении окажутся должностные лица с полудиктаторскими замашками на местном уровне? Получается, им тоже разрешено предъявить счет? Переписывание партийных вердиктов истории влечет такие же смертельные угрозы для системы, как и допуск независимых органов к расследованию коррупции. Стоит только начать этот процесс, еще неизвестно, куда он заведет. Вернее, непонятно, как его остановить. Партия желает контролировать не только правительство и общество Китая. По веским политическим причинам КПК вынуждена управлять официальной историей страны, в противном случае вскрывшиеся факты могут поглотить и всю партию.

Собирая материалы для «Надгробия», Ян тоже бросил вызов системе, хотя и заявил, что не ставит себе целью свалить КПК. Как сам Ян, так и его помощники были членами партии и в той или иной степени всю жизнь стояли у нее на довольствии. Вот почему Ян с такой тревогой читал рецензии, которые предрекали падение КПК вследствие обнародования фактов о прошлом. «Это меня очень сильно обеспокоило», — признался он. Цель Яна заключалась не в том, чтобы КПК еще плотнее сомкнула кольцо контроля, а напротив, чтобы она его ослабила. По большому счету, историческая правда не только играет ключевую роль в выживании партии, но и важна для укрепления легитимности притязаний Китая на роль великой державы. «Китай не сможет стать сверхдержавой, если будет подавляться историческая правда, — говорит Ян. — Вот почему я заявляю, что страна, не осмеливающаяся взглянуть в лицо своему прошлому, не имеет будущего. Чтобы идти вперед, партия должна сбросить это бремя».

Единственное серьезное бремя на плечах партии — это сам Великий Кормчий. Крупнейшие битвы в «войнах за историю Китая» неизменно велись за обязательство коммунистов защищать облик Мао Цзэдуна, который до сих пор остается универсальным символом КПК и нации.

Когда я спросил Ли Жуя, что он думает о Мао Цзэдуне, который на протяжении четырех десятилетий был то его наставником, то обвинителем и тюремщиком, Жуй хмыкнул и ответил в характерной для себя лаконичной манере: «Первое впечатление? Я подумал, что вот он, истинный вождь компартии». Ли родился в 1917 г., в эпоху первой китайской революции, в промежутке между падением последней династии Цин и зарождением современного националистического движения. Мать вынудила его с головой окунуться в реалии нового Китая, настояв на том, чтобы ее единственный сын воспитывался за пределами феодальной деревни в провинции Хунань и посещал западную школу. Уже в подростковом возрасте Ли был в первых рядах протестующих против местных военных диктаторов. В университете он загорелся идеей борьбы против японских оккупантов и нажил конфликт с чанкайшистами, которые и дали ему вкусить тюремной жизни — посадили в 1936 г. за хранение марксистской литературы. Националисты толкнули юношу в объятия коммунистов и Мао, который бетонировал свою руководящую позицию в Яньани (провинция Шаньси), где они и встретились в 1939 г. Вскоре Ли — а за ним и остальной Китай — узнали, что такое «истинный вождь коммунистической партии».

Мы познакомились в 2003 г. Ли, сухонький, подвижный 86-летний старичок с лохматой седой шевелюрой и блестящими глазами, восседал, словно маг и волшебник, в своем любимом кресле, искрился энергией и не лез за словом в карман. Стены его аккуратной квартирки были украшены крупными алыми иероглифами. Эти надписи, появившиеся по случаю недавнего дня рождения, желали ему долголетия (дословно: «жизни, долгой, как южная гора»). Откровенность Ли обезоруживала до неловкости. Кстати, подобные чувства — не редкость для журналиста, работающего в Китае. Когда интервьюируемый раскрывается и начинает критиковать КПК, репортера охватывает профессиональный азарт. Но чисто по-человечески он опасается за судьбу своего визави.

Пекинский адрес Ли сам по себе — признак того, что этот человек на собственной шкуре испытал смертельно опасные пертурбации маоистской политики. Ли жил в квартале, известном как «Дом министров». Этот комплекс на широком проспекте, напоминающем Лос-Анджелес (разве что без пальм), зарезервирован для отставных кадровых работников и членов их семей. Поселиться здесь значит закончить карьеру партийным фаворитом. Головокружительный жизненный путь Ли привел его на пост замначальника Орготдела ЦК КПК, который он занимал в течение двух лет, с 1982 по 1984 г., решая вопросы служебного роста молодых кадров. Покровительство, оказанное этим людям в первые, просвещенные годы постмаоистской эры, пришлось весьма кстати, когда Ли начал открыто критиковать партию. Многие лидеры, оказавшиеся у власти в начале текущего столетия, были его протеже в 1990-е. Впоследствии кое-кто из них вернул долг, то есть не стал притеснять Ли за чрезмерную откровенность, хотя эта любезность никак не распространялась на местные издания, которые решались публиковать его высказывания.

Ли не просто выжил при Мао: на момент нашей встречи он являлся, пожалуй, единственным человеком из прежнего высшего руководства Китая, который охотно выступал с публичными и яркими подробностями о табуизированном наследии Мао Цзэдуна. Нынешний Китай совсем не похож на ксенофобную, унылую и зловещую страну на грани развала и гражданской войны — наследие, которое Великий Кормчий оставил своим правопреемникам в 1976 г. И все же сам Мао продолжает жить в образе единственной нити, связующей бодрый и современный Китай с былыми ужасами. Вездесущее присутствие Мао настолько глубоко и широко укоренилось в Китае XXI столетия, что на него почти не обращают внимания.

«А что нового можно сказать о Мао Цзэдуне?» — пожал плечами один видный американский синолог, когда я поинтересовался его мнением. В том-то и дело. Жертвы политических кампаний Мао твердо ставят его третьим к Сталину и Гитлеру — крупнейшим злодеям XX века. Накинув вуаль на Председателя, партия, по сути, положила конец любым дебатам. «Вопрос о Мао присутствует в темной сердцевине всего, что есть в современном Китае, — сказал Джереми Бармэ из Австралийского национального университета. — Весь проект [современного Китая] основан на серии лживых посылок, и не только про Мао, но и про коллективное руководство, которое он якобы олицетворял. Последствия весьма глубокие: они означают, что Китай не может расти. Это общество, которое само себе запретило разбираться не только с наследием Мао, но и с социальными изменениями».

Экзальтация образа Мао легко объяснима, правда, лишь до определенных пределов. Будучи вождем КПК и НОАК, он в 1949 г. основал новый, объединенный Китай и вернул чувство национальной гордости стране, которая в течение столетия была раздроблена по милости иностранных держав, начиная с колонизации Гонконга Британией вслед за первой опиумной войной в 1842 г. После революции Мао продолжал оставаться символом нации, и этот факт столь же легко объяснить. Судьба Мао неразрывно связана с судьбой КПК. «Величайшее наследие Мао Цзэдуна — это Коммунистическая партия Китая, — говорит Ли. — Пока существует партия, будет чувствоваться влияние Мао».

Ли Жуй признался, что был очарован личностью вождя при их первой встрече, однако откровенный характер Ли вскоре вышел ему боком. В Яньани он помогал выпускать газету «Кавалерист», которую расклеивали на городских стенах. История этой газеты отражает судьбу всей китайской прессы на протяжении первых лет правления Мао. Ее искренность вдохновляла — пока одна статья не задела некоего старшего руководителя, после чего газету быстро закрыли, а редколлегию подвергли политической казни. Тогда Ли стал писать для «Цзефан жибао» («Освобождение»), сугубо партийного печатного органа, где публикация его пылких передовиц совпала с жестокой чисткой «реакционеров и шпионов». В итоге сам Ли оказался обвинен в шпионаже. В тот период сотни людей подверглись пыткам и были брошены умирать в тюремные камеры. Ли повезло: он отсидел всего год. Лет через десять он вновь привлек к себе внимание вождя в ходе дискуссии о строительстве плотины «Три ущелья» на реке Янцзы — реализация этого колоссального проекта началась только в 1990-е. В 1958 году Мао, впечатленный высказываниями Ли, назначил его своим советником. Но и на этот раз момент для Ли оказался неудачным: к 1959 г. в центр начали поступать тревожные сообщения о массовом голоде, и Мао очутился под серьезным политическим давлением.

На Пленуме ЦК, состоявшемся в горном курорте Лушань и посвященном обсуждению «большого скачка», Ли в присутствии Мао и других коллег критически отозвался о предложенном курсе. Поначалу Мао вроде бы не возражал. «Ничего удивительного, что Мао спокойно сидел и слушал — мы были мелкими сошками, ничем ему не грозили, в отличие от членов Постоянного комитета», — сказал Ли. Однако настроение вождя резко переменилось, когда Пэн Дэхуай, член Политбюро и министр обороны, тоже заклеймил эту политику. Ли усугубил свои грехи, заявив, что Мао начал напоминать «Сталина в его последние годы» и что «его длань отнюдь не застит весь небосвод». Почуяв угрозу своей позиции, Мао нанес ответный удар. Пэн был снят, а с ним за компанию — и «мелкие сошки» вроде Ли.

Сегодня в Лушане толпы туристов осаждают главное здание и иные постройки, сохраненные в честь Мао и того исторического совещания. Здешняя музейная экспозиция, от которой веет чем-то оруэлловским, утверждает, что Мао «впервые открыл» проблемы «большого скачка» именно в ходе совещания. На самом же деле он и раньше получал сообщения о голоде, но все-таки не отказался от своей политики, чем продлил трагедию на два года и увеличил ее масштабы на 20 миллионов человеческих жизней. «Основная цель Мао заключалась в том, чтобы стать наиболее твердым и могучим императором за всю историю Китая, — вспоминает Ли. — Он считал, что на императора самокритика не распространяется». В наказание за несогласие с линией Мао, Ли был разлучен с женой и двумя дочерьми: его отправили в ссылку, китайский ГУЛАГ Хэйлунцзян, на промороженный северо-восток. Тут Ли раскрыл свой дневник и показал мне страницы с записями тех лет. «Сегодня мне попалась крошечная зеленая дыня на пустыре; я ее съел и почувствовал себя дикарем. Удивительно, насколько я привык к сырым овощам и дичкам. Какими же оптимистами мы были в Лушани! Слишком большими оптимистами в 1958-м!» — прочитал Ли и со вздохом отложил дневник. «Самая страшная мука — это голод», — помолчав, добавил он. Ли трудился по пятнадцать часов в день и смотрел, как вокруг падают и умирают другие ссыльные интеллектуалы.

Затем его направили в провинцию Аньхой, где он два года работал на строительстве электростанции вплоть до начала «культурной революции» в 1966 г. Он до сих пор в деталях помнит тот момент, когда его захватил вихрь этой политической кампании. Как-то вечером Ли смаковал редкое покупное лакомство — мед, — и тут вдруг прикатили две машины с шестью вооруженными людьми. Вломившись в комнату, они приказали проехать с ними в город «для беседы». На следующий день, ступив на борт летевшего в Пекин самолета, где, если не считать охранников, он был единственными пассажиром, Ли понял, какая ему уготована судьба. Его перемещали в пекинский комплекс Циньчэн, который с 1949 г. был тюрьмой для политзаключенных. Следующие восемь лет он не видел ни меда, ни чего-либо еще. «К тому моменту я стал дохлым тигром».

К концу «культурной революции» в 1976 г. Мао тоже был в своем роде дохлым тигром. Он усох — физически и политически, — и скончался в том же году. Но дух Мао пережил бренное тело. Нынче ни одна стратегическая речь высшего руководства не обходится без обязательного реверанса в сторону «вечно актуальных идей Мао». Его внешне мягкий и амбивалентный, как у Моны Лизы, облик до сих пор доступен взору над входом в столичный Запретный город. Напротив портрета, в мавзолее на площади Тяньаньмэнь, покоится его тело — в хрустальном гробу, чтобы массы могли «отдать вождю дань уважения». О сохранности тела заботится Управление по делам мавзолея Мао Цзэдуна, которое устраивает регулярные симпозиумы по вопросам презервации биологических тканей.

Когда Китай в 2001 г. ввел банкноты нового образца (в пятый раз после революции 1949 г.), лик Мао в гордом одиночестве украсил все купюры достоинством выше одного юаня (примерно 0,14 цента). Все прочие вожди, крестьяне и рабочие, запечатленные на банкнотах старого образца во всем своем пролетарском великолепии, были удалены. Общественность так и не получила внятных объяснений столь радикальной перемене стиля, однако художник Дэн Вэй, участвовавший в разработке дизайна предыдущих банкнот, сказал в одном интервью, что «было принято решение следовать международной практике: один человек на всех купюрах». Граверам и художникам оставался единственный выбор — использовать Мао для олицетворения современного Китая.

Партия много лет ломает голову, как бы отречься от гибельных безумий маоистского правления, не подписав собственный смертный приговор. После целого года закрытых обсуждений, к которым, как свидетельствует Ли, было привлечено 4 тысячи кадровых работников, КПК в 1981 г. вынесла вердикт в форме партийной резолюции. Она постановила, что Мао допустил «серьезные просчеты», однако в целом «его достоинства играли первостепенную роль, а ошибки — вторичную». Ли был ошеломлен тем, с какой легкостью смерть десятков миллионов людей удалось упаковать в столь обтекаемую оболочку. «Разве эти цифры не чудовищны? Неужели мы и впрямь понимаем, что они означают? — спрашивает он. — Если мы не можем добиться ясной картины собственного прошлого, нам не удастся улучшить общество. А ведь министерство пропаганды до сих пор пытается скрыть эти преступления».

Хотя КПК и не включило явную оценку карьеры Мао в свою резолюцию, она все же поставила Великому Кормчему своеобразный ученический балл. В Китае можно часто слышать, что Мао был «на 70 % хорошим, а на 30 — плохим». Вердикт по этой дискуссии, которой руководил Дэн Сяопин, ставший вождем в 1978 г., и поныне является окончательным суждением для всех публичных споров о Мао. «В отличие от культа Сталина, мы имеем дело с человеком, который сочетает в себе Сталина, Ленина и Маркса, — говорит Джереми Бармэ. — Дэн Сяопин думал: если мы от него избавимся совсем, то откроем двери — не сегодня, не завтра, но в конце концов — для полного отрицания всей системы с подачи каких-нибудь радикальных мыслителей».

Партия до сих пор ревностно следит за имиджем Мао на страницах школьных учебников, подобно тому как она это делает в отношении японской оккупации Китая и ее изложении для японских детей. Группа ученых под руководством профессора Су Чжиляна из Шанхайского педагогического университета несколько лет пыталась добиться более честной оценки правления Мао. «Возьмем, к примеру «большой скачок» и «культурную революцию», — сказал мне Су, когда я интервьюировал его в 2004 г. — В прошлом мы описывали этот период довольно невнятно, зато в последнем издании [школьного учебника] мы полностью осудили решение Мао о начале этих кампаний». Предыдущий учебник объяснял «культурную революцию» тем, что Мао выдвинул «неверный тезис о засилье каппутистов[15] в партийных органах». Новая версия гласила, что за кампанией стояли «культы личности отдельных вождей и автократический стиль руководства». «Реформы в Китае пошли по пути «сначала экономика, затем политика», — сказал Су. — Мы пытаемся сделать историю объективной, заменив беспочвенные выводы изложением фактов».

Когда «Нью-Йорк Таймс» в 2006 г. опубликовала статью об исчезновении Мао из нового учебника истории, использовавшегося в старших классах одной из шанхайских школ, разразилась настоящая буря. Мао и традиционные трактовки войны и революции вдруг оказались заменены эссе о культуре, экономике, транспорте и даже гастрономических привычках людей, и стали напоминать альтернативный подход к изложению истории, за который ратуют кое-какие педагогические течения на Западе. Броский газетный заголовок — «Куда девали Мао?» — вызвал бурную реакцию в Интернете. Влиятельный генерал-лейтенант Ли Цзицзюнь, бывший глава Центрального военного совета КНР, заявил в интервью агентству «Синьхуа», что попытка принизить роль революции и идеологии «абсурдна». Другие комментаторы в Интернете уподобили эти изменения «государственному перевороту тихой сапой» и заговорили о «китайской оранжевой революции». Су тщетно протестовал, что социальная история, сфокусированная на социальных тенденциях, а не на отдельных вождях, олицетворяет надлежащий «марксистский взгляд на цивилизацию». Многолетний труд по созданию нового комплекта учебников пошел прахом, когда шанхайские власти приказали изъять весь тираж. Еще до скандала Су откровенно рассказывал о цензурных ограничениях. «Учебники истории суть публичная интерпретация политической воли страны, — говорил он в интервью 2004 г. — И вот почему редакторы напоминают птичек, танцующих в клетке».

Миф о Мао сковывает не только редакторов школьных учебников. Правопреемники Мао Цзэдуна тоже должны выказывать пиетет в адрес своего предшественника. В конце декабря 2004 г., на юбилейных торжествах по случаю сто десятой годовщины его рождения, Ху Цзиньтао появился в костюме а-ля Мао. Как водится в таких случаях, были вновь опубликованы книги и поэмы Великого Кормчего. Веяния XXI столетия выразились в том, что появилась и музыкальная рэп-композиция в его честь. Впрочем, празднества в 2004 г. отличались одной важной особенностью: группа из шести писателей и ссыльных диссидентов опубликовала открытое письмо с дерзким заглавием: «Призыв к удалению тела Мао Цзэдуна из Пекина». Приведем один абзац.

«Мао внедрил в людские умы философию жестокой борьбы и революционных предрассудков. Место любви и терпимости заняла ненависть; варварский лозунг «Насилие оправдано!» заменил рациональное мышление и любовь к миру. Этот девиз вознес и освятил взгляд, что отношения между людьми лучше всего описываются повадками волчьей стаи».

Письмо завершалось призывом захоронить останки Председателя в Шаошане, родном городе Мао в провинции Хунань, «что тем самым ознаменует начало процесса освобождения нации от насилия и озлобленности, которые превалируют в китайском обществе».

Когда я встретился с одним из авторов по имени Юй Цзе, он предложил покинуть первоначально запланированное место интервью в открытом ресторане одного пекинского гостиничного комплекса, и поговорить в частном номере. Дело даже не в том, что его беспокоила возможная слежка, обусловленная беседой с иностранным журналистом: он не хотел открыто критиковать Мао в общественном месте. Прошлый раз, когда Юй это сделал в ресторане, посетитель за соседним столиком вдруг вскочил и крикнул: «Ты все врешь!» «В приватной обстановке мы могли бы поговорить о таких вещах, — сказал Юй, — но только не на публике и не в средствах массовой информации».

Юй, выходец из западной провинции Сычуань, совсем не похож на записного смутьяна. Скромный человек в очках негромким голосом поведал, почему помог с этим письмом. «Это вовсе не такая уж радикальная вещь. Я всего-навсего излагаю фундаментальные факты». Здесь Юй лукавит. В партийной среде изложение неприкрашенной правды и есть, пожалуй, самая радикальная вещь из всех. Юй утверждает, что жестокость Мао отравила не только политическую культуру Китая, но и повседневную речь. Все социальные движения именуются «кампаниями», говорит он. Любое соперничество превращается в «войну». Оппонента надо не просто победить, а «истребить под корень». Этим путем Мао усилил и вывел на передний план худшие традиции китайского общества. «В китайской традиционной культуре, — говорит Юй, — победитель становится королем, а проигравшие объявляются подлецами и негодяями». В то время как обсуждаемое письмо привлекло определенное внимание за рубежом, в самом Китае оно очень короткое время циркулировало в Интернете — доступ к таким сайтам поспешно заблокировали. «Би-би-си» хотела взять у Юя интервью по телефону, однако связь прервалась, едва Юй начал отвечать на вопросы.

Реакция хранителей официальных версий на все пункты длинного перечня маоистских ужасов в той же степени поучительна, в какой и сюрреалистична. По словам Ся Чуньтао из Китайской академии социальных наук (имеющей статус министерства), вопрос о Мао не обусловлен партийной щепетильностью, а носит «принципиальный характер». С точки зрения Ся, партийная дискуссия в начале 1980-х гг., постановившая, что Мао на 70 % хорош, а на 30 плох, положила конец дебатам. «Сейчас, оглядываясь, мы видим, до какой степени мудрым было это политическое решение. Звучали голоса, призывавшие совсем отречься от Мао. Это привело бы к очень негативным последствиям для китайского общества, — говорит он. — История Мао и поныне предельно актуальна. Мао живет рядом с нами, и вот почему не так-то просто сочинять про него всяческие небылицы».

Партийная родословная Ли Жуя всегда предоставляла ему возможность высказывать собственное мнение, однако терпимость властей не распространяется на издания, где публикуются его работы. В 2002 году Ли дал в Гуанчжоу интервью журналу «Эршии шицзи хуаньцю баодао» («Глашатай мира XXI столетия»), который в ту пору был бастионом относительно открытой прессы. Ли раскритиковал партийную фальсификацию истории и отсутствие независимых ограничителей власти КПК. Хуже того, продолжающееся обожествление Мао он назвал «культом», который является «злом в предельном выражении», тем самым поставив его на одну доску с объявленной вне закона сектой «Фалуньгун». За такую публикацию Отдел пропаганды не просто дал нагоняй редактору — издание было закрыто полностью. Та же судьба ждет и других редакторов и журналистов, бросающих вызов партийным суждениям об истории, даже если речь идет о событиях, имевших место задолго до прихода компартии к власти.

Решение о распространении юрисдикции партии над прошлым вплоть до 1840 г., то есть задолго до падения последней императорской династии (1911 г.) и гражданской войны с националистами (1930–1940 гг.), принятое партией в 2001 г., расширило поле исторических баталий. У Отдела пропаганды появился дополнительный рычаг воздействия на своевольных редакторов, которые давно напрашивались на взбучку. Много лет верхнюю позицию «черного списка» занимал Ли Датун из «Чжунго цин-няньбао» («Молодежь Китая»).

Во плоти Ли очень напоминает газетного редактора старой закваски, привыкшего раздавать указания и видеть свои распоряжения исполненными. На любой вопрос у него готов ответ, категоричный и лаконичный. Порой возникает впечатление, что он не разговаривает, а лает. Но за внешней грубоватостью прячется мощная редакторская интуиция. Ли — жесткий, смелый и откровенный человек, постоянно находящийся в поисках темы, способной поддеть власть.

Начальные годы его творческой биографии были потрачены на лугах Внутренней Монголии, где Ли пас овец в рамках программы трудового перевоспитания «культурной революции». Первую работу в качестве журналиста он получил в 1979 г., в провинциальной редакции «Чжунго цинняньбао», а затем карьерная лестница привела его в Пекин. Он еле-еле унес ноги во время гонений на либеральных репортеров по следам событий 1989 г., и за участие в протестах был наказан переводом в научный институт при газете сроком на пять лет, а затем вновь вернулся в журналистику. В начале текущего столетия он поднялся до поста главного редактора «Бин дянь» («Точка замерзания»), скандального еженедельного приложения к центральной газете. «Чжунго цинняньбао», известная за свою относительно либеральную культуру и безупречную политическую репутацию, предоставила Ли немало места для маневра. Спонсором газеты выступал Коммунистический союз молодежи, партийный орган, послуживший опорой для Ху Яобана, а позднее и для самого Ху Цзиньтао. Впрочем, политическая протекция, которой пользовался Ли благодаря этой газете, вскоре начала крошиться.

Подобно любому китайскому журналисту, не зря жующему свой рис, Ли презирал еженедельные указания, спускаемые из отдела пропаганды. Указания эти отличались весьма широким спектром: то предписывали строго конкретные формулировки по тем или иным вопросам, то просто задавали общий тон освещения события в зависимости от его характера. Повседневными новостями отдел пропаганды руководит по телефону, хотя в последнее время все чаще используются эсэмэски. Вердикт отдела пропаганды обжалованию не подлежит. «Никаких дискуссий. Они тебя просто уведомляют, — говорит один из старших редакторов. — И никогда не снисходят до объяснения причин. Прежде всего, подобные вещи не обсуждаются с аутсайдерами, вдобавок сами причины бывают весьма щекотливы. Они отражают результирующий вектор влияния различных лоббистских групп». В отличие от Советского Союза здесь нет цензоров, которые правят текст красным карандашом прямо в редакции. «Никому ничего не надо говорить, — продолжает редактор. — Красная черта проходит непосредственно в головах людей».

Ли, частенько заступавший за эту красную черту, попал под прицел Отдела пропаганды задолго до своего участия в войне за историю. В 2005 году только что назначенный главред попытался ввести систему аттестации качества репортерской работы согласно откликам государственных должностных лиц — с вычетом из зарплаты или выплатой премиальных в зависимости от чиновничьей оценки. Ли возглавил мятеж, и план был похоронен. Кроме того, Ли опубликовал статью об извинении, которое принес лидер тайваньских националистов за так называемый белый террор, когда Гоминьдан захватила власть над островом в начале 1950-х гг… В статье ни слова не было о резком контрасте с поведением КПК, но между строк — между строк Ли сказал достаточно. Даже после публикации статьи он продолжал уделять основное внимание идеологическому воспитанию. «Политзанятия для того и созданы, чтобы вбивать людям в головы информацию насчет КПК, однако эти вопросы оказались для нас слишком щекотливыми, и мы призадумались: куда идти дальше?» — вспоминает Ли. В 2005 г., листая подаренный другом журнал, Ли наткнулся на эссе одного пожилого ученого.

Юань Вэйши, бывший профессор китайской философии при Университете Чжуншань в Гуанчжоу, придерживался аналогичных взглядов на политическое воспитание. В 2001 году он начал коллекционировать китайские школьные учебники, чтобы сравнить предлагаемую ими трактовку семидесятилетнего периода начиная с опиумной войны и заканчивая падением династии Цин в 1911 г., с текстами из учебников, изданных в Гонконге и на Тайване. «Я пришел в ужас», — говорит Юань. Учебники метрополии были до того насыщены патриотическими призывами «поддерживать» традиционную китайскую культуру и защищать отечество, что в них тонули любые рациональные объяснения присущих Китаю слабостей. Если следовать логике этих учебников, китайская культура «не имеет себе равных», а любое «внешнее зло», посягающее на эту «непревзойденную» культуру, можно отвадить за счет диктатуры или массового насилия. Воспитание на подобных принципах Юань уподобил кормлению ребенка волчьим молоком. Ознакомившись с учебниками, он прямо так и сказал: «Меня изумляет, что наша сегодняшняя молодежь продолжает пить это волчье молоко!»

Основной упор Юань сделал на подачу «восстания боксеров» 1899–1900 гг., событие, опозорившее цинский двор, поскольку осаду древних дворцовых покоев в Пекине удалось снять лишь силами иностранных армий. Эти «боксеры» напоминали современных талибов; происходили они из крестьян и были знамениты тем, что верили, будто восточные единоборства сделают их неуязвимыми для пуль. А еще они люто ненавидели все иностранное. Учебники метрополии, говорит Юань, вполне добросовестно пишут о зверствах и мародерстве иностранных солдат, однако оставляют безо внимания ответное насилие «боксеров» по отношению ко всем иностранцам, без разбора. «Они перерезали телеграфные провода, громили школы, разбирали железнодорожные пути, сжигали импортные товары, убивали иностранцев, а заодно и китайцев, которые как-то были связаны с иностранцами, — писал Юань. — Любой человек и любая вещь даже с небольшим налетом «иностранности» подлежали уничтожению… а в учебниках наших детей об этом ни полслова!»

Статья Юаня была опубликована в небольшом подпольном издании на юге страны в 2002 г. Никто не обращал на нее внимания, пока в конце 2005 г. Ли Датуну не прислали экземпляр этого журнала. Ознакомившись с текстом, Ли тут же загорелся темой и полностью воспроизвел статью на страницах «Точки замерзания» в начале 2006 г., то есть почти через четыре года после ее появления. Он знал, что рискует, однако сумел преодолеть возражения коллег. «Они не хотели ее печатать — это, дескать, вызов компартии», — сказал он. Ли думал, что отставные кадровые работники, просматривающие прессу по поручению отдела пропаганды, его пожурят, да и только. К примеру, указывал он, госкорпорация Центрального телевидения Китая только что выпустила в эфир 40-серийный фильм про династию Цин. Телепрограмма прошла проверку среди историков и была одобрена с разрешения самого Ху Цзиньтао. Точно так же статья Юаня, говорил Ли, касается событий столетней давности, когда «в Китае не было ни марксизма, ни социализма, ни Коммунистической партии».

Но Ли не знал, что Отдел пропаганды уже подготовил для него засаду. За несколько недель до описываемых событий старший редакторский состав «Чжунго цинняньбао» был вызван в штаб-квартиру КСМ, где узнал, что «давление сверху из-за «Точки замерзания» становится невыносимым». Статья Юаня оказалась тем предлогом, которого ждали многочисленные враги газеты. Публикация подверглась ураганной критике в киберпространстве. Юаня назвали «предателем», который «подкапывается» под устои современного исторического обучения. «Политбюро уже решило нами заняться, — сказал Ли. — До этого Отдел пропаганды всего лишь мониторил отзывы интернет-сообщества. Если публикациям рукоплескали, они не предпринимали никаких шагов, потому что боялись разозлить слишком большое число людей. Но когда реакция стала негативной, они решили, что пробил их час». Через несколько дней после появления статьи газетное приложение прикрыли.

Ли отказался сдаться без боя, поскольку решил «оставить след протеста в истории». Он написал открытое письмо, где раскритиковал запрет, и запустил апелляцию по партийным каналам, утверждая, что закрытие издания «противозаконно». «Нам не хотелось оказаться последним поколением репортеров, которые были послушным орудием, «ртами и языками» КПК, — сказал он. — Средства массовой информации всегда являлись сообщниками любой исторической катастрофы, будь то борьба с «правым ревизионизмом», «большой скачок» или «культурная революция». Письмо лишь подлило масла в огонь. Через две недели он был официально снят с работы и переведен в тот же газетный НИИ, где уже провел пять лет после 1989 г. «Второй раз меня сдали в камеру хранения», — шутил Ли, пока рылся в поисках нужных документов в своей квартире на окраине Пекина. Последним, донкихотским жестом Ли и еще одного уволенного журналиста стало длинное открытое письмо, где обсуждалось уничтожение газеты. «Чиновникам разрешается устраивать поджоги, но простым гражданам запрещено даже фонарь зажечь! — писали они. — В их мозгах нет и следа понятия о правах человека».

Решение о закрытии «Точки замерзания» было горячо одобрено консервативными партийцами. «Это нетрудно объяснить, — сказал Ся Чуньтао, историк из Китайской Академии социальных наук. — Как-никак, речь об официальном печатном органе при Коммунистическом союзе молодежи. Они не имеют права публиковать заявления, идущие вразрез с линией партии. Да я бы сам их прикрыл». По словам Ся, проблема заключается в том, что слишком много развелось историков-дилетантов, которые пытаются обсуждать вещи, для осмысления которых им недостает квалификации. «Юань в вузе вовсе не на историка учился, — промолвил он. — Я не к тому, что он не имеет права высказывать личное мнение насчет «боксеров», но ведь это надо делать сообразно историческим фактам, не допуская фундаментальных ошибок».

Теперь, через три года после увольнения, Ли скорее заводится, нежели куксится, вспоминая этот эпизод своей биографии — и не только потому, что настоящий журналист всегда не прочь помахать кулаками. Его атаки на Отдел пропаганды приобрели широкую известность в Интернете. При поддержке японских издателей он выпустил книгу с подробным хронологическим описанием этого дела. А еще Ли активно ведет блог, который служит перманентной платформой для комментариев по вопросам свободы слова. В сравнении с удушливой политической атмосферой после 1989 г., нынешняя реакция властей носит решительно просвещенный характер. «На сей раз люди платят не столь высокую цену, — говорит он. — Они поняли, что могут бороться за свои права».

Гуанчжоуский Юань придерживается аналогичного мнения. До него дошли слухи, что власти провинции Гуандун пожаловались университетскому начальству на публикацию его статьи в «Точке замерзания». Но ректорат сумел отразить нападки.

«Никто ко мне не пришел с претензиями. И в доме тихо, — сказал он, сидя в своей квартире на территории студгородка. — Меня потом человек сорок журналистов спрашивали: «Ну что, притесняют?» А я им отвечаю: «Нет, нет». Мне кажется, как раз такая пропаганда партии особенно на пользу».

Примерно в то же время, когда Ли выгоняли из редакции «Точки замерзания», Ян Цзишэн завершал работу над «Надгробием». Подобно Ли, Ян всегда был репортером-«бомбистом»; впрочем, если Ли позиционировал себя в качестве аутсайдера, Ян «метал снаряды» прямо из сердцевины партийной системы.

Ян начал карьеру в «Синьхуа» в 1967 г. и оставался в этом агентстве до самой пенсии, до 2002 г. Работа на «Синьхуа» давала ему привилегии, которые радикально отличаются от возможностей, доступных репортерам в демократических странах. Успешные западные журналисты опираются на личные таланты и способности раскапывать скандальные факты или поднимать вопросы публичной политики на такую высоту и с такой одержимостью, что власти вынуждены на них реагировать. А вот журналистское могущество Яна всегда проявлялось за кулисами, вне поля зрения общественности. В ответ на вопрос, какие из его публикаций оказали наиболее сильное влияние на политику, Ян не назвал ни одного репортажа из тех, что написал за три десятилетия работы в «Синьхуа» в качестве редактора экономической рубрики. Все его статьи и комментарии, подготовленные для широких масс, проходили проверку и очистку в пропагандистской машине. Их появление в печати было направлено на укрепление государственной власти, а не на ее расшатывание.

Куда больше Ян гордится своими сводками для внутренней секретной службы новостей «Синьхуа», которые составлялись исключительно для нужд старших партийных начальников. Две сводки получили статус кабинетных документов, с ними работало высшее руководство страны. В 1972 году Ян написал репортаж о том, как военные насильственно заняли школы, больницы и жилые дома в портовом городе Тяньцзинь неподалеку от Пекина, где Ян проработал девятнадцать лет. Репортаж попал на письменные столы Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая, которые тут же приказали войскам освободить здания. Еще один эпизод, также произошедший в эпоху «культурной революции», относился к обвалу промышленного производства. «Мао тоже читал эту сводку», — сказал Ян. В 1987 году он написал серию репортажей о падении экономической значимости Тяньцзиня; четыре из них оказались в руках гонконгской прессы, причинив городским властям изрядное беспокойство. Ли Жуйхуань, тогдашний мэр города, впоследствии член Политбюро, приказал расследовать поведение Яна, но никаких мер принимать не стал. «Да он просто книжный червь, — позднее отзывался Ли о Яне. — Так что я его отпустил».

Чем дольше Ян работал в системе, тем больше расходился с ней во взглядах. Переломный момент наступил в 1989 г. Ян тогда отметил в дневнике: «Кровь студентов вымыла из моей головы всю накопившуюся ложь». К началу 1990-х гг. Ян превратился в разъездного репортера-экономиста; кроме того, он решил написать книги обо всем, что КПК пыталась скрыть — о трагедии 1989 г., о политической грызне среди высшего руководства и, самое главное, о повальном голоде. Официальный статус журналиста стал отличным прикрытием для второй, никому не известной стороны Яна. К сожалению, написание книги — лишь часть процесса. Не менее важно доставить книгу китайскому читателю. «Едва легитимность КПК оказывается под сомнением, как Отдел пропаганды мобилизует все средства, чтобы подавить идею в зародыше, — говорит Ян. — С ними идет постоянная борьба. Они меня подавляют, а я вновь бросаю им вызов».

Первая работа Яна, «Эпоха Дэн Сяопина», была опубликована в Гонконге (1999 г.), а затем и в самом Китае. Несмотря на то, что книга прошла цензуру, Отдел пропаганды распорядился изъять ее из магазинов, на три месяца закрыл издательство, а директору приказал покаяться в письменном виде. В том же году Отдел на 20 % урезал квоту издательства (в Китае всем издательствам ежегодно спускаются квоты на число разрешенных к публикации наименований). С этого момента Ян решил издаваться только в Гонконге, куда не дотягивалась рука Отдела пропаганды. В 2000 г. он выпустил аналитический обзор социальных слоев в Китае. Затем, в 2004 г., вышла «Политическая борьба в эпоху реформ и открытости Китая» — сборник интервью десятилетней давности, которые Ян втайне брал у Чжао Цзыяна, партийного лидера, смещенного за несогласие с политикой применения военной силы в 1989 г. Имя Чжао было запрещено упоминать в прессе, так что публикация этих интервью стала первой ласточкой. Начальство «Синьхуа» устроило Яну взбучку — однако не уволило.

Политическое прозрение Яна приобрело более личный характер, когда губернатор провинции Хубэй рассказал ему о голодной смерти сотен тысяч человек в его родном регионе. С этого момента Ян по-иному стал относиться к кончине собственного отца в 1959 г. Он отлично помнит, при каких обстоятельствах узнал, что отец умирает. Пятнадцатилетний школьник и агитатор при местном отделении Коммунистического союза молодежи, Ян в ту пору был ярым сторонником Мао. Он как раз писал дацзыбао с лозунгами кампании «трех красных знамен», прославляя «генеральную линию», «большой скачок» и «народные коммуны», когда в комнату вбежал встревоженный одноклассник: «Слушай, у тебя отец при смерти!» Позднее Ян корил себя, что не вернулся домой пораньше, чтобы помочь накопать диких овощей и накормить семью. В ту пору он и не думал винить Мао или компартию. Это была сугубо частная, семейная трагедия, но через тридцать лет он стал рассматривать ее совсем под другим углом зрения.

На протяжении следующего» десятилетия Ян периодически посещал государственные архивы и копался в демографических отчетах, в данных о производстве зерна, метеорологических сводках, докладах о кадровых перемещениях, заключениях следственных комиссий и так далее. Поиск фактов о великом голоде был самым крупным и опасным проектом в его биографии. Под предлогом изучения сельскохозяйственной темы Ян сумел получить доступ к документам, которых десятилетиями никто не видел. Когда не срабатывало даже удостоверение старшего журналиста «Синьхуа», он прибегал к помощи коллег и их связям с местными властями. «Коллеги знали, чем я занят, — сказал он, — и негласно меня поддерживали».

В частности, Ян получал материалы от бывшего главы территориального отделения «Синьхуа» в провинции Ганьсу на западе Китая. В Сычуани, обильно заселенной житнице страны, нашелся и другой сочувствующий журналист. Впрочем, иногда Ян нарывался на глухую стену. Он едва не погорел в Гуйчжоу, одной из самых бедных провинций, где по рекомендации коллег сходил в обком за разрешением на доступ к местным архивам. Руководитель отдела разнервничался, позвонил директору архива, который направил его к первому заместителю главы секретариата партийного комитета провинции, тот обратился к своему начальнику, а этот чиновник заявил, что придется испрашивать соизволение Пекина. Запрос в центр наверняка вскрыл бы тайную игру Яна. «Нам была бы крышка», — признается он. Услышав про Пекин, Ян под надуманным предлогом поспешил откланяться, дескать, загляну попозже. Вот так и вышло, что в «Надгробии» нет детальных сведений про Гуйчжоу.

Ян постоянно тревожился, что будет арестован, а его коллеги — наказаны. «Я ощущал себя как человек, забравшийся вглубь горной страны в надежде отыскать сокровище: один-одинешенек, а кругом тигры и прочие звери, — говорит он. — Опасность грозила серьезная, потому что такие материалы были запрещены к использованию». В поисках документальных источников для «Надгробия» он тщательно выписывал все учетные данные, вплоть до регистрационных номеров и дат. Предвидя, однако, потенциальные неприятности, Ян кое-что изъял из своих фактографических сносок, количество которых переваливает за две тысячи. Вместо того чтобы напрямую указывать архивные данные, он ссылается на них следующей формулировкой: «Оригиналы документов из очень достоверных источников».

В уезде Синьян провинции Хэнань, где голод особенно свирепствовал, власти не стали направлять Яна в официальный архив. Доброжелательно встретив журналиста, они посоветовали ему обратиться к Юй Дэхуну, бывшему работнику муниципальной водохозяйственной службы. Совет на редкость полезный: Юй оказался фанатичным краеведом, хотя его рассказы отнюдь не вращались вокруг малоинтересных достопримечательностей местного значения или истории появления первого паровоза на городском вокзале. В конце 1950-х гг., когда Юй занимал должность политического советника мэра, он своими глазами видел мини-холокост в родном городе, прилегающих деревнях и даже собственной семье. По самым осторожным оценкам, за трехлетний период в восьмимиллионном Синьяне погиб миллион человек. Юй не раз получал советы бросить копаться в этой истории, но подготовил-таки подробную сводку и направил ее первому секретарю горкома. «Меня спрашивают: «А вам не кажется, что вы уже достаточно наделали ошибок?» — говорит он. — Но даже если этот материал не войдет в нашу официальную историю, он, по крайней мере, станет частью моей биографии. А документарных свидетельств у меня предостаточно».

Синьян славится хорошими урожаями — в отличие от остальной части провинции Хэнань, презрительно называемой «страной попрошаек» из-за частого недорода и всеобщей бедности. Однако чиновники свели любые преимущества уезда к нулю. В ту пору Хэнань и Синьян находились во власти радикальных лефтистов, фанатичных приверженцев Мао, рассматривавших производство зерна исключительно через призму жестокой классовой борьбы. Юй хорошо помнит серию сюрреалистических совещаний 1959 г., на которых восемнадцать уездов Хэнани отчитывались об урожае. Истинная цифра составила 2,9 миллиарда цзиней (в одном цзине — полкилограмма). Стремясь удовлетворить политическим требованиям, каждый уезд дико завышал реальные показатели. Когда подсчитали совокупный итог по всем уездам, выяснилось, что в относительно неурожайный год с полей сняли умопомрачительные 35 миллиардов цзиней зерна, в то время как год назад, в благоприятном 1958-м, — только 5 миллиардов цзиней.

Один из коллег Юя выразил сомнение в правильности данных и предложил их уменьшить. Поначалу собрание решило остановиться на 30 миллиардах, но недоверчивый чиновник не унимался, и цифра упала до 20 миллиардов, а потом и до восьми — но тут не выдержал первый секретарь. Мао лично предписал новые, рекордные показатели урожайности, и, стало быть, снижение цифр означает попытку противопоставить себя Председателю. После яростных споров чиновники решили задекларировать 7,2 миллиардов цзиней, что чуть ли не в три раза превышало реально достигнутый объем.

Такого искажения оказалось более чем достаточно, чтобы запустить цепную реакцию катастрофы. Правительство, которое ежегодно рассчитывало квоту обязательных госпоставок, забрало себе более половины реального урожая. «В то время царил принцип сбора любых излишков сверх повседневной нормы питания для крестьян, так что, когда рассчитали квоту исходя из 7,2 миллиардов, целые деревни остались вообще без еды, — говорил Юй. — Ну и, разумеется, власти запретили открывать хранилища, потому как зерна должно было оставаться еще вдоволь». Мало кто из жителей держал личные запасы, поскольку маоистская политика коллективизации предписывала питаться в коммунальных столовых. Вскоре массовый голод охватил город и прилегающие районы.

С наступлением весны от земли поднялся запах. Смену сезонов в 1960-м Юй уже никогда не забудет. Из-под снега появлялись человеческие тела в гротескных позах, в которых их застала смерть. Трупы словно продержали в морозильнике, а затем рассыпали по полям и дорогам. Одни были одеты, другие лежали голыми; на ногах и ягодицах недоставало мяса. Под теплым весенним солнцем тела быстро оттаивали. Густой смрад стал атрибутом повседневной жизни местного населения, оцепеневшего от этого зрелища.

Выжившие позднее оправдывались, что у них не хватило ни сил, ни рук, чтобы вовремя похоронить бренные останки. Обглоданы же трупы были бродячими собаками, говорили местные. Собаки эти якобы сбивались в стаи, от пожирания человеческой плоти их глаза стали алыми. «Сплошное вранье, — сказал Юй. — К тому времени собак вообще не осталось: люди их попросту съели. Какие могут быть собаки во время повального голода?» Трупами кормились отнюдь не бродячие животные, а местные жители. Ту зиму (и еще два года подряд) люди продержались, поедая умерших членов своих семей или случайно найденные тела.

По словам Юя, той зимой он направил в вышестоящие инстанции шестнадцать докладных записок о приближении катастрофы. Записки эти ему припомнили, назвав «16 преступлениями», и выгнали с должности советника мэра. Среди критиков был некий Ли Вэньяо. Так вот, отец этого Ли тоже умер от голода, а его жена собственноручно носила домой вареное человеческое мясо, чтобы кормить детей (хотя сама ни разу не съела ни кусочка). Юй не мог поверить, что такой человек осмеливается его критиковать за попытку уведомить вождей о голоде. «Твоя собственная жена приносила домой человечину! Твой родной отец умер с голоду, а ты на меня нападаешь?! — говорил он этому Ли. — Хоть что-нибудь человеческое в тебе осталось?»

Отцы города выставили часовых на железнодорожном вокзале и прочих транспортных узлах, чтобы слухи о голоде не просочились наружу. Должностных лиц, вздумавших протестовать, забивали до смерти. Отловленных жалобщиков кидали за решетку, где они зачастую сами умирали с голоду. «Городское руководство словно обезумело», — свидетельствует Юй. К концу 1961 г. ни центральные, ни провинциальные власти уже не могли делать вид, будто ничего не происходит, и в Синьян были направлены следственные бригады, а также военные части, которым приказали взять город под контроль. За минувшие годы были приняты все меры, чтобы воспоминания о голоде канули в темный омут городского прошлого.

Рассказы очевидцев потрясли Яна. «Я и не думал, что подобное вообще возможно, — говорит он. — В далеком прошлом встречались случаи каннибализма в неурожайные годы; народная память сохранила, к примеру, свидетельства о жутком обряде «обмена детьми», потому что люди не могли заставить себя съесть собственного ребенка. Но здесь было гораздо хуже». Даже окончательное, общенациональное число жертв, известное на Западе уже более двадцати лет, оказалось для Яна настоящим откровением. При расчете он пользовался закрытыми данными, которые сам же нашел в провинциальных архивах. Результат Ян решил перепроверить с помощью еще одного «подпольщика», который многие годы тайком собирал документы о великом голоде.

Ван Вэйчжи выучился на демографа в Советском Союзе, откуда вернулся в 1958 г., то есть непосредственно перед началом катастрофы. Его назначили в Управление общественной безопасности, другими словами, в МВД, где он прослужил следующие тридцать лет. Работа дала Вану уникальную возможность проследить за картиной развития трагедии. За всю свою историю Китай лишь три раза проводил общенациональную перепись населения, а именно в 1953, 1964 и 1982 гг., то есть в течение первых тридцати пяти лет коммунистического правления. А вот полиция обновляла сведения о регистрации домохозяйств дважды в год. Теоретически Ван мог получить доступ к самым свежим данным по каждому уезду.

Впервые он заметил неладное в 1962 г., то есть через год после окончания голода, когда его откомандировали в уезд Фэнъян, провинция Аньхой, где смертность не уступала Синьяну. Полиция направила в Фэнъян своих сотрудников вовсе не для расследования сообщений о массовом голоде, которые попадали в Пекин на протяжении двух предшествующих лет. Такой курс действий был бы слишком «неполиткорректным». Нет, полицейских демографов прислали оттого, что был зарегистрирован загадочный всплеск рождаемости. Крестьяне с сардоническими улыбками предупредили своих пекинских гостей, что рождаемость подскочит и в следующем, 1963 г. Причину понять несложно: пожилые и младенцы во всем уезде погибли до последнего человека. «Самому старому жителю было сорок три, а самому юному — семь», — свидетельствует Ван.

Ван годами пытался получить полный комплект государственных статистических данных о голоде из собственного министерства. В период «культурной революции» доступ к таким сведениям ограничивался. До 1958 года — пожалуйста, а дальше — извините. «В то время эти цифры были конфиденциальными; иметь их разрешалось очень немногим людям, — сказал Ван. — К примеру, в Шаньдуне лишь пять человек могли видеть данные Управления общественной безопасности: секретарь партийного комитета провинции, губернатор со своими заместителями, и начальник полиции». Когда в конце 1970-х гг. политическая атмосфера очистилась, Ван приступил к сбору материалов и расчетам. Специалисты внутри самой системы тоже пытались согласовать данные последней переписи и сведения, собираемые полицией. В малоизвестных отраслевых изданиях Ван критиковал полуофициальные расчеты властей — они, дескать, основаны на «фальсифицированных цифрах». Впрочем, Ван решил широко обнародовать собственные результаты, согласно которым число жертв достигло 35 миллионов человек, только после того, как Ян обратился к нему за помощью примерно в середине 1990-х гг..

Внешне Ван очень напоминает равнодушного функционера, бесстрастно разбирающего трагедию с позиции профессионального демографа, без политической подоплеки. Его интересуют только цифры; всю историю он рассказывает с помощью таблиц в старом демографическом справочнике, который держит на столе. Взгляните сюда, говорит он, смахивая пыль с книги и показывая пальцем на колонку, из которой видно, что население одной из провинций уменьшилось на три миллиона. Ван пожал плечами в ответ на мой вопрос, какая последовала реакция в 1980-е, когда стали просачиваться истинные данные о численности погибших. «Дела давно минувших дней, вот люди и вели себя довольно безразлично», — сказал он. Профессионализм Вана был настоящим сокровищем для Яна. В стране, где все носит политическую окраску, Ван обращал внимание исключительно на цифры. Он ответил, что с удовольствием поможет. «Для меня это просто факты; если кто-то захочет провести расследование, я их предоставлю».

Китайское правительство до сих пор не обнародовало собственную оценку числа жертв. В середине 1980-х гг. власти провели анализ для своих внутренних нужд в ответ на заявления американских демографов о 30 миллионах преждевременных смертей. Цзян Чжэнхуа, которому было поручено это исследование, почти всю жизнь преподавал курс автоматизированных систем управления технологическими процессами, и лишь один год изучал демографическую науку в Калькутте. Согласно его расчетам, число преждевременных смертей составляет 17 миллионов. Эти выводы так и не получили признания ни в Китае, ни за его пределами, поскольку все выкладки проводились на основе официально зафиксированной смертности. «В ту пору добрая половина смертей вообще не регистрировалась. Люди все силы бросили на выживание, а не на ведение статистики», — говорит американский демограф Джудит Банистер. Цзян, автор официального анализа, был щедро вознагражден за свой труд и в итоге стал вице-председателем ВСНП.

Сразу после публикации «Надгробия» Ян начал готовиться к ответному удару властей, какой последовал, к примеру, в случае с гуандунским Юань Вэйши и его статьей о восстании боксеров. Ян, несомненно, уязвимая мишень. Он до сих пор живет в служебной квартире от «Синьхуа» и ежемесячно ходит в банк за государственной пенсией. Но пока ничего не случилось. Власти даже не помешали ему устроить встречу с читателями в одном из книжных магазинов Пекина в сентябре 2009 г. Партия не трогает и помощников Яна. Демограф Ван Вэйчжи по-прежнему живет в квартире от государственного НИИ, где он и закончил свою карьеру. Синьянский Юй Дэхун по выходу на пенсию получил просторный — по китайским меркам — дом с огородом от муниципальной водохозяйственной службы, где работал после увольнения с поста политического советника мэра. «Власти теперь поумнели, — усмехается Ян. — Раньше я был бы уже трупом, да и семья бы пострадала. А я по-прежнему на месте, пишу книги и даже выступаю перед публикой. Тот факт, что меня пока не отправили за решетку, сам по себе свидетельствует об определенных изменениях».

Ян говорит о КПК словно о диком животном, которое надо потихоньку прикармливать, чтобы в конце концов приручить. Китаю нужны постепенные перемены, иначе страна так и будет попадать в «порочный круг насилия деспотических режимов и необузданных толп».

В ходе последних «войн за историю» партия проявила себя таким же хамелеоном, что и в вопросах управления экономикой. Индивидуумов, осмеливающихся бросать вызов КПК, выдавливают на обочину и лишают голоса. Сейчас партия понимает, что необязательно убивать или маргинализировать оппонентов. Более того, КПК уже не может с прежней легкостью расправляться с несогласными. С точки зрения партийных ветеранов типа Мао Юйши, в чьей памяти еще свежи события гибельных политических кампаний прошлого, заметное снижение числа жертв свидетельствует о несомненном прогрессе.

Мао Юйши, рафинированный 80-летний либеральный экономист, в конце 2008 г. получил предложение подписать петицию, именуемую «Хартия 08». Документ назван так по аналогии со знаменитой «Хартией 77», правозащитным манифестом, который распространяли чешские диссиденты под руководством Вацлава Гавела. Цифры в названиях документов означают год публикации. Подобно своему предшественнику, «Хартия 08» была дерзким и бескомпромиссным призывом создать в Китае демократическое общество и обеспечить полную защиту прав человека. От воззваний подобного рода КПК всегда встает на дыбы. После обнародования хартии власти арестовали ее авторов и активистов, собиравших подписи. К каждому из подписавшихся (порядка тысячи человек) пришла полиция и учинила допрос.

Мао Юйши тоже был в этом списке. Когда агенты службы безопасности появились у него на пороге, он принялся протестовать: дескать, никогда не подписывал сей документ, хотя и предлагали. Впоследствии Мао рассказывал, что организаторы дали ему прочесть черновик, и он посоветовал внести кое-какие изменения, чтобы хартия выглядела менее дерзкой, — в частности, упомянуть о прогрессе, который демонстрирует нынешняя КПК в сравнении с КПК прошлых, жестоких лет.

«Ведь какое множество людей погибло просто за расхождение во взглядах, — говорит он. — По моим оценкам, власти [в эпоху коммунистического правления] умертвили 50 миллионов. По пять тысяч человек ежедневно. А вот в наши дни правительству гораздо большего труда стоит убить хотя бы одного гражданина. Раньше я жил в постоянном страхе. Никакой защиты не было. Зато теперь я не боюсь».

Впрочем, столь мягкое обращение было уготовано далеко не каждому участнику «Хартии 08». Лю Сяобо, один из инициаторов петиции, оказался за решеткой, и лишь через шесть месяцев, в июне 2009 г., ему наконец предъявили официальное обвинение в «призыве к свержению государственного строя». Лю — один из тех диссидентов, чья «зацикленность» на своих взглядах раздражает власти и ставит их в тупик. Выпускник литфака Пекинского университета, Лю первый раз оказался в тюрьме за участие в протестах на площади Тяньаньмэнь. Бесстрашие, с которым он публично критиковал КПК после своего освобождения, послужило причиной неоднократных арестов. «Хартия 08», однако, переросла масштабы простой агитации. Лю совершил смертный грех, занявшись организацией выпада против партии.

КПК дала понять, что крайне недовольна, приговорив Лю к одиннадцати годам тюремного заключения: максимальный срок, предусмотренный вышеупомянутой статьей, появившейся в уголовном кодексе в конце 1990-х гг. А чтобы лучше донести эту концепцию до западных правительств, протестовавших против ареста Лю, судебный процесс назначили на декабрь, а приговор вынесли аккурат под Рождество 2009 г. Пожалуй, расправа над Лю может служить своего рода извращенным доказательством тезиса Мао Юйши. В свое время коммунистический Китай попросту уничтожил бы такого диссидента, но сейчас власти полагают, что тюрьмы вполне достаточно, чтобы отбить желание следовать примеру Лю. Такова мера политического прогресса в Китае.

Послесловие

Последние дни в Пекине я провел между упаковкой пожитков, беготней от полиции и поисками адвоката.

Проблема с полицией возникла отнюдь не на пустом месте. Дело в том, что квартал, в котором я обосновался, располагается на главном проспекте страны, буквально в нескольких минутах езды от площади Тяньаньмэнь, политического и духовного сердца столицы. Жить в центре города по большей части весьма удобно, однако в преддверии шестидесятой годовщины прихода коммунистов к власти обстановка в квартале сильно ухудшилась. Задолго до 1 октября 2009 г. полиция начала обход домов, опрос жителей и проверку документов, чтобы обеспечить полную безопасность на протяжении всего маршрута праздничного парада.

Готовясь покинуть страну, мы съехали с квартиры и остановились в доме друзей неподалеку. Наши паспорта уже лежали в британском посольстве в ожидании визы. Этот вполне тривиальный набор обстоятельств — кратковременная смена места жительства перед окончательным отъездом за границу — оказался слишком сложным и подозрительным с точки зрения полицейских властей. После одного неприятного разговора, когда мы безуспешно пытались втолковать, отчего не имеем при себе паспортов, на семейном совете было принято решение вообще не попадаться полиции на глаза, поскольку дело могло закончиться выселением. Полиция уже предупредила всех местных жителей, что категорически запрещается открывать окна и выходить на балкон — причем не только в день парада, но и при каждой репетиции. Словом, были герметично запечатаны все квартиры, откуда открывался самый замечательный вид на это экстраординарное событие и впечатляющую демонстрацию национальной гордости.

Когда в Интернете появились фотографии многокилометровой колонны солдат, танков и счастливых демонстрантов, среди которых были тибетцы, уйгуры и прочие нацменьшинства, один обозреватель, видный синолог, заявил, что вряд ли снимки сделаны во время парада. Надо думать, речь идет о генеральной репетиции, ведь на проспекте не видно ликующих толп. Многоуважаемый ученый ошибся: отсутствие зрителей как раз и подтверждает аутентичность снимков. Фотографировали действительно во время реального парада. Далеко не в первый раз простые граждане были лишены права участвовать в празднествах, прославляющих народную республику.

Примерно в то же время я был занят собственным детективным расследованием. Перед отъездом из Китая мне хотелось выйти на адвоката Ли Фанпина, представлявшего интересы семей, пострадавших в молочном скандале «Саньлу», и узнать, как обстоят дела с тяжбами. Увы, Ли лег на дно. Помимо «молочных» исков, Ли и еще несколько адвокатов-единомышленников взялись за ряд других резонансных дел. Они намеревались защищать сторонников движения «Фалуньгун» и обеспечивать юридическую поддержку этнических китайцев и тибетцев, обвиненных в подстрекательстве к мятежам в Лхасе и других регионах в 2008 г.

За месяц до партийных празднеств группа родителей, чьи дети отравились молочной смесью, тоже собиралась отметить знаменательную дату: первую годовщину печальных событий. Для этого они планировали приехать в Пекин, но тут вмешалась полиция. Собрав родителей, она объявила их членами незаконной организации. Намек был ясен: сидите дома и не показывайте носа в Пекин, иначе вас ждет тюрьма. Далее, коль скоро бо-я годовщина основания КНР была не за горами, зарождающаяся сеть адвокатов-активистов привлекла к себе пристальное внимание службы безопасности. В то время сам Ли опасался появляться в столице, которая кишела полицейскими агентами. Периодически он объявлялся и звонил мне по мобильнику, обещая встретиться в самом скором времени. Впрочем, свой телефон он практически всегда держал выключенным, чтобы полиция его не запеленговала.

В сравнении с прочими событиями, имевшими место в Китае, охота на скромного адвоката и повышенные меры безопасности могут показаться тривиальными. Пока Штаты, Европа и Япония переживали стагнацию вслед за финансовым кризисом, КПК к середине 2009 г. ошеломила весь мир, завалив госпредприятия кредитами. Всплеск экономического роста в Китае отнюдь не пустяк, поскольку он непосредственно сказывается на десятках миллионов человек по всей стране, пусть даже за этим и стоят определенные перекосы и издержки. На глобальных форумах за рубежом к голосу Китая прислушиваются с растущим уважением. Однако партия до сих пор считает, что адвокаты вроде Ли, а также рядовые семьи, интересы которых он представлял, требуют непрерывного надзора и контроля с применением всей мощи аппарата госбезопасности.

Китай при Мао Цзэдуне имел много общего с другими тоталитарными государствами. Как гласит расхожая фраза, террор не был просто побочным эффектом системы; напротив, террор-то и был системой на протяжении долгих периодов маоистского правления, но за последние три десятилетия КПК перевернула эту формулу. Нынче террор и впрямь — побочный эффект: этот инструмент применяют относительно редко и по большей части неохотно. В современном Китае система работает на соблазне, а вовсе не на подавлении. Она хочет привлекать, а не принуждать. И все же террор остается критически важным фактором для выживания системы, и в случае необходимости к нему прибегают безо всякого смущения. Как сказал мне один чиновник, «в Китае народ должен бояться власти, иначе страна развалится». Сам факт, что государство держит под прицелом даже адвокатов вроде Ли, а также его клиентов, лишний раз подтверждает, что партия потому и не отказывается от выспренних лозунгов, что понимает ограниченную легитимность и нестабильность своего режима.

Гуандунский адвокат Лю Шихуэй, известный тем, что представлял интересы правозащитников, через несколько дней после парада стал раскатывать на велосипеде в футболке с собственноручно написанным лозунгом: «Однопартийная диктатура — это катастрофа». Ли вычитал эту фразу в передовице «Синьхуа» от 1940 г., то есть до прихода коммунистов к власти. На спине у Ли красовалась еще одна дореволюционная цитата, на сей раз принадлежащая бывшему Председателю КНР Лю Шаоци: «Компартия противостоит однопартийной гоминьдановской диктатуре, но сама не будет устанавливать однопартийную диктатуру». До полиции шутка не дошла. Лю задержали и устроили ему четырехчасовой допрос. «Они заявили, что я нарушаю общественный порядок, потому как моя футболка вводит людей в заблуждение», — рассказывает Лю. Полиция выкинула футболку в мусорный бак, предварительно изрезав на кусочки, а в супермаркете специально для Лю приобрела новую футболку без надписей, после чего адвоката отпустили на все четыре стороны.

Слова Яна Цзишэна по поводу «Надгробия», произнесенные во время нашей последней беседы, не идут у меня из головы. Вот как Ян описал прогресс Китая и КПК: «Система разлагается и при этом эволюционирует. Гниет и развивается одновременно. Причем пока неясно, какой процесс одержит верх». Американский синолог Дэвид Шамбо пришел к аналогичному выводу. Свою книгу о компартии он назвал «КПК: Атрофия и адаптация», однако придал более позитивный тон умозаключениям. Партия непрерывно адаптируется, чтобы избежать атрофии, говорит он, — словно спортсмены, которые все время меняют режим тренировок, желая идти нога в ногу с самыми последними веяниями в их спортивной дисциплине. Понятное дело, они порой не гнушаются и стероидами, однако пока что тезис Шамбо сохраняет актуальность.

Политологи любят выдумывать сценарии утраты власти компартией Китая. Скажем, на протяжении многих лет ставки делались на финансовый кризис. Выяснилось, однако, что великий финансовый кризис начала XXI столетия ознаменовал закат Запада и восход Китая, а вовсе не наоборот. Или, например, ожидалось, что вступление в ВТО обнажит слабые стороны Китая и что зверская конкуренция со стороны западных транснациональных корпораций задавит китайцев. Результат опять-таки оказался ровно противоположным. За первое же пятилетие после приема КНР в общемировую торговую систему (2001 г.) активное сальдо внешнеторгового баланса страны увеличилось в восемь раз. А к 2008 году этот показатель в тринадцать раз превосходил уровень 2001 г.

Многие пророчествовали, что появление среднего класса приведет к концу авторитарного правления, как это, собственно, и произошло на Тайване, в Южной Корее и других странах Азии. Однако, как заметил один китайский ученый, КНР перевернула с ног на голову тезис покойного американского политолога Самюэля Хантингтона: дескать, средний класс в развивающихся странах сначала играет революционную и лишь затем консервативную роль. А вот в Китае средний класс с самого начала стал консервативным оплотом КПК. Он не решается на массовые выступления против государства, поскольку ему есть что терять.

Неравенство — еще одна часто упоминаемая ахиллесова пята КПК. Крайняя нищета, которая в Китае соседствует с огромным и зачастую неправедно нажитым богатством, не только дискредитирует государство, проповедующее социалистические принципы. КПК постоянно и публично критикует неравенство, поскольку знает, что разрыв между богатыми и бедными говорит не в ее пользу. Но отсюда вовсе не следует, что неравенство погубит партию. Китай стал удивительно вдохновляющим местом; в какой-то степени он даже напоминает США. Кстати, Америка не распалась на части оттого, что доходы в штатах Миссисипи и Западная Виргиния безнадежно отстали от богатого Мэриленда или Коннектикута. Экономика США жива за счет труда людей, которые стремятся сами стать богатыми, а вовсе не прижать толстосумов к ногтю. Китайцы тоже верят в свое умение и талант обеспечить новую, лучшую жизнь для собственных семей, так что вопрос неравенства покамест отставлен в сторону.

А еще есть коррупция. Безусловно, Китай глубоко коррумпирован, однако коррумпированные режимы способны долго держаться. Китайские чиновники, которых арестовывают за взяточничество, делятся на две большие группы, хотя иного бюрократа можно классифицировать по обеим группам сразу. Все они неудачники, проигравшие в борьбе за политическую власть; иногда, впрочем, их коррумпированность принимает настолько возмутительные масштабы, что бросает тень на систему и, следовательно, мешает всем остальным. В Китае коррупция напоминает налог, который распределяет неправедно нажитые доходы среди правящего класса. Своего рода клей, скрепляющий систему.

Несмотря на весь тарарам, сопровождающий «вечнозеленые» антикоррупционные кампании, риск угодить за решетку остается невысоким даже для тех чиновников, которых схватили за руку. С 1982 года порядка 80 % ежегодно наказываемых бюрократов (130–190 тыс.) отделываются простым предупреждением. Еще на 6 % заводят уголовные дела, и только 3 % действительно попадают в тюрьму. «Таким образом, риск получить реальный срок составляет лишь три сотых, — говорит Миньсинь Пэй из Фонда Карнеги, рассчитавший эти цифры. — Стало быть, взяточничество — это высокодоходный и малорискованный вид деятельности».

Если не считать борьбу с коррупцией, КПК доказала способность реагировать на проблемы по мере их возникновения. Нынешнее состояние государственных промышленных и финансовых секторов и сравнивать нельзя с тем, что было дясять лет назад. Да, эти предприятия по-прежнему находятся под политическим контролем, однако в то же время на них распространяется широкий спектр иных критериев эффективности. Федеральные налоги, собранные в тучные экономические годы, наконец-то начали поступать в сферу здравоохранения, просвещения и соцобеспечения — области, в конце 1990-х и начале нулевых запущенные до прямо-таки гротескного состояния. Финансирование в сельских районах, где до сих пор живет и работает большинство китайцев, постепенно либерализуется, в частности, за счет появления рынка небольших земельных наделов, к которым крестьяне были раньше прикреплены пожизненно. Ленинистский бюрократический аппарат сохранился, однако КПК проследила за внедрением кое-каких управленческих принципов в духе «Маккинзи и K°.». И пусть многие критерии эффективности чиновничьего труда бессмысленны — бюрократы, по крайней мере, начинают усваивать идею, что власть должна откликаться на общественное мнение.

Что же касается беспрестанного подавления оппонентов партии, с политической точки зрения этот вопрос заслуживает самого пристального внимания. Но даже здесь система стала куда более изощренной, о чем свидетельствуют не только газетные заголовки. После 1989 года КПК укрепила подразделения полицейского спецназа по всей стране; однако, помимо современного технического оснащения, внедряется и концепция более скупого применения силы. За многие годы, проведенные в Китае, я практически повсюду видел протесты в той или иной форме. Дела в основном улаживались относительно мирным путем, подчас посредством денежных компенсаций. Если же демонстранты никак не желают уходить с улиц или, хуже того, начинают организовывать крупные антиправительственные группы, местные власти без дальнейших церемоний приступают к их разгону, не стесняясь в выборе средств. Однако центр не одобряет подобных конфронтаций. Лучшими считаются те местные чиновники, которые умеют предвосхищать беспорядки и подавлять их в зародыше.

Набралась опыта и пропагандистская система. Вместо того чтобы позволять иностранной прессе и интернет-активистам устраивать ажиотаж вокруг замалчиваемых протестов, катастроф или стихийных бедствий, нынче власти поощряют репортажи об острых событиях, гарантируя тем самым преобладание официальной точки зрения. Анна-Мария Брэйди, автор множества публикаций о пропагандистской системе, сообщает, что власти сильно обожглись на скандальном инциденте с атипичной пневмонией в 2003 г., когда правительственная завеса секретности поспособствовала распространению вируса в регионе. Сейчас власти приступили к внедрению новой системы управления общественным мнением, взяв за образец действия правительства Тони Блэра во время эпидемии «коровьего бешенства» в 2000–2001 гг. «Тот факт, что руководство страны понимает опасность широкомасштабных протестов, вовсе не свидетельствует о слабости режима, — пишет госпожа Брэйди. — Скорее, он говорит о стремлении [КПК] выжить и о способности усваивать новые методы и технологии, обеспечивающее это выживание».

На случай, если такой «тюнинг» не сработает, в резерве у партии имеется большая дубинка. Власти в Пекине и провинциальных центрах стремятся держать руку на пульсе всех событий, происходящих в огромной стране. Об этом свидетельствует обилие всевозможных историй о коррупции, разбазаривании государственных средств, спекуляциях и экологических бедствиях. Как магнит вынуждает стальные опилки шевелиться, так и партия способна заставить всех лежебок системы вскочить на ноги и замереть по стойке «смирно».

Власть КПК самоочевидна на политической арене. Приказ Цзян Цзэминя извести движение «Фалуньгун» на всей территории Китая был выполнен в точности. Заставить экономику плясать под партийную дудку не столь легко, однако при необходимости КПК способна мобилизовать всю свою систему. В конце 2008 г., когда национальная экономика угодила в дыру финансового кризиса вместе с остальным миром, партия велела банкам активно выдавать кредиты, что они с удовольствием и проделали. В первые месяцы 2010 г. КПК развернулась на сто восемьдесят градусов, иными словами, банкам было сказано умерить пыл — и они подчинились этому диктату, хоть и менее охотно. Власть партии проявляется даже в экологии. Эта тема десятилетиями пребывала в забвении. Она приобрела актуальность, когда центральные власти попытались получить контроль над общенациональной политикой защиты окружающей среды, причем не за счет подавления развития, а превратив проблему в экономический шанс, то есть сделав так, чтобы предприятиям стало выгодно инвестировать в альтернативную энергетику. За несколько коротких лет Китай стал ведущим мировым производителем ветровых электрогенераторов и солнечных панелей, а также самым крупным инвестором в экологически чистые технологии производства энергии на угольных электростанциях.

Легитимность власти КПК до сих пор в значительной степени зависит от экономики. Она и есть тот единственно важный фундамент, на который партия опирается внутри страны, и источник влияния Китая в мире. Экономический рост обеспечивает поддержание уровня жизни, политическую гибкость, функционирование механизма кадровых назначений и глобального присутствия. Китайская модель роста обладает целым рядом хорошо задокументированных изъянов и в своей текущей форме не гарантирует устойчивого развития. Мартин Вулф, экономический обозреватель «Файнэншл Таймс», в конце 2009 г. простым и изящным расчетом проиллюстрировал глубинные дефекты этой системы, которая ставит приоритет личного потребления ниже инвестиций и экспорта. «В 2007 г. личное потребление составляло лишь 35 % ВВП. Вместе с тем Китай — в форме текущего положительного сальдо внешнеторгового баланса — вкладывает 11 % ВВП в низкодоходные зарубежные активы, — пишет он. — А теперь давайте вспомним, до какой степени бедны сотни миллионов китайцев, хотя чистый трансфер ресурсов за рубеж составляет чуть ли не треть расходов на личное потребление».

Парадокс этого расчета не в том, что он обнажает суть китайского экономического чуда. Он говорит о потенциальных выгодах, которые обретут рядовые китайцы, если партия наберется смелости атаковать истеблишмент, ныне наживающийся на подобных искажениях. Однако следующий этап экономической реформы связан с политическим риском. Каким образом следует браться за могучие финансовые интересы, выигрывающие от привилегированной позиции государства в экономике? Не приведет ли ущемление экономических интересов государства к разрушению политического влияния партии? Нелегко проложить верный курс в столь густом и опасном лесу, но в то же время мы не должны недооценивать адаптивные способности КПК.

За экономическим развитием стоит не только рост доходов. Экономический успех укрепляет чувство национальной гордости, которую испытывают многие китайцы, наблюдающие за возрождением некогда великой, но униженной Западом цивилизации. В свою очередь эта гордость стала инструментом в руках партийных вождей — тех, кому суждено играть роль естественных и энергичных защитников китайской нации. Гордость за страну и ее культуру — вещь вполне естественная, тем более что речь идет о древней, высокоразвитой цивилизации, первооткрывателе многих направлений. Взглянем, к примеру, на США. Чем богаче они становятся, тем больше патриотизма мы видим. Отчего бы и Китаю не вести себя подобным образом? С другой стороны, опека со стороны КПК привела к тому, что в последнее время китайский патриотизм принимает уродливые формы.

Зачастую возникает впечатление, что Китай напоминает США сразу после событий 9/11: гнев на аутсайдеров и настоятельная потребность поделить весь мир на друзей и врагов. Как только речь заходит о Тибете, далай-ламе, японских зверствах во время войны, синьцзянских мятежах и Тайване, лица мудрых чиновников и дружелюбных граждан темнеют от злости. В демократических странах типа США дискуссии развиваются, а власти меняются. А вот я за все время, пока жил в Китае, с огромным трудом добивался более-менее спокойных реакций на эти темы от любого должностного лица. Расхождение во мнениях по тибетскому, скажем, вопросу, или по истории антияпонской войны могут в мгновение ока перерасти в самые резкие выпады. Как выразился американский синолог Джозеф Фьюсмит, «если одним из критериев «гражданского общества» является корректность в общении, то Китай еще не достиг такого уровня».

Впрочем, даже здесь политическая система демонстрирует приспособляемость. Было время, когда я считал, что национализм до такой степени отбился от рук, что стал угрожать самой КПК. Партия приучила народ бояться; однако, если дело касается патриотизма, мы наблюдаем противоположную картину: партия сама боится народа. Антияпонские выступления в начале 2005 — еще один урок, из которого ясно, что не следует недооценивать адаптивные таланты КПК. Когда по всему Китаю вспыхнули протесты против Японии, полиция выждала ровно столько, чтобы до Токио в полной мере дошел гнев населения, но не возникло угрозы стихийного перерастания уличных демонстраций в антипартийные выступления.

В день, когда массовые протесты достигли апогея, власти показали, какие у них длинные руки. И в Пекине, и в других городах по распоряжению полиции государственная телекоммуникационная сеть забросала все мобильные номера эсэмэсками, направленными на поддержание порядка. Как выразился Джереми Бармэ из Австралийского национального университета, эти послания «позволили мельком увидеть пугающее лицо за маской современного жизнерадостного авторитаризма». Вот примеры таких эсэмэсок:

«Пекинское Управление общественной безопасности напоминает: не верьте слухам, не распускайте слухов и выражайте патриотизм рациональным образом. Не принимайте участия в противозаконных демонстрациях. — «Вантун Телеком» желает Вам счастливого Дня труда!»

«Смотри, чтобы твоя помощь не обернулась медвежьей услугой! Будь патриотом, но не нарушай закон. Будь образцовым, законопослушным гражданином.

Ты много работал и сильно устал; так пусть этот Праздник труда станет счастливым днем отдыха. Гармоничное общество можно построить лишь тогда, когда каждый из нас будет вести себя дисциплинированно и уважать закон».

В конце шествия, у ограды японского посольства, полиция желала толпе всяческих благ, хвалила за патриотизм и выдержку — хотя народ увлеченно швырялся кирпичами в посольские окна — и просила разойтись по домам, что, в общем-то, и было сделано.

То, как партия справилась с антияпонскими выступлениями, лишний раз напомнило, что речь идет не о прямом контроле, а скорее, о методах канализирования общественного мнения в русле преобладающих политических приоритетов. Когда Япония в сентябре 2006 г. поменяла премьер-министра, китайские политики внесли коррективы и в свой курс. Примерно через год после антияпонских протестов на место Дзюнъитиро Коидзуми пришел Синдзо Абэ, которого Пекин считал более расположенным к Китаю человеком — и Ху Цзиньтао немедленно согласился с ним встретиться. Государственные СМИ как по волшебству сменили тон и сосредоточились на «позитивных» аспектах двухсторонних отношений. Полиция без особого шума прошлась по домам самых ярых антияпонских активистов и предложила им прекратить огонь на то время, пока Пекин приглядывается к новому токийскому лидеру. Массы, год назад опьяневшие от злости на японцев, молча подчинились.

Многие западные обозреватели давно предрекают, что грядущий коллапс Китая приведет к дестабилизации всего мира. Эта точка зрения верна лишь отчасти. Китай дестабилизирует мир не только вследствие своего развала, но и вследствие успеха. Стремительное развитие любой страны размером с Китай неизбежно нарушает мировой порядок. Всем государствам придется подстраиваться и конкурировать за морские торговые пути в Азии, за африканскую нефть, новый регламент работы Всемирного Банка и МВФ или, скажем, за стандарты в области мобильной телефонии. Возьмите любую глобальную дискуссию — и увидите, что в ее центре обязательно присутствует Китай.

С другой стороны, одержимость Китая экономическим развитием привязывает Пекин к глобальным институтам, которые решают подобные вопросы. КНР становится все более активным членом самых разных мировых сообществ, от ООН до ВТО или Группы ядерных поставщиков. Китай заинтересован в лоббировании своих интересов через эти организации, однако отнюдь не стремится их расшатать, поскольку любая дестабилизация негативно скажется и на нем самом. Точно так же масштаб внутренних проблем страны, их глубина и разнообразие означают, что правительственные лидеры по-прежнему будут сосредоточены на внутрикитайских вопросах. Порой трудно объяснить аутсайдерам, что Ху Цзиньтао начинает с утра беспокоиться не о том, что творится в Сенате США, а о крестьянских выступлениях в Хэнани, назначении нового партийного секретаря в Шаньдуне, очередном коррупционном скандале в Шанхае, катастрофе на угольной шахте в Шаньси и так далее. Китай все большее внимание уделяет внешнему миру, однако приоритет имеют местные проблемы.

В самом Китае его своеобразная система правления вызывает отнюдь не озабоченность, а скорее, чувство гордости. Националистический таблоид «Хуаньцю шибао» («Глобальные времена»), издаваемый под эгидой партийного рупора «Жэньминь жибао», трубит о том, как подъем Китая положил конец «одностороннему» мировому господству США вслед за окончанием холодной войны. «Китай внес крупнейший вклад в мировую политику, своей революцией, реформами и развитием доказав, что западная модель не является единственно возможным путем модернизации, — заявила редакционная статья в октябре 2009 г. — Кроме того, Китай продемонстрировал, что незападному миру вовсе не обязательно следовать по стопам Запада».

Это утверждение выражает глубоко укоренившееся в Китае мнение, которое лишь сейчас начинает получать признание на Западе, до сих пор не оправившемся от финансового кризиса. Конец холодной войны вовсе не стал концом истории. Китайская коммунистическая система во многих отношениях прогнила, она коррумпирована, зачастую дисфункциональна и неэффективна с точки зрения затрат. Финансовый кризис добавил сюда и опасную спесивость. В то же время эта система доказала свою изворотливость и гибкость, она сумела поглотить все, что ей было брошено, — к изумлению и ужасу многих западных наблюдателей.

В отсутствие демократических выборов и открытой дискуссии невозможно дать точную оценку, до какой степени массы поддерживают КПК. Однако никто не возьмется спорить с тем, что после смерти Мао Цзэдуна был существенно укреплен дуалистический фундамент партийной власти: экономическое развитие и возрождающийся национализм. Китаю с давних пор известна одна истина, которая лишь сейчас начинает доходить до многих представителей демократических стран, а именно: Китайская коммунистическая партия и ее вожди никогда и не собирались перенимать западную модель. Похоже, в обозримой перспективе станет явью их желание усесться на мир и погонять его на собственных неумолимых условиях.

Благодарности

Журналисты полагаются на отзывчивость, добрую волю и демократические устремления людей по всему свету. Это особенно верно в отношении Китая. С другой стороны, реалии китайской жизни таковы, что индивидуумам, обсуждающим внутренние механизмы политической системы, грозят большие неприятности. Даже самые невинные вопросы, затронутые в разговоре с иностранной прессой, могут испортить карьеру. Так что еще не факт, что люди, которым я выражаю благодарность, будут мне за это признательны.

Патологическая секретность партии объясняет, отчего я не включил в данный раздел имена многих китайцев, которые на протяжении долгих лет помогали мне жить и работать в КНР, включая сбор информации для этой книги. Те, кого я цитировал, разрешили мне это в процессе интервью, взятых либо в ходе 8-летнего периода с 2000 г., когда я работал в Китае для «Файнэншл Таймс», либо в течение двенадцати месяцев с мая 2008 г., когда я занимался сбором данных и писал эту книгу. Часть материала была подготовлена в середине 1990-х гг., в период моего пребывания в Гонконге и Китае в качестве репортера газеты «Австралиец». Очень многие цитаты намеренно оставлены анонимными. Вариант не идеальный, но что поделаешь…

Мне помогало немало людей — не обязательно в непосредственном написании этой книги, а просто в письмах, беседах, поисках сведений, а порой и сугубо практическим советом. С некоторыми своими помощниками я знаком лишь по электронной переписке. Я хотел бы поблагодарить Джаспера Бекера, Никласа Бекелина, Робина Борди, покойного Джима Брока, Эндрю Броуни, Криса Бакли, Никласа Шапюи, Чин Чона, Клинтона Дайнса, Дин Сюляна, Эрику Дауне, Майкла Данна, Грэхема Флетчера, Джона Гарно, Стивена Грина, Ха Цзимина, Майкла Ханя, Себастьяна Хайлманна, Берта Хофмана, Руперта Хугверфа, Тревора Хаузера, Фрезера Хауи, Нико Хаусона, Шу-Чэнь Су, Яшэн Хуанга, Брюса Джекобса, Джозефа, Кана, Дэвида Келли, Никласа Ларди, Ю Маочуня, Элис Миллер, Люка Минфорда, Барри Нотона, Марка О'Нила, Гордона Орра, Линн Пань, Энди Ротманна, Флору Сапио, Боба Ши, Виктора Шиха, Роберта Томсона, Йорга Вуттке и У Сяобо. Очень ценным ресурсом был список рассылок «ЧайнаПол» Ричарда Баума.

Кое-кто любезно согласился прочитать фрагменты рукописи и прислал ценные советы. Я особенно признателен Карлу Уолтеру, Дэвиду Шамбо, Брюсу Диксону, Джону Фицджеральду, Артуру Креберу, Анне-Марии Брэйди и Чжоу Сюню. Джон Берне проявил себя отличным гидом по Организационному отделу. Кроме того, мне помогали Дункан Кларк, Дон Кларк, Дэвид Лаг, Алекс Макгрегор, Питер Хартчер и Мелинда Лю.

Сяо Цзин и сотрудники Синологического центра при Китайском университете Гонконга заслужили безграничную благодарность за многолетнюю поддержку работы целого ряда исследователей.

Я особенно признателен своим коллегам из «Файнэншл Таймс»: Джеймсу Кинге, Мюру Дики, Джеффу Дуайеру, Хамилю Андерлини и Эндрю Йе. Кэтрин Хилль очень помогла мне советами при обсуждении Тайваня. В Гонконге и Лондоне меня поддерживали Джон Риддинг, Лайонел Барбер, Дэн Боглер и Виктор Маллет, причем не только во время работы над книгой, но и в ходе моей репортерской деятельности на территории Китая.

Подобно многим иностранцам, живущим в Китае, я постоянно ощущал помощь замечательных и неустрашимых местных жителей. Самюэль Шэнь, Сунь Юй (продержавшийся дольше всех) и Ван Бин терпели меня на протяжении долгого времени. Ли Бибо оказал неоценимую поддержку своими рекомендациями. Помимо таланта к раскапыванию фактов, он отлично понял суть темы, и это важнее всего.

Мои литагенты Фелисити Брайан в Великобритании, а также Гейл Росс и Ховард Юн в Вашингтоне с ходу разобрались в моем замысле и помогли составить титульное предложение для издателей. Я благодарен Тиму Даггану из «Харпер Коллинз» в США и Уиллу Гудлэду из «Пенгуина» за содействие при реализации проекта.

Не исключено, что пекинскому МИДу эта книга не понравится — если, конечно, там вообще ее заметят. Я склонен считать, что китайское правительство не слишком заботит вопрос, что именно публикуется за пределами страны, если не затрагиваются болевые точки вроде Тибета, Синьцзяна, Тайваня и религиозного движения «Фалуньгун», объявленного вне закона. Как бы то ни было, МИД — играющий роль хозяина для всех иностранных журналистов — в подавляющем большинстве случаев вел себя корректно, профессионально и по возможности оказывал помощь, за что я и хотел бы выразить признательность.

Все стало возможным благодаря любви и поддержке моей супруги Кэт Каммис, которая в 2000 г. согласилась покинуть Канберру и нырнуть в океан по имени Китай. По расчетам Кэт, к моменту нашего отъезда из КНР в 2009 г., она провела в этой стране четверть жизни. Я у нее в долгу, причем даже больше, чем она полагает. Наши славные дети Ангус и Кейт родились, соответственно, в Шанхае и Пекине. Я искренне верю, что им повезло вырасти в Китае: мало того, что они овладели безупречным произношением, так еще и приучили себя к здоровому питанию («Мамочка, дай мне ещё соевого творога!»). Китай безо всякой натяжки можно считать самой увлекательной и любопытной страной в мире, и я надеюсь, что этот жизненный опыт останется с моими детьми навсегда — как это произошло со мной.

Пекин, август 2009 г.

Примечания

ПРОЛОГ

Стр. 8. Не прошло и пары лет… — Из числа западных банков, которые инвестировали средства в крупнейшие государственные кредитные учреждения Китая, «Королевский Банк Шотландии» был, по сути, национализирован, «Бэнк оф Америка» поглотил практически обанкротившийся «Меррилл Линч» (причем понадобилось прибегнуть к федеральной помощи), «Голдман Сакс» был вынужден трансформироваться в обычный банк, чтобы получить доступ к федеральной поддержке, а цюрихский «Ю-Би-Эс» едва избежал банкротства благодаря инъекции капитала от швейцарского правительства. Из всех иностранных компаний, которые вложили деньги в свои китайские аналоги, не пострадал лишь HSBC. С другой стороны, многие китайцы так и так считают HSBC китайским банком.

Стр.10 Крупно набранный заголовок на первой полосе гласил… — См. «Жэньминь жибао» от 13 апреля 2009 г.

Стр. 10. Однако по мере развития… — По данным Джима О'Нила, старшего экономиста в «Голдман Сакс», в конце 2008 г. китайский ВВП составлял порядка 4,3 триллионов в долларовом эквиваленте. В 2001 году этот показатель находился в районе 1,3 триллиона долларов; другими словами, всего лишь за семь лет ВВП Китая вырос на 3 триллиона. См. «Ивнинг стандард» от 17 ноября 2009 г.

Стр. 12. Как выразился Дай Бинго… — См. «Чайна диджитал таймс» от 29 июля 2009 г. Дай выступал на ежегодной встрече глав министерств и ведомств США и Китая. (Китайский министр иностранных дел — на момент написания этих строк им был Ян — не самый могучий политический игрок. Его ранг не просто уступает рангу Дая — нет, Ян к тому же не входит в состав Политбюро.

В этой связи Яна нельзя причислить к тридцати пяти высшим членам партии в стране).

Стр. 13. Подобно коммунизму на пике своего могущества… — См. Роберт Сервис, «Товарищи. Всемирная история коммунизма» [Robert Service, Comrades. Communism: A World History], изд-во «Макмиллан», 2007 г., с. 9.

Стр. 18. Мало того… — «От бедных регионов в бедному населению: Эволюция китайской политики снижения уровня бедности. Оценка бедности и неравенства в КНР» [From Poor Areas to Poor People: China's evolving poverty reduction agenda. An assessment of poverty and inequality in China], Департамент экономического менеджмента и снижения уровня бедности в Восточной Азии и Тихоокеанском регионе, Всемирный Банк, март 2009 г. Согласно определению Всемирного Банка, ниже официального порога бедности находятся люди, живущие менее чем на $1 в сутки. Многие экономисты считают, что этот критерий устарел и занижает истинную численность бедного населения.

1. КРАСНАЯ МАШИНА Партия и государство

Стр. 21. Перед началом съезда… — Сведения об ограничениях основаны на приказах городских властей Наньцзина и Шэньчжэня. См. «Цзучжи гунцзо яньцзю вэньсюань 2005, Чжунгун чжунъян цзучжибу яньцзюши» [Избранные исследования организационной работы за 2005 г. Научно- исследовательского департамента Организационного отдела ЦК КПК] в сборнике «Чжидин тисянь кэсюэ фачжаньгуань хэ чжэнцюэ чжэнцзигуань яоцю дэ ганьбу шици каохэ пинцзя бяочжунь яньцзю» [Обзор критериев оценки фактической эффективности руководящих кадров в целях отражения теории научного развития и правильной концепции политической работы]. Эти документы свидетельствуют о том, что высшие кадровые работники двух упомянутых городов будут оцениваться согласно числу местных жалобщиков, которые обращаются в «надмуниципальные органы».

Стр. 26…инструментарий закрепления… — См. «Таймс» от 15 ноября 2002 г. и «Файнэншл Таймс» от 6–7 октября 2007 г.

Стр. 26.Ху следил за тем, чтобы… — Справедливости ради следует отметить, что Ху все же отвечал на вопросы российских журналистов перед двумя своими московскими визитами, однако эти «интервью» проходили исключительно в письменной форме.

Стр. 30. Впоследствии.: Постоянный комитет все же позволил запечатлеть себя на фотоснимке, когда весь Китай погрузился в трехминутное скорбное молчание после сычуаньского землетрясения в мае 2008 г. Кроме того, это редкое событие отмечалось и в ряде других случаев, например, на торжественном приеме видных представителей китайской диаспоры в июле 2009 г., а также на празднествах в честь бо-й годовщины основания КНР 1 октября 2009 г.

Стр. 33. Членство в партии… — За формулировку этого наблюдения я признателен покойному Джиму Броку.

Стр. 35. «Чтобы центр мог…»: Из «Письма к товарищу о наших организационных задачах», В. И. Ленин, сентябрь 1902 г.

Стр. 36. ГлавнейшиеприоритетыПолитбюро… — Избранное в 2007 г. Политбюро состоит из так называемого Постоянного комитета в количестве девять человек и еще двадцати четырех членов, отвечающих за широкий круг вопросов, например, сельское хозяйство, финансы и торговлю. В состав Политбюро входят также партийные секретари крупнейших городов и провинций. Заседания Постоянного комитета могут быть как самостоятельными, так и пленарными, то есть с участием всех остальных членов Политбюро. Полномочия членов Постоянного комитета следующие: общие партийные и военные вопросы (Ху Цзиньтао); надзор за работой парламента (У Банго); экономическая политика (Вэнь Цзябао); связи с Тайванем, внепартийными структурами и общественными организациями (Цзя Цинлинь); СМИ и пропагандистский аппарат, которые в Китае означают одно и то же (Ли Чанчунь); повседневная партийная деятельность и отдельные дипломатические функции (Си Цзиньпин); экономика, бюджет, охрана окружающей среды и функционирование центральных регионов (Ли Кэцянь); борьба с коррупцией (Хэ Гоцян); полиция и госбезопасность (Чжоу Юнкан).

Стр. 37. Русские использовали… — Этими сведениями я обязан Дэниэлу Вулфу.

Стр. 37. Мао натравил… — Документальный фильм «Утреннее солнце» (2003 г.) Кармы Хинтон, Джереми Бармэ и Ричарда Гордона.

Стр. 40…источник скрытого напряжения… — Атипичная пневмония также известна под названием ТОРС, тяжелый острый респираторный синдром.

Стр. 42…контакты с партией… — Понятное дело, СМИ представляют собой важное исключение из данного правила. Китай не очень-то заинтересован в том, чтобы иностранные СМИ вели деятельность на его территории, не передав все контрольные функции местным партнерам.

Стр. 43. Вряд ли стоит удивляться… — Здесь, разумеется, есть вполне очевидные исключения, благодаря которым и удалось написать эту книгу.

Стр. 45. В официальной хронике… — См. Стивен Мошер, «Непонятый Китай: Американские иллюзии и китайская реальность» [Steven Mosher, China Misperceived — American Illusions and Chinese Reality], изд-во «Бэйсик букс», 1990 г., глава 7.

Стр. 46. Демократическое правительство… — См. «Файнэншл Таймс» от 20 октября 2005 г.

Стр. 46. В стране… — На сайте «Жэньминь жибао» есть гиперссылка на веб-страницу с «новостями Коммунистической партии Китая». Отдельные провинциальные парторганизации также имеют собственные сайты. Кроме того, в конце 2009 г. появился сайт антикоррупционного органа КПК. Но зато у центральных партийных властей самостоятельного сайта нет.

Стр. 47. Единственный случай… — См. Элис Миллер, «Чайна лидершип монитор», и (2004).

Стр. 48. Партия весьма активна… — Это одно из многочисленных интервью, которые я брал у банкиров и адвокатов в течение двенадцати месяцев с июня 2008 г. на тему процедуры биржевой регистрации китайских компаний за границей. Во всех случаях мои собеседники настаивали на полной анонимности. Далее в тексте я использовал рекламный проспект «Синопек Шанхай Петрокемикал Лимитед», одного из первых китайских госпредприятий, вышедших на иностранные биржи.

Стр. 48. В стране, которая заявляет… — Комментарии Хэ Вэйфана взяты из личного интервью. Сведения о том, что его арест обсуждался в ЦК, получены из юридических источников в Пекине. Статью, критикующую Хэ Вэйфана и «конференцию в Западных горах», можно найти по адресу: / readcontent.asp?id=7288.

Стр. 50…параллельно развитию правового общества… — Данные о количестве юридических фирм взяты из «Жэньминь жибао» от 10 июня 2009 г.

Стр. 51…партиярегулярно напоминает… — См. «Жэньминь жибао» от 18 марта 2009 г.

Стр. 51. Это очень плохо сказалось на… — Цитата позаимствована из личной беседы. См. также сообщение агентства «Рейтер», «Призраки либерального прошлого преследуют китайского претендента Ли» [Ghosts of liberal past trail China contender Li] от 15 октября 1997 г.

Стр. 55. Она подкреплена… — Эта социальная сделка обсуждается и в книге Анны-Марии Брэйди «Маркетинговая диктатура: Пропаганда и мыслительная деятельность в современном Китае» [Anne-Marie Brady, Marketing Dictatorship: Propaganda and Thought Work in Contemporary China], изд-во «Роуман энд Литтлфилд», 2008 г.

Стр. 55…заводишь детей… — Спорный принцип «одна семья — один ребенок» до сих пор в ходу, хотя в отдельных регионах он насаждается не слишком строго. Вообще говоря, эта политика была принята на относительно позднем этапе партийного правления, в 1979 г.

Стр. 57. Официальное название… — В транскрипции: «Чжунго пудун ганьбу сюэюань».

Стр. 59. Впрочем, успехи китайской экономики… — Здесь использован так называемый коэффициент Джини, общепринятый критерий расслоения общества по уровню дохода.

Стр. 6о. С2001 по 2003 г…. — См. статью Берта Хофмана, экономиста Всемирного Банка, представленную на пекинском форуме Банка Китая 2 ноября 2006 г. См. также «Файнэншл Таймс» и «Уолл-стрит джорнал» от 22 ноября 2006 г.

Стр. 6i…с тремя студентами элитных вузов Китая… — Имена студентов изменены по их просьбе.

2. «ЧАЙНА ИНКОРПОРЕЙТИД» Партия и бизнес

Стр. 64. По окончании совещания… — Этот раздел основан на интервью с организаторами и участниками встречи, а также на тексте и комментариях к резолюции. См. «Реалистичные отклики и стратегические варианты после драматических изменений в Советском Союзе: Альтернативная идеология КПК и ее критика» [Realistic Responses and Strategic Options after Dramatic Changes in the Soviet Union: An alternative CCP ideology and its critics],» Китайский закон и правительство «[Chinese Law and Government], 29 (2) (весна-лето 1996 г.) в переводе Дэвида Келли. Спасибо Бену Хиллману за то, что откопал для меня эту публикацию.

Стр. 66. Станет ясно… — Цитата, а также цифра — 4 миллиона членов партии, попавших под чистку, — взята из книги Джеймса Майлса, «Наследие Тяньаньмэня» [James Miles, The Legacy of Tiananmen], изд-во Мичиганского университета, 1996, где также имеется превосходное описание этого периода.

Стр. 67. По-видимому… — Из воспоминаний Стивена Левина, ныне работающего в Монтанском университете, который присутствовал на ужине в вашингтонском «Космос-клаб» (примерно 1985 г.).

Стр. 68. Клетку можно увеличить… — В Китае до сих пор можно услышать фразу, описывающую эмпирический подход к внедрению реформ: «перебираться вброд, нащупывая камни». В противоположность общепринятому мнению, ее впервые произнес не Дэн Сяопин, а Чэнь-старший.

Стр. 71. В паре с Ян Пинем… — См. критический комментарий Су Вэя в статье «Как князьки построили свою собственную «политическую платформу»» [Su Wei, How the Princelings Launched Their «Political Platform], «Китайский закон и правительство» [Chinese Law and Government], 29 (2) (весна-лето 1996 г.).

Стр. 71…сотовый телефон первой волны… — Китайское да- гэда означает «старший брат».

Стр. 71. Интеллектуалы и либеральные обозреватели… — См. Чэнь Куйдэ, «Новый курс обреченной династии» [Chen Kuide, А Doomed Dynasty's New Deal], «Китайский закон и правительство» [Chinese Law and Government], 29 (2) (весна-лето 1996 г.).

Стр. 72. ХуАньган привлек внимание… — Это сравнение Ху не раз использовал в беседах с многочисленным журналистами, в том числе и с автором этой книги в середине 1990-х гг.

Стр. 72. Из-за многочисленности экономических проблем… — См. сноски к докладу Стивена Н. С. Чонга, «Экономическая система Китая» [Steven N. S. Cheung, The Economic System of China], прочитанному на пекинском Форуме по случаю 30-летия марке- тизации 30–31 августа 2008 г.

Стр. 74. Партийный лозунг… — Цитировано по книге Анны- Марии Брэйди «Маркетинговая диктатура» [Anne-Marie Brady, Marketing Dictatorship], изд-во «Роуман энд Литтлфилд», 2008 г., стр. 49.

Стр. 75. На протяжении следующего десятилетия… — См. Энди Ротман, «Гармоничное общество» [Andy Rothman, Harmonious Society], изд-во CLSA, май 2002 г.

Стр. 75. Чжу Жунчзи, грубоватый и… — Из стенограммы пресс-конференции Чжу при закрытии ВСНП 15 марта 2001 г.

Стр. 76…он противостоял легиону… — Судя по цитате из авторизованной биографии Цзяна Цзэминя; см. Роберт Лоуренс

Кюн, «Человек, который изменил Китай» [Robert Lawrence Kuhn, The Man Who Changed China], изд-во «Кроун паблишере», 2004 г., стр. 354.

Стр. 79. Наследие многих лет… — См. Ричард Подпьера, «Прогресс в банковском секторе Китая: Изменилось ли поведение банков?» [Richard Podpiera, Progress in China's Banking Sector. Has Bank Behavior Changed?], рабочий доклад МВФ № 06/71, март 2006 г.

Стр. 79. На поверхности… — См. Себастьян Хайлманн, «Регуляторные инновации ленинскими средствами» [Sebastian Heilmann, Regulatory Innovation by Leninist Means], «Чайна куо- терли» (март 2005 г.). Спасибо Виктору Шиху за подсказку.

Стр. 79. Ни Чжу, ни Политбюро… — Более подробно об этих комиссиях и их полномочиях см. / templates/inc/content.jsp?infoid=33228dype=i&ptime=20030405; и .

Стр. 8о. Лощеные инвест-банкиры… — Данный раздел основан на интервью с четырьмя консультантами по биржевой регистрации, а также на рекламном проспекте.

Стр. 82…если не считать… — Упомянутые директора состояли в антикоррупционном органе КПК. Из всех многочисленных проспектов, с которыми я имел дело, это единственный случай официального объявления партийных должностей.

Стр. 85.По оценкам… — См. Гонань Ма, «Кто оплачивает реструктуризацию банков Китая?» [Guonan Ма, Who Pays China's Bank Restructuring Bill?], Банк международных расчетов, Азиатско-Тихоокеанское отделение, Гонконг, 2006 г. Эта цифра была получена в 2006 г., до учета расходов на выправление баланса Сельхозбанка Китая и ряда других государственных банков.

Стр. 86. Лишь позднее… — См. «Гостайны: правовой лабиринт Китая» [State Secrets: China's Legal Labyrinth], публикация китайского отделения правозащитной организации «Хьюман райтс вотч», 2007 г., Стр. 171.

Стр. 87…самое независимое… — Ху Шули покинула «Цайцзин» в конце 2009 г. после продолжительной битвы с хозяевами журнала по поводу цензуры. В начале 2010 г. она открыла новое издание.

Стр. 88. Цзян Чаолян, председатель правления… — См. «Цайцзин», № 161 (от 12 июня) и 162 (от 26 июня). Это высказывание также процитировано в работе Нико Кальчины Хаусона, «Реструктуризованные коммерческие банки Китая: Старая номенклатурная система, обслуживающая новые структуры корпоративного управления?» [Nico Calcina Howson, China's Restructured Commercial Banks — the Old Nomenklatura System Serving New Corporate Governance Structures?], изд-во Юридического факультета Мичиганского университета. Сэр Джон Бонд отказался комментировать приписываемые ему высказывания.

Стр. 91. Чэнь Цзиньхуа… — См. Чэнь Цзиньхуа, «Непростые годы. Воспоминания Чэнь Цзиньхуа» [Chen Jinhua, The Eventful Years. Memoirs of Chen Jinhua], Изд-во лит-ры на иностранных языках, Пекин, 2008 г.

Стр. 93. Но если Китай… — Эти данные взяты из доклада Ван Тао, экономиста-синолога при «Ю-Би-Эс»: «Экономические перспективы Китая: Как будет развиваться Китай? Часть 4-я: Может ли потребление расти сейчас опережающими темпами?» [Wang Тао, UBS China Economic Perspectives: How Will China Grow? Part 4: Can Consumption Lead Now?], 5 мая 2009 г.

Стр. 96. «Чайналко» предприняла… — Корпорация Alcoa также вложила в эту атаку 1,2 миллиарда долларов.

Стр. 97. Политическая подоплека… — См. «Цайцзин» от 2 февраля 2009 г.

Стр. 98. В ту пору… — См. «Файнэнс Эйжа», ноябрь 2000 г.

Стр. Ю2. Чжу Фэн из Пекинского университета… — Ряд его комментариев и высказываний других ученых по данной проблеме были впервые опубликованы в выпуске «Файнэншл Таймс» от 17 марта 2008 г.

Стр. 108..Лю избегал читать проповеди… — См. http://www. cbrc.gov.cn/chinese/home/jsp/docView.jsp?docID=2007iii9665FC F8F1C1598D6FFB023DAE44B8200.

Стр. ю8. Примерно в то же время… — См. сообщение агентства «Рейтер», «Ведущий банковский регулятор Китая проповедует марксизм» [China's Top Banking Regulator Pushes Marxism] от l ноября 2007 г.

Стр. но. Высшие руководители… — См. «Цайцзин», май 2009 г.

3. ХРАНИТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ДЕЛ Партия и кадры

Стр. 113. На организацию этой аудиенции… — Справедливости ради следует отметить: когда сотрудники Орготдела встречались с американскими экспертами в 2008 г. в Пекине, они все же раздавали свои визитные карточки.

Стр. 114. Номер главного коммутатора… — О том, что Интернет способствует гласности в Китае, говорит тот факт, что в июле 2008 г. адрес пекинской штаб-квартиры Орготдела появился на карте сервиса «Google Map»: просп. Чанань, д. 8о. В конце 2009 г. мы от имени «Файнэншл Таймс» сумели-таки вступить в контакт с Орготделом для организации интервью, но в итоге наша просьба была отклонена.

Стр. 116. Организационные ресурсы… — См. «Цзучжи гунцзо яньцзю вэньеюань 2006-нянь, Чжунгун чжунъян цзучжибу янь- цзюши (чжэнцэ фагуй цзюй); Чжэнхэдан дэ чзучжи гунцзо цзы- юань вэньти яньцзю» [2-й том Избранных исследований организационной работы за 2006 г. Научно-исследовательского департамента (Бюро политики и регулирования) Организационного отдела ЦК КПК; Исследование вопросов интеграции организационных рабочих ресурсов партии], стр. 397.

Стр. 118. Многие люди… — См. Ли Интянь, «Нэйбу цаньюэ, Жэньминь жибао нэйцаньбу чжубань, ди 43-ци, чжунди 836-ци, 2006-нянь, и-юэ, 17-жи, «И даннэй хэсе цуцзинь шэхуэй хэсе» дэ чжуолидянь». [Номер 43-й из серии 836 выпусков. Служебный справочник Департамента внутренней справочной информации газеты «Жэньминь жибао», 17 ноября 2006 г., «Усилия по стимуляции социальной гармонии путем внутрипартийной гармонизации»].

Стр. 119. Объем этого рынка… — См. раздел China News Service на сайте China.org.cn от 13 октября 2007 г.

Стр. 120…он превратил Оргбюро… — См. Джерри Ф.Хаф и Мерль Фэнсо, «Как управляется Советский Союз» [Jerry F. Hough and Merle Fainsod, How the Soviet Union is Governed], изд-во Гарвардского университета, 1979, с. 125.

Стр. 120…здесь не имелось… — См. Ласло Ладани, «Закон и законность в Китае» [Laszlo Ladany, Law and Legality in China], изд-во «Херст и K°.», 1992.

Стр. 122…ставший видным писателем… — См. Гао Хуа, «Хунтайян ши цзэньян шэнцидэ — Янань чжэнфэн юньдун дэ лайлунцюймай» [ «Как красное солнце взошло над Янанью: История чжэнфэна»], изд-во Китайского университета, Гонконг, 2000 г. Помимо книги Гао, см. также / c/20°6-o8–29/i8°7io863iio.shtml.

Стр. 123…система позволяет… — См. Хонь С.Чань, «Кадровое управление в Китае: Номенклатура, 1990–1998 гг. [Hon S. Chan, Cadre Personnel Management in China: The Nomenklatura System, 1990–1998] в выпуске «Чайна куотерли» от сентября 2004 г.

Стр. 125. Различные партийные органы… — См. Джон Берне, «Укрепление контроля ЦК КПК за процессом выбора руководства: Номенклатура-1990» [John P. Burns, Strengthening Central ССР Control of Leadership Selection: The 1990 Nomenklatura], в выпуске «Чайна куотерли» от июня 1994 г.

Стр. 125. На первый взгляд… — См. «Правила отбора и назначения руководящих партийных и правительственных кадров», выпущенные после XVI-ro съезда КПК в 2002 г.

Стр. 126.Китайские вожди… — Понятное дело, статус протеже вовсе не обязательно означает, что человек некомпетентен. К примеру, сын Ли Пэна Ли Сяопэн проявил себя талантливым и целеустремленным менеджером на посту главы энергетической корпорации «Хуанэн». В Пекине мне часто доводилось слышать, что Чжу Жунцзи неодобрительно отзывался о личном обогащении собственного сына, руководившего Международной финансовой корпорацией Китая, хотя официальные источники об этом факте умалчивают. Цзян Мяньхэн, сын Цзян Цзэминя, слывет умным человеком. Впрочем, один его коллега однажды сказал мне: «В Китае много умных людей».

Стр. 129…Чэнь ответил, что… — См. «Дальневосточное экономическое обозрение» [ «Far Eastern Economic Review»] от 8 июля 1999 г.

Стр. 135. Имеется шесть функций… — Цитата взята из статьи «Уолл-стрит джорнал» от 29 сентября 2006 г. Кроме того, в данном разделе использованы материалы личных интервью, в том числе с Эдвардом Тянем.

Стр. 138. Ли был не столь… — В «Файнэншл Таймс» от 15 марта 2007 г. обсуждались перспективы карьерного роста Ли, хотя, как выяснилось, в слишком оптимистичном ключе. Ли вошел в состав Политбюро, но не стал членом Постоянного комитета.

Стр. 139. Вместо того, чтобы… — См. обзор дела У в выпусках «Файнэншл Таймс» от 3 августа и «Нью-Йорк Таймс» от 7 ноября 2007 г.

Стр. 143. В традиционных делах о коррупции… — По материалам интервью с адвокатами ответчиков и по сообщениям китайской прессы, где, в частности, приведены высказывания прокуроров. См. также:

–03/23/c0ntent_ 655 388o.htm;

–03–24/14156183789.shtml; –03–23/15176172792.shtml; –07–29/07476557245s.shtml; –06–24/03373503585.shtml;  504ii/n225i25 586.shtml; . Стр. 143. Уверенность, что… — В транскрипции: «Чжуцзин баньчжужэнь» [ «Директор пекинского представительства»], изд-во «Цзоцзя», 2007 г. Спасибо Грэму Михану за подсказку.

Стр. 146. Лихоимство, коррупция, отчаянныйэгоизм… — См. «Цзучжи гунцзо яньцзю вэньсюань 2006-нянь, Чжунгун чжунъ- ян цзучжибу яньцзюши (чжэнцэ фагуй цзюй); гуаньюй цюань- мянь фанфань хэ чжили юнжэнь шан бучжэнчжифэн вэньти яньюй баогао» [2-й том Избранных исследований организационной работы за 2006 г. Научно-исследовательского департамента (Бюро политики и регулирования) Организационного отдела ЦК КПК; Отчет о комплексных мерах по исправлению негативных явлений в кадровых вопросах], Исследовательская группа Организационного отдела партийного комитета провинции Цзилинь, стр. 343.

Стр. 146…при «барьерном беге»… — Восхитительно циничная версия того же самого утверждения появилась в интернет- блогах в октябре 2009 г. и в том же месяце была переведена силами «Чайна диджитал тайме». Речь идет о беседе с неким отставным чиновником в провинции Аньхой, который высмеивал саму идею, что кадровые назначения якобы делаются на основе достоинств кандидата.

Вот что было написано в блоге:

«Правительственные чиновники часто заявляют на публике, что их критерии отбора «основаны на достоинствах». Увы, в реальности это не так. Однажды я познакомился в поезде с бывшим кадровым работником из провинции Аньхой. Он открыл мне глаза на общепринятые правила, действующие в бюрократическом аппарате Китая.

Итак, высший приоритет отдается принципу назначения «по указке вышестоящего начальства». Другими словами, ты обязан дать место человеку, которого рекомендовал твой начальник, иначе жди неприятностей.

Второй критерий: назначение человека «из твоего круга». Нынче быть бюрократом нелегко: сложная работа, очень высокая конкуренция. Без поддержки приятелей тебе скоро дадут пинка, не говоря уже о палках в колеса.

Третий принцип: назначение «за деньги». Деньги важнее родственников. В конце концов, любой родственник — просто другой человек, а вот деньги лежат в твоем собственном кармане.

Четвертую строчку занимает «способность льстить». Когда закрепишься в кресле и наживешь кучу денег, можно заняться приятным делом — подбором личных подхалимов. Подхалимаж — это вид искусства. Действует как наркотик.

Пятый критерий: «умение втирать очки». Этот чиновник рассказал мне, что все данные о ВВП его региона были завышены. Каждый год, когда подходит время отчитываться по ВВП, никто не хочет сообщать эти сведения первым. Почему? К примеру, ты напишешь 11 %, а вслед за тобой кто-то заявит 11,5 % — и обгонит по показателям. Начальству нравится видеть высокие цифры, но здесь надо знать чувство меры, иначе очковтирательство вскроется, и ты подведешь своего начальника. А если станешь честно заполнять сводки, возникнет впечатление, что специально хочешь загнать начальника в отстающие».

Стр. 148. Практика торговли должностями… — В 2003 году Тянь сам был арестован по обвинению в коррупции.

Стр. 153. Подобно многим бизнес-руководителям… — См. «Цайцзин» от 30 июня 2006 г. Остальные сведения в данном разделе взяты из личных интервью.

4. ПОЧЕМУ МЫ СРАЖАЕМСЯ Партия и винтовка

Стр. 155. В ночь накануне каждого военного парада… — См. Роберт Лоуренс Кюн, «Человек, который изменил Китай» [Robert Lawrence Kuhn, The Man Who Changed China], изд-во «Кроун паблишере», 2004 г., Стр. 193.

Стр. 156. Цзян и Ху сломали… — См. Элис Миллер, «Когда руководит Ху, Цзян чувствует себя спокойно» [Alice Miller, With Ни in Charge, Jiang's at Ease], «Чайна лидершип монитор», № 13, Институт Гувера, Стэнфордский университет, зима 2005 г.

Стр. 159…когда в стране все было спокойно… — См. «Цю ши» [ «Поиск истины»], 1 апреля 2009 г.

Стр. 159. Передовица, опубликованная… — См. Джеймс Мал- венон, «Сдается мне, они протестуют слишком много (или слишком мало): солдатские протесты, партийный контроль вооруженных сил и дебаты по вопросу «национальной армии»» [James Mulvenon, They Protest too Much (or too Little), Methinks: Soldier Protests, Party Control of the Military, and the «National Army» Debate], «Чайна лидершип монитор», № 15, Институт Гувера, Стэнфордский университет, лето 2005 г.

Стр. 161. В комментарии, с которым… — См. CASS Review, 24 февраля 2009 г.

Стр. 162. Когда в середине мая… — См. . org/ArtShow.aspx?AID=i503, а также Дэвид Шамбо, «Модернизация вооруженных сил Китая: прогресс, проблемы и перспективы» [David Shambaugh, Modernizing China's Military: Progress, Problems, and Prospects], изд-во Калифорнийского университета в Беркли, 2003 г.

Стр. 163. В результате современная НОАК… — Цифра 90 тыс. взята из работы Ю Ли, «Военно-гражданские отношения в сегодняшнем Китае: Плавание в новом море» [You Ji, Civil- Military Relations in Today's China: Swimming in a New Sea], под ред. Дэвида Финкелыптейна и Кристин Ганнисс, 2006 г.

Стр. 163. Отнюдь не случайно… — Подробнее см. М. Тейлор Фрэвел, «Китай в поисках военной мощи» [М. Taylor Fravel, China's Search for Military Power], «Вашингтон куотерли», лето 2008 г.

Стр. 165. Ван Сяодун, известный… — Самое свежее изложение взглядов Вана см.: Сун Сяоцзюнь, Ван Сяодун, Хуан Цзису, Сун Цян и Лю Ян, «Чжунго бу гаосин» [ «Китай сердится»], Народное изд-во Цзянсу, 2009 г.

Стр. 166. В конце 1950-х гг., когда Китай… — Подробнее о карьере Юя см.: «Юй цюли хуэйилу» [ «Мемуары Юй Цюли»], изд- во НОАК, 1996 г.

Стр. 167. Бывшие солдаты заселяли… — См. также http://vip. b00k.sina.c0m.cn/b00k/chapter_68782_45640.html.

Стр. 168…империя НОАК достигла пика… — Данные о количестве предприятий взяты из книги Джеймса Малвенона, «Солдаты удачи» [James Mulvenon, Soldiers of Fortune], изд-во «Ист гэйт букс», 2001 г.

Стр. 173. Наиболее знаменитый открытый мятеж… — Помимо газетных публикаций об этом инциденте см. также http: //; http: // ; и / read_182426.html.

Стр. 174.Безразличие младшего офицерства… — См. http:// -10/19/c0ntent_1514486. html.

Стр. 176. Успех военной карьеры… — См. главу, принадлежащую перу Элис Миллер в книге Финкелыптейна и Гиннесс «Военно-гражданские отношения в сегодняшнем Китае» [Civil- Military Relations in Today's China].

Стр. 176. Привилегированное происхождение не помогает… — Подробности взяты из статьи Бо Чжиюэ, «Играют ли роль семейные связи в НОАК» [Во Zhiyue, Do Family Connections Matter in the PLA in China?], Информационная сводка № 278 Восточно- азиатского института [East Asian Institute Background Brief No. 278], 29 марта 2006 г.

Стр. 177. В то время как симбиотические отношения… — См. Шамбо, «Модернизация вооруженных сил Китая» [Shambaugh, Modernizing China's Military].

Стр. 182…на церемонии открытия ежегодной сессии… — Беседа цитируется по: «Чайна диджитал тайме» от 27 марта 2007 г.

Стр. 186. Первое предложение Цзяна… — см. Роберт Лоуренс Кюн, «Человек, который изменил Китай» [Robert Kuhn, The Man Who Changed China], c. 260.

Стр. 187…на летней даче… — Неплохое описание этого периода можно найти в книге Сюзан Шерк, «Китай: Хрупкая сверхдержава» [Susan Shirk, China: The Fragile Superpower], изд-во Оксфордского унив-та, 2007 г., стр.196.

— Примечания —

Стр. 189..Янь Сюэтун, предрекавший… — Приводимые здесь цитаты в основном взяты из личного интервью с Янем (май 2009 г.). Более подробно о его взглядах на тайваньский вопрос см.:

;

-07/15/c0ntent_ 1603151.htm;

-04/433045.html;

;

= bl0g&itemid=49003.

5. ШАНХАЙСКАЯ КЛИКА Партия и коррупция

Стр. 199. В сентябре 2008 г. бывший пекинский вице-мэр… — В свое время эти комментарии были размещены на странице -10-15/021816453877.shtml, но затем их убрали.

Стр. 200…а вице-мэр Сучжоу… — Этот чиновник организовал кредитные залоги девелоперам за счет государственных активов, а в обмен купил девять домов по ценам ниже рыночных. Кроме того, он брал взятки наличными, пристраивал родственников на теплые местечки и помогал девелоперам погашать займы. В суде он заявил, будто и не подозревал, что его действия являются противозаконными, ведь многие бюрократы поступают точно так же. См. онлайновую версию «Цайцзин» от п ноября 2008 г.

Стр. 201. Скудная официальная зарплата чиновника… — «Наньфан душибао» [ «Южный метрополис»] от 9 марта 2007 г.

Стр. 202…наиболее привлекательными должностями… — Согласно данным о численности заявок, собранным наиболее популярным порталом Китая sina.com.

Стр. 203. ЦДК, сформированная в своем… — Превосходное описание системы административных арестов приведено в рабс- те Флоры Сапио, «Шуангуй и дисциплинарные аресты в Китае» [Flora Sapio, Shuanggui and Extra-Legal Detention in China], «Чайна информейшн», 2008.

Стр. 203. Официальные антикоррупционные кампании… — См. -01-26/20404956537s.shtml.

Стр. 207. Опасность попасть под… — Гольф-клюшки Чжана упоминаются в иске от 6 марта 2006 г., зарегистрированном в окружном суде Орландо, «Грэйс энд Диджитал Информейшн Текнолоджи против Фиделити Нэйшнл Файнэншл».

Стр. 209…система беспрестанно мучается… — См. «Сюэси шибао» [ «Время учебы»] от 16 марта 2009 г.

Стр. 209. Представители комиссии… — Цитируется по: Сюй Сыцзянь, «Реформа партии и государства при Ху Цзиньтао» [Szu-chien Hsu, Reforming the Party and the State under Ни Jintao], Институт политологии, «Академиа Синика», Тайбэй, Тайвань.

Стр. 210…с одним тайваньским ювелиром… — См. http:// jpos.blog.sohu.com/69302472.html, а также «Саут чайна морнинг пост» от 29 ноября 2004 г.

Стр. 213…Шанхай слыл… — Высказывание принадлежит Линн Пан, которая также написала ряд превосходных книг о Шанхае.

Стр. 214. Б наказание партия… — Цифры взяты из работы Брюса Джейкобса и Лилиан Хун, «Шанхай и долина Янзцы в нижнем течении» [Bruce Jacobs and Lijian Hong, Shanghai and the Lower Yangzi Valley] в сборнике «Препарирование Китая: Политика, торговля и регионализм» [China Deconstructs: Politics, Trade and Regionalism] под редакцией Дэвида Гудмана и Джеральда Сегала, Рутледж, 1997 г., с. 163–193.

Стр. 215…Чэнь Лянъюй сделал… — См. «Сборник высказываний Чэнь Лянъюя» [The (Internally) Collected Quotations of Chen Liangyu] на сайте «Чайна диджитал тайме» от 31 октября 2006, в англ. переводе Джонатана Энсфилда.

Стр. 216. Факты свидетельствуют… — Из бесед с Яшэном Хуангом и первоначальной версии его книги «Капитализм с китайскими особенностями: Предпринимательство и государство» [Yasheng Huang, Capitalism with Chinese Characteristics: Entrepreneurship and the State], изд-во Кембриджского ун-та, 2008 г.

Стр. 218…город умчался вперед… — Чэн Ли, «Шанхайская клика: Стабилизирующая сила или причина конфликта? [Cheng Li, The Shanghai Gang: Force for Stability or Cause for Conflict?], «Чайна лидершип монитор» № 2, Институт Гувера, Стэнфордский университет, весна 2002 г.

Стр. 218. Когда Цзян Цзэминя назначали на… — См. Роберт Лоуренс Кюн, «Человек, который изменил Китай» [Robert Lawrence Kuhn, The Man Who Changed China], изд-во «Кроун паблишере», 2004 г. > с. 164.

Стр. 219. Каждая смена руководства в… — См. Элис Миллер, «Когда руководит Ху, Цзян чувствует себя спокойно» [Alice Miller, With Ни in Charge, Jiang's at Ease], «Чайна лидершип монитор», № 13, Институт Гувера, Стэнфордский университет, зима 2005 г.

Стр. 224. За несколько недель до ареста… — По сообщениям участников банкета.

Стр.225.Разгневанные жители… — Помимо интервью с Шэнь Тин, я также задействовал ее книгу «Шэй иньбао чжоу чжэнъи ань?» [ «Кто дал старт делу Чжоу Чжэнъи?», Гонконг, 2007 г.

Стр. 229. Ни одна демократическая страна… — Высказывание Джеки Стюарта цитируется по выпуску «Доу-Джонс ньюс- вайре» от 15 ноября 2004 г.

Стр. 233…так называемые добрые друзья… — См. «Чайна бизнес фоукэс», май 2008 г.

Стр. 235.Его посадили в… — Подробности взяты из репортажа в «Феникс уикли» от 15 июня 2009 г.

Стр. 237. Строгие и пугающие меры… — Первоначально этот перевод был взят с веб-сайта американского посольства в Пекине, однако я не смог отыскать его в середине 2009 г., когда заглянул туда вновь.

6. ГОРЫ ВЫСОКИ, А ИМПЕРАТОР ДАЛЕКО Партия и регионы

Разделы, касающиеся дела «Саньлу», основаны на интервью с управленцами и консультантами компании. Что же касается материала о госпоже Тянь и экстренного совещания, см.: ; / 094457i4928.shtml;

/ I0565776623.shtml;

-01/336337.html. Осветить ход скандала помогли следующие статьи: d=77702&type=i&ptime=20080928;

d=7770i&type=i&ptime=20080928;

http://www. sourcewatch.org/index.php?title=Fonterra_and_ the_Chinese_contaminated_milk_scandal.

Стр. 244. Пекин перманентно обеспокоен… — См. http:// finance.pe0ple.c0m.cn/GB/1045/3866408.html.

Стр. 247. Стивен Чонг, чикагский экономист… — Из доклада Стивена Н.С. Чонга, «Экономическая система Китая» [Steven N. S. Cheung, The Economic System of China], прочитанного на пекинском Форуме по случаю 30-летия маркетизации 30–31 августа 2008 г. За эту подсказку я благодарен Джону Фиццжеральду, который также заслуживает признания за фразу о том, что каждая компания является юрисдикцией и наоборот.

Стр. 249. Китай стал свидетелем резкого… — См. различные сообщения на форумах сайта .

Стр. 250…»золотой век» децентрализации… — См. Джастин Ифу Линь, Жань Тао и Лю Минсин, «Централизация и местное самоуправление в условиях экономического переходного периода в Китае» [Justin Yifu Lin, Ran Тао and Liu Mingxing, Centralization and Local Governance in China's Economic Transition], доклад для конференции «Подъем местных органов власти в развивающихся странах», Лондонская школа экономики, май 2003 г.

Стр. 252. Как выразился обозреватель… — См. «Синь шиц- зи» [ «Новый век»] от 10 июня 2009 г., англ. перевод Дэвида Келли.

Стр. 260…наавансценеделовойипартийнойжизни… — Пиар- махинации «Саньлу» особенно подробно освещены на http://cmp. hku.hk/2008/09/28/1259 (проект «Чайна медиа проджект» Дэвида Бандурски с очень хорошим разбором этой темы), а также на .

Стр. 261. В том же месяце редактор… — Запись в блоге Фу Цзяньфэна появилась 14 сентября; кроме того, имеется ее перевод на сайте EastSouthWestNorth (см. ).

Стр.262.Непосредственно перед Играми… — См. «Сидней морнинг геральд» от 14 августа 2008 г.

Стр. 263. Ориентируясь на Олимпиаду… — См. . sina.c0m.en/g/20090107/06535725595.shtml.

Стр. 263. Затем компания заручилась… — Сведения о роли «Байду» см. здесь:

;

. shtml;

- 09/i3/content_4597956.htm;

.

Стр. 264. Вскоре «Синьхуа», официальное информационное агентство, объявило… — Сообщение об увольнении миссис Тянь появилось в новостной ленте «Синьхуа» 16 сентября 2008 г.

Стр. 270…у успеха есть только один отец… — См. «Чайна медиа проджект» от 8 октября 2007 г.

7. ДЭН СЯОПИН СОВЕРШЕСТВУЕТ СОЦИАЛИЗМ Партия и капитализм

Стр.279.В сентябре 2005 г…. — См. Энди Ротман, «Капиталисты Китая» [Andy Rothman, China's Capitalists], CLSA, сентябрь 2005 г., и Джо Чжан, «Маргинальный частный сектор Китая» [Joe Zhang, China's Marginal Private Sector], «Ю-би-эс инвестмент рисеч», 15 сентября 2005 г.

Стр. 280. Яшэн Хуанг из Массачусетского… — Этот вопрос блестяще разобран в книге Яшэна Хуанга «Капитализм с китайскими особенностями: Предпринимательство и государство» [Yasheng Huang, Capitalism with Chinese Characteristics: Entrepreneurship and the State], изд-во Кембриджского ун-та, 2008 г. Кроме того, отдельные сведения взяты из персонального электронного письма автора.

Стр. 285. В итоге муниципалитет… — См. «Эршии шицзи хуаньцю баодао» [ «Глашатай мира 21-го столетия»] от 20 мая 2007 г. и / s/20070520/i82236i0668.shtml.

Стр. 285. По истечении трех десятилетий… — Спасибо в том числе и Артуру Креберу за эту классификацию.

Стр. 286. Давайте оставим политику… — См. «Ньюсуик» от 20 декабря 2004 г.

Стр. 290. Предприниматели вроде Ван Ши… — Я сделал оговорку «ходят слухи» оттого, что сам Ван отказался подтвердить факт своего тюремного заключения. С другой стороны, хорошо проработанный репортаж в «Вашингтон пост» от 5 июня 1999 г. приводит массу его высказываний, из которых следует вполне убедительный вывод, что он действительно сидел. Более позднее интервью с Ваном см. в «Нью-Йорк Таймс» от 6 апреля 2008 г.

Стр. 291. Ван резюмировал правила… — См. . sina.c0m.cn/r0ll/20081230/01002599819.shtml. Статья в «Глашатае мира 21-го столетия» от 12 декабря 2008 г. была озаглавлена так: «Ван Ши: Уж коли надел красную шапку, снять ее будет нелегко».

Стр. 293. Ричарду Холуиллу… — Помимо многочисленных интервью с упомянутыми лицами, я также использовал доклад Герберта Хо, «Динамика правил, регламентирующих прямые продажи в Китае» [Herbert Но, The Development of Direct Selling Regulation in China, 1994–2002], опубликованный Американо- китайским советом по деловым связям.

Стр. 295. Сардонический тон… — См. «Уолл-стрит джорнал» от 23 апреля 1998 г.

Стр. 297. Я приехал в Цюанъчжоу вскоре после этих событий… — См. «Файнэншл Таймс» от 26 апреля 2006 г. Более подробно о самой кампании см. «Уолл-стрит джорнал» от 13 мая 200б г.

Стр. 299. Кампания против «Уол-Март»… — «Обеспечение соответствия новому Трудовому кодексу Китая» [Ensuring Compliance with China's New Labor Laws'], статья Уинстона Чжао и Оуэна Д. Ни-мл. [Winston Zhao and Owen D. Nee Jnr.] из юридической фирмы «Джоунз Дэй», для конференции Института практикующих адвокатов «Ведение бизнеса в Китае-2008: Решение проблем в текущих условиях» 21 марта 2008 г.

Стр.302.Партия не скрывает… — Из персонального интервью. См. также «Цзефан жибао» [ «Освобождение»] от 2 июня 2004 г.

Стр. 302. Внутренний отчет Орготдела… — См. «Цзучжи 1унцзо яньцзю вэньеюань, 2005-нянь, Чжушун чжунъян цзуч- жибу яньцзюши (чжэнцэ фагуй цзюй); Хуньхэ соючжи цие дан дэ гунцзо яньцзю» [Избранные исследования организационной работы в 2005 г. > опубликованные силами Научно- исследовательского департамента (Бюро политики и регулирования) Организационного отдела ЦК КПК; Исследование вопросов партийного строительства на предприятиях со смешанной формой собственности].

Стр. 303. На первый взгляд, партийный штурм… — См. «Жэньминь жибао» от 4 апреля 2008 г.

Стр. 304. Например, группа «Чжэнтай»… — Официальное английское название компании: «Чинт».

Стр. 305. Партийное строительство в частном секторе… — Цифры и цитаты предоставил Брюс Диксон во время работы над книгой «От богатства к власти: Сближение Коммунистической партии с частным сектором Китая» [Wealth into Power: The Communist Party's Embrace of China's Private Sector], изд-во Кембриджского унив-та, 2008 г.

Стр. 306. Лет через десять… — См. Лю Юнсин, «Цзай хандун маньбу цяньсин», Сюй Линьлин [ «Медленный прогресс холодной зимой»] в выпуске «Наньфан жэньу чжоукань» от 27 ноября 2008 г. Тот же текст присутствует на / c/2008-n-27/0927i6735980.shtml. Все процитированные здесь высказывания Лю взяты из вышеупомянутой статьи и перепроверены через его офис.

Стр. 310…крупные госкомпании организуют… — Цитируется не только по материалам личного интервью с Чжоу, но и по тексту с от 16 мая 2006 г.

Стр. 313. В то время как корпорация… — См. «Цайцзинь» от 20 августа 2004 г.

Стр. 315. В 2008 г. тридцать пять предпринимателей… — Предприниматель, рассказавший мне эту историю, просил о полнейшей анонимности.

8. «НАДГРОБИЕ» Партия и история

Стр. 319. Первые экземпляры «Надгробия»… — «Мубэй: Чжунго люши няньдай да цзихуан цзиши» [ «Надгробие: Хроника великого китайского голода шестидесятых»], изд-во «Космос», Гонконг, 2008 г.

Стр. 322. Само собой разумеется… — Об уханьском запрете Ян упомянул на читательской конференции в пекинском книжном магазине «Саньвэй» 13 декабря 2008 г.

Стр. 323. Джаспер Бекер… — Джаспер Бекер, «Голодные призраки» [Jasper Becker, Hungry Ghosts], изд-во «Джон Марри», 1996 г.

Стр. 324. В 2003 году китайское правительство… — Атипичная пневмония также известна под названием ТОРС, тяжелый острый респираторный синдром.

Стр. 326…директор музея… — Я познакомился с Панем в 2001-м году. Экспозиция о современном Шанхае не изменилась и в 2004, когда я вновь побывал в этом музее.

Стр. 328. Основное содержание… — См. Лу Хао, «Пропаганда славной традиции патриотизма среди молодежи», «Жэньминь жибао» от 17 апреля 2009 г.

Стр. 328…который осуществляет Отдел пропаганды… — См. «Жэньминь жибао» от 9 сентября 2002 г.

Стр. 329. В Китае глава Отдела пропаганды ЦК… — См. «Наньфан чжоумо» [ «Южный уикэнд»] от 3 августа 2006 г.

Стр. 329…не далее как в 2006 г…. — См. Главу 4 в книге Дэвида Шамбо «КПК: Атрофия и адаптация» [David Shambaugh, China's Communist Party: Atrophy and Adaptation], изд-во Калифорнийского ун-та, 2008 г.

Стр. 331…последняя передовица… — Ли Жуйган рассказал эту историю как минимум двум людям, от которых автор ее и услышал.

Стр. 338. Когда Китай в 2001 ввел… — Имеются также банкноты юбилейного выпуска по случаю пекинских Игр 2008 г. с изображением олимпийских объектов.

Стр. 340. Мао и традиционные трактовки… — См. «Нью- Йорк Таймс» от 1 сентября 2006 г.

Стр. 346. Ознакомившись с учебниками… — Перевод статьи Юаня взят с сайта EastSouthWestNorth, 26 января 2006 г. (www. zonaeuropa.com). Кроме того, в начале 2008 г. я интервьюировал Юаня, Ли и ряд других старших сотрудников «Точки замерзания».

Стр. 346. Основной упор Юань сделал на… — Эти события отражены (правда, с решительно западной точки зрения) в голливудском фильме «55 дней в Пекине».

Стр. 358. Китайское правительство до сих пор… — В статье, которую Джудит Банистер представила в 1984 г. в Пекине, сверхсмертность оценивается на уровне 30 миллионов человек. (Шарль Луи Кинкэннон и Джудит Банистер, «Перспективы всекитайской переписи 1982 года» [Charles Louis Kincannon and Judith Banister, Perspectives on China's 1982 Census] в сборнике «Перепись миллиардного народа» [A Census of One Billion People], Пекин, Бюро переписи населения при Госсовете и Департамент демографической статистики при Госкомстате КНР, 1986 г., с. 288–312). Расчеты она основывала на данных трех переписей, проведенных после 1949 г. (в 1953~м> 1964-м и 1982-м), а также — как выразилась в электронном письме — «на материалах превосходного общенационального обследования рождаемости». По словам Банистер, в ту пору многие «поставили под сомнение» ее цифры.

Стр. 359…пока не отправили за решетку… — По состоянию на октябрь 2009 г. > Ян так и не был официально наказан за свою книгу.

Стр. 360. Впоследствии Мао рассказывал… — Цитируется по «Сидней морнинг геральд» от 19 января 2009 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Стр. 364…через несколько дней после парада… — См. «Саут чайна морнинг пост» от 12 октября 2009 г.

Стр. 365. Американский синолог Дэвид Шамбо… — Само собой разумеется, что метафора про спортсменов принадлежит мне, а не Шамбо.

Стр. 367. С 1982 года порядка 8о%… — «Бюллетень Фонда Карнеги» № 55, октябрь 2007 г.

Стр. 369…руководство страны понимает… — См. «Как новости делают пригодными к публикации» [Making the News Fit to Print], «Чайна джорнал», март 2009 г.

Стр. 370. В 2007 личное потребление… — См. «Файнэншл Таймс» от 23 сентября 2009 г.

Стр. 371. Как выразился американский синолог… — См. доклад Бармэ «Зеркала истории: К вопросу о текущих китайско- японских отношениях и их отдельных предтечах» [Mirrors of History: On a Sino-Japanese Moment and Some Antecedents], зачитанному в Австралийском национальном университете 5 мая 2005 г.

Стр. 374…крупнейший вклад в мировую политику… — См. «Хуаньцю шибао» [ «Глобальные времена»] от 2 октября 2009

Примечания

1

Геттисбергское послание — очень короткая (в 10 предложений), но самая знаменитая речь президента Линкольна (1863 г.). Один из наиболее ярких примеров ораторского искусства за всю историю США. — Здесь и далее примечания переводчика, если не оговорено иного.

(обратно)

2

«Белтуэй» (Beltway) — кольцевая вашингтонская автодорога. В переносном смысле — вашингтонские политические круги.

(обратно)

3

«Кэй-стрит»(КStreet) — улица в Вашингтоне, известная многочисленными «мозговыми центрами» и офисами различных лоббистских групп.

(обратно)

4

По-видимому, автор имеет в виду официальный доклад Госсовета КНР «Строительство политической демократии в Китае».

(обратно)

5

Дословный перевод с китайского, приведенный автором, затеняет более глубокий и зловещий смысл названия конференции. Дело в том, что в горах Сишань (Западные горы) в ноябре 1925 г. прошло фракционное совещание Гоминьдана, на котором было принято решение о начале антикоммунистической борьбы. Вот почему современные левые радикалы в Китае именуют эту встречу «новой сишаньской конференцией».

(обратно)

6

Здесь и далее я пользовался обменным курсом 6,8 юаней за один доллар США. — Примеч. автора.

(обратно)

7

Омерта — кодекс молчания у членов мафии.

(обратно)

8

Имеется в виду НОАК, Народно-освободительная армия Китая.

(обратно)

9

Roman a clef(фр.) — «зашифрованный роман», где под вымышленными именами выведены реальные люди.

(обратно)

10

«…Партия всегда должна олицетворять требования, предъявляемые к развитию передовых производительных сил Китая, передовой культуры Китая и фундаментальных интересов преобладающего большинства населения Китая…» (из выступления Цзян Цзэминя на XVI съезде КПК, ноябрь 2002 г.)

(обратно)

11

То есть «нечисть, мерзавец, подлый человек». Имя традиционного персонажа китайской драмы получило политическую окраску после выступления Мао Цзэдуна на партконференции в 1955 г., а в эпоху «культурной революции» так стали называть «контрреволюционеров» из любой социальной страты, от кадровых работников и интеллигенции до военнослужащих и крестьян.

(обратно)

12

Бытовые электроприборы, традиционно окрашиваемые белой эмалью (кухонные плиты, холодильники, посудомоечные и стиральные машины и так далее).

(обратно)

13

По-видимому, речь идет все же не о крови, а о красной туши. Да и оттиски, скорее всего, делались отнюдь не подушечками пальцами. В Китае (как и в Японии, Корее и ряде других азиатских стран) не принято ставить подписи в традиционном западном смысле: вместо них применяются личные резные печати.

(обратно)

14

То есть наказывать одного в назидание другим. Фраза получила печальную известность благодаря Мао Цзэдуну.

(обратно)

15

Каппутист — «идущий по капиталистическому пути», один из стандартных ярлыков эпохи «культурной революции».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Красная машина . Партия и государство

«Чайна инкорпорейтид» . Партия и бизнес

Хранитель личных дел . Партия и кадры

Почему мы сражаемся . Партия и винтовка

Шанхайская клика . Партия и коррупция

Горы высоки, а император далеко . Партия и регионы

Дэн Сяопин совершенствует социализм . Партия и капитализм

«Надгробие» . Партия и история

Послесловие

Благодарности

Примечания

  ПРОЛОГ

  1. КРАСНАЯ МАШИНА . Партия и государство

  2. «ЧАЙНА ИНКОРПОРЕЙТИД» . Партия и бизнес

  3. ХРАНИТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ДЕЛ . Партия и кадры

  4. ПОЧЕМУ МЫ СРАЖАЕМСЯ . Партия и винтовка

  5. ШАНХАЙСКАЯ КЛИКА . Партия и коррупция

  6. ГОРЫ ВЫСОКИ, А ИМПЕРАТОР ДАЛЕКО . Партия и регионы

  7. ДЭН СЯОПИН СОВЕРШЕСТВУЕТ СОЦИАЛИЗМ . Партия и капитализм

  8. «НАДГРОБИЕ» . Партия и история

  ПОСЛЕСЛОВИЕ . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте